ОНИ
ГЛАВА 1
Идя домой, я понимал, что Старая Крабиха ждет меня, и я буду сцапан. Я недолго послонялся по двору, но там было холодно; сгущались сумерки, свет в кухонных окнах казался таким теплым и желтым, что я сдался и вошёл в дом. Она стояла у плиты, что-то помешивая; я попытался проскользнуть мимо, но она протянула руку и схватила меня за ухо.
- Куда это ты собрался, скажи на милость? - сказала она, и я знал, что меня ожидает. Когда она называла меня «сэр», это означало, в основном, удар по уху, но, когда она говорила «скажи-ка на милость», это должна быть трёпка, и к гадалке не ходи.
- Она загублена, - сказала она. - Ты же знаешь это, не так ли?
Я глянул на пуговицы на её талии, держа голову неподвижно, чтобы она не дернула меня за ухо, и сказал:
- Да, мэм.
- Она развалена, да так, что уже ни на что не годна, - сказала она, - и, кроме того, в колесе телеги выбита спица.
Я ничего не сказал. Я перестал смотреть на её пуговицы и начал смотреть на свои ботинки, которые когда-то носила она, совершенно растянутые и по форме напоминающие её ноги. Я никогда их не надевал, только накануне вечером сильно подморозило, и она застукала меня утром, когда я босиком выходил из дома.
- Кто за это заплатит, скажи-ка мне? - спросила она. - Кто, по-твоему, заплатит за новую, скажи?
Я ничего не сказал, только сжал пальцы ног в ботинках.
- Что я сказала тебе напоследок после доения вчера вечером? - спросила она.
- Убрать её, - сказал я, только когда мой голос вырвался наружу, он оказался беззвучным.
- Ну-ка, скажи, - рявкнула она, дернув меня за ухо, - и смотри мне в глаза, когда отвечаешь!
Я посмотрел ей в лицо. Губы у неё были как лезвие мясницкого ножа, прямые и острые; на шее — красные пятна, всегда появляющиеся, когда она злилась; в её глазах было столько злобы, что мне показалось, будто я заметил в них искры.
- Ты сказала убрать её, - произнёс я, на этот раз вслух.
- Убери её, я сказала, и убери её, я это имела в виду, но ты оставил её там, чтобы твой па переехал её телегой сегодня утром, и это выброшенные на ветер пятнадцать долларов, ни центом меньше.
Я опустил голову, несмотря на то, что она крутила мне ухо, и буркнул:
- Он не мой па, - но это прозвучало громче, чем мне хотелось.
- Что, что? - завопила она, ещё сильно дергая моё ухо.
И тогда я ощутил в себе какую-то дикость, и закричал ей прямо в лицо:
- Он не мой па, а ты не моя ма!
После чего она отпустила мое ухо и ударила меня по лицу, сначала по одной щеке ладонью, потом по другой, тыльной стороной.
- Я выбью из тебя всю эту дурь! - выкрикнула она, наклоняясь и выплевывая эти слова прямо мне в лицо.
От пощечин у меня на глазах выступили слезы, и я понимал, что разревусь еще до того, как она закончит, потому что я никогда не мог удержаться от этого, но тут я уставился на неё и сказал:
- Это не новость! - как будто почувствовал себя смелым, как чёрт.
Она могла бы побить меня, это верно, но ей вовсе не обязательно было знать, что я побит.
Она была высокой худой женщиной с выступающими костями, и в ней не было ничего заметно округлого, но, как говаривал старик, она была крепкой, как скакун, и могла наброситься, как фурия, когда выходила из себя. Однажды я набил штаны газетами, но они издавали такой звук, что она всё поняла. Она держала запас прутьев за кухонным шкафом, специально для меня. И теперь она пошла и выбрала один, хлестнув им по воздуху так, что он свистнул, и, снова схватив меня за ухо, потащила через холодный коридор в гостиную. Там тоже было холодно, темно и странно пахло от того, что было заперто.
- Снимай штаны, - сказала она и, топая, вышла из комнаты.
Я начал снимать, но руки у меня тряслись, так что я не успел расстегнуть пуговицы, прежде чем она вернулась с кухонной лампой. Я не испугался. Я просто не мог унять дрожь.
- Сними их, я сказала, - крикнула она мне, - и положи на табуретку.
Я сделал так, как она сказала, и она начала бить. Я ничего не мог поделать. Она заставила меня реветь, как потерявшегося телёнка ещё до того, как закончила. Я не плакса. Когда я упал с чердака и сломал руку, я ни капли не ревел, хотя, возможно, немного морщился. И только во время порки я не могу сдержаться. В те дни мне было ужасно стыдно, но позже, когда я однажды рассказал об этом Майло, он объяснил мне, что вроде сыпи от клубники у некоторых, кошмары, если съесть сыр. Я не был трусом. Майло сказал, что видел, как взрослые мужчины идут в бой, крича, как дикие индейцы, и падают в обморок, как девчонки, если вытащить занозу из их пальца. Это не имеет никакого отношения к страху.
- Это научит тебя! - говорила она время от времени, но, в основном, для того, чтобы перевести дух. К тому времени, когда она остановилась, она задыхалась, а я рыдал навзрыд.
- Натяни штаны, - сказала она. - И иди в свою комнату. Без ужина.
Я поднялся по лестнице, слегка икая и придерживая штаны. В моей комнате было холодно и темно, и не было свечи, чтобы зажечь её, но за окном можно было видеть звезды. Я упал поперек кровати и повыл некоторое время, зная, что она не сможет услышать меня на кухне, а Старик ещё не вернулся из города. Хуже всего было то, что я понимал, что сглупил, и мне было стыдно. Я собирался убрать её, клянусь. Если бы она дала мне шанс, я сказал бы ей, что сожалею, но был ли в этом хоть какой-то толк? Пятнадцать долларов, и они уже потратили кучу денег на мое воспитание, а я был для них всего лишь занозой в заду. Я ненавидел их, но не был настолько неразумен, чтобы не понимать этого.
И тут меня внезапно осенило, что на этот раз мне стоит уйти. Вас когда-нибудь посещала такая мысль? О, я много раз думал об этом раньше — как я прокрадусь по крыше дровяного сарая темной ночью и сбегу отсюда. Я бы отправился в Пассерель и успел на поезд в 12:47. Затем я бы поехал на фургонах в какое-нибудь далекое место и начал бы всё сначала. Может быть, я бы отправился на Запад, искать золото; я бы вернулся богатым человеком, смог бы выплатить всё, что им должен, чтобы не быть больше обязанным... Только на этот раз меня охватило что-то вроде дрожи в моих внутренностях оттого, что я и в самом деле имел в виду побег.
«Что толку валять дурака?» - думал я. Я бесполезен для них, и они мне не нужны. Они взяли меня, когда я был сиротой; они давали мне еду и кров, думая, что я вырасту полезным, но это не так, и я ненавижу их обоих, так какой смысл оставаться тут? Он будет только молиться за меня, а она будет лупцевать меня до Судного дня.
Я заснул с этой мыслью, как и много раз до этого; но сейчас было по-другому, и я проснулся с этой мыслью, и было не утро, а поздняя ночь; я проснулся оттого, что заснул не под одеялом, а в одежде, и мне стало тесно и холодно. Звезды ярко светили, в доме было тихо, и я подумал: я сейчас уйду! Я сбегу! Именно тогда я услышал, как часы в гостиной пробили двенадцать своим старым дребезжащим звоном. Я встал и вытащил клин из оконной рамы. Ее немного заклинило из-за того, что она была закрыта всю зиму, но я её поднял. Квакушки на болоте через дорогу звенели, как миллион бубенцов. Я вылез на крышу дровяного сарая, стараясь не шуметь, и спрыгнул. И уселся на землю, когда оказался внизу, и расшнуровал её старые ботинки. Я отнес их к задней двери и поставил на подоконник. Они были похожи на двух злых старух, сидящих в звездном свете, с голенищами, свесившимися вниз; я высунул им язык. Амбарная кошка вышла из тени и мяукнула мне; я сказала ей шепотом: «Прощай, Тэб».
Затем я прокрался под кустами сирени и вышел через парадные ворота на дорогу. Мои ноги всё ещё были чувствительными после зимы, поэтому камни причиняли боль, но было не слишком холодно. Я отправился в путь и добралась до Пассереля как раз вовремя, чтобы успеть на поезд.
ГРЯЗНЫЙ ДЖИМ ДЖЕЛЛИМАН
ГЛАВА 2
У меня не было проблем с тем, чтобы сесть на этот поезд.
Я добрался до него как раз вовремя; он стоял, словно поджидал меня: звенел колокол, паровоз издавал тихое пыхтение, похожее на дыхание великана, кондуктор размахивал фонарем, а машинист высунулся из кабины, чтобы сплюнуть на платформу. Первое, что я увидел, был товарный вагон с открытой дверью; я проскользнул внутрь, там было пусто, как в барабане. Это было так легко, что казалось, будто сам Бог хотел, чтобы я уехал.
Это была странная ночь, да. Просыпаясь, я думал, что сплю, а когда я засыпал, мне снились настолько реальные сны, что я думал, будто бодрствую. Мне приснилось, что Старик вернулся домой и тоже высек меня; мне приснилось что-то о церкви; мне приснилось, что у Тэб были котята, и я бежал с ними к вагону. В конце концов я проснулся и увидел, что уже день; поезд стоял, но, выглянув, я понял, что он, похоже, не остановился в каком-то определённом месте; и я решил, что где-то с другой стороны вагонов, должно быть, цистерна с водой. Больше всего я думал о том, что мне где-то нужно сделать кое-что мощное; я огляделся по сторонам, чтобы посмотреть, нет ли где-нибудь поблизости железнодорожных, и, увидев, что их нет, выскользнул в щель двери и прыгнул. Я скатился по гравийной насыпи; за ней беспорядочно росли кусты, которыми я и воспользовался.
Вокруг пели птицы; легко дымил паровоз, посылая белые облака в голубое небо, и мне сразу стало хорошо. Я сделал это, подумал я. Это единственное, что можно сказать, что бы ни случилось. Я сделал это...
Я принялся карабкаться обратно на эту крутую гравийную насыпь, скользя, и съезжая и карабкаясь снова. И тут паровоз неожиданно громко фыркнул, и поезд тронулся.
- Хэй, - завопил я, даже не подумав, словно имел право просить поезд подождать меня. Я упирался пальцами ног и рук, коленями и локтями, всем, что попадалось под руку или за что можно было ухватиться, но к тому времени, как я добрался до вершины насыпи, конец вагона уже виднелся довольно далеко, и с каждым мигом удалялся всё дальше и дальше. Я увидел тормозного кондуктора, стоящего на задней ступеньке, и когда он тоже меня увидел, то у него оказался такой удивлённый вид, что мне стало смешно. Затем он вытащил свой красный шейный платок и помахал мне. Думаю, он так и не понял, что я всю ночь ехал на его поезде.
Я остался стоять на путях, чувствуя, что в этом месте нет ничего, что могло бы предстать перед Божьим взором, кроме меня и той водонапорной башни. Пути шли по насыпи; с одной стороны я видел реку, извивающуюся по заросшему кустарником болоту; с другой стороны, за водонапорной башней, торчал горный хребет с рощицей молодых деревьев на нём, похожих на волосы на хребте свиньи. Кроме рельсов и башни тут не было ничего, что давало бы понять, что в мире есть ещё кто-то живой, кроме меня.
Ну, подумал я, если пойти по рельсам, то они обязательно пересекутся с дорогой ... ... Где-то миль через сто, прикинул я. Поэтому я сунул руки в карманы и потопал по шпалам. Но мой желудок был ужасно пуст, чтобы продержаться сотню миль. Они уже встали? прикинул я. Да, судя по солнцу, где-то около семи. Он, должно быть, уже вернулся домой, а она помешивала кашу и ставила кофе на плиту. «Где это Сатанинское отродье?» - спросил он, а она отвечала ему: «Ты хочешь сказать, что его не было с тобой?» Или нет. Всё было не так. Выходя из кухонной двери, он должен был споткнуться о ботинки.
В тот день мне повезло. Я ещё не успел завернуть за поворот, которым рельсы огибали хребет, как увидел знак переезда, белый и красивый, возвышающийся впереди вдоль путей. «Берегись поезда!» Я знал, что там написано.
- Берегись Джорджа Меллиша! - сказал я вслух, почувствовав себя большим старым паровозом с работающими поршнями и выбрасывающим пар. Я свистнул у переезда, и целая стая ворон поднялась с дуба. Одна спустилась на рельсы далеко впереди и, склонил голову, как ни в чём не бывало, нагло расправила крылья.
Ворона — это такая всезнающая птица. У меня появилось чувство, что она всё-всё про меня разузнала, что я сбежал и всё такое, и, внимательно разглядывая меня своими глазками-бусинками, готовилась сообщить в штаб, как шпион Джонни Реб. Может, она полетит обратно к Старой Крабихе и расскажет ей, где я, и они со Стариком сядут в повозку и погонятся за мной. Я побежал к ней, размахивая руками. «Кыш!» — кричал я. «Брысь! Убирайся отсюда!» Она, не торопясь, нагло посмотрела на меня, но, в конце концов, расправила крылья и улетела. Подойдя к переезду, я не мог понять, в какую сторону повернуть. Слева, насколько хватало глаз, было просто плоское и бесплодное болото; справа имелся какой-то холм, и дорога делала поворот; я пошёл в ту сторону, думая, что, может быть, за холмом будет дом, где мне разрешат нарубить дров, или напоить скот, или сделать что-нибудь ещё за завтрак. Шагая, я начал думать о ломтях хлеба с густым слоем масла, или о кофе с сахаром — много сахара — и сливками, или о яичнице с небольшим куском поджаренной ветчины. Но нигде не виднелось ни одного дома. Ни за этим поворотом, ни за следующим, ни за следующим за ним... Это дорога, продолжал я себе говорить, она же должна куда-то вести.
А потом, разве я не сделал ещё один поворот и не обнаружил, что эта дорога вообще никуда не ведёт? По крайней мере, она привела ко двору дома, и там обрывалась, и не шла дальше.
Что ж, это было в порядке вещей, только дом стоял совершенно пустой, любой мог это заметить. Когда-то он был желтым, но краска стерлась до самого дерева, так что теперь он был, в основном, коричневым, и немного жёлтым, но не пятнами, а скорее отблеском от всего остального. Половина оконных стекол была разбита, а ставни висели в разные стороны, так что казалось: чихни, и половина из них отвалится. Крыльцо тоже провалилось. Тут уже много лет никто не жил. Я понял, что мне придется развернуться и пойти по дороге обратно к путям и через то унылое болото. Не скрою, мне было не по себе... если бы я подкрался к той вороне незаметно, подумал я, то, возможно, смог бы подкараулить её и свернуть ей шею. Тогда я развел бы огонь... Я мог бы поймать кролика, но это, скорее всего, займёт очень много времени... Она могла бы накормить меня ужином, по любому, учитывая, что она меня высекла... Она могла бы сделать и то, и другое.
Я был настолько голоден, что только одна мысль о порке могла заставить меня зареветь и впасть в уныние, к тому начали болеть ноги. «Ну, - подумал я, может, за домом будет насос, и, в любом случае, я смогу хотя бы напиться».
Поэтому я продолжил шагать по дороге к дому. Однажды мне показалось, будто я заметил, как что-то проскользнуло среди высокой пожухлой травы во дворе, вроде кошки, и я подумал, что, может быть, люди не ушли от сюда так давно, как это казалось, но потом я решил, что скорее всего видел скунса или опоссума, или что-то в этом роде... Было тихо, как может быть тихо только в пустом доме, и я радовался, что пришел сюда средь бела дня... Я обошел дом сзади, и, конечно же, там стоял старый ржавый насос с белой фарфоровой чашкой, лежащей на земле рядом с ним. Позади дома я увидел жалкого вида старый амбар с дубовым лесом за ним, а чуть в стороне - уборную с распахнутой дверью. А внутри этой уборной, такой же старый, как сама жизнь, сидел старик и читал книгу!
Я подумал, что выпрыгну из своих штанов!
И пока я стоял там, можно сказать, застыл, он поднял глаза и сказал: «Привет!» — спокойный, как не знаю кто!
Это был старый-престарый чудик с длинной бородой, которая была бы белой, если бы он не был самым грязным стариком, которого я когда-нибудь видел. Все в нём было таким грязным, что казалось почти зелёным, кроме его голубых-голубых глаз. На голове у него сидела старая шляпа с дырой в полях, и он вообще ничего не делал в этом туалете.
- Заходи и присаживайся, - сказал он мне. - Я всегда сижу здесь приятным утром — на солнышке и без ветра. Откуда ты взялся, парень? Ты не из молодых Тридвеев, насколько я знаю. У них у всех нижняя губа выступает, как у самого старика.
Я был просто ошарашен, обнаружив тут живого человека. Я подошёл к нему поближе, и, полагаю, выглядел довольно глупо, с открытым ртом. Я сказал первое, что пришло мне в голову:
- У тебя книга перевёрнута.
- Это из-за того, что у меня перевёрнутые глаза, - говорит этот старый чудак.
Я почувствовал себя ещё более растерянным, чем раньше, и спросил:
- Что ты имеешь в виду, говоря, что у тебя перевёрнутые глаза?
- Я знаю, ты вряд ли это заметишь, - сказал он, - но у Господа произошел небольшой несчастный случай, и он перевернул всё вверх ногами. Возьми тебя, к примеру. Может, ты ходишь по потолку, насколько мне это кажется.
Тогда я понял, что он либо шутит надо мной, либо у него что-то с головой; я надеялся, что это будет первое, а не последнее.
Он закрыл свою книгу и вышел из уборной. Когда он подошёл, от него сильно завоняло.
- Как тебя зовут, мальчик? - спросил он. - Откуда ты? Держу пари, ты сбежал.
Чёрт возьми, как он мог узнать? Я чувствовал себя таким глупым и безмозглым, что подумал, может, это ворона прилетела передо мной и всё ему обо мне рассказала.
- Меня зовут Джордж Меллиш, - сказал я, - и я был бы очень обязан, если смог напиться из твоего насоса.
- Угощайся, - тогда говорит он. - Мальчик с хорошими манерами. Где твоя родня, мальчик?
- Умерли, - говорю я, и это было правдой.
- Ну, Джордж, какой в этом позор?! Господь даёт, Господь и забирает. Держу пари, ты голоден.
- Да, сэр! - говорю я, стараясь, чтобы это не звучало слишком алчно.
- Ну, тогда пошли, Джордж. У меня не так много, но есть кое-что, чем я буду рад поделиться. Конечно, приятно иметь компанию, если это только не женщины.
Поэтому я отставил чашку и последовал за ним внутрь дома.
ГЛАВА 3
Должен сказать, что в том доме был полный бардак. Я никогда не видел ничего подобного. Я бы отдал свою рубашку, чтобы Старая Крабиха сунула туда свой нос, потому что именно я был самым грязным мальчишкой, которого она когда-либо видела... Так она всегда говорила...
Тут стоял кошачий запах, и человеческий, и запах еды, и ни один не был приятным. Тут валялись кучи вещей по углам и под раковиной, вроде кукурузных початков, яблочных огрызков и персиковых косточек, и всё это потом гнило, так что сначала возникал вопрос, что это такое, а затем приходила мысль, что лучше этого не знать. Тут была паутина по углам, из которой вдовы могли бы сплести себе траурные вуали. Тут были осколки битого фарфора и комки пережеванного табака — и это я ещё не всё рассказал!
- Разве это не великолепно? - говорит этот старик.
Что я должен был сказать? Не думайте, что я этакий чистюля. Я бы не сказал этого, потому что это совсем не так. Но это место превзошло меня.
Он начал рыться в шкафах, продолжая болтать без умолку и не дожидаясь ответа.
- Ну, ты ведь не знаешь, почему я называю это великолепием, - говорит он. - Это потому, что ты никогда раньше такого не видел. Так что я расскажу тебе, как тут было. Чисто, как стеклышко, было тогда. Пахло мылом и выглядело словно стекло. В те дни так было: «Моя земля, не выбивай свою трубку там!» или «Сними эти грязные ботинки, прежде чем зайти в мою кухню», а табак?! Приходилось идти в лес, чтобы его пожевать! Ну, сэр, она умерла. Быстро и легко, так это было; должно быть, это стало облегчением и для неё тоже. В общем, подлая женщина, детей у нее не было, чтобы смягчить, и, полагаю, я сбил с неё всю спесь... Да, сэр, она умерла. Ну, сэр Джордж, я вернулся с похорон; и посмотрел на этот дом, а он был аккуратным как брошка, и я стоял прямо посреди гостиной, и громко произнёс своё имя. «Джим», - говорю я. «Джим». Вот так. И с тех пор я не делал ничего, чего не хотел. Пустил землю в запустение и сдаю соседям, когда у меня мало денег. Не мылся с той ночи, как напился и упал в ручей... Вот почему я говорю, что это великолепно. Да, сэр, когда я прихожу в этот дом и вижу, как здесь всё отвратительно, я просто тяжело вздыхаю и говорю: «Разве это не великолепно!» Да, сэр, это то, что я говорю всегда, чтобы дать доброму Господу знать, как я благодарен за Его милости и Его благословения. Ну, думаю, тебе этого не понять. Ты такой молодой парень, глаза твои, и, в отличие от меня, ты никогда не страдал от женщин-чистюль.
- Ну, - говорю я осторожно, - в некотором роде, было такое. Можно так сказать.
Старик достал буханку хлеба и кувшин патоки. Затем взял кофейник и налил в него воды из банки. У меня мурашки побежали по коже, когда я увидел его руки на этом хлебе. Он, определённо, был Грязным старикашкой. Но он продолжал болтать всё это время, пока резал хлеб и варил кофе, словно у него не было компании целую вечность. Старики, они такие. Частенько.
- Это правда, Джордж? - спрашивает он. - Это правда, на самом деле так? Разве это не совпадение, что мы с тобой одинаково пострадали от женщин-чистюль? Скажи мне, Джордж, это была твоя мама? Я думаю, ты ещё не женат, в твоём-то возрасте.
- О нет, сэр, - говорю я, - мне ещё двенадцати нет. То была не моя ма. То были люди, которые взяли меня к себе после того, как мои родители умерли.
- Это факт, - говорит он. - Она была такой чистюлей, что ты сбежал! Это факт, не так ли, Джордж?
- Ну, да, сэр, и нет, сэр, - говорю я.
- О, не называй меня сэром, называй меня Грязный, - говорит он. - Грязный Джим Джеллиман — это моё полное имя, но в последнее время никто так меня не называет, только Грязным.
- А теперь садись, - говорит он, - кофе будет готов через минуту. Вот немного хлеба, угощайся, и расскажи мне, как так получилось.
Говорю вам, я набросился на еду, пока прикончил краюху буханки.
Не было ничего, кроме патоки, чтобы положить в кофе, но к тому времени я бы выпил лужу грязи. И набивая себе живот, я рассказал ему, как остался сиротой, и как Он и Она взяли меня к себе и растили, но как бы всё вышло наоборот, каким-то образом. Насчёт меня, так сказать. Я хорошо разбирался в этом вопросе и первым делом сообщил ему, как сказал бы любому другому, что хочу, чтобы он понял, что я плохой мальчик. Никогда не был хорошим, и никогда не буду, это факт. Некоторые люди считали меня плохим, а некоторые не настолько ужасным, но никто никогда не обвинял меня в том, что я был просто хорошим. Но мне казалось, что Он и Она искали какого-то ангела, о котором можно прочесть в тех историях для воскресной школы, где хороший мальчик всегда умирает юным и попадает на небеса. Я никогда не видел в этом никакой выгоды. Какую пользу я бы принёс Им, если бы был настолько хорошим, что умер молодым, как те хорошие мальчики, о которых можно прочесть?
Старик был бы не таким ужасным, если бы не молился всё время. У него имелась привычка просить наставления всякий раз, когда дух побуждал его — я видел, как он падал на колени в навозную кучу, ничего не замечая. Я не помню, о чем он молился в тот раз, но, скорее всего, он молился, чтобы Господь дал ему силы после того, как я совершил какую-то глупость. Когда я был маленьким, я старался быть хорошим. Я долго молился по ночам, а когда просыпался на следующее утро, то решал: «Сегодня я буду хорошим как золото!» Ну, и бывали времена, когда я вёл себя как дурак. Пинал ведро с молоком, ронял яйца, никогда не желая ничего плохого. Однажды Она послала меня в город запросто так, за катушкой ниток. И знаете, когда я притопал туда, я напрочь забыл, за чем она меня послала. Можете себе представить малого, который идет три мили только ради одной маленькой катушки белых хлопковых ниток № 60, не имея на уме ничего другого, и который забывает, зачем он шёл, придя в магазин? Я чуть не сбежал в тот раз. Казалось, что я не стою того пороха, которым меня можно взорвать, раз я такой большой дурак... Она тогда поколотила меня. Естественно. Для меня это стало своего рода облегчением.
Поэтому я перестал пытаться быть хорошим, потому что мне казалось, что я чувствую себя лучше, когда я совсем плохой. Если Она колотила меня или Он молился за меня, потому что я дерзил в ответ или улизнул на рыбалку вместо того, чтобы делать работу по дому, я знал, что всё, что наделал, было нарочно, и, похоже, от этого я чувствовал себя не так уж плохо. И похоже, чего я уж не мог вынести, так это осознания того, что я дурак.
А потом я рассказал о той глупости, что совершил в последний раз, и как я пришёл к тому, чтобы сбежать... Тьфу, дело было не в том, что меня отлупили. Я просто больше не мог выносить быть таким дураком.
Грязный Джим всё время слушал меня, покачивая головой, так что время от времени кончик его бороды окунался в его чашку с кофе, и я как-то сбивался с толку, наблюдая, как с неё капает, как с кисти, а он не обращает на это внимания. Время от времени он восклицал: «Вот как!» или «Это факт?» словно никогда не слышал ничего подобного тому, что я говорил. Он, конечно, умел слушать, когда ему хотелось. Когда я добрался до конца, у меня словно груз с плеч свалился.
- Ну, сэр Джордж, - говорит он тогда, - у тебя, конечно, была интересная жизнь, и это факт, и ты, конечно, изучил её гораздо лучше, чем большинство парней твоего возраста. Да, сэр, и я не удивлюсь, если ты вырастешь богатым парнем и станешь владельцем банка или чем-то в этом роде — если только Убийца глупцов не доберётся до тебя первым.
- Убийца глупцов?! - говорю я. - Кто это?
- Как?! - говорит тогда Грязный Джим, отстраняясь от стола, словно от удивления. - Ты никогда не слышал об Убийце Дураков?
- Нет, сэр, - говорю я, - никогда не слышал.
И тут облако закрыло солнце, погрузив грязную старую кухню во мрак и темень, и в то же самое время мурашки побежали по моей спине, словно это гусь прошёлся по моей могиле.
- О, Господи, Джордж! - говорит он. - Подумать только, что мальчик мог дорасти до твоих лет настолько сообразительным и никогда не слышать об Убийце Дураков!
Я посмотрел на Грязного Джима Джеллимана, на его зеленовато-грязное лицо с желтоватыми усами, растущими из грязи, словно проростки в холодном парнике, в его ярко-голубые перевернутые глаза... Что, черт возьми, он имел в виду, говоря «перевернутые глаза»?
... И я почувствовал себя странно и жутко, думая, что никогда его не видел и никогда в жизни не бывал в таком месте, и не слышал о таком существе, как Убийца глупцов...
- Ну, и кто он? - спросил я наконец. - Я был бы рад услышать.
Но, по правде говоря, я был не совсем уверен, что мне вообще захочется это знать.
- Ай, - говорит Грязный Джим, - Убийца глупцов — большой высокий парень, думаю, он, должно быть, восьми футов росту или больше — выше любого человека — и у него настолько острый нож для рубки дураков, что он прорезал бы столб забора, как сигару.
- Рубки дураков?! - говорю я. - А зачем это ему нужно?
- Потому что это его работа, - говорит Грязный Джим. - Для этого Господь создал его и поместил на землю. Господь создал кошек для убийства мышей, мышей для того, чтобы они грызли магазины, магазины —для кормления людей, а Убийцу Дураков — для убийства дураков.
«Для чего же тогда дураки?» — хотел я спросить, но почему-то не стал. Лучше бы он не приплетал сюда Господа. Люди не зовут Господа, когда это просто сказка.
- Конечно, не было бы нужды в Убийце Дураков, если бы не дураки, - продолжает он. - Но их так много развелось, что у него нет недостатка в работе. Не сэр! Только не у него! Потому что, когда дураков становится много, он должен вычищать их, как сорняки. А когда дураков становится слишком много, Убийца глупцов разжигает войну. Да, сэр, ты, возможно, слышал, как парни в синем спасли Союз и освободили рабов, и, заметь, никогда не говори, что Грязный Джим Джеллиман сказал, что это ложь. Но в то же время, эта война действительно избавила нас от кучи дураков!
- Ну, - говорю я, чувствуя себя довольно скверно, но смирившись, - я определенно никогда раньше не слышал об Убийце Дураков, и я ещё не встречался с ним — постучу по дереву! - и я это сделал, - но я думаю, что, в конце концов, он меня достанет.
- О, великий день, Джордж, - говорит Джим, наклоняясь вперед, так что кончик его бороды снова оказался в кофе. - Не сдавайся так просто, парень! Да ведь он упускает из виду многих из нас! Посмотри на меня! Восемьдесят или девяносто, если считать мои дни!
Это немного подбодрило меня, когда я услышал, как Джим тоже назвал себя дураком, но это не то, что можно было бы назвать утешением. Если Убийцы дураков нет — заметьте, я не мальчик, чтобы глотать любую старую сказку, не пережевав её немного — но даже если предположить, что это так, не глупо ли было бы с нашей стороны собираться вдвоем в одном месте? Можно сказать, что мы попросту напрашивались на неприятности.
Я поднялся из-за стола.
- Благодарю вас за еду, - говорю я. - Вы, конечно, хорошо ко мне отнеслись. Есть ли какая-нибудь работа, которую я мог бы сделать для вас, например, наколоть дров или принести воды, прежде чем я уйду?
- Уйдёшь?! - воскликнул Грязный Джим, тоже вскакивая, да так быстро, что опрокинул свой стул. Для старика он, определённо, был проворен.
- Боже, Джордж, ты же не уйдешь и не бросишь меня, и тебя здесь больше не будет! Конечно, я знаю, что рано или поздно ты должен уйти, чтобы сколотить себе состояние и всё такое. Но останься на несколько дней и составь старику компанию! Похоже, я уже избалован одиночеством, хочется поговорить с тобой ещё немного!
И мне было как-то странно видеть, как его «перевернутые глаза» блестят от слез. Я не хотел смотреть на него из страха, что они переполнятся и потекут в его бороду. Я не знал, уйти мне или остаться. Казалось, что мне следует уйти, раз я сбежал. С другой стороны, я бы отправился в спешке, не останавливаясь, чтобы проверить, куда я бегу. Может быть, было бы неплохо затаиться на денек-другой и как бы спланировать свой путь. Может быть, парень, который просто отправится неизвестно куда, как пуля, выпущенная не целясь, будет выглядеть... ну, может быть, некоторые люди сочли бы его своего рода дураком.
И тут самый большой желтый кот, которого я когда-либо видел, вбежал в заднюю дверь, задрав хвост кверху, начав мурлыкать и тереться о мои ноги с такой силой, что чуть не сбил меня с ног.
- Вот как! - восклицает Джим. - Это знак! Этот кот скорее разорвет тебя в клочья, чем посмотрит! Не ко всем же он так относится.
Я-то сообразил, что кот, вероятно, учуял запах нашей Таб на моих штанах, но с ним я почувствовал себя как дома.
- Что ж, - говорю я, - если вы уверены, что я не доставлю вам хлопот, я был бы рад погостить у вас несколько дней.
Грязный Джим подпрыгнул, услышав это, словно щенок, и захлопал в ладоши.
- Аллилуйя! - завопил он. - Сегодня с утра Великий день! Мы отлично проведём время! Мы сделаем все, что в наших силах! Давай выпьем по стаканчику виски и отпразднуем это, Джордж!
- О, нет, сэр! - сказал я, отступая. - Я не могу! Я дал зарок!
ГЛАВА 4
Во-первых, после того, как я немного остепенился, решив остаться у Джима, мне там, конечно, понравилось. Это было так не похоже на то место, откуда я пришёл, что иногда я чувствовал себя перевернутым. Я сидел на заднем крыльце на солнце, играл в ножички найденным складным ножом — и Джим сказал, что я могу оставить его себе, — или строгал палочку, как вдруг я внезапно вскакивал, словно в меня выстрелили, забывая, где я нахожусь и думая, что слышу, как Она зовет меня, или я забыл что-то сделать, что должен был. Даже если ничего не забывать, Она была женщиной, которая всегда могла вспомнить что-то, что ты, должно быть, забыл.
Позже, в то время, о котором я расскажу, когда дойду до этого, Майло говорил мне, что мальчик должен попытаться понять, что значит быть взрослым. В основном, говорил он, когда люди злые, это не потому что они ненавидят тебя лично, это скорее потому, что они несчастны из-за чего-то внутри себя. Ты должен помнить, что большую часть времени, когда они кричат на тебя или добиваются чего-то от тебя — они кричат не на тебя, а на что-то внутри них самих, о чём ты даже никогда не слышал, например, кто-то другой был с ними зол, или что-то, на что они надеялись, а оно не сбылось, или они сделали что-то, о чем им стыдно даже думать, поэтому они злятся на тебя, просто чтобы отвлечься. Вот как Майло всё это объяснил.
Ну, я всегда старался слушать то, что говорил Майло, и учиться на этом. Он многому научил меня, и я никогда его не забуду, что бы ни случилось. Но иногда мне просто приходилось сдаваться и говорить ему: «Ты взрослый мужчина, а я всего лишь мальчик. Думаю, я просто не могу понять, что ты говоришь, пока не стану старше». И он допускал, что может быть так... Будь я проклят, если когда-нибудь смогу понять Старую Крабиху или Старика или каково это — быть ими... Ма и Па, так она заставляла меня называть их, но я больше не мог заставлять себя так говорить. Мои Ма и Па умерли... Мне казалось, что Они просто наслаждались тем, что приказывали человеку вкруговую, чтобы потом обнаружить, что он сделал всё, что они ему говорили, неправильно. По любому, Она так делала. Когда я делал что-то, к чему она не могла придраться, — а такое случалось не чаще раза в год, Она поджимала губы и говорила: «Хм!», словно ей что-то причиняло боль, и придумывала что-то ещё, чтобы я мог сделать неправильно. Что касается Старика, то он казался по-настоящему печальным, когда падал на колени и просил Господа смилостивиться надо мной; может быть, я был настоящей занозой у него в боку. Но с другой стороны, мне казалось, что если бы меня там не было — как бы я не раздражал, то ему бы достались все те упрёки, которые в противном случае доставались мне... И вообще, Они взяли меня только для того, чтобы я вырос полезным. У них не было много земли, но, похоже, всё, что Он делал, преуспевало. В дождливые или засушливые годы, каким бы не был неурожай, он вместо одного сажал что-то другое, что преуспевало в такую погоду. А у Неё было достаточно консервов в погребе, чтобы прокормить армию США. Но Они решили, что дешевле взять сироту и ждать, пока он вырастет, чем нанимать себе помощника.
С ними всегда было так — всегда делай это или делай то, ну а с Джимом было просто: делай, что хочешь, мальчик. С Джимом человек едва ли мог попасть в неприятности, даже если бы он попытался, потому что Джим никогда не делал ничего, чего не хотел, и ожидал, что другие будут поступать также. По утрам он любил посидеть в уборной с открытой дверью, держа книгу — вверх ногами или правильной стороной, для него это не имело значения, если в ней не было картинок. Он просто рассказывал мне о них перевернутыми глазами. Джим не умел читать, вот и все... Мы ели вроде как скудно, время от времени, когда принимали эту идею, и я должен признать, что еда Джима заставила меня восхищаться Старой Крабихой как поваром. У него был кусок копченого мяса, и до того, как приготовить, он отрезал кусок, бросал его в горшок и шёл собирать зелень. Иногда это оказывалось то, что никогда не предположишь, что человек может есть такое, но было вкусно; в другие разы он становился рассеянным, и однажды я выхватил у него пучок ядовитого плюща, как раз в момент, когда он собирался бросить его в кипяток. Иногда он пёк, когда его тянуло к этому; порой получалось довольно прилично, но в другие разы это напомнило мне место в Хорошей Книге, где говорилось, что просишь хлеба, а тебе дают камень.
Днем он засыпал где-нибудь, или мы шли ловить рыбу к ручью, протекавшему через лес за амбаром, и пока мы рыбачили, он без умолку болтал. Дошло до того, что я почти не слушал его — он просто болтал, называя меня именами других людей и иногда так заводился, что, когда у него клевало, он даже не вытаскивал удочку. Вечерами он доставал кувшин с виски; мы подтаскивали стулья к печке, клали ноги в духовку, и он рассказывал истории — об индейцах, или о людях, которых он знал, или о вещах, которые совершенно нигде не могли случиться. Когда он хотел спать, мы ложились на полу в гостиной на наши тюфяки, сделанные из грязных старых одеял — хотя я никогда не понимал, зачем, ведь наверху были кровати, и их было предостаточно. Джим ужасно храпел, и, похоже, я не мог к этому привыкнуть; или сон на полу заставлял меня долго лежать без сна по ночам, думая о разных вещах: куда я иду и где был. Я начинал ощущать беспокойство, лежа в темноте, из-за страха, что всё, что я делаю, попросту окажется какой-то глупостью, и я представлял себе того парня восьми футов ростом с его острым топором; когда я засыпал, он преследовал меня в моих снах, как будто я был кроликом, а он собакой. Я начал чувствовать себя немного не в своей тарелке, что, похоже, тоже не давало мне заснуть. Я счёл, что у меня приступ легкой весенней лихорадки: если бы Она была рядом, меня бы накачали серой и патокой задолго до этого.
По мере того, как шли дни, я начал понимать, как странно жить с человеком, который ничем не занимается. Джим, конечно! привык к себе. Он мог часами возиться по дому, подбирать и раскладывать вещи, терять их и снова находить, разговаривая сам с собой, или со мной, или с котом, всё это время. «Черт возьми, - слышал я его бормотание, - куда она его переложила? Надо быть дурой, чтобы положить вещи туда, где пиратская команда и не подумала бы спрятать. Нет, Том, там ничего нет — убирайся из-под моих ног, глупый кот! Джордж, ты не видел ту табакерку? Я отложил её куда-то и посмотрел туда-сюда — о, Великий день, вот она, прямо у меня перед глазами — будь она змеей, она бы меня укусила!»
Поначалу я отвечал ему, когда он спрашивал меня, но он слушал меня не больше, чем когда что-то говорил Тому, а Том в ответ мяукал. Потом я пытался помогать ему искать то, что он потерял, но, похоже, это только его раздражало. Он отгонял меня со своего пути, как и кота... Он мог провести целый день, теряя вещи и находя их — свою табакерку или ложку, или одну из его старых потрепанных книг, которые он не мог прочитать. Однажды я предложил ему почитать «Путешествие пилигрима», но, похоже, это сделало его ещё более раздражительным. Но в целом он был совсем не раздражительным стариком. Просто устоявшимся в своих привычках, заключавшихся в том, чтобы его оставили в покое — и он оставит в покое тебя, — и не любившим, чтобы его беспокоили.
Когда я не мог найти себе другого занятия, я отправлялся на разведку. В незнакомом месте мальчик всегда может найти себе что-нибудь интересное. Если взрослые приходят в дом, в котором они никогда не были, они могут посидеть в гостиной и вежливо поговорить, но никто не станет возражать мальчику, если тот осмотрится. Конечно, я понимал, что лучше не совать нос в чужие дела; поэтому я сначала спросил у Джима, не против ли он того, чтобы я немного осмотрелся, и он сказал: «Это место твое, мальчик!» Я отправился на чердак и обошёл все вокруг, пока стало нечего смотреть. Джим никогда не поднимался наверх; и эта часть дома была именно такой, какой её оставила хозяйка, за исключением того, что сделали мыши, плесень, пауки и пыль. Но там, на чердаке, было почти так же скверно, как и на первом этаже дома: повсюду валялись старые лошадиные хомуты, обрывки сбруи, воловье ярмо, сломанные грабли, ржавые наконечники плугов и бог знает что ещё. Я нашел себе несколько сокровищ, например, тот складной нож, который Джим позволил оставить себе, и кавалерийский меч со сломанным лезвием с какой-то старой войны, а ещё подзорную трубу без стекла внутри. Но довольно скоро я почти всё просеял дважды и больше не испытывал любопытства.
С самого начала я колол щепу, набирал воду и наполнял ящик дровами без всяких указаний, потому что я был обязан делать то, что мог, чтобы не чувствовать себя обязанным, даже если Джим был таким славным старым чудаком. Но вскоре я так далеко опередил по щепе, что, казалось, уже не было смысла колоть её какое-то время. Дело в том, что время стало давить на меня, и, полагаю, именно это однажды утром навело меня на мысль немного прибраться на кухне, когда я встал раньше Джима. Поэтому я нашел себе старую изношенную метлу, принёс ведро воды и принялся за работу. Но когда Джим вошёл и увидел, что я этим занимаюсь, я подумал, что он упадёт в потолок.
- Боже мой, мальчик, что ты делаешь? - закричал он.
А я ведь ещё ничего не сделал, просто вылил немного воды на пол и подмел! И выбросил несколько осколков фарфора, огрызки яблок, и горку кукурузных початков, лежавших под раковиной. И не то чтобы я убрал вдвое больше, чем оставил. Но Джим сел за стол и обхватил голову руками, словно я разбил его кувшин с виски.
- Джордж, - сказал он, — тебя погубили! Мне неприятно это говорить, но ты был испорчен для мужественности. Подумать только, настанет день, когда я увижу, как этот кровь-с-молоком мальчик подметает пол без женщины, которая бы его к этому подтолкнула! Если бы мне кто-нибудь сказал такое, я бы не поверил. Только не Джордж! Я бы так сказал. Он бы скорее вымыл себе уши!
Полагаю, я покраснел от этого. По правде говоря, я мыл уши не далее, как два дня назад. Когда узнал, что это был субботний вечер. Конечно, я не совершал глупостей, навроде купания, или мытья ног или чего-то подобного, но мной овладело какое-то чувство — привычка, думаю, можно назвать это так, — и я подставил голову под насос и разгладил складки на рубашке там, где скопилась грязь. По крайней мере, Она обычно говорила об этом. И мне показалось, что слова Джима могут быть правдой - что я испорчен для мужественности, раз веду себя так, находясь за семьдесят пять или сто миль от Неё.
ГЛАВА 5
Это был мой последний день у Грязного Джима, хотя я тогда об этом не догадывался, и, по-моему, я все это время был близок к тому, чтобы заболеть. Я весь день валялся без дела, чувствовал себя подавленным и старался держаться подальше от Джима, потому что, похоже, я его и в самом деле разозлил. Он бродил по дому, бормоча себе под нос, теряя одну вещь за другой и не находя ни одной, и жаловался на то, что когда думаешь, что пригвоздил женщин к одному месту, они выскакивают из другого; Дьявол — это не заплатка на женщине; они вцепляются в тебя когтями и никогда не отпускают — даже этот дурак Том, который увивается за какой-то женщиной-кошкой, так сказать, и то вернулся наполовину растерзанным и воображающим, что наслаждается жизнью. О, никому не нужно рассказывать Джеймсу П. Джеллиману о плотских утехах! Он их имел, и они имели его; слава Богу, с ними покончено! Женщины!..
И, натыкаясь на меня, он так сверлил меня взглядом, что мне начинало казаться, будто он думает, что я тоже женщина, но он так свирепо на меня пялился, что я не смел заговорить и сказать ему, что это не так. Но когда наступил вечер, он повёл себя так, будто уже сошел с ума; после того, как мы поели, он достал кувшин, и мы, как всегда, сунули ноги в духовку; он сделал большой глоток и принялся рассказывать мне историю.
- Джордж, - говорит он, - я бы не хотел, чтобы ты думал, что я на тебя злюсь. Я знаю, что весь день был на взводе, но это не потому, что я злился. Нет, сэр, я не злился, я беспокоился о тебе, мальчик, беспокоился о твоем прошлом и беспокоюсь о твоем будущем. Ты способный мальчик — самый способный мальчик, которого я когда-либо видел, но правда в том, что ты делаешь глупости.
Подмести пол! О, Джордж! Что ж, меньше сказать, меньше исправлять. Ну, я рассказал тебе об Убийце глупцов и о рисках, которым человек может подвергнуться в этом направлении. Но их судьба хуже, Джордж, о, гораздо хуже!
Джим никогда не проповедовал мне до того времени никакого адского огня и серы, но его голос звучал так торжественно и свято, что напомнил мне Старика. Ну, и думая, что вижу, в каком направлении он движется, я говорю:
- Ты имеешь в виду Преисподнюю? - чтобы как-то помочь ему.
Но Джим говорит:
- Преисподняя, - глядя на меня, как на безнадежного идиота, и он едва ли знает, что со мной делать.
- Чёрт, Джордж! О, Боже, какой невежественный мальчишка! Что за чёрт, Джордж, ответь-ка мне на это?
- Ну, сэр, - я как бы запинаюсь, - он... думаю, он такой чёрный парень, как ниггер, только с рогами и хвостом...
Но я понял, что это не подошло. Джим потряс головой, и его борода всколыхнулась.
- Нет, нет, нет! - завопил он. - Я не это имел в виду! Теперь пойми это так: кем он не является, Джордж?
- Ну, - говорю я, напряженно размышляя, но только ещё больше запутываясь, - он не ангел.
- О, мои великие милосердные небеса! - говорит Джим, хлопая себя по челюстям, как будто у него заболели зубы. - Ну, Джордж! Просто успокойся! Ну, просто посиди там и не говори ни слова! Попробуй послушать эту историю и посмотри, не станет ли тебе ясно.
Я, конечно, понятия не имел, к чему он клонит, но, с другой стороны, я не знал, к чему он клонит в большинстве случаев, поэтому я просто сидел и слушал, пока он рассказывал свою историю.
- Ну вот, послушай внимательно, Джордж, и намотай на ус то, что я тебе рассказываю. Эта история — история Глупца, и как он встретился с Убийцей глупцов, но... ну, ты сам увидишь.
- Этот конкретный Глупец был дураком с самого детства и ничего не мог с собой поделать. Он был одним из самых дурацких глупцов, которых когда-либо видели. Он не только крушил, бил и забывал вещи, но и, похоже, ему нравилось, когда его дурачили. Он держал конские волосы в банке с водой, потому что кто-то сказал ему, что они превратятся в змей. Когда он услышал, что если мальчик поцелует его локоть, то он превратится в девочку и наоборот, то его совсем не волновало, понравится ли ему быть девочкой, но понравилось пытаться сломать себе руку из чистого глупого любопытства. А сказки?! Чем хуже ложь, тем больше становились его глаза, и тем больше отвисала его челюсть. Его родители отказались от него после того, как некоторое время пытались его исправить. Все его братья были достаточно разумны, но он был прирожденным, закоренелым глупцом.
- Разумеется, поскольку он был таким глупцом, Убийца глупцов услышал о нем и пришёл взглянуть на него, пока тот был ещё совсем юным. Первый раз это случилось после того, как Глупец пришил куриные перья к рукавам рубашки и попытался взлететь с крыши амбара. Тем вечером Убийца глупцов сделал себя невидимым и пришёл в комнату, где Глупец лежал со сломанной ключицей, весь измученный и забинтованный. Глупец был даже не таким большим в то время, как ты, Джордж, но Убийца глупцов походил вокруг его кровати, причмокивая губами и пробуя лезвие топора большим пальцем, потому что он не знал, когда ещё увидит такого многообещающего глупца. Но затем он ушёл, потому что, хотя этот глупец был, определённо, превосходен, Убийца глупцов не захотел его забирать, пока тот ещё зеленый.
- Но хотя Убийца глупцов сделал себя невидимым, Глупец услышал, как он топчется вокруг кровати, и так испугался, что заорал, зовя свою маму. Она побежала наверх по лестнице, уверенная, он упал с кровати и сломал другую ключицу, или Бог знает что ещё.
«Ма, Ма! - кричал этот Глупец. - Вокруг моей кровати кто-то топчется, но я ничего не могу разглядеть. Я боюсь, Ма!»
«О, ради всего святого! - говорит его мама. - Это скрипела крыша, как всегда, когда день начинает остывать».
«Нет, нет, Ма, это были шаги, такие явные! Клянусь, Ма!»
- Ну, его мама готовила ужин на плите, и она знала, что если Глупец и в самом деле разойдётся, то он может продержать её там до Судного дня. Поэтому она пришла, села на его кровать и посмотрела ему в глаза. «Тогда это был Убийца глупцов, - говорит она, который пришёл, чтобы проверить, не глупец ли ты, и если ты не исправишься, то он, в конце концов, заполучит тебя, это так же точно, как то, что ты ростом с фут!»
- И это заткнуло рот Глупцу, он просто лежал там, дрожа, пока она спускалась вниз. Она сама не верила в то, что говорила, и сказала это только для того, чтобы успокоить Глупца, но Глупец поверил, и на этот раз он оказался прав — это была правда.
- Что ж, сэр, это был не последний раз, когда он слышал эти шаги — он был таким обычным глупцом, что почти привык к ним, но только когда он почти вырос, он увидел Убийцу глупцов лицом к лицу.
- К тому времени он был большим долговязым парнем лет семнадцати. Однажды теленок вырвался и убежал, когда его родители, привязав его к фургону, собирались отвести его в город на продажу. «Придётся оставить этого глупца здесь, чтобы он поймал эту тварь и погнал её за нами, - говорит отец Глупца. - у меня дела, и мы уже опаздываем». И фургон с грохотом умчался, пока Глупец гнался за теленком; он тут же поймал его, надел на него недоуздок и отправился в город.
- Он шёл по дороге очень быстрым шагом. И вскоре увидел двух парней, идущих ему навстречу. Это были обычные парни, в городской одежде. Они окликнули Глупца и спросили, далеко ли до следующего города. Он сказал им, и тогда один из парней говорит ему: «Послушай, Рубен, какая у тебя красивая телочка. Куда ты с ней идешь?»
«Меня зовут не Рубен, и она — бык, - говорит Глупец, - а я веду его на рынок продавать».
«Зачем, - говорит парень, - эта долгая прогулка в такой жаркий день. Может, мы с тобой сможем решить дело. Я как раз искал подходящего теленка».
«Не знаю, - говорит Глупец, слегка сомневаясь, - я должен встретиться со своим отцом».
«Тьфу, - говорит парень, - твой папаша будет горд, увидев, что ты умеешь вести дела, как мужчина».
«Что ты дашь?» - говорит Глупец.
«Ну, - говорит парень, - ты же слышал о Джеке и его волшебном бобовом стебле?»
Естественно, любящий сказки Глупец слышал.
«Ты помнишь, как он разбогател всего лишь благодаря этой горсти бобов?»
Глупец слышал и это.
- Ну, короче говоря, у этих парней с собой была волшебная горошина. Они не могли показать Глупцу всё, на что она способна, пока она была не посажена, как бобы Джека, но, чтобы доказать, что она волшебная, один парень взял картонку, другой достал из кармана три скорлупки грецкого ореха, положил их на картонку, спрятал горошину под одной и продемонстрировал, что она стала невидимой. Для Глупца этого было достаточно. Он заключил сделку, пожал руки, отдал теленка и отправился в город с горошиной в кармане, мечтая о том, как он разбогатеет.
- Именно в ту ночь, когда он лег в постель на живот, потому что зад слегка побаливал после того, как отец ударил его ремнем для бритвы, вот тогда-то Глупец впервые увидел Убийцу глупцов собственными глазами. Он захныкал про себя, несмотря на свой большой рост, и начал часто-часто повторять: «Но он не дал мне ни шанса посадить её!», заслышав знакомые шаги. Как я уже говорил, он почти привык к ним, но на этот раз что-то заставило его поднять глаза, и, о чудо! там был Убийца глупцов, больше не невидимый, прямо перед его глазами! О, это было ужасное зрелище, скажу я тебе! Восьми футов ростом с большой кустистой бородой, с голодными красными губами и вот такенным топором — Глупец был так напуган, что потерял сознание.
- Но когда он пришел в себя, то увидел, что всё ещё лежит в своей постели, где и был; Убийца глупцов и на этот раз не забрал его, и вот тогда Глупец поклялся, что изменит свои привычки. Он понимал, что не может не быть глупцом от природы, но, чтобы уберечь себя от любых глупостей, поклялся, что будет делать только то, что говорят ему ма и па, и никогда не поверит ни одной живой душе, что бы они там ни говорили. И несколько лет прошли для него спокойно, но затем его ма ушла за своей наградой, а затем и па; сначала один из его братьев женился и купил себе другой дом, а затем и другой, пока на старой ферме не остались только Глупец и его брат. А затем их начали преследовать неудачи; в тот год случилась ужасная засуха; а следующий вышел таким дождливым, что семена вымывало из земли; ещё через год сгорел амбар; после этого брат глупца говорит Глупцу: «Давай продадим ферму и переедем в Небраску, пока мы не умерли с голоду».
«Я не буду этого делать, - говорит Дурак, - ибо последнее, что сказал мне Па, перед смертью было: «Живи тихо и держись фермы»».
«Ну, если не будешь, то не будешь, - говорит его брат, после того как они немного поругались. - но нам придется заложить это место».
- Итак, они заложили ферму, но неудачи все равно преследовали их; первое, что они узнали, что банк арестовал их имущество.
«Я ухожу, - говорит брат, - ах, если бы я ушёл, когда хотел, то был бы с полными карманами, а не с пустыми, но я все равно ухожу. Ты пойдёшь со мной?»
«Па сказал жить тихо и держаться фермы», - говорит Глупец.
«Ты чертов дурак, - говорит его брат, - тут нет больше фермы».
- Но Глупец не сдвинулся ни на дюйм; он наблюдал, как его брат собирает свои вещи и уходит, и той ночью, в одиночестве на старой ферме, он снова увидел Убийцу глупцов. На этот раз Убийца глупцов вошёл прямо в кухонную дверь, склонив голову. «Ну, - говорит он Глупцу голосом, похожим на раскаты грома, - ты готов идти?» Дурак падает на колени на кухонный пол и складывает ладони. «О, не берите меня пока, мистер Убийца глупцов!» - молит он.
«Хотел бы я знать, почему, - говорит Убийца глупцов, - ты один из самых богатых, самых зрелых образцов глупцов, которых я когда-либо видел!»
«О, не берите меня сейчас! - умоляет Глупец, закрыв глаза и дрожа всем телом, - я стану лучше, клянусь!»
- На это Убийца глупцов потёр подбородок.
«Хм, - говорит он и обходит Глупца, стоящего на коленях на полу, осматривая его со всех сторон, - хм, не знаю, но ты прав. Ты и так уже слишком необычный глупец, откуда мне знать, что ты не исправишься? Я готов оставить тебя ещё на некоторое время».
«О, пожалуйста, сделайте так, мистер Убийца глупцов! - говорит Глупец, - пожалуйста!»
- И в результате Убийца глупцов взвалил свой топор на плечо и ушёл. Ну, ферма была продана, и Глупец был вынужден съехать. Он отправился в город и жил впроголодь, перебиваясь случайными заработками, пока однажды вдовствующая женщина, жившая на краю города, не услышала о нем и не наняла его на работу в обмен на еду и комнату.
- Она была тощей старой ведьмой с лицом, как топор для разделки мяса, и с голосом, похожим на циркулярную пилу, и с той минуты, как Глупец вошёл в ее дом, он не мог сделать ничего, что бы ей подошло. С утра до вечера только и звучало: «Ты, великий глупец, так нельзя!» или «О, великие небеса, помилуй меня и дай мне терпение с этим глупцом!» И Глупец не мог скрыться из виду, и с того дня, как он переехал, словно тяжесть свалилась с его плеч, потому что, когда она всё время ходила за ним по пятам, какой у него был шанс сделать что-то, чтобы убедить Убийцу глупцов?
- И вот однажды в воскресенье вдова вернулась из церкви с вытянувшимся лицом и сказала, что люди косо смотрят на неё, потому что она живет с молодым человеком в своем доме, а сама уже никак не меньше, чем в зрелых годах. Язык дурака прилип к нёбу от страха, из-за того, что она скажет: ему придется уйти. Но она так и не сказала этого; просто заговорила о другом, о том да о сём, пока готовила ужин, но потом наконец сказала: «О Боже, я никогда не видела такого большого дурака. Разве ты не видишь, что нам нужно что-то делать?» И когда Глупец сказал, что он не знает, что делать, она ответила: «Жениться, конечно».
- Итак, на следующий день Глупец надел свой воскресный костюм, запряг кобылу в повозку и повез вдову к мировому судье, а она ворчала всю дорогу, что надо было начистить сбрую. Они поженились как положено; она заплатила за лицензию, и Глупец повёз их обоих домой, чуть не прыгая от радости. Он видел себя в безопасности от Убийцы глупцов на долгое время — во всяком случае, пока она не умрет, а она была не больше, чем вдвое старше Глупца, и к тому же крепка.
- Но в ту ночь, когда Дурак уютно устроился в постели вдовы, с её зубами на умывальнике и волосами на комоде, что он услышал под окном, кроме тех старых знакомых шагов?
«О, Боже! - воскликнул он, - спасите меня, мисс Хокинс, он снова за мной гонится!»
«Заткнись и спи, ты, большой глупец, - говорит она, - ничего не слышно, кроме ветра в соснах».
И, конечно же, Глупец услышал какой-то громкий вздох, только, похоже, это были слова, обращенные к нему, и слова эти были: «Бедный Глупец! Бедный Глупец!»
- Ну, Глупец просто лежал там, дрожа и думая, что если Убийца глупцов начал его жалеть, то его конец, несомненно, близок, и что все его надежды на то, что он сможет сбежать, были просто очередной глупостью. Он лежал там, слушая, пока мог выдержать — этот громкий хриплый голос, повторяющий: «Бедный Глупец! Бедный Глупец!» снова и снова, и, наконец, он выскользнул из кровати, сбежал по лестнице в ночной рубашке и босиком, и открыл входную дверь. И, конечно же, там был Убийца глупцов, с топором и всем прочим.
«Ладно, - говорит Глупец, - я мог бы и догадаться. Возьми меня побыстрее, мистер Убийца глупцов, может, тогда будет не так больно».
Но Убийца глупцов только покачал головой и сказал: «Бедный Глупец! Бедный Глупец! Я пришёл не забирать тебя, мальчик, я пришел попрощаться с тобой!»
«Попрощайся со мной?» - спрашивает Глупец, не веря своим ушам.
- Убийца глупцов покачал головой ещё сильнее.
«Если бы я мог предположить, что произойдет такое, я бы забрал тебя раньше. Теперь ты навсегда вышел из-под моей подсудности. Ты достался хорошей, чистоплотной, верующей женщине, посещающей церковь, и рядом с ней все, что я мог бы придумать для тебя, было бы детской забавой!»
- И с этими словами Убийца глупцов исчез c глаз Глупца, чтобы больше никогда не появляться. И много раз в последующие годы, когда Глупец осознавал, во что он вляпался, он выходил на крыльцо посреди ночи и кричал: «О, мистер Убийца глупцов, вернитесь и заберите меня, пожалуйста!» Но единственное, что отвечало ему, напоминало какое-то шуршание, вроде ветра в соснах, который, казалось, говорил: «Бедный Глупец! Бедный Глупец!»
Джим остановился и потянулся за кувшином, и именно так я понял, что история закончилась. Как и многие истории, которые он рассказывал, эта не показалась мне законченной. Я имею в виду, она была интересной и все такое, но я не мог понять, о чём она. И все же, у меня от неё мурашки по спине побежали. Ветер завывал где-то за углом кухни, и я представил, как он говорит: «Бедный Глупец! Бедный Глупец!», как в истории.
- Она умерла? - спрашиваю я. - Я имею в виду старуху.
- Ну, - говорит Джим, наклоняясь, чтобы поднять крышку плиты и плюнуть в огонь, - думаю, что да.
- И тогда Убийца глупцов вернулся?
- Нет, я думаю, что было уже слишком поздно. В любом случае, я не об этом, Джордж, и я хочу убедиться — ты понял мою мысль?
- Ну, - говорю я, - вроде как понял...
- Я хочу, чтобы ты понял, Джордж! Я хочу, чтобы ты знал правду, чтобы правда могла сделать тебя свободным. Я хочу спасти тебя. Есть судьба, которая намного хуже, чем Убийца глупцов, и это не ад, Джордж, и это не Дьявол.
- Не ад? - говорю я.
- Нет, сэр! - говорит Джим. - Потому что просто помни, что, кем бы ни был Дьявол, он мужчина, Джордж, он мужского пола, тогда как хорошая, чистая, посещающая церковь женщина может заставить его и ад выглядеть посмешищем! Это серьезное предупреждение, которое я должен сделать тебе, Джордж. Просто помни об этом и впредь будь осторожен!
- Да, сэр, - говорю я. - Я обязательно постараюсь.
ГЛАВА 6
В ту ночь я плохо спал, и мне снились ужасные сны.
Мне приснилось, что Джим пришел и сказал мне, что всё это было ошибкой — что мои родители умерли; оказалось, они просто переехали в другое место, а теперь снова встали на ноги и хотят, чтобы я немедленно приехал к ним. Я так обрадовался, услышав это, что был готов орать во весь голос; мне не терпелось поскорее оказаться там, где они были. Поэтому Джим объяснил мне, как туда добраться, и я отправился.
Только довольно скоро начало темнеть; мне показалось, что я в лесу, и заблудился. Куда бы я ни посмотрел, везде были деревья, сквозь которые я не видел никакой тропинки, поэтому я решил, что лучше всего будет сесть и дождаться утра. Я уселся под большим деревом, прислонившись спиной к стволу, и, просидев там некоторое время в темноте, услышать какой-то звук. Это был звук приближающегося прерывистого дыхания, но он был таким громким, что я понял, что это, должно быть, дыхание кого-то настолько огромного, что его глотка была настолько большой, чтобы проглотить меня за раз, и оно находится так близко, что мне нет смысла пытаться бежать. Я просто сидел там, слушая, как дыхание становится всё громче и громче, всё ближе и ближе, пока мне не стало так страшно, что я проснулся... Только когда я проснулся, дыхание не прекратилось, и я по-прежнему слышал его, вдох и выдох, громче старых кузнечных мехов, и достаточно близко, чтобы понимать, что оно готовится к прыжку; теперь мне представился громадный кот, сидящий ужасно тихо, но примеряющийся, прежде чем наброситься на птицу. Я лежал неподвижно, как камень, по мне струился пот, я ждал, пока Джим не издал глубокий вздох и не перевернулся на другой бок. Это был он всё это время, просто издающий какой-то странный храп...
Меня стал бить озноб, а потом я повернулся на другой бок под одеялом и устроился поудобнее, и через некоторое время снова уснул. Казалось, я снова в том же сне, только теперь добрался до дома, где должны были находиться мои родители. Я постучал в дверь, но никто не ответил. Я обошел вокруг, но никого не увидел. Я открыл дверь и вошёл. Никого не было ни в передней гостиной, ни в задней комнате, ни в столовой, ни на кухне. Я поднялся наверх, и всё было в паутине, плесени и перьях, вываливающихся из подушек, которые погрызли мыши, как в доме Джима. Я подошел к окну и выглянул наружу. Всё по-прежнему казалось ужасным. Затем я внезапно глянул вниз, во двор, и там была Старая Крабиха, уставившаяся на меня глазами, похожими на раскаленные иглы для штопки, она держала под мышкой огромный большой топор. Она не сказала ни слова, просто стояла там, уставившись этим ужасным взглядом, так что от испуга я не мог пошевелиться. Затем мне стало жарко, и, глянув вниз, я увидел пламя, вырывающееся из окон первого этажа — дом горел. Становилось все жарче и жарче, и я знал, что скоро поджарюсь как бекон, но если я прыгну, Старая Крабиха схватит меня и разрубит, как кусок мяса...
Джим разбудил меня, тряся за плечо.
- Перестань кричать, - сказал он. - Тебе приснился сон.
Мне было жарко, и я сбросил с себя одеяло; потом я вспотел и замерз. Наконец я снова заснул и снова увидел сон. Мне приснилось, что мы с Джимом сидим на кухне, как раз перед тем, как лечь спать, и Джим рассказывает мне историю. Крышка плиты открыта, и нет никакого другого света, кроме мерцания углей. «Разве ты не знаешь, кто он? - говорит Джим. - Разве ты не знаешь?»
«Нет, сэр, - говорю я, - а кто он?» понимая, что он имеет в виду Убийцу глупцов.
Джим не ответил, но наклонился, будто собирался поднять кувшин с виски, но, когда он выпрямился, в его руке был топор. Я попытался закричать, но голос не слушался, и я снова так испугался, что это разбудило меня.
На этот раз я был как бы бодрствующим и спящим одновременно; я видел себя в тёмной комнате с окном, сереющим к рассвету, и Джима, храпящего в тусклом свете, только я всё ещё боялся его, как будто это по-прежнему был сон; я думал, что он наверняка и есть Убийца глупцов, и все его россказни были только для того, чтобы сбить меня с толку; мне казалось, что я вижу что-то вроде бугра на его одеяле, и я знал, что именно там лежит топор; я хотел встать и убежать, но не мог пошевелиться, поэтому я просто не двигался, дрожа, пока, наконец, снова не заснул.
На этот раз, если мне и снился сон, то я не помню, что именно; когда я проснулся, то по свету понял, что уже очень поздно. Джим встал и ушёл — теперь я не видел никаких выпуклостей на его тюфяке, и, в любом случае, я уже полностью проснулся и знал, что это был сон. У меня болела голова, а лицо было горячим и распухшим, так что я едва мог открыть глаза. Я встал, надел штаны и рубашку и пошёл на кухню. Джима там не было. Я вышел и накачал себе воды на голову. Это немного помогло. Когда я обсох, Джим вышел из уборной.
- Доброе утро, лежебока, - сказал он. - Поторопись и перекуси, потому что сегодня я собираюсь отправиться в город, чтобы купить нам кое-какие припасы.
Мы вошли внутрь, и я съел кусок хлеба с патокой, пока Джим поднимал отвалившуюся доску и вытаскивал носок с деньгами; я захватил наши удочки, чтобы оставить их у ручья — чтобы мы могли остановиться там и порыбачить по пути назад, и мы пересекли двор и направились в лес за амбаром. Том некоторое время следовал за нами, задрав хвост вверх, зигзагами в траве, да так деловито, что казалось, будто он — гончая. Но в конце концов он куда-то ушёл сам по себе, и я больше никогда не видел этого кота. Джим и я срезали путь через лес к тому месту, где, как сказал Джим, мы выйдем на главную дорогу.
Стояло прекрасное утро, все новые маленькие листья были ещё слабыми и зелеными, и сквозь них светило солнце. Пели птицы, а Джим насвистывал, прямо на нашем пути застыл кролик, но у меня не хватило смелости бросить в него даже палку. Я по-прежнему чувствовал себя очень странно; всё время спотыкался о корни, и когда мы переходили ручей, я соскользнул с одного из камней и намочил штанину до колена. Затем, как мне показалось, от сырости я задрожал, застучали зубы, и, если бы Джим предложил мне выпить виски, будь я проклят, если бы я отказался, несмотря ни на что. Но он просто скакал впереди меня, насвистывая или разговаривая сам с собой, как обычно, не ожидая ответа.
Спустя некоторое время мы вышли из леса, и, конечно же, там была дорога. Мы пошли по ней и вскоре прошли мимо коровьего выгона, фермерского дома, потом ещё одного, а затем, с гребня холма, мы увидели город. Это было всего лишь несколько домов внизу, в глубине небольшой долины, словно камешки, лежащие на ладони большой зеленой руки. День был тихий; дым поднимался из труб прямо вверх, словно нитки для штопки, свисающие с иглы.
Мы спустились с холма и подошли к месту, где начинался тротуар, который кто-то только что залатал новыми желтыми досками, тут и там, а затем к коновязи, к которой были привязаны лошади, стояли повозки и пара колясок. Прошло несколько человек, которые поздоровались с Джимом, а одна дама поднесла платок к носу и, проходя мимо, одернула юбки. Потом Джим сказал:
- Ну, вот мы и здесь, парень, - и мы вошли в магазин.
Что ж, если бы я не знал этого раньше, то мне бы следовало понять, что я заболел, кстати, когда я вошёл туда, мне даже не захотелось смотреть на банки с конфетами. Но я не уверен, что смог бы их найти, даже если бы захотел, потому что там, занимая почти все свободное пространство, оставшееся после прилавков, бочек, плиты и прочего, была самая толстая дама, которую я когда-либо видел. Она была такой огромной, что, по-моему, те африканские слоны, о которых я читал, ненамного больше, и она заполнила собой весь магазин, так что владелец магазина выглядел так, будто он встал за прилавок, чтобы иметь его между ним и ею, точно так же, как если бы между вами и рекой была дамба, когда начнет подниматься вода.
- Теперь, мистер Шинкл, мне нужно три с половиной ярда синего цвета, но я хочу, чтобы вы показали мне каждый дюйм, пока вы отмеряете, потому что синий цвет так легко выцветает, и я не хочу, чтобы... - сказала она, когда вдруг повернулась и увидела нас. Думаю, она уловила запах Джима, который привлек её внимание. На её лице появилось такое выражение, словно ей под юбку забежала мышь, и я подумал, какой ужасный грохот произойдет, если она вдруг упадет в обморок в одну из этих стеклянных витрин. Но я сам чувствовал себя настолько дурно от того, что было так тесно, что был уже не так уверен, действительно ли она такая большая, или она мне просто приснилась, потому что я чувствовал себя так странно.
- О, моя земля! - говорит она после того, как долго нас разглядывала. - О, земля, это хуже, чем призрак — это живой человек! Это дядя Джеймс Джеллиман!
- Привет, Ова, - говорит Джим, кроткий, как Моисей.
- О, Господи! - вопит она, размахивая руками. - Если бы тетя Майра Джеллиман дожила до этого дня!
- Дай Бог, Ова, - говорит Джим, начиная пятиться к двери. - Давай, Джордж, немного пройдемся по улице, пока толпа не рассеется.
- О нет, ты этого не сделаешь, - говорит она. - Я никогда себе этого не прощу! Я никогда не смогу встретиться с тетей Майрой у Судного места и сказать ей, что я видел тебя таким, и ничего не сделала по этому поводу, и кто этот мальчик?
- Мальчик? - говорит Джим. - Мальчик? - оглядываясь вокруг, как будто он меня потерял. - О, Джордж. Да, он мой племянник из Мэна. Да, сэр, приехал из Мэна, чтобы просто навестить меня. Племянник со стороны Джеллиманов, Ова. Внучатый племянник, то есть. Пошли, Джордж.
- Не двигайся ни на дюйм! - говорит она. - У тебя никогда не было родственников в Мэне, дядя Джеймс. Подойди сюда, мальчик!
Казалось, что сделать больше нечего нельзя, поэтому я подошёл. Выглядело так, будто она становится больше, когда я приближаюсь. Смотрелось так, словно она нависла надо мной, как грозовая туча перед бурей. Она тоже пахла, но не как Джим, а как стирка, глажка, крахмал, пот и плита. Прежде чем я успел понять, что она задумала, она протянула одну из своих толстых маленьких ручек и взяла меня на щеку.
- Мальчик выглядит неважно, - говорит она. - И его лихорадит.
И тут я почувствовал, как мой желудок перевернулся и двинулся не в ту сторону. Я обогнул Джима и выскочил за дверь; я подбежал и повис на коновязи, и всё выглядело так, будто каждый кусок, что я съел с тех пор, как убежал, выплыл наружу и попрощался со мной.
Что произошло сразу после этого, я не могу рассказать достаточно ясно, потому что я был слишком занят. Джим, он вышел из магазина вслед за мной, толстая дама за ним, а продавец за ней — если бы у меня было время, я бы ужасно стыдился. Потом кто-то поднял меня и посадил в коляску, держа меня так, чтобы я мог свесить голову над колесом; кто-то вывел меня и отнёс в дом, который, как я предположил, принадлежал толстой даме, потому что она потрудилась и сняла с меня всю одежду без всякого разрешения, немного помыла и уложила в кровать. Я был так болен, что чувствовал себя вывернутым наизнанку, как носок, но я всё никак не мог перестать пытаться снова вывернуться на правильную сторону. Это было, конечно, ужасно. Кто-то — я думаю, что она — дала мне ложку чего-то жгучего, что я вырвал обратно, но она продолжала в том же духе, пока это не задержалось во мне, и вскоре я уснул.
ФЭНШОУ
ГЛАВА 7
Проснувшись, я увидел кувшин и миску с нарисованными на них синими розами, стоящие на умывальнике. У меня не хватило смелости посмотреть дальше; я просто лежал и пялился, пока не увидел, как кувшин вытащили из миски и из него полилась вода; рука с тряпкой, смоченной в воде, вылезла оттуда, капая; рука выжала тряпку и начала вытирать ей моё лицо, легко и непринуждённо. Я моргнул глазами, и голос сказал:
- Отлично! Думаю, теперь ты справишься, хвала Господу!
Когда я поднял глаза, я увидел, что это была та толстая дама из магазина, и даже когда я больше не чувствовал себя так странно, она по-прежнему выглядела самым толстым человеком, которого я когда-либо видел. Вы наверняка слышали выражение «большая, как дом» — ну вот, она была большой, как дом с верандой по кругу. Она вся вспотела — как я позже заметил, она потела из-за любой мелочи — пот выступал даже её бровях, которых у нее практически не было, и на губе, как маленькие бусинки усов.
- Теперь, - говорит она, - лежи спокойно, мальчик, и ни на дюйм не двигайся, пока я не принесу тебе чего-нибудь, чтобы ты мог наполнить свой желудок. Смотри, не вскакивай, потому что я не привыкла к мальчикам, и если ты станешь несносным, то мне придется позвать мистера Фэншоу, а у него ужасный характер, у мистера Фэншоу!
Я никогда этого не говорил, но понимал, что мне повезло, раз она не сказала мне, что я должен двигаться, потому что я чувствовал себя таким вымотанным, что просто не знаю, смог бы я, даже если б и попытался. Однако прежде, чем я успел что-то сказать, она вышла из комнаты в какой-то медленной спешке, как воз сена. Пока ее не было, я просто лежал там, ни о чём не думая; вскоре она вернулась с миской бульона, в котором плавали кусочки хлеба, с ложкой и салфеткой; она повязала салфетку мне на шею, придвинула кресло-качалку и начала кормить меня с ложечки, как младенца. Когда я попробовал бульон, я понял, насколько я был голоден; не прошло и минуты, как я добрался до дна миски. Затем она сняла салфетку с моей шеи, вытерла мне лицо, а затем и свое собственное, которое стало изрядно влажным из-за упражнений.
- Ну, мальчик, - говорит она, - я миз Фэншоу. Миз Генри Фэншоу. Я кровная племянница жены мистера Джеймса Джеллимана. То есть его покойной жены. Ну, мальчик, а как тебя зовут?
- Меня зовут Джордж Меллиш, мэм, - говорю я.
- Так вот оно что, — говорит она. - Теперь я припоминаю, так сказал дядя Джеймс. Ну, мальчик Джордж, откуда ты?
До этого момента я вообще ни о чем не думал и ничего не чувствовал, кроме слабости, как у котенка, и голода, как у медведя. Теперь мой желудок начал сворачиваться от этого бульона.
- Ну, - говорю я, - я не из какого-то места, которое можно назвать каким-то местом, мэм. Думаю, вообще нельзя сказать, что я из какого-то определенного места.
- Не мели ерунды, - говорит она. - Ты же знаешь, откуда ты родом. Соберись и скажи.
- Ну, - говорю я, - я по дороге заехал в гости на некоторое время. То есть, я остановился у Джи… у вашего дяди, мистера Джеймса Джеллимана, мэм.
- Хорошо, в любом случае, это и правда, и удивительно, что это не убило тебя, а оставило полумертвым. А теперь скажи-ка мне правду, мальчик, как давно ты мыл уши?
- О, месяцы! - говорю я.
Она всплеснула руками.
- Я верю в это! Я верю в это! Ты был болен, и мне пришлось вымыть тебя с головы до ног, прежде чем я смогла положить тебя на свои чистые простыни, и на тебе не было ни единого места, где я не могла бы посадить картошку в грязь. И что ты клал в свой желудок с тех пор, как ты там оказался?
- Ну, всего понемногу, мэм, - говорю я, надеясь, что мы сможем продолжать в том же духе ещё некоторое время. - Одуванчики и тому подобные овощи.
- Нет ничего лучше хорошего блюда из зелёных одуванчиков! - говорит она, и я вижу, что сказал что-то не то, только Старая Крабиха всегда говорила, что они прорастут сквозь тебя. - За исключением того, что для них ещё слишком рано. А теперь скажи-ка правду, мальчик.
- Ну, мэм, - говорю я, - Джим — мистер Джеллиман — у него был кусок копченого мяса, и, в основном, это было оно, и какая-то зелень время от времени, и хлеб, и патока.
- Хлеб! - тут она закричала. - Ты хочешь сказать, что дядя Джеймс печет хлеб?! Он? Скажи правду, мальчик, он был таким твердым, что им можно было бы вымостить бак для воды, разве не так?
Конечно, я никогда не пробовал такого, но не удивился бы, помня некоторые из его блюд.
- Это верно, мэм.
- Схватить его! — говорит она и снова покрывается потом. - Взять отряд и схватить его, как сумасшедшего, — кто скажет, что он не сумасшедший? О, мистер Фэншоу никогда меня не послушает, он мягкий, несмотря на свой нрав, но если я расскажу об этом в Женской гильдии, будьте уверены, что они не поймут этого с моей стороны! Мы пойдем туда всем скопом, свяжем его и отмоем! Муж сестры моей матери! — говорю вам, если я ничего не сделаю, то никогда не смогу встретиться с тётей Майрой на небесах!
- Он довольно грязный старикашка, - говорю я.
- Грязный! - кричит она. - Грязь — это не то слово! Это надо называть как-то по-другому!
Затем она внезапно остановилась, наклонилась вперед и пристально уставилась на меня своими маленькими прищуренными глазками.
- Эй, мальчик, - говорит она, — ты пытаешься увести меня в сторону?
- Ну, у меня же получилось!
- Я не привыкла к мальчикам, но думаю, они не так уж отличаются от мужчин. А теперь скажи-ка правду, мальчик. Как тебя зовут?
- Джордж Меллиш, как я и говорил, мэм.
- О, черт возьми, ты так и сказал. Так, Джордж, откуда ты? Вот что я хочу знать. Откуда ты и кто твои родители?
Я уставился на потолок так грустно, как только мог, и сказал:
- Надеюсь, они на небесах, мэм.
- Ох! - говорит она. - Ох, они умерли?! Боже, какое горе! Бедный ты ребенок, без матери! Когда это случилось, Джордж?
- Я был ещё младенцем, мэм, - говорю я, как можно печальнее, но в ту минуту, как это вырвалось у меня изо рта, я понял, что дал промах.
- Тогда чем же ты занимался всё это время? - она тут же набросилась на меня. - С кем ты жил с тех пор?
Я почувствовал себя загнанным в угол. Я не знал, что сказать. Я подумал о том, как меня отправят назад к Старой Крабихе, и какую взбучку я получу, когда попаду туда, и слезы потекли по моему лицу.
- Я всего лишь бедный сирота, - говорю я, - бродил по дорогам, прокладывая свой путь в мире!
Это, можно сказать, просто пришло мне в голову. А потом я увидел, как слезы тоже потекли по её лицу, и не успел я опомниться, как она схватила меня и прижала к себе, да так, что чуть не придушила, вздыхая и рыдая, как землетрясение.
- О, я не вынесу этого, - рыдает она. - Мне невыносимо думать об этом, что ты, бедная овечка, остался без матери, - и она продолжала в том же духе, пока я не почувствовал, что попал в довольно плохое положение, просто слушая её, и сам довольно громко причитал; мы вдвоём ревели, пока, наконец, она не вытерла свои и мои глаза и не сказала, чтобы я замолчал, пока меня снова не стошнило. Потом она опустила шторы, укрыла меня как следует, и я уснул прежде, чем она успела мне что-то сказать.
ГЛАВА 8
ПРОДОЛЖЕНИЕ ВОЗМОЖНО
