Глава первая
ВРАТА ЗАРИ

Мне нужно предварить эту книгу несколькими словами, чтобы преодолеть некоторую мою робость, а затем я смогу смело приступать к рассказу.
Матушка моя умерла от родильной горячки на второй день после моего появления на свет, и это породило в моем отце Томасе Пауэрскорте, владельце поместья Вудбери и вице-президенте Совета графства Уорвикшир, глубокую ко мне неприязнь. Проявлялась она не в резкостях в мой адрес, не в грубом со мной обращении, он просто не замечал моего существования. Женился он на моей матери в довольно солидном возрасте, очень ее любил и потерял всего через год после их свадьбы. Во мне он видел виновника такого тяжелого удара и потому старался встречаться со мной как можно реже. Погрузившись окончательно в занятия наукой (к чему всегда был склонен) он, казалось, совсем забыл, что у него есть сын.
Я был поручен заботам няньки, пожилой, добродушной, но страшно неразговорчивой шотландки. Никому из прочих слуг не разрешалось со мной близко общаться, у меня не было никаких друзей моего возраста, а правильней было бы сказать, вообще никаких друзей. Оттого-то к тринадцати годам я был совершенно не осведомлен о той стороне жизни, которую взрослые тщательно скрывают от детей, хотя те иногда могут сообщить старшим немало для них нового. Но я был совершенно невинен - всякое мое любопытство на этот счет решительно пресекалось сначала нянькой, а потом гувернанткой, нанятой, чтобы вдалбливать мне в голову начатки образования.
В тот период, о котором пойдет мой рассказ, меня, решили сплавить в закрытую школу в Девоншире, и эта перемена жизни имела для меня важные последствия. Школу выбрали по совету старого приятеля моего отца полковника Резерфорда; его сын учился в той же школе.
Было условлено, что день или два я погощу в доме Резерфордов, чтобы потом отправиться в школу вместе с их сыном. Во исполнение этого договора меня с моим нехитрым багажом посадили в поезд, идущий в Эвертон Грэндж в Уилшире, и я поехал навстречу новой жизни.
Приняли меня у Резерфордов с величайшим радушием и теплом, и я сразу же окунулся в совершенно иной, по сравнению с нашим, домашний уклад. В одном лишь оба дома были схожи: Боб Резерфорд был также единственным сыном. Полковник Резерфорд и леди Флоренс, его жена, были удивительно общительными и милыми собеседниками, и обед за их столом представлял резкий контраст с молчаливым и угрюмым поглощением пищи, к какому я был приговорен в нашем доме.
Выяснилось, что ночлег мне приготовлен в комнате Боба, так сказать, за компанию с ним. Никаких неудобств от такой перспективы я не почувствовал. Он был рослый, хорошо сложенный малый лет шестнадцати, с очень приятной манерой общения и красивым лицом, мне он понравился сразу.
В десять часов мы пожелали полковнику и леди Флоренс доброй ночи и удалились в свою спальню, оказавшуюся просторной и очень уютной комнатой.
Пока мы раздевались, облачались в ночные рубашки, укладывались в наши постели, Боб дружески болтал со мной. Я испытывал странное чувство, вполне естественное в незнакомой обстановке, сна не было ни в одном глазу, тем более что Боб все не прекращал непринужденно болтать. Но вот наступила пауза, и я, подумав напоследок, погасит ли Боб лампу или оставит гореть на всю ночь, уже начал задремывать, когда почувствовал, что его рука пролезла ко мне под одеяло, нащупала ночную рубашку и замерла внизу моего живота. Некоторое время он не делал больше никаких движений, очевидно, дожидаясь какой-нибудь реакции с моей стороны. Увидев, что я не двигаюсь, не произношу ни единого слова, он сбросил на пол одеяло и в следующее мгновение встал надо мной на колени.
- Да ты не пугайся, - сказал он, улыбнувшись, - я только хочу посмотреть на тебя, - и, взявшись за подол моей рубашки, начал ее стаскивать с меня.
Я, совершенно не понимая, что же это происходит, пытался как-то отмахнуться от него вдруг ослабевшими руками. Осторожно, но настойчиво, он преодолевает мое сопротивление и, расстегнув пуговицы на вороте и на запястьях, ловко стягивает рубашку через голову. И вот я лежу на кровати совершенно голый.
- Слушай, Чарли! Да ты паренек что надо, - говорит он, садится рядом со мной на кровать и пожирает меня глазами, явно любуясь моей грудью, руками, ногами и ласково поглаживая их.
Ошеломленный этой ситуацией, я ничего не говорю, не двигаюсь, позволяя ему делать все, что захочется. А он продолжает меня разглядывать, и экзамен этот, как мне кажется, доставляет ему огромное удовольствие. Он не только не отрывает от меня взгляда, но еще и отпускает вслух замечания о гладкости моей кожи, нежной плоти моих конечностей и все такое прочее. Я уж подумал, что он никогда не остановится.
Наконец он заставил меня лечь на живот и пальцы его побежали повсюду: по моей шее, спине, икрам. Через минуту, перевернув меня опять на спину, он улегся рядом, обнимая правой рукой мою шею; минуту-другую мы оставались в таком положении, а потом левая рука его прокралась вниз, медленно проползла по моему животу и замерла между ног.
- До чего ж славная у тебя пиписька, Чарли, - проговорил он, едва только его пальцы обхватили обсуждаемый предмет и начали с ним играть.- А вдобавок и прелестная пара шариков, - продолжал он, ощупывая мои яички.
Я по-прежнему лежал молча. Никогда прежде не испытывал я ничего похожего, и хотя я не понимал, плохо ли это или нет, но от каждого места, к которому он прикасался, по всему моему телу пробегала судорога острейшего наслаждения.
Видя, что я не протестую, Боб поднялся и пробормотав: «Надо разглядеть это получше», встал на колени в изножья кровати. Затем, подавшись вперед, он в совершенном экстазе дал полную волю своим пальцам. А я с закрытыми глазами, отдавшийся целиком его власти, лежал, откинувшись на подушку.
Как долго это продолжалось, я не знаю, но вдруг я почувствовал какое-то движение внизу, в следующий момент между ног моих пыхнуло жаром, я открыл глаза и к немалому моему удивлению увидел, что он берет в рот мой кок [В английском языке слово соcк является самым грубым в синонимическом ряду обозначения мужских гениталий. Не желая пользоваться трехбуквенным российским аналогом, переводчик в ряде случаев оставляет оригинал без изменений. В нынешнем молодежном сленге уже широко бытует «новый» русский глагол факатъ (от английского to fuck). Дадим возможность появиться еще одному сленговому термину.] и жадно всасывает его в себя. Тут-то я и обрел голос.
- Что ты делаешь? - прошептал я. Он поднял голову.
- Не подымай шума. Все будет отлично. Я научился такому у своего взрослого кузена, а он узнал эти штуки, когда жил в Париже.
И, не дожидаясь моего ответа, Боб снова наклонился ко мне и продолжил свое дело, но он не только сосал теперь мой член, он водил языком по мошонке, по животу и вылизывал всю промежность.
От всего этого я испытывал сладострастное, совсем новое для меня чувство, и под теплым и влажным воздействием его языка петушок мой начал пыжиться и раздуваться.
- Он уже совсем молодцом, - проговорил Боб, сжимая этого молодца в своих пальцах и оттягивая вниз кожицу так, что обнажилась вся макушка. - Ну, Чарли, надеюсь, мы прекрасно проведем время. Ты славный малый и не зануда. Я очень тебя полюбил.
И он все двигал вверх и вниз кожу на моем стволе, и тот становился все толще и тверже. Конечно, я припомнил, что такое с ним бывало и раньше, но я никогда об этом не задумывался и не интересовался причинами. А сейчас я почувствовал, в чем заключается смысл этого затвердения и роста, которого я раньше не понимал, и когда Боб пригнул мой член книзу, а потом отпустил, и тот хлопнул меня по животу, я не мог больше сдерживаться, поднял голову и спросил:
- А у тебя такой же твердый? Позволь мне взглянуть на него, можно? И Боб, не произнося ни слова, задрал кверху рубашку и предстал передо мной во всей красе.
Мне его член показался очень толстым, под ним висели большие яйца, а вокруг вилась поросль темных волос. Такого зрелища я еще не видел, и сильно заинтересовавшись, я подержал член Боба в руках, ощупал его шары и пробежался пальцами по волосам. А Боб между тем стянул с себя рубашку и остался голым все в том же положении, ничуть не препятствуя мой любознательности.
Держа его член в руке, я оттянул вниз кожицу, полностью обнажив головку, а потом потянул кожицу вверх, и продолжал с неослабевающим интересом эту захватившую меня всего операцию.
- Лучше так не делать, - произнес Боб, - если только ты не хочешь, чтобы я спустил.
- А что это значит? - спросил я. - Не понимаю.
- Так ты не знаешь? - Боб удивился. - Ты из меня выжимаешь мужской сок. Из которого детей делают. Понял?
Я смотрел на него, разинув рот. Я стоял явно на пороге новых открытий, но не знал, верить ему или нет. Все же, когда наши взгляды встретились, я увидел, что он говорит искренне.
- Ясно... Ты, значит, ничего о таких вещах не знаешь, - заключил Боб и широко улыбнулся. - А хочешь увидеть, как это происходит, а?
Я мог только кивнуть головой, тогда он придвинулся ко мне ближе и велел водить рукой вверх и вниз по его члену, как это происходило только что. Я так и сделал, а он откинулся на подушку, слегка раздвинул ноги и, видимо, целиком отдался наслаждению.
И вот я выполняю свой урок с волнением, интересом и со всем старанием, с нетерпением ожидая, что же получится в результате.
- Не останавливайся, - хрипло прошептал Боб, когда я попробовал минутку передохнуть. - Недолго осталось. Давай чуть побыстрей.
Я послушно ускорил свои движения, но через какое-то время он попросил:
- А теперь помедленней. Уже подходит.
Ладно, я стал двигать рукой медленней и чуть ослабил хватку.
- Сожми крепче,- почти сразу же сказал он. - И не отпускай, пока не скажу.
Туго сжав пальцы, я продолжал размеренные движения вниз и вверх, всякий раз обнажая головку до конца. Теперь он вытянул ноги и вжался спиной в подушку; живот его вздымался, и я почувствовал, каким железным стал его член. Потом два-три содрогания - и в воздух выстрелила струя белесоватой жидкости и такая же жидкость расползлась по животу Боба и моей руке. Еще некоторое время я продолжал свою работу, но Боб сказал мне перестать, встал, взял носовой платок, вытерся, потом вытер мою руку.
Это и есть наш сок, - объяснил он. - Ты этого никогда не видел, нет?
Не видел, - сказал я. - А ты думаешь, и мне можно так?
Давай попробуем, раз тебе нравится.
С этими словами Боб занял соответствующую позицию, и мой член оказался между его большим и указательным пальцами - он ведь был не настолько толст, чтобы обхватывать его всею ладошкой. Слишком увлекшись услаждением другого, я забыл о своем собственном орудии. Но вскоре под сноровистыми пальцами Боба петушок мой встрепенулся, стал раздуваться и уже через несколько секунд вскочил на ножки и стал таким же крепким, как раньше.
А ты никогда раньше не пробовал сам себя подергать за него? - спросил Боб, не прерывая своего занятия.
Нет, - коротко ответил я, и больше мы уж не разговаривали. Боб, казалось, вполне наслаждался своим делом, и ничего больше ему не требовалось, а я был слишком переполнен новым для меня восхитительным ощущением, чтобы отвлекаться на разговоры. Долгое время я ничего не испытывал, кроме этого чувства общей приятности, и Боб даже несколько раз менял уставшую руку. Но мало-помалу это ощущение росло, казалось, что-то пробуждается во мне, разливается по телу, пронизывает все мое существо. Мышцы мои напряглись, одеревенели, я затаил дыхание, впился зубами в нижнюю губу, чтобы не дать этому непонятному вырваться наружу и разорвать меня.
Ты уже чувствуешь что-нибудь? - Боб, наконец, заговорил.
Да, - почти простонал я. - Будто меня везде щекочут.
Ага, ну теперь ждать недолго. - И он увеличил скорость.
А ощущение это все набирало силу и остроту. Я вытянул ноги, пальцы на них растопырились против моей воли, и вдруг могучая волна нестерпимого наслаждения обрушилась на меня; я закрыл глаза и судорожно выдохнул: «Стоп, Боб, стоп!». И тут же Резерфорд нырнул вниз и, обхватив губами мой член, начал со страшной силой высасывать меня. Терпеть это у меня не оставалось сил. Я попытался его отпихнуть, проговорив еле слышно: «Хватит, Боб. Я больше не могу», но он сжал мои руки в своих и продолжал сосать. Это было так, словно он вытягивал из меня жизнь, и, совершенно сломленный этим мучительным наслаждением, я впал в полную прострацию - не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, лежал, открыв рот, тяжело дыша, глаза закатились, словом, я был в полубессознательном состоянии. Наконец пришел в себя и с трудом поднял голову.
Резерфорд, который все это время продолжал меня сосать, взглянул мне в глаза и, улыбаясь, спросил:
Ну как тебе это понравилось?
Это было отлично, - ответил я. - Ты это повторишь еще когда-нибудь?
Ничего не имею против, - сказал Боб. - А теперь мы можем идти спать, если только ты не разрешишь мне еще одну вещь.
А что именно?
Дай мне вставить мою палку тебе в попу. Трахнуть тебя, вот что! Это называется траханьем. - объяснил Боб.
А мне не будет больно? - встревожился я.
Ничуть. Я это делал с другими ребятами. А потом это совсем недолго. Видишь, как у меня стоит?
Тут возразить было нечего, я лег на бок, а он пристроился сзади. Все-таки я еще сомневался и спросил опять:
Ты уверен, что это не больно?
Да нет же, говорю тебе! С чего мне делать тебе больно?
Прижавшись ко мне, он поискал на ощупь дырку моего зада и, когда его палец наткнулся на нее, подался еще сильнее вперед и приставил к ней свой наконечник.
Тебе не будет больно. Я же не сразу тебе воткну, - сказал он, и я почувствовал, что его тело буквально приклеилось к моему заду. Я все еще боялся боли, но он и вправду действовал очень осторожно, и самый кончик его члена после легкого толчка легко вошел в отверстие. Мускулы там обхватили его тугим кольцом, боли я пока еще не чувствовал и успокоился.
Теперь все в порядке. Начинаю тебя иметь, - объявил Боб и, закинув свою ногу на мою, начал пробиваться вперед, чуть-чуть отступая после каждого натиска, но раз за разом проникая в меня все глубже. Казалось, он добирается до самой моей сердцевины, и ощущение тугой напряженности и наполненности было таким сильным, что два или три раза я еле удержался от крика. Но постепенно боль исчезла, и мне начало нравиться это ощущение. А тут рука Боба проползла по моим бедрам и вцепилась в петушка, который висел между моих ног измученный и вялый. Я не остановил Боба, и он, не ослабляя хватки, играл моими гениталиями, а сам все продолжал загонять свой кол в мою задницу, прижимаясь к ней все с тою же силой. И вот от этого трения теплой плоти о ягодицы я пришел в некоторое возбуждение, и член мой стал понемногу твердеть, хотя до прежней крепости ему было далеко. Боб заметил этот рост, и его пальцы быстрее задвигались вверх и вниз, а сам он продолжал в то же время свою главную работу.
Это чудесно! - сказал Боб. - Кузен рассказывал, что они этим часто занимались в Итоне. Он теперь говорит, что так ему гораздо приятней, чем иметь дело с женщинами и что многие люди думают так же. А я ничего не могу сказать, потому что ничего другого еще не пробовал.
Вот так болтая, Боб продолжал забавляться со мной и спереди и сзади. А потом его толчки стали резче и чаще, он тяжело задышал, руки его замерли, хотя по-прежнему крепко сжимали мое мужское достоинство. Через минуту он перешел на более медленные, но до того мощные удары, что все мое тело содрогалось, когда он вонзал свое оружие по самую рукоятку. Потом он остановился и все прижимался ко мне, а я чувствовал, как пульсирует его член внутри моего зада, и вдруг стало тепло-тепло, как будто в меня потекла струя какой-то горячей жидкости.
- Так ты пролил свой сок ко мне внутрь? - спросил я, сильно встревожившись.
- Ну да, - ответил он.
А это мне не повредит? - задал я еще один вопрос.
Не говори чушь! Как это может повредить? Ну ладно, теперь мы закончили, и это было великолепно. Ты мне позволишь еще раз как-нибудь?
Я ответил утвердительно, и он вытащил из меня свой член, вытер его и обтер мою задницу.
- Ну вот и все. Полный порядок. В этом нет никакого вреда, на самом деле, - успокоил он меня. - А теперь, - добавил он, - гасим свет и ложимся спать.
Так закончился мой первый день вдалеке от дома, день, добавивший столь много к моему познанию жизни, что еще не раз я переживал его в своих снах.

Глава вторая
НОВОЕ ЗНАКОМСТВО

Когда на следующее утро я открыл глаза, Боб уже проснулся и я услышал его бодрое «С добрым утром!»
А что, Боб, уже пора вставать? - спросил я вместо ответа на приветствие.
Давно пора. А как себя чувствует с утра твой петушок?
Да как-то непонятно, - сказал я, откинув одеяло, чтобы он мог судить не понаслышке. - Знаешь, мне ночью приснилось, будто ты с ним опять играешь.
Боб рассмеялся:
- Вот теперь мне все понятно. А то я проснулся рано и думаю, с чего это он у тебя торчит как мачта.
Через несколько минут в дверь постучал слуга, чтобы нас разбудить. Мы встали, не спеша оделись и спустились вниз как раз к завтраку.
День был воскресный, но Резерфорды не блюли скрупулезно воскресенья, поэтому, вернувшись из церкви, Боб давал мне урок игры на бильярде, а потом полковник позвал нас проехаться по окрестностям. Назавтра мы покидали дом и потому засиделись после ужина подольше. Только в одиннадцать мы уединились в нашей спальне.
- Нам сегодня лучше пораньше заснуть, Чарли, - сказал Боб, когда мы начали раздеваться. - Завтра надо встать вовремя, у меня куча дел перед отъездом.
Я-то надеялся, что мы сегодня повторим вчерашний опыт. Что ж, возражать ему я не стал, но, когда мы улеглись, я как бы невзначай скользнул рукой под его одеяло и нащупал уже вставший в боевую стойку петушок.
Такому искушению он не смог сопротивляться, повернулся ко мне лицом и воскликнул:
Вот оно что, Чарли! Хочешь пососать?
Если ты не против, - сказал я. - Но только зажги лампу, мне хочется его видеть.
Боб спрыгнул с кровати, зажег лампу и, вернувшись, лег, раздвинув ноги. Я сунулся к нему между ног, схватил за детородный орган и оттянул кожицу с головки до упора. На какой-то момент мысль о дикости того, чем я собираюсь заняться, ужаснула меня, но колебался я недолго, голова моя нырнула вниз, и я обхватил обнаженную пурпурную плоть губами. Прикосновение к этому нежному бархату восхитило меня, и, крепко сомкнув губы, я начал водить языком вокруг всего этого набалдашника.
- Вот это угощение! - сказал Боб, извиваясь под моими сочными ласками. - Потрясающее чувство.
А я все глубже забирал его член в рот и щекотал языком весь ствол от макушки до корня и все это проделывал с охотой, словно наслаждение Боба передавалось мне симпатическим путем и вызывало вибрацию всего моего организма.
Да ты мастер своего дела, - спустя минуту произнес Боб. - Вижу, что долго не выдержу, у меня все тело зудит.
А ты спустишь мне в рот? - спросил я с некоторым сомнением, оторвавшись от него и подняв голову.
Ну а как же! Тебе никакого вреда не будет, наоборот. Ладно, давай дальше и не отвлекайся.
Дальше я не отвлекался, и вскоре Боб начал сладострастно корчиться и извиваться.
- Ох, это слишком сла-а-адко, - выдохнул он хрипло; я наяривал изо всех сил, а он сжал коленями мою голову. «Давай, давай, так, так...»
Кульминация явно была близка. Два-три раза он судорожно вздохнул, голос его прозвучал сдавленно: «Осторожно, Чарли! Я кончаю. О-о-о...»
Член его разбух и был как железо, я чуть не задохнулся, он заполнил мне весь рот и наконец, выбросил одну струю, другую, и густая жирная сперма хлынула в мою глотку. Я все продолжал сосать и должен признаться - то, что я глотал, совсем не показалось мне противным, как я ждал: у этой субстанции был своеобразный, не поддающийся описанию запах. Все это время Боб лежал обессилевший, с закрытыми глазами и приоткрытым ртом. Таким он предстал предо мной, когда я поднял голову, но в ту, же секунду его веки дрогнули, и наши взгляды встретились.
Это было нечто, - протянул Боб. - Ты, Чарли, умеешь делать это как надо, без всяких сбоев. Я себя чувствовал так, будто сейчас лопну, разлечусь на мелкие частицы, и все это произойдет у тебя во рту. Ты проглотил?
Да, - ответил я. - Это совсем не противно. Мне понравилось сосать тебя. Позволишь мне еще раз? Не возражаешь?
Что ты спрашиваешь! Я готов в любое время, в любом месте, - обрадовал меня Боб и добавил: - А сейчас, думаю, нам лучше пойти спать.
- А разве сейчас ты мне не сделаешь то же самое? - спросил я.
Не думаю, что нам надо еще раз этим заняться сегодня, Чарли. Ты же видишь, уже поздно. Вот в школе у нас будет полно возможностей.
А ты и в школе занимаешься такими вещами? - с понятным любопытством поинтересовался я.
Еще как! Я там немало позабавился. А насчет тебя, я попрошу миссис Персиваль - она мне ни в чем не отказывает, - чтоб тебя поселили в моей комнате. Так что можешь рассчитывать на веселенькие дни и ночи. Ну ладно, гашу лампу и давай спать.
Он погасил лампу и вернулся в постель.
- Прижмись ко мне, Боб, и возьми меня за палку, не возражаешь? Я тогда буду хорошо спать, - сказал я.
Он послушался, и я так и заснул с этой деталью моего тела в его руках.
В это утро мы проснулись лишь тогда, когда нас разбудили. Мы сразу же поднялись, оделись со всей возможной поспешностью, едва позавтракав, принялись собираться к отъезду. Наконец, простившись с леди Флоренс, мы в сопровождении полковника Резерфорда отправились на станцию. Очень жаль было мне расставаться с этим гостеприимным домом, но дорожные хлопоты, а затем и первые впечатления от школы, в конце концов, целиком захватили меня.
Школа была совсем небольшим частным заведением всего лишь с двумя или около того десятками воспитанников в возрасте от десяти лет и выше; шестнадцатилетний Боб Резерфорд был самым старшим. Школа, однако, пользовалась отличной репутацией, учились в ней дети из хороших фамилий. Достопочтенный Джон Персиваль возглавлял учреждение, а помогали ему двое учителей - мистер Фергюсон и мистер Чадвик.
Учебный семестр начинался лишь завтра, занятий еще не было, и день мой был отдан знакомству с новыми товарищами. Приняли меня очень хорошо, даже с некоторой почтительностью, ибо я появился в качестве близкого друга старшего в школе. Боб сам показывал мне классы и игровые площадки, ввел меня в курс всего происходящего в школе, так что я пришел к выводу, что это совсем неплохое место и скучать мне здесь не придется. Но одна вещь сильно меня смутила. Новые мои знакомые часто употребляли слова, одни из которых я не понимал, а в других узнал выражения, слышанные мною от нашей мужской прислуги, - об этих выражениях я знал только, что это плохие слова, или, как их называли, «грязная брань». Однажды я повторил такое слово в присутствии отца, и он пришел в ярость, спросил, у кого я научился этому слову, и когда я чистосердечно признался, что так говорит наш конюх, отец немедленно вызвал к себе парня, сурово его отчитал, а мне с тех пор было запрещено даже близко подходить к конюшне.
Улучив минуту, когда вокруг никого не было, я пожаловался Бобу на язык, который здесь в употреблении, но Боб рассмеялся и не дал мне договорить:
- Слушай, Чарли! Не будь дурачиной. Ты много чего здесь услышишь, осмелюсь сказать, что и сам ты скоро начнешь говорить этакое. Я-то стараюсь пореже материться, мне это кажется просто дурным тоном. Но ты будешь полным мудаком, если вздумаешь останавливать кого-нибудь из матерщинников.
После такого объяснения я успокоился и решил не возвращаться больше к этому предмету.
Мы пошли дальше бродить по зданию, и тут Боб воскликнул:
- Смотри-ка! Видишь этого малого? - И он кивнул в сторону мальчишки моих лет или чуть старше, медленно приближавшегося к нам. - С ним мы много хороших дел наделаем, он ведь будет жить с нами. Я поговорил с миссис Персиваль, и нам дают комнату на четверых, на отшибе от остальных. Я, конечно, сказал ей, что хотел бы жить с тобой, и она пообещала, что так и будет. А потом назвала еще этого парня. Он какой-то мой родственник и, думаю, славный парнишка, хотя я его только один раз видел раньше. Ты знаешь, он герцог. Герцоги Суррейские - моя мать тоже из этого рода. Мой кузен, о котором я тебе рассказывал, лорд Генри Уилмот, дядюшка этого мальчонки, и говорит о нем, что он очень тонкий юноша. А это, дружище, означает, я думаю, что он большой забавник. Впрочем, мы это скоро выясним. Так вот, поскольку он мой родственник, миссис Персиваль ничего не имела против, чтобы он поселился с нами. Я еще точно не знаю, кто будет у нас четвертым; миссис Персиваль говорила мне что-то о нем, но я пропустил мимо ушей.
Как раз в эту минуту тот, о ком мы говорили, подошел к нам. Это был очень смазливый мальчонка, круглощекий, румяный, с волнистыми каштановыми волосами, в его темно-голубых глазах искрились веселье и озорство.
- Привет, Джимми, - воскликнул Боб. - Как успехи? Это Чарли Пауэрскорт - новичок. Он отличный малый и будет жить в нашей комнате, так что знакомьтесь.
Я, было, сконфузился от этого Бобова панегирика, краска бросилась мне в лицо, но юный герцог быстро развеял мое смущение своим непринужденным и сердечным приветствием.
- Очень рад быть принятым в такую приятную компанию, - сказал он. - Я знаю, Боб, что вы человек подходящий, хотя вы обо мне вряд ли можете много вспомнить. А Пауэрскорт глядит смельчаком. Так что, уверен, мы отлично поладим.
И сразу же разговор пошел так, будто мы знакомы всю жизнь. Я и не заметил, как прошло время, и день почти кончился. После ужина мистер Персиваль прочел молитву, и вся наша юная компания разошлась по своим дортуарам.
Нам была отведена комната в восточном крыле в самом конце коридора на приличной дистанции от других спален.
- Меня сюда поместили, - объяснил Боб, - потому что я самый старший и мистер Персиваль держит меня за монитора[В английских школах старший ученик, наблюдающий за порядком в младших классах]. Нам никто здесь не помешает, так как старина Персиваль доверяет мне наблюдать за тем, чтобы все было в порядке, а я уж стараюсь не дать ему повода для вмешательства каким-нибудь лишним шумом.  И раз за порядок отвечаю я, вы теперь  узнате как себя вести. Тут есть замечательная штука - ставни на окнах. Конечно, их не надо закрывать, но, если мы захотим как следует повеселиться, закроем ставни и не будем гасить лампу, хоть до утра. Окна выходят на конюшни, так что нет никакого шанса, что кто-нибудь заметит свет.
Герцог разделся и улегся в постель очень быстро, куда раньше чем мы с Бобом.
- Вы, ребята, проворны как черепахи, - крикнул он из-под одеяла. - Чего вы там возитесь? Или вы всю ночь хотите проторчать на ногах?
- Ты теперь, Джимми, будь повежливей, - сдерживая улыбку, произнес Боб. - Не забывай, что я здесь главный. И я тебе это докажу, если будешь дерзить нам.
- Ой, ой, ой. Смотри-ка! Мне это нравится, - отозвался Джимми. - Заткнись и не задирай нос. - И он приставил свою пятерню к носу, дразня нашего «главного» самым оскорбительным образом.
- Вот это страшное неуважение и должно быть наказано. Ты согласен, Чарли? - с озорной улыбкой повернулся ко мне Боб. - Тогда подожди минутку.
Боб быстро сбросил с себя всю верхнюю одежду, переоделся в ночную форму (я последовал его примеру) и, потянув меня за собой, шагнул к герцогской кровати.
- Итак, Джимми, - торжественным тоном произнес Боб. - Что вы можете сказать в свое оправдание?
Джимми взглянул на него снизу вверх, его пухлые щеки расплылись в улыбке, и он показал обвинителю язык.
Все хуже и хуже, - объявил Резерфорд. - Заявляю: преступник неисправим. Что же нам с ним делать, Чарли? Знаешь, давай взглянем на его хуишко. Я никогда еще не видел герцогских хуев. А ты, Чарли? Хочется знать, лучше ли они, чем у других людей.
- Ничего не получится, я вам не позволю, - сказал Джимми, заворачиваясь в одеяло.
- Нам дела нет, позволишь ты или не позволишь, - со смешком отозвался Боб. - Мы все равно увидим. - И, вцепившись в запястья Джимми, бросил через плечо: - Сорви с него все, Чарли.
Не заставляя себя просить, я быстро отвернул одеяло и верхнюю простыню. Юный герцог прижался к стене, извивался всем телом, пытаясь высвободиться, но его держали крепко. Я уже приготовился перевернуть его на спину, когда Боб крикнул мне: «Я его крепко держу. Давай, расстегивай и раздевай его!» Не такое уж трудное дело было раздеть Джимми, у Боба была железная хватка, а когда я стянул с Джимми через голову ночную рубашку, Боб еще поднажал и заставил его лечь на спину. Теперь герцог был весь на виду. У него была великолепная фигура с округлыми и плавными формами, мягкая чистая кожа исключительной белизны, но наши взгляды устремились к тому, что находилось ниже пояса.
- Глянь-ка Чарли! У этого бездельника уже стоит,- воскликнул Боб и, отпустив одно запястье герцога, ухватил его за член, тот, в самом деле, торчал кверху с самым вызывающим видом.
Джимми судорожно хохотнул и попробовал свободной рукой оттолкнуть Боба, но тот сразу же вернулся к запястьям и крикнул мне: «Разогни ему ноги». Я навалился на Джимми всем телом, и он оказался в полном нашем распоряжении. Очевидно, приняв все наши действия за шутку, он только хихикнул, когда я взялся за его член и начал бесцеремонно теребить туда и сюда.
- А он у него побольше твоего, - сказал Боб.
Хотя я ничего не ответил, но готов был признаться, что так оно и было. Несомненно, Джимми ладно вылепили этот орган, довольно толстый и длинный, хотя и не столь уж большой для его возраста. А внизу висела пара идеально круглых ядер. Смотреть на все это было одно удовольствие. Сквозь молочно-белую кожу бедер и живота нежно голубели жилки, по которым струилась кровь аристократов. А вот волос совсем не было видно, факт тотчас же отмеченный Бобом: «У него еще нет волос. Ну и отлично. Мне куда приятней видеть это без волос, чем с волосами. От волос, я думаю, вообще одни неудобства. Не понимаю, для чего они нужны».
Я с ним согласился, пройдясь левой рукой по низу живота Джимми, как бы для того, чтобы удостовериться не только глазами, но и на ощупь, что нет там никакой растительности. А правая рука моя все это время занималась мужским органом Джимми, поглаживала его, сжимала и разжимала, дергала вверх и вниз, оттягивая кожицу с головки.
- Посмотри-ка, Боб, он уже твердый, - сказал я и, прижав член к ляжкам Джимми, затем резко отпустил его, и он смачно шлепнулся о живот.
Добавь еще, Чарли. Ему это только на пользу пойдет, - Боб многозначительно улыбнулся мне, и я тут же ускорил движения правой руки, а левой взялся за яйца Джимми.
- Как вам это нравится, Ваша Светлость? - осведомился Резерфорд.- Надеюсь, вы не лишите нас своей благосклонности.
- Подожди, - ответил Джимми. - Вы мне еще за это заплатите. На лице его не было ничего, что подтверждало бы этот грозный тон, и было ясно, что процедура его вполне устраивает: он теперь лежал спокойно, не пытаясь вырваться из клещей Боба.
Я заработал с еще большим воодушевлением и, в самом деле, ничуть не огорчился, что компаньон наш не высказывает никаких возражений против нашей манеры развлекаться: это сулило немало хорошего в будущем.
- Ой, - через минуту воскликнул Джимми, - ты очень сильно оттягиваешь кожу и мне больно. Может, мы как-нибудь смочим головку? Тогда пойдет куда легче.
Я остановился, нагнулся к его развилке и захватил губами головку. Теперь она была хорошо смочена. Джимми засмеялся:
- Ты, я вижу, знаешь свое дело. Я думал, ты послюнишь пальцы, а ты вон как здорово придумал. Давай дальше, больше я не буду попрошайничать.
- Думаю, не надо теперь держать его за руки, - сказал Боб несколько минут спустя. - Уверен, он не будет больше дергаться. Я же вижу, как ему приятно.
В соответствии с этими словами Боб избавил Джимми от своей хватки и удовольствовался тем, что пошлепывал того по щекам, щекотал подбородок, поглаживал грудь и ноги, ласкал его тело кончиками пальцев и ладонями, увеличивая до предела возбуждение герцога.
- Продолжай же! - взмолился Джимми, стоило мне только замедлить движения. - Так же быстро, как раньше!
Я прилагал теперь все силы в ответ на его просьбу, и он корчился и извивался угрем в полном экстазе.
- Пощекочи мне яйца, Пауэрскорт, - попросил теперь Джимми, и поскольку я в работу над ним вкладывал все свое умение, его корчи усилились. - Отлично! - крикнул он, и голос его задрожал. - Ох, сейчас у меня пипка лопнет, я весь горю!
От мелкой дрожи он перешел теперь к резким содроганиям, корчился в конвульсиях сладострастия, живот быстро вздымался и опускался с каждым вдохом и выдохом. Руки судорожно вцепились в простыню, красиво очерченные пухлые алые губы приоткрылись, обнажая два ряда крепко стиснутых жемчужных зубов. Дыхание переходило в стоны, и наконец, раздался отчаянный вопль: «Осторожно! Посмотри, я кончаю! Хватит, остановись!» А петушок его вздрагивал, подпрыгивал, и капля белесоватой жидкости появилась у него на клюве, смочила мне пальцы, а потом эта жидкость медленно поползла из раздувшегося набалдашника.
- Живо, Чарли! Соси его! - крикнул Боб, и я, не теряя времени, тотчас же припал губами к члену Джимми.
- О-о-х! - услышали мы отчаянный вопль.
- Это слишком. Вы убиваете меня. Я теряю сознание.
Он и в самом деле был уже почти вне себя от этого непомерного наслаждения, в попытках вырваться от сотрясающих его спазм сладострастия исказилась даже его внешность. Но мы крепко держали его, и он постепенно утих, впал в состояние обессиленной истомы и только не мог сдерживать тяжелого дыхания.
Тем не менее, через несколько минут он сумел оправиться и, когда мы освободили его, поднялся на ноги.
- Нечего сказать, хорошенькое дельце вы провернули, - улыбнулся он нам, приобретая свой обычный вид. - Но это было божественно, хотя мне казалось, что я вот-вот умру.
- Не слишком-то любезным ты показался нам сначала, - произнес Боб. - Но как бы, то, ни было, понимаешь ли, мы должны были наказать тебя за твое нахальство, и если ты снова будешь держаться нагловато, мы можем повторить дозу, так что ты знаешь, что тебя ждет.
- Да я ничего не имею против! Очень рад, что вы оказались такими молодцами. Но мы вовсю повеселимся, когда сюда приедет Блэки. Он самый ярый приверженец таких забав, другой такой вряд ли может вам повстречаться.
Кто такой Блэки? - спросил Боб. - Не тот ли малый, что должен жить в этой комнате? Мне о нем говорила что-то миссис Персиваль, но она сказала, что сегодня его еще не будет.
- Да, это так, - подтвердил юный герцог, - приедет он только завтра. Он сын самого большого друга моей матушки, я его давно знаю. Зовут его Гастон де Бопре, он француз. А я прозвал его Блэки за то, что у него черные волосы и смуглая кожа. Очень веселый малый и всегда готов позабавиться. Вот так вот! Он кое-что знает, скажу вам, и еще удивит вас. Но он ничуть не хвастает этим.
- А сколько ему лет? - поинтересовался Боб, внимательно выслушав этот словесный портрет.
- На месяц или на два постарше меня, - отвечал Джимми. - В школе он никогда не учился. У него был домашний учитель. Всегда был возле своей матери и, поверьте мне, повидал виды. Его рассказы вам на многие вещи глаза откроют.
- Если все так прекрасно, как ты об этом говоришь, нам скучать не придется, - сказал Боб. - До смерти хочется познакомиться с твоим дружком.
- А у меня стоит, - объявил я, поворачивая ход беседы. И в подтверждение сказанного поднял подол ночной рубашки, выпятил низ живота так, что мой детородный орган, задрав нос с самым нахальным видом, явился на общее обозрение.
- Давай в кровать, - закричал герцог, сжалившись над моим видом, - и я устрою тебе славную встряску.
Я немедленно откликнулся на это приглашение и с задранной чуть ли ни до горла рубашкой растянулся во весь свой рост, а Джимми, усевшись обок, схватил в руку мой пестик.
- Сделаю тебе так же хорошо, как ты сделал мне, - сказал он и тут же, казалось, сосредоточил все внимание на этой цели: сжимал мой член, оттягивал книзу и отпускал крайнюю плоть с такой ловкостью, которая показывала, что в этом искусстве он уже достаточно поупражнялся. А другой рукой щекотал мне яйца, обходясь с ними на самый возбудительный манер. Потом я почувствовал его пальцы на моих ягодицах, он убедительно щекотал расселину между ними, а потом вставил в нее палец и начал осторожно двигать им взад и вперед. Вскоре все мое тело пронизывал восхитительный трепет наслаждения.
- Если я смочу тебе кончик, дело пойдет еще лучше, - сказал Джимми, и я тотчас же согласился:
- Конечно. Все, что ты хочешь!
И он так долго сосал мой леденец, что тот чуть ли ни расплавился у него во рту. А прекратив сосать, он продолжал тереть меня спереди и щекотать сзади, смеясь, время от времени над моими корчами.
- Надо, чтоб ты дал Блэки попытать с тобой счастья. Вот уж он тебя заставит вертеться. Он просто чудо, могу тебе сказать. Не думаю, что есть кто-нибудь на свете, кто исполняет эту музыку лучше него. Мой дядюшка Гарри говорит, что в руках Блэки магнетическая сила или что-то в этом роде. Ну вот, что-то я сегодня разболтался. Ты не должен никому об этом рассказывать, но, когда мы с Блэки иногда останавливались у дядюшки, там творились диковинные делишки.
- Знаю я кое-что о твоем дядюшке, я его называю кузен Гарри, - сказал Боб с многозначительной улыбкой. - Он часто упоминал тебя, Джимми, но никогда, разумеется, не рассказывал о тех играх, в которые вы с ним играли.
- Конечно, не рассказывал, я знаю. Посмотрю, удастся ли мне подвинуть его, чтоб он вас пригласил. Я уверен, что дело выйдет, если попрошу его как следует. И если вы сможете приехать, ребята, я вам обещаю великолепное развлечение. Дядюшка Гарри парень что надо, без единого недостатка. Разве не так, Боб?
- Еще бы, - согласился Боб. - Я как раз о нем давно уже подумал.
Ведя этот оживленный разговор, Джимми не ослаблял, однако, своих усилий со мной, и я чувствовал, что великий миг уже близок. Мускулы мои напряглись, ноги свело вместе, и рука Джимми оказалась крепко стиснутой моими ляжками. Я плотно сжал губы и нахмурил брови, пытаясь как можно дольше продержаться под бурей ощущений. И тут с неистовой силой грянул финал. Дрожь прошла по всему телу, язык мой точно прилип к нёбу. Я силился что-то сказать, но не мог; все мое внутреннее хозяйство словно сгорало по частям, я вытянул вперед руки, как несчастный, которого уже поглощают яростные волны пламени.
- Он кончает! - завопил Джимми, как только первая капля моего мальчишеского субстрата брызнула ему на пальцы. Глаза мои под буйным напором ощущений были крепко зажмурены, но в момент после его крика я их открыл и увидел, что макушка моего члена покрыта извергнутой из него, блестевшей в свете лампы жидкостью. Зрелище это, однако, длилось всего мгновение, потому что герцог сразу же накрыл мой член своими губами и начал сосать с такой силой, что из меня, показалось мне, высасывают все мои внутренности. Я чувствовал, что у меня не хватит сил пережить еще один приступ физического наслаждения. Осталось только закрыть глаза и лежать под этим натиском в полной прострации.
Через какое-то время я снова обрел контроль над собой и сел в кровати.
- Как тебе это понравилось? - сказал Джимми. - Считаешь, что все в порядке?
- Высший класс! - воскликнул я с неожиданным энтузиазмом. - Если твой Блэки может что-то делать лучше, то он просто мастер.
- Подожди, сам увидишь. Он еще тебя удивит.
- А не лучше ли нам теперь спать? - осмелился я предложить.
- А как насчет меня? - вмешался Боб. - Сдается, что меня за бортом оставляют.
- Послушайте, - отозвался Джимми, - давайте подождем до завтрашнего вечера. Я ставлю на Блэки и обещаю вам лучшее удовольствие из всех, что у вас до этого были.
- Догадываюсь, что мне придется ждать до завтра, - произнес достаточно хмуро Боб. - Но я тебе поверил. Ты столько наговорил нам об этом парне Блэки. Я надеюсь, он нас не разочарует.
- Вот об этом не беспокойтесь, - весело воскликнул Джимми. - Если он не такой, каким я его описал, вы мне устроите хорошенькую взбучку, так-то вот!
- Идет, - Боб засмеялся. - Я это запомню, так что ты берегись. А пока. Джимми, повернись-ка к нам на минутку спиной и дай нам взглянуть на твой зад. Я с ума схожу по красивым задам.
- Вот оно что! - ответил герцог. - Так я понимаю, что тебе хочется употребить меня, правда? Ладно, я тебе это обещаю, только подожди до завтра.
И он лег лицом вниз, выставив перед нами свои упитанные белоснежные ягодицы, гладкие как шелк и вполне могущие своей плотной округлостью соблазнить и куда более опытного знатока, чем Резерфорд. А тот погладил их по мягкой поверхности, пошлепал по ним, щипнул пухлые бархатные полушария, еще раз прошелся по ним ладонью. Глаза его вспыхнули вожделением, но он сдержался и сумел оторваться от этих заманчивых прелестей. Бросив на них последний взгляд, Боб произнес:
- Очень хорошо, Джимми. Сегодня оставляю тебя без дела. Но, я как мальчишечка на рекламе мыла Пирса: не буду счастлив, пока не получу желанное. Так что, пожалуйста, не забудь об обещании. У меня такая охота сейчас, что даже не знаю, смогу ли удержаться в постели от дрочки. Все же попробую удержаться, чтобы лучше почувствовать завтрашнюю ночь. Ну, ребята, вы готовы, а то я сейчас погашу свет?
- Мы с Джимми юркнули в наши кровати и устроились поудобней, и Боб погасил лампу и последовал нашему примеру.
Доброй ночи, - сказал он.
- Доброй ночи, - ответили мы, и так как чувствовали себя немного утомленными (во всяком случае, я), заснули мы очень быстро.

 

Глава третья
УЧЕНЕЙШИЙ ОТРОК

В семь часов следующего утра нас разбудили удары школьного колокола. Однако никто из нас и не подумал сразу же вскакивать с кроватей. Мы продолжали нежиться, пока колокол не ударил вторично, и это было серьезное предостережение. Теперь-то мы поднялись и начали торопливо одеваться. Времени на всякие забавы и игры уже не оставалось, и только Джимми позволил себе метнуть в меня влажной губкой. Я увернулся глубоким нырком, и снаряд угодил прямо в физиономию Бобу.
- Так, так, мой мальчик, - обратился потерпевший к шалуну-герцогу. - Твое счастье, что у нас нет времени, а то бы я тебя так просто не отпустил.
С этого дня всерьез вступал в силу рутинный школьный распорядок, но меня пока ничто здесь не стесняло и не раздражало. Напротив, я только радовался тому оживлению, что окружало меня.
После обеда появился Гастон де Бопре, и, естественно, мы с Резерфордом сгорали от нетерпения познакомиться с ним. Внешне он нам очень понравился, и мы почувствовали, что похвалы Джимми в его адрес должны оправдаться. Он был крепкого телосложения, несколько худощав, цвет кожи был оливково-коричневый, нос прямой, и вообще черты лица правильные, густые, отдающие глянцем, черные волосы и темные лучистые глаза, в которых светился и добрый юмор и такая дьявольская бесшабашность, что, увидев их, мы окончательно поняли, что в герцогском описании нрава своего друга не было никаких преувеличений. У него было прекрасное произношение, он вообще отлично владел английским, что вполне понятно, так как подолгу жил в нашей стране.
Герцог привел его к нам, и он сразу же очаровал нас своими манерами, в них не было ни малейшего следа чванства, которое я, да, думаю, и Боб так боялись увидеть.
Наступило время отходить ко сну, и мы повели нового товарища наверх. По нему сразу стало видно, что комната наша ему понравилась. Мы начали переодеваться в ночные рубашки, и ничего примечательного за это время не происходило, пока Джимми вплотную не подошел к де Бопре и внезапно запустил руку к тому под рубашку. «Как там твоя пипка, Блэки?» - спросил он громко.
Де Бопре, коротко хохотнув, отпрянул от Джимми и метнул вопрошающий взгляд на нас с Бобом.
- О, с этим все в порядке! - возгласил Джимми. - Тебе не следует их бояться. Это отличные ребята, и я им уже рассказал, каков ты, так что тебе не стоит строить из себя невинного. Слышишь, Блэки! Я им обещал, что мы отпразднуем подобающим образом твое прибытие, так что ты не можешь после этого отступать. Давай-ка начнем со всеобщего обозрения наших петушков.
Кивком головы Джимми пригласил нас с Резерфордом присоединиться к ним, и мы без всяких проволочек задрали рубашки, позволив каждому полюбоваться статями своих однокашников. У Блэки инструмент был приличных размеров, с несколько тяжеловатыми яичками, и все это было окаймлено слегка вьющимися черными, пока еще еле проросшими волосками. С первого взгляда я подумал, что он довольно худенький мальчишечка, но это оттого, что я смотрел на него одетого. Но теперь-то я видел, что в его теле куда больше мяса, чем я представлял себе. Особенно хороши были у него ноги, зад и руки. Пока мы пытливо разглядывали его, он рассматривал нас с не меньшим любопытством. Его явно потянуло к Бобу, тот был, естественно, более развит физически, чем мы, и лишь у него одного детородные органы демонстрировали приметы наступающего возмужания. Привлеченный своим интересом де Бопре протянул руку к члену Боба, чтобы исследовать его получше, обхватил его член, бывший уже наполовину вставшим, и, оттянув вниз кожицу с быстро твердеющей головки, проговорил:
- Да вы просто лакомое блюдо, Резерфорд. Разрешите мне начать с вас?
Но тут между ними вклинился герцог:
- На Боба права у меня, Блэки, и с него начну я. Вчера ночью мы с ним об этом условились. Сегодня ты идешь сначала с Чарли, увидишь, что он малый достаточно боевой. И прошу тебя, дай ему пример в своем лучшем стиле, просто покажи ему все, что можешь. Он как-никак новичок в таких делах и хочет узнать как можно больше.
- Да я не возражаю. Мне все равно, - ответил де Бопре и повернулся ко мне: - Идите сюда, Пауэрскорт, Чарли - можно я буду так вас звать? - а вы зовите меня Блэки. Так меня перекрестил Джимми, но какая разница, одно имя не хуже другого, раз уж к тебе пристало. Снимите-ка вашу рубашку... Вот, правильно, - и он в то же время стянул рубашку и с себя. - Теперь можем начинать.
Он уложил меня плашмя на кровать и лег на меня, обхватив мое тело руками. И сразу же начал целовать меня в щеки и лоб, а затем прижал свой рот к моему, просунул свой язык между моих губ, и наши языки встретились, и он пробегал своим языком по моему нёбу, проникал в горло, его слюна смешалась с моей. Он словно передал мне свое вожделение, потому что по всем частям моего существа вдруг прокатились волны удивительно приятного ощущения. А он перевернул меня на живот и начал целовать, вылизывать и щекотать меня, пустив в ход язык и губы, перемещаясь от затылка и задней стороны шеи к плечам, потом спустился по спинному хребту вниз и ласкал каждый квадратный дюйм моей задницы, раздвигал ягодицы, водил языком между ними, загонял свой горячий упругий член мне в заднюю дыру так, что я весь содрогался от возбуждения, и мой непомерно напрягшийся, готовый взорваться пенис, прижатый моим животом к простыне, трущийся о нее в диком ритме, был уже, как мне казалось, на подступах к извержению. Но тут Блэки, оставив мой зад в покое, пустил свой язык гулять по моим ногам, по икрам, по ступням, по их подошвам, вызывая новые содрогания от невероятного физического ощущения счастья. А когда он перестал работать языком, меня начали ласкать, гладить, щекотать его пальцы и ладони, снова вызывая во мне те же самые ощущения. Джимми рассказывал нам, что, по словам лорда Генри, в пальцах де Бопре заключена какая-то магнетическая сила. Теперь я понял, что так оно и есть: после каждого прикосновения я ощущал на себе уколы животного электричества.
Когда он решил, что достаточно воздал моему тылу, он приказал мне перевернуться на спину, и я, разумеется, послушался его. Он принялся ласкать меня спереди с еще большим усердием, чем жаловал мою противоположную сторону. В ловкости и сноровке, показываемой им, было что-то чудесное; он казался гениальным мастером в искусстве сладострастия, и меня пронизывало насквозь подлинным, неописуемым по своей восхитительности исступлением. Начав с моих ступней, посасывая каждый палец в отдельности, щекоча языком между ними, целуя мне лодыжки и подъем ног со страстью и в то же время нежно, он медленно двигался вверх. Ливень обольстительных лобызаний обрушивался на меня, а руки его одаривали меня самыми пленительными ласками так, что моя плоть содрогалась от безмерного восторга и по коже пробегали мурашки. Продвинувшись еще выше, он осыпал мои бедра и живот такими же, до того жгучими ласками, что я почувствовал себя на грани смерти - мне уже не хватало дыхания. Но как, ни странно, он не обращал никакого внимания на мои гениталии, и я мог крикнуть ему об этом упущении, настолько он пронизал меня чувственным исступлением. Мой петушок положительно сгорал от жажды воткнуть куда-нибудь свой клюв, он вздрагивал, он пульсировал спазматически, и, чувствуя, что мне надо как-то успокоить этот жар, я обхватил свой орган рукой и начал неистово растирать его, двигая рукой вверх и вниз. Но де Бопре ласково, но твердо убрал мою руку и продолжал свои операции все так же медленно, без всякой спешки. Вскоре он добрался до моего пупка, на котором позволил себе маленькую остановку, а потом поднялся к моей груди, поглаживая все легкими волнообразными движениями, водя по ней своим ртом, с особенной нежностью останавливаясь на маленьких малиновых сосках. Следующим пунктом на этой дороге было мое горло и прикосновения к нему снова вызвали во мне дрожь; когда же с горлом было покончено, он, по-прежнему лежа на мне, обвил меня своими гибкими, как лапы пантеры, конечностями, бросил меня в свежий океан своих ласк и поцелуев, достающихся теперь моим губам, подбородку, щекам и векам. Мне казалось невозможным сдерживаться дальше, запасы долготерпения, подумал я, уже кончились, и в отчаянной попытке я крепко обнял его, прижав его живот к моему, корчась под ним в тщетных усилиях утишить неистовую бурю в моем члене. Но облегчение не наступило. Когда, наконец, он отступился от этих удушающих ласк, он принялся щекотать мне руки от подмышек до кистей, массировать их и гладить и сжимать мои пальцы, зудевшие от желания добраться до моего инструмента. Он как будто вознамерился продолжать свое дело так долго, как получится, а у меня все тело саднило, так я мучился нестерпимой жаждой погасить лихорадочный жар, сжигавший меня. И все-таки, в конце концов, он надо мной сжалился и, скользнув вниз по моему телу, начал играть с моим членом и яйцами, слегка пощипывая их, и от этих пощипываний я еще больше сатанел.
Такое напряжение выдержать дольше было нельзя.
- Скорее, Блэки! - завопил я, но мой вопль не заставил его поспешать; он продолжал спокойно, как и прежде, перебрасывая мой член из одной руки в другую, мучительно усиливая мое нетерпение. В конце концов, он остановился и стал посасывать мне яйца, снова заставляя меня корчиться и содрогаться. Через какое-то время он наконец-то взял мой член в рот и начал его сосать, щекотать языком головку, прилагая к этому все свое искусство, а руки его в это время быстрыми движениями натирали промежность, гладили и щекотали мне бедра, живот и мошонку.
Теперь мои ощущения усилились вдесятеро. Я сомкнул свои ноги на его шее и крепко обнял его в последнем порыве страсти. Конец наступил стремительно, ибо после всех этих ухищрений распутства натуре было невозможно сопротивляться дольше. Все фибры моего существа, все нервы трепетали и вибрировали, казалось, что вот-вот и они взорвутся, не выдержав такого напряжения. Все пошло кругом, меня поглотил поток блаженства, наслаж-дения столь острого, что оно стало почти пыткой. Я вытянул руки и вцепился в волосы де Бопре, чтобы положить конец этому мучительному экстазу, но он, схватив меня за запястья, отвел руки от своей головы, и мне пришлось уступить. Сводящая с ума сумятица ощущений бросила меня в какое-то подобие беспамятства, лишило всякой возможности действий, я превратился в беспомощного, впавшего в ступор человека, уносимого волнами искусства, которое показал мне наш французский приятель.
Думаю, я потерял на какое-то время сознание. Следующее, что я помню, - де Бопре, наклонившийся ко мне и хлопающий меня по щекам. Когда я открыл глаза, он воскликнул:
- Как! Я решил, что ты заснул. Ну, тебе это понравилось?
- Это было потрясающе, - ответил я. - Ощущение, что еще немножко, и я дух испущу. А где ты этому выучился?
- Да сам научился. Мне кажется, это просто в моей природе. Тебе тоже надо бы в этом разбираться, не так ли?
- Я как раз об этом подумал, - ответил я. - Знаешь, я снова вполне готов. Я, наверное, добрый галлон спустил, а? Мне так показалось, во всяком случае.
- Довольно много, - подтвердил де Бопре. - Больше, чем обычно, если тебя отделывали так, как сейчас.
- А как там другие? - спросил я.
- Да вон они. Ты только посмотри на них! - воскликнул он.
Я посмотрел туда, куда он показал. Боб, сидя на кровати, положил Джимми поперек коленей и энергично работал с его петушком, другой рукой почесывая герцогские шары.
- Как дела. Боб? - крикнул я.
- Думаю, он сейчас кончит, - ответил Боб, и мы с Блэки шагнули к ним, чтобы понаблюдать за развязкой. По лицу Джимми было ясно, что Боб правильно оценил положение, мы простояли возле них всего пару минут, когда Джимми закричал: «Пошло, пошло уже, Боб» - и залился громким истерическим смехом. Он засучил ногами, задергался, и на ляжки его брызнула горячая юношеская сперма.
Это зрелище возбудило меня снова, и я повернулся к своему компаньону:
- Пошли, Блэки. Теперь твоя очередь.
- Прекрасно, - отозвался он сразу же. - Я готов.
- Как я должен с тобой действовать? - спросил я, когда мы снова оказались возле моей кровати.
- Я лягу на спину, - сказал он. - Ты садишься лицом ко мне. Я задеру свои ноги повыше, поверх твоих, а ты обхватишь меня ногами с обеих сторон и прижмешься ко мне.
Я точно следовал его указаниям: навалился животом на его задницу, ноги просунул ему под руки. Он обхватил бедрами мою поясницу, ноги скрестил у меня за спиной и, закинув руки за голову, распорядился:
- А теперь подрочи меня и крепче прижимайся к моему заду. Другой рукой можешь почесывать мне яйца.
Я так и сделал. Он, закрыв глаза, полностью предался утехе этой минуты. Я полировал его палку равномерными, не слишком быстрыми движениями, прижимаясь к нему животом и ерзая по его ягодицам, пальцы мои мягко щекотали кожу от промежности до пупка. Занимаясь этим, я с жадным интересом вглядывался в отданное моим ласкам тело. Смуглая кожа была очаровательного, теплого на взгляд оттенка. Она была светлее его лица, но все равно резко контрастировала с белизной моей кожи. Смуглота придавала ему решительно не английский облик, особенно в сочетании с овалом и чертами его лица. Они напоминали те итальянские портреты, что висели в столовой нашего дома. Впоследствии я узнал, что его мать принцесса де Бопре была природной итальянкой, так что ничего странного в этом не было.
Петушок его, полностью изготовившийся к бою, обладал очень приличными размерами, о чем я уже упоминал. Он был самой высокой крепости и настолько горяч, что даже обжигал мне руку, являя пламенный эротический темперамент своего хозяина. А тот не показывал ни малейшего признака потери контроля над собой, так что я был даже удивлен, когда почувствовал на своих пальцах теплую влагу и понял, что де Бопре кончил. Количество было вполне приличным, только состав был гуще и белее, чем у меня и Джимми, и напоминал скорее сок Боба. Установив все это к полному своему удовлетворению, я освободился от сочлененного состояния, в котором пребывал до сих пор, и начал сосать Блэки. Напряженно вытянутые ноги, сокращения мускулов - вот что было единственными признаками его возбуждения, хотя на самом деле я чувствовал, что невозмутимость дается ему лишь усилиями воли; такая распутная натура, которую он продемонстрировал, не могла остаться равнодушной к вызову чувственности, и его нахмуренные брови, плотно сжатые губы были для меня безупречными свидетелями этого, а уж когда он открыл глаза, и я встретился с его застывшим, затуманенным сладострастием взглядом...
Чуть отдышавшись, мы поднялись, и я стал надевать ночную рубашку.
- Ну как, ребятишки, неплохо провели время? - улыбнулся нам Боб.
- Еще как! - ответил я.
- В самом деле, великолепно, - подтвердил де Бопре.
- Мы тоже отлично позабавились, правда, Боб? - проговорил герцог.
- Потрясающе! - отозвался Резерфорд. - У Джимми, пожалуй, самая славная и сочная попка из всех, что мне попадались. Я ее чуть-чуть смазал и проскользнул туда, как пенни в копилку, а он так крепко стискивал свою толстую задницу, будто втягивал туда мою палку. Так что я приехал очень быстро, да и накачал в него притом целое ведро. Он стреляный воробей по этой части, точно вам говорю.
Джимми рассмеялся:
- Может, да, а может, и нет. Кто не спрашивает, тому и не врут. Желания наши были удовлетворены, и теперь мы быстро юркнули в свои постели и сладко проспали до следующего утра.

Глава четвертая
ВЕНЕРА И АДОНИС

Во вторую половину дня по четвергам занятий не полагалось, и потому после обеда мы вчетвером отправились прогуляться по берегу речушки, протекавшей по окрестным рощам и лугам.
Во время этой неспешной прогулки герцог открыл нам тайну:
- А все-таки Блэки шагнул куда дальше нас. Он ведь имел дело и с женщинами.
- Ой, так расскажи нам! - воскликнул Боб, повернувшись к де Бопре. Тот рассмеялся.
- Джимми постоянно накручивает обо мне всякие ужасы. Думаю, у него мозги сдвинулись, послушав пару моих историй.
Мы от него, однако, не отступались, и он наконец сдался: хорошо, он расскажет нам о первом своем опыте с женщиной.

Первый рассказ Гастона де Бопре

Это случилось в Париже с полгода тому назад. Там жила лучшая подруга моей матушки, очень часто наведывавшаяся к нам с визитами, звали ее Сесиль де Ренье. Несмотря на свои не очень большие лета - было ей года двадцать два, - Сесиль уже побывала замужем, но, к несчастью, муж ее умер всего через несколько месяцев после свадьбы. С тех пор прошло два года, она жила одна в просторных апартаментах на авеню Гош. Со мной она была всегда очень хороша, приносила мне сладости и тому подобные вещи и надарила мне уйму подарков. Она играла и пару раз брала меня с собой на игру, и, конечно же, я был от нее в восторге. Одну вещь я заметил, однако: она любила то крепко сжать мою руку, то поцеловать меня.
И вот однажды она явилась к нам с визитом как раз, когда матушка моя собиралась на прием в саду посольства Австрии. Она спросила, берет ли меня матушка с собой и, узнав, что я не еду, воскликнула: «Бедный мальчик! Он будет томиться в одиночестве. Позволь мне взять его к себе; он может остаться у меня обедать, а потом я отправлю его в своей карете домой». Матушка ничего не имела против, Сесиль, торжествуя, подхватила меня, и вскоре я уже сидел рядом с ней в ее виктории [Легкий двухместный экипаж] и мчался вперед с той скоростью, с какой лошади несли нас к авеню Гош. Когда мы приехали, Сесиль повела меня наверх в свой будуар - потрясающую комнату с витражами в окнах, множеством цветов и все в том же духе. Вручив мне какие-то книжки с картинками, чтобы я их рассматривал, пока она снимет с себя шляпку и накидку, она позвонила горничной принести вина и фруктов.
Два или три бокала заставила она меня выпить, а потом позвала к большому дивану в углу и усадила рядом с собой.
- Ты прелестный мальчик, Гастон, - сказала она, обняв меня и поцеловав в щеку. Вино, ударившее мне в голову, тяжелый аромат, наполнявший комнату, подействовали на меня так, что я тоже поцеловал ее, и ей это, видимо, настолько понравилось, что она не дала мне подняться, а только крепче обняла меня. Когда, в конце концов, она ослабила хватку, одна ее рука все еще обвивала мою шею, а сама она придвинулась ближе. На ней было что-то вроде свободного палантина или чайного платья, и мне были видны ее шея и ключицы, и я чувствовал тяжесть ее грудей, когда она наклонялась ко мне. Потом она начала гладить меня по щекам, ерошить мне волосы и все такое прочее; и при этом стала рассказывать, как она влюблена в меня.
- Мне хотелось бы, чтобы ты был постарше, Гастон, - сказала она. - Мы могли бы тогда пожениться. Разве это не было бы забавно?
Не могу точно вспомнить, что я ответил, но, в общем, скажу вам, от выпитого вина и запаха ее духов я почувствовал себя не совсем в своей тарелке. Никогда прежде не оставался я наедине с особой женского пола, и хотя по натуре я уж точно не из робких, но тут оробел и чувствовал себя как пристыженный малыш. И в то же самое время я весь горел, и в штанах у меня уже поднимался во весь свой рост мой петушок и становился крепким - дальше некуда. Я боялся, что она увидит это, и приходил в совершеннейший ужас при мысли о возможных последствиях такого открытия. Я не мог решиться опустить туда руку, чтобы незаметно как-то переместить в сторонку опасный предмет: Сесиль не сводила с меня глаз и тотчас же увидела бы мой маневр. Ничего не скажешь, влип я здорово, и мне оставалось только надеяться, что она хотя бы на минутку выйдет. Но тут она положила руку мне на колени и угодила прямо на мою штучку. Нечего было и думать о том, чтобы это существо притаилось, и я никак не мог помешать ему вскочить, когда ладошка Сесиль замерла на нем.
- Боже милостивый, - произнесла она, глядя на опухоль, вздымающую мои штаны, - что у тебя в кармане? - И прежде чем словом или действием я смог остановить ее, она нащупала суть дела.
Меня всего окатило жаром, кровь застучала в висках, и единственным моим желанием было, чтобы сейчас подо мною разверзся пол, и я провалился в тартарары.
- Ах ты, глупыш! Дай-ка мне посмотреть, что это, - проговорила Сесиль.
Я едва осознавал, что она делает, пока не почувствовал на себе ее руки, развязывающие пояс бриджей. По той быстроте, с которой она действовала, я подумал, что она боится, не собираюсь ли я ее остановить. Меня пронзил ужас; я вскочил и кинулся к двери, думая лишь о том, как покончить с этим тягостным положением. Но Сесиль поймала меня еще до того, как я добежал до середины комнаты, и в тот, же самый момент, как бы в ответ на ее зов, распах-нулась дверь, ведущая в спальню, и появилась горничная Мари.
- Мальчик хочет в постельку, - сказала Сесиль.
Горничная подошла к нам, широко ухмыляясь, вдвоем они подхватили меня под руки и поволокли в соседнюю комнату. Я был в полубессознательном состоянии от выпитого вина, да и вообще от всего происходящего, но будь я и в порядке, все равно не сумел бы вырваться из рук этих здоровенных баб. Моментально с меня была стянута вся одежда, и я был положен на кровать, в чем мать родила. «Подержи-ка его минутку, Мари», - сказала Сесиль, и пока служанка держала меня своими крепкими ручищами, ее хозяйка быстро освобождалась от одежды, пока не осталась совсем голой. Я сразу же забыл о своем унижении, как только впервые в жизни увидел раздетую женщину и взглянул на своего петушка, который было, совсем поник, а теперь поднимался во весь рост - так лихо горничная начала над ним работать. Тем временем я до некоторой степени пришел в себя и, поразмыслив, понял, что как бы то ни было, а мне все-таки повезло. Но лучше, рассудил я, так легко не сдаваться, и прикинулся обиженным и огорченным, когда Сесиль подошла ко мне. Но она только рассмеялась и наклонилась поцеловать меня. Я попробовал отвернуться, но она, обеими руками обхватив мою голову, стала так целовать меня, запускать свой язык мне в рот, словно старалась выпить всю мою душу. Потом улеглась рядом на широкой и мягкой постели, и тут моя любознательность взяла верх над всеми другими чувствами. Сесиль дала служанке знак уйти и попробовала заключить меня в объятия, но я настоял на том, что встану на колени, чтобы как следует полюбоваться ею. Она была страсть как хороша со своими роскошными черными волосами, темно-голубыми, почти черными глазами и гладкой белой кожей. Груди у нее были большие и круглые, словно два холма, а соски были твердыми и торчали вверх, как маленькие хуи - так с ними происходит, вы знаете, когда женщина возбуждается. Но, конечно же, больше всего мне хотелось увидеть ту часть, что расположена гораздо ниже. Я часто слышал о девичьих пизденках, но, ни одной, ни разу не видел и хотел знать, на что это похоже. Сесиль предоставила мне прекрасную возможность, и вы можете поставить на карту свою жизнь, что ею прекрасно воспользовалась. Она позволила делать все, что мне угодно, и не противилась, когда я обходился с нею грубовато.
Низ живота ее зарос густыми мягкими черными волосами, среди них я увидел узкий разрез, который, я знал, должен оказаться входом в ее грот. Чтобы лучше это рассмотреть, я раздвинул волосы. Вход находился гораздо ниже, чем я себе представлял, а кроме того я всегда думал, что это должна быть круглая дыра. А отверстие было так узко, что я подивился, как мужской член может туда проникнуть. Но стоило мне пальцами раздвинуть пунцовые губы, я сразу же убедился, как эластичны здесь ткани. А вверху я увидел что-то вроде кнопки или пуговки, и она меня озадачила. На ощупь эта штука была плотной, даже твердой; я недоумевал, что это такое, но именно в тот день я узнал, что штучка эта называется «клитор». Вот кнопка-то меня и заинтересовала больше всего, и я начал играть с ней, надавливать на нее пальцами, тереть ее на всякий манер, катать между пальцев. Одновременно я вставил два пальца левой руки в щель Сесилиной киски и стал ощупывать внутренние части, исследовать все потаенные уголки этой новой для меня страны. Прошло совсем немного времени с начала этой работы, как вдруг ноги Сесиль задергались, животик стал вздыматься и опадать, и прежде чем я смог понять, что происходит, Сесиль коротко вскрикнула, ее грот, показалось мне, сдвинул свои стенки, как бы втягивая в себя мои пальцы, и настоящий поток горячей жидкости хлынул мне на руки. Я быстро выдернул свои пальцы, испугавшись того, что натворил, но Сесиль вскочила, обняла меня, тесно прижала к себе и проговорила: «Душенька моя! Славный мой любовничек!»
Потом она опустила руку вниз и начала сжимать и теребить мой член, пока он не стал вдвое больше и твердым как железо. Осторожно положив меня на спину, стоя на коленях, она принялась играть с ним, оттягивая кожицу и сдавливая головку. «Что за прелесть эта штучка. Я должна поцеловать ее», - сказала она, и прежде чем я понял, что она собирается сделать, она оседлала меня и взяла мой корешок в рот. Сосала она его изо всех сил, а руки ее в это время играли с моими яйцами, щекотали задницу, запуская пальцы прямо в дыру так далеко, как только можно было, и, шуруя там, как кочегар в топке. Она лежала на мне валетом, и волосатый низ ее брюшка пришелся мне как раз на рот. Поначалу меня это не очень-то беспокоило, но она так заткнула мне и рот и нос, что я чего доброго мог и задохнуться. Я, было, попробовал отдернуть голову, но тут услышал голос Мари, которая оказывается все это время, оставалась в комнате и пристально следила за мной. «Целуй туда», - сказала она и показала на развилку Сесиль, все еще прижатую к моему рту. Эта идея мне сразу же понравилась, и я прижался губами к указанному месту. Сесиль немедленно откликнулась на это, еще сильнее сжав ляжками мою голову, и какой-то неведомый инстинкт подсказал мне раздвинуть лепестки ее цветка и просунуть туда мой язык. Ее зад задрожал, а я в возбуждении игры лез языком все дальше и дальше и ворочал им там во все стороны. Ноги ее нервически задергались, и она задвигала задом туда и сюда, а я все щекотал ее своим языком и сжимал руками ее ноги. Продолжалось все это недолго, пока по всему ее телу не пробежал трепет, мой язык защипало, и тут же какая-то густая горячая масса хлынула мне в рот. И мне пришлось глотать ее, так как ноги Сесили крепко сжимали мою голову. Впрочем, в этой субстанции не было ничего тошнотворного, и, раз уж меня так крепко держали, я продолжал работать языком, пока после небольшого промежутка новое излияние этих горячих сливок не оросило мое лицо, и Сесиль немного погодя сама скатилась с меня.
Я же еще не доскакал до финиша, хотя чувствовал, что очень близок к нему. Она меня больше не сосала, но, однако, улегшись рядом со мной, втащила меня на себя и приставила кончик моей палки к своей киске. Конечно, я без труда проскользнул туда и, к счастью, у нее было довольно узкое отверстие, иначе я не получил бы столько удовольствия. Сразу же, как я там надлежащим образом расположился, она снова обняла меня и крепко к себе прижала. У меня было представление о том, что надо делать, когда женщина тебе отдается, хотя мне никогда до этого дня не приходилось этим заниматься; вот я и начал проталкиваться так энергично, как только мог, и Сесиль отвечала мне такими же движениями. После всего, что было до этого, вы можете представить себе, на каком градусе я был и с какой силой совал свою палку, тяжело пыхтя прямо в лицо Сесиль. Но она, ни чуточки не противилась и только целовала меня, всовывая свой язык в мой рот, а руки ее вцепились мне в спину. Я почувствовал, что скоро прибуду на место, и удары мои стали чаще и сильней, а она отвечала мне с равной энергией. Но вскоре она уже не могла выдерживать напряжения и только крепче прижимала меня к себе и глубже вонзала ногти в мою спину. Наконец она поцеловала меня долгим, взасос, поцелуем, окончившимся глубоким вздохом, и я почувствовал, как внутри мускулы ее сократились снова, будто втягивая моего малыша куда-то, глубоко, под самое ее сердце, и это было восхитительно обжигающее ощущение, и волна приятной теплоты прокатилась по всему моему телу. Я чувствовал, как пульсирует и вздрагивает моя штучка, когда я спускал в Сесиль такое количество своего семени, каким никогда раньше не мог похвалиться. В тот же самый момент начала изливаться и она, окатив мой член кипящим ливнем, и жаркие струйки побежали по моим яйцам и ногам.
Мы оба, пожалуй, иссякли, и прежде чем я попросил Сесиль позволить мне уйти, она сама высвободилась из моих рук. Совершенно измотанный, я лежал на спине, а в это время Мари подошла с губкой и полотенцем в руках и заботливо обтерла и Сесиль и меня. Она выглядела совсем недурно, эта белокурая девица с хорошо вылепленным бюстом и бедрами, примерно тех же лет, что и ее хозяйка. Насухо утерев нас, она неторопливо отошла от кровати, и Сесиль, глядя ей вслед, сказала:
- Бедняжка Мари! Она, верно, чувствует себя ужасно одинокой. Служанка живо повернулась к нам и возразила:
- Вовсе нет, мадам. Мне доставляет большое удовольствие наблюдать за вами и месье. И уж никак не по мне зариться на то, что принадлежит мадам.
Произнося эти слова, она выглядела так скромно и так соблазнительно, что кровь опять побежала у меня по жилам. Я вскочил с постели, подбежал к Мари и задрал ей подол. Она осталась совершенно спокойна, никаких попыток остановить меня, только вскрикнула: «Ох, сударь!» Подняв ее платье как можно выше, я опустился перед ней на колени. На ней не было панталон, и тяжелые бедра цвета слоновой кости составляли очаровательный контраст с ее черными чулками. Ниже пупка шла густая поросль рыжеватых волос, длинных и более жестких, чем у Сесиль. Несмотря на ее невозмутимость, я мог прочесть по воспаленным нижним губам, канона возбуждена. Щель казалась гостеприимно раскрытой, клитор распух и отвердел. Она тесно сдвинула ноги, и я просунул между ними свою руку лишь с некоторыми усилиями. Но когда мне это удалось, я обнаружил, что между ногами у нее уже все мокро и липко. Движения моей руки явно подействовали на нее, колени ее задрожали, она сдавленно вскрикнула, и горячий поток полился из нее на мои пальцы и еще ниже на ее ноги, и капли белой росы окропили нижнюю кромку ее волос. Я встал, выдернув свою руку, но она схватила ее и принялась целовать, всю еще мокрую от ее собственных излияний. В следующую минуту она снова превратилась в скромную, отлично вышколенную служанку, возвратившуюся к своим обязанностям приготовить хозяйке одеться. Словно ничего и не произошло.
Мы оделись, и Сесиль снова привела меня в будуар, где стала играть мне и петь, делая все, что, по ее мнению, должно было развлечь меня. О том развлечении, в котором только что мы участвовали оба, не было произнесено ни слова. После обеда мне была подана карета, и я отправился домой. Сесиль попрощалась со мной самым нежным образом и пообещала, что мы скоро снова увидимся. Так и закончился этот потрясающий день.

Нас очень тронул откровенный и живой рассказ де Бопре. Мой петушок стал настолько неуправляемым, что мне пришлось сунуть руку в карман и придержать его голову, чтобы он утихомирился. Могу сказать, что, судя по телодвижениям Боба и Джимми, у них возникли такие же затруднения. Дойдя до изгороди, мы остановились на минуту, и де Бопре с Бобом взобрались на верхние перила и уселись на них верхом. Пользуясь остановкой, я извлек наружу свой инструмент, он терся о мои бриджи и рубашку и причинял мне большие неудобства.
- Я мог бы прямо сейчас надраить его, - сказал я. - Он так встал, что я еле иду.
Все смотрели на мой вызывающе торчащий, несгибаемый, как верстовой столб, член и улыбались, но де Бопре сказал:
- Только не сейчас, Чарли. Успокойся, подожди до вечера. Тогда будет куда интересней.
- Послушай, не могу я ждать, в самом деле, - ответил я. - Если мне никто не поможет, мне придется самому справиться.
И я начал приводить угрозу в исполнение. Блэки слетел с перил и закричал:
- Да не позволяйте этого ему. Заставьте подождать до вечера! Меня крепко держали за руки, пока Боб возвращал в стойло моего жеребчика и застегивал мне штаны. Они были готовы кинуться на меня, если я начну брыкаться.
- Ты еще скажешь нам спасибо вечером. Честное слово, Чарли, - произнес Боб извиняющимся тоном, и я нашел в себе мужество смириться с ситуацией.
Немного спустя мы повернули к дому, и мне не вспоминается ничего интересного до тех пор, пока мы не оказались в своей комнате перед отходом ко сну.
- Какие будут предложения на этот вечер? - спросил Боб после того, как мы разделись.
- Предлагаю назначить на этот вечер Блэки церемониймейстером и выполнять все, что он нам скажет, - воскликнул Джимми.
Мы с Бобом были согласны, Блэки необычайно учтиво поблагодарил нас за честь и принял на себя эти нелегкие обязанности.
- Я обещал эту ночь Бобу, - сказал он. - Так что вы с Чарли можете вместе позабавиться.
- Отлично, - отозвался герцог.- Мы с радостью слушаемся. Ну как, Чарли, с чего мы начнем?
- Попробуйте пососать друг друга, - предложил церемониймейстер.- Ты ляжешь ногами в одну сторону, а Чарли в другую. Это то, что во Франции называют soixante-neuf - шестьдесят девять [Позиция в оральном сексе, когда каждый из партнеров лежит головой к ногам другого и ласкает его гениталии языком и губами.], вы ведь знаете, что шесть и девять - это одинаковые цифры, только повернутые в разных направлениях.
- Что ж, Блэки, стало быть перепихнемся? - спросил Боб. - И ты встанешь на колени на кровати?
- Да. Но только ты не будешь совать свою палку мне в зад. Я покажу тебе другой способ.
- Отлично, - ответил Боб. - Я готов выполнить все, что ты предложишь.
Прежде чем начать, я и Джимми подошли посмотреть на работу других. Блэки лег навзничь на кровать и сказал Бобу лечь на него сверху, всунув член между его (Блэки) ног. Боб начал пилить, а петушок Блэки. уместившийся меж двух горячих животов, спокойно и равномерно терся о них, подчиняясь мерным ударам Боба. Естественный результат такого взаимодействия не долго ждал приглашения на сцену. Последовало несколько особенно могучих ударов, и Боб рухнул на Блэки. впав в состояние блаженного покоя. Пока его любовный сок орошал поле между ляжками де Бопре, член Блэки пульсировал меж их двумя телами, пока не выстрелил таким могучим зарядом, что это теплое клейкое вещество чуть ли не склеило животы участников вместе.
Засвидетельствовав завершение этой операции, мы с Джимми возвратились к моей кровати. Я лег на спину, а Джимми расположился на мне в соответствии с инструкциями Блэки. Наши зеркальные позиции предоставляли великолепное поле деятельности для достижения взаимного удовольствия, и можно наговорить множество слов о гениальном изобретателе такого метода, кем бы ни был этот забытый незнакомец. Чувствовать твердый и горячий член Джимми у себя во рту было восхитительно, и я работал и языком и губами со всем пылом нетерпения и в то же самое время теребил его яйца, щекотал пальцем его маленькую розовую дырку, словом вовсю старался, желая доставить ему удовольствие. С таким же рвением он отвечал мне любезностью на любезность, доводя меня чуть ли не до потери сознания вылизыванием моего пылающего члена, работой своих губ, движущихся вверх и вниз по стволу, зажав его в основании между большим и указательным пальцами. Мы оба корчились в пароксизмах невероятного наслаждения, которое чем дальше, тем становилось сильнее. Боб и де Бопре теперь в свою очередь превратились в зрителей и наблюдали за нами с огромным интересом. Вскоре де Бопре принялся щекотать Джимми, пробегая пальцами по его хребту. Боб последовал хорошему примеру на свой лад, поглаживая и пощипывая мои ляжки. Так продолжалось недолгое время, и тут я почувствовал, как по всему телу разливается какое-то покалывание, пощипывание, словно по мне ползут мурашки. Теперь я понял, что конец совсем близко. И по тому, как время от времени дрожит мелкой дрожью Джимми, я мог судить, что и он в точно таком же положении; когда он опускался ниже, проталкивая дальше в мой рот свой член, я чувствовал, как тяжело и жарко он дышит. И вот он почти упал на мое лицо, его зубы крепко сжали мой член, а его член затрепетал, и вязкая теплая жидкость потекла мне в горло. В следующую минуту резкий порыв подбросил меня вверх, а потом все мои мускулы расслабились, и я уже не ощущал ничего, кроме чудесного пронзительного чувства восторга, охватившего все мое тело, пока я изливал в рот Джимми экстракт моей мужественности. Неизъяснимое блаженство повергло нас обоих в прострацию, мы не могли даже пошевелиться, чтобы переменить наши позиции, в которых наши губы приникли к трепещущим нашим членам. Наконец встал Джимми, за ним поднялся я, мы оба надели ночные рубашки и тогда услышали голос Джимми:
- Разве это не настоящий праздник? - спросил он, и в глазах его сверкал живой огонек только что пережитого.
- Больше чем праздник, - отозвался я и добавил: - Предлагаю, чтобы Блэки занимал свой пост постоянно. Он  похож  на того парня, о котором мы читали в Римской истории, Петронием его, что ли, звали? Он у Нерона командовал всеми развлечениями. Блэки отлично справился бы с такой работой, живи он в те времена.
Мы посмеялись, поболтали еще немного, сказали друг другу «спокойной ночи», затем свет был погашен, и мы заснули, усталые, но счастливые.

Глава пятая
РАСПЛАТА ЗА МАСКАРАД

- Что ты приготовил нам на сегодня, Блэки? - спросил Боб, когда мы снова собрались вечером.
- Что приготовил? Послушайте, ребята, давайте сегодня отдохнем. Никакой беды в этом не вижу, а завтра мы с лихвой наверстаем упущенное.
Мы, было, заворчали, но, в конце концов, приняли его предложение.
- Но только при одном условии, Блэки, - добавил Боб. - Ты нам расскажешь еще что-нибудь.
- Прекрасно! Конечно, расскажу, - отозвался церемониймейстер. - А вы мне пообещайте, что не станете дрочить во время моего рассказа. Предупреждаю, как только замечу, что кто-нибудь начинает, я сразу же замолчу.
- Можешь на меня положиться. Если хочешь, свяжи мне руки, - сказал Боб, и мы с Джимми тоже дали слово, что сумеем сохранить хладнокровие.
- О чем же вы хотите, чтоб я рассказал? - Блэки обвел нас взглядом.
- Что-нибудь еще про Сесиль, - высунулся я.
- Что ж, отлично. Тогда приступим, - объявил Блэки и начал.

Второй рассказ Гастона де Бопре

Недели через две после моего первого визита к Сесиль, о котором я вам уже рассказывал, матушка моя собралась выехать на несколько дней к одному хорошему своему приятелю; он был болен, и потому матушка не посчитала нужным взять меня с собой. Сесиль, узнав об этом, тут же предложила до возвращения матушки в Париж поселить меня в своих апартаментах. Конечно, предложение было с радостью принято, так как избавляло мою родительницу от забот обо мне.
Имение приятеля матушки было в Турени, и она выехала туда утренним поездом. После завтрака я отправился с Сесиль на прогулку в Булонский лес, а вернувшись оттуда, мы уединились в будуаре. Вы понимаете, что на этот раз я стеснялся куда меньше, и как только она села рядом, запустил руку под платье и схватил ее за розочку. Но Сесиль в этот раз повела себя иначе, чем в первый, едва ли минуту продержал я свою руку меж ее теплых ляжек, как она высвободилась, встала и посмотрела на меня каким-то странным взглядом.
Я был удивлен ее поведением и не понимал, почему она так изменилась, но никак это не высказал, рассудив, что она сама все вскоре объяснит. И я не ошибся: через какое-то время она снова подсела ко мне, обняла меня одной рукой и сказала со вздохом:
Не могу сообразить, Гастон, как нам быть сегодня вечером. Понимаешь ли, я состою в некоем клубе, у которого сегодня собрание, а я одна из главных его членов и обязана там присутствовать.
- Ну и что, разве ты не можешь взять меня с собой? - спросил я.
- О нет. Это невозможно. Там очень строго, могут быть только женщины.
- Так я же могу переодеться девушкой, - я проговорил это веселым тоном, совершенно не раздумывая, но она сразу же ухватилась за эту идею и радостно зааплодировала мне. Но, тут же посерьезнела.
- Не знаю, как мы это устроим. Если все раскроется, будет ужасный скандал. Мне надо подумать. Но, если я тебя возьму, ты должен быть очень осмотрительным, не выдать себя, ни словами, ни поступками. Должна тебе сказать, что в этом клубе... Ну ладно, в этом клубе мы развлекаемся самыми разными способами, и ты не должен удивляться тому, что там увидишь. Могу я тебе довериться?
- Полностью, - ответил я в предвкушении захватывающего приключения.- Я буду спокоен, как судья и осторожен, как посол.
- Ах ты сокровище мое! - рассмеялась она, снова меня целуя. - Пока еще у меня нет никакого плана, но я буду думать и дам тебе знать до того, как придет время туда отправляться.
Вслед за этим она позвонила горничной и, когда та явилась, сказала:
- Мне надо, чтобы ты достала женскую одежду для господина графа. Я хочу вечером взять его с собой.
Мари никогда не позволяла себе ни малейшего знака удивления, проще говоря, она всегда держалась, как нельзя лучше. На этот раз все кончилось тем, что уже к обеду я совершенно преобразился. Встав перед большим зеркалом в гардеробной Сесиль, я увидел, что там отражается нечто такое, что вполне можно принять за девицу в изысканном наряде, причем девицу весьма недурственной внешности - это мое впечатление подтвердили и обе женщины. Не знаю, как уж устроилась с этим Мари, но свой урок она выполнила блестяще. Она зашнуровала на мне тугой атласный корсет, в котором я чувствовал себя поначалу весьма неудобно, но вскоре привык к нему. На мне оказались великолепная нижняя юбка в кружевных оборках и длинные ажурные шелковые чулки. Я еле-еле сумел влезть в туфли Сесиль на высоких каблуках. Поверх всего это - вечернее платье из розового шелка с довольно высоким разрезом до шеи и свободными рукавами до локтей. На голову мою напялили парик из черных волос, завитых и уложенных в самую модную прическу. И чтобы довершить мой наряд, Сесиль достала из шкатулки с драгоценностями очень красивые браслеты и перстни с бриллиантами и сапфирами и украсила ими мои запястья и пальцы, обвив еще роскошным колье мою шею. Нанося последний штрих. Мари прикрепила к моей груди букетик бледно-пунцовых роз, отступила на несколько шагов, осмотрела меня и сказала:
- Мадемуазель выглядит действительно очаровательно.
Мы сели обедать, и за обедом Сесиль репетировала со мной мою роль, заставляя в доказательство моей внимательности повторять за ней все слово в слово. Она сказала, что представит меня как свою приятельницу, совершенно свободную в своих поступках, но и понимающую, что друзья членов клуба вовсе не обязаны принимать участия в происходящем, если у них нет к этому охоты. Особенно старалась Сесиль вдолбить мне, чтобы я настороженно относился ко всяким попыткам прозондировать почву и уклонялся от разных соблазнительных предложений. Она же со своей стороны будет оправдывать мое поведение юностью и неопытностью. Она уверяла, что если я буду внимательно следить за собой, риска разоблачения почти не будет:
- Я скажу, что моя подруга прожила всю жизнь в деревне, никогда прежде в Париже не бывала, и это будет достаточным объяснением твоей робости.
Я убедил ее, что глубоко вошел в свою роль, и в конце концов мы сели в карету и пустились в путь. Ехать был недалеко. Очень скоро экипаж наш остановился перед большим домом в одной из тихих боковых улочек. Человек у дверей чрезвычайно почтительно поздоровался с моей подругой, она, очевидно, была ему хорошо знакома, мы прошли затем еще через две двери, за каждой из них присматривали люди из прислуги, и под конец достигли просторного, искусно декорированного зала. К нам кинулось несколько лакеев, но Сесиль небрежным жестом отказалась от их услуг и легко взбежала по широкой, устланной ковром лестнице. Я следовал за ней, стараясь не отставать и внутренне дрожа от страха, я боялся, что та неловкость, с которой я поддерживал трен моего платья, выдаст меня. Но, полагаю, внешне все это выглядело вполне пристойно, и никто не заметил ничего странного в моих манерах.
Наверху мы оказались перед обитой плотной зеленой тканью дверью со вставленными деревянными филенками. Сесиль постучала в одну из них, дощечка немного подалась в сторону, и раздался вопрошающий голос. Сесиль назвала свое имя, и оно опять произвело магический эффект - через несколько секунд дверь отперли, и мы вошли в маленький холл или, иначе говоря, в прихожую. Она находилась на попечении двух женщин, одетых как театральные капельдинерши, и мы оставили им верхнюю одежду. Далее вела еще одна дверь, она была не заперта, и за ней мы очутились в очень просторном помещении, обставленном расточительно и изысканно: огромные зеркала, стены в расписанных дубовых панелях, тяжелые роскошные шторы на окнах. На полу лежал толстый ворсистый ковер, в котором буквально потонули наши ноги, мебель, как мне показалось, состояла главным образом из широких низких диванов и кушеток с разбросанным там и сям на них множеством подушек.
Среди этого великолепия присутствовало десятка два, а то и больше дам, все молодые, все привлекательные, все великолепно одетые, и все они обступили Сесиль, приветствуя ее. На меня же бросали недоумевающие взгляды, но как только моя подруга представила меня как свою кузину Элизу, они принялись тискать меня и целовать в щеки, а я смертельно перепугался, что сейчас они стащат с меня мой великолепный парик. Испытание я, однако, выдержал, и все мы плавно перетекли в угол, где стоял большой стол, уставленный винами, пирожными и прочими лакомствами. Я сел между Сесиль и девушкой, к которой все обращались «Изабель». Эта Изабель показалась мне очень живой особой, говорила она громко и с чудовищной скоростью. Я ничуть не был огорчен этим обстоятельством, таким образом, я спасался от обязанности говорить самому, и, стало быть, у меня было меньше шансов проговориться.
Сесиль поинтересовалась:
- А что, Элен еще не пришла? - и чуть ли еще не до того, как она закрыла рот, дверь отворилась и вошла высокая рыжеволосая красавица в сопровождении других женщин, не таких величественных и более юных. Мои соседки немедленно поднялись и подошли к новоприбывшей. Сесиль мимоходом успела мне шепнуть, что высокая женщина - председатель всего общества. Я был немного смущен, когда Сесиль представила меня Элен и та остановила свой острый и уверенный взгляд на моем лице. Но никакого сомнения насчет моего пола у нее, по всей видимости, не возникло. Когда запоздавшие гостьи несколько подкрепились угощениями, Элен поднялась со своего места и произнесла:
- Ну что ж, давайте готовиться к занятиям сегодняшнего вечера! Я бросил быстрый взгляд на Сесиль, и она обратилась к председательнице:
- Моя маленькая подруга Элиза не чувствует себя равноправной нам, чтобы принимать участие в наших вечерних церемониях. Она предпочла бы остаться лишь зрителем, и я убеждена, что вы не станете возражать против такого ее статуса. Видите ли, до этих дней она вела жизнь настоящей затворницы, и едва справедливо было бы возлагать на нее слишком много с первого раза. Дорогая Элен! Ты подаришь ее столь малой милостью, не так ли?
- Конечно, - ответила Элен, - она вольна делать все, что ей нравится. Мы не можем слишком много ожидать от столь юной особы, но я надеюсь, что во время следующего визита к нам она не откажется разделить с нами наши удовольствия.
Я испытал огромное облегчение, услышав, что это затруднение преодолено. Все остальные участницы собрания скрылись за дверью, противоположной той, через которую мы вошли. Сесиль предупредила меня, что они скоро вернутся. Все время их отсутствия я провел у стола, лакомясь сладостями, и так продолжалось с четверть часа, пока они не возвратились. Если я скажу вам, что все они были совершенно голыми, вы сможете представить себе, что я почувствовал. Сердце мое застучало в грудь как молот, ноги дрожали мелкой дрожью, пока я смотрел на эту процессию обнаженных тел; различные вариации крупных округлых задов, крепких торчащих грудей и прекрасно окаймленных пушистой бахромой соблазнительных щелок следовали перед моим пораженным и восхищенным таким великолепием взором.
Сесиль, вновь присевшая рядом со мной, прошептала: «Что бы ты ни делал, только не выдай себя». Я ответил ей выразительным кивком, мол, она вполне может на меня положиться, но дальше нам не удалось поговорить, потому что к нам вернулась Изабель и сразу же обрушилась на Сесиль с пустой болтовней. А я сидел, вклинившись между двумя голыми особами женского пола, не сводя глаз с открывающимися передо мною их тайными прелестями - ситуация была в высшей степени возбуждающа. Изабель обняла меня за талию, взяла за руку и положила ее меж своих ляжек, сдвинув покрепче ноги.
- Ты глупышка, что не присоединяешься к нам, - сказала она, вертя своей мохнаткой под моими пальцами. - Здесь нечего пугаться, и никто не пострадает во время этих забав.
- Не лезь к Элизе, - вмешалась Сесиль. - Ты же слышала, что сказала Элен.
- Да я никуда не лезу, - ответила Изабель, сердито надув губы. - Я просто высказала свое мнение.
Как раз в эту минуту Элен провозгласила:
- Изабель, ты и Анжела стоите первыми в списке. Вы готовы?
Стремительно, словно только этого и ждала, Изабель выскочила из-за стола и выбежала на середину зала, где ее уже поджидала хорошенькая брюнетка Анжела. Каждая из них вытянулась во весь рост на низкой кушетке, а третья участница присела к роялю, стоявшему неподалеку и заиграла медленную, сомнамбулическую мелодию. Элен повернулась к Сесиль:
- Подведи свою подружку сюда, пусть она как следует увидит все, что происходит; она тогда узнает, что может ее ждать впереди, если решит в следующий раз присоединиться к нашему обществу.
Меня поставили посередине, на равном расстоянии от каждой кушетки, так что я мог прекрасно видеть, что происходит на обоих ложах, но поскольку процедуры на каждой были совершенно одинаковы, я могу описать то, что происходило с Изабель. Сесиль и другие опустились на колени по обе стороны ложа и, взяв в рот соски Изабель, начали наперебой сосать их и щекотать ее шею и плечи своими руками. Элен разместилась в ногах дивана и принялась, раздвинув волосы на лобке, щекотать клитор Изабель, и в то же время сунула свой длинный острый, как дротик, язык меж нижних губ девицы. Последовала самая сладострастная сцена. Изабель была в сильнейшем возбуждении, она ерзала, извивалась змеей, грудь ее вздымалась и опускалась в судорогах; текучий огонь обжигал ее тело, и она выражала свои ощущения вскрикиваниями и задыхающимися, отрывистыми фразами. Постепенно, однако, эти комментарии перемежались все более долгими паузами, пока она не замолкла совсем, лишь извивалась всем телом и колотилась о подушки в такт томной медлительной музыке. Но и эти ее движения вскоре затихли, и она лежала совершенно неподвижно некоторое время, пока вдруг резко не вскинулась, задергалась, вскрикнула пронзительно, засмеялась и закончила все глубокими продолжительными вздохами, когда ее пламя полилось из нее густой и горячей массой. Вскоре, только не так наглядно выраженная, последовала и разрядка Анжелы, но те двое, что вылизывали обеих пациенток, не ослабили напора и их языки продолжали наносить острые, невыносимо сладострастные уколы, бросавшие Изабель и Анжелу, то вверх, то вниз, заставлявшие издавать уже совсем безумные вопли, пока утомленные тела не излили новый поток густой жидкости и успокоились.
Тогда Элен распорядилась, чтобы те четыре девушки, что сосали груди Анжелы и Изабель, разместились по двое на двух диванах в позе «шестьдесят девять», которую я вам вчера показал. Анжела и Изабель уже вышли из игры, не вступали в нее и другие, но Элен присоединилась к пианистке, и они стали играть на рояле в четыре руки. Сесиль уселась на пол между ними и, как ни в чем, ни бывало, начала щекотать клитор каждой. Теперь я придвинулся к ним, и мне было очень забавно наблюдать за выражением лиц исполнительниц, когда они старались не отвлекаться от музыки наперекор отвлекающим действиям пальцев Сесиль. Но, несмотря на все их усилия удержаться на высоте положения, то и дело они выдавали фальшивые ноты, а когда их вконец разобрало, и приступы наслаждения начали корчить их тела, гармоничные такты дуэта превратились в громкий нестройный шум. Их начало раскачивать из стороны в сторону на табуретах, и из переполненных влагалищ потекли горячие струйки любовного сока. Удостоверившись, что здесь дело дошло до финала, я вернулся к двум парам на диванах, которые тем временем вылизывали друг друга с превеликим усердием. По их телам пробегали спазмы острейшего наслаждения, чуть ли не предсмертные корчи, лица зарывались все глубже в бедра партнерши, и я уже мог заметить, что эта яростная схватка дает результаты: белая пена кропила их лобки, чужие соки, выплескивающиеся из переполненного рта, бежали ручейками вниз по ногам.
- Как вы думаете, в каком состоянии я был в эти минуты? Я был так заведен, что с трудом соображал, как мне вытерпеть все это, а мой малыш, торчавший как столб, бился в складках моей нижний юбки и причинял мне такие неудобства, что я уже не мог свободно передвигаться и должен был застыть на месте, надеясь, получить хоть какое-то облегчение. «Но так нельзя, - сказал я сам себе, - на меня, же обратят внимание». Кое-как я доплелся до ближайшего кресла. Но все равно я не знал, как хоть немного облегчить страдания. Была бы на мне моя обычная одежда, все было бы в порядке: проще простого было мне опустить руку в карман, и уж я сумел бы устроить все к лучшему. Но с этими чертовыми юбками я ничего не мог придумать. Я видел единственный способ уладить это дело - поднять подол платья и запустить под него руку. Но вокруг было слишком много любопытствующих глаз, и я не знал, как будет истолкована моя акция. Вероятней всего подумают, что мне нужно утишить огонь, обжигающий меня между ног, а уж когда они решат, что это так и есть, немедленно станут приставать, чтобы я присоединился к их развлечениям, невзирая на достигнутую насчет меня договоренность.
Пока я размышлял, не могу ли я скрыться, как за ширмой, за столом или чем-нибудь в этом роде, возле меня появилась Изабель, уже успевшая привести себя в привычную норму. После нескольких пустячных фраз она наклонилась ко мне и прошептала: «Дай я тебя немножко пощекочу. Один только разик, Элизочка!» - и уже скользнула рукой мне под платье. Но я живо остановил ее руку и с находчивостью, удивившей меня самого, ответил:
- Только не сегодня, Изабель. Два дня назад я не смогла удержаться от этого сама, когда слушала вечерню у Святого Евстафия. И так ужаснулась потом своему поведению, что дала обет Святой Деве целых две недели обходиться без такого сладкого греха. Я знаю, ты не захочешь, чтобы я нарушила это обещание.
- Ой, дорогая моя! Ну, конечно же, нет, - ответила она, смиренно потупив взор, а я благословил свою находчивость, помогшую мне снова избежать опасности.
Рассудив, что пауза длится достаточно, Элен возгласила:
- Теперь черед Ивонны. Все вы знаете, что она пришла сегодня, чтобы принести в жертву свою девственность. Тебе, Сесиль, я поручаю эту операцию. Ты можешь приступать сразу же.
Пока я спрашивал себя, как будет исполнен этот номер программы, девушка, которую звали Ивонной, золотоволосое, нежное создание, выглядящая самой юной здесь, шагнула вперед и улеглась на один из диванов, тогда как все остальные столпились вокруг нее. Я воспользовался некоторой суетой, возникшей после этого объявления, чтобы устроиться поудобней, поглаживая петушка под моим платьем. Следующее, что я увидел, была Сесиль с появившейся в ее руках кожаной шкатулкой. Она извлекла из шкатулки некий предмет, обтянутый бархатом кремового цвета и формой точь-в-точь как мужской член; к тому же еще снизу к нему были подвешены два крупных шара. Все это сооружение было закреплено на плотном широком поясе. Я подошел к Сесиль, чтобы разглядеть инструмент получше, и она мне сказала с улыбкой:
- Это то, что мы называем годмише или дилдо. По сути, это искусственный мужчина, почти совсем как настоящий, только менее назойливый, верно ведь, Элен? Бедняжка Элиза очень удивлена, не так ли? Я уверена, что она никогда раньше не видела чего-нибудь в этаком роде.

Все это она проговорила, хитро поглядывая на меня. Принесли теплое молоко, наполнили им шары из натурального каучука, и Сесиль застегнула на себе пояс. Опоясанная таким образом, она выглядела настоящим гермафродитом - существом, чтоб вы знали, наполовину мужского, наполовину женского пола. Теперь, закончив приготовления, она подошла к Ивонне и легла на нее. Элен подвела кончик дилдо к трепещущему входу в пещеру Ивонны. Когда кончик проник туда, Ивонна нервно хихикнула и напряженно вытянулась. Сесиль выждала с минуту, а потом опустилась всей своей тяжестью на Ивонну. Та закатила глаза под лоб, вскрикнула от боли, когда инструмент вошел в нее глубже, но после этого - никаких признаков страдания, и Сесиль начала быстро двигаться вперед и назад, совершенно так, как ведет себя в таких случаях мужчина. Я подошел почти вплотную к дивану, мне хотелось видеть новую операцию во всех деталях, и по лицу Ивонны я понял, что вся она поглощена ожиданием близкого восторга; она обвилась ногами вокруг Сесиль, а та продолжала свои движения. Конец наступил очень скоро, и в тот момент, когда Ивонна крикнула, что она готова, Сесиль сдавила оба шара - и горячее молоко полилось из них в лоно юной женщины. Ивонна, казалось, умирает от потрясающего наслаждения, она так крепко прижимала к себе Сесиль. что та не сразу смогла высвободиться из этих объятий. Наконец она отделилась от Ивонны, извлекла из той дилдо, покрытый смесью девичьего сока, крови и молока. Элен, видя мои широко раскрытые глаза, сказала:
- Что, Элиза, это совсем для вас внове? Видите, как мы можем обходиться без мужчин. Этот маленький инструмент извергается так обильно и так жарко, как ни один мужчина не может. Надеюсь, вы нас обрадуете в один прекрасный день, дав нам шанс испытать его на вас.
Я улыбнулся, внутренне позабавясь этим невероятным предположением.
Элен не стала меня смущать продолжительным разговором. Она повернулась к Сесиль:
- Давай, моя дорогая! Не могу больше ждать. Посади меня верхом, a la Святой Георгий.
Сесиль ничуть не воспротивилась и, как только дилдо был вымыт и снова наполнен молоком, улеглась на спину. Выглядела она с этой большой белой штукой, торчащей из ее бедер скорее забавно, но Элен, взобравшись на диван, строго, чуть ли не хмурясь, взглянула в лицо подруги, присела на корточки так, что ее подрагивающая, волосатая манда пришлась прямо над дилдо. Она как бы примерилась, а потом решительно опустилась вниз, впуская дилдо в свой грот, и продолжала постепенно давить на него, пока он до самых корней не был проглочен ее нижней глоткой. Потом она начала подниматься и опускаться, набирая необходимое число трений. Изабель оказалась тут же, она вставила свой палец в дыру Сесиль и начала быстро-быстро двигать им туда и сюда.
Элен выглядела полнокровной, здоровой женщиной, так и пышущей похотью, и я ничуть не удивился, когда всего через несколько минут она подала Изабель знак, а та тотчас же сжала изо всей силы один из шаров, и Элен задрожала, принимая в себя горячий поток из этой ручной помпы. Тут же и ее ликер оросил дилдо и потек по животу Сесиль. Но своих скачков Элен не прервала, напротив, темп ее движений ускорился и не замедлялся, пока она не извергла вдвое больше, чем в первый раз, и все молоко было впрыснуто в нее, и она, наконец, решила, что хватит, и слезла с Сесиль. И Сесиль тоже кончила обильным излиянием, а Изабель, как только Элен предоставила ей такую возможность, припала к тому месту, где только что побывали ее пальцы, и принялась с жадностью слизывать сок, все еще капающий из трепещущей дырки Сесиль.
Теперь некоторые в зале тоже вооружились дилдо. Готовые партнерши нашлись сразу же, и я, когда повернулся взглянуть, что делается у меня за спиной, обнаружил в разных углах зала разбившихся на пары женщин, предающихся сущему разгулу сладострастия. Они корчились, задыхались, сцепившись друг с дружкой, и хор истерических выкриков, стонов, вздохов начал стихать лишь тогда, когда один за другим забили источники их сока, заливая всех и каждую. Жаркие испарения женского тела и дух пролившихся излияний, казалось, боролись с запахом цветов, заполнявших это пространство, и пересиливали его. Это была сцена триумфа дикой разнузданности, какую я и не мог себе вообразить, и она не кончилась, пока все не насытились и не почувствовали, что сил больше не осталось.
Наконец Элен возвестила собрание клуба закрытым, и его участницы отправились одеваться в соседнюю комнату. Меня оставили одного, без присмотра, и я решил воспользоваться счастливым случаем: рука моя быстро скользнула под юбки и обхватила мой непокорный член, чтоб хоть отчасти умаслить его небольшой дрочкой. Но я так боялся оказаться застигнутым, что не смог довести дело до разрядки, и единственным результатом предприятия было то, что к моменту возвращения женщин он у меня воспламенился еще сильней, и мне пришлось немедленно прекратить эти бесславные попытки.
Внизу гостьи прощались, у каждой была своя дорога. Но меня Сесиль попросила подождать: ей необходимо было навестить уборную. Я остался стоять в вестибюле, и через малое время мимо меня прошел некий весьма достойного вида мужчина в безупречном вечернем костюме в сопровождении другого джентльмена. Оба пристально посмотрели на меня, и первый, тот, кто держался несколько высокомерно, подошел к одному из лакеев и о чем-то заговорил с ним вполголоса. По взглядам, бросаемым в мою сторону, я понял, что разговор идет обо мне, и потому нисколько не удивился, когда высокомерный незнакомец, подойдя ко мне, поклонился и произнес:
- Не окажет ли мадемуазель мне честь уехать в моем экипаже? Госпожа герцогиня присоединится к нам позже.
Это предложение меня удивило, но немного подумав, я решил, что какие-то дела, о которых Сесиль не сочла нужным мне сказать, задерживают ее. Потому я и позволил незнакомцу повести меня к выходу, а его компаньон последовал за нами.
Все трое мы сели в изящно отделанную карету. Я заметил, что второй мужчина, обращаясь к первому, называл его «монсеньор»; так обращаются к особам очень высокого положения. Меня это немного смущало, я все пытался догадаться, кто этот человек. Что он принимает меня за женщину, было ясно потому, что он продолжал говорить о Сесиль, задавал мне множество вопросов, касающихся моей истории, и я, отвечая, должен был держать ухо востро, чтобы не попасться на каком-нибудь противоречии, но сатанинская радость от моей проделки подсказала мне мысль продолжать этот фарс, насколько хватит моей ловкости.
Поездка наша заняла не более четверти часа, и я не мог точно определить, по каким улицам мы проезжали, хотя в какой-то момент мне показалось, что мы по соседству с бульваром Осман. Наконец мы вышли из кареты перед импозантным особняком, и меня провели в просторный пышный вестибюль, где угодливый лакей в голубой с золотом ливрее и пудреном парике освободил меня от моей накидки.
Монсеньор с тем же торжественно-величавым видом, который, кстати говоря, шел ему, словно отлично сшитый костюм, повел меня по мраморным ступеням вверх. Наверху нас ждал элегантный salone [Салон (фр.)], оранжерейные цветы, лампы под мягко окрашенными абажурами и стол, накрытый на трех персон. Я, было, подумал, что третий прибор поставлен для Сесиль, и когда человек, которого монсеньор называл Франсуа, сел на это место, я забеспокоился и спросил, скоро ли появится моя кузина. Реакция монсеньора была не очень утешительной, он ответил:
- Госпожа герцогиня должна была появиться здесь попозже, но ее, очевидно, задержали непредвиденные обстоятельства. Давайте же, мадемуазель, попробуем извлечь из несчастья ее отсутствия все лучшее, что может нам предложить настоящая минута.
Ничего больше не было сказано. Я попытался насколько мог скрыть свою досаду, решив оценить по достоинству изысканные блюда, подаваемые нам проворными и внимательными слугами. Монсеньор в середине ужина наполнил мой бокал шампанским, поднялся со своего места с бокалом в руке и в той же манере истинного grand seigneur [Вельможа (фр.)] проговорил:
- Мадемуазель, вы позволите мне? Я пью за ваше здоровье!
Я низко поклонился, пряча лицо, чтобы оно не выдало моего отношения к нелепости этой ситуации, но когда я снова поднял глаза, безмятежная улыбка монсеньора показала, что у него нет никаких подозрений на мой счет.
Вина было выпито немало, я-то старался быть осторожным, чтобы не потерять бдительности, но лица моих сотрапезников раскраснелись задолго до конца ужина. Монсеньор встал и. предложив мне свою руку, произнес:
- Можете ли оказать мне честь, мадемуазель, проводить вас в соседнюю комнату?
Я не сумел найти предлог для отказа, хотя, думаю, заметь я сразу же, что Франсуа за нами не последует, я бы все-таки отказался. Но было уже поздно, когда я очутился наедине с монсеньором в готовой нас принять роскошной спальне. Светились прикрытые красными абажурами лампы, в камине пылал яркий огонь. Тут я стал догадываться, что угодил в ловушку, и могу вам сказать, что мне стало совсем тревожно, когда монсеньор, отбросив все свои великосветские манеры, грубо привлек меня к себе и влепил мне поцелуй. Что было делать? Я не решался, опасаясь его гнева, раскрыть себя, и ошалело озирался в поисках какого-нибудь выхода, через который можно было бы сбежать. Конечно, ничего не нашлось, а монсеньор тем временем дошел уже до высот любовной страсти, он впился в меня горящими глазами, продолжая осыпать поцелуями мои губы и щеки, а его отдающее шампанским жаркое дыхание обжигало мое лицо, как аравийский самум.
- Наконец мы одни! - восклицал он. - Не вырывайтесь из моих объятий, мадемуазель!
- Ах, монсеньор,- я отчаянно отбивался. - Вы меня губите. Сжальтесь, отпустите меня, умоляю вас.
- Мадемуазель, - не унимался он. - Ваши желания закон для меня. Но до того, как вы лишите меня вашего общества, не удостоите ли вы меня милостью познакомиться поближе с теми прелестями, которыми вы обладаете, я уверен, в наивысшей степени?
- О, монсеньор! Я никак этого не могу, - говоря это, я смотрел на него так жалостно, как только мог. - И что скажет Сесиль, когда найдет меня здесь?
- Здесь вы можете успокоиться, - отвечал он. - Госпожа герцогиня будет к вам снисходительна. Тот, кто так, как она, любит наслаждаться, не осудит за это другого.
Я просил, я умолял его отпустить меня, но он оставался глух к моим просьбам, поцелуями стараясь заглушить мои слова, а мое явное нежелание только разжигало его пыл. Нетерпение его росло, и это добавляло мне страху. Неподдельные слезы заблестели у меня на глазах, когда я увидел, что едва ли смогу вырваться. Тогда я попробовал заговорить в другом тоне: я пригрозил, что пожалуюсь Сесиль на его приставания, как только она приедет сюда.
- Да, я вспомнил, - дальше он говорил медленно, как бы через силу. - Возможно, госпожа герцогиня и не сможет приехать. Да, на самом деле, не думаю, чтобы она приехала.
Он замолчал, выдерживая паузу, чтобы дать словам добраться до моего сознания. Мгновенно я понял, что он завез меня сюда для своих собственных надобностей, Сесиль ни о чем не знает. Предатель!
- Это жестоко, монсеньор, - сказал я. - Зачем вы заманили меня? Мадам Сесиль наверняка в ужасе оттого, что я исчезла.
- Не бойтесь, - отвечал он. - Я попросил передать ей, что вы в безопасности, что вы в хорошей компании. Ну, полноте, мадемуазель, вы не сможете убежать от меня. Уступите же мне. Смотрите, я встаю на колени и целую вам руку.
И он вправду опустился на колени и потянулся к моей руке губами. Я, молча, размышлял над новым оборотом этой ситуации, но так и не успел прийти к какому-то решению; монсеньор поднялся с колен, еще крепче обнял меня и потащил к софе. Я отбивался, я кричал, но против его железной хватки оказался бессилен, и он, в конце концов, повалил меня на ложе, и его губы стали опять осыпать меня пахнущими вином поцелуями. Меня бросило в жар, потом в холод, потом вообще все мои члены оцепенели, и прежде, чем я вновь смог сопротивляться или хотя бы обрести голос, он молниеносным движением задрал мне юбку - и в следующий момент его рука оказалась между моих бедер. И какой же удар постиг его, когда он наткнулся на то, чего никак не мог там ожидать. Он просто задохнулся, замер на какое-то время, а потом проговорил сразу же охрипшим голосом:
- Моn Dieu! Это мальчишка.
Он поднялся, посмотрел на меня, он был потрясен; я же отвел глаза, предвидя вспышку его гнева. Но когда он, наконец, заговорил, он был совершенно спокоен, хотя глухой тон его голоса выдавал некоторое внутреннее волнение.
- Это проделка, чтобы меня одурачить? - спросил он. - Или вы по-другому объясните? Госпожа герцогиня де Ренье знала о вашем маскараде?
Подумав, что лучше всего быть до конца откровенным, я рассказал ему все, и, выслушав меня, он громко рассмеялся.
- Ах, мошенник! - воскликнул он. - Нет, нет, я вас ни в чем не упрекаю. Если меня надули, то я сам виноват. Встретив вас и узнав, что вы подружка госпожи герцогини, которую я отлично знаю, вдобавок еще пораженный вашей внешностью - в самом деле, барышня из вас получилась совершенно очаровательная, - я тут же возымел желание похитить вас, чтобы провести чудесный час или два в вашем обществе. Я рассудил, что сообщение, которое я распорядился передать герцогине, будет достаточным для объяснения вашего отъезда.
Я улыбнулся в свою очередь, безмерно довольный такой счастливой развязкой.
- Вы ведь теперь позволите мне уйти? - спросил я. - Я уверен, что мадам Сесиль до смерти волнуется из-за меня.
- О, разумеется, разумеется, вы уйдете, раз вы так хотите, - отозвался он. - Но я полагаю, что вы мне кое-чем обязаны за обман. Прежде, чем со мной проститься, вы должны меня «гамаюшировать».
Этого выражения я не понял, и он любезно разъяснил мне его значение. Оно означало, что мне придется отсосать монсеньора. Я стал было возражать: это, мол, слишком задержит меня, а времени и так уже много, но он был настойчив, и отказы мои не были приняты. Сев на софу и поставив меня перед собой на колени, он расстегнул брюки и предложил мне извлечь оттуда его член. Что поделаешь, я послушался. Такого прибора я раньше никогда не видел. Он был дюймов шесть, если не больше, в длину, соответствующей толщины, с громадной шишкой на верху бело-розовой колонны, на которой бугрились голубые жилы. На дальнейшее исследо-вание он мне времени не дал, прижал мою голову книзу, ближе к делу. Впервые в жизни я дотронулся до члена совсем взрослого мужчины и несколько встревожился, не представляя себе, как эта здоровенная штука уместится у меня во рту. Но он ждал исполнения задуманного, проявлял признаки раздражения, и я решил покончить с этим делом как можно скорее и приложился губами к его раздутой головке. Увидев, что желание исполняется, монсеньор откинулся на спину, отдаваясь тому наслаждению, что я ему дарил. Я его и сосал и облизывал, а он лежал неподвижно, лишь время от времени осторожными толчками продвигал дальше в меня свою дубинку, пока больше половины ее не скрылось у меня во рту. Все пространство было заполнено, и мне приходилось дышать через нос. Через какое-то время он положил руки мне на голову и слегка надавил на нее и сразу же подался вперед, вынудив меня отшатнуться, а сам чуть-чуть привстал. Его петух раздулся еще больше, еще больше окаменел, а потом вдруг ожил, стал биться о мои зубы, и точно горячая лава хлынула мне в рот с такой силой и в таком количестве, что я усомнился в том, что мнение Элен о преимуществе дилдо было справедливо. Таким чрезмерно обильным излиянием можно было бы и захлебнуться, тем более что он не ослаблял хватки, и мне с задранной кверху головой почти невозможно было помешать этому потоку течь в мое горло. Я попробовал сомкнуть свои зубы на его члене, пытаясь приостановить это извержение, но потом разомкнул их, не желая повредить ему; переменить свою позицию я не мог и волей-неволей глотал эту жидкость, так как ничего другого мне не оставалось. И только когда монсеньор почувствовал, что проглочено все до последней капли, он соблаговолил вытащить у меня изо рта свой насос. Совершив эту милость, он одобрительно потрепал меня по щеке и, не приводя в порядок одежду, подошел к столу, наполнил крепким ликером две рюмки и протянул одну из них мне. Не очень-то мне хотелось выпивать, но все-таки я уступил уговорам монсеньора и не пожалел: ликер и согрел меня и сил прибавил.
- Право же, - начал монсеньор, хлебнув ликеру, - вы проявили такие способности, что чувствую, что не могу вас отпустить без попытки одержать полную победу. Хочется мне попробовать вашу попку.
- Но, монсеньор! - вскричал я в ужасе. - Такой гигантский инструмент просто не войдет в меня.
- Да что вы, прекрасно войдет, и я вам покажу, как это делается, - ответил он. - Я такую пробу рассматриваю как достойную компенсацию за то воистину смешное положение, в какое вы поставили меня в первой части нашей встречи.
- В самом деле, я не могу, - не соглашался я. - Сама мысль об этом приводит меня в ужас. И подумайте о мадам Сесиль, она же все это время ждет меня!
- Чем скорее вы удовлетворите мою просьбу, - сказал он, - тем скорее она вас увидит. Полноте! Мне нельзя отказывать. И еще я попросил бы, чтобы вы тоже освободились от одежды.
- А вот этого я никак не могу сделать, - сказал я. - Я же не сумею снова одеться. Это мое первое знакомство с женским одеянием, и разобраться в нем без помощи какой-нибудь знающей дамы мне никак невозможно.
- Пусть вас это не беспокоит, - продолжал он. - Я смогу вам помочь; и если даже мы допустим какую-то оплошность, не беда. Отсюда вас отвезут прямо домой, и вам не придется долго беспокоиться об этих неполадках.
Никаких других возражений он не слышал, поскольку уже начал расстегивать на моей спине лиф. Он проявил себя таким знатоком лабиринтов женского наряда, что за считанные минуты снял с меня все, на мне остались только туфли, длинные черные шелковые чулки с подвязками из розового атласа. Я не мог удержаться, чтоб не оглядеть себя в большом зеркале: как я смотрюсь в таком виде, с драгоценностями на шее и запястьях, с кольцами на пальцах и все это поблескивает и посверкивает в мягком свете ламп? Монсеньор осмотрел меня критически и нежно дотронулся до моего вяло свисающего члена. Да и о каком возбуждении можно было говорить, если я ни о чем не мог думать, кроме предстоящего мне испытания. Монсеньор, однако, остался доволен проведенной инспекцией и, после того как он заставил меня пососать его немного, чтобы привести член в боевую позицию, приказал мне становиться на кровати на четвереньки. Я принял это положение, и он обильно смазал помадой мой задний проход и кончик своего орудия, после чего взобрался на кровать и пристроился ко мне сзади. Меня пробрала дрожь, когда он привалился к моим ягодицам, и тогда он стал говорить мне что-то успокаивающее. Однако опасений моих его слова не развеяли, и я не мог отделаться от дурных предчувствий, когда почувствовал, как его орган стучится в мою заднюю калитку, прося разрешения войти. Уверен, что он никогда не протиснулся бы туда, если бы не помада, но и так я почувствовал себя как бы расщепленным надвое. Я закричал ему остановиться, но он не обратил на это никакого внимания, и я ощущал, как в меня словно вонзается горячий железный стержень. Однако как только головка его члена проникла чуть дальше от входного отверстия, напряжение немного ослабло, а когда он начал свои толчки, я постепенно стал привыкать к этим ощущениям. Но все, же мне пришлось не раз закусывать губу, чтобы сдержать крик под его ударами. А он положил одну руку мне на поясницу, другой ухватился за мои причиндалы, боль несколько смягчилась, и я решил, что как-нибудь вытерплю. К счастью, операция длилась недолго, и через три-четыре минуты он выдал несколько заключительных быстрых толчков, упал на меня и замер. Какое-то новое, но, несомненно, приятное ощущение испытывал я, пока он яростно извергался, наполняя меня всего теплом. Поток горячей жидкости подействовал как лучшее мягчительное средство и незамедлительно освободил меня от недавнего чувства почти невыносимой наполненности. Спустя недолгое время он вынул из меня свой член со звуком, похожим на звук откупориваемой бутылки. Потом он тщательно вытер и себя и меня, в обе щеки расцеловал мою задницу, выпрямился и сказал:
- Вы отлично сыграли свою роль; право слово, так изумительно, что теперь я перед вами в долгу. Позвольте мне помочь вам одеться.
Он так великолепно справился с этой обязанностью, что я охотно признаюсь, что мой внешний вид ничуть не изменился к худшему - одеяние мое сидело на мне точно так же, как после того, как меня нарядила Мари.
Монсеньор позвонил, распорядился насчет кареты для меня, и пока мы ее ждали, беседовал со мной самым любезным образом:
- Я совершенно не разочарован своей ошибкой в начале нашего знакомства, - сказал он. - Вы доставили мне величайшее удовольствие. - Больше того, для интимных отношений гораздо удачнее сложилось, что вы не женщина. Вы воистину очаровательны, а будь вы женщиной, вы были бы просто неотразимы, но, боюсь, в таком случае вы бы нажили себе много врагов среди вашего пола, женщины - ревнивые создания. Так что я полагаю, вам очень повезло, что вы такой, какой есть.
Подойдя к туалетному столику, он взял в руки роскошные золотые часы и, повернувшись ко мне, сказал:
- Помните, если вам когда-нибудь понадобятся мои услуги, я всегда в вашем распоряжении. Примите этот пустячок на память о...
Я дал честное слово не раскрывать его имя, которое в тот вечер я услышал в первый раз. Могу только сказать, что принадлежит оно одному из принцев французского королевского дома.
Наконец лакей объявил, что карета подана. Монсеньор проводил меня до самой авеню Гош. По дороге он заставил меня поклясться, что о подробностях нашей встречи не узнает никто за исключением Сесиль. Когда, выходя из кареты, я прощался с ним, он сказал:
- Прошу вас засвидетельствовать мое уважение госпоже герцогине, и скажите ей, что при первом же случае я лично принесу свои извинения за те неудобства, что ей причинил.
А потом, возвысив голос, чтобы слышали слуги, и, подмигнув мне при этом, добавил:
- Мадемуазель, я ваш покорный слуга. До новой встречи, adieu.
- До свидания, монсеньор, - пробормотал я.
Низко мне поклонившись, он занял место в своем экипаже, а я отправился в апартаменты Сесиль.
Войдя в ее будуар, я застал ее лежащей на кушетке, всю в слезах. Мари растирала ей руки и подносила к носу пузырек с нюхательной солью. Она первой заметила мое появление.
- О мадам! Посмотрите, господин граф вернулся!
Сесиль подняла голову, смахнула со лба сбившиеся в беспорядке пряди и, теперь-то увидев меня, вскочила с пронзительным криком и бросилась ко мне. Она обнимала меня, целовала уже мокрое от ее слез лицо, плача и смеясь одновременно.
- Где же ты был, дорогой мой? Что с тобой стряслось? Я думала, что умру, не зная, что случилось и как я взгляну в глаза твоей маме!
Как только мог я утешал ее и, когда она сравнительно успокоилась, рассказал ей о моем приключении. Она внимательно слушала, время от времени возмущенно всплескивая руками, хотя не могла не порадоваться ловкости, с которой я провел монсеньора, представляясь девушкой до самого последнего момента. К концу моего рассказа к ней вернулось ее обычное хладнокровие.
- В конце концов, монсеньор вел себя не так уж дурно, - сказала она, когда я закончил. - Но я вовсе не уверена, что так легко, как он думает, прощу его. Он, правда, оставил для меня записку, известив, что забирает тебя с собой, но что толку - я была в полном неведении, где ты и что с тобой происходит. Разумеется, такой персоне как Его Высочество не выложишь все начистоту, но при первой, же встрече я, конечно, скажу ему, что думаю об его поведении. Ну ладно, тебе не причинили никакого вреда, а это самое главное.
Было уже раннее утро, и спустя малое время мы отправились хоть теперь поспать. Мне это было просто необходимо, я уже начал клевать носом. Когда мы были в постели, Сесиль понадобилось взглянуть на мою задницу, увериться, что монсеньор не нанес ей никакого ущерба. Хотя я уверял Сесиль, что все у меня в порядке, разве только я чувствую небольшое жжение, мои слова на нее не подействовали. Она встала возле меня на колени, а потом взяла в рот моего малыша, прибавив, что мне ничего не надо делать, лежать спокойно, и все. А я и не мог ничего делать, настолько я был измотан. Я даже не могу сказать, как долго она продержалась, знаю только, что она все еще сосала меня в ту минуту, когда я уже ничего не видел и не слышал.

Глава шестая
УРОК ПСИХОЛОГИИ

Как только де Бопре произнес слова, заканчивающие предыдущую главу, он взглянул на нас и сказал:
- На сегодня хватит! Думаю, что пора закрываться на ночь.
- Скажешь тоже! - воскликнул Боб. - Да у меня сна ни в одном глазу. Расскажи, что случилось на следующий день, Блэки.
Мы с Джимми присоединились к просьбе Боба.
- Да, пожалуй, поздновато,- возразил Блэки. - Завтра вы будете как сонные мухи.
- Чепуха! - не отставал от него Боб.- В чем дело? Не будь свиньей, Блэки.
- Ладно, пусть будет по-вашему, - сдался Блэки. - Но не вините меня, если завтра вас не стащишь с постели. Эй, Джимми! - крикнул он. - Я же вижу, чем ты занимаешься под одеялом. Ты помнишь, что я вам сказал в самом начале?
- Все в порядке, сэр, - отозвался герцог. - Просто я сейчас утихомириваю его. Кто же может улежать на месте, слушая ваши рассказы?

Мы с Бобом рассмеялись, но сами были не в лучшем положении. Мой стоял как мачта, а потому, как Боб держал руки где-то внизу под одеялом, можно было сказать, что он в таком же состоянии.
- А что ты сделал с часами? - задал я вопрос.
- Я попросил Сесиль хранить их у себя, пока я не вырасту. Она сказала, что это слишком большая драгоценность, чтоб с ней носился мальчишка вроде меня. Ну, хорошо. Расскажу вам еще немного, - добавил он. - Раз вам так хочется.

Третий рассказ Гастона де Бопре

Понятно, что следующий день для нас начался поздно. Мы проснулись, когда Мари принесла нам завтрак в постель. Вставать было лень, но все, же во второй половине дня мы поднялись и отправились в ванную как следует освежиться. В ванну мы залезли одновременно, и пребывание с Сесиль в одной ванне было просто чудом. Вначале мы вовсю резвились, бултыхались, бросали друг дружке в лицо пригоршни горячей воды, а потом Сесиль вздумалось взять щетку, намылить ее и собственноручно растереть все мое тело. Она водила щеткой по моему стержню, яйцам, заднице, и я умирал от щекотки, слова не мог произнести. Пробовал ее остановить, но это только прибавляло ей силы. Ничего не изменилось, когда она отбросила щетку и продолжала ту же работу голыми руками. Но я сумел с ней расквитаться и, когда пришла моя очередь, довел, чуть ли не до истерики, натирая щеткой ее ляжки и живот, утюжа раковину, раскрыв ее настежь и всю, наполнив душистой мыльной пеной. Сесиль, вцепившись мне в запястья и яростно отталкивая мои руки, кричала, чтобы я перестал, что вот-вот я заставлю ее кончить. Я не сомневался, что такое уже произошло, но не мог различить ее излияний среди белой пены, которой сам, же ее покрыл. Когда, наконец, мы оба решили, что с нас хватит, мы вылезли из ванны и стали вытирать друг друга - нагретые полотенца были заботливо приготовлены Мари. Я еще вытирал Сесиль, когда она ухватила в кулак мой дротик и начала играть с ним. От этого она снова завелась и, уложив на устланную подушками скамью у стены, принялась яростно сосать меня. Она, я думаю, могла бесконечно заниматься этим спортом. Я был вполне готов к употреблению, но, несмотря на те сладострастные сцены, которых я был свидетелем и в которых сам принял какое-то участие, мне, ни разу не удалось удовлетворить свое желание проникнуть в женщину по-настоящему и соответственно вооруженным. Лежа на спине, я видел своим мысленным взором все эти сцены, и желание мое росло и росло. Мне очень хотелось, чтобы Сесиль пустила моего бычка попастись в ее утробе, но она умоляла меня не мешать ей доставлять себе самое большое наслаждение. Она сказала, что ничего нет прекраснее на свете, чем держать во рту прелестный крепенький стебелек, а я, по ее словам, именно таким и обладаю. Мне ничего не оставалось, как позволить ей наслаждаться на свой манер, а самому медленно погружаться в омут сладострастия. В деле отсоса Сесиль была великая искусница, и очень скоро я объявил ей, что кончаю. Она отняла от меня губы и любовалась в восхищении плодами своих усилий - как бил ключом мой свежий сок, как стекал он с куполообразной головки моего члена. А член мой казался мне таким ничтожным при воспоминании о колоссальном орудии монсеньора, что я задумался о том, когда же мой малыш достигнет таких же достойных размеров.
- Какая прелесть! - радостно воскликнула Сесиль и, полюбовавшись еще с минуту, снова припала губами к моему не созревшему пока еще органу, не просохшему от следов моего извержения. Она сосала его так усердно, с такой страстью, словно хотела заглотить его целиком, пусть бы он так и остался в ней. И с какой неохотой она оторвалась, наконец, от него!
Я был готов последовать за ней, уделив ей столько же внимания и таким же путем, но она попросила меня подождать, ведь позже у нас еще будет такая возможность, а сейчас нам надо подкрепиться, второй завтрак должен быть уже готов. Мы оделись, и я, наконец, вместо осточертевших юбок облачился в пристойную мне одежду.
Сесиль не ошиблась: стол бы уже накрыт, и, покончив с едой, мы перешли в будуар. Мне захотелось немного музыки, и с полчаса моя подруга играла для меня на фортепьяно. В разгар музыкальных экзерсисов вошла Мари с сообщением, что некая юная особа по имени Жюли Мельнот дожидается, когда мадам ее примет.
- Давай ее сюда, - сказала Сесиль. - Это та девчонка, которую мне обещали прислать сестры урсулинки. Я рассказала им, что мне нужна служанка тебе в помощь. Ведь после ухода Полины маленькая помощница тебе не помешает. Сказала им, что хотела бы по возможности самую юную, такой будет легче научиться своим обязанностям. Они обещали, что я буду довольна, они пришлют новую служанку в точности соответствующую моим пожеланиям.
- Надеюсь, что под твоим надзором, Мари, она скоро привыкнет к нашей жизни. Ну, приведи ее поскорей.
Мари вышла и тотчас же вернулась, ведя с собой девочку лет четырнадцати-пятнадцати, скромно, но прилично одетую - так, как обычно одеваются обитательницы монастырей. Девочку можно было назвать хорошенькой, у нее была чистая кожа, совершенно детское лицо и каштановые волосы. На лице читались совершеннейшая невинность и стеснительность. Она, казалось, была подавлена той обстановкой, в какой очутилась, и стояла, потупив взор. Мари положила ей на плечо руку, слегка подтолкнула вперед:
- Поздоровайся с госпожой герцогиней.
Девочка покраснела от досады на свою забывчивость и неловко присела в реверансе.
- Ты хочешь поступить ко мне на службу? - спросила Сесиль.
- Да, если мадам будет так добра, что возьмет меня, - пролепетала тихим голосом девочка, по-прежнему опустив глаза к полу.
- Прекрасно, - ответила Сесиль. - Сестры дали тебе самые хорошие рекомендации, и я надеюсь, что ты их оправдаешь. Уверена, что Мари тебе уже рассказала, что я хозяйка не злая и забочусь о моих слугах, если они меня радуют своим поведением.
- Уж я изо всех сил постараюсь, чтобы мадам осталась мной довольна, - все так же тихо отвечала новая служанка.
- Вот это правильно! - сказала Сесиль. - Пусть это будет твоим девизом, и ты никогда не пожалеешь, что пришла ко мне. Обещаю, что сможешь оставаться у меня столько, сколько захочешь. Работа у тебя будет легкая, мне ты понадобишься только как помощница Мари, когда она будет прислуживать мне. Она научит тебя тому, что от тебя потребуется, и я надеюсь, что ты окажешься понятливой ученицей. Я жду от тебя постоянной чистоты и опрятности, а Мари снабдит тебя всей нужной тебе одеждой.
Сесиль замолчала, девочка все так же стояла без движения, не понимая, надо ли ей оставаться или можно уйти. Мари подошла к ней, бросив на хозяйку в ожидании дальнейших распоряжений вопрошающий взгляд. Жюли приняла это движение за разрешение уйти и, еще раз неловко поклонившись, повернулась было к дверям, но Сесиль остановила ее:
- Подожди минутку! Я люблю выяснять, так ли хороши мои слуги фигурой, как хороши лицом. А потому ты очень меня обяжешь, если сейчас разденешься, чтобы я могла в этом убедиться.
Девчушка вспыхнула до корней волос и сказала, чуть ли ни шепотом:
- О мадам, пожалуйста! Я не могу!
- Боже милостивый, дитя мое! Почему? - воскликнула Сесиль с явно притворным изумлением. - Ты меня пугаешь. Может быть, у тебя есть какие-то изъяны в фигуре? Я ведь беру к себе только безупречных.
- Ох, мадам! Дело вовсе не в этом. Мне стыдно заголяться на людях, - и она бросила быстрый взгляд в мою сторону.
- Стыдно! - отозвалась Сесиль. - Чтобы я таких слов от тебя не слышала. Здесь нет никого, кого ты могла бы бояться. Против меня и Мари ты не можешь возражать. Что касается господина графа, то он здесь с моего позволения, и раз он мой самый дорогой и близкий друг, тебе его нечего стесняться. Раз уж я не отказываю ему оставаться со мной наедине в этой спальне, тебе не о чем тревожиться. К тому же, он ведь совсем мальчик. Что он тебе может сделать? Да что ж я тебя, голубушка, уговариваю! Иди-ка сюда без всяких возражений. Мари, помоги ей раздеться, коли она сама не может.
Мари начала расшнуровывать платье Жюли, и девочка, слишком перепуганная, чтоб сопротивляться, расплакалась и закрыла ладонями лицо. Сесиль молча наблюдала за процедурой, а Мари сноровисто делала свое дело, пока Жюли не осталась перед нами в одной бумажной сорочке, едва достающей ей до колен. Затем Мари освободила девочку от башмаков, потом, задирая ей то одну, то другую ногу, стянула чулки. Теперь оставалась только сорочка, и Мари уже взялась за подол, когда Жюли, почувствовав, что лишается последней одежды, не выдержала и, упав на колени, горько зарыдала. Это не произвело, однако, никакого эффекта - Мари быстро содрала сорочку. Жюли вытянулась на полу, все ее тело сотрясали рыдания.
- До чего ж она смешна, - проговорила Сесиль строгим голосом. - Подними-ка ее. Мари, и принеси сюда.
Жюли казалась совсем обессилевшей. Мария подняла ее, перенесла к нашему ложу и положила между Сесиль и мной. Она по-прежнему оставалась недвижимой, не отнимала рук от лица, пока мы ее рассматривали. У нее была складная фигурка, чистая мягкая кожа, но до зрелости ей было еще очень далеко. Крохотные, неразвитые груди делали ее совсем похожей на ребенка. Явно потеряв всякую надежду на спасение, девочка оставалась совершенно безучастной к тщательному экзамену, которому подвергла ее Сесиль. А Сесиль бесцеремонно поворачивала ее то на один бок, то на другой, и когда Жюли лежала лицом вниз, я отметил про себя ее очень достойную попку.
- Стоило поднимать столько шуму? - сказала, закончив осмотр, Сесиль. - У тебя нет никаких недостатков. Я очень рада, и ты должна радоваться, потому что теперь я окончательно решила тебя взять. Ну же, успокойся, а то я рассержусь.
Она снова перевернула Жюли на спину, но та не проявляла никаких признаков успокоения и продолжала сотрясаться от рыданий. Я воспользовался тем, что она лежала навзничь, чтобы поподробнее исследовать ее тело. Пухленький, еще совершенно безволосый лобок, клитор, не достигший пока нормального размера. Мне захотелось поближе познакомиться с этим женским органом, раз уж сейчас он был совершенно открыт и не прятался, как обычно, в густых, самой природой насаженных зарослях. Но как только Жюли почувствовала между бедрами мои пальцы, ее рыдания стали еще сильнее. Я вопросительно взглянул на Сесиль, она кивнула головой, как бы разрешая мне продолжать. Щелка у Жюли была так мала и так напряглась, что мне стоило немалого труда протиснуть в нее палец, но в конце концов я справился с этим и начал быстро двигать им вперед и назад, одновременно слегка почесывая ее крохотный клитор. Потребовалось время, чтобы он начал твердеть, а ее дырка стала вздрагивать, то расслабляться, то вновь сжиматься. Словом, несмотря на весь объявший ее ужас, Жюли не могла противиться голосу своего пола. Она не перестала рыдать и по-прежнему закрывала лицо руками, но финальный момент наступил, Жюли пронзительно вскрикнула, ее внезапно подбросило кверху так, что она едва не свалилась с ложа. И вместе с тем ее кунка сжалась, и пальцы мои тут же стали влажными. Девочка кончила. Я посмотрел вниз: тоненькая струйка стекала с моих пальцев.
Сесиль отодвинула меня в сторону и, склонившись над Жюли, широко раздвинула ее ноги, раскрыв лоно как можно шире, и стала сосать мокрые губы, стараясь проникнуть своим языком в жаркую глубину. Жюли, перестав закрывать руками заплаканное лицо, глянула вниз, чтобы узнать причину нового ощущения, и, увидев Сесиль, закричала:
- Ой, мадам! Что вы делаете!
Сесиль прервала свое занятие лишь для того, чтобы сказать: «Молчи, детка!» - и снова прильнула к девочке, а та, забыв о своих слезах, металась, вздрагивала, тяжело дышала, так мучительно давалось ей первое знакомство с восторгами сладострастия. «Ой, мадам! Прошу вас, не надо. У меня голова кружится. Я сейчас помру!» - вот что она кричала в то время, как девственная роса выступила на ее губах во второй раз.
- Ну вот, милая моя девочка, - Сесиль выпрямилась, словно уступая мольбам Жюли. - С чего ты так раскапризничалась? Ты должна быть нам благодарна за то, что мы раскрыли тебе потаенные свойства твоей натуры. Скажи мне, разве тебе не было приятно?
- Не спрашивайте, мадам,- Жюли понемногу успокаивалась.- Это было восхитительно, но и ужасно. Будто я делаю что-то страшное; добрые сестры никогда не учили меня таким вещам.
Сестры по своей воле отреклись от всех радостей человеческой жизни, принесли их в жертву. Но ты, же не собираешься постричься в монахини, ты к этому не призвана, и я не хочу, чтобы ты осталась в неведении об одном из самых удивительных творений доброго Бога. Я готова держать пари, что ты не сможешь сказать, в чем на самом деле заключается разница между женским полом и мужским. Так вот, я намереваюсь устроить тебе практический показ этой разницы прямо сейчас. Тем более что у нас, к счастью, под рукой прекрасный пример. Гастон, вы, конечно же, не откажете нам в удовольствии полюбоваться вашим телом?
- Мадам, вы меня обратно перепугали! - воскликнула Жюли. - Сестры нас завсегда предупреждали сторожиться мужского пола. Ой, я прямо не знаю, чего ж мне теперь делать. А вы, мадам, ничего плохого мне не сделаете?
- Я рада, что ты такая осмотрительная. Жюли, и принимаешь так близко к сердцу все, что добрые сестры говорили тебе, - отвечала на вопрос Сесиль. - Но я тебе уже объясняла, что их правила - это правила, придуманные для тех, кто захотел провести всю свою жизнь в монастыре. Ты же не собираешься так поступать, и потому нет греха в том, что ты усвоишь некоторые главные принципы мира, находящегося вне стен монастыря. Наоборот, ты обязана их знать, иначе как ты думаешь бороться со злом, которое рано или поздно встанет на твоем пути? Кроме того, ты должна поверить, что я разбираюсь в том, как поступить лучше. Помни, что я от всего сердца желаю тебе добра.
Жюли внимательно слушала рассуждения Сесиль, а я тем временем стремительно разоблачался, и когда разделся догола, Сесиль поманила меня подойти к ним поближе. Жюли еще не полностью оправилась от потрясения, но почти сразу же, как только она впервые взглянула на обнаженное существо противоположного ей пола, на ее лице отразился живейший интерес. Взгляд ее быстро перебегал с ее тела на мое и обратно, как бы отмечая различия в соответствующих частях наших фигур. Особенно долго задержалась она на том, что было ниже пояса, словно никак не могла поверить, что у человека там может быть совсем другой орган, чем тот, каким щедрая природа одарила женщину.
- Теперь ты имеешь возможность наблюдать важнейшие различия в телесном облике мужчины и женщины, - заговорила Сесиль тоном университетского профессора. - Ты заметишь, что у мужчины совершенно отсутствуют те полные груди, которые отличают женщину. Есть только соски, но они едва видны, представляют собой лишь имитацию настоящих, не имеют никаких протоков или канальцев и совершенно бесполезны. Талия у мужчины не так тонка, как наша, хотя стройность нашей талии достигается чаще всего путем разных ухищрений. Переходя ниже, мы не увидим никаких различий между мужским животом и женским, заслуживающих внимания. Но за пределами живота мы подступаемся к самым важным моментам различия. Подойди ближе, Гастон, чтобы я смогла указать на них в подтверждение своих слов. Вот, Жюли, ты видишь эту выступающую вперед штуку, - и Сесиль притронулась к моему столбу. - Это орган, которым муж соединяется с женой, и таким путем они сотворяют своих детей. У него множество названий, но главные это penis на латинском языке или phallus на греческом. При соединении с женщиной мужчина должен поместить свой орган в сосуд, созданный природой для этого, а он у тебя расположен здесь, - и она положила руку на щелку Жюли. - Этот женский сосуд так же имеет разные названия, например, латинское vagina или греческое kteis. Когда оба они соединяются так, как я тебе сейчас описала, мужчина начинает толкать свой орган вовнутрь женщины, а она отвечает, подавая свое тело ему навстречу. Это делается для того, чтобы мужской орган терся о стенки женского сосуда. Ты заметишь, - она опять привлекла меня для демонстрации своих слов, - что кожа мужского члена покрывает его так, что ее легко можно двигать вверх и вниз и можно открывать и закрывать верхушку внутренней колонны по своему желанию.
Ты заметишь и то, что верхушка и по цвету и на ощупь отличается от других частей этого инструмента и увеличивается так, что начинает походить, если сказать попроще, на набалдашник трости. И кожица с верхушки оттягивается с трудом, потому что это самое чувствительное место мужского члена. Прежде, чем я продолжу, я должна тебе сказать, что в обычном состоянии орган этот совсем мягкий и свободно болтается между ног; но как только его призовут к самой важной работе, он делается толще, длиннее и становится твердым, как ты видишь это сейчас. Гастон - большой озорник и, боюсь, поднимает своего конька на дыбы даже тогда, когда ему, кажется, некуда скакать. А теперь, если ты посмотришь еще, ниже, ты увидишь что-то вроде кожаного мешочка. Дай-ка мне твою руку! - Жюли послушалась, и Сесиль подвела ее руку к моим ядрам. - Ну вот, чувствуешь? В этом мешочке находятся два круглых или продолговатых предмета. Их называют testicules. Они - хранилище запасов для члена. Точно так же, как воду из колодца качают водяной помпой, так и трение, которое совершает пенис, выкачивает из тестикул какое-то количество жидкости, в них содержащееся. А как колодец наполняется из подземных ключей, так и тестикулы вновь наполняются под действием постоянно происходящих в теле процессов. Я, надеюсь, в этой части тебе все стало ясно! Теперь перейдем к роли женщины. Трение мужского органа о стенки женского сосуда естественно приводит к тому, что и там происходит выделение жидкости такой же природы, что и мужская. Смешение этих двух субстантов и приводит к тому, что внутри женщины начинает постепенно расти дитя, а в должное время оно рождается на свет. Вот и весь процесс, простой, но дающий такой чудесный результат. Но вдобавок к этому, органы, о которых я говорю, если с ним обращаться правильно, могут принести наслаждение. То, что это немалое наслаждение, ты как раз только что испытала. Главное в этом - позволить тебе до конца понять, зачем я все это тебе рассказывала. А затем, что желаю тебе на себе самой испытать некоторые совершенно естественные результаты правильного использования своих принадлежностей.
- Скажи мне, Жюли, ты внимательно меня слушала?
- Очень внимательно, мадам! - отвечала девочка. - Я начинаю понимать, что это куда больше того, чему меня обучали сестры.
- Вот и отлично. Жюли! - И Сесиль продолжала: - Я очень довольна, что ты меня поняла и начинаешь постигать эту материю в правильном свете, как я и хотела. Теперь предлагаю продемонстрировать тебе дальнейшее развитие моего урока. Ты увидишь на примере господина графа, каков член мужчины в деле.
- Но как же, мадам! - воскликнула Жюли. - Я-то подумала, что только венчанные пары могут такие вещи выделывать. Или я чего-то не поняла, мадам?
- В какой-то степени в теории это так, - ответила Сесиль. - Однако эти желания и порывы свойственны не только семейным парам, но и одиноким; ничего дурного не будет никому от таких занятий, если проявлять осмотрительность. Удовлетворить свое естественное желание можно множеством способов и вовсе не обязательно для этого вводить пенис в вагину. Конечно, очень дурно, когда не соединенные Святой Церковью люди сходятся и производят на свет потомство. А ведь вовсе не обязательно, чтобы в результате связи родился ребенок, для этого существуют известные меры предосторожности. Ну а если ты соединишься подобным образом с господином графом, вообще нечего бояться нежелательных последствий, ибо вы оба слишком юны и не созрели для плодоношения. Но я вовсе не хочу, чтобы ты усвоила бы сейчас все эти способы. Но кое-что ты должна увидеть собственными глазами. Все, что ты должна сделать, так это взять орган господина графа в руки и доставить ему такое же удовольствие, какое он получил бы, войдя в твою вагину. И в том и в этом случае это достигается путем трения. Гастон, сядьте возле Жюли так, чтобы она смогла делать то, что я ей сказала.
- Как вы понимаете, я не стал ждать повторного приглашения и сразу же развалился на подушках, чуть раздвинув ноги. Мне показалось, что это самая подходящая позиция. Малыш мой стоял блестяще, но с Жюли вновь случился приступ стыдливости, и она не решалась прикоснуться к нему. Сесиль настаивала, и, в конце концов, Жюли собралась с духом и слегка притронулась к моему члену пальчиками - так легко, что я почти не почувствовал прикосновения. Но каким бы легким ни было это прикосновение, мой петушок вздрогнул, и Жюли. вскрикнув испуганно, отдернула руку.
- Без глупостей, Жюли, - прикрикнула на нее Сесиль. - Я надеялась, что ты поумнеешь, после всех моих усилий ради твоей же пользы. Давай продолжай! Гастон тебе покажет, если хочешь, как это делается.
Жюли снова протянула руку и неуверенным движением ухватилась за мой орган. Я расположил ее пальцы надлежащим образом и, сжав их своей рукой, задвигал их вверх и вниз. После двух или трех движений я отпустил ее пальцы и предоставил ей продолжать упражнение самостоятельно, что она и исполнила, при этом очень нервничая, с залитыми пунцовой краской щеками. Ее неловкость обещала нескорое окончание процедуры, хотя я был очень даже готов откликнуться на искусные приемы; Сесиль пришлось несколько раз заметить Жюли, что надо прилагать больше старания в этом деле. Наконец я почувствовал, что момент подходит, вытянул ноги, и в следующую минуту из меня брызнуло. Но, как только появилась первая капля, Жюли вздрогнула, отдернула руку, и весь мой пыл пролился мне на живот и бедра. Сесиль нахмурилась, и, увидев это, девочка еще пуще залилась краской.
- Ты меня огорчаешь, Жюли, - произнесла хозяйка. - С чего ты так всполошилась? Ты разве не видишь, что ты запачкала самым недостойным образом все тело господина графа? Немедленно убери все следы извержения и сделай это своим ротиком.
- О мадам! - взмолилась Жюли. - Вы, конечно, говорите это понарошку. Неужели вы хотите, чтобы я делала такие вещи?
- А почему нет? - вопросом на вопрос ответила Сесиль. - Разве я не прошлась по тебе своими губами? Если я не посчитала, что это унижает мое достоинство, почему же ты хочешь отказаться поступить таким же образом с господином графом?
У бедной Жюли не нашлось ответа на такие сокрушительные аргументы, и она, хотя с явной неохотой, подчинилась, нагнулась ко мне и слизала с моего тела все следы семени, которым я был забрызган. Однако это не удовлетворило Сесиль, потому что она сказала:
- Но ты, же не вытерла член господина графа! Сейчас же возьми его в рот.
Жюли пробрала невольная дрожь, но она послушалась приказания, только очень скоро отняла рот от моего члена и вытерла его досуха своими длинными волосами. Для Сесиль, по-видимому, было нестерпимо наблюдать, как кто-то другой, а не она сама играет со мной в такие игры.
- Ты все это не так делаешь! - воскликнула она и, оттолкнув Жюли, припала ко мне, и отвела душу, отсосав меня с жаром, в котором сконцентрировалась вся ее до сих пор сдерживаемая похоть.
Закончив, она повернулась к Мари и сказала:
- Жюли - девственница, я убедилась в этом. Думаю, что не стоит позволять ей оставаться в таком положении. Помимо всего прочего, это же препона для истинного наслаждения, и для нее было бы хорошо от этой препоны избавиться. А более подходящего времени, чтобы подвергнуть ее этому обряду, чем сегодня, я не вижу. Будь любезна, проведи ее в мою спальню и уложи на кровать. Я приготовлюсь и буду там через несколько минут. Гастон, идем со мной!
Я последовал за нею в гардеробную, и там она попросила меня помочь ей снять свои одежды. Оставшись нагишом, она выдвинула ящик комода и, порывшись там, вытащила дилдо, такой же, какой я уже видел, но заметно меньших размеров. Закрепила этот прибор на себе, приготовила его к делу, и теперь направилась вместе со мной в спальную комнату. Мы вошли. Жюли повернулась в нашу сторону, внешний вид приближающейся к ней госпожи заставил глаза Жюли широко раскрыться от изумления. Сомневаюсь, что Жюли имела представление о том, что за испытание ей уготовано, но вполне возможно, что какое-то смутное представление пришло ей на ум, когда ее глаза остановились на торчащем, как корабельный бушприт, инструменте на фасаде Сесиль. Голос Жюли задрожал:
- Что вы собираетесь делать, мадам?
- Я собираюсь открыть тебе новую жизнь, привольную и просторную, - ответила Сесиль. - Тебе нечего бояться. Может быть, сначала будет немножко больно, но очень быстро ты забудешь о боли, и тебя охватит такой восторг, какого ты никогда раньше не испытывала. Так вот, тебе ничего не надо делать, просто лежи, как лежишь, а я сделаю сама все, что нужно.
Говоря это, Сесиль взобралась на кровать и устроилась поперек тела Жюли. Девочке было явно не по себе, она испуганно вздрогнула, когда Сесиль, склонившись над ней, поднесла дилдо к затрепетавшим губам ее расщелины.
- Ой, мадам! - крикнула Жюли. - Вам не надо... Я же не выдержу, если вы запихаете в меня эту штуку. Ох, пожалуйста, не трогайте меня! - Она опять захныкала и попыталась скинуть с себя свою госпожу.
- Тихо, дитя! - прикрикнула Сесиль. - Подержи-ка ей руки. Мари! Служанка тотчас же исполнила приказание, и верхняя часть тела
Жюли была закреплена на месте, тогда как Сесиль, навалившись на девочку сверху, придавила ей ноги, не давая взбрыкивать ими. Став совершенно беспомощной, Жюли снова потеряла присутствие духа, плакала и стонала, чувствуя, как прикасается к ней дилдо и как прижимается он к ее нижнему отверстию. Но это никоим образом не подействовало на Сесиль, медленно, но неуклонно она двигалась вперед. Жюли громко вскрикнула, а потом крик сменился пронзительным воплем, когда Сесиль протолкнула дилдо еще глубже, пробившись сквозь последнюю оборону цитадели девического целомудрия. Но почти сразу, же вопль сменился невнятным лепетом, вздохами, и тело Жюли минуты две иль три билось в конвульсиях, словно она стремилась избавиться от этого жуткого предмета, пригвоздившего ее к постели. Потом она сделалась немного поспокойней, хотя голова металась по подушкам и глаза смотрели как-то озадаченно, словно она была сбита с толку. Постепенно это впечатление усиливалось, но вдруг с Жюли произошла внезапная перемена. Глаза зажглись, взгляд ее стал напряженным, словно она прислушивалась к каким-то затронутым в ней струнам. Сесиль заметила перемену, и ее движения стали резче и быстрее. Жюли приподняла слегка голову, больше уже не мечась из стороны в сторону; она смотрела прямо перед собой, во взгляде блаженство и ожидание, брови нахмурены и глаза мигают. Она казалась, наполнена нетерпеливым предвкушением радости; ладони ее плашмя лежали на кровати, а сама она, опираясь на них, подалась кверху, как бы силясь помочь движениям Сесиль. Дело явно двигалось к развязке. Вот Жюли, чуть ли не подпрыгнув вверх, рухнула на спину с долгим-долгим стоном. Сесиль видя, что достигнута наивысшая точка, быстро нажала на шары, подвешенные к дилдо и выпустила в Жюли все их содержимое. Эта была для Жюли последняя соломинка, переломившая хребет. В тщетной попытке подняться она лишь вскинула вверх руки, упала и застыла в полной неподвижности. Сесиль сразу же слезла с распростертой под нею недвижной фигуры, и, когда она извлекла наружу орудие, изнасиловавшее Жюли, я заметил, что жидкость, покрывавшая его, окрашена красным. Приглядевшись, я увидел тонкие струйки, стекавшие по ногам Жюли - смесь ее любовного сока и ее крови. Я, было, подумал, что Сесиль всерьез ранила девочку, и сказал об этом Сесиль. Но она только улыбнулась в ответ, и эта улыбка успокоила меня. А потом я вспомнил, что точно так же обстояло дело, когда Сесиль лишила Ивонну девственности в предыдущую ночь. Но, тем не менее, понять, отчего такое происходит с кровью, я совершенно не мог, и потому стал допытываться у Сесиль. И она объяснила:
- В этом отношении женщины наделены одной замечательной особенностью. Право, природа будто постаралась сработать эту вещь в интересах мужчины. В женщине имеется некий барьер, мешающий полностью попользоваться ею. Преодолеть его можно только сильным напором; оттого-то мужчина всегда может получить неопровержимые доказательства, что на брачном ложе ему достался сосуд непорочности. Воистину, Провидение будто бы слишком сурово обходится с нами, но, может быть, эта суровость скорее кажущаяся, чем реальная. Боюсь, что нередко замужней женщине приходится претерпеть в десятки раз больше неприятностей, чем выпадало ей на долю до брака, - тут она обернулась к Мари. - Как там дела, Мари? Не можешь ли ты поднять Жюли?
- Она еще в обмороке, мадам. Но это не беда, я ее в чувство в два счета приведу.
- Будь уж так любезна. И позаботься о ней, как ты умеешь. Пусть поспит еще час или два, пока совсем не придет в себя. Ступай теперь и дай мне знать сразу же, как ей станет лучше.
Я проводил Сесиль в ее гардеробную, но, на мой взгляд, она вовсе не спешила одеться. Напротив, она подхватила меня и, не выпуская из своих рук, упала на софу так, что я оказался верхом на ней. Она осыпала мое лицо жаркими, сочными поцелуями и в то же самое время принялась самым развратным образом забавляться моими гениталиями. Сидя на ней, я мог ощущать одной из половинок своего зада, как вздрагивает и трепещет в невероятном возбуждении ее киска; да и на всю нее словно обрушился ливень похоти, приведший все чувства в полное смятение. Как только мог я давил задницей на ее живот, а она в ответ вертела своими бедрами с не меньшей энергией. Оторвав лицо от ее губ, я впился в ее твердые, пунцовые соски и этому жадному всасыванию отдался весь целиком. Сесиль задыхалась - это ощущение было слишком сильным для нее. Она еще крепче вцепилась в меня, прижала к груди так, что из меня чуть было не дух вон. Дернувшись вперед, она обхватила мой бок своими ляжками, и тотчас же я ощутил внезапный прилив тепла,- это из нее потекло с силой прорвавшей плотину реки. И когда после такого извержения она в экстазе откинулась на подушки, я воспользовался случаем, соскользнул с нее, раздвинул ее ноги и вставил свой корешок, который, по моему мнению, уже достаточно окреп, в ее пропитанную соком скважину. Она, казалось, не замечала, как я раздвигал ее ноги, но как только мой член прикоснулся к ней, ее точно электрический разряд ударил.
- Мальчик мой! - воскликнула она. - Из-за этого я и не хотела, чтоб ты занялся с этой девчонкой. Я тебя сберегала для себя. Дай я тебя обниму покрепче, прижмись к моей груди. Я вся твоя - бери и наслаждайся. Выпей эту чашу до дна, я не стану тебя останавливать!
Она прижала меня к себе и подкинула вверх бедра, чтобы лучше принять меня. Обвила меня ногами, пятки ее уперлись в мой зад, а в это время мой тугой, охваченный пламенем член вошел в ворота ее крепости, переплыв крепостной ров, наполненный густой жидкостью. Она все сильнее сжимала меня, все глубже втягивала в себя мой орган. Как бы он ни был мал, я все же смог пробрать ее до конца. И как быстро! Всего с полдюжины выпадов, и опять из нее покатился поток и опять мои тайные места приняли горячую ванну. Но у Сесиль, тем не менее, и в мыслях не было теперь отпустить меня; наоборот, она еще сильнее сжала меня в объятиях, и я получил наглядное доказательство того, насколько похотливая женщина может в своих подвигах превзойти мужчину. Четыре раза она кончала, пока я не прибыл к той же самой станции. Однако я сомневаюсь, что ее наслаждение было больше моего. Я не могу объяснить вам, что я испытал, добравшись до критической точки, нет в языке средств, чтобы описать эти ощущения. Меня унесло куда-то, где я мог только лежать в объятиях Сесиль, тихий, недвижный, бессловесный, а мой член все еще сочился внутри ее вздрагивающего влагалища, и душа была погружена в блаженную дрему.
Еще несколько минут мы не размыкали объятий, потом я поднялся, а Сесиль, наскоро вытершись, пожелала обработать начисто мой член своим ртом, и на эту операцию у нее ушло времени куда больше, чем было необходимо. Словом, она еще не и не думала заканчивать, когда в комнату вошла Мари сказать, что Жюли заснула мирным сном. Тут уж Сесиль пришлось встать и одеться. С ее помощью оделся и я, и вот мы уже готовы к часовой прогулке по свежему воздуху.
По возвращении мы сидели в будуаре, попивая что-то освежающее. Появилась Мари, сказала, что Жюли проснулась, и не нужно ли отвести девочку в ее комнату.
- Мы сначала на нее посмотрим,- сказала Сесиль.- Пошли, Гастон! Жюли, лежавшая в кровати, поднялась, когда мы вошли в спальную.
- Как ты себя теперь чувствуешь? - спросила Сесиль.
- Сейчас хорошо, благодарствуйте, мадам, - ответила девочка, но что-то в ее голосе заставило Сесиль пристально в нее вглядеться.
- У нее слишком унылый вид! - воскликнула Сесиль. - Думаю, ее надо немножко оживить, что скажешь, Мари? Было бы правильно дать ей отведать немного березовой кашки.
- О нет, мадам! Вы меня убьете! Я чувствую себя в полном порядке, право слово, - перепугалась Жюли.
Но Сесиль кивнула горничной, и та, открыв стенной шкаф, вынула из него тонкий пучок березовых прутьев, перевязанных узкой ленточкой из голубого бархата.
- Это пойдет тебе на пользу, - успокоила девочку Сесиль. - Ничем не повредит, а циркуляцию крови восстановит.
Жюли побледнела, задрожала. Но Сесиль велела ей стоять прямо и, вставив два ее пальца в только что пострадавшее отверстие, строго наказала держать их все время в таком положении. После этих приготовлений Сесиль дала знак Мари, и та нанесла первый удар розгой по ягодицам Жюли. Обожженная резким, хотя и не столь уж сильным ударом, Жюли громко вскрикнула; последовал еще один замах, за ним еще и еще, удары сыпались один за другим, Жюли извивалась и дергалась под ударами, и каждое ее движение передавалось пальцам, вставленным в самое чувствительное место. Сочетание работы пальцев и розог Мари вскоре сказалось на девочке, и передо мной развернулась самое возбудительное действо. Розга касается девичьей кожи, Жюли корчится, норовит увернуться от удара, пальцы в ее теперь уже надкушенной булочке движутся все быстрее и резче, лицо искажено гримасой то ли боли, то ли наслаждения, глаза полузакрыты, дыхание вырывается из груди чуть ли не со свистом. Если бы я не видел этого своими глазами, ни за что не поверил бы, что розги могут иметь такой эффект. Долго пребывать в подобном состоянии вряд ли возможно, и потому для меня не был неожиданным финал: стоны Жюли усилились, колени задрожали, она, чуть ли не упала, резко подалась вперед, пальцы ее, появившиеся из глубин ее тела, были мокры, и с них падали капли густой жидкости. Так же влажно блестели и края ее нижних губ.
- Ну вот, - объявила Сесиль. - Теперь хватит, можешь идти. Мари тебя проводит.
Мы с Сесиль пребывали в будуаре, пока не подошло время одеваться к обеду. После ванны Сесиль предложила, чтобы мы остались в халатах - стесняться некого, мы одни, и нет нужды быть одетыми по полной форме. Так мы и сделали, и, когда снова перешли в будуар, мне очень скоро стало ясно, к чему приготовилась Сесиль. Она распахнула полы моего халата, так что могла беспрепятственно и любоваться моим телом и получить к нему доступ, ведь кроме халата на мне были только шлепанцы. Сила соблазна, явно притягивающая ее ко мне, была беспредельна, она ни на один момент не могла оторваться от меня, постоянно лаская и нежно поглаживая мои ноги, бедра, грудь, то и дело наклонялась ко мне, чтобы запечатлеть поцелуи на моем разгоряченном обнаженном теле. Терпение мое не было рассчитано на столь долгое время, я начал проявлять признаки беспокойства, и тогда, чтобы меня успокоить, Сесиль сунула мне в руки какую-то иллюстрированную книгу, и, пока я занимался разглядыванием картинок, моя подруга продолжала ублажать себя на свой манер.
Приглашение к обеду дало мне некоторую передышку. Отобедав, мы перешли в гардеробную, и за чашкой кофе я спросил Сесиль о той игре с розгами, свидетелем которой оказался. Для меня порка была всегда связана с понятием наказания. Сесиль, однако, просветила меня на сей счет: розга играет более важную роль и является замечательным средством пробуждения чувственности. С одним примером этого я уже познакомился, но Сесиль привела и еще из своего опыта.
- У меня есть русская подруга, княгиня Гуркасова. Она великий приверженец флагелляции и не устает применять теорию на практике. У нее в доме служат несколько девиц и мальчиков-пажей, и она пользуется каждым случаем поупражняться на них с розгой. Жестокой ее не назовешь, она никогда не злоупотребляет ни количеством ударов, ни силой их, но она как будто получает огромное удовольствие, заставляя свою прислугу подчиняться ее капризам, и потом вся процедура порки совершается с соблюдением таких церемоний и с таким выставлением напоказ причудливых подробностей, что для очевидца этот спектакль становится полным откровением. Может быть, я смогу взять тебя к ней, и ты сам все увидишь.
Едва она договорила эти слова, как снаружи послышался какой-то шум, и к нам донесся голос Мари, говорившей в повышенных тонах. Сесиль позвонила и, когда появилась Мари, спросила о причине шума.
- Да это все Пьер, - раздраженно объяснила Мари. - Он нес флакон духов для мадам и, этакий олух, прямо на пороге выронил его. Флакон разбился, и этот великолепный парфюм пропал.
- Какой невнимательный! - произнесла Сесиль, взглянув на меня с легкой улыбкой. - Приведи-ка его ко мне! - И когда Мари вы шла, объяснила мне: - Это один из мальчишек на побегушках, его нанял привратник. У бедного малого вечно какие-то промашки, но этим-то мы и сможем немного поразвлечься, а ты станешь свидетелем еще одного опыта с розгами.
Мари вернулась почти сразу же, ведя за собой виновного. Это был паренек лет двенадцати, одетый в чистенькую ливрею, типичный gamin [уличный мальчишка, фр.] с сообразительным и не лишенным привлекательности лицом, которое сейчас выражало полное отчаяние из-за свершившегося несчастья.
- Ты очень небрежен, Пьер! - строгим тоном произнесла Сесиль. - Что ты можешь сказать в свое оправдание?
Он залепетал какие-то извинения, выразил сожаление, но Сесиль его прервала:
- Очень хорошо. Пьер, что ты сожалеешь, но этим дело не поправишь. Духи пропали, а это очень ценные духи. Ты их вернуть не сможешь, а если я скажу консьержу, он тебя тут же уволит.
Пьер стал умолять простить его, обещал впредь не ошибаться. Сесиль выдержала паузу, притворившись задумавшейся, а потом сказала.
- Хорошо, Пьер! Я не пожалуюсь консьержу. Но я не должна прощать тебя так легко, иначе ты скоро позабудешь свои обещания. Я накажу тебя, задам тебе порку. Что ты выбираешь, порку или я пойду сообщить о тебе консьержу?
Мальчишка не нашелся, что ответить, и Сесиль приняла его молчание за знак согласия.
- Мари, принеси розги. А ты, - повернулась она к Пьеру. - Будь любезен раздеться.
Медленно, неохотно Пьер начал возню с пуговицами. Когда он с трудом расстегнул свой жакет, вернулась Мари. У этой дело сразу же заспорилось. Она просто-напросто стянула с мальчишки всю одежду, и через минуту он стоял перед нами совершенно раздетый, представляя собой довольно печальную картину. Между его ног свисал крохотный отросток, жалкий и заброшенный. Взгляд был обращен к ковру, по телу пробегала дрожь озноба. Сесиль распорядилась, и Мари, подставив ему под ноги молитвенную скамеечку, заставила его встать на нее коленями. Прелиминарии были закончены, Сесиль взяла розгу, со свистом рассекла ею воздух и размашисто ударила Пьера по беззащитным ягодицам. Он дернулся, вскрикнул, но Сесиль предупредила его, что если он не будет вести себя тихо, наказание станет еще суровее. А потом она отдалась работе. Она наносила удары с таким законченным мастерством, что гибкие тонкие концы прутьев закручивались между ног Пьера, доставая до самых чувствительных мест, заставляя его корчиться и кричать без передышки. Ягодицы Пьера порозовели, потом стали багровыми, казалось, вот-вот и они брызнут кровью. Наконец, Сесиль уморилась сама, отшвырнула свое оружие и молча наблюдала, как Мари поднимает Пьера на ноги. Я так поразился тому, как подействовала порка на его детородный орган, что едва удержался от возгласа удивления. В первый раз я увидел маленький кусочек вялой плоти, а сейчас он ненормально разбух, был крепок и ток крови под кожей окрашивал его в яркий розовый цвет. Пьер застеснялся еще больше и попробовал прикрыть срам руками, но Мари велела держать руки по швам и лишила его тем самым последней защиты.
- Что будем делать с этим бесстыжим дьяволенком, мадам? - поинтересовалась Мари, ухватив мальчонку за его ставший непристойным член; она явно желала привлечь к нему наше внимание. Пьер стоял потный, красный, мучаясь от еще одного испытания, выпавшего ему на долю. Сесиль с видом полного безразличия произнесла:
- Трудно внушить хорошие манеры таким созданиям. Думаю, что немного холодной воды окажется хорошим лекарством.
Мари понимающе кивнула, исчезла в смежной комнате и вскоре вернулась с тазом холодной воды и губкой и старательно обмыла Пьеру потаенные части. Тот поеживался и дрожал от этой холодной ванны, но она подействовала замечательно: к моменту окончания операции член Пьера стал, по-моему, еще меньше, чем был, когда я впервые его увидел. Потом ему было позволено одеться, Сесиль наградила его целым франком, обещав ничего не говорить о пролитых духах, так что он уходил уже совершенно успокоенным.
После предыдущей бессонной ночи мы в тот вечер решили не засиживаться допоздна, и еще не было одиннадцати, когда мы отправились... Я чуть было не добавил слово «спать», но это было бы ошибкой, так как у Сесиль не было ни малейшего желания немедленно засыпать. Она принадлежала к числу тех женщин, чью плотскую жажду почти невозможно утолить, и хотя я с радостью погрузился бы сразу же в сон, она вовсе не намерена была следовать моему примеру. Как только мы улеглись в постель, она нацелилась пососать меня снова, но за весь день я заставил мое тело платить слишком большие подати, и теперь, как, ни силилась Сесиль, возбудить меня до нужной ей твердости не смогла. Я просил извинить мою вялость, и она, конечно, поняла, что бесполезно требовать от меня слишком многого, и, в конце концов, оставила свои попытки, сказав лишь: «Больше не буду надоедать тебе. Но только поцелуй меня туда разочек-другой, прежде чем мы заснем». С этими словами она откинулась на подушки, разметала ноги, чтобы я мог припасть к тому, что она назвала «туда», и крепко прижала мою голову к своим бедрам. «Разочек-другой» обернулся тем, что я работал вовсю языком, и она не отпускала меня до тех, пока я не довел ее ненасытную дыру до пены, до могучего извержения, а мое лицо намокло, словно его окатило из водосточной трубы. Даже тут она хотела, чтобы я продолжал, и только тогда, когда я всерьез взмолился о пощаде, она отпустила меня и позволила спокойно улечься у нее под боком. Едва я устроился поудобнее и глаза мои начали слипаться, мне уже сквозь сон померещилось, что она тесно прижалась ко мне и пальцы ее начали манипуляции и с моим петушком и с моей задницей. Впрочем, не сомневаюсь, что еще долго после того как я заснул, она продолжала осторожно забавляться со мною. Окончание своего рассказа де Бопре обозначил словами:
- Ну вот, слово я свое сдержал и угостил вас добавочной порцией. Больше я рта не открою, так что засыпайте поскорей и спите спокойно.
- В самом деле, уже пора, - отозвался с явным сожалением Боб. - Но как бы то ни было мы все должны признать, что ты, Блэки, славный малый. Ладно, я покажу пример и закрываю глаза первым.
Мы все почувствовали, какой нам дан мудрый пример, пожелали друг другу спокойной ночи и приготовились заснуть как можно скорее. Но если говорить о себе, то рассказ Блэки разволновал меня, и я еще долго размышлял о нем.
Я проснулся, когда все мои товарищи еще спали, взглянул на часы, еще и шести не было. Однако спать мне больше не хотелось, и я прикидывал, чем бы мне занять себя, пока не придет время подъема.
Тут мой взгляд упал на соседнюю кровать, и я заметил, что Боб сбросил во сне с себя почти все одеяло, свесил ногу вниз, а ночная рубашка его задралась так, что он лежал чуть ли ни голым. Внезапная фантазия взбрела мне в голову при взгляде на обнажившегося Боба: неслышно ступая, я пересек пространство в несколько футов, разделявшее наши кровати и присел на его кровать. Спал он крепко, и, не потревожив его, я сумел мягко и осторожно слегка повернуть его так, что теперь он лежал, вытянувшись во всю длину со взбитой на грудь рубашкой. Его тело было, как бы выставлено напоказ, и я только сейчас по-настоящему понял, до чего он красив. После я узнал, что среди лучших критиков искусства существует мнение, что формы мужского тела прекраснее женских форм. Древние греки были народом, обладавшим в высшей степени художественным чувством и они, несомненно, думали так же. Это показывает их скульптура и их поэзия, воспевающие словами и резцом Адониса, Гиацинта, Ганимеда, Нар-цисса и Гиласа, если привести только несколько примеров. Я вовсе не хочу, чтобы читатель решил, что к таким умозаключениям я пришел уже в то время. Верно то, что созерцание наготы Боба заразило меня особой способностью восприятия поразительной симметрии, присущей мужскому телу. Однако такие праздные мысли занимали меня недолго, большего внимания потребовал член моего товарища; во впадине между бедрами он лениво лежал, и была в нем какая-то живописно изысканная томность. У стоячего детородного органа вид более выразительный, более вызывающий, но мне всегда казалось восхитительным зрелище мирно покоящегося члена. И сейчас я не удержался и осторожно притронулся к нему, наслаждаясь его чудесной мягкостью, и с таким же наслаждением погрузил самые кончики пальцев в волосы, курчавящиеся вокруг самого корня, там, где член соединялся с гладким, чуть припухшим подбрюшьем. Мои движения не разбудили Боба, и, осмелев, я обхватил ствол ладонью и так же осторожно и ласково сжал его; даже когда я обнажил розовато-синюю головку, Боб всего лишь вздрогнул непроизвольно во сне.
Но и этого оказалось довольно, чтобы я испугался, как бы, ни разбудить его. Я застыл на месте, но прошло минуты две-три, Боб не подавал никаких знаков пробуждения, я успокоился и продолжил свое занятие. И результат наступил: я почувствовал, что член Боба разбухает, твердеет и вздрагивает в ответ на каждое мое пожатие. Это меня поощрило, и через очень короткий промежуток времени я мог любоваться членом Боба в состоянии полной эрекции. Что мне было более всего интересно - я достиг такого эффекта, не разбудив пациента! Опасения мои тут же улетучились, я стал небрежничать, позволил себе продолжать мою игру с большей свободой, щупая и щекоча яйца Боба, растирая его член все энергичней и энергичней. О предосторожностях было забыто, и вскоре я услышал, что Боб что-то бормочет и начинает ворочаться. Немедленно остановившись, я подождал, пока к нему не вернулось ровное и глубокое дыхание и тело снова успокоилось. Теперь я старался не допустить никакого риска, никакой поспешности не было в моих действиях. В продолжение всей процедуры я обнаружил, что сравнительно небольшим возбудителем служили прикосновения к пенису и тестикулам, если я не слишком сильно оттягивал кожу с головки; но вот задняя часть оказалась куда более чувствительной; если я вставлял палец в его задницу или прижимал руку к задней дыре, он сразу же чувствовал какое-то неудобство и что-то начинал бормотать во сне. После двух-трех попыток я оставил эту опасную часть его тела в покое. Я удовлетворял свой интерес и без этого, мне доставляло острейшее наслаждение поддерживать член Боба в стоячем положении, задавая работу своим рукам, как только он начинал падать. Потом я подумал, что могу рискнуть и пососать его. Боб по-прежнему казался крепко спящим, так что я решился на попытку, но с чрезвычайной осмотрительностью. На Боба это никак не подействовало, и я продолжал; через некоторое время я заметил, что хотя я мог использовать свой рот обычным способом совершенно безнаказанно, но если я спускал вниз крайнюю плоть и прикасался губами к необычайно чувствительному ободку вокруг головки, то сон моего пациента, казалось, вот-вот прервется. В этом отношении я постарался быть осторожным, но зато ничто не мешало мне припасть к нему и сосать прежним способом в полное свое удовольствие. Я был так увлечен своей работой, что не замечал времени, а между тем прошло уже около часа, как я встал со своей кровати и подошел к спящему Бобу. Вернул меня к действительности голос Джимми:
- Эй, Чарли, ты уже занялся делом? Ты только взгляни на них, Блэки!
Я услышал приглушенный смешок де Бопре, быстро повернулся к ним и приложил палец к губам, показав, что Резерфорд еще спит. Они поняли, и я смог продолжать свое занятие, но лишь несколько минут, пока не раздался утренний колокол - сигнал подъема. Колокол-то и разбудил Боба. Он открыл глаза и еще в полусне, но чувствуя, что происходит что-то необычное, ощупал руками низ своего тела, наткнулся на мою голову и попытался оттолкнуть ее. Но встретив сопротивление, окончательно пришел в себя и мгновенно оценил ситуацию.
- Ты что это делаешь, Чарли? - воскликнул он. - Ты просто меня насиловал во сне, вот что ты делал! Это все слушанье твоих рассказов, Блэки. Подожди-ка, Чарли, раз ты заставил меня «встать», ты должен заставить меня и кончить сейчас же!
- Вы еще не спросили моего разрешения, - сказал де Бопре, погрозив нам пальцем. - А если я не разрешу?
- Но ты, же так не поступишь, - отозвался Боб. - Это будет нечестно! Ведь во всем виноват этот мошенник. Я удивляюсь, как он меня не заставил кончить еще во сне.
- Так и быть! - сказал Блэки. - Можете на этот раз довести свое дело до конца, но ничего кроме! Иначе наш вчерашний договор аннулируется.
- Отлично! - обрадовался Боб. - Ну, Чарли, у нас вполне хватит времени, если ты поторопишься. Исполни-ка наилучшим образом, как ты умеешь. Ты ведь у меня в долгу, пройдоха этакий!
Я усмехнулся и приступил к делу: уселся между ногами Боба так, что одна из них легла мне на колени, левую руку подсунул под него и взялся за его яйца, а правой начал энергично работать с его стволом, двигая руку вверх и вниз с регулярностью поршня. Член его был тверд и горяч и на грани извержения благодаря моим предыдущим заботам. И действительно очень скоро Боб дал мне знать, что кончает, и я едва приготовился полюбоваться результатом своей работы, как могучая струя спермы вылетела, как пуля из ствола, и шмякнулась прямо на губы Боба. Следом еще два-три сгустка, оросив его ночную рубашку и низ живота, заляпали мои пальцы. Боб слизнул с губ капли. «В первый раз, Чарли, я попробовал свою сперму» - сказал он с улыбкой. Потом он стер следы жидкости с рубашки и живота, а я между тем, не теряя времени, припал губами к его инструменту, чтобы всосать в себя последнее, что в нем еще оставалось. Без этого полного наслаждения от излияния не бывает.
Ничего особенно интересного не происходило в тот день, но после ужина я разговорился с малышом Вильямсом, славным мальчонкой, которому страшно не повезло - он оказался в одной общей спальне с Давенпортом. Этот Давенпорт был одним из самых старших учеников, с большим самомнением и подловатым нравом. Он со своим прихвостнем Лоуренсом всячески издевался над младшими, и Вильямс уже рассказывал мне о забавах этого джентльмена. Да и у меня самого было столкновение с ним и Лоуренсом, из которого я нельзя сказать, что вышел с честью. Но мне не хочется вспоминать о нем, а в этот раз я подозвал трех своих товарищей, чтобы и они послушали рассказ Вильямса.
- Меня Давенпорт не очень изводит, хотя кое-что я от него претерпел, но особое внимание он обращает на Эльгара, пожалуй, самого робкого из нас. Школа только-только начала занятия в этом семестре, а на Эльгара уже жалко смотреть.
- Так что же этот Давенпорт делает? - спросил Боб, постепенно закипая возмущением.
- В первую же ночь Давенпорт и Лоуренс - этот-то всегда у него на побегушках - устроили Эльгару, мне и еще двум ребятам, Старджессу и Бенсону, яблочный пирог в кровати [Apple-pie bed – распространенная в англосаксонских школах шутка. Верхняя простыня складывается и подвертывается так, что обе простыни и нижняя и верхняя – составляют одно целое, как бы слоеный пирог. жертва шутка запутывается в простынях и никак не может разобраться в чем же дело.]. Мы не очень взволновались, большого вреда нам от этого не было, а вот Эльгар перепугался: он разорвал простыню и стал плакать от страха, что миссис Персиваль накажет его. Давенпорт отпускал в это время самые грязные шуточки. С тех пор он постоянно придирался к Эльгару, слишком уж тот был маленьким и бессильным. На следующее утро Эльгар еще спал, когда прозвонил колокол, и Давенпорт сбросил его вместе с матрацем на пол, перепугав до смерти. Я сказал Давенпорту, чтоб он был поосторожней, и Старджесс с Бенсоном тоже сказали, но он пригрозил, что отлупит нас, если мы скажем еще хоть слово, и Лоуренс его поддержал. Что нам было делать?
А ночью Давенпорт дождался, когда все в комнате уснули, встал с постели, обвязал вокруг пальца спящего Эльгара бечевку и, вернувшись в кровать, дернул за нее. Естественно, Эльгар проснулся со страшным криком и ударился в плач, подняв такой шум, что Давенпорт и сам испугался: ведь мог услышать дежурный учитель. Он прикрикнул на Эльгара, чтоб тот замолчал, иначе его как следует отколотят. Как ни старался Эльгар, он не смог удержаться от слез, и тогда Давенпорт сказал:
- Я тебе сейчас такое устрою, если ты не заткнешься!..
И они с Лоуренсом поставили Эльгара над большим тазом и вылили на него целый кувшин ледяной воды, а потом предоставили ему вытереться, чем бог послал, и отпустили, всего дрожащего от озноба, обратно в постель. Бенсон и я в один голос назвали их скотами. Они кинулись было на нас с кулаками, но мы побожились, что сейчас, же идем к Чадвику и обо всем ему расскажем, так что им пришлось отступить и улечься в свои кровати.
- Вот так обстояло дело с нами. А с Эльгаром... Однажды утром Давенпорт вылил на него ночную вазу, в другой раз Лоуренс держал его прижатым к постели, а Давенпорт заляпал ему живот и ноги растопленным воском. Эльгар не хотел ничего говорить мистеру Персивалю или другим учителям; он считал, что это фискальство. Я просто назвал его дураком, и со мной согласились другие ребята, и все мы предупредили Давенпорта, что если он не прекратит свои штучки, то мы на него пожалуемся.
- А, кроме того, Давенпорт и Лоуренс постоянно играли с нами в разные мерзкие игры, вытаскивали наружу наши пипки и мазали их чернилами или еще чем-нибудь в таком роде. Как вы считаете, правильно будет, если мы ему какую-нибудь пакость устроим?
- Конечно! - воскликнул Боб. - Я и не думал, что все так плохо, как ты об этом рассказываешь. Но такое продолжаться не может. Думаю, как школьный староста я сумею сам навести порядок, спасу вас, вам не придется идти к учителям. Боюсь, правда, что этим вечером уже поздно побеседовать с Давенпортом, но если он снова начнет приставать к вам, скажите ему, что дальше терпеть вы не будете.
- Этот Давенпорт заходит слишком далеко, - продолжил Боб, когда Вильямс ушел от нас- Дадим ему еще немножко времени, а там...
Наш интерес к этому делу, разумеется, ослаб, когда мы вернулись в нашу комнату. Мысли наши приняли другой оборот.
- Есть у тебя план на сегодняшний вечер, Блэки? - спросил Боб.
- Дай-ка подумать, - ответил де Бопре. - Есть! Думаю, что сегодня мне лучше быть с Джимми, а то он подумает, что я им пренебрегаю. Так что Чарли составит пару тебе, Боб.
- Отлично придумано, - одобрил Резерфорд.- Если так у нас пойдет, никакой ревности не возникнет. Так ведь? Но ты, верно, нам разъяснишь и все подробности кампании?
- Я предложу вам face-fuck [Термин, не имеющий эквивалента в русском языке. Состоит из двух английских слов: существительного face – лицо – и глагола fuck – совокупляться (груб.).], - ответил Блэки после минутного размышления.- Сейчас покажу, что это значит.
Когда мы дали ему знать, что готовы приступить, де Бопре распорядился, чтобы я лег, опираясь головой на подушки, а Бобу велел встать на колени над моей грудной клеткой так, чтобы его кол пришелся как раз над моими губами. Боб опирался на руки и в этой позе должен был действовать в моем рту самым испытанным способом, прилагая все свое умение. Мы сразу же поняли замысел и приготовились к исполнению. Разгоряченный орган Боба так и рвался в бой, и, подавшись вперед, Боб сразу же загнал мне его наполовину в глотку. Ощущение на первых порах было не из самых приятных, но я довольно быстро приноровился, очень скоро мы нашли правильный ритм и работа пошла блестяще. Я крепко обхватил Боба губами, слегка покусывал его, посылая свой язык навстречу его толчкам, и так и этак способствуя его наслаждению, так что он нашел мое исполнения первоклассным во всех отношениях. Пока он раскачивался всем телом, я обнял его за поясницу и нежно гладил его зад, а он в ответ еще крепче сжимал свои колени на моих боках. Он тяжело дышал, ибо сладострастие требует многих сил, пульс участился, приводя его член в еще большее возбуждение, и пыл его передавался мне. Его горячая плоть терлась о мои губы и язык, и мне становилось жарко, и скрытая в моем организме чувственность пробуждалась и рвалась наружу. Я чувствовал, что могу выдерживать это испытание еще долгие часы, но всему в нашем мире есть свой срок и предел, и через какое-то время я понял по ускорившимся и ставшими более резкими движениям Боба, что он стремительно приближается к конечной точке. В следующую минуту предвос-хищение стало реальностью: Боб нанес финальный острый удар и резко остановился, а его подрагивающее орудие замерло в секундной нерешительности и потом выпалило в мой жаждущий рот мощный заряд эликсира жизни. Каким бы ни был недолгим срок моего обучения, я все же научился понимать, в чем суть наслаждения, и потому жадно проглотил дозу с наслаждением прирожденного эпикурейца, каковым я, несомненно, и был, хотя только что лишь приблизился к пониманию этого термина.
Уже сидя на кровати, мы взглянули в сторону Джимми и де Бопре и увидели, что они яростно сосут друг у друга. Мешать мы им не хотели, и так как мне до сих пор не представился случай облегчить то неудовлетворенное состояние, которое меня сейчас мучило, я сказал Бобу:
- А можно мне войти в твою попу? Я такого никогда еще не пробовал, а очень хочется.
- О чем говорить! - сразу же ответил Боб и быстренько встал на четвереньки, слегка оттопырив зад.
Расположившись у него в тылу, смочив, по его указанию, слюной свой кок, я вошел в маленькое круглое отверстие. Хотя оно не выглядело широким, оно впустило меня гораздо легче, чем я ожидал. Было удивительно приятно чувствовать, что мой член уютно устроился в этом теплом, так крепко, без всяких содроганий, обхватившем его футляре. Я сразу же начал тыкать своим щупом дальше, и при этом запустил руку Бобу под живот и вцепился в его хозяйство. Его кок был мокрым, липким, и после только что выдержанного испытания норовил сжаться, уменьшиться, спрятаться. Но под заботливым попечительством моих пальцев он начал приходить в себя, а я нежно щекотал его, чтобы придать ему еще больше решительности. Однако мои собственные усилия предостерегли меня от большого, чем случайные, чем случайные, попутные  заботы  о  чужом  механизме,  и,  так  как  мое  возбуждение  нарастало  с каждым мгновением, я перестал отвлекаться, ибо мои личные обстоятельства потребовали всего моего внимания. Я искусал себе губы, я задыхался и наносил удары с такой силой, словно собирался развалить Боба надвое. Тем не менее, он не проявлял никакого чувства неудобства, наоборот, он как бы потакал моим намерениям, как бы отдался совершенно моей воле и еще ухитрялся добавить мне удовольствия точно рассчитанными сокращениями своих мускулов. Но вот я прокричал срывающимся голосом: «Боб, я кончаю!» - и на мой последний яростный удар он опять ответил умелым сокращением мускулов заднего прохода. Мой петушок оказался, чуть ли не задушенным в его горячих складках, и это на секунду задержало мою разрядку, но в следующий миг я выстрелил и, истерзанный, поглощенный острым приступом сладострастия, рухнул на него, ничего не ощущая, кроме неистовой пылкой радости, разрывающей мой детородный орган и пробирающей меня до самых потаенных уголков моего тела.
Сил у меня оставалось только на то, чтобы кое-как приготовить постель. После такой лихорадочной работы я думал только о том, чтобы вытянуться на кровати и закрыть глаза.
Другие последовали моему примеру, и вскоре все четверо мы лежали между простынями на своих кроватях.
- Интересно, кому было лучше, тебе или мне? - сказал Боб.
- Трудно сказать, - ответил я. - Знаю только, что если ты кончил так же сильно, как я, то у нас у обоих все в порядке. А как вы поладили, Джимми?
- Просто здорово! - восторженно сказал герцог. - Конечно, мы не в первый раз с Блэки позволяем себе немножко позабавиться, но я считаю, что лучше всего, когда ты знаешь, что тебя ждет и не разочаровываешься.
- Не думаю, что это так уж много значит для Блэки после всего, что он испробовал, - усмехнулся я.
- Право, не знаю, - отозвался Блэки со всем savoirfairi [Умение, сноровка (фр.).] бывалого человека. - Не подумайте, будто я ни во что не ставлю маленькие развлечения среди своих. Имей мы возможность делать все, что нам нравится, мы бы наслаждались всеми радостями жизни. Да только обстоятельства очень часто против нас. Однако, как вы узнали из моих рассказов, женщины получают столько радостей, сколько захотят, обходясь без мужской помощи. Так почему и нам не обойтись, если мы захотим, без услуг женщин?
- Я слышал от некоей особы точно такие же слова,- сказал Джимми. Боб подмигнул мне и произнес театральным шепотом: Лорд Генри!
- Заткнись, Боб! - Джимми смягчил восклицание улыбкой. - Я не называю ничьих имен.
- Ну ладно,- Резерфорд не стал спорить. - Так полагаю, что новых историй Блэки нам сегодня ждать не приходится.
- Конечно, не приходится, - повернулся к нему де Бопре. - Я даже охрип, так что ничего и рассказать не смогу. Спокойной ночи!
- Оракул возвещает! - воскликнул Боб. - Нам ничего не остается, как послушаться его.
Уже через несколько минут все мы покоились в объятиях Морфея.

Глава седьмая
ВОЗМЕЗДИЕ. НАУКА ФЛАГЕЛЛЯЦИИ

Следующий день был субботним и наполовину свободным от занятий. Еще утром Боб предложил прогуляться к морю, до него от школы было мили две с половиной, не больше. Все с радостью согласились, особенно радовался я, предвкушая первую мою встречу с океаном.
Утром нам снова повстречался Вильямс, и мы поинтересовались, что происходило вчерашним вечером в общей спальной.
- Давенпорт снова мучил Эльгара. Он связал тому руки за спиной, заставил его голышом стоять у камина, пока мы все не разделись, а потом вместе с Лоуренсом начал обстреливать его мокрыми губками. Я крикнул им, чтобы отстали от Эльгара, и тогда они повернулись ко мне. Но я предупредил их, что если они дотронутся до меня, я заору, и буду  орать,  пока  кто-нибудь не явится к нам. Это их остановило. Они понимали, что им несладко придется, если их застанут в такой час возле камина. Видя, что они малость струхнули, я подскочил к двери и открыл ее. Вот так, держа дверь открытой, я сказал Бенсону развязать Эльгара и отправить в постель. Давенпорт жуть как разъярился, начал меня поносить всякими словами; я не очень-то обращал на это внимание, а просто сказал ему, что он еще раз попробует валять дурака, то я пойду прямо к Чадвику, приведу его сюда; нам надоели Давенпортовы фокусы и мы терпеть их дальше не будем. Давенпорт просто побелел от злости, но Лоуренс скользнул в кровать и уговорил Давенпорта сделать то же самое. Так что мы своего добились, и Эльгар мог спокойно провести остаток ночи.
- Вы все сделали блестяще, - объявил Боб. - А ты. Вильямс, - просто молодчина. Если будешь продолжать вести себя так же, думаю, что никаких трудностей с мистером Давенпортом у тебя не будет. Но я сам собираюсь поговорить с этим джентльменом сегодня вечером и все решить раз и навсегда.
Мы наметили отправиться к морю сразу же после обеда, но еще до этого я опять повстречал Вильямса. На нем было кепи, он явно собрался куда-то, и я спросил его куда.
- Давенпорт, сказал, что собирается с Лоуренсом прогуляться по окрестностям, - начал объяснять Вильямс, - и сказал Бенсону, Старджесу, Эльгару и мне, что неплохо было бы и нам к ним присоединиться. Вид у него был очень хитрым; он упомянул даже мистера Чадвика, так что нам пришлось сказать, что мы пойдем с ними, если нам скажет об этом сам Чадвик. Он вдруг стал такой добрый со всеми нами, а Эльгару сказал, что надеется, что не причинил ему своими шутками большого вреда. Не знаю, что это с ним приключилось, может быть, он понял, что слишком далеко зашел в своих играх. Надеюсь, что так оно и есть, ведь если бы он не перебарщивал так, мы бы, уверен, и слова не сказали бы никому.
- Буду очень рад, если ты окажешься прав, - сказал я. - Хотя это могло быть и потому, что он пронюхал каким-то манером, что в дело хочет вмешаться Резерфорд. Как бы то ни было, думаю, что тебе после того, что ты мне рассказал, никаких неприятностей ждать не приходится. Ты, конечно, не знаешь, куда они собираются?
- Я слышал. Давенпорт говорил вроде бы о море, но точно не знаю, - ответил Вильямс.
- Вот как! - воскликнул я. - Мы туда же собираемся. Может быть, я тебя еще увижу сегодня.
Вскоре после моей встречи с Вильямсом мы двинулись в путь. Шли напрямик к морю, пересекая поля и леса. Был великолепный ясный день второй половины мая. Воздух уже прогрелся, и все в этом благословенном уголке земли дышало летом. Деревья уже полностью оделись листвой, луга были усеяны полевыми цветами, в ушах стоял неумолчный птичий гам и звучали голоса говорливых ручьев, которыми славится «Прекрасный Девон». Бабочки, жуки и прочая ярко раскрашенная живность мелькала или парила надо мной и самые разнообразные звуки и формы проникали в мое существо, наполняя меня чувством свободы, упоения жизнью, более острым, чем то, что я испытывал до сих пор. И я запел песню, незамысловатую, радостную песню, слов которой я сейчас уже не в силах вспомнить.
- Смотрите-ка, в каком отличном настроении наш Чарли! - воскликнул герцог.
- Да уж, - отозвался Боб с усмешкой. - Но я бы на его месте распевал чуть потише, а то услышит мистер Персиваль и затащит его в свой хор.
Так мы двигались среди высокой травы, перебираясь через гниющие, поросшие мхом стволы умерших деревьев, пока дорогу нам не преградил ручей достаточно широкий для того, чтобы нам его не перепрыгнуть. Мы пошли вдоль этой водной преграды в поисках места, где могли ее преодолеть, не вымокнув.
- Я уверен, здесь полно рыбы, - Джимми взобрался на прикрытый папоротником валун и вглядывался в кристально чистые воды потока. Но в воде не было ничего, кроме отражения лица Джимми.
- Все, что я вижу, так это твою физиономию, Джимми, - сказал Боб. - Это напоминает мне того парня, о котором нам недавно читали. Как его?.. Нарцисс, что ли?.. Он вот так же смотрел, смотрел на себя в ручье, засмотрелся, свалился в воду и утонул.
- Заткнись ты, осел, несчастный, - отозвался Джимми, стараясь выглядеть всерьез раздосадованным. - Вот тебе! Говорю тебе, что рыба здесь есть, я сам видел.
- Да ладно вам, - вмешался в разговор де Бопре. - Нам ее все равно нечем ловить. А если мы будем бездельничать так, как сейчас, мы далеко не уйдем.
Мы прошли еще немного ярдов, ручей сузился, и как раз в этом месте из воды выступали большие камни, по ним мы и перебрались на другой берег; дальше ничто не мешало нашему продвижению, и Боб сообщил, что нам осталось совсем немного до побережья. Почва начала постепенно подниматься, морской берег в этих местах был обрывистый. Боб вел нас по тропе, которая вилась по живописному неглубокому ущелью, устланному травкой, украшенному цветущим кустарником; по дну ущелья бежала речка; срываясь с маленьких водопадов, прыгая через маленькие пороги, она стремилась поскорее успокоиться на груди океана. Еще один поворот, и мы очутились на берегу.
Я не смог удержаться от восторженного вопля. Передо мной раскинулся беспредельный простор моря. Темно-голубая поверхность его, побитая мелкой рябью, ярко сияла под лучами послеполуденного солнца. Позади нас высился бастион круто обрывающихся утесов, их ноздреватая поверхность была застлана ковром лишайников и прочих карабкающихся растений, цепляющихся за каждый выступ, гнездящихся в каждой трещине. Аркой надо всем этим раскинулась небесная твердь, и взгляд мой стремился к черте горизонта, туда, где сияние неба смешивалось с аметистовым сиянием моря. Обожание, которому нельзя найти слов, переполняло меня. Широкая полоса золотистого песка отделяла отвесные скалы от кромки воды, и мы побежали через эту полосу туда, где мелкие игрушечные волны с музыкальным плеском ударялись о берег и отступали, чтобы вновь броситься на этот ненастоящий, понарошку, штурм. Море явило мне самую благодушную, беспечную сторону своего нрава, и трудно было вообразить, купая руки в этой ребячливо лепечущей стихии, каким грозным становится оно в минуты гнева, хотя я знал, конечно, о свирепых бурях, обрушивающихся на этот берег, когда огромные, в белых шапках пены валы грозят сокрушить надменные, гордые своей прочностью скалы.
Товарищи мои добродушно подсмеивались над восторгом неофита, а я шел за ними следом по самой кромке воды, с интересом рассматривая водоросли и ракушки, тут и там попадавшиеся под ноги, маленьких крабов, стремительно, насколько им позволяли хрупкие ножонки, улепетывающих от нас, и других странных обитателей моря, встретившихся мне впервые в жизни. Наконец мы добрели до маленького залива или, вернее, бухточки, защищенной, наподобие волнолома, выступающими из воды верхушками подводных скал.
Джимми предложил искупаться.
- Это было бы потрясающе! - проговорил он. - Вода совсем не холодная, и мы устроим открытие купального сезона.
- Но ведь у нас нет, ни полотенец, ни купальных костюмов, - удивился я.
- Что за беда! - отозвался герцог.- Побегаем вокруг и высохнем. А купаться можно и без купальников, я думаю, ты нас не стесняешься? - добавил он с усмешкой.
Я улыбнулся в ответ, и, поскольку никаких других возражений не имелось, предложение было принято. Мы быстренько разделись, и вот мы уже плещемся сколько душе угодно в соленой стихии, вдоволь окатывая один другого пригоршнями воды. Хотя в морскую воду я вошел в первый раз, но плавать я умел, поскольку много плавал в озере в окрестностях нашего дома, а всем остальным было к морским купаниям не привыкать. Вода не была очень уж холодной, и мы вылезли на берег не раньше, чем натешились вволю. Попрыгали, побегали наперегонки по гладкому песку, и от этих упражнений, соединенных с солнечными лучами, тела наши очень скоро обсохли. Усевшись под одной из скал, мы начали одеваться.
- Я полагаю, что мы чем-то обязаны Джимми за его идею, - сказал Боб. - Какого удовольствия мы бы лишились, если б не искупались!
- Рад, что хоть раз меня похвалили, - отозвался Джимми. - Вот те на! - воскликнул он тут же. - От морской воды, что ли, так скукоживаются письки? Посмотрите-ка на мою, ее почти не видно!
- Да не слишком она и скукожилась, Джимми, - в тон ему ответил Боб. - Но не беспокойся, осмелюсь предположить, что она еще вырастет. Да и в самом деле, я бы не сказал, что она у тебя стала меньше, чем обычно.
- Лучше помалкивай! Я вижу, что и у тебя точно так же. Ну конечно, у меня обычно раза в три больше, чем сейчас. Ты только посмотри.
Джимми подался вперед для осмотра, держа свой член между большим и указательным пальцем, и когда Боб наклонился, чтобы получше разглядеть объект, Джимми пустил струю мочи прямо ему в лицо.
- Ну, мерзавец! Ты мне за это ответишь! - завопил Боб, вытирая лицо.
Герцог рванул от него, громко смеясь, и Боб припустился следом. После долгой погони оскорбитель был пойман и приведен назад для наказания. Боб пригвоздил его к земле, держа одной рукой за запястья, встал над ними на колени и, используя член как своего рода пожарный шланг, опрокинул все, что накопилось в мочевом пузыре, на лицо, шею, плечи герцога. Тот зажмуривал глаза, вертелся из стороны в сторону в тщетных стараниях избежать подобного душа. Когда Боб полностью отомстил обидчику, он отпустил его, и бедняга Джимми побежал к морю смывать свой позор.
Отыграв эту маленькую интермедию, мы облачились во все наши одежды и двинулись дальше. Идти было недалеко, до еще одной горловины; по ней, сказал Боб, мы и возвратимся домой.
- Там вы сможете набрать кучу птичьих яиц, - говорил Боб по пути. - Мы с Томпсоном собрали приличную коллекцию. У меня дома этих яиц целый чемодан. Мы пару раз чуть не грохнулись со скалы, когда карабкались за ними.
Мы были совсем рядом с местом, что указал нам Боб, когда заметили кучку мальчишек, собравшихся перед довольно широкой дырой в скалах, очевидно, входом в пещеру.
- Смотрите! - Боб дал нам знак остановиться. - Уж не Давенпорт ли там?
- Ну да,- сразу же вспомнил я.- Малыш Вильямс говорил давеча, что Давенпорт и Лоуренс объявили ребятам из их спальни, что хотят повести их на прогулку после обеда и вроде бы они собирались пойти к морю.
- Точно, точно, - сказал Джимми.- Впереди Вильяме, потом я вижу Старджеса и Бенсона, а Эльгар и младший Давенпорт держатся позади. А не устроить ли им маленький сюрприз?
- Вот случай, Чарли, тебе рассчитаться с ними, - произнес Боб. - Они сами свалились к нам в руки.
Джимми в восторге подбросил вверх кепи и спросил:
- Что будем делать, Боб?
Де Бопре в это время потянул Боба за руку и показал ему ящик с красками, вытащив его из кармана; де Бопре был неплохой художник, и у него была привычка делать на прогулках наброски.
- Как раз то, что надо, - обрадовался Боб. - Чарли, ты с лихвой получишь то, что Давенпорт с Лоуренсом тебе задолжали. Пусть рук не распускают! А теперь приготовимся...
Джимми внимательно вглядывался в мальчишечью группу у пещеры и воскликнул внезапно:
- Ой, что они делают?! Они повалили Бенсона и теперь расстегивают ему штаны.
Осторожно, чтоб себя не выдать, мы выглянули из-за большого камня: Джимми был прав.
- Это становится забавным,- проговорил Боб и весь как-то подобрался. - Ждать больше нельзя, идем прямо к ним. Мы с Чарли хватаем Давенпорта, а вы оба займетесь Лоуренсом. О других не беспокойтесь, они вмешиваться не станут, да и вообще только обрадуются такому повороту дел. Теперь вперед, только потихоньку. Никакой спешки, они ничего не должны заподозрить, пока не подойдем вплотную. Стоп! Есть у нас что-нибудь, чем их связать? Так будет вернее.
- Есть, - сказал Джимми. - У меня в кармане пара ремешков, как раз для рук подойдет. А у тебя и у Блэки кожаные пояса, они отлично сгодятся для ног. Славно получится! - Джимми весело потер руки от такой перспективы. - Словно пара связанных индюков!
- Привет, парни! - крикнул Боб, внезапно представ перед всей группой. - Откуда вы свалились? Кто мог подумать, что мы вас здесь встретим. Я-то воображал, что мы одни на всем пляже.
При нашем появлении они тут же оторвались от Бенсона, и тот стал торопливо застегивать брюки.
- Да мы решили после обеда подышать морским воздухом. Так же, как и вы, - ответил за всех Давенпорт.
- Еще бы! Такое удовольствие побывать на море, - продолжал Резерфорд, осторожно заходя за спину Давенпорта. - Да вы здесь и развлеклись немного? - добавил он, бросив лукавый взгляд в сторону Бенсона.
Давенпорт засмеялся, и к нему присоединился со своим идиотским хихиканьем Лоуренс.
- Да мы как раз, когда вы подошли, рассматривали Бенсонову штучку, - объяснил старший пары.
- Я это видел, - ответил Боб. - Слушайте-ка, Давенпорт, а вы кому-нибудь свои петушки показывали? Мне кажется, вам есть что показать. Может быть, порадуете нас сейчас?
Я к этому времени уже стоял сбоку от Давенпорта, ожидая сигнала атаки. Едва закончив тираду, Боб схватил Давенпорта за плечи и резко толкнул его назад. В ту же секунду я бросился наземь и изо всех сил дернул его за ноги. Тем временем Джимми и де Бопре накинулись на Лоуренса. Захваченные врасплох не имели никаких шансов против нашей железной хватки. Оба растянулись на песке, беспомощные, как черепахи, перевернутые на спину.
Давенпорт было задергался, но Боб держал его крепко.
- И не старайтесь, - сказал Боб. - Вы у меня не вырветесь. Впрочем, тут и шум поднимать не из-за чего. Мы всего лишь собираемся сделать с вами то, что вы очень любите проделывать с другими. Как, к примеру, с Бенсоном только что. А у Пауэрскорта вы разве спрашивали разрешения, когда прихватили его однажды? Джимми, давай сюда твой ремешок.
Давенпорт попытался воздействовать словом: «Перестаньте валять дурака, Резерфорд!» - но Боб не снизошел до ответа. Всю свою недюжинную силу он пустил в ход, чтобы надежнее связать по запястьям руки нашей жертвы. Управившись с руками, Боб уже без особого труда перехлестнул своим кожаным поясом лодыжки Давенпорта и туго затянул пояс.
Освободившись, мы могли теперь посодействовать Блэки и герцогу. Держали они Лоуренса крепко, но связать, еще не успели. С нашей помощью работа эта быстро была закончена, и оба пленника, связанные по рукам и ногам, оказались в полном нашем распоряжении.
Младшие все это время наблюдали за нашими действиями, не проронив ни слова, но явно было, что их вовсе не огорчает такое развитие событий.
- У этих парнишек монопольное право на осмотр и исследование. Надеюсь ни у вас, Давенпорт, ни у вас, Лоуренс, возражений не будет?
Но в ответ на этот учтивый вопрос последовала вспышка ярости Давенпорта:
- Вы на нас исподтишка напали, по-предательски. Развяжите ремни, они режут кожу.
- Ну что вы, - Боб не отступал от первоначального тона, - это вам только кажется. Я, однако, вижу, вы уже готовы. Если так, то мы, пожалуй, приступим.
Давенпорт кусал губы, бросая грозные взгляды на Резерфорда, но тот по-прежнему был спокоен, и легкая усмешка кривила его губы.
- С вашей стороны, действительно, было чрезвычайно любезно предоставить нам такую возможность, - продолжал Боб. - Но мы не будем дольше держать вас в напряжении. С вашего мы позволения мы начнем с вас, Давенпорт.

Боб опустился на колени и приступил к приготовлению Давенпорта к процедуре. Несчастный буквально испепелял его взглядом, но, не в силах что-либо предпринять, счел за благо подчиниться со всем возможным для себя смирением. Боб тем временем спустил брюки своей жертвы, задрал рубашку кверху, обнажив Давенпорта от пупа до колен. Тот покраснел до корней волос, а мы обступили его и смотрели во все глаза. Нельзя сказать, что он отличался хорошим сложением; для своего роста он был, пожалуй, слишком худ, конечности слишком костлявы. Член длинный и тонкий с непропорционально толстой, даже уродливой головкой. Яйца тоже были велики и тяжело свисали книзу.
- Ну, ребятки, - обратился Боб к Эльгару и прочим, - можете теперь наглядеться вволю.
Мальчишки придвинулись ближе, не в силах спрятать от наших глаз своего удовлетворения, посыпая тем самым солью свежую рану Давенпорта. Вильямс отважно взял его за член, чтобы ознакомиться получше и резко оттянул вниз кожицу с головки.
- Ты еще об этом пожалеешь, - пробормотал Давенпорт.
- Да все правильно, Давенпорт, не волнуйтесь, - объявил Боб. - И Вильямса вы потом простите, я знаю. Это всего лишь древний закон: око за око, зуб за зуб.
Когда все младшие удовлетворили свое любопытство. Боб попросил их очистить место возле Давенпорта.
- Что вы собираетесь делать теперь? - спросил, предчувствуя недоброе, Давенпорт.
- Больше ничего, - успокоил его Боб. - Разве что чуть-чуть приукрашу вас.
- Послушайте! - завопил Давенпорт. - Я не могу больше оставаться так. Кончайте дурачиться и отпустите меня.
- Ну-ну, Давенпорт. Нельзя же бросать дело на полпути, не так ли? - произнесено это было так, словно Боб обращался с нижайшей просьбой. - Вам следовало бы поблагодарить нас за попытку улучшить вашу внешность, и я уверен, что вы так и поступите после окончания работы. А теперь, умоляю вас не дергаться, иначе смажете весь результат.
Лицо Давенпорта потемнело, но он понял, что у него нет другого выбора, чем презрительно усмехаться и стойко терпеть испытание.
Де Бопре зачерпнул немного воды в раковину, чтобы развести краски и Боб с кисточкой в руках приступил к демонстрации свой власти над Давенпортом. А тот с пылающими щеками, с глазами, горящими беспомощной яростью лежал, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой. Он мог лишь скрежетать зубами, пока Боб расписывал ему живот и ляжки розочками, завитушками и совершенно фантастическим орнаментом, в котором мешалась киноварь, охра, зелень, индиго. Боб работал споро и когда закончил и поднялся на ноги, мы все сгрудились вокруг, любуясь его шедевром. Давенпорт от унижения перед теми, кем он привык повелевать, совершенно пал духом. В самом деле, он являл собой смехотворное зрелище: такой кричащий контраст с его бледной кожей представляли все эти яркие пятна и линии. Особенно дико смотрелись красные и зеленые полосы, которые легли вокруг его члена.
- Честное слово! Разве он не красив? - закричал Резерфорд. - Кажется, до сих пор я только напрасно терял время. Мне надо было стать художником, и я уже сегодня был бы принят в Королевскую Академию!
Громким смехом встретили мы эти слова. Давенпорт побагровел еще больше и не произнес ни звука.
- Думаю, с этого довольно, - сказал Резерфорд. - Теперь надо бы проведать Лоуренса, а то он вконец соскучился там, один, на холоде.
Оставив Давенпорта наедине с его размышлениями, мы повернулись к Лоуренсу, который все это время оставался заинтересованным свидетелем страданий своего товарища. Но Лоуренс повел себя совсем иначе, чем Давенопорт: никакого раздражения, ни единой попытки сопротивляться. Он отнесся ко всему как к более или менее удачной шутке и реагировал на нее своим бессмысленным смешком, пока Боб расписывал акварелью его живот. Несмотря на свой возраст - он был всего на пару месяцев младше Давенпорта, - волосы на его лобке едва проклевывались и сам петушок был маленький, хотя и толстый. Щекочущее действие кисточки на этот орган привело к тому, что он не захотел благопристойно и смирно висеть между ногами - покачиваясь, он стал приподыматься, тянуться к животу, чем сразу же вызвал веселое оживление среди наблюдателей. Они по-всякому, как только Боб на время освобождал место, норовили дотронуться до пробуждающегося создания, чтобы поспособствовать ему принять боевую стойку. Словом, когда Боб закончил свои художества и мы все обступили полукругом Лоуренса, член его стоял торчком, упираясь в пупок хозяина.
Дав нам еще немного насладиться зрелищем, Боб посчитал, что с нас довольно, и распорядился развязать узников. Лоуренс незамедлительно побежал к маленькой заводи неподалеку, окунул в воду носовой платок и стер все следы художнического мастерства Боба, не выказывая при этом никакого недовольства. А вот Давенпорт поплелся за ним насупленный, мрачный, явно страдая от нанесенного его гордыне тяжкого удара.
- Зря вы злитесь, Давенпорт, - сказал Боб после того, как оба пострадавших отмылись и оделись снова. - Я считаю, что раз уж вы вдосталь попрактиковались на других ребятах, что ж вам негодовать, что с вами обошлись точно таким же образом. Лоуренс показал себя куда более выдержанным. У него хватило здравого смысла понять, что никому из вас не стоит поднимать шум из-за таких пустяков. Дело кончено, прошло, и все. Никто не должен обижаться и таить в душе недобрые чувства. Вот вам в этом моя рука.
Давенпорт пожал руку, но особенного благожелательства не проявил, и Боб продолжил:
- И вот что еще я должен вам сказать, Давенпорт. Мне известно - от кого именно, не имеет значения, но известно, - что в вашем дортуаре не прочь поиграть в чересчур грубые игры с младшими ребятами. Вы понимаете, что непорядочно изводить их только потому, что они не могут за себя постоять, и хвастаться здесь нечем. Не хочу много говорить об этом, но мы в такого рода вещах не прибегаем к помощи Персивалей, просто я надеюсь, что больше мы об этом не услышим. Вы должны уяснить себе, что это скверная штука! Я сам никогда такого не делал и позабочусь о том, чтобы и другие не пробовали.
Давенпорт пробормотал какие-то слова извинений и объяснений, но Боб больше не отвечал ему, и разговор на эту тему был окончен. Все вместе мы отправились в обратный путь, общаясь между собою вполне дружески. Даже Давенпорт постепенно стал оттаивать и принимал участие в разговоре.
- Не думаю, что мы еще раз услышим о давенпортовских играх с младшими ребятишками, - сказал Джимми, когда мы вернулись к себе. - Он хороший урок получил. Подумать только, как он прелестно выглядел - весь в зеленом, красном, синем!.. А палка его как смотрелась, когда ты ее разрисовал, Боб! Уж такого позорища он никогда не забудет.
Мы снова как бы увидели этот спектакль и дружно расхохотались. Боб подвел черту:
- Славная вышла шутка, правда? И доброе дело сотворили тоже. Я думаю, он теперь будет знать свое место.
Больше этот предмет нас не занимал, и мы перешли к более интересным темам.
- Что, Блэки, припасено у тебя на сегодняшний вечер? - спросил Боб, когда мы улеглись в свои кровати.
- Ну, парни, вы уж на меня жмете изо всех сил, - сказал де Бопре. - Ладно уж, сделаю вам одолжение. Только сегодня долго не буду рассказывать. Дайте-ка подумать... А, вот что! Помните, я как-то упоминал о русской княгине, которая обожает порку? Хотите, расскажу, что я видел, когда побывал у нее дома?
- Давай, конечно, - воскликнул я. - Это будет прекрасно.

Четвертый (и последний) рассказ Гастона де Бопре

В один из дней, когда моя матушка надолго собралась из дому, я попросил позволения повидать в ее отсутствие Сесиль. Я уверен был, что застану Сесиль дома, потому что знал ее привычку вставать поздно и выезжать из дому уже под вечер. Однако, к моему удивлению, у подъезда дома стоял готовый к выезду экипаж, а войдя в комнаты Сесиль, я застал ее совершенно одетой.
- Никак не ожидала тебя сегодня, - сказала она, нежно меня поцеловав. - Я собираюсь навестить княгиню Гуркасову. Хочешь, поедем вместе?
Конечно, я согласился, и мы отправились с визитом к русской подруге Сесиль вдвоем.
Княгиня Гуркасова жила вблизи Елисейских полей, так что дорога не отняла у нас много времени. Ей принадлежал обширный особняк, и, судя по нему, а также по обилию слуг в роскошной яркой униформе, сновавших по вестибюлю и лестницам, княгиня была очень богата. Великолепный ливрейный лакей повел нас вверх по лестнице и там передал другому, за которым мы шли по длинному коридору и через просторную переднюю, пока не оказались лицом к лицу с княгиней. Она была невысокого роста, черноволоса, с черными горящими глазами и слегка вздернутым коротким носом, в целом же у нее был высокомерный и даже свирепый вид, и я легко представил себе, какой ужас могла она внушать, когда входила в раж. В желтом бархатном платье с поблескивающими на нем всякими ювелирными штучками она напоминала тех полудикарок-королев, которых мы можем видеть на журнальных картинках.
Просторные покои княгини были меблированы так, чтобы произвести впечатление. Но меня поразило гораздо больше обилие челяди, присутствующей здесь же. При нашем входе занавес на дверях был раздвинут двумя прелестными девицами - русскими, как я предположил, - в очень красивой одежде, шитой бисером и стеклярусом. Три других, выполнявших разную работу, также находились здесь, но кроме того имелось четверо или пятеро пажей, глядевшихся в бледно-голубых костюмах с серебряным шитьем очень мило. Один из них был наряжен обмахивать княгиню; хотя стояла совсем не холодная погода, но в комнатах княгини было натоплено, как в оранжерее.
Сесиль представила меня княгине. Та постаралась приветливо мне улыбнуться, но в дальнейшем совершенно не обращала на меня внимание, погрузившись в беседу с Сесиль на политические темы - княгиня живо интересовалась политикой. За беседой она одну за другой курила сигареты. Специальный мальчик был занят лишь тем, чтобы подавать ей огонь, подставлять вазочку для пепла и уносить окурки. Предложила она сигарету и Сесиль, но та с улыбкой отказалась. Княгиня только пожала плечами:
- Как хочешь, моя милая! Для меня это так вошло в привычку, что я без табака не могу и часа обойтись, но, разумеется, не все мы одинаковы.
Заметил я еще одно существо - комнатную собачку, спавшую в корзинке, подбитой атласом, у ног хозяйки. Игрушечный той-терьер был явно любимцем княгини, она то и дело опускала вниз руку, чтобы погладить песика.
Мне ничего не оставалось делать, кроме как лакомиться конфетами, которые мне принесли по распоряжению княгини, в остальном я чувствовал, что обо мне, пожалуй, вовсе забыли. Наше пребывание здесь тянулось уже почти час, но наконец, княгиня поднялась и сказала:
- Обычный ритуал сейчас начнется. Пошли, дорогая Сесиль, я знаю, ты любишь эти представления.
На меня по-прежнему никакого внимания, но Сесиль кивнула мне, давая понять, что мне можно следовать за обеими дамами. Мы вошли в еще более просторное помещение, выстланное толстыми коврами и почти свободное от мебели, за исключением нескольких стульев и скамеечки. На один стул села княгиня, по обе стороны от нее разместились мы с Сесиль. Напротив нас, вдоль стены, в полном порядке выстроились слуги. Помедлив немного, княгиня обратилась к одной из девушек: «Катюша, ты заслужила наказание, выказав сегодня утром непослушание и нерадивость. Ксения и Ольга, извольте ее приготовить». Еще две девушки вышли из строя, вся троица в пояс поклонилась княгине, после чего две последних неспешно, методично раздели Катюшу, не оставив на ней ни единой детали облачения. Формы этой девицы были блестящи: полные, налитые груди, широкие бедра; я сразу же почувствовал, как твердеет у меня в штанах от этого зрелища. Катюша казалась ничуть не смущенной присутствием незнакомых людей, она смотрела прямо перед собой, не потупляя взора, и ее никак не трогало то обстоятельство, что мои глаза жадно обшаривают белое всхолмие ее живота и пунцовые нижние губы, обрамленные черными волосами.
- Надежда, - обратилась княгиня еще к одной девушке, - подай прут.
Надежда, опустившись на одно колено, подала госпоже длинный и гибкий инструмент из китового уса, с золотым утолщением на конце. По знаку княгини Катюша шагнула еще ближе, встала на колени и произнесла несколько установленных формул, в которых говорилось, что она глубоко сожалеет о дурном своем поведении, умоляет о прощении и просит госпожу покарать ее за совершенный грех. Произнеся все это, она поцеловала протянутое княгиней орудие наказания, затем наклонилась еще ниже, коснулась лбом пола, распрямилась, подошла к Ольге и Ксении и заняла свое место между ними. Те подвели ее к одному из немногих предметов меблировки, нечто вроде аналоя, какой вы видите в церквах, только покрытого подушками. Встав на колени, Катюша легла грудью на подушки, а Ольга с Ксенией крепко взяли ее за руки. После таких приготовлений Ольга обернулась к нам и знаком дала понять, что все готово. Княгиня встала со своего места и шагнула к девушкам. Бросив быстрый взгляд на коленопреклоненное тело преступницы, княгиня подняла высоко прут и первый удар со свистом обрушился на Катюшины ягодицы. На белой коже вспухла длинная багровая отметина. Небольшая пауза, затем последовал второй удар, за ним посыпались другие, удары наносились с известными промежутками между ними, что только увеличивало впечатление от церемонии. Сесиль сказала мне, что княгиня не отличается жестокостью и не переходит пределов в наказании своих подданных, но судя по тому, что я видел, в это трудно было поверить. Багровые рубцы вспыхивали и перекрещивались на бедной девичьей заднице, и наблюдать это мне было чертовски неприятно. Однако сама Катюша, к моему удивлению, не издала ни одного крика боли; единственным свидетельством ее телесных мук было то, что при каждом прикосновении карающего прута все ее тело вздрагивало. Сколько всего ударов было нанесено, не могу сказать, но должно быть число их превысило допустимый предел. Наказание, пожалуй, затягивалось, мне стало совсем не по себе, особенно, когда пациентка два или три раза коротко вскрикнула. Наконец княгиня отбросила в сторону прут, повернулась и вновь, с явным выражение скуки на лице, опустилась на свой стул. Ксения и Ольга подняли Катюшу, и, когда та встала к нам лицом, мне показалось, что по девичьим ляжкам стекают капли белесой жидкости. В следующий момент, вглядевшись, я понял, к моему великому удивлению, что не ошибся, - Катюша кончила. Не могу вам сказать, как я был ошеломлен этим! Стало быть, прут из китового уса так же исправно дарит наслаждение, как и причиняет боль! И крики, что издавала Катюша, были знаками того чувственного удовольствия, что она испытывала, когда начала испускать сок! Между тем она подобрала с полу отброшенный инструмент, подала его своей госпоже, и когда подошла к нам еще ближе, следы ее излияний были для меня видны совершенно отчетливо, так же, как и припухшая щель со склеившимися от влаги волосами, и какое-то темное сияние в ее глазах, словно сладострастное ощущение еще не покинуло ее. Но в движениях, во всем ее поведении не было, однако, ничего, что могло показаться попыткой привлечь наше внимание к этим явным последствиям порки, княгиня и не обратила на них внимания, она лишь приняла из рук Катюши прут, а та с каким-то неосознаваемым изяществом опустилась на колени, поцеловала орудие пытки, в то же время, другим набором фраз выразив благодарность своей госпоже за то, что та так печется об ее исправлении. Проделавши все это, Катюша отошла к дальней от нас стене, где потихоньку вытерлась и заняла место среди других. Одежд своих она, однако, обратно не получила.
Когда княгиня вызвала из шеренги следующую девушку, я, уже имевший представление о том, что такое наказание, особенных неожиданностей не ждал, мне было просто любопытно дальнейшее. Надежду обвинили в каких-то прегрешениях, я уж и не помню в каких. Дальше все происходило по образцу Катюши: Ольга с Ксенией сыграли свою роль, и раздели девушку. И эта тоже была удивительно пропорционально сложена, да, собственно, фигуры всех служительниц княгини были замечательны, княгиня, очевидно, постаралась провести строгий отбор среди подданных своих российских владений. Но у Надежды проявился более возбудимый темперамент, чем у Катюши, и порку она принимала с гораздо меньшим хладнокровием, корчась и вскрикивая при каждом прикосновении прута. Эти крики и корчи только добавляли силы ударам княгини, так что просторный зад Надежды оказался сплошь испещренным багровыми полосами, прежде чем госпожа Гуркасова отбросила в сторону свой инструмент. Увидев, какое действие оказала порка на Катюшу, я приготовился к тому же и в этом случае, и ничуть не удивился при виде увлажненной соком расселины Надежды. Но я никак не ожидал, что излияние дойдет до такой степени, что девичьи ляжки буквально купались в хлынувшем из нее потоке, и на ковер, когда она подошла к нам ближе, падали густые капли ее сока. Эти признаки ее состояния так бросались в глаза, что даже княгиня снизошла до того, чтобы их заметить. Брезгливым тоном она приказал девчонке «почиститься» и приготовиться к добавочной порции розог за свою неаккуратность. Правда, вторая порка не затянулась, княгиня быстро утомилась, тогда как по Надежде, снова подошедшей к нам вернуть хозяйке карающий прут и получить отпускное разрешение, было видно, что на этот раз она сумела сохранить контроль над своей плотью, чего ей так не хватило в первый.
Теперь княгиня вызвала одного из пажей, приговорив при этом: - Мне очень жаль, Иванушка, поступать с тобой по всей строгости, но я тебя много раз предостерегала, и все понапрасну. Теперь, дружок, придется тебе отвечать. Думаю, наказание излечит тебя от лености и нерасторопности.
Вся эта речь прозвучала зловеще, и я спросил себя, что же за наказание ожидает бедного малого. Двое других пажей - княгиня называла их Василий и Федор - были вызваны в помощники и, встав по обе стороны от Ивана, быстренько освободили его от бархата и серебряных нитей его костюма. Иван был славным пареньком лет тринадцати с ладно скроенной, как и у всех девушек княгини, фигурой. Все эти русские слуги были исключи-тельных физических качеств. Член у Ивана имел значительные размеры, вокруг него вилась довольно густая поросль. Но пребывал он у него в совершенном покое, а ведь я ожидал, что предшествующие сцены окажут на него такое же действие, как и на меня; однако привычка к подобным зрелищам, несомненно, притупила Иванову возбудимость. Точь-в-точь, как Катюша и Надежда, он поцеловал прут и смиренно попросил княгиню наказать его. Затем отошел к середине комнаты и встал на скамеечку, придвинутую к его ногам. Тут я заметил, что с потолка свисают две длинных цепи с загнутым крючком на конце каждой. Их назначение было для меня непонятно, но решение загадки явилось сразу же: как только запястья Ивана были крепко стянуты широким ремнем, крючья обеих цепей закреплены на ремне, скамейка была убрана из-под ног и Иван повис в воздухе на вытянутых руках. В такой позиции он ждал отпущения своих грехов от княгини. Ее предыдущие упражнения ничуть не уменьшили в ней запасов энергии, и рука ее была все так же тяжела. Несчастный Иван охал, стонал, кричал, сучил ногами, даже раскачивался взад и вперед, словно гимнаст на турнике, а гибкий китовый ус, со свистом рассекая воздух, обрушивал на беззащитные ягодицы и ноги обжигающий дождь. Усилившийся бег крови по жилам сделал кожу мальчика пунцовой, а член его разбух, окреп и торчал под прямым углом к телу. Приближался финал, и княгиня переменила позицию: зайдя с другой стороны, она осыпала могучими и точно направленными ударами живот и бедра, отчего Иван стал кричать с удвоенной силой, а его неестественно вспухший член выгнулся еще круче и стал похожим на причудливую полукруглую арку. Наконец, чувство справедливости княгини удовлетворено, Иван отпущен на свободу, и он, благоговейно облобызав орудие наказания, отправляется к стене приводить себя в надлежащий порядок.
Следующими по списку княгини шли два пажа, Владимир и Дмитрий. Этих не заставили пройти по пути, пройденному Иваном, их проступки были, по всей видимости, менее вопиющими. После того как они разделись, исполнили весь подготовительный ритуал, Владимир, вскарабкавшись на спину Дмитрия, обвил руками его шею, а тот подхватил его под ноги, как бы послужив скамьей, на которой лежал (или, точнее, висел) его товарищ. Конечно, такое положение для наказываемого было более легким по сравнению с «подвеской» Ивана, да к тому же, корчась при каждом ударе княгини, Владимир терся о крепкую горячую спину своей «опоры», и мне пришло в голову, что он, должно быть, получает от этого немалое добавочное наслаждение. А еще я подумал, что княгиня обходится с этими пажами куда милосерднее, чем с беднягой Иваном. Владимир не позволил вырваться из губ ни единому крику и только содроганием и корчами выдавал свои телесные страдания. Однако я опять оказался неподготовленным к развитию событий и, когда княгиня опустила карающую руку и Владимир сполз со спины, я разинул рот от удивления, увидев, что нижняя часть спины Дмитрия блестит влагой. Я, было, принял это всего-навсего за обильную испарину, но, подойдя ближе и приглядевшись, понял, что это семя. И убедительное подтверждение своей догадки я получил, когда на самом кончике члена Владимира проступила капля белой жидкости. Мне сразу же пришло в голову сравнить ее с ромбовидной жемчужиной. Могу вам сказать, что я чуть ли ни завидовал Владимиру, ведь мой кок так и не утолил своей жажды.
Теперь настала очередь Дмитрия, и Владимир принял его себе на спину. Дмитрия наказывали еще менее сурово, однако и такое он не мог выдержать стоически, но зато и не достиг того результата, что Владимир: хотя член его к окончанию процедур выглядел очень достойно, но ни одной капли из него не удалось выжать. Может быть, оттого, что Дмитрий был моложе и еще не созрел для излияний.
На этом закончилась процедура порки. Всех, кто испытал ее на себе, княгиня подозвала и тщательно их проверила, нет ли где-нибудь на коже повреждений. Затем она поручила наказанных попечению Ксении и Ольги, взявшихся натирать их смягчающими мазями. Операцией этой княгиня руководила сама, и я, пока она была занята, воспользовался случаем потихоньку поговорить с Сесиль. Я сказал, что мне было очень интересно наблюдать за всем происходящим, но только, кажется, с Иваном обошлись очень жестоко.
- Я тоже так думаю, - согласилась Сесиль. - Но бесполезно было бы говорить что-нибудь княгине в защиту мальчишки. Ее уж очень занесло, видно, он слишком дурно себя вел, иначе бы она не дошла до такой свирепости; к подобному способу она прибегает лишь в исключительных случаях; я это видела лишь второй раз за все время. Но это не ее изобретение - так древние римляне бичевали своих рабов. Только они поступали еще жестче - к ногам наказываемого они привешивали тяжелый груз, так называемый centupondium. В средние века такая пытка называлась «поднять на дыбу»... Но все-таки то, что ты здесь видел, только подтверждает, что в каждом наказании таится и физическое удовольствие.
Княгиня вернулась к нам, и мы перешли снова в ее гостиную. Она пристально смотрела на меня, словно в первый раз заметила мое присутствие. Несколько раз мне казалось, что она вот-вот адресуется ко мне, но прошло какое-то время, пока она наконец кивком головы подозвала меня поближе. Взяв за руки, она оглядела меня и явно осталась довольна осмотром, потому что обернулась к Сесиль со словами:
- До чего славный мальчик Гастон! Как я завидую твоей с ним дружбе. Вот бы мне посечь его! Ничто нет для меня приятней, чем попользоваться таким юным телом, как у него.
Вот уж к чему я не рвался, так это к демонстрации мастерства княгини в искусстве порки на моем теле. Я бросил встревоженный взгляд на Сесиль, и она откликнулась:
- Боюсь, Вера, тебе придется отказаться от своего желания. Я не думаю, что нашему юному другу понравилась твоя идея, а я ни за что на свете не хотела бы повредить ему.
- Да я и не собиралась повредить ему, - ответила княгиня. - У меня нет намерения чем-нибудь вооружиться, кроме собственной руки. Просто отшлепать голой ладонью, вот что я имею в виду. Тут нет ничего страшного!
Я-то был другого мнения и, видя, что все больше запутываюсь в паутине, сплетаемой княгиней прямо на моих глазах, почувствовал, что надо тут же вырваться, бежать, отказаться прямо и решительно.
Резкие слова уже толклись в моем горле, но прежде чем я успел их выпалить, княгиня остановила на мне свой пристальный взгляд. И такая дерзость и повелительность были в нем, что вся моя решимость стала улетучиваться, как от удара. Княгиня была из разряда тех могучих натур, что умеют принудить других к послушанию и добиться исполнения своих желаний несмотря ни на что. А во мне продолжалась отчаянная борьба; мне надо было высказать веские аргументы против этого яростного желания, но ничего не получалось, все усилия выразить мое несогласие были напрасны. Чувствуя, что потерпел сокрушительный разгром, я потерял способность к последнему сопротивлению. Княгиня уже подтащила меня ближе к себе и принялась спускать с меня брюки. На лице ее ясно читался восторг предвкушения, она уже наслаждалась тем, что должно было сейчас последовать. Даже Сесиль, которую я до сих пор считал своим союзником, предала меня в час сурового испытания, не произнесла ни словечка в мою защиту, удовольствовавшись ролью молчаливого и любопытствующего наблюдателя. Княгиня работала быстро: вот уже задрана кверху моя сорочка, я уже лежу поперек коленей княгини, и мой зад открыт ее восхищенным взорам. «Ты не можешь, дорогая Сесиль, представить себе, какая радость видеть это девственное тело, отданное тебе на милость!» - воскликнула княгиня. Ей-то радость, а для меня жуткое унижение; я вознегодовал на Сесиль, не захотевшую объединиться со мной, уж вдвоем-то мы наверняка сумели бы помешать княгине довести до конца свой замысел. Долго рассуждать мне не дал резкий удар ладони моей экзекуторши, обжегший мне ягодицы. Потом еще и еще, дрожь пробежала по всему моему телу, я закричал и попробовал вырваться, но княгиня держала меня крепко, и тут еще Сесиль - какая предательница! - пришла ей на помощь, обхватив меня за ноги, чтоб я не брыкался. Княгиня продолжала свою работу, каждый ее шлепок казался мне больнее предыдущего, и я корчился и извивался от этой острой боли. Но наконец наступило какое-то оцепенение, послужившее мне противоядием от тех ощущений, что я испытывал вначале от каждого прикосновения свирепой русской аристократки. Вскоре я стал чувствовать даже приятную теплоту, разливавшуюся по всему моему телу. Не знаю, читали ли вы «Исповедь» Руссо, но если читали, вы вспомните, наверное, о наслаждении, испытанном им, когда гувернантка высекла его. В то время, когда я это прочел, я посчитал, что это чисто детское преувеличение, но теперь я понял, что правды здесь куда больше, чем я себе представлял, потому что я сам трепетал от наслаждения. Мой кок находился сейчас в самом твердом состоянии и здорово усиливал мои ощущения тем, что терся о колени княгини и при каждом ее ударе посылал трепет по всему моему телу. Всякое представление о боли исчезло, царил один только дух сладострастия. Я уже не рвался на свободу, а отдался своему искуплению - не мучительству, нет! - со вздохом облегчения. А когда Сесиль так ловко подсунула под меня свою руку и обхватила, сжав пальцы в кулак, мой раскаленный стержень, чувство сладострастия превзошло все пределы. Член мой чувствовал себя в кулаке, как в самом настоящем влагалище, а она еще помогала мне всякими отлично рассчитанными движениями: то крепко стиснет кулак, то слегка разожмет пальцы и снова сожмет. Всякие мысли об ее предательстве улетучились; наоборот, я был благодарен ей, что она не позволила мне избежать того счастья, которое выпало мне сегодня. Княгиня поднимала и опускала руку, и я поднимался и опускался вместе с нею. И каждое нисходящее движение помогало моему члену протолкнуться дальше в теплом гнезде сжатой в кулак кисти Сесиль. Дыхание мое стеснилось, я крепко стиснул челюсти, жар охватил всего меня. Наконец, мой физический состав не смог больше выдержать, дух мой погрузился в сокровенные глубины моего существа, я испустил последний крик и растворился в исступленном восторге. Член мой, подпрыгивая, словно живое существо, извергал из себя груз семени. Силы мои иссякли, и я уже никак не отвечал на шлепки княгини, я их больше не чувствовал. Княгиня, удостоверившись, что цель достигнута, шлепнула меня еще пару раз, а потом объявила, что умирает от усталости. Вдвоем с Сесиль они подняли меня, Сесиль, отвернувшись, стерла со своей ладони следы моего извержения, а следы на мне скрыл из виду опустившийся вниз подол моей рубашки.
- Я так вам благодарна, Гастон, за то, что вы мне уступили, - произнесла княгиня. - За ваше терпение и выдержку я теперь в долгу перед вами.
Я промямлил какие-то учтивые фразы и пока приводил свою одежду в порядок, княгиня продолжала, обращаясь к подруге:
- Это, дорогая, многовато для меня. Я должна пойти и снять напряжение. Ты пойдешь со мной?
Сесиль с готовностью поднялась со своего места.
- Гастон найдет чем развлечься, пока нас с тобой здесь не будет, - сказала княгиня, но Сесиль подхватила ее под руку и начала что-то горячо втолковывать вполголоса. Разговор явно шел обо мне, потому что княгиня в конце концов объявила:
- Очень хорошо, голубушка. Пусть он нас сопровождает. Я бы сама его не пригласила, мне это показалось не совсем приличным, но раз ты просишь, будь по-твоему.
В результате я оказался вместе с двумя дамами в спальне княгини. Мы с Сесиль сидели на диванчике, а наша компаньонка принялась раздеваться.
- Все наслаждение, которое я хочу получить, я получаю от моей маленькой Фифины, - княгиня взглянула вниз, и я только сейчас заметил, что игрушечная собачка последовала в спальню за нами. - Она сущее сокровище! Всегда готова послужить мне, не дуется, не хандрит. И никогда ее не приходится уговаривать поласкать меня.
- Не сомневаюсь, что она и в самом деле такое сокровище, как ты рассказываешь, Вера! - откликнулась Сесиль. - Но я никогда не заводила себе подобных любовников. Что делать, chacun a son gout [Французская пословица, аналог латинского изречения «О вкусах не спорят».]! Раз ты это предпочитаешь, никто на свете тебя не переубедит. Каждый человек по-своему достигает верха наслаждения, и «Единство в разнообразии» - очень умный девиз.
Княгиня между тем сбросила нижнюю юбку на пол и, ничуть не смущаясь моим  присутствием, улеглась на краю кровати и стянула через голову сорочку. Эти действия явно были понятны Фифине. потому что она немедленно вспрыгнула на кровать и, устроившись между ногами своей хозяйки, радостно повиливая хвостиком, принялась ее вылизывать. Княгиня улыбалась с видом полнейшей удовлетворенности, обхватив ногами черное меховое тельце собачки, а та продолжала с неистовым пылом свое дело.
- Ты представить себе не можешь, какие силы прикладывает такое хорошо обученное существо, как Фифина, чтобы дать мне глубочайшее наслаждение! Ее длинный и тонкий язычок добирается до таких мест, куда никакой мужской член недостанет. Уверяю тебя, дорогая Сесиль, если ты только попробуешь проверить истинность моих слов, ты тотчас же со мной согласишься. Ох, Фифина! Ты слишком уж нажимаешь, шалунья моя. Ой, Сесиль, ты знаешь, я уже потекла!
В приступе сладострастия княгиню крутило, подбрасывало вверх, корчило, а Фифина упорно погружалась в самые сокровенные уголки тела своей хозяйки, вылизывая ее излияния, и хвост ее ни на секунду не прекращал своего движения. Мы подошли почти вплотную, не желая упустить ничего из этого зрелища. Княгиня и не заметила нашего приближения: сжав руками свои груди, она смотрела куда-то вверх полными восторга глазами. Такой спектакль оказался слишком сильным для Сесиль - она, бросив еще один взгляд на причудливую пару, подтащила меня к нашему дивану, легла, вскинув кверху юбки, и устремила на меня взгляд, полный ожидания. Я не мог не откликнуться на этот немой призыв, и мои пальцы прижались к пылающему лону. Так же молча, одним умоляющим жестом Сесиль дала мне понять, что я должен пустить в ход губы и язык. И на это у меня не могло быть никаких возражений - как только я прижался губами к отверстию Сесиль, она издала протяжный стон удовлетворенности и в пылу страсти крепко зажала в ляжках мою голову. Языку моему хватило и менее настоятельного приглашения, и он сразу же принялся работать над кратером любви, вызывая его обильное извержение. Но не таким способом можно было дать ей успокоиться по-настоящему, и я утолил ее неистовую страсть, только проникнув - и уже не языком, а более приспособленным органом - чуть ли, ни на самое дно этого неисчерпаемого кладезя.
Когда, наконец, Сесиль позволила мне оторваться от нее, я увидел княгиню, сидевшую на краю кровати и смотревшую на нас во все глаза.
- Вижу, дорогая, ты обрела в Гастоне верного рыцаря, - сказала она. - Должна просить у тебя прощения за то, что превозносила Фифину перед ним. Я бы ничего подобного не говорила, знай, что тебя так великолепно услаждают. Он становится мне все интересней и интересней, твой Гастон. Не навестишь ли меня при случае снова вместе с ним? Я была бы безмерно счастлива, случись такое!
Сесиль заверила приятельницу, что, конечно, не преминет взять меня с собою, когда представится случай, и я со своей стороны должен был сказать княгине, что весьма польщен ее любезным приглашением.
На этом наш визит был исчерпан, мы распрощались с княгиней и отправились на авеню Гош.
- Ну вот, - произнес свою заключительную фразу де Бопре. - Мой рассказ затянулся дольше, чем я думал, так что вы должны быть мне особенно благодарны. Заседание окончено. Спокойной ночи, господа!

Глава восьмая
КАРТИНКИ ИЗ ЗОЛОТОГО ВЕКА

Вижу, что до сих пор мое повествование смахивает, пожалуй, на дневник, но продолжать в таком же духе я никак не намерен, ибо не хочу слишком злоупотреблять читательским терпением.
Могут также возразить, что память не может быть настолько яркой, чтобы я мог воссоздать правдивый дневник по прошествии столь многих лет. Он мог бы быть точным, попытайся я продолжать записывать события последовательно день за днем. Такого не случилось, но относительно того, что я уже написал, могу поручиться за полную достоверность: все что происходило со мной в первую неделю моей школьной жизни запечатлелось в моей памяти с замечательной отчетливостью.
Что же касается историй де Бопре, то о них, вероятно, тоже задумаются: да как же можно с такой точностью хранить в памяти то, в чем сам непосредственно не участвовал? Отвечая сомневающимся, я охотно допускаю, что, конечно же, иные слова и выражения могли подвергнуться всяким изменениям в процессе моего пересказа, но я честно старался сохранить и передать, насколько мне позволяла память, общее содержание, детали и стиль повествователя. Все факты и сопутствующие обстоятельства переданы так, как они были рассказаны. Для большей уверенности я дал для прочтения и исправления моему другу Гастону де Бопре эту часть моего труда, так что могу положиться на его авторитет, когда говорю об аутентичности моего текста и его рассказов. Пользуюсь также случаем публично поблагодарить его за оказанное мне содействие.
К концу недели я полностью освоился в школе и без всякого удовольствия думал о приближении долгих каникулярных дней, которые наступят после окончания семестра. Школа привлекала меня куда больше, чем мой дом, где все окружение вызывало в таком мальчишке, как я, глубочайшую тоску, особенно принимая в расчет отцовскую холодность ко мне. Оставалась лишь надежда, что Джимми не забудет о своем обещании поговорить с лордом Генри, чтобы он пригласил меня погостить в его замке. Я не сомневался, что родитель меня отпустит, ведь он пользовался любой возможностью сбывать меня с глаз долой.
В дневные часы многообразные школьные обязанности, а к ним я относился с внимательностью и интересом, полностью поглощали мое время. Я был не лишен способностей и занимался в школе усердно и с удовольствием. Как я потом узнал, наставники отмечали мои успехи в своих еженедельных рапортичках.
Вечера, когда мы водворялись в дортуар, были заняты тем же, что и раньше, сменяли друг друга рассказы о разных историях и самые увлекательные развлечения, но я больше не стану утомлять читателя подробным рассказом о наших занятиях и остановлюсь только на одном-двух случаях, которые особенно мне запомнились.
В один из вечеров де Бопре был более чем обычно в затруднении, не зная, какую же программу нам предложить. Но его изобретательный ум оказался в конце концов на высоте положения.
- Кто-нибудь из вас пробовал baton de sucre [Сахарная палочка (фр).] ? - спросил он.
- Нет! - дружно ответили мы. - А что это такое?
- Минуту терпения, и вы узнаете, - сказал он. - Вы помните, что в той корзине, что мне на днях прислали, имелся горшочек с медом? Я поставил его в мою тумбочку, чтобы мы могли, если захочется, отведать меду. Я подумал об этом меде, и мне пришла в голову идея. - Он вытащил горшочек и закончил: - Ты самый старший. Боб, с тебя и начнем. Ложись на кровать!
Боб улегся на кровать, а де Бопре открыл горшок, взял ложкой меду и обмазал им Резерфордов член.
- Вот вы и видите то, что называется baton de sucrel - провозгласил Блэки. - Сесиль рассказывала мне, как этим пользуются частенько парижские кокотки; они очень любят такие «сахарные палочки». Чарли, тебе может выпасть честь первой пробы.
Я шагнул вперед, усмехаясь такой причудливой фантазии, и приложился к этому сладкому кусочку. Это было совершенно необычное ощущение, да еще поразила мое воображение новизна замысла. Но, слизывая сладкую субстанцию с тела Боба, я ничего не мог поделать с чувством, что получаю скорее гастрономическое, чем чувственное наслаждение. Теплота, излучаемая медом, придавала всему этому непривычный, неописуемый привкус. Мед медленно стекал по столбу Боба к его яйцам, я оторвался от его члена и, чтобы помешать меду закапать простыню, ловил его своим языком. Избавившись от этой угрозы, я вернулся к детородному органу, снова взял его в рот и быстро привел в состояние полной эрекции. Губы мои, приклеившись к липкой коже, будто придали удвоенную энергию моим стараниям, и я чувствовал, что еще немного, - и вызову из глубинных резервуаров мощный восходящий поток.
Однако де Бопре не терпелось вмешаться, и он вмешался:
- Ты еще с ним не покончил, Чарли? Остановись на минутку. Тут надо еще кое-что сделать, я думаю.
Я поднял голову и держал член Боба стоймя, пока Блэки не опрокинул большой сгусток меда прямо на обнаженную головку. С минуту я наблюдал, как покрывается ровным густым слоем раздувшийся набалдашник, и тут же снова накрыл его своим ртом и начал, кругами водя языком, снимать с его поверхности этот продукт. Легко узнаваемый аромат мужских детородных органов пробивался сквозь медовый запах и действовал на чувства, словно алкоголь на мозг. Я будто пил эссенцию чувственности и, можно сказать, испробовал сладострастие в полном смысле слова на вкус. Результат моих действий сказывался на Бобе не менее остро, судя по тому, как он корчился от наслаждения под моими жгучими ласками. К губам и языку я добавил еще и свои руки, принявшиеся обрабатывать его яйца и основание члена, что весьма способствовало ходу операции. Ожидаемая развязка последовала в нужный момент, и поток спермы пролился в мой жаждущий рот. Смешанная с ней «малая толика» меда коснулась моего нёба, и первый глоток этого божественного нектара освежил мое горло.
И Боб и я приняли baton de sucre с огромным воодушевлением, и этот метод был испробован всей компанией. Де Бопре испытал его на Джимми, после чего тот самозабвенно занялся мною, в то время как Блэки напоследок дал отметить и Бобу свой бенефис. Словом, когда мы все кончили, в горшке почти не осталось меду, но этот замечательный продукт вовсе не был, по нашему мнению, растрачен впустую, ибо помог нам испытать новое и очень сильное наслаждение. По единодушному мнению, в это вечер был вплетена новая веточка лавра в венец де Бопре.
Больше ни о каких неприятностях, связанных с Давенпортом, мы не слышали; видно, наша встреча с ним и справедливое воздаяние явно пошли ему на пользу. И он и Лоуренс не только обуздали свою охоту изгаляться над младшими, но уже довольно продолжительное время не решались даже и более или менее невинно подшучивать над ними. Правда, былая наглость начала возвращаться к ним, но проявлялась она пока что самым умеренным образом. Вильямс продолжал сообщать нам о том, что происходит в их дортуаре, но мы не слышали ни о чем, что могло бы выйти за рамки обычных детских шалостей. Случалось иногда, что Давенпорт со своим прихвостнем давал волю своей склонности разглядывать интимные места малышей, но дальнейших ужасов они себе не позволяли, и их жертвы очень быстро приходили в себя после этих пустяковых посягательств.
Однажды я вошел в ванную комнату и не запер за собою дверь. В самый разгар моего омовения в комнату вошел Давенпорт. Хотя мы с ним и теперь иногда разговаривали, наше общение никак нельзя было назвать дружеским, оно так и не приблизилось к этому статусу за все время, что мы были в одной школе. Так что особого удовольствия мне его присутствие не доставило, а вот он, судя по всему, был настроен не так: он взглянул на меня, изобразив то, что без сомнения можно было определить как располагающая улыбка, и начал раздеваться. Хотя меня он ничуть не интересовал и менее всего нужна мне была его компания в этих обстоятельствах, приходилось смириться - не мог же я приказать ему выйти вон, едва ли он меня послушался бы. Не способен я был и выдворить его силой - вещь, к которой я не прибег бы ни при каких обстоятельствах, это значило бы накликать на себя взрыв ярости. Единственный выход был в том, чтобы покончить с этим положением как можно скорее, и я стал поспешно домываться. Но и здесь мне не повезло. На нем оставался только купальный халат и тапочки, так что ему вполне хватило пары секунд, чтобы полностью разоблачиться. В следующий момент он уже шагнул в ванну и стоял надо мною. Я поднялся, чтобы предоставить ванну в полное его распоряжение. Но он имел в виду нечто другое: продолжая демонстрировать игривое настроение, обнял меня за плечи и попытался вернуть меня в сидячее положение. Я противился, говорил, что я уже вымылся и мне надо спешить по другим делам, но он все надеялся уговорить меня. Видя, что я остаюсь глух к его увещеваниям, он опустил руку вниз и ухватил меня за член. Я оттолкнул его, но он только рассмеялся и повторил атаку. Прикрыв свои причиндалы руками, я попробовал выбраться из ванны, и тогда он потянул меня за руку, чтобы я обратил внимание на его член. После нашей встречи на морском берегу, о которой я рассказывал, моим глазам это зрелище предстало впервые.
- Давай, Пауэрскорт, подрочим, - сказал он, стараясь прижать мою руку к своему органу, но я отдернул ее, отклоняя тем самым не показавшееся мне заманчивым предложение.
- Давай же! - не унимался он. - Я тебя подрочу, ты меня подрочишь.
Я помотал головой.
- Да брось ты! - продолжал он. - Не ломайся. Ты, может, не знаешь, что это такое?
- Да нет, - сказал я. - Я знаю, о чем ты говоришь, но только это меня не особенно интересует, а я, в самом деле, очень тороплюсь.
Я уже перекинул одну ногу через борт ванны, и он, видя, что дальнейшие уговоры бесполезны, воскликнул, отбросив всякие церемонии:
- Ну и хрен с тобой! Не хочешь, так не хочешь. Вопрос решен. Я сам этим займусь.
Он встал и, обхватив свой член пальцами, начал быстро двигать рукой вверх и вниз. Я в это время вытирался и одевался, но время от времени как бы случайно бросал на него взгляд, не в силах преодолеть любопытства. Никогда не смог бы я заниматься этим делом с ним, от одной только мысли меня тошнило, но раз он сам выбрал меня в свидетели, почему бы мне не воспользоваться случаем и не понаблюдать за процедурой? Я еще не закончил одеваться, как он закричал мне: «Сейчас я кончу, Пауэрскорт!». Я не был бы человеческим созданием, если не обратил бы взгляд в сторону Давенпорта. Мало того, я подошел ближе, чтобы увидеть развязку. Давенпорт сделал последний качок рукой, и тут же из его стоячего члена брызнула ему на живот сперма. Ее капли упали и в воду, а конец его орудия все еще сочился белесым соком.
- Это была отличная штука, а? - Он повернулся ко мне. Я кивнул головой в знак согласия, но воздержался от дальнейших комментариев, и он продолжал: - Почему ты не дал мне поработать с тобой? Это же не больно, и все так делают.
- Да знаю я это! - снова повторил я. - Но парень не может заниматься этим в любую минуту. Я уверен, что у меня сейчас не получится. И Резерфорд меня ждет, так что я должен бежать. Давай отложим до другого раза.
- Как тебе будет угодно, - с этими словами Давенпорт окунулся в воду. Я не теряя ни минуты застегнул последние пуговицы и поспешил прочь, радуясь, что избавился от его общества. Ничего не мог я поделать с чувством глубокой антипатии к нему. Она возникла во мне с первого взгляда на Давенпорта, когда я еще ничего о нем не знал. Так бывает по отношению к некоторым людям. Они делаются вам неприятными, и вы даже не можете объяснить причину вашей антипатии. Давенпорт никогда мне особенно не пакостил, а в последнее время явно искал моего расположения, но все равно был мне неприятен, я никак не мог заставить себя относиться к нему по-дружески. Это был случай доктора Сама.
- Не люблю вас, доктор Сам! Отчего - не знаю сам. Знаю лишь, скажу я вам: Не люблю вас, доктор Сам!
Я рассказал Вильямсу о случае в ванной и спросил, видел ли он когда-нибудь Давенпорта за таким занятием?
- О да, - ответил он. - Раза два они с Лоуренсом проделывали такое в дортуаре. Я не упоминал об этом раньше, потому что не слышал от вас ни слова о таких вещах и стеснялся.
Я сделал вид, что не обратил внимания на это высказывание, не стал ему ничего объяснять, рассудив, что ему незачем знать слишком много. Но он продолжал:
- Как-то ночью Давенпорт попросил Старджесса лечь к нему в кровать, и я видел, что они там что-то делают. Что именно я видеть не мог, они накрылись одеялом, но я был уверен, что Старджесс дергает Давенпорта за пипиську - так оно и было. Старджесс мне рассказал на следующий день. Давенпорт в другой раз захотел, чтобы я пришел к нему в кровать, но я не захотел. А однажды они с Лоуренсом схватили Бенсона и играли с его штучкой, пока она не стала твердой, и тогда они начали растирать ее своими пальцами, долго-долго так суетились, но я не думаю, что они смогли сделать так, чтоб у него из письки что-то потекло. Это ведь должно быть белого цвета, да? Давенпорт однажды показал мне эту вещь, и я даже прикоснулся к ней. Это было очень интересно, она вроде густой сметаны, только очень липкая. Я сам попробовал ее добыть на другой день, когда никого не было вокруг. Чудное было ощущение, но ничего из меня не вылилось, хотя я так давил на кончик моей штучки, что даже больно стало.
- Ну а как теперь маленький Эльгар? - спросил я. - Ему, наверное, поспокойней стало, когда они прекратили над ним измываться?
- Еще бы! - воскликнул Вильяме. - Теперь он глядит куда веселей. Он ведь совсем неплохой паренек. Вот только писька у него диковинная - вся кожица с макушки срезана. Давенпорт все время говорит нам, что Эльгар еврей. Конечно, он не еврей, но всем евреям делают такое же обрезание, как Эльгару. И, слава Богу, что им, а не мне! Не очень-то хотелось видеть этакое каждый раз, как посмотришь на себя. Очень часто, то ли оттого, что Давенпорту приспичит малость поприставать к Эльгару, то ли потому, что тот слишком «обнаглеет», по выражению Давенпорта. Давенпорт хватает его, приговаривая: «Давайте-ка посмотрим на маленького еврейчика». Эльгар заливается краской, отбивается что есть силы, но справиться с такими верзилами, как Давенпорт и Лоуренс, конечно, не может. Они валят его на спину, хватают за пипку, плюют на нее, намыливают или делают что-нибудь еще в таком же роде.
Как-то зайдя в уборную, я застал там Эльгара. сразу же вспомнил рассказ о нем и сказал: «Давай посмотрим на твоего петушка. Эльгар!». Он сразу же, без всяких возражений, выставил передо мной свой член. В первый раз в жизни я увидел обрезанный член и с большим интересом рассматривал это чудо. Не могу сказать, что с обнаженной головкой этот орган произвел на меня приятное впечатление. Очень уж голый, явно чего-то не хватает. Позже, познав жизнь, став более осведомленным, я узнал, что обрезание практикуется не только евреями. Оно обязательно для мусульман, дикие племена в разных частях света производят тем или иным способом такие же операции, да и многие современные медики относятся к обрезанию одобрительно. Я, однако, не стал бы себя так увечить. Это не только нарушает естественную симметрию мужского органа, оскорбляя тем самым художественный вкус, но, на мой взгляд, отсутствие крайней плоти уменьшает удовольствие, ведь движение кожицы вверх и вниз по головке само по себе очень приятно. Мое мнение, может быть, ошибочно, но это мое мнение.
Еще два или три раза Давенпорт пытался подбить меня на взаимную дрочку, но всякий раз я под благовидным предлогом уклонялся от такой чести. А Давенпорт - я имел несколько случаев в этом убедиться - был заядлым онанистом. Однажды у двери ватерклозета я нос к носу столкнулся с вышедшим оттуда Давенпортом. Лицо у него было красным, он торопливо прошел мимо меня, небрежно кивнув в знак приветствия, а когда я вошел вовнутрь, мне стало ясно, что он здесь ублажал себя собственноручно. Потеки семени медленно скатывались по дверной филенке, а на полу была, чуть ли не лужица этой субстанции.
Другой случай произошел во время обычной прогулки всей нашей четверки по свежему воздуху: Джимми обратил внимание на высокий забор, и ему вздумалось пролезть сквозь дырку в заборе и взглянуть, что там за забором делается. Почти сразу же он повернулся к нам и, приложив к губам палец, поманил к себе. Осторожно, очень осторожно мы пролезли в дырку и сквозь завесу листвы увидели ярдах в пятнадцати от нас Давенпорта и Лоуренса. В густой тени деревьев они сидели, вывалив наружу свои дубинки, и Лоуренс отчаянно мастурбировал приятеля. У них и мысли не было, что в этом уединенном месте их может кто-то подкараулить. Оба они целиком были поглощены своим делом, и мы наблюдали за ними, пока Лоуренс не закончил свою операцию и за него теперь принялся Давенпорт. Второй развязки мы ждать не стали - не хотели обнаружить свое присутствие, а присоединиться к ним тем более.
Имелся в нашей школе ученик по имени Лейси, фаворит младшего учителя Фергюсона. Фергюсона этого мы любили, потому что человек он был добродушный, интересовался тем, как мы проводим внеурочное время, и всегда готов был принять участие в наших играх. Лейси он отмечал особенно: в свободные дни часто прогуливался вместе с ним, а вдобавок позволял парнишке запросто входить в свой рабочий кабинет. Резерфорд несколько раз говорил мне, что между Лейси и Фергюсоном явно что-то есть. Я стал приглядываться и впрямь заметил кое-какие вещи, которые указывали на подозрительную близость учителя и ученика. Когда Лейси находился в ванной комнате. Фергюсон не упускал случая заглянуть туда. Если Лейси заболевал и его помещали в изолятор, Фергюсон по несколько раз на дню навещал его. На весь уик-энд они уезжали, будто бы в гости, к отцу Фергюсона, отставному морскому офицеру. Лейси я знал мало; он был довольно приятный малый, но с другими ребятами не очень-то сближался, проводя большую часть свободного времени с Фергюсоном. Так что составить мнение о характере Лейси мне было трудно.
Однажды вечером мистер Персиваль послал меня с запиской к Фергюсону. Постучав в дверь его кабинета, я почти тотчас же открыл ее. В кабинете у Фергюсона оказался Лейси; он сидел у камина в кресле, а рядом почти вплотную стояло кресло, в котором расположился Фергюсон. При моем появлении учитель торопливо поднялся, прихватив со стола какую-то книжку. Я передал записку и пошел восвояси, однако успел заметить, что ширинка брюк Лейси расстегнута. Да, подумал я, странно, что Лейси сидит перед учителем с расстегнутыми штанами. Рассказал об этом случае Резерфорду, и он согласился со мной, что Фергюсон кое-чем занимался с Лейси, а я застал их врасплох.
Через несколько дней так случилось, что я после чая остался в одиночестве. Боб пошел с де Бопре в ближайший городок взять из починки теннисные ракетки, Джимми засадили за письменные упражнения в классной комнате, и мне решительно нечем было заняться. Я пошел в ученическую библиотеку. В этой комнате мы часто проводили время зимой или в дурную погоду, когда нельзя было отправиться на прогулку. Мы там играли в багатель  и другие домашние игры, а на книжных полках, от которых комната и получила свое название, к нашим услугам были труды Майн Рида, Хенти, Жюля Верна и прочих авторов, дорогих мальчи-шескому сердцу. Я взял одну из этих книг и уселся с нею в углу возле старинного, фонарем, окна. Плотная штора скрывала меня от посторонних глаз, и, войди кто-нибудь в библиотеку, он бы посчитал, что в комнате никого нет; обнаружить меня можно было только подойдя к окну.
Немало уже времени я провел за чтением, когда в библиотеку кто-то вошел. Вряд ли это был кто-нибудь из моих друзей, они не могли здесь появиться в этот час, и я их не ждал. Так что отвлекаться от занимательной книги было не для чего. Вошедших, кажется, было двое, они расположились у противоположной стены и как только заговорили, я сразу же распознал в них Фергюсона и Лейси. Чтобы окончательно убедиться в этом, я выглянул в узкий просвет между двумя половинами шторы. Да, так и есть. Они, несомненно, думали, что здесь кроме них нет никого, и, не желая оказаться в неприглядной роли подслушивающего, я вознамерился объявиться. Но человеческая природа несовершенна, и я не смог устоять против соблазна воспользоваться моментом и увидеть собственными глазами, чем они занимаются наедине. Ласково улыбаясь, Фергюсон что-то ворковал, склонившись к плечу Лейси. Он держал руку Лейси в своей, а через минуту подался вперед и тронул мальчишку между ног. Лейси мягко отстранил его.
- Только не здесь, Дон! - Фергюсона звали Дональд. - Потерпи, пока мы поднимемся к тебе.
- Да ладно, - все с той же улыбкой ответил Фергюсон. - Сюда ведь никто не войдет.
Преодолев слабое сопротивление Лейси, он расстегнул ему брюки и вытащил наружу мальчишечий член. Насколько я мог разглядеть, орган этот был вялым, но Фергюсон начал поглаживать и подергивать его, явно надеясь вернуть ему чувство собственного достоинства. Теперь мое положение оказалось крайне затруднительным. Я упустил благоприятный момент, чтобы дать им знать о моем присутствии, а поступить так после того, как события зашли столь далеко, было весьма деликатным делом, на которое трудно было решиться. Не только потому, что я нанес бы болезненный удар Фергюсону, но это еще и вряд ли способствовало охранению его дружеского отношения ко мне, чего я никак не желал - он мне был скорее симпатичен. Можно представить, каково мне было в эти минуты! Может быть, подождать, не выдавая себя, пока они натешатся и уйдут? Но я же не могу знать, как долго протянется эта процедура. Судя по их внешнему виду, заканчивать они не собирались. Фергюсон казался вполне довольным своей ролью: держать в руке и ласково поглаживать член Лейси, к этому моменту начавший крепнуть и подниматься. Кроме того, они вполне могут подойти к окну, когда закончат, и опять же всех нас ждет страшный конфуз.
Так, терзаемый сомнениями, я сидел тихо, любуясь парой, чьи действие привели меня в некое состояния зачарованности. Но все разрешилось самым неожиданным образом. Книжная пыль защекотала мне ноздри, и, как я ни крепился, как ни тер переносицу, чтоб удержаться, громкое чиханье огласило библиотеку. Испуганная пара рывком вскочила с места, и в следующее мгновение передо мной стоял Фергюсон. Он подозрительным взглядом смерил меня и, явно нервничая, с перекошенным лицом произнес:
- Я и не знал, что вы здесь, Пауэрскорт. Вы так тихо сидели.
С самым невинным видом я отвечал, что настолько был погружен в чтение, что и не заметил, как кто-то вошел в комнату.
- Ну, ничего страшного, - в его голосе явно слышалось облегчение. - Я-то считал, что в комнате никого нет, и даже вздрогнул, когда вы чихнули.
Я был рад, что так благополучно завершилось дело, сулившее поначалу мало хорошего. Но сделанное мною открытие требовало разъяснения, и я положил себе при первом же удобном случае расспросить Лейси. Случай подвернулся на следующий же день, когда я заглянул в купальный павильон, где кроме Лейси никого не оказалось. После ничего не значащей болтовни он спросил, не пойду ли я с ним к реке. Река наша была достаточно широка, чтобы по ней могли плавать гребные лодки, и на берегу держали несколько яликов и гичек специально для нас. Мы выбрали гичку - плоскодонку и неспешно поплыли по течению. День выдался жаркий, далеко мы не проплыли и остановились на отмели в благодатной тени раскидистого дерева. Почти неподвижная вода, и над нею нависают тяжелые ветви. Из воды вздымается тростник и высокие водяные ирисы. Белые кувшинки с подстилкой из широких зеленых листов дополняли красоту этого места, как нельзя более подходящего для предстоящего разговора. Подслушать нас могли только стрекозы и редкие случайные птицы. Тут-то, поговорив с Лейси на общие темы, я и задал ему вопрос:
- А что такое мистер Фергюсон? Ты, кажется, отлично с ним поладил. Я услышал, как в библиотеке ты обратился к нему запросто «Дон».
Он выглядел несколько растерянным, но через несколько мгновений все же ответил:
- Так вот в чем дело! Это, значит, был ты. Когда ты чихнул, Фергюсон стал белее простыни, да и я занервничал. Мы-то оба были уверены, что одни в библиотеке.
- Еще бы! Так было бы куда интересней, - я поглядел ему прямо в лицо. - Если б там никого не было, вы бы отлично развлеклись.
- Что ты имеешь в виду? - спросил он, отведя глаза в сторону.
- А то, что я не смог удержаться и все увидел, - я решил говорить напрямик. - Только знай: я вас не выслеживал. Я еще раньше оказался в библиотеке. Так что ты уж не обижайся на меня.
- Какая обида! Это Фергюсон дал маху. Я потом сказал ему, что дурак он, мог бы быть поосторожней. Хорошо, что только ты нас видел. Я теперь в оба буду смотреть, чтобы нам опять не попасться.
- А Фергюсон, видно, большой любитель таких развлечений? Мне показалось, что вам не впервой играть в такие игры. Полно, Лейси! Ты не бойся, можешь мне все рассказать. Я - никому ни слова, незачем мне подводить тебя и Фергюсона, он ведь славный парень. А часто ты с ним занимаешься такими делами?
- Ну, Пауэрскорт, ты так много уже видел, что я не буду разводить турусы на колесах, а буду с тобой как на духу. Вы ведь все уже заметили, что я очень дружен с Фергюсоном. Я ему приглянулся с первых дней, как попал в школу. Не знаю уж, чем я его привлек, но уже год с лишним он словно пришибленный мною. На первых порах он дарил марки и монеты для моей коллекции, давал почитать книги и все такое. Потом мы с ним сходились все ближе, он стал меня брать с собой на прогулки. Я ничего не имел против, он очень приятен в общении и с ним было интересно. Он пользовался всяким случаем, чтоб оказаться рядом со мной, брал меня на пляж, мы вместе плавали. А если я принимал душ или ванну, он обычно наблюдал за моим мытьем. Меня поначалу не очень заботило, как он на меня смотрит во время раздевания, а после я привык и вообще не обращал на это внимания. Потом он стал приглашать меня в свой кабинет, я мог зайти туда в любое время и готовить там уроки; и это тоже вошло у меня в привычку. Обычно он садился сбоку, всегда готовый мне помочь, и очень любил, как бы случайно коснуться то моей руки, то ноги. Как-то мы сидели рядом в его кабинете, я писал упражнения по греческому, а он из-за плеча наблюдал за моей работой. Рука его легла на мое колено, а потом продвинулась гораздо выше. Я засмеялся и сказал, что мне щекотно. Он тоже хохотнул, и вдруг его пальцы так впились в мою ляжку, что я подпрыгнул. «Так ты боишься щекотки, тебе везде щекотно?» - спросил он и давай тискать меня и щипать за ноги. «А где щекотней всего? Здесь?» - и схватил меня прямо за петушка. Я дернулся, попытался оттолкнуть его руку, а он говорит: «Не поднимай столько шуму из ничего» и, прежде чем я успел сообразить, прижал своей рукой мои руки, а другой вытащил из штанов мой кок и пошел с ним играть, а когда тот встал, нахмурил брови и сказал: «Ну, ты и хулиган. Арчи! Ты только взгляни, что себе позволяешь! Надо тебя научить хорошим манерам». Руку мою он отпустил, а я возьми и вцепись в застежку его брюк и говорю: «Вот сделаю вам сейчас то же самое, отплачу той же монетой!» Конечно, я не очень-то соображал, что говорю, а он сразу же подхватил: «Ну и правильно! Можешь делать все, что хочешь. Это по справедливости»^ Меня его ответ так поразил, что дыхание перехватило. Взглянул на него и понял, что говорит он вполне серьезно. «Пожалуй, это будет знатная шутка», - подумал я, расстегнул ему брюки и вытащил наружу его штучку. Клянусь тебе, это было настоящее чудовище! Длинный и твердый, как крикетный молоток. Минуты две Фергюсон позволял мне подергать его и потереть, а потом сказал, что лучше будет, если я теперь прекращу свои упражнения. Оба мы застегнулись, я пообещал ему, что никому не скажу, но с того дня это превратилось у нас в обычное дело: когда мы оставались одни, он просил меня показать ему мой столбик и давал мне посмотреть на свой.
Мне был очень интересен его рассказ, но хотелось узнать побольше, и я спросил:
- А чем-нибудь еще вы занимались?
- Да, Пауэрскорт, вижу, ты в этих делах не новичок! - усмехнулся Лейси. - Ни за что не поверишь, если я скажу, что на этом мы остановились. Фергюсон постепенно научил меня куче вещей. В следующий раз, когда я играл с его палкой, он меня не останавливал, пока из нее не брызнула какая-то дрянь, заляпавшая ковер на полу и мои руки. Он сказал, что это и есть мужской сок, который имеется у каждого мужчины. Мне, конечно, захотелось попробовать и посмотреть, смогу ли я выдавить из себя мужской сок. С тех пор мы часто так себя ублажали. Да ведь и ты наверняка этим занимался. Разве не так?
- Да, - ответил я. - Я все об этом знаю, каждый к этому приходит раньше или позже. И это все, что вы с ним проделывали?
- Много же ты хочешь знать, - Лейси усмехнулся. - Ладно, особого вреда не будет, если я тебе расскажу все. Вообще-то у нас было мало таких случаев: один раз, когда я простудился и лежал в изоляторе, а в другой - когда я пришел к Фергюсону домой. Он оба раза ложился со мной в постель, вставлял палку мне между ляжек и водил ее туда-сюда. Один раз он захотел воткнуть мне в зад, но я не позволил. Он рассказывал, что мальчишкой в Харроу он часто имел других мальчишек в зад и его имели тоже. Но я и тут не согласился, и он больше с этим не приставал. Ох, ты, смотри! От всех этих рассказов у меня стоит вовсю. А у тебя?
- Да и у меня. - Я предъявил ему доказательство своих слов и предложил: - Может быть, подрочим? Никого вокруг нет.
- Если ты хочешь, я не против, - живо отозвался Лейси и расстегнул свои штаны.
Член у него был очень изящной формы, не маленький, но и не слишком большой, и, учитывая это обстоятельство, мне стала вполне понятна страсть Фергюсона - Лейси был красавчик во всех отношениях.
Я опустился на дно лодки у его ног и начал играть на его инструменте, быстро вспухавшим под моими пальцами. Еще несколько мгновений работы,и я спросил:
- А хочешь, я его пососу?
- Вот это мысль, - воскликнул он. - Давай, раз тебе хочется. Я о таком еще ни разу не слышал. Ой, - вскрикнул он, когда мои губы приступили к действию, - какое-то непонятное ощущение... Но нет, продолжай, продолжай, мне уже лучше.
- Неужели Фергюсон никогда тебе такого не делал? - спросил я, сделав маленькую паузу.
- Да нет же! Никогда он даже не заикался о таких вещах. Да и я, говорил тебе уже, понятия не имел. Но это отлично придумано. Надо будет рассказать Фергюсону.
- Не вздумай говорить, как ты об этом узнал и кто тебя научил, - поспешил я предостеречь его. - Не будь сплетником.
- Не буду, не буду, не бойся, - успокоил Лейси. - Кажется, ты меня многому научишь. А я-то думал, что ты невинный пай-мальчик, дальше некуда. Вот что значит - не суди по внешности. А где ты сам научился этому?
Вдаваться в подробности я не стал.
- Сам не знаю. Я это давно уже исполняю, и ты скоро обучишься как следует.
- Не надо меня больше сосать, - видно, Лейси еще не освоил новое открытие. - Лучше подрочи меня.
Я с охотой откликнулся на просьбу и в несколько минут довел его до точки кипения. В самом деле, столь вожделенная влага гораздо раньше, чем я ожидал, брызнула мне на пальцы. После этого он взялся за меня и проявил себя таким искусником, что очень скоро с интересом наблюдал за моим финишем.
- Полагаю теперь, - произнес он поучительным тоном, - что между нами нет никакой разницы. Оба умеем делать свое дело. И раз уж мы сошлись так близко, мы можем стать большими друзьями.
- Да я обеими руками за это! - закричал я. - И мои друзья, и герцог, и Резерфорд, и де Бопре будут только рады, если ты будешь к нам присоединяться. - И добавил с улыбкой: - Если только сможешь удирать от Фергюсона.
Он рассмеялся в ответ:
- Заткнись ты! Но как бы то ни было, я твоего предложения не забуду. Такие приятели на дороге не валяются.
Лед был окончательно сломан, и с тех пор Лейси частенько развлекался с нами во время наших веселых прогулок. По общему мнению, он оказался очень славным товарищем. Но особенно близко сошелся со мной, я стал его конфидентом, и он аккуратно информировал меня обо всех своих приключениях с Фергюсоном.
- Я его вчера чуть до бешенства не довел, - рассказывал он. - Ты знаешь маленькую уборную на самом верху? У нее еще в двери цветное стекло, сквозь него, если вплотную подойти, видна вся каморка. Ну, вот я туда и пошел, и за мной следом тут же поперся по лестнице и Фергюсон. Окликнул меня, а я будто не слышу, вхожу туда и запираюсь. Он тут как тут: прижался к стеклу и смотрит, как я штаны спускаю. Я это увидел, и чтобы его раздразнить, задрал рубашку и давай дрочить прямо у него на виду. Он умоляет, чтобы я его впустил, но я и не подумал открыть дверь, просто состроил ему рожу и продолжаю. С ним просто жуть что происходило, не боялся бы, что услышат, он бы дверь выломал. Так он торчал там с кислым видом, плюща нос о стекло и кусая губы. Но я - ни капли жалости, дрочу себе и дрочу, пока кончать не стал. Вот тогда я подошел вплотную к двери и показал ему, как стреляет моя пушка. Когда я открыл, наконец, дверь и вышел к нему, он начал крыть меня почем зря. Я сказал ему, что он ведет себя смешно, и он немного успокоился. Но вечером снова пристал, упрашивал, чтоб я дал ему меня подрочить. Никаких «нет» он и слушать не хотел, и мне пришлось уступить ему, а то он добился бы своего силой - так его раззадорила похоть.
Из последующего станет видно, что тем или иным путем я находил себе множество развлечений и был вполне доволен своим жребием. Не устану поздравлять себя со счастливой судьбой, подарившей мне таких верных друзей, умевших так сочетать серьезную работу с самыми разнузданными играми, что никогда в жизни я не бывал счастливее, чем в дни, проведенные с ними. Не было на свете более тесной дружбы, чем та, что связывала нашу четверку. Не могу припомнить ни одной минуты, когда бы мы ссорились или в чем-то всерьез не соглашались друг с другом. Часто возвращаюсь я мысленно к тем радостям, какие давались нам вместе, и как бы я был счастлив пережить еще раз эти годы. Но свежесть и живость отрочества во второй раз никогда не приходят, они ушли навсегда. К счастью, остается память, и свет ее освещает и наши нынешние годы. Чарльз Лэмб  говорит в своих «Очерках Элии», что бесцельно и неразумно зрелым мужам вращаться среди молодежи, но здесь я позволю себе не согласиться с признанным авторитетом. Я всегда прекрасно себя чувствую в юном обществе и с некоторой завистью смотрю на тех персон, коим посчастливилось быть школьными учителями. Они проводят свои дни в постоянной атмосфере юности и способны тем самым сохранять молодость духа в зрелые годы. Не собираюсь здесь выступать философом и моралистом, просто меня задели слова Лэмба, и я не мог оставить их без возражения.

Глава девятая
ПЕРВЫЕ КАНИКУЛЫ

Школьный год быстрыми шагами приближался к концу, и в то время, когда все вокруг меня жили в нетерпеливом предвкушении дней каникул и весело обсуждали, как будут проводить эти дни, мною все более овладевал дух уныния и тоски, с которым я ничего не мог поделать.
Джимми, как обещал, послал письмо лорду Генри, но лишь для того, чтобы получить ответ, что лорд Генри путешествует сейчас по Востоку и вернется в Англию очень не скоро. Разочарование мое было тем более глубоким, что все мои надежды были связаны именно с пребыванием в гостях у лорда Генри. Итак, вместо визита в старое поместье, прелести которого Джимми расписывал яркими красками, мне предстояло унылое двухмесячное прозябание в доме, не вызывающем во мне ничего, кроме отвращения. И это после того, как я отведал вкус развеселой школьной жизни. Понятно, отчего отчаяние мое было столь глубоким. Резерфорд, де Бопре и Джимми пребывали, напротив, в блаженном расположении духа, а я чем больше старался скрыть свои чувства, тем отчетливей деланная веселость моего поведения проясняла истинное состояние моей души. Товарищи мои как могли, старались меня утешить. Боб вытянул из меня признание о причинах моей подавленности и взялся меня лечить, начав с того, что пригласил погостить у них дома. Но воспользоваться этим приглашением я мог бы только во второй половине каникул, родители Боба пока что гостили в Шотландии. Так что и от Резерфорда нечего было ждать немедленного облегчения.
И вот наступил тот злосчастный день, когда мне пришлось сказать «прощайте» своим друзьям. Не стану скрывать, что еле-еле сдерживал слезы, когда очутился один в вагоне, приближавшем меня с каждой милей к родному дому. Родной дом - эти слова не ассоциировались у меня с чем-то приятным и дорогим, а навевали мрачные думы. Не приходилось ждать, что меня встретят там искренним «добром пожаловать», и ехал я скорее в ссылку, чем в заждавшееся меня отчее гнездо.
Слуга, встречавший меня на станции, был мне незнаком, узнал я его только по нашей ливрее. Так что даже первые шаги по родной земле не рассеяли моих дурных предчувствий.
Как я и ждал, отношение отца ко мне ничуть не изменилось. Кроме нескольких коротких фраз при встрече - ни единого слова, обращенного ко мне. После окончания обеда, отец ушел к своим книгам в библиотеку, предоставив меня самому себе. Экономка, миссис Денисон оказалась все же куда любезнее: ее интересовало все, что со мной произошло за время моего пребывания в школе. В ее небольшой гостиной я провел остаток вечера, довольный уж тем, что нашлось с кем поговорить. Она-то и рассказала, что мистер Персиваль присылал моему папаше письма, в котором всячески меня расхваливал, расписывал, как он рад моим постоянным успехам. Миссис Денисон знала, разумеется, об отношении ко мне моего родителя, но была достаточно тактична, чтобы не касаться этого предмета. Ее единственной целью было сделать, насколько это от нее зависит, мою жизнь здесь более сносной для меня, и я всегда буду вспоминать о миссис Денисон с благодарностью.
Первые несколько дней я положительно не знал, чем заняться, но потом моя живая натура все же сказалась, во мне все более пробуждался интерес к окрестностям имения, я проведал все незабытые уголки моего детства и, конечно, озеро, где я учился плавать и работать веслами. Я купался, плавал на лодке, предпринимал долгие верховые прогулки. Надо отдать должное моему родителю: никаких ограничений он на меня не налагал, позволял мне делать все, что захочется, лишь бы только я как можно реже попадался ему на глаза. Коренастый гнедой жеребчик Крузо, предназначенный для меня старшим конюхом Дженнингсом еще в прошлом году, откормленный, ухоженный, все еще жил в имении, и многие часы я провел на его крепкой спине, то пуская легким галопом по стриженой траве парка, то переводя на рысь на узких лесных тропинках. Сопровождал меня довольно часто Сандерс, самый любимый мной конюх. Слуги вообще смотрели на меня с симпатией, в разговорах между собой осторожно порицая моего отца за нерасположение ко мне.
Я получил несколько писем от Резерфорда и хотя порадовался тому, что он наслаждается жизнью в выбранном им месте в Пертшире, но контраст с моим пребыванием здесь дал мне еще больше оснований оплакивать свою участь. От герцога и де Бопре приходили дружеские и даже сочувственные письма, но все равно мне было слишком одиноко в нашем захолустье, дни еле-еле волочились, и я думал, что вот-вот окончательно погружусь в эту трясину. Однако пара инцидентов, случившихся со мной, несколько взбодрили меня и дали пищу моему интересу.
Однажды, когда я бесцельно слонялся по дому, ища, чем бы заняться, я забрел в ту часть дома, где обитали слуги. Только это крыло подавало хоть какие-то признаки жизни. Вступив в коридор для прислуги, я услышал за дверью одной из комнат шум возни и смешки. Любопытствуя знать, что там происходит, я осторожно подошел к неплотно прикрытой двери и сквозь щель дверного проема заглянул внутрь. Зрелище, открывшееся моим глазам, было не из тех, что я ожидал здесь увидеть, но достаточно интересное, чтобы я замер на своем наблюдательном пункте. Две горничных держали за руки и за ноги Джо, паренька, служившего у нас мальчиком на побегушках. Девицы этого мальчика подняли и укладывали на длинный стол, стоящий посреди комнаты. Джо отбрыкивался, но горничные были здоровенными девками и в конце концов растянули его на столе. Затем, возбужденно хихикая, расстегнули ему штаны, так что его голый член показался наружу. На эти манипуляции, весело ухмыляясь, глядел сидевший возле стола младший лакей Уолтер. Попросив горничных крепче держать мальчишку, он взял со стенной полки горшок с ваксой и. обмокнув туда кисть, прошелся ею по интимным местам Джо. Девицы визжали от восторга, наблюдая за художеством Уолтера и, насладившись вдоволь зрелищем, наконец отпустили бедного Джо. Он сидел на столе, горестно разглядывал свою оскверненную плоть, бросая временами негодующие взгляды на своих мучительниц. Те отвечали ему широкой, до ушей, ухмылкой.
Смотреть больше было не на что, и я так же осторожно ушел от двери. Но назавтра я подстерег Джо в вязовой аллее, ведущей к главным воротам парка, и с улыбкой рассказал ему, что я вчера видел. Он залился краской, явно заволновался, но я быстро успокоил его, мол, никому не расскажу об этом происшествии, и он тут же стал общительнее.
- Эти девки, Нелли и Алиса, всегда готовы на какую-нибудь пакость, - начал он, - особенно Алиса. Всегда, когда миссис Денисон или старших слуг нету поблизости, пристают ко мне.
- Стало быть, они с тобой и раньше такое вытворяли? - спросил я, не давая угаснуть разговору и радуясь тому, что в здешней жизни появилось нечто интересное.
- У-у, много разов! Очень им это в охотку. Особо худого мне они не делают, да только я страсть как не люблю, когда меня девки лапают. Вам, видать, это тоже не нравится, сэр?
Конечно, он ждал от меня, что я осужу такую практику, и я не стал его разочаровывать, хотя в глубине души вовсе не был уверен, что мне не понравилось бы. Ведь подобные игры могут быть прелюдией к куда более важным событиям, и я льстил себя надеждой, что окажись я на месте Джо, я бы сумел в подобной ситуации кое-что выторговать взамен понесенного мною урона. Разумеется, ему об этом я не сказал; у меня хватило известного запаса рассудительности, чтобы понять, что не слишком-то хорошо разлечься на столе на обозрение собственной прислуге. Мне надо было только не вспугнуть Джо и подтолкнуть его к дальнейшим откровениям.
- Беда невелика, если твою штучку вынут на погляд,- продолжал он. - Я уж и не знаю, сколько раз со мной такое случалось. Ребята из Уортбартона,- назвал он свой родной городишко в миле-двух отсюда, - ничего зазорного в этом не видят. Когда мы играли на лугу, кто-нибудь обязательно говорил: «А давайте выпустим его петушка!». Не успеешь и «мама» сказать, а тебя уже валят на траву. На сенокосе это самое обычное дело, особенно по вечерам. А уж сколько раз я видел по дороге домой, как парни, а иногда и девчонки - они-то еще хуже парней,- спускают с ребят штаны. Там, где Хай-стрит кончается, есть проход меж двух высоких глухих стен. Мы его так и зовем «Пиписькин проулок», потому что там и играют больше всего в такие игры. Пара больших парней становится с обоих концов этого проулка, иногда по десятку загоняют нас туда, снимают штаны и плюют на пиписьки или мажут их чем-нибудь. Теперь-то мы сторожкими стали, и ежели видим, что там кто-нибудь из больших ребят пасется, идем окольным путем. Окольный-то он окольный, да только домой приводит куда быстрей!
- Алиса, как вы, верно, знаете, сэр, тоже родом из Уортбартона. Я как-то вечером шел тем проулком и вижу - Алиса о чем-то разговаривает с двумя большими парнями. Девка она наглая, приставучая, и когда я проходил мимо, она вцепилась в меня и что-то затараторила. Я говорю: «Отстань от меня», отталкиваю ее и хочу бежать поскорей до дому, а она кричит парням, чтобы они меня не пропускали. Они хватают меня, и тут она подбегает. «Давайте-ка, спустим с него штаны», - говорит. А я говорю: «Отпустите меня, а то лягаться начну». Но парни держат крепко. «Начинай, Алиса, - говорит один. - Мы его держим, он у нас не забрыкается». Тут эта девка смеется, хлопает в ладоши, снимает с меня штаны и вдобавок куртку расстегивает. Но и этого ей мало: она просит парней окунуть меня задом в грязную лужу, а сама набрала грязи в руку и забрызгала мне пипку и живот. Потом парни отпускают меня и велят поскорей уносить ноги. А она, когда пришла в поместье, видно, не забыла рассказать всем людям, потому как они всегда рады посмеяться надо мной. На другой день я был с ней в судомойне, она мыла посуду, а я вытирал. Был там и Уолтер, и она при мне рассказала ему, как меня в лужу макали. «Он, наверно, до сих пор не отмылся», - сказала она. А Уолтер тут же: «А давай-ка глянем!» - «Конечно!» - обрадовалась она, и оба они на меня набросились, спустили штаны, Уолтер меня держит, а Алиса разглядывает мое хозяйство да за пипиську теребит мокрыми руками.
Уолтер вообще-то приударяет за ней. Я их как-то застукал в буфетной: одной рукой он ее обнял, а другую норовит запустить под юбку. Я как заору, чтобы их напугать, а сам шасть в коридор, и нету. Когда в следующий раз я повстречался с Уолтером, он погрозил мне кулаком и пообещал, что еще со мной поквитается.
- А Нелли обходится с тобой так же, как Алиса?
- Она, конечно, не такая дрянь, но не думаю, что много лучше. Она ведь и не знала меня, пока не попала в поместье, и сама никогда ко мне не приставала, но Алисе всегда бывает помощницей. Нелли с мужиками не хороводится, не то, что Алиса. Да вот я как-то вечером увидел Алису за конюшней с одним из младших конюхов. Они думали, что поблизости нет никого, но я-то видал: малый вывалил из штанов свою штуку и Алиса за нее держалась.
Информация, полученная от Джо, еще более разожгла мой интерес, и я положил себе понаблюдать за Нелли и Алисой. Обе были крепкие девки, не старше восемнадцати-девятнадцати лет. Но кроме того случая с Джо, я пока что не замечал, чтобы они занимались чем-нибудь подобным. Так что я решил держать ухо востро и глядеть за ними в оба. Это заняло меня хоть каким-то делом и помогло развеять томительную скуку каникулярных дней. Я проведал, что обе горничные спят в одной комнате, и решил, что занятно было бы взглянуть на них в момент отхода ко сну. У меня до этого не было ни малейшего опыта отношений с девицами, да я никогда особенно и не стремился взглянуть на женские формы в их природном виде. Но рассказы де Бопре великолепно послужили развитию во мне любознательности, и часто теперь, лежа без сна в кровати, я вспоминал их и мечтал, что и мне когда-нибудь выпадет удача, подобная той, что выпала моему везучему другу. Правда, перспектива представлялась весьма отдаленной, но если я осуществлю свой замысел относительно Алисы и Нелли, я сделаю шаг в правильном направлении.
Приняв общий стратегический план, я воспользовался первым же представившимся удобным случаем и, дождавшись, когда вся прислуга отправится спать, вылез из своей кровати и в одной ночной рубашке отправился наверх. Комната горничных была в самом конце коридора, отведенного для слуг, и перед ней надо было пройти каморку, служившую чем-то вроде кладовой. Дверь в нее была приоткрыта, за дверью полный мрак, и я вступил туда, осторожно передвигая босые ноги, чтоб не наткнуться в темноте на какую-нибудь утварь или на умирающий предмет меблировки и не загрохотать на весь этаж. Дверь в комнату горничных была закрыта, но там не спали, слышалось какое-то движение, и тонкий луч света проскальзывал сквозь замочную скважину. К ней-то я и прильнул внимательным глазом. Я увидел Нелли, она рассматривала себя, стоя перед зеркалом. Руки ее были обнажены, но все остальное, что я рассчитывал увидеть, скрывала сорочка. Алисы не было в поле моего зрения, не было видно и второй кровати, из чего я заключил, что там и лежит Алиса. Мне не показалось странным, что Нелли не разговаривает с товаркой и даже не глядит в ее сторону. Я был настолько поглощен наблюдением и так ждал от Нелли какого-нибудь движения, открывшего бы для моего взора любую часть ее тела, что забыл обо всем другом и не услышал мягких осторожных шагов за спиной. Это и была Алиса, возвращавшаяся в свою комнату, то ли идучи из сортира, то ли просто поболтав с кем-нибудь из прислуги. Хотя, судя по тому, что она была босиком и так же, как Нелли, в одной сорочке, вряд ли она ходила поболтать с кем-нибудь. Меня она заметила, только наткнувшись на меня в темноте. Закричала, я перепугался не меньше, распрямился, хотел отскочить в сторону, но не тут-то было. Алиса не шлепнулась в обморок, с ней не случилось истерики или чего-то в этом роде; напротив, увидев, что любопытным Томом  оказался всего-навсего мальчишка, она схватила меня за шиворот, ногой распахнула дверь и втащила в комнату ошеломленного настолько, что я не только упираться, даже слова вымолвить не мог.
- Глянь-ка, Нелли, - воскликнула она. - Ты только подумай! Этот маленький паскудник подглядывал в замочную скважину! Я его прямо там и поймала. - Тут она вгляделась в меня и в ужасе закричала: - Боже милостивый! Это мастер  Чарли! А я-то погрешила на Джо...
Я поник опозоренной головой, не зная, что может сказать застигнутый на месте преступления преступник.
Алиса быстро вернула себе уверенность и повернулась ко мне:
- Ничего не скажешь, прекрасное поведение, мастер Чарли! Вам самому не стыдно подглядывать за девушками? Что скажет ваш батюшка, коли мы ему пожалуемся?
- Ой, - прервала ее Нелли, - но мы ведь не станем жаловаться! Не думаю, что молодой барин замышлял что-то худое.
- Все это очень хорошо, Нелли, - продолжала Алиса. - Ты, может, не против, чтоб с тобой так обращались, но я-то не хочу. И если самому хозяину не скажу, то уж миссис Денисон непременно. Ничего себе, такие мальчики будут подглядывать, как мы спать ложимся!
- Да ладно тебе, Алиса! - с улыбкой сказала Нелли. - Давай не будем делать никаких неприятностей мастеру Чарли. Он с нами так хорош всегда, и я не хочу, чтобы ему попало. Если мы его спросим, я уверена, он пообещает нам впредь так не поступать. Ведь верно, мастер Чарли?
- Я с трудом обрел голос и поспешил выпалить:
- Верно! Конечно, верно! Я больше не буду, клянусь вам!
- Слышишь, Алиса? - воскликнула Нелли. - Давай отпустим мастера Чарли и молчок об этом.
Но Алису не так легко было утихомирить.
- Хорошенькое дело, - проворчала она. - Знать, что на тебя могут пялиться в замочную скважину. Мне это никак не годится.
- Да полно тебе, - увещевала Нелли. - Был бы кто-то из мужчин или даже малыш Джо, я бы тоже рассерчала. Но мастеру Чарли я готова простить все, он с нами такой обходительный, словечка поперек не скажет. Ты тоже должна простить его на этот раз. Давай же, прошу тебя, - добавила она, чуть ли не умоляя подружку.
Алиса задумалась и потом ответила:
- Ладно, на этот раз отпущу его. Но я считаю, нам следует его хорошенько отшлепать. Что скажешь?
- Ой, нет, нет! - всполошилась Нелли. - Что такое ты говоришь! Неужели ты посмеешь притронуться к мастеру Чарли?
- А чего тут такого? - стояла на своем Алиса. - Он же этого заслужил, разве нет? - И она обратилась ко мне: - Разве вы не считаете, что вам надо задать атата, мастер Чарли?
- Н-не знаю, - пролепетал я. - Наверное, надо.
- Значит, дело решенное. Вы позволяете мне вас отшлепать, - довольным тоном произнесла Алиса.
И тут до меня дошло, что все ее негодование было притворным, чтобы легче привести нас к такому финалу. Как бы то ни было, я радовался, что хоть такой ценой избавлюсь от нее. Алиса положила меня ничком на свою кровать и задрала мою рубашонку. Нелли, усмехаясь, стояла рядом, и по тому, как улыбнулась ей в ответ Алиса, мне стало окончательно ясно, что гнев ее был более или менее притворным. С минуту они обе разглядывали мой зад, а потом Алиса нанесла по нему несколько легких шлепков.
- Ну вот, - сказала она. - Надеюсь, вы никогда не захотите так вести себя снова, мастер Чарли.
Потом помогла мне подняться, расправила на мне рубашку, скользя руками по заду и бедрам, нечаянно или намеренно набрела на мой член и немного помедлила на нем. Я сделал вид, что ничего не заметил, а она не произнесла ни единого слова.
- Заделаю я скважину в двери, - услышал я, удаляясь, слова Алисы.- Неохота, чтоб за нами подглядывали. Представляешь, если Джо такое втемяшится, конца этому не будет.
Так закончилось моя авантюра, из которой я выбрался весьма жалким образом, но несмотря на все мое тогдашнее огорчение, я не сожалел о нем впоследствии. Вступив в зрелый возраст, я понял, что поступок мой был совершенно дурацкий и я сам поставил себя в смешное положение. Тем не менее, в тот момент я терзался оттого, что не смог осуществить своих намерений, но никаких дальнейших попыток не предпринимал, решив подождать более благоприятного случая для знакомства с тайнами женской натуры.
Как-то в предвечернее время мы с Сандерсом прогуливались верхом и разговор зашел о лошадях. Сандерс рассказывал мне о коннозаводстве, об улучшении пород, и тут я впервые узнал, что почти всех коней, за исключением специально отобранных на племя, холостят. Я поинтересовался, как это происходит, и Сандерс описал мне не раз виденную им операцию. Он рассказал, как животное валят на бок, как закрепляют цепями ноги, пока ветеринар удаляет тестикулы, или просто отрезая их, или выжигая докрасна раскаленной проволокой. По мне, это была жуткая и мучительная операция, но Сандерс смотрел на это под иным углом. Он сказал, что она необходима и что производители - так называют нехолощеных коней - твари очень злобные и с ними не так-то просто иметь дело. А еще я узнал от него, что так поступают не только с лошадьми, но и с другими животными, ведь вол - это холощеный бык.
- Все-таки, Сандерс, не думаю, что это хорошо. Ты бы согласился на такое? Ты сам?
- Я, сэр? Да ни за что на свете! Лучше пусть меня прикончат сразу же, - ответил он. - Жить-то как после?
- А ты когда-нибудь имел дело с девушками? - я посчитал, что сейчас самое время повернуть разговор туда, куда мне хотелось.
- О да! Конечно имел, сэр! А вы, надо думать, еще нет? Но могу поручиться, вам не долго осталось ждать.
- Расскажи, как это у тебя было, - продолжал я, беспокоясь, как бы он не свернул в сторону.
- Рассказать, как это было, сэр? - повторил он. - Я совсем не мастак рассказывать истории. О чем вы хотите, чтобы я рассказал?
- Да хоть что-нибудь, Сандерс! - взмолился я. - Я же ничего не знаю о девушках. Ничего, кроме каких-то намеков и слушков. Вот и хочу, чтобы ты хоть немножко рассказал о том, что сам попробовал.
- Да вы сегодня в веселом настроении, сэр! - он усмехнулся. - А я-то считал, что вы о таких вещах еще и думать не думаете. Ну что ж, коли вы желаете от меня такой помощи - извольте. Только в ум не возьму с чего начать.
Он помолчал немного и приступил к своему рассказу:
- Мне девчонки всегда нравились, с самых ранних лет, как себя помню. Когда еще был совсем мальчонкой в школе, водил я компанию с одной... Лиззи Джонсон ее звали. Славная такая девчоночка, и мы с ней всегда играли, когда встречались в лесу. Она клала свою руку мне на штаны пониже пояса, а я норовил сунуть свою ей под юбку. Конечно, мы были совсем сопляками, до настоящего дело не доходило, но я часто прижимался своей штукой к ее щелке, и мы начинали тереться друг о дружку. Дальше мы никогда не заходили, и я сейчас ничуть об этом не жалею, потому как что ж хорошего, если бы я, несмышленыш, сам того не сознавая, ее девичью честь порушил. Лет в тринадцать она уехала из наших мест, и я больше ее никогда не видел. Я часто гадаю, где она сейчас, как у нее дела идут; я ведь ее любил, пожалуй.
Он остановился, но я продолжал наседать на него.
- Нет, ты расскажи, что с тобой было, когда ты стал постарше. Он рассмеялся.
- Много чего было, не знаешь, что и выбрать. Ну ладно. Когда мне было лет пятнадцать-шестнадцать, я с ума сходил, так хотелось найти девчонку, которая позволила бы мне делать с ней то, о чем я все время думал. Но это было совсем нелегко в те времена. Девчонки начинали бояться залететь, как говорится, а я был парень рослый и выглядел куда старше своего возраста. В это время в нашем местечке поселилась миссис Бест. Она была вдовой и на жизнь зарабатывала шитьем. Видно, неплохо зарабатывала, потому как очень хорошо одевалась и всегда выглядела очень аккуратной. Но до меня дошли слухи, что основной ее доход - от навещающих ее мужчин. То, что я мог видеть, говорило мне, что так оно и есть. Я решил, что надо мне подбить под миссис Бест клинья, и я норовил заговаривать с ней о том, о сем всякий раз, когда встречал ее. Короче, завязал с ней знакомство. Как-то прохожу мимо ее дома, а она в дверях стоит; остановился, болтаю с ней, а она предлагает зайти чаю попить. Сидим, пьем чай, чешем языки по-дружески, и тут она берет меня за подбородок, говорит, как я скромно держусь, словом, ведет себя, как женщина, обхаживающая мужичка. Кончилось тем, что облапил я ее и поцеловал. Она - ничего. Я осмелел и сунул руку ей под юбку, глажу подчеревок. Она того только и ждала, пойдем, говорит, в спальню. А там легла на кровать, ноги раскорячила - вот, мол, я вся твоя. Я такой, прошу прощения, сэр, пиздищи никогда не встречал ни до нее, ни после, а я их повидал на своем веку пропасть, уж поверьте мне, сэр. В ее дыру я мог свободно кулак всунуть, и хотя инструмент у меня был, что надо и был я молодой, я просто в нее провалился и даже стенок этого колодца не почувствовал. Она наслаждалась вовсю, но для меня это не было такой уж большой сластью, и я подумал, что надо бы поискать кого помоложе. А ей я так по вкусу пришелся, что еще не раз после того она пробовала меня снова затащить на себя, но ничего у нее не вышло, уж слишком заезженной оказалась, на мой взгляд, эта лошадка. Меня вообще не тянет на баб, готовых раздвинуть ноги перед каждым встречным-поперечным.
Через несколько дней после этого поучительного разговора я прогуливался вдоль озера в нашем парке и вдруг увидел спешащего ко мне Джо. Когда он подбежал ко мне, я удивился, до чего ж возбужденным он выглядит.
- В чем дело, Джо? - осведомился я, видя, что ему не терпится поведать мне что-то важное.
- Надо, чтобы вы узнали, сэр, что приключилось третьего дня. Вы помните Флорри Дженнингс, дочку главного кучера? Я с ней частенько болтаю, и вообще у нас хорошие отношения. Во вторник меня отпустили в Уортбартон, а на обратном пути, когда шел по лугам, догоняю я Флорри. Она страсть как любит всякие игры, и мы часто с ней вместе играем. Вот и сейчас мы стали по дороге играть в догонялки и когда забежали в рощу Боннара, она меня догнала и не осалила, а так толкнула в спину, что я бухнулся в траву, а она села верхом мне на спину и давай щекотать. Я оттолкнул ее с такой силой, что она опрокинулась на траву, юбка задралась и показалось исподнее. Я успел прежде, чем она закрылась, дать ей с маху по заднице, а потом прижал ее к себе и принялся щекотать еще пуще, чем она меня. Она стала бороться со мной, вскинула ноги, и я опять увидел ее исподнее. «До чего ж у тебя ноги толстые», - говорю ей. «А тебе-то какое дело, мистер Наглец», - отвечает она с нахальной такой улыбкой. Так меня это раззадорило, думаю, может, и с ней такое же творится, и говорю ей: «Покажи мне твою штучку, Флорри». - «Вот те раз! - крикнула она. - Никак такого нельзя!» А сама смеется. Ну, я и сунул руку ей промеж ног, под штанишки хочу забраться. Она меня так лягнула, что руку-то я убрал, но все-таки не отстаю от нее: «Не балуй, Флорри, покажешь мне свою штучку, а я тебе мою покажу». И тут она сдалась, легла на спину, штаны сняла и ноги раздвинула, чтобы я мог получше разглядеть. Я ведь по-настоящему никогда это у девчонок не видел, а теперь налюбовался досыта. Забавная штучка, похожая на разруб маленький, но все-таки наш петушок покрасивше будет. Поглядел я, а потом Флорри закрылась и говорит, что теперь мой черед показывать. А мой петушок встал, пока я щупал Флорри, и ей, кажись, это пришлось по душе, потому как она вдруг начала его теребить. Мне как-то чудно стало, а я слышал о парнях, которые вставляют в девчонок свои штучки, и становится им хорошо. Дай, думаю, и я попробую, попрошу Флорри, чтоб она мне дала. Она сказала, что можно, я лег на нее, петушка своего к ее щелке приладил. А он туда не входит! Я поднажал сильнее, а она как закричит: «Ой, больно!» Ну и пришлось это дело прекратить. Но я все-таки думаю попробовать еще разок, когда ее встречу, может, мне повезет. Все-таки хорошая вещь - увидеть девчоночью штучку. Правда? А раз уж она ее мне показала однажды, можно будет ее опять уговорить.
Не спеша брели мы среди могучих дубов и буков, окружавших озеро, и вдруг, даже для самого себя неожиданно, я сказал:
- Дай мне посмотреть на твою штучку, Джо. Очень хочу ее увидеть.
Он и бровью не повел, тут же вынул свой член и выставил его на обозрение, ничуть не застеснявшись. Член у него не был велик, но воспоминания, проплывавшие перед глазами Джо во время рассказа, так подействовали на этот предмет, что он возвышался гордо и величаво, несмотря на свой незначительный размер. Я тут же схватил его в кулак и начал знакомые мне движения.
- Что вы делаете? - спросил Джо, с удивлением наблюдая мои действия.
Ему явно была внове эта операция, так что я понял, что у меня в запасе добавочное удовольствие - полюбоваться радостным изумлением, которого Джо скрыть не сможет. Посадив его на дерн, я присел сбоку и принялся доводить до конца начатое дело. Так и есть: он не скрывал своего удовольствия от новых и очень приятных ощущений во все время, что я забавлялся с его членом. В конце концов, уносимый волной наслаждения, он простонал, схватив меня за руку:
- Хватит, сэр, хватит! Я больше не выдержу. Не пойму, что вы сделали, но я не могу даже сказать, что чувствовал.
- Примерно то, что почувствуешь, когда добьешься от Флорри Дженнингс того, чего хочешь, - объяснил я ему, стараясь в то же время обнаружить хотя бы капельку жидкости, появившуюся из глазка его члена. Однако он был еще слишком мал для семени, и я ничего не дождался.
Когда вы в следующий раз останетесь вдвоем, если тебе ничего не удастся, попроси ее, чтобы она поработала с тобой так же, как поработал с тобой я, - посоветовал я. - Понравилось тебе?
- Да, сэр! Еще бы! Спасибо вам огромное, что вы мне это показали. Я совсем было собрался попросить его о такой же услуге, но вовремя одумался и, кивнув ему на прощание, пошел к дому.

Глава десятая
В ЛЮТЕЦИИ [Древнее название Парижа]

Нестерпимо медленно тянулись дни, но все-таки каждый день приближал мое освобождение - так мне виделось начало учебного года. Несколько недель прошло, а я так и не получил от Резерфорда приглашения приехать к нему погостить. Постепенно я перестал надеяться на свежий глоток из этого источника. Лучше не ждать, чтоб не разочаровываться!
Зато к концу четвертой недели каникул я получил письмо от де Бопре. Он писал из Лондона, что через три дня возвращается в Париж, и хорошо бы мне получить разрешение провести остаток каникул с ним в Париже. Он сообщил, что Джимми, к сожалению, не сможет его сопровождать, его не отпускает мать, а в Париже ему непременно хочется побывать с приятелем, вот он меня и зовет.
Это было длинное, очень живо написанное письмо, в котором де Бопре отчитывался о своем времяпрепровождении во время каникул.

«Я прекрасно общался здесь с матушкиной горничной Миньон, - писал он. - Потрясающая девица! Она помогала мне при утреннем одевании, ведь матушка не хотела нанять для меня камердинера, полагая, что ее горничная справится со всем, что мне понадобится. Как ты догадываешься, я ничего не имел против. Миньон подает мне по утрам кофе, а потом мы всегда с ней дурачимся. Обычно она начинает щекотать мне пятки, но очень быстро расходится, стаскивает с меня одеяло и щиплет за ноги. А когда я принимал ванну, она приходила мыть меня, потому что я-де не дорос до того, чтоб обходиться без посторонней помощи. Петушок мой в таких случаях всегда хорохорился и вставал, но по этому поводу она ничего не говорила поначалу, просто продолжала намыливать меня и тереть губкой. Однако я замечал, что с особенным чувством она водила губкой между моими ногами. Естественно, всякий раз это заставляло меня смеяться, и я наглядно давал ей понять, что не такое уж я невинное дитя. Вскоре она пристрастилась брать в руки и поглаживать мою палку, а в один прекрасный день поцеловала ее. Меня это так возбудило, что я тут же попросил ее повторить. Она, смею тебя уверить, не из самых застенчивых, и с этого момента дело у нас пошло отличнейшим образом. У нее очень ладная пизденка, не слишком большая, не слишком маленькая, и целый лес вокруг. Однако слишком многого она мне не пожелала позволить, потому что, как она выразилась, «должна себя соблюдать». У нее жутко ревнивый любовник, он ей учиняет грандиозные скандалы, если только подумает, что ее интересует посторонний мужчина. Так что в ход она пускала время от времени только мои пальцы. Допустить меня в себя по-настоящему она не хотела, чтоб потом не тревожиться из-за последствий: ведь даже от маленьких мальчиков вроде меня можно ждать больших неприятностей. Несколько раз она намекала, что я мог бы ее полизать, но я делал вид, что намека не понимаю: ни за что не согласился бы работать у нее там языком, хотя она девица из порядочного дома и держит себя опрятно, я даже подумать не мог, что с ней буду проделывать то же, что и с Сесиль. Сесиль - совсем другое дело. Кстати, если поедешь со мной, а я очень надеюсь, что поедешь, я найду возможность ввести тебя в ее дом. Уверен, она тебе очень понравится.
Право же, приезжай, Чарли! И ответь мне сразу же. Я возьмусь за свою матушку, чтоб она написала твоему отцу так, что отказать он не сможет».
После этого письма я себя совсем по-другому почувствовал, и увядшие было, мои надежды вновь расцвели пышным цветом. Теперь я с нетерпением ждал решения моего родителя, только он и стоял на моем пути. За обедом я пытливо всматривался в его лицо и мучился сомнениями во все время затянувшейся трапезы. Но прежде чем объявить свое решение, отец послал за миссис Денисон.
- Я только что получил письмо от княгини де Бопре, - сказал он, когда миссис Денисон вошла в столовую. - Это мать одного из однокашников мастера Чарли. Она просит разрешить ему провести оставшуюся часть каникул вместе с ее сыном в Париже. Вот письмо княгини. Потрудитесь заняться соответствующими приготовлениями.
Я был вне себя от радости. Слова благодарности, с которыми я хотел обратиться к отцу, он задушил холодным взглядом в мою сторону, повернулся спиной и вышел из столовой.
Два последующих дня я провел в величайшей суете и нетерпеливом ожидании, затеребил миссис Денисон и вообще доставил ей множество хлопот, но она, добрая душа, не произнесла ни единого слова досады в мой адрес и взвалила на себя все тяжкие труды по сборам меня в дорогу.
Наконец наступило знаменательное утро. Сандерс в легкой двуколке доставил меня на станцию, и вскоре поезд мчал меня в Лондон. На вокзале меня встретил де Бопре, мы обнялись, искренне радуясь нашей встрече. Нас ждала одноконная карета, все мои пожитки были быстро погружены, и мы отправились на Хилл-стрит, к дому, нанятому матерью Гастона на летний сезон. Гастону было, что рассказать мне, и он не умолкал всю дорогу. Княгиня никуда не выезжала в этот день, и он повел меня прямо к ней. Мать Гастона была высокая, полная достоинства, можно сказать даже, величественная дама с такой непринужденно приветливой манерой общения, что я сразу же почувствовал себя легко и свободно.
- Гастон много говорил мне о вас, и я очень радуюсь нашему знакомству. Это просто счастье, что у моего сына такие очаровательные приятели. Он мне рассказывал, что вы, молодой герцог Суррейский и еще один мальчик, по имени Резерфорд, его самые большие друзья.
С маленьким герцогом я уже познакомилась, и он, на мой взгляд, один из самых обаятельных юношей. Уверена, что когда мы узнаем друг друга поближе, я смогу сказать то же самое и о вас.
Мы отправлялись из Лондона ночным поездом и в Дувре сели на пароход. Погода над Каналом была великолепна. Все время мы провели с Гастоном на верхней палубе, и он взахлеб рассказывал, как шли его каникулы вплоть до нынешнего дня.
Мы с Джимми пару недель пробыли в деревне и прекрасно проводили там время. Нам предоставили ту же самую комнату, где я всегда останавливался, и можешь мне поверить, мы там не скучали. Конечно, это было совсем не так, как в нашем дортуаре, очень уж не хватало тебя и Резерфорда, но мы старались как могли. Чертовски не повезло, что лорда Генри нет сейчас в Англии, но полагаю, у нас еще будет шанс побывать у него, и если мы туда поедем, вот уж, где сможем развлечься. Я с ним общался совсем недолго, но достаточно, чтобы понять, что он отличный малый. А о тебе мы с Джимми часто говорили. Знали, что тебе не сладко приходится, и ломали голову, придумывая план твоего спасения. Мы-то ждали, что Резерфорд тебе поможет, но он, видишь ли, застрял в Шотландии дольше, чем рассчитывал. Когда я узнал, что он тебя пригласить не сможет, я и решил тебя позвать к себе. Поговорил с мамой, и она сейчас же согласилась.
- Я ужасно тебе обрадовался, Блэки! - воскликнул я с неподдельным чувством благодарности. - Представляешь, сижу в этом поганом Вудбери, поговорить не с кем, жду не дождусь конца каникул -и вдруг ты!
- Да, теперь ты можешь не рваться так уж в школу, - продолжал он. - Нам с тобой, думаю, еще предстоит порезвиться вволю. Я тебе писал, что к нам вдобавок присоединится Джимми, но в самую последнюю минуту матушка вызвала его к себе. Она, понимаешь ли, ждала очень важного гостя, с которым Джимми необходимо познакомиться. А это значило, что нам придется расстаться. Он, бедняга, чуть не заболел с досады, но, как говорится, «с тем, с чем не сладить, надо поладить». А мы с ним забавлялись славно. Я тебе еще расскажу поподробнее. Последняя ночь у нас выдалась особенно жаркая, очень от меня пострадала его попка, я так измучил беднягу, что утром насилу поднял его с кровати.
В Париж мы прибыли утром, на Северном вокзале нас ждала карета, и мы отправились в предместье Сен-Жермен, в особняк семейства де Бопре, известный как Отель Фуа. Отель Фуа был одним из тех немногих парижских особняков, что не меняют владельцев в течение столетий. Здесь я был представлен отцу Гастона, князю де Бопре, встретившего меня с типично аристократической сердечностью. Князь де Бопре оказался пятидесятилетним мужчиной весьма представительной внешности, с тронутыми сединой волосами и чрезвычайно любезным в обращении. Мне показалось, что он всего лишь дополнение к своей супруге, и тут я не ошибся. Княгиня была капитаном судна, она вела menage [Домашнее хозяйство (фр).], а князь играл более или менее декоративную роль супруга. Он был всегда в наличии, когда требовалось, но, в общем, у каждого из них были своя дорога и своя цель. Внешний порядок поддерживался безукоризненно, и они представлялись идеальной парой в тех случаях, когда появлялись вместе.
Столица Франции привела меня в полный восторг. Де Бопре усердно водил меня по городу, показывая все, что стоило посмотреть. Нотр-Дам, Ботанический сад, Лувр, Эйфелева башня - всем я восхищался. Но с не меньшим интересом всматривался я в жизнь парижских улиц, столь странную для юного варвара из Британии. Гастон взялся за меня всерьез, почти весь день я проводил в его компании, да и ночью он вытаскивал меня из дому на залитые светом, кишащие людьми улицы и бульвары. Париж, понял я, никогда по ночам не спит.
Свой город Гастон знал отлично и рассказывал мне кучу интересного о нравах и обычаях парижан. Особенно он обращал мое внимание на cocottes [Кокотки (фр).], этих шикарно одетых женщин для утех, чей шелестящий шелком пышных юбок парад еженощно дефилирует возле театров и фешенебельных кафе. Гастон рассказывал мне о системе, по которой они организованы, об их иерархии, подчеркивал разницу между их положением и положением проституток в Англии. Я был совершенно темен в этом вопросе, и он осветил мне его. Вскоре я оказался осведомленным обо всех сторонах этого дела почти так же, как и он, и чувствовал себя опытным бульвардье. Я вполне одобрял разумную практику, диктуемую континентальной политикой. И по части венерических болезней Гастон просветил меня, об их распространенности в Англии из-за отсутствия контроля, введению которого упорно сопротивляются государственные мужи из правительства старушенции [Так непочтительно автор именует королеву Викторию (1819-1901)]. Запас информации по этому вопросу у него, по-видимому, был колоссальный, во всяком случае я в ужас пришел от некоторых сообщенных мне сведений. Интересно, где он собрал все эти факты? Он, оказывается, читал много работ авторитетов, исследующих эти проблемы. Одна из таких книг у него имелась, и он мне ее показал. Беглого просмотра хватило, чтобы вызвать у меня отвращение: уж больно тошнотворно выглядели иллюстрации, и читать эту нужную книгу я не стал. Но рассказы эти привели к известному смятению моих чувств, и понадобилось некоторое время, чтобы я успокоился, рассудив, что таким болезням люди обязаны своим собственным промашкам и их можно легко избежать благодаря соответствующим предосторожностям.
Гастону было что рассказать о кокотках. Попутно он показал мне два-три заведения, пользующихся хорошей репутацией у ценителей продажной любви. А имеются и такие дома, где наряду с девицами могут быть предоставлены и юноши. Еще я узнал, что немало дам высшего света тайно патронируют такие дома, назначают там любовные свидания с мужчинами, а некоторые не останавливаются и перед тем, чтобы попользоваться и девицами из этих учреждений.
На пятый или шестой день моего пребывания в Париже Гастон объявил, что намерен сегодня вечером взять меня с собой навестить Сесиль. С каким нетерпением ждал я часа этого визита! В условленное время мы отправились на авеню Гош. Швейцар, несомненно, хорошо знал Гастона, они обменялись дружескими улыбками. В апартаментах госпожи герцогини нас встретила Мари, лицо ее при виде Гастона радостно озарилось. Она провела нас в просторную гостиную в стиле Людовика XV. Здесь мы и встретили хозяйку дома.
Очутившись лицом к лицу с мадам Сесиль, я тут же понял, что Гастоновы панегирики в ее адрес вовсе не были преувеличением. Герцогиня де Ренье обладала чарующей внешностью. Изящно очерченное, чистое лицо, бледность которого оттенялась темными волосами и угольно-черными глазами; в ее жестах, во всей ее фигуре сквозила врожденная изысканность. Признаюсь, что, глядя на безмятежное, даже какое-то наивное выражение ее лица, отмечая мягкость черт и неторопливую степенность движений, я с трудом мог поверить в рассказы моего друга о необузданной вакханке.
Она поднялась с софы при нашем появлении, подошла к Гастону и поцеловала его. Он представил меня, я, было, потянулся к ее руке, но она пренебрегла такой пустой формальностью; вместо этого запросто обняла меня и расцеловала в обе щеки.
- Мне очень приятно познакомиться с одним из английских друзей моего дорогого Гастона. Ваша фамилия Па-у-эр-с-корт, не так ли? Мне, право, такого не выговорить, позвольте же мне называть вас, как и Гастона, по имени. Против Чарли вы не возражаете?
Ошеломленный теплотой ее тона, я пробормотал в ответ какие-то вежливые формулы, но она почти сразу же заставила меня откинуть всякое смущение, и вскоре мы уже непринужденно
беседовали с ней по-английски. По первым моим фразам она заметила, что во французском я не силен, и тут же перешла на мой родной язык, на котором изъяснялась в совершенстве. Мне даже показалось, что она чересчур увлеклась разговором со мной, и я забеспокоился, не станет ли Гастон ревновать. Впрочем, опасения были напрасны - такие мысли не могли прийти в голову моему другу.
- С нами чуть было не приехал еще один наш друг, - сказал Гастон.- Я вам говорил о нем: это Джимми, герцог Суррейский. Но оказалось, что ему придется остаться дома, чтобы принять заграничных друзей, приехавших так некстати. Он очень сожалел, я ведь обещал ему ваше знакомство, мадам. Но, как бы то ни было, я сделал лучшее, что можно было сделать в этом положении, - я привез с собой его портрет. Вот он, взгляните!
И он протянул Сесиль свой подарок. Это была великолепная фотография юного герцога в безукоризненном итонском костюме с орхидеей в петлице. Сесиль этот дар явно понравился.
- Я захватил с собой и еще кое-что! - весело воскликнул де Бопре. - Джимми рассвирепеет, когда узнает, да ладно, была не была. Это другой портрет, и вы лучше сможете его оценить. Я сделал этот моментальный снимок во время нашего купания. Он о нем забыл, а я не напоминал.
Маленький герцог был запечатлен на поросшем травой береге реки или озера. Он был абсолютно голый, и его передний фасад со всеми деталями был выставлен на обозрение. Вид был довольно эффектен. Я заволновался, когда Сесиль взяла карточку и стала ее внимательно изучать: она могла быть шокирована, а это обернулось бы для Гастона неприятностями. Но, ни тени смущения не было на ее лице, когда она вернула карточку Гастону и сказала:
- Очень симпатичный мальчик, если фотография говорит правду. Но вовсе не такой славный, как Чарли. Господи, до чего ж вы все хороши, английские мальчишки! Очень вас люблю, все вы такие свежие, беспечные и с таким веселым нравом!
Я не знал, как ответить на эти комплименты, и, наверное, совсем дураком выглядел, покраснел до ушей и едва пролепетал несколько возражений против таких неумеренных похвал. Сесиль широко мне улыбнулась и заявила, что в ее словах нет ни капельки лести. Этот эпизод я сохранил в памяти, чтобы при встрече рассказать Джимми. Я представил себе, как он вознегодует, узнав, что его столь интимное изображение было представлено незнакомой светской даме.
- А не пойти ли нам вечером в театр? - предложила Сесиль. - Как раз сегодня в «Опера комик» идет прелестная вещица. Поедем?
Я взглянул на де Бопре: ему решать.
- Ну конечно поедем! Мама знает, где мы сегодня, так что ничего страшного, если мы и вернемся поздно.
- Стало быть, решено и подписано, - обрадовалась Сесиль. - Теперь дело за тем, чтобы взять кресла. Гастон, милый, мне очень жаль тебя озаботить, но Мари занята по дому, а Жюли вообще нет. Ты уж не возражай съездить за билетами. Возьмешь фиакр туда и обратно и скорехонько обернешься. А Чарли останется меня развлекать.
Де Бопре нечего было возразить, и через несколько минут его уже не было с нами. Сесиль прилегла на софу и попросила меня придвинуть мой стул поближе.
- Сегодня я всю ночь протанцевала на балу и совсем без сил. Вы уж простите меня, что я буду разговаривать лежа.
Не помню, о чем мы говорили, наверное, о пустяках, но постепенно ее голос становился все тише, веки то и дело опускались на глаза, пока глаза совсем не закрылись. Веер выпал из ее пальцев, дыхание стало ровным, рука свесилась до полу - она заснула. От неловкого движения во сне задрался край платья и открылись изящные ноги в черных шелковых чулках, столь тонких, что сквозь них просвечивала кожа Сесиль. Как же мне хотелось дотронуться до них! Надо только протянуть руку, но осмелюсь ли я? Если б только знать, что не разбужу ее, я бы решился! Я пристально всматривался в ее лицо, оно дышало безмятежным покоем. Какое-то время я оставался в нерешительности и наконец, видя, что она погружена в глубокий сон, слегка коснулся ее лодыжки. Она не шелохнулась, и я, уже более уверенно, простер свою руку к ее икрам. Она вздрогнула, и я в испуге моментально подался назад. Но глаза ее оставались закрытыми, и лишь юбка взметнулась еще выше, так, что и колени ее оказались открытыми. Ко мне вернулся кураж, и я отправил свои руки в путешествие по чулкам, скрывавшим ноги Сесиль. От прикосновения к ним во мне все затрепетало. Почему я не могу вести свои исследования и дальше? Нет, смелости не хватает. Мешает какой-то невидимый барьер, сломать который я не мог решиться, хотя каждую минуту был на грани этого. А сон Сесиль казался настолько глубоким, что я перестал настороженно наблюдать за ее лицом и потому не заметил, что глаза ее открыты. Но когда моя рука поползла выше колена, ее вдруг схватила и крепко сжала рука проснувшейся Сесиль. Кровь заледенела во мне - я был схвачен на месте преступления. Смертельный стыд и ужас охватили меня, я замер в ожидании взрыва гнева оскорбленной женщины и какой! Дамы высшего света! Герцогини!!! Сесиль рассмеялась негромко и прошептала:
- Ах, дрянной мальчишка! Чем это вы занялись, пока я спала?
Едва осмелившись взглянуть на нее, я был ошеломлен тем, что увидел: нежность и страсть играли на ее лице. В ту минуту я не мог нормально соображать, какая-то смутная мысль мелькнула в голове, но потом я отчетливо осознал: она лишь притворялась спящей, ей надо было вызвать меня на что-либо подобное тому, что я совершил! Она бы ломала комедию и дальше, но я слишком медлил, и у нее лопнуло терпение!
Своими подернутыми темной влагой глазами она впилась в меня и снова спросила:
- Чем же вы занимались?
Только тягостное молчание услышала она в ответ и продолжала:
- Боюсь, Чарли, вы оказались куда большим проказником, чем я могла ожидать. И куда бы вы двинулись дальше, если б я не проснулась?
Я мог только ошалело пялиться на нее, поддаваясь магии ее глаз, голоса и улыбки, но мое молчание и, главное, моя неподвижность ей не были нужны.
-           Давайте же, - не унималась она. - Вообразите, что я все еще сплю и заранее прощу вам все, что бы вы ни сделали.
Кровь во мне снова горячо побежала по жилам. Такое приглашение, да еще в соединении с тем, что она прижала мою руку к своим бедрам, давая безошибочно понять, что мне не надо медлить. Почему, спросил я себя, не воспользоваться случаем? Все, что Гастон рассказывал о Сесиль, хлынуло в мою голову и потащило меня к решительному шагу. Наконец приблизилось то, чего я так нетерпеливо ждал; удача сама сваливалась ко мне, я могу из первых рук узнать, что такое женские прелести.
Размышлял я недолго, рука двинулась выше. Никакого сопротивления, и вдруг дрожь пробила все мое тело - пальцы коснулись теплой кожи живота Сесиль, запутались в длинных мягких волосах. Вслепую искал я то самое главное, что предстояло открыть. На первых порах без всякого успеха, пока не вспомнил, что рассказывал де Бопре о расположении предмета моих поисков. Я направил руку чуть-чуть ниже и в следующее мгновение едва не закричал - вот он, влажный горячий проход в средоточие любви! Как только мои пальцы робко шагнули в его преддверие, Сесиль крепко сжала ноги, и моя рука оказалась узницей ее горячих ляжек.
Всю мою робость смыло волной сильнейшего возбуждения. Решительно задрал я одежды Сесиль еще выше; не только чувство осязания, но и чувство зрения должен я удовлетворить. Никаких попыток со стороны Сесиль остановить меня, и я совершенно беспрепятственно дал своим глазам наслаждаться новым для них зрелищем. Впрочем, описания де Бопре были настолько ярки и точны, что реальность полностью совпала с тем, что я рисовал себе в мечтах. И все-таки это было впервые, это было свежо для глаза, и ничего на свете не существовало сейчас для меня, кроме темного пушка в закруглении живота, который я осязал и видел, раскаленной, сияющей живой плоти, прорезанной красной линией, и смешного маленького клитора, отвердевшего, как только я его тронул.
Но меня обуяло желание увидеть ее в наивысший момент наслаждения, увидеть, как она будет извергаться, и потому я щекотал и тер ее интимные части так, чтобы по моему разумению быстрее привести к результату. Она не пыталась остановить меня, но раскинула ноги пошире, чтоб облегчить мою задачу. Я все-таки побаивался запустить мои пальцы слишком далеко во влагалище, я ведь еще не был знаком с этим органом достаточно, чтобы верно оценить его возможности. Заметив мою осторожность, Сесиль взяла меня за запястье и протолкнула мою руку дальше, вглубь. Бог мой, как упруги и податливы стены ущелья, в которое я теперь вступил, как далеко оно тянется! Сесиль явно пришлось по вкусу нынешнее расположение моих пальцев, я тоже не возражал и принялся так рьяно щекотать и буравить ее, что буквально через несколько мгновений горячие струйки женского сока побежали по моим пальцам. Восхищенно наблюдал я этот феномен, а она в упоении сладострастия то крепко сжимала свои ноги, то вновь раскидывала их в стороны. Моя рука мешала мне полностью увидеть всю картину, и я попытался вытащить ее немного наружу, но Сесиль тут, же судорожно вцепилась в руку, крепко прижала ее к своей трепещущей вагине. Я снова ласкал ее, шевелил пальцами в исходящей соком глубине, переполненный радостью первого опыта с женщиной. Я уходил с головой, погружался, как неутомимый исследователь, во все уголки ее тела, а ее подбрасывало и корчило в бешеном приступе наслаждения. Я не имел еще никакого представления о том, какова она, женщина, охваченная порывом похоти, вожделения, страсти, когда вся она - неистовство, и яростная страсть сквозит в каждой ее черточке, в каждой поре. Я видел теперь вовсе не то строгое, сдержанное существо, каким явилась Сесиль во время нашего первого обмена словами. Она металась, содрогалась, жгла огнем, закусывала губы и бормотала что-то бессвязное. Наконец наступила кульминация, Сесиль закричала, чуть ли ни в отчаянии и горячая лава вырвалась из ее лона.
Не столь много времени понадобилось ей, чтобы прийти в себя. Она поднялась, взяла меня за подбородок и, глядя мне в глаза, сказала:
- Ты чудный мальчик, Чарли. Я сразу же была рада принять тебя, как приятеля Гастона, а ты сам пробил себе дорогу, без его помощи. Но не беспокойся о нем! У меня достаточно большое сердце, чтобы вместить вас обоих, да и еще одного вашего друга, окажись он здесь, -она встряхнула головой и заговорила решительней: - А теперь моя очередь, и ты должен позволить мне попировать на твоем теле. Умираю, как мне хочется этого. Тот, кто так хорош лицом, должен повсюду быть таким же восхитительным.
- Но ведь вот-вот вернется Гастон!
- Что ж, мы приготовим ему маленький сюрприз. Но вот что скажи: тебе Гастон рассказывал обо мне?
- О да! Он часто рассказывал о вас, о том, каким хорошим другом вы для него были, - дал я двусмысленный, пожалуй, ответ.
- Ах ты, плутишка! - кажется, она все поняла. - Я хотела узнать, не рассказывал ли он что-нибудь особенное о визитах ко мне. Впрочем, допытываться у тебя нечестно с моей стороны. Я ведь совсем не хочу, чтобы ты предал своего дружка. С меня достаточно, что я узнала тебя и ты со мной. Ну, пойдем же и посмотрим, что мы увидим, когда Гастон вернется!
Она привела меня в спальню, помогла раздеться и уложила на кровать.
- Очаровательно! Восхитительно! - приговаривала она, пожирая меня горящими глазами. - Ты просто ангелочек, и я буду вечно благодарна Гастону за то, что он свел меня с тобой. Вот только безумно жаль, что так скоро нам придется расстаться. Буду надеяться, что снова увижу тебя, когда ты приедешь опять погостить в семействе де Бопре.
И принялась жарко целовать мой живот, бедра, взяла в руку мой член, прошептала: «Какая красивая игрушка!» Игрушка уже стала горячей и твердой, и эрекция только усиливалась от ласковых прикосновений Сесиль. А когда она умело пощекотала мне яички, это оказало просто магнетическое действие на весь мой организм. Наконец она взяла игрушку в рот и начала рьяно сосать ее, и я сразу же вспомнил рассказы де Бопре об ее самом любимом развлечении.
В самом разгаре действа мы услышали громкий голос Гастона. Он спрашивал у Мари, где мы.
- Лежи здесь, - сказала Сесиль. - Сейчас я его приведу.
Она выбежала из комнаты и почти сразу вернулась, ведя за собой Гастона. Удивление на его лице при виде меня, нагишом возлежавшего на кровати, мгновенно сменилось улыбкой, едва он перевел взгляд с меня на Сесиль.
- Вот так! - воскликнул он. - Вижу, вы отлично поладили, пока меня не было. Никак не думал, что Чарли так хорошо знает, чем себя занять.
- Да, я полагаю, что Чарли не так уж нуждается в вашем содействии, сударь, - проговорила Сесиль светским тоном. - А мне с вами, как мне кажется, следует быть построже, уж больно занятные истории вы рассказываете в школе. Ну ладно, - она сделала пренебрежи-тельный жест. - Не беда! Я тебе все прощу только за то, что ты привел ко мне такого славного мальчика. А если б ты тоже разделся? С каким удовольствием я полюбовалась бы на вас обоих рядом!
- Отлично! Я готов! Прекрасная увертюра к вечернему спектаклю. Но и вы, мадам, должны быть с нами в таком же виде, - в тон ей отвечал де Бопре.
- Конечно, сударь! Правда, ваша просьба больше похожа на приказ, но, тем не менее, раз вы так пожелали, я так и сделаю. Но скорее ради Чарли, чем ради вас.
Они быстро отделались от своих одежд и в том же наряде, что и я, улеглись рядышком. Сесиль лежала посередине. Я вознесся на седьмое небо! Я не мог оторвать глаз от обнаженного тела Сесиль, жадно впитывая в себя каждую частицу ее дивных форм, поглаживая ее живот, сжимая ее округлые бедра, надавливая на упругие шары ее грудей. Она же целовала меня то в губы, то в грудь, то в живот, ежеминутно поворачиваясь одарить подобными же ласками и Гастона, между тем как руки ее были заняты поглаживанием, щекотанием, легким пощипыванием наших членов.
Идиллия эта продолжалась довольно долго, и я уже не чувствовал ни где я, ни что я. В конце концов Сесиль возжаждала более сильных ощущений, наши легкие услады оказались недостаточными для ее пылких желаний.
- Станем еще ближе, - сказала она. - Иди ко мне, Чарли! - Она повернулась лицом в мою сторону. - Тебе как гостю дома предоставляется почетное место, а к Гастону я повернусь спиной. Не сомневаюсь, что этой стороной он останется доволен.
Она притянула меня к себе, и я мигом вышел из дремотно-блаженного состояния, соприкосновение наших горячих тел снова пронзило меня до мозга костей. Инициативу я уступил ей, отдав себя в полное ее распоряжение. Схватив мой петушок, она приставила его головку прямо к входу в приют наслаждения. Потом завела свои руки мне под спину и крепко прижала к себе. Я понял, что сейчас потону в этом море блаженства, и счастливая улыбка появилась на моем лице. Увидев ее, Сесиль припала к моим губам долгим страстным поцелуем. Я оказался теперь на арене любви, и инстинкт подсказал мне, что делать. Гастон, не желая остаться без своей доли счастья, вошел в Сесиль через заднюю калитку. Его движения совпадали по ритму и силе с моими, и Сесиль оказалась между двух равномерно обжигающих ее огней, атакованная нами и с фронта и с тыла. Двойные объятия до предела наполнили все ее существо наслаждением, и ничего другого в ней не осталось. Ее эмоциональный взрыв заставил и меня испытать новые ощущения - почувствовать, как ее жаркая роса смачивает все больше мой петушок. Она прижалась ко мне так тесно, словно боялась, что я вот-вот выскользну из нее. Меня же напряжение схватки, трение моего взад и вперед движущегося члена о стенки ее влагалища быстро привели в состояние неистовства. Судя по тяжелому дыханию, и Гастону оставалось совсем немного до берега, где, обессиленный, он выберется из этого моря сладострастия и рухнет на песок. Тропический ливень из раскаленного жерла Сесиль снова обжег меня своими струями. Обезумев, она впилась в мои губы, едва не задушив своей лаской. Это подействовало как последний импульс для моего донельзя напрягшегося тела - я сделал отчаянный выпад, ощущая, как меня пожирают языки живого пламени. Сладкая и острая боль пронизала весь мой состав, унося с собой всякую волю, всякую способность к движению, и в совершенном изнеможении я ткнулся головой в грудь Сесиль. Она по-прежнему крепко сжимала меня в своих объятиях, и словно в полусне откуда-то издали донесся до меня голос Гастона: «Наконец-то! Уже подходит! Ох, Сесиль, не сжимай его так крепко. Я уже готов». И он так же бессильно замер, прижавшись к Сесиль. Она только посмеялась: уж слишком быстро, по ее мнению, мы устали.
Вскоре, однако, мы пришли в себя, силы вроде бы вернулись к нам, но наши заляпанные спермой, сморщившиеся петушки имели жалкий вид. Сесиль надула губы и пренебрежительно махнула рукой. Но что делать, не могли же мы пока еще подняться до тех вершин, что были доступны ей, и Гастон взялся ей объяснить это. Ее насмешливость как рукой сняло:
- Не обращайте на меня внимания, мальчики. Вы оба оказались молодцами, мне давно уже не было так хорошо. Какие дивные часы я провела, на всю жизнь их запомню! Вы не можете представить, каково было ощущать в себе оба ваших острия одновременно - да нет и таких слов, чтобы передать это ощущение.
Мы стерли следы взаимных излияний, и тут Сесиль объявила, что хочет пососать меня. По мне, хорошо было бы с этим повременить, я насилу пришел в себя после наших слияний. Она резонно мне возразила, что повременить нельзя, к театру надо быть готовыми задолго до начала спектакля. Пришлось уступить ей. Сначала было больно, слишком уж истерзан был мой член, но потом боль исчезла, сладость ощущений стерла и ее, и наконец Сесиль добилась возвращения эрекции. И все-таки терпеть было трудно, спазмы пронизывали все мое тело, и, в конце концов, я взмолился о пощаде.
- Ну что ж, - Сесиль остановилась.- Не буду тебя мучить, я и так на тебя взвалила слишком много. Ты подарил мне такую радость, что я ни в чем не могу тебе отказать. Займусь теперь беднягой Гастоном. Видишь, как он терпеливо ждал? Он просто святой, наш Гастон, не так ли?
Гастон был, возможно, выносливее меня, во всяком случае, выглядел лучше, долго и стойко выдерживал он жгучие ласки Сесиль, пока она не посчитала благоразумно, что и эту схватку надо прекращать. Все трое мы начали одеваться к обеду.
Сесиль распорядилась подать обед раньше обычного. За столом она сказала:
- Гастон, ты помнишь то место, куда я тебя повела однажды познакомить с Элен и другими? Там, где собирается наше общество. Рискну предположить, что Чарли знает о нем не меньше, но не буду вас смущать, допытываясь от кого, он это узнал. Так вот, через неделю у нас состоится особое собрание, и, если хотите, я могу взять туда вас обоих. Нет-нет, Гастон! Тебе нет надобности снова представляться моей кузиной. Это собрание, повторю, специального характера, и хотя мужчинам вход туда все так же запрещен, мальчики могут быть допущены. Да, да, каждой из нас позволено привести с собой одного гостя, за которого она может ручаться. Правила поведения этих пассивных участников так строги, что не всякая наша подруга имеет возможность воспользоваться этим правом, но я совершенно уверена в вас обоих и потому отправлюсь в клуб с удвоенным эскортом. Молодые люди должны быть благородного происхождения, привлекательны и скромны. Я ручаюсь за вас, все остальное будет просто. Но это собрание пройдет не там, где ты уже побывал, а на загородной вилле. Мальчики должны одеться в костюмы определенной эпохи, но это я беру на себя. Завтра мы с вами отправимся к моей портнихе, она решит, что вам больше подойдет.
Мы провели чудный вечер в театре, я был в восторге и от голосов, и от декораций, хотя понимал не все слова. После театра Сесиль повезла нас ужинать в ресторан, потом доставила к особняку де Бопре, расцеловала на прощание и сказала, что ждет нас завтра к полудню.

Глава одиннадцатая
ПРАЗДНЕСТВО ФЛОРЫ

Утром нас разбудила Миньон, она принесла нам кофе. Мое присутствие заставило ее держаться скромно-почтительно. Гастон тотчас же прореагировал на эту скромность несколькими смелыми шуточками и потянулся к горничной с поцелуем. Она отскочила:
- Нет, нет, сударь, как можно! На нас же Чарли... мсье Шарль смотрит!
Гастон расхохотался:
- Ну и что? Ты, Миньон, не принимай его за простофилю, подожди, когда узнаешь его поближе.
Он спрыгнул на пол, бросился к моей кровати, схватил меня за руки, приговаривая:
- Вот он! Подойди и посмотри на него.
Миньон нахмурилась, взглянула на него с укором, но все-таки улыбнулась и подошла ко мне.
- Да что с тобой? - продолжал Гастон. - Чего ты одеяло с него не стянешь?
- Ох, сударь, не могу я, - отозвалась Миньон. - Может, мсье Шарлю это не понравится...
- Не понравится? А ты попробуй и увидишь, - не унимался Гастон, и девица послушалась его совета.
Вид моих голых ног произвел на нее впечатление, и она без долгих размышлений, хихикнув, положила руку на интимные части моего тела. Я дернулся, но не стал уклоняться, и она долго и томительно-сладко играла с моим членом, а потом поцеловала его. Для первого раза она сочла это достаточным и целомудренно прикрыла меня одеялом снова. Однако это скромное начало говорило о широких возможностях в будущем.
Около полудня мы предстали перед Сесиль, она была вполне готова к нашему предприятию.
- У нас не очень много времени, - сказал Гастон. - Мы должны вернуться к обеду.
Сесиль привезла нас к своей couturierei [Портниха (фр).]. Пока та снимала мерку, Сесиль снабжала ее разными указаниями о той или иной особенности наших костюмов. Они настолько увлеклись обсуждением вопроса, что нам пришлось немного понервничать. Но, наконец, женщины наговорились, и мы смогли поспешить на Фобур-Сен-Жермен.
Через два-три дня Сесиль известила княгиню, что мы приглашены провести у нее вечер. Вот и все.
В назначенный день мы прибыли на авеню Гош довольно поздно, Сесиль ждала нас. Часа два мы провели весьма приятно, а затем Сесиль привела нас в гардеробную наряжать соответственно нашей роли. Там же присутствовала и Мари, а у нее в помощницах суетилась Жюли. На Жюли я посматривал с вполне понятным интересом: рассказ де Бопре о том, как девочку принимали на службу к мадам, жил в моей памяти. Она была, бесспорно, хорошенькой, но держалась, несколько, принужденно, рассчитывая, возможно, произвести впечатление воспитанной в строгих монастырских правилах девицы.
Для нашего преображения Сесиль постаралась на славу. Мы должны были предстать в костюмах середины восемнадцатого века. Я почувствовал себя весьма уверенно, облачившись в белые атласные панталоны до колен («кюлотами» называли их французы того времени), белые шелковые чулки, туфли с алмазными пряжками, камзол из белой парчи и кафтан, украшенный серебряным шитьем. Шейный платок и манжеты были из тончайшего кружева. Волосы скрылись под завитым напудренным париком, букли которого опускались мне на грудь. Застежкой на горле служила брошь с жемчугом, и такие же камни были на кресте, закрепленном спереди на кружевном воротнике, охватывающем мою шею. Широкая звезда сверкала и переливалась на левой стороне моей груди, легкая шпага с украшенным драгоценными камнями эфесом на боку - вот мой костюм. Последний штрих к картине добавила Мари, надев мне на палец один из перстней из богатого арсенала Сесиль.
Так же блистательно выглядел и Гастон. Лимонного цвета атлас великолепно гармонировал с его смуглым лицом и черными угольками глаз. Кафтан был богато отделан жемчугом и бриллиантами, они же щедро осыпали его длинный расшитый цветами камзол. Косица парика была стянута черной лентой, а запасы Сесиль снова были переворошены, чтобы как следует украсить пальцы Гастона. Мы выглядели как два столичных щеголя эпохи I'ancien regime [Буквально - "старый режим". Бытовавшее во французской истории и литературе название нескольких десятилетий, предшествовавших революции 1789 года], но весь наш блеск померк в тени классически простого наряда Сесиль, где единственным украшением был рубиновый кулон в вырезе платья.
Не привык я к такому изыску и какое-то время чувствовал себя не совсем в своей тарелке, но постепенно освоился. Сесиль еще раз придирчиво оглядела нас и приклеила мне на правую щеку маленькую черную мушку. Откинув голову, она провела последнюю инспекцию и объявила, что только этой безделицы не хватало, чтобы сделать меня совершенно неотразимым. В самом деле, взглянув на себя в зеркало, тут же подставленного мне Сесиль, я вынужден был согласиться, что живописная искусственная родинка придала удивительную пикантность обычному выражению моего лица. Совершенно естественно, что такую же прибавку к своей внешности захотелось получить и моему другу; Сесиль отметила и его лицо, посадив мушку ниже, чем мне, как раз под самой ямочкой, появлявшейся, когда Гастон улыбался.
Карета была подана, мы спустились к экипажу и отправились в путь.
Дорога оказалась не близкой, она вела нас через пригороды Пари¬жа, и наконец мы оказались чуть  ли  не  в  сельской местности. Въехали в ворота, проехали по широкой мощеной аллее и остановились перед колоннами портика невысокой, но широко раскинувшей крылья виллы. Двери были закрыты, мы постучали условным стуком, нам открыли, слуги приняли у нас верхнее платье и повели по широкому коридору вглубь здания. Миновав две раздвижных двери, мы вошли в большой зал, вернее, в зимний сад, расположившийся под высоким стеклянным потолком. Нас ослепило убранство зала с бесчисленными источниками света, с пышно декорированными стенами, с мозаичным полом, устланным мягким ковром, с множеством крытых шелком диванов и кушеток, с могучими раскидистыми пальмами.
Мы оказались самыми поздними гостями, вся компания уже собралась. Гастон показал мне Элен, Изабель, Ивонну и прочих его недавних знакомиц. Мы немедленно оказались окруженными ими. Никто не узнал в Гастоне маленькую кузину Сесиль, никто не вспомнил эту наивную провинциалочку. Одежда участниц собрания отличалась той же элегантной простотой, что одежда Сесиль; очевидно de rigueuri [Здесь: строгость, суровость (фр.).] приличествовало этому случаю. Присутствовало здесь еще и с дюжину молодых людей, одетых так же по моде предшествующего столетия, но не будет преувеличением, если я скажу, что мы с Гастоном затмевали всех своим нарядом.
Помимо членов общества и их гостей имелось немалое число прислуги - как мужского, так и женского пола. Одежда юношей состояла из розовых шелковых чулок, державшихся на подвязках из черного атласа с завязанными в банты шнурами по бокам. Добавим еще элегантные атласные туфли в сочетании с очень коротким нараспашку жакетом, очень похожим на куртку испанского матадора, из парчи с нашитыми блестками и цветными камешками. Это и составляло весь наряд, так что весь их фасад и вся задняя часть ниже пояса были открыты для обозрения. Девушки были одеты еще проще: широкий шарф из пурпурового шелка, подвязанный под грудями, туфельки с лентами, проходящими крест-накрест от лодыжек до колен.
- Раз ты пришла, Сесиль, - произнесла Элен, - мы можем пройти немного освежиться. А потом можно начинать вечер.
Мы прошли в соседний покой, где за длинным столом нам подавали легкие, но возбуждающие блюда, а к ним шампанское и прочие напитки, также способствующие пробуждению чувственности. А к завершению всего нас обносили специально для таких трапез изготовленным вином в сосудах, выполненных в форме мужского детородного органа. Сами сосуды эти придавали питью аромат похоти. О таких сосудах упоминал в одной из своих сатир Ювенал. У древних римлян они присутствовали на подобных сборищах.
Меня посадили меж Элен и Сесиль, и я весь обратился в зрение и слух, стремясь ничего не упустить из происходящего. Разговор между дамами был самого вольного характера, но в действиях не было ничего непристойного; очевидно, они решили сдерживаться до последнего момента.
Я только усмехнулся про себя, когда Элен поинтересовалась у Сесиль, как поживает маленькая Элиза.
- Бедная девочка, - вздохнула Сесиль. - Она возвратилась в деревню. Наши парижские забавы, наше легкомыслие вконец расстроили ей нервы. Но у себя дома она сможет успокоиться на свой собственный лад. Не думаю, что она когда-нибудь привыкнет к нашим нравам, и было бы грешно нарушать ее покой, приглашая на наши вечера.
Элен, встав из-за стола, подала всем знак, и мы вновь оказались в зимнем саду.
Невидимый оркестр играл томительно-сладострастные мелодии, мы как попало расселись, и на середине зала появились двое юношей в сопровождении двух девушек. Они были обуты в сандалии, одеты в свободные короткие туники, и у каждого из квартета было в руках по маленькому тамбурину. Незримые музыканты заиграли по-новому, мелодия изменила характер, и все четверо начали двигаться в такт музыке, с непостижимой легкостью совершая прыжки, исполняя пируэты, позвякивая тамбуринами. Каждый их шаг сопровождался самыми откровенными жестами. Именно такими танцами наслаждался во время оно Нерон, именно их описал Петроний, и возбуждающий эффект этих танцев немедленно отразился на лицах женщин. Исчезли последние остатки сдержанности,  все  горящими глазами следили за каждым движением юных пар, и общий вздох пронесся по залу, когда в танце наступила минутная пауза. Краткая передышка - и танцы возобновились, став еще более смелыми. Мужское достоинство юношей предстало во всем великолепии: пенисы вздыблены, при каждом резком движении вздрагивают и бьются о живот, а набухший клитор и разверстая вагина каждой девицы говорят о не меньшей распаленности. Торжество Терпсихоры доведено до триумфа, до слома всех границ, до ниспровержения всех законов пристойности. В конце концов, отзываясь на непрерывные искусные прикосновения юношей, ослабевшие девицы падают в объятия своих партнеров, и белые потоки семени стекают по девичьим бедрам.
Такой финал в едином порыве поднял с мест зрительниц, их глаза горят, грудь тяжело вздымается. И так же, все как одна, они сбрасывают свои одежды, проворные пальцы подоспевших слуг лишают их туфель и чулок, и все они предстают друг перед другом равно обнаженными. А в другом конце зала на невысоком пьедестале застывает нагой маленький мальчик, и женщины толпятся вокруг него, как вокруг святилища, прикасаясь губами к его ступням, коленям, ко всему телу, и бросают к ногам жертвенные розы, алые, белые, желтые, пока пол вокруг этого живого воплощения бога любви не устилается благоухающим разноцветным ковром. Потом женщины берутся за руки и кружатся в вихре вакхического танца, сливая охрипшие голоса свои в дикий, неистовый гимн похоти.
Пораженный, наблюдал я эту сцену, возвращавшую назад, в те времена, когда женщины Древнего Рима собирались в полночь за надежно запертыми дверьми на мистерии в честь Благой Богини. Передо мной разворачивалось зрелище, подобное тому, что представало глазам Публия Клодия [Римский политический деятель из древнего патрицианского рода. В молодости был обвинен в оскорблении богини целомудрия  Bona Dea (Благая Богиня), во время праздника в ее честь проник в женском платье к жене Юлия Цезаря, любовником которой он был.]. когда он в женской одежде проник в священные покои дома Цезаря, чтобы увидеть запретный для мужчин ритуал. Но менады тех былых времен вряд ли могли вести себя так необузданно, как их позднейшие подражательницы. Разомкнув руки, оторвавшись одна от другой, они призывали прислужников и прислужниц, чтобы те услужили им - юноши умелыми пальцами ласкали клитор и вагину, в то время как девушка стояла рядом с кубком, который она должна была подставить под истекающие из лона потоки. Быстро, одна за другой каждая извивающаяся в судорогах сладострастия самка, прижавшись к сосуду, выпускала переполнявшую ее семенную жидкость, и все это сливалось потом в огромную, украшенную изваяниями чашу. Элен, как верховная жрица, взяла чашу, вознесла ее жреческим жестом над головой, произнесла громкое и непонятное заклинание и, подойдя к нагому мальчику на пьедестале, опустилась перед ним на колени. Ее примеру последовали все подруги по культу. Поднявшись с колен, Элен опрокинула густой пряный теплый ликер на плечи мальчика и пустую чашу отбросила в сторону. Она будто крестила Купидона [Купидон - латинское название древнегреческого бога любви Эрота, изображавшегося в виде мальчика с луком и стрелами (иногда назывался Амуром).] этой опаловой жидкостью в баптистерии похоти и распутства. О, это зрелище этих опьяненных страстью женщин, столпившихся вокруг живого идола, яростно борющихся друг с другом, чтобы заключить его в объятия, размазать своими руками застывающий на его плечах субстрат и слизать в дионисском экстазе с его тела эту влагу! Стоит, и сейчас закрыть глаза, как предо мною снова возникают эти обезумевшие создания.
Я боялся, что они растерзают несчастного мальчугана, раздерут его на части, но либо его хранило Провидение, либо обожательницы оказались менее свирепыми в своих ласках, чем мне казалось. Как бы то ни было, Элен дала наконец знак к перерыву, исступленные отступили, и среди них настало некоторое спокойствие. Принесли теплую воду и губки, они омылись, как омывались бапты [Жрецы афинского культа богини Котито. В одной из своих сатир Ювенал пишет об оргиях устраиваемых баптами.] после своих разнузданных бдений в честь Котито Афинской. Привилегию омыть и обтереть тело божественного ребенка Элен сохранила для себя и Сесиль.
Когда очищение было закончено, начался другой дивертисмент. В залу внесли и опустили на пол посредине залы закутанную в плотные одежды девушку с  повязкой  на  глазах.
Повязку сняли, и показалось личико очень юной, не старше четырнадцати лет, девочки, испуганно вглядывавшейся в окружающую обстановку. Явная тревога и недоумение читались на ее лице, но времени на размышления у нее не оказалось: через минуту один за другим в залу вошло трое высоких мускулистых крепышей лет шестнадцати или чуть старше. Они были абсолютно нагими, их хорошо развитые, окруженные густой порослью члены находились в состоянии эрекции и при каждом шаге покачивались в такт грузно свисавшим под ними тяжелым, переполненным семенем шарам. Устремившись к девочке, они схватили ее мертвой хваткой и принялись срывать с нее одежду. Она завизжала, забилась в их руках, попыталась вырваться, но парни держали ее крепко, и вскоре на ней не осталось, ни единого лоскутка, чтобы прикрыть свою наготу. Один из молодцов, стоя сзади, держал ее за руки, второй, так же у нее за спиной, опустился на колени и обхватил лодыжки, а оставшийся впереди третий с силой раздвинул ее ляжки и всадил свое грозное оружие в ничем не защищенное влагалище. Девочка завопила, еще раз попробовала освободиться, но все усилия были напрасны.
Насильник яростно вталкивал свой член в ее святая святых, она кричала от боли, потом затихла и только тихонько поскуливала да вздрагивала всем телом. Соблазнитель, охваченный кипучим вожделением, яростно вбивал свой клин в самое чувствительное девичье место. Крепко обхватив ее за плечи, он тесно прижимался лицом к ее лицу, и через несколько минут она уступила нараставшему наслаждению. Кричать она перестала, а усилия освободиться превратились в ряд непроизвольных ответных движений навстречу ударам своего завоевателя. Когда первый девственный сок оросил ее лоно, она вновь обрела голос и несколько раз пронзительно вскрикнула, меж тем как юный атлет уже добрался до финиша и, нанеся еще несколько самых могучих ударов, изливал свое семя в ее трепетавшую плоть.
Закончив, он уступил место второму своему компаньону, и тот, вдохновленный зрелищем только что проведенной операции, кинулся догонять своего предшественника, жаркими объятиями и энергичным махом бедер побуждая девочку к новым приступам наслаждения. Она больше не кричала и принимала его с мягкой покорностью, хотя была близка, насколько я мог судить по ее лицу, к тому, чтобы снова пролить свой сок. Этот малый дело не затянул и в свой черед уступил место третьему. На этот раз девочка явно изнемогла, и двоим вышедшим из боя приходилось не держать ее, а скорее поддерживать, чтобы она не упала. Сил отвечать этому третьему у нее уже не осталось, она лишь вздрагивала и вздыхала, пока он шел к своей цели. Наконец, совсем обессиленная, она со стоном рухнула на руки тем, кто ее поддерживал сзади. Она, казалось, была в обмороке, но роль свою сыграла, по-видимому, превосходно, и три атлета бережно подняли ее и унесли прочь.
Я встревожился, видя ее состояние, и сказал об этом Сесиль.
- Да ничего страшного, - ответила она. - Не думай, что девочке причинили вред. Ее жалкий вид объясняется скорее нервами, чем настоящей болью. Кроме того, она заранее была предупреждена, и как только она придет в себя, боль уйдет, а память о наслаждении и желание наслаждения останутся.
Эта маленькая драма оказала такое действие на зрительниц, что после ее окончания, воспользовавшись удобным случаем, они не отказали себе в удовольствии пустить в ход свои пальцы и языки. Элен и Сесиль улеглись рядом, целуясь и яростно действуя пальцами одна в другой. Взглянув вокруг, я увидел, что остальные заняты тем же, и кровь горячей волной пошла по моему телу, так что мне пришлось незаметно помочь своему отвердевшему члену.
А у меня под боком Исабель и Ивонна погрузились в сладость soix-ante-neuf, и я загляделся на то, как они, вцепившись обеими руками в задницу партнерши, лихорадочно работают далеко высунутыми языками в скважинах друг дружки. Непременная разрядка была законом этого общества, и через какое-то время наблюдаемые мной дамы среди стонов и тяжелых вздохов обе оказались залиты обоюдными волнами теплых сливок. Да и все остальные пришли к такому же финалу.
Снова омовения, а потом дамы расположились любоваться дальнейшими представлениями. На этот раз спектакль разыгрывался арабскими мальчиком и девочкой. Темнокожие, почти дети. Но дети тропического Юга, а там созревают гораздо раньше, чем в нашем климате, и сексуально арабчонок был оснащен не хуже взрослого европейца. А девочка была мала. Дали сигнал, и дети исполнили целый ряд бесстыдных, непристойных движений, причем мальчик показал высочайшее искусство поддержки. Затем девочка легла, вытянувшись во весь свой рост, и они начали с классической, «миссионерской» позиции [Христианские миссионеры учили «дикарей», что при совокуплении законна толь¬ко одна поза, мужчина наверху, женщина внизу, лицом друг к другу.].
Когда он вошел в нее, она обняла его за плечи и обхватила ногами, прижимаясь к нему, двигаясь навстречу его толчкам, словом, делала все, чтобы увеличить обоюдное наслаждение. Все это очень скоро привело к завершению совместных усилий, но после минутного отдыха мальчик лег навзничь, девочка, опустившись перед ним на колени, взяла в рот его мокрый от недавних излияний член, а мальчишка зарылся лицом между ее бедер, и язык его проник в ее влажную, вздрагивающую вагину. Невозможно вообразить себе более яркую демонстрацию техники сластолюбия: они сжимали друг друга в объятиях, извивались, корчились, сплетались со всей возможной силой страсти и еще неутоленного вожделения. Даже когда они покончили с этой частью своего выступления, у них еще оставались силы. Девочка, поработав над членом своего партнера и доведя его до нужной степени готовности, села верхом на него, поднесла острие его оружия к своей широко раскрытой щели, медленно опустилась так, что меч вошел в нее чуть ли не по рукоятку, потом приподнялась, снова опустилась, и начались мерные движения вверх и вниз под монотонную мелодию, которую мурлыкала девочка. Так это продолжалось до тех пор, пока не по годам обильное излияние снова омыло мальчишеский орган и тихое пение сменилось стонами и завершающим воплем наслаждения. Это означало конец представления, и актеры, низко поклонившись зрителям, покинули сцену.
Все это возбудило женщин до невероятной степени, и Элен воззвала громким голосом:
- Давайте сюда наше вооружение и приготовимся!
Во исполнение ее команды были принесены искусственные члены, их как раз хватило, чтобы половина участниц смогла с помощью слуг закрепить их на своих бедрах. Об этом оружии - дилдо оно называется - нам уже рассказывал Гастон, и я не удивился его появлению, но вид женщин, оснащенных такими приспособлениями, был на редкость впечатляющ. Сесиль и Элен также вооружились, и стало ясно, что это привилегия старших и наиболее опытных. Женщины образовали две шеренги на расстоянии нескольких ярдов одна от другой. И, у вооруженных, и у стоящих перед ними безоружных появились повязки на глазах. Прозвучал гонг, и обе шеренги двинулись навстречу, вытянув перед собой руки. Как только кто-нибудь из обладательниц дилдо хватал девицу из второй шеренги, повязки сбрасывались, и вновь образовавшаяся пара шла к ложу. Таким образом, пары определялись случаем и заранее составить их было невозможно. Случилось, что Сесиль выбрала Ивонну, ту самую особу, которую она в свое время лишила девственности на глазах у де Бопре. Капризная фортуна снова привела Ивонну в ее объятия. Сесиль быстро оглядела залу, чтобы увидеть, где я нахожусь, и, удостоверившись, что я не покинул прежнюю стоянку, повела свою подругу к дивану, на котором я сидел. Она позаботилась о том, чтобы у меня был прекрасный обзор. Ивонна приготовилась к приему Сесиль и та, уже достаточно разгорячившись, мешкать не стала. Не стоило большого труда ввести дилдо в Ивонну, он легко скользнул в уже увлажненную недавним излиянием вагину, и Ивонна не могла удержаться от радостного крика, ощутив в себе твердый и эластичный инструмент. Мужскую роль Сесиль исполняла с изумительной сноровкой, и мне крайне забавно было наблюдать, как блестяще она имитирует все мужские движения. Зад ее был обращен ко мне, и вход в ее собственное лоно зиял передо мной красными, выпяченными наружу губами. Я не мог не поддаться соблазну прикоснуться к ним, протянул руку, и два моих пальца вошли во вздрагивающую прорезь. Сесиль испуганно вскрикнула, но ее удивление тут же сменилось довольной улыбкой, когда обернувшись, она увидела, кто виновник этого непредвиденного ощущения. Она явно желала, чтобы я продолжал. Еще несколько минут, и стало ясно, что Ивонна вот-вот откликнется на зов тела; и действительно, в следующий момент из нее начала сочиться жидкость.
- Нажми на шары, Чарли! - закричала Сесиль.
Послушный ее приказу, я с силой сжал один из подвешенных к  аппарату шаров,  и  едва лишь первые капли густого и теплого состава проникли в нее, это сразу же, как током ударило по Ивонне. Я был уже готов нажать и на другой шар, но Сесиль быстрым жестом меня остановила. Тем временем я не прерывал своей операции над нею, и в следующий момент ее любовный сок окропил мои пальцы и бедра Ивонны. Мои действия были, очевидно, не совсем обычными для этого общества; не уверен, что в другом случае я мог послужить им примером, да и сейчас, знали они такое или нет, я не заметил, чтобы кто-нибудь воспользовался моим изобретением. Пантомима моя не была обнаружена, но Сесиль, поднявшись, благодарно сжала мою руку.
После того как все привели себя в порядок, нас ожидала дальнейшая демонстрация на этот раз совсем противоестественных любовных отношений. Не буду описывать их подробно, скажу лишь, что сначала здоровенный негр совокуплялся с белой козочкой, а затем грудастая мулатка, встав на четвереньки и выпятив могучий зад, отдавалась специально натасканному на это козлу. Признаться, меня воодушевило это в древнеримском духе зрелище. Меня, но не других.
Следом за этой интерлюдией нас снова обносили вином в тех же самых приапических сосудах, что и раньше. Пока мы пили вино, наступила передышка. Оркестр играл «В гроте Венеры» из «Тангейзера», и, очевидно, под влиянием этой волнующей музыки, Элен повернулась ко мне, нетерпеливыми пальцами расстегнула застежку моих панталон, рука ее нырнула туда и явила на свет божий моего петушка, который высоко вознес свой гребешок, радуясь освобождению.
- Какая дивная игрушка, - проговорила Элен, не убирая руки и продолжая забавляться с этой игрушкой.
Сесиль бросила на Элен взгляд, слегка окрашенный завистью, но это выражение тут же исчезло, когда она вспомнила: «Да здесь же есть другой мой кавалер!» - и в одно мгновение извлекла наружу член Гастона, у которого был такой же вызывающий вид, как и у моего. По другую сторону от Элен сидел приглашенный ею кавалер, красивый малый с задумчивым, скажем так, поэтическим выражением лица, наряженный в бледно-голубой атлас, украшенный серебряным шитьем, которого она называла Анрио. Оставив меня на несколько секунд, Элен разоблачила и его, и теперь они обе, Сесиль и Элен, занялись сравнением достоинств каждого.
- Да ведь это мужское издание трех граций, не правда ли? - восторженно воскликнула Элен, и пока ее взгляд бродил от одного к другому в этом воскрешенном на современный лад суде Париса, Изабель поспешила к нам и присоединилась к нашему квинтету.
- Я не такая смелая, как Парис - продолжала Элен. - И не решаюсь отдать кому-нибудь предпочтение. Трудно выбирать, когда перед тобой такое собрание совершенств.
Я посчитал, что Анрио превосходит нас размерами мужского орудия, но он и выглядел гораздо старше меня и Гастона.
- Думаю, что мы должны так или иначе выказать свое преклонение,- сказала Элен. - Давайте обозначим это, пожаловав нашим красавцам приветственное лобзание Эроса.
С этими словами она опустилась на колени передо мной, взяла в рот мой трепещущий стебель и принялась его сосать, заставляя меня ощутить всю сладость ее искусства. Сесиль последовала ее примеру с Гастоном, Ивонна, поняв этот намек, сразу же, обрушила горячие ласки на Анрио, выведя его из мечтательного состояния. Ласковые прикосновения губ и языка Элен привели меня в неописуемый экстаз, и, несомненно, мои товарищи испытывали не меньшее наслаждение, но счастье длилось недолго: наши почитательницы прекратили свои ласки в тот самый момент, когда мы были вознесены чуть ли не до предела блаженства. Нам не дали ступить на вершину, мы остались в одном шаге от нее, и дрожь неудовлетворенного желания колотила нас как в лихорадке.
- Бедняжки, дорогие мои! Мы обошлись с вами жестоко, я знаю, - проговорила Элен. - Но правила не дозволяют большего, и я, повелительница, не могу создавать прецедент, нарушая их. Пожалуйста, простите нас и постарайтесь удовлетвориться этим.
Они даже не позволили нам загасить зажженное ими пламя с помощью рук; сами застегнули нам штаны и еще раз напомнили о необходимости сдерживать себя.
Вслед за этим женщины снова разбились на пары и дали выход своим чувствам взаимными играми языков и пальцев; их изголодавшиеся утробы были все еще возбуждены жгучими пряными напитками, которые они воспринимали не только ртом, но и задним проходом, применяя маленькие спринцовки. Эффект был потрясающим и довел дам почти до безумия: стоны, хриплые выкрики слышались со всех сторон и обильные извержения сотрясали судорогами женские тела.
После короткой паузы обнаженные девушки, увенчанные цветами, начали грациозный Ионийский танец под аккомпанемент певшего и игравшего на античных арфах квартета.
Закончился танец, и несколько нагих мальчиков в венках из мирта появились среди женщин. Бегая взад и вперед, они наносили женщинам легкие удары плетями в подражание ритуала праздников Луперкалий [Весенний праздник в честь Фавна Луперка, справлявшийся 15 февраля. Луперк считался оплодотворяющим и посылающим милости божеством.. В ритуал праздника входило жертвоприношение, после которого жрецы (луперки) обегали кругом Палатинский холм и два раза пробегали по священной дороге.] в Древнем Риме. Это, как считалось, способствует сексуаль-ному чувству, и здесь задача была успешно решена. Вновь появились дилдо, но этот раз ими вооружились те, что прежде играли пассивную роль. Пары, однако, составились те же, что и в первый раз, никаких новых избранниц не было, так что Сесиль приготовилась к натиску Ивонны. С Ивонной я решил обойтись так же, как обошелся только что с Сесиль; увидев это, Гастон применил мою практику к Изабель, а Анрио, не желая отстать от нас, принялся так же обслуживать Элен. Остальные молодые люди, увидев наши действия, таким же манером поупражнялись на своих прелестницах. Сесиль одной из первых ответила на нападение и исполнила это с необычайной щедростью. Мне теперь не надо было указывать, что делать: как только я заметил на ее лице первые признаки подступающего кризиса, я не стал терять время и один за другим опорожнил оба шара так энергично, что Сесиль едва не потеряла чувства под напором вливающейся в нее смеси теплого молока и рыбьего клея.
Когда все закончилось, Элен обратилась ко мне с такими словами:
- Вы заслужили нашу всеобщую благодарность, мсье Шарль, за вашу удачную идею, за тот чудесный путь, по которому вы повели нас, чтобы еще больше возросло наше наслаждение. В знак признательности, которую должны чувствовать к вам мы все за вашу вдохновенную выдумку, я прошу принять это, как выражение наших общих чувств.
И она снимает с себя чудесный, украшенный жемчугом и изумрудами браслет и надевает на мое запястье. Оказавшись в центре всеобщего внимания, я становлюсь малиновым от смущения, что-то нескладно бормочу в ответ, но она не хочет слышать мои робкие возражения. Я по праву заслужил, сказала она, эту награду, и все они впредь могут считать меня своим благодетелем, одарившим их таким гениальным изобретением.
Сесиль дала мне понять, что собрание приближается к концу, хотя осталось еще несколько церемоний, и я подивился тому, какой же выносливостью, какой силой должен обладать этот слабый пол, чтобы так долго оставаться на поле брани.
А теперь пришла очередь слуг. И юноши, и девицы выстроились во фрунт и начали довольно пикантные эволюции, что-то среднее между танцем и живыми картинами. При взгляде на члены юношей было ясно, что они отлично разгорячились, и как только был подан сигнал, каждый юноша бросился в объятия ближайшей к нему девицы. И сразу же их до сих пор кое-как сдерживаемое любострастие дало себе выход. Мой взгляд скользил по кипящей, борющейся, бьющейся массе людей, вовлеченных всеми своими силами в любовные схватки, состязающихся друг с другом в разнузданности, неукротимости похоти. Передо мной был хаос вскинутых рук, судорожно переплетенных ног, корчащихся тел, и воздух становился тяжелым от их горячего дыхания и особого запаха пота, покрывавшего их тела.
В конце концов это зрелище стало слишком сильным для наблюдателей, и они снова кинулись в объятия своих подруг, в безумные ласки, напрягая еще остающиеся в них силы, чтобы извлечь последние капли семенной жидкости, которые их изнуренная натура еще могла дать. Это был триумф нимфомании, и плоть моя дрожала от возбуждения при виде этой оргии. Слышались только тяжело пыхтенье, всхлипыванье и стоны, и от всей этой кучи задыхающихся тел подымался пряный запах просачивающихся наружу соков,  и  ноздри  наши  вздрагивали  от этого запаха при каждом вдохе. Не только я, но и Гастон, и все остальные юноши оставались молчаливыми, зачарованными, не способными ни двигаться, ни говорить перед этой выставленной напоказ безграничной похотью. Я забыл обо всех моих стремлениях, весь поглощенный желанием хоть как-то упорядочить, охватить мыслью эти разные вариации сконцентрированного эротизма, исполняемого перед моим потрясенным взором.
Но еще оставалось сыграть последний акт, и для него требовалось удалить из залы всю прислугу. Затем двери были заперты, остались внутри лишь участницы собрания и их гости. В углу залы раздвинулся занавес, и нам явилась стоящая в алькове статуя обнаженной женщины. Груда цветов у ее ног все росла, и я спросил Сесиль, кому предназначены эти жертвопри-ношения.
- Это богиня Флора, вдохновительница наших празднеств, - объяснила она. - Сейчас мы приносим ей цветы, а затем последуют другие жертвы. Смотри! Начинается.
Она показала мне глазами в угол, и я увидел Элен, выступившую вперед с широким подносом в руках, на котором виднелись куски мяса какого-то животного.
- Устав нашего общества, - продолжала объяснения Сесиль, - предписывает нам действовать наподобие древнеримских приверженок Благой Богини, замененной потом Флорой, обожествленной супругой Фавна. По обычаю античных времен этой богине жертвуют матку и вымя свиньи, вот их-то и сожжет сейчас Элен у ног богини.
Действительно, перед фигурой богини была расположена жаровня с мерцающими в ней углями. Вокруг нее и собрались коленопреклоненные женщины, внимательно следя за ритуалом. Элен бросила свою ношу в огонь, в то же мгновение погасли все светильники, и полный мрак воцарился бы вокруг, если бы не неровное пламя, исходившее от жаровни. Тлеющие угли озаряли сосредоточенные и какие-то отрешенные женские лица - жуткое, причудливое, мистическое зрелище, над которым плыл, ударяя нам в ноздри, запах сжигаемого мяса.
Но вот лампы снова загорелись, и женщины поднялись с колен. Из-за спины священного изваяния появился мальчик, игравший до того роль Купидона. В его руках был лук и на боку висел колчан со стрелами. Одну за другой клал он на тетиву лука эти стрелы и выстреливал вверх. Каждый раз, когда стрела падала на какую-нибудь женщину, та целовала ее и прижимала к груди. Две стрелы задели и меня, одна запуталась в складках моего шейного платка, и когда я показал ее Элен, та обрадовано поздравила меня, потому что это доброе предзнаменование - в будущем оно сулит успех в сердечных делах.
Так закончилось празднество, снова появились слуги, дамы надели вновь свои наряды. Из залы мы перешли в столовую, где нам предстояло плотно поужинать. Как изменился тон разговоров у дам, собравшихся за столом «в одеждах и в здравом разуме»! Я слушал банальные фразы, общие места, светскую болтовню, и все виденное здесь казалось мне не более чем сном.
Разъезд гостей последовал сразу после ужина, и мы все трое вскоре уже сидели в нашей карете, которая быстро везла нас назад, в город.
Мы едем, и вдруг Гастон начинает ерзать на месте и поверх брюк мнет свой член, а потом вытаскивает его наружу.
- Не могу больше! - воскликнул он. - Я должен с этим что-то сделать, а не то я с ума сойду. Ты только подумай, Сесиль, через что мы прошли, а себя ничем не потешили.
Сесиль улыбнулась:
- Согласна с тобой, - сказала она, - что это было мучительно для вас обоих. Но, ты же помнишь, что вы туда были приглашены как зрители, и только. Конечно, это было жестоко, что мы ублажали себя по-всякому на ваших глазах, а вам не позволили никакого удовлетворения. Но ведь таковы правила, и с этим ничего не поделаешь.
- Пусть так, но теперь-то я могу получить свое, - и Гастон начал было мастурбировать себя.
- Ой, ой, ой, - закричала Сесиль. - Вот этого никак нельзя. Послушайте, я обещаю вам дать успокоительный бальзам, как только мы вернемся, а пока потерпи, прошу тебя.
Скрепя сердце Гастон послушно застегнулся. Было уже совсем светло, когда мы добрались до авеню Гош. Когда мы поднялись наверх, Сесиль сказала:
- Было бы чистым безумием, если б вы сейчас отправились домой. Оставайтесь здесь и вернетесь домой к обеду.
Конечно, мне совсем не улыбалась идея появиться в Отеле Фуа в такой час, да и Гастон был достаточно благоразумен, чтобы согласиться с Сесиль.
Горничные пришли помочь нам раздеться, правда, Мари почти тотчас же ушла после этого, осталась одна Жюли.
- Я не отказываюсь от своего обещания, Гастон, - сказала Сесиль. - Жюли, ты, верно, не забыла господина графа? Не порадуешь ли ты его и господина Шарля небольшим развлечением?
Улыбка Жюли означала молчаливое согласие, и Сесиль велела ей раздеться. Затем положила меня спиной на подушки, и Жюли, встав на колени между моими широко раздвинутыми ногами, начала меня сосать. По указанию Сесиль Гастон встал позади Жюли и, прижавшись животом к ее филейным частям, всадил свой член в любезно подставленное ему влагалище. Мы могли наслаждаться оба одновременно, да и Жюли была не в накладе, получая не меньше удовольствия в этом menage a trois [Хозяйство (семья) втроем (фр).]. играя активную роль со мной и пассивную с Гастоном.
Вот где было наслаждение, вот как были вознаграждены мы за столь мучительное воздержание на празднествах Флоры! Гастон пришел к финишу первым, забился в конвульсиях и рухнул на спину Жюли, не разжимая своих объятий. Я продержался чуть дольше, но вот она уже не сосет меня, я наношу ей сильнейшие удары, проникая чуть ли не в глотку, и наконец - последний удар, плотина прорвана, и освобожденная стихия заливает жадно глотающий девичий рот.
Напряжение наше спадает, мы оба чувствуем себя страшно усталыми и думаем только о том, как бы заснуть. Сесиль отводит нас в примыкающую к ее спальне комнату, и прежде чем она покидает нас, мы уже крепко спим.

Глава двенадцатая
L'ENVOI [Буквально - посылка (фр.). Здесь в значении термина из французской поэтики - последняя строфа стихотворения, заключающая посвящение.]

Мое пребывание во Франции скоро подошло к концу, и из этого времени мне не приходит на память ничего выдающегося, что заслуживало бы подробного рассказа.
За несколько дней до моего отъезда мы побывали в фамильном имении де Бопре в Лангедоке. Там я встретил дедушку Гастона с отцовской стороны, старого князя де Фуа, герцога де Бопре. Ему было около восьмидесяти лет, на своем веку он испытал много превратностей судьбы и представлял собой колоритную фигуру: держался он прямо, лицо было украшено огромными белыми усами, и такие же волосы ложились на плечи. Судя по «Готскому альманаху», был он весьма важная персона: рыцарь Святого Иоанна Иерусалимского, мальтий-ский рыцарь и кавалер ордена Христа. Пламенный роялист и католик, он и в преклонные годы горячо отстаивал эти принципы, упорно отказываясь от разных постов, что предлагали ему в дни Второй империи и республики. Он был весьма милостив со мной и не чаял души в Гастоне, внук казался ему более достойным его наследником в сравнении с сыном; судя по нескольким саркастическим замечаниям в адрес князя, того он ни в грош не ставил.
Должен упомянуть и о приеме у княгини накануне моего отъезда из Парижа. Среди гостей были и Элен, и Изабель, и, конечно же, Сесиль. Первые две дружески улыбнулись при моем появлении, но не допустили никакого намека на наше прежнее знакомство. На том приеме я узнал, что они принадлежат к сливкам светского общества, да и титулы их звучали достаточно громко: Элен была маркизой де Сен-Поль, а Изабель - графиней де Шаран; стало быть, они были связаны родственными узами с очень знатными фамилиями Франции.

Я умолял Элен принять обратно браслет, я даже не знал, что мне с ним делать, но она и слушать не хотела об этом, сказав, что я должен сохранить браслет как воспоминание о ней, и этим мне пришлось удовлетвориться.
Наконец наступил день прощания с моими недавно обретенными друзьями. Простился я с ними с искренним сожалением. Княгиня была с нами в пути до Лондона, но дальше я должен был ехать опять в Вудбери, где мне предстояло провести несколько последних дней каникул. Контраст с весело проведенными последними неделями был велик, но, к счастью, мне не предстояло страдать слишком долго: утро моего возвращения в школу уже брезжило на горизонте.
Перед отъездом ко мне пришло письмо от Резерфорда: он писал, что хочет повидать меня на вокзале в Бристоле, где я буду делать пересадку. Когда поезд остановился и я увидел на платформе Боба, я радостно повис у него на шее. И тут я узнал новость: Резерфорд не возвра-щается в школу, под руководством отставного офицера он будет готовиться к поступлению в Сендхерст [Одно из самых привилегированных военных училищ Англии]. Он и на вокзал пришел, чтобы попрощаться со мной, ибо оставался в городе.
Не могу выразить словами мою печаль оттого, что я больше не буду радоваться доброму юмору Боба и его готовности всегда прийти мне на помощь. Не забыть мне и того, что он был моим первым ментором на тропе наслаждений, и в этом качестве мне было особенно жалко с ним расставаться. Но что поделаешь, все наша жизнь состоит из встреч и расставаний.
Мы обнялись, пожали друг другу руки на прощание, и поезд мой тронулся, пыхтя и отплевываясь паром. Я высунулся из окна, чтобы бросить взгляд на улыбающееся лицо Боба, думая сколько же времени пройдет, прежде чем я увижу его снова.