Прошло время. Много времени: девять лет... Кандидат медицинских наук Ян Лембитович Тихомиров заматерел. Давно в прошлое уплыла молодость, будни молодого ученого, диссертация, дети кончили школу - Яну было за сорок. Многое изменилось, и в нем и вокруг. Отгремела антиалкогольная кампания. Рухнула "Берлинская стена". Разгромили ГКЧП. Кончился Советский Союз. Изменился флаг...
Ученых уже не посылали по колхозам и по стройкам, это ушло в прошлое вместе со многой другой гадостью. К сожалению, вместе с советской властью ушла в прошлое и стабильность. Научная деятельность Тихомирова прервалась, как и многое в стране в это время. Начался рынок. Как и другие, Ян метался в поисках подножного корма, и кое-что находил, хотя, случалось, кормился тем, что фотографировал детские мордашки по детсадам. Но все же жить было можно, несмотря на политическую неразбериху и сумасшедшую инфляцию. Маленьких детей у Яна давно уже не водилось, они выросли и уже считались взрослыми. С ними тоже хватало проблем, но это были взрослые проблемы.
Жизнь была скудная, тревожная, пугающая еще более тревожным будущим, но все же шла вперед.
Ян работал в новомодном "малом предприятии", которые как грибы росли тогда на разлагающейся туше административно-командной системы, совмещая, клепал анализы в институтской клинке в пригороде Янска, в Нижней Яновке.
Весна его жизни давно кончилась, но шло лето – роскошное и бестолковое лето 1993-го. Жить было можно. Хватало времени и на телевизор, в котором день ото дня множились коммерческие каналы с пиратскими фильмами и простодушной рекламой злачных мест: "Вашим желаниям - наши возможности", и на все чаще посещающие Яна серьезные взрослые мысли (пора бы уж!), самокопания и метания. Но, повторим: жить было можно... Сахара не было, в чай на работе клали сластилин, но это же ерунда...
К тому же начиналось то, что уже второй год сделалось его страстью: земля. В прошлом, 1992-м году, широкой публике в массовом порядке стали давать участки земли, и все с вытаращенными глазами стали хватать, хватать... Схватил тогда свои восемь соток и Ян, и уже второй год бился на своем кое-как расчищенном участке, расположенном в живописном, но глухом месте между двух березовых рощиц-колков, почти в ста километрах от города. Здесь не было ни электричества, ни водопровода, не было ничего, кроме луга, непаханой земли, и до электрички было идти почти час, и потом почти два часа ехать. И до трассы было пять километров глинистой грунтовки, почти непроезжей в дожди.
На второй год большинство соседей Яна, не выдержав, побросали свои участки, либо наведывались на них изредка. Ян, однако, еще держался, и сдаваться не хотел – ему здесь нравилось, и нравилось именно это уединение. Пусть не было воды и света, и домик-сарайчик, который он сам построил из сухостоя и валежника, больше походил на жилище отшельника, чем на нормальную мещанскую дачу, но все же здесь было не так уж плохо, и Ян жил в хижине по два-три дня.
Ему здесь было хорошо. Выйдешь за дверь – слева волнуется травянистый огромный луг с торчащими кое–где остатками брошенных участков, справа – полузаброшенные бедные грядки соседей (домика, даже такого, рядом больше ни у кого не было, и Ян жил один), прямо и сзади – подступившие к самым его столбам шумящие березы... К концу июня он наконец ушел в отпуск, по-настоящему, и можно было пофилософствовать и раскинуть мыслями. Но особенно раскидывать не хотелось: Ян просто жил на лоне природы, воплощая мечты Руссо. Что ж, и это - дело хорошее, тем более что кое-что он все же реально выращивал, и, следовательно, помогал семье в нелегкое время.
Мимо его изгороди проходила дорожка, обычно пустая. Изредка по ней проходили люди, идущие издалека с электрички, или так же издалека - на электричку, и скрывались за поворотом. Там, за лесом, такие участки шли еще на несколько километров, и не все из них были брошенные. Были места, где один за другим росли кирпичные и деревянные домики, да и не домики, а целые дома.
Стоял жаркий летний день, жаркий и длинный, а завтрашний вообще был самым длинным днем в году. Ян копошился на своей росчисти, когда услышал женский голос. Из-за поворота на дороге показались двое путников: женщина средних лет и довольно большой мальчик лет десяти – одиннадцати в разноцветной полосатой рубашке и коротких черных шортах. Женщина вела его за руку, скорее, тащила: мальчик брел с трудом, опустив голову, как-то неловко расставляя белые незагорелые ноги. Видно было, что ему нехорошо.
- Ну немного еще, вот видишь, домик, сейчас попросим, - говорила женщина.
Ян бросил лопату и подошел к изгороди (точнее, к жерди, приколоченной к корявым столбам).
- Здравствуйте! – крикнула женщина, увидев его. – Тут мальчику плохо, можно, мы зайдем к вам, водички попьем?
- Да конечно, заходите.
Ян разгородил вход, и женщина с мальчиком вошли в спасительную тень под навес.
- Что, голову напекло?
- Да наверно. Ведь говорила же – надень на голову!
- Я забыл, - слабо сказал мальчик.
Выглядел он действительно неважно, лицо его было красным и одутловатым.
- Вот «забыл» теперь... Я, что ли, должна помнить?
А почему бы и нет, с неприязнью подумал Ян. Женщина ему сразу не понравилась, хотя мальчик был довольно мил и вызывал сочувствие.
Мальчик жадно выпил кружку холодной воды, женщина тоже отведала. Поставив стакан, она снова начала:
- И, главное, самая жара сейчас, а нам еще сколько до электрички идти...
Ян прервал ее:
- Что с мальчиком? Я, знаете, немного врач.
- Голова болит сильно, - хрипловато сказал мальчик.
- И тошнит его еще. Женечка, да?
- Да.
Почти профессионально Ян нашел на детской руке пульс. Пульс, конечно, был слабый.
- Ну что, это тепловой удар.
- Тепловой? Может, солнечный?
- Это одно и то же. Заходите-ка в домик, пусть ложится.
- Что вы, нам идти надо. Вот немного посидим, и пойдем.
- Послушайте, это не шутки. Он у вас может и сознание потерять.
О том, что могло последовать за потерей сознания, Ян умолчал.
Женщина испуганно замолчала. Мальчик Женя с трудом поднялся со скамейки, и Ян завел их в домик, похожий на берлогу, довольно, впрочем, уютную, в свою каморку два на три метра. Он наскоро расчистил топчан со сложенной постелью, и Женю уложили, подложив повыше изголовье. Ян смотрел на него и мучительно думал – что же еще надо сделать... Ему и самому было страшновато.
- Ну вот, сейчас полежишь, и все пройдет, - приговаривала мамаша, ставшая с испуга очень ласковой. Она села у головы мальчика на предложенный Яном табурет.
- Ох, Женька, горе мне с тобой, - растерянно проговорила она. – И, ведь что главное, мне обязательно днем в город надо, а следующая электричка только вечером, - обратилась она к Яну.
- Хоть время пока есть, вот посидим немного да пойдем, надо же идти, - опять начала она через минуту.
- Слушайте, ему нельзя идти, - сказал Ян уже с некоторым раздражением. Ему самому очень не нравилась мысль о том, что они, особенно тетка, теперь проторчат у него до вечера, и он с удовольствием избавился бы от гостей, но положение было слишком тревожным.
- Ему лежать надо, по крайней мере, часа два, и то, если все хорошо будет, и если жара спадет. Уж послушайте меня, тут я знаю, что говорю.
Женщина, видимо, смирившись, смотрела на мальчика, и мальчик виновато смотрел на нее. Ян намочил носовой платок, слегка отжал и положил мальчику на горячий лоб, сам сел в ногах на топчан.
Повисло тягостное молчание.
- А вы не помните, во сколько точно вечером поезд?- спросила женщина.
- Где-то в семь пятнадцать.
- О господи! В семь часов только!
Ян промолчал – твои заботы... Он не знал, какие там у тетки неотложные дела, но когда ребенок в таком состоянии...
- Да еще потом в духоте и жаре в электричке столько ехать... Что с ним там делать, если затошнит?...
Ян молчал.
- Послушайте, а вы сегодня в город не поедете? – вдруг спросила она осторожно.
- Нет, не еду, - сказал Ян и возмутился про себя – он сразу понял намек. – Я здесь ночую, только завтра вечером поеду.
Женщина опять замолчала, что-то обдумывая, и это обдумывание очень не нравилось Яну.
- А, может быть, вы позволите мальчику у вас переночевать? – как бы невзначай спросила она.
- Но как это так, ни с того ни с сего... И на целые сутки ... И вы меня не знаете, и я вас... – забормотал Ян, уже предчувствуя, что от этой тетеньки так просто не избавишься
- Ой, да зачем вам нас знать, - видимо, почувствовав его неуверенность, уже смелее захлопотала мамаша, - вы же видите, мы с Женей люди приличные, Женя еще ребенок, хороший мальчик, послушный, он никуда не отойдет от вас...
Приличный ребенок со страхом смотрел на Яна. Самому Яну было совестно на него смотреть – мальчишка был ни в чем не виноват, и вот ему приходится слушать, как Ян из-за него препирается с его мамашей...
- А если сутки долго, ну что ж, давайте, я тогда завтра утром сама за ним приеду... Конечно, тяжело будет сюда опять ехать, да что же теперь поделаешь... Только ночь?..
Она смотрела на Яна с неприятным заискиванием.
- Я же понимаю, что вам лишние хлопоты, но вы же видите сами, что с мальчиком... А вы бы нам так помогли, мне, а, главное, Жене...
Вот с этого и начинать надо было, угрюмо подумал Ян – против последнего довода он был беззащитен. Но он все еще отбрыкивался:
- Да у меня ведь и условий никаких нет. Вы видите, какой у меня сарайчик вместо дома? Один топчан, где я его положу?
- Ой, да он маленький такой, ему же одиннадцать лет всего... Но вы, наверно, вместе с ним не согласитесь... Конечно, чужой ребенок, неприятно, я вас понимаю... ну, извините...
Яну стало как-то все же неловко.
- Я что-то не понимаю, - сказал он наконец, - вы что же, не боитесь вот так оставить его ночевать вместе с незнакомым мужчиной?
- Но вы же не просто незнакомый, вы же живете здесь, на месте...
Пожалуй, кое-какая логика в этом была – отшельника-философа действительно можно было потом отыскать, если что. Хотя, случись это «что», утешение было бы слабое, а нарваться они могли. Философия бывает разная, как и отшельники-философы.
- Да ему самому со мной тесно будет, - все еще отбивался Ян, но тетка, уже почуяв слабину, захлопотала оживленно и энергично:
- Да вы не бойтесь, Женя не избалованный мальчик, ему много не надо...
- Да поймите, я просто не знаю, уместимся ли мы вдвоем.
- А чего не уместитесь? Он зажмется себе в уголок, вы его и не почувствуете, да еще разденется... Он чистенький, купался вчера, ноги помоет... Женечка, слышишь?
Она уже начала давать наставления...
- И слушайся дядю...- ?...
- Дядю Яна.
- Слушайся дядю Яна.
Ян вдруг понял, что каким-то образом уже фактически согласился. И что его, в сущности, не так уж и пугает перспектива побыть здесь с этим Женей и по-хорошему повозиться с ним – похоже, действительно неплохим и милым мальчишкой. Пугала ответственность за чужого ребенка - вдруг в самом деле станет хуже? Что тогда делать? Но вопросом выбора было только присутствие здесь и мамаши, а от нее, случись что, толку будет немного, только избавиться от ответственности... И еще обидно было, что тетка его за простака считает.
Но дело было сделано. Теперь уже ни к чему было тянуть, да и тетка торопилась не зря – она могла еще успеть на поезд, но надо было пошевеливаться. Ему уже хотелось, чтобы она поскорее убралась и они остались бы одни. Он еще раз взглянул на лежащего Женю и решился:
- Ладно, давайте.
- Ну, вот и хорошо, спасибо вам большое. А вы же доктор, вот вы его полечите... И вот еще что, чуть не забыла... Он сильно натер себе там...
- Ну, мама! – перебил ее мальчик умоляюще.
- Ну что ты, Женечка, надо же сказать... Дядя Ян доктор... Он стесняется, у него... ну, там. Вы все-таки мужчина, вам с ним легче будет...
Ян вспомнил походку мальчика – что же, дело понятное.
- Ладно, крем детский есть, полечим.
- Ну вот и хорошо, удачно все как, что мы вас встретили, а то идем, идем - и все только брошенное. Вы уж посмотрите там у него, а то запустит, сильнее болеть станет, а нам еще идти завтра далеко...- тетка вздохнула.
- Все посмотрим, и помажем, - скрывая нетерпение, успокоил ее Ян.
- Ой, вот спасибо вам! Ну, я тогда побегу, вот только можно у вас еще водички попросить?
Воды в избушке больше не было.
- Сейчас я принесу, у меня в колодец спущено, холодная, - сказал Ян и вышел.
Тогда еще не было напитков в пластиковых бутылках, точнее, они были, но редкие и дорогие, только импортные, и Ян хранил воду в полиэтиленовых канистрах, спущенных для охлаждения в колодец. Вода была всегда холодная, и это удобство, сделанное им своими руками, приносило ему удовлетворение и всегда радовало. Он любил свой патриархальный колодец, и эту свою псевдодачу, больше похожую на староверческий скит.
Он достал воду и пошел обратно. Подходя к двери, он услышал голос женщины, что-то говорившей мальчику. «А на ночь вообще сними», - говорила она,- «только у дяди Яна разрешения спроси, ты же с ним будешь спать, так просто и спроси: можно, я без трусиков лягу?»
Усмехнувшись, Ян зашел в дверь, и мамаша сразу замолчала.
Напившись, она поблагодарила Яна, еще раз сказала мальчику, чтобы слушался, и повторила опять: «Он вам не помешает». Ну, иди, иди, мысленно торопил ее Ян. Она поцеловала мальчика – ласково, но торопливо – и ушла. Ян вышел, проводил взглядом ее удалявшуюся по дороге фигуру, вздохнул и вытер лоб. Хорошо хоть, не с теткой этой вместе ночевать... Он искренне желал, чтобы она успела на поезд.
Сразу стало тихо. Ян вернулся в домик.
...
Женя лежал на прежнем месте, лицом вверх, с компрессом на лбу. Он повернул голову в сторону вошедшего Яна, и высохший платок свалился с его лба. Ян сел рядом и снова намочил платок. Было неловко. Он, оказывается, успел забыть за несколько лет, какие они, дети - в данном случае довольно большие приличные мальчики, но еще в коротких штанах.
- Ну, вот, - неопределенно сказал Ян.
Мальчик молча смотрел на него темными блестящими глазами. Он лежал на спине, положив руки вдоль бессильно вытянувшегося тела. Теперь, когда мамаша не крутилась рядом, Ян мог рассматривать его сколько угодно.
Он действительно был очень приличный парень – как на картинке... Чистенький (несмотря на пыль), причесанный, в красивой рубашке с короткими рукавами, в маленьких мягких черных шортах с белыми полосками по швам. Тогда, в 93-м, уже появились и длинные просторные шорты, но половина пацанов еще носила вот такие крошечные шортики в обтяжку, черные или синие, иногда обрезанные чуть не по самое это место, как плавки или узенький поясок. У Жени они были все же немного подлиннее, скорее квадратной формы с двумя коротенькими штанинами, совсем новенькие, свежие, даже с заглаженными складочками. Они мягко обтягивали его тело, обрисовывая спереди маленький трогательный бугорок.
Снизу из них выходили нежные бедра, лягушиные ляжечки – так и хотелось их похлопать и почувствовать упругое дрожание. Он был уже довольно большой, и ноги были длинные. Коленки у него были не обычные мальчишеские коленки, поцарапанные и потемневшие, а какие-то белые и пухлые, как у дошкольника в конце зимы, тоже очень приличные коленки. Мальчик был тонкий и изящный в талии, но и не худенький, и мягкий, как маленький ребенок. В нем не было обычной мальчишеской жилистости. И щеки у него были розовые, свежие такие щечки. Ну прямо не мальчик, а пирожное... И хотя Ян не очень любил такую конфетно-кукольную красоту, но Женя, похоже, был действительно хороший парень. А глаза – темные, ясные, с длинными пушистыми ресницами... У него было довольно смышленое приятное лицо, но сейчас в нем была боль и усталость.
- Я вам правда не помешаю, - робко сказал мальчик.
- Да конечно не помешаешь, сынок, - вырвалось у Яна.
Мальчик глотнул, ничего не сказал. Скрывая собственное смущение, ругая себя (засмотрелся на чужого ребенка, и про тревогу за его здоровье забыл), Ян снял уже нагревшийся компресс – все равно толку от него не было, положил руку мальчишке на лоб, на слегка вьющиеся густые темные волосы, и сказал:
- Ничего, все будет нормально.
Мальчик молчал. Ян убрал руку, слегка проведя по горячему влажному лбу, спросил:
- Что ты там натер?
- Да вот тут, внизу, - мальчик неопределенно провел рукой по низу шорт.
- Понятно.
Ян достал свой «Детский» крем, который держал в домике на всякий такой случай (именно, на такой!), и с уже с кремом подсел опять к мальчику:
- Ну, давай.
- Снимать не надо, - робко сказал мальчик.
- Не бойся, я так помажу.
Приподняв голову, мальчик смотрел, что делает Ян. А Ян, отогнув внизу шорты и край трусиков, открыл покрасневшее, воспалившееся тело, и осторожно помазал пальцем, нащупав дальше нежные складочки, где бедра переходили в живот.
- У меня еще там дальше есть, - сказал мальчик. Он раздвинул в стороны ноги, согнув их в коленях, и показал. На внутренней стороне бедра, на самом верху, под телом, тоже краснела кожа. Покраснело сильно.
- Бедный, это же больно так, - пожалел его Ян.
- У меня там тесно, а тут еще жарко...
- Понятно, вспотел еще. Так можно и до крови натереть. Ладно, сейчас все полечим... ноги сильнее раздвинь...
Мальчик послушно раскорячился сильнее.
- Сейчас шорты немного отодвинем... не стесняйся, - сказал Ян.
Он сдвинул вбок черную перемычку между ног мальчика, помазал, сколько удалось, покрасневшую промежность и открывшийся край беленькой мошонки. Конечно, снять бы все это надо, промыть тело и переодеться посвободнее, да куда там... Ладно.
Сделав дело, он поправил все обратно, пригладил.
- Вот и все.
- Спасибо, - сказал мальчик, - извините, что вам столько хлопот.
- Да ерунда, Женя, - ответил Ян.
Он решил снять с мальчика рубашку и майку – в избушке тоже было жарковато. Это мальчик позволил. Он сел, поднял руки, и Ян, помогая ему, стащил с него через голову рубашку и белую майку, открыв мягкое и нежное бело-розовое тело. Теперь на мальчике оставались только шорты.
- Ну что, так легче?
- Так лучше.
...
Поддерживая под голову, Ян уложил Женю на прежнее место. Беленький, гладкий... Лягушонок. Такие вот нежные дети, белотелые и тонкокожие, очень легко обгорают на пляже и так же легко получают раздражения во всяких интересных местах. Правда, они обычно - рыжеватые блондины, у Жени же были густые темные волосы, что придавало ему своеобразное очарование.
- Ну, вот и все пока. Может, к вечеру ванночку тебе сделаем, а сейчас лежи. Сейчас будет прохладнее.
Смачивая водой платок, Ян обтер, не растирая, все тело мальчика выше и ниже штанишек. Он приговаривал какую-то ерунду – «так, теперь так...» - а мальчик смотрел на него влажными темными глазами, смотрел жалобно и просяще, с каким-то невысказанным вопросом.
- Ну вот, лежи пока, - сказал Ян, вставая, - пить захочешь – вот стоит. Полежишь, тебе полегчает, потом чаю с тобой попьем, крепкого, сладкого, и совсем хорошо будет. Я тут недалеко буду, если что, зови.
- Ладно. Вы идите, дядя Ян. Я вам столько хлопот доставил.
- Да ладно тебе, разве это хлопоты...
Ян мог бы добавить, что хлопоты эти оказались ему только в радость, что он вообще любит, когда к нему на дачу приходят вот такие хорошие десяти-одиннадцатилетние мальчики, любит с ними возиться, заботиться о них и лечить у них опрелости и прочее, но говорить этого явно не стоило. Хотя это все было правдой.
...
Ян вернулся к своим заботам. Но в голове теперь было только одно, и он машинально поглядывал на дверь своей домушки – как там больной ребенок? Минут через двадцать он зашел проведать своего гостя, и увидел, что мальчик задремал. Вроде все было в порядке, нормальный спокойный сон. Ничего, это даже хорошо... пусть поспит. Яну стало полегче - все это время в душе не утихала тревога и опасения: не зря ли он отпустил мамашу, приняв всю ответственность на себя...
Ян работал (точнее, полусачковал) так же, как и обычно, и все вокруг было как обычно, но корявая низкая дверь, казалось, растопырилась на пол-участка. Ян неотрывно думал о Жене. Беспокойство о его здоровье ослабло, но не проходило, но все рельефнее на первый план упрямо выходили уже более приятные мысли. Яну понравился Женя. Очень понравился. Да и кому бы он мог не понравиться? Это был тот вариант, который не допускал, казалось, других мнений. Может, бывают и более сильные впечатления, крепче берущие за живое, с большей душевной полнотой и редкими сильными качествами, чем просто приятный свежий мальчик, но Женя все же был неотразимо привлекателен - именно своей цельностью и общечеловеческой понятностью. Немного позанимавшись с ним, Ян вдруг остро почувствовал, как соскучился вот по таким настоящим, невыросшим еще детям. Для него, уже несколько лет не имевшего дела с мальчишками (с тех пор, как вырос сын и его друзья) и порядком оголодавшего (ибо очень любил детей, особенно мальчиков), Женя показался свежим чудом на фоне обычного потока дачной жизни - настоящий мальчик в настоящей рубашечке и настоящих шортах, натянутых высоко на выпяченный животик, с неотразимыми голыми ножками, с голубоватыми жилками на тонкокожих ляжечках. Красивый, живой, непосредственный ребенок. И даже оставив в стороне Яновы особенности, можно, пожалуй, было бы утверждать, что такого сынка каждому хотелось бы иметь - и путающемуся в комплексах интеллигенту, и просто доброму и цельному, порядочному мужику-работяге. Да и Ян, уже вырастивший одного сына, с удивлением признавал, что, пожалуй, не отказался бы еще от такого. Уже большой (одиннадцать лет!), но до конца счастливого времени детства еще очень далеко - еще будет ему двенадцать, тринадцать лет... Еще настоящий мальчишка, пацан, жизнерадостный, несмотря на все передряги, и красивый, как статуэтка, непосредственный, как младшие дети, и уже умный, как старшие, резвый и общительный. Еще далеко за поворотом всякая чепуха вроде прыщей, девчонок и полового созревания, он весь еще в своих коротких штанах, так что даже трудно представить его в длинных брюках. На него было приятно смотреть, и он освежал взгляд. И не только смотреть - с таким настоящим одиннадцатилетним мальчиком можно было дружить, и хотелось дружить, и сажать его на колени, и по-хорошему ласкать, и чтобы он вьюном вился рядом, цепляясь то за твой локоть, то за талию.
...
"Однако одичал, брат", - сказал сам себе Ян, когда констатировал факт, что уже давно стоит без движения, опершись на лопату. Недаром не рекомендуется при работе думать о голых ножках - обычно имеются в виду женские, но и детские, оказывается, в определенных ситуациях действуют не слабо.
Мальчик вышел сам часа через полтора. Он вышел из домика под навес и сел у двери на скамейку. Ян подошел к нему:
- Ну, как дела? Голова еще болит?
- Уже мало.
Он действительно выглядел получше. Теперь надо было подкрепить его силы. И Ян, оживленно болтая о всякой чепухе, принялся сооружать то, что он обещал мальчику еще вначале – крепкий, сладкий чай. Ну, и закусить, конечно...
Женя напился чаю, кое-что съел. Они немного поговорили. Это было трудно, мальчик стеснялся, начинать приходилось Яну.
- У вас что, тоже дача здесь? – спросил он Женю.
- Нет, мы к маминой знакомой ездили. У нее там, за лесом...
- У нее, наверно, дом есть?
- Есть. Кирпичный. А вы свой дом сами делали?
- Сам. Что, хорошо получилось?
- Ага.
После этого помолчали, и Ян опять спросил первый:
- У тебя кто-нибудь есть еще, братья или сестры?
- Нет. Мы вообще с мамой вдвоем живем.
Ян не стал уточнять, куда делся папаша, но сведение было важным: мальчик сразу стал ближе и роднее, да и смелости в обращении у Яна прибавилось – такой вот обездоленный отцовской заботой робкий и застенчивый пацан вызывал невольную симпатию. Его можно было безбоязненно опекать, не нарушая чужой собственности и не усматривая на заднем плане фигуру пузатого мужика с жирным загривком.
- А вы раньше сюда уже ездили?
- Нет, в первый раз. И мама сказала, что больше не поедем, что очень далеко.
Мальчик скромно сидел на табуретке, сдвинув голые ножки, и кушал печенье, почти не делая крошек. Он деликатно откусывал маленькие кусочки. Ян с удовольствием рассматривал его сбоку, его немного курносый профиль и уже растрепавшиеся волосы. На круглых белых плечах у него было несколько маленьких родинок. Он сутулился за столом, и его выпуклый животик ниже стола собрался поперечными складками.
Маленькие черные штанишки сбоку изящно выгнулись по форме тела, теперь это был не квадрат, а скорее треугольничек со скругленным одним углом, где обрисовался выставленный на табуретке задик.
- Женя, ты ешь, не стесняйся. У меня, правда, ничего такого особенного нет. Если бы я знал, что ты у меня будешь, я бы чего-нибудь припас...
Но мальчик не поддержал шутки.
- Спасибо, печенье вкусное. Я просто что-то есть не хочу.
Что же, это вполне могло быть.
После чая мальчик стал смелее. Но все же ему было неловко в чужом месте, это чувствовалось, когда он сказал, что пойдет еще полежит. Ян проводил его взглядом: ну до чего стеснительный мальчишка! С ним было трудно даже просто разговаривать, и казалось невероятным, что когда-нибудь его удастся хотя бы просто потрепать по головке. Ян всерьез задумался, что бы такого придумать на ночь, чтобы все же не заставлять мальчика ложиться с собой? Но оставалось только уступить ребенку постель, а самому перекантоваться кое-как на улице с комарами, чтобы не подвергать испытанию Женину стыдливость, но ведь мальчик все поймет – и ему будет еще более неловко от таких жертв. Да и не хотелось Яну кантоваться, еще чего...
Впрочем, возможно, Жене действительно хотелось еще полежать. Было еще очень жарко, казалось, что еще жарче, как обычно бывает после обеда, когда совсем стихает утренний ветерок.
Женя отсутствовал еще минут сорок. Он снова вышел из домика, когда солнце уже начало склоняться к лесу, и стало немного посвежее. Или это только пока так казалось, потому что тени удлинились, и солнечные лучи уже не били прямо в темя. Ян сидел на стуле, выставленном у края ближней грядки, он отдыхал. Мальчик застенчиво подошел к нему. Он стоял, выставив вперед шорты, и иногда переступал с ноги на ногу.
Они смотрели друг на друга. Ян улыбнулся ему. Мальчик не улыбался, но смотрел очень приветливо. Он ласковым ужом вползал в душу.
- Дядя Ян, а у меня голова уже не болит, - сказал он.
- Вот и хорошо, - сказал Ян.
Мальчик стоял рядом. Ян машинально похлопал его сзади по мягким шортам, привлекая к себе. Мальчик качнулся под его рукой. И как-то так вышло, само собой, что Ян потянул дальше, и мальчик неловко присел к нему на колени своей приятной и волнующей тяжестью. Оказавшись у Яна на коленях, он застыл в неловкой и напряженной позе, выпрямившись и глядя перед собой.
Мальчик молча сидел, не двигаясь, и не ясно было, что он чувствует, но непохоже было, что ему это не нравится. Возможно, это просто было слишком ново для ребенка, выросшего без отца и никогда так не сидевшего.
- Что сейчас будешь делать? – спросил немного погодя Ян.
- Не знаю.
Его затылок был у щеки Яна.
- Ну, погуляй по участку, посмотри. Есть еще не хочешь? - Ян говорил тихо и заботливо.
- Да нет. Ну я пойду?
- Ну иди, - сказал Ян, спуская его с колен.
Он смотрел в спину удаляющемуся мальчику и думал, не зря ли он так с этими коленями? Но вроде бы ничего не случилось. Ян подержал его на коленях – просто подержал, как обычно держат детей на коленях – чего тут такого? Было хорошо, но неловко, и в душе затаилось смутное беспокойство. Не много ли он на себя берет... его просили присмотреть за ребенком, а не сажать его на колени.
Было уже часов пять, но стоял конец июня, и по солнцу был еще день в разгаре. Только сам солнечный свет стал не такой ослепительный, все вокруг сделалось спокойнее и красивее, зелень деревьев стала рельефнее из-за появившихся теней, она казалась темнее и сочнее. И без того живописный глухой участок Яна, зажатый между двух березовых массивов, покрытый буйной зеленью овощей и сорняков, стал еще красивее.
И как же хорошо было видеть посреди всего этого великолепия свежего большого мальчика, мелькающие тут и там его шортики – маленький черный квадратик посреди белого тела. Как раз этого мальчика не хватало раньше этой картине, всем этим деревьям и кустам, и, казалось, сам воздух стал свежее. Остановившись, чтобы передохнуть, Ян опирался на лопату и смотрел на эту двигающуюся в отдалении фигурку.
Сначала он возился с костерком, подбрасывая в него палки – костерок у Яна горел почти постоянно, в нем сгорали лишние куски дерева и просто подобранные в лесу сухие коряги, с целью получения золы для удобрения. Потом его заинтересовал колодец, в котором плавали лягушки, любимый Янов колодец. Выкопать эту трехметровой глубины яму стоило ему в прошлом году изрядных трудов, и рядом с колодцем до сих пор возвышалась здоровенная куча желтой сухой глины. Мальчик взбирался на эту кучу, и стоял там, картинно выставив вперед ногу в короткой штанине, легонько постегивая по ней прутиком и трогая другой рукой спереди шорты, там, где бугорок. Ян уже заметил, что он теребит эту шишечку – видно, там тоже не все было в порядке...
Постояв, Женя сходил вниз, слегка сутулясь – грациозный, изящный и в то же время немного неуклюжий и неловкий, как это бывает с быстро растущими мальчиками, когда они все время заново учатся управляться со своим новым телом, таким вроде бы знакомым – и в то же время незнакомым. Двигая белыми ножками, Женя снова залез вверх и снова спустился, и еще раз. Развалит всю кучу, беззлобно думал Ян, продолжая то и дело оглядываться и освежать взор видом суетящейся полуголой фигурки.
Женя вполне ожил. Он рубил палкой какие-то травинки за домиком, кажется, даже играл – Ян слышал его приглушенное «дых-дых-дых-дых, дыдыдых...», и появлялся то там, то тут.
Все еще стесняясь, мальчик старался держаться поодаль, но уже постепенно, бочком мало-помалу начал сам подступать поближе. Он подходил к Яну и смотрел, что он делает, но когда Ян поворачивался, сразу стеснялся сильнее и отходил. Потом снова подходил, борясь со смущением, стоял бочком, ковыряя носком землю. И были разговоры – что-то вроде:
- А вы сами колодец копали?
- Сам.
- Долго?
- Две недели. Женя, осторожно! – и т.д.
Словом, небольшой простенький сюжет – «Женя в гостях на даче».
Ян жалел, что на дворе был июнь, а не август – полюбившегося ему пацана нечем было даже угостить. Еда, как назло, была простецкая, почти нищенская – он же не рассчитывал на такого гостя...
Довольно скоро мальчик уже не просто стоял рядом, он пытался помогать Яну, и совсем уж покорил его сердце, когда принял деятельное участие в вечерней поливке. (Тут автор сознает, что описывает совсем уж невероятное событие, но просит принять во внимание, что кроме среднестатистических есть еще так называемые редкие события, подчиняющиеся распределению Пуассона. - Я.Г.). Поливать из колодца – вообще задача не из легких. Яну хватало дела вытягивать воротом тяжелые ведра, и мальчик, чуть не пыхтя (все же он был еще маленький), таскал лейки и поливал клубнику, пачкая ноги до колен в жидкой черной земле.
- Женя, милый, не надорвись, - беспокоился о нем Ян, глядя ему вслед.
- Да ерунда, - отвечал мальчик. И потом, краснея от удовольствия и смущаясь, он выслушивал Яновы похвалы. На похвалы Ян не скупился (благо действительно было за что), и не без удовольствия поцеловал мальчика в голову, в такие приятные густые темные волосы.
Этим поливом кончилась сегодняшняя работа. Было уже почти десять часов, хотя солнце еще вовсю светило. Ян возился под навесом, собирая на столике кое-что подзакусить перед сном. Женя был в домике, сидел в пластмассовом тазике с теплой водой, куда Ян сыпанул немного марганцовки. Он сидел, обхватив колени, и ноги его оставались на полу, на них лежали спущенные штанишки. Когда Ян заходил, он смотрел на него снизу вверх и плотнее зажимал колени, и Ян поскорее выходил.
Ян хотел устроить ему эту сидячую ванночку перед самым сном, но потом передумал – со светом у него было плохо, и как только солнце закатится, в домике станет совсем темно.
- Женя! – крикнул Ян в дверь.
- А?
- Там рядом я положил мыло и полотенце, наверно, хватит сидеть, теперь с мыльцем там себе все помой, и вытри осторожненько, только сильно не три, понял?
- Понятно. И все, одеваться?
- Одевайся. Потом еще помажем.
- Ладно.
Щадя застенчивость мальчика, Ян не заходил в домик.
Женя, одевшийся, в шортах и майке вышел из домика, подошел к нему.
- Чайку попьем? – спросил Ян.
- Давайте. А воду выливать?
- Да, вылей под яблоню, вон туда. Сможешь?
- Конечно, смогу.
Он действительно смог, еще бы, такой сильный парень.
- Тазик в угол положи, - сказал Ян.
- Ага.
- Что, майку надел? – спросил Ян, погладив белую чистую лямочку на плече мальчика (хорошо, что не в майке поливал!).
- Ага. Да как-то прохладнее стало, неуютно... - он замолчал, стоял рядом и смотрел, как Ян нарезает хлеб.
...
После еды Ян сидел на табуретке перед погасающим костерком и отдыхал. И любовался подходившим к нему Женей, который несмело, с остановками, как бы невзначай, но подходил все ближе, влекомый той чудесной силой, которая притягивает детей к взрослым - когда они видят хотя бы небольшую доброжелательность и ласку, и если у этих взрослых хватает ума не отталкивать ребенка и слушать, что он им говорит. Он все еще был ухоженный мальчик, этот Женя, в своей белоснежной маечке и шортиках. Он был какой-то весь по природе чистенький, как будто его везде обтерли платочком, как жанровую статуэтку из дорогой коллекции. День на даче все же оставил свои следы: темные волосы были растрепаны, шортики вблизи оказались местами блекло-сероватыми и помятыми, к ним пристали какие-то травинки. Впрочем, пожалуй, таким он нравился Яну еще больше - оставаясь приличным и даже еще незамурзанным, он уже не был прилизанным и отчужденным маменькиным сынком. И не важно, что шорты были мятые, а волосы вихрами.
Вблизи на руках и ногах его оказались видны следы глины, сажи, игр с колючими ветками... Но всего понемногу, в меру, только левую коленку украшали две довольно большие подсохшие царапины. Белая тонкая кожица на плечах и бедрах покраснела, но, кажется, несильно, в самый раз.
Он подступал бочком, стесняясь, так как Ян смотрел на него, на подходившего. Смотря по сторонам, он несмело взглядывал на Яна и делал еще маленький шажок.
- Набегался? Отдохни, - сказал Ян, невольно улыбаясь – уж больно хорошо было вблизи смотреть на подошедшего наконец Женю. Он повернул его за локти и немного отряхнул сзади – похоже, мальчик где-то сел на пыльную землю.
- Я с вами посижу, ладно? – бормотнул Женя и осторожно присел к Яну на колени, уже сам привалился шортами на край.
- Конечно, садись, - сказал Ян с облегчением, передвигая шортики поглубже и поближе к себе. Смутное беспокойство вдруг кончилось, оказалось, что он все делал до сих пор правильно. Он обхватил мягкие круглые плечи, привлекая к себе, и мальчик молча прижался к нему.
- Устал? – спросил Ян в маленькое ухо.
- Да немного, - ответил мальчик.
- Не жалеешь, что остался?
- Да нет. У вас здорово.
- Ну я очень рад.
Ян погладил поцарапанные пухлые коленки, все еще довольно белые:
- Где так оцарапался? Больно?
- Да нет, ерунда.
Он подвигал ногами, устраиваясь поудобнее, и повозил головой по Яну. Ян вынул из его волос две соломинки, пригладил растрепавшуюся челку.
Казалось, сейчас у него на коленях сидел другой ребенок, не тот, что несколько часов назад. Конечно, он еще стеснялся, смущался, может быть, даже стыдился – но не так-то просто залезть большому, да еще и застенчивому мальчику на колени к чужому дяденьке, даже если очень хочется. Но хотелось, похоже, очень. И мальчик, стесняясь, неловко жался к Яну, и охотно позволял гладить свою царапину на коленке и оттирать пятно сажи на ноге.
- Дядя Ян, давайте так посидим, - сказал он.
- Давай посидим. Я уже наработался сегодня, теперь пора отдохнуть.
- А я вам правда ведь сегодня не мешал?
- Правда. Наоборот, ты же мне помогал.
- Вам легче со мной было?
- Конечно, легче.
Ян ткнулся губами в голову Жени – не поцеловал, а просто так. Он все время гладил сидящего у него на коленях мальчика по голове, и не видел причины, чтобы не гладить. Женя охотно подставлял ему голову.
- Хорошо так сидеть, правда? - сказал он. - И костер горит... Вот почему так: ведь не холодно, а все равно приятно, что огонь?
- Инстинкт, наверно.
- От первобытных людей, да?
- Наверно.
- Сейчас потухнет. Я еще подложу?
- Подложи.
Мальчик задвигал ногами у него на коленях, слезая, и присел у огня, подкладывая еще дровишек. Ян смотрел на выставленный к нему раздвоенный задик, обтянутый черной мягкой тканью, на склоненную спину с натянувшимися складками на майке, заправленной под резинку шорт, и ни о чем не думал, а просто смотрел и радовался.
Женя встал и с ходу бухнулся обратно к нему на колени, в самую ямку у живота, опять свернулся и прижался, как в гнездышке.
- Хорошо, правда?
- Ага.
Было очень хорошо.
Солнце коснулось верхушек дальнего леса за лугом. В тени у берез уже сгустился сумрак. Неслышно пролетела какая-то довольно большая птица, мимо кромки леса, в тени, описав круг, вернулась обратно.
- Ястреб, наверно, - сказал мальчик. Он выпрямился на коленях у Яна, следя за птицей.
- Это не ястреб. Видишь, бледный такой, беловатый?
- Ага. А кто это?
- Это лунь.
- Лунь?
Простое слово – лунь – прозвучало в этой нарастающей вечерней тишине как-то таинственно, даже слегка жутковато. Бесшумный полет в этом сумраке у опушки леса большой пепельно-серой птицы производил впечатление. Мальчик проводил луня глазами, сказал:
- Вот говорят – седой, как лунь.
- Правильно. Молодец.
Лунь улетел. Мальчик опять прислонился к Яну, свернувшись в калачик.
- Замерз? - спросил его Ян, и, несмотря на отрицательный жест (и то, какое там "замерз", когда только что жара кончилась), все же крепче прижал к себе, погладил по голым ножкам около шортиков, якобы грея. Мальчик тихо сидел, крепко прижавшись к нему щекой.
- Скоро уже ложиться спать, - сказал Ян.
Женя вздохнул:
- Жалко. Охота еще так с вами посидеть...
Ян усмехнулся:
- Женечка, мы же сейчас до утра рядышком будем.
Мальчик поднял голову:
- Мы с вами прямо вместе ляжем, на одном топчане, да, как вы с мамой говорили?
Ян немного боялся этой темы.
- Ну да. Все равно больше негде, так что уж потерпи до утра.
- Наоборот хорошо, - сказал мальчик так тихо, что Ян сначала не был уверен, правильно ли понял. Но все к этому шло, и Ян, продолжая гладить мальчика, решил, что – правильно. Мальчик опять поднял голову:
- А раздеваться будем? Надо?
- Да конечно, лучше раздеться. У меня же постель, и с простынями. Да и жарко сейчас бывает ночью... Я в плавках сплю.
- У меня трусы.
- Ну, это все равно.
- Только...
- Что?
- Да так, ладно... Здесь, наверно, все же не так жарко, как в городе, правда?
- Конечно.
- Дядя Ян, а мы знаете что забыли?
- Что?
- Помазать. Помните, вы говорили...
Это было верно.
Ян взял крем и вывел мальчика за домик, где еще светило солнце и где их нельзя было увидеть с дороги. Мальчик стоял, а Ян присел перед ним и водил намазанным пальцем у него под шортами. Мальчик стоял, наклонив голову, и смотрел. Пожалуй, для него все эти заботы чужого дяденьки, его ласки, сиденье на его коленях и даже эти помазания сегодня оказались подарком судьбы, как, впрочем, и для самого дяденьки...
...
Ложились они уже почти в темноте. Лампы у Яна не было, а от огарочка свечи мрак вокруг делался еще гуще. Ян разобрал постель, приготовил на ночь зажигалку, чтобы сразу была под рукой (вот еще примета времени - недавно появившиеся одноразовые зажигалки, Ян доказал жене, что это не так уж дорого, ибо хватит на все лето). Топчан был довольно широкий, и он надеялся, что им с пацаном и правда не будет очень уж тесно.
Женя был оживлен, свеча высвечивала из темноты его довольное лицо – ему эта ночевка почти в лесу казалась интересным приключением, а то, что он будет спать с дядей Яном, было тоже необычно и волнующе, и он не скрывал радость по этому поводу.
- Дядя Ян, а зачем вы дверь запираете?
- Ну, на всякий случай... Вдруг ломиться кто-нибудь станет.
- Ух ты...
- Испугался?
- Ни капельки.
Свечка освещала его улыбающееся (и все же немного испуганное) лицо, узкие плечики с белыми полосками майки на них. Он снимал шорты, сидя на топчане.
- Дядя Ян, можно, я сниму трусики? Мне мама сказала... – он все же конфузился, хоть и ссылался на мамин приказ.
Если бы Ян днем случайно не подслушал, что говорила ему мамаша, простодушная просьба послушного мальчика, пожалуй, привела бы его в немалое замешательство. А так... что ж, все правильно.
- Конечно, сними, пусть там подживет немного.
- Ага... а то они у меня тесные очень, - уже смелее оправдывался Женя. – А вам ничего?
- Да ерунда.
За столом лежала тень, и мальчика ниже пояса почти не было видно, как он снял что-то с ног и бросил в угол, к шортам. Затем он натянул подол майки на чуть белевшие в темноте бедра:
- У меня майка длинная, будет как ночная рубашка.
- Ну вот и ложись.
Мальчик полез на постель.
- Мне к стенке ложиться?
- Как хочешь.
- Я тогда к стенке. Я люблю к стенке носом.
Он лег к стенке, но пока носом к ней не поворачивался, лежал и смотрел на раздевавшегося Яна. Глаза его казались совсем черными.
- Вы не рассердитесь, что я к вам задом буду?
- Наоборот, так удобнее. Топчан тесный, я тебя сзади обниму, и меньше места займем.
- Интересно...
Уже в одних плавках, под внимательным взглядом мальчика Ян потушил свечку и осторожно полез на край топчана. Женя уже лежал спиной к нему.
- Вы меня сейчас обнимете, да? – выжидающе спросил он Яна, повернув лицо.
- Да, вот так, - сказал Ян, подсовывая руку ему под шею и одновременно обняв сверху, привлекая к себе покомпактнее.
- Я вообще ночью тихо сплю, вам мама говорила, - сказал мальчик, поджимая колени и придвигаясь к нему плотнее.
И он сразу уперся выпяченным задом в Яна, о черт, в самое то место...
Обернувшись, мальчик сконфуженно сказал:
- Ой, я вам попкой прямо туда попадаю...
- Сейчас устроим, - сказал Ян. Он опустил вторую руку между собой и мальчиком, в виде прослойки, просто положил ладонь на его ягодицы, вдоль ложбинки. Здесь кончалась маечка, и дальше уже было тело, нижний край голых ягодиц – еще почти полпопы.
- Вот я тебя так снизу поддержу, - сказал он. Женя тихо засмеялся:
- Я как будто у вас на руке сижу.
- Вот и сиди. Так удобно?
- Ага.
Женя еще немного повозился, обхватил рукой руку Яна, которой тот прижимал его к себе:
- А я вас так за руку обниму.
- Давай, валяй.
Мальчик погладил его руку – милый Женя... Ян ткнулся носом в его мягкие волосы, подвигал рукой по груди, снизу похлопал по мягким полушариям:
- Спи.
Мальчик затих, но, видимо, был еще слишком возбужден этой необычной ночевкой и обменом ласками, чтобы спать. Все же он немного расслабился, и его задик плотно лег в руку Яна, под его тонкой кожей чувствовалось, как в глубине все еще иногда подрагивают мышцы. Мальчик опять повернул к нему голову:
- Дядя Ян, вы не бойтесь, у меня попка чистая, я в тазу все помыл хорошо.
- Да я и не боюсь. Чистенькая попочка, хорошая, - Ян погладил. Попа действительно была хорошая – гладкая, нежная, теплая.
- Вам, наверно, только неприятно, что я к вам голым задом прижался? Спереди ведь там тоже всякое такое... Но вы если хотите, я передом повернусь, у меня везде все чистое, если вам будет приятнее.
- Да приятно мне и так, лежи, как лежишь, не беспокойся.
Было весело думать, что мальчик так вот и будет лежать и ворочаться всю ночь в его руках, милый мальчик Женя, и всю ночь будут щекотать лицо его мягкие волосы, а в руке будет его чистая голая попочка под краем майки. Поза была, конечно, более чем интересная. Думала ли об этом дура-мамаша, сунувшая сынка без трусов в постель к первому попавшемуся мужику? Но он вспомнил лицо мальчика – как весело и заманчиво было для него переночевать вместе с полюбившимся ему дяденькой, бедному мальчику, не знавшему отца и вообще мужской дружбы и ласки. И поэтому, как бы дико не смотрелось все это со стороны, все же во всем этом преобладало ощущение чистоты и целомудрия, и радости. И еще доверия.
Мальчик молчал, но Ян чувствовал, что он не спит. И, действительно, он опять повернул голову:
- Дядя Ян, вы не спите?
- Нет.
- Дядя Ян, я вам еще не сказал... У меня там еще болит... ну, эта... – мальчик мялся, не зная, как сказать, и Ян помог. Ян помнил его жесты во время игры.
- Что, пися? – сказал он.
- Ага.
- Ну, ничего... Ты в марганцовке посидел, и там тоже полечилось. Конечно, зря не сказал... стеснялся?
- Конечно... Дядя Ян, я вот что боюсь... Вы врач ведь, да?
- Ну... да, врач.
- Мне вот мама говорила, что писю нельзя руками трогать, что от этого заболит... это правда?
- Ну... это смотря как трогать. Все равно ведь приходится трогать, когда писаешь?
- Да нет... я не писал... а так.
Мальчик мялся и мучился, и Ян подумал, что, пожалуй, на такой вопрос ответить очень трудно. Он сказал прямо в маленькое ухо: «Играл?»
Мальчик кивнул: «Играл...» - и вздохнул.
- И теперь боишься?
- Ага.
Ян был в затруднении: он понимал мамашу, чего она опасалась, и вместо благих результатов просто запугала парня.
- Ну, не бойся, - сказал он, - просто так от этого не заболит. Я думаю, дело не в этом. У тебя же и другое заболело.
- Это тоже из-за жары?
- Ну, я не могу сразу так сказать. Посмотреть бы надо.
- Дядя Ян, а вы посмотрите, да? Ладно?
- Ну не сейчас же. Завтра утром посмотрим твою писю.
- И полечите тоже?
- Конечно. Не беспокойся, спи, - успокоительно сказал Ян. Было немного смешно, и грустно. Но мальчик, кажется, успокоился. Будь это его мальчик, Ян успокоил бы его еще больше, сказал бы, что такие игры – самое нормальное дело для мальчишки. Если, конечно, не делать это при других... Но противоречить дуре-мамаше в воспитании ее сынка (эх, такого сынка!) он не мог.
Мальчик вздохнул, потерся щекой о его руку, помолчал.
- Ты никогда в таких сарайчиках не ночевал? – спросил Ян, желая отвлечь его мысли от всяких неудобных болячек.
- Нет, я всегда только дома... Дядя Ян, а можно представить, что мы с вами где-нибудь в глухом лесу... И тут вокруг дикие звери.
- Тут и правда лес, только зверей, кроме зайцев, пока не видели.
- Да нет, что это не дача вообще... А тайга какая-нибудь. И вы бы меня как-нибудь спасли...
На этом месте Яну полагалось снисходительно засмеяться и по-мещански сказать: «Выдумщик ты». Он чуть было и не сказал, но удержался. А мальчик продолжал фантазировать, без всякой задней мысли простодушно излагая свои мечты:
- И я бы вдруг как-то ваш сын оказался...
У Яна забилось сердце, он поспешно сказал:
- А потом ты бы меня спас.
- Как?
- Ну, может, вытащил бы из болота. Я тяжелее, и увяз, а ты легче, и выскочил, но не убежал, а меня вытащил... Надрываясь от тяжести, рисуя жизнью, свешиваясь над трясиной... Разве ты бы мне не помог?
- Помог бы, конечно. Я бы вас обязательно спас. Даже если бы сам погиб.
Это Яну не понравилось.
- Ну уж это лишнее. А то как я дальше один буду?
- А вам бы меня жалко было?
- Догадайся с трех раз, - Ян серьезно поцеловал Женю около уха. Подумал: мать голову оторвет... Да ну, навряд ли...
Женя неопределенно хмыкнул, задвигался, ласкаясь, прижимая к себе его руку, и от полноты чувств подвигал попой, придвигаясь плотнее.
- А мне другое представляется, - сказал Ян, - что я – летчик, а ты – Маленький Принц.
- А это кто?
- Ты не читал?
- Нет.
- Когда-нибудь прочитаешь. И тогда поймешь.
Мальчик помолчал, осмысливая. Объяснять Яну не хотелось. Трудно это было объяснять – не сюжет, конечно. Он подумал, что конечно, Женя не очень подходит на эту роль, этакий цветочек, просто дитя невинное, и больше ничего, - но, пожалуй, смотреть потом на разваленную кучу глины у колодца ему будет так же грустно, как Сент-Экзюпери на пустые барханы...
...
На рассвете мальчик захотел в туалет, и Яну пришлось провожать его за дверь. Ян только-только по-настоящему разоспался. Он стоял в сером сумраке и смотрел в спину Жене. Мальчик, наклонив голову, писал. Майка собралась на поясе в складки, и попа была вся наружи. Кончив, он одернул майку и, тоже страшно сонный, пошел с Яном в домик. Он заснул, кажется, сразу, как только плюхнулся на топчан лицом к стенке, и Ян, устраиваясь, с трудом двигал и укладывал его в своих объятиях.
...
Встал Ян рано: надо было воспользоваться утренней прохладой. Мальчик крепко спал, прижавшись щекой к его руке. Ян осторожно поцеловал его, стараясь не разбудить, и вытащил из-под него руку. Поглядел, подумал – и поцеловал еще раз. Осторожно вылез из-под одеяла, укрыл мальчика. Женя что-то пробормотал и повернулся на спину, закинув руку за голову, но не проснулся. Ян поправил ему подушку, целовать больше не стал, только пригладил волосы на лбу.
Может быть, погода днем и была слишком жаркая, но кто может описать прелесть свежего раннего утра в июне, когда жестокое солнце, так сурово обошедшееся с бедным Женей вчера в полдень, еще только просвечивает сквозь верхушки берез, это хорошее, свежее, росистое утро начала лета, полное птичьего гама и бальзамических запахов? Мы не имеем ни талантов, ни особого желания описывать такое отправление натуры, и поэтому просто утверждаем и свидетельствуем, что именно так все и было в то раннее утро, когда Ян вышел из своего сарайчика, намереваясь с пользой употребить это утро. И он принялся за работу, ковыряясь на своих живописных и убогих грядках и посматривая на дверь домика. Он не шел завтракать – успеется, можно позавтракать позднее, когда проснется Женя. И опять, при мысли о мальчике, он улыбнулся, почувствовав уже ставшую привычной теплоту в груди. Великолепию пейзажа явно все же не хватало фигурки с голыми ляжечками, с каким-нибудь прутиком в руке.
Мальчик проснулся довольно скоро. Ян невнимательно мотыжил грядки, когда рядом послышался шорох шагов. Ян опустил мотыгу и поднял голову. Мальчик шел к нему, протирая заспанные узкие глаза. Он был в майке и пестрых коротких трусиках, тоненьких и мятых, с ширинкой спереди, застегнутой на пуговки. Ян, улыбаясь, смотрел на него. Белая майка была частично заправлена в трусики, частично свисала с боков. Женя был босиком, и осторожно переступал белыми босыми ногами с маленькими пальцами среди щепочек и веточек.
– А, Женя! Проснулся?
– Проснулся.
Мальчик подошел к нему, протер глаза. Он если и проснулся, то не до конца.
– Поспал бы еще.
– Да хватит. Я рано встаю.
Ранняя пташка, значит...
- А то встанешь, и сразу от вас уходить, - добавил Женя.
Ян положил руку на голову мальчика, заглянул в его глаза – они были припухшие со сна.
– Ты зря не обулся, Женечка, ногу наколешь.
– Я осторожно...
Ян нагнулся и подхватил мальчика под коленки, с некоторым усилием поднял и взял на руки, как маленького, подбросил, перехватил поудобнее:
- А еще тут у нас где-то тарантул живет.
– Он кусается?
– Хочешь проверить?
Мальчик помотал головой, но, кажется, все же не поверил. Он сидел на руках у Яна, положив руку но его локоть. Спускать его на землю не хотелось. Ян глядел на его белые ляжечки с еле заметными голубыми жилками, полюбившиеся ему вчера, рассматривал его домашние трусики на пуговках. Спереди на резинке их украшала маленькая эмблема с надписью по-английски: «For men and boys» – «Для мужчин и мальчиков». Тогда, в 1993-м, Ян впервые увидел такие трусы с пуговками, они казались немного смешными.
- Хорошо выспался? – спросил он.
- Хорошо. А вы давно уже встали?
– Да не очень.
– Я сейчас оденусь.
– Да ты обуйся, и хватит, опять жарко будет.
Разговаривая, Ян нес Женю к домику. Мальчик качался у него на руках, глядел по сторонам.
– Хорошо как у вас утром.
– Еще бы.
Подойдя к домику, Ян бережно спустил его на землю, взъерошил челку и поцеловал в голову. Нежность буквально захлестывала его, и он не мог сдержаться. Но мальчик принимал его ласку довольно спокойно. Он сам на миг прижался к Яну щекой, а потом спросил, все еще держа Яна за руку:
- Дядя Ян, а вы у меня там сейчас посмотрите?
В самом деле, Ян об этом чуть не забыл.
- Конечно, мой хороший, сейчас все сделаем.
Дело было серьезным. Ян тщательно помыл руки после огорода, прихватил свою мазь и вернулся к Жене.
Оглянувшись на пустую дорогу, Ян присел перед стоящим мальчиком, тронул его трусики:
- Ну что, снимем?
- Давайте, - кивнул мальчик.
Ян спустил с него трусы до колен, подобрал его длинную майку до подмышек и сказал:
- Держи здесь.
...
Сидя на корточках перед мальчиком, он разглядывал коротенький детский членик, торчащий из ложбинки на пухлом лобке. Тут и играть-то еще нечем... Кончик, действительно, припух. Ян осторожно взял членик в руки, приоткрыл плотную головку – розовую влажную ягоду с маленькой щелкой.
– А что там? – спросил мальчик. Он стоял, выпятив живот, и смотрел вниз, на руки Яна.
– Да ничего особенного. Сейчас полечим.
Он повернул мальчика спиной, круглой розовой попкой к себе, решив уж сразу осмотреть все уязвимые места. И тут, на этом румяном, чистеньком теле тоже были красные полоски, где ягодицы терлись друг о друга. Весь низ Жени требовал ухода и лечения. Конечно, надо было все это обработать еще вчера...
- Женя, что же ты мне вчера не сказал, что и попа болит?
- Да так...
- Стеснялся?
– Да... А вы сейчас там помажете?
– Помажу, конечно, - сказал Ян и с некоторым трудом раздвинул плотно сжатые выпуклые ягодички, круглые, как два шарика, почти без обычных мальчишеских ямок по бокам.
– Я же не знал, что вы такой, - вдруг сказал Женя, не оборачиваясь.
Ян покраснел. Впрочем, какой такой – это можно было понимать как угодно, и Ян, как раз мазавший в тесной ложбинке, решил, что это - похвала.
В общем-то, проблем особых не было. Там, где он ощупью достал вчера – паховые складки, поджатая в комочек гладкая мошонка, дальше за ней между ног – все уже почти прошло. Но он все же тщательно смазал все, мягко двигая пальцем по тонкой коже, и больше для успокоения помазал кончик.
Нельзя сказать, чтобы это было так уж противно - такое тут все было бело-розовое, чистое, ребячье. Женя был большой мальчик, но под нежной кожей у него еще лежал детский жирок, сглаживающий ребра и косточки таза, упругий и приятный на ощупь, как у здорового младенца. Особенно плотненько этот жирок облегал низ животика, пухлый выпуклый лобок. Внизу лобок закруглялся между ног маленькими и гладкими детскими яичками, а чуть выше, из нежной ложбинки, немного смешно торчал вперед маленький красивый членик.
– Ну, вот и все, - сказал Ян, закончив дело и легонько похлопав мальчика сзади.
– Спасибо, дядя Ян, - сказал мальчик.
– На здоровье.
Ян опять закрыл красоту, сказав:
- Ты сильно не подтягивай, пусть вот так немного приспущено, чтобы пися не упиралась, а так свободно висела. И штаны свои тесные не одевай, ходи пока в трусах. Маечку можно уже снять, как вчера, комаров сейчас мало... Снимем?
– Ага.
Женя сегодня был тихий, заторможенный и не очень походил на того оживленного мальчика, каким он был при укладывании ко сну. Может, это было после крепкого сна на свежем воздухе, а, может, на него тоже действовало прекрасное раннее утро с легким туманом и птичьим щебетом. Наверно, ему никогда не случалось вот так просыпаться в лесу и сразу из постели босиком выходить на прохладную росистую траву, и Женя был заворожен этим многоцветным, шумным и в то же время очень тихим утром – как Том Сойер, проснувшийся на острове Джексона. Он смотрел на пестреющий цветами огромный луг, смотрел, широко открыв припухшие глаза, и временами тер их. И пока он так стоял, Ян хлопотал вокруг него, и его переполняла ласка, и нежность – и от этого утра, и от доверчивого мальчика в руках, и от этих манипуляций. Мальчик чувствовал это и как должное принимал его медицинские заботы, принимал с благодарностью и удовольствием, как ласку, и он не ошибался. Ян был очень ласков к Жене в это утро, после вчерашнего вечера и ночи, после их ночных разговоров и своего чудесного спасения из трясины. Даже, может быть, слишком ласков для чужого дяденьки. Но в это чудесное утро все это выходило просто и естественно.
Трусики действительно были тесные и подхватывали Женю снизу, поэтому Ян приспустил их пониже, до лобка. Вообще-то это было не очень красиво, пестрая тряпочка, болтающаяся под выпуклым животиком, но очень живописно. Нежная тонкая кожа ребенка покрылась легкими мурашками от налетевшего прохладного ветерка.
– Тебе так не холодно? – забеспокоился Ян.
– Нет, так хорошо, - обхватив себя за плечи и глядя все в тот же луг, начинающийся сразу в двух шагах за оградой, ответил мальчик. На лице Жени блуждала неопределенная улыбка, какая-то нездешняя, щеки розовели. Ян поразился, до чего же он сейчас был красив: прекрасное бело-розовое тело мальчика, открытое до самого низа живота и паховых складок, как у Венеры Милосской, выходило вверх из его легоньких драпировок, как бы нарочно приспущенных для лучшего показа по такому случаю. Да, он походил на статуэтку, только не фарфоровую, а живую, эластичную и упругую, как гуттаперчевый мальчик.
– Как красиво, - сказал мальчик. Он имел в виду луг. Красиво, подумал Ян, имея в виду все.
...
– Вы меня сейчас, наверно, в последний раз полечили, скоро, наверно, моя мама приедет, - сказал мальчик, когда они сидели за немудреным завтраком.
– Ну, не так скоро. Электричка придет часа через два, даже больше. Так что пока поиграй, побегай.
Если бы не это предстоящее расставание, Яну было бы хорошо и весело. У домика, как и вчера, опять суетился мальчик, временами подходил к нему и затевал разные интересные и немного смешные разговоры, и опять он возился с костерком и мазался в саже, и надо было оттирать ему пятно на ляжечках и белых мягких боках, с недовольством в голосе и благодарностью в душе. Сравнение с глотком кислорода слишком избито, да и мало кто на самом деле глотал этот кислород и знает его вкус (да и есть ли он?), но оно само напрашивается в таких случаях. Во всяком случае, Ян на самом деле чувствовал этот кислород и жадно дышал им. Он был благодарен Жене: и за то, что он спас Яна ночью из трясины, и за то, что этот мальчик просто существует на свете, и за то, что он наполнил его участок жизнью и красотой. Пожалуй, он не имел бы ничего против, если бы этот свалившийся ему на голову маменькин сынок застрял бы у него на день – другой, и пусть бы приходилось и дальше заботиться о нем, переодевать на нем маечку и трусики, лечить его детские опрелости в тайных местах и делить с ним узкий топчан.
Мальчик, похоже, тоже не имел бы ничего против.
– Жалко, что я скоро уеду от вас, - сказал он, сидя у Яна на коленях (во второй раз за утро), - у вас тут хорошо так.
– Ну я рад, что тебе у меня понравилось, на такой дикой даче, - ответил Ян в тон.
– У вас наоборот хорошо, интересно... И вообще с вами хорошо.
Слышать это было и приятно, и грустно. Ян чмокнул мальчика в голову и, вставая, опустил на ноги – развивать беседу в этом щекотливом направлении не следовало.
Последние полчаса перед вероятным временем прибытия дорогой мамочки мальчик то выбегал к ограде и смотрел на дорогу, то опять возвращался к Яну, который упорно работал, почти перестав отдыхать, на самой дальней грядке. У него было некоторое подозрение насчет мамашиного прибытия, весьма, впрочем, неопределенное. К тому же ему не хотелось встречать ее рядом с Женей и смотреть, как мальчик виснет у нее на шее и как она его целует, дура. Пусть сами встречаются.
- Идут! – крикнул Женя.
Ян оперся на лопату:
- Кто? Мама твоя?
– Просто люди идут. Наверно, с поезда!
– Наверно.
Стоя с лопатой, как памятник неизвестному дачнику, Ян тоже стал смотреть на дорогу, но издали.
...
Когда проковыляла последняя старушка, мальчик еще довольно долго стоял и смотрел. Было уже ясно, что мама не приехала, но он еще ждал. И вот тогда Ян бросил осточертевшую лопату и подошел к нему. Он встал рядом и положил руку Жене на плечо.
- Может, она на следующей приедет, - сказал Женя.
– Навряд ли. Наверно, твоя мама решила не ездить зря, она знает, что я сегодня вечером сам уеду и, конечно, тебя привезу.
Мальчик не смотрел ему в лицо – казалось, он боится, что сейчас за мамашин поступок достанется ему. Может, ему и не было прямо так стыдно за свою мамашу, но, конечно, он чувствовал, что она сделала что-то не так, как должно делать. И, конечно, ему было обидно...
- Может, она заболела? – сказал он.
– Ну, может, или какое-нибудь дело. Всякое бывает.
Пора было показать мальчику, что он нисколько не сердится, и даже рад. Хотя и не следовало показывать, насколько именно рад...
Он тряхнул мальчика за плечо, притиснул к себе:
- Ну и ничего страшного. Уедем вместе вечером, и я тебя прямо домой отведу. Мама твоя, наверно, теперь так тебя и ждет.
О том, что это, вообще-то говоря, свинство, тем более что он с самого начала заподозрил такой вариант – об этом, конечно, Ян говорить не стал, тем более что был очень благодарен мамаше за такое свинство. Ему было смешно, когда он думал, кто же в конце концов кого надул и остался в выигрыше... По всем человеческим понятиям, он мог считать себя обделенным, согласившись приютить пацана на ночь, а в результате получивший его еще и на целый день, да еще и везти ему же самому, то есть получив в благодарность, как говорят на Украине, "одну або дви дули"... - но как радовался он на эти дули!
– Так что занимайся чем хочешь, и еще весь день наш.
Ян дружески тискал мальчика за плечи, и похлопывал по упругой попке под тоненькой тканью «For men and boys», всем своим видом показывая, что нисколько не затруднен этой новой заботой и что все это – пустяки, дело житейское.
Конечно, мальчик утешился – в конце концов, он тоже ничего не имел против, просто все это было неожиданно, и, пожалуй, обидно.
– И днем по жаре опять не идти, мы с тобой поедем, когда уже прохладней станет, - продолжал развивать свои мысли Ян.
– Ага. А то опять бы натерло... А так до вечера у меня, наверно, все заживет?
– Наверно.
– И полечим еще.
– Обязательно.
Мальчик уже радовался, преданно глядя на Яна.
Эти разговоры о лечении навели Яна на новую мысль.
– А знаешь что, Женька, мы после обеда душик устроим. Искупаешься с мылом. И вообще хорошо станет.
– А у вас же нет душа?
– Настоящего нет, а какой-нибудь соорудим.
Яну уже случалось устраивать себе такой душик, обливая себя из лейки слегка нагретой водой. Вся сложность была в том, чтобы как-то закрыться – кабинки у него не было.
...
Купать детей собственноручно (для того, кто знает в этом толк) вообще довольно приятно, даже относительно больших детей, а, может быть, и именно больших детей. Что ж, бывают такие маменькины (и папенькины) сынки, которых родители купают и в одиннадцать, и в двенадцать лет, и выносят из ванной на руках, закутав тяжелого порозовевшего ребенка в пушистое полотенце и угощая поцелуями во влажноватую щеку, а то и прямо в распаренное тело, и Ян не решился бы утверждать, что это так уж безнравственно и плохо.
Если это к тому же чужой мальчик, с которым только что подружился, то прибавляется острое чувство – почти на грани запретного. Этакая чудесная смесь робкой стыдливости и высокого доверия, стеснения и близости, с внутренней лаской, скупой и острой... Поэтому идея выкупать совсем чужого ребенка не показалась ему затруднительной или пугающей, было даже приятно, глядя на Женю, думать об этом.
Конечно, в этом возрасте мальчик вполне может мыться самостоятельно. И вряд ли обычный одиннадцатилетний парнишка дал бы себя купать, как маленького. Но всякое бывает. Это был приличный и немного избалованный Женя, младенчески непосредственный, которого, скорее всего, до сих пор купала мамаша (бестолковая и легкомысленная, но любвеобильная), и мыла его каким-нибудь специальным детским шампунем или розовым мылом в виде рыбки или зайчика.
– Тебя дома мама купает? – спросил Ян.
– Да, - ответил Женя.
Он сидел на корточках у костерка, над которым висело ведро с водой, и что-то делал на земле с короткими палочками, положив подбородок на торчащие перемазанные коленки. Почему-то весело было смотреть на мальчика, сидящего около ведра в ожидании, пока в этом ведре согреется вода для его купания.
– Ну, идем, Женя, - сказал Ян, беря ведро и направляясь к душику.
Мальчик тут же встал, отряхнул руки и догнал его, взял за руку и пошел рядом, с другой стороны от ведра. На мытье.
– Сейчас сразу хорошо будет, - сказал Ян, ведя его к душику. – И пыль и пот смоем, и чесаться больше не будет, и чистенький будешь. Только тогда уж больше не пачкайся, часа через два собираться будем.
– Я не буду, - сказал Женя.
С ним действительно не возникло проблем. Он послушно разделся и стоял голышом, ожидая, пока Ян нальет воду в лейку и начнет его поливать, а потом так же послушно закрывал глаза от мыла, когда было надо, поднимал руки, а потом послушно раздвинул ноги, когда Ян легонько шлепнул его между лягушиных бедер:
- Ну-ка...
Ян умел купать детей, хотя уже давно этим не занимался. Но кое-какие навыки мытья мальчишек сохранились, а, главное, не утрачена была та уверенность, которая сообщает ребенку приятную силу от дружеской руки доброжелательного взрослого и легко устраняет стеснительность в некоторых известных позициях.
Женя стоял, наклонившись к Яну и ухватившись за его плечо, пока Ян прохаживался ладонью у него между ног, обрабатывая нижний этаж (это было дело серьезное, ради него в основном и затеяно было это омовение). Он качался под нажимом снизу руки Яна, держался за него и, как утром, смотрел мимо него на деревья и траву. А Ян, волнуясь и тая от нежности, водил рукой по его коротенькому плотненькому ростку мужественности, и по круглой попке, залезая в сжатую ложбинку, и просто снизу между ног, под сводами, и приговаривал про себя: вот так, вот так, все здесь у нашего мальчика помоем, и чтобы здесь тоже все было свежее и красивое, как и весь остальной мальчик, чтобы все было розовенькое, гладкое и бархатистое... Ян молча нес про себя весь этот умильный вздор, пока обрабатывал пораженные места и росток мужественности задирался под его рукой, и сам на себя удивлялся. Вот так, вот так, чтобы ничего не чесалось и не болело под шортиками...
У него не было мочалки, и он мыл Женю просто рукой, густо намыливая, и с нажимом тер упругое, податливое мальчишеское тело. Намыленный, скользкий и мягкий, мальчик сейчас еще больше походил на лягушонка, особенно в этих местах, изнутри, между ляжечками.
Кончив, он убрал руку, и мальчик снова сдвинул бедра.
– Спасибо, дядя Ян, - сказал он своим высоким голосом.
- На здоровье, мой хороший, - ответил Ян.
И при этом, как и впоследствии, особенно когда он вытирал мальчика, у него опять явилось чувство статуэтки, чистенькой во всех местах, которую можно всю обтереть платочком. Он и обтирал, правда, не платочком (все-таки не такой уж был Женя миниатюрный), а маленьким полотенцем - большого у него на даче не было, обтирал, после того как ополоснул мальчика чистой водой. Мальчик о чем-то думал, послушно поворачиваясь.
Осматривая стоящего перед ним обсушенного Женю, Ян видел, что почти все прошло. Он убедился в этом с радостью и тихой грустью. Но он все же взял пальцем немного крема и кое-что еще помазал.
– Спасибо, дядя Ян, - опять сказал воспитанный ребенок.
Вот такой уж это был мальчик: такой хороший, такой приличный – хоть в шортах и рубашечке, хоть в трусиках на пуговках, или вообще голенький, как сейчас. И такой чистенький, такой нежненький, что поневоле хочется его беречь, и ухаживать за ним, и вовремя помазать, как и положено ухаживать за такими мальчиками – и за ушком, и попку, и складочки, и мошонку...
Позже, уже в трусах, он стоял поодаль и смотрел, как Ян наливает остатки теплой воды в лейку для себя (воды оставалось немного, но слегка ополоснуться и смыть грязь хватит). Потом он спросил:
- А вы в плавках купаться будете?
– Да нет, сниму. Кто же в плавках моется. Женщин тут нет.
Мальчик помолчал, а потом, видимо насмелясь, спросил:
- А можно, я здесь постою?
– Ну, постой, - разрешил Ян, стаскивая плавки.
Мальчик шагнул ближе, заложил руки за спину и смотрел. Он переводил глаза с лица Яна вниз, и опять смотрел ему в глаза – немного растерянно. Ян полил себя из лейки, поворачиваясь так и этак – смотри, малыш, безотцовщина, не жалко, смотри, какой ты будешь... О чем-то думая, мальчик машинально трогал себя в этом же месте.
– Что, интересно? - весело спросил Ян.
– Да так, просто... - неопределенно сказал мальчик, отводя глаза и убирая руку.
Некоторое время они молчали.
– Давайте я вам спину потру, - сказал Женя, бочком еще ближе подступая к Яну.
– Ну что же, давай, - сказал Ян, передавая ему мыло. Мальчик стал тереть его. Он старался, и получалось довольно сильно.
– А то вы меня мыли, - сказал Женя, возвращая ему мыло.
...
После этого купания он буквально льнул к Яну, приникал к нему, когда Ян гладил его по головке, и смотрел на него сияющими глазами. Он принимался опять за свои игры, немного возился с палками и прочим, но скоро опять бочком подступал к Яну, не давая тому работать, терся об него головой и лез к нему, трусиками «For men and boys» на колени, когда Ян садился. Да и какая уж тут работа, по такому случаю... И Ян опять ласкал его, и пару раз чмокнул в голову. У него было смутное чувство, что, бросив ребенка на его попечение и не явившись вовремя, мамаша открыла ему карт-бланш на такие вещи. Он видел, что мальчик пользуется каждым случаем, чтобы побольше насладиться общением с хорошим дядей (чего ему, очевидно, так не хватало в жизни!), и сам наслаждался таким общением (чего ему тоже очень не хватало – это он уже понял). Наслаждался впрок – не такой уж он был и длинный, этот самый длинный день...
Женя тоже думал о расставании. Сидя у Яна на коленях и привалившись к нему головой, он сказал:
- Дядя Ян, а можно, я еще как-нибудь у вас побуду? Я маму попрошу...
Ян растерялся. На миг мелькнула соблазнительная картина: Женя гостит у него и раз, и два, и три – все лето... Мамаша только рада будет... И будет у него друг-мальчик, сынок на лето... Но все это было слишком хорошо для нашей грешной земли и влекло за собой массу сложностей – и в отношении с этой мамашей, и в отношении со своей семьей. Уж больно странная будет идиллия.
Кроме того, возможно, подсознательно он боялся еще одного: расставания после всего этого... Привязаться к этому ребеночку, отчаянно чужому, и, в сущности, очень далекому, было бы совсем неблагоразумно и грустно.
- Навряд ли, Женя, - сказал он честно.
– Вы не хотите? Я вам помогать буду...
Ох ты голубь... Ну вот как объяснишь ему, что с такими, как его мамаша, лучше никаких дел не иметь, пока они на откусили тебе руку?
– Не в этом дело, Женя... Тут всякие сложности... Да нет, в гости, конечно, ты можешь ко мне приходить, - спохватился он, чувствуя, что переборщил - ведь речь-то пока о чем шла, всего-то...
- А почему вы тогда говорите, что навряд ли? – мальчик буквально колол его такими вопросами.
Он решил объяснить честно.
– Понимаешь, Женя, ночевать тебе здесь у меня сложно...
- Вам со мной не понравилось спать? Мне с вами очень понравилось...
- Женечка, мне тоже с тобой понравилось... - (ох, как трудно...) – просто вместе не спят. Понимаешь? Это можно было сегодня, по обстоятельствам, ну, один раз... понимаешь?
– Понимаю...
Неизвестно, понял ли он что-нибудь, но больше на эту тему не говорили. И, похоже, мальчик все же немного обиделся.
...
Женя был серьезный и печальный – уходить ему не хотелось. Уже одетый, причесанный, большой и красивый мальчик, он некоторое время стоял и смотрел на сборы Яна, потом подошел к нему и сказал:
- Дядя Ян!
– Что, Женя?
– Дядя Ян, а вы у меня перед уходом еще посмотрите... - он не договорил, опустил глаза, ковыряя землю носком кроссовки.
– Конечно, Женя.
Он стоял перед Яном, удивительно соразмерный в своих коротеньких шортах и заправленной в них рубашечке, настоящий одиннадцатилетний мальчик. Когда он стоял вот так сейчас, его фигурка как бы молча говорила за него: ну посмотрите, вот я какой, неужели вы не хотите, чтобы я к вам приходил?
Они опять прошли за домик, и Женя с готовностью встал перед присевшим Яном – давайте, дядя Ян... Ян ощутил робость. Стянуть с этого серьезного мальчика шорты и обнажить его розовые мальчишеские прелести уже казалось вполне уголовным деянием. Чувствуя себя нехорошим дяденькой, Ян все же сделал это, и в последний раз полюбовался. Все вроде было в порядке, и Ян уже просто для профилактики мазнул кончик и ягодицы вдоль щелки.
- Вы маме, наверно, лучше не рассказывайте, - попросил его Женя.
- Да конечно, не стоит.
Еще бы... Умница.
Сделав дело, он сам аккуратно натянул все обратно, заправив сначала в трусики майку, а потом в шорты – рубашку, все одернул и разгладил, как было. Жалко было кончать эти ласковые секреты, но – хорошенького понемногу.
...
Езда на электричке в тот год и в те края, где стояла его дача-берлога, была делом нелегким. Нередко приходилось стоять всю дорогу (около двух часов), а бывали дни, когда люди почитали себя счастливыми, уехав на подножке, зажатые наконец-то закрывшейся дверью.
Но в этот раз были даже свободные места. Правда, только по одному, и только края скамейки.
– Женя, садись, а я на другое сяду, - сказал Ян.
Он усадил мальчика и пошел вперед, за несколько рядов, где было еще место. Это, конечно, было неудобно – он вертел головой, проверяя, как там мальчик, а вагон скоро заполнился до отказа, - но Женя сам бросил свое место и подошел к нему.
- Дядя Ян, я лучше с вами.
Ян с удовольствием обнял его сбоку:
- Ну, идем ко мне.
Конечно, он был уже большой, чтобы сажать его на колени при публике, но в этой электричке ездили как угодно, сидя и на рюкзаках, и на ведрах, и на коленях друг у друга. И Ян тоже держал Женю перед собой на коленях, придерживая его то с боков, то поперек бедер, про себя радуясь, что еще больше часа будет услаждать душу этой сладкой тяжестью и освежать взор видом голых коленочек.
Было жарко, и душно, и долго ехать. А еще было хорошо и тоскливо... Расставаться–то все-таки не хотелось. Ян придерживал на себе Женю, положив руки на его шортики, и временами похлопывал и поглаживал.
...
Женя жил не очень далеко. Они шли по вечернему городу, и Ян держал мальчика за мягкую ладошку, в последний раз освежая взор видом длинных «лягушиных» ножек, белых под черными штанишками, переступающих рядом с его брюками.
– Вот здесь, - сказал Женя.
Они поднялись на четвертый этаж старого кирпичного дома, позвонили у двери. За дверью послышался женский голос, и Женя нетерпеливо закричал: «Мама, это я».
Мамаша открыла дверь, и было то, что и ожидал Ян – «...ой, вы уж извините меня...». Мальчик бросился к мамаше и обхватил ее за талию, она потрепала его по голове, продолжая разговаривать с Яном, и смотреть на это ему было неприятно. Это было глупо, но это было так, и он поспешил откланяться – несмотря на просьбы мамаши и мальчика зайти посидеть (искренние – сынка и, как ему казалось, фальшивые – матери). Он тоже потрепал на прощание Женину голову и ушел. Ни о каких гостях в дальнейшем речи и не заходило, и он, пожалуй, был этому рад.
Уже выйдя во двор, он вспомнил, что хотел дать мамаше рекомендации, чтобы она завела Жене белье попросторнее, чтобы он то да се, но после этого представил, как бы он сейчас излагал все это этой дуре – и устыдился своей наивности. Да, так будет лучше всего – приятное воспоминание, и никаких последствий.
...
Но в душе его за дни этого знакомства что-то разверзлось и теперь не хотело закрываться. Мальчишка мелькнул и исчез, одарив немолодого мужчину своей симпатией, омолодив его лет на пять, и пробудив заглохшую было потребность постоянно жить в компании и в содружестве с ребенком, мальчиком - неважно, своим родным или чужим, этот вопрос важен только для ограниченных мещан, а таким Ян Лембитович не был. Ему казалось, что теперь потребность в этом у него даже сильнее, чем в молодости, когда он был молодым отцом. Тогда все это укладывалось в прокрустово ложе строительства семьи и бытовых забот, было не до созерцаний и размышлений, и хотелось, чтобы дети поскорее выросли, стали самостоятельными и наконец слезли с шеи. Так бывает с садоводами: целое лето они крутятся, окапывают, унавоживают, и им некогда по-настоящему полюбоваться на свой вертоград - пока не облетят листья. Яну казалось, что теперь-то он был бы умнее...
Конечно, все это было нереально. Проще сказать, это все была лирика... Но долго еще в это лето разваленная глиняная куча напоминала ему о самом длинном дне в году, и он с надеждой глядел на дорогу – не покажется ли на ней фигурка в черных шортах, бегущая к нему.
...
Да вот только не было ничего этого... И Ян спокойно возился на своей дачке до конца сезона, и никто ему не мешал.

©Ян Глазкин