Когда ты догадаешься, что взрослые похожи друг на друга, а тебе дано не более чем им, очень захочется
спрятаться в старую дедову шляпу… В огромном велюровом пальто, в талой апрельской луже, руки в
карманах, по заходящему на прищуренных веках бледному весеннему солнцу… И послать эту жизнь к
черту!?… Вспомни меня: не делай ни того, ни иного. Не делай вообще ничего из того, что уже разочаровало твоих близких. Ибо всё, что ими создано, ими же и разрушено…
И ещё: вытащи из мною сказанного два слова: "всё" и "ничего". И сложив их, шепни себе на дорожку: "Всё
ничего"…

1.

Я не умею знакомиться с мальчишками. Ну, не знаю я, что сказать, когда вижу понравившегося пацана
рядом. Всё проклятая природная стеснительность виновата. В детстве я был робкий очень, и от мамы - ни
на шаг. А, оказавшись впервые в школе в огромном классе, тихо разревелся, когда мама ушла, и я остался
один среди незнакомых одинаковых лиц. Отца у меня, можно сказать, не было. Так, приезжал он к нам
изредка. Я сначала ждал этих встреч, а потом ненавидел его за то, что он приезжает так редко, и обижался
на него со всей детской непосредственностью.
Вот и не знаю я, как подойти к ребенку. Просто спросить о чём-нибудь, сделать шутливое замечание,
продолжить беседу, перескакивая с одного на другое… Переклинивает из-за стеснительности.
Случайно оказался в сети - админ позабыл перекрыть доступ. Я и не думал об Интернете раньше. Но тут!
Всего несколько дней, а я лихорадочно искал всё, что касается мальчиков. Каждый раз, открывая для
себя что-нибудь новое: от галерей до потрясающих рассказов. Много, в общем, перелопатил. И как-то сами
собой немного раздвинулись барьеры.
Очень холодный дождливый осенний день. Уже и Покров был, скоро зима. Я возвращался из Москвы с
работы после сумасшедшей 24-часовой смены. На работе сквозняки, и, хлюпая иногда носом, я мечтал
только о горячей ванне, водке с перцем и пуховом одеяле. В дребезжащем так некстати, полупустом вагоне
электрички пытался читать Кинга, и мне это иногда удавалось, пока я не клевал носом в книжку. Потом -
местный автобус-маршрутка, а напротив меня - обаятельнейшее чудо лет двенадцати. Русые волосы, давно
не стриженные, ласковыми прядками сползают на лоб, ямки на щеках, глазища, как блюдца, тоненький
такой. Славный, в общем. Сразу замечаю, что едет один, без предков, без друзей. В поношенной
демисезонной курточке и давнишних джинсах, давно не стираных, да и рубашка байковая - явно не вчера
купили. И не редкость это у нас - кругом алкаши живут, в наших-то поселковых хрущобах. Дети неухоженные,
неумытые, и сленг у них - от тех же родителей, с позволения назвать.
Но - шлагбаум. Ни слова я не могу ему сказать в этом автобусе, при редких пенсионерах. А подмигивать и
улыбаться - ей-богу, глупо, правда, же?
Поглядывал я на него невзначай так, привычно, как на просто очередную недоступную мечту, хотя
зацепило в душе - не меньше, чем на неделю прибавилось воспоминаний. Вышел на своей остановке.
Смотрю, чудо это стоит рядом со мной, и тоже собирается дорогу переходить. А потом он рванул вперёд
ещё не успевшего отъехать автобуса, - а я-то вижу, что автобус девятка обходит сзади, ну и - к нему. На
плечо ему руку, еле поймал.
- Тебя, блин, что в школе не учили, как надо дорогу переходить?
- Чего-о?
Уроды, чему их теперь только учат?
- Смотри, - показываю ему на сиреневую девятку, которая уже вырвалась вперёд.
Потом начинаю рассказывать:
- Обходи трамвай, как лошадь, а автобус, как быка. - Дурацкую поговорку, которую я тоже далеко не в
школе услышал. Но не идёт мне поучающий тон - я сам-то в душе ещё мальчишка. Ладно, потом объясню
ему, как это делают.
Пока я ему всё это втолковывал, автобус отъехал, и все остальные уже перешли на другую сторону,
правда, кто-то оглянулся, бросив на нас равнодушно-заинтересованный взгляд, - всё нормально, ну и -
ладно. Мы остались вдвоём. А я всё держал его руку в своей. Только я отпустил её тут же, подумав об
этом, и снова пугаясь двусмысленной ситуации.

"Такова уж особенность наших дней: мужчине средних
лет нельзя прикоснуться к чужому ребенку без опасения, что другие увидят в этом прикосновении
что-то похотливое". (С) С.Кинг.

Ох, и трудно идти по канату без подготовки:
- Пойдем, возьмём колы? - говорю я ему, что бы хоть как-то продолжить. Магазин-то - напротив.
Пожимает плечами.
- Пойдёмте.
Берём колу. Я хоть и предпочёл бы закусить пельменями - привычка. Да и чудо рядом топчется.
Не пельмени же ему предлагать купить вместе со мной. Но пельмени тоже берём. И мороженых два.
И чипсов, вдогонку.
Вопрос об имени оставляю немножко на потом. Вы, как хотите, а с некоторой запоздалостью он звучит
как-то не так дежурно, и проникновеннее, что ли.
Поедая мороженое, приближаемся к моему дому.
" Господи, как же предложить ему зайти ко мне?" - крутится у меня, и я выдавливаю:
- Слушай, а пойдем, эти несчастные пельмени у меня съедим? Я вот здесь живу.
Соглашается с лёгкостью, присущей только этим очаровательным ангелам. Как будто и дел у него
других нет.
В общем, пришли домой. Скинул он курточку осеннюю свою, бедняжка, остался в своей рубашонке и
джинсах. Ну, мяться в прихожей я никому не позволял никогда. И тут уж деваться было некуда:
- Тебя как зовут-то?
- Антон.
- Привет, а меня - Сергей - что-то не позволило мне назвать себя просто Серёжей. Не так ещё поймёт,
да и неуместно это. Взрослый, всё же. Но эта сумасшедшая ласковость просто витала над нами. Надо
мной - точно.
- Иди, маленький уродец, умойся. Тош, найдёшь там полотенце!
Пельмени - это то, что нужно, когда нужно быстро. Через десять минут мы сидели напротив друг друга
на кухне, и я объяснял ему, что страшно простудился, потому и водку пью, насыпая в неё перец. И
так я, наверное, аппетитно это делал, что, знаете ли, он попросил меня налить и ему немножко, под
пельмени, и я не смог отказать, и, что хотите, со мной делайте.
А потом мы совершенно естественно лежали рядышком и смотрели "Новые времена" с гениальным
Чаплиным, и хохотали до слёз, катаясь по не очень-то широкой кровати и едва не падая на пол, и
Тошка тихо заплакал в конце фильма, уткнувшись мне в живот. А я сходил с ума от этой безумной
близости, и гладил его волосы, и шею, и лопатки его на спинке, такой беззащитной.
- Сергей, классно у тебя! - сказал он, устраиваясь рядом со мной.
Господи! А чего большего я мог желать?
Тоша спохватился и помчался домой, отметиться у бабки.
Как я изводил себя в эти минуты, как ругал себя последними словами. Ведь я даже не спросил, где
он живёт.
Но через пару часов он вернулся.
И я забыл обо всём на свете.
- А чё делать будем? - спрашивает, хитро поглядывая на компьютер.
Так он и просидел у меня на коленях весь вечер в роли Айз Седай. И послушно усаживался мне на
колени опять, когда я возвращался из кухни с горячим чаем для него и с кофе для себя.

Что, ещё варенья? - Как занятно!
Счастлив я, - глаза твои смеются.
Чудо! Ты всё так же аккуратно
Оставляешь косточки на блюдце.

Новости твои взахлёб и с чаем
Я готов выслушивать часами.
Сколько ещё гоблинов прощаем?
Сколько колдунов простят нас сами?

Рюкзачок летит судьбе навстречу
На диван, и ты за ним вдогонку.
Ты не ждёшь, когда наступит вечер
И хохочешь простодушно звонко.

А потом, поджавшись сиротливо,
Ты мечтаешь о далёком крае,
Где я тоже мог бы стать счастливым,
Только я таких краёв не знаю.

Жалости случайной откровенье
Высохнет, позволив улыбнуться:
- Знаешь, я люблю твоё варенье!
Только не забудь побольше блюдце!

На следующий день Тошка разбудил меня в десятом часу телефонным звонком. Тут же прилетел,
уселся на кровать "скраешку" и, пока я не проснулся окончательно, врубил телек и увлечённо
смотрел "Ералаш", позволив мне обнять себя легонько.
Мы побарахтались немножко на кровати, пока я не оделся, потом позавтракали и поехали на
рынок за вкусностями. Я долго не мог припарковаться, потому что - суббота, и народу - не
пропихнёшься. Мало того, что это уродливое создание всю дорогу мешало мне вести машину,
вертясь на кресле и размахивая руками так, что я чуть не остался без очков, так он ещё и
скандал устроил на рынке, когда мы чуть не купили гранаты с крупными сочными зёрнами
внутри по какой-то безумной цене. Я-то никогда не умел торговаться. Потом были карусели
и приехавший вчера зоопарк.
На обратном пути, когда проходили мимо собачьей площадки, к нему помчалась какая-то
шавка, а с ней ещё и овчарка огромная. Я оцепенел сначала, потом кинулся загораживать
его, размахивая зонтиком, перепугался не на шутку, но в последний момент заметил, что
настроены они вполне дружелюбно. А Антошка присел и обнял их обеих, что-то сказал им,
и они прислушивались, навострив уши. Как же он был счастлив в этот момент!
Холодно, однако. Мы вернулись домой, отогревшись в машине. Пожалели, что сейчас не
лето. Рванули бы с ним куда-нибудь к воде.
Наелись от пуза, запивая всё грузинским "Оджалеши", и устроились на кровати Калкина
смотреть, "Наравне с отцом". А я прижимал к себе это чудо, в котором уже успел почувствовать
характер, и легонько поглаживал его под рубашкой, вот и до попки добрался. Он напрягся
немножко, задумчивый стал, а после кино сел спиной к стенке и спрашивает, потупившись:
- Серёж, а ты голубой, да?
Святая простота! Откуда они, такие умные, всё знают?
Я, в общем, ждал вопроса. Я отодвинулся от Тошки, сел на кровати и, глядя ему в глаза,
с легкой ноткой обиды в голосе, ответил:
- Голубой - это цвет такой. Я тебе потом как-нибудь покажу, как он выглядит, если захочешь.
Просто… ты мне очень, очень нравишься, Антош, и мне хочется быть с тобой рядом. Всегда. -
И пожал плечами слегка, как бы, между прочим, извиняясь. Я и не думал обмануть этого
малыша - это невозможно. Но геем-то я уж точно никогда не был. И я любил его!
Он подумал, потом улыбнулся, перекатился ко мне, обнял неловко, прижался, одарив
запахом кудряшек своих. Я окунулся в них тут же…
- Извини, - прошептал. - Если можно, я буду… ну… рядом.

2.

Прошли Новогодние праздники. Антошка продолжал прибегать ко мне просто так, время от
времени зимними вечерами. Часто после футбола. Они там играли, на зимней "коробке",
недалеко от моих окон. Тут же спешил под душ. Ополоснуться! Потом он всегда
самостоятельно развешивал посушить свою одежду, забираясь на табуретку. Это было забавно.
Спрыгивал с неё ко мне на руки, и я тащил его в комнату. Выдавал какую-нибудь рубашку,
чтобы он не продрог после душа.
Уж, сколько фильмов мы пересмотрели, пока он обсыхал, в какие только игры не сыграли,
а болтали друг с другом - ну, просто, обо всём. Историй я ему порассказал кучу, а они всё
не кончались. Соков всяких разных выпили, наверное, вагон и шоколада поели не меньше.
(Бедные мои зубки! А он не хотел есть один, всё кормил меня.) Но наши отношения,
неожиданно для меня, всё больше сворачивали в русло настоящей дружбы. Глаза его,
светящиеся восторгом, не давали мне спокойно уснуть. Тошка видел во мне своего друга,
который всегда придёт на помощь, чуть что, и не предаст никогда, и будет рядом, если плохо.
Он всё так же сидел у меня на коленях перед компом в наполовину расстёгнутой рубашке
или легко прижимался ко мне на диване, когда мы смотрели телевизор. А мои ласки не шли
ниже пояса, и он, - о, заблудший мой бог! Непосредственный князь! - к ним привык, и мурлыкал
от удовольствия.
Тут-то и появился очередной внутренний шлагбаум, некий психологический барьер. Мальчишка
слишком доверял мне, что бы я мог решиться на что-то более серьёзное. Я не мог вот так вот
запросто предать его веру в меня, как надёжного взрослого друга. Я и был его другом, но как
объяснить ему, что жизнь намного многограннее, чем он себе представляет в свои неполные
тринадцать? Я мучился этой проблемой, но не видел выхода.

Я с детства в сумерках живу,
А ты, как луч передрассветный -
Лукавый, дерзкий, искрометный,
Весь - наяву.

Мне близок уходящий день,
В тебе же всё поёт зарёю.
Не ослепи! - Глаза закрою
И - снова в тень.

И там, в тени, ищу ответ,
Где зайчик солнечный играет:
- Нас полумрак объединяет?
- Нет - полусвет!

Всё случилось неожиданно. Мы смотрели картинки в стиле фэнтези. Диск с ними давно у
меня валялся, а тут я про него вспомнил. Тоша, как обычно, ёрзает у меня на коленях и
регулирует процесс мышкой. Я легонько целую его шейку и вдыхаю запах волос. В общем,
идиллия.
Я не выдержал.
Рука моя с его живота проникла под резинку штанишек. Прошла по бедру и нырнула снизу
в такие свободные сатиновые трусики. Пальцы осторожно легли на мошонку, а ладонь
через ткань - на маленького друга, который тут же заметно вырос, и я легким движением
направил его вверх, чтобы мальчик не чувствовал дискомфорта.
- Ой! - только и сказал Тошка, замерев на мгновение.
Но это моментально отрезвило меня. Я убрал руку обратно на животик и принялся негромко
ему на ушко рассказывать какую-то из своих зимних историй, продолжая другой рукой
ласкать его грудь. Однако краем ладони я чувствовал под трениками его приборчик,
который и не думал уменьшаться. Наоборот, он ещё и принялся робко тереться им через
ткань о тыльную сторону моей ладони! Вскоре тело его расслабилось. Он откинулся на
меня и положил голову мне на плечо. Я продолжал шептать ему на ухо, но смысл рассказа
уже, кажется, не доходил до него, да и я начал путаться в смысле произносимых слов. Тоша
переложил руку с мышки на свой бугорок, несколько раз сжал его, погладил. А потом нырнул
к себе и медленно водил там. Дыхание его стало глубоким, а взгляд совсем затуманился.
Левой рукой, которая до сих пор лежала у него на животе, я аккуратно опустил вниз резинки
его штанишек и трусиков, чтобы они ему не мешали, и накрыл ладонью яички. Темп его движений
ускорился. Я шептал ему какие-то бессвязные слова, которых тем более не помню. Другой рукой
я успел совсем расстегнуть его рубашку и теперь прижимал Тошу к себе, а то он начал съезжать
с моих коленей. Потом я через мошонку стал поглаживать основание его игрушки, а одним пальцем
неглубоко, но достаточно, чтобы добраться до желёзки, проник в попку. Он положил другую свою
руку на мою левую и гладил её. Маленькое тело его содрогалось, ритм оставался сумасшедшим,
дыхание - прерывистым, а головка вся слезилась жидкостью. Антошка тонко и жалобно застонал.
Несколько капелек попали мне на лицо. Постепенно замедляясь, остановилось движение руки.
Тоша затих. Я вернул на место штанишки и сидел, совершенно потрясённый случившимся.
Дыхание Тошки успокоилось, но глаза он не открывал. Ему было стыдно. Только горячая
вспотевшая ладошка всё сжимала мою руку.
Я почувствовал, что надо спасать ситуацию.
- Ну, ты молодец, Тошка! - Легонько толкнул я его, и он оглянулся на меня удивлённо. Я
улыбнулся и, подхватив очень кстати оказавшийся рядом носовой платок, стал вытирать лицо. -
Ты классно это сделал! У меня бы так наверно не получилось. - В глазах моих было восхищение.
- Правда? - с недоверчивой хрипотцой прошептал он. Покашлял немножко, снова повернулся
ко мне. Виновато отобрал платок и помог мне вытереть остатки жидкости. - Прости.
- Чудо! - Я взъерошил его волосы, промокнул ему грудь и живот. - Пойдем, умоемся.
Он спрыгнул с меня, поправил штанишки и помчался вперёд, на ходу освобождаясь от рубашки.
Потом мы плюхнулись на диван смотреть "Братство кольца", купленное недавно, и на три часа

выпали из этой реальности.

3.

Тошка исчез. Он не появлялся у меня уже долгих три недели. Я не знал, что думать. Позвонить
ему я не решался и всё не находил себе места. Наконец, пришёл к его школе в надежде встретить
его там. Он выбежал из дверей после уроков в окружении орущей стайки пацанов, в ореоле детского
счастья. Заметил меня и, притихший, прошагал мимо, отводя в сторону взгляд.
Я начал пить, торопясь уйти от настоящего и вернуться в такое близкое и такое дорогое для меня
прошлое. Неужели я всё-таки допустил какую-то ошибку, поранив тем самым светлую трепетную
душу этого малыша? Нет мне прощенья, если это так! Чувство огромной потери и вины заполнило
собой всё окружающее. Серость обыденности наползала из всех углов. Я тонул в ней. Я задыхался
от неожиданно настигшего меня одиночества, ставшего уже непривычным, от жесточайшей пустоты
и бессмысленности последних дней.
Звонок в дверь. Тошка на пороге. На мгновение поднимает неожиданно виноватые глаза, полные
слёз и тоски. Шепчет на выдохе:
- Дядь Серёж, вы простите меня!
Тут же срывается с места и бежит обратно к двери подъезда и на улицу.
Мне понадобилось несколько долгих секунд, чтобы понять, что творится в его душе. Я догнал з
аикающегося от плача Антона посреди двора, развернул, опустился на колено перед ним прямо
в снег, прижал к себе.
- Ну что ты ещё придумал себе, чудо? Я же люблю тебя! Ты же самый лучший, мой Тоша! - Шептал я,
расцеловывая его мокрое лицо в тусклом свете окон и далёких фонарей.

Его зубы бились о края рюмки, но коньяк был просто необходим, чтобы снять то страшное напряжение,
в котором он находился. Ушло больше часа, пока он совсем успокоился и уверился в том, что никакой
он не урод и ничего плохого не сделал в последний раз у меня дома, а наоборот - всё было так, как только
и могло быть. И я покаялся, и попросил прощения, когда мягко напомнил ему, что он ни в чём не виноват

(у него это как-то не отложилось в голове за всеми переживаниями). А если двое любят друг друга, то нет
и не было никогда в этом плохого, только хорошее. Я даже допил остатки вчерашнего коньяка, так

разволновался. Этот разговор был очень важен и для меня. Тоша уткнулся мне в плечо, обнял меня
сильно-сильно, и слёзы мои капали, не касаясь щёк, прямо на его непослушные волосы. За всё время
мы не были так близки и понятны друг другу, как в этот раз.
Ненавижу Ваше общество! С пуританской моралью, заключающей чувства этих ангелов в жёстко
обусловленные границы. Это - можно, а это - ни-ни. Они бы и рады вырваться из оков, но как сделаешь
это в одиночку? А многим из них даже в голову не приходит подобное - так Вы их выдрессировали.
А я... Я теперь готов рискнуть всем за один только свободный сияющий взгляд этого мальчишки.
Вы не поймёте…

antic1435
16.02.02