Дорога в Армию

Вот и мне пришла пора – Родину защищать! Почётная обязанность. Но это меня не радует….
Лечу в самолете и вспоминаю проводы, ту атмосферу, напутствия, прощания с родными мне людьми. А впереди полная неизвестность. Я слышал об армии от машиниста, с которым работал до призыва, что придётся выполнять команды командира, вставать и ложиться спать по команде, подшивать воротнички, есть одну лишь овсянку.
Отец с нами не жил и мне не у кого было спросить более подробно.
- Расскажи об армии, - спрашивал я его, ведь мне оставался какой то месяц.
- Да не переживай ты так, - успокаивал он и рассказывал некоторые эпизоды своей службы.
Что в армии бывают неуставные отношения, я узнал тоже от него. Он как то заикнулся , что гонял молодых. А что это такое, я и не понял. Я искренне верил, что со мной этого не случиться.
В областном военкомате мы просидели два дня. Весь день торчали в зале ожидания и только на ночь нас выводили в спальное помещение, где я впервые увидел деревянные двухъярусные нары. На которых мы спали штабелями, прижавшись друг к другу, потому, что явно не хватало спальных мест, на всех тут собранных. В столовую водили строем, через квартал, от призывного пункта. Народ там видать так привык к такой картине, что на нас не обращал внимания. Нудные часы ожидания в зале. Рады уже любому результату, лишь бы увезли отсюда. Наконец приехал «покупатель», забрал нашу команду и увёз в центральный город Западной Сибири , а от туда, на самолёте мы летим в неизвестность. Как мы не просили офицера, забравшего нас, сказать, куда мы летим, он молчит как рыба. Успеваю в аэропорту сбросить письмо домой, написав, что всё полетел, правда не знаю куда.
- Уважаемые пассажиры просим вас пристегнуть привязные ремни наш самолёт идёт на посадку в аэропорту города Магадан, - слышу приятный голос бортпроводницы.
Мы все переглядываемся. Магадан известный край, и никак не думал, что служить придётся здесь.
- Из самолёта не выходить, дозаправять вместе с пассажирами. Не курить. А потом полетим дальше, - слышим властный голос офицера.
У меня в школе было хорошо с географией, и я призадумался: « дальше Магадана только океан, куда ещё дальше то лететь». Однако было куда лететь.
Авачинская и Корякская сопки встречали нас красными, от заходящего солнца, вершинами. Все покрытые снегом они величественно смотрели на нас – молодых новобранцев приехавшим к ним – на Камчатку. В школе Камчаткой у нас называли последние парты. Никогда в жизни мне не пришлось на них посидеть, так придётся теперь там послужить.
Нас отвезли на перевалочную базу, привели в спортзал и оставили ночевать, до утра. А утром сказали, что мы полетим вглубь полуострова. Но погода испортила планы. Ночью началось метель, которая продлилась неделю. И всю эту неделю мы жили на этой базе. Чтоб мы не напрасно ели армейский хлеб, наш офицер отдал нас в услужения взводу, который проходил службу на этой базе. Так я впервые познакомился с солдатами срочной службы.

Встреча в общежитии

Нас троих юнцов привели в офицерское общежитие. Это длинное одноэтажное здание, со множеством комнат, разного достоинства, где живут офицеры и их семьи, которые летят в отпуск или из отпуска, и так же как мы по каким –то причинам не могущим вылететь. Нас завели в туалет и заставили чистить краны и драить очки. Не успели мы даже с себя снять куртки, чтобы было легче работать, как, вваливаются три солдата, закрывая дверь в туалет на задвижку.
Мы худющие, зашуганные, в гражданке и они в форме, бравые.
- Деньги есть, карманы выворачиваем, - слышу я и опешиваю. Так это самый настоящий грабёж!
-Так из одежды что-нибудь есть хорошее, раздевайтесь.
Я в шоке – КУДА Я ПОПАЛ. Чувствую удар в грудь.
- Ты что не понял.
Дыхание спёрло, но приходиться снимать куртку, и все остальное. Нас раздели до трусов. Осмотрев нашу одежду и забрав понравившуюся, нас оставили в покое. Я ещё легко отделался: у меня забрали половину суммы, которую мне собрали в дорогу и часы. На остальную мою одежду они не позарились, потому, что когда я пошёл в армию я весил всего 50 килограмм. Был жутко худющим. Видать мой размер не подошёл бы никому.

Закончив работу, мы должны были отчитаться, о выполненной работе. К нам подошла женщина, посмотрела как мы поработали, похвалила, а потом глядя на меня спросила :
- А ты что такой худой?
Я просто пожал плечами.
- Да не выживешь ты там, - она рассуждала сама с собой. Мы просто молча смотрели на неё.
Сходив за листочком с ручкой, она записала все мои данные.

Придя в спортзал, мы рассказали, что нас ограбили в общежитии.
- Удивили, они приходили сюда в спортзал и всех, по одному водили в раздевалку, тоже отбирая всё хорошее, - услышали мы в ответ. Каждый из нашей команды подвергся грабежу. Снимали даже носки, проверяя не спрятаны ли там деньги.
- Они сказали, что если мы проболтаемся, то они позвонят в часть, куда мы летим, и нам там будет полная хана за «стукачество», - услышал я от своего земляка.
Я не знал, как поступить. Не хотелось слыть «стукачём», просто попрощался со своими деньгами и часами. Принял эту потерю. Так наши сопровождающие не узнали об инциденте на базе, не от меня, не от моих земляков.
Потом в течении нескольких дней, пока мы там были, солдаты с базы, провожали нас равнодушными взглядами. Мы потеряли интерес для них. Они ожидали следующую жертву, то есть следующую группу новобранцев.

Карантин

Через неделю мы улетели к подножью Ключевской сопки. Красивейшие места!
Но тяжелая армейская жизнь. Первый месяц карантина. По прилёту, меня сразу же положили в госпиталь, так как я по дороге успел простыть. Совсем слабый был организм. Попав в госпиталь, я опять же столкнулся с отношениям к молодым солдатам. Мне дали понять, кто в палате хозяин. Хорошо, хоть в палате лежало ещё два таких же молодых, правда, не с моего города, но тоже, призвавшихся со мной в одно время. Заходит утром в палату медсестра и говорит:
- Мальчики сегодня ваша очередь идти за едой в столовую.
- Поняли! - смотря на нас, говорит больной с койки.
Этот больной отслужил полтора года, и в палате является старшим, по дате призыва. Нам ничего не остается делать, как одевать тёплые халаты и идти в столовую, которая находиться далековато от госпиталя. Мы несём большие армейские фляги – еду на всё отделение. Оказалось, и техничек нет в госпитале. Больные сами, кто в состоянии, моют свои палаты, по «очереди» и, дежурная палата, моет общий коридор. Вот только почему- то очередь была всегда наша. Единственное, что мы не убирали, так это туалеты. Кто–то это делал без нас.
Проходит неделя, и мы возвращаемся в карантин, здесь мы одни. Призывники одного года. Мы все равны. Уже не пугают физические нагрузки, которым нас подвергают сержанты. Стойко переносим учёбу и все физические нагрузки. Но меня не покидает чувство страха, перед встречей с армейским коллективом, другим армейским коллективом, где есть старослужащие. Все мои встречи с ними, и на перевалочной базе и в госпитале показали, что здесь нам не рады, а просто ждут бесплатную рабсилу.
Даже игры сержантов, когда за то время пока не горит спичка нужно раздеться , а потом так же , за такое же время одеться, меня не пугают. Даже если по первости не успеваешь, я знаю, что здесь меня, поймут и не тронут. Однако можно успеть, если все одевать, просто для близиру, а потом быстро снять. Ох, как я наматывал портянки! Я просто пихал ноги в сапоги вместе с ними. А если ты не успеваешь, то гоняют всех. И на тебя твои же «годки» смотрят косо. Многокилометровые маршброски в шинели, и другом обмундировании, изматывают, но только физически.
Самое страшное для меня испытание в карантине были стрельбища. Когда нас, в жуткий мороз пригнали на полигон, где нет даже отапливаемого помещения. Мы шли, мне показалось вечность. Приводят к подножью горы. Там вдалеке находятся мишени. Я замёрз как собака. После госпиталя, думаю, всё опять приплыл. Пригнали весь карантин, а там, несколько сот человек. Ждём своей очереди.
- Идите, погрейтесь, - говорит офицер, указывая на какое- то строение.
Мы бежим туда, по наивности, думая, что там тепло. Бетонное строение, которое вообще не отапливается, промёрзло так, что теплее на улице, чем в нём. Если был бы ветер, то, возможно оно и спасло, но теперь мы просто выходим обратно, не желая вообще замёрзнуть.
Наша очередь стрелять. Нас строят в одну шеренгу. Короткий инструктаж.
- К оружию! – командуют нам, и мы подходим к лежащим автоматам.
- Позу лёжа принять!
Вот тут то мне вообще становиться плохо. Уже зуб на зуб не попадает. Я ложусь на снег, думая, зачем мне вообще нужна эта стрельба. У меня деревянные пальцы, я жутко продрог. Моё единственное желание поскорее встать со снега.
- Три одиночных выстрела, пли!
Выбрав одиночную стрельбу, я просто нажимаю на курок. Мне вообще по барабану, куда летят мои пули.
- Короткими очередями пли! - слышу опять приказ.
Получай, переключая автомат, думаю я . Не получается несколько коротких очередей. Я выстреливаю всё, что было в рожке. Итог плачевный. Я вообще никуда не попал. Бросаю автомат и жду команды «Встать».

Учёба закончена. Мы принимаем присягу. Всё – мы полноценные, правда молодые, но солдаты. Нас начинают распределять по частям. Все говорят о том, что кому-то повезет, кого обратно отправят на перевалочную базу. Там взвод всего лишь из двадцати человек, хороший командир, питание классное, близко цивилизация, увольнения и прочее. А здесь только сопки, да военный городок. Но туда забирают только специалистов, каковым я себя не считаю, зная, что с моей профессией железнодорожника, мне там делать нечего.
Офицер диктует фамилии и называет, в какую часть отбывает солдат. Слышу свою фамилию и не верю своим ушам. Чувствую хлопки по плечу. Меня поздравляют. Меня отправляют, вместе ещё с тремя солдатами на перевалочную базу.
Я всегда по жизни был везунчиком, но тут убедился в этом вновь. Мы вернулись на базу. Опять же встретились с теми солдатами, которые нас раздевали . Но они теперь к нам относились по другому, как к своим сослуживцам. Хотя быть «духом» все равно тяжело.
В самолёте, который нас везёт обратно на базу, знакомлюсь с теперь уже моими сослуживцами. Все с разных мест Советского Союза. Один Сергей с Надыма, весёлый прикольный парень! Два других Джамиль и Тура с Узбекистана, с Гиждуван и Бухары. Хоть и плоховато говорят по русски, но вижу, что парни не плохие. А теперь какая разница, какой ты национальности, ведь нам вместе тянуть эту лямку. Иногда просто смущает, что они переходят на свой родной язык. Чувствуешь себя неприятно.
- Мужики давайте при нас говорить по русски. Когда вы одни ваше дело. А так , чтобы мы понимали о чём вы говорите, - делаем мы им замечание.
Второй раз объяснять не пришлось. Потом иногда в эмоциональном порыве они переходили на родную речь, но потом быстро поправлялись.
Пока летим рассказываем о себе, о базе куда мы летим. Выясняется, что каждый там уже пострадал от грабежа.
- Ну и как себя вести будем? – спрашиваю я.
- Там посмотрим, - отвечает Сергей.

Встреча на базе

Только прилетев на базу, я узнал, что женщина, подходившая к нам, когда мы мыли туалет в общежитии, была женой командира базы, и по совместительству начальником этого общежития. Придя к мужу, она рассказала о мальчике с Сибири, худеньком мальчике, у которого нет никакой нужной профессии, но которого ей очень жалко. Видать очень плохо я тогда выглядел! Не знаю сколько она его уговаривала, но муж согласился и послал на меня запрос. Так я очутился на базе.
Нас встретили приветливо. Провели в столовую, которая находилась в правом крыле казармы. Там никого не было, кроме нас и рабочих по кухне. Поваром оказался узбек. Так вкусно, по-домашнему, я давно не ел. После карантина, где один длинный стол, один на всех бачёк с отвратительной едой. В этой столовой стояли столы на четверых. Не было скамеек, как в карантине, а у столов стояли кресла, мягкие кресла, как в кафе. Но шок произошёл дальше, когда нам вынесли каждому в отдельной тарелке борщ, а потом и второе. Вы представляете в разных тарелках! И не тех железных мисках, а в фарфоровой посуде. Вот только теперь я начал понимать, почему тут считалось элитная часть. Нам показали наши кровати. Взвод был малочислен, так что в казарме не было двухярусных кроватей, как в карантине. Железные кровати стояли в несколько рядов. Вечером после вечерней проверки, когда командир ушёл домой, нас построили в шеренгу. Каждый из нас, вновь прибывших рассказал о себе. Взвод был интернациональным. Были русские, украинцы, казахи, узбеки, один молдаванин. Я узнал, что один сослуживец, призванный на полгода раньше меня из города, находящегося в сорока километров от нашего города. Нас познакомили с нашими «дедами».
-Вы теперь «духи», вам об этом говорили? – спросил один из дедов.
Мы сказали, что знаем это.
- Так вот вы теперь будете слушаться, что мы вам скажем. Будете выполнять всё. А будете залупаться, отпи…м всех. Вот это «гвозди» они вас всему научат.
-А будут х…во справляться вы знаете, что будет, - теперь он уже обращается к солдатам, на полгода старше нас.- Поняли? Давайте расскажите им всё, чтоб завтра уже были в курсе всего.
Мы четыре молодых солдата молча слушаем, как нам читают приговор на первые полгода. Одиннадцать довольных рыл смотрят на нас, уже мечтая, что с нами будут делать.
Нас потом в сторонку отвели « гвозди» и рассказали, что мы должны делать.
- Вообщем, ваша задача , если в наряде стоит дед, то утром вставать и мыть пол. Вечером, все деды бросают свои кителя, а вы должны их взять с табуреток у кровати и подшить воротничок, а потом обратно положить аккуратно на место.
В туалете, оказывается тоже было разделение. Первое очко для «духов», второе - для «гвоздей», третье - для «фазанов», а четвёртое - для «дедов». Мы не имели право ходить на другие очки, кроме первого. Дедам же можно было ходить хоть куда. И если, придя в туалет, я видел, что первое очко занято, а остальные свободны, я терпеливо ждал, когда оно освободиться. Я с ужасом узнал, что у меня первые полгода нет вообще никаких прав, а только обязанности и только через полгода, появится маленечко прав. То есть первые полгода ты раб у старослужащих. С тобой могут сделать, что хотят, если не будешь правильно исполнять, тебя просто изобьют на глазах у сослуживцев, а в последующем я узнал, могли и просто оттрахать, и тогда будешь всю службу без прав. Даже убить могут, списав это на какой-нибудь несчастный случай. А чтоб не выносить сор из избы, военный прокурор, тоже ведь останавливается в этом общежитии, сделают всё тихо и гладко, как было сказано в известном фильме «аусё тыхо, без шума и пыли». И получит твоя мамка груз двести. Несчастный случай в армии, и всё нет человека.
Первый день сплю, как убитый – нас не трогают. Но на вторую ночь мы уже раздетые сидели у окон, на «шухере», следя чтобы «батя», так мы называли командира, действительно мною уважаемого человека, который делал для своих солдат всё возможное и невозможное, внезапно не появился в казарме. А в это время наши «деды» спокойно жарили картошку, чтобы подкрепиться перед сном. Такие мероприятия длились по разному. Всё зависело от телепрограммы. После отбоя телевизор смотреть не разрешалось, а им шибко хотелось, вот нас и оставляли сидеть на «шухере», до той поры пока не кончаться передачи. Утром за час до подъёма нас поднимали помыть пол, за «деда», который стоит в наряде.
В течении первой недели к нам прибыли ещё два человека, нашего призыва: Андрей –москвич, и Володя – с соседней со мной области. Мы им объяснили, как требуется себя здесь вести.
Первую неделю я постигал все «прелести» армейской жизни. Бессонные ночи. Когда перед тем как уснул, и крикнули «Подъём», проходит пару часов. Измотанному, за день, с непривычки, так хочется поспать. Не тут то было. Тебя бьют в бок и говорят:
- Ты что не слышал команды подъём. Бегом на зарядку.

Занятия спортом

Зарядка проходила в спортзале, где мы жили , когда летели сюда. Там был турник, брусья и штанга. А так же деревянные двухярусные нары, где мы когда то спали. Много спортивных матов. Ох, как доставалось мне. Ведь надо было подтянуться, как минимум пятнадцать раз. А я подтягивался всего четыре. Невозможно этого достичь быстро.
- Ты, что кишка, не качался на гражданке. Бегом на турник, и попробуй спрыгнуть раньше времени. Дёргайся всю зарядку, - лёжа на мате, говорит мне «дед».
Я опять подхожу и прыгаю на турник. Но силы уже не те и они быстро иссякают, я раньше времени, падаю на пол. Ко мне подходят два деда. Один со всего размаха бьёт мне в грудь. Дыхание спёрло, но на ногах устоял.
- Ты чьё сука, не понял? Марш на турник.
Я опять пытаюсь повиснуть на турнике, но сил уже просто нет, просто опять срываюсь.
- Заеб...л.
- Ладно на сегодня с него хватит, но чтобы каждый день по разу прибавлял. Понял?
Я киваю головой.
Зарядкой занимаются только «духи» и «гвозди». «Фазаны» же, если есть желание, поднимают штангу. «Деды» же, просто улеглись на матах, кто спит, кто следит за нами, чтобы в очередной раз кому-нибудь врезать.
Брусьев и штанги я вообще не касался. Да меня и не просили, заставляя, просто подтягиваться пятнадцать раз. Андрюха, москич, оказался рослым тучным парнем, у него тоже были проблемы, и ему тоже доставалось от «дедов». Над ним издевались из за его массы. Он как и я не мог подтянуться положенное количество раз. Но я то хоть мог сделать подъём переворотом, а он, из-за своего веса не мог сделать и это. Так что ударов он получал, не меньше моего.
- Толстый на турник, - слышалось, когда я без сил падал с турника.
«Накачка» нас было очередное развлечение «дедов», со смехом, издевательствами, которые выражались в оскорблениях, ну и конечно любимом занятием – побоев. Почти после каждой зарядки я и Андрей пытались отойти от болей в груди или печени.
У остальных ребят с моего призыва проблем с потягиванием не было, И они с сожалением смотрели, как нас окучивали.
А когда дело доходило до борьбы, то лучшего учебного пособия, как я, и найти было трудно. У меня был бараний вес, и я с легкостью падал на мат при отработке «дедами» очередных приёмов из неизвестных мне единоборств. Удивляюсь, как не оторвали мне руки.
Спасибо голосу, на вечерней прогулке я запевал песню, которую заставили выучить в самый первый день. Вечерняя прогулка, это когда проходишь строем всю территорию базы под песню. Тут уж привязаться было не к чему, и это было моё самое любимое время, когда мы были все вместе. А так мы молодые, пытались, как можно меньше появляться, по возможности, на глаза «дедов».

Служба в офицерском общежитии

Но тут в один из дней мне сказали, что завтра я поступаю в распоряжение Светланы Борисовны, жены командира части. Первые полгода я буду жить и работать в общежитии. Как я был рад, что этот кошмар маленько уменьшится, жалея своих «годков». Я потом всё равно прибегал к ним и помогал им во всём.
Так вот с вещами я пришел в общежитие. Меня встретила молодая девушка Елена Владимировна, она работала администратором ,только в день, которая показала мне где я буду жить, рассказала, что входит в мои обязанности. В принципе меня это устроило. А куда деваться приказ командира закон. Тут я понял, для чего они взяли мальчика без профессии.
В мои обязанности вошло, вместе со всеми солдатами из нашего взвода сбегать на зарядку, потом позавтракать, потом развод, и вот после развода я возвращался в общежитие, где занимался уборкой номеров. Елена Владимировна в это время гладила постельное белье, заправляла кровати, поселяла новых жильцов. После обеда я продолжал работать, а вечером у меня было свободное время, которым приходилось жертвовать, чтобы сходить в казарму помочь моим друзьям подшить подворотнички старослужащим. Ведь единственные, кто сами подшивали воротнички были «гвозди», а нам приходилось подшивать и себе и всем остальным. В это время , когда мы одни были в бытовке, мы разговаривали между собой, вспоминая гражданку, делились планами на будущее, высказывались и относительно наших «дедов».
- Как бы я ему впечатал, попадись он мне на гражданке, животное, - красной линией проходило через все разговоры про них.
Вообще нам старались дать, как можно меньше времени, когда бы мы были одни, все вместе. Когда бы мы могли спокойно поговорить друг с другом. Думаю, их цель была, не дождаться нашего единения, и организованного протеста.
Единственно, где я не мог помочь, так это на выставление дозора, потому что гостиница , как я стал называть общежитие, находилась в стороне от казармы.
Вечером меня боялись трогать «деды», так как моё появление в казарме они бы не смогли объяснить, но зато то, что в моём ведении находятся комнаты общежития в ночное время, использовалось дедами, для удовлетворения своих сексуальных потребностей.
Они мне звонили и говорили, что на ночь нужна комната. Мне приходилось им предоставлять убежище. Сюда они приводили своих подруг, и занимались сексом. А я потом убирал за ними постель, менял постельное бельё, чтобы ничего не свидетельствовало о том, что здесь творилось ночью. Девушек было мало, и те которые приходили в гостиницу, мне уже примелькались, они приходили с разными нашими сослуживцами. Нам было строго запрещено вообще думать о сексе с девчонками. Объяснение было крутым:
- Вы только, что с гражданки.
В один из дней, кто–то из постояльцев сказал нашему командиру, что в гостинице, процветает блядство. Помню, прибежал командир, хорошо, что я успел скрыть все следы.
- Говори кто здесь был, иначе уедешь обратно? - спрашивает он.
И вот тут то, самый первый раз в моей жизни, Я СОВРАЛ ГЛЯДЯ В ГЛАЗА.
- Никого у меня не было, только офицеры, - говорю я , а сам знаю, что в одной комнате занимается сексом с девкой «дед». Я не успел его предупредить. Я смог говорить и не нервничать. Я боялся других последствий, если командир узнает, кто был у меня. Тогда бы мне точно пришлось худо. Пронесло, он мне поверил, и не пошёл проверять комнаты.
Один раз, когда я спал, мне в дверь постучались. Сон у меня был очень чуткий я сразу же проснулся. Открываю дверь на пороге два лётчика, чей самолёт мы вчера выгружали.
- Солдатик на выпей с нами! – А сами держат стакан водки и апельсин. Пьяные в дугу.
- Мужики, у меня через час подъём, я не хочу.
- Пей тебе говорят.
- Можно я потом.
- Ладно.
Они мне оставляют стакан и фрукт. После того как они ушли, я иду в туалет, и выливаю водку. А апельсин съедаю. По своей наивности я рассказываю этот эпизод в казарме, после подъёма.
- Сегодня меня водкой угостили,- по наивности говорю я.
- Ты что пил?- удивляются моей наглости «деды».
- Нет, я её вылил.
- ЧТО????- не договорив, сразу бьёт меня дед. – Ты что не мог нам принести? Ну козёл, – опять получаю несколько ударов.
Зачем я рассказал им, думаю я. Нельзя открываться перед людьми, иначе всё обернется против тебя. Не говорить лишнего, решаю я для себя. Вы поймите , что в 1986 году ещё был сухой закон, и спиртное достать можно было только на материке. Я тогда вообще не пил, и не курил, наивно полагая, что и другим в армии пить нельзя. Какой я тогда был доверчивый и наивный.
Свободное время у меня было только после вечерней проверки, когда мне дорога в казарму была закрыта. Вот только тогда я мог получать удовольствие от жизни. В мои «ночные» обязанности по гостинице входило поселять людей, прибывших ночными рейсами, а так я мог почитать книгу, посмотреть телевизор, находящийся в общем зале, или просто посидеть в своей уголке. Мой уголок представлял собой две маленькие комнатушки, каждая где-то два на два метра. В первой находился раздвижной диван, стол, где находились документы по поселению, стулья и огромное окно выходящее в коридор.
Через него я общался с вновь прибывшими. Вторая комната была складом запасного постельного белья. С двух сторон были стеллажи, на которых стопками лежали простыни, подушки, одеяла и прочее постельное бельё.
Нам запрещалось делать фотографии, хотя мои апартаменты служили хранилищем многих фотоархивов. Некоторые «деды» мне дарили фотки, за то, что я шифрую их фотоматериал.

Первый Новый Год в армии

Как и все нормальные люди, наш взвод стал готовиться к Новогоднему празднику. Мы наряжали казарму, а «деды» в кочегарке поставили два огнетушителя бурды, чтобы быстрее подошла. В столовой все столы сдвинуты, в один длинный стол. Вместо шампанского - газировка. Командир говорит речь, выпивает стакан газировки и уходит к семье, встречать Новый год. Это сигнал для «дедов». Нас мгновенно садят к окнам, наблюдать, чтоб командир неожиданно не вернулся. Андрея, из-за комплекции, нарядили Дедом Морозом. А Снегурочкой нарядили Сергея, так как он знал много анекдотов. Мы сидим на «шубе», а Серёга с Андрюхой развлекают «дедов». Деды веселятся, попивая брагу. Они хорошо захмелели. И надо же было такому случиться. Дед Мороз со Снегурочкой пошли курить в туалет, не сняв костюмы. По неосторожности, сначала загорелась борода у Деда Мороза, Снегурочка бросилась его тушить, но и у неё самой вспыхнули манжеты, тоже сделанные из ваты. Пока они скинули с себя одежду, получили хорошие ожоги.
Пьяные «деды» взбешены. Ведь дежурному надо звать командира, ведь ЧП на базе.
Андрею с Сергеем нужна медицинская помошь, но о какой помощи можно говорить, если испорчен последний Новогодний праздник «дедам». Как их избивали, я не видел, я сидел в красном уголке. Андрей пострадал сильнее всего, его просто избили и положили до утра спать. Серёга же пошёл ко мне. Вижу, он весь трясётся, боль от ожогов и боль от избиения сказываются.
- Мы погорели, давай я тебя заменю, а ты туда иди,- говорит он мне.
-Что случилось?
- Потом, иди.
Понимаю, что хорошего это мне не сулит. Выхожу «деды» уже озверели, видать алкоголь добавил им злости.
- Иди сюда, - говорит мне один из них.
Я подхожу, ожидая удара. Он же с развороту, пинает меня в грудь. Не ожидая такого, я отлетаю и падаю на пол. Ужасная боль, не могу дышать, я хватаюсь за грудь, пытаясь, хоть как-то глотнуть воздух.
- Иди сюда, - опять зовёт меня.
Остальные просто смотрят своими пьяными глазами, ожидая своей очереди. Они решили испорченный праздник, превратить в такое вот развлечение.
Я встаю, и держась за грудь, подхожу к нему.
- Руки! Опусти руки «душара».
Мне не хочется делать этого, зная, что мне опять сейчас прилетит удар.
- Ты что, сука не понял? – вижу, он закипает.
Я медленно опускаю руки. Не дождавшись, когда я их полностью отпущу, «дед» опять меня пинает в грудь. Я опять отлетаю, и кажется, теряю сознание. Потому, что когда прихожу в себя, он стоит возле меня, пиная в живот.
- Ты что сука не слышишь? Вставай.
Я действительно не могу подняться. Я просто как рыба на суше, открываю рот, пытаясь глотнуть воздух. Меня поднимают, и кто-то бьёт в живот, так, что мне кажется, что моя печень сейчас разорвётся. Я уже не вижу , кто меня бьёт. Резкая боль в печени не даёт этого сделать. Я просто как кишка повис, на руках , меня держащих.
- Хорош с него, иди в бытовку, замени «шубу».
Я, держась за живот, еле перебираю ноги. На глазах слёзы от боли. Не могу придти в себя. Так сильно, после того страшного случая на реке, в детстве, меня ещё никто не бил. Я уже и забыл, как это жутко больно. Понимаю, почему трясло Серегу. Самого жутко трясёт, особенно руки и коленки.
Прихожу в бытовку.
- Ты что так орал? – говорит мне Толик-узбек.
- Я орал?- я даже не слышал, что я орал.
- Иди тебя зовут, - говорю ему.
- Что случилось?
- Не знаю, просто бьют.
Я сажусь на табуретку, зажав живот и покачиваясь, от боли, смотрю в окно, ожидая, что увижу наше спасение. Но в эту ночь командир так и не пришёл. Я только слышал громкие крики, и шум, даже не прислушиваясь, что там происходит, так сильно болела печень. Каждый из нас, по очереди, был жутко избит.
- Всё бегом в кровать, - это значит, что «праздник» кончился и пора спать. На утро пришёл командир, в честь праздника, позволив нам, поспать подольше. Деды успели выспаться. Ему показали Серёгу и Андрея, сказав, что они баловались в туалете ватой, и загорелись. Им досталось ещё и от командира. Затем, на нашей машине, он отправил их в санчасть, где им оказали медицинскую помощь, а Андрея положили в госпиталь. У него пострадало лицо. Про это происшествие докладывать выше никто не стал, так что этот «праздник» остался только в нашей памяти.

Наказание вора

Пока я работал в гостинице, произошёл ещё один эпизод, а произошло это так. К нам на базу пришла военная техника и мы должны были в карауле охранять её целостность. Но когда в карауле стоял молодой, почему-то при сдачи объекта выяснялось, что пломбы на технике сорваны и нет ЗИПов. Вот так, пока не пострадали все машины, вор не успокоился. И какого же было удивление, когда вора застукал, не помню кто, но кто то из старослужащих, делающего ящики для посылок домой с этими ЗИПами. Его привели в казарму, вместе с наворованным. Мы были злые на него. Я то не страдал от несения службы на посту, работая в гостинице, а вот мои одногодки хлебнули за него. Нам не разрешили участвовать в разборе его полёта. Его били свои же, в туалете. Нас при этом не было, мы просто сидели у кроватей и обсуждали эту сволочь, из-за которой страдали.
- Идите посмотрите на этого пидора , и если кто –нибудь с ним будет общаться, будет таким же, поняли? Теперь он будет пидо….сить полы вместе с вами, всю грязную работу будет делать как вы. И не дай бог, из вас кто-нибудь будет так поступать. Очко порвём.- говорит , вышедший дед.
Мы идём за ним. Открывается дверь и мы видим, как он стоит раком, опершись на стену, а его в жопу имеет «дед». Остальные просто стоят и курят.
- Видели? Пизд…те от сюда, - говорят нам и закрывают дверь.
Потом его выводят чуть живого.
- А теперь он ваш, разбирайтесь с этим ЧМО.
Он уже не сопротивлялся, а просто получал от нас удары и отлетал в сторону.
- Ну ты тварь.
- Ты сука, сам нас бил за это воровство, - говорили мои «годки», сопровождая слова ударами. Я в лице этого козла бил всех «дедов», вымещая всю ненависть.
Жалости к нему не было. Сколько моих «годков» били за эти ЗИПы. И причём доставалось всем. Даже тем, кто не стоял в наряде. Доставалось и мне, правда с меньшей силой. Такой хрупкий у меня был вид. Но в целях профилактики меня заводили в сушилку и били в грудь и живот.
- Пока вас не было , не было воровства, - был комментарий, а потом избиение. По лицу никогда не били, чтобы не было следов. А то, что живот болит, и печень отстёгивается, никого не волновало.
Мы уже наученные не били его по лицу. Били везде, правда в пах тоже не били. Не знаю, кто придумал оттрахать его, и трахали ли его другие, но мы делать это не стали. Не хотелось мараться об это ЧМО.
Среди нас не было «стукачей». Каждый терпел унижения первый год, чтобы потом спокойно подготовиться к дембелю. МЫ СТАНОВИЛИСЬ, ТАКИМИ ЖЕ, КАК ОНИ.
Офицеров устраивал образцовый порядок в казарме, выполнение их приказов, а какой это ценой даётся, я думаю они знали, но делали вид, что всё хорошо. Поэтому и взвод у нас был на отличном счету у командования.

Конфликт командиров

Ближе к весне между нашими командирами кошка пробежала. Заместитель командира попытался отправить командира на материк, а сам стать на его место. Наш коллектив разделился на два лагеря. Хоть мне и нравился мальчишка, сын заместителя командира, с которым я общался в гостинице, но мне не нравилась та политика, которую вёл он. Он , чтобы добиться своего, «дедам» пообещал для поддержания «порядка» на базе дать им свободу действий. «Неуставщину» он хотел использовать в корыстных целях. Им только надо было написать на командира кляузу. Мне больше импонировал командир. Из двух зол выбирают меньшее. Жена командира, почти каждый день, видя меня в гостинице, напоминала мне, за чёй счёт я сюда попал. Старослужащие и нас пытались склонить на свою сторону. Приходит ко мне в гостиницу дед, который меня почему- то люто ненавидел.
- Напиши докладную, что на базе бардак, плохо кормят, пожалуйся на командира.
- Не буду, - отвечаю я.
Удивление на его лице.
- Ты что в залупу кидаешься? Душара.
Он меня толкает во вторую мою комнату.
Удар, ещё удар.
- Не буду я.
- Пи…ц тебе. Понял.
Он уходит, не добившись своего. Потом мне доставались «истинные удовольствия» от его ног и кулаков.
Где то месяц мы жили как на пороховой бочке. Хорошо, хоть у командира оказались круче связи, и его оставили, а ещё через полгода сменили заместителя.
Так отработал я в общежитии полгода, пока мне не нашли замену, из такого же новобранца, каким попал я сюда.

Возвращение в армейскую "реальность"

Через полгода я вернулся в казарму и сразу же попал в оборот. Мне надо было продержаться ещё полгода. Хотя прав стало немного больше, мы отслужили полгода, и к нам пришло молодое пополнение, всё равно унижения были.
Теперь я был втянут полностью в армейскую жизнь. В задачу нашей базы входило разгружать самолёты, прибывшие с материка. А затем отправлять грузы дальше по Камчатке. Приходилось в день разгружать и загружать по несколько самолётов. Я узнал, что приспособлением , называемым яйцами, можно легко ворочать многотонные ящики. Яйца – это металлическая, длинная ручка, с выступом на конце, на маленьких колёсах. Выступом подцеплялся ящик, приподымался, а все остальные его пихали. Можно было свернуть хоть что. Вот только в работе не было разделений на «дедов» и «молодых». Все работали одинаково . Все мы были такелажниками.
Когда мы загружали и выгружали военторг, нас деды заставляли воровать им колбасу, фрукты. Была отработана технология такого воровства.
- Не ссыте, экспедитору дается на уменьшение веса груза. Так что она отбрехается, - говорили нам.
Для каждой упаковки была своя технология. Бумажные ящики с яблоками легко пробивались снизу в соединении, и вытаскивалось одно яблоко, потом по цепочке ящик перемещался дальше. А фрукт уходил за пазуху. С деревянными ящиками поступали по другому. Просто пинали по дощечке, которая уходила внутрь. Извлекался апельсин, а потом оставшаяся масса фруктов придавливала дощечку на место, колбаса, вообще просто летела в снег или траву. Воровство у военторга было поставлено на поток.
Чтобы вечером «дедам» почифанить, так назывались посиделки, мы должны были добыть провиант. А потом вечером они уплетали нашу добычу. Мы конечно оставляли и себе, потом тихонько делились между собой.
Наряды разделялись на внутренние и внешние. Внутренний наряд по казарме включал в себя уборку помещения, и стояние на тумбочке, около аппарата связи. Внешний наряд по базе включал в себя патрулирование территории базы, охраняя военную технику и другие объекты базы. В патруле часовой стоял по два часа. Хорошо, если в наряд ставили ребят одного призыва. А если ставили молодого с дедом, то дед спал и все три часа, а молодой ждал смены, и поспав только час, шёл обратно. Так же и дневальный. Старослужащий ночью заваливался спать, а молодые потом утром убирали помещение.

Национальный вопрос

По национальности у нас больших разделений не было. Издевательства были одинаковы, что для русского, что для узбека, что для казаха. Не было разницы и кто издевался, хотя отношение «хохлов» и узбеков по отношению к русским носили, конечно же, более жестокий характер. В чём я убедился лично не раз. Они били , с какой то ненавистью в глазах. Страшные взгляды. Но и наши – русские, не намного от них отставали, по отношению не только к узбекам, но к своим землякам - русским. Национальность, нашим была без разницы. Они просто били. Единственно, что узбеки, своих узбеков, били реже и менее жестоко. Хотя участвовали во всех общих разборках с нами, которые происходили на базе. У них очень развито землячество, в чём я убедился. Но ведь были и единичные инциденты, когда один конкретный дед бьёт одного конкретного молодого, за какой то проступок, Так вот я не припомню, чтобы узбек бил узбека вот так. В своем же коллективе, погодок у нас разделения по национальности не было совсем. Мы дружили, независимо от национальности. Мы своим узбекам дали русские имена: Толя и Женя, чтобы не выговаривать их имена. И они были не против, даже привыкнув за два года к своим новым именам. И лично мне было без разницы кому помочь, узбеку или русскому. И с кем общаться.

Истязание в туалете

Те, кто полгода назад, так же пресмыкался как мы, получили власть. Мальчишки , пришедшие после нас, стали их «духами». Как то, они проворонили «шухер», и «батя» застал, кто был старше нас на полгода после отбоя , уплетающих жаренную картошку в столовой, которая находилась в правом крыле казармы. Не мы сидели на шухере, но меня будят ночью и зовут в туалет. Я захожу в туалет. Мне заламывают руки, загибая раком, и стягивают кальсоны. Помня сцену изнасилования, да и то, что меня сексуально домогался один из старослужащих, думаю всё приплыл я, сейчас отрахают по полной программе. Думаю, что ж мне так не везёт, то в детстве, то армии опять.
- Вы что не могли научить духов нормально сидеть на шухере? Теперь будете сами сидеть, пока их не научите.
Легко отделался. Меня не трахнули, видать тяжесть нашего поведения не тянула на изнасилование. Мене просто всю попу сделали синей простой алюминиевой ложкой. Просто тебе бьют в одно место ложкой. Сначала вроде бы не так больно, а потом… Я скулил от боли.
- Что понял?
- Да понял, хватит, пожалуйста.
Когда становилось жутко больно, просто переходили на другую ягодицу. Меня довели до такого состояния, что я был готов сделать всё, чтобы только меня не били. Это звериное состояние, когда ты не понимаешь что ты человек, и так с тобой не должны обращаться. Когда я шел обратно в кровать, меня всего трясло от испуга и боли. Было жутко страшно, если с тобой проделают опять такое. Потом в бане мы прятались от командира, чтобы он не увидел наши синие зады. В ту ночь так поступили со всеми моими годками. Командир заходил в баню и рассматривал нас каждый раз. Мы намыливали сильнее зады, чтобы не было видно синяков, ужасных синяков на обоих ягодицах. Он, конечно же, видел следы побоев, но делал вид, что не замечает. Невозможно было, даже мылом скрыть такие огромные синяки.
Такие процедуры повторялись периодически, чтобы уничтожить в нас любую форму неприятия «армейских законов». И я скажу, действовало. Нас доводили до такого состояния, что когда тебя не бьют, я считал счастьем.

Сексуальные домогательства

Несколько раз, когда рядом никого не было, ко мне на кровать подсаживался старослужащий, поглажывая меня, он предлагал.
-Давай я тебя в попку трахну. Пошли со мной на свинарник. Тебе понравиться. Классная у тебя попка, пойдём. Никто об этом не узнает. Мы только разочек.
Прям так в открытую и заявлял. Я отстранял его руку, пытаясь сопротивлятся.
- Не, не хочу.
- Ну пошли. Один разочек и всё. Давай, может просто, пососёшь? Только раз и всё.
Мой мальчишеский вид видать заводил его. Я не выглядел на восемнадцать лет, мне от силы можно было дать лет шестнадцать. Сейчас смотрю фотографии тех лет, и понимаю, что его интересовало моё, можно сказать мальчишеское тело! Но к его домогательствам я был не преклонен. Он не мог просто так меня заставить это сделать. А крупного повода я не давал. Так он не получил, чего хотел. Хотя один раз, как бы играя, со своими годками, они меня раздели догола. Просто так, посмеяться, как я голый ходил за ними. Но это мелочи, по сравнению с тем, если бы я пошёл с ним, а потом бы он разболтал всему взводу. Потом бы ещё кто-нибудь захотел такое же проделать со мной.

На волосок от смерти

Было лето, меня «дед», звали его Андрей попросил, к своему дембелю ушить штаны.
Я сделал что-то не так.
- Ты что сделал? – смотрю, его лицо приходит в ярость. Он высотой был под два метра. Его одного удара было достаточно, чтобы я оказался на полу. В каптёрке мы были одни, и моего избиения не видел никто. Я уже валялся на полу, а он меня пинал по голове. Не по лицу, а по височной части головы. И я удивляюсь, что не убил. Такая в нём была злость.
- Ты тварь, испортил мне штаны. Убить тебя мало.
Я, как щенок, смотрел на него, ожидая, когда мне придёт конец.
Отслужив полгода, мы большую тяжесть перекинули на пацанов, пришедших после нас. И теперь уже они получали от нас, если делали, что то не так. А получалось это так. Молодой совершает какой то косяк. «Деды» бьют нас, за то, что мы плохо научили молодых, пресмыкаться перед «дедами». А мы потом мальчишек учили через сушилку. Получалось: насилие рождало новое насилие. Ненависть к «дедам родило и ненависть к молодому пополнению. Культ насилия превосходил всё. Вот тут то и крепла наша «армейская дружба». Перенося все тяготы, мы стояли горой за своих «годков». Но ненавидели «дедов» и «молодых». Мы были едины, хотя на втором году службы то единение, почему то уменьшилось. Каждый стал сам по себе, и уже не чувствовалось того локтя товарища. Потому, что каждый уже командовал сам. И если кто-то из своих «годков» просил, что-то помочь, это перекладывалось на молодых.

Год позади

Мы отслужили год, Служба стала проще. Теперь мы свободно могли распоряжаться своим временем. Верхние пуговицы кителя стали постоянно расстегнутыми, что не позволялось до этого. Ремень ослаблен, сзади хвост из складки кителя, показывающий принадлежность к «фазанству». Подворотнички по старой привычке подшиваем сами, потом и это переходит на плечи молодых. Я уже спокойно подтягиваюсь пятьнадцать раз, так что на физкультуре занимаюсь для себя. Приобщаемся к ночным посиделкам.

Преступление и наказание

Прилетают первые партии молодых, которые станут нашими «духами». И мы, как когда-то обирали нас, пошли встречать молодых, в тот же спортзал. Я был дежурным по базе. Мы раздевали, и осматривали одежду. Забирали деньги, которые родители им давали в дорогу. Со мной были мои «годки», которые тоже, дорвались до власти. Мы собрали огромную сумму денег, по тем меркам.
Но оказалось, всё немного сложнее. Если наш призыв, не сообщил об этих проблемах в особый отдел, то некоторые мальчики это сделали, по прибытию в часть.
Приезжает «особист» и начинает с нами разбираться. Мне, и ещё одному моему товарищу дают, только десять суток губы. Меня было легко вычислить, так как я не снял повязки, а дежурный по базе я был один. Двум другим по пять. Вот тогда я понял, что значит, в армии не выносить сор из избы. За это на воле я получил бы несколько лет, а там десять суток! Я возвращаю только десятую часть отобранного, только то, что мне предъявили. Не все пожаловались, что их оббирали. Весь этот шум быстро и тихо замяли, как будто ничего не произошло, и больше потом не вспоминали про это.
Поехав на «губу», я заменил свою одежду, чтобы не испортить свою. Кстати это мне послужило плохую службу. В камеру попал с дембелем, который повздорил со своим командиром. Мы с ним сошлись, как друзья по несчастью.
«Губа» была гарнизонной. Главным занятием на губе была уборка снега у штабов разных частей. В камере были деревянные нары, одни на двух. Было холодно, что пар шёл изо рта.
Как-то, заступает караул, и меня выводят из камеры.
- Ты что «дух» такой блатной? – спрашивают меня.
- Отвали я не « дух».
- А что ж у тебя на шинели дата духовская.
Мне доказать было не чем, ведь военника у меня не было.
Я объясняю, что и как. Мне не поверили, попытались избить. Вот тут и я вскипел. Кинулся на них. Мне досталось крепко. Но когда меня увидел мой сосед по камере, а этот караул оказался из его части, он им всё объяснил. Он мне верил. Передо мной извинились. И этот день, пока был их караул, мы жили классно.
Я вернулся в часть. А потом летом, я использовал отобранную гражданскую одежду, чтобы ходить в самоволки. Вспоминая добрым словом, тех, кто не заявил про нас.
После меня ещё несколько человек пошли на губу.

Случай в наряде

Я иду дежурным по базе. В моём распоряжении два дневальных и два патрульных. Смена патрульных происходит через два часа. В мои обязанности входит, сопровождение патрульного, до места их смены. На улице ночь, жуткий ураган, дождь. Идти не охото. В наряд идет молодой, Я ему говорю:
- Иди сам меняй, я тут буду, -говорю я патрульному.
- Бегом ко мне. Стой на тумбочке я посплю, - обращаюсь я к дневальному, тоже из молодого пополнения.
В казарме темнота, только горит дежурное освещение, тусклая лампочка в плафоне, и настольная лампа у меня на столе. Я сладко засыпаю, навалившись на стол. Просыпаюсь, лампа светит мне в глаза. Пока глаза привыкают к темноте, обращаюсь к дневальному.
- Время сколько не пора будить, патрульного.
Смотрю, пацан стоит на тумбочке и молчит.
- Ты что мудак не слышишь?
И тут я вижу, что за лампой напротив меня, стоит командир. Только теперь, немного привыкнув к темноте, я сумел разглядеть его. Я резко соскакиваю, отдаю честь.
- Докладываю, за время моего дежурства происшествий не случилось, дежурный по базе ефрейтор такой то.
- Ты когда последний раз проверял патрульного?
- Недавно, товарищ командир.
- Одевайся , пошли.
Я одеваю плащ, а сам думаю, как этот молодой прозевал, и не разбудил меня , при появлении командира. Но все разборки оставляю на утро. Мы приходим на плац, и я в ужасе. У нас сломаны ворота на базу, а в фонарный столб упёрся большой резервуар, метра три в диаметре. Столб фонарный погнут. Обычно на этом месте, на свету, стоит патрульный. Подходим туда. Бак прикатило ветром из-за дороги, такой сильный был ураган. Сердце отлегло, вижу , что патрульного нет, а значит он не пострадал.
- Где патрульный? – спрашивает командир.
- Сейчас найду, - я кидаюсь в поисках патрульного. Обшарил все места. У нас возле боксов с автотехникой была небольшая будка, в которой хранили хоз.инвентарь. Она закрывалась просто на задвижку. Смотрю, задвижка открыта. Заглядываю туда, а там, патрульный давит храпака. Я подхожу и пинаю его.
- Ты , что урод, тут делаешь? Ты видал, что там у тебя твориться?
Он спрасони, хлопает глазами. Я его толкаю вперёд.
- Пошли.
Мы подходим к командиру.
- Так утром всем нарядом выкатываете резервуар, а после того как поспите, снова всем составом в наряд.
- Есть, - отвечаю я.
Смотрю, мальчишка потух. Я ухожу будить ему смену. Просыпается мой «годок», Я ему говорю «радостную» весть.
- Я его грохну.
- Погоди, утром все пи…ы получат, - отвечаю я.
После подъёма мы мальчишек заводим в сушилку.
- Ты как мудак, пропустил командира? - обращаюсь я к дневальному.
- Я убирался в бытовке.
- Меня еб..т, где ты убирался, я тебе что сказал, стой на тумбочке, - я несколько раз бью молодого. Потом за него берутся другие.
- А ты, что спать любишь? Будешь сегодня у меня вообще без смены стоять, и попробуй, усни. Я сам не посплю, но и ты будешь всю ночь на луну пялиться.
Достаётся и патрульному. А потом мы всем нарядом идём выкатывать бак.

Армейская иерархия

Вообще, все ступени «армейской» иерархии, везде называются по разному. У нас были такие:
Первые полгода –«ДУХ»
Вторые полгода – «ГВОЗДЬ»
Третьи полгода – «ФАЗАН»
Последние полгода – «ДЕД»
Ну и после приказа о демобилизации – «ДЕМБЕЛЬ»
Переводы на каждую ступень осуществлялись своим сценарием. «Духом» ты становился, приняв присягу. Чтобы стать «гвоздем», нужно было «деду» из гвоздя длинной 15 сантиметров сделать почти иголку, всю отшлифованную до зеркального блеска.
Чтоб стать «фазаном», нужно было съесть, накопленное заранее масло, которое деды не ели за сто дней до приказа. А поверьте, такое количество сливочного масла съесть за раз, без хлеба ужасно. Рвёт потом жутко. Вот сейчас просто выпало из головы, как мы становились «дедами». Но это видать, было так просто, что просто не отложилось в голове.
Переводы происходили всегда ночью, после выхода приказа об очередном призыве и демобилизации. Эту газету просто ждали все. И те, кто только вступил в «армейскую иерархию» и те, кто заканчивал её.

Последние полгода службы