Это
первый и, скорее всего, последний мой опыт на литературном
поприще. Описанная история полностью придумана. Автобиографичны
лишь некоторые второстепенные факты. Искренне надеюсь на
ваше снисхождение.
Посвящается нашим мальчишкам,
нашим любимым малышам, зайчикам, солнышкам, лапам, нашим
милым озорникам, проказникам и хвастунишкам.
*****
Степь. Заснеженная приволжская
степь. Одиноко стоящие деревца кажутся маленькими белыми
карликами. Ветер, пронизывающий холодом до костей, давит
в спину, заставляя идти... Для чего?
А началось всё год назад. Неспокойная
осень 98 года ещё сильнее заставила думать о бесполезно
прожигаемой жизни и из-за этого - частых пьянках с утренними
головными болями, дрожанием в руках, сухостью во рту, с
липким мерзким потом, струящимся по спине. И свернуть,
прекратить было невозможно - по-другому было невыносимо.
Нет, нет - он пробовал, но тогда на плечи наваливалось
чёрное одиночество и беспокойными ночами долго не удавалось
найти согласие с самим собой, точнее, - с другим собой.
С тем другим, который долгие годы был первым: замечательный
ученик в школе, почти отличник, пионерско-комсомольский
вожак, затем институт, где он был лучшим и, где до сих
пор о нем отзываются с восторгом, приводят в пример молодым,
печатают хвалебные заметки в газете... Этот первый был
маской. Это был способ подавить своё "я", утопив его в бесконечных курсовых, семестровых, лабораторных, контрольных...
Окончив с отличием вуз, отслужив после него год в армии:
как положено - полгода духом, а затем ещё пустых полгода,
приехал домой. И оказалось, что дальше - тупик. Со всех
сторон говорили: "Женись, уже пора!" Пытались даже знакомить. Но кроме молчаливого протеста и некоторого отвращения
к кандидаткам на роль жены, у него не возникало ничего...
А приводило в трепет мелькнувшее
мимо веселое мальчишеское личико. Иногда он, махнув на
всё рукой, шел за весело гудящей, бурлящей смехом толпой
пацанвы. Завидовал, что не может также вот бесшабашно орать
во всё горло, смеяться без причины, носить выцветшие, с
дырками на заду, кое-где в масляных пятнах и заплатках,
старенькие шортики, из которых давно вырос, но выкидывать
жалко, потому как они "... клёвые, удобные и вообще нравятся соседской Ленке".
Особенно он любил наблюдать за
почерневшими от загара, стройными, ещё нескладными мальчишками,
которые весёлой стайкой отважно ныряли с высокого причала
вниз головой в Волгу. Обтянутые плавочками, поджарые попки
просто сводили его с ума. Хотелось скинуть с себя одежду
и нырять вместе с ними, плескаться в воде, озорно приспускать
трусики и дразнить отдыхающий народ голой попой: "Чего вытаращились, американский поплавок не видели?" Накупаться до синевы на губах, мурашках на коже, а потом вылезти на берег и
загорать... Ах, куда же она делась, его мальчишеская непосредственность?
Он уже давно не может вот так же мило и ненавязчиво зайти
за реденькие, ничего не скрывающие кустики, снять мокрые
плавочки, выставив на обозрение искоса, но благожелательно
смотрящему народу своё белое пятнышко - худенькие мальчишеские
булочки-ягодички и уже, судя по пробивающейся реденькой
поросли волосиков, начинающий взрослеть членик, сейчас
съёжившийся от холодной воды и спрятавшийся почти целиком.
Потом отжаться, слушая веселые и необидные замечания своих
друзей. Поспешно натянуть на голое тело, с трудом попадая
в штанины, просторные пляжные бриджики-шортики.
Все выходные, всё свободное время
он проводил, думая о них, самых красивых, самых чистых
земных - неземных создания. Смотрел в окно, где они отчаянно,
азартно бились в футбол, радуясь каждому забитому голу,
улыбаясь мальчишеской несдержанности, когда неудачник мазал,
делал плохой пас, пропускал гол, а затем в сердцах хлопал
с досады себя по ляжкам или хватался за голову и отпускал
в чей-то адрес смешной пацанячий матюшок, как будто всё
всерьёз, как будто играет на "Мараккане" против чертей-бразильцев.
И так год за годом текла жизнь...
Пустая жизнь... Бесконечно длинная, никому не нужная...
И вот наступила осень девяносто
восьмого. Люди вокруг стали ещё более мрачными, озабоченными,
злыми... На улицах всё чаще попадались малыши - мальчишки,
просящие копейки на хлеб. И он отворачивался от них, чтобы
не видеть их добрые синие, зеленые, карие, серые несчастные
глазюки. Рылся почти в пустом кошельке, отдавал всё, оставляя
только на стакан водки или бутылку пива в зависимости от
настроения и времени года. И быстрым шагом, не оборачиваясь,
уходил. И слышал вслед щемящий сердце, благодарный мальчишеский
крик: "Спасибо, дяденька".
Зимой он увидел, как толстая
краснорожая тетка - продавщица, в белом халате поверх ватника,
била за что-то щуплого паренька, не стесняясь шарахающегося
народа, матерясь, держа пацана одной рукой за воротник
- другую обрушивала на него. Паренёк пытался вырваться,
умолял не бить его, отпустить, просил прощения, пока тётка
не попала ему куда-то в лицо. На снег брызнула кровь, крик
оборвался, тетка побледнела, выпустила мальчишку, который
как подкошенный упал на снег. Наш герой, назовем его Сашкой,
подбежал к мальчику, взял на руки - тот был без сознания.
Врачи подтвердили худшие опасения - перелом носовой перегородки
и небольшое сотрясение мозга. Сейчас в больницах долго
не держат: "Нет мест, нет лекарств, у Вас на малыша нет медицинского полиса. Вы ему брат
(пришлось соврать) - забирайте домой, там лечите, первую
необходимую помощь мы ему оказали".
Вот так и свершилось Сашкина
судьба. Дома, успокоившись, внимательнее глянул на понемногу
приходящего в себя мальчишку. Снял с него лохмотья, осторожно,
стараясь не вызвать кровотечения, вымыл в ванной, закутал
в огромное махровое полотенце, отнес на диван. Конечно,
с кровавой повязкой на носу - красавцем не покажешься,
но малыш был замечательный: чистая, отмытая от многодневной
грязи пепельная челка над вытянутой почти в правильный
овал мордашкой, над красивыми тонкими губами заметен совсем
еще белый пушок будущих роскошных, сводящих многих женщин
с ума, усов. Ямочка на подбородке. А глаза... зеленые,
искрящиеся благодарностью, мальчишеские глаза. Он уверял
Сашку, что родителей не помнит, жил, где придётся, идти
ему некуда: "Честно, честно..." И Димка, так звали малыша, остался жить у Сашки.
Всё было хорошо: директрису соседней
школы удалось уговорить взять мальчика. По выходным братья,
как они себя называли, ездили в центр, в парк - на карусели,
в кино, иногда в лес, где бродили, гоняли мяч, боролись,
купались, жгли костер, пели песни, готовили шашлыки и варили
уху, спали бок о бок, обнявшись, под открытым небом, завернувшись
в огромное, сшитое из нескольких, одеяло...
Это было счастье, наступившее
вдруг, неожиданно. Огромное, оглушительное, такое, когда
забываешь даже собственное имя: помнишь и думаешь только
о НЁМ, о НЁМ одном...
Всё рухнуло в один день, враз...
Сашку вызвали в собес, где он оформлял опекунство. Инспектор
показал на сидящую в углу женщину и сказал, что это мать
Димки. Голова закружилась, в глазах пошли круги, Сашка
уже не слышал благодарные слова мамаши, которая что-то
лепетала о непослушном сыночке, "...её Димочке, который почему-то решил попутешествовать, убежал из дома, и вот
уже почти год она его ищет и только благодаря Саше..." Слёзы застилали глаза, во рту было сухо, он почти упал на стул, взял стакан
с водой, который протягивал ничего не понимающий инспектор...
Всё кончилось, дальше опять начинались чёрные будни...
Сашка как во сне смотрел на прощающегося, тоже плачущего
навзрыд Димку, который просил прощения, обещал опять сбежать
из дому, приехать к Сашке и жить у него... дурачок, маленький
дурачок...
Степь. Заснеженная приволжская
степь. Одиноко стоящие деревца кажутся маленькими белыми
карликами. Начавшаяся метель застилает глаза. Вот уже совсем
не видно дороги и не осталось сил. Куда, зачем он шел?..
Что искал?.. Ему снился Димка. Они были в лесу, играли,
гоняли мяч, купались, варили уху и... счастливо обнявшись,
спали под одним огромным белым одеялом.
©БаЛу (Алексей)
