Рассказ бамровского матроса

 Это было в стране Эсэсэре, которая была тогда, там были такие ценности как и искусство принадлежит народу, и слава труду, и спасибо за наше счастливое детство, но распоряжаться своей собственной жопой в Эсэсэсэре не разрешалось, и за такую красоту жизни никуда никого из Эсэсэсэра не выпускали. А кто того не понимал - сажали в тюрьму, чтобы подумал над своим поведением.
А в этой закрытой стране был один некий закрытый город. А в этом неком закрытом городе жил один совершенно открытый юноша, которого наши подруги звали Уфти, они звали его так из-за его привычки отвечать на вопросы, на которые он отвечать не хотел, просто: - "уфф... - уфф...."
Он был рослый и красивый парень, ни за что не подумаешь: учился в мед.институте, занимался спортивной гимнастикой, имел разряд, и только плавать не умел, всегда боялся воды, и еще он не понимал правильно, как учит партия, для чего мужчине нужна жопа.
Сначала он жил и так, потому что все свободные места в тюрьме были заняты, но потом из тюрьмы выпустили академика Сахарова и там образовалось свободное место, и хотели посадить туда Уфти. Но Уфти сидеть в тюрьме не хотел, он вообще не любил сидеть, он любил бегать, прыгать, крутить солнце на улицах закрытого города и не был уверен что ему разрешат делать это в тюрьме. И Уфти пошел на берег океана что бы утопиться. Утонуть он правда не утонул, зато познакомился с каким-то четырнадцатилетним мальчиком которого звали Аризона - Гроза Морей. Знакомство состоялось и продолжилось тем, что Уфти потом стоял перед мальчишкой на коленях и сосал его четырнадцатилетний маяк, а закончилось тем, что сам мальчишка стоял на коленях перед Уфти, словно перед алтарем, и тоже старательно сосал его длинный гимнастический снаряд, пока не проглотил полный ротик спермы. Закончив обмен любезностями они стали друзьями и мальчик снабдил нового товарища поддельным паспортом с неподдельной фотографией негра, потом они пошли в матросскую гостиницу Горизонт и там Уфти в благодарность за спасение начинил в жопу мальчишку-красавца спермой как начиняют атомом атомную бомбу - от пупка до гланд, и ушел от правосудия на большом морозильном траулере "Тихвин".
Большой морозильный траулер "Тихвин" долго тралил в океане мелкую рыбу, потому что близко не осталось никакой приличной рыбы, а остались только бильдюга, простикома и хер серебристый, и в море Охотском молча плавали окурки папирос "Шипка", брошюры В. И. Ленина "Как нам реорганизовать Рабкрин", и размокшие от морской сырости использованые гандоны фабрики "Красный Богатырь" - последнее просто так, ни на что не намекаю.
Бывший студент медик с паспортом негра пахал на слипе БМРТ молча, тянул снасти как лебедка, таскал ящики с рыбой как китайский кули, он был сильнее всех матросов на борту и сначала капитан Тюгай был доволен, жевал чимчи и кивал в его сторону одобрительно, ни в чем студента-матроса не подозревая. Но на берегу стали искать и нашли мальчика Аризону-Грозу Морей. Аризона за свою жопу не боялся, потому что его почти детская мальчишеская жопа слишком часто ночевала в постели такого мужчины который сам был начальником над всеми приморскими жопами и ему было можно - но этот мужчина, которому прокурор страшным шепотом рассказал в чем было дело, порасспросил Аризону о том, куда исчез негр Уфти, и сообщил. Пошли менты на плавбазу и отбили с плавбазовских передатчиков телеграмму на БМРТ. А Аризона целовал предателя его друга и не знал о его предательском предательстве, - кончая они смеялись вместе над глупым негром, который сам себя не мог узнать на фото в паспорте, и не понимал почему и как это он на фотографии стал вдруг белым словно голенькая Снегурочка.
Телеграмма попала на борт БМРТ "Тихвин" как раз когда капитан Тюгай жевал чимчи на рейде Сингапура. Он прочитал телеграмму, выпил мури, заебенил сури, вызвал поддельного медицинского негра, и сказал, как посоветовал: - "Хана тебе педик... - утопись, а то утонешь… ."
Уфти послушался совета бывалого корейского капитана, пошел на слип, со слипа свалился и почти сразу утопился. Ветром и течениями его студенческое тело отнесло к безлюдным причалам возле собачьего острова, где обычно разгружались металломовозы. Там тогда была такая длинная набережная, ее отсыпали из мусора, обложили обломками бетонных плит, залили асфальтом, и получился так называемый "освэй" по которому мало кто ездил.
В то утро на этой бетонке сидел с удочкой пожилой и толстый некто, которого местные пацаны звали Мать Сибилла, это был и не мужчина и не женщина, а гомосексуально-политический диссидент и эмигрант из Эсэсэра. Это как раз он содержал в припортовой части Сингапура публичный дом, с голенькими телом красивыми мальчиками для волосатых греческих мореманов, которых так любит нанимать Мистер Ллойд. Возможно что Мистер Ллойд наивно предполагает что все греки обязательно отличные матросы, независимо от их сексуальной ориентации и длины стоящего члена, а вообще-то это не чистая правда, но зато они есть иметь-быть-находиться на всех судах империалистических пароходных компаний, причем это происходит исключительно из-за подозрительной любви к ним этого самого Мистера Ллойда. Так это или не так нам в общем-то без разницы, потому что в любом случае мать Сибилла пришел тем утром на освэй, подложил себе какую-то нечитаемую китайскую газету, квашня-квашней сел и запустил удочку в мазут и грязь. Ну и выловил утонувшее красивое тело советского моряка. Сибилла позвыонил куда надо и Тело отвезли в публичный дом с мальчиками, ощупали и остались довольны, потом случилась таинственная и долгая суета и только вечером Тело отвезли в полицейский морг.
На другой день тело из полицейского морга отвезли в на БМРТ, и сунули между селедками, чтобы не испортилось до компетентного опознания комитетчиками, которые сами разумеется Уфти никогда раньше в глаза не видели, но не мальчика Аризону же звать для столь важного государственного дела!
То, что Уфти утонул, Аризоне сказал предатель-мужчина, и юная Гроза Морей пришел смотреть как его дважды утонувшего товарища станут зарывать в каменистую землю приморской сопки. Могилу увеличивали в глубину и ширину, ведь это была советская коммунальная могила на семь человек - три привокзальные бляди, двое неизвестных бичевского пола, один гомосексуалист, и умершая от болезни заслуженная колхозная лошадь.
Аризона стоял под дождем и плакал, потом он подошел, чтобы сквозь мальчишеские слезы положить на грудь Уфти уфтины любимые цветы-розы. Сначала он их и положил и снова плакал, но потом сквозь слезы проступило удивление, потом мальчик быстро забрал цветы назад и стал оглядываться по сторонам, но все кому полагалось лежали рядом и не ссорились, даже лошадь лежала с такой спокойной мордой, словно собиралась въехать четырьмя копытами прямо в рай, скромная труженица приморского колхоза.... Потом слезы у Грозы Морей высохли совершенно, мальчик что-то думал, и, думая, он случайно положил розы не на грудь Уфти, а на морду лошади. Потом мальчик ушел, не оглядываясь он то как бульдозер засыпает последнюю коммунналку семерых советских людей.
Вечером Аризону видели на борту китобоя, который назавтра ушел к самому южному в мире морю, где полосатый кит пускает пузыри: толстый, глупый и большой. Из него можно вытопить так много бочек ворвани, что в него обязательно надо выстрелить из гарпунной пушки - убить полосатика. На китобое работал мужчина мальчика Аризоны, о котором первый мужчина не знал, хотя мальчишка часто ложился в его постель с настолько развороченной дыркой в жопе, как у первого никогда не получалось разворотить, вот с тем, вторым мужчиной, они целовались на износ и шептались словно самые настоящие любовники, после еблись по-морскому - в срачку, как в качку, потом опять смеялись-обнимались, а на китобое уже и головами качали - кое-кого может смыть на траверсе Инверкаргилла, где океан штормит всегда - да, да, да, да.
Аризона и моряк с китобоя быстро и точно договорились обо всем, и дальше до утра целовались, ебались и смеялись уже не секретным планам а просто из любви к искусству. И их тоже следовало бы посадить на нары имени Сахарова за это такое преступное преступление, но уже посадили в тюрьму генерала Григоренко, и опять в тюрьме не было свободного места.
Раньше солнечных лучей прошел утром Аризона мимо спавшей вокруг кнехтов, словно осьминоги на дне Марианской Впадины, вахты, и когда китобой отваливая от пирса, отдал швартовы, мальчик стоял на причале и махал вместе со всеми остальными матросскими женами и детьми красивой ладошкой своему другу, и не оглядывался, хотя плечом к плечу с ним другой мальчик, всего на какой-нибудь год старше Аризоны, махал такой же выразительной и о многом напоминающей ладошкой другому матросу, но они не встретились взглядами, а друг держался за леера, его штормило и он не мог сфокусировать окуляры на машущей ему - чтобы не забыл среди полосатых - китов красивой мальчишеской ладошке Грозы Морей, потому что в его мозгу царил соленый туман...
Но то, что моряк забыл бы Аризону, это вряд ли. Потому что и пушистого смеха и приказов-наказов, которые он получил ночью хватало дрочить по памяти и спускать китовыми фонтанами до самой Антарктиды; а по дороге назад он должен был огибая равнодушные айсберги соскучиваться. Так тогда и полагалось поступать развратным приморским школьникам с бамровскими моряками, что уходят в рейс на пять-шесть месяцев, пока дизель пиздой не гавкнет обломав шатуны и кривошипы, они успевают забыть твое имя, а ты успеваешь вырасти, он вернется и не узнает на пирсе тебя в долговязом подростке, а это обидно!!!
Аризону это касается, это сейчас машет на пирсе красивой ладошкой четырнадцатилетняя Гроза Морей, а когда вернется китобой, грозе морей будет пятнадцать скучных взрослых лет. Поэтому некоторые дураки пишут в туалетных афишах: - "только один раз, проездом, спешите видеть!" - "Это - в порядке живой очереди!..." - с не предвещающей ничего доброго улыбкой думает про туалетный плакат написанный рукой злобной старой Фуфайки мальчик-девочка Аризона…

Прошло даже не полгода, а восемь месяцев, родить можно было бы, если бы Аризона забеременел в ту ночь, это из-за того что дизеля пиздой гавкнули еще на рейде унылого Хобарта, там самая интересная достопримечательность это кенгуриное гавно на стреле крана фирмы Ганза, и то ходят смотреть всей командой. На целых два месяца больше пришлось моряку радоваться тому, как ловко и точно он выполнит трудное и опасное поручение юного повелителя бурь и штилей!
На самом деле сначала это было трудно, а потом это было легко. Когда китобой пришел заправлять мазутные танки ширпотребом в вольный город Сингапур, где хотя и запрещается курить и жевать жевательную резинку на улицах и арестовывают за это, но не запрещается целовать улыбчивых сингапурских подростков и за это никто не арестовывает, разве что когда сам поцелованный улыбнется шире обычного, умело залезет целовальщику под одежду рукой, схватит тебя за матросский шкив, и если не спустишь в ладонь - не отпустит, полицию зови - не зови...
Пока китобой стоял на рейде в кабельтове от металломовозного причала, команда сошла на берег и разбрелась по дешевым прилавкам и супермаркетам, моряк пошел в тот квартал, где дремал на табуретке советский голубой эмигрант и двое красивых подростков облокотясь на его покатые плечи смотрели на проходящих мимо китайцев, не ожидая от них ничего удивительного. Увидев советского матроса подростки перестали смотреть равнодушно и с двух сторон одновременно ткнули кулаками в бока Матери Сибиллы. Мать Сибилла раскрыл оловянные глаза и сказал что знать ничего не знает, что у него книжный магазин. Моряку пришлось стравить кабельтов шкота с языка, но мать Сибилла продолжал твердить наглую ложь что здесь парикмахерская, танцкласс, сапожная мастерская если мусью русский пожелает, никаких Уфти и Аризонов он знать - не знает, слышать - не слыхивал, и идите отсюда Товаришчь, пока не пришли сюда сердитые китайские полиси-анем. Тогда моряк отступил и расстегнул брюки. Увидев убедительную мощь его матросского шкива эмигрант перестал бояться КГБ, и продал бы свою пожилую душу не только советской разведке, но и морскому черту мазутному. Когда они через час спустились из кабинета, старый эмигрант покачивался словно баркас в полосе прибоя, и, держа моряка под руку как на танцах, расставляя ноги циркулем двигался к телефонному аппарату подключенному к радиостанции.
Через время подкатил длинный, как хуй знает что, автомобиль, с затаенными темнотой стеклами и усатым индусом-сикхом за баранкой, похожим на сказочного воина из сказаний Махабхараты. Индус-сикх вышел из автомобиля и стал непонимать по-русски. Пришлось открыть долларовый словарь всемирного языка, но и этого оказалось недостаточно, потому что индус стал непонимать по-русски совсем. Тогда моряк закрыл глаза на свои мужские убеждения, снова пустил в ход неотразимый аргумент и грозный лев тоже поддался его скромному очарованию, и увез моряка в таинственную неизвестность.
В таинственной неизвестности, куда привез советского моряка побежденный им индийский лев, стали разговаривать, и тоже непонимали по-русски, но когда он произнес имя Аризоны - Грозы Морей, то они там стали по-русски понимать и даже стали непонимать по-другойски. Так что на китобой моряк вернулся несомый словно магараджа четырьмя львами-сингхами в высоких чалмах и с развороченными жопами, а на живот ему давила самая громадная картонная коробка во всей Малайзии, в которой таинственно шуршало, мягкело и булькало. Но моряк все равно опоздал из увольнения на несколько часов, дальнейшие увольнительные на берег ему закрыли и эта коробка оказалась единственным богатством которое он вывез из Сингапура. Впрочем всего, чем богата сингапурская земля, там было больше, чем остальные моряки набрали на причальных базарах за полную неделю. И снова кое-кто бурчал, что кое-кого смоет за леера океанской волной на траверсе Инверкаргилла, всегда ведь есть, которые завидуют чужой славе, хотя не имеют для этого достаточных оснований....
Между прочим надо сказать, что в Сингапуре китобой провожала стайка удивительно красивых подростков в наглаженных матросках, которые махали с пирса своими белыми, желтыми, и смуглыми ладошками неизвестно кому, повисшему в соленом морском тумане на леерах советского судна, мир-дружба, бхай, бхай... - причем белых ладошек было значительно больше, чем можно было ожидать встретить в желтом городе Сингапуре, и вот среди этих подозрительно красивых мальчиков-подростков стоял высокий взрослый парень и не махал, а когда китобой скрылся за молом дал мальчишкам по доллару, отбился от поцелуев благодарности, сел в необыкновенно длинный автомобиль, и уехал.

Ровно через три недели после странного прощания в Сингапуре китобой вошел в порт приписки. На пирсе бесновались друзья, родственники, жены и дети прибывших моряков, а больше всех бесновался длинногривый рослый подросток, который не был ни женой, ни сыном никого из прибывших матросов, но который зато успел вытянуться за это время как грот-мачта, и отрастить почти женскую шевелюру. Не успел моряк сойти на берег как этот, не по возрасту рослый мальчик, прыгнул ему на шею, не дожидаясь пока он его узнает, коробка с гостинцами полетела в воду за пирсом и ее пришлось спасать, гостинцы сингапурской утопленницы собирались утонуть по примеру свой хозяйки. Хорошо что коробка была герметично запакована скотчем и, в отличии от нее, не так плохо плавала.
Потом в Горизонте кто-то взрослый одевал новенькие плавки кому-то не взрослому, стоявшему перед ним голым на столе, на переступающие в нетерпении более интересной ласки длинные пятнадцатилетние ноги, чуть не спускал от этого одевания и целовал крепкие чистые коленки, и многое другое он там то ли одевал на мальчика, то ли снимал с мальчика, и что там произошло с точки зрения банальной эрудиции описывать неинтересно, а сам Аризона смотрел на любопытных варвар легким бризом и рассказывать не стал. Ему только это по-настоящему и понравилось из всего (все остальное с ним случалось уже и не в первый и не во второй раз) - как он стоит на столе раздетый и моряк надевает на него плавки, привезенные из желтого Сингапура, целует ему колени и вдруг спускает, от неожиданности случившегося смешно хватаясь за член, о Восемь Месяцев борьбы с океанской пучиной, если в порту приписки ждут твоих поцелуев такие вот честные мальчишеские колени, чистые и крепкие как у Аризоны... - вы не поймете!
А что-то много всего привез моряк в этот раз. Мальчик выходил из гостиницы с охапкой джинсовых вещей, отягощенный словно верблюд, даже выпускать не хотели. В сумке, оттягивавшей его юные плечи, булькал ром в красивых, странных бутылках, шуршали китайские газеты, в которые странные бутылки еще в Сингапуре были завернуты заботливыми о приморских подругах таинственными руками. Мальчик тащил груз чьей-то невидимой любви через поле с нежилым домом посередине, вздыхая о утраченной дружбе он тащил груз через каменистый перевал, и притащил сумку в уютную океанскую бухту за прибрежным хребтом, там где океан доедает бывшие здесь в делювиальный период великие горы, он и его любовник ветер давно съели их вершины и играют мокрой галькой оставшейся от этих исчезнувших во времени делювиальных гор на прибрежном пляже. Там на Аризону накинулись, стали обнимать, целовать и разгружать наши подруги: Дикая Мотоциклистка, Роза Анзора, Кукла Жанна (начинающая наркоманка из медина), и известные тогда три приморские наши девочки, о именах которых умолчим из ложной скромности.
Сначала подруги отнимая друг у друга примеряли обновки и удивлялись тому обстоятельству насколько точно знают в Сингапуре ширину их непредсказуемых бедер, потому что обновки сидели на всех примеривших подругах как влитые! Потом все расселись как андерсоновские русалки вкруг дароносицы, на выполированные юбками тюленьи черепа - чтобы не застудить рабочие места на мокрой гальке - и перебивая, задавая глупые и неуместные вопросы, ахая и заставляя пересказывать по третьему разу самые интересные места, стали слушать Аризону долго-долго. И Аризона рассказал удивительную историю про удочку этой дуры Матери Сибиллы, про запасного утопленника из подвалов участка полиси-анем, про не говорившего по-сингапурски красивого тапера в квартале красных фонарей, который работал по совместительству медбратом в общежитии мальчишек из публичного дома, про прекрасного индуса, похожего на Омара Шарифа, который однажды засыпал большой и глубокий бассейн у себя во дворе, устроил там клумбу и посадил розы, чтобы кто-то снова утонувший в этом домашнем бассейне, выпив много пальмовой водки, не утонул совсем в жизни. И как этот Омар Шариф наливал микстуру кому-то утонувшему, потому что рассказали ему мальчишки из детского сада Матери Сибиллы историю его ромового гостя и вот из-за этого в его индийских мозгах засело представление о карме, преследующей его любовь, и он захотел победить своей любовью эту карму. И как это изменило жизнь бесправного тапера из публичного дома с мальчиками для волосатогрудых греческих матросов, которым так нравилось ебать его белое, таперское тело. И про таинственный остров Чжи был дальше рассказ, про таинственный, необитаемый остров Чжи, на котором нет ничего кроме бунгало хозяина чайной плантации, на которой работают косоглазые эмигранты из коммунистического Вьетнама, при них можно ходить голым, никто не посмеет восстать хуем на прекрасное тело белого мальчика, любовника самого босса-джи... И про двух беглых мальчишек-лао, которые стали прислуживать по своей охоте бывшему таперу, и так влюбились, так влюбились, что когда босс-джи захотел их прогнать, они ушли в джунгли где их чуть было не съели ядовитые змеи, но они вечером приходили снова и скреблись в окно бунгало, чтобы еще хоть раз прикоснуться к прохладному мрамору бедер своего юного бога. Смуглые от природы лао верили самой чистой верой, что станут беленькими и сладенькими, если будут вылизывать алыми язычками эти ноги и живот, как однажды приказал им это делать сам босс-джи: - захотелось посмотреть как они станут это делать. А потом пожалел, потому что не мог их отучить. Он неделю ловил беглых мальчиков в джунглях острова и не мог поймать, потому что они прятались под кроватями его дважды утонувшего в этой жизни любовника. И много-много других рассказов было рассказано в тот день внимательным подругам на остатках делювиальной гальки, это были истории любви и верности, что-то Аризона разумеется придумал сам, но вышло так интересно, что даже отчаянная Дикая Мотоциклистка заревновалась, и стала посматривать украдкой в карманное зеркальце, а не может ли и она так понравиться какому-нибудь боссу-джи... Потом девки расселись на тюленьих черепах поудобнее, распаковали пакеты, вскрыли банки и бутылки, и пили из маленьких бамровских стаканчиков пьянящий пальмовый ром, закусывали улитками в соусе и читали китайские газеты.
Что стало с Уфти потом мы не знаем. Раза два еще он присылал Аризоне открытки с новогодними поздравлениями, перечисляя всех подруг поименно, и каждый раз кого-то из нас он обязательно забывал, так что имен в открытке становилось все меньше. Потом как-то передали с моряками посылку с японским магом, причем почему-то не для Аризоны, а для Дикой Мотоциклистки, у которой к этому времени прыщей на лице стало больше чем звезд в созвездии Ориона, из-за чего они с гладкоствольной Аризоной стали вечными врагами, и после этой посылки Уфти исчез с нашей голубой карты мира и сведений о нем нет, как и о его уважаемом-обожаемом Омаре Шарифе. Искать их в Сингапуре оказалось бесполезно, и где они теперь - про то знают только желтые сингапурские боги... - в общем да, подруга исчезла, забыла про приморских девочек, можно считать - Уфти утонула.
И все равно, хорошо что эта старая квашня Мать Сибилла имеет идиотскую советскую привычку по утрам, сидя на бетонных обломках, удить рыбу в мазутной воде. Потому что и без ее удочки на сингапурских прилавках рыбы любой-всякой полно, и, если честно, там не клюет...

©Аляскин Алексей