Маленький, худенький, в маечке, шортиках и кросовках пацан совешенно не вязался с тюрьмой, с крашенными в серый грязный цвет тяжелыми решетками и дверями. Был он совершенно обычный мальчишка, таких часто встречаешь на летних городских улицах и сразу вспоминаешь детство, друзей и настроение тоже становится легкое и солнечное от такой встречи. Стояла зима, и на галере было не жарко, холодно было на галере, прямо скажем. Тем неуместнее выглядел пацан в своем летнем прикиде в клетке стакана. Да и лет ему было на вид не больше двеадцати. Конечно, у нас малолетка, но таких малышей еще ни разу не привозили. Если не считать волчат, но у тех возраст трудно определить.

Я спустился к корпусной. Глаза у пацаненка были перепуганные. Видно, что недавно он плакал и на щеке осталась дорожка от высохшей слезы. Пацан метнулся по мне затравленным влажным взглядом. Видно ничто в моем зэковском облике не вселило в него доверия и он уперся глазами пол. С галеры подошел Мутант смотрящий за транзитом, из малолеток, прыщавый парень с сальными волосами, сел рядом с мальчишкой. Личность редкостно мерзкая, моя бы воля, давно бы Мутанта загнал куда подальше. Место Мутанту в петушатнике. Но Жорика он почему-то устраивал, и сколько не капал я Жорику на мозги, Мутант оставался смотрящим при транзите.

Мутант начал разговор стандартно:

- Какая статья?

- Не знаю, - едва слышно прошептал мальчишка.

Мутант предвкушающе улыбнулся. Надеется, козел, поиграть с пацаном в транзите. Его нездоровые пристрастие к молоденьким мальчикам давно всем было известно.

Тут появился дядя Миша. Мужик нормальный, если вообще опер нормальным может быть. Во-всяком случае, лишних прокладок от него можно не ждать.Дядя Миша поманил меня за корпусную.

- Возьмешь пацана к себе?

- И нафига мне это надо? Чтобы подумали, что я пидор? Да и не дело, чтоб малолетка со взросляком в одной хате...

- А куда его такого? К Мутанту?

Дядя Миша отлично знал, что все равно будет так, как он скажет. И я это знал. Попробуй своему оперу отказать...

Я подошел к мальчишке. Тот сидел, сжавшись в комок. Мутант что-то уже втер ему, и видно не очень радостное.

- Зовут тебя как?

- Ярик, - почти прошептал пацан. На меня по-прежнему не смотрит, уперся взглядом в свою перемазанную коленку и водит по ней пальцем.

- Пошли, брат Ярик.

Физиономия Мутанта сделалась кислой, как антоновка. Обломался Мутантик.

Ярик неумело подхватил матрас, тот размотавшись, упал одним краем на заплеванный пол. Мальчишка суетливо стал его скручивать, просыпав положняковую посуду. Вещей у пацана не было. Я забрал матрас, и мы пошли на четвертую галеру. По напряженной Яркиной спине можно было подумать, что его ведут на расстрел. Видно наслушался и насмотрелся по телику ужасов про тюрьму. Когда зашли в хату, глаза у пацана удивленно распахнулись. Так всегда бывает с теми, кто первый раз в тюрьме. Особенно после того, как посидел в собачнике, где крысы из параши лезут и цементная шуба на стенах.У меня обои, беленный потолок, сияющий чистотой фаянс дольняка, музыкальный центр, телевизор, шкафчик с посудой, аккуратно застеленные шконки. Хата скорее напоминала каюту теплохода, чем тюремную камеру. Чисто зековская это фигня, сделать себе хорошую хату. Даже типа соревнования есть - чья хата круче. Отсидишь несколько лет в четырех стенах, не так с ума еще сходить будешь. Впрочем, в тюрьме каждый сходит с ума по-своему.

Я закинул матрас на пальму, усадил пацана на шконарь, поставил стол, вазочку с пряниками и конфетами, хлеб, варенье.

- Попей чайку, потом помоешься и спать... Если голодный, давай бутербродов сделаю...

Мальчишка, похоже, не верил своему счастью. Пил чай, смешно держа огромную фарфоровую кружку в ладонях.

- Ну рассказывай...

- Что?

- Какое у тебя горе. Почему сюда попал.

- Родители... упекли.

- За какие грехи?

- Так...

Мальчишка явно рассказывать не хотел. Глаза потухли.

- Ладно, лезь в пенал, потом поговорим. Ярка неумело начал взбираться на второй шконарь. Пришлось его подсадить. На миг пальцы мои ощутили сквозь легкую рубашонку тонкие мальчишечьи ребрышки.

Отзвонили прогулку. Ярика поднимать явно было не надо - он отключился, лишь голова коснулась подушки. Представляю, как намучился в транзитах да собачниках. На хате-то тюрьма так не чувствуется. Я задернул шторку, чтобы прогульщица пацана не обнаружила. Лучше бы я этого не делал. Когда я вернуся, висел мой Ярка нормально на решке на веревочке из простынки. В мокрых шортиках, на полу лужа, видно обмочился, когда умирать стал. Это ведь только в кино смерть красива... По идее, надо было оставить его висеть и вызвать корпусного, чтобы не подумали, что это я мальчишку повесил. Но я снял его. И сделал правильно, не успел еще он умереть. Чувствую, сердечко колотится. Простынку разорвал, он закашлял. Видно в последний момент испугался смерти и пытался зацепиться руками за решку. Отдышался, в себя пришел. Синева с губ сошла, только на шее полоса багровая. Да и то не очень-то он шею повредил, простынка толстая была, да и висел видно недолго.

- Зачем ты меня снял? - говорит, хрипло так. Видать, горло-то болит.

- Назад повесить?- спрашиваю.

- Я -, говорит, - второй раз не смогу, страшно очень... Я бы и в первый не смог, нога соскользнула...

Поставил я воды горячей, вымыл его, выстирал его шорты с трусами, самого на нижний шконарь положил. Сижу рядом, смотрю на него, из камеры боюсь уйти. Ну-ка опять в мир иной намылиться.

- Мне ж за тебя дядя Миша голову оторвет,- говорю, - зачем вешался? Простыню хорошую вон извел, мой любимый комплект...

- Не хочу, - говорит, - чтобы меня здесь вместо девочки использовали... Лучше умереть.

- Кто же тебе сказал-то такое, дурачок, - говорю,- никто тебя не тронет...

- Следователь, - говорит, - сказал, когда увозили...

- Слушай больше всяких идиотов.

Не знаю что на меня тут нашло, сентиментальность дурацкая, а может просто давно детишек нормальных не видел. Жалко пацаненка стало аж на сердце щемит... Погладил его по нестриженным его космам. Он словно только этого и ждал, глаза слезами наполнились. Короче, сцена из дешевой мелодрамы. Рыдания маленького принца на груди у матерого зека.:.

Спать он не хотел ни в какую. Спрашивает меня:

- А за что ты сидишь?

- 105-я, - говорю,- вторая

Он, дурачок, статей еще не знает.

- За убийство, - говорю, - сижу.

Смотрю, глаза у него не то, чтобы испуганные, но такие настороженные стали.

- Да ты не бойся, - говорю, - я тебя не трону

- Я и не боюсь, - говорит, - только вот непонятно - ты добрый, я чувствую.

- А ты думал, здесь злые зеки сидят?

Смеется.

- Ты, - говорю, - слово держать умеешь?

- Умею, - серьезно так сказал.

- Хорошо, - говорю, - обещай мне одну вещь...

- Какую?

- Что больше вешаться не будешь. Обещаешь?

- Чтобы дядя Миша тебе голову не оторвал? - смеется.

- И поэтому тоже.

- Не, - говорит, - не по этому...

И смотрит хитро так.

- Обещаещь?

- Ладно, - говорит, - обещаю. Расскажи, как ты убил...

Убийц он не видел, дурачок. А здесь каждый второй убийца. И по мне лучше с убийцей сидеть, чем с телефонщиком или наркотом. В тюрьме в людях порядочность ценишь. А какая у телефонщика или наркота порядочность. В общем, болтали мы с ним всю ночь...

Ярка

Ярка был в семье средним. Старшей была Алена, потом Ярка, младшим был Вовка. Кода Ярка пошел в первый класс, Вовка только родился. Ярка чувствовал дома себя немного лишним. Вся мамина любовь доставалась Вовке, а папина - Алене. Папа Яркин был преподом - учил в институте студентов математике. Маленького Ярку воспитывала старая бабушка. На самом деле она была никакая не бабушка, а двоюродная Яркина прабабушка. Прабабушка была очень добрая и очень любила маленького Ярку. Она читала ему книжки, рассказывала про старые времена, гуляла с ним маленьким в парке. Она умерла, когда Ярке было шесть лет. Ярка запомнил мельтешение белых халатов, потом странный праздник в день похорон. Ярка еще не знал, что такое поминки, и ему казалось неправильным сидеть за столом, есть и пить, когда человек умер. Ярке подумал, что гостям хочется веселиться, но они сдерживаются из чувства приличия. На сами похороны Ярку не взяли. Ярка ни разу раньше не сталкивался со смертью. Мертвой Ярка бабушку не видел - ее увезли в больницу, умерла она уже там. Но Ярка ощущал, что в доме стало не так - пыльно и пусто. Эта пыльная пустота Ярке очень не нравилась. Впрочем, сильного горя Ярка тогда не ощущал. Он просто не мог понять, как это - был человек и вдруг его не стало. Ярка попробовал представить себе, что его тоже когда-нибудь не станет, и на секунду пыльая пустота заполнила его. Ему стало страшно. Но это был лишь секундный страх. Он быстро прошел, ведь жизнь впереди огромная, почти бесконечна. А через неделю Ярка пошел в школу.

Школьная новая жизнь отодвинула все горести куда-то далеко. А через полгода папа решил забрать Ярку и Алену из школы. Папа считал, что дома Ярка научится лучше. Папа занимался с ним математикой, мама русским, а другие предметы Ярка по учебникам учил. Ярке не нравилось, что он не ходит в школу. В соседнем доме жил Вовка Срокин, он тоже в школу не ходил. Это называли домашним обучением. Вовка был дурачок, его даже один раз в больничку клали. И потом из школы поперли, чтобы нормальным детям не мешал. А Ярка дурачком не был. И в школу ходить ему нравилось. Нравились шумные перемены, когда можно было носиться по длинным коридорам, нравилось ходить как солидный человек с рюкзачком, забитым тяжелыми книгами, нравились уроки. Правда ничего нового на уроках Ярка не узнавал - читать, писать и многому другому он научился еще задолго до школы. Ярка очень не хотел уходить из школы. Но с папой не поспоришь. Дома все было, как папа скажет.

У папы были идеи. Как правильно учить. Как зарабатывать деньги. Деньги у папы зарабатывать не получалось. И папа поэтому отрывался на учении. Папа говорил, что оттачивает на них свое педагогическое мастерство. Ярке математика нравилась. И папа был им доволен. А Алена училась плохо. Но папа ее не наказывал.А Ярку наказывал часто. Ярка считал это несправедливым. Пока была бабушка, папа особо Яркой не занимался. Но теперь папа активно занялся Яркиным воспитанием. Ярке это совсем не нравилось. Папа ставил его в угол или не пускал гулять. И всякий раз Ярке казалось, что папа это делает с удовольствием. Когда Ярка делал что-нибудь не так, казалось, папа даже радуется. Ярка быстро понял, что просить у папы прощения не имеет смысла. Потому как папа все равно своих наказаний не отменял. Ярка чувствовал, что Алену папа любит, а его, Ярку не очень. Что о нем заботятся из чувства долга. Папа так и говорил - мой родительский долг воспитать тебя человеком.Ярка себя и так считал человеком. Иногда Ярка тайком рассматривал себя в зеркало. Ему казалось, что он достаточно симпатичный. Скажем честно, Ярке его внешность нравилась. Еще он думал, что если бы родился девочкой, папа его бы больше любил. Ярка пытался хорошо знать математику, думал - может папа тогда полюбит его. Но папа им только гордился. Точнее папа гордился не столько им, сколько своими учительскими способностями.

Мама вся была в Вовке. Она пробовала на нем всякие методики с очень красивыми названиями. Мама была специалист по воспитыванию младенцев. Она даже работала в центре, где учила других мам воспитывать малышей. Ярка думал, что младенцев особо воспитывать не надо. Потому как они маленькие и еще ничего не соображают.

Когда Ярке исполнилось десять лет, он написал свой первый сайт. Это был яркий, новогдний сайт, весь в пестрых снежинках и шариках. И его сайт занял третье место на конкурсе. Ярка был очень доволен, а папа им очень гордился. Но Ярка думал, что папа гордится не им, а собой. Ведь делать сайты его тоже учил папа.

Потом Ярка научился знакомиться через интернет. Он сделал себе электронную почту и стал переписываться с разными ребятами. Но оказалось, что переписываться не очень-то интересно. Потому что ребята писали, привет, как дела, а дальше непонятно, о чем с ними говорить. А девченки хотели говорить о любви, но о любви Ярке было не интересно. Потом Ярке написал Сергей. Сергей как и Ярка, был из Петербурга. Точнее из Волхова. Он был старше Ярки и общаться с ним было очень интересно. Он рассказывал про походы, горы, песни у костра. Про туристический лагерь "Дорога", где он был летом. Ярка ни разу не бывал в походах, не пел песни под гитару у костра, и в горах тоже не бывал. Ярке очень нравилось, что он на равных переписывается с пацаном, который на целых пять лет старше. Пацан совсем не выпендривался, не строил из себя крутого и это очень льстило Яркиному самолюбию. А потом Сергей предложил Ярке поехать на лето в горы. Ярке жутко захотелось посидеть у костра, поспать в палатке и попеть песни. И Ярка стал уговаривать родителей. Он уговаривал по всякому - сказал, что его возьмут бесплатно, как ребенка из многодетной семьи, намекнул, что ему очень полезно закаляться в настоящих походах, подсчитал, сколько денег съэкономят родители на его кормежке. Папа был большой сторонник походов, он часто вспоминал, как в студенческие времена сам пел под гитару у костра. А мама была фанатом закаливания в холодной воде. Поэтому в конце концов родители благосклонно разрешили Ярке пригласить Сергея в гости. Сергей очень понравился Яркиным родителям. Он умел хорошо слушать и легко поддерживал с папой разговор о воспитании, а с мамой - о народных способах лечения болезней. А потом Сергей рассказал о лагере "Дорога". Оказалось, что лагерь этот известен, можно сказать, даже знаменит. Что туда приезжают дети даже из-за границы. Что совсем недавно о "Дороге" показали фильм по телевидению. Короче, Сергею легко удалось убедить Яркиных родителей.

Лето в горах для Ярки прошло как огромный праздник. Он был счастлив.Он был переполнен этим счастьем, оно переливалось в нем и выплескивалось через край. Были горы, были палатки, были песни у костра, а главное - рядом были друзья, первые настоящие друзья в его жизни. Начальником лагеря был Слава. На самом деле Слава был вполне взрослый, даже пожилой мужик. Но все его называли как мальчишку просто по имени. Это был первый взрослый, который отнесся к Ярке как к равному. Казалось, Славе можно рассказать все. И Ярка влюбился в Славу пылкой мальчишеской любовью. .

ЗК

Ярик заснул под утро, безмятежным детским сном. А в два часа его назвали с вещами. Была суббота, а переводки просто так по субботам не пишут. Я набрал дяди Мишин мобильный, но, как это всегда бывает, он был недоступен. Ярик явно психовал. Сидел, скорчившись и вцепивишись в уголок от шконки. Корпусной пришел за ним в начале третьего.

- Куда его?

- В два один.

Два-один хата беспредельная. И просто так туда не переводили, особенно в субботу, через дежурного опера. Шансов у Ярика не было никаких - после два-один ему светил только петушатник. Но отдать мальчишку на круг уродам я уже не мог. Хрен его знает, что со мной происходит. Основной зековский принцип - отвечай только за себя, не вписывайся за других. Но я вписался с полоборота, сказав, что мальчишку никуда не отпущу.

- Маски-шоу хочешь? Получишь. - дверь закрылась.

Я набрал Жорика, понимая что это бесполезняк. В субботу фиг кто поможет. Поэтому такую ерунду всегда в субботу и делают. Жорик сказал, что раньше понедельника ничего не выйдет, начальства нет, даже если Вору позвонить. Заклацала дверь. Маски были черные, у меня с ними нормально было. Они мне и Жорику спирт носили. Черные, они ничего. У Ярика, конечно, глаза наполнились ужасом и слезами. Ну еще бы, заходят два таких ниндзя с дубинами, вместо лиц чернота, одни глаза в прорезях. Попробовал я с ними договориться. На деньги не ведутся, договаривайся, говорят, с пацаном. Силком, конечно, тащить его неохота, но если депон скажет, потащим. А депон скажет, сегодня Трофимыч дежурит, а ты его знаешь. И вообще переводки просто так по субботам не пишут. Мы люди подневольные и с работы вылетать неохота. Так что договаривайся.

Попросил я у них пару часов, чтобы с Яриком пообщаться. Посадил как маленького, на руки. Слезы, сопли, кошмар...

- Ярик, - говорю, - тебя там никто не тронет, обещаю. А в понедельник я тебя заберу. Ну, потерпи, две ночи только...

Сам думаю, спущусь и предупрежу - кто пацана тронет, лично, своей рукой жизни лишу.

- Зачем ты меня снял, - сквозь слезы и всхлипы, - не могу больше жить, не хочу...

Наревелся за.два часа пацан, устал, смотрю аж глаза эакрываются.

- Меня один раз обещали... забрать, - тихо так, серьезно, - а не забрали... И ты не заберешь.

И ведь прав мальчишка, отдать-то легко, а вот забрать ох как трудно. Прижал я его к себе, птенчик птенчиком, сердечко под маечкой стучится, рубшка у меня уже вся мокрая и сопливая... Сам от беспощности чуть не реву.

- Умоемся давай, - говорю, - нельзя зареванным на хату идти, слабость показывать.

Умыл его водой холодной, чувствую - пацан трясется, как в лихорадке. Ага, думаю, температура, похоже. Голову потрогал - горячая, как утюг. В общем, корпусного подозвал, говорю, врача надо срочно.

- Где я тебе врача, - говорит, - возьму в субботу, фельдшерица одна и та пьяная

- Депона зови, - говорю, - скорую пусть вольную вызывает...

- Охренел, - говорит, - нам только этого гемора не хватает.

- А за жмура, - говорю, - ты отвечать хочешь? Я тебя покрывать не буду.

- Что, - говорит, - с ним?

- Температура под сорок.

- Ладно, - говорит, - пусть у тебя остается, фельдшерице скажу, она справкой переводку закроет. Потом отблагодаришь только ее...

Ярка уже спал почти. Дал ему анальгину, укрыл вторым одеялом.

Ночью вдруг чувствую - встает Ярик, пошлепал в туалет. В тюрьме всегда вполглаза спишь, иначе нельзя.

- Воду, - говорю, - включи, здесь тебе не вольная квартира...

Пожурчал и пошлепал назад. И ко мне на шконарь.

- Можно, - говорит, - к тебе полежать...

- Нельзя, - говорю, - с ума сошел, это же тюрьма... Что о нас подумают.

- А я потом уйду, никто и не узнает. Я боюсь ночью...

Короче, забрался ко мне пол одеяло, прижался, пятки холодные, он давай свои пятки об мои ноги отогревать. Я лежу, не дышу. А он посопел, посопел и уснул. Так я и пролежал всю ночь, боясь шевельнуться. Шконарь-то узкий, особо и так не поворочаешься, а с мальчишкой под боком...

Утром идем на прогулку, смотрю - волчонка привезли. Пятый за месяц. Из под темных нечесаных прядок глазами высверкивает. Откуда их только к нам везут? И, главное, зачем они тут? Все равно, толку от них - никакого и никому. Потому как все равно с ним не поговоришь. Не разговаривают они, хоть убей. Ни с мусорами, ни с нами, зеками. Ни в какую. Даже Мутант, на что с маленькими пацанами побаловаться любит, а волчат боится. Они за себя и руками, и ногами, и зубами.А если снасильничает кто над ними, потом убьют. Ночью, когда все спать будут. И не живут в тюрьме волчата. В том месяце два трупика выносили. На мертвого посмотришь - пацан как пацан. Но теперь их у нас надолго не задерживают, увозят. Куда, фиг его знает. Сегодня привезут, а назавтра уже увозят, спецконвоем. Может, в институт какой на изучение. Хрен знает.

Тут Ярка мой говорит:

- Можно, я с ним поговорю?

А чего с ним говорить, если он все равно молчит? Короче, нырнул Ярка к нему в стакан. Сидит, что-то ему втирает. Смотрю, волчонок послушал-послушал, и вдруг кивнул. И улыбнулся. Мимолетно так, но улыбнулся. Не оскалом каким - нормальной улыбкой, человеческой. Не фига себе, думаю. Сроду никому волчата не улыбались. А этому - нате, пожалуйста. А Ярка пощебетал еще с минуту, а потом ко мне и говорит:

- Давай его заберем, он согласен.

Согласен он. А опер согласен? А я? Как с ним на хате жить? Он, верно, сроду не мылся. Вшей, правда, у волчат не бывает. Грязные вроде, аж черные. А вшей нет - ни в голове, ни в одежде... А Ярка смотрит так умоляюще.

- Не я это решаю, - говорю, думаешь, все просто...

- А кто решает?

Я ему на корпусую киваю. А он шасть в корпусню, к Бульдозеру, улыбнулся ему, втирает... Батюшки, смотрю, Бульдозер ему в ответ тоже скалится! Сроду я не видал, чтобы Бульдозер улыбнулся кому. Выходит мой Ярка из корпусной, забирает волчонка из стакана и ведет в мою хату. Во, думаю, дожили, власть переменилась. Теперь пацан у меня командует... Волчонок так ничего, вроде, и не дичится сильно. Ярик мой воды согрел, из одежды его вытряхнул, смотрю, уже грамотно так мытье ему организовывает. Отмыл, бутерброд дал, в пенал спать положил, а сам в раковине стирку развел - волчачьи вещи отстирывать. Ладно, думаю, посмотрим, что будет...

К вечеру проснулся волчонк, а вылезти из пенала боится. Точнее, стесняется - голый же, так эти волчата ничего не боятся. Дал я ему полотенце, обернулся он им и к дольняку шасть.

- Занавеску закрой и воду включи, - говорю.

Молчит. Но воду включил.

- Руки помой, - говорю. Смотрю - руки вымыл, да так тщательно, с мылом. Во, думаю, дела. А волчонок смотрит на меня так выпросительно. Ага, полотенце хочет. А попросить не может - они же не разговаривают. Дал я ему полотенце, он давй руки вытирать, а я на плечо ему смотрю, где след волчей лапы. Татуха такая черная вроде как. Только не татуха это, не бывает таких татух.

Ярка что-то там на кухне варганит - вроде мелкий, а готовить-то умеет. Волчонок, видно, не ел уже дня три-четыре. За ушами трещит - это слабо сказано. Минута - и миска пустая. Вылизал миску чисто звереыш.

Наутро дядя Миша меня вызвал, говорит - что с пацаном, с Ярославом этим, делать-то? Его прокатить велено по полной.

- Зачем? - говорю.

- А затем, что мужика одного посадить требуется. Надо. И шьют ему изнасилование. А Ярка брыкается, показания не хочет давать. Надо, чтобы здесь дал. Плюс экспертизы. Надо, чтобы все в ажуре было. Если его опустят здесь, с экспертизами все будет нормально. Вот и велено катануть.

Я говорю - дядя Мишь, ты в уме, свои-то дети же есть у тебя. А ты пацана на такое подписать хочешь. Он говорит - в этом-то дело. Не хочу, но должен. Я говорю - ты карточку катани, как обычно, а пацан пусть нормально сидит. Если денег надо, я найду.

- Не, - говорит, - денег не надо. Карточку покатать не проблема, но что с экспертизами делать? Карточку туда не отправишь... Вот ты и обеспечь, чтобы и показания, и экспертиза... Я говорю - офигел, что ли? Чтобы я такими делами занимался! А он говорит - решай, иначе пацан поедет. Поговорили, в общем... Прихожу на хату, смотрю - Ярка счастливый такой, с волчонком в шашки играет. Не знает еще, что готовят ему здесь.

После обеда вдруг меня в следственный называют. Интересно, кто пришел? Некого, вроде, ждать-то мне... Спускаюсь, а меня в подвал ведут. Ну, думаю, фигня пошла. В повал просто так не водят. Там прослушки нет. Сидит хлыщ, в шикарном костюмчике, в очочках, явно не прокурорский.

- Я, - говорит, - из ОРБ, следователь.

- Я что, ОРБэшника от ФСБэшника не отличу? - говорю, - Зачем пургу гнать-то...

- Ну и ладненько, - говорит, - короче, дело у нас к тебе... Курить будешь?

А сам пачку парламента мне подсовывает. Ага, думаю, что-то серьезное. Раз парламентом в подвале угощать начали. Только стучать я не буду, пусть не надеятся... Оказывается, волчатами он интересуется. Я его сразу на три буквы посылаю, тоже мне козла нашли. А он спокойно так и говорит:

- Ты не гони, послушай сначала.

Тут-то у меня план и созрел.

- Что от меня надо-то, - спрашиваю.

- А ничего особенного, - говорит, - понимаешь, не можем мы с этими волчатами разобраться.

- А что с ними разбираться, - говорю, - бомжи как бомжи. Немые только...

- Нет, - говорит, - не все так просто...

И давай мне втирать. Получилось у него - что волчата эти то ли пришельцы, то ли мутанты, в общем полный бред. И похоже в бред этот они крепко верят. И комитет ими всерьез занимается. Не первый год. Только ничего выяснить не может. Ни спецуколы не помогают, ни другие их методы... Потому как от методов этих волчата дохнут. Почти сразу дохнут, а почему - понять они тоже не могут. Так-то вот...

- Предложение, - говорит, - от нашего ведомства. Попробуй с волчонком законтачить, понаблюдай за ним, он же у тебя в хате сейчас - говорит, - а потом мы тебе УДО организуем и по тюрьме режим благоприятсвования...

- Мне же, - говррю, - УДО только через пять лет светит...

- Мы организуем, - говорит, - а не хочешь - увезем волчонка от тебя, только же подохнет он... Не жалко?

Ладно, думаю, ща я тебе счет выкачу.

- Условие, - говорю, - у меня есть только одно...

Он аж расцвел - не ждал видно, что легко меня уломать сможет. Если вообще сможет.

- Давай, - говорит, - твое условие.

Рассказал я ему про Ярку.

- Пусть, - говорю, - пацана в покое оставят, тогда согласен...

Он кивнул.

- Выясню, - говорит - все нормально будет. На вот, если что звони...

Решил меня на дешевый развод купить.

- С чего, - говорю, - я Вам гражданини следователь, звонить буду? В тюрьме телефонов нет...

- Да ладно, - говорит, - нечего нам делать - телефоны у зеков отжимать... Бери визитку, в каждой камере у вас труба есть.

Взял я у него визитку, может и вправду пригодится.

Ярка

Ярка уже раньше общался с волчатами. Было это на Дороге, когда Ярка был командиром отряда.В лагерь приехали 8 волчат. Как и где Слава договаривался об их приезде - неизвестно. Но волчат ждали. Появились они неожиданно, вынурнули из ночного леса. С ними был взрослый волк. Волк о чем-то совсем недолго поговорил со Славой и исчез в темноте. А волчата остались. У волчат с собой не было ничего. Пришлось им срочно собирать шмотки по всем Дорожным лагерям, чтобы переодеть, отмыть и отстирать. Надо сказать, что мыться и стираться волчата не стремились. И общаться с ними было затруднительно, они молчали. Ни между собой, ни с кем-либо еще не разговаривали. Любимым занятием у них было сидеть и смотреть на костер. И еще волчата любили поесть. Хотя любили поесть - это слабо сказано. Они готовы были есть с утра до вечера. С трудом удалось их научить есть ложками. А от манеры вылизывать миски отучить их так и не удалось. Еще они хотели спать днем, а ночью гулять. Ночью иногда они играли в свои странные волчьи игры. Для лагеря волчата оказались большой проблемой. Ни уговорить, ни заставить их что-либо сделать было нельзя. Тем более на Дороге не принято было заставлять.

Все изменилось в одну ночь. Одна из групп не вернулась с гор к темноте. Весь день слегка накрапывало, а к вечеру пошел ливень. С неба рушились водопады воды. Склоны от мокрой глины стали неприступны - малейшее движение, и человек летел неудержимо вниз - в потоке жидкой грязи, скользкой и вязкой. Очень реально запахло настоящей опасностью. Ребята могли погибуть сорвавшись или просто от холода - у них с собой не было даже палатки. О костре при таком ливне даже и думать не приходилось. И тогда один из волчат - медноголовый, с зелеными глазами и смешными веснушками - подошел к Ярке. Он ничего не сказал, но Ярка вдруг понял, что волчата хотят идти сейчас на поиски. Точнее, что они сейчас пойдут на поиски. И хотят, чтобы Ярка шел с ними. В темноте идти на поиски было безумием. Взрослые, хотя на них от тревоги лица не было, собирались выходить с первым утренним светом. Но Ярка вдруг понял, что волчатам свет не нужен. Что они в темноте видят даже лучше, чем днем. Как Ярка это понял, он и сам объяснить не мог. Волчонок не сказал ни слова, просто вдруг Ярка все это осознал. Ярка сначала хотел сказать об этом походе Славе, а потом сообразил - его никуда не отпустят. И пошел с волчатами без спросу. Волчата двигались в линию, Ярка знал, что идти ему надо в середине стаи. Он вдруг понял, что волчата себя осознают как стаю. Быть в стае было хорошо - стая ощущала каждого своего волчонка и действовала как единый организм. Ярка не видел ничего, но чувствовал переднего и заднего волчонка. И они чувствовали его. Стоило Яркиной ноге сорваться и начать движение вниз по склону, как кто-нибудь из волчат поддерживал его или подставлял свою ногу, чтобы Ярка не скатился вниз. Сами волчата практически не оскальзывались, что тоже было удивительно. Ощущение небыкновенного братства и взаимопомощи стаи согревало Ярку. Через сорок минут они вышли к пропавшей группе. Как волчата узнали, куда идти - загадка.

Вышли вовремя - состояние у ребят было подавленное, они жутко замерзли, сидели на склоне, никак не защищенные от потоков воды. Ярка вдруг понял, что ребят надо поставить через одного с волчатами. И до него дошло, зачем волчата взяли его с собой. Он был нужен в качестве переводчика. Найти пропавшую группу волчата могли и без него, а вот объяниться с ними не могли. Назад шли два часа. Было очень тяжело, ребята часто оскальзовались, они страшно устали, передвигались с трудом. Но наконец вот и лагерь, печка в штабной палатке.

Ярка думал, оставят ли его в стае после возвращения. Оставили. Не то, чтобы он стал полноценным волчонком - но понимал волчат и они понимали его. Не так как ночью - когда он ощущал их всех и себя как одно целое. Но понимание было, и волчата незаметно влились в жизнь Дороги. Естественно, они были в отряде у Ярки - больше их никто не понимал, или они не хотели, чтобы их кто-то еще понимал - черт знает... Да и разбить стаю было невозможно, это Ярка тоже осознал и сумел объяснить другим.

Увидев пацана в стакане, Ярка сразу понял, что это волченок. Что-то такое в волчатах было, что отличало их от обычных бездомных пацанов. Может взгляд. А может еще что. А потом Ярка услышал его. Услышал вой души, оторванный от стаи, ощутил ужас одинокого маленького существа в чужом мире. И понял, что смерть вплотную подкралась к волчонку - один в неволе, без стаи он не проживет и нескольких дней. И почуствовал страх его перед этой одинокой смертью. Этот страх толкнул Ярку в стакан к волчонку, и сразу же волчья душа метнулась ему навстречу. Они стали стаей, маленькой, беспомощной стаей. Но смерть отодвинулась, стих вой и волчонок стал отчаянно цеплятся за Ярку. Осталось уговорить забрать волчонка к себе. Тут Ярка не сомневался - он знал себе цену. Он четко понял, что старый зек ему не в чем не откажет. Ярка умел чувствовать людей. Потом пришлось использовать свое обаяние, чтобы уломать толстого усатого корпусного. Впрочем, пользоваться обаянием Ярка давно умел. Единственный человек, на которого его обаяние не действовало, был отец. Ярка чувствовал, что отцу почему-то приятно, когда Ярка плачет. Точнее, не то, чтобы приятно, но от Яркиных слез отец становился будто сытый удав - ленивый и довольный. Ярка пытался подстроиться под папу - к тринадцати годам он уже неплохо разбирался в психологии и даже владел некоторыми методиками общения. Вместе со Славой они пытались придумать, что делать Ярке, чтобы отец перестал его мучить во время коротких визитов домой. Но с отцом не получалось ничего. Только доведя Ярку до слез, папа наконец успокаивался на некоторое время. Ярка стыдился этой своей манеры - чуть что плакать - но ничего не мог с собой поделать. Хорошо на Дороге обиды случалиь редко. Отец же за слезы еще больше презирал Ярку, называл истеричкой и девчонкой. Ярка носил длинные волосы, не такие, конечно, как у девочек, но дстаточные, чтобы отец мог всякий раз презрительно хмыкать - типа прическа как у девки, не поймешь, мальчик или кто:.. Еще и рыдает чуть чего. Мужчина должен быть сильный, коротко стриженный, жесткий и жестокий. Так считал отец. Ярка был полной противоположностью - хрупкий, добрый с печальными большими глазами в тени длинных ресниц. Один раз Ярка хотел побриться наголо, но не сделал этого. Это было все равно, что сдаться. Хотя где-то в глубине души Ярке хотелось быть крепким, бритоголовым спортивным пацаном. Но что делать, если родился другим. Еще в свои тринадцать Ярка отставал в росте. Многие бывшие одноклассники сильно вытянулись, у них огрубели голоса, они курили, лихо сплевывали и хрипло матерились. Ярке тоже хотелось быть таким суровым парнем - но на Дороге курить и материться было не принято.

Убийственную силу своей улыбки Ярка хорошо знал. Ярка увидел, как потеплели глаза усатого, и через пару минут нужное согласие было получено. Волчонок был послушен, как дрессированная собачка. Ярка чувствовал себя вожаком в их маленькой стае и волчнок ему доверчиво подчинялся. И Ярка впервые за последние дни ощутил спокойную теплоту друга.

ЗК

Утром Ярку назвали в следственный. С утра прямо, после проверки. Следаки - они всегда норовят в рань несусветную припереться. Адвокаты, как люди солидные, к обеду подтягиваются. Занервнечал пацан, подскочил, на меня смотрит так вопросительно и с надеждой.

- Не боись, - говорю, - в следственном не прессуют. Посылай на ..., без адвоката не разговаривай.

И понимаю, что ерунду сморозил, потому как адвоката они ему своего притаранят. И разведет его этот адвокат почище следака. В общем, разъяснил я ему всю эту кухню. Волчонок тоже забеспокоился, но Ярка обнял его за плечи, что-то пошептал на ухо, и тот сел на уголок шконки, лишь посверкивал глазами.

Открыли нас.

- Не бойся, - говорю, - никого, никто тебя не тронет.

- Я и не боюсь, - говорит.А у самого, вижу, коленки ходуном ходят. Мне тоже стало неспокойно. Тюрьма - не ментовка, тут особо беспределом на доросе не познимаешься. Поэтому если надо отбить арестанту внутренности, его в ИВС везут. Но все-таки, морально могут здорово надавить.

Ярки не было полдня, привели лишь после обеда. Все это время волчонок просидел, забившись в угол. Хотел я покормить его, но он не стал есть. Шлемка с остывшей картошкой так и осталась осталась стоять. Так-то волчата пожрать не дураки. Что-что, а от жрачки не отказываются. Но наш волчонок сидел, и кажись, ни я, ни камера, ни мир весь для него не существовали. Вроде как прислушивается, но к чему-то внутри себя. В тюрьме постоянно слушаешь галеру, это нормально. То кормушка клацнет, то дверь заскрипит, то баланда поедет. Вроде и не замечаешь, а всю жизнь на галере через слух видишь. Иначе нельзя. Иначе легко прозевать шмон или еще что похуже, и в такие неприятности влетишь, что мало не покажется. Но волчонок явно слушал что-то другое. Вдруг подскочил к двери и ждет. Точно - минут через пять ключ заклацал и заводят Ярку. Смотрю - словно жизнь из моего Ярки выпили - бледный, еле на ногах стоит.

- Кто, - говорю, - был?

- Следователи.

- Что хотели?

- Чтобы показания подписал.

- А ты?

- А я не подписал... Сначала уговаривали...

- А потом?

- Говорили всякое. Что со мной тут делать будут... если узнают.

- Узнают про что?

- Что у меня со Славой было.

- А что у тебя было?

- А тебе не все равно? - резко так сказал, и глаза стали твердые как камушки. Ого, думаю, пацан-то оправился. А он посмотрел на меня и сник.

Достал я балалайку.

- Дашь ему потом телефон, - просит и на волчонка глазами показывает. И улыбается, стервец. Я уже просек, что своей улыбочкой он как оружием пользуется.

- Ему? Да он же говорить не умеет!

- Ему очень надо...

- А тебе не надо?

- Некому звонить, - отвечает.

- Ладно, - говорю, - держите балалайку.

Волчонок ухватил трубу, по кнопочкам зацокал бодренько. Но не звонит. СМС что ли послать пытается или играет? Посмотрел я на дисплей - батюшки мои, да он в интернете лазает! Вот тебе и волчонок! Оказывается, он читать-писать умеет! Поцокал-поцокал, минут пятнадцать так, потом Ярке трубу отдает.

- Все, - говорит Ярка, - спасибо...

- Что он в инете делал?, - спрашиваю.

- Он узнавал, где его... стая. И сказал, чтобы свечку не зажигали пока.

- Где свечку не зажигали?

- В долине смерти..., - Ярка тоже будто прислушивался к чему-то внутри себя.

- А где это?, - спрашиваю.

- Не знаю...

Оставил я их в хате, а сам пошел к Жорику в гости. У Жорика на хате блатная постанова. Все перед ним стелятся. Еще бы, шаг влево - шаг вправо - расстрел. За любой косяк в рыло. Не уважаю я блатных постанов. Если человеку в рыло заехал, как с ним потом на хате жить? И как доверять? Нельзя доверие на страхе построить. А у Жорика манера была - рожу сначала начистить, а потом извиняться. Противно. Но надо было снять напряжение последних дней. Больших нервов мне все это педприятие с Яркой стоило.

Взяли с Жориком спирта. Раньше коньячную эссенцию носили, Серега-деснтник носил, его тема. Но Десантника перебросили на другой корпус. Теперь вот в спирте приходится свое горе горькое топить. Пью, а не в радость идет. Что со мной происходит - сам не пойму. От спиртного только хуже на душе становится. Жорик еще напился и давай малого палкой бить. Противно стало. Когда долго сидишь, о воле как-то забываешь... А тут тоска черная подступила. Беспросветная. Короче, вернулся на хату под утро, убитый в ноль. Смотрю, мои пацаны не спят. Но не куролесят, музон включили, слушают. Я до шконки дополз с трудом, упал, все кругом идет. Может, спирт дрянной был. Вывернуло меня на пол прямо. А встать не могу, руки-ноги не слушаются. Ярка, смотрю, растерялся, похоже сроду пьяных не видел. А волчонок шасть к дольняку, ведерко с тряпочкой взял, пол замыл. Потом мне кружку воды приносит. А пить и правда, хочется страшно. Осушил я кружку и вырубился.

Волчонок

Хорошо, что стая все-таки ушла. На Скале знали - все дошли до зимовья. Не зря он тогда брюхо рвал, уводя ловцов... Нору накрыли утром, ловцы подкрались тихо, никто и не учуял. Если бы вожак был жив, так не случилось бы. Но вожак замерз два дня назад, и в долине смерти зажгли огонек. Вожак долго болел, зима холодная была. Последнии дни все кровью харкал... Вожака они сбросили вниз, закопать на морозе не могли. В стае остались одни кутята. Совет отправил нового вожака, но нору накрыли раньше. Новую нору с такими лысиками не сделать. Да и облава началась. Это была большая облава, самая большая за последний год. Загоняли их три дня, три дня он уводил стаю тайными путями. На Скале сказали идти на север. Он чуял, что на севере плохо, но вожакам виднее. И он повел стаю на север. Из трех зарубок нашли только одну, кое-как поели. Путник должен был ждать их за третьей зарубкой. Но они не дошли. И влетели в облавный мешок, так влетели, что не уйти. Ловцов было много, обложили со всех сторон. Совет сказал - всем не уйти. Один должен отвлечь ловцов, чтобы стая просочилась. Там, у третьей зарубки два дня ждал путник. Совсем не далеко. И зимовье нашел Совет. Ему сказали отвлечь. Он самый старший и нюх лучше. Он понимал, что погибнет. Может замерзнет или разобьется, а может ловцы поймают. Если ловцы, еще хуже. Про ловцов знали жуткое. Откуда знали - неизвестно. От ловцов еще никто не возвращался. Но кутят надо было спасать. Такой закон - на смерть всегда идет старший. И он пошел. Увел ловцов за собой. Сначала даже думал - оторвется. Стая уже скользила к третей зарубке, он чуял ее все слабее и все слабее становился сам. К утру ловцы настигли его, и жить ему оставалось недолго.

Клетка. Он свернулся в углу, ощущая враждебный дух чужого логова, чуствуя приближение смерти. Он не выдержал и завыл. Скоро загорится огонек в долине смерти. Огонек по нему. И будет гореть вечно. А пока ужас одинокой смерти вне стаи все сильнее рвал нутро. И вдруг он почувствовал Волка. Здесь не могло быть Волка. Но он был. Волк услышал тоскливый вой волченка, он шел на помощь, и волчонок ощущал благородую мощь Волка, его скрытую силу. Волк сразу взял его в стаю, это была маленькая стая, но смерть, поджав хвост по-шакальи, бросилась в кусты. Волчонок понял, что будет жить. У волчат не было имен, им они были не нужны. У Волков были. Этого Волка звали Ярка.

Потом он вышел на Костер и Скалу Советов. На Скале знали Ярку, вольного волка-одиночку. Потому он и здесь. Одиночка же, ни с кем совета не держит. И закон ему не закон. На Скале будут думать, что делать. Потому что из клетки еще никто не вернулся. Из загона возвращались, из клетки - никогда. И никогда не давали весточки. Клетка все равно что умер. Из клетки нет пути назад, так знали. Можно зажигать огонь в Долине смерти. Сегодня впервые в Долине смерти погасили огонек. Его огонек.

ЗК

В два часа Ярку назвали на этап. Понятно было, игры вокруг пацана добром не кончатся. Пробил - этап идет на дурку. Волчонок опять забился в угол, сидит, весь как пружинка. Ярка уже спокойно, без слез, стал собираться. Как волчонок появился, Ярка другой стал. Уже не беспомощный, перпуганый пацан. Глаза по-взрослому смотрят. Так всегда, когда за другого отвечаешь. Собрался быстро. Хотя что на дурку собираться - трусы да тапочки. Остальное не пропустят. Сел Ярка рядом с волчонком, обнял за плечи. Минут десять так посидел, молча. Потом подходит ко мне и говорит:

- Он без меня погибнет, он без стаи не может долго. Его на волю надо.

Всех нас на волю надо. Только на то она и тюрьма, чтобы волю лишь во сне видеть. Набрал я фсбэшного хлыща. Дозвонился.

- Что за дела,- говорю, - договаривались же...

- Сейчас узнаю, - говорит, - в чем дело. Перезвоню.

Перезванивает через полчаса, сам.

- Ничего сделать не могу, - говорит, - извини. Там родители бучу подняли - психически больного ребенка держат в тюрьме и все такое.

- А с волчонком что делать? - говорю, - он же подохнет...

- Почему, - говорит, - подохнет?

Объясняю я ему как могу про стаю, про Ярку. Сам толком не понимаю,что к чему. Чувствую, и он плохо фишку сечет.

- Ладно, - говорит, - в понедельник попобую что-нибудь сделать...

В понедельник! До понедельника еще дожить надо...

Ярку увели в пять. Надел я на него ватник, штаны кое-как подогнал свои, чтобы в собачнике не замерз. Посмотрел он на меня перед уходом и говорит:

- Ты не грусти, может встретимся еще...

Утешает, дурачок. Знаю, не увидимся больше. Со сколькими уж прощаться пришлось. Одно слово - тюрьма.

- За ним посмотри, - тихо так сказал и на волчонка глазами, - его Ромкой звали...

Почему звали? А сейчас? Непонятки с этими волчатами... Обнял я Ярку на прощанье, на душе холодно стало, тоскливо. Хочется сказать что-то ласковое, доброе, а выговорить не могу. Отвык мой рот от добрых, ласковых слов. Ушел Ярка, щелкнула за ним дверь, ключ в замке провернулся. Легонькие шаги прошелестели, удаляясь. Вот и все, Ярка - Ярослав. Прощай.

Волчонок не ел, не спал, сидел в углу, газами посверкивал. Даже жутковато от него было. Про волчат разное рассказывали. Один, давно еще, всю хату перегрыз. За дело, правда. Но все равно, маленький, а с четырьмя шестнадцатилетними пацанами управился. Ночью, когда спали, убил их по одному. Зубами глотки рвал. Тогда на централе у многих головы послетали. Хозяин чуть места не лишился. Теперь если в хате волчонок, кого-то дежурить оставляют. А мы с ним вдвоем. Впрочем, подумал я, что будет, то будет. Смешно в тюрьме за жизнь цеплятся...

Утром проснулся - ничего, живой. И я живой, и волчонок живой, спит, свернулся клубочком. Ладно, думаю, пусть поспит. Не буди лихо... Ушел из хаты на галеру, потом с ребятами погулять сходили, курнули гашик. Возвращаюсь после вечерней баланды - а волчонок на полу лежит, и видать корчит его. Раз в жизни такое видел, когда наркота на сухую ломало. Только у волченка хуже еще. Лоб и руки побиты, видно об шконку колотился.

Корпусной тоже смотрит, притих.

- Что с ним?, - говорит.

- Что, что... помирает. Волчонок же.

- Может, доктора?

На кой тут доктор нужен? Сроду доктора волчатам не помогали. Потому как болезней их волчачьих ни один доктор не знает. Вроде и тепло на хате, и жрачка есть, и не обижают его, а все равно кончается.

Тут волчонка опять колотить начало. Поднял я его на руки, не весит он ничего. Тощенький, маленький. Не обгадился бы, думаю. Нет, вроде сухой. Сижу, держу на руках, он не в сознании, но притих, только зубами скрипит и дрожит. Потом опять началось. И главное, молча все. Кошмар, короче. Просидел я с ним на руках полночи. У самого сердце рвется. По голове глажу, слова какие-то шепчу. Сам себе удивляюсь. Только чувствую, уходит он. Дыхание рвется всхлипами. Я руку на на грудь ему положил, где сердечко стучится. Ребрышки птичьи, кажется, сердце сейчас сквозь них так и выскочит. Мысли такие странные - свою бы жизнь отдал, только чтоб волченок этот живой остался. Сроду таких мыслей у меня не было. А потом все. Не дышит, сердце не тюкает... Обмяк он сразу. Мертвый вроде и не волчонок, а пацан как пацан. Тут так мне фигово стало, хоть в голос вой. Чувствую, слезы сами катятся. Чудно, тридцать лет не плакал, а тут... Сижу, реву, тельце прижал его к себе... Хорошо не видит никто. Смотрю - а глаза его открыты и на меня смотрят. И понимаю тогда, что крыша у меня съехала. Потому как не мертвые у него глаза. Живые. И не волчонка это глаза, а пацана обычного, как там его, Ромка кажется...

Волчонок

Волк ушел. Внутри сразу тревожно стало. Волк перед уходом знал - не выжить волчонку без стаи. Все равно ушел. Волчонок чуял его, еще не разорвалась их стая, не распалсь. Волк был где-то внизу, в чужой холодной норе, почти на пределе, чуть дальше и не учуешь уже. Так ловил волчонок его слабый запах пол ночи. Волк его тоже чувствовал, там, в чужой норе. Волку было плохо и он старался Волку помочь, было страшно, что-то плохое было в этой норе, и волчонок давал ему сколько мог своей маленькой силы. Много отдал, потом сам меньше мучится будет. Быстрее в долину смерти уйдет. О смерти волчонку как-то не думалось. Не хотелось. Но знал, скоро придет. А утром Волк ушел. И волчонок сразу ощутил холод. Холод сковывал нутро, сдавливал горло. Волчонок умирал, и одинокая смерть его была мучительна. Еще никогда не был он так близко к холодным полям, и долина смерти впереди была как счастливое избавление. Но до нее ползти и ползти через холодную равнину без снега, без травы, без земли. Только холод. Когда холод стал невыносим, он завыл, но вой не шел из замерзшего горла. Волчонку стало казаться, что никогда это не кончится, что он обречен вечно ползти по ледяной равнине. Казалось, большей муки не вынести, но холод проникал все глубже, сдавливая сердце, и каждая следующая секунда становилась страшнее предыдущей.

Тепло появилось тоненькой струйкой, по капельке оно сочилось в замерзшее сердце. Тепла было бесконечно мало. Это не было тепло стаи, привычное, надежное. Другое тепло. Но тепло согрело сердце, и оно, остановившись было, вновь стукнуло. А потом тепла стало больше, и волчонок подумал, что дополз до долины смерти. И нашел свой огненк. Знали, если не зажечь волчонку огонек, он вечно будет скитаться по холодным равнинам. Потом понял - не огонек, другое тепло. Это был Плач. Плач по волчонку. Такое знали редко. Волки не плачут. Волчата не плачут. Кто может плакать по волчонку. Но Плач был, и Плач разогнал холод, и одиночества не было. Первый раз одиночества не было вне стаи. Знали - стая защитит от одиночества. Без стаи только холодная равнина. И огонек в долине смерти. Не было стаи, не было одиночества и было тепло. Тепло и холод схлестнулись в последней схватке, но где было холоду проти Плача. Плач теплым дождем рушился в холодную равнину, и волчонок увидел траву и цветы. Цветы были всюду. Цветы росли сквозь него, и по долине плыл их запах, от которого кружилось в голове. Одомашка, подумал волчонок. Это одомашка. Одомашку знали, и каждый мечтал об одомашке. Где-то глубоко каждый жил надеждой на нее. Почти никто не доживал. Редчайший дар. Несбыточная мечта. Сейчас придет Имя, подумал волчонок. Знали, при одомашке приходит имя. И оно пришло. Ромка...

Ромка

Ромкина жизнь рухнула в один день. Еще вчера был дом, были мама с папой, и был он вполне обычный мальчишка, Ничего не предвещало крушения.
Ромкина жизнь текла ровно и счастливо. Маленький южный тихий городок стоял недалеко от Кавказских гор. Узкие улочки, заросли белой акацией и шелковицей. В городе было все, что нужно мальчишке для счастья - стадион, кинотеатр, целых два театра, парк с аттракционами, музыкальная школа и даже Детский центр с разными кружками и секциями. Ромка жил вполне наполненной жизнью обычного мальчишки - ходил в школу, катался на велосипеде. Бегал в магазин, гонял с друзьями в футбол. Еще Ромка занимался музыкой. В музыкальную школу его отдала бабушка. Бабушка сама была преподовотельницей фортепьяно, и считала, что каждого ребенка с самого детства надо обучать музыке. Хотя музыка отнимала у Ромки массу времени - он учился играть на трубе, фортепьяно и пел в хоре - но была не в тягость. Музыку он любил. Любил пронзительно -чистый голос трубы, очень любил петь. У него был неплохой голос, и он даже иногда солировал на отчетных концертах. Городок был тихий, политические передряги его не коснулись. После развала союза городок оказался не в России, и Ромка автоматически стал гражданином Грузии, но его это мало волновало. В городке грузины не жили. Русских, правда, тоже было мало. Но Ромка не видел большой разницы между нациями - он дружил с другими мальчишками независимо от их национальности и вероисповедания. Папа Ромки водил огромные трейлеры по всей территории бывшего Союза и неплохо зарабатывал. Мама работала воспитательницей в детском саду и не зарабатывала почти ничего. Папа во время редких приездов домой смеялся, что мама зарабатывает за месяц примерно столько, сколько он за один день. И предлагал ей уйти с работы. Но маме ее работа нравилась. Днем за Ромкой следила бабушка, разогревала обед, смотрела, чтобы учил уроки и ходил в музыкальную школу. Бабушка хоть и была строгая, но Ромку очень любила. А строгая она была из-за воспитания - ее родители были настоящими дворянами при царе и она получила настоящее дворянское воспитание. Она сама так говорила. Она знала французский язык и как правильно вести себя за столом. И пыталась Ромку тоже научить вести себя правильно. Отчасти ей это даже удалось. Отчасти, потому что правильно Ромка вел себя только в присутствии бабушки. А когда бабушка не видела, забирался с ногами на стул и ел как самый обыкновенный мальчишка, хватая все руками и роняя крошки на стол и на пол. Бабушка не одобряла Ромкино увлечение футболом, так как однажды пришла на матч и услышала, как юные футболисты кричат в азарте игры. И как кричит Ромка. Обычно Ромка не употреблял матерных слов, они ему не нравились. Но во время футбола обойтись без них было никак нельзя. Ромка пытался объяснить это бабушке, даже приводил в пример взрослых футболистов из сборной. По телевизору было слышно,. как они матерятся во время матча. Но бабушка не согласилась. Ее дворянское воспитание не позволяло ей даже слышать подобные выражения из уст внука. И Ромка больше не приглашал ее на футбол. Папа тоже не имел дворянского воспитания и когда немного выпивал, иногда запускал матюками. Бабушка в таких случаях молча уходила в свою комнату, все своим видом выказывая неодобрение. Казалось, ее спина упрекает маму за то, что она вышла замуж за простого шоферюгу, а не за музыканта. Ромка знал, в маму в юости был влюблен настоящий скрипач. И если бы мама вышла замуж за скрипача, то они бы сейчас жили в Канаде и ни в чем себе не отказывали. Так иногда говорила бабушка. Бабушке очень хотелось в далекую богатую Канаду. Но Ромке и здесь было неплохо. Единственно, что его огорчало - из-за музыки он не мог записаться в футбольную секцию. А ему хотелось стать знаменитым футболистом, как Рональдо и Рональдиньо. Но приходилось выбирать, а выбор футбольной секции вместо музыки бабушка явно бы не одобрила. Когда бабушка умерла у Ромки была возможность уйти из музыкальной школы. Но он этого не сделал. Во-первых, это было бы предательством бабушки. А во-вторых, Ромка уже заканчивал пятый класс в музыкалке, и приятно было чувствовать, что он уже что-то умеет делать по-настоящему. Он успел съездить на окружной конкурс, где занял четвертое место. Злые языки говорили, что его засудили из-за того, что он русский. А так он должен был бы занять первое, или в крайнем случае второе место. Но Ромка злые языки не слушал, а четвертое место его вполне устроило. Тем более, ему выдали очень красивый диплом, который мама повесила на стену. Поэтому Ромка рассуждал, что в музыке он уже кое-чего добился, а вот сможет ли добиться в футболе - большой вопрос. И продолжал заниматься музыкой. Хотя Ромкины друзья уже играли за юношескую сборную города. Точнее сказать, это скорее была детская сборная, ведь самому старшему в команде было 13 лет. Но называлась она красиво - сборная юниоров. И Ромка ходил болеть за своих друзей на стадион.

У Ромки было два самых верных друга. Одного звали Сафик, он был ростом с Ромку хоть и на год старше и играл внападении. Другого звали Али, он был высокий для своих двенадцати лет и играл в защете. Али был мусульманин, и поэтому у него были некоторые бытовые сложности. Он не ел свинины и молился аллаху. Однажды мальчишки подсунули Али кусочек свиной колбасы. Али никогда не пробовал свинины и мальчишки сказали, что это колбаса из кролика. Али колбаса понравилась, и тогда мальчишки рассказали ему, что он съел. Али сразу стало плохо, он побледнел и по лицу потекли струйки пота. А потом его стало рвать. Ромка даже испугался за Али. Вдруг для мусульман свинина смертельный яд и Али сейчас умрет. Но оказалось, что у Али все это случилось на психологической почве. .Сафик был христианин, как и Ромка. Но Ромка ощущал, что Бог Сафика не такой, как у русских. Ромка хотя и был крещенный, но не очень верующий. Бабушка не верила в Бога, она была атеистка. И не хотела, чтобы Ромку крестили. Но другая бабушка, папина мама, настояла. Ромка ее не помнил, она умерла очень давно, через полгода после Ромкиного рождения. Но успела настоять на Ромкином крещении. Поэтому Ромка носил маленький крестик на шнурке. Пару раз Ромка ходил с мамой в церковь. В церкви Ромке не понравилось - скучно. Ромка едва достоял службу, весь извелся. Но у Сафика все было по другому. Один раз Ромка ездил с Сафиком и его семьей на их религиозный праздник. Праздник был посвящен Святому Георгию и назывался куфт. Он проходил в горах, а не в душной церкви. Сначала привели быка, убили его и отрезали голову. Было жутковато, но не страшно. Ромка впервые увидел смерть, и она его не испугала. Быка жарили и ели, пели застольные песни. Ромка попробовал настоящего домашнего вина, сладкого и ароматного. Вино Ромке показалось очень вкусным, и он выпил несколько чашек. От вина в животе стало тепло, а в голове стал кружиться хоровод. Потом у Ромки вдруг отказали ноги. Они перестали его слушаться. Он сидел и не мог встать, сколько не пытался. Но от этого было очень весело. Сафик поднял его и они пошли гулять, но зеленая травка, покрывающая склон, вдруг прыгнула ему в лицо. Стало больно, но весело. Потом Ромка уснул. Проснулся он под вечер, и Сафик ему сказал "ну ты и напился". Тогда Ромка понял, что первый раз в жизни он был пьян. Ему стало понятно, отчего папа так любил выпить по праздникам, а иногда выпивал и вообще без всякого повода. Ромке жутко хотелось пить и болела голова. Он ощущал себя как после болезни. В животе что-то противно урчало. - У тебя похмелье, - сказал Сафик, - это молодое вино, а ты его чашками... оно коварное. Казалось, Сафик извиняется за молодое вино, за то, как оно нехорошо поступило с Ромкой. - Я был как дурак? - спросил Ромка. Он не любил пьяных, не любил, когда папа выпивал. Ему казалось, что от спиртного папа очень глупеет. - Так, немножко, - тактично сказал Сафик. И Ромка решил никогда больше не пить, даже вкусное домашнее вино. - Первый раз всегда так, - утешил Сафик. - Привыкнешь. Сафик был настоящий друг. Али тоже был настоящий друг. Али и Сафик учились в одной школе и в одном классе. Ромка учился в другой - бабушка отдала его в гимназию, потому что там учили иностранный язык с первого класса. В прошлом году в гимназию пришел новый ученик. Звали его Ильяз, и он почему-то невзлюбил Ромку с первого взгляда. Сначала Ильяз просто насмехался над Ромкой, обзывал его разными нехорошими словами. Некоторых слов Ромка не знал, но от этого они казались еще обиднее. Ромка попробовал подраться с Ильязом, но тот был старше и намного сильнее. Он поймал Ромкин нос пальцами и сделал сливку. Было жутко больно, но сильнее боли было унижение. Потом Ильяз пошел по коридору не выпуская Ромкиного носа, и Ромка пришлось бежать за ним в согнутом положении. Ильяз подставил ногу и Ромка упал. А Ильяз вытер ботинок об его спину. Одноклассники Ильяза издевательски засмеялись. Было обидно, но хуже было то, что Ильяз стал доскребаться до Ромки каждый день. Если Ромка лез драться, Ильяза это только радовало. После этого он мог с Ромкой проделывать всякие обидные и унизительные штуки. В Гимназии как-то не принято было заступаться за друзей. Хотя какие это друзья, если они смотрят, как тебя бьют. Поэтому Ромкины приятели по Гимназии смотрели и не вмешивались, а иногда даже хихикали. Потом, правда, они начинали утешать плачущего злыми слезами Ромку, но от этих утешений становилось еще обидней. Один раз Ильяз принес в школу машинку для стрижки волос. И сказал, что обреет Ромку наголо. Ромка просидел три часа после уроков, надеясь, что Ильяз с приятелями перестанет караулить школьный вход. Но когда Ромка вышел, то оказалось, что Ильяз не ушел, а только спрятался. И сверкать бы Ромке лысой головой, но у Ильяза в машинке сел аккумулятор. Ильяз обещал остричь Ромку завтра, а пока лишь насыпал ему грязи за шиворот. Дальше терпеть Ильязовы унижения не было никакой возможности. Но и выхода не виделось. Ведь не маме же жаловаться. И Ромка поделился своими бедами с Сафиком. На другой день Али с Сафиком встретили Ильяза после школы, отняли и разбили машинку и набили ему физиономию. И еще несколько дней Али и Сафик уходили раньше с уроков, чтобы проводить Ромку домой. Тогда Ромка понял, что это настоящие друзья. КрушениеНичего не предвещало крушения. Или почти ничего. Последние две недели папа с мамой были чем-то озабочены, разговарили подолгу на кунхне вполголоса. Ромка не придавал этому значения - мало ли забот у взрослых. Потом папа уехал в очередную командировку - повез сухофрукты в далекую Москву. У Ромки в это время хватало своих забот. Али почему-то вел себя странно. Он стал избегать Ромку, а при встрече не смотрел в глаза. Сначала Ромка думал, может он обидел чем-нибудь Али или его бога Аллаха. Он перебирал в памяти события последних дней, но ему так и не пришло в голову, на что Али мог обидется. Тогда Ромка спросил у Али напямую, что случилось. Али покраснел, отвел глаза и сказал, что все в порядке. По голосу Али Ромка понял, что наоборот, все не в порядке. Остальные ребята во дворе тоже стали избегать его, кто-то из ребят, глядя на Ромку, презрительно бросил странное слово "кацап". Ромка такого слова не знал, но понял, что оно обидное. Он хотел наказать обидчика, но неожиданно все ребята встали за обидчика стеной. И Али тоже был на стороне Ромкиного обидчика. Ромка вдруг почувствовал, что потерял друга. Ему расхотелось драться и а в глазах закипели слезы. Мир потерял ясность, и Ромка ушел домой, чтобы мальчишки не видели, как он плачет. Вечером Ромка спросил у мамы, что значит кацап. Мама тихо охнула, обняла его и скаэала, что в ближайшие дни ни на улицу, ни в школу он не пойдет. Ромка попробовал возмутиться такому беспределу, но мама начала плакать. А потом кричать на Ромку. Тут Ромка испугался, раньше маму такой он никогда не видел. И тогда Ромка почувствовал, что происходит что-то нехорошее. Поселок затих. Замер. Не раздавались с улицы детские голоса. Днем и вечером было очень тихо, и от этой необычной тишины было жутковато. Так прошло два дня. На третий день утром из командировки вернулся папа. Папа почему-то не оставил как обычно трейлер на базе, а приехал на нем прямо к дому. И папа с мамой стали собирать вещи. Ромка понял, что они уезжают. Чемоданы паковали спешно и беспорядочно. Ромка спросил у папы когда и куда они едут. Папа сказал, что завтра вечером они поедут в Москву. Оказывается, он уже взял билеты на поезд. До железной дороги было сто километров, четыре раза в день из городка туда ходил автобус. Вот на вечернем автобусе они и должны уехать, так как поезд на Москву уходит рано утром. Ромка решил, что завтра сбегает попрощаться с друзьями. А сейчас начал собирать вещи. Он уложил трубу, ноты, фотоальбом с фотками друзей, другие мелочи, дорогие мальчишескому сердцу. Все Ромкино имущество влезло в небольшую спортивную сумку, с которой он ходил в школу. Учебники Ромка решил "забыть". И в этот момент в дверь отчаянно зазвонили. Ромка кинулся к двери и под перепуганный крик мамы "Рома, не открывай", дернул замок. За дверью стоял Али, запыхавшийся,с влажными от пота волосами, джинсы Али были заляпаны грязью, правая штанина подвернута. "На велосипеде гнал, по лужам", - догадался Ромка. - Бегите, - быстро, скороговркой сказал Али, - бегите, будет поздно. И кинулся вниз по лестнице. Папа, вышедший вслед за Ромкой в коридор, бросился в комнату. Папа и мама судоожно хватали какие-то чемоданы, бспорядочно подбирали и запихивали вещи... Потом они бежали во двор к трейлеру. И уже сидя в высокой кабине трейлера Ромка увидел толпу. Ромка почему-то сразу понял, что эта толпа их пришла убивать. Через ярко освещенный двор толпа шла к дому, к Ромкиному подъезду. Ромка многих знал в этой толпе. Там были отцы его приятелей и даже его школьный учитель физкультуры. Толпа издавала негромкое грозное гудение, будто осиное растревоженное гнездо. Неожиданно в толпе мелькнуло знакомое лицо Сафика. И сразу в Ромке исчез страх. Он только пытался понять, почему его лучший друг идет убивать его. Мама обхватила Ромку и прижала к себе. Вместе они смотрели как толпа двигается через двор, и Ромка почувствовал, что мама дрожит. Тогда он понял, что мама боится и взял ее руку. Он подумал, может мама тогда будет меньше бояться. Неожиданно двигатель взревел и включились фары. Толпа на миг замерла. А потом двинулась к трейлеру. В руках мужчин были палки. Стекло брызнул в лицо Ромке. Сначала он подумал, что кинули камнем, а потом увидел человека с охотничьем ружьем. Это был папа Сафика. Из ствола полыхнуло огнем, и в этот момент папа кинул трейлер прямо на толпу. Ветер через разбитое ветровое стекло ударил Ромке в лицо. Толпа кинулась в рассыпную. С ужасом Ромка понял, что не все успевают отскочить от летящего на них грузовика. Ромка ощутил мягкие удары о бампер, и последнее, что увидел - прямо перед собой лицо Сафика с остановвшимися от ужаса глазами... Ромка пришел в себя когда машина уже выехала из города. Вокруг была ночь, свет фар вырывал лишь полосу летящей под колеса дороги. Ромка понял, что папа гонит машину на предельной скорости. Ветер рвал волосы, слепил глаза. По лицу текли густые капли, Ромка стер их и увидел, что его пальцы стали красными. Казалось, он смотрит фильм, только этот фильм почму-то о нем. Страшно не было. Впереди появились огньки и через секунду Ромка увидел стоящую на обочине машину с красно-синей мигалкой и двух людей в форме, один из них властно поднял светящийся жезл. Папа сбросил газ. Грузовик начал останавливаться. Один из милиционеров сбросил с плеча коротенький автомат и передернул затвор. В этом движении угадывалось что-то хищное. В тот же момент двигатель грузовика взревел, Ромка увидел отпрыгивющих ментов, потом скрежещущий удар, Ромку кинуло вперед и снова летящее на встречу дорожное полотно. Это мы в ментовскую машину врезались, догодался Ромка. Потом была суета вокзала, отходящий поезд, в который папа закидывал чемоданы, и его, Ромку. Поезд уже неспешно двигался вдоль перрона, а папа еще кидал вещи с платформы в тамбур. Тут папу схватили какие-то мужчины и повалили. Образовалась куча-мала. Будто дети в школьном коридоре на перемене, мелькнуло в голове у Ромки. Мама метнулась к вери тамбура, будто хотела выскочить на помощь папе. И наткнулась на Ромку. Казалось, долгие секунды мама решала, что делать. Но материнский инстинкт победил, и мама потащила Ромку в вагон... До Москсы ехали долго, с пересадкой в Ростове. Москва встретила Ромку грязной и холодной осенней погодой. Мелкий дождь, холодный влажный ветер... После теплого юга, где еще лишь вызолотились листья на каштанах, в холодном и грязном городе было по-сиротски неуютно. В Москве мама долго кому-то звонила с вокзала. Вещей у них было мало - половина вещей так и осталась на платформе вместе с папой. Они сутки провели в зале ожидания, потом уехали на другой вокзал. Опять было мучительное сидение на жестких скамейках. Сидеть на одном месте было скучно, и Ромка отправился изучать вокзал. Огромное количество торговых киосков, где можо было купить что угодно, поразили Ромкино воображение. Он бродил, рассматривая игрушки, книги, чайники и музыкальные центры, фонарики, командирские часы. Потихоньку Ромка стал видеть и скрытую вокзальную жизнь, которую спешащие на поезд пассажиры вряд ли замечают. Ромка углядел, как карманник вытащил кошелек из сумочки полной дамочки, увидел спекулянтов билетами, девушек, одетых слишком легко для осенней холодной погоды, которые за деньги уходили с мужчинами... Стайка грязных до невозможности детишек промелькнула в толпе. Ромка с любопытством наблюдал это роение людей, спешащих каждый своей дорогой. Когда Ромка вернулся в зал ожидания, ни мамы, ни вещей не было. Сначала Ромка даже не испугался. Он высматривать, куда мама пересела. Потом обошел несколько раз зал ожидания. Ромка почувствовал наростающую панику. Спокойно, - сказал себе Ромка, - мама придет. Ромка знал, что паника плохой советчик. Но что-то внутри говорило, что вот оно и случилось, то самое страшное. Ромка попробовал ждать на том месте, где оставил маму, потом не выдержал и стал метаться по вокзалу. Все было безрезультатно. Хотелось есть и очень хотелось в туалет. Но туалеты были платные. Ромка решил поискать тихий закоулок на улице. Нашел какую-то арку, за ней стоял мусорный контейнер. Место было подходящее. Когда Ромка застегивал штаны, кто-то схватил его сзади. Ромка почувствовал, как в несколько рук с него сдергивают куртку, джинсы, кросовки. Ужас остаться посреди чужого холодного города голышом заставил его забиться и закричать. Ромка бился отчаянно, но тут его отпустили и раздался топот убегающих ног. Это были давешние мальчишки с вокзала. Из одежды на Ромке остались трусы, носки и рубашка - видно возиься с многочисленными пугавицами в планы грабителей не входило. Правда, рубашка была здорово порвана на груди. Рядом Ромка углядел кучу невероятно грязного тряпья. Видно, пацаны, раздевая Ромку, решили оставить ему кое-что взамен. От тряпья воняло немытым телом. Морщась от отвращения и задержав дыхание Ромка натянул на себя несусветные штаны, грязнющий рванный свитер явно не детского размера и что-то, что когда-то было курткой синего цвета. Куртка была порвана, из многочисленных дыр тарчало что-то вроде ваты. Ромка не замечал, что от обиды и отчаянья по лицу у него текут слезы, смешиваясь с дождевыми каплями. Рванные зимние ботинки дополнили Ромкин костюм. Ромка попытался вернуться на вокзал, но в здание его не пустила дежурная. Ромка заметил, что люди переменили отношение к нему. Те, кто раньше смотрел с легкой улыбкой на светлоглазого симпатичного мальчугана, сейчас брезгливо сторонились. На него старались не смотреть, будто его не было, будто вдруг он превратился в невидимку. И лишь сотрудники вокзалы и милиционеры провожали его цепкими взглядами. Ромка замерз и устал. Ему было мучительно стыдно за свой внешний вид. Но главным было ощущение одиночества и полной беззащитности. Ромка плохо соображал, что он делает. Мысли остановились. Он вышел с вокзала и побрел по пустым, темным холодным улицам. Он не боялся этого чужого и грязного города. И город, словно громадное злое чудовище, проглотил Ромку. Маленький трубачТри дня Ромка бродил по городу. Ночью Ромке удавалось ночевать в каких-то подъездах. Он спал как собака, свернувшись калачиком на полу. Из некоторых подъездов его выгоняли и тогда он снова бродил по ночному городу, пытаясь найти немного тепла для своего промерзшего тела. Основным в эти три дня было ощущение холода. Еще был голод, настоящий животный голод, когда кишки сворачивает. Голод, которого никогда раньше Ромка не знал. Он не умел просить и не умел воровать, и это была настоящая беда. Иногда Ромка плакал, но все реже и реже. От холода он отупел. Мыслей почти не было. У лотков с едой и кафе он останавливался и смотрел завороженно на еду. Но никаких попыток получить эту еду не предпринимал. Иногда ему совали кусок булки или яблоко и Ромка жадно и быстро заглатывал пищу. А потом опять хотел есть. На третий день Ромка зашел в подземный переход, чтобы согреться. В переходах было немного теплее, чем на улице, а этот еще был отделен от уличного холода стеклянными дверями. Неожиданно совсем близко Ромка услышал музыку. Играл маленький уличный оркестрик. Там были струнные и клавишный синтезатор. И еще была труба. Эту музыку Ромка знал, именно за нее на конкурсе он получил свой красивый диплом. Оркестрик звучал хорошо, но труба сильно фальшивила. На трубе играл мужичок с испитым морщинистым лицом. Ромка присел на корточки и стал слушать, на время он забыл о еде и холоде. Музыка будто вернула его в прошлое. Потом муыканты стали ругаться. Ромка понял, что ругают они пьяненького трубача. Ромке вдруг страшно захотелось дотронуться до трубы, стоявшей совсем рядом, на чехле от синтезатора. И он не удержался, провел пальцем по сияющему металлу. На него не обращали внимания, все были увлечены злым разговором. И тогда Ромка взял трубу и поднес мундштук к губам. Мир перестал существовать, остались только он и труба. Труба отозвалась глубокими протяжными нотами, чистыми и ясными. Все замолкли и уставились на Ромку. Ромка испуганно поставил трубу назад. - Умеешь? - спросил мужик с благородной седоватой бородой. Ромка кивнул. В глазах у мужика была улыбка. Ромка даже удивился, как можно улыбаться одними глазами. - Сыграй, - предложил мужик. Ромка опять взял трубу. Вытряхнул и протер грязным рукавом мундштук. Труба была явно ему великовата. Та, на которой он играл в музыкальной школе, была много меньше. Но Ромка заиграл, и все исчезло. Исчез голод, холод, тоска и одиночество. Была только музыка. Он играл ту же вещь, которую только что исполнял оркестрик. Инструмент был хороший, Ромка чувствовал, что у него получается. В музыку встраивались остальные инструменты, и Ромка повел их за собой. Когда он опустил трубу, вокруг оркестрика стояла небольшая толпа. Раздались аплодисменты, потом в коробку посыпались деньги. - Вундеркинд, - сказал непонятное слово бородач, и Ромка понял, что это похвала... Ромкина жизнь неожиданно устроилась. Он жил у бородоча, которого все игриво звали Шуриком. В большой захламленной комнате где-то в центре Москвы. В комнате оркестрик хранил свои инструменты, там же проходили репетиции, там же Ромке поставили раскладушку. По вечерам он теперь репетировал как настоящий музыкант. А по ночам плакал, вспоминая маму и папу. Как только Ромка немного отогрелся, наелся и отмылся, прошлое настигло его непроходящей тоской. Первую неделю Ромка плакал каждую ночь. Шурик все понимал и иногда, присев на край раскладушки, клал на Ромкин затылок руку с длинными пальцами пианиста. Ромка, чувствуя что его жалеют, плакал дольше и отчаянней. Несколько дней вместе с Шуриком Ромка ездил по вокзалам в надежде найти маму, но, конечно, безрезультатно. Шурик через знакомых милиционеров повыяснял насчет Ромкиной мамы. И не выяснил ничего. Ни в каких милицейских сводках и документах мама не числилась. Ромка тоже в розыске не был. На Ромкиной родине в это время заварилась такая кровавая каша, что там искать кого-либо было бесполезно. С Ромкой происходило что-то странное. Он не ходил на улицу, ни с кем не общался, лишь играл в вечерами и по воскресньям вместе с оркестриком на трубе. Ромка и его игра зрителям нравились, денег кидали много. Шурик пытался давать деньги Ромке, но тот не знал, что с ними делать. Единственным паническим ужасом для Ромки было остаться снова одному. Поэтому он ходил за Шуриком как пришитый. Боялся и не хотел оставаться один в пустой квартире. В редкие дни, когда Шурик должен был уехать по делам без Ромки, тот плакал от одиночества и страха. Потом, устав от слез, он засыпал, не раздеваясь. Шурик приходил ночью, раздевал сонного Ромку и укладывал его под одеяло. Так прошла пара месяцев. И то, чего Ромка боялся больше всего, произошло. Он снова остался один. Произошло это крайне нелепо. Все два месяца Ромка ездил с Шуриком только на машине и не знал даже название улицы, где жил Шурик. Однажды, когда играли в очередном переходе, милиция забрала весь оркестр за нарушение каких-то правил. Весь кроме Ромки. Когда все сажали в автобус, милиционер Ромку туда не пустил. И очевидно, в суматохе Шурик тоже не заметил Ромкиного отсутствия. Ромка попробовал ждать в переходе. Но никто не приходил. Ромка замерз и решил немного пройтись. И заблудился. Ромка совершенно не умел ориентироваться в огромном городе. Было очень холодно и Ромка подумал, что до утра он не доживет. Лицо немело от мороза. Пальцы не гнулись. Потом Ромка перестал чувствовать ноги в ботинках. Ромка попробовал пробежаться, это ненадолго помогло. Так он ходил, а иногда бегал. Ромка попробовал искал подъезд, где можно было бы спрятаться. Но все подъезды были закрыты на замки. Была уже ночь, и мороз усиливался. А Ромка потерял всякую волю к жизни. Ему было почти все равно. Он сел на автобусной остановке и задремал. Ромке показалось, что он стал согреваться. Он понимал, что замерзает. Он знал, что именно так, засыпая, люди погибают на морозе. Но ему не очень хотелось жить. Очнулся он в машине. Было темно и тепло и в свете фар под колеса летело полотно дороги. На секунду Ромка подумал, что он опять с папой в кабине трейлера. Но за рулем сидел незнакомый мужчина в очках. Машина была дорогая, она лишь слегка покачивалась на неровной дороге. Города не было - вдоль дороги угадывался темный заснеженный лес. От тепла у Ромки все плыло в голове. - Отогрелся?, - спросил очкарик. Ромка кивнул. - Есть хочешь? Ромка опять кивнул. Минут через десять впереди появились огоньки придорожного кафе. Машина подкатила ко входу. Ромка хотел выйти и обнаружил, что сидит в носках. Очкарик достал откуда-то сзади Ромкины ботинки. Они были теплые. - Ты чуть ноги не отморозил, - сказал очкарик. Они съели в кафе по тарелке очень горячего борща и по котлете с пюре. Ромку сразу потянуло в сон. Он заснул в машине, даже не выяснив, куда они едут... Очкарик разбудил его когда машина стояла уже в подземном гараже. Ромка никогда не видел подземных гаражей, и был совершенно поражен подземельем, набитым дорогущими машинами. На роскошном лифте они поднялись в необъятную шикарную квартиру. Ромку уложили в громадную кровать и мир перестал для него существовать. Наутро Ромка долго изучал квартиру. Огромный телевизор, плоский, как картина, компьютер с массой игр, свч-печка и другие кухонные экзотические прибабахи, куча необычных безделушек. Ни у Ромки, ни у его друзей никогда не было компьютера, и поэтому компьютер совершенно очаровал Ромку. Не столько даже игры, сколько графический редактор, а потом и интернет. Игорь, посадив Ромку на колени, показывал ему разные компьютерные чудеса. Будучи человеком толковым, Ромка быстро осваивал компьютерные премудрости. После обеда они с Игорем вдвоем играли в хитрую игру с рыцарями и захватом городов. Эта игра совершенно не похожа была на примитивные игры на сеге, которые до этого видел Ромка. Здесь надо было всерьез думать и рассчитывать каждый шаг. Ромка впервые за последнии два месяца оттаял, стал почти таким, каким был дома. Азарт игры завладел им. Кроме вражеских войск, которые надо было разбить и чужих городов, которые надо было захватить, для Ромки ничего не существовало. Ромка готов был играть круглосуточно, но вечером Игорь выключил компьютер, сказав что так много играть вредно. Они посмотрели кино на гигантском телевизоре. Потом Ромка послушал музыку на шикарном музыкальном центре. У Игоря была большая коллекция музыкальных дисков. А потом Игорь повел Ромку мыться. Ромка не очень понял, почему Игорь хочет мыть его. Он считал себя достаточно взрослым для того, чтобы мыться самому. Но Игорь напустил воды в джакузи, и Ромка долго и с любопытством с помощью Игоря запускал разные режимы гидромассажа. А потом Игорь начал мыть его. Когда Ромка понял, что руки Игоря делают с ним, слезы брызнули у него из глаз. Он заплакал так отчаянно, что Игорь, похоже, испугался. Он отдал Ромке мочалку и оставил на едине со своими слезами. Ромка долго не выходил из ванны. Выплакавшись, он еще час сидел в остывающей воде... Потом, так и не намылившись, вытерся и оделся. Не снимая одежды, залез в кровать по одеяло с головой. Подошел Игорь, постоял и ушел в другую комнату.Наверно, хотел что-то сказать, но не решился.Ночью Ромка почти не спал, слушая ночные шорохи пустой квартиры и думая, что делать. Рано утром Ромка встал, тихонько оделся и выскользнул из квартиры... ПитерГород, куда Ромку привез Игорь, оказался Петербургом. Ромке в Петербурге понравилось - больше открытых подъездов. И еще много теплых магазинов, откуда Ромку не выгоняли. Ромка, впрочем, понимал, что это ненадолго. Просто он еще был чистым - пара ночевок в подъездах, и снова он превратится в мальчика-невидимку, которому заказан вход в приличные заведения. Первый день был теплый и безветренный, Ромка еще не успел как следует проголодаться. Поэтому просто гулял по Невскому, с интересом рассматривая старинные красивые дома и яркие магазины. Побродил вокруг Зимнего дворца, поразглядывал парусники на Неве. В Питере было много мест, где можно было поживиться объедками. И Ромка хорошо заправился вечером в Макдональдсе.Заночевал в подъезде. Но на следующий день подул промозглый влажный ветер. Днем Ромка тусовался в Гостином дворе. На него уже косились - ночевка в подъезде на полу сказалась на его внешнем виде. Из Макдональдса Ромку выставили. Он попытался пристроиться в другое кафе, но и там охрана была дастаточно бдительна и моментально обнаружила маленького бомжонка. К вечеру Ромка опять был жутко голодный. Он набрел на маленькое кафе, где почему-то не убрали уличные столики. За одним из столиков собралась компания молодых парней и девиц, они пили водку, ели шашлыки и громко веселились. Ромка стоял и не мог отвести глаза от мяса. Запах шашлыка пьянил и вызывал спазмы в желудке. Один из парней, выкинул кусок лаваша. Лаваш упал на землю в полуметре от Ромки, и Ромка подобрал его и жадно съел. Это развеселило компанию, и ему стали кидать кусочки хлеба и кусочки мяса. Ромке стало мучительно стыдно, но удержаться при виде еды он не мог. Некоторые кусочки ему удовалось поймать, другие падали на снег, но Ромка все равно поднимал их и съедал. Один парень специально кидал кусочки далеко от Ромки, заставляя его бегать от одного кусочка кдругому. Когда он нагнулся за одним особенно аппетитным кусочком мяса, чья-то рука схватила его за шиворот. Ромка попытался освободится, но рука, казалось, была из железа. Рука подняла и поставила Ромку на ноги. Первая Ромкина мысль была, что обладатель железной руки сам хочет съесть аппетитный кусочек. Но сзади стоял высокий прилично одетый парень. Он крепко взял Ромку за руку и повел в кафе. Проходя мимо компании, парень смачно плюнул на стол. В следующую секунду они вошли в маленькое жаркое помещение. Парень усадил его за стол и сам сел рядом. Почему-то никто не обращал внимание на Ромкин грязный вид. Кафе явно принадлежало черным. Им тут же принесли меню, парень сделал заказ. Только отошел оффициант, как к столику подошли трое ребят из уличной компании. Назревала драка. Но парень сделал просто - положил перед собой длинноствольный тяжелый револьвер. У пподошедших сразу вытянулись лица и они быстро исчезли. Парень и револьвер привели Ромку в восхищение. Ромка протянул руку к револьверу и робко дотронулся до холодного щербатого металла. Парень спокойно протянул револьвер Ромке, будто это была игрушка. Револьвер был очень тяжелый, в нем чувствовалась притягательная сила настоящего оружия. - Наган, - пояснил парень. Ромке принесли большущую тарелку жареного мяса и лаваш. Ромка ел и ел, пока живот не надулся как барабан. Казалось, что в горло не влезет больше ни кусочка, но Ромка продолжал упихивать еду в себя, пока все тарелки не очистились. Его потянуло в сон. - Еще хочешь? -, спросил парень. Ромка помотал головой. Вдруг Ромка понял, что парень сейчас уйдет, а он, Ромка, опять останется предоставленным самому себе. Это привело его в ужас, и видно этот страх отразился в его глазах. Потому что парень усмехнулся и сказал: - Ну пошли тогда. Оказалось, у парня была машина, не такая крутая, как у Игоря, обычный жигуль, но все равно в машине было тепло, и Ромка сразу успокоенно задремал. Почему-то он не ждал от парня ничего плохого. Что-то в нем было такое, что сразу внушало - этот человек плохого не сделает. Ромка проснулся, когда они подъехали к четырехэтажнрму гаражному комплексу. Машина по спиральной эстакаде поднялась на четвертый этаж и въехала в просторный бокс, заваленный запчастями. В боксе стояла еще одна машина. Около нее копошился мальчишка немного постарше Ромки. Парень перекинулся с пацаном несколькми фразами на незнакомом языке. Ромка вылез из машины. - Привет, - сказал мальчишка, вытер руку тряпкой и протянул Ромке. Ромка робко ответил на рукопожатие. - Я Ким. - Ромка... - Помошником будешь? Ромка кивнул головой. В гаражеРомка и Ким жили в гараже. Парень, которого звали Анзором, на ночь уезжал домой. Ромка с Кимом ночевали на большом раскладном диване.Еду готовили на плитке. В гаражном комплексе был душ и туалет. Так что жили даже с комфортом. Анзор ремонтировал битые машины. Потом продавал. Ким с Ромкой ему помогали. Не то, чтобы ему очень нужны были помощники. Ромка понимал, что Анзор прекрасно обойдется без них. Вот они без Анзора обойтись не могли. Еще у них была другая работа. Ким с Ромкой ходили по дворам и присматривали машины для Анзора. Некоторые из этих машин потом появлялись в гараже. Машины были не всегда битые. Ромка сначала удивлялся, зачем в гараж пригоняют машины, которым совсем ремонт не нужен. И зачем Анзор у совсем новой машины отрезает сваркой кусок крпуса - стакан - а потом приваривает новый. А потом догадался - эти машины угнанные. Но его не мучили угрызения совести. И он старатльно помогал Киму и Анзору готовить угнанные машины к продаже. Потом Ромка попросил его взять с собой угонять машину. Его взяли. Ким научил Ромку, как угонять машины, заводить их без ключа, отключать сигнализацию. Хотя старались они угонять машины без сигнализации. Их задача была днем, не вызывая подозрений, наметить машину к угону. Ночью они приезжали с Анзором, Ким ловко вскрывал машину, отгонял ее от дома. Анзор перегонял машину в гараж. Свою машину Анзор оставлял в паре кварталов от места угона. На другой день они на такси возвращались за машиной Анзора. Ромка понимал, что нужен в основном для безопстности - кому придет в голову подозревать в преступлении человека с детьми. В машине Ромка садился так, чтобы его хорошо было видно. У него была яркая шапочка с помпоном. Гаишники видели Ромку и не останавливали машину. Угоняли они две-три машины в месяц. Однажды, когда Ким вскрыл очередную машину, из подъезда выскочил здоровенный мужик. В руках у мужика была палка, и этой палкой он ударил Ромку по голове. Ромка автоматически прикрылся рукой, что-то хрустнуло и стало жутко больно. От этой боли Ромка сел на дорогу, а мужик размахнулся и ударил Кима по ногам, которые торчали на улице. Сам Ким копался в замке зажигания. Потом мужик вытащил Кима за ноги из машины, и стал бить ногами. Ромка вдруг понял, что мужик может убить Кима. Тогда он кинулся на ноги мужика и обхватил их здоровой рукой. Мужик такого не ожидал. Он сделал шаг, но Ромка вцепился крепко и мужик упал. И тогда Ромка вцепился в ногу мужика зубами. В следующую секунду Ромка получил сильный удар по голове, но только сильнее сжал челюсти. Мужик высвободил одну ногу и страшно ударил ей Ромку в живот. Ромка сразу задохнулся, казалось, грудная клетка сейчас лопнет, перед глазами закрутились черные пятна. Мужик вскочил и Ромка подумал, что сейчас ему конец. Но в этот момент грохнуло и сверкнуло, и мужик упал. Он упал сразу, как тряпичная кукла и остался лежать неподвижно. Ромка почему-то сразу понял, что мужик умер. Тогда Ромка взглянул на Кима и увидел у него в руках плоский черный пистолет. Ромка кое-как дополз до Кима. Ким попытался встать, но ноги его не держали. - Надо сваливать, - сказал Ким. Ромка попытался тащить Кима по заснеженой мостовой. Одной рукой тащить было трудно. Вторая же рука совсем онемела и Ромку не слушалась. В этот момент во двор влетела машина. Из машины выскочил Анзор, и вдвоем они затащили Кима на заднее сиденье. Ромка тоже залез в машину и Анзор рванул прочь. У Кима оказались сломаны обе ноги, у Ромки - рука. Анзор долго созванивался с какими-то людьми и говорил с ними на непонятном языке. Потом погрузил Ромку и Кима в машину и они поехали куда-то за город в больницу. Ким почти все время был без сознания, и Ромка стал бояться, что он умрет. У Ромки тоже болела рука, так, что хотелось выть. Ехали долго, часа два. Когла машина подпрыгивала на ухабах, Ромка сжимал зубы, чтобы не заорать. В больнице Ромке что-то долго делали с рукой, потом наложили гипс. Обратно ехали вдвоем, Ким остался в больнице. Перелом ног был со смещением, требовалась вытяжка. Без Кима Ромке жилось скучно и немного жутковато было одному ночевать в гараже. Зато теперь Ромка больше ощущал свою нужность - он один остался помошником у Анзора. УбийствоВпрочем, помогать особо стало не в чем - Анзор почему-то охладел к ремонту и перепродаже машин. Целыми днями он пропадал в городе, появлялся к вечеру, привозил Ромке пожрать и снова исчезал. Ромка целыми днями скучал один. На небольшие деньги, которые ему давал Анзор, он покупал книги - от безделья пристрастился к чтению. Детективы не любил, больше читал сказки или веселые детские книжки с хорошим, обязательно хорошим концом. Еще Анзор купил в гараж маленький телевизор и по ночам Ромка смотрел фильмы и сериалы. Но хорошего по телику показывали мало, а детективы и дамские сериалы Ромке не нравились. Однажды Анзор привез в гараж длинный сверток и сказал Ромке, что завтра они идут на дело. Анзор это сказал как-то по особенному, и Ромка сразу понял - дело будет серьезное. Когда Анзор уехал, Ромка развернул сверток - там было помповое ружье с укороченным стволом. В Ромке все задрожало - не от страха, а скорее от предвкушения серьезного, взрослого и опасного приключения. Вечером следующего дня они поехали с Анзором к солидному дому с красивыми балконами. Дом был не в центре, а в новостроечном районе. К третьему подъезду должен был подъехать черный джип - Ромке надо было посмотреть на его пассажиров. Он стал крутиться около подъезда, пытаясь изобразить беспечную детскую игру. Играть самому с собой было сложно, и Ромка стал подмерзать. В половине девятого большая, как бегемот, черная машина машина подкатила к третьему подъезду. Из машины вышли двое, с цепкими быстрыми взглядами. Ромка впервые видел профессиональных охранников и сразу почувствовал себя неуютно. Ему казалось, что охранники видят насквозь, что творится в его голове. Однако веселая вязанная шапочка, похоже, сняла с Ромки все подозрения - из машины вышел высокий грузный мужик в черном пальто. Ромка встретился с мужиком взглядом и по коже пошли мурашки. Тежелые глаза равнодушно скользнули по Ромке и он внутренне съежился. Но мужик зашел в поъезд, а охрана села в джип и тот с утробным урчанием отчалил. Анзор молча выслушал Ромкин отчет и они вернулись в гараж. В этот вечер Анзор не поехал домой. Они полночи провозились с машиной. - Завтра в ночь уедем навсегда, - сказал Анзор. - Куда? - Ромке в общем-то, было все равно, куда ехать. Лишь бы его не бросили... - Ко мне на родину. - А твои меня не выгонят? - Шутишь, - сказал Анзор, - мои нормальные люди. Это здесь все какие-то странные. Анзор начал набивать длинные цветные патроны. - Мы убьем того мужика? Анзор кивнул. - За что? - За деньги. Ромка не очень понимал, как это - убить за деньги. - Он что, кому-то должен и не отдает? - Типа того. Главное что мне кто-то за это дает много денег. - А зачем тебе деньги? - Жениться хочу. - А без денег нельзя? - У нас знаешь какие свадьбы? Несколько тысяч человек приедут. Быков режут, все женщины села готовят. А потом дом надо ставить свой... Идея убивать мужика за деньги Ромке как-то не очень нравилась. Вот если бы месть или честь, как в книжках пишут. Но он решил, что Анзору виднее и не стал ему говорить об этом. Тем более, было понятно, что его мнение все равно на события не повлияет. Кроме того, Ромка считал, что Анзор спас ему жизнь и хотел хоть чем-то его отблагодарить. Так что он лишь вздохнул и начал заплавлять патроны свечным воском. Когда они уже легли, Ромка долго не засыпал и все думал - как это - убить человека. Он читал, что те, кто впервые убивают, могут потерять сознание или их может стошнить. Ромку очень волновало, чтобы с ним не произошло чего-нибудь такого. А то ведь Анзор потеряет к нему уважение или он сорвет все дело. Из рассказов Кима и Анзора он знал, что у них на родине убийство считается не за преступление, а наоборот. Тот, кто убивает, приобретает уважение. Если, конечно, убивает за дело. Ромке казалось это правильным. Анзор говорил, убить можно за честь или за фамилию. Так его учил отец. А отца Анзора научил этому его отец. И так из поколения в поколение. Сам Анзор уже убивал много раз - но только там, у себя. Первый раз он застрелил человека в семь лет. К Анзорову отцу пришли разбираться люди из другого рода. И он посадил семилетнего Анзора в сарае напротив с винтовкой. Как что увидишь, стреляй, сказал он. Мужчины сначала вроде совсем мирно сидели на веранде, пили вино. Потом один из них вскочил и в его руке сверкнул нож, но Анзор выстрелил и попал. Тогда другие ушли, потому что не предпологали, что в сарае сидит семилетний мальчик. Ушли и унесли с собой убитого родственника. После этого отец подарил Анзору наган, с которым тот никогда не расставался. Даже в школу носил. Анзор говорил, что наган лучше пистолета, только патроны достать трудно.Зато можно вместо пуль поставить картечины и ни какя экспертиза не определит из чего стреляли. Ромка думал, что если они убьют мужика, то может Анзор ему тоже подарит какой-нибудь пистолет. Ведь у Кима был пистолет. Правда, Ким был постарше Ромки... Под эти мысли Ромка уснул. Он спал и улыбался, от жизни он теперь ждал только хорошего... На следующий вечер они снова были около вчерашнего дома. Анзор оставил свою машину за углом. Они подошли к подъезду, сверток с ружьем нес Ромка. Анзор подпрыгнул, подтянулся на козырьке подъезда. С тихим звоном лопнуло стекло и Анзор исчез в окне. Через минуту щелкнула дверь черного хода и Ромка передал Анзору сверток. - Иди в машину и жди. Ромке ужасно интересно было посмотреть на настоящее убийство. И он остался у подъезда. Он уже здорово замерз, когда к подъезду пдкатил джип. Все повторилось как вчера, с однм лишь отличием - из машины вместе с давешним мужиком вышла высокая красивая женщина в дорогой шубе. Анзор часто говорил, что настоящий мужчина никогда не поднимет руку на женщину или ребенка. Пожалуй, появление женщины могло сорвать их план. Ромка подумал, что Анзора надо об этом предупредить, и, как только джип отъехал, нырнул в дверь черного хода. Он бежал, прыгая через две ступеньки, но все равно опаздал. Все было как в замедленном кино - он увидел, как Анзор открывает дверь на ярко освещенную площадку с лифтами, из лифта выходит женщина, за ней мужик. В ту же секунду Анзор вскинул ружье, прозвучал выстрел, почему-то негромкий. Мужчина упал, женщина повернулась и кинулась к Анзору. Ромка подумал, что сейчас ее тоже застрелят, но Анзор быстро закрыл дверь, поставил ружье и вытащил наган. Потом распахнул дверь и несколько раз выстрелил в лежащего на полу. Женщина, которая было вернулась к лежавшему, снова кинулась на Анзора, но тот опять быстро закрыл дверь. Потом они с Ромкой бежали вниз, но из подъезда вышли неторопливо. Ружье было спрятано у Анзора под курткой, наган был у Ромки за пазухой. Они отъехали несколько кварталов и остановились у киоска, Анзор пошел за сигаретами. Ромка чувствова радостное возбуждение. Все произошедшее он воспринимал как приключение, как сюжет телебоевиков, которые он изредка смотрел в гараже. Впереди его ждало путешествие, на душе было светло и празднично. Он услышал, как сзади тихо припарковалась машина, повернулся и увидел человека, который вышел из машины и пошел к киоску. Человек на ходу вынул пистолет... Ромка понял, что предупредить Анзоран не успеет. У нагана был очень тугой спуск, выстрел оглушил Ромку, в ушах зазвенело, рука онемела от оттдачи. Он увидел, как мужик поворачивается к нему, зрачок дула был очень черным... "Сейчас меня застрелят" - мелькнуло у него в голове, но тут Анзор сбил мужика в снег. Стоявшая сзади машина, взвизгнув, рванула с места... Когда они отъехали, Анзор протянул ему толстую пачку иностранных денег. Это были доллары, Ромка их видел по телику. - Бери, это твои. Их остановили на выезде из города. Автоматчики в масках долго пинали Анзора ногами, Ромку же не тронули. Снег под Анзором стал красным. Ромка подумал, что они так убьют Анзора совсем. Анзор не двигался, не стонал. Что-то непонятное закипало внутри Ромки и тогда он вытащил наган. От удара голова его будто взорвалась и очнулся он уже в машине. Автоматчики сидели без масок, были веселые и совсем незлые. Они дали Ромке пепси-колы. Это была тюрьма, только детская. Всюду водили строем, комнаты, а фактически камеры, на ночь закрывали. Днем можно было играть, смотреть телевизор. Ночью можно было играть в карты или развлекаться, издеваясь над более слабыми. В первую же ночь, когда с Ромкой более сильные старшие пацаны хотели сделать что-то нехорошее, он вцепился зубами в руку обидчика, прокусив ее до кости. Наверно, его вид был страшен, потому что от него отступились. "Волчонок" - пронесся испуганный шепот. Ромка не разговаривал ни с товарищами по несчастью, ни с воспитателями-надзирателями, ни с психологами, ни с психиатрами... С момента ареста он вообще не признес ни единого слова. Ему казалось, что он вообще не способен больше разговаривать. Его возили несколько раз на допросы, но там он тоже молчал. Он почему-то стал плохо понимать, что ему говорят и что происходит вокруг. И еще - ему все время было холодно и тоскливо. Однажды он услышал, как молоденькая девушка в очках, которая долго пыталась его разговорить, горячо убеждала следователя: - У ребенка шок, сильный шок. Его бы в стационар, полечить, понаблюдать... Поймите, допрашивать его просто премтупление, и потом это совершенно бессмысленно... он все равно не сможет говорить, разве вы не видите - совершенно аутичный взгляд... Через полчаса следователь вывел его на улицу. - Беги, - сказал следователь, - давай, давай, беги!

Ромка не сразу понял, что его отпускают. Он медленно побрел по заснеженной улице. Было очень холодно, воздух от мороза, казалось, звенел. Ромка долго тыкался в подъезды, пока не нашел открытый. Но только он свернулся клубочком у батареи, на него заорали. Он покорно встал и вышел из подъезда. Он нашел эаколоченный дом, в нем тоже было холодно, но ноги уже не слушались. Ромка забрался в пустую комнату, где сохранились окна, лег на продавленный промерзший диван и стал умирать. Умереть он не боялся, только боялся, чтобы это не было больно. Но больно не было, было только холодно. Холод, казалось, рвал все его существо. Холод и одиночество. Одиночество было страшнее холода. И тогда, из последних сил, Ромка попытался закричать. Но голос не шел из промерзшего горла.Он услышал шаги, тихие шаги нескольких ног. Сейчас опять погонят, мелькнуло у него в голове. Но не было сил даже повернуться и посмотреть на пришельцев. Кто-то лег рядом с ним и почему-то стало тепло. Нет, тепло не стало, а перестало быть холодно. Была равнина, серая равнина, а вдали звучала музыка, та самая мелодия, которую ему так нравилось когда-то, в другой жизни, выдувать из сияющего металла трубы. Он пошел на звук, идти было легко, он почти не чувствовал ног. Я, наверно, умираю, подумал он, это совсем не больно... Звонкие, ликующие ноты заполнили его, прогнали усталость и одиночество. Что-то было совсем рядом, оно было большое и уютно- теплое. Он становился чатью этого большого и теплого, маленькой частью, атомом иной, непонятной жизни. Он не умер. Стая, узнал он, это Стая.

ЗК

Утро началось мерзостно - в полдевятого подскочил как ошпаренный с мыслью - проспал проверку. Год почти прошел, а привыкнуть к воле до конца так и не смог. Улицы меня пугают еще. Люди и машины. Комната слишком большая... В тюрьме все укладывалось в несколько квадратных метров - и спальня, и столовая, и туалет, и кухня. В кухне-то и ждал меня сюрприз - посуда вымыта, стол сияет чистотой. Пока я сидел в тюрьме, наверно израходовал все свое стремление к чистоте. В тюрьме хата дожа сиять, моют ее по два раза в день. Иначе начнутся болезни да и уважение потеряешь, в черта превратишься. А на воле моя квартира - обычное холостятское логово. Груда немытой посуды и пыль по углам. Единственную комнату держу в чистоте - Ромкину. Боюсь, что иначе приходить перестанет. Хотя и сейчас он меня не балует - хорошо, пару раз в месяц заглянет. Ромка грязь не переносит. Наверно там, в его мире ее слишком много - и обычной, и человеческой. Поэтому здесь он хочет, чтобы вокруг была чистота. Конечно, это все мои домыслы. Ромка сейчас и не разговаривает почти, хорошо, если пару слов за день уронит. Все молча делает. А последнее время наладился являться ночью, пока я сплю. А под утро исчезает. Сколько говорил ему - придешь - буди, буди в любое время. Только все бесполезно, не вылечить его от волчьих привычек. Может и правду говорил тот хлыщ в очках, что мутанты они? Комната у него своя, там и кровать, и стол письменный, и компьютер. И что не живется?

В ванной лежала кучка его одежды, грязная - жуть. Квартиру готов языком лизать, а одежду не стирает. Никогда. Почему, интересно? Будто шкуру старую сбросил, новую надел и исчез. Вроде как линька у него. Закинул я его одежки в стиралку, включил на интенсивный режим. Потом все равно придется руками достирывать, но мне это вроде как и в радость. Кросовки только сносил совсем. Надо новые покупать. Не носит ничего, кроме кросовок, не признает. А что сейчас за погода для кросовок, это в марте месяце-то. Интересно еще, не растет совсем. Я ему одежки и обувки постоянно покупаю, все одного размера. Удобно, конечно, странно только. Интересно, сколько лет ему? На вид, так больше 11 не дашь, а на самом деле? Тайна, покрытая мраком. Утро хоть и холодноне было, но с солнечнышком. Решил я по магазинам прошвырнутся, заодно кросовки новые купить и из одежки чего тоже. Не для себя конечно. Только далеко не ушел. Смотрю, у машины Гонец околачивается. Сергеи, он телефонов не признает. Ни мобильных, ни городских. Его один раз по телефону вычислили и закрыли. С тех пор - никаких телефонов у него нет. - Что, - говорю, - Сергеич зовет? - Сказал, чтобы срочно... - Давно ждешь-то? - Ну, час, замерз, блин Ох, не к хорошему такие приглашения с утра пораньше. Сергеич, он раньше пяти вечера и не просыпается обычно. А тут Гонца послал еще затемно. Не ложился, поди с ночи. - Ладно, - говорю, - садись в машину, я сейчас подогрев сиденья включу... Сергеич и точно, весь на нервах. Обычно сидит вальяжно, а тут по комнате туда-сюда мечется. На столе бутылка водки, пустая почти. Сергеич, он обычно водки-то не пьет, только вино красное. Африканских сортов. Если водку пил, значит либо дела хреновые, либо что-то уж очень важное происходит. - Долго, - говорит, - едешь. - Рассказывай, - говорю. В общем, по данным Сергеича, Арахис в блуд залез. Сергеич его не любит сильно, но Арахиса прикрывает Ворон. Ворон, он тоже авторитет не очень, скажем прямо, апельсиновый авторитет. Против Сергеича не потянет. Но чтобы Ворона свалить, косяк серьезный нужен. Вот и ждал Сергеич, как кот у мышиной норки. И дождался, похоже. Украл Арахис там не того кого-то, и дело мокрухой запахло. Несрастуха у Арахиса вышла и судя по всему он уварованного мужика грохнул. Или собирается грохнуть, что все одно, так как у него от слов к делу быстро переходит, особо не размышляя. Потому как нечем. Это у Сергеича ума палата, он сначала все обдумает, а по потом уж осторожненько, аккуратненько, с оглядочкой действовать будет. Посему предписано мне официальный визит Арахису нанести. От смотрящего. Ох, не по душе мне вся уголовщина эта. Статья больно крутая, да и не по мне это, чтобы людей воровать. Но с Сергеичем не поспоришь - Вор все таки, да и свободой как-никак, я ему обязан. Категорически сказано было, чтобы я в Арахисовы дела не встревал. Не помогал ему мужика того замочить, но и не препятствовал. Поехал я к Арахису. Волыну мне Сергеич дать хотел, да я не взял. Не люблю я этого, да и запалиться с валыной - раз плюнуть, дорога-то не близкая. Ехал я до Арахиса часа три. Час по Питеру и еще два часа областью, дорога хуже некуда, грязно, скользко... Арахис о моем приезде знал уже, видно Сергеич предупредил. Встретил весь на нервах. Раз очко играет, значит есть отчего. Неладно, чувствую, смертью в доме пахнет. Ну, не в смысле, что запах, а все равно, будто кровь чую. Нехорошо так. - Где, - говорю - терпила этот? Или замочил ты его уже? Арахис на крышку погреба кивает. Ну, лезу я в погреб, сыро, холодно... Свет там тусклый такой. На полу, рукой к трубе пристегутая, фигурка скорчилась. Сначала подумал девка. Потом понял и плохо мне стало. Пацанчик, лет 12, космы волос светлых, глазищи в поллица и в каждом - море ужаса. Мордашка грязная, в подтеках от слез. Только все равно таких пацанов я в жизни не видел. Как с картины какой или из кино жалостливого. Много я этих фильмов, пока сидел, посмотрел. С Арахиса, конечно, спрос по полной будет. Ворон или отдаст его, или на крутые бабосы попадет. На бабосы так и так попадет, но если Арахиса отдаст, сумма поменьше будет. Легче только мне от этого не стало. Потому как понимаю, что отдать мальчишку на растерзание не смогу и Сергеичев наказ строгий в Арахисовы дела не вмешиваться не выполню. А за то спрос с меня будет. Главное, дебил Арахис без маски, да и я тоже не додумал... Если что, у мусоров полный наш портрет будет, анфас и профиль. А сзади Арахис сипит, сначала я даже не понял - что. А потом слышу: - Кончать его надо и валить отсюда... Что валить отсюда надо - точно. У любого уголовника чутье на опсность есть. И чутье мне говорило, что в доме этом задерживаться никак нельзя. - Давай, - говорю, - выйдем и побеседуем... Ну вышли мы из погреба, и Арахис бубнит ту же фигню... Я и не слушаю, Арахиса слушать - себя не уважать. - Пакуй пацана, только живого и ко мне в машину. Сам разберусь с ним. Арахис вроде как обрадовался, понимает, если мальчишку я замочу, то вроде как и с него спроса не будет. Мокруха не его. Не понял он ничего, ну и ладненько. Упаковали они мальчишку умело, руки-ноги скотчем смотали, рот заклеили, хотели в багажник джерика упихать, но я говрю - в салон кладите. Сел в машину, отклеил ему рот, а то задохнется еще.Отъехал я с пацаном до лесочка, а он давай в туалет проситься. Какой туалет, линять надо с этого места со всей возможной скоростью. Вдруг чуствую - не могу дальше ехать. Только что на газ давил, а тут как паралич какой. Нога с газа сама на тормоз встала. Короче, остановились мы на горочке, весь поселок как на ладони. Но нас не видно, я джерик за кусты загнал. Это рефлекс такой у меня. Наверно, у любого уголовника так - все время спрятаться хочется. Ладно, думаю, раз стоим все равно, надо пацану дать нужду справить, а то еще намочит мне в машине. Только ведь распаковать придется... - Если я тебя распакую, - спрашиваю, - глупостей не будет? Он и не слышит вроде или не понимает. Потом дошло. - Честное слово,.- говорит, - не будет. Ну, расклеил я его. - Давай, - говорю, а сам его за руку держу. Отвернулся только. Слышу, пошло дело. И тут вижу, прям как в кино, к домику Арахисову черные фигурки двигаются. Перебежками. Когда в кино, то это здорово смотрится. А когда вот так по твою душу приезжают, то зрелище это скорее безобразное. Краем глаза вижу, пацанчик дела свои закончил и тоже вниз смотрит. Напрягся, жалеет, видно, что увез я его от спасителей. Ну, думаю, сейчас захват будет, в окна-двери полезут. На всякий случай пацана к себе притянул, рот ему рукой прикрыл. Только не полезли черные. Достали то ли трубу, то ли палку какую-то, хлопнуло и на месте дома шар огненный, бревна в стороны как спички. У меня мороз по коже - это как же они заложника освобождают? Был бы он там, пацанчик этот - поджарился за милую душу. От такого огня и погреб не спасет. Печь доменная. А фигурки эти копошиться перестали, вроде как перекуривают, ждут, когда выгорит. Упокой душу Арахиса и его отморозков. Пацан затих и глазищи свои распахнул, а в них вроде как огня отблески. Далеко вроде для того, чтоб огонь-то в глазах отражался... Причудилось от общей жути видно. Тут чувтвую, колотить его начало. Дочухал видно, что когда б не увез я его, там бы в огне сейчас жарился. Это Арахиса сразу взрывом успокоило, а в погребе успел бы прочуствовать все по полной программе... - Поехали, - говорю, - цирк закончился. Были б мы с тобой там - в шалык испеклись бы уже... Посадил его в машину и по лесной дороге поехал. От греха, чтобы не углядел нас никто. Джерик урчит, ему такие дороги нипочем, если надо - он без дороги и по болоту пройдет. Отъехал я в глушь, тормознул. Тут мальчишка со мной поговорить решил. - Что, - говорит, - вы со мной сделаете? Вежливо так, а голос-то дрожит. С Арахисом, небось, так и не беседовал. Оно и понятно, знал что безнадежно, с Арахисом-то. Поди в подвале и с жизнью попрощаться успел... А сейчас мою слабину почуял и надежда опять. По себе знаю, что вроде уж все, смерть встречу конкретно назначила. И нет шансов соскочить, но сердчишко все равно настукивает - а вдруг, а вдруг... - Не знаю, - говорю, - не решил еще... Смотрю, ужас в глазах опять. А глазища - два озера синих. - Вы маньяк? Тут смешно мне стало. Смеюсь, остановиться не могу. "Дяденька, вы маньяк?" Нервное это, от пережитого. Понимаю - нечего смеяться, жуть какая-то вокруг, только что рядом со смертью прошли. А все равно ржач разбирает. Смотрю, мальчишка решил, что точно маньяк. Вид у меня совсем придурошный, понятно. - Ты, - говорю, - меня не бойся, не маньяк я... - Вы меня убьете? - Зовут тебя как? - спрашиваю. Такой вопрос человека сразу спокойнее делает, потму как бытовой такой вопросик. Вроде как знакомимся... - Алеша... - Своего имени тебе не скажу, не обижайся - говорю, - Но не бойся, брат Леха, все хорошо будет. Не враг я тебе. Слово честное, не тронет тебя никто больше. Поверил он сразу, видно душа его так требовала. Или же почувствовал что-то в голосе моем и потянулся, как за надеждой последней. Тут-то и прорвало его. Разревелся, аж весь ходуном ходит. В голос. Ну, прижал я его к себе, видно судьба такая у меня - чтобы пацаны меня слезами да соплями мазали. Волосы его золотые перебираю. Подзапачкалась шевелюра, пока в погребе сидел. Но все равно - не видел я раньше таких волос. Любая телка за такие душу продаст. Ну, короче, отревелся он вроде как. Глаза сонные стали. - Давай, - говорю, - побазарим, дела наши перетрем. А сам думаю - что тут тереть. Ежли дела такие, надо избавляться от пацана этого да когти рвать. Если по-умному, так закопать его в лесу надо. Арахис на небе, свидетелей никаких. Только не тянет меня на дела мокрые. А если честно, не смогу я ребенка тронуть... Для уголовника жалостливый я, беда у меня такая. И срок через это получил, да и на тюрьме не раз огребал кислоты всякой. - Давайте, - говорит, - побазарим. И словечко это - "побазарим" так выговорил - будто незнакомое блюдо на вкус пробует. Дегустирует. - Ты, понятно, домой хочешь, - говорю, - и я бы тебя домой отправил, потому как не надо мне от тебя ничего... Сдашь ты меня, понятно, по полной программе... И портрет мой, и номер машины, поди, запомнил... - Не сдам, честное слово! - быстро так говорит. И видно, сам своим словам верит, дурачок. - Сдашь, там профи сидят - всю душу вынут. Только это не главное. К тюрьме мне не привыкать, всю жизнь по зонам. Одна непонятка осталась - почему тебя твои спасители изжарить живьем решили? Молчит, дурачок. - Ладно, - говорю, - довезу я тебя до электрички и мотай к папе-маме, лады? Через пару часов дома будешь... Ну, пацанчик так и засветился, смотрю. Радуется. Через полчаса выезжаем к станции, там поселочек небольшенький. Только смотрю, перед станцией наряд стоит. Не менты, форма черная, бронежелеты, автоматы... А автоматы-то не короткоствольные, настоящие боевые машины... И смотрю, авто тормозят эти граждане, чин по чину, палочкой пятнистой. И досматривают по полной. - Ну, - говорю, - беги на станцию, вот на билет тебе... Смотрю, пацанчик на черных посмотрел и вроде трясти его начало опять. Нервяк колотит. - Давай быстрей, - говорю, - а то мне незачем здесь светиться. Хорошо, черные нас еще не засекли, за деревцами мы от них. Мы-то их видим, а они нас нет. - Давай ты меня до города довезешь, - просит. И смотрит так жалобно. Чувствую, полыл я, не могу, когда на меня такими глазами смотрят. - Вали, - говорю, - на свою электричку. Глаза сразу у пацанчика как у собаки побитой. Вылез он из машины и к станции почухал. А мне картинка одна страшная живо так нарисовалась. Как вот чешет он к станции, а черный этот автомат поднимает. И по его золотым кудрям очередь. Видел я раз, как в голову да из автомата. Лопнула тогда голова, как арбуз, мозги наружу. А пацанчик идет тихонечко, видно, что страшно ему, но держится. Кросовочками так аккуратно по асфаьту переступает... Идет, храбрится, страх свой мне показать не хочет. И вроде как и не пацанчик это незакомый, а Ромка. И понимаю я, что осталось Ромке жить, пока до крайнего деревца не дойдет. На четыре шажка жизни осталось. Вот чертовщина какая в голове. Главное, понимаю, что бред, а сделать с собой ничего не могу. Короче, высочил я из джерика, догоняю. - Давай, - говорю, - в машину... Смотрю, назад-то почесал бодренько так. Свечерело уже, дорога скользкая, потому медленно едем. Пацанчик пригрелся и уснул вроде. Интересно, думаю, кому же ты, брат Леха, дорогу перешел, что за тобой такие волкодавы приехали? Я такого сроду не видал, чтобы дома по бревнышкам разлетались. Даже не слышал про такое. Ладно, думаю, довезу тебя сейчас до города и разбежимся. Незачем мне твои проблемы, своих выше крыши. Интересно, не начали они план-перехват какой-нибудь? Вряд ли, пока разберутся, пока бревнышки раскидают да косточки посчитают, пара дней пройдет. Пока ты, брат Лешка, для всех покойник. Родители-то поди убиваются, узнали верно, что сынок заживо поджарился. До города нормально доехали, видно шухер не прднялся еще. Пацанчик проснулся, глазками со сна лупает. - Куда ехать-то, - спрашиваю. Ну сказал он мне куда, вроде и недалеко это. Только вот думаю, следят ведь за его хатой, поди... Остановился за два квартала, супермаркет там большой круглосуточный, машины туда-сюда роятся. АлёшкаЛешкина жизнь пошла наперекосяк в 8 лет. А было это так. Шел он с мамой после занятий в бассейне к метро, и вдруг останавливается рядом машина. Хорошая, дорогая машина, Лешка сроду на таких не ездил. Выходит оттуда тетенька очкастая, к маме подходит и говорит: "Здрасте, у Вас очень симпатичный сын, я вот помошник режиссера, не хотите к нам на кастинг приехать? У нас как раз проект начинается, может быть Ваш мальчик подойдет". Лешка, конечно, загорелся. Еще бы, какому мальчишке не мечтается посниматься в кино! Да чтобы потом по телевизору показали! На завтра отправился с мамой в студию, там оказалось очень много мальчиков и девочек. Оказывается, противная помшница наприглашала всех подряд пробоваться, а Лешка уж было решил, что такой исключительный. Хотел даже уйти домой, но мама уговорила остаться. Ждали часа два, Лешка весь извелся. Наконец и его в комнату пригласили. Там дядька бородатый сидит, просит стишок почитать. А Лешка как язык проглотил, рта открыть не может. Он вообще тогда был стеснительным ребенком. Другой дядька, в очках, говорит - тут все ясно. Лешки обидно стало, чуть не заплакал. А бородатый говорит - подожди, Аркадьич, уж больно он хорош. Такая натура, ты смотри. Волосы, глаза. Давай я с ним отдельно поробую. Ну и увел Лешку в отдельную комнатку. Лешка думал, сейчас опять стихи читать попросит. А дядька говорит - ты во что играть умеешь? Лешка сказал, что в шахматы. Дядькп говорит - шахматы это круто. И давай его учить разным играм смешным. Поиграли они так немножко и Лешка совсем дядьку перестал стесняться. Тогда дядька говорит, давай в собачку поиграем. Вот этот стул очень злая собака. Ты к другу на день рожденья шел, а у подъезда собака без хозяина сидит. А тебе пройти надо, иначе весь торт без тебя съедят. Ну, Лешка стал себе собаку пытаться представить. И вдрг стул и правду в собаку превратился. Лешка собак любил и даже мечтал о щенке, тоько мама не соглашалась ни на какие его уговоры. Поэтому он дома тоже часто играл, будто у него верный пес. Пес был плюшевый, но Лешка с ним и спал, и гулял понарошке, и дрессировал. А эта собака у подъезда была не злая, а просто очень одинокая. Потому что ее хозяин бросил, Лешка это понял сразу. А на самом деле собака ждала, когда ее кто-нибудь полюбит и возьмет к себе. Потому как любой собаке хозяин нужен. Сначала собака не хотела с ним дружить и даже предложенную конфету обнюхала, но есть не стала. Но потом все-же дала себя погладить... Тут бородатый Лешку прервал, взъершил ему волосы и сказал, что Лешка молодец. Потом они пошли к маме, и бородатый сказал, что для кино Лешка не подходит, потому как очень стесняется. Но это пройдет, если с ним заниматься. И если мама хочет, можно привести Лешку в театр, где бородатый работает режиссером и как раз ставит спектакль, в котором нужен маленький мальчик, такой как Лешка. От театра Лешка пришел в полный восторг. Огромная гулкая сцена с подвижным кругом, большими тяжелыми задниками и кулисами, яркие декорации и разноцветные прожектора вызывали ощущение постоянного праздника. Бородатого режиссера звали Виктором Серафимовичем, но он разрешил Лешке называть себя дядя Витя. На репетициях было очень весело, дядя Витя носился по сцене метеором, сам разыгрывал все роли подряд. Лешка поражался, как это дядя Витя превращается то в тяжеленного Слона, то в Бабочку, то в Змею. Кажется, он мог сыграть что угодно - один раз даже изобразил хрустальную вазу. Ваза страшно важничала, но очень боялась разбиться, ведь она такая хрупкая. Через полгода вышел спектакль с Лешкиным участием, его имя было отпечатано даже в програмке - Алеша Пономарев. После спектакля ему как взрослому прямо на сцене дарили цветы. Лешкино семейство пришло на спектакль в полном составе - мама, тетя с мужем, крестная с детьми. Короче, был у него полный триумф. Летом он даже съездил на гастроли с театром в Кострому и Вологду. Мама очень боялась отпускать Лешку одного, но дядя Витя, конечно, уговорил. На гатролях актеры и дядя Витя сильно выпивали, Лешке это не понравилось. Впрочем, была дяди Витина жена тетя Тоня, она не пила и взяла на себя заботу о Лешке. Так прошло два года. Лешка играл уже в трех спектаклях - два было для взрослых и он мало что в них понимал, а один, детский очень любил. Это был Малыш и Каролсон. Дядю Витю все уговаривали не брать Лешку в этот спектакль. Ведь до этого Лешка играл небольшие роли, а тут роль Малыша, самая главная! Полтора часа на сцене... Все говорили, что ребенку десяти лет трудно будет играть такую большую роль. И что дети болезненны, а вдруг Лешка заболеет? Что тогда, спектакль отменять? Все советовали взять на роль Малыша женщину-травести. Но дядя Витя уперся. И Лешка из кожи вон лез, чтобы не подвести его. Особенно тяжело было громко произносить свои реплики. Но дядя Витя занимался с Лешкой и научил его настоящему актерскому посылу. Нужно было реплики произносить для последнего ряда. Сначала Лешка чуть не сорвал голос и дядя Витя всерьез стал думать о крохотном радиомикрофоне, который можно было бы укрепить в Лешкин воротник. Но Лешка все-таки научился говорить громко, разработал связки. В школе учителя даже стали делать ему замечания, зачем он так кричит. Еще Лешке пришлось учиться петь и танцевать. Это было сложно, так как со слухом у него было не очень... Но в конце концов и это у Лешки получилось. Спектакль выпустили к весне. Лешка привел на премьеру свой класс и сразу стал популярен, особенно у девочек. Правда, это продолжалось недолго - наступили каникулы. А осенью Лешка перешел в пятый класс и в другую школу, с красивым и важным названием гимназия. В новой школе у Лешки сразу начались проблемы. Пацаны в классе стали к нему прискребаться. Основной мишенью насмешек была его внешность. Лешка знал, что очень нравится взрослым. Даже на улице он иногда слышал шепот - какой красивый мальчик. Иногда, правда, задавали обидный вопрос - ты мальчик или девочка? Виной были длинные золотистые волосы, дядя Витя запретил Лешке их состригать строго-настрого. Лешка стрался хотя бы одеваться как настоящий мальчишка, в дранные джинсы, футболки и еще даже специально пачкал одежду. Но все это помогало мало. То, что нравилось взрослым, вызывало презрение одноклассников. Его дразнили девченкой, и по его поводу отпускали шуточки, часто грязные и похабные. Тогда Лешка решил драться. Дрался он отчаянно, и враги немного притихли. А Лешкина физиономия постоянно была покрыта синяками и ссадинами. Что дядю Витю совсем не радовало. Однажды дядя Витя сказал, что с этими драками пора завязывать. Лешка не очень понимал, как дядя Витя может "завязать" с драками, поскольку никогда бы не позволил кому-нибудь из взрослых за себя заступиться. Может, драк бы и стало меньше, но от такого заступничества его авторитет рухнул бы ниже некуда. Но дядя Витя и не собирался в Лешкину школу. Завязать с драками он решил весьма странным образом - отвез Лешку на студию и тот снялся в рекламном ролике. Потом ролик стали постоянно крутить по всем главным каналам. И удивительно - драки волшебным образом кончились. Вчерашние враги стали заискивающе смотреть ему в глаза и искать его общества. С ним стали здороваться даже старшеклассники, а однажды он услышал, как за его спиной одна девочка тихонько сказала другой - как, жаль, что маленький, а то бы я в него влюбилась. Так закончился пятый класс. А в шестом Лешкина жизнь стала ужасной. В школу пришел новый мальчик Гоша. Он был развит не по годам, высокий, сильный, спортивный. Он играл в футбол за "Зенит", за детскую коменду, конечно, но все равно... Он сразу стал лидером. Почему-то Лешку он возненавидел. Травля началась по-новой. Гоше ничего не стоило избить Лешку. Но он этого никогда не делал. Он издевался над Лешкой морально. От его жестких, злых шуток Лешка кидался в драку, но Гоша просто ловил его и сжимал так, что Лешка мог только бессильно пытаться лягнуть противника ногами. Правда, совершенно безрезультатно. Однажды когда Гоша поинтересовплся, какой номер лифчика он носит, Лешка кинулся на Гошу с особой яростью и заехал ему кулаком в зубы. Гоша опять поймал Лешку и криво усмехаясь, громко сказал: - Иди сюда, моя девочка, я тебя поцелую. Гоша развернул Лешку к себе лицом и в ту же секундк прикоснулся губами к его губам. Прикосновение было почти мимолетным, но Лешка вдруг ощутил в Гоше неведомый ему жар. Гоша по распахнутым от ужаса Лешкиным глазам понял, что теперь тот все знает. Лешка об этом никому не рассказал, это было слишком большим позором. Признаться, что стал объектом любви одноклассника было выше его сил. А Гоша стал измываться над ним еще сильнее. И тогда Лешка решил стать хулиганом. Он перестал почти учить уроки. Попытался начать курить, только у него это плохо получалось. Он начал дымить невзатяг. Еще Лешка стал ругаться матом как сапожник. Он выучивал самые похабные и грубые анекдоты. Пробовал пить, но ему это не понравилось. Голова сильно кружилась, ноги не слушались, а потом его вывернуло на изнанку, и вонючая масса перепачкала штаны и кросовки. Зимой умер дядя Витя. В театре был траур, а Лешка впервые был на похоронах. Дядя Витя был одет в костюм и тщательно причесан. В жизни дядя Витя никогда костюмы не одевал, а голова его была похожа на встрепанное воронье гнездо. Поэтому в гробу лежал совсем чужой Лешке человек. Было страшно, особенно когда надо было поцеловать мервого дядю Витю. Но Лешка пересилил себя и дотронулся губами до холодного лба. Лешка плакал три дня почти без передыха, а когда его пытались утешать, плакал еще отчаяньей. А потом Лешку пригласили сниматься в сериале. Он прошел несколько кастингов, его утвердили и мама подписала договор. Правда роль была не очень большая и всего в двух сериях, но Лешка все равно был рад. В театре без дяди Вити было пусто, новая режиссерша тощая, длинная зануда сдела репетиции скучными и тоскливыми. Лешка с трудом дотягивал до конца, и, приезжая домой, валился в постель. Казалось, из него выкачали всю энергию, всю радость жизни. Дома по вечерам на него навалиалась тоска, тоько теперь он стал понимать, как много дядя Витя значил в его жизни. В театр же ходил по инерции и только для того, чтобы не подвести людей. Скоро на его роли ввели актрису-травести, и он поросил разрешения уйти из театра совсем. Но совсем не получилось. Режиссерша запланировала новый спектакль, где должно было быть два мальчика. Главную роль она отдала своему племяннику, но и для Лешки роль была. А еще мама вышла замуж и у Лешки родился братик. На фоне других Лешкиных проблем эти события для прошли почти незаметно. Мамин муж Сережа в Лешкино воспитане не лез и вроде бы был мужик неплохой. Но потом Лешка подслушал разговор, который перевернул весь его мир. ЗК - Все, - говорю, - приехали... Смотрю, пацанчик что-то обдумывает, потом вроде решился и говорит: - А можно я Вам позвоню? - Тебе что, телефон дать? - спрашиваю. А самому смешно - дать телефон все равно что в ментовку пойти чистуху написать. - Я про Вас не скажу. Честное слово. Я уже все придумал, пока ехали. - И что же ты придумал? - Скажу вывезли, бросили у дороги. Ничего не видел, потому что мешок на голову надели. Потом машину поймал и до дома доехал. Мудрец! - А папке с мамкой? - Им тоже нельзя?, - спрашивает, - они бы Вас отблагодарили деньгами... - Ладно, проваливай. Не надо мне бабла твоего. Смешной, дома ему быстро разобъяснят кто есть кто. И где место таким, как я. Замечательно все он про меня расскажет. Впрочем, все равно номер машины у него есть. Так что когда буду за решеткой, вопрос времени. Однако помогать мусорам в этом желания у меня никакого нет. А пацанчик на меня глазами жалостливыми смотрит... Ну что тут делать? Открываю рот, чтобы значит соврать ему и... говорю свой телефон. Что сделал, думаю. Номер, конечно, не на мое имя, но менты это расщелкают в момент. Ну, убежал мой пацанчик. Ладно, думаю, поеду домой собираться. Надо еще джерика быстренько слить, а то заберут как орудие преступлния. Увидимся мы с тобой малышь, только боюсь, будет это в суде. И будешь ты терпилой, а я, как зверь дикий, буду в клетке сидеть. Сколько сидел, а к клеткам-наручникам привыкнуть не могу. В тюрьме, на зоне - пожалуйста, не напрягает. А в суде, когда мимо вольных ведут тебя под конвоем, а вольные эти на тебя глаза таращат, как на чудище... Короче, поехал я домой, спать завалился. Думаю, еще хоть раз в человеческих условиях посплю. Да и нервяк сказывается, после нервяка всегда в сон тянет. Неделя прошла, все тихо, никакого палева. Я уже и успокоился, думаю - пронесло, повезло не по-детски. И Сергеич затихарился, не спросил с меня за самодеятельность. Видно нормально все с Арахисом получилось. А тут звонок на мобильный, голос мальчишеский, звенящий, говорит - можешь приехать? Я, понятно, спрашиваю, - кто это, куда ехать да и вообще, нахрена мне куда-нибудь ехать? А голос - Лешка это, ну который брат Лешка, ну которого ты довез до дома. Ясненько, - думаю, - зря расслабился. Вот и по мою душу мусора проклюнулись. А Лешка в трубку чуть не плачет. Видно, под мусорами говорит. Спрашиваю - ехать-то куда? Оказывается в школу. Оказывается, у школы машина стоит с мужиками и он думает, что это за ним. Боится, типа, из школы выйти. А школу уже закрывают и выйти все равно придется. Да, думаю, зачем мусорам гоняться за мной - простенько так позвать на встречу да там и принять. Ну, собрался на скорую руку, вещи в сумку покидал. Телефон выключил мобильный, чтоб не отследили. Линять надо из города куда подальше. Лучше в хохляндию или еще куда, где достать будет труднее. Жаль, джерик продать не успел. А на нем нельзя, на первом посте примут. С Ромкой, опять же, не свиделись. Да и приходить будет теперь некуда ему... Ладно, вырулил на улицу, вроде хвоста нет, вдруг чувствую - не могу. Не могу линять, тянет меня к этой школе. Бывает так, читал я, когда долго прячешься, самого в ментовку начинает тянуть. Ну, думаю, не вовремя как. А еду уже к школе этой поганой, где меня принимать будут. Ну, подъехал, шапочку из сумки достал, чтобы когда по голове бить начнут, не так больно. Принимать жестко будут, думаю, жаль пацаненка, незачем бы ему смотреть на то, как глуханут меня. Хреново ему жить потом с этим будет... Смотрю, у школы два опера рабочими переодетые, у люка канализационного возятся. Смешно, будто я оперов не распознаю. Я мента в любом маскараде чую. Подъехал прямо к воротам, чего прятаться уже. Машина и правда там стоит, бэха третья, тонирована в глухую. Я и смотреть в нее не стал, и так ясно кто там. Краем глаза вижу микроавтобус подъехал грузовой. Ага, омон вызвали. Рецедивист я, типа, особо опасный. Они сейчас без омона чихнуть боятся. Значит, жестко принимать будут. Иду прямо школе, жду криков "лежать носом в землю". Ребра переломают, думаю. Уж они и так у меня ломаные, к дождю ноют, на левом боку лежать невозможно. Тут дверь хлопает, смотрю - бежит навстречу пацаненок этот, волосы растремались, сумка - рюкзачек на плече старенькая. Понимаю, не складывается что-то в рассчетах моих... Ну, тут пацанчик подбежал, на руке моей повис. Вижу, обнять хотел, но застеснялся в последний момент. - Можно, - говорит, - я тебя за руку возьму? Тут доходит до меня, что никакая это не ловушка, и засады нет. И два рабочих, что канализацию чистят, не опера, а самые обычные трудяги. А микроавтобус этот в школьную столовую приехал, и шофер из него булочки выгружает. Сели мы в джерик. -Чего, - говорю,- панику поднял? Че в ментовку не позвонил, ежли боишься? Или мамке с папкой, чтобы из школы тебя встречали? Ну, помолчал он, потом говорит - не родные они мне и не нужен я им. Я говорю - ты чего это на родителей то наговариваешь. А он - разговор один слышал. Ночью. Папа-то у меня не родной, мама с ним два года назад поженилась. Ну, а тут папина мама приехала. Ночью на кухне сидят, ну и бабушка эта, только она не бабушка вовсе, маму уговаривает, чтобы она меня в детский дом назад сдала, что я хулиган, двоешник. А у них с папой уже свой ребенок растет, и я его испорчу. Еще оказывается мама второго ждет. А я мол, бандитом вырасту и наркоманом, потому как гены плохие. Помолчали мы, потому как не знаю я, что ему на это все сказать. И жалко его, конечно, если не врет. - Ладно, - говорю, - поехали, показывай, где дом твой. Показал он, как к его дому ехать, недалеко от школы совсем. - Это, - говорю, - у тебя шок от пережитого. Ты не бойся, не похитят тебя больше. И не дергай меня попусту. - Все, гуляй, - говорю, - привет семье. Только дня через два звонок опять. - Можешь, - говоит, - завтра вечером приехать? Хотел послать его куда подальше. Своих ведь дел невпроворот. - Ты, - говорю, - думаешь, с кем дружбу водишь? Пойми ты, я уголовник. Сечешь? - Знаю, - говорит, - так приедешь? Короче, поехал я. Все ж таки не сдал он меня мусорам, а это большого стоит. Обязан я ему, получается. Вот и поехал должок вернуть. Опять к школе подъезжаю. Смотрю, компания пацанов, и мой Лешка в ней стоит. Я в машине сижу, движка не глушу. Увидел Лешка машину, подошел чинно, залез, рядом сел. - Опять домой боишься? - спрашиваю. - Нет, - говорит, - я для другого. Обещай, что ругаться не будешь. - Буду, - говорю, - еще как буду! Думаешь, мне делать нечего - к тебе кататься? Че тебе надо от меня? Он мнется, на меня не смотрит, потом и говорит: - Я сказал всем, что ты мой родной отец. А у нас родительское собрание сегодня... Сходи, а? И тут он ясными очами своими мне в глаза заглядывает. И смех и грех, папашу он нашел! - Ну и откуда же я взялся тогда, и где был до того? - , спрашиваю, - Ты об этом не подумал, когда врал?! - Подумал, - говорит, - я сказал, что ты сидел, а теперь освободился и приехал... Пойдем, а? Ту я вообще онемел. А что на такое скажешь? Совсем у пацана крышняк сорвало. Аонтопять глазки жалостные сделал. Ну не хочу я на собрание, не выношу с детства такие мероприятия. Сижу, думаю, как сьехать. - Я тебя потому позвал, что если мои родичи пойдут - точно в детдом сдадут. Там про меня такооое наговорят... Короче, пошел я с ним. Сам не поимаю, зачем. Пацаны, с которыми стоял он, смотрю расступились. И лица такие интерсные у них стали, обалдевшие и восхищенные. Ну, пришли мы, так у них оказывается, собрание родителей с детьми. До начала минут пятнадцать еще. В классе шум, родители, понятно, между собой языками чешут. Вошли мы, и тут они, родители эти, все смолкли и на меня глядят, будто я зверь диковинный какой. Саблезубый тигр или медведь белый. Будто боятся - укушу. Так в тишине прошли мы через класс. Я, понятно, на заднюю парту засел, подальше. Только все равно у них уже разговор не клеился. Тут у меня нехорошие подозрения начались. - Скажи, - шепчу, - а за что я сидел, ты им сказал? - Ага, - говорит, - я сказал, что ты киллер, ну, наемный убийца. - Ты обалдел, - шепчу, - ты думай иногда, что плетешь! - А что, киллер это же круто! Знаешь как все зауважали... Ну еще бы, с нашим телеком у людей в мозгах полная каша. Тут началось это безобразие, родительское собрание. Вызывают по одному ребеночка с папкой или мамкой и давай позорить перед всеми. - Тебя сильно ругать будут? - шепчу. - Ага! Ну, дошло и до нас. Пономарева вызывают, оказывается, это у Лехи фамилия такая. Только собрались мы к доске, но тут училочка говорит, типа а с вами мы давайте побеседуем после собрания... Ну сидим дальше, я не слушаю, училку рассматриваю. Телочка вполпе достойная, все на месте. Стерва только, как все бабы. И чего нам мужикам стервы так нравятся... Может замутить с ней, думаю, раз Леха мне такую рекламу создал. - Слушай, - шепчу, - а телка эта, ну училка ваша, она замужем? Таким взглядом меня смерил! Мда, думаю, рано еще с ним об этом... Ну, короче, кончился сходняк. Остались мы, училочка эта к нам подсела и начала так остороженько мне объяснять, какой Лешка хулиган и двоешник. Мол не учится, хоть и способный, курит, матом ругается, пример плохой показывает. Аккуратненько так рассказывает, чтобы не обидеть. А глазки-то голодные. Слушаю ее, а сам на сиськи ее пялюсь. Блин, думаю, если бы не Леха, все бы у нас было, может и прямо здесь замутили. А она свое крутит, мол хорошо, что Вы приехали, сейчас отцы редко так к сыновьям относятся, мол родная кровь все равно ближе. Знала бы она моего папашу, упокой его душу, как он по субботам нажирался да порол меня по пьяни. Какая там родная кровь! Я в четарнадцать его на серьезе замочить думал, даже стилет выточил и в рукаве носил. - Ладно, - говорю, - понял я. Выпорю его как следует, как шелковый будет. Не переживайте. Идем мы уже к машине, тут он меня и спрашивает: - А ты меня вправду пороть будешь? Тут я опять чуть не заржал. - Обязательно, - говорю, - выпорю. И вообще, пороть буду за каждую двойку. Грозно так сказал, думаю, может отстанет он от меня наконец. А он вроде как обрадовался. - Ладно, - говорит, - а на спектакль ко мне придешь? - Ты там тоже про папу набрехал? Молчит. Ладно, думаю, отдавать должок так сполна. - Об чем спектакль-то? Лабуда поди детская? - Ну, ты все равно не знаешь. Про маленького принца. Это в театре, ну, там живые актеры на сцене играют... Тут меня зло разобрало. Не такой я динозавр, чтобы не знать про театр. На зонах и тюрьмах было времени книжки почитать. - И кого играешь? Принца? - Лиса, - говорит. И билет мне сует... Купил я, короче, костюм. Поверьте - первый раз в жизни косюм надел. Неудобно - жуть. Приперся в этот театр, чувствую себя как рыба, только не в воде, а на сковордке. Хотел подальше забраться, на самый задний ряд. Только номер не прошел. Билет был в партер, в первый ряд. Тоска! Сижу, думаю, чего я у этого пацана как собачка на поводке. Должок вроде отдан уже. А заморочки его, так пусть сам из своих заморочек выпутывается. И пришел я к такому выводу, что наверно чутье меня ведет. Уголовнику главное нос поветру держать. Не логика его должна вести, а инстинкт, как зверя. И раз инстинкт меня к пацану прибил, значит правильно это. Успокоился от такой мысли, сижу, смотрю спектакль. Читал я этого Маленького принца, мы, уголовники, только с виду тупые. А на зонах у нас для самообразования времени предостаточно. Уж лучше бы его поменьше было. Спектакль так себе, сижу, Лешку жду. Появился он, и все, трендец. Понял я, актер он от Бога. Зал тоже замер, такой он был, Лешка мой. Хорошо, они на него никаких масок или лисьих костюмов не напялили. Я и не слушаю почти, смотрю только. Про розу там они базарят, еще про что-то: - Зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь. Тут Лешка к краю сцены подходит и говорит, будто мне: - Люди забыли об этом, - но ты не забывай: ты навсегда в ответе за всех, кого приручил. И посмотрел мне - нет, не в глаза, - прямо в душу заглянул. Стыдно, чувствую, слезы текут как у барышни какой из сопливого сериала. А сделать ничего не могу. И непонятно мне только, кто кого приручил... Потом им цветы дарили, только я без цветов пришел, и Лешке моему цветов не досталось. Ладно, думаю, в следующий раз такой веник притащу, что все обзавидуются. Не знал еще, что следуещего раза не будет. Потму как приняли меня прямо на выходе из театра.

Лежу я в новом костюме в грязи, мордой в луже и радуюсь. А чему радуюсь - сам не знаю, только почему-то пофиг мне и прием этот, и то, что ребра опять мне поломали, и то, что срок меня ждет не маленький, а может и последний срок мой... Вот ведь ерунда какая...

Алёшка

Сначала был страх. Страх, который не давал думать, от которого противно дрожало в животе. Потом, в подвале, Лешка начал думать. Мысли были неутешительные, хотя и не безнадежные. Лешка понимал, что его украли не маньяки. Значит, сразу не убьют, будут требовать выкуп. То, что маме ни за что не собрать выкуп, Лешка не сомневался. Но он смотрел телевизор, а там часто передавали, как похищенных детей успешно освобождают отважные милиционеры. И он очень на это надеялся. Поэтому сосредоточился на насущных проблемах - в подвали было холодно, болела пристегнутая наручником рука. Была еще проблема - в туалет его водить не собирались. А гадить под себя не хотелсь. Поэтому Лешка решил ничего не есть. Ему удалось немного поспать, скорчившись и положив голову на колени.

Лешка подозревал, что его с кем-то перепутали. В гимназии учились по большей части детишки людей состоятельных. Видно, как рассуждал Лешка, одного из таких и хотели похитить. Но ошиблись. Конечно, разобравшись в ошибке, от него могли попросту избавиться или распотрошить на органы. Мысль быть разрезанным на органы пугала его почему-то больше всего. В том, что он будет мертв, а отдельные его части еще много лет будут жить в чужих телах, было протиестественно - и отвратительно.

К вечеру второго дня он так закоченел, что ему стало уже почти все равно. Но когда крышка погреба открылась, и туда спустился пожилой дядька явно уголовной внешности, ему стало по-настоящему страшно. Нервный Арахис его не особо пугал. Раз нервничает, значит есть отчего, это вселяло надежду. Но седой уголовник был совершенно спокоен. Он явно знал, что делает. И первый раз Лешка ощутил настоящий ужас, от которого кишки сворачивает.Пока его пеленали скотчем, у него со страха вообще всякие мысли отключились. Мысли вернулись в машине, когда ему расклеили рот. Это давало шанс, что во-первых его не собираются вот так сразу убивать, а во-вторых, можно было попробовать поговорить с похителем. Но сначало надо было решить главную проблему - жутко хотелось в туалет. Проблема решилась на удивление легко. Теперь у него были свободны руки и ноги, что давало шанс попытаться сбежать. Однако на побег не хватало решительности. И в этот момент Лешка увидел спасителей, окруживших дом, который он покинул десять минут назад. Стало так обидно, что Лешка чуть не разревелся. Он ощутил, как ему зажимают рот. И в этот же момент почти успокоился. Он даже не сразу понял почему. В руках уголовника не было жестокости. Он вспомнил, как в детстве он с мамой шел по улице. И вдруг какие-то пьяные мужики что-то стали у мамы спрашивать. Лешке стало страшно, улица была темная, прохожих не было. И тогда мама притянула его к себе, и он сразу перестал бояться. Он знал, что мама его всегда сумеет защитить. И сейчас в руках уголовника Лешка ощутил не угрозу, а защиту. Потом уже в машине, Лешка попытался выяснить свою судьбу. Снова вернулся страх. Но словам, что все будет хорошо, Лешка поверил сразу. Эта вера рванулась наружу совсем детскими, постыдными слезами. Лешка ревел как маленький, в голос, напоказ, в отчаянной надежде, что его пожалеют.:.

Последний месяц жизнь у Лешки была трудная. Это были внутренние трудности, о которых никто не знал. Было это после подслушанного разговора на кухне. Конечно, узнав о том, что он не родной, Лешка испытал шок. Конечно, услышав о том, что его надо сдать в детский дом, мама завелась с полоборта. И сказала, что никогда никуда Лешку не отдаст. Но теперь у Лешки исчезла уверенность. Ведь свего ребенка, какой бы он плохой не был, в детдом не отдадут. Но с Лешкой теперь это стало возможно, хотя бы теоретически. Будешь плохой - пойдешь в детдом! Жизнь вдруг потеряла прочность. И этого было достаточно, Лешка сразу ощутил себя один на один с чужим и враждебным миром. Все вокруг вдруг стало зыбким, непрочным. Если раньше мама была как крепостная стена, способная защитить от любой беды, то теперь эта стена превратилась в шаткий заборчик. А главное, рядом с братиком Лешка почувствовал себя второсортным, ведь тот-то был родным по-настоящему. Лешка стал бояться, что мама его разлюбит, что вся ее любовь перейдет к брату. Братика, к которому раньше был привязан, теперь Лешка возненавидел. Внешне это никак не выражалось, разве что Лешка совершенно перестал с братиком возиться. Тот смотрел на Лешку удивленно-обиженными глазами, но ничего не говорил, поскольку разговаривать еще не умел. Лешка понимал, что братик ни в чем не виноват, но и с собой ничего поделать не мог.

Потом Лешка стал думать о своих настоящих родителях. Он придумывал самые разные истории. Почему-то он был уверен, что они живы. Он понимал, что наверно они преступники или алкоголики. А потом он в лоб спросил об этом у мамы. Мама расплакалась, стала уверять, что очень любит Лешку. Но он не отставал, а заодно поинтересовался, кого мама любит больше - его или брата. Мама сказала, что одинакого, чему Лешка не поверил. Он решил, что мама больше любит Андрюшку, а ему не хочет об этом говорить. Тем более, с Андрюшкой мама возилась гораздо больше. Лешке и в голову не приходило, что мама больше возится с Андрюшкой из-за того, что он маленький и требует больше внимания. Самое смешное, что Лешка был прав, только с точностью наоборот - мама больше любила Лешку. И постоянно из-за этого мучилась угрызениями совести. Но, как и Лешка, сделать ничего с собой не могла. Поэтому свою любовь к Лешке она старалась скрывать, а к маленькому Андрюшке все время подчеркивала.

В конце концов, мама сказала, что Лешкина родная мать умерла, а отца посадили, кажется, за убийство. У Лешки никогда не было отца. Дядя Сережа был не в счет. Поэтому что такое иметь папу Лешка не представлял. А папу иметь хотелось всегда. Он завидовал одноклассникам, когда их после гимназии встречали отцы на дорогих машинах. Лешка думал, что завидует дорогим машинам, даже себе не признаваясь, что хочется иметь отца. Его тянуло к истинно мужским предметам - утром в ванной он иногда подолгу разглядывал дяди Сережины бритвенные принадлежности, с непонятным упоением вдыхал запах мужскоко лосьна. На отношении к дяде Сереже это не сказывалось - тот был слишком безвольным, слабохарактерным. От уголовника вкусно пахло мужскими запахами табака и одеколона, может быть поэтому Лешка так легко ему поверил. Ведь где-то был его родной отец, который был такой же. А вдруг, подумал Лешка, это и есть мой родной отец? Может быть, он просто почуствовал голос крови. Вот так Лешка рассуждал сквозь полудрему, пока мицубиси паджеро с уголовником за рулем нес его к городу.

Остальное было делом техники. Сначала - выдуманный страх и машина перед школой, которая на самом деле принадлежала директору гимназии. Лешке просто требовался предлог для встречи. А потом было родительское собрание. Лешка очень хотелось показать всему классу крутого папу. Забавно, что для однаклассников папа-уголовник действительно был много круче любого банкира или чиновника. Это был просто верх крутости. Лешкин авторитет резко рванул вверх. Больше уже никто не смел отпускать шуточки по его поводу.

Лешка понимал, что его отношения с новым "папой" очень хрупкие. Кстати, постепенно сам Лешка совершено убедил себя в своей выдумке. Но папу надо было еще заставить полюбить себя по-настоящему. План пригласить папу в театр на спектакль созрел у него давно. Он украл у дяди Сережи деньги (а что было делать!). Впрочем, Лешке казалось, что кража даже сблизила его с отцом. Он немного помечтал, что когда вырастет, тоже станет крутым бандитом. И, наверно, как папа сядет в тюрьму. Тюрьма его немного пугала, но это было еще очень далеко и Лешка решил, что всерьез бояться не стоит. Поэтому на украденный деньги Лешка купил самый дорогой билет. Он купил билет в первый ряд, хотя, конечно, из первого ряда спектакль смотреть плохо. Но Лешка хотел, чтобы папа смотрел в первую очередь на него, Лешку. Тем более спектакль был так себе. Режиссерша его сделала по-бабски сентиментальным и слезливым, а племенняк ее, который играл главную роль, был бездарен.

Лешка был мальчик начитанный, хотя от одноклассников это тщательно скрывал. Он не хотел, чтобы за ним закрепилась репутация "ботаника". Повесть Моэма "Театр" Лешка прочел как раз совсем недавно. И решил претворить книжку в жизнь. Начал он с костюма. Вместо отвратительных оранжевых шортиков Лешка подобрал драные джинсы, старые, застиранные, но чистые. Джинсы были особого свободного фасона, с поперечными дырками. На правой штанине Лешка дыру расширил, дабы выглядывала худенькая коленка. Нашлась и футболка, тоже видавшая виды. Осмотрев себя в зеркале, Лешка решил, что вид у него достаточно сиротливый.

Накануне спекталя он уже в наглую спер деньги у отчима и отправился в самую дорогую парикмахерскую. Мастерами там работали не усталые тетеньки, а молодые парни, про которых пацаны в школе говорили, что они хоть и пидоры, но стригут отлично. По слухам, один из них работал визажистом на киностудии. Лешка мило побеседовал сначала с девушкой-менеджером, выяснил, кто из мастеров считается лучшим. А потом объяснил и мастеру, что ему требуется. Мастер подошел к Лешкиным проблемам всерьез. Он сначала чуть осветлил отдельные пряди, так что стало казаться, будто Лешка провел полгода под открытым небом, в сиротских скитаниях. Потом уложил Лешкины волосы вроде бы в полном беспорядке, но при этом беспорядок смртрелся просто здорово. Было ощущение, что Лешка уже как минимум год не был в парикмахерской. Короче, получился сиротинушка, один взгляд на которого должен быть вышибить слезу у самого бессердечного негодяя.

Оставалось переработать вялую сцену, где Лис поучает Маленького принца. Сцена была совершенно безконфликтной и зал засыпал в этом месте. Лешка придумал как сломать режиссерское решение. Когда Лешка вышел на сцену, то, конечно, сразу посмотрел в первый ряд - папа был на месте! У Лешки отлегло от сердца - больше всего он боялся, что все рухнет из-за того, что папа не придет на спектакль.

Зал был хороший и Лешка сразу подчинил его себе. Лешка всегда ощущал зал будто огромный музыкальный инструмент. Иногда этот инструмент скрипел и фальшивил, но сейчас Лешкина энергия лилась ясно и ровно, и зал послушно, затаив дыхание, отвечал на каждое движение его души. Лешка играл друга, брошенного друга, отдавшего все и отвергнутого ради призрачной Розы. Маленький принц вышел у него совершенным негодяем, но Лешку это не волновало. В финале Лешка собрал всю энергию зала, вложил ее в одну фразу и один взгляд, которые адресовал лишь одному зрителю...

Ареста Лешка не видел. Удивился и огорчился, что папа не подождал его после спектакля. Потом подумал, что может быть, у папы какие-нибудь важные уголовные дела и успокоился. Лишь на другой день, случайно включив телевизор, Лешка узнал о вчерашних событиях. В этот же день маму увезли в больницу, у нее были проблемы с новым, еще не родвшимся ребенком, которого Лешка возненавидел заранее и всей душой хотел, чтобы тот не родился никогда...

Лешка думал, может ли помочь чем-то ОТЦУ. Теперь ему нравилось это новое слово ОТЕЦ, оно, было звучное и очень значительное. Он даже гордился немного, что отца снова арестовали. Наверно, тот совершил какое-то дерзкое преступление. Лешка был уверен, что отец грабит только очень богатых и очень плохих людей. И никогда не обижает детей и женщин. Хотелось еще думать, что отец раздает награбленное бедным, как Робин Гуд, но Лешка не был настолько наивен. Он долго пытался придумать, как помочь отцу хоть чем-нибудь. Но в голову ничего не приходило. Конечно, было жутко грустно от того, что теперь им не увидеться. Но Лешка решил, что будет ждать отца и писать ему письма. И грусть сразу стала светлой, возвышенной.

Еще Лешка решил, что надо нанять хорошего адвоката. Он даже съездил в юридическую консультацию. Сумма, которую запросил адвокат, его ужаснула. Но он твердо решил ее достать. Путь был один - украсть что-нибудь, лучше всего зарплату у дяди Сережи. Но этого пришлось бы ждать, ведь зарплату получают не каждый день. Тогда он собрал все мамины кольца и сережки, отвез на вокзал и продал скупщикам. Те, конечно, дали совсем плохую цену. Лешка понимал, что скупщики пользуются тем, что он маленький и обманывают, но ничего не мог поделать. А вечером приемная бабушка нашла у него деньги. Началось выяснение, и все быстро открылось. Лешка особо не запирался. Конечно, зачем ему понадобились деньги, Лешка объяснять не стал.

Бабушка эта приехала сидеть с Андрюшкой, пока мама будет в больнице. Лешка чувствовал, что бабушка его терпеть не может и отвечал ей взаимностью. Последовали долгие нотации, в которых как только Лешку не унижали. В общем-то, это было пофиг, но внутри поднималась тихая холодная ярость. Лешка, старательно скручивал ярость в себе и лишь нагло улыбался. Потом у Лешки вдруг случилась истерика, захлебываясь в злых слезах, Лешка не стесняясь в словах, высказал ей все что думает. Бабушка была человеком властным и жестким, ее даже дядя Сережа боялся. Но, похоже, Лешкина выходка ее испугала, во всяком случае она вышла из комнаты и больше не появлялась. А на другое утро Лешку вызвали прямо с урока алгебры в кабинет директора. Там был незнакомый толстенький веселый дядечка. Дядечка назвался следователем прокуратуры Степановым. Сначала он долго расспрашивал Лешку о его похищении. Понятно, Лешка повторил историю, рассказанную еще в милиции - как ему надели мешок на голову, вывезли и бросили у дороги. Но следователь ему не поверил. А потом ему показали фотографию отца и сказали, что тот арестован. И что Лешка должен давать правдивые показания. И что если он таковые не даст, его отправят в специальную школу, которая никакая не школа, а настоящая детская тюрьма. Потом следователь подробно ему объяснил, что делают с такими мальчиками, как он, в этой школе. Лешка сидел и молча слушал. Он не верил следователю и не очень испугался. Было противно слушать все это, но страха не было. Потом Лешку посадили в машину и повезли на экспертизу. Экспертизы были унизительны, от постыдности Лешка чуть не разревелся. Но сдержался. Даже когда пожилая тетка в очках копалась какими-то трубками в его теле. Даже когда его, раздетого, держали на кушетке и зашли молоденькие практиканты. Его бесцеремонно демонстрировали студентам, разъясняя что и как, трогали холодными, чужими руками. Он послушно выполнял все требования врачей, ощущая себя уже не человеком, а куклой, с которой забавляются маленькие злые дети. Потом его отпустили. Домой он шел пешком, радуясь что все наконец закончилось.

Но все только начиналось. На другой день допрос продолжился, на этот раз в прокуратуре. Туда Лешку повезла бабушка, а дядя Сережа по такому случаю не пошел на работу и остался сидеть с Андрюшкой. Второй допрос был еще отвратительней первого. Бабушка говорила, что если Лешка будет упрямиться и дальше, то его отправят в детский дом. Следователь говорил, что помогать ловить преступников - это его, Лешкин, гражданский долг. Что если Лешка расскажет всю правду, то сделает лучше не только себе, но и человеку, которого защищает. Что этот человек все равно уже во всем признался. Лешка удивился, зачем следователь так беспардонно врет. И сказал об этом следователю. "Зачем вы все врете?" спросил Лешка у следователя. Тот почему-то обиделся и объявил, что сейчас Лешку отправят на принудительное лечение в психбольницу. Потом с Лешкой разговаривала молоденькая девушка-психолог. Она шутила, задавала какие-то бессмысленные вопросы про школу и семью. "Вы меня отправите в больницу?" - спросил Лешка у девушки. Но та перевела разговор на другую тему, так и не ответив на Лешкин вопрос.

Вечером Лешка подслушал разговор между бабушкой и дядей Сережей. Из разговора он понял, что его могут положить в психуху только если мама подпишет какую-то бумажку. Баушка требовала, чтобы дядя Сережа пошел к маме в больницу и подписал эту бумажку. Но дядя Сережа возражал, что маму нельзя сейчас волновать. Лешка был уверен,что бабушка все равно настоит на своем.И мама бумажку подпишет. Обида подступила слезами. Жизнь предала его, отдав жестоким равнодушным людям. Впереди не ждало ничего, кроме новых унижений. Никогда еще ему не было так плохо. Он не плакал, но внутри гудело безысходное отчаяние. Тут Лешке вдруг пришла в голову простая мысль. Если.он умрет, то весь этот кошмар кончится. О смерти почему-то думалось легко. Неужели это в серьез, мелькнуло у него в голове. Он вспомнил, как недавно по телевизору рассказывали о мальчике, который лег под поезд. Лешка поразмышлял и решил, что пожалуй даже больно не будет. Потом он заснул.На другой день Лешку опять повезли в прокуратуру. Следователь спросил, согласен ли Лешка опознать того человека. И Лешке вдруг захотелось последний раз взглянуть на отца. Он сказал, что согласен...

ЗК

Сижу уже неделю. Нормально сижу, Сергеич позаботился, цинк дал. Что на меня вешают, не знаю, так как несрастуха у мусоров по моему делу полная. Судя по всему, прокладка под Сергеича идет, но его сожрать не так просто. Я, конечно, на него паказаний не дам, что бы не обещали. Сразу уйду на 51-ю.

Опознание они сделали. Ржач полный, а не опознание. Понятно, в ИВС вывезли, там им попроще. И ломать, и опознания делать. Ясное дело, показали меня терпиле втихую, пока по коридору шел. Интересно, думаю, кто терпилой будет. Ну, сижу, жду. Статисты, понятно ихние, как положено. Сделал я им сюрпризик в последний момент. Куртку снял, свитерок одел. Статиста пересадил на свое место, сам с краюшку пристроился. Иногда помогает, если в последний момент, чтобы терпилу предупредить не успели. Ну, и думаете кто заходит? Лешка, а с ним тетка еще, видать мамашка евоная. Спрашивают его чин-чинарем - посмотрите, знаете ли вы кого-нибудь из этих людей. Ну, думаю, брат Леха, твой выход. Неужели затерпилишь? А он тихо отвечает - да, знаю. Все, думаю, кранты. Сломали пацана. Ну следак его и спрашивает:

- Расскажите, при каких обстоятельсвах познакомились?

Вот тут он и отчебучил.

- Отец это мой родной, - говорит, - меня бандиты украли, а он меня нашел и спас.

И ко мне бросился, обхватил, плачет. Я без наручников был, опознание же. Обнял я его, прижал. Не увидимся ведь больше никогда. Чмокнул в мокрый нос, говорю не позорься перед мусорами. А следак растерялся, чувствую, что делать не знает. Потом отрывать его от меня начали, а он ни в какую. Ну, оторвали в конце-концов. Тогда он и кричит, я тебя ждать буду, я тебе писать буду.

- Забудь, - говорю, - иди домой и забудь про меня. Когда выйду, ты уже большой будешь, взрослый. Мамку забирай и иди.

- Не мамка это, - говорит.

Во как, думаю, что же за люди, что с ребенком такое делают. Не знал тогда, что все не так просто.

Увели его. Дурачок, думаю, несмышленыш. Наше правосудие через твои слова пройдет как нож сквозь масло. И через слова твои, и через тебя самого. Даже у уголовников что-то святое есть, хоть и мало. А у судейских и прокуроских - ничего. Нелюди они. Не все конечно, бывет, что природа ошиблась. Занесет в ихнюю систему человека с совестью. И мне встречались такие, мало только. Надо было тебе, дурачок, сказать что сроду меня не видел. Тогда, глядишь, шансик бы у меня появился, хоть и маленький, но шансик. А так в приговоре напишут - злой уголовник пацану цинично голову заморочил... Ох ты Лешка, Лешка, сынок мой свежеиспеченный. Пришла же дурь в твою голову...

Алёшка

Вечером Лешка подслушал разговор, что завтра с утра его увезут в психушку. Услышанное он воспринял почти спокойно. У Лешки наступило странное состояние - чем хуже тем лучше. Он уже не чувствовал звенящей обиды - осталась лишь тихая печаль от несправидливости мира. Лешка даже не осознал, что уже принял решение. Он нашел выход, и мятущаяся душа успокоилась. Лешка написал письмо маме и положил его в ящик своего письменного стола.

Сначала Лешка хотел залезть под платформу и когда остановится электричка, просто положить голову под колесо. Но потом стало страшно - он представил, как медленно вращающееся колесо начнет давить шейные позвонки. Боли он боялся. Тогда он отшел где-то с полкилометра по путям. Выбрал место, где удобно было лечь головой на рельсы. Ему почему-то не хотелось, чтобы поезд раскромсал его тело на куски. Поэтому лечь надо было аккуратно. Вскоре послышался шум приближающегося поезда. Поезд должен был подойти поближе, иначе машинист мог бы попробовать затормозить. Лешка вышел на рельсы. Яркий свет локомотива его ослепил, в следующую секунду уши разорвал свист - машинисту не понравилась мальчишеская фигурка на путях. Земля задрожала сильней, и Лешке вдруг стало сташно. Этот был животный страх, с которым разум не мог справиться. Лешка рванулся с путей, запнулся ногой о шпалу и упал. В последнюю секунду он подумал, что красивой смерти не получилось - поезд разорвет его на куски. Налетающая в скрежете тормозов смерть была отвратительна. Лешкино тело отчаянно попыталось подняться, сползти с путей и в этот момент его сознание погасло.

ЗК

Посадили меня на режим. Хреново это на режиме сидеть. Ни тебе движухи, ни телефона, ни телека. Кормушка на замке, на прогулку депон выводит. Вместе со мной сидел обморок, наверняка стукач. И не поговоришь с ним. Короче, офигел я от безделья и тоски. Даже вскрылся один раз, на больничку съездил на две недели. Отдохнул. Но второй раз вскрываться нельзя, в психуху загремишь. А там ты вообще не челвек, и мороз полный. Здесь хоть малявы писать можно. С тоски на наркоту подсел, ширятся начал. Никогда я наркотов не уважал, а теперь вот сам наркотом стал. Герыч по вене пускать начал, кайф наркотный ловить. Ни следак, ни адвокат ко мне не приходили. Лишь раз, как раз после того, как вскрылся, недельки так через две, называют в следственный. Ну наконец, думаю, движуха пойдет, глядишь, к весне осудиться удасться. Думал объебон принесли. Фигушки. Сидит хлыщ в очках, тот самый. И опять мальбором угощает. Ну, думаю, сейчас вам не на что меня цеплять, гражданин начальник.

- Что, - говорю, - опять вербовать будете на борьбу с пришельцами-мутантами?

- Буду, - говорит, - расскажу я тебе все как есть. А там сам решай. Думаешь, с этим мальчишкой, Алешей Понаморевым, тебя или твоего Сергеича подставить хотели? Нет, - говорит, - пацан этот опасней атомной бомбы.

Ну, сказал я ему в ответ что-то не очень ласковое. Послал, короче.

- Подожди, - говорит, - сначала послушай.

Потому как не человек этот мальчик. А монстра в человеческом образе. И стал мне травить свою бадягу. Я слушаю и дивлюсь. Сначала подумалось - псих. Больно несет прямо как из фантастического романа. И складно так у него получается. Короче, рассказал он мне, что все гадости на земле происходят от нелюдей. Кто они, там еще до конца не выяснили. То ли мутанты, то ли пришельцы. Но умеют эти мутанты-марсиане сделать так, что женщина рожает ребеночка, а на самом деле он нелюдь. И когда он вырастает, то начинает на этих мутантов-марсиан работать. Вроде как диверсант в тылу врага. Все беды, войны, революции от этих нелюдей происходят. Раньше их распознавать плохо умели. Но чувствовали. Оттого в средние века инквизицию сделали - нелюдей живьем сжигать. Потом и при Сталине за ними охота шла, оттого такие перегибы были, людей безвинных посажали и постреляли. Но сейчас наука вперед шагнула. Умеют они нелюдей еще маленькими вычислять. А главное, нелюдей этих лучше не убивать, если убьешь, сразу новый нарождается. Научились они спецуколами таких нелюдей лечить и в зомбов превращать. Человеком нормальным такой стать не может, но и своих нелюдских дел тоже делать не будет. Рассказал, что еще в 30-х был содан институт по изучению парапсихики. Ну, про такой институт я слышал. Только это еще и не только институт, а закрытая контора по выявлению нелюдей. Еще, говорит, кроме нелюдей мутанты-марсиане производят людей, которые как магниты нелюдей притягивают. И защищают, пока нелюдь на ноги не встанет, не возмужает для своей деверсинно-шпионской деятельности. Называют они таких людей звездочетами. Звездочетов они тоже ловят. Чтобы изолировать от маленьких нелюдей. Потому как без звезочетов нелюди трудностей нашей жизни не выдерживают. Либо помирают, либо с ума сходят, либо в них это нелюдское начало умирает. Звездочетов они много при советской власти переловили. Чаще они на работу поближе к детишкам устраиваются, педагогами там или врачами детскими. Сейчас компания по всему миру идет по борьбе с нелюдями и звездочетами. Но на гнилом западе они с нелюдями ничего сделать не могут - ведь выглядят они в точности как дети. Поэтому там больше звездочетов ловят и в тюрьмы сажают. А у нас больше нелюдями занимаются. Методы применяют разные, например, сделать нелюдя сиротой, чтобы в детдоме под контроль государства закрыть. А потом и в психуху на принудлечение. Если чеовечество узнает про этих мутантов-марсиан, страшно подумать, что начнется. Поэтому все вроде как естественно должно происходить, чтобы никто не догадался. Только проблема одна - нелюди тоже защищаться научились. Бегут из детдомов, а потом мутируют и делаются теми самыми волчатами. А Лешка, судя по всему, очень опасный нелюдь, очень сильный. Они научились рассчитывать степень опсности нелюдя для человечества. У обычного нелюдя это около 1.5 процентов. Иногда больше, иногда меньше. А у Лешки - аж целых 63! Вот в кратце, что я с его слов понял. Может, я не очень хорошо излагаю, он по-умному все объяснял.

- Еруду, - говорю, - гражданин начальник, несете...

- А ты, - говорит, - волчат вспомни. Похожи ни на людей?

Задумался я, ведь и вправду не похожи. Да вот Ромка тот же...

- Вот то-то, - говорит, - а скоро они так всех людей переделают. А если не веришь еще, то можно ведь и научные работы посмотреть.

Достает он из папочки какие-то бумаженции. Порылся в них.

- Вот, - говорит, - это тебе понятно будет. Это снимок мозга волчонка. А это обычный ребенок. Видишь, в мозгу вот это? Это и есть то, через что они человеком управляют.

На снимке внутри мозга мешочек такой размером с яйцо голубиное.

- Это, - говорит, - вроде как вирус компьютерный, он и переделывает человека... Он, как паразит, в мозгу поселяется. Вроде глиста. Мы научились теперь уничтожать его.

- Это как, вырезаете что ли?

- Можно и вырезать, - говорит, - но есть другие методы, гуманные... Вот ты думаешь, что Лешка твой любит тебя... А это ведь простой рассчет был, как привязать к себе нужного человека. Чтобы помогал и защищал. Они этой методикой в совершенстве владеют. Слезу пустить вовремя, или еще что-нибудь. Театр помнишь, после которого тебя приняли? Он же тот спектакль для тебя играл, многое там переделал. Я с режиссером разговаривал. Может ребенок такой хитрый план составить? Или машина вот, которая у школы стояла? Из-за которой ты первый раз к нему приехал. Это бэха - авто директора, она там каждый день стоит. Холодный рассчет это был. Ты и купился.

Тоскливо мне тут стало. И обидно.

- Пойми, - говорит, - они специально под детишек подделываются. Потому как дети - это у нас святое.

- Хорошо, - говорю, - гражданин начальник, - а зачем ты мне все это рассказываешь?

- А затем, - говорит, - что хочу тебя на работу к нам пригласить.

Ох, не фига себе, думаю.

- И что же я смогу у вас делать-то? С моими тремя классами...

- Не переживай, найдем для тебя работу, все лучше, чем в тюрьме гнить, пока вперед ногами не вынесут...

Все-таки здесь кормили лучше, чем в тюрьме. Только мало и совсе соли не клали.Так что оголодал я, даже исхудал. Никогда не думал, что под маркой психбольницы такая контора скрывается. Хотя под такой маркой им, наверно, удобно. Охрана, посторонним внутрь не попасть. В психушеке мне и раньше лежать приходилось, на экспертизе. В тюрьме ты хоть и зек, но человек. В психушке ты никто. Как будто вдруг в детство попал. Поначалу прикольно даже. Заботятся, делать ничего не нужно. Потом страшно становится, потому как ты в их полной власти. А потом тупеешь. Но здесь по другому все. То есть вроде и так же - за косяк дубинками по хребту и наручниками в ратяжку пристегивают. Но зато хаты открыты, можно по коридору шляться. С наркоты меня враз сняли, неделя уколов - и все. Книжки можно брать читать - хоть каждый день. Читаю, думаю - что еще делать? Жду, что же от меня захотят, что они под работой ввиду имели? Не суп же жрать и телик смотреть...

Ну, отлежал пару недель, и тут начали они мной заниматься. Фильмы показывают, объясняют всякое. Уколы разные, опять же... Про все рассказать нельзя, да и не понятно мне многое. Например, сажают в комнату пустую, а перед тобой маятник. И надо на маятник смотреть, пока он не остановится. Или же тренинг по распознованию нелюдя, хитрая штука. Оказывается, их по глазам легко признать. Если уметь, конечно. Научные занятия, опять же. Раньше я и слова-то такого не знал - хромосома. А теперь эти хромосомы в микроскоп рассматриваю. Пробы всякие окрашиваю, препараты изготавливаю. Интересно даже, удивительно, как мы устроены. И как они, мутанты эти. У них с хромосомами такая чехарда творится, мама моя. Эх, думаю, когда бы не судьба, не уголовником бы стал, а ученым. А подумаешь, как со мной обошлись эти нелюди, противно до жути делается. Отвратительные создания, а ведь сколько их среди нас ходит, детишками прикидываясь. Лично бы передушил бы. И видятся они мне уже не детишками, а карлами мерзкими. Помнится, был у меня сокамерник, вроде нормальный парень, а при виде карлов в обморок падал. В тюрьму ведь и карлы попадают. Редко, конечно, но у нас на соседнем корпусе сидел один. Когда карлов по телику показывали, парень этот зажмуривался. Мы прикалывались еще над ним, смешно так, как он от телика бегает. Как карлу показывают кричим - смотри, Анзор, твоя передача. Один раз его на суд в автозек хотели с карлом посадить, так он бунт устроил. Так-то ведь серьезный был человек - за наемное убийство сидел. Но от карлов в обморок падал. У каждого свои слабости. А сейчас я его понял. И сам научился этих марсиан по глазам признавать. Не детские у них глаза, совсем не детские...

Алёшка

Поезд грохотал по путям, уже не свистя и не скрипя тормозами. Начался дождь, легкая теплая морось шлепала по траве и листьям. Поезд быстро исчезал в темноте, набирая ход. Через минуту красные огоньки ушли за лес - дорога поворачива плавной дугой. Лешка посмотрел на пути, ища свое искареженное, разорванное на куски тело. Но рельсы в лунном свете сияли хирургической чистотой. Потом только до Лешки дошло, что он не умер. Очень болела нога, и Лешка ее испуганно ощупал, ипугавшись, что ее отрезало поездом и теперь он стал инвалидом. Нога была на месте.

- Идти можешь? - услышал он рядом мальчишеский голос.

Только сейчас до Лешки дошло, что он не один.

- Ты меня вытащил? - спросил Лешка. Он попытался встать и ощутил, что джинсы совершенно мокрые.

- Это ты со страху, - поянил мальчишка, - прежде такого дела надо было отлить.

Лешка почувствовал, как его кинуло в жар от стыда.

- Зачем ты это сделал? - зло спросил он, - тебя просили?

- Это еще не край, - сказал мальчишка, - твой срок не пришел. Нельзя, когда не край.

- Откуда ты знаешь? - огрызнулся Лешка.

- Пойдем, здесь недалеко. Мне не донести, ты тяжелый.

Мальчишка говорил, казалось с трудом, подбирая слова. Может не русский, подумал Лешка. Он попытался встать. На ногу наступить было невозможно. Лешка чуть не упал, но мальчишка подставил плечо, обхватил Лешку за талию. Мальчишка был чуть ниже ростом, и Лешке было удобно на него опираться. Они заковыляли по тропинке.

В гараже было удивительно тепло и чисто. На полу лежали пенки, на них спальные мешки, сшитые вместе. Лешка даже не сразу осознал, что попал к беспризоникам. Слишком чисто, слишком тихо, слишком спокойно и уютно было здесь. Человек двенадцать ребятишек и один парень постарше смотрели на него из полумрака. Потом парень его раздел и Лешка задохнулся от стыда, разглядев, что в компании есть и две девочки. Но они совершенно не отрагировали на голого мальчишку - видно здесь и не такого насмотрелись. Девченки согрели на примусе воду, занялись стиркой Лешкиных джинсов и трусов. Парень осмотрел Лешкину ногу.

- Растяжение, - сказал парень, - через пару дней пройдет. На, оботрись.

Лешка стал обтираться влажной и теплой тряпкой.

- Ром, зачем ты его привел? - спросил парень, - он же домашка.

- Он думал, что ему край.

- Он нас продаст, - сказал парень.

- Нет.

- Ладно, Ромка , тебе видней. Если что, ответишь.

- Если что, отвечать будет некому.

Ян промолчал.

- Ян, его надо поправить, сказал Ромка, - я не смогу.

- Ладно, - сказал парень, которого звали Яном, - но пусть сначала поест.

- Только не делай его таким же, - тихо сказал Ромка, - ему не нужны равнины.

Лешке дали миску каши с тушенкой и кусок хлеба. Он вдруг ощутил жуткий голод и моментально все умял, даже выскреб ложкой миску.

- Ложись, - сказал Ян и показал на спальник.

Ща начнется, подумал Лешка, когда Ян лег рядом. Тошнотворный комок страха подкатил к горлу. Ян обнял Лешку и прижал к себе. Лешка весь напрягся, когда пальцы Яна скользнули по его груди и животу.

- Не бойся, - сказал Ян, - это не то, о чем ты думаешь.

Это было похоже на массаж. Но только похоже. Казалось, пальцы Яна скользят не по коже, а осторожно перебирают Лешкины внутренности. Вот Ян коснулся сердца, и оно застучало сильно и напряжанно. Потом Ян погладил легкие, и дыхание стало глубоким и читым. Исчезла горечь и комок в горле, которые Лешка ощущал все последнии дни. Пальцы спустились к животу, в первый момент Лешку замутило, но потом прошло. Стихла боль в ноге. Потом стало легко и радостно. Ушли все обиды, все отчаянье последних дней.

- Не делай его таким же, - услышал он тревожный Ромкин голос.

- Да не сделаю, - сказал Ян, - немного почищу и все.

Лешка вдруг ощутил себя единым целым с это странной ребячьей стаей. Он был своим здесь, другом, нет, даже не другом, а братом. Пальцы Яна замерли, Лишь рука осталась на Лешкиной груди, в том месте, где часто толкалось сердце. Сердце замедлило свой напряженный бег и Лешка уснул. Во сне он улыбался.

Сначла Лешку поставили на поезда. Они торговали сигаретами, и это был тяжелый труд. Почти весь день на ногах. Работали по двое, Лешка в паре с Ромкой. У Лешки сигареты брали хорошо, видно покупались на улыбку и внешность. Много раз предлагали сойти с поезда, накормить. Предлагали деньги. Ромка предупредил, чтобы не соглашался. Потому что потом придется заплатить. Лешка догадался чем, и к таким людям отосился настороженно. Некоторые давали деньги просто так, и такие Лешке нравились. Он научился их угадывать, и улыбался им заранее особой улыбкой. Ян как то сказал, что Лешка поднял доходы с поездов вдвое, и Лешка внутри возгордился. Вечерами Лешка читал вслух. Все собирались в кружок и тихо слушали, иногда задавали вопросы. Но говорить умели не все. Лешка ощущал, что "немые" его тоже слушают, но как-то по другому. Слушают не текст, слушают его чувства. Он ощущал резонанс, который всегда был на спектаклях, особенно если зал был хороший. Немых называли волчатами, их было пятеро, они держались особняком от остальных. С волчатами умели говорить только Ромка и Ян. Ян был вожаком и хозяином логова. Логовом звали гараж, где они жили. Ромка в логове был вторым, после Яна. Почему у маленького Ромки был такой авторитет, Лешка не понимал. Может быть, потму что Ромка умел чуять опасность. Как то Ян в разговоре сказал о Ромке - тот, который вернулся. По-особому сказал, так что стало понятно - вернулся откуда возврата нет.

Благодаря Ромке они избежали двух облав. Один раз не пошли на рабту - Ромка сказал, чтобы все сидели в логове и не высовывались. Другой раз Ромка почуял облаву на станции, и мальчишки успели спрятаться, прежде, чем их обнаружили.

А потом на них напали на вокзале. Ромка пошел в туалет, а Лешка купил булочку и жевал ее, присев у стены на крточки. Неожиданно его резко подняли за шиворот. Человек пять пацанов, грязных, пахнущих клеем окружили его. Его ударили по лицу, и он стукнулся головой о стену. Потом ударили в живот, он задохнулся, но в этот момент появился Ромка. Ромка ворвался в полукруг и в ту же секунду пацаны брызнули в стороны. Но Ромка осел на пол, и Лешка увидел набухающее на его животе кровавое пятно. Лешка хотел побежать за врачом, но Ромка не дал.

- Врача нельзя, - Ромка говорил с трудом, - надо домой.

В электричке Ромка стал терять сознание, и Лешка испугался, что не довезет его живым. От электрички до гаража он тащил Ромку на себе. Сначала пробовал нести на руках, но Ромка для него был слишком тяжелый. Тогда Лешка перекрестил Ромкины руки у себя на груди и взвалил Ромку на спину. Он боялся не успеть, и потому тащил Ромку без отдыха, весь мокрый от пота и Ромкиной крови.

Ян был в логове, и сразу куда-то позвонил. Через час приехал врач, осмотрел Ромку, промыл и перевязал рану.

- Надо в больницу, - сказал врач.

- Знаете же, что нельзя, - сказал Ян, - ничего, сами поравим.

- Он умрет, - сказал врач оставил лекарства и уехал.

Ян теперь спал каждую ночь с Ромкой в обнимку. И Ромка не умер, а пошел на поправку, только медленно. Работать он, конечно, не мог, и они с Лешкой подолгу сидели на травке недалеко от логова.

А потом случилась война. В городе напали еще на двух свободных, отобрали деньги и избили. Свободными назывались ребята из их стаи. Но были еще и другие стаи свободных, хотя Лешка их никогда не видел. Свободные жили по Закону и держали между собой связь через интернет. Иногда созванивались. Иногда связывались через Ромку - тот общался с ними одним ему известным путем. А обычных беспризорников называли дикими. Что было правильно, у беспризорников нравы были как в джунглях, звериные.

Ян решил наказать диких. Базировались они в городе, в товарных отстойниках перед вокзалом. Основным их промыслом были воровство и грабежи. Иногда и убить могли, если кучей. Лунатик, проживший с ними полгода, рассказывал про их бизнес. Девочка или мальчик ловили клиента. Вели в подъезд якобы для секса, а в подъезде ждала кучка диких. Мужика избивали и обирали. Случалось, что увлекшись, забивали клиента насмерть. Лунатик рассказывал, как мужик упал и от ударов ногами у него оторвались уши...

К вечеру собрались пять стай, всего около ста человек. Ранним утром они окружили товарный отстойник. Рассчет Яна оказался верным. Дикие спали, обнюхавшись клеем, и почти не могли сопротивляться. Били их жестоко, ногами и палками, рвали зубами, не глядя ни на возраст, ни на пол. Не трогали лишь самых маленьких. Лешка сам в избиении участия не принимал, да это и не требовалось, застигнутые врасплох дикие не сопротивлялись. Потом подожгли вагон, служивший диким логовом. Через час ушли, оставив, диких зализывать раны. Перед уходом предупредили - чтобы духу их здесь больше не было.

ЗК

Ну, вот и до настоящей работы дошло. Вернулся я на свою квартирку любимую, замочек поменял, чтобы кое-кто не пришел без меня. Ну, и начал работу налаживать. Здесь мои связи пригодились. Группировочка была одна, на вокзалах работала. Ну, не только на вокзалах. Трясли нищих, беспризорников. Вот через них и стал выходы на мутантов искать. Твари эти больше за городом живут, гнезда делают. Метода-то простая, за каждого такого хорошую денежку дают. Отлавливай да сдавай на опыты в наше учреждение. Трудная это работа оказалось, отлавливать их. Хитрые, осторожные и чутье у них особое, звериное, когда за ними охота идет. Но и ребятишки мои не дураки. Твари эти и нормальных ребят к рукам прибирали. Что они в своих мерзких гнездах с нашими пацанами делали, не знаю, но наверняка что-то вовсе гадкое. Вот мои ребятишки и придумали, подберут пацана из беглых, что по улицам шляются. Пацану приятно, что к серьезным попал. Все-таки, бандюки еще в авторитете у нас. А потом его к этим в гнездо зашлют. Узнают через пацана, как гнездо такое найти, и здрасте, не ждали. Добро пожаловать в ад, нечисть! Они и раньше такие гнезда нащупывали, чтобы дань брать. Так что у них интерес в этом был. Иногда гнездо целиком вычищали. Но чаще парочку-троечку прихватывали. А на опыты очень материал нам нужен, чтобы понять, как эта нечисть устроена. Гнездо данью обкладывали - давили, так сказать, экономически. Глядишь, и мутанты сами от голода передохнут.

Алёшка

Потом на них напали. Накануне пропал Кныш, светлоголовый пацаненок лет девяти. Его подобрали позже Лешки. Кныш сбежал из детского дома, где над ним издевались старшие. У него были перепуганные глаза и он боялся есть вместе со всеми, забивался в уголок и тихо сидел там, как собачка, ожидающая пинка. Лешка сначала не понял, почему Кныш такой странный, но Ян объяснил, что Кныш - обиженный. А по детдомовским законам обиженный не может есть из общей посуды. К обиженному нельзя прикасаться, иначе станешь таким же, его любой может пнуть, а тот не вправе дать сдачу. Лешка спросил - а почему Кныш обиженный. Ян объяснил, а еще рассказал, что с обиженными в батере по ночам старшаки делают. Лешке стало тошно и очень жалко несчастного Кныша. А потом Ян объяснил Кнышу, что они в эти игры не играют. Что здесь он такой же как все, и Кныш просиял. Через три недели Кныш исчез. А ночью пришли мясники... Лешка уже слышал про мясников. Они разыскивали логово, где жили стайки бездомных ребят и ставили их копеечку, то есть забирали почти все заработанные деньги. Иногда для профилактики избивали или убивали кого-нибудь. Стая Яна мясникам не платила. Мясники обошли сторожки и ворвались в логово ночью, когда все спали. Они были возраста Яна и старше, так что шансов не было. Их лица были закрыты веселыми карнавальными масками. Сначала они избили Яна, потом забрали общак. Ян им был нужен живым, ведь на нем держалась стая.

Остальным досталось по паре подзатыльников. Предупредили - в следующий раз вырежем всех.

Ян не захотел платить мясникам и в тот же день они поменяли логово. Новое логово была на заброшенном заводе. Ян заплатил сторожу, и тот закрыл глаза на маленьких поселенцев. Обосновались хорошо, только от станции теперь было далеко...

Лешку отловили, когда они возвращались из города. Затащили в машину. Сначала Лешка подумал, что просто попользуют и выкинут где-нибудь. Такое часто бывало, беглый в ментовку жаловаться не пойдет. Радости в этом было мало, так как в таком варианте не столько пользовали, сколько били и издевались. Но обычно хоть не клечили...

Везли его на полу между сидений, прижав ногами. Пока ехали, Лешка из разговоров понял, что его собираются продать. И тут стало страшно по-настоящему...

ЗК

Пузырь позвонил к вечеру и предложил за товаром подъехать. Но я решил до утра не дергаться. Все одно никуда не денется. Работы там всего-то минут на пять - посмотреть, пробы взять и проверить, да машину с института вызвать. Мне еще на тренингах сказали - не разговаривать с этими тварями, не общаться. Пробу взял, проверил, позвонил, бабки получил и отвалил.

Ну, посмотрел я на товар - и нехорошо мне стало. Потому как поймали они Лешку. Понимаю, что тварь он, пацаном прикидывающаяся. А сделать ничего не могу. Одна надежда была - вдруг пробы отрицательные окажутся. Конечно у ребятишек глаз наметаный, ошибались редко. Но бывало. Короче, велел ему мешок на голову одеть, чтобы меня не видел. Взял у него анализ крови, он вздогнул, когда я анализатором руку его тоненькую кольнул. Только анализатор аж зашкалило от Лешкиной крови. Не видал я такого еще. Обычно глазок желтым или оранжевым горит, а тут алый, как огонек сигареты. Ну, для верности, еще хромосомный анализ сделал. Обычно я не делаю его, с ним возни много. А тут не поленился. Короче, подтвердил анализ, что не пацан он чловеческий, а тварь мерзкая. Надо звонить, а не могу. Не могу его на опыты, видел я, что с ними от этих опытов происходит... Врагу не пожелаешь. Короче, велел упаковать его к себе в машину, в багажник. Пока ехал, решение принял. Кончу я его, пусть не мучается. Все-таки кусочек своей души я ему отдал. Не хочу, чтобы над душой моей опыты ставили. Приехал, из машины выволок. Он-то не видит меня, на голове мешок одет. Оттащил к лесочку. Думаю, так и кончу, не буду с головы мешок снимать. А тут почему-то захотелось в глаза ему посмотреть. Не знаю даже зачем. Может, потому как не мокрушник я и сроду так никого не кончал. В юности, конечно, случалось пострелять, но это другое. Там и в меня стреляли. Короче, чувствую, надо в глаза ему взглянуть, в последний раз. Снял я с него мешок. Смотрю, глаза у него распахнулись, верно подумал, спасение пришло. Только фигушки. Рот-то у него заклеенный скотчем, говорить не может, только смотрит. Расскажу, думаю, почему я его сюда привез и что с ним сделаю. Достал я волыну и говорю, так и так, застрелю я тебя. Потому как не человек ты, а инопланетная мерзость. Объяснил все подробненько, вижу он внимательно слушает. Думаю, сейчас глазки-то страхом засветятся. Только не засветились у него глазки, а погасли. Слушает, а на меня даже не смотрит. Уставился куда-то в даль, поле там, лес за полем, над лесом облака... Интересно, думаю, чувствует он эту красоту? О чем ему перед смертью думается? И обидно еще, что к словам моим у него ноль внимания. Отклеил ему скотч, еще удивился сам себе, отчего так аккуратно отклеиваю, чтобы больно не сделать.

- Скажи что-нибудь, - говорю, - перед смертью...

- А чего говорить, - отвечает, - стреляй, раз решил.

И в глаза по-прежнему не смотрит. Пенек рассматривает, на котором я сижу. Ладно, думаю, может и легче так. Подошел, поднял волыну и понимаю - не смогу я в голову... Это только в кино показвают, как от выстрела в голове дырочка аккуратная. А в жизни пуля с лицом такое делает... Опустил волыну, думаю в сердце можно, сразу отойдет, мучиться не будет. Только вспомнилось, как последний раз сердце у него по ребрышкам стучало. Как представил, что пуля сейчас это сердечко разорвет... Когда стрелял, зажмурился в последний момент. Глаза открываю и вижу, как из Лешкиной груди струйка крови вытолкнулась. Приходилось ли вам видеть подстреленного ребенка? Зрелище не для слабонервных. Короче, соображалка у меня вовсе отключилась. Кинулся я к нему, на руки поднял. Он, похоже, уходит уже. Губы посинели, на них пузыри розовые... Дальше не помню. Очнулся под вечер уже. Сижу с Лешкой на руках, баюкаю его. Только не мертвый он. Дышит. На губах синевы нету. Короче, можно подумать, что и не стрелял я в него, когда бы не была его майка вся в крови. Да и я в его крови пермазанный. А в груди у него дырки нет. Чудеса, а впрочем, не человек он, потому видно регенирирует будто ящерица.

Тут он на меня как глянет, и говорит:

- Ты дурак, что ли?

Ведь предупреждали меня, чтобы не говорил я с ними, потому как через разговор они власть над людьми имеют. А Лешка, он же вообще гений людьми управлять, судя по всему. Вон как со мной тогда управился.

- Где, - говорит, - тебе с мозгами такое сделали?

- Нормально, - говорю, - с мозгами у меня. Это у тебя там ненормально...

А у самого каша в голове полная. Нутро на части рвется.

- А по-моему, - говорит, - тебе их кастрировали, раз такую херню несешь.

Зло так сказал, точнее не зло - сердито. И слово грубое употребил, не херня, а по-матерному. Не подходит ему такое слово, не его это. Достал я сигарету, закурил. Руки трясутся.

- Как, - говорю, - ты рану себе залечил?

Он смотрит на меня, будто я полный дебил:

- Это у тебя спорт такой, сначала выстрелить, а потом раны залечивать. Знаешь как больно, когда пуля в сердце?

Повернул я его к себе, в глаза заглянул... Тоскливые глаза. Слез нет в них, одна горечь сухая.

Чувствую, дрожит, замерз видно.

- Пойдем, - говорю, - в машину, холодно тут...

Пусть, думаю, он тварь инопланетная, мутант ужасный. Только все равно не убью я его. И никому обидеть не позволю.

А вечером я встретился с хлыщом очкастым. Всадил ему пулю прямо в переносицу. Потому как иначе все равно он Лешку достанет. Застрелил и пошел в ментовку чистуху писать.

Алёшка

К осени сильно заболел Лунатик и одна из девочек, Кира. Из поездов их выгнали, и пришлось искать другую работу. Лешка стал работать на заправке, мыть машины. Денег заправка приносила меньше, и общак кончился. Кира вскоре умерла, ее закопали ночью в лесу.

Это была большая облава, которую проводили мусора совместно с соцработниками. Облаву провели по поездам и на вокзалах. Из их стаи в облаву угодил Ромка и один волчонок. Ромка только оправился от раны и начал понемнгу включаться в общее дело. Если бы не рана, Ромка бы ушел. Но от быстрого бега сразу свело болью бок, и Ромку догнали.

Ян пообщался в милиции, и там назвали цену, за которую ребят отпустят. Сумма была не очень большая, но у них и такой не было. А деньги надо было внести в течении суток...

Режиссёр

Быть помошником режиссера у Великого Мэтра ужасно. А если еще он американец... Замучил он меня в конец. И с натурой ему договорился, и во все остальное денег вбухано немеряно. Сроки горят. Актерам неустйки платим. Все потому что господин Свайнберг не может найти исполнителя главной роли. Это в России-то, в нищей России, где кинь кличь - и пацанов набежит, очередь через весь город построится. За номер он платит штуку баксов в день, он, понимаете ли, не может жить не в супер-дупер люксе самого дорого отеля. А на зарплаты скупится. Мне платит штуку в месяц. Я ему за эту штуку уже не меньше тысячи пацанов показал. Все не то. Все не так. А сегодня учудил. Едем мы с ним по московской трассе, возвращаемся с натуры, он дворец для съемок присматривал. Заезжаем на зачуханную сельскую заправку. Я еще подумал, что сейчас нам в бак такого дерьма нальют, что движок у знаменитого режиссерского бентли сдохнет. Представляете, привез с собой из Америки свое авто, не устраивают его другие автомобили. На заправке, пока ходил оплачивать, смотрю - к машине пара пацанов пристроились мыть. Этакое вымогалово - протрут стекла, а потом плати. Великий вообще не позволяет свою машину мыть где попало. У него одна прикормленная заправка, где он платит сумасшедшие деньги. Я его понимаю - машинка наверно больше миллиона стоит. А тут бомжата с грязными тряпками. Бегу, чтобы разогнать эту компанию, а то ведь удар господина Свайнберга хватит. Шуганул. Смотрю, он мне головой из кабины знаки делает.

- Скажи мальчикам, пусть машину вымоют, я плачу.

И сует мне сто евро. Не понимает, что вся их работа и на сто рублей не тянет. С американцами сразу выучиваешь одну вещь - не спорить. Что говорит, то и делать, а вопросы потом задавать. Маню я пацанов, говорю, чтобы машину вымыли. Ну, они рады стараться. А этот полоумный господин зовет меня и показывает на одного из замарашек:

- Вот этот мальчик должен играть в моем фильме.

- В массовку его записать? - спрашиваю.

- Нет, нет, - говорит господин Свайнберг, - он будет играть главную роль.

Ну и как ему объяснишь, что это невозможно? Он невозможного не признает. Что наверняка пацан полуграмотный, беглый от пьяной мамашки или из детдома. Что он бомжик, и совершенно не с кем заключить договор. Да вообще вряд ли поймет, чего мы от него хотим.

- Пусть он сядет в машину, я хочу с ним поговорить.

У него в бентли белый кожаный салон. А пацан, похоже, год не мылся и не стирался. Короче, подзываю я пацана. Лицо чумазое, одни глаза. Волосы висят сосульками, заляпаны дрянью какой-то, серого мышиного цвета. Говорю, вот господин желает поговорить с тобой. Ну, пацан вполне понятно, посылает меня к чорту. На самом деле еще дальше. Тут подходит парень лет шестнадцати. Вида мерзкого. Объясняю, что вон тот господин хочет поговорить вот с тем мальчиком по делу. Парень ухмыляется и говорит - сколько. Я решаю бить наверняка и показываю сто евро. Глаза у парня, ясное дело, загораются - сто евро для него целое состояние. За такую сумму он и родную мать продаст. Но просит 200. Я обещаю. Пацаны уже отбежали и тусуются у стенки заправочной будки. Дальше наблюдается картина весьма обычная. Парень что-то зло говорит мальчишке, тот мотает головой. Еще пара слов, наверно на чистом русском матерном, и мальчишка идет к машине, в глазах злые слезы. Отдаю двести евро, запихиваю бомжонка на заднее сиденье, на в всякий случай блокирую двери, чтобы не сбежал. Пацан на разговор явно не настроен. Я от маразматичности происходящего просто дурею. Только Великий говорить с пацаном не стал, а просто махнул рукой - мол, поехали. Ну, приезжаем в Президент-отель, слава Богу, на собственную отдельную парковку и поднимаемся в собственном лифте в пентхаус. Мальчишку прочно держу за воротник грязнющей курточки.

- Помойте его, пожалуйста.

Пацан смотрит букой. Запускаю президентский джакузи, вытряхиваю пацана из вонючих лохмотьев. Вещи пакую в мешок. Даю ему принадлежности для мытья.

- Сам помоешься?

Он кивает. Потом добавляет:

- Передайте ему, что сосать не буду.

Тут наконец и до меня доходит, отчего у пацана вид такой злющий. И правда, что он мог подумать? Что его приглашают сниматься в главной роли в международном кинопректе с бюджетом в двести миллионов баксов? Понятно, он подумал что везут его трахаться. Стыдно мне стало, чувствую - краснею.

Оставляю мальчишку в ванной. В номер уже прибыл оператор с камерой, осветитель, актриса и мой ассистент Витек. Все мы живем в номерах отеля, только рангом пониже. Тоже прихоть Великого, чтобы сотрудники были под рукой в любое время были под рукой.

- Во что его оденем? - спрашиваю, - не в лохмотьях же его вонючих снимать?

Посылаю Витька в магазин за одеждой, говорю, чтобы купил срочно, все от трусов и носков до джинсов, футболки и куртки. Пусть пацан, после того, как мы его забракуем, хоть одежке новой порадуется.

Через пять минут из ванны появляется пацан, завернутый в полотенце. Тут я, надо сказать, обалдел. Золотые волосы, глазищи синие. Преобразился мальчик. Но ведь еще играть надо...

Пацан, увидев камеру, сразу заявляет:

- В порнухе сниматься не буду!

Старается держаться уверенно, но глаза перепуганные. Перевожу Великому, он смеется.

Витя прибегает через десять минут с кучей пакетов. Оказывается, отоварился в ближайшем бутике на полторы штуки баксов. Хочу устроить ему разнос и сказать что эти деньги вычту из его зарплаты, но Великий прерывает меня и предлагает приступать. Даю одежки пацану. Пацан стеснительный, одевается не снимая полотенца. Тощенький, на теле ссадины и синяки, видно жизнь тяжелая. Невольно любуюсь его фигуркой, сложен он как юный античный бог. Бог-мальчишка. Вот ведь несправедливость - такая красота продается на улице за гроши...

Великий начинает объяснять мне задачу, я начинаю пытаться это все перевести пацану. Сцена трудная, мальчик должен проститься со смертельно больной матерью. Он понмает, что больше не увидит ее никогда. А она верит, что все будет хорошо. У него и горе, и больную мать расстраивать нельзя. И зритель все это понять должен. Для взрослого хорошего актера задача убийственно тяжелая. Пацан смешно морщит лоб, потом нахально говорит, что ему все понятно. Дают мотор. Ну, думаю сейчас у Вас господин Свайнберг дурости поубавится.

Дальше все в шоке. Потому как пацан с лету играет это сцену, и играет так, что даже у Витька, циника еще того, слезы катятся. А он даже и не понял, что плачет. И только Великий сидит с довольной улыбкой. Мда, бывают же в жизни чудеса.

- Спросите его, какой гонорар он хочет за съемки. Заключите договор.

И выходит из комнаты. Вместе с ним выходят все, кроме Витька. Тот еще в ступоре. Я, впрочем, тоже.

- Есть хочешь? - у пацана спрашиваю.

Есть он, понятно, хочет. Сюда заказать или в ресторан спустимся. Понятно, что в ресторан хотим.

Спускаемся в ресторан. Из-под тишка наблюдаю за пацаном. Спокоен, сдержан. Садимся за стол, подают меню. Я, честно говоря, не уверен, что он читать умеет. Но меню смотрит внимательно, оно с картинками. Подходит официант. Тут пацан поражает меня еще раз. Заказ делает с невозмутимостью английского лорда. Будто всю жизнь по ресторанам питался. Загадка природы.

- Ладно, - говорю, - колись. Кто ты и откуда?

- А Вам что за дело? Вам сказали контракт заключить...

Это мне сказали. По-английски сказали, между прочим. И получается, что мальчишка еще и по-английски понимает. Только ведь контракт мне не заключить. Для контракта родители нужны или опекуны. Только Великому-то на мои проблемы начхать...

Алёшка

Когда подъехал невиданный красавец-автомобиль, Лешка понял, что это шанс. Такие автолюбители иногда платили мальчишкам несоразмерно большие гонорары. Конено не всегда, но Лешка надеялся на свою улыбку. И улыбался сидящему на заднем сидении пассажиру от души. Только вместо денег ему предложили сесть в машину. Лешка конечно послал куда подальше. А к машине подошел Ян. Издали Лешка увидел, в руке у мужика две ярко-зеленые бумажки. Это были евро, и Лешка понимал, какая это большая сумма. Потом к нему подошел Ян:

- Если ты поедешь с ними, сможем выкупить пацанов. Решай сам.

А что тут было решать? И Лешка пошел к машине.

- Он не маньяк, - сказал Ян вслед, - не бойся. И попробуй сбежать.

Когда Лешка сел в машину, то сразу понял - сбежать не получится. В дороге Лешка пытался не думать, как это будет. Сердце трепыхалось то где-то у самого горла, то проваливалось в живот. Некоторые пацаны из стаи прошли череэ это, и Лешка слушал их, надо сказать, довольно спокойные рассказы. По словам пацанов, в общем ничего страшного, только больно немного. Лешка вдруг понял, что боится не столько того, что будет, сколько как он будет жить потом. И по всему получалось, что жить он потом не сможет. Еще он подумал, что потерял отца навсегда. Вряд ли ему будет нужен такой сын.

Ни роскоши номера, ни шикарности ванной комнаты Лешка не заметил, не до того было. Когда вышел из ванной, то увидел камеру и испугался еще больше. Но тут вальяжный седой мужик заговорил по английски. Лешка немного по-английски понимал, недаром все-таки в гимназии учился. Когда до него дошло, что объясняет мужик тощему растрепанному очкарику, сердце застучало, как молотком по ребрам. Наверно, подумал он, так чувствует себя приговоренный к смерти на эшафоте, когда ему зачитывают помилование...

Задача была сложной, но Лешка знал, что справится. И еще его разобрала злость. Он четко чувствовал пренебрежительное отношение к себе со стороны очкарика, да и остальных присутствующих в комнате. Кроме седого мужика, от которого шла ровная мощная энергия. И твердо решил утереть им всем нос.

За все три месяца, что Лешка прожил в логове, он ни разу не звонил домой. Ян пару раз заводил с ним разговор об этом. Но Лешка сразу замыкался и молчал. А однажды Ромка сказал:

- Она тебя любит.

- Она меня предала, - сказал Лешка, - у нее теперь двое детей, а я ей только мешаю.

- Второй не родился, - сказал Ромка, - а за тебя она молится...

Лешка старался не думать о маме и прошлой жизни. Да и не представлял, как он появится домой грязным бомжом. Приползет, как побитый пес, пожалейте меня, возьмите обратно? Не мог он так вернуться. Он решил, что когда вырастет и многого в жизни добьется, то приедет домой. Его пригласят к столу, и он будет вести неспешный разговор, держась гордо и с достоинством. Но теперь получалось, что его планам не сбыться. Надо было заключать договор и Лешка теперь лишь боялся, не написала ли мама отказ от него.

Когда вместе с очкастым Андреем они подъехали к дому, Лешка даже не сразу узнал в седой пожилой женщине маму. Вся в темном она шла по тротуару. В маме появилось что-то чужое, механическое, в ее походке, в ее улыбке. Как-будто сама она была где-то далеко-далеко, и лишь ее тело шло здесь по тротуару, улыбалось соседям. Лешке стало страшно. Он вышел из машины и сделал несколько робких шагов навстречу. Мама увидела его. Молча она осела на асфальт в осеннюю слякоть и только по ее лицу вдруг покатились крупне слезы. Так сидящую на асфальте Лешка обнял ее. А она целовала Лешку, пока его щеки и лоб не стали липкими, и говорила только "Я знала, знала, что ты живой". И Лешка чувствовал себя самой последней сволочью. Потом он узнал, что второй ребенок родился мертвым. Он родился слишком рано, через час после того, как мама узнала про Лешкино письмо. Что мама сразу после роддома попала в психушку. Что дядя Сережа ушел от них и забрал маленького Андрюшку. А мама каждый день ходила в церковь и молилась за него, а каждую ночь бродила по городу, его искала...

Неделю Лешка прожил дома. Мама не отпускала его от себя ни на шаг. Казалось, она все думала - а не сон ли это, все боялась проснуться. А потом начались съемки.

*****

Газета "Российский экспесс"

" ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ" выходит на экраны.
На следующей неделе начинается премьерный показ долгожданной ленты Кэвина Свайнберга "Великий Князь". Знаменитый режиссер обратился к темным и страшным страницам Российской истории. Фильм, снятый с американским размахом, поражает красочнотью батальных сцен и спецэффектами. Но главной удачей Свайнберга критики единодушно считают исполнителя главной роли юного Алешу Понаморева. Талантливый российский мальчик затмил на экране даже таких звезд американского кинематографа, как Джон Мэлсон, сыгравший императора и Джессику Бронберг, исполнившую роль императрицы и матери мальчика. Фильм выйдет в двух вариантах - на русском и английском языке. В американской версии по решению сената будут вырезаны несколько самых страшных сцен, в том числе сцена расстрела юного великого князя. В России фильм будет показан без купюр...

Из газеты "Факты и новости", Москва

...По заявлению председателя российского монархичесого общесва найден прямой потомк Российских царей. Как утверждает председатель князь Вольский, в ближайшее время будет готова генетическая экспертиза, которая может подтвердить права наследника российского престола...

Из газеты "Деловая Россия"

...Несомненно, монархическое движение "Последняя жертва" стало столь популярным благодаря фильму "Великий Князь". Алеше Понамореву, сыгравшему главную роль, удалось найти путь к сердцам зрителей. Фильм о страшной судьбе царственного ребенка глубоко затронул чувства россиян. Напрмним, что движение "Поседняя жертва" утверждает, что России не суждено выйти из хаоса и нищеты, пока не будет искуплен страшный грех - расстрел мальчика во имя революции... "

Из газеты "Российский экспресс"

...Фильм "Великий Князь" несомненно сыграл решающую роль в результатах референдума о возвращении Императорского Дома в Россию...

*****

ЗК

ПЖ, я вам скажу, это не обычная тюрьма. Мороз полный, режим кошмарный, в общем очень быстро самым сильным твоим желанием становится сдохнуть. Короче, сижу я на пыжике, пока в изоляторе, поскольку косуху накалякал. Только не поможет косуха. Процесс больно образцово-показательный был, даже чистуха не спасла. И поеду скоро я на Огненный остров тихо догнивать остаток дней своих. Надо сказать, что на пыжике нам каждое движение в радость - прошел кто мимо камеры - уже праздник. А если в следственный поведут к адвокату - то вообще счастья полные штаны. Хоть и держат нас там в клетке, как диких зверей. А тут беготня с утра какая-то, вдруг в хату маски залетают, ну мы, как положено, на корточки садимся и руки за голову, кому по хребту дубиналом охота. А нам и говорят встаньте - сейчас делегация придет. Великий Князь тюрьму посетил и решил к вам, свиньям, наведаться. И правда чудеса, к нам делегации сроду не водили. Стоим, ждем, масок аж четверо в камере, вдруг мы на Великого Князя набросимся. Интересно, что за Великий Князь в России завелся? Когда на воле был, таким и не пахло. Что-то новое, может и будет пыжикам послабление? Тут входит в камеру фигурка в белоснежном косюме. Сзади звезды толпятся. А у меня челюсть отвисла. Потому как думаю, может сон это. Наяву так быть никак не может. Ибо в костюмчик этот одет мой Лешка. А остальные звезды вроде как вокруг него хоровод водят, каждое его движение и слово ловят. Постоял он и так царственно спрашивает:

- Жалобы, пожелания есть?

Смотрит мне прямо в глаза, но взгляд чужой. Высокомерный взгляд такой. И вижу, вроде как и не узнал он меня. Или не захотел узнать. Может, и не он, подумалось мне. Потом вижу - шрам крохотный над губой, тогда он губу надкусил, когда задыхался с пулей в груди. Ладно, думаю, что ему меня узнавать, да и ненужен ему я теперь. Высоко взлетел, добился своего - зачем ему старый пыжик. Тем более и не человек он, если покойному хлыщу в очках верить. Короче, ушли они, и снова потянулись бесконечные часы растительной жизни заключенного пожизненно. Только сегодня, видно, мой день был. Потому как вызывают в следственный. Теперь поход в следственный - пятьдесят метров по коридорам - для меня как турпоездка на курорт. Ведут, понятно, как положено, маска спереди, маска сзади. На руках браслеты. Только не в следственный меня ведут. Приходим в кабинет какого-то начальника. Что, думаю, на Огненный остров, что ли уже отправляют? Смотрю - полкан сидит, сытый такой а рядом с ним Лешка мой в блоснежном своем костюмчике.

- Ну, я вас оставлю, - полкан ему говорит, и мне - смотри, веди себя хорошо.

Тут Лешка и говорит:

- Наручники снимите.

Полкан замялся сразу, начинает объяснять:

- Нельзя без наручников, понимете, Ваше Высочество, небезопасно, все-таки пожизненно осужденный, у них психика с нарушениями...

- Наручники снимите.

И полкан маскам кивает, те наручники расстегивают. Ну не фига себе, думаю, пацанчик-то мой дает жару. Выходят они, оставляют нас одних.

- Как тебе удалось у хозяина свиданье с пыжиком выбить? - спрашиваю.

Не отвечает. Ладно, думаю, попробуем с другой стороны.

- Зачем тебе я, - спрашиваю, - ты ведь всего добился. Все рассчитал тогда, и что я не сдам тебя в интститут, и что застрелю хлыща, который на тебя охотился. А теперь хочешь от свидетеля избавится? Ведь кроме меня о тебе правду никто не знает...

- Какую правду?

- А кто ты есть на самом деле.

Подошел к нему, он не боится. А чего ему боятся, ежли он выстрел в сердце выдержал и рану затянул за пару часов всего. Расстегнул на нем рубашечку белоснежную. Смотрю, прямо где сердце, шрамик, звездочка на коже.

- Ловко, - говорю, - вы умеете свои раны залечивать.

- Дурак ты, - говорит, - был дураком, дураком и остался...

- Конечно, - говорю, - дурак. Ведь видел, что ты не человек вовсе, а все равно за тебя на мокруху пошел. Чтобы от охотников спасти, ведь достал бы он тебя, хлыщ тот в очках. Сам себе вот теперь удивляюсь...

- Думаешь, - говорит, - это я сам себя тогда вылечил?

- А кто же, - говорю, - там вроде никого, кроме нас с тобой не было.

- Я ж и говорю, дурак. Ну и дурак! - и так просто, по детски это сказал, будто пацану-приятелю, - Это ты меня с того света вытащил. Кроме тебя такого никто не не может.

Тут до меня доходить стало, куда он клонит.

А он тихо так говорит, виновато даже:

- Пуля в сердце осталась, инода так болит, особенно когда дождь. И бегать нельзя...

Смотрю, а мальчишка-то повзрослел, вытянулся. Мы ведь уже почти год не виделись. И завертелась у меня в голове ерунда всякая. Ведь что получается? Ежели не он сам себя тогда от смертельной раны вылечил, то значит он и не мутант вовсе? И тогда выходит, что вылечил его я. Не слыхал я что-то про таких врачей, что раны на сердце затягивают, причем от пули в упор, да еще усилием воли. И про экстрасенсов таких тоже не слыхал. И получается, что если Лешка не мутант, то значит... Короче, спросил я его об этом.

- Молодец, - говорит, - хорошо соображаешь. Если уж кто-то из нас мутант, так это ты.

Потом достал пачку сигарет, мне протягивает.

- Курить, - говорит, - хочешь?

Еще бы не хотеть, ежели пыжикам четыре сигареты в день положено, и те выдают примой без фильтра. Закурил, с первой же затяжки голова поплыла, будто у малолетки, первый раз засмолившего.

- Вытащишь, - спрашиваю, - меня отсюда? Ты теперь вон какой важный...

- Это только с виду, - говорит, - а на самом деле я для них просто кукла. Столько сделать хотел, а ничего не могу. Даже охоту остановить не получается...

Чувствую, в голосе слезы звенят. Обидно ему сильно.

- Можно, - говорю, - Вас, великий князь обнять? Очень хочется...

Ну, подходит он ко мне, обнял я его, прижал. Только нет в нем прежней ласки отчаянной. Будто неживого обнимаю, статую какую.

- Что с тобой, Лешка, - говорю.

- Мама, - гворит, - с ума сошла, в больнице теперь. А ты мне в сердце выстрелил. Были у меня ты да она, а теперь никого...

- Дурак ты, - говорю, - хоть и Великий Князь, потому как я и тогда был и сейчас есть. Не был бы я у тебя тогда, не выстрелил бы, тебя бы уж давно не было. Или стал бы овощем, роботом ходячим...

Страшная это штука - когда такое видишь. А я видел - там, в больнице-институте. Видел там Ярку - Ярика, видел, что с ним там сделали. Лучше и вовсе не жить, чем таким стать. Когда оболочка одна от человека осталась...

Вдруг чувствую - прижался он головой к моему подбородку, котята еще так прижмаются, когда хотят, чтобы их погладили. И не Великий Князь уже на руках моих, а маленький мальчик Лешка. А волосы у Лешки пахнут, как трава летом под горячим солнцем...

©А.Блантер

© COPYRIGHT 2008-2023 ALL RIGHT RESERVED BL-LIT