(Посвящается Крошу и его мальчикам: Ване и др.… !)

Скажите, вас любят мамаши ваших мальчиков? Вопрос не праздный: Женское сердце умеет чувствовать на расстоянии, его обмануть трудно. Они, конечно, прочитали ваш взгляд. Они, конечно, поняли ваши намерения! И что? Война? Может быть - в вашем случае. А вот меня почему-то любят мамаши моих любовников. Я думаю, они примеряют меня к себе и, не в силах устоять перед соблазном видеть меня "around", соглашаются.

К слову о мамашах. У меня был недлинный, но совершенно безумный роман с прелестным мальчиком, которого я случайно встретил в 94-м году... (вы не поверите!) в полумраке базилики св. Марко в Венеции. Скажу, что это, пожалуй, единственный собор, который я действительно люблю сердцем, если не считать церквушку в Вевее, где меня крестили, и, конечно, Notre Dame. Бывая в этом бесподобном городе, лаская ногами морщины его мостовых, я непременно посещаю вечерние воскресные мессы в San Marco с бОльшим удовольствием, чем, например, Венецкую оперу (впрочем, и так сгоревшую) - отнюдь не для того, чтоб вслушиваться в слова торопливой проповеди, а исключительно ради запахов и гула, испускаемого золотистым полумраком, где, уверяю вас, летают легкомысленные тени дожей.

И вот, представьте, схлынули молящиеся, туристы и бестолковые германские девушки, утихли розовощекие монахи, а я сидел себе на длинной лавке вдоль стены у входа (кто войдет - сразу и не заметит), сидел, надвинув шляпу на лоб, и думал думу: кого бы и где мне снять в этот дождливый апрельский вечер (обычные глупости 22-летнего парня, готового, понимаете, направить стопы к Риальто).

Мне уже мерещились юные тени, соблазнительно прильнувшие спиной к Стенам Седого Города. Oдна коленка приподнята, глаза опущены, ресницы прикрыты, руки кончаются там, где начинается плоть - и текст моей песни; мои гулкие шаги уже приближаются, мои рысьи глаза всматриваются, мой пульс учащен: "тук-тук-тук" - стучит возбужденное сердце, нагоняя закись азота через альвеолы, раздраженные eNOS'ом...

Ах, мой друг! Нет ничего лучше задней лавки в San Marco, чтоб так вот не спеша заводиться в дождливый апрельский вечер. Знать угодно сие всесильному Богу - это же он придумал хуй, и мальчиков, и их несравненные яички, текущие соками, их неподготовленные попки - не я. И вот занимаюсь я богоугодным делом, плоть моя уже вздымается, как Константинопольские кони (кто видел - поймет: они хоть и стоят, но готовы метнуться в галоп), воображаемые юноши Венеции смущенно поворачиваются к ней, ну к плоти моей, точеными гордыми спинами, разум умолкает, глаза заволакивает...

И вдруг в базилику вбегает мальчик и громко говорит по-русски: "Ах, как здесь темно!". И в ответ ему женский голос: "Silence, mon cher, silence s'il te plais..." и в мой полумрак вплывает дама в Шикарной Широкой Шляпе (ШШШ). Мальчик обернулся - и кони мои тут же встали дыбом.

Напротив сияющего великолепием алтаря самоуверенным покорителем гордо стоял совершенный, как el paron de casa, высокий юный шатен изумительной красоты. Он капризно обернулся, обжег меня мимолетным (0.5 мсек) оценивающим и оценившим взглядом, тут же отвернулся к ШШШ и нетерпеливо спросил: "Ou il ce trouve? Там? Вон там, да? oui?". - "Oui, mon cher, aux droit-la..." И он нетерпеливо направился в сторону алтаря.

- "Мадам говорит по-русски?" - спросил я.
- "Oui" - и из-под шляпы на меня глянули миловидные спокойные глаза, изысканно подведенные тушью.
- "У вас изумительно красивый спутник, мадам!" - В ответ она звонко рассмеялась - "А вы соблазнитель!"
- "Перед таким юношей трудно устоять!"
- "Пойдите, мой друг, помогите ему найти Pala d'Oro. His name is Nestor" - уверенно перешла она на английский. Все дамы после 60 и с доходом $750 К и выше предпочитают в общении со мной английский. Потеха.
- "Не смею отказаться" - признательно воскликнул я (поразившись странному имени) и, поправляя складку на заметно оттянутых спереди брюках, поспешил к золотой стенке с житиями Христа.

Он стоял совершенно один (если не считать задремавшего монашка), оробевший перед тысячелетней святыней. Спокойный уверенный поворот головы на спортивно крепкой шее, знаете, не жалко-хрупкой, а именно мускулистой шее, переходящей в заметно развитой плечевой пояс, над которым поработал хороший тренер. Я подошел к нему сзади близко-близко, прикоснулся к своим дарам Богам, и он тревожно обернулся: - "Это ты! Я знал, что ты меня найдешь... Смотри, какая сила, - кивнув на монументальный иконостас, добавил он таким ломким голосом, что сомнений у моего желания не осталось, и оно полилось, как молоко из разбитого кокоса.

Его шея, к которой я прильнул, и не мог не прильнуть в спасительном полумраке, источала легкий аромат Шанель, аромат, конечно, вздорный, но не конвективный, а сосредоточенный непосредственно у кожи, что и делает его изысканным. Аромат, который я, конечно, знал раньше, но который я с тех пор не переношу на других мужчинах - только на моем N. (Ну что здесь поделать!)

- Пойдем наверх... к коням! - звал я его, заливая жаром податливое ушко.
- "Да, bien sur" - шептал он, опадая на мои руки, на мое тело, на мой выпирающий член, на мой вставший на его восхитительную гибкость хуй. Я же говорю - любовь с первого взгляда, сладостное сознание найденного "Его", одного, единственного. И руки мои потекли в его штаны. Он охнул, но я должен был его потрогать, пусть прямо здесь, у алтаря, а может быть именно у алтаря и надо впервые трогать полюбившихся мальчиков? Этот порок все же Jesus не изгонял из храма, и знать за порок не считал! Да к тому же я просто не мог побороть состояния священного охуения, я лизал его ушко, источающую легкий аромат шею, и проникал в штаны, и Боги, придуманные и настоящие, помогали мне, объединившись, прямо здесь, у алтаря! Ведь это они, Боги, сотворили дивную гроздь в штанах у мальчиков и поднимающийся на них хуй у мужчин. Так что все претензии адресуйте им...

Католический Jesus такой же славный, что и Православный, и он смиренно простил мне другую невинную шалость, которую я осуществил прямо в кабинке причастия, пропитанную исповедальными тайнами, среди которых было, наверное, все, и кровь, и слезы, и страсти - но не онанирование охуевшим хуем охуевшего мальчика именно и прямо в кабинке настоятеля, за кожаными шторками, на скрипучей лавочке, отполированной хлебными попами монахов... "Je suis mec",- шептал он, пропуская артикль,- " Я знаю, я гей... я так хотел этого, я так ждал!". ("Ну вот! Этого еще мне не хватало!" - с досадой подумалось мне тогда; я не переношу такие признания, подумаешь: "он - гей", это как билетик of admittance, значит "можно", а я предпочитаю разрешения не спрашивать... Но чертенок был небывало, бесподобно и охуительно красив!)

Я типа опустился на лавочку исповедника и типа потянул его на себя. И всё типа думал, а может попробовать прямо здесь? Типа вы, например, когда-нибудь ебались в будочке для исповедей? Прямо в базилике Святого Марка? Типа под гул шажков поздних посетителей? Под гулкий стук дверей? Я бы, право, кончил в три толчка!

От такой идеи все вышептанные здесь тысячами губ тайны испугались и бросились в стороны, а Нестор, "un mec", понимаете ли, потираясь попкой о мой славный и смелый хуй, потянулся к моим губам. И заиграли скрипки.

Ах, какие вкусные были у него губы - прохладные, тонкие, упругие и - пугливые пока ещё. Такие губы, лучше нет - когда обхватывают головку: обожаю, право, мальцов, не умеющих сосать хуй. Ты им осторожно так, понемногу засовываешь, не давая укусить; щечка смешно оттягивается, ротик заполняется распирающими головку страстями... Смотреть на это - все равно, что на "кушающую" большой сочный персик японскую девочку - они такие деликатные, а плод такой сочный, а сок такой сладкий, а губы такие алые... Вот. (То есть, смотреть и ебать потихоньку; и пусть меня не осуждают всякие невозмутимые дилетанты: вы пробовали ебать японскую девочку, пробующую персик? нет? тогда и не дергайтесь.)

Конечно, греха в том мало, когда 15-летний где-то мальчик, уверенный, что он "mec", жарко целуется с где-то 23-летним парнем в молельной будочке, совершенно неожиданно и, значит, по небесным предначертаниям нашедшие друг друга, а чем они там трутся, и какие мысли скользят в их внезапно опустевших головах - это можно лишь с трудом восстановить, да если и восстановишь, то все равно добавишь, ибо знаешь конец: я-то, в отличие от вас, плотно поевшего и отчего-то заинтересовавшегося этими малозначительными событиями в моей жизни, я знаю, чем все закончилось, кто оказался прав, а кто уехал в LA...

Ебаться мы не стали (и я очень жалею об этом, все было совершенно готово, знаете, только немного воли - и...) но благоразумие - чувство поганое и вредное - взяло верх. И поплелись мы назад, загибая в штанах крепко вставшую эрекцию (знаю, знаю - но мне нравится сочетание этих вздорных слов "крепко вставшая эрекция") - загибая, поди, обеими руками, засунутыми по локти в штаны - и предстали, с распухшими губами, пред очи Мадам ШШШ.

Мамаши всегда смущают меня, я вижу в них эпилог моих мальчиков; в этих тщательно гримируемых морщинах прячется пугливым намеком лик их старости - грядущий лет эдак через 40-50... Я стараюсь мамаш не разглядывать. Опустив долу глаза, робкой Золушкой я веду их к простой мысли, что если Этот Молодой Человек и будет иметь Секс с их Чадом, то да будь оно! Он (я) так мил! (нельзя танцевать Корсара и не быть любимым мамашами!)

Мы выходим из дымной прохлады собора на прелестную площадь, уже превращенную алчными потомками дожей в огромный непрерывный ресторан. Столики, покрытые крахмальными скатертями, окружают ее по периметру, оставив центр для голубей и малоимущих. Цокая каблучками (чертовы Gucci, понимаю я, быстро оценивая калибр моих новых знакомых), цокая блядским гучи (такие же манеры у upper class ladies и в SF, и в NY: если идут в церковь, они непременно обувают Gucci. Кто бы объяснил - почему?), так вот, цокая этими символами establishment ("хоть бы она в лужу наступила!" - одновременно думаем мы с Nes'ом) она идет, разделяя нас и чуть впереди, да так, что три официанта поспешно раздвигают пустующие столики, угадывая ее курс. Мы садимся поблизости от рояля, на котором забавно бренчит что-то "Мендельсоновое" мужчина в несвежей фрачной паре, мы заказываем кофе, а я еще и бутылку Клико ("вдову" для вдовы, хи-хи), и оставляю своих гостей на минуту. Я направляюсь в сияющую огнями ювелирную лавочку - одну из многих в "анфиладе", и поспешно выбираю тканое из золотой паутины, "очень" Венецианское колье приблизительно за $600, нетерпеливо дергаюсь, словно мне ой надо в туалет - покуда ленивый-ленивый сын толстого гондольера пытается завернуть футляр в обертку и ленточки. Нахуй, решаю я, оставляю ему бантики и бегу назад. Ебать мозги Nesовой мамаши, выставившей свои бриллианты, улыбку, suit Valentino и охуительные гучи на обозрение всей площади.

"Oh merci, merci mon sher," - лопочет она, равнодушно засовывая мой сувенир в сумочку, нога на ноге, тонкое лянжёрэ нарочно показалось из-под приподнявшейся юбки... Все эти фокусы мне давно знакомы. (Я знал одну даму из завсегдатаев Met, которая, садясь в кресла, забрасывала юбку чуть не на плечи! А что было ПОД юбкой, такой Bobour...)

Краем глаза я замечаю, что Nes осушил уже два бокала шампанского и делает знак официанту налить еще. Мы болтаем о пустяках. Оказывается, Nes талантлив, он изучает скрипку, он очень, очень sensible (знаю! бля, каждая мамаша, право, словно коммивояжер представляет мне достоинства чада - уж лучше бы имели наготове его голенькое фото, смотрите, monsieur, какой прелестный членик, как первые нежные волосики обхватывают его, словно подковкой, а какие тяжелые яички! весомые сливы! Ими играть всю ночь!.. A это? Нет, ха-ха-ха, это не головка Бри, это - видите разрезик? - это попка! Вложите ладонь и вы не оторветесь, сударь! )

Мне совершенно неинтересно, что она приехала покупать студио окнами на Гран Канале, какого черта! Мне хочется перебирать сливы этого мальчика, и, наслаждаясь его слабыми протестами, учить его ебаться моим хуем, непримиримо и настойчиво, чтоб время от времени он, подыскивая слова, растопыривал ладошки и жаловался мне на сладкое неудобство в своем "Brie", чтоб мои губы ловили фонтанчики его семени, а моя сперма сочилась бы из его попки. Всю ночь.

Когда бы мы позже не просматривали запечатленный в памяти фильм нашей любви, мы оба оставались уверены, что если бы не приятель его mama (костюм Bоss, галстук Versacci, рубашка - ручаюсь - Ив, и, конечно, блядские гучи на ногах) оказавшийся поблизости - Nes бы поплелся дрочить себе членик в отеле, а я снимать мальчиков-проституток, пожалуй двух-трех, чтоб они сами себя раззадорили и распечатали, и потом ебал бы их по очереди и не спеша... Всю ночь.

Но жизнь подарила мне одного из самых необычных мальчиков.

2

Через полгода, дождливой поганой ночью мы ехали из Филадельфии, где он изучал музыку, в Виржинию, где у меня дом. Стоял нередкий для этих мест густой туман, и мы вынуждены были притормозить в паркинге для трейлеров. Мы уже готовы были выйти и пойти в Starbuck выпить кофе, как вдруг из стоящего рядом трейлера выпрыгнул, словно бес, здоровенный детина. Такой детина, что я машинально включил блокировку дверей своего порше. Он конечно видел нас в окна. Я думаю, он видел широко раскрытые детские глазенки Nesа, встревоженные этим прыжком беса из огромной, расцвеченной огоньками машины. Он стоял в трех шагах прямо перед боковым окном, к которому прильнул Nes. Он расстегнул джинсы, высунул огромный толстый волосатый хуй и начал писать прямо перед нами. "Wow!"- прошептал Nes, пугливо сдвигаясь ко мне, поскольку парень, с брызжущим как брандспойт хуем, шел прямо на нас, и отчетливо улыбался.

***

У меня был сходный по эффекту эпизод, который произошел в детстве в поезде из Москвы в Петербург. Это был комфортабельный ночной поезд, отец отправил меня одного к маме, которая возвращалась в СССР скорее всего через Скандинавию, где у нас были родственники, и должна была меня встретить. Отец заказал для меня полный компартмент, так что второй диван оставался не занятым, и я ехал в безопасном одиночестве. И вот ночью я проснулся в неподвижном поезде, женский радиоголос снаружи и издалека упорно твердил, что какой-то поезд куда-то отправляется, тяжелые башмаки топали по коридору... Было темно. Я подполз на четвереньках к окну и приподнял штору. Напротив стоял совершенно темный состав, тускло светили фонари, было скучно - и вдруг шторка в окне, что было прямо напротив меня, скользнула снизу вверх, как в peep-show, и там оказался парень. Здоровый такой парень неопределенных 20-30 советских лет. Он стоял перед столиком, отделяющим его от окна, и насмешливо смотрел на меня. А я на него, из темноты своего компартмента. Потом он сделал какой-то неприличный жест, что-то приглашающее совокупляться, знаете, палец в кулак. Это было очень неприятно, и я было решил задернуть шторы, но он отрицательно качнул головой, подмигнул одним глазом и начал распускать широкий военный ремень. Теперь я смотрел с пылающим интересом и пылающими щеками. Оторвать меня не смогло бы и падение кометы. Парень заговорщицки огляделся по сторонам, облизнулся, прикусил нижнюю губу и извлек из штанов член. Мясистый, знаете, и очень какой-то непривычно толстый. И начал плавно, поигрывая бедрами, онанировать, изредка поглядывая на меня. Он держал себя за яйца, его хуй небыстро, но энергично сновал в ладони, головка вылезала далеко вперед, и это было столь же ошарашивающее зрелище для меня, как, например, совокупление коней, которое я однажды видел на ферме нашего знакомого в Филадельфии. Я был ошарашен физиологической мощью настоящего, а не игрушечного как у меня, хуя в действии.

Одним словом, я глазел, а он дрочил - для меня дрочил и, думаю, на меня, на мои глаза. Он насиловал мой взгляд, хладнокровно вгонял в него свой жуткий кривой волосатый хуй, покрытый толстыми бычьими венами, и - приближал его ко мне! Он, понимаете, нес его на меня, нагло и бесстыдно улыбаясь, и ни на минуту не приостановив свой дикий танец, он влез на столик перед окном, и... и прижался хуем, яйцами к стеклу. И из него тут же потекло густыми комьями семя. Он оторвался от стекла, выбрызгивая на него струи, и растирал их пухлой бордовой головкой, которая, казалось, должна испускать не белую сперму, а черную кипящую кровь этого сибирского самца. Он вминал свой хуй в окно прямо текущей дыркой, конец, врезаясь, расползался по стеклу, образуя как бы неестественный срез от верхушки до уздечки, собирающей в себя разъехавшиеся портьеры крайней плоти. Тер, тер и вдруг, понимаете, зевнул.

Он широко зевнул, отпустив свой мокрый хуй, сплюнул прямо на стекло и подмигнул мне. Потом склонил голову набок, иронично наблюдая как я рассматриваю его опадающий хуй, а потом сказал что-то, и по губам я понял. Он требовал - "Покажи!" Здоровенный грозный змей требовал, чтоб лягушонок показал ему свои ничтожные прелести, свой распухший от бешеного возбуждения столбик, а у меня оттуда, из столбика кончик-то еще не вполне мог вылезти, что в общем ограничивало мои забавы в 12-13 лет (но в то же время шкурка понемногу растягивалась, и из мягкого членика кончик вроде бы уже можно было высунуть и рассмотреть, потрогать, а из торчащего - еще очень больно...)

Одним словом, это сейчас легко вспоминать и анализировать, ухмыляясь и увлажняя штаны - а вот ты, опытный мой и совсем юный читатель, что ты сделал бы? А вы, девушки, чистые, 13-летние, с бантиками и набухающими сосочками? Девушки! Если бы перед вами, берегущими свои дырочки за нежными дивными пленочками, о которых так вздыхал Набоков, если бы перед вами из темноты другого вагона, отделенный от вас двумя стеклами (повторяю - как в peep show) - молодой парень, крепкий здоровый должно быть солдат, бесстыдно высунул бы на ваше девственное обозрение и начал бы дрочить хуй, со шлепающимися о бедра, болтающимися яйцами... милые девушки, вы конечно бы закрыли глазки! Непременно! Даже, пожалуй, отвернули бы головку. Фу, какой, фу! ужжас! фу-фу-фу!... Но и непременно бы затем те зажмуренные глазки открыли бы, головку повернули бы, раз уж никто не видит, кроме него, безжалостного, насилующего, дрочащего это хуй-знает-что между волосатых ног. Потому, что это очень интересно, что там будет у этого парня с его хуем, чем вообще-то это закончится, и вообще.. не догонит же, не собьет на пол, не разорвет тяжелой рукой тонкие трусики, не полезет лапой в святая святых, размазывая пальцем нежный сок, чтоб затем, выгнувшись, втыкать, рвать нежную плоть в самой сердцевине, где набух невольным желанием холмик клитора... А раз ничто не грозит, то почему бы и не приоткрыть глазки!.. Ой, мамоньки, белое какое! ой, мамоньки, как брыжжжжжит! ой! - и, деточка, какая бы пугливая ни была, а ладошка твоя да потянется к повлажневшему цветочку, ибо это жало, эта мощь - как раз чтоб в такие цветочки втыкать, да еще приговаривая "тихо, тихо! тих-хххо ты!". И девочки знают это, про то им природа рассказала, а не мама, по маме про это ой как рано еще говорить-то!

А мальчику каково? Не знаю. Я просто охуел. Взрослые парни на меня еще не онанировали... И я, встав во весь рост на диване, повинуясь его нахальному жесту, сконфуженно потянул пижамные штанишки с торчащего загнутым кверху железным карандашом членика. Мужик улыбнулся, нет зверски осклабился, отер запястьем свою сперму со стекла и стал хищно глазеть. Он, конечно, сделал мне этот жест - дрочи! и я испуганно повиновался, но почувствовав подкатывающий взрыв, прекратил. Он ухмылялся и делал мне этот жест неплотно сжатым кулаком, знаете - ну, дрочи, дрочи! Но я безвольно тряс головой - Нет, нет, нет! И тогда он поднялся и, с гордо вставшим хуем, непререкаемо великолепный в охватившим его новом возбуждении, сделал мне знак повернуться и нагнуться. Знаете, одним уверенным жестом как бы развернул меня в воздухе руками и опрокинул. И, потрясая своим хуем, вдруг сел на столик, закинул одну ногу под нависшую над окном полку, облизал палец, показал его мне, влажный от слюны, кривой и крепкий палец и ввел его себе куда-то под яйца!

Поезд медленно двинулся. Но парень даже не обернулся ко мне, занятый своим великолепным развлечением. Поезд, подагренно раскачиваясь, начал ускоряться и вскоре помчался, а я принялся прыгать по обоим диванам с торчащим кверху члеником, он качался, причиняя мне страдания, но засунуть его назад в штанишки не было никаких сил. К нему невозможно было прикоснуться. Я осторожно трогал его пальцем, и он вздергивался. И тогда я обернулся и обнаружил свое изображение в зеркале. Там в двери вагона было большое зеркало. Я замер. На меня смотрел взъерошенный светловолосый полуголенький мальчик, в расстегнутой на груди пижамной курточке, но без штанишек, которые уже свалились у него с ног на пол, и членик у этого мальчика, словно у сказочного фавна, скульптурно торчал кверху. Мальчик знал, что если он вот сейчас прикоснется к этому членику, с ним произойдет такая ужасная, сотрясающая и больно рвущая под яичками судорога, какая уже была пару раз, пугая его, заставляя вспоминать забытые молитвы и клясться святому Николаю что никогда, никогда, никогда рука его не коснется... не будет... не станет! Но сейчас вот, в ту минуту мальчик понимал, что клятва - клятвой, а разряд неизбежен. Мальчик отвернулся от беспомощного отображения в зеркале, послюнявил кончик пальца и провел им по самому-самому разрезику. Просто так - почему бы и нет! Потом он с тоской посмотрел в темное окно, закрытое толстыми шторами, тяжко вздохнул и начал собирать свои струйки - сначала одной рукой, потом другой, потом еще, и еще, и еще... А оно липко капало между пальцев и стекало, и было тошновато... Потом он в легкой панике схватил полотенце и начал вытирать им руки, глядя на свой дергающийся членик, по которому на яички текло совсем юное его семя. И лишь потом, после всей этой суматохи, мальчик наконец спокойно взял в кулак свой крепкий здоровый упругий обретший чувствительность членик и начал, бля, дрочить его как тот давешний парень, как любой парень дрочит хуй: весело! загоняя в кулак! натирая, бля! Вот как!

3.

У каждого парня хуй стоит по-своему, и каждый парень несет свою эрекцию неповторимым способом. Думаю, можно было бы проводить ежемесячный международный конкурс для юношей на звание "Pretty Dick" - поручив участникам пройтись с торчащим хуем среди интересующейся публики. Уверяю вас, вы обнаружили бы невиданное разнообразие не только походок, но и движений члена: swing этот просто бесподобен! Справа налево, сверху вниз, описывая конус, подрагивая, вдруг захватывающе вскакивая хуй знает отчего к животу - не хватит воображения описать вам парня, идущего с торчащим членом. Мне всегда нравилось смотреть на уход парней из jo стрип-шоу, как гордо удаляются они, неся славное сочащееся дуло, натерное жадными ладонями зрителей. В этом был захватывающий смысл действа.

Manhattan

В начале 90-х годов, когда я впервые был оставлен самому себе и поселился в небольшой счастливой квартире на Манхеттене в районе 70-х улиц Ист-сайда, и стал учиться считать деньги, голубой рай Нью-Йорка располагался, как ни странно, не в Гринвич Вилледж, где обитают поклонники однополой любви, а там же, где и остальные ночные заведения этого города – на Восьмой авеню между 42-й и 47-й улицами. Теперь здесь остались лишь развалины былого разгула. А тогда... Приехав из целомудренной Вирджинии, где журнал Плейбой-то запрещен, я был потрясен и развращен с одного взгляда - ненасытного, шарящего - еще! ух ты бля, еще! а это что? уххх...

A неподалеку от тех спорных мест дамы и господа, возвращающиеся из залов Линкольн-центра, могут и сейчас пообедать в шикарных ресторанах 46-й улицы. Здесь порой можно встретить в кучках оживленных брокеров и адвокатов какую-нибудь знаменитость, какого-нибудь сопливого ДиКаприо в такседо или Микки Джаггера в хуй-знает-чем. Здесь ваша былая подружка, вцепицшись в вас в фойе одного из ресторанчиков, где обед от 8 PM до 1:30 АМ стоит от $300 на человека и больше, будет представлять вас новым друзьям, а потом утомительно описывать где она добыла эту потрясную хламидку и как хламидку расписал художник такой-то, всего за $8,000... ("Ха-ха-ха! он просто так вжик-вжик-вжик... тремя мазками! и такая прелесть! посмотрите вот здесь, я отстегну... ха-ха-ха!...") И самое интересное, что в одном блоке отсюда, то есть в каких-то 150 метрах, среди торговцев марихуаной, бродили оживленные, унылые или вдрибадан пьяные проститутки. По обоим сторонам дороги круглосуточно сияли огнями многочисленные секс-шопы, заваленные упругими резиновыми членами любого размера и формы, несметным количеством порновидеофильмов, цветных журнальчиков, с глянцевых страниц которых льется обильная, но как правило поддельная сперма. В стороне темнели многочисленные просмотровые кабинки, где за 25 центов в минуту по 10 каналам вам прокручивали непристойные фильмы, краткое представление о которых давали рекламные витки на дверях кабинок. В каждом шопе таких кабинок - 2-3 десятка. Они глухо отгорожены друг от друга и запирались изнутри. Наменяв достаточно монет у служителя, вы забирались внутрь, закрывались, усаживались, выбирали подходящий канал и расстегивали брюки... Угрюмый служитель-негр терпеливо уберет оставленные вами окурки, жестянки от кока-колы и подотрет за вами вашу одинокую, еще теплую сперму.

С наступлением темноты, перед секс-шопами можно было встретить парня, черного или латинос, который непринужденно заявит, что у него "стоит" и предложит вам "пососать", или шепнет вам на ухо, что у него огромный хуй ("huge cock, dude, checkitout, dude!"), и добавит: "можно поиграть". Среди этих ловцов я лишь однажды заметил хорошо сложенного юношу. Это был молоденький миловидный негритенок лет 17-18 невысокого роста. Он и его менее заметный приятель медленно двигались навстречу редеющей уже толпе прохожих. Наши взгляды встретились, и его зрачки хищно сверкнули. Я охватил взором его губкую стройную фигурку и сразу же понял, что с удовольствием переспал бы с ним, если бы не спешил по своим делам. Оглянувшись, я заметил, что он все еще провожает меня взглядом, с надеждой улыбаясь. До сих пор помню его взгляд ("Пойдем ебаться!")!

Сей мир по ту, East сторону 8-й Авеню был совершенно нов для меня, я встретил его как Kyк туземцев, с громадный интересом и крепкой эрекцией. Ноги несли меня сюда с большей охотой, чем под фонари Restaurant Raw. (Лишь позже я понял, что сеновалы для мужской истомы везде однаковы, и то же самое вы найдете в Хамбурге и Париже, Мюнхене (например в районе Sendlinger), и в Амстердаме, и лет эдак с 22-23 уже на них не отвлекался, но Нью Йорк и его притоны!!! Именно здесь я увидел первый мужской стриптиз и подержал парня-проститута за профессионально надроченный хуй.

Не заметить это самое заветное заведение на перекрестне 8-й Авеню и 42-й улицы было никак нельзя. "Jack-off club" было написано на стене нервным неоном и неровными красками. "Nude Boys" ! "Strip Show"! И на четвертый день терзаний и ночных 18-летних оргазмов, я, преодолевая стыд, раскрывая всему Нью-Йорку свой интерес к гомосексуализму, nude boys, strip show и групповому онанизму ("jo club" все же!) - я быстро взбежал по скрипучей лестнице к освещенному и розовому, как вход в Анечкино влагалище, проему на 2-м этаже. Я поспешно заплатил входную плату и, не обнаружив в пустынном фойе ни голых парней, ни омерзительных опустившихся извращенцев в стоптанных тапках, онанирующих из разодранных шаровар, с облегчением ринулся в мир гомосексуальных соблазнов.

Я направился к дверям, откуда раздавалась громкая музыка. Открыв ее, я увидел утопающий в полумраке и почти что пустой зал, ярко освещенную сцену и двоих совершено голых парней на ней. Они неспеша собирали одежду, и их возбужденные члены упруго торчали над животом, отбрасывая огромные тени. Третий парень стоял в глубине зала спиной к нам. Там, в полумраке, сидело 2-3 посетителя, но разобрать что же там происходит, не было никакой возможности. Его ягодицы двигались настолько выразительно, что, охуев и ошалев, я понял: этого парня либо дрочат, либо сосут! Между тем, взяв одежду под мышки, голые, в одних только потертых кроссовках, те двое со сцены, сохраняя полную невозмутимость, не спеша направились вдоль пустынных рядов к выходу. Вероятно, они заметили мой жадный взгляд, прикованный к их бесстыдно торчащим, качающимся при ходьбе членам. Ибо они как-то замедлили на секунду свой уход. А один вроде как бы даже развернулся ко мне, дескать, эй, парень, смотри какой хуй! Задрочен он был до предела, и подойди эти ребята ко мне, я бы пошел с ними - делать их бесстыдные дела... Вдогонку им побежал и третий юноша, его яйца и хуй смачно болтались в паху. И шлепались - шлеп, шлеп, шлеп!!!

Мамми! Я опустился в кресло и закурил пот.

Музыка прервалась и голос в динамиках проорал, что сейчас на сцену выходят Джеф! Джек! Майк! и Лиуидддджжжи!!!! Снова загремел тяжелый рок, и по тому же проходу в зал прошли четыре парня - два мускулистых высоких негра, короткий коренастый мексиканец и светлокожий юноша, очевидно, тоже из Латинской Америки. Этот юноша был действительно хорош, как может быть хорош грубоватый молодой пастух или, скажем, слесарь. Со своего пятого или шестого ряда я с интересом разглядывал его. Между тем, парни поднялись на сцену и начали не спеша стягивать одежду. Они не обращали ровно никакого внимания друг на друга. Они сосредоточились на посетителях, внимательно разглядывая каждого. Негр помоложе начал ритмично двигатьсл в такт музыке. Спокойно, как вы кепку, он стянул трусы, взял стоящую здесь же на сцене бутылку с вазелином, выдавил себе на ладонь и старательно обмазал им свой половой член. Затем он взял его в ладонь и, похаживая по сцене, начал дрочить, глядя то в зал, то на свой хуй. Остальные тоже успели уже раздеться. Передавая друг другу бутылку с кремом, они проделывали все то же самое, что и негритенок. "Мой" юноша, однако, трусы не снял, а дрочилсл, приспустив их до колен. Наши взгляды пару раз встречались - и тогда я стыдливо опускал глаза. Подняв их в первый раз, я обнаружил, что "Мой" уже дрочится, повернувшись спиной к залу. У него были упругие выпуклые ягодицы, плавно переходящие в восхитительную узкую талию. Я продолжал разглядывать его тело, когда он вдруг повернулся, натянул трусы и просунул хуй через разрез в них. Он снова взглянул в мою сторону и вдруг решительно направился прямо ко мне, легко перешагивая через спинки сидений. Я растерялся. Он остановился передо мною в узком проходе. Мои колени оказались между его ног. Прямо перед моим лицом торчал из трусов его толстый красивый член. Я зачарованно смотрел на эту его штуковину, не зная, что же мне делать. Тогда, наклонивєись ко мне, юноша прошептал мне в ухо с отчаянием:

– Сэр, взгляните сюда, пожалуйста, сэр! Please, take a look, sir, ple-eease!

– Сколько это стОит, – спросил его я, кивнув на его хуй.

– О, всего пять долларов, сэр.

– А что я могу делать?

– О, сэр, вы можете трогать меня, щупать, нюхать, целовать мои яйца и член. Здесь все чисто…

– Ну и дела!

Я достал бумажник и вынул купюру. Он взял ее и, поставив ногу на соседнее сиденье, засунул в носок. В это время я уже держал его хуй в своей ладони. Хуй был большой, чуть кривоватый, с необрезанной крайней плотью. Мне захотелось потрогать его яйца, и я потянул его трусы вниз. Теперь одной рукой я дрочил его хуй, а другой щупал и перекатывал его яички, тугие и упругие комочки в мясистой мошонке.

– Сколько тебе лет? – спросил я его.

– Девятнадцать, сэр, – ответил он со значительностью, ритмично просовывая хуй в мою ладонь. Я отпустил его яйца и стал поглаживать его живот, пах, бедра.

– Sir, я даю частные сеансы, – продолжал он шептать мне на ухо. – Я беру сто долларов за час плюс двадцать за комнату в отеле... Я знаю здесь один отель, – добавил он, словно успокаивая менл. Мол ладонь уже ласкала его ягодицы, при этом другой рукой я продолжал его дрочить.

– Что же мы будем делать там? – наивно спросил л.

– О, все, что вам угодно, сэр.

– Ты ебался с мужчинами? – спросил я его, немного погодя.

– Очень редко, – ответил он неохотно.

– У тебя есть телефон? Дай мне твой телефон.

– Какой там телефон, сэр, – изумился парень.

– Хорошо, я подумаю. Сними-ка трусы. - Я входил во вкус. Пусть проситут делает что я хочу!

Он послушно стянул их, неловко поднимая ноги. При этом я продолжал держать рукой его хуй и дрочил его грубо и "крепко"; толстая мышца члена при этом отчетливо напрягалась в ответ в моей ладони. Не знаю, нравилось ли это ему – он не только не возражал, а подыгрывал мне бедрами.

– Сэр, давайте перейдем туда, на темную часть зала....- и добавил заговорщицки: " За двадцатку я могу вам показать как у меня сперма течет… – предложил паренек. – О, у меня течет восхитительно, вам понравится! I cum beautiful!!" – он закатил глаза. – Пойдемте, сэр!

Я поднялся. В зале было не более десяти посетителей. Некоторые из них игрались с парнями; другие, казалось, дремали. Проходя мимо сцены, паренек ловко метнул трусы на кучку своей одежды. Медленно двигаясь за ним следом, я увидел, что у молоденького негритянского парнишки, оказывается, сосут хуй. Он равнодушно посмотрел на меня. "Мой" что-то сказал ему по-испански. Тот, ухмыльнувшись, кивнул.

Мы уединились где-то на предпоследнем ряду. Парень стоял рядом и его хуй снова был в моих руках. Чуть приседая, он уверенно всаживал его мне в ладонь. Наклонившись, он зашептал мне в ухо:

– Так что, сэр, показать мою сперму? Могу здесь, а могу и на сцене. Всего 30 долларов, сэр...

Он снова засунул протянутую мной купюру за носок, и его хуй задвигался так, что сомнений не оставалось: он ебал мой кулак, ебал уверенно, сладко, нежно. Через два сиденья от нас сидел какой-то тип и смотрел. Юноша поглядывал на него, потом взял протянутую купюру и повернулся к нему задом. Его тело двигалось спиралью и синусоидой одновременно. Дикий танец голой мужской раздраженной плоти. Хуй его горел латиноамериканским огнем. Пот покрыл тело мельчайшими капельками. Вдруг он засопел, повернулся лицом ко мне и к этому второму посетителю и, взяв хуй под корень двумя пальцами, выпустил вверх фонтанчик спермы. Потом он просто отпустил свой хуй, тот крепко сокращался, как голая гусеница и из него текло семя и падало на пол... Я брезгливо отдернулся, а второй посетитель к моему дикому изумлению схватил моего парня за член, впился губами и почти лег под него. И парень, улыбнувшись мне, начал снисходительно ебать его в рот.

Не считая, я засунул несколько мелких купюр в его носок, и тут обнаружил перед собой здоровенного и высоченного негра с длинным необрезанным хуем, похожим на кусок садового шланга, и малюсенькими яйцами. Негров я еще не трогал, и с интересом взял его хуй в руку, поразившись жилистой гибкости этого колоссального - наверное в 10 дюймов - полового органа. Я держал его хуй двумя руками, и между ними оставалось много свободного пространства. Негр был скульптурен, перемазан вазелином, и в полумраке зала источал таинствененную блядскую похоть. Он поставил лапу на сидение, я сунул туда денег, в его носок, и он вдруг сказал: "Эй, парень, пососи мой хуй, вот здоровый - он шлепал его о ладонь - ну пососи!"

- Я не хочу, - в ужасе прошептал я.

- А хочешь, я тебя выебу? Смотри какой у меня! Я классно ебу молоденьких парней, увидишь!

- No... no... - шептал я, полагая, что попал в историю. Он задумался, разглядывая меня (вот она вся их черная сучья природа: я ему деньги дал, плаьцы под яйца вставил, а он не меньше кайфа имеет, и хочет даже больше получить!)

- А чо ты сидишь? - вдруг спросил он, - расстегни! Подрочи! Здесь все дрочат!

Я оттолкнул его, выбрался из кресел и побрел прочь из полумрака, залитого подвижной мужской похотью и кряхтеньем онанирующих пролетариев. Я тут же, возле Show Palace остановил такси, рухнул на сидение, бросил на колени белый льняной пиджак и замер, окаменел, чтоб донести эрекцию до дома. Прикрываясь все тем же пиджаком, я прошел мимо портье и поднялся в свою квартиру. Путаясь в ключах, я открыл дверь, бросил пиджак на пол, двумя пальцами, еще помнящими чужой хуй и несущими следы вазелина, рассегнул молнию на брюках и с высунутым, текущим, бесчувственно брызжущим спермой, разряжающимся хуем поплелся в ванную комнату - отмывать руки и следы .

Через пару дней я случайно нашел этого парня в соседнем "Адонисе." Он узнал меня и позвал с собой в комнатушку внизу в полуподвале. Я кивнул и пошел за Аргентинским Сусаниным. Парень был весь sexapeal: знаете, на этих его припухших губах казалось навсегда застыла матрицей форма разбухшей головки хуя. Он открыл дверь, запер ее на засовчик и начал раздеваться. Я сказал просто и с внушенной мамой убедительностью: "I wanna fuck you up the ass". Он назвал цену. Я положил деньги и достал кондом. Он встал на топчанчик на четвереньки, театрально распластался, прогнув живот вниз, высоко выгнул кверху зад - и ягодицы его раскрылись. Он был великолепен в покорной геометрии приготовившегося к сексу молодого мужского тела: я залюбовался тяжелыми портьерами мошонки, толстыми яйцами, покорно провисшими далеко вниз. Единственное, что меня разочаровало - острый запах его тела, блядский запах задроченного парня (еще бы, столько рук)... Я поиграл его яйцами - просто подхватил их в ладонь, и его тело доверчиво отозвалось, он легонько заелозил, чувствуя мой вставший хуй - и я просто и легко вошел в его тело и минут через 10 кончил. Я быстро кончаю - мне всегда помогает созерцание процесса, я, честно говоря, совокупляюсь глазами, и когда ощущения члена входят в резонанс с созерцательным восторгом - я впадаю в кОму и не могу уже сдержать свое семя. (В отличие от многих я не считаю половой акт чем-то стыдным, и не воздвигаю на пути своего возбуждения никаких границ: если я хочу сосать у мальчишки хуй, я это делаю не краснея, равно как не терзаюсь, разворачивая его задом к себе.) Поразительно, но когда я вынул член, этот парень сам снял с него кондом и, высоко подняв над лицом, вывернул и вылил содержимое себе в рот. Я сильно, помнится, изумился, и спросил зачем он это делает, и он сказал, что белые чистенькие (clean) пареньки не часто попадаюся, и что я оказался вкусным... Я был вкусным в 20 лет, э-хе-хе!

Это был мой первый проститут. Первый паренек, которого я достаточно хладнокровно выебал, и это как-то, знаете, сразу сбросило в моем сознании планку цены с человеческой натуры до того самого уровня, который гласит: все продается, все покупается. Действительно все. Если не деньги (а я в принципе люблю давать деньги за любовь, в этом, знаете, есть свой кайф), то мое собственное тело и, говорят, сногсшибательный шарм (во-оот) позволяет мне почти безотказно иметь любого мальчика или девочку, но в этой самоуверенности безусловно зарыта опасность: первое создание, которое мне откажет, как парню, как мужчине, может сильно повлиять на мое ego. Я, конечно, не имею в виду просто "нет" на предложение секса, вовсе не это. Я имею в виду неприятие, отказ как человеку, как соблазнителю, как самцу, как источнику семени, как обладателю хуя. Жуть, не хочется об этом и думать - но ведь когда-то это может и произойти, и начнется паника... наверное... а может быть просто покой? (Однако сказала ведь Марла про своего бывшего Трампа : " He provided me with the best sex". Понимаете? Вот к чему надо стремиться: "The Best Sex"!)

***

Я снова увел вас в лабиринты своих воспоминаний и дебри развратной души (я же твержу моралистам - идите нахуй), но вы, надеюсь, не забыли, что остановил я романтическое свое повествование в тот момент, когда нежный мой Нестор отпрянул ко мне, а парень-водитель трака шел на наш Порше и гнусно мочился, явно любюясь нашей реакцией. Хуй у него был здоровый, что весьма нетипично для обладателей мощного, борцовского, знаете, тела. И, в общем, мы с Несом слегка испугались и остолбенели, потом ошалели и возбудились, а затем, взяв с места 90 миль/час, с лихим воплем помчались прочь - и я рассказывал ему примерно то, что рассказал вам - про поезд, про стрип-шоу, а Нес сидел с расстегнутыми штанами и, видимо, жадно все это слушал, ибо вернулся домой мокрый своими соками. Я, конечно, помогал ему. Мы к этому времени стали неистощимыми любовниками, но первый запал медового так сказать месяца прошел, и мы как бы подстегивали страсть всякими приключениями, порой очень рисковаными, иногда сильно накладными. И именно в ту ночь, на highway 95, когда мы удирали от этого писающего жеребца, Нес неожиданно заявил, что он хотел бы попробовать секс со здоровенным грязным вонючим мерзким молодым длиннохуим двухметровым наглым безжалостным разъярившимся негром. Бля.

Нужно вам сказать, что наш роман развивался неспеша.

В ту апрельскую податливую ночь в Венеции, когда я похитил этого мальчика у всех, кто хотел бы претендовать на его сердце, у всех, кто обсасывал его жадными маслянистыми глазками на улицах и в соборах, в ресторанах и магазинах - в ту ночь Я отдался ему, вы не поверите, но это так! Я не знаю, ценители юных тел, а также педофилы и "бойлаверы", загонщики нимфеток и утвердившие себя гомосексуалы - я не знаю, было ли так в вашей богатой событиями жизни, чтоб высокий стройный мальчик, одетый, помнится, в джинсовый комплект "A/X" и чуть-чуть пахнущий Chanel for man, чтоб такой мальчик, попав с вами в ваш номер недорогого отеля на канале (скрипучие длинные половицы, странный кафель ванной комнаты, "room service" в лице заспанной подагрической итальянки лет 60... чтоб такой мальчик, от одного взгляда которого у вас опускаются руки и поднимается член, чтоб вот такой мальчик (ох, мучение) вдруг взял у вас всю инициативу - ваше мужское достояние, зов петуха, храп быка - и холодными, понимаете, пальчиками начал расстегивать у вас на груди рубашку!

Я лежал на диване, как бессильно вставший хуй, знаете, бывает такое состояние, когда невозможно кончить, а Он с надменной подслеповатой улыбкой распускал на мне пояс и хриплым ломающимся голоском шептал, как я хорош, как крепок мой стан, какая у меня "русская" мягкая борода (взращенная, кстати, по личному совету Верзаче, делайте вывод, любители чужих биографий), какой у меня пресс (у-уу! какой мощный!), какие у меня соскИ на груди (их все, бля, мои любовники обойти не могут, а я вот совершенно равнодушен к своим соскам)... и подбирается он самым блядским способом к содержимому моих штанов, и никакой фальши! Просто один мальчишеский восторг и щас сперма брызнет! И лежу я и смотрю со стороны как бы, что вот нежный мальчик охуевает совсем (и ротик приоткрыт, и губы совсем влажные, и глаза затуманились) и вот сдвигает он молнию на моих штанах, а оттуда разбуженной (еще в соборе) коброй вылезает мой хуй - в надежде, что может быть смелый юноша пососет его, обхватив влажно-рубиновыми губками... Одним словом, хуй знает, что хочет, и я уверенным вывертом выдвигаю его подальше: ну пососи, ну!...

И тут, понимаете, француз мой вскакивает и стремглав бежит в ванную комнату, загроможденную замысловатым кафелем. Бежит, нужно сказать, с легким стоном и засунув руку в штаны, и делается мне смешно: да ведь он кончил! На меня кончил!! Вот так, скромные девушки, бывает в угарном мире юношеской сексуальности!

Он вернулся минут через 10, в моем свитере, натянутом на голое тело. Его чистое невинное личико выражало огорчение: он основательно залил себя молодецким фонтаном, который бы наполнил любую, слышите? любую впадину не только женского, но и мужского тела. Я знаю. Нестор производил феноменальные залпы, которые заставляли жмуриться в другом конце комнаты! И вот значит вышел он назад в полном сознании своего неотразимого физического шарма, совершенно голенький, в моем грубом свитере, и лишь его членик вилял как хвостик обритой болонки. Таким я его взял и увел в свой мир...

4. Романтическое отступление для усталых мужчин и разочарованных мальчиков

Я, кстати, тоже люблю такой наряд - в свитере, но без трусов. В этом есть что-то сильно возбуждающее: хуй тяжело висит и качается, по-мужски самодовольно напоминая о себе, голые ягодицы ласкаются о мягкую кожу диванов или парчу кресел... Грубая шерсть поглощает тепло камина и хорошо греет тело. Меня сильно возбуждают свитера грубой, скажем, шотладской вязки, возбуждают - как хорошо растянутая, обильно разросшаяся крайняя плоть, накрывающая влажно-распухший желанием хуй. Такую только сдвигать и надвигать, сдвигать и надвигать, и - оттянуть под уздечкой, прежде чем взять губами дрожащую суть. Я ласкаю Нестора, мой ладони скользят под свитером, он жмурится котенком, он обмяк телом, он льнет к ладоням, но они заняты сосками, они скользят от сосочков к булочкам, и лишь иногда невзначай касаются яичек - чтоб убедиться как они отвдердели, подтянулись, прижались. Мои пальцы любят касаться его яичек, нет, не мучать их пока что, закручивая, вытягивая из жгутиков, семенных канатиков, ухватив всей безжалостной пятерней - эти мучения, эту сладкую боль я оставляю, откладываю для секса. А сейчас я, спасая шелк его кожи от цапарающей вязки, приподнимаю на нем этот тяжелый свитер и вложив обе руки в щель его тугих булочек, поднимаю на себя за эти его булочки - и облизываю моего мальчика, так что моя слюна стекает по его бархатной, растревоженной коже, по соскам, под мышками, у пупка. Теперь он выгибается, закинув руки мне за голову, обхватывая ногами - и бьется, ибо мои пальцы попеременно вдруг входят, проникают в его отверстие, тихонько но настойчиво взрезают непотревоженный еще анус моего мальчика, и голова у него кружится от предчувствия сладкой муки, рвущей боли и собственной, как каждый раз, раздавленной покорности. Не-еет, baby, не спеши, смешной...

Он перевешивается через мою руку, как через поручень, я оттлакиваю его немного вперед, опускаюсь на колени - гордым хуем вперед - широко раздвигаю его ягодицы и быстро щедро облизываю его промежность вдоль рубца, влизываюсь в отверстие. Он дрожит, как цветок в легкий бриз, изо всех сил тужится, его дырочка выпячивает негритянской улыбкой насильно раздвинутый сфинктер, и я, на миг отстранившись, вгоняю в него свой хуй. Каждый раз это акт предательства: Nes с протяжным стоном обмякает, нанизанный на мой хуй, и я вталкиваю его поглубже, пока силы трения, сопротивления не тормозят его где-то на 2/3 пути.

"Не смей! Не смей это делать!!" - слышу я его горячий шепот.

(Микки)

Вы не знаете Микки. Вот такой Он, аж присел - так ему хочется выставить напоказ свой вставший хуй, с высунувшейся маслянистой головкой! Дескать - Вот какой, смотрите! Напрягаясь, он шлепается о живот, сАмой гордо вылезшей головкой - о пупок!

Микки стоит сейчас, в этот самый момент, не замечая, как я разглядываю его, оторвавшись от экрана. Он стоит в комнате, возле камина, и ест из чашки чернику. Микки стоит обворожительно голенький, лишь на груди у него коротенькая безрукавка, которая кончается где-то возле пупка. Ах, этот Миккин пупок... знаете, это такой пупок, который облизывать - одно удовольствие! Он немного вдавленный, так что язык входит в него, как в дырочку в попе, это мое открытие такое - Миккин пупок. Он поначалу очень ежился и хихикал, когда я обнаружил несравненное удовольствие в облизывании его пупка. Нет, какое там облизывание! - я упивалася его пупком, я носил его на руках по комнатам и целовал, целовал, целовал... И, знаете, Микки иногда кончал у меня на руках, заливая нас обоих своей вежливо брызжущей спермой, и он только слегка постанывал: Микки никогда не визжал во время оргазма, он всегда оставался мужчиной, только зубками поскрипывал,

Микки стоит у камина, огонь ласкает его тело отражениями из зеркал и позолоченных ручек, с лоснящейся шелковой поверхности большого китайского каминного экрана, несущего изображение совокуплающихся драконов, который подарил мне дорогой друг, с которым мы тоже когда-то были такими вот дрaконами, трясущимися то ли от сладкого гашиша, то ли от страсти, когда хуй не может кончить - так сильно хочется.... Я люблю этот экран: если смотреть сквозь него на огонь, драконы словно оживают и как-будто трутся друг о друга, как мы когда-то, руками, членами, шеями, губами...

Огонь делает изгибы погруженного в полумрак Миккиного тела более контрастными.Он лопает чернику и чуть-чуть показывает мне пупок, он слегка покручивает тазом. Его членик бархатно разбух, скорее всего от гормонов, которые разливаются по его телу из обезумевших яичек. Я опускаюсь перед моим соблазнителем на колени, зарываюсь лицом в прохладное месиво, свисающее между его ног, и тону в тончайшем изысканном аромате его половых органов.

Мальчишеские мошонки источают восхитительный амбр, причем именно в невинном отрочестве, когда членик встает хуем от дерзких мечтаний о голом, бесстыдном, но смысл этого отвердевания непонят... Микки не знал Неса.

(Nes)

А Нес? Пусть мальчик стонет, пусть бессильно качает головой, закусив до крови губку, пусть его попка кругообразными движениями старается ускользнуть, ослабить безумный напор хуя - нет, радость моя, хую от этого только приятнее! Он войдет туда, где в двух инчах, или как у вас говорят - "дюймах" - Дюймовочкой трепетно колотится сердце, жадно накачився юным миокардом горячую кровь! туда, где таинственной темной глыбой застыла печень, хуй торжественно войдет прямо в самое "нет-нет-нет!", прямо в самое "не могу", точно в трепещущее "пощади!". Хуй раздвинет все эти препятствия, проткнет самое-самое "Ах!" и начнет ритмично туда ебать. То ускоряясь, то замедляя. То пробуя упругость обманутого сфинктера, то уходя под печень. Крепкие мужские ладони будут привычно разымать промежность, растягивать худенькие упругие мальчишеские ягодицы. Звонко хлестать по ним, отгоняя страх. Пальцы будут лезть вслед за хуем. Мой мальчик будет метаться, страшась как пустоты, оставляемой выскальзывающим хуем, так и рвущей боли в анусе, когда хуй вдвинут по самый лобок, и в страстном угаре хмельного отчаяния, все крепче и круче заводясь, начнет балансировать, выгибая попку... еще бесстыднее, еще глубже! - Вот тебе, мой сладкий, чувствуешь, как он тебя прошивает, мой хуй? Как раздулся конец, натертый о нежные и тугие стенки твоего эпителия, как стремительно сочится он секретами мужских яиц, как острым толчком подгоняет он к выхлесту семя, зажигая молнии в голубых глазах, посылая по горящим нервным сплетениям сладкие импульсы в разбухшую спермой простату... толчок, еще толчок! Терпи, мой мальчик! Сейчас и у тебя польется, вон членик вздернулся и головка вылезла наружу... Усталые мужчины, обнимите разочарованных мальчиков!

....................

Эк размечтался!

Нет, возбудившийся друг, нет, покрасневшая девушка, нет, успокойся, и ты, возмущенная тетка! Застегнись, педофил. В тот вечер все было прозрачней, вернее глупей. Так глупо может случиться только в жизни.

Он не давался... Ни-че-го. Ни-ни-ни! Ну вот же бля же, ну как вам это? ну ведь парень же, у самого... в штанах, а без понятия... Нес лежал в полумраке, развратно вывернувшись к моим жадным глазам своей попочкой, очень смешно онанировал, зажав себе членик бедрами, и непрерывно, не отпуская, игрался моим хуем. От попыток пососать его за членик он страшно конфузился, даже закрывал лицо ладонями, а на предложение пососать меня отвечал вращением пальцем у виска. Так отказывает насмерть перепуганная девственница, для которой главным результатом первого в жизни полового акта является не столько кровоточащий надорванный химен, сколько завоеваанное право держать парня за хуй.

Такси в Венеции не вызывают. В ночном чернильно-масляном канале болтался ненужной бутылочной пробкой полупьяный гондольер в своей гондоле. Жирный хищник в щелеподобной лодке. Словно клитор. Я свиснул. Клитор встрепенулся и подтолкнул обитые бархатом доски. Я спрыгнул, Nes упал на мои руки, Одилия! Я в слезах, соленых разочарованием, положил его на себя, как извозчик - овечью шкуру, я накрылся им, и сделал знак клитору. Тот икнул, и мы заскользили по молчаливой черноте воды к Канале Гранде, где, знать, таилась в хрустале Англетера его мамА в широкополой шляпе. И вот здесь, развалившись перед икающим гондольщиком, под шепот незначительных слов и скольжение мерзнущих рук, Мой Друг, ощутив податливую тяжесть, поднялся, и сквозь складки ткани нашел то, что искал. Губы пересохли и царапали мрамор шеи, Он уткнулся, качнулся два раза в ритм волн и брызнул горечью и страстью...

........................

А наутро....

Да, представьте, ЭТО впервые случилось "наутро" (вернее сказать, сразу после полудня), в Мурано, среди развешанных для просушки простыней. Все утро Nes неприветливо молчал, отказался смотреть как астматичные стеклодувы умудраются делать всю эту разноцветную стеклянную хуйню, откровенно скучал перед витринами салона, в который мы, скучая, забрели, но как-то механически остановил взгляд на пудовом монолитном завитке и вдруг, представьте, начал ласкать его - и я шепнул Несу на ухо, что никакой это не "Этюд 223" или как-это-там-еще-называлось, а левая ягодица мальчишки-соседа автора-стеклодува... Вот и его фото, итальянское педо... Представляешь, как он катает его на своем поганом мопеде? увозит на лодке далеко в залив, ползая у ног, раздевает и облизывает голенького своим пьянящим опытным языком, и стонет-упрашивает: "Ну пососи меня, пососи, пососи, пососи... Ну раздвинь, развинь ножки...". Уши у Неса горят, Он выгибается под моим напором, как березка на сильном ветру - гибким стволом к порыву, и жарко дышит ("Эй, ты!" - делает он знак менеджеру в салоне,- "ЭТО я покупаю..." Он брезгливо оттолкнул бумажку для заполнения адреса доставки и просто сказал номер своей мамА в Англетере. Юный богач.) Потом я, как сельский парень есенинского типа, боясь потерять то, что горячо, потянул его в укромное место. А где оно в Мурано, бля, укромное место?! бля! "Я хочу ебаться" - твердит Нес, звучно модулируя голосом неприличное слово - "фа-ааакккк". И, находчивый (как сельский парень есенинского типа), я тяну его за пристань, от которой только что отплыл пароходик, за простыни, никчемными парусами болтающиеся на ветру. Он сам расстегнул брюки и я эротично так спускал их миллиметр за миллиметром, поглаживая его ягодицы, а он смотрел на меня как-то слезливо-хмуро и шептал: "ну? ну выеби меня! я всю ночь хотел ... и измучился!". И какая-то непричесанная женщина увидела нас в окно. Она стояла сначала близко к стеклу, и я хорошо ее рассмотрел: когда заветный членик выскочил из эротично спускаемых штанишек, и я тут же ухватил его губами, и мысленно послав тетку нахуй, сосал нежный сочный леденец и смотрел на нее. Вот, тетка, какой у меня пацан! Тетка отошла вглубину комнаты, и не отрываясь смотрела оттуда двумя немигающими зрачками. Юная нетерпeливая сперма била мне в горло, она била мне спазмами в нёбо, Нес охал и вбивал поглубже, одним словом, наседал, а я завелся, как вертолет, рвался в небо и, помнится, нагловато подмигнув тетке, расстегнул свои джинсы (я храню эти черные вельветовые джинсы, как Моника свое платье) и все сосал, сосал... А куда мне было деваться? к бенедектинцам в San Giorgio?..

А потом мы вернулись в салон, и счастливый (будто это он сосал Неса) менеджер вызвал нам по телефону катер, и мы вернулись к Piazza Сан Марко, причалив слева от колонны со змеем. Он - побрел к маме, а я помчался к Лоре.

Лора назначила мне встречу на одной из хронических выставок Тинторетто. Я весело лечу в Академию кривыми мостиками, обгоняя странно одетых английских старух. Я спешу, гордо выгибая пах навстречу Венеции, old ladies замечают мои уверенные фрикции уверенного, взявшего свое молодого самца, им завидно, и в толчее моста они настигают меня, чтоб потереться о мое тело. Нет ничего подозрительнее английских старух, желающих потрогать хуй молодого парня. Я вывертываюсь, по-хоккейному расталкиваю их крепким задом (пусть онанируют на юношей Тинторетто) и таким по-мальчишески экзальтированным я и встретил Лору.

По моему механическому поцелую холодными губами она мгновенно все поняла. Лора поджала губы и задала глупый вопрос: " Снова хорошенький мальчик?"

- Ты не поверишь, Лора... Он красив как Серафим ... но дик как Люцифер... - я делал скромные паузы в ритме многоточий. -

- Люцифер? это который самый злобный из ангелов... " - подмечает она, вздохнув.

- Ты не видела его тела. - У меня поднимается член, и я начинаю его трогать сквозь брюки. Я знаю, что не успокою его. В моем сознании начинает шевелиться жаркое, горящее откровенным стыдом тело Неса, раскрытое в глубинах разъятого бесстыдства его бесконечно тлеющего желания.

- Ха-ха, ты его бросишь! Помяни мое...

- Иди к дьяволу, Лора! В пизду. Нахуй. Я нашел его в соборе! Его слюна заполняет меня, моя сперма, Лора, наполнит его... Я никогда так не хотел ебаться, Лора...

- Не поломай своему Серафиму крылья - мягко святотатствует она в ответ.

- Я хочу чтоб он родил от меня девочку, и я назову ее Лоретта! Лора лишь смеется. Ее глаза затуманились.

- Я буду ебать его, пока он не родит мне Лоретту, увидишь!

Я снова поспешно целую мою подругу, сообщаю ей новость, что МЫ уезжаем в Рим, а оттуда, ночным поездом в Женеву. "Зачем в Рим, зачем вам в Рим" - щебечет она тревожно. - Я покажу ему Лик, - рублю я, и Лора умолкает. Жалость закрывает ее лицо, и она благословляет меня быстрым движением руки, совсем как моя мама.

................

А к вечеру все помрачнело, затянулось в мокрые сизые тучи. Мы встретились в коллонаде, и я целовал его как девушку, развернув лицом к себе, прижимаясь телом в лоно, вливаясь сердцем между грудей, и люди наверное думали, что это и есть девушка, разве можно так целовать мальчика? мальчиков лишь чмокают в щеку, а прочее - разврат. Мы делали разврат, и я радостно ощущал его торчащее возбуждение, и как ОНО трется о меня. Если мальчишка трется о вас хуем, это, парни такой кайф, это, черт побери, любовь!

Тот лысоватый человек в белом переднике из Ristorante сразу понял в чем дело. Мы остановились возле его Trovatore, залюбовавшись отблесками огней в чешуе живых рыбин, стынущих в снегу прилавка. Глаза Неса хищно заблестели и он первым вошел в услужливо открытую дверь. Мы заказали этих рыбин, branzino, несущих аромат венецианской тины, дешевое вино, кажется веронскую Pasqua.

"... в Вероне, где встречают нас событья..."

Нес сидел, ровно держа тело - в нем застыла осанка наездника и танцора. Он снисходительно ковырял вилкой Spaghetti Seppie, a молодой черноглазый рагацци, прислуживающий нам, раздувая ноздри поедал глазищами его нежную шею. Он лез глазами, раздвигая воротник, он ощущал в изгибе ключицу, а уж коснувшись ключицы вы никогда не остановитесь, пока не возьмете в ладонь весь горячий мальчишеский хуй - не замечали? Я тихо сказал ему: "фак офф". Пришел второй, он принес Mascotte verdure и спаржу, и тоже уставился на Неса, выпячивая сквозь черные вертлявые штаны свое итальянское украшение. Я сидел и думал, как должно было бы быть здорово взять этих двух диковатых рагацци с собой, усадить их перед нашей с Несом постелью, как покоренных вояк перед троном Цезаря, и смотреть, как брызжет их презренное семя из пахучих венецианских стволов, распаленных созерцанием совращения Неса. А он бы кромсал щипцами aragosta, что мы называем лобстером (а вы омаром), толстого, как броневик под коротконогим "ильичом", и запеченного до большевистского закала на огне, так сказать, al forino. Кромсал и ебался.

Я терял почву под ногами, так мне хотелось его сейчас, здесь, усадить прямо в эту Branzino crema, загнуть ноги повыше и войти в него... японская девушка, не заслоняемая ее спутником, почему-то кренилась за соседним столиком. Четыре горящие глаза таращились на нас, и только половозрелые кадыки этих рагацци выдавали чрезмерное слюноотделение на Неса. А он сидел, возбуждая угарное желание, и хладнокровно ковырял вилкой дымящееся мясо отвратительно ароматной рыбины. Не ешьте бранзину с мальчиками, которых вы ебали.

Я уронил бутылку, убедившись, как решительно оба черноглазых бросились под стол. Они катали там эту бутылку и как два поладивших кобеля обнюхивали Несовы мокасины. Кажется, Нес даже отпихнул одного, когда тот полез повыше. Мой ботинок аккуратно лег под подбородок одного из них, он покорно поднял лицо, и я прошептал холодеющими губами: отель Benvecchiati, через 30 минут (черт, я оказывается помню как назывался этот жалкий отельчик!) . Он посмотрел на меня расплавленной покорной сукой и кажется даже лизнул мой башмак. Не глядя на них, я оставил три стотысячные купюры и сделал знак Несу уходить.

Там даже был не дождь. Там, бля, зонтик не помогал, ибо моросило откуда-то снизу - вверх. Какие-то жалкие комки жались к облезающим стенам, но при вашем приближении они, как собаки, отряхивались и превращались то ли в ворон, то ли в голубей, одним словом размашисто шарахались под затуманенные этой странной непогодой фонари. Под аркой дома, зябко поеживаясь, стоял юноша, подогнув по-журавлиному одну ногу, и ждал клиента. Я обнимал Неса, он прижимался ко мне плечом и шептал: "Мы будем ебаться? всю ночь?" И моя рука грела упругий овал его ягодицы.

- Ты будешь юным дожем! Я дам тебе рабов. Он прятал свой патрицианский большой породистый нос мне под ключицу, и вы помните что за этим обычно (рано или поздно) следует.

5. Лик. Несвоевременное окончание

(Юному читателю: Прежде чем перейти к Лику и сирийской тайне короля Абгара-Первого, позволь, мой юный друг, сообщить тебе тайну житейскую. Избегай педофилов, болтающих о звездах. Даже тех, которые, блистая акцентом, которым наделила их школьная училка английского "языка" (как дешевая девка - триппером), и, выпячивая для убедительности животик, именуют себя "бойлаверами". Имей, друг, башку на плечах. Наполненную первосортными мозгами, а не шепотом звезд.)

Я люблю, дружок, хмельной мед плоти и круговерть обладания и оставляю звезды дилетантам. Меня с детства отталкивает образ шакалов, воющих на Луну и клацающих зубами на минеральный блеск чужих галактик. В равной мере не вдохновляет меня и опыт педофила, который связывает "раскрутку" не созревшего еще мальчика со вздохами на млечный путь, с разглядыванием морских пучин или грозовых-как-бы-туч. Хуйня, ребята, забудьте. Вы хотите насладиться Этим вот пацаном? его нежной нетронутой девственной наготой? его отрешенным ликом, когда вы наконец раздвинули ему колени и улыбнулись его таким голеньким и набухшим штучкам? его томным испугом, когда вы взяли губами его яичко и медленно втянули в горячий грот гортани? его жарким вздохом, когда он ощутил скольжение вашего языка по распаленному его кончику? по дрожащему его кончику?? по захотевшему его кончику??? Неужели фальшивый блеск космических минералов или тарахтенье примитивного мопеда может конкурировать в ваших воспоминаниях с дивной сладостью мгновения, когда, проткнутый коротким толчком, он впускает вас в свое тело, в себя!?

Эти разглагольствования о звездах, мопедах, щенках, походах и снежных досках, как средствах полонения капризного мальчишеского сердца не стОят и дайма за дюжину.

Мальчик подарит вам доверие и терпение и сладкие часы медленного развращения и горькие мгновения стремительного оргазма за одно простое раскрепощение своего сознания от пут детства. Мальчик ищет в вас не конструктора мопедов, не астронома-вздыхателя, не природоведа с сачком и термосом - этих соплей до хуя и в детском садике (а если нет - то от этого все-равно сопли не превращаются в компоненты вдохновленной души). Мальчику нужен нЕкто, способный подтвердить его право на настоящую ("взрослую"?) жизнь, право на свою непременно черную - то есть высочайшей сложности - пИсту: так у нас называют линию спуска с гор, когда захватывает дух, когда все зажмурились - так страшно и великолепно и никто слышите никто даже Хенри даже Вовка так не может, а я могу хоть и с перспективой переломать себе кости... И вон - Он, Его Сиятельство, Единственный, Неповторимый, Самый Главный и Самый Тайный Друг, Который в Восхищении Замер и Лишь Одному Мне Кивнул - в знак одобрения и поддержки! Он!!

Этот "Он" получит все. И даже больше, Крош.

В тайном стремлении любого мальчика вырваться из детства, как узкого, стягивающего ремнями запретов мира, как сферы убогих представлений, внушенных нянечкой - в этом стремлении есть, конечно, биологическая необходимость. Поэтому, право же, 6-летний не может быть объектом желания, а если он вам-таки приглянулся для секса, то вас нужно срочно кастрировать или по крайней мере дать под зад, затем в ухо и отправить на нефтеразработки в Северное море. Другое дело 13-14... когда гормоны, побродив по телу, заставили яички опуститься, а мозги - узнавать Большой Мир. Мир Дюма и Женских Грудей, мир Табака и смутной тайны Эякуляций. Здесь ваш шанс. Дайте мальчику новую перспективу, новую точку опоры, полет фантазии и секрет познания - и он будет вам принадлежать. И чем скорее вы ответите на его ожидания, тем больше шансов ебаться с ним в усладу вам обоим. (И ничего плохого в этом нет, если вы не ханжа: древние, т.е. знающие толк греки, сплошь ебали своих будуших героев). Кстати, 12-13 - это для слабаков-звездолюбов, для проектировщиков снежных досок. Вы попробуйте "раскрутить" 14-15, с их норовом и уже недетскими представлениями! Там ведь с одной головокружительной пИсты на другую, на свою перетянуть надо! А то слАдили, потерли спинку, панимаеш (как сказал бы ваш экс-Прэзыдэнт). Да еще гордитесь затянувшейся увертюрой!

Окрыленные победой над 12-летним, крякнув и потерев свою уже занывшую поясницу, вы, конечно, вольны потом списать все на звезды, но при чем здесь галактические минералы или, скажем, цветы, если здесь все - сплошная чувственность, половая чувственность! Поэтому я называю ханжеством намеренно "нечувственные" описания заманивания глупого мальчика в постель или ванную комнату взрослым дядькой с целью добраться до содержимого его штанишек, да еще предложить ему содержимое своих! Чему в таких описаниях радоваться? Умело скрытому смыслу? Высоким устремлениям духа этого дядьки? Какие при этом у жертвы совращения большие "глазища" и влажные "ладошки"?

Протестуя, я воспеваю свой секс и своих пацанов, с которыми сладко ебался, потому что это великолепно, это неотъемлемая часть моего и их счастья, это нефальшивый всплеск жизни, полной противоречий! Ведь мальчик держит в ладошке ваш горячий хуй, а вы - ой, смотрите, да вы ласкаете его промежность, мальчишескую, нежную, шелковистую и податливую, и ваши ведь пальцы перебирают его яички, и ищут его дырочку в попке, и он огорчен, когда поймет смысл вашего желания, так как (бля) дырочка в попке всеж не для этого, а вы говорите, что и для этого, и убеждаете, что ебаться так здорово и классно, и всем нравится, и даже девушкам тоже нравится, а у мальчиков - можно попробовать, главное не спешить, главное расслабить дырочку, и всякую прочую хуйню, и уже шепчете, и одно это его "нет-нет-нет" заводит вас лучше, чем сосание его кончика, и вы все его переворачиваете, а он никак не переворачивается, и уж пожалуй и хнычет, но ... Вот они, Альпы жизни! вот он крутой твой склон, малыш, твоя черная пИста, как та икра, не бойся, не размышляй, вперед!!

Я люблю первый стон, хриплый стон, жалобный и обреченный. Натягивание протестующего тельца на дрожащий желанием член, исцарапанные простыни и отрешеность ритмичного, медленного, устремленного в самую-самую-самую глубину движения меня - в нем, это, право, головокружительный спуск с вершин в тар-тарары, с расплавом и растёком одного в другом, одного на другом. Какие там нахуй звезды, нет ничего прекрасней и поэтичней изумленно-застывшей улыбки выебанного вами мальчика и вашей гордости за него.

Звезды? Вот вам мои звезды!

В моей одинокой квартире Он, совсем еще, ну совсем-совсем зеленый, с пушком (тАм!) и только - Он будет стыдливо раздевать мою девушку, очень хорошую девушку, очень красивую девушку, светлую и чистую, как сочный голубой цветок с острова де Бризаго (где я вам советую обязательно побывать), раздевать - боясь прикоснуться к ее соскам, к ее животу, к ее бедрам, к плотному кружеву волос в треугольнике ее паха. И потом, уже совершенно нагой, Он не сразу, а стыдливо покажет ей свое возбуждение, и она ахнет от Его невинной чистоты. Он будет смотреть на нее присмиревшим щенком - в глаза и в треугольник, и я попрошу ее, с моим хуем глубоко введенным в Его изогнутое покорной спиралью тело, я попрошу ее показать Моему Ангелу главную их мальчишескую загадку, и она, моя девушка, медлено разведет колени и потянет в стороны лепестки, совсем как в нашу первую с ней ночь, и Мой Мальчик, горько вздохнув, брызнет на ее раскрытую тайну своей сладкой, набежавшей из вмиг охуевших яичек спермой. А потом Он положит голову на ее живот и будет смотреть как мой член входит и выходит из ее вздымающегося тела, и я буду извлекать моего волка и гладить им Мальчика по губам, ибо мальчик должен знать вкус женщины, каким бы, бля, бойлавером - покорителем звезд/конструктором мопедов он ни стал, и пусть он попробует женщину на моем хуе - слаже нет, уверяю, хоть вы и не пробовали. Вот это - звезды! - сосать крепкого горячего парня за хуй, лизать влажный девушкиным соком клитор, жадно ждать, когда гордый зверюга на мгновенье выскользнет и воткнется в стремительной неразберихе в мальчишеский, чмок-чмок - жадный! - рот...

Или, истомившись, перемахнуть через зеленый забор кустарника и, подтянувшись на второй уровень дома, залезть через окно в комнату Паренька-Соседа заветных 14 лет, когда он (а-каа-азывается!) намыливает себя мочалкой в уютной полупрозрачной кабинке душа, и ласкать его не столько испуганного, сколько пораженного, зажимая рот губами (зачем же тревожить родителей!?). И не тронуть, а только полюбоваться резным телом и немыслимой гибкостью стана... Бесшумно носить его, мокрого, по комнате и кружить, кружить в серпантинах фуэте, недоступных даже Бежару, и... ну, ладно! было и это - всосав на одно лишь мгновение (клянусь, рву в пуговицах рубашку, что лишь на мгновенье) - но какое сладкое мгновение! - его очугуневший членик...

Или купить моему М. 2-хметровое лисье боа и жаркой Июльской ночью в сильно охлажденной моей спальне, лежа перед пылающим камином, поить шампанским из длинных хрустальных - но не резных, а потому очень тонких и звонких мензурок, укутывать в нежный мех и щекотать его по животику, по... и, конечно, по.... - и все это самым рыжим из хитрющих хвостов.

Или чем не звездочки - те двое мальчиков, которые уже ушли от меня, но не расстались... Вот они весело шалят на моих коленях, один черноволосый и черноокий, бешенно ревнует меня к пушистому блондину, не то, что не дает его мне, но страдает! Он, чертенок, вот что придумал: он опустошает меня, чтобы другому не досталось, и это такой темперамент, какого я не знал!.. Ах, этих звезд - созвездия!

Или вот... Ха-ха, как мы развлекались с Б., купив громаднейший набор косметики мадам Лаудер, всех этих красок и помад, теней и тонов - и терпеливо красили друг друга, кому как нравится. Нам обоим захотелось начать с губ! И он отталкивал помаду, норовя схватить губами пальцы... И, оказывается, мы оба не любим синее и зеленое, но он любит на мне рыже-оранжевое, а я на нем - темно-вишневое. Мы сидели, как Марлон Брандо и Мари Шнайдер в "Последнем танго в Париже" - коленями между коленок. Я красил его губы и слизывал темную вишню мадам Лаудер, пока хватило ее помады, пока не померкли звезды.

Или в locker room на катке возле Трокадеро, забившись в угол, засунуть вечно готовый член ненасытному N. в шершавые, поначалу царапающие губы (так как ему невмоготу захотелось) и, спустя 45 пассов в сосущую глубину, уже готовясь к торжественной эякуляции, оттягивая его за ушки и подталкивая под затылок, обнаружить, что маленькая девочка, бля, лет 5-6, бля, пробирается между ног, бля, посмотреть... бля. Это мой единственный опыт непредвиденной педофилии: она тАк хлопала глазками, пока я поливал семенем стенку, поглаживая ее по головке, а N. пытался суматошно засунуть мои яйца назад в штаны.

Или смотреть, как Мальчик мой, в одном лишь голеньком передничке, задравшемся от задравшегося членика, спокойно и хладнокровно (само гостеприимство!) разносит Scotch-on-rocks моим голубым приятелям, сплошь (ха-ха-ха) из труппы Ковент-гарден балет, жарким вечером на яхте, и как бы невзначай касаются они об него своими здоровенными повлажневшими крепко вставшими членищами (о которых мечтал бы BelAmi, но не знает), и посматривают на меня ... а я лишь пожимаю плечами, и он иногда трогает их, а они не смеют, и в этом весь кайф. И потом, глядя на него, изящно совокупляются, и это такой танец звезд и фонтаны спермы, когда он, глядя в пол, наконец садится на мой хуй, и стон всех четырех парней сливается с его хриплым вздохом... (А потом он будет не пускать меня к ним, вот же!).

Конечно, можно посопеть над ручейком, разглядывая чудом выжившие ландыши, скоротать полдня с мопедом и потом, затащив пацана в кусты, тоже посадить себе на хуй... но новизны в этом как-то мало, особенно если в качестве прелюдии упоминаются стынущие, горячие, или как там у вас? мерцающие звезды... (Оставьте их лесбиянкам, они, право, заслужили - хотя бы попытками дефлорировать присмиревших на минуту подруг уставшим от прокламаций языком.)

А можно, как у нас с Несом в ту, оставшуюся неописанной ночь, взять двух плебеев для забавы и, забавляясь их нешуточной страстью, и любуясь знаменитыми контурами сторожевых башен на фоне Звезд, внезапно высыпавших из жирной черноты венецианских туч, довести их до судоржного оргазма просто видом обнаженного бедрышка изумительно красивого мальчишки - и выгнав из номера, впервые взять друг друга... Венеция, друг Кромвель! Там иные звезды....

А через год, противным холодным, но карнавальным февралем вернуться туда, в тот же "семейный" отель, паж и принц в городе, где все - паж-принцы в белых бесчувственных масках и черных вороньих плащах, терять и находить друг друга в театральной толпе и вскоре потерять навсегда... в Венеции.

И выгонять из дома вызванных им по телефону стриптизеров, отбирать гашиш и тосковать по оставленному в недрах благодарной памяти нежному близорукому Венецианскому дожжику, которого деньги и мамА развратили больше, чем я.

Или купить ему "в последний раз", вместо черной перчатки на прощанье, чернокожего атлета из университетской баскетбольной команды (рассудительно расспросив знакомого доктора, нет ли у этого "МайклДжордана" скрытых форм гепатита или еще какой-нибудь заразы), чтобы воплотить Несовы идеи "дечерномордеизации" духа, если так можно выразится, и глазеть на баскетбольный его, хоть и 30-сантиметровый но не впечатляющий хуй и потом уговорами и лестью, а все больше деньгами уломать и пристегнуть наручниками к кровати (под его муторное "I feel so embarrassed men, I feel so...") и видеть его изумление с первым - неожиданным - ударом плеткой, и усмехаться на ярость, и дикие крики от безжалостно вставленного Несом ему в зад дилдо... (shhhhhhhit, это уже было совсем-совсем на излете нашего романа, когда подобные выходки мне окончательно надоели) и потом смотреть, как отпущенный на свободу, этот нигер жестоко, вхлест насилует предусмотрительно смазанного Неса, которому того и надо, того и хотел - ярости, боли, дикой страсти...

А ведь этот мальчик спал у меня на руках после бессонной ночи в Венеции, пока заполненный суматошными итальянцами самолет нес нас в Рим, и потом дрожал перед ликом Исуса, первым и нерукотворным ликом, проверьте сами - называется он Мандильон из Эдессы (не путай, друг, с Одессой), из Galleriola del Romanelli, и доступен упорным в Ватиканском Апостольском Дворце, и за ним вся тайна излечения короля Абгара, и покой его мальчика - о чем и я мечтал, а ты можешь узнать из умных книг... А зачем я его показал Несу, теперь уж и не скажу (мне стало скушно от ваших мопедов, зайчиков и слезливых восторгов перетерпевших самцов).

Но... Прошло три года.

Мы идем с моим новым другом. "Какая красивая девочка, - шепчу я ему горячим пАром в замерзшее без шапки ухо. - Ух, какие ноги!" - "Пойдем лучше домой к себе ебаться!" - шепчет он в ответ с улыбкой и его рука ложится на мою, сталью напрягшуюся в джинсах ягодицу. Нам тепло и славно. Нам не надо задирать голову.

Я кончил. Икры не будет. Я уступаю вам кларнет.
Вас ждет мопед-звездолет? Тогда прощайте.

ЭПИЛОГ

Я писал для вас свои как бы воспоминания и как бы размышления с очевидной улыбкой, но из чувства протеста перед забавным пост-советским ханжеством. Ханжеством, круто замешанным на несовместимых казалось бы сентиментальной слезливости и готовности совершить уголовное преступление, каковым, несомненно, является секс с ребенком. Меня удивляет, что этот своеобразный салат приправлен самоуверениями в собственной порядочности, настойчивым цинизмом "урвавшего свое", техническими разработками и советами (какими на Западе развлекают себя разве что транссексуалы и пассивные садомазохисты) и изобретательной (отвлекающей от сути поступков) мечтательной словестной чепухой вроде этих самых "звезд", которую мы, посмеиваясь с Палладом, однозначно квалифицировали "соплями". Я буду рад, если хотя бы некоторые из вас все же избавятся от этого причудливого рудимента советской эпохи, взращенного на заучивании ленинских истерик, чрезмерном чтении Горького и Тургенева и скудости социальной и материальной жизни.

"Nobody's perfect" - эта крылатая фраза, конечно бальзам для мужской души. Чуть-чуть pervertом, конечно, быть можно, а может быть и нужно. Когда мне в юности делали небольшую коррекцию зубов, мой мудрый ортодонт сделал их все идеальными за исключением одного - правого клыка. Он остался слегка повернут в своей оси. Когда я, всмотревшись, указал ему на это, доктор улыбнулся и сказал: "Вам хочется, чтобы люди, разглядывая ваши идеальные зубы, догадывались о природе этого совершенства? Поверьте, незначительный дефект может быть не только знаком породы, но и привлечь к вам интерес... девушек". Старик оказался прав. Я люблю показывать свой слегка повернутый клык в широкой улыбке, и кусаться им.

Но вообще-то с кривыми зубами не улыбаются!

Я несколько раз на протяжении полутора лет читал вашу полемику. У нас это назвали бы групповой психотерапией. Весьма забавна ваша очевидная потребность в ней, когда цель и результаты тщательно маскируются словесной мишурой про звездную пыль, а истина порой своеобразно открывается, например в рассуждениях про бездомных детей - дескать все-равно они пропащие (в том смысле, что если их еще и ебать, то от этого в сущности для них мало что изменится). Ну от пропащих детей совсем недалеко и до великолепно изобретенных Крошем насилуемых сироток (а также до детишек непропащих). И мне совршенно непонятно чего вы развизжались на Кроша: мопедом (благополучных) вы взяли или силой (бедных сироток), результат-то один! (Вы кстати пропустили (повизжать) еще один сильный рассказ - крик души, без флера и ханжества. Как называется - не помню, я его потерял. Я имею в виду простой но жутковатый рассказ про взятого педофилом на вокзале мальчика, в котором самое ужасное (для педофила) - его упорное молчание, настолько тягостное, что он тянется к пузырьку с хлороформом: усыпить, чтоб только не смотрел, да и не молчал... а там может и пососатьььь...! Вот такая жестокая раскрылась правда - как перед тем Ликом! Видите, ящик Пандоры не то что приоткрыт, он разломан, а крышка оторвана и бесы гуляют. Вы хотите что-то возразить, сударь? Да, вы-вы, самый здесь благообразный! Но ведь вас не замечали на улице с оловянной кружкой Армии Спасения. Рассерженый, вы хотите узнать, что же вам делать. Следуя моим рецептам, надо искать Лик. "Прости Господи сына Божия, кто в недоумствах и тяжких страстях своих покусился на младенца и несмышленого..." (Басом!)

И еще: "не укради". У меня есть знакомый, у которого имеются часы фирмы Картье, с бриллиантами каратов так на 10 и, сделанные еще в те времена, когда Cartier не торговал дешевыми безделушками. Часы эти мне о-очень нравятся, но я их не краду. Я не делаю для моего друга ловушек, хотя он тоже молод и чертовски мил, я не пытаюсь заморочить ему голову... ну хотя бы звездами, я просто в помыслах не держу завладеть тем, чего НЕЛЬЗЯ.

Я стою на позиции, что до 14 - ни-ни! Что Секс и Душа слиты воедино, и одно питает другое, и в этом суть мужчины. Что нет ничего прекраснее физической любви любимого человека (но созревшего, черт побери, - пусть неопытного, юного, но созревшего!). Что порой мимолетная встреча - с икрой или без оной, с шампанским или стаканом молока - может остаться в сердце на всю жизнь. Что сама природа велела мужчине заливать мир миллиардами своих сперматозоидов, иначе зачем их производить в таких невиданных количествах? Велела, может быть опасаясь, что однополые ханжи, витающие в иных мирах, могут и без атомной войны свести наш род на нет, заменив хуй на звезды с мопедом. Долой этих земных инопланетян!

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Вам, Гумбертам!
(Назидание Кромвелю)

Итак, стороны высказались. Пора ставить диагноз. Сделать это в данном случае очень нелегко - это заметил еще господин Набоков, который первым поднял так не понравившуюся иным, так разбередившую тему.

Начну с того, что "Venice" - это была эссе-ловушка для простаков, и написана с целью просвещения Кромвеля (о чем ясно говорит предпосланное посвящение). В известном смысле она и назидание, т.к. противопоставляет чистоту юности вселенскому разврату жизни, в котором потонул и его беспощадно раскритикованный литературнуй замысел. Именно дискуссия по результатам Кромвелевской фронды и побудила меня написать "Венецию". Захотелось, понимаете ли, поиграться с критиками. Вывести их на чистую воду с высоты их так сказать декларируемой нравственности. Упреки же в моей якобы ревности ко вниманию, икре (?) и зависти (!) к сочиняемым некоторыми зверопоименованными энтузиастами "соплям" совершенно несостоятельны: я не посещаю ваших дискуссий, а индивидуальное мнение каждого из высказавшихся мне совершенно безразлично: не хотите - не читайте Фокстрота, но если нравится - я этому только рад. Кстати, по рецептам Кромвеля составлен и театральный "уход", на который многие купились, включая самого Кромвеля.

Но "Венеция" написана прежде всего в защиту Кромвеля. Его "Я - бойлавер" - рассказ очень честный, хоть литературно и не совсем удачный (не надо спешить в изложении!). В известном смысле - это стон испуганной души. Человек знает, что им ведет страсть, и он знает, что его страсть безоговорочно преступна, но... он знает, что, пожалуй, не в силах ее преодолеть. И герой, конечно, мечется и злит тех, кто для себя все решил. "Лик" этих, для себя все решивших, лишает их главного, как им кажется, спасительного "наставнического" аргумента, что тихой сапой, заменяя папу с мамой, нежненько, потихонечку - МОЖНО. Что это такой неоплатонизм - притворяться плюшевым мишкой, чтоб стругать необструганных мальчиков, разумеется исключительно с их согласия и, конечно, в меру индивидуального восприятия.

Нет, господа - со звездами или без, а развращать маленьких преступно. Никакие здезды или мопеды здесь не помогут, не облегчат вины. Среди моих суровых критиков был один, особенно голосистый, который все прерывал себя, дескать вот сейчас, сейчас, сейчас он мне покажет... Сударь, воображение которого полно звездных восторгов, сердце - жажды мести, а кровать - не созревших, сладеньких зайчиков из числа бездомных, вас ведь, сударь, даже самые грязные урки, совершенная мразь и негодяи, не примут ведь в свою компанию! Вам, сударь, отведут в камере заключения место позорнее, чем растворившимуся в ничтожестве педику, и будут использовать без вазелина - какие бы визги о своей "душе" и (надо же!) особой "миссии" вы бы ни источали. Так что скромно молчите и лучше думайте, прежде чем кидаться в огонь. Не смешите людей, потому что написанное остается за вашим именем. Вы более других попались в ловушку, мой голосистый ненавистник, а по совместительству преступник-педофил-развратник. Ваше возмущение, право, несостоятельно, поскольку вас, согласно русским же газетам, нужно безжалостно изничточить, а имущество конфисковать в пользу развращенных вами детишек.

Итак, развращать маленьких - преступно. Аксиома нашего общества и не вам, слабым, против этого восставать. Зачем же лицемерить? Если преступно, но хочется, то не лучше ли, не честнее ли не скрывать этого, ну хотя бы между своих? Нет, - кричат мне, мы и в самом деле такие славные! Для нас звезды - главное! А секс с мальчиком - этого "почти" нет, этого может и не быть... просто так хочется трогать его... гладить тельце... смотреть на голенького... тереть спинку... каждый день спинку... ... ... итд, тихой сапой - может и даст. А все остальные, которые спинку не трут - развратники! Фокстрот - развратник, ибо поет осанну необузданному сексу, не скрывает своих половых желаний, плюет на звезды (как средство отвлечения) и не желает забавлять своих "жертв" мопедом перед тем, как затащить в постель. (Забывая, что Фокстрот на 13-летних и не падок вовсе, ему бы 14!, 15!!, 16!!! - летних, которым уже "Porsche" подавай)...

Только очень немногие и очень проницательные поняли, какая здесь еще одна, в этот раз коварная подстроена ловушка! Сейчас объясню. Ведь анализ конфликта между сладкоречивым, трясущимся от страха и вожделения педофилом и спокойным в пресыщении развратником уже дан, и он явно не в пользу первого!

Я думаю, друг Кромвель, ты читал "Лолиту". Мне интересно, какую реакцию в твоей душе пробудил господин Гумберт. Действительно, можем ли мы принять этого человека в приличном доме, полном беззаботных девочек? Кто такой, этот господин Гумберт? Ну хотя бы по сравнению с развратником Куильти.

Посмотрим.

Г-н Гумберт предстает перед нами, как человек, который полюбил Лолиту, но потерял ее девственость поганцу Чарли. Человек, ведомый сиюминутными и очень примитивными интересами. Этот человек, например, утверждает, что просто хотел подержать Лолиту на коленках, но признается, дрожа от страсти, что тайком терся об нее и онанировал (в его-то годы!). Человек, который ради невинной (по его мнению) потребности видеть Лолиту, обманул мать этой девочки и оказался причиной ее смерти. Причем мне кажется, что не погибни она под колесами авто, он бы ее тихо отравил, как до этого - усыплял снотворным. А дальше начинаются приключения подстать таковым многих из вас. В страхе потерять источник своего вожделения, г-н Гумберт увез девочку в никуда и в конечном счете разрушил ее детство и погубил: не появись этот сладкоречивый и благообразный негодяй в их доме, не обмани он Шарлотту, всё бы у милой глупой Лолиты шло бы своим чередом. И жила бы она долго и счастливо в том же доме, БЕЗЗАБОТНО совокуплялась бы с Чарли или иным Фокстротиком, и дала бы миру еще несколько полноценных, широкобедрых Шарлот и Лолит.

Однако этот субъект, полный "мопедов и звезд" до чердака своей крыши, конечно, теряет Лолиту, и это, господа, совершенно закономерно. Она бросает его ханжеский мир скрытых страстей - ради Куильти! Ради веселого похотливого прохвоста. Вот как, словами Лолиты, описывает г-н Гумберт этого провинциального и придавленного годами Фокстрота присяжным заседателям:

«Дело в том, что он видел насквозь (с улыбкой), все и всех, потому что он не был как я или она, а был гений.
"Где теперь находится негодяй?"
Почему - негодяй? Замечательный человек во многих смыслах...

Она наотрез отказалась принимать в этом участие, и он ее прогнал.
"Какие вещи?"
"Ах, странные, поганые, фантастические вещи. Видишь ли, у него там были и девочки, и мальчики, и несколько взрослых мужчин, и требовалось, чтобы мы Бог знает что проделывали все вместе в голом виде, Я сказала - нет, ни за что не стану ... твоих мерзких мальчишек, потому что мне нужен только ты. Вот и вышвырнул он меня".» (конец цитаты)

"Лолита" написана не от отчаяния, а потому, что Набоков, а вместе с ним и я, понял: Гумберты губительны для окружающих своим ханжеством и всегда проигрывают Фокстротам. В ужасе от причиняемых вольно или невольно несчастий, бесплотности звезд и неадекватности мопедов, Гумберты готовы не только изрыгать неконтролируемые проклятья в адрес Фокстротов (почитайте адресованное мне "Злодеем" или "Балу" - я и ведать не ведал об их существовании - но сколько яду и стрел!!), они готовы, по законам гумбертовщины, даже пострелять из небольшого, слегка заржавленного пистолетика. Почему? А чтобы отомстить за удравшую к Куильти Лолиту, за ее (с улыбкой), " он был гений", за ее признание "мне нужен только ты, Ку". И не приговор судебного жюри мучает Набокова-Гумберта, а однозначный выбор девочки!

Вот так-то, господа. Делай вывод, Кромвель.

(PS: Что же касается нашей инициативы, она будет продолжена, но по подписке. Поэтому желающие прочитать рассказ "Ангел" - оставьте свой запрос в "Жалобной книге Фокстрота".

"Ангел.

Мальчик Жан-Клод, 13 нежных лет, худенький, смешливый и любопытный, как любой юный парижанин, приехал жарким - не то слово, пАрящим летом в Вирджинский дом своей тетушки - моей, знаете ли, доброй соседки...")

©Foxtrot