На большом, совершенно чистом листе в нижнем углу
был нарисован крохотный красный петушок.
…– Этот «Очень одинокий петух» создан лучшим в мире
рисовальщиком петухов, – продолжал Карлсон, и голос его
дрогнул. – Ах, до чего эта картина прекрасна и печальна!..
Но нет, я не стану сейчас плакать , потому что от слез
поднимается температура…»
Астрид Линдгрен. «Малыш и Карлсон»

Предисловие: Изначально это произведение задумывалось, как одноактная театральная пьеса, рассчитанная на одного актера. Все остальные действующие лица изображаются на сцене с помощью светотехнических эффектов. И, только в самом конце постановки, еще один главный герой, повзрослевший, 16-летний Малыш, предстает перед зрителем в образе реального человека, тем самым как бы давая понять, что их встреча не является плодом воображения Карлссона. Ниже представлен адаптированный литературный вариант, облегчающий восприятие «с листа».

Необходимое предупреждение: Автор считает своим долгом предупредить читателя о том, что герои его пьесы имеют крайне мало общего с теми вымышленными персонажами, чьи образы прочно обосновались в сознании людей под влиянием книг, кино- и мультфильмов, созданных с целью придания истории взаимоотношений Малыша и Карлссона комического оттенка и искажения подлинной сути таких отношений.

I.

Осень. Ранние городские сумерки. По самой обычной, старой, чуть изогнутой, не слишком широкой и ничем не знаменитой европейской улочке медленно бредет человек. Толпа спешащих прохожих, встречных и попутных, обтекает с двух сторон его фигуру, выделяющуюся на общем фоне своей непримечательностью. Плотный, даже, пожалуй, полноватый, много ниже среднего роста, с длинном сером плаще, с большим, но почти пустым пакетом в руке, он как будто не идет, а просто переставляет ноги, только для того, что бы не стоять на месте, двигаясь из ниоткуда в никуда. С опущенной головы его, покрывая рыжую, с хорошо заметной проседью, шевелюру, свисает кепка. Именно свисает, походя больше на шляпку старого гриба, чем на головной убор. Взгляд его направлен вперед и вниз, подбородок одутловатого, ничего не выражающего лица, упирается в узел длинного шарфа, повязанного под воротник плаща.
Человека быстро догоняет стайка молодежи в яркой одежде. Звеня молодыми задорными голосами, они что-то горячо обсуждают, перекрикивая друг друга. Не прекращая оживленно общаться, молодые люди проскакивают мимо. Но вдруг один из них, не оборачиваясь, замедляет шаг. Делает по инерции другой, третий и останавливается. Пару секунд он стоит, как будто раздумывая, обернуться ему, или нет. Наконец, решившись, он медленно ступает с тротуара на проезжую часть, к фонарному столбу, и, придерживаясь за него рукой, внимательно смотрит на приближающегося человека. Когда тот подходит совсем близко, юноша растерянно и очень тихо произносит:
- Карлссонᵃ…это ты?
Мужчина останавливается и поднимает глаза. В это время товарищи молодого человека, уже отдалившиеся на приличное расстояние, окликают его.
- Эй, Сванте, ты чего там застрял? Догоняй!
В эти несколько секунд взгляд мужчины, обращенный на юношу, приобретает осмысленность. Как будто к нему возвращается жизнь.
Юноша, мельком оглянувшись, машет товарищам рукой, давая понять «Не ждите. Идите. Я задержусь».
Мужчина непроизвольно, но как-то скованно, повторяет это жест, словно боясь, что товарищи сейчас уведут от него молодого человека. Своей пухлой, короткопалой ладонью он пытается разорвать невидимые нити, за которые те могут потянуть и…
- Малы-ы-ыш! – выдыхает мужчина изумленно. – Это, и правда - ты?!
- А это, и правда, ты, Карлссон?
В их взаимном вопросе столько недосказанности, столько непрожитого, украденного счастья, столько сожаления о чем-то хорошем, но безвозвратно ушедшем, что они стоят какое-то время молча, не находя, что еще сказать, ибо все уже вложили в эти два прозвучавших эхом восклицания.
- Малы-ы-ыш… - снова повторяет Карлссон, поднимая руки для объятия, но, так и не отважившись дотронуться до юноши, жадно вглядывается в знакомые, но изменившиеся черты. – Как же ты вырос!
- Карлссон! – Малыш сам делает шаг и повисает у Карлссона на шее. – Карлссон, куда же ты пропал тогда? Знаешь, СКОЛЬКО я ждал тебя?!
- Я не мог, Малыш, понимаешь… Я все объясню… Прости, прости меня… - Карлссон торопится сказать все, но в итоге все фразы остаются неоконченными. Он легонько качает Малыша, обхватив руками, из стороны в сторону, будто баюкает. – Они запретили мне, понимаешь… Я объясню! Хочешь? Хочешь прямо сейчас? Ты ведь не очень торопишься? Пойдем куда-нибудь, посидим, закажем чаю и тортик со взбитыми сливками. У меня есть немного денег…
Говоря это, Карлссон пытается немного отстраниться, чтобы заглянуть в лицо Малыша. Но тот не хочет разжимать рук и, по-прежнему, обвивает ими шею Карлссона.
- Ты что, плачешь?
- Нет, Карлссон, нет!
- Вот и не реви!
Но юноша все слышнее хлюпает носом.
- А я говорю, не реви! Потому, что я сейчас сам зареву, и мы с тобой устроим здесь настоящий потоп!
- Все, все, Карлссон. – Малыш наконец отрывается он Карлссона и тут же, отвернув лицо, досадливо смахивает непрошенные слезы. – Пойдем, пойдем, куда ты хотел. Ты здесь знаешь, где можно? Я тут редко бываю…
Карлссон оглядывается, как бы соображая, где они находятся.
- Спокойствие, только спокойствие… Там за углом есть одна волшебная кондитерская! – Карлссон уверенно тычет в сторону своим толстым пальчиком, хлопает Малыша по плечу, и они идут.
- Карлссон нашелся! – констатирует Малыш, на ходу прижимаясь к Карлссону, но уже боком, уткнувшись головой в плечо. Это не так просто, потому, что ростом Малыш уже выше…
- А почему она волшебная? – Малыш вскидывает голову, старается улыбнуться. - А? Ну, скажи!
- Ты что, не веришь? Мне - не веришь? – Карлссон старается быть прежним.
- Ты скажи, тогда поверю!
- Ну вот, так всегда! Как ты можешь не верить старому другу? Мы не виделись, Бог знает сколько лет, а ты!.. Нет, я так не играю!..
Они скрываются за углом. Прохожие все так же спешат по своим делам…

II.

Помещение кондитерской представляет собой почти квадратное помещение, по-видимому, больше рассчитанное на покупателей, чем на посетителей. Всего три столика со стульями, небольшая барная стойка в углу и огромная наклонная витрина с выпечкой и сладостями. Все помещение, кроме витрины, окутано полумраком. Над столиками свисают с потолка одинокие неяркие светильники в плафонах разноцветного стекла. Еще несколько маленьких встроенных лампочек горит над стойкой. Возле нее, на стене, висит включенный телевизор, показывающий бесконечные новости без звука.
В кондитерской Карлссон бережно, словно дорого гостя, усаживает Малыша за столик, а сам отходит к стойке, сделать заказ. Оттуда он несколько раз тревожно оглядывается, будто боясь, что Малыша вдруг не окажется на месте. Малыш, тем временем, махнув раз рукой и весело поглядывая на Карлссона, снимает шапочку и куртку. Наконец Карлссон возвращается к столику, неся две чашки и корзинку с печеньем, усаживается напротив.
- Представляешь, у них сегодня нет моих любимых тортиков! Вот досада! Но я взял миндальное печенье. Ты ведь все еще любишь его?
- Ты помнишь? – Малыш удивлен.
- Конечно! И ты еще спрашиваешь! Я помню все, что было! А теперь… Ну, как ты Малыш? Учишься? На кого?
- На юриста.
- Ты молодец! Ну, расскажи же мне еще что-нибудь про себя!
- Я не знаю, что…
- Ну, как родители, как брат, сестра? Все живы-здоровы?
- Да, родители нормально. Бетан с головой ушла в модельный бизнес, а Боссе уже второй год играет за сборную. С ним до сих пор ни о чем, кроме футбола не поговоришь…- Малыш иронично усмехается.
- А как поживает наша несравненная фрекен Боккᵇ? Наша славная, любимая, восхитительная, обаятельная фрекен…- К Карлссону на минуту возвращается былой пафос.
- Ее нет… - тихо произносит Малыш.
- Что? – Карлссон так и застывает, с одной рукой прижатой к сердцу, а другой, поднятой в восхваляющем жесте… И переспрашивает, как будто рассеяно, в действительности же просто не желая верить в услышанное.- Что ты сказал, Малыш?
- Я и сам не могу до конца поверить, что ее…ее больше нет. – Малыш поднимает газа, отчего-то виновато пожимая печами.
- Как – нет?!
- Да, Карлссон. Она очень сильно болела в последние два года. Папа устроил ее в клинику, но врачи уже ничего не смоги сделать. У нее оказался рак крови. – Видно, как Малышу трудно даются, эти чужие сухие фразы, и он быстро добавляет «от себя». – Знаешь, Карлссон, она ведь, на самом деле, была совсем одна. Ни детей, никого…
- Постой, постой, а как же ее сестра?
- Фрида? Она не пришла даже на похороны…С тех пор, как ты… ты улетел, многое изменилось. Они окончательно рассорились и совсем не общались до самой смерти фрекен Бокк. Мы ее хоронили. И еще…еще взяли к себе ее кошку. Вот что…
- Как же это больно слышать, Малыш! Она была такой… одной из лучших женщин, что я встречал в жизни.
- И очень одинокой. Я ведь в последнее время часто навещал ее в больнице. И мы с ней много говорили… Иногда от тебе… Мне было больше не с кем, до недавнего времени… А еще она сказала, что посвятила всю жизнь чужим детям, но ничуть не жалеет о этом.
- Совсем, как я. – Тихонечко бормочет Карлссон, задумавшись. – Вот, что нас роднило…
- Карлссон! – Малыш нетерпеливо наклоняется над столиком.
- Да, Малыш? – оцепенение Карлссона проходит.
- Так ты мне расскажешь?
- Конечно, Малыш! Я же обещал. Да мне и самому надо выговориться. У тебя-то была фрекен Бокк, а мне вообще не с кем было поделиться. Знаешь, совсем непросто столько лет держать все это в себе…
- Ты так внезапно пропал тогда! Я все ждал, ждал… Даже зимой я не закрывал окно на защелку – думал, вдруг ты прилетишь, а у меня закрыто… и ты…ты решишь, что я перестал ждать тебя. А потом мы переехали в пригород, и я понял, что больше не увижу тебя. Я чего только не думал за это время… Я даже хотел забраться на ту крышу…
- Малыш, мое сердце сейчас не выдержит! Не говори, не говори больше ничего! – Карлссон закрывает лицо руками. А когда его ладони, наконец-то, ложатся на стол, Малыш видит, что газа его наполнены слезами.
- Малыш, милый мой Малыш. Мне придется рассказать тебе всю правду. А правда она такая… - Карлссон достает огромный носовой паток и смущенно промакивает глаза, вытирает нос. - Знаешь, я теперь часто думаю, что она больше никому не нужна.
- Нет, мне нужна! – горячо возражает Малыш, и добавляет тише. – Какая бы она ни была…
- Что ж. Слушай. Я исчез тогда, исчез… потому, что твои родители написали заявление в полицию. Меня обвинили в пе…, ну, в общем, в том, что я приставал к детям, к мальчикам, совращал их. Знаешь, тогда это только начиналось…
- Родители? Написали? Я не знал! – Кажется, Малыша раздавила эта новость, но внезапно он вскакивает, сжимая кулаки. - Как же они могли!!! Ну, зачем, зачем???
Карлссон, оглядываясь на почти пустое помещение, торопливо встает и через стол, положив руки Малышу на плечи, усаживает его на место.
- Малыш, Малыш! Ты все тот же борец за справедливость, что и в девять лет! Я узнаю тебя…Давай, я расскажу, что было дальше. Только обещай, что будешь держать себя в руках…
- Хорошо. – Смущенный Малыш затихает, охватив себя руками, словно действительно пытаясь удержать. – Прости. Я ведь, правда, ничего не знал. И это мои родители! Мои славные Ма и Па…
Малыш сокрушенно качает головой. Карлссон, внимательно и с состраданием смотрит на него.
- По совести говоря, заявление было не только от них…
- Как это? А кто же еще?...
- Понимаешь, Малыш, я тебе тогда не говорил, но у меня всегда было несколько таких Малышей, как ты. Одни вырастали, другие появлялись… Я крутился, как пчела, но успевал сделать так, что бы никто из вас не чувствовал себя брошенным, одиноким, что бы никому из вас не было скучно…
- Так вот почему ты иногда пропадал где-то неделями?
- Да, Малыш! Да! Это значило только одно – кому-то из Малышей, другому, не тебе, была очень нужна моя помощь именно тогда, в тот момент. И для других я пропадал на неделю, на месяц. Но ведь я же всегда возвращался!
- Да, пока в один несчастный день ты не исчез навсегда…- Малыш говорит без упрека, скорее задумчиво.
- Меня арестовали по обвинению в растлении малолетних. И не просто арестовали. Понимаешь, они устроили мне засаду, они ловили меня, как животное, сетями! Прямо на газах у одного из Малышей! Я его глаза никогда не забуду… Тебе повезло, малыш, что это был не ты… Он ведь пропал из-за всего этого. Совсем. Стал убегать из дому, пить, потом наркотики… Я узнал потом. Ходил к нему…на кладбище. Он был всего на год старше тебя. … Думаю, ему не давало покоя чувство вины. Хотя, по-настоящему, его вины там не было. Его угрозами и побоями заставили рассказать про меня. Кстати, с заявления его родителей все и началось. А потом и другие написали, когда дело получило огласку… Во всех газетах было полно всяких гадостей про меня. Они не называли имени, но ведь всем было понятно и без этого, о ком идет речь! Больше всего я боялся, что эти газеты попадутся на глаза кому-то их вас. Или вы услышите что-то по телевизору. Ведь там не было ни слова правды, Малыш! Понимаешь, ни од-но-го! Только грязь, грязь и грязь! Они как будто специально задались целью все извратить, опошлить, перевернуть! Они называли меня инфантильным лживым эгоистом, вымогавшим у детей последние кроны и сладости. Малообразованным похотливым слизняком, испытывающим жалось только к самому себе. Самовлюбленным извращенцем, игравшим на детской доверчивости… Они пытались растоптать все. И знаешь, у них получилось…
Вот, а потом было следствие. Тот Малыш отказался от всего. Сказал, что его заставили оговорить меня. И никто из Малышей не сказал НИЧЕГО дурного про меня. Так же, как и ты. Вспомни, ведь и к тебе приходила некая добрая тетенька, расспрашивала, чем мы с тобой занимались, и у тебя дома, и там, на крыше. И говорила, что-то про то, что я пропал, а она хочет помочь тебе поскорее отыскать меня. А для этого нужно, что бы ты сказал всю правду… Помнишь?
- Д-да! Кажется, да! Я этого не вспоминал до этого момента, пока ты не сказал мне… - Малыш удивленно, как-то по новому, смотрит на Карлссона.
- Они умеют работать с детьми…- Карлссон горько усмехается. – Так, что бы скорее забылось, что бы не «травмировать» детскую психику… Так вот, никто из Малышей, в том числе и ты, больше не сказал им ничего. Значит, я ни разу ошибся… Они долго мусолили мое дело, видимо, надеялись, что найдут кого-то еще… Но, так ничего серьезного предъявить мне и не смогли. Но и оправдать не хотели. Им нужно было вынести хоть какой-то приговор, хоть по какой-нибудь статье. И они не придумали ничего лучше, чем обвинить меня в неуплате налогов, несанкционированном строительстве, незаконном проникновении и прочей чепухе. Ты будешь юристом, Малыш. И потом поймешь больше. Но, думаю, уже сейчас ты сможешь понять, насколько несуразным получился у них приговор… Ты же знаешь нынешние суды, нынешние законы…Театр абсурда! По их нелепому приговору, признанный виновным в неуплате налогов, я, тем не менее, не мог приближаться к детям на расстояние менее двух футов, не мог находиться возле детских учреждений, не имел права работать в организациях, связанных с детьми даже косвенно, посещать общественные мероприятия, где присутствуют дети… Они написали там много всяких глупостей, но я бы пережил все это, смог бы их провести, если бы…
Карлссон поднимает глаза на Малыша, потрясенно слушающего его.
- Что? Что они еще сделали с тобой? – Малыш уже начинает догадываться, лицо его вытягивается. – Неужели?..
- Да, Малыш, да! – Карлссон выдыхает, мотает опущенной головой, и продолжает, опять не глядя на Малыша. – Они запретили мне летать! Отобрали все…И я до сих пор не имею права отрываться от поверхности, больше, чем на три фута…
- Теперь я понимаю, почему ты пропал…
- Прости, Малыш, я думаю не до конца… Ведь я все равно должен был разыскать всех вас, увидеться, объяснить. Я знаю, что должен был. Возможно, вам было бы легче…
- Почему же ты не сделал этого? – каким то чужим, почти равнодушным голосом спрашивает Малыш, глядя на улицу через большое окно.
- Я не мог…показаться перед моими Малышами в таком виде. Ведь в сущности, это был уже не я…
- Нет! Ну что ты говоришь, Карлссон! Какая разница, с пропеллером или без! Ведь я любил тебя вовсе не за это! Думаю и другие тоже. Мы…
- Малыш, малыш… - Карлссон вскидывает руку, как бы защищаясь. – Если бы ты знал, сколько раз я решался, и снова отказывался от этого намерения. Сколько дней и ночей провел в борьбе с самим собой… И все же, и все же… Я решил, в конце концов, что вам лучше вспоминать о том, прежнем Карлссоне, чем увидеть, во что он превратился…его превратили… Я испугался, понимаешь?
- Чего? Что мы не поймем? Что разлюбим? Что придется рассказать нам правду о наших родителях? Я не понимаю…Значит, ты не доверял никому из нас, да?
Последние фразы Малыша звучит уже как обвинение, и Карлссон как-то весь съеживается, втягивает голову. И вдруг, он очень тихо, но твердо, с расстановкой, произносит, выпрямляясь и обращая свой взгляд куда-то вверх:
- Я слишком сильно любил вас, что бы причинить такую боль… - В глазах его, не скатываясь опять стоят слезы.
- Я знаю, Карлссон, прости. – Малыш согласно кивает и продолжает, глядя на стол. – Теперь знаю. А тогда я не сразу это понял…Ну, что ты действительно любил меня… И еще понял, почему ты вытворял все эти штуки со мной… Сначала уговаривал… А потом мы вовсю шалили вместе. Когда я понял, что это не только весело, но и приятно…
- Правда? – просто спрашивает Карлссон, вглядываясь в смущенно опущенное лицо Малыша.
- Конечно! Потом мне этого так не хватало… Когда тебя уже не было рядом…
- Знаешь, Малыш, а мне все время казалось, что я напрягаю тебя всем этим, что пользуюсь твоей любовью, как бы заставляю делать одолжение…
- И вовсе нет! – запальчиво возражает Малыш. – Странно, что ты так думаешь!
- Временами ты был очень скован, а еще - задумчив… Что же мне оставалось думать? Я так боялся разрушить нашу дружбу…
- А хочешь, я скажу тебе правду? Вот ты удивишься! – На лице Малыша появляется улыбка. Карлссон облегченно вздыхает:
- Ты улыбаешься, Малыш? Как здорово! У тебя все те же милые ямочки на щеках…
- Так ты хочешь знать? – Малыш отчего-то хочет согнать улыбку с лица, но у него плохо выходит. Брови его поднимаются вверх, а улыбка становится хитрой.
- Да. Хочу. – Карлссон наклоняется вперед. - Хочу знать все! – Протягивает над столом руку. - Все про тебя! - Накрывает своей ладонью руку Малыша.
Малыш неловко оглядывается по сторонам и слегка краснея, аккуратно освобождает свою руку. Но тут же, будто найдя в себе смелость, двумя ладонями крепко сжимает все еще протянутую руку Карлссона.
- Так знай, же, ты, старый… разбойник, - говорит он негромко и весело. – Вся моя задумчивость и неуверенность была только от того, что… Я просто умирал от мысли, что могу сделать что-нибудь не правильно и потерять тебя, насовсем! Разочаровать тебя… Тогда я конечно не таким словом думал, но теперь-то понимаю, что именно – разочаровать.
- Глупенький! Как же ты мог так думать! Знай и ты: Карлссон никогда не разочаровывался ни в одном своем Малыше, что бы тот ни говорил, что бы ни сделал… Я всегда безошибочно определяю… – Красноречие Карлссона будто спотыкается на этом слове. – Определял…
Взгляд его вдруг угасает, рука выскальзывает из ладоней Малыша - он откидывается на спинку стула. Растерянно помешивает ложечкой в чашке. Аккуратно выкладывает ее на блюдечко. Делает глоток чая и замирает, держа чашку на весу.
- Наверное, и вправду, те мои страхи выглядят глупо. – Соглашается Малыш. – Но когда у тебя есть такой друг…Один - и такой…Так страшно его терять…
Повисает пауза. Малыш тоже придвигает к себе чашку, склоняется над ней.
- Я никогда не избавлюсь от чувства вины, Малыш! – Голос Карлссон звучит глухо, сдавленно. Он качает головой. - Даже если все мои Малыши простят меня. Мне придется доживать с этим… Скажи, я хотя бы научил тебя дружить. Ты сейчас не один?
- Наверное, не один. У меня много друзей… Еще со школы, и сейчас, в институте. Только, понимаешь, я не знаю… Это такое слово, чуднОе. Ведь есть друзья, а есть Друзья. И вот, наверное, Друзей-то у меня так и не появилось.
- А в этом смысле?.. Ну, ты понимаешь? К кому тебя тянет?
- Я, наверное, хотел бы иметь семью, детей. Я стал задумываться об этом… Только, вот, когда знакомлюсь с какой-нибудь девчонкой, почти сразу понимаю, что это не то…не она… Что не смогу я с ней ни семью, ни детей…
- Но не отчаивайся, Малыш. Тебе еще совсем не пора отчаиваться! Это же хорошо, что ты чувствуешь сразу. Многим людям для этого нужны годы. А многие так и не могут понять, что это не их судьба… Зато, когда придет время, и ты встретишь ту, единственную, и почувствуешь…
- Не знаю, может быть…- Малыш нетерпеливо перебивает собеседника. - Карлссон, скажи, а как ты находил Малышей? Ну, я хочу знать, как ты определял…
Карлссон задумывается. Малыш, не отрываясь, смотрит на него. Долгих десять секунд Карлссон мочит. Наконец, неуверенно начинает говорить.
- Это сложно объяснить словами, Малыш. Это как вспышка. Ну, или как лампочка… Которая вдруг вспыхивает в голове на секунду и становится ясно… Но, для этого обязательно надо посмотреть ему в глаза. И тогда или вспышка, или…ничего. Ведь есть много мальчиков, не Малышей, которым вовсе никто не нужен. А есть такие, которые ждут Другого…
- Другого? – брови Малыша недоуменно приподнимаются.
- Понимаешь, ведь не обязательно быть Карлссоном, ну, или скажем, Фухуром ͨ, или …
Словом, можно быть совсем обычным человеком - надо только любить и тонко чувствовать. И уметь дать, то, что никто другой во всем мире этому Малышу дать не сможет…
- Я понимаю… - Малыш задумывается о чем-то, словно переваривает услышанное…
Карлссон молча смотрит на Малыша, не решаясь перебивать ход его мыслей.
- Карлссон, я еще хотел спросить тебя… Как бы ты ушел, если бы всего этого не случилось? Когда? Ты ведь все равно бы ушел, потом, позже. Да?.. Просто, я часто фантазировал, представлял себе… - Малыш вздыхает сквозь подступившие слезы. – Ну, когда ты пропал… Как бы все было, если бы… И никак не мог представить себе этот момент…Мне казалось, что наша дружба должна была быть… навсегда.
- Не мучай себя, Малыш! В этом мире все так. Начинается, что бы закончиться и рождается, что бы умереть…
- Значит все бессмысленно, и наша дружба – тоже? – теперь в голосе Малыша чувствуется вызов.
- Да. Если только она не сделала тебя лучше, чище, добрее… Тогда все зря. Но если хоть какое-то из положительных качеств зародилось в тебе или получило толчок к развитию за время нашего общения, значит и весь мир изменился. Ведь ты часть этого мира, а это значит, и в нем стало больше добра, чистоты, милосердия, любви и мир стал лучше…
- Но ты бы все равно ушел… - Малыш обреченно опускает голову.
- Рано или поздно. Дав тебе все, что в моих силах. Я был бы вынужден…
- И как бы это было? Ты не ответил…
- Милый мой Малыш! Ты очень удивишься, если я тебе скажу, что чаще это происходит по желанию самих Малышей. Вы меняетесь, растете, вам нужно идти дальше… А такие отношения… они начинают сковывать, давить, как ставшие не по размеру туфли. И тогда вы начинаете отдаляться. Появляются какие-то другие интересы, новые друзья, подруги… Времени на общение со старым другом остается все меньше… В общем-то, это естественный процесс. Беда только в том, что к этому нельзя привыкнуть. Я не смог.
- Карлссон, а это очень больно - расставаться с Малышом? – глаза Малыша пытливо впиваются в лицо собеседника, он весь замирает, как будто пропуская через себя боль такого расставания.
- Это… Это как… Как будто от тебя медленно и без наркоза отрезают что-то неотделимое, твое, без чего невозможно жить… И когда становится совсем невыносимо, приходится ускорять… Иначе, просто не выдержать. Приходится! Понимаешь? Уходить навсегда, когда ты еще хоть чуточку нужен, когда Малыш еще не вполне готов для этого…Но это тоже больно…
- Так не честно! Я бы не стал… ускорять!!! – почти выкрикивает Малыш и отворачивается.
Карлссон очень внимательно смотрит на замершего Малыша, и вдруг до него доходит смысл всех его вопросов и реплик.
- Малыш… Малыш, не пугай меня… - просительно произносит Карлссон с легким укором. Малыш по-прежнему неподвижно сидит в пол-оборота на стуле, уронив голову на руки, лежащие на высокой спинке.
-Ведь это – Крест! Видишь, чем это иногда заканчивается. - Карлссон показывает на себя и разводит руками. – Таким, как я, приходится заранее обрекать себя на одинокую старость, на отторжение обществом, на отсутствие обычных человеческих радостей… Не все на это решатся, да и не всем дано…
- А мне дано? – Вдруг оборачивается Малыш.
- Не знаю, честно не знаю. – Карлссон растерян, он мучительно подбирает слова. - Я ведь помню тебя еще совсем Малышом. А для этого… Ну, понимаешь…Ты только не обижайся, Малыш… Недостаточно самому быть в детстве Малышом, а порой и не обязательно. Нужно…
- Ну что, что? Скажи! – Малыш нетерпеливо, порывисто садится как прежде, еще ближе придвигает стул.
- Да ничего не нужно… Просто знать, что ты без этого не можешь жить. Тебе просто незачем!
- Я - знаю! – уверенно произносит Малыш, и начинает говорить горячо и быстро-быстро, как о чем-то наболевшем, выстраданном, но до времени хранимом под спудом. – Я просто не был уверен. А когда ты сказал про вспышку, я сразу понял, что ты имел ввиду! У меня было! У меня есть один знакомый… Я только думал, что не имею права… что только ты, такие как ты… Я не знал, что можно, что справлюсь…И теперь я знаю, что это! То, что я чувствую! И этот мальчик, он точно – Малыш. Мой, первый! И я ему очень нужен! Я ему рассказывал о тебе… не все, но рассказывал. Ты бы видел, как светились его глаза тогда! Понимаешь, Карлссон, я молился, чтобы Бог послал ему такого же друга, как ты… А оказывается… Я ведь на самом деле чувствую, что не могу без него…
- А как же твоя мечта о крепкой семье, о собственных детях, Малыш? – голос Карлссона звучит отстраненно, почти холодно.
- Мечта? - Малыш задумывается. – А как мечта может заслонить от меня живого, доверчивого, тянущегося ко мне Малыша? Ты только скажи, справлюсь я, или нет? А все остальное и мизинца его не стоит! Он моя мечта!
- И судьба… - бормочет едва слышно Карлссон.
- Что?
- Я говорю, судьба… Мне суждено было встретиться именно с тобой, из всех моих Малышей…Знаешь, я ведь помню каждого. Смех… запах волос… даже вкус слез. Они у всех разные. Как и сами Малыши… Но ты всегда казался мне немного особенным. Может, не случайно это, а, Малыш?
- Странно, вот опять… А я себе всегда казался самым заурядным ребенком. И я все время думал, что это ты во мне нашел…
- Что ты! В тебе уже тогда было море обаяния, а уж умом своим пытливым ты точно ни на кого похож не был! – Карлссон смеется, впервые за время их общения. – Значит, я не ошибся и в этом?
- Я очень надеюсь, что нет. Так что ты скажешь, Карлссон?
- Скажу, что ты дожжен решать сам! Слушать свое сердце и решать. Ведь, что бы я ни сказал, все решения тебе придется принимать самому, и ответственность нести тоже. И перед Богом отвечать… Но, думаю, я вправе благословить тебя и…с радостью делаю это! – Карлссон поднимает обе руки, обратив их ладонями к Малышу, и слегка склоняет голову, на мгновение становясь неуловимо похожим на Папу Римского.
- Спасибо, Карлссон! Знаешь…а мне теперь и с родителями выяснять отношения расхотелось. Ведь ты же простил их, правда?
- Я давно их простил, Малыш. Только вот понять не смог. Не могу я такого понять. А так… Дело-то житейское.
- Кстати, а ты не пробовал апелляцию там подавать, обжаловать в ховраате ᵈ… Ведь у тебя же был адвокат!
- Ах, Малыш! Ну конечно, пробовал. Да только ничего из этого не вышло. Мне ведь и так пришлось полгода в тюрьме провести, пока следствие шло. По приговору как раз шесть месяцев и присудили, за уклонение от уплаты налогов. Так что, отпустили прямо из суда. А когда апелляцию подали, адвокату моему сразу дали понять, что если мое дело на пересмотрение уйдет, меня опять заберут. Пришлось срочно все отзывать. Никак мне не хотелось снова за решетку. Я и так был почти уничтожен…
- Скорее всего, они все врали тебе, что бы заставить отказаться, но…я тебя понимаю.
- Вот, а когда немного все улеглось, кое-кто решил за меня слово замолвить, Ну, что бы как-то смягчить мое положение. Была у меня пара влиятельных знакомых… Только лучше бы они этого не делали. Представляешь, Малыш, все, чего они добились… Мне даже сейчас больно об этом говорить… Приговор-то отменять никто не собирался, но, вроде как в виде компенсации, мне предложили стать почетным членом… Общества Воздухоплавателей!
- Они что, посмеяться на тобой хотели?!
- Не знаю Малыш… Но выглядело, как издевательство! А в довершение ко всему, они еще и назвали моим именем болезнь. Синдром, психическое отклонение. Это меня и добило…
- Скажи, Карлссон, сможешь ты потерпеть еще пять лет? – По решительному взгляду Малыша видно, что он задумал что-то серьезное.
- Потерпеть - что? – Недоумению Карлссона нет пределов.
- Я же говори тебе, что на юриста учусь?
- Да…Да!
- А с третьего курса у нас специализация начинается. А я все никак определиться не мог, кем я больше хочу стать - адвокатом, судьей, следователем… Вот, сейчас я решил – адвокатом мне надо становиться. И тогда я тебе смогу помочь! Мы добьемся отмены приговора и… ты у нас еще полетишь! «Хейсан-хоппсан!». Ну как, идет?
- Малыш… Ты вот сейчас…совсем, совсем не шутишь? – Карлссон часто моргает покрасневшими газами.
- Нет.
- А вот сейчас я возьму и зареву. Точно. И пусть будет потоп, хоть всемирный!
- Не надо, Карлссон, ты же сам говорил, что от слез поднимается температура… - Малыш, привстав, наклоняется над столом, протягивает руку и неловко отирает слезы с бледного лица Карлссона.
- Ты тоже помнишь, да?.. – Карлссон невольно улыбается, справившись с эмоциями. - Слушай, а расскажи мне о твоем Малыше. Это немного взбодрит меня!
- Хорошо. Только, я не много о нем пока знаю…
- Ну, а как вы познакомились?
- У меня есть одна знакомая… Нет, она не моя девушка. Просто подруга. Мы с ней давно дружим, еще со школы. Она тоже учится в университете. А подрабатывает бэби-ситтером. И вот недавно она звонит мне и говорит, что познакомилась с классным парнем. Ну, просто отпадным. Одним на миллион, как она сказала. Вот. И он назначил ей свидание – пригасил в какой-то крутой клуб. А ей как раз надо было за одним малышом присматривать… - Тут Малыш внезапно прерывает свой рассказ. – Слушай, Карлссон, она ведь его так и назвала - Малыш. Хотя могла назвать и ребенком, и крошкой, и мальчиком…Да мало ли как еще…
Карлссон загадочно улыбается, и кивает головой, как бы говоря «Дальше, дальше Малыш…».
- За Ма-лы-шом. Надо же…– Еще раз как бы про себя медленно повторяет Малыш и продолжает свой рассказ. – Ну, и она попросила меня посидеть с ним несколько часов. Родители его до десяти уехали, а она должна была в девять вернуться со своего свидания, отпустить меня, ну, что бы я им на глаза не попался, и укладывать этого Малыша спать…
- И, конечно же, она опоздала? – Карлссон не скрывает, что очень даже доволен и этим фактом, и своей догадливостью.
- Да, так и было… Слушай, а откуда ты?..
- Именно так и должно было случится. Так положено! – хитрейшая из улыбок Карлссона воцаряется на его лице, он подмигивает Малышу.
- Ты это серьезно? – на всякий случай переспрашивает Малыш.
- Угу! – весело откликается Карлссон. – Ты еще забыл сказать, что она вовсе не хотела опоздать и в дело вмешалась какая-то нелепая случайность. Ведь так? Немного мистики, а, герр Свантессон?
- Да, тебе-то весело, а я тогда не знал, куда деваться и что делать! Представляешь мое положение? И уйти нельзя, но остаться… и что говорить родителям? – Малыш запускает пальцы обеих рук в копну золотистых волос, вспоминая свое отчаяние.
- Малыш, а я почему-то совсем не сомневаюсь, что ты все сделал правильно! Но - давай по порядку.
- Да, сначала мы с Малышом неплохо проводили время. Он сразу как-то обрадовался, что вместо моей подруги с ним буду я. Она быстренько сбежала, едва объяснив ему… Поэтому все свои вопросы он высыпал на меня. Неужели, и я был такой любопытный?
- Ха, да ты был маленький Тысячапочему! И все схватывал на лету – задавал следующий вопрос, едва выслушав ответ на предыдущий.
- Вот и мой Малыш такой же. Ему все интересно.
- Теперь ты поймешь, сколько, кроме любви, желательно еще иметь и терпения, и знаний… Я ведь постоянно занимался самообразованием – и тебе советую. Но, прости, я отвлекся…
- Ничего. Я ведь действительно хочу иметь ответ на любой его вопрос… Что б не получалось так, как у родителей. Я вот потом думал про его семью…
- Анализировал, чего ему не хватает прежде всего? – с надеждой спрашивает Карлссон.
- Ну, да. – Кивает Малыш. – И, кажется, понял. Знаешь, оказывается, очень трудно расти, когда вместо нормального внимания тебя окружают тотальным контролем. У них ни на что другое просто нет времени. Очень занятые люди, его мама и папа. Очень много работают. Нет, они конечно любят своего сына, но… И он их…
- Увы, Малыш! Это сейчас почти у всех так. Им, оказывается, достаточно знать, что их ребенок здоров, накормлен и чем-то занят. Это легче организовать, чем найти время просто поговорить с ним «обо всем и ни о чем», поваляться рядом на ковре, послушать его музыку, узнать, о чем он думает… Такие времена.
- Я был просто в ужасе от того, насколько он соскучился по обычному общению. По человеческому. И еще – от того, что уже в восемь лет он научился прятать себя, настоящего, от окружающих.
- Так, так. С мамой – он вежливый и благодарный сын, в школе – старательный ученик, с нянькой – послушный подопечный… Ну а с тобой? Скажи, тебе удалось увидеть его настоящим?
- Не сразу, но – да. Я думаю, да. – Малыш прислушивается к себе. – Мы с ним сначала просто играли. У него невероятное количество игрушек. А он выбирает самые простые и добавляет к ним немного фантазии… Вот, а потом в основном стали разговаривать. И когда он меня спросил, что я думаю о смерти… Ведь подобные вопросы не обсуждают с кем попало? Да он еще много о чем спрашивал…
- А знаешь, какой был твой первый вопрос? Ну, такой, не «с кем попало»? – Карлссон подпирает рукой щеку, смотрит на Малыша ностальгически, чуть наклонив голову набок.
- Ой, а ты и это помнишь? Какая-нибудь глупость?
- Ну, почему же! Как говорят в телевикторинах – вопрос из раздела «Анатомия»…
- Боюсь даже предположить. – Малышу одновременно делается и весело и стыдно.
- Ты хотел знать, а правда ли, что клитор у девочек это недоразвитый мальчуковый пенис.
- Так и знал! – Смеется Малыш, опять слегка краснея и хихикая.
- Да, брось! Не смущайся! Я и не на такие вопросы отвечал. И тебе придется. Готовься!
- Да… А вот тогда, когда я понял что родители скоро придут, а подруга явится много позже, меня интересовало только одно – как отвечать на вопросы родителей. Кто я? Что здесь делаю? Нет, даже хуже. Что я здесь делаю с их сыном? И где эта девушка, которую они наняли? В общем, мне захотелось сбежать!
- И что же, не сбежал?
- Нет. Малыш… Ты знаешь, ведь это он, увидев, что я тихо паникую, сам предложил… Такой умница! Он взял меня за руку и говорит: «А давай скажем правду. Не всю, но правду. И тогда нас никто не заругает. И фрекен Вильму тоже». И мы сделали все так, как он придумал. Я позвонил подруге, предупредил ее о нашем плане, мы попили с малышом чаю, я уложил его в кровать, а сам сел в холле, взял журнальчик какой-то и стал дожидаться родителей.
- Ты его уложил?
- Ну да. Он настоял на этом. Сам бы я никогда не решился, вот так, в первый же день знакомства… Я помог ему одеть пижаму, взбил подушку и даже… поцеловал его на ночь. – Малыш на секунду прикрывает глаза. - И он еще долго держал меня за руку, не отпуская от кровати. Пока я не напомнил ему о нашем плане, по которому к приходу родителей он должен был сладко посапывать, и по возможности – по-настоящему.
- С родителями, я так понимаю, все обошлось?
- Да, сработало. Вильма опоздала минут на десять и она уже сама потом им объясняла, что за непредвиденное происшествие с ней приключилось, которое заставило ее оставить Малыша со своим хорошим знакомым, будущим юристом (!), так кстати оказавшимся неподалеку. А мы с Малышом оказались избавленными от необходимости врать. Ему спасибо.
- А как же вы теперь будете видеться с Малышом? Ты думал об этом? – деловито интересуется Карлссон.
- Не знаю, я обязательно что-нибудь придумаю… Да и он теперь не успокоится. А пока, знаешь, что мы придумали? Он заставил меня поклясться, что я приду! Сегодня вечером под его окна. И еще он сказал, что это нужно, что бы он не подумал, что видел меня лишь во сне. Он быстро забывает сны, а меня забывать не хочет. Эти его слова как музыка, понимаешь! И она третий день звучит в моих ушах…
- Так тебе, наверное, уже пора, Малыш? – оживляется Карлссон. - Ты иди, а я побуду здесь еще немного…
- Я обещал моему Малышу, понимаешь… - как бы извиняется Малыш.
- Ха, понимаю ли я!? Да я самый лучший понимальщик в мире. Особенно, если это касается Малышей! Беги, и никогда не заставляй ждать их слишком долго!
- Да, Карлссон… - Малыш принимает наставление, но все еще не решается встать и уйти.
- Что-то еще, малыш?
- Скажи…мы еще увидимся? – Из под длинных ресниц на Карлссона обращен немигающий взгляд Малыша.
- Непременно, даже не сомневайся! Ведь мы все еще нужны друг другу! - Карлссон не в силах его вынести и отводит глаза..
- Хорошо, тогда…пока?
- Пока, Малыш! – Карлссон старается выглядеть бодро.
Малыш встает, быстро одевается и махнув на прощание, не оглядываясь, выходит.
Ответив на его жест, Карлссон устало опускает лицо на подставленные ладони, потом, не отнимая их от лица, сжимает в кулаки. Минуту он сидит неподвижно. Внезапно возвращается Малыш. Он почти вбегает.
- Карлссон, Карлссон! – Малыш останавливается в нескольких шагах, потом медленно приближается. Карлссон удивленно поднимет на него глаза.
- Знаешь, Карлссон, ты никогда не называл мне своего имени… Всегда – просто Карлссон. Скажи мне его теперь. Я хочу знать!
- Люве, Малыш. Меня зовут Лювеᵉ … - Карлссон пожимает печами, делает неопределенный жест рукой. – Мне никогда не нравилось это имя…
Малыш не дает ему договорить. Быстро склонившись, он целует Карлссона в щеку и тихо произносит, упираясь лбом в его висок.
- Спасибо тебе, Люве Карлссон...
- За что, Малыш? – сдавленным голосом спрашивает Карлссон.
- За то, что ты был у меня!

ЗАНАВЕС.

Голос диктора телевидения / на фоне звуков сирены и разговоров по рации:
Сегодня стокгольмским пожарным в очередной раз пришлось снимать с крыши дома забравшегося на нее ребенка. Сигнал поступил от жильцов дома в самом центре города, увидевших мальчика, бесстрашно разгуливающего по крыше дома напротив. Незамедлительно прибывшие спасатели, приняв все необходимые меры предосторожности, поднялись по пожарной лестнице и вернули юного верхолаза «с неба на землю». В ходе спасательной операции выяснилось, что ребенок вовсе не был рад их появлению и даже попытался скрыться. По словам самого одиннадцатилетнего экстремала, он искал на крыше друга, личность которого раскрыть отказался. Только в этом году это четвертый случай странного поведения детей, связанный с крышей именно этого дома, привлекательность которого так и остается загадкой. Представители коммунальных служб города уже пообещали, что, для предотвращения подобных случаев в будущем, будут приняты дополнительные меры по ограничению доступа...

-----------------------------------------------------------

ᵃ [швед. Karlsson] - написание фамилии соответствует оригинальному, в отличие от более распространенной, в том числе и в переводе книг А.Линдгрен, транслитерации Карлсон.

ᵇ [нем. Bock] – немецкая фамилия, в сочетании с исландским именем Хилдур (Hildur), позволяют предположить, что фрекен Бокк не являлась коренной шведкой, и к ней, возможно, было бы справедливее обращаться фрейлейн Бокк .

ͨ [нем. Fuchur] - дракон удачи (Gluekdrache) из «Бесконечной истории» немецкого писателя Михаэля Энде, друг и помощник главного героя, мальчика Атрейо (Бастиана).

ᵈ [швед. Hovrätt] – название апелляционного суда в Швеции.

ͤ [швед. Love] – распространенное в Швеции мужское имя, отличающееся по звучанию, но не по написанию от англ. слова love (любовь).

© Евстафьев Игорь 2011г.