В 1962 году в Москве ввели 11-ти летнее обучение с профессиональным уклоном. Ну, там были такие специальности как слесарь-сантехник, швея-мотористка, радиомонтажник. А я 1963 году, окончив восьмой класс, поступил в школу с математическим уклоном. Мне чудом удалось сдать экзамен и пройти собеседование. Там готовили программистов. Ну, это громко сказано, на самом деле учили нас программировать в машинных кодах для трёх адресных машин типа М20, а из языков программирования был только «фортран». ЭВМ М20, на которой мы работали, стояла в «Гидрометеорологическом центре», занимая помещение размером с физкультурный зал. Машина состояла из полутора тысяч радиоламп и потребляла 50 киловатт, но по вычислительной мощности она была на порядки слабея, чем любой современный персональный компьютер.
Но не в этом дело. В школе я подружился с Толей Потаповым. Мы с ним сидели за одной партой. Сначала он меня привлёк тем, что умел классно шевелить ушами. Позже выяснилось, что он прекрасно рисует. Мой карандашный портрет, сделанный им, я до сих пор храню. Вместо уроков рисования у нас было черчение. Ненавижу этот предмет.  К прямой линии у меня всегда было глубокое отвращение, именно поэтому я стал не инженером, а физиком. В черчении я три проекции как-то умудрялся нарисовать, но все изометрические  изображения объектов в течении всех трёх лет обучения делал за меня Толик.
Я же ему понравился тем, что умел долго ходить на руках, делал сальто назад (занимался в секции гимнастики) и не плохо танцевал (два года ходил в балетную студию, пока дворовые пацаны не заставили меня ее бросить своими похабными шуточками). Сейчас трудно такие таланты во мне предположить при весе 92 кГ и росте 169 см в прыжке и в кепке.

Ладно, это всё лирика. Девятый класс мы с Толиком закончили хреново, с массой троек. Толик предложил мне поехать с ним на лето в деревню к дяде, и мы поехали. Я сразу влюбился в эту деревушку из 50 домов (увы, название деревни я не запомнил).  Находилась она где-то на пол пути между Москвой и Питером. От железнодорожной станции к ней вела грунтовая дорога. В непогоду по ней можно было проехать только на тракторе. Именно там я узнал, что термин «погода» означает дождливую погоду, а термин «вёдра» - солнечную погоду. Это были самые лучшие мои летние каникулы за все школьные годы.

Деревня располагалась на берегу громадного озера, длинной где-то километров десять. Мы там сетями ловили лещей, щук, сомов и даже раков. Ну, раков мы уже руками ловили. Мне всё нравилось в деревне: и дома, и люди, и то как они говорят и общаются друг с другом, спокойная размеренная жизнь, никто никуда не спешит, уважительное отношение к старикам. Правда электричества там не было, телевизоров и холодильников тоже. Был генератор, работающий на солярке, но включался он редко. Мне казалось, что я попал в девятнадцатый век.
Дядя Петя, его жена Люба и двое их близняшек тринадцати лет (Витька и Сашка) приняли меня просто замечательно. Сашка и Витька были крупными пацанами, почти с меня ростом, но в этом возрасте даже разница в год имеет значение. Они на меня шестнадцатилетнего смотрели снизу вверх. Звание «москвич» там тоже имело значения.

Я сразу вручил тёте Любе двадцать рублей за моё питание в течении месяца. Позже, я узнал, что для этих мест это была крупная сумма. Местные пенсионеры получали пенсию от трёх до семи рублей в месяц. Один богатый семирублёвый  восьмидесятилетний старик всё время ходил свататься. Наконец одна 65-ти летняя молодуха согласилась, но через три дня выгнала, сказав – «Да он только пердит, а проку никакого».

Нет, люди там не бедствовали. Видимо там был колхоз: я видел поля с рожью, сахарной свёклой и горохом. Мне тогда даже не пришло в голову спросить о размерах зарплат в колхозе, но из разговоров дядя Пети и тёти Любы, я думаю, что не меньше 50 рублей. Все дома стояли в один ряд вдоль дороги, занимая по фронту метров 35-40. У каждого дома были огороды, возможно, около гектара, так как вглубь они простирались до нескольких сот метров. Там даже гречку и овес сеяли. Да, по поводу гречки. Гречневую кашу там варили часов пять в печи. Я тогда удивился: в Москве она варилась за двадцать минут. Тётя Люба посмеялась надо мной, сказав, что в Москве продают уже сваренную гречку. Хозяева имели корову, лошадь, свиней, овец, кур, гусей, а Витька и Сашка имели дешевые мотоциклы (Ковровец). Семья стационарно имела сеть на озере, которую каждый день проверяли (за рыбой на озеро ходили как мы в магазин, только деньги не платили). Бруснику, чернику, грибы собирали мешками. Наверное, всё это шло на продажу.

Я сходу включился в трудовую деятельность семьи, хотя меня никто не заставлял. Больше всего мне нравился сенокос. Меня сажали как гостя на лошадь без седла и вручали хворостину для переключения скоростей. Лошадка слабо реагировала на хворостину, так что на сенокосный луг вся семья прибывала одновременно.
Внешне Витька и Сашка были абсолютно идентичны, но отличались по темпераменту. Витька спокойный и рассудительный, а Сашка озорной и смешливый. Мне нравился Сашка. Мы часто плавали на островок в трёхстах метрах от берега вчетвером или даже большими компаниями где-то до восьми человек. Там был песчаный пляж. Мы там играли в футбол, купались и загорали нагишом. Чтоб отличить игроков, одна команда надевала на голову трусы. Меня это не смущало. В пионерских лагерях мы всегда купались нагишом, когда сбегали на речку с мёртвого часа, чтоб воспитатели нас не застукали по мокрым трусам. Плавок тогда ни у кого не было. Мне очень нравилось смотреть на попки пацанов – они такие красивые. В пионерском лагере попки были белые на фоне загорелого тела, и мне было стыдно на них смотреть из боязни, что кто-то это может заметить. У здешних пацанов тело было равномерно загорелое, и я уже не стеснялся на них смотреть.На некоторых попах я видел синяки. Позже я догадался, что это от папиных ремней.  Сашка часто хулиганил. Он вылезал холодный как лягушка из озера, пробегался по нашим попам (мы там загорали, лежа в ряд, на одеяле), а потом ложился  на мою, разогретою солнцем спину, и терся об меня своим писуном. Я его скидывал, делая вид, что разгневан, гонялся за ним по пляжу, дурачились, боролись. Я всегда разрешал ему меня победить. Сашка садился мне на грудь, держал мои руки и издавал победный клич, очень заразительно смеялся. Меня волновала близость его пиписьки у моего лица. Витька, глядя на Сашку, тоже начинал хулиганить с Толиком. Остальные пацаны не отставали. Сашка был заводилой. Мне больше всего нравилась игра в воде в кентавров. Сашка садился ко мне на плечи, Витя на Толика, остальные пацаны тоже разбирались по двое, и битва начиналась. Когда Сашка загорал на одеяле и никто не видел, я его гладил по спине и попе – Сашка только хихикал. Иногда мы с Толей баловали мелких, устраивая им трамплин для прыжков из наших четырёх рук.

Ну, всё, обстановку я описал. Там много было забавных событий, но теперь строго по теме, ради которой я и начал писать этот рассказ.

Так вот, дядя Петя за месяц моего пребывания в деревне шесть или семь раз выпорол своих сыновей. Он ни разу не назвал причину или повод, почему он это делает и всегда, когда его жены не было  дома. Я подробно опишу только первую порку, которая вызвала у меня бурю эмоций, потом даже для меня эти порки постепенно превратилось в рутину. Для меня тогда это была странная игра между детьми и отцом, которую они скрывали от матери. Не знаю почему, но даже у меня никакого протеста это не вызвало.

Витька и Сашка всегда бегали в одних черных семейных трусах, но Толик мне сказал, что мы уже большие парни и должны носить штаны. Ну, такие правила были в деревне. Толик носил синие треники за рупь семьдесят, ну и я тоже их стал носить. Но я им никогда не доверял – они легко продувались даже легким ветерком и меняли состояние организма, которое я тогда не умел контролировать. Под них я всегда одевал однослойные плавки на тесёмочках.
Это случилось на третий день моего пребывания в деревне. Тётя Люба ушла на другой конец деревни проведать свою сестру, а мы, мужики, остались в доме. Был вечер и дядя велел мне принести молока. Молоко было утрешнее в десятилитровом бидоне, опущенном в колодец. Я взял глиняную крынку и принес молока. Молоко я налил в четыре пол-литровые  алюминиевые кружки (теперь такие даже не делают), и мы стали ужинать, закусывая чёрным хлебом. Разговор вертелся вокруг сенокоса. Дядя Петя пошутил, что я первый человек, который, наступив на грабли, получил удар не по лбу, а по затылку. Толька за меня обиделся и стал доказывать, что это у меня от большого ума. Близняшки хихикали. Я от них не отставал. Вдруг дядя Петя сделал строгое лицо и сказал:
- Ну, все закончили? Витька и Сашка, а ну марш в баньку на порку. А вы ребята помогите мне их подержать, чтоб попами не крутили. – Я подумал, что дядя Петя шутит и рассмеялся. Витька и Сашка поспешно допили молоко, сунули последний кусок хлеба в рот и, жуя, не стерев молочных усов с верхней губы, пошли на выход. Никаких протестов либо просьб. Толик тоже встал и, резко сказав мне «пошли», пошел вслед за ними. До меня наконец дошло, что это не шутки. Я встал и пошел за ними, слабо представляя, что мне делать.  В бане дядя приказал:
- Витька, снимай трусы и ложись на лавку, ты первый. – Витька спокойно, по деловому сбросил трусы и улёгся на лавку. Никакой паники я в нем не ощутил.
- Толька, держи ему ноги, а ты Гога садись ему на спину. – Дядя Петя не стал ждать, когда до меня дойдет приказ, а взял меня за плечи и усадил на Витьку. Толя привычно оседлал Витьке ноги. Я раз шесть по три смены был в пионерских лагерях. Видел сотни голых мальчишеских попок, но никогда меня они не интересовали как эта, которую должны были выпороть. Я был взволнован, и мне было страшно. Я ещё порадовался, что на мне были плавки. Тут раздался резкий свист – дядя Петя пробовал прутик. На вид он был хилый 3-5 мм в диаметре. Я немного успокоился. Я тогда представление не имел, как могут быть болезненны тоненькие прутики. Прутик снова засвистел и опустился на попу Витьки. Витька только ойкнул, а я видел белый след на его попе, который медленно становился красным. Я смотрел на попу Витьки как зачарованный, красные полосы появлялись одна за другой, постепенно сливаясь. Витькина попа сначала становилась розовой, а потом красной. Витька не кричал и не просил пощады, только периодически ойкал. Со мной что-то происходило, но я не мог понять что. Нет, я не испытывал жалости и сострадания к Витьке, хотя я к нему очень хорошо относился и зла ему не желал. Но мои чувства были противоречивы. Мне нравился сам процесс. Меня трясло как в лихорадке. Никто ударов не считал, но думаю, что их было больше пятидесяти. Странно, что в следующую порку я не видел синяков на его и Сашкиной попе. Наконец Витька громко  застонал, выгнулся подо мной всем телом и сжал ягодицы.  Дядя Петя тут же прекратил порку.
Затем наступила очередь Сашки. Сашка умудрился еще вовремя порки Витьки снять трусы. Он по деловому подошел к скамейке, смахнул с неё крошечную лужицу и укоризненно посмотрел на брата мол убирать за собой надо. Затем с удобством разлегся на лавке. Мы с Толиком заняли прежние позиции. Они были близняшки, но Сашка был мне дороже, чем Витька. И мне было его жальче. Я осмелел и потребовал, чтоб дядя делал перерывы после каждых пятнадцати ударов. Дядя выходил покурить, а я смазывал Сашкину попу своей слюной, растирал её, мял, по идиотски надеясь, что это ему поможет, и попа будет не такой красной как у Витьки. Сашка подо мной при этом хихикал. Мне всегда нравилось, как Сашка смеётся. В один из перерывов я, не оборачиваясь, пощекотал ему подмышки и шлепнул его слегка по попе. Сашка захихикал еще пуще. В результате Сашке досталось значительно больше ударов. Наконец порка закончилась. Витька и Сашка были все в слезах и соплях, но никакого уныния я не заметил. Они улыбались сквозь слезы! Дядя Петя сказал: - Ребята, бегите и умойтесь, а то мама скоро придет.  - Они даже трусы не стали одевать, а побежали к ближайшей бочке умываться. Дядя Петя вопросительно посмотрел на Тольку. Толька покраснел, посмотрел на меня, а затем опустил глаза. Я догадался, что дядя и Тольку тоже порет. У меня внутри всё похолодело. Если дядя выпорет Тольку, то следующим буду я. Я просто не смогу отказаться. Толька мне этого не простит. Дядя был мудрым человеком, он всё понял и решил не позорить Тольку передо мной. Он сказал:
- Ну, всё ребятки, бегите умываться. - В конце июля я был уже в Москве.
Весь август мне снились сны, где я нагишом держу Витьку и Сашку, шлепаю их ладошкой, Тольку тоже, но тогда появляется дядя Петя и порет меня, а Сашка с голой попкой сидит у меня на спине и в перерывах растирает мою попу. В теле было какое-то томление, а в постели сыро.
Первого сентября я в школе встретился с Толиком. Я подбежал к нему как идиот и вместо «Привет!» спросил:
- Тебя дядя порол?
Толька покраснел и отвел глаза. Потом повернулся ко мне и твердо кивнул.
- А тебя Витька и Сашка держали?
Толька возмутился:
- Я уже большой, меня не надо держать! Витьку и Сашку я сам порол, мне дядя иногда разрешает. – Я смог только скрипнуть зубами от зависти.

©Georgiy