КНИГА ВТОРАЯ

Крысу обсуждают.

«Дело Циске Фреймута» стало громким делом в ювенальном правосудии. Судьи с многолетним опытом не знают подобного примера: ребенок, без крайней необходимости, поднял руку на свою мать. Бедный Крыса…

Ему посвящено множество колонок в газетах, в первую очередь, конечно, в газетах, упивающихся сенсациями. «Одиннадцатилетний ребенок убивает свою мать! Месть маленького злодея!..» И в статьях научной тематики. Печальная слава Циске распространилась даже за пределы страны. Боже, спаси любого другого человеческого ребенка от «приведения в движение стольких перьев и ручек». Эксперты ведут полемику, и речь идет о возмездии. Ортодоксальные философы-правоведы считают необходимым «умышленное причинение страданий». Здесь правительство должно наказать, даже ударить! Их коллега-идеалист выступает за эффективное, воспитательное исправление, а группа посередине утверждает, что наказание необходимо, но, в конечном итоге, судья должен руководствоваться интересами правонарушителя. Но все сходятся во мнении, что Циске — это особое, очень редкое исключение, да, уникальный случай. Маленький ребенок, лишивший жизни свою мать из-за внезапной мести! Приводятся случаи детей, также нападавших на своих родителей, но в данном случае речь заходит, например, о мальчике, который хотел защитить свою тщедушную мать от угроз со стороны звероподобного пьяного отца, но он не совершал спонтанных поступков, исключительно ради того, чтобы отомстить за пережитую несправедливость. Бедный Крыса…

«Политика» также завладела этим делом. Консерваторы указывают на усиливающееся вырождение в результате дехристианизации масс. Они требуют ясного примера, сурового наказания, желательно от многосоставного суда, а не от одного судьи ювенального суда, который они считают - не более, не менее - своеобразным провалом великого человеческого Суда и творением сентиментальных современных психологов. Вердикт не должен зависеть от случайных озарений одного судьи. Нужен «холодный вердикт» трех ответственных судей. Я не понимаю, чего люди ждут от этого. Неужели эти мстители думают, что дехристианизированные массы ответят: «Что?.. Три года этому матереубийце? А потом мы снова пойдём в церковь?»

Прогрессивные стороны выступают против подобной жесткой линии. Виной всему устаревшее брачное законодательство и вообще социальное неравенство. О возмездии не может быть и речи. Циске реабилитирован. Бедный Крыса…

И вот уже несколько недель в Доме надзора находится мальчик, который ничего не знает об окружающем его имя переполохе. Все, что он знает - он убил свою мать, и что впереди его что-то ждет. Потому что если тебя наказывают за то, что разбил окно, то ты должен получить еще большее наказание за то, что убил свою мать. Это ясно.

Я с опаской слежу за этой «борьбой перьев и ручек». Надеюсь, что судебное заседание будет отложено на достаточно долгое время, чтобы оно могло пройти в спокойной обстановке. Если вся страна выставляет себя в качестве присяжных, то ювенальный судья должен обладать сверхчеловеческими качествами, дабы избежать влияния эмоций и бессознательно не пойти на какие-нибудь уступки определенной части общества, к реваншистской отсталости. Чтобы судья помнил особый характер дела: перед ним сидит ребенок, который в гневе швырнул нож в свою мать; и этот бросок оказался исключительно несчастливым. Эффективное наказание должно защитить этого ребенка от дальнейшего разложения.

Бедный, бедный Крыса…

Судья по делам несовершеннолетних господин Ван Лун, узнав о случившемся преступлении, встал на позицию возмездия. Интуитивно. Позже он признался мне, что никогда не имел дело со случаем, когда ребенка следует наказать совсем не в целях воспитания. Цис оказался именно таким случаем. Впервые.

- И, возможно, наказание, которое он получит, оправдано с точки зрения воспитания, —- добавил он. - Мы должны относиться к наказанию как к горькой пилюле, очищающей душу.

- Надеюсь на это, - только и смог ответить я.

Я не осмелился добавить, что это педагогическое оправдание производит впечатление успокоения совести, интеллектуального оправдания спонтанного суждения.

Крыса действительно будет наказан ради возмездия. Все остальное лирика.

Я же чувствовал, что произошедшее - нелепый несчастный случай… Как нам спасти Крысенка?!

Немедленный ответ мистера Ван Луна был таков: матереубийство… Как нам наказать Крысу?!

Оба этих непосредственных импульса могут быть защищены разумными аргументами. Даже у самой бесчеловечной точки зрения могут быть веские мотивы.

Но не эти аргументы определят судьбу Циске. Это все второстепенно. Его жизнь будет определяться тем первоначальным чувством. Первобытным инстинктом, который заставлял первобытные племена просто отрубать руку, лишившую жизни отца или мать.

Мне было ясно, что Крысу приговорили с самого начала...

Бедный Циске...

Я был удивлен, получив приглашение от директора Дома надзора посетить Циске. В конце концов, этот сдержанный и холодный господин Арнольди дал мне достаточно ясно понять, что он хочет максимально ограничить контакты Крысы с «прежним миром». Поэтому я уже решил больше не предпринимать попыток попасть к Крысе. А тут вдруг это приглашение…

- Да, я хочу посмотреть, как этот мальчик поведет себя по отношению к своему старому окружению, - заявил господин Арнольди, когда я оказался в его гигиенистически-аккуратном директорском кабинете.

Так что меня пригласили для неких вивисектических целей.

- Во время вашего визита меня поразило то, как он впервые открылся кому-то, - продолжил он. - Он заплакал, помните? Мне даже было трудно разлучать его с вами. Да, видите ли, моя работа состоит в том, чтобы надзирать за ним, но, должен признаться, я пока мало продвинулся в этом. На самом деле, я так и не узнал ничего существенного об этом мальчике. Другие дети действительно приходят в себя примерно через неделю и ведут себя почти нормально. Но этот Фреймут закрыт, как ящик. У меня к нему нет претензий, в группе он ведет себя аккуратно, хорошо и прилежно выполняет школьные задания. У него есть чувство долга. Но я не знаю, сожалеет ли он о своем поступке. Всякий раз, когда я заговариваю об этом, он плотно сжимает губы, и из него не выходит ни звука. Замечательный экземпляр! Он тоже был так закрыт с вами?

Вот как мистер Арнольди размышлял вслух. Мне полегчало, что сейчас кто-то ещё беспокоится о Крысе.
- Вначале он тоже был для меня закрыт, но потом все наладилось, - с улыбкой ответил я.

- Здесь у него нет никаких видимых контактов с другими мальчиками. Он не играет с ними и просто тихо сидит в углу двора. Я случайно обнаружил, что он любит цветы и растения, поэтому нанял его в качестве садовника. Это хорошо. Только он хорошенько ткнул в ребра мальчику, который случайно задел его розы. Это указывает на агрессивный характер.

Стало очевидно, что господин Арнольди был счастлив от такого утешительного приза.

- Мне кажется это вполне нормальным, - нашёлся я. - Нужно быть осторожным, не пытаясь объяснять самые простые вещи типичными чертами характера матереубийцы

- Впустим его? - предложил директор.

Я рассеянно кивнул и уже задумался о том, как побыть наедине с Цисом какое-то время. Если мне хотелось немного поучиться у него — а ему у меня — нам не требовался шпион.

Недели, в течение которых я не видел Крысу, не прошли даром. Дело лишилось грубых подробностей, а я смог составить более-менее спокойное суждение. Но теперь, когда я с минуты на минуту ожидал его появления в дверях с желтоватым лицом, с плотно сжатыми губами — да, его требовательного к уважению существа, — теперь я занервничал.

Вместе с ним вошел директор. Видимо, он нарочно не сказал Крысе, кто его ожидает, ибо Цис встал на пороге в изумлении, не издавая ни звука, не двигая не одним своим членом, в совершеннейшем удивлении.
- Ну, давай! - настаивал директор. - Мистер Бруис тебя не съест!

Но Циске по-прежнему не двигался. Своими большими глазами, которые даже не моргали, он продолжал смотреть на меня, я все еще не стал для него реальностью, странным видением из очень далекого прошлого. Господин Арнольди подтолкнул его локтем, и только тогда он подошел ко мне. Размеренными, но какими-то неуверенными шагами. Словно лунатик. Только когда я подмигнул ему и протянул руку, что-то внутри него сломалось. Маска превратилась в лицо. Улыбка вдруг превратила его в живого ребенка.

- Ну, Циске! - я старался вести себя, как обычно. - Вот мы и увиделись снова, да, негодник?
Я протянул ему руку.

- Здравствуйте, господин… — прошептал он.

А потом еще яснее:
- Здравствуйте, господин...

В этом растерянном голосе была некоторая радость.

- Как дела, малыш? - попытался я начать. Крысенок пожал узкими плечами и ничего не ответил. Зачем ему это? Ведь директор этого странного дома тоже тут?

Я внимательно посмотрел на него. Он приобрел цвет этого заведения. Оттенок его лица соответствовал серому цвету одежды Дома надзора…

Мы оба изо всех сил пытались установить контакт, но Крыса преодолел себя первым. Неожиданно он торопливо выпалил, как человек, давно мучимый животрепещущим вопросом:
- Сколько мне здесь оставаться, господин?.. Я здесь уже сорок шесть дней... и, если я выйду отсюда... мне точно не разрешат уйти... домой, - слетело с его губ.

Циске стал заикаться от волнения. «Сорок шесть дней». Так он их все посчитал. Когда ты такой юный, сорок шесть дней — это уже большой срок…

- Чем лучше ты будешь держать себя в руках, тем короче будет твой срок, - только и смог я сказать.

А затем он неожиданно вспылил:
- Разве я тут что-нибудь сделал? Вот уж нет! Просто спросите, господин!

Нерешительно его взгляд переместился на господина Арнольди, который тут же присоединился к душераздирающему разговору:
- Нет, у меня к нему претензий нет. За исключением того, что он ударил Хенка Фогеля.

- Он задел розы! — запротестовал Крыса. - Он всегда там носится. И я предупреждал его!

«Предупреждение» никогда не входило в привычки этого вспыльчивого мальчугана. Обычно он следовал правилу «око-за-око» и сразу же давал сдачи. За исключением тех случаев, когда он оказался новичком в нашем классе и только после долгого самосдерживания напал на своих надоедливых преследователей. Разве это не доказательство того, что каждый раз в новой обстановке он старался совладать со своим характером? Снова Цис сделал все возможное — сделал все возможное... Боже мой, я тоже уже начал «надзирать»! Как будто это был не мой Крысенок, а неизвестный странный паренек, на которого я должен был взглянуть. Разозлившись на себя, я невольно перешел на совсем другой тон.

- Ну, по крайней мере, старайся держать себя в руках, - посоветовал я ему. - А теперь поговорим о другом… Скажу сразу, я должен передать тебе привет от множества детей. Конечно же, сначала от Бетье и Доруса. Ну, а потом от Сипа и Кутье, а точнее от всего класса, Им всем доставит огромное удовольствие, что мы снова увиделись. А еще я несколько раз разговаривал с твоим отцом и тетей Янс.

- Что они сейчас делают? — спросил он, заинтересовано.

- Кто «они»?

- В школе, конечно!

- Десятичные дроби, а как насчет тебя?

- Я тоже. Ничего, гораздо проще, чем обычные.

- И здесь тоже разрешено оборачивать книги? У него это прекрасно получается, господин Арнольди. Вы бы видели, какие аккуратные углы он умеет срезать. Это просто удовольствие, господин!

- Посмотрим, - произнес директор с некоторым сомнением. - Видите ли, для обертывания книг требуется очень острый нож...

Ба-бах!

Возможно, этот комментарий объясним для того, чья работа заключается в надзирании, но меня он шокировал. Казалось, в нем появилось что-то вроде доброты. Мы уже немного поладили, но этот единственный комментарий все испортил.

Я увидел, как что-то мелькнуло в серых глазах Циса. «Что за чувак, черт возьми», — говорили эти глаза. А потом он закрылся. Я знал это его лицо. Дальше ничего не будет. Мне стало стыдно за себя, и я довольно демонстративно промолчал. Этому господину Арнольди лучше было удалиться

Очевидно, он тоже почувствовал, что его намек на нож был неправильным. По крайней мере, он сказал снисходительным тоном:
- Ну, если ты такой мастер оборачивания книг, то мы попробуем...

Да вы только подумайте!

- Я не смогу этим заниматься! — хрипло сказал Крыса.

Разговор безнадежно захлебывался.
- Теперь Цису следует вернуться в класс, - предложил господин Арнольди после того, как все мы некоторое время молчали. Но вдруг во мне возникло сопротивление. Мне не хотелось вот так убегать от Крысенка! Нам требовалось поговорить друг с другом! Но было очень трудно разговаривать под постоянным наблюдением директора. Я должен был избавиться от него, прямой атакой!
- Вы не возражаете, если я поговорю с ним наедине пять минут? - как можно невиннее спросил я.

Мистер Арнольди сильно колебался. Если он не сможет присутствовать, мой визит, похоже, потеряет для него большую часть своей ценности.
- Раз вы полны решимости… - произнес он без особого энтузиазма. - Но мы же достаточно поговорили, не так ли?

Я почувствовал на себе взгляд Крысы, свирепый и напряженный. Как будто это было для меня самым обычным делом, я улыбнулся:
- Я хотел бы побыть с ним наедине какое-то время; мистер Ван Лун не возражает против подобного.

Последнее было большой наглой ложью, потому что я, конечно же, не обсуждал это с судьёй по делам несовершеннолетних. Но помогло, и это главное. Со вздохом было произнесено:
- Ну, тогда пять минут, - и директор вышел из комнаты.

- Ну, смотри, маленький негодник, — сказал я прежним тоном, — теперь мы одни. Другой только что ушёл. Тебе здесь не очень хорошо, да?

Крысенок сглотнул и заплакал. Это многое говорило о мальчика, который раньше совсем не плакал. Я тут же продолжил:
- Да, молодой человек, ты просто должен принять то, что должно. Я бы предпочел, чтобы ты оказался в нашем классе, но ты же понимаете, что нет никакого способа заставить господина Ван Лун пойти на это.

Я притянул его к себе так, что он оказался почти сидящим у меня на коленях. Застенчивый и грустный, он уставился в другую сторону, но я повернул его лицо к себе и заглянул ему в глаза.

- Если бы ты только понял, что все люди, которые якобы мешают тебе, хотят для тебя хорошего. Парень, никто не хочет запугивать тебя. И никто не говорит: «Какой плохой этот парень, Цис!» Никто. Знаешь, что я должен передать привет тебе и от господина Маатсёйкера? Ты ведь о таком даже не думал, правда? Серьезно, Цис, мы не думаем, что ты такой уж плохой. Но тогда и ты не должен нас смущать! Ты должен сделать все возможное и не толкать мальчика, который случайно наткнулся на твои розы. Само по себе это не так уж плохо, но тебе нужно научиться не размахивать кулаками. Не кидайся сразу в драку. А знаешь, почему нет? Потому что мне это не понравится. Только подумай обо мне, и тете Янс, и о Бетье, и о Дорусе. Мы все хотим снова увидеть тебя как нашего старого друга, чтобы потом сказать: «Черт возьми, каким парнем стал этот Цис!» Ты заслужил свое наказание, это очень плохо. Но этому наказанию придет конец. Так что Цис — стисни зубы и держи себя в руках!

Мои слова произвели некоторое впечатление. Его широко распахнутые глаза встретились с моими, а губы торопливо дернулись, Крыса выслушал сказанное мной. Для меня он не был особым случаем, который следовало описывать и обсуждать. Глубже, чем когда-либо, я чувствовал неадекватность всех теорий, которые вскоре обрушаться на его бедную голову. В руках у меня была голова Циске-Крысы, потерянного мальчугана, который мне очень нравился. Мальчугана, который ничего не мог поделать с тем, что ему с его темпераментным сердцем приходилось жить рядом с враждебно настроенной матерью. Этот маленький человечек доказал, что хочет добра, хотя бы потому, что он испытал столько страданий от зла. Но каждый раз этот бедный Крыса спотыкался о трудности, встречавшиеся на его пути. Будь у него немного больше любви, все обернулось бы для него совсем по-другому. Хотя он ни словом не обмолвился о тете Янс, Дорусе и Бетье, я был уверен, что в своем холодном уединении он тосковал по всем им, потому что они предлагали ему единственную спасительную вещь — свою горячую любовь, каждый по-своему. За те пять минут, которые были нам отведены, я хотел вселить в него осознание этой привязанности. Возможно, это сможет его подбодрить, когда ему станет грозить опасность быть подавленным тем несчастьем, которое было для него приготовлено.

Я говорил с ним быстро и взволнованно, и он понимал меня. Теперь Крыса не рыдал, как в мой первый приезд, когда он чувствовал себя покинутым Богом и всеми добрыми людьми. Его глаза стали влажными, и все же нервная улыбка исказила его рот. У него было красивое лицо беспомощного ребёнка. Да, действительно, я впервые подумал, что бледный Крысенок красив! Я отпустил его, но эти влажные глаза продолжали смотреть на меня, как будто они хотели от меня чего-то большего, чего-то положительного.
- Значит, ты обещаешь мне, что будешь продолжать делать все возможное? - спросил я.

На мгновение его охватило что-то вроде испуга. Я вот скоро уйду, и он снова останется один!

— Что… что еще мне делать?.. — пробормотал Циске.
Бедный Крыса — чертовски трудно быть хорошим без полезного руководства!
Вошёл господин Арнольди. «Боже, дай мне идею, за которую сможет ухватиться этот бедный постреленок!» — мелькнуло у меня в голове.

- Спроси у господина Арнольди, сможешь ли ты оборачивать книги!

Что за улыбка появилась на этих тонких губах…
- Можно, господин?.. - спросил он застенчиво.

- Хорошо! - ответил господин Арнольди.

 

То, что случилось с Крысой, состарило меня.

С тех пор я уже не чувствую себя молодым школьным учителем, которому приходится возиться со всякими пустяками, которые ранее считались важными вещами. Тут такое произошло! Один из моих учеников убил свою мать. Все, что класс может совершить порочного, меркнет по сравнению с ним. Сейчас я вряд ли могу сильно разозлиться, заметив, что Янтье Веркерк вырезал очень плохое слово на картотечном шкафчике. Янтье Веркерк — не по годам развитый мальчуган. Всегда будут не по годам развитые мальчишки, так что нормально, когда время от времени один из них оказывается в моем классе.

На прошлой неделе Пит Стимен пришел в школу со библиотечной книгой, полной масляных пятен и с корочкой от сыра в качестве закладки. В прошлом я оказался бы искренне увлечённым попыткой превратить Пита Стимена в аккуратного ребенка. Теперь мне достаточно показать книгу классу, который уставится на нее с возмущением и ужасом. Я выставил Питье в скандальном свете и приговорил его к четырем неделям без литературы, и все это с достойно разыгранным возмущением и довольно бесстрастным сердцем. Потому что я знаю, что в течение и после этих четырех недель Пит Стимен будет таким же неаккуратным, как и раньше. Хороший парень, но неисправимый грязнуля.

Я уже стал таким школьным учителем, что не пропускаю ни одного серьезного проступка. Тот, кто заслуживает наказания, получает свою кару, но все эти ежедневные детские грешки стали пустяками. Я больше не могу всерьёз сердиться из-за подобного. Несколько важных вещей требуют моего внимания. Цис и Суус.

В нашем доме подготовлена чистая комната, где стоит пустая колыбель, а стопки блестящих белых подгузников лежат в шкафу. Я нахожу все это очень интересным. На самом деле, это затрагивает меня гораздо больше, чем случай с Крысой. Как бы Циске ни занимал меня, он не может вытеснить радость моего приближающегося отцовства, только слегка оттенить ее. Фербейст назвал бы это «животным эгоизмом».

 

Да — этот Фербейст. Поскольку ему больше не нужно водить свою маленькую девочку в подготовительную школу, он регулярно участвует в «коридорных» дискуссиях.

И как только раздаётся сильный галдеж, я смотрю на Мирстру иногда с большим пониманием, чем раньше. Я искренне удивлен, когда Маатсуйкер заводит серьезную дискуссию с Фербейстом о том, стоит ли давать детям механически заучивать наизусть географические названия в более раннем возрасте, даже если они не понимают их смысла. Ведь тогда их ум гораздо более восприимчив, вы знали это? Фербейст уже один раз завалил МО-педагогику [Педагогика и психология дополнительного образования] и в этом году попробует вновь. Так что он вполне себе авторитет, и Маатсуйкер любит сверять свои взгляды с его. Фербейст предпочитает цитировать Кюнкеля и Маннина и любит жонглировать различными словечками типа «ингибирование», «частичные дефекты» и, если искушенный ум, «реактивной надстройкой» [надстройка обычно обозначает высшие классы начального (в Нидерландах) и среднего образования (в Нидерландах и Бельгии)]. И все это связано с вопросом о том, следует ли учить второклашек тому, что Леуварден — столица Фрисландии. А что действительно забавно: как «коридор» смотрит на меня после этого убийства. Я стал кем-то, уже не просто мальчик, а человек с опытом. Йориссен уже приходил ко мне с вопросом: «Скажите, Брейс — этот Лендерт де Грют, ну, знаете, тот мальчик с такими веснушками и лопоухими ушами украл пять центов. Как бы вы исправили эту хрень? Я в тупике.

Этим уважением я обязан тому факту, что не смог помешать Крысе убить свою мать. Если я время от времени буду вмешиваться в разговоры, меня станут слушать с некоторым уважением. Мое суждение имеет вес, но вот пользуюсь я им ненадлежащим образом. Маатсуйкер три дня замещал меня в классе, пока я сидел дома с гриппом. Он был полон похвал за уровень учеников.
- У вас хороший класс, только этому ребенку Ван Гемерт там не место. Эта девочка слишком глупа. Может, вернуть её на класс назад?

Раньше я вскочил бы на лошадь и во все оружии вступился бы за Бетье, но теперь лишь небрежно закончил:
- Я не думаю, что Бетье такая дуреха, поэтому держу в классе. И кто-то другой свободен от этого бремени.

- Вам лучше знать, - с сомнением произнес мой босс…

 

В классе все идет своим чередом. Я учу мальчиков Дуне и Двине, с которыми сам постоянно путаюсь, живописно описываю Дирка Третьего, основавшего Дордрехт, и Вильгельма I, отправившегося в крестовый поход, хотя и убежден, что они все быстро позабудут. И, кстати, будут правы.

Сипке просторно и удобно сидеть в одиночестве за своей партой. Дети давно привыкли к пустому месту. Я ещё нет. Это как пятно в классе. Какое-то безумие - будто это совсем не мой старый класс. Не совпадает по количеству.

Иногда я мечтаю о другом классе, о новых лицах, даже о незнакомой школе, где я мог бы начать все сначала. В какой-то момент я даже подал документы в частную школу. Мой класс без Крысы - это как яйцо без соли. Если бы Цис попал под трамвай или умер от пневмонии, я мог бы принять это как естественную потерю и смириться с ней. Но пока мы возимся с магдебургскими полушариями или я диктую сложные слова: «Полицейский отправился со своим багажом на вокзал», мысль о том, что он сидит там, в том Доме надзора, и ждет приговора, вызывает дискомфорт. Не поддается самому смелому воображению, что делает моя Бетье из этой фразы!
Навестив Крысу во второй раз, я спросил в качестве испытания:
- Скажите, ребята, вы знаете, от кого вам привет?.. От Циса!

Большинство восприняло это как должное. Ванда Брегман усердно ковыряла ногтем вбитый гвоздь, Франсиентье Клавер не переставала возиться со своим бантиком, а Ко Ферставерен, стоявший в углу, не оглянулся.
- Господин, он за решеткой, как Виллем Рода? - спросил пронзительным голосом Янтье Веркерк, любитель сенсаций.

- Ты с ума сошел, - возразил Сипке, - это мальчик из книги, а случилось там все около пятидесяти лет назад!

- Как бы не так! - принялся настаивать Янтье, но Сип язвительно перебил его:
- И там на картинках ещё кареты, а мужчина был в цилиндре!

Тут и другие вмешались в дискуссию, но никто не спросил, как там дела у Циске. После школы Дорус остался на урок французского, а Бетье ван Гемерт предстояла еще какая-то работа в классе. Когда я вернулся, они сразу же вцепились в меня:
- Господин, расскажите нам о Цисе! Как там он?

Значит, все-таки что-то есть. У Крысы есть два верных друга! Мы уселись втроем на одну скамью, и я рассказал им, что Цис теперь садовник и точно так же, как и мы, учит десятичные дроби, и что он сошёлся с людьми из Дома надзора. Дорус задумался. Его красивое лицо постарело и стало очень серьезным.
- То, что сказал Янтье Веркерк, насчет решеток и тому подобного — конечно же, чепуха? - спросил он.

- Он просто болтает! - успокоил я его. - Во времена Виллема Рода к детям, которые что-то совершили, относились совсем по-другому. Такой Дом надзора на самом деле является чем-то вроде строгой школы-интерната. Конечно, там совсем не весело, но детям там хорошо, хоть их и не выпускают.

- В конце концов, та же тюрьма! - решил Дорус.

- И все же это подло! - по-женски упрямо заявила Бетье. - Цис определенно был с нами хорошим мальчиком, разве нет? Тогда почему он не может вернуться в класс?

- Потому что у него на совести есть нечто очень плохое, - заметил я.

Но чувство справедливости Бетье не было удовлетворено. Оно все еще немного примитивно. Если бы Цис получил сотню приговоров за свое преступление, она все равно относилась бы к нему хорошо.

Стало ли мое чувство справедливости более развитым? Если вы заглянете глубоко в мое сердце, то разве я не желаю того, чтобы Крыса снова сидел рядом с Сипке? Я бы желал этого вместе с классом. Между прочим, там нет ни одного, кто испытывал бы настоящий ужас перед «матереубийцей», тем более, что все знают, как Цис «очень нравился» этой женщине. Когда заключение в Дом надзора закончится, Крыса наверняка вернется. Дети, как правило, настолько поглощены собой, что обращают мало внимания на достоинства и недостатки других. Мы называем это «прощением».

Но представьте себе, какой будет накал страстей в ракурсе возмездия, если Крыса вернется. Конец света. Само по себе это не было бы так ужасно, если бы — по классической поговорке — правосудие исчерпало себя.

Между тем, несколько человек ждут Крысу, и это будет иметь гораздо большее значение для так называемого «очищения его души», чем все официальные наблюдения и наказания. Двое праведных детей, которые примут его с распростертыми объятиями; мужчина, который теперь искренне хочет сделать все возможное, чтобы стать ему настоящим отцом; порядочная, благоразумная женщина из рабочего класса, готовая отдать за него жизнь, если потребуется; и, наконец, школьный учитель, который просто привязался к этому беспокойному ребенку и осмеливается взять на себя ответственность за его защиту от дальнейшего разрушения. Для Крысы готова новая среда, и разве этого недостаточно для дальнейшего воспитания мальчика, который таит в себе достаточно ценностей, чтобы вырасти порядочным человеком при небольшим разумном руководстве и большой любви?

Тем не менее, его ждет исправительная школа. Когда я думаю об этом, мое сердце холодеет. Я ничего не знаю о подобном учреждении, но даже название вызывает у меня антипатию. «Дисциплинарная школа» мне кажется гораздо лучшим. Я боюсь, что Крысу там совсем поглотит тьма и все хорошее в нем будет задушено. Ребенок не должен быть так глубоко убежден в ужасности своего проступка. У него более слабое ощущение греха, чем у взрослого. И если Крыса не осознает в полной мере справедливости своего сурового наказания, он выйдет из этой исправительной школы обиженным, постоянно страдающим мальчиком.

Идеал, который я поставил перед собой: вывести в общество Крысу как здорового, с сильным характером мальчика — этот, может быть, несколько самоуверенный идеал будет разрушен в подобной школе.

Мне страшно…

Я не могу не думать над этими вопросами. Нерешительно и осторожно, наощупь, я пытаюсь найти выход из этой путаницы проблем, в центре которой я ныне беспомощно завяз. Всякий раз, когда мне кажется, что я вижу свет, он оказывается обманчивым проблеском солнца среди облаков. Прежде чем я успеваю разглядеть что-нибудь существенное, облака заслоняют свет, и я снова блуждаю во тьме.

Иногда я нахожу это дело очень простым, понятным для всех. Ребенок — это человек в процессе становления, характер которого еще не закрепился. Можно ли тогда наказывать такую растущую человеческую попытку ради возмездия? «Ты согрешил против нравственных законов великих людей и ныне заплатишь, недостойный!» Все, что воспитывало меня, сопротивляется такому наказанию, которое хочет чего-то иного, помимо исправления. Воспитывать подрастающую молодежь – наша обязанность. Мы взрослые, а они нет. И теперь я знаю, что мистер Ван Лун не собирается мучить Крысу без необходимости. Но разве он не сместил бы акцент своего приговора на чисто воспитательный, если бы убийство матери было секретом только между ним, Цисом и мной?

Этот Йориссен меня удивил. Это школьный учитель, и неплохой, но просит у меня совета, когда один из его мальчиков крадет монету. Тут он колеблется, что является доказательством того, что он считает это делом совести. Но когда это касалось Крысы, то он сразу же вынес свое суждение. Я мог бы позавидовать его позитивной решительности, если бы придавал какое-либо значение этому суждению.
- Пусть посадят этого ядовитого змея на год или около того — тогда он, по крайней мере, поймет! - произнес он сурово, когда мы опять обсуждали это дело в коридоре.

Я возразил против этого - те несколько месяцев в Доме надзора уже представляют собой серьезное лишение свободы, и что после этого будет достаточно особого надзора, чтобы удержать Крысу на правильном пути.

Но Йориссен только усмехнулся:
- Вы говорите, что этот ребенок не украл ни копейки! Как было бы легко какого-нибудь мерзавцу убить свою маму и выйти из интерната спустя всего лишь несколько месяцев!

Тедема посмотрела на него своими серыми усталыми глазами и спокойно сказала:
- Ребенок, который намеренно крадет монету, может быть намного хуже, чем вспыльчивый человек, который бросается на кого-то с ножом.

Йориссен раздраженно обернулся и рявкнул:
- Нежные целители наносят самые зловонные раны, говорю я вам!

Мне очень понравилось произнесённое Маатсуйкером с насмешливой улыбкой:
- Этот Йориссен! К каждой банке есть подходящая крышка. Хорошо, когда нет сомнений! Вы не получили бы с этого ни цента, как судья по делам несовершеннолетних, Брейси, совсем нет! Такой беспокойный человек, как вы, должны обдумывать дело, по крайней мере, три месяца, а затем вынести приговор со слабым вздохом облегчения. Это, конечно, так же неправильно, как и так называемая твердость Йориссена. Но я должен вам честно признаться, что я не знаю, что делать с этим Фреймутом. В таком типе столько всего можно испортить, вот так! Вы же в классе не особо-то задумываетесь. И быстро выносите решения: кто-то бездельничает, расслабившись - порция каторжных работ; трижды застукали за болтовню - в угол; надерзил - хороший подзатыльник. У детской судьи тоже есть свои расценки, но я сомневаюсь, что он знает, как поступать с матереубийцей. Черт, как все это тяжело.

Меерстра задумчиво пососал окурок и спокойно заметил:
- Мне хотелось бы одолжить минут на пять мантию господина Ван Луна, а затем приговорить Крысу, чтобы его приняли в хорошую семью, к людям, которые сердечно отнесутся к такому пареньку и не станут разглагольствовать о грехе и вине. Мне нет дела до всей этой юридической чепухи. Нет, я не колебался бы ни секунды. Зачем все так усложнять? Возмездие — это ерунда! Это очень опасная чушь! Умышленное издевательство! В лучшем случае это применимо ко взрослому, но не к ребенку. Если они вынесут Крысе ответный приговор, дело может перейти от матереубийства к духовному детоубийству. И все во имя справедливости, понимаете?..

Тедема закончила дискуссию мягким тоном:
- Судья занимает место нашего Господа, и это не может быть хорошо. Пойдемте, я возвращаюсь в свой класс…

Меерстра не такой человек, чтобы высказывать столь резкое суждение. Он, конечно, долго размышлял над этим делом. Вот почему так примечательно, что его мнение совершенно совпало с мнением тети Янс.

Я посетил ее и выпил чашку некрепкого кофе. Сидя напротив нее и не совсем понимая, как начать разговор, я завороженно смотрел на ее руки, которые, казалось, дремали, как усталые существа, на ее широко разведенных коленях - эти руки говорят обо всем, они немо рассказывают о тяжелой жизни - полные морщин и отметин, жесткие от мозолей. Но они ласкали Циске, когда он прибегал к тете Янс, как затравленный зверь, и они излучали больше мягкости, чем когда-либо могли дать бархатистые руки пианиста. Честны и добры руки тети Янс. Когда после нескольких ничего не значащих фраз мы вскоре заговорили о Крысе, женщина сказала с широкой улыбкой:
- Его отец хочет жениться во что бы то ни стало. Он думает, что у него будет больше шансов забрать к себе Цисси, когда истечет срок его приговора. Может быть, он прав. Но я пока не знаю, что делать. Если вы будете с этим судьей, спросите его об этом. Я бы и сама хотела туда поехать, но мне всегда очень трудно подобрать нужные слова. Только когда я снова оказываюсь на тротуаре, я их все вспоминаю...

- Может, мы сходим вместе?.. - предложил я.

Что-то блеснуло в этих безмолвных глазах.
- Если сможете, пожалуйста, - с благодарностью сказала тетя Янс. - Вы можете сказать, что она навоображала себе, но когда я читаю все эти статьи в газетах, мне иногда приходит в голову: что же эти умники на самом деле знают о Цисси! Я знаю этого мальчика, потому что он плакал вместе со мной. И вы его знаете, и разве мы вместе не знаем, что для него лучше? Мне так часто приходит в мою глупую голову: если бы этот мальчик вошел в мой дом, а вы бы присматривали за ним, поблизости не было бы более послушного парня, чем он. И ведь все дело в том, чтобы сделать из него порядочного человека, да? Поверьте, он усвоил урок — я знаю лучше, потому что сама повела его в полицию и видела, насколько сломленной была эта овечка. И я вам кое-что скажу, если вы не станете возражаете… Если они ударят этого Цисси слишком сильно, он станет… да, как бы это сказать? потом он станет слишком злым, я даже не знаю, как это объяснить, это ребенок, которого можно соблазнить на что угодно, но горе тому, кто будет с ним груб. Тогда он начнет давать отпор. А судья должен наказать, верно? Тут единственный выход. А это так по-мужски. Но я хочу выйти замуж, позвольте мне вам сказать...

- Не слишком ли вы его избалуете? - спросил я нерешительно.

Тетя Янс сделала большие глаза.
- Нет! Ничего подобного! Я родом из большой семьи, и никому не нужно меня учить, как обращаться с озорными детьми. Никогда не было мальчика, который заслужив, умер бы от хорошего шлепка по щеке. А если это маленький ребенок, то он забудет об этом через пятнадцать минут. Как и я, кстати. Хотите еще чашечку кофе?..

Та чашка кофе означала, что я также снова увиделся с отцом Фреймутом. Он вбежал в комнату и удивленно вскинул голову, увидев, что я сижу в углу.

Фреймут выглядел постаревшим. Он похудел, и его виски слегка поседели.
- Я как раз собирался навестить вас на этой неделе, - тихо сообщил он. - Я снова ухожу в море в субботу.

Он сел за стол и нервно забарабанил по скатерти своими сильными пальцами. Я ещё помнил Фреймута равнодушно сидящим передо мной на скамейке во время его первого визита в мой класс. Этакий бравый моряк, который знает себе цену, который в одиночку поставит на место этого добряка-новичка, школьного учителя.

- Вчера я ходил к судье по делам детей, - произнес Фреймут. - Да, мне не было покоя, и я думал, что меня в любой момент могут выгнать. Но мне пришла мысль сходить туда, я так и поступил. Зачем я это сделал, сам толком не знаю, потому что сказать особо было нечего.

Он был любезен, не чванился и все такое. Но да — в конце концов, он отвечает за то, что будет с Цисом, а я, как отец, могу только очень малое. «Чего я хочу?» — спросил он. «Я хочу, чтобы мой мальчик вернулся», — сказал я. Глупый, конечно, такой ответ. Он сразу же и выдал мне все по полной. То, что я должен был подумать об этом раньше, и то, что разговоры после не помогут. Что ж, он был прав. Я чувствовал себя каким-то посмешищем и просто встал. Я спросил, как он поступит с Цисом, ведь мальчик ничего не мог поделать, что у него было такое паршивое детство и что на самом деле это был несчастный случай с ножом.

По его словам, он сделает все, что в интересах мальчика. И мы можем только надеяться на это.

Говорить было больше не о чем.

- Я подумала об этом — если бы мы только расписались по закону, - очень обыденно сообщила тетя Янс.

Фреймут удивленно уставился на неё.

- Но ты же не хотела этого, пока Цис будет сидеть! - воскликнул он.

- Да, но я пойду к тому судье с этим господином, - спокойно продолжила она. - Пока мы не женаты должным образом, Цисси, конечно же, не может сюда войти. Люди не захотят об этом слышать. А теперь я собираюсь сказать, что могу быть матерью этому мальчику, потому что, в конце концов, я вышла замуж за его отца. Тогда этот человек увидит, что я на что-то способна, так это или нет!

Фреймут какое-то время сидел, глядя вперед.
- Отлично! - сказал он с деланным смешком. - Значит, ты хочешь жениться на мне ради Циса, и даешь добро на то, что я буду приходить время от времени.

- Все так, как ты говоришь, - призналась тетя Янс.

У него явно было задето его мужское достоинство, но он все же сказал равнодушно:
- Я не против, приведи документы в порядок, и мы побрачуемся, когда я вернусь с Балтики. Все дело в мальчике, мы потом разберемся.

- Кто начал говорить о браке? - возразила тетя Янс.

- Конечно, ты!
- Все хорошо, - устало закончил Фреймут.

 

Да, суд над Крысой привлек всеобщее внимание.

В комнате судьи по делам несовершеннолетних было довольно много людей: дамы и господа, занимающиеся детьми-преступниками, просили и получили место. О, конечно же, с уважаемыми целями, а не ради удовольствия, по крайней мере, не сознательно. Но меня смущала атмосфера некой общительной радости перед слушаниями. Они с такой радостью приветствовали друг друга.

- Похоже на вечеринку по случаю дня рождения, — сказал Маатсуйкер, которого вызвали в суд в качестве свидетеля, вместе со мной. - Лишь бы они не ошиблись и не начали поздравлять Крысу...

К нам присоединились следователь Меускен и его коллега из следственной службы, спокойные и серьезные.

- Какой интерес, а? - добродушно усмехнулся Меускен. - Этот Крыса становится, таким образом, влиятельным человеком. В остальном здесь довольно по-домашнему. Единственный свидетель, беседа с ребенком, затем краткое обвинение и признание вины, а потом сразу же приговор. Если не могут договориться, всех отсылают, а затем прокурор, судья по делам несовершеннолетних и защитник попытаются найти решение. Так всегда и было, по крайней мере, при старом Ван Эвердингене, но, к сожалению, он только что вышел на пенсию. Сейчас появился новый прокурор, из провинции. Такой дерзкий молодой парень, интересно, съел ли он здесь пуд соли. Этот человек не справится. Хороший прокурор для уголовного суда, но только не для детского. Господин Ван Лун не возражал против него. Он тот, кто может получить мешком по голове. Конечно, он находит это дело многообещающим, у него есть целый список свидетелей, вызванных в суд. Не сильно серьёзный.

- Они же должны расследовать это дело, не так ли? - спросил Маатсуйкер.

- Чушь собачья, это уже давно сделано, - проворчал Меускен. - У них есть отчеты и рапорты от всех и вся, не так ли? Нет, мистер Свиринг хочет выглядеть важным. Просто прочитайте обвинительное заключение: «Учитывая, что Ответчик умышленно лишил жизни свою мать Йоханну Марию Теодору Геестховен, преднамеренно бросив с силой острый нож в свою мать с намерением убить ее, нож воткнулся ей в шею и перерезал сонную артерию, в результате чего возникло обильное кровоточащее ранение, в результате чего она вскоре скончалась...» О, а вот и сам преступник!

Вошел Циске, заставив замолкнуть все приглушенные разговоры. Огромный охранник отвел его на место. Мужчина был в шлеме и при сабле, Крыса рядом с ним казался ещё более маленьким. Конечно, глупо и сентиментально с моей стороны, но я сразу почувствовал, как во мне вспыхнуло яростное негодование. Что за зрелище! Зачем этого маленького мальчика должен был охранять вооруженный конвойный?! Что ж, это должно быть, являлось частью предписанного обряда судебного заседания, одного из тех пережитков - «традиций» девятнадцатого века. Но Цисси с его тонкими ногами, тощий и жалкий, а рядом с ним этот колосс-охранник с саблей, а может, черт возьми, и с револьвером — нет, вот это был вид!

Даже Маатсуйкер, который, в конце концов, не страдает женской гиперчувствительностью, пробормотал себе под нос:
- Боже мой, взгляните-ка на это зрелище! Должно быть, боятся, что у него под рубашкой бомба!

 

ПРОДОЛЖЕНИЕ ВОЗМОЖНО...

©1942