ОНИ
ГЛАВА 1
Идя домой, я понимал, что Старая Крабиха ждет меня, и я буду сцапан. Я недолго послонялся по двору, но там было холодно; сгущались сумерки, свет в кухонных окнах казался таким теплым и желтым, что я сдался и вошёл в дом. Она стояла у плиты, что-то помешивая; я попытался проскользнуть мимо, но она протянула руку и схватила меня за ухо.
- Куда это ты собрался, скажи на милость? - сказала она, и я знал, что меня ожидает. Когда она называла меня «сэр», это означало, в основном, удар по уху, но, когда она говорила «скажи-ка на милость», это должна быть трёпка, и к гадалке не ходи.
- Она загублена, - сказала она. - Ты же знаешь это, не так ли?
Я глянул на пуговицы на её талии, держа голову неподвижно, чтобы она не дернула меня за ухо, и сказал:
- Да, мэм.
- Она развалена, да так, что уже ни на что не годна, - сказала она, - и, кроме того, в колесе телеги выбита спица.
Я ничего не сказал. Я перестал смотреть на её пуговицы и начал смотреть на свои ботинки, которые когда-то носила она, совершенно растянутые и по форме напоминающие её ноги. Я никогда их не надевал, только накануне вечером сильно подморозило, и она застукала меня утром, когда я босиком выходил из дома.
- Кто за это заплатит, скажи-ка мне? - спросила она. - Кто, по-твоему, заплатит за новую, скажи?
Я ничего не сказал, только сжал пальцы ног в ботинках.
- Что я сказала тебе напоследок после доения вчера вечером? - спросила она.
- Убрать её, - сказал я, только когда мой голос вырвался наружу, он оказался беззвучным.
- Ну-ка, скажи, - рявкнула она, дернув меня за ухо, - и смотри мне в глаза, когда отвечаешь!
Я посмотрел ей в лицо. Губы у неё были как лезвие мясницкого ножа, прямые и острые; на шее — красные пятна, всегда появляющиеся, когда она злилась; в её глазах было столько злобы, что мне показалось, будто я заметил в них искры.
- Ты сказала убрать её, - произнёс я, на этот раз вслух.
- Убери её, я сказала, и убери её, я это имела в виду, но ты оставил её там, чтобы твой па переехал её телегой сегодня утром, и это выброшенные на ветер пятнадцать долларов, ни центом меньше.
Я опустил голову, несмотря на то, что она крутила мне ухо, и буркнул:
- Он не мой па, - но это прозвучало громче, чем мне хотелось.
- Что, что? - завопила она, ещё сильно дергая моё ухо.
И тогда я ощутил в себе какую-то дикость, и закричал ей прямо в лицо:
- Он не мой па, а ты не моя ма!
После чего она отпустила мое ухо и ударила меня по лицу, сначала по одной щеке ладонью, потом по другой, тыльной стороной.
- Я выбью из тебя всю эту дурь! - выкрикнула она, наклоняясь и выплевывая эти слова прямо мне в лицо.
От пощечин у меня на глазах выступили слезы, и я понимал, что разревусь еще до того, как она закончит, потому что я никогда не мог удержаться от этого, но тут я уставился на неё и сказал:
- Это не новость! - как будто почувствовал себя смелым, как чёрт.
Она могла бы побить меня, это верно, но ей вовсе не обязательно было знать, что я побит.
Она была высокой худой женщиной с выступающими костями, и в ней не было ничего заметно округлого, но, как говаривал старик, она была крепкой, как скакун, и могла наброситься, как фурия, когда выходила из себя. Однажды я набил штаны газетами, но они издавали такой звук, что она всё поняла. Она держала запас прутьев за кухонным шкафом, специально для меня. И теперь она пошла и выбрала один, хлестнув им по воздуху так, что он свистнул, и, снова схватив меня за ухо, потащила через холодный коридор в гостиную. Там тоже было холодно, темно и странно пахло от того, что было заперто.
- Снимай штаны, - сказала она и, топая, вышла из комнаты.
Я начал снимать, но руки у меня тряслись, так что я не успел расстегнуть пуговицы, прежде чем она вернулась с кухонной лампой. Я не испугался. Я просто не мог унять дрожь.
- Сними их, я сказала, - крикнула она мне, - и положи на табуретку.
Я сделал так, как она сказала, и она начала бить. Я ничего не мог поделать. Она заставила меня реветь, как потерявшегося телёнка ещё до того, как закончила. Я не плакса. Когда я упал с чердака и сломал руку, я ни капли не ревел, хотя, возможно, немного морщился. И только во время порки я не могу сдержаться. В те дни мне было ужасно стыдно, но позже, когда я однажды рассказал об этом Майло, он объяснил мне, что вроде сыпи от клубники у некоторых, кошмары, если съесть сыр. Я не был трусом. Майло сказал, что видел, как взрослые мужчины идут в бой, крича, как дикие индейцы, и падают в обморок, как девчонки, если вытащить занозу из их пальца. Это не имеет никакого отношения к страху.
- Это научит тебя! - говорила она время от времени, но, в основном, для того, чтобы перевести дух. К тому времени, когда она остановилась, она задыхалась, а я рыдал навзрыд.
- Натяни штаны, - сказала она. - И иди в свою комнату. Без ужина.
Я поднялся по лестнице, слегка икая и придерживая штаны. В моей комнате было холодно и темно, и не было свечи, чтобы зажечь её, но за окном можно было видеть звезды. Я упал поперек кровати и повыл некоторое время, зная, что она не сможет услышать меня на кухне, а Старик ещё не вернулся из города. Хуже всего было то, что я понимал, что сглупил, и мне было стыдно. Я собирался убрать её, клянусь. Если бы она дала мне шанс, я сказал бы ей, что сожалею, но был ли в этом хоть какой-то толк? Пятнадцать долларов, и они уже потратили кучу денег на мое воспитание, а я был для них всего лишь занозой в заду. Я ненавидел их, но не был настолько неразумен, чтобы не понимать этого.
И тут меня внезапно осенило, что на этот раз мне стоит уйти. Вас когда-нибудь посещала такая мысль? О, я много раз думал об этом раньше — как я прокрадусь по крыше дровяного сарая темной ночью и сбегу отсюда. Я бы отправился в Пассерель и успел на поезд в 12:47. Затем я бы поехал на фургонах в какое-нибудь далекое место и начал бы всё сначала. Может быть, я бы отправился на Запад, искать золото; я бы вернулся богатым человеком, смог бы выплатить всё, что им должен, чтобы не быть больше обязанным... Только на этот раз меня охватило что-то вроде дрожи в моих внутренностях оттого, что я и в самом деле имел в виду побег.
«Что толку валять дурака?» - думал я. Я бесполезен для них, и они мне не нужны. Они взяли меня, когда я был сиротой; они давали мне еду и кров, думая, что я вырасту полезным, но это не так, и я ненавижу их обоих, так какой смысл оставаться тут? Он будет только молиться за меня, а она будет лупцевать меня до Судного дня.
Я заснул с этой мыслью, как и много раз до этого; но сейчас было по-другому, и я проснулся с этой мыслью, и было не утро, а поздняя ночь; я проснулся оттого, что заснул не под одеялом, а в одежде, и мне стало тесно и холодно. Звезды ярко светили, в доме было тихо, и я подумал: я сейчас уйду! Я сбегу! Именно тогда я услышал, как часы в гостиной пробили двенадцать своим старым дребезжащим звоном. Я встал и вытащил клин из оконной рамы. Ее немного заклинило из-за того, что она была закрыта всю зиму, но я её поднял. Квакушки на болоте через дорогу звенели, как миллион бубенцов. Я вылез на крышу дровяного сарая, стараясь не шуметь, и спрыгнул. И уселся на землю, когда оказался внизу, и расшнуровал её старые ботинки. Я отнес их к задней двери и поставил на подоконник. Они были похожи на двух злых старух, сидящих в звездном свете, с голенищами, свесившимися вниз; я высунул им язык. Амбарная кошка вышла из тени и мяукнула мне; я сказала ей шепотом: «Прощай, Тэб».
Затем я прокрался под кустами сирени и вышел через парадные ворота на дорогу. Мои ноги всё ещё были чувствительными после зимы, поэтому камни причиняли боль, но было не слишком холодно. Я отправился в путь и добралась до Пассереля как раз вовремя, чтобы успеть на поезд.
ГРЯЗНЫЙ ДЖИМ ДЖЕЛЛИМАН
ГЛАВА 2
У меня не было проблем с тем, чтобы сесть на этот поезд.
Я добрался до него как раз вовремя; он стоял, словно поджидал меня: звенел колокол, паровоз издавал тихое пыхтение, похожее на дыхание великана, кондуктор размахивал фонарем, а машинист высунулся из кабины, чтобы сплюнуть на платформу. Первое, что я увидел, был товарный вагон с открытой дверью; я проскользнул внутрь, там было пусто, как в барабане. Это было так легко, что казалось, будто сам Бог хотел, чтобы я уехал.
Это была странная ночь, да. Просыпаясь, я думал, что сплю, а когда я засыпал, мне снились настолько реальные сны, что я думал, будто бодрствую. Мне приснилось, что Старик вернулся домой и тоже высек меня; мне приснилось что-то о церкви; мне приснилось, что у Тэб были котята, и я бежал с ними к вагону. В конце концов я проснулся и увидел, что уже день; поезд стоял, но, выглянув, я понял, что он, похоже, не остановился в каком-то определённом месте; и я решил, что где-то с другой стороны вагонов, должно быть, цистерна с водой. Больше всего я думал о том, что мне где-то нужно сделать кое-что мощное; я огляделся по сторонам, чтобы посмотреть, нет ли где-нибудь поблизости железнодорожных, и, увидев, что их нет, выскользнул в щель двери и прыгнул. Я скатился по гравийной насыпи; за ней беспорядочно росли кусты, которыми я и воспользовался.
Вокруг пели птицы; легко дымил паровоз, посылая белые облака в голубое небо, и мне сразу стало хорошо. Я сделал это, подумал я. Это единственное, что можно сказать, что бы ни случилось. Я сделал это...
Я принялся карабкаться обратно на эту крутую гравийную насыпь, скользя, и съезжая и карабкаясь снова. И тут паровоз неожиданно громко фыркнул, и поезд тронулся.
- Хэй, - завопил я, даже не подумав, словно имел право просить поезд подождать меня. Я упирался пальцами ног и рук, коленями и локтями, всем, что попадалось под руку или за что можно было ухватиться, но к тому времени, как я добрался до вершины насыпи, конец вагона уже виднелся довольно далеко, и с каждым мигом удалялся всё дальше и дальше. Я увидел тормозного кондуктора, стоящего на задней ступеньке, и когда он тоже меня увидел, то у него оказался такой удивлённый вид, что мне стало смешно. Затем он вытащил свой красный шейный платок и помахал мне. Думаю, он так и не понял, что я всю ночь ехал на его поезде.
Я остался стоять на путях, чувствуя, что в этом месте нет ничего, что могло бы предстать перед Божьим взором, кроме меня и той водонапорной башни. Пути шли по насыпи; с одной стороны я видел реку, извивающуюся по заросшему кустарником болоту; с другой стороны, за водонапорной башней, торчал горный хребет с рощицей молодых деревьев на нём, похожих на волосы на хребте свиньи. Кроме рельсов и башни тут не было ничего, что давало бы понять, что в мире есть ещё кто-то живой, кроме меня.
Ну, подумал я, если пойти по рельсам, то они обязательно пересекутся с дорогой ... ... Где-то миль через сто, прикинул я. Поэтому я сунул руки в карманы и потопал по шпалам. Но мой желудок был ужасно пуст, чтобы продержаться сотню миль. Они уже встали? прикинул я. Да, судя по солнцу, где-то около семи. Он, должно быть, уже вернулся домой, а она помешивала кашу и ставила кофе на плиту. «Где это Сатанинское отродье?» - спросил он, а она отвечала ему: «Ты хочешь сказать, что его не было с тобой?» Или нет. Всё было не так. Выходя из кухонной двери, он должен был споткнуться о ботинки.
В тот день мне повезло. Я ещё не успел завернуть за поворот, которым рельсы огибали хребет, как увидел знак переезда, белый и красивый, возвышающийся впереди вдоль путей. «Берегись поезда!» Я знал, что там написано.
- Берегись Джорджа Меллиша! - сказал я вслух, почувствовав себя большим старым паровозом с работающими поршнями и выбрасывающим пар. Я свистнул у переезда, и целая стая ворон поднялась с дуба. Одна спустилась на рельсы далеко впереди и, склонил голову, как ни в чём не бывало, нагло расправила крылья.
Ворона — это такая всезнающая птица. У меня появилось чувство, что она всё-всё про меня разузнала, что я сбежал и всё такое, и, внимательно разглядывая меня своими глазками-бусинками, готовилась сообщить в штаб, как шпион Джонни Реб. Может, она полетит обратно к Старой Крабихе и расскажет ей, где я, и они со Стариком сядут в повозку и погонятся за мной. Я побежал к ней, размахивая руками. «Кыш!» — кричал я. «Брысь! Убирайся отсюда!» Она, не торопясь, нагло посмотрела на меня, но, в конце концов, расправила крылья и улетела. Подойдя к переезду, я не мог понять, в какую сторону повернуть. Слева, насколько хватало глаз, было просто плоское и бесплодное болото; справа имелся какой-то холм, и дорога делала поворот; я пошёл в ту сторону, думая, что, может быть, за холмом будет дом, где мне разрешат нарубить дров, или напоить скот, или сделать что-нибудь ещё за завтрак. Шагая, я начал думать о ломтях хлеба с густым слоем масла, или о кофе с сахаром — много сахара — и сливками, или о яичнице с небольшим куском поджаренной ветчины. Но нигде не виднелось ни одного дома. Ни за этим поворотом, ни за следующим, ни за следующим за ним... Это дорога, продолжал я себе говорить, она же должна куда-то вести.
А потом, разве я не сделал ещё один поворот и не обнаружил, что эта дорога вообще никуда не ведёт? По крайней мере, она привела ко двору дома, и там обрывалась, и не шла дальше.
Что ж, это было в порядке вещей, только дом стоял совершенно пустой, любой мог это заметить. Когда-то он был желтым, но краска стерлась до самого дерева, так что теперь он был, в основном, коричневым, и немного жёлтым, но не пятнами, а скорее отблеском от всего остального. Половина оконных стекол была разбита, а ставни висели в разные стороны, так что казалось: чихни, и половина из них отвалится. Крыльцо тоже провалилось. Тут уже много лет никто не жил. Я понял, что мне придется развернуться и пойти по дороге обратно к путям и через то унылое болото. Не скрою, мне было не по себе... если бы я подкрался к той вороне незаметно, подумал я, то, возможно, смог бы подкараулить её и свернуть ей шею. Тогда я развел бы огонь... Я мог бы поймать кролика, но это, скорее всего, займёт очень много времени... Она могла бы накормить меня ужином, по любому, учитывая, что она меня высекла... Она могла бы сделать и то, и другое.
Я был настолько голоден, что только одна мысль о порке могла заставить меня зареветь и впасть в уныние, к тому начали болеть ноги. «Ну, - подумал я, может, за домом будет насос, и, в любом случае, я смогу хотя бы напиться».
Поэтому я продолжил шагать по дороге к дому. Однажды мне показалось, будто я заметил, как что-то проскользнуло среди высокой пожухлой травы во дворе, вроде кошки, и я подумал, что, может быть, люди не ушли от сюда так давно, как это казалось, но потом я решил, что скорее всего видел скунса или опоссума, или что-то в этом роде... Было тихо, как может быть тихо только в пустом доме, и я радовался, что пришел сюда средь бела дня... Я обошел дом сзади, и, конечно же, там стоял старый ржавый насос с белой фарфоровой чашкой, лежащей на земле рядом с ним. Позади дома я увидел жалкого вида старый амбар с дубовым лесом за ним, а чуть в стороне - уборную с распахнутой дверью. А внутри этой уборной, такой же старый, как сама жизнь, сидел старик и читал книгу!
Я подумал, что выпрыгну из своих штанов!
И пока я стоял там, можно сказать, застыл, он поднял глаза и сказал: «Привет!» — спокойный, как не знаю кто!
Это был старый-престарый чудик с длинной бородой, которая была бы белой, если бы он не был самым грязным стариком, которого я когда-нибудь видел. Все в нём было таким грязным, что казалось почти зелёным, кроме его голубых-голубых глаз. На голове у него сидела старая шляпа с дырой в полях, и он вообще ничего не делал в этом туалете.
- Заходи и присаживайся, - сказал он мне. - Я всегда сижу здесь приятным утром — на солнышке и без ветра. Откуда ты взялся, парень? Ты не из молодых Тридвеев, насколько я знаю. У них у всех нижняя губа выступает, как у самого старика.
Я был просто ошарашен, обнаружив тут живого человека. Я подошёл к нему поближе, и, полагаю, выглядел довольно глупо, с открытым ртом. Я сказал первое, что пришло мне в голову:
- У тебя книга перевёрнута.
- Это из-за того, что у меня перевёрнутые глаза, - говорит этот старый чудак.
Я почувствовал себя ещё более растерянным, чем раньше, и спросил:
- Что ты имеешь в виду, говоря, что у тебя перевёрнутые глаза?
- Я знаю, ты вряд ли это заметишь, - сказал он, - но у Господа произошел небольшой несчастный случай, и он перевернул всё вверх ногами. Возьми тебя, к примеру. Может, ты ходишь по потолку, насколько мне это кажется.
Тогда я понял, что он либо шутит надо мной, либо у него что-то с головой; я надеялся, что это будет первое, а не последнее.
Он закрыл свою книгу и вышел из уборной. Когда он подошёл, от него сильно завоняло.
- Как тебя зовут, мальчик? - спросил он. - Откуда ты? Держу пари, ты сбежал.
Чёрт возьми, как он мог узнать? Я чувствовал себя таким глупым и безмозглым, что подумал, может, это ворона прилетела передо мной и всё ему обо мне рассказала.
- Меня зовут Джордж Меллиш, - сказал я, - и я был бы очень обязан, если смог напиться из твоего насоса.
- Угощайся, - тогда говорит он. - Мальчик с хорошими манерами. Где твоя родня, мальчик?
- Умерли, - говорю я, и это было правдой.
- Ну, Джордж, какой в этом позор?! Господь даёт, Господь и забирает. Держу пари, ты голоден.
- Да, сэр! - говорю я, стараясь, чтобы это не звучало слишком алчно.
- Ну, тогда пошли, Джордж. У меня не так много, но есть кое-что, чем я буду рад поделиться. Конечно, приятно иметь компанию, если это только не женщины.
Поэтому я отставил чашку и последовал за ним внутрь дома.
ГЛАВА 3
ПРОДОЛЖЕНИЕ ВОЗМОЖНО
