перевод bl-lit 2020-2021

Спящий (разг.):
1. Наемный убийца из другого города, ночующий после выполнения контракта в данной местности.
2. Несовершеннолетний, приговоренный к отбыванию наказания на срок более девяти месяцев в государственном исправительном учреждении.

«Пойдем, помолимся за мальчика, который не мог бежать так быстро, как я».
Пэт О’Брайен из «Детей тупика» в фильме «Ангелы с грязными лицами»

ПРОЛОГ. ЗИМА 1993

Я сидел за столом лицом к лицу с человеком, который избивал, мучил меня и издевался надо мной почти тридцать лет назад. Я думал, что ему за шестьдесят - тогда он показался мне таким старым, - но на самом деле ему было чуть больше сорока, то есть он был всего лишь на десять лет старше меня. Его редеющие волосы были зачесаны назад, а правая рука, дрожащая, пепельно-белая, держала сигарету с фильтром. В его левой руке находился стакан с ледяной водой. Он смотрел на меня сквозь очки в черной оправе, его карие глаза были влажными, из носа текло, кожа у его основания покраснела и шелушилась.

- Я не знаю, что вы хотите, чтобы я сказал, - произнёс он голосом, лишенным силы, которой он когда-то обладал. - Я не знаю, с чего начать.

В моей памяти он был высоким и мускулистым, высокомерным и вспыльчивым, готовым наброситься на своих подчиненных в колонии для несовершеннолетних, где я провел девять месяцев, когда мне было тринадцать лет. Ныне же, сидевший сейчас передо мной, был хрупким и робким, у него на лбу выступили капли холодного пота.

- Мне нужно сохранить свою работу, - протянул он жалобным голосом. - Я не могу потерять её. Если кто-то из моих боссов узнает, если кто-нибудь узнает, мне конец.

Мне хотелось встать и схватить его, протянув руку мимо кофе и сквозь дым, и бить его до тех пор, пока он не истечет кровью. Вместо этого я сидел и вспоминал все, что старался забыть на протяжении многих лет. Болезненные крики, пронизывающие безмолвные ночи. Кожаный ремень, опускающийся на мягкую кожу. Зловонное дыхание на затылке. Громкий смех, смешивающийся с приглушенными рыданиями.

Я долго ждал этой встречи, потратив много времени и денег на поиски человека, у которого имелись ответы на множество моих вопросов. Но теперь, когда он оказался здесь, мне нечего было ни сказать, ни спросить. Я вполуха слушал, как он рассказывал о двух своих неудачных браках и о обанкротившемся бизнесе, о том, как зло, которое он совершил, преследует его по сей день. Слова казались трусливыми и пустыми, и у меня не было желания обращаться к нему.

Он и группа, частью которой он был, испоганили будущее четырех мальчишек, повредили его без возможности восстановления. Когда-то только звук шагов этого человека заставлял нас замереть. Его смех, низкий и жуткий, сигнализировал о начале наших мучений. Теперь же, сидя напротив него, наблюдая, как шевелятся его губы и дрожат руки, я жалел, что так боялся его тогда, что у меня не хватило смелости и мужества сопротивляться. Столько жизней могло бы сложиться иначе, если бы я дал отпор.

- Я не хотел этого, - шептал он, наклоняясь ко мне. - Никто из нас этого не хотел.

- Мне не нужны твои извинения, - сказал я. - Это не принесёт мне никакой пользы.

- Я тебя умоляю, - произнёс он срывающимся голосом. - Попробуй простить меня. Пожалуйста. Попытайся.

- Научись жить с этим, - сказал я ему, вставая из-за стола.

- Я не могу, - сказал он. - Уже не получится.

- Тогда умри с этим, - сказал я, пристально глядя на него. - Как и все мы.

От болезненного выражения в его глазах у меня сжалось горло, ослабляя мрак десятилетий.

Если бы только мои друзья могли быть тут, чтобы увидеть это.

 

Это правдивая история о дружбе, которая глубже кровных уз. В своем рассказе я изменил многие имена и большинство дат, мест и идентифицирующих характеристик людей и учреждений, дабы защитить личности тех, кого изобразил. Например, я изменил место проведения судебного разбирательства по делу об убийстве, которое проходило не на Манхэттене. Я также изменил то, где эти люди живут и работают, и описал многих из них намного лучше, чем они есть на самом деле. Это история, на написание которой ушло два года, а на исследование - два десятилетия, разбудила у всех главных героев воспоминания, которые мы предпочли бы забыть. В воссоздании событий этой истории мне помогли множество друзей и несколько врагов, ничего не потребовавших взамен, кроме анонимности. Таким образом, хотя их деяния точно задокументированы, их истинные имена - героев и злодеев - останутся неизвестными.

Какими бы скрытыми ни были их личности, это по-прежнему моя история и история моих единственных трех друзей в моей жизни, которые действительно имели для меня значение.

Двое из них стали убийцами, и не дожили до тридцати пяти лет. Ещё один стал адвокатом, не практикующим, живущим в боли своего прошлого, слишком боящийся отпустить ее, вместо этого находя утешение в противостоянии ее ужасу.

Я единственный, кто может говорить за них и за детей, которыми мы тогда были.

 

КНИГА ПЕРВАЯ

«Вот что я точно знаю—плохих мальчишек не бывает».
Спенсер Трейси в роли отца Эдди Фланагана в фильме «Город мальчиков»

 

ЛЕТО 1963

1

Уикенды на день Труда всегда знаменовали собой ежегодную гонку на тележках по улицам Адской Кухни - района в центре Манхэттена, где я родился в 1954 и жил до 1969 года.

Подготовка к гонке начиналась в последние две недели августа, когда я и трое моих лучших друзей прятались в нашем подвальном клубе, находившемся в дальнем углу ветхого многоквартирного дома на 49-й улице: строили, красили и называли нашу гоночную тележку. которые мы собирали из найденных досок и украденных деталей. На углу 50-й улицы и Десятой авеню ранним утром в День труда должна была собраться дюжина подобных тележек и их команды, каждая из которых собиралась выиграть первый приз в размере 15 долларов, который вручал победителю местный ростовщик

В соответствии с традициями Адской кухни, заезд проходил без правил.

Он никогда не длился более двадцати минут и охватывал четыре переулка и два проспекта, заканчиваясь на 12-й авеню в конце Вест-сайдского шоссе. К каждой тележке прилагалась команда из четырех человек: один внутри и трое снаружи. Трое изо всех сил до изнеможения толкали тележку, отбиваясь руками и подручными средствами от приближающихся противников. Толкание прекращалось на вершине холма 50-й улицы, предоставляя оставшуюся часть гонку пройти водителю тележки. Победители и проигравшие пересекали финишную черту поцарапанными и окровавленными, болиды часто разваливались на части, руки водителя, как правило, оказывались обожженными веревками. Мало у кого из нас имелись перчатки и шлемы, и никогда не было денег на наколенники или налокотники. У нас имелись только пластиковые бутылки, наполненные водой, и привязанные к бокам наших тележек - это был самый быстрый способ остудить пылающие ноги и горящие колеса.

Будучи самым низкорослым в нашей команде, я всегда водил тележку.

Джон Рейлли и Томми Маркано наносили черную краску на толстые грязные деревянные доски самодельными кистями.

Джону было одиннадцать - темноволосый, темноглазый симпотяга, обладающий ирландским даром словесного наезда. Его чистое детское личико портил шестидюймовый шрам над правым глазом и шрам поменьше в виде полумесяца ниже линии подбородка - результаты падений на детской площадки и самодельных швов. Джон, казалось, всегда был готов улыбаться, и первым из моих друзей приносил последнюю шутку с улицы. Он был плохим учеником, но заядлым читателем, посредственным спортсменом со склонностью запоминать статистику отбиваний и подач даже самых малоизвестных бейсбольных игроков. Он любил фильмы с братьями Маркс [Marx Brothers - пять братьев, популярные с 1905 года комедийные артисты из США, специализировавшиеся на «комедии абсурда»], Эбботтом и Костелло [Abbott and Costello- американский комедийный дуэт, популярный в 1940-х гг.], и ходил на любой вестерн, который показывали в окрестностях. Если у него бывало подходящее настроение, Джон бродил по улицам Адской кухни, разговаривая и расхаживая подобно Ральфу Крамдену из «Новобрачных»[сериал 1951-1955 гг.], крича «Привет, приятель» всем окрестным продавцам. Иногда в обмен на его выступления каждому из нас давали фрукты. Он родился с маленькой дырочкой в сердце, требовавшей регулярного приема лекарств, которые его мать зачастую не могла себе позволить. Болезнь вкупе с хрупким телосложением придавала ему ощутимый вид беззащитности.

Томми Маркано, которому тоже было одиннадцать, являлся физической противоположностью Джона. У него были морковного цвета волосы матери-ирландки и румяное лицо отца-южноитальянца. Невысокий и дряблый в талии и бедрах, Томми любил спорт, боевики, комиксы Marvel и приключенческие романы. Но больше всего Томми любил поесть - фрикадельки, булочки с маслом, вишнёвые леденцы. Он собирал и продавал бейсбольные карточки, храня ежегодные наборы в командном порядке в полудюжине обувных коробок из-под обуви Kinney, перетянутых резинками. У него были врожденные способности к математике, он умел и терпеливо строил модели кораблей и самолетов из необработанного дерева. У него была чувствительная натура, он ощущал себя неудачником и потому всегда поддерживал команды и спортсменов, которым суждено было проиграть. Его можно было быстро рассмешить, и требовалось слегка подтолкнуть, чтобы ослабить хватку его характера. Из-за неудачной хирургической операции во младенчестве ему иногда приходилось носить подушечку и бандаж на правой ноге. В те дни Томми предпочитал носить черную повязку на глазу и повязывать голову красным платком.

Двенадцатилетний Майкл Салливан, самый старший из моих друзей, не торопясь, забивал гвозди в спиленный ящик из-под газировки Dr. Brown’s.

Майкл - самый лучший ученик среди нас - представлял собой отличное сочетание книжного ума и уличной смекалки. Его черные ирландские глаза сверлили мишени насквозь, но его манеры смягчала широкая экспансивная улыбка. Его густые темные волосы были короткими по бокам и длинными на макушке. Он никогда не расставался с жевательной резинкой во рту и читал все таблоиды дня - единственный среди нас, кто переходил со страниц спортивных новостей на первую. К тому же он никогда не расставался с книгой, обычно мятой и в мягкой обложке, которую таскал в заднем кармане своих джинсов. И если мы по-прежнему предпочитали сказки Александра Дюма, Джека Лондона и Роберта Луиса Стивенсона, то Майкл перешел в более темные области Эдгара Аллана По, а также к рыцарству и романтике сэра Вальтера Скотта. Он был инициатором большинства наших розыгрышей и обладал отличным чувством юмора, которое было пропитано инстинктом мудрого человека к честной игре. Он стал нашим неофициальным лидером - положение, которое он ценил, но никогда не выставлял напоказ, и которое требовало от него заботиться и поддерживать нашу коллекцию комиксов Classics Illustrated.

Я деловито смазывал байкерской смазкой два колеса, снятые с детской коляски, которую я нашел брошенной на 12-й авеню.
- В этом году нам нужно название получше, - произнёс я. - Что-то, что застревает в головах людей.

- А какое было в прошлом году? - спросил Томми. - Я забыл.

- «Морской Ястреб», - напомнил я ему. - Как фильм.

- Морские водоросли подошли бы лучше, - сказал Майкл.
Это был его тонкий способ напомнить нам, что мы не так хорошо выступили в предыдущей гонке и финишировали предпоследними.

- Давайте назовем его в честь графа Монте-Кристо, - сказал Джон.

- Не, - сказал я, качая головой. - Назовем её в честь одного из мушкетеров.

- Которого? - спросил Томми.

- Д'Артаньяна, - сразу же откликнулся я.

- Начнем с того, что он не настоящий мушкетер, - заявил Майкл. - Он просто болтается с ними за компанию.

- И он крут только потому, что с ним все время находятся еще трое парней, - сказал мне Томми. - Прямо как ты. Только мы говорим о мертвеце. Прямо как ты. Кроме того, мы будем единственными, у кого на тележке будет имя француза.

- Этого хватит, чтобы кто-нибудь надрал нам задницу, - заметил Майкл.

- Давайте графа, - сказал Джон. - Он мой герой.

- А Волк Ларсен - мой герой, - заявил Томми. - Ты же не видишь, как я напрягаюсь, чтобы заполучить его имя на тележке.

- Волк Ларсен из «Морского волка»? - спросил я. - Это твой герой?

- Да, - сказал Томми. - Я думаю, что он по-настоящему надежный парень.

- Этот парень - полный отморозок, - недоверчиво произнёс Майкл. - Он обращается с людьми, как с дерьмом.

- Да ладно, у него нет выбора, - настаивал Томми. - Посмотрите, с кем он имеет дело.

- Отморозок или нет, - сказал Майкл. - Имя Волка будет хорошо смотреться на тележке.

- Они подумают, что мы назвали чертову тележку в честь нашей собаки, - пробормотал Джон.

- У нас нет собаки, - произнёс Томми.

- Хорошо, решено, - сказал я всем. - Назовем тележку Волком. Думаю, это принесет нам удачу.

- Нам понадобится больше, чем удача, чтобы победить команду Рассела, - сказал Джон.

- Мы можем проиграть эту гонку, - заявил Майкл. - Но мы не проиграем Расселу.

- У него всегда что-то там есть, Майки, - сказал я.

- Мы постоянно стараемся заблокировать его в конце, - сказал Майкл. - Это наша ошибка.

- До тех пор он будет держаться подальше, - возразил Томми. - Он не дурак. Он знает, что делать.

- Может быть, - сказал Майкл. - Но на этот раз мы гоняемся и выкидываем его из гонки пораньше. Без него никто и близко к нам не подойдет.

- Насколько пораньше? - спросил я.

- Сразу после того, как Тони Лангс даст отмашку, - сказал Майкл. - Перед холмом.

- Как это?

- Не волнуйся, - сответил Майкл. - У меня есть план.

- Я всегда волнуюсь, когда ты так говоришь, - сообщил я.

- Расслабься, - сказал Томми, нанося последние мазки краски на дерево. - Что может случиться?

* * *

Десять тележек были готовы к гонке, расположившись по четыре в ряд. Я сидел за шаткими колесами «Волка», на первой линии, рядом с тележкой Рассела Топаза, «Дьявольской болью». Толпа зевак, выстроившаяся под сильной сентябрьской жарой, была больше, чем обычно, и стояла двумя глубокими рядами перед незаконно припаркованными машинами. Толсторукие мужчины в белых футболках держали детей на плечах, их жены и подруги стояли рядом, а под их ногами располагались красные холодильники с пивом и содовой. Окна многоквартирных домов были распахнуты настежь, из них высовывались старушки, чьи короткие руки покоились на сложенных банных полотенцах, а находившиеся за ними маленькие электрические вентиляторы гнали на них теплый воздух.

Я посмотрел на Рассела, кивнул и улыбнулся как можно более дружелюбнее.
- Привет, Рассел, - сказал я.

- Съешь дерьмо, итальяшка, - произнёс он в ответ.

Мало что было известно о Расселе и трех других мальчишках, всегда оттиравшихся рядом с ним, таких же угрюмых, как и их лидер. Мы знали, что он ходил в церковь Святой Агнессы на Западной 46-й улице, а это означало, что он носил панталоны. Одного этого было достаточно, чтобы окончательно испортить ему настроение. Он жил с приемными родителями на Западной 52-й улице, в доме, охраняемом немецкой овчаркой. В семье было еще двое приемных детей, мальчик помладше и девочка постарше, и он относился к ним так же жестоко, как и ко всем остальным.

Он любил читать. Много раз я видел его в задней комнате публичной библиотеки на Западной 50-й улице с головой, уткнувшейся в толстую книгу о пиратах, разгуливающих в открытом море. Он играл в баскетбол на детских площадках на карманные деньги и никогда не расставался с зажженной сигаретой. У него не было девушки, он постоянно носил коричневый кожаный жилет и ненавидел бейсбол.

Я не мог не смотреть на тележку Рассела. Она была сделан из свежего дерева и не раскрашена, за исключением названия, нанесённого по трафарету с обеих сторон. Задние колеса были толстыми и новыми, а тормоза были сделаны из настоящей резины, а не из ластиков для школьных досок, которыми мы пользовались на наших тележках. Его сиденье на ящике было мягким, а его бока - гладкими. На нем были черные перчатки и шлем «Chicago Bears» [«Чикагские медведи» - команда американского футбола]. Трое его товарищей по команде были в спортивных штанах и кроссовках, с головами, повязанными носовыми платками, и в перчатках.

- Ты фанат Медведей? - спросил я у него, ожидая, когда упадет стартовый флаг.

- Нет, говнюк, - сказал Рассел. - Я не фанат.

Рассел был пухлым, с круглым лицом, короткими пухлыми руками и привычной для него ухмылкой. Его правую бровь украшал небольшой шрам, и он никогда не улыбался, даже когда побеждал.

- У них отличный тренер, - сказал я. - Мой отец говорит, что он лучший футбольный тренер на свете.

- А не плевать? - последовал всегда вежливый ответ Рассела.

- Что происходит? - спросил Майкл, наклоняясь ко мне.

- Мы просто пожелали друг другу удачи, - объяснил я.

- Неважно, - сказал мне Майкл, понизив голос. - Ты понял, что тебе нужно делать?

- Нет, - сказал я.

- Просто помни, на холме не сворачивай, - сказал Майкл. - Кати прямо на него. Это выведет его из равновесия.

- А если нет?

- Тогда ты сам по себе, - сказал Майкл.

 

Тони Лангс, наш местный ростовщик и спонсор этого ежегодного мероприятия, вышел вперед, лицом к тележкам, вытирая лоб стартовым флагом. Он был без рубашки, в шортах в шахматную клетку и черных мокасинах без носков. Складки его живота нависали над петлями ярких штанов без ремня. Он провел рукой по своей лысине, осматривая толпу:
- Ну что сказать, мы начинаем?

Тони поднял правую руку, держа стартовый флаг достаточно высоко, чтобы все могли его видеть. Толпа начала скандировать и аплодировать, нетерпеливо ожидая действия. Я переместил тележку на пару дюймов вперед, оставив между Расселом и мной расстояние побольше.

- Помни, - прошептал Майкл. - На холме - твоя часть. Остальное - чистая гонка.

Тони Лангс повел голову слева направо, проверяя, правильно ли стоят тележки.

- Приготовьтесь! - крикнул он. - Приготовиться! И помните, любой хрен, пробежавший по моим пальцам на ногах, получит пинок под жопу. А теперь пошли!

Я переехал стартовую линию, когда Томми, Майкл и Джон принялись толкать нашу тележку по улице.

- Как работают педали? - спросил Томми, покраснев от напряжения.

- Хорошо, - ответил я.

- Будь осторожен, - сказал Джон, глянув на другие тележки. - Я уже видел три самострела, и ты знаешь, что у Рассела всегда есть что-то в тележке.

- Не волнуйся, - сказал Майкл. - Просто доберись до холма.

 

Шум толпы становился громче, когда тележки проезжали мимо кондитерской Толстяка Манчо, где принимались ставки. Жители Адской Кухни делали ставки на все, и гонка тележек не являлась исключением. Для работающих бедняков этой округи азартные игры были такой же освященной веками традицией, как посещение церкви воскресным утром, боксерские матчи по вечерам в пятницу и девственные свадьбы круглый год.

«Дьявольская боль» была указана на большой доске возле магазина Толстяка Манчо в качестве фаворита с коэффициентом 3:1. «Волк», наша тележка считалась вторым фаворитом с коэффициентом 5:1. Тележка Фредди Рэдмана, «Орлиный гнев», была аутсайдером при ставках 35:1. В первую очередь потому, что за три года, что Рэдман принимал участие в гонках, он всегда сходил на полпути, бросая свою тележку. «Ты только зря потратишь кучу времени, ставя на Рэдмана, - говорил Толстяк Манчо. - С таким же успехом можно просто сжечь свои деньги».

* * *

Мы приближались к вершине холма, Томми, Майкл и Джон вспотели и запыхались. Мы находились в центре группы, Рассел по-прежнему был слева от нас, пуэрториканская команда из Челси толкала фиолетовую тележку справа.

- Больше скорости, - сказал я ребятам. - Мы доберёмся туда не достаточно быстро.

- Расслабься, - ответил Майкл. - Мы там, где должны быть.

- Если я пойду быстрее, у меня случится сердечный приступ, - пробормотал Джон между хрипами.

Тормозные колодки у моих ног хлопали по бокам тележки, а одно из передних колес начало выделывать восьмёрку.

- Не знаю, выдержат ли эти тормоза, - сказал я.

- Не думай о тормозах, - прошипел Майкл. - Думай о скорости.

- Как же мне остановиться? - спросил я с панической ноткой в голосе.

- Ты во что-нибудь врежешься, - сказал Майкл. - Не беспокойся.

- Это то, что мне нравится, Майки, - сказал я ему. - Ты просто обо всём подумал.

* * *

На вершине холма я остался в одиночестве, в двух футах от тележки Рассела. Мы быстро глянули друг на друга, на его лице по-прежнему была усмешка. Я повернул свой болид в его сторону, вращение моих колес рубило доски его тележки я пытался спихнуть его в сторону бордюра тротуара.

- Не надо, парень, - крикнул Рассел. - Ты потеряешь колесо.

Позади меня двигалась тележка, которую вел рыжий в очках и с рябым лицом, и которая подтолкнула меня еще ближе к Расселу. Мои руки уже были ободраны, а ноги одеревенели. Мы ехали очень быстро, тележки сбились в кучу, мои надежды выбить Рассела из гонки таяли с каждым шатким вращением моего переднего колеса.

В южном конце 11-й авеню, в нескольких футах от заправочной станции Mobil, заполненной зеваками, переднее колесо, в конце концов, полностью перекосило, и оно отвалилось. Тележка наклонилась, нарушив темп Рассела, и высекая маленькие искры из мостовой.

- Хорошо смотришься в инвалидном кресле, - крикнул мне Рассел, проносясь мимо, его рык застыл на месте, без малейшего намека на жалость в голосе.

Я направлялся прямиком к разделительному бордюру улицы, ластиковые тормоза, которые качали мои ноги, теперь были так же бесполезны для меня, как и сама тележка. Остальные гонщики уехали прямо по улице, в сторону 12-й авеню. Кожа на моих руках была рассечена, сквозь пальцы текли струйки крови. Держа веревки изо всех сил, я использовал свой вес, чтобы удержаться подальше от разделительной полосы.

Тележка начала понемногу терять скорость, но все еще двигалась с достаточной силой, чтобы нанести какой-нибудь урон. Мои руки устали, и я не мог больше удерживать веревки: нейлоновые края врезались слишком глубоко. Я отпустил их и прижался к краям ящика Dr. Brown’s. Тележка резко вильнула влево и вправо, проскочила через 11-ю авеню, миновала припаркованный как две машины фургон, вылетела на тротуар и и врезалась в почтовый ящик на углу.

Я вышел, сердито перевернул её на бок и сел на крыло припаркованного рядом «шевроле». Подставил лицо солнцу, положил локти на багажник и стал ждать, пока Майкл, Томас и Джон спустятся ко мне с холма.

- Ты в порядке? - хотел узнать Джон, указывая на мои руки, которые сильно кровоточили.

- Что случилось? - спросил Майкл. - Мы видели, как ты заперся с Расселом, а потом потеряли вас в толпе.

- Я бы взял бульдозер, чтобы опрокинуть тележку Рассела, - сказал я.

- В следующем году нам придётся красть доски получше, - заявил Томми. - И, может быть, достать колеса получше.

- Мне очень жаль, - сказал я. - Я думал, у нас получится получше.

- Ничего страшного, - произнёс Майкл. - Не твоя вина. Ты просто отстойный водитель.

- Майки прав, - сказал Джон. - Ты совсем не Андретти [Марио Андретти, автогонщик, его имя в США воспринимается как синоним скорости] за рулем.

- Во-первых, у меня нет колеса, - сказал я. - А у Андретти есть тормоза.

- Это всё мелочи, - грустно сообщил Майкл. - Ты позволяешь мелочам доставать тебя.

- Я ненавижу вас, ребята, - сказал я.

- В следующем году мы купим тебе парашют.
Джон похлопал меня по спине.
- Чтобы тебе было попроще катапультироваться.

- И перчатки тоже, - сказал Томми. - Черные. Как у настоящих гонщиков.

- Я действительно ненавижу вас, ребята.

Мы вместе пошли обратно на Десятую авеню к кондитерской Толстяка Манчо, чтобы купить льда и чистых тряпок для моих окровавленных рук.

 

2

Я и трое моих друзей были неразлучны, счастливы и довольны жизнью в замкнутом мирке Адской Кухни. Улицы Вест-Сайда на Манхэттене были нашей частной игровой площадкой, цементным королевством, где мы ощущали себя абсолютными правителями. Не было комендантского часа, с которым нужно было бороться, не существовало ограничений на то, куда мы могли пойти, никаких ограничений на то, что мы могли делать. До тех пор, пока мы оставались в пределах квартала.

Адская кухня была местом, где все знали обо всех всё и на всех можно было положиться. Тайны жили и умирали на улицах, начинавшихся с 35-й Западной и заканчивающихся 56-й Западной, с одной стороны граничащих с рекой Гудзон, а с другой - с театральным кварталом Бродвея. Это был район, населенный непростой смесью ирландских, итальянских, пуэрториканских и восточноевропейских рабочих - трудолюбивых людей, ведущих тяжелую жизнь, зачастую, согласно собственному видению.

Мы жили в квартирах, напоминающих купе - в многоквартирных домах из красного кирпича. Средняя арендная плата за типовые шесть комнат составляла 38 долларов в месяц без учета газа и коммунальных услуг, оплата производилась только наличными. Немногие из матерей работали, и у всех были проблемы с мужчинами, за которых они вышли замуж. Домашнее насилие являлось обыденным делом в Адской кухне. И все же там не было разводов, и почти не расставались, потому что Адская кухня являлась местом, где воля церкви была столь же непререкаема, как и требования мужа. Чтобы брак закончился, кто-то должен был умереть.

Мы не могли хоть как-то повлиять на ежедневное насилие, происходившее за дверями наших квартир.

Мы наблюдали, как избивают наших матерей, и могли только лечить их раны. Мы видели, как наши отцы заводили романы с другими женщинами, иногда волоча нас за собой в качестве алиби. Когда их гнев обрушивался на нас, наши отцы проявляли точно такую же жестокость, как и с нашими матерями. Множество раз по утрам мы с друзьями сравнивали синяки, рубцы и швы, хвастаясь побоями, полученными прошлой ночью.

Многие мужчины пили, их желудки, наполненные спиртным, зачастую подпитывали их неистовые позывы. Многие активно играли в азартные игры, и большая часть их зарплат попадала в карманы букмекеров. И нехватка денег на еду также способствовала напряженной атмосфере нашей семейной жизни.

Тем не менее, несмотря на суровую жизнь, Адская кухня предлагала детям, растущим на её улицах, страховку, которой пользовались немногие другие районы. Наши ежедневные эскапады включали в себя бесконечную вереницу приключений и игр, ограниченных только воображением и физической силой. Не существовало границ тому, что мы могли предпринять – не имелось никаких баррикад, воздвигнутых на пути поисков веселья и смеха. Хотя мы и оказывались свидетелями многих ужасов, наша жизнь всё-таки была наполнена радостью. Достаточным её количеством, способным оградить нас от окружающего безумия.

В летние месяцы мы с друзьями играли в игры, которые охватывали все возможные городские развлечения начала 1960-х: стикбол [уличная игра на основе бейсбола, с битой и мячиком, популярная в больших городах северо-востока США] из канализации в канализацию с отпиленными ручками для метел, заменяющих биты, и припаркованными автомобилями в качестве штрафной линии; турниры ящиков на восемнадцать бутылок, где крышка, наполненная расплавленным свечным воском, вручную швырялась в пронумерованные мелом квадраты; Джонни-на-пони [Buck buck / Johnny-on-a-Pony /  Johnny-on-the-Pony - детская игра с несколькими вариантами – в одном из них группа игроков взбирается на спины второй группы, чтобы собрать как можно большую кучу или заставить опорных игроков рухнуть]; ступбол [уличная игра, напоминающая баскетбол] и «вышибала»; настольный хоккей и «чика». По вечерам в обрезанных футболках и шортах мы смывали дневной зной холодной струей пожарного гидранта.

Осенью улицы захватывал хоккей на роликах и футбол, а зимой мы сооружали сани из картонных коробок и деревянных ящиков и катались на них по обледенелым склонам 11-й и 12-й авеню.

В течение года мы собирали и копили бейсбольные карточки и комиксы, а в понедельник и пятницу вечером шли два длинных квартала к старому Мэдисон-Сквер-Гарден на Восьмой авеню, чтобы посмотреть как можно больше боксерских и рестлерских матчей [реслинг - театрализованное спортивное шоу, сочетающее борьбу и работу на публику], на которые мы могли пробраться, наивно полагая, что оба вида спорта находятся на одном профессиональном уровне: для нас Бруно Саммартино [Bruno Leopoldo Francesco Sammartino, 1935 - 2018, итало-американский профессиональный рестлер] был ровесником Сонни Листона [Sonny Liston, 1932 - 1970, американский боксер-профессионал, чемпион мира в тяжёлом весе. При росте в 185 см обладал непропорционально длинными руками].

Мы гоняли голубей по крышам и ныряли с пирсов на 12-й авеню в воды Гудзона, используя ржавые железные причалы в качестве трамплинов. Мы слушали Сэма Кука, Бобби Дарина, Фрэнки Валли и «The Four Seasons» [американская вокальная группа, добившаяся международной популярности в начале 1960-х годов] на портативных радиоприемниках, и до поздней ночи подражали их звукам на углах улиц. Мы уже начали говорить и думать о девочках, подпитывая гормоны дешевыми журналами с порнографическими картинками, которые нам передали мальчики постарше. Раз в неделю мы ходили в кино и смотрели вторые акты любого бродвейского утренника [утренний спектакль] по средам, которые будили наше воображение - нас пускали туда продавщицы билетов из театров, бывшие нашими соседками. Внутри богато украшенных и затемненных залов, стоя позади или сидя на верхних ступенях балкона, мы смеялись над ранними комедиями Нила Саймона [Neil Simon, 1927-2018, американский драматург и сценарист], были тронуты правдой «Вида с моста» [пьеса «A View from the Bridge» американского драматурга Артура Миллера, впервые поставленная в 1955 году в театре Коронет на Бродвее] и восхищались зрелищем «Моей прекарсной леди» [«My Fair Lady» - мюзикл Алана Джей Лернера, основанный на пьесе «Пигмалион» Джорджа Бернарда Шоу, премьера которого состоялась в 1956 году]. Единственным шоу, которого мы избегали, была «Вестсайдская история» [«West Side Story - американский мюзикл 1957 года, представляющий собой адаптацию классической пьесы Уильяма Шекспира «Ромео и Джульетта»], оскорбляющая нас своим неточным изображением того, что мы считали нашим образом жизни.

Кроме того, среди нас четверых шло активное соревнование, кто придумает самый лучший и смелый розыгрыш.

Лучший момент для Томми наступил, когда во время субботней мессы в честь уходящей на покой монахини он выпустил на свободу из маленькой хозяйственной сумки мышей. При виде мышей почти две дюжины монахинь, собравшихся здесь, бросились к парадным дверям церкви Святого Сердца.

Майкл попал в яблочко, когда несколько ребят постарше помогли ему поменять мебель в гостиной в квартирах двух мужчин, между которыми бушевала десятилетняя вражда.

Однажды жарким летним днем Джон поднялся на три этажа верх по пожарной лестнице, чтобы добраться до полностью увешанной бельём веревки самой подлой женщины округи, миссис Эвелин МакУильямс. Вися вниз головой без рубашки, обхватив ногами тонкие железные прутья, он снял с веревки ее белье, аккуратно сложил его согласно своему умению, положил в пустую винную коробку и пожертвовал Сестрам монастыря Святого Сердца для раздачи нуждающимся.

Долгое время мои шалости не шли ни в какое сравнение с теми, что с такой очевидной легкостью проделывали мои друзья. Но, через две недели после начала 1963 учебного года, я нашел в школьном коридоре щелкунчик монахини и был готов ко вступлению в высшую лигу.

 

* * *

Девочки сидели в левой части церкви, мальчики - в правой, мы все слушали еще одну серию бессмысленных лекций о таинстве конфирмации. За четырьмя рядами девушек сидели три монахини в белых одеяниях, позади мальчиков сидел один священник - отец Роберт Карилло. Стоял ранний полдень, в большой церкви горели тусклые огни, свечи отбрасывали тени на настенные скульптуры, изображающие последнее шествие Христа.

Я сидел в последнем ряду мальчиков, левая рука лежала на краю скамьи, а правая - в кармане пиджака, пальцами сжимала найденный щелкунчик. Для монахинь щелкунчик был эквивалентом стартового пистолета или полицейского свистка. В церкви он использовалось, чтобы предупредить девочек о том, когда им следует встать, сесть, преклонить колени или склониться, и все это в зависимости от количества нажатий на щелкунчика. В руках монахини щелкунчик являлся дисциплинарным орудием. В моем кармане он являлся средством создания хаоса.

Я подождал, пока священник у алтаря, седой и сутулый, сложит руки и склонит голову в безмолвной молитве. Я дважды нажал на щелкунчика, давая девочкам сигнал встать. Сестра Тимоти Моррис, тучная монахиня с перепачканными дегтем пальцами и кривой улыбкой, подскочила на стуле, словно от удара молнии. Она быстро щелкнула один раз, возвращая растерянных девочек на их места. Я щелкнул четыре раза, заставляя их преклонить колени. Сестра Тимоти вернула девочек на свои места, бросая ненавистные взгляды на ряды скамеек, заполненных мальчиками.

Я трижды быстро нажал на щелкунчика, наблюдая, как девочки встают по стойке смирно. Священник у алтаря прервал молитву, вскользь наблюдая за происходящим перед ним, прислушиваясь, как отголоски дуэльных щелчков отражаются от стен церкви. Мальчики не спускали глаз с алтаря, сдерживая улыбки и подавляя смешки. Сестра Тимоти заставила девочек вернуться на свои места, ее щеки заметно покраснели, а губы поджались.

Отец Карилло скользнул в мой ряд, одной рукой ухватив меня за левый локоть.

- Отдай мне щелкунчика, - сказал он, не поворачивая головы.

- Какой щелкунчик? - спросил я, делая то же самое.

- Сейчас же, - сказал отец Карилло.

Я вынул руку из кармана пиджака, пронёс её над своими коленями и протянул щелкунчика отцу Карилло. Он забрал его у меня, стараясь произвести как можно меньше движений, каждый из нас смотрел на сестру Тимоти, надеясь, что она не заметила нашего быстрого обмена фразами.

Священник развел руками и попросил всех встать. Сестра Тимоти трижды щелкнула щелкунчиком, наблюдая, как все девочки поднимаются в унисон, и одобрительно кивнула головой двум монахиням слева от нее.

- Помолимся, - произнёс священник.

Отец Карилло выпрямил спину, устремив взгляд на алтарь, его лицо было лишено эмоций, в руке он сжимал щелкунчика.

Все девочки снова сели. Сестра Тимоти опустилась на свою скамью. Священник у алтаря опустил глаза и покачал головой. Я глянул на отца Бобби с открытым ртом, не в силах скрыть своего удивления.

- Монахини - такие легкие жертвы, - прошептал отец Бобби, подмигивая и улыбаясь.

 

* * *

Адская кухня являлась кварталом со определённым кодексом поведения и неписаным сводом правил, которые можно было применять физически. Существовала иерархия, шедшая от местных членов как ирландской, так и итальянской мафии к сплоченным связям пуэрториканских букмекеров и ростовщиков, а оттуда к небольшим группам организованных банд, набираемых для выполнения самых разнообразных работ, от взимания долгов до сбора ворованного. Мои друзья и я были последней ступенькой подобной окрестной иерархии, мы могли свободно бродить по её улицам и играть в наши игры, от нас требовалось только следовать правилам. Иногда нас нанимали для выполнения простейших поручений, большинство из которых было связано с передачей или получением денег.

Преступления против жителей района не допускались, и в тех редких случаях, когда они действительно имели место, назначаемые наказания были суровыми, а в некоторых случаях и фатальными. Пожилым следовало помогать, а не обижать. Район нужно было поддерживать, а не лишать чего бы то ни было. Бандам не разрешалось вербовать тех, кто не хотел этого. Употребление наркотиков не одобрялось, а наркоманы подвергались остракизму, их считали неудачниками, которых следует избегать.

Несмотря на то, что жители Адской кухни зачастую прибегали к насилию, это был один из самых безопасных районов Нью-Йорка. Посторонние без страха гуляли по его улицам, молодые пары без опасений гуляли по пирсам Вест-Сайда, старики выгуливали внуков в парке ДеВитт Клинтон, ни оглядываясь в страхе.

Это было место невинности, управляемое коррупцией. Не случалось ни перестрелок, ни убийств без причины. Мужчины, носившие оружие в Адской кухне, слишком хорошо осознавали свою силу. Крэк еще не успел завоевать популярность, а денег на кокаин не хватало. Когда я был ребенком, самым популярным наркотиком считался героин, и имелась лишь небольшая горстка закоренелых наркоманов, большинство из которой были молоды и послушны, подпитывая свои потребности денежными подачками и мелким воровством. Они покупали наркотики за пределами района, так как наркодилеры в Адской кухне не приветствовались. Те, кто игнорировал устные предупреждения, списывая их на бред толстых стариков, расплачивались жизнью.

Один из самых ярких образов, которые я помню из своего детства: я стою под уличным фонарем в дождливую ночь, держа отца за руку и глядя в лицо мертвого человека, с распухшим лицом и связанными руками, висящего на веревке. Он был наркоторговцем из пригорода, толкавшим героин в Адской кухне. Проданная им доза убила двенадцатилетнего сына пуэрториканского курьера.

Это была последняя доза, которую он продал тут.

 

* * *

Дружба была так же важна, как и верность соседям. Наши друзья придавали нам идентичность и чувство принадлежности. Они составляли компанию, которой можно было доверять, и которая выходила за рамки семьи. Домашняя жизнь большинства детей Адской кухни была буйной и наполненной борьбой. Оставалось мало времени для сближения, мало внимания уделялось воспитанию и мало времени отводилось для детских удовольствий. Их приходилось искать в каком-нибудь другом месте, обычно на улице в компании друзей. С ними можно было смеяться, рассказывать глупые анекдоты, обмениваться оскорблениями и книжками, а также обсуждать спорт и фильмы. Можно было даже поделиться своими секретами и грехами, осмелиться рассказать другому человеку, что думаешь о важных детских проблемах, например о том, как подержать девочку за руку.

Жизнь в Адской кухне была тяжелой. Жизнь без друзей ещё тяжелее. Большинству детей там посчастливилось найти себе друга, на которого они могли рассчитывать. Я нашел троих. Все они были старше, наверное, мудрее и, без сомнения, умнее. Нет ни одного моего детского воспоминания, в котором они бы не присутствовали. Они были частью любого момента счастья, который случался со мной.

Я был недостаточно крут, чтобы вступить в банду, и меня совсем не волновало стремление членов банд к постоянным конфронтациям. Но я был слишком разговорчив и общителен, чтобы оставаться одиночкой. Я жил и выживал во взрослом мире, но мои заботы были заботами растущего мальчика—я знал больше о «Трех балбесах» [трио американских артистов водевиля, а также комедийных актёров, период активности которых пришёлся на 1922—1970-е годы], даже о Шемпе [Samuel Horwitz/Сэмюэл Хорвиц, 1895-1955, известный американский актер и комик], чем об уличных бандах. Меня больше волновала сделка, которую собирались совершить Янки [профессиональный бейсбольный клуб, базирующийся в Бронксе], чем стрельба, произошедшая через три дома. Я задавался вопросом, почему Джеймс Кэгни [James Cagney, 1899-1986, американский актёр театра и кино, артист водевилей и танцор] перестал сниматься в фильмах и есть ли в стране полицейский лучше, чем Джек Уэбб из «Драгнете» [Jack Webb, 1920-1982, американский актёр, продюсер, режиссёр и сценарист кино и телевидения, работавший в период 1940-80-х годов, и снявший в 1954 году детективный фильм «Dragnet»]. В районе, где еще не было Малой лиги, я работал над тем, чтобы бросать кручённые мячи, как Уайти Форд [Whitey Ford, 1928-2020, американский профессиональный бейсбольный питчер]. Окруженный квартирами, лишенными книг, я внимательно изучал произведения всех писателей-авантюристов, которые имелись в местной библиотеке. Как и большинство мальчишек моего возраста, я создал свой собственный мир и снабдил его людьми, встреченными мной в книгах, спорте, фильмах и телепередачах, сделав его местом, где вымышленные персонажи оказались для меня такими же реальными, как те, кого я видел каждый день. Это был мир, в котором имелось место для тех, кто чувствовал себя так же, как я, кто ненавидел Диснея, но любил Рэда Скелтона [Red Skelton, 1913-1997, американский артист, наиболее известный своими национальными радио- и телешоу между 1937 и 1971 годами]; кто предпочитал брусок Хорошего юмора [марка популярного мороженного] вафельным трубочкам мистера Софти [Mister Softee - грузовики-лавки по продаже мороженного]; кто ходил в цирк братьев Ринглинг в надежде, что надоедливый парень, выпущенный из пушки,  не попадает в сетку; и кто задавался вопросом, почему полицейские в нашем районе совсем не похожи на Ли Марвина из отряда M [Lee Marvin, 1924-1987, американский киноактёр, игравший в криминальном сериале «M Squad», выходившем с 1957 по 1960 год на канале NBC].

Это был мир, созданный для трех моих друзей.

 

* * *

Мы стали друзьями за обедом.

Однажды днем ​​распространился слух, что три профессиональных рестлера - Клондайк Билл, Бо Бо Бразил и Хейстэк Калхун - обедают в отеле Holiday Inn на 51-й улице. Я бросился туда и обнаружил Майкла, Джона и Томаса, которые стояли снаружи и, вглядываясь через стеклянное окно фасада ресторана, наблюдали, как большие мужчины пожирают толстые бутерброды и куски пирога. Я знал этих ребят по школьному двору и окрестностям, но боялся приближаться к ним. А это глазение на рестлеров сразу же отбросило в сторону все мои страхи.

- Они даже не останавливаются, чтобы пережевать, - удивился Джон.

- Таким большим парням не нужно жевать, - возразил ему Томми.

- Хейстэк за ужином съедает по четыре бифштекса, - сказал я, проталкиваясь мимо Майкла, чтобы получше рассмотреть. - Каждый вечер.

- Расскажи нам то, чего мы не знаем, - пробормотал Майкл, глядя на рестлеров.

- Пойду посижу с ними, - бросил я небрежно. - Можете тоже пойти, если хотите.

- Ты их знаешь? - спросил Джон.

- Еще нет, - сказал я.

Мы вчетвером прошли через двери ресторана и подошли к столу рестлеров. Те были увлечены разговором среди пустых тарелок и стаканов. Они повернули головы, когда увидели нас.

- Вы, ребята, заблудились? - спросил Хейстэк.
Его волосы и борода были лохматыми и длинными, на нем был комбинезон с нагрудником, достаточно большой, чтобы накрыть целый банкетный стол. В рестлерских журналах его вес оценивали в 620 фунтов, и я был поражен, что такой крупный мужик смог протиснуться за этот стол.

- Пока нет, - сказал я.

- Тогда что тебе нужно? - спросил Клондайк Билл. Его волосы и борода были темнее и гуще, чем у Калхуна, и он был вдвое меньше, что делало его вторым по величине человеком, которого я когда-либо видел.

- Я много раз видел, как вы боретесь, - сказал я. Я указал пальцем на троих мальчишек позади меня. - Как и все мы.

- Вы болеете за нашу победу? - спросил Бо Бо Бразил. Он был более мускулистым, чем его соратники, и выглядел как скульптурный камень, прислоненный к окну, его бритая черная голова блестела, а глаза были ясными и яркими. Был широко известен один приём Бо Бо - сокрушающий удар головой, - о котором говорилось, что это достаточно жестокое оружие, способное оставить противника парализованным.

- Нет, - сказал я.

- Почему нет? - потребовал ответа Калхун.

- Обычно ты сражаешься с хорошими парнями, - произнёс я, и мои ладони вспотели.

Хейстэк Калхун поднял со стола большую руку и положил её мне на плечо и шею. Один только её вес заставил мои ноги дрожать. Он дышал через рот, воздух выходил густыми выдохами.
- Твои друзья думают так же?

- Да, - сказал я, не давая им возможности ответить. - Мы все болеем против тебя.

Хейстэк Калхун громко рассмеялся, жир его тела судорожно содрогнулся, его свободная рука хлопнула по столешнице. Клондайк Билл и Бо Бо Бразил быстро присоединились к нему.
- Принесите стулья, ребята, - произнёс Кэлхун, беря стакан воды, чтобы заглушить свой смех. - Садитесь с нами.

Мы провели больше часа в их компании, столпившись вокруг их стола, угостившись четырьмя кусками вишневого пирога, четырьмя шоколадными коктейлями и рассказами о мире борцов. У нас не сложилось впечатления, что они зарабатывают много денег и, судя по их покрытым шрамами лицам и кривым ушам, мы поняли, что это нелегкая жизнь. Но истории, которые они рассказывали, были полны энтузиазма и острых ощущений от работы на аренах по всей стране, где люди платили деньги, чтобы поиздеваться и повеселиться каждую ночь. Для наших юных ушей быть борцом звучало гораздо лучше, чем быть циркачом.

- Ребята, у вас есть билеты на вечер? - спросил Хейстэк, делая знак официантке.

- Нет, сэр, - сказал Джон, подбирая последние крошки пирога.

- Подойдите к кассе к семи, - сказал Калхун, медленно вибираясь из-за стола. - Вы будете сидеть у ринга в семь тридцать.

Мы пожали друг другу руки - наши исчезли в их ладонях - и поблагодарили их, глядя с трепетом вверх, пока они улыбались и гладили нас по макушкам.

- Смотрите, не разочаруйте нас, - предупредил Клондайк Билл, уходя. - Мы хотим слышать, как вы будете громко и отчетливо свистеть сегодня вечером.

- Мы не подведем, - сказал Томми.

- Если хотите, мы будем чем-нибудь бросаться, - сказал Джон.

Мы стояли у стола и смотрели, как они выходят из гостиницы на Десятую авеню; как трое крупных мужчин мелкими шажками направляются в сторону Мэдисон-Сквер-Гарден и белых огней переполненной арены.

 

* * *

Я был младше моих друзей на три года, и все же они относились ко мне как к равному. У нас было так много общего, что как только меня приняли в их круг, мой возраст перестал быть какой-то проблемой. Верный признак того, что меня приняли - менее чем через неделю после знакомства мне дали прозвище. Они прозвали меня Шекспиром, потому что я никогда не бывал без книги.

Каждый из нас был единственным ребенком в разрушающемся браке.

Мой отец, Марио, работал мясником - профессия, которую он освоил в тюрьме, отбывая шесть лет лишения свободы за непредумышленное убийство второй степени. Жертвой была его первая жена. Битвы, случавшиеся между моим отцом и моей матерью, Джоанной - молчаливой, сердитой женщиной, прятавшейся в молитве, стали местными легендами. Мой отец был аферистом, рисковавшим своим небольшим заработком, и умевшим потратить то, чего у него никогда не было. Тем не менее, у него всегда находились время и деньги, чтобы купить мне и мои корешам мороженое или газировку, когда он замечал нас на улице. Он был человеком, который, казалось, чувствовал себя более комфортно в компании детей, чем в мире взрослых. В детстве по причинам, которые я никак не мог выразить словами, я всегда боялся, что мой отец исчезнет. Что однажды он уйдет и не вернется. Это был страх, вызванный его разлукой с моей матерью, когда я не слышал о нем неделями.

 

Двенадцатилетний Майкл был старшим из моих корешей. Его отец, строитель Дэвлин Салливан, воевал в Корее и за свои труды заработал стальную пластину в голове. Вечно сердитый, мистер Салливан постоянно сквернословил и страдал от жажды. Высокий и крепкий, мускулистый от работы, он держался на расстоянии от жены, неделями живя с множеством любовниц, которые проматывали его деньги, а затем выгоняли его вон. Мать Майкла, Ханна, всегда принимала его обратно и прощала ему все его прегрешения. Майкл никогда не говорил о своем отце, совсем не так, как я, и, казалось, чувствовал себя неловко в те редкие моменты, когда я видел их вместе.

Непрочный брак его родителей подпитывал у Майкла недоверие к прочным соседским традициям брака, семьи и религии. Он был реалистом среди нас, с подозрением относился к намерениям других, и никогда не доверял словам тех, кого не знал. Именно Майкл удерживал нас на земле.

Однако этот его жёсткий стержень уравновешивался сильным чувством чести. Он никогда не делал ничего, что могло бы нас смутить, и не требовал того же взамен. Он никогда не подшучивал над теми, кого считал слабым, и всегда вставал на защиту тех, кто, по его мнению, не мог защитить себя. Этот жесткий кодекс был отражением того, что он читал в книгах, и смотрел в шоу. Только однажды я видел слёзы на его глазах - это случилось ближе к концу бродвейской постановки «Камелота» - он был поражён предательством Ланселота. Его любимцем из «Трех мушкетеров» был беспокойный Арамис, и когда мы заводили игру, основанную на телевизионном шоу или фильме, Майкл всегда подбирал себе роль лидера, будь то персонаж Вика Морроу в «Борьбе!» [Vic Morrow, 1929-1982, американский актёр, режиссёр и продюсер, сыгравший главную роль в телесериале 1960-х «Combat!»] или Элиот Несс в «Неприкасаемых» [Eliot Ness, 1903-1957, специальный агент министерства финансов, которому удалось посадить гангстера Аль Капоне в тюрьму на 11 лет; «The Untouchables / Неприкасаемые» - сериал, шедший на канале ABC в 1959-1963 гг.].

Рассмешить Майкла было труднее, чем остальных. Он играл роль старшего брата и поэтому должен был сохранять определенную степень серьёзности. Он стал первым из нас, у кого появилась постоянная девушка, Кэрол Мартинес с 49-й улицы - наполовину ирландка, наполовину пуэрториканка, и последним в нашей команде, кто научился ездить на велосипеде. Когда он был моложе, его называли Пятнистым из-за десятков веснушек, усеивающих его лицо и руки, но не часто, поскольку он ненавидел это прозвище, и веснушки стали исчезать по мере приближения к половому созреванию.

Именно Майкл держал в страхе соседских взрывоопасных мальчишек постарше, зачастую всего лишь взглядом или движением, укреплявшим его положение нашего лидера, титул, который он принимал, но никогда не признавал. Это была просто его роль, его место.

 

В те годы, когда мы были детьми, отец Томми Маркано находился в Аттике на севере штата Нью-Йорк, отбывая семилетний срок за вооруженное ограбление. Билли Маркано был профессиональным преступником, державшим свою жену Марию в стороне от своих дел. Как и большинство соседских матерей, Мария была искренне религиозной, проводившей всё свободное время в помощи приходским священникам и монахиням. Все годы, пока ее муж находился в тюрьме, она оставалась преданной женой, работая телефонисткой в ​​нелегальной букмекерской конторе.

Томми скучал по отцу и каждый вечер перед сном писал ему письмо. Он носил в заднем кармане джинсов смятую фотографию их двоих и смотрел на нее по нескольку раз в день. Если Майкл был мозгом нашей группы, то Томми был ее душой. Он обладал мягкой добротой, и делился всем, что имел, никогда не завидуя чужому дару или удаче. На улице его звали Маслом, потому что он намазывал его на всё, что ел, и казался обретшим самоё большое счастье, когда в одной руке у него была свежая булочка, а в другой - чашка горячего шоколада. Он был застенчивым и избегал любой возможности привлечь к себе внимание, но все же играл в Десятки, уличную игру, где главное - как можно сильнее оскорбить противника [Dozens - словесная игра между двумя участниками, обычная в черных сообществах США, где участники оскорбляют друг друга, пока один из них не сдается].

Я не помню Томми без улыбки на лице, с глазами, горящими желанием разделить смех, даже если он приходился на его счет. Единственный раз, когда я увидел у него намек на печаль, случился, когда я был вместе с моим отцом, поэтому я приложил все усилия, чтобы заставить его присоединиться к тому, чем мы с отцом планировали заняться. Мой отец, любивший поесть не меньше Томми, обычно соглашался. Когда же Томми согласился, его улыбка быстро вернулась на место.

В то время как Майкл казался старше своих лет, Томми выглядел младше своих одиннадцати. У него была мальчишеская приветливость и стремление угодить. Он обладал хорошо подвешенным языком, быстро находил ответ и никогда не забывал пошутить. Его шалости, по большей части, были с налётом невинности. Томми никогда бы не захотел быть лидером компании, и никогда бы не чувствовал себя комфортно с подобным бременем. Его характеру больше соответствовало другое - идти рядом, наблюдать, слушать и всегда улыбаться.

Ещё он обладал природной способностью к конструированию - мог позаниматься с выброшенным куском дерева или старой трубкой, и у него получался самодельный деревянный поезд или флейта. Он никогда не хранил свои творения и никогда не продавал свои поделки. Многие из его творений отправлялись в тюрьму к его отцу. Ему никогда не говорили, получает ли их его отец, а он никогда и не спрашивал.

 

Джона Рейли воспитывала мать, привлекательная женщина, у которой едва хватало времени на что-то, кроме церкви, ее работы билетёршей бродвейского театра и её приятелей. Отец Джона был мелким бандитом, застреленным в ходе ограбления бронированного грузовика в Нью-Джерси менее чем через неделю после рождения сына. Джон ничего не знал об этом человеке. «Ни одной фотографии», - сказал он мне однажды. «Ни свадебного фото, ни его снимков с флота. Никто не говорит о нём и не упоминает его имени. Как будто его и не было».

Джон воспитывался руками многочисленных поклонников своей матери - нескончаемому потоку мужчин - знавших только один способ справиться с мальчиком. Он редко говорил о побоях, но мы все знали, что такое случалось часто.

Несмотря на то, что он был всего на четыре месяца младше Майкла, Джон был самым маленьким в нашей группе и его прозвали Графом из-за его увлечения графом Монте-Кристо, который был и моей любимой книгой. Джон был дерзок и обладал самым острым чувством юмора среди всех нас. Он любил комедии и часами обсуждал, были ли Три Балбеса одаренными комиками или просто придурками, колотившими друг дружку.

Он был нашим сердцем, невинным, окруженным насилием, которое он не мог предотвратить. Он был самым красивым среди нас и часто пользовался улыбкой и подмигиванием, чтобы избежать неприятностей. Он любил рисовать, изображая темным карандашом на тонких полосах бумаги парусники и круизные лайнеры. Он проводил дни у пирсов, кормил голубей, смотрел, как волны бьются о причал, и рисовал красочные картинки океанских лайнеров в порту, заполняя их палубы знакомыми лицами соседей.

Он был прирожденным мимом, заказывая кусочки пиццы, как Джон Уэйн [John Wayne, 1907-1979, американский актёр, которого называли «королём вестерна»], просил библиотечную книгу, как Джеймс Кэгни [James Cagney, 1899-1986, американский актёр театра и кино, артист водевилей и танцор], и разговаривал с девчонками на школьном дворе как Хамфри Богарт [Humphrey Bogart, 1899-1957, американский киноактёр, названный Американским институтом киноискусства лучшим актёром в истории американского кино]. И когда его выходка вызывала смех, довольный своей миссией Джон удалялся. Он скрывал уродство своей домашней жизни за щитом шуток. Он никогда не стремился причинить боль, её было и так много в его повседневной жизни. Джон больше, чем кто-либо из нас нуждался в чьей-то ответной улыбке.

Вместе, мы четверо находили друг в друге утешение и безопасность, которых больше нигде не могли найти. Мы доверяли друг другу и знали, что среди нас нет предателей. Мы ничего не имели - ни денег, ни велосипедов, ни летнего лагеря, ни каникул. Ничего, кроме друг друга.

Для нас это было все, что имело значение.

 

3

Католическая церковь играла большую роль в нашей жизни. Церковь Священного Сердца была центром района, служившим нейтральным местом для встреч, мирным убежищем, где можно было обсудить проблемы и успокоить эмоции. Священники и монахини этого района были заметны своим присутствием и привлекали наше внимание, если уж не наше уважение.

Я и мои друзья ходили в среднюю школу Священного Сердца на Западной 50-й улице - большое здание из красного кирпича прямо напротив дома №111. Наши родители платили за обучение по 2 доллара в месяц, каждое утро сплавляя нас туда в обязательной униформе: темно-бордовых брюках для мальчиков и юбках для девочек, в белых рубашках с красными галстуками на застежках.

Школе хватало проблем, и недостаток учебных пособий был наименьшей из них. Большинство из нас были отпрысками жестоких семей, склонными к насилию, ежедневно устраивающими драки на школьном дворе. Драки зачастую случались в ответ на кажущееся пренебрежение или нарушение неписаного кодекса поведения. Все ученики делились на группировки, в основном, по этническому признаку, что только усиливало напряжение в и без того напряженных ситуациях.

Помимо нестабильности и капризного характера этнических группировок, учителя в переполненных классах сталкивались с языковыми барьерами. После третьего класса учеников делили по половому признаку: сестры-монахини учили девочек, а священники и братья-монахи работали с мальчиками. Каждый учитель вел класс, в котором в среднем имелось около тридцати учеников, более половины из которых дома не говорили по-английски. Чтобы поддержать свои семьи, многие дети после школы работали, тем самым сокращая время, затрачиваемое ими на свои домашние задания.

Мало кто из учителей соглашался поработать после трехчасового звонка. Однако существовали некоторые - как и во всех школах - кого это заботило, и кто находил время, чтобы подтянуть ученика, поддержать интерес, поставив цель за пределами района.

Брат Ник Каппас после школы терпеливо помогал мне выучить базовый английский, которому я не мог научиться дома, потому там оба моих родителя говорили по-итальянски. Другой, отец Джерри Мартин, черный священник из Глубинного Юга, открыл мне глаза на ненависть и предрассудки, существовавшие за пределами Адской Кухни. Еще один, отец Эндрю Нилон, пожилой священник с сильным бостонским акцентом, подогрел мой интерес к американской истории. Ещё был отец Роберт Карилло, мой соперник по эскападе с щелкунчиком, единственный из местного духовенства родившийся и выросший в Адской кухне.

Отцу Бобби, как его называли соседские ребята, было за тридцать, он был высок и мускулист, с густыми, темными, вьющимися волосами, без морщин на лице и с телом спортсмена. Он играл на органе на воскресных мессах, присматривал за алтарниками, преподавал в пятом классе и каждый день по два часа играл в баскетбол на школьном дворе. Большинство священников любили проповедовать с кафедры; Отец Бобби любил поговорить один на один во время игры. Он был единственным священником в округе, который побуждал нас лучше учиться и всегда был готов помочь, если возникали проблемы.

Именно Отец Бобби познакомил меня и моих друзей с такими авторами, как сэр Артур Конан Дойл, Виктор Гюго и Стивен Крейн [Stephen Crane, 1871-1900, американский поэт, прозаик и журналист], еще больше прививая нам страсть к написанному. Он выбирал произведения и авторов, с которыми, по его мнению, мы могли бы себя отожествлять, и которые могли на короткое время помочь нам избежать войн, ведущихся каждую ночь в наших квартирах.

Именно от него мы узнали о таких книгах, как «Отверженные», «Дерево растет в Бруклине»[«A Tree Grows in Brooklyn» (1943) - культовый роман американской писательницы Бетти Смит о решимости противостоять трудностям] и «Колокол для Адано» [«A Bell for Adano» (1945) - роман Джона Херси, получившего за него Пулитцеровскую премию], а также о том, как устроить себе ночник, и не пострадать при этом от домашних. Ему это было легко, потому что он родился и рос в таких же условиях. Он понимал, что значит засыпать под покровом страха.

Остальное духовенство не было так заботливо. Многие следовали примеру родителей и прибегали к насилию ради соблюдения правил своего класса. В католической школьной системе 1960-х телесные наказания являлись допустимыми. Духовенство, по большей части, получало родительское благословение обращаться с нами так, как они считали нужным. Большинство священников и братьев-монахов хранили толстые кожаные ремни в верхнем ящике своих столов. Монашки предпочитали линейки и весла. Но не являлись исключениями удары кулаком или резкие пощечины.

Никто не пользовался демонстрацией силы больше, чем брат Грегори Рейнольдс, лысый мужчина средних лет с широким подбородком и круглым пивным животом. Он всегда держал в руке кожаный ремень, ходил взад и вперед по проходам в классе, размахивая им при малейшей провокации. Пропущенное домашнее задание предполагало четыре резких удара по каждой руке. За опоздание предназначалось два удара. Улыбка, ухмылка, взгляд в неправильном направлении могли легко воспламенить его гнев и заставить кожаный ремень врезаться в руку или лицо.

Брат Рейнольдс был сердитым человеком, его срывы подогревалось выпивкой и являлись ответом на замечания, что он плохо справляется со своей работой. Мы все прочувствовали боль от его ремня. Мои друзья и я справлялись с этим примерно так же, как и со всеми другими нашими проблемами - посредством юмора, шалостей и шуток. Мы считали, что если нельзя их победить, то, по крайней мере, мы сможем посмеяться над ними. С уверенностью заявляю, что на голову брата Рейнольдса сбросили больше воздушных шариков, наполненных водой, доставили к дверям больше пиццы, украли из его кабинета больше шарфов, перчаток и шляп, чем у любого священника в истории Адской кухни. Он всегда подозревал меня и моих друзей, но ему не хватало доказательств.

Однажды я вручил ему все доказательства, в которых он едва ли нуждался.

Я заскучал посреди урока математика, который, казалось, никогда не закончился. Чтобы скоротать время, я соскрёб с подоконника приоткрытого окна снег и слепил снежок. Я сидел в последнем ряду рядом со шкафом для одежды. И поспорил на кислый огурец с прыщавым пуэрториканским парнем по имени Гектор Мандано, что смогу завинтить снежок, бросив его с моего места позади в открытое слева окно впереди. Окна в классе всегда были открыты, независимо от погодных условий, так как учителя считали, что свежий воздух заставляет учеников пребывать в бодром настрое. Мы никогда не возражали, особенно в холодные месяцы, когда в здании топили так, чтобы самый сильный ученик тонул в лужах пота.

Брат Рейнольдс стоял ко мне спиной, записывая на доске условия математических задач. Он находился в нескольких футах справа от открытого окна. Поскольку я твердо верил в свою способность бросать кручёные мячи и был готов на все ради кислого огурца, я швырнул снежок через всю комнату, уверенный, что тот пролетит как надо.

Уайти Форд был бы недоволен моим броском. «Снежок» не только не крутился, но и набирая скорость, как ракета, летел прямиком к затылку брата Рейнольдса. Он врезался со звуком, который я слышал только в мультфильмах. Весь класс сделал один общих выдох. Моей единственной надеждой на выживание было то, что снежок стукнул монаха достаточно сильно, чтобы вызвать кровоизлияние в мозг.

Но этого не случилось.

Брат Рейнольдс летел по проходу, как сорвавшийся с привязи бык, лупя во все стороны своим кожаным ремнём, поражая невинных и направляясь прямиком ко мне, виноватому. Он набросился на меня, с нарастающей яростью из-за случившегося с ним конфуза, нанося удары по рукам, голове и телу, пока я, отбиваясь, не упал на колени в изнеможении. Но ничто не могло остановить волны смеха вокруг, который стал настолько громким, что перевесил всю мою боль.

Воспоминания о брате Грегори Рейнольдсе, стряхивающем снег с затылка, о его лице, пылающем как факел, о его глазах, выкатившихся от ярости - он был слишком разгневан, чтобы произносить слова - навсегда останутся со мной, как и смех, который я слышал в классе в тот унылый день.

Брат Рейнольдс умер менее чем через два года после этого случая от сердечного приступа и чрезмерного потребления алкоголя. На его поминках, когда он лежал в открытом гробу, окруженном множеством цветов и потоком скорбящих, кто-то в глубине комнаты рассказал историю о снежке, который был совсем не закручен.

И снова разразился смех.

 

4

В церкви Святого Сердца стояла тишина, верхний свет освещал длинные ряды деревянных скамеек. Семь женщин и трое мужчин сидели сзади, молитвенно сложив руки в ожидании разговора со священником.

Мы с друзьями проводили много времени в этой маленькой, компактной церкви с большим мраморным алтарем по центру. Каждый из нас побывал алтарником, работая по обычному графику воскресных, а иногда и будних месс. Кроме того, мы также должны были помогать на похоронах, распространяя темные облака ладана над гробами умерших. Всем хотелось участвовать в заупокойных мессах, так как служба включала в себя трехдолларовую оплату и возможность прикарманить ещё больше, если постараться выглядеть очень мрачно.

Кроме того, мы ходили на мессу раз в неделю, а иногда и чаще, особенно если отцу Бобби требовался кто-то, кто сопровождал бы пожилых прихожан на вечерние службы в будние дни. Иногда я просто заходил в церковь и часами сидел там один или с кем-нибудь из друзей. Мне нравился вид и запах пустой церкви со статуями святых и витражами. Я ходил не столько молиться, сколько расслабиться и отвлечься от внешних событий. Мы с Джоном заходили туда чаще остальных. Мы были единственными в нашей компании, кто задумывался о вступлении в духовенство - мысль, казавшаяся нам привлекательной из-за её гарантированного билета за пределы района. Этакая католическая версия лотереи. Мы были слишком юны, чтобы разбираться в проблеме безбрачия; больше всего нас волновало то, как мы будем выглядеть с воротничком священника.

Мы с Джоном были заинтригованы полномочиями, которыми наделялся священник. Умение служить мессу, совершать последние обряды, крестить младенцев, проводить свадьбы и - что лучше всего - сидеть в темной будке и слушать, как другие исповедуются в своих грехах. Для нас таинство исповеди являлось как бы допущением в тайный мир предательства и обмана, где люди открыто признавались в темных злодеяниях и гнусных неосторожностях. Все это прикрывалось зонтиком благочестия и уединения. Исповедь была лучше любой книги, которую мы могли достать, или любого фильма, который мы могли посмотреть, потому что грехи были реальными, совершенными людьми, которых мы действительно знали. Искушение стать частью этого обряда было слишком велико, чтобы сопротивляться.

По обе стороны от Священного Сердца стояли две кабинки для исповеди, у стен, поблизости от задних скамеек, каждая была завешена тяжелыми пурпурными занавесками. Толстая деревянная дверь в центре исповедальни запиралась изнутри. Две небольшие сетчатые перегородки, закрываемые раздвижными деревянными панелями, позволяли священнику, если он бодрствовал, сидеть и слушать грехи своего прихода. Каждую субботу днем ​​с трех до пяти вечера в эти кабинки заходило небольшое количество прихожан. Там должны были раскрываться все дела, каждое проклятие, каждый проступок, совершённые ими в течение недели. В те дни на Адской кухне было не найти лучшего места.

Мы с Джоном усаживались в церкви каждую субботу после обеда. Мы знали, что отец Тим МакЭндрю, старый, усталый и слабослышащий, всегда принимал первый час в одной из кабинок, ближайшей к алтарю. Отец МакЭндрю имел склонность сурово наказывать за малейшие прегрешения, независимо от того, слышал ли он признание или только думал, что слышал. Особенно он был строг с детьми и замужними женщинами. Самобичевание стоило дюжины «Аве Мария» и полудюжины «Отче наш».

Несколько раз, и всегда по моему почину, мы с Джоном прокрадывались в кабинку напротив кабинки МакЭндрю, закрывались там и подслушивали грехи, о которых могли только читать. Мы не могли представить себе, какое наказание могло нас ждать, если бы нас поймали, но каким бы оно не оказалось, оно вряд ли бы могло затмить радость от известия о грехопадении соседа.

Я сидел во второй кабинке, втиснувшись на небольшую деревянную скамейку, спиной к прохладной стене. Граф, Джон Рейли, сидел рядом со мной.
- Парень, если нас поймают, нас сожгут, - прошептал он.

- А что, если там наши матери? - спросил я. - Что, если мы, в конце концов, услышим их признания?

- А что, если мы услышим что-нибудь похуже? - спросил Джон.

- Например?
Я не мог представить себе ничего хуже.

- Например, убийство, - сказал Джон. - Что, если кто-то сознается в убийстве?

- Расслабься, - я постарался сказать это как можно убедительнее. - Все, что нам требуется, это посидеть, послушать и не засмеяться.

В десять минут четвертого две женщины встали с задней скамьи и направились к первой исповедальне, готовые рассказать свои грехи человеку, который их не слышал. Они встали по обе стороны внутреннего окошка, раздвинули шторы, опустились на колени и стали ждать, когда откроются маленькие деревянные дверцы.

Через несколько секунд стенки нашей кабинки тоже ожили.

- Поехали, - сказал я. - Приготовься.

- Боже, помоги нам, - произнёс Джон, крестясь. - Боже, помоги нам.

Справа от нас мы услышали тихий кашель человека, который, шаркая, встал на колени и оперся локтем о небольшой выступ перед собой. Он жевал жевательную резинку и глубоко вдохнул, ожидая, пока откроется дверца.

- Мы его знаем? - спросил Джон.

- Тише!

С другой стороны кабинки послышался чих женщины, которая рылась в открытой сумочке в поисках платка. Она высморкалась, поправила платье и стала ждать.

- Которая? - спросил Джон.

- Где парень, - сказал я и сдвинул маленькую дверцу справа от меня. Толстые губы, нос и щетина мужчины смотрели на нас, отделённых от него только деревянным сетчатым экраном, его тяжелое дыхание согревало нашу сторону кабинки.

- Благословите меня, Отец, потому что я согрешил, - произнёс он, молитвенно сложив руки. - Прошло два года с моей последней исповеди.

Джон схватил меня за плечо, а я пытался унять дрожь в ногах. Никто из нас не произнёс ни слова.

- Я совершал плохие поступки, Отец, - сказал мужчина. - И я хочу, чтобы вы простили их все. Я играю, проигрываю все деньги за аренду на лошадях. Вру моей жене, иногда бью ее, детей тоже. Это всё плохо, Отец. Надо выбраться из этой дыры. А что я могу поделать?

- Молитесь, - произнёс я самым своим низким голосом.

- Я молился, - продолжил мужчина. - Не помогает. Я должен деньги ростовщикам. Очень много. Отец, ты должен мне помочь. Это место, куда ты обращаешься за помощью, верно? Мне больше некуда идти. Вот что.

Мы с Джоном, затаив дыхание, молчали.

- Отец, ты здесь? - спросил мужчина.

- Да, - ответил я.

- Ну, - сказал мужчина. - Что же будет?

- Три «Аве Мария», - сказал я. - Одну «Отче наш». И да благословит вас Господь.

- Три «Аве Мария», - произнёс мужчина. - Что, черт возьми, это даст?

- Это для вашей души, - ответил я.

- К черту мою душу! - громко сказал мужчина. - И нахуй тебя, чёртов нахлебник!

Мужчина встал, раздвинул пурпурные шторы, свисавшие справа от него, и выскочил из кабинки, его вспышка привлекла внимание тех, кто ждал своей очереди.

- Все прошло хорошо, - сказал я Джону, который наконец ослабил хватку на моем плече.

- Не поступай так с женщиной, - сказал Джон. - Я тебя умоляю. Давай просто уйдём отсюда.

- Как? - спросил я.

- Не принимай больше, - сказал Джон. - Пусть все идут в другую кабинку. Пусть они решат, что здесь никого нет.

- Давай примем еще одного, - сказал я.

- Нет, - возразил Джон. - Мне слишком страшно.

- Еще одного, - взмолился я.

- Нет.

- Ну только ещё одного.

- Одного, - сказал Джон. - После чего уходим отсюда.

- Как скажешь, - согласился я.

- Клянёшься?

- В церкви нельзя клясться, - сказал я.

 

* * *

Женский голос был тихим и мягким, почти шёпотом. Край вуали свисал ей на лицо, ее руки были сжаты в темноте кабинки, кончики ногтей царапали деревянную основу.

- Благословите меня, Отец, - начала она. - Прошло шесть недель с моей последней исповеди.

Мы оба знали, кто она такая, не раз видели, как она прогуливается по улицам Адской Кухни под ручку с последним мужчиной, который ей приглянулся. Это была женщина, которой улыбались наши отцы, а матери советовали не обращать на нее внимания.

- Я не довольна своей жизнью, Отец, - сказала она. – Всё так, что я не хочу просыпаться по утрам.

- Почему? - спросил я, мой голос был приглушён рубашкой Джона.

- Всё неправильно, - сказала она. - Все, что я делаю, неправильно, и я не знаю, как остановиться.

- Ты должна молиться, - ответил я.

- Верно, Отец, - продолжила она. - Поверьте мне, это так. Каждый день. Но это не приносит никакой пользы.

- Принесёт, - сказал я.

- Я сплю с женатыми мужчинами, - продолжала женщина. - Семейными мужчинами. Утром я говорю себе, что это будет в последний раз. Но так никогда не бывает.

- Однажды так будет, - сказал я, наблюдая, как ее руки сжимают бусины четок.

- Это должно случиться поскорее, - произнесла женщина, сдерживая слёзы. - Я беременна.

Джон посмотрел на меня, закрыв рот обеими руками.

- А отец? - спросил я.

- Оставил номер телефона, - сказала женщина.
Сарказм не смог скрыть грусти в ее голосе.

- Что ты собираешься делать?

- Я знаю, чего вы от меня хотите, - сказала женщина. - И я знаю, что мне делать. Я просто не знаю, как мне поступить.

- Ещё есть время, - сказал я, по шее струился пот.

- У меня много чего есть, - возразила женщина. - Только среди этого нет времени.

Женщина благословила себя, свернула четки и убрала их в передний карман платья. Откинула волосы с глаз и подняла сумочку, лежащую у её колен.
- Мне пора, - произнесла она, а затем, к нашему большому удивлению, добавила:
- Спасибо, что выслушали, ребята. Я ценю это и знаю, что вы не разболтаете.

Она постучала по деревянному экрану двумя пальцами, помахала рукой и вышла из кабинки.

- Она поняла, - сказал Джон.

- Ага, - сказал я. - Она поняла.

- Тогда почему она все это рассказала нам?

- Думаю, она должна была кому-нибудь рассказать.

Джон встал, оттолкнувшись от стены и случайно открыв маленькую дверь в исповедальню. С другой стороны, заслоненный экраном, стоял на коленях мужчина.

- Благословите меня, Отец, потому что я согрешил, - произнёс мужчина глубоким баритоном.

- Ну? - сказал Джон. - Чего стоишь? Ждешь чего-то?

Джон открыл главную дверь, и мы оба вышли из кабинки, склонив головы и молитвенно сложив руки.

 

5

Мы старались проводить как можно больше времени вне наших квартир. У Джона и Томми - Графа и Масла - не было дома телевизоров, Майклу - Пятнистому - не разрешалось ничего смотреть, когда он был один, то есть большую часть его домашнего времяпрепровождения, а мои родители зачастую просто сидели и смотрели 9 канал: Кино на миллион долларов. Радио в наших квартирах обычно настраивали на радиостанции, рассказывающие новости из старых родных городов типа Неаполя или Белфаста. Таким образом, основная часть наших ежедневных развлечений приходилась на наше чтение.

Мы каждый день просматривали Daily News, начиная со спортивных страниц, позволяя Дику Янгу и Джину Уорду провести нас через бейсбольные войны, а затем переходили к криминальным историям, игнорируя все остальное между ними. Мы никогда не покупали Post, поскольку наши отцы предупреждали о ее коммунистических предпочтениях, и в Адской кухне нельзя было найти ни одного номера The New York Times. Мы читали и спорили из-за статей, обвиняя написавшего, если он осмеливался критиковать любимого игрока или злорадствовали над рассказом о преступнике, которого, по нашему мнению, хорошенько отымели.

Мы копили деньги и отсылали их в Classics Illustrated, терпеливо ожидая, когда придёт почтовая посылка. Те комиксы, которые мы не могли купить, мы крали из кондитерских за пределами района. Наша четвёрка держала объединенную коллекцию в нашем подвальном клубе, храня там все наши комиксы - Флэша, Аквамена, Бэтмена, Супермена, Сержанта Рока, Зелёный фонарь - в больших коробках, защищенных полосками пластика, каждая была тщательно промаркирована.

Летом мы собирали бейсбольные карточки и обменивались ими круглый год. Карточки тоже были упорядочены и помечены, и в командном порядке хранились в рядах обувных коробок. Твердый брусок жевательной резинки, который прилагался к каждой пачке, откладывался до поры летних соревнований с бутылочными крышками. Тогда жевательную резинку смешивали со свечным воском и заливали этой смесью пустую крышку от бутылки 7Up для использования в популярной уличной игре.

Ни у кого из нас не было книг - как и у наших родителей. Это была роскошь, которую в Адской кухне могли себе позволить- или хотели бы - лишь немногие. Большинство мужчин обладали грамотностью лишь в той степени, чтобы можно было следить за газетной страницей с лошадиными бегами; женщины ограничились чтением молитвенников и бульварных листков. Люди считали чтение пустой тратой времени. Если они замечали, что ты читаешь, они считали, что тебе больше нечем заняться, и записывали тебя в лентяи. Для меня и моих лучших друзей было чертовски хорошо, что у нас в округе имелась библиотека.

Публичная библиотека в Адской кухне представляла собой большое серое бетонное здание, зажатое между многоквартирным домом и кондитерской. Она была разделен на две части. Детский читальный зал выходил на Десятую авеню, и в нем всегда было многолюдно. Секция для взрослых находилась сзади, она была пустой и достаточно тихой, чтобы в ней можно было спрятать тело. Она хорошо снабжалась и была отлично укомплектована; с полдюжины библиотекарей были привычны к буйному поведению своих посетителей. Библиотека была открыта каждый день, кроме воскресенья, её большие черные двери широко распахивались в девять.

Мы с друзьями прочли довольно много книг в этой библиотеке зимними вечерами после школы. Принося с собой изрядную долю хаоса. Мы смеялись, хотя должны были молчать. Мы приносили с собой еду, хотя это было запрещено. Иногда мы засыпали на своих местах, особенно если предыдущая ночь выдавалась тяжелой. Библиотека была единственным местом, кроме церкви и дома, где запрещалось воровство. За всё время моего пребывания там я не припомню случая, чтобы украли хотя бы одну книгу.

А ещё мы ходили туда за тишиной. В нашей жизни было столько криков и воплей, и, если бы у нас не было подобного убежища, то мы могли, наверное, сойти с ума. Многие в нашем районе действительно сошли с ума. Но не мы. У нас была библиотека. Она походила на дом, который должен был быть у всех нас, но которого никто из нас не имел. И, поскольку она походила на дом, мы, конечно, не просто читали. Мы также устраивали там небольшой ад.

 

* * *

Я сидел за столом светлого дерева в детском зале библиотеки, читая «Графа Монте-Кристо» в твердом переплете, погруженный в мысленную битву, которую Эдмон Дантес вел в своей заброшенной тюремной камере.

- Давай, Шейкс [Shakes от Shakespeare; дословно можно перевести как Трясучка], - сказал Джон, подталкивая меня локтем. - Сделай это.

- Не сегодня, - сказал я, осторожно откладывая книгу, чтобы не потерять место, где читал. - Может быть, завтра.

- Почему не сегодня? - спросил Томми с другой стороны стола.

- Мне что-то не хочется, - сказал я. - Я хочу читать.

- Почитать ты всегда сможешь, - сказал Джон.

- Я всегда смогу свалить стопку книг.

- Бьюсь об заклад на два комикса с Флэшем, ты не сделаешь это сегодня, - сказал Джон.

- Я добавлю ещё два Зелёных фонаря, - сообщил Майкл, поднимая голову от разложенной на коленях брошюрой National Geographic.

- Новые? - спросил я.

- Только получил на днях.

Я кивнул в сторону Томми.
- А как насчет тебя?

- А что я? - захотелось ему узнать.

- Что у тебя?

- Ничего, - ответил Томми. - Я просто хочу посмотреть, как ты это сделаешь.

- Ну? - спросил Майкл. - Как же это будет?

- Выбери книгу, - вздохнул я.

Несколько мгновений спустя я поднялся до самой верхней полки стеллажа с художественной литературой с экземпляром «Моби-Дика» в руке. Джон и Томми стояли в противоположенных концах прохода, наблюдая за проходящими мимо библиотекарями. Подо мной Майкл обеими руками держал деревянную лестницу.

- Не торопись, - сказал он. - У них должен быть перерыв на кофе.

На полке находилось двадцать пять книг, расставленных по авторам. Я прижал дюжину слева от себя в сторону, склонив их к центру. Затем тоже самое проделал с книгами с другой стороны, расположив их так, чтобы каждая зависела от веса тома рядом с ней. Затем вставил «Моби-Дика» посередине полки, поправив его так, чтобы книги слева и справа опирались на него. После чего с удовлетворением осмотрел ряд и спустился по ступеням лестницы.

- Думаешь, сработает? - спросил Майкл.

- Это нельзя пропустить, - заверил я его.

- А кого нам взять? - сказал Томми, подходя к моему правому плечу. - Ну, знаешь, чтобы проверить это?

- Как насчет Калински? - предложил Джон, опираясь одной ногой на основание лестницы. - Все ее ненавидят.

- Не все ее ненавидят, - сказал Майкл. - Так что давай оставим ее в покое.

- Извини, Майки, - произнёс Джон. - Забыл о ней и твоём отце.

- Просто выберите кого-нибудь другого, - сказал Майкл.

- Как насчет мисс Пиппин? - спросил я. - Чей-нибудь отец с ней гуляет?

 

* * *

Томми стоял у конторки посреди большой комнаты, терпеливо ожидая, пока мисс Пиппин, высокая блондинка с обеспокоенным видом, складывала стопку детских книг на картотечный шкаф.

- Привет, - сказала она, поворачиваясь к Томми. - Тебе помочь?

- Я не могу найти книгу, - сказал Томми.

- Ты знаешь её название? - спросила она, одевая очки на цепочки.  - Или кто её написал?

- Она называется «Моби-Дик», - робко сообщил Томми. - Думаю, что её написал парень по имени Герман.

- Ты прав наполовину, - сказала мисс Пиппин. - Её написал Герман Мелвилл. Найти книгу не так уж сложно.

- Замечательно, - Томми кивнул и хлопнул ладонями по стойке. - Вы знаете, что об этом сняли фильм?

- Нет, - сказала мисс Пиппин. - Нет, не знала. Но книга намного лучше.

- Откуда вы знаете? - спросил Томми. - Если вы не смотрели фильм.

- Я знаю, - произнесла мисс Пиппин, выходя из-за стойки. - Иди за мной, и мы достанем тебе твою книгу.

- Прямо за вами, - сказал Томми.

 

* * *

Мисс Пиппин оперлась руками на края стремянки, осматривая книжные полки слева направо. Мы сели за стол позади, только Майкл смотрел на нее. Мы с Джоном сидели напротив друг друга, украдкой бросая взгляды на профиль мисс Пиппин. Мы пристроились за страницами больших книжек с картинками, выглядывая из-за них.

- Что ж, ты не мог долго её искать, - сказала мисс Пиппин Томми. - Вот она. Прямо там.

- Где? - спросил Томми. - Я её не вижу.

- Вон там, - сказала мисс Пиппин, указывая вверх пальцем с острым ноготком. - На верхней полке.

- Прошу прощения, мисс Пиппин, - произнёс Томми. – Я её не вижу. Я оставил свои очки в школе.

- С каких это пор ты носишь очки? - спросила мисс Пиппин. - Я никогда не видел их на тебе.

- Только что получил, - сказал Томми.

- Ну, хорошо, я достану тебе книгу, - сообщила мисс Пиппин. - Но в следующий раз не спеши отказываться от поиска. Найди время, чтобы найти то, что ты хочешь прочитать.

- Так и сделаю, - сказал Томми. - Обещаю.

Мисс Пиппин стала подниматься по лестнице, одной рукой удерживая на месте длинную плиссированную юбку. Томми смотрел вверх, его глаза жаждали поймать вспышку бедра. Майкл повернулся ко мне и подмигнул. Джон, держа перед лицом книгу, создавая вид, что читает её, отчаянно пытался подавить хихиканье.

- Успокойся, - прошептал я.

- Она почти у цели, - сказал Майкл еще тише. - Еще пара шагов.

- Не смотрите вверх, - сказал я. - Пока это не случится.

Томми отвернулся, как только увидел, как пальцы мисс Пиппин обвились вокруг корешка «Моби-Дика». Она слегка потянула книгу, вытаскивая ее из ряда. Томик легко скользнул в ее руку, ослабив давление на другие книги на полке, заставляя их падать в ее направлении.

Первые две пролетели сбоку от головы мисс Пиппин, сорвав красную ленту с её волос и швырнув очки на пол. Шквал других книг обрушился на нее, заставив ослабить хватку на лестнице. Раскрывшийся роман ударил её по подбородку, и её тело скатилось с лестницы на пол.

- Вот дерьмо, - завопил Томми. - Она падает.

Мисс Пиппин приземлилась на спину, закрыв глаза и широко разведя руки в сторону. Она тихо лежала, изредка из глубин ее горла вырывался стон. Её правая рука по-прежнему сжимала томик «Моби-Дика».

- Думаешь, она мертва? - спросил Джон, отойдя от стола с открытым ртом и не сводя глаз с мисс Пиппин. - Она не может умереть.

- Пошли отсюда, - сказал Томми, отходя от толпы, окружавшей неподвижного библиотекаря. - Уходим сейчас же.

- Нет, пока мы не выясним, всё ли с ней в порядке, - возразил Майкл.

Какая-то старуха, обхватив руками голову мисс Пиппин, требовала нюхательной соли. Подбежали еще две женщины с маленькими чашечками, наполненными водой из кулера. Рабочий, стоявший в углу, опершись на ручку швабры, что-то бормотал о вызове «скорой помощи».

Мы стояли группой на приличном расстоянии от толпы, чувствуя подозрительные взгляды, бросаемые в нашу сторону. Джон нервничал больше всех, на его лице проступали озабоченные морщины. Томми вспотел сквозь футболку, его дыхание стало прерывистым. Майкл скрестил руки на груди, он смотрел на тех, кто смотрел в его сторону, маскируя свой страх вызывающей позой.

Я стоял рядом с ним, понимая, что всё, что случилось с мисс Пиппин, случилось по моей вине. Я проделывал трюк с выпадающей книгой десятки раз, и каждый происходил под бурный смех. Это было впервые, когда случилось что-то плохое, и мне не понравилось то, что я почувствовал.

Я с облегчением наблюдал, как руки трех коллег помогли мисс Пиппин подняться на ноги. Она неуверенно встала, прислонившись спиной к стеллажу, которому был нанесен ущерб, вокруг нее валялись десятки книг.

- Похоже, с ней все в порядке, - бросил мне Майкл.

- Тогда пошли, - сказал я.

- Минутку, - произнёс Томми. - Сначала я должен кое-что сделать.

- Брось, - сказал Джон. - В конце концов они поумнеют.

Томми проигнорировал просьбу и прошел через небольшую группу собравшихся вокруг мисс Пиппин, ища среди упавших книг «Моби-Дика». Он поднял его и повернулся к все еще ошеломленной мисс Пиппин.

- Спасибо, что нашли книгу, - сказал он. - Мне не хотелось, чтобы всё так случилось.

- Не за что, - сказала она, наблюдая, как Томми разворачивается и выходит из читального зала, хлопая книгой по бедру.

 

* * *

Я стоял в дверном проеме здания рядом с пиццерией Mimi’s, облизывая итальянский лед [замороженная смесь сиропа и фруктового пюре определённого типа], стараясь не допустить, чтобы тающая жидкость капала на мою новую белую футболку.

- Ты знаешь, что это дерьмо делает с твоим телом? - спросил Отец Бобби, подходя ко мне слева со свисающей из рта сигаретой. - Есть мысли на этот счёт?

- Получше курения, - сказал я. - И дешевле.

- Может быть, - сказал он, бросив сигарету на землю и раздавив ее подошвой кед. - Итак, ты что-нибудь слышал? Есть что-нибудь?

- Ничего, - сообщил я. - Тишина. Нечего делать, остаётся только ждать школы.

Отец Бобби был в футболке «Янки» под синей ветровкой на пуговицах, в серых спортивных штанах, белых носках и кедах, явно после двухчасового баскетбольного матча. Его лицо разрумянилось, а волосы, зачесанные назад, были ещё влажными от пота. Поскольку он вырос в этом районе, он хорошо знал все правила и знал, как лучше всего их нарушать. Все, что мы ещё только думали совершить, он уже сделал много лет назад. Он никогда не проповедовал нам, сознавая, что длинные проповеди - не лучший вариант для моей компании. Но он знал, что мы любим и уважаем его, и прислушиваемся к его мнению. Существовало множество способов пасть на улицах Адской Кухни. Отец Бобби пытался оказаться рядом, чтобы не допустить этих падений.

- А как насчет того, что случилось на днях в библиотеке? - спросил он, зайдя ко мне в подъезд. - Случилось нечто весьма примечательное.

- Вы имеете в виду мисс Пиппин? - спросил я, глотая остатки льда.

Отец Бобби кивнул.

- Это была неприятность, - сказал я. - На неё свалились книжки. Выглядело очень жутко.

- Я слышал, что ты был там, - сказал он. - И остальные тоже. Думаю, искали что-нибудь хорошее для чтения.

- Что-то вроде того, - признал я.

- Странное дело, - сказал он, наклоняясь ко мне поближе. - Понимаешь, целая полка книг падает кому-то на голову. Как ты думаешь, как такое случается?

- Полагаю, случайно, - ответил я.

- Может быть, - сказал он. - А что еще может быть?

Я вытер руки и рот чистым уголком сложенной салфетки и ничего не сказал.

Отец Бобби вытащил руки из карманов, зажав пластинку Juicy Fruit между большим и указательным пальцами правой руки. На его лице блуждала улыбка.

- У этого есть имя, - сказал он, предлагая мне жевательную резинку.

- Какое? - спросил я, качая головой в отказе.

- Уловка с полкой, которую проделал ты и твои приятели. Это называется «хранители». Я играл в подобное, когда был в твоем возрасте. Однако никогда не мог обрушить всю полку. У тебя, должно быть, неплохо получается.

- Отец, - сказал я. - Я не понимаю, о чем вы говорите.

- Может, я ошибаюсь, - сказал он, по-прежнему улыбаясь. - А может, получил неверную информацию.

- Похоже, так и случилось, - сказал я, меняя позу. - Ну, мне пора.

- Увидимся сегодня вечером, - сказал отец Бобби, разворачиваясь и выходя на улицу.

- А что сегодня вечером? - спросил я.

- Собираюсь разнести несколько книг и журналов по окрестностям, - сказал он. - Ну, знаешь, для стариков и инвалидов. Людям, которые не могут выбираться на улицу самостоятельно. Я уточнил у твоей матери. Она сказала, что ты с радостью поможешь.

- Держу пари, она так и сказала.

- Знаешь, она хочет, чтобы ты стал священником, - произнёс он, отправляя пластину Juicy Fruit себе в рот.

- А вы? - спросил я.

- Я просто хочу, чтобы ты держался подальше от неприятностей, Шейкс, - произнёс Отец Бобби. - Это мое единственное желание. В отношении тебя и твоих друзей.

- И ничего больше?

- И ничего больше, - сказал Отец Бобби. - Клянусь тебе.

- Священники не должны клясться, - произнёс я.

- А дети не должны сбрасывать кучу книг на библиотекаря, - сказал он, махнув рукой, и повернув за угол, направился к церкви.

 

ЛЕТО 1964

6

Мы лежали на четырех банных полотенцах, расстеленных на раскаленной черном толе крыши. У серого, покрытого шифером дымохода стоял сумка-холодильник, набитая кусками льда, и упаковкой из шести банок 7Up. Портативное радио с Дайаной Росс что-то тихонько напевало. Перекрещивающие бельевые веревки, провисшие под тяжестью белья, создавали единственную тень.

- Жарче не бывает, - произнёс Джон, закрыв глаза от солнца, его голый торс был красным как у омара.

- Пойдем купаться, - предложил я, садясь рядом с ним, солнце жгло мне спину.

- Мы только что пришли, - сказал Майкл, ложась на ближайшее к краю полотенце, на его груди таял кубик льда.

- И что? - спросил я.

- Я с Шейксом.
Томми повесил свое полотенце на веревки для охлаждения.
- Я чувствую себя яйцом. Мы можем купить себе булочек с маслом, взять ещё газировки и отправиться в доки.

- Я все еще пылаю, - сообщил Майкл.

- А миссис Хадсон еще не вернулась с работы, - сказал Джон. - Никто не может уйти, не повидав ее.

Миссис Хадсон работала секретаршей на полставки в туристическом агентстве в центре города. Летом она ходила в коротких платьях и на высоких каблуках, и круглый год не носила бюстгальтеров. Она была замужем за водителем грузовика, развозящего Пепси-Колу, у которого на обоих плечах имелись татуировки в виде двух больших ястребов. У нее была коричневая кошка по имени Джинджер и громкий попугай с подрезанными крыльями, который сидел у окна ее гостиной и имитировал уличное движение тремя этажами ниже.

Она уходила с работы каждый день в три пятнадцать, направляясь прямиком в свою квартиру. В самые жаркие месяцы она снимала одежду и сидела у открытого окна, пытаясь поймать лёгкий ветерок. Когда у неё было хорошее настроение, она смотрела на крышу напротив, улыбалась и махала рукой.

Миссис Хадсон оказалась первой обнаженной женщиной, которую мы увидели.

Обычно она шла через спальню в ванную и мыла голову в раковине. Затем она возвращалась к открытому окну и расчёсывала свои темно-каштановые волосы, греясь на солнце.

Пока она причёсывалась, мы сосредоточивались на ее груди. Она, вероятно, была среднего размера, но в наших подростковых глазах казалась огромной. Какими бы ни были ее мотивы, миссис Хадсон, похоже, наслаждалась этим летним ритуалом не меньше нас.

- Она идёт! - крикнул Томми. - Вовремя.

Через несколько секунд мы вчетвером уселись на край крыши. Миссис Хадсон шла по 51-й улице, одетая в черный открытый топ и черную юбку с разрезом до бедра. Туфли-лодочки у нее были белые, каблуки прибавляли ей роста на несколько дюймов.

- Не могу поверить, что ее муж позволяет ей выходить из дома в таком виде, - сказал я.

- Не могу поверить, что ее муж выпускает ее из дома, - произнёс Джон.

- Думаешь, она ходит на сторону? - спросил Томми.

- Я надеюсь на это, - сказал Майкл. - И надеюсь, что когда-нибудь она сходит на сторону со мной.

- Как будто ты знаешь, что делать, - произнёс я.

- А что нужно знать? - требовательно спросил Майкл.

- Это похоже на старую песню, - сказал Джон.
Улыбка расплылась по его лицу, он не сводил взгляда с миссис Хадсон, запев высоким голосом песню:
- Мое тело находится за океаном. Моё тело находится за морем. Мой отец солгал моей матери. Так появился и я [искажённая народная шотландская песня «My Bonnie Lies over the Ocean / Мой милый находится за океаном», популярная в западной культуре].

- Шейкс просто нервничает, потому что он никогда такого не делал, - заявил Томми.

- Что? - скептически спросил я. - О чём ты?

- Ты знаешь Кэти Риджио? - спросил Томми.

- Ту, с железными зубами?

- Это скобки, придурок, - сказал Томми. - Во всяком случае, я вроде как сделал ее в прошлом месяце.

- Где? - спросил я.

- Забудь про где, - произнёс Майкл, отворачиваясь от миссис Хадсон. - Как?

- Мы ходили в кино.
Томми начал краснеть, жалея, что вообще упомянул про тот вечер и девочку.

- На какой фильм?

- Я забыл, - сказал Томми. - Что-то с Джеймсом Кобурном.

- Он довольно крут, - сказал я. - Ты когда-нибудь видел «Великолепную семерку»?

- Забудь о Джеймсе Коберне, - продолжал Майкл. - Переходи сразу к главному.

- После фильма мы пошли гулять.
Томми поднял лицо к солнцу.
- Потом я купил ей рожок мороженого.

- Купил ей рожок мороженого, - произнёс Джон, широко раскрыв глаза. - Ты, должно быть, влюблен.

- Знаете, это было хорошо, - сказал Томми. - Просто идти и держать ее за руку.

- Когда она сбросила трусы? - вмешался Майкл.

- В прихожей квартиры ее тети.

- Стоя? - встрял я.

- У стены, - сказал Томми.

- Что ты делал? - спросил я, наблюдая, как миссис Хадсон появляется в своём окне, прижав груди к торсу.

- Потыкал пальцем, - сказал Томми.

- И каково это? - спросил Джон.

- Как будто сунул палец в глазурованный пончик.

- Везучий ублюдок, - сказал Майкл.

- Интересно, каково это - подержать пальцы внутри миссис Хадсон? - спросил я.

- Словно ты внутри фабрике по производству глазурованных пончиков, - сообщил Джон.

Наш громкий смех привлек внимание миссис Хадсон. Она встала, потянулась и улыбнулась.

- Может быть, когда-нибудь мы это узнаем, - сказал я.

- Может быть, когда-нибудь мы все узнаем, - сказал Майкл.

- Это то, ради чего стоит жить, - произнёс Томми.

- Конечно, - сказал Джон. - Так и есть.

 

* * *

В тонких стенах многоквартирного дома невозможно хранить секреты.

Можно провести множество ночей, глядя в белый потолок и слушая страстные стоны, доносящиеся из задней комнаты или соседней квартиры. Наши родители вели свою сексуальную жизнь так же открыто, как и жестокие ссоры. Мы жили посреди крестьянской цитадели, выросшей на чужой земле и не обладавшей физиологической сдержанностью. Наши родители, как правило, не отличались либеральными взглядами, поэтому разговоры о сексе доставляли им неудобство. Но они всегда отвечали на прямой вопрос прямым ответом.

В квартирах было так тесно, что уединение являлось практически недостижимым. Летом все окна широко распахивались, принося шум от десятков голосов из переулков внизу. Внутри обшарпанных зданий мужчины раздевались до носков и нижнего белья, а женщины расхаживали в бюстгальтерах, комбинациях и домашних тапочках; стыд отступал ради удобства.

Зимой всё происходило наоборот.

В комнатах становились ужасно холодно, отсутствие тепла приводило к оцепенению, не оставалось ничего другого, как прижиматься друг к другу под любым количеством одеял, которые имелись. Мы спали, сидя на стульях перед газовой плитой, которую оставляли включенной на всю ночь, упираясь ногами в носках в открытую дверь. Ты никогда не оставался в одиночестве.

Секс являлся самой популярной темой на улице. Парни постарше в деталях рассказывали о девушках, которых они соблазнили, подмигивая при разговоре. Страницы с фотографиями обнаженных женщин, вырванные из бульварных листков, регулярно дрейфовали по школьным коридорам.

Майкл был самым сексуально опытным в нашей компании, а это означало, что он целовал девочку более одного раза. Так как он был старше нас, он был единственным из нас, кого приглашали на вечеринки, где девочки превосходили числом мальчиков. Эти вечеринки неизбежно приводили к медленным прогулкам верх по лестнице к тому месту, которое обычно называли битумным пляжем. Там, на крышах Адской кухни, многие соседские мальчишки теряли девственность в руках более взрослых, умудрённых опытом молодых женщин.

Хотя мы побывали на многих таких вечеринках, нам еще оставалось несколько лет до серьезной сексуальной жизни. Если женщина - то есть кто-то старше нас - улыбалась в нашу сторону, то мы считали, что вечер удался. Если, вдобавок ко всему, ревнивый парень не набрасывался на нас, поймав её улыбку, мы шли домой, думая, что круты так же, как Стив МакКуин [Steve McQueen, 1930-1980, американский киноактёр, авто- и мотогонщик].

Мы искали романтических приключений где-то на стороне, зачастую в компании двенадцатилетней Кэрол Мартинес, которая была для нас скорее другом. А ещё постоянной подружкой Майкла. Кэрол была полукровкой из Адской Кухни. Она унаследовала свой характер и мрачную внешность от отца-пуэрториканца, а саркастический ум и острый язычок достались ей от волевой матери-ирландки, умершей при родах. Кэрол читала книги, работала после школы в пекарне и, по большому счету, держалась особняком.

Она не обращала внимания на призывы вступить в какую-нибудь девичью компанию, никогда не носила оружия, любила вестерны и глупые любовные истории и ходила в церковь только тогда, когда заставляли монахини. За исключением отца, Кэрол не была близка ни с одним из членов своей семьи и, казалось, всегда грустила во время праздников. Соседские матери любили ее, отцы заботились о ней, а мальчики держались на расстоянии.

Кроме нас. В нашей компании ей всегда было комфортно. Она противостояла тихому авторитету Майкла, осознавала мою молодость и чувствительность Томми и, как медсестра, беспокоилась о различных болезнях Джона. У Джона была астма, и он быстро впадал в панику, когда попадал в закрытое помещение или в любое место, в котором чувствовал себя неуютно, например, заплыв далеко от берега. Ещё у него был дефект пищеварения - он не мог есть молочные продукты. У него бывали сильные головные боли, временами настолько сильные, что на него нападала сонливость. Хотя Джон никогда не жаловался на свои проблемы со здоровьем, в том числе на своё сердечное заболевание, мы знали о них и принимали во внимание, когда планировали какой-нибудь розыгрыш или вылазку.

И пока дети постарше из Адской кухни занимались сексом на крышах домов, в припаркованных машинах у пирсов или на балконах кинотеатров, мы искали романтики в местах потрадиционнее. Мы вчетвером катались на конных экипажах в Центральном парке, и каждый по очереди держал Кэрол за руку, пока кучер объезжал офисные здания и жилые дома. Мы пили горячий шоколад и смотрели, как пожилые пары катаются на коньках под рождественской елкой Рокфеллер-центра. Мы допоздна гуляли по парку ДеВитт Клинтон под полной луной, ели мороженое и рассказывали Кэрол глупые анекдоты в надежде рассмешить ее. Если это случалось, ей приходилось отвечать за свой смех поцелуем. Рассмешить её было очень трудно, за исключением случаев, когда шутки рассказывал Джон. Тогда Кэрол всегда смеялась.

Мы ходили в цирк, глядя с высоты дешевых мест на длинные ноги и упругие груди женщин, разъезжавших верхом на слонах, гадая, окажутся ли они рядом с нами такими же нежными и сексуальными, какими выглядят на расстоянии. Мы оставляли без внимание замечания Кэрол о том, что вблизи женщины окажутся старше наших матерей и будут примерно такими же привлекательными.

Ну и, конечно же, ещё были Ice Capades [ледовое шоу, в котором принимали участие известные фигуристы].

Шоу проходило в Мэдисон-Сквер-Гарден раз в год, а фигуристки пользовались раздевалками, чьи окна которых выходили на 51-ю улицу со стороны Сада. Окна были грязными, сквозь них трудно было что-либо разглядеть, к тому же их закрывала проволочная сетка, чтобы никто не мог залезть. Но нам было не интересно залазить, нам было интересно подглядывать.

За две ночи до запланированного начала шоу мы подходили к окнам на уровне улицы и с помощью ручной дрели, который Майкл стянул из отцовского ящика с инструментами, проделывали маленькие дырочки в одном из окон. Пока мы работали, Кэрол неохотно стояла на стрёме. Через несколько минут в оконной раме образовывалось четыре дырки, по одной для каждого из нас, и можно было подглядывать.

В ночь открытия, когда толпы людей выстраивались вдоль фасада Сада, ожидая выступления фигуристов, мы с друзьями стояли в Саду, прильнув к окну, по одному глазу к каждой дырке, проделанной нами: наши рты были широко открыты, наше воображение работало на полную мощность, пока мы наблюдали, как две дюжины красивых, почти обнаженных, женщин надевают свои костюмы для выступления.

- Небеса снизошли до нас, - сказал Майкл.

- Они могли, по крайней мере, дать нам ещё и стулья, - добавил Джон.

В течение трех недель, пока шло шоу, мы с друзьями ни разу не упускали возможности поглазеть на фигуристок.

 

7

Мы были хорошо обучены мести.

Адская кухня предлагала своим выпускникам мастер-классы по исправлению ошибок. Любая форма предательства должна быть обговорена и отомщена. Наше положение в округе зависело от того, как быстро и каким образом последуют ответные действия. Если ответа не было, то пострадавшая сторона получала ярлык труса, а его вес был не меньше, чем вес алой буквы [«The Scarlet Letter / Алая буква» - произведение американского писателя Натаниэля Готорна, опубликованное в Бостоне в 1850 году. Алая буква - синоним позорного клейма]. В мужчин, мальчиков, женщин, девочек стреляли, их резали, даже убивали по разным причинам, и все это было связано с простым актом мести.

У нашего района имелась долгая и гордая криминальная история.

Тут было место рождения некоторых из наиболее известных банд Америки: «Сусликов», «Горилл» и «Parlor Mob Boys» [Родосская банда, базирующаяся в районе Адской кухни Нью-Йорка, существовала в 1890-1910 гг.]. Тут был дом Батл Энни Уолш, постоянно курящей, вспыльчивой женщины, возглавлявшей банду женщин-ломательниц ног. Уолш и ее дамы нанимались домовладельцами центра города для сбора просроченной арендной платы. В другие дни они попросту бродили по улицам и избивали любого подвернувшегося, согласно их извращенным фантазиям. Таблоиды называли команду Энни Женским спортивным клубом «Баттл-Роу». Люди в этом районе были не так уж добры.

Кроме того, Адская кухня породила троих из наиболее печально известных людей начала двадцатого века - владельца клуба «Коттон» Оуни «Киллера» Мэддена [Owney “Killer” Madden, 1891 - 1965 - являлся ведущей фигурой преступного мира Манхэттена, наиболее известен своей причастностью к организованной преступности времен Сухого закона. Он также руководил знаменитым клубом «Коттон» и был ведущим промоутером бокса в 1930-х годах], детоубийцы Винсента «Бешеного пса» Колла [Vincent “Mad Dog” Coll, 1908 - 1932 - известный преступник Нью-Йорка времён Сухого закона, который при попытке расстрела/похищения конкурирующего бандита смертельно ранил ребёнка] и Монка Истмана [Monk Eastman, 1875 – 1920; возглавлял собственную банду в Нью-Йорке, ставшую одной из самых влиятельных; добровольцем участвовал в I-й мировой войне], бандита, который покинул наши улицы, находясь в розыске. и вернулся героем-орденоносцем Первой мировой войны.

Когда-то, в самом начале своей истории, Адская кухня была одним из самых спокойных районов Манхэттена, известным своей живописной красотой, широкими просторами травянистых полей, величественными домами и мощеными улицами. По большей части тут находились сельхозугодья. Это было место, где толпы богатых жителей Гринвич-Виллидж проводили бездеятельные летние дни, играя у воды, устраивая пикники под звездами и наблюдая, как по Гудзону плывут корабли. Тогда это место называли как угодно, только не адом.

Многоквартирные дома и скотобойни появились после Гражданской войны. За сменой века последовали банды, принеся с собой демонов взяточничества и коррупции. Шли годы, число банд росло, всё больше распространялось насилие. Беспорядки стали обычным делом. Двери квартир со страхом наглухо закупоривались, грохот проезжающих мимо новостроек поездов заглушал звуки самых громких выстрелов. Район, за который Джон Джейкоб Астор [John Jacob Astor, 1763 - 1848, немецко-американский бизнесмен, торговец, магнат в сфере недвижимости, сделавший свое состояние в основном на монопольной торговле мехом, контрабанде опиума из Китая, а также путем инвестирования в недвижимость в Нью-Йорке и его окрестностей. Он известен как первый бизнесмен-мультимиллионер США] в 1803 году заплатил 25000 долларов, к 1860-м годам превратился в сырое и дурное место, которого следовало избегать всем, кроме самых отчаявшихся.

Из обломков каждого уходящего десятилетия вырастал лидер с таким же ярким прошлым, как и его имя.

Например, существовал такой Голландец Генрих, главарь банды «Адская кухня» и предшественник знаменитого грабителя банков Уилли Саттона. Голландец никогда не использовал оружие, источал обаяние и искренность, и воровал только там, где, как известно, хранились крупные суммы денег и большое количество ценных бумаг. В 1872 году он купил Union Trust Company за 99 000 долларов, используя свой дар блефа и красноречия.

«Одно легкое» Карран считался лучшим драчуном, когда-либо прогуливавшимся по улицам Адской кухни, несмотря на то что он был туберкулезником и не мог больше пятнадцати минут не выплёвывать сгустки крови. Доктор Томас «Осмотр» Эванс был бывшим заключенным, и занимался абортами, заботясь о всех проститутках всех публичных домов округи, которые оказывались беременными. Он покончил жизнь самоубийством якобы после того, как один из его абортов закончился смертью женщины.

Мартин «Хулиган» Моррисон стал первым самозваным королем Адской кухни. Он и его два сына, Джок и Булл, охотились на католиков по соседству, крадя все, от их карманных денег до чаш в их церквях, из которых они потом жадно выпивали ведра пива.

К тому времени, как прибыл Оуни Мэдден, готовый претендовать на свой преступный трон, на улицах восстановился некий порядок. Во время правления Мэддена, пришедшееся на 20-30-е годы, в этом районе проживало уже более 300000 человек, в основном недавно прибывшие немецкие и ирландские иммигранты. Большинство находило работу на внезапно расширявшейся набережной, загружая и разгружая грузы бесконечного количества кораблей, заходивших в гавань. Другие искали работу на бойнях, которые все еще были разбросаны по окрестностям - там забивали крупный рогатый скот, коз и свиней за низкую заработную плату и одну двухфунтовую упаковку мяса на вынос в неделю. Третьи открывали салуны и закусочные, служившими забегаловками-прибежищами для рабочих и их семей.

Доходы от каждого бизнеса поступали в карманы Мэддена, в обмен на это он ввел правила, державшие район в подчинении. Он помог превратить его в место, где могли жить семьи; место, безопасное для всех, кроме посторонних.

Джонни «Косой» Данн вступил во владение этого района после того, как прошло время Мэддена. Под его руководством подпольная экономика Адской кухни процветала, подпитываясь крадеными товарами со всех концов города. Первоклассные куски мяса и свежей рыбы можно было купить по бросовым ценам. Куртки и брюки с ещё видимыми ценниками соблазнительно висели в открытых отсеках дружественных складов. Прихвостни вроде Большого Джона Савона, принимали заказы на обувь и кожаные ремни, которые доставлялись из рук в руки в последний четверг каждого месяца.

На Адской кухне всегда находилась работа, и возраст никогда не принимался во внимание. Лучше всего оплачивался незаконный труд. В районе, где отцы всегда запаздывали с арендной платой или задерживали выплаты ростовщикам, дети охотились за легкими деньгами, занося бумажные пакеты в полицейский участок или собирая ставки в конце дня.

Мелкое воровство среди молодежи Адской кухни также имело свои исторические корни. На рубеже веков родители отправляли своих детей воровать уголь и дрова с ближайших железнодорожных станций и доков. Воровство кошельков у моряков, находящихся в увольнении на берег, было практикой, передававшейся из поколения в поколение. Ходить по городу воровать продукты на более богатых рынках стало привычкой, сохранившейся до 1950-х.

Коррупция в Адской кухне являлась образом жизни, и ни одна профессия не оставалась незапятнанной. В районе работали три врача-ординатора, каждый из них регулярно ходил по вызовам. Гонорары в 5 или 10 долларов, в зависимости от врача, оплачивались наличными. В страховом заявлении, которое затем заполнялось и подписывалось врачом и одним из наших родителей, указывалась плата в размере 30 долларов. Когда приходил чек от страховой компании, врачу передавалась его доля. Опять же наличными. Та же практика, только в несколько иной форме, применялась и фармацевтами, и дантистами, работавшим в этом районе.

- Я видел доктора, по крайней мере, раз в неделю, - сказал мне однажды Томми. - Когда я болел, и когда не болел. Он приходил, садился за кухонный стол, выпивал чашку кофе, съедал кусок пирога и выяснял, что со мной не так. Часто он даже не осматривал меня. Это была отличная система. Моя мать покупала продукты на свою долю от страховки, а доктор, в конце концов, купил себе дом на свою. Заставляет задуматься, почему они совсем бросили ходить по вызовам.

С самого раннего возраста ребенку Адской кухни внушали, что воровать у живущих по соседству, - неправильно. Церковь также считалась священной землей. Уличные ограбления случались редко, и плата за нападение на пожилого была очень высока.

Ходили слухи об одном крутом парне, который ограбил старуху. Он не ударил ее, просто отобрал сумочку с восемью долларами. Разошлась молва, и грабителя нашли. Ему переломали руки и ноги, отрубив по два пальца с каждой руки. После этого случая, когда парни видели старушек на улице, они сами давали им деньги. На улицах Адской кухни были свои правила. Серьезные правила.

Когда мы с друзьями были совсем юны, Адской кухней правил человек по имени Король Бенни.

В юности Король Бенни был наемным убийцей Чарльза «Лаки» Лучиано [Charles “Lucky” Luciano, 1897 - 1962, американский мафиози итальянского происхождения, один из лидеров организованной преступности в США. Не имел гражданства США и в 1946 году был депортирован из страны] и, как говорят, был одним из стрелков, расстрелявших из пулемета «Бешеного пса» Колла на Западной 23-й улице в ночь на 8 февраля 1932 года. Бенни вел бутлегерские дела с Голландцем Шульцем, владел парой клубов с «Крутым Тони» Анастасией и был хозяином ряда многоквартирных домов на 49-й Западной улице, переписанных на имя его матери. Он был высоким, более шести футов [более 180 см], с густыми темными волосами и глазами, которые, казалось, никогда не двигались. И имел бездетную жену, жившую за пределами района.

- Ему было четырнадцать, когда я впервые встретил его, - сказал мне однажды вечером отец. - Тогда ничего особенного в нём не было. В уличных драках из него всегда вышибали дерьмо. Однажды, неизвестно по какой причине, ирландец лет двадцати пяти берет его и бросает его вниз с лестницы. Король Бенни при падении вышибает себе все передние зубы. Он ждёт восемь лет, чтобы отомстить этому ирландцу. Зашёл к нему в общественную баню, а парень отмокает в ванне. Король Бенни смотрит в зеркало, вынимает передние зубы, кладет их на раковину. Смотрит на парня в ванне и говорит: «Когда я смотрю в зеркало, я вижу твое лицо». Затем Король Бенни вытаскивает пистолет и дважды стреляет парню в каждую ногу. Потом говорит ему: «Теперь, когда ты станешь принимать ванну, ты будешь видеть моё». После этого никто и никогда не задирался с Королем Бенни.

 

* * *

Большая комната была окутана тьмой. Трое мужчин в черных куртках и черных спортивных рубашках сидели за столиком у открытого окна, играли в сеттебелло и курили сигареты без фильтра. Над ними на узловатом проводе болталась тусклая лампочка. Позади них в музыкальном автомате звучали итальянские песни о любви. Никто из мужчин не говорил.

В дальнем конце комнаты за барной стойкой в ​​форме полумесяца стоял высокий худой мужчина, просматривая ежедневную сводку скачек. Слева от него стояла большая белая чашка с эспрессо, справа тикал будильник Кенмора. Он был одет в черную рубашку, свитер, туфли и слаксы, на безымянном пальце левой руки красовалось большое овальное кольцо Его волосы были зачесаны назад, а лицо чисто выбрито. Он жевал жвачку, в углу рта торчала толстая деревянная зубочистка.

Я повернул ручку на старой деревянной двери, ведущей в комнату, и распахнул ее, тонкие лучи полуденного солнечного света просочились за мной. Никто не поднял глаз, пока я шел к Королю Бенни, стуча каблуками ботинок по полу.

- Могу я поговорить с вами минутку? - спросил я, встав напротив него в дальнем конце бара, спиной к трем мужчинам, играющим в карты.

Король Бенни оторвался от своего бюллетеня и кивнул. Он потянулся за своим кофе, поднес его к губам и сделал медленный глоток, все еще глядя на меня.

- Мне бы хотелось поработать на вас, - произнёс я. - Готов помогать, могу делать все, что вам нужно.

Король Бенни снова поставил чашку на стойку и вытер нижнюю губу двумя пальцами. Его глаза не двигались.

- Я мог бы вам очень помочь, - сказал я. - Вы можете на меня рассчитывать.

Один из мужчин, играющих в карты, отодвинул стул, встал и пошел ко мне.

- Ты сын мясника, я прав? - спросил он, его трехдневная щетина росла седой, нижний ряд зубов был тёмным и каким-то спёкшимся.

- Ага, - подтвердил я.

- Ну, и какую работу ты ищешь? - спросил он, наклоняя голову к королю Бенни.

- Любую, - сказал я. - Не имеет значения.

- Не думаю, что у нас что-нибудь есть для тебя, парень, - сказал он. - Кто-то, должно быть, дал тебе неверную наводку.

- Никто ничего мне не давал, - сказал я. - Все знают, что это место, куда можно прийти за работой.

- Кто все? - спросил мужчина.

- Люди из района, - ответил я.

- О, - произнёс мужчина. -  Они. Что ж, позволь мне спросить тебя, что, черт возьми, они знают?

- Они знают, что у вас, парни, есть работа, - сообщил я, переводя взгляд со старика на Короля Бенни.

- Умник, - сказал старик, отворачиваясь и возвращаясь к своему стулу и своей игре.

Мы с Королем Бенни посмотрели друг на друга, рядом с ним остывал кофе.

- Прости, что потратил ваше время, - сказал я ему, глядя в сторону и направляясь к двери.

Я потянул за ручку и открыл ее, впуская порывы воздуха и выпуская струйки сигаретного дыма.

- Подожди-ка, - наконец произнёс Король Бенни.

- Да? - спросил я, поворачивая к нему голову.

- Придёшь завтра, - сказал король Бенни. - Если хочешь работать.

- Во сколько завтра?

- В любое время, - сказал Король Бенни, снова глядя на бюллетень с бегами и протягивая руку за чашкой с остывшем кофе.

- В котором часу завтра?

 

* * *

Моя первая работа для Короля Бенни приносила 25 долларов в неделю и отнимала всего сорок минут моего времени. Дважды в неделю, в понедельник утром перед школой и в пятницу после конца уроков я заходил в большую комнату на 12-й авеню, где Король Бенни вел свои дела. Там один из трех мужчин передавал мне мятый бумажный пакет и направлял в один из двух ближайших полицейских участков.

Это был идеальный способ передачи взяток. Даже если бы нас поймали с деньгами, закон ничего не смог с этим поделать. Никто не может сесть в тюрьму за то, что просто передал кому-то бумажный пакет. Особенно ребенок.

Вскоре после начала моей работы на Короля Бенни, я шел по Десятой авеню, держа бумажный пакет с деньгами под своей правой подмышкой. Весенний полдень был теплым и безоблачным; легкая угроза дождя исчезла вместе с утренним движением на улице. Я остановился на углу 48-й улицы и подождал, пока два грузовика проедут мимо, оставляя за собой пыль и дым.

Я не заметил двух мужчин, стоящих позади меня.

Тот, что пониже ростом, одетый в коричневые брюки и коричневую ветровку, наклонился и схватил меня за локоть, притягивая к себе. Второй мужчина, более высокий и сильный, схватил меня за руку.

- Топай дальше, - сказал он. - Только пискни, и сдохнешь.

- Куда мы идем? - спросил я, пытаясь скрыть свою панику.

- Заткнись, - произнёс коротышка.

Мы сменили направление и двигались к набережной, шагали по 47-й улице мимо автомойки и круглосуточной заправки. Коротышка крепко сжимал мою руку, его зловонное дыхание согревало мне шею.

- Вот мы и пришли, - сказал он. - Иди туда. Да ладно, хватит тянуть время.

- Парни, вы, должно быть, сумасшедшие, - сказал я. - Вы хоть знаете, кого кидаете?

- Да, мы знаем, - сообщил высокий. - И до смерти напуганы.

Высокий вырвал у меня из-под руки бумажный пакет и толкнул в дверной проем подъезда многоквартирного дома. Внутренний коридор оказался темным и узким, кроваво-красные стены были холодны на ощупь. Лампочка в сорок ватт отбрасывала тень на лестницу и цементный пол. Три мусорных бака с плотно закрытыми крышками выстроились рядом с квартирой управляющего на первом этаже. В дальнем конце коридора со скрипом открылась деревянная дверь, ведущая на захламленный задний двор.

Я стоял на коленях и смотрел, как двое мужчин пересчитывают деньги из бумажного пакета. Они остановились, когда заметили, что я смотрю на них.

- Это большие деньги для ребенка, - сказал высокий, улыбаясь. - Не знаю, я бы не доверил такому ребенку, как ты, такие деньги. Что, если ты их потеряешь?

- Это всего лишь деньги, - ответил я, глядя на дверь, ведущую на задний двор.

- Что ты имеешь с этого? - спросил меня коротышка. - Какова твоя доля?

- Её там нет, - сказал я.

- Значит, ты далеко не так умен, как считаешь, - заявил коротышка.

- Многие люди говорят мне это, - сказал я, вставая на ноги и вытирая руки о штаны.

Высокий мужчина снова собрал деньги в две пачки, скрепил их резинками, и вложил их в бумажный пакет. Затем скомкал пакет и сунул его в боковой карман пиджака. Коротышка повернулся ко мне спиной, глядя через приоткрытую дверь на улицу.

Затем с щелчком открылась дверь управляющего.

Комендант, старик в футболке-безрукавке и коричневых вельветовых штанах встал в дверном проеме, глядя на троих незнакомцев в его доме.

- Что вы тут делаете? - спросил он с хриплым итальянским акцентом. - Ну-ка, отвечайте. Что вы тут делаете?

- Расслабься, - произнёс высокий сдержанно. - Мы уже уходим. Всё хорошо?

- Что вы сделали с мальчиком? - спросил старик, выйдя из дверного проема, и подойдя поближе ко мне.

- Они забрали мои деньги, - сказал я старику. - Они шли за мной и забрали мои деньги.

- Вы забрали деньги? - спросил старик с гневом в голосе.

- Малыш просто болтает, - ответил высокий. - Не слушай его.

- Они в пакете, - сказал я. - Деньги, которые они забрали, лежат в пакете.

Взгляд коменданта переместился на бумажный пакет, торчащий из кармана высокого.

- Покажи мне пакет, - сказал старик.

- Да пошёл ты, - ответил высокий.

Рука старика нырнула к поясу, его манера поведения была спокойной, а взгляд - твёрдым. Рука вернулась с взведенным пистолетом 38-го калибра, его блестящий серебром ствол был направлен в грудь высокого.

- Покажи мне пакет, - повторил старик.

Высокий вынул пакет из кармана пиджака и протянул старику, стараясь не делать резких движений. Старик бросил пакет мне.

- Убирайся, - сказал он. - Через черный ход.

- А как насчет них? - спросил я.

- Тебя это заботит?

- Нет, - сказал я.

- Тогда ступай.

Я повернулся, сунул пакет под мышку и выбежал из здания. Перепрыгнул через невысокий забор заднего двора, срезал путь через небольшой переулок и вышел на 11-ю авеню.

Я ни разу не оглянулся, даже когда услышал четыре выстрела.

 

* * *

- Мне нужен кто-то, кто ходил бы со мной, - сказал я Королю Бенни. - Что, если бы тот старик не появился?

- Но он появился, - сказал человек слева от Короля Бенни. - И позаботился обо всём.

- Может быть, в следующий раз мы войдем не в то здание, - сказал я, и мое лицо покрылось потом.

- Следующего раз не будет, - сообщил мужчина, закуривая сигару.

- Может быть, ты просто не хочешь работать, - сказал другой из людей Короля Бенни. - Не все так просто, как ты думал.

- Я готов к этому, - настаивал я.

- Тогда без проблем, - произнёс мужчина позади меня.

Король Бенни отмахнулся от струи сигарного дыма. Его взгляд был холодным и спокойным, его черный пиджак и брюки были отглаженными, хорошо скроенными, а на левом запястье виднелись часы с большим Микки Маусом на циферблате.

- Что тебе нужно? - спросил он меня, едва шевеля губами.

- Мои друзья, - сказал я.

- Твои друзья? - спросил мужчина позади меня, посмеиваясь над вопросом. - Что, решил, что это летний лагерь?

- Это не будет вам стоить ничего, - сказал я. - Можете давать деньги с моей доли.

- Кто эти друзья? - спросил Король Бенни.

- Из нашего района.
Я смотрел прямо на него.
- Вы знаете их семьи, как мою.

Парень позади меня вскинул руки вверх.

- Мы не можем доверять детям.

- Этим детям можно доверять, - сказал я.

Король Бенни, отмахнувшись от новой струи сигаретного дыма, отодвинул стул и встал.

- Позови своих друзей, - сказал он, затем развернулся и прошел в дальний конец комнаты.

- И, Тони, - продолжил Король Бенни, не оглядываясь, расправив плечи и медленно вышагивая, его поврежденная правая нога волочилась по полу.

- Да, Король? - спросил человек с сигарой во рту.

- Никогда больше не курите здесь, - сказал Король Бенни.

 

8

Толстый Манчо был самым подлым человеком в Адской кухне, и мы любили его за это. Он владел кондитерской, зажатой между двумя многоквартирными домами в центре 50-й улицы. Его жена, суровая женщина с тонким шрамом на правой щеке, жила на втором этаже одного из соседних домов. Его любовница, выглядевшая старше его жены, жила на третьем этаже другого дома. Каждая из этих женщина получала ежемесячные чеки социального обеспечения на основании ложных заявлений об инвалидности. Оба чека выписывались на имя Толстяка Манчо.

В задней комнате кондитерской Толстяк Манчо принимал ставки, оставляя себе по четверти с каждого доллара. На бумагах магазин принадлежал матери Толстяка Манчо, которая, как говорят, жила в Пуэрто-Рико и никогда не появлялась в Адской кухне. Толстяк Манчо, ежемесячно получающий чеки социального обеспечения, к тому же владел участком открытой автостоянки на 54-й Западной улице, неподалёку от театрального квартала. Толстяку Манчо было всего около тридцати пяти, но из-за своей массивной фигуры и небритого лица он выглядел, как минимум, на десять лет старше. Он проклинал всех, кого видел, доверял лишь избранным, и считал своим долгом знать все, что происходит вокруг. Толстяк Манчо жил в соответствии с американской мечтой, даже не проработав ни дня.

В Адской кухне самый быстрый путь был наиболее предпочтительным способом.

 

* * *

Мы стояли перед кондитерской Толстяка Манчо, ожидая своей очереди к гидранту. С собой у меня был тяжелый гаечный ключ, спрятанный за поясом; моя футболка свисала, прикрывая то, что не могли скрыть джинсы. Джон стоял рядом со мной с пустой банкой из-под кофе Chock Full o ’Nuts в руке, оба конца которой были обрезаны. Позади нас двое пуэрториканских алкаша жарко спорили с Толстяком Манчо по поводу цены на банку солодового ликёра Colt 45.

Хотя можно с уверенностью сказать, что Толстяк Манчо ненавидел почти всех, кого встречал, по какой-то причине он терпел нас. Для него мы были безобидными уличными крысятами, вышедшими только для того, чтобы развлечься. Он любил шутить с нами, высмеивая всё, чем мы занимались, оскорбляя нас всякий раз, когда ему этого хотелось. Мы знали его всю свою жизнь и чувствовали, что он нам доверяет. Мы никогда не стали бы воровать у него или пытаться каким-либо образом его обмануть. Мы никогда не просили денег и никогда не создавали проблем перед его магазином. Ему нравилась наша компания, нравилось, когда мы отдавали столько, сколько получали от него, его глаза блестели в тех редких случаях, когда мы могли превзойти его насмешки своими. Мы всегда чувствовали, что у Толстяка Манчо доброе сердце и что ему нравятся дети. Просто ему не хотелось, чтобы кто-нибудь ещё знал об этом.

- Что это вообще за дерьмо? - захотел знать Джон, указывая на Colt 45.

- Пиво с мочой, - сказал ему Томми, поставив одну ногу на пожарный гидрант перед магазином.

- Тогда эти пьяницы правы, - заявил Джон. - Манчо берет с них слишком много.

- Когда ты откроешь гидрант? - спросил Томми.

- Копы должны сделать еще один обход, - ответил Майкл, стоя позади него. – После него.

- Привет, Манчо, - крикнул Джон в сторону кондитерской.

- Что? - отозвался Толстяк.

- Могу я сходить в твой туалет? - спросил Джон.

- Да пошёл ты, шпана, - смеясь, ответил Толстяк Манчо.

Это было его представлением о большом веселье.

- Мочи свои штаны.

- Это значит «нет»? - спросил меня Джон.

- Думаю, что так.

Я пожал плечами.

- Привет, Манчо, - сказал Томми. - Позволь парню. Ему действительно нужно.

- Отсоси мне, - ответил Толстяк Манчо, прекрасно проводя время.

- Тогда, - сказал Томми, - мы больше никогда не будем покупать в твоем магазине.

- Убейся, - отозвался Толстяк.

- Пошли, - сказал я Джону. - Ты можешь пойти ко мне. Мне всё равно нужно кое-что забрать.

- Ты уверен?

- Либо там, либо позади машины Толстяка Манчо, - сказал я.

- А где он припарковался? - спросил Джон.

- Пошли, - сказал я.

 

* * *

Двери квартир в Адской кухне ​​никогда не запирались днем, и наша дверь не была исключением. Мы с Джоном на полном ходу преодолели два пролета, преследуя черную бродячую кошку миссис Алетти, поднимавшуюся по лестнице. Проскользнули мимо большого растения в горшке возле квартиры миссис Блейк и бросились к моей двери. Я повернул ручку и прошел на кухню, Джон следовал за мной. Туалет находился слева, его дверь располагалась рядом с кухонным столом, календарь с Папой Пием был прикреплен к деревянной двери, которая по причинам, известным только предыдущим жильцам, запиралась исключительно снаружи. Я слышал, как моя мать насвистывает какую-то итальянскую песню из одной из задних комнат. На плите стояла свежая чашка эспрессо, а на столе - две чашки и сахарница.

- Не думаю, что у меня получится, - произнёс Джон, потянувшись к двери в туалет.

- Поторопись, - сказал я. - Прежде чем пописаешь на пол.

Дверь распахнулась, и мы с Джоном застыли, как ледяные скульптуры.

Там на унитазе, в полном белом одеянии сидела Сестра Кэролин Сондерс, моя учительница второго классе и одна из лучших подруг моей матери. Она застыла также неподвижно, как и мы.

В одной руке она держала рулон туалетной бумаги.

- Срань господня! - воскликнул Джон.

- О Боже! - воскликнула Сестра Кэролин.

Через несколько секунд мы снова оказались на улице, Джон чуть не споткнулся на последних ступенях, торопясь выбраться из здания. Майкл и Томми швыряли монетки о кирпичную стену.

- Что так быстро? - спросил Майкл. - Что, ты начал уже в коридоре?

- Я мертв, - сказал я. - Мертв и похоронен.

Томми смутился.

— Это потому, что Джон поссал у вас дома?

- Мы видели монахиню.

Джон наклонился, уперев руки в колени и пытаясь отдышаться.

- Где? - спросил Майкл. - В подъезде?

- На унитазе! - ответил Джон. - Она сидела на унитазе Шейкса! Писала!

- Ни хрена себе, - сказал Томми. - Никогда бы не подумал, что монахини делают такие вещи.

- Что за монахиня? - спросил Майкл.

- Сестра Кэролин, - сказал я, все еще вздрагивая от воспоминаний.

- Хороший выбор, - сообщил Томми. - Она очень милая.

- Вы видели, какая у неё мохнатка? - спросил Майкл.

- Мохнатка монахини! - воскликнул Джон. - Мы сгорим за это, как щепки, Шейкс!

-Расслабьтесь, - сказал Майкл. - Ничего не будет.

- С чего ты взял? - спросил я.

- Она ведь монахиня? Так что она не скажет. Если люди узнают, для нее это будет большей проблемой, чем для вас.

- Может быть, - запричитал Джон. - Но мы все равно не должны были видеть то, что видели.

- Ты шутишь, что ли? - сказал Томми. - Нет ничего лучше, чем мохнатка монахини.

- Я видел только кожу, - сказал Джон. - Клянусь. Белая одежда и белая кожа. Больше ничего.

- Она что-нибудь сказала? - спросил Томми.

- Спроси ее сам, - сказал Майкл, глядя через плечо Джона. - Она идет сюда.

- Мое сердце просто останавливается, - произнёс Джон, его лицо стало бледным, а голос дрожал.

- Она идет за нами, - сообщил я, повернув голову в сторону Сестры Кэролайн, наблюдая, как она спускается по ступеням моего многоквартирного дома, осматривается и направляется туда, где стоим мы.

- Какого хрена этой монашке надо? - спросил Толстяк Манчо, прихлебывая Yoo-Hoo и царапая свою трехдневную щетину.

- Молчи, Толстяк, - сказал Майкл.

- Поешь мой кол, - отбрил Толстяк Манчо, возвращаясь за прилавок.

- Привет, мальчики, - произнесла сестра Кэролайн спокойным тоном и мягким голосом.

Она была молода, ее лицо выглядело гладким, совсем без морщин. Она выросла в Бостоне и провела три года в Латинской Америке, работая с бедняками, прежде чем её перевели в Священное Сердце. Сестра Кэролин пользовалась уважением среди своих учеников и почиталась их родителями и, в отличие от некоторых других монахинь прихода, отличаясь простотой общения среди жителей Адской кухни. Хотя она не говорила по-итальянски, а моя мать почти не знала английских слов, они крепко сдружились: сестра Кэролайн навещала ее в среднем по три раза в неделю. Она знала, в каком браке состояла моя мать, и всегда спешила проверить ее после того, как отец устраивал ей очередную взбучку.

- Привет, сестра, - небрежно бросил Майкл. - Что-то случилось?

Сестра Кэролайн улыбнулась и положила руку на плечо Джона. Его на месте удерживал только страх.

- Туалет свободен, если тебе он все еще нужен, - мягко сказала она ему.

- Спасибо, - пробормотал Джон.

- Нам очень жаль, - начал я.

- Я знаю, - сказала она. - Забудь о случившемся. Я уже это сделала.

- Спасибо, сестра, - произнёс я.

- Увидимся в церкви, мальчики, - сказала она, поворачиваясь, чтобы уйти.

- Рассчитываем на это, - отозвался Томми.

- Что за персик, - сказал Джон, наблюдая за ней, пока она шла по улице в сторону монастыря на 51-й улице, ее длинная белая юбка колыхалась у ее ног.

- И неплохая попка, - произнёс Майкл, подмигивая мне.

- Черт возьми, что ты понимаешь в попках, - высказался Толстяк Манчо из-за стойки.

- Схожу пописать, - сказал Джон, перебегая улицу. - Не могу больше терпеть.

- Ты приглядывай за ним, - обратился ко мне Томми. - На этот раз он наткнётся на твою мать на унитазе.

- Такое бывает, - сказал Майкл. - С таким же успехом он мог бы просто выброситься из окна.

- Он все равно должен выброситься из окна, - сообщил Толстяк Манчо. - Бесполезный придурок.

- Иди и промой рот дерьмом, Толстяк, - сказал Томми.

- Подожгите себя, - ответил Толстяк Манчо. - Вы все. Горите, пока не сдохните.

Мы все уставились на Толстяка Манчо и рассмеялись, уходя от его магазина и направляясь к пожарному гидранту, чтобы насладиться мокрым облегчением от дневной жары.

 

9

Отец Роберт Карилло был сыном грузчика, и ему было так же удобно сидеть на табурете в захолустном салуне, как стоять у алтаря во время большой мессы. Выросший в Адской кухне, он начинал жизнь с мелких преступлений, прежде чем нашел свое религиозное призвание. Карилло уехал в семинарию на Среднем Западе за три недели до своего шестнадцатого дня рождения. Вернувшись через десять лет, он попросил, чтобы его отправили в приход Святого Сердца.

На наш взгляд, он совсем не походил на священника. Он оплачивал пиццу после игры в баскетбол после уроков или мог укротить несколько окрестных парней, а ещё собирал деньги на новое оборудование для спортзала. Он был другом. Другом, который случайно оказался священником.

Как и мы, Отец Бобби обладал обширной коллекцией комиксов и бейсбольных карточек, был заядлым фанатом бокса и предпочитал Джеймса Кэгни любому другому актеру. У него был небольшой кабинет недалеко от церкви, заваленный книгами и старыми блюзовыми альбомами. А в центре висела огромная фотография в рамке - Джек Лондон, стоящий на сугробе. Если у меня когда-нибудь возникло искушение стянуть что-нибудь из офиса Отца Бобби, мой выбор пал бы на эту фотографию.

Несмотря на криминальные склонности жителей округи, церковь имела значительное влияние, и ее лидеры были заметными членами общины. Священники открыто вербовали мальчиков в священники, представляя духовную жизнь как выход из Адской кухни. Монахини частенько отводили девочек в сторону, чтобы откровенно поговорить с ними о сексе и насилии.

Священники, Сестры и Братья, понимали, что они обслуживают довольно агрессивную клиентуру, и они здесь, чтобы лечить наши физические и психологические раны. Они выслушивали избитых жен, приходящим к ним за утешением, и успокаивали испуганных детей. Они помогали, когда и где могли, стараясь не выходить за рамки установленных границ, сознавая, что существует ряд ситуаций, на которые они не могут повлиять.

Духовенство знало правила Адской кухни. Они понимали, что некоторым людям приходится нарушать закон, чтобы прокормить свои семьи. Они знали, что одежда, которую носят многие из нас, является контрабандой; а мясо, которое большинство из нас ест - из угнанных грузовиков. И они сознали, что нельзя бодаться с кем-то вроде Короля Бенни. Но чем могли, они помогали. По крайней мере, они могли предложить тихую комнату, горячий кофе и место для разговора, когда вам это требовалось. Мало кто из соседей мог возжелать большего от любой из религий.

Отец Бобби заботился о нас, и насколько мы были способны любить посторонних, мы любили его за эту заботу.

Он знал о проблемах моего отца и матери, об избиениях, которым она подвергалась, и о долгах, висевших на нём. Он пытался уравновесить это разговорами со мной о книгах и бейсболе, уводя меня от быстрых денег и неприятностей, предлагаемых Королем Бенни и его командой.

Он понимал инстинктивное сопротивление Майкла любому чужаку, даже своим соседям. Он видел в Майкле мальчика, который не доверял никому. Он чувствовал одиночество Майкла, скрывавшееся за грубым разговором, и страх, таившийся за его развязностью. Отец Бобби понимал, что Майкл был мальчиком, тоскующим по отцу, который делал что-то большее, помимо порки своего единственного сына. Отец Бобби держал с Майклом дистанцию, например, оставлял книгу, которую хотел дать ему почитать, на его парте, вместо того чтобы передавать её после школы. Он подпитывал независимость Майкла вместо того, чтобы бороться с ней.

Он шутил с Джоном, их пикировки были основаны на оскорблениях и быстрых ответах. Он обменивался с ним комиксами, отдавая ценные издания Flash editions за посредственные подвиги «Фантастической четверки», не обращая внимания на смешки над простофилей после завершения сделки. На десятый день рождения Джона он подарил ему классическое иллюстрированное издание «Граф Монте-Кристо» - подарок, растрогавший Джона до слез.

Он поощрял тайное желание Джона стать художником, тайком снабжая его бесконечными запасами карандашей и бумаги. Взамен Джон отдавал Отцу Бобби оригинальные иллюстрации из серии комиксов, над которой работал. Джон также был его любимым алтарником, и Отец Бобби взял за правило проводить с ним как можно больше месс, даже если это означало, что его заберут с утренних занятий.

«Из Джона получился бы хороший священник, - сказал мне отец Бобби годы спустя, - он был наполнен добром. Он заботился о людях. Но он умел, как и все вы, мальчики, оказаться не в том месте в самый неподходящий момент. Многие люди обладают такой способностью и, кажется, выживают. У Джона не получилось».

Но из всех нас Отец Бобби был ближе всего к Томми.

Масло так и не привык, что его отец сидит в тюрьме, и, хотя он никогда не говорил об этом, мы знали, что это гложет его счастливую в остальном натуру. Отец Бобби пытался заполнить отцовскую пустоту, играя с ним в баскетбол один на один весенними вечерами, водил его в кино на Джеймса Бонда зимними вечерами, помогал ему управляться голубятней, которую Томми держал на крыше своего дома. Он позаботился о том, чтобы Томми никогда не оставался один в День отца [в США празднуется в третье воскресенье июня].

Отец Бобби обладал душой священника, но инстинктами первоклассного сыщика. Он был бдительным соседом, первым водил наш класс на экскурсии и первым, кто пытался помешать нам натворить что-то ужасное. Он знал, что я и мои друзья работаем на Короля Бенни, и не одобрял этого. Но понимал, что нашим семьям требуются деньги. В свое время Отец Бобби помогал своей семье, выполняя поручения «Счастливчика» Джека и семьи Анастасии.

Его не волновали карманные деньги. Он беспокоился о нашем следующем шаге. О том моменте, когда нас попросят взять пистолет. Он не хотел этого. Он хотел упредить подобную возможность. До того, как мы увидим те вещи, которые нам не следует видеть. К сожалению, многое не мог предотвратить даже Отец Бобби.

 

* * *

Школьный зал был до отказа заполнен воздушными шариками, покерные столы были уставлены кувшинами с пивом и мисками с кренделями. На стенах висели бумажные транспаранты с пожеланиями жениху и невесте. Лысый диджей в помятом смокинге стоял на маленькой сцене, сосредоточившись на большой стереосистеме, четырех динамиках и трех стопках пластинок.

Это была свадьба, открытая для всех.

Невеста, высокая темноволосая девушка с 52-й улицы, была на пятом месяце беременности и большую часть времени проводила взаперти в туалете у главной лестницы. Жених, механик с заправки Mobil, с гнилыми зубами и черной бородой, пил коктейли из пива с виски, закусывая их арахисом из бумажного пакетика, прекрасно понимая, что ребенок, которого носит его жена, принадлежит кому-то другому.

На улице стоял дождливый вечер. Внутри помещения большие вентиляторы по углам никак не могли унять жару.

- Ты знаешь кого-нибудь из них? - спросил Томми, засунув палец под накрахмаленный воротник и тугой галстук.

- Парня, - ответил я, попивая из бутылки «Пепси». - Ты тоже его знаешь. Он с заправки. Позволяет нам пить из шланга.

- Мы просто не привыкли видеть его без мазута на лице, - пояснил Майкл, наполняя карманы своего синего пиджака солеными кренделями.

- Думаешь, это его ребенок? - спросил Томми.

- Это может быть чей угодно ребенок, - сказал Майкл. - Она не совсем застенчивая.

- Почему он женится на ней? - спросил я. - Я имею в виду, что, если мы знаем о ней все, почему он не знает?

- Может, это его ребенок, - высказал предположение Томми. - Может, она сказала ему, что это так. Мы же не знаем.

- Верно, Томми, - произнесла Кэрол Мартинес. - Ты же этого не знаешь.

На ней было синее платье с оборками и маленьким белым цветком на талии. А ещё носки до щиколотки, а ее коричневые блестящие Бастер-Броуны [Buster Browns - жаргонное наименование ботинок, от персонажа комиксов, консервативно одетого мальчика, отличающегося весьма озорным и вредным характером, и любившего переодеваться девочкой] были новенькими. Волосы она собрала в хвост.

- Все здесь, - сказал Джон, заметив ее.

- Я подруга Конни, - сказала Кэрол.

- Кто такая Конни? - спросил Джон.

- Невеста, засранец, - сказал Майкл и повел Кэрол танцевать.

 

* * *

Трое мужчин вошли как раз в тот момент, когда жених и невеста начали резать трехъярусный свадебный торт. Они встали в сторонке, спиной к входной двери, держа в руках бутылки «Будвайзера» с длинными горлышками. У одного из угла рта свисала зажженная сигарета.

Мы стояли в тени рядом с диджеем, Майкл и Кэрол держались за руки, Томми и Джон тайком пили пиво. Я держал в руках сорокопятку Сэма Кука, его «Twistin’ the Night Away» была следующей в списке воспроизведения.

- Вы их знаете? - спросил Майкл, обнимая Кэрол за плечи.

- Того, с сигаретой, - сказал я. - Видел несколько раз у Короля Бенни.

- Что он делает для него?

- Он всегда выдавал себя за стрелка, - сказал я. - Не знаю. Не может быть ничего, кроме разговоров.

- Почему он здесь? - спросил Томми.

- Может, ему нравятся свадьбы, - сказал Джон.

Трое мужчин направились к центру комнаты, глядя на жениха, который ел торт и потягивал шампанское из туфли своей жены с остроконечным каблуком. Они остановились у стола прямо напротив пары и поставили пиво на стопку бумажных тарелок.

- Что вам нужно? - спросил жених, вытирая губы тыльной стороной ладони.

- Мы пришли, чтобы предложить самое лучшее, - произнёс мужчина в центре. - Тебе и девушке.

- Вы только что это сделали, - сказал жених. А теперь, может, вам стоит уйти?

- Без торта? - спросил мужчина посередине.

Толпа вокруг стола притихла.

- Да ладно, парни, - невнятно произнёс мужчина средних лет, его белая рубашка была мокрой от пива. - Свадьба — это не место для проблем.

Вошедшие молча уставились на него.

- Может, твой друг прав, - сказал мужчина посередине. - Может быть, свадьба не место для того, что мы должны сделать. Давай выйдем на улицу.

- Я не хочу выходить на улицу, - возразил жених.

- У тебя есть деньги?

- Нет, - ответил жених. - У меня нет таких денег. Я уже говорил вам. Это займет некоторое время.

- Если у тебя нет денег, - возразил мужчина, кивая в сторону невесты, - то ты знаешь условия сделки.

Она не двигалась с тех пор, как подошли мужчины, застыв с бумажной тарелкой с тортом в одной руке и пустым бокалом из-под шампанского в другой, её сильно накрашенное лицо покраснело.

- Я её не отдам, - твердо сказал жених. - Я никогда не откажусь от нее.

Мужчина посередине на мгновение замолчал. Затем он кивнул и произнёс:

- Наслаждайтесь остатком ночи.

Трое мужчин развернулись и исчезли в толпе, направившись к черному ходу и темной улице.

 

* * *

Мы сидели, прислонившись к тонким прутьям пожарной лестницы первого этажа, глядя на аллею внизу. У стены стояли четыре мусорных бака и пустая коробка из-под холодильника; свет сороковаттной лампочки просачивался через заднюю дверь зала. Дождь усилился, устойчивый бриз с Гудзона раздувал по свежевыстиранным простыням грязь и гонял пустые банки по переулку.

Это Майкл привёл нас сюда. Он был уверен, что должно что-то случиться, и выбрал стратегическое самое верное место для наблюдения за происходящим.

Мы видели, как жених и невеста, стоя в узком дверном проеме, обнявшись, пьяные, целовались взасос. Резкий свет из зала заставил нас отодвинуться к подоконнику.

Жених взял жену за руку и вышел в переулок, направляясь к 51-й улице, держа в свободной руке полупустую бутылку пива «Пилс». Они остановились, чтобы помахать кучке друзей, толпившихся в дверном проеме: мужчины были пьяны, женщины дрожали под дождём.

- Не оставляйте пива, - крикнул жених. - За него заплачено.

- Рассчитывай на это, - крикнул в ответ один из пьяных.

- До свидания, - произнесла невеста, все еще размахивая руками. - Спасибо вам за все.

- Пошли, - сказал жених своей новобрачной. - Это наша первая брачная ночь.

При этих словах его лицо расплылось в улыбке.

Первая пуля вылетела из темноты и попала жениху прямо над его коричневой пряжкой ремня, повалив на колени с ошеломленным выражением на лице. Невеста громко вскрикнула, скрестив руки на груди, широко раскрыв глаза, ее муж истекал кровью всего в нескольких дюймах от нее.

Группа у двери замерла.

В переулке прозвучал второй выстрел, пуля попал жениху в горло, и тот упал лицом на тротуар.

- Помогите! - закричала невеста. - Боже, Иисусе, пожалуйста, помогите! Он умрет! Пожалуйста, помогите, пожалуйста!

Никто не двигался с места. Все молчали. Лица в дверном проеме все глубже погружались в тень, больше озабоченные тем, чтобы избежать попадания в прицел стрелка, чем броситься в сторону упавшего друга

Вдалеке завыли сирены.

Невеста стояла на коленях и плакала над телом умирающего мужа, кровь заливала перед ее платья. Священник побежал в переулок к паре. Из зала вышла пожилая женщина с большим белым полотенцем, набитым льдом, вода стекала на ее платье. Двое молодых людей, протрезвевшие после стрельбы, вышли из дверного проема и уставились на лужи крови.

- Пошли отсюда, - тихо произнёс Джон.

- Вот тебе и женитьба, - так же тихо сказал я.

Майкл, Томми и Кэрол промолчали. Но я знал, о чем они все думали. Это то, о чем думали все мы.

 

ОСЕНЬ 1965

10

Меня и моих друзей объединяло доверие.

Никогда не возникало сомнений в нашей верности. Мы буквально питались друг другом, обсуждая все свои проблемы - эти разговоры служили нам этаким буфером против насилия, с которым мы сталкивались ежедневно. Наша дружба была тактикой выживания.

Каждый из нас хотел лучшей жизни, но не знал, как этого добиться. Однако мы знали, как связать наши надежды с простыми целями. В свободное время мы никогда не мечтали о том, что будем управлять крупными компаниями, искать лекарства от болезней или занимать выборные должности. Эти мечты принадлежали другим мальчикам, живущим в других местах.

Наши фантазии формировались книгами, которые мы читали и перечитывали, и фильмами, которые мы смотрели и пересматривали до тех пор, пока даже самый скучный диалог не врезался в память - истории о романтике, приключениях и вкусе свободы; победительные истории, подбадривающие бедняков, позволяющие им погреться в лучах мести.

Нам не требовалось покидать кокон Адской кухни, чтобы увидеть эти фантазии.

Мы жили в каждой книге, которую читали, в каждом фильме, который смотрели. Мы были Кэгни в «Ангелах с грязными лицами» и Гейблом в «Зове дикой природы». Мы были Айвенго на улицах нашего собственного города и Рыцарями Круглого стола в нашем клубе.

Именно в эти раскованные моменты игры и притворства нам дозволялась роскошь детства. Сталкиваясь с чужаками, нам приходилось действовать жестко, вести себя старше своих лет. Дома нам приходилось соблюдать осторожность, потому что мы не знали, когда наступит следующий момент насилия. Но когда мы оставались одни, мы могли быть теми, кем были на самом деле - детьми.

Мы никогда не представляли себя взрослыми, живущими далеко от Адской кухни. Наши жизни были спланировали при рождении. Мы должны были закончить среднюю школу, полюбить местную девушку, устроиться на работу и переехать в квартиру с разумной платой у железной дороги. Мы не считали это ограничением, скорее драматическим шагом в правильном направлении. Наши отцы были людьми с греховным прошлым и судимостями. Мы могли не стать такими.

Я любил своих родителей. Я уважал Короля Бенни. Но мои друзья значили для меня больше, чем любой взрослый. Они были моей кровью и моей силой. Наши простые мечты питались общей почвой.

Мы думали, что будем дружить друг с другом вечно.

 

* * *

- Это просто, - сказал Майкл.

- Вы всегда говорите, что это просто, - ответил Томми. - Когда мы доберемся до цели, окажется не так просто.

- Это новый магазин, - объяснил Майкл. - Нас никто не знает. Мы заходим, берем то, что нужно, и выходим.

- А что у них есть? - потребовал ответа Джон.

- По крайней мере, пятьдесят разных, - сказал Майкл. - Вспышка, Зеленый Фонарь, Аквамен, что угодно. Просто ждут нас.

- А сколько работают в магазине? - спросил я.

- Обычно двое, - ответил Майкл. - Никогда больше трех.

- Когда?

- Лучше всего после обеда.

- Ты уверен?

- Следуем плану, - сказал Майкл, глядя на нас. - Всё сработает, если мы просто будем следовать плану.

 

* * *

Мы с друзьями были ворами, которые крали больше для забавы, а не ради наживы. Мы брали то, что нам было нужно, но мы не могли позволить себе купить. Мы никогда не обращались к родителям за деньгами, никогда не брали у кого-либо взаймы и никогда не ходили на дело с оружием.

Мы ходили в кондитерские за комиксами, в магазины игрушек за играми, в супермаркеты за жевательной резинкой. И у нас хорошо получалось. Несколько раз нас ловили, и мы либо убалтывали, либо вырывались, либо плакали, чтобы выпутаться из неприятностей. Мы знали, что никто не посадит ребенка в тюрьму за то, что он спёр комикс Classics Illustrated.

Мы скрывали наши выходки от родителей. Хотя большинство из них были замешаны в собственных мелких аферах, никому бы не понравилось, если бы их дети пошли по их стопам. Тем не менее, постулат «Не укради» имел мало веса в Адской кухне. Этот район являлся тренировочным полигоном юных преступников и служил им на протяжении большей части своей истории.

На рубеже веков малолетних воров называли «уличными воробьями». Многие остались сиротами, многие находились в отчаянном положении. Банды карманников бродили по улицам в поисках лоха, несущего в своем бумажнике недельное жалование. Кое-кто из детей были настолько отчаян, что нанимался наемным убийцей, готовым убивать за плату в три доллара. В случае поимки, независимо от того, насколько велики или малы были преступления, наказание оказывалось суровым. Тюремная система штата Нью-Йорк не терпела уличных хулиганов любого возраста и часто приговаривала их к длительным срокам в адских дырах на севере штата. Дети улиц принимали приговоры, не в силах что-либо изменить. Если они выживали за решеткой, то становились ещё более опасными, проходя обучение взрослыми нарушителями закона. Если кто-то умирал в заключении, он становился просто именем в длинном списке.

Фонд Рассела Сейджа был основан в начале 1900-х годов для изучения условий жизни детей Адской кухни и определения того, приводят ли эти условия к преступлениям. Через несколько месяцев в окружении нищеты и безудержного отчаяния работники фонда ретировались с твердым мнением. В одном отчете, цитируемом Ричардом О’Коннором в 1958-м году в замечательной истории района, тяжелое положение ребенка Адской кухни характеризовалось следующим образом: «Район - это паутина. Из тех, кто попадает сюда, мало кто уходит. Время от времени мальчика вывозят за город или семья переезжает в Бронкс. Обычно те, кто здесь живет, не могут выбраться за пределы района… Философия юноши из Вест-Сайда не умозрительна, а практична. В противном случае он не мог не заметить, что мир в целом, от матери, которая выталкивает его из переполненной квартиры, до взрослых на уличной игровой площадке, где он проводит большую часть времени, кажется, подталкивают его к пути только в одном направлении. Все, что он делает, кажется противозаконным. Если он играет в мяч, он подвергает опасности чью-то собственность. Если он играет в марбл или бросает монетки, он загораживает тротуар. Уличные бои - это нападение, и мальчик, не виновный ни в чем из этого, может оказаться не удел. Другими словами, он считает, что собственность или ее представители являются большим препятствием между ним и его удовольствиями на улице.

Адская кухня физически изменилась за те десятилетия, прошедшие с тех пор, как комиссия Рассела Сейджа опубликовала свой отчет. Исчезли надземные товарные поезда со скотом, с грохотом направлявшиеся на Средний Запад мимо окон многоквартирных домов. Коров по-прежнему отправляли на убой по железной дороге, только теперь они ехали по земле. Улицы больше не были завалены мусором, и, учитывая бедность района, выглядели чистыми и ухоженными. Граффити не было, а фасады и подъезды жилых домов регулярно мылись смотрителями.

По закону каждые три года квартиры красили, каждую комнату в какой-нибудь оттенок белого. Это был не только самый дешевый цвет; многие думали, что густая смесь на масляной основе убивает яйца тараканов и помогает изгнать грызунов. Для новых жильцов первые три месяца в квартире были бесплатными, что являлось стимулом, предлагаемым домовладельцами для привлечения жильцов в непривлекательные жилища. Поэтому не было ничего необычного в том, что семьи переезжали по четыре раза в год, иногда на одной и той же улице, чтобы жить, не платя за квартиру.

Немногие могли позволить себе телефоны в квартирах, поэтому люди выстраивались в очереди у кондитерских и баров. Если у кого-то появлялся телефон, была велика вероятность того, что он являлся либо букмекером, либо ростовщиком. Ни у кого больше не было таких денег, и ни у кого не было необходимости так часто пользоваться телефоном.

В Адской Кухне царил порядок, который не нарушался преступлениями, убийствами и всеобщим безумием. Чувство безопасности царило на этих улицах и в наших квартирах, несмотря на дикую смесь бандитских разборок, заказных убийств и внутренних распрей. В насилии имелась своя зона комфорта, его принимали как часть повседневной жизни, смертельное наследие, передаваемое из поколения в поколение.

Денег было мало, но существовали определенные барьеры, которые мы не могли преодолеть.
«Мы следовали правилам округи, - сказал Томми однажды поздно вечером, - мы держались подальше от наркотиков, не прикасались к выпивке и не носили оружия. Всё равно нас это не интересовало. Нам не требовался пистолет, чтобы достать комикс или перекусить в забегаловке. Мы были умнее ребят, занимавшихся ограблениями. Может, у нас и не было таких карманных денег, как у них, но нам не приходилось нырять в переулок от каждой проезжающей мимо полицейской машины».

Но, тем не менее, мы были ворами, и работа на Короля Бенни придавала нам смелости.

Время, проводимое в компании преступников, их преданность преступной жизни, привело нас к желанию поиграть своими криминальными мускулами. Если раньше мы довольствовались тем, что выходили из магазина с комиксом Зеленый шершень, то теперь мы почувствовали необходимость опустошить целый стеллаж, от Сержанта Рока до Фантастической четверки.

В округе с каждой небольшой работой, которую мы выполняли, на нас бросали всё более пристальные взгляды. Старые преступники поглядывали в нашу сторону с кивком, словно признавая новое поколение - они были столь же активны в своих методах найма, как и любой охотник за головами из Лиги Плюща. Мы были для них обещанием, неопытными новичками, которые однажды смогут поработать в криминальной тени района, обеспечивая и поддерживая преступную жизнь округи.

С улиц Адской Кухни молодой человек мог выбрать многие дороги. Никто не обещал больших наград. Большинство этих дорог вело в тупик. И карьера преступника была просто одним из таких вариантов.

 

* * *

Майкл оказался в кондитерской первым.

Я вошёл вскоре после него. Томми и Джон - Масло и Граф - ждали снаружи, у входной двери. Вход был дугообразным и изогнутым, вдоль всей стойки тянулась деревянная подставка для конфет. Здесь работали двое мужчин, оба среднего возраста, оба курили. В углу жужжал маленький электрический вентилятор с прикрепленными к лопастям флажками.

Майкл подошел к стойке с комиксами, взял Бэтмена и протянул мне.

- Ты этот ещё не читал? - спросил он.

- Нет, - сказал я, глядя через плечо на двух мужчин, разрезавших коробки с конфетами. - Это новый.

- Хочешь его?

- Не сегодня, - сказал я.

- Что такое, Шейкс? - спросил Майкл, откладывая Бэтмена.

- Давай не будем этого делать, - сказал я, понизив голос до шепота.

- Почему нет?

- Это просто неправильно.

- Мы уже здесь, - сказал Майкл.

- И можем уйти прямо сейчас.

- Не щёлкай клювом, Шейкс. Мы сможем сделать это. Ты и я.

- На этот раз все по-другому, - сказал я.

- Каждый раз всё по-другому, - возразил Майкл.

- Ты уверен? - спросил я.

- Я уверен, - ответил Майкл.

Я поколебался, затем кивнул в знак согласия.
- Делай свой ход, - произнёс я.

Майкл вытащил три комикса с верхней полки, прекрасно понимая, что двое мужчин смотрят в его сторону. Я взял четыре Сержанта Рока - комиксы с нижней полки, сунул их себе под правую руку и пошел за Майклом дальше по проходу. Позади меня один из мужчин поднял столешницу и направился к нам. Он был высоким и худым, с густыми темными волосами, сбившимися в пучки по бокам его головы, и большим круглым шрамом под левым глазом. В одной руке он держал маленькую железную трубку.

Томми и Джон вошли в магазин, толкаясь и пихаясь согласно плану. Мужчина за прилавком уставился на них между затяжками новой сигареты.
- Никаких проблем, никаких неприятностей, - произнёс он с сильным иностранным акцентом, зажав сигаретный фильтр между нечищеными зубами.

- Я не хочу неприятностей, - сказал ему Джон, толкая Томми к подносам с газетами. - Я хочу конфету.

- Это последний раз, когда ты толкаешь меня, - сказал Томми, схватив газету и бросив её в Джона.

- Прекратите! - крикнул мужчина за прилавком. - Вон отсюда. Любишь драться? Выметайся на улицу.

Худой мужчина, вставший перед нами, развернулся и направился к Томми, Джону и входу в магазин. Он шел медленно, похлопывая трубкой по ладони.

- Убирайтесь, шпана, - произнёс мужчина, толкнув Джона в плечо. - Убирайся!

Джон повернулся и посмотрел на владельца магазина. В гневе он обеими руками схватил мужчину за рубашку и оттолкнул его.
- Не трогай меня, - выкрикнул он, наблюдая, как мужчина падает назад, а трубка отлетает к отброшенным выпускам New York Post.

Всё сразу вышло из-под контроля. Мужчина вскочил на ноги, его лицо покраснело от смущения, он бросился на Джона, схватив его за грудки и повалив на пол. Затем уселся на Джона и, ухватившись за его лицо одной рукой, другую сжал в кулак.

Томми подбежал сзади. Он обхватил мужчину за горло и ударил его коленом в основание позвоночника.

Мы с Майклом поспешили к выходу из магазина, под нашими куртками было с десяток комиксов. Мы не спускали глаз с человека за прилавком, ожидая его движения. Он ни разу не взглянул в нашу сторону, застыв при виде своего напарника, дерущегося с двумя мальчишками.

Джон сумел высвободить одну руку и нанес два коротких удара мужчине в живот. Томми обрушил на голову мужчины серию ударов, заставив покраснеть его уши и виски. Мужчина завалился на бок, скатившись с Джона, большая часть его веса пришлась на прилавок с конфетами. Одна его рука пыталась дотянуться до железной трубки.

- Мы больше сюда не приедем, - выкрикнул Джон в сторону мужчины за прилавком, вставая на ноги. Он протянул руку, схватил номера Daily News и швырнул их на голову павшего врага.

Мы с Майклом прошли мимо Томми, Джона и этих двух мужчин и выскочили из магазина, украденное уютно чувствовало себя под нашими куртками.

Джон повернулся и последовал за нами. Томми остался наедине с двумя мужчинами.

И прежде, чем кто-либо из нас понял, что происходит, продавец, лежащий на полу, схватил железную трубку и вскочил на ноги, качаясь, скривив рот от ярости.
- Я убью тебя, сопляк! - завопил он. - Я тебя убью!

Удары последовали один за другим.

Первый удар скользнул по плечу Томми. Второй оставил пятно над правым глазом, выступила кровь. Третий приземлился на левое запястье Томми, кость тут же поддалась.

Томми, чьи колени подгибались от боли, медленно продвигался к выходу из магазина. Четвертый удар пришёлся ему по шее сзади, в результате он ударился о дверь и вылетел на улицу. Томми упал на цемент тротуара, его глаза были безжизненными, тело обмякло.

Джон первым подбежал к нашему товарищу.
- Думаю, он убил его, - произнёс он, глядя на меня и Майкла.

- Тогда ему придется убить и нас, - сказал Майкл.

- Я не буду драться с тобой, - сказал мужчина с трубкой, его гнев отступал, он опустил руки.
- Нет проблем с тобой. Без проблем!

- Да, - произнёс Майкл, шагнув вперед. - Твоя единственная проблема - со мной.

Майкл расстегнул свою синюю джинсовою куртку и сунул руку в один из рукавов. Вытащив четыре украденных комикса, он швырнул их на землю. Затем он вытащил из другого рукава еще четыре комикса. Когда он сунул обе руки в заднюю часть своих джинсов и вынул еще три, бросив их к своим ногам, мужчина двинулся к нему, перешагнув через тело Томми.

- Я убью всех вас, - сказал он, стиснув зубы.

- Тебе придется, - ответил Майкл, сжав руки в кулаки на расстоянии вытянутой руки от трубы.

- Это плохо, - произнёс я. - Это очень плохо.

Мужчина встал и замахнулся трубкой, на несколько дюймов промахнувшись мимо головы Майкла.

Мой взгляд упал на Джона, обнимающего Томми, пот струился по его лбу, на его лице отразилось беспокойство. Когда собралась толпа, я уставился на окружающие меня лица, мужчины сосредоточились на происходящем, большинство из них курили, некоторые давали советы Майклу.

Никто и никогда не встревал в драки на улицах Адской кухни, кем бы ни были дерущиеся, вне зависимости от используемого оружия. Уличная драка была уважаемым ритуалом, и никто не осмеливался вмешиваться.

Драки происходили по любому поводу и различным причинам, начиная от невыплаченных долгов до треугольника любовных отношений, но в подавляющем большинстве они случались потому, что были самым быстрым и простым способом уладить разногласия.

О великих уличных боях говорили с той же ностальгией, с какой вспоминали старых боксеров. Чем больше у кого-то было уличных драк в прошлом, тем выше было уважение к нему.

За исключением убийства, ничто иное не доказывало мужественность.

Майкл резко дёрнулся вправо и промахнулся, громко крякнув, когда удар прошел в воздух над головой мужчины. Быстрый последующий выпад левой также не удался. На спине его куртки и под мышками появились большие пятна от пота. Когда толпа приблизилась, мужчина двинулся, сокращая разрыв между ними. Он сделал три шага вперед, сверкая трубкой на солнце, опустил её, щурясь от солнца и глядя в лицо Майклу.

Он взмахнул трубкой, коротко, быстро и сильно, и попал Майклу по бедру. Второй удар пришёлся ему в лицо. Еще один быстрый удар задел челюсть Майкла, отбросив его назад - его руки потянулись к земле, голова едва не ударилась о край пожарного гидранта.

Мужчина подошел к лежащему Майклу, и поднял трубку над головой.
- Ты снова не укради у меня, - сказал он громко, адресуясь ко всем. - Никто снова у меня не ворует.

Руки Майкла обняли гидрант, его глаза затуманились, по губам стекали тонкие струйки крови. Джон стоял рядом с Томми, на его лице не было ничего, кроме страха. Масло по-прежнему стоял спиной к кондитерской. По его лицу текли слезы.

Я не мог пошевелиться. Я стоял там, дрожа под полуденным солнцем, мои ноги налились свинцом и онемели, меня тошнило, а я продолжал смотреть на избитое тело моего лучшего друга.

Толпа почувствовала конец и сомкнула круг еще плотнее, лишив шансов на быстрое бегство.

Улица хотела, чтобы кто-то умер.

- Ну-ка, брось трубку! - донёсся голос из тени.

Он был грозен и уверен. Человек с железной трубкой сделал два шага назад, когда услышал этот голос, его выражение мачо сменилось паникой. Я повернул голову и увидел стоящего там Короля Бенни с чашкой эспрессо в одной руке и номером Il Progresso в другой. Его сопровождало двое мужчин, одетых в черное, с руками в карманах.

- Ты не слышишь меня? - спросил Король Бенни.

- Да, - ответил мужчина прерывающимся голосом. - Я слышу.

- Тогда делай, - сказал Король Бенни.

Трубка громко упала на землю, звук падения отразился эхом.

- Хочешь закончить это? - спросил Король Бенни, глядя на Майкла.

- Ага, - ответил Майкл, прижимаясь к краю гидранта. - Я сделаю это.

- Тогда поторопись, - произнёс Король Бенни. - Уже поздно.

Майкл встал на дрожащих ногах. Он повернулся к своему противнику.
- Сразись со мной, - сказал ему Майкл.

- Нет, - сказал мужчина, глядя на Короля Бенни.

Майкл кинулся на мужчину, они оба упали на землю, размахивая руками и ногами. Майкл нанес два сильных удара мужчине сбоку по голове, а затем нанес сокрушительный удар локтем по основанию носа.
Мужчина успел разок замахнулся и промахнулся, беспомощный удар был нанесен скорее от разочарования, чем от гнева. Майкл ответил еще двумя ударами по лицу, от второго появилась кровь. Мужчины в толпе свистели и аплодировали каждому нанесенному удару.

- Теперь паренёк сделает его, - произнёс толстяк в заляпанной маслом робе.  - Еще пара таких, и с этим ублюдком будет покончено.

- Жаль, что у него нет ножа, - отозвался невысокий мужчина, раскуривая трубку. - Он наверняка бы его порезал.

Майкл нанес еще три удара, причем все пришлось в лицо мужчине. Он вскочил на ноги, ударив человека лодыжкой по горлу. Еще два удара пришлись по шее и быстрый удар в грудь положили драке конец.

Майкл перешагнул через мужчину, проигнорировав просьбы толпы прикончить своего врага, и подошел к комиксам, разбросанным на мостовой. Он нагнулся, поднял их все и вернулся к тому месту, где лежал мужчина. Постоял над ним, разглядывая его, а затем швырнул комиксы ему на лицо и грудь.
- Забери себе свои комиксы, - сказал Майкл. - Мне они больше не нужны.

 

11

По мере того, как мы становились старше, насилия вокруг нас становилось больше. В тот момент, когда возраст мальчика достигал двузначной цифры, для соседских детей постарше он становился не просто помехой; он был потенциальной угрозой. Самые незначительные конфликты легко перерастали в крупные уличные драки.

Теперь мы достигли возраста, когда на нас могли нападать посторонние, желающие быстрых заработков.

Пуэрториканцы, спускавшиеся с холма Сан-Хуан в верхнем Манхэттене, нападали на ребенка, отнимали у него деньги и возвращались домой. Чернокожие из Инвуда близ Хайтса [Нью-йоркский район Вашингтон-Хайтс] пересекали намеченную расовую границу Девятой авеню. Путешествуя стаями по полдюжины или больше, они собирались толпой, нападали и ретировались прежде, чем можно было нанести ответный удар.

Ряд местных уличных банд безуспешно пытался завербовать нас. Мысль о членстве в банде никогда не привлекала нас, как и мысль о том, что придётся отдавать часть заработка вожаку той стаи, к которой мы можем присоединиться.

Мы также не пребывали в восторге от процесса инициации, который требовался большинству банд: где-то тёрли раскалёнными кусками железа по руке, пока не слезет кожа; где-то наносили себе шрамы странными постоянными татуировками; где-то понуждали вступать в драку с самым крутым парнем из конкурирующей банды, и только победив его, ты оказывался в игре. Если же ты проигрывал - тебя забывали. Всё это было не для нас. Мы остались с теми, кому доверяли, и кто мог прикрыть тебе спину. Прямо как в вестернах, которыми мы восхищались.

 

* * *

Самое страшное избиение, которое когда-либо случалось со мной в Адской кухне, было не делом рук моего отца, или какого-нибудь другого мужчины или мальчика. Это было делом рук Джанет Риверы, предводительницы уличной банды «Торнадо».

Женские банды на протяжении всей истории Адской Кухни являлись во многих отношениях самыми жестокими. В отличие от своих собратьев-мужчин, женщины и девушки зачастую нападали без предупреждения или причины. Они проявляли агрессию, беспричинно преследуя прохожих ради уличного грабежа и обшаривая здания с целью ограбления. Они не принадлежали ни к какой организованной преступной группировке, работая независимо, по найму.

В 60-х годах эти банды уже могли проследить свою родословную до Леди Сусликов [Gopher Gang - Банда Сусликов, городская банда Нью-Йорка, состоящая преимущественно из ирландцев, Lady Gophers - Леди Суслики - банда по преимущественно девушек и женщин, подчинявшаяся Банде Сусликов], терроризировавшую набережную Манхэттена на рубеже веков. У Леди Сусликов была особая визитная карточка: они оставляли ампутированные руки и пальцы своих жертв. Кошка Сэди и ее команда избивали и грабили по желанию. Галлус Мэг была ровней любому мужчине, с которым сталкивалась, и до самой смерти хвасталась тем, что не проиграла ни в одной драке. Говорят, что Адская кошка Мэгги однажды на углу Десятой авеню избила четырех самых крутых членов банды Уродливых Пробок, а затем забрала пятого в свою кровать на постоялом дворе.

Некоторые из женщин-предводительниц банд прожили достаточно долго, пережив свои уличные бои, в более поздние годы открыли салуны. Неудивительно, что многие служили вышибалами в собственных забегаловках.

«Они требовали уважения, эти женщины», - сказал мне однажды один из подручных Короля Бенни, - они не терпели никакого дерьма, они всегда были готовы к бою. Знали, как вести бизнес, и добывать прибыль из того, к чему они прикасались. Они были жестокими и подлыми, и всё, что они делали, они старались делать лучше мужчин. Они грязно дрались, пили до упаду и спали с кем хотели. Какое-то время они правили Кухней, и правили довольно хорошо».

Преобладающий образ уличной банды Адской кухни середины двадцатого века восходит к мюзиклу «Вестсайдская история». Хотя шедевр Леонарда Бернстайна содержит следы истины - расовую напряженность, атмосферу района, страх любви на запретной территории, неспособность выйти за рамки социальных ярлыков - всего этого не хватало для удовлетворения местных циников.

«Вестсайдская история» была самым ненавистным фильмом в Адской кухне.

«Этот фильм - отстой, - жаловался Толстяк Манчо, - парни танцуют как придурки, девочки держатся за своих мальчиков всю жизнь, копы тупы, как мухи. Все это чушь собачья. Банды у них выглядят нежными. Сделали всех нежными. В реальной жизни вся эта нежность продлится недолго. В Адской кухне похоронили нежность».

 

* * *

Джанет Ривера стояла перед памятником у входа в парк ДеВитт Клинтон, открывая банку «Рейнгольда». Она была с тремя подругами, членами ее уличной банды. У одной из них, Вики Гонсалес, в заднем кармане её Levi’s лежала опасная бритва. Джанет отхлебнула пива, наблюдая, как я направляюсь в парк с Джоном, и мы оба бьём резиновым шаром для стикбола о землю.

- Эй, - крикнула она. - Тащите свои задницы сюда, чтобы я могла их видеть.

- И что теперь? - пробормотал Джон.

- Чего они прицепились? - сказал я. - У нас с ними нет никаких тёрок.

- У нас нет на это времени, - добавил Джон.

- Посмотрим, чего они хотят, - сказал я.

- Давайте, - снова крикнула Ривера. - Что вы там едва тащитесь.

- Она уродина, - сказал Джон, пока мы шли к памятнику. - Ее семья должна принимать таблетки от уродства.

- Вы, придурки, ходите по парку так, словно он принадлежит вам, - рявкнула Ривера, указывая на нас рукой с пивом. - Куда вы, черт возьми, прётесь?

-Мы играем с мячом, - произнёс я. - Не думаю, что в этом есть проблема.

- Ты ошибаешься, - сказала Ривьера. - Это большая гребаная проблема.

- Расскажи нам, красотка, - произнёс Джон.

Мы поняли, что это за проблема. Двумя неделями ранее Майкл, бросившись на защиту Томми, вступил в уличную драку с пуэрториканским парнем по имени Рапо с западных 60-х. Он выиграл бой и заставил Рапо уйти из Адской кухни голым. К сожалению, Рапо приходился кузеном Джанет Ривере, и она рассчитывала выместить зло на нас.

Вика Гонсалес сунула руку в карман с бритвой. У двух других были кастеты. Джанет Ривера швырнула банку пива в заросли травы позади нее. Ни одна из них не смотрелась радостной.

Что их бы обрадовало, так это возможность оставить меня и Джона такими же, какими Майкл оставил кузена Риверы - избитым, в синяках и голым. Ни один из нас не хотел подобного, поэтому у нас оставался только один вариант - тот, который выбрал бы любой, выросший на улицах Адский кухни мальчишка. Мы решили бежать.

- Через забор! - крикнул я Джону, когда мы рванули в сторону. - В кондитерскую.

- Если они поймают нас, мы погибли, - крикнул в ответ Джон. - Эта уродина хочет меня убить. Я уверен.

- Они все уродины, - бросил я, оглядываясь через плечо. - И что еще хуже, они все быстро бегают.

Мы юркнули в круглую дыру в заборе в сторону бейсбольных полей 11-й авеню, пересекли питческую горку из красной глины, выскочили с другой стороны поля, мимо станции подземки и пруда для полива. Мы уже перелезли через черную решетку пруда, когда я поскользнулся на песчаном холмике и приземлился, треснувшись боком о бетонный край.

Джон остановился, когда заметил, что я упал.
- Вставай, Шейкс, - позвал он. - Они прямо за нами.

- Не могу, - ответил я.

- Тебе лучше попробовать, - сказал Джон.

Боль в боку была сильной, резкой и неожиданной.

- Беги, - крикнул я. - Зайди за Маслом и Майки. Приведи их сюда.

- Я не могу тебя бросить, - отозвался Джон.

- Ты вернешься через пять минут, - крикнул я гораздо смелее, чем чувствовал. - Что они могут сделать со мной за пять минут?

Я остался на земле, схватившись за бок, наблюдая, как Джон сбегает с холма парка ДеВитт Клинтон.

Я не боялся получить взбучку. Я боялся стать жертвой избиения со стороны женской банды. Пока я лежал и смотрел на приближающихся Риверу с ее командой, я представлял себе последующие насмешки и издёвки, от друзей и незнакомцев. Многие мальчики Адской Кухни приходили домой с порезами и синяками, полученными от Риверы и ее Торнадо. Ни один из них никогда не признавался в этом, по крайней мере, публично, и я не собирался становиться первым.

Джанет Ривера стояла надо мной и улыбалась, обнажив ряд небольших потрескавшихся зубов.
- Я знала, что такой маленький ублюдок, как ты, не сможет от нас удрать.

- А ты и не догнала меня, - заявил я. - Я просто сделал перерыв, чтобы подождать, пока ты догонишь меня.

Ривера подошла к Гонсалес, обняв ее за плечи.

- Я ненавижу клоунов, - сказала она. - Они не смешные, понимаешь? Они только думают, что они смешные.

- То, что они сделали с Рапо, тоже не смешно, - произнесла Гонсалес, задевая своими кедами мою ногу. - Но держу пари, они смеялись.

- Дай-ка мне свой ремень, - сказала Ривера. - Мы собираемся научить этого клоуна быть серьезным.

В парке было пусто, если не считать старого бомжа, спавшего на скамейке под газетами. Мое лицо и руки были покрыты потом, а правая нога дрожала от напряжения. Один из моих шнурков развязался, а я не мог дышать без боли.

Гонсалес встала надо мной и открыла опасную бритву. Она наклонилась, схватила за воротник моей белой рубашки и разрезала её сверху донизу, остановившись чуть выше моих штанов.

- Это за Рапо, - произнесла Ривера, замахиваясь ремнём.

- Сделай ему больно, - подначивала Гонсалес. - Сделай ему больно.

Удар Риверы пришёлся мне по лицу и шее, от боли мои глаза наполнились слезами. Затем силу её ударов ощутили моя грудь и живот. Моя грудь вскоре покраснела, ремень жалил очень сильно, я ощущал постоянный град ударов по моей плоти.

Ривера нанесла последний удар и остановилась.

- Хочешь? - спросила она у Гонсалес.

- Он не тот мужчина, которого бы я выпорола, - сказала Гонсалес, глядя на меня с улыбкой.

- Спасибо, - пробормотал я.

Первый камень приземлился у ног Риверы. Второй попал ей выше бедра. Гонсалес повернула голову, и ещё один камень попал ей в руку. Две девушки, державшие меня, отпустили и отошли.

- Мы уходим, - произнесла одна из них. - Довольно этого.

Я посмотрел мимо Гонсалес, на забор за разбрызгивателями и видел, как Майкл и Джон перелезают через него. Томми стоял перед ним, бросая камни.

Гонсалес посмотрела на меня сверху вниз, ее глаза были полны ненависти. Она глубоко вздохнула, наклонилась ко мне и выплюнула жевательную резинку, попавшую выше моего правого глаза. Отступив на два шага, она дважды ударила меня ногой в пах, жесткая резина ее кед каждый раз оставляла след.
- До свидания, ублюдок, - сказала она. - Ещё увидимся.

Подойдя ко мне, Майкл и Джон подняли меня, возложив мои руки к себе на плечи.

Я медленно брёл из парка к бару на 52-й улице. Внутри моя грудь пылала также, как и снаружи. Но больше всего я был унижен.
- Я не хочу, чтобы кто-нибудь узнал об этом, - сказал я.

- Может быть, завтра это окажется в газетах, - ухмыльнулся Джон. - Не каждый день кому-нибудь из мальчиков Короля Бенни надирают задницу девчонки.

- Лучше бы они меня убили, - сказал я.

- Ты прав, - произнёс Томми. - Гораздо проще объяснить.

- Это только доказывает то, что мы всегда знали, - сказал Майкл.

- Что?

- Что ты совсем не можешь драться.

- Я слышал, они заставляют парней заниматься с ними сексом, - сказал Джон. - Знаете, принуждают их.

- Теперь я сожалею, что мы пришли, - сообщил Майкл. - Возможно, ты смог бы, в конце концов, переспать с ними.

- Думаю, я сейчас упаду в обморок, - произнёс я.

- Секс с уродинами лучше, чем отсутствие секса, - сказал Джон.

- Если кто-нибудь спросит, скажите им, что приходила банда из Инвуда и надрала мне задницу, - сказал я.

- Какая банда? - спросил Томми.

- Пумы, - ответил я. - Они довольно круты.

- А как насчет банды из Школы для слепых? - спросил Джон. - Можно сказать, что они врезались в тебя на улице. У тебя не было выбора. Тебе пришлось с ними драться.

- Их было восемь, а ты один, - сказал Томми. - Так выпали карты.

- И у них были собаки, - сообщил Джон. - У тебя не было шансов.

- Все, что я знаю, это то, что графу Монте-Кристо никогда не надирала задницу девушка, - сказал Майкл.

- Ему повезло, - вздохнул я. - Он не знал Джанет Риверу.

 

12

Я и мои друзья были поглощены спортом не меньше, чем книгами и фильмами. Мы следили за всеми профессиональными видами спорта с религиозным пылом и юношеской страстью, за исключением гольфа, который выглядел слишком глупым, чтобы с ним можно было считаться, и тенниса, в который, как все мы думали, играют только в Англии.

Мы были ярыми фанатами «Нью-Йорк Рейнджерс». Нашим любимым игроком был Эрл Инджерфилд [Earl Thompson Ingarfield Sr. р.1934, профессиональный хоккеист, игравший в НХЛ], опытный профессионал, который частенько разговаривал с нами за порогом команды. Каждый сезон он дарил нам новые хоккейные клюшки, которыми мы пользовались в уличных играх, играя на цементной площадке Полиграфической школы. Шайбой была раздавленная банка или рулон чёрной изоленты; мы играли в кедах вместо коньков, а нашими воротами была стена.

Нам нравился бокс, мы находили в нём грацию и некоторую степень утешения в жестокости этого спорта. Претендент в среднем весе Джои Арчер был местным героем, он выиграл большинство боев в Мэдисон-Сквер-Гарден. Но мы находили его стиль унылым и утомительным по сравнению с внутренней силой и скоростью Дика Тайгера, храброго воина из Нигерии, который в конечном итоге стал победителем как в среднем, так и в полутяжелом весе. Позже Тайгер умер намного раньше своего времени - обедневший человек, видевший, как его страна превратилась в опустошенную войной Биафру, и чьи новые лидеры украли его состояние.

Осенью мы ходили на шестидневные велогонки и слушали итальянские и ирландские футбольные матчи по портативным радиоприемникам. Нас мало заботил баскетбол «Никса», и мы с трудом переносили футбол «Джайентс», хотя с остервенением играли в оба вида спорта. Мы следили за скачками больше по привычке, чем из интереса. В Адской кухне ипподром был святой землей, и основная часть ставок приходилась на девять ежедневных забегов, проходящих на какой-нибудь местной трассе.

Но больше всего мы любили бейсбол.

Летними вечерами ​​мы «переворачивали» бейсбольные карточки с другим ребятами, надеясь уйти с пачкой новых и более ценных. Мы запоминали достижения действующих и бывших игроков и могли сообщить самые слабые результаты. Мы следили за ежедневными подвигами наших любимых «Нью-Йорк Янкиз», словно они были членами наших семей. Мы вздрагивали, если у Тома Треша случался плохой день в «доме», Клит Бойер допускал редкую ошибку на третьей базе или Эл Даунинг отказывался от еще одного длинного хоумрана. Команда «Янкиз» тех лет была не очень хороша, но они все равно оставались «Янкиз». Нашими «Янкиз». Они проигрывали, но вели себя как победители. Так же, как мы. Вот почему все мы так их любили.

 

* * *

Мы сидели на крыльце моего многоквартирного дома, у наших ног стояли коробки с бейсбольными карточками. Это была последняя неделя августа 1966 года, и «Нью-Йорк Янкиз» впервые в нашей жизни заняли последнее место.

- Тяжелая потеря, - произнёс Томми, читая статистику игры в «Дейли Ньюс». - Теперь нас бьют даже «Индейцы» [Кливленд Индианс / Cleveland Indians - профессиональный бейсбольный клуб, выступающий в Главной лиге бейсбола].

- Всегда есть «Метс» [Нью-Йорк Метс / New York Mets - профессиональный бейсбольный клуб, выступающий в Восточном дивизионе Национальной лиги Главной лиги бейсбола, основан в 1962 году], - высказался Джон.

- За «Метс» болеют только дебилы, - парировал Томми.

- А что вчера делал Мантл [Mickey Charles Mantle, 1931-1995, американский профессиональный игрок в бейсбол, играл в «Нью-Йорк Янкиз»]? - спросил Майкл.

- Не играл, - ответил ему Томми.

- Он болел, - сказал я. - Снова.

- С кем они играют сегодня вечером? - спросил Майкл.

- с «Ориолс» [Балтимор Ориолс / Baltimore Orioles - профессиональный бейсбольный клуб, выступающий в Восточном дивизионе Американской лиги Главной лиге бейсбола, основан в 1894], - сказал Томми. - Со Стоттлмайром [Melvin Leon Stottlemyre Sr., 1941-2019, Американский профессиональный бейсболист] в питчерах.

- Хочешь пойти? - спросил Майкл.

- Какой в ​​этом смысл, - надулся я.

- У нас будут хорошие места, - сказал Майкл.

- Может, они прослезятся, - подхватил Томми. - И выиграют двадцати пять подряд. И вернутся в гонку.

- Может, ты проснешься красавцем, - парировал Джон.

- В этом году никто даже не хочет меняться на них, - сказал я, держа в руке пригоршню бейсбольных карточек «Янкиз».

- У меня есть три Фрэнка Робинсона и два Буга Пауэлла, - сказал Джон, роясь в коробке из-под обуви. - А кто у тебя?

- Кого ты хочешь? - спросил Томми.

- Томми Дэвиса, - сказал Джон. - Пауэлла за Дэвиса, по-честному.

- У меня есть Дэвис, - сообщил я.

- Меняемся? - спросил Джон.

- Я не знаю насчёт честности, - сказал я. - Дэвис хорош.

- Что? - возмутился Джон. - Пауэлл что, калека?

- Ну так поменяйтесь, - сказал Майкл.

- По-честному? - спросил я.

- Похоже, хорошая сделка, - сказал Майкл.

- Как насчет того, чтобы добавить питчера? - спросил я у Джона. - Любого питчера. Мне все равно кого.

- Зачем? - спросил Джон.

- Придает вес сделке, - сказал я.

- Забудь об этом, - перебил Джон. - Пауэлла на Дэвиса. И все.

- У меня есть Буг Пауэлл, - вмешался Томми. - Только прошлогодний.

- Неважно, - сказал я.

- Ты собираешься меняться с ним? - спросил Джон.

- Только если он даст мне то, что я хочу, - сказал я. - Пауэлла и питчера за Дэвиса.

- Диего Сеги, - предложил Джон. - Я дам тебе Диего Сеги и Буга Пауэлла за Томми Дэвиса.

- Это твоё лучшее предложение? - спросил я.

- Это мое единственное предложение, - ответил Джон.

- Сделка, - сказал я, обмениваясь карточками с Джоном.

- Снова трахнули, да? - спросил Майкл у Томми.

- Нет, меня не трахнули, - хмыкнул Томми. - У меня даже нет Буга Пауэлла.

- Ты соврал? - спросил Джон.

- Я блефовал, - парировал Томми.

- Зачем? - спросил я.

- Чтобы сделка совершилась, только и всего, - объяснил Томми. - Иначе бы вы двое трепали языком весь день.

- Знаешь, Масло, ты не такой тупой, каким выглядишь, - произнёс Майкл.

- Нет, - сказал Джон. - Но он такая же уродина, какой и выглядит. Это как тусоваться с тем парнем с колокольни.

- Что за парень с колокольни? - спросил Томми.

- Горбун из Нотр-Дама, - разъяснил я.

Джон кивнул.
- Это он.

- Эй, парни, - сказал Майкл. - Бросайте карточки и пошли купаться.

- Куда? - спросил я. - Под разбрызгиватели?

- Нет, - сказал Майкл. - На реку. Если повезет, мы сможем наловить угрей.

- Почему если повезёт? - спросил Томми.

- Потому что мистер Манноне даёт по три доллара за каждого угря, которого приносят ему в магазин, - уточнил я. - За мертвого или живого.

- А что он с ними делает? - спросил Джон.

- Он их ест, - сказал я.

- Ты тянешь меня за член?

- Я бы не стал трогать твой член, - заявил я.

- Серьезно? - спросил Джон.

- Сначала он их кипятит. Вытаскивает из них все дерьмо. Потом готовит их в уксусе и масле. Кладёт много специй. И получается вкусно.

- Ты ел угря? - спросил Джон, его лицо исказилось в отвращении. - Сам лично? Я имею в виду, без приставленного к твоей башке пистолета?

- Это ещё ничего, - подключился Майкл. - Скажи им, что у тебя едят за день до Пасхи.

- Голову ягненка, - ответил я.

- Я не верю, - сказал Томми.

- Голову целиком? - поинтересовался Джон.

- За исключением глаз, - сказал я. - Мы отдаем их моей бабушке.

- О Господи, - сказал Джон. - Зачем?

- Она смешивает их с маслом и водой, - разъяснил я. - Моя мама говорит, что это лечит головные боли.

- Как аспирин? - спросил Томми.

- Типа того, - сказал я.

- Ты как чертов пещерный человек, Шейкс, - заявил Джон.

- А какой цветок ты любишь есть? - спросил Томми.

- Какой ещё цветок?

- Тот, который твоя мать сделала однажды, - сказал Томми. - Со всеми листьями.

- Артишок?

- Да, этот, - утвердительно кивнул Томми.

- Это не цветок, придурок, - рявкнул я.

- Мне показалось, что цветок, - сказал Томми.

- Голова ягненка и цветы, - произнёс Джон. - Пиршество.

- Ирландцы ничего не понимают в еде, - сказал я.

- Я просто сказал об этом, - парировал Томми.

- А я просто даю тебе это, - сказал Джон, хватаясь за промежность.

- Из чего у ирландцев состоит обед из семи блюд? - спросил я.

- Что?

- Из упаковки шести банок пива и вареной картошки, - сказал я, начиная игру, известную в Адской кухне как «Десятки», где безудержно сыпятся этнические оскорбления.

- А как можно отличить невесту на итальянской свадьбе? - спросил Джон.

- И как же?

- По заплетенной волосне в подмышках, - ответил Джон.

- А что говорят ирландцы перед трахом? - спросил Томми, вставая и отходя от крыльца.

- Что же?

- Возьми себя, Бриджит, - сказал Томми.

- Сколько ирландцев нужно, чтобы поменять лампочку? - спросил я.

- Сколько же?

- Четверо, - ответил я. - Один держит лампочку и три - вертят лестницу.

- Я иду купаться, - сказал Майкл.

- Мы идём с тобой, - отозвался я, следуя за ним к пирсам на 12-й авеню.

- Как вы называете капитана итальянской подводной лодки? - спросил Джон, шагая за нами.

- Морская цыпа, - ответил я.

- А сколько там подобных вопросов? - спросил Майкл.

- Около сотни, - ответил я.

- Держу пари, что ты их всех знаешь, - сказал мне Майкл.

- Почти.

- И ты позволишь мне услышать их все сегодня?

- Таков план, - сказал я.

- Даже не знаю, почему я тусуюсь с вами, ребята, - сказал Майкл.

- Ты одинок, - парировал я.

- Ты урод, - сказал Джон.

- У тебя нет других друзей, - сообщил Томми.

- Наверное, - сказал Майкл.

- Думаешь, вода слишком холодная, чтобы в ней плавать? - спросил Томми.

- Вода там всегда холодная, - сказал Джон. - Это как плавать в кусках льда.

- Меня беспокоит не холод, - сообщил я. - А другое.

- Все дерьмо плавает там по краям, - сказал Джон. - Ты когда-нибудь задумывался, из чьего туалета его смыло?

- Нет, - ответил Майкл. - Не задумывался.

- А ещё крысы, - сказал Томми. - Однажды я тонул, и эти огромные уродливые ублюдки устроили морскую охоту рядом со мной.

- Хочется блевать, - произнёс я.

- Хорошее место для этого, - сообщил Джон.

- Что за слабаки, - сказал Майкл, отмахиваясь от нас троих взмахом руки.

- Ой, извини, я забыл, - продолжил Джон. - Тарзан любит их. Они заставляет его почувствовать себя мужчиной.

- Мне тут не нравится, - сказал Майкл. - Но это вся вода, которая у нас есть, и, черт возьми, скулёж не сплавит всех крыс в Джерси.

- Майки прав, - подтвердил я. - Куда еще можно пойти и ловить угрей, сколько захочешь?

- И заставить какого-нибудь придурка купить их, - продолжил за мной Джон.

- Живых или мертвых, - добавил Томми.

- Что мы сделаем с деньгами, которые заработаем? - спросил Джон.

- Как насчет Хо-Хос [Ho-Ho’s - маленькие цилиндрические глазированные шоколадные закуски с кремовой начинкой, напоминающие по форме швейцарский рулет] и кино? - спросил Майкл.

- На «Маяк»? - поинтересовался Томми.

- Ничего хорошего там нет, - сказал я.

- А о чём там? - спросил Майкл.

- Не помню, - ответил я. - Что-то французское.

- А что в «Леу»? - спросил Томми.

- «Поезд фон Райена» [кинофильм 1965 г. о Второй мировой войне режиссёра Марка Робсона, снятый по одноимённому роману Дэвида Уэстхеймера], - сказал я. - Величайшее кино о войне на все времена.

- Мы смотрели его четыре раза, - простонал Джон.

- Мы говорили о множестве угрей, - сказал я. - Будто мы собираемся сделать кино и китайцев.

- Что с тобой, Шейкс? - сказал Майкл. - Нам не нужны деньги на кино.

- Я пас, - сказал Джон.

- Почему? - спросил я.

- Пора домой, - сообщил Джон.

- Проблемы? - спросил Майкл.

- Еще нет.
Джон пожал плечами.
- Но могут быть. У моей матери новый хахаль, и он хочет держать меня в узде.

- Мы нужны? - спросил Томми.

- Для того, чтобы вы были нужны мне, ребята, у меня должны случиться большие неприятности, - сказал Джон.

- Это не шутка, - произнёс Майкл, неожиданно мрачно и тихо. - Ты не можешь доверять никому, кроме нас.

- Я знаю, - сказал Джон. - Но смогу справиться с этим парнем.

- Тогда давайте искупаемся, - предложил я. - А после проводим Джона до дома.

- Так пойдёт? - спросил Майкл у Джона.

- Так пойдет, - ответил Джон.

Томми и Джон шли впереди, читая статистику на обороте бейсбольных карточек. Я остался рядом с Майклом, мы зашагали медленнее.

- Ты действительно серьезно относитесь ко всему этому? - спросил я. - Что мы можем доверять только друг другу?

- А ты как думаешь? - спросил Майкл.

- Как и ты, - ответил я.

- Тогда зачем спросил?

- Хотел убедиться.

- Ну, теперь ты убедился.

- А как насчет Джонни и Масла?

- А что насчет них?

- Как ты думаешь, они думают так же?

- Я думаю, что все мы так думаем, - ответил Майкл.

- Думаешь, так будет всегда?

- Так есть сейчас, - сказал Майкл.

- Я хочу, чтобы это длилось дольше, чем сейчас, - возразил я.

- Может быть, так и будет, - сказал Майкл. - Если только ты не начнешь думать, как Король Бенни.

- Никто не думает так, как Король Бенни, - парировал я.

- Друзья похожи на ссуды, - изобразил Майкл монотонность Короля Бенни. - Плохая мысль.

- Это только потому, что все его друзья пытались его убить, - пояснил я.

- Однажды его сбросят, - сказал Майкл. - И это будет совсем не друг.

- Вот где ты ошибаешься, - снова возразил я. - Такие парни, как Король Бенни, никогда не падают.

- Почему это?

- Они позволяют другим упасть за них, - сказал я. - И уходят чистенькими.

- Да, но мы не такие, как Король Бенни, - произнёс Майкл. - Мы не всегда уходим чисто. Один из нас может упасть. Вот почему мы должны держаться вместе.

- Эй, угри кусаются? - спросил Джон, встав на краю 82-го пирса и глядя на мутную воду, жирные волны бились о стенки причала.

- Они сосут, - сказал я ему.

- Как твоя мать, - откликнулся Томми.

- За исключением того, что угри делают это бесплатно, - добавил Джон.

Майкл снял рубашку и кеды.
- Давайте помокнем.

- Последний несет угрей, - крикнул я, прыгая с разбега в воду.

- Первый убивает их, - крикнул мне Джон, раздеваясь до нижнего белья.

Масло стоял на одном из ржавых причалов, совсем голый, лицом к солнцу.
- Мне пописать отсюда или подождать и сделать это в воде? - спросил он у Майкла.

- Поделись этим с рыбой, - ответил Майкл.
Он подбежал к Маслу сзади и столкнул его в воду.

- Давай, Майки, - крикнул я. - У нас всего час до начала прилива.

Майкл нырнул и оставался под водой, насколько хватило дыхания, появившись в двадцати футах слева от нас.

- Там их тонны, - сказал он. - Сегодня мы могли бы заработать много денег.

- Или нас заживо съедят речные крысы, - заявил Томми.

- Это все равно лучше, чем идти на игру «Янкиз», - сказал Джон.

Я помню этот прекрасный день. Остаток дня мы провели в воде, гоняясь за небольшими стайками угрей, избегая крыс, под звуки наших криков и смеха, отражающихся от железа заброшенного пирса.

 

* * *

Наша жизнь в семье была отделена от нашей уличной жизни.

Каждый из нас знал проблемы, существовавшие за нашими дверями, но все мы понимали, что наши проблемы нельзя исправить путем обсуждения. Мы никогда не ходили к кому-нибудь домой с ночёвкой или поиграть. Наши родители никогда не общались и не пытались завязать дружеские отношения друг с другом.

«Наши квартиры всегда были зоной боевых действий», - описывал это Майкл. «Но это была война, которую лучше вести в одиночку. Мы знали, что происходит, мы видели все порезы и синяки. Слышали разговоры. Мы просто решили оставлять это в себе. Дом являлся единственным местом, где мы не могли помочь друг другу. Мы не могли ничего изменить. Поэтому мы игнорировали дом, старались не говорить о нём, за исключением случайных шуток или комментариев. В некотором смысле, наши домашние проблемы делали наш круг ещё теснее».

В Адской кухне не было бойскаутов, но на Десятой авеню находился центр Полицейской атлетической лиги, в который мы могли ходить бесплатно. Там мы с друзьями боксировали, били по различным мешкам и наблюдали, как мальчики постарше спарринговали и прыгали со скакалкой, готовясь к трехраундовым боям турнира «Золотые перчатки», спонсируемого «Дэйли Ньюс».

Мы играли в боулинг на пересечении Восьмой авеню и 54-й улицу, наши еженедельные игры оплачивались приходом Святого Сердца, мы участвовали в турнирах по хоккею с шайбой, проводимых Ассоциацией парка ДеВитт Клинтон. Мы бросали кости перед магазином Толстяка Манчо по десять центов за бросок и бросали монеты о стену со всеми желающими. Все это происходило с ведома и согласия наших родителей. Фактически, родители давали нам зеленый свет на большинство вещей, которыми мы хотели заниматься. Все, что требовалось взамен, - держаться подальше от неприятностей и свести участие родителей к минимуму.

Родительского комендантского часа не существовало, но и не существовало опасности быть схваченным незнакомцем на тротуарах Адской кухни или убитым случайным выстрелом проезжающего мимо бандита. Наши родители знали, что пока мы будем оставаться в пределах Адской кухни, мы будем защищены от всех опасностей, за исключением уличных драк и спортивных травм.

Повсюду имелись глаза. Адская кухня была Мэйберри [вымышленный городок в Северной Каролине - место действия двух популярных американских телевизионных ситкомов], только с характером. Район походил на одну гигантскую няню. Гигантскую, но очень злую.

То небольшое общение, случавшееся между родителями и детьми, происходило в салунах и закусочных, разбросанных по округе. Восточноевропейцы и их семьи стекались в закусочные, а ирландцы чаще посещали салуны. Итальянцы и пуэрториканцы кочевали из одного в другой.

В начале истории Адской кухни закусочные и ланченетты выстраивались вдоль 11-й и 12-й авеню, их залы заполняли грузчики, только что закончившие четырехдневную смену, моряки в увольнении, пары на первом свидании, мамаши с шумными детьми. Одной из таких закусочных, называвшейся «Кухня» и принадлежащей немецкой семье Хайль, и приписывается происхождение названия этого района.

Салуны поначалу принадлежали бандам, и большинство семей считало их непригодными для себя.

Когда банды исчезли, салуны превратились в то, чем они были для многих в их прежней стране - местом, где можно встретиться, обменяться историями, забыть о растущих долгах, посмеяться и, прежде всего, выпить. Зайдя в салун Адской кухни субботним днем, не было ничего необычного увидеть там зал, переполненный семьями, пьющими, смеющимися, распевающими старинные песни и вспоминающими друзей и родственников на далёких берегах.

Тут была культура употребления алкоголя, делившаяся по этническому признаку: крепкий виски для ирландцев, домашнее вино для итальянцев, холодное пиво для пуэрториканцев.

Наркотики еще не были частью нашего мира.

Несмотря на то, что наши родители любили выпить, у них не было терпимости к наркотикам, и они полагались на Короля Бенни, обладателя самых больших глаз и ушей в Адской кухне, что он не допустит их в район.

Король Бенни использовал дипломатию, когда требовалось, и силу, когда это было необходимо. Он зарабатывал свои деньги в старомодных мафиозных предприятиях - поддерживал политиков, занимался ростовщичеством, угоном грузовиков с грузом, продажей ворованного и крышевал проституцию. Этим преступлениям попустительствовали в полицейских участках, подогреваемых еженедельными выплатами, и поддерживали соседи, пристрастившиеся к незаконному ремеслу. Король Бенни правил крепко, со смертельной решимостью атакуя любую угрозу своим владениям. Многие пытались захватить его бизнес за время его правления, и многие, в конечном итоге, поплатились за это жизнью.

Он делал одолжения тем, кто ему нравился, и игнорировал финансовые запросы тех, кого считал должником. Он выслушивал людей, у которых случились неприятности, и высказывал мнение о том, как эти проблемы можно решить. Он был духовником без совести. Его решения никогда не были поспешными и всегда окончательными. Его слово в Адской кухне считалось законом.

Это был единственный закон, который никогда не нарушался.

* * *

Король Бенни тасовал карты, большая чашка эспрессо стояла слева от него, задернутая штора на окне закрывала его лицо от солнца. Я сидел напротив, налегая грудью на край небольшого круглого столика, сложив руки, с бутылкой 7Up, стоявшей рядом, ожидая начала игры. Мне было одиннадцать.

- Уверен, что хочешь сыграть со мной? - спросил Король Бенни.

- Почему нет?

- Я жульничаю.

- Я тоже, - сказал я.

- Хорошо, - продолжил он и сделал ставку.

Играли мы в сеттебелло - итальянский блэкджек, ставки были низкими: пенни [цент] за победу и никель [пять центов] за две карты. Мы сидели в центре клуба Короля Бенни, вокруг нас три пустых столика, за нами запертая дверь. Пылинки мелькали в свете потолочных светильников. В музыкальном автомате Синатра пел «Большие надежды».

- Голоден? - спросил Король Бенни, бросая мне две карты.

- Нет, - ответил я. - Спасибо.

- Уверен?

- Уверен, - сказал я.

- Что выбираешь? - спросил он, кивая на мои карты.

- Карту.

Король Бенни перевернул карту сверху колоды, глядя на меня.

- Ты проиграл, - сказал он. - Ты продул мне пенни.

- Двойная или ничего, - сказал я ему.

- Дурацкая ставка, - возразил он, снова сдавая карты и отпивая кофе.

Я проиграл первые десять раздач, король Бенни складывал пенни рядом со своей чашей. Он держал колоду карт в правой руке, работая одним пальцем, он не сводил глаз ни с меня, ни со стола. Он тасовал карты при каждой второй раздаче и не обращал внимания на звонивший телефон.

- Всегда выпадает шестерка, - спросил я. - Как так получается?

- Везёт, - ответил он.

- Есть крендели? - спросил я.

- За стойкой, - ответил он. - Угощайся.

- Хочешь чего-нибудь?

- Который сейчас час? - спросил он.

- Без четверти пять, - ответил я, глядя на свои часы Timex, подаренные им.

- Ещё слишком рано, - сказал он.

Король Бенни никогда не ел раньше семи и спал всего два часа ночью. Он всегда таскал в кармане штанов тысячу долларов двадцатками и долларами, никогда не носил пистолет, и, как говорили, его брат сидел в тюрьме, естественно по обвинению в двойном убийстве.

Я снова сел, ковыряясь в пакетике с солёными крендельками. Он отпил кофе, перетасовал карты и откинулся на спинку стула.

- Я слышал, у тебя дома проблемы, - сказал он, поставив чашку на стол.

- Ничего страшного.

- Если бы это было ничего, - сказал он, - я бы об этом не услышал.

- Мой отец много задолжал, - признался я.

- Кому на этот раз?

- Греку, - сказал я. - Он опоздал на шесть месяцев с выплатой.

- Сколько?

- Три тысячи, - сказал я. - На вчера. Растёт каждый день.

- Да, - произнёс Король Бенни. - Так и есть.

- Вчера поздно вечером Грек прислал пару парней, - сказал я. - Попугать его немного.

- Получилось?

- Испугался или нет, - сказал я, - но у него нет денег, и он не может их занять.

- Нет, - произнёс Король Бенни. - Не может.

- Он прячется, - сказал я. - До тех пор, пока всё не уляжется, или он не сорвёт большой куш.

- Такие парни, как твой отец, никогда не срывают большой куш, - заметил король Бенни. - Они просто поддерживают бизнесе парней вроде меня.

- Они убьют его?

- Нет, - ответил он. - Он просто будет желать, чтобы они это сделали.

- Я отложил шестьдесят баксов, - сказал я. - Моя мать сможет добавить еще сорок. Это должно как-то помочь.

- Забудь об этом, - произнёс Король Бенни.

- Я не могу, - сказал я. - Он мой отец.

Король Бенни покачал головой.
- Ссуда ​​была погашена.

- Кем погашена?

- Тобой. Этим утром. Грек взял конверт с тремя штуками и записку от тебя. Он и твой отец квиты.

Я постарался не проявить эмоций. Это не допускалось. Я только сказал:
- Я не смогу сразу расплатиться с тобой.

- Тебе вообще не нужно возвращать мне деньги, - было сказано мне.

- Зачем ты это сделал? - мне хотелось знать. - Тебе никогда не нравился мой отец.

- И по-прежнему не нравится, - сказал Король Бенни. - Жив он или умер, для меня не имеет значения.

Я сделал глоток 7Up.
- Спасибо, - сказал я. - Большое спасибо.

- Всегда остерегайся таких людей, как твой отец, - произнёс Король Бенни. - Они всегда выбирают плохие дороги. И никогда не падают в одиночестве.

- Он пытается, - сказал я. - Он просто увлекается.

- Есть и другие способы, - сказал он. - Получше. И, зная это, тебе лучше убраться из-за стола.

- Он хочет заработать денег, - сказал я. - Как и все здесь.

- Ищут легких денег, - возразил Король Бенни. - Как каждый из них. И знаешь что?

- Что?

- А их нет, - сказал он.

- Мой отец знает? - спросил я. - По поводу долга.

- Еще нет.

- Мне можно сказать ему?

- Как только увидишь его, - сказал он.

В комнате темнело, солнечные лучи уступали сумеркам раннего вечера. Кофейная чашка Короля Бенни была пуста, а моя газировка стала теплой. Музыкальный автомат покончил с Синатрой и остановился на «Не будь таким» Бенни Гудмана. В углу, несмотря на жару на улице, шипел старый паровой радиатор.

- Он живет в подвале на 47-й улице, - подсказал Король Бенни. - Рядом с Девятой авеню.

- Я знаю.

- Он не один, - сказал он.

- И это тоже знаю, - ответил я.

- Хочешь поужинать перед уходом? - спросил он.

- А что будет?

- Паста и улитки, - сказал Король Бенни.

- Наверное, нет.

- Для тебя это полезно, - сказал Король Бенни.

- Я должен идти.

- Ещё одно, - произнёс Король Бенни. - Прежде чем ты уйдешь.

- Что?

- Дело с Греком, - сказал король Бенни, - должно остается между мной и тобой.

- Он спросит, откуда у меня деньги.

- Соври, - сказал Король Бенни.

- Не могу, - ответил я.

- Он же врёт тебе.
Король Бенни отодвинул стул и встал, сжимая чашку обеими руками.
- Все время.

- Так там другое.

- Что?
Теперь Король Бенни подошел к бару, на его лице не было эмоций.

- Он мой отец, - сказал я.

- Думаешь, его это волнует?

- Неважно, - сказал я. - Мне не все равно.

Король Бенни кивнул и повернулся, заходя за стойку, его правая нога волочилась по полу.

- Увидимся завтра, - произнёс он ровным голосом.

- Только если мне удастся разобраться.

-  Пусть это решат карты, - сказал он, споласкивая чашку в раковине под стойкой.

- Ты выиграешь, - высказался я. - Ты всегда выигрываешь.

- Нельзя доверять вору, - сказал он, вытирая руки. - Или лжецу.

- А кто ты?

- И то, и другое, - сказал Король Бенни.

Он сложил полотенце для рук пополам и повесил его на перекладину. Затем он направился к маленькой деревянной двери в конце коридора, повернул ручку и вышел в кухню, тихо закрыв ее за собой.

 

ЗИМА 1966

13

Пиццерия была пуста, если не считать нас четверых за задним столиком и Джоуи Ретарда за стойкой, вытряхивающего на ломтик пиццы острый черный перец. Мими возился с духовками и кассой, его белая рубашка и рабочие брюки были заляпаны красным соусом.

- Я возьму еще один кусок, - произнёс я, вытирая рот салфеткой.

- Я тоже, - подключился Джон.

- Принесите мне газировки, - попросил Томми. - Апельсиновой. И много льда.

- Ты потерял ноги на войне? - спросил я.

- У меня по-любому нет денег, - пояснил Томми.

- Хочешь чего-нибудь? - спросил я у Майкла.

- Половину содовой Томми, - ответил он.

Мы с Джоном подошли к стойке и встали рядом с Джоуи Ретардом. Джоуи было четырнадцать, он имел честное лицо и постоянно улыбался. Он всегда был хорошо одет и дружил со всеми в округе. Говорил он медленно, заикаясь на сложных фразах, его манеры были нежными, а глаза - темными, как оливки.

Джоуи был усыновлен ​​бездетной ирландской парой, которая забрала его из приюта Вест-Сайда. Он ходил в специальную школу на Девятой авеню и зарабатывал карманные деньги мытьем машин для Короля Бенни. Он стеснялся девочек, любил пиццу с сыром в добавку, дешевые фильмы ужасов и канализационный стикбол. Каждый Хэллоуин он ходил по улицам в костюме Студж Виллы из «Дика Трейси» [главный герой серии комиксов Честера Гулда].

- Как дела, Джо? - спросил его Джон.

- Хорошо, - ответил Джоуи. - Всё в порядке.

- Тебе что-нибудь нужно? - спросил я. - Джон купит.

- Где ты это услышал? - спросил Джон.

- Нет, - сказал Джоуи. - Спасибо.

Пока Джон заказывал, я спросил у Джоуи, как его дела в школе.

- Мне нравится, - ответил Джоуи.

- Я действительно плачу за это? - спросил меня Джон, наблюдая, как Мими достает пиццу из духовки.

- У тебя есть деньги?

- Я захватил пятерку, - сказал Джон.

- Я буду покупать завтра, - предложил я, хватая бумажную тарелку с ломтиком пиццы.

- Поклянись, - сказал Джон, сунув руку в карман джинсов и вытаскивая две скомканные купюры.

- Клянусь, - сказал я, возвращаясь с пиццей и содовой к столу.

- Возьми мою сдачу, - сказал Джон, похлопав Джоуи по плечу и потянувшись за вторым ломтиком.

- Я могу оставить её себе? - спросил Джоуи.

- Флаг тебе в руки, - ответил Джон.

Джоуи доедал второй кусок, когда в дверь вошел крепкий мужик.

Он встал у прилавка, засунув руки в карманы, заказал большую кока-колу и наблюдал, как Джоуи посыпает пиццу черным перцем.
- Это не слишком умно, - произнёс мужик, делая глоток содовой. - Получится как дерьмо на вкус.

- Я люблю перец, - ответил Джоуи, сыпанув ещё немного перца на корочку. - Я очень люблю перец.

- Там уже достаточно, - произнёс мужчина, потянувшись за перечницей.

- Нет! - воскликнул Джоуи, отстраняясь и по-прежнему держа перечницу в руке. - Это моя пицца.

- Дай мне перец, ты, чёртов дебил, - сказал мужик, хватая Джоуи за руку, пока не вырвал у него перечницу.

- Это моя пицца! - снова крикнул Джоуи, его голос сорвался от напряжения, а глаза мигали, словно ставни. - Моя пицца!

- Вот твоя чёртова пицца, - ответил мужик, указывая на стойку. - Никто её не трогал.

- Я хочу перец! - выкрикнул Джоуи, его слова вырывались короткими очередями, он прижал руки к бокам. - Я хочу перец!

Дородный мужик улыбнулся.

Он посмотрел на Мими, застывшего за стойкой, и подмигнул. Затем отвинтил верхнюю часть перечницы.
- Хочешь перца, дебил? - спросил он.

Джоуи уставился на дородного мужика, его тело дрожало, а глаза наполнились слезами.

- Вот, - произнёс мужик, вываливая перец на пиццу Джоуи. - Вот твой чёртов перец.

Джоуи заплакал, всхлипывания вырывались из его груди, он хлопал себя руками по бокам.

- В чем теперь твоя проблема, дебил? - спросил мужик.

Джоуи не отвечал. Слезы скользили по его щекам и губам, из носа потекли сопли.

- Убирайся, - сказал дородный мужик. - От вас, чёртовых дебилов, меня тошнит.

Джоуи не двинулся с места.

- Вали, - сказал мужик. - Прежде чем я выбью из тебя дерьмо и заставлю реветь.

Майкл прошел мимо Джоуи и подошел к стойке рядом с этим мужиком. Он взял солонку, открутил крышку и вывалил содержимое в содовую.

- Теперь тоже можешь валить, - сказал ему Майкл, перемешивая напиток пальцем. - Ты и Джоуи в расчете.

- Ах ты маленький наглый ублюдок, - произнёс мужик. - Это то, на что я смотрю?

- Член с губами, - парировал Майкл. - Это то, на что смотрю я?

Томми обнял Джоуи и отодвинул его от стойки. Джон встал позади мужика, засунув руки в карманы. Я оказался напротив него, скрестив руки на груди, и дожидаясь его движения.

- Четыре крутых маленьких шпанёнка, - произнёс мужик. - И плачущий дебил.

- Да, это мы, - сказал Майкл.

Мужик поднял руку и треснул Майкла по лицу. Удар оставил красные следы от пальцев на щеках Майкла и эхо, достаточно громкое, чтобы испугать.

Майкл поднял глаза на мужика и улыбнулся.
- Первый выстрел всегда должен быть лучшим, - произнёс Майкл. - А твой лучший - отстой.

- Я покажу тебе все, что в моих силах, сопляк, - произнёс здоровяк, вставая и бросаясь на Майкла. - Твои чёртовы зубы разлетятся по всему полу.

Майкл, уклонившись от удара, бросился всем телом в живот мужика. Томми и Джон набросились на здоровяка сзади, вцепившись в волосы и дёргая за шею. Я ухватил кусок пиццы с острым перцем и втер ему в глаза.

- Убирайтесь на улицу! - заголосил Мими.

Джон вцепился зубами в ухо мужику, его укус оказался достаточно сильным, чтобы потекла кровь. Томми начал бить здоровяка по почкам. Я схватил перечницу с красным перцем и ткнул ему в лицо.

- Мои глаза! - завопил здоровяк, пытаясь избавиться от нас. - Чёрт, мои глаза!

Майкл схватил за табурет у стойки и принялся бить им по ногам мужика. Джон схватился за его густые волосы и стукнул голову мужика о край входной двери. Я продолжал тыкать перечницей с красным перцем ему в лицо до тех пор, пока она не сломалась над переносицей. Осколки стекла, смешанные с кровью, потекли по его лицу.

Боль заставила здоровяка рухнуть на колени, ухватившись одной рукой за стойку.

- Никогда больше сюда не заходи, - сказал Майкл, пиная его скрюченное тело. - Ты слышишь меня? Никогда!

Мими выбежал из-за стойки и ухватил Майкла за талию, оттаскивая его прочь.

- Ты же не хочешь убить его, - приговаривал он.

- Не очень-то уверен, - ответил Майкл.

 * * *

Наши жизни состояли из защиты самих себя и своей территории. Изолированный круг, который был нашей жизнью в Адской кухне, сжимался все сильнее по мере того, как мы становились старше. Чужаки, которых никогда не приветствовали, теперь рассматривались как посторонние, жаждущие неприятностей. Мои друзья и я больше не могли позволить другим задираться.

Теперь наступала наша очередь быть активными, и, как всегда, предводительствовал у нас Майкл.

Внешние события мало что значили. В обществе, радикально меняющемся с каждым часом, мы сосредоточились на константах нашего собственного маленького контролируемого мирка.

Это были 60-е, и мы скептически смотрели на картинки, транслируемые каждую ночь экранами телевизоров, не доверяя тамошним игрокам и всегда подозревая мошенничество. Там нас учили смотреть на мир. Нам говорили, что жизнь - это забота о человеке номер один, а этот номер один не терял понапрасну время на улицах этого района.

По телевидению молодые протестующие, которых мы видели, говорили о том, как они собираются изменить нашу жизнь и исправить мир. Но мы знали, что им наплевать на таких, как мы. Пока они выкрикивали свои лозунги, мы с друзьями ходили на похороны молодых людей из Адской кухни, вернувшихся из Вьетнама в мешках для трупов. Эта война никак не касалась тех сердитых молодых лиц, которые мы видели по телевизору, лиц, защищенных деньгами и положением представителей высшего и среднего классов. Снаружи они кричали о войне, в которой никогда не будут сражаться. Для меня и моих друзей это была самая старая афера в мире, и они в совершенстве претворяли её в жизнь.

Бились за гражданские права, но на наших улицах это не имело смысла. Там банды различного этнического происхождения и цвета кожи по-прежнему вели свои еженедельные стычки. Растущая армия феминисток маршировала по стране, требуя равенства, но наши матери по-прежнему готовили и заботились о мужчинах, которые оскорбляли их морально и физически.

В кампусе Кентского государственного университета в Огайо будут убиты студенты. Мартин Лютер Кинг-младший и сенатор Роберт Ф. Кеннеди будут застрелены. Губернатор Джордж Уоллес получит пулю в спину [Джордж Корли Уоллес-младший/George Corley Wallace, 1919-1998 - 45-й губернатор штата Алабама на протяжении четырёх сроков, четырежды баллотировался на пост президента США: в 1972 году в результате покушения его парализовало].

Целые районы американских городов были готовы сгореть дотла.

Лето любви должно было расцвести.

Наркотики становились уделом не только наркоманов.

Страна была подобна бомбе, готовой вот-вот взорваться.

Для меня и моих друзей все эти события не имели значения. С таким же успехом они могли происходить в любой другой стране мира, в другом столетии. Брачный зов нового поколения, чей фундамент должен был основываться на мире, любви и гармонии, просто проплывал мимо нас.

Наше внимание было приковано к другому.

На той неделе, когда были застрелены студенты в университете Кента, в тюрьме Аттики ножом в грудь был ранен отец Томми, и его на три месяца подключили к дыхательному аппарату.

Тем летом мать Майкла умерла от рака, а у Кэрол Мартинес дядю застрелили перед баром на 11-й авеню.

Пока тысячи разъяренных протестующих против войны просачивались в Вашингтон, округ Колумбия, мы сидели с Отцом Бобби в больничной палате на третьем этаже и молились, чтобы Джон выздоровел от проколотого легкого - подарка от одного из чрезмерно рьяных ухажёров его матери. Мужчина слишком много выпил, а Джон сказал больше, чем следовало, и в результате его жестоко избили. У него также случился приступ астмы, но ему посчастливилось спастись в эту ночь, сохранив свою жизнь.

Один из первых уроков, усвоенных Адской кухни, заключался в том, что смерть - единственное, что дается легко.

* * *

Мы проигрывали со счетом 7:5 в последнем иннинге позднего зимнего послеполуденного матча в канализационный стикбол против Гектора Гарсии и трех его друзей.

Томми стоял на базе, держа в руках бритую ручку от метлы, лицом к лицу с худым пуэрториканцем со шрамом на лице, который мог отвратительно закручивать свои мячи. Мы располагались посреди 50-й улицы с видом на пирсы, штрафная линия была образована желтым грузовиком слева от нас, и пьяниц, курочащих украденную тележку из A&P справа от нас.

Я стоял в нескольких футах позади Томми, расставив ноги по краям канализационного отверстия, лопал ринг-дин, поддерживая подачу пуэрториканца. Майкл и Джон сидели на капоте черного «Шевроле» Толстяка Манчо, дожидаясь своей очереди к бите.

- Нам нужен хороший бросок, - сказал я Томми.

- Спасибо, Кейси Штенгель [Американский бейсбольный менеджер], - ответил Томми, сплёвывая в канализацию.

- Посмотри, как завернул мяч, - сказал Джон, наблюдая, как подача пролетает мимо Томми от размашистого удара. - Он великолепен.

- Может, это мы - отстой, - заметил Майкл.

- Он не так уж хорош, - сказал я достаточно громко, чтобы мог услышать питчер. - Это из-за нас он похож на Сэнди Куфакса [Sanford "Sandy" Koufax, р. 1935 — американский леворукий питчер, на протяжении своей двенадцатилетней карьеры игравший за бейсбольную команду Лос-Анджелес Доджерс/Бруклин Доджерс].

- Из-за вас, засранцев, все выглядят как Сэнди Куфакс, - с широкой улыбкой заявил пуэрториканец, держа мяч в руке и вытирая лицо плечом.

- Еще один фанат, - сказал Джон, подмигивая питчеру. - Они у нас повсюду.

Томми замахнулся на третьей подаче и завернул высокий флай прямиком на середину улицы. Гектор, которому приходилось уклоняться от уличного движения, отступил на два шага и поймал мяч. Томми бросил мне ручку от метлы и подошел к машине Толстяка Манчо, опустив голову и скрестив руки на груди.
- Еще пара дюймов, и мяч был бы там, - сказал он.

- Еще пара дюймов, и Гектора бы уложил фургон, - сообщил Майкл.

- Если вы, придурки, хотите уйти сейчас, то ещё можно, - сказал питчер, по-прежнему улыбаясь.

- Как сказать «отсоси мне» по-испански? - спросил у него Джон.

- Давай, Шейкс, - крикнул Майкл, когда я зашагал, чтобы подавать. - Закинь ему в глотку.

- Помахай палкой, неудачник, - сказал мне питчер. - Я смогу воспользоваться ветерком.

- Жуй мой большой, ты, тощий придурок, - крикнул Толстяк Манчо, прислонившись спиной к витрине своего магазина и держа в руке банку «Рейнгольда» на шестнадцать унций в бумажном пакете. - Никогда такая маленькая женщина, как ты, не побьет моих мальчиков.

- Ты чирлидерша? - крикнул в ответ питчер. - Тогда почему у тебя в руках нет помпонов?

- Тебе придётся вытащить их из своей жопы, - ответил Толстяк Манчо. - Если только ты не бросишь этот чёртов мяч.

Я замахнулся и пропустил первую подачу, мяч отскочил вправо, вниз и в сторону.

- Подожди его, Шейкс, - крикнул Майкл. - Ты сможешь ударить по нему. Просто пережди.

Я смотрел на следующие две подачи, не отрывая ручку метлы от своего плеча.

- Ты хоть замахнёшься на что-нибудь, болван? - спросил питчер. - Или тебе просто нравится смотреть, как я бросаю мяч?

- Не торопись, Шейкс, - подсказывал Майкл. - Отбивай который захочешь.

Я пропустил еще одну подачу, опустил древко метлы к ногам и вытер обе руки о переднюю часть джинсов. Перед лавкой Толстяка Манчо встала в круг кучка стариков с ящиком пива у ног, с зажженными сигаретами во рту, в куртках, застегнутых на молнии из-за ветра.

- Следующий, Шейкс, - подсказывал Майкл.

- Откуда ты знаешь? - спросил я.

- Он больше не собирается тратить броски, - сказал Майкл. - Посмотри, как он разозлился. Он положит толстого, и тут ты ударишь. Думаю, кто-нибудь поймает мяч.

- Может быть, он прав, - сказал я.

Но это было не так. Я сильно ударил по мячу, отбив его прямо над головой питчера - после двух отскоков он был пойман бритоголовым подростком.

- Легкий двойной, пиздюк, - закричал Джон, хлопая в ладоши и ударяя ногами по бокам машины Толстяка Манчо.

- Ударь эту машину еще раз, маленький уёбок, - сказал ему Толстяк Манчо, - и я зубами оторву тебе ноги.

- Хватай это зубами, - крикнул ему Джон, держась за промежность.

- Он такой большой, что из ширинки не видно, - парировал Толстяк Манчо, делая большой глоток из своей банки с пивом.

Джон схватил ручку метлы и шагнул вперёд, готовый отбивать. Он расставил ноги и расправил плечи, держа ручку от метлы чуть выше своего правого уха. Первая подача пошла низко, к дальнему краю канализационного люка, быстро и сильно. Джон замахнулся и ударил, мяч просвистел мимо питчера в одиночную.

- Они убьют тебя, бездарный бездельник, - крикнул Толстяк Манчо питчеру.

- Просто играю с ними, Толстяк, - ответил питчер. - Только и всего.

- Лизни мне, - рявкнул Толстяк Манчо, открывая новую банку пива.

- Он твой целиком, - сказал я Майклу, протягивая ему конец ручки от метлы, обёрнутый изолентой. - Пора заставить Толстяка Манчо гордиться нами.

Лучший способ выиграть в канализационный стикбол - это ударить по мячу сильно, чтобы он улетел далеко. Пробежек не было, и бьющему разрешалось три размашистых удара. У нас не было никаких баз, так как улица и так была достаточно многолюдной. Таким образом, длина полета мяча определяла тип удара. Все, что за одной канализацией, считалось одиночным, два коллектора засчитывались за двойной, полёт за грузовик считался за тройной, а хоумран приземлялся где-то на проезжей части 12-й авеню. Майкл был единственным в нашей команде, кто когда-либо делал хоумран [сильный и точный удар отбивающего, в результате которого мяч покидает границы поля без касания земли].

Майкл стукнул метлой по крышке канализации и сделал три тяжелых тренировочных замаха. Он согнул колени и поднял ручку метлы на уровень своих глаз, уставившись на питчера, улыбка исчезла с его лица.

- Ты тот, кого я хочу, - сказал питчер Майклу, перекатывая мяч по своему бедру.

- Хорошо, потому что я тот, кто тебя поимеет, - ответил ему Майкл.

- Давай, Дэйви, - крикнула питчеру молодая женщина в инвалидной коляске. - Выбей этого болвана. Он ничего не умеет.

Майкл повернулся влево и уставился на девушку: ее темные волосы были собраны в пучок, лицо загорелое, изрезанное морщинами, руки безвольно свисали по бокам. Позади нее стояла невысокая толстая старушка, упираясь локтями в ручки инвалидной коляски, с сигаретой без фильтра во рту. Молодая женщина жевала резинку, обе ее ноги были отрезаны по колено, мертвая плоть наполовину скрывалась парой шорт A&S.
- Это кто? - спросил Майкл.

- Его сестра, - сказал я, кивая головой в сторону пуэрториканского питчера. - А старушка - его мать.

- Давай, Майки, - крикнул Джон. - Врежь этому тупице прямо по жопе.

- А что с ней случилось? - спросил Майкл.

- Не знаю точно, - сказал я. - Вроде как рак. Ударил ей по ногам.

- Выбей этих отморозков, - крикнула молодая женщина. - Они не смогут прикоснуться к тебе, Дэйви. Они не могут прикоснуться к тебе.

- Проглоти свой язык, калека, - крикнул ей Толстяк Манчо через улицу.

Майкл сделал шаг, его ноги оказались на отметке, его глаза были прикованы к молодой женщине в инвалидной коляске, ожидающей первой подачи. Он сделал плохой замах на хороший мяч.

- Полегче, Майк, - предупредил я, стоя позади него. Я никогда раньше не видела такого выражения на его лице. - Не торопись. Никакой спешки.

- Она действительно красивая, - сказал Майкл, отступая от канализации.

- Какого хрена пялишься, маленький член? - крикнула женщина в инвалидной коляске Майклу.

- А она ничто иное, как само очарование, - сказал я.

Майкл на второй подаче слишком рано замахнулся, ручка метлы коснулась его плеча, когда мяч оказался в моих руках.

- Будь живее, Майки, - крикнул Джон. - Бей в свою подачу.

- Ты можешь сделать его, - завопил Томми. - Ты можешь сделать его, Майки.

- Тощий ирландский ублюдок, - произнёс Толстяк Манчо. - Что, черт возьми, он делает?

- Забудь про девушку, Майки, - взмолился я. - Побеспокойся о её брате.

Но он не смог ее забыть.

Майкл развернулся и промахнулся на третьей подаче.

Он бросил ручку метлы на канализационную решётку и пошел к задней части машины Толстяка Манчо, засунув руки в карманы и наблюдая за женщиной в инвалидной коляске, не обращая на стоны людей рядом с ним.

Питчер потряс кулаком, помахал товарищам по команде и послал поцелуй сестре через улицу.

- Говорила же тебе, что он не дерьмо, детка, - крикнула женщина в инвалидной коляске.

- Ты мог бы просто помочь ей перейти улицу, - сказал я Майклу, наблюдая, как Томми практикуется в замахах. - Мог угостить её мороженым. Зачем надо было проваливать игру?

- Это еще не конец, - ответил Майкл. - Томми может выиграть.

- Томми закрывает глаза, когда замахивается, - парировал я. - Ты единственный, кто мог выиграть, а ты не сделал этого.

- Скажи мне, что ты не сделал бы то же самое? - спросил Майкл.

- Думаешь, ей не плевать? - спросил я вместо ответа.

- Нет, - сказал Майкл. - Я знаю, что нет.

- Почему?

- Потому что, - ответил Майкл.

- Теперь мы - чёртова Армия спасения, - произнёс я, отворачиваясь.
Толстяк Манчо позади меня глазел на нас обоих.

- Вы когда-нибудь задумывались, почему нет Флота Спасения? - спросил Джон.

Я не знаю, почему он так поступил. Нет, не совсем так. Я знал, зачем он это сделал, я просто не понимал, почему он это сделал.

- Этот хрен такой глупый, его бы надо обмочить, - сказал Толстяк Манчо, глядя на Томми на базе.

Томми замахнулся на первый, увиденный им мяч, отправив его прямиком в питчера, который поймал его ладонью руки. Затем тот развернулся и бросил мяч через крышу склада.
- Игра окончена, неудачники, - сказал питчер. - Гоните наличные. По доллару каждый.

- Ты разбил их, детка, - крикнула женщина в инвалидной коляске, катясь к брату.

Майкл собрал деньги, сложил бумажки и передал их пуэрториканскому питчеру.
- Хорошая игра, - сказал он, глядя на сестру питчера в инвалидной коляске.

- Трахни меня, - откликнулся питчер.

Через пять минут мы сидели перед магазином Толстяка Манчо, пили пепси из бутылок и смотрели, как питчер катит свою сестру к 11-й авеню.

- Он не лучше тебя, - сказал Толстяк Манчо.

- Он был сегодня лучшим, - сказал я.

- Вы, маленькие ублюдки, оставьте его в покое, - заявил Толстяк Манчо. - Это все потому, что ирландцы любят калек.

- Держись подальше, - ответил Майкл. - Тебе этого не понять.

- Вы, ребята, мягковаты, - продолжил Толстяк Манчо. - Как хлеб. Это губительно. И когда что-то случится, будет больно. Это плохо.

- Не говори так, Толстяк, - сказал Джон. - То, что случилось — это наше дело.

- Чтобы быть крутым, нужно оставаться стойким, - гнул своё Толстяк Манчо. - Парни носом чуют, когда ты слаб. Съедят тебя, как салат.

- Хлеб и салат, - сказал Томми. - У тебя все - еда.

-  Я не клоун, - продолжил Толстяк Манчо. - Это всё серьезно. Если хочешь быть жестким, не играй с этим.

- Успокойся, - вступил в разговор я. - Это всего лишь стикбол.

- Мягкость - это привычка, - произнёс Толстяк Манчо. - Чёрт не сломит. Нужно держать себя в руках. И обрезать жизнь вокруг себя. Для таких маленьких ублюдков, как вы, это единственный выход.

- Это всё равно, что тусоваться с чёртовым Конфуцием, - заявил Джон.

- Забавляйся, висюлька, - сказал Толстяк Манчо. - С моей жопы кожу не сдирали. Это просто бесплатный совет, от меня вам. Возьми или выбрось.

- Большое спасибо, Толстяк, - поблагодарил Майкл. - Мы подумаем.

- Подумай, ирландец, - сказал Толстяк Манчо. - Тебе придётся сделать это, черт возьми.

По правде говоря, мы все были немного удивлены поступком Майкла. Это было совсем не в его духе - показывать свою уязвимость, особенно тем, кого он не знал. К тому же не в его манере было намеренно проигрывать в чем-либо ради чьей-то выгоды. Такое без колебаний могли сделать Джон или Томми, или я, если бы задумался. Но из-за того, что так поступил Майкл, мы оказались в замешательстве. Мы всегда считали его самым сильным среди нас, наименее готовым сдвинуться с места.

Никто из нас не любил проигрывать, но здесь мы только что проиграли и не знали, почему. Майкл чувствовал наше беспокойство, но ничего не объяснял. По его мнению, проиграть эту игру и передать чувство победы девушке в инвалидном кресле было более чем правильно. Это было очень смелое решение. Это был единственно возможный поступок.

 

ЛЕТО 1967

14

В тот день, когда наша жизнь навсегда изменилась, температура воздуха превысила 98 градусов [37 по Цельсию]. Стояла середина лета, настроение страны погрузилось во мрак. Расовые беспорядки охватили 127 городов по всей территории Соединенных Штатов, убив 77 человек и поместив более 4000 других в больницы, и ни одна из сторон, похоже, не была готова отказаться от драки.

Вместе с беспорядками пришли перемены.

Тергуд Маршалл был назначен в Верховный суд президентом Линдоном Джонсоном после того, как судья Томас Кларк подал в отставку. В свою очередь, Рэмси Кларк, сын отставного судьи, был назначен на пост генерального прокурора.

На Ближнем Востоке началась шестидневная война.

«Нью-Йорк Уорлд-Джорнэл энд Трибьюн» закрылся, а «Роллинг Стоун» выпустил свой первый номер. «Бонни и Клайд» собирали толпы людей в театрах, а «Ребенок Розмари» не давал читателям спать по ночам. The Beatles спели «Все, что тебе нужно, - это любовь», а «Ода Билли Джо» предлагала иное, раз за разом проигрываясь по радио. Микки Мантл, хромая к концу своих бейсбольных дней, совершил свой 500-й хоумран, а Мухаммед Али, на пике своих боксерских достижений, был лишен короны в супертяжелом весе за отказ сражаться во Вьетнаме.

Мы провели утро в прохладной тени бильярдной на втором этаже на 53-й Западной улице, наблюдая за тем, как угрюмый тип в футболке и рваных джинсах провел десяток игр с четырьмя разными противниками. Играя, он выкурил две пачки «Кэмела» и прикончил пинту «Четырех роз».

- Держу пари, этот парень может даже победить Ральфа Крамдена [персонаж телесериала «Новобрачные» - водитель автобуса, мастерски играющий в бильярд], - сказал Томми, наблюдая, как мужчина забивает мяч в лузу.

- Ральф Крамден не играет в бильярд, - уточнил я. - Он водит автобус.

- Только не в «Новобрачных», - пояснил Томми. - В другом фильме.

- «Хастлер», - подсказал Майкл. - Ты его имеешь в виду?

- Тот, где ломают пальцы Быстрого Эдди, - сказал Джон.

- Тебе нужно направлять, чтобы мы поняли, как ты думаешь, - указал я Томми.

- Это был не Крамден? - спросил Томми.

- Пойдем отсюда, - сказал Майкл, оглядывая задымленную комнату. - Мы начинаем пахнуть так же плохо, как это место.

Мы вышли из бильярдной, позднее утреннее солнце грело нам плечи, а все наше внимание было сосредоточено на обеде. Мы пробежали на красный свет, пересекая 11-ю авеню, увернулись от школьного автобуса и двух такси, а затем, немного остыв, быстрым шагом прошли мимо парикмахерской старика Пиппило. На 51-й улице и Десятой авеню мы свернули налево, держась бок о бок на тихих улицах.

На всех в наших карманах было меньше двух долларов.

- Давайте возьмём немного пиццы, - предложил Джон. - Мы можем сказать Мими, что заплатим ему потом.

- Мими разозлится, - возразил Томми. - Он не даёт в долг.

- Мы можем взять что-нибудь дома, - сказал я. - Остатки.

- Единственные остатки еды в моем доме - это грязная посуда, - пошутил Джон.

- И хлеб недельной давности, - подсказал Томми.

- Почему не хот-дог? - спросил Майкл. - Мы не грабили тележку уже пару недель.

- Не знаю, Майки, - произнёс Томми. - Этот парень с тележкой не такой, как другие. Он просто сходит с ума, когда его грабишь.

- Томми прав, - сказал я. - На прошлой неделе он гнался за Рамосом и двумя его друзьями до пирса. Чуть не порезал одного.

- Хот-дог не стоит того, чтобы истекать кровью, - добавил Джон.

- Мы можем есть хот-доги или можем есть воздух, - сказал Майкл. - Ребята, вам выбирать.

- Воздух, наверное, безопаснее, - сообщил Томми.

- Может, даже вкуснее, - предположил Джон.

- Чья очередь? - спросил я.

- Твоя, - подсказал Майкл.

- Думаешь, он меня узнает? - спросил я.

- Я надеюсь на это, - сказал Томми. - Я по-настоящему проголодался

Афера была проста. Раньше мы проделывали это десятки раз с почти таким же количеством продавцов. Мы переняли трюк у ирландской компании с 48-й улицы, которая каждое лето пользовалась этим способом, бесплатно добывая себе пуэрториканский лёд.

Я должен был подойти к тележке с хот-догами и что-нибудь заказать. Затем продавец давал мне хот-дог и смотрел, как я убегаю, не заплатив. Это оставляло продавцу два варианта, но ни один из них не был хорош. Он мог остаться на месте и смириться с потерей. Или мог пуститься в погоню. Второй вариант заставлял его бросить тележку без присмотра, и мои друзья могли пировать в его отсутствие.

Продавец хот-догов на этом углу был высоким и стройным парнем лет двадцати пяти, с густыми темными волосами и крупным носом-луковицей. Он недавно попал в Адскую кухню, его английский был таким же скудным, как и его одежда - рваная синяя рубашка и джинсы, передние карманы которых были обтрепанны по краями. Ещё у него были теплая куртка «Янкиз» и грязная кепка, которые он носил в холодные дни.

Торговец работал в дальнем углу 51-й улицы и Десятой авеню, стоя под полутенью красно-желтого зонта Sabrett, продавая холодную газировку, хот-доги и сосиски множеству проходящих мимо покупателей: местным торговцам, грузчикам, дальнобойщикам, школьникам. Семь дней в неделю, с раннего утра до позднего вечера он был там, занимаясь торговлей - лёгкая мишень для наших нападок.

Мы никогда не видели в продавце человека, не так, как в других жителях округи, и не заботились о том, чтобы оказать ему хоть какое-нибудь уважение. Мы мало обращали внимание на то, с каким усердием он работал за те несколько долларов, что зарабатывал. Мы не знали о его молодой жене и двух детях, которых он оставил в Греции, и о том, что он надеется построить для них новый фундамент в новой стране. Мы не обращали внимания на утомительные двенадцатичасовые дни, которые он терпел, нарезая булочки и просеивая глыбы льда в периоды холода и жары. Все время топая ногами по твердой земле, чтобы не застаивалась кровь.

Мы никогда не видели крохотной душной каморки на четвертом этаже, в которой он жил, в сорока минутах ходьбы от станции метро. Единственным утешением была потрепанная коллекция фотографий из дома, грубо приклеенных к стене над потрёпанным матрасом его кровати. Мы никогда не видели горячей плиты, уставленной пустыми банками консервированной фасоли и свинины. Или скомканных пачек греческих сигарет, брошенных в мусорное ведро в углу - подарки от жены, его единственное удовольствие в Америке.

Мы ничего этого не видели.

Мы видели только бесплатный обед.

- С горчицей и луком, - сказал я, избегая подозрительного взгляда продавца. - Без газировки.

Он настороженно кивнул, оглядывая мои плечи в поисках подозрительных теней.

- Я знаю тебя, - произнёс он скорее обвиняюще, чем вопросительно.

Я пожал плечами и улыбнулся.

- Можно мне две салфетки? - спросил я, протягивая руку к хот-догу. - Лук сильно пачкает.

Продавец достал из контейнера вторую салфетку и заложил ее под булочку. Он мгновение замер, протянув руку к моей, наши глаза не отрывались друг от друга. Мы оба ощущали, что должно что-то случиться, хотя и не подозревали о возможных последствиях. Он переступил с ноги на ногу и протянул мне хот-дог. Я схватил его и рванул прочь.

Я проскочил мимо химчистки Томми Муга и сапожной мастерской Армонда. Продавец, чей гнев за месяцы огорчений превысил все разумные пределы, бросился в погоню, держа в руке вилку с деревянной ручкой.

Пока я бежал, полоски красного лука слетали с поверхности хот-дога, усеивая мою щеку и переднюю часть моей белой футболки. Я пронёсся мимо входа Полицейской атлетической лиги и свернул за угол на 50-й улицу.

Он был близок ко мне, его руки и ноги двигались в собственном бешеном ритме, он всё также сжимал вилку в одной руке, его дыхание вырывалось размеренными рывками.

- Плати мои деньги, вор! - крикнул он мне вслед. - Заплати мои деньги сейчас же!

 

Майкл, Джон и Томми жевали по второму хот-догу, небрежно прислонившись к тележке, лицом к солнцу.

- Как ты думаешь, скоро он вернётся? - спросил Джон, вытирая след от горчицы с нижней губы.

- Шейкс или хот-договский парень? - спросил Майкл.

- У тебя есть и один, и другой, - произнёс Томми. - Тот парень выглядит достаточно взбешенным, чтобы убить.

- Надо поймать, чтобы убить, - сказал Джон. - Не волнуйся.

- Эта штуковина тяжелее, чем кажется, - сообщил Майкл, хватаясь за деревянные ручки тележки.

- Самое тяжёлое дерьмо внизу, - сообщил Томми. - Там, где его не видно.

- Что за тяжелое дерьмо? - спросил Джон.

- Баллоны с газом, - сказал Томми. - То, что сохраняет еду горячей. Или, может быть, вы думаете, что это солнце заставляет кипеть воду?

- Думаешь, мы сможем её столкнуть? - спросил Майкл. - Мы, втроём?

- Куда толкнуть? - спросил Джон.

- На пару кварталов отсюда, - продолжил Майкл. - Сделаем приятный сюрприз для парня, когда он вернется после погони за Шейксом и не найдет свою тележку.

- А что, если кто-нибудь её заберет? - спросил Томми.

- Ты должен быть очень тупым, чтобы украсть тележку с хот-догами, - сказал Майкл.

- А разве мы не этим собираемся заняться? - спросил Джон.

- Мы просто перемещаем её, - сказал Майкл. - Чтобы убедиться, что никто другой её не сопрёт.

- То есть мы ему помогаем, - подытожил Томми.

- А сейчас слушайте меня, - сказал Майкл.

 

Продавец устал на углу 52-й улице и 12-й авеню.

Он согнулся, уперев руки в колени, вилка оказалась давно выброшенной, его лицо покраснело, а рот был широко открыт. Я стоял на другой стороне улицы, напротив двери многоквартирного дома, весь покрытый потом. Мои руки были жирными от хот-дога, который я держал большую часть моей пробежки.

Я уставился на продавца, обнаружив, что он по-прежнему с гневом смотрит на меня - он сжал кулаки и теперь колотил себя по бокам. Он был побеждён, но недобит. Он мог продержаться еще минут десять на одной только ненависти. Я решил не бежать к пирсам, вместо этого предпочтя повернуть назад и направиться в безопасное место. К этому времени, как я думал, ребята уже должны были съесть столько хот-догов и выпить такое количество газировки, что это могло бы удовлетворить аппетит даже Бэйба Рута [Джордж Херман «Бейб» Рут-младший / George Herman "Babe" Ruth, Jr., 1895-1948; профессиональный американский бейсболист, выступавший 22 сезона в Главной лиге бейсбола с 1914 по 1935 год].

Я сделал три глубоких вдоха и побежал к 51-й улице, за мной возобновилось движение. Я повернул голову и снова глянул на продавца, его тело пребывало в том же положении, что и кварталом ранее. Я притормозил, когда добрался до угла, и позволил себе улыбнуться, довольный тем, что погоня, хотя и не закончилась, но перевес был явно на моей стороне.

Если я доберусь до тележки достаточно быстро, у меня будет время заполучить ещё один хот-дог.

 

Майкл, Джон и Томми стояли на углу 50-й улицы и Девятой авеню, уставшие от того, что толкали тележку один длинный квартал. Они остановились перед цветочницей, невысокой женщиной, чьи волосы были собраны в пучок - она срезала стебли у роз и с любопытством наблюдала за ними.

- Давай выпьем газировки, - предложил Джон, открывая алюминиевую дверцу и погружая руку в темную ледяную воду. – «Доктор Браун» пришлась бы кстати.

- Я возьму крем-соду, - сказал Томми.

Джон протянул Томми запотевшую банку содовой.
- Как насчет тебя, Майки?

- Я ничего не хочу, - сказал Майкл, глядя на улицу и скрестив руки на груди.

- Что случилось? - спросил Томми, отпивая газировки.

- Шейкси запаздывает, - сказал Майкл. - Он уже должен был вернуться.

 

Я остановился у светофора на 51-й улице и Десятой авеню, ища глазами моих друзей и тележку с хот-догами.

Продавец хот догов, отстающий на один квартал, снова бежал во весь опор, и его бег казался быстрее, чем когда-либо. Я наклонился, чтобы завязать шнурки, и мельком увидел его.

- Сдавайся, - прошептал я. - Давай.

Я поднялся и снова побежал, на этот раз в сторону Девятой авеню. В боку болело, ноги начинали заплетаться. Голова кружилась, в горле пересохло, воздуха не хватало. Я пробежал мимо школы Печатников - её двор был пуст, если не считать двух пьяниц, пьющих кофе и смолящих сигареты за обдумыванием, как заработать на свой первый стаканчик в этот день. Я увернулся от крупной женщины, катящей тележку с продуктами, и перепрыгнул две крышки от мусорных баков, отброшенных в сторону мусорщиками.

Затем, пролетев полквартала с продавцом, преследующим меня по пятам, я заметил приятелей, толкающих тележку с хот-догами в сторону Восьмой авеню. Они низко сгорбились, но двигались легко, вышагивая в тени арок старого Мэдисон-Сквер-Гарден так спокойно и уравновешенно, словно выгуливали собаку.

Продавец тоже их заметил.

- Останови их! - крикнул он, не сбавляя шага. - Останови их! Остановите воров!

В районе, где молчание перед лицом преступления является добродетелью, а слепота - необходимостью, никто даже не шелохнулся.

Я побежал так быстро, как только позволяли мои легкие и усталые ноги, добравшись к трем моим друзьям, когда они проходили мимо плаката, объявляющего о широко разрекламированном матче-реванше между чемпионом Всемирной федерации борьбы Бруно Саммартино и претендентом на это звание Гориллой Муссоном.

- Вы должны были взять только хот-доги, - выдохнул я, приблизившись к ним и ухватившись руками за борт тележки. - А не всю тележку.

- А теперь рассказывай, - сказал Джон.

- Просто бросьте её, - выдавил я. - Если вам, ребята, хочется чего-то толкать, то толкайте меня. Я не могу сделать ни шага.

- Нет, не здесь, - сказал Майкл, указывая направо. - Там. У станции метро.

- Этот парень быстро бегает, Майки, - произнёс Джон. - Не думаю, что мы успеем добраться до метро.

- У меня есть план, - сообщил Майкл.

Я обернулся и увидел, что продавец хот-догов вот-вот настигнет нас.
- Я уверен, что у него тоже есть что-то такое, - сказал я, помогая поднять тележку на тротуар, к верхней ступеньке станции метро IRT [The Interborough Rapid Transit Company (IRT) - частныq оператор первой подземной линии метро Нью-Йорка, открывшейся в 1904 году, а также ранних надземных железных дорог и дополнительных линий скоростного транспорта в Нью-Йорке].

- Я даже не люблю хот-доги, - воскликнул Джон.

План, как выяснилось, был таким же простым и глупым, как и все, что мы когда-либо делали. Мы должны были держать тележку на верхнем краю лестницы, наклонив её вниз, и ждать продавца. Чтобы отпустить её в тот же миг, как только продавец схватится за ручки тележки, и убраться с места происшествия, пока он изо всех сил будет пытаться вернуть тележку на тротуар.

Я по сей день не знаю, зачем мы это сделали. Но нам всем пришлось заплатить за это. Каждому. Всё заняло не больше минуты, но именно в эту минуту все изменилось.

Люди, в которых стреляли, всегда вспоминают случившееся, как происходящее с ними словно в замедленной съемке, и именно такими я на всю жизнь запомнил те последние секунды случившегося с тележкой хот-догов. Действие вокруг меня двигалось на четверти обычной скорости, а фон был не чем иным, как дымкой - быстро двигающимися руками, убегающими ногами, разбросанные тела, и все это - в темном мерзком тумане.

Этот момент настал для меня и моих друзей в день и миг, когда Микки Мантл пересекал базу с хоумраном, стать свидетелями которого мы все были бы очень горды.

Майкл держал тележку дольше всех, его руки вытянулись до предела из-за усилия, необходимого, чтобы она не покатилась по ступенькам вниз. Джон соскользнул на бок, прислонившись спиной к деревянным перилам станции, обе его руки были изрезаны деревянными ручками. Томми упал на колени, которые царапал бетон, отчаянно хватаясь за одно из колес. Я крепко держался обеими руками за основание подставки для зонта, брызги горячей воды хлестали по моим рукам и лицу.

Торговец стоял в нескольких футах позади нас на коленях, закрыв лицо руками, но оставив глаза.

- Не могу держать! - выкрикнул Томми, колесо выскальзывало из его хватки.

- Отпускай, - сказал Майкл.

- Нельзя сейчас останавливаться! - возразил я. - Мы не можем остановиться сейчас!

- Отпускай, Шейкс, - убеждал Майкл, его голос капитулировал перед неизбежным. - Отпускай.

Наблюдать, как тележка катится вниз по лестнице, было так же мучительно, как пытаться удержать ее от падения. Лязг был громким, ошеломляющим, жутким, будто на пустой улице столкнулись два автомобиля. Хот-доги, лук, газировка, лед, салфетки и квашеная капуста вывалились одновременно, разбрызгиваясь по обеим сторонам лестницы, подпрыгивая и ударяясь о переднюю часть рекламного плаката насчёт отдыха во Флориде. Одно из задних колес отлетело на полпути. Подставка для зонта откололась у основания лестницы.

Затем раздался страшный грохот, который сотряс всю станцию ​​метро. Затем звук, который никто не ожидал услышать.

Хруст дерева о кость.

С тех пор этот звук мне мерещится ежедневно.

* * *

Джеймс Колдуэлл был 67-летним печатником на пенсии. Он был тридцать шесть лет женат на одной женщине, имел троих взрослых детей - все дочери - и четырех внуков, трое из которых были мальчиками. Он провел утро в Нижнем Манхэттене в гостях с одной из дочерей, Алисы, которая недавно вышла замуж за младшего руководителя, работавшего в бухгалтерской фирме в центре города. На обратном пути он зашёл в пекарню в Маленькой Италии, чтобы купить жене коробку ее любимой выпечки, которую нес в левой руке. По предписанию врача c неделю назад Колдуэлл отказался от привычки выкуривать по две пачки сигарет в день. Однако он не стал отказываться от своего скотча - напитка, который ему нравился, с добавкой ледяной воды и блюдечком кренделей наготове.

Он жевал два куска жевательной резинки Juicy Fruit и копался в переднем кармане брюк в поисках мелочи, чтобы купить последний выпуск «Дэйли Ньюс», когда тележка приземлилась на него, ударив его в грудь. Он вытянул руки, чтобы обхватить тележку с боков в тщетной попытке отразить её безудержную мощь.

Тележка стала разрушительной ракетой, сносящей всё на своём пути. На её пути оказалось тело Джеймса Колдуэлла, у которого не имелось больших планов на остаток дня помимо чтения спортивных страниц в газете.

Тележка и человек остановились, ударившись о стену метро, облицованную белой плиткой. Тележка смялась, колеса покатились в противоположных направлениях, ручки оторвались, кипящая вода и куски льда обрушились на окровавленную голову Колдуэлла, которая походила на безволосый коричневый шарик, застрявший на краю тележки.

Тишина после случившегося была такой же ошеломляющей, как и грохот до неё.

Мы застыли на месте, словно наши ступни завязли в цементе. Никто не произнёс ни слова, и мы втроем едва сдерживали слезы. Мы слышали вой сирен и молились, чтобы они направились в нашу сторону. Я глазел на обломки, заметив, что нижняя половина ног Колдуэлла дёргается под навалившейся на его тело тяжестью. Тонкие струйки крови перемешивались с грязной водой для хот-догов, образовав в углу лужу.

В воздухе витал запах экскрементов.

Майкл повернулся ко мне, и впервые с тех пор, как я его знал, я увидел страх на его лице.

Джон и Томми не двигались, их тела дрожали, лица стали пепельно-серыми, оба были на грани того, чтобы потерять сознание. Вся наша четвёрка чувствовала, что мы стали намного старше, чем были час назад, и тиканье наших личных часов ускорялось со скоростью разворачивающихся событий.

Слева от нас худощавая женщина средних лет в клетчатом домашнем платье и белом фартуке с прядями длинных темных волос, скрывающих гнев, вспыхнувший в её глазах, перебежала улицу и остановилась на верхней ступеньке лестницы метро. Уперев руки в бока и сгорбившись, она пристально уставилось на последствия случившегося.

- Мой милый Иисус, - воскликнула она, обращая на нас взгляд, ее голос был резким, громким, высоким. – Что же, вы, мальчики, наделали? Господи, что вы, ребята, натворили? Скажите мне сейчас же, что же вы наделали?

- Я думаю, мы только что убили человека, - произнёс Майкл.

 

15

Тем же днём полиция получила приказ о немедленном задержании и ордеры на арест несовершеннолетних в отношении всей нашей четвёрки. Нам было предъявлено обвинение в целом ряде преступлений: преступной небрежности; нападении первой степени; обладании опасным инструментом; умышленном нападении; административном нарушении - нападении и мелкой краже. Каждому из нас был присвоен статус PIN, означающий, что мы нуждаемся в надзоре. Нас также пометили как малолетних правонарушителей - Y.O.. Эта метка означала роскошь хранения наших данных в секрете и знание, что Y.O. редко выносились приговоры как взрослым, даже самыми суровыми судьями ювенальных судов.

Пока Джеймс Колдуэлл лежал в критическом состоянии в отделении интенсивной терапии больницы Святой Клэр, цепляясь за жизнь под аппаратом искусственного дыхания, мы были переданы нашим родителям. Потрясение этого дня ещё не успело пройти, поскольку мы с большой скоростью и без особой осторожности продвигались через систему ареста и защиты, закрыв наши глаза и уши от окружающих рыданий и криков. Мы оказались в другом мире. Посреди действий. Наши родители плакали и ругались, у полицейских были каменные лица, семья Колдуэлла желала нашей смерти, и весь район, казалось, ждал нас у здания полицейского участка. Мы всегда находились с другой стороны, наблюдая за тем, как арестовывают ребят. Теперь арестовали нас. Теперь те ребята пялились на нас. Стали предметом их разговоров. Теперь это мы были виновными.

* * *

Мой отец только дал мне сильную пощечину. Я уставился на него; он рухнул на стул рядом с кухонным столом, в одних трусах и футболке. Его лицо было красным, руки дрожали, глаза наполнились слезами. Моя мать находилась в задней комнате, лежала на кровати лицом вниз и плакала.

Мои родители всегда предоставляли мне свободу действий, будучи уверенными в моей способности избегать уличных проблем, полагая, что я не из тех, кто доставляет неприятности, стучащиеся в парадную дверь. Эта свобода также служила для того, чтобы держать меня подальше от их ежедневных физических и словесных сражений.

Я потерял эту свободу в тот миг, когда тележка с хот-догами врезалась в тело Джеймса Колдуэлла.

- Прости, папа, - вот все, что я смог произнести.

- Извини, теперь я не принесу тебе много пользы, парень, - смягчился отец. - Ты должен признать то, что сделал. Вся ваша четвёрка.

- Что с нами будет? - спросил я срывающимся голосом, слезы текли по моим щекам.

- Старик жив, можешь передохнуть, - сказал отец. - Проведёте несколько месяцев в приюте для несовершеннолетних.

Я едва смог задать этот вопрос.
- А если нет?

Мой отец не стал отвечать. Он протянул руки и притянул меня к себе, мы оба плакали, мы оба боялись.

* * *

Последующие несколько дней Адская кухня, которая в прошлом не отказывалась обнимать своих преступников, казалось, находилась в шоке. Руки к небу вздымались вверх не из-за преступления, а из-за того, что его совершили Майкл, Джон, Томми и я.

- Вы, ребята, были другими, - сказал мне Толстяк Манчо много лет спустя. - Да, конечно, вы валяли дурака, маялись дурью, ввязывались в драки и все такое. Но вы никогда не сбивались с пути, никому не вредили. Вы никогда не были ублюдками. Пока не сотворили это с тележкой. Этот номер годился для севера штата, и никто даже не мог предположить такого.

К тому дню, двумя неделями спустя, когда мы предстали перед ювенальным судьёй, мы уже знали, что Джеймс Колдуэлл выйдет из больницы живым. Новость передал нам Отец Бобби, который консультировал все семьи, вовлечённые в это дело.

В период между нашим арестом и вынесением приговора мне не разрешалось общаться с моими друзьями, находиться в их компании или разговаривать с ними по телефону. Каждый из нас находился под пристальным вниманием семьи, проводя большую часть времени взаперти в своих квартирах. Отец Бобби ежедневно приходил к каждому из нас, принося с собой по несколько комиксов и слов ободрения. Он всегда уходил более грустным, чем приходил.

Наше преступление не было настолько ужасным, чтобы попасть в какие-нибудь газеты, поэтому наша слава не распространилась дальше окрестностей района. Тем не менее, мы не могли не ощущать себя врагами общества. За спиной моей матери шептались, когда она шла за продуктами или в церковь. Мать Джона пропустила так много рабочих дней, что находилась на грани увольнения. Когда Майкла отправили по срочному делу, в него швырнули пивную бутылку. Томми не пустили в местный кинотеатр.

- Таким здесь не место, - сказали ему. - Не здесь. Не в нашем заведении.

- Я же вам ничего не сделал, - возразил Томми.

- Тебе не нравится, что делаю я? - спросил директор кинотеатра. - Звони копам.

За эти две долгие, пугающие и утомительные недели я всего трижды покидал свою квартиру.

Два раза ходил в церковь с мамой.

На третий я пошел к Королю Бенни.

* * *

Я налил себе эспрессо из кофейника на две чашки, Король Бенни смотрел через стол. Был поздний воскресный день, и транзисторное радио, стоявшее у окна позади меня, было настроено на игру «Янкиз». Двое мужчин в темных брюках и футболках без рукавов сидели возле входа в клуб на деревянных стульях.

Я пил кофе и слушал, как Фил Риццуто [Phil Rizzuto, 1917-2007, игрок Американской высшей бейсбольной лиги, затем спортивный комментатор на радио и телевидении] ведёт игру, добираясь во второй половине восьмого иннинга до сути того, что «Янкиз» сделали на три пробежки меньше. Руки короля Бенни лежали на столе, его чисто выбритое лицо напоминало маску.

- В этом году они отстой, - сказал он, указав пальцем в сторону радио.

- В прошлом году они тоже были отстой, - сказал я.

- Становится привычкой, - произнёс он. - Плохой привычкой. Как садиться в тюрьму.

Я кивнул и опустил голову, не выдержав его взгляда.
- Мы не хотели никому навредить, - сказал я.

- Ты имеешь в виду, что не хотел, чтобы такое случилось?

- Мы не собирались специально кому-то навредить, вот что я имею в виду, - сказал я.

- Немногие собираются, - продолжил король Бенни.

- Как ты думаешь, сколько нам дадут?

- Год, - сказал мне Король Бенни, и у меня подкосились колени. - Может быть, больше. Зависит от настроения судьи.

- Я слышал, тот, который будет у нас, крут, - сообщил я. - Любит подавать примеры.

- Они все крутые, - сказал Король Бенни.

Я выпил еще кофе и оглядел комнату, мысленно запоминая ее, не желая забывать ее внешний вид, вонь, ощущение безопасности. Зловонный клуб Короля Бенни был для меня вторым домом и, как библиотека, стал местом, где можно было спастись от суровой жизни, окружающей меня.

Это был побег в тихую компанию самого опасного человека Адской кухни.

- Твой отец сказал тебе, чего стоит ожидать? - спросил Король Бенни. - Сказал, как себя вести?

- Он мало что сказал, - ответил я. - Он очень расстроен. Большую часть времени он и моя мама просто сидят и плачут. Или дерутся. То одно, то другое.

- Я не смогу помочь тебе там, - сказал Король Бенни, наклоняясь ко мне и не сводя глаз с моего лица. - И твои друзья тоже. Там ты будешь один. Это будет нелегко, Шейкс. Будет трудно. Самое трудное, что тебе и твоим друзьям придется это делать.

- Мой отец тоже так думает, - сказал я. - Вот почему он плачет.

- Твой отец знает это, - сказал Король Бенни. - Только он не думает, что ты к этому готов. Не думай, что сможешь это выдержать.

- Ты этому веришь?

- Нет, - сказал Король Бенни. - Я не верю. В тебе есть что-то, очень похожее на меня. Небольшая часть. Этого должно хватить, чтобы ты вернулся живым.

- Мне пора, - сказал я, отодвигая чашку в сторону. - Мне не разрешается оставаться одному слишком долго.

- Когда ты уезжаешь?

- Я увижу судью в четверг, - сказал я, глядя на человека, которого полюбил так же сильно, как и своего отца. - Именно тогда мы узнаем, куда мы идем и на какой срок.

- Твои родители будут с тобой?

- Мой отец, - сказал я. - Не думаю, что мать сможет. Ты же знаешь, какая она.

- Тем лучше, - сказал Король Бенни. - Она не должна увидеть тебя в зале суда.

- Ты все еще будешь здесь, когда я вернусь? - спросил я прерывающимся голосом, мои глаза сфокусировались на двух мужчинах снаружи, я пытался не позволить Королю Бенни увидеть мои слёзы.

- Я всегда буду здесь, - ответил он. - Буду заниматься тем, чем всегда.

- Чем заниматься? - спросил я с улыбкой сквозь слёзы.

Король Бенни указал на пустой кофейник для эспрессо.

- Готовить кофе, - сказал он.

 

16

Я и мои друзья стояли за исцарапанным дубовым столом посреди душной комнаты с высоким потолком, вытянув руки по бокам и глядя прямо перед собой. Мы были одеты в единственную хорошую одежду, которая у нас имелась: темные куртки, темные брюки, белые рубашки и небесно-серые галстуки, выделявшиеся на фоне кремовых стен зала суда Отделения ювенальной юстиции штата Нью-Йорк.

Мы с Джоном стояли с правой стороны стола, рядом с нашим адвокатом, невысоким мужчиной с оленьими глазами, который с трудом дышал носом. Его волосы были зачесаны назад и набриолиненны, а из коричневых брюк торчал край белой рубашки.
Майкл и Томми стояли слева от него.

Никто из нас не смотрел на него, и никто не удосужился выслушать произнесенные им слова.

Наши семьи сидели позади нас, отделенные деревянным барьером и двумя судебными приставами. Мой отец сидел в первом ряду, прямо за мной, его грустное, злобное присутствие подобно горячему воздуху касалось моей шеи. Во время поездки в метро в центр города мы почти не разговаривали. Он только заверил меня, что все пройдёт хорошо, что никто за пределами района не будет знать, где я, и что, может быть, просто может быть, все к лучшему, что это урок, который нужно усвоить.

- Это всё равно, что поездка в летний лагерь, - сказал мне отец, пока поезд несся в сторону Чемберс-стрит. - Много свежего воздуха, много беготни, приличная еда. И они будут держать тебя в узде. Может быть, научат тебя и твоих друзей хоть какой-то дисциплине. Сделают то, что не получилось у меня.

- Я буду скучать по тебе, папа, - произнёс я.

- Оставь это дерьмо, - сказал отец. - Ты не должен так думать. Ты должен быть как камень. Не думать ни о ком. Ни о ком не беспокоиться. Кроме себя. Это единственный способ, парень. Поверь, я знаю, о чем говорю.

Остаток пути мы проехали молча, окутанные шумом и грохотом поезда.

Мне оставалось два месяца до своего тринадцатого дня рождения, и впервые в жизни я должен был покинуть дом.

* * *

- Подсудимые ознакомлены с выдвинутыми против них обвинениями? - спросил судья.

- Да, ваша честь, - ответил наш адвокат, это прозвучало так же дёшево, как и выглядел наш защитник

- Они понимают эти обвинения?

- Да, ваша честь.

По правде говоря, мы не понимали. Накануне нашего появления в суде нам сказали, что обвинения против нас будут объединены под общим названием «нападении первой степени», что представляет собой безрассудную угрозу. Обвинение в мелкой краже было снято со всех, кроме меня, поскольку именно мои действия спровоцировали все последующие.

- Это лучшее, что я смог сделать, - сказал нам наш адвокат, сидя за захламленным столом в своем офисе в одну комнату. - Согласитесь, это лучше, чем обвиняться в покушении на убийство. Этого хотело обвинение.

- Ты прям настоящий Перри Мейсон, - сказал ему Джон за несколько секунд до того, как мать влепила ему пощёчину.

- Что это будет означать для мальчиков? - спросил Отец Бобби, игнорируя пощечину и комментарий.

- Они отсидят год, - сказал юрист. - Это минимум. - Лоренцо может получить еще несколько месяцев за то, что инициировал преступление. Но тогда ему могут скостить срок за то, что он последним оказался на месте преступления. Это единственный открытый вопрос.

- Это была не его идея, - сказал Майкл. - Она была моей.

- Идея не так важна, как само действие, - пояснил юрист. - В любом случае, я смогу убедить судью не добавлять срок, учитывая, насколько молод Лоренцо.

- Они все молоды, - сказал Отец Бобби.

- И все они виноваты, - выдал адвокат, закрывая желтую папку на своем столе и потянувшись за пачкой сигарет.

- Где? - спросил Отец Бобби.

- Что где? - в свою очередь спросил адвокат, держа во рту ментоловую сигарету, а руке зажженную спичку.

- Куда их отправят? - спросил отец Бобби с покрасневшим лицом, обхватив руками колени. - В какой приют? Какую тюрьму? В какую дыру вы их бросите? Для вас так достаточно ясно?

- В Уилкинсон, - ответил адвокат. - Это исправительное учреждение для мальчиков находится в северной части штата Нью-Йорк.

- Я знаю, где это, - сказал Отец Бобби.

- Тогда вы знаете, что это такое, - произнёс адвокат.

- Да, - сказал отец Бобби, его лицо побледнело. - Я знаю, что это такое.

Я глянул через левое плечо на членов семьи Колдуэллов, сидевших группой в первых двух рядах сразу за столом прокурора. Старик Колдуэлл находился дома, поправляясь от многочисленных ран. Согласно медицинскому заключению, поданному в суд, он никогда больше не сможет полностью пользоваться левой ногой и всю оставшуюся жизнь будет страдать от головокружений и онемения в других конечностях. Также пострадали его слух и зрение.

Каждый из нас написал ему записку, доставленную Отцом Бобби, в которой сообщал мистеру Колдуэллу и его семье о том, как мы сожалеем.

Все записки остались без ответа.

- Кто-нибудь из вас хочет что-нибудь сказать до вынесения приговора? - спросил судья, отодвигая запотевший стакан с ледяной водой.

- Нет, сэр, - ответил каждый из нас по очереди.

Судья кивнул, в последний раз взглянув на свои записи. Ему было под пятьдесят - невысокий толстый мужчина с густыми белыми волосами и карими глазами без какого-либо выражения. Он жил в жилом комплексе на Манхэттене со своей второй женой и двумя собаками. Не имел детей, был заядлым игроком в покер и проводил летние каникулы, рыбача с пристани своего дома на Кейп-Коде.

Он прочистил горло, отпил воды и закрыл лежащую перед ним папку.
- Я уверен, что теперь вы, ребята, уже осознали тяжесть совершенного вами преступления, - начал судья. - Это было преступление, сочетавшее в себе неосторожное пренебрежение к месту работы одного человека, в данном случае киоску с хот-догами, с преступным отношением к безопасности и благополучию другого человека. В результате один человек разорён, а другой почти мертв. И все это за цену хот-дога.

В комнате было жарко, и я вспотел под рубашкой и курткой. Я держал руки сцепленными перед собой, глядя вперёд. Я слышал бормотание тех, кто находился позади меня: люди справа от меня боялись слов судьи, люди слева ожидали грядущего наказания. Мать Джона, сидящая рядом с моим отцом, шептала молитвы, медленно перебирая пальцами по ряду четок.

- Мистер Кратроус был вынужден отказаться от своего бизнеса и своей мечты построить здесь дом. Он возвращается в свою родную Грецию, его вера в наш образ жизни разрушена самым бессмысленным и безжалостным поступком четырех мальчиков, намеревающихся совершить воровство. Мистер Колдуэлл - еще более трагичный случай. Оставленный умирать из-за неудавшейся шалости - его жизнь уже никогда не станет такой, какой она была до того рокового дня. Он будет страдать каждое мгновение, оставшееся ему на этой земле, поглощающий лекарствами, чтобы заглушить боль, он будет вынужден ходить с тростью, боясь покинуть свой дом. И все это ради чего? Чтобы четверо мальчишек могли спокойно сидеть и смеяться, наслаждаться шуткой, вызванной чужой болью. Что ж, шутка вызвала обратный эффект, не так ли?

Было девять сорок утра, когда судья, закатав рукава своей мантии, сделал еще один глоток воды и отправил нас в место, которое он назвал приютом для мальчиков, а все остальные называли тюрьмой.

Он вызывал нас по одному, начиная с Графа.
- Джон Рейли, - произнёс судья. - Суд приговаривает вас к заключению на срок не более восемнадцати месяцев и не менее одного года в приюте для мальчиков Уилкинсон. По предварительному согласованию с юристами обеих сторон этот срок должен начаться с 1 сентября этого года.

Позади меня мать Джона тихонько вскрикнула.

- Томас Маркано, - продолжил судья, переводя свой взгляд на Масло. - Суд приговаривает вас к заключению на срок не более восемнадцати месяцев и не менее одного года в приюте для мальчиков Уилкинсон. По предварительному согласованию с юристами обеих сторон этот срок должен начаться с 1 сентября этого года.

- Майкл Салливан, - произнёс судья более резким тоном, уверенный, что обращается к главарю банды. - Настоящим суд приговаривает вас к лишению свободы на срок не более восемнадцати месяцев и не менее одного года в приюте для мальчиков Уилкинсон. По предварительному согласованию с юристами обеих сторон этот срок должен начаться с 1 сентября этого года. Я мог бы добавить, если бы не вмешательство отца Роберта Карилло из вашего местного прихода, который рассказывал о вас в самых восторженных выражениях, я бы приговорил вас к более суровому наказанию. Я все еще сомневаюсь в присущей вам доброте. Только время докажет, что я неправ.

Я вытер верхнюю губу и лоб, ожидая момента, когда назовут мое имя. Я обернулся и увидел отца, сидящего с закрытыми глазами, скрестившего руки на груди, макушка его лысой головы была влажной от пота.

- Лоренцо Каркатерра, - произнёс судья, и в его голосе прозвучало не меньше презрения, чем по отношению к моим друзьям. - В вашем случае суд принял во внимание тот факт, что вы самый младший из четырех и прибыли на место после того, как произошла кража тележки. Имея это в виду, суд настоящим приговаривает вас к отбыванию срока не более одного года и не менее шести месяцев в приюте для мальчиков Уилкинсон. По предварительному согласованию с юристами обеих сторон этот срок должен начаться с 1 сентября этого года.

Судья откинул голову на спинку стула с высокой спинкой и молча уставился на нас. Он постучал пальцами правой руки по краю папки с делом, его лицо ничего не выражало - маленький, невзрачный человек, приобретший вес из-за судебной власти.
- Я надеюсь, - сказал он в заключение, - вы с пользой проведёте время в Уилкинсоне. Возможно, научитесь какому-нибудь ремеслу или продолжите свое образование. Если нет, если вы отвернетесь и проигнорируете имеющиеся у вас возможности, то я могу гарантировать, что вы снова предстанете передо мной, виновные в еще одном насильственном акте. И уверяю вас, в следующий раз я не буду таким добрым, как сегодня.

- Спасибо, ваша честь, - произнес наш адвокат, по его лицу бежали струйки пота.

- Посмотри на этого подонка, - сказал мой отец отцу Бобби, сидящему позади него, его голос был достаточно громким, чтобы достигнуть нашей скамьи, откуда мы наблюдали, как судья возвращается в свой кабинет. - Посмотри на него, как он улыбается. Сажает четверых детей на год, и улыбается. Мне следовало бы сломать ему чертову челюсть.

Отец Бобби наклонился и положил руку на плечо моего отцу.
- Полегче, Марио, - произнёс он. - Это не то место, и сейчас не время.

- Это не то место, - сказал отец. - И это, черт возьми, совсем не то время.

Наш адвокат перегнулся через барьер и протянул руку отцу Бобби, его низкий голос был едва слышен из-за шума в зале суда, доносившегося со стороны членов семьи Колдуэллов.

- Все прошло так хорошо, как и ожидалось, - сообщил адвокат.

- Может быть, для вас, - сказал отец Бобби.

- Им могли дать срок побольше, - возразил адвокат. - За то, что они сделали, дают гораздо больший срок.

Отец Бобби встал и оперся на барьер, сняв пасторский воротник с шеи и держа его в правой руке.

- Это не игра, - произнёс отец Бобби. - Дело не в сделках, или маленьком и большем сроке. Речь идёт о четырёх мальчиках. Четыре мальчика, имена которых вы даже не удосужились выучить. Так что не спешите поздравлять себя.

- Я делал свою работу, - парировал адвокат.

- Обычное клятвенное заявление посредственности, - сказал отец Бобби.

- Вот бы и справлялись сами, отец, - заявил адвокат. - Тогда вам не понадобились бы услуги такого дерьма, как я.

Отец Бобби снова сел, и когда его глаза встретились с моими, его лицо приобрело страдальческое выражение, став пепельно-серым.

- Все будет не так уж плохо, - продолжил адвокат. - В конце концов, не все, кто отбывал срок в Уилкинсоне, становятся преступниками.
Он отвернулся и убрал со стола защиты стопку картонных папок, сунув их в свой потрепанный коричневый портфель и захлопнув его.
- Некоторые из них даже находят Бога и становятся священниками, - продолжил адвокат, снова повернувшись к отцу Бобби. - Не так ли?

- Идите к черту, ​​- ответил отец Бобби.

На улице пошел легкий летний дождь.

 

КНИГА ВТОРАЯ

«Живите же, возлюбленные дети моего сердца, и никогда не забывайте, что до того дня, когда Бог соизволит открыть человеку будущее, вся человеческая мудрость будет заключена в этих двух словах: ожидание и надежда».
Граф Монте-Кристо

1

Я пробыл в камере меньше часа, когда началась паника. Чтобы побороть ее, я закрыл глаза и попытался думать о доме, о районе, об улицах, где я играл, и о людях, которых я знал. Я представил себе, как гидрант распыляет свои холодные брызги на мое лицо, ощутил в руке швы бейсбольного мяча, услышал нежную музыку, плывущую с крыш. Мне еще не исполнилось тринадцати, и мне хотелось оказаться в родных местах. Я хотел, чтобы все стало так, как было до тележки с хот-догами. Мне хотелось оказаться в Адской кухне, а не в месте с холодными стенами и крошечной койкой. В место, куда я боялся попасть.

Было темно, и я был голоден, сырой воздух был наполнен запахом моющих средств. Я не любил тесноты и темных комнат, а моя камера была и тем, и другим. Стены потрескались и облупились, к одной была приклеена порванная фотография Джеймса Дина. Я терпеть не мог оставаться в одиночестве без книг и бейсбольных карточек, а теперь был вынужден смотреть на толстую железную дверь, запертую снаружи. Ровные грохочущие звуки, доносившиеся из других камер, было невозможно игнорировать, и они заставляли меня тосковать по тем мирным часам, когда я сидел в Церкви Святого Сердца, находя утешение в ее тишине.

Не нужно много времени, чтобы понять, насколько ты стоек или насколько силён. С первого же дня в Уилкинсоне я понял, что совсем не стоек и не силён. Страху нужно всего лишь мгновение, чтобы найти себе путь, чтобы просочиться сквозь тщательно сконструированную броню. Как только это случится, он найдет себе постоянное место. Это верно как для закоренелого преступника, так и для мальчика.

* * *

Первым охранником, которого я встретил в Уилкинсоне, был Шон Нокс, тогда ему было двадцать пять лет. Он встал внутри моей камеры, его ноги были плотно прижаты друг к другу, обеими руками он держал черную дубинку. У него было округлое румяное лицо и коротко стриженные светлые волосы, он был одет в сильно измятые коричневые брюки, черные туфли на толстой подошве и накрахмаленную белую рубашку на пуговицах и с черной биркой с именем, прикрепленной к переднему карману. Его глаза были холодными, а голос низким.
- Брось свою старую одежду на пол, - это были первые слова, которые он сказал мне.

- Здесь?

- Если ты ждёшь гардеробную, то забудь об этом. У нас их нет. Так что раздевайся.

- Перед вами? - спросил я.

Улыбка перекосила лицо Нокса.
- Пока ты здесь, днем ​​или ночью, ты все делаешь на глазах у кого-нибудь. Ссышь, срёшь, принимать душ, чистишь зубы, играешь с собой, пишешь письма домой. Что угодно. Всегда кто-нибудь будет наблюдать. В большинстве случаев этим кем-то буду я.

Я бросил рубашку на пол, расстегнул молнию на штанах и позволил им упасть до моих колен. Я вылез из штанов, отбросил их в сторону и, оставаясь в одних только белых хлопковых трусах, белых носках с дырками на обоих пятках и в кедах без шнурков, снова посмотрел на Нокса.

- Все, - сказал Нокс, все еще стоя в напряжённой позе охранника. - Единственная одежда, которую ты тут будешь носить, государственного образца.

- Вы хотите, чтобы я стоял здесь голым? - спросил я.

- Теперь ты начинаешь понимать. Я знал, что вы, ребята из Адской кухни, не можете быть такими тупыми, как говорят.

Я снял трусы, скинул кеды и скомкал белые носки, бросив их на кучу рядом со мной. Я стоял голый и сконфуженный.
- И что теперь?

- Одевайся, - приказал Нокс, кивая головой в сторону одежды, лежащей на моей койке. - Сбор через пятнадцать минут. Там ты и познакомишься с другими мальчиками.

- Мои друзья на этом этаже? - спросил я, сделав два шага к койке и потянувшись за свернутой зеленой футболкой.

- Друзья? - переспросил Нокс, отворачиваясь. - Тебе нужно многому научиться, малыш. Здесь ни у кого нет друзей. Лучше не забывать об этом.

* * *

Поездка на автобусе до приюта для мальчиков Уилкинсон заняла более трех часов, включая две остановки на заправку и короткий перерыв на туалет. Обед мы съели в автобусе: бутерброды с маслом на влажном белом хлебе, упаковки с тёплым яблочным соком и конфеты Oh Hэнри! На улице температура превышала 90 градусов [32 по Цельсию]. Внутри было еще жарче. Старый кондиционер шипел теплым воздухом, половина окон была закрыта, выщербленные стекла покрывали пыльные разводы.

Автобус был старый, узкий и грязный, выкрашенный в темно-серый цвет внутри и снаружи. Половину из тридцати шести мест занимали мальчики младше меня; никому не было больше шестнадцати.

Нас сопровождали три охранника: один впереди, рядом с водителем, и двое сзади, делившие пачку сигарет и какой-то каталог. У каждого из охранников имелась длинная черная дубинка и баллончик «Мейса» [Баллончик с перцовым газом]. У охранника впереди был даже небольшой пистолет, засунутый спереди за ремень его штанов.

Четверо из мальчиков были черными, двое выглядели как латиноамериканцы, а остальные - белыми. Мы сидели по одному, занимая все сиденья, прикованные за ноги к тонкой железной перекладине, протянувшейся по всей длине автобуса. Наши руки были свободны, и нам разрешалось говорить, но большинство, казалось, довольствовались тем, что смотрело на проносящуюся мимо сельскую местность. Для многих это была первая поездка за пределы Нью-Йорка.

Майкл сидел на два ряда впереди меня, а Джон и Томми находились позади и слева.

- Это как автобус, на котором Дуг Макклюр [Doug McClure, 1935-1995 - американский актер, чья карьера в кино и на телевидении простиралась с 1950-х по 1990-е годы; наиболее известен своей ролью ковбоя Трампа] проехал Самую Длинную Сотню Миль, - сказал Джон рябому подростку через проход. - Ты так не считаешь?

- Кто, черт возьми, такой Дуг Макклюр? - спросил паренёк.

- Неважно, - ответил Джон, снова обращая внимание на пологие холмы северной части штата Нью-Йорк.

* * *

Ранее этим утром мы попрощались с родственниками и друзьями у зала суда напротив Фоули-сквер. Мой отец держал меня в объятиях до тех пор, пока один из охранников не сказал ему, что нам пора ехать.

- Обращайтесь с ним правильно, - сказал охраннику мой отец.

- Не волнуйся, - ответил тот. - С ним всё будет в порядке. А теперь, пожалуйста, отойди в сторону.

Я отошел от отца к очереди, выстраивающейся возле автобуса. Толпа вокруг нас приблизилась, руки взрослых тянулись для последнего прикосновения, матери тихо плакали, отцы склоняли головы в сердитом молчании. Я видел, как мать Джона возложила на его голову нитку четок, ее колени подгибались от волнения. Майкл и Томми стояли позади меня, глядя в пустоту; их никто не провожал.

Я посмотрел налево и увидел отца Бобби, стоящего рядом с автостоянкой, прижавшегося спиной к фонарному столбу. Я кивнул в его сторону и попытался, но не смог заставить себя улыбнуться. Я видел, как он выбросил сигарету на тротуар и направился к автобусу.

Лучше бы его там не было. Мне хотелось, чтобы никого из них там не было. Я не хотел, чтобы кто-нибудь, не говоря уже о тех, кто мне дорог, видел, как я сажусь в автобус, собирающийся отвезти меня в место, которое я мог называть только тюрьмой. Особенно отец Бобби. Я чувствовал, что подвел его, предал его доверие ко мне. Он старался помочь нам всем, чем мог - посылал судье потоки писем, надеясь добиться снятия или смягчения обвинений; настаивал на том, чтобы нас перевели в другое учреждение; умолял передать нас под его опеку. Ничего из этого не получилось, и теперь ему оставалось только молиться.

Он встал напротив меня, его глаза были печальны, его сильное тело сгорбилось.

- Ты напишешь мне? - спросил он.

Мне захотелось заплакать, обнять его и прижать к себе так же крепко, как я обнимал своего отца. Я подавил слезы и попытался сглотнуть, во рту пересохло.
- Не волнуйтесь, - удалось сказать мне. - Вы ещё услышите обо мне.

- Это будет очень много значить, - произнёс отец Бобби, его голос был таким же сдавленным и надтреснутым, как и мой.

Он смотрел на меня влажными глазами. Спустя годы я пойму, что содержал в себе этот взгляд - предупреждения, которые ему хотелось произнести. Но он не смог мне сказать. Он не посмел испугать меня еще больше. Ему потребовались все силы, чтобы не схватить меня, не схватить всех нас и не сбежать со ступенек того автобуса. Сбежать как можно дальше и как можно быстрее. Бежать, пока мы все не освободимся.

- Не могли бы вы сделать мне одолжение? - попросил я его.

- Говори.

- Проверяйте, как там мои мать и отец, - сказал я. - Последние несколько недель они ведут себя так, словно готовы поубивать друг друга.

- Обязательно, - пообещал отец Бобби.

- И что бы вы ни услышали, говорите им, что у меня все в порядке, - попросил я.

- Ты хочешь, чтобы я лгал? - спросил отец Бобби, улыбаясь сквозь проступающую печаль, и положа руку на моё плечо.

- Это ложь во благо, отец, - сказал я. - Вы это сможете.

Отец Бобби отошёл от автобуса, наблюдая, как я сажусь, его глаза скользили по лицам других мальчиков, которые уже сидели на своих местах. Он вытащил из кармана рубашки еще одну сигарету и, закурив, глубоко затянулся. Затем он подошел к моему отцу, стоя рядом с ним до тех пор, пока автобус не закрыл двери и не отъехал от обочины. Затем двое мужчин - один священник, другой бывший заключенный - направились с опущенными головами и руками в карманах к ближайшей станции метро, ​​чтобы вернуться в единственное место, которому они только могли доверять.

 

2

В приюте для мальчиков Уилкинсон содержалось 375 малолетних правонарушителей, размещенных в пяти отдельных блоках, разбросанных по семи ухоженным акрам. В нем было два больших спортивных зала, футбольное поле, овальная беговая дорожка длиной в четверть мили и одна часовня, подходящая для всех религий.

Снаружи объект напоминал то, чем его больше всего хотели видеть его руководители, - уединенную частную школу. Сто охранников следили за заключёнными. Большинство из них были местными жителями, всего на несколько лет старше своих самых великовозрастных подопечных. Для них это была промежуточная остановка на пути к другой работе в правоохранительных органах или на правительственной службе. Двухлетний срок службы в Уилкинсоне - являвшийся средним сроком пребывания для большинства охранников - всегда хорошо смотрелся в резюме.

Учителя, садовники, разнорабочие, повара и ремонтные бригады также состояли из местных жителей. Тем самым убивалось два зайца: низкие затраты на рабочую силу и высокая степень секретности. Никто не собирался вредить одному из крупнейших работодателей в округе, независимо от того, что они видели там или слышали.

Заведением руководили комендант и два его помощника.

Комендант, равнодушный толстяк примерно сорока лет, больше заботился о показушном внешнем виде, чем о реальной жизни внутри Уилкинсона. Он жил с женой и двумя детьми в большом доме менее чем в пяти минутах езды от главных ворот приюта. И покидал свой офис каждый день в четыре часа дня, никогда не появляясь за своим рабочим столом раньше десяти. Его более молодые помощники, надеявшиеся когда-нибудь занять подобную руководящую должность, придерживались аналогичных графиков.

Охранники отвечали за повседневную рутину. Они следили за распорядком, который начинался в шесть утра побудкой и двадцатиминутным завтраком и заканчивался отбоем в половине девятого вечера. Каждый день мы слышали череду свистков, направляющих нас к следующему пункту распорядка - в класс, в спортзал, в душ, на кормёжку, в медпункт, в библиотеку и на полевые работы.

Майкл, Томми, Джон и я получили назначение на второй ярус блока C в третьем и самом маленьком из зданий, разбросанных по территории. Каждого из нас поместили в отдельную двенадцатифутовую камеру, оборудованную детской кроваткой и пружинным матрасом, унитазом без крышки и раковиной с краном только для холодной воды. Железная дверь, ведущая в камеру, имела три решетки по центру и сдвижную панель в основании. Над раковиной располагалось маленькое окошко со стеклом, обвитым проволокой, из которого открывался вид на постоянно-бесцветное небо – так это мне казалось.

Нам разрешалось принимать душ каждые три дня; каждую пятницу утром нам выдавали чистую одежду; грязное белье бросалось в корзину, которую катил седовласый хромой мужчина. Чтобы избежать путаницы, на наших зеленых рубашках, белых штанах, белых носках и темно-синих кедах были нанесены при помощи трафарета первые две буквы наших фамилий. Те, кто был уже достаточно взрослым, чтобы бриться, делали это под присмотром охранников. Бороды и усы не разрешались. Не было ни портативных радиоприемников, ни каких-либо записывающих устройств. В каждом здании имелся только один телевизор, и его обычно смотрели охранники.

Раз в месяц в главном зале показывали фильм, и все 375 заключенных должны были его посмотреть.

На каждом этаже дежурило по четыре охранника, и один - в нашем случае Нокс, был назначен руководителем группы. Трех мужчин, работающих с Ноксом, звали Фергюсон, Стайлер и Аддисон. Нам никогда не называли их имен, и не советовали их спрашивать. Всем им было не больше двадцати пяти, и они казались нам близкими друзьями.

Фергюсон был высоким и угловатым, с женственными руками и худым лицом, которое быстро выдавало его мысли. Он был единственным сыном убитого полицейского из штата Нью-Йорк и числился в очереди на работу в полицейские управления штата и округа Саффолк. Он только что отслужил свой первый год в Уилкинсоне, заключённые мальчики не доверяли ему и не недолюбливали его. У него был вспыльчивый характер и грубая сила, которые шли вразрез с его внешностью. «Это было заметно в нем с первого дня, с первого раза, когда ты только увидел этого парня, - сказал Джон, - у него был такой характер, что он либо убьет, либо его убьют. Или и то и другое».

Стайлер работал в Уилкинсоне, чтобы оплатить свое обучение в юридической школе. Он был невысокого роста, но мускулист и пользовался тренажерным залом так же часто, как и заключенные. Во время вечерних перерывов он подтягивался на перилах, его тело свешивалось над вторым уровнем ярусов, открыто бросая вызов подросткам. Стайлер всегда был в плохом настроении из-за двойной занятости - работы и учебы, а также из-за того, что был вынужден заниматься работой, к которой он относился с презрением. Он был из бедной семьи, но свысока смотрел на других бедняков. Они только напомнили ему, откуда он сам и как далеко ему нужно уйти, чтобы сбежать от бедности.

Аддисон был выпускником местной средней школы и не хотел ничего, кроме стабильной работы, которая хорошо бы оплачивалась, с хорошими льготами и пенсией через двадцать лет. Он прошел все экзамены на государственную службу, о которых узнал, и числился в листе ожидания восьми полицейских и пожарных отделений по всей округе. Он был самым молодым из приставленных к нам охранников, а также самым громкоголосым, стремящимся поиграть словесными мускулами, выкрикивая приказы. Мы видели множество таких, как он, в Адской кухне. В жизни у него не было ничего другого, кроме рутинной работы. Вне работы он клал на всё; на работе он клал на всех.

На первый взгляд, Аддисон не мог ничем удивить. Ни один из них не мог удивить. Но так было на первый взгляд, и мы понятия не имели, чего можно ожидать.

* * *

Я сидел рядом с Джоном, прислонившись спиной к стене спортзала - наши ноги были вытянуты, рубашки пропитаны потом - и смотрел, как шесть чернокожих заключённых напряжённо играют в баскетбол, трое на трое. Шёл только третий день нашего заключения в Уилкинсоне. Нам же казалось, что прошло месяца три.

Я наблюдал, как мускулистый подросток, истекающий потом, с угла в прыжке забрасывает мяч, мои глаза же смотрели дальше него - на цементные стены, держащие нас в плену. Ничто из того, что произошло в первые дни моего пребывания в приюте, не помогало мне успокоиться. Еда была безвкусной, условия сна ужасные, а атмосфера во дворах и классах напряженной. Всегда присутствовало ощущение надвигающейся опасности, и я просто не мог себе представить, что смогу прожить таким образом целый год своей жизни.

Как бы всё плохо не складывалось для меня, для Джона всё было еще хуже. Тесные помещения усиливали его клаустрофобию и усугубляли приступы астмы. Он не почти ел и не мог пить молоко, которое подавали при каждом приеме пищи, утоляя жажду только прохладной водой из фонтанчика на игровой площадке. Его кожа стала бледной, из носа постоянно текло, и он выглядел таким же напуганным, как и я.

- Так вот как, вы, ребята из Адской кухни, проводите свои дни?
Это был Нокс. Он встал над нами, лицом к игре, с черной дубинкой в руке.
- Смотрите, как ниггеры забрасывают в корзины?

- У нас перерыв, - сказал Джон. - Только и всего.

- Это я решаю, когда у тебя будет перерыв, - произнёс Нокс с ухмылкой на лице.

Шону Ноксу не потребовалось много времени, чтобы мы стали ощущать его постоянное присутствие где-то рядом с нами. Он был одним из тех, кому нравится власть, и кто на каждом шагу стремится причинять неприятности. Он служил охранников в Уилкинсоне второй год, женившись примерно с полгода назад. Жил он в квартире с двумя спальнями на третьем этаже менее чем в пяти милях от приюта. Небольшую часть своей зарплаты он отправлял овдовевшей матери в соседний Рочестер и был капитаном команды охранников по боулингу. Он много курил, и от него частенько попахивало бурбоном.

Нокс говорил и вел себя резко и жестко, особенно с заключёнными, но у меня всегда создавалось ощущение, что в одиночку, без поддержки своего положения, он ничего бы не добился. В честном бою на улицах Адской Кухни, вероятно, любой из нас смог бы его победить. Я знал, что Майкл его побьёт, может, даже Джанет Ривера. Но пока нас заперли в его доме, заставив играть по его правилам.

- Возвращайтесь туда, - произнёс Нокс, указывая концом дубинки в сторону переполненной площадки, - сейчас же.

Я пожал плечами, повернулся к Джону и сказал:
- Еще одна игра нас не убьет.
Затем я встал, задев плечом униформу Нокса.

Нокс поднял дубинку и резко ударил ею по моей пояснице. Боль была настолько острой и сильной, что заставила замереть. И вынудив меня опуститься на одно колено.

Второй удар Нокса пришелся по центру моей спины, за ним быстро последовал третий - настолько сильный, что мог бы сломать кость. Теперь я стоял на обоих коленях, задыхаясь, глядя в глаза чернокожему подростку с большой копной волос. Тот оглянулся, неподвижный и молчаливый, если не считать баскетбольного мяча, прыгающего рядом с ним.

Я услышал позади себя крик Джона.
- Что вы творите? Он же ничего вам не сделал!

- Он коснулся моей формы, - спокойно ответил Нокс. - Это противоречит правилам учреждения.

- Он не трогал вас, - сказал Джон, дрожа всем телом. - А если и сделал, то он не имел в виду ничего дурного.

- Держись от меня подальше, - сказал ему Нокс.

- Вам не нужно было его бить, - продолжал Джон с ноткой Адской кухни в голосе. - Не бейте его снова.

- Окей.
Голос Нокса смягчился, но взгляд оставался колючим.
- Помоги ему встать. Пусть вернётся в камеру.
Когда Джон замешкался, Нокс сказал:
- Давай, помоги ему. Не бойся.

- Я не боюсь, - ответил ему Джон.

Нокс только улыбнулся.

Вернувшись в камеру, Джон помог мне опуститься на койку и накрыл ноги сложенным одеялом.

- Не могу поверить, что он так ударил тебя, - сказал Джон.

- Он и бил и других, - сказал я ему.

- Откуда ты знаешь?

- Пока я там стоял, я посмотрел на остальных. Никто из них не удивился.

Теперь и я не удивлялся. Я понял, что хотел мне сказать отец Бобби - хотел, но не смог. Я осознал важность слов отца. Я понял, что стоит за всеми иносказательными предупреждениями Короля Бенни. Они пытались подготовить меня, подготовить всех нас. Но никто из них, даже Король Бенни, не мог вообразить в полной мере того ужаса, с которым мы столкнемся.

* * *

Мы почувствовали их присутствие еще до того, как услышали их. Джон задержался, чтобы убедиться, что со мной все в порядке, отложив свое возвращение в более суровый мир за пределами камеры. Каким-то образом, пока мы были вдвоём, мы могли заставить себя поверить, что все в порядке. Но всё было совсем не так и никогда не будет снова.

Нокс стоял в дверях камеры, скрестив руки на груди, с кривой ухмылкой на лице. Позади него стояли Фергюсон, Стайлер и Аддисон с черными дубинками на ремнях. Нокс привел их в мою камеру. Аддисон закрыл за собой дверь. Они ничего не говорили до того момента, пока Джон - стараясь, чтобы это получилось как можно бесстрашнее - не спросил у них, чего им надо.

- Понимаете? - сказал Нокс со смешком. - Видите, насколько крут этот ирландский ублюдок?

Фергюсон и Стайлер прошли мимо Нокса и схватили Джона за руки. Аддисон мгновенно подскочил к нему сзади и обернул плотной тканью рот Джона, завязав её сзади. Нокс встал надо мной, прижав коленом мою грудь. Я отвернулся от него, мои глаза смотрели на Джона, и на наших лицах отражался ужас.

- Расстегни ему штаны, - приказал Нокс.

Брюки Джона соскользнули на его лодыжки, белые ноги ярко выделялись в лучах дневного света.

- Держите его покрепче, - сказал Аддисон Фергюсону и Стайлеру. - Мне бы не хотелось, чтобы он поскользнулся и ударился головой.

- Мы держим его, - ответил Фергюсон. - Не волнуйся.

- Окей, ирландец, - произнёс Нокс. - Давай-ка посмотрим, насколько ты крут на самом деле.

Аддисон бил Джона дубинкой по спине, заду и ногам - от ударов сразу же отекала кожа, а глаза моего друга наполнились слезами. Спина стала свекольно-красной, а тонкие мускулы ног содрогались от ударов. Каждый удар вызывал тихий стон изо рта Джона, пока пятый удар не заставил его потерять сознание. И все же Аддисон не остановился. Он поднял дубинку повыше и опускал ее с еще большей силой, его лицо блестело от пота, его глаза наполнились удовольствием от боли, которую он причинял. Наконец, он остановился после того, как дюжина ударов достигла своей цели, остановился, чтобы стереть пот со лба рукавом рубашки. Фергюсон и Стайлер все еще держали Джона за руки - удерживая его от падения на пол.

- Думаешь, с него хватит? - спросил меня Нокс.

- Да, - сказал я, глядя на него.

- Да что, ты, гвинейский хрен?

- Да, сэр, - сказал я. - Я думаю, что ему хватит.

Мы с Ноксом молча наблюдали, как троица натянула штаны Джону и развязала полоску ткани, закрывающую ему рот. Затем Джона утащили из моей камеры.

Нокс обошел мою камеру, заложив руки за спину и опустив голову.

- Смотри на вещи по моему, - сказал он мне. - Делай по-моему. Не борись с нами. И больше никогда не случится так, как сегодня. В противном случае вы, ребята из Адской кухни, возможно, никогда не выберетесь отсюда живыми. Есть о чем подумать, правда?

Это был конец нашего третьего дня в приюте для мальчиков Уилкинсон.

 

3

В Уилкинсоне содержались отнюдь не невинные мальчики. Большинству, если не всем, было там самое место.

Население приюта состояло из самых трудных ребят самых бедных и самых опасных районов штата, кое-кто из них отбывал второй и третий сроки. Все были жестокими преступниками. Похоже, мало кто сожалел о том, что они совершили, никто из них не выглядел собиравшимся исправляться.

Некоторым нравилось место их пребывания, они рассматривали его как отдых от напряженного уличного мира, в котором жили. Другие, в том числе и мы, отмечали дни на стенах у наших коек, царапая линии на бетоне, как это делали актёры во многих фильмах о тюрьмах.

Большинство было осуждено за нападения, более половины которых были связаны с наркотиками. Кокаин ещё только начинал вонзать свои зловещие клыки в бедные районы, быстро вытесняя более спокойный героин, считавшийся выбором своевольных людей.

Чернокожие и латиноамериканцы оказались первыми среди бедных, кто ощутил на себе силу наркотиков, почувствовал потребность в них, и в результате их преступления, ранее считавшиеся незначительными, приобрели жестокость. В отличие от своих соотечественников из пригородов, у них не было родителей с туго набитыми кошельками, на которые можно было бы рассчитывать, когда возрастала тяга к порошку. И поэтому они обращались против беззащитных, дабы потворствовать своим привычкам и желаниям.

В 1967 году итальянские и ирландские бедняки все еще находили решение своих проблем в выпивке и браваде. Уличные драки быстро превращались в вендетту, когда пробка вынималась из бутылки. Значительная часть белых заключенных отбывала срок по обвинению в нападении, почти все были связаны выпивкой и местью. Остальных задержали за попытки ограбления, совершенные либо в пьяном виде, либо в компании взрослых.

Мы с друзьями чувствовали себя неловко, оказавшись где-то посередине. Мы попали туда по обвинению в нападении, не вызванном ни пьянством, ни гневом.

Мы попали туда по чистой глупости.

В Уилкинсоне было мало прочных друзей. Существовало несколько союзов, и все они были непростыми. Черные и белые, как и в любом исправительном учреждении, разделились по цвету кожи. Этнические группы объединились, соседские фракции старались держаться вместе, друзья по улице пытались прикрыть друг друга.

Функции охранников заключались в том, чтобы разрушать связи, вызывать разногласия, устранять любые препятствия на пути к их собственной власти. Над одиноким человеком охранники могли легко сохранять контроль. Против сплочённой группы это было бы уже не так просто.

Мы с друзьями были одной из многих групп, пытавшихся держаться вместе. Это была одна из причин, из-за которой нас выделили охранники нашего блока, в частности Нокс и Стайлер. Они также знали, что проблему с нашей группой решить легче, чем с другими - во многих было больше четырёх человек. Для Нокса и его команды было сложно, даже опасно бороться с более жесткими и опытными обитателями приюта. Держать эти группы в подчинении было лишь частью их работы. Я же с друзьями оказались отдыхом от неё.

С самого начала нас считали группой, с которой можно играть, отчасти из-за нашего возраста, отчасти из-за простой природы нашего преступления, а отчасти потому, что мы не принадлежали к существующей банде. С другими заключенными, другими группами охранники проводили линию и ждали её пересечения, прежде чем атаковать.

У нас никогда не было линии. На нас Нокс и его команда могли пойти в атаку в любой момент и по любой причине.

В отношении нас не действовали никакие правила.

 

ОСЕНЬ 1967

4

Это было утро моего тринадцатого дня рождения.

Наш первый месяц в Уилкинсоне прошел без происшествий. За исключением Масла (Томми) - мы с друзьями похудели на несколько фунтов из-за качества еды и нашей неспособности спать всю ночь. Отец предупреждал меня, что поначалу к шуму в тюрьме будет труднее всего привыкнуть, и он оказался прав. Стоны и вздохи, постоянный кашель, периодические вскрикивания, смыв воды в туалете, музыка из скрытых радиоприемников - все это не прекращалось до восхода солнца.

Я шел в середине восьмёрки, возвращаясь с утреннего матча, который проводил бывший наркоман с сонными глазами по имени Грег Симпсон. Уроки в Уилкинсоне в лучшем случае были посредственными. Большинство переполненных классов часто насчитывали около сорока учеников, многие из которых откровенно скучали, как и учителя. Английский и история по-прежнему оставались моими любимыми предметами, и, хотя ни один из учителей не мог превзойти отца Бобби, они, по крайней мере, пытались донести до нас некоторые моменты. Мы с друзьями радовались домашним заданиям, так как, по крайней мере, могли хоть чем-то заняться в камерах, не уставляясь в стены или не прислушиваясь к постоянным выкрикам.

Мы были на первом ярусе, Майкл шёл передо мной, Джон замыкал шествие, все направлялись в таверну «Птомейн», как заключенные прозвали столовую.

- Держать строй, - рявкнул Нокс слева от меня. - Каркатерра, Салливан, Рейли, выйти. Остальным - с закрытыми ртами и глазами вперед, шагать дальше.

С тех пор, как нас с Джоном избили, мы держались на расстоянии от Нокса и его приспешников. Мы выдерживали постоянный шквал словесных оскорблений от них, игнорировали их толчки, пощечины и насмешки. Это, безусловно, было самым безопасным поведением для нас и - как мы понимали - возможно, единственно верным в наших условиях.

Мы встали по стойке смирно, упёршись руками в железные перила и глядя прямо перед собой.

Нокс прижался к моему телу и с широкой улыбкой на лице приказал нам троим вернуться в свои камеры. Он знал, что у меня день рождения, и принялся оскорблять меня по этому поводу. Он сказал мне, что его день рождения будет позже на этой неделе, а день рождения Стайлера вскоре после того. Я пытался избежать его взгляда, ощущая его сильное и смрадное дыхание на себе. Он выглядел пьяным, пошатывался, его лицо покраснело, а глаза слегка остекленели. Что бы ни случилось, я понимал, что ничего хорошего не будет.

Нокс отошел от меня к Майклу. Он оглядывал его несколько секунд, а затем с ухмылкой на лице слегка похлопал по плечу концом дубинки. Он сказал нам, что запланировал вечеринку по случаю моего дня рождения - особый праздник, который понравится всем нам. Речь Нокса была невнятной из-за выпитого, и несколько других заключенных, проходивших мимо, хихикнули.

Мы с Джоном были слишком напуганы, и замерли на месте, Нокс принялся нас подталкивать. Джон повернулся ко мне, его лицо побледнело от страха. Майкл шел, опустив голову, прижав руки к бокам, бессильный помочь друзьям, шедшим рядом, друзьям, которых всегда защищал.

Мы не знали, что приготовил для нас Нокс, но понимали, что не стоит ждать торта, воздушных шариков и праздничных шляп. Мы вчетвером были заперты в стенах Уилкинсона уже достаточно долго, чтобы не ожидать ничего, кроме невообразимого.

Я вошел в свою камеру, Майкл по-прежнему шагал впереди меня, и обнаружил, что Стайлер, Фергюсон и Аддисон сидят на моей койке, двое из них курят сигареты. В углу, втиснувшись между унитазом и раковиной, по стойке смирно стоял Томми.

Фергюсон снял рубашку и прислонился спиной к стене. Он похлопал Аддисона по плечу и подмигнул, предвкушая начало веселья. Фергюсон редко приставал к нам, но, как только кто-то из охранников начинал подобное, он тут же со злобой присоединился, хотя это противоречило его размерам и поведению. Он считал себя комиком и, как стало известно, бил заключённых и пинал их, пока они не начинали смеяться над одной из его историй.

Я оглянулся, услышав, как захлопнулась дверь позади меня, и увидел, что Аддисон, Стайлер и Нокс расстегивают рубашки. Мое тело покрылось холодным потом, и я ощутил большую слабость, на грани обморока. Я видел, как Майкл сжимает и разжимает кулаки, а Томми закрыл глаза, чтобы не видеть никаких движений. Я слышал, как захрипел Джон, его дыхание стало прерывистым.

Нокс вытащил сигарету из кармана рубашки и спросил, люблю ли я сюрпризы. Когда я ответил «нет», все они долго и дружно посмеялись. Фергюсон слез с койки и провёл ладонью по моему лицу, спросив, сколько мне сейчас лет.

- Тринадцать, - ответил я.

Аддисон указал пальцем в сторону Томми и приказал ему отвернуться лицом к стене. Томми, медленно двигаясь, сделал, как ему велели.

Фергюсон отошел от меня и приказал Джону и Майклу сделать то же самое. Они подошли к стене, самой дальней от койки, и повернулись к ней.

Нокс с сигаретой, свисающей изо рта, небрежно положил мне руки на плечи. Аддисон затушил сигарету и глянул на часы, отодвинувшись назад, ближе к моей койке, оставляя Ноксу пространство.

Мои веки дёргались, пытаясь не допустить к глазам едкие капли стекающего пота. Мой голос дрожал от страха и нервов.
- Чего вы хотите? - удалось спросить мне.

- Минет, - ответил Нокс.

Я мало что помню об этом дне. Я помню, как меня заставили опуститься на колени, закрыть глаза, закрыть сознание на все, кроме смеха и насмешек. Я помню, как вспотевшие руки Нокса держали меня за затылок. Я помню, как онемел и хотел, чтобы меня убили ещё до конца этой ночи.

Я никогда не заговаривал об этом с друзьями, а они никогда не вспоминали об этом при мне. Мы изо всех сил старались похоронить те моменты - которые стали происходить с унылой регулярностью после моего дня рождения - настолько глубоко внутри себя, насколько это было возможно. До сих пор в моей памяти не возникает четкой картины сексуального насилия, которому мы подвергались в приюте для мальчиков Уилкинсон. Я похоронил воспоминания об этом как можно глубже. Но они есть и будут всегда, как бы я ни старался всё забыть. Иногда они всплывает не во время моих самых жестоких кошмаров, которых много, а в моменты покоя. Они проявляются в невинных образах: из-за мелькания мундира, звуков мужского смеха, в затемненной комнате, из-за лязга забора. Они длятся всего несколько секунд. Но достаточно долго, чтобы снова вызвать озноб.

Детали этих насильственных сексуальных контактов сводятся к серии размытых изображений.

Я ощущаю, как хлопают руки по голой коже. Я вижу порванные штаны и разорванные рубашки. Я чувствую горячее дыхание на своей шее и сильные ноги, прижимающиеся к моим. Я слышу стоны и неистовый смех - моя спина и шея мокрые от пота и слюны мужчины. Я чувствую запах сигаретного дыма и слышу немые разговоры, когда все заканчивается; слышу шутки, комментарии, обещания вернуться.

В этих расплывчатых видениях я всегда один и кричу от боли, стыда и пустоты, ощущение надругательства над телом оставляет рубцы в разуме. Меня удерживают люди, которых я ненавижу, я не в силах сопротивляться, не способен дать отпор, меня сдерживают страх и дубинка охранника.

Из того холодного октябрьского дня я вынес только чёткие воспоминания того, что это был мой тринадцатый день рождения и конец моего детства.

 

5

Я шел рядом с Майклом по окраине парка Уилкинсона, лицом к пустым деревянным трибунам. Приближался День Благодарения, и становилась холоднее. Поверх тюремных роб на нас были только тонкие зелёные бушлаты, мы засунули руки в карманы штанов.

Мы пробыли в Уилкинсоне два месяца. Оставалось ещё десять. За этот короткий срок охранники в Уилкинсоне избили наши тела и ослабили наш разум. Все, что осталось, - сила нашего духа, и я понимал, что потеря этой последней части не займет много времени.

Я начал думать, что, возможно, никогда не выберусь из Уилкинсона, и моя жизнь закончится в его стенах. Ходило множество слухов о заключенных, найденных мертвыми на нарах или в душевых. Я не знал, насколько это являлось правдой, да и не хотел знать. Все, что для меня имело значение: я был сломлен системой, построенной, чтобы ломать людей вроде меня. Я спал меньше двух часов ночью и ел не больше, чем требовалось для поддержания жизни. Я потерял интерес к большинству вещей и жил в повседневной рутине с закрытыми глазами, отстраняясь от всего окружающего, насколько это было возможно.

Казалось, что для моих друзей всё складывалось ещё хуже. Я посмотрел на Майкла, его лицо было усталым и измученным, его движения стали замедленными и неуверенными, униженными побоями и обстановкой. Его пыл, казалось, рассеялся, его сила воли иссякала. Все, что осталось под запавшими глазами и избитым телом, - это его гордость и его забота о нашей коллективной безопасности. Я надеялся, что этого хватит, чтобы он вышел отсюда.

Состояние Джона было еще хуже. Он плохо себя чувствовал с самого начала, а постоянные избиения и изнасилования в сочетании с недостатком пищи, которую он едва ел, иссушили его тело. Он проводил в лазарете больше времени, чем в классе или во дворе для прогулок. Он стал говорить низким, скрипучим голосом и потерял ту остроту юмора, которая всегда отличала его.

Снаружи Масло выглядел как раньше, его вес оставался неизменным, его манера вести себя, казалось, не пострадала. Но его глаза стали пустыми, лишенными всякой живости, лишенными искры. Теперь он был холоден и отстранен, не проявлял эмоций, его ответы стали односложными. Это была попытка выживания, единственный способ пережить еще один день.

Каждый из охранников выбрал одного из нас в качестве своей постоянной мишени, пометив как своего личного питомца. В моем случае это был Аддисон. Он приказывал мне выполнять его поручения и даже заставлял меня мыть его машину раз в неделю. Его ненависть ко мне не знала преград, а дурное обращение - границ. Он часами вдалбливал мне, насколько легка моя жизнь по сравнению с его, как мне повезло, что у меня есть отец, заботящийся обо мне, и мать, которая не спит с кем попало. Он говорил мне, что я должен быть благодарен за то, что вырос в Нью-Йорке и смог увидеть все то, что он никогда не мог себе позволить увидеть. Он сообщил мне, что мне повезло иметь такого друга, как он, да ещё в таком месте, как Уилкинсон.

Фергюсон имел зуб Джона, само присутствие которого могло вызвать вспышку гнева у охранника. Он пинал Джона ногами, когда тот проходил мимо, или бил его дубинкой по затылку. Часто насилие становилось ещё более грубым, и его уродливые результаты были видны на следующее утро, когда Джон гулял по двору с опухшими глазами или опухшими губами. У Фергюсона было сердце злодея, и он любил пороть самого слабого члена нашей стаи. Мне всегда казалось, что это происходило потому, что Фергюсон сам был слаб, над ним постоянно посмеивались Нокс и Стайлер. Он не мог наброситься на них, поэтому нашёл себе более легкую мишень. Он нашел эту мишень в Джоне Рейли.

Стайлер объявил Томми своей личной собственностью. Он заставлял его таскать свои гири по двору и каждую ночь оставлял свои ботинок возле камеры для того, чтобы Томми их вычистил к утру. Он пинал и оскорблял Томми, когда ему хотелось - мускулистый мужчина, имевший преимущество над пухлым мальчиком. Присутствие Томми вызывало в Стайлере слишком много воспоминаний о его бедном детстве. Он считал себя лучше Томми, постоянно ругал его за малейшие проступки. Он никогда не пропускал ни дня, чтобы не накинуться на него в той или иной форме.

В то время как Нокс оскорблял всех нас, он получал наибольшее удовольствие от издевательств над Майклом. Он видел в этом некую борьбу между двумя лидерами групп и всегда следил за тем, чтобы все мы были в курсе его многочисленных рукоприкладств. Он наслаждался жестокостью и унижениями Майкла, заставляя его вытирать лужи мочи и стирать грязную одежду других заключенных. Он приказывал ему бегать кругами по спортивной площадке до поздней ночи, а затем будил его задолго до подъёма. Он постоянно пинал его и бил по спине, подставлял подножки, пока мы шагали строем в столовую. Все это должно было заставить Майкла просить его остановиться, умолять Нокса оставить его в покое. Но за все это время Майкл Салливан не произнес ни слова.

Вся эта четверка охранников пользовалась сексом как еще одним жестоким инструментом в своем арсенале. Неоднократные изнасилования были не только высшей формой унижения, но и самым сильным методом контроля, которым только мог позволить себе охранник. Сама угроза изнасилования заставляла нас бояться их все время, мы никогда не знали, когда дверь в камеру распахнется, постоянно гадая, когда нас выдернут из строя заключённых.

Мы не были первой группой, с которой Нокс и его команда обращались таким бесчеловечным образом, и они были не единственными охранниками, которые с такой жестокостью обращались с заключенными. Во всём Уилкинсоне все мальчики были брошены на произвол судьбы под издевательства никем неконтролируемой охраны. Всё это происходило открыто, без страха последствий. Никто не высказался против издевательств и не сообщал о них. Охранники, не занимавшиеся ничем, кроме поддержания порядка в Уилкинсоне, не могли позволить себе привлекать внимание к ситуации в приюте; это могло стоить им работы. Вспомогательный персонал занимал такую же позицию. Комендант и его помощники были слепы ко всему, что происходило в приюте, невозмутимо притворяясь, что выполняют необходимую функцию по удержанию таких детей, как мы, подальше от улиц. По правде говоря, они, вероятно, были правы в своих рассуждениях. В конце концов, немногие в этом городке собирались тратить своё время, волнуясь о благополучии несовершеннолетних правонарушителей.

Городок, окружавший Уилкинсон, был маленьким и обветшалым. Большинство домов было построено ещё на рубеже веков. Промышленности почти не было, кроме нескольких сельхозугодий, двух молочных заводов и большой фабрики по производству пластмасс, на которой работала почти половина из 4000 жителей округи. Горожане были дружелюбны, полицейское управление - маленьким и честным, а школьная футбольная команда считалась одной из лучших в окрестностях. Денег все получали немного, но и тратить их было не на что. Церковные колокола звонили по утрам в воскресенье громко и ясно, а пикники с беконом были главным событием летних выходных. Горожане каждый ноябрь голосовали за республиканцев и держались особняком круглый год. Казалось, у них не было ни времени, ни терпения для того, чтобы побеспокоиться о мальчишках, привезённых в их город жить за решёткой.

Я остановился и оглядел поле: группа мальчишек слева от меня играла в футбол, небольшая группа справа от меня собралась в круг, разговаривая шепотом и яростно жестикулируя. Дул холодный ветер, небо над головой было пасмурным, с плотными облаками, скрывающими осеннее солнце.

До перерыва оставалось пятнадцать минут. Я оставил Майкла заканчивать прогулку и направился к библиотеке. Нам всем требовалось утешение, и я нашел свое на страницах любимой книги Джона «Граф Монте-Кристо». Я читал и перечитывал этот роман, перебирая мрачные моменты несправедливого заключения Эдмона Дантеса, улыбаясь, когда он, в конце концов, сбежал из тюрьмы, будучи приговоренным к тому, чтобы провести там всю свою жизнь. Затем я откладывал книгу и читал молитву, ожидая того дня, когда смогу выйти из Уилкинсона.

 

6

Посетителей пускали в Уилкинсон по утрам в выходные, максимум на один час. На каждого заключенного допускался только один посетитель.

В начале своего заключения я написал отцу, попросив его не приезжать, объяснив тем, что мне будет трудно видеться с ним или матерью. Я не мог допустить, чтобы он прочёл по моему лицу, что тут происходит со мной. Это было бы слишком для нас обоих. Майкл сделал то же самое. Мать Томми так и не смогла собраться, чтобы навестить его - она была довольна тем, что время от времени он отправлял ей письма, в которых писал, что с ним все в порядке. Мать Джона приезжала раз в месяц, ее глаза всегда наполнялись слезами, она была слишком расстроена, чтобы заметить состояние сына и его худобу.

Но никто не мог помешать приехать отцу Бобби.

Новость о его приезде в субботу утром сопровождались суровым предостережением со стороны Носа, чтобы я поддерживал разговор на приятной ноте. Он предупредил нас, чтобы мы ничего не рассказывали отцу Бобби, ибо, если мы это сделаем, последствия окажутся самыми суровыми. Он заверил нас, что теперь мы принадлежим только ему и что никто, а тем более какой-то священник из бедного прихода, не сможет нам помочь.

* * *

Отец Бобби сидел на раскладном стуле в центре большой комнаты для посетителей. Он бросил свой черный пиджак на спинку стула и держал руки на коленях. На нем была черная рубашка с короткими рукавами и воротником священника, черные брюки и блестящие черные мокасины. Его лицо было напряженным, он не сводил с меня глаз, не в силах скрыть своего потрясения от увиденного, пока я приближался к нему.
- Ты похудел на несколько фунтов, - произнёс он с гневной ноткой в голосе.

- Тут совсем не домашняя еда, - ответил я, усаживаясь напротив него за длинный стол.

Отец Бобби кивнул и протянул руки, чтобы коснуться моих ладоней. Он сказал мне, что я выгляжу усталым и спросил, высыпаюсь ли я. Он спросил о моих друзьях и сказал мне, что собирается увидеться с каждого в этот день.

Говорил я мало. Мне так много хотелось ему сказать, но я понимал, что не могу. Я боялся того, что могут сделать Нокс и его команда, если узнают. А ещё мне было стыдно. Я не хотел, чтобы он узнал, что со мной тут делают. Я не хотел, чтобы кто-нибудь узнал об этом. Я любил отца Бобби, но сейчас не мог поднять на него глаза. Я боялся, что он сможет увидеть меня насквозь, добраться сквозь мои страх и стыд до истины.

- Шейкс, ты что-нибудь хочешь мне сказать? - спросил отец Бобби, придвигая стул к столу. - Вообще ничего?

- Вам не следует больше сюда приезжать. Я признателен вам за это. Но с вашей стороны нехорошо это делать.

Я смотрел на него и вспоминал обо всем, чего мне не хватало, обо всем, чего у меня больше не было. Мне требовалось выбросить все эти мысли из головы, если я рассчитываю выжить здесь. Я не смогу бороться с этими чувствами при каждом его посещении. Если я собирался выйти из Уилкинсона, то мне было нужно выйти из него одному.

Отец Бобби откинулся на спинку стула, затем вытащил «Мальборо» и щелкнул зажигалкой. Он выпустил струю дыма в сторону потрескавшегося потолка, глядя через мое правое плечо на стоящего позади охранника.
- По дороге сюда я останавливался в Аттике, - сказал он мне. - Повидал своего старого друга.

- У вас есть друзья, которых не сидят в тюрьме? - спросил я.

- Не так много, как хотелось бы, - ответил он, улыбаясь с сигаретой во рту.

- И за что он сидит?

- Тройное убийство, - ответил отец Бобби. - Пятнадцать лет назад он хладнокровно убил трех человек.

- Он хороший друг?

- Он мой лучший друг, - произнёс отец Бобби. - Мы выросли вместе. Мы были близки. Как ты и ребята.

Отец Бобби глубоко затянулся сигаретой и медленно выдохнул. Я знал, что он был проблемным подростком, уличным хулиганом с плохим характером, которого постоянно вязали копы. Я чувствовал, что это одна из причин, по которой он заступался за нас. Но только в тот момент я понял, что он также сидел в Уилкинсоне.

- Нас обоих послали сюда, - сказал отец Бобби, его голос стал тише, он не сводил с меня глаз. - Нам было непросто, как и тебе, и ребятам. Это место убило моего друга. Убило его изнутри. Оно сделало его жёстким. Сделало его безразличным.

Я смотрел в сторону, борясь с желанием заплакать, благодарный за то, что есть хоть один человек, который заботился обо мне, заботился о нас, который знает, через что мы проходим, понимает и уважает нашу потребность в тишине. Для меня не было ничего удивительного, что этим человеком оказался отец Бобби.

Также было утешением знать, что это не убило и не ослабило его, каким-то образом отец Бобби нашел в себе мужество принять случившееся и оставить все позади. Теперь я знал, что, если смогу выбраться из Уилкинсона живым, у меня будет шанс жить с тем, что тут случилось. Может быть, я никогда не смогу этого забыть, точно так же как отец Бобби - я был в этом уверен – буду видеть свой собственный ад каждый день. Но, возможно, я смогу прожить жизнь с этими болезненными воспоминаниями. Может, и мои друзья тоже. Все, что нам было нужно, - это найти в себе ту же силу, как у отца Бобби.

- Не позволяй этому месту убить тебя, Шейкс, - сказал он мне, сжимая мои ладони своими. - Не позволяй этому месту заставлять тебя думать, что ты жёстче, чем ты есть на самом деле.

- Почему? - спросил я. - То есть, если я смогу выйти отсюда, то стану священником?

- Боже мой, нет, - ответил отец Бобби со смехом. - Церкви не нужен еще один священник, который будет таскать мелочь из ящика для пожертвований.

- Тогда почему?

Его голос смягчился.
- Эта дорога ведёт только в одно место. И это дорога, которая тебя убьет. Убьёт изнутри. Как моего друга.

Отец Бобби встал со стула, протянул руки и крепко обнял меня. Я не хотел его отпускать. Я никогда не чувствовал такую близость к кому-либо, какую ощущал по отношению к нему в этот момент. Я был благодарен ему за сказанное мне, и почувствовал облегчение от того, что мое бремя и бремя моих друзей можно будет переложить - если нам это потребовалось бы - на его крепкие плечи.

В конце концов я отпустил его и сделал три шага назад, наблюдая, как он надевает пиджак и застегивает его, держа бейсболку «Янкиз» в правой руке.
- Увидимся в Кухне, - сказал я.

- Я рассчитываю на это, Шейкс, - произнёс отец Бобби, затем он отвернулся и кивнул охраннику, чтобы тот открыл железную дверь, ведущую наружу.

 

7

Раз в год, в промежутке между Днем Благодарения и Рождеством, приют для мальчиков Уилкинсон спонсировал футбольный матч [в американский футбол, напоминает регби]. Местных жителей приглашали собраться на трибунах, окружающих футбольное поле, по цене два доллара за билет, деньги возвращались городу. Детям до десяти лет вход был бесплатным.

Но дело было не в футболе. Дело было в процессе ломки заключенных. Сначала принимались за тело, рвали на части, словно это был тренировочный манекен, и с ним играли, словно оно было реквизитом. Затем преследованию подвергался разум заключённых, и его насиловали до тех пор, пока он не переставал видеть всё, кроме лиц охранников, слышать только тюремный свист, и больше всего бояться нарушить какое-нибудь неведомое ему правило. Затем, чтобы завершить процесс, охранники выставляли свои творения на футбольное поле перед хорошими людьми из маленького городка и играли против них. В игру, для которой мальчишки были слишком слабы, слишком избиты, психически надорваны, чтобы участвовать в ней. Все это делалось только для того, чтобы продемонстрировать идеальную картинку идеального исправительного заведения.

Ломка срабатывала не со всеми заключенными. Но с достаточным количеством из них, чтобы показуха выглядела идеальной.

Охранники собирали свою команду заранее, тренировались по четыре раза в неделю, полностью занимая поле. Команда заключённых выбиралась в понедельник перед игрой, одиннадцать нежелающих играть игроков случайным образом выбирали из различных этнических групп, помещали вместе и приказывали играть как одно целое. Разрешалась только одна двухчасовая тренировка под строгим контролем. Матч ни в коем случае не должен был оказаться честным или равным поединком. Это была просто еще одна возможность для охранников избить заключённых мальчишек, на этот раз на глазах у заплатившей за это толпы. А судя по тому, как проводился этот матч, можно было сказать, что там требовался не судья, а врач.

Нокс был капитаном команды охранников в течение всех месяцев, что он проработал в Уилкинсоне. Аддисон, Фергюсон и Стайлер были игроками. Я и мои друзья знали, не дожидаясь списка, что нас выберут в команду заключённых. Даже Томми, у которого сильно опухла левая лодыжка - результат недавнего избиения Стайлера. Охранники несколько дней намекали нам, обсуждая футбол, спрашивая, играли ли мы в него в Адской кухне, и кто наши любимые игроки. Это был их способ сказать нам, чтобы мы приготовились к очередной экзекуции.

 

Мы уже двадцать минут тренировались, окруженные охраной на всех четырех сторонах поля, когда меня сзади схватил чернокожий парень со скобками на зубах и толстыми руками. Мое лицо уткнулось в грязь, трава набилась в нос и в рот. Я повернул голову и глянул на него.

- Это тач-футбол [форма американского футбола, в которой игрок с мячом сбивается касанием, а не отбором мяча], - пробормотал я.

- Я сильно касаюсь, - произнес он.

- Прибереги это для охранников, - сказал я ему. - Я же на твоей стороне.

- Мне никто не нужен на моей стороне, - буркнул он, возвращаясь к своему сборищу [совещание футбольных игроков на поле в американском футболе].

- Не так уж плохо, что охранники надерут нам зады, - сказал я, идя с Майклом. -Мы заставим этих неудачников подумать, что они из «Грин-Бей Пэкерс» [Green Bay Packers - профессиональный клуб по американскому футболу из города Грин-Бей, штата Висконсин, основанный в 1919 году. На сегодняшний день команда удерживает рекорд по количеству выигранных чемпионатов].

- Какой вообще смысл в этой тренировке? - сказал Джон, подходя к нам сзади.

- Всё ради них.
Я кивнул в сторону группы охранников в центре поля, которые скрестив руки на груди, смеясь и подталкивая друг друга.

- Мы как ярмарочный аттракцион для них, - сказал Томми, шагая медленно и стараясь не давить на поврежденную лодыжку.

- Может быть, - произнёс Майкл, глядя на заключённых на другом конце поля. - Шейкс, а кто здесь самый крутой парень?

- Что ты имеешь в виду под крутым? - спросил я.

- Кто говорит и все его слушаются, - пояснил Майкл.

- Риццо, - сказал я ему. - Высокий черный парень с бритой головой. Тот, кто держит мяч.

- Черный итальянец? - спросил Джон.

- Я не знаю, кто он. Я просто знаю, что его зовут Риццо. Он главный парень в блоке.

- Почему он здесь? - спросил Томми.

- Непредумышленное убийство, - ответил я. - Непроизвольное.

- Что это значит?

- Случилась драка, - объяснил я. - Он ушел, а другого парня унесли.

- Будет еще один, если мы не вернемся и не станем играть, - сказал Томми. - Давайте не будем злить Риццо перед игрой.

- Говорят, у него есть собственная банда снаружи, - сказал я. - Он из Гарлема или Бедстая. Я забыл, откуда именно. А тот парень, которого он убил?

- А что насчет него? - спросил Майкл.

- Это был бойфренд его матери. Слегка подружился с младшей сестрой Риццо.

- Тогда это наш парень, - сказал Майкл.

- Наш парень для чего? - спросил я.

- Скажу тебе после тренировки, - ответил Майкл.

* * *

Риццо сидел в одиночестве в библиотеке за деревянным столом в центре комнаты, листая футбольный журнал, макушка его бритой головы была окутана ореолом из-за яркого света люминесцентных ламп над головой. Я встал слева от него, просматривая библиотечную коллекцию приключенческих книг - большинство было в бумажных обложках, изрисованных порнографическими рисунками, со множеством недостающих страниц.

Майкл с экземпляром «Тома Сойера» под мышкой подошел к столу, отодвинул стул и сел напротив Риццо.

- Не против, если я воспользуюсь этим стулом? - спросил он.

- Не против, если ты подожжешь себя, - сказал Риццо, его голос и тело были скорее мужскими, чем мальчишескими. - Было бы хорошо, если бы ты сдох. Мне плевать.

- Спасибо, - произнёс Майкл и сел.

Несколько минут они читали в тишине, Майкл повернул голову, чтобы глянуть в мою сторону, на его лице отражалась смесь беспокойства и уверенности.

- Риццо, - шепнул Майкл. - Мне надо поговорить с тобой. Это не долго.

- С какого хрена ты знаешь мое имя? - прорычал Риццо.

- Я должен быть глуп, чтобы не знать, - ответил Майкл. - Ты парень, на которого все указывают, и от которого держатся подальше.

- Это было правдой, - сказал Риццо. - До сегодняшнего дня.

- Мы зря теряем время, - продолжил Майкл. - Тебе интересно или нет?

Риццо глубоко вздохнул и уставился на Майкла, его челюсть сжалась, руки лежали на поверхности стола, глаза стали цвета зажженных сигар.
- Скажи своему другу, чтобы он поставил стул рядом с тобой, - сказал Риццо. - Он недостаточно умен, чтобы выглядеть круто.

Майкл улыбнулся Риццо и, не поворачивая головы, позвал меня.

Я прошел по проходу и осторожно приблизился к столу, оглядывая библиотеку, пустую, если не считать охранника у входа. Я кивнул Риццо, когда сел со «Скарамушем» в руках.

- Ты пробыл здесь больше года? - спросил у него Майкл.

- Ближе к трем, - ответил Риццо. - Должен выйти весной.

- В скольких матчах ты играл? - спросил Майкл.

- Этот будет вторым, - сказал Риццо. - И что?

- Охранники всегда выигрывают?

- Охранники никогда не проигрывали, - заявил Риццо.

- А что, если они проиграют?

- Послушай, белый мальчик, - сказал Риццо, откинувшись на стуле, сквозь его ледяную маску пробивались отголоски гнева. - Я не знаю, во что вы играли на улицах. Мне плевать. Но здесь это игра охранников, и она требует, чтобы они выигрывали.

- Почему?

- Ты думаешь, что они трахают тебя сейчас, - сказал Риццо. - Побей их в субботу и увидишь, что случится. И достанется не только тебе. Достанется всем, в каждом тюремном блоке. Так вот, скажи мне, белый мальчик, мы все должны подставить свои жопы, чтобы ты хорошо выглядел в футбольном матче?

- Они не трахают тебя, - сказал я, подключаясь к разговору.

- Нет, - ответил Риццо. - Они этого не делают. Но они найдут негра, который не я, и заставят его насытиться этим вдвойне.

- Я не говорю, что мы должны победить, - сказал Майкл. - Я просто не хочу, чтобы меня били.

- Ты получаешь каждый день, - гнул своё Риццо. - Почему эта суббота особенная?

- В эту субботу мы сможем им отплатить, - сказал Майкл.

- Ты не нуждаешься во мне, чтобы отплатить им, - парировал Риццо.

- Не получится, если не все будут участвовать, - возразил Майкл. - Единственный, кто сможет это сделать - ты.

- Охранники держатся от меня подальше, - сказал Риццо. - Они не трогают меня, позволяя спокойно отсидеться. Если я сыграю в эту игру, причиню боль одному из них, это может навредить моей подушке.

- Ты по-прежнему для них всего лишь ниггер, - сказал Майкл.

- Полегче, белый мальчик, - ответил ему Риццо. - То, что мы говорим друг с другом, ещё не означает, что мы на одной стороне.

- Они не бьют тебя и не трахают, как нас, - взволнованно заговорил Майкл. - Они трахают тебя по-другому. Они относятся к тебе как к животному. Уличному животному. Они говорят об этом, стоит тебе отвернуться.

- Мне плевать, что обо мне говорят, - возразил Риццо.

- Да, понимаю, - сказал Майкл. - Тебе похуй. Иначе ты не был бы тем, кто ты есть.

- И, если я наддаю охранникам, что-то изменится? - усмехнулся Риццо. - Это то, что ты думаешь?

- Ничего не изменится, - сказал Майкл.

Это остановило Риццо. Теперь он заинтересовался.
- Тогда к чему всё это, белый мальчик? - спросил он. Он вскочил, оттолкнув стул. - Если это ничего не изменит?

Майкл встал и глянул поверх плеча Риццо на охранника. Затем он перегнулся через стол, не сводя глаз с Риццо.
- Чтобы они почувствовали то же, что и мы, - произнёс Майкл. - Всего на пару часов.

Риццо долго молчал. Затем его губы скривились в том, что как я предположил, было улыбкой.

- Надеюсь, ты играешь так же хорошо, как говоришь, - сказал Риццо, поворачиваясь, чтобы уйти.

- Я тоже на это надеюсь, - сказал Майкл.

 

Это была первая суббота декабря.

Полуденное солнце никак не сдерживало холодный ветер, хлеставший по земле. Трибуны были заполнены телами, обмотанными шарфами и толстыми пледами, погребенными под тяжестью шерстяных пальто, шляп с клапанами, капюшонов с мехом и кожаных перчаток. Коллективное дыхание толпы прорывалось сквозь защитные барьеры их одежды, посылая волны теплого воздуха, извергающиеся в серо-сизое небо.

Продавцы продавали арахис, горячий шоколад и кофе со своих лотков у основания трибун. Вооруженные охранники кружили по периметру поля, разглядывая толпу. Другая группа охранников выстроилась за нашей скамейкой и с ухмылкой наблюдала, как мы, дрожа в тонких штанах и толстовках, туго зашнуровываем кеды.

Я повернулся, чтобы глянуть на толпу, гадая, за кого они будут болеть и размышляя, насколько далеко они готовы зайти, чтобы просто посмотреть футбольный матч между охранниками и мальчишками-заключёнными. Я смотрел на них с изрядной завистью, зная, что по окончании игры они смогут свободно уйти, вернуться в свои безопасные дома, где их будет ждать обед, и наша игра сведётся к простому застольному разговору.

Охранники вышли с наплечниками и налокотниками, их новые бутсы блестели. Кое-кто был в джинсах, остальные в спортивных штанах. Все были в толстых хлопковых свитерах, некоторые с капюшонами. Нам приходилось играть в тюремной одёжке, от свитеров до кед.

Два капитана, Нокс от охранников и Риццо от заключенных, встретились в центре поля для подбрасывания монеты, между ними встал охранник, изображавший из себя рефери. Риццо настоял на том, чтобы его назвали капитаном, чувствуя, что это может послать охранникам предварительный сигнал, что это будет не просто очередной футбольный матч. Никто не кинулся пожимать руки, но Нокс предложил пропустить жеребьевку и предоставить даун [попытку пробиться с мячом на 10 ярдов вперёд в очковую зону] нам.

Риццо отверг предложение, потребовав жребия. Нокс не хотел связываться с Риццо, хорошо зная о его репутации. Но он не мог отступить в присутствии других охранников и коменданта, сидящего в первом ряду трибун. Он предложил Риццо сделку. Он будет мягок с Риццо и тремя другими членам его группы, играющими в команде, если тот отойдёт в сторону и не станет усердствовать в игре. В противном случае, предупредил Нокс, они поступят с ними так же грубо, как планировали поступить с остальными заключенными. Риццо выслушал предложение безо всяких эмоций, не отрывая глаз от лица Нокса. Он сделал несколько глубоких вдохов и затем снова попросил подбросить монету.

Монета упала орлом.

Майкл находился в центре сборища, опустившись на одно колено и глядя на окружающие его лица. Ему нужно было увидеть, насколько жесткими будут охранники. Он назвал это игрой в пробежку, когда я получу мяч. Если бы меня тронули, как требовали правила, мы бы сыграли честно. Но если бы меня схватили, как все мы этого ожидали, нас ждал долгий и, вероятно, кровавый день. Когда Майкл прервал сборище, Риццо предупредил меня, чтобы я не слишком возился, независимо от того, как сильно меня бы ударили.

Я стоял позади Майкла и рядом с Хуанито, пятнадцатилетним парнем в футболке и рваных штанах. Томми и Джон вместе были на связи с Риццо и полным черным парнем. Ещё четверо заключённых были рассредоточены по двое с каждой стороны поля. Охранники играли четырьмя игроками впереди, тремя в центре и четырьмя позади.

Нокс и Аддисон находились в центре, оба смотрели прямо на меня, их дыхание вырывалось клубами пара, их тела были напряжены, а руки раскачивались вдоль боков. Фергюсон и Стайлер играли в глубине, пригнувшись, уткнув носки своих бутс в твердую землю.

- Следите за проходом, - крикнул Нокс стоявшим вокруг него охранникам. - Эти падучие ниггеры умеют бегать по-настоящему. Не позволяйте им вставать перед собой.

Майкл схватил снап [поднял мяч с поля, начиная игру], отступил на три шага и бросил мне мяч. Я прижал его к себе обеими руками и последовал за Хуанито. Охранники рванули к мячу с яростным ворчанием, возглавлял атаку Нокс. Я резко повернул налево, выскочив из центра толпы и ища открытое пространство.

Через три ярда Аддисон ударил меня в бок, его руки обхватили меня за талию, его вес тянул меня вниз. Краем глаза я увидел, как быстро приближается Нокс, готовый пригвоздить меня к земле.

Локоть выступил неожиданно и жёстко - черное пятно, которое почувствовали прежде, чем его увидели. Удар пришёлся Ноксу в лицо, и тот растянулся на земле, Риццо навис над ним с ухмылкой на лице.

- Ниггер на линии может ударить по-настоящему, - сказал ему Риццо. - Не позволяй ему встать перед тобой.

- Всё в порядке! - крикнул Хуанито, помогая мне встать. - Мы вошли в игру, ублюдки. Мы вошли в игру.

- Верно, - сказал Майкл, подмигивая Риццо. - Мы вошли в игру.

В течение девяноста минут, разделённых на четыре периода с получасовым перерывом, мы играли с охранниками в самой жесткой и кровавый тач-футбол, когда-либо виденный на поле приюта для мальчиков Уилкинсон. На эти девяносто минут мы вытащили эту игру из тюрьмы, переместили ее на много миль за запертые ворота и покатые холмы окрестностей, вернув ее на улицы тех районов, откуда мы были родом.

На эти девяносто минут мы снова были свободны.

К середине четвертого периода мы терпели поражение из-за тачдауна, наша энергия была подорвана холодной и жестокой тактикой, которой пользовались охранники в их решительных усилиях завоевать победу.

Майкл стоял в центре скопления, рукав его левой руки был залит кровью благодаря удару бутсами, полученному им от Аддисона и Стайлера во время пробежки незадолго до конца тайма. Две тонкие струйки крови стекали по правой стороне его лица. Томми тяжело дышал, его лодыжка опухла и побагровела. Джонни едва мог стоять, так как Нокс и Фергюсон несколько раз зажимали его посреди открытого поля.

Я стоял на коленях, сплевывая кровь из разбитой губы, мое дыхание было прерывистым, в груди очень сильно болело. Я оглядел остальных, все были либо в крови, либо сильно побиты. Правая рука Риццо была сломана, выкручена в свалке четыре игровых момента назад.

Позади нас толпа, так явно болевшая за охранников в начале игры, ошеломленно сидела в жуткой тишине, замерев при виде поля с травой, ныне приобрётшей красноватый оттенок. Зрителям не оставалось ничего другого, как наблюдать за разыгрывающейся драмой.

Мы зашли слишком далеко, наш энергетический уровень был так же высок, как и боль, которую мы чувствовали в наших телах. Мы все устали от долгой игры и ослабели от полученных ударов. У высокого парня, стоявшего рядом со мной в сборище, по ногам текла кровь.

Нам был нужен еще один игровой момент. Большая игра, которой охранники не ожидали от нас. Требовалась уличная игра. Из тех, что заканчиваются тачдауном и нокаутом. Все заключённые играли в игры, заканчивающиеся кровью. Но для охранников это было в новинку, и не очень-то их заботило.

Риццо назначил игру. Майкл сделал фальшивый пас в сторону парня по имени Эр Джей, затем развернуться и бросил мяч далеко вперёд, примерно на сорок ярдов поля, прямо к краю линии ворот. Риццо будет там, нога к ноге со Стайлером, они оба потянулись за мячом. Сломанная правая рука Риццо теперь болталась у его талии. Это был Стайлер, который ломал суставы и кости, и Стайлеру следовало расплатиться, а это теперь означало, что игровой момент требовал большего, чем тачдаун, чтобы оказаться успешным. Мы вышли из сборища, имея шесть очков для нашей команды и сломанную челюсть у Стайлера. Не имело значения, что случилось раньше.

Майкл назначил быстрый снап и отпрянул, насколько это было возможно, одна его рука бездеятельно болталась у пояса. Я стоял рядом с Хуанито, стараясь преградить путь любому, кто попадется нам на пути. Две передовые линии с силой ударились друг о друга: кровь, слюни и мелкие кусочки плоти взлетели в воздух. Нокс, окровавленный и в синяках, появился с левой стороны поля, перепрыгнул через одного заключенного и протянул обе руки к Майклу. Я вскочил на ноги и бросился на него, мы оба столкнулись в нескольких дюймах от ног Майкла, как раз в тот момент, когда мяч покинул его единственную здоровую руку и по спирали направился дальше по полю.

- Ты ублюдок! - заорал Нокс, колотя меня обеими руками. - Я убью тебя, черт возьми!

- Слезь с него! - закричал Хуанито, схватив одной рукой за волосы Нокса, а другой - за его руку. - Отвали от него на хрен!

Майкл и еще один охранник толкали друг друга. Ещё двое заключённых схватились с двумя другими охранниками. Звуки ударов разносились по полю. Тела валились во все стороны. Во всех направлениях начали раздаваться пронзительные свистки. Охранники в форме, вооруженные балончиками с газом и дубинками, выбегали на игровое поле. Коменданта и его помощников увозили по краю поля на машине с ревущей сиреной, направлявшейся к воротам за нашей спиной.

Затем толпа, так долго молчавшая, взорвалась.

Люди топали ногами по основанию деревянных трибун, в диком неистовстве хлопали ладошами в перчатках и единым хором выкрикивали приветствия.

Майкл упал на колени и потряс кулаком в воздухе. У ворот, подняв руку к небу, Риццо наслаждался аплодисментами, ожидая, пока его заберут охранники. Он держал футбольный мяч в здоровой руке, и его улыбка была такой же открытой и свободной, как и эмоции на его лице.

Тело Стайлера лежало неподалеку от Риццо. Он лежал лицом вверх, неподвижно, раскинув ноги и склонив голову.

Со стороны тюрьмы до нас доносились крики и вопли.

Другие заключенные, вынужденные наблюдать за игрой из своих камер или окон спортзала, праздновали этот момент, многие выкрикивали имя Риццо. Несколько игроков бросились к Риццо, надеясь добраться до него раньше охранников, чтобы протянуть руку герою матча.

Нокс встал на одно колено, глядя на меня и Майкла, кровь из носа затекала ему в рот.

- Вы умрёте, - сказал он. - Вы заплатите за это так, как даже и не мыслите. Вы все. Вы все заплатите.

- Ты ни хрена не стоишь, Нокс, - сказал ему Хуанито. - Мы всегда это знали. После сегодняшнего дня об этом будут знать все.

- Убирайся с моей дороги, ты, чёртов латинос, - выкрикнул Нокс, встав на обе ноги и, хромая, поспешил к остальным охранникам.

Майкл направился в его сторону, ожидая, пока тот окажется в нескольких дюймах от него.
- Эй, Нокс!

- Что? - спросил Нокс, поворачиваясь, ненависти в его глазах хватило бы, чтобы замёрзла вся кровь, сочащаяся из наших тел.

- Хорошая игра, - произнёс Майкл.

 

8

Это был мой второй день в изоляторе, я сидел в одиночестве в темноте, прислонившись спиной к сырой стене, прижав колени к груди. Сразу после игры меня потащили в место, называемое заключёнными «дырой», Фергюсон и крупный охранник с рыжей бородой. Они бросили меня лицом на холодный цементный пол и смотрели, как я ползаю, ища способ подняться.

Они смеялись надо мной, издеваясь над моими движениями, когда я попытался двигаться по камере. Затем они захлопнули за собой дверь, заперли ее снаружи, и их тяжелые шаги вскоре превратились в пустое и далекое эхо. В этой дыре не было койки. Не было туалета. Сюда не проникали звуки. Еды не было. Не было ни воды, ни свежего воздуха. Была только тьма и большие голодные крысы.

В этой дыре было только безумие.

Я медленно двинулся в угол камеры, стараясь не обращать внимания на пыль, кровь, которая все еще сочилась из моих футбольных ран, и, прежде всего, на тихий писк крыс, шевелящихся где-то в темноте камеры.

Я провел свой первый день в этой норе без сна, двигая ногами, надеясь удержать крыс на расстоянии от моих порезов, сознавая, что рано или поздно мне придется уступить и закрыть глаза, и тогда они будут свободны в своих действиях.

Мои часы здесь были наполнены ужасом. Любой шум, даже легкий скрип половицы, пробуждал у меня страх. Моя одежда пропиталась потом, лицо становилось мокрым на ощупь, волосы липли ко лбу. Я делал глубокие, дрожащие вдохи, мои глаза широко открывались, я вглядывался в тишину, окружавшую меня, мои руки и ноги немели от холода.

Я не мог отличить утро от ночи, рассвет от сумерек, каждое мгновение проходило в темноте, не обещавшей спасения. Охранники не приносили ни еды, ни воды, и зловоние засохшей мочи и фекалий стало невыносимым.

Я был не один в этой дыре.

Я знал, что мои друзья были где-то рядом со мной, каждый в своей камере, каждый со своей болью, страдающий от собственных демонов. Риццо тоже находился тут, избитый охранниками, его другую руку сломали по пути сюда. Кричать тут было бесполезно; стены и дверь камер были слишком толстыми, чтобы сквозь них могли проникнуть звуки.

Я уже достаточно знал об этой «дыре» - это было место, куда охранники помещали заключённых, не желавших мириться с их системой. Именно здесь охранники приобретали контроль над заключёнными. Обычное время, проведенное в изоляторе, составляло неделю, никогда больше двух. Отсюда никто не выходил прежним.

Я пробыл там всего несколько часов, когда начал думать о смерти. Это было то, чего я больше всего желал, то единственное, о чем стоило молиться любому Богу, готовому слушать.

Я не знаю, как долго я просидел там, когда услышал щелчок замка, отодвигаемый засов, и скрежет ручки. Резкий свет, проникший внутрь, заставил крыс разбежаться по углам, а мне пришлось зажмурить глаза. Я услышал приближающиеся шаги, большая тень нависла надо мной.

- Думаю, ты, звезда футбола, голоден, - произнёс чей-то голос. Это был Нокс, стоявший надо мной с большой миской в руке. - Я принесл тебе овсянку.
Он поставил миску у своих ног в центре камеры, придвигая ее ближе ко мне носком ботинка.
- Хотя выглядит немного суховатой, - сказал он. - Никто не любит сухую овсянку. На вкус как дерьмо.

Я услышал, как соскользнула вниз молния, увидел, как он раздвинул ноги, и услышал, как он мочится в миску с едой.

- Вот, - сказал он, закончив. - Так-то лучше. Так ты легко протолкнёшь её внутрь.

Он вышел из камеры, звякнув связкой ключей в руке.
- Приятного аппетита, звезда футбола, - сказал Нокс, снова закрывая меня в моем темном мире.

В ту же минуту, как я услышал поворот ключа в замке и задвигающийся засов, я бросился к миске и съел свой первый обед в этой «дыре».

* * *

Я уставился на крысу в нескольких дюймах от моего лица, наблюдая, как она покусывает кожу моих вытянутых пальцев. Я лежал на твердой поверхности пола камеры, моя одежда была грязной, мое тело лишилось всех чувств. Я потерял ощущение времени и пространства, мой разум блуждал взад и вперед по туманной дороге между иллюзией и кошмаром. Крысы ползали по моей спине и ногам, лакомясь моими порезами и струпьями, гнездясь в дырах моей одежды.

Один из моих глаз не открывался, став на ощупь липким и опухшим. Одна из моих рук была сжата в кулак. Мои губы были опухшими и сухими, от шеи до основания позвоночника постоянно болело. Мысли путались, и когда я пытался вызвать воспоминания, мне представлялись только фрагменты лиц. Я слышал голоса друзей и врагов - хриплый тон моего отца и Короля Бенни, пустые слова Нокса и его приспешников, бульварный акцент Толстяка Манчо и отца Бобби- всплывающие и изчезающие, слова и лица смешивались в одно целое.

Я чувствовал на своем теле воду из открытых гидрантов Адской кухни - прохладные брызги воды, уносящие летнюю жару. Я пробовал Sno-Kones [сладкий лёд] и бутерброды с острым перцем, слушал, как Фрэнки Валли [Frankie Valli; род. 1934 — американский певец, наиболее известный как фронтмэн вокальной поп-группы The Four Seasons и обладатель мощного фальцета] берёт высокую ноту, а Дайна Вашингтон цедит блюз. Я швырял пенни о стену склада, сбрасывал шарики сводой на головы проходящих мимо незнакомцев, бежал навстречу ветру в парке ДеВитт Клинтон и ловил рыбу с причалов 12-й авеню. Оставленный умирать в этой дыре отчаяния, я искал убежище в самом безопасном месте, где только мог блуждать мой разум - на улицах Адской кухни.

Только тогда, в те редкие безоблачные моменты, я мог выбраться из темного окружения, забывая про грязь и боль, крыс и лужи мочи.

Только тогда я мог отойти от воплей ходячих мертвецов и на какое-то время почувствовать, что я все еще жив.

* * *

Через две недели меня выпустили из «дыры» и отправили в тюремный лазарет, где мне промыли раны, выбросили одежду и начали кормить, подавая еду на пластиковых подносах. Меня отнесли в палату на двадцать две кровати, я похудел на пятнадцать фунтов с момента футбольного матча, мое тело мучила высокая температура и несколько инфекций.

Медицинский персонал в Уилкинсоне был небольшим, во главе с пожилым врачом, страдающим хроническим кашлем - всего три медсестры, чьи лучшие времена уже миновали. Для всех них это была последняя остановка в ничем не примечательной карьере. Хотя они, вероятно, были осведомлены о том, что происходило тут, у них не было ни желания, ни убежденности бороться с этим, не говоря уже о том, чтобы довести сведения до властей. Они могли больше потерять, чем выигрывать от подобной конфронтации, и, если бы они осмелились, они бы остались в меньшинстве.

- Тебе повезло, - услышал я слова тюремного врача. - Еще бы один день, и мы ничем не смогли бы помочь.

- Я был не один, - сказал я голосом чуть громче шепота, мои мысли по-прежнему путались.

- Их всех выпустили - пояснил врач.

- Нам всем повезло? - спросил я.

- Нет, - ответил доктор. - Не всем.

* * *

Лучи солнечного света проникали в открытое окно, согревая мое лицо, мой левый глаз все еще был закрыт. Кровать и простыни казались мне мягкими на ощупь, белые повязки покрывали мою грудь, руки, ноги и ступни. Из капельницы текла жидкость в одну из моих рук, в мой нос вставили две пластиковые трубки, питая воздухом из кислородного баллона рядом с кроватью. Где-то вдали по радио играла песня, которую я раньше не слышал.

Я повернул голову направо и увидел Майкла на соседней кровати. Его левая рука и правая нога были в гипсе, лицо опухло, в синяках, остальная часть тела была забинтована, как и у меня.

- Я думал, ты никогда не проснешься, - произнёс Майкл, повернув голову.

- Никогда не думал, что не захочу, - прохрипел я.

- Джон и Масло лежат в другом конце палаты, - сказал Майкл.

- Как они?

- Живы.

- А кто нет?

- Риццо, - сказал Майкл.

- Они убили его?

Майкл кивнул.
- Они по очереди били его до тех пор, пока не оставалось ничего, что можно было бы бить.

Риццо погиб из-за нас. Мы заставили его считать, что выступление против охранников в бессмысленном футбольном матче могло иметь какую-то ценность, каким-то образом сделать нас лучше, чем они. Что подобное даст нам повод продолжать в том же духе. И мы снова ошиблись. Мы совершили еще одну ошибку. Хотя в процессе взросления допускать ошибки в суждениях - нормально, наши ошибки, казалось, всегда имели смертельную цену. Мы ошиблись, украв тележку с хот-догами, и эта ошибка едва не погубила человека и отправила нас в колонию для несовершеннолетних. Мы поступили неправильно, когда пошли к Риццо и уговорили его принять участие в нашем глупом плане. Этот разговор стоил ему жизни.

Ошибки, которые мы совершили, нельзя было исправить. Я никогда не смогу вернуть возможность двигаться руке Джеймса Колдуэлла, не смогу избавить его от боли. Я никогда не смогу вернуть продавцу хот-догов его бизнес или его мечты. Я никогда не смогу вернуть улыбку Джону и Томми, вернуть их добродушие, которое было в основе их личностей. Я никогда не смогу избавить Майкла от суворости, а себя от страданий. И я никогда не смогу вернуть Риццо к жизни. Этот парень был мертв, потому что он врезался в охранников и ловил мячи, который не должен был ловить. Он зашёл так далеко, потому что это мы его попросили.

Я смотрел на Майкла, а он смотрел на меня, и я понимал, что у нас обоих бушуют одни и те же мысли. Я отвернулся, уставившись в белый потолок одним здоровым глазом, прислушиваясь к голосу из радио, рассказывающему о праздничных распродажах и угрозе снегопада. Я посмотрел на свои руки, кончики моих пальцев были обернуты марлей, царапины, похожие на вены, покрывали мою кожу. Мои глаза отяжелели и устали, от антибиотиков и обезболивающихмоё сознание было затуманенно, как у уличного наркомана.

Я закрыл глаза и заснул.

* * *

Спустя два дня я услышал знакомые шаги.

- Привет, мальчики, - произнёс Нокс с улыбкой на лице, стоя между двумя нашими кроватями. - Как мы себя чувствуем сегодня?

Мы с Майклом просто смотрели в ответ, наблюдая, как он расхаживает, проверяя наши медицинские карты, разглядывая повязки на наших ранах.

- Вам следует убраться отсюда в кратчайшие сроки, - прорычал Нокс. - Будет хорошо, если вы вернетесь. Мы скучаем по тебе и твоим друзьям. Особенно по ночам.

Майкл отвернулся, глядя в коридор, проверяя лица других больных заключённых. Хуанито лежал через две кровати, его лицо представляло собой маску из порезов, рубцов и швов.

- Было приятно посетить вас, - сказал Нокс, подойдя достаточно близко, так, что он мог коснуться нас. - Но мне пора. Моя смена. Скоро увидимся. Вы можете рассчитывать на это.

Майкл жестом велел Ноксу остановиться.
- Убей меня сейчас, - прошептал он.

- Что?
Нокс подошел к кровати Майкла.
- Что ты сказал?

- Убей меня прямо сейчас.
На этот раз это был не шепот. Голос звучал обыденно, спокойно и ясно.
- Убей нас всех сейчас.

- Ты, блядь, сумасшедший, - произнёс Нокс.

- Ты должен убить нас, - сказал Майкл. - Вы не можете выпустить нас живыми.

Нокс был поражен, но он отряхнулся, сменив беспокойство своей обычной ухмылкой.
- Да ну? - протянул он. - А почему это, крутой парень?

- Вы не можете рисковать, - продолжил Майкл.

- О каком риске ты тут говоришь?

- Риск будущей встречи, - сказал Майкл. - В другом месте.

- Это должно меня напугать? Это твое уличное дерьмо должно меня напугать?
Нокс рассмеялся.
- Твой дружок Риццо тоже был крутым. Теперь его похоронили.

- Убей всех нас, - сказал Майкл. - Или тебе придётся оставаться здесь всю свою жизнь. Такой выбор.

- Я был прав, - отозвался Нокс. - Ты псих. Вы, ублюдки из Адской кухни, действительно сумасшедшие.

- Подумай об этом, - сказал Майкл нашему мучителю. - Подумай об этом как следует. Для тебя это единственный выход. Не рискуй. Ты не можешь себе этого позволить. Ты убиваешь нас и убиваешь прямо сейчас.

 

ЗИМА 1968

9

Я протиснул швабру через деревянную отжималку, грязная коричневая вода просочилась обратно в ведро. Я находился на третьем ярусе блока С, мыл полы в коридоре. Это была моя первая неделя вне лазарета, и мои раны, перевязанные тугими полосками бинтов на ребрах и бедрах, все еще болели. После нескольких движений шваброй я уперся в железные перила, мои ноги ослабли после дней, проведенных в «дыре». Стояло раннее утро, в блоке было тихо, заключенные находились либо на занятиях, либо занимались в тренажерном зале.

Я оглядел блок - серый, сияющий, неподвижный, зимний свет снаружи сливался с ярким светом люминесцентных ламп над головой, горевших двадцать четыре часа в сутки. В тишине Уилкинсон выглядел безмятежным: двери камер были открыты, полы блестели, тепло от больших радиаторов отопления защищало от холодных зимних ветров.

Мир так и не наступил. Уилкинсон стал тюрьмой на грани бунта. Риццо оказался прав. Охранникам совсем не понравилось, что мы их обыграли. На следующий день после игры все привилегии заключённых были отменены. Ночные избиения и жестокое обращение усилились до такой степени, что ни один заключенный не чувствовал себя в безопасности. Самое незначительное нарушение, которое раньше могли проигнорировать, теперь становилось поводом для самого сурового наказания.

Со своей стороны, заключённых не оставила равнодушной смерть Риццо и состояние, в котором были освобождены из изолятора остальные члены футбольной команды. Самодельное оружие - самопалы, заостренные ложки, воткнутые в деревянные основания, пружины из матрасов, скрученные в кастеты, - теперь появились в каждом тюремном блоке. Заключенные по-прежнему подчинялись приказам, но на их лицах отныне поселился скрытый вызов.

* * *

Я уже почти вымыл коридор, когда увидел Уилсона на круговой лестнице, ведущей на третий ярус. Уилсон был единственным черным охранником в нашем тюремном блоке и единственным охранником, избегавшим физических наказаний, которыми наслаждались его сослуживцы. Он был крупным мужчиной, бывшим полупрофессиональным футболистом со шрамом на колене и талией, растягивающей границы его униформы. Он курил почти без перерыва и всегда держал в заднем кармане упаковку вишневых леденцов от кашля Smith Brothers. Он обладал широкой улыбкой, окрашенной в желтый цвет из-за курения, и большие руки, увенчанные толстыми, почти синими пальцами. Заключенные звали его Мальборо.

Мальборо был старше других охранников на добрых десяток лет и имел двух младших братьев, служивших вертухаями в подобных заведениях. В летние месяцы он, как было известно, иногда переправлял упаковки из шести бутылок некоторым из старших заключённых.

Он также являлся связью Риццо с внешним миром.

- Похоже, ты хорошо справляешься, - сказал он, добравшись до моего конца коридора, его дыхание стало прерывистым, а из носа вылетела длинная струя дыма. - Ты отлично обращаешься со шваброй.

-  Некоторые люди делают, - отозвался я. - Некоторые люди учат.

- Это так, - сказал он, смеясь, и разразился кашелем.

- Сколько вы выкуриваете в день? - сказал я, указывая на зажженную сигарету в его руке.

- Три, - сказал он. - Может быть, четыре.

- Пачки?

- У всех нас свои привычки, сынок, - произнёс Мальборо. - Некоторые хорошие. Некоторые плохие.

Я вернулся к мытью пола, осторожно водя мокрыми прядими швабры из стороны в сторону, чтобы капли воды не капали с края яруса.

- Сколько тебе ещё осталось? - спросил Мальборо позади меня. - Прежде, чем тебя выпустят.

- Семь месяцев, если меня продержат до срока, - сказал я. - Или меньше, если нет.

- Ты уедешь к весне, - сообщил Мальборо. - Только самые плохие яблоки сидят весь срок.

- Или погибают, - вставил я.

Мальборо зажег новую сигарету от тлеющей между пальцами, отбросил старую и втянул дым.
- Риццо был моим другом, - сказал он. - Я понятия не имел о том, что случилось.

- Не рвал себе задницу, чтобы остановить это, - произнёс я.

- Посмотри вокруг, сынок, - сказал Мальборо с зажатой в зубах сигаретой, и вены на его массивных руках вздулись. - Ты видишь здесь много других охранников-негров?

- Охранники - это все, что я вижу здесь, - ответил я.

- Я получил хорошую работу, - сказал Мальборо. - Стабильную работу. Пенсия, если получится, будет неплохой. Отпуск и работа в праздники оплачиваются, а все остальные выходные принадлежат мне и моей леди.

- И это держит вас на сигаретах, - сказал я.

- Я ненавижу то, что они делают с тобой и другими мальчиками, - продолжил Мальборо, вытащив сигарету изо рта, и грусть отразилась на резких контурах его лица. - Ненавижу то, как они поступили с Риццо. Этот мальчик был одной со мной крови. Но я ничего не могу поделать. Ничего не могу сказать, что изменить это место.

Я опустил швабру в ведро, пропустил ее через отжималку, сложил руки на верхнем конце ручки и уставился на Мальборо.
- Вы когда-нибудь били ребенка? - спросил я.

- Никогда, - ответил Мальборо.  - И никогда не буду. Не пойми меня неправильно. Здесь имеется несколько подлых сукиных детей, которых следует поучить кулаком. Но я этим не занимаюсь. Это не моя работа. По крайней мере, не та работа, за которую я взялся.

- А как к вам относятся другие охранники?

- Я для них негр, - сказал Мальборо. - Они, наверное, думают, что я не лучше любого из вас. А может и хуже.

- Они всегда были такими?

- С тех пор, как я здесь, - сказал Мальборо. - В июне исполнится три года.

- А как насчет вас и Нокса? - спросил я.

- Я делаю свою работу и держусь от него на расстоянии, - сказал Мальборо. - Он делает то же самое.

- Так в чём его проблема? - спросил я.

- Та же, что и у других, - ответил Мальборо. - Им не нравится, кто они есть. Им не нравится, где они находятся.

- Таких людей много, - сказал я. - Там, где я живу, каждый мужчина, которого я знаю, чувствует то же самое. Но они не совершают того дерьма, что вытворяет Нокс и его команда.

- Может быть, они разные люди, - отозвался Мальборо. - Нокс и его ребята, они мало что видели в жизни, и то, что они видели, им не нравится. Вырастают такими, в большинстве случаев растут, чувствуя пустоту. И вот какие они. Пустые. Внутри ничего нет. Совсем ничего.

- А что насчет коменданта? - спросил я, прислоняя ручку швабры к перилам. - Его заместители. Они же должны знать, что происходит.

- Но они ведут себя так, словно ничего подобного здесь не происходит, - сказал Мальборо, делая еще одну затяжку. - Также, как и горожане. Никто ничего не хочет знать. Чтобы не происходило, главное, чтобы их это не касалось.

- То есть они будут молчать, - сказал я.

- Это такой перетрах, - продолжил Мальборо. - И не забывай, с точки зрения тех людей, вы, ребята, плохие парни. Нокс и его мальчики, они не собираются врываться в дома людей. Не собираюсь держать их под дулом пистолета. Это вы совершаете всё то дерьмо. Вот почему вы здесь, для начала. Так что не ждите сочувствия. Для тех, кто на свободе, ты из тех, кто тут внутри.

- У вас есть ответы на все вопросы, - сказал я Мальборо, толкая ведро с водой дальше.

- Если бы это было так, мне бы не требовалось жалование от государства каждые две недели, - отозвался он. - Я просто знаю то, что знаю.

- Мне нужно закончить, - произнёс я, указывая на остальную часть коридора.

- А мне нужно купить еще сигарет, - сказал Мальборо. - То есть нам обоим нужно что-то доделать.

Он отошел, взмахнув рукой и резко обернувшись, его дубинка ударилась о поручни перил. На том месте, где он стоял, остались лежать раздавленные окурки.

- Вы знаете, что на ярусах курение запрещено? - крикнул я вслед.

- А что они сделают? - Мальборо повернулся ко мне, и на его лице появилась улыбка. - Арестуют меня?

 

Мои руки были сложены за головой на подушке, тонкое одеяло было натянуто до подбородка. Стоял поздний субботний вечер спустя неделю после Дня святого Валентина. Снаружи падал обильный снег, белые хлопья колотили по толстому стеклу. Я боролся с простудой, мой нос был заложен, глаза слезились, в правой руке была зажат рулон туалетной бумаги. У меня болело горло, глотать было больно.

Я думал о своей матери, жалея, что у меня нет чашки её рикоты, чтобы унять боль и озноб. Она наполняла большую кастрюлю водой и доводила ее до кипения, бросая в нее три нарезанных яблока и лимона, два чайных пакетика, две ложки меда и полстакана итальянского виски. Она варила все до тех пор, пока содержимого оставалось ровно столько, что его хватало только на большую кофейную чашку.

- Надень это, - говорила она, протягивая мне самый тёплый свитер, который у нас был. - И выпей это немедленно. Пока горячее.

- И как следует пропотей этим, - говорил отец, стоя позади нее. - Это лучше, чем пенициллин. И дешевле.

Я пытался заснуть, закрыв глаза и стараясь не обращать внимание на шум, доносившийся из-за пределов моей камеры. Я заставил себя мысленно вернуться в свою квартиру в Адской Кухне, где потягивал ведьминский отвар моей матери, глядя на ее улыбку, когда возвращал ей пустую чашку. Но я был слишком напряжен и слишком болен, чтобы обрести покой.

Некоторые заключенные, какими бы стойкими они ни были днём, часто плакали перед сном по ночам, их стенания проникали сквозь стены камеры подобно призрачным мольбам.

Были и другие крики.

Они отличались от тех, что были полны страха и одиночества. Они звучали тише и глуше - звуки мучительной боли - страдальческие выкрики, молившие о побеге, о свободе, которая так и не наступала.

Эти крики можно было услышать сквозь самые толстые стены. Они могли пробиться сквозь бетон и кожу, проникая в самые темные уголки потерянной души мальчика. Это были крики, меняющие ход жизни, попирающие невинность и подавляющие добро.

Это крики, услышанные однажды, было невозможно стереть из памяти.

В ту зимнюю ночь эти крики принадлежали моему другу Джону.

Темнота моей камеры накрывала меня, как маска, мои глаза вглядывались в ночь, ожидая, когда стихнут крики, моля о утреннем солнце. Я сел на койке, свернувшись в углу, стёр пот с верхней губы и вытер нос туалетной бумагой. Закрыл глаза и зажал уши обеими руками, раскачиваясь взад и вперед, ударяясь спиной о холодную стену позади меня.

Дверь в мою камеру распахнулась, внутрь проник яркий свет, волной донёсся шум. В дверях стоял Фергюсон с бутылкой пива в одной руке и дубинкой в ​​другой. У него на лице была двухдневная щетина, его тонкие волосы выглядели засаленными, явно нуждаясь в мытье. Его тяжелые веки всегда придавали ему сонный вид, а кожа вокруг тонких губ была потрескавшейся, по краям образовывался небольшой ряд прыщиков.

- Я только что трахнул твоего маленького друга, - произнёс он невнятно, раскачиваясь.

Он сделал три шага в камеру.

Я скатился с койки и встал напротив него, не отводя глаз, по-прежнему с рулоном туалетной бумаги в руке.

- Раздевайся, - бросил Фергюсон, поднося пивную бутылку к губам. - Затем ляжешь на койку. Я хочу немного поиграть с тобой.

- Нет, - сказал я.

- Что это было? - спросил Фергюсон, отводя бутылку от лица, улыбаясь и слегка наклонив голову. - Что ты мне сказал?

- Нет, - повторил я. - Я не разденусь и не лягу на койку.

Фергюсон подошел ближе, он не твёрдо стоял на ногах.

- Знаешь, что тебе нужно? - сказал он с улыбкой на лице. - Тебе нужно выпить. Немного расслабиться. На, выпей. Потом поиграем.

Он поднял пивную бутылку над моей головой и опустошил её. Струи холодного пива стекали по моему лицу и рубашке, я закрыл рот и глаза, вокруг моих ног образовывались лужи. Фергюсон пальцами вытер пиво с моего лица.

Он сунул пальцы себе в рот и облизал их досуха.

- Есть разные способы пить пиво, - сказал он, бросая бутылку на мою койку. - И много способов трахаться.

Фергюсон бросил дубинку на койку, глядя, как она приземляется в нескольких дюймах от бутылки. Он повернулся ко мне, расстегнул ремень и одной рукой опустил молнию на брюках.

Другой рукой он провел по моему лицу и груди.
- Ты прав, - шепотом произнёс Фергюсон. - Тебе не нужно снимать одежду, если ты не хочешь. И тебе не нужно снова ложиться.

- Пожалуйста, Фергюсон, - отозвался я едва слышным голосом. - Не делай этого.

- Чего не делай, милый малыш? - спросил Фергюсон с остекленевшими глазами, с силой проведя рукой по моей груди и опуская её ниже.

- Не делай того, что делаешь, - сказал я.

- Но я думал, что тебе нравится, - заявил Фергюсон. - Я думал, всем вам, мальчикам, такое нравится.

- Нет, - сказал я. - Нам не нравится.

- Это очень плохо, - продолжал Фергюсон, его лицо оказалось у моего, его дыхание было отвратительной смесью пива и сигаретного дыма. - Потому что это нравится мне. Мне это очень нравится.

Фергюсон снова провел рукой по моей груди к лицу и по шее, прижав ладонь к моему затылку. Он придвинулся ко мне еще ближе, положив голову мне на плечо.

- Вытащи мой член, - приказал Фергюсон.

Я не пошевелился, мои глаза были закрыты, мои ноги оставались неподвижными, вес Фергюсона давил на моё тело, его тёплое зловонное дыхание касалось моего лица.

- Да ладно, милок, - прошептал Фергюсон. - Вынимай. Все остальное сделаю я сам.

Я открыл глаза и увидел Джона, стоящего в дверном проеме.

В руке у него был самодельный нож.

Джон шагнул из света в темноту камеры. Он был обнажен, за исключением трусов, заляпанных кровью, и одного носка, спустившегося на щиколотку. Он дышал ртом, держа руку на ноже за резиновым жгутом бандажа на его ноге.

- Не бойся, милый, - прошептал Фергюсон мне на ухо. - Вынимай. Он готов для тебя.

- Я не боюсь, - ответил я.

- Тогда вынимай, - сказал Фергюсон.

- Уйди со света, - произнёс я. - У меня болят глаза.

Фергюсон поднял голову и с дикой маниакальной улыбкой на лице схватил меня ладонями за обе щеки.
- Ты должен держать глаза закрытыми, - сказал он, отодвигаясь назад, приближаясь к Джону и таща меня за собой. - Разве ты этого не знал?

Мы были в нескольких дюймах от моей койки, моя рука находилась достаточно близко, способная дотянуться до пустой пивной бутылки и дубинки. Джон встал у койки, нож по-прежнему прижимался к его ноге. Фергюсон отпустил мое лицо, расстегнул штаны и сделал еще два шага назад.

- Хорошо, - произнёс он. - Давай перестанем валять дурака, милок. Пришло время повеселиться.

Я опустился на колени, поднял голову, глядя в глаза Фергюсону, моя рука потянулась к дубинке справа от меня.

- Вот и все, милый, - сказал Фергюсон. - И помни, я люблю, когда все идет медленно. Красиво и медленно.

Фергюсон почувствовал острие ножа прежде, чем услышал голос Джона.

- Вот как я позволю тебе умереть, дерьмо, - произнёс Джон. - Красиво и медленно.

- Маленький ублюдок, - отозвался Фергюсон скорее с удивлением, чем с испугом. - Что, черт возьми, ты пытаешься сделать?

- Пора и мне немного повеселиться, - сказал Джон.

- Я могу убить тебя за это, - сообщил Фергюсон.

- Тогда мне нечего терять.

Я схватил дубинку, вскочил на ноги и ухватился за неё обеими руками. Я глянул мимо Фергюсона на Джона, увидев в его глазах то, чего раньше там никогда не было.

- Ты не можешь его порезать, Джонни, - сказал я.

- Смотри на меня, Шейкс, - произнёс Джон. - Сядь на свою койку и смотри на меня.

- Возвращайся в свою камеру, - сказал я. - Предоставь его мне.

- Ему это не сойдет с рук, - продолжал Джон. - Он не собирается отказываться от того, что сделал со мной. То, что он делал со всеми нами.

- Ему это сойдет с рук, - сказал я.

- Кто это сказал? - спросил Джон. - Кто, черт возьми, это сказал?

- Мы выберемся отсюда через несколько месяцев, - медленно прошептал я. - Если ты его прикончишь, мы никогда отсюда не выйдем.

- Послушайся своего друга-ирландца, - вставил Фергюсон. - Он говорит разумные вещи.

Я уперся ногами и ткнул концом дубинки в живот Фергюсона. Я смотрел, как он вздрогнул от удара, у него перехватило дыхание.

- Держись подальше, подонок, - сказал я. - Или я убью тебя сам.

Джон убрал нож от шеи Фергюсона, отступив назад и держа острый край лезвия в ладони. Его лицо излучало жестокую ненависть, лишившись своего милого очарования, отражая на себе все мучения и издевательства, которые Джон перенес.

Во многих отношениях он больше не был тем Джоном, которого я знал, Джоном, с которым я вырос. Уилкинсон сделал большее, чем побои и надругательства. Это место вывело Джона за рамки простого унижения. Оно сломало и разорвало его. Разорвало самое нежное сердце, которое я знал, лишив всех его чувств. Джон Рейли, превративший наш тайный клуб в убежище для потерявшихся котят, исчез. Джон Рейли, который крал фрукты и овощи из грузовиков у супермаркетов, оставляя их у двери квартиры миссис Анжелы Де Сальво, пожилого инвалида без денег и семьи, умер и был похоронен. Его заменил Джон Рейли, ныне стоявший передо мной, готовый убить человека и не сожалеть об этом.

- Брось это, Джон, - сказал я. - Он кусок дерьма, и не стоит того.

- Рад видеть, что ты поумнел, - встрял Фергюсон, вернувший свой дух, и пялившийся на меня. - Я буду с тобой помягче в своём отчёте.

- Не будет отчета, - сказал я.

- Черт возьми, отчета не будет? - рявкнул Фергюсон, и пьяная невнятность его слов сменилась стойким гневом. - Вы вдвоём напали на охранника. Отчёт будет.

- Просто вали отсюда, Фергюсон, - сказал я, возвращая ему дубинку. - Поправь штаны и убирайся отсюда к черту.

- Я не уйду, пока ирландец не отдаст мне нож, - возразил Фергюсон.

- Нет никакого ножа, - сообщил я.

Я подошел к Джону, по-прежнему стоявшему со стальным выражением на лице и взглядом, устремленным на Фергюсона. Я взялся за его руку, державшую нож, крепко обхватившую пальцами края лезвия.

- Все в порядке, Джонни, - произнёс я. - Теперь можешь отпустить. Все нормально.

- Он больше не прикоснётся ко мне, - сказал Джон голосом совсем не того мальчика, который плакал в конце печальных фильмов. - Ты меня слышишь, Шейкс? Он больше не прикоснётся ко мне.

- Я тебя слышу, - ответил я, забирая нож из руки своего друга.

Я протолкнулся мимо Фергюсона и подошёл к своей койке. Приподнял тонкий матрас и положил нож на пружины.

- Как я уже сказал, Фергюсон, - произнёс я, поворачиваясь к нему лицом. - Ножа нет.

- Я не забуду, что вы сделали, - выпалил Фергюсон, указывая трясущимся пальцем на меня и Джона. - Вы, двое, слышите меня? Я этого не забуду.

- Тогда это дьявольская сделка, - сказал я.

- Что, черт возьми, это значит? - спросил Фергюсон.

Джон объяснил ему:
- Первый, кто забудет, сдохнет, - сказал он.

 

11

Учитель английского Фред Карлсон стоял перед классом с ослабленным узлом галстука, с поднятыми на лоб очками, с толстым куском жвачки за щекой. Он стоял спиной к доске, ухватившись руками за ее нижний край. Он был молод - чуть больше тридцати - и это был его первый семестр в Уилкинсоне, ему платили, чтобы он передавал тонкости чтения и письма классу заключённых, не интересующихся подобным.

- Я ожидал прочесть тридцать отчетов о прочитанных за выходные книгах, - произнёс Карлсон голосом, отразившимся эхом. - А прочёл всего шесть. Что означает, что мне не хватает скольких?

- Это же урок английского, - крикнул мальчик, сидевший сзади. - Математика дальше по коридору.

Кое-кто из заключенных громко рассмеялся, остальные просто ухмыльнулись или продолжали пялиться из окон класса на заснеженные поля.

- Я делаю все, что в моих силах, - продолжил Карлсон, он пытался сдерживаться, но его разочарование было очевидным. - Я хочу помочь вам. Вы можете не верить мне, или вам может быть все равно, но это правда. Но я не могу заставить вас читать, как и не могу заставить вас писать отчеты. Это под силу только вам самим.

- Там, где вы живете, должно быть, легко читается, - сказал заключенный с причёской афро. - Легко пишется. Здесь не так-то просто это сделать.

- Я уверен, что это не так, - возразил Карлсон. - Но вы должен найти способ. Если вы рассчитываете куда-нибудь попасть, выбравшись отсюда, вам нужно найти способ.

- Я должен попытаться остаться в живых, - заявил заключенный. - У тебя есть книга, которая меня этому научит?

- Нет, - ответил Карлсон, отойдя от доски. - У меня нет. Ни у кого нет.

- Вот как, - бросил заключенный.

- Тогда я просто зря трачу ваше время, - сказал Карлсон. - Вы это хотите мне сказать?

- Ты зря тратишь наше время, - отозвался заключенный, хлопнув рукой мускулистого подростка справа от него. - Бросай это и оставайся дома. Здесь этому не место.

Фред Карлсон вытащил металлический стул из-за стола и сел, положив руки на колени, его тело напряглось, его глаза уставились на заключённых.
В такой позе он оставался до тех пор, пока не прозвучал свисток конца урока.

- Увидимся в пятницу, учитель, - сказал заключенный, выходя из класса. - Если ты все еще будешь здесь.

- Увидимся, - отозвался Карлсон. - Если ты еще будешь жив.

Я шел по ряду позади четырех других заключённых, с блокнотом в чёрной обложке в руке, тупой карандаш располагался у меня за ухом.

- У тебя есть секунда? - спросил Карлсон, когда я проходил мимо его стола.

- Я что-то не так делаю? - спросил я.

- Нет, - ответил он, качая головой и улыбаясь. - Я просто хочу поговорить с тобой.

Я стоял, дожидаясь, пока опустеет класс, сунув руки в карманы брюк.

- Ты проделал большую работу с отчетом о своей книге, - сказал Карлсон.

Я пробормотал благодарность.

- Как так получилось, что ты смог найти время для этой работы? - спросил Карлсон с легким намеком на сарказм. - Ты не беспокоишься о том, чтобы остаться в живых?

- Я все время беспокоюсь об этом, - ответил я. - Вот почему я читаю и пишу. На какое-то время это отвлекает меня от мыслей.

- Похоже, тебе действительно нравится эта книга, - сказал Карлсон. Мой отчёт был о графе Монте-Кристо.

- Она моя любимая, - пояснил я. - И нравится мне ещё больше, с тех пор как я здесь.

- Почему?

- Я же написал об этом в отчете, - сказал я.

- Скажи мне еще раз.

- Он никому не позволял бить себя, - сказал я. - Граф перенёс всё, что выпало на его долю: побои, оскорбления, что угодно, и извлек из этого урок. А затем, когда пришло время что-то сделать, он отплатил.

- Ты восхищаешься этим? - спросил Карлсон, потянувшись через стол к коричневой кожаной сумке, набитой книгами и бумагами.

- Я уважаю это, - ответил я.

- У тебя есть экземпляр этой книги?

- Нет, - сказал я. - У меня есть только комикс Classics Illustrated. Из него я впервые узнал о графе.

- Это не одно и то же, - возразил Карлсон.

- По соседству живет библиотекарь, она знает, как мне нравится эта история, - сказал я. - Она следит за тем, чтобы книга была для меня всегда под рукой. Но это не так уж важно. Не многие читают её.

Карлсон опустил голову и стал рыться в сумке.

- Мне пора, мистер Карлсон, - сказал я. - Я не могу пропустить утреннюю перекличку.

- Еще одна минута, - ответил Карлсон. - У меня есть кое-что для тебя.

- Что? - спросил я.

- Вот это, - сказал Карлсон, держа в руке книгу «Граф Монте-Кристо» в твердом переплете. - Я подумал, что тебе это может понравиться.

- Это мне?

- Да, - сказал Карлсон.

- Вы это серьезно? - спросил я.

- Очень серьезно, - ответил Карлсон. - Раз ты так любишь эту книгу, то у тебя должен быть собственный экземпляр.

- Я не смогу заплатить вам, - сказал я ему.

- Это подарок, - произнёс Карлсон. - Ты ведь уже получал подарки, не так ли?

- Это было очень давно, - сказал я, открывая книгу и листая знакомые страницы.

- Это тебе от меня, - продолжил Карлсон. - Мой способ сказать спасибо.

- За что спасибо? - спросил я.

- За то, что не заставил меня думать, что я просто трачу тут время впустую, - ответил Карлсон. - За то, что кто-то, пусть даже это всего лишь один ученик, слушает меня.

- Вы хороший учитель, мистер Карлсон, - возразил я. - Вы просто учите не тех.

- Я не могу представить себе, что меня заперли здесь, - сказал Карлсон. - Хотя бы на одну ночь, не говоря уже о месяцах.

- Я тоже не могу этого представить, - произнёс я.

- Это совсем не то, что я представлял, - сказал Карлсон, медленно покачав головой.

- Не думаю, что кто-нибудь может себе представить, как тут может быть, - сказал я.

- Нет, я полагаю, что нет, - произнёс Карлсон.

- Послушайте, мне нужно бежать, - сообщил я. - Еще раз спасибо за книгу. Это много значит для меня.

- А охранники позволят тебе оставить её? - спросил Карлсон.

- Они не узнают, что она у меня есть, - ответил я.

- Мы можем обсудить эту книгу на уроке в пятницу, - сообщил Карлсон. - Это если ты сочтёшь, что граф сможет привлечь их внимание.

- У него есть шанс, - улыбнулся я.

- Есть какая-нибудь особая глава, которую мне следует прочесть? - спросил Карлсон, захлопывая свою кожаную сумку.

- Это легко, - ответил я, направляясь к двери с книгой в руке. - Глава, в которой он сбегает из тюрьмы.

 

12

Я впервые оказался в комнате охранников: ряды шкафчиков, диваны, койки, душевые, автоматы с газировкой и кофеварки были разбросаны по четырем большим комнатам в задней части блока C. Тут пахло старой одеждой и сыростью, полы были в пыли и пятнах, по углам разбросаны окурки. Торшеры, накрытые рваными и измазанными абажурами, отбрасывали маленькие круги света, поддерживая в комнатах полумрак. Грязную одежду бросали на пол и на мебель. В главной комнате висела в рамке большая фотография приюта для мальчиков Уилкинсон, сделанная снежной зимой много лет назад.

Нокс сидел за столом, поверхность которого была завалена листами с записями, открытыми папками, магнитофоном, двумя телефонами, кипой журналов и открытыми пачками сигарет. Посередине лежала толстая картонная коробка размером с тостер с раскрытыми створками верха.

- Вы хотели меня видеть? - сказал я, встав перед ним.

- Подожди секунду, солдат, - сказал Нокс. - Я хочу, чтобы и другие парни поглазели на это.

Нокс снял трубку телефона и нажал желтую кнопку внутренней связи.

- Подымайте свои задницы, - рявкнул он в микрофон. - Он здесь.

Аддисон, Стайлер и Фергюсон вышли из боковой комнаты, каждый в разной степени раздевания. У Фергюсона на лице и шее был крем для бритья, а в руках - опасная бритва. Стайлер, голый, если не считать белых трусов, курил сигару с пластиковым наконечником. Аддисон держал в одной руке сложенный лист бумаги, а в другой - кусок пиццы с пепперони.

Они встали за Ноксом, их внимание было приковано скорее к коробке, чем ко мне.

- Ты знаешь правила, касающиеся почты? - спросил Нокс, глядя на меня, зажав в зубах незажженную сигарету. - О том, что можно получать, а что нет?

- Ага, - ответил я. - Знаю.

- Ты, черт возьми, не их знаешь достаточно хорошо, - сказал Нокс, указывая пальцем на открытую коробку. - Твоя мать прислала все это дерьмо.

- Эта коробка от моей матери? - спросил я.

- Я вот о чём, посмотрите на это дерьмо, - сказал Нокс трем окружившим его охранникам, игнорируя мой вопрос. - Что, черт возьми, она думает о своем сыне, что он в армии?

- Что это за хрень? - спросил Стайлер, вытаскивая рукой небольшую банку, наполненную жареным перцем в оливковом масле.

- Почту должен вскрывать комендант, - произнёс я. -- А не охранники.

- Ну, коменданта нет, - сказал Нокс. - А когда его нет, мы за него.

- Ничто из того дерьма, что я вижу, комендант не пропустит, - высказался Стайлер. - Ничего из этого нет в утвержденном списке.

- Я уверен, что у твоей матери есть копия этого списка, - сообщил Аддисон. - Его отправляют всем родителям.

- Моя мама не читает по-английски, - возразил я.

- Не вини нас в ее глупости, - сказал Нокс, бросая Стайлеру банку артишоковых сердечек.

- Это она сама сделала, - пояснил я. - Она прислала то, что мне нравится. Она не сделала ничего плохого.

- Кроме того, что заимела сына-придурка, - сказал Стайлер, открывая банку и поднося ее к носу.

- Можно мне забрать коробку? - спросил я. - Пожалуйста.

- Конечно, - ответил Нокс. - Коробка твоя. Что в ней - наше. Это кажется справедливым?

- Есть там что-нибудь кроме еды? - спросил я, сжав кулаки.

- Только это.
Нокс вытащил коричневые чётки.
- Это что-нибудь значит для тебя?

- Больше, чем они могут значить для вас, - ответил я.

- Предположим, ты хочешь их получить? - спросил Стайлер, его рот был наполнен сердечками артишока.

- Они принадлежат мне, - сказал я ему.

- Что ты делаешь с ними? - спросил Нокс, перебирая четки в руке.

- Молюсь, - ответил я.

- Чертовы неудачники, вроде тебя, не умеют молиться, - высказался Стайлер.

- Возьми еду, Нокс, - сказал я. - Все, что там есть. Только отдай мне чётки.

Стайлер обошел стол и подошел ко мне, обняв меня за плечи.
- Ты позволишь нам услышать твою молитву? - спросил он.

- Мне нравится делать это в одиночестве, - ответил я, по-прежнему не сводя глаз с Нокса. - Так лучше получается.

- Как дрочка, - подсказал Аддисон.

- Ну, только разок, - продолжил Стайлер, улыбаясь и подмигивая остальной троице. - Позволь нам тебя послушать.

- Может быть, ему нужно о чем-то помолиться, - произнёс Нокс, протягивая руку под стол и доставая черную дубинку.

Он передал дубинку Стайлеру, который, взяв ее свободной рукой, притянул меня поближе к себе.

- Положи руки на стол, - сказал мне Стайлер. - Локтями на стол.

- И начни придумывать молитвы, - подключился Аддисон.

Мои руки находились в нескольких дюймах от коробки, которую прислала мама. Стайлер раздвинул мои ноги и спустил мне штаны и трусы, оторвав верхнюю пуговицу. Нокс положил коричневые четки на костяшки моих пальцев. Я ощутил, как руки Стайлера грубо погладили мою спину - кожа его ладоней была загрубевшей.

- Запомни, ублюдок, - произнёс Нокс, поедая руками перец, приготовленный моей матерью. - Мы хотим услышать, как ты молишься. Громко!

Стайлер обнял меня за живот и ввел в меня конец дубинки. Наступила резкая боль, мышцы ног свело судорогой, защемило в груди, в животе словно бы появился, связался комок из нервов.

- Мы не слышим молитв, - сказал Нокс.

- Тебе лучше начать.
На лице Фергюсона появилась жуткая улыбка.
- До того, как Стайлер засунет всю свою дубинку в твою жопу.

- Отче наш, - начал я, мои губы едва шевелились, дыхание прерывалось, в легких горело. - Сущий на небесах.

- Красиво и громко, - скомандовал Стайлер позади меня. - Молись красиво и громко.

- Да святится имя Твое, - продолжал я, слезы потекли по моему лицу. - Да придет царствие Твое. Да будет воля Твоя.

- Не говори «приди» перед Стайлером, - с громким смехом произнёс Нокс. - Если не хочешь его возбудить.

- На земле, как на небесах, - сказал я, мои ноги начали подгибаться, мое тело покрыл холодный пот. - И прости нам долги наши…

- Эта часть, должно быть, касается нас, - произнес Аддисон, широко раскрыв глаза и облизывая губы.

- Как мы их прощаем, - продолжал я, мои руки начали соскальзывать со стола, пальцы сжали четки. - Кто согрешил против нас.

- Громче, ублюдок! - выкрикнул Нокс, встав и схватив меня двумя руками за лицо. - Представь, что ты в чёртовой церкви.

- И не введи нас в искушение, - сказал я, и комната вокруг меня расплылась размытым пятном, я не чувствовал своих рук и ног. - Но избавь нас от лукавого.

- Слишком поздно для этого, неудачник, - сообщил Стайлер, отпустив меня и позволив моему телу рухнуть на пол. - Слишком поздно.

* * *

Я пришёл в себя на койке в своей камере, мои штаны все еще были спущены до колен. Я дрожал, лёжа на одеяле, мое тело онемело. Четки по-прежнему находились в моей руке, крест впился в ладонь. Я медленно поднес бусины к губам и поцеловал их.

Затем открыл глаза, уставился в темноту и проплакал до тех пор, пока не взошло солнце.

 

ВЕСНА 1968

13

Майкл ударил мячом о цементную стену, наблюдая, как тот отскакивает к Джону, ждущему его около середины белой разделительной линии. Я играл с задней линии вместе с Томми, думая больше о погоде, чем об игре.

Стоял ранний полдень теплого для середины апреля дня. Светило солнце, рассеянные лучи отражались от застывшего гудрона площадки, падали на наши руки, ноги и лица. Воздух был сухим, влажность низкой, нам в спину дул легкий ветерок.

Площадка для гандбола редко бывала свободной: чернокожие заключённые считали эту территорию частью своих владений. Но на данный момент их не было, они объединились в организованном протесте, возмущённые убийством Мартина Лютера Кинга в начале месяца. Они оставались в своих камерах и отказывались участвовать в какой-либо тюремной деятельности, настаивая на том, чтобы даже еду им приносили в камеры. Первоначально охранники отреагировали, как и ожидалось, угрозами и насилием, но заключённые держались твердо, противопоставляя правилам тюрьмы свой гнев и гордость. Комендант, опасаясь постороннего внимания, приказал охранникам отступить, позволив протесту разгореться.

Мяч темным пятном упал на Томми, который сделал два быстрых шага назад, собрался, взмахнул рукой и промахнулся. Он повернулся, поднял мяч и бросил его Майклу.
- Я не понимаю эту игру, - сказал он. - Я вообще этого не понимаю.

- Я очень рад, что ты в моей команде, - отозвался я.

- В чем тут смысл? - спросил Томми.

- У нас нет ни одного очка, - ответил я. - Майкл и Джон, у них все преимущества. Спроси у них.

- Шесть-ноль, - сказал Майкл, подходя ко мне и отбивая мячом о гудрон, его правая рука была обмотана толстой черной липкой лентой. - Хочешь перейти на другую сторону?

- Как насчет перерыва? - спросил я. - Я отвык от такого солнечного света.

- Здесь не так много тени, - сказал Майкл.

- Пойдемте к деревьям, - предложил я. - Охранники смогут видеть нас, и там должно быть прохладнее.

Мы прошли вдоль стены, вытирая пот с лиц и рук, к небольшому каштану с обвисшими ветвями, дежурный охранник следил за нами глазами.

Мы уселись вокруг дерева, закинув руки за спину, потерев ногами о траву, и глядя на квадратный кирпичный фасад блока С, ставшего нашим домом на последние семь месяцев.

- Прекрасный вид, - произнёс Джон.

- Отсюда всё выглядит, как и в любом другом месте, - сказал Томми. - Совсем непохоже на то, что тут есть.

- Никогда не забуду, как это выглядит, - заявил я. - И что оно собой представляет.

- Ты можешь, - сказал Майкл. - Если тебе повезет.

- Тебе ещё не сообщили дату твоего освобождения? - спросил у меня Томми.

- У Нокса было письмо к коменданту, - сказал я. - Он помахал им передо мной. А потом разорвал его.

- А как ты сам прикидываешь? - спросил Майкл.

- В конце июня, - сказал я. - Может, в начале июля. Примерно так.

- Я бы хотел, чтобы мы поехали с тобой, - произнёс Джон грустным голосом. - Было бы хорошо, если бы мы все вышли вместе.

- Я бы тоже хотел, чтобы ты тоже вышел, - сказал я, улыбнувшись ему.

- Нет смысла думать об этом, - произнёс Майкл. -У нас будет полный год. И ни часом меньше.

- Я поговорю с отцом Бобби, когда выйду отсюда, - сказал я. - Может, он сможет кому-нибудь позвонить, чтобы срезать месяц или два.

- Не о чем говорить, - отозвался Джон.

- Есть о чем говорить, Джонни, - сказал я. - Может быть, если бы люди знали, что здесь происходит, они бы что-нибудь предприняли.

- Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал об этом, Шейкс, - возразил Джон, и на его глазах выступили слёзы. - Ни отец Бобби, ни Король Бенни, ни Толстяк Манчо. Ни моя мать. Никто.

- Я тоже, - сказал Томми. - Я бы не знал, что сказать тому, кто узнает.

- А как насчет тебя? - спросил я, поворачивая голову к Майклу. - Ты тоже собираешься молчать?

- Я не могу вспомнить никого, кому нужно об этом услышать, - ответил Майкл. - Ребята, проводившие время тут или в подобных местах, они знают, что там происходит. Те, кто не верил, не поверит, и наплевать. В любом случае, это пустая трата времени.

- Я даже думаю, что нам не следует об этом говорить, - поддержал Майкла Джон. - Когда все закончится.

- Я тоже хочу, чтобы всё это было похоронено, Шейкс, - сказал Томми. - Я хочу, чтобы это было похоронено как можно глубже.

- Нам придётся с этим жить, - сказал Майкл. - А разговоры усложняют жизнь.

- Люди могут спросить, - возразил я.

- Пусть, - сказал Майкл, вставая и отряхивая траву со спины. - Пусть спрашивают, пусть думают. Но правда останется с нами.

- Просто радуйся, что ты поедешь домой, Шейкс, - произнёс Джон. - Забудь обо всем остальном.

- И постарайся держаться подальше от неприятностей, пока мы не вернемся, - сказал Майкл.

- Это будет легко, - отозвался я. - Без вас, ребята.

- Что ты сделаешь в первую очередь, когда вернешься? - спросил Джон.

- Схожу в библиотеку, - ответил я. - Буду сидеть там столько, сколько захочу. Буду листать любую книгу, какую захочу. Не нужно вставать по свистку. Просто буду сидеть и слушать тишину.

- Знаешь, чего мне больше всего не хватает? - грустно спросил Томми, подняв лицо к солнцу и закрыв глаза.

- Чего? - спросил Джон.

- Беготни под открытым гидрантом поздно ночью, - ответил Томми. - Вода холодная, как зима. Ступеньки заполнены людьми, которые едят крендели и пьют пиво из бумажных пакетов. А из открытых окон припаркованных машин доносится музыка. Девочки улыбаются нам из-за дверей. Черт, это было похоже на рай.

- Два куска горячей пиццы и итальянский лед у Мими — вот это рай, - сказал я.

- А я гуляю с Кэрол у пирса, - сказал Майкл. - Держу ее за руку. Целую ее на углу. Это сложно превзойти.

- А что насчет тебя, Джон? - спросил я.

- А я не хочу снова бояться темноты, - ответил Джон голосом, полным отчаяния. - Или слышать, как открывается дверь посреди ночи. И я не хочу, чтобы меня трогали, не хочу чувствовать чьи-то руки на себе. Хочу спать, не беспокоясь о том, что случится или кто придет. Если так сложится, я буду счастлив. Я буду на небесах. Или близко к этому.

- Когда-нибудь, Джон, - сказал Майкл. - Я обещаю это.

- Мы все это обещаем, - сказал я.

На небольшом расстоянии позади нас раздался свисток охранника. Над головой собирались дождевые тучи, затягивая небо, скрывая солнце за своей мглой.

 

14

Столовая тюрьмы была переполнена, длинные ряды деревянных столов заполняли оловянные подносы, а заключенные локтями прокладывали себе путь к ужину из макарон с сыром. У каждого заключенного имелось двадцать минут на то, чтобы поесть, включая время, потраченное в очереди на раздачу, поиск места и бросание пустого подноса на уборочное колесо в задней части большого зала. Не разрешалось разговаривать во время еды, и нам никогда не разрешалось сомневаться ни в том, что нам давали, ни в том, сколько дадут.

Еда обычно находилась в самом конце цепочки замороженных продуктов, с большим содержанием мясных субпродуктов, яиц, сыра и картофеля, почти без овощей и фруктов. За каждым столом сидело шестнадцать заключённых, по восемь человек на скамейке. За каждыми тремя столами был закреплен один охранник.

Как и в любой другой социальной ситуации в Уилкинсоне, обеденная зона предлагала ограниченные возможности подружиться. Охранники всегда опасались формирования или расширения группировок и быстро пресекали любые подобные попытки. Это не оставляло заключённым иного выбора, кроме как придерживаться своих первоначальных союзов. Живя в атмосфере, в которой превыше всего выживание, случайная дружба представляла слишком большой риск, поскольку требовала такого уровня доверия, которому никто не хотел поддаваться. Безопаснее было оставаться среди своих.

Я был четвертым в очереди, стоя в нескольких футах позади Майкла, и держа в руках пустой поднос. Раздающий с пустым лицом бросил пустую тарелку на каждый из наших подносов, его голова раскачивалась вверх и вниз, двигаясь в собственном ритме. Следуя своей очереди, я схватил две ложки и пустую жестяную кружку.

- Ты видишь, что нам дадут? - спросил я у Майкла.

- Что бы там ни было, оно покрыто коричневой подливкой.

- Все наши блюда покрыты коричневой подливкой.

- Они, должно быть, думают, что она нам нравится, - сказал Майкл. Затем он свернул с конвейера и двинулся влево, в поисках места, где мы могли бы присесть; его поднос был заполнен темным мясом, серым картофелем, небольшой твердой булочкой и кружкой воды. Он направился в дальний конец зала, где было два свободных места. Я следовал за ним.

Пространство между столами было достаточно узким, такой ширины, чтобы мог пройти лишь один человек. Охранники стояли по сторонам, их глаза были сосредоточены на прикреплённых к ним столах. Они контролировали всех, кто покидал место, кто садился на это место, все выполнялось при помощи жестов рук, кивков и похлопываний по плечу. Это была система, которая функционировала за счет точности и послушания, охранники и заключенные сливались в единый конвейер движения. Тут не было места для ошибок, не имелось места для случайностей, промахи были недопустимы.

Этот конвейер никогда не останавливался.

Майкл находился на полпути к столу, его взгляд был сосредоточен на двух места на скамье в задней части зала. Я шёл прямо за ним, следом прихрамывал невысокий подросток. Никто из нас не заметил, как заключенный слева от Майкла встал и начал выходить из своего ряда.

Майкл сделал три шага вперед, край его подноса слегка задел руку заключённого, находившегося слева от него. Заключенный ударил рукой снизу по подносу, вырвав его из рук Майкла, тот рухнул на пол на глазах у охранника.

Майкл повернулся к заключенному, называвшему себя Кей Си и который теперь стоял с улыбкой на лице, сжав кулаки.

- Какого хрена ты это сделал?

- Ты задел меня, - сказал Кей Си.

- И что?

- Никто меня не трогает, - сказал Кей Си. - Я не люблю тебя и твоих друзей-пидоров.

Майкл резко ударил справа, удар пришёлся прямиком в челюсть гораздо более высокого парня. Удар, один из самых сильных, которые я когда-либо видел у Майкла, вызвал всего лишь небольшое покачивание. Майкл недоверчиво глянул на меня, и на мгновение стало чуть-чуть смешно, напомнив фильмы о Джеймсе Бонде. Но Кей Си не участвовал в веселье, и, как мы слишком хорошо знали, это был не фильм.

Кей Си выглядел года на три старше Майкла, возможно, лет на восемнадцать, он был широкоплеч, с массивными руками и короткой стрижкой, настолько короткой, что виднелась кожа. За те несколько месяцев, что он пробыл в Уилкинсоне, Кей Си уже порезал бритвой другого заключенного, отсидел в «дыре» за участие в групповом изнасиловании и провел неделю в смирительной рубашке после того, как укусил охранника за шею.

Он бросился на Майкла, и они оба упали на пол, заскользив телами и одеждой по пролитой еде. Кей Си резко выбросил обе руки к лицу Майкла, одна приземлилась на его глаз. Вокруг них сразу образовался круг заключённых, тихо наблюдающих за происходящим, некоторые держали подносы и доедали остатки своего обеда. Охранник, проработавший тут меньше месяца, стоял в стороне, его лицо оставалось пустым.

Я не двинулся с места, оглядывая вокруг в поисках других членов команды Кей Си, наблюдая, чтобы не было передано какого-нибудь оружия, ожидая, когда один из них сделает хоть шаг, попытаясь присоединиться к своему другу, выступив против Майкла.

Кей Си растёр горсть мяса по лицу Майкла, стараясь попасть в глаза. Майкл сильно ударил Кей Си коленом в пах, а затем нанёс короткий удар левой по почкам.

- Твоя долбанная жизнь окончена, - произнёс Кей Си, обхватив руками горло Майкла, и крепко сжимая его. - Ты умрешь сегодня, педик. Прямо на этом полу.

Я отбросил свой поднос и прыгнул на спину Кей Си, ударив его по шее и голове в попытке ослабить его хватку. Кей Си отпустил одну руку, пытаясь ей нанести удары по мне, в бок и по моему плечу. Это позволило Майклу вдохнуть немного воздуха. Кей Си выгнулся телом, его свободная рука уперлась мне в подбородок, пытаясь столкнуть меня с его спины. Он переворачивался, а я по-прежнему цеплялся за него, его сила увлекала Майкла за собой. Я приземлился на поднос с остатками еды, моя рубашка стала мокрой и липкой от подливки, мяса и картофеля, разлетевшихся по полу. Кей Си принялся размахивать руками и ногами, пиная и пытаясь наносить удары по нам обоим с дикой, животной интенсивностью. Я закрыл лицо руками и прижал локти к бокам, пытаясь таким образом блокировать большинство ударов и пинков Кей Си.

Майкл делал то же самое.

Толпа придвинулась ближе, предчувствуя то, что им всем хотелось увидеть, и то, что вот-вот должно было произойти - кровавый финал драки.

Резкий удар в горло лишил меня притока воздуха, а сильный удар по челюсти вызвал кровотечение из носа. Голоса в толпе, подпитываемой жаждой увидеть убийство, подбадривали Кей Си.

- Прикончи его! - крикнул кто-то позади меня.

- Убей его! - выкрикнул другой.

- Эта пара твоя! - завопил ещё один. - Отступи и просто смотри, как они будут сдыхать.

Пронзительный полицейский свисток положил конец крикам.

Толпа расступилась, пропуская Нокса, и все заключенные молча уставились на него. Нокс держал в одной руке баллончик с перцовым газом, а в другой - дубинку. Он жевал жвачку, за ухом у него виднелась сигарета. На спине его рубашки проступало пятно пота. Его взгляд переместился с меня на Майкла, затем на Кей Си. Мы втроем стояли лицом к нему, наши тела и одежда были в крови и остатках пищи с ног до головы.

Нокс встал передо мной, вынул сигарету из-за уха, поднес ее ко рту и подкурил от спички. Он глубоко затянулся, и медленно выпустил дым через нос, его стиснутые челюсти продолжали жевать.

- За все эти месяцы здесь они ни черта не научились, - произнёс Нокс. - Вы все те же ебанные клоуны, какими попали сюда.

Нокс отвернулся от нас и посмотрел на заключённых позади него. Он изучал их лица, провёл рукой по волосам, сигарета по-прежнему свисала с его нижней губы.
- Возвращайтесь на свои места и доедайте, - приказал им Нокс. Тут больше не на что смотреть.

- Меня это тоже касается? - спросил Кей Си, вытирая руки о штаны.

- Нет, - сказал Нокс, снова поворачиваясь к нему. - Нет, это не для тебя. Я хочу, чтобы ты вернулся в камеру. Ты закончил с обедом.

- Мы с вами закончим это как-нибудь в другой раз, - сказал Кей Си, глядя на Майкла. - Когда-нибудь очень скоро.

- Может быть, за ужином, - парировал Майкл, наблюдая, как Кей Си выходит из столовой.

- Вы вдвоём пообедали? - спросил Нокс, туша окурок носком ботинка.

- Я его только понюхал, - ответил Майкл. — Это лучше, чем просто его съесть.

- А как насчет того, чтобы закончить обед сейчас? - спросил Нокс.

- Я не голоден, - ответил Майкл.

- Мне плевать, голоден ты или нет, - сказал Нокс. - Ты будешь есть, потому что я говорю тебе есть.

Я прошел мимо Нокса к обеденной стойке за новым подносом. Нокс протянул руку к моей груди, задержав меня.

- Куда ты, по-твоему, идешь? - спросил он громко, чтобы услышали остальные заключенные.

- Ты же сказал, за обедом, - произнёс я в замешательстве.

- Вам, мальчики, не нужно возвращаться в очередь за едой. Там, где ты стоишь, полно еды.

Я смотрел на Нокса, пытаясь представить, что с ним делали, чтобы он стал таким жестоким, что могло довести его до того, что единственное удовольствие он мог получать только унижая других. Я больше, чем просто ненавидел его. Я прошел это состояние несколько месяцев назад. Он мне был противен, само его присутствие символизировало уродство и ужас, которые я испытывал каждый день в Уилкинсоне. Я думал, что он больше ничего не сможет сделать со мной, сделать с любым из нас, но я ошибался. Злу Нокса не было предела, его издевательствам не было конца. А теперь мы собирались еще раз окунуться в адский мир, который он нам навязал.

Мы с Майклом не двинулись с места.

Заключенные указывали пальцами и перешептывались между собой. Некоторые из них захихикали. Охранник в центре прохода хранил свою позицию.

- Давайте, ребята, - сказал Нокс, улыбаясь, его гнев нашел выход. - На обед у вас осталось не так уж много времени.

- Я все еще не голоден, - произнёс Майкл.

Нокс немедленно прижал конец дубинки к голове Майкла. А затем рубящим движением нанёс удар. От удара кровь из носа и рта Майкла брызнула на форменную рубашку Нокса.

- Это я говорю тебе, когда ты голоден! - рявкнул Нокс, снова взмахнув дубинкой, на этот раз сильно ударив Майкла по шее. - И я говорю тебе, когда ты не голоден! А теперь вставай на колени и жри!

Майкл упал на одно колено, дрожащая рука потянулась к вилке, его глаза остекленели, лицо было в крови. Он взял вилку и ткнул в кусок мяса возле своей ноги, медленно поднеся его ко рту.

- Какого хрена ты ждешь? - спросил у меня Нокс. - Встань на колени и доедай свой проклятый обед.

Я смотрел поверх Нокса на лица заключённых, глазеющих на меня, в их глазах была странная смесь облегчения и удовольствия. Все они могли ощутить дубинку Нокса, все чувствовали его ярость, но никто никогда не пойдет против него из-за двух узников, которых они едва знали. Нокс мог бы убить нас прямо на полу в столовой, и никто бы не сказал ни слова.

Я опустился на колени, взял ложку, зачерпнул ломтик картофеля и сунул в рот.
И продолжал смотреть на Нокса; его рубашка была мокрой, со следами от брызг крови, даже на лице была кровь Майкла.

- Ешь быстрее, - рявкнул Нокс, размахивая дубинкой у основания моего позвоночника. - Не думай, что у тебя весь чёртов день впереди.

Пока мы ели, Нокс расхаживал между нами, улыбаясь и подмигивая другим заключенным, наступая на куски еды, которые мы собирались положить в рот.
- Давайте-ка, - говорил он, дергая Майкла за волосы и хлопая его по лицу. - Никто не уйдет отсюда, пока вы, клоуны, не закончите свой обед.

Нокс подошел к одному из столов и потер о ботинок кусок хлеба. Он вынул сигарету из открытой пачки и сунул ее в рот. Закурил и сел на край стола.
- Здесь есть немного хлеба, - сказал он, выпустив два кольца дыма к потолку. - Невозможно хорошо пообедать без куска хлеба.

Нокс раздвинул ноги, посмотрел на хлеб, глубоко вздохнул и плюнул на него. Он затянулся сигаретой и рукавом рубашки стер с лица пот и кровь.

- А теперь, как насчет вас, ребята, чтобы вы подползли сюда и взяли себе немного? - спросил Нокс.

Мы стояли на коленях, пережевывая пищу, наши тела дрожали больше от стыда, чем от страха. Каждое унижение, задуманное Ноксом и его командой, должно было стать переломным моментом, заставившим нас сломаться и, в конце концов, уступить Уилкинсону. Мы были слишком юны, чтобы понимать, что перелом произошёл в ту минуту, когда мы вошли в стены этой тюрьмы, но мы были слишком упрямы, чтобы понять, что ничего, что мы сделали или не сделали, не позволит нам победить Нокса, пока мы находимся за этими стенами.

- Я не вижу, чтобы вы, подонки, ползли сюда, - сказал Нокс, докурив сигарету и бросая окурок на хлеб. - Не заставляйте меня тащить вас сюда.

Мы опустились на локти, скользя по подливке, разлитой по полу, наши лица оказались в нескольких дюймах от еды и грязи. Из носа Майкла все еще шла кровь, синяк на лице заставил один его глаз закрыться.

- Вот и все, теперь вы начинаете слушаться, - сказал Нокс. - Покажите ребятам, как надо ползать. Покажите им, что вы умеете следовать моим правилам.

- Сейчас час дня, Нокс, - произнёс Мальборо, встав позади нас, его голос был полон дыма. - Твоя смена закончилась.

- Я еще не закончил, - ответил Нокс. - Есть еще несколько вещей, которые нужно убрать, прежде чем я смогу уйти.

- Теперь моя смена, - спокойно сказал Мальборо, проходя мимо нас и приближаясь к Ноксу. - Я сам уберу то, что нужно убрать.

- Держись подальше, - возразил Нокс. - Это не имеет к тебе никакого отношения.

- Я и так слишком долго держался подальше, - сказал Мальборо, поднося сигарету ко рту и закуривая. - Поэтому сейчас останусь.

Нокс спрыгнул со стола, его лицо было таким же красным от ярости, как его рубашка от крови. Он подошел к Мальборо, встав на расстоянии не больше пяти дюймов от более высокого человека.

- Не трахайся со мной, парень, - сказал Нокс. - Я тебя предупреждаю.

- Трахни меня, Нокс, - парировал Мальборо спокойным голосом. - Я тебя прошу.

Нокс не сводил глаз с Мальборо. Ни один из заключённых не шевелился, их внимание было сосредоточено на первом видимом прорыве в стене единства охраны. Майкл перестал жевать, швырнул вилку на пол, слишком униженный, чтобы заботиться о том, кто выиграет битву, развернувшуюся перед ним. Я держал в руке ложку, прижимая ее к бедру и глядя в пол, окутанный тишиной, окружавшей меня.

Нокс шумно выдохнул, выпуская воздух через рот, и переступил с ноги на ногу. Он ударил дубинкой по раскрытой ладони, глядя на Мальборо, тень улыбки медленно пробежала по его лицу. Мальборо стоял, не шелохнувшись, не меняя выражения лица, довольный тем, как развивается ситуация.

Нокс отступил. Его улыбка исчезла, и он опустил голову, отведя глаза от Мальборо.

- Ты съедаешь мою смену, - сказал Мальборо.

- Я уйду с твоего пути, - сказал Нокс. - На данный момент.

- Я беру все, что могу, - сказал чернокожий охранник, отходя от Нокса и подходя к нам. - Прямо как ты.

Мальборо помог Майклу встать на ноги и посмотрел на меня, подошвы его ботинок скользили по скользкому полу, измазанному едой, слюной и застывшей подливкой. Он кивнул головой в сторону охранника, стоявшего в проходе.
- Перестал бы ты стоять, - бросил ему Мальборо. - Мне нужна помощь.

- Что вам нужно? - отозвался охранник, его глаза метнулись, проверяя, вышел ли Нокс из помещения.

- Уведи мальчиков, - сказал Мальборо, указывая на заключённых за столиками. - Они насмотрелись, чтобы продержаться до ужина. Я позабочусь об этих двоих и о том, что нужно убрать.

Охранник кивнул и начал расчищать столовую, ряд за рядом. Заключенные двигались тихо, теперь стремясь уйти побыстрее, когда угроза насилия явно миновала.

Я стояла рядом с Майклом и Мальборо, наблюдая, как заключённые выходят из зала, мы втроём понимали, что за случившееся в этот день всем придется заплатить свою цену. Шон Нокс был не из тех, кто позволил пренебрегать собой или оставлять мучения незавершенными. Он будет преследовать Мальборо через систему, использовать все возможное влияние, чтобы усложнить жизнь хорошему человеку с плохой привычкой курить. Но настоящий гнев он прибережёт для нас с Майклом. Мы оба это знали. Что это могло быть после всех ужасов, которые он уже сотворил, никто из нас не мог вообразить. Все, что мы знали - это произойдет в ближайшее время, и, как и все, что планировал Нокс, и это будет тем, что мы никогда не сможем стереть из своей памяти.

 

ЛЕТО 1968

15

24 июля 1968 года был моим последним полным днем ​​в Уилкинсоне.

Двумя неделями ранее комиссия из пяти членов Совета по делам несовершеннолетних штата Нью-Йорк определила, что период в десять месяцев и двадцать четыре дня стал достаточным наказанием за мое преступление. Начальнику тюрьмы был направлен письменный запрос со всеми необходимыми бланками освобождения. Также в пакет было включено имя назначенного мне офицера по контролю - четыре дня в августе я должен был отмечаться у него, и мой психологический профиль, написанный кем-то, кого я никогда не встречал.

Толстый конверт из манильской бумаги, заклеенный полосками ленты, пролежал на столе коменданта три дня, прежде чем он вскрыл его и прочёл.

- Повар приготовит что-нибудь особенное на твой последний день? - спросил Томми, шагая со мной по двору в наш утренний перерыв.

- Если бы это его действительно заботило, он взял бы выходной, - парировал я. - Здешняя пища убивает меня изнутри.

- Две чашки кофе Короля Бенни поправят тебя, - сказал Томми. - В один момент.

- Это случится не скоро, - ответил я.

- Не забывай про нас, - попросил Томми с нежной мольбой.

Я остановился и уставился на него. У него все еще были размеры и лицо ребенка, но он изменился во многих других отношениях. Его глаза затуманились пеленой гнева, и вместо развязности теперь в его походке было нервное подергивание. Его шея и руки представляли собой дорожную карту из порезов и синяков, а его левая коленная чашечка была раздроблена дважды - как над, так и под основным суставом.
Это было тело мальчика, отсидевшего в мужской тюрьме.

-  Я никогда не забуду тебя, - сказал я, наблюдая, как гнев на мгновение тает в его глазах. - Даже свалив отсюда.

- Спасибо, Шейкс, - отозвался он, продолжая прогулку. - Может быть, тебе будет полезно знать, что одному телу отсюда не все равно.

- Не только одному телу, Масло, - возразил я. - Ты удивишься.

- Это будет жопа, - произнёс Томми. - Эти последние пару месяцев.

- Скоро все закончится, - сказал я, проходя мимо кряхтящей троицы качков. - К тому времени, когда «Янкиз» вылетят из гонки за вымпел, вы будете дома.

- Нокс еще ничего не говорил о твоем отъезде? - спросил Томми.

- Он мало что может сделать, - сказал я. - Теперь время на моей стороне.

- Пока ты не выйдешь из этих ворот, - возразил Томми, - на твоей стороне ничего нет.

 

16

Я сидел в своей камере, притихший и одинокий, в последние часы моего пребывания в приюте для мальчиков Уилкинсон. Я оглядел свою маленькую камеру: пустые стены, вымытые до блеска раковина и унитаз, окно с намёком на ночное небо. Я сложил белую простыню, засунул ее под матрац и улёгся на него, вытянув ноги и свесив ступни с края койки. В удушающей жаре на мне было только белые трусы и зеленая футболка.

Все мои тюремные вещи, кроме зубной щетки, сегодня днем ​​забрали охранники. Утром их заменят моей одеждой, в которой я находился в тот день, когда впервые приехал в Уилкинсон. Запечатанный белый конверт с четырьмя экземплярами моей формы освобождения лежал у моего бедра. Один из них следовало передать охраннику в конце тюремного блока. Второй должен быть отдан охраннику, стоявшему у главных ворот. Третий был для водителя автобуса, который отвезёт меня обратно в Нижний Манхэттен.

Последняя копия должна была стать моей - последним напоминанием о моем пребывании за решеткой в Уилкинсоне.

Я протянул руку, взял конверт, открыл его и перебрал все четыре копии формы. Я смотрел на них, моя память была наполнена образами боли и наказаний, оскорблений и унижений, которые появились, как только я взял эти формуляры в руки.
Чтобы вернуть свою свободу и отправить меня восвояси.

Я вступил в Уилкинсон мальчиком. Теперь же я совсем не понимал, кем я был. Месяцы, проведённые тут, изменили меня, это точно. Я просто не знал, как и каким образом проявятся эти изменения. На первый взгляд, я не был так физически разрушен, как Джон, и так избит, как Томми. Я не стал подобен зажженному фитилю, как Майкл.

Мой гнев был более сдержанным, перемешанным с глубоким страхом. За месяцы, проведенные тут, я так и не смог набраться смелости, необходимой, чтобы держать охранников на расстоянии от себя, но в то же время сохранил уровень достоинства, который позволил мне выйти из Уилкинсона.

Не знаю, каким человеком я бы вырос, если бы не отбыл срок в приюте для мальчиков Уилкинсон. Я не знаю, как эти месяцы и произошедшие тут события сформировали человека, которым я стал, насколько они повлияли на мои мотивы или мои поступки. Не знаю, сделали ли они меня храбрее или слабее. Я не знаю, были ли болезни, которые я перенес во взрослом возрасте, результатом тех разрушительных месяцев. Я никогда не узнаю, является ли мое недоверие к большинству людей и беспокойство, когда я сталкиваюсь с толпой, последствием тех дней или просто результатом застенчивой личности.

Я знаю, что сны и кошмары, которые мне снились все эти годы, рождены ночами, проведенными в камере Уилкинсона. Что мои шрамы, как психические, так и физические, - это дар системы, которая обходилась с детьми, как с добычей. Образы, появляющиеся в моем сознании в часы одиночества, - их я могу вынести только наедине, или разделить их с безмолвным сообществом страдальцев, которые когда-то жили так же, как я, в мире, который был глух к нашим крикам.

Я не мог заснуть, желая, чтобы как можно быстрее наступило утро. Было еще темно, ранние часы угадывались лишь по тонким лучикам света, проникающим в мою камеру из коридора блока.

Я задавался вопросом, каково будет снова спать в постели, не окруженной решетками, ходить по комнате, за которой не следят чередующиеся пары глаз. Я очень хотел съесть что-нибудь по своему выбору, не опасаясь, что еда окажется гнилой или испорченной.

Я думал о том, что в первую очередь сделаю, когда вернусь на знакомые улицы Адской кухни. Я куплю газеты и проверю результаты и турнирное положение, посмотрю, как мои любимые игроки играли, пока меня не было. Я схожу в «Маяк» на 74-й Западной улице и посмотрю, какой идет фильм, просто, чтобы еще раз посидеть на тех плюшевых сиденьях и вдохнуть воздух, пропитанный запахом горячего попкорна. Я зайду к Мими и закажу два горячих ломтика с дополнительным сыром, постою у стойки, глядя на проезжающие мимо машины. Я зайду в библиотеку рядом со своим домом, найду пустой стол и окружу себя любимыми книгами, проведу руками по их страницам, подержусь за их рваные корешки, вчитаюсь в прекрасный старый шрифт.

Это был мой образ жизни, и я хотел вернуться к нему.

Я не сразу услышал, как ключ повернулся в замке. Не услышал, как сдвинулся засов. Я только увидел, как распахнулась дверь, и на пол моей камеры упала толпа теней.

- Тебе следует спать, - невнятно произнёс Нокс. Он вошел первым, без форменной рубашки, с пустой пинтовой бутылкой бурбона в правой руке. - Тебе нужно отдохнуть перед дальней поездкой домой.

- Говорил же тебе, что он не будет спать, - сказал Аддисон, входя следом за Ноксом, такой же пьяный, с лицом, шеей и руками, мокрыми от пота. - Эти ублюдки похожи на крыс. Они никогда не спят.

- Что вам нужно? - спросил я как можно спокойнее.

- Я просто хочу попрощаться, - сказал Нокс. - Все мы. Дать тебе знать, как сильно мы будем скучать по тебе.

- Мы же друзья, да? - спросил Стайлер, входя в камеру, трезвый и в полной форме, держа рядом с собой Джона и Томми. - Все мы.

Джон смотрел на меня мертвыми глазами, как будто знал, что должно случиться, и пытался выбросить это из головы. Томми плакал, по его лицу текли крупные слезы, он боялся больше за меня, чем за себя.

- Наверное, трудно бросать своих друзей, - сказал Фергюсон, входя с Майклом и запирая за собой дверь камеры. - Мы так долго были вместе.

- Не могу оставить своих друзей без вечеринки, - произнёс Нокс. - Это было бы неправильно.

Майкл, как всегда, хранил молчание, его лицо, его глаза, все его тело превратилось в одну большую маску ненависти. Джон и Томми, возможно, потеряли свою сердечность, но Майкл был в опасности потерять человечность. Все, что с ним делали, все, говорили ему, только разжигало его ненависть. К настоящему времени у него имелось достаточно топлива, чтобы его хватило на всю жизнь.

- Все кончено, Нокс, - сказал я, вставая в переполненной камере, от сильной жары воздух стал каким-то прогорклым. - Пожалуйста, прекрати.

- Но ещё не утро, - возразил Нокс. - Все не закончится, пока не закончится вечеринка.

- Я не хочу вечеринки, - сказал я.

- Это очень плохо, - вставил Стайлер. - Я даже сходил и купил тебе подарок.

- Особый подарок, - сообщил Нокс. - Ты такой никогда не забудешь.

Фергюсон и Аддисон, встав рядом со мной, схватили меня за руки, а Стайлер полез в карман и вытащил несколько футов нейлонового шнура. Он обвязал шнуром мои руки, надежно завязав его сзади. Стайлер сунул мне в рот пачку салфеток и держал мое лицо, пока Аддисон обматывал толстой желтой лентой мой рот. Подошел Нокс, держа в руке широкий черный ремень.

- Свяжи и ему ноги, - подсказал Нокс, передавая ремень Стайлеру. - Я не хочу, чтобы он рыпался.

Трое моих друзей стояли передо мной неподвижные, как воздух, только глаза выдавали их ужас. Губы Джона дрожали, а Томми запрокинул голову к потолку, бормоча губами тайную молитву. Майкл был безмолвной статуей, его гнев затих.

- У нас сегодня аншлаг, - сказал Нокс, наклоняясь и шепча мне на ухо, его дыхание было пропитано бурбоном. - В первую очередь мы позаботимся о твоих друзьях. А затем позаботимся о тебе.

Я смотрел, как Стайлер подошел к Джону и надел наручник на его запястье. Другая половина застегнулась на запястье Томми. Аддисон сделал то же самое с Майклом и Томми, скрепив всех троих вместе.

- Подвиньте их поближе, - скомандовал Нокс, сидя на койке и положив одну руку мне на плечо. - Мы хотим хорошенько всё разглядеть.

Стайлер одной рукой подтолкнул моих друзей вперед, а другой закурил. Фергюсон вытер пот с лица рукавом рубашки. Аддисон прислонился спиной к двери и захихикал.

- Лучшие места в зале, - сказал мне Нокс. - Отсюда ты ничего не пропустишь.

Мы не могли уйти, нам некуда было бежать. Наши крики останутся без внимания. Крики игнорировались комендантом приюта. Никто даже не будет прислушиваться. Никого они не будут волновать. Страх правил ночью, страх контролировал это место.

Мои друзья лежали на полу лицом вниз, их штаны были сняты и отброшены в сторону, трое охранников стояли на коленях позади них, смеялись, потели, потирая руки, остекленевшие, слезящиеся глаза смотрели на Нокса, ожидая кивка его головы.

- Все готово, - сказал мне Нокс, прижимая меня к себе. - Пора бросать мяч.

Нокс прижал мою голову к своему плечу и вытер рот тыльной стороной ладони, по нашим телам лился пот, подобно легкому, ровному дождю.

Стайлер похлопал Джона по заду, игривые удары эхом отразились от стен маленького помещения.

Аддисон парил над Томми, лаская себя и глядя на меня.

- Я трахну твоего друга, - произнёс он дрожащим голосом. - Каждую ночь. Каждую ночь, когда тебя здесь не будет, я буду трахать твоего друга.

Фергюсон навалился телом Майкла, его глаза расширились от нетерпения.

- Давай, Нокс, - сказал он. - Хватит тратить время зря. Давай дадим им то, что они хотят.

Нокс прижал нас обоих к стене, одной рукой придерживая мое лицо перед сценой, разворачивающейся передо мной.
- Приступайте, - произнёс он, его глаза, его дыхание, его тело было на мне. - Начинайте вечеринку.

Они рвали моих друзей, нападали на них, как животные, выпущенные из клетки. Крики, вопли, визги были важной частью их звериной игры. Я сидел, пот стекал по моему телу на матрас подо мной, я смотрел, как трех мальчиков разрывают на части - живые игрушки, потерянные в саду, наполненном злыми намерениями.

- Ты подумаешь об этом, когда будешь уезжать, - сказал Нокс, лапая руками мое тело. - Разве тебе не хочется этого, маленькая блядь? А?

Нокс наклонился и толкнул меня лицом вниз на койку. Его руки рвали мою одежду, обнажая меня, мои руки по-прежнему были связаны нейлоновым шнуром. Он расстегнул ремень вокруг моих ног, сложил его и принялся хлестать меня им по спине и ягодицам.

- Ты запомнишь эту маленькую вечеринку, хорошо запомнишь, - приговаривал Нокс, продолжая хлестать меня толстым ремнём. – Ты очень хорошо это запомнишь. Я позабочусь об этом. Не волнуйся, ублюдок. Я позабочусь об этом.

Нокс отшвырнул ремень на пол и спустил штаны, его дыхание было тяжелым, пот ручьём стекал с его тела. Его рот прижался к моему уху, его зубы прикусили мочку.
- Это для того, чтобы ты меня не забыл, - повторил он, вес его тела давил на меня. - Не могу позволить тебе сделать это, милый. Ты должен запомнить меня, как будешь помнить эту ночь. Всегда.

Я слышал плач Джона, жалкие стоны исходили из глубин его души. Я видел, как голова Томми отскочила, подобно резиновому мячику, от цементного пола, кровь двумя ручьями текла по его лбу, его глаза были пустыми, в уголках рта появилась пена. Я видел, как левую руку Майкла загнули за спину, пока не сломались кость, боль была такой силы, что могла лишить его жизни.

Я чувствовал, как Нокс натягивает меня, бьёт двумя сжатыми кулаками, кусает мои плечи и шею до крови. Его подбородок упирался в мою спину при каждом болезненном толчке, мой нос и щеки царапали острые края моей койки. Одно из его колен, зацепившись за ремень, заставляло пряжку врезаться острым краем в мясистую часть моего бедра, разбрызгивая вокруг кровь.

В ту ночь в этой камере мы все оставили какую-то часть себя. Эта ночь теперь отдалилась с течением времени. Это была ночь, которую я никогда не забуду.

Ночь 24 июля 1968 года.

Лета любви.

Моя последняя ночь в исправительном заведении для мальчиков Уилкинсон.

 

КНИГА ТРЕТЬЯ

Лаззаро стер рукой все, что собирался сказать Билли Пилигрим.
- Просто забудь об этом, малыш, - сказал он. - Наслаждайся жизнью, пока можешь. Ничего не произойдет в течение, может быть, пяти, десяти, пятнадцати, двадцати лет. Но позвольте мне дать тебе совет: всякий раз, когда раздастся звонок в дверь, попроси кого-нибудь другого открыть дверь.
«Бойня номер пять»
Курт Воннегут

 

ОСЕНЬ 1979

1

Адская кухня изменилась. Улицы больше не подметали ежедневно, многие здания были испорчены граффити. На смену обветшалым многоквартирным домам пришла россыпь многоэтажек для малообеспеченных, и теперь витрины магазинов нуждались в защитных жалюзи на ночь. Многие из ирландских и итальянских арендаторов покинули округу, перебравшись в более безопасные районы Куинса и Лонг-Айленда, а восточно-европейцы вообще покинули эту территорию, переселившись в Бруклин и Нью-Джерси. На смену им прибыло большее количество латиноамериканцев, чернокожие жители пригородов и недавние иммигрантов с островов. В дополнение к этим группам приехали обеспеченные молодые пары среднего класса, купив и отремонтировав ряд многоквартирных домов. Молодые и богатые даже начали менять название района. Теперь они назвали его Клинтон.

Старый порядок оказался в смятении, оружие и наркотики заменили собой азартные игры и торговлю краденным в качестве лучшего и быстрого способа заработка для преступников. Употребление кокаина стало безудержным, дилеры заполонили район, открыто продавая его в подворотнях и ​​у припаркованных машин. Большую часть ночей жители засыпали под звуки полицейских сирен. Появилось множество банд, но самой смертоносной стала ирландская, насчитывающая около сорока постоянных членов.

Они называли себя «Вестсайдскими парнями» и контролировали торговлю наркотиками Адской кухни. Это была самая смертоносная банда, вторгшаяся в этот район со времен Уродливых мопсов - Вестсайдские парни были готовы на все ради денег, как в самом районе, так и за его пределами. Они нанимали себе боевиков итальянской мафии в качестве убийц; угоняли грузовики и торговали краденым; они вытрясали с торговцев деньги за защиту; они обменивали кокаин и героин на наличные у дилеров в пригороде, а затем возвращались, чтобы застрелить дилеров и вернуть свои деньги. Сильно подпитываемые наркотиками и выпивкой, Вестсайдские парни не считали преступлением всё, что не выходило за рамки их сферы деятельности.

У них даже был свой стиль одежды - черные кожаные куртки, черные рубашки и джинсы. Зимой они носили черные шерстяные перчатки с обрезанными пальцами. Они также оставляли свою подпись на каждом выброшенном ими теле: по пуле в голову, сердце, руки и ноги. Тех же, кого не следовало находить, были изрублены на куски и разбросаны по пяти районам Нью-Йорка.

* * *

Изменения происходили не только на улицах Адской кухни. Подобные перемены происходили в городах и районах по всей стране и по всему миру. В Атланте на свободе разгуливал серийный убийца, охотившийся на маленьких чернокожих детей. Одиннадцать человек были раздавлены насмерть на концерте Who в Цинциннати. Sony представила Walkman. Первый ребенок из пробирки, Луиза Браун, родилась в лондонской больнице. Было подписано Кэмп-Дэвидское мирное соглашение, и английский лорд Маунтбеттен [дядя супруга королевы Елизаветы II] был убит террористами ИРА. Chrysler был спасен от банкротства актом Конгресса, а Джон Уэйн [John Wayne, 1907 - 1909, американский актёр, которого называли «королём вестерна». Лауреат премий «Оскар» и «Золотой глобус». Снимаясь ежегодно примерно в пяти фильмах, он был едва ли не самым востребованным голливудским актёром эпохи звукового кино] умер от рака.

Во время всех этих изменений осталось лишь несколько знакомых лиц. Король Бенни все еще управлял частью Адской кухни, работая в той же темной комнате, где я впервые встретил его. Он открыто игнорировал торговлю наркотиками и оружием, довольствуясь прибылью от менее жестоких, хотя и столь же незаконных предприятий. Он постарел, стал немного мудрее и был по-прежнему опасен. Даже Вестсайдские парни уступили ему часть своей территории.

Время не пожалело и Толстяка Манчо. Он по-прежнему стоял перед своим винным магазинчиком, рыча и крича на всех, кто проходил мимо. Но время принесло ему еще одну жену, новый номер социального страхования, еще одну квартиру и еще один ежемесячный чек за нетрудоспособность.

По окрестностям по-прежнему были разбросаны бары и рестораны, хотя многие из них были новыми, рассчитанными на клиентов из пригородов. Но лучшие заведения оставались старыми и обветшалыми, и среди них паб «Трилистник» на 48-й Западной улице с самым сладким ирландским содовым хлебом в городе; в Адской кухне он считался лучшим местом, где можно было перекусить. Это был ресторан, хранивший верность прошлому - там местный житель мог открыть счет, сделать ставку и даже переночевать на раскладушке в задней части. Это также было место, где еще хранились секреты.

 

Паб «Трилистник» был необычайно переполнен для поздней ночи среды. Двое мужчин в старомодных костюмах с ослабленными узлами галстуков сидели по центру деревянной стойки, протянувшегося вдоль всего ресторана, каждый сжимал в руках запотевший стакан с «Роб Роем» [шотландский виски], они спорили о экономической политике президента Джимми Картера. Старый ирландец с грубым лицом в плотном шерстяном пальто сидел в дальнем конце бара и пил свое третье пиво, демонстративно игнорируя их разговор.

Пять кожаных кабинок находились напротив бара, у каждой имелось окно, каждая освещалась фонарями, висящими над головой. Вдоль задней стены стояло четыре круглых стола, накрытых белыми скатертями. Над ними висели фотографии скаковых лошадей-чемпионов, спокойные ирландские пейзажи и цветной портрет первоначального владельца ресторана, мрачного дублинца по имени Дасти МакТвид.

Паб «Трилистник» был местным заведением, известным всем, кто жил или работал в Вест-Сайде. Он обслуживал странную номенклатуру местных жителей: издателей, любящие эль, бывших копов, обуреваемых жаждой, туристов и, в последние годы, изменчивых типов из банды Вестсайдских парней.

Молодая пара сидела за одним из столов, спиной к стойке, держась за руки, между ними стояла полупустая бутылка белого вина. Другая пара, постарше, скорее друзей, чем любовников, сидела в передней кабинке, их внимание было сосредоточено на хорошо прожаренных бараньих отбивных и второй корзине ирландского содового хлеба.

Две официантки лет двадцати, в коротких черных юбках и белых блузках, стояли у боковой стены, курили и переговаривались шепотом. Они были актрисами и соседями по комнате, зарабатывая достаточно чаевых, чтобы оплачивать аренду квартиры на третьем этаже в Челси. Одна находилась в разводе, у другой были отношения с дальнобойщиком, имевшим проблемы с алкоголем.

В ресторане находился еще один посетитель.

В последней кабинке сидел коренастый мужчина лет тридцати с небольшим. Он выкурил сигарету и выпил стакан пива, ожидая, пока остынет ожидавшая перед ним еда. Он заказал особенное блюдо дня - мясной рулет под коричневым соусом, картофельное пюре и шпинат на пару. Он попросил гарнир из макарон, которые подавали с консервированным томатным соусом. Поверх соуса он положил два кусочка масла, переворачивая пережаренные пряди, пока не растаяло масло.

У этого человека были длинные густые светлые волосы, закрывавшие уши и доходившие до воротника его потрепанной синей форменной рубашки. Его лицо было с резкими чертами, но без морщин, а глаза - голубыми и отстранёнными. Рубашку его униформы частично скрывала синяя куртка на молнии с нашивками Randall Security на обоих рукавах. Револьвер Magnum 357 был заткнут за пояс. Маленькое кольцо на мизинце украшало его правую руку.

Затушив сигарету в пепельнице, зажатой между стеклянной солонкой и жестяной банкой с сахаром, он взял вилку, отрезал кусок мяса и уставился на экран телевизора над баром. На беззвучном экране «Нью-Йорк Никс» и «Атланта Хокс» [баскетбольные команды] пробивались сквозь унылую вторую четверть.

Снаружи свежий осенний ветер стучал в окна. Небо над головой грозило дождем.

Было восемь пятнадцать вечера.

В восемь двадцать пять двое молодых людей вошли через деревянные со стёклами двери. Оба были одеты в черные кожаные куртки, черные рубашки и черные джинсы. Один был худощавым, с темными вьющимися волосами, обрамлявшими его широкое красивое лицо. На нем были черные перчатки с обрезанными пальцами, и шляпа с загнутыми вверх полями. В одном заднем кармане джинсов у него находилась фляжка с полпинтой бурбона, в другом - три грамма кокаина в портсигаре. Он курил Vantage и первым вошел в дверь.

Второй молодой человек был крупнее, его черные джинсы плотно обтягивали его талию, а не застёгнутая черная кожаная куртка открывала большую часть его шеи и плеч. Его рот напряженно трудился над жевательным табаком. На его светло-каштановых волосах красовалась фуражка портового грузчика. Его черные полусапожки блестели от свеже нанесённого крема, он вошел в таверну, оберегая правую ногу, поврежденную в детстве.

Бармен кивнул в их сторону. Он знал их лица, как и большинство жителей района знали их по именам. Они были двумя из основателей банды Вестсайдских парней. А также самыми смертоносными членами банды. Худой мужчина попадал в тюрьму с подросткового возраста. Он грабил и убивал по желанию или по команде и в настоящее время являлся подозреваемым в четырех нераскрытых убийствах. Он был алкоголиком и наркоманом с вспыльчивым характером, и, не задумываясь, жал на спусковой крючок. Однажды он застрелил одного механика за то, что тот опередил его в кино.

Второй мужчина был таким же опасным и совершил свое первое убийство в возрасте семнадцати лет. За него ему заплатили пятьдесят долларов. Он пил и принимал наркотики, у него имелась жена, живущая где-нибудь в Квинсе, которую он никогда не видел.

Они прошли мимо пожилой пары в первой кабинке и кивнули официанткам, нетерпеливо улыбнувшимся в ответ. Они сели за три табурета от бизнесменов и постучали костяшками пальцев по дереву стойки. Бармен Джерри, приветливый мужчина средних лет с женой, двумя детьми и первой стабильной работой за шесть лет, налил каждому по большой порции Wild Turkey [марка бурбона из Кентукки] долив пива, и оставил бутылку.

Худой мужчина выпил стакан и закурил новую сигарету. Он кивнул бармену и спросил, что обсуждают двое мужчин в костюмах. Он не изменил выражения лица, когда ему сообщили о споре насчёт Картера. Он наклонился к барной стойке, разглядывая молодую пару за столиком в задней части паба, и налил себе и своему другу еще по одной порции. Он велел бармену принести выпивку за его счёт двум мужчинам в костюмах. А также посоветовал Джерри сказать им, что республиканцы не приветствуются в Адской кухне и что либо нужен переход от политики, либо завершение разговора.

Плотный мужчина взглянул на часы и толкнул друга под ребра. Они опаздывали на встречу. Дилер по имени Рауль Рейносо отсиживался в отеле «Холидай Инн» в трех кварталах отсюда, рассчитывая заключить с ними сделку по продаже наркотиков не позднее девяти вечера. Рейносо хотел купить два килограмма кокаина и был готов заплатить 25000 долларов. У этих двух мужчин были другие планы. Они собирались забрать его деньги, всадить четыре пули в ему сердце, отрубить Рейносо голову и оставить ее в ведерке со льдом рядом с телевизором в его номере отеля.

Худой потянулся через стойку, взял меню, посмотрел на друга и пожал плечами. Он ненавидел убивать кого-либо натощак. Он передал меню своему другу и попросил его заказать для них обоих. Ему нужно было в туалет. Пухлый мужчина взял меню и улыбнулся. Он знал этого худого мужчину всю свою жизнь, они росли вместе, ходили в одну школу, отбывали сроки в одних тюрьмах, спали с одними и теми же женщинами и их пули находили в одних и тех же телах. Все эти годы худому мужчине в обязательном порядке всегда приходилось пользоваться туалетом перед едой.

Худой мужчина встал со стула и допил пиво. Затем он повернулся и пошел по узкой полоске пола, отделяющей кабинки от барных стульев, прижав руки к бокам и повернув лицо к улице. В конце бара, напротив задней кабинки, его взгляд оторвался от проезжающих мимо машин и встретился с глазами человека, который ел мясной рулет. Оба несколько секунд смотрели друг на друга, в одной паре глаз появилось узнавание, в другой - раздражение.

- Я чем-то могу помочь, шеф? - спросил мужчина в кабинке, его рот был забит картофельным пюре.

- Не сейчас, - ответил худой, направляясь в заднюю часть ресторана. Он улыбнулся человеку в кабинке и пожелал ему приятного аппетита

Споткнувшись, он зашёл в мужской туалет и открыл воду, глядя на себя в зеркало. Он выглядел намного старше своих двадцати семи лет, наркотики и алкоголь сказались на ирландском лице, все еще довольно красивом, способном вызвать улыбку у принуждаемой женщины. Он снял перчатки и проверил свои руки, спокойные и твердые, с ободранной кожей, с белыми, четкими шрамами на костяшках пальцев. Он снова надел перчатки и подошел к писсуару.

«Рейносо, ты везучий ублюдок, - подумал он про себя, - эта моча спасла тебе жизнь».

Он вышел из мужского туалета и прошел мимо человека в задней кабинке. Он сел рядом со своим другом, сунул сигарету в рот и налил себе еще выпивки.

- Я заказал грудинку в булочке, - сказал его друг. - С картошкой фри. И две корзины содового хлеба. Я знаю, тебе нравится подобное дерьмо. Тебя это устраивает?

Взгляд худого человека был прикован к маленькому зеркалу над стойкой, в котором виднелся человек в форме, заканчивающий свой обед.

- Пошли, - сказал его друг, похлопав по плечу. - Давай займём кабинку позади нас. Мы сможем разместиться там как захотим.

Худой повернулся лицом к другу. Он попросил его взглянуть на последнюю кабинку в пабе. Хорошенько разглядеть и изучить лицо человека, сидящего там.

Его друг повернулся на стуле и уставился на мужчину в куртке на молнии. Его лицо оставалось пустым в течение нескольких мгновений, которые потребовались, чтобы связать человека с памятью, но его глаза выдавали бурлящие эмоции
- Ты уверен, что это он? - спросил он резким голосом, его верхняя губа дёрнулась. - Ты уверен, что это действительно он?

- Ты меня знаешь, - ответил худой мужчина. - Я никогда не забываю друзей.

Они сняли с предохранителей оружие, спрятанное под их куртками. Затем встали и направились к кабинке в задней части паба, худой шел впереди.
- Привет, - сказал он, отодвигая стул. - Сколько времени прошло.

- Кто вы такие, черт возьми, а? - требовательно спросил мужчина в кабинке. Он не выглядел особенно напуганным, просто раздраженным вторжением. - И кто, черт возьми, просил тебя здесь садиться?

- Я думал, ты будешь рад нас видеть, - произнёс пухлый мужчина. - Наверное, я ошибался.

- Я всегда думал, что у тебя получится лучше, - сказал худой, разглядывая нашивки на рукавах куртки. - Все эти тренировки, все это время, которое ты тратил, и чтобы потом просто охранять чужие деньги. Похоже на пустую тару времени.

- Я спрашиваю тебя в последний раз, - отозвался мужчина в куртке охранника, его темперамент был таким же горячим, как и его кофе. - Какого хрена тебе тут надо?

Худой снял перчатки и убрал их в карман кожаной куртки. Он положил руку на стол, касаясь кончиками пальцев пустого пивного бокала охранника.
- Видишь шрамы? - спросил он. - Посмотри на них. Не торопитесь. Ты всё вспомнишь.

Охранник уставился на руки худого человека, его верхняя губа была влажной от пота, тело напряглось, ощутив опасность, он почувствовал себя загнанным в угол.

А затем он вспомнил.

Знание упало на его лицо, как холодная тряпка. Он откинулся назад, уперев голову в кожаную стенку кабинки. Он попытался заговорить, но не смог. Во рту у него пересохло, он схватился руками за край стола.

- Я вижу, ты забыл нас, - мягко произнёс худой мужчина. - Мы ведь были просто чем-то вроде игрушек для тебя и твоих друзей.

- Нам труднее забыть, - подключился пухлый. - Ты дал нам столько новых знаний, что мы запомнили.

- Это было давно, - отозвался охранник, с трудом произнося слова. - Мы были почти ещё детьми.

- Теперь мы уже не дети, - сказал худой мужчина.

- Я не знаю, что вы хотите, чтобы я сказал? - спросил охранник, в его голос вернулась гнев. - Что мне жаль? Это то, что вы хотите? Мне извиниться?

- Нет, - ответил худой мужчина, убирая руки со стола и кладя их себе на колени. - Я знаю, что ты ни о чём не сожалеешь, и, чтобы ты не сказал, это ни хрена не изменит.

- Тогда что? - спросил охранник, склонившись над пустой тарелкой. - Чего вы хотите?

- То, чего я всегда хотел, Нокс, - сказал худой мужчина. - Посмотреть, как ты сдохнешь.

Худой мужчина - Джон Рейли, и его пухлый друг Томми «Масло» Маркано встали с пистолетами в руках. В пабе все замерли. Молодая женщина за задним столиком подняла руку и зажала ей свой рот.

Бармен выключил телевизор.

Обе официантки проскользнули на кухню.

Шон Нокс, 37 лет, был охранником с пристрастием к азартным играм. Он на два месяца просрочил квартплату, его жена угрожала бросить его, забрать дочь и уехать домой к матери. Он не преуспел с тех пор, как перестал работать в Уилкинсоне, меняя места работы, постоянно переезжая из одного маленького городка в другой. Нокс надеялся, что ему наконец-то повезло, когда он получил работу на Манхэттене, за которую платили приличные деньги. Он приехал в Адскую кухню, чтобы выплатить долг, и зашел в паб пообедать, после чего намеревался отправиться домой к жене, надеясь на еще один шанс примирения. И совсем не планировал воссоединиться с Уилкинсоном.

- Жаль, что ты заказал мясной рулет, - сказал Томми. - Здесь очень вкусная грудинка. Только ты никогда уже этого не узнаешь.

- Вы были напуганными маленькими придурками, - произнёс Нокс. - Вы оба. Вы все. Напуганными до смерти. Я пытался сделать вас крутыми, сделать вас твёрдыми. Но это оказалось пустой тратой времени.

- Значит, я тебя неправильно понял, - сказал Томми. - Все это время я просто думал, что тебе нравится трахать и бить мальчишек.

- Ты сгоришь в аду! - выкрикнул Шон Нокс. - Ты слышишь меня?! Вы - двое ублюдков! Гореть вам в аду!

- После тебя, - сказал Джон.

Первая пуля вышла из затылка Нокса, вторая прошла через правый глаз, а третья повредила висок. Нокс лежал, откинув голову и раскинув руки, скривив рот в почти комичной гримасе. Томми подошел к Ноксу ближе. Он всадил по пуле в каждую ногу и в каждую руку. Джон, стоя там, где стоял, всадил ещё три пули в грудь Нокса, каждый раз ожидая, пока тело перестанет дергаться, прежде чем снова нажать на курок.

Бармен стоял с закрытыми глазами, пока не прекратилась стрельба.

Молодая пара упала на пол, пытаясь укрыться под своим столом.

Пара в первой кабинке замерла от страха, глядя друг на друга, по-прежнему держа в руках ножи и вилки.

Два бизнесмена сидели, не поворачивая голов. Один из них, с измельченными в крошку кренделем в руке, намочил штаны.

Обе официантки оставались на кухне, дрожа у гриля, вместе с поваром.

Старик в углу, положив голову на барную стойку, проспал всю стрельбу.

Джон и Томми сунули пистолеты обратно под куртки, бросили последний взгляд на Шона Нокса и повернулись, чтобы выйти из паба.

- Эй, Джерри, - крикнул Томми. - Будь приятелем, а?

- Говори, - отозвался бармен, открыв глаза, он старался не смотреть на свежее тело в кабинке.

- Сделай бутерброды с грудинкой на вынос, - попросил Томми.

 

2

Прошло одиннадцать лет с тех пор, как меня и моих друзей выпустили из приюта для мальчиков Уилкинсон.

За все эти годы мы ни разу не говорили друг с другом о нашем пребывании там. Мы остались заботливыми друзьями, но дружба изменилась, когда мы пошли разными путями. Тем не менее, мы оставались друзьями. К моменту убийства Нокса дружба стала менее близкой, но не менее крепкой.

Майкл Салливан, которому исполнилось 28, покинул Адскую кухню вскоре после того, как его выпустили из Уилкинсона. Никогда больше у него не было проблем с законом. Отец Бобби подсуетился, чтобы Майкла приняли в солидную католическую среднюю школу в Квинсе, куда Майкла отправили жить к сестре его матери и ее мужу-бухгалтеру. Он продолжал встречаться с Кэрол Мартинес, которая была на год младше, до середины второго курса [старшей школы], когда расстояние и их развивающиеся личности, в конце концов, охладили их отношения. Но он продолжал видеться со своими товарищами по Адской кухне так часто, как только мог, не желая отказываться от дружбы; он нуждался в нас также, как и мы в нём.

Майкл с отличием окончил школу и поступил в местный университет. Затем, после жаркого и бесплодного лета, проработав официантом на курорте в Катскиллсе, он решил поступить в юридическую школу Манхэттена.

Во время убийства Нокса Майкл заканчивал свои первые шесть месяцев работы в качестве помощника окружного прокурора Нью-Йорка.

Мы пытались встречаться хотя бы раз в неделю, и связь между нами было трудно разорвать. Когда мы бывали вместе, к нам часто присоединялась Кэрол, а Майкл по-прежнему считался нашим лидером. Он всегда был нашим лидером, по-прежнему самым упорным среди нас. Только теперь его сила была другого рода, не физическая и жестокая, как у Джона и Томми, а незаметно существующая внутри. Месяцы в Уилкинсон значительно изменили Майкла, но не смогли лишить его стремлений.  Если уж на то пошло, пережитые им ужасы придали смысл его жизни, цель, к которой он мог стремиться.

Каждое утро он пару часов тренировался в тренажерном зале, интенсивно сочетая аэробику и штангу. Он не курил и пил только за обедом. Однокурсники и сослуживцы считали его одиночкой, немногословным человеком с острым чувством юмора, но мягкими манерами. Он вырос высоким и красивым, его детские веснушки уступили место чистому лицу уверенного в себе человека. У него был глубокий задушевный голос и двенадцатидюймовый шрам, пересекающий его плечи.

Майкл держал свой мир в секрете.

У него была квартира в Квинсе, которую разрешалось увидеть лишь немногим. У него случались частые романы, но не один не стал серьёзным. Его симпатии были сведены к минимуму – «Янкиз», иностранные фильмы, вестерны Луи Л'Амура, безмолвные залы музеев. В шумном городе Майкл Салливан был тихим незнакомцем, человеком с секретами, которыми он не хотел делиться.

Он гулял по улицам Адской кухни лишь изредка, да и то только для того, чтобы навестить отца Бобби, который к тому времени дослужился до директора нашей бывшей школы.

Он любил свою работу и с головой ушел в изучение тонких способов манипулирования законом.

- Есть тысяча различных преступлений, которые можно совершить, - сказал он мне незадолго до убийства Нокса. - И есть тысяча способов вытащить виновного в любом из них.

Джон и Томми остались в Адской кухне, закончили среднюю школу, а затем учились в технической средней школе, расположенной поблизости от района, не менее двух лет, как это требовалось. Одновременно они продолжали подрабатывать у Короля Бенни, выполняя мелкие поручения, иногда вытрясали долги для одного букмекера из Инвуда, порой у сильно вооруженных игроков, задерживающих выплаты ростовщикам. Они также стали носить с собой оружие.

Они так и не оправились от жестокого обращения в Уилкинсоне. За время, проведенное там, мы с Майклом поняли, что далеко не так сильны, как думали. Однако Джон и Томми вышли оттуда с совершенно другим настроем. Они никогда и никому не позволяли снова прикасаться к ним, не подпускали достаточно близко никого, кто мог бы причинить им хоть какой-нибудь вред. Они достигали своих целей наиболее эффективным способом, знакомым им - через страх. Это был урок, который они усвоили в исправительном учреждении Уилкинсон.

К середине семидесятых Джон и Томми помогли основать банду Вестсайдских парней, организовав первоначальную группу из пяти человек в качестве наёмных головорезов. По мере роста банды они перешли к более смертоносным и прибыльным действиям, включая перемещение фальшивых денег и торговлю большими партиями кокаина. Они стали браться за заказные убийства. Их специальность - расчленение тел своих жертв, от которых они избавлялись, разбрасывая их по всему району - вызывала страх даже у их ближайших соратников.

Убивая, они избавлялись от всего, кроме рук.

Руки они хранили в морозильных камерах в избранном количестве холодильников Адской кухни для того, чтобы оставлять отпечатки пальцев на оружии, используемом бандой. Это была тактика, из-за которой полиция практически не могла обвинить команду в каком-либо убийстве. Когда проверялись отпечатки, результаты указывали на людей, которые уже были мертвы.

На своём жизненном пути Джон и Томми подсели на кокаин и начали сильно пить. Они оставались лучшими друзьями и жили в том же многоквартирном доме на Западной 47-й улице, их разделяло два этажа. Они с уважением относились к Королю Бенни, который, осознавая перемены, предоставил их деятельности пространство, необходимое для процветания и выживания.

Они по-прежнему шутили с Толстяком Манчо, играли в стикбол перед его кондитерской и помогали его букмекерской конторе собирать тысячи в неделю, их мощная поддержка гарантировала, что никто не осмелится отказаться от ставки, сделанной по телефону.

Я старался почаще видеться с ними, и когда мы собирались вместе, легко забывал, кем они стали, помня только кем они были. Мы ходили на игры с мячом, по воскресеньям долго гуляли у пирсов и помогали отцу Бобби собирать корзины на мессе. Я редко спрашивал об их делах, а они всегда поддразнивали меня по поводу моих.

Как и Майкл, я переехал из Адской кухни вскоре после освобождения из Уилкинсона. Отец Бобби ради меня тоже подёргал за ниточки: меня приняли в первоклассную католическую среднюю школу для мальчиков в Бронксе. Подростком я посещал вечерние курсы в университете Св. Иоанна в Квинсе, днем работая ​​в банке на Уолл-стрит, и сражался с новыми демонами - открыв, что мой отец являлся осужденным убийцей, отсидевшим почти семь лет за убийство своей первой жены. Я делил время между кроватью в квартире моих родителей в Бронксе и субарендной двухкомнатной квартирой в цокольном этаже на Лонг-Айленде.

Однажды летним днем ​​1973 года я в обеденный перерыв, сидя на скамейке перед шумным и многолюдным фонтаном, читал ранний выпуск «Нью-Йорк Пост», жуя бутерброд с ветчиной. И там, под палящим солнцем Нью-Йорка, я прочёл колонку Пита Хэмилла о бывшем вице-президенте Спиро Т. Агнью. К тому времени, как я добрался до последнего абзаца, я понял, что хочу работать в газете.

Пройдет ещё три года, прежде чем я устроюсь копировщиком в «Нью-Йорк дейли Ньюс», работая с полуночи до восьми утра: точа карандаши, готовя кофе и отвозя пьяных редакторов домой после ночных поисков. К моменту смерти Нокса я добрался до канцелярского отдела, набирая расписания фильмов для выпусков следующего дня.

Это была легкая работа, у меня имелось масса свободного времени, и большую его часть я проводил в Адской кухне. Мне по-прежнему нравилось чувствовать этот район, как бы тот не менялся. Я по-прежнему ощущал себя там в безопасности.

Дважды в неделю я пил кофе с Королем Бенни, который опять искал убежища в тишине своего клуба, ставшего для меня практически домом. Эспрессо Бенни был таким же горьким, как и всегда, его настроение было таким же мрачным, и он по-прежнему жульничал, играя в карты. Годы сделали его старше, его черные волосы тронула седина, но никто в округе не осмеливался подвергнуть сомнению его влияние.

Я покупал газировку у Толстяка Манчо всякий раз, когда проходил мимо его магазина. Его бизнеса хватило бы заполнить целый торговый центр, а его персоны было нетрудно заметить в его ярких рубашках с разноцветными птицами и пальмами, присылаемых старшей сестрой из Пуэрто-Рико. Каждый раз, когда он видел меня, он сыпал проклятиями. Мы знали друг друга более двадцати лет, и я остался одним из немногих, кому он мог доверять.

По выходным я ездил сражаться в двухчасовых баскетбольных матчах один на один против отца Бобби, который, будучи старше меня более чем на двадцать лет, всегда оказывался на пару шагов быстрее. Все мы старели, но отец Бобби всегда выглядел моложаво, его тело было подтянутым, а лицо обходилось без морщин. Какие бы проблемы у него не возникали, он справлялся с ними под безмолвным покровом молитвы.

Иногда я обедал с Кэрол, по-прежнему жившей по соседству и работавшей социальным работником в Южном Бронксе. Она легко превратилась из неуклюжего подростка в молодую женщину поразительной грации и красоты. У нее были длинные темные волосы, лицо без морщин, она пользовалась только самым лёгким макияжем. У нее были длинные ноги и глаза ночи, ярко загоравшиеся в периоды её смеха. За прошедшие годы ее забота о нас не уменьшилась.

Кэрол была увлечена своей работой и молчала о своей жизни, живя в одиночестве на третьем этаже дома неподалёку от школы, в которую мы все ходили. Романы она заводила нечасто и только с местными. Хотя я никогда не спрашивал, я знал, что она по-прежнему испытывает сильные чувства к Майклу. Я также знал, что после завершения их отношений она была с Джоном в более трезвые периоды его жизни. Она всегда испытывала особую привязанность к Джону, видела в нём того мальчика, которым он когда-то был. Каждый раз, когда мы все вместе выходили прогуляться, Кэрол шла между Майклом и Джоном, сжимая их руки, непринужденно вышагивая между адвокатом и убийцей.

Это были мои друзья.

Мы принимали друг друга такими, какие мы были, задавали мало вопросов и ничего не требовали. Мы пережили слишком много, чтобы пытаться изменить друг друга. Мы прошли через многое, чтобы понять, что выбранный нами путь не всегда является идеальным. Он просто кажется правильным в данный момент.

Уилкинсон коснулся всех нас.

Он превратил Томми и Джона в закоренелых преступников, полных решимости не позволять никому снова получить власть над ними. Это заставило меня и Майкла понять, что, хотя честная жизнь может и не приносить особого удовольствия, она приносит свои дивиденды свободой.

Это стоило отцу Бобби бесчисленных часов молитв в поисках ответов на вопросы, которые он боялся задать.

Это сделало Толстяка Манчо более суровым - он наблюдал, как знакомые ему мальчишки становятся закоренелыми убийцами, лишенными своих чувств, лишенными всего, что было для них мило.

Уилкинсон коснулся даже Короля Бенни, пробив его развитую защиту нервов, добравших до четырех смешливых мальчишек, превративших его частный клуб в свой собственный. Это разбудило демонов его собственного ужасного детства, проведенного в местах похуже Уилкинсона, где с ним обращались люди более страшные, чем те, кто истязал нас. От этого ненависть, которую он прятал в себе, становилась все тяжелее.

Мы не могли отпустить друг друга. Мы все дрейфовали вместе, постоянно гадая, когда же наступит момент, который заставит нас разобраться с прошлым. Может, этот момент никогда не наступит. Может, нам удастся все это похоронить. Но затем Джон, Томми и их везение застали Шона Нокса посреди его обеда. И впервые за много лет мы все почувствовали себя ожившими. Момент уже наступил, и все мы ждали, когда ухватимся за него. Майкл понял это первым. Что пришла пора разобраться. Но и остальные быстро сообразили. Это было то, ради чего мы жили, то, что мы ждали годами. Это была Месть. Сладкая, долгожданная месть. Которую пришло время всем нам отведать.

 

3

Майкл сидел напротив меня, спокойно подмешивая сметану в печеный картофель. Мы сидели за угловым столиком в «Олд Хомейстид», стейк-хаусе напротив мясного рынка в центре Манхэттена. Стояла поздняя среда спустя две недели после убийства Нокса в пабе «Трилистник».

Когда я прочитал о стрельбе в пабе, я понял, кто нажимал на курок. Я боялся за Томми и Джона так же, как и гордился ими. Они сделали то, на что у меня никогда бы не хватило смелости. Они столкнулись со злом нашего прошлого и устранили его. Хотя смерть Нокса не уменьшила наши страдания, я все же был рад, что он умер. Я был еще более счастлив, узнав, что Нокс не только узнал, почему он умрёт, но и от чьих рук.

Джон и Томми недолго оставались в бегах.

Их арестовали в течение 72 часов после убийства, сняли отпечатки пальцев, привезли в суд и предъявили обвинение в убийстве второй степени. У полиции имелись четыре свидетеля, готовые дать показания - пожилая пара из первой кабинки и два бизнесмена, сидевшие в баре. Все четверо были чужаками в Адской кухне. Другие посетители ресторана, как и его работники, соблюдали правила района: они ничего не видели и ничего не говорили.

Джона и Томми арестовали без права освобождения под залог.

Они наняли адвоката из Вест-Сайда по имени Дэнни О'Коннор, известного больше своей шумной болтовней, чем способностью побеждать в суде. Они не признавали себя виновными, ни в чем не признаваясь, даже своему адвокату. Казалось, что нет никакой связи между погибшим и обвиняемыми; и пресса, и полиция восприняли это убийство как ещё одно преступление, связанное с наркотиками.

- Ты уже ходил к ним? - спросил Майкл, разрезая свой стейк.
Это был первый раз, когда мы заговорили об этом убийстве с самого начала ужина.

- На следующий день после ареста, - ответил я, ткнув вилкой в кусок жареного лосося. - Всего несколько минут.

- Что они сказали? - спросил Майкл.

- Обычная светская беседа, - сказал я. - Ничего особенного. Они знают достаточно, чтобы ничего не говорить в комнате для посетителей.

- А что насчет Нокса? - спросил Майкл. - Они говорили о нем?

- Джон, - ответил я. - Но не по имени.

- Что он сказал?

- Всё, что он сказал, это: «Одним меньше, Шейкс». Затем он пальцем постучал по стеклу и одарил меня своей чертовой ухмылкой.

- Как они выглядят? - спросил Майкл.

- Довольно расслабленно, - ответил я. - Особенно для парней, которым грозит от двадцати пяти лет до пожизненного.

- Я слышал, что они наняли Дэнни О’Коннора для защиты, - произнёс Майкл. - Это так?

- На время, - ответил я. - Король Бенни собирается пригласить одного из своих адвокатов, когда начнется суд.

- Нет, - сказал Майкл. - О'Коннор - тот, кто нужен. Он идеален.

- Идеален? - изумился я - Этот парень сильно пьёт. Наверняка, не выиграл ни одного дела с тех пор, как Ла Гуардиа был мэром. Может, даже до него.

- Я знаю, - сказал Майкл. - Вот почему он идеален.

- О чем ты говоришь?

- Ты будешь освещать эту историю для газеты? - спросил Майкл, поднимая пивную кружку и игнорируя мой вопрос.

- Я работаю клерком по расписанию, Майки, - сказал я. - Мне повезло, что меня впустили в этот бизнес.

- Кто-нибудь на работе знает, что ты дружишь с Джоном и Маслом?

- Нет, - ответил я. - Да и зачем им это знать?

- Ты не доел рыбу, - сказал Майкл. - Обычно ты съедаешь все, кроме тарелки.

- Я привык к другому режиму, - сказал я.  - К ужину в пять утра и завтраку в одиннадцать вечера.

- Тебе следовало съесть яйца.

- Я выпью чашку кофе.

- Счёт, пожалуйста, - произнёс Майкл, махнув официанту. - Нам нужно прогуляться.

- Там льёт, - возразил я.

- Мы найдем место, где не льёт. У пирсов.

- У пирсов водятся крысы, - сказал я.

- Крысы есть повсюду.

* * *

Дождь падал нежными каплями, громкие раскаты грома эхом отдавались вдали. Мы стояли на пустой стоянке у ворот 62-го пирса, за нами шумело движение Вест-Сайдского хайвея. Майкл накинул плащ поверх костюма. Его руки были засунуты в боковые карманы, а портфель зажат между лодыжками.

- Утром я пойду к своему боссу, - сказал Майкл, слова вылетали сами собой. - Я попрошу его предоставить мне дело против Джона и Томми.

- Что?
Я смотрел в его глаза, ища признаки того, что это не более, чем начало жестокого розыгрыша. - Чем ты планируешь заняться?

- Я собираюсь привлечь к ответственности Джона и Томми в открытом суде.
Его голос был полон уверенности, его глаза смотрели в мои.

- Ты, блядь, чокнулся? - выкрикнул я, хватая его за руки. - Они же твои друзья! Друзья твои, ты бессердечный ублюдок!

Улыбка скривила губы Майкла.
- Прежде чем замахиваться, Шейкс, дослушай меня.

- Я должен застрелить тебя только за то, что ты говоришь о таком дерьме, - сказал я, ослабляя хватку и глубоко вдыхая воздух. - И, если кто-нибудь это услышит, мне придется открывать дверцу морозильной камеры, чтобы пожать тебе руку.

- Тебе решать, кто еще узнает, - произнёс Майкл. - Только тебе. Ты знаешь, кому ещё сказать.

- Если ты возьмёшь это дело, все узнают! - снова выкрикнул я. - И все будут в ярости.

- Ты позаботишься обо всем, - сказал Майкл. - Это будет частью твоей работы.

- Сделай что-нибудь умное, - парировал я. - Скажись завтра больным. Это может спасти тебе жизнь.

- Я не собираюсь побеждать в этом деле, - сказал Майкл. - Я проиграю его.

Я ничего не сказал. Я ничего не мог сказать.

- У меня есть план, - продолжил Майкл. - Но я не смогу выполнить его без тебя. Я могу работать только законно. Мне нужно, чтобы ты сделал все остальное.

Я сделал два шага вперед и обхватил его лицо руками.
- Ты серьезно? - спросил я. - Сумасшедший ублюдок, ты действительно серьезно?

- Пришло время расплаты, Шейкс, - сказал Майкл, вода текла по его лицу, смешивалась со слезами. - Мы можем отомстить им сейчас. Джон и Томми начали это. Мы с тобой можем закончить.

Я отпустил лицо Майкла и сунул руки в карманы.
- Пойдем немного прогуляемся, - сказал я. - Если мы простоим здесь еще дольше, нас арестуют за домогательство.

- Куда?

- По соседству, - сказал я. - Туда, где безопасно.

* * *

Мы прятались в дверях моего старого многоквартирного дома, дождь хлестал по Десятой авеню. На улице два старых алкоголика спорили из-за пинты малинового бренди.

План Майкла был столь же прост, сколь и смел. В девять утра он войдет в офис окружного прокурора Манхэттена и попросит себе дело Джона Рейли и Томаса Маркано, обвиняемых в убийстве. Он объяснит это тем, что он из того же района, что и двое убийц, и он понимает менталитет этого района лучше, чем кто-либо другой. Он расскажет окружному прокурору, как не дать испугаться свидетелям, скажет, что знает, как вести это дело и как выиграть его. Помимо этого, Майкл не станет демонстрировать своих связей с Джоном и Томми, и рассчитывает, что я подавлю любые разговоры в округе об их дружбе.

Также не было причин беспокоиться о связи с Уилкинсоном. Как и все дела несовершеннолетних правонарушителей в штате, наши были уничтожены спустя семь лет. Вдобавок он попросит кого-нибудь изменить записи школы Св. Сердца, дабы исключить любые свидетельства нашего годичного отсутствия. Кроме того, для окружного прокурора это станет предложением, которого нельзя упустить. Ведь имелось четыре свидетеля убийства и двое стрелявших с убийственной репутацией. Идеальный случай для амбициозного молодого прокурора, такого как Майкл Салливан.

Майкл глубоко вздохнул и вытер воду с лица. В этом было нечто большее, гораздо большее. Я знал Майкла достаточно хорошо, чтобы понимать, что дело не только в Ноксе и в освобождении Джона и Томми. Ему нужно было привлечь и других охранников Уилкинсона. Ему нужен был весь Уилкинсон. Я нервничал, наблюдая за ним, ожидая, что он продолжит, боясь, что нас всех поймают и снова отведут в подобное место.

Он присел и положил портфель на колени. Внутри лежали четыре толстые желтые папки, каждая из которых была дважды перетянута резинкой. Он передал мне все четыре. На каждой я увидел имя охранника, мучавших нас все те месяцы в исправительном приюте для мальчиков Уилкинсон, нанесенное посредством трафарета на обложки. Первая папка принадлежала главному обидчику Томми, Адаму Стайлеру, которому сейчас исполнилось тридцать четыре года, и который, отказавшись от мечты стать адвокатом, вместо этого работал полицейским в штатском.

Стайлера направили в отдел по борьбе с наркотиками в Квинс. Я не удивился, узнав, что он погряз в коррупции, выманивая у дилеров наркотики и деньги. У него была серьезная проблема с коксом, подкрепляемая взятками в размере порядка 3 тысяч долларов в месяц. Часть бумаг из папки содержала личную информацию - распорядок дня; женщины, с которыми он встречался; еда, которая ему нравилась; бары, которые он часто посещал. Был список верных друзей и ненавистных врагов. Вся человеческая жизнь в одной желтой папке.

Вторая папка принадлежала моему мучителю, Генри Аддисону. Меня затошнило, когда я прочитал, что Аддисон теперь работает на мэра Нью-Йорка в качестве директора по работе с общественностью в Бруклине. Он хорошо справлялся со своей работой, был честным и прилежным. Но его сексуальные привычки не сильно изменились со времен нашего пребывания в Уилкинсоне. Аддисон по-прежнему любил секс с мальчиками. И чем они были моложе, тем больше он был готов заплатить. Аддисон принадлежал к группе обеспеченных педофилов, устраивающих вечеринки трижды в месяц, и платящих большие деньги за ночное времяпрепровождение с купленными мальчиками. Вечеринки обычно записывались на пленку, детей и оборудование поставлял сутенер из Ист-Сайда по кличке Радио.

Третья папка принадлежала Ральфу Фергюсону, тридцати трех лет, человеку, который помог Джону Рейли убить своё сердце. Он не был копом, хотя я ожидал нечто подобное. Он оказался клерком, работающим в агентстве социальных услуг на Лонг-Айленде. Фергюсон был женат и имел ребенка. Его жена учительствовала в дошкольных учреждениях, они вдвоём преподавали в католической воскресной школе. Он стал также чист, как и скучен.

Именно таким Майкл и хотел его видеть. Ральфа Фергюсона собирались вызвать в качестве свидетеля, чтобы он рассказал о своем лучшем кореше, Шоне Ноксе. Когда тот окажется на суде, Майкл, наконец, сможет открыть двери в приют для мальчиков Уилкинсон.

Я отодвинулся дальше, в коридор, стараясь, чтобы папки оставались сухими, пытаясь впитать в себя все то, что говорил мне Майкл. Он ждал этого момента почти двенадцать лет, спланировал его, каким-то образом предчувствуя, что это произойдет, и когда это произойдет, он будет готов.

Он настоял на том, чтобы Джону и Томми ничего не рассказывали о нашем плане, и будет лучше, если до суда они ничего знать не будут. Никакого вмешательства присяжных. Невиновность, которую мы искали, должна стать вердиктом, который никто не осмелился бы подвергнуть сомнению. Дэнни О’Коннор должен остаться адвокатом обвиняемых. Нам требовалось держать его трезвым и предупреждённым и, поскольку ему придётся принять такое же активное участие, как и всем нам, он будет слишком напуганным, чтобы кому-либо рассказывать о том, что мы затеяли.

Майкл станет передавать мне нужную информацию через систему посыльных и почтовых ящиков. Я буду передавать ему информацию таким же образом. Он вытащил из кармана пальто три ключа и протянул их мне. Они принадлежали к шкафчикам в управлении порта, в YMCA на 23-й улице и в оздоровительном клубе Джека Лаланна на 45-й Западной улице. Получив папки, я передам их О'Коннору. Я должен позаботиться о том, чтобы нас не заметили.

Чтобы план увенчался успехом, нам требовалась полная секретность и участие только тех, кому мы полностью доверяли. Моим первым шагом должно было стать посещение Короля Бенни. Он был бы нашим тараном, нашей мускульной силой и мог провести нас через двери, о существовании которых мы даже не подозревали. Он вызовет достаточно страха в сердце Дэнни О'Коннора, чтобы тот закрыл свой рот на замок. Король Бенни также отзовет Вестсайдских парней, которые наверняка попытаются ликвидировать Майкла, как только узнают, что он ведёт дело против Джона и Томми.

Еще мне понадобится Толстяк Манчо, чтобы перевернуть несколько камней, и Кэрол Мартинес - чтобы открыть несколько досье.

После этой ночи Майкл не станет с нами общаться. Мы увидим его только в зале суда.

Всё это выглядело надёжным планом. Если он сработает, мы отомстим за свое прошлое и в процессе разрушим исправительный приют для мальчиков Уилкинсон. Если план не сработает, если нас поймают, люди захотят узнать, почему мы сделали то, что сделали. В любом случае информация выйдет наружу.

Однако путь Майкла гарантировал, что Джон и Томми разделят с нами победу.

- Это всё? - спросил я, глядя на папки в моих руках. - Это все, что тебе нужно?

- Еще кое-что, - произнёс Майкл.

- Что?

Он вздохнул, оставив лучшее напоследок.
- У нас есть четыре свидетеля, которые говорят, что видели убийство и готовы дать показания. Нам нужно уменьшить это число.

- Я поработаю над этим, - сказал я. - Но, если ты потеряешь больше двух, это может заставить кое-кого занервничать.

- Я возьму на себя двоих, - заявил Майкл. - Если ты сможешь достать нам одного для нас.

- Одного чего? - спросил я.

- Одного свидетеля. Свидетеля, который отправит Джона и Томми в другое место в ночь убийства. Куда-нибудь. Свидетель, которым не смогут пренебречь. Такой силы, что нокаутирует все, что скажет кто-нибудь другой.

- Разве это как-то не называется? - спросил я.

- Судья назвал бы это лжесвидетельством, - пояснил Майкл.

- А как мы это назовём?

- Услугой, - сказал Майкл.

 

4

Король Бенни стоял за стойкой своего клуба и пил из большой белой кружки горячий кофе, читая трехстраничное письмо, которое я написал и оставил ему в запечатанном конверте на стойке. Закончив, он отложил письмо и подошел к краю стойки. Он смотрел на улицу Адской кухни, держа кружку обеими руками.
- Тони, - позвал Король Бенни одного из четырех мужчин, сидящих за карточным столом и сортирующих утренние квитанции о ставках.

Тони выпустил квитки из рук, отодвинул стул, встал и подошел.

- Приведи ко мне Дэнни О'Коннора, - произнёс Король Бенни, не отрывая глаз от окна.

- Дэнни О’Коннора, адвоката? - спросил Тони.

- Ты знаешь другого Дэнни О’Коннора? - спросил Король Бенни.

- Нет, Король, - ответил Тони.

- Тогда приведи мне того, которого знаешь, - сказал Король Бенни.

Король Бенни отвернулся от окна и двинулся вдоль стойки бара, остановившись у пустой раковины рядом с кранами для пива. Он поставил кофейную кружку и взял с верха стойки спичечный коробок. Бросив последний взгляд на мое письмо, опустил его в раковину. Зажег спичку, поднес ее к письму и молча стоял, глядя, как оно горит.

Затем, впервые за много лет, Король Бенни громко рассмеялся.

 

5

- У тебя есть время для меня, Толстяк? - спросил я, стоя посреди винного магазинчика Толстяка Манчо, наблюдая, как он наклоняется, чтобы открыть коробку картофельных чипсов Wise.

- Я занятой человек, ублюдок, - сообщил Толстяк Манчо с улыбкой на лице, вставая и подтягивая свои широченные штаны выше талии.
- У меня есть бизнес. У меня не так со временем, как у вас, мальчиков-посыльных.

- Это не займет много времени, - произнёс я, беря с одной из стоек пачку жевательной резинки Wrigley’s Juicy Fruit. - Я подожду тебя снаружи.

- Ты заплатишь мне за нее, маленький придурок? - спросил Толстяк Манчо.

- Никогда такого не делал, - сказал я, кладя две пластинки в рот и выходя в дневную прохладу. - Зачем сейчас разрушать хорошую привычку?

Вышел Толстяк Манчо с двумя деревянными ящиками, на которых мы могли сесть, и холодным, запотевшим Yoo-Hoo для себя. Я сел рядом с ним, прислонился спиной к витрине его магазина и вытянул ноги. Затем указал на пожарный гидрант перед нами.

- Дети все еще пользуются им летом? - спросил я.

- Ведь по-прежнему наступает жара, не так ли? - сказал Толстяк Манчо. - Этот гидрант - единственный пляж, который им знаком. Прямо как вы, лохи. Вы все одинаковы.

- Мне нужна твоя помощь, Толстяк, - произнёс я, поворачиваясь к нему. - Большое одолжение. Тебе проще сказать «нет». И намного умнее. И в этом случае проблем не будет.

Толстяк Манчо выпил свой Yoo-Hoo двумя длинными глотками и вытер рот закатанным рукавом зеленой рубашки, усеянной оранжевыми фламинго.
- Держу пари, ты бы хотел, чтобы я сказал «нет», - ответил Толстяк Манчо, ставя бутылку у ног. - Тогда ты сможешь сказать своим приятелям, что у Толстяка не встает. Не поддерживает своих друзей.

- Ты называешь меня своим другом? - спросил я с улыбкой. - Я тронут, Толстяк.

- Я не называю тебя дерьмом, - сказал Толстяк Манчо. - Я просто говорю тебе, что я здесь. Вы, ублюдки, не справитесь в одиночку. У тебя нет ни наглости, ни мозгов. Пара вас сейчас в тюрьме. Не собираюсь дожидаться, чтобы вас там оказалось четверо.

- Полагаю, Король Бенни заходил к тебе, - произнёс я.

- Что за чёртова команда, которую мы тут собираем, - сказал Толстяк Манчо. - Пьяный адвокат с одной стороны, чёртов ребенок-юрист с другой. Посыльный, похожий на Дика Трейси. Четыре глаза клянутся, что все видели. И двое подсудимых убили больше людей, чем рак. У этого ублюдка Кастера [George Armstrong Custer; 1839 - 1876, американский кавалерийский офицер, прославившийся безрассудной храбростью, необдуманностью действий и безразличием к потерям. Погиб при атаке на превосходящие силы индейцев] было больше шансов выжить, чем у них выйти на свободу.

- Никто этого не ожидает, - сказал я. - И это самая большая карта в нашу пользу.

- Это не чёртова книга, малыш, - парировал Толстяк Манчо. - Тебе лучше запомнить это. И все идет плохо, это не чёртов год в детской тюрьме на севере штата. Это реальность. Если вас поймают на этом, то всё будет всерьёз.

- У меня нет выбора, - сказал я. - Ни у кого из нас.

- Они были хорошими мальчиками, - продолжал Толстяк Манчо. - Этот маленький ублюдок Джонни отдал тебе свою рубашку, он думал, что она тебе нужна. Другой член, Масло, всегда глотал что-нибудь, его губы всегда были в шоколаде.

Он повернулся ко мне.
- Но они больше не хорошие мальчики. Теперь они убийцы, холодные как камень.

- Я знаю, - сказал я. - Я знаю, кем они были, и я знаю, что они из себя представляют. Дело не в этом.

- Не стоит отказываться от жизни только ради того, чтобы поквитаться, - продолжал Толстяк Манчо. - У вас с адвокатом есть шанс. Вы можете всё сделать правильно. Вы готовы отбросить всё это в сторону? Просто чтобы поквитаться с тремя чёртовыми охранниками?

- Я думаю о том, что они делали это каждый день, - сказал я, глядя в сторону, разглядывая улицу перед нами. - Это как часть меня, как кожа. Когда я смотрю в зеркало, я вижу это в своих глазах. Иногда я вижу это на лицах других людей. Это неприятное ощущение. Это чувство заставляет думать, будто часть меня уже мертва. И нет никакого способа вернуть это.

- Если тебе сойдет это с рук, ты почувствуешь себя лучше? - спросил Толстяк Манчо. - Это заставит тебя забыть все, что случилось?

- Нет, - ответил я, повернувшись к нему лицом. - Это просто оставит мне что-то сладкое в памяти. Что-то хорошее, о чём стоит вспоминать.

- Я читал эту дерьмовую газету, в которой ты работаешь, - сообщил Толстяк Манчо, вставая и поднимая свой ящик из-под газировки. - Читаю её каждый день. По-прежнему нигде не вижу твоего чёртова имени.

- Будь терпелив, - сказал я. - Когда-нибудь ты его увидишь. Просто продолжай покупать её.

- Я не покупаю это дерьмо, - отозвался Толстяк Манчо, возвращаясь в свой винный магазин. - Я никогда не кладу деньги в карманы незнакомцев.

- Ты все еще женат на двух женщинах? - спросил я у него, вставая и отряхивая штаны от пыли.

- Две жены и леди-кореш, - ответил Толстяк Манчо. - Они не могут насытиться тем, что у меня есть.

- Должно быть, недурно, - заметил я.

- Им это нравится, - сказал Толстяк Манчо. - И это главное.

- Спасибо, Толстяк, - поблагодарил я, прислонившись к двери его магазина. - Я у тебя в долгу. Я в большом долгу перед тобой.

- Спорим, что ты мне должен, ублюдок, - парировал Толстяк Манчо. - И ты не уйдешь отсюда, пока не заплатишь мне за ту чертову пачку жевательной резинки.

 

6

Я сидел на ступеньках в коридоре, спиной к стене, в нескольких дюймах от двери квартиры, с сумкой с шестью банками пива, когда Кэрол Мартинес подняла голову и увидела меня.
- Убей меня или выйди замуж, Шейкс, - произнесла Кэрол, ища в сумочке ключи. - Я слишком устала для чего-то другого.

- А как насчёт пары банок пива? - спросил я, постучав по бумажному пакету.

- Если это твоё лучшее предложение, - парировала она.

- Ещё я могу обнять и поцеловать, - сказал я.

- Продано, - ответила она.

Я встал, обнял ее за талию и прижал к себе, чувствуя ее мягкие изгибы даже под толстыми слоями куртки и свитера. Она выглядела такой хорошенькой, какой я никогда её ещё не видел.

- Тебе что-то нужно, не так ли, Шейкс? - спросила Кэрол, поглаживая теплыми руками мне затылок и шею.

- Я не против воспользоваться стаканом, - сказал я. - Ненавижу пить из банки.

Ее квартира была чистой и аккуратной, заполненной книгами и постерами старых фильмов в рамках. В центре кухни стоял небольшой стол, а к холодильнику был приклеен большой портрет Хамфри Богарта в плаще, курящем сигарету.

- Наливай пиво, - сказала Кэрол, снимая куртку. - Я включу музыку.

- У тебя есть Фрэнки Валли? - спросил я.

- Ты такой старомодный, Шейкс, - отозвалась Кэрол со смехом. - Валли пропал ещё до того, как стал принимать таблетки.

- По крайней мере, он жив, - сказал я. - Это больше, чем я могу сказать о твоем приятеле Богарте.

- Богги всегда будет крутым, - парировала она. - Чего я не могу сказать про «Четыре сезона».

- Ну, пока не выбрасывай их альбомы, - сказал я, протягивая ей стакан с пивом и наблюдая, как она ставит пластинку Боба Сигера на проигрыватель.

- Мне нечего выбрасывать, - отозвалась она, садясь рядом со мной на небольшой раскладной диван в центре гостиной.

Мы молча сидели и слушали Сигера [Боб Сигер / Robert Clark Seger, род. 1945, американский рок-музыкант и автор песен], поющего: «Попытаюсь прожить свою жизнь без тебя», потягивая пиво, откинув головы на толстую стеганую вручную подушку.

- Ты выглядишь усталым, - произнесла Кэрол, кладя руку на моё колено. - У тебя не хватает времени поспать на твоей новой работе?

- Как много ты знаешь? - спросил я, переводя взгляд на нее.

- Только то, что говорят в округе, - ответила Кэрол.

- А что говорят в округе?

- Что Джона и Томми посадят, - произнесла она с грустью в глазах и голосе. - И что это сделает их лучший друг.

- Ты веришь этому?

- Этому трудно не верить, Шейкс, - сказала Кэрол. - Я имею в виду, если мы все не ошибаемся, он взялся за это чёртово дело.

- Да, он взял это дело, - подтвердил я.

- Тогда что еще можно сказать? - спросила она, допивая остаток пива и стараясь не расплакаться.

Я повернулся к ней, наши руки соприкоснулись, наши взгляды встретились.

- Ты очень хорошо знаешь Майкла, - сказал я. - Может быть, даже лучше, чем я.

- Я думала, что знала, - ответила Кэрол. - Я действительно так думала. Теперь я не знаю.

- Знаешь, Кэрол, - сказал я. - Ты же знаешь, что он любит тебя. И ты знаешь, что он никогда не причинит вреда ни тебе, ни мне, ни Джонни, ни Маслу. Никогда.

- Тогда зачем браться за это дело? - спросила Кэрол. - Ради бога, он же сам пошёл и попросил его себе. Что это за друг, черт возьми?

- Самого лучшего сорта, - сказал я. - Тот, кто выбросит все, что у него есть, просто чтобы помочь своим друзьям. Тот, кто никогда не забывает, кто он и что он из себя представляет. Из тех, кто достаточно сумасшедший, чтобы думать, что ему сойдет с рук то, что он пытается сделать.

- Что ты мне пытаешься сказать, Шейкс? - спросила Кэрол.

- Ты давно живёшь в этом районе, Кэрол. Достаточно долго, чтобы понять, что все тут - обман или жульничество. Почему с этим делом должно быть иначе?

- Пойду принесу нам еще пива, - сказала Кэрол, возвращаясь на кухню. К этому моменту Боб Сигер запел «Против ветра».
- Хочешь бутерброд?

- У тебя есть свежая моцарелла и базилик? - спросил я.

- А как насчет пары ломтиков старой ветчины на черством хлебе?

- С горчицей?

- С майонезом, - сообщила Кэрол.

- Ты меня уговорила, - сказал я.

Мы ели бутерброды, пили пиво и слушали музыку, мы вдвоем расслабились в компании друг друга и погрузились в долины собственных мыслей. По прошествии некоторого времени я спросил ее, почему она перестала встречаться с Майклом.

- Это случилось просто, - сказал Кэрол. - Он жил в Квинсе, работал и учился. Я была здесь и делала то же самое. Мы неделями не виделись. Через некоторое время стало легче прервать наши отношения, чем продолжать.

- Ты все еще любишь его?

- Я не думаю об этом, Шейкс, - сказала Кэрол. - Если бы я это делала, то сказала бы «да». Но Майклу нужно было сбежать из Адской кухни. Чтобы оказаться подальше от её людей. А я была одной из них.

- И теперь ты с Джоном, - уточнил я.

- Насколько возможно быть с Джоном, - сказала Кэрол. - Человек, которого я знаю, совсем не тот мальчик, которого мы все помним. Но в Джоне есть что-то особенное. Просто нужно присмотреться, чтобы это увидеть.

- Ты навещаешь его?

- Раз в неделю, - сказала Кэрол. - Около часа.

- Хорошо, - сказал я. - Продолжай в том же духе. Только не говори ему, что видишь меня. Фактически, не говори ему ничего. Чем больше ему это покажется безнадежным, тем лучше получится.

- Почему бы не сказать ему? - спросила Кэрол. - Может, все упроститься.

- В суде он будет вести себе жестче, если сочтет, что его загнали в угол, - пояснил я. - Я хочу, чтобы его детское личико смотрело прямо на присяжных, и не хочу, чтобы оно выглядело счастливым.

- Почему ты никогда не приглашал меня на свидание? - спросила Кэрол, проведя тонкой рукой по густым волосам.

- Ты же была девушкой Майки, - ответил я. - Он первым добрался до тебя.

- А после Майки? - спросила она, ее лицо было чистым и ясным.

- Я никогда не думал, что ты согласишься, - ответил я.

- Что ж, ты ошибался, Шейкс, - сказала Кэрол.

- Ты скажешь мне «да» сейчас? - спросил я, держа ее за руку. - Независимо от того, что я попрошу?

Кэрол наклонилась, обняла меня обеими руками и уткнулась мне в шею.

- Да, - прошептала она. - Что ты хочешь, чтобы я сделала?

- Нарушила закон, - сказал я.

 

7

План Майкла в значительной степени опирался на Адскую кухню, способную предоставлять информацию и хранить молчание. Оба этих умения в изобилии имелись у жителей округи.

План также зависел от сохранения Майкла в живых, а это означало, что команде убийц Джона и Томми должно быть доведено до сведения, что Майкл не может стать их мишенью. Через несколько дней после того, как Майкл занялся делом, к Вестсайдским парням пришел Король Бенни. Король потребовал, чтобы словесные оскорбления в адрес Майкла продолжались, но никаких попыток покушения не предпринималось. Приказ нанести удар по Майклу Салливану, если бы он потребовался, мог исходить только от Короля Бенни.

Пока Король Бенни, Толстяк Манчо и Кэрол работали над своей частью дела, я получал и передавал информацию по нашей линии связи. В свою очередь, я информировал Майкла обо всем, что ему требовалось знать.

Мы создали простой способ общения.

Если Майкл отправлял сообщение, мне на работе оставляли сообщение, чтобы я позвонил моей несуществующей девушке Глории. Как только я получал такой сигнал, я не позднее полудня следующего дня посылал одного из людей Короля Бенни забрать конверт в одном из трех обусловленных мест.

Если мне требовалось сообщить что-то Майклу, я просил кого-нибудь из соседей купить ранний выпуск «Нью-Йорк Таймс» написать слово Эдмунд в правом верхнем углу раздела «Метро» и бросить его перед дверью его квартиры. Позже в тот же день Майкл забирал свой конверт из почтового ящика в Верхнем Ист-Сайде.

Первые недели мы потратили не только на папки Майкла, но и на поиск информации, которая можно было использовать либо в зале суда, либо на улице против трех оставшихся охранников. Мы также работали со свидетелями, собирали их биографию, выявляя их слабые места. Кроме того, добывалась подробная информация об исправительном учреждении для мальчиков Уилкинсон, о бывших охранниках, служащих и заключенных, желающих высказаться, выслеживались надзиратели и их помощники, определялись имена несовершеннолетних, которые погибли во время своего пребывания там, проверялась указанная причина их смерти.

Майкл предоставил нам список вопросов, которые О'Коннор должен задать в суде. Он также передал нам вопросы, которые намеревался задавать сам, и ответы, которые ожидал услышать. Также им передавалась любая дополнительная информация об охранниках или Уилкинсоне, с которой он сталкивался.

Все отправленные письменные сообщения уничтожались. Телефонные разговоры разрешались только с использованием кодированных сообщений через третьих лиц. Между основными участниками не должно существовать никаких личных контактов.

Мы не могли ошибаться.

Адская кухня, район, который приходил на помощь своим союзникам так же быстро, как и бросался хоронить своих врагов, действовал согласно плану Майкла. Словесные обвинения в адрес Майкла продолжались, крики «предатель» и «сточная крысы» разносились по округе, но произносились они, главным образом, для чужаков. Подпольные слова, единственные, что имели значение, распространялись по улицам со скоростью пули в ночи - «спящие» Короля Бенни играли свою роль. «Спящие» — это уличное название тех, кто провел время в исправительном учреждении для несовершеннолетних. Это также было кодовое слово мафии, связанное с киллером, который остался на ночь после окончания работы. В Адской кухне имелось много «спящих», но мы с друзьями были единственными Четырьмя, кого Король Бенни считал своей командой.

- Хочешь Роллс-Ройс, отправляйся в Англию или туда, где, черт возьми, их делают, - говорил Толстяк Манчо. - Хочешь шампанского, иди к французам. Хочешь денег, найди еврея. Но вам нужна грязь, подонок, похороненный под камнем, секрет, который никому не нужен, и, если вы хотите этого и хотите быстро, есть только одно место - Адская кухня. Тут все потерянное и найденное. Его теряют, а мы находим.

 

8

Король Бенни сидел на скамейке в парке в ДеВитт Клинтон и кормил тыквенными семечками стаю голубей, а солнце поздней осени оглаживало ему спину. Прошла неделя после Дня благодарения и три недели нашей работы. Погода начала превращаться в холод Нью-Йорка.

На нем был всё тот же черный костюм, который он обычно носил в своем клубе, игнорируя холодный воздух, как и все остальное. Рядом с его правой ногой стояла чашка кофе и небольшая бутылка Sambuca Romana [марка итальянского ликера].

- Я не знал, что тебе нравятся голуби, - заметил я, садясь рядом с ним.

- Мне нравится все, что не разговаривает, - отозвался Король Бенни.

- Я получил сегодня известие от Майки, - сказал я. - Дело передадут в суд в первый понедельник нового года. Завтра об этом будет небольшая заметка в газетах.

- У вас есть только два свидетеля, которые будут давать показания, - произнёс Король Бенни. - Двое других передумали. Завтра этого не будет в газетах.

- Кто эти двое?

- Костюмы в баре, - пояснил Король Бенни. - Они сказали, что выпили слишком много, чтобы узнать наверняка, кого они видели вошедшим.

- Остается пара в кабинке, - сказал я.

- Пока остаётся, - отозвался Король Бенни.

- Все остальное становится на свои места? - спросил я, согревая дыханием свои руки.

- За исключением вашего свидетеля, - сказал король Бенни. - Этот карман всё еще пуст.

- У меня есть кое-что на уме, - сообщил я. - Я поговорю с ним, когда придет время.

- Он хорош?

- Он будет таким, - сказал я. - Если возьмётся.

- Тогда убедись, - произнёс Король Бенни, бросая голубям еще семян, - что он это сделает.

- Всё это не получилось бы без тебя, - сказал я.

- Ты нашёл бы способ, - парировал Король Бенни. - Со мной или без меня.

- Может быть, - сказал я. - Но я рад, что ты с нами в этом деле.

- Не знаю, мог ли я чем-нибудь помочь тебе в том месте, - заметил Король Бенни. - Но я должен был попытаться.
Это был единственный раз, когда он упомянул, что знает о произошедшем с нами в Уилкинсоне.

- Вещи случаются, когда им положено, - произнёс я. — Это то, что ты всегда мне говорил.

- Хорошие и плохие вещи, - сказал Король Бенни. - Входя, никогда не знаешь, что найдешь. Всегда будь готов и к тому, и к другому.

- И в большинстве случаев я делаю ставку на плохое.

- Тебе лучше идти, - сказал Король Бенни. - Ты же не хочешь опоздать на встречу.

- Какую?

- С Дэнни О’Коннором, - пояснил Король Бенни. - Он ждет тебя в баре Red Applegate. К этому времени он, должно быть, пьёт свой второй скотч. Доберись до него, прежде чем у него появится третий.

- Он готов идти с нами? - спросил я.

- Он готов, - ответил Король Бенни. - Он ещё слишком молод, чтобы иметь друзей, водивших машины с включенным в салоне светом [когда-то в ряде штатов существовали законы, требовавшие от водителей ездить с включенным в салоне светом].

 

ЗИМА 1980

9

Судебные приставы ввели в зал суда Джона Рейли и Томаса Маркано, при этом оба обвиняемых шли, опустив головы, с руками вдоль бёдер. На них были синие пиджаки, синие рубашки-поло, серые брюки и коричневые мокасины. Они кивнули своему адвокату Дэнни О'Коннору и опустились на два деревянных стула рядом с ним.

Судебная стенографистка, кудрявая блондинка в короткой черной юбке, с отсутствующим лицом села напротив них, прямо перед скамьей судьи.

Стулья присяжных были заполнены двенадцатью избранными для суда.

Майкл Салливан сидел за столом прокурора с открытым портфелем, двумя желтыми папками с юридическими документами и тремя острыми карандашами, разложенными перед ним, глядя на ноги стенографистки. Он был в темном шерстяном костюме, его темный галстук был аккуратно завязан поверх белой рубашки.

Я сидел посередине третьего ряда. Слева от меня сидели двое молодых людей – оба, как я знал, были из Вестсайдских парней. Кэрол Мартинес, глядя прямо перед собой, сидела справа от меня. Она держала меня за руку.

Судья Элиот Вайсман занял свое место. Это был высокий мужчина средних лет с квадратным лицом и чисто выбритой головой. Он выглядел опрятным и подтянутым, мускулистым под своей темной мантией. Было известно, что он суров на процессах, уделяет мало времени театральности, и не позволяет срывать судебные заседания. Адвокаты по уголовным делам утверждали, что он почти всегда склоняется в сторону обвинения. Помощники окружного прокурора называли его справедливым, но отнюдь не легким.

Майкл знал, что вначале судья Вайсман отнесется к Джону и Томми с пренебрежением, эта реакция подкреплялась фактами дела. Майкл также знал, что доказательства против двух подсудимых будут настолько серьезными, что в сочетании с их прошлой судебной историей подтолкнут Вайсмана к попытке избежать суда. Он ожидал, что Вайсман будет оказывать давление на обе стороны, чтобы они пришли к соглашению о признании вины.

Трижды судья в частном порядке просил обоих адвокатов о таком соглашении, и трижды они отказывали. Джон и Томми настаивали на своей невиновности, а судья удерживал их под стражей без права освобождения под залог. Майкл же настаивал на том, чтобы люди, обвинённые его офисом, были привлечены к ответственности по всей строгости закона. Поскольку дело вступило в фазу выбора присяжных, судья Вайсман выглядел весьма недовольным.

В течение первых недель в этом неудобном зале суда Майкл ни разу не дал никаких указаний на то, что собирается делать. Он тщательно опрашивал и отбирал присяжных, как и любой другой молодой помощник окружного прокурора, задавая все относящиеся к делу вопросы, пытаясь как можно честнее отсеять любого присяжного, который, по его мнению, не мог или не хотел выносить справедливый вердикт. Оба адвоката остановились на присяжных в составе восьми мужчин и четырех женщин. Одна из женщин была латиноамериканкой, как и двое мужчин. Двое других мужчин были черными. Трое присяжных, двое мужчин и женщина, были ирландцами.

При упоминании подсудимых Майкл всегда называл их по именам, чтобы установить их личности и таким образом вывести за рамки анонимных лиц. Он настоял на том, чтобы потенциальные присяжные смотрели на двух человек, находящихся под судом, пока он говорил об их репутации, и попросил всех, кто боится людей такой репутации, отказаться от обязанностей присяжных. Джон и Томми всегда старались смотреть на Майкла, но он аккуратно отводил от них взгляды, не желая рисковать, что кто-будь из зрителей заметил бы даже намек на то, что они знакомы.

Майкл очень чётко представлял себе ход этого дела.

Он целился в виновного.

А виновными были приют для мальчиков Уилкинсон с обвиняемыми: Шоном Ноксом, Адамом Стайлером, Генри Аддисоном и Ральфом Фергюсоном.

Майкл бесстрастно выслушал вступительное заявление Дэнни О’Коннора, в котором адвокат громким голосом назвал Джона и Томми двумя невинными пешками, быстро арестованными и столь же быстро привлеченными к суду по незначительным уликам. О'Коннор настаивал, что докажет и развеет все разумные сомнения; что Джон Рейли и Томас Маркано не убивали Шона Нокса в ту ночь, о которой идет речь. Что, собственно говоря, во время стрельбы в «Трилистнике» их даже не было рядом с пабом.

Выступление О’Коннора никого не впечатлило, особенно судью Вайсмана, который нервничал в течение пятнадцати минут, потребовавшихся для речи адвоката. Немногочисленные репортеры, освещавшие дело, рассредоточившись по первым рядам, перестали делать заметки после первых же слов О’Коннора. Зрители-ветераны, привыкшие к более пылким адвокатам защиты, со скукой качали головами.

- Он совсем не Перри Мейсон, - прошептала Кэрол.

- Он смог правильно назвать их имена, - сказал я. - Для него это отличное начало. Кроме того, если он выиграет это дело, он станет больше, чем Перри Мейсон.

Майкл встал, расстегнул пиджак и отошёл от своего стола к ​​скамье присяжных. Он держал руки в карманах, и на его лице сияла дружелюбная улыбка.

- Доброе утро, - сказал он присяжным. - Меня зовут Майкл Салливан, я помощник окружного прокурора округа Манхэттен. Моя работа, как и в большинстве других профессий, на первый взгляд кажется легкой. Я должен доказать вам и только вам, что двое обвиняемых убили человека по имени Шон Нокс хладнокровно, без каких-либо явных мотивов. Я представлю вам доказательства и предложу выслушать свидетельские показания, доказывающие это. Я помещу их на место преступления. Я приведу свидетелей, которые подтвердят, что они были там в ту ночь убийства. Я предоставлю вам достаточно фактов, чтобы вы могли затем уйти в комнату присяжных и вынести четкое решение, не вызывающее никаких разумных сомнений. Я знаю, что вы все знаете, что это значит, потому что вы, вероятно, смотрите телевизор столько же, сколько и я.

Трое из присяжных улыбнулись, а один из мужчин, почтовый служащий из Верхнего Вест-Сайда, громко рассмеялся.
- Я всё слышал, - сказал он, указывая пальцем на Майкла.

- Позвольте мне напомнить всем и каждому, что это зал суда, - мрачно произнёс судья Вайсман. - Не гостиная. Имейте это в виду, присяжные, и, пожалуйста, воздержитесь от дальнейших комментариев.

- Это моя вина, ваша честь, - сказал Майкл, повернувшись к судье. - У меня создалось впечатление, что требовался ответ. Этого больше не повторится.

- Я уверен, что так и будет, советник, - ответил судья, смягчая тон. - Продолжайте.

- Посмотри на их лица, - сказал я Кэрол, привлекая ее внимание к скамье присяжных. - На их глаза. Они влюбляются в него.

- Это несложно, - отозвалась Кэрол.

- Прошлая история этих двух молодых людей не имеет значения и не является проблемой в данном случае, - продолжил Майкл, повернувшись к присяжным, его руки легли на деревянный перила, его глаза переходили от лица к лицу. - Жестокие или мирные, преступные или честные, святые или грешники. Все это не имеет значения. Важно то, что произошло в ночь убийства. Если я смогу доказать вам, что эти два человека были мужчинами, которые вошли, выпили две рюмки и застрелили Шона Нокса, тогда я ожидаю обвинительного приговора. Если я не смогу этого сделать, если я не смогу поместить их туда, вложить оружие в их руки, положить тело перед ними и заставить вас твердо поверить, что они нажали на спусковые крючки, тогда груз вины полностью спадет с ваших плеч. и ляжет на мои. Если это произойдет, значит я не справился со своей работой. Но я сделаю все возможное, чтобы не подвести вас и не упустить правду. Я сделаю все возможное, чтобы добиться справедливости. Я знаю, что и вы тоже.

 

10

Я опоздал на двадцать минут. Я попросил Кэрол встретиться со мной перед церковью в шесть, но потерял счет времени, стоя на коленях в молитве на одной из задних скамеек в Святом Сердце. Я вышел из церкви и увидел, что она сидит на ступеньках, подняв воротник кожаной куртки, пытаясь таким образом защититься от сильного ветра, дующего с реки.
- Прости, что опоздал, - сказал я. - Я зажигал свечи.

- Теперь и Святой Иуда тоже замешан, - отозвалась Кэрол. - Кто-нибудь еще?

- Еще один, - сказал я.

- Мы должны встретиться с ним здесь? - спросила Кэрол.

- Нет. Он ждет нас у себя дома.

- Это где?

- Это там, - сказал я, указывая пальцем на здание из красного кирпича рядом с церковью. - В доме священника.

- Боже мой! - сказала Кэрол, широко открыв глаза. - Боже мой!

- Не совсем так, - сказал я. - Но близко к этому, и это всё, к чему я смог прийти за довольно короткий срок.

* * *

Отец Бобби сидел в кресле в своей маленькой, уставленной книгами комнате на первом этаже, спиной к приоткрытому окну. Он закурил и глубоко затянулся, выпуская дым из носа. В правой руке он держал бутылку «Пепси». Кэрол седела напротив него, скрестив ноги, положив локоть на колено, упершись подбородком в ладонь.

Я сидел на подоконнике в углу комнаты, выходившей на школьный двор, засунув руки в карманы, задевая спиной белые кружевные занавески.

- Как сегодня прошел суд? - спросил отец Бобби усталым голосом.

- Как первый раунд борьбы, - сказал я. - Все просто прощупывали друг друга.

- Как выглядят мальчики?

- Как будто они хотели оказаться в другом месте, - сказала Кэрол. - Думаю, это то, что мы все почувствовали.

- Я живу в этом приходе почти двадцать лет, - произнёс отец Бобби, сбрасывая сигаретный пепел в пустую бутылку из-под газировки. - Видел множество мальчиков, превращающихся в мужчин. И я видел, как слишком многие умирали или попадали в тюрьму на большую часть своей жизни. Я плакал над всеми ими. Но этот, этот случай был самым тяжелым. Это стоило мне всех молитв, которые я знаю.

Отец Бобби знал, что не улица виновна в падении Джона Рейли и Томаса Маркано. И не пристрастие к наркотикам или жизнь среди банд. Нельзя винить в их падении суровую правду Адской кухни. Винить можно только одно.

- Вы сделали все, что могли, отец, - сказал я. - Помогли мне. Помогли Майклу. Если бы не вы, на скамье подсудимых оказались бы все мы.

- Вам хочется вернуть тех овец, что заблудились - произнёс отец Бобби.

- Еще не поздно, отец, - сказал я, отойдя от окна и приблизившись к нему. - У нас еще есть шанс вернуть пару заблудших овец. Один последний шанс.

- Это один шанс законный? - спросил отец Бобби.

- Последних шансов никогда не бывает, - сказал я.

- За этим стоит Король Бенни?

- Он участвует, - сказал я. - Но не командует.

- А кто?

- Майкл, - ответил я.

Отец Бобби глубоко вздохнул и подался вперед на стуле.

- В среднем ящике моего стола бутылка «Дьюара» [сорт виски], - сказал отец Бобби. - Я думаю, нам это понадобится.

* * *

Я рассказал отцу Бобби все. Если он собирался участвовать, он заслужил знать, во что ввязывается. Если он не собирался помогать, я достаточно доверял ему, чтобы понимать, что правда не выйдет за пределы его комнаты.

- Я должен был это почувствовать, - произнёс отец Бобби. - В ту минуту, когда Майкл занялся этим делом, я должен был догадаться, что тут что-то не так.

- Хороший план, - сказал я. - Майки знает обо всем. Каждую базу, на которую вы смотрите, прикрывает он.

- Не все базы, Шейкс, - парировал отец Бобби. - Тебе чего-то не хватает, иначе тебя бы здесь не было.

- Ни хрена себе, - произнёс я с улыбкой.

- Верно. Так что выкладывай. Так чего вам не хватает?

- Свидетеля, - сказал я. - Того, кто встанет и скажет, что он был с Джоном и Томми в ночь убийства.

- И вы решили, что идеально подойдет священник? - подсказал отец Бобби.

-Не просто священник, - сообщил я.

- Вы просите меня солгать, - продолжил отец Бобби. - Просите меня поклясться перед Богом, а затем солгать.

- Я прошу вас помочь двум вашим мальчикам, - сказал я. - Помогите им избежать тюрьмы до конца их жизни.

- Они убили Нокса? - спросил отец Бобби. - Они зашли в паб и убили его, как говорят?

- Да, - сказал я. - Они убили его. В точности как говорят.

Отец Бобби встал и зашагал по маленькой комнате, потираясь ладонями бёдра. Он был в черной одежде священника, рубашке с короткими рукавами под курткой, ключи позвякивали в его боковом кармане.

- Вы просите меня об услуге, - сказал отец Бобби, остановившись в центре комнаты и глядя на меня и Кэрол.

- Мы знаем, отец, - сказала Кэрол.

- Нет, - сказал отец Бобби. - Я так не думаю.

- Вы всегда говорили, что если мне когда-нибудь что-нибудь понадобится, я должен прийти и попросить у вас, - сказал я.

- Я думал скорее о билетах на «Янкиз», - произнёс отец Бобби.

- Мне не нужны билеты на «Янкиз», отец, - сказал я. - Мне нужен свидетель.

Отец Бобби расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и снял пасторский воротник. Он держал воротник обеими руками.
- Это моя жизнь, - сказал отец Бобби, поднимая воротник. - Это все, что у меня есть. Я отдал ему все. Все. Итак, вы двое пришли сюда с каким-то планом, который просит меня выбросить это. Чтобы выбросить это, и чтобы двое убийц могли выйти на свободу. Чтобы снова убивать. И вы просите меня об этом как о услуге.

- Две жизни должны быть дороже пасторского воротника, - сказал я.

- А как насчет украденной жизни, Шейкс? - спросил отец Бобби, стоя в нескольких дюймах от моего лица. - Она сколько стоит?

- Для меня ничего, - сказал я.

- Почему это, Шейкс? - спросил отец Бобби. - Скажи-ка.

Я сел в кресло рядом со столом, отец Бобби и Кэрол - в другом конце комнаты. Я оглядел полки, заполненные книгами, которые я читал в детстве, и многими другими, которые я хотел прочитать. Я держал в руке пустой стакан, изо всех сил пытаясь вспомнить лица и образы, которые так долго были надежно похоронены.

Лица и образы, которые я не хотел вспоминать, но которые были реальными.

И я рассказал отцу Бобби обо всём, что лежало у меня на сердце. Это был первый и единственный раз, когда я рассказывал об этом - до той поры, – о том, что стоила жизнь Шона Нокса.

Я говорил больше часа, мои слова были полны гнева, я позволил отцу Бобби и Кэрол узнать то, что я никогда и никому не собирался рассказывать. Для отца Бобби это был шок, болезненный удар прямо в сердце. Кэрол была достаточно близка к Майклу и Джону, чтобы что-то подобное заподозрить, но подробности ошеломили ее, заставили замереть и перехватили дыхание.

Я рассказал им о приюте для мальчиков Уилкинсон.

Я рассказал им о пытках, избиениях, унижениях.

Я рассказал им об изнасилованиях.

Я рассказал им о четырех испуганных мальчишках, которые плакали перед сном и молились Богу отца Бобби о помощи, которая так и не пришла. Я рассказывал им о бесконечных ночах, которые я провел, глядя в темноту, о крысах по углам, о ключах, дребезжащих в замках тюремных камер, о замахивающихся дубинках, о хватке охранников, о криках мальчиков.

Я рассказал им обо всем.

И когда я закончил, Кэрол очень тихо, почти шепотом, произнесла:
- А теперь скажите мне, отец, что бы сделал хороший священник?

* * *

Отец Бобби весь последний час смотрел прямо перед собой, и только что-то мелькало в его глазах. Он выдохнул и уставился в потолок, положив руки на мягкие подлокотники стула.

- Уже поздно, - произнёс он наконец. - Вам пора. Вы оба выглядите усталыми.

Он встал и взял меня за руку.
- Мне нужно принять решение, - сказал отец Бобби. - Все, что я могу — это молиться, чтобы оно оказалось правильным.

- Так и будет, отец, - ответил я. - Чтобы вы не выбрали.

- Мальчики попали в цель насчёт тебя, - сказал отец Бобби, потянувшись к Кэрол и задержав её руки в своих руках.

- Насчёт чего? - спросила Кэрол, поднимая голову.

- Они всегда говорили, что у тебя есть яйца, - ответил отец Бобби. - И они были правы.

- Я приму это как комплимент, - сказала Кэрол. - Особенно от священника.

 

11

Майкл улыбнулся свидетельнице, темноволосой красивой женщине из Нью-Джерси. Она скрестила ноги под стулом, на ней была плиссированная юбка и белая блузка, застегнутая у самого горла. Она сложила руки на коленях.

- Миссис Салинас, как часто вы ужинаете в пабе «Трилистник»? - спросил он.

- Только тем вечером, - ответила она уверенным голосом, как женщина, которой нечего скрывать.

- Что это за тот вечер? - спросил Майкл.

- Тот вечер убийства, - ответила она.

- Во сколько вы приехали?

- Около семи тридцати, - сказала миссис Салинас.  Я встретилась с другом, чтобы поужинать вместе.

- Как зовут вашего друга?

- Дэвид, - ответила она. - Дэвид Карсон.

- Кто прибыл первым?

- Я, - ответила она. - Но всего на пару минут.

- Вы ждали мистера Карсона снаружи?

- Нет, - сказала она. - У вешалки. Как я уже сказала, ждать долго не пришлось.

- Хорошо, - сказал Майкл. - Вы с мистером Карсоном заходите, садитесь, заказываете выпивку и начинаете наверстывать упущенное. Это так?

- В значительной степени, - ответила миссис Салинас. - Мы не виделись несколько недель. Дэвид уезжал в командировку.

- Кто предложил поесть в пабе «Трилистник»?

- Я.

- Почему?

- Я прочитала о нем в журнале, - произнесла она. - Там очень красочно его описали.

- Так и было?

- Вплоть до стрельбы, - сказала миссис Салинас.

Я глянул на стол защиты и поймал ухмылку Джона и улыбку Томми. Их адвокат, опустив голову, яростно делал записи в блокноте.

- Для чего он делает заметки? - прошептала Кэрол. - Он же знает, какие вопросы должен задавать.

- Может, он их забыл, - сказал я. - Оставил на барном табурете.

- Она хорошо держится, - произнесла Кэрол, указывая на миссис Салинас.

- Мы хотим, чтобы так и было, - пояснил я.

- А мистер Карсон бывал там раньше? - спросил Майкл. - С вами или без?

- Нет, - сказала она. — Это был первый раз для нас обоих.

- Где вы сидели, миссис Салинас?

- В кабинке, - сказала она. - Ближайшей к входной двери.

- Это был ваш выбор?

- Да, - сказала она. - Все кабинки, кроме одной, были свободны, поэтому мы могли сидеть где угодно. Но Дэвид любит свежий воздух, и я тоже не против.

- Вы помните, что заказывали?

- Я попросила отбивные из баранины, - сказала она. — Это была одна из особенностей, упомянутых в журнале. Дэвид сделал свой обычный заказ.

- Для тех из нас, кто не знаком с пищевыми пристрастиями мистера Карсона, не могли бы вы поведать, из чего они обычно состоят? - спросил Майкл, широко улыбаясь миссис Салинас.

- Стейк, - сказала она. - Дэвид всегда заказывает стейк, печеный картофель и салат.

- Вы что-нибудь выпили?

- Мы заказали бутылку красного вина, - сказала миссис Салинас. - Кажется, «Кьянти».

- Это все?

- Да, - сказала она. - Это все.

- Вы обратили внимание на количество людей в пабе?

- Там было всего несколько человек, - сказала она. - Было тихо. Хорошее место, чтобы с кем-нибудь встретиться и поговорить.

- Вы заметили жертву, Шона Нокса?

- Нет, - сказала она. - Не заметила

- Вы даже не заметили его, когда вошли? - спросил Майкл.

- Нет, - ответила она. - Наш столик был прямо возле гардероба, и я не стала оглядываться.

- Ваше внимание было сосредоточено на мистере Карсоне, - подытожил Майкл.

- Да, - сказала миссис Салинас. - Как я уже сказала, какое-то время я его не видела.

- В какую сторону вы смотрели? - спросил Майкл. - С какой стороны кабинки вы сидели?

- С той стороны, что была обращена к задней части паба, - ответила она.

- Со стороны, обращенной к ряду кабинок?

- Да.

- Со стороны, обращенной к кабинке мистера Нокса? - спросил Майкл.

- Думаю, что да, - сказала миссис Салинас. - Да.

- Но вы не могли видеть его с того места, где сидели?

- Мне незачем было его видеть, - сказала она. - Я просто знала, что кто-то сидит в задней кабинке. Я не обратила внимание.

- Вы заметили двух мужчин, которые вошли вскоре после того, как вы сели ужинать?

- Я слышала, как они вошли, - сказала она. - Их нельзя было не услышать.

- Почему?

- Они были очень шумными, - сказала она. - Они вызвали переполох. Я уверена, что их заметили все.

- Вы видели их лица, когда они вошли?

- Нет, - сказала она. - Не тогда, когда они вошли.

- Почему?

- Я разговаривала с Дэвидом, - сказала она. - Когда я наконец подняла глаза, они уже прошли мимо меня.

- Вы обратили внимание на их лица, когда они подошли к барной стойке?

- Со стороны, - ответила она. - Я могла видеть их только в профиль.

- Обоих?

- Да, - сказала миссис Салинас, уверенность в ее голосе не дрогнула. – Обоих.

- Вы видели, как они подошли к кабинке, где сидел мистер Нокс? - спросил Майкл.

- Я заметила это, - сказала она. - Да.

- Вы слышали, что они между собой говорили?

- Нет, - ответила она. - Я не слышала.

- Вы видели, как они вытаскивают оружие?

- Нет, - сказала она.

- Вы слышали выстрелы?

- Да, - сказала миссис Салинас. - Я слышала выстрелы.

- Что они сделали после стрельбы? - спросил Майкл.

- Они вышли из паба, - сказала она. - Как ни в чем не бывало.

- Вы тогда видели их лица?

- Да, - сказала она. - Я подняла глаза, когда они проходили мимо.

- Вы уверены в этом, миссис Салинас?

- Да, - сказала она. - Очень четко.

- И двое мужчин, которых вы видели в пабе «Трилистник», находятся в этом зале?

- Да, - сказала миссис Салинас. - Они тут.

- Не могли бы вы указать мне на них, пожалуйста?

- Они сидят вон там, - сказала миссис Салинас, указывая пальцем на Джона и Томми.

- Ваша честь, будет ли в протоколе отражено то, что миссис Салинас опознала обвиняемых Джона Рейли и Томаса Маркано как двух лиц, о которых идет речь?

- Принято к сведению, - отозвался судья Вайсман.

- У меня больше нет вопросов, - произнёс Майкл.

- Советник? - спросил судья Вайсман, приподняв бровь в сторону Дэнни О’Коннора. - Вы готовы продолжить?

- Да, ваша честь, - сказал Дэнни О’Коннор. - Защита готова.

- Хорошо, если так, - прошептала Кэрол.

* * *

Дэнни О’Коннор был одет в темно-серый костюм, который следовало бы почистить, и белую рубашку, наглухо застёгнутую. Его туфли были поношенными, а синий галстук имел размер как у Оливера Харди [Oliver Hardy, 1892-1957, американский комедийный актёр].

- У него взгляд как у Коломбо, - пробормотал я. - Ему не хватает только сигары.

- Наверное, она есть у него в кармане, - сказала Кэрол. - И ещё горит.

- Доброе утро, - поздоровался Дэнни О’Коннор с миссис Салинас.

- Доброе утро, - отозвалась она.

- У меня всего лишь несколько вопросов, - сказал он. - Я не отниму у вас слишком много времени.

- Спасибо, - поблагодарила она.

- Вы сказали, что за ужином пили только вино, - произнёс О'Коннор, отводя взгляд от миссис Салинас и глядя в глаза присяжным. - Это верно?

- Да, - сказала она. - Это верно.

- Вы в этом уверены? - спросил О'Коннор. - Вы уверены, что это все, что вы заказали, только одну бутылку вина?

- Да, - ответила она. - Бутылку красного вина.

- А до этого вы что-нибудь пили?

- Что вы имеете в виду, до того? - спросила миссис Салинас.

- Может быть, за обедом, - пояснил О'Коннор. - Вы что-нибудь пили за обедом?

- Да, пила, - сказала она. - Но это было несколькими часами раньше.

- Что это было, миссис Салинас?

- Я прошлась по магазинам и зашла пообедать в заведении на Мэдисон-авеню, - сказала она.

- Я не спрашивал, куда вы пошли, - сказал О'Коннор. - Я спросил, что вы пили за обедом.

- Мартини, - ответила она.

- Что-нибудь еще?

- Ещё немного вина, - сказала она.

- Сколько?

- Один стакан, - сказала она. - Может быть, два.

- Ближе к двум? - спросил О'Коннор.

- Да, - сказала миссис Салинас, ее щеки покраснели. - Наверное, два.

- В какое время вы обедали, миссис Салинас?

- Возражение, ваша честь, - произнёс Майкл, не вставая. - То, что миссис Салинас делала в день убийства, не имеет ничего общего с тем, что она видела в вечер убийства.

- То, сколько она выпила, имеет значение, ваша честь, - сказал О'Коннор.

- Отклоняется, - произнёс судья Вайсман.

- В какое время, миссис Салинас, - спросил О’Коннор, - вы обедали?

- Примерно в час тридцать, - ответила она.

- А что вы ели на обед?

- Салат, - сказала она.

- Мартини, два бокала вина и салат, - сказал О'Коннор. - Верно?

- Да, - сказала миссис Салинас, глядя на Майкла в ожидании помощи. - Да, верно.

Он не отозвался.

- А потом вы выпили вино за ужином, - уточнил О'Коннор. - Примерно через шесть часов. Верно?

- Да, верно, - сказала она.

- Сколько вина вы выпили к тому моменту, когда мои клиенты якобы вошли в паб «Трилистник»?

- Два стакана, - произнесла она, и сквозь ее уверенный тон прорвался гнев.

- Вы так много пьете каждый день, миссис Салинас?

- Нет, - ответила она. - Нет.

- То есть, можно сказать, что четыре бокала вина и мартини за шесть часов - это для вас много? - спросил О'Коннор.

- Да, это так, - ответила миссис Салинас.

- Вы замужем, миссис Салинас? - спросил О'Коннор.

- Да, - ответила она.

- Счастливо?

- Настолько, насколько может быть счастливым любой, кто вышел замуж пятнадцать лет назад.

- Я был дважды разведен, миссис Салинас, - сказал О'Коннор, улыбаясь присяжным. - Пятнадцать лет для меня звучат как целая жизнь. Насколько это счастливо?

- Я все еще люблю своего мужа, - уточнила миссис Салинас.

- Возражаю, - воскликнул Майкл. - Эта линия допроса не уместна.

- Я позволяю, - отозвался судья Вайсман, глядя на О'Коннора. - Но ближе к делу.

- Да, ваша честь, - сказал О’Коннор. - Спасибо.
Адвокат защиты теперь расхаживал рядом с присяжными, сунув одну руку в карман помятых брюк, его тонкие каштановые волосы были зачесаны назад.
- Каковы ваши отношения с мистером Карсоном?

- Я уже говорила.

- Скажите мне еще раз, - попросил О'Коннор. - Пожалуйста.

- Мы друзья, - сказала она. - Очень старые и дорогие друг другу друзья.

- Мистер Карсон также друг вашего мужа? - спросил О'Коннор.

Миссис Салинас поджала губы, прежде чем ответить.
- Нет, - сказала она. - Он не друг моего мужа.

- Миссис Салинас, о чем вы говорили за обедом?

- Как обычно, - сказала она. - Навёрстывая упущенное.

- О чём именно?

- О его семье, - сказала она. - О моей. Об этом.

- А у вас с мистером Карсоном были какие-нибудь планы помимо ужина? - спросил О'Коннор.

- Что вы имеете в виду? - спросила миссис Салинас.

- Я имею в виду, что ваш вечер должен был закончиться только ужином? - спросил О'Коннор.

- Нет, - ответила она, опустив глаза. - Не только.

- Звучит романтично, - сказал О'Коннор.

- Возражаю, - снова воскликнул Майкл. - У дважды разведенного адвоката, кажется, чрезмерно активное воображение.

- Поддерживаю, - сказал судья Вайсман. - Давайте продолжим, мистер О’Коннор.

- Вы когда-нибудь слышали выстрелы, миссис Салинас? - спросил О'Коннор, меняя тему и подходя ближе к свидетельской трибуне. - То есть до того вечера, о котором идет речь.

- Нет, не слышала, - ответила она.

- Как бы вы описали этот звук?

- Громкий, - сказала она. - Как петарды.

- Этот звук испугал вас?

- Да, очень, - сказала она.

- Вы закрыли глаза?

- Сначала, - ответила она. - Пока стрельба не прекратилась.

- Вы подумали, что стрелявшие собираются убить всех в пабе?

- Я не знала, что и думать, - сказала она. - Все, что я знала, это то, что стреляли в человека.

- Вы думали, что вас могут застрелить? - спросил О'Коннор. – Что вы можете быть застрелены двумя хладнокровными убийцами?

- Да, - сказала миссис Салинас, утвердительно кивнув головой. - Да.

- Тем не менее, несмотря на этот страх, - сказал О’Коннор, - несмотря на риск для своей жизни, вы посмотрели на их лица, когда они выходили из паба. Верно?

- Да, - ответила она. - Да, верно.

- Неужели? - спросил О'Коннор, повышая голос. - Вы действительно посмотрели на их лица?

- Да.

- Вы, миссис Салинас, действительно смотрели им в лица? - спросил О'Коннор, встав в нескольких дюймах от нее.

- Я взглянула на них, когда они проходили мимо, - ответила она. - Но я их видела.

- Вы взглянули, - сказал О'Коннор, его голос стал более высоким. - Вы не посмотрели?

- Я видела их, - уточнила миссис Салинас.

- Вы взглянули на них, миссис Салинас, - сказал О'Коннор. - Вы посмотрели на них глазами напуганной женщины, которая, возможно, слишком много выпила.

- Возражаю, ваша честь, - сказал Майкл, раскинув руки перед собой, но по-прежнему сидя.

- В этом нет необходимости, ваша честь, - пояснил О'Коннор, явно наслаждаясь вниманием к своей первой эскападе. - У меня больше нет вопросов.

- Спасибо, миссис Салинас, - произнёс судья Вайсман потрясенной женщине. - Вы можете быть свободной.

- Похоже, Коломбо выучил урок, - сказала Кэрол.

- Ну, по крайней мере, на сегодня, - ответил я, глядя на Джона и Томми, наблюдая, как они одобрительно подмигивают О'Коннору.

- У тебя есть время пообедать? - спросила Кэрол.

- Я найду время, - сказал я.

- Куда бы ты хотел пойти?

- Как насчет паба «Трилистник»? - спросил я. - Я слышал, там довольно колоритно.

 

12

Детектив на переднем сиденье держал двигатель включенным, положив руки на руль, рядом с ним стоял стаканчик с кофе, крышка стаканчика всё еще была закрыта. Я сидел на заднем сиденье за водителем с тяжелым конвертом на коленях. Другой детектив сидел слева от меня, смотрел в окно, глядя, как ветер разносит клочки мусора по 12-й Литл-Уэст-стрит. Обогреватель был включен, и все четыре окна седана последней модели стояли приоткрытыми, впуская тонкие струйки январского воздуха.

Было шесть пятнадцать воскресного утра, и улицы в центре города пустовали.

- Так что ты собираешься мне показать? - спросил детектив слева от меня, указывая на конверт. - Или ты просто решил поинтриговать?

Его звали Ник Дэвенпорт. Ему было двадцать восемь, он был сержантом отдела внутренних расследований Департамента полиции Нью-Йорка. Это подразделение отвечало за разоблачение коррумпированных копов.

- Сначала вы должны согласиться с парой вещей, - сказал я. - Тогда мы договоримся.

- Фрэнки, что это за дерьмо?

- Послушай парня, Ник, - произнёс детектив на переднем сиденье. - Стоит того. Поверь мне.

Детектив на переднем сиденье, Фрэнк Магсиццо, работал в отделе по расследованию убийств Бруклина. Он вырос в Адской кухне и поддерживал отношения со многими тамошними людьми. Он был первоклассным сыщиком с честным именем и солидной репутацией. Ему было тридцать три года, он владел домом на две семьи в Куинсе, имел двоих детей-дошкольников и был женат на женщине, работавшей неполный рабочий день секретарем по правовым вопросам.

А также он был племянником Короля Бенни.

- Хорошо, - произнёс Ник Давенпорт. - Сколько это будет стоить?

У него было голубоглазое мальчишеское лицо, покрытое трехдневной щетиной, и голос пожилого мужчины. Он прослужил в полиции семь лет, два года в качестве патрульного в Гарлеме и два - полицейским в штатском в Бруклине, прежде чем перебрался в I.A.D. Он был холоден к тому факту, что большинство копов ненавидят всех, кто связан с внутренними расследованиями, и достаточно амбициозен, чтобы хотеть стать капитаном до того, как ему исполнится сорок. Он понимал, что самый быстрый путь к этому - раскрыть максимальное количество коррумпированных копов за минимальное время.

- Я не хочу никаких сделок, - начал я.

- Как так? - спросил Давенпорт, поёрзав по сиденью.

- Вы ему ничего не предлагаете, - сказал я. - Вы не используете его, чтобы добраться до других копов. Вы берете его и раскалываете.

- Это не мое дело, - произнёс Ник. - Как только дело закручивается, в него вовлекается множество других. Я не могу их всех заткнуть.

- Я слышал, ты можешь, - сказал я Фрэнку, сидящему на переднем сиденье. - Но, может быть, я не так расслышал. Может, мне стоит передать это кому-нибудь другому.

- Где ты нашел эту хрень? - спросил Ник Фрэнка, посмеиваясь и вытаскивая сигарету из кармана рубашки.

- Я был на твоем месте сделал бы то, что говорит этот парень, - сказал Фрэнк, глядя сквозь лобовое стекло и потягивая кофе. - Сделаешь это, и ты будешь завтракать раз в месяц с комиссаром.

- Хорошо, Элиот Несс [Ness Elliot, 1903-1957, специальный агент министерства финансов, которому удалось посадить гангстера Аль Капоне в тюрьму на 11 лет за неуплату налогов], - сказал мне Ник. - Ты это получишь. Ему не будут предлагать никаких сделок. Неважно, сколько он наговорит, неважно, кого он затронет. Никаких сделок. Что-нибудь еще?

- Еще две вещи, - сказал я.

- Давай-ка, я их послушаю, - предложил Ник.

- Если его признают виновным, он должен сесть в тюрьму штата, - сказал я.  Я не хочу, чтобы его отправили в один из тех загородных полицейских клубов. Он должен сидеть в тюрьме.

- У тебя по-настоящему стоит на этого парня, - спросил Ник. - Что у тебя с ним?

- Есть еще кое-что, - сказал я. - Хотите услышать это или нет?

- Не могу дождаться, - ответил Ник.

- Это очень просто, - сказал я. - Никто не должен знать, кто скормил вам информацию. Как вы его достали. Как вы его нашли. Я имею в виду - совсем никто.

- Как ты получил это?

- Он упал мне на колени, - сказал я. - Как упадёт на ваши.

- Это всё? - спросил Давенпорт, выбросив сигарету в щель приоткрытого окна. - Это все, что тебе нужно?

- Это все, чего я хочу, - сказал я.

Давенпорт смотрел на меня несколько мгновений, а затем повернулся, чтобы выглянуть наружу. Одна рука потерла щетину на лице, одна нога нервно дёргалась.

- Ты согласен с этим, Фрэнк? - спросил он детектива на переднем сиденье.

- Я здесь, не так ли? - сказал Фрэнк, глядя на него в зеркало заднего вида.

- Хорошо, мистер Несс, - сказал Давенпорт, протягивая руку. - Мы с тобой заключили сделку.

Я протянул ему толстый конверт. Внутри было досье на бывшего охранника Уилкинсона Адама Стайлера, переданное мне Майклом, плюс дополнительная информация, полученная за последние три месяца Королем Бенни и Толстяком Манчо.

- Христос всемогущий! - воскликнул Давенпорт, проглядывая материал. - У тебя здесь все, кроме признания.

- Я подумал, что оставлю это вам, - сказал я. - И предпочитаю, чтобы вы выбили признание из него.

- Даты, время, номера телефонов, - продолжил Давенпорт, широко раскрыв глаза, и на его лице расплылась улыбка. - Ну и ну, Фрэнки, есть даже фотографии с камер наблюдения. Этот кусок дерьма получает около пяти тысяч в месяц. Которые приносят ему наркоторговцы. Уже около трех лет.

- Скорее, четырех, - сказал я.

- Он не увидит пятый, - пообещал Давенпорт. - Я скажу тебе это прямо сейчас.

- У вас достаточно, чтобы добиться обвинительного приговора? - спросил я.

- Это не мое дело, парень, - ответил Давенпорт. - Это дело присяжных.

- Тогда покажите присяжным это, - сказал я.

Я полез в карман куртки и вытащил пластиковый пакет. В нем находился курносый револьвер 44-го калибра и три стреляные гильзы.

- Это что у тебя там, Несс? - спросил Давенпорт, беря пакет.

- Три недели назад тело торговца наркотиками по имени Индиан Рэд Лопес было найдено в переулке Джексон-Хайтс, - сказал я. - В его голове было три пули, а в карманах пустота.

- Я пока ещё с тобой, - произнёс Давенпорт.

- Это пистолет, из которого его убили, - сказал я. - И гильзы.

- А что за дверью номер три? - поинтересовался Давенпорт.

- Отпечатки на пистолете принадлежат Адаму Стайлеру, - сказал я.

- Сделаешь мне одолжение, да, Несс? - спросил Давенпорт, кладя пистолет в карман.

- Какое?

- Если я когда-нибудь попаду в твой список дерьма, позвони мне, - сказал он. - Дай мне шанс извиниться.

- Вы найдете в конверте женское имя и номер телефона, - продолжил я. - Нанесите ей визит. У нее не очень хороший английский. Но его хватит, чтобы сказать, что она видела, как Адам Стайлер приставил пистолет к голове Лопеса и нажал на курок.

Давенпорт закурил новую сигарету, сжимая в руке потухшую спичку. Он убрал конверт.
- Я забираю это, Несс, - произнёс Давенпорт, протягивая руку. - Ты сделал свое дело.

- Если вам потребуется что-нибудь еще, Фрэнк знает, как со мной связаться, - сказал я, пожимая руку.

- Хочешь, чтобы мы подбросили тебя куда-нибудь? - спросил Фрэнк, повернувшись ко мне.

- Нет, все в порядке, - ответил я. - Я пройдусь.

- Передавай привет от меня, - сказал Фрэнк.

- Передам, - ответил я, открывая дверцу машины. - И спасибо, Фрэнк. Спасибо за твою помощь.

- Береги себя, парень, - сказал Фрэнк, подмигивая мне, когда я выходил из машины. - Вода на вашем пути становится неспокойной.

- Я сделаю все, что в моих силах, - сказал я, выходя из машины и захлопывая за собой дверь.

- Эй, Несс, - бросил Давенпорт, скользнув туда, где я сидел, и опуская стекло.

- Что? - спросил я, остановившись.

- Ты когда-нибудь думал о том, чтобы стать полицейским? - спросил он, улыбаясь.

- И покинуть хороших парней? - произнёс я со смехом. - Никогда такого не случится.

 

13

К концу первой недели судебного разбирательства Майкл сделал все, что можно было ожидать от помощника окружного прокурора, добивающегося обвинительного приговора по делу об убийстве «Народ против Рейли и Маркано». Он представил подробную схему интерьера паба «Трилистник», предоставив жюри картинку, согласующуюся со словесным сценарием. У него имелась копия, сделанная в масштабе, с маленькими восковыми фигурками, представляющими посетителей и служащих. Затем он показал присяжным, как две восковые фигуры могут войти в паб, сесть у барной стойки, выпить несколько напитков, перейти к задней кабине, застрелить еще одну восковую фигуру и без проблем покинуть паб.

Он просто никак не связал эти две восковые фигуры с конкретными лицами.

Он достал фотографии места преступления, на котором изрешеченный труп Нокса был окружен двумя тарелками с остывшей едой и чашкой холодного кофе, и продемонстрировал их присяжным. Он попросил эксперта-криминалиста подробно описать марку и калибр пистолета, из которого был убит Нокс, и побудил коронера рассказать о кровавом способе его убийства.

У него просто не имелось орудия убийства, чтобы продемонстрировать его.

Все полицейские, побывавшие на месте происшествия, свидетельствовали о том, что они обнаружили, когда впервые прибыли в паб «Трилистник» в ночь, когда там произошла стрельба. Они просмотрели заявления, представленные им свидетелями случившегося. Затем Майкл вызвал свидетельствовать детективов, двух опытных полицейских, которые объединили эти заявления с другой собранной информацией, указывающей на Джона Рейли и Томаса Маркано.

Он просто так и не смог объяснить присяжным мотивы убийства.

Майкл придерживался плана, требовавшего, чтобы действия оставались простыми.

Он посеял сомнения в умах присяжных. Он сообщил им десятки фактов, но ни оружия, ни мотива, и, что ещё более важно, никаких отпечатков, которые бы демонстрировали, что Джон и Томми могли присутствовать на месте происшествия в ту ночь. Этому немного помогли их перчатки. Об остальном позаботился бармен Джерри. Майкл вывел на свидетельскую трибуну двух очевидцев случившегося, но оба они выглядели весьма ненадёжными, а один, Дэвид Карсон, сидел спиной к происходящему и не видел ничего, кроме кожаных курток и размытых лиц, вошедших и вышедших из паба «Трилистник».

Дэнни О'Коннор также делал свое дело, задавая вопросы, которые ему велели задавать, а иногда и сам подбрасывал весьма уместные вопросы. Его небрежная одежда и отсутствие изящества хорошо влияли на присяжных из рабочего класса, которых помог выбрать Майкл. Адвокат производил впечатление опытного профессионала, раздражённого человека, видевшего свою долю побед и поражений. Он говорил с присяжными и никогда не читал им лекций, но всегда находил время, когда того требовал момент, для нотки ирландской драмы.

Майкл оказался прав. Дэнни О'Коннор был идеален.

В два тридцать дня, за полчаса до закрытия пятничного заседания, Майкл Салливан приготовился объявить последнего свидетеля обвинения в деле номер 778462. Судья Вайсман попросил его задержать свидетеля до утра понедельника, как и предполагал Майкл. Он согласился и пожелал судье и присяжным приятных выходных, затем сел, первая часть его работы была почти завершена.

Он выглядел постаревшим лет на пять с нашей последней встречи той дождливой ночью, случившееся почти четыре месяца назад. Напряженность его задачи, разлука, которой мы все придерживались, неуверенность в исходе — все это являлось тяжелым бременем. Если план сработает, все будут в выигрыше. Если не сработает, вина ляжет на Майкла.

Мы по-прежнему не знали, уговорили ли мы отца Бобби выступить в качестве свидетеля, и не узнаем этого, пока он не войдет в зал суда. Мы решили, что для него будет лучше иметь дело непосредственно с О'Коннором и не рисковать, чтобы его не увидели разговаривающим со мной, или с Кэрол. Если отец Бобби выступит, нам бы хотелось, чтобы это произошло как можно позже, чтобы его показания повлияли на присяжных, когда они уже были готовы направиться в комнату для совещаний.

Отец Бобби Карилло, священник с лучшим броском в прыжке на всём Вест-Сайде, оставался ключом к плану, по которому все обвиняемые должны были избежать наказания за убийство.

 

14

Король Бенни стоял перед своим клубом, скрестив руки за спиной и глядя прямо перед собой. Трое его людей сгрудились рядом, переступая ногами от холода. Дверь в клуб оставалась открытой, мелодичный звук Дорис Дэй, поющей «Que Sera, Sera», разносился по улице.

Это была любимая песня Короля Бенни.

- Я вижу, тебе все еще нравится Дорис Дэй, - сказал я, подходя к нему.

- Она хорошая женщина, - ответил Король Бенни.

- Тебе нравятся ее фильмы? - спросил я.

- Я не хожу в кино, - произнёс Король Бенни. - Ну, давай прогуляемся.

Мы пересекли 11-ю авеню и пошли по 52-й улице. Я держал голову опущенной и поднял воротник, дул сильный ветер, воздух был резким, ледяным. Король Бенни, как обычно, шагал в черной рубашке, брюках и пиджаке. Его волосы были зачесаны назад, он приволакивал одну ногу, но шел легко и, казалось, не замечал непогоды.

- Этот парень Аддисон, - произнёс Король Бенни. - Тот, что работает на мэра.

- Я знаю его, - сказал я.

Король Бенни отомстил Генри Аддисону. Это вышло за рамки простого бизнеса. Король Бенни взялся за Генри Аддисона, как за своего личного врага. Он узнал, что тот бывает в молодой, обеспеченной компании, платившей большие деньги за секс-вечеринки с мальчиками. Королю Бенни не потребовалось много времени, чтобы узнать, кто снабжает эту компанию мальчиками и сколько стоят их тела. Сутенер с Ист-Сайда по прозвищу «Радио» предоставил все - имена, даты, видеокассеты и фотографии. Достаточно материала, который мог стоить Генри Аддисону комфортной работы, полученной с помощью друга в мэрии.

Королю Бенни потребовалось еще меньше времени, чтобы выяснить, что в отличие от других его приятелей, у Генри Аддисона не так уж много своих денег. Поэтому он был вынужден брать взаймы на свои удовольствия. Это привело к тому, что он оказался должен людям, взимавшим проценты со своих ссуд.

- Через две недели он уволится с работы, - сказал Король Бенни.

- Почему?

- Он не хочет, чтобы кто-нибудь узнал, что он за парень, - пояснил Король Бенни. - Не хочет, чтобы кто-нибудь увидел фотографии с ним, которые не следует видеть.

- Он знает об этом?

- Он узнает, - сказал Король Бенни.

- Это всё? - спросил я.

- Мальчики, которых он покупает для вечеринок, дорогие, - продолжил Король Бенни, вынимая из заднего кармана платок и вытирая кончик носа. - Аддисон хорошо зарабатывает. Но он не зарабатывает настоящих денег.

- Сколько он должен?

- Восемь штук, - сказал Король Бенни. - С большими процентами.

- Кому?

- Трем мелким дельцам из центра, - пояснил Король Бенни. - Они позволяли ему расплачиваться по штуке в неделю. До сегодняшнего утра.

- Что случилось сегодня утром?

- Им заплатили, - сказал Король Бенни. - В полном объеме.

- Кто им заплатил?

- Расписки Генри Аддисона теперь принадлежат мне, - сказал Король Бенни.

- Ты же ненавидишь долги, - уточнил я.

- Я ненавижу Генри Аддисона, - пояснил король Бенни.

Мы остановились на углу 52-й улицы и 12-й авеню. Я взглянул на Короля Бенни и увидел в его темных глазах опасную пустоту, которую он обычно так тщательно скрывал. Это была пустота, которую его враги имели все основания опасаться.

Это была пустота, которую собирался заполнить Генри Аддисон.

Черный седан Короля Бенни стоял на другой стороне улицы, один из его людей сидел за рулем, окна были открыты, двигатель работал. Мы медленно подошли к машине.

- Мы собираемся прокатиться? - спросил я у него.

- Я, - уточнил он. - Ты идешь домой. Спать, на случай если кто-нибудь спросит.

- Куда ты собираешься?

- Забрать мои деньги, - сказал Король Бенни.

- Возьми меня с собой, - попросил я. - Я хочу поучаствовать в этом.

- Ступай домой, - сказал Король Бенни. - Мы сейчас на грязном конце поля. Где играю я. И мне нравится играть одному.

Король Бенни смотрел, как его водитель открыл заднюю дверь седана. Он глянул на меня и кивнул.

- Ты хороший парень, - произнёс Король Бенни. - Всегда был таким. Не позволяй этому измениться.

* * *

В ГОСТИНОЙ было темно, единственный свет исходил из двух голых окон и мерцающего торшера. Вся мебель была новой: два черных кожаных дивана занимали один конец комнаты, белый ворсистый раскладывающийся диван был придвинут к противоположной стене. В центре комнаты стоял длинный разделочный стол мясника, окруженный четырьмя черными кожаными креслами на роликах. На стене висел плакат в рамке с изображением Dr. J [Julius Winfield Erving II, р.1950, американский профессиональный баскетболист], а к двери, ведущей в маленькую кухню, была прислонена картонная вырезка с изображением Эрла «Жемчужины» Монро [Vernon Earl Monroe, р.1944, американский профессиональный баскетболист]. В комнате пахло свежей краской и благовониями.

Высокий, худой, как тростник, чернокожий мужчина сидел в одном из черных кожаных кресел, упёршись ногами в пол, сложив руки и положив их на разделочный стол. На нем была черная водолазка и черные кожаные брюки. На левом запястье виднелись часы Rolex, а на мизинце правой руки - кольцо с бриллиантами. На ногах были черные мокасины от Gucci без носков.

Мать назвала его Эдвардом Голденбергом Робинсоном в честь своего любимого актера. Чтобы продолжить связь с Голливудом, Эдди Робинсон принял уличное прозвище «Маленький Цезарь», продвигаясь по карьерной лестнице прибыльной торговли наркотиками. Он являлся главным дилером Бруклина среди чернокожих торговцев, и за власть над всем городом с ним могли посоперничать только остатки печально известной команды Ники Барнса. Он зарабатывал около 50 000 долларов в день на кокаине, еще 25 000 долларов зарабатывал на героине и снимал 10% комиссионных с любой марихуаны, которая продавалась на его улицах.

Эдди Робинсону было тридцать шесть лет, и он уже стал отцом шестерых детей от трех разных женщин. Его старшему ребенку - сыну - исполнилось двенадцать, и тот учился в частной школе на севере штата Нью-Йорк, где жил со своей матерью. Маленький Цезарь назвал своего сына Риццо в честь своего младшего брата, умершего в заключении в приюте для мальчиков Уилкинсон.

- Ты один? - спросил Эдди Робинсон у Короля Бенни, сидевшего по другую сторону разделочного стола.

- Внизу есть парень, - сказал Король Бенни. - В машине. Твой парень должен был сказать тебе, прежде чем ты впустил меня.

Эдди Робинсон улыбнулся и повернулся к мускулистому чернокожему мужчине в спортивном костюме, стоящему в углу у окна.
- Бип не умеет говорить, - сказал Эдди Робинсон.

- Умный ход, - произнёс Король Бенни.

- Я не ищу партнеров, - сказал Эдди, густые усы подчеркивали худобу его лица. - Если это твой повод для встречи.

- Мне не нужен партнер, - ответил Король Бенни.

- Тогда что? - спросил Эдди Робинсон.

- Я хочу, чтобы ты дал мне немного денег, - ответил Король Бенни.

- Сколько?

- Восемь тысяч долларов, - сказал Король Бенни.

- Я подыграю, - произнёс Эдди Робинсон с улыбкой. - Скажем, что я дам тебе восемь штук. Как скоро ты вернешь деньги?

- Я не верну их, - сказал Король Бенни, сунув руку в карман пиджака и вытаскивая сложенный листок бумаги. - Это будет кто-то другой.

- Этот кто-то, кого я знаю? - спросил Эдди Робинсон, забирая бумагу у Короля Бенни и кладя ее в свой карман.

- Твой младший брат знал его, - сказал Король Бенни.

- Риццо? - спросил Эдди Робинсон внезапно ставшим мертвым голосом. - Откуда он знал Риццо?

- Этот человек был охранником на севере штата, - пояснил Король Бенни. - Был там в то же время, что и Риццо. До и после того, как он умер.

- Бип, - приказал Эдди Робинсон, не отрывая взгляда от Короля Бенни. - Отсчитай восемь тысяч и положи в конверт.

Король Бенни и Эдди Робинсон молча смотрели друг на друга, ожидая, пока Бип сходит на кухню и вернется с белым конвертом. Бип передал конверт Эдди Робинсону.

- Ты возвращаешься на много лет назад, старик, - сказал Эдди Робинсон, передавая конверт Королю Бенни.

- Старики всегда так поступают, - парировал Король Бенни.

- Бегал с гиенами, пока гиены были крутыми, - сказал Эдди Робинсон.

- Бегал, когда мог бежать, - сказал Король Бенни.

- Может быть, мы с тобой сможем заняться каким-нибудь делом, - предложил Эдди Робинсон. - Заключим сделку.

- Мы только что сделали это, - ответил Король Бенни, сунув конверт в боковой карман пиджака и повернувшись, чтобы выйти из комнаты.

- Я вскоре повидаюсь с нашими корешами, - сказал Эдди Робинсон, когда король Бенни вышел. - И забери деньги, которые он мне должен.

- Он должен тебе больше, чем деньги, - произнёс Король Бенни, остановившись в коридоре, его лицо находилось в тени. - Нечто более ценное.

Эдди Робинсон встал со стула, раскинув руки перед собой.
- Нет ничего лучше, чем зелень.

- Есть, - возразил Король Бенни.

- Что, старик? - спросил Эдди Робинсон. - Что этот парень должен мне, что больше, чем доллары?

- Он должен тебе Риццо, - ответил Король Бенни. - Он тот человек, который убил твоего брата.

Король Бенни открыл дверь квартиры и исчез.

 

15

- У вас есть свидетель, советник? - спросил судья Вайсман у Майкла.

- Да, ваша честь, - ответил Майкл.

- Тогда перейдем к делу, - произнёс судья Вайсман.

- Ваша честь, - сказал Майкл. - Обвинение хотело бы вызвать Ральфа Фергюсона.

Я глубоко вздохнул и повернулся направо, глядя на Фергюсона, шедшего по центральному проходу зала суда. Прошло двенадцать лет, но я узнал звук его шагов и легкую женственную манеру, с которой он двигал плечами. Он немного поправился, потерял немного волос и, казалось, чувствовал себя неуютно в своем мешковатом синем пиджаке.

В последний раз, когда я видел Ральфа Фергюсона, я был связан в своей камере, мой рот был заклеен скотчем, Шон Нокс держал меня, наблюдая, как насилуют и избивают моих друзей. Это была ужасная ночь, которую Фергюсон, вероятно, изгнал из своей память вскоре после того, как это произошло. Это ночь для меня никогда не кончалась.

Майкл не поднял головы, пока Фергюсон не прошёл мимо, направляясь к свидетельской трибуне, где принес присягу. Майкл и Фергюсон еще не встречались. В его кабинете находился другой поверенный, который записал показания Фергюсона, первые вопросы и ответы; Майкл не желал раскрываться до того момента, как они с О'Коннором допросят бывшего охранника на открытом судебном заседании.

Ральф Фергюсон и Шон Нокс оставались друзьями даже спустя годы, проведенные в Уилкинсоне. Они проводили вместе отпуска, охотясь на оленей в лесах северной части штата; и долгие выходные в арендованной хижине у озера, ловя окуней. Они пили пиво и виски, вспоминая былые времена, и строили планы на будущее. Они надеялись, что однажды станут партнерами в магазине рыболовных снастей в центре Нью-Гэмпшира.

Несчастный в браке Нокс часто навещал счастливого женатого Фергюсона и его жену Салли, останавливаясь в свободной комнате в небольшом домике, принадлежавшем им, в городке Фрипорт на Лонг-Айленде. Фергюсон был шафером на первой свадьбе Нокса - этот брачный союз не продлился и года. Нокс был крестным отцом единственного ребенка Фергюсона, его четырехлетней дочери Шелли Мэри.

На первый взгляд Ральф Фергюсон являлся образцовым гражданином. Футбольный тренер малышей. Преданный своему делу сотрудник, который не пропускал ни дня и помогал организовывать корпоративные вечеринки. Он даже занимался воскресными сборами в своей церкви.

Идеальный свидетель.

Фергюсон ерзал на трибуне, слишком нервничая, чтобы сосредоточить свое внимание на Майкле, вместо этого разглядывая лица присяжных и зрителей.

Джон и Томми сидели тихо, глядя на него с явным презрением.

- Он не выглядит таким уж крутым, правда? - прошептал я Кэрол.

- Пока не понять, - ответила она.

- Он похож на кого угодно, - продолжил я. - Никто никогда бы не узнал, чем он занимался.

- Сиди спокойно, милый, - сказала Кэрол, медленно поглаживая мне руку. - Узнают сегодня. Все узнают. Святой Фергюсон вот-вот сядет на свою задницу.

- Доброе утро, мистер Фергюсон, - произнёс Майкл, застегивая пиджак и вставая с противоположной стороны свидетельской трибуны. - Я хочу поблагодарить вас за то, что вы пришли. Я понимаю, что для вас это было долгим путешествием.

- Мне очень жаль, что пришлось это сделать, - сказал Фергюсон. - Мне жаль, что это случилось из-за подобного.

- Я понимаю, - произнёс Майкл сочувственным тоном. - Вы и жертва, Шон Нокс, были хорошими друзьями. Верно?

- Мы были большими друзьями, да, - сказал Фергюсон. - Самыми лучшими. Пришлось бы очень постараться, чтобы найти лучшего друга.

- Как долго вы знали друг друга?

- Около четырнадцати лет, - ответил Фергюсон.

- Как часто вы виделись?

- Мы встречались при любой возможности, - сказал Фергюсон. - Примерно десять, может, двенадцать раз в год. В выходные, на праздники, в отпусках. Примерно так.

- Вы можете сказать, что были его лучшим другом?

- Самым близким, это точно, - ответил Фергюсон. - Знаете, мы могли говорить друг с другом. Говорить о вещах, о которых говорят только хорошие друзья.

- О чём именно? - спросил Майкл, опустив голову, когда проходил мимо стола защиты.

- Ну, обычные вещи, - пожал плечами Фергюсон. - Иногда о женщинах, о спорте во время футбольного сезона, о нашей работе. Ничего очень уж сокровенного. Просто разговоры. Простой разговор между друзьями.

- Что за человек был Шон Нокс? - спросил Майкл.

- Он был хорошим человеком, - ответил Фергюсон. - Слишком хорошим, чтобы его застрелила парочка уличных хулиганов.

- Возражаю, ваша честь, - произнёс О’Коннор, вставая. - Утверждение является мнением, а не фактом.

- Его и спросили о его мнении, - парировал Майкл.

- Отклонено, - сказал судья Вайсман. - Пожалуйста, продолжайте.

- Когда вы говорите, что Шон Нокс был хорошим человеком, что вы имеете в виду? - спросил Майкл, подходя к свидетельской трибуне. - Он давал деньги на благотворительность, спасал бездомных животных, давал приют бездомным? Расскажите нам, пожалуйста, мистер Фергюсон, каким хорошим человеком был Шон Нокс.

- Ничего такого, - сказал Фергюсон, и улыбка исказила его нервное лицо. - Шон был заботливым. Если бы вы были его другом, он бы ничего для вас не пожалел. Я имею в виду это. Ничего такого.

- Были ли у него враги, о которых вы знали?

- Вы имеете в виду, кроме тех двоих, кто его убил? - спросил Фергюсон.

- Да, - произнёс Майкл с улыбкой. - Были ли враги, кроме тех двоих, кто его убил?

- Нет, - сказал Ральф Фергюсон. - У Шона Нокса не было врагов.

- Спасибо, мистер Фергюсон, - поблагодарил Майкл, поворачиваясь спиной к трибуне. - У меня больше нет вопросов, ваша честь.

- Мистер О’Коннор, - произнёс судья Вайсман. - Свидетель ваш.

- Не могли бы вы рассказать нам, как впервые познакомились с Шоном Ноксом, мистер Фергюсон? - спросил О'Коннор, сидя в своем кресле и упираясь локтями в стол защиты.

- Мы вместе работали на севере штата, - пояснил Фергюсон.

- Как, где?

- Мы были охранниками в приюте для мальчиков Уилкинсон, - уточнил Фергюсон.

- Что это такое? - спросил О'Коннор. - Это тюрьма?

- Нет, - ответил Фергюсон. - Это учреждение для несовершеннолетних мальчиков.

- Мальчиков, нарушивших закон, - пояснил О'Коннор. - Верно?

- Да, всё верно, - ответил Фергюсон.

- И в чем заключалась ваша работа?

- Стандартные вещи, - ответил Фергюсон. - Держать мальчиков в узде, следить за тем, чтобы они приходили на занятия вовремя, следить, чтобы не было неприятностей, закрывать их на ночь. Ничего особенного.

- Как охранникам, вам и мистеру Ноксу разрешалось применять силу, чтобы, как вы сказали, держать мальчиков в узде? - спросил О'Коннор, отодвигая стул и вставая у стола.

- Что вы имеете в виду? - спросил Фергюсон, глядя на Майкла.

- Я имею в виду, вам разрешалось бить их?

- Нет, конечно же, нет, - ответил Фергюсон.

- Бывало ли, чтобы кого-нибудь из мальчиков бил охранник? - спросил О'Коннор, обходя свой стол со скрещенными на груди руками. - Когда-либо?

- Я уверен, что подобное могло происходить, - сказал Фергюсон, и на его шее выступил пот. - Там большая территория. Но это не являлось обычной практикой.

- Тогда давайте сузим круг, - сказал О'Коннор. - Вы или мистер Нокс когда-нибудь били кого-нибудь из мальчиков, находившихся под вашей опекой, в приюте Уилкинсон?

И судья Вайсман, и Фергюсон уставились на Майкла, ожидая очевидного возражения.

Майкл сидел за своим столом и не сводил глаз с Фергюсона, не двигаясь с места.

Джон и Томми повернулись и бросили на Майкла быстрый взгляд, полный любопытства и замешательства.

- Вы хотите, чтобы я повторил вопрос, мистер Фергюсон? - спросил О'Коннор, подходя к свидетельской трибуне.

- Нет, - сказал Фергюсон.

- Тогда ответьте, - попросил О'Коннор. - И помните, что вы под присягой.

- Да, - сказал Фергюсон. - Несколько мальчиков, которых мы считали нарушителями дисциплины, ударили. Случайно.

- А эти проблемы с дисциплиной, как они решались? - спросил О'Коннор.

- Что вы имеете в виду? - спросил Фергюсон.

- Кулаком, ладонью, ударом ноги, - пояснил О'Коннор. - Может быть, дубинкой. Как лучше всего, мистер Фергюсон, решить проблему с дисциплиной?

- Это зависело от ситуации, - ответил Фергюсон.

- И кто это определял?

- Охранник на месте происшествия, - сказал Фергюсон.

- Таким образом, вы и Шон Нокс принимали решение, каким образом будет решаться проблема с дисциплиной, - подытожил О’Коннор. - Верно?

- Да, - ответил Фергюсон. - Верно.

- Это же большая власть над мальчиками, - сказал О'Коннор. - Не так ли?

- Такова подобная работа, - пояснил Фергюсон.

- С этой работой были связаны пытки? - спросил О'Коннор.

- Нет, - ответил Фергюсон.

- Но мальчиков пытали, не так ли? - спросил О'Коннор, его лицо стало красным. - Разве не так, мистер Фергюсон?

Все зрители наклонились вперед, ожидая ответа Фергюсона. Судья Вайсман налил себе стакан воды и откатился стул, его сердитые глаза сосредоточились на Майкле.

- Иногда, - произнёс Фергюсон с таким видом, будто вот-вот упадет в обморок.

- Кто их мучил? - спросил О'Коннор.

- Охранники, - ответил Фергюсон.

- Какие охранники? - спросил О'Коннор.

- Я не могу вспомнить их всех, - сказал Фергюсон.

- Припомните хоть одного, - попросил О'Коннор.

Фергюсон вытер губы тыльной стороной ладони. О'Коннор встал перед ним. Фергюсон посмотрел на Джона и Томми, которые бесстрастно наблюдали за ним. Он запрокинул голову и глубоко вздохнул.
- Шон Нокс, - произнёс Фергюсон.

О'Коннор подождал, пока в зале утихнет бормотание. Он наблюдал, как судья Вайсман поднял молоток, а затем опустил его, так же, как и все остальные, обеспокоенный показаниями, которые только что услышал.

Я посмотрел на Кэрол и увидел, что по ее лицу текут слезы. Я обнял ее и прижал к себе.

- Позвольте мне спросить вас, мистер Фергюсон, - продолжил О'Коннор, встав рядом с ним и засунув одну руку в карман. - Имело ли место какое-либо сексуальное насилие в приюте для мальчиков Уилкинсон?

- Советник, - обратился судья Вайсман к О’Коннору. - Эта линия допроса приведет к чему-нибудь, имеющему отношение к этому делу?

- Так и будет, ваша честь, - ответил О'Коннор, не сводя глаз с Фергюсона.

- Ради вас, - произнёс судья Вайсман.

- Ответьте на вопрос, мистер Фергюсон, - продолжил О’Коннор. - Бывали ли случаи сексуального насилия в приюте для мальчиков Уилкинсон?

- Да, - ответил Фергюсон. - Я слышал, что такое бывало.

- Я не спрашиваю, слышали ли вы, - сказал О'Коннор. - Я спрашиваю, видели ли вы?

- Да, я видел, - тихо ответил Фергюсон.

- Вы с Шоном Ноксом когда-нибудь насиловали кого-либо из мальчиков? - спросил О'Коннор, отступая на два шага, его голос достиг высот своего диапазона. - Насиловали ли вы с Шоном Ноксом кого-нибудь из мальчиков в приюте Уилкинсон? И еще раз напоминаю, что вы под присягой.

В зале суда наступила тишина: ни движения, ни кашля, ни шелеста бумаги. Все взоры были прикованы к свидетельской трибуне. Двенадцать голов присяжных были повернуты к свидетелю. Джон и Томми застыли. Кэрол схватила меня за руку, Майкл смотрел на изображение слепого правосудия, сжимающего свой меч.

- Советники, - произнёс судья Вайсман, нарушив тишину. - Подойдите ко мне. Сейчас же.

Майкл и О'Коннор перешли к боковой панели судейской трибуны, расположенной дальше всего от свидетеля.

- Что, черт возьми, здесь происходит? - спросил судья Вайсман у Майкла, его гнев вызвало спокойствие обвинителя.

- Что ж, ваша честь, - ответил Майкл, взглянув на Фергюсона. - Похоже, я вызвал не того свидетеля.

- И что вы собираетесь с этим делать? - спросил судья Вайсман.

- Ничего, ваша честь, - сказал Майкл. - Я ничего не могу сделать.

- Или, может быть, советник, - произнёс судья Вайсман, - вы уже сделали достаточно.

Адвокаты вернулись на свои места.

- Пожалуйста, ответьте на вопрос, мистер Фергюсон, - приказал судья Вайсман.

- Да, - сдавленным голосом произнёс Фергюсон со слезами на глазах.

- Да, что? - спросил О'Коннор.

- Да, мальчиков насиловали, - сказал Фергюсон.

- Вы и Шон Нокс? - спросил О'Коннор.

- Не только мы, - ответил Фергюсон.

- Вы и Шон Нокс? - уточнил О'Коннор, повторяя вопрос, и повышая голос.

- Да, - ответил Фергюсон.

- Более одного раза? - спросил О'Коннор.

- Да, - ответил Фергюсон.

- Нескольких мальчиков?

- Да, - сказал Фергюсон.

- Итак, вы все еще думаете, что Шон Нокс был хорошим человеком, мистер Фергюсон? - спросил О'Коннор.

- Он был моим другом, - ответил Фергюсон.

- Другом, который насиловал и издевался над мальчиками, за которыми должен был надзирать, - уточнил О'Коннор.  Над мальчиками, которые, возможно, выросли и стали врагами такого хорошего человека.

- Вы закончили? - спросил Фергюсон с красными глазами и дрожащими руками.

- Еще нет, - ответил О'Коннор.

- Я хочу, чтобы все закончилось, - сказал Фергюсон, вытирая глаза и глядя на судью. - Пожалуйста, ваша честь, я хочу, чтобы все закончилось.

- Мистер О'Коннор? - спросил судья.

- Это не займет много времени, ваша честь, - сказал О'Коннор.

- Продолжайте, - разрешил судья Вайсман.

- Шон Нокс проводил много времени у вас дома, верно? - спросил О'Коннор.

- Да, - ответил Фергюсон.

- По целой недели за раз, это тоже верно?

- Да, - ответил Фергюсон.

- И у вас есть ребенок, верно?

- Да, - ответил Фергюсон. - Дочь.

- За все то время, которое ваш хороший друг Шон Нокс проводил в вашем доме, за все эти дни, все часы, вы или ваша жена позволяли ему оставаться наедине с вашей дочерью? - спросил О'Коннор. - В любое время? По любой причине?

Фергюсон уставился на О'Коннора, его страх был очевиден, его тело клонилось в сторону судейской трибуны для поддержки.

- Нет, - наконец произнёс он. - Нет, никогда так не поступали.

- Почему так, мистер Фергюсон? - спросил О'Коннор. - Если бы он был таким хорошим человеком?

- Возражение, ваша честь, - впервые произнёс Майкл, глядя на Фергюсона. - Вопрос не требует ответа.

- Советник прав, ваша честь, - сказал О'Коннор. - Я снимаю вопрос.

- Свидетель свободен, - решил судья Вайсман.

- Спасибо, ваша честь, - сказал Фергюсон, сходя с трибуны.

- Мистер Фергюсон, на вашем месте я бы не уезжал слишком далеко от дома, - произнёс судья Вайсман. -  Вы понадобитесь для беседы. Вы понимаете?

- Да, ваша честь, - кротко сказал Фергюсон, переводя взгляд с Джона на Томми, а затем на Майкла, и, наконец, медленно отшатнувшись из-за узнавания. - Я понимаю.

Майкл подождал, пока Фергюсон не вышел из зала суда, и встал.

- Обвинение полагается на свои доводы, ваша честь, - сказал он. - У нас больше нет свидетелей.

- Слава Богу за это, - резюмировал судья Вайсман.

 

16

Толстяк Манчо швырнул мяч о землю, не сводя глаз с кирпичной стены перед собой. На нем была шерстяная рубашка с длинным рукавом, бейсболка Baltimore Orioles, потрепанные синие джинсы и высокие кеды PF Flyers.

Я стоял в пяти футах слева от него, в кожаной куртке, черных шерстяных перчатках и в кепке. Мои джинсы буквально задубели на морозном ветре, а кроссовок и тонких белых носков явно не хватало, чтобы не дать просочиться позднему воскресному полуденному холоду.

Кэрол стояла спиной к сетчатому забору, отгораживающему площадку от тротуара. Она пила третью чашку кофе, и на шее у нее было намотано два толстых зимних шарфа.

- Большинство людей играет в гандбол летом, - сказал я Толстяку Манчо, потирая руки. - Легче разглядеть мяч без слез.

- Мне плевать на большинство людей, - парировал Толстяк Манчо.

- Что ты запланировал после игры? - спросил я. - Заплыв?

- Твои яйца перекрутились, потому ты проигрываешь, - сказал Толстяк Манчо.  - А ты один из тех ублюдков, которые не могут жить с проигрышем.

- Холодно, Толстяк, - ответил я. - Я один из тех ублюдков, которые не могут жить в холоде.

Толстяк Манчо шлепнул мячом о стену - сильный удар, низко нацеленный, с тяжелым вращением. Я отступил на три шага и вернул удар. Толстяк Манчо был готов к подобному, он присел, положив руки без перчаток на колени и глядя на мяч, смотрясь как толстый третий игрок с низов, забывший свою форму на «Дне старика».

Его правая рука хлестнула по мячу, посылая его выше, чем была подача, и быстрее, заставляя меня отступить, подошвы моих кроссовок заскользили по тонкому льду. Я видел, как мяч пролетает над моей головой.

- Мне шесть, неудачник, - сказал Толстяк Манчо. - У тебя два.

- Ты же никогда не играл в эту игру, - выдавил я, тяжело дыша. - Как у тебя это получается?

- Ты никогда не видел, чтобы я играл, дурак, - отозвался Толстяк Манчо. - Когда я был в твоём возрасте, я был среди латиносов. Играл лучше всех. Бил лучших.

Я оглянулся через его плечо и увидел, что Кэрол идет к нам с чашкой кофе в одной руке и холодным пивом в другой.
- Хорошие новости, - сказал я. - Перерыв.

Мы сели у стены на трех экземплярах «Санди Дейли Ньюс», Кэрол и я пили кофе, Толстяк Манчо глотал «Рейнгольд».

- Как держится ирландец? - Толстяк Манчо спрашивал о Майкле.

- Я знаю только то, что вижу в суде, - сказал я. - Конец, кажется, ожидается хорошим. Его выступление закончилось.

- Он поступил хорошо, - произнёс Толстяк Манчо. - Я видел, как адвокаты не могли придать делу более хреновый вид. Ты этого не знал и не узнаешь. Этот парень хладнокровнее киллера.

- Джон и Томми что-то почуяли, - сказал я. - Они просто не знают, что именно.

- Когда это дойдёт до их гребаных мозгов, в Белом доме будет сидеть латинос - сообщил Толстяк Манчо.

- О'Коннор прошёл большой путь, - сказала Кэрол. - Он стал похож на брата-близнеца Ф. Ли Бейли [F. Lee Bailey, 1933-2021, американский адвокат по уголовным делам. Имя Бейли впервые привлекло внимание всей страны из-за его участия во втором судебном процессе по делу об убийстве Сэма Шеппарда, хирурга, обвиняемого в убийстве своей жены].

- Он был хорош, - пояснил Толстяк Манчо. - Потом проиграл несколько дел и нашел бутылку. И с тех пор охотится только за скользкими случаями.

- Он протрезвел из-за этого дела, - сказал я. - У него есть шанс на победу. Даже без свидетелей.

- Он пьяница, но не дурак, - резюмировал Толстяк Манчо, ставя банку пива на землю рядом с собой. - Если он выиграет дело, у каждого убийцы по обе стороны реки в кармане будет визитка с его именем.

- Это правда? - спросила Кэрол, приподнимая один из шарфов так, чтобы он прикрыл все, кроме ее глаз.

- Что правда? - переспросил я.

- Что мы можем выиграть дело без свидетеля?

- Ты уже выиграл, - сказал Толстяк Манчо. - У тебя есть вкус. Теперь ты просто смотришь, чтобы это сошло тебе с рук.

- Они должны выйти, Толстяк, - возразил я. - Мы выиграем только тогда, когда Джон и Томми выйдут.

- Тогда тебе нужно вытащить их из того места, где стреляли, - сказал Толстяк Манчо. - И перенести их в другое место. И это сделает только ваш свидетель. А он пока делает Клода Рейнса [Claude Rains, 1889-1967, американо-британский актёр театра и кино, четырежды номинировался на кинопремию «Оскар» за роли второго плана «культурных злодеев»]. Никто не видел этого ублюдка.

- А что, если он не появится? - спросила Кэрол. - Что, если мы пойдем этим путем?

- У вас есть уличное правосудие, - сказал Толстяк Манчо. - Оно настоящее. А то вы приходите в суд с пустыми руками, всё это чушь собачья.

- Они забирают твою жизнь, Толстяк, - сказал я. - Только улица делает это быстрее.

- Улица имеет только одно, - продолжил Толстяк Манчо. - Суд для пригородов: людей с исками, деньгами, адвокатами с тремя именами. Если у вас есть наличные, вы сможете купить правосудие. На улице справедливость не имеет цены. Она слепа там, где сидит судья. Но здесь она не слепая. Здесь у этой суки есть глаза.

- Нам нужно и то и другое, - сказал я.

- Тогда тебе нужен свидетель, - пояснил Толстяк Манчо, вставая и доставая розовый резиновый мячик из кармана брюк. - И мне нужно закончить бить тебя по жопе. Пойдем, неудачник. Ты проигрываешь мне четыре.

- Может, мы закончим это позже? - спросил я, онемевший от холода, не в состоянии стоять.

- Когда позже? - спросил Толстяк Манчо, глядя на меня сверху вниз.

- В середине июля, - сказал я.

 

17

Дэнни О'Коннор построил надежную защиту, которую жюри должно было обдумывать в течение первых трех дней его выступления. Он вызвал ограниченный круг друзей и родственников Джона и Томми, большинство из которых были среднего и пожилого возраста, мужчины и женщины, с милыми глазами и лицами, которым хотелось верить. Все эти люди свидетельствовали, что, хотя оба мальчика были довольно дикого нрава, они не были способны на убийство.

Никто из них никогда не видел, чтобы Джон Рейли или Томми Маркано держали в руках пистолет.

Две официантки, дежурившие в ночь стрельбы, показали, что они знали обоих обвиняемых и находили их любезными, когда те заходили в паб. Ни одна из них так и не смогла вспомнить, видела ли она Джона Рейли или Томми Маркано в ночь, когда был убит Шон Нокс. Женщины заявили, что они были на кухне во время стрельбы и не выходили до тех пор, пока не приехала полиция.

- Были ли двое стрелков в пабе, когда туда приехала полиция? - спросил О'Коннор у одной официантки.

- Нет, - ответила она. - Я думаю, они уже ушли.

- Почему вы так думаете?

- Убийцы не ждут копов, - ответила она. - В этом районе никто не ждет полицейских.

- Вы из этого района, - сказал О'Коннор. - И вы ждали.

- Мне платят за ожидание, - парировала она.

Бармен Джерри показал, что подал обвиняемым два напитка и два пива в день смерти Нокса. Они тихо посидели и ушли примерно за час до убийства. Они заплатили по счету и оставили хорошие чаевые - двадцатку на стойке. Когда произошла стрельба, он находился в задней комнате, собирал себе ужин, и поэтому не видел, кто-то стрелял в Шона Нокса. Именно Джерри позвонил в полицию, как только стрельба стихла.

Несмотря на все это, Майкл не устраивал перекрестных допросов, не расспрашивал свидетелей о чём-либо за пределами дела, не оспаривал их показаний. Он всегда был вежлив, сердечен и расслаблен, легко покупаясь на мнимую невинность тех, кого вызывали в качестве свидетелей.

О'Коннор намеревался продолжить увеличивать сомнения, посеянные в сознании присяжных показаниями главного свидетеля обвинения Хелен Салинас.

С этой целью был вызван в качестве свидетеля-эксперта доктор Джордж Пэлтроун, врач общей практики из Бронкса, также руководивший клиникой детоксикации. По мнению доктора Пэлтроуна, если миссис Салинас выпила - как она сама утверждала - столько алкоголя за указанное ей время, ее показания должны были быть сочтены не заслуживающими особого доверия.

- Вы хотите сказать, что миссис Салинас была пьяна? - уточнил О'Коннор у доктора Пэлтроуна.

- Не совсем пьяна, - пояснил доктор Пэлтроун. - Но достаточно выпившая, чтобы нарушились её суждения.

- Разве ее не могла отрезвить стрельба?

- Не обязательно, - ответил доктор Пэлтроун. - Страх, который она испытала, возможно, еще более затруднил рациональное суждение.

- Другими словами, доктор, выпивка и страх не всегда приводят к истине?

- Верно, - согласился доктор Пэлтроун. - Чаще всего так и бывает.

Я просидел все три дня выступления О'Коннора на своем обычном месте в третьем ряду, почти не слушая, не имея возможности сосредоточиться на происходящем передо мной. Я думал об отце Бобби и о том, что он решил. Я понимал, что без него наш лучший шанс - это присяжные, а это означало не что иное, как еще один судебный процесс и почти верный приговор.

Я не видел отца Бобби с той ночи, когда попросил его стать свидетелем. Я считал слишком рискованным подходить к О'Коннору и что-либо выяснять, а Майкл был вне моей досягаемости. Все в районе, казалось, знали, что у нас есть спрятанный свидетель.

Но никто, даже Король Бенни, не знал, кто станет свидетелем и когда он появится.

- Если его завтра не будет, забудь об этом, - сказал я Кэрол на исходе третьего дня выступления защитника. - Все кончено.

- Мы могли бы попытаться найти кого-нибудь еще, - возразила Кэрол. - У нас еще есть время.

- Кого? - спросил я. - Папа в Риме, и я не знаю никого из раввинов.

- Мы можем пойти и поговорить с ним еще раз, - предложила Кэрол. - Или, может быть, с ним поговорит кто-нибудь другой.

- Он не боится Короля Бенни, - сказал я, идя с Кэрол по коридорам здания суда. - А Толстяк Манчо даже близко не подойдет к священнику.

- Тогда мы сможем заставить его сделать это, - произнесла Кэрол, пожав плечами и с полуулыбкой. - Приставив к нему пистолет.

- Тебе же нужно, чтобы твой свидетель поднял одну руку в суде, - сказал я. – А не обе.

Мы остановились у лифта и стали ждать, Кэрол подтолкнула ко мне окружившая нас группа судебных приставов, репортеров, адвокатов, подсудимых и их родственников. Лифт звякнул, стрелка вниз загорелась, и двойные двери со скрипом отворились. Мы втиснулись с моим рюкзаком в заднюю часть кабины. Нам обоим удалось развернуться лицом к дверям, мои глаза смотрели на покрытую шрамами шею хриплого латиноамериканца в куртке из искусственной кожи с капюшоном из искусственного меха. Он дышал через открытый рот, и его сырое дыхание еще больше загрязняло затхлый воздух.

Лифт останавливался на каждом из девяти этажей, и я увидел далеко слева Дэнни О'Коннора. Он стоял спиной к кнопкам лифта в тюдоровской шляпе на макушке, его глаза смотрели прямо на меня. Он жевал толстый кусок жвачки и держал во рту незажженную сигарету.

Если он что-то знал, то его лицо не ничего отображало.

Наконец, двери открылись на первом этаже, и пассажиры вылетели из лифта. Я схватил Кэрол за руку и направился к О'Коннору, который был доволен тем, что толпа людей пронеслась мимо него до того, как он успел выйти. Мы втроем вышли из лифта одновременно, мой локоть задел бок О'Коннора.

- Прошу меня простить, - сказал я.

- Без проблем, - ответил он, глядя на меня и Кэрол. - Ездить на этих лифтах - все равно что ездить на IRT. Только не так безопасно.

- К счастью, сейчас холодно, - сказал я. - Мне сложно представить, как там во время жары.

- Было приятно натолкнуться на вас, - с улыбкой произнёс О'Коннор, направляясь к вращающимся выходным дверям.

- К чему такая спешка? - спросил я, глядя, как он уходит.

- Мне пора, - бросил он через плечо. - Я опаздываю.

- Куда?

- На мессу, - ответил О'Коннор.

 

18

- Вызывайте следующего свидетеля, - сказал судья Вайсман Дэнни О’Коннору.

- Ваша честь, защита вызывает отца Роберта Карилло.

Отец Бобби шел по залу с уверенностью бойца, идущего на важное соревнование. Его густые волосы были зачесаны назад, глаза смотрели ясно, а измученное заботой лицо сияло в свете ламп над головой.

- Поднимите правую руку, - произнес судебный пристав. - И положите левую руку на Библию.
- Клянетесь ли вы, что то, что вы говорите, будет правдой, всей правдой и только правдой?

- Да, - ответил отец Бобби.

- Можете давать показания, - сказал судебный пристав.

- Отец Карилло, к какому приходу вы принадлежите? - спросил Дэнни О'Коннор.

- Священному Сердцу Иисуса на Западной Пятидесятой улице.

- И как долго вы там пробыли?

- Этой весной исполнится двадцать лет.

- И каково ваше положение там?

- Я священник, - ответил отец Карилло, улыбнувшись.

О'Коннор, зрители и жюри засмеялись; даже судья Вайсман улыбнулся, но Джон и Томми сидели в каменном молчании, прижав ладони к лицу, а Майкл жевал кончик синей ручки Bic.

- Простите, отец, - продолжил О'Коннор. - Я имел в виду, чем вы там занимаетесь?

- Я директор школы, - сказал отец Бобби. - Я учу седьмой класс и тренирую большинство спортивных команд. Я также исполняю обязанности монсеньора, ежедневно служу мессу, выслушиваю исповеди и пытаюсь исправить то, что нужно исправить.

- Вы очень заняты, - оценил О'Коннор.

- Это бедный приход, - пояснил отец Бобби. - Недостаточно средств и персонала.

- Вы знаете большинство людей в своем приходе?

- Нет, - ответил отец Бобби. - Я знаю всех людей в моем приходе.

- Вы знаете двух обвиняемых, Джона Рейли и Томаса Маркано?

- Да, знаю, - ответил отец Бобби.

- Как давно вы их знаете?

- С тех пор, как они были мальчиками, - ответил отец Бобби. - Они были моими учениками.

- Как бы вы описали свои отношения с ними сегодня?

- Мы стараемся поддерживать связь, - сказал отец Бобби. - Я стараюсь делать то же самое со всеми моими мальчиками.

- И как вы это делаете?

- В основном через спорт, - ответил отец Бобби. - Мы либо сами играем, либо ходим на игры. Это общая точка соприкосновения. Так легче собираться вместе.

- Отец, вы помните, где были вечером шестого ноября прошлого года?

- Да, помню, - сказал отец Бобби.

- И где это было?

- Я ходил на баскетбольный матч, - сказал отец Бобби. - В Гарден. «Никс» против «Ястребов».

- Во сколько началась игра?

- Обычно она начинается примерно в семь тридцать, - уточнил отец Бобби.

- И в какое время заканчивается?

- Между девятью тридцатью и десятью, - сказал отец Бобби. - При условии отсутствия овертайма.

- Было ли такое тем вечером?

- Нет, не было, - ответил отец Бобби.

- А кто выиграл игру, отец?

- К сожалению, это были «Ястребы», - сказал отец Бобби. - В ту ночь для наших ребят это было немного чересчур.

- Вы были на игре в одиночестве?

- Нет, - сказал отец Бобби. - Я ходил на неё с двумя друзьями.

- И кто были эти два друга, отец?

- Джон Рейли и Томас Маркано, - сказал отец Бобби.

- Два обвиняемых?

- Да, - сказал отец Бобби, указывая на Джона и Томми. - Два обвиняемых.

Зрители, сидящие за деревянной оградой, одновременно вскрикнули. Кэрол опустила голову, прикрыв руками рот, ее плечи тряслись. Майкл глубоко вздохнул и уставился в потолок.

Джон и Томми обернулись, оглядывая зрителей, их тела расслабились. Когда они повернулись к скамейке, они глянули на меня. Я улыбнулся, когда они увидели обложку книги, которую я держал в руках.

В глазах Джона стояли слезы.

Я держал в руках экземпляр «Граф Монте-Кристо».

- В какое время вы встретились с мистером Рейли и мистером Маркано? - спросил О’Коннор вскоре после того, как судья Вайсман призвал к порядку.

- Они встретили меня возле школьной площадки, - сказал отец Бобби. - Было шесть тридцать или около того.

- Как вы попали в Гарден, отец?

- Мы прошлись пешком, - ответил отец Бобби. - Меньше двадцати кварталов.

- А мистер Рейли и мистер Маркано все это время шли с вами?

- Да, - сказал отец Бобби. - Мы шли вместе.

- А в восемь двадцать пять вечера, когда по сообщению полиции была убита жертва, Шон Нокс, вы все еще были с мистером Рейли и мистером Маркано на баскетбольном матче?

- Да, - сказал отец Бобби. - Если они и были вне моего поля зрения во время игры, то только для того, чтобы сходить в туалет, либо купить какую-нибудь выпивку.

- Что вы втроём делали после игры?

- Мы пошли обратно в приход, - ответил отец Бобби.

- Это была холодная ночь?

- Насколько я помню, было ветрено, - сказал отец Бобби.

- Вы где-нибудь останавливались?

- У газетного киоска на Восьмой авеню, - сказал отец Бобби. - Я купил ранний выпуск «Дэйли Ньюс».

- И в какое время вы, мистер Рейли, и мистер Маркано расстались?

- Примерно в половине одиннадцатого, может быть, позже на несколько минут, - сказал отец Бобби. - Они оставили меня перед домом священника, недалеко от того места, где встретились со мной.

- Двое подсудимых сказали вам, куда они направятся после того, как покинут вас?

- Нет, - ответил отец Бобби. - Но я могу представить, что после ночи, проведенной со священником, они пошли искать первый же открытый бар.

О'Коннор подождал, пока утихнет хихиканье.

- Итак, отец, если бы двое обвиняемых были с вами в ночь убийства, они не могли застрелить Шона Нокса, как утверждает обвинение. Не правда ли?

- Если только его не расстреляли с голубых сидений в Гарден, - сказал отец Бобби.

- Нет, отец, - произнёс О'Коннор с улыбкой. - В него стреляли не оттуда.

- Значит, эти мальчики в него не стреляли, - заключил отец Бобби.

- У меня больше нет вопросов, - сказал О’Коннор. - Спасибо, отец.

- С удовольствием, - ответил отец Бобби.

- Свидетель ваш, мистер Салливан, - сообщил судья Вайсман.

- Спасибо, ваша честь, - сказал Майкл, вставая и подходя к отцу Бобби.

- Вы покупали билеты на игру, отец? - спросил Майкл. - Или вам их дали?

- Нет, я купил их, - ответил отец Бобби.

- В день игры?

- Нет, - сказал отец Бобби. - Я ходил в кассу примерно за неделю до игры.

- Как вы оплатили билеты?

- Наличными, - ответил отец Бобби. - Я плачу за все наличными.

- Вы получили квитанцию?

- Нет, - сказал отец Бобби. - Я не взял её.

- Кто-нибудь знал, что вы идете на игру, - спросил Майкл, - кроме двух подсудимых?

- Я так не думаю, - сказал отец Бобби.

- Когда вы попросили обвиняемых пойти с вами на игру?

- Накануне воскресенья, - ответил отец Бобби.

- Присутствовал ли еще кто-нибудь?

- Нет, - ответил отец Бобби.

- Итак, никто не видел, чтобы вы покупали билеты, - уточнил Майкл. - Нет никаких записей о покупке. И никто не знал, что вы идете с обвиняемыми. Это верно?

- Верно, - ответил отец Бобби.

- Так как мы узнаем, что вы были там? - спросил Майкл. - Откуда мы действительно можем узнать, что вы и двое обвиняемых присутствовали на игре в вечер убийства?

- Я говорю вам и как свидетель, и как священник, - ответил отец Бобби. - Мы были на той игре.

- И священник не станет лгать, - сказал Майкл. - Разве не так?

- Священнику с корешками билетов не нужно лгать, - сообщил отец Бобби, сунув руку в карман пиджака и вытаскивая три разорванных билета. - И я всегда храню корешки.

- Зачем, отец? - спросил Майкл, встав рядом с ним. - Зачем вы их храните?

- Потому что никогда не знаешь, - пояснил отец Бобби, глядя Майклу в лицо, - когда кто-то захочет большего, чем твои слова.

- Кто-нибудь сомневался в вашем слове до сегодняшнего дня?

- Нет, - ответил отец Бобби. - Никогда такого не бывало. Но большинство вещей в этом мире случаются впервые.

- Да, отец, - сказал Майкл Салливан. - Думаю, что так и есть.

Майкл отвернулся от отца Бобби и посмотрел на судью Вайсмана.
- На данный момент у меня больше нет вопросов, - произнёс Майкл. - Свидетель свободен.

Зрители зааплодировали отцу Роберту Карилло, католику.

 

19

Я поставил одну ногу на ржавый причал, засунув руки в карманы и глядя на Гудзон. Было пасмурно, и зимний воздух казался тяжелым от надвигающегося снега. Кэрол стояла ко мне спиной, глядя сквозь железные ноги Вест-Сайдского шоссе на улицы Адской кухни. Стоял ранний вечер, от свидетельских показаний отца Бобби нас отделяло шесть часов.

Я все еще не оправился от того, как он встал и солгал нам. Он не просто свидетельствовал в пользу Джона и Томми, он свидетельствовал против Уилкинсона и зла, которое жило там слишком долго. Тем не менее, мне было жаль, что ему пришлось так поступить, солгать, что, как я знаю, должно было дорого ему обойтись. Он сделал это, просто помогая нам отомстить.

Мне было жаль, что кому-то из нас пришлось пройти через подобное испытание. Я думал о Кэрол и о том, как эти дни повлияли на нее. Она была умной и привлекательной, и ей следовало проводить время с мужчинами, которые не сражаются с призраками своего прошлого. Я молился, чтобы испытание освободило Майкла от его демонов и позволило ему продолжить его жизнь. Что касается Джона и Томми, я надеялся на лучшее, но боялся худшего.

Просто мне казалось, что как бы мы ни старались, сколько бы усилий не делали, нам никогда не избавиться от приюта для мальчиков Уилкинсон. Мне и моим друзьям придется с этим жить. Теперь и Кэрол, и отцу Бобби тоже придётся смириться с ним.

Кэрол повернулась ко мне и, почувствовав мое беспокойство, наклонилась и обняла меня.

- Это место - часть меня и отца Бобби, - сказала Кэрол. - Может быть, по-разному. Но оно есть в нашей жизни. И останется в нашей жизни. Что бы мы ни сейчас делали.

- Ничто из этого не поможет свести счёты, - ответил я. - Нам предстоит пройти долгий путь, пока мы не закроем свой счёт.

- Но ты должен признать, - сказала Кэрол, - что у тебя чертовски хорошее начало.

- Я был очень горд за него там, в суде, - произнёс я, вытирая слезы, которые не мог сдержать.

- Мы все гордились им, - сказала Кэрол. - И отец Бобби сделал это не потому, что мы его просили. А потому что это было единственное, что он мог сделать. У него тоже не было выбора, Шейкс.

- Он был похож на Кэгни, - сказал я. - Смотрел всем прямо в глаза. Не отступил.

- Ты имеешь в виду, больше похоже на Богарта, - сказала Кэрол, улыбаясь, и обнимая меня за талию.

- Я так никогда и не пойму, как ты, выросшая здесь, можешь думать, что Богарт лучше Кэгни, - возразил я.

- Я полагаю, ты считаешь, что «Три балбеса» лучше, чем братья Маркс.

- Руки прочь, дикообразья голова.

- И тебе, наверное, к тому же нравятся вестерны Джона Уэйна, - продолжала она.

- Вот тут ты ошибаешься, - заявил я. - Я люблю вестерны Джона Уэйна.

- Ты безнадежен.
А затем Кэрол Мартинес громко рассмеялась. Это случилось в первый раз за долгое время; я слышал её настоящий смех.

- Мы все безнадежны, - сказал я, идя вместе с ней вдоль причала к пирсу 82, держа ее под руку. - Вот почему мы до сих пор вместе.

- Но, клянусь, если ты сейчас скажешь, что все еще думаешь, что Супи Сэйлз [Milton Supman/Soupy Sales, 1926-2009, американский комик, актер, радио- и телеведущий] смешнее, чем Вуди Аллен, между нами всё будет кончено, - заявила Кэрол. - Я серьезно.

- Может ли Вуди Аллен сыграть «Белого клыка» [Шоу New Soupy Sales Show с куклами и живыми исполнителями, появившееся в 1978 году. «Белый клык» - «Самая большая и подлая собака в США», из который появлялась только гигантская белая мохнатая лапа с черными треугольными войлочными «когтями», торчащими из угла экрана]? - спросил я у нее.

- Наверное, нет, - ответила она.

- Верно, - сказал я. - Никто не делает того, что делает Супи, потому что никто этого не может.

- Нет, Шейкс, - уточнила Кэрол. - Это потому, что никто не хочет этого делать.

Звук нашего смеха эхом отдавался от пустых стальных опор и падал в бурные воды Гудзона.

 

20

Дождливым утром четверга января 1980 года в девять-десять утра Майкл Салливан стоял в зале суда, в последний раз в своей карьере обращаясь к присяжным.

В то утро он тщательно выбрал свой темно-серый костюм, синий галстук и черные мокасины. Два тонких пятнышка засохшей крови остались на его правой щеке благодаря тщательному бритью старой бритвой. На левой руке у него были наручные часы Супермена, на правой - яйцевидное кольцо выпускника, а во рту - вишневый Life Saver [жевательная резинка].

- Советник готов? - спросил судья Вайсман.

- Да, ваша честь, - отозвался Майкл. - Я готов.

- Пожалуйста, продолжайте, - разрешил судья Вайсман.

Майкл отодвинул стул и направился к скамье присяжных, двенадцать лиц наблюдали за каждым его движением. Он сунул руку в карман брюк, поймал взгляд старшего члена жюри и улыбнулся.

- Согласитесь, это была интересная пара недель, - начал Майкл, потирая свободной рукой поручень скамьи присяжных. - И это определенно лучше, чем слушание гражданского дела.

Он подождал, опустив голову, пока не утих рассеянный смех.

- Но теперь вам нужно принять решение. Очень непростое решение. Решение, которое определит судьбу двух молодых людей.

- Вы слышали аргументы обеих сторон. Моя сторона сообщила вам, что подсудимые, Джон Рейли и Томас Маркано, застрелили жертву, Шона Нокса. Другая сторона говорит, что нет. И, если вы действительно хотите знать правду, их даже не было рядом, чтобы они могли убить его. Итак, кому верить? Именно это вы теперь и должны решить.

Майкл медленно двинулся вдоль скамье присяжных, стараясь посмотреть на каждого члена жюри, глядя не только на их лица, но и в их глаза.

- Так как же прийти к решению? Вы начнёте с рассмотрения того, что уже знаете, основываясь на представленных доказательствах. Вы знаете, что Шон Нокс был убит 6 ноября 1979 года в восемь двадцать пять вечера. Вы знаете, что он был застрелен, когда сидел в задней кабинке паба «Трилистник». И вы знаете, что его застрелили двое мужчин в черных куртках. Но кто эти двое мужчин? Вот тут все начинает слегка расплываться.

Майкл сунул руки в карманы, прошел мимо стенографистки суда, поднял голову и встал спиной к присяжным. Зрители в переполненном зале суда были, за редким исключением, из Адской кухни.
- Вы слышали свидетельские показания, в которых оба подсудимых описывались весьма неидеальными гражданами. Делает ли это их убийцами? Затем вы услышали свидетельство, в котором Шон Нокс описывается как человек с довольно уродливым прошлым. Становится ли от этого убийство менее преступным? Вы услышали свидетеля, видевшего, как двое обвиняемых вышли из паба «Трилистник» спустя несколько мгновений после того, как застрелили Шона Нокса. Затем вы получили показания священника, заявившего, что двое обвиняемых были с ним на игре «Никс», ели хот-доги и пили пиво в то же время, когда Шон Нокс был застрелен в кабинке. Итак, кому верить? Кто врет? Кто говорит правду?

Майкл прошел мимо стола защиты, в нескольких дюймах от Джона и Томми, по-прежнему с руками в карманах, его глаза снова были обращены к присяжным.

- Вам будет нелегко принять решение, - продолжил Майкл. - Так и должно быть. Решения, в которых на карту поставлены жизни людей, должны быть трудными. На это нужно время. Они должны требовать много поисков и размышлений. Вы должны рассмотреть все факты, пытаясь заглянуть за их пределы. Вы должны были выслушать свидетельские показания, а затем прочитать их. Вы должны оценить свидетелей, а затем, минуя их слова, выяснить их мотивы. Вы должны выйти за рамки одной жертвы и двух обвиняемых. Вы должны увидеть линии, их соединяющие.

Майкл остановился у своего стола и отпил из чашки холодный кофе. Он поставил чашку, расстегнул пиджак и вернулся к скамье присяжных.

- В этом деле я прошу вас сделать то, что просят сделать только некоторые жюри присяжных, - сказал Майкл. - Я прошу вас взглянуть на факты, а затем на причины этих фактов. Я прошу вас найти истину в том, что вы услышали, в том, что вы увидели, и в том, во что вы поверили. Возможно, это единственный способ принять решение, с которым вы сможете жить. Решение, которое не вызовет у вас сомнений. Вы будете знать, что это правильное решение.

Майкл положил обе руки на поручень трибуны присяжных и опёрся на него телом, его взгляд был направлен на мужчин и женщин перед ним.
- Вы должны принять решение, основываясь на вине двух мужчин и невиновности одного, и вы должны в это поверить. Вы должны выйти за пределы разумных сомнений; у вас не должно остаться сомнений. Вы должны принять все, что знаете, как истину, а затем вы потратите столько времени, сколько вам нужно, чтобы добраться до истины, преодолеть сомнения и принять решение, с которым мы все сможем жить. Решение, в котором многие могут усомниться, но вы будете знать, что оно правильное. Потому что теперь вы - единственные судьи. В ваших руках будут доказательства и свидетельские показания. В ваших руках будут факты. В ваших руках будет судьба двух мужчин и память о третьем. В ваших руках будет покоиться истина.

- Я уверен в этих руках. Я верю в эти руки. И я верю, что эти руки вынесут вердикт, наполненный истиной. И исполненный справедливостью. Честной истиной и благородным правосудием.

Затем Майкл Салливан в последний раз поблагодарил присяжных, вернулся на свое место и сунул блокноты в черный портфель.

- Вам есть что добавить, советник? - спросил судья Вайсман.

- Нет, ваша честь, - ответил Майкл Салливан. - Больше ничего нет. Я все сказал.

 

21

- Дайте мне хот-дог с горчицей, квашеной капустой и луком, - Майкл сделал заказ пухленькому продавцу в кожаной кепке с наушниками, стоявшему на тротуаре возле здания суда. - И кока-колы.

- Без кетчупа? - спросил я.

- Я на диете, - ответил он, не оборачиваясь.

Был снежный ветреный день понедельника, жюри присяжных заседало с вечера предыдущего четверга. Мельница слухов в здании суда работала с невероятной скоростью, и большинство сплетен предсказывало обвинительный приговор.

- У тебя есть место, где будешь это есть? - спросил я у Майкла, указывая на его хот-дог.

- Позади тебя, - ответил Майкл, через мое плечо указывая булочкой на скамейке в парке.

- Ничего, если я присоединюсь к тебе?

- А что могут сделать? - спросил Майкл. - Арестовать нас?

- Ты хорошо поработал, советник, - сказал я Майклу, садясь на скамейку и откусывая от кренделя.

- Чтобы я не делал, всё не имеет значения, пока они не вернутся и не вручат мне победу, - пояснил Майкл.

- Ты согласен на проигрыш? - спросил я, улыбаясь ему.

- Я смогу с этим жить, - сказал Майкл, дожевывая хот-дог и открывая банку с газировкой.

- Что с тобой теперь будет? - спросил я. - После того, как всё закончится?

- Я уйду, - ответил Майкл. - Подожду несколько недель, а затем передам моё заявление. После того, как я справился с этим делом, никто не станет меня удерживать.

- Ты можешь перейти на другую сторону, - сказал я. - Станешь адвокатом. Вероятно, будет больше денег, и у тебя никогда не будет недостатка в клиентах. Плохих парней всегда будет больше, чем хороших. Одна только работа с командой Джона и Томми принесёт тебе дом с бассейном.

- Это не для меня, - отозвался Майкл. - Я видел все законы, которые хотел увидеть. Пришло время для чего-то другого.

- Чего?

- Я дам тебе знать, когда пойму, - сказал Майкл.

- Ты слишком стар, чтобы играть за «Янкиз», - заявил я. - И слишком молод, чтобы заняться гольфом.

- Ты пробиваешь дыры во всех моих планах, - парировал Майкл, улыбаясь. - Я начинаю паниковать.

- Ты со всем разберёшься, - произнёс я, допивая последний глоток газировки. - Всегда любил.

- Пришло время успокоиться, Шейкс, - сказал Майкл, глядя в землю. - Я понял это. Оставить всю эту историю в покое. Найти место, где я смогу закрыть глаза и не видеть места, где побывал. Может, мне даже повезет, и я забуду, что когда-то был там.

- То место, где мы были, отняло у каждого из нас по частице, - отозвался я. - Нам пришлось это сделать, чтобы выбраться оттуда. Большие частицы, о чем мы даже не подозревали. Частицы, без которых мы должны научиться обходиться, или снова найти их. Все это требует времени. Много времени.

- Я могу подождать, - ответил Майкл.

- Кажется, ты всегда это умел, - сказал я. - Остальным из нас не хватило терпения.

- Я должен вернуться туда, - произнёс Майкл, вставая и направляясь к зданию суда. - Возможно, выйдет жюри.

- Не пропадайте, советник, - сказал я, встретившись глазами с его взглядом. - Когда-нибудь мне может понадобиться хороший адвокат.

- Ты не можешь позволить себе хорошего адвоката, - парировал Майкл. - На своё жалование.

- Мне может понадобиться хороший друг, - продолжил я.

- Я найду тебя, когда тебе он тебе понадобится, - сказал Майкл. - Рассчитывай на это.

- Всегда рассчитывал, - произнёс я, глядя, как Майкл проходит через вращающиеся двери здания суда к лифтам, чтобы подняться на девятый этаж и выслушать вердикт присяжных.

 

22

Территория вне зала №47 была заполнена знакомыми лицами из Адской Кухни. Они стояли у грязных стен, курили сигареты и пили кофе, или сидели на длинных деревянных скамейках, читая «Дэйли Ньюс» и «Пост». Другие занимали телефонные кабинки, делая ставки и дозваниваясь либо до разгневанного офицера по условно-досрочному освобождению, либо до нетерпеливого ростовщика.

Все ждали приговора.

Проходя мимо них, я пожал несколько рук и кивнул нескольким лицам, прежде чем нашел пустое место в углу возле черных двойных дверей.

Через пятнадцать минут двери распахнулись. Пристав, высокий и мускулистый, с пистолетом, свисающим под углом с пояса, и с ручкой в одной руке, половиной корпуса высунулся в коридор.

- Они выйдут, - произнёс он вялым голосом. - Примерно через пять минут. Если хотите послушать, лучше зайти сейчас.

Я стоял в стороне, наблюдая, как толпа медленно входит. Затем подошел к скамейке и сел. Наклонился, обхватив голову руками, закрыл глаза, вспотел, затрясся, молясь, чтобы мы могли закончить это дело так, как планировали. Я мысленно просмотрел все, что мы сделали, и попытался придумать, что мы могли бы сделать ещё. У этого плана был только один недостаток. Его успех или неудача зависели от прихоти двенадцати незнакомцев.

- Ты не пойдешь? - спросила Кэрол, стоя надо мной.

- Я не хочу идти туда в одиночестве, - сказал я, убирая руки от лица.

- Ты не один, - возразила она.

- А ещё я не хочу проигрывать, - добавил я.

- Ты не проиграешь.

- Похоже, у тебя есть ответы на все вопросы, - сказал я, вставая и беря ее за руку.

- Может быть, - ответила Кэрол. - Может быть.

* * *

- Вынесло ли жюри свой вердикт? - спросил судья Вайсман, бесстрастно восседая на своей трибуне.

- Да, ваша честь, - ответил старшина присяжных, коренастый лысый мужчина в клетчатой ​​рубашке.

Судебный пристав взял у старшины сложенный листок и передал его судье Вайсману. Судья открыл лист и просмотрел его, его лицо ничего не выражало.

Я осмотрел окружающие меня головы и плечи, бросил взгляд на Джона и Томми, сидевших за столом адвоката, их руки были сжаты в кулаки. Дэнни О'Коннор сидел рядом с ними, потирая рукой шею под потрепанным воротником рубашки. Напротив них сидел Майкл и смотрел на пустую свидетельскую трибуну. Он глубоко дышал, крутя в пальцах фломастер.

Судья Вайсман кивнул старшине, стоявшему перед его трибуной.

- По обвинению в убийстве второй степени, как вы считаете, виновен ли обвиняемый Джон Рейли? - спросил судья Вайсман.

Старшина закусил губы и нервно оглядел зал.
- Не виновен, - произнёс старшина.

- По обвинению в убийстве второй степени, как вы считаете, виновен ли обвиняемый Томас Маркано?

- Не виновен, - сказал старшина.

Зал суда разразился громом аплодисментов, криками, воплями и свистом, и лишь немногие услышали призыв судьи к порядку и снятие обвинений с подсудимых.

Я встал и обнял Кэрол.

- Ты сделал это, Шейкс, - прошептала она мне на ухо.

- Мы сделали это, - сказал я, крепко прижимая ее к себе. - Мы все сделали это.

Я оглянулся и увидел, как Майкл взял свой портфель, пожал руку Дэнни О'Коннору и вошел в толпу, где его поглотили тела. Я видел, как Джон и Томми улыбаются и смеются, пожимая столько рук, сколько у них получается; крики о невиновности окружали нас, сотрясая воздух. Я видел, как судья Вайсман спустился со своего места на трибуне.

Замелькали вспышки фотоаппаратов.

Пара женщин посреди зала истерически заплакала.

Четверо молодых людей позади, выходя из зала, запели «Дэнни Бой».

Пожилая женщина за мной осталась сидеть и теребила четки, ее губы двигались в безмолвной молитве.

Члены жюри вышли из ложи, некоторые склонив головы, некоторые махали людям в толпе.

Дэнни О'Коннор, улыбаясь, покрытый потом, вышел из зала суда под хор мужчин и женщин, скандировавших его имя.

Джон и Томми стояли, подняв руки вверх, купаясь в лучах славы.

Майкл Салливан в этот момент уже был в лифте, направляясь в вестибюль, его миссия была выполнена, его карьера закончена.

Я взял Кэрол за руку и вывел ее из зала суда под громкие, радостные звуки толпы, следовавшие за нами по коридору.

Это были звуки правосудия.

 

ВЕСНА 1980

23

Длинный стол и стулья занимали почти всю заднюю комнату ресторана рядом с главным обеденным залом. Кувшины с пивом и бутылки «Дьюара» и «Джонни Уокера» красного цвета усеивали скатерть, вместе со свечами, мерцающими внутри стаканчиков. Две большие цветочные композиции, покоящиеся в плетеных корзинах с ручками в виде полумесяца, стояли по краям стола.

С момента оправдания прошел целый месяц. За эти несколько недель наша жизнь вернулась в прежнее русло, существовавшее до убийства Шона Нокса.

Кэрол вернулась к своей стопке папок социальной службы, помогая проблемным подросткам и матерям-одиночкам бороться с системой, у которой не было ни времени, ни средств, чтобы позаботиться о них.

Джон и Томми вернулись на улицы и к управлению Вестсайдскими парнями, опять много пили и снова яростно нарушали законы. Никто не ожидал, что они изменятся. Было слишком поздно.

Король Бенни вернулся в свой клуб, а Толстяк Манчо - в свой винный магазинчик.

Я прошел путь от клерка до стажёра репортера, освещая развлекательные темы. Это означало, что я могу ходить в кино бесплатно, как делал это в детстве. Только теперь мне не приходилось прокрадываться в зал.

Майкл был единственным из нас, кто существенно изменил свою жизнь. Как он и обещал, он уволился с работы через три недели после того, как проиграл дело, которое нельзя было проиграть.

* * *

Я пришел первым и выбрал место в центре стола, спиной к стене. Молодой официант в белой рубашке и черном галстуке-бабочке вошел в комнату и спросил, не хочу ли я чего-нибудь. Я посмотрел на линейку пива и виски и улыбнулся.

- Это ирландский стол, - сказал я. - А я итальянец.

- Чего не хватает? - спросил официант.

- Вина.

- Красного или белого?

- И того, и другого, - сказал я.

Официант столкнулся с Джоном и Томми, когда они входили в комнату. Я встал, и мы несколько минут смотрели друг на друга. Затем они оба подошли к столу и крепко обняли меня.

- Я даже не знаю, как тебя поблагодарить, - сказал Джонни, прижимая меня к себе еще крепче.

- Я не могу поверить в то, что ты сделал, - сказал Томми. - И я не могу поверить, что тебе это сошло с рук.

- Что ты имеешь в виду? - спросил я. - Не говори мне, что это ты на самом деле убил его?

Они оба рассмеялись и, ослабив объятия, отодвинули стулья по обе стороны от меня.

- Кроме того, я не имел к этому никакого отношения, - сказал я, тоже садясь. - Это все Майки. Это был его план.

- Должен тебе сказать, - произнёс Джон, наливая себе стакан пива. - Когда я впервые услышал, что он взялся за это дело, мне захотелось его сжечь.

- Что тебя остановило?

- Он был другом, - ответил Джон. - А если тебя собираются обвинить в убийстве, за кем можно послать?

- Судя по тому, как он вел свою часть дела, я подумал, что он просто отстой как законник, - сказал Томми. - Мне стало жаль этого ублюдка.

- Никогда не жалей обвинителей, - произнёс Майкл, встав перед нами с широкой улыбкой на лице.

- Иди сюда, советник, - сказал Джон, хватая Майкла за руку и волоча его вокруг стола.

Томми ворвался с другой стороны и прижал меня к ним. Мы оказались не чем иным, как небольшим кругом рук и сморщенных лиц.

- Ты настоящий граф! - воскликнул Джон. - Жив, здоров и работает в центре Нью-Йорка!

- Только не на этой неделе, - сказал Майкл. - Теперь этот граф на пособии по безработице.

- Что ты сделал со всеми зарытыми сокровищами? - спросил Томми. - Спустил всё?

- А как вы думаете, чем мы расплатились с Королем Бенни? - спросил Майкл.

Кэрол стояла у входа, скрестив руки на груди, смеясь и качая головой.
- Что это? - спросила она. - Гей-бар?

Мы все повернулись, услышав ее голос. Ее волосы были недавно подстрижены и уложены, на ней было короткое обтягивающее черное платье, с плеча свисала черная сумочка на длинном ремешке.

- Был, - сказал Джон. - Пока ты не вошла.

- Ты хочешь, чтобы мы тебя тоже обняли? - спросил Томми.

- А как насчет приветствия? - спросила Кэрол.

- А как насчет поцелуя в сопровождении приветствия? - парировал Джон.

- Сделка, - подытожила Кэрол, подходя к нам.

- Поторопитесь, - сказал я. - До прихода официанта.

- Ага, - произнёс Томми. - Тогда нам также придется целовать и его.

- Я его видела, - сообщила Кэрол. - Он милый. Я бы его поцеловала.

- Забавно, - сказал Джон. - Тоже самое сказал и Шейкс.

Мы сидели за столом, заказывали, выпивали и разговаривали всю ночь до утра.

Мы говорили обо всем, о чём только могли припомнить, пятеро друзей, у которых было так много общего, и которые боялись, что наше время быть вместе подошло к концу. Мы говорили обо всем, кроме суда. И тех месяцев, которые мы поклялись никогда не упоминать в разговорах.

Кэрол дала волю своему разочарованию городской бюрократией и битвами, которые она проигрывала каждый день.

Джон и Томми рассказали о своей преступной жизни. Они знали, что это скоростная полоса, которая может закончиться только пулей или железными решетками. Но это был единственный известный им способ держать себя в руках, оттолкнуть демонов, которые грызли их в редкие моменты трезвости.

Майкл смирился со своим решением, и ему было любопытно, куда оно его приведет. Он накопил достаточно денег, чтобы прожить год, не работая, и уже купил билет в один конец на самолет, вылетавший в Лондон в следующие выходные. У него не было никаких планов.

Я полувсерьёз-полушутя заметил, что мой выбор карьеры сузился до двух. Я собирался стать репортером или билетёром в одном из театров, время работы которых я так хорошо изучил.

В конце концов, пиво, вино и виски взяли верх, и мы переключили передачи, смеясь над воспоминаниями за годы до того, как Уилкинсон лишил нас смеха. Снова и снова мы вспоминали свои шалости, наслаждались свободой и глупостью, которые допускало детство в Адской Кухне.

- Вы, ребята, помните, как создали ту дурацкую певческую группу? - спросила Кэрол, наливая воду в стакан.

- Четыре гладиатора, - сказал Майкл, улыбаясь. - Лучший квартет, когда-либо существовавший в Адской кухне.

- А помните, как Шейкс хотел назвать группу? - спросил Джонни, закуривая сигарету.

- Граф и его Кристос, - сказал Томми. - Чувак, из-за этого альбомы разлетались бы в магазинах.

- Мы были не так уж и плохи, - сообщил я. - Некоторым хотелось послушать, как мы поем.

- Та группа из школы глухих не в счет, - сказал Джон.

- Почему? - спросил я. - Они аплодировали.

- Ребята, вы были ужасны, - сказала Кэрол, смеясь. - Дети начинали плакать, услышав, как вы поете.

- То были грустные песни, - уточнил я.

- Нашим менеджером должен был стать Толстяк Манчо, - сказал Томми. - А финансировать - Король Бенни. Понимаете, костюмы и деньги на дорогу, всякое такое дерьмо.

- И что случилось с этим планом? - спросила Кэрол.

- Они услышали, как мы поем, - сказал я.

- Толстяк Манчо сказал, что съест свою плоть, нежели поставит свое имя рядом с нашими, - пояснил Джон.

- А что сказал Король Бенни? - спросила Кэрол.

- Он ничего не сказал, - ответил я. - Он вернулся в свой клуб и запер дверь.

- Мы крали у всех певцов, кто нам нравился, - сказал Томми, допивая кружку пива.

- Так что же изменилось? - спросила Кэрол, наблюдая, как я наливаю ей в бокал вина.

- У нас было достаточно песен, чтобы сделать альбом, - сказал я. - Мы ограбили Фрэнки Валли, Дион, Бобби Дарина.

- Самые сливки, - уточнила Кэрол.

- Только у нас получилась сметана, - пояснил Томми.

- Давайте споём песню из нашего альбома, - предложил Майкл, перегнувшись через стол и улыбаясь. - Для Кэрол.

- Ребята, разве вам не нужно идти и кого-нибудь подстрелить? - спросила Кэрол, закрыв лицо руками.

- У нас всегда есть время для песни, - сказал Джон, вставая и прислоняясь к стене.

- Выбирай сам, Майки, - сказал Томми, вставая рядом с Джонни. - Только не слишком медленную. Нам надо держать Кэрол в напряжении.

- Давай споём «Иди, как мужчина», - предложил Майкл. - Шейкс тут поёт почти как сам Валли.

- Поддержи нас, - сказал я Кэрол, протягивая ей две столовые ложки. - Стукнешь ими по бокалам, когда я скажу.

- Только не слишком громко, - попросила Кэрол, глядя в дверной проем за спиной. - Некоторые люди могут есть.

- Мы лучше всего поем в туалетах, - пояснил Томми. - Там стены удерживают звуки.

- Один есть внизу, - сказала Кэрол. - Я подожду здесь.

- Похоже на то, что «Битлз» снова собираются вместе, - сказал я.

Кэрол только фыркнула.

Мы вчетвером сгрудились в углу комнаты, я впереди. Майкл, Томми и Джон держали меня одной рукой за плечо, щелкая пальцами в воображаемом ритме. Кэрол откинулась на спинку стула, смотрела на нас четверых и улыбнулась.

Она захлопала в ладоши, когда мы начали петь «Иди, как мужчина» нашими лучшими голосами Фрэнки Валли и «Четырех сезонов».

Затем мы все приложили ладонь к уху, все еще щелкая пальцами, и запели а капелла.

Кэрол встала на свой стул и принялась отбивать ритм ложками по своей ноге.

В дверях показались трое официантов, они присоединились к нам.

Двое посетителей, вставших позади них, одобрительно засвистели.

Бармен барабанил руками по стойке и раздавал всем бесплатную выпивку.

Пожилая пара, пожелавшая выпить поздно вечером эспрессо, обняла друг друга и затанцевала.

Это был наш особенный вечер, и мы держались за него столько, сколько могли. Это было то, что принадлежало нам. Ночь, которая будет добавлена ​​к нашему длинному списку воспоминаний.

Это был наш счастливый конец.

И это был последний раз, когда мы снова были все вместе.

 

24

Ранним утром 16 марта 1984 года раздувшееся тело Джона Рейли было найдено лицом вверх в коридоре многоквартирного дома на 46-й Западной улице. Его правая рука держала горлышко бутылки смертоносного самопального джина, убившего его. У него находилось шесть долларов в переднем кармане его черного кожаного пальто и десятидолларовая банкнота в кармане его охотничьей рубашки. «Бульдог» 44-го калибра прижался к основанию его позвоночника, а в джинсах обнаружился складной нож со стилетом.

На момент смерти он подозревался в пяти нераскрытых убийствах.

Спустя две недели ему должно было исполниться тридцать два года.

 

Томас «Масло» Маркано умер 26 июля 1985 года. Его тело было найдено в пустом домике в северной части штата Нью-Йорк, пять пуль попали ему в голову с близкого расстояния. Тело пролежало ненайденным больше недели, летняя жара вызвала его разложение. В домике не было ничего, кроме дюжины пустых пивных банок, двух бутылок «Дьюара» и трех полностью заряженных полуавтоматических пистолетов. В кармане рубашки с круглым вырезом нашли распятие и изображение святого Иуды.

Томасу Маркано было тридцать три года.

 

Майкл Салливан живет в маленьком городке в Новой Англии, подрабатывает плотником. Во время своих нечастых визитов в Нью-Йорк он ни разу не заезжал в Адскую кухню. Он больше не занимается юриспруденцией и никогда не был женат. Живет тихо и одиноко.

Ему сорок четыре года.

 

Кэрол Мартинес по-прежнему работает в агентстве социальных услуг и до сих пор живет в Адской кухне. Она тоже никогда не была замужем, но растит двенадцатилетнего сына. Мальчик, Джон Томас Майкл Мартинес, любит читать, и мать зовет его Шейксом.

Все соседи говорят, что у него улыбка матери и её темно-оливковые глаза.

Остальные черты его лица принадлежат его отцу, Джону Рейли.

Кэрол Мартинес сорок три года.

 

Отец Роберт Карилло - монсеньор округа на севере штата Нью-Йорк, где он до сих пор каждый день играет в баскетбол. Он поддерживает связь со всеми своими мальчиками и всегда рядом, когда это необходимо.

Он каждый день молится за мальчиков, которых потерял.

Отцу Бобби шестьдесят лет.

 

Король Бенни живет в доме престарелых в округе Вестчестер, на расстоянии от своего королевства в Адской Кухне. Он по-прежнему пьет крепкий кофе, пряча свою заначку от дежурных медсестер, которым поручена забота о нём. Он по-прежнему терпеть не может разговоров и страдает болезнью Альцгеймера. «В наши дни я все забываю, - говорит он, - все, кроме моих врагов».

Королю Бенни семьдесят восемь лет.

 

В середине августа 1992 года у Толстяка Манчо случился легкий инсульт. У него обездвижила правая рука и ослеп правый глаз. Он передал свой винный магазин племяннику, но по-прежнему забирает половину прибыли. Он делит свое время между тремя квартирами в Адской кухне и новым домом в Квинсе.

Он по-прежнему делает ставки на игру в стикбол.

Толстяку Манчо семьдесят два года.

 

Шон Нокс был застрелен в задней кабинке паба «Трилистник» 6 ноября 1979 года. Его убийцы до сих пор не пойманы.
Шону Ноксу на момент смерти было тридцать семь лет.

 

Адам Стайлер был уволен из полицейского управления Нью-Йорка 22 февраля 1982 года по обвинению в коррупции и убийстве. Он признал себя виновным и был приговорен к двенадцати годам тюремного заключения в рамках соглашения о признании вины. Восемь из этих лет он отсидел в тюрьме строгого режима. Его перевели в учреждение менее строго режима только после того, как в результате четвертого покушения на его жизнь он оказался парализован ниже пояса. Весной 1991 года его освободили условно-досрочно, и сейчас он живет в пригороде Нью-Джерси в доме для инвалидов.
Адаму Стайлеру пятьдесят лет.

 

Генри Аддисон ушел с должности директора по работе с общественностью при мэре Нью-Йорка весной 1980 года. Он нашел новое место в инвестиционной фирме в центре города. После шести месяцев впечатляющего заработка он оказался в очереди на карьерное повышение. В первый день нового 1982 года его тело было найдено в болоте у взлетно-посадочной полосы аэропорта Ла-Гуардия. В протоколах вскрытия указано, что он был избит и замучен до смерти.

Его убийца или убийцы так и не были найдены.
Генри Аддисону было тридцать шесть лет.

 

Жена Ральфа Фергюсона подала на развод вскоре после того, как он дал показания на суде над Джоном и Томми, получив опеку над их единственным ребенком. Он бросил работу и сбежал из штата, опасаясь, что ему предъявят многочисленные обвинения в угрозе жизни детей и их изнасилованиях. В конце концов он обосновался в Калифорнии и под другим именем открыл скобяную лавку. Второй брак закончился, когда его жене сообщили об истинной личности и скрытом прошлом ее мужа. Бизнес закрылся после того, как в 1989 году его уничтожил пожар. Сейчас он работает продавцом обуви в районе Сан-Франциско. Он живет один, по уши в долгах и плохо спит по ночам.

Это был человек, которого в 1993 году привел ко мне Король Бенни, чтобы тот попросил у меня прощения. Я прожил почти год, боясь каждого его шага. Он проживет остаток своих дней в таком же страхе, как и я.

Ральфу Фергюсону сорок девять лет.

 

Осенью 1982 года комиссия по расследованию, организованная Департаментом ювенальной юстиции штата Нью-Йорк, рассмотрела обвинения в жестоком обращении в приюте для мальчиков Уилкинсон. Перед ней предстало сорок семь свидетелей, в том числе родители трех мальчиков, погибших в заключении в учреждении, и дюжина охранников, бывших свидетелями различных злоупотреблений. В отчете, осуждающем всех бывших и нынешних комендантов приюта для мальчиков Уилкинсон, следственная комиссия призвала к полному пересмотру системы и методов работы в учреждении для несовершеннолетних. Был назначен новый комендант и установлены видеокамеры в каждом блоке. Привилегии заключенных были расширены, а «дыра» [карцер] ликвидирована. Даже камеры выкрасили заново.

 

Эдвард Голденберг «Маленький Цезарь» Робинсон отбывает пожизненное заключение в тюрьме строгого режима в северной части штата Нью-Йорк, он был осужден в 1990 году за торговлю наркотиками и убийство. Он будет иметь право на условно-досрочное освобождение через двадцать один год. Его никогда не допрашивали насчёт убийства Генри Аддисона.

Эдварду Гольденбергу «Маленькому Цезарю» Робинсону пятьдесят один год.

 

Грегори «Мальборо» Уилсон вышел на пенсию и живет на ферме в Пенсильвании. Он проводит дни за чтением книг, написанием писем своим детям и игрой в карты с друзьями. Каждое Рождество он получает два блока сигарет «Мальборо» от Спящего, который помнит его.
Грегори «Мальборо» Уилсону шестьдесят три года.

 

Мне сейчас сорок лет, у меня жена и двое детей. Я люблю свою жену и обожаю сына и дочь. Моя семья помогла мне избавиться от многих болей прошлого. Но навязчивые воспоминания детства всегда под рукой. Мое тело старше своих лет, и мой разум больше наполнен ужасом, чем радостями жизни. Мои сны по-прежнему живы, кошмары болезненны, страхи устойчивы. А в ночные часы почти всегда появляется испуг.

Иногда мне кажется, что счастливые Спящие - это те, кто умер.

Им больше не нужно жить с воспоминаниями.

Они свободны от снов.

 

Многие дороги, по которым я шел
Много времени между закатом и рассветом
Много раз
Много миль
Теперь я вижу все это
Глазами ребенка.

—Ван Моррисон—
«Возьми там, где найдешь»

 

ЭПИЛОГ

ЛЕТО 1966

 

Рубен, пуэрториканский парень с темными кудрявыми волосами в узких серых брюках со складками такими острыми, что можно резать кожу, стал фаворитом на победу в конкурсе и первый приз в размере 50 долларов. Он стоял в углу спортзала, спиной к оркестру из трёх инструментов, жевал жвачку, тайком затягиваясь сигаретой «Вице-король», и ожидая, когда диск-жокей на сцене подаст сигнал к началу спонсируемого школой соревнованию по чабби-чекеру [Чабби Чекер/Chubby Checker, настоящее имя Эрнест Эванс — американский певец и автор песен, популяризатор твиста в 1960-е годы. Одними из главных его хитов являются кавер-версия песни Хэнка Балларда «The Twist»] «Король твистер».

- Он хорошо выглядит, - сообщил я, глядя на Рубена. - Он выглядит готовым к победе.

- Похоже, он слишком много смотрел «Вестсайдскую историю, - сказал Джонни.

- Он не сочтет тебя хорошим, Шейкс, - предположил Майкл. - Поскольку он тебя не знает.

- Я тоже не считаю тебя хорошим, - сказал Томми, обнимая меня за плечо. - А я тебя знаю.

- Он заставит тебя бить туфлями, - предположил Джон. - На нем хорошие туфли. Самые подходящие туфли для твиста. Они лёгкие, но у них хорошая подошва.

- Кто ты, Том Макан [Thom McAn, бренд обуви]? - спросил я. - Обувь у меня нормальная.

- Кто ещё? - спросил Майкл. - Кроме него.

- Трое ирландцев с Сорок шестой улицы, - ответил Томми.

- Они хоть хороши? - спросил я.

- Я слышал, они довольно глупы, - ответил Томми.

- Теперь тебе нужно поступить в колледж, чтобы станцевать твист? - спросил Майкл.

- Они подписались по своей дурости, - уточнил Томми. - Чтобы посмешить друг друга. Эти парни никого не смогли бы уложить в постель, даже в женской тюрьме.

- Вот тот тупой парень из пиццерии, - указал я. - Я слышал, он тоже записался.

- Я его знаю, - сказал Джон. - У него прыщики и то черное дерьмо на зубах. Я стараюсь, чтобы он не касался моих ломтиков.

- Кто-нибудь еще? - спросил Майкл.

- Тот черный парень, который плюется, когда говорит, - пояснил Томми. - Тот, у кого отца только что застрелили.

- Победу могут отдать ему это только за это, - сказал я. - Чтобы пожалеть.

- Не волнуйся, Шейкс, - произнёс Майкл. - Если мы видим, что голосование идет в этом направлении, мы попросим кого-нибудь тебя зарезать.

- Не слишком глубоко, - сказал я. - Я в этой рубашке в школу хожу.

- Достаточно глубоко, чтобы ты победил, - отозвался Майкл.

Свет в тренажерном зале выключили, прожекторы освещали центр пола. Примерно восемьдесят детей стояли кругом, многие мальчики и девочки держались за руки, а некоторые тихонько целовались в темноте.

- Конкурсанты по твисту, пожалуйста, войдите в круг, - объявил диск-жокей со сцены, его куртка плотно прилегала к плечам, штаны были с манжетами, виднелись белые носки ниже щиколоток.

- Иди и сделай их, Шейкс, - сказал Томми, хлопнув меня по спине.

- Если кто-нибудь приблизится к нам, мы будем толкаться, - сообщил Джон. - Чтобы они теряли равновесие

- Мы будем ждать тебя здесь, Шейкс, - сказал Майкл. - С победой или поражением.

- Мы не можем отпустить тебя без поцелуя на удачу, - крикнула Кэрол Мартинес, пробираясь сквозь толпу, чтобы присоединиться к нашей группе. Она была в белом платье, черных туфлях и белых кружевных чулках. Ее длинные темные волосы были собраны в хвост.

- Тогда целуй, - сказал Майкл. - Мы уже целовали его сегодня.

Кэрол обняла меня за шею и крепко поцеловала в губы.

- Поцелуй или не поцелуй, - сообщил Томми, - но мы не собираемся лишать ее призовых денег.

- У тебя нет ничего, кроме сердца, - произнёс Джон.

Каждый участник встал под один из шести прожекторов, круг был достаточно большим, чтобы предоставить всем нам место для танцев. Я оказался зажат между парнем из пиццерии и одним из ирландцев с 46-й улицы, все еще в форме школы Святой Агнессы. Рубен стоял напротив меня, с расслабленным выражением на лице, с зубочисткой, торчащей из угла рта. Высокий темнокожий парень, одетый лучше всех в группе, был единственным, кто нервничал.

- Давайте, все! - закричал диск-жокей, плохо подражаю Чабби Чекеру. - Хлопайте в ладоши, мы начинаем твист, и будь что будет.

Радостный голос Чабби Чекера раздался из неисправной аудиосистемы, и мы начали твист, подбадриваемые криками и воплями наших друзей в толпе. Вначале все мы старались выделывать простые движения, за исключением трех ирландских парней, которые крутились и кружились, чтобы произвести впечатление на публику.

Тут было легко проиграть. Если ты упал, пропустил движение или перестал крутиться, ты автоматически выбывал. В противном случае диск-жокей, назначенный судьей по твисту, подходил к танцорам и оттаскивал тех, кто, по его мнению, не соответствовал требованиям танца.

Чтобы объявить победителя, потребовалось менее двадцати минут.

Ирландец в форме школы Святой Агнессы выбыл первым, потеряв равновесие - при повороте он упал на одно колено. Вскоре за ним последовал один из его приятелей, попытавшись сделать одновременное движение рукой и ногой, что имело неприятные последствия.

- Они ирландцы, - сказал Томми, смеясь и подталкивая Майкла. - Совсем как ты.

- Они такие же глупые, - парировал Майкл. - Прямо как ты.

К третьему кругу я начал задыхаться, на лице и спине выступил пот, жар прожекторов и постоянное движение заставил лица вокруг меня расплываться. Рубен продолжал свой твист, его глаза смотрели на меня, время от времени вспыхивая улыбкой, чтобы показать, что он участвует в игре и легко дышит.

К концу «Twistin’ USA» парень из пиццерии схватился за бок, перестал танцевать и вышел из круга. К нему потянулась невысокая девушка, обняла его за талию и поцеловала в щеку.

- Ты видел это? - с отвращением спросил Джон. - Она поцеловала его в прыщики.

- У человека с лицом в точках есть девушка, а я хожу в кино один, - сказал Томми, качая головой. - Это честно?

- Да, - ответил Майкл.

Рубен теперь двигался быстрее, приседая так, что его колени, казалось, натирали пол воском. Зубочистка по-прежнему торчала у него изо рта, и улыбка сменилась усмешкой, его уверенность росла с каждым движением.

Черный парень был весь в поту и едва двигался, его ноги начинала сводить судорога, верхний свет с каждым движением все больше беспокоил его. Он оберегал правое колено, морщась всякий раз, когда на него приседал.

Диск-жокей, скрестив руки за спиной, подошел и что-то прошептал ему на ухо. Черный парень глянул на него и кивнул. Он перестал танцевать и захромал прочь.

- Бедняга, - сказала Кэрол. - У него должно быть очень плохо с коленом.

- То, что его отца застрелили, не помогло, - сообщил Томми.

- Нужно, чтобы кто-нибудь умер, чтобы этот конкурс прервался, - объяснил Джон.

Осталось три танцора.

Я решил, что мне осталось еще пять хороших минут. Если больше, то они смогут использовать пятьдесят долларов на мои похороны. Рубен выглядел так, будто мог танцевать твист всю ночь, под музыку или без нее.

- Давай послушаем тех, кто остался, - крикнул диск-жокей. - Королей твиста Нью-Йорка.

Ирландский парень перестал танцевать, чтобы зааплодировать вместе с толпой, и был вынужден покинуть конкурс.

- Этот парень тупее растения, - заявил Джонни.

- Ди-джей? - спросил Томми. - Или тот ирландский парень?

- И тот, и другой, - пояснил Майкл.

- Хорошо, мальчики, давайте посмотрим, что у вас есть, - объявил диск-жокей мне и Рубену. - Вы единственные, кто остался.

Я был весь в поту, рубашка прилипла к груди и спине, а волосы - ко лбу. Мои джинсы были свободными, и пот вокруг талии делал их ещё свободнее. Даже мои туфли начали скользить по полу спортзала.

У меня оставалось в запасе несколько движений, и я попытался выполнять их, припадая на одно колено и вытягивая свободную ногу вверх. Поддерживающие меня отреагировали в темноте аплодисментами и свистом.

Я опускался к полу настолько низко, насколько только мог, по-прежнему танцуя твист, затем, зажав руки между ног, сделал шпагат и вернулся к твисту.

- Вот и все, - сказал Томми. - Вот, что ты должен был им показать. Они съедят это дерьмо Фреда Астера.

- Пуэрториканец должен сейчас что-то сделать, - предположил Майкл. - Или он проиграет.

- Что будет, если он проглотит зубочистку? - спросил Джон.

- Мы выиграем, - ответил Майкл.

Рубен сделал свой ход, но он оказался неверным.

Поддерживающие его захлопали в ладоши и зааплодировали, Рубен опустился вниз, положил руки на пол и попробовал сделать сальто. Он проделал впечатляющее акробатическое движение, но подошвы его туфлей соскользнули, когда он приземлялся на ноги. Он упал на спину, по-прежнему с зубочисткой в зубах.

Я перестал танцевать, подошел к Рубену, протянул руку и помог ему подняться.

- Отличный ход, - произнёс я.

- Я сделаю тебя следующим летом, - объявил он.

- Ты почти сделал меня этим летом, - сказал я, пожимая ему руку.

Толпа приблизилась к нам, аплодируя, свистя и крича. Их крики и вопли стали еще громче, когда диск-жокей сунул мне в ладонь 50-долларовую купюру и победно поднял эту руку.

- Мы богаты! - завопил Томми, бросаясь на меня, а Джон, Майкл и Кэрол оказались позади. - Мы богаты!

- Мы можем прожить месяц, - воскликнул Джон. - Пицца. Комиксы. Итальянский лёд. Весь город наш.

- Тебе повезло, - сказал мне Майкл с улыбкой. - Всегда лучше быть удачливым.

- Не жди еще одного поцелуя, - отрезала Кэрол.

- Я слишком устал, чтобы кого-то целовать, - ответил я. - Я слишком устал, чтобы даже ходить.

- Тебе не обязательно ходить, - сказал Томми. - Ты чемпион. Мы тебя отнесём.

Он схватил меня за одну ногу, Джон и Майкл подхватили за другую, взвалили меня на свои плечи, а толпа позади меня все еще скандировала в мою поддержку.

Мои друзья пронесли меня через спортзал, осторожно спустились на улицу.

- Куда мы идем? - спросил я, запрокидывая голову и позволяя теплому вечернему бризу охлаждать мое лицо.

- Куда угодно, - ответил Майкл. - Будем делать всё, что захотим.

- У нас есть время, - сказал Джон. – И, наконец, мы получили деньги.

- Мы можем пойти куда угодно, - сообщил Томми. - Ничто не может нас остановить.

Мы оказались под уличным фонарём на углу 50-й Западной улицы и Десятой авеню. Джон, Томми и Майкл держали меня на своих плечах. Кэрол шла рядом, с улыбкой на лице, медленной танцующей походкой обходя мусорный бак.

Ночь и улицы были нашими, и впереди сияло будущее.

И все мы думали, что будем вместе вечно.

 

©1995