Письмо это писал тебе больше недели. Перескакивал с одного на другое. То
вверх, то вниз по тексту. И настроение было разное. Потому что, много
всякого происходило. Но ничего плохого. И настроения плохого не было. Так
просто, бывает, задумаешься иногда.

А вообще, просто петь хочется от счастья – я в отпуске! Как же мало надо
человеку... И с погодой повезло. У нас и так-то за все-всё лето пару раз
только дождь был. А вот сколько уже я отдыхаю – так ни разу не было. И не
жарко, и не холодно. В общем, настоящая летняя погода. Классно! Первую
неделю с водохранилища не вылезал. Вторую – у Алёшки был. Впечатлений –
куча! Ну с водой, понятно. Мальчишки, мальчишки... Правда, вода уже
зелёная, но купаться-то можно! А на лодке – тем более.

А у Алёшки день рождения был 22-го. Я как раз по дороге к нему письмо тебе
отправил. Мы с Алёшкой столько всего вспоминали... :-) Никого больше не
было, даже Юльки. Только я и он. Вообще-то, у него 21-го день рождения, но
мы не могли встретиться – у него дежурство. Он же “в армии” сейчас
“служит”. А в субботу у него “для всех” будет праздник. Помнишь мой стих в
“Маленьком уродце?”

Я с детства в сумерках живу,
А ты, как луч передрассветный -
Лукавый, дерзкий, искрометный,
Весь - наяву.

Мне близок уходящий день,
В тебе же всё поёт зарёю.
Не ослепи! – Глаза закрою
И снова - в тень.

И там, в тени, ищу ответ,
Где зайчик солнечный играет:
- Нас полумрак объединяет?
- Нет – полусвет!

Я его Алёшке написал. Подарил вот на последний Новый год. Неизвестно, кому
больше приятно было.:-)

Столько всего мы с ним навспоминали!

> Все рано или поздно проходит. Увы - таков закон жизни. Остается одно. То,
что никогда не умирает и живет вечно - память.

Этот стих я написал лет 20 назад.

Загляни на полчаса.
Вспомним детство золотое:
Непосредственность, беспечность. В детстве было все другое,
Чем теперь. Когда все ново - фейерверком чудеса.
Загляни на полчаса.

Выйди из холодной тьмы
И прими уют домашний.
Вспомним, как луна светила в нашей юности вчерашней.
В гулком школьном кабинете уж другие, а не мы.
Выйди из холодной тьмы.

Ни о чем и ни о ком
Не печалюсь я отныне.
Были мы любви рабами, но любовь теперь рабыня.
Загляни ко мне под вечер, погрустим за коньяком
Ни о чем и ни о ком.

Ему лет девять тогда было. Как-то летом Алёшке соседские мальчишки чуть
глаз не выбили. Ну просто, играясь, детским совком железным зацепили
случайно. И не глаз, а веко – но совсем рядом – такая ранка была – сначала
думал, зашивать придётся. У него кровь уже свернулась на ранке – не
понятно…. Он не побежал к маме – видно, боялся, что заругает – примчался ко
мне. Сам, видно, понял, что серьёзно. А ведь я через две улицы жил – минут
десять ребёнку бежать пришлось, не меньше. С рёвом, со всеми делами… Мы
сразу - в машину. Думаю - куда ехать-то? Слава богу – не выходной в
поликлинике, и не закрыта – время ещё есть! Как же я гнал! Мальчишка мой
любимый, не понимает ещё ни фига, тихонько всхлипывает, и успокаивает меня
– ОН меня успокаивает! - «Серёж, не бойся, я вижу немножко…»
На третьей проскочили все наши ухабы, пока на шоссе не вышли… И сейчас про
этот случай без слёз написать не могу… В регистратуре только подумал, когда
спросила - а кто он мне? - сказал – брат. Ещё одно везение – к хирургу
очереди не было. Мальчик мой - так боится врачей! Я ещё за руку его держал,
сидел с ним рядом и держал его за руку, ладонь в ладонь. А он сидел и
поскуливал тихонько, пока врач ранку обрабатывал. И сжимал мои пальцы так,
что у меня потом синяк был. :-) Потом - на рентген. «Просто сфотографируют
тебя – и всё. Не бойся». Потом к окулисту пошли, там без очереди
пропустили. Так и там: «Пойдём вместе...» Слава богу, успокоился малыш, и
не плакал уже. А то до этого просто ручейки беззвучные стекали по щекам. У
врача капли какие-то ему капали. Она ещё потом ему сказала: “Ну, у вас
Ангел-хранитель, молодой человек, не дремлет!” И на меня посмотрела. Мне
ещё показалось, что она всё поняла. У этих врачей такой взгляд...
Конечно от мамы скрыть – и думать нечего. Там такой фингал был – на неделю.
Но Катька потом смотрела на меня как… ну, вобщем, по-другому немножко
смотрела. Знаешь, такие случаи меняют что-то в отношениях. С Алёшкой-то я
не заметил перемены, а вот с мамой его, с Катей, – это было заметно.
Пожалуй, одно только – он, прыгая на меня, при встрече, не любил, когда я
ерошу его волосы. Не нравилось ему это дело. А тут стал позволять. Кстати,
шрамик, едва заметный, остался до сих пор над веком. Ну, только, если
присмотреться.

Очень странно, но этот случай как-то “выпал” из моего дневника. Не нашел я
его там. Хотя помню всё в мельчайших деталях. Это первое, что мы с Алёшкой
вспомнили. Он-то и напомнил.

Между прочим, точно так же три года назад к урологу его водил.:-) И что он, в своем члене там заимел, трахаясь с бабсами.., однако, врач вышла и, оценив взглядом пару – мужика и парня, - отметила: моральная поддержка?… И заполучил он лекарста на ползарплаты своей!

Потом вспоминали, как поцеловались первый раз. Алёшке уже 12 было. Тогда, в
домике. До этого я всё «боялся». Только обнимал его ненавязчиво, как бы,
между прочим, и «утопал» в его волосах шёлковых, когда он на коленях у меня
сидел.
Даже сейчас не могу просто так вспомнить... Для меня поцелуй с ним был
высочайшей наградой! Я же мечтал об этом столько лет! Я хотел, безумно
хотел поцеловать Алёшу в губки его прекрасные!.. О, Боги! Я вот читаю это и
поверить не могу, что всё это – было!

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
-

Из дневника:

Леша, вроде между прочим, спрашивает:
- Сереж, как тебе? Нравится?
- Классно, Леш!
- Нормальная у меня порнуха? – уже заинтересованно, приподнявшись на локте
в темноте.
- Ага. А давай – так же? - как поиграть предложил. В омут с головой. Леша,
ты сам не знал, что ты сделал, когда поставил эту кассету!
- Сереж… - Отвернулся к телеку. Неопределенный такой голос, с сомнением.
Скорее нет, чем да. И молчит. Лег обратно на подушку. Не вижу лица... – Что
ты имеешь ввиду?
В голове пронеслось наверное с десяток мыслей сразу. И главная: “Если не
сейчас, то когда? Никогда?” Стало мне страшно как-то от этой мысли. Жалко
очень стало себя. Вспомнил все упущенные в детстве возможности, упущенные
по собственной же глупости и нерешительности. Как вся жизнь пронеслась в
голове за секунду. И последняя мысль, уже в движении: “Что ж я делаю-то,
господи?”
Я мгновенно лежу рядом с ним, целую его плечико под сбившейся футболкой. В
отблесках телека - щечка его с милым пушком серебрится, в глазах отражается
свет экрана. Господи! – губы. Я закрываю глаза, нахожу его упругие,
немножко шершавые обветренные губы. Мягко прикасаюсь к ним. Целую
осторожно. И тут же холодею от страха. Руки – не знаю где, ноги – тоже.
Только губами к нему прикасаюсь. Легкие поцелуи. Кажется – вечность.
Чувствую: “Все, конец! Сейчас оттолкнет, обзовет гомиком, отвернется. А
потом еще хуже – никогда его не увижу!” Снова вихрь мыслей. “Как
извиниться?! Как?! Превратить все в игру, в шутку, пока не поздно? Как в
прошлый раз, посмеяться, отвлечь внимание, рассказать анекдот?”
Леша пробует ответить на мой поцелуй! Так же осторожно! Его губки
раздвигаются. делаются мягкими и податливыми. Мальчик учится! Да и я учусь.
Мы вместе учимся! Рука его уже на моей голове. Пальчиками закапывается в
волосы. Другая - где-то на пояснице. Повернулся, ножку одну забросил на
меня, прижался, прижался всем телом! Прижимаю его к себе. Лешу трясет,
просто колотит – нервы или замерз, не могу, не стараюсь понять. Его дрожь
передается мне – я люблю его! Боже, как я люблю его! У меня нет сил
справиться с собой. Я глажу его, успокаиваю, шепчу ему что-то, целую, снова
шепчу, и сам не понимаю, что я шепчу... Кажется, тривиальный вопрос:
”замерз, мой мальчик?” <...> Мои руки уже везде... Это безумие... <...>

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . .

<...> ... на экране в очередной раз непотребно чувственно выдыхает
“красотка”. С низким рычанием в комнату вбегает Зигфрид. Лешка вскакивает
и с криком выгоняет его. Потом садится на кровать рядом и смотрит в телек.
Глупый какой-то момент. Очарование ситуации ушло. Я лежу в одних трусах
рядом с одетым мальчиком. Нахожу пульт за Алешкой и выключаю этот телек.
Все. Один тусклый фонарь за окном светит. Почти полная темнота. Мне
кажется, мы оба ее пугаемся вначале. На мгновение - тишина. Спасибо Леше!
- Вот глюк! Ты что, больше не хочешь смотреть? – спрашивает.
- С тобой интереснее...
- А мне – с тобой! – Такое умиротворение в голосе! - Правда, ну ее на фиг,
эту порнуху! – Подхватил в темноте пульт, остановил кассету, лег рядом.
Положил на меня руку, уткнулся в плечо. Замер совсем. “Спрятался”. Я уже
привычно вдыхаю запах его пропахших дымом волос, глажу его по голове.
Пошевелился, прижался к плечу губами. Его сердце колотится как… очень
часто, и я слышу его, я чувствую отчаянный стук его сердечка! Я чувствую,
что мальчик хочет, жаждет, дрожит. <...> ...трепещет, как зверушка. Потом,
как бы извиняясь, вздыхает: “Сереж…” … и пытается освободиться из моих рук.
Я испугался - чего это он отодвинулся? Неужели – все? Надоело? Нет! Просто
штанишки вслед за футболкой перелетают через меня на соседнюю кровать. Тут
же трусики его летят за ними, уже с моей помощью. Тихий смешок. Как
всхлипнул. Снова обнял, прижался. Как прижался! – Я чувствую его всего:
< ...> Мы целуемся очень долго. Отдышался, мальчик мой. Шепчет на грани
слуха одними губами, только улавливаю: “...хороший.” И тут же пожаловался:
“Холодно. Пойдем под одеяло!” Собственно, мы на нем лежим. Забираемся в
кровать уже основательно. “А еще говорят: “не май месяц!” – это я ему.
Безумное желание прижать Лешу к себе, согреть, и вот он лежит на мне, и
обнимает меня, прижимается ко мне весь так, что крепче уже никак. <...>

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . .

... потом обнимал его, гладил его, покрывая поцелуями все его лицо, я в
упоении шептал ему что-то очень ласковое, бесконечный бессвязный поток
самых ласковых, самых-самых нежных слов.

Это другая реальность, потому что случившееся не вписывается в мои серые
будни. Я только мечтал об этом. Я и подумать не мог, что обычные шашлыки
закончатся так! Я лежал, боясь пошевелиться, в объятиях уснувшего малыша,
боясь потревожить его, и думал только об одном – только бы он не повернулся
на другой бок! Сколько лет я ждал этого, боже! <...>

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . .

А утром...

- Просыпайся, соня! Соня-соник! Просыпа-айся! Сере-еж!

С неохотой разлепляю веки. Только в отместку его руке, которая так
настойчиво меня тормошит.

- Сереж, щас мама придет! – заявил.
- Уммммм. Ну и что?
- Да ничего. Убираться здесь будет...
- А я-то при чем? Ну и пусть…
- Ты че, ты спишь на моей кровати, урод!
- Блин, ну сделай вид, что ты спал на моей. Учить тебя…- Отключаюсь.

Только лай собак выводит меня из этого блаженного состояния:
- Леш, ты где?
- Тут.
- Где тут-то?
- Да здесь я!

Мальчик мой! Выходит с террасы весь одетый уже. Вообще уже день, похоже.

- Леш, сколько время?
- Одиннадцать. Сереж, вставай!
- Умгу... Сейчас...

С террасы рычит пылесос. Катька! Просто мания какая-то – так любит
пылесосить!
Где трусы-то? Лешка умный – положил на тумбочку. Урод! А если б она зашла?
Быстро натягиваю. Потом одеваюсь. Мгновенно заправляю постель кое-как.
- Ой, Катя! Бр-р! Привет!
- Привет. Замерз, что ли.?
- Не-емножко.
- Сереж, включи чайник, чайку попьем горячего, если хочешь. Ты
завтракать-то будешь? Лешка щас салат принесет. Будем завтракать.
- С-спасибо. А ты не помнишь... - небольшая пауза, я не нахожу слов...- где мои сигареты?
- Нет, дорогой, не знаю.
- Дорогая, а где моя зажигалка? Ага, вот, вижу. Ты - чудо! Самое забавное,
что... – я, не договорив, убегаю в туалет.

Великолепное утро! Впрочем, какое утро – день уже! Только прохладно
что-то.
Навстречу – Лешка с салатницей.

- П-привет!
- Привет, куда торопишься? – этот голос готов слушать вечно!
- Догадайся. И дай сигаретку, а? И вообще, ты куда мои сигареты запрятал?
- Они же на видике! Ну, смотри, возвращайся ты. Щас есть будем!

- Серё-ёж!
Оглядываюсь. Стоит, подмигивает, голову - набок. Отмахиваюсь и убегаю.

О, господи, Катя! Ну выключи же ты этот прибор! Ведь голова же
раскалывается! Сидим с Лешей за столом на террасе, смотрим на салат. Есть
хочется ужасно. А она пылесосит там.

- Ты есть хочешь?
- Ага.
- Я тоже. Блин. Давай по чуть-чуть?

Съедаем по ложке.

- Ты Меркури любишь?
- Ммм. Ненавижу.
- А Джексона?
- Н-ну...
- А Сегу-Мегу-Драйв?!
- Блин. Не грузи!
- А Сони Плэйстейшн? А соневские диски подойдут к компьютеру?
- Никогда в жизни.
- А почему?
- У них формат другой. Ну как тебе объяснить?.. Короче, формат у них
другой, понял?
- Я-ясно с тобой!

- Тебе вчера шашлыки понравились?
- Мне понравилось, как вы вчера с мамой сосиски поедали в этой... в кафе,
короче.
- Никогда не видел хуже забегаловки.
- И я о том же! – Сидит, смеется. Чудо! Люблю тебя! Безумно тебя люблю, но
прикоснуться днем к тебе – боюсь. Ты – другой совсем. Лешка, мальчик мой!

Ну, наконец-то прибор затих. Катька вышла из комнаты, сдувая наверх челку.
Тут же Зигфрид за ней. И Эдик возвращается с улицы – пылесоса боялся. – доберманы блин.
- Кать, извини, если отвлекаю, ты есть-то будешь?
- А где тарелки? Леш! Принеси тарелки, милый, а!
- Ну-у, мам! – и убежал.
- Леша, вилки захвати! И хлеба!

- Вчера все классно было! Правда?
- Да уж! Миша – урод! Напился!
- Вовремя мы их отвезли с Наташкой, а то бы на электричку опоздали. Чего
Ирки-то не видно?
- Дрыхнет. Муж – в поездке. Сашка у нее самостоятельный...
- Самостоятельный, эт-точно. Тоже, наверно щас дрыхнет, счастливый…

Вижу, бежит Алешка с пакетом.

- Вот! – расставляет картонные тарелочки. – Ма-аме! Сере-еже! А эту – мне!
- Спасибо, Леш! Может ты еще и за пивом сходишь? Там в холодильнике...
Я вобщем-то тоже посмотрел на него с надеждой. Но, увидев его лицо, решил
лучше разложить салат.

- А клево вы вчера...
- Что клево-то?
- Ну, шашлыки ели... – сидит, ногами болтает, как будто, ни при чем!
- А ты не ел, что ли? Умял два шампура, да еще и вином запивал!
- Я-то вином! А тебе пакет показать, который под мусор?
- Покажи, а! Заодно и пива притащи!
- Фиг вам! Алкаши! А ты вообще, урод, молчи!
- Ну вот – чуть что – сразу урод...
- Ладно.. Хороший, хороший...
- Леш, правда. Сходи за пивом, а! – это Катя.
- Ну, ма-ам.
Убежал.
- Стаканчики захвати!

- Потрясающий мальчик! Ни фига себе – воспитание!
- Что ты имеешь ввиду? – поедая салат.
- Ну, собственно...
- Так что?
- Ты знаешь, ни один из мне знакомых ребенков так бы не убежал. Да еще за
пивом.
- Познакомься – это Леша. Сереж, там мангал остался – ты…
- Безусловно, Кать. Куда его?
- В сарай. Или нет, лучше к бане поставь, я потом уберу.

Бежит Леша с пивом
Сияет, солнышко!
Приволок целых три бутылки!

- Леша! – Катя легко прижимает его к себе и тут же отпускает. – А третья
для кого?
- Мне, конечно!
Катька смотрит на него с сомнением.

- Мам!
- Что?
- Ты обещала мне, что я буду спать в своей комнате!
- Леш, ну потерпи немножко, ладно! Ты же знаешь – там еще не закончили. К
лету доделают. Иди посмотри…
- Да, ладно, и фиг с ним! Ма-ам, а можно я летом буду здесь спать?
- Ну спи, конечно, Леш. Съешь еще салатика… Сереж…
- Угум?
- Ты присмотри за ним, ладно? Когда будешь свободен...
- Конечно, Кать, само собой.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - -

Ничто, НИЧТО!!! не сравнится с теми мгновениями радости, мгновениями
счастья, что дарят нам мальчишки, правда? И ради этого можно пойти на любые
жертвы. МАЛЬЧИКИ УМЕЮТ ДАРИТЬ ЭТИ МГНОВЕНИЯ! Откуда в них это? Неужели
сотни, тысячи лет, на каком-то генетическом уровне сохраняется в мальчишках
это умение? Оно от природы? Я не знаю. Мне не по себе становится от такой
мысли. А любовь во всех своих проявлениях всегда требует жертв.

Мальчики просто созданы для любви, в которой им (и нам) отказывают.
Ограничивают пуританской моралью. Сами не понимают, что делают. “Не ведают,
что творят”. И кто? Женщины! Эти моралистки. Женщина – средоточие любви, из
ревности не желает понимать никакой другой любви, кроме любви к себе. А
мораль сейчас формируется исключительно под женским влиянием. Мы сейчас - в
матриархате. Только никто этого не понимает. Поймут лет через двести, как
обычно. Мужчинами, познавшими с детства всю глубину и прелесть любви в
многочисленных её проявлениях, создавались основы того, что сейчас мы
называем цивилизацией. И не надо считать древних глупее нас. Уж в жизни-то
они понимали не меньше нашего!

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - -

Через неделю.

Ну, вот сейчас читал выступление Жириновского на Думских слушаниях по
пресловутому законопроекту №108017-3. Я категорически не симпатизирую
Жириновскому, но здесь не могу с ним не согласиться. Больше скажу. Чтобы
выступать на всю страну с критикой этой инициативы, надо иметь определённое
мужество.

<...> “Но, с другой стороны, нельзя и запрещать все. Через образовательный
момент нужно делать, чтобы люди знали. И вот здесь, пусть Светлана Петровна
не обижается, я возвращаюсь к своей теме. Пока не придет на это поприще
мужчина-педагог, мы успеха не достигнем. Почему? Объясняю почему. Потому
что растлителем является мужчина, и женщина-педагог никогда не сможет
остановить мальчика от будущих преступлений, потому что она их никогда не
сможет совершить, она не знает, какие эти преступления.
Когда вот выступает представитель Института физиологии, и они, ученые
эти, решили, когда наступает половое созревание. Интересно, из чего они
исходили? Они, что спросили 100 тысяч мальчиков 16-летних, когда у них
появилась первая потребность, что они сделали? Как вы изучали? 100 тысяч
16-летних мальчиков пришли к вам и сказали: да, я хочу? И вы написали: нет,
еще рано, да? И вы при этом написали - рано. Я вам говорю, как бывший
мальчик, который читал ваши книги. Я помню, выпустили книги, как она
называлась? "Юноша превращается в мужчину". Мне было 15 лет. 40 лет назад.
Первый параграф: онанизм - это вредно. Прошло 30 лет, вы же пишете:
онанизм, можно заниматься онанизмом. Вы чего уродуете миллионы людей-то? Вы
же не знаете, что такое мальчик, что такое онанизм. И сидит женщина, автор
книги, и миллионам мальчиков пишет: вредно, не вредно, можно, нельзя.
Откуда вы знаете? Вы же не понимаете, что это такое.
Поэтому, пока у нас большинство ученых, занимающихся этой проблемой -
детства, несовершеннолетних преступников, растления - будут женщины, мы
успеха не достигнем только потому, что... Вы ни в чем не виноваты. Вы -
прекрасные женщины специалисты, но есть отдельная мужская физиология,
отдельно женская. И никогда мальчик не поймет, что такое менструация, и как
они происходят. Так же, как никогда женщина не поймет, что такое первое
половое влечение мальчика. И это ВЫ начинаете их судить и их, так сказать,
обвинять в чем-то. И судья - женщина. И в комиссии по делам
несовершеннолетних опять женщина. И мама дома - мать-одиночка женщина, и
учительница с 1 по 11 класс только женщина. И вы уничтожаете этого
мальчика. И в детском доме, когда он потерял всех родителей, вы его
приводите, там опять директор – женщина, и воспитательница, и на кухне, и
уборщица. И вот этого мальчика вы уничтожаете уже 70 лет, с момента
Октябрьской революции. Уничтожили, уничтожили! Вы не виноваты, женщины. Я
говорю об истории России. Мы поломали нормальную патриархальную семью, где
был дедушка.” <...>

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - -

А потом мы расстались. Ты помнишь, как я страдал от этого. Даже рассказы
начал писать, подменяя ими реальность. Потому, что не мог без Алёши
совсем.

> Что-то похожее пережил и я... года полтора назад... Но больно
было...страшно...

До сих пор перечитываю:

“В пыльном сумраке чердака с надеждой смотрят на меня мои идолы. Буратино с
оторванной в давнем бою ногой укоризненно подмигивает, и утёнок всё так же
хищно вытягивает плоский клюв, и сквозь облупившуюся краску недобро
улыбается Ванька-встанька. Со скрипом крутится, бегает по полу старенький
волчок. Только не приносит радости игра его фальшивых огней.”

Конечно, у меня нет никакого чердака, никаких “идолов”. Но...

Всего лишь набор слов. Для кого угодно. Возможно, для всех. Только не для
меня. И не мальчик он уже. А всё равно – люблю. И он - другой, и я - не
тот. А всё же... Люблю его, как друга. Наверное, даже немножко больше,
вспоминая радостного мальчика, бегущего навстречу. Ловишь его, прижимаешь к
себе чудо это. ЛЮБЛЮ! Как люблю я тебя, малыш!

июнь 2008г.

_______________________________________________

Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
" Мы, оглядываясь, видим лишь руины".
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный

(И.Бродский)