Это совсем не просто — дружить с Женькой. Непросто не только потому, что ради этого мне сначала пришлось разрисовать стену школы, а потом и восстать против всего класса. Главное, непросто потому, что Женька такой человек... Как бы так сказать... Непредсказуемый.
А иногда он ведет себя просто глупо.
Однажды, уже в конце седьмого класса, я наткнулся на него на улице. Он шагал с каким-то полурваным пакетом в руке. Да и сам выглядел не лучше. В замызганных шортах из довольно неаккуратно обрезанных чуть выше колен джинсов, причем на одной ноге край штанины был обожжен, а на другой — разлохмачен. Мятой белой футболке, вернее сказать, футболке из материи белого цвета, которая приобрела теперь какой-то неопределенный желто-серый оттенок. На груди угадывалась выцветшая надпись "Голосуй или проиграешь!". Сквозь дырочку, которая была как раз внутри буквы "о" в слове "проиграешь", проглядывало голое тело. Дополняли картину кроссовки, надетые на босу ногу, и без шнурков.
— Привет! Ты откуда? — поприветствовал его я.
— А, к Торговому центру ходил, милостыню собирал.
— Как собирал? — ошалел я.
— Как-как? Ну, не просто же сидел. Просто много не высидишь. Фокусы показывал.
— А ты умеешь?
— Ага. Один. Смотри.
Он начал прямо на тротуаре выкладывать из пакета реквизит: лист бумаги, граненый стакан, пятидесятикопеечную монетку, картонный цилиндр с донышком, волшебную палочку.
— Все очень просто, — комментировал Женька. — Берем монетку, кладем на лист бумаги. Накрываем стаканом. На стакан надеваем цилиндр. Немного колдуем... — он поводил над цилиндром волшебной палочкой. — Все убираем... Монетки нету! Снова ставим стакан, накрываем, колдуем... — монетка есть!
— Ого, — сказал я. — А как это?
— Не понял? Смотри еще.
— Ладно, потом.
Мне не нравился этот спектакль посредине улицы. На нас уже смотрели прохожие.
— Потом так потом. — Женька спрятал реквизит в пакет. Мы не спеша пошли.
— А... зачем тебе это? Просить? Вы, вроде, неплохо живете.
— Ну да. Но у меня родители на выходные к знакомым уехали, меня оставили. Ну, продукты в холодильнике, и двести рублей. А я давно хотел купить модель самолета, "ТУ-204", склеивающуюся, а она как раз две сотни стоит. Вот я и купил. Так что приходи помогать клеить. Там куча деталей мелких, я один не разберусь. И Ромыча позови.
— А просил тогда на что? — не понял я. — Ты же сам сказал: "полный холодильник продуктов".
— Не "полный холодильник продуктов", а "продукты в холодильнике", — поправил Женька. — И все какие-то неправильные: йогурты всякие, сок, лапша "Доширак". Собаки это не едят.
— Какие собаки?
— Да, был я утром у реки, за стройкой. А там такой шалашик есть, пацаны построили, из картонок, досок. Так вот, в этом шалашике собака беременная появилась. Слабая совсем. Я утром обнаружил. Хотел ее накормить, побежал домой, из подходящего только банку рыбных консервов нашел. Отнес, она съела. Но мало ей, собака-то не маленькая, типа овчарки, только уши висят. Ну, я и придумал тогда эти фокусы...
— Мог бы ко мне зайти, попросить, или к Ромычу.
— Да не было его. А ты говорил вчера, что вы с утра по магазинам пойдете. Да и не знал я, дашь ли ты. Начнешь расспрашивать: "зачем" да "для чего?".
Я вздохнул. Потому что Женька говорил правду. Все же за полгода он достаточно хорошо изучил мой характер.
— Ладно, на "Чаппи" я насобирал, — сказал Женька. — Идем.
Он потянул меня в двери супермаркета, к которому мы как раз подошли. Охранник подозрительно покосился на него, но пропустил. Мы быстро отыскали полку с собачьей едой, Женька выбрал пакет, и мы пошли к кассе.
— Давай приколемся, — шепнул Женька и сунул пакет с кормом мне в руки. Сам он медленно пошел вдоль прилавков, жадно глядя на продукты и воровато оглядываясь на охранников. Те не сводили с него глаз.
Наконец, Женька подмигнул мне и направился к выходу. Вернее, к входу. Там выходили те, кто ничего не купил. А у Женьки-то был рваный пакет!
Конечно, Женьку остановили:
— Молодой человек, что в пакетике?
— Ничего.
— Как ничего? А это? — Охранник нащупал стакан.
— А вы знаете что это?
— Догадываюсь, не глупый.
— А если ошибетесь?
— Ладно, давай показывай. — Он заглянул в пакет. — М-да... действительно... Чего шляешься тогда, иди, гуляй.
— Я не шляюсь, мы "Чаппи" покупали. Дим, иди сюда.
Я подошел, сгорая от стыда. Мы пошли к кассе, Женька вытащил из кармана горсть мелочи, расплатился.
На улице сказал мне:
— Классно получилось! Все так и думали, что сейчас разоблачат вора, благодарность получат. А не вышло ни фига!
Я не спорил. Раз уж Женька считал, что классно, то пусть. Может, и на самом деле классно. Я ведь тоже тогда, когда разрисовывал стену, поступил, как он. И не считал (и до сих пор не считаю), что поступил плохо. Но ведь я действовал в темноте, и никто меня не видел. А вот на людях мне неловко делалось от Женькиных чудачеств. Как будто и я к ним причастен... Хотя есть на ходу рогалики и запивать их ряженкой я не стеснялся. Но это, наверно, исключение...
Собака и вправду была не маленькая. Она лежала в шалаше и грустно смотрела коричневыми глазами, положив голову на лапы. Увидев нас, приподнялась недоверчиво, потом, видимо узнав Женьку, не спеша пошла нам навстречу, слегка повиливая хвостом.
— Хорошая... — Женька опустился на корточки, облапил собаку за шею. — Есть хочешь?
Конечно, она хотела. Но, ни разу не смотрев телерекламу, не сразу разобралась, что же пред ней насыпали. Потом, поняв, принялась за еду, однако не жадно и почти солидно. Но все же содержимое небольшого пакета вскоре было уничтожено.
— У, зверюга... — Женька потрепал собаку за ухо. — Ладно, мы завтра еще принесем. Идем, Дим.
Мы пошли к Женьке, позвонили Ромке, и до вечера клеили самолет. Умаялись, и даже переругались немного. Инструкция была не очень понятной, и некоторые детали упорно не хотели выдавать свое назначение. Женька настаивал на своем, мы с Ромкой с ним спорили, и закончилось все тем, что почти готовый "ТУ" грохнулся на пол, и сборку пришлось начинать сначала.
...А утром я впервые увидел, как Женька ревет. Он пришел рано, я еще спал.
— Представляешь, ее убили, — рассказывал он. — Я прихожу туда, а там... кровь везде, и камни. Закидывали ее.
Что я мог сказать?
Пришел Ромка. Злой.
— Меня Сундук сейчас поймал. Я мимо садика шел, а они там, с Зиновьевым, пиво пьют с утра пораньше. Сундук про какую-то собаку трепался, как она выла, я не понял.
— Где они? В садике? — Женька вскочил. — П-прибью...
Мы и ахнуть не успели, как Женька был на лестнице. Мы запоздало бросились за ним. Догнали только во дворе. Он собирал в подол рубашки крупные куски щебня, привезенного для ремонта тротуара. Мы подскочили, схватили Женьку за плечи.
— Ты сдурел? — крикнул я.
Женька вырывался, однако безуспешно: мешали камни в подоле, которые нужно было держать. Наконец, он отпустил подол, камни посыпались. А Женька каким-то образом сумел вырваться и отскочил на несколько метров. Поднял с земли камень, замахнулся. Ромка подлетел к нему, перехватил руку. Но камень уже вылетел, и я не успел отскочить.
— Получил?! — крикнул Женька на надрыве. — Тебе все равно, что такой гад ходит! А я все равно его убью!
Женька отпихнул Ромку и побежал прочь. Однако не в сторону садика, и нас это немного успокоило.
— А что за собака-то? — спросил Ромка.
Я, потирая ушибленное плечо, рассказал.
— А она там еще?
— Наверно...
— Похоронить бы надо.
— Ага.
Мы сходили к Ромке за лопатой и пошли на берег реки.
А Женька уже был там. Он пытался рыть яму доской. Получалось плохо. Подошли мы. Я молча начал копать лопатой. Женька так же молча взял ее у меня. Потом пришел какой-то пенсионер с совковой лопатой, стал нам помогать.
— Оказывается, не одни подонки растут, — сказал он. — Хорошо... Можно умирать спокойно.
— Зачем вам умирать? — хмуро сказал Женька.
Старик сходил домой за мешком. Мы положили в него собаку (мне было страшно браться за нее, но я выдержал), опустили в яму, стали зарывать. Сделали холмик, воткнули в него доску...
Возвращались все так же молча. Не потому, что все еще сердились друг на друга, просто не хотелось ни о чем говорить...
И еще раз в этом мае пришлось мне видеть, как плачет Женька.
25 числа умер Серега Зиновьев.
Сначала все были в шоке, и ничего не было ясно, но потом клубочек событий потихонечку распутался.
Это был последний день занятий перед каникулами. Да и занятий-то, по сути, не было. Объявили оценки, потом — линейка, а потом — гуляй на свободе. Ну, кое-кто и загулял.
Сундук, Серега Зиновьев, Алешка Козлик и еще пацаны из других классов решили отметить окончание учебного года по-своему. Пива им показалось маловато, на водку не хватало, тогда Сундук и предложил: купить "Трою". Это жидкость такая, якобы косметическая, но на самом деле ее алкоголики берут и пьют.
Вот и пацаны устроились за гаражами на ящиках, откупорили бутылочку. Козлик рассказывал потом, что он глотнул, отвернулся и выплюнул. Сундук хвалился, что выпил грамм пятьдесят — и ничего... Сделал несколько больших глотков и Серега. И тоже вначале будто ничего. Но потом, немного времени спустя, вдруг схватился руками за голову, вскрикнул как-то не по-человечьи, потом завыл, вскочил и побежал. Пробежал немного — и упал. Пацаны думали, что он придуривается, стали толкать, тормошить...
Не дай Бог видеть похороны пацана. Венков было море, и цветов — море. И огромная толпа. И сухая женщина в черном платке — мать (на нее я взглянул лишь мельком — не мог).
Серегу несли по большой улице. Остановились трамваи и автобусы. Впереди шли директорша и завуч с венками. К нам протиснулся Петр Александрович. Сдержанно поздоровался. Увидев на Женькином лице слезы, сказал:
— Сволочная, брат, жизнь...
А Женька, разглядев в толпе Сундука, подскочил к нему, схватил за рукав и довольно громко сказал, показав на гроб:
— Ты там должен быть, понял?
Потом было лето, и Женька укатил с родителями в Петербург, Ромка уехал в лагерь. Я несколько дней маялся со скуки, потом приехал из Орска дед, забрал меня к себе. Там было неплохо, например, мы с двоюродным братом катались на мотоцикле, и один раз, ночью, когда я был за рулем, врезались в поваленное дерево, перелетели через руль. Мотоцикл — всмятку, а нас почти не помяло... Но у меня рассказ не об этом.
Самое хорошее было то, что в Орск вскоре приехал Женька. Его привез на машине сердитый отец:
— Измотал меня совсем, как вернулись из Питера. "Отвези к Димке, да отвези", — объяснял он моему деду. — Вот, привез. Гуляйте до вечера, а потом — назад.
— Зачем назад? — сказал я. — Пусть остается. Можно, дедуль?
— Пускай погостит, дом большой, — сказал дед. — Огород к тому же свой, еды хватит. А вы покушайте, отдохните, и поезжайте спокойно, ничего тут с ним не случится, — обратился он к Женькиному отцу.
— Мать нас убьет, — сказал тот, но спорить не стал.
А потом были хорошие деньки. Мы бродили с Женькой по улицам, ходили на сопки, ездили купаться на Урал.
Однажды, после купания, пошли бродить по Старому городу. А купались мы долго.
— Есть хочется... — сказал Женька.
— Придем домой, поедим, — успокоил его я.
— Неохота домой... Тут интересно. Ты ж десятку, вроде, брал. На пакет ряженки и пару рогаликов хватит. Есть тут магазин где-нибудь?
Я сунул руку в карман (в другой, третий, четвертый):
— Нету десятки. Потерял на пляже, наверно.
— Ладно, побродим еще чуть-чуть — и на автобус. Или не чуть-чуть... Смотри!
Мы остановились. Женька показывал на кухонное окно одного из домов. В окне, на подоконнике, стоял целый тазик дымящихся пирожков. Даже у меня слюнки потекли и в животе заурчало.
— И что? — спросил я.
— Форточка-то открыта.
— Сдурел?
— Мы ведь только парочку возьмем. Никто и не заметит, наверно. Ладно, есть хочешь — подходим... Теперь подставляй спину.
Я нагнулся, Женька забрался на меня.
— Ч-черт, не достаю... Приподнимись чуть-чуть.
Но я не приподнялся. Потому что скрипнула калитка, и вышла старуха. Женька, видимо, ее не замечал, а я-то видел прекрасно. Старуха блеклыми глазами смотрела на нас. Я ущипнул Женьку за ногу. Тот вытащил руку из форточки, тоже заметил старуху. Спрыгнул на землю.
— Сматываемся? — шепнул я.
Но Женька не спешил сматываться.
Старуха, наконец, заговорила:
— Пирожков захотели? Проходите в дом, я угощу. Пирожки вку-усные, лук с огорода, яички от курочек. Заходите, не стесняйтесь, а я чайку поставлю...
Женька подтолкнул меня. Мы зашли вслед за старухой во двор, потом, пройдя через небольшие сени, оказались на кухне. Старуха указала на небольшой, покрытый клеенкой, стол:
— Садитесь, голубчики, садитесь, милаи, я чаек сейчас скипячу. — Она пошаркала к плите, взяла давно не чищеный чайник, направилась к бачку с водой. — Ох, какая досада: водички-то нету. И водопровода нету: дорого проводить. А колонка за три дома...
— Мы сбегаем, — сказал Женька. — Давайте ведра.
— О-ё-ёй, позвала кушать, а сама воду заставляю таскать... В сенях ведра возьмите, да помногу не набирайте...
— Ну вот, из-за тебя... — сказал я на улице.
— А что? — откликнулся Женька. — Нормально.
Воды он набрал до краев. Я, глядя на него, тоже.
Уф-ф, тяжесть... И плещется. Холодная...
А бачок наполнился лишь на четверть. И мы отправились во второй рейс, потом в третий. Отправились бы и в четвертый, но старуха нас остановила.
— Хватит, голуби, хватит, куда мне столька... Чаек уже закипает, садитесь, передохните, а то пирожки совсем остынут.
Мы помогли старухе накрыть на стол, разлили по стаканам чай.
Пирожки и вправду были вкусные: пышные, румяные.
— Куда мне одной столька, — говорила старуха. — Я все внучка поджидаю, имянинник он у миня сёдня, раньше всегда иво на имянины привозили. А как мать иво моего сыночка бросила, так не привозит больше. А он любил пирожки до ужаса. Как приедет, помница, переступит порог, сразу: "Баушка Зоя, пирожки спекла?" А один раз накормила я его салатами, помидорчиками, огурчиками, а потом пирожки вынесла. Так он заплакал, бедный. "Пирожков, — грит, — хочу, а не-екуда..." — В поблеклых старушечьих глазах заиграли огоньки, но быстро погасли. — Теперь так и помру, наверно, не увижу больше внучка. Три инфаркта было, четвертый не переживу, видать... А внучок-та большой теперь совсем, седьмой класс кончил... Хорошо, что карточка осталась.
Баба Зоя поднялась с табуретки, пошла в комнату, и вскоре вернулась с небольшой кодаковской фотографией. Бережно положила ее на стол.
— Вот он, родимый, совсем, поди, забыл баушку Зою.
Мы смотрели на фотографию. Я уже открыл рот, чтобы сказать... Но Женька так сильно пнул меня по ноге...
— Вы кушайте еще, милаи, кушайте. Остынут, невкусные будут.
— Спасибо, мы наелись, — сказал Женька. — Мы пойдем.
— Возьмите еще парочку на дорожку, — говорила баба Зоя, — и огурчиков я сейчас нарву...
— Спасибо, не надо огурчиков, — сказал Женька. — А пирожки мы возьмем. Да, Дим? — И уже на пороге обернулся и добавил: — Он вас помнит, вы не думайте...
Мы шли по улице, дожевывая пирожки, а баба Зоя сидела за столом, и с фотографии смотрел на нее третьеклассник Серега Зиновьев.
...В восьмом классе у нас появился театр. Студия, вернее, театральная. Пришла новая руководительница, Раиса Петровна, и стала набирать актеров. Женька записался сразу. Стал подговаривать меня и Ромку. Ромка "подговорился", а я — нет. Какой из меня актер?
Уже начали репетировать пьесу — "Конкурс красоты в Тридевятом царстве". И у Женьки была главная роль! И какая, вы думаете? Бабы-Яги! А Ромка был Кощеем. Я приходил на репетиции (вообще-то нельзя было, но Женька поговорил с Раисой Петровной, и она разрешила) и с интересом наблюдал за тем, что происходило на сцене.
— Белиберда! Белибердистика! — кричала Баба-Яга. — Устроить конкурс красоты, и не позвать меня, самую обаятельную и привлекательную!
— И меня не пригласили, — возмущался Кощей. — Я за свою жизнь накопил такой огромный опыт, знаю, как подать себя...
— Ничего, Кощеюшка, — успокаивала его Баба-Яга, — мы и без приглашения придем. У меня в гардеробчике такие наряды припрятаны... Все помрут от зависти.
— Не пугай, Яга, я не помру, — говорил Кощей. — Да и у меня есть, что показать, не только этот дурацкий костюм с костями...
Женька с Ромкой и дома иногда репетировали. И однажды даже весьма бесцеремонно выставили меня, дескать, чтобы не мешал. Ну и ладно.
Незадолго до премьеры Женька мне сказал:
— Дим, у твоего отца видеокамера есть, можешь его позвать, чтоб он снял?
— Постараюсь...
Отцу идти на спектакль было некогда, но он доверил камеру мне, надавав кучу полезных советов, главный из которых был — не трясти при съемке.
В актовом зале я по-наглому устроился в первом ряду, среди учителей. Видя, что я собираюсь снимать, меня не согнали.
Все шло классно. Сначала, как положено, выскочили девчонки-объявлялы и разнесли по всему Тридевятому царству весть о предстоящем конкурсе красоты. А потом и Баба-Яга с Кощеем появились, и Яга так же кричала: "Белиберда! Белибердистика!"
— Ничего, Ром... то есть Кощеюшка, мы и без приглашения придем. Я целый сундук нарядов припас... ла!
И Женька вытянул из-за кулис сундук, настоящий, деревянный. Откинул крышку, стал рыться.
— Неплохо... — Он вытащил и представил на всеобщее обозрение те самые замызганные шорты, в которых собирал милостыню. — Чегой-то это не совсем женское. А, пойдет! О, а это лучше. — Он достал какую-то тряпицу, встряхнул. — Фуфаечка...
Зал покатывался со смеха. Потому что это была полурваная футболка, на которой красной краской было намалевано: "Козлик — козел".
Женька повернул футболку другой стороной. Все прочитали (некоторые даже вслух) другую надпись, сделанную черным: "Сундук — ты труп, ты это знаешь!"
Теперь я слышал, что смеялась только задняя часть зала. А вокруг меня висело напряженное молчание.
— Вот это мы и примерим, — продолжал Женька.
Он скинул с себя старушечью кофточку, женскую блузку (из-под которой выпал "горб") и натянул футболку черной надписью вперед. Затем по-мужски, через ноги, стянул юбку (девчонки захихикали) и надел шорты.
— Ну что, так лучше?! — крикнул он зрителям.
— Да! — хором ответили те. Младшеклассники даже затопали ногами.
— Кто-то не согласен? А ну, еще раз!
— Да-а-а!
Мне показалось, что теперь кричали даже некоторые учителя.
— Не все согласны, — вздохнул Женька. — Кощей, пойди разберись.
Ромка, в черном костюмчике с намалеванными костями, спрыгнул со сцены, пошел в зал. Я развернулся, снимал.
А Ромка походкой супермена дошел до последнего ряда, стал протискиваться к месту, где сидел Сундуков. Запнулся о чьи-то ноги, но невозмутимо проследовал дальше. Схватил Мишку за руку. Крикнул:
— Вот, он не согласен!
— Тащи сюда, я его съем! — откликнулся Женька.
Сундук, конечно, упирался, но его стали подталкивать и другие.
— Иди, Сундучок, смерть твоя пришла! — кричал кто-то, как мне показалось, Алешка Козлик. Радовался, видимо, что его задело совсем чуть-чуть.
Делать нечего (против массы не попрешь), Сундук пошел, криво ухмыляясь. Крикнул даже:
— Это еще кто кого съест!
Ромка довел Сундука до Женьки, поставил перед ним. Женька посмотрел на него снизу вверх и сказал:
— Не бойся, маленький, сразу я тебя есть не буду. Сначала накормлю, напою... — Он сбегал к сундуку, порылся в нем, достал пакет "Чаппи". — Вот, не хочешь ли? А то я купил, а есть некому.
Женька разорвал пакет, рассыпал корм перед Сундуковскими ногами. И вдруг крикнул:
— Жри, собака, че смотришь?! Ты хуже собаки. Собаки — они добрые, а ты!..
Сундук было дернулся, но подскочивший Ромка схватил его за руки. А Женька отвернулся на несколько секунд. В повисшей тишине было слышно его дыхание, а плечи поднимались и опускались. Но Женька пересилил себя, повернулся, сказал спокойно:
— Не хочешь есть, тогда попей.
Снова сходил к сундуку, вытащил бутылку "Трои".
— Это только с непривычки от нее помирают, а ты привычный... И этого не хочешь? Тогда у меня самое вкусненькое есть...
Женька достал из сундука огромное блюдо с пирожками.
— Попробуй, Ром, вкусные-е...
Ромка взял пирожок, стал жевать.
— Ага, вкусно.
Женька поднес блюдо с пирожками к Сундукову. Тот протянул руку.
И тут я вздрогнул. Потому что Женька прямо-таки взревел:
— Убери лапы, гад! Думаешь, это тебе напекли? А вот фиг — тебе! — Женька поставил блюдо на пол. Что-то выхватил из кармана. — Вот это кому! Узнаешь?! Узнаешь?!
Я понял, что это была фотография. И все поняли, потому что Женька показал ее и залу. Потом протянул ее Ромке:
— Подержи, Ром... — И снова обратился к Сундуку: — Давай, мне макияжик для конкурса нужен, наведи мне! Боишься? При всех? А я не боюсь!
И тут он подскочил к Мишке и врезал ему по лицу! Но через секунду после сильного удара сам отлетел в сторону. Я успел заметить, что у Мишки капала кровь, а у Женьки — нет!
Но не сидеть же мне! Я, не останавливая запись, сунул камеру сидевшей рядом математичке (и она, молодец, сообразила, продолжила снимать!) и прыгнул на сцену. Но врезать Сундуку не успел. Потому что на сцену уже стали заскакивать и учителя, и ребята, и директорша. В суматохе я потерял Женьку...
Вскоре толпа рассеялась, Сундукова куда-то увели, а директорша громко сказала со сцены:
— Всё, всё, расходимся.
Я нашел Ромку, и мы пошли искать Женьку. Вернее, даже не искать. Потому что мы знали, где он. В закутке под лестницей.
Он сидел на покореженной трехногой табуретке, положив голову на колени. Не ревел.
— Женя, было жестоко, — сказал я.
— Знаю, — ответил он. — Потому и сижу.
— Теперь один не ходи, — сказал Ромка.
— Нет, прятаться я не буду, — ответил Женька твердо.
— Ладно, идем, — сказал я.
Мы вышли на улицу. Молча пошли — плечо к плечу. Женька так и был в той самой футболке, но его это не волновало. Как ни странно, меня тоже.
И тут я вспомнил:
— Камеру-то я забыл! Я мигом!
Я заскочил в школу, заглянул в учительскую. Никого. И где все?
И вдруг услышал где-то вдалеке:
— Тащи сюда, я его съем!
И смех.
Звуки доносились из кабинета директора. Я робко заглянул туда.
Учителя, устроившись, кто на чем (кто-то даже на полу), смотрели телевизор. Моя камера стояла на нем.
Ладно, я не стал отвлекать людей (меня, кажется, и не заметили). Заберу ее завтра...
Женьку все-таки избили. Нет, не Сундук, конечно, а более взрослые парни... (Кажется, на них завели уголовное дело, но потом замяли...) Причем сильно. И он, с сотрясением мозга и переломами ребер, попал в больницу. Мы с Ромкой почти каждый день ходили к нему. А однажды принесли видеокамеру и маленький черно-белый телевизор. Нет, до конца мы не досмотрели, потому что в сотрясавшуюся от смеха палату прибежали врачи и разогнали всех.
Кассета и в школе пользовалась огромной популярностью. И я, если бы обладал задатками коммерсанта, мог бы, наверно, неплохо заработать, делая копии. Но я записывал, естественно, бесплатно.
А когда в школе была какая-то комиссия из гороно, я услышал из кабинета директора знакомые звуки.
Спектакль (уже настоящий) показали через две недели. Роль Бабы-Яги исполнял Алешка Козлик. Из-под старушечьей кофты выглядывала футболка с надписью "Козлик — козел". А вечером Алешка пришел в этой же футболке на дискотеку. И ничего!
В конце, когда ди-джей стал выполнять заявки по запискам, мы услышали из колонок:
— А теперь — музыкальный привет для Димы Тимохина и Ромы Дунаева из 8 "В"!
В колонках щелкнуло, затем пошел негромкий гитарный перебор, а потом — голос:
Не злись на мир за то, что так жесток.
Жестоки мы. А мир — он создан Богом.
И он, поверь мне, сделал все, что мог,
Но человек избрал свою дорогу.
— Это... Женька? — шепнул я Ромке.
— Не знаю... То есть да.
А песня продолжалась:
Не злись на свет за то, что слепит глаз,
Он ярок, чтоб был виден путь идущим.
И тьму не кличь: она сокрыта в нас.
Дай волю — и поглотит всех живущих.
Конечно, никто не танцевал. Но и не кричал никто, не возмущался. Несколько старшеклассников держали в поднятых руках горящие зажигалки. И дежурные учителя не заставили их погасить!
Хорошо Женька пел. Может, и не совсем чисто, но... хорошо.
И не тверди: "Творится что вокруг!
И свет не мил, и света днем не видно!"
Творится в озверелом мире, друг,
Его с твореньем Божьим путать стыдно.
Закончилась песня, повисла тишина.
— Ну, как? — услышали мы.
— Женька...
Мы сели на скамеечку (а из динамиков уже звучал медленный танец), Женька в центре, мы с Ромкой — по бокам.
— Это ты сам написал? — спросил я.
— Не, больной один, из нашей палаты. Но я помогал.
К нам подходили девчонки, приглашали танцевать. Женьку чаще всего. Тот улыбался:
— Рано мне еще... — И вдруг сказал нам:
— Слушайте, а еще где-нибудь продают ряженку? А то в больнице не дают, а мне так хочется... Ну не смейтесь вы, а то я тоже засмеюсь, а у меня ребра болят.
©Альбин (Halbien)
11.06.2001г.
