Мои родители укатили за границу. В Барселону. Сначала они хотели и меня с собой взять, но потом выяснилось, что путевки стоят дороже, чем предполагалось, да и оформление документов недешево... На троих никак не хватало.
       Отец даже хотел отправить маму одну, но та запротестовала:
       — А если ко мне пристанет жгучий испанец, и я не устою? Так что поезжай лучше ты!
       — А если я встречу знойную испанку, ты мне простишь измену? — поинтересовался отец.
       — Испанки не любят толстых и лысых.
       Отец втянул животик, пригладил жидкие волосы и заявил:
       — Тогда остаемся.
       И тут в разговор встрял я:
       — Да поезжайте вы оба. Мне четырнадцать лет.
       — Будет, — уточнил отец.
       — Будет, меньше, чем через месяц, — сказал я. — В конце концов пора привыкать к самостоятельности.
       — Ох уж, самостоятельный какой, — возразила мама. — Да ты картошку не можешь почистить и яичницу изжарить.
       — Я тоже не умел в его годы, — заступился за меня отец.
       — Надо будет — научусь, — заявил я. — И вообще, не в двадцатом веке живем, полуфабрикатов полно.
       В общем, укатили они. Думаете, я расстроился? Нисколечко. Или — совсем чуть-чуть. Да и зачем мне заграница, если в трех остановках от меня — горы? И не какие-нибудь захудалые, а знаменитый Таганай. А на антресолях — палатка, рюкзак, спальник, котелки...
       Я для того и выпихал родителей, чтобы в одиночку сходить в поход. Самому поставить палатку, развести костер... Последний раз я был в походе в пять лет. Потом родителям стало некогда, уработались все...
       Собирался я недолго. Уложил рюкзак, выбрал кроссовки покрепче — и вперед.
       Вышел я на заре, часов в пять. Автобусы еще не ходили, и я пошел пешком. Знаете, как здорово пройтись по пустому городу? Уже совсем светло, а на улицах — никого. Будто спящее королевство, которое ты пришел спасти... Но нет, не совсем спящее. Когда я вошел в квартал с частными домами, стали доноситься звуки: мычание коров, кудахтанье кур, голоса поднявшихся рано хозяек...
       Дорога шла в гору, и я уже начинал тяжело дышать. Ох, а что же будет потом?
       Но вот уже — будка на конечной остановке автобуса, деревенского вида магазин, сгрудившиеся у подножия горы гаражи. Последние знаки цивилизации...
       И вот — резные деревянные ворота, а за ними — широкая дорога. Дорога в гору. Дорога в неизвестность. Дорога в мою мечту.
       А лес уже, в отличие от города, жил полной жизнью. Щебетали в ветвях невидимые птицы, кто-то шуршал в кустах, где-то вдалеке стучал дятел. Я шел не спеша (а куда торопиться?), смотрел по сторонам и блаженно вдыхал лесные ароматы. От необычно чистого воздуха даже рюкзак стал казаться не таким тяжелым. Да и подъем был пока не очень крутым. Хорошо было идти, одним словом.
       Примерно через полчаса дорога пошла под гору. Я не ожидал этого, думал, будет сплошной подъем. Но вскоре я понял, в чем дело. Невдалеке я увидел наваленные на дорогу бревна, сучья, ветки — своеобразный мост через ручей. Ручей — это кстати. Я был совсем неопытным туристом и не позаботился о воде. А пить уже хотелось. Я отошел немного от дороги вверх по течению ручья (он был совсем не широкий, можно перепрыгнуть), склонился над водой. Холод обжег губы, зубы заломило. Но все равно это было блаженство. Это вам не водопроводная муть и даже не "Святой источник" из пластиковых бутылок... Напился я вволю. Может, даже и лишку, но не было сил оторваться.
       После ручья подъем стал круче. Но сначала я шел легко. Вода дала новые силы. Потом стал выделяться пот (видимо, выходили излишки), привязались комары. Я сорвал с поваленной березы ветку и зло отгонял их. Подъем стал настолько крутым, что каждый шаг давался с трудом. И нет этому подъему конца...
       Но нет, все-таки есть. Конечно, это была еще далеко не вершина (да много их тут, этих вершин, хребет, одним словом), а как бы финиш первого этапа. Теперь я смотрел вниз — и видел за деревьями уже не ручей, а настоящую реку. Я слышал шум воды, до глаз долетали отраженные от водной ряби блики. Я засмеялся (знаете, это здорово, смеяться просто так, от ничего) и побежал к реке. Уф, бежать под гору — это необыкновенно. Будто не рюкзак за спиной, а крылья. И внутри — жуткое замирание. Ведь если споткнешься — расшибешься не на шутку.
       Я не расшибся. И вот она, речка, совсем рядом. На другой стороне я увидел несколько палаток. Люди, видимо, были внутри, еще спали. Через речку, довольно высоко от воды, было перекинуто широкое бревно, верх которого был отполирован ступнями переправлявшихся по нему людей. Мне стало немного жутко. Мост, хотя и был надежным, не гарантировал безопасной переправы. Да и не хотелось мне переходить туда, к людям.
       Широкая дорога кончалась, упираясь в речку; я повернул направо и пошел по тропке вверх по течению, решив переправиться где-нибудь в другом месте.
       Минут через десять ходьбы я нашел такое место. Здесь бревно лежало не так высоко от воды и было не таким гладким. Я скрутил в себе боязнь и ступил на него. Но бойся не бойся...
       До середины я дошел благополучно, а потом то ли рюкзак меня перетянул, то ли на стремительно бегущую воду я посмотрел... В общем, замахал я руками, одну ногу от бревна оторвал. А вторая — сама соскользнула.
       Хорошо, что я приземлился на ноги, рюкзак не окунул. Было совсем не глубоко, по колено, и, вроде, даже не холодно. Я запоздало чертыхнулся и пошел к берегу.
       Переправившись, разулся, вылил из кроссовок воду, выжал носки. Запасной обуви у меня не было, и я решил, что пора бы сделать привал.
       А вода так по-доброму журчала... Я сбросил на землю рюкзак, стянул мокрые брюки, повесил их на ветку, скинул рубашку — и в воду! Добежал до середины, присел, погрузившись в воду почти по плечи. Вау! Что ж я делаю?! Это получше всяких обливаний и прохладных душей. Я пружиной распрямился, поднял ладошками в воздух град брызг, заверещал пронзительно, когда они ледяным дождем упали на меня, — и на берег.
       Ой, черт! На берегу я сел на землю, обхватил правую ступню двумя руками, с трудом дотянулся губами до распоротого большого пальца. На дне-то — не песочек, а камешки, и весьма острые.
       Конечно, такое лечение нельзя было назвать хорошим, но ни о бинте, ни о зеленке я тоже не позаботился. Впрочем, ерунда. Вон, подорожника кругом море растет. Я, не вставая, сорвал листочек, приложил его к пальцу (листок сразу стал бурым), сорвал прочную травинку, примотал. Вообще, к подобным ранам я относился легкомысленно, ни гангрен, ни столбняков не боялся.
       Я поднялся на ноги. На всякий случай осмотревшись, выжал трусы. Накинул на мокрые плечи рубашку. Достал из рюкзака банку рыбных консервов, открыл. Отрезал ломоть черного хлеба, сделал бутерброд. Красота!..
       Перекусив, я растянулся на берегу. Немного мешали комары, но, в общем-то, не сильно досаждали: то ли я к ним привык, то ли они ко мне. Кажется, я даже вздремнул немного. Все-таки я недоспал сегодня.
       Итак, передышка сделана, можно идти дальше. Я оделся, обулся (изо всего, что на мне было, относительно сухой была только рубашка, но меня это не беспокоило), натянул рюкзак и продолжил путь.
       Теперь это уже был настоящий подъем, по узкой каменистой тропинке со вздувшимися венами корней сосен. Иногда тропку преграждали поваленные мшистые деревья, и перешагивать через них почему-то было трудно. Но все имеет свой конец. Закончился и этот подъем. Я вышел на большую поляну — последнюю ступень перед настоящей горой. И что самое хорошее — на поляне был родник. Может, это и есть начало той речки, в которой я искупался? Я зачерпнул воду ладошками, попил. Однако уже не жадно. Зачем напиваться впрок, если вода всегда под боком? Да, именно здесь я решил сделать стоянку. А что? Место и впрямь отличное. Кроме воды — другие "удобства": и место для костра (даже немного готовых дров оставлено), и окопанный прямоугольник под палатку, и яма для мусора в кустах.
       Что ж, надо обустраиваться. Первым делом — жилище. Я вытащил из рюкзака палатку (он сразу опустел почти), стал соображать, как ее ставить. Наконец, до меня дошло, что нужны стойки и колышки, которых, конечно же, у меня не было. Поначалу я расстроился, но потом сообразил, что можно все это найти в лесу. И не в лесу даже! Возле костровища я нашел две подходящей длины палки и кучку заостренных колышков. Видимо, те, кто стоял здесь до меня, бросили это, уходя.
       Промаявшись с полчаса, я все же установил палатку. Немного кособоко, конечно, ну да ладно, жить можно.
       Ну вот, обустроился. Теперь по всем правилам полагалось готовить обед. Но мне не хотелось. Ни есть, ни, тем более, готовить.
       И я решил совершить восхождение.
       Я вытряхнул все из рюкзака, затем сунул в него лишь почти целую черную буханку и большой кусок сыра. Отыскал в мусоре пол-литровую пластиковую бутылку с крышкой, вымыл ее в ручье, набрал из родника воды. Что ж, вперед и вверх!
       Тропа на гору начиналась сразу за моей палаткой. Я взял разбег и огромными шагами начал подниматься. Однако скоро понял, что такой темп я не выдержу, и поубавил прыть. Пройдя еще немного вверх, я стал замечать, что тропка становится все менее заметной, и вскоре уперся в сплошные заросли высоченной травы. Я с ходу вторгся в эти заросли и продолжил путь.
       Слава богу, идти средь травы пришлось недолго. Трава кончилась, и я снова отыскал тропу. Теперь она стала каменистой, а подъем сделался не таким крутым.
       Я поднимался так уже довольно долго, и вдруг наткнулся на следующее препятствие. Передо мной была огромная каменная гряда. Тысячи громадных валунов застыли, громоздясь один на другой.
       Но и это меня не остановило. Я стал карабкаться на камни, иногда вставая на коленки, а иногда и ложась на живот, перешагивал через зияющие провалы, из которых веяло холодом.
       Остановившись перевести дыхание, я, наконец, посмотрел вокруг. Вот это да! Видимо, я поднялся уже достаточно высоко, и обзор был великолепный. Вон, в дымке, город, белые корпуса девятиэтажек (какая же из них моя?), и горы, горы, горы... Какие-то из них полностью заросшие лесом, какие-то — вверху каменистые, но самые красивые те, у которых сохранились еще остатки остроконечных вершин. Эти вершины походили на причудливые готические замки, неведомым образом возникшие средь неба. Но где же моя вершина? Скоро ли? Наверно, скоро...
       Я сел на камень, вытащил из рюкзака хлеб. Откусил прямо от буханки. Потом сунул в рот приличный кусок сыра. Подкрепившись таким образом, полез дальше. Еще минут десять — и я доберусь!
       И тут на меня капнуло. Потом еще. И еще. Нет, нельзя сказать, что полило, но заморосило, мелко, нудно, и, должно быть, надолго.
       Моя цель — вершина — скрывалась потихоньку в клубах тумана. И вообще, туман распространялся повсюду: скрыл от меня город, горы; да он и меня облепил со всех сторон.
       Это мне нравилось мало. Залезешь в тумане на самую верхотуру — и загремишь в пропасть, ничего не видя. И я решил завершить подъем и возвращаться.
       А камни уже стали мокрыми и скользкими. Да и я уже был мокрый. Насквозь. И спуск по таким камням был занятием малоприятным. Ноги скользили. Пару раз я оступался и чуть было не летел в зияющую щель. Конечно, упав в такую щель, насмерть не разобьешься, но поломаешь руки-ноги — это как пить дать. А попробуй, спустить вниз со сломанными ногами?
       И когда же эти камни кончатся? Уже, как мне казалось, я должен выбраться на тропу. Но внизу, насколько было видно в тумане, все были камни и камни... Видимо, я потерял направление, взял левее, и попал в такое место, где каменная гряда была и ниже по склону.
       Наверное, я уже устал. Потому что уже не перепрыгивал с камня на камень (да и страшно было прыгать: загремишь запросто!), а переползал, иногда на четвереньках, а иногда на брюхе. Ох, вот, вот, чуть внизу — деревья! А среди них, возможно, — тропа. Я преодолел последние валуны — и ступил на мягкую хвойную почву. С огромной радостью сделал несколько нормальных шагов. Но... только несколько шагов. Это был маленький островок среди каменного моря!
       Я упал на землю, и мне захотелось зареветь. От мокрой одежды стало ужасно холодно и тоскливо. Но это — ненадолго. Вскоре мне стало все равно. Пусть холодные капли стекают со слипшихся в сосульки волос, пусть одежда, прилипшая к телу, уже не греет, а холодит...
       Но вдруг я вскочил, будто меня кто-то окликнул. Трус, хлюпик! Вершина была совсем рядом, а ты испугался какого-то дождичка!
       И я повернул назад, вернее, вперед, к вершине.
       А вверх по камням карабкаться легче, чем вниз. Да уже и не карабкался я, а прямо-таки взлетал!
       И вдруг будто кто-то за ногу меня схватил. Нет, не будто. По-настоящему схватил. Я обернулся. Из щели действительно высовывались две руки, зажавших мою ногу в замок. Я слегка дернул пойманной ногой. Не отпускают. Тогда я дернул сильнее. Из щели послышалось кряхтенье. Но пальцы держали. Ладно... Я нагнулся, поднял осколок камня и ударил им по державшим меня пальцам. Немного досталось и моей ноге, ну да ладно. Зато я снова летел вверх, слыша за спиной какие-то невнятные проклятья. И только теперь я испугался. Кто это? И что ему от меня надо? И если уж этот кто-то решил меня поймать, то сделать это здесь, в горах, будет несложно...
       Но все же я был почти спокоен. Почему-то мне казалось, что здесь со мной ничего плохого на случится. Просто не может случиться. Я ухмыльнулся, сказал про себя: "Подумаешь, руки..." — повернул кепку козырьком назад и полез дальше.
       И вот она, вершина. Пирамидка, венчающая гору. Забираться на нее было страшновато, и, наверно, небезопасно: можно запросто загреметь. Но я все же вскарабкался, встал сначала на четвереньки, а потом и на ноги. Коленки немного дрожали.
       Уф, тут бы надо описать, что я видел. Но не описать мне хорошо. А плохо — зачем? Знаете, у Высоцкого есть песня со словами: "Весь мир на ладони, ты счастлив и нем..." Ну вот, и у меня такие же чувства были.
       — Красиво... — сказал Женька. — А ты, Дим, идти не хотел.
       — Красиво, — откликнулся Димка. — Но нам еще вниз спускаться, а мы уже вымокли насквозь, пока Ромку ждали.
       — Ну и ладно, — сказал Женька. — Молодец, Ромыч, что пришел.
       — Вы, наверно, есть хотите, — сказал я. — Я б быстрей пришел, да были некоторые проблемы на подъеме.
       — Порядок, — успокоил меня Женька.
       Я вытащил из рюкзака три банки консервов и батон в пакете.
       — Ну, ты герой, — сказал Женька. А Димка тем временем отколупнул крышки с банок, нарезал батон. Мы принялись усердно жевать.
       — Плохо без воды идет, — сказал Димка.
       — То тебе лишку воды, то мало, — повернулся к нему Женька.
       — Когда мне лишку было? — не понял Димка.
       — А кто жаловался, что мокрый насквозь?
       — Да ладно, чего вы? — сказал я, вытаскивая из рюкзака полторашку газировки.
       — И молчал, — сказал Димка.
       — Забыл, — оправдался я.
       Мы разлили воду по стаканам.
       Женька вдруг встал, посмотрел вдаль. Мы тоже встали.
       — За тех, кто не с нами, — серьезно сказал Женька. Мы поняли. Не чокаясь, выпили.
       — Вообще-то за это третий тост надо, — после паузы подал голос Димка.
       — У нас он — первый, — ответил Женька, смотря уже не вдаль а куда-то вниз. Мы посмотрели туда же. — Ну, чего вы? Помогите забраться.
       Мы протянули руки. Серега залез к нам, ежась, присел на корточки.
       — Замерз? — спросил я.
       — Не, — не сразу откликнулся тот. — Как я могу замерзнуть? Просто...
       — А есть хочешь? — спросил Димка.
       — Можно, — ответил Серега.
       Мы поставили перед ним недоеденные банки с консервами, дали хлеба. Серега молча поел, немного, правда.
       — Пора мне, — сказал он. И вдруг посмотрел на Женьку. — Сёмин, помнишь, ты пел на дискотеке? Спой еще, напоследок.
       — Да он и не поет никогда, — заступился за Женьку Димка. — Это так тогда, случайно получилось. Да и песню не он сочинил.
       — А что, ты думаешь, — сказал Женька, — у меня не получится своя песня? Здесь — все получится. Да я уже сочинил. Веселую!
       Он прыгнул на соседнюю пирамидку, венчавшую вершину, более высокую, метрах в пяти от нас, встал на маленькую площадочку, достал из-за пазухи гитару. Ветер развевал его волосы, вытянул блестящим серебристым шлейфом плащ.
       А Женька перебрал струны, затем ударил по ним жестче, и с улыбкой на лице начал петь.
       
       Мы поднимаемся в горы, чтоб дружбу проверить,
       Мы поднимаемся в горы, чтоб верность найти.
       Чтобы подняться над миром, и истинно верить
       В то, что мы есть. Вот такие!.. Верти ни верти!
       
       Движением головы отбросил упавшие на глаза волосы и продолжил:
       
       Мы полетим над землей вместе с утренним ветром,
       Запах вдыхая лесов и травы луговой.
       Мы мерим жизнь не чужим, своим собственным метром,
       Мерой любви, красоты, крепкой дружбы мужской.
       
       Сережка поднялся с корточек, и теперь стоял между мной и Димкой. Щуплый, невысокий... А был ведь когда-то выше меня...
       
       Мы окунемся с друзьями в соленые воды, -
       
       продолжал Женька, -
       
       Мощь океана изведав, окрепнем душой.
       Стоя на скалах прибрежных, вдохнем дух свободы
       И устремимся вперед, вслед за новой мечтой.
       
       Нас понесет ураган, в вихре страшном закружит,
       Пусть понесет! Мы теснее лишь плечи сомкнем.
       Нас не поймет никогда, кто не любит, не дружит...
       
       Женька глянул на нас лукаво, выдержал паузу, и, перескочив обратно к нам, выдал последнюю фразу:
       
       Что ж, пацаны, для него мы сначала споем!
       
       И мы грянули. Втроем! Нет, даже вчетвером! Слова запомнились на удивление быстро, и мы радостно орали на всю землю:
       
       Мы поднимаемся в горы, чтоб дружбу проверить,
       Мы поднимаемся в горы, чтоб верность найти...
       
       — Ого-го, — сказал Димка, когда мы закончили. — Жень, это нужно запечатлеть.
       Димка вытащил из кармана видеокамеру, Женька без лишних слов перелетел на соседнюю вершину и снова запел:
       
       Мы поднимаемся в горы, чтоб дружбу проверить...
       
       — Ну все, — теперь уж точно пора, — сказал Серега, когда Женька закончил. — Бывайте.
       — Серег, — остановил его Женька. — Сегодня как раз тот день. Может, навестишь?.. Пирожков еще поешь...
       — Зачем? Баба Зоя не знает, что я... там.
       — Ну и не узнает, — сказал Женька. — Ты ведь как... Ты ведь живой.
       Серега усмехнулся:
       — Много вы знаете... Да и не смогу я туда. Это здесь — место такое.
       — А если мы за тебя попросим? Втроем? — предложил Женька.
       — Ну... попробуйте.
       И мы попробовали. Просто посмотрели на небо и сказали вразнобой:
       — Ну, можно?.. Пожалуйста...
       Идиотский смех оборвал нас.
       — Хы-хы-хы, отстой!.. Песню они сбацали! Евгений Голубинин и хор мальчиков!
       Сереги уже не было. Но внизу, под пирамидкой, белела лысина Сундука. Женька первым спрыгнул к нему. Мы — за ним.
       Сундуков отскочил на несколько шагов, сжал кулаки. Я заметил, что на его пальцах была кровь.
       — Ну че вы, че, давайте! Хрен вы со мной че сделаете! У тебя, Семин, очко-то даже тогда заиграло, заявление когда из ментовки забрал. Знал, что всех не пересажаешь, а если посадишь одних, другие тебя повесят!
       А Женька был спокоен. Очень спокоен. И это спокойствие передалось и нам с Димкой. Сундук же понял наше спокойствие по-своему:
       — Ха, и сейчас каните? Да кто — вы? Вы — никто! А мы — сила!
       — Сундук, — сказал Женька. — Ты труп. Ты для нaс труп. Конечно, ты можешь считать по-другому, но мы считаем — так.
       — А ну повтори! — взвился Сундук.
       — Труп! — хором сказали мы.
       И тут Сундуков сделал глупость. Бросился на нас. Мы его без труда оттолкнули. Сильно оттолкнули. Очень сильно. Господи, зачем же так сильно-то?!
       Сундуков отлетел на несколько метров. Остановился. Замахал руками.
       А ведь на гору можно подняться только с одной стороны. С другой — обрыв.
       Сундук покачнулся. Сказал как-то неуверенно:
       — А-ааа...
       Потом более громко. Даже очень громко. Но уже откуда-то издалека:
       — Аааааа!..
       Первым спохватился Женька. Сорвался с места, подскочил к обрыву, ринулся вниз. Мы — за ним.
       Догнали на лету Сундука, схватили за волосы. Залетели обратно, посадили на камни. Тот смотрел выпученными глазами.
       — Исчезни, — сказал Женька.
       Сундук исчез.
       — Ну и хорошо, — сказал я.
       — Полетаем? — предложил Женька.
       И мы понеслись — сначала над Уральскими горами, потом — над степями, потом — над небольшим городом. Помахали с высоты старухе и мальчишке, рвавшим в огороде огурцы. Затем промчались над Барселонским портом, над Рамбласом, едва не напугали экскурсантов возле церкви Сан-Пабло дель Кампо (в толпе я разглядел и своих родителей). В общем, хорошо полетали. Чтобы не спускаться с вершины, приземлились сразу возле палатки. Было уже темно. Я полез внутрь, стукнулся головой о металлическую стойку. Позвал к себе пацанов.
       — Да ну, неохота спать, — сказал Женька. — Смотри, какая ночь...
       Мы разожгли костер, сели рядом на бревна. Вскипятили в котелке воды, заварили чай, разлили по кружкам.
       — Жалко, что ты переехал, — сказал мне Женька.
       — Да ладно, не дальний свет, — отозвался я. — Четыре часа на электричке... Жень, а вот у тебя в песне говорится: "Мы мерим жизнь мерой дружбы мужской". Мы разве уже мужчины?
       — Будем, — сказал он. — Так что это на будущее.
       — А в конце — "пацаны", — заметил Димка.
       — Ну и что? Мужчины не пацаны что ли? — ответил Женька.
       — А все-таки хорошо, что мы Сундуку не дали упасть, — сказал я.
       — Хорошо, — согласился Женька.
       — Почему? — спросил Димка.
       Женька попивал из кружки чай, тихонько дуя на него, и смотрел на потрескивавшие в костре поленья.
       
©Альбин (Halbien)
22.06.2001г.