ЧАСТЬ 1

В последнее время наметилась странная тенденция в литературе – все, как один, сплотились и кинулись писать мемуары. Куда не ткни – каждый, кто хоть как-то научился держать в руках перо и бумагу, сломя голову ринулся реализовать свои окололитературные наклонности дабы впоследствии с диким цинизмом применять результаты своего труда на всех окружающих его гражданах. И я, разумеется, оказался в их числе. Конечно, после пары своих рассказов, незаметно затерявшихся на просторах интернета, я не очень-то жаждал продолжать. К тому же, после того как главный вдохновитель и, по совместительству, редактор моих виршей, скорбно почил на страницах социальных (и не очень) сетей, я решил взять на себя бразды правления и что-нибудь написать дабы воздать должное всем труженикам тематических пера и чернильницы.
Хорошо написанные мемуары и читать-то приятно. Особливо, конечно же, если жизнь автора насыщена различными подвигами и приключениями на различных фронтах человеческого бытия. Впрочем, жизнь большинства из нас, к сожалению, напоминает больше однообразную жвачку в стиле «родился-учился-устроился на работу-скончался» и всякими там разнообразиями не отличается. Если взять за модель человеческой жизни один-единственный день, то кажущаяся бесконечной однообразная хмарь за окном будет идеальной иллюстрацией жизни как таковой. Выделяются на ее фоне какие-то отдельные вещи, которые нам близки и дороги, но о которых порой неловко рассказывать всем окружающим. Ведь как говорил герой одной фильма – «не бывает неудобных вопросов. Бывают такие вопросы, на которые неудобно отвечать».
Так зачем же нужна вся эта мемуаристика? За каким, прошу прощения, этим-самым, люди берутся на перо и чернила и начинают бермудить воду в каше безудержных жизненных событий. Я и сам не знаю, признаться. Но, как говорил мне в свое время один мой коллега, дядя Витя:
- Мемуары – лучшее лекарство от потенциального склероза, старческого маразма и деменции.
Дядя Витя по жизни был человеком весьма колоритным. В молодости пройдя через дюжину комсомольских и пост-советских строек и тому подобных мероприятий околовселенского масштаба он на старости лет решил сменить свой профиль и заделаться завхозом. В свободное от работы время он, дернув для приличия стакан известной жидкости, любил засесть за мемуаристику. Писал он исключительно вручную, никаких компьютеров и машинок печатного предназначения не признавал. Но, учитывая его безудержную любовь к известному змию любая история в этих мемуарах заканчивалась какой-нибудь пошлятиной, порой даже не до конца понятно было, правда это или вымысел. Однако ж слушать эти истории, за чтением которых проходили порой наши внутрикорпоративные мужские посиделки, было весьма увлекательно.
- Помнится…. Ээээ, это в каком году было…. Да, в перестройку как раз, - разглагольствовал дядя Витя, озаряя воздух в помещении запахом застарелого одеколоносодержащего перегара - работали мы над отделкой одного дома. Был у нас в бригаде паренек один – сам невысокий, худущий как палка и голос как у мальчишки, звонкий. Лет 14 за глаза ему дашь, а на деле, как оказалось, ему все 18, подрабатывал он у нас на летних студенческих каникулах. Вот. Ну, мы мужики здоровые, подтрунивали все над ним, а он как девка красная, все смущался. В один из дней, а был тогда-то ли чей-то день рождения, то ли еще какая бадяга, не помню. В общем, набухались мы тогда после работы вповалку, а больше всего налили этого паренька самого. Студент оказался непривычным к мужским напиткам, потому после пары стаканов принял устойчиво-горизонтальное положение. Ну, а мы бухаем себе. Укрыли его какой-то рогожей, пусть спит. А один мужик был у нас, задорный такой, решил над малым подшутить. У нас в соседней комнате стояла большая бадья, в которой варили клейстер, чтобы обои клеить. Короче, этот шутник взял клейстера, у парня того штаны-то приспустил и в трусы клейстера ему натолкал. После чего рогожей прикрыл. Наутро пацан просыпается и понять не может – что у него в штанах такое. А ему тот шутник и говорит, мол, ты чего не помнишь, что вчера до невменяемости набухался и признался всем, что пидарас, целоваться лез ко всем, обниматься. А потом кто-то из соседней бригады тебя и оприходовал тут, дабы неповадно было. Что с пацаном тут случилось… Бегает, плачет, орет на всех, мол, суки, что вы наделали, гады. Уже и не смешно было. А еще не смешнее стало, когда тот шутник признался, что его разыграли просто. Теперь нам всей бригадой их разнимать пришлось – того шутника я держал, а того паренька с не вовремя подвернувшейся под руку арматуриной еще трое. Еле разняли.
Все в комнате ухмылялись, слушая рассказ о незадачливом студенте. Не смеялся только я, потому что сам, когда был студентом, в свое время стал жертвой крайне подобного розыгрыша.
Но разговор сегодня будет не об этом. А о том, собственно говоря, как я до такой жизни докатился. А ведь есть и что вспомнить, а также немало такого, о чем лучше бы и не вспоминать. Впрочем, как и у каждого человека, который не пойми зачем решил взяться за чтение этих строк. Несмотря на то, что все мы по-своему разные, в своих взглядах, восприятии этого мира и внутренних желаниях – все равно есть что-то, что нас объединяет, заставляет внутренне сопереживать друг другу и, так или иначе, сплачивает нас, пусть даже ареал этого самого сплочения порой оказывается меньше самой крохотной кухоньки в полузабытой всеми коммуналке. В таком узком кругу становится немного легче сосуществовать таким ненормальным лицам вроде меня. Легче – потому что не стыдно признаваться в самом сокровенном, в том, что имело место случится в твоей жизни, в том, что раскрыло твои желания в восприятии этого мира. Все мы разные, и то, что заложено в наших генах при рождении, порой остается неизвестным нам до самого конца. Порой одно-единственное событие в жизни, самое незначительное, заставляет нас по-иному взглянуть на мир, подталкивая нас к внутреннему осознанию своей сути и сути окружающих тебя людей, событий, процессов, явлений. Ведь, кто знает, смог бы Ньютон открыть закон всемирного тяготения если бы ему на голову в свое время не упало яблоко? Или стал бы Пушкин писателем если бы в его жизни не появилась бы Арина Родионовна, по сути, привившая юному поэту любовь к литературе. Или, например, стал был сохранять известный всем Анатолий Вассерман обет безбрачия, если бы, например, в свое время к нему, прошу прощения, не запрыгнул бы известно куда молодой симпатичный мальчик? Кто знает… Потому распространенные в литературе россказни о том, как «жил мальчик, никого не трогал, а потому его похитил злобный педофил и превратил в такого же злобного педофила» я считаю глупостями. Не спорю, такие контакты могут человека подтолкнуть в осознание своей сути и своих желаний, но сделать его «ненормальным» из «нормального» не выйдет никак. Может, из него выйдет дерганый асоциальный неврастеник, который всю жизнь будет жить теми пережитыми страхами. А может из него выйдет обычный примерный семьянин, ответственный муж и отец десяти детей. Я даже больше скажу – людей с «нестандартными» влечениями в мире гораздо больше, чем можно было бы даже представить. И даже в этом своем многообразии наши влечения несет в себе такую дикую иерархическую многомерность, что порой страшно и подумать. Например, всем нам безумно нравятся мальчики. Но кому-то нравятся худенькие, кому-то полненькие, кому-то щербатые, кому-то конопатые, кому-то сопливые, кому-то чистенькие и опрятные, кому-то бандитской наружности, а кому-то тихие и спокойные. Кто-то живет тайной жизнью с мальчиком, а кто-то всю жизнь обречен на одиночество, потому что сама близость с мальчиком пугает его, кажется ему фактом извращения и мерзости. Все мы разные. А какие мы – порой и сами понять не можем. Так и проходит жизнь. Она оказывается слишком короткой, чтобы понять, как мы устроены. Только осознание этого факта приходит к нам тогда, когда нас уже пора везти известно куда, где нам будет несравненно «легче и спокойнее».
Но все это лирика. А лирик из меня примерно такой же, как из сатирика Задорнова историк. Потому перейдем в следующей главе моего повествования, потихоньку приближаясь к основной части моего повествования. А именно – о главе про ЭТО и про все остальное.

* * *

Детство у меня было самым обычным. Впрочем, описывать свое детство подробным образом смысла не имеет. У всех ребят, родившихся во времена существования СССР, оно было самым обычным и, как бы странно это не звучало, счастливым. Как и у всех жителей нашей необъятной Родины. Я ничем не отличался от сотен тысяч миллионов таких же мальчишек, как и я сам. Учился, в свободное время бегал с друзьями во дворе, играли во всякие забавные ребячьи игры. Случалось, что дрался – без драк ни одно мальчишеское детство не обходится. Это сейчас мальчишка не имеет права дать сдачи обидчику – его как минимум за эту провинность определят к психиатру, а на родителей подадут в суд. В наше время все было проще. Жили мы, как сейчас можно сказать, на задворках цивилизации – в большом сибирском городе. Жили в коммуналке, где, помимо нас, жило еще несколько семей. Как нам удавалось ютиться в одной комнате втроем – ума не приложу. Впрочем, никто никому не мешал – часть комнаты была перегорожена большим шифоньером, за которым стоял письменный стол и кровать – мой «отсек» или каюта, как я ее называл. На стене висела книжная полка с любимым книжками – А. Дюма, Ж. Верн, П. Бажов, читанные и перечитанные по десятку раз. Школа была под боком – всего минут десять неторопливым шагом. Это сейчас принято ребенка возить в колу на авто – даже несли до школы ехать всего пара минут. А я с 1-го класса ходил в школу и из школы самостоятельно, сам делал уроки, а потом, когда родители приходили с работы, бежал гулять на улицу. За окном, буквально в ста метрах от подъезда, простирался таежный лес. В лес одному бегать было строго воспрещено – заблудиться можно на раз-два, так что в лес мы, как правило, ездили только с родителями – за грибами, за ягодами и за кедровыми орехами. Грибы и ягоды заготавливали впрок – во дворе у каждой семьи был небольшой погреб, в котором хранились кадушки с соленьями-вареньями и прочим всем. Благодаря этим запасам мы и выжили в непростые постсоветские времена.
Рос я обычным мальчишкой. Симпатичный, стройный темноволосый паренек, к тому же с детства носил очки. Когда пошел в школу, то понял для себя, что бесправнее очкарика в школе нет никого. Обидные клички в стиле «очкарик», «четырехглазик» и «профессор кислых щей» закрепились за мной надолго. Во дворе у нас ребята были нормальные, с некоторыми мы общаемся до сих пор, а вот в школе… Хотя, может, это мне так не повезло со школой. Очкарик в нашей школе был кем-то вроде «белой вороны» - вроде бы пацан и пацан, а «не такой как все». Даже стишок обидный кто-то придумал:
Очкарик Тилли-Вилли,
Пошел гонять в футбол.
Ему очки разбили,
Сказали – это гол.

Если ты еще оказываешься при этом отличником, то тебя еще ненавидят за то, что ты оказываешься лучше других. Находятся и такие, которые пресмыкаются с заискивающей улыбкой дабы им перепала возможность списать у тебя пару задачек по математике. Но еще хуже если ты оказываешься тупым идиотом – тебя шпыняют, унижают и, хорошо, если в классе оказывается тот, который тебя защитит, друг, товарищ. А у нас класс был какой-то разобщенный, каждый сам за себя. Прошло уже очень много лет с момента окончания школы, а желания встретиться с бывшими одноклассниками и одноклассницами у меня не возникало ни разу. Впрочем, эта моя «нетакойтость» была вовсе не в очках, и уж точно не в успеваемости, хотя учился я хорошо. Но об этом позже.
Вообще, по характеру я был спокойным и добрым мальчишкой – если и можно меня было вывести из себя, то только бесконечными дразнилками в стиле «очкарика Тилли-Вилли». Правда, за драки во дворе (а случались они редко) мне всегда доставалось от родителей – они всегда учили меня, что кулаками споров не решить. А для нас, мальчишек, проще способа решить разногласия, чем драка и сыскать нельзя было. Особенно если тебя унижают и унижают перед всеми. Помню, как в 9 лет я отдыхал в лагере и был в нашем отряде один мальчишка - как сейчас помню, что звали его Роберт. Странное имя, как ни крути. Роберт был высоким (почти на голову выше меня) стройным голубоглазым мальчишкой, с всегда безупречным пробором, прямо как у куклы. Признаюсь, в такого мальчишку не влюбился бы только слепой. Но вот по характеру. Не знаю, мне кажется, что все самые красивые, самые идеальные мальчики – еще и самые жестокие и циничные при этом. Особенно если этот мальчишка еще и умен. Развитые не по годам интеллект быстро дает человеку понимание, что есть ты – не по годам умный и красивый мальчик, отличник в учебе и спорте, призер всяких там школьных олимпиад и соревнований, гордость класса и школы. А есть все остальные – и они на йоту не стоят тебя, они ничто, известная субстанция, о которую можно и нужно вытирать ноги, дабы они, представители этой субстанции, знали свое место и роль, отведенную им. Держался этот Роберт особняком, его окружали несколько «избранных». С остальными он вел себя пренебрежительно-холодно, зато поддеть, оскорбить, дать ни с того, ни с сего пинка под зад только из-за того, что ты оказался на его пути, было проще простого. Не знаю, с чего это он на меня косо начал смотреть – может, все дело в том, что я в отряде был одним из самых, не знаю. Решив в один прекрасный момент повеселиться и, заодно, повеселить свою «свиту», он подлил мне в постель, пока я спал, воды из крана. Это потом я узнал, что случилось -мне рассказал мой сосед по койке. Я же спал и ничего не почувствовал. Проснувшись и, начав спешно одеваться, я, как и другие ребята, были буквально оглушены звонким окриком Роберта.
- Глядите, глядите, - хохотал он, тыча на меня пальцем, - он обоссался, обоссался.
И правда – на моей простыне виднелось мокрое пятно.
Хохот, улюлюканье и насмешки буквально втоптали меня в грязь. Я слезно просил их прекратить, уверял, что это просто вода и так далее. Бесполезно… Уже не в силах сдерживать слез я выбежал из корпуса и, спрятавшись за небольшой беседкой, дал волю слезам. Решив, что никогда теперь не выйду отсюда и так и буду сидеть тут, за беседкой. Тут-то меня и нашел наш вожатый – мало того, что он меня не пожалел, так еще и пристыдил – мол, из-за меня отряд опоздал на завтрак. И когда я, в надежде, что все закончилось, вернулся в корпус, то первое, что я услышал, было:
- Вон, сикун идет. Сикун, просуши штаны.
И я снова убежал за беседку и там плакал. И не выходил оттуда до обеда. А на построении опять услышал:
- О, сикун наш вернулся. Что, штаны поменял? – раздался знакомый шепот.
Сжав кулаки я бросился на Роберта, но резкий окрик вожатого заставил меня остановится.
Ну ничего, подумал я, я еще тебе покажу.
Тихий час прошел ужасно. Голова болела, подушка была уже совсем мокрая от слез. Злость в сочетании с полной беспомощностью противостоять этому гаду, буквально душили меня. Я, простой мальчишка, не познавший за свою короткую жизнь ненависти и человеческой злобы, буквально изводил себя фантазиями, как я прибью этого гада. И пускаю меня расстреливают потоми сажают в тюрьму, пускай. И от этих фантазий мне становилось еще страшнее.
После полдника пошли всем отрядом в лес. Как же не хотелось мне идти. Но не пойти не мог – опять от вожатого попадет. Пошли, что делать. Расположились отрядом на поляне, на опушке леса. Я в сторонке – дабы подальше от этого коза с его свитой. Смотрю, этот Роберт с ребятами в кучке собрался и громко, чтобы все слышали, рассказывает.
- А я смотрю, что у него под одеялом мокрое. Прикиньте, да? Мокрое. Взрослый пацан и ссытся в постель.
И опять хохот и улюлюканье. Накатило на меня что-то такое. Не слезы, а я даже передать не могу. Вскочил я, схватил какую-то дубину и на этого гада кинулся. Роберт стоял ко мне спиной и не видел моих манипуляций. До сих пор помню испуганные взгляды ребят, собравшихся вокруг Роберта. Визг девчонок. Все смешалось в кучу… В общем, хватанул я этого гада прямо по спине, да так, что он упал. А ударил и у самого слезы подкатили к горлу. И дикий страх. Ну, все, думаю, сейчас на меня кинутся гурьбой и… А дальше что? А самого голова кружится, тошнит, круги какие-то под глазами… И сначала не понял, что произошло. Звуки какие-то… И хохот ребячий. Просто дикий хохот. Открыл глаза – гляжу, Роберт стоит рядом, плачет, а у него на шортах внизу пятно мокрое расплывается.
- Обделался, примерный мальчик, - злобно бросил кто-то в стороне.
Роберт еще, кажется, не осознал произошедшего – он испуганно продолжал осматриваться по сторонам, будто ища поддержки у товарищей. Но бывшие товарищи только носы воротили сквозь улюлюканье окружающих. Ну, думаю, сейчас бросится на меня. А Роберт как завопит, пронзительно так:
- Ааааа, мама-а-а-а-а.
И кинулся прочь. А на меня будто и внимание никто не обратил. Только один мальчишка, тот, который был моим соседом по палате, не помню его имени, сказал:
- Так с ними и надо, с гадами.
Удивительно, как все сложилось в тот вечер. На меня никто не пожаловался, даже вожатые слова не сказали. Впрочем, они и не видели ничего, я думаю. Я ужасно боялся, что родителям сообщат – но никто ничего не сообщил.
Кстати, на следующий день за Робертом приехал отец – неприятного вида пузатый мужичок. Он помог сыну собраться и они, ни слова не говоря, умотали прочь.
До сих пор неприятно вспоминать о том инциденте. Хотя, именно последствия этого инцидента сыграли ключевую роль в другом событии, произошедшем со мной спустя 4 года в этом же лагере. Но об этом попозже, ибо сейчас, я полагаю, пришло время затронуть несколько иные струны моей неприглядной биографии.

* * *

Я уже упоминал выше, что ориентация человека ни коим образом не является отражением неких субъективных процессов. Это объективная реальность, заложенная в человеке на генетическом уровне. А раскроется это в тебе или нет – никто не знает. Тем не менее, практически во всех, скажем так, тематических литературных источниках, основанных на реальных фактах, присутствует некая категоризация повествования. Есть жизнь «до того, как ты стал таким», а есть «после того». Частенько стилистически это бывает изложено примерно так же, как переход доброго джедая на темную сторону силы, после чего добряк становится злодеем в своем крайнем проявлении. Разумеется, на самом деле это все не так. И дело все не в неумении автора рассказать полную картину произошедшего. Вся проблема в том, что передать комплекс чувств и переживаний с позиции уймы прожитых лет всегда непросто, особенно если эти события произошли с тобой в подростковом возрасте. Ребенку или подростку крайне непросто сформулировать комплекс проблем, свалившихся на него, а потому подростковые переживания так и остаются непонятыми и неосознанными им до конца, лишь усиливая степень отчуждения ребенка в переходном возрасте. По прошествии лет эти переживания и вовсе стираются из памяти, оставляя в сознании лишь налет сентиментальности и не более того. Всегда можно найти некую грань, переход через которую обозначил в жизни маленького человека новую, иную степень в мироощущении. Тем не менее, когда я слышу вопросы в стиле «а как ты стал таким» я всегда теряюсь. Я и правда не знаю – как ответить на этот вопрос. А все потому, что я никогда не становился таким, я им всегда был. Может быть, в определенной степени я не осознавал свои желания в полном объеме, но это обусловлено скорее несовершенством детского мышления. А началось все… С тряпки, условно говоря.
Сейчас смешно вспоминать об этом. Конечно, не с обычной тряпки, а с материи, заключенной в почти совершенную форму выражения мальчишеской красоты. С шортиков. Обычных мальчишеских шортиков. Обычной для того времени летней одежды, комбинируемой с футболкой или рубашкой с короткими рукавами. Ну, а на ногах, как правило, либо носочки, либо гольфы до колена. Шортики, как многие помнят, были коротенькие – сильно выше колена, чуточку пониже линии пятой точки. При этом, коротенькие шортики и гольфы таскали как мальчишки, так и девчонки – и никто не считал себя ущербным, напротив – такая одежда нисколько не стесняла движений, а наши неокрепшие телеса закаливались и загорали не хуже, чем на каких-нибудь курортах Краснодарского края или Крыма. Помню, с каким благоговением я напяливал на себя шортики с гольфами, а потом украдкой посматривал на себя в зеркало, чувствуя, что ТАМ, внизу все замирает от непонятного мне чувства. А как здорово были в шортиках идти по улице, чувствуя, как веселый ветерок нежно обдувает стройные мальчишеские ноги. А когда несешься на велике и чувствуешь, как нежные дуновенья ветерка залетают тебе прямо в… Ну, вы поняли. А ведь мне было тогда лет 5 или 6. Больше всего в тогдашней своей детской жизни я терпеть не мог, когда родители в прохладный летний день заставляли меня одеть брюки или спортивки. Я со слезами готов был упрашивать их позволить одеть шортики, а, чтобы не заболеть поверх футболки или рубашки с коротким рукавом напяливал свитерок. Конечно, были и падения, и сбитые в кровь коленки. Но у кого этого не было? Не знаю, был ли в этом элемент неосознанного фетиша, не могу быть уверен. Но уже в те годы я был уверен в одном – мальчишка в коротеньких шортиках выглядит просто здоровско. Сказать «красиво» - значит, ничего не сказать, да и не девчонкой я родился, чтобы ударяться в сопливые нежности. Впрочем, таращиться на себя подолгу в зеркало я стеснялся, потому мой еще неокрепшее, но уже весьма предприимчивое мальчишеское сознание начало пытаться транслировать восприятие самого себя на моих сверстников. Я засматривался на мальчишек с нашего двора, любовался их стройными фигурками, обтянутыми тонкой тканью шортиков и футболочек в обтяжечку, не в силах понять – что меня влечет к ним. Почему я не засматривался не тех же девчонок, ведь они носили такие же шортики, такие же футболочки, такие же гольфы или носки на ногах – я и сам не понимаю.
А еще были качели. Мое любимое развлечение детства. Лет до 7-8. Когда мне было 7 или 8 лет в нашем дворе установили новые качели – высокие, метра 4-5 в высоту. Примечательно, что сварены они были из арматурной стали – чтобы раскачаться на таких нужно было минут 5 туда-сюда ногами дергать. Но уж когда раскачаешься… Не остановиться. В тот день, помню, я раскачался особенно сильно. Да так, что непросто дух захватывало, но было в этом… Что-то другое тоже. Когда качели взлетают наверх, а ты с невероятной высоты ухаешь вниз. Странное чувство я испытал тогда. Внизу, в шортиках… Странная дрожь вперемешку с непонятной истомой. Нет, это не то чувство, когда ты на спор выпил стакана три газировки, а теперь ищешь маленькую комнатку с белым кафелем. Нечто другое. Необычное и в то же время невероятно приятное. И одновременно пугающее. Которое очень сложно объяснить и понять. Теперь я понимаю, что это было нечто похожее на мальчишечий оргазм, но тогда это меня так напугало, что потом очень долго не садился на качели.
А в 9 лет со мной случилось еще одно интересное событие. После которого я, конечно же, долго не мог успокоиться. Был у нас во дворе один мальчишка, звали его Егор, все же его звали просто Ушастый или Мелкий. Ушастый потому, что уши у него были вечно оттопырены, как у Чебурашки. А Мелким потому, что, несмотря на возраст (он был чуть старше меня, на год где-то), ростом он был ниже многих сверстников. Отец и мать у него были профессиональными алкашами, пили беспробудно, потому Мелкий жил свободно-безнадзорной жизнью вольного стрелка из Шервудского леса, водил дружбу со ребятами постарше, покуривал, а в школу ходил только когда захочется – а именно, практически никогда. Ребята моего возраста с Мелким не водились – родители строго-настрого запрещали нам дружиться с ним. Но тем далеким летом (дело было в июне) все ребята из нашего двора благополучно свалили во всякие там деревни, санатории и лагеря, мне в лагерь предстояло поехать лишь в июле, так что весь июнь я откровенно скучал. А тут Мелкий еще, таскается за мной и таскается. В общем, сдружились с ним. Идем как-то мимо помойки, а рядом с контейнером валяется огроменная коробка из-под телека, вроде «Горизонта» или «Рубина». Телеки, как многие помнят, были тогда огромными, как ящик, а не то, что теперь – узкие, как доска. А уж подобная коробка из-под телека была настоящим сокровищем – из такой шалаш сделать можно настоящий. Мы с Мелким эту коробку подхватили и в наш двор притащили. Поставили ее за домом, в укромном уголке. Пока тащили, дождик пошел, неприятный такой. Так что весьма кстати коробка оказалась. Прямо как в анекдоте про чукчу, который на охоту пошел с холодильником на плечах. «Зачем тебе холодильник?» – его спрашивают. «А затем», - отвечает, - «если медведя увижу, холодильник брошу и сразу бежать легче будет». В общем, залезли. Сидим, слушаем, как дождик барабанит по коробке. А внутри сидеть хорошо, сухо, просторно. Через дырочки в коробке свет проникает, так что не так уж и темно внутри. Тут Мелкий и шепчет:
- Слушай, а у тебя стручок большой?
- Какой стручок? – не понял я.
- Ну, писюн же?
Я от испуга чуть не описался. По спине мурашки побежали. Родители же учили, что письку трогать вообще нехорошо, только когда писаешь.
- Ну, покажи, ну? – вкрадчиво ноет Мелкий.
А у самого глаза блестят.
- Это нехорошо, - отвечаю я.
А самого дрожь бьет, как от холода.
- Ну, давай. А я тебе свой покажу? – отвечает Мелкий и треники спускает.
Как же мне захотелось в этот момент смыться домой. Но я, как завороженный смотрел как Мелкий стащил с себя треники, трусы и вытащил свой писюн. Признаться, это был первый раз, когда я вот так вот увидел писюн мальчишки вживую. До того я вообще думал, что все писюны у мальчишек одинаковые. У меня самого писюн был как сморщенный чернослив, небольшой, в кулаке зажать можно. А у Мелкого… Он был не такой, а совсем другой. Тоненький, потоньше моего, но длинный, примерно сантиметров 7-8, что вообще немало для мальчишки его возраста. Мелкий ни слова не говоря писюн свой в кулачок зажал и давай двигать его вверх-вниз.
- А, классно, давай вместе? – шепчет Мелкий.
Как же мне страшно стало. Я коробку поднял и бегом домой. Бегу, у самого слезы. Домой прибежал – родители ко мне, мол, что случилось. Я сказал, что с Мелким водился. Меня даже не дослушали и такую лекцию прочли о том, с кем водиться, а с кем нет, что я потом не всю жизнь запомнил. Кстати, хорошо, что мне даже договорить не дали – а то, если бы я рассказал, что Мелкий мне писюн показывал еще, то. Кто знает.
Впоследствии я неоднократно вспоминал тот случай. И Мелкого, теребящего свой полустоячий писюнок. И думаю – отчего он у него не висел, как у меня, а находился в полуготовом состоянии. Может, Мелкий и правда что-то испытывал ко мне? Нет, не какие-то там чувства, я не о том. Может, его, как и меня, мальчишки интересовали, только он, в отличие от меня, осознавал этот аспект в большей мере, нежели я – все же общение со старшими ребятами не могло не дать свои плоды. К сожалению, об этом я никогда не узнаю – через год где-то у Мелкого умер отец, а потом его мать привела в дом другого мужика. Тот пил еще более профессиональнее, нежели его родной отец, а в перерывах пасынка колотил почем зря – видимо, пытался приучить к порядочности. Однажды отчим, на фоне очередного пьяного угара, решил в воспитательных целях воспользоваться кухонным ножом. Последствия были необратимыми. Мелкому было всего тринадцать.
Сейчас, наверное, нехорошо вспоминать об этом. Из уважения в тому, кого уже нет с нами. Но ради Егорки, для которого тот случай наверняка что-то значил, я и рискнул сделать этот шаг.
Тем не менее, годы шли, и мои многозначительные разглядывания мальчишек тоже давали свои плоды. В виде становящихся невероятно тесными в паховой области трусиков и жарким румянцем, выступающим у меня на щеках в те неловкие моменты, когда мой потенциальный визави замечал мое внимание, одаривая меня в ответ недоуменно-смущенным взглядом. Но самой большой пыткой для меня становились уроки физкультуры – фигурки одетых в одинаковые коротенькие спортивные трусики, белые носочки и белые же футболочки мальчишек просто испытывали мое терпение на прочность. Сам не понимаю, почему я не заглядывался на девчонок. На этом фоне и произошел один неловкий казус, свидетелями которого, к счастью, стали всего двое ребят из нашего класса. Было мне тогда лет 12, если я не ошибаюсь. Только что закончился урок физкультуры. Мы с еще двумя ребятами из класса остались – нужно было помочь убрать маты и прочий инвентарь. А буквально накануне у нас в зале повесили новый канат для лазания – в отличие от предыдущего новый был не из нейлона, а из какого-то материала, который больше напоминал резину. Был он гладкий, но совсем не скользил, в отличие от нейлонового. Один из ребят и говорит:
- А давайте на спор, кто залезет?
Канат длинный, метров пять. А потолки в спортивном зале высокие, метров семь-восемь, наверное, а канат как раз к потолку приделан. Ну, я и полез – еле-еле долез до конца, чуть не сдох по пути. Долез. Сверху гляжу – мне наш физрук кричит:
- А ну, слезай давай.
Я и заскользил вниз. Я так сильно обхватил ногами канат, так сильно прижался к нему передом, что во время путешествия на бешеной скорости вниз у меня и случился тот самый казус – я даже не понял, как все произошло. Пацаны ржут:
- К нашему четырехглазику торчок в трусы заскочил.
Взглянул вниз – натурально торчит, прямо выпирает. У меня мурашки по лицу, на глаза чуть ли не слезы выступили. Но сдержался – родители всегда говорили, мол, если смеются над тобой, не робей – засмейся сам в ответ. Я и засмеялся – правда, получился не столько смех, сколько блеяние овцы. Возможно, именно это меня и спасло и пацаны об этом никому не растрепали.
Впрочем, до часа икс было уже недалеко. И кто бы мог подумать, что произойдет он со мной в том же лагере, что и 3 года назад, где случился мой конфликт с Робертом. Но об этом в следующий раз.

* * *

В 12 лет меня на все лето снова отправили в пионерский лагерь. Тот самый. Тут нужно заметить, что летние каникулы в моем детстве проходили не абы как разнообразно – меня чаще всего отправляли в пионерский лагерь, в качестве альтернативы, причем довольно редкой, родители могли взять меня с собой в турпоездку в какой-нибудь идиотский санаторий, где целыми днями приходилось гулять по посыпанным мелким песочком дорожкам в компании уставших от мирской суеты пердунов пенсионного возраста. Почему-то никого из своих сверстников в этих санаториях я никогда не встречал – наверное, у них ума было побольше, чем у меня. Но в 12 лет я сказал – все, либо я остаюсь дома, где в компании бабушки и дедушки буду весело проводить каникулы с лопатой в зубах на проклятых «шести сотках», либо – еду в порядком опостылевший мне лагерь. Путевки в лагерь, к счастью, выделялись родителям в профкоме, так что отправлять меня в лагерь было весьма выгодно. Не то, что на грядках – нет, при желании можно было съездить на «дачу», как сейчас принято говорить в народе, благо ехать до дачи на велике было всего полчаса. Но отдохнуть там вряд ли получится – ибо все проклятущие шесть соток были до отказа засажены грядками с различными корнеплодами, которые нужно было методично обрабатывать в течение всего светового дня. Нет, на нашей «даче» был и домик, где можно было уединиться с какой-нибудь интересной книжкой, но домик был так завален всевозможным хламом и сельхозинвентарем, что находится в нем можно было лишь в строго вертикальном положении, зажатым между старым шифоньером, сломанным холодильником и слегка приоткрытой входной дверью. Не припомню за всю свою жизнь, чтобы мы хоть раз ночевали в этом домике. Так что не удивительно, что я выбрал лагерь.
В лагере тем летом было совсем скучно. И дело не только в тяжелой экономической ситуации в стране (СССР не так давно канул в небытие), а вообще – лето выдалось дождливым и прохладным. Целыми днями мы торчали в корпусе, резались в шашки, карты и прочую ерундистику. Я проводил свой досуг в библиотеке либо в кружке «умелые руки», вечерами же на летней крытой веранде устраивали киносеансы – показывали, правда, опостылевшее старье. К счастью, в этот год в нашем отряде не нашлось места ни одному «особенно-исключительному ребенку» вроде Роберта – все ребята были более-менее нормальные и все – примерно ровесники, 12-13 лет. К моему счастью в одном отряде со мной оказался Серега Автюнин, мой одноклассник. В школе мы с Серегой не были какими-то уж совсем закадычными друзьями, но лучше уж с Серегой дружиться, чем с самим собой. Был в нашем отряде еще один мальчишка, лет восьми, звали его Антошка (но мы его звали просто Тошка или Антоха). Как восьмилетка попал к нам мы не знали толком, знали только то, что Антохина бабушка, странная угловатого вида старушенция, работала в лагерной столовке, а внук ей достался на все лето в нагрузку - родители Антохи были то ли в долгосрочной командировке, то ли отдыхать уехали куда-то, теперь уж не узнаешь. Вот она, видимо, и пристроила внука в один из отрядов – почему в наш непонятно, может, потому что в младших отрядах не было места. Мальчишка он был немного странный – и по внешнему виду (сам маленький, щуплый, почти как я, а на голове шапка белесых, как я думаю, годами нестриженых волос) и по характеру – в играх ребят он участие не принимал, сидит где-нибудь в сторонке с книжкой и все. Мы то и дело пытались над младшим шефство организовать, но возиться с малышней никому особенно не интересно было. Я специально упомянул про Серегу и про Антоху ибо их участие в одном весьма неприятном событии является ключевым.
Как я уже говорил не раз – повторяться я не люблю. Шутка. Итак, в лагере мы откровенно скучали – ни в лес сходить, ни на речку искупаться. Вот кто-то из ребят и предложил:
- Ребя, а давайте деревню мотнемся на дискач?
Я, признаться, не большой любитель всяких дискотек и прочей подобной тусни. К тому же за территорию лагеря выходить было запрещено. Но как-то разнообразить беспросветное лагерное бытие хотелось до ужаса. В результате, Серега, как один из самых старших в отряде среди мальчишек (ему тогда уже тринадцать исполнилось) начал народ подговаривать. Ну, мальчишек, конечно же. С девчонками связываться не стали – разболтают «сто процентов». Собралось нас человек пять примерно. Конечно, все в секрете держалось, чтобы никто ни-ни. План был следующий – дождаться отбоя (отбой наступал в 10 часов вечера) и – в деревню (там всего минут пятнадцать бегу). Конечно, через проходную нас никто не пустит, да и через металлический решетчатый забор фиг перелезешь, высокий он, да и на кончиках каждого решеточного прута пика декоративная – полезешь и задницей прямо на… Но для этого случая (не для того, чтобы «на пику задом», а для несанкционированного побега) было у нас одно местечко специальное, где одна из решеток спилена была (через это «оконце», как я потом узнал, завхоз нашего лагеря тырил со склада мешки с картошкой и прочими продуктами). В общем, собрались. А вечером, как назло, дождь припустил и все ребята в отказную. Кроме Сереги. Пойдем – да пойдем, и все тут. Ну, друг все же, пошли. Пролезли через забор, прибежали в деревню, нашли клуб – хоп, а дискотеки в этот день нет. Пошли обратно. Вымокли все до кучи, прямо хоть плачь. А у самого корпуса нас уже ждут – вожатый наш, Антон Николаевич, вреднющий тип, терпеть его не могли ни ребята, ни девчонки – лет ему было, может, двадцать или двадцать пять, сам низенький, толстенький, а на голове две волосинки, которые он умудрялся самым немыслимым образом зачесывать на пробор. И голос – мерзкий, высокий, как у бабы. Мы промеж себя этого Антона Николаевича звали Гандоном Дырколаичем, прошу прощения. Ну, он нас за уши и к себе в вожатскую. Построил нас по стойке смирно и давай допрос с пристрастием учинять нам – куда ходили, зачем ходили, для чего, почему и тому подобное. А нам нет бы соврать, что мы просто гуляли, так нет – мы и признались, что за территорию бегали. В общем, чуть ли не до рассвета нас мурыжил, а потом послал спать с назиданием вдогонку:
- Родителям вашим сообщить придется.
Ну, мы хоть и вымокли до нитки, хоть и устали до смерти – а заснуть толком не заснули. А наутро еще и перед строем ребят о нашем поступке рассказали, чтобы все слышали и всем чтоб неповадно было. Стоим с Серегой перед строем красные как раки, под тихие насмешки ребят и думаем, может, если бы сейчас скомандовали «пли», то легче было бы. А ведь многие знали о том дискаче, только слились, а теперь стоят и ухмыляются. Опозорили нас перед всем отрядом. В общем-то ерундовый поступок, если подумать – ну, сбегали ребята за территорию, ну, после отбоя, в первый раз что-л.? Может, если бы вожатый нормальный был – моет и простили бы, но только не Дырколаич, который любил вообще из мухи слона сделать. Мы все стоим и думаем – что нас от родителей ждет. Мои родители-то ладно, уши покрутят и успокоятся, особенно если сам свою вину признаю со слезой в придачу. Я, в принципе, так и сделал – взял чистый лист бумаги и написал им письмо в город, мол, так и так, смалодушничал я, простите, мама и папа, своего сына-засранца за совершенные в жизни ошибки. Как у поэта: «Оправдаю. Отслужу. Отстрадаю. Отсижу». А вот с Серегой все сложнее тут – отец его не кто-то там такой, а в институте нашем городском работал, в должности замдекана. И характер у него крутой – если он узнает, чем его сынок там занимается… В общем, Серега весь день как не свой был – бегает, плачет, как малыш какой-нибудь:
- Суки, если узнаю, кто нас сдал, убью нафиг.
А кто сдал – неизвестно. В принципе, любой теоретически мог. Но ребята у нас нормальные были все, в большинстве своем, к тому же многие знают друг дружку много лет – в одном и том же лагере отдыхали по многу раз.
Прошел еще один день. Серега весь как на измене ходит, сам не свой. После обеда, перед самым тихим часов подбегает ко мне и в сторонку, мол, отойдем. Сам бледный, трясется как в лихорадке, а глаза горят нехорошим огнем. Отошли. Он мне шепотом и говорит:
- Узнал. Мне Владька шепнул по секрету, знаешь, он как раз в палате спит, что напротив вожатской. Он той ночью встал за этим-самым в сортир, вышел в коридор, и из вожатской голоса слышит – и по голосу сразу узнал.
- Кто? – спросил я, чувствуя, что кулаки сжимаются сами собой.
- Антохин. Гад мелкий, - выругался Серега.
Решили позвать Антоху на, скажем так, «беседу». Я сначала не хотел в этом участвовать во всем:
- Дать ему под зад пинка и все, - убеждал я Серегу.
- Ну нет, этого гада я на месте прибью. К нему со всей душой - на, Антоша, конфетку, пойдем, Антоша, на речку. А он такой.
Решили слегка проучить малого. Но не при всех же – не хватало от Дырколаича еще по зубам получить. Решили тет-а-тет поговорить. Замечу, что мне по жизни не свойственная жестокость ни в каком виде, я против насилия и во всякие драки ввязываться не люблю – но тут дело принципа, к тому же мой друг пострадал больше всего (вернее, еще пострадает, когда отец за ним приедет через пару дней после описываемых событий и уши накрутит своему чаду в присутствии ребят).
В общем, договорились поступить так. За жилыми корпусами, метрах в шестидесяти, располагался заросший крапивой, лебедой и борщевиком пустырь. Некогда, может, лет 10 или 15 назад там располагалась спортивная площадка, но теперь об этом напоминали лишь проржавевшие насквозь турники, выглядывавшие из-за высоких зарослей. В этих зарослях было прикольно прятаться, кроме того, ребята из старших отрядов изредка бегали сюда дабы втихаря выкурить сигаретку-другую. Но самое главное, что вожатые и прочий персонал сюда не совались и это было нам на руку. Оставалось только выманить сюда Антоху. Это я решил взять на себя, а Серега остался в зарослях, караулить.
В отряде все готовились к тихому часу. Антоха уже лежал, свернувшись калачиком. У меня не было какого-то конкретного плана, потому я ляпнул первое, что в голову пришло.
- Антоха, пойдем, там к тебе… Мама с папой приехали.
Сказал и тут же пожалел. Не привык я к подобной лжи по жизни. Но было уже поздно. Услышав про папу и маму Антоха дернулся, побелел от испуга, будто его ужалили.
- Надо идти? – прошептал он, испуганно таращась не меня сквозь пелену спадающей на глаза челки.
- Пойдем, – повторил я, стараясь не смотреть ему в глаза.
Антоха поднялся, не спеша напялил аккуратно сложенные на тумбочке шортики с футболкой, надел на босу ноги сандалеты. Признаться, в этот момент я чувствовал себя неловко. Нет, я понимал, что Антоха совершил подлость, и главное не в самой этой подлости, а в ее последствиях. Но поднимать руку на мелкого, того, кто слабее тебя… Глядя, как этот, в общем-то, малыш своими тонкими длинными дрожащими пальцами пытается застегнуть непослушный ремешок у сандалеты у меня все буквально сжималось внутри.
В сторону пустыря шли молча. Антоха шел впереди, опустив голову, даже на глядя на меня. Вероятно, в тот момент он уже все понял, куда его ведут и зачем. Думаю, если бы он в этот момент заплакал и бросился бежать прочь, то я бы не стал его догонять. А с Серегой я бы объяснился – мол, смылся от меня малой и все, а я его догнать не смог. В какой-то момент я даже захотел, чтобы все сложилось именно так.
Наконец, свернули на еле заметную тропинку, ведущую в самую глубь зарослей. По ней мы шли недолго и, признаться, я уже надеялся в глубине души, что Серега сам куда-то смылся. Когда мы углубились в заросли настолько далеко, что корпуса пропали из зоны нашей видимости, из кустов вышел Серега.
- Ну, вот и наш стукач пришел, - разглагольствовал он с торжествующей улыбкой на лице, ну что, признавайся – ты нас Дырколаичу сдал?
А сам как влепит Антохе под дых. Тот согнулся, упал, поджав исцарапанные коленки к груди, хватая ртом воздух, поскуливая будто щенок.
- Вставай, гад, - издевался Серега, - говори, быстро. И без завирательств, понял?
Антоха поднялся, постанывая. В глазах у него были слезы.
- Я, я не хотел. Я хотел, чтобы по справедливости, чтобы порядок… Ребята, я, - хныкал он.
- А то, что нас перед отрядом опозорили как щенков последних, а – это что, тоже по справедливости? И то, что теперь из-за твоей справедливости меня отец дома прибьет, сука, - процедил сквозь зубы Серега и снова как влепит Антохе по лицу. Тот опять упал.
- Я, не буду больше. Пожалуйста, ребята. Пожалуйста, мальчики, не нужно, - шептал Антоха, поднимаясь.
Я видел, как по его исцарапанному грязному лицу льются слезы, крупные, словно жемчужины. Мне стало так жалко этого пацана, что я не мог больше терпеть.
- Слушай, оставь его, а, - начал я неловко, - может, хватит с него?
- Хватит? – возмущался Серега, - а моему отцу ты тоже будешь говорить «хватит», когда он ремнем меня изо всей силы, а? Нет, эта сука мне ответит за все.
Антоха сидел на траве тут же, бледный, как полотно, руки его дрожали. А глаза были закрыты.
- Сейчас он мне ответит, сука, - рычал Серега, дрожащими расстегивая ширинку на шортах.
Плачущий Антоха непонимающе таращился на Серегу.
- Сейчас, сука, он сосать будет у меня, понял? Понял? – не унимался Серега, доставая из штанов свое хозяйство.
Ситуация была омерзительной, но, признаться, не мог сдержаться, чтобы не взглянуть на торчащий писюн Сереги. Вернее, уже не писюн, а довольно-таки неплохо оформившийся член с небольшим количеством волосни на лобке. Вот у меня-то тогда еще писюн был, совсем без волос.
Антоха с непониманием таращился на Серегу.
- Что… Что тебе нужно? – испуганно шептал он, будто не веря еще Серегиным словам, жуткий смысл которых, несомненно, уже дошел до сознания перепуганного Антохи.
- Соси его, понял, гад…
Антоха задрожал еще сильнее, буквально затрясся, захлебываясь в слезах.
- Не надо, я не буду…
- Будешь, гад, - ответил Серега, подходя в Антохе и бескомпромиссным движением сунул свой висячий член в полуприкрытый Антохин рот.
Я видел, как Антоха пытается вывернуться, будто надеясь на то, что Серега передумает в последний момент, но все было бесполезно.
- Открывай, гад, иначе я тебе тут прямо бошку отверну, понял.
На лице Антохи было видно крайняя степень отвращения, словно ему в рот пытаются засунуть живую змею. И в то же время — это отвращение на его заплаканном, бледном как сама смерть лице, смешивалась с диким неописуемым страхом. Конечно, Антоха понимал, что его вряд ли тут убьют, но то, что с ним сделают нечто страшное, было ясно как факт.
До сих пор помню перепуганное, мокрое от слез лицо Антохи, его слипшиеся на лбу волосы, когда Серегин член прошел сквозь пухлые Антохины губы и вошел глубже, еще глубже. Антоха инстинктивно дернулся, выпустив блестящий от слюны Серегин член. Выражение на лице Антохи было примерно таким, как бывает у человека, которого с секунды на секунду вывернет наизнанку.
- Еще раз, давай, - шипел Серега.
Антоха снова открыл рот и взял Серегино естество в рот. Серега безжалостно ввел его глубже, потом еще, и еще…
Странные чувства смешивались в моей голове в тот момент. С одной стороны, было крайне противно наблюдать за Антохиными муками. Сам поступок, мой, Серегин в данный момент казался настолько омерзителен по отношению к этому мальчишке, что не вязался никаким боком с подлостью Антохи. Но с другой стороны... Мне безумно стыдно было осознавать в этот момент, что мне, обычному двенадцатилетнему мальчишке, бывшему пионеру, тому, для которого само понятие насилия и жестокости были чужды по своей сути, нравилось, в потаенной глубине души наблюдать за Серегиными действиями. А самое гадкое, что мое естество, до того момента мирно дремавшее в глубине матерчатых шортиков, отозвалось томным, еще не изведанным желанием. Испытать это, почувствовать самому. И тут, конечно, я мог бы сочинить, что вырвал инициативу из Серегиных рук, что получил небывалое наслаждение от первого в моей жизни орального сексом. Ну, в реальности все было не так, конечно. И чувство несправедливости по отношению к бедному Антохе возобладало. В этот самый момент вспомнился мне и Роберт, и его проклятая «свита», и его издевательства. Ведь когда-то я был на месте этого мелкого дурачка Антохи, а сейчас я кто? На месте той сволочи Роберта, малодушной скотины, издевавшегося над теми, кто младше и слабее его. Я сжал кулаки и шагнул в Сереге.
- Все, я сказал. Ведь он же сейчас вырубится, ты посмотри на него. Он же слабый, он же нас с тобой сейчас за последних фашистов считает. Стоит это пары синяков от твоего отца?
Серега взглянул на меня так, словно во всех его бедах был виноват только я.
- А, идите вы все, - выругался он и, напялив шорты, развернулся и пошел прочь.
Я помог Антохе почиститься, вытер слезы носовым платком и помог добраться до корпуса. Умывшись, Антоха повалился в постель и забылся в тревожном забытьи до самого вечера
После этого события я больше всего опасался, что Антоха все раззвонит вожатому. Но он так и не проговорился – ни вожатому, ни своей бабке. А за Серегой спустя пару дней приехал отец, накрутил уши, не стесняясь ни вожатого, ни ребят, и отбыл с отпрыском в родные пенаты. Позже Серега рассказал, что отец влепил ему дома таких лещей, что Серега потом несколько дней присесть не мог. А Антоха… Как-то еще больше отдалился от всех, а когда встречался со мной, опускал голову, будто стыдился того, что случилось между нами в тот злополучный день. Мне до сих пор безумно стыдно перед ним из-за моего малодушия по отношению к Антохе. Возможно, если бы я был немного более сообразителен в те годы, я бы смог решить наш конфликт не доводя его до крайности.
Через пару недель на Антохой приехала какая-то мрачная тетка в сером платье, чтобы увезти его домой. Я сначала подумал, что это его мать, но оказалась, что это его двоюродная тетка. Она долго помогала собирать Антохины нехитрые пожитки. Я лежал на кровати и читал какую-то книжку, вернее, не столько читал, сколько ждал. Когда же он, наконец, уедет и мне станет хоть чуточку легче от того, что я, наконец, перестану терзать себя понапрасну. Я даже не понял сначала, когда услышал его голос над своим ухом:
- Послушай, - робко попросил он, - поможешь мне чемодан дотащить до остановки? Это рядом с территорией, недалеко.
- Хорошо, - ответил я, откладывая книжку.
К остановке шли молча, не разговаривая. Тетка шла впереди нас, не оглядываясь, то и дело поправляя на голове смешную соломенную шляпу. Уже, когда до остановки было недалеко, Антоха заговорил:
- Вот, - беспечно начал он, - сейчас поедем в Барнаул, а в августе к нам бабушка переедет. Хорошо там, правда, в последний раз я там гостил когда еще малышом был совсем.
- Ты вместе с мамой и папой поедешь? – спросил я машинально, скорее, чтобы просто поддержать беседу.
- Нет, - тряхнул головой в ответ Антоха.
- А мама с папой…
- Их нет уже четыре года почти, - как-то просто ответил Антоха и, будто подытоживая весь наш путь, заметил, - все, уже пришли, давай чемодан.
Мы стояли возле ворот лагеря, за которыми, метрах в ста белела бетонная коробка автобусной остановки. Антохина тетка уже стояла в воротах.
Я остановился, чувствуя, что голова начинает кружиться от внезапного навалившегося ужаса.
- Как так – нет? – не понял я.
- Как нет, так, - чуть ли не выкрикнул мне в лицо с непонятной для меня злобой Антоха, - как все умирают, в авиакатастрофе, понимаешь? Что непонятного?
И, перехватив чемодан, поспешил прочь, даже не оглянувшись.
Я долго смотрел ему вслед. Смешной белокурый мальчишка, в коротеньких светлых шортиках, светлой футболке и гольфах до колена. Один из гольфов забавно съехал вниз, на щиколотку, но Антоха не останавливался, несмотря на относительно тяжелый чемодан. Словно боялся задержать в этом проклятом лагере еще на мгновение.
«Антоха, к тебе мама с папой приехали...» резали меня на части лживые слова, брошенные Антохе. Антошке…
Эх, если бы когда-нибудь я снова встретился с Антохой, то больше всего бы хотел бы сам попросить у него прощения за эти мои слова. За них и за все остальное.

 

ЧАСТЬ 2

Жизнь, вообще, такая штука, что рано или поздно ты начинаешь осознавать, что ты в ней – вовсе не главный положительный герой. Мы за всю нашу небольшую жизнь успеваем столько мерзости натворить, что потом стыдно становится не столько перед теми, кто стал жертвой нашей подлости, малодушия и предательства, а перед самими собой. Встретишь на улице симпатичного розовощекого мальчишечку, в симпатичных шортиках или обтягивающих джинсиках и думаешь порой – сколько же гадости и мерзости кроется за этой милой невинной улыбкой, сколько дурных мыслей сокрыто в его голове. А с виду все такие хорошие, добрые, отзывчивые. Ведь еще неизвестно, кого включать в группу риска – детей или нас, взрослых.
После довольно грустных событий, изложенных в предыдущей главе, мне непросто снова браться за литераторство. Но, как говориться, залез в гуж – не говори, что ингуш. Нехорошо было бы отступать на половине пути. Хотя, на половине ли?
Друзей в школе у меня было сравнительно мало. Если вообще их можно назвать было друзьями. Не дразнят четырехглазиком и ладно. Ну, Серега Автюнин, Димон Артемьев, которого промеж себя звали Димон-Артемон. А еще был Мишка Слонов, которого, кстати, звали вовсе не Слон, как могли подумать вы, а Ниньзей – всему виной были его слегка раскосые от природы глаза. И Мишка был, наверное, самым близким другом – с ним мы даже в институт пошли вместе, правда, Мишку отчислили с 3-го курса, и он загремел в армию, откуда в отчий дом более не вернулся – незадолго до дембеля Мишка повстречал какую-то зазнобу в чужедальних краях и после возврата на гражданку решил остаться на чужбине. Жаль, хороший парень. Мишка был старше меня, почти на полгода, а ростом чуточку был пониже, зато фигуркой сложен был здорово. Ему даже прочили спортивную карьеру, но – увы, время все расставило по-другому. Отец Мишки, не имея высшего образования, на рубеже смены эпох в нашей стране сменил десятка два специальностей – работал и слесарем, и водопроводчиком, и мастером в автосервисе, даже книжки продавал на лотке возле вокзала. В конце - концов он устроился в видеопрокат, если кто помнит, такие конторы, где можно было взять на пару дней кассету с каким-нибудь интересным фильмецом, благо видик в их доме был (а у меня он появился лишь в конце 90-х). Сколько же фильмов прошло через наши жадные до импортного барахла рученки, сложно и представить. Сотни всяких крутых комедий, ужастиков, а особенно боевиков с всякими Брюсами Ли, Ван Даммами, Арнольдами и прочими крутыми дядьками посмотрели мы. Жили мы с Мишкой, кстати, не так близко друг от друга, пешком с полчаса примерно, но это нас не останавливало. К тому же Мишка жил с родителями в отдельной квартире, «двушке», что было несомненным плюсом – не то, что мы с родителями - по-прежнему ютились в коммуналке, а отдельную жилплощадь нам выделят лишь через несколько лет, в конце 90-х, буквально накануне дефолта. Именно с Мишкой и произошла следующая история, ставшая новой вехой в моем миропознании.
Случилась эта история зимой, аккурат 1-го января нового тысяча девятьсот девяносто не-скажу-какого-года. Мне еще тринадцать тогда было, а Мишке уже 14 исполнилось. Новый Год встречали не ахти как – родителям в очередной раз задержали зарплату, так что кроме праздничной яичницы с солеными грибами, квашеной капусты и дешевого разведенного пойла вроде «юпи» у нас на праздничном столе ничего и не было. Посидели, посмотрели «Иронию судьбы» и разошлись спать. А 1-го числа я побежал к Мишке – его родители как раз смотались на пару дней в гости к друзьями, так что квартира была в полном нашем распоряжении. Меня, в принципе, тоже дома особо ничего не держало – родителями умотали в деревню, в гости к каким-то дальним бородатым родственникам. В нищие 90-е ездить к сельским родственникам было выгодно – из города в деревню везли чай, домашнюю утварь и различную продукцию, выдаваемую родителям в зачет зарплаты, а из деревни тоже привозили гостинцы, здоровенный шмат сала, домашнюю ветчину, всякую консервацию. Это сейчас принято рассказывать о том, как в те годы вольготно и свободно жилось. Если где-то и вольготно, то только в наших животах и в родительских кошельках. В общем, вернемся к нашим баранам. 1-е января, на улице – мороз за минус 30 (не так холодно, в принципе, бывало и сто крат хуже), а все равно - сидеть дома и глядеть по телеку одно и то же не хотелось особо. В принципе, родители особо не возражали против моей с Мишкой дружбы, благо ничего, как сейчас принято говорить, особенного в ней не было – просто дружили и все. Главное, что наркотой не ширяемся – и то хорошо. Да и родители наши дружили, моя мама с Мишкиной в одном институте работали. В тот день у нас был буквально настоящий пир – к куче кассет с новыми боевичками нам полагался целый таз с салатом оливье, две двухлитровые бутылки «пепси» и куча пакетов с кукурузными палочками. Всего нас собралось четверо – Серега, Артемон, Мишка, ну и я. Глянули пару каких-то боевиков с Стивеном Сигалом, потрындели о том и о сем, смеркаться уже стало за окном. Артемон домой засобирался, они с родителями должны были в гости какие-то ехать вечером, засобирался и Серега – у него с отцом все строго было. Остались мы вдвоем. Ну а Мишка – выдумщик, достал заныканную вчера бутылку водки (отец бутылку накануне не допил, а Мишка ее и заныкал, когда родители спать пошли). Говорит – давай попробуем. Попробовали – дрянь редкостная (и как они ее пьют, думали мы). Ну, мы решили круче поступить – взяли и разбавили водку колой. Чуточку водки в стакан, а потом колы. Получился такой коктейль, вкусненький. Весело сразу стало, смешно, анекдоты всякие травить пошли и прочую пошлятину. Мишка и говорит:
- Слушай, у меня тут кассета есть, подогнал приятель один... Только моим чур не трезвонить, иначе кранты.
Глаза у самого горят, а на лице лукавая улыбка. Ну, думаю, от выпитого – у самого небось то же самое на лице. Хорошо, что мои меня не видят таким, иначе – такого леща бы отец мне прописал промеж булок, не посмотрел бы на то, что мне уже тринадцать. Мишка из шкафа, с самой верхней полки достал кассету, поставил. Врубил…
На кассете оказалась записана самая настоящая порнуха. Не побоюсь этого слова, первая видеопорнуха в моей жизни. Разумеется, порнуха не тематическая, а обычная – несколько однотипных сюжетов о похотливых мачо и беззащитных представительниц слабого пола. А тематическую порнуху и увижу впервые лет в 15 или 16, но об, может быть, попозже.
Тут надо заметить, что родители меня воспитывали в строгости и порядке – и до поры до времени у них это получалось. Еще бы, забалуешь тут, когда оба родителя – преподаватели, к тому же, когда тебе приходится всю жизнь ютиться с родителями в одной комнате, когда каждый ночной шорох из твоего угла вызывает лишние вопросы, то это тоже задает свои коррективы. Но со временем воспитательная функция, возложенная на родителей, потихоньку сошла на нет – не очень-то развоспитываешься, когда тебе на работе задерживают зарплату по 2-3 месяца, а дома в холодильнике мышь повесилась. В поисках заработка родители метались как караси на раскаленной сковородке, не гнушаясь самой грязной работы – дошло до того, что папа с мамой вечерами мыли полы в местной психушке. И я не имею права за это их как-то корить или стыдить. Многие тогда жили так. Мишкин отец хоть и зарабатывал, но в основном «левачил» - по четным возил на своем драндулете всякий хлам, а по нечетным отсиживался в своем видеопрокате. Или наоборот – я уже не помню. Пытался помогать семье и я – собирал бутылки у вокзала, макулатуру, пока в один прекрасный день меня не поймали местные бомжи за то, что я тут «хозяйничаю на их земле». Попытка послать их куда подальше закончилась для меня треснутыми очками и парой хороших синяков. Так что тут не до воспитания – сама окружающая действительность воспитывала нас по своими жестоким законам. Добавляло масла в огонь и телевидение – целыми днями по телеку крутились всякие кооперативные фильмы о бандитах и ментах, в которых обнаженная натура была не самой большой крамолой. А газеты? Какую газету не возьми – в каждой, почти каждый божий день – оного убили, другого зарезали, третьего - жена до смерти забила сковородкой, ну и так далее. Страшнее всего было читать утреннюю хронику, особенно если среди жертв новой российской демократии были ребята, такие же мальчишки и девчонки, как и я.
Однажды мы засиделись дома у Сереги Автюнина дома за домашкой (было это незадолго до нового года), зубрили геометрию. Засиделись допоздна. Я позвонил домой, сказал, что задержусь. Серегин отец пошел провожать меня до дома, с нами пошел и сам Серега. Идти было прилично, минут 20, вдоль почти неосвещенного безлюдного шоссе. У одного перекрестка, возле небольшой придорожной закусочной с благозвучным названием «Березушка» было настоящее злачное место – в темное время суток тут толкали наркоту, паленую водку, а возле обочины всегда дежурили две-три «девицы», готовых на все за небольшую плату. Местные менты явно крышевали местных барыг, потому появлялись тут только в крайнем случае. Мы всегда старались не задерживаться на этом перекрестке и пройти его поскорее, но в этот день задержались.
- Глянь, - толкнул меня в бок Серега, вон на ту, в серой куртке.
Я оглянулся – обычная светловолосая краля в короткой юбке и «надутой» серой куртке. Лица ее я не видел, но в профиле было что-то.
- Кострова, - прошептал удивленный Серега, - вот точно говорю тебе.
- Кострова? - не поверил я.
Кострова училась в параллельном с нами классе. Несмотря на возраст (ей было тринадцать, как и нам с Серегой) она была одной из самых высоких девчонок в классе, за глаза дашь все 18. Мало того – ее мать работала в нашей же школе завучем. И вообще – репутация у девчонки была самой благовидной, отличница в учебе и все такое. Вот тебе и отличница.
- Кострова, - окликнул ее Серега.
Девчонка испуганно оглянулась и, видно заметив, что мы ее узнали, поспешила прочь, словно боясь, что ее разоблачат.
Что толкнуло девчонку пойти в то злачное место, кто знает.
Мерзкое время было.
По первой родители пытались ограничить меня от просмотра всяких там «Фанатов», «Бешеных», «Маленьких Вер» и прочей похожей субстанции, но потом махнули рукой. Дескать, взрослый уже, у самого должна быть голова на плечах. Наверное, именно благодаря этому заделу в воспитании, данному мне в раннем детстве, я не скурился, не спился и не сгорел в наркотическом бреду в подзаборном небытии, а как-то выбрался в люди. Кто знает…
Так или иначе, определенное представление о взрослой жизни я уже имел – конечно, немалую роль в этом сыграли газеты вроде «Спид-инфо». Помню громкую историю о том, как одного моего одноклассника пытались чуть ли не выгнать из школы из-за найденной у того свежего номера газеты. Все, к счастью, окончилось благополучно. Читали, как правило тайком, предавая из рук в руки, и среди всяких фантастических историй о демонах с двумя головами, одноногих маньяках и старушках-вампирах встречалось немало и вполне реальных историй, прежде всего публикаций о том, что такое секс и как им занимаются. Благодаря этим изданиям можно было получить четкое представление, что дети рождаются вовсе не потому, что дяденька с тетенькой полежали вместе под общим одеялом, а секс – понятие многомерное и очень сложное в своем многообразии. Узнать можно было и о различного рода гражданах, которых, скажем так, привлекает не то, что остальных – есть парни и мужчины, которым нравятся мужчины, а есть всякие «нехорошие дяденьки», которым нравятся симпатичные наивные мальчики. Осознание того, что я, мои друзья, принадлежим в некоей «группе риска», пугало до чертиков. До сих пор с содроганием вспоминаю заметку в местной газете о жителе нашего города, двенадцатилетнем мальчишке, которого местный подонок, к слову, бывший милиционер, заманил к себе в гараж, где изнасиловал пацана в особо извращенной форме.
- Мишка, - спрашивал я своего друга, - что значит «изнасиловал в особо извращенной форме» ?
- Что, что, - отвечал всезнающий Мишка, - значит, в жопу.
- Как это? – испугался я.
- Ты дурак? - злился Мишка, - суют как бабе спереди, но только сзади. Чего непонятного?
До сих пор с содроганием вспоминаю тот случай. Ведь кто знает - на его месте мог оказаться и я, и Серега, и Мишка, и любой мальчишка из нашего класса или двора.
Так или иначе, о том, что существуют мальчики, как я, которым как-то по особому нравятся другие мальчики, почему-то в этих газетах не писали, а может и писали, только я те номера пропустил.
В общем, Мишка врубил кассету, на которой оказалась порнушка. Как завороженные мы, подростки, пялились на происходящее на экране. Происходила там совершенно рядовая сцена – голая баба решила опрометчиво позагорать голышом на живописном пляже. Кроме нее, почему-то, на этом пляже не оказалось ни души, кроме здоровенного мачо, который, как и та баба, приперся на пляж, одетый лишь в собственный загар. А дальше пошло-поехало.
- Не, гляди, сейчас он ей всунет. Ха-ха-ха, - хохотал Мишка, подливая себе и мне коктейля, - а сейчас гляди, ха. Супер, блин, да?
- Угу, - поддакнул я.
От выпитого нам становилось веселее и веселее, и в определенный момент нам показалось, что одного только кино недостаточно для настроения – Мишка врубил магнитолу, из динамиков которой понеслись веселые запевы зарубежной эстрады. Но и этого показалось мало – Мишка, нисколько не стесняясь, сорвал с себя спортивки, трусы и начал яростно наяривать глядя на голых мужика с бабой.
- Блин, супер,- стонал Мишка, натирая головку уже торчащего как морковка члена, - блин, ну давай же, а…
От увиденного я возбудился так, как, наверное, никогда в жизни – даже разглядывание старых фоток с мальчишками в школьном альбоме не возбуждало меня сильнее. Сильнее, чем голый Мишка, дрочащий свой замерший в «стойке смирно» член. Член у Мишка и правда был классный – приличного размера (как-никак Мишке уже четырнадцать было), с крупной оформившейся головкой и небольшим количеством волосиков на лобке. Я без зазрения совести пялился на его тело, на дрожащее от возбуждения разгоряченное тело, а Мишка, похоже, даже не замечал этого. Невольно и я скинул с себя джинсы, достал свой колом торчащий безволосый карандаш и принялся, повторяя за Мишкой, учиться гонять лысого. Стыдно признаться, но в тот морозный январский день я дрочил впервые в своей жизни и, несмотря на то, что получалось у меня с непривычки еще очень топорно, все равно – меня буквально пронзало насквозь возбуждение от созерцания голого Мишки, во сто крат сильнее, чем самая смелая фантазия, приходившая ко мне во время моих подростковых ночных снов. А Мишка, похоже, и не думал останавливаться – сбросив с себя штаны и трусы на пол он, отхлебнув большой глоток коктейля (не стоило ему это делать, да и мне тоже) вскочил и, явно подражая экранному мачо, который в данный момент стоял, прислонившись к стене и наслаждался умелыми оральными манипуляциями партнерши, начал подтанцовывать в такт эстрадным ритмам, звуки которых лились из динамика. Я, не в силах остановиться яростно натирал себе своего другана.
- А сейчас, гляди, - напевал в ритм Мишка, - сейчас он будет стонать, прям вот сейчас. А, а, аааа.
Я, прикрыв от наслаждения глаза, распалялся еще сильнее, слушая Мишкины стоны, и, вероятно, был уже близок к тому, чтобы довести себя до экстаза, как вдруг Мишка как заорет:
- Б… ты чего, гад? Ты че, вообще? Ты на меня дрочишь что  ли? – испуганно заорал он, перекрывая звуки музыки.
Блин, меня как дубиной по голове огрели.
- Ты… Ты чего? – вскочил я, - сдурел? С чего бы это?
- А с того, что сюжет кончился уже, а ты на меня пялишься. Пялишься и дрочишь.
- Я не пялюсь, - заорал я в ответ.
- Пялишься, пялишься, - со злобным сарказмом орал на меня Мишка, - ты пидорас, да? Пидорюха-маньячелло…
Наверное, со стороны это выглядело смешно – два пацана, абсолютно голые, с торчащими в направлении друг дружки стояками, орут друг на друга. Но мне-то не до смеха было. Все-таки друг, а обвиняет меня, обзывая самыми мерзкими словами.
- Я не пидорюга, понял? Понял, гад?
- Маньячелло, - чуть ли не с торжеством дразнил Мишка.
Кончилось все тем, что мы буквально бросились друг на друга, и начали мутузить друг дружку руками, ногами, коленями и всем, что придется, по пути весьма некстати опрокинув стул, миниатюрный журнальный столик, а заодно еще и початую двухлитровую бутылку с «пепси». Мутузили мы друг дружку долго, отчаянно, в какой-то бессильной безумной злобе – я несколько приложил Мишке кулаком по лбу и по ребрам, а Мишка чуть было не придушил меня, применив на мне какой-то фирменный захват.
Потом, обессиленные, мы валялись на полу, не в силах отдышаться, чувствуя, как под наши спины украдкой затекают противные липкие ручейки пролитой нами «пепси-колы». Было и обидно, и гадко, и в то же время по-прежнему весело. Мне, но, явно, не Мишке.
- Извращуга-пидорюга, - буквально плача от обиды шептал Мишка, - а еще друг, называется.
- Сам такой, - огрызнулся я.
- Ну, погоди, - встал Мишка и, сильно покачиваясь, побрел в коридор, - я вот сейчас по телефону Сереге и другим пацанам позвоню и расскажу, какой…
До коридора Мишка так и не дошел, а, с диким грохотом опрокинув по пути еще один оказавшийся под ногами стул, плюхнулся на ковер и уже не поднялся.
- Миш… Мишка, ну прости, ну напился я и все, - шептал я, чувствуя, что реально плачу от обиды, - ну…
Мишка не отозвался. Я нащупал свалившиеся на пол очки (как не разбились во время драки, ума не приложу) и на карачках, ибо сил уже не было, пополз к Мишке. Мишка лежал, прижав к груди подушку от дивана, вовремя оказавшуюся на полу, и нагло дрых.
- Миш, ну, давай, на диван иди, - шептал я.
Мишка прошептал что-то нечленораздельное и, противно рыгнув, продолжил сладко спать.
Я на карачках добрался до магнитолы, вырубил музыку и так же, с трудом дотащившись до дивана, отрубился.
Проснулся я, когда за окном уже рассвело. Чувствовал я себя просто омерзительно – было такое ощущение, что во рту у меня кто-то скончался. Я дополз до ванной комнаты и, врубив воду в раковине, долго и с наслаждением пил. А потом еще и минут десять лежал в сортире по соседству, обнимаясь с белым керамическим другом.
Когда я, покачиваясь, шел назад в комнату навстречу мне вышел Мишка. По его глазам было понятно без слов, каково ему сейчас.
- Пусти, блин, а то, - угрожающе прохрипел он и бросился в сортир обниматься с унитазом.
Потом мы сидели в комнате, прислонившись в стенке, пили по очереди из горла противную теплую «пепси-колу» и молчали.
- Ну, я не сильно тебя вчера, а? – примирительно спросил Мишка.
- А я тебя?
- Нет, фигня, только бок болит. Синяк будет, наверное.
- А у меня шея, - признался я, - ты чуть не придушил меня вчера.
- Сам виноват.
- В чем именно?
- В том, что дрочил.
- А ты, ты что? Не дрочил? Дрочил. А еще голый перед моим лицом своей сосиской размахивал, - чуточку приврал я.
- Че? – удивленно воскликнул Мишка, - не было этого, врешь.
- Было, еще как. Кривлялся и дрочил передо мной прямо, а сам стонал, изображая героя порнофильма, - убедительно отвечал я.
- Да врешь… Не было этого, - заныл испуганный Мишка.
- Было, - ответил я, - а еще обзывался «пидарюгой». Сам такой.
В общем, минут через десять-пятнадцать мы уже вовсю хохотали над вчерашними событиями и над собой в том числе. Впрочем, тут не до смеха было – весь ковер был покрыт темными пятнами от пролитой вчера «пепси». Собрались мы и потащили ковер чистить во двор – а то огребем потом от Мишкиных родителей оба.
Так или иначе, но наши дружеские отношения этот случай не испортил - тем не менее, вспоминать о нем мы почему-то не любили. Сам не знаю почему.
Впрочем, именно этот случай с Мишкой открыл для меня такую замечательную вещь как мастурбация. Не сказать, чтобы я стал одержим ею, но периодически, порой, по несколько раз за день, умудрялся доводить себя до оргазма руками. Что, согласитесь, непросто, когда ты живешь в одной комнате с родителями. Но об этом как-нибудь в следующий раз.

* * *

Есть такая забавная история об одном горе-переводчике, которому при приеме на работу поручили перевести с английского на русский язык следующий простой диалог:
- How do you do ?
- All right, thank you.
Он перевел:
- Как вы это делаете?
- Всегда правой, спасибо.
Жизнь мальчишки переходного возраста всегда сложна и неказиста. Лет до 12-13 ты мучаешься от нелепых фантазий и желаний, накрывающих тебя с ног до головы при созерцании объекта твоего вожделения. Фантазий, которые ты не можешь объяснить. А когда ты наконец понимаешь, к чему все сводится и чем это самое вожделение лечится, то возникает другая проблема – когда и где? Повезло тем, кто живет в отдельной квартире, и чьи родители отсутствуют на работе по 24 часа, предоставляя тебе полную безграничную свободу - разумеется, в пределах разумного. Можно валяться, смотреть телевизор, читать книжки, а тайком наслаждаться игрой в карманный биллиард, созерцая веселые картинки в различных журналах или, если картинок, соответствующих твоим желаниям, в открытой печати не сыскать, можно рисовать их в фантазиях, представляя объект твоего вожделения, соседских мальчишек или одноклассников, в самых желанных ситуациях и позах. В свое время я общался с одним товарищем, который признался мне, что лет с 12, в отсутствие родителей, конечно, ходил дома исключительно обнаженным, не стесняясь, замечу, того интересного факта, что квартира, в которой он проживал с родителями, располагалась на первом этаже. Гляди – не хочу, как говориться. Но как быть человеку, который все детство прожил в «коридорной» системе – это когда в квартире, помимо тебя, еще проживает 4 семьи, все, причем, с детьми (в основном, малышня), и на все эти семьи – всего одна кухня с газовой плитой на 4 конфорки, да еще ванная, совмещенная с туалетом, замечу – одна на всех, в которой уединиться можно максимум на 2-3 минуты, пока какой-нибудь не до конца оправившийся после вчерашнего возлияния сосед на начнет брать ванную на таран:
- Ну че, долго там, а? Етить вашу душу?
Или какой-нибудь соседке приспичит затеять постирушки:
- Ну, быстрее там. Мне кипятить еще, а через два часа на работу, - недовольно бурчит она.
Я уж не говорю, что подростку двенадцати-тринадцати лет весьма непросто ютиться в одной комнатке в родителями. Особенно, когда тебе требуется уединение. Конечно – всегда есть время после школы, когда до прихода родителей еще остается несколько часов. Но еще нужно успеть в магазин сбегать, затем в прачечную забрать/сдать белье, потом на почту, потом на базар, еще хрен знает куда – домой припрешься, голодный, а в холодильнике кроме кислых щей да квашеной капусты нет ни черта. А еще уроки сделать нужно… И попробуй не сделай все, что тебе поручено. В общем, наедине со своими желаниями у меня получалось оставаться лишь в ночи. Но и тут все было сложно – лежишь, сгорая от желаний, представляя в голове какого-нибудь мальчишку из класса в коротеньких спортивках, мучаясь от мыслей – а какой у него ТАМ, маленький безволосый стручок, как у меня или побольше, как у Мишки, с волосней, торчащий словно морковка. Или лежишь, в мыслях перелистывая странички своего старого пионерского альбома, с фотокарточками из пионерлагеря, где столько симпатичных мальчишек, чуточку помладше тебя, в коротких, обтягивающих стройные мальчишеские фигурки, шортиках, в носках или гольфах. Дискутируя с самим собой о том, что же лучше – гольфы или носочки. Лежишь, словом, теребишь свой в ночи, мучаясь до зубовного скрежета, ждешь – когда твои заснут. И вот, вроде уснули, отец храпит. Можно одеяло приспустить и достать свой торчащий флажок из трусов, лаская одной рукой себя спереди, поражаясь каждый раз тому, насколько гладкое и нежное твое тело, почти как у девчонок, наверное. Интересно, а когда постарше стану, волосы на нем будут? Вон, у Серегиного брата, Вадика, с которым мы прошлым летом купаться на карьер бегали – тело стройное, как у мальчишки моего возраста, только более подтянутое, а на теле ни волоска – а ведь ему уже шестнадцать. Классное такое… Только начнешь в раж входить, как тут:
- Ты что там ворочаешься, а? Блохи что ли мешают? – раздается надоедливый шик отца.
Хорошо, что у меня кровать за шифоньером стоит и они не видят, что я голый лежу.
А утром еще хуже – просыпаешься порой, а у тебя торчком в трусах. А ведь ты спал без сновидений и накануне вообще не думал дрочить – накануне я очередной тупой американский боевик по телеку смотрел. Как с таким вот вообще выйти в коридор?
Со временем я научился… Родители уходили на работу без четверти семь, а мне в школу, если выбегать впритык – в восемь ровно. За 15 минут можно успеть. Настрижешь туалетной бумаги, чтобы вытереть, заляжешь за шифоньер и вперед – для куражу раскроешь перед собой фотоальбом на какой-нибудь особой страничке и… А по приходу домой из школы можно еще разок, а потом уже все эти магазины/почты и прочая фигня – главное, никогда не откладывать на вечер то, что хочется сделать «прям щас». Порой гляжу на свои старые снимки того периода – симпатичный стройненький мальчишечка, с чуть заметным румянцем на бледных щеках, со смешными очками, криво сидящими на переносице, с почти идеальным пробором на голове. Какие там тринадцать-четырнадцать лет... Двенадцать от силы. К тому же голос у меня стал ломаться лишь годам к пятнадцати – что вообще было стыдобой, ибо почти все ребята из моего класса уже годам к 14 поражали своими громогласными басо- и теноро-переливчатыми говорками. Иногда покажешь свое фото постороннему человеку. Отличник и зубрила – с ненавистью подумает сверстник. Послушный и умный мальчик – с одобрением скажет взрослый, - наверное, хорошо учится, много читает и вообще, не водится со всякими там «из подворотни». Эх, если бы знали они, сколько мерзких и ушлых мыслей скрывалось за этой милой улыбкой, за нежным мальчишеским румянцем на щеках, за еле заметной задоринкой в глазах. До сих пор стыдно. Надо заметить, что помимо вышеупомянутых фантазий, еще не оформившихся в конкретику, был еще один пласт фантазий, фантазий дерзких и, в определенной мере, жестоких, не свойственных, скажем так, нормальному человеку из тематической тусовки, если так можно выразиться. Этот пласт фантазий, который так или иначе наслаивался на предыдущий, выдавал на выходе просто умопомрачительное ассорти, то, чем я не уставал наслаждаться в те далекие годы, с одной стороны, а с другой – то, что всегда меня пугало, так, как не описать и словами. Потому, если вы не совсем готовы читать дальше – лучше не читайте. А я продолжу, к своему стыду.

* * *

Каждому человеку есть что скрывать. Особенно если это что-то не укладывается в перечень морально-нравственных устоев общества. Например, в современном мире отношения между мужчиной и мальчиком, любые, даже простые дружеские – это повод для подозрения. «А чей-то малец ходит к этому? Чем они там занимаются?». Даже смысл невинной, по своей сути, фразы – «мальчик склеил мужика» вызывает весьма противоречивые чувства – от банального «ха-ха» до жестких мер прикладного характера в отношении «нехорошего дяденьки». А то, что мальчик на уроке труда всего лишь вырезал из цветной бумаги модель «дяденьки» и наклеил кусочки аппликации на альбомный лист – это носит вторичный характер. Кстати, всего пару тысячелетий назад, во времена расцвета античности, отношения между взрослым мужчиной-воином и мальчиком, отданным в услужение воину в качестве оруженосца, были абсолютной нормой. Так или иначе, но любые отклонения от норм, обусловленных этими морально-временными парадигмами, воспринимались в штыки представителями как «нормальной» половины населения, так и всеми остальными. Впрочем, хватит уже говорить загадками.
Опять же, никакой околосексуальной подоплеки тут и не было. Поначалу. Несмотря на то, что история эта случилась, когда мне было 11 лет и я, как уже вам известно из вышесказанного, понимал кое-что в истинной красоте мальчишки, одетого в коротенькие шортики. Но речь пойдет вовсе не о шортиках, а, как ни странно, о кино. Так уж получилось, что с самого раннего детства одним из моих самых любимых фильмов был «Приключения Буратино». Веселые приключения хулиганистого мальчишки и его друзей, страшные козни кота Базилио, лисы Алисы и лучшего друга тарабарского короля в лице Карабаса-Барабаса увлекали меня проче остальных сказочных фильмов. Разумеется, одним из главных факторов привлекательности был сам Буратино – смешной мальчишка в коротеньких шортиках нравился мне настолько, что я сам невольно подражал своему кумиру – например, попросил маму сшить мне колпак с кисточкой, как у Буратино – что она и сделала, правда, когда я вышел гулять на улицу в этом колпаке, меня мои товарищи на смех подняли и я, весь в слезах, вернулся домой, искренне не понимая, что такого смешного в этом колпаке. Может, он и правда выглядел нелепо. Но был в фильме один эпизод, эпизод, который заставлял каждый раз замирать мое мальчишеское сердце. Ну да, там, где кот и лиса хватает бедного мальчишку и подвешивают его за ноги на дерево. Мое нежное мальчишеское сердце каждый раз обливалось слезами при виде беспомощной, вытянутой в тоненькую струнку мальчишеской фигурки несчастного Буратино. Мне было безумно жалко Буратино и, в тоже время, как ни стыдно мне было бы это признавать, я наслаждался невинной красотой этого мальчишки. Этот эпизод, не побоюсь этого слова, бросал вызов моей изнеженной скромности, доводя мои страхи, с одной стороны, и в то же время, тайные, еще не до конца осознаваемые мной вожделения, до крайности. Разводя их в стороны, как два полюса. Я всегда был против жестокости и воспринимал этот эпизод как элемент странной детской игры, но до сих пор, пересматривая этот эпизод, мне безумно жалко своего любимого сказочного героя. Тем не менее, полной осознанности в своих фантазиях в те годы я еще не достиг. Это было что-то вроде старого вина, вкус которого ощущается не во время пития, а на длительном послевкусии. Которое, так или иначе, наступит лишь спустя годы.
Итак, мне было 11 лет и в тот далекий для сегодняшнего читателя год меня отправили на один месяц в деревню. В деревне жила какая-то фиг-знает-скольки-родная сестра моей бабушки, отличительной чертой которой было просто уникальная способность изображать искреннюю радость и счастье от общения с фиг-знает-скольки-родным внуком, то бишь со мной. На самом деле, она терпеть меня не могла, то и дело, не стесняясь моего присутствия, жалуясь соседкам, что, вот мол, городские, понавезут своих чад в деревню, а за ними глаз да глаз нужен. В общем, с самого утра я убегал гулять и домой прибегал лишь когда голод прижмет настолько, что хоть на дерево лезь. В тот год я скорешился с одним мальчишкой, его Егором звали, малосимпатичный толстоватый паренек, младше меня примерно на год. С ним-то и вышел у меня один спор, последствия которого чуть не стали для меня плачевными. А спор вышел как-раз из-за этого фильма, пересмотренного нами накануне. Сидели мы как-то с ребятами (было нас человек 5 или 6, мы с Егором и несколько деревенских ребят, нашего возраста, ну, плюс/минус, 10-12 лет).
- Вот говорю тебе, - доказывал Егор, - в фильме за ноги подвешивают не самого актера, а куклу.
- Ни фига, - горячо возражал я, - на самом деле вешали того актера за ноги, я в газете читал.
- Враки в это газете написаны, - отвечал Егор, - к тому же никакой мальчишка не сможет провисеть вниз головой больше 2-3 минут.
- Сможет, запросто, - отвечал я, чувствуя, что еще секунда и я кинусь доказывать свою правоту кулаками.
- Как-будто ты не сдрейфишь, - насмешливо отвечал Егор, обнажая свои кривые зубы.
- Не сдрейфлю, - соврал я, чувствуя, что медленно краснею от стыда, - мы с пацанами на турнике висели вот так, зацепившись коленями. По пятнадцать минут каждый, мы даже время засекали.
В общем, спор вышел жаркий. Егор доказывает, что я просто враль законченный, остальные ребята - кто в лес, кто по дрова: кто говорит, что Егор прав, кто говорит, что этот трюк взрослый дядька какой-то делал, только низкого роста и худой, как пацан. И никто за меня не заступается.
- Ладно, - рванулся я вперед, - хотите, я покажу, как на коленках вниз головой висеть. Только турник нужен. Только на спор биться будем, об заклад.
Сказал и тут же пожалел. Холодком по спине как обдало со страху. Впрочем, все равно турника дома ни у кого из ребят нет. А один паренек, постарше меня, не помню как его имя было, мы его все называли Босым, неприятный тип такой, и говорит.
- Ни фига, - говорит, - давай, как в кино. На дереве и с веревкой. Если провисишь 15 минут, то ты выиграл. А нет, то…
Вот когда мне по-настоящему страшно стало. Можно, конечно, было в отказную пойти, но они тогда сразу поймут, что я сдрейфил – а с такими трусами как я никто водиться особо не любил. Сижу, а у самого коленки дрожат.
- Только на что спорить? Все равно не на что, - ответил я, не показывая страха, все еще надеясь на счастливый случай.
- А у меня дома упаковка жвачки есть, «turbo», - говорит Егор, - а в упаковке целых десять штук жвачек, с вкладышами.
Тем, кто жил во времена СССР, не нужно напоминать, что стоила для нас, тогдашних мальчишек, самая простая фирменная жвачка. Достать ее можно было лишь в крупных городах, на каких-нибудь крутых рынках. Про вкладыши и говорить не приходилось – это была самая настоящая валюта, на которую играли и на которую можно было выменять до кучи всего.
Все загалдели – давай, мол, тогда на всех поровну. А я сижу, понурый и все ругаю себя – ну кто меня за язык тянул. А Егор ко мне:
- А ты что дашь, если проиграешь?
А мне и подарить нечего. Тогда Босой вмешался. Сам щурится, гад,
- Давайте, - говорю я, а у самого от страха язык заплетается, - у меня игра с собой электронная, «Ну, погоди». Если проиграю, подарю ее Егору.
- А Егор, - перебил Босой, - даст каждому из нас ее поиграть на три дня, а потом пусть забирает себе.
Босой был среди местных ребят завроде как вожак. Если что, заступится перед старшими, но чуть поперек его слова встанешь – жди беды.
- Ты, конечно, - щурится Босой, - отказаться сможешь, Но тогда…
Что «тогда», и так было понятно. Бойкот и всеобщее презрение. А мне еще тут целый месяц жить.
Конечно, сцена из фильма – это одно. Но самому оказаться на месте Буратино…
Вот я сдрейфил. Эх, если бы ребята отложили бы реализацию нашего спора на завтра, то я бы, в ночи собрав свои шмотки, свалил бы из этой деревни домой, благо у меня и ключ есть. А маме с папой как-нибудь все объясню. Но увы…
Все же порой поражаюсь жестокости наших детских игр. Когда безопасность отдельно взятого ребенка втаптывается в грязь толпой твоих сверстников, которых ты еще вчера называл своими приятелями. А то и друзьями.
Босой метнулся домой и вскоре притащил оттуда 2 мотка толстой веревки, длинный и чуть покороче.
- Ну, пошли, - говорит, а сам своим кивает головой, мол, смотрите, чтоб не убежал.
Меня схватили за плечи и повели. Иду, а ноги подкашиваются. Думаю, может, сделать вид, что в обморок упаду. Но тогда мне точно каюк – задразнят не просто «четырехглазиком», а еще как-нибудь пообиднее, невротиком каким-нибудь. Издали глянешь – идет ватага приятелей, ничего особенного. А на деле.
Пришли мы в лес, отошли подальше от опушки. Смотрим – растет сосна, высокая, а ветки раскидистые, толстенные.
- Ну, самое место, - разглагольствует Босой, а сам улыбается, хищно так, противно.
Понял я тут, что блефует он – ждет, когда я в отказную пойду. Вот посмеются-то все вдоволь. Злость меня какая-то взяла – на понт меня взять решили, поиграться как с маленьким. А я не струшу. Ну, подумаешь, подвесят и все. Повишу чуточку. Ведь мальчишка тот в кино тоже висел и по-настоящему.
Лег я, щиколотки мне обмотали веревкой, той, что подлиннее, так туго, что хоть кричи. Очки сняли, чтобы не разбились. Руки к туловищу примотали, мотком покороче, тоже туго-претуго, пошевелиться не могу. Лежу, у самого перед глазами круги пошли, а сам думаю – может, они сами блефуют. Попугают чуток и отпустят. Лежу, а на глаза сами собой слезы набегают. Быстрее бы все закончилось.
Ни фига, как оказалось. Не блефуют. Подхватил Босой конец веревки, что к ногам моим привязана была, перекинул ее через ветку и с другими ребятами как навалятся. Подхватило меня что-то, прямо за связанные щиколотки, протащило больно спиной по земле (футболку мне разодрало в нескольких местах, о корневища торчащих из-под земли деревьев, потом от бабки попало за это) и… Дальше я не понял, что произошло. Поначалу не понял. Все в голове перевернулось и померкло. И боль резкая все тело пронзила, от самых щиколоток. Так больно, что и не описать. А потом. Потом я на каком-то интуитивном уровне понял, что глаза в испуге закрыл. А открыть не решаюсь. Наконец, решился. Открыл. Все вокруг странное какое-то – и деревья, и ребята. Покачиваются, вверх ногами стоят. Нет, это я вверх ногами, а они нормальные. Вишу, ветерок обдувает. Даже интересно стало. Только вот больно ногам – там, где веревкой щиколотки обвязаны. Но интересно было недолго. Сначала в голове гул какой-то пошел, внутри. В глазах будто щипать стало. Слышу ребят, смеются, говорят что-то, а я слышу не голоса, а эхо. Словно в колодец какой-то мне кричат. А потом в висках боль. Такая сильная, что я застонал. Начал вырываться, но толку ноль. Тошнить стало, мочи нет. Глянул вверх – вижу, ноги свои связанные, шортики, сбившиеся еще ниже. И еще белые трусы сатиновые из-под шорт выбиваются, а из-под трусов стручок мой выглядывает любопытный. Мысль смешная в голову пришла тогда, словно из последних сил дорвалась до моего сознания – это что же, они сейчас увидят, что у меня в трусах. Нехорошо это. Пытаюсь кричать, а голоса своего еле слышу. А перед глазами муть какая-то пошла, это примерно как в телеке, когда таблица настроечная появляется.
Помню, как ребята бросились отвязывать веревку, закрепленную на ветке пониже, и что-то у них не клеится. Кричат что-то…
Дальше не помню. Очнулся на траве, а в лицо мне водой брызжут. Руками ногами шевельнуть пытаюсь, а не чувствую их. И голова кружится все, словно на карусели качусь и головой при этом еще мотаю.
Ребята бегают кругом, кричат что-то.
Я потом еще час, наверное, лежал, все в себя прийти не мог. Потихоньку оправился. Босой-то больше других вокруг меня:
- Ну, не сдрейфил, молоток. Ну, считай, выиграл спор, больше пятнадцати минут провисел. Мы бы тебя раньше еще сняли, да узлы затянулись слишком сильные. Считай, что «turbo» по праву выиграл.
А я лежу и сказать ничего не могу, только слезы глотаю.
- Да на фига она мне, - прошептал я наконец, - забирайте себе.
Разве до жвачки тут.
Потом мне Егор признался, что, когда я сознание потерял, ребята перепугались до смерти. Сбежать даже хотели и бросить меня. Но Босой не велел.
- А «turbo» я бы все равно тебе отдал, - признавался Егор, - даже если бы ты всего минуту провисел. Я ведь правда думал, что ты блефуешь. А ты вон как.
Спустя годы я узнал, чего бы мне стоило еще минут 10 такого вот висения. Во всяком случае, строки бы эти я уже бы не писал тут.
Любое послевкусие приходит с годами. И с годами меня в некотором плане стала даже заводить фантазии о висящем вниз головой мальчишке. Это было своего рода дополнение к самым сокровенным фантазиям, которые я только мог испытать в отношении самого симпатичного мальчишки. Но даже в такие минуты страх в конце концов пересиливает все остальные чувства. Оставляя чувство разочарования и какой-то безысходности. А главное – оставляя понимание того, что мальчишка абсолютно беззащитен перед окружающим его взрослым миром. Но окончательное подтверждение этого я получил лишь спустя несколько лет, в четырнадцатилетнем возрасте. Но об этом как-нибудь в другой раз.

 

ЧАСТЬ 3

Каким мы умным не был человек, всегда найдется кто-нибудь умнее. Это как в анекдоте про умного и мудрого: «Умный знает, как выбраться из безвыходной ситуации, а мудрый никогда в безвыходную ситуацию не попадет». Так и в случае с простым мальчишкой, который неровно дышит в сторону симпатичных мальчишек – всегда найдется кто-нибудь, кто будет неровно дышать и в твоем направлении. И хорошо, если этот кто-то будет порядочный человек, а не мерзавец, уютно расположившийся по соседству с пятой точкой беспечного мальчугана.
К 14 годам меня мучила мысль: «когда же я, наконец, повзрослею». Многие мои сверстники к 14-15 годам вытянулись, повзрослели, заматерели, превратившись из вчерашних нескладных мальчишек в стройных парней, что меня, в некотором роде, расстраивало с эстетической точки зрения. Я же, похоже, безнадежно застрял в своем детстве – внешне так и оставшись простым мальчишкой, которому за субтильную внешность и звонкий мальчишечий голос дашь от силы двенадцать лет. Правда, подрос я неплохо, но все равно оставался одним из самых низких в классе. Я дико стеснялся самого себя, конечно – на улицу старался одевать мешковатую одежду, в разговоре старался говорить на октаву ниже, что весьма непросто – голос мой постоянно срывался, что выглядело весьма комично. Да и родители тоже:
- Что ты хламиду какую-то одеваешь, это же тебе на вырост куплено. Есть же у тебя нормальная одежда, шорты, футболки, куртки.
В конце концов я плюнул на все эти комплексы и решил: «а, будь, что будет». Не вечно же будет продолжаться мое затянувшееся детство.
Вообще, четырнадцатилетие стало для меня неким рубежом, породившим ряд комплексов. Я стал стесняться не только своей субтильной внешности, но и главного атрибута детства – шорт. Нет, дома я их носил еще как, даже втихаря, когда родителей не было дома, вставал перед трюмо и подрачивал на себя. Очень интересно дрочить стоя перед трюмо – глядишь в центральное зеркало, а в боковых видишь себя в другом ракурсе. Один раз меня, к моему дикому стыду, за этим занятием застукала бабушка, заявившись в прекрасный весенний день с сумкой какого-то барахла и застав меня одетым в наряд голого мальчика. Помню, как она застыла на пороге, помню ее внезапно побелевшее лицо, словно прямо сейчас у нее случится приступ. Признаться, в этот момент я испугался больше за бабушку, нежели за себя. Сразу вспомнился старый фильм «Добро пожаловать или посторонним вход воспрещен» - «зачем ты убил свою бабушку?». Это сейчас может показаться смешным, а тогда я перепугался настолько, что даже не решился прикрыть свой торчащий сигнальный флажок. Но бабушка быстро пришла в себя. Как захлопнет дверь, как запричитает:
- Ох, охальник, такой-растакой, что ж ты делаешь а, рукоблудник чертов? Да где это видано, чтоб в приличной семье, у таких родителей, рос вот такой вот бесстыдник. Глаза бы мои не видели этого. Вот уж я родителям сообщу, отец-то тебя…
Бабушка моя всегда отличалась небывалым умением делать из мухи слона. Из простой беды она может сделать настоящую трагедию века, главным виновником которой была, конечно, не она. Никогда не забуду, как за несколько лет до описываемых событий, летом, мы с родителями вынуждены были прервать отдых в санатории и вернуться домой, причем только из-за того, что бабушка, перебирая старые оплаченные квитанции за квартплату, нигде не могла найти квитанцию от тысяча девятьсот шестьдесят какого-то года.
В общем, она так отчитала меня, что довела меня в буквальном смысле до слез. Что только я не услышал: и то, что я в ад попаду до срока, и что во взрослой жизни у меня детей не будет и так далее. Я чуть ли на коленях просил у нее прощения, клялся, что больше так не буду, что дурак, и все такое прочее. Опять же – сейчас это покажется забавным, но тогда я перепугался до ужаса. К чести бабушки этот конфликт так и остался между нами – родители о нем не узнали. Другая бы тут же отцу сообщила, а он уж не посмотрел, что мне уже четырнадцать – таких бы всыпал мне рогаликов с маком, что потом вся жизнь медом казаться не будет. А моя не такая.
Помню, что я долго потом не решался вернуться к занятиям по карманному биллиарду. Может, недели две или три. А потом в разговоре с Мишкой случайно обмолвился о том, что якобы «читал где-то в книжке, что дрочка опасна из-за того, что потом детей не будет». Мишка меня на смех поднял:
- Распространенная фигня, слышал ее тыщу раз. Все взрослые так говорят, чтобы потом пугать своих детей. А ты что, ребенок, чтобы этим сказкам верить? Мало того, скажу тебе, по статистике почти 80% парней и мужиков занимается этим в свободное время. В «Спид-инфо» писали недавно, сам читал.
Это меня успокоило. И со временем я снова вернулся к своей пагубной привычке. Но на всякий случай, когда занимался этим дома, стал закрывать дверь изнутри. Чтобы потом лишних вопросов не было.
Но вернемся к шортикам. Я дико стеснялся выходить на улицу в шортиках – стеснялся не столько своих длинных ног, сколько сверстников, большинство из которых считали себя взрослыми и шортики для них были пережитком сопливого детства. Мои сверстники щеголяли, как правило, в джинсе, а если и одевали шорты, то модные джинсовые, до колена, либо «парусники» - цветастые спортивные шорты с китайского рынка, получившие у нас такое название из-за того, что на ветру они колыхались как паруса, становясь похожими на девчачьи юбки. Кстати, не так давно узнал, что эти «парусники» - на самом деле шорты для плавания, а не для повседневной носки. Вообще, кто знает, может, если бы не дурацкий страх «выглядеть не так, как все», то и не боялся бы я таскать свои шортики. А получилось, что новые шорты мне не покупали – денег на подобную ерунду тратить не хотели (да и тяжело было тогда у нас с деньгами, родителям зарплату задерживали постоянно), а из старых я уже вырос – те шорты, которые год назад мне были как раз, сейчас едва-едва прикрывали линию пятой точки.
То лето я не забуду никогда. Родители, которым за раз выплатили зарплату чуть ли не за полгода, решили тряхнуть стариной и хоть раз в жизни смотаться на море, в Крым. Я же опять оказался в роли чемодана без ручки – и бросить жаль, и тащить тяжело. В общем, мне решили устроить незабываемые каникулы и отправить не куда-то там, не на хутор бабочек ловить, а в гости к тетке, а в славный город Нерезиновск, он же Дефолт-Сити, он же Понаехалитутовск, он же СамиЗнаетеКудавск, он же – столица нашей необъятной Родины. До того момента я в Нерезиновске был всего один раз – после 1-го класса мы с родителями поехали туда за покупками – столько всякого шмотья накупили, что за всю жизнь не сносить. Думаю, до сих пор часть этого шмотья хранится в запакованном виде в отцовском гараже. Запомнилась мне эта поездка не столько всякими достопримечательностями вроде Красной площади или Парка культуры имени отдыха, сколько дикими очередями в универмаге «Детский мир», дикой духотой и таким количеством машин на дорогах и бегущих куда-то прохожих, сколько я за всю свою жизнь не видел. Вообще, у меня сложилось мнение, что жители Москвы ходить не умеют – они бегают, а по-настоящему обучаются ходить лишь в старости, когда уже нет ни сил, ни здоровья. Еще помню, что в первую нашу поездку в этот славный город мне купили классный светлый мальчишечий костюм, состоящий из шорт и футболки с нарисованным на ней смеющимся солнышком. А потом я шел с родителями по улице и, поглощая невероятно вкусное мороженое-эскимо, умудрился заляпать коричневым шоколадом шорты. Попало мне в тот день, конечно. Я не могу только одного понять до сих пор – то ли шоколад, которым глазируют мороженое на комбинатах этого славного города, делается из каких-то особых какао-бобов, то ли ткань шорт была изготовлена из специального скоро пачкающегося трикотажа, но отстирать то поганое пятно так и не получилось – так что мои шортики долгие годы исправно служили в нашей квартире в качестве половой тряпки. Но больше всего меня потрясли вовсе не очереди в магазинах (у нас тоже очереди были, куда без них), не машины, не прохожие, проносящиеся мимо тебя со скоростью скаковой лошади. Помните, как в фильме – самое первое впечатление является и самым ярким. Я говорю, разумеется, о метрополитене. Вернее, не о самом метро, а об эскалаторе. Я не знаю, какой адепт темных сил придумал эту адскую машину. Беспечные люди покорно встают на движущуюся лестницу и едут все дальше-дальше-дальше, в бездонную пропасть, и тебе кажется, что везти она тебя будет целую вечность, пока впереди на забрызжут языки адского пламени Преисподней. Помню, как я, тогдашний семилетка, стоял на краю этой головокружительной бездны, не решаясь сделать первый шаг, а мои родители стояли за мной, улыбаясь. Пусть ребеночек порадуется, думали они небось в тот момент. Ага, как же. Может, я бы стоял на краю этого ужасного жерла еще долго, пока какой-то дядька не подтолкнул меня в спину:
- Мальчик, ты задерживаешь всех, - недовольно ответил он.
Я и сам не заметил, как оказался на движущейся в никуда лестнице. А мои родители, мама и папа, остались там, наверху. Перепугался я просто до чертиков. Развернулся и побежал по движущейся вниз лестнице вверх. Бегу, по лицу слезы льются, кричу «мама, папа», а к вершине ни на миллиметр приблизиться не могу. Все пассажиры хохочут, тычут в меня пальцами, а я реву, как распоследняя девчонка. До сих пор мурашки по телу бегут при воспоминании о первом своем посещении метро.
С тех пор прошло 7 лет. И вот я, очкастый четырнадцатилетний дрищ околоинтеллигентской наружности, еду в плацкарте в Москву с родителями. Коварный план родителей был таков – сдать меня на временное хранение тетушке, а самим на другой же день умотать в солнечный Симферополь и там наслаждаться жизнью в течение 3 с лишним недель.
- Там хорошо, большой город, - рассказывала мне о грядущих жизненных перспективах мама, - с братом своим двоюродным, Сашей, подружишься. Мальчик он интеллигентный, хороший.
С Сашей я еще ни разу не виделся – в прошлый раз, когда я приезжал в Москву с родителями, Сашу я не застал – он отдыхал в каком-то подмосковном пионерлагере. Познакомиться с ним мне удалось лишь сейчас. «Интеллигентный мальчик» на поверку оказался здоровенным лохматым верзилой двадцати лет и я, как друг и товарищ, его мало интересовал. Саша учился на 2-м курсе института, параллельно подрабатывал на какой-то шарашке, в свободное же время тусовался с ребятами во дворе, пил пиво и натренькивал на гитаре аккорды группы Кино, при этом забавно копирую манеру пения Цоя. Разумеется, тетушка, познакомив нас, взяла с Саши обещание присматривать за мной как за ценным артефактом.
- Да они подружатся, Саша у меня хороший, не волнуйся, - убеждала она мою маму.
В тот же день, когда мы остались с Саша наедине и в отсутствие родителей вышли «покурить» на балкон, мой новоявленный «брателло», презрительно затянувшись сигаретой и, выдохнув мне прямо в лицо остатки едкого табачного дыма, заявил:
- Слушай, друг. Мне с тобой нянькаться недосуг, у меня своих шабашек куча. Гуляй сам по себе, не мелкий пацан уже. Только (тут он понизил голос), чтобы матери моей ни полслова, спросит – да, вместе гуляли, да, в музей ходили, да, в кино бегали. Не то….
- Да понял я, понял, - пропищал я испуганно в ответ.
Однако он честно уделил мне, своему двоюродному брату, один день, сходив со мной в кино (показывали какой-то зубодробительный индийский фильм), а потом мы зашли в «Детский мир», где я впервые в жизни попал в показавшийся мне просто потрясающим зал игровых автоматов. В нашем далеком городе, в одном из клубов, когда-то тоже был зал игровых автоматов, лет 5-7 назад. Сначала там стояли простенькие «Морской бой», «Ни пуха, ни пера» и «Городки». Опускаешь в такой 15 копеек и играешь. Потом эти автоматы убрали и на их место поставили какие-то более продвинутые аппараты с какими-то полетами в космос, аркадами с ниндзя и прочей фигней – в принципе, те же самые игры были на компьютере «Спектрум» у моего школьного товарища Димки Артемьева. Правда, эти автоматы вскоре уже никому не были интересны, потому как почти у всех ребят появились приставки «денди» или «кенга» - у меня, правда, ее не было, зато почти у всех моих товарищей она была. У ребят побогаче (они, как правило, держались особняком) были «сеги» или «битманы». О таком чуде как «супер-нинтендо» я слышал только из программы «Денди – новая реальность». А еще была какая-то супер дорогая приставка, игры для которой выпускаются на компакт-дисках. О таком чуде я только слышал, но вживую не видел ни разу в те годы. Как же я завидовал тем мальчишкам, у которых дома есть такая приставка. А теперь я, попав в Москву, сам увидел большинство тех игр, о которых слышал или которые видел в телепередаче о «денди». Гонки, бродилки-колотилки и, конечно же, главные игры тех лет – «мортал комбат» и «стрит файтер». И все это не на каком-то там еле бздящем кинескопе, а на большом экране размером побольше телека. В зале царил таинственный полумрак, который только добавлял таинственности в игровую атмосферу. Мы с Сашей часами залипали глядя как играют другие ребята. А ребят тут было – просто дофига. Надо заметить, что я в тот день был в шортах (жара была, в штанах не хотелось париться) и, признаться, я поначалу побаивался, что в меня пальцами тыкать будут. Но постепенно я успокоился – на меня тут всем и каждому было глубоко плевать. Конечно, и мы с Сашей сыграли в комбат – я продул, ясное дело.
- Тут опыт нужен, - улыбался Саша, - тренировка и еще раз тренировка. Тогда и пройти игру будет проще простого.
Среди ребят встречались и явные профи игры в комбат – я приметил одного темноволосого лохматого мальчишку в темной футболке и шортах, который без труда проходил всех бойцов, но почему-то главный босс его всегда убивал. Но все равно играл он классно.
Воспоминания о мортал-комбате и зале игровых автоматов долго не давали мне уснуть в тот вечер. Тем не менее, засыпая, я был твердо уверен, что обязательно туда вернусь на следующий день.
Наутро встал спозаранку. Тетка ушла на работу, Саша тоже свалил куда-то – впоследствии я узнал, что он подрабатывает где-то на Арбате, копит на новую гитару. Меня на столе ждал завтрак и запиской в привычном мне духе «Суп в холодильнике, вымой посуду, вынеси мусор. Можешь сходить купить мороженое». И рядом две мелкие купюры на мороженое. Видно, подумал я, тетка смирилась с тем, что Саша со мной тут нянчиться не намерен. Такая дикая скука навалилась, что хоть плачь. Ладно, думаю, схожу за мороженым, а потом? В телек пялиться? Можно, конечно, книжки почитать. Да только из книжек в теткиной квартире водились лишь телефонная да кулинарная. Сашины учебники – не в счет. Посчитав в уме, что, в принципе, денег, что оставили на мороженое, как раз хватит на две поездки до «Детского мира» (туда и обратно), я уже не рассусоливал. Я на скорую руку сполоснул посуду, вынес мусор и, напялив шорты, поспешил к метро. Весь день я опять провел в зале игровых автоматов, наблюдая как играют ребята. У самого-то у меня денег только на обратную дорогу – на что играть? Но мне и так интересно, просто смотреть. Опять пришел тот мальчишка, что вчера в комбат играл – опять его замочил здоровенный четверорукий босс и пацан, в досаде хлопнув кулаком по клавишам, ушел восвояси. Вообще, мальчишек кругом много симпатичных, на некоторых я даже украдкой пялился, пока не видят. Но разве главное в этом? Гораздо круче на экран смотреть, где бойцы дерутся.
До самого вечера пропадал я в зале игровых автоматов, а вечером, голодный, но полный впечатлений, вернулся домой. А наутро, прихватив деньги на очередное мороженое, снова поспешил на привычное место. И на следующий день – тоже. Как мне эта игровая катавасия не наскучила – сам не пойму. За несколько дней я уже привык к игровой атмосфере, даже познакомился с несколькими ребятами. Познакомился я и с тем мальчишкой, что в комбат играет. Оказалось, что зовут его Сева (правда, приятели звали его просто Сивый), ему, как и мне четырнадцать, а живет он неподалеку, с бабушкой и мамой. Нормальный вроде пацан, чем-то мне Серегу напомнил. Но были среди общей ребячьей тусовки еще и другие типы. А точнее – двое взрослых мужиков. Я их запомню на всю жизнь – один, плотный, угрюмого вида темноволосый мужик, в темной футболке и темной же куртке-косухе нараспашку. У него было странное лицо с неприятным темно-бордовым оттенком, словно ошпаренное. Этот мужик был то ли охранником этого спортивного зала, то ли еще кем-то вроде того. Другой – тоже плотного телосложения, светловолосый, с неприятной обрюзгшей рожей и толстыми, мерзкого вида губами. Есть такой в США актер по имени Рон Перлман – очень на него тот мужик был похож. Эти двое постоянно шатались по залу игровых автоматов, но зачем они тут околачиваются я не понимал – может, за порядком следят. Так или иначе, в один прекрасный день я, как обычно, околачивался в зале игровых автоматов. Народу в тот день было совсем немного- может, из-за особо дикой жары, потом на автоматах почти никто не играл. Я с рассеянным видом шатался по залу, пока не услышал чей-то мужской голос за спиной.
- Эй, мальчик.
Оглянулся – ну, так и есть, тот самый, который губастый.
- Ты чего в автоматы не играешь? – спрашивает он, улыбаясь.
А губы у самого противные такие, слюнявые, мерзость просто.
- Да, я просто смотрю как играют, - ответил я.
- А я тебя тут давно заприметил, ты каждый день тут шатаешься. Денег, наверное, нет?
- Нет, признался я и почувствовал, как краснею от стыда.
- Ну, а если я тебе денег дам, будешь играть? – снова спрашивает.
Странный вопрос – «а если, а кабы». Еще бы, говорю, а самого от стыда аж коробит. Не любил я никогда деньги клянчить у взрослых, но тут такое дело, что прям до смерти поиграть в комбат хочется.
Ну, мужик полез в карман и протянул несколько купюр. Тут не то, что раз пять-шесть сыграть хватит, а еще и на мороженое останется.
- Вот, держи, - говорит, - кстати, тебе лет-то сколько? Зовут как?
Ну я и ответил, что, мол, зовут так-то и так-то, и что мне четырнадцать уже.
- Четы-ы-ы-ырнадцать? – отрешенно протянул странный мужик, - ну, ладно, ладно.
Я сбегал в кассу, купил пару жетонов и начал играть. Первый раз я совершенно всухую проиграл, а потом дело пошло, и я даже смог пройти несколько бойцов. Мужик тот стоял рядом и все время мне улыбался, как идиот. Конечно, я все понимаю, не виноват человек, что у него лицо мерзкое такое. Тем не менее, мужик то и дело о чем-то расспрашивал меня о том и о сем, мол, где учусь, где родители и так далее. Достал меня. Признаться, я даже был рад, что не смог пройти очередного противника – хороший повод свалить отсюда. Но сразу срулить домой не вышло.
- Ты что, уходишь уже? – разочарованно спросил Губастый.
- Да, домой пора, - соврал я.
- А, жаль… А хочешь, по мороженому с тобой дернем? Или по кока-коле? Жара стоит, - мечтательно протянул Губастый.
- Не, в другой раз, - ответил я.
Не очень-то мне хотелось с этим Губастым мороженое есть. Какое-то нехорошее предчувствие не покидало меня. Что с этим товарищем лучше не связываться.
Пару дней я не приезжал в тот зал. Но сидеть под домашним арестом и втыкать в телек тоже не особо хотелось. И я снова поехал в «Детский мир». В этот день народу было дофига и к мортал-комбату тянулась очередь. А вокруг стояли простые зеваки вроде меня. Очереди пришлось ждать долго. Стою себе, играю, плотно окруженный ребятами. Вдруг чувствую – что-то дотронулось до меня, холодное, до бедра, у самой кромки шорт. Сначала подумал – мало ли, кто-то из ребят задел. Чувствую, опять прикосновение. И еще. Оглянулся – сзади это Губастый.
- Привет, - улыбается он своими слюнявыми губами.
Отвернулся я, а у самого холодок под футболкой нарастает. Чувствую – опять прикосновение. Черт, да он меня трогает. Меня от стыда аж перекоробило просто.
- Вы чего? – стуча зубами спрашиваю, оборачиваясь.
Не могу же я спросить прямо, мол, чего вы меня трогаете? А он улыбается:
- Так, ничего, - отвечает.
А меня всего трясет от озноба какого-то, словно на смену лету внезапно пришла зима. Как тут играть, скажите пожалуйста? К счастью, меня в очередной раз победили в игре, и я решил ретироваться. Пробился сквозь толпу, чувствую, что голова кругом идет. Нет, домой и все.
У выхода он нагнал меня. Улыбается мерзко так.
- Слушай, - говорит, - ты денег хочешь заработать? Есть дельце…
- Нет, не хочу, - перебил я, а сам думаю – только бы отвязался.
- Богатый что ли? – презрительно спрашивает Губастый.
- Вроде того, - отвечаю, а сам к выходу.
Ехал домой на метро, а самого от стыда аж колотило. Чувство такое было, будто в говно ногой наступил. И самое мерзкое, что почему-то казалось в этот момент мне, что все пассажиры, стоящие или сидящие вокруг меня, знают о том, что случилось в том зале, а теперь с укором глядят на меня – мол, сам виноват. Быстрее бы уж родители приехали.
Почти неделю я в зал не ходил – все боялся того Губастого встретить. А потом все же решился. Как-никак деньги еще оставались, на пару раз хватит сыграть. Теперь-то я буду внимательнее, решил я – если замечу того Губастого, то сразу свалю домой.
К счастью, в зале в тот день Губастого не было. Зато я встретил Сивого.
- Давай вдвоем в комбат? – предложил, - у меня и жетоны есть.
Давай, думаю. Сивый помог мне до конца разобраться во всех спецприемах в комбате, да так, что в результате в паре поединков я у него выиграл. А потом он пошел провожать меня до метро. По пути мы болтали о том, о сем, будто закадычные друзья.
- Слушай, а в Москве еще один зал игровых автоматов есть, на ВДНХ. Поедем завтра? – спрашивает.
- Поедем, - обрадовался я, - если только тетка денег даст.
- Да, не боись, если что, у меня там знакомец есть, он все забесплатно сделать сможет.
Мы обменялись телефонами (теткин телефон я помнил хорошо) и расстались.
На следующий день поехали на это ВДНХ. Зал игровых автоматов на ВДНХ оказался совсем небольшим и комбата там не было, зато был стрит файтер и голден экс (игра-бродилка, где мужик с мечом косит всякую нечисть), что тоже вполне себе неплохо. Там я познакомился с приятелем Сивого, неразговорчивым угловатым парнем лет 16-18. Сивый звал его Котом (сам не знаю, почему). Кот оказался весьма изобретательным малым – у него был жетон от игрового автомата, в котором была просверлена тоненька дырочка, а в эту дырочку была продета леска. Бросаешь жетон в автомат, автомат его заглатывает, а потом за леску жетон вытаскиваешь.
- Можно хоть до упаду играть, - ухмылялся Кот, - главное, чтобы никто из охраны не заметил, не то быть беде.
- В милицию отведут что ли? – переспросил я.
- Ага, вроде того. Потом неделю писаться кровью будешь.
Да, не очень-то мне хотелось играть в автоматы после этого. Но желание сыгрануть в стрит файтер и прочие игрухи пересилила.
По домам расходились уже под вечер. Как говориться, усталые, но довольные.
- Слушай, - таинственно зашептал мне Сивый перед тем, как расстаться на платформе, - тут дело одно есть… Ты денег хочешь заработать?
Кто не хочет? Понятное дело, деньги нужны всегда. Только вот… Что за дело такое? Может, криминал какой-нибудь… Я читал в газетах о том, как есть такие воры, которые водят с собой на преступление ребят вроде меня и используют их в качестве форточников. Пацан забирается через форточку в квартиру и отпирает изнутри дверь взрослым сообщникам.
- Не боись, - будто угадал мои мысли Сивый, - одному мужику завтра нужно помочь вещи перевести на другую квартиру. Вещей уйма, а грузчиков нанимать очень дорого. Вот он и попросил меня привезти ребят на подмогу. Заплатить обещает.
Ладно, говорю, почему бы и нет. Договорились завтра пересечься с Сивым в центре, а оттуда поехать уже на место.
На следующий день встретились в центре, а потом поехали на метро к тому мужику. Линия метро, по которой мы ехали, странной мне показалась – обычно в Москве все поезда под землей едут, а тут почти вся дорога проходила по улице. Ехали долго. Я уже начал думать, что мы едем за город.
- Скоро приедем, - отвечал загадками Сивый.
Как-бы тетка не забеспокоилась, думал только я. Сколько вся эта тягомотина займет по времени, кто знает?
Наконец, наша станция. Дом, где жил тот самый мужик, затеявший переезд, располагался неподалеку от станции. А квартира была на первом этаже.
Сивый долго звонил в звонок – переливчатая соловьиная трель звонка меня немало позабавила. Наконец, дверь распахнулась и в проеме показалась растрепанная голова Кота.
- Блин, говорю же ему, звонят, а он ни в какую не хочет идти, - зевнул он.
От Кота нестерпимо несло куревом и еще чем-то, явно похожим на алкоголь. В квартире было дико накурено, хоть топор вешай. Мы прошли на кухню – здесь, за небольшим столом, заставленным каким-то бутылками и закусками вроде селедки, копченой колбасы и сыра в нарезке, сидело двое незнакомых мне ребят, примерно моего возраста, а у самого окна стоял… У меня аж душа в пятки ушла. Губастый… Стоит, улыбается мне.
- Ну, говорит он, обращаясь, видимо, ко мне - вот и наши гости пожаловали. Ну что, игруны, пойдемте в комнату, потолкуем так-ска-ать?
Стою, а от страха аж конечности онемели. Сразу припомнилось мне и статейка из «Спид-инфо», и прочая тематическая ерундистика про мужиков, падких на пацанов. А ведь ты же, била меня в висок мысль, думал, что все это – взрослые выдумки, чтобы пугать ребят вроде тебя.
А Губастый подходит ко мне и по плечу так ласково похлопывает.
- Не боись, - говорит, - пойдем-ка в комнату, потолкуем.
Оглянулся – Сивый стоит, улыбается. И меня как по голове шарахнуло сразу – ведь он с самого начала знал, куда мы едем и зачем. И с жетонами ко мне специально подлизывался, и с бесплатными автоматами на ВДНХ.
- Я только пописать, - пискнул я, - можно?
- Давай, только не задерживайся. Мы люди деловые и время у нас - не говно какое.
Фразу «время у нас – не говно какое» я помнить буду, наверное, всю жизнь. Эта фраза колотила меня пока я опорожнял содержимое мочевого пузыря в туалете. Секунд казались часами. Только бы быстрее…
Я приоткрыл дверь сортира. Из кухни слышались веселые голоса и смех, перекрываемые голосом Губастого, который явно рассказывал собравшейся пацанве какой-то очень смешной анекдот. На цыпочках подкрался я к входной двери, щелкнул замком (к счастью, засов оказался простым, не мудреным каким) и бегом оттуда. Со всех ног в станции. Бегу, а у самого мысль – только бы не бросились вдогонку. Сивый еще ладно, от него я в случае чего отобьюсь, а вот от Кота…
Бегу, слышу – сзади голос Сивого. Оборачиваюсь – бежит, весь всклокоченный. Я на всякий случай палку какую-то хватил, стою. Он остановился, стоит, тяжело дышит, а подойти ближе явно боится.
- Ты чего сбежал?
- А то, - отвечаю, - что знаю я этого гада. Он ко мне в «Детском мире» подкатывал, - говорю.
- Ну и что? – удивился Сивый, - он ко всем так. Зато денег зашибить можно неплохо, ну и хавчик тоже.
- Ну и зашибай себе, - говорю я, сжимая палку, - а меня и тетка покормит.
Сивый несколько секунд стоял, будто размышляя, а потом махнул рукой и остервенело так мне бросил:
- Ну и вали в свой Мухосранск на здоровье. Сам же потом жалеть будешь.
Больше я с Сивым не встречался ни разу. Жив ли он вообще - он, Кот, другие ребята Губастого? Фиг знает. Может, живут, как и я, а может сгинули в той жестокой круговерти лихих 90-х.
Много лет спустя, зайдя впервые на один тематический сайт (тогда это был BV3.0, кажется), я наткнулся на целые коллекции фотографий мальчишек 90-х годов, сделанных в различных городах нашей необъятной Родины. Тщетно я пытался найти среди тех работ фотографии Сивого, Кота, Губастого… Может, это и к счастью, сам не знаю. Во всяком случае я нисколько не жалею о том, что не повелся тогда на уловку Губастого. Может, потому и спасся.
Спустя 2 недели из отпуска вернулись родители и мы отчалили в направлении родного дома. И все вернулось на круги своя, школьная жизнь, друзья, приятели и, конечно же, минуты фантазий и грез о самых милых на свете человечках в коротких штанишках. Впрочем, не только фантазий и грез. Но об этом, я думаю, как-нибудь потом. Не сегодня и не сейчас.

 

Экзар Кун©2022