Апрельская сказка для некоторых взрослых

Раннее апрельское солнце плавно приподнялось над побелевшими изморозью полями, хлесатнуло по небольшому, оголившемуся на зиму березовому леску у пригорка, быстро взмыло всем полнолицым диском над растворившимися облаками и безжалостно разрезало уютную дрему мальчишеской комнаты. Вовка, или как называл его Герасим за карие в пятнах рысьи глаза и некудышний росток, Вован, стало быть, хотел поначалу отмахнуться, но сквозь сладкий сон как-то быстро понял, что от солнца не отмахнешься, а спастись от него можно лишь толстой, набитой куриными перьями подушкой. Но для этого надо, во-первых, перевернуться на живот, затем распластать и подложить под ухо локоть, а потом другой рукой пристраивать эту окаянную подушку, но так, чтоб для носа оставалась дырочка - через нее, кстати, можно подглядывать, а без нее делается хоть и темно, но душно - задохнуться можно... но что самое обидное, сладкий Вовкин сон испарится, а ему так хотелось его досмотреть...

Снилось Вовке - надо сказать, долго снилось, поди всю ночь, что будто велела ему мать и пошел он за молоком через лесок, идет и видит - а за деревьями стоит Герасим и машет рукой и зовет как бы. Вовке вроде и недосуг с пути сбиваться, вот как опоздает, да магазин закроют на перерыв... Но самое изумительное, что Герасим, хоть там и стоит, а все приближается к Вовке, подмигивает, и что-то у него в руках блестит. Вовка вглядывается, вглядывается, так что глаза режет и слезы наворачиваются - и видит: прямо на него, шурша колесами по сухой прошлогодней траве и, блестя литым хромом, катит широкими новыми шинами Мопед!

Как это обычно и бывает в нормальной мальчишеской жизни, сон оказался в руку. По крайней мере в том плане, что, пользуясь Вовкиным очевидным бездельем в каникулы, мать действительно отправила его за молоком, наказав купить два литра в бидон, а если не будет - бутылочного. В который раз поразившись скаредности дающей деньги руки, Вовка побрел "за молоком". И единственным развлечением в этом событии для него было посмотреть, а не пробились ли где бело-желтые подснежники, объект всеобщего интереса как детей, так и взрослых, которые немедленно, словно это грибы, и с победным криком вырывали их с корнем. Чтоб потом хвастаться.

Вовке очень хотелось хвастаться. Ну хоть чем-нибудь, да. Он был слишком маленький и слишком костлявый, наверное меньше всех, даже меньше самых захудалых девчонок в классе, но Вовка не хотел, чтоб его заклевали, как чахлого цыпленка, остальные. И для этого Вовке позарез нужно было что-то, от чего бы все, и Кафтан, и Зуб... и даже Тонька (да вот!) и даже может быть сам Иван Трофимыч ахнули бы и сказали друг другу, что Вовка - о-го-го... хоть и маленький. Еще ПОКА маленький.

Волоча здоровенный алюминиевый бидон с проволочной ручкой, который ритмично шлепался о его ногу, Вовка механически, как всегда, думал эту свою думу и кстати пытался вспомнить свой странный сон, примеряя его к себе, как Золушка - воображаемую корону.

- Где только этот Герасим бродит?! - думал Вовка с досадой, невольно замечая, что Герасим, пожалуй, единственный взрослый, о котором он смел думать с досадой. Остальные были для него вроде инопланетян. А на инопланетян не досадуют, как мы хорошо знаем. Итак, Вовка брел, покачивая бидоном и досадуя, одним словом, понурив голову брел, и даже не заметил, вернее заметил, но не понял, а когда понял, то тут ж сурово сказал себе "Не может быть!" - увидев перед собой Герасима, который, словно коня... нет, словно друга - обняв - придерживал "литым хромом" сияющий, черноколесый Мопед!

Вовка проглотил стремительно набежавшую слюну, еще раз, и еще - и вытаращил глаза. Так сделал бы любой из вас, не буду перечислять поименно, но уж Перчик-то точно, скажем, явившись покупать "Москвич", и получивший (за те же деньги) - "Ягуар" (скажем, просто "Москвичи" сегодня кончились).

Герасим стоял победителем Полтавской Битвы, небрежно придерживая свое великолепное чудо и даже как бы подталкивая его к Вовке, отчего Вовке тут же захотелось пИсать.

- Куда идешь, Вован? - весело спросил он, игнорируя самоочевидный бидон. - А я тут тебя поджидаю!
- Я это... Я - за молоком...
- Ну-ка!.. Эка! Пошли вместе? Садись, прокачу! - и Герасим широким жестом указал на Сиденье, в которое можно было бы поместить пять таких вот Вовок.

Я, как и Вовка, не очень осведомлен об устройстве советских мопедов, и полагаю, что эта пара нашла куда пристроить злополучный бидон. Суть, однако, в том, что они лихо помчались, но не в сторону молочного магазина, где, конечно, было разливное молоко, которое - все знают - много вкуснее бутылочного. А углубились в лес, и на какой-то кочке Герасим вдруг споткнулся и медленно съехал телом с тарахтящего еще мопеда.

- Ух, давай отдохнем. А ты что, правда за молоком?
- да...
- Ну его нафиг. Поехали ко мне пиво пить!
- Эх, - грустно подумал Вовка, - если б ты это при Кафтане сказал, или хоть бы при Тоньке (вот потеха!) ... В ответ Вовка лишь по-мужски сплюнул, хоть и не получилось в этот раз, и горько качнул головой.
- Давай тогда отдохнем. Пойдем поваляемся. Вон сухое место. - И Герасим щедро расстелил свой ватный полушубок. Он хоть и не в Парижах куплен, но классно греет, и в апрельском лесу на нем в самом деле можно поваляться!
- А ты дашь мне поездить самому? - требовательно начал Вовка, широко развалившись, словно он тут главный.
- Ну...
- А в поселке? - не унимался Вовка.
- М... ну?
- Дядя Герасим, перед школой, а? - разгорался Вовка, не замечая что Герасим начал мелко дрожать.
- Вован... я люблю тебя, - громко прошептал Герасим и потерся бородой об опавшую листву. Он тихонько взял широкой мужицкой ладонью тоненькую и такую маленькую, но юркую ладошку мальчика и стал перебирать его пальчики, от мизинчика к большому и обратно, и уже не сдерживая себя, прижал к губам, и почувствовал, как почему-то режет глаза, и слезы, одна за другой, скатываются по грубым обветренным щекам в усы и бороду.

- И я! Я тожжы люблю тебя, дядя Герасим! - обожгло его в самое ухо горячее дыхание мальчика. Вовка почти крикнул в него это "тожжы", но отчего-то совсем тихонько прошептал "люблю". Герасим на мгновенье отпрянул, взглянул прямо в глаза мальчика и, не в силах дальше сдерживаться, крепко обнял его хрупкое тельце, словно защищая от всего прочего, чужого, злобного мира. Его губы, словно железо в поисках магнита, скользнули по шелковистой мальчишеской мордашке и утонули в его тоненькой шейке, от которой исходил умопомрачительный запах чистоты и мальчика. Мужчина тихонько покусывал узелок шнурка, стягивающего концы Вовкиного, сбитого за затылок капюшона, развязать никак не удавалось, а голова начала кружиться. "Только бы сдержаться, не испугать Вовку" - стучала в висках Герасима кровь, и он осторожно ласкал малыша, вернее даже не ласкал, а просто поглаживал, но грубые ладони узнавали мальчишеское тело и как бы рассказывали ему: вот хрупкие плечики.., вот резная тончайшая талия... вот выпуклые упругие булочки мальчишеской попки...

- А у меня нос ззамерз! - внезапно оборвал эту круговерть Вовкин голос.
- А вот иди сюда! - добродушно отозвался большой мужчина и расстегнул на груди пуговицы. Он взял ладонями лицо мальчика, щедро чмокнул его в озябший и потому слегка влажный нос, и трепетно, как первую возлюбленную, прижал к своей раскрытой обнаженной груди. Вовка грел нос и тихонько сопел, а Герасим думал, что вот за свои немалые уж годы имел он трех жен и шесть девчонок, но променял бы все муторные ночи с ними за одну лишь ночь с Вовкой. И, ощутив упругий холмик, упирающийся ему в живот, Герасим не стал дальше сдерживаться и достал из голенища здоровенный тесак.

Вовка лежал, утонув лицом на мохнатой груди мужчины и не видел холодного блеска стали, отринувшего веселый луч весеннего солнышка. Вовка лежал и думал, что вот Герасим, конечно, хороший мужик. Он хоть и волосатый такой, и огромный, вонючий, но добрый. И мопед какой классный! О таком мопеде Вовка мечтал всю свою короткую сознательную жизнь. На таком мопеде можно гонять по лужам и кочкам, и наверное даже в лесу. Это вам не то, что трухлявый старый велик, перекупленный матерью за тридцатку у Селезневых, родителей толстожопой визгливой Наташки, которaя, говорят, уехала поступать в Институт то ли в Воронеж, то ли в Подольск, а где это, даже Сенька из 6 "A" не знает. Спасибо, конечно, но мать видно не подозревала, что до Наташки на этом велике ездила поди вся улица, перепродавая его время от времени, так что велик был изрядно поношен и особо на нем не погонять - цепь истерта, да и шестеренки пообломались... А тут- мопед! Нет слов, Герасим - настоящий друг. Таких найти трудно. Правда вот Сеньке из 6 класса "A" зимой какой-то парень сделал снежную доску, почти настоящую, прямо как по телеку показывают с соревнований... но Сенька что-то такое таил и как-то не вполне был рад неожиданному подарку. И даже сказал однажды Вовке, дескать, забирай себе, если хочешь, я тебя с этим парнем тоже познакомлю... Вовка забирать доску не стал и знакомиться не пошел. У него был свой друг, Герасим! Сегодня он точно это понял!

За этим-то уверенным выводом, свершившимся в Вовкиной согревшейся голове, Герасим и скользнул лезвием прямо под мальчишескую шейку. "Тихо! Не шевелись!" - сказал он и коснулся холодной сталью тонкой детской шеи.

В первое мгновенье Вовка даже и не понял, что это было, но блеск клинка есть блеск клинка и Вовка горько обмяк, сообразив в чем дело, и дал опрокинуть себя на спину, и даже когда клинок коснулся его шеи, он не стал отталковать крепко сжимающие его тело руки. И только видел острые внимательные глаза взрослого, в которые ему можно было и не смотреть - они глядели мимо. Герасим держал тесак в одной руке, а другой загнул назад Вовкину голову, так что все шея от подбородка до костлявых Вовкиных ключиц оказалась раскрыта. Вовка было дернулся, когда Герасим плашмя, по коже подвел лезвие под шнурок, но, ощутив силу, затих. Герасим повернул лезвие и, удовлетворенно вздохнув, резанул. Слезы брызнули из Вовкиных глаз, он в минуту хлипко расквасился и, по-мальчишески мыча, заревел.

- Ну что ты, что ты! - испуганно запричитал Герасим, смешно шепелявя это "што" и дергая за разрезанный шнурок, - я тебе новый вставлю... этот совем уж износился!"
- Да нафиг шнурок, - горько горевал Вовка, - У тебя вон НО-ООЖИК какой! а ты мне не показывал...

А Герасим, досадливо морщась, думал - "и действительно... У меня еще и топор есть. Может ему и топор показать?!"

- Вот, вот, смотри... - хоть и растерянно, но опасливо протянул Герасим тесак Вовке. Слезы тотчас иссякли, растертые не самыми чистыми кулачками по лицу и Вовка, делая вид, что и "Не интересно", и "ЧТО такого", и "Не такое уже видели" - наконец снисходительно повернул голову и стрельнул по клинку хитрым взглядом. А затем Вовка, конечно, забыл, что он такой гордый и нож ему "как бы и не интересен". Его глаза широко раскрылись, он промолвил непременное "Ух ты!" и схватил тесак за тяжелую плетеной кожи ручку. "Ухххтыыыыыыы!"

Вовка смотрел на свое отражение в лезвии и выспрашивал Герасима:

- А это настоящий нож? Бандитский, да? У, какой здоровый! У-бить можна!
- Можно, можно - согласно мычал Герасим, отвалившись назад на теплый еще Вовкой, ватный свой полушубок. Рукой он ласкал Вовкину грудь под расстегнутой рубашкой и радуясь, что тот не замечает, увлеченный тесаком. - Я им свиней режу.

Вовка дернулся и брезгливо отбросил тесак. Однако минутное огорчение его быстро прошло, он заметил ладонь Герасима у себя на груди, немного смутился, поелозил, не зная что делать, а потом запустил свою ладошку в жесткие кудри, пробивающиеся сквозь рубаху Герасима.

- Ух, какие густые... как на собаке!
- У-гу!
- Как настоящий медведь!
- Ууу-гу!
- Прям как мишка в "Мaугли"
- Уууууу-гу!
- Дядь Герасим, а можно я буду звать теба Балу?
- Нет, - улыбнулся Герасим, - так уже зовут одного моего друга.
- Это кого? - встрепенулся Вован
- А это тебе рано еще знать. Подрасти немного! Тебе сколько?
- Девять
- То-то!

Они поднялись, завели мопед и под оглушительное тарахтенье сквозь просыпающийся к жизни апрельский лес, оставляя жирный след на прошлогодней прелой листве, поехали, подпрыгивая, к кромке разлива.

Меж белых березовых стволов, пугая немногочисленных зайцев, на них бесшумно скользила, высоко задрав нос, старая лодка, несущая одинокого старика.

©Foxtrot