Те, о ком я пишу, постоянно живут во мне, и этим своим присутствием непрестанно доказывают, что все, написанное о них до сих пор, звучит фальшиво. А звучит оно фальшиво оттого, что я думаю о них с неугасимой любовью (вот и эта фраза уже кажется мне фальшивой), но не всегда пишу достаточно умело, и это мое неумение часто мешает точно и выразительно дать характеристику действующих лиц, и оттого их образы тускнеют и тонут в моей любви к ним, а любовь эта настолько сильней моего таланта, что она как бы становится на защиту моих героев от моих неумелых стараний.

Франц Кафка

...перед тем, как сесть писать, надо, чтобы ты вспомнил, что ты был ч и т а т е л е м задолго до того, как стал писателем. Ты просто закрепи этот факт в своем сознании, сядь спокойно и спроси себя как читателя, какую вещь ты, Бадди Гласс, хотел бы прочитать больше всего на свете, если бы тебе предложили выбрать что-то по душе? И мне просто не верится, как жутко и вместе с тем как просто тогда будет сделать шаг, о котором я сейчас тебе напишу. Тебе надо будет сесть и без всякого стеснения самому написать такую вещь. Не буду подчеркивать эти слова. Слишком они значительны, чтобы их подчеркивать.

Джером Д. Сэлинджер

1

Сказать по правде, дружище, я не знаю, с чего начать. Я, пожалуй, закурю. Ты ведь не просил меня рассказывать эту историю, но пришел ее послушать, так что вроде это не выглядит так, будто я навязываюсь. С другой стороны, ты наверняка ждешь связного рассказа, а я не уверен, смогу ли восхитить тебя стройностью сюжета... Так что, ежели тебе покажется, что я потерял нить, будь снисходителен - если честно, темы разговора у нас не будет вообще.

Кстати, здесь есть пепельница?

Начнем, пожалуй, издалека.

...Жил на свете маленький и в общем-то, очень одинокий человек. Звали его по-разному, кому как было привычней и удобней, - собственно, самому человеку было совершенно все равно. Как водится, у человека этого были родители, братья, сестры и прочие дальние и ближние родственники, которых он, конечно, любил - а как же иначе? Были у него друзья - сначала, когда он был юн, мир казался ему добрым и прекрасным, а люди - в большинстве своем милыми и тоже очень-очень добрыми, как он сам, - а потому друзей у него было много. Потом друзья уходили - кто-то уезжал в другие страны, кто-то создавал свой мир, в котором этому человеку уже не находилось места, и вскоре он перестал получать письма и почти забыл, что такое по-настоящему ждать телефонного звонка. Были в его жизни и люди, которых он очень сильно и очень болезненно любил; сильно - потому что не умел иначе, болезненно - оттого, что всегда прежде всего боялся сделать больно им, а еще оттого, что всегда принуждал себя скрывать собственные чувства. И очень мучился. И людей, которых он любил такой больной любовью, он также называл своими друзьями, потому что боялся других слов. Вся его жизнь принадлежала в разное время кому-то из них, и ему казалось, что этого так много - дарить кому-то собственную жизнь, и в то же время так мало, что будь у него еще что-нибудь, он бы отдал не раздумывая, - но увы, ничего другого у него не было. И он уходил, чтобы не становиться лишним в жизни тех, кого любил, и учился болеть почти незаметно для окружающих. Внешне это проявлялось лишь в том, что он начал много и тяжело пить, хотя и был достаточно юн. Этим он очень огорчал своих близких и развлекал тех, кто его недолюбливал или почти не знал.

Так шел год за годом и прошло много лет. Человеку исполнилось 22 года, и он вдруг понял, что так он прожил почти полжизни. Ему по-прежнему было очень грустно и одиноко, и он все никак не мог научиться с этим одиночеством дружить.

И вот однажды произошло Событие. Он так долго ждал его, что почти разуверился в существовании подобных явлений в чистом виде, и, правду сказать, уже принялся считать таковыми какие-то отблески совершенного, жалкие подобия - все лишь оттого, что потребность любить жила в нем едва ли не с большей силой, нежели потребность быть любимым.

... - Алло? Да, я. Что за шутки с утра... Нет, почему... Хм... Рад, как же... Рад, говорю! Ты откуда? Давно приехал? А-а-а... Нннет, думаю, не нужно. Да, конечно, я на машине... Ну, что мне остается, не могу же я бросить тебя на вокзале зимой... Да, через полчаса... Не благодари, ради Бога, что за глупости...

Через час они сидели в креслах напротив и пили чай с лимоном, изредка бросая друг на друга короткий взгляд, цепко выхватывающий детали. Они оба изменились за это время, их более ничто не связывало и вряд ли могло теперь связать. За окном в сумерках валил огромный декабрьский снег, а в доме было уютно, - все в точности как два года назад. И совсем по-другому. И пятнадцатилетнему мальчишке, задумчиво глядящему на плавающий в чашке кружок лимона, вдруг стало как-то непривычно тепло от нахлынувших воспоминаний, и захотелось вновь прижаться щекой к этому до боли знакомому лицу, и хотя бы на миг ощутить те спокойствие и нежность, которых в свое время было так много, и которыми он так легко пренебрег, чтобы потом уже нигде не найти.

- Ты ждал меня? - спросил он и, точно вдруг застеснявшись своего внезапного порыва и этого вопроса, почти с вызовом задрав подбородок, поднял глаза.

Сидевший напротив молодой человек, на вид лет двадцати трех, неопределенно пожал плечами, задумчиво нащупывая сигарету в пачке.

- Трудно сказать, так ли это называется... Сначала да, потом, когда я понял, что ты не вернешься - потом нет. Потом мне было просто очень плохо, но тебе все это совершенно ни к чему.

Он затянулся, держа сигарету между фалангами пальцев почти у самой ладони, и от этого, такого знакомого жеста у мальчика внутри что-то сжалось в непонятный комок, и он вдруг почувствовал, как этот комок подкатывает откуда-то из глубины к горлу, и что он вот-вот прорвется, но он уже не знал, не помнил, как это случается, это было когда-то очень давно, в детстве, очень, очень давно...

- Скажи, а все могло бы стать, как раньше? - еле слышно спросил он, но уже не увидел, не расслышал ответа, потому что это непонятное что-то вдруг вырвалось наружу, и он почувствовал, как его лицо перекосилось, и что он уже не в силах этим управлять, а по лицу потекли слезы, и ему было за них стыдно, и больно, потому что он знал ответ на свой вопрос и с этим тоже не мог поделать ничего, и еще потому, что он внезапно понял, насколько сам в этом виноват. И когда он почувствовал тепло таких знакомых рук, прикоснувшихся к его лицу, захотелось спрятаться в них и никогда, никогда больше не уходить. И он, всхлипывая и уже никого и ничего не стесняясь и не боясь, уткнулся в знакомое плечо. Большая, теплая ладонь гладила его по голове, и это было то самое, самое дорогое ощущение, которого ему так не хватало все последнее время. Его собственные худенькие плечи вздрагивали со временем все реже и реже, пока наконец рыдания совсем не стихли и он, утомленный, не уснул.

Теперь он спит, положив руку тебе на грудь, и ты - самый счастливый идиот на свете. Признайся, ты ведь счастлив? И это всегда было так, когда он был рядом. А потом наступит утро, и ты опять будешь думать, как жить дальше. Сколько раз он уходил и возвращался? Не считай, собьешься. - Да и черт с этим. Он плачет, я не имею права не верить. - Зато он себе придумал отличное право не видеть, как плачешь ты. - Он, в сущности, ребенок... Всем детям свойственна жестокость. И потом... - Да нет никаких потом. Это все ты себе выдумал, чтобы оправдать собственную слабость. Когда ты затащил его в постель, ты совсем не вспоминал, сколько ему лет. Засунь себе свой романтизм сам знаешь куда. И не прикрывайся им, смешно выглядит, ей-Богу. - Ты отлично знаешь, как все было. Мы любили друг друга, и я не уверен, но кажется, и сейчас любим... - Вот-вот, я не уверен... Каково слышать! Признайтесь, господин лирик, что Вам до смерти хочется с ним переспать! Это, по крайней мере, будет честнее. А пафос свой приберегите для романов. - Возможно. Возможно и хочется. Но как показывает практика, я вполне могу обойтись и без этого. Во всяком случае, в общении с ним. - Знаем-знаем... Только поди докажи это его разлюбезным родителям! Они однажды уже обратили внимание на странность ваших взаимоотношений... Мечтаете в тюрьму, гражданин романтик? Это очень украсит Вашу репутацию... - Никак не пойму, чего ты добиваешься? Неужели даже сейчас обязательно все портить? - А кто еще тебе все это скажет? - Я люблю его. - Очень поэтично. Но вы не на острове в океане. - Все равно. - Дурак, я же говорю... - Пусть. Я люблю его.

Молодой человек стоял у окна и курил, глядя, как предновогодний снег мягко засыпает двор. К ночи сугробы будут громадные, - думал он. - И я действительно не представляю себе, как быть дальше. В кресле, свернувшись калачиком совершенно как котенок, укрытый пледом, посапывал мальчик. Он хотел было перенести его на кровать, но пожалел будить. И что-то еще остановило его. Он вряд ли смог бы объяснить, что именно; какой-то тормоз внутри, занудно гудящий, что делать этого не надо. Наверное, в одну воду и впрямь не войти дважды. Нас слишком многое связывало, а потом слишком многое разделяло, мы слишком родные и слишком чужие, чтобы вот так вот запросто встречаться раз в сто лет и вести себя, будто ничего и не произошло, будто мы и не расставались...

Трус. Ты просто жалкий трус. Больше всего на свете ты любишь не его, как орешь во всю глотку. Самого себя ты любишь. Посмотри, как ты испугался. Ты же дрожишь, как заяц. Боишься, что завтра он уйдет и ты снова будешь один сходить с ума в этой своей жалкой меблирашке с телефоном, на который станешь кидаться в надежде, что это ОН звонит, а слышать голоса опостылевших дружков и подружек. Боишься переживаний и психоза, боишься собственного чувства, потому что оно причиняет тебе боль. Да, он не образчик постоянства, а тебе ой как хотелось бы этой самой привязанности... Однажды он уже чуть не сделал из тебя параноика, когда умотал и вот теперь, спустя год, вернулся. Ты ведь не знаешь, чем он занимался весь этот год, а? И ведь знать не хочешь, верно? Потому что ты трус. Интересно, с чего ты взял, что достоин большего?

Он погасил сигарету и повернулся спиной к окну. Смеркалось. Мальчик сидел в кресле, закутавшись в плед, и смотрел прямо ему в глаза.

2

Реанимация. Судороги. 38-часовая кома. Ноль дыхания. Интубация. Капельница 22 часа из 24-х, существующих в сутках. Галлюцинации. Кончились вены. Работа в подключичную.

Утро перевода в кардиологию. Бритье лежа, от услуг медсестричек отказался, решил сам. Впервые за минувшую неделю видишь себя (?) в зеркале пудреницы одной из них. Шуточка. Громовой и дружный смех медперсонала.

Диалог с психиатром в реанимации :

Мы хотим Вам помочь. Суицид - это серьезно, Вы же понимаете... - Какой суицид? - Ну, перестаньте валять дурака... - Разберитесь в терминах. - ??? - Если я валяю дурака, значит, таковым не являюсь. Стало быть, к вашему департаменту никакого отношения не имею.

Резюме в больничной карте : В лечении не нуждается.

Они встретились под Новый год. Он был на восемь лет старше. Познакомились в какой-то шумной компании - известно, что угодить в подобную накануне праздника совсем не фокус. Когда их шутейно представляли друг другу, он, пожимая мальчику руку, посмотрел ему прямо в глаза. И увидел такой же прямой и ясный взгляд. Взгляд огромных карих глаз из-под черных, как смоль, ресниц. Он что-то почувствовал, но вряд ли смог бы объяснить, что именно.

Потом били куранты, все пили, пели и под конец курили уже где придется. Он вышел на балкон. Шел снег, на улице рвались какие-то петарды, кто-то хохотал и вдалеке истерически визжала тетка. Вдруг он услышал шорох позади и повернулся.

В проеме балконной двери стоял мальчик.

- У Вас не будет сигареты?

Он молча протянул пачку. Мальчик достал сигарету и прикурил от его зажигалки.

Некоторое время они стояли рядом молча, опершись на перила, и глядели с балкона. Их локти были настолько рядом, что стоило как бы невзначай шевельнуть рукой, и они соприкасались. Мальчик курил совершенно неумело. Несмотря на холод, он был одет в синие джинсы и легкую цветную рубашку. Шапочка черных волнистых волос, чуть вздернутый носик и абсолютно фантастические глаза. Когда он улыбался...

- А Вы и вправду тот самый N?

- В каком смысле вправду?

- Ну, я о Вас слышал. Мне рассказывала сестра. Ей нравятся Ваши работы.

- Польщен. Кстати, я не столь стар, так что можешь на ты.

- А сколько Вам... тебе лет? - осторожно спросил мальчик.

- Мне двадцать два. А тебе... погоди-ка... тебе 13.

- Верно! А откуда Вы... ты... узнали?

- Мне известен один секрет.

- Какой? - он хитро улыбался, прищурив глаз и глядя чуть искоса.

- Ну, если я тебе скажу, это будет уже не секрет. А зовут тебя Ник.

- А, понял-понял! - он засмеялся, смешно морща нос. - Это ты от сестры узнал, да?

- Вовсе нет. Просто я наблюдательный.

Мальчик пристально посмотрел на него, и он сразу подумал, не ляпнул ли чего лишнего. И тут Ник протянул руку и коснулся его щеки.

Его шибануло будто током от прикосновения этих пальцев. Едва устояв на ногах, он инстинктивно попытался отстраниться...

- У Вас губная помада на щеке, - точно извиняясь, сказал мальчик.

В следующую же секунду он опомнился и рассмеявшись сказал : Спасибо!, а затем коснулся ладонью щеки Ника, как бы выражая благодарность. Мальчик улыбнулся в ответ и подарил ему взгляд, от которого внутри точно распрямилась туго закрученная спираль.

Я определенно шизофреник, - думал он через несколько минут, наливая себе вина. - Любую деталь склонен разглядывать исключительно со своей колокольни. Собственно, нужно просто хорошенько нажраться сейчас и тогда во всякой безобидной ерунде не будет мерещиться знаков наивысшего расположения... Бред какой-то...

Он выпил вино, как пьют лекарство - залпом и не ощущая вкуса - и уставился на экран телевизора, стараясь не обращать внимания на толчею вокруг. Он смотрел сквозь экран и видел ЕГО лицо, вновь и вновь проигрывая в мозгу мельчайшие детали недавней беседы, и вновь и вновь ощущая на своей щеке прикосновение холодной ладошки.

- Ты будешь торт?

Он вздрогнул, выходя из оцепенения, и повернул голову. Рядом с его креслом на табуретке, поджав под себя ногу, сидел мальчик и, глядя ему в глаза, протягивал тарелку с куском торта.

- Я не ем сладкого, Ник, - улыбнулся он. - В детстве переборщил.

- Ну, давай... Ну, пожалуйста, а то мне совсем не с кем - тут все перепились, сестра ушла со своим пацаном, сказала, чтобы я здесь ночевал, а они и спать-то не собираются...

- Ну, ежели совсем беда...

Это был самый мерзкий торт, какой только можно себе представить. Но он почти не ощущал вкуса. Он смотрел, как поедает его милое, самое дорогое существо на свете, три часа назад наполнившее его жизнь каким-то новым, почти ирреальным, непонятым до конца, но совершенно осязаемым и жизненно необходимым смыслом. Он вдруг сообразил, что не может и не станет этому сопротивляться, сообразил, что сходит с ума, совершенно четко притом отдавая себе отчет в том, что именно это ему и нужно. Единственное, чему он сейчас мог бы искренне удивиться, так это тому, как жил раньше без этого чувства. Предложи ему сейчас хоть пол-света в безраздельное владение - он бы все отверг за возможность прикоснуться губами к крохотному родимому пятну в обрамлении черной кудряшки, видневшемуся чуть ниже уха этого чудного человечка...

- А знаешь, если тебе здесь наскучило, то можем прокатиться на елку, у меня машина внизу, да и вообще мне тут тоже надоело. - Он выпалил все это почти непринужденно и только потом сообразил, что сморозил. И смущенно добавил. - Вот...

- Правда?! - лицо мальчика просияло. - И никого больше, только ты и я?!

Так. А я ведь и впрямь шизофреник. Клинический случай.

- Только ты и я, - очень серьезно ответил он и посмотрел мальчику в глаза.

Клинический.

3

Tombe le neige... - пел по радио далекий Сальваторе Адамо, и снег падал тяжелыми хлопьями, облепляя стекла машины, а в ее теплом салоне сидело двое мальчишек, которые, давясь от хохота, делились впечатлениями от поездки на эту пьяную елку и ели теплые, промасленные блины, запивая горячим кофе. Вспоминали, как остановил на дороге шальной гаишник, как в финале вместо запрашиваемой суммы получил две, чем был озадачен настолько, что не смог отказаться от предложенной тут же выпивки. Вспоминали веселую толпу, стрельбу из ракетницы, нетрезвого Деда Мороза с еще более одухотворенной Снегурочкой... Один просто захлебывался, когда слушал развязку подобающего случаю анекдота про пьяного Санта-Клауса и заблеванных им во время утренника детей, и другой тоже смеялся так, будто впервые в жизни его рассказывал, и трудно было в тот момент сказать, кто из них старше.

Вот он сидит рядом, ты видишь его, слышишь его голос, можешь до него дотронуться. Если ты это сделаешь, ты можешь потерять его навсегда, сломать то хрупкое, что сейчас есть между вами, и даже более - вызвать к себе неприязнь или отвращение. Если ты этого не сделаешь, ты сойдешь с ума. Выбирай .

Он закурил и включил дворники. Волшебная белая стена, отделявшая их от всего мира, исчезла. На лицо мальчика упал косой свет от фонаря, высветив полуоткрытый рот и ямочку на подбородке.

Некоторое время они молчали. Затем он мягким движением включил зажигание.

- Уже поздно, - сказал он. - Мне нужно отвести тебя обратно. Там ведь все наверняка волнуются.

Не ответив, мальчик глубоко вздохнул и отвернулся к окну. Машина, мягко тронувшись с места, послушно понесла их знакомыми улицами.

Я всегда знал, что так и будет. Всегда. Всю жизнь будешь работать на публику. Крошка Ромео в поисках большой и чистой любви. - Я не хочу сделать ему больно. - Звучит пошловато. А с чего ты, собственно, взял...

- А можно мне... если можно, конечно... я бы у тебя заночевал, а утром...

Он вдарил по тормозам так, что машину чуть не занесло. По счастью, в новогоднюю ночь машин на дороге не бывает.

- Понимаешь, там ведь сестра ушла, а они... ты бы позвонил и...

Он повернулся и увидел огромные карие глаза, чуть затуманенные усталостью и мягкую виноватую улыбку. Улыбку утомленного ребенка. Он поднес указательный палец к губам, жестом призывая ничего боле не объяснять. Затем, протянув руку, он взял его ладонь в свою, ощутив мягкое тепло далекого лета своего собственного детства, таинственным образом вернувшегося к нему в эту зимнюю ночь.

4

Кстати, не желаешь ли коньяку, дружище? У меня есть немного, притом настоящий армянский. Знаешь, нынче такая проблема достать хороший коньяк - просто беда... Даже так называемые французские делают, похоже, где-то в Филях. Попросту пойло... А этот я самолично приволок из Армении, все честно... Я, пожалуй, тоже пригублю. Закуривай, кстати.

...Он бережно сложил брошенную кое-как одежду Ника на кресло и убавил свет. Малыш уже заснул, практически мгновенно, его густые волосы растрепались по подушке, лицо во сне было совершенно беззащитным и нежным - чуть приоткрывшийся бутон пухлых губ, изящно очерченные брови, маленький вздернутый носик, розовые щеки, никогда не знавшие бритвы и то самое крохотное родимое пятно на шее чуть ниже уха... Минут пять он стоял зачарованный, не в силах отвести глаз от этого божества, чувствуя, как откуда-то из глубины его часто бившегося сердца поднимается нечто, целиком наполняющее его неведомым доселе чувством нежности к этому ребенку, желанием быть всегда рядом, всегда видеть его, оберегать от злых и подлых людей, не позволить им ожесточить и опошлить эту милую опаловую душу, в глубинах которой еще нет мерзости и дряни, а есть только ровный матовый свет морозных сумерек... Ему было хорошо и спокойно сейчас, и в то же время он понимал, что любит этого мальчика совсем не так, как родители любят своих детей, что его чувства совсем иные, что он ждал и боялся появления в своей жизни таких чувств, и что назад не будет возврата.

Он выключил свет и не снимая одежды, улегся на соседнем диване.

Ты сам устраиваешь себе дурдом. - Чего ты хочешь? - Ничего. Ровным счетом. Да и чего от тебя добьешься? Просто интересно бывает понаблюдать за шизиками. Весьма познавательно. Ты, к примеру - типичный мазохист. - Иди к черту. - Да-да... У истории, чувствую, будет весьма забавное продолжение. Фабулу ты закрутил как надо, постарался... Хочешь угадаю с одного раза, чего тебе сейчас больше всего на свете хочется, а? - Не утруждай себя, этого даже я не знаю. Спать мне хочется. - А-а, ну, считай слонов. Смотри не сбейся, а то еще услышишь, как он сопит на соседнем диване. Ой, а что это у нас так сердечко бьется, сударь мой? Уж не кондрашка ли нас хватила? - Ты просто сволочь и пошляк. - Это не так прискорбно. А вот ты - инфантильный дурак, который не умеет добиться того, чего даже очень хочет. Неудивительно, что ты один. Кому нужна такая размазня? Тебе же абсолютно ничего не стоит его соблазнить... - Заткнись, мне противно тебя слушать. Пользоваться тем, что он мне доверился - это подло. Я отвечаю за все, что с ним происходит этой ночью. А мои проблемы - пусть они моими и останутся. Я, в конце концов, тоже в какой-то мере счастлив. - Я не стану тебя добивать. Ты сам себя съешь. Советую зайти на кухню и глотнуть вина, иначе бессонница гарантируется.

Крохотный будильник в наручных часах запиликал в одиннадцать. Он открыл глаза и вспомнил, что сегодня - уже Новый год. На кровати, поджав коленки, посапывал мальчик.

В ванной он ополоснул лицо холодной водой и глянул в зеркало. Там еще что-то отражалось. Недурно.

Сейчас придется его разбудить, - думал он, готовя тосты на кухне. - Потом, конечно, отвезти домой. Поддерживать идиотскую беседу с его туповатой сестрицей, которая опять станет порхать вокруг меня весь вечер. Слава Богу, родители в загранке, вот она и в разгуле. Упаси Господь еще продолжить с ней отмечать Новый год. Это будет аутодафе. И деваться некуда.

Ник спал, положив руку поверх одеяла и чему-то улыбаясь во сне. Минуты две он любовался им, не в силах прервать этот чудный сон. Затем слегка подул на чуть влажное лицо с прилипшими ко лбу кудрями. Веки малыша дрогнули, он поднял брови, облизал пересохшие губы, открыл глаза, потянулся и... улыбнулся. Точно солнечный лучик проник в полусонную комнату. Он улыбнулся в ответ.

- Я принес тебе кофе. И тосты. Я не уверен, но по-моему, они слегка подгорели. Впрочем...

Он не успел договорить, ибо в следующую секунду имел все шансы вообще лишиться речи. Мягким движением мальчик приподнялся на кровати, обвил его шею руками и поцеловал в щеку.

Он обомлел. Он ничего не понимал, и в то же время соображал с такой четкостью, будто в голове вдруг что-то переключилось, щелкнул какой-то тумблер, и все встало на свои места, и больше ничего не нужно. Он повернул голову и посмотрел в глаза Ника. Они были абсолютно серьезны, но там читалось то, чего он не видел раньше. Это был какой-то другой взгляд, в котором одновременно светилось доверие, едва уловимая тревога и что-то еще, чему не было названия.

Сорвавшийся кадр в кинопроекторе, белое пятно, вспышка, визг трамвайных рельсов, чей-то сдавленный крик и яркий салют лопающихся неоновых ламп.

Он протянул руку и коснулся обнаженного плеча мальчика. Тот по-прежнему обнимал его за шею и смотрел в глаза. Он не мог больше сопротивляться. Он не хотел сопротивляться. Рядом с ним в кровати, почти обнаженный, сидел мальчик, которого он любил больше всего на свете.

Он мягко и бережно поцеловал Ника в губы. Тот не отстранялся. Его руки коснулись теплого и нежного после сна мальчишеского тела и уложили его обратно на кровать. А губы меж тем ласкали заветное родимое пятнышко за ухом, ямочку на подбородке, шею, слегка выпирающие ключицы и ту ямку под шеей на груди, где они сходятся. Мальчик с шумом втянул в себя воздух и задержал на миг дыхание, когда он добрался до пупка. Он поднял на миг голову и увидел туманные глаза Ника, в которых, точно в каплях янтаря, застыла Вселенная со всеми ее светилами, планетами, метеорами и галактиками. Ник протянул руку и нежно запустил ее в его волосы, затем провел по шее за ворот майки и потянул ее вверх, другой рукой помогая ему ее снять.

Он отбросил одеяло и увидел прекрасное мальчишеское тело, необыкновенно стройное и красивое в своей первозданной прелести, а под маленьким треугольником белых плавок - набухший и слегка пульсирующий бугорок. Не в силах более сдерживаться, он мягко потянул плавки вниз.

Ник замер, когда губы коснулись его лобка, на котором только-только начали пробиваться робкие волоски. А он сходил с ума, ощущая этот невероятный аромат мальчишеского пота, запах его маленьких прелестей, которые нежно ласкал его язык... Его бросало то в жар, то в холод, а Ник гладил его спину, и сердце мальчика, казалось, билось где-то внизу живота, так гулок и част был его стук. Наконец, он начал ласкать губами маленький и упругий столбик. Ник весь прогнулся и коленки его невольно разошлись в разные стороны. Из груди вырвался стон неведомого доселе наслаждения, верхняя губа приподнялась, обнажив белоснежные зубы, тугие ягодицы напряглись, а руки продолжали ласкать его голову, но в этих ласках было уже нечто требовательное, хотя и хаотичное и неосознанное... В какой-то момент мальчику показалось, что у него в глазах потемнело, но ему хотелось, чтобы эта тьма длилась вечно, и вдруг он почувствовал, как какая-то невероятная волна подымается внизу живота, и в следующий момент все в голове взорвалось фонтаном золотистых брызг, а живот и все, что ниже, свела сладкая судорога, и он куда-то провалился, чтобы через несколько секунд, тяжело дыша, вынырнуть опять...

5

Сейчас, приятель, ты имеешь полное право встать и уйти, не смею задерживать. Хотя нет, сначала допей коньяк, а не то обижусь. Дураки утверждают, что коньяк пахнет клопами - я бы таких топил, они ничего не соображают в букетах. Кстати, он недурно идет с лимоном, только лимон, скажу по секрету, должен быть обязательно с солью, иначе вся прелесть пропадает. Плеснуть еще?

... Они долго лежали вместе на кровати, прижавшись друг к другу, и он гладил теплую и чуть влажную спину мальчика, чувствуя, как колотится его сердце и постепенно успокаивается дыхание. Наконец Ник открыл глаза, и в его взгляде была сумасшедшая смесь удивления, восторга, испуга и какой-то невероятно наивной нежности.

- У тебя это в первый раз? - прошептал он.

Ник молча кивнул и тяжело сглотнул.

- Ты ничего не боишься? Тебе хорошо?

Мальчик вновь кивнул и лишь плотнее прижался к нему.

- Я никому не отдам тебя, слышишь? Я... люблю тебя.

- Я тоже... люблю тебя... - еле слышно произнес мальчик.

Доброе утро в эфире радиостанция Глас Божий передаем последние известия сегодня на двух счастливых идиотов в старинном русском городе N-ске стало больше принимайте поздравления идиоты будьте счастливы живите дружно и любите друг друга до потери пульса шизофреники любовь до гроба дураки оба аплодисменты парней так много холостых а я люблю нормального да здравствует Новый год и светлый праздник Рамазан тчк

Странно, сейчас я как-то даже и не чувствую боли, - думал он, разглядывая трещинки на потолке реанимационной. - Интересно, отчего мне первые сутки после прихода в себя казалось, будто этот потолок давит на меня, точно плита склепа, притом будто бы я - в вертикальном положении? Загадка... Почему ты ушел, скажи, почему? Ответь мне, я хочу знать, я имею право знать, я тоже человек, я жив, хотя и стремился к обратному, и мне тоже неприятно смотреть, как они все плачут, эти родные; они хорошие, в сущности, люди, они меня любят, а я люблю тебя, но ты далеко, и я даже не знаю, куда звонить и писать. Видишь, какой я дурак, гораздо глупее, чем ты думал. Знаешь, из моего окна днем видна рябина, и хотя мне трудно шевелиться из-за всего того дерьма, что в меня понатыкано, голову повернуть я могу, и мне ее отлично видать. Осень нынче такая ранняя, и ягоды уже все покраснели, а когда дождь, они свисают тяжелыми гроздьями и тычутся в окно. Сегодня я упросил медсестру сорвать мне несколько ягод. Она украдкой от врача дала мне съесть парочку. Они оказались кислыми и терпкими, такой совсем осенний вкус. Мне плохо без тебя.

...- Ты проснулся? Признаться, я не хотел тебя будить, я знаю, что такое наши поезда, а ты ведь наверняка еще и плацкартом ехал, аферист. - Он попытался улыбнуться. Вышло как-то вяло и неубедительно. Черт, по-моему, и я расклеился, подумал он.

Мальчик неуверенно скинул плед и, не глядя на него, подошел и положил руки ему на плечи.

- Не надо, Ник, - тихо сказал он и мягко отстранился.

Мальчик поднял голову, и он вновь увидел такой знакомый и такой до боли родной взгляд огромных карих глаз, в которых застыли две алмазные капли, и туманности с галактиками, и Новый год, и блины, и пара рябиновых ягод. И ему самому хотелось сейчас зареветь от всего того количества боли, глупости, сумасшествия, что пришлось пережить за это время, но назад - он знал - нет, нет, нет, нет, нет возврата, черт побери, он ведь не любит тебя, неужели ты не можешь этого понять, вдолби себе это в свою дурацкую голову, это ты сам во всем виноват, сколько раз ты себе объяснял, сколько раз осознавал это до невозможности ясно, ты лишь столбик на шоссе, по которому летит его жизнь, идиот...

- Сегодня ведь будет Новый год. - почти шепотом сказал Ник. - Давай съездим на елку.

Маленькая Вселенная скатилась по розовой щеке и застыла рядом с ямочкой на подбородке.

- Только ты и я? - так же тихо спросил он и вдруг удивился тому, как странно звучит его голос.

Маленький елочный фонарик розового цвета, запах мандариновой корки и снежинки из салфеток.

...И да будет каждому по вере его, но главное - по любви и боли. И пусть те, кто любит, встретятся и будут счастливы в течение хотя бы одной человеческой жизни; и пусть те, кто не верил и смеялся над верившим, станут в печали удивляться их счастью, бессильные в своей злобе.

И пусть никто не уйдет обделённым.

Август 1998 г.
©Dimchik