Все, что описано ниже, имело место в моей жизни – и множество раз проигрывалось в памяти, вновь и вновь, как самые эротичные воспоминания ушедших навсегда детства и отрочества. Эти воспоминания бесчисленное количество раз возбуждали и продолжают возбуждать меня (причем даже для кого-то и из посвященных, по прочтении данного письма, я смогу показаться безумным извращенцем). Когда закрываешь глаза, однако, все это множество раз проигрывается в цвете, это все равно мое, какое бы оно ни было, – и безвременно ушла только память голосов.
Не знаю только, удастся ли передать все черно-белыми буквами. Возможно, это будет очень неуклюжая попытка, особенно когда в той заокеанской стране, где я нахожусь и пишу этот текст, вокруг меня обычно вижу множество пальм, банановых деревьев, синее небо и мальчишек - чернокожих и мулатов - с ослепительными, словно сделанными из жемчуга глазами. Мальчишки шныряют вокруг в своих пестрых шортиках, иногда как будто дразнясь приподнимают свои футболки и оголяют на мгновенье свои нежно-коричневые пузики, или сидят на земле и начищают до блеска ботинки вальяжно рассевшихся и курящих сигары толстопузых синьоров, как будто не замечающих изгаляющихся у их ног мальчишек, обхвативших их ноги и производящих безумно эротическое натирание - сперва размазывая крем зубной щеткой, затем приходясь щеткой обычной, затем лоскутом материи, зажатой в двух кулачках (влево-вправо, вверх-вниз!), а затем и вовсе доходя до втирая и растирания ладошками, с оставлением на начищенных ботинках части своей самой нежной на свете мальчишеской кожи и мальчишеского блеска…

1975-1982 (4-11 лет)

Началось все еще когда мне было четыре-пять лет. Можете не верить, - хотя думаю, для многих это покажется вполне естественным, – именно тогда я научился мастурбировать. Правда, я не знал ни этого слова, ни слов «онанировать» или «дрочить». Для себя я называл это «трясучка». Когда я забирался под одеяло, у меня неизбежно вставал мой членик, и я не мог заснуть, не потерев его изрядно ладонью через ткань трусиков, либо приспустив их, или вообще сняв.
Дома это замечал мой папа, и, заходя в мою комнату, вынимал мои руки из-под одеяла, и складывал их поверх него. Мне это никак не давало уснуть, и, когда он выходил, руки оказывались на прежнем месте.
В детском саду все также окрашивалось элементами фетишизма. В тихий час, забираясь под одеяло, я незаметно затаскивал под него с собой майки, рубашки, (свои и чужие), под одеялом снимал с себя трусы и тер членик об них и о другие элементы одежды.
Спросите меня – зачем? Но что я могу вам сейчас ответить? Мне так нравилось. Меня чем-то возбуждала одежда. Когда мы переодевались, меня безумно возбуждал (уже тогда!) вид мальчишеских тел, обязательно одетых в синие хлопчатобумажные трико, которые носили в то советское время все дети. Когда они раздевались до трусов, я просто не мог спокойно смотреть на них – мне хотелось это видеть постоянно.
Когда я тер свой членик под одеялом, в голову приходили странные фантазии, в которых шеренги мальчиков, одетых в синие трусики, подвергались каким-то садистским мучениям, в которых командовал обязательно я.
Один раз воспитательница, заметив мое ёрзание, сняла с меня одеяло. Как мне было стыдно! Лежу голый, зарытый в майки, трусы и рубашки! Она все это повесила на спинку кровати, одела на меня трусы, и закрыла одеялом. Я долго лежал, думая, что пришел конец, что что-то теперь произойдет очень плохое. Но ничего так и не произошло.
Не могу сказать, когда точно это началось, но продолжалось где-то до школы. С семи до двенадцати лет был странный перерыв. Возможно, он был связан с тем, что уже не складывали спать слишком рано, и не стало этих идиотских дневных «тихих часов», когда оказываешься в кровати, но спать все равно не хочется, и начинаешь придумывать для себя игры в постели. Возможно, еще связано с тем, что родители купили мне немецкую железную дорогу, и я в течение многих лет постоянно выстраивал на полу города и гонял паровозы, и… возбуждался при этом. Как только я начинал играть – возникала эрекция. Я тогда об этом никак не задумывался, мне просто было хорошо. Но в постели или где-либо еще сам себя руками уже не возбуждал.

Зима 1982-1983 (12 лет) – Случай в метро

Зимой 1982-1983 мне исполнялось 12. Я все так же продолжал играть в детскую железную дорогу, был прилежным отличником в школе, и, видимо, дорога и домашние уроки меня полностью удовлетворяли, если можно так выразиться.
Моя жизнь была донельзя стройной и единообразной. Пробуждение – завтрак с Пионерской Зорькой – семь остановок метро с одинаково не интересующимися тобой людьми – уроки в школе – 10-копеешная шоколадная конфетка в ларьке у метро – опять те же безучастные к тебе люди и мелькающие в окне вагона тоннели и станции – затем домашние уроки – игра в железную дорогу – ужин – и сон.
Но однажды… со мной приключился случай, который никак не вписывался в мою «стройную» жизнь.
В тот день по дороге в школу я как всегда стоял, прислонившись к двери полного вагона, и смотрел на мелькающие черные провода и редкие ответвления тоннеля, все стараясь найти что-нибудь необычное. А необычное стояло рядом, точнее позади меня. Как только двери вагона закрылись на станции Владимирская, мужчина, стоявший сзади меня, вдруг нежно запустил мне свою руку под куртку и стал расстегивать пуговицы на моих школьных брюках.
Я замер. Это было совершенно новое, необычное чувство. Приятное мление прошло по всей моей голове. Я абсолютно не понимал, что со мной делают, но это было приятно! Сейчас я задумываюсь – ведь за пять лет это был первый человек на улице, который вообще обратил на меня внимание (и, к сожалению, последний – последующие три школьных года никто из посторонних на улице так и не заговорил со мной; да и в дальнейшем это были в основном отношения, которые я инициировал сам).
Человеку удалось расстегнуть пуговицы моих брюк, но затем он отдернул свою руку – мы уже подъехали к Пушкинской. Я не смел даже взглянуть вверх на него, но и отходить не было никакого желания. Я замер. Он тоже стоял неподвижно, пока опять не закрылись двери.
Поезд тронулся, и я опять почувствовал его руку у себя под курткой. Быстрым движением он уже достиг моих трикотажных трусиков, приспустил их и… начал ласкать мой член.
В моей глупой голове появилась единственная мысль: наверное, он меня перепутал с девочкой. Наверное, я внешне похож на девочку. То, что мужчина ласкал мою письку, не мешало мне продолжать думать, что он принял меня не за тот пол.
Тут позволю себе сделать небольшое отступление. К тому времени у меня были все еще нулевые знания в области женской анатомии. Поскольку обнаженных девочек я никогда не видел, то считал, что у них тоже есть член, такой же, как и у меня, может быть нет только яичек. Дети же, с моей точки зрения, должны были появляться через разрезание у женщины живота - додумался сам, и поэтому очень сочувствовал участи девочек и все время благодарил судьбу, что сам родился мужского пола, и что такое мучение как вспарывание живота мне не предстоит….
Никогда переезд между Пушкинской и Техноложкой не длился для меня так долго. Рука мужчины ласкала и ласкала мой еще лысенький член, гладила вверх и вниз, щупала яички. Я же думал – если он нащупал яички, — значит, сейчас поймет, что я не девочка, и уберет руку. Но – спасибо ему - он не отвел свою руку до самой остановки поезда, пока не стали открываться двери вагона.
Я был заворожен. Я млел. Я хотел продолжения. Но это была моя остановка. И через 15 минут начинался первый урок, и я не мог опоздать, тем более прогулять – я еще никогда этого не делал! И я вышел, направившись к эскалатору.
Обернулся ли я, чтобы взглянуть на этого человека? Нет - я очень стеснялся. О чем теперь очень сожалею.
Теперь я думаю, это был очень смелый человек – и мне безумно жаль, что эта история не получила никакого продолжения. Если этот мужчина жив, и вдруг читает это письмо, я бы очень хотел с ним пересечься – для меня это был мой первый случай с другим человеком, оставивший на всю жизнь очень добрый отпечаток. Очень бы хотелось узнать, что чувствовал он тогда, каков был ход его мысли. Я был самый высокий в классе, и мог выглядеть лет на 14. Думаю, что он мог, тем не менее, удивиться, не обнаружив у меня около члена ни одного волоска.
Могла ли наша история, с точки зрения мужчины, перерасти в какие-то более близкие отношения, которые перевернули бы мое отрочество, если бы я поехал с ним дальше? В любом случае, слышит он меня или нет, СПАСИБО ЕМУ – он доставил мне один из самых приятных и запоминающихся моментов в моей жизни.
Тогда, по дороге от метро к школе я размышлял о происшедшем – и мучительно не понимал. Мне было хорошо, как никогда. Я продолжал млеть. Но еще я думал о том, что нужно куда-нибудь зайти, чтобы поднять трусы и застегнуть пуговицы брюк. Ведь под курткой скрывалась выставленная наружу писька. Нельзя же так появиться в школьной раздевалке! Наконец, я нашел заброшенный дом, и произвел в нем все, что было нужно.
Не предполагая, что произошедшее со мной - вещь необычная, я решил поделиться своей историей с одноклассниками. Но они тоже ничего не поняли, и только посмеялись, обозвав меня «дрочуном» (слово, которое, в свою очередь, не понял я).

Лето 1983 года (12,5 лет) – Первые волосики. Первая сперма

Июнь и июль я провел в пионерлагере «Ракета», где уже побывал за год до того. Скажу сразу: ни в предшествующий год, ни за все два месяца этого года ничего, что бы могло иметь сексуальный оттенок, в спальных палатах во время тихого часа или после отбоя НЕ происходило. Гоняли анекдоты, страшилки, под них и засыпали.
Интересное, запомнившееся и давшее начало чему-то новому произошло в бане. Точнее, в предбаннике. Там я впервые увидел, как дрочит другой пацан. Естественно, я не знал, как это называется. И даже не сассоциировал то, что делал этот пацан, с тем, что я делал в далеком детстве, лет до семи, а потом почему-то перестал.
Итак, все пацаны из отряда (человек 10-15, мои ровесники) разделись и стали ждать приглашение идти в душевые. Пока ждали, у некоторых более искушенных стали приподниматься их безволосые или чуть-чуть покрытые редкой растительностью письки. Один пацан оттянул крайнюю плоть своего членика, оголил пурпурную ярко-бордовую головку и начал поддрачивать. Я с удивлением смотрел на него и недоумевал, что происходит. У меня самого был фимоз (естественно, этого слова я тоже не знал), крайняя плоть не снималась. То же, что делал пацан, казалось за гранью реального. Я заметил, что некоторые из пацанов попытались повторить движения пацана, но безуспешно.
Потом последовало приглашение идти мыться, и только начавшемуся было интереснейшему и так заворожившему меня эпизоду было суждено прекратиться, едва начавшись. Однако интерес был пробужден, и только вернувшись домой, я стал исследовать свое тело, когда оставался один.
Около члена уже начинал пробиваться небольшой пучок волосков, и сам член действительно был способен напрягаться, с набухшей, но полностью закрытой головкой. Меня пробрало проэкспериментировать так же, как и тех пацанов в бане. Начал с теребения члена, как бы растирания плоскостью ладошки – вверх-вниз – как в далеком детстве. Одновременно, начал пытаться раскрыть головку – посмотреть, может ли у меня так же, как и у того пацана в бане. К своему удивлению, при сильном оттягивании, стала оголяться мясистая ткань – того же бордового цвета, что и у пацаненка из бани! И по центру я увидел еще одну дырочку (а я-то думал, что дырочка только одна – та, что в конце крайней плоти). Постепенно, изо дня в день, путем моих упражнений, крайняя плоть (как же я ее для себя называл? «шкурка»?) заходила все дальше и дальше. С какого-то времени в момент разрядки стала появляться белая жидкость (я тоже не знал ей названия, и уже не помню, как называл для себя). Мне было страшно, но интерес и приятные ощущения были сильнее этого страха. Эксперименты продолжились, и вот в какой-то момент «шкурка» полностью зашла за края головки! Первая мысль была: блин, но как же ее будет вернуть назад? И еще потекла кровь! Как оказалось, все было не так страшно, и когда эрекция спала, «шкурка» свободно вернулась на прежнее место. Правда, была уже другой, более эластичной. Впоследствии я научился растягивать крайнюю плоть и дальше нижних краев головки – и каждый раз было захватывающе интересно!
На что я тогда возбуждался? Не могу упомнить. Кажется, членик вставал просто от прикосновения, и не надо было о чем-то фантазировать, достаточно было смотреть на саму эту забавнейшую игрушку, играть с яичками, заставлять их «спрятаться обратно» в лоно, откуда они изначально опустились, исследовать строение тянущихся к ним семенных канатиков, наблюдать рост волосиков. НО ВСЕ ЭТИ ИССЛЕДОВАНИЯ НЕ МОГЛИ НЕ СОПРОВОЖДАТЬСЯ ВОЗБУЖДЕНИЕМ. Я не понимаю, как западноевропейские школьники выдерживают на уроках полового воспитания в школах, где обо всем этом популярно и в открытую говорится. При всех репрессиях конца 90-х эти школьные программы, тем не менее, выжили, хоть учителя теперь и рискуют своей свободой, проводя эти уроки (за одно «не такое» поглаживание ученика по голове можно получить срок, а тут – речь вообще об интимном!).
Хорошо, что в Западной Европе все еще есть люди, на свой страх и риск понимающие, что хотя бы эти уроки ОЧЕНЬ НУЖНЫ. Ведь они направлены на устранение комплексов вины, которые неизбежно возникают, когда о таких замечательных вещах – о своих сексуальных чувствах и переживаниях – нельзя в открытую говорить. Когда в обществе создана такая атмосфера, что приходится стесняться сказать об этом, спросить, задать вопросы и получить ответы. В результате, даже будучи самым что ни на есть «нормальным», можно почувствовать себя ущербным, «не таким как все».
У меня эксперименты с 12,5 лет продолжались постоянно, но в мозгу все же крутилась мысль, что это что-то, что другие все-таки НЕ делают, что, наверное, это только я да тот пацан в бане - такие «неправильные» …
И не дай бог случиться такому, что замененные в Штатах УРОКИ ПОЛОВОГО ВОСПИТАНИЯ на УРОКИ ПОЛОВОГО ВОЗДЕРЖАНИЯ, перекинутся и на остальной мир. Вспоминая себя в 12-13-14 лет, я не понимаю, зачем и КАК мне нужно было бы воздерживаться, когда я уже кончал по 5-10 раз на дню, и находил в этом самое большое удовольствие в жизни.
Возвращаясь к теме пионерлагеря, у меня еще появился там неразлучный друг, с которым все время вместе играли, ходили на дежурства, строили какой-то шалаш на дереве, просто гуляли. Кажется, его звали Гунин Андрей. Ничего сексуального в наших отношениях не было. После лагеря я долго его искал, но, по всей видимости, что-то напутал с адресом, и так и не нашел. А если бы нашел, то, с учетом моих экспериментов дома, наши отношения переросли бы во что-то более интимное? Как знать, тогда об этом не задумывался, просто хотелось иметь постоянного друга, причем не из класса.
И еще один интересный эпизод того далекого 1983-го, когда мне было еще 12,5 лет. На один из родительских дней мама забрала меня на Залив искупаться. После купания мне нужно было переодеть трусы, но кабинок нигде поблизости не было. Поскольку уже смеркалось, мама предложила не стесняться, и переодеться прямо так. Рядом же находилась группа солдат. Я сделал, как сказала мама, но почувствовал на себе пристальные взгляды всех стоявших поблизости изголодавшихся по чему угодно людей в форме. Меня охватил страх, но одновременно и какое-то горделивое чувство. Я невольно осознал (не имея возможности, конечно, научно это сформулировать), что могу быть объектом сексуальных устремлений, что мое тело может кому-то нравиться, и это не обязательно должны быть девушки (причем теперь это сознание уже было явственнее, чем в вагоне метро за полгода до того). И что в этом плохого? Почему быть предметом чьего-то вожделения позволительно только девушкам и женщинам?

Лето 1984 года (13,5 лет) – Лагерь «Мечта»

Пришло время, когда я получил первую порцию сексуальных эмоций по отношению к другим. Появились сексуальные воображения и фантазии с участием других лиц. Или вернулись? Ведь в раннем детстве они уже были, но затем были подавлены игрушечной железной дорогой, школой и другими вещами…
Первое непонятное и загадочное желание появилось у меня в июне 1984 года, когда я попал в пионерлагерь «Мечта» под Новгородом. Во время тихого часа и после отбоя я часто засматривался на мальчика, моего ровесника, спавшего на соседней кровати. Особенно когда он раздевался до своих эротичнейших на свете синих х/б трусиков и белой маечки советского покроя. Почему-то каждый раз появлялось желание попросить его согласиться на взаимное приоттягивание резинок наших трусиков и демонстрацию друг другу наших пиписек. Всю смену (весь месяц) ко мне приходило это желание, этот импульс, как какая-то мысль, навеянная откуда-то извне, неясная, томительная и запретная. И каждый раз я не решался. Не решался сказать, потому что был почему-то уверен, что мой сосед меня не поймет (я и сам-то себя не понимал). Говорили на какие угодно темы, только не об этом моем странном желании…
Вместе с тем, были другие, казалось бы, куда как более откровенные сексуальные ситуации. Когда наступало время идти купаться, трусы на плавки сменяли прямо в палате, правда, по очереди залезая в шкаф. Все, кроме одного нагловатого пацана. Он, не стесняясь, демонстративно снимал свои синие х/б трусики и менял их на плавки, прямо у себя на кровати, и всегда надолго задерживался голышом. Видели бы вы все те пронзительные взгляды, направлявшиеся на него в такие моменты со всех углов нашей палаты! Но этого ему было мало, во время тихого часа, когда обеденные суп и компот давали о себе знать, он не одевался и не спускался в тубзик на первый этаж. Нет, ему доставляло огромное удовольствие забираться на подоконник, распахивать окно, спускать трусы и ссать на улицу с высоты нашего второго этажа! Не смутило даже, когда в один из таких моментов вошла наша воспитательница. Он спокойно докончил свое представление, натянул трусы и залез в кровать, уставившись на воспиталку как ни в чем не бывало (чем вогнал ее в глубокую краску и вынудил без слов удалиться).
Как сейчас помню его темно-синие синтетические плавки с шахматным бархатистым рельефом, что он имел обыкновение при всех переодевать. Блин, уже вернувшись в город, я стал искать в спорттоварах именно такие плавки, нашел, купил, переодевался в них, и дрочил, глядя на них и вспоминая о лагерном пацане.
Была в палате еще и забавная игра. Слово за слово, ребята подталкивались залезать друг к другу в постели и играть в «мужа» и «жену». Даже сформировалось три «постоянных» пары. В том числе я и Солнышко (кликуху его хорошо помню, а вот как звали на самом деле, забыл). Причем всегда в постель к нему забирался я. Но вот в постели, кроме обычной возни да смеха о том, кто же «муж», а кто «жена», под общий гомон всей палаты, ни до чего не доходило. Интересно, что я, в общем-то, и не пытался чего-то достичь. Именно эта игра для меня, почему-то, не несла тогда сексуального смысла. Взаимных ощупываний, залезаний друг к другу в трусы – ничего этого еще не было. Появилось ровно через год (об этом подробнее - дальше в этом письме).

Лето 1984 (13,5 лет) – Еще раз о понимании себя как сексуального объекта

В июле 1984-го года, мы отправились с мамой отдыхать на базу отдыха Лесогорский – в пяти километрах от финской границы. Был классный отдых, финское телевидение с их непривычной тогда для нас настоящей рекламой невиданных продуктов и неслыханных вещей, рано пошедшие грибы и мое постоянное лесное следопытство (почти всегда в одиночку) – похождения по разрушенным и разграбленным финским усадьбам, с одновременным сбором грибов и рыбной ловлей в Вуоксе.
Но кроме всего этого нового, необычного, увлекательного, был и еще один эпизод. Сидя в туалете, я забыл закрыть дверь на защелку. И вот дверь открылась и на пороге появился мужчина. Почему-то не поспешивший тут же закрыть дверь, а внимательно рассмотревший меня, сидевшего со спущенными трусами, с ног до головы. Я очень надеялся, что, ну не закрылся я – ну увидел он меня, - ну и ладно. Нет, товарищ стал об этом всем рассказывать. Входя в столовую через какое-то время, я услышал такой его разговор с кем-то из сидевших в зале: «Захожу – смотрю – сидит!». Опять же, тогда я бы этого сформулировать не смог, но мне был подан еще один сигнал, что мое мальчишеское тело может быть объектом сексуальных устремлений.

Лето 1984 - весна 1985 года (13,5 - 14 лет) - Первая любовь (к девочке)

Да, наверное, это можно назвать первой любовью, или влюбленностью. Правда, не закончившейся НИКАКИМ сексом.
В лагере я познакомился с 13-летней Олей Моисеевой. Худющей девчонкой, очень похожей на мальчика. У нее только-только начали пробиваться грудки, и, одетую в джинсы, ее можно было вполне принять за мальчишку. Почему меня повлекло именно к такой девочке? Означает ли это, что тип предпочтительного сексуального партнера был уже заложен в качестве ГОМОсексуального?
В последующем, в 18-19 лет, когда состоялись мои первые опыты сексуальных контактов с девушками, как минимум две из них также привлекли тем, что были очень стройные, худенькие и похожие на МАЛЬЧИКОВ. С третьей же, вовсе для меня не привлекательной, но забравшейся в мою палатку в походе, во время совокупления я смотрел не на нее, а на лежавшие рядом свои черные сатиновые трусы и воображал себе МАЛЬЧИКА.
Но назад к Оленьке. Весь год я ходил к ней домой, и ничего не делал, не предпринимал даже попытки поцеловать (собственно, целоваться научился от девушки, но спустя четыре года). Домой же приходил, и неистово дрочил. Да даже выходя из Олиного дома, хотелось тут же забраться на крышу соседнего (что иногда и делал), подсматривая за Олей через ее окно, и дрочить, снимая накопившееся в ее квартире напряжение. В прямых же контактах с Олей я почему-то считал для себя запретным показывать какую-либо сексуальность. Вопрос ее подруги, заданный в Олином же присутствии: «Как ты относишься к сексу?» - вогнал меня в краску, и я не смог на него ответить или как-либо развить тему (хотя, казалось бы, чего было проще – они сами открывали мне дорогу к еще непознанному!). Вместо этого, я продолжал тайно подсматривать за Олей и всюду шпионить. Весной 1985-го, когда мне только исполнилось четырнадцать, а Оле было еще тринадцать, я подсматривал, как она загорала с подружкой в Озерках наверху старого деревянного трамплина (теперь снесен). Оля была в одних белых трусиках, сняв с себя мешавшуюся футболку и оголив совсем маленькие еще грудки на очень красивом торсе.
Трусики… Если бы на Оле были мальчиковые трусики, я бы, наверное, затащился гораздо больше. С осени 1984 года, то есть с тех пор как мне было 13,5 лет, я продолжил интересоваться мальчиковыми трусами (впервые это пристрастие у меня проявилось еще в детском саду). Трусы, даже не ношеные, напоминали мне всех мальчиков, каких я когда-либо видел, и стали для меня безумным фетишем. Любимым занятием после школы стало заходить по дороге к метро в два магазина спорттоваров, в отделы детского трикотажа и либо прикупить себе какие-нибудь красивые (с моей точки зрения) трусняки, либо просто пощупать их, выставленные на прилавке, при этом крайне возбуждаясь и ощущая сильную эрекцию в шерстяных школьных брюках (благо под пиджаком и курткой, как я полагал, было не видно).
И еще я почему-то решил, что пора начать бриться, и с 14 лет раз в неделю стал пользоваться станком, не желая оставлять никакого даже пушка на лице. Однажды же в процессе экспериментирования, сбрил себе волосы на лобке. Ух и кололось же там все, пока они потом отрастали…

Лето 1985 года (14,5 лет) – «Мечта», первая смена

В июне-июле 1985 года я опять оказался в пионерлагере «Мечта», теперь уже на две смены. Там же была Оля, туда же вернулся во второй смене Солнышко, и появились новые друзья.
В первую смену в палате нас было пять пацанов 13-14 лет. Очень скоро как-то после отбоя я сам, по памяти игр предшествующего года, предложил поиграть в «мужа» и «жену» лежавшему рядом со мной 13-летнему пацану (кажется, мы звали его «Пискля»). И он почему-то охотно согласился залезть ко мне в постель. Долгое время мы лежали просто бок о бок, и о чем-то щебетали с ним и с другими в палате. Потом я попросил его потрогать мой уже изрядно вздыбившийся член. И, к моей радости и моему удивлению, он согласился. Чтобы облегчить доступ его руке, я приспустил свои трико. И он действительно крепко обхватил мой член своей кистью, да еще и заорал на всю палату: «Фига он у тебя такой большой!» Но недолгой была моя радость. Он абсолютно еще не умел дрочить и вместо движений вверх-вниз начал в прямом-таки смысле с корнем выкручивать мой стебелек. Я заорал, что мне больно, и он убрал руку. Мы еще долго болтали, а затем я почувствовал, что он уснул, лежа со мной под одним одеялом и нежно прильнув ко мне сбоку. Самому же мне было вовсе не до сна. В ответ мне очень хотелось пощупать член у него. Осторожными движениями (только бы не разбудить!), я стал пробираться своей рукой к нему под резинку трусов. Каково же было мое разочарование, когда я наткнулся на малюсенькую загогульку максимум трех сантиметров в длину. Какое-то время я теребил его членик (ведь у меня это было в первый в жизни раз – потрогать у кого-то другого!), а малыш тем временем мирно посапывал. Я не знал, насколько было целесообразно продолжать ничего не обещавшее занятие, и через какое-то время он и сам, не просыпаясь, встал и перелег на свою кровать.
Интереснее было продолжение на следующий день. Мой ровесник из Новгорода, кажется, звали Димкой, не спросив меня, переставил свою кровать рядом с моей, убрав оттуда кровать Пискли. Мне не суждено было понять его намерений, однако я смутно чувствовал, что ему хотелось попробовать так же, как у нас было с Писклей. Мне бы и пойти у него на поводу, но, поскольку он не согласовал перестановку со мной, во мне разыгрался юношеский максимализм, и я переставил кровати в обратное положение. После чего мы сцепились, Димка повалил меня позвоночником на спинку кровати, и, как мне показалось, чуть не переломил мне хребет. Конечно, ни о каком сближении в постели потом речи не шло, мне пришлось самому перебраться в другую часть палаты, и я затаил на Димку обиду.
Это тогда. А теперь – вспоминаю и буду вспоминать его всю оставшуюся жизнь за то представление, которое он показал остальным нам, разделявшим палату, во время одного из последующих тихих часов. Ибо оно не может меня оставить равнодушным и поныне.
Думайте сами над тем, что я сейчас опишу: о том, что могло двигать этим 14-летним пацаном, чего и зачем он хотел показать. Единственное, как и во всем этом письме, я не добавляю ничего к тому, что действительно имело место.
Димка снял со своей кровати шерстяное советское одеяло и расстелил его посередине нашей палаты. Затем встал на одеяло сам, одетый всего лишь в те самые хлопчатобумажные советские трикотажные трусики синего цвета, что были и на всех нас. Мы все замерли, не понимая, что должно было за этим последовать. А последовало вот что: Димка прихватил большим пальцем правой руки правый край трусов и приспустил сантиметров на 10-15, оголив таким образом свой пах наискосок почти до самых волосков лобка. Кокетливо улыбнувшись, он произнес своим уже набирающим басы голосом фразу: «А дальше - за деньги!». И несмотря на то, что никаких денег с нашей стороны не последовало, Димка взялся за трусы уже обеими руками и спустил их до самых ступней, оставив там и лежать (Я НЕ ВЕРИЛ СВОИМ ГЛАЗАМ – ПЕРЕДО МНОЙ СВЕРШИЛОСЬ ТО, О ЧЕМ Я МЕЧТАЛ ОЧЕНЬ ДАВНО, И ЭТО ПРОИСХОДИЛО ВОТ ТАК ОТКРЫТО!). Дальше в течение нескольких минут Димка кривлялся перед нами, что-то весело насвистывая или напевая, а затем натянул свои трусы обратно, взял одеяло, и забрался обратно к себе в кровать.
Было бы логично предположить, что он кому-то проспорил, или с кем-то поспорил, что сможет раздеться, и сделал это, но у нас все разговоры были на виду, и я не помню такого спора. После стриптиза, разговор же у нас шел только о том, чтобы было, если бы, когда Димка был голый, вошла воспитательница или пионервожатая. Мне все-таки кажется, что в Димке просто играл дикий эксгибиционизм. Возможно, был с кем-то и спор, но он мог сам подстроить все так, чтобы пришлось показать этот стриптиз. Не дает покоя только вот та произнесенная Димкой фраза «А дальше - за деньги!». Я исключаю, что он мог увидеть что-то подобное в фильме (официально на экраны ничего такого не появлялось, а видики были еще не в моде). Мне кажется, что он показал нам то, что уже показывал кому-то (и, возможно, действительно за деньги). Может быть, кто-то его и помнит? Еще раз, жил он в Великом Новгороде, и шел 1985-й год.
Для меня же подобный стриптиз был показан в следующий раз лишь 15 лет спустя, в одном из go-go баров на отшибе в Паттайе. Два тайских мальчика (со слов бармена, оба 16-ти лет, однако выглядевшие на 13-14), изобразили аналогичный Димкиному стриптиз, забравшись по очереди на сцену на расстоянии полуметра от моего столика и кривляясь под музыку с белоснежными трусиками, спущенными до ступней. Но, как говорится, это уже совсем другая история.
Жизнь же в том далеком пионерлагере 1985-го года под символическим названием «Мечта» была просто насыщена каким-то сексуальным контекстом. Описанное выше еще не все, что там на меня навалилось.
Димка явился для меня просто каким-то сексуальным монстром. Как-то поутру он и остальные ребята из палаты застукали меня за дрочением под одеялом (а я-то думал, что незаметно!). Но пацаны заметили - и попытались стащить с меня одеяло. А еще как-то шли с Димкой около линейки, он прихватил с собой бутылку воды, и, приблизившись к одной девчонке, стал поливать ее, приговаривая: «Титьки… Пизда…» Затем, эти его постоянные рассказы о ночных вылазках в палату к девчонкам, заползании к ним под кровати и запусканием рук к ним под одеяла. «У твоей уже есть волосня», - с гордостью и поддразнивая, рассказывал он мне.
Еще прямо при лагере каждый год разбивался палаточный лагерь юных гимнасток и, отдельно, гимнастов. Я готов был часами простаивать у окна нашей палаты с видом на тренировочное поле для девочек, наблюдая за одной очень миниатюрной девочкой-гимнасткой, тренировавшейся в синих трикотажных трусиках и больше без ничего – грудок у нее не было, и она была так похожа на МАЛЬЧИКА! Однако, для себя и для всех остальных я говорил: вот такая ДЕВОЧКА мне очень нравится.
Отряд же мальчиков-гимнастов тренировался обособленно за баней у купальни; всегда в красных сатиновых трусах (и больше ни в чем). Они спали в палатках – и я мечтал подглядеть, как они спят или купаются – воображал, что голышом (раз вдалеке от общего лагеря и раздельно от девчонок).
В конце первой смены мы отправились в поход. В нем у меня почему-то появилось страстное желание искупаться ночью голышом. Искупаться, кажется, так и не искупался, зато абсолютно простыл, поджидая свою «возможность» и лежа в одних только трусиках на холодном полу палатки с еще тремя пацанами (но они-то как раз не раздевались и спали в одеждах).
С моей простудой меня поместили в лазарет. От нечего делать, я наворовал из сушилки несколько штук синих трусиков других мальчиков и прихватил с собой в лазарет. Что я только с этими трусами не делал, представляя тех мальчиков, которым они принадлежали! В украденные трусы переодевался – и дрочил, и кончал в них и на них. Впрочем, вернуть владельцам тоже так и не поспешил, а запрятал за какую-то заслонку в недействующей печной дымовой трубе, расположенной в лазарете. Может быть, до сих пор там и лежит мой «тайник» с запекшейся 14-летней спермой?

Лето 1985 года (14,5 лет) – «Мечта», вторая смена

Отряды переформировали, в наш корпус перевели более маленьких, а нас, более старших – поселили в длинный одноэтажный барак. Между кроватями вообще не было проходов, все семь или восемь кроватей в крохотной комнате стояли впритык одна к другой.
Когда нас распределяли, Пискля заявил мне при остальных пацанах: «Если не сделаешь мне (уж не помню, чего) … не буду с тобой спать». Ни много, ни мало. Именно такое заявление. Как если бы мы с ним до этого чуть ли не всю смену спали или что-то делали вместе! В результате такого заявления, хоть у меня и в мыслях и так-то не было забираться с ним под одно одеяло, я поспешил занять место подальше от него. Впрочем, можно было и не изгаляться, он чем-то очень не понравился воспитательнице, и та нашла повод отправить его обратно в Новгород (большинство ребят были новгородские).
О Пискле я быстро позабыл, Димка на вторую смену не остался, зато в палате появился прошлогодний Солнышко, и так уж получилось – лег на соседнюю справа от меня кровать. И еще был один очень задиристый пацан, легший слева. Замечательного в нем было то, что во время тихого часа он начинал, никого не стесняясь, и даже наоборот, демонстративно привлекая к себе внимание, дрочить под своим одеялом (действуя рукой вверх-вниз, вниз- вверх). Чтобы привлечь еще больше внимания, чуть ли не на второй день он продолжил свои упражнения уже в открытую. Он откидывал одеяло, раскрывая свое тело до икр, после чего оттягивал резинку своих выцветших серых сатиновых трусов и выставлял напоказ дрочимый им хуй сантиметров восьми в длину. Как можете догадаться, вся палата приковывалась взглядами исключительно к его мальчишескому сокровищу.
Меня все время подмывало потрогать его член, и я думал, что если незаметно просуну руку к нему под одеяло, то он не станет мне препятствовать. Но не тут-то было – он остановил меня очень болезненным приемом, и так и не соизволил поделиться доступом к его и только его игрушке.
А я, тем не менее, стал мечтать об этом пацане. Мне очень хотелось как-нибудь сблизиться с ним… Когда я мастурбировал по ночам, то закрывал глаза и видел его членик, торчащий из его грубо натертых и лоснящихся, сложившихся гармошкой серых сатиновых трусов. А еще я воображал, как мы едем на катамаране к бобровой плотине в самом конце озера – и там раздеваемся догола и ныряем в воду (а может быть, и дрочим вместе прямо на водном велосипеде). На крайний случай хотелось просто удалиться с ним метров на 200 от лагеря, и предложить искупаться голышом. Но мечтам было суждено остаться навсегда мечтами…
Однажды же вечером все ребята сбежали на озеро покататься на катамаранах, а мы с Солнышко оказались в палате одни. Слово за слово, разговор зашел о том, кто как дрочит – и я предложил показать наши члены друг другу (моя мечта годовалой давности? моя мечта с тихочасным дрочуном с кровати слева?). Следуя примеру последнего, я откинул одеяло наполовину, положил руку на свои синие трикотажные трусы и начал растирать член через материю ладошкой. Солнышко был удивлен, сказав, что он так никогда не дрочил, высвободил свой хуй из таких же как у меня хлопчатобумажных трусов и показал стандартную, собственно, технику мастурбации. Я стал делать так, как он, а он стал копировать меня. Еще я пощупал у него, но он, насколько я помню, у меня щупать тогда не стал. И долго наша игра, к сожалению, не продлилась - я, кажется, боялся, что могут скоро вернуться другие пацаны и «застукают» нас.
А тем не менее через несколько дней, когда мой сосед слева начал свое очередное тихочасовое представление, к нему присоединились ВСЕ (с единственной разницей, что он это делал открыто, а все остальные – под одеялами). Поверьте, палата с маленькими движущимися моторчиками, скрывающимися под каждым одеялом, - представляла весьма необычное зрелище. И еще Солнышко залез ко мне тогда своей рукой, но я почему-то застеснялся и отдернул ее (неужели мне не хотелось?!).
И был еще один очень запомнившийся мне случай. Я поссорился с одним из мальчишек в моей палате, может быть на полгода младше меня. Подрался, повалил его, и очутился с ним на его постели тело к телу, живот к животу, лицо к лицу – он снизу, я сверху. Он не мог пошевелиться, и я мог пользоваться его положением, сколько хотел. Вдруг ко мне пришла мысль – а что, если залезть к нему в штаны, ведь ничего не сможет сделать, да и в палате мы в тот момент были абсолютно одни! Свою безумную идею выполнить не выполнил, но чувство испытал очень необычное – впервые я был с пацаном (да и вообще с другим человеком) так тесно друг к другу, и у меня было преимущество, человек был полностью в моей власти. У меня пропала злость на него, даже стало как-то жалко. От него исходил такой жар, тепло, что-то очень непонятное и новое для меня… Мне не хотелось слезать с него, но вместо того - гладить, ласкать. И тем не менее, я чувствовал, что это невозможно, - я просто не был бы понят. Или бы был?
Подавив желания, я слез с пацана, и мы молча разошлись. О моей же победе (единственной победе в драке за всю мою жизнь) никому не было суждено узнать – кроме вас, что читают эти строки сейчас.
И еще одно очень странное обстоятельство, о котором не могу не упомянуть. Несмотря на все приключения, происходившие со мной в пионерских лагерях, у меня почему-то было постоянное желание, чтобы меня поскорее оттуда забрали. Что это? Почему? Писал постоянные жалобные письма маме, и в конечном итоге был забран в середине второй смены. Теперь понимаю, сколько всего потерял, но тогда – тогда торжествовал…

Лето 1985 года (14,5 лет) – Еще немного сексуальных воспоминаний

Где-то в июле 1985 года мы с мамой ездили кататься на лодке в выборгский парк Монрепо. Проплывая мимо одной из бухт, я заметил на берегу группу пацанов, купавшихся голышом (!). Увидев нас, двое из них поспешили вылезти на берег и прикрыться своими зелеными семейниками, сами трусы на себя не надевая. Еще они что-то весело кричали. Мне же хотелось быть с ними, а не с мамой в лодке…
В августе мы, опять с мамой, отправились на юг – вначале отдыхали на Днепре в Новой Каховке, а затем были на Черном море под Николаевым. И тут тоже случилось несколько запомнившихся мне на всю жизнь вещей.
Сперва группа старших пацанов, загоравших на пляже в черных сатиновых трусах. После купания их трусы намокали, прилипали к телам, и особенно у одного из пацанов четко выделяли очертания направленного вниз огромного члена… Я думал про себя: как неприлично! Но реальная-то мысль была: как эротично! - я только не знал тогда такого слова. А по ночам дрочил на увиденное.
Потом случай в туалете. Обычный деревянный туалет с двумя кабинками, находившийся прямо на пляже. Однажды, когда я стоял в нем и писал, я заметил дырку, тянущуюся из соседней кабинки на уровне моего члена. И из дырки… недвусмысленно был виден чей-то глаз. За мной подсматривали! Я был возмущен (хотя для себя потом подумал, что на месте подсматривающего сам бы хотел быть – главное, чтобы тот, за кем подсматриваешь, не видел тебя). Выйдя из туалета, я задержался неподалеку. Каково же было мое удивление, когда я увидел выходящего через какое-то время хрупкого тоненького пацана лет 13-13,5! Так вот кто за мной подсматривал! Надо было потом подойти, познакомиться. Но нет же, Я СТЕСНЯЛСЯ. Я просто не представлял себе, с чего бы я смог начать этот разговор! Почему-то я думал, что разговор нужно было начинать обязательно напрямую с темы секса… Все – или ничего!
Вместо того, чтобы завязать знакомство с этим пацаном, я уходил в укромное место на лиманном перешейке – на облюбованную мной полянку среди высокого тростника – и снимал там с себя плавки и расслаблялся сам с собой, безумно возбуждаясь уже оттого, что мог это делать прямо под открытым небом и припекающим последним солнышком лета…

Осень 1985 (14,5 лет) – Археологический кружок и гребной спортивный клуб

В археологическом кружке при Эрмитаже, куда ходил каждую неделю, я видел мальчика-ровесника, на вид настолько крохотного, что я никак не мог поверить, что ему тоже 14,5. Он выглядел на 12-13 и был безумно красив (но, опять же, я тогда не мог такого сформулировать). Непроизвольно мне хотелось быть с ним, быть для него, но ничего не получалось…
А в октябре 1985 года папа устроил меня в байдарочный гребной клуб на Крестовском острове, где он сам когда-то занимался. Пацаны, ходившие туда, были на год младше меня, намного более легкого веса, и им всегда удавалось гораздо лучше балансировать байдарку на плаву, чем мне. В отличие от школьной физкультурной раздевалки (где всегда раздевались только до синих х/б трусиков и поверх них сразу надевали белые сатиновые трусы для занятий в спортзале), здесь, в гребном клубе, некоторые пацаны свои нижние трусики снимали полностью (как правило, мы сильно потели в ходе тренировки, и после нее требовалась замена нижних трусов). И вот до сих пор видится как наяву: пацан долго стоит в своих пропотевших синеньких х/б трусиках. Все остальные прекращают говорить, как будто бы «замирают» и смотрят, буквально пялятся на него в предвкушении момента, когда он полностью снимет последнее, что на нем осталось. И, наконец, наступает этот торжественный момент. Причем пацан долго не стремится чем-либо заменить только что снятую материю. И опять все внимание только на него!
Я решил вторить его примеру и тоже стал переодевать трусы в конце тренировки. И что вы думаете? На меня тоже все стали пялиться! – что порождало безумное чувство гордости (или что-то в этом роде) …
В любом случае, после тренировки и эротических переодеваний, возвращаясь через абсолютно темный парк на Каменном острове, я не выдерживал, садился на скамейку, вытаскивал свою игрушку и по многу раз мастурбировал, закрыв глаза и проигрывая в памяти все, что происходило в раздевалке за 20-30 минут до того…

Осень 1985 - весна 1986 года – осень 1986 года (14,5 - 15 – 15,5 лет) - Первая любовь (к мальчику)

Однажды поздней осенью 1985 года, сидя в классе математики (а был это восьмой класс), я разговорился со своим соседом по парте - Богданом. И так уж слово за слово, вдруг сказал ему, что пойду после уроков к нему в гости – «дрочить хуй». Уж не знаю, под каким предлогом я это и сказал, но он… не стал возражать. Я не верил своей удаче, и в конце урока переспросил, а Богдан еще раз кивнул в знак согласия.
И вот мы у него дома. Он жил с мамой в однокомнатной квартире у Техноложки (мамы, естественно, не было, когда мы пришли). Первым делом он освободился от своей школьной формы и явился передо мной в одних коротких черных сатиновых трусиках с типичными складками в нижней их части. Затем юркнул в свои тонкие черные спортивные треники, в которых всегда ходил по дому. Пару раз он подтянулся на турнике, продемонстрировав плотные мускулы на очень хорошо сложенной фигурке, которую я тут же очень оценил (неужели я не замечал на физре, что он такой красивый? или там было просто все равно?).
Во всем поведении Богдана было что-то очень загадочное и таинственное. Он дал мне впервые в жизни попробовать вино, налив на донышке какой-то крышки. Затем стал показывать то, что для него служило в качестве порнографического объекта, на который он периодически дрочил – это была репродукция с эрмитажной Данаи. Толстой и противной, и абсолютно для меня непривлекательной (она НЕ была похожа на МАЛЬЧИКА). Но, чтобы не показать, что я в чем-то отстаю от Богдана, я одобрительно закивал головой по поводу его картинки.
Не помню, кто начал первый, но мы уже раздевались. Вот я уже полностью голенький сажусь в одно из его кресел. Он присаживается рядом, приспускает свои трусы ниже коленок, но полностью не снимает. Я прошу снять совсем, чтобы он был как я, но Богдан почему-то отказывается. Почему? Чтобы быть оставаться хотя бы в чем-то, на случай если вернется его мама? А что действительно было бы, если бы она вернулась в тот момент?
Я дрочу себе, Богдан - себе. Потом предлагаю (или предлагает он?) подрочить друг другу. Мы протягиваем друг к другу руки, они скрещиваются, и вот я чувствую весь его член, а на своем – его профессиональную руку. Но я к этому совсем не привык. Моего члена касалась чужая рука всего три раза в жизни: рука оставшегося неизвестным мне мужчины - в метро за 3 года до того, - и Пискли и Солнышка в лагере прошедшим летом, - и каждый раз это обрывалось, едва успев начаться. Естественно, за все это время я настолько привык к своей собственной руке, что любая другая техника, пусть и такая искушенная, как у Богдана, могла показаться мне слишком чужой. Через какое-то время мы вновь дрочили каждый себе.
Я кончил первый. Богдан же был настолько увлечен собой, что не заметил, и продолжил играть с собой. Меня же охватил какой-то страх, что в любой момент может прийти мама Богдана и застукать нас. Я сел за стол и начал одеваться, иногда поглядывая на сидящего передо мной дрочащего одноклассника. С одной стороны, я понял, что я не один такой, кто пользуется своей игрушкой в нашем классе. Но с другой, после того как кончил сам, пришло какое-то идиотское чувство стыда, и видеть одноклассника, продолжающего уже в одиночку и так открыто заниматься мастурбацией – мне стало как-то не по себе.
Следующие две недели я, кажется, я даже стеснялся подходить к Богдану, думая, что мы занимались чем-то очень неправильным…
В спортивной раздевалке я стал замечать, что на физру он приходит в тех же черных сатиновых трусах, что были на нем у него дома, и поверх них надевает белые трусы для физры. Я тоже решил купить себе черные семейники и ходить в них, так же, как и Богдан – и даже обратил его внимание в раздевалке – мол, гляди, у меня такие же как у тебя!
А еще через какое-то время (кажется, в январе 1986-го) я вновь оказался «в гостях» у Богдана.
Причем на сей раз мне захотелось большего – у меня появилось непреодолимое желание взять его член к себе в рот (я называл это почему-то «сосаться»). У меня нет объяснения, что подвинуло меня к этой идее. Ведь каких-либо подобных примеров я никогда в своей жизни не видел. И никто мне этого не подсказывал. Мне просто так захотелось. Гей-мозг?
Богдан сидел на стуле у своего письменного стола. Я расстегнул моему однокласснику ширинку, не встретив слишком сильного сопротивления. Затем засунул в его цветастые сатиновые семейники свою руку, наклонился к его тут же ставшему твердым сокровищу и жадно вобрал его член к себе в рот. О, это был абсолютно новый для меня вкус, запах, ощущение… Вместе с тем поза была очень неудобной, и я прервался, надеясь, что мы сможем перейти на кровать.
Но Богдан начал чего-то жеманничать и ломаться. Он предложил разыграть мое желание в карты. Причем не было ясно, что же получает каждый в результате выигрыша. Сперва я понял так, что если выигрываю я, то в рот должен будет взять у меня он, если выигрывает он, то беру у него я. Поскольку мне хотелось продолжить у него сосать, и я не верил в возможность того, что у меня возьмет он, я быстро ему подыграл и проиграл. На что он сразу сказал, что это я должен был у него выиграть, чтобы продолжить сосать. А за проигрыш он мгновенно придумал мне наказание в виде весьма болезненных щелбанов. Которые мне пришлось вытерпеть еще несколько раз, прежде чем удалось у него выиграть.
Мы разделись, и я облокотился на нижнюю часть его кровати и попросил самого Богдана лечь выше меня, засунув мне свой член в рот. Кто или что надоумил/надоумило меня занять именно такую позу? «Ах, так это ебаться в рот – так бы сразу и сказал…» - умно заметил Богдан и сделал как я просил. И начал отсчет. Хотя мы так не договаривались, он стал отсчитывать пять минут – максимум времени, что он решил мне выделить. Правда, отсчитывал он очень медленно – ему явно и самому хотелось потянуть кайф подольше. Я же жадно сосал его хуй и яро дрочил самому себе. Пяти минут он так и не досчитал, прежде чем я кончил и вылез из-под него.
Не одеваясь, мы пошли так же голышом в его ванну, где он, неожиданно для меня, стал ссать прямо в нее. Я никогда так не делал, но дурной пример заразителен – и с тех пор я часто повторял то же самое у себя дома. А пока находились у Богдана в ванной, я чуть ли не трясся от страха: что могло бы быть, если бы пришла его мать? Вся наша одежда была в комнате, а от ванной до комнаты нужно было обязательно пройти мимо входной двери в квартиру!
И еще на меня опять нашло смущение, страх перед тем, что мы сделали. Плюс какое-то идиотское предчувствие, что я мог чем-нибудь заразиться… Кажется, в школе Богдан меня спросил-таки: «Как ты после вчерашнего?» Я же, с каким-то презрением ухмыльнулся и не стал отвечать… Вот уж было кого презирать – человека, открывшего мне столько нового и заветного!
И могшему открыть мне гораздо больше. Я не досказал, что когда Богдан предлагал мне разыграть мое желание в карты, он сослался на то, что они уже так делали со Степой (еще одним моим одноклассником). Но только играли на то, чтобы потрахаться в попу! И проиграл Богдан, и вынужден был подставляться Степе и потерпеть. По словам Богдана, «это больно». Когда он мне это рассказывал, я вообще плохо понимал, о чем речь – я себе как-то не представлял, как такое возможно. И от Степы никак такого не ожидал. Но Богдан вряд ли что-либо придумал в своем рассказе… Так что Богдан был гораздо более искушенным и с намного более богатым опытом, чем я.
За те две встречи Богдан безусловно сделал для меня множество открытий. Впервые от него я услышал и о понятии «гомосексуалист». Таковым он назвал меня, сам от сего полностью отмежевываясь… Я стал размышлять над его словами.
И еще через какое-то время похоть вновь взяла верх над стыдом, и я стал вновь искать встреч с Богданом.
В следующий раз у нас произошло уже в конце мая, когда после уроков Богдан согласился съездить со мной в Сестрорецкий Курорт искупаться, позагорать – и еще где-нибудь в укромном месте дать мне пососать. Не спрашивайте меня, почему именно Курорт, я тогда еще абсолютно не знал, что между Солнечным и Курортом собираются геи и нудисты.
Уговорить съездить удалось (дувший холодный ветер в городе совсем не чувствовался).
Сперва мы зашли к Богдану, он сменил школьную форму на, кажется, джинсы и куртку. Я заметил, что на нем были его знаменитые черные сатиновые трусы и спросил, не хочет ли он сменить их на плавки. Богдан сказал, что они-то ли в стирке, то ли их вообще у него нет, в общем, поехали так.
До поезда зашли ко мне, где я-то не преминул полностью переодеться перед Богданом. И еще предложил ему мои плавки, но он опять отказался.
Приехали в Курорт и застали очень холодный ветер. Тем не менее, разделись (я до плавок, Богдан – до трусов) и пошли вдоль берега к руслу реки Сестры, туда, где она впадает в Залив. Дойдя до реки, у нее и остановились, переходить не стали. Тогда она еще была весьма бурная, а старый мост (ныне разобранный) находился в полукилометре выше по течению.
У речки Богдан стал метать в дерево прихваченный им из города нож (который он нес, очень эротично запихнув в свои трусы, так что из них по дороге торчала только рукоять).
Богдан увлекся своим дротикометанием, а я стал присматривать какую-нибудь ложбинку, прикрытую дюнами и кустами, где я мог бы Богдану сделать минет (блин, а ведь и этого слова еще не знал!). В конечном итоге место было найдено, я лег прямо на песок, а Богдан занял позицию, как за несколько месяцев до того у него дома. Трусы и плавки не снимали. Он высунул свой хуй через нижний гармошчатый край трусов, и я взял его в рот. Свой же стал тереть через плавки (своим излюбленным способом).
Но опять недолго длилось мое счастье. Вытянув глаза вверх, я заметил, что за нами из-за кустов подглядывает мужик, шедший до этого по пляжу из-за речки (как раз оттуда, где находится нудистский плаж). Блин, какой облом – нам пришлось прекратить! Мужик ушел, но я боялся продолжить. Богдан, собственно, тоже вроде был очень смущен. Я хотел тем не менее остаться, Богдан же стал говорить, что ему уже надо домой. Я не стал его удерживать, и он отправился на электричку один. Оставшись на пляже и вспоминая вкус Богдашиного хуя, я, наверное, извел себя дрочением в собственно той же ложбинке, перекончав не менее трех раз.
Летом мы не виделись, а осенью меня, изголодавшегося по Богдану, ждал серьезный облом. Богдана перевели в другую школу.
Я стал искать встречи с ним, и зашел вначале сентября или октября к нему в гости. Без обиняков через какое-то время спросил о возможности у него пососать. Но он отказал. Он объяснил, что у него уже появилась девушка, и что он больше не будет ничего делать со мной. Я не хотел ему верить (хотя все была действительно правда). Чтобы хоть как-то попытаться его возбудить, я решил показать ему то, чему научился за лето – а именно брать в рот сам у себя (а у кого мне еще было брать?!). Богдан вроде бы не стал противиться моему показу. Я разделся, лег на спину, перекинул ноги через голову и стал делать себе минет. Я был тогда достаточно гибкий, и умудрялся захватить губами аж всю свою головку. Но на Богдана это не произвело впечатление… «Ну что мне на твою розовую жопу смотреть…», - кажется, были его слова.
Я понял, что мне никогда уже больше не будет суждено сблизиться с Богданом. И я стал приходить к нему под окно и часами стоять и всматриваться туда, где мне довелось испытать одни из самых запоминающихся моментов в моей жизни, и мечтать о НЕМ. Мне очень хотелось лишний раз увидеть силуэт его мужественной фигуры, одетой только в треники или ставшие для меня уже фетишем его черные сатиновые трусы. Пару раз даже, кажется, видел его, но он меня – нет.
Назовите сами чувство, испытывавшееся мной тогда к Богдану. От себя лишь скажу, что, если бы я умел играть на гитаре и петь, может быть, я бы пел ему серенады под его окном, пытаясь добиться хотя бы чего-то в ответ…
В следующий раз нам суждено было пересечься на олимпиаде по английскому языку в конце десятого класса. Олимпиада проходила в каком-то военном училище где-то на Васильевском острове, Богдан был в команде от своей школы, я – от своей. Во время рукопожатия я постарался задержать его руку в своей как можно дольше и долго смотрел ему в глаза. Я все еще был в него очень влюблен. Но мы уже не говорили о том, что было.
И уже в последний раз я пересекся с Богданом десять лет спустя, в одной из европейских стран, где я тогда жил. Я не помню, кто на кого и как вышел, но мы встретились. Богдан сопровождал своего клиента с его супругой из Сибири, и свою жену. Он очень изменился (я тоже). От того мальчика, которым я его знал, осталось только лицо. «Мы были очень большими друзьями», - представил он меня своей жене. Имел ли он в виду то, что между нами было, или наши эксперименты вообще не оставили никакой печати в его памяти? Мне уже никогда не будет дано об этом узнать. На тему нашего былого интима мы так и не перемолвились ни одним словом.

Весна 1986, август 1986, весна 1987 и начало 1988 годов (15, 15,5, 16 и 17 лет)
Первый и последующий медосмотры в военкоматах и в школе

Из оставивших сильное сексуальное впечатление моментов был первый и все последующие медосмотры в военкоматах. Как вы знаете, там заставляют раздеться до трусов, и переходить от врача к врачу в таком виде. Причем у одного из врачей (или врачих) необходимо спустить трусы и предъявить свои самые сокровенные места.
Я не ожидал такого оборота, и уже первый вызов в военкомат стал для меня и пыткой, и наслаждением одновременно. Со мной в кабинет к той самой врачихе, что заставляют спустить трусы (точнее, их было две), вошел еще один мой одноклассник, Кирилл. Первым спустить трусы попросили меня. Интерес, с которым эти тетки разглядывали мой член, показался мне каким-то не очень здоровым. Затем настала очередь Кирюши. Он стоял ко мне спиной, а к врачихам передом, так что я увидел только его ягодицы, с которых он приспустил свои совдеповские синие х/б трусы. «Не созр.» - я отчетливо увидел надпись, сделанную осматривавшей врачихой в карточке Кирилла. Что это могло означать? «Не созрел?» То есть у него что, еще не было волосков? Для чего вообще была такая информация этим людям в белых халатах? Что, имелся риск, что кто-то и вовсе не «созреет» - и, стало быть, не пойдет в армию? Таковы были мои детские вопросы, роившиеся в моей голове. И эта сцена, где нас заставили спустить в военкомате трусы, тут же стала предметом моих мастурбационных фантазий.
Потом был медосмотр в школе перед началом учебного года (август 1986-го, 15,5 лет). Я опять был вдвоем с одноклассником, правда, уже с другим - с Федей. И мы оба были в черных сатиновых трусах. И мне показалось, что мы оба весьма заинтересованно смотрели друг на друга, когда нас по очереди заставили спустить наши трусы. Я даже воспринял это как какой-то знак, стал ходить к Феде в гости и пытаться раскрутить его на «пососаться». «Давай сосаться», - игриво говорил я ему, но мы явно вкладывали разный смысл в эту фразу…
Когда я был в девятом классе, я стал еще засматриваться на пацанов из восьмого. Т.е., на 14-15-летних, и находил их лица, фигурки очень грациозными и нежными, а их школьные брюки – более чем эротичными, они так выделяли их попки! Искушение было слишком велико, но я просто засматривался, и никогда не предпринимал попыток сблизиться… А на военкоматовском медосмотре весной 1987-го (когда мне уже было 16), мне наконец удалось увидеть объекты моей страсти в трусиках и даже без!!!
Ну и уж совсем из ряда вон выходящее (а может быть, и совсем обыкновенное) было мной испытано на осмотре в военкомате уже моего района прописки, когда мне самому было около 17 лет (январь 1988 года). Тот врач, что заставлял раздеваться догола, запускал к себе одетых только в трусы пацанов по три человека. Я не был первым в своей «группе», поэтому имел возможность пронаблюдать то, что мне предстояло. Осматриваемый пацан явно был гораздо более меня искушен в отношениях с мужчинами, а врач был явно неравнодушен к мальчикам. При предложении врача спустить трусы, пацан начал кокетничать. Врач же включился в игру и начал довольно хабально объяснять, почему надо спускать трусы. Правильный результат был достигнут, но на этом врач не ограничился. Он попросил пацана повернуться к нему задом, наклониться вперед, взяться руками за ягодицы, и развести их в стороны как можно шире. Парень опять стал выеживаться, кривляться, но, в конечном итоге сделал то, что просил врач. Со мной было то же самое, но я беспрекословно подчинялся, поскольку к кривлянию не был привыкший, да и не задумывался, что над мужиком можно как-то поиздеваться.
На каком-то из курсов института я должен был еще идти в военкомат, и опять раздеваться догола. Но к тому времени я уже постоянно тусовался на нудистском пляже, и для меня не было ничего необычного снимать с себя все. Необычно было, наоборот, для тех, кто на меня смотрел. Я был черный как негр – причем везде. Еще бы, к моменту медосмотра (вроде бы, шел июнь 1992-го) я уже три недели не вылезал с пляжа в Курорте, где жил в палатке со своим 17-летним любовником (и даже ездил сдавать институтскую сессию прямо с пляжа, сделав голышом зарядку у Залива и хорошенько искупавшись…). Но это, кажется, совсем другая история, а сейчас – о том, что было со мной в отрочестве.

Осень 1985 года (14,5 лет) – Опять про трусы

Мое пристрастие к мальчиковым трусам не угасало, походы по магазинам спорттоваров стали обычной рутиной.
Когда мне захотелось иметь такие же, как у Богдана и как у того пацана из лагеря «Мечта», черные сатиновые трусы, - я долго присматривал такие же в Гостинке и в ДЛТ (официально на бирке эти трусы проходили как «трусы мал. ст. шк. возраста»). Наконец, выбрав, встал вопрос, где взять необходимую сумму на их покупку. Полтинника, который мама давала каждый день на карманные расходы, было явно недостаточно («трусы мал. ст. шк. возраста» 42 размера стоили 1 руб. 05 коп.). Не знаю как, но я решился на попрошайничество. Встал на Бол. Конюшенной и, подходя почему-то только к мужчинам, стал просить: «Дяденька, дайте 15 копеек - на батон не хватает». Кто-то проходил мимо, а кто-то и давал... Проще было с синими х/б трусами: те, что до 36 размера включительно (но весьма мне еще подходили, потому что могли сильно растягиваться), стоили всего 48 коп., 38 и 40 размера - 68 коп.

Начало июня 1986 года (15 лет) - Владик

В моем дворе жил мой очень хороший приятель, которого звали Владик. Собственно, на протяжении многих лет дружили наши мамы, а с самим Владькой у нас была то дружба, то война. То мы сближались и даже протягивали между нашими окнами нитку, по которой посылали друг другу почту, строили вместе снежные крепости, ходили друг к другу, играли то в мою, то в его железную дорогу. Бывали же моменты, что мы ссорились, и становились врагами, звонили друг другу и тут же вешали трубку, дрались во дворе, однажды я его даже окатил целым ведром воды (это зимой-то!).
Где-то за год до события, которое я собираюсь описать, я зашел к нему домой, и застал его моющимся в ванной. Он чего-то забыл в комнате, и забегал из ванной и обратно абсолютно голенький. Он был младше меня на один год, и, это я хорошо помню, волосиков у него еще совсем не было.
В начале же июня 1986 года, когда я сдавал экзамены за 8-й класс, моя мама решила навестить вместе со мной Владика и его маму, которые отдыхали в пансионате за Зеленогорском. Мы с Владькой и еще одним его знакомым пацаном оставили наших мам и побежали купаться на Залив. После купания я предложил выжать наши плавки в специально стоявшей для этих целей на пляже кабинке. Зашли мы в нее одновременно, и уже через какое-то мгновение были все трое голенькие.
Я хорошо запомнил: у меня был уже достаточно солидный кустик волос, у Владика – поменьше (сейчас бы я сказал, что у него был идеальный 14-летний хуй с волосиками, начавшими расти максимум за 3-4 месяца до того), а у его приятеля был еще лысенький. Мы стали, не стесняясь, сравнивать друг у друга: и все трое сошлись на мнении, что у Владика был самый правильный, у меня – «это уж слишком», а у его приятеля – «пока еще не то, что надо». Дальнейшим моим предложением было совместно подрочить, и я даже залупил головку своего хуя, но самый маленький из нас чего-то не захотел, и вот мы уже натягивали на себя выжатые плавки и направлялись к выходу из кабинки.
Мама Владика предложила мне остаться у них на ночь, но у меня был скоро один из экзаменов, и я отказался, пообещав, тем не менее, на днях заехать еще и остаться в том числе и на ночь. Еще бы! Ведь мне предлагалось спать с Владиком в одной постели!
Правда, я жутко боялся, что спящая рядом его мать все-таки что-нибудь заметит, если мы будем что-либо делать. В результате, размышляя, как бы не вышло чего «не того», я так больше к ним и не приехал. Но сколько мечтаний и воображения осталось о той несостоявшейся ночи!..

Июнь 1986 года (15 лет) – «Прометей», или «Пром»

Когда-то в школе я уже написал дневник о времяпровождении моего класса в трудовом лагере «Прометей», что за Приозерском. Описал совсем не в радужном свете. И там было о чем писать: это и изнурительные земляные работы под солнцем, за которые с нами расплачивались лишь похлебкой в лагерной столовой, и действительно имевшие место обмороки на утренних линейках, и подселение к нам «трудных» подростков, чтобы те воспитывали нас в своем «пролетарском» духе - много чего было. Когда закончил - дал всем почитать. В том числе и учителям. В том числе и историчке, нашей классной руководительнице. Та долго не думала и настучала об этом и других моих «писаниях» в КГБ. И оттуда действительно потом пришли (когда мне стукнуло ровно 18), и напомнили мне все, что я понаписал до этого в школе.
Но это, опять же, другая история. Рассказ в данном письме о нашей жизни в «Проме» имеет совсем другую задачу. Я хочу разобраться, какие сексуальные уроки я вынес из того, что там происходило.
Прежде всего, я очень расстроился, что с нами не было Богдана. Но его мудрая мама сумела оградить сына от такого добровольно-принудительного испытания (вот уж лучше бы не была такой мудрой).
Весь лагерь был разделен на «экипажи» (эквивалент «отряда» в пионерлагере). Палаты назывались по-матросски «кубриками». Кровати в кубриках нашего экипажа стояли на очень небольших расстояниях друг между другом. На кровати рядом со мной расположился Андрей – очень смазливый (как я бы теперь сказал) пацан. Спал и ходил всегда в длинных плавках. Что, естественно, не способствовало моим ночным экспериментам по залазанью к нему рукой в трусы. Но эксперименты эти я продолжал ставить до самого конца смены. Изучал, с какой стороны лучше проникнуть под синтетическую ткань: оттянув резинку сверху, или подведя руку с нижнего края плавок. Проснулся ли он хотя бы раз во время моих экспериментов? Не знаю. По крайней мере член у него периодически вставал. А мой только и делал, что кончал (и без этого я уже не мыслил и не мыслю заснуть).
Когда после утренних работ наступал момент идти до обеда искупаться, мы переодевали трусы на плавки прямо в кубрике. Представьте себе 10 или 12 голеньких 14-15-летних пацанов. Глаза у меня каждый раз разбегались. И, насколько помню, у всех были синие х/б трусы (кроме Андрея), но плавки разные. А еще у Феди на его х/б трусах обязательно были искусственно надорваны швы на 2 см с каждого бока. Он говорил, что так красивее. Не мудрено, что в последствии я тоже стал экспериментировать делать небольшие надрывы на своих трусах…
И еще во время купаний меня привлек пацаненок из другого экипажа, ходивший купаться не в плавках, а в тех самых синих трико, что считались нижними трусами, в которых другие не купались. Я был готов смотреть на этого пацана все время, что нам выделяли для купаний на пляже.
Где-то в середине смены к вечеру нас повели в баню. Она находилась на озере, с другой стороны лагеря, и имела скрытую от посторонних глаз купальню. При входе в сауну половина из нас разделась догола, но половина почему-то застеснялась и осталась в своих синих трусиках. Хорошенько разогревшись, мы все помчались в купальню. Для меня это явилось первым опытом нудизма. Было абсолютно необычно нырять, купаться, вылезать по спуску и бежать обратно в здание бани совсем голышом, да еще когда рядом было столько таких же голых товарищей! Мне очень понравилось, и еще очень захотелось ходить на противоположный берег (метрах в 60 от бани) и наблюдать за такими купаниями каждый день (ведь мывшиеся экипажи постоянно сменялись). Сбыться этому, правда, не удалось.
Еще нас посылали в соседний колхоз укладывать в штабеля тюки с сеном. Получались очень высокие сочно пахнущие пирамиды. У нас был маленький ростом пацаненок, Филя, и ребята, в промежутках между разгрузкой повозок с сеном, устраивали для него на вершине сеновала то, что почему-то называли «филедойкой», защупывая его через одежду. Щупались, в том числе и интимные места, но поскольку игра (или возня) носила массовый характер, то ничего интимного в ней, собственно, не было. Мне же хотелось, как с Богданом, и чтобы вдвоем. И я стал конструировать наверху сеновала, по мере укладки тюков, что-то вроде «пещеры», куда потом под любыми предлогами завлекал Филю, и внутри начинал его тискать («доить»). Одежду, однако, с Фили снять так и не получилось. Такой оборот (т.е. с раздеванием) событие принимало только в моих фантазиях, когда я потом мастурбировал после отбоя.
Еще запомнилась дискотека. На ней несколько пацанов из нашего экипажа переоделись в девчоночью одежду, накрасились, и выступили на сцене, рубя «калимбу де луна». Для меня это опять же было впервые, когда довелось увидеть что-либо подобное. Было красиво. Очень понравилось. Захотелось экспериментировать так же и самому.
А еще был совсем непонятный эпизод (который мы все назвали почему-то «голубение»). Подселенные к нам двое «трудных» подростков (или юношей? им было уже по 17-18) – периодически запирались в соседнем кубрике с одним из моих однокашек. Как-то я подсмотрел, что они лежали на нем, и вроде бы делали что-то непотребное. Я побежал к учителю, жившему с нами, и попросил разобраться… Возможно, я был и не прав, и пацану действительно было приятно в компании этих двух бугаев… Как знать.

Июль-август 1986 года (15,5 лет) – Остальная часть лета

Купание голышом в бане в лагере «Прометей», выставка шведских фото начала XX века, где были в том числе фото мальчишек, купающихся голенькими в речках, - все это меня привело к очень сильному желанию найти где-нибудь укромное место, где бы можно было позагорать-покупаться голышом. Ну и не без того, чтобы подрочить.
В конечном итоге нашел. У какого-то ручья под Сосново, куда ездил тогда за грибами. Ручей был поросшим густым кустарником, и к нему пробраться было нелегко. Но трудность пути компенсировалась намытой песчаной поймой, где можно было полежать, и искупаться в ручье с таким же чистым песчаным дном.
Нудистский пляж между Курортом и Солнечным я в том году для себя еще не открыл, хотя иногда и ездил до Курорта – и на месте, где мы были с Богданом, закапывался в ложбинках между дюн и теребил себе член, думая, что никто не видит.
Где-то в июле я съездил в Курорт с еще одним из своих одноклассников, и мы дошли тоже не далее тех же дюн, где мы были с Богданом. Пока шли, я заметил шедших навстречу пацанов, у которых торчали лобковые волосики поверх непомерно низко одетых плавок. Это было очень сильное для меня зрелище. Мне захотелось гулять по пляжу в таком же виде.
На воде мы с одноклассником стали вести какие-то уж слишком эротические игры. Он залез мне на спину, обхватил меня, и я явственно почувствовал его член, прилипший к моей спине. Правда, на предложение заняться чем-либо более основательным он не прореагировал. Зато в разговоре у нас развязались языки, и он открыл мне маленькую тайну. Оказывается, меня раскусила одноклассница, когда я дрочил в классе. А я действительно это делал: запускал руку в широкий карман школьных брюк (и даже проделал в нем специальную дыру), подбирался к трусам и теребил член через ткань прямо во время уроков. И был почему-то уверен, что одноклассница, сидевшая рядом, этого никак не заметит. Но ведь заметила – и всему классу растрезвонила…
В августе 1986-го моя мама отвезла меня отдыхать под Калининград. Мы были на турбазе почти на польской границе. В моде был Modern Talking, и его постоянно слушал наш старший меня на год 16-летний сосед. Мы много с ним разговаривали, сблизились – и я почувствовал, что от него исходила некая аура, очень сильно воздействующая на меня. Я трепетал буквально от одного его голоса, и таял от его вида. Он стал объектом моих ночных эротических фантазий. Я просто влюбился в него, ходил за ним, но ни на что так и не решался.
Бродя же по стоявшему рядом сосновому бору, находил укромные лужайки, ложился позагорать, раздевшись догола – и каждый раз дрочил, не выдерживая обстановки.
И еще в бору увидел пацана лет 12-13, шедшего с отцом с пляжа, в черных трикотажных трусиках. А ведь у нас были только синие! Я забалдел от такой картинки. Стал искать в калининградских магазинах такие же для себя. Но тщетно. Продолжил искать в питерских. И нашел только через два года, весной 1988-го, когда их начали выпускать и в Питере (зато тогда же пропали синие). А затем (где-то после 1991-го) перестали и вовсе такие модели выпускать, и можно найти только на барахолках. Но, блин, я опять отвлекаюсь от темы, все со своими трусами лезу.

Осень 1986-го (15,5 лет) – Обломы с одноклассниками

Про облом с Богданом и неудачное начало с Федей я уже написал.
Еще худший облом ждал меня с Филей. Под каким-то предлогом пригласил его к себе в гости. И стал переодеваться прямо при нем, надеясь на возможность организовать что-нибудь как было с Богданом. И решил переодеть трусы прямо при Филе, и не только переодеть. Но Филе это сразу очень не понравилось, и он даже занял оборонительную стойку, думая, что я буду к нему приставать. «Еби ты свою Ольку!», - злобно прокричал он, а на следующий день разнес все по классу. Помнит ли сейчас? Спросить, что ли? Ведь до сих пор общаемся!
Был еще случай с Димкой-отличником. Я предложил «пососаться» (как предлагал до этого и Богдану, и Феде, и Филе). Сперва Дима застеснялся, но на следующий день предложил сам (он тоже хотел поэкспериментировать? и вкладывал ли он в понятие «пососаться» то же, что вкладывал в это понятие я?). И тут стеснение нашло уже на меня, и наотрез отказался я.
Ну почему я так постоянно пытался других раскрутить, но когда доходило до дела, в большинстве случаев уходил в сторону?

Весна – осень 1987 (16 – 16,5 лет) – Поездки в Калининград

На весенние каникулы весной 1987-го я поехал в очередную поездку в Светлогорск под Калининград – «добывать янтарь» (осенью и весной после штормов на берегу бывшего немецкого курорта Rauschen получалось собрать достаточно много янтаря).
В купе в поезде до Калининграда моим попутчиком оказался пацаненок лет 13. Мы играли с ним в карты, болтали. Когда стали ложиться спать – я убедил его раздеться до его трикотажных трусиков – оказались черненькие. Он сперва хотел спать в трениках и в майке, но я убедил его своим примером, раздевшись сам до трусов и заявив, что «надо закаляться». Мы оба были на нижних полках, и какие-то соседи – на верхних. Родителей с пацаном не было, одни родственники послали, другие должны были встречать.
Малыш довольно скоро уснул, и я стал повторять с ним опыт, который у меня был с Андреем в лагере «Прометей». Сантиметр за сантиметром я стал осторожно засовывать руку под одеяло и затем под трусики моего пацаненка. Какие гладкие и кругленькие у него были яички! А членик почти сразу встал. Сверху над члеником, кажется, явственно пробивались первые волоски. Мне удалось исследовать малыша своими шаловливыми пальцами вдоль и поперек, то через резинку сверху, то через низ его эротичнейших на свете трусиков.
Утром я предложил малышу пойти вместе в туалет помыться. Но несмотря на то, что он пустил меня вместе с ним, я застеснялся как-либо трогать его – я не знал, какая у него могла бы быть реакция…
На осенние каникулы в том же 1987 году, съездив еще раз в Калининград за янтарем, на берегу в Светлогорске я повстречал 14-15-летнего пацана. Стали собирать янтарь вместе. Потом направились вместе вдоль берега в сторону поселка Янтарный. Километры и километры практически молча шли мы вдоль моря по пустынным берегам. Мне безумно хотелось этого пацана, но я, как всегда, ни на что не решался. Но ведь зачем-то он согласился идти со мной? Может быть, у меня все-таки был шанс, будь я хоть чуть-чуть поактивней в моем общении с ним?

Весна 1987 - весна 1988 (16 - 17 лет) – «Сам с собой»
(для некоторых покажется ОЧЕНЬ большим отклонением, извращением, чем хотите)

Я продолжал покупать советские трусы. Даже не доходя до дома, я переодевался в них, забираясь на какие-то чердаки. Возбуждался от только что купленных трусов, рвал на себе, надевал сразу по несколько штук. Особенно нравилось делать это на каком-то чердаке рядом с площадью, носившей тогда в течение короткого времени имя Брежнева (для меня она навсегда с этим именем и останется).
Дома иногда формировался целый «архив» трусов, но периодически я его уничтожал как нечто «грязное», под влиянием время от времени возвращавшегося чувства стыда за все свои странные увлечения.
Дома в ванной я имел обыкновение натирать только что купленные трусы о шероховатый плиточный пол, как бы «изнашивая» их, что делало их более эротичными (а точнее, более напоминающими те трусы, что были увидены когда-то на том же Богдане, или на пацане-дрочуне в пионерлагере «Мечта»). Вырезал в трусах дырочку для члена. Натягивал донельзя вверх, и даже производил снимание «через верх», как бы «пропускал» через тело. Любил высунуть член через низ и так дрочить.
В ванной обписывал самого себя, не снимая трусов. Как приятно намокала синяя ткань, становясь сразу же темно-синей… Ложился в ванную на спину, задирал ноги выше головы, и сосал сам у себя член. Иногда пробовал писать сам себе в рот.
Дома после школы, но до прихода мамы (где-то между 3 и 5 вечера), время превращалось вовсе в сплошную оргию. Я бегал голышом по дому. Доставляло огромное удовольствие готовить и есть в таком же виде. А однажды решил поэкспериментировать, что будет, если положить член на стенку морозильника? Получился, однако, небольшой ожог…
Очень часто я стал делать и более опасные вещи (сейчас думаю, если бы кто заметил, то неминуемо отправили бы в психушку). Я приходил, раздевался до своих синеньких трусиков, слушал, что на лестнице никого нет, выходил на лестничную площадку, запирал входную дверь и поднимался ко входу на чердак. Заходил на чердак, тут же раздевался полностью, оставлял трусы на входе и бродил по всему чердаку, исследуя его вдоль и поперек голышом. Сами понимаете, адреналина выделялось много – каждый шорох, шум на лестнице, и казалось, что я погиб, что сейчас «накроют». Но о последствиях не думал, настолько велика была страсть.
На чердаке находил какие-то странные банки с отверстием как раз под тогдашний диаметр моего стоячего члена (и кто именно такие выдумал? и кто оставил их на чердаке?). Ложился на живот, подставлял одну из банок и воображал, что трахаюсь.
После всех этих чердачных «похождений», естественно, возвращался грязный, чумазый, и тут же забирался отмываться в ванную. После прихода же мамы (т.е. где-то после 5-ти) – делал уроки, ел ужин, ну все как если бы был обычный мальчик…
Был прилежным отличником и в школе. Правда, нашел потайной закуток на черной лестнице под бывшей гимназийской обсерваторией и превратил это местечко в своего рода «дрочильню». Дрочил и в классах, когда оставался один «делать уборку» – запирался, раздевался, зная, что никто не войдет, и дрочил, сидя на партах, где только что шли уроки и сидели мои одноклассники и одноклассницы.

Весна 1987 (16 лет) – О детской порнографии или о порнографии в детстве

Высокое длинное зеркало в коридоре стало любимым предметом. Раздевался, смотрел на себя и дрочил (нарцисцизм?). Подставлял к зеркалу попу и рассматривал коричневую и еще безволосую дырочку (значит, возможно, это было и раньше, чем в 16). Однажды даже нафотографировал себя в зеркале, и потом сам проявил фотки в нашей домашней лаборатории. После чего долго дрочил на свои собственные фотографии (которые в конечном итоге сжег, будучи под очередным приливом стыда за то, чем занимался). Однако скажите, почему я не имел права получить такие фотографии, зайдя в какой-нибудь секс-шоп? Почему я должен был это делать, только фотографируя сам себя? ОК, тогда не было секс-шопов, сейчас они есть, но опять на дверях надписи: «Лицам до 18-ти лет вход запрещен». ПОЧЕМУ?!?!? Или единственное, что положено «лицам до 18-ти» - это нахуйник с колючими шипами для полового воздержания, американского образца начала прошлого века (как один из тех, изображение которых обнародовал Игорь Семенович Кон)? Чтобы молодые не экспериментировали и всячески подавляли свое «девиантное» поведение?
Правда, были еще школьные учебники. И моя любимая картинка была – «Будущие летчики» Дейнеки, - жившая в учебнике по русскому языку и служившая базой для написания школьных сочинений. Я не понимал, как это один (большой) в трусах, а двое (поменьше) – совсем без? В 80-е годы было трудно понять, что в 20-30-е годы натуризм был вполне естественен, и даже в пионерских лагерях (где мальчики и девочки в то время жили раздельно), все загорали, купались и даже маршировали голоштанными командами. В конце 80-х я видел по телевизору документальные кадры об Артеке 30-х годов, на маршировавших пацанах из одежды были только пионерские галстуки и пилотки.
Еще мне очень нравилось изображение борющихся голеньких спартанских мальчиков из учебника античной истории. Я не представлял, чтобы на уроке физры мы бы были полностью голыми. И еще мне очень запомнилась картинка из книги про Александра Македонского, где он 14-летним юношей вышагивает среди таких же ровесников за своим учителем. Голые бедра и попки мальчиков были очень четко вырисованы, вольно одетые туники и набедренные повязки были как будто предназначены для разврата. Сколько раз я на эту картинку кончал! А ведь книжку мне подарили как награду за общественно-активную работу в лагере «Мечта» …
Дома под копирку срисовывал контуры мальчиков и девочек (похожих на мальчиков) с картинок из школьных учебников («Утро», те же «Будущие летчики») и из альбома «Спорт в советском изобразительном искусстве». Раздевал тех, которых рисовал, сперва одевая в синие трико, белые майки, красные пионерские галстуки, копировал ближе к друг другу (правда, мальчик-девочка), заставлял совокупляться. Долго дрочил на изображенное – и затем уничтожал.
Нашел еще мамины архивы фотографий и слайдов 60-х годов. На многих она и ее подруги были полностью обнаженными. Я вытаскивал эти фотки и слайды из ее архивов и переносил себе в тайный альбомчик. Еще на маминых фотках были какие-то юноши и молодые люди в черных сатиновых трусах – от них я тоже очень тащился и старался переместить в свою «коллекцию».
А когда один мой знакомый из Шри-Ланки дал мне в 16 лет посмотреть каталог с проспектами Югославских пляжей (в том числе и нудистских) – я не мог удержаться упросить его дать мне этот каталог на несколько дней. Мне безумно захотелось попасть на эти пляжи…
Позволю себе сделать и еще небольшое отступление. С 6 лет я занимался в Изостудии Эрмитажа, затем в Искусствоведческом и Археологическом кружках. Посещал Эрмитаж каждую неделю. Что запомнилось? Выставленные уже начиная с первой галереи статуи обнаженных мальчиков и мужчин. Меня это и восхищало, и вместе с тем казалось совершенно нормальным. И с удивлением каждый раз смотрел я на приходивших на экскурсии и в открытую хихикающих «непосвященных» школьников, особенно из других городов, где кроме бюста Ленина на центральной площади, да бюста какой-нибудь жирной пионерки в пионерском лагере, больше никогда ничего не видели…

Весна 1987 года (16 лет) – Открытие для себя «нудистcкого» пляжа

Той весной я вперые загулял. Точнее, впервые в жизни начал прогуливать школу. Причем сразу и по крупному. Отсутствовал целую неделю, все время ездя в Курорт, и обустраивая для себя свой собственный «нудистский» пляж. Правда, не на берегу Залива, а в Сестрорецком Разливе, около железнодорожного перегона Курорт – Белоостров. Предыдущим летом, когда проезжал там с Богданом, с другим одноклассником и еще по ряду оказий, каждый раз присматривался к местности – и думал, здесь смогу позагорать голышом и вдоволь побеситься.
Местечко нашел, и начал ездить, пока еще даже был снег. Причем по дороге к месту уже раздевался, и шел сперва в черных сатиновых трусах и желтой футболке, затем в надетых еще дома под сатиновые трусы – синих х/б, а затем и вовсе без ничего. Интересно, если бы по дороге кто-либо меня заметил – что бы было? Правда, была заготовлена отмазка: типа, бегаю, занимаюсь спортом.
Однажды поехал от самого дома уже не в школьных брюках, а в шортах. В парке по дороге к электричке на меня закосился какой-то мужик со словами «Ничего себе мальчик!». Значение этих слов было совсем недвусмысленно, однако познакомиться ни я, ни он не попытались…
На какую-то железную табличку рядом с облюбованным мною местом нацепил свои синие трусы и нацарапал надпись «FKK» (что увидел в журнале о Югославских пляжах). На месте же чем только не занимался. Даже нашел какую-то палку и стал пробовать засунуть ее себе в дупло (очень хотелось узнать, действительно ли будет больно, как рассказывал Богдан про свои эксперименты со Степой).
Еще брал с собой свой альбомчик со сделанными своими же собственными фотками и слайдами с голой еще юной мамой. А еще забирался голышом на пригорок и демонстрировал проходящим электричкам все свои прелести, отворачивая при этом лицо, чтобы не узнали (эксгибиционизм?).
Что-то подобное потом повторил на пляже под Нарвой (уже летом 1987 года). Представьте себе дикий пустынный дюнный пляж, без единого человека в течение многих километров. Я разделся на нем догола и прошагал так около трех часов (туда и обратно), периодически останавливаясь полежать и покупаться. Как жаль, что этот пляж был далеко от Питера, а потом и вовсе оказался в иностранном государстве.

Лето 1987 года, весна и лето 1988 года (16,5 – 17 лет) – Настоящий нудистcкий пляж

Летом 1987-го часто ездил на Финский Залив в Курорт, и решил зайти уже дальше, чем до русла реки Сестра. И попал туда, куда как раз было надо. На «Банановый Пляж». Была там такая надпись на огромной железной трубе, лежавшей справа от гранитного пограничного столба (когда-то это была финско-советская граница).
На берегу загорать голышом было еще нельзя (ездила конная милиция и заставляла «принять нормальный вид»), зато в лесу, в специально сооруженном «блиндаже» и вообще на песчаных полянках за деревьями то там, то тут встречались загоравшие голышом компании и одиночки. И еще были облюбованные места несколько выше по течению второго русла Сестры («сковородка» и карьер).
Еще не доходя до Бананового пляжа, на пляжной площадке строившегося тогда пансионата «Белые Ночи» я засмотрелся на пару: молодой человек и молодая девушка, загоравшие голышом и периодически бегавшие к Заливу в таком же виде искупаться. Это было впервые, когда я увидел вживую людей, загорающих голышом. Я забрался в какую-то строительную будку, и начал наблюдать за упомянутой парой (естественно, больше всего возбуждаясь от вида молодого человека). В будке было много ветоши, не вся была полностью изорвана, и мне ко всему удалось набрать достаточно много интересных экземпляров подержанных трусов, которые захватил с собой, а потом оставил уже на самом Банановом пляже.
Однажды на пляже я заметил бродившего по нему пьяного голого мужчину. И почему-то решился подойти к нему, и завязать разговор, и все очень быстро закончилось сосанием его члена, на песке за одной из дюн, в той же позе, что и за год до того у Богдана. Через какое-то время кончив, на меня почему-то опять нашел стыд, я отбросил использованного мной мужика, и сразу пошел к электричке. Мужик же, плохо соображая, кинулся голый мне вслед, прямо по берегу, с огромным налившимся краснотой членом, не стесняясь редких прохожих. Я бросился бежать и очень скоро от него отстал…
Следующие две встречи с мужчинами были более продолжительными, но ни одна не закончилась тем, чтобы оставить друг другу телефон. Я стал брать с собой карты, и, лежа на пляже голышом, сам предлагал сыграть проходившим мимо одиноким красивым мужчинам. За этим оба раза последовало то, что мы шли на карьер, и там я уже предавался с ними своим фантазиям. Причем делал все сам – так, как сам и хотел, с их стороны не было какого-либо принуждения. Более того, мне кажется, для них обстановка была тоже весьма необычной и завораживающей, и они делали именно так, как хотелось мне. А хотелось встать перед мужчиной на корточках, медленно стянуть с него плавки (я тащился от этого процесса раздевания), и затем безудержно сосать.
Потом один раз лежал недалеко от «сковородки»: на укромной песчаной дюне, во вроде бы естественно защищенной песчаной лунке – но не тут-то было. Подошел один из нудистов и говорит: «мы мальчиков тоже очень любим, иди к нам».
А весной 1988-го года я загорал голышом на самой «сковородке» - на этой огромной песчаной дюне в стороне от дорог и прикрытой сосновым бором. Ко мне подвалил какой-то мужчина и попросил разрешения лечь рядом. Пока мы лежали и разговаривали, у меня само собой начинало вставать и пульсировать. От разговора с мужчиной я млел. Потом мужчина предложил перейти несколько дальше на той же «сковородке» (подальше от уже подошедших нудистов), и прилег ближе ко мне. Стал мне подрачивать (и дрочил и себе). Потом он захотел меня поцеловать – но я еще не знал, что это такое, как это делается, и как можно от поцелуя тащиться. Соответственно, я сразу отпрянул. Еще какое-то время мы лежали, и он мастурбировал меня и себе, а затем повернул меня на бок к себе спиной. Потом послюнявил свой палец и стал смалывать мое отверстие. Я не сопротивлялся. Я, кажется, понял, что сейчас должно будет произойти то, что было когда-то у Богдана со Степой, и мне очень захотелось попробовать. Но, когда он надавил своим членом и резко вошел в меня, мне сделалось слишком больно и я взмолился, чтобы он вытащил свою палку наружу. Мы вместе кончили, и продолжили разговор. Я сказал, что мне еще 17 и нам, наверное, нельзя общаться. Более того, я прибавил услышанное когда-то от Богдана «я не гомосексуалист». Мужчина же мне начал рассказывать, что «в Древней Греции это было нормально, что у мужчин были мальчики». Да, про такие обычаи в Древней Греции мне было суждено услышать именно при таких обстоятельствах. И никогда больше не встретиться с этим мужчиной (я почему-то думал, что дальше пляжа было нельзя переносить эти отношения).
Через год, когда я впервые поехал к уже другому мужчине домой (и впервые, собственно, не ночевал дома), вхождение в меня доставило гораздо больше удовольствия. Потом меня научили играть и активную роль. Но это уже была «взрослая» жизнь…

©Dimka