Я – Саша. Мне 21 год…и мне всё по фигу.
    Полшестого. Гостиная. Старенький телевизор выдаёт на-гора новое суперпопулярное по всей стране ток-шоу с не в меру кучерявым ведущим. «Во зануда! И как только на него девчонки ведутся? И рожа, небось, вся в макияже…» Тут меня прямо таки передёрнуло от мысли: «Господи, ему что и губы подкрашивают?!» Ведущий, точно прочитав мой внутренний монолог, улыбнулся во весь экран и так жеманно повёл бровью. На губах появилось липкое ощущение. Ф-фу! Подвинул ступни влево – оп! и нет вашего пресловутого шоумена сомнительной ориентации.
    Я развалился на диване, упорно сползая на край, и водрузил ноги на спинку близстоящего стула. Тело было старательно промассировано, промято и пропитано её величеством Ленью. Она намертво пригвоздила его к дивану и, ласково скалясь, положило рядом пульт от телевизора. Хотя толку мне с него было мало – надо было ещё протянуть руку, чтобы достать его, чего мне делать категорически не хотелось. Легче просто закрыть экран ногой. Какое-то кукольное по ощущениям тело мешком валялось в удобной позе без малейших попыток сдвинуться с места…И это было чертовски приятно!
    - Саш…Са-саша, - заикаясь от нахального пейзажа имени меня, возмутилась мать. Она внесла в комнату две салатницы с чем-то аппетитным. Одно из блюд было точно оливье. Это я мог с уверенностью сказать, даже не глядя в сторону матери. А ну-ка сделаем тест на сообразительность… Посмотрел на принесённые яства. Бинго! «Мам, торжественно награждаю тебя титулом  Мисс Предсказуемость!»
    Вслух я ничего не сказал. Да-да, мне было просто лень. Зато я повернул голову на источник звука, который, в бигудях и розовом махровом халатике, продолжал клокотать, набирая обороты:
    - Саш, ты до сих пор валяешься перед ящиком? Скоро гости придут, а ты всё ещё не переоделся!
    Вместо ответа (эх, лень-матушка!) я демонстративным взглядом оценил её домашний прикид.
    - Я на стол накрывала! – выдохнул объект в цветных бигудях, закрученных непонятными загогулинами.
    Я повёл бровью. Чёрт, это же движение того кудрявого шоумена! «Вот…» Хотя, если оно, то бишь движение,  в моём исполнении не будет выглядеть так…в голубых тонах, то вполне можно его позаимствовать. Ну-ка потренируюсь… Бровь плавно поползла кверху и б-быстро опустилась на исходную позицию. В принципе, этот жест не обозначал ни особой радости, ни, наоборот, скептического ответа. Просто нейтральное выражение, вроде «Ладно, если уж тебе так хочется. Только мне вот, как видишь, это ровным счётом по барабану».
    - Через десять минут придут гости. Ты помнишь, да? – не умолкал голос. Такое впечатление, что мать изо всех сил тормошила за плечи моё тело, в то время как моё же сознание стояло где-то рядом в полшага от него и наблюдало за происходящим. – Саш, ты ещё помнишь это, не забыл, да?
    - Угу, - после долгой паузы не разжимая губ, процедил я.
    Как же не помнить! Тётя Люся, тётя Света и дядя Серёжа. Милейшее трио…для ток-шоу  с кудрявым ведущим. Из тёти Люси так и сыпались горохом трогательные рассказы про светлое прошлое и, особенно удачные по своей невинности, студенческой юности. И каждый раз новые. Уже сидишь, сомлевший, и не в состоянии сообразить, то ли она прожила настолько бурную насыщенную жизнь, то ли она просто изрядно привирает после выпитой рюмочки коньяка, только событий у неё могло хватить на три студенческие жизни. Дядя Серёжа, в отличие от болтливой хохотушки и рассказчицы тёти Люси, был ходячей книгой жалоб с почасовыми включениями аудио записи. Просто удивляешься, сколько человеку надо поныть для полного счастья. Тётя Света за столом…ела, потом пропускала в себя рюмку спиртного, ела, отвечала на какой-нибудь вопрос, опять ела…и уходила со всеми, тихонько попрощавшись.
    И при всей этой деятельности должен был присутствовать я. В обязательном  порядке. Я, в двадцать один год, с широчайшим кругом знакомых и связями практически везде, где только можно представить, своим маленьким, но уже вполне неплохо раскручивающимся дельцем, усажен за стол с маминой шарашкой! «И на кой мне оно надо?» - пытался в какой раз выкрутиться я. «Уважь стариков, составь нам приятную компанию. Ну хотя б разочек», - мило хлопала глазками мать, не смотря на то, что этот разочек повторялся уже раз десятый за последние три месяца. «Совсем обнаглели», - подумал я. Хотя, что мне ещё оставалось делать в субботу вечером? То же, что и делал с самого утра – лежать на диване, меняя позу с частотой раз в полтора часа? Хотя…был просто неважно. Без сожалений или негатива. Просто лениво неважно.
    - …они приведут с собой племянника. Хороший парень, только учиться отказывается. Всё одни «неуды» домой таскает. Скучно говорит…
   («Правильно говорит».)
    - …А так хороший. И замкнутый уж больно в себе. Знаешь, как в коробке сидит, закрылся и никого не впускает к себе. Ты это, может, поговори с ним, побеседуй, как ты умеешь, растормоши, в конце концов, малого. Сергей  говорит, у него совсем друзей нет. В футбол он не играет, на девочек не засматривается…
  («Синдром кудрявого шоумена?» - усмехнулся про себя.)
    - …в кино не ходит. Знаешь, он совсем от рук отбился, когда его дед, дядя Сеня, ты его помнишь, он на твой десятый день рождения к нам захаживал…так вот, когда его дед в аварию попал. Сеня вторую неделю в коме, бедолага. А парень-то видать переживает за дедушку, всё время возле него просиживает. В его-то возрасте в больнице крутиться! Ещё и к другим больным захаживает. Повадился сидеть возле одной старушки. А та уже совсем плоха, между нами говоря. Бывало, подсядет к её кровати, уставится на неё и сидит так часами, не двигается. Нет, я, конечно, ничего такого сказать не хочу, вроде что он слегка не того, - она сделала характерное движение у виска,  - но всё таки это немного странно…
  («О, вот этого мне ещё только не хватало!... Внимание, вы попали под акцию: собери трёх друзей своей матушки и получи пацана-лунатика в подарок! Вот так сюрприз! Его хоть с бантиком доставят аль как?»)
     - …Люсенька надеется, что ты со своими дипломатическими способностями поможешь ему. Ну ты же поможешь, правда? Да сына?..
    («Ты же самый замечательный в мире сын!» - пробурчал внутренний голос.)
     - …Ты же самый замечательный в мире сын!
    («Вот-вот. И кто у кого, спрашивается, эту фразу стелепатил?»)
    - Лет-то ему сколько?
    - Двенадцать, двенадцать годиков стукнуло в августе. Молоденький совсем, маленький…
    «Оно мне надо вообще, мелкое и дурное?»
    - Так ты поможешь, Саша, да? Саша, ты же…
    - Ма, я не семейный психолог для твоих знакомых и становиться им не собираюсь.
    - Сына, ну пожалуйста, хотя бы разик помоги. По крайней мере, хоть попробуй, детка.
    Детку уже всё основательно достало. И ещё не объявившийся малый в том числе. «…в тэ чэ точка, - закончил про себя фразу. – Я тут, понимаешь, лежу, а мне каких-то школьников подсовывают…» На самом деле мне было просто неохота. В свои двадцать  с медяками я перепробовал, по-моему, всё, что только можно было попробовать, пережил то, чем редкие могут похвастаться в сорок пять или пятьдесят (бесспорное исключение – тётя Люся после стопочки коньяка). Само собой, школа-институт – было, девушки всевозможных национальностей и любого покроя – было, даже адреса ещё пооставались (так, на чёрный пожарный), стычки нашей банды со склоком соседских оппортунистов – было, хоронил друзей с закрытой крышкой гроба – (эх!) было, десять или пятнадцать прыжков с парашютом – было, безбашенные  трюки на собственном байке – было, то бишь есть. Наркотики – не каюсь, но да, было. И знаете что, я соскочил с таблеток. Хотите услышать как? Всё очень просто: мне надоело. Ну что ещё? Секс? Не смешите. Хотя девушкам в последнее время совсем не до смеха – им приходится изрядно постараться, чтобы я не уснул. Последним четырём, едва дойдя до кровати, я предложил пройти на кухню (они оживились в предвкушении чего-то пикантного) просто попить чай и побеседовать (дикое разочарование на до сих пор смазливых мордашках. Фальшь, в курсе, первоклассная припудренная фальшь). В результате одна из них просто смерила меня возмущённым взглядом сверху донизу («Извращенец!» - явно читалось в глупых глазках) и, обиженно поджав губки, громко хлопнула дверью. Три остальные попытки найти приятного собеседника в особах женского пола закончились жутким разочарованием теперь уже с моей стороны. Мировоззрения двух дам упирались в непробиваемую стену под названием «Как я провела это лето». Прямо первый класс какой-то. Вот только я не классная руководительница и не буду всплескивать в ладоши с восхищённым видом и возгласами «Какая прелесть!» Третья же мадам отличилась особым умом и сообразительностью и, продолжая упорно сворачивать к теме постели, пришла к грустному заключению:
  (с пониманием):         
- Ты, наверное, сегодня не в состоянии. Ну, влияние экологии там, привычки вредные всякие…
    А ты сидишь и смотришь на неё, глупую до невероятности и в глазах читается «ду-ра». А она опять за своё:
   (смирившись и со вздохом):       
- Ну что же, давай тогда действительно пить чай. Хотя сейчас такие штуки делают, настои всякие, травы заваривают… Ты понимаешь, о чём я?
    И что тебе ещё сказать, милая, после такой фразы?
    В дверь позвонили. Обычный допотопный звонок. Раньше такие у всех были. Сколько раз я хотел сменить его, так мать упёрлась, нет, говорит, привыкла к этому. Ну привыкла, так и ладно. Мне работы меньше будет. Из коридора послышались радостные слова приветствий, стук обуви о пол – гости разувались, шуршание пакетов – нам принесли сладкое к столу, грубое откашливание дяди Серёжи и чей-то тоненький голосок. Собственно, оттуда доносилось всё то, что я мог описать ещё полдня назад. В комнату (после термоядерных духов тёти Люси, естественно) выкатилась братия маминых друзей. Тётя Света несла картонную коробочку с тортом, дополнительно упакованную в целлофановый кулёк. За ней скромно вошло нечто маленькое и светлое во всех смыслах этого слова. Светлые, цвета спелых колосьев пшеницы, волосы с торчащим спереди чубчиком-чёлочкой, светлые голубые джинсы и футболка, свежевыстиранная и свежевыглаженная. «И как это нечто занеслось в мамину шарашку?» - если честно, я слегка не так представлял себе малого. На его милом, (пардон за тавтологию, просто слово как раз по теме) светлом личике не было круглых очков с толстой оправой, какие нарисовало моё воображение. На нём не было старой  футболки со львом или ещё какой-то гадостью из доисторических мультов (ну не люблю я эти мультфильмы, не люб-лю!»), переданной по наследству старшим братом или выросшим из неё племянником сестры матери. Ещё не было торчащих ёжиком коротких волос. Напротив, мне явилась полная противоположность моей (оказывается, слегка устаревшей!) фантазии.
    - Здорова! – лениво оторвал руку от дивана, изобразив некое подобие приветствия.
    - Привет, - пропищало в ответ нечто.
    Тётя Света, тётя Люся и дядя Серёжа чуть ли не хором поздоровались (и это я тоже мог предвидеть полчаса назад).
    - Знакомься, Саша, это Стёпа, - мурлыкающим тоном объявила тётя Люся.
    Стёпа скромно кивнул.
    - Очень приятно, - я постарался выйти из диапазона бурчания в более-менее  вразумительный тон.
    - Взаимно, - пискнуло нечто и сложило ручки в замок в области причинного места, как это делают практически все застенчивые школьники.
    На этом мой интерес к малому был исчерпан.
    - Садитесь ВСЕ за стол, - торжественно сказала мать, в последнюю очередь, но уж очень пристально посмотрев на меня. Взгляд был однозначным.
    «Да иду я, и-ду… хотя я бы с удовольствием ещё часок-другой повалялся перед телевизором без всяких угрызений совести и прочих формальностей…Эй, а может вы просто передвинете стол к дивану?»
    - …а потом я поехала в Ялту, где мы с Наташенькой познакомились с Жориком. Ну, тот, который профессор… Я что вам не рассказывала?
    Так прошло два часа. Тётя Люся повествовала  про рыжего Жорика с подробным перечислением его заслуг в развитии отечественной науки, потом завела разговор о каких-то фиалках в синих горшочках, у которых лепестки начали менять свой цвет, а потом ещё про что-то и ещё и …дальше я уже не помню, потому что от всего этого трёпа можно было сойти с ума. Теперь я понимаю психологов, которые признаются, что на самом-то деле они не слушают пациентов, а только позволяют им высказаться. Ой, не завидую я тому психологу, который рискнул бы взяться за тётю Люсю да, кроме того, отважился бы вникнуть в суть её проблемы. Хотя, не знаю как на счёт проблемы, но все последние сплетни он  бы знал наизусть. Хм…однако, этих самых проблем у тёти Люси, похоже, попросту не было. По крайней мере, она никогда не упоминала о них. За что ей отдельное спасибо. Вот и типаж у неё сложился соответствующий – весёлая болтушка. То ли дело дядя Серёжа! Как я и предсказал, в промежутках между тирадами тёти Люси, он вставлял горькую пилюлю жалоб, запивая её очередной рюмкой коньяка и, с неизменным вздохом «э-эх», замолкал. Его, как на эстафете, тут же подменяла тётя Люся. Тётя Света…ела.
    Maman поддерживала всех говорящих, интересуясь всеми подробностями и деталями. Малой, к моему удивлению, быстро освоился и вышел из своей застенчивой вежливости (слава Богу, честное слово!). Сказать ему, правда, и так ничего не дали, у него просто не было возможности вклиниться в болтовню моих сегодняшних горе-собутыльников. А у меня не было желания  прекращать всё это действие, потому что в противном случае мне пришлось бы что-нибудь сделать. Хотя бы передвинуть свою фигуру обратно на диван.
    Наконец, вся эта компания поспешно удалилась на перекур, на балкон, оставив меня нос к носу с малым. Тот заинтересованно (интересно, у него такой вид подсознательно получился или он просто не хотел никого обидеть своим скучающим настроем?) рассматривал картину, которая болталась на стенке чуть правее от меня. На ней был изображён осенний сад в тёплых оранжевых тонах. Сплошное одеяло из листьев на уставшей за лето земле. Маму, в отличие от меня, эта картина приводила в дикий восторг, она могла прямо таки часами нахваливать мастерство художника («Художник – от слова «худо» в этом случае», - всякий раз думал я). А как по мне, то что может быть прекрасным в осени и в умирающем саду в частности? Он просто огибал, стряхивая с себя всё лишнее, не нужное и вяло отходил от жизни то ли ко сну, то ли к смерти. Ну, если матери смерть кажется прекрасной, то, пожалуйста, таки картина великолепна. Но я там не видел ничего великолепного… Хотя это даже не смерть. Это просто умирание…
    - Ну, как жизнь? – начал я ни к чему не ведущий разговор. Просто так, разговор для разговора.
    - Хорошо, - малый не оторвал взгляд от картины. Это показалось мне странным, и я даже обернулся проверить, та ли картина висит на стене за моей спиной. Картина была всё та же. А малый, тем не менее, смотрел на неё своими умными глазками. Он явно уловил, что мой вопрос был абсолютно бесцельным.
    - Как дедушка? – кажется, я через час общения с этим юным существом смогу издать трёхтомник «Самые дурацкие вопросы. Для мальчиков с больными дедушками специально».
    - Через три дня его тело умрёт, - Стёпка переключил своё внимание на меня. Должно быть, этот вопрос действительно беспокоил паренька.
    Если честно, такое заявление немало удивило меняя. Слишком оно было уверенное и спокойное как для пацана в двенадцать лет.
    - Почему ты так думаешь?
    - Он уже решил, - не менее твёрдо ответил он.- Я пробовал его отговорить, но он уже всё решил.
    - Кто?
    - Дедушка, - так как-будто это было очевидным, сказал Стёпка.
    - С чего ты взял? – похоже, что малому таки удалось затащить меня (да-да, именно, ему меня, а не наоборот!) в беседу. И при том мне было, чёрт возьми, интересно и любопытно! Малый слегка помедлил, точно размышляя, стоит ли ему говорить что-то или нет.
    - Он сам сказал.
    - Дедушка? – дурацкий вопрос номер энный.
    - Да, - теперь малый разговаривал со мной как с ничего не понимающим взрослым. По правде говоря, именно так я себя и чувствовал, не смотря на всю абсурдность его соображений на счёт деда: ничего не понимающим взрослым. Сам удивился, потому что я ещё никогда в жизни такого не испытывал. Какая-то пристыженность за собственную «косолапость». Но с какой стати! Он несёт совершенный бред! Почему это я должен быть в миноре? Нереально… Наверно ему показалось или приснилось. Или старик начал болтать в коме (хотя я не ручаюсь, что такое возможно). Все дети очень восприимчивы к подобным штукам и Стёпка не исключение. Так что всё это проделки его воображения. Всего лишь. В конце концов, как говорила мать, он слишком много времени проводит в больнице…
    - Я думаю, что твой дедушка проснётся…через три дня, - не совсем уверенно сказал я. «И почему это я ляпнул про три дня?»
    - Можно и так сказать, - Стёпка  умными глазами уставился на меня. Да, что меня поражало в нём больше всего, так это его глаза. Я ещё никогда не видел  двенадцатилетней шпингалетины такого взгляда, такого… мудрого и как-будто он всё знает…точно может прочитать твои мысли… То есть ты это знаешь, но при том начинаешь, не специально, конечно, нести всякую ахинею. Взгляд был как рентгеновский луч, просвечивал тебя насквозь до самой подноготной. Честно говоря, к такому взгляду я не был готов. «Чёрт, этот малый таки взял меня врасплох!» - признался я сам себе.
    - Это как на вашей картине, - он кивнул в сторону умирающего сада.
    - В смысле?
    Но ответить ему так и не пришлось, потому что с балкона дружно вывалились в комнату мама, две её подруги не разлей вода и, с громким хриплым кашлем, дядя Серёжа. Больше поговорить со Стёпкой возможности не выпадало.

    Я – Саша. Меня достали. Меня достали жизнью. Я больше не вижу смысла и, кажется, не вижу, собственно говоря, самой жизни. Есть только существование, слепое и бесцельное, безвкусное и безо всяких ощущений. Жёлтое такое, как на картине. И сам себя чувствуешь, как на том рисунке, умирающим садом. Всё было, всё прошло (а было ли на самом деле?). И ты сидишь, такой уставший и выжатый до последнего, что ничего больше не хочется, даже новых сил, потому что знаешь, к чему они приведут. Существование…вязкое и зыбучее…трясина, в которой тяжело пошевелить рукой, да и неохота уже как-то... зачем? Да вроде бы и незачем. Только веки открываются и закрываются…туда-сюда, туда-сюда. И всё. И происходит какое-то странное («…покорное…») умирание. Ты, кажется, живёшь, дышишь, ан нет, ты умираешь. И даже заплакать напоследок…не хочется. Незачем, попросту незачем. И знаешь, что после себя оставляешь только ворох грязного белья и перемотанную почти до конца кассету, качество на которой будет с каждым годом…во как разбежался!.. с каждым днём только ухудшаться, пока лица не станут совсем неузнаваемыми, а звук не станет скрипучим и как-будто через трубу говорит кто-то. А на коробочке будет по-прежнему написано «Саша». Но надписи тоже имеют свойства стираться. Один посмотрит запись, второй…и забудут. Сотрётся надпись. Вот и всё.
    Полшестого. Старая крепость на холме. Окно. Отсюда всё видно. Весь-весь небольшой городок, название которого не каждый в стране знает. Всё равно он хороший. У него есть своя история. Он – город-герой, хотя никто ему такого звания не присваивал. Он держал оборону пару сотен лет назад и храбро сражался за свою территорию. На этой крепости, наверно, стояли в ряд пушки, а бравые вояки подносили к ним снаряды. «Огонь!» - и в рядах наступающих образовывался пустой полукруг. «Ещё…Огонь!» -  второй полукруг, который тут же заполнялся противниками. А потом здесь праздновали победу…
     Теперь крепость стала излюбленным местом для всяких там парочек и отличным пристанищем для бомжей. По сути, и те и те избегали друг друга. А пока не было ни тех, ни других, здесь сидел я и чувствовал себя умирающим садом, когда скоро все листья опадут, и ты останешься стоять, не решаясь лететь за ними, пустой такой и серый.
    Я сидел  на окне последнего, третьего яруса. Крепость хотят реконструировать, поэтому не так сложно забраться сюда по строительным лесам. Говорят, её восстановят («И сделают ресторан, знаем, знаем») и сделают местный музей истории («А как же!»). Я рассматривал свои ботинки на фоне зелёной поляны. Стояла осень, ранняя и тёплая, и трава ещё не успела поменять свой цвет на жёлто-бурый. Но это только пока. Посередине поляны одиноко росло дерево, больше похожее на раздувшийся пёстрый шарик. Оно рано начало сбрасывать листья. Под ним с каждым днём увеличивалось жёлтое пятно. «А что же будет после, а?..»
    На окне рядом со мной стояла бутылка водки и пачка сигарет. Ни того, ни другого мне не хотелось. Вообще-то я не пью и даже не курю, но в эти моменты, говорят, всех тянет на такие вещи. Поэтому я на всякий случай взял с собой всю эту экипировку. «Господи, какая глупость! На всякий случай! Я что, прежде чем спуститься вниз решил ещё и сойти с ума?» Спуститься вниз…Если удачно прыгнуть, то  можно даже не почувствовать боли…из-за шока или как там он называется. На самом деле, шок должен был произойти ещё полгода назад. По крайней мере, всё последующее существование было неким подобием послешокового состояния. В смысле, ты есть, но тебя, вроде и  нет. «Здесь высоко, спокойно…и пусто. Ладно, философ, прыгать, так прыгать». Пододвинулся поближе к краю. Последний раз посмотрел на водку – нет, не хочется. И…
    - Здравствуй, - послышался тонкий голосок прямо над ухом.
    От неожиданности я чуть не свалился вниз, но в последний момент удержался. «Я сам!»
    Резко обернулся. Кто бы мог подумать! Оказывается, всё испортил Стёпка! «Опять он! Надо же быть таким настырным».
    - Чего тебе?
    - Ты боишься прыгнуть, - скорее утвердительно, чем вопросительно, сказал Стёпа.
    - Нет, не боюсь. А тебе-то что? – огрызнулся я. «Как он вообще узнал, что я здесь?»
    Малый склонил голову набок. Глаза, ПОНИМАЯ, уставились на меня. Он уже не изучал, как в тот раз, дома, а просто смотрел, зная и осознавая всё то, что видит и всё то, что вижу и чувствую я. «Ага, напоследок я решил побредить. Отлично!» Удивительно, пацан в двенадцать лет, по крайней мере, испугался бы, запаниковал. Щас, не тут-то было! Это существо стояло с самым невозмутимым видом, как-будто при нём прыгали с крепости по пять раз в день! «Ну, давай, побледней, позови кого-нибудь на помощь, ну же! Ты ничего не сможешь сделать. Понимаешь, о чём я?» Малый улыбнулся.
    - Просто пришёл предупредить тебя.
    - О чём? – «О чём ты меня можешь предупредить? Может о том, что я забыл выключить воду и залью соседей или, может, за мной гонится маньяк? А может о том, что я могу разбиться. Если прыгну вниз?»
    - Там очень одиноко.
    Я чуть не чертыхнулся. «Что он несёт?!»
    - Где? – с негодованием рявкнул я. Хотелось отшвырнуть малого и убить этот день.
    - Там, - он кивнул в сторону поляны с пожелтевшим деревом. – После смерти. Это как-будто у тебя забрали тело и оставили только мысли, становится очень одиноко и немного страшно…  очень, очень одиноко.
    - И откуда ты это всё знаешь, - сарказма мне было не занимать.
    - Мне дедушка рассказал, - как бы между прочим бросил Стёпка.
    - Глупости всё это! Не мог он разговаривать с тобой!.. Кстати, ты ошибся, когда напророчил ему смерть. Уже подходит к концу этот твой третий день, а он всё ещё жив. Я заходил к нему два часа назад: он жив и идёт на поправку – врачи так сказали. Так что празднуй, твой дед снова будет развлекать тебя байками, теперь уже настоящими … И выкинь  наконец этот бред из головы! – возмутился я.
    - Он умер час назад, - тихо, но опять же спокойно сказал малый.
    - Чего? – то ли не расслышал, то ли не понял я (сам не разобрался, честное слово!).
    - Дедушка умер час назад, - повторил он. – Ты к тому времени уже ушёл из больницы.
    - Не верю.
    Степка пожал плечами с видом: «Да как хочешь, в принципе, твоё дело. А я знаю свою правду и всё тут».
    «Почему ты меня не переубеждаешь?»
    - Так почему ты не с ним? Почему не ревёшь? И вообще, зачем пришел сюда, если он умер?
    Малый снова пожал плечами, но не с оттенком «не знаю», а так…Как-будто не хотел повторять вслух известную аксиому.
    - Но…там осталось только тело. Зачем мне плакать над ним?
    Господи! Я просто не мог поверить, что вместо того, чтобы с чистой совестью распластаться по ещё зелёной лужайке, я тратил время на бестолковый трёп с лунатиком!
    - Это как сад на твоей картине. Дерево растёт, даёт побеги, выпускает почки. Из них появляются листья. Они – часть дерева.  Осенью они опадают и становятся просто жёлтой листвой на траве. Но весной будут новые листья и дерево снова оживёт. Зимой оно просто спало.
    «При чём здесь дерево? Его настолько впечатлила картина? Написать записку, чтобы её передали тебе на вечное пользование?» Окончательно сбитый с толку, я запротестовал. «Пора прикончить будни и избавиться от этой липучки. Так малый…»
    - Мой дед прожил до восьмидесяти четырёх.
    - ??? – «Не понял. Я тебя вообще-то выставить собирался, что ты мне ещё говоришь?»
    - Тебе двадцать один.
    - А стоит ли…
    - Вот именно: а стоит ли? -  прервал меня малый. Его тоненький голосок совсем не вязался с тем, что он говорил. Пауза. – Ты ещё ничего не видел.
    - Секундочку, - я начал закипать, - а что, позволь, видел ты, ты, малолетка, в десять или сколько там тебе лет?! Откуда тебе знать, что я видел, и что я знаю? Слышь, это вообще не твоё дело! А теперь…

    Я – Саша.  Мне 23 года. Я чувствую каждую ниточку своего подсознания. Оно растекается в пространстве, становится ним и перевоплощается в него. Я – пространство. Я – есть. Я – мир. Я – сущий. Сущность – истина. Я – истина. Моё сознание освободилось от суеты…от будней…от спешки. Спешить некуда…времени нет…есть только пространство. Есть я. Я – пространство.
    Сумерки. Пустая комната, обитая коричневым деревом. Жёсткая деревянная кровать, накрытая двумя махровыми тонкими кусками ткани. Тоже коричневой. Окно. Маленькое, света хватало чтоб не наткнуться на… на стены, наверно, ведь здесь практически больше ничего не было. Но это хорошо…свеча передо мной у ног. Догорает. Воск стекает крупными каплями на железную подставку и расплывется в круглые фигуры. Свет огонька. Танцует. Пятится и налетает снова. Свет огня… двадцатисантиметровая свеча превратилась в огарок. Свет огня… он вечный. Он – всё. Он – пространство. Пространство – это я. Я – огонь.
    Деревянный пол. Ноги сложены по-турецки. Руки на коленях. Пальцы касаются друг друга в замысловатой мудрее. Она – моя помощница. Она помогает. Она – это вечность. Вечность – это пространство. Я – мудра. На мне простая грубая и плотная материя, которую скрепили наподобие прямого платья-балдахина. Рядом стоят сандалии на плоской подошве. Глаза полуоткрыты. В них – огонь.  Я ощущаю мир. Я познаю себя. Я познаю вечность. Мир – это вечность. Вечность – это я…
    Волосы обстрижены «под ноль». Они – лишние и больше не нужны. Они не есть ценность… Пустая комната…кровать…окно…свеча…глаза…
    Я в Тибете. В келье. Я – монах. Два года назад принял посвящение…Теперь я монах…
    Мир взорвался и возродился заново. Из пепла и тумана появились очертания новой планеты нового времени. Пришествие дышало и пульсировало и билось в ритме сверхтонкой эры. В тот вечер наступило утро нового поколения. Небывало лёгкие веки открылись. Сознание погружалось в беспечность, неизвестную, но приветствующую. Мир фантастических открытий…мой новый мир…С днём рождения.
    …всё началось два года тому назад…В тот день я хотел покончить со своей жизнью раз и навсегда. Мне не хотелось жит. Мне было просто скучно. Умереть от скуки… Тогда это было моей реальностью. Я сидел на третьем ярусе старой крепости в своём городе-герое со славным прошлым, которому никто не присуждал такого звания, и собирался прыгнуть. Он остановил. Спасибо… Он показал мне новую сущность, истинную и красочную, он оказал меня… Всё это совершенство и безупречность…и это всё ОН…
    -…иди отсюда, - закончил я фразу, поморщившись от своего секундного видения. «Тоже мне Спаситель!»
    Я…вижу режущий свет…
    Не чувствую тела…у меня нет тела…
    …белый свет…яркий и режущий…
    Белая комната…пустые белые стены и потолок…так высоко надо мной. К моей кровати придвинули стул. Кто-то сел. Кто же это? Не могу разобрать… «Чёрт! Опять эта шпингалетина!» на стуле сидел малый. В белом врачебном халате. Всё такой же спокойный. И снова его глаза…
    - Не бойся, - уверенно прозвучал тонкий голос.
    - Я и не боюсь. Чего мне бояться? – мне некуда был деваться от него. Но желания поддерживать разговор тоже не наблюдалось.
    - Думаешь, что смерть – это чёрная точка. Ты ошибаешься. Ты не знаешь. Что там за ней и потому боишься.
    «Ну нет мне покоя и всё тут!»
    - Послушай меня. Если ты вообразил, что такой умный и решил накормить большого дядю своими сказочками, то ты попал впросак, - я старательно заменял все непечатные слова. – Не выгорит! Иди и расскажи это кому-нибудь другому: бабушке там или одноклассницам. Иди-иди…
    - Не оправдывайся. Ты даже не можешь двигаться или разговаривать, тебе…
    - А что я, по-твоему, сейчас делаю, а?
    В помещение ворвалась мать с неизвестным, гладко выбритым мужчиной. Они оба были в белых халатах. Стёпа отошёл к стенке.
    - Ма, уберите этого…
    - Сожалею, но он сейчас не в состоянии говорить. Положение крайне серьёзное, - обрезал фразу мужчина. – у него сотрясение мозга и повреждение позвоночника. Его парализовало.
    Мать заливалась слезами и хваталась то за платок, то за мою руку.
    - Ма, да прекрати. Я живой!
    Мать ревела навзрыд, мотала головой, точно не соглашаясь с чем-то.
    - Ма…
    «…он не в состоянии говорить…у него сотрясение…»
    -Стёпа…
    Мальчик выходил из палаты, всё ещё смотря на парня своим спокойным умным взглядом –  «Ты не бойся».
    - Стёпа!...Стой, Стёпа!...Стёпа, вернись! Стёпа…
    …рыдания матери прорезал пронзительный  гудок приборов…
   Я – есть. Я чувствую своё тело. Оно маленькое такое и не всегда меня слушается. Я ощущаю траву, молодую совсем, только что пробившуюся из-под земли. Они называют это «весна». Вес-на. Я сижу под большим-большим деревом. На нём набухли почки. Первые листики зеленеют и переливаются изумрудами на ласковом весеннем солнышке. Странно, такое чувство, что я уж здесь был когда-то, но точно знаю, что меня привели сюда впервые… Непонятное чувство.
    Вокруг – широченная поляна. Она упирается в старую каменную стену. Это древняя крепость. Я вижу его впервые, но я видел его раньше. Он такой знакомый… и родной. Какое-то смутное воспоминание…
    Полтора года назад меня назвали Владом…

©Fantazer