Рассказ первый. Два мальчика

Слава Жуков, тринадцатилетний мальчик, живший после смерти матери у своей тети, проснулся в это утро с довольно тягостным чувством. Было 1 апреля 1998 года. Короткие весенние каникулы кончились, и сегодня уже надо было идти в школу. Это была не та его старая школа, где он проучился больше четырех лет, в эту новую школу он ходил только последние полгода, с тех пор как начал жить у тети Кристины. И идти туда ему совсем не хотелось. Вот не хотелось, и все. Конечно, после каникул в школу идти никогда не хочется... Но в эту – особенно. Ему тут не нравилось. Но делать–то нечего.
Слава вылез из-под одеяла и сел на раскладушке, на которой спал. Раскладушка была низкая, продавленная, и он сидел на ней, как на полу, высоко подняв голые коленки, а так как Слава был высокий, то коленки торчали почти до лица. Он сдвинул коленки вместе и положил на них острый подбородок. Спать бы да спать дальше...
- Слава! Ты проснулся? – раздался за дверью голос тети. – Ты не забыл, что тебе сегодня в школу?
- Не забыл, - крикнул Слава высоким мальчишеским голосом и, вздохнув, потянулся к спинке стула за штанами. Повозившись со штанинами, он встал, нехотя натянул брюки на тонкие стройные ноги и смятые белые трусики, на выпирающие под ними по бокам косточки. Он был высокий, но тонкий, и косточки были тоже тоненькие.
Застегивая на ходу штаны, Слава подошел к зеркалу на дверце шкафа. Из зеркала на него глянул заспанный и какой-то обиженный мальчик со слегка вьющимися каштановыми волосами (еще ведь и постричься надо сегодня!), с маленьким, каким-то безвольным, как казалось ему, подбородком, печальными (еще бы!) большими глазами с длинными ресницами (как у девчонки, вот угораздило родиться...) на худом лице. Лицо-то худое, а губы пухлые, детские... Ему не нравилось сегодня его лицо. И вообще он редко бывал им доволен с тех пор, как вообще начал смотреться в зеркало, то есть последние два-три месяца. Раньше это его как-то не интересовало. Слава вгляделся поближе: и кожа стала какая-то не такая гладкая... Мальчику исполнилось тринадцать совсем недавно, и он действительно был еще мальчик, настоящий мальчик, и голос его еще и не думал ломаться, но его лицо уже не было розовой мордашкой ребенка.
Опять отодвинувшись от зеркала, Слава повернул голову и посмотрел, скосив глаза, на себя в полупрофиль: а в общем-то, пожалуй, ничего ряха. Серьезный, умный парень...
За этим занятием его и застала тетя Кристина, заглянувшая в дверь.
- Ну, красавец, красавец! – сказала она, - иди умывайся, а то опоздаешь! Да майку переодень, чего старую надел?
- Тетя, я же ведь в школе не раздеваюсь!
- А вдруг медосмотр какой? Переодень, Славочка, будь умницей.
И она, порывшись в шкафу, достала и протянула ему сложенную белую майку, еще новую и плотную. Слава ничего не сказал. Конечно, тетя была права, но он был недоволен, что его застали за таким занятием. Он взял полотенце, майку, подтянул штаны и молча вышел. Можно было бы, конечно, надевать брюки после умывания, и тетя говорила ему об этом, но он стеснялся ходить при ней без штанов. За все время тетя видела его в трусах не больше двух-трех раз, а голого – вообще ни разу. Тетя была добрая, и уже старенькая (она была старше мамы, своей сестры, ей было уже под пятьдесят), но все равно.... Не любил он этого, как и лишних ласк, и если позволял тете иногда погладить себя по затылку или поцеловать на ночь, то только в порядке исключения, и она это понимала и не лезла зря к большому племяннику. Она любила Славу: он не требовал особых забот, учился хорошо, ел, что дают, и не хулиганил. И вообще был хороший мальчик.
Закрыв за собой дверь в совмещенный санузел, Слава спустил штаны и кое-что достал. Раньше, когда он был маленький, эта вещь называлась «пися». Среди мальчишек она называлась по-другому, по взрослому, в мужском роде, грубо и неприлично. Он тоже так говорил, разговаривая с пацанами, но к собственному телу это короткое матерное слово как-то плохо подходило. Слава еще не отвык и от детского названия.
Выставив вперед гладкий белый животик, Слава пописал, сосредоточенно выпятив пухлые губы и нахмурив свои красивые глаза, изредка шевеля пушистыми ресницами. Сделав дело, он спрятал писю и поудобнее упрятал ее между ног, чтобы потом не задиралась в тесных складках (вот еще теперь забота, раньше он ничего такого вообще не замечал!).
Да, раньше это место не заключало в себе ничего особенного. Теперь, с некоторых пор, пися вдруг сделалась предметом первостепенной важности и доставляла Славе много беспокойства: она вдруг стала вести себя совершенно самостоятельно, буквально поднимать голову, это было интересно и страшновато, а временами причиняло серьезные неудобства.

...
Погода была солнечная, настоящая весенняя, но задувал резкий ветерок, и Слава пожалел, что поторопился и не стал сегодня ничего пододевать под брюки. Правда, в классе у них обычно было жарко, и сидеть весь день в двух штанах было тоже не очень-то приятно.
На школьном дворе кучками толклись разновозрастные ученики. Время еще было, солнце пригревало уже совсем хорошо, и заходить в дверь не торопились. Слава перебросился приветствиями с несколькими одноклассниками и стал поодаль. Он проучился в этом классе несколько месяцев и за это время так и не успел толком подружиться ни с кем из мальчишек. Он и хотел бы подружиться, но как-то не получалось. Отношения были неплохие, но этим дело и ограничивалось, а нескольких парней он старательно обходил стороной. Хотя их многие обходили. А уж что касается девчонок.... Перед девчонками он теперь робел очень сильно, хотя все это время сидел за одной партой с девочкой, с Нинкой Белоусовой, с которой его сразу же посадили вместе, и она, пожалуй, даже нравилась Славе, но.... Да что тут говорить. Он ни разу, кажется, ничего не сказал ей первый, и можно себе представить, что она о нем думает.
И Слава просто стоял один, оглядывался вокруг и щурился от солнца. Было хорошо, хоть сердце и щемило от неизбежного нового начала школьных мытарств.
Тут на сцене появилось новое лицо. Слава вдруг увидел почти рядом с собой незнакомого мальчика своего возраста, которого вела за руку женщина, очевидно, его мать – очень симпатичного мальчика, чуть пониже Славы. Они остановились неподалеку, и женщина занялась разговором с другой женщиной. Мальчик стоял рядом и смотрел вокруг темными внимательными глазами. Он был в короткой пестрой куртке, и светло-серых мягких штанах вроде лыжных, которые внизу были стянуты вокруг тонких ног и заправлены в кроссовки. «Новенький», - подумал Слава и как бы невзначай подобрался поближе. Мальчик скользнул по нему взглядом, и Слава притворился, что смотрит мимо, продолжая в то же время поглядывать на него. А хороший парень... Мальчик был тонкий, светловолосый, с тем беззащитным и робким выражением на лице, которое так характерно для новичков и обычно находит отклик в чутких душах, и желание покровительствовать и опекать – такие они тихие и одинокие, особенно когда ты сам такой... Кто его знает, конечно, какой он будет потом, но сейчас парень был ну просто очень симпатичный.
Он держал мать за руку маленькой рукой с длинными тонкими пальцами. Слава смотрел на его пальцы, всем сердцем желая, чтобы новичок оказался в их классе. Боже, ну сделай так! Трудно, что ли, чтобы так оказалось? И еще оказалось бы, что Нинка заболела, и мальчик остановился бы среди их балбесов, несмело оглядываясь, и Слава сказал бы тогда: «Садись со мной»... И все было бы элементарно просто. «Сядешь?» – «Ага». – «Меня Слава звать». – «А меня...» - наверно, у него какое-нибудь хорошее имя: Алеша, Андрей, Дима.... И подружились бы сразу, и домой пошли бы вместе...
- Саша, пойдем, - сказала женщина и потянула мальчика за руку, и они стали подниматься по ступенькам к главному входу. Мальчик оглянулся, и Слава опять на миг встретился с его глазами – мягкими, глубокими, темно-карими. Значит, Саша... Тоже неплохо. Очень даже неплохо.

...
Чудес не бывает, в этом Слава уже не раз имел случай убедиться, убедился и теперь. Все было по-старому, и Нинка никуда не делась, и новый мальчик у них так и не появился. Может быть, он вообще был у них случайно, а, вероятнее всего, сидит сейчас в другом классе, «Б» или «В», рядом с каким-нибудь дураком-верзилой, которому такой новый сосед вообще нафиг нужен, или с какой-нибудь глупой девчонкой.... И на перемене будет жаться к стенке, сторонясь бесящихся ребят, с робкой улыбочкой отвечая на случайные вопросы. Слава хорошо знал, как это бывает.
Он знал, что все эти особенности новичков, которые делают их такими симпатичными для нормальных, хороших людей (таких, как он, Слава), в то же время чрезвычайно возбуждают активность примитивных шальных ребятишек садистского толка, которым когда-то посчастливилось вкусить сладость чужого страха перед собой и которые с тех пор постоянно ищут новых жертв. Взрослые защищены законом и милицией, а что может несчастный школьник, которого не избивают до крови, не убивают, а просто мило изводят изо дня в день? Слава сам не был таким изгоем – кажется, он все же повел себя с самого начала не так уж плохо, но он знал и обратные примеры. Этот Саша выглядел таким беззащитным...
Уже зная, что чуда не будет, Слава цеплялся за совсем уж глупую надежду, что мальчик появится в их классе перед вторым уроком – как Костя Шишкин из книги «Витя Малеев в школе и дома»: перепутает класс или еще какие-нибудь соображения. Но, конечно, ничего этого не произошло. И на перемене Слава его не увидел в коридоре: либо этот Саша сидит в классе, либо он оказался в классе «Б», в другом крыле здания. Если, конечно, он вообще в шестом классе.
К концу уроков Слава готов был заплакать. Он сам не понимал, что такое творится с ним. Незнакомый симпатичный мальчишка мелькнул и исчез, ранив сердце.

...
Первый день после каникул, при всей его тяжести и даже трагичности, имеет то преимущество, что идет еще в полсилы: двоек не ставят, да и уроков на завтра или вообще нет, или немного. Поэтому Слава имел достаточно свободного времени, чтобы погоревать. Конечно, навряд ли можно было называть это горем – в чем, собственно, было дело? - но что-то все же было, что попало в него сегодня на школьном дворе, вошло в душу и осталось где-то внутри.
Вечером, ложась спать, Слава опять смотрелся в зеркало. Он всматривался, и мальчик со знакомым лицом мучительно смотрел оттуда ему в глаза, и так и не решенным оставался вопрос: а достоин ли ты сам такой великой дружбы, о какой возмечтал? Что в тебе, в пацане из зеркала, хорошего? Пока он что-то не замечал, чтобы одноклассники так уж мечтали с ним подружиться, да и девчонки, похоже, не очень им интересовались. И будет ли он такой вообще когда-нибудь кому-нибудь нужен? Или просто растет теперь, как бурьян у забора, раз уж угораздило родиться на свет?
Слава немного сгущал краски: относились к нему неплохо – и тетя, и одноклассники. Если бы их спросить, то оказалось бы, что Славка Жуков – неплохой парень, только очень уж серьезный и замкнутый, и сам не хочет ни с кем дружить. Вот так уж получилось.
Он лег спать в мрачном расположении духа. Он старался больше пока не думать о незнакомом Саше: в ближайшие дни станет ясно, здесь он или исчез навеки. Тогда и будем думать...

...
И все же мальчик в сереньких брюках никуда не делся. Он был тут, в их школе! На следующий же день Слава опять увидел его, увидел в школе, на перемене, у дверей класса «Б». Слава не мог остановиться и вылупиться на него, разинув рот, он только немного замедлил шаги, проходя мимо, и не отвел глаза, когда мальчик встретился с ним взглядом. И все. Нет, он не задрожал, кровь не бросилась ему в лицо. Просто стало тепло и хорошо. Мальчик оказался не таким уж красивым, как вчера показалось ему на улице издалека. В общем-то, обычный пацан, явно меньше его, светловолосый, но все же что-то было в его лице, все так же подкупавшее Славу: то ли какая-то беззащитность, то ли просто добрая мягкая улыбка. Слава ушел в свой класс опять с раненым сердцем, хотя кое-что на этот раз заставляло это сердце радостно биться: он здесь, мальчик в серых брюках, и кто знает, как оно будет дальше?

...
Прошло две недели. Слава ходил в школу, учился, но новичок в классе «Б» не шел у него из головы. И здорово не шел - Слава просто не понимал, что с ним такое творится. Стыдясь самого себя, он подходил на переменах к дверям класса «Б» (как назло, это было в другом конце коридора, где ему вроде бы нечего было делать), и прохаживался по коридору, наблюдая за дверями и надеясь, что Саша пройдет мимо, просто пройдет, и можно будет украдкой пробежать по нему глазами, старательно делая вид, что тут у тебя дела.
И ему это удавалось. Иногда Саша проходил в кучке одноклассников, чаще выходил один. Пару раз он смотрел на Славу, и наш мальчик поспешно уходил, боясь, что Саша о чем-нибудь его спросит. Почему-то он этого боялся, хотя, кажется, ничего так не желал, как заговорить с новым учеником класса "Б", и, может быть, познакомиться. Лежа в постели, он мечтал, как с Сашей что-нибудь произойдет и он ему поможет. Очень соблазнительно было представить, что к Саше привяжутся хулиганы, но перед самим собой он не мог лукавить – хулиганов он сам боялся. Слава был не из тех, что утешают себя, представляя, как легко поколачивают злодеев в выдуманном мире. Может, что-нибудь попроще? Может, Саша что-нибудь потеряет, а он найдет? «Держи, это, кажется, твое». - «Ага. Вот спасибо». - «Да ерунда». - «Ты в «А» учишься?» - «Ну да. А ты Саша, я знаю». - «Откуда?» - «А вот отгадай». И дальше все будет хорошо, Слава даже начинал ворочаться в постели от удовольствия.
Но Саша проходил мимо, да и встречи эти были так редко, кроме того, ребята из Сашиного класса уже обращали внимание на его проходки. Несколько раз он подстерегал Сашу на выходе из школы, и как-то, таясь, проследил до самого его дома. Это был старый серый дом в пять этажей, на тихой тенистой улице. Правда, сейчас, в апреле, она не была тенистой, но старые деревья росли здесь густо. По дороге туда надо было переходить шумную центральную улицу, и Славина шальная фантазия заработала по другому сценарию: а вдруг Сашу сейчас собьет машина... Слава подбегает к нему, как-то помогает, потом помогает везти в больницу, держит голову у себя на коленях.... И сразу же он почувствовал себя последним подлецом. Нет, не надо, пожалуйста, это – сдуру! И, пожалуй, он был рад, что с Сашей ничего такого не случилось, и он, неспешно шагая шагах в тридцати впереди, благополучно добрался до своего старого дома и скрылся за обшарпанной дверью подъезда.
И все-таки, вечером, лежа в постели, он опять на все лады поворачивал этот соблазнительный вариант: вот если бы все же, не по его желанию, а само по себе, все равно как если бы все равно должно было случиться... Несильно, только несильно... Саша лежит на земле, у него вывернута нога, он стонет, все сбегаются, и он, Слава, впереди всех. «Я его знаю, это Саша!» - и вызывают скорую, а он держит Сашину голову у себя на коленях (Слава возбужденно повернулся на живот, подсунул подушку поплотнее под подбородок), Саша стонет, может быть, всхлипывает (больно ведь, что такого!), смотрит на него сквозь слезы... «Скажи моей маме...» - «Я скажу, я тебя знаю, ты Саша из класса «Б». Но вот приезжает скорая, «мальчик, пусти» – и все? Нет, пусть лучше никого не будет, только они, и пусть несильно, пусть он только захромает, пусть даже не машина, а просто поскользнулся, – упал, встал и тут же снова сел, морщится. Слава подходит. «Что с тобой?» – «Да вот ногу подвернул». – «Тебе помочь?» – «Да я сам попробую». – «Ладно тебе, давай бери меня за шею. Ты Саша, я тебя знаю». – «Откуда?..» – и т.д. И вот он ведет Сашу домой, и мальчик в серых штанах висит на нем своей приятной тяжестью, и лицо его совсем рядом, может, они даже соприкасаются щеками.... И, представляя себе все это, Слава опять перевернулся в постели, лег на спину, теребя майку на груди. И дальше... Сашина испуганная и благодарная мама, «спасибо тебе, мальчик», - «да что там», - «ты приходи к нам, приходи!» – но дальше все пошло настолько уже сладенько и глупо, что Слава вздохнул, успокаиваясь и выбираясь из утешительных фантазий в темный реальный мир, где он по-прежнему один, а Саша – чужой и далекий парень, может быть, еще и дурак набитый, а, может быть, вообще гад ползучий. А, может, уже и дружит с кем-нибудь.... С таким же гадом...
Слава даже пытался избавиться от слишком уж навязчивого образа, пытался думать о девчонках, о голых женщинах, книжках – и наконец засыпал, обняв себя за шею и представляя, что обнимает Сашу... А, может быть, что это Саша обнимает его – наверно, Славе все же хотелось, чтобы и его обнял когда-нибудь верный друг, но это было запрятано совсем уж глубоко.
Когда на другой день ему снова попался в коридоре Саша, милый, аккуратный, в замечательных потрепанных внизу джинсах и старых кроссовках, Слава незаметно, но придирчиво оглядел его лицо на предмет возможного гадства – и снова замечательный парень ранил его сердце, скользнув глазами по Славе и, кажется, даже немного улыбнувшись ему. Хотя, может быть, это Славе только показалось от волнения. Ну нет, не может такой быть гадом ползучим... И по-прежнему рядом с ним не видно никакого постоянного дружка, что тоже наполняло душу Славы ревнивой радостью.

...
Прошла еще неделя. «Ты что, влюбился?» - спросила как-то тетя Славу. На дворе буйствовал апрель, конечно, самое время было задавать дурацкие вопросы.
- Влюбился, - буркнул Слава и выскочил из комнаты. Ну да, еще не хватало теперь отвечать ей, в кого именно. Да, мол, влюбился, в кого? – да так, в одного пацана, в нового мальчика из параллельного класса... Ну и влюбился, ну и что? И кому какое дело? И вообще, может он мечтать о друге, просто о друге на всю жизнь?
Апрель подходил к концу. Погода стояла теплая, и многие ходили по улицам уже чуть ли не по-летнему. Тетя настаивала, чтобы Слава надевал хоть легкую ветровку, и он не спорил: иногда все же накатывал холод, а могла и крупа посыпать.
Но в этот день солнышко светило совсем ласково, и Слава шел, расстегнув молнию, невольно воддавшись радости, вприскочку, поддавая ногой камешки. Было воскресенье, и был хороший день, и ему было тринадцать лет (об этом тоже забывать не следует).
И тут он увидел Сашу, выходящего из булочной с сумкой в руке. Слава застыл, глядя на него. И, как нарочно, Саша тоже увидел его и тоже остановился. Слава знал, что выглядит глупо, вот так стоя и таращась на незнакомого мальчишку, но продолжал стоять. Ему как-то сделалось все равно, что о нем подумают. Саша неуверенно шагнул к нему, остановился. Слава понял, что если он так и будет стоять столбом, Саша сейчас повернется и уйдет, может быть, еще и постучит себя по лбу, и все будет кончено. Он тоже шагнул к Саше, шагнул еще раз. Сердце его билось сильными толчками, ладони вспотели. Ну и что он сейчас этому Саше скажет? Что ему надо от него? Все отработанные варианты не годились.
Медленно, неуверенно они подошли друг к другу и теперь стояли рядом. Мальчик смотрел на Славу вопросительно и настороженно, он был совсем рядом, во плоти, и у него были растрепанные волосы. Господи, что же ему сказать? Не в силах ничего придумать, Слава улыбнулся. Мальчик удивленно поднял брови, но потом, как бы поняв что-то, тоже улыбнулся в ответ.
- Ты что? – спросил он Славу.
И тут слово нашлось.
- Здравствуй, - сказал Слава.
- Привет, - ответил мальчик.
- А я тебя знаю, ты Саша, - вспомнил Слава свои сценарии.
Но мальчик не удивился.
- Я тебя тоже видел в школе. Ты около нашего класса часто ходишь.
Слава почувствовал, что краснеет. Он чуть было не сказал прямо, что вот, мол, все хотел с тобой познакомиться, но промолчал.
- Меня Слава звать, - сказал он вместо этого, и это, конечно, было умнее.
- А меня ты знаешь.
И тут Саша протянул ему руку. Слава осторожно взял его руку, чтобы, боже упаси, не видно было дрожи, и пожал тонкие теплые пальцы.
Они шли по улице Герцена – той самой шумной улице, на которой Саше еще недавно грозила опасность быть сбитым машиной, - шли рядом, разговаривали ни о чем, старательно находя темы. Это было трудно, возникали неловкие паузы. Слава лихорадочно думал, о чем бы таком еще поговорить, чтобы и себя лицом показать, и чтобы продлить эту прогулку вдвоем, этот ошеломляющий подарок небес (спасибо, о, спасибо!), не испортить только что возникшую и так чудесно проявившуюся взаимную симпатию. Именно взаимную, ибо он чувствовал, что тоже нравится Саше – и это и было главным чудом. Все походило на сон. Живой Саша шел рядом с ним, иногда задевая его своей хлебной сумкой, он мог видеть рядом его джинсы (Слава уже знал к этому времени, что он носил их попеременно с теми мягкими серыми штанами) на тонких ногах. Иногда Слава осмеливался взглянуть сбоку на его лицо, на маленькое белое ухо и нежную кожицу на виске с крошечной темной родинкой. Он видел, что Саша тоже украдкой бросает на него робкие взгляды. Было трудно, и неловко, и очень хотелось уйти, убежать от мучительного чувства застенчивости, но все это перекрывалось огромной радостью.
Они шли все дальше, уходя и от его дома, и от дома Саши, и Слава боялся об этом сказать, это означало бы намек на конец прогулки. Они шли и разговаривали, намеренно небрежно и с сознанием собственного достоинства, как и полагалось.
- Я тебя еще в первый день тогда заметил, ты с матерью приходил.
- Я тебя тоже тогда заметил. Ты на улице стоял.
- Я тогда подумал, что ты в нашем классе будешь, - (как охота сказать «и так жалко было» – но нет, не надо)
- Да я уже оказался в «Б» записан.
- А ты в другой школе учился?
- Мы вообще только что переехали, мы в Нальчике жили.
- Далеко.
- Да.
Молчание. Думай, Славка, думай!
- Мы с мамой вдвоем живем, - просто и открыто сказал Саша. О, черт, что же тут сказать в ответ?
- Ты за хлебом ходил?
- Ага. У нас рядом хлеб плохой. А ты в ту сторону шел?
- Да мне все равно, куда идти, - это прозвучало как-то нехорошо, неприветливо, и Слава с усилием добавил: - Так, захотелось с тобой поговорить.
Сердце замерло, он боялся взглянуть на Сашу.
- Мне тоже.
О, Саша, Саша, Саша...
«Ну, теперь – все», - бессмысленно говорил про себя Слава.
- А ты сюда только за хлебом ходишь? – спросил он, чтобы хоть что-нибудь сказать.
- Ну, и за хлебом, и вообще в магазин... Что мама скажет. Здесь магазин лучше.
- А ты где живешь?
Вообще-то Слава знал, где живет Саша, но не мог же он признаться, что следил за ним.
- На Советской, в красном доме, в котором «Электротовары». Знаешь?
- Да знаю. А я на Урицкого, где рядом «Дары осени».
- А куда мы тогда сейчас идем?
Они уходили совсем в другую сторону.
- Не знаю.
Они остановились. Слава весело улыбнулся Саше, и Саша улыбнулся в ответ. Конечно, это было забавно, как они ушли куда-то в сторону, но главное, это то, что можно было вот так стоять лицом к лицу и открыто разглядывать карие Сашины глаза и топорщащуюся светлую челку на лбу.
Саша сказал:
- Давай к нам пойдем.
- Давай.
Вдова Подлещикова с Сашей жили в маленькой квартирке на третьем этаже.
- Мама, это мой друг Слава! – сказал Саша вышедшей на звонок женщине.
- Здравствуйте, - сказал Слава, подумав, как хорошо было бы поскорее так же кому-нибудь сказать: «Это мой друг Саша».
- Очень хорошо. Вы, наверно, учитесь вместе? Саша, сколько можно ходить за хлебом?
- Мама, ну мы же немного погуляли!
- Надо было зайти, переодеться, тогда уж и гулять.
Они разулись, и Слава вслед за Сашей прошел в комнаты. Было неловко слушать все это, кроме того, его угнетала мысль, что Саше попало из-за него.
- Пошли вот сюда, - сказал Саша, провожая его в свою комнату.
- И переоденься! – крикнула мать из кухни.
- Ладно! – крикнул в ответ Саша, прикрывая дверь. В комнате стоял старый диван, письменный стол и шкаф.
- Садись пока, - предложил Саша, показывая на диван, а сам пошел к шкафу, на ходу расстегивая рубашку.
Слава сел на диван и наугад взял со стола какой-то журнал. У него стучало сердце.
- Ты не бойся, она у меня добрая, сейчас только рассердилась, что я ушел и пропал, - говорил Саша. Говоря, он снял рубашку, бросил ее на стул, подошел ближе к Славе и стал расстегивать джинсы. Славе было и приятно от такого доверия, и неловко, он подумал, что сам бы, пожалуй, не решился сразу показывать, что у него там надето под штанами. Между тем Саша продолжал говорить с ним, и Слава подумал, что нехорошо смотреть журнал, когда с тобой разговаривают. Слава поднял глаза. Саша стоял перед ним и складывал брюки, у него были длинные голые ноги, и на нем были белые трусики-плавочки, белая майка была небрежно заправлена за резинку и на боку висела, выбившись наружу. Встретив взгляд Славы, Саша улыбнулся ему и повернулся к шкафу, переступая по полу тонкими ногами в носках.
Потом они смотрели Сашины сокровища, чем-то похожие на его собственные, хотя кое-что здесь было по-настоящему интересное, – например, оставшийся от отца полевой бинокль. Куда делся отец, не говорили, и Слава не спрашивал. Обстановка в квартире была небогатая, Слава не увидел даже телевизора.
- Саша, зови Славу ужинать, - послышался за дверью голос Сашиной матери.
- Пойдем? – спросил Саша.
Но Слава замотал головой – это было выше его сил. К тому же уже темнело, он ужасно замешкался.
- Спасибо, я пойду.
- Подожди.
Саша порылся на полке и протянул Славе складной швейцарский нож «Викторинокс», который они перед тем рассматривали.
- На, возьми себе.
- Ты что, он же дорогой!
- Да ерунда. Ну, возьми, пожалуйста!
Слава не решался.
- А что мать скажет?
Вместо ответа Саша открыл дверь, позвал мать и с порога сказал:
- Мам, я Славе хочу свой ножик подарить, он боится брать, скажи, что можно.
- Да конечно можно, Сашенька, - сказала она.
- Спасибо, - смущенно пробормотал Слава и опустил ножик в карман. Ножик был довольно большой, с многими инструментами, и в кармане сразу почувствовалась приятная тяжесть.
- Уже уходишь, Слава? – спросила она.
- Да, пора уже, я не сказал, куда иду.
- Конечно, тогда иди, а то мама беспокоиться будет.
Слава испугался. Ему очень не хотелось объяснять сейчас, что у него не мама, а тетя. Кроме того, он не хотел и других вопросов – где живешь, да как учишься, но она только молча стояла рядом с Сашей, пока Слава обувался в коридоре, и только в дверях сказала:
- Приходи к нам еще.
- До свиданья, - сказал он и выскользнул на лестницу.
Как бы прочитав его мысли, Саша вышел за ним и прикрыл за собой дверь. Они постояли.
- Ты правда приходи.
- Ты тоже ко мне приходи. Давай завтра после школы зайдем, я тебе покажу, где.
- Ладно.
Они помолчали. Уже было как бы само собой, что из школы завтра вместе пойдут... Славу переполняла жаркая благодарность – и к доброму боженьке (вот это подарок! Он о таком и не мечтал!), и к самому Саше – и за ножик, и за все вообще... И, главное, за то, что он действительно оказался таким... и даже лучше, во сто раз лучше. И что он вообще есть. И что Слава ему нужен... Как это все сказать?
- Ну ладно, я пойду.
- Пока.
- Пока.
Слава повернулся и побежал вниз по лестнице, позади него хлопнула дверь.
На улице было уже почти темно, и сильно похолодало. Слава повернулся, разглядывая окна на третьем этаже. За одним окном он увидел темную фигурку, Саша махал ему рукой. Он тоже помахал, потом торопливо пошел домой, с удовольствием ощупывая в кармане тяжеленькое тельце ножа. Дома еще ждали уроки, может быть, выговор от тети, но все это были мелочи. Все было хорошо, так хорошо! Впору было пойти в церковь и поставить свечку. Но, конечно, всерьез он об этом не думал: Слава серьезно относился к этому вопросу, много размышлял над ним, и вообще был рационалистом. Бытие Божие оставалось для него крайне сомнительным, несмотря на всякие (пусть даже замечательные!) совпадения.
Тетя была уже дома. Она была чем-то озабочена и не обратила особого внимания на его появление, только погнала умываться и ужинать. Его распирало желание поговорить о Саше, похвастаться своим необыкновенным везением – все равно, с кем.
- Я сегодня с одним мальчишкой познакомился, из другого класса. Его Саша звать.
- А – а, - протянула тетя, не выказывая особого интереса.
- Он мне нож подарил. Вот, - Слава протянул на ладони красный сложенный ножик с крестом на ручке. Он немного все же боялся – вдруг тетя скажет, что он не должен был брать такую дорогую вещь. Но тетя только поинтересовалась, не бандит ли он какой-нибудь, раз с ножами ходит. А когда он, скрывая досаду, уверил ее, что Саша не бандит, а, напротив того, очень даже воспитанный, она только посоветовала ему спрятать ножик получше, «а то обрежешься». Слава понял, что тетя и понятия не имеет, что это за вещь, для нее это в лучшем случае какая-то детская цацка, - и убрал ножик. Было и обидно за Сашин подарок, и вместе с тем отпала еще проблема.
Небрежно готовя уроки, он напряженно думал, что подарить Саше завтра. Он был готов подарить ему что-нибудь очень дорогое, самое ценное. И Слава не кривил душой, он бы так и сделал, но, к сожалению, ничего такого у него не было. Жил он у тети не бедно, но достаточно скромно. Но он все же придумал, и это была действительно ценная вещь: большой екатерининский пятак, валявшийся у него в столе. Слава слышал, что от такого пятака не отказался бы любой музей. Его, правда, смущала мысль, знает ли это Саша, и не будет ли он для него просто старым медным пятаком? Вот сраму-то будет! И пятак зря пропадет. Саша, конечно, умный парень, Слава и помыслить не мог, что не умный, но... ведь не все в таких вещах разбираются. Но он придумал неплохой выход: сначала невзначай показать пятак Саше и посмотреть на реакцию. Больше, увы, все равно дарить было нечего.
Слава продолжал думать об этом весь вечер. И в постели он представлял, как завтра в школе уже открыто подойдет к Саше и скажет ему: «Привет». И Саша ему скажет... ну, что-нибудь. От удовольствия Слава даже повернулся, сбивая под себя одеяло. Как все-таки плохо, что у них нет телефона... Сейчас бы позвонить Саше: «Привет, это я. Ты еще не спишь? Я уже в постели». – «Славка, привет! Я тоже раздеваюсь!». – «Сашка, спокойной ночи!» – «Ага, и тебе тоже!» - Слава тихо засмеялся.
Неожиданно ему представился Саша, такой, каким он его сегодня видел, в майке и домашних трусиках, и это было так приятно, и приятно совсем по-особому. С некоторым испугом мальчик почувствовал, что у него началась эрекция. Это было неожиданно, обычно для этого требовалось думать совсем о другом. Само по себе это явление было ему уже хорошо знакомо, но чтобы вот так, при мысли о раздевающемся мальчике... Голубой он, что ли?! Слава откинул одеяло, стянул пижамные штаны (отопление уже выключили, было холодно, и он спал в пижаме, а не в трусах), и в полумраке разглядывал некоторое время свой поднимавшийся толчками член, похожий теперь на твердый палец. Все было как обычно, и хотелось поиграть с собой, поделать, как он делал уже полгода, только перед глазами теперь вместо безликих голых девиц упорно мелькал, радостно возбуждая, тонкий светловолосый мальчик с голыми бледными ногами, и его белые трусики выпячивались спереди маленьким мешочком. Слава полежал еще немного, потом вздохнул, зажал писю между ног и начал двигать, как уже привык.

...
Пятак пошел хорошо...
Прошло еще две недели. Слава самозабвенно дружил с Сашей, встречаясь с ним при каждом удобном случае. Поначалу он боялся быть слишком навязчивым, но скоро убедился, что друг так же стремится к нему, и они стали встречаться на каждой перемене. Им действительно было интересно друг с другом, и чувство скованности быстро прошло. В сущности, это была обычная закадычная мальчишеская дружба, но с элементом трепетной нежности, от которой у Славы сладко замирало сердце. Идя по улице, они иногда брались за руки и так шли, крутя и слегка сжимая друг другу пальцы, и, повернувшись друг к другу одновременно, прерывали разговор и оба озарялись солнечными лучезарными улыбками, которые так любят фотографы.
Конечно, в школе они остерегались от таких жестов, и без того уж над ними стали подшучивать ребята и учителя. Они разговаривали обо всем на свете, оба были достаточно развитые мальчики, которым скучно среди одноклассников. Фантастика, мир техники, даже политика, всегда находилось о чем поговорить – да и просто ни о чем, как это умеют только дети и женщины, смеясь и понимая друг друга с полуслова. Они почти не говорили друг о друге, все основное было выяснено в первые дни. Саша был на полгода младше Славы, и Славе было приятно узнать об этом. Ему нравилось воображать себя покровителем Саши, но он ни словом не намекал на такие нюансы, чтобы друг не обиделся, и только наедине сам с собой продолжал иногда спасать Сашу из-под колес или отдавать ему свою кровь. Конечно, в разговоре с Сашей об этом нельзя было даже намекнуть – это все равно что признаться, что он любит Сашу. Это было так же немыслимо, как, например, рассказать Саше, что он делает в постели и в ванне, думая о нем. Но, поговорив, можно было побалдеть, повеселиться с беспричинным смехом, а то и повозиться на диване, валя Сашу на бок, с восхитительным чувством внутренней ласки, которая порой прорывалась наружу, и которой оба стеснялись.
Как-то, сидя у Славы перед телевизором, Саша положил голову ему на плечо. Слава замер. Потом осторожно обнял Сашу рукой за плечи, легонько притянул к себе, как бы устраивая поудобнее. Он молча сидел так, боясь пошевелиться, и бездумно смотрел на экран. Саша тоже застыл неподвижно, они просто молчали и смотрели в телевизор. Слава не знал, сколько прошло времени – может, пять минут, может, семь. На щеке был мягкие Сашины волосы. Потом Саша пошевелился, поднял голову, Слава убрал руку. Некоторое время они сидели отдельно, хоть и рядом, и не глядели друг на друга. Потом Слава пошел на кухню, взял тарелку и, унимая дрожь в руках, насыпал на тарелку чипсов. Он вернулся с тарелкой в комнату, и они по-прежнему сидели рядом, грызли чипсы и говорили только о фильме. Они посидели так некоторое врвемя, потом Слава собрался с духом, убрал опустевшую тарелку и подсел ближе к Саше, обняв его сзади за плечи и за грудь, притянул к себе спиной. Саша неловко привалился к нему, прижался, накрыл рукой его руку у себя на груди. Было не очень удобно так сидеть, но они сидели, почти не шевелясь. На Саше был тонкий свитер, сквозь который Слава чувствовал рукой, как где-то там, в глубине Саши, в теплых недрах, бьется его сердце. Затем Саша опустил и вытянул ногу, и Слава с волнением увидел на его мягких штанах твердый поднявшийся бугорок. Саша тоже увидел, а, может, почувствовал, и как бы невзначай прикрыл это рукой. Слава в первый раз видел так у Саши. Неизвестно почему, оно поразило его. Может быть, Саша тоже по ночам думает о нем? Эта мысль пугала, и все же было радостно.
Когда Саша ушел, Слава подошел к зеркалу и долго и придирчиво изучал свое лицо. Он знал по некоторым признакам, что некоторые считают его красивым мальчиком (или хорошеньким, как выразилась как-то при нем одна тетенька, еще при маме), и всегда ему было от этого неловко, но сейчас он, похоже, не имел бы ничего против того, чтобы Саша тоже считал его красивым. Ему-то самому в Саше нравилось все, с самого начала, то есть с макушки – и растрепанные, слегка вьющиеся светлые волосы, и тонкий небольшой нос, и серые глаза – то веселые, то какие-то шальные, нравилась даже та некоторая бледность и мучнистость, которые в сочетании с худобой придавали Саше в глазах обычной публики слегка дохловатый вид и совсем не делали его записным красавцем. Слава знал к этому времени, какие у Саши есть рубашки и штаны, и все это было замечательным.
Ложась спать, Слава, как обычно, поговорил по воображаемому телефону с Сашей, и Саша пожелал ему спокойной ночи. Но ему показалось, что высокий ломкий мальчишеский голос Саши сегодня как-то по особому исполнен доброты. И это было отражением того, что творилось в его собственной душе. Он немного поговорил с этим бесплотным Сашей, как обычно на ночь. Конечно, это было не так хорошо, как с настоящим, но тут он зато мог не стесняться и немного отпустить узду. Конечно, не совсем, тогда сцена лишилась бы правдоподобия, а заодно и привлекательности. «Тебе хорошо сегодня было?» – спрашивал он. «Ага. Давай так и будем кино смотреть?» – «Давай. Саша, ты когда ушел, я все время про тебя думал». – «Я про тебя тоже часто вспоминаю». – «Ты у меня друг». – «И ты у меня. Слава!» – «А?» - «Ты уже лег спать?» – «Лег. А ты?» - «И я лег. Слава, спокойной ночи». – «И тебе, Саша». Спасибо... Слава со вздохом перевернулся на живот.
Он долго не засыпал. Устроившись уютно под одеялом, он представлял голову Саши на своем плече. И как он обнимает Сашу за грудь и прижимает к себе. Что-то в этом было совсем новое, что-то беспокойное. Но ведь они сколько раз уже жали друг другу руки, улыбались друг другу при встрече. И то, что они сидели обнявшись – что тут такого? Еще и не так обнимались, когда катались по дивану и жали друг из друга масло. Но он чувствовал, что если бы кто-нибудь сегодня зашел в комнату, они тут же бы отскочили в стороны, чтобы никто не увидел, как два больших мальчика молча сидят в обнимку. До сих пор его распирало от гордости, что с ним дружит Саша, ему хотелось, чтобы все видели их вдвоем. Теперь же ему впервые пришло в голову, как много вокруг толчется народу и как хорошо было бы оказаться с Сашей в таком месте, где бы не было больше никого. Слава обхватил самого себя рукой, погладил себе шею и затылок и снова вышел на связь с Сашей:
«- А хорошо бы вместе спать, правда? Ты бы хотел со мной?»
«- Еще бы.»
«- Саша, а ты в трусах спишь?»
«- Ну да. А ты сегодня тоже без пижамы.»
«- Тепло стало. Да я не люблю в пижаме».
«- Конечно, так лучше, правда?»
Потом опять настало неизбежное...
«- Слава, у тебя встает?..»
И начались фантазии, как обычно, хаотические и бессвязные, но в них ненавязчиво повторялся торчащий бугорок на мягких штанах Саши.

...
На другой день они, как уже повелось, встретились на перемене, в углу коридора, у окна. Славе хотелось тут же прикоснуться к Саше, выказать ему это новое чувство близости, но вокруг шумели школьники, и он только улыбнулся Саше, как обычно, и с радостью увидел его ответную улыбку. С некоторых пор его иногда пугала мысль, что он надоест Саше. В глубине души он считал себя недостойным такого дара, и боялся, что скоро все кончится.
Стоя радом с Сашей, лицом к окну, Слава взял его за руку, и тайно погладил пальцы. Саша крепко сжал его руку.
- У вас сегодня сколько уроков?
- Пять.
- У нас шесть. Жалко. Вместе бы пошли..
- А хочешь, я тебя подожду?
- Да ладно, Сашок, целый час ждать. Давай потом куда-нибудь сходим.
- А куда? Просто пройдемся?
- Погода плохая.
- Жалко, лето не скоро.
- Жалко, что вы прошлой весной не переехали, все лето были бы вместе.
- Или еще раньше. Тогда и в детсад бы вместе ходили.
- И в ясли.
Они засмеялись.
- Славка, а пошли в кино? В «Победе» идет (...). Если денег нет, я посмотрю, может быть, наберу на двоих.
С деньгами у обоих было не густо... Но это было даже хорошо, что у обоих, ибо избавляло от многих комплексов.
- Да у меня есть. Пойдем.

...
Они сидели в темном зале и смотрели скучноватое кино. Саша завладел рукой Славы, утянул ее к себе, и играл его пальцами, устроив на своем животе под курткой. Слава смотрел на экран, но мало что видел. Его рука лежала у Саши под курткой, лежала на его джинсах, и он чувствовал их грубоватую ткань и рубчик на поясе. Саша перестал перебирать его пальцы и просто накрыл его руку своей ладонью, прижав к себе, как вчера. И тогда, чувствуя, что ставит на карту всю их дружбу, рискуя потерять Сашу навсегда, Слава повел руку вниз, к ногам Саши, нащупал на его джинсах продолговатый плотный бугорок и погладил его, легонько сжал и убрал руку вверх. Саша сидел не шевелясь и смотрел перед собой, на экран. Слава робко пожал его руку, и облегченно почувствовал ответное пожатие – Саша не сердился. Больше того – Саша сам опять потянул его руку вниз. И почти все остальное время он ласкал Сашу под курткой, гладил его джинсы, а рука Саши лежала сверху. Они оба сидели неподвижно, уставившись на экран – это было черт те что.
Они вышли на улицу, все так же молча. Было уже темно, моросил мелкий дождичек. На Славе была легонькая тряпичная ветровка, и Саша стал расстегивать свою куртку.
- Я тебя закрою, - сказал он.
- Да брось ты, все равно не хватит.
Но Саша расстегнул куртку и накрыл его полой, обхватил рукой. Идти так было неудобно, но они шли, опять молча. Дойдя до Сашиного дома, они вошли в темный подъезд и остановились. Было тихо и почти темно. Слава мучительно молчал, и его пугало, что Саша тоже молчал – а уж обычно-то Саша говорил гораздо больше его. Они стояли и молчали, ясно было, что уйти просто так – нельзя.
- Ты что стоишь? – хрипло прозвучал в темноте Сашин голос.
- А ты чего?
- А я как ты.
- До завтра?
- До завтра.
Они стояли, говорили «пока» и опять стояли. Потом Саша начал медленно подниматься по лестнице. Слава остался один. Он стоял и слушал Сашины шаги.
- Саша! – позвал он.
- Что?
- Подожди.
Слава бегом поднялся на площадку. Он слышал, как Саша тихо засмеялся.
- Забыл попрощаться? – спросил он, когда Слава, тяжело дыша, встал рядом. Слава не ответил – он не знал, что сказать.
- Славка, мы, наверно, любим друг друга, - сказал Саша.
- Ага.
Они еще помолчали – как будто что-то случилось.
- Надо, чтобы никто не знал, - выдавил из себя Слава.
- Конечно.
Они подождали, пока по лестнице пройдет старушка с сумкой, потом молча обнялись.
...
Слава шел домой, стараясь ни о чем не думать. Потом, потом. Все теперь потом. Дома он сел за уроки (за последнее время он здорово запустил учебу), но дело шло плохо. Слава то и дело застывал, покусывая ручку. В голове словно было напихано горячей каши. Улегшись в постель, он повернулся на бок и искренне попытался заснуть. Сегодня обошлось без воображаемых разговоров с Сашей. С Сашей будет разговор завтра, тогда и выяснится все. А сегодня – не надо ни о чем думать. Слава лежал и старался не думать, и это ему даже удавалось, точнее, он старательно думал о другом.
Но одно Слава знал твердо: прежний мир ушел и больше не вернется.

...
Они встретились в школьном коридоре, как обычно, поздоровались на ходу. Все было как обычно, но Славе показалось, что Саша смотрит на него совсем по-особому. Так и должно было быть. Он пошел на урок, заработал двойку, но это его не очень взволновало. С трудом дождался он перемены.
Они отошли к стенке и постояли молча. Вокруг было слишком много народа.
- Ты помнишь вчерашнее? – дрожащим голосом сказал Саша. Славе стало страшновато.
- Конечно.
- Знаешь, что будет, если узнают?
Оба хорошо понимали, что речь шла не просто о шалости в кино, а о всем, что было на этом теперь завязано.
- Знаю.
- Надо скрывать ото всех, что мы... Боже упаси, если заметят.
- Конечно...
Славе стало казаться, что они и в самом деле уже творят нечто несусветное. На лицах проходящих мимо и приглядывающихся (вот именно!) к ним одноклассников и посторонних явно читалось подозрение. Саша вдруг сказал почти громко, окрепшим голосом:
- Ну и черт с ними со всеми, нам друг друга хватит, правда, Слава?
Обычно он звал его «Славка»...
- Ага.
Они стояли рядом у бюста Мичурина и незаметно держались за руки, и их пальцы крутили друг друга на все лады. А вокруг бесновалась школьная толпа. Как в стане врагов, подумал Слава.
- Я к тебе сегодня приду, - сказал Саша, - там и поговорим.
...
Что это было – новый, сияющий мир или открывшаяся пропасть? Слава не знал. И опять его мучила мысль – неужели я такой? Мы с Сашей такие? Ну, такие? Он не мог выговорить даже сам с собой, какие именно такие. Он был готов принять Сашину любовь, и ни секунды не сомневался мальчик, что это – великое счастье. Но что же дальше? Уж больно все серьезно завязалось. Ласкать, обниматься, резвиться, в интимной ласке погладить член друга – и все, дальше этого его представления не шли. Нет, он знал, конечно, что делают гомики (ну вот, слово сказано!), но лично ему этого пока не требовалось. Может быть, еще поцеловать Сашу, почувствовать вкус его губ – но это уже не совсем всерьез, это ему представлялось не иначе как с улыбкой. Все это было не совсем прилично, даже совсем неприлично, но можно было успокаивать себя, что он не какой-нибудь извращенец, он же не мечтает трахать Сашу в зад – об этом ему даже думать неприятно! Просто ему очень, очень нравится Саша, он, может, за него жизнь отдаст (Слава думал, что, пожалуй, в самом деле отдаст, и это вполне могло быть), он его самый лучший друг, а дружба тоже может быть нежной, что, он не может приласкать своего любимого друга? Ну, а что именно там приласкать... - нет, ничего не сходилось, уж очень специфические дальше были проявления. Дружба, от которой встает...
Слава уже думал, что, пожалуй, такого, как вчера, больше не надо, что даже просто обняться и посидеть вместе – уже само по себе не могло сравниться ни с чем. А что ему нравится у Саши это место... - но Слава сам не знал, почему ему так понравилось трогать Сашу между ног. Его волновала сама интимность этого места, что у милого Саши есть не только красивое лицо, мягкие волосы, прекрасная улыбка, но еще и это потайное место, его член, Сашина пися, такая же, как у самого Славы, вокруг которой у любого мальчика так много всего, которая встает от волнения и с которой можно выделывать такие приятные штуки.
Ладно, это пусть. Но что думает об этом сам Саша? Может, он захочет большего? Слава смутно чувствовал, что, сказав «а», надо сказать «б». Что, если Саша на самом деле такой? Слава с удивлением подумал, что эта мысль, похоже, ему совсем не неприятна, и даже вызывает какое-то уважение к небольшому мальчику Саше, такому приличному с виду, меньше и младше Славы. Что, если он захочет со Славой... - ? Славе было и страшновато, и интересно, и жутковатая мысль: а ведь теперь все можно... Нет, он знал, что, по крайней мере, сегодня Саша ничего с ним не сделает, но он на всякий случай помылся и надел приличные плавки. Он волновался, надевая их, и пися его волновалась, хотя, собственно, он не думал пускать ее в ход с Сашей. Ему не хотелось по-настоящему... Как это... Да ну, просто – е...ться! – другого слова он не знал. Вые...ть Сашу – об этом не хотелось и думать.

...
Когда они встретились, Слава подумал, что Саша тоже изменился. Он стал сразу как-то решительнее, резче, и как будто старше. Все сомнения Славы для его друга просто не существовали. Он, похоже, сразу решил для себя, может быть, уже давно: да, мы такие вот, и фиг вам всем остальным, это все наше дело. Он помянул древнюю Грецию и Рим, про современные нетрадиционные меньшинства, и Слава удивился его эрудиции. Хотя он давно знал, что голова у дружка варит хорошо, прото здорово, не хуже, чем у него самого.
Его ошеломила эта Сашина решительность – хотя мысль о том, чтобы подняться над предрассудками толпы, поворачивала проблему уже в другую сторону и несла в себе привлекательность.
- Саша, но они ведь это... Делают друг с другом...
- Ну и что? Не насилуют же друг друга, а по любви. Я готов. Ты бы хотел так меня?
Слава замялся.
- Не знаю.
- А я бы тебя хотел. И в рот, и в зад.
Славу больно кольнуло в душу. Саша серьезно смотрел ему в глаза, его светлая челка рассыпалась по лбу. Слава глотнул:
- Для тебя – все, что хочешь.
Саша сжал руку на его колене:
- И я тоже тебе дам, как ты захочешь!
Слава кивнул. Он еще сам не знал, и серьезно сомневался, захочет ли он этого, даже потом... Он не мог себе представить, как бы он воткнул свой член в Сашу, туда, сзади... в Сашину попу... или в этот вот его рот. А самому?.. Сможет ли он вытерпеть, когда Саша начнет делать ему во все места? Теперь, в его растерянности, хрупкий мальчик Саша со светлым чубчиком на лбу представлялся ему в виде какого-то здорового мужика, сексуального гиганта. Как он решительно говорит, и ничего не боится...
- Давай ты завтра ко мне придешь днем, мамы завтра долго не будет, - сказал Саша, поднимаясь со стула.
- Ты уже уходишь? – странно, но Слава почувствовал облегчение. Значит, не сейчас...
- Да, идти надо. У нас завтра контрольная.
- А я сегодня пару схватил, - глупо сказал Слава.
Саша засмеялся. Они остановились у двери. И Саша сказал:
- Хочешь меня поцеловать?
- А можно? – машинально спросил Слава.
- Нам теперь все можно.
Они неловко и неумело поцеловались – просто ткнулись губами. Расцепились, Саша облизнулся и улыбнулся ему виноватой улыбкой. И тут только Слава по-настоящему почувствовал, что этот мальчик в клетчатой рубашке и голубовато-серых коротковатых узких джинсиках на самом деле теперь принадлежит ему. Как и он сам – этому мальчику.
Саша ушел. Слава стоял перед дверью и тоже облизывался, пытаясь вспомнить вкус сухих Сашиных губ.
Он пошел в комнату, лег на диван, заложив руки за голову, и закинул ногу на ногу. Итак, его, Славу, завтра впервые вые...ут. И как же ты дошел до жизни такой, Славка? А все по любви, так что – радуйся, ты – мальчик, которого трахают, сношают. Ну и пусть. Саша хочет его вые...ать, и пусть е...ет. Как он сегодня говорил – и в рот, и в зад. Главное, что Саша этого с ним хочет...

...
Когда Слава подходил к Сашиному дому, ему уже стала казаться сомнительной вся затея. Не то, чтобы его тревожили моральные вопросы, нет, он просто сомневался, что у них что-нибудь получится. Мужики они здоровые, что ли? Сашка что-то напридумывал, в самом деле. Тоже, сексуальный гигант нашелся. Наваждение понемногу рассеивалось. А когда он позвонил и Саша открыл дверь, он уже почти был уверен, что ничего страшного не будет.
- Пришел? – как-то испуганно спросил Саша. Без прошлой самоуверенности и резкости он опять стал небольшим худеньким мальчиком. В довершении всего, он оказался в шортах – светлых мальчишеских шортах до колен (на улице с сегодняшнего дня стояла уже настоящая жара). К слову сказать, он был очень хорош в них, и у Славы потеплело на сердце, но что касается того, на что он согласился... ну и ну. В довершении всего, у гиганта испуганно бегали глаза, а шелковистая челочка на лбу казалась сейчас совсем уж детской.
Они зашли в комнату Саши.
- Не бойся, мамы нет, - сказал Саша и, помявшись, начал молча расстегивать шорты.
- Раздеваемся? – спросил Слава.
- Ага.
Слава тоже взялся за пуговки рубашки.
У Саши под шортами оказались бело-синие мягкие домашние плавки с какой-то нерусской надписью на них. Слава, вглядевшись, прочитал – «For men and boys». Для мужчин и мальчиков... Надо же...
- Давай пока плавки не будем снимать, - чужим голосом сказал Саша.
- Давай.
- А носки, наверно, и снимать не надо... Как ты думаешь?
- Да наверно...
Саша стоял на полу в плавках и носках. Глядя на него, Слава тоже оставил носки, спросил:
- Что делать будем?
- Не знаю...
Было как-то неуютно, неловко и страшновато: вдруг все же мать вернется... Слава должен был бы испытывать восторг, увидев наконец раздетого Сашу, но восторга не было, хотя глядеть на него было приятно, и немного жалко – Саша смотрел на него довольно жалобно.
- Давай просто на диване рядом полежим пока, - сказал Саша.
Слава подошел к дивану:
- Разложить?
- Да не надо, так поместимся.
Саша полез на диван, Слава сказал:
- Давай хоть подушки подложим...
- Да ладно, мы что, спать собрались...- Саша нервничал все сильнее.
Саша лег на диван, положив голову на подлокотник, вытянулся на спине, вжался в спинку, освобождая ему место рядом. Слава неловко вытянулся рядом. Они лежали и молчали. Как два дурака, подумалось Славе. Саша положил ему руку на плавки – не на бугорок, а выше, на резинку, и хрипловато сказал:
- Знаешь, я что-то сегодня, наверно, ничего не буду... Ты, если хочешь, давай меня...
Славу чуть не охватил нервный смех. Саша, резкий, насмешливый, решительный, которого он даже побаивался – а вдруг сделает больно... Саша лежал рядом с ним, забоявшийся, и как-то сразу сейчас было видно, что он младше и меньше Славы, что он как младший – братишка... нет, просто младший друг. И хороший до предела. До упора.
- Да я тоже не буду, - сказал Слава, - давай лучше оденемся... Потом когда-нибудь.
Кажется, он нашел правильные слова: потом, когда-нибудь. Если захотим.
Они поднялись с дивана.
- Ты не думай, я для тебя на все готов, - сказал Саша, - можешь со мной все, что хочешь, делать, я согласен.
Он теребил на животе плавочки «Для мужчин и мальчиков» и машинально их подтягивал. Слава подумал: и в рот, и в зад... Но ему-то это совсем не было надо! А то, что ему хочется, он не может предложить Саше, хотя тот и согласен на все... Поласкать бы его, поцеловаться, просто вот так... Потрогать... Но он не смел это сказать: Саша, может, и согласится, раз обещал, но Слава представил, как он посмотрит с недоумением, и подставит ему себя с видимой неохотой... Саша его просто не поймет. Ему надо что-то крутое...
- Да я тебе верю, я и сам для тебя... когда хочешь, - сказал Слава, натягивая джинсы.
Он знал уже, что это не понадобится, но действительно по-прежнему был готов на все. Он освободился от Сашиного влияния, но по-прежнему любил его. Даже, кажется, еще крепче – милого, наивного и немного смешного дружка. Выдумщик, затейник...

...
На этом кончились их попытки согрешить по-настоящему, по-взрослому. Кончились и больше не возобновлялись. Когда они снова встретились, Саша смотрел немного виновато, и они сразу же заговорили о какой-то чепухе. И все пошло почти по-старому. Впрочем, нет: что прибавилось, то никуда уже не делось, но все стало проще и лучше. А многое воспринималось теперь даже с каким-то мягким юмором.
Слава продолжал любить Сашу, может быть, даже более глубоко и тепло, но это было уже не робкое преклонение. В эти теплые майские дни в их отношениях причудливо переплелись и настоящая чистая дружба, и только что народившаяся чувственность. Это была заря, раннее ясное утро, и ничего определенного и устоявшегося тут не было. Они разговаривали и на горячие для мальчишек темы – про секс и половое созревание, и тут более начитанный Саша многое смог сообщить Славе и про женские части и про все. Говорили про девчонок – и в то же время с удовольствием смотрели друг на друга, и от полноты чувств вдруг начинали возиться и тузить друг друга, обнимаясь и возбуждаясь, смеясь и временами затихая со смущенной улыбкой.
Было совсем тепло, и Саша ходил в шортах, в тех самых, памятных Славе, светлых плотных штанишках. Надетые на Сашу, они очень нравились Славе. Он, правда, был в них еще совсем пацан, но, возможно, это и было хорошо? Во всяком случае, было очень приятно гладить их у Саши между ног, и запускать пальцы под короткие штанины, в эти самые минуты нежности – и когда никто не видел, разумеется. Теперь, после их ужасных обещаний давать друг другу во все места, такие ласковые троганья были уже вполне допустимы. И они мяли друг другу члены сквозь штаны, и терлись щеками, а изредка и целовались – по-мальчишески быстро и неумело, зато вкусно. И что, больше ничего, никаких высших восторгов? Ну, почему же, дошло дело и до них – после всех этих поцелуев и ласк уже один шаг оставался до того, чтобы попросту подрочить вместе, а то и друг у друга, и кто скажет, что это не высшие восторги в этом возрасте – кончить в руку любимого друга, какого-нибудь Саши или Славы... Пожалуй, это и был самый подходящий способ сношений для двух школьников, тринадцатилетних пацанов, тех удивительных переходных созданий с неустоявшимся полом, которые упоминаются у Толстого как «нечистые мальчики»... Сам он был нечистый, моралист старый.
Слава увидел Сашины секреты, и они не произвели на него особого впечатления – плоский белый живот с тонкой кожицей и мягкий белый комочек внизу, как у маленького, меньше, чем у него самого. Нет, ему нравился Сашин член, и мягкий, и когда он вставал (а он у Саши вставал, уже все как положено!) и превращался в тонкую твердую белую палочку, это приятно было трогать и брать в руку, и возбуждать Сашу, и добиваться, чтобы он кончил у тебя в руке – конечно, у них еще ничего такого не текло, все было сухо, но все равно это самое... Но ему было смешно, гладя эту палочку, вспоминать, на что они сразу же тогда замахнулись... Уже ясно было, что если что-то такое и будет, то еще не скоро.
Неизвестно, конечно, что было бы дальше. Может, у них действительно все стало бы серьезно, и оба сильно поголубели бы, может, даже на всю жизнь, обретя в этом свое счастье и горе. Может, дошло бы до применения их самоотверженных обещаний. А, может, все это угасло бы само собой, оставшись в памяти школьными шалостями, как только мятежная юность взялась бы за них всерьез при помощи крутых девиц... Пожалуй, такая постепенная деградация счастья была бы хуже всего. Ибо сейчас это было именно счастье – яркое, редкое и незаурядное. И, может быть, даже лучше, что оно, внезапно оборвавшись, таким и осталось у них в памяти? В это очень неохота верить, как это так – лучше, чтобы такое кончилось, да это безумие просто, садизм... Но вышло именно так. Ибо счастье редко бывает длительным.
Мать увозила Сашу в другой город... Надо было только закончить учебный год.
...
Как прошли эти три недели, как они расставались, как Слава вернулся один с вокзала, проводив Сашу, как у него текли слезы на темной вечерней улице – про это писать неинтересно...

...
А еще через неделю тетя Кристина позвала Славу в кухню и, сморкаясь, показала ему письмо от другой его родни – тети Лизы и дяди Феди. Они звали к себе Славу. Своих детей у них не было, жили они неплохо, Славе сразу светила отдельная комната и игровая приставка...
Тетя Кристина не гнала его, нет, ей как раз это очень не нравилось, но ей самой давно хотелось перебраться к сыну, и она не скрывала, что Слава очень помог бы ей, если бы согласился уехать.
Вся прежняя жизнь рушилась. Впрочем, для Славы она начала рушиться еще год назад. А теперь, когда уехал Саша, и на него опять навалилось одиночество, ему самому не хотелось здесь оставаться. Он не знал ни тетю Лизу, ни дядю Федю, но они звали его к себе, хотели, чтобы он жил у них, да еще и игровая приставка... В общем, он был не так уж и расстроен. Терять было нечего. Только тетю немного жалко.

...
Скоро Слава уехал - один, на поезде, вполне самостоятельно. Тетя Кристина пошла его провожать. Скоро она тоже должна была уехать, уже совсем далеко – за границу.
Они вышли на улицу, и Слава остановился. Он поглядел направо, туда, где дальше была шумная улица Герцена, а еще дальше – Урицкого, с большим красным домом. Кажется, совсем недавно он шел туда, чтобы проводить в дорогу Сашу. А теперь... Саши нет, там – пустой дом, что на него смотреть.
- Пойдем, Слава, - сказала тетя, и он повернулся и пошел рядом с ней, держа в руках чемодан. Оставалось одно – помнить... А уж помнить-то он будет. «Прощай, Саша», – пробормотал он про себя – тихо, чтобы не услышала тетя.
За спиной остался его дом, в котором он прожил этот год – тоже пустой. Мальчик и женщина прибавили шагу и скрылись за поворотом.
До свидания, Слава... Как неохота с тобой расставаться... Да мы и не расстанемся. Вот как Бог свят.

Конец первого рассказа про Славу.

 

Рассказ второй. Розовая девочка

1

Был жаркий летний вечер начала июня. Слава и тетя Кристина сидели в купе стоящего у платформы поезда. До отхода поезда оставался один час. Они разговаривали, точнее, говорила одна тетя.
- Да знаю я все это, тетя, - с досадой отмахивался Слава.
- А знаешь, так и Христос с тобой. Никогда не вредно еще раз послушать, Славочка, - мягко зудела тетя.
Слава с тоской глядел в окно, залитое красноватым вечерним солнцем. У него и без того кошки на сердце скребли.
Послышались голоса. Дверь с шумом отъехала, и в купе заглянула девочка – помладше Славы, оживленная, веселая, в желтеньких ярких брючках и белой кофточке, очень нарядная и чистенькая девочка.
- Ой, мама, баба, а тут уже едут! – воскликнула она звонким голосом.
В дверь за ней входили еще две женщины – постарше и помоложе.
- Ну что ты кричишь, Лена, - сказала пожилая женщина, - сейчас разберемся.
Тетя Кристина заулыбалась:
- Да я только провожаю, вот у меня пассажир, - она кивнула на Славу.
Слава сумрачно отвернулся. Сейчас начнется: «ах, как, он один едет, какой молодец, ах, вы, пожалуйста, присмотрите за ним, ах, ну да конечно...»
Как он предвидел, так и вышло: Слава был на редкость смышленый мальчик и сам это знал. Конечно, ему тоже пришлось принимать участие в разговоре, знакомиться с девочкой Леной, ее мамой Анной Николаевной, бабушкой... Бабушка, кажется, была без имени. Слава не имел ничего против них, да и против девочки тоже – наоборот, она его очень заинтересовала, - но эта его проклятая, мучительная застенчивость... Он знал, как тяжело будет ему привыкать, особенно когда тетя уйдет, и он останется один в этом шумном семействе. . Да еще с девочкой.
- Вот видишь, Леночка, какой самостоятельный мальчик, один совсем едет, - поучительно говорила мама девочки.
- Леночка у нас тоже уже большая, - сказала бабушка. Большая Леночка молча хлопала глазками, глядя то на них с тетей, то в окно, за которым по платформе шли и шли люди. Слава украдкой разглядывал ее. В первый раз в дверях купе она показалась ему совсем маленькой, и он удивился, узнав, что ей уже одиннадцать лет. Наверно, из-за коротких косичек – Слава никогда раньше не видел таких у больших девчонок, только в старых фильмах. К тому же у нее были розовые пухлые щечки и большие, постоянно широко открытые, глаза. Казалось, ее мысли витают где-то далеко. Слава подумал, что она либо совсем дурочка, либо, наверно, необыкновенно хитрая. Скорее, последнее. Но довольно красивая девочка.
- Вот познакомитесь, и не скучно будет, - сказала тетя.
Ленина бабушка засмеялась:
- Леночка у нас как раз хотела с каким-нибудь хорошим мальчиком познакомиться, подружиться, да все мальчишки у нас какие-то...- она не договорила и махнула рукой.
- Славочка у нас тихий, хороший мальчик, вот и пусть познакомятся.
Слава уже с трудом выносил эту пытку. Уходи... ну, уходи! - мысленно просил он тетю.
- Слышишь, Леночка? Застеснялась... - и бабушка ласково погладила девочку по этим косичкам:
- Леночка у нас тоже хорошая девочка. Она тебе свои книжки покажет, мы книжки везем, какая там, Леночка, у тебя любимая?
Девочка не ответила и смотрела в окно. Не было видно, чтобы ей так уж хотелось познакомиться со Славой. В ее глазах вообще ничего не было видно.
Время шло.
- Так вы уж присмотрите за моим племянником, пожалуйста, - говорила тетя Кристина. Как по нотам...
- Конечно, конечно, не беспокойтесь. Правда, мы раньше выходим, почти на сутки.
- Ну все равно, хоть пока вы здесь. Славочка, слышишь?
- Слышу, - не очень вежливо буркнул Слава. Ох, да уходи ты скорее...
Но когда тетя и в самом деле засобиралась и стала прощаться, ему вдруг остро захотелось, чтобы она не уходила. Рвалась последняя нить, связывавшая его с миром детства, и рвалась навсегда. Вернуться будет уже нельзя – тетя тоже скоро уезжала, и тоже насовсем...
- До свиданья, Славочка, - сказала тетя Кристина, вставая.
Он тоже встал, и она поцеловала его в лоб, нагнув его голову. Слава был ростом с нее.
- До свиданья, - тоже сказал он, и тетя вышла, еще раз оглянувшись в дверях.
...
Через полчаса Слава вышел в коридор и стал смотреть в широкое окно. Солнце село, но было еще светло – наступали самые длинные дни и самые короткие ночи. Поезд уже выехал из города, мимо проносились поля и небольшие домики, иногда – целые кучки домиков, похожих на скворечники, дачные поселки. Слава чувствовал тревожное и вместе с тем восхитительное чувство свободы и самостоятельности. Он в самом деле был сам себе хозяин, мог выйти из купе и стоять в коридоре, и никому ничего не говорить, мог вернуться назад и залезть к себе на верхнюю полку. И никому нет до этого дела. Конечно, эти попутчицы, которым добрая тетя догадалась его поручить, они-то могут попробовать им покомандовать – но Слава чувствовал, что покомандовать им теперь не так-то просто. Он, пожалуй, впервые на самом деле почувствовал, что уже большой. Конечно, тоскливо одному, но к этому надо привыкнуть. А что страшновато... Нет, настоящего страха он не чувствовал. Кто он сейчас? Он – молодой человек, которого жизненные невзгоды сделали не по годам самостоятельным, закалили его волю и превратили из мальчика в юношу. Об этом приятно было думать, он чуть-чуть и в самом деле в это не поверил. Кажется, даже плечи под рубашкой сделались шире, когда он мужественно повел ими – а что, может такое быть, раньше он плеч вообще как-то не чувствовал. И Слава еще раз расправил свои щуплые косточки.
Но в это время поезд проезжал мимо каких-то зданий у самого полотна, стекло на миг стало темным, и в нем ясно отразилось лицо большеглазого подростка с челкой и нежными припухшими губами. До юноши ему было еще далеко. Слава вздохнул и нехотя пошел назад в купе, где вовсю суетились его попутчики, пошел навстречу новым опасностям, расспросам и насильственным заботам.
Конечно, самые расспросы начались позже, когда они все вместе пили чай (Слава хотел отказаться, да куда там...). Женщины долго расспрашивали его, куда он едет, да к кому – можно сказать, вогнали его в пот. Впрочем, другого от женщин он и не ждал. Ему не понравилось, что они, кажется, после этого стали жалеть его – он вообще не любил, когда его жалели, да и вовсе не считал себя таким уж бедным сироткой, нуждающимся в жалости. Он - молодой человек на пороге жизни, пусть и не юноша, а мальчик, но уже очень большой мальчик. У него есть родные, которые пригласили его к себе - и не из жалости, он же не оказался на улице, а просто захотели, чтобы он с ними жил. Так что подите вы со своей бабьей жалостью...
Лена не принимала участия в расспросах, но потом они со Славой немного поговорили друг с другом. Она, похоже, действительно была неплохая девчонка, но слишком уж ясно чувствовалось, что она моложе Славы – ему ведь было уже тринадцать, и давно тринадцать, против ее одиннадцати. И разговоры шли с трудом, только при помощи бабушки: кто кем хочет быть, какие фильмы кто видел и так далее. Кто был особенно доволен их беседой – так это бабушка. Кажется, Слава ей понравился. Славу это не особенно удивляло, он знал, что может понравиться - знал без тени зазнайства, спокойно. И сейчас он просто подумал: а, ерунда это все...
Незаметно пришел вечер – пора было укладываться.
- Мама, я тоже на верхней полке лягу? – спросила девочка.
- Что ты, детка, зачем же на верхней? На верхней мама ляжет, а ты со мной – внизу, - ответила ей бабушка. – Еще свалишься оттуда.
- А как же мальчик на верхней едет? – капризно протянула девочка и бросила на него быстрый взгляд.
- Мальчик постарше тебя, и он мальчик, - вразумительно объяснила ей мать.
Слава отвернулся – он был доволен. Вот именно! Он старше, и он мальчик. Хорошо сказано. И вообще... Пусть знает свое место.
- Конечно, им вместе охота – девочка и мальчик, - заулыбалась бабушка, обращаясь к мамаше.
Это было глупо, но в устах старой бабульки простительно.
Постели были постелены, и началось укладывание. Слава залез к себе наверх и старался не смотреть вниз. Хотя никто его об этом не просил - ни отвернуться, ни выйти. Женщины начали раздеваться, еще когда он был внизу, и, похоже, никто его особенно здесь не стеснялся, скорее всего, просто не считая за мужчину.
- Слава, да ты разденься внизу, там же неудобно, - заглянула к нему Анна Николаевна, когда он, скорчившись на своей верхней полке, снимал штаны.
- Да ничего, я уже почти разделся, - сказал он.
Раздевшись, он накрылся одеялом и отвернулся к стенке. А внизу все возились, переговаривались о чем-то своем – «куда положила...», «поищи получше», «Лена, давай сюда»... Потом все затихло, и, наверно, тихо заговорили про него, потому что бабушка сказала: «Да он спит уже, пускай». Затем раздалось нестройное бормотанье, причем выделялся тонкий голос девочки. «Молятся», - понял Слава.
...
Утром Слава проснулся довольно рано, но вставать не хотелось – все равно делать было нечего. Он лежал, пока на его маленьких часах (ему дала их тетя) не натикало девять. Мать Лены и бабушка встали, и уже давно – ходили, возились и громко шептались, стараясь, очевидно, не мешать им с Леной спать.
Слава высунул голову в купе. И сразу же увидел на нижней полке, напротив, лежащую Лену. Она тоже уже не спала, но продолжала валяться под одеялом, потягиваясь и зевая. Она вытягивала за голову розовые мягкие руки, показывая гладенькие подмышки – светлые пещерки. Плечи у нее были тоже светленькие и пухленькие, с тонкими белыми веревочками на них – лямками какой-то комбинашки. А сбоку из-под одеяла была высунута девчоночья нога, вся голая, и высунута, похоже, до... короче, до самого начала. Потягиваясь, она отводила ногу коленкой в сторону, в проход, и опять клала сбоку от одеяла. Слава замер. Он смотрел на гладкую ляжечку, и, кажется, на миг забыл, что пялиться на раздетую девчонку не очень-то прилично. Но ему казалось, что, вот-вот, нога опять откинется, и одеяло с комбинашкой поднимутся еще дальше... Вот-вот.
- Проснулся, Славочка? С добрым утром. Вставай, и будем завтракать. И ты, Леночка, одевайся, нехорошо.
Слава, как ужаленный, метнулся поглубже на свою полку. Неужели эта бабка усекла, как он подглядывал за девчонкой? Срам-то какой... И было бы на что смотреть, малышня сущая. Вот уж точно, «нехорошо»... Слава понимал, что «нехорошо», скорее всего, относится к ленивой Лене, но, все равно... В общем, не хорошо.
...
Это был уже второй день. Завтра утром семейство должно было приехать к себе. Славе оставалось ехать еще почти сутки.
Ехать, в общем, оказалось не так уж плохо. Слава в основном весь день провел на своей верхней полке, смотрел в окно, читал (у Лены оказалась действительно интересные книжки), просто валялся, поглядывая вниз, на Лену. Розовая девочка тянула его, как магнитом, и он подолгу следил за ней – конечно, если был уверен, что его никто не замечает.
Когда они сели обедать, ему пришлось слезть и тоже пообедать с ними. Но было довольно вкусно.
Обе женщины были добры к нему, добры даже немного слишком. Слава конфузился, особенно когда бабушка гладила его по головке или угощала. Обе они, и мать Лены, и бабушка, как-то странно на него посматривали и, кажется, о чем-то шептались. Кажется, они все сильнее жалели его, и это было неприятно. Но когда вечером бабушка попросила его слезть вниз, подсела к нему и завела взволнованный разговор, все оказалось гораздо серьезнее...
...
Женщины без лишних слов предложили ему не ехать к дяде с тетей, а поехать к ним – и у них остаться. Должно быть, Слава был уж очень удивлен, потому что Лена вдруг засмеялась, глядя на него. Бабушка не смеялась – она видимо волновалась.
- Да я же к дяде с тетей еду, - говорил Слава.
- Ну и что, к дяде. Дяде мы напишем. Ты ведь можешь сам выбирать уже, у кого тебе жить. И у них детей нет, а у нас – Леночка.
Слава как-то совсем по-ребячьи подумал о приставке, которую ему собирался купить дядя... Но жить с Леной – а ведь, пожалуй, было бы неплохо...
- Мы тебя устроим в православную гимназию, куда Лена ходит, вот наша мама там учительница, - говорила бабушка.
- Да я не знаю... Я никогда раньше не молился, - промямлил Слава. В православную гимназию ему совсем не хотелось.
- Ну не захочешь – и не будешь, - поспешно сказала Анна Николаевна, - тогда в обычную школу пойдешь, или даже в гимназию.
- Да не знаю... - продолжал лепетать Слава, совершенно растерянный. Он боялся обидеть женщин, но соглашаться – тоже было страшно.
- А вы в Сызрани живете? – спросил он. Он знал, что они выходят в Сызрани.
- У нас в Сызрани квартира, там три комнаты. А та комната, где Леночка спит, будет вся ваша, все лишнее оттуда вынесем, и будете там жить с Леночкой.
Славу бросило в жар. Похоже, у них все было продумано. Лена тоже ничуть не удивлялась – значит, она все знала? И тоже согласна, или уговорили?
- А Лена, может, не захочет, - пробормотал он.
Бабушка рассмеялась и потрепала его по щеке:
- Захочет, не бойся. Лена, ты хочешь, чтобы Слава с нами жил?
- Да пускай живет, - сказала Лена довольно приветливо, не говоря, однако, прямо, хочет она жить с ним в одной комнате или нет.
Слава вертелся, как на сковородке – его припекали со всех сторон.
- Сызрань – очень красивый город, на берегу Волги, - рассказывала Анна Николаевна. – Мы там живем, а летом на дачу ездим, на бабушкину, старинную.
- Да, у нас там очень хорошая дача, - поддержала бабушка, - вот завтра домой приедем, а послезавтра можно сразу на дачу поехать. У нас там речка, лесочек, и ограда вокруг. Там никого не бывает, у нас там Леночка даже без трусиков купается.
Слава в замешательстве посмотрел на бабушку – смеется она над ним, что ли? Но бабушка была серьезна, и Лена тоже ни капельки не удивилась. Слава начал колебаться: речка, песочек, Лена без трусиков...
- Если захочешь, я и тебе разрешу с Леночкой без трусиков купаться, побегаете голышом по бережку, поиграете вместе в песочке. А мы с мамой на вас полюбуемся... - бабушка замолчала, пытливо глядя ему в глаза.
Ну, это уж навряд ли, подумал Слава, этого я не захочу... Но посмотреть, как Лена бегает без трусиков – розовая, пухленькая,... Ох ты...И вдруг он подумал: неужели бабушка сегодня заметила, как он разглядывал голую девчоночью ногу? Поди, еще и облизывался при этом, не замечая? Завал...
Слава почувствовал, что краснеет.
- Можно, я подумаю, - неловко сказал он.
- Ну конечно, подумай, - как-то облегченно сказала бабушка, и поцеловала его в голову.
- Сейчас больше об этом не будем говорить, а до утра подумай. Или раньше, может, надумаешь. Хорошо?
- Хорошо...
- И эту, как ее, Леночка? – приставку мы вам тоже купим, - добавила бабушка.
Он вспомнил, что днем хвастался Лене, что дядя купит ему игровую приставку - наверно, она сказала бабушке... Ерунда, конечно, но приятно...
Слава почувствовал что-то вроде легкого тщеславия. Надо же, уже в две семьи его зовут! Не сразу и решишь, куда лучше. И что они в нем все нашли? Оказавшись в туалете, он пристально вгляделся в зеркало, поворачивая лицо в гордую позицию - вполоборота, немного кверху, и взгляд - серьезный и печальный. А что, что-то есть... Сразу видно - умный парень, незаурядная личность. Вот только не повезло ему, бедолаге... И никакая это не оскорбительная жалость, а просто ведь так все и есть? Вот скитается один, бедняга, между равнодушных людей... А кто понимает - тот сразу ценит его достоинства. Как-то не хотелось думать, что тетенькам понравились его пушистые ресницы, черт бы их побрал.
Действительно, сделать выбор было трудно. Слава мог думать сколько угодно - и он думал, и ничего не мог придумать. Ему и хотелось в этот уютный мирок, на Волгу, в красивый город Сызрань, с Леночкой в одной комнате, - он почему-то был уверен, что ссориться они не будут. Конечно, это не то, что отдельная комната у дяди Феди, но все же привлекательно... - и страшно было вот так решиться, и войти в эту странноватую женскую семью. И перед дядей и тетей стыдно - поехал к ним, а уехал в Сызрань... Даже смешно.
Все же он решил пока не посылать им телеграмму, что едет. Успеет еще завтра, когда эти выйдут... Если не пойдет с ними... Слава вдруг представил, как они утром уйдут, а он останется один, и будет ехать один еще долго, а потом - неведомые дядя и тетя - он ведь, в сущности, ничего о них не знает... А эти все добрые...
И каждый раз, как он слышал серебристый голосок Лены, ему опять представлялась все та же прекрасная картина: речка, песчаный бережок... И бегающая по бережку голая девочка, вся розовая, светящаяся, как утренние облака, она приплясывает и хохочет, а они с бабушкой и Анной Николаевной сидят и любуются на нее, и можно смотреть сколько хочешь. Он - как старший брат. Большой, умный, и Лена его слушается... Слава сильно опасался, а не вранье ли все это - ну, про Лену, но не спрашивать же для верности - а правда, что Лена будет...?
Пожалуй, именно этот пустяковый довод все же был решающим для нормального подростка Славы. Что еще такого ему могли предложить существенного, кроме удивительного купания на речке за оградой - это было как-то не очень важно. Славе было тринадцать лет. И сколько он ни старался обдумать все это по-серьезному, и ночью, и рано утром, когда только проснулся - Лена, розовая и голая, опять вставала перед ним.
Он вылез из-под одеяла и потихоньку оделся. Его не замечали - семейство было в суете, внизу укладывались. Вот сейчас уйдут... Слава слез вниз.
- Славочка! А я уже хотела тебя будить. Ну что, надумал? - спросила его бабушка.
И Лена, и Анна Николаевна тоже смотрели на него. Слава вспотел. Он посмотрел на Лену. Она стояла рядом, нарядная и хорошенькая, все в тех же желтых брючках, и тоже смотрела на него.
- Ладно... Я поеду, - сказал он.
Бабушка обняла его, поцеловала в щеку: - "Ну, вот и молодец", - потом его поцеловала Анна Николаевна. У Славы горели щеки.
- Ну, Лена, а ты? - засмеялась бабушка. Девочка тоже легонько чмокнула его в щеку, потом засмеялась и сказала:
- Вот как хорошо, то у нас одни женщины были, а теперь и мужчина будет!
Конечно, они засмеялись, засмеялись противным благостным смехом.
- Ну, а не понравится, мы тебя держать не будем, отправим к твоему дяде, - сказала Анна Николаевна.
У Славы отлегло от сердца: а ведь в самом деле, ничего не потеряно...
Слава боялся только одного: что все поймут, почему он согласился.

2

Так Слава потерял свою свободу. Как-то сразу, неуловимо, он вдруг превратился в своего мальчика, которому и Анна Николаевна, и бабушка (особенно бабушка!) то и дело говорят: "Слава, давай по-быстрому собирайся", "Слава, ничего не забыл?", "Слава, Слава"...
"Слава и Лена, в туалет сходите, не забудьте!" - ну, это уже им обоим... Хорошо еще, не вместе сходить...
Конечно, все это было не трудно, и разумно, но...
Они вышли из вагона - бабушка, Анна Николаевна, Лена, Слава.
- Все взяли? Пойдемте! Слава, Лена, не потеряйтесь!
Казалось, бабушке доставляет маленькое удовольствие велеть им что-нибудь вместе - ему и Лене, и повторять со вкусом: "Лена, Слава...", "Слава, Лена", "Славу с Леной"... Она разговаривала с Анной Николаевной, и разговор все время шел про них.
- Славу с Леной пока положим,- рассуждала бабушка, - Славочка, ты с Леночкой сегодня будешь спать, в ее кроватке, хорошо?
Слава сконфузился - что-то уж слишком... Впрочем, он и сам пока не знал, хорошо это или плохо.
- Хорошо, - ответил он нерешительно.
- А ты, Леночка? Пустишь к себе Славу?
- Да пускай спит, я могу на краю лечь, - сказала Лена.
Они шли по вокзальной площади, они с Леной - впереди, бабушка и мать - позади. Перед самым прибытием Лену переодели. Слава тактично вышел тогда в коридор, когда услышал, как мать говорит Лене: "Только ты, Леночка, переоденься, надень что-нибудь получше, вот платье клетчатое". И теперь Лена шла рядом с ним в коротком клетчатом платьице с пояском - еще более чистенькая и нарядная, в белых носочках. Слава как-то не очень хорошо себе представлял - как это он будет спать с этой девочкой? Саму Лену, по-видимому, это не особенно беспокоило...
Они ехали куда-то на трамвае, потом бабушка настояла, чтобы сразу же зайти в магазин, и они потащились с чемоданами в большой универмаг. Бабушке хотелось сразу же купить Славе нарядную рубашку ("рубашечку") и короткие штаны. Она говорила, что мальчик должен быть летом в коротких штанах - а как же?
- Ты будешь носить шорты, Слава? - спросила Анна Николаевна, и он согласился, хотя, вообще-то, не любил шорты и носил их неохотно, даже когда был маленький. Но сегодня он старался быть хорошим и послушным мальчиком. Он молча терпел: надо было привыкать.
Ему купили яркую рубашку с короткими рукавчиками - это, пожалуй, было кстати, Славе в его старой было жарковато, - а потом всем семейством выбирали ему штаны, обсуждали цвет и фасон. Кажется, бабушке это доставляло удовольствие. Когда, наконец, выбрали - длинные, почти до колен шорты песочного цвета, со множеством ремешков и карманчиков, как теперь носили пацаны - бабушка разглядывала их, встряхивала - "очень миленькие шортики", - прикладывала их к Славе, а потом сказала:
- Славочка, давай примерим.
Ему пришлось зайти в кабинку, стащить джинсы и натянуть эти шорты - гладкие, прохладные, новые... Он предстал перед ними в этих штанишках, и всем понравилось. Его осматривали, одергивали (даже Лена!), и бабушка приговаривала:
- Ну вот другое дело, сразу хороший мальчик какой.
Славе хотелось быть хорошим мальчиком, хотя бы сегодня, в первый день, но он все же попросил оставить ему пока джинсы. И ему оставили - до завтра.
Потом они опять куда-то ехали, и, наконец, подошли к желтому оштукатуренному дому, стоящему среди старых зеленых деревьев. Слава уже успел заметить, что Сызрань действительно красивый город, и очень зеленый.

...
Пол больше не дрожал, колеса не стучали, все было прочно и тихо. Слава сидел в большой старой ванне, каких теперь уже не делают, сидел в теплой, приятной воде, погрузившись в нее до самых губ. Длинные ноги ему все же пришлось согнуть, и коленки торчали над гладью воды. Было хорошо, и Слава был, наконец один.
Мытье «с дороги» началось сразу же, как только они немного устроились в прежде запертой квартире и открыли чемоданы. Сначала в ванной мама и бабушка (обе сразу!) мыли Лену, и Анна Николаевна даже вынесла ее на руках, закутанную в пушистое полотенце, с мокрой головой (сильная женщина! Интересно, до какого возраста она будет таскать ее?), потом пошел мыться Слава. Бабушка тоже хотела сама помыть его, но тут уж он скорее бы умер. Анна Николаевна это сразу же поняла, а потом дошло и до бабушки. Он неплохо вымылся и сам.
Перед тем, как намыливаться, Слава побултыхался в теплой приятной воде. Было очень здорово наконец-то остаться одному, посидеть, подумать, да его и не торопили пока. На краю ванны стояли мокрые пластмассовые игрушки – лодочка и кукла. С ними купалась Лена. Слава усмехнулся. Сидя по шею в воде, он взял эту лодочку и пустил по воде перед собой. Лодочка поплыла. Вот так, наверно, играла тут, сидя в воде, девочка... На краю ванны стояла кукла, на веревке висели мокрые девчоночьи трусы – казалось, все вокруг было пропитано девчонкой.
Слава представил себе, что это он – девочка Лена. Он взял куклу, подержал в руках, потом поглядел вниз, сквозь колеблющуюся зеленоватую воду на свое мальчишеское тело. Слегка всколыхнув воду, он засунул пенис между ног, зажал бедрами, чтобы на самом деле получилось похоже как у женщин, и полюбовался на получившуюся «девочку». Он уже играл так раньше, делая из своего худенького тела таких суррогатных «девочек» (или женщин, смотря по настроению), играл еще давно. Он вспомнил, как потом девочек потеснили мальчики, точнее, один мальчик... Но с Сашей – это было святое, это – в другой раз, а сейчас он просто играл.
Держа в одной руке куклу, а другой возя по себе пальцем, он представлял себе, что вот она, Лена... Но получалось плохо. Сама мысль о том, что, если мальчика лишить кое-чего, то он превратится в девочку (а не в урода), была сомнительной. К тому же если Слава и походил сейчас на худощавую девочку-подростка, то никак не на пухленькую Лену. Но все же соблазн был велик, и Слава немного позанимался, помогая себе рукой и сосредоточенно глядя на висящие трусики.
Вода успокоилась, стала гладкой, как стекло. Лодочка красиво и тихо плавала, повинуясь легким движениям его руки. Увлекшись, Слава гонял ее тихим ходом от подбородка до конца ванны, между торчащих, как рифы, колен. Внизу, в ласковой теплой воде, мягко колыхалась вырвавшаяся на свободу забытая пися – он опять был мальчиком.
- Слава, ты в порядке? – спросила из-за двери Анна Николаевна.
- Да, я моюсь,- ответил Слава и зашумел водой.
Он быстро мылся, думая о том, что Лена, поди, сама и не мылась никогда. И на руках ее выносят, как маленькую... Слава представил себе, как Анна Николаевна и бабушка вдвоем выволакивают его на руках из ванны, и ему стало смешно. Нет уж, он не такой балбес...
Помывшись, Слава напустил чистой воды и еще немного поиграл с лодочкой.

...
Да, он не был таким балбесом, как Лена. Но все же почему-то избалованная, застрявшая одной ногой в раннем детстве девочка не вызывала в нем неприязни. Да и не годилось для нее это слово – «избалованная». Она не капризничала, не пыталась командовать (пока). Детство ее было естественным, радостным и красивым. Он чувствовал теплоту, идущую от ее игрушек. Лена нравилась ему. Она просто была какая-то... ну, как бы не от мира сего (Слава не помнил, где вычитал эту корявую фразу, и не совсем это тут подходило, но ничего другого он подобрать не мог). Конечно, это - не Саша, ничего даже подобного... Ну, просто приятная девочка.
«Кроватка» Лены оказалась диванчиком, который можно было разбирать в ширину. Довольно большой, он все же был меньше, чем обычные взрослые диваны, видно, что детский. Как и положено «кроватке», на стенке над диванчиком висел яркий коврик с Красной Шапочкой и Серым волком. Пол тоже покрывал яркий ковер. На диванчике, на ковре и на маленьких стульчиках у стены сидели рядышком куклы, зайцы и мишки.
- Ты что, еще в куклы играешь? – спросил Слава.
- Да это просто остались. Ну, так, иногда...
Лена взяла большого желтого мягкого зайца, села на диванчик, посадила зайца себе на колени и принялась гладить. Слава сел рядом. Заяц сидел у девочки на коленях, точнее, на мягкой розовой ляжке, у самого края короткого платья.
- Хочешь, погладь, - сказала Лена.
Слава осторожно погладил зайца, стараясь не касаться ноги девочки. Как-то не верилось, что сейчас он ляжет вместе с этой девочкой в эту кукольную постельку под Красной Шапочкой.
- А мы уместимся тут? – спросил он. Она мельком глянула на него.
- Конечно, уместимся. Мы же не толстые.
Ее действительно нельзя было назвать толстой, она просто была нежная и пухленькая, как дошкольница. Да еще и с косичками на голове... Славе все еще казалось, что она – прямо из детсада, только каким-то непонятным образом выросла почти с него.
В дверь донесся голос бабушки:
- Ложитесь, детки, ложитесь, поздно уже.
Слава встал.
- Будем ложиться? – спросил он.
- Ну да. Слышишь – бабушка сказала.
Да, пора было ложиться... День кончился – странный, суматошный, увлекший его на какие-то непонятные пока приключения.
Слава сходил в туалет, умылся и молча стоял рядом с Леной, пока она стелила постель для них обоих. Диванчик был уже раздвинут (наверно, надо было помочь?), куклы убраны. Лена постелила простыню, положила две подушки, достала легонькое одеяло, бросила его на диванчик.
- Мы под одним одеялом будем спать? – спросил Слава.
- Да оно широкое. С двумя тесно будет. А я вообще часто не укрываюсь, сейчас жарко ночью...
В комнату вошла Анна Николаевна.
- Что, уже сами постелили? Вот молодцы. Она села на диван, привлекла к себе Лену:
- Ну, идем ко мне.
Лена обвила ее шею руками, и мать тихо спросила ее:
- Лена, а молитва?
Девочка молчала, прижимаясь к ней щекой и глядя на Славу, стоящего у стола.
- Ну как же, Лена! Ну давай сейчас, со мной: отец наш...
- Отец наш небесный... – повторяла Лена нараспев, тонким голоском, в то время как мать повернула ее к себе спиной и стала расстегивать сзади платье. Лена, сложив руки, читала молитву, мать подтягивала, помогая ей. Слава неловко стоял, пока Анна Николаевна не сказала ему: «Славочка, раздевайся, одежду вон на стул клади».
Он начал раздеваться, стараясь делать все как можно аккуратней. Рядом мать раздевала Лену. Расстегнув пуговки на вороте, она потянула платье ей через голову, открыв белые трусики и край майки.
- Отдай нам... Долги наши... ой, мамочка! – долги наши...- продолжала тонким голосом Лена, не очень старательно, повторяя слова и сбиваясь.
- Мало уж платьице стало... растешь быстро... ну, Лена? Долги наши, как мы отдаем?..
Платье застряло на голове Лены, закутав лицо, и Анна Николаевна возилась с ним, Лена помогала ей руками, внизу под платьем двигалось девчоночье тело в трусиках с краем поднявшейся белой майки.
Слава вдруг почувствовал возбуждение и испугался. Он как раз снял штаны и тоже уже был в трусах, маленьких, детских, которые он носил, наверно, еще с пятого класса. Его начавшая твердеть коварная морковка грозила наделать ему проблем в самый неподходящий момент. Слава старательно думал о посторонних вещах, но перед глазами мелькала Лена без платья, и то, что девчонка в этот момент молилась, почему-то только усиливало все это. Он чувствовал, что чертова пися продолжает надуваться, и ему стоило большого труда удерживать ее между ног.
Он видел, что девчонка в горловину платья внимательно смотрит на него, как он раздевается. Тоже еще, интересно ей... Вот Боженька накажет... Сама еще мелкая совсем, мать, как малышку, раздевает, как не стыдно... Слава держал перед собой снятые штаны и замедленно складывал их, оттягивая время.
Лена кое-как дочитала молитву. Мать, сложив снятое наконец с нее платье, привлекла Лену к себе между колен и сняла с нее и маечку, потом, ласково похлопывая по выпуклой, обтянутой белым попке, что-то тихо спросила прямо в ухо. Лена прошептала что-то в ответ, глядя на Славу. Мать обратилась к Славе:
- Слава, ты в трусиках будешь спать?
-Да, - неловко ответил Слава. Мать опять что-то тихо сказала Лене, и Лена помотала головой. Она все так же стояла у матери между колен, обнимая ее за шею.
В дверь заглянула бабушка:
- Что вы не ложитесь?
Мать обернулась к ней:
- Да вот наша красавица не хочет трусы снимать на ночь, стесняется.
- Я не стесняюсь, а пусть Слава тоже снимет...
- Вот, видите ли, Слава не снимает, и она не будет.
- Ну, Леночка, он же мальчик, он так привык, мальчики так спят, - повернулась бабушка к Славе.
Слава все стоял со штанами в руках – теперь они все смотрели на него, и ему очень хотелось опять одеться и больше уже не раздеваться.
- Да я всегда в трусах сплю, - невнятно ответил он, положил джинсы наконец на стул и одернул трусы, благо торчало уже не очень.
- Да ладно, пусть сегодня так ложатся, ничего страшного, - сказала мать, вставая.
- Может, пусть потом под одеялом снимут? Лена рубашечку наденет, а Слава в майке...
- Мама, пойдем, все, пусть ложатся, - уже нетерпеливо сказала мать.
- Да, да, ложитесь, детки... Леночка, ты тогда рубашку не надевай, а то жарко, вспотеешь, - все суетилась бабушка.
Слава лег в кукольную кроватку, на спину, вытянув руки вдоль тела, рядом улеглась Лена. Бабушка закрыла их обоих легким одеялом, потом поцеловала обоих – сначала Лену, потом Славу, ее в щеку, а его в лоб. Слава лежал, и ждал, когда все уйдут, рядом ворочалась Лена, ее голые руки и ноги задевали за его тело, сбоку о трусы терлись ее трусики. О, черт...
Бабушка ушла, погасив верхний свет. В углу осталась гореть маленькая настольная лампа. "Ночник", - подумал Слава, и вспомнил ночь в поезде, - "наверно, Лена боится спать в темноте".
Он смирно лежал лицом вверх. Было все еще жарко, да еще сбоку грело тело девочки. Лена зевала и почесывала коленку.
- Ты что, правда думала, что я без трусов лягу? - спросил Слава.
- А что? Жара такая. Давай одеяло уберем?
- Давай.
Одеяло убрали, и они вытянулись прямо так, открыто, в тусклом свете лампы. Лена вертелась, раскидывала по сторонам ноги, потом повернулась на бок, лицом к Славе, поджала ноги, заложив руки между бедер.
Соблазнительная и волнующая мысль мелькнула у Славы.
- Ты, если хочешь, сними, - сказал он.
- Да что я одна буду.
Слава незаметно вздохнул.
- Все равно завтра купаться пойдем, - как бы угадав его мысли, сказала Лена. Слава промолчал. Он сам думал об этом купанье с памятного разговора в поезде, втайне лелеял эту замечательную возможность - если бабушка не наврала тогда. Правда, сегодня ему было страшновато думать об этом купанье.
- Бабушка мне сказала, что ты тоже будешь без трусов купаться, - снова заговорила Лена.
Тут ему стало по-настоящему страшно. Ему как-то не приходило в голову, что его тоже заставят раздеваться.
- Почему обязательно без трусов? - спросил он.
- Бабушка так велит. Она говорит, что детям можно без трусов купаться, только взрослым надо закрываться.
Это была новость.
- Мы же уже большие.
- Я не знаю, она так говорит. Ты пойдешь?
Слава переживал мучительное колебание. "Нет, не пойду" - чуть было не сказал он. Но опять перед глазами замаячила розовая девочка... Зачем же он тогда сюда поехал? Да нет, конечно, не из-за этой чепухи, но все же, что он будет купаться с Леной, и увидит ее без всего... Это ведь раз в жизни бывает! Ехал бы тогда лучше к дяде. К тому же он чувствовал уколы совести - сам-то он хотел посмотреть на Лену, а себя показать не хочет! Ему в первый раз пришла в голову мысль, что, возможно, Лена тоже хочет посмотреть на мальчика... Может, и правда ничего, если разрешают, они же все-таки на самом деле еще дети? Ну, откроет он перед ними кое-что...
- А если увидит кто?
- А там никого не бывает, там территория, а если кто покажется, мы сами издали увидим.
- Ты там уже купалась?
- Тысячу раз. И в прошлом году, и раньше.
- Ладно, пойдем,- решился он.
- А ты плавать умеешь?
- Умею. А ты?
- Я не умею, так просто в воде играю.
- А там плавать-то есть где?
- Да, там есть где глубоко.
Они замолчали.
- Давай спать? - сказала Лена.
- Давай.
Лена беспокойно завозилась, устраиваясь, потом придвинулась к Славе:
- Слава... Можно я тебя обниму?
Слава растерялся.
- Зачем? - спросил он.
- Ну, просто... Немного с тобой полежу. Я так лучше засну.
- Ладно, - неуверенно ответил он.
Девочка как-то уютно прислонилась к нему, обняла его за шею, прижавшись щекой, и почти сразу заснула, ровно задышала. Слава лежал, все еще растерянный. Он почему-то вспомнил, как Лена молилась перед сном, сложив руки, а мама снимала с нее платье, как с маленькой, и расплетала ей косички. И правда, как маленькая... Может, это она упросила, чтобы ей настоящего живого мальчика подарили? То, поди, какого-нибудь зайца во сне обнимала, а теперь его. Конечно, с куклами уже неинтересно. То ли дело - настоящий, большой мальчик...
Славе стало досадно. Он снял с шеи теплую руку девочки, и Лена, не просыпаясь, закинула ее за голову и перевернулась на спину.
Слава спать не хотел, хотя было поздно. Незнакомая обстановка, жара, неизвестность... И еще эта Лена рядом. Может, зря он сюда поехал? Какие-то они, похоже, не совсем нормальные. И как он здесь жить будет? А, может, и ничего?
Слава повернулся на бок и стал смотреть на спящую девочку. Ночник горел довольно ярко, да и глаза привыкли, так что видно было неплохо. Лена спала. Он подложил локоть под голову, чтобы было удобнее, да и видно лучше. Хотя и не очень-то интересно. Он видел в основном ее лицо с торчащим курносым носиком и ровную, как у мальчика, грудь, крестик на шее. Дальше, вскользь - плоский живот с ямочкой пупка, дальше было белое, и, совсем уже неясно - темноватые ноги. Он приподнялся на локте и стал рассматривать ее трусики. Девочка крепко спала. У него опять стала надуваться пися, но теперь бояться было нечего. Он осторожно засунул руку в трусы, глядя на девочку. Потом, через несколько минут, опять лег и облегченно вытянулся, отвернувшись от Лены.
...
Он думал, что теперь уж заснет, но сон не приходил. Он глядел на чужой потолок, на чужие занавески на окне. Сам воздух был чужой, чем-то пахло, довольно приятно, но непривычно. За темным окном был чужой город. За окном была Сызрань. И где-то тут, как он знал, была Волга. Он в Сызрани. "Я живу в Сызрани", - прошептал Слава.
Но поверить в это было трудно - и в то, что он теперь житель Сызрани, и в то, что это теперь его комната.
В соседней комнате зажегся свет, и раздались тихие голоса. Анна Николаевна и бабушка что-то делали, тихо разговаривая. Дверь была приоткрыта, и Слава, слегка напрягшись, слышал почти все.
- Надо будет Леночке сказать, она утром иногда молится, как спит. Пусть сначала трусики наденет, а тогда уже молитву читает.
Это - бабушка. А вот Анна Николаевна:
- Я ей уже говорила, да она не понимает ничего. Ребенок еще совсем.
Славе стало смешно. Но он с опаской подумал: а ведь и до меня доберутся... Он не задумывался особенно о Боге, ни мама, ни тетя Кристина не были религиозными. Наверно, он без особого труда поверил бы, но его пугали все эти посты, молитвы и обряды - замучают ведь... Не говоря о том, что уж это-то все было явной чепухой.
В соседней комнате завозились, тихо хлопнула дверца шкафа. Что они там делают? Слава лег поудобнее, прислушался. Спать не хотелось совершенно.
- Ему так хорошо эти шортики, - сказала бабушка.
Ага, это о нем. Наверно, перекладывают одежду. Опять про эти шорты...
- Надо, чтобы он все время в них ходил, пока лето.
- Да, они удобные для мальчика. И карманов много, - сказала Анна Николаевна.
- Да и потом, когда в школу ходить будет, можно в них дома переодеваться, - добавила бабушка, - у нас тепло, можно мальчику и зимой дома в коротких штанах ходить. Он в них такой хороший.
Слава почувствовал, что краснеет. Что ли он только в шортах хороший... Собственно, он не имел ничего против того, чтобы ходить в шортах. Хотя он всегда носил длинные штаны, в основном джинсы, с самого детства, но... Похожие шорты носил Саша, и сегодня, когда Слава увидел свои непривычно голые ноги под короткими штанинами, в нем шевельнулось что-то хорошее и грустное, что осталось от Саши...
За дверью опять заговорили, и опять о нем.
- Он и вообще хороший мальчишка, - вступилась за него Анна Николаевна.
- Да конечно, хороший. Я просто так сказала, а ты уж подумала... Очень хороший, и я очень рада, что он у нас теперь есть.
Слава опять покраснел - но сейчас было довольно приятно. А бабушка продолжала:
- Мне вот только имя Слава не очень нравится. Может, можно как-нибудь ему имя переменить? Меняют же имена. Был бы лучше Алик, или Женя...
- Ну что ты, мама, он же большой, как ты переменишь?
- Ох, да это же я не по-серьезному... Просто хорошо было бы... Уж хоть бы Славик...
- Слава - это, наверно, Вячеслав? Я слышала как-то, одного мальчика Вячик звали.
- По-моему, он Ярослав.
- Тогда - можно Ярик звать.
- Ярик мне тоже как-то не очень нравится.
Слава был оскорблен. Ему было неприятно слышать такое про свое имя. Он не хотел быть ни Вячиком, ни Яриком, ни, тем более, становиться Аликом или Женей. Славиком он тоже не хотел зваться. Даже маленького мама всегда звала его просто Слава, и ему нравилось его имя - и серьезное, и ласковое, - Слава. Да и полное имя, Ярослав, тоже было хорошее. Хоть и хихикали над ним в классе на истории, когда проходили Ярослава Мудрого, но все же ведь не Ярополк Окаянный... Хотя, про Ярополка они не проходили, про него он читал сам...
Но вот за дверью снова заговорили, и он с облегчением вздохнул:
- Пусть уж так и будет - Слава, как привык, - это сказала Анна Николаевна, - по-моему, вполне хорошее имя.
Они продолжали говорить - конечно, не только о нем, они говорили и о Лене, и о каких-то неизвестных ему Люции Францевне и дяде Боре. Потом опять перешли на него, и опять - про одежду. Анна Николаевна сказала:
- Надо будет ему и белье новое купить, какое-нибудь красивое, к этим шортам. И простые белые трусики, свободные, чтобы вот так спать с Леной.
- Да, верно. Как же это мы про белье забыли? Можно было сразу посмотреть.
- Все равно придется много чего еще покупать - и майки, и носки... Да мало ли чего еще.
- Ох, а к школе сколько ему всего надо будет.
- Ну, пока еще рано.
- Да вот не успеешь оглянуться, а все понадобится.
Неожиданно скрипнула дверь, и в комнату кто-то вошел. Слава закрыл глаза, подглядывая сквозь ресницы. Бабушка... Она что-то взяла на стуле - что-то из Лениной одежды - и вышла, осторожно ступая мягкими туфлями.
- Аня, - сказала она, - посмотри-ка...
- Что там?
- Как два голубка...
Они зашли уже обе, тихо подошли к дивану - Слава крепко зажмурил глаза, он понял, что они рассматривают их с Леной. Проклятая девчонка опять обнимала его за шею.
- Леночка так в плавочках заснула, - зашептала бабушка, - может, сейчас снять?
- Да ладно, одну ночь поспит, ничего страшного.
- Пусть бы подмылась хоть как следует.
- Она же купалась вечером.
- Все равно, перед сном же писала. Беда с ней, так и жди все время, что покраснеет.
- Да, с девочками сложнее.
- Ой, Аня, да это просто организм такой, и мальчишки такие есть. Просто нежная, белокожая, таким детям только успевай раздражения смазывать - то за ушком, то пашки, то попку, то как пописает...
- Ладно, завтра солнце все полечит.
Он почувствовал, как чьи-то руки осторожно поправляют ему подушку.
Анна Николаевна сказала:
- Пойдем.
Они вышли, и бабушка уже за дверью опять заговорила, уже погромче:
- И купальные плавочки надо ему купить, может, и на городской пляж когда поедем.
Потом опять мать:
- А как они хорошо с Леночкой подружились. Как она его за шею обняла! Помнишь, как она раньше с Буратино спала?
Слава убедился, что они вышли и прикрыли за собой дверь, и с досадой сбросил с себя руку Лены. Тоже, нашла себе нового Буратино... Мальвина несчастная.
- Конечно, Лене полезно со Славой дружить, а то она все с девчонками, - задумчиво заговорила Анна Николаевна. - Вот только не знаю, хорошо ли, что она спит с мальчиком...
- Да брось ты, Аня, ничего страшного, Слава же еще ребенок, да и Лена еще маленькая. Она еще в поезде мне говорит: "Бабушка, можно, Слава со мной спать будет?"- и так обрадовалась, когда я согласилась, если Слава захочет. И сегодня, когда она не слушалась, я ей только добавила - "а то не разрешу тебе со Славой вместе спать",- и сразу как подменили. Вот только не разделись...
- Ну уж это лишнее. Не хотят - и ладно. Вот на речке когда будут купаться, там и так все открыто будет.
Они замолчали. Слава слушал с бьющимся сердцем - он все-таки увидит голую розовую девочку, и уже завтра... А за дверью снова заговорила мать:
- Я вот думаю, Леночка случайно не испугается, когда у Славы там увидит...
Бабушка засмеялась - обидно для Славы:
- Господи, да чего там у него бояться? Наоборот хорошо, когда мальчики и девочки купаются вместе, конечно, под присмотром. Ты же знаешь.
Потом мысли бабушки неожиданно приняли другое направление:
- Ты не знаешь, он крещеный?
- Не знаю, надо спросить.
- Пусть тогда крестик носит, а то нехорошо так. И вообще надо будет с ним подзаняться.
- Понемногу пусть привыкает, сразу не надо.
- В церковь вот пойдем, и его с собой возьмем. Посмотрит, как там красиво.
- А молиться пока не надо заставлять, пока не привыкнет.
- Можно, чтобы он за Леночкой повторял, когда она молится.
- Ох, за Леночкой повторишь... Она сегодня при нем на ночь молилась, все время запиналась.
- Надо будет ей тоже подзаняться, совсем распустилась.
- А если некрещеный, крестить ведь придется.
- Конечно. Надо прямо завтра и спросить, и не тянуть.
- Он уже большой, застесняется.
- Ничего страшного. Помнишь, Аня, когда маленькую Леночку крестили, там тоже один уже большой мальчик был.
- Ой, не помню.
- Там просто много народа было, маленьких деток на руках держали, и он в плавочках стоял.
- Ох, еще и раздевать надо будет...
- Конечно, ну не до конца же. Да, может, он и крещеный! Даже скорее всего, я даже как-то чувствую, что крещеный.
Бабушка замолчала. Пока за дверью молчали, Слава успел и обидеться и успокоиться. Креститься - еще чего? Но тут же вспомнил, что, кажется, крещен.
А бабушка снова заговорила каким-то тихим, проникновенным голосом:
- Знаешь, Анечка, мне все не верится, что у нас наконец мальчик появился. Ты же знаешь, я всегда...
Раздался какой-то звук, похожий на сморкание, Анна Николаевна что-то сказала, и бабушка продолжала:
- Ты же знаешь, я всегда любила и тебя, и Леночку. И что у нас Леночка есть, так даже лучше - девочка и мальчик, прелесть какая, - она опять высморкалась.
- Жаль только, великоват уже, - со вздохом сказала Анна Николаевна.
- Да ну, что уж он великоват, он совсем еще ребенок. Такой хорошенький мальчишечка...
Она опять засморкалась, Анна Николаевна сказала вполголоса: "ну, будет". Отсморкавшись, бабушка продолжала дальше:
- Представляешь, завтра пойдем все на речку, а впереди нас дети идут, и мальчик в коротких штанишках - ох, Аня, мне все не верится!
...
Свет в щели двери погас. Женщины ушли. Слава думал. Он был взволнован случайно подслушанным разговором, словами бабушки и ее сморканьем. Он вдруг понял, и ясно представил, как эта женщина всю жизнь хотела растить мальчика, а у нее сначала оказалась дочка, а потом - внучка. Поэтому она так за него и уцепилась, и так добра с ним, сама выбирает ему одежду, да и вообще. Ему было жалко ее, но почему-то он ее побаивался. Было в этой ее любви что-то болезненное, ненормальное, что ли... - нет, не ненормальное... Он не знал, как объяснить это самому себе, но вот просто не лежала у него к этому душа, и все тут. Он говорил себе, что она же любит его, но почему-то не находил в себе ответной любви. Наоборот, была какая-то обида, чувство чего-то не то чтобы нехорошего - а просто ненастоящего, пустякового. Так, значит, для Лены он теперь вместо Буратино, а для бабушки кто? Просто маленький мальчик, на которого можно полюбоваться и поумиляться? "Хорошенький мальчишечка" - так она про него сказала? Он уже слышал про себя нечто похожее, еще в детстве он знал, что женщины считают его красивым мальчиком, и это его всегда злило. Как про девчонку. Вот если бы считали, что он сильный и мужественный... "Мальчик в коротких штанишках"... Слава вдруг вспомнил, как они все вместе выбирали в магазине ему шорты, и ему вдруг стало смешно. Да боже ты мой, за что тут на них обижаться... Он непроизвольно фыркнул. Лена завозилась, что-то сказала во сне, закинула руку за голову. Слава замер, глядя на нее, но Лена продолжала спать.
В конце концов, все ведь хорошо. Надо быть выше этого. Привыкнет как-нибудь. И к заботам этим докучливым, и к молитвам - наверно, привыкнет... Чего тут плохого? Зато все они будут любить его, и жить, наверно, у них будет хорошо и легко... И - вот она, Лена! А завтра... От удовольствия Слава перевернулся на живот и подложил руки под подбородок. Ладно уж, пусть бабушка любуется на него... И шортики он завтра наденет, чего такого, он же и правда еще пацан, если по-честному - голос у него не огрубел, и вообще... Мальчик в коротких штанишках... Он вспомнил свои занятия в ванне, да и сейчас тут, и ему опять стало смешно. Было немного страшновато думать о завтрашнем дне. Неужели правда - будут бегать с Леной по бережку, и все увидят, как у него там... А, может, и ничего, раз это разрешено? Главное - вести себя просто, не стесняться, и писю держать открыто, не закрывать и не жаться. Ну, подумаешь, член, он же мужик... Вот если бы не было... Слава улыбнулся и решил больше про это не думать. И вообще, он же уже согласился!
...
Слава заснул. Он спал и не слышал, как в комнату опять вошла бабушка и положила на стул его новые шорты, и смотрела на него, как он спит - большой красивый мальчик, разметавшийся во сне и раскинувший по сторонам свои длинные тонкие ноги. Он спал на спине, в неудобной позе, закинув одну руку за голову, а другую положив на себя спереди. Лицо его было полускрыто в тени, но видны были опущенные густые ресницы и полуоткрытые, по-детски припухшие губы. Смотрела она долго, потом попробовала уложить его поудобнее, но мальчик был слишком тяжел. Она все же убрала его руку, положила рядом вдоль тела. Мальчик застонал во сне, чмокнул губами и повернулся на бок, и свернулся калачиком, подтянув колени к животу. Она перекрестила его и Лену и вышла.

3

Конечно же, на следующий день он старательно изобразил все, что от него требовалось. Когда они приехали рано утром на дачу и почти сразу же отправились на знаменитую речку, все было так, как хотелось бабушке. Слава как бы видел все это со стороны: позади шли две женщины, а впереди, держась за руки, выступали двое прелестных ребятишек - девочка и мальчик, Лена и он, Слава, милый тринадцатилетний крошка в коротких штанишках... Он буквально чувствовал, как бабушка любуется на эту картину, но ему уже не было обидно, ему самому даже было немного приятно... И немного грустно. И за руку Лену он взял сам, так как знал, что бабушке это понравится.
Лена взглянула на него немного удивленно, когда он взял ее за руку, но ничего не сказала. Она была радостная и оживленно показывала Славе все, мимо чего они проходили. Она прыгала, оборачивалась назад, обращалась то к Славе, то к матери и бабушке.
- Мы тут уже три года отдыхаем. Смотрите, все, как в прошлом году! Мама, помнишь, мы в прошлом году почти в сентябре купались?
- Помню, конечно, перед самым отъездом.
- Мама, бабушка, а вы сегодня купаться будете?
- Ой, не знаю, Леночка, какая вода будет.
- Ой, глядите, уже берег!
Впереди показался низкий травянистый берег неширокой, довольно унылой речки. У Славы похолодел живот. Сейчас он увидит девочку без всего... Все еще не верилось. И самому надо все снять, хватит ли храбрости? Немного дрожа, он трогал молнию на шортах.
Они сложили сумки на небольшом пригорке, потом расстелили покрывало, как и подобает приличным дачникам, и неторопливо раздевались, поглядывая на неяркое, просвечивающее на белесом небе солнышко и обмениваясь всякими домашними замечаниями.
Обе женщины раздевались тут же, они, похоже, нисколько не стеснялись детей, и не только Лены, но и Славы, и он имел удовольствие рассматривать их комбинации, лифчики и белые домашние трусы.
- Раздевайся, Славочка, - сказала Анна Николаевна. Наверно, он все же замешкался.
С некоторых пор у него сделались какие-то очень длинные руки и ноги, и иногда, как сейчас, в минуты волнения, они делались как бы еще длиннее и начинали мешать. Снимая шорты, он поднимал ноги, и ему казалось, что колени поднимаются чуть ли не до лица, и колени-то какие-то голенастые...
Все было совсем не так, как ему представлялось раньше в мечтах – голубое жаркое небо, радужный красивый берег, сияющая розовая девочка... Было довольно прохладно, и небо не голубое, а затянутое серо-белой мглой, солнце сквозь него только угадывается. А, главное, сильнее всего чувствовалось то, что в центре картины был он сам, и снимал штаны у всех на виду, и это нервировало его и мешало смотреть на Лену. А Лена тем временем тоже раздевалась, и раздевалась всерьез... Сердце Славы гулко тукало в ушах, и он старался, чтобы руки не дрожали. Ведь мечты сбывались... Лена разговаривала с бабушкой, и складывала кучкой платье, на ней оставались только домашние трусики, бело-розовые, шелковистые, совсем тоненькие. С сомнением посмотрев на Славу, она нерешительно приспустила трусы, открыв белый мысок внизу живота, и крикнула бабушке, отошедшей к кустам:
- Бабушка! Ну я все снимаю?
Она смотрела на Славу, придерживая спущенные трусы, и медлила. Слава изо всех сил старался успокоиться – только не дрожали бы руки, и лицо не краснело... Он отвел взгляд от Лены, старательно складывая шорты.
Бабушка обернулась – она вешала свое платье на ветках куста, стоя в одном белье на дряблом полном теле:
- Конечно, детка, снимай все, и Славочка тоже все снимай, не стесняйся.
Слава, как во сне, потянул вниз трусы. Лена стояла рядом уже без всего, только с крестиком на шее, и смотрела. На свет появилась его болтающаяся колбаска, и Слава сам немного испугался – ух, какая большая... Он не боялся, что у него сейчас встанет, он был слишком взволнован, но видок и так оказался довольно крутой. И яйца совсем на виду, а ему казалось, что они где-то там сзади... Он не смотрел по сторонам, но все же видел, что Лена смотрит, и ее мать смотрит, и бабушка – все смотрят на него, на голого мальчика и на его органы. А, пусть смотрят, сами хотели...
Он положил трусы и, все же сильно смущаясь, встал перед ними. Увидел прямо перед собой широко открытые глаза Лены – и в душе возник противный холодок. Вдруг он все же что-то сделал не так...
- Ну, идите, детки, купайтесь, - засуетилась рядом бабушка.
Слава повернулся и побежал к воде, как будто его подстегнули. Его хозяйство непривычно моталось из стороны в сторону, хлесть-хлесть. Очень хотелось схватить все это рукой и вообще прикрыться. Хлесть-хлесть... Он слышал, как Лена бежала за ним, но не оглядывался, и окунулся в мутноватую и довольно холодную воду.
Плавать тут было можно, но все же очень мелко. Они повозились немного в воде, затем вышли на берег. Ничего, привыкну, думал Слава. Никто ничего ему не говорил, бабушка и мать Лены сидели на разостланном на песчаном пригорке покрывале и рылись в сумках. Ну, вот, смотрите, вот они, прелестные ребятишки-голыши, сейчас будут бегать по бережку... Но просто так бегать было как-то нелепо, и пришлось заняться играми в песочке.
Старательно изображая, что все нормально, Слава присел на песок у воды и стал копать рукой ямку, городя песчаный замок. Песок был хороший, чистый, и в другое время Слава на самом деле с удовольствием поиграл бы, строить такие замки он был мастер. У него и теперь неплохо получалось. Он знал, что Лена на него смотрит, ну и пусть. Наверно, так и должно было быть? Просто дети играют у воды. Он сидел на пятках, расставив колени, его член открыто и доверчиво свисал на мокрый песок.
Заскрипел песок под ногами. Лена подошла, постояла рядом, потом присела перед ним, по другую сторону замка. Слава строил, выпуская песок с водой струйкой из пальцев, и не поднимал на нее глаза.
- Ты что строишь? Дворец? – спросила она.
- Замок.
Слава глянул на Лену и тут же опустил глаза. Она сидела перед ним на корточках, широко разведя ляжечки, и все было открыто. Она действительно была бело-розовая, так как лето еще только начиналось, хотя в ней не было чего-то такого особо воздушного и сияющего. Белые, довольно большие ягодицы покачивались над мокрым песком, свешиваясь двумя круглыми полушариями, и то, что между ними, прямо под Леной... И живот в складках...
- Лена, не садись на попку, там песок мокрый, холодный! – крикнула ей сверху с пригорка бабушка.
- Я не сажусь, бабушка! – звонко отозвалась девочка и немного приподнялась назад.
Слава сосредоточенно занимался замком, дело было кропотливое и требовало внимания. Ему было страшновато и тоскливо, он и в самом деле чувствовал себя маленьким и беззащитным. Девочка смотрела на его работу и на него.
Он весь ушел в свою работу, и Лена, посидев еще немного, встала и пошла по берегу от него, светя незагорелым телом.
Слава почувствовал облегчение. Он продолжал копаться в песке, но исподтишка внимательно наблюдал за Леной, ходящей взад и вперед по берегу. Смотреть на ее попу было не очень интересно, но потом она поворачивалась и медленно шла к нему, смотря на камешки под ногами и по сторонам, и вот тогда он смотрел изо всех сил, старался разглядеть ее получше, как бы невзначай поднимая и опуская глаза. По берегу бродила розовая девочка, девочка его мечты. Пусть она не была тем небесным созданием, что представлялось ему, но это была девочка, настоящая девочка, и она действительно ходила без всего, ну, смотри, Славка, смотри... Грудей, конечно, еще никаких нет, просто плоские соски, как у мальчика. Упругий, округло-выпуклый животик с глубокой впадиной пупка. И, конечно, самое волнующее, отчего у мальчика начинали опять дрожать руки: тот самый треугольничек внизу живота. У Лены не было особенно пухлого лобка, ее выпуклый бело-розовый живот просто уходил вниз, суживаясь в одну точку, и в этой точке терялся, сходил на нет между пухлых ляжечек. Ляжечки были сдобные, они терлись друг о друга, смыкаясь, сверху был этот треугольничек, точнее, уголок - все вместе, плотно сжатое, составляло симметричную фигуру, где три линии сходились в одно умопомрачительное светло-незагорелое средоточие девочки, тем более волнующее, что там, в сущности, ничего не было - только вершинка, самая вершинка уголка, кусочек упругого гладкого тела... Лена была не из тех девочек, у которых половая щелка выходит высоко на лицевую сторону, раздваивая лобок, ее мысок был почти сплошным, и только самую малость нарушался ямкой, вдавленной в плотненькое тельце, как будто там у Лены была дырочка. Наверно, она из этой дырочки писает, - скачками пронеслось в голове Славы.
Слава, как зачарованный, смотрел на эту дырочку. Лена стояла, рассматривая камешек, а Слава краснел и смотрел, машинально меся перед собой песок. Будь Лена похудее, наверно, зрелище было бы поинтереснее - у нее же теснящаяся сдоба не оствляла под телом воздуха, свободного места, и Славе оставалось рассматривать только самый фасад, - но Славе на первое время вполне хватало...
Слава не был младенцем, и видел такие вещи на фотках, и знал, как это называется среди мужиков, когда у женщины щелку видно высоко спереди, и как, когда почти не видно. Но одно дело фотки с волосатыми тетеньками, и совсем другое – живая девочка в двух шагах, совсем еще безволосая... Он глотнул и опустил глаза, и сдвинул колени, и потом еще смотрел, пока Лена ходила, а он играл. Смотрел и играл.
...
Слава не знал, сколько продолжались эти игры, наверно, не очень долго. Лену позвали, и она побежала от Славы, высоко вскидывая испачканные в мокром песке пятки. Белая мягкая попка тряслась, косички прыгали на затылке. Ну, вот, розовая девочка бегает по берегу, подумал Слава. Ладно, еще посмотрим...
Он вдруг забеспокоился – зачем позвали Лену? Неужели он в самом деле что-то понял не так, и сейчас ее одевают? Слава откинулся на пятки и посмотрел. Анна Николаевна что-то искала в сумках, бабушка и Лена стояли, и бабушка осматривала Лену. Найдя что-то за ухом, сказала матери, и они обе посмотрели туда, отогнув розовое ушко вперед. Ну да, они же над ней трясутся... Слава вспомнил их вчерашний ночной разговор, о том, какая Лена нежная, того и гляди, опять покраснеет – то за ушком, то в пашках, то попка, то как пописает... Почему-то Слава думал об этом без презрения или отвращения, наоборот, с удовольствием наблюдал, как девочку вертели и осматривали. Не возникало образа противной девчонки в болячках, которую лечат. Нет, ее берегли и холили, эту породистую девочку, нежную и уязвимую, и никаких болячек, наоборот, следили, чтобы она везде - и за ушками, и так далее - была здоровенькая и чистенькая, эта розовая девочка. Само то, что не делалось особой разницы между всеми этими местами, между ушком и писочкой, что девочка везде была одинаковая, создавало ощущение чистоты и детской невинности. Похоже, как начали заниматься ей еще крошечной с самого ее рождения, так и возятся до сих пор уже с большой. Еще, поди, смазывают и присыпают в складках какой-нибудь присыпкой, как посыпают младенцев, чтобы они не склеивались.
Чтобы не подумали, что он совсем уже зажался, Слава нарочно встал и решил наведаться к своим вещам, просто так. Он встал, отряхнул песок с колен и медленно пошел к остальным. Надо было убедиться, что женщины в самом деле не смотрят на него как на дурака, и не пугаются.
Ничего, получилось... Женщины и не смотрели особенно на него, и не обращали какого-либо особого внимания на его наготу. Похоже, они не были особенно удивлены, что он уже такой большой, чего он больше всего боялся. Они разглядывали его незаметно, исподтишка (как он сам Лену!), и он видел, что бабушка поначалу чуть только слезы не утирала от умиления, а Анна Николаевна все же смотрела в каком-то замешательстве, и от этих ее взглядов у Славы все еще холодок пробегал по животу, - но ничего серьезного не было заметно, и он понемногу начал привыкать. Страшное напряжение немного спало. Он все еще боялся, что кто-нибудь вдруг появится из кустов и вытаращит на них глаза, но никого не было. Здесь, похоже, было действительно какое-то гиблое место, куда только сталкеры ходят.
Он достал из вещей платок и вытер лицо, положил платок обратно, просто постоял, глядя, как мать Лены стелет второе покрывало, для загорания. Солнце по-прежнему только просвечивало сквозь белесую облачность, но, как говорила бабушка, это и к лучшему – не обгоришь в первый день. Сидя на покрывале, бабушка, толстая и дряблая, расстегивала сзади свой белый домашний лифчик, и Слава уж испугался, что, чего доброго, она тоже разденется, как Лена, но бабушка только расстегнула застежки и так легла на живот, чтобы спина была свободной. Рядом улеглась Анна Николаевна, тоже открыв свою белую обширную спину, и только начала грудей были видны по бокам.
И тут, стоило им улечься, как прямо между ними плюхнулась Лена, вызвав недовольные возгласы.
- Ну Лена, ты зачем так делаешь, руку мне отдавила, и песку нанесла, - ворчала бабушка, все же отодвигаясь и давая Лене место. Лена втиснулась между ними, и ее голая попка зарозовела между белых женских трусов.
- Слава, иди к нам! – крикнула она, обернувшись.
- Да я на берег пойду, - пробормотал он, отходя.
К ним на покрывало ему не хотелось. Да он и не любил вот так загорать, и всегда презирал тех детей, которые, придя на пляж, тут же ложатся с мамашами, и так лежат вместе с ними часами, как бревна, поворачиваясь с живота на спину и со спины на живот.
На некоторое время он остался на берегу один. Можно было перевести дух. Он опять искупался, уже по-настоящему, с удовольствием, поплавал и понырял. Он вылез, когда обеспокоенная Анна Николаевна крикнула ему: - «Слава, хватит, выходи, погрейся!»,- и опять занялся недостроенным замком, причем увлекся по-настоящему.
Он с удивлением подумал, что, кажется, ему тут начинает нравиться. Даже купаться голому оказалось не так уж неприятно, когда немного привыкнешь. Отсутствие тряпочных перемычек между ног создавало какое-то особое ласковое ощущение, да и после воды нет этой холодной мокрети. Все открыто, ветер холодит кожу, а ты ходишь по берегу без трусов, прямо при женщинах и девочке, и ничего – только чувство легкой жути и озорства.
И когда его позвали есть, он уже почти непринужденно пошел к остальным.
...
- Славочка, подожди немного, сейчас сядем, - сказала Анна Николаевна. Она раскладывала еду на салфетке, разложенной на разостланном покрывале.
Бабушка сидела неподалеку на косо торчащем поваленном дереве, точнее, полусидела, дерево было высоким. Около нее жалась и вилась Лена – в щенячьем (или поросячьем) восторге от первого дня на воле и свежем воздухе, от солнца и воды, от холодящего открытое тело ветерка. Она не очень шумела, видимо, все еще немного конфузясь от присутствия Славы, но так вкусно ласкалась к бабушке, терлась об нее и чуть не мурлыкала. Слава, остановившись около них, невольно засмотрелся, да они и не прятались. В приступе безумной любви к внучке, бабушка притягивала ее к себе и целовала в лобик и в глазки, приговаривая какую-то чушь, гладила и похлопывала незагорелое тело, щекотала под мышками и под животиком. Похоже, для нее действительно стыдных мест на Лене просто не было, хотя застеснявшаяся Лена несильно отбивалась и раза два сказала, глядя на Славу: - «Ну, бабушка, не надо... Бабушка!..»
Слава зазевался на них и только хотел отвернуться, как бабушка сказала:
- Вот, Славочка, какая у нас Леночка девочка, правда, прелесть?- и повернула Лену лицом к нему, и умильно похлопала спереди по выпуклому животу, над треугольничком с дырочкой, и продолжала: - Вот какая у нас де-евочка, Слава вот мальчик, а Ленусик девочка, да, де-е-евочка!
Она простодушно как бы предлагала Славе полюбоваться, какая у них Лена девочка, и удостовериться, что она действительно девочка – вот посмотрите, как вот тут у нее, прелесть, вот посмотрите вот так!
И приговаривала дальше: - Ах ты мой сладкий, Ленусеночек мой, - и целовала сморщенными губами в тело, туда, где под тонким жирком прятались ребрышки. Лена ежилась и улыбалась, глядя куда-то сквозь Славу большими лучистыми глазами. Ну как же можно за ней не ухаживать, как за маленькой, и не баловать?
Славе чуть не стало завидно, что его самого никто вот так не целует в худую ребристую мальчишескую грудь, как Ленина бабушка – только, конечно, не бабушка, а кто-нибудь другой... Он почувствовал смутную глухую обиду, наверно, в первый раз. Да ну, он и сам не хочет, чтобы его так тискали и предлагали всем полюбоваться, какой он мальчик. Уж лучше он будет так... довесок.
- Лена, Слава! – крикнула Анна Николаевна, - идите кушать!
На расстеленной салфетке тем временем появилась разная еда и бутылка с напитком. Слава сразу почувствовал, что и в самом деле проголодался. Что ж... Он сбегал ополоснуть руки и присоединился к остальным.
Его усадили на край покрывала, между Анной Николаевной и бабушкой. Скрестив ноги, он кое-как уселся по-турецки. Лена уместилась напротив него. Бабушка опять захлопотала, чтобы Лена не села на песок – бзик это у нее, что ли? Лена принялась моститься на краю покрывала, то становясь на колени и откидываясь на пятки, то присаживаясь на корточки. Тогда у нее все было наружу, как в первый раз на берегу, и Слава старался не поднимать туда глаза – самому-то ведь тоже не закрыться, если что... А бабушка все подсаживала Лену поближе на покрывало, и, казалось, у нее сейчас была главная забота – чтобы Ленины тонкокожая попка и розовые половые губки не попали на грязный песок. Она проводила у нее снизу рукой, и мешала Лене есть, Лена недовольно бормотала: - Ну, бабушка...- но послушно двигалась еще. Славе приходилось трудно: попробуй не замечать, когда все это прямо перед глазами, рядом с нарезанной колбасой.
Кроме него, похоже, это никого не волновало. Женщины говорили, что, как это хорошо, что сегодня не жарко, а то Леночка быстро обгорает («ты, Славочка, тоже ведь еще не загорал?» - и рукой по его спине, по лопаткам и позвонкам...), что вода сегодня холодная, что надо будет взять то-то и то-то...
Слава молча ел, все же поглядывая на Лену и вокруг – вдруг все-таки кто-нибудь появится... Вот сейчас как крикнут им из-за кустов – «дураки, чокнутые!..»- или еще что-нибудь такое... Он как бы видел их странную компанию со стороны: смешные дачники, как из старых времен, две полные тетеньки в домашнем белье и их глупые дети, совсем голышом, как маленькие – розовая пухленькая девочка и мальчик, уже большой, но тоже раздетый, с белым трясучим столбиком внизу. И мальчишки (если вдруг окажутся мальчишки) будут обсуждать: - «Этих-то я знаю, а пацан как к ним попал? Смотри, хороший парень, бедняга, тоже раздели, как свою телку...» - «Да ну, такой же тормоз... Член у него видел, правда, здоровый? Как у мужика болтается...»
Эти мысли не оставляли его до конца еды. Но потом Славе как-то надоело жаться и бояться. Ну и пусть смотрят, если кто прячется, ему-то что. Он сказал «спасибо», встал и отступил в сторону, огляделся по сторонам – никого не было.
И тут, наконец, белесые облака разошлись, и в небе блеснуло солнце. Слава, запрокинув голову и прищурившись, посмотрел вверх. Ему стало весело. Он поднял вверх руку и помахал ей. Солнце облило золотом высокого хрупкого мальчика, острые плечи и выпирающие косточки по бокам плоского живота. Его бледная незагорелая кожа на открытом воздухе разрумянилась, он сам сейчас сделался розовым мальчиком, точнее, розовато-золотистым – он не был таким белокожим, как Лена. Тонкий и нежный мальчишеский стебелек, подрагивая, висел красивой дугой. За последний год он и в самом деле заметно удлинился, его символ мужественности, но, конечно, вовсе не был таким уж большим, как казалось самому подростку. Слава только начинал взрослеть.
- Солнышко, - радостно сказала Лена. Она тоже встала рядом и смотрела вверх, щурясь и улыбаясь, и откусывая от яблока, зажатого в руке, и солнце золотило и ее мягкий животик, вовсю светя во все места. Девочка стояла рядом с мальчиком и теребила крестик на груди, явно не веря бабушкиным бредням, что боженька якобы не любит обращений к нему в таком виде. Бабушка заблуждалась...
Вокруг был голый песчаный берег и кусты. За их спиной женщины хлопотали, убирая остатки еды. Любоваться на них было некому, и их никто не видел.
...
Они пробыли на речке часа два-три. Как сказала бабушка, для первого раза предостаточно, и то еще хорошо, что солнца почти не было – а то пришлось бы уходить раньше.
К этому времени Слава почувствовал, что устал. Устал все время быть в напряжении, устал изображать маленького мальчика, устал играть в песочек... Да и просто это оказалось тяжело – быть все время среди чужих женщин, под их взглядами, нагишом. Но как объяснить этим добрым тетенькам, особенно – бабушке, что такому большому мальчику, как Слава, все это неприятно? Что он, в конце концов, вовсе не такой уж ребеночек?
Когда бабушка подозвала его и начала допытываться о крещении, был ли он когда-нибудь в церкви и так далее, он стоял перед ней дурак-дураком и все переминался с ноги на ногу и закладывал руки за спину, раз уж нельзя было сложить их спереди. И лепетал что-то, думая совсем не о Господе. А разговор вышел серьезный. К бабушке присоединилась Анна Николаевна, и пошло... Их неприятно поразило, что Слава сам не знал точно, крещен ли он. Как можно не знать? Славе стало по-настоящему неуютно, и он с тоской оглядывался на кромку воды, где что-то делала Лена.
- Ладно, Славочка, мы еще с батюшкой посоветуемся, все будет хорошо, не переживай, - сказала наконец бабушка. Он побрел к воде, мрачно думая, что с молитвами его все же в покое не оставят.
Они походили вместе с Леной по берегу, и он сам на себя удивлялся, что его уже совсем не тянет смотреть на голую девочку, хотя теперь-то и можно было рассмотреть как следует. Да она и не скрывалась. Бабушка крикнула ей: "Лена, пописай на дорожку, сейчас окупываться будем!", Лена крикнула в ответ: "Ладно, бабушка, я сейчас!", и присела тут же под кустиком, прямо лицом к Славе, и широко развела ляжечки, и заглядывала себе туда, где из тела брызгала золотистая струйка. И он тоже стоял и смотрел, дожидаясь ее.
Но он устал и от этого.
Когда они собирались домой, он, уже надев трусы, равнодушно смотрел, как мать моет Лену. Это уже было совсем неинтересно, разве что слегка забавно: заведя девочку по колено в воду, мать ополоснула Лену, потом вымыла ей рукой оттопыренную белую попку, со звучным пошлепыванием по упругому мокрому телу. Лена ойкала и смотрела на Славу. Потом мать, увязая в песке, на руках тащила ее, коровушку, к подстилке, чтобы не ставить драгоценную девочку опять вымытыми ножками на песок. Там ее уже ждала бабушка с полотенцем наготове, и они долго еще хлопотали вокруг Лены, и она стояла раскорячившись, пока бабушка промакивала ее снизу и вытирала ей ляжечки. Это уже было совсем и не красиво, да и просто надоело. Слава только подумал, что девочка уж чересчур розовая, скорее, даже красная – солнце все же их сегодня нажарило.

4

Под вечер того же дня, когда прояснившийся после обеда день заливал старый дачный дом красноватыми косыми лучами, Слава один сидел на веранде в низком плетеном кресле-качалке, просто сидел и отдыхал.
У веранды раздался Ленин смех. Слава выглянул. Лена пробежала мимо и убегала вдаль по дорожке, в глубину сада. Светлые ноги мелькали под подолом коротенького платьица. Красивая все же какая...
Слава опять ощутил что-то такое, что не давало ему покоя в последние дни и заставляло все время думать о Лене, об обещанном купании. Он вспомнил, как предвкушал, что совсем без всего Лена вообще будет разить его насмерть. Теперь-то он знает, что это не так. Неужели и это - самообман? Неужели ему больше нравится Лена в платьице, чем без трусов? Но ведь не должно же так быть, он вообще-то нормальный?
Вопрос о собственной нормальности занимал его давно. С тех самых пор, как он заметил, что мальчик Саша волнует его гораздо больше, чем картинки с голыми женщинами, причем волнует именно так же... Тогда это стоило ему больших переживаний. Он всерьез вообразил себя голубым, и - о, человеческое тщеславие! - даже как-то зауважал себя за такую неординарность. Потом Саша чуть было не укрепил его в этом окончательно. Но эта его голубизна оказалась довольно несерьезной, какой-то временной. Вот его уже опять волнуют женщины - точнее, одна женщина, пусть даже и недоразвитая... И почему-то в платьице она нравится ему больше, чем голая... Это вроде бы как-то не вязалось уже ни с чем.
Слава задумался. Наверно, он слишком уж тогда навоображал с этой розовой девочкой, именно что вообразил Бог знает что. Сияющее, одухотворенное существо... А на самом деле? Ну просто выросшая детсадовская девчонка, с которой снимают соринки и которой моют попку при мальчике. Да что там попку... Он вспомнил салфетку с едой, колбасу... ну в самом деле, неприятно, и все тут - словно голого младенца посадили на стол, и даже без памперсов. Подумаешь, розовая девочка, воздушное создание... Подумаешь, очень надо любоваться на девчоночье мясо... Ничего красивого.
Скажем сразу: пресытившийся в этот день Слава был несправедлив. Лена была красивая девочка, и в одежде, и без одежды. Но нагота ее была еще слишком неразвитая, слишком детская, чтобы произвести впечатление на тринадцатилетнего подростка. Увы, известный факт, что нежных подростков тянет не к нежным девочкам, а к взрослым зрелым женщинам, опытным и потрепанным тетенькам...
У веранды опять пробежала Лена. Слава снова выглянул - все бегает, и белые трусики под платьем мелькают... Бежит, как ни в чем не бывало. Здорово, и опять хочется, чтобы совсем голышом - почему это так?
Слава глядел ей вслед и старался вспомнить Лену на берегу, сравнивая, анализируя и теряясь в догадках. Пожалуй, на речке было тоже интересно, да и красиво.
...
Но приятные (и нормальные для мальчика) размышления скоро кончились. Не далее как через час он снова сидел на том же месте, но мысли приняли иное направление, и все размышления о сравнительных качествах голых и одетых девочек отошли на задний план.
Славу опять одолели тяжелые гадания о будущем.
За это время произошла маленькая размолвка - обсуждали вопрос, как будут спать на даче. Мать предложила устроить Славу в мансарде, где тоже стояла старая кровать, и Слава с восторгом ухватился за эту идею: у него будет своя комната, и он там будет один! Он даже сам не догадывался, что уже успел так стосковаться по привычному одиночеству.
- Ты же сказала, что я со Славой буду спать! - обиженно упрекала Лена.
Мать пыталась объяснить ей, что будет лучше, если Слава будет спать отдельно - здесь ведь места хватает, но Лена надулась и ничего не говорила.
В дело вмешалась бабушка...
- Ну пусть Слава поспит с Леной, чего такого. Конечно, им скучно в разных комнатах. А потом поставим в этой же комнате кушетку, и просторно вам будет, и вместе в одной комнате будете! А, Леночка?
Лена молчала, глаза у нее стали подозрительно красные. Пожалуй, истерику закатит, подумал Слава. Наверно, бабушка боялась того же - она гладила Лену по головке и виновато смотрела на нее, а когда мать нерешительно возвысила голос - "Лена! Как не стыдно!" - заговорила вполголоса, махая руками:
- Анечка, вы идите со Славой, я с ней поговорю, ей, наверно, головку все-таки напекло, что такое...
- Пойдем, Слава, - сказала Анна Николаевна и увлекла его за дверь.
- Ты не очень обижайся на Лену, она, конечно, избалована, но она все же добрая девочка, и она любит тебя, - сказала она, когда они вышли и закрыли дверь. - Вот ей и охота с тобой...
- Да я не обижаюсь, - пробормотал Слава.
- И еще, Слава. Моя мама, Ленина бабушка... У нее больное сердце, и я стараюсь ее не огорчать. А ты видишь, как она любит Лену... Даже слишком, - Анна Николаевна твердо посмотрела Славе в глаза, и ему стало неловко. Он сам думал об этом же.
- И, может, тебе что-нибудь покажется странным... Но это все пустяки. И тебя она тоже очень любит, ты же видишь? Ты ей в поезде сразу понравился, и теперь ей очень приятно, что у Лены появился такой... братик.
И она добавила тихо, но очень серьезно:
- И она будет очень огорчена, если вы с Леной будете ссориться. Ты понял, Слава?
- Понял, - пробормотал Слава. Он все понял. И ему стало страшно. Слава был умен.
Потом мать ушла, а он стоял под дверью, а изнутри доносились голоса бабушки и Лены. Бабушка говорила такое...
- Будете все равно в одной комнате спать, и вместе можно будет полежать, я с мамой поговорю, и она разрешит тебе брать Славу в постель.
- А если он больше не захочет, - тянула Лена.
- Захочет, Леночка. Будь только добра с ним и приветлива. Да и не надоедай часто. Договорились?
- Ладно... А сегодня?
- Ну, сегодня же решили, ляжете вместе, да и кровать вторая не готова. Ну, вот видишь? Ну вот, и пошли...
Слава отскочил от двери. Вышла Лена и улыбнулась ему - с усилием и виновато.
Так что с Леной теперь все было ясно. Она его тоже любит, но как-то странно, по-своему, и как бы ему от этой ее любви самому скоро не заплакать...
Его смущала сама Анна Николаевна. Она была самой умной - пожалуй, единственный по-настоящему нормальный человек здесь. Но ее он боялся теперь чуть ли не больше бабушки. Она была неизменно добра к нему, но будет ли она сама любить его? Слава очень боялся, что он ей по меньшей мере безразличен. Неужели она завела его, как собачку, для бедной больной бабушки и капризной девчонки? Ничего себе - собачка! Но ведь он скоро вырастет! Он уже почти что взрослый. Неужели она и на это согласна, всю жизнь с ним возиться? Или... - (у Славы мороз прошел по спине)... - от него отделаются, когда он вырастет? Но такого коварства он никак не мог предположить в этой женщине. Пусть она строгая и даже сердитая, но она же учительница... И она говорила с ним честно. Просто она сама в трудном положении.
Да, не так уж с ним тут и цацкаются, и будет, наверно, еще хуже... А он-то боялся, что с ним будут носиться, как с писаной торбой...
Так, значит, ему надо постараться, чтобы бабушка не огорчилась... Умный мальчик сразу понял, что это теперь может стать за жизнь. Жизнь может стать такая, что...
Его больно жгли случайные слова бабушки - "брать Славу к себе в постель". Вот уж точно, кукла, Буратино... Или кошка... Или того хуже - раньше богачи на ложе к себе клали наложниц, а он, значит, будет наложник... Будет Леночке платьице сзади расстегивать, снимать с нее и убирать... А, может, и стирать заставят... Хотя нет - для этого у нее другие прислужники есть, он - мальчик для удовольствия, с ним можно играть, наряжать... В постель к себе брать...
Честно говоря, он чувствовал, что переигрывает, но уже был почти уверен, что старшим братом он не станет.
Слава думал о будущем и все больше предавался мрачному отчаянию. Что он здесь делает, в этом чужом доме, в чужой женской семье? Теперь ему не верилось, что он привыкнет, что когда-нибудь будет по-хозяйски ходить по этим красивым старым комнатам, и это все будет и его дом, и будет говорить с бабушкой и Анной Николаевной уверенным голосом, скажем, чего-то просить или капризничать, как Лена. Всегда он будет здесь бедным родственником. И, погоди, каким родственником? Он даже не родственник, он вообще никто! Его пригласили, чтобы порадовать бабушку, и чтобы Лене было с кем играть, а вовсе не за его красивые глаза. Хотя вот именно, как раз за его красивые глаза... Слава глядел в зеркало, висящее на стене, специально с ненавистью хлопал длинными ресницами и по-глупому таращил большие блестящие глаза. Пожалуй, слишком сейчас блестящие.
А что ты, в самом деле, хотел? Духовного общения, что ли? Разговоров о фантастике, о цифровой технике? Что они тут все в этом понимают? И ладно еще, просто не поняли бы, он мог бы рассказать много интересного, но разве Лене это будет когда-нибудь интересно? Будь доволен, что пожалели тебя, беднягу. Кто ты такой? Что у тебя есть, кроме этих глаз и еще кое-чего, на что сегодня любовались на берегу?
Слава перестал качаться, затормозив качалку. Ему стало ужасно обидно и жалко себя. По-настоящему, а не как тогда, когда он с удовольствием представлял взглядом из своего великого будущего свое нелегкое, суровое детство, втайне не веря в него всерьез. Амфора бездонная... Он опустил глаза от зеркала и стал разглядывать на своих бедрах короткие штанины новых песочных шорт. Сиротка... Стало еще грустнее, и скоро на песочные шорты капнуло.
Но только один раз. Надо быть сильным, сказал себе Слава.
...
Когда наступил вечер, Слава без возражений согласился лечь вместе с Леной. Лечь в одной мягкой кровати, под одеялом. Кажется, его мрачная покорность показалась подозрительной Анне Николаевне, но она ничего не сказала - наверно, решила, что действуют ее откровения. Откуда ей было знать, что Слава усиленно решал вопрос, оставаться ли ему здесь вообще...
Лена была усталая и сумрачная.
- Ты что такая кислая? - спросила укладывавшая ее бабушка.
- Голова болит, - односложно ответила Лена.
- Вот, напекло все же голову, - проворчала бабушка.
Славе велели переодеть трусы.
- И когда с Леночкой будешь ложиться, чистые трусики надевай.
Он не стал спорить, да после сегодняшнего купания это было бы смешно. Анна Николаевна ждала, и Слава без разговоров присел при ней на кровать и переоделся. Действительно, белые... Когда только успели... Как же, специальные трусы, чтобы с Леночкой спать - жених! Дошло и до молитвы, и тут бабушка, подтверждая его худшие опасения, как бы невзначай спросила, не хочет ли он тоже с Леночкой помолиться - "ты только повторяй за ней, увидишь, это просто, и я подскажу"...
И вот уже Лена затянула скучным голосом эту свою канитель - "отец наш небесный..."- а рядом стоял Слава в новых белых трусах, как ангел, и, сгорая от стыда, повторял за ней сбивчивые слова. Началось...
Потом он в этих трусах сидел на кровати, а рядом опять смазывали голую Лену во всех местах, и это уже было ему глубоко безразлично. И им, что он тут сидит, похоже, тоже. Лена капризничала, не хотела, говорила «хватит... ну, хватит... спать хочу!», и мать держала ее раскоряченные ноги, а бабушка, нагнувшись, мазала, все то же – пашки, попку, губки... Обработав все, что можно, на нее надели ночную рубашку.
- Славе не холодно будет? Здесь ночи прохладнее, - сказала бабушка.
- Да я не замерзну, - ответил Слава, стараясь говорить непринужденно, как будто ничего не случилось. Он поймал себя на этом слове - неужели действительно уже "случилось", или все-таки ничего особенного? Ладно, он уже почти решил...
Он молча лег на кровать рядом с Леной, и бабушка укрыла их одеялом. Они с Анной Николаевной еще поговорили о Лениной головной боли, о ее непослушании (оказывается, ей говорили, чтобы надела на голову, а она заупрямилась!). Завтрашнее купание сделалось сомнительным. Слава подумал, что, пожалуй, он уже не очень и хотел...
Слава ждал, что девочка опять полезет обниматься, но Лена почти тотчас заснула, повернувшись к нему теплым задом. Вот и ладно... Лежать вдвоем было жарковато, и Слава выставил из-под одеяла для прохлаждения ногу, как когда-то Лена в поезде.
Он опять долго не засыпал, лежал на спине.
Становилось жарко. Он откинул одеяло со своей стороны. Интересно, почему это именно здесь "ночи прохладные"? Климат здесь другой, что ли, или стенки тоньше? Пока никакой прохлады не было. Он покосился на Лену. Она безмятежно спала под одеялом. Ну и пусть спит... Подвинуть ее, что ли? Слава попробовал сдвинуть с места мягкое теплое тело, но из этого ничего не вышло, и он ограничился тем, что отодвинулся подальше, на самый край кровати. Ладно уж, недолго мучиться... Завтра же... Слава вдруг всерьез почувствовал себя опять свободным человеком. Ну, подумаешь, поругают, может быть, а что еще? Да ничего! У него же есть собственные дядя и тетя! У него будет своя комната, и никакой капризной девчонки рядом. Сразу, наверно, почувствуешь себя человеком. И дядя Федя... Какой бы он ни был, но он - человек образованный, и, главное, он мужчина! Уж наверно это будет лучше. А вдруг, в самом деле, они еще да подружатся? Что тут удивительного? Будут двое мужчин...
Приняв решение, Слава опять обрел душевное равновесие и почувствовал, что жизнь - неплохая штука. Не так уж у него все было плохо в жизни. И разве ему не за что благодарить судьбу (раз уж в Бога пока не верит)? А встреча с Сашей? Дружба, да что дружба - любовь! Пусть всего полтора-два месяца, но это драгоценное воспоминание он будет лелеять всю жизнь. А тут что было? Это же просто комедия! Ведь сбылось самое главное, о чем он по глупости мечтал, едучи сюда! Он и правда посмотрел на голую девочку! У Славы было дерзкое чувство, что он обманул судьбу: получил, что хотел, а теперь - прощайте. Да уж, насмотрелся под завязку! Даже надоело под конец... Слава тихо засмеялся - он вспомнил пухлую (и довольно большую!) нежную розовую попку, и эту же попку, свесившуюся над покрывалом, рядом с едой... А как ее обрабатывали перед уходом? Все это он видел, и все это надо запомнить, весь этот цирк! Тогда смотреть на это было неприятно, а сейчас ему подумалось, что, пожалуй, стоит запомнить и это...
Мальчик вытянулся на спине и, сладко вздохнув, уставился в потолок. Хватит, в самом деле, думать про всякую кислятину, есть темы поинтереснее. Какая Лена гладенькая везде... Как на статуе. На Венерах все внизу гладко кончается, просто жирная складка, и все... И волос на статуях нет. Он помнил, как удивился когда-то, увидев в первый раз в каком-то фильме раздетую тетеньку. Венер он к этому времени уже повидал много, и вдруг оказалось, что на деле тут вообще ничего не разберешь - одни волосы! Фильм был старый, черно-белый, и женщина тоже старая, некрасивая. А волос этих, чуть не целая борода... И тут же он опасливо подумал - как же, интересно, в эти заросли, да таким нежным местом?.. Головка-то на писе - рукой просто так не тронешь, а тут - бр-р-р...
Размышляя, Слава осторожно трогал рукой кончик члена, двигал. Перед глазами вместо старой волосатой тетки опять возникала Лена, идущая к нему по берегу, розовая девочка...
...
На другой день он поговорил с Анной Николаевной, поговорил при первой возможности. Против ожидания, она не ругалась. Она подумала, посмотрела ему серьезно в глаза и тихо сказала:
- Что ж... Может, ты и прав.
С бабушкой и Леной уже разговаривала она сама. И Слава предстал перед ними, когда уже все было решено и все сказано - без него.
Лена виновато смотрела на него, тихо сказала:
- Ты сегодня уедешь?
- Да, - сказал он.
И ему опять подумалось, что Лена - пожалуй, все же неплохая девчонка... - но лучше не надо.
Сильнее всего он опасался бабушки, памятуя о ее больном сердце. Но бабушка была почти спокойна. Она не плакала, не уговаривала его остаться, не упрашивала (и его это почти обидело!). Она только засуетилась, собирая его в новую дорогу, и почти ничего ему не сказала - только какую-то ерунду. Может быть, после вчерашних капризов Лены решила, что так все-таки будет спокойнее и привычнее. А, может быть, он уже начал понемногу надоедать... Тогда он совсем молодец.
Провожать его и сажать на поезд в Сызрани поехала только Анна Николаевна. И вечером того же дня он опять стоял в коридоре вагона и смотрел в окно на уходящий вокзал. В уме по привычке сложилось: "И бедный, никому не нужный мальчик опять пустился в дорогу по белому свету в поисках счастья, одинокий и несчастный, но по-прежнему сильный и гордый". Слава вздохнул. Ему было действительно грустно.
...
Дяде и тете была послана телеграмма, еще из Сызрани. И они приехали на вокзал встречать его, оба вместе. И домой (да, домой!) ехали на такси. Поднялись на четвертый этаж красного кирпичного дома, и тяжелая, обитая старым черным дерматином дверь захлопнулась за Славой. Но это уже - совсем другая история.
Было еще начало лета...

Конец второго рассказа про Славу.

 

Рассказ третий. Картошка

1

Ненастным холодным вечером в начале сентября 1998 года на разбитой грязной дороге среди березовых рощиц-колков, ведущей к полузаброшенному дачному поселку, в сотне километров от города и в десятке - от ближайшей деревни, можно было видеть одинокого мужчину с большим рюкзаком. Он сошел с электрички на необитаемой платформе с устрашающим названием "3364 километр" - конечно, километры шли от Москвы, но и от их города их была добрая сотня - и сейчас с трудом месил сапогами липкую глинистую грязь, торопясь, чтобы успеть до темноты. Это был Ян Лембитович Тихомиров, лет под пятьдесят, кандидат наук. Ян шел к себе на дачу. Собственно, это давно уже не было дачей в полном смысле этого слова - там не было ни водопровода, ни электричества, ни сторожа. Да и большинство дачных домиков так и остались недостроенными и были покинуты по причине крайне неудобного сообщения с городом и резко, скачком подскочивших на запредельную высоту транспортных расходов. Недавний августовский дефолт довершил разорение. К тому же местность здесь была болотистая, комары свирепствовали до самых морозов, а почва - глинистая и местами солоноватая. Можно было скорее удивляться, какими массами нахлынули сюда дачники во время бума раздачи бесплатных участков в начале девяностых, и теперь можно было километр за километром идти среди недостроенных домов, нередко весьма недешевых, из кирпича, привезенного сюда с великими трудами по разбитой грязной грунтовке.
В том краю, куда шел Ян, после поворота, между двух колков, осталась лишь маленькая кучка хозяев на своих участках, да и то в основном они садили картошку, редко - другие овощи, и наведывались сюда лишь изредка.
Картошка и было причиной позднего путешествия Яна: в его первобытной избушке из сухостоя, которую он сам соорудил на своем участке несколько лет назад, еще в тот период всеобщего увлечения, сейчас лежали мешки с картошкой, его и двух других хозяев, у которых не было и таких домов. Тут, за поворотом, хозяева были скромные, и теперь им было легче, им недостроенные особняки не надрывали сердце.
Завтра утром должна была прийти машина и автобус с людьми, и состоится всеобщий вывоз плодов земли. Собственно, Ян тоже мог бы приехать завтра со всеми, но ему надо было утром еще кое-что приготовить, да и мешки, сложенные кучей в открытой избушке, казалось, только и ждали, чтобы их кто-то вывез за него. Ему казалось спокойнее переночевать в избушке, рядом с мешками. Ночь обещала быть ужасной - ветер, дождь и дальнейшее похолодание, но он надеялся, что переночует без особых трудностей. Его неказистая избушка два на три метра была плотно обшита рубероидом, а на дощатом топчане у Яна валялось рваное теплое одеяло и пара старых курток. Можно будет еще засветить свечечку и уютно провести вечер, прислушиваясь к ветру, от которого потрескивают стены, и радуясь, что хоть с копкой успели обернуться при хорошей погоде.
Яну еще не случалось приезжать сюда вечером, да еще в ненастье. Утром и днем, при голубом небе, в разгар лета, при цветущей в траве землянике здесь было очень даже неплохо, но сейчас знакомые места приобрели вид зловещий и тоскливый. Недостроенные остовы дач по сторонам темнели пустыми проемами окон, или, наоборот, в окно с другой стороны дома просвечивало еще светлое вечернее небо с рваными тучами. Вокруг не было ни души, да и странно было бы надеяться увидеть здесь в такое время кого-то из нормальных дачников, разве что каких-нибудь лиходеев. Ян скорее испугался бы, увидев в сумраке пробирающуюся в кустах молчаливую фигуру.
Когда Ян дошел до своей поляны, уже порядком стемнело. Ян свернул с дороги и тропинкой прошел через свой участок к темному пятну избушки.
Дверь была незаперта. Ян не очень этому удивился, он перестал запирать дверь с тех пор, как ему выломали вместе с запертой дверью и весь косяк, - но все же что-то было не так. Ян не мог бы сказать, что - запах, что ли, был другой? Он открыл темную дверь и тут же подумал, что, пожалуй, действует опрометчиво - неоднократно он находил у себя следы ночевок бомжей. И тут же в темноте что-то завозилось - в домике действительно кто-то был.
Все, влопался, подумал мгновенно Ян. Он уже стоял в дверях: удирать? Куда? Ян почувствовал мгновенный удар липкого страха, и тут же - отчаянное бешенство.
- Кто тут? - спрсил он слегка осипшим голосом, торопливо доставая зажигалку и жалея, что это не пистолет.
- Я...
- Кто "я"? – с перепугу заорал Ян во весь голос,- убью, е...мать!
Он трясущимися руками стал разворачивать ворох стоящих у стены палок и бревнышек, и запоздало подумал - голос какой-то тонкий - женщина? Ян выпрямился.
- Слава. Я мальчик...
Зажигалка чиркнула, и Ян увидел в темноте лицо подростка, донельзя испуганного мальчишки. Его голос дрожал и срывался.
- Что ты тут делаешь? Где живешь?
Яну подумалось, что мальчишка мог заблудиться.
- Нигде.
Так, ясно...
Ян только сейчас почувствовал, как перепугался. Руки дрожали.
- Я только переночевать хотел, не бейте...
Так... Бомжонок.
Немного успокоившись и усмехнувшись про себя нервным смешком - что же, могло быть хуже! - Ян сделал шаг в избушку и зашарил на полочке, ища свечку. Бомжонок отступил от него:
- Дядя, не бейте меня! Я ничего не взял, отпустите меня, пожалуйста, я сейчас уйду!
- Да не буду я тебя бить, больно ты мне нужен... - Ян нашел наконец свечку и зажег ее. Избушка осветилась слабым колеблющимся светом. Мальчишка действительно был один - довольно большой подросток, куртка натянута чуть не на уши. Замерз, поди, как цуцик.
Но Ян все еще не был уверен, что сейчас не явится еще парочка бомжей с добычей - какие-нибудь заросшие до ушей дядя Ваня и дядя Вася.
- Ты точно один?
- Один... Я правда не воровал, вот только поел у вас тут немного... Я сейчас уйду!
Ян сел на топчан с разворошенным шмутьем - наверно, бомжонок кутался. Поди, блох напустил... И чего ему тут понадобилось, в пустыне?
- И куда ты пойдешь?
Мальчик стоял перед ним, опустив руки, и молчал. Какой-то он был даже слишком робкий для бродяги. Пожалуй, и ушел бы - совсем оробел... Да вот Ян-то не мог его теперь выгнать, на улицу, далеко от города, в такую ночь.
- Ладно, - сказал наконец Ян, - как-нибудь до утра переночуем. Не бойся.
Он снял с плеч рюкзак и стал доставать свертки и банки.
- Есть хочешь?
Мальчик молча кивнул. Вопрос был довольно дурацкий - что он тут у него, у Яна, мог без него поесть, разве что пару засохших корок... Ян стал выгружать припасы на узенький, в две доски, столик у стены.
- Да ты садись.
Мальчик осторожно сел на табуретку по другую сторону. Ян был уже почти спокоен. Мальчишка был явно безобидный. И то, что он сидит вот тут, рядом, и Ян не выгнал его на верную смерть - а мог бы! - а теперь вот ждет, когда Ян его покормит - вдруг оказалось почти приятно. Не то, чтобы Ян радовался свалившейся обузе, но он просто как-то уже не очень расстраивался, что будет ночью не один. Да и уж лучше один пацан, чем пара здоровых мужиков. В общем, все хорошо, что хорошо кончается - можно сказать, ему еще повезло. И картошка на месте.
- Так ты Слава? - спросил Ян.
- Слава Жуков. Мне тринадцать лет.
Мальчик смотрел на его приготовления, его глаза блестели при свете свечки. Большие глазищи, или это всегда так у голодающих? Красивый парень, и на бродягу совсем не похож - доверчивый, тихий, и голос тонкий, не хриплый... Яну казалось, что у всех деклассированных элементов грубые хриплые голоса с убогим лексиконом. Хотя, наверно, они тоже разные бывают. И что он все же здесь делает? Но не спрашивать же его опять об этом... Все равно ничего не сделаешь, хоть и жалко мальчишку. Да, уже жалко...
Ян нарезал сало, хлеб, открыл консервы:
- Давай ешь.
Самому Яну есть не очень хотелось. Он закусывал для порядка и смотрел, как ест мальчик. Конечно, с жадностью, конечно, торопясь. Но все же довольно прилично, не чавкает и не сопит.
- Спасибо.
- Слава, ты же еще хочешь, я ведь вижу. Поешь.
- А вам?
Что-то ворохнулось в душе.
- Ешь, говорю, обо мне не заботься.
И Ян с непривычным удовольствием смотрел, как мальчик, не ломаясь, опять принялся за еду и быстро доел все.
- Спасибо.
- На здоровье. Чай будем пить?
- Ага.
Слава пил чай, деликатно закусывал печеньем, откусывая маленькие кусочки. Ян продолжал разглядывать его. Тринадцать лет - большой уже подросток, хотя голос еще высокий, детский. Красивый, своеобразный мальчик, какой-то не совсем русский на вид - тонкое удлиненное лицо, нежное и какое-то матовое, длинные ресницы. Красивые губы. И какая-то неуловимая общая открытость, доверчивость. "Слава... я мальчик", "не бейте меня", "я ничего не взял"... А сейчас? "А вам?", "Спасибо"... Теперь, когда он успокоился, в нем ясно проглянул воспитанный домашний ребенок.
Избушку качнуло особенно сильным порывом ветра, в щели оконца потянуло холодом, свеча мигнула. А этот еще уходить хотел... Мальчик, наверно, подумал о том же. Он взглянул на Яна темными глазами и сказал:
- Я в лесу, наверно, к утру замерз бы.
- Может быть. А если одежда холодная - и раньше.
- У меня куртка довольно теплая, вот штаны тонкие... джинсы.
- Ничего не пододето?
- Нет, еще как летом, только трусики.
Ох ты, черт...
Они продолжали пить чай и неторопливо разговаривали. Разговор был какой-то бессодержательный. Подросток ничего не рассказывал о себе, а спрашивать Ян не хотел. Слава был заторможен, в нем чувствовались страх и подавленность. И дело было не в недавнем происшествии с Яном. Он, кстати, не спросил, как меня звать, подумал Ян. Говорить же самому "давай знакомиться, меня звать..." он не хотел, ибо вовсе не собирался знакомиться с этим Славой и тем более вникать в его проблемы.
- Ты как здесь оказался? - все же спросил Ян.
- Да так...
В общем-то, все было ясно: на пустых дачах осенью кормится немало народу. Правда, очень уж далеко. Хотя, у них же тоже своя конкуренция...
- Ты у меня раньше уже ночевал? Летом?
- Нет, я только сегодня... зашел.
Было видно, что мальчику трудно говорить на эту тему. "Ты не думай, я не сержусь" - хотел сказать Ян, но одумался, ибо это походило на "заходи, когда захочешь", а к чему ему это? Прикармливать бродяг - это значит, что потом будет не отвязаться.
Яна беспокоила еще одна проблема: как ему ночевать с этим Славой? При такой погоде был только один способ - залечь вместе на один топчан и закрыться всем, что есть. Но лечь вместе с бродягой... Правда, приятное тонкое лицо Славы совсем не вызывало в нем отвращения. Да и не похоже было, чтобы он был совсем уж поросенок. Ян знал, как пахнет от настоящих бомжей. Ничего этого не было.
- Я что-то не спросил, как вас звать, - сказал Слава и вдруг улыбнулся - вымученно, с усилием, бледной тенью улыбки.
- Можно - Ян Лембитович. Или, скажем, дядя Ян.
- А то вы меня угощаете, хоть я к вам в дом залез, а я вас даже никак не зову... Даже нехорошо, наверно. Вы не думайте, я не такой... Я не ворую.
Подросток смотрел на Яна открыто и ясно - обычный ребенок, хороший мальчик. Ян вдруг понял, что не будет абсолютно ничего страшного, если он уложит Славу с собой и накроется с ним одним одеялом и куртками. И совсем не противно. Да и теплее... В конце концов, был бы взрослый, тогда понятно, а то ведь мальчик. Да и раздеваться на ночь при такой погоде не придется.
Наверно, на его лице как-то отразилась растущая доброжелательность. Мальчик уже смелее сказал:
- Вы не очень сердитесь, что вам теперь со мной возиться?
- Да нет, не очень, - двусмысленно ответил Ян. Но, кажется, мальчик понял его, как надо, и еще немного расслабился.
- А вы картошку вывозить приехали?
- Да. Завтра утром машина придет.
- Я так и подумал, когда увидел, что тут мешки. Только я не думал, что вы на ночь приедете.
Молодец, догадлив, хотел сказать Ян, но не сказал. Шуточки как-то не клеились.
- Дядя Ян, - сказал мальчик,- мне так неудобно, что я у вас как барин... Давайте, я вам что-нибудь сделаю утром? Грузить вам помогу.
И тут же торопливо добавил, очевидно, чтобы Ян не подумал, что он набивается теперь на дальнейшую заботу:
- Я потом уйду, вы не думайте.
Ян был тронут. Он сам думал, что надо будет хоть как-нибудь денег, что ли, дать пацану? А так было гораздо лучше. Все само собой, честно заработает.
- Конечно, Слава. Я сам хотел попросить тебя помочь. Мне до машины еще надо будет кое-какие овощи сложить, да и еще кое-что.
- Я все сделаю, вы мне тогда покажете, что. Прямо утром пораньше встану и сразу буду делать.
Мальчик оживился, преобразился на глазах. Теперь все было просто. По крайней мере, до утра.
- Мне уже тринадцать лет, вы не думайте, я не маленький.
- Да я и не думаю.
В душу Яна настойчиво вползала нежная щемящая жалость.

...
Когда Ян выходил перед сном наружу, погода была уже не просто плохая, но внушала серьезные опасения за завтрашний заезд. Хлестал дождь со снежной крупой, а это значило, что дороги в этом глинистом краю могут стать непроезжими. До трассы было километра три, и все эти три километра были разбиты и изъезжены еще летом. Местами колеи достигали устрашающей глубины. В одном месте, где когда-то после дождя на два дня застрял "Камаз", его огромные колеса выбили настоящие рвы - чуть ли не метр глубины. Да, может так оказаться, что завтра Ян будет попусту ждать на мешках.
Слава тоже сходил на двор и теперь клевал носом: он наелся и согрелся, и было уже поздно. Он оробел, когда Ян без обиняков предложил ему лечь с ним вместе.
- Да я где-нибудь в уголке, - говорил он.
- Не говори ерунды, - сказал Ян, - где ты здесь видишь свободный уголок? И одеяло у нас одно на двоих. Ложись, говорю, не церемонься.
Мальчик боялся, и Ян его понимал - лечь с чужим незнакомым мужиком, да еще в этой берлоге - это было действительно опасно. Неудивительно, что парню страшно. Но он все же полез на топчан, да и куда ему было деваться?
- Куртку снимать? - спросил он.
- Лучше сними, сверху еще положим, если все же холодно будет. У тебя что под курткой, только рубашка?
- Нет, еще свитер.
- Ну вот и хорошо.
Мальчик лег, вжался в угол. Ян навалил на него все, что у них было, оставив рядом место для себя. Мальчик молча смотрел на него. Яну тоже странно и дико было видеть на своем ложе чужого подростка. Да, пожалуй, об этом приключении он будет вспоминать долго.
Ян задул свечку и осторожно полез под край одеяла - старого, пахнувшего чуланом. Какой-то еще от беспризорника дух будет, когда совсем рядом... Кто его знает, по каким подвалам он обретался и в каком обществе. С опаской, превозмогая себя, Ян придвинулся к мальчику. Слава, казалось, чувствовал его невольную брезгливость и старался как-то сжаться в комочек, забиться в угол.
Яну стало стыдно. Уже смелее он провел рукой вдоль напряженного тела мальчика, расправляя и подтыкая под него край одеяла, притянул его к себе. Ну вот, ничего страшного, нормальный ребенок, пацан как пацан. И дух легкий, дыши себе, как дышал...
Ребенок оказался длинный - почти с Яна, но тоненький и легкий, в его теле чувствовалась гибкость и какая-то нежная, еще детская тонкокостность. В мягком тонком свитере худенький паренек был довольно приятным на ощупь.
- Двигайся ближе, не бойся, - сказал Ян.
- Да я и не боюсь, - пробормотал мальчик.
Он завозился, устраиваясь рядом, немного придвинулся.
- Тебе удобно? - спросил Ян.
- Ага.
Было не очень удобно - мешала рука внизу.
- Знаешь что, - сказал Ян, - давай-ка я под тебя руку подсуну. Не стесняйся.
Он подсунул руку под шею мальчика и обхватил его с другой стороны, прижал. Сразу стало гораздо лучше - мальчик уютно лежал под боком.
- Ну как, согреваешься?
- Немного.
- Сейчас согреешься. Будет очень холодно, с головой укроемся.
Другой рукой Ян обнял мальчика сверху, поправил изнутри одеяло, огладил свитерок на торчащих лопатках и остром плече. Это было уже без всякой нужды и вышло как-то само собой - внезапная скупая ласка. Мальчик тут же благодарно двинулся, ткнулся в него щекой. Это в свою очередь оказалось так неожиданно и хорошо, что Ян почти испугался. Он замер, боясь спугнуть момент.
- А вам так удобно? - спросил Слава.
- Нормально. Вдвоем теплее, - ответил Ян.
Сознавая, что делает глупость, он еще раз оправил на мальчике одеяло, положил сверху на него под одеялом руку. Мальчик тоже потянулся к нему рукой, но не осмелился. Ян сам взял его руку и потянул к себе. Тонкие пальцы легли на его шею.
- Вот как хорошо, - пробормотал Ян, прижимая к себе старый тонкий свитерок.
Ветер завывал, мешая Яну заснуть. Стены потрескивали, и в щели тянуло морозным холодом. Они лежали в обнимку и молчали. Ян чувствовал, что Слава засыпает - наелся и пригрелся, а в его возрасте это много значит. Он немного расслабился, и его рука на шее Яна стала не такой напряженной. Через некоторое время он уже спал крепким детским сном. Ян продолжал обнимать отмякшего ребенка и время от времени поправлял на нем сдвигающуюся неустойчивую груду тряпок.
Сам Ян спал тревожно. Сказывалась неожиданная встряска в темной избушке, и непривычный гость, наделавший ему хлопот, и до конца приключения с которым было еще далеко. И, как фон всего этого комплексного стресса - общее беспокойство о завтрашней картошке, этом проклятии российской жизни, ибо ни одна картошечная кампания, а вывоз - в особенности, не обходятся без нервотрепки.
Его будили особенно сильные порывы ветра, с которыми проносились над лицом новые волны холода, то и дело пробирающегося под одеяло. Тогда опять приходилось просыпаться, укутываться поплотнее и укутывать мальчика, снова подтыкая под него все эти покрышки. Попутно он разминал и перекладывал руку, на которой спал Слава. Он находил более удобные положения, перекладывал Славу, стараясь, чтобы рука лежала под его тонкой шеей, а не под головой или плечами. Слава если и просыпался, то не до конца, ворочался, и, кажется, все смелее клал руку на грудь и на шею Яна. И тут же снова засыпал.
По настоящему проснулся он часа в три ночи. Он завозился, и Ян спросил:
- Что, Слава? Ты что-нибудь хочешь?
- Мне в туалет надо.
Ян, не вставая, зажег свечку:
- Иди. Сам откроешь?
- Да я все сам, вы лежите.
Он надел куртку и вышел в ночь. Пламя на свечке мигнуло. Но ветер уже не завывал, было тихо. Надо было сказать парню, чтобы не ходил в будку, а прямо в траву. Да ладно, поди, сам догадается...
Появился Слава. Он запер дверь и стал снимать куртку.
- На улице снег, - сказал он.
- Что, идет снег?
- Нет, просто лежит. И небо ясное, звезды.
- Мороз, наверно.
- Ага. Холодно очень.
- Лезь скорее, - Ян задул свечу.
Мальчик был холодный. Уже совсем свободно, будто так и надо, он сам прижался к Яну и обхватил его за шею, довольно крепко. Ян был не против.
- Сейчас согреешься, - сказал он и погладил мальчика. - Тут бывают такие ветры, что домики рушатся. Хорошо, я свою избушку крепко построил. На вид первобытная, а прочная.
- Вы сами ее делали?
- Все сам. И только из лесного материала.
- Я тоже люблю что-нибудь строить. У вас прямо как хижина золотоискателей получилась, я читал у Джека Лондона.
И опять Ян не мог заснуть. Ветер больше не завывал, но в темноте все время слышались разнообразные звуки - потрескивания, шорохи, и ухо машинально вслушивалось в них. Пригревшийся Слава тихо лежал у него на груди. Ян чувствовал, что он тоже не спит. Обычный ребенок, большой хороший мальчик - Ян уже не сомневался, что хороший. Все закручивалось в тугой узел.
- Слава! - негромко позвал Ян, - ты не спишь?
- Нет, - так же негромко отозвался мальчик, повернув к нему лицо. - А что?
- Слава, я хочу тебя спросить... Да ты не бойся... Слава, ты, часом, не убежал из дома? Уж больно ты на бомжа не похож.
Слава молчал.
- Можешь не отвечать, я не обижусь. Это твое дело.
- Потому что недавно, вот и не похож пока, - глухо ответил Слава. - Еще не научился.
- А где ты жил? Не с родителями?
- Нет... Так, тут у одних...
Мальчик опять замолчал, и Ян тоже молчал.
- Я у тети с дядей жил, - наконец выговорил Слава.
Постепенно, с паузами, с трудом, он все же кое-что рассказал Яну.

2
Рассказ Славы

У Славы умерла мать, с которой он жил вдвоем. В начале лета он поехал к тете, маминой сестре, которая согласилась приютить племянника у себя. Он поехал к ней, один, на поезде, вполне самостоятельно – тогда еще все было хорошо. Тетя Лиза с дядей Федей встретили его приветливо. Они были довольно состоятельными людьми, к тому же не имели детей. Славе оборудовали отдельную комнату, купили игровую приставку, кое-какие вещи. А потом начались трения. У них не было своих детей, и им казалось, что ребенок (в лице тринадцатилетнего племянника) украсит им жизнь.
Но оказалось наоборот – как это часто бывает, им только хотелось ребенка, а на самом деле за долгие годы они привыкли к своему скучноватому спокойному существованию, и ребенок скоро стал казаться только лишней обузой. К этому времени пошатнулись денежные дела - произошел финансовый крах, столь знаменитый потом дефолт 1998 года, который коснулся очень многих, державших рубли и доллары в банках, а не в чулке. Хорошего настроения дяде и тете это не прибавило.
К тому же характер у тети Лизы был, очевидно, тяжеловатый.
Начались придирки. Слава, похоже, был спокойный и послушный мальчик, но не ангел и не голубь, к тому же его тринадцать лет не располагали к кротости. Ему случалось и провиниться. И он не всегда мог сдержать обиду, когда тетя Лиза начинала критиковать и жалеть свою покойную безрассудную сестру, мать-одиночку – Славину мать.
Общим счетом Слава прожил у них два месяца...
...
- А дядя? Не обижал?
- Дядя Федя... Он сначала был ничего, даже веселый... Просто не очень мной интересовался. Так, спросит: ну, как дела? – я говорю: хорошо – и все... А тут тетя стала ему на меня жаловаться... А он злился, что его беспокоят...
- И тоже стал придираться?
- Нет, тут по-другому было...
...
Как-то раз разговор тети с племянником перешел в открытую ссору, и Слава, не сдержавшись, сказал дерзость. Тетя вдруг заплакала и вышла из комнаты. Это испугало мальчика больше, чем если бы она ударила его.
И весь вечер она с ним не разговаривала. Только раз проговорила:
- Вот придет дядя, я попрошу его тебя наказать.
- Ну и ладно, - ответил он ей тогда.
Слава сам поужинал и пораньше лег спать. Лежа в постели, он услышал, как тетя долго разговаривала с мужем – наверно, жаловалась на него, и раз расслышал: «тогда с ним вообще сладу не будет». Дядя отвечал ей недовольным голосом, и непонятно было, на что он сердится – то ли на него, то ли на тетю Лизу, то ли просто на то, что вот пришел домой усталый, а тут еще неприятности. В первый раз Слава слышал, как они ссорились. И тетя что-то сказала дяде, после чего он сразу замолчал.
Потом заскрипела дверь, и дядя вошел к нему в комнату. Включил свет. «Вылезай», - сказал он Славе. Слава вылез из постели и встал перед дядей.
- Снимай трусы, - спокойно сказал дядя. Вот тут Слава по-настоящему испугался.
- Что вы будете делать? – спросил он.
- Небольшой урок. Чтобы в следующий раз думал.
Он демонстративно начал расстегивать ремень на брюках:
- Снимай, снимай.
...
- Прямо как в кино, - сказал Слава Яну.
...
Слава, дрожа, спустил трусы. Так вот что его ждет... Как это говорила мама – шлепка по попке... Но тогда это были только ласковые похлопывания, а что будет теперь? Ремнем, как в кино...
- Совсем снимать? – спросил он.
- Совсем, совсем.
Он снял трусы и положил их на кровать. Дядя брезгливо, как ему показалось, смотрел на него, поигрывая ремнем, и от его взгляда по телу Славы бегал неприятный холодок.
- Давай сюда свой зад.
Слава нагнулся, выставив к дяде голую попку, оперся руками о бедра. Было очень стыдно, и очень страшно. Он вспомнил совет из «Детства» Горького – не сжиматься, но ягодицы упрямо сжимались, его начала бить дрожь.
- Не бойся, я не сильно, - сказал сзади дядя, но, не успел он этому порадоваться, как попку обожгло таким ударом, какого он даже не мог представить.
Слава охнул, качнулся вперед. И тут же резко хлестнул второй удар...
...
- Я никогда не думал, что пороть ремнем - это так больно, - сказал Слава.
- Ты не кричал?
- После второго закричал... И от боли, и от испуга... Дядя сразу как-то обозлился, крикнул – «а ну не ори!»...
Слава замолчал, непроизвольно вздохнул. Ян сказал:
- Слава, если не хочешь, не рассказывай.
- Да нет, ничего, - ответил Слава и продолжал:
- Он пьяный был – я запах почувствовал, и еще сильнее испугался. А он говорит: будешь орать – больше получишь... Я зубы стиснул... Слышу, тетя говорит: «Федор, хватит!», а он: «Ах, хватит? Мне это надо было, да?», и еще раз – как ударит...
- И долго он тебя так бил?
- Не знаю, наверно, недолго, но сильно так... Потом пробурчал – «Ладно, все...» - и вышел, и дверью хлопнул... Я выпрямился, а тетя стоит тут же, смотрит на меня с жалостью, говорит: «Славочка, тебе очень больно?»
...
- Славочка, тебе очень больно?
Он кое-как присел на край кровати, помотал головой. Сейчас хотелось только одного – чтобы она ушла и перестала смотреть на него с этой дурацкой жалостью, когда он избитый и в таком виде. Тетя что-то еще плела, но он не слушал – он ее ненавидел, и ее и дядю, и ее, пожалуй, сильнее, это было уже вполне определенно.
Тетя, наконец, ушла и оставила его в покое. Он встал. Избитые ягодицы горели, как в огне («я даже боялся, что он мне что-то там в попе повредил, так болело»). Слава, изогнувшись, посмотрел назад – тело было красное, но вроде ничего страшного. Он осторожно погладил попку рукой и осторожно, кое-как, с трудом, надел трусики.
...
- Ты тогда и решил уйти?
- Да нет, это все еще ничего... Я бы перетерпел, понятно, ну сорвался там один раз...
- А что еще было?
Мальчик помолчал.
- По-моему, ему это понравилось.
- Почему ты так думаешь?
- А он сам стал придираться... И все, чтобы опять наказать... Я уж старался, чтобы не попасться, так он специально такие разговоры заводил, чтобы меня завести и я не сдержался, ну, а тогда – ты такой, ты сякой, ты грубишь, сегодня будешь наказан... Вот ему нравилось так, чтобы я заранее знал и боялся, и чтобы вот так ложился спать и ждал, когда он придет... Специально тянул, приходил все позже... И все, как в первый раз: зажигает свет, я вылезаю и стою перед ним, велит снять трусы, смотрит... – Слава замолчал.
Ян погладил его по голове:
- Слава, не надо. Я тебе верю.
Слава помотал головой и продолжал.
- И дикий какой-то становился, когда бил... Шепчет: «Вот тебе! Вот тебе!» Страшно так...
- Прощения не заставлял просить, не унижал?
- Нет... По-моему, он на меня как на какую-то вещь смотрел. Или на куклу.
- И бил, наверно, все сильнее?
- Не знаю... Может, и не сильнее, он совсем-то головы не терял, но он уже по больному бил... У меня попа вся избитая была, мне уже сидеть больно было...
...
Наконец, Слава понял, что оставаться здесь больше нельзя. С дядей творилось что-то нехорошее. Тетя плакала и уже не пыталась вмешиваться, и, что еще хуже, кажется, уже смотрела на Славу как на причину всего этого кошмара.
Но понять было легко, а вот что делать дальше? Куда еще идти? И он терпел. Но как-то дядя избил его без всякой причины. Просто зашел к нему в комнату, поинтересовался, что Слава читает, потом вдруг схватил, молча повалил Славу на диван, прижал лицом вниз и начал грубо рвать с него джинсы. Джинсы не слезали, он подсунул под мальчика руку и расстегнул. Сорвав со Славы штаны и потом трусики, дядя Федя сильно отшлепал его прямо рукой. «Дядя, за что?» - пытался спросить Слава, но дядя зажал ему рот.
И только потом пробурчал: «Вот за то... Сам знаешь, за что...», - ушел, хлопнув входной дверью, и вернулся поздно ночью сильно пьяный. Слава с ужасом ждал, что дядя опять придет к нему, но того, похоже, развезло, и он лег спать. Тетя долго плакала на кухне, потом тоже легла. Тогда Слава тихо собрался и ушел...
...
Слава замолчал. Ян гладил его по голове и тоже молчал. Да уж... Хорошо еще, дядя Федя не попользовался племянником до конца... Яна аж передернуло. Он передвинулся, и мальчик переложил руку у него на груди.
- Я так решил – уж лучше я один буду... Как-нибудь проживу... Ну, а потом...- это было две недели назад...
Слава не кончил, и Ян не спрашивал. Ян ничего не говорил. И так они лежали довольно долго.
Над крышей опять прошумел порыв ветра – но сразу же стих, только заскрипела крыша и пронесся холодный ветерок.
- В лесу ужас что творится, - нарушил молчание Ян.
- Я если бы ушел, сейчас, наверно, уже бы умер, - сказал Слава.
Он сказал это просто и обыденно, как будто давно свыкся с мыслью о смерти. А, может, и желал ее – ставя себя на его место, Ян вполне это допускал. Он гладил Славу по голове и молчал. Да, молчал.
- Давайте спать, а то, наверно, скоро вставать уже, - серьезно сказал мальчик.
- Давай, - так же серьезно сказал Ян.
Мальчик повозился и затих. Ян думал. Интересно, какую книгу читал Слава? Наверно, дядя Федя отбросил ее, и она так и лежала на полу, рядом с диваном... Надо думать, с тех пор парень больше книг не читал. А, наверно, крепкий мужик этот дядя... Справиться силой с подростком не так-то просто. Хотя, наверно, Слава не сопротивлялся, он же запуган был... И покорно лежал... Хорошо еще, дядя Федя не довел дело до конца – а то вытащил бы свою поганую дубину и опоганил ей племянника... Ввел бы ее в хорошего мальчика, в нежную глубину, и облегчился в него. А что, вполне могло быть.
А если бы Слава смирился и сломался, а так обычно и бывает, - то настала бы в семействе тусклая тишина, мужик перебесился бы, вошел в колею и просто пользовался племянником помаленьку, когда захочется, облегчался бы в него. Думать об этом было нестерпимо тяжело, но думалось, думалось само собой, с какой-то назойливой притягательностью, все по тому же кругу: дядя Федя сдирает с лежащего Славы одежду, трусы, потом достает у себя... Может, он и доставал? Мальчик мог и не рассказать всего. Хотя нет, изнасилование - это уже такое... Слава бы сказал.
И была еще одна картина, которая назойливо вставала перед Яном, и которая воспринималась еще тяжелее: глубокой ночью тринадцатилетний мальчик вылезает из постели, осторожно одевается, собирается и тихо уходит из дома – прямо в ночь, не зная, куда. Ян гнал от себя эту картину, но она возникала вновь, и он опять видел, каменея, тонкую фигурку, пробирающуюся по ночным улицам, оглядываясь.
Ян думал, и гладил спутанные волосы Славы, и ребенок опять медленно засыпал в его руках. Он давно уже спал, а Ян все думал, неспешно и нелегко.
Ночь скоро кончалась, и он знал, что уже не заснет. Он потихоньку вылез и вышел на улицу, постоял, глядя в вызвездившее небо и вдыхая спокойный морозный воздух. Замерзнув, он опять зашел в домик, закрыл дверь, наощупь, без света, лег на свое место, опять осторожно обнял спящего бомжонка, погладил по голове – уже для себя. И опять лежал и думал.

3

Вставать не хотелось. Не то, чтобы Ян надеялся еще выспаться - нет, он не спал, но даже просто лежать под наваленным тряпьем было так приятно... Даже рука больше не болела, лежала как-то удивительно покойно и удобно, хотя на ней все так же спал беспризорник, только теперь повернувшись спиной, мягко грея бок и бередя душу, и превращая наступающее утро в какой-то безвыходный тупик, когда решать - значило сунуть голову в темный мешок, если не в петлю, а ничего не решать было еще хуже, это значило просто умереть от жалости и угрызений совести.
Но в оконце просачивался розовый свет - значит, встает солнце, значит, надо все-таки вылезать из этого вороха в холодную избушку и приниматься за дела, а заодно - готовиться еще к одной нервотрепке, от которой уже никуда не денешься. Сколько Ян на своем веку занимался картошкой, ни разу вывоз ее не обходился без сюрпризов, галдения, бестолковщины и поломок машин. Всегда это бесило его, а уж сегодня морочить себе голову еще и картошкой было настолько некстати, что Ян охотно согласился бы, чтобы картошку побрали черти - если она им нужна.
Ян осторожно вытащил руку из-под шеи мальчика и стал выбираться на пол. Лежать бы и лежать в этом тепле, хоть до обеда... Он старался не разбудить мальчика - пусть еще поспит, - но Слава уже сам проснулся и повернулся к нему, привстав:
- Что, вставать пора?
- Да ты можешь еще полежать, я пока огонь разведу, чай приготовлю... Я тебе скажу, когда.
Слава опять лег, следил за ним темными в полумраке глазами.
- Еще с полчасика можешь поспать.
Ян вышел наружу. Вокруг лежал снег - не сплошь, для этого его было слишком мало, - но все же земля была покрыта тонким белым слоем. Но, кажется, он уже начал таять: небо было ясное, взошло солнце, и вообще, похоже, день обещал быть хорошим.
Ян вытащил сухие дрова и начал разжигать маленькую кирпичную печурку около домика. Он ломал голову, чего бы такого приготовить на завтрак - продуктов оставалось совсем немного, вчера он хорошо угостил этого Славу, да ведь и сейчас еще надо его накормить. А едят тринадцатилетние мальчишки будь здоров... Все же он кое-что нашел, этого, пожалуй, должно было хватить.
При мысли о мальчике в душе опять поднялось тяжелое чувство. Он нарочно уговорил Славу еще полежать, ему хотелось остаться одному и как-то собрать разлетающиеся мысли, а мальчик будет маячить перед глазами живым укором.
Но дверь со скрипом распахнулась, и наружу появилась щуплая фигура в курточке.
- Слава, ты чего встал? - спросил Ян.
Вот он, легок на помине...
- Да что я буду валяться... Давайте я вам помогу?
Слава вышел из домика и щурился на ярком свету - еще не растаявший снег слепил глаза нестерпимой белизной. Мальчик щурился и смотрел на Яна, и Ян смотрел на него с удивлением и удовольствием. Он еще не видел Славу при ярком свете и в глубине души боялся, что пригретый мальчик окажется на вид все же обычным бомжом, неаппетитным заморышем в обносках, и уже успел убедить себя, что это - ерунда, не главное, и в какой-то мере даже примирился с этим, был морально готов к тяжелому подвигу. Но Слава выглядел очень неплохо: вполне приличный интеллигентный мальчик, приехавший на картошку. Куртка и штаны его, хотя и не новые, все же вполне годились для такого дела. Коротенькая, подобранная внизу курточка была уже мала, открывая до самого верха голубовато-серые джинсы, узкие и длинные, как две макаронины. Непокрытые волосы спутаны и в беспорядке, но лицо... Правильное, чистое, открытое и доверчивое. И - своеобразное сочетание: высокий ровный лоб, серьезное умное выражение глаз - и маленький, совсем детский мягкий подбородок. И пухлые, чувственные, красивые губы. Большие глаза с длинными пушистыми ресницами он оценил еще вчера, при свечке.
Измученное терзаниями сердце Яна немного согрелось. Тонкий и стройный, красивый мальчик. Да ведь если такого парня высморкать, да отмыть, да причесать...
Наверно, Ян выглядел глуповато. Он смотрел и молча улыбался, и Слава с удивлением смотрел на него. Ладно, пусть удивляется.
- Ну что ж, раз встал, давай-ка занимайся печкой, что-то разгорается плохо. Сможешь?
- Смогу.
Пожалуй, помощь действительно была кстати: дел еще предстояло по горло. Надо было скорее кончать с чаем, и приниматься за морковку, а потом еще мешки заранее вытащить, и бог знает что еще.
Ян по-быстрому разложил оставшиеся куски на столе около домика - здесь было уже теплее, чем внутри, где после ночи атмосфера оставалась холодной, как в погребе. Он поглядывал на дымящую печку, где суетился, присев на корточки, подросток в кургузой курточке и джинсиках, и при всех беспокойствах смотреть было тепло - возится, старается, Слава...
Чаю им хватило, но сахару было в обрез, а заедать чай пришлось несколькими подсохшими кусками хлеба.
- Объел я вас, - сказал мальчик.
Ян подпер лицо рукой, серьезно поглядел ему в глаза - в упор. Темные, мягкие... Зачем Ян это делает, он не смог бы сказать, впрочем, неясного становилось все больше.
- Ладно приседать-то, - сказал он не совсем понятно, но умный парень, кажется, понял.
- Ну надо же посокрушаться... А то подумаете... Ну...
Он не смог сказать, что именно мог подумать о нем Ян, но Ян тоже понял его.
- Ладно, не комплексуй. Я всерьез на тебя рассчитываю... Что ты мне поможешь. Мы же договорились?
- Ну да... Я готов.
- Ну и вот, так что я не зря тебя кормлю.
Мальчик о чем-то думал про себя.
- А если бы не надо было помочь... Вы бы один ели?
Теперь Ян смешался. Ох и востер ты, при всем своем простодушии... Но все равно дядя Ян тебя сейчас уест.
- Может быть, и ел бы, ты не можешь знать - может, я такой... А, кроме того, объесть меня ты не сможешь при всем желании, хоть целый месяц ешь. Если ты не Робин-Бобин.
- Это как?
- А так. Сколько у меня здесь мешков с картошкой? Могли бы и сейчас сварить, если бы захотели и не так торопились.
- А - а...
- Вот то-то. Меня, брат, не переспоришь.
Яну самому непонятно было, для чего он все это завел, и он оборвал разговор, встав из-за стола.
...
Дел хватало. Они оба работали уже второй час, и еще было не все. Слава усердно ползал на корточках над рядами разложенной на земле морковки, срезал ботву, засовывал морковку в мешок. Ян, занимаясь своим делом, глядел на скорчившегося отрока с тревожной и щемящей жалостью. Его раздирали противоречивые чувства. Он думал, не поторопился ли, приняв ночью продиктованное сердцем решение. Ему, и без того потрепанному жизнью, с издерганными нервами, теперь, когда жизнь все ощутимее клонилась к концу - куда ему такой груз, который и не таким ломает спину? А времена? Он сам зачастую не знает, как жить дальше, и не придется ли пойти в бомжи. И ведь не ребеночек уже, здоровый оболтус... Правда, этот оболтус обнимал его всю ночь за шею, вот это со счетов не скинешь. Да и рассказ этот его хорошо действует - лучше не бывает. Жалость, острая жалость, и еще - совесть, вот и все. Ерунда, в общем. Жалость пройдет, а благими намерениями дорога куда вымощена? Конечно, парень хороший, но в таком положении они все тихие и хорошие, а по-настоящему про него ничего не известно. А всех не пережалеешь... - стоп, это уж слишком по-сволочному.
Даже то, что Слава оказался таким красивым ребенком, только наводило тень на плетень и по большому счету ничего не значило, хотя и наполняло душу горьковатой радостью при каждом взгляде на него.
И ведь было еще не поздно, он ничего такого не обещал мальчику, и никто не может требовать от него такой самоотверженности. Понятно, что жалко, но что же тут поделаешь? Мысли Яна все время вертелись вокруг самого решительного варианта, он как-то не представлял себе, что можно было бы помочь пацану хоть как-то, частично, не принимая судьбоносных радикальных решений для себя самого. Все эти другие варианты представлялись лицемерной чепухой.
Были минуты, когда Ян уже вполне решался подойти к мальчику и поставить точки над "и", невзначай сказав: "Ты куда теперь направишься?" Можно даже подвезти до города, и денег дать... Конечно, он даст, даст все, что с собой есть, пытаясь откупиться от назойливой совести... Ну?
Ян завязал последний мешок с картошкой и нерешительно подошел к Славе, остановился у него за спиной. Мальчик торопливо работал, то садясь на корточки, то просто нагибаясь к земле, очевидно, отсидев ноги. Короткая куртка поднялась у него на спине, под ней виднелась полоска розового тела. Ниже на теле топорщился пояс джинсов с петлями для ремня, и под ним на теле виднелась белая резиночка. Наверно, сюда запустил свою лапищу обезумевший дядя Федя, засунул и рванул, добираясь до Славиного задика... Вот он, тут же, узкий, раздвоенный, туго обтянутый тесными джинсами...
Ян постоял, глядя на спину Славы. Мальчишка старался изо всех сил.
- Слава, ты не устал? - спросил Ян.
Мальчик выпрямился, вытер лицо рукой, испачкав щеку:
- Да нет, это же не трудно.
Он улыбнулся Яну, отряхнул руку о коленку. Ян заметил, что джинсики его были удлинены, надставлены из старых детских, и что коленки были вытерты, а штанины обтрепаны внизу.
- Ну, ладно, - сказал Ян и, повернувшись, пошел к своим мешкам. Ну не мог он, не мог!
...
Они уже были не одни. Сначала пришел дедушка на соседний участок, потом пришла женщина, у которой был щитовой домик здесь же, на их поляне. Остальные должны были приехать с машинами. Когда соседи приблизились к участку Яна, и начались обычные "здравствуйте", "вы тут ночевали, наверно, холодно было?" и так далее, Ян сам предупредил возможные вопросы, решительно объяснив, что Слава - его родственник.
- Дальний, - прибавил Ян, взглянув на него. Он очень надеялся, что не придется рассказывать, какой именно родственник и в каком колене - все это были очень непростые вопросы даже для него самого. Впрочем, близких друзей среди соседей у него не было, и никто ничего не спрашивал, хотя на незнакомого подростка смотрели с любопытством.
...
Суета вступала в главную фазу: на краю березового леса появились и медленно стали приближаться три машины и старый автобус. Начиналась запарка.
Машины все-таки прорвались сюда, хотя это было и очень непросто: не раз шедшая сзади машина вытаскивала назад забуксовавшую переднюю, и так, помогая друг другу, караван преодолел три километра от трассы. После вчерашнего дождя это можно было считать удачей.
Начались беготня и галдение. Выясняли, куда может машина проехать и куда не может (и откуда, следовательно, мешки придется выносить на руках), кого сначала грузить и кого потом, да как складывать мешки, чтобы их потом не завалили чужими, так как отсюда три машины отправлялись на другие поляны, где тоже были участки с мешками.
Наравне с другими Ян бегал, выяснял, таскал тяжеленные мешки - и свои, и чужие. Слава все время был с ним, суетился под руками, помогая. Картошка была сущий свинец, и он не мог особенно помочь Яну, но тоже хватался с другого края, тянул изо всех сил, и все так же освежал и бередил Яну душу, и все так же наполнял ее сладкой жалостью. Когда началось самое трудное - погрузка мешков на машину, он тоже было схватился помогать, но тут уж Ян с дедушкой отогнали его.
- Я ведь уже не маленький, мне тринадцать лет, - говорил мальчик. Но дедушка, отсмеявшись, сказал: "Ну, конешно, силач", и тогда Ян, не выдержав, обнял парня за плечи и похлопал по ним, наклонился и сказал прямо в ухо: "Слава, надорвешься"... Но он все же остался с ними, и, когда они с усилием вскидывали мешок с двух сторон на борт машины, мальчик подталкивал его снизу. Он так старался, что Яну хотелось плакать. Он с удовольствием сейчас поцеловал бы чудесного мальчишку.
А потом Слава как-то сразу сдал, отошел в сторонку и присел на стоящий на земле ящик.
- Подождите минутку, - сказал Ян дедушке и бросился к мальчику.
- Ты что, пацан?
- Я сейчас... Я посижу немного, - пробормотал Слава. Он поглядел на Яна серьезно и печально.
- Да что с тобой? Болит что-нибудь?
- Да нет... Голова что-то кружится.
Ян подумал, что мальчишка, наверно, порядочно истощен. Вот откуда и красивая матовая бледность тонкого лица, и большие, слишком уж большие умные глаза (пусть даже они у него на самом деле большие и умные)...
Дедушка стоял с мешком в руках.
- Слава, ты вообще в порядке? Ничего? - торопливо, больше для очистки совести, спросил еще раз Ян. Страшного, конечно, ничего не было, но все же - как нехорошо...
- Да нормально, не беспокойтесь.
Ян вернулся к дедушке, что-то ответил на его вопрос, и они продолжали. Ян ругал себя за глупость - надо же, не подумал, заставил бедного пацана работать на износ, да еще и мешки ворочать...
Немного посидев, Слава снова подошел к ним, но помогать ему больше не давали, и он молча стоял рядом, потом тихо отошел в сторону.
Ян понимал, что возврата к осторожным и благоразумным мыслям уже не было, это было бы немыслимо, и несколько раз порывался сказать ему все, но было страшно. Возможно, если бы Слава сам заговорил об этом, да что там, попросту попросился бы к Яну - тогда все было бы просто, и выбирать нечего, оставалось бы только чесать затылок и вздыхать о будущих трудностях. Но Слава молчал. И больше даже не подходил к Яну.
Но раздумывать было некогда. Некогда было даже постоять пару минут: машины уже выезжали на дорогу, отправляясь дальше, и надо было срочно лезть в кузов. После этого поедут дальше, и будет передышка.
- Слава, сбегай за моей сумкой, она около избушки, - крикнул Ян, залезая на колесо. Мальчик вскинул на него глаза - не понял, что ли?
- Там, у стола, ну быстро!
Теперь им оставалось только ехать. Ян залез в кузов и с нетерпением ждал Славу. И Слава появился, он бежал и нес его сумку.
- Давай сюда, - сказал Ян. Что-то было в лице мальчика, что ему не понравилось. Это было глубокое, непоправимое горе. Ян понял и ужаснулся...
- Слава! У тебя ведь тоже сумка была?
Мальчик смотрел на него и молчал.
- Ну, что вы там? Поехали? - высунул голову шофер.
- Сейчас! Минутку, только минутку! Слава, неси и свою скорее, ты что! Ну же, давай, быстро!
Слава замешкался только на мгновенье. Он повернулся и опять побежал за домик, запнулся, чуть не упал. И почти сразу появился, неся свой пакет, подбежал к машине.
- Давай сюда!
Ян взял у него пакет, бросил в кузов, наклонился, протянул вниз руку:
- Слава, лезь скорее.
Мальчик вцепился в его руку, и Ян почти втащил его наверх, на колесо и потом - через борт. Мальчик перевалился к нему, и Ян, крикнув - "поехали!" - не выпуская его руки, усадил Славу в облюбованное им местечко за кабиной, на полу кузова - там было меньше ветра, который здесь, на высоте, дул ощутимо.
Он усадил мальчика, и держал его за плечи, обнимая:
- Слава, идем вот сюда, Слава...
Ему было совестно. Ведь он правда, ну вот истинный крест, не собирался дразнить мальчишку... Ну откуда он знал, что тот сразу так подумает? Ну, телился немного, тянул, как положено русскому человеку... Но теперь он все исправит, и совесть могла успокоиться. Он прошептал Славе в ухо: "Ну вот и все", - и сразу ощутил блаженное чувство исполненного долга. Он не объяснял, что именно "все", может, он просто собрался довезти Славу до города? Ну да ладно, парень все понимает, такой умный парнишка, и уточнить успеем, а сейчас не место, и вокруг теснятся чужие.
Ян и Слава сидели рядом, качаясь и ударяясь о кабину от ужасных толчков, когда бедный "ЗИЛ" переваливался в разъезженных колеях. Они молчали, и только раз Ян тихо спросил Славу:
- Ты думал, я один уеду?
Мальчик кивнул, не глядя на него. Ян сжал его тонкие плечи, притянул к себе. Святая простота... И вдруг подумалось: а как бы он объяснил всем этим людям, почему бросает здесь одного своего малолетнего "родственника"? Но это уже так, к слову, не из-за них же он теперь везет с собой Славу...

4

Это была ужасная, изматывающая езда. Они останавливались, давали задний ход, и, наконец, застряли. И тогда представился случай оценить чудесные свойства их третьей машины, "Урала". Без всяких трудов он прямо по целине объехал вокруг застрявшего "ЗИЛа" и вытащил их. Все это шло под одобрительный шум публики, громко обсуждалось, и Ян со Славой смотрели на это, и Ян объяснял все это мальчику - короче, занятие было.
Они ездили еще часа два, пока машины не наполнились мешками. Теперь предстояло долгое путешествие в город. Народ потянулся к автобусу. По счастью, Ян был первым, кого должны были выгрузить, и проблем у него было меньше - он мог сразу сесть в кабину грузовика и просто доехать до места, показывая дорогу. Но ему очень не хотелось отправлять Славу отдельно в автобусе. Он объяснял, что боится потерять приезжего мальчика, ибо бывало, что автобус или машина ломались по дороге, и люди застревали отдельно от своей картошки, и все такое прочее. Он говорил, а Слава стоял рядом, держал его за руку и смотрел на него молча и тревожно. Но вот кто-то предложил: "Да пусть он к тебе на колени сядет" - это был выход, который как нельзя лучше устраивал Яна. Конечно, ноги будут болеть, большой ведь уже парень, да что с того! Это уже были пустяки.
- Ко мне на колени сядешь? - спросил он мальчика.
- Сяду, - серьезно, без улыбки ответил Слава.

...
Это было не так-то просто: тонкие длинные колени мальчика упирались в дверцу, голова была чуть ли не выше головы Яна. Но они все же уместились. Слава сидел перед Яном, закрывая ему лицо, он с трудом помещался на его коленях и торчал напряженно и прямо, подскакивая на ухабах и отдавливая Яну колени своей тяжестью.
- Слава, ехать долго, хочешь, привались ко мне, подремли? - сказал Ян ему на ухо.
Слава отрицательно помотал головой, но через некоторое время завозился, нерешительно качнулся к Яну.
- Давай голову ко мне на плечо, - сказал Ян, и мальчик привалился к нему, все так же лицом в сторону от шофера. Ян перехватил его поудобнее, передвинул на уже начавших болеть коленях поближе к себе. Он положил правую руку Славе на бедра, на джинсы, придерживая его, и Слава сейчас же накрыл его руку своей, и так держал. Его заросший затылок качался у щеки Яна и временами терся об нее. "Сынок, найденный в картошке", - подумал про себя Ян. Его что-то начало тянуть на шуточки.
Так они ехали минут двадцать - тридцать. Мальчик не шевелился, и со стороны могло показаться, что он действительно задремал. Но Ян знал, что это не так. Может, потом он и задремлет - когда успокоится, но пока еще слишком взвинчен. Как и сам Ян.
- Устал? - кивнул на мальчика шофер.
- Устал, - ответил Ян.
- Конечно, столько возились. Твой?
- Мой, - без колебаний охотно подтвердил Ян. Рука мальчика дернулась на его руке.
- Пусть подремлет. Взрослые с ног валятся, а тут ребенок. Помогал?
- Помогал. Все утро с ним крутились.
- Молодец.
- Даже мешки мне помогал грузить.
- С этим вот поосторожнее надо, не надорвался бы. Ведь пацан еще.
- Он у меня сильный.
- Сколько ему?
- Тринадцать.
- Большой уже.
- Да.
- Но все равно ребенок.
- Да конечно.
Знал бы этот добрый человек, насколько этот ребенок на самом деле вымотался, подойдя к самой грани...
Не желая говорить всей правды, Ян все глубже залезал в дебри вранья. Это были рискованные шутки, но он говорил себе, что, в сущности, все так и есть, и готов был так все и объяснить шоферу, да и всему свету.
Минут пять шофер молчал.
- Хороший у тебя парень.
- Очень хороший. - Ян почувствовал, что мальчик сжал его пальцы. Ян тоже сжал его руку и еще добавил, уже специально (сам не зная, зачем, но ему захотелось):
- Отличный.
- И учится хорошо?
- Ну, как учится... По-разному.
- Понятно.
- Да нет, в общем-то, неплохо.
- Дружите с ним?
- Конечно.
- Это хорошо. А у меня сын когда маленький был, так ладили, а когда вот такой уже вырос, так от рук отбился, только ругань пошла.
- Ну нет, мы с моим душа в душу.
- Да уж видно...
Машину тряхнуло, Слава съехал. Ян с усилием подсадил тяжелого мальчика повыше, придерживая его сзади под джинсики. Слава сидел не шевелясь и старательно спал.
- Да, повезло тебе с сынком, - сказал опять шофер.
- Еще бы.
Слава изо всех сил сжал его руку, и Ян все так же спокойно ответил на пожатие - все в порядке...
Повезло ли ему на самом деле? Теперь, когда это сказал человек со стороны, Ян и сам готов был в это поверить.
- Привал, - сказал шофер, останавливая машину. - На минутку. Не желаете?
Он открыл дверцу со своей стороны и, спрыгнув, пошел к придорожным кустам.
- Слава, не хочешь? - спросил Ян. Мальчик поднял голову, отрицательно помотал ей. Они помолчали.
- Я и правда хорошо учился, - сказал Слава, не глядя на Яна.
- Ну, вот видишь, как я угадал, - отозвался Ян. - Молодец.
Это действительно было здорово.
- Только теперь вот отстал... Если опять учиться...
Слова давались Славе с трудом.
- Ничего, догонишь. Только постараться придется, - спокойно сказал Ян.
Слава повернулся к нему, взглянул в глаза.
- Я постараюсь, - сказал он, и еще добавил, не отводя глаз: - Правда, я вообще постараюсь.
Он выглядел немного смешно - как маленький мальчик, он сидел у Яна на коленях и робко обещал стараться. Но смеяться Яну совсем не хотелось - настолько это все было сейчас серьезно, и настолько измученным выглядел Слава. И неопределенностью своей отчаянной судьбы, и недоеданием последнего времени, и его дурацкими мешками... Он действительно уже старался, старался целое утро.
- Ну вот и хорошо. Я очень рад, - серьезно ответил Ян.
В это время вернулся шофер, и мальчик ничего не ответил, только согласно кивнул.

...
Они приехали в город уже где-то в обед. Сгрузив картошку, они наконец-то остались одни, и Ян повез Славу к себе домой. На трамвае, на метро, на электричке... Ян жил у черта на куличках, за городом.
Они все еще почти не знали друг друга, и растущая близость выражалась в основном в виде улыбок, держаний за руку, да пару раз Ян оправлял на Славе воротник. Без особой нужды – просто ему хотелось потрогать свое новое приобретение. Вознаграждая себя за утреннюю сдержанность, и пытаясь поскорее забыть свои колебания у машины (ведь правда ничего такого не было!), он угощал мальчика шоколадными батончиками, мороженым, поил газировкой. Слава говорил «спасибо», да и что еще он мог сказать? - но Яну казалось, что он говорит это как-то по-особенному, что ему в самом деле попался замечательный мальчишка. На это указывали множество мелких признаков. Кроме того, он все еще старался понравиться Яну, без хитрости, прямо и открыто – дескать, правда, не пожалеете... От этого Ян все время ощущал сладкую и щемящую жалость.
И еще ему теперь было жалко, что судьба свела его со Славой только в самом конце детства, когда он, в общем-то, не так уж и нужен почти четырнадцатилетнему подростку. Если не считать житейской и материальной поддержки, которая понадобится молодому человеку еще лет десять, но самому любящему отцу приносит не так уж много удовлетворения, все остальное уже сходило на нет: игры, ласки, сидение на коленях, ответы на наивные доверчивые вопросы... Ян чувствовал в Славе вполне сложившуюся личность, незаурядную и довольно сильную - только не в таких бесчеловечных условиях. И эта личность тоже была ему симпатична, он легко соглашался и на то немногое, что пока еще оставалось и требовалось от него для ее поддержки. Кроме того, оставалась еще сфера духовного общения - а тут тоже можно было надеяться на многое, если контакт пойдет. Ян и надеялся, надеялся на многое...
И еще он беспокоился за Славино здоровье. Довезти бы его поскорее, и – покой, еда...

...
Вечером того же дня, уже в своей квартире, усталый, но – счастливый, только что помывшийся Ян готовил ванну для мальчика. Они были одни, семейство уехало на два дня в гости, и Ян малодушно радовался, что нелегкий разговор откладывается: потом, потом, не сегодня... Сегодня ему хотелось отдаться счастью, ибо к вечеру Ян уже был счастлив. Слава, кажется, тоже, насколько это можно было видеть на его лице, грязном, бледном и вконец измученном.
Ванна была уже готова, когда Слава все же расклеился. Что это было – нервное истощение? Или просто истощение, усугубленное тяжелыми мешками, же или все вместе? Он сидел на диване, сел, как пришли, и так сидел.
- Слава, готово, иди мойся, - сказал Ян, подходя к нему. Слава кивнул, встал – и опустился обратно.
- Я сейчас, - пробормотал он, оставаясь, однако, сидеть. Ян обеспокоился уже не на шутку. Он сел рядом, пощупал пульс на тонкой руке – слабый, но ровный. Мальчик был бледный, несмотря на грязь, даже какой-то зеленоватый, он смотрел на Яна и жалко улыбался.
Вызывать врача? Но с какими жалобами? И, о Боже, вызывать врача к грязному, как прах, неизвестно откуда взявшемуся мальчишке...
- Слава, у тебя сердце здоровое? – со страхом спросил Ян, вообразив совсем уж подлый пинок судьбы. У него отлегло, когда Слава утвердительно кивнул.
- Да все нормально... я сейчас, правда...
Слава встал. Ян тоже встал, взял его за плечи, и заговорил. Голос сделался какой-то чужой, но, может, это и был его настоящий голос.
- Знаешь что... мой мальчик, я тебя, пожалуй, сам помою. Так будет лучше. Хорошо?
- Ладно...
...
Слава не чинился, не конфузился – он и правда был золотой парень, и умница, сразу все понимал. Ян провел его, все еще держа за плечи, в ванную, и прикрыл за собой дверь – запирать не стал, было ни к чему.
- Раздевайся, Слава. Может, тебе помочь?
Мальчик вскинул на него усталые глаза:
- Да я сам, наверно, смогу, спасибо.
- Ну, давай, - сказал Ян, внутренне опять (в который уже раз за день, да и за ночь!) содрогнувшись от жалости и симпатии. Боже, как все же хорошо, что он взял пацана. Он уже давно не сомневался в своем приобретении, теперь и сейчас ему хотелось уже только одного – сохранить это приобретение в здоровеньком виде.
Ян нарочито спокойно сел на корзину для белья, готовясь в любой момент подхватить ослабевшего ребенка, если он вдруг повалится в обморок.
Если бы не эта тревога, то, пожалуй, даже удачно выходило, что он помоет парня сам, а заодно и осмотрит. После этих двух недель, о которых Слава не хотел рассказывать, а он не хотел знать, всех этих подвалов и Бог весть каких вертепов оттирать мальчишку надо было капитально. Ян и просто так с удовольствием посмотрел бы на раздетого Славу, какой у него теперь появился паренек, ему очень этого хотелось, тем более что при нормальных современных житейских реалиях увидеть без одежды такого большого мальчика было бы проблематичным - и сейчас, и в дальнейшем.
Он сидел на корзинке и смотрел на Славу, и не стихавшая щемящая жалость в душе невольно мешалась с другим, более нормальным в такой доверительной обстановке чувством, веселым и ласковым. Ибо мальчик раздевался с готовностью, можно сказать - охотно, поглядывая на Яна тревожно и преданно. Ян ловил на себе такие его взгляды весь день после памятного разговора в кабине грузовика. Кажется, он все еще немного боялся, что счастье вот-вот кончится, и дядя Ян опять накроется, провалится неизвестно куда, туда, откуда возник.
Ян ободряюще улыбнулся ему и подумал, что, пожалуй, сам тоже смотрит на Славу с такой же тревогой – и за его здоровье, и вообще. У него были и свои тревоги, и они теперь только начинались. Но это все – потом, потом, завтра... А пока – радуйся, какой у тебя красивый сынок, рассматривай, тебе можно, ты же не дядя Федя, ты другой дядя...
Слава, уже в одних трусах, нагнувшись, снимал носки. Бледный тонконогий подросток, кажется, весь из одних локтей и коленок, он, похоже, голодал все эти две недели. Сквозь тонкую кожу проступали, почти просвечивали ребра, и по бокам таза под тонкой тканью выпирали и двигались острые косточки.
Снимая трусики, он немного засмущался – ну как обычный маленький мальчик, когда приходится открывать писю. А пися была уже довольно длинненькая, и по-мужски упруго качалась при движении, но все же оставалась еще детской, мальчишеской, - тонкий белый пальчик внизу худенького тела, красивый и трогательный пенис хрупкого подростка. Несколько первых нежных волосиков уже выделялись на бледной коже.
- Ну, вот я какой, - сказал Слава, взглянув на Яна. Он выпрямился и стоял перед Яном, опустив руки.
- Ну что ж, отличный парень, - ответил Ян. Слава испытующе смотрел на него, и Ян рассматривал его серьезно и добро. Он говорил правду – сынок был хоть куда и очень ему нравился, несмотря на худобу, бледность и спутанные волосы.
- У меня вот еще даже следы сохранились, вот, - сказал мальчик, поворачиваясь к нему спиной и оглядываясь назад и вниз. Ян увидел одну подробность, которая могла бы доказать ему, что Слава не сочинял про своего дядю Федю, - это если бы Ян в этом усомнился. На белой нежной коже ягодиц еще виднелись желтоватые пятна и полосы.
- Болит? – спросил Ян после маленькой заминки.
- Да нет, уже давно не болит.
- Ладно, лезь, - сказал Ян.
Он наклонился, подбирая брошенное на пол белье. Пятна на белой коже мелькнули перед лицом – наклонившись и поднимая ноги, мальчик лез в ванну.

...
Наверно, все шло как надо. Больных ведь моют, даже взрослых, а уж про детей и говорить нечего. А Слава... Он ведь был не так уж и велик на самом деле. Голенький, в теплой мыльной воде, Слава казался совсем ребенком. Он послушно сидел в ванне, подняв над водой острые коленки, с намыленной головой на тонкой шее, с торчащими на худой спине лопатками - только резинового утенка в руках не хватает, или какой-нибудь лодочки рядом в воде.
Ян и вымыл Славу, как маленького, все время опасаясь, что парень все же сомлеет у него в руках. Он тер его везде (а как же иначе, раз уж взялся!), тщательно, серьезно и добро, тер мочалкой и - в нежных местах - просто рукой, так как мочалка у него была жестковата.
Он не стал рисковать и, покончив с верхом, посадил Славу на деревянную решетку поперек ванны, и так мыл дальше, и только на минутку, придерживая, поставил перед собой, и быстро прошелся у Славы между ног и по небольшим, плотно сжатым ягодицам, как две лепешечки, - он мыл их и все боялся сделать Славе больно, помня про желтые следы. Потом посадил его назад и уже спокойно докончил дело, вымыв мальчику длинные ноги.
- Ну как ты, ничего? - опять спросил он Славу.
- Да нормально.
- Голова не кружится?
- Немного, когда встал, закружилась.
Что ж, это вполне могло быть, ортостатический коллапс, так это называется, хотя скорее только намек на коллапс, пожалуй, все обойдется...
И Ян уже спокойно довершил дело, ополоснув мальчика из душа и обтерев его (слегка, не усердствуя) полотенцем.
Предстояло еще придумать, что на сынка надеть - сразу он об этом не подумал, не до того было. Да это и на самом деле уже были мелочи. А пока он препроводил Славу под руку на диван, опять порадовавшись, что никто не мешается, и Слава сидел там голышом, пока Ян рылся по шкафам, подыскивая что-нибудь подходящее и не слишком смешное, наводящее на аналогии с Максимкой.
Он надел на мальчика свои старые плавки, которые ему самому были маловаты, а Славе оказались не слишком велики, почти как раз. Да и не до привередничанья было, и смотреть некому, ну, а до завтра должны были просохнуть выстиранные Яном вещи Славы.
...
Можно было уложить Славу в отдельной комнате, на диване - сегодня вся квартира была в их распоряжении. Но Ян все же постелил Славе на раскладушке, рядом со своим диваном. Ему не хотелось расставаться с сынком на ночь, и он не ошибался, полагая, что и мальчик будет не против. Да и вообще, мало ли что...
И потом, уже потушив свет, он слушал негромкий и торопливый Славин рассказ. Ему надо было все это знать, и поэтому он слушал, а Слава ему это рассказывал. Он рассказывал про свое детство, про маму, про тетю Кристину, про Сашу... Про то, как уже в последние дни у него мелькал отчаянный план - поехать зайцем, отыскать Сашу, и сдаться ему и его маме, - но он и сам понимал, как мало было у него надежды на успех, все это была ерунда...
И, уже почти засыпая, коротко и немного шутливо, он рассказал Яну о девочке из Сызрани...
И на этом они покончили. Про последние два месяца он уже рассказывал Яну в прошлую памятную ночь, и снова вспоминать это не хотелось ни ему, ни Яну.
...
Так что же, все? Да нет, еще эпилог.

Эпилог

В тихий осенний вечер, теплый и влажный, через две недели после описанных событий, на том же месте, около низкой избушки, снова возились двое - тот же мужчина средних лет и тот же большой мальчик, Ян и Слава. Они собирались в долгий путь до электрички. Сам Ян намеревался нести большую сумку на плече и тащить тележку, у Славы был рюкзак и еще сумка в руке.
Ходили дождевые тучи, но погода была довольно приятная - тихо, не холодно, к тому же они были неплохо снаряжены: штормовки, сапоги, на всякий случай имелся еще зонтик и тонкий дождевичок.
Они разговаривали.
- Давай я еще чего-нибудь возьму, - сказал мальчик.
- Хватит тебе. Идти далеко. Это кажется, что не тяжело. Все равно сейчас все не увезем, одной капусты еще сколько.
- А когда в следующий раз поедешь?
- Наверно, послезавтра.
- Меня возьмешь?
- А куда же я без тебя.
Мальчик негромко засмеялся. Они разговаривали спокойно, доверительно и привычно, но, пожалуй, немного слишком старательно - было видно, что отношения еще не совсем установились. Чувствовалась небольшая скованность.
- Дверь закрыл? - спросил мужчина.
- Закрыл.
- Тогда пошли.
Они двинулись по узкой тропинке между уже поникших трав - это еще после того внезапного мороза.
- Иди впереди.
Мальчик зашагал впереди, мужчина за ним, глядя сзади на мальчика - на тонкие ноги в старых джинсах, заправленных в сапоги, и на коротко стриженый затылок над воротником штормовки.
Потом, выйдя на дорогу, они пошли рядом. Они шли и разговаривали. Было хорошо вот так идти и разговаривать.
Мальчик сказал:
- А что я вот тебе ничего не рассказывал... Ну, что со мной потом было... - он замолчал.
- Ну и что? - спросил Ян.
- Ты на меня не обижаешься?
- Слава, я тебе сразу сказал: можешь ничего больше не рассказывать, и вообще не вспоминать. Я знаю, что тебе пришлось очень плохо, и я знаю, что ты не сломался. Даже наоборот.
- Как это - наоборот?
- Слава, это ведь все не проходит бесследно. Это - опыт жизни, причем такой опыт, который большинству твоих сверстников и не снился. И наверняка после этого ты больше стал ценить некоторые вещи.
Мальчик задумался. Потом повернул к нему лицо:
- Знаешь, что я стал ценить?
- Что?
- Жизнь.
Ян посмотрел на него с некоторым удивлением. И, пожалуй, с уважением.
- А раньше ты ее не ценил, что ли?
- Да нет, не то... Просто...
- Что?
- Ну... Я ведь уже тогда ни на что не надеялся...
- И решил умереть?
- Да.
Некоторое время они шли молча.
- Ты, наверно, скажешь - а что же не умер? - сбивчиво, волнуясь, опять заговорил подросток, - а это, знаешь, как страшно... Когда вот так, уже решил, собрался...
- Я знаю, - сказал Ян.
- И так жалко это все сразу... И вот тучи эти, и лужу... Я как-то не так говорю... - Слава замолчал.
- Ты все правильно говоришь, - сказал Ян.
Они вышли из березовой рощи и теперь шли по полю, приближаясь к железной дороге. Печальный осенью дачный поселок с брошенными остовами недостроенных домиков остался позади. Здесь, на широком лугу, было как-то приятнее: никаких развалин, только вьется тропинка среди пожухлой травы, да темнеет облетевшая роща вдали. Кое-где стояли небольшие стога, торчали кусты - это была природа.
- Смотри, как красиво, - сказал Слава, показывая на небо сбоку. Там, низко над верхушками берез, быстро проносилось живописное облако с рваными краями. Ян полюбовался, потом с тревогой оглянулся назад:
- А сзади еще лучше. Посмотри, прелесть какая. Пошли-ка поскорее.
Да, это была прелесть. Высокая, как башня, темная туча, одна среди мелких облаков, и снизу из нее сеялась неровная, до земли, полоса дождя, как из худого мешка. Хотя ветер был очень слабый, туча как-то необыкновенно быстро двигалась за ними. Ян и Слава прибавили шагу, весело поглядывая друг на друга и назад на тучу.
Да, это было весело. Но туча их не догнала. Точнее, она прошла мимо.
Через несколько минут они стояли на платформе, слегка запыхавшиеся, и ждали поезда.
- Теперь дольше ждать придется, - сказал Слава.
- Да уж, поторопились. И, главное, чего бежали - все равно тут крыши нет? - ответил Ян, привлекая к себе мальчика. - Ветер тут какой, как бы ты у меня в одной штормовке не просквозился.
Он поставил Славу впереди себя, заслонив собой от резкого ветерка, и прижал спиной к своей груди. Сказал:
- Ничего, подождем.
Слава взял его руки и потянул вниз, на свою грудь, привалился к нему затылком. Ян, наклонившись, легонько поцеловал его несколько раз подряд в голову, за ухом, там, где была тонкая нежная кожица у границы волос:
- Устал?
- Да так, ерунда.
Их все же осыпало напоследок мелким дождиком, но это были пустяки. Туча, темная, с рваным нижним краем, только зацепила их, и уже уходила.

Конец

О, Бог ты мой, ведь и этого ничего не было... Ну ничегошеньки! Ну ни синь-пороха! Страшные, пустые небеса!

©Ян Глазкин