памяти атомохода "Ленин" и первых атомных океанских БСК, "Атлантида" и "Самогон Петров", которые были проданы на металлом.

Часть первая: Мальчик на подоконнике

*

А Дюня жил на маяке.
Вот здорово! Ты живешь, ешь, спишь, играешь, делаешь уроки - а над твоей головой так и вращается чудовищный купол организации проблескового огня... И все капитаны смотрят в свои большие морские навигластеры на твой дом, ну а там ведь что-то можно увидеть?

*

Например если летом ты сидишь там в одних шортиках на подоконнике, обхватив руками голые колени, а за окном ревет океан, болтая мокрые палубы с принайтовленными морскими контейнерами, а в них перины из Перу, шотландский шоколад, зонтик для трески, слоновьи кески и другие вкусные и полезные в жизни нашей страны вещи. А ты сидишь на изъеденном солью каменном подоконнике, голенький словно бог, и смотришь сквозь брызги прибоя на далекие суда - их то видно, то не видно - а за твоей спиной включено-всажено света в пять раз больше чем надо, и долго-предолго смотрит мужественный капитан на маяк в тридцатикратный бинокль, отдаст потом старпому, "пойду, мол, карту морских течений посмотрю!", а сам запрется в каюте - фуражку прочь, клеша долой, карту в сторону, ляжет, ноги раскинет, одна рука там, другая здесь, и... - бессовестный!

*

Дюня его понимает, он не маленький, ему тринадцать, сам такими вещами занимается словно физзарядкой утром, днем и вечером - не стыдно, все так делают. Зато старпом одним глазом в бинокль смотрит, а другим в устав зырит и докладную сочиняет - работа такая, партийная! Но и без его докладной про мальчишку с маяка знают все просоленные морские волки тралящие океан запрещенными многокилометровыми нейлоновыми тралами от сонных заледей Юкона до ревущего всеми штормами Инверкаргилла, а на быстрокрылых японских пиратских шхунах косоглазые японские пираты выменивают его фото на шерстяные носки домашней вязки и наш советский термоядерный "Беломор". Если бы здесь был причал, то весь океанский флот стоял бы здесь в очередь с фотоаппаратами: "мазутка кончилась, утром привезут!"

*

Но нет здесь никакого причала, две доски и свая с кольцом - ялик чалить, и весь океанский флот проходит мимо, а Дюне приходится ездить в город, в старый душ на сапун-горе. А там все такие нахальненькие, все всем показывают, никто ничего не скрывает кроме мальчишек которых там немало бывает и его ровесников и старше и младше. Сейчас, например, возле Дюниной кабинки трется рыжий позор школы из параллельного класса по кличке Арлекин, которого с иностранными матросами увидеть проще чем на уроке у доски - его рыжий дурак висит до колена, а он рассказывает свои приключения так громко что и на улице слышно: "после я ему сказал: ты негодяй, пидарас, сука, блядь, сволочь, предатель - я не девочка! Еби меня, а то маме скажу!" - тут все в душе конечно поскользнулись на мыле, а в кабинку стали заглядывать наглые пожилые толстопузы, с торчащими из-под пуз наглыми пожилыми толстунами.

*

Кому они интересны! Дюню интересует только капитан Грант. Он сам его так назвал, когда прочитал книгу Жюль Верна, и капитан принял это имя из рук мальчишки. Он настоящий капитан - он высокий красивый двадцатичетырехлетний прибалт, он ходит в моря долго-предолго, далеко-предалеко! Полгода не бывает его возле якорей, а когда возвращается, то первым в поселке его океанский катамаран видит Дюня.

*

В двенадцать ровно появляется на горизонте макающий два носа в ультрамарин фантастический силуэт и поселковое радио сразу сообщает хриплым простуженным голосом: "траверз маяка проходит большой сухогрузный атомный катамаран Атлантида - легко и грозно побеждает он волну с горой мокрых контейнеров на палубе..." - у Дюни встает как по команде. Он запирает комнату (любопытству матери нет предела!), трусы и футболка летят через голову, и голый мальчик с большим торчащим впередсмотрящим встает коленями на каменный подоконник перед океаном и подносит к глазам тяжелый как чемодан тридцатикратный навигластер, в него можно смотреть только держа обеими руками, и все равно океан прыгает в нем как солнечный заяц, только на миг мелькнут в его окулярах смотровые триплексы рубки атомного самогона.

*

Зато у капитана Гранта руки сильные и ему не трудно удерживать в поле видимости то, что ему интересно, а интересно ему держать в поле видимости маяк. Он видит как летят через голову торопящегося раздеться мальчика трусы и футболка, как ходит тяжелый навигластер в его руках, как напряжен, и выстрелит сейчас в звезду Канопус, его мальчишеский бушприт - и он ждет сигнала. Этого сигнала нет ни в одной сигнальной книге, и они ни о чем не договаривались, но стоит мальчишке взмахнуть рукой и вспарывает мокрое пузо океана огромный рев атомного стального динозавра, кажется он ревет каждой из миллиона своих стальных заклепок бортов и надстроек и ветер сдувает его рев до Америки. Это их тайный сигнал, от которого дыбом встают волоса в учительской поселковой школы - все слышат этот рев, но никто не понимает его кроме мальчика и капитана, все остальные затыкают уши и думают что у капитана в поселке невеста.

*

В шесть, преодолев все родительские "куда-зачем", Дюня будет ждать своего бога в приморском душе, не обращая внимания на трущихся около толстопузов и восседающих возле хорошо просоленных тружеников моря, выпивающих крепкое баночное пиво и разговаривающих крепкие морские разговоры о том как лебедка тянет запрещенный международной конвенцией многокилометровый трал - он будет сидеть там на скользкой бетонной скамье и ждать когда отворится старая склизкая дверь и в его мальчишескую сказку войдет с тазиком подмышкой его взрослый морской Бог. Дюня сидит пятками в тазик и слушает морские рассказы про первого моряка Архимеда, который придумал винт, трал, пиво, ванну и морской закон - и все моряки его за это уважают, юнга! Дюня слушает их и не слышит - потому что сегодня Особенный День - сегодня Дюня подойдет к нему первый и повиснет на турнике его рук, а когда его взрослый мужской стыд станет большим, а совесть маленькой, мальчик обхватит его шею голыми руками и скажет в ему губы: "Мне уже тринадцать лет! Ты Обещал" - а что будет потом Дюня боится и не может представить.

*

Трудно сказать чего боится и не может представить Дюня, но только он не неможет представить что с ним будет и не боится что будет больно. Потому что долгих полгода отсутствовал капитан Грант в его жизни, и у мальчика было время наупражняться с рыжим Арлекином во всем, что необходимо знать и уметь тринадцатилетним мальчикам, имеющими дело с до потери совести влюбленными в их мальчишеское тело взрослыми, причем этот еврейский Арлекин не стал ничего делать за бесплатно, а потребовал сто долларов! Сто долларов - большие деньги, и Дюня их конечно счетверил, но и вибратор который принес Арлекин был больше члена любого взрослого и вибрировал сильнее - про вошедший следом рыжий член и вспоминать не хочется - после вибратора мокрее и приятнее не стало. Мальчики упражнялись весь день до школы, что бы, как сказал Арлекин, "разработать резинку" - так что Дюня все знал и ничего не боялся, и все равно его фантазия заканчивалась на ощущении своих половинок на бедрах взрослого - дальше все начинало вращаться в его голове и он ничего не мог представить.

*

Однако вы ломаете голову над вопросом - а что же обещал капитан мальчику и почему мальчик так готовился и все равно волнуется? Самое смешное, что ничего он ему не обещал, но получилось так, что все равно обещал, и понять его как-либо иначе было невозможно.

*

Это было год назад. Дюня болтался в душе и подсматривал как дяденьки намыливают свои большие взрослые торпеды и высматривают кому бы запустить их под корму. Было скучно, Дюня приставил палец к виску и застрелился, и тут вдруг открылась дверь и в его жизнь вошел красивый и сильный взрослый океанский бог. Дюню пробило током, он моргал, тер глаза, мотал головой - бог не исчезал. Бог прошел мимо и Дюня увидел его божественный перед и его мускулистый зад. Мальчику показалось что его голые бедра прошлись по его щекам.

*

Обычно Дюня просто смотрел на члены взрослых и дрочил не заплывая далеко за буйки в своих мечтах-желаниях - но ту-уууут.... тут в нем проснулось все то, чего по общему мнению педагогов без научения и подсказки взрослых в тринадцатилетних мальчишках нет и быть не может, но есть, и не только в тринадцатилетних, если судить по беспардонному поведению как из ниоткуда появившегося там шестилетнего малыша, которого появившийся оттуда же папа отшлепал и уволок за руки иначе он ему бы на голову залез. Непреодолимая сила потянула мальчика к этому взрослому мужчине, он не мог и не пытался сопротивляться. Он взял тазик и несомый этой посторонней силой отправился набирать воду в кабинку бога.

*

Тот посмотрел на него с удивлением. Перед ним стоял голый мальчишка, его член отвис, его щеки пылали освещая стены кабинки, его руки дрожали, его взгляд не мог оторваться от мощного торпедного вооружения взрослого хозяина кабинки. Мальчик наполнил тазик, поднял и понес его мимо того что роскошно возлежало между бедер бога, споткнулся, пролил, вернулся и стал набирать опять. Взрослый смотрел на него уже с недоумением. Следующий тазик тоже недолго прожил, и босые мальчишеские ноги в третий раз вошли в чужую кабинку. Взрослый откинулся назад, оперся ладонями о бетон скамьи и смотрел на мальчишку уже с интересом. Вода полилась через край, но мальчишка стоял как завороженный, смотрел на его член и ничего не замечал. Тогда бог поймал его за руку и притянул к себе.

*

Наверно надо было что-то сказать, но кто-то приклеил язык, а его мальчишеское тело поддалось рукам взрослого, колени соприкоснулись и член мальчишки вскочил и предательски посмотрел в лицо взрослому. Тот видимо наконец что-то понял, он отодвинул мальчика на пристойное расстояние, повернул за плечи вокруг оси и сказал полушепотом: "но тебе же нет тринадцати..." И тут губы мальчика разжались и кто-то сказал его голосом: "а когда мне уже будет тринадцать - тогда вы меня...?" - дальше последовало невозможное в устах мальчишки матерное слово и вопрос отчетливо повис в тусклом сумраке душевой атмосферы. Глаза у капитана стали круглыми как у загарпуненного кита, его пальцы разжались, он смотрел на мальчика и молчал! Дюня решил что взрослый сказал "да", и этого было достаточно - он высвободился из его рук и ушел, волоча пустой тазик, воду он мог набрать и у себя. Теперь оставалось только дождаться когда ему исполнится тринадцать, потому что обещанное надо исполнять или не обещать! А что решил взрослый его не интересовало.

*

На следующий день Дюня прибыл на причал вместе со своим понимающим по-японски псом Окинамаро, которого он сманил с палубы йокогамского лесовоза "Отаку-мару". Невидимо проникли они на борт суперсовременного океанского атомного катамарана, самым лучшим шпионским способом оказались в капитанской рубке, и пока Окиномаро писал на искусанную докладную и обгавкивал старпома, они подружились. Потом Дюня проверил и убедился что он правильно понял китовое выражение глаз взрослого - было несколько раз, когда он начинал считать сколько месяцев осталось ему до ТРИНАДЦАТИ лет - взрослый краснел, отворачивался, начинал метаться глазами, боролся с собой, стремился под смехотворными предлогами отослать мальчишку домой, давал деньги на тир, кино и мороженное, но ни разу не попытался остановить неотвратимый счет! После Дюня выставит это его молчание-золото виной на своем строгом и беспристрастном мальчишеском суде: "У тебя было много случаев отказаться," - скажет он, облаченный в безжалостную судейскую мантию - "тогда-то и тогда-то, и еще сто раз - но ты не отказался, ты этого хотел!" - но пока вина капитана не стала виной, а оставалась обещанием.

*

Так прошел год. За этот самый длинный в жизни год случилось много всего что случилось, не случилось только главного... После дипломатического визита на катамаран, комната Дюни украсилась разными морскими диковинами, которые капитан Грант собрал на необитаемых островах и континентах. Потом все эти ронго-ронго рапануи - раковины, зубы акул, хвосты морских чертей, коралловые следы молний, янтарные шары, наконечник доисторического гарпуна и ядро пиратской пушки, отпечаток трилобита и глаз дракона - проносилось мимо бдительности старпома и пряталось в ящиках с секретной атомной документацией под койкой, а после появления на палубе мальчика с собакой таинственно исчезало, появляясь на маяке в Дюниной комнате. Матросы считали что у капитана в порту сын, но на самом деле взрослый не считал мальчика сыном, и мальчик не считал взрослого отцом - первый был слишком молод для первого, а второй был слишком большой для второго. Не знаю кем хотел быть для мальчика капитан, это было и осталось тайной двух океанов, но мальчишка хотел быть его сто раз изнасилованным безотказным тринадцатилетним любовником, его мальчиком, его женой, а вовсе никаким не сыном. Нет, он не был бы против быть его сыном, но только во всем остальном, ведь с сыном не делают то что делают с мальчиком, а ему именно этого "не делают" больше всего и хотелось! Причем он называл это не как либо образно, а самым прямым и понятным словом, не оставляя места для разночтений и не пытаясь замаскировать лирикой свое запретное хотение. На его давно испорченных мальчишеским онанизмом нравственных весах одно неизменно перевешивало другое, а когда не перевешивало мальчик нажимал на нужную чашу нижним пальцем.

*

О своих желаниях и стремлениях Дюня не рассказывал, и не собирался никому рассказывать, но его дружба с капитаном настолько бросалась в глаза всем портовым мальчишкам, что они сами ему об этом рассказывали. Из-за этого на большой перемене случилась жестокая, с применением тяжелого оружия, драка с Арлекином, который решил расписывать что у него якобы было с уважаемым-обожаемым капитаном Грантом и все выдумал. Впрочем долго сочинять ему не пришлось, потому что на первом же слове Дюня залепил ему в ухо кулаком, в котором была зажата мраморная чернильница с учительского стола. Рыжий негодяй был бы убит на месте, но его рыжее ухо чудом пролетело мимо смертоносной учительской чернильницы, и друзья покатились по школьному полу в смертельной схватке, стремясь разорвать, загрызть, уничтожить друг друга. Старшеклассники, страшно недовольные тем что срывается их законный, почти разрешенный директором, перекур, прыгнули на них сверху, кое-как расцепили, чуть не оторвав им руки и ноги, и развели смывать кровь, по-братски утешая пинками и подзатыльниками, так что обошлось без вопросов и объяснений в учительской, которые неизвестно куда бы завели. После драки Арлекин пожизненно обиделся на Дюню, а Дюня выбросил в океан свою фирменную непотопляемую и непромокаемую сорокадолларовую японскую морскую записную книжку, где был записан телефон Арлекина, хотя в этом не было никакого практического смысла - телефон рыжего он помнил лучше чем свое имя. Ветром и волнами книжку отнесло в Америку, и американцы ему постоянно звонили, приводя в неистовство его мать и отчима, и рыжему здорово доставалось на крепкие американские орехи.

*

Это было странно - мальчик знал и был уверен что правильно любить девочек, но онанируя он представлял себе половое сношение не с ними, а со взрослым мужчиной. Именно эта фантазия возбуждала его по-настоящему, он знал как это бывает из рассказов портовых пацанов, что-то видел в душе, что-то узнал (пока они еще были друзьями) от подлого Арлекина, но больше всего он знал об этом сам, ниоткуда, как если бы это с ним было, хотя ни разу еще этого с ним не было и никто его этому не учил, если не считать платных уроков этой рыжей проститутки, который сам спускал раньше его, но деньги взять тоже не постеснялся.

*

Непреодолимо возбуждаясь, с трудносдерживаемым желанием, смотрел мальчик на многих взрослых в душе, и если бы кто-то решил к нему приставать то он не долго бы возражал и противился, совершенно игнорируя в этом смысле и рыжую висюлю Арлекина и доступные писуны беспризорной малышни и ровесников (ребята постарше в душе появлялись реже, на них уже при входе обращали массированное внимание и быстро уводили, волосы вокруг члена были пропуском во взрослую жизнь, орденом и талисманом, а с младшими мало кто рисковал связываться). Он не отказывался присоединиться к ним во время сеансов совместного онанизма в душе или для тайных мальчишеских игр на мокрой гальке в безлюдной, скрытой нависающими скалами океанской бухте за диким скалистым хребтом, куда поселковые пацаны уходили на весь день дрочить, курить, играть в карты, купаться, ебаться, сосаться, жечь костер и ловить рыбу, и напрочь закидывали мелкими камнями девчонок, если те туда проникали - но на полновесный контакт с ровесниками не шел несмотря на уговоры и демонстрации мальчишек. Он возбуждался, но отдаться по-настоящему хотел только капитану Гранту. Тогда среди дворовых пацанов у него даже установилась необычная для мальчишки кличка - "жена" - причем чисто только из-за его фразеологии, потому что ничьей женой он тогда еще не был.

*

Он планировал свою жизнь со взрослым на всю жизнь, но именно как жизнь мальчика со взрослым, не думая что сам он тоже когда-нибудь станет взрослым. Он онанировал представляя как он будет жить в доме взрослого обнаженным, насилуемым, мальчиком, он представлял себя придавленным его взрослым телом, извивающимся и пытающимся высвободиться от нестерпимых ощущений когда хочется выскочить из собственной кожи, видел себя сидящим голым на его бедрах, насаженным жопой на его большой, твердый, мужской якорь и ощущал его щекочущие струи у себя в прямой кишке. Онанируя он обычно садился на установленную на стуле длинную толстую рукоять отвертки, представляя что это вдавливается в его жопу член - он ставил зеркало и смотрел как она в него проваливается; иногда он при этом еще смотрел на украденную у капитана фотографию, где его взрослый бог был снят почти обнаженным в абсолютно ничего не скрывающих узеньких плавках, мальчик гладил ему живот и плавки посередине дрожащими пальцами, и начинал спускать дергаясь и задыхаясь от переизбытка ощущений - но при всем при этом он вовсе не чувствовал себя девочкой. Больше всего на свете желая быть по-настоящему изнасиловнным взрослым мужчиной, и называя себя при всех его "женой" быть девочкой он не собирался. Он хотел чтобы взрослый выебал его в жопу как мальчика, чтобы делал с ним все что захочет, но только как с мальчиком. Потом они уедут в другой город, где их никто не знает и зарегистрируются в загсе и будут жить вместе как муж и жена всю жизнь, но женой капитана будет мальчик.

*

Вы думаете это невероятно? Ха-Ха-Ха! Он знал что Арлекин ебется со взрослыми с шести лет (первым его любовником был его отчим, которого из-за этого чуть не посадили), и спускает раньше них. И многие другие портовые пацаны рассказывали ему истории в том же духе, а недавно изгнанный из школы за прилежное поведение, расписанный японской косметикой под хохлому по всему экватору, шестнадцатилетний портовый проститут Олег Хан вообще открыто жил с огромным как дом заместителем начальника порта. Они даже устроили самую настоящую свадьбу - гоняли по городу на украшенных ленточками иномарках с куклой на капоте, и взрослый при всех подавал ему руку, когда тот выходил из машины - подросток был в лифчике и одет в длинное красивое белое платье. А еще он показал золотое колечко с алмазиком на безымянном пальце, и рассказал что в ту ночь все было так невероятно, что утром он уже не мог терпеть и терял сознание, а взрослый не мог остановиться - а если бы он был девочкой, то это было бы не интересно. Поселковые пацаны считали (это было местное заблуждение), что девочки, когда их ебут, ничего не чувствуют (может быть потому что у них нет члена который можно дрочить?). В общем девочки его интересовали, но к его сексуальной жизни они не имели отношения - девочки были отдельно.

*

Капитана не было полгода и иногда случалось что Дюня забывал о нем. Потом он "каялся" - это была отдельная процедура - мальчик запирал комнату, полностью раздевался, сдавливал себе живот кожаным ремнем, притягивал к нему свои мальчишеские придатки пропущенным между ногами шнуром и больно застегивал их ремешком от часов, потом становился связанными маминым полотенцем коленями на холодненький камень подоконника, и сжимая зубы грубо вталкивал в себя толстую эбонитовую рукоятку отвертки (вибратор рыжий уволок), она так распирала жопу что у него рот открывался и глаза на лоб лезли. Он стоял там у всех на глазах на коленях голый и униженно онанировал, говоря сам о себе стыдные слова, называя себя выебанным в жопу мальчиком, пидорасом, проституткой, и сам себе рассказывал вслух что взрослый будет с ним делать каждый день когда ему уже исполнится тринадцать. Он представлял как взрослый приводит его к себе домой, запирает двери, раздевает, кладет голого на постель, связывает ему руки и ноги и ложится ему членом на лицо - и настолько возбуждался что кончал без рук, спуская длинными струями. Его детский мазохизм выходил за пределы обычного для тринадцатилетних мальчиков, он жалел что не может сам себя связать по-настоящему и наиздеваться над собой полностью, но подключать к этому ровесников не хотел и пробовать. Правда когда рыжий всовывал ему в кишку включенный вибратор, он так изошелся, что заскрипел зубами и непроизвольно протянул руку к рыжему писуну, который вовсе и не отодвинулся, и чуть было не попросил его себя связать! Но воздержался - он не был уверен что рыжий не воспользуется его положением и не пошарит по столам и карманам - он был уверен в обратном.

*

Капитаны проходящих судов смотрели в бинокли, видели онанирующего на подоконнике мальчишку и думали кому что в голову придет. Скоро количество докладных на столе морского министра превысило все разумные пределы, и морской министр, который был аптекарем, решил что все океанские старпомы помешались на сексуальной почве в результате патогенного воздействия неизвестной советской науке тропической лихорадки (там ведь так много неизученной микрофлоры!) и велел закупить для дальневосточного пароходства побольше противоебельной микстуры.

*

Был даже неприличный в международном смысле случай когда чуть не опрокинулся оверкиль проходивший маяк без разрешения наших пограничных властей американский военный авианосец, потому что все матросы столпились на одном борту и корабль накренило, не помогла даже наклеенная агентом 007 на другом борту фотография голой Курниковой и жопы Шварцнеггера. После этого американские морские власти запретили заходить в наши территориальные воды если все матросы не обдрочились как следует. Американские адмиралы каждый день собственноручно проверяют выполнение этой инструкции. Эта воинская традиция распространилась и на сухопутные войска НАТО, хотя утонуть сухопутному натовскому солдату в мирное время замысловато. Йес, сэр!

В общем когда в порт входила раздвоенная стальная громада Атлантиды Дюня первым мчался по трапу обгоняя ветер и метеором влетал в объятия капитана. Это окончательно развеивало сомнения матросов относительно того кто тут чей сын, хотя конечно если трезво помыслить, то каким образом у двадцатичетырехлетнего капитана мог образоваться тринадцатилетний сын (для братьев их отношения были слишком любовными) - но кто способен мыслить трезво когда корабль входит в порт приписки после длительного плавания?! Никто из людей над этим не задумывался, а океанские боги молчали не желая лишиться любимого зрелища и все складывалось наилучшим образом. Капитан приглашал мальчишку в каюту, угощал его душистым яванским дурьяном, сладким вьетнамским баньяном, вкусными персидскими омарами, дурманящими кубинскими сигарами, наливал в дымчатый бокал золотого терпкого вина, рассказывал мальчишке и псу морские байки, разрешал выгрести из ящиков и забрать домой всякие интересные штуковины, разрешал - если стояли на внешнем рейде - покрутить обложенные ценным эбеновым деревом рукояти штурвала, пока огромный атомный корабль не начинало кренить и косоебить, и покричать в корабельное переговорное устройство: "Полный Ход!" и "Вира помалу!" - на что невидимые атомные кочегары посылали новоявленного капиташку акуле на хуй и обкладывали сверху крепким морским матом. Тогда Дюня прибегал к помощи дипломированного специалиста, он поднимал обеими руками неразлучного Окиномаро, всовывал мохнатой мордой в раструб переговорного устройства и тот облаивал трюмных негодяев самыми отстойными японскими собачьими ругательствами, которым научился бегая на четырех по всем закоулкам Йокогамы, слабаки-кочегары сдавались, гасили свои атомные котлы и гуськом уходили подписывать заявления об увольнении с морской службы за полной матерной профнепригодностью. Заявления подписывал тоже Окиномаро, у него это здорово получалось!

*

Казалось взрослый выполнял все поставленные мальчишкой условия дружбы, все его высказанные и невысказанные желания выполнялись быстро, точно, с пониманием и фантазией, но это касалось только того о чем говорилось, а вот НАСТОЯЩИЕ желания мальчика он замечать не хотел и в расчет не принимал. Как только объятия мальчишки становились слишком волнующими, как только голова мальчишки слишком удобно устраивалась на его коленях, взрослый с каким-то уродливым смешком отодвигал его от себя рукой. Дюня смущался и начинал делать вид что играет, но это получалось неестественно - ему ведь не играть хотелось, а раздеться по-настоящему, раздеть взрослого, и сплестись с ним обнаженными телами ебясь, смеясь, кусаясь до дрожи, спазмов, и липкого спуска! От близости его сильного взрослого тела мальчик возбуждался до мутного багрового тумана в мозгу, и взрослый это видел, это ведь трудно скрыть если ты в шортах. От неуклюжей попытки мальчика замаскировать свои недетские желания видимостью игры обоим становилось неудобно и мальчику приходилось уходить, а взрослый забывал сказать "до свиданья".

*

По пути домой Дюня плакал - отодвинул как мешающий предмет - а зачем звал в каюту, зачем ходил в плавках, зачем навез раковин, таких огромных, гладких и розовых внутри что хоть укладывайся там вдвоем и ебись сколько влезет - никто не увидит (раковины летели в грязь, но потом собирались и складывались в сумку), зачем ревел океанский ревун в ответ на взмах мальчишеской руки?! И мальчик решал никогда больше не видеться с этим дураком! Но взрослый его догонял, шутил, смеялся, вручал забытую вещь, о чем-нибудь договаривался и суровая решимость развеивалась в дым.

*

Однажды Дюня придумал рассказать ему что ему приснилось. На самом деле ему и на самом деле что-то приснилось, но он не помнил что, и все сочинил, однако сочинил так хорошо, что к концу рассказа уже сам полностью поверил во все что рассказывал - к концу рассказа его шорты оттопырились так что там мокрый бушлат можно было повесить и он был не упал. Смущаясь этого видимого всем обстоятельства, сгорая от стыда в пепел, он упрямо дорассказал неприснившийся ему сон весь до конца, который, как вы наверно догадались, звучал: "и мы с тобой спустили!" - и заработал гонкуровский подзатыльник. Дюня был разочарован - от его повествовательного пыла у его будущего насильника, любовника и мужа, который слушал прекрасно разлегшись в одних плавках на койке (мальчишке хотелось прыгнуть на него и прижаться лицом к его члену), даже не пошевельнулась под плавками его соблазнительная атомная торпеда. Это было странно, потому что рассказывая мальчик сам возбудился так, что стоило бы капитану пошевелить пальцем и он упал бы в его койку как переспевший плод, он спустил бы в трусы не успев их с себя стянуть, а этот взрослый породистый самец не имеющий в порту женщины (Дюня бы знал), не только не выгнал мальчишку вместе с его в конец откровенным и бессовестным "сном", но и вообще не отреагировал никакой частью своего здорового сильного морского тела, кроме стукнувшей сочинителя по шее ладони. Почему он так поступил? Ведь не был же он деревянным человеком, может просто он так привык приказывать, что уже не умел слушать?! Это было перед тем, как капитан Грант ушел в моря на полгода - они расстались холодно как в Арктике.

И вот сегодня он вернулся. Невозможно передать что ощущал в этот солнечный день мальчик с утра сидевший на подоконнике. Ни одной радиограммы не получил он с борта Атлантиды за все эти полгода, а обычно их приносили с радиостанции пачками, с написанными в них смешными и страшными историями, разными полезными месяцназаднишними сообщениями где он теперь, на что смотрит, и куда послал толстого партийного старпома (тут особого разнообразия адресов не наблюдалось), и обязательной припиской начальника радиостанции "не загромождайте производственный эфир частными сообщениями". Что делать если не прозвучит приветственная песня океанского ревуна?! Дюня старался не думать об этом, и все равно взмах руки получился неестественным, словно его руку привязали резиной. Но не успел он опустить руку, как разрезал океанские просторы надвое огромный рев атомного морского динозавра! Трижды проревел ревун в тот час, салютуя состоявшемуся примирению, которого оба они со страхом и надеждой ждали полгода, и заливающемуся по уши счастьем Дюне даже удалось поймать в навигластер смотровые триплексы рубки. Он мог поклясться, что видел ответный блеск стекол тридцатикратного капитанского бинокля!

*

Теперь вы ЗНАЕТЕ что означают те слова, которые мальчик скажет взрослому. Дюня был счастлив, но взрослого надо было наказать за эти бесконечные полгода сомнений и ожидания - и Дюня не пошел на причал, а прямо поехал в душ. Он волновался, но не колебался - он не собирался признаваться ему в любви и преданности - он намеревался вынести ему приговор окончательный и бесповоротный, подлежащий приведению в исполнение на месте преступления! Нет, разумеется, никто никого не принуждает, даже сегодня взрослый может отказаться в любой момент - если конечно хочет утонуть завтра вместе со своим атомным катамараном, слабаками-кочегарами, толстым старпомом и всем морским министерством - Атлантиды ведь тонут... (Платон, том 25-тый).
*
Дюня был уверен что сегодня будет все что надо чтобы было - отговориться взрослому теперь было нечем - мальчику уже было ТРИНАДЦАТЬ ЛЕТ. Теперь он и сам знал чем тринадцать отличается от двенадцати - он роскошно кончал подряд семь раз, спуская себе на живот, грудь, лицо, один раз попал себе в глаз, и потом щипало и чесалось, а глаз стал красный как у циклопа. Правда у него еще не было волос вокруг члена, но спускать без волос было еще красивее! Нам сейчас трудно решить почему капитан назвал именно тринадцать лет, может это была случайная цифра, а может он был опытным совратителем мальчиков и знал что с кем когда интересно, а сказки, за которые получил чернильницей в ухо Арлекин не были сказками?? Этого никто не может знать - да, с женщинами его не видели, но это была его капитанская тайна, а Арлекин конечно же был вруном.

*

Дюня ждал долго, потому что капитану полагалось ждать его на причалах. Тот так разволновался тем что в Такой День мальчик не появился на причале, что примчался в душ в полной капитанской форме, забыв переодеться в гражданку - и появился на пороге мыльной, мокрой, клубящейся жарким паром моечной, не голый, а в начищенных ботинках, наутюженных как нож брюках, застегнутом на все пуговицы кителе и фуражке, блестя всем золотом кокарды, ранта, погон и нашивок. Только увидев мальчика, он успокоился, вышел, разделся и зашел снова делая вид что ничего особенного не произошло, но мальчик видел что он волнуется как двоечник-школьник перед ответственной контрольной по алгебре. Как и в первый раз, он прошел чуть не задев бедрами щеки мальчика, а Дюня взял тазик и отправился в путешествие через весь душ в его кабинку, открыл кран и замер библейским соляным столпом не замечая льющуюся через край воду - у его взрослого друга стоял!

*

Мальчик и капитан смотрели друг на друга, словно никогда не видели, они забыли сказать друг другу "здравствуй", они не могли оторвать глаз друг от друга. Мальчик вырос и взрослый не узнавал его в этом красивом обнаженном подростке с припухшими сосками груди, крепкими коленями и сильно раздроченным членом. Но и взрослый, которого мальчик не видел полгода, с его впервые вставшем на его мальчишеское тело невероятно большим (он даже не представлял себе какой!) членом, показался ему ослепительным, в нем не было ни одного места которое он не хотел бы сейчас как сумасшедший. Они забыли где находятся, их просто примагнитило друг к другу и дальше все было как в том сне, который придумал мальчик. Не сводя алчных детских глаз с искаженного желанием лица взрослого мальчик положил свои ладони на его плечи, зашел коленями с обеих сторон его колен и насадился на член как на кол. Взрослый не попытался его оттолкнуть, его крепкая словно слоновая кость мужская свая, уперлась в готовое скользкое отверстие мальчика и как в масло вошла ему в прямую кишку - дальше говорить о рассудке было некому. Они ебались настолько открыто и естественно, что только неслышными скользкими скумбриями скользили мимо них тени моющихся, и никто не решился скосить глаза в их сторону, никто не посмел помешать происходящему в душевой кабине неистовому любовному преступлению мужчины и мальчика. Трудно сказать в чем там было дело - или в жарком мокром сумраке душа все происходящее представлялось всем нереальным сном угара, или все кто там был были причастны.

*

Потом вылюбленный словно Ротшильд мальчик не хотел уходить из душа, и не выпускал из него своего обретенного бога. Он клал ладонь на его бедро и смотрел как непроизвольно дергается в ответ на его прикосновение его утомленный, спустивший столько что из мальчика теперь текло как из опрокинутого кувшина, образуя под ним ощутимую голыми половинками липкую лужу, член- и он боялся и не верил что за дверьми он не утратит силу своей мальчишеской власти над этим взрослым телом. Он стал усиленно думать и придумал чтобы капитан Грант заплатил банщикам американские деньги, и они бы ушли закрыв глаза, а их оставили в душе. И еще много чего он придумал - до самых далеких галактик было рукой подать от его мальчишеских фантазий. Мальчик сидел счастливый сверх всяких пределов и нес несусветную чепуху. Но взрослый уже невидимо предавал его - он мылся и старался не смотреть на мальчика. И все-таки он понял что мальчик не может сейчас уйти от него и что теперь они не могут расстаться просто так, и повез мальчика на катамаран. Вахтенному они отдали честь - капитан прикоснулся сомкнутыми пальцами к козырьку фуражки, Дюня показал матросу свой длинный, готовый на все, язык, и предъявлять пропуска, которых у них не было, не понадобилось.

*

В запертой на ключ капитанской каюте их невозможное счастье еще более усилилось и стало уже совершенно невозможным, и продолжалось неостановимо как возвратно-поступательное движение хорошо смазанных частей судового двигателя в длительном морском походе. Взрослый ебал мальчика, пока утомленный предыдущей бессонной ночью, долгим утренним волнением ожидания, счастливой радостью встречи, и беспрерывной еблей в капитанской каюте, мальчик не уснул с ебущим его членом в жопе крепче тюленя. И тогда только сто раз спустивший взрослый наконец освободился из прочного порочного кольца сцепленных мальчишеских рук. Аккуратно, стараясь не разбудить, он вытянул из него свой неослабный член (мальчик во сне ойкнул), встал, оделся и сошел на пирс. Там он долго курил и ловил тачку, потом договаривался с водителем, вернулся в каюту, не будя одел и вынес на руках спящего мальчишку, сунул в карман вахтенному измятый доллар и тот оперативно пирволок к машине два пустых матросских рундука-чемодана. Капитан устроил мальчишку продолжать спать на заднем сиденье, запихал, чтобы он не свалился во сне, в проход между сиденьями накрытые пледом рундуки, потом постоял, прислушался к тому что шепчут во сне губы изнасилованного им мальчика и залился от услышанного видимым даже в предрассветной темноте багрянцем, после чего торопливо расплатился с показавшим ему пальцами "О.К" водителем и остался на причале. Машина рванула и унеслась аллюром три креста в рассветающую всеми цветами приморского летнего неба таинственную неизвестность.

*

Вы думаете больше мы мальчика не увидим? Ошибаетесь. Поздно после обеда Дюня проснулся в своей постели, в которой непонятно как очутился заснув в капитанской каюте, и не мог понять сон это был или явь. Комната, окно и постель говорили что это был сон, а его полностью изнасилованное тринадцатилетнее тело убеждало в обратном. Он встал и шатаясь от слабости в коленях прошел по дому. Матери не было, еда была оставлена на плите и ничего, никаких записок с вопросами - с матерью кто-то все уладил за него. Дюня улыбнулся подумав кто это мог быть, потом умылся, поел, оделся и поехал на причал. Все что угодно было в его голове, кроме беспокойства. Потому что после того что случилось в душе и так успешно продолжилось на залитой вином и спермой постели в запертой на ключ капитанской каюте, все было именно таким как мечталось, таким как это должно было быть - и теперь ничего плохого случиться не могло. Теперь взрослому не было выхода оттуда куда он вчера так неосторожно вошел, кроме выхода (и входа) в нужное мальчишке место и направление. Это он знал без слов - его выебанное во все места тело ныло счастливой сладкой тянущей болью и не могло его обмануть, взрослый хотел его сильнее чем любую женщину. Теперь, после всего что случилось, он должен был без мысли о сопротивлении спускать флаги и гюйсы перед любым голым мальчишеским телом и сразу тонуть в нем открыв кингстоны - никаким образом он не мог теперь устоять перед его тринадцатилетними запретными соблазнами. Волноваться было незачем - это ему не приснилось!

Да, это ему не приснилось, но никто не стал от этого счастливее. Дюня высадился из автобуса на остановке, посмотрел на часы на здании морвокзала, посчитал и решил что капитану надо дать выспаться. Он ведь не спал всю ночь (как и Дюня), потом ездил на маяк (ведь кто-то же его туда привез?), потом отдавал распоряжения по кораблю - получалось что пока мальчик спал, взрослый ездил и командовал, спать он мог лечь не раньше адмиральского часа после обеда. И Дюня решил не идти сразу на катамаран, ему этого хотелось, но на самом деле сейчас ему хотелось оставаться одному. Он посидел на набережной глядя на горизонт, взобрался на сопку и покидал в океан камни, побродил бесцельно по городу избегая встречи со знакомыми, только к вечеру ему вдруг снова неудержимо захотелось увидеть своего взрослого друга и (теперь уже) любовника и кинуться ему в объятия, и мальчик вернулся в порт.

*

Беспечно насвистывая он подошел к трапу Атлантиды, но на вахте стоял незнакомый матрос из подменного экипажа, который семь раз объяснил ему, что все сошли на берег, получили рейсовые деньги и уехали по домам в разные города, что капитан улетел реактивным самолетом сегодня в полдень, а атомный катамаран отведут от причала и поставят в завод для замены твэлов и двухгодичный плановый капремонт, который продлится лет пять-шесть-семь-восемь, если конечно в кузне хватит гвоздя и не будет войны.

*

И это было все. Словно в тумане вернулся мальчишка домой и лег носом в подушку. Он не плакал - он не понимал что произошло. Назавтра вместо школы он пошел неизвестно куда и был там несколько дней. Где он был, где спал, что ел и что делал - неизвестно, его искали, но он пришел домой сам и не выглядел ни голодным, ни грязным, только под глазами были круги, как будто он все это время очень мало спал и разговаривать со взрослыми стал грубее. Дальше он матери ничего не стал объяснять, снова стал ходить в школу, и как будто ничего не изменилось, только никогда теперь больше не вспарывал мокрое пузо океана дикий рев атомного стального динозавра, молча проходят мимо каменной башни маяка серые громады кораблей и не смотрят на маяк капитаны - не на что теперь там смотреть, всегда плотно закрыто и зашторено окно мальчишки и спокойно дремлют пожилые училки в старой школьной учительской.

*

После этого Дюня общался только с ровесниками. Как он с ними общался - не наше дело, но тринадцатилетний рыжий половой разбойник Арлекин и шестнадцатилетний накрашенный портовый проститут Хан стали его частыми гостями, особенно когда матери не было дома. В душ он больше не ходил, правда иногда его видели с матросами, с которым сводили его Арлекин и Хан, но тоже не особенно часто, а больше когда ему были нужны деньги, и при этом никогда его не видели два раза с одним тем же, а капитанов он решительно избегал и по первому разу, не соблазняясь на их подлые доллары. Тут надо сказать, что все это происходило не сейчас, а давно, и в те давние советские времена для мальчишки из голодного безработного приморского поселка это было достаточно обычно (если конечно сбросить со счетов его предвзятое отношение к капитанам), родители по большей части смотрели на эти вещи сквозь пальцы - мальчики за один вечер вне дома приносили деньги иногда больше родительской зарплаты за месяц, а участковый не приходил следом, как было бы если бы они воровали. В поселковой школе трудно было найти старшеклассника, который не побывал под матросом, а стандартный вариант старшеклассниц было выйти замуж за моряка, родить, развестись и получать большие морские алименты (многие мореманы предпочитали мальчиков только из-за этого).

*

Став старше Дюня увлекся девочками, поимел у них закономерный успех и его жизнь перешла на противоположные рельсы. Он закончил школу с отличием, уехал из поселка (следом за ним уехал и его рыжий враг-друг) и поступил учиться в столице. Потом в поселке говорили что Дюня удачно женился на дочери Большого Человека и завидовали, а больше о нем ничего неизвестно, как и о судьбе улетевшего не попрощавшись капитана. А что касается БСК "Атлантида" и однотипного с ним океанского атомного катамарана "Самогон Петров", то они еще лет двадцать ходили в моря, потом выходили срок и дальнейшая эксплуатация их как грузопассажирских плавсредств, согласно строгому морскому регистру Ллойда, была признана нецелесообразной из-за усталости металла в соединительных лонжеронах - обычная болезнь катамаранов - они были где-то поставлены на прикол, и какое-то время использовались как дебаркадеры. Однако к дальнейшей судьбе катамарана "Атлантида" имеет отношение нижеследующая история.

Часть вторая: Металлом

*

В конце восьмидесятых на должность управляющего одного из республиканских управлений Атоммаша прибыл молодой перспективный партийный выдвиженец Андрей Ларичев. Это оказался внимательный, грамотный, прогрессивный руководитель, ему прочили хорошую карьеру соответственно деловым качествам и руководящим способностям. Кроме того он обладал редкой выдержанностью и тактом по отношению к подчиненным. Он никогда не повышал голоса без особенной надобности и был исключительно внимательным к нуждам подчиненных и их семей. Одним словом он был, что тогда называлось, "руководителем новой формации". Единственное исключение для него составлял только один человек, Янис Мельдерс, работавший старшим инженером в вверенном ему управлении. Это было тем более непонятно, что ознакомившись со списком подчиненных Ларичев первым приказом по управлению перевел его с опасного для здоровья периферийного химпроизводства в центральную контору и назначил старшим инженером с повышением в должности, но не в окладе. Тем не менее он, можно сказать, спас ему жизнь, работавшие там получали больше, но долго не жили.
Инженер был ему благодарен - работал старательно, но начальник стал к нему цепляться, а потом начал систематически его изводить и терроризировать, иначе и не назовешь.
И вот этот толковый, квалифицированный, инженер стал притчей во всех - на каждом собрании, на каждой планерке и летучке он непременно получал обязательную порцию придирок и выволочки, ему регулярно объявляли выговоры причем иногда без объяснения причин; при переводе его на зависть всем передвинули в очереди на квартиру на первое место, но тут же стали обходить, вручая ордера другим, и тоже ничем не объясняя. На собраниях и совещаниях он был единственный в обращении к кому начальник вел себя как самодур и допускал в его адрес нецензурные выражение.
Сотрудники не понимали почему он вообще держится за место при таком несправедливом отношении со стороны начальника, но он молчал и уходил если в курилке заходила об этом речь. Больше всех его жалел и сочувствовал прибывший в управление вместе с новым начальником молодой рыжий бухгалтер, о котором в управлении шла дурная слава, но потом его долго не было на работе, а выйдя на работу он стал старательно избегать Мельдерса, злые языки говорили что тот его сильно избил за некое непристойное предложение.
Впрочем в это не верилось, все видели как безропотно Мельдерс все терпел, даже и не пытаясь защищаться, да и рыжий отличался наглостью и развязностью поведения - он не постеснялся бы подать на него в суд, однако он этого не сделал.
И только однажды, когда начальник учудил нечто не лезущее ни в какие ворота - решил заставить его заниматься не имеющей никакого отношения к его должности и квалификации работой - послать на резку на металлом купленного отраслевым механическим заводом №2 в приморском пароходстве за дешевые гос.копейки списанного атомного катамарана - работа гнусная и малооплачиваемая - старший инженер вспылил, сказал по-латышски что-то короткое (отчего начальник, о котором никто и не подозревал что он может понимать по-латышски, весь побелел), бросил наряды и командировочные документы и вырвался из кабинета. Присутствующие, знавшие прикрытый вежливым обращением жесткий характер начальника, замолкли ожидая что будет дальше, но начальник сидел постукивая карандашом по столу и ждал. Это продолжалось вечность, пока дверь кабинета не растворилась и скорее вполз чем вошел, совершенно сломленный уничтоженный Мельдерс. Неровными шагами инфарктника он подошел к столу, взял документы и отправился в приморский город резать на металлом большой атомный океанский катамаран, и все кто на него посмотрел увидели что в его глазах стоят слезы. Впрочем на него никто и не посмотрел, всем было одинаково неприятно видеть настолько сломленного и униженного человека. Целый год его не видели в управлении - он жил в приморье и занимался там резкой металла на местном судоремонтном заводе, пока не разрезал и не сдал на вторсырье весь красавец-корабль от первой заклепки до обложенных ценным эбеновым деревом рукоятей корабельного штурвала, который он между прочим привез туда с собой.

*

Когда он вернулся и доложил о выполнении начальник кивнул и как ни в чем не бывало продолжал методично объявлять ему выговора, лишать премии и отодвигать в очереди на квартиру. Создавалось впечатление что за инженером числится какая-то огромная непростительная прошлая вина, определяющая отношение к нему нового начальника - вина, которая перевешивает все в чем он может провиниться теперь. Конторские снова судачили обсуждая безответность инженера Яниса Мельдерса и не понимали чего ради он здесь держится. И никто не мог понять, как хочется Янису закрыв глаза до отказа выжать рукоять ревуна океанского штормового оповещателя каждый раз когда он проходит мимо распахнутых летом окон конторы управления.
Но он понимает что многоэтажная стена конторы это не маяк, раздавленная в ладони зажигалка - это не ревун, и этот заводской двор не океан, совсем не океан... И он сутулится и идет в свою одинокую монопольку в рабочем общежитии на окраине города, молча ужинает и ложится спать, чтобы завтра снова прийти на службу и получить свою порцию обид и унижений за те просчетиы, провинности и производственные ошибки как раз в которых-то он и не виноват...

©Аляскин Алексей и Принц