Часть первая
Мальчик в коротких штанах

* * *

Интродукция

1. Один

Когда Витя проснулся, он увидел над собой низкий выгнутый потолок и сразу вспомнил, что едет в поезде, и что он теперь сам по себе. Впрочем, сейчас, утром, он уже не чувствовал той тоски, которая так навалилась на него вчера. В купе он был тоже один, стеснявшие его спутники исчезли. Было уже совсем светло, за окном проносился сосновый лес.
Витя был полным хозяином в этой уютной комнатке с окном и столиком. От этого было легко и как-то тревожно. Можно было делать что хочешь, можно было вставать, завтракать, можно лежать дальше, и он довольно долго лежал, глядя на дрожащий над лицом близкий потолок. Потом он вдруг сообразил, что в любой момент могут появиться новые пассажиры, и тогда вставать и завтракать придется при них. Как бы в ответ на это дверь открылась и показался проводник, зашел в купе.
- Проснулся? Давай вставай. Чай будешь брать? Скоро носить буду.
- Буду.
- Тогда вставай.
Проводник не уходил, он глядел на Витю, и Витя не знал, как бы его выпроводить. Ему не хотелось вылезать и одеваться при этом дядьке.
- Я встану, - сказал он еще раз.
Проводник поднял вторую верхнюю полку и вышел, еще раз оглянувшись на Витю.
Когда дверь за ним закрылась, Витя достал с багажной полки шорты и, путаясь в них в тесноте, стал натягивать. Он быстро оделся, кое-как заправил постель и слез вниз, сел у окошка. В туалет пока не хотелось, а без умывания он решил обойтись.
Когда появился проводник с чаем, Витя взял у него один стакан и позавтракал в одиночестве тетиными бутербродами. Все было хорошо, самостоятельная жизнь пока оказалась нетрудной и приятной. За окном проплывали летние пейзажи под голубым небом, мелькали домики каких-то станций. Можно было сидеть у окна и смотреть, можно было залезть к себе наверх и смотреть оттуда, лежа на животе. Хотя сами по себе плоские равнинные виды между Волгой и Уралом довольно скучны, но само сознание того, что ты уже так далеко уехал, придавало окружающим чужим краям какую-то значительность. За свои двенадцать лет Вите еще не случалось попадать в такие отдаленные места. Ему было интересно. А впереди были Урал, Сибирь! Но это еще, наверно, не скоро... Узнать бы, когда, но спрашивать проводника Вите совсем не хотелось: проводник не понравился ему, а, кроме того, после этого утреннего посещения он боялся, что тот будет набиваться на дружбу и на дальнейшие разговоры. Может, он и неплохой дяденька, но – опять отвечать на вопросы, самому говорить что-то приятное, опять мучиться от застенчивости... Когда дело касалось незнакомых людей, Витя вообще предпочитал одиночество.
Когда холмы и перелески наскучили ему, Витя достал книжку и стал читать. Это был «Квентин Дорвард», одна из немногих любимых книг, которые Витя смог увезти с собой в небольшом чемодане со всеми его пожитками. Книга была хорошо знакома, и читать было не очень интересно, но больше делать было нечего.
...
За день так никто и не сел в купе. К обеду мальчику стало немного скучно. Заходил проводник, пытался завязать разговор, но Витя отвечал коротко, не выпуская книжки, и тот ушел, что-то буркнув. Витя уже начинал его немного побаиваться.
Он пообедал, доев самые вкусные вещи – колбасу и сыр. Хлеб и крутые яйца с помидорами оставались на вечер и на оставшиеся после этого сутки.
После обеда стало еще скучнее. Витя вспомнил, что прихватил с собой на всякий случай тетрадку в клеточку и карандаш, и достал их. Для начала он нарисовал часть замка, похожего на рисунок в его книжке, стену с башней под остроконечной крышей. Замок вышел неплохой, но какой-то неинтересный, слишком похожий на картинку в книжке. Витя стал рисовать рядом рыцаря в доспехах. Рыцарь у него получился – благо из-за шлема лицо рисовать не надо было, а шлемов каких только не было, рисуй, что хочешь, почуднее. Но с конем было хуже. Запутавшись, Витя отложил тетрадку.
В вагоне становилось все жарче. Мальчику хотелось пить, но он не знал, где можно взять воды. Но тетя Агата дала ему с собой много помидоров, они лежали в отдельной сумке, ее все равно надо было освободить к приезду. Витя валялся на жесткой нижней полке, жевал помидоры без соли (забыли!), и пить уже не хотелось. Ну, а вечером будет опять чай, и он возьмет сразу три стакана.
Лежать было приятно. Витя решил залезть на свою полку и полежать по-настоящему, может, и немного вздремнуть – все равно делать нечего. В вагон при поворотах стало заглядывать солнце, его жаркие лучи били прямо в окно. Витя разделся до трусов и залез под пододеяльник, сняв его с одеяла. Он закрылся с головой, натянув пододеяльник между головой и ногами, лег на бок, и под натянутой белой тканью образовалась уютная пещера. Крыша и боковая стенка светились белым, дальнюю стенку образовали его поджатые ноги, два смуглых бедра - смуглых до середины, дальше тело осталось незагорелым, на пляже он в этом году не загорал ни разу. Бедра лежали одно на другом, как бревнышки. Потом были трусы, а дальше шла левая стенка – живот, вообще-то худой и плоский, но сейчас, когда мальчик согнулся и поджал колени, живот был в поперечных складках и щелях.
Пещера была совсем закрытая, светлая, там был только Витя, и сюда к нему никто не мог войти. «Вот это – моя комната», - говорил он себе.
Когда-то в таких пещерах Витя разыгрывал целые спектакли с воображаемыми друзьями – мальчиками и девочками, еще в детсаду, когда надо было лежать весь тихий час, а засыпал он днем очень редко. Но сейчас ничего такого не шло в голову, всему мешало это сосущее беспокойство. И Витя просто лежал, развлекаясь тем, что разглаживал складки на животе, открывая пупок. Пупок был похож на белую ягоду. Он сжал края расщелины, и пупок скрылся совсем, уйдя куда-то в мягкие недра живота.
Под пододеяльником стало душно. Мальчик высунулся наружу. Теперь, после его палатки, воздух в купе показался ему даже свежим. Витя повернулся к стенке и незаметно заснул.
Проснулся он под вечер. В купе заметно потемнело, и по-прежнему никого не было. Стало уже не то что скучно, а прямо-таки тоскливо, особенно когда мальчик представил себе, что будет здесь один и вечером, и ночью.
Витя вышел в коридор, где все-таки ходили люди, и было веселее. Он стоял в коридоре и смотрел в окно. Подъезжали к какому-то большому городу. Показался большой вокзал, и Витя прочитал название: «Челябинск». По коридору пошли люди с чемоданами, и Витя вернулся в купе, где уже был серый полумрак. Он сел у окна и бездумно смотрел в окно стоящего рядом поезда.
В коридоре раздались голоса. «Тут свободно, какие хотите места займете, тут только один мальчик едет». «Ну и хорошо». Дверь с шумом отъехала в сторону, вошел проводник (не тот, а другой, наверно, сменщик), а за ним – мужчина средних лет с чемоданом.
- Вот, располагайтесь, тут у вас только один попутчик, - сказал проводник, включая свет. Мужчина внимательно взглянул на Витю.
- Ну, здравствуй, - сказал он.
- Здравствуйте, - ответил Витя.

2. Ян Лембитович Тихомиров

Ян был уже не молод – его годы перевалили за сорок пять. Он имел взрослых детей, спокойную работу и давно свыкся и со средним достатком, и с монотонной, но, в общем-то, сытой и ровной жизнью. У него был спокойный, уравновешенный характер, очевидно, унаследованный им от отца-эстонца, и это отчасти уравновешивало вторую сторону его натуры - взрывную и увлекающуюся. Он терпеть не мог командировок, но на этот раз отвертеться не удалось. Ян не ездил далеко уже лет пятнадцать, и это путешествие довольно-таки утомило его. Но, наконец, все дела были сделаны, теперь осталось только доехать до дома. Ехать было долго – почти двое суток. Когда проводник сказал Яну, что ему предстоит делить купе только с одним мальчиком, это приятно удивило Яна: во-первых, уже хорошо, что так мало народа, а, потом, ехать вместе с мальчиком... гм... уж во всяком случае не в пример лучше, чем с какой-нибудь старой кикиморой.
Проводник открыл дверь.
- Вот, располагайтесь, тут у вас только один попутчик, - сказал он.
Ян вошел в купе. Сидящий у окна русоволосый мальчик в черных коротких штанах внимательно посмотрел на него.
- Ну, здравствуй, - сказал Ян.
- Здравствуйте, - ответил мальчик высоким мальчишеским голосом.
...
Ян поставил чемодан и с наслаждением сел на выбранное им нижнее место. Все, теперь его ждал отдых и приятное путешествие.
Он разложил вещи, достал кое-какую дорожную посуду, всякую мелочь. Мальчик сидел на своем месте и молча смотрел на него. Черт, какой хороший парнишка, с удовольствием подумал Ян.
- Ну, давай знакомиться, - сказал он, - меня звать Ян Лембитович, можно – дядя Ян. Я еду в Янск.
- Меня – Витя. Витя Крылов. Я еду в Кочнево, - сказал мальчик.
- А, знаю, это около моего Янска, - сказал Ян, - тебе тоже еще долго ехать. Ты один едешь?
- Один.
Мальчик отвечал охотно, но скованно, стесняясь. Сидя в напряженной позе, он держался руками за край полки по сторонам голых ног. Черные шорты доходили до середины бедер, длинные рукава клетчатой толстоватой для лета рубашки закатаны выше локтей. Шорты, очевидно, сделаны домашним образом из старых выгоревших джинсов. Мальчик вообще не блистал роскошью, хотя был вполне приличный и аккуратный. У него был приятный детский голос, высокий и сильный, да и вообще мальчик заслуживал внимания. На вид лет одиннадцать – двенадцать. Красивый небольшой рот со слегка пухлыми губами и острый подбородок, темные глаза, прямая челка темно-русых волос, ровно подстриженных над чистым лбом. На щеке, справа около носа, черная родинка. Тонкий, с царапинами на коленях, мальчик в общем-то был довольно обыкновенный. Но очень симпатичный.
Ян даже почувствовал некоторую робость. Бывают такие худенькие высокие мальчики лет двенадцати с детским чубчиком на лбу и внимательными глазами, открытые и какие-то ломкие, с которыми наедине сам немного чего-то робеешь. Совсем чуть-чуть. Так и тут. Большой хороший мальчик сидел напротив Яна, совсем близко, чужой и незнакомый, и смотрел ему в глаза застенчиво и открыто, и вместе с тем настороженно.
Это был теперь его попутчик на две ночи и еще одно утро.
На столике лежала книга. Ян взял ее:
- Можно?
Мальчик кивнул.
- А, Квентин. Хорошая книга.
- Вы читали?
- Много раз, у меня у самого такая есть.
- Я тоже уже читал.
- Перечитываешь?
- Да так...
Мальчик замолчал. Яну показалось, что он уклоняется от разговора. Ну, и он не будет приставать.
- Пойду, пожалуй, в вагон-ресторан поужинаю. Ты не ходишь?
- Да нет, у меня с собой есть. Я, наверно, к себе сейчас полезу.
- Ты так наверху и едешь? Можно вниз перебраться, тут ведь свободно.
- Да нет, лучше так.
Мальчик встал, повернувшись к Яну спиной, встал на сиденье и полез наверх. Ян взял деньги и вышел.
...
Ресторан оказался вполне приличный и, в общем, не очень дорогой. Расплачиваясь, Ян вспомнил про пацана, купил пачку чипсов и пошел к себе назад.
Мальчик лежал у себя наверху. Застесняется, подумал Ян, открывая чипсы. И действительно, мальчик отказался, впрочем, после повторного приглашения взял одну штучку, сказал: «Спасибо». Уже жалея, что затеял это угощение, Ян поставил пачку на столик, решив больше не предлагать – ни к чему приставать к чужому ребенку, Бог с ним.
Остаток вечера прошел без особенностей. Действительно сильно устав в последние дни, Ян валялся на своей полке и глядел в потолок. Спать было еще рано, и он старался не дремать – еще вся ночь впереди. И, похоже, к тому же жаркая и душная. Мальчик не слезал со своей верхотуры. Он то ли поел, пока Ян ходил, то ли не ел вообще – Ян не стал это выяснять. Большой уже парень, и не его это дело за ним следить.
...
- Я, пожалуй, лягу спать, - сказал Ян часов в десять, - ты, если хочешь, читай, мне свет не мешает.
- Да я тоже лягу, - сказал мальчик.
Он отложил книгу и стал спускаться вниз, свесив на нижнюю полку длинные ноги. Видя, что Ян собирается умываться, мальчик покопался у себя и тоже достал полотенце. Оно было девственно-ровное, и Ян подумал, что парень особой склонностью к мытью не страдает. Дело, правда, довольно обыкновенное.
- Ну, пошли?
- Да вы идите, я потом.
- Ну и займет кто-нибудь. Идем, я тебя вперед пропущу.
Когда Ян вернулся, мальчик, стоя на нижней полке, разбирал у себя наверху постель. Ян закрыл за собой дверь и тоже стал стелить. Стояло неловкое молчание, и уже давно. Ян с удивлением и досадой подумал, что стесняется не меньше этого Вити.
- Ты к кому в Кочнево-то едешь? – спросил он, только чтобы хоть что-нибудь сказать. – Домой?
- Да нет, я к бабушке еду, - ответил Витя, повернув к нему голову.
- А сам живешь где?
Мальчик молчал.
- Я из Самары еду, - сказал он потом.
Мальчик отвечал неохотно, и Ян немного обиделся.
Он постелил свою постель и начал раздеваться. Мальчик залез на свою верхнюю полку и сидел там под потолком, согнувшись и выставив коленки, и поглядывал на Яна. Стесняется раздеваться, подумал Ян и сказал:
- Ну, я ложусь, ты потом свет потушишь.
- Да вы сразу тушите, я и так разденусь.
Ян, поддернув плавки, встал и выключил свет, лег и укрылся тонким одеялом. Наверху возился мальчик, потом тоже затих.
Стояла душная летняя ночь. Сон не шел. Ян слышал, что мальчик тоже не спит и ворочается. Бедняга, там, наверно, еще хуже. Хотелось пить. Ян нашарил на столике свою кружку, оделся и вышел. Напившись у краника теплой кипяченой воды, он налил полную кружку и принес в купе.
- Витя! – негромко позвал он, не включая свет, - пить хочешь? Я воды принес.
Витя свесился со своей полки, взял у него кружку.
- Спасибо.
- Теплая, правда.
Ян подождал, пока мальчик напьется, и взял у него кружку, коснувшись его тонких пальцев.
- Спасибо, - сказал Витя еще раз.
- Я еще сейчас принесу и на столик поставлю, если еще пить захочешь, пей.
Закрыв дверь и поставив кружку на стол, Ян стал снова раздеваться.
- Я, наверно, тоже вниз перейду, - сказал сверху мальчик. Он сполз с полки вниз, смутно белея в темноте трусиками, и бросил вниз подушку.
- Подожди, надо просто все скатать и перенести, давай я помогу.
Ян встал рядом на край полки и скатал в валик разворошенную и сбитую постель мальчика, перенес на нижнюю полку, расстелил.
- Вот, ложись.
- Спасибо.
Они снова легли. Было так же душно, но стало как-то свободнее и легче.
- А вы в Кочнево были? – вдруг спросил в темноте мальчик.
- Был, раза два. Большой поселок, или даже небольшой городок. Ты в первый раз к бабушке едешь?
- В первый.
- В Самаре-то тебя родители провожали?
- Нет, тетя. Мама у меня умерла.
Повисло молчание.
- Извини, Витя.
- Да ничего, это уже давно... Еще зимой.
Мальчик говорил тихим голосом, Яну показалось, что голос его слегка дрожит.
- Я, наверно, у бабушки жить буду.
С длинными паузами, немного сбивчиво, Витя рассказал свою историю. Собственно, рассказывать особенно было нечего. Он жил вдвоем с матерью, мать умерла, после этого он еще жил у тети Агаты, а сейчас его послали к этой бабушке. Кое-что было не совсем ясно, но Ян не лез с расспросами. И так он уже узнал очень много. Даже слишком много для первого разговора. Бедный парень.
Ян слушал, изредка вставляя «ага», «вот как».
- Так что бабушка меня не видела никогда, и бабушка она не совсем родная.
- Ну, все-таки бабушка. (Надо же что-то говорить).
- Вы, наверно, спать хотите, а я разговорился.
- Да нет, пока не хочу. А ты не хочешь?
- А я днем выспался, вот теперь не усну никак.
Мальчик вздохнул, видимо, повернувшись на бок, и затих. Ян долго еще лежал, слушая стук колес. Эта история, рассказанная в темноте тихим мальчишеским голосом... Не то чтобы она его потрясла, но все же разбередила душу. Наверно, не будь мальчик таким симпатичным, дело ограничилось бы банальной жалостью. А так... он чувствовал волнение, и с волнением – радость. Радость, что Витина отчужденность так объяснилась, и что он на самом деле хороший парнишка. И свою собственную себялюбивую радость: растаял в тумане пугающий образ Витиных родителей, и теперь можно безбоязненно до послезавтра любоваться на него и опекать, вытирая парню нос. Теперь это будет даже похвально. Хорошо он поступил, что все-таки сунулся к мальчику первый и напоил его, этого Витю.
...
Утром Ян проснулся позже мальчика. Витя уже оделся и сидел у столика, глядя на Яна. После ночного разговора Ян отметил и его старую одежду, и, как ему теперь казалось, какой-то легкий налет общей заброшенности.
- А я уже встал, - сказал Витя. Ян молча улыбнулся ему. Мальчик сам заговорил с ним, и это было очень хорошо. Теперь, когда оказалось, что собачонка без хозяина, уже не было никаких препятствий, чтобы покрепче подружиться. А Яну очень этого хотелось.
Они отлично провели утро, свободно разговаривая и охотно отвечая друг другу, может быть, даже преувеличенно дружелюбно, и вместе позавтракали. Натянутость еще оставалась, мальчик стеснялся своих бутербродов (Ян твердо решил в обед покормить его в ресторане), потом он застеснялся, когда Ян предложил ему туалетной бумаги (но взял). Стеснялся он как-то очень мило, как приличный ребенок, не ломаясь и не упираясь до конца.
Они немного почитали, немного поговорили о пустяках, избегая скользких тем, хотя у Яна и оставались кое-какие вопросы. Витя оказался неглупым, даже очень неглупым парнем. Они поговорили о «Квентине Дорварде», и мальчик, очевидно, уже проникшись к нему доверием, показал Яну свои рисунки рыцарей. Тут Яну удалось блеснуть: о рыцарях он мог говорить долго и интересно. Он рисовал мальчику доспехи – максимилиановский, весь в бороздках для облегчения, доспех «рачья грудь» из поперечных пластинок, шлемы – «баскинет» и «бургуньон». Возможно, что баскинет и бургуньон он путал между собой, но в данном случае это было неважно. Пацан слушал, что называется, с открытым ртом, и это льстило Яну. Кроме того, хорошо было при этом смотреть на мальчика и разглядывать его совсем близко, лицом к лицу. Да и говорить с ним было все интереснее.
– Я вот читал, что русские доспехи были все же лучше, не такие тяжелые, - сказал Витя.
Ян усмехнулся: он тоже читал нечто в этом роде.
- Видишь ли, русских доспехов, в общем-то, не было. Вся эта богатырская сбруя – шлем с острым навершием, кольчуга, какой-нибудь колонтарь на груди из соединенных пластинок – это просто общеазиатские доспехи, они были такие по всему Востоку, и почти не менялись сотни лет. А западноевропейские доспехи за триста лет усовершенствовались необычайно, достигли совершенства. И они вовсе не были такими тяжелыми, боевые доспехи, а не для турниров – ты разницу понимаешь?
- Понимаю.
- Ты себе только представь, ведь все это соединялось шарнирами, было приклепано подвижно к коже, на латной перчатке – каждый палец отдельно из пластинок! Конечно, проще всего сказать, что русские были слишком умны, чтобы заниматься такой чепухой, мол, им при их храбрости это просто не надо было. Ну, не знаю... может, и так. Но ты только представь, на Западе были десятки типов доспехов, и это простенькое снаряжение, что у наших, тоже было – у простых солдат: кольчуга или нагрудник, конический шлем без забрала (только просто конусом, без тонкой пики наверху).
- У наших были забрала! «Личины»!
- Ну, были, конечно... Молодец, знаешь... Но все это – так, в первом приближении... не знаю, понятно ли я говорю?
- Да я понимаю...
Поговорив о рыцарях, об истории и вообще о Вальтере Скотте (Витя читал еще «Айвенго»), они перешли на другие темы. Витя любил и корабли, причем неплохо разбирался в парусах, любил фантастику и многое другое. Но историей он интересовался все же особенно живо, и много уже знал из книг. Мальчик, однако, вовсе не походил на вундеркинда в очках, маленького ученого. Так же, как и в фантастике, и в приключениях, в истории его привлекал сам чудесный дух необычного, в данном случае – старины. Перенестись в давно исчезнувший мир, и знать, что все это – правда, что так оно примерно и было, что это не выдумки – вот что он любил в истории. Как и Ян, впрочем. Он с удовольствием и с удивлением убедился, что мальчик отлично понял Вальтера Скотта, весь этот юмор и романтизм при достаточно достоверной историчности.
...
Наступил полдень. За окном проносилась однообразная степь. Надо было как-то уговорить мальчика пойти с ним пообедать, чтобы это было не обидно и не походило не приставанье (чего Ян по-прежнему очень боялся).
- Витя, я сейчас пойду обедать, пойдем со мной?
Как он и ожидал, мальчик замотал головой:
- Да нет, спасибо.
- Мне не так скучно будет с тобой. На обед выберешь сам, что захочешь, суп можешь не есть. Платить я буду.
Он видел, что мальчик заколебался.
- Ну что вы за меня платить будете.
- Ну, можешь считать, что я тебя в гости пригласил и угощаю. Ну, идем, идем.
Он подошел к сидящему мальчику и положил ему руку на плечо, тревожно ожидая, не мелькнет ли страх в его глазах. И с облегчением почувствовал, что Витя нерешительно поднимается за ним.
Ян провел его через три вагона, придерживая за плечи в тамбурах, и усадил за столик у окна, сам сел напротив. Витя держался неплохо, хотя и робел при чужих взглядах. Яну, наоборот, было почему-то приятно: вот, сидят мужчина с мальчиком, серьезный мужчина и приличный мальчик. Скромная Витина одежда, хоть и старая, в общем, подходила для поезда и для его возраста.
Он дал Вите меню, но мальчик, видимо, боялся сделать что-то не так и сказал: «Вы сами выбирайте, я все буду». Ну вот и славненько. Ян заказал вкусные, по его мнению, блюда, которые были доступны по цене, и бутылку какого-то напитка. Весело было видеть, как проголодавшийся ребенок вошел во вкус и пообедал очень даже неплохо. К тому же ел он относительно аккуратно и аппетита не портил.
– Витя, ты не стесняйся, если хочешь еще чего-нибудь.
– Да нет, спасибо.
Расплатившись, Ян купил еще один напиток, чтобы взять с собой, и они пошли обратно.
– На столик поставим, и пей, когда захочешь.
– Надо на ночь тоже оставить.
– Витя, он до ночи нагреется, вечером еще купим.
Витя поднял на него глаза (к этому времени они уже вошли в свое купе):
- А мы и вечером вместе пойдем?
– Конечно. Поужинать же надо будет. Вот и пошли опять вместе. Если хочешь, конечно. Сейчас же хорошо сходили?
– Хорошо... Я пойду.... А вы хотите со мной?
– Хочу.
Это вышло как-то так неожиданно и хорошо, и вопрос и ответ.
Яну действительно хотелось еще сходить с Витей, и еще покормить его, и купить ему что-нибудь вкусное. Мальчик нравился ему все больше и больше.
...
Такие вот хорошие мальчики лет одиннадцати - двенадцати всегда очень нравились Яну. Не следует сразу специально искать тут что-то особо нехорошее. Оговоримся сразу: Ян был приличный человек, больше того – порядочный человек, и если что-то такое и имело место, то это было его личное дело, было глубоко запрятано и не играло особой роли в его продуманных реальных поступках. И ему действительно нравился сам этот возраст, свободный как от свинства взрослых, так и от глупой недоразвитости более раннего детства.
Он с давних пор мечтал встретиться с таким вот хорошим мальчиком и по-хорошему с ним подружиться. А Витя был очень хороший – после утренних разговоров, после всего Ян в этом вполне убедился. Спокойный, умный мальчик, и вместе с тем живой и непосредственный, и какой-то неуловимо благородный, как... сразу и не сообразишь, как кто. Ну, скажем, как Роберт Грант. Тот самый - сын капитана.
И привлекательный, да и просто красивый - одна челочка над умным чистым лбом чего стоит, прямая, рассыпающаяся, шелковистая, ровненькая... Высокий и тонкий, с открытым доверчивым лицом и большими глазами, Витя был не то чтобы красавец, но он был красив скромной мальчишеской красотой, без излишней конфетности, что уже было бы лишнее. Он был очень хорош в своих старых черных шортах. Шорты были, пожалуй, коротковаты по нынешним балахонистым временам, но и не такие совсем уж коротенькие, до середины бедер, в самый раз, нормальные шортики. Яну нравилось. Короткие штаны придавали большому, в общем-то, мальчику в его глазах особое очарование, делали Витю милым и трогательным. Надо сказать, что сам Ян в молодости не носил коротких штанов, ничего такого с самого раннего детства, с детсада, в то его время такие устройства на помочах имели только самые уж малыши. Настоящие шорты появились позже, вместе с джинсами, у новых поколений, и для Яна до сих пор ношение коротких штанов оставалось признаком принадлежности к детству, к миру пистолетов с пистонами и деревянных сабель. Времена изменились, у него самого на даче были шорты, но все равно они непроизвольно оставались для Яна детскими штанами.
Если бы не шорты, это несущественное отличие, Витя, пожалуй, походил бы на самого Яна в детстве. Много лет назад он, будучи вот таким же тонкокостным существом с челочкой на лбу, чуть постарше Вити, лет, наверно, тринадцати, вот так же ехал один к бабушке – только без всяких трагедий, просто на каникулы, - с парой книжек в чемодане, и чуть ли не с таким же Квентином Дорвардом.
Конечно, и внешность, и одежда - все это была ерунда, но какая же приятная ерунда! И тем радостнее было для Яна убедиться, что и внутреннее содержание Вити нисколько не хуже. Это было редкое, счастливое сочетание. В своей жизни Ян знал симпатичных мальчиков, и детей друзей и друзей своих детей, доводилось и по-хорошему дружить с ними, но, увы, их головы по большей части оказывались набитыми обычным примитивным вздором, а из нежных благородных губ так и лезли обычная мещанская ограниченность и невежество, – конечно, не такая дурь, как у взрослых, но того же порядка. Он знал, правда, и умных ребят, но все равно в собеседники они годились плохо.
С Витей все было по-другому. Было ясно, что с ним можно говорить на любую тему, о чем угодно, без скидок на возраст и столь обычную для многих легкую дебильность. Он был любознателен, развит и начитан, в то же время оставаясь наивным ребенком. Но наивность – не глупость, по большей части это – признак откровенного и думающего оригинально человека, не боящегося говорить о своих мыслях. Он был иногда даже очень наивным, но даже сама эта его наивность пленяла какой-то особой прелестью, она бывала иногда забавной, но никогда – смешной. Яну виделось в ней отражение чистой, «летящей» (прости, Грин!) души. И, пожалуй, эта его душевная чистота, и неизбежная при этом особая ранимость и чуткость значили для Яна даже больше всего остального, и ума и внешности. Витя был нормальный живой мальчишка, и в то же время - редкая, незаурядная натура, глубоко и тонко чувствующая. Навряд ли у него было в Самаре много друзей, с которыми он мог бы разговаривать на равных. Ян знал, какие они, обычные пацаны. Может, Витя и дружил, и играл с другими детьми, но внутренне скорее всего был одинок. К тому же еще эта его болезненная застенчивость... И такой вот дядя Ян не каждый день попадается, с которым можно говорить обо всем. Такой вот умный и общительный, которому самому интересно разговаривать с умными мальчиками. Да, чертовски интересно. И еще интереснее было бы подружиться с парнишкой и вести с ним долгие разговоры, и наблюдать, как он развивается и взрослеет, набираться от него отрицательной энтропии под завязку и самому молодеть.
Короче сказать, мальчик оказался попутчиком, о котором Ян мог только мечтать, подарком судьбы, приятным во всех отношениях.
И был еще пункт, придающий всему приключению горьковатую и сладкую остроту: парень был сирота, он был совсем ничей, фактически предоставлен самому себе. Ян смотрел на него с волнением и нежной жалостью. Ах ты, мой сладкий... Он думал, как это, в сущности, нелепо – такая прелесть, такая редкость оказывалась никому не нужной, бесхозной, или почти бесхозной, - бери, кто хочет, только протяни руку. Вот только желающих нет. Невольно сама собой возникала мысль - а что, если, может, в самом деле... - забавно, черт возьми.
Эта забавность слегка портила Яну настроение. Она бередила его и мешала просто радоваться на Витю. Но, конечно, это было бы уже совсем ни к чему, не надо даже думать об этом. Да он и не думал. И все же обидно было, что такой вот цветочек, можно сказать, сочный плод попадет на чахлую почву пыльных кривых улочек сибирского захолустья.
А время шло, и даже подружиться им как следует не удастся, так как дружить, увы, оставалось недолго – день перешел во вторую половину. Ян, пожалуй, не отказался бы теперь как-то протянуть его, и даже затянуть поездку на день-другой.
...
Было три часа дня, когда они, наговорившись, прилегли со своими книжками. Ян лег головой к двери, с единственной целью – чтобы поглядывать на Витю, лежащего головой к окну и ногами к нему, к Яну. Мальчик лежал, поджав колени, и вытертая джинсовая ткань красиво круглилась на его задике. Ну просто прелесть, думал Ян, делая вид, что читает. Он мог смотреть – никто им не мешал, они были здесь вдвоем, он и мальчик. Он смотрел, и так бежало время. Витя все читал, теперь он перевернулся на спину и задрал ногу на ногу, и под тонкими коленками у него играли нежные жилки.
Вдруг мальчик засмеялся.
– Что там? – спросил Ян.
– Да вот: «Кто ты, во имя дьявола? - с этими словами Карл обратился к ...».
Ян подхватил: «Я – Красный Вепрь, оруженосец его милости Гильома де ла Марка»... - и так далее, еще с полминуты, продолжал наизусть Ян. Витя с восхищением смотрел на него.
– Правда. Вы что, всю книгу наизусть знаете?
– Да нет, конечно. Но кое-что знаю. Вот про этого герольда Красного Вепря мне тоже понравилось.
Витя заложил книгу пальцем, опустил ее между ног.
– А мне вот что непонятно – почему его так звали? Я ведь читал, герольды были очень важные, их звали по названиям разных городов, а тут – Красный Вепрь! Как индеец какой-нибудь.
Ян усмехнулся:
- И к тому же – почему он всего лишь оруженосец?
– Ну да. Он ведь сам должен быть рыцарем?
– Ты прав. Я тоже об этом думал. Возможно, он считался оруженосцем государя, а не просто так. Понимаешь, Вальтеру Скотту в таких вещах можно доверять. Он очень хорошо разбирался в старине, на самом деле хорошо. Даже выстроил себе дом под вид старинного шотландского замка, это был настоящий музей.
– А потом там и стал музей?
- Не знаю. Он не всегда купался в деньгах и однажды почти разорился. До конца жизни его преследовали денежные затруднения.
Эту фразу Ян запомнил дословно с того самого времени, когда он сам был чуть постарше Вити. Да чуть ли не из предисловия к этому самому Квентину. Вот будет цирк, если дотошный мальчик тоже читал это предисловие и запомнил это место! Но нет, Витя думал о бедняге Вальтере Скотте, задумчиво глядя в угол.
– Может, продать пришлось.
– Может быть.
Витя помолчал еще, о чем-то думая, и снова раскрыл перед лицом книгу, раскинув голые бедра, между которыми во всей красе выставилась перемычка шортиков с потертым перекрестием швов.
...
Поезд пересекал Западно-Сибирскую равнину. За окном проплывали станции и редкие города, реки и бесконечные лесозащитные полосы. Ян с мальчиком временами бросали книжки и смотрели на все на это, обсуждали, потом выходили в коридор и смотрели с другой стороны поезда. Правда, смотреть особенно было не на что. Ян жалел, что Витя проехал Уральские горы без него и почти ничего не видел – до Челябинска проспал, а потом было уже темно. Там было на что посмотреть. Он помнил этот путь, петляющую вокруг гор железную дорогу и показывающиеся внизу узкие речки, незабываемые пейзажи Златоуста с видимыми насквозь улицами на крутых склонах гор и с заводскими путями где-то под твоим поездом, рядом, но далеко внизу – высунься и плюнь в вагонетку или в ковш с темно-красным расплавом.
Теперь же перед глазами была в основном ровная степь. И это была Сибирь! Витя явно ждал не такого. Конечно, ему представлялась дикая тайга, может быть, тундра, а не жаркая степь, да еще без конца и края.
Когда поезд остановился в Кургане, они вышли из вагона и походили по нагретой солнцем платформе. Смотреть тут было решительно не на что, но Витя все же с любопытством осматривался. Ян уже знал, что мальчик все свои двенадцать лет прожил в Самаре, и теперь его волновало само ощущение, что он в чужом городе, далеко от родины, в чужом краю. В Сибири...
Впрочем, они почти не отходили от поезда. Витя боялся, как бы поезд вдруг не поехал дальше без них, и жался к Яну. Ян держал его за руку, и через маленькую ладошку волнами шла на него от идущего рядом мальчика будоражащая теплота.
– Да не бойся ты, мы же около вагона, - говорил Ян.
Но ему совсем не хотелось дальше испытывать Витю, и они залезли в вагон, погуляв всего минут пять.
...
Наступил вечер. Уже позади был ужин, который прошел гораздо свободнее и проще, чем обед. Они опять сидели на своих постелях и разговаривали, причем теперь говорил в основном Витя. Он рассказывал Яну про свою покинутую Самару, обрадовался, узнав, что Ян там когда-то бывал, и после этого только и слышалось – «а вы видели...,» «а вы помните...» и т.д. Ян, к сожалению, помнил очень мало, а про то, что в Самаре начинают строить новый грандиозный сверхсовременный вокзал, и вообще не слышал. Конечно, кое-что он помнил, и помнил хорошо, например, обширный и действительно интересный памятник Чапаеву, и об этом можно было поговорить не без приятности. А главное – мальчик неплохо говорил и один. Ян только улыбался про себя, слыша «Самара», «в Самаре», «наша Самара»... Ему-то и само название «Самара» еще казалось диким, он помнил этот город как Куйбышев. И надо же, вроде бы, только-только все это переименовали, и вот он – представитель нового, уже Самарского поколения! Да, «у нас в Самаре», еще не привык, что это уже у них в Самаре...
Витя, разговорившись, уже рассказывал ему всякие мелочи о своей школьной жизни, случаи и прочую ерунду. Ян узнал школьное прозвище Вити – его обычно звали Вит. Прозвище Яну понравилось, хотя он затруднился бы сказать, чем. Было в этом что-то необычное, серьезно-доверительное, и вместе с тем романтическое, отдававшее Зурбаганом. Ян несколько раз повторил про себя: Вит... Вит.
Они не говорили о более серьезных вещах, и Ян чувствовал, что мальчик этого старательно избегает. И Ян его не выспрашивал. Он думал, и мысли его становились все серьезнее.
Теперь, через сутки после знакомства, уже было ясно, что мальчик вдруг вошел в его жизнь, вошел крепко и сразу, мальчик, волнующий и бередящий сердце. Ян все время помнил, кто такой Витя, и это придавало простому любованию какую-то щемящую теплоту. Хотелось опекать его, заботиться. Вытирать нос? Да нет, пожалуй, теперь этого мало. Внутренний голос, у которого есть неприятная склонность резать правду-матку в глаза, и который временами пробуждается сам по себе, каждый раз некстати, - так вот этот обидный голос говорил ему по поводу таких вытираний: давай, продолжай свои приятные заботы, все равно это ни к чему тебя не обязывает, - завтра парень уйдет своим путем, а ты останешься с приятным воспоминанием о поездке и сознанием сделанного доброго дела.
Да, Вит уйдет своим путем, и Ян знал, что путь этот скорее всего будет не легким. И поэтому он предвидел, что к ночи обидный голос усилится. Время шло, парнишка становился для него все ближе и роднее, он был уже чуть ли не слишком хорош, и вообще все это было слишком серьезным для дорожной идиллии. Ян уже не мог просто радоваться, глядя на него. Внутренний голос продолжал свои провокации, и Ян начинал чувствовать что-то вроде угрызений совести.
А мальчик все говорил с ним, и смеялся, и даже напевал тонким детским голоском, когда что-то рассказывал ему об уроке пения (что-то, наверно, смешное, но Ян слушал невнимательно). Теперь он смотрел Яну прямо в глаза, с готовностью улыбаясь в ответ на улыбку Яна. Он явно сам старался понравиться Яну и лепился к нему, прилипал на глазах. Зачем? За что? Просто так, от чистого сердца? Или бессознательно ждал от Яна какой-то поддержки, может быть, помощи? Яну не хотелось слишком привязать к себе мальчишку, зря приручить его. Как сказал Лис Маленькому Принцу, ты всегда в ответе за того, кого приручил – и Ян был с этим согласен. Но тормознуть этот процесс, как-то оттолкнуть Вита от себя, стать с ним холоднее и разрушить едва возникшую дружбу – на это Ян пойти не мог. Довольно того, что ему стоило усилий сдерживаться и скрывать, как сильно нравится ему парень, гораздо сильнее, чем это допустимо в приличном обществе с устоявшимися нормами. И так уж проводник как-то странно на них косился, когда они выходили в Кургане (это был не тот проводник, который его сюда ввел, а другой, наверно, сменщик, довольно неприятный мужик).
Пожалуй, Ян боялся не только слишком сильно приручить к себе Витю. Это была только одна сторона дела, и это было бы еще полбеды. После обеда он стал опасаться, как бы самому слишком уж сильно не привязаться к нему (этого еще не хватало). Не привязаться... Да что там – привязаться! Просто полюбить его всей душой. Всеми печенками... фибрами, так сказать. А дело, он чувствовал, явно шло к тому.
И вот после всего этого завтра утром он спокойно выпроводит парня в дверь и помашет ему в окно. И Витя тоже помашет ему и улыбнется, и поглядит Яну в глаза. Потом он повернется и пойдет по кочневской платформе с чемоданом, маленькая тонкая фигурка в коротких штанах, и скроется из глаз, затеряется неведомо где.
Эти мысли не давали Яну покоя.
...
Они улеглись спать – это была их последняя ночь в поезде. Мальчик все еще стеснялся раздеваться при нем, и Ян опять тактично вышел, бережно прикрыл за собой дверь – не бойся, малыш, дядя Ян все понимает и тебя не обеспокоит.
Он вернулся в купе, когда мальчик уже лежал, положив руки поверх одеяла, и были видны тонкие голые плечи.
– Спокойной ночи, - сказал Витя.
– И тебе так же, - пошло ответил Ян.
Он потушил свет и тоже улегся. Сегодня было хорошо: и не душно, и на столике стояла почти полная бутылка питья. И мальчик-ребенок тихо дышал совсем рядом в темноте, по другую сторону столика, тоже освежая воздух своим присутствием.
Ян не спал, продолжая все более мучительно думать о завтрашнем расставании с Витом. Вот лежит он тут рядом, да, тихо и спокойно, может быть, даже не подозревает, что ему грозит, если бабки не окажется по этому адресу (или в природе). Эта езда на деревню к дедушке, в данном случае – к бабушке, без телеграммы и вообще без договоренности, очень не нравилась Яну. Мальчик сам не понимает всего этого (а, может быть, все понимает, умница, но гонит от себя такие мысли: вот просто едет, как послала тетя, а там будут другие, и все время кто-то будет, как были до сих пор, как же может быть иначе). Конечно, маловероятно, но все же была реальная угроза, что в результате нестыковок окажется завтра Вит на улице, наивный, еще совсем ребенок, но уже слишком большой для того, чтобы его подобрала первая же сердобольная женщина. И попадет со своей летящей душой в казенный дом, а то и просто уже на следующую ночь уляжется в этих своих шортиках где-нибудь под кустиком, стесняясь, что увидят, подложив чемодан под голову и поджав к животу голые коленки с жилками под ними, вот как он есть, небольшой одинокий странник. А он, дядя Ян, этого даже не узнает, и будет утешаться приятными воспоминаниями, некий Витя Крылов просто уйдет из его жизни.
Что будет с Витом в таком неприятном случае дальше – об этом не стоило уже и думать, не хотелось. В России сейчас, кажется, около двух миллионов беспризорных детей, будет одним больше - мелочь, короче.
Мальчик вдруг зашевелился, негромко сказал:
- Мне мама так же говорила.
– Как? – спросил Ян.
– «И тебе того же». А иногда еще прибавляла... Говорила : «И тебе того же, спи, мой сладкий».
Это было уже слишком для Яна, и он решился.
– Витя! - позвал он.
– Что?
– Витя, а бабушка знает, что ты к ней едешь?
Ян почти физически почувствовал, как насторожился и напрягся мальчик. И, похоже, сразу замкнулся. Но так надо.
– Нет.
Это был совсем другой голос.
– И ты ее не знаешь совсем?
– Не знаю.
Тихий напряженный вздох. Бедный парень, все он понимает.
– Витя, знаешь что, давай я завтра вместе с тобой выйду. Найдем твою бабушку, и я хоть буду знать, что с тобой все в порядке.
– А как же вы?
– Я доберусь, там электрички часто ходят, и ехать всего час. Сдам тебя с рук на руки и буду знать, что ничего с тобой не случилось.
Несмотря на всю убедительность, Яну казалось, что его предложение все еще звучит довольно странно, и он с тревогой ждал ответа. Приставать к ребенку он по-прежнему не собирается, малейшее сомнение сейчас в детском голосе – и ладно, была бы честь предложена, больше тогда ни слова.
Витя сказал совсем тихо:
- А что может случиться?
(Дитя ты еще, дитя...).
- Да что угодно. Вдруг бабушка уехала – в деревню, или неизвестно куда, или в больнице лежит. Или просто дома такого нет, и адрес перепутан.
(Или окажется твоя бабушка старой алкашкой, а дом давно продан, или вот-вот развалится, или просто прогонит она тебя – но это все уже не для твоих ушей...).
– Если хочешь, конечно, - запоздало прибавил Ян.
– Да я конечно хочу, спасибо.
Ян почувствовал облегчение. И совесть утихла. Но вот если действительно такое будет... черт, парень окажется у него на руках, в роли бабушки тогда окажется он, и последствия (в житейском смысле) будут тяжелы и хлопотны уже для него самого.
– Я и сам боялся... У тети Агаты были обстоятельства, что нельзя меня взять... если у бабушки тоже обстоятельства? Опять для меня кого-то придется искать.
Он тихо засмеялся:
- Придется тогда объявление писать, как про ненужную собачку: «Отдается в хорошие руки Витя Крылов, двенадцати лет, хороший, послушный мальчик».
– А порода какая? – спросил Ян.
– Порода... Ну, какая у меня порода... «Порода – «самарский школьник».
– И окрас – темно-русый, - мрачно отозвался Ян. Ему было не смешно, да и мальчику тоже.
– «Окрас – темно-русый»... Что еще? Блох, кажется, нет...
Вит пытался шутить, но шутка не удавалась, он сам понял это и замолчал. Да, это не смешно. Хороший, послушный мальчик... пожалуй, так оно и есть. И еще многое другое к этому...
Помолчав, Витя позвал его совсем другим голосом:
- Дядя Ян!
У Яна сердце сладко ворохнулось – мальчик в первый раз назвал его «дядя Ян». До сих пор он был неукоснительно Ян Лембитович.
– Что, Витя?
– А если... Ну, что-нибудь такое случится... Взаправду. Как вы со мной будете?
(Это ты в самую точку попал, пацан, это то самое, почему так трудно было решиться это предложить, и почему дядя Ян все медлил, пока совесть не замучила).
– Так это смотря по обстоятельствам. Искать будем, если потеряется. Мне главное – чтобы ты на улице не остался.
Мальчик замолчал, но Ян чувствовал, что он не спит, и думает.
– Дядя Ян, а вы со мной зайдете?
– Конечно.
– Только, дядя Ян... Если они там скажут, что, ну, типа зачем приехал, кто тебя звал, и всякое... Что вот теперь с тобой делать... Я не буду тогда просить, я не смогу просто...- Вит выговорил это тихим, дрожащим, но решительным голосом.
– Тогда – назад, к тете Агате?
– Нет... И к ней ни за что. Она рада была, что от меня избавилась. Опять к ней проситься... лучше смерть.
Это было сказано детским голосом, и прозвучало совсем по-детски, немного смешно, но было достойно уважения. Это было чувство собственного достоинства. Застенчивый и гордый мальчик... Ян с удивлением и невольным уважением подумал: дорогой, да ты не такой уж ребеночек.
Он повозился на своей полке, с трудом подбирая подходящие слова, и наконец сказал:
- Ты молодец, Вит.
Он опять на миг запнулся и продолжал:
- Ладно, смертью так просто не кидаются, это дело серьезное... что-нибудь придумаем. Я тебя не брошу.
Слово было сказано.
- Дядя Ян, спасибо, - быстро сказал мальчик.
Ян подумал: я прямо сейчас расплачусь.
Ему хотелось поиронизировать над ситуацией, которая стала походить на дешевую мелодраму. А он не любил дешевых мелодрам, особенно таких, которые грозили ему личными неприятностями. Да уж, взвалить на себя такую обузу - за это действительно «спасибо». Был бы еще маленький ребенок, а то почти взрослый балбес... Хотя в самом ли деле его так уж пугает эта обуза? Как бы не наоборот...
- Ладно уж, раньше времени благодарить.
Они опять замолчали. Мальчик ворочался, очевидно, не мог заснуть, возбужденный и взволнованный.
– Дядя Ян! Вы не спите?
– Да нет.
– Дядя Ян, а почему вы обо мне заботитесь?
Ян почувствовал в темноте, что кровь бросилась ему в лицо. Вопрос не в бровь, а в глаз... Это был тот самый вопрос, который появится завтра в глазах проводника, вопрос, на который сам Ян затруднялся ответить честно. Вот уж действительно, почему?
– Не знаю, Витя. Наверно, мы с тобой уже подружились, и я теперь беспокоюсь за тебя.
(А, главное, ты мне очень, очень нравишься – но это опять не для твоих ушей...).
И, предупреждая дальнейшие щекотливые вопросы, Ян сказал:
- Давай-ка спать.
– Давайте.
Больше мальчик не говорил, и они оба замолчали.
Совесть у Яна утихла. Появилось удовлетворение и сознание того, что он ведет себя достойно. Да, он способен на поступки. Пожалуй, не каждый бы на такое решился. Даже если все будет хорошо, были вполне реальные хлопоты, неприятный контакт с незнакомой бабкой и задержка в пути. Вот какой он молодец, поможет бедному ребенку. Но стал бы он помогать, если бы сиротка оказался глуповатым и толстым, или с каким-нибудь сопливым носом? Или просто девчонкой? Да ладно уж самоедства. Что было бы тогда, неизвестно. А пока придраться не к чему. Можно спать спокойно, имеем право.
Была уже глубокая ночь. В темном окне замелькали огни большого города. Поезд подъезжал к Омску. Омск. Завтра утром они приедут. Ладно хоть не с самого утра, будет время собраться и приготовиться.
Ян устало повернулся на бок, стараясь рассмотреть в мелькающем свете фонарей за окном лицо лежащего напротив мальчика. Витя спал. Спи, мой сладкий.
...
Утром вроде бы все шло по-прежнему. Ян сказал, что надо как следует позавтракать в ресторане (а то еще неизвестно, когда есть придется), и мальчик послушно сходил с ним. Но над всем преобладало тревожное чувство близкого конца поездки и неясного будущего. И неизбежного расставания навсегда – сегодня, на третий день, это уже оказалось тяжело.
Они сложили вещи, сдали постели и сидели в ожидании. Витя сидел напротив Яна, тихий и хороший.
– Наверно, скоро приедем, – сказал он.
Ян посмотрел на часы.
– Где-то час остался.
Витя встал и прислонился животом к столику, глядя в окно.
– Ничего, уже недолго ждать, - сказал Ян.
Мальчик стоял совсем рядом, касаясь его колен голой тонкой ногой. Ян сидел неподвижно и спокойно. На сердце скребли кошки. Как это было противно – сдерживаться, но приходилось. Вот сейчас посадить бы Вита на колени, перед собой, и просто подержать так, молча. Но это было никак невозможно. Что, если войдет этот проводник, или еще кто? Что о нем подумают? Ясно, что. Да и вообще, даже гарантированно наедине он никак бы этого не мог.
Он продолжал просто смотреть на Витю. И это было совсем не то смотрение, что вчера утром. Конечно, что-то такое было и сейчас, и присутствие совсем близко большого свежего мальчика в шортах и сегодня волновало его, но в основном сегодня было другое волнение. Витя. Витюша. Вит... Ян смотрел на его шорты и старался успокоиться. Ну и что, просто старые штаны. Задница совсем вытерлась.
– Я так рад, что вы со мной познакомились, - сказал Витя, продолжая смотреть в окно.
– Я тоже рад, - сказал Ян.
Мальчик повернулся к нему, теперь Ян мог разглядывать его шорты спереди.
– Почему?
– А ты почему? – спросил Ян.
– Ну... вы же мне помогаете...
Видимо, поняв, что так получается не очень вежливо, поправился:
- Да и вообще.
Да уж, лучше не скажешь. Вот именно, вообще.
– Ну вот и я «вообще».
(Просто я очень люблю тебя...)
Витя помолчал.
– А, может, мы еще встретимся? - сказал он, теребя на ноге край штанины. Ян уже заметил эту его привычку.
– Может, и встретимся, - сказал Ян.
Ну вот, достиг, чего желал – мальчик прилепился к нему, прилип сам, и что же дальше? А ничего.
Витя прошел мимо его колен и сел рядом, вплотную, бок о бок.
– Хотите, я вам мои фотографии покажу?
– Ну покажи.
Время еще было.
Мальчик вытащил несколько фотографий, сел опять рядом с Яном и стал раскладывать фотографии на коленях. Ян видел сразу и карточки, и колени мальчика, и еще его ухо – Витя наклонился к нему, показывая.
Это были обычные любительские снимки, снятые, очевидно, одним из расплодившихся в последнее время небольших пластмассовых фотоаппаратов, уже окрещенных в народе «мыльницами», и, как часто бывает, слишком мелкие. Простонародные «карточки на память», где люди стоят – по двое, по трое, поодиночке – на фоне то дома, то еще чего-нибудь. Снимков было немного, штук пять-шесть. На одном, где Вите было лет восемь, он стоял рядом с какой-то женщиной.
– Мама? – спросил Ян.
– Да.
Почти все снимки были сделаны года два-три назад – очевидно, потом стало уже не до фотографий.
– Хотите, возьмите себе какую-нибудь на память.
– Хочу. Дай сам, какую не жалко.
– Вы выберите сами, какую бы хотели.
Ян взял приглянувшуюся ему сразу фотографию, единственную, на которой мальчик был почти такой же, как сейчас. Наверно, снято в это же лето. Как и на других фотографиях, на ней Вит тоже стоял, как на витрине, опустив руки вдоль тела, и смотрел в объектив, но здесь это даже подкупало своей простотой. Мальчик специально так встал, чтобы можно было получше его рассмотреть, показывая себя – ну, вот я какой... это я спереди, вот, смотрите... К тому же, это была единственная фотография, снятая крупным планом, и мальчик на ней действительно был во всех подробностях: даже не во весь рост, а выше колен, только-только уместились шорты и немного под ними – светлые бедра. Это была хорошая фотография, Ян даже подумал, что ему, пожалуй, будет тяжело на нее смотреть. Но ему хотелось ее получить.
– Меня друг один снимал, в Самаре, - сказал Витя.
– Так это, наверно, у тебя о друге память?
– Да ну, какая память... Его же на ней нет. Вы берите, если хотите, тут как раз меня хорошо видно.
– Спасибо, Витя.
– Пожалуйста.
Мальчик убрал фотографии и опять сел рядом, на то же место, так же осторожно прислонившись боком. Оставалось еще полчаса.
– А у вас дети есть? – вдруг спросил Витя.
– Есть. Трое.
– А мальчики у вас есть?
– Мой мальчик, Вит, уже в армии служит. Я ведь довольно старый.
– Ну, какой же вы старый.
Ладно, утешил.
Они еще помолчали.
– У вас остальные девочки? А мальчик один?
– Да, девочки.
Сейчас Ян предпочел бы не рассуждать на эту тему, много у него детей или мало, и не надо ли еще. И не хочется ли ему, часом, еще одного сына. Чтобы у него был еще один мальчик, вот такой, как сидит рядом, в точности такой же, такой вот ломкий стригунок в коротких штанишках. И с таким же чубчиком, конечно. И с чистой летящей душой. Да просто вот этот самый.
Но даже мечтать об этом было безумием. Взять Вита себе, привезти его домой? С какой стати? И как объяснить эту блажь другим? Мальчик-то, может, и согласился бы, и согласился с радостью, и мальчишка такой, о котором можно только мечтать, и почти ничей – права на него ни у кого не оформлены, ни у бабки, ни у дедки, да и не нужен он по большому счету больше никому на всем свете. Такого случая больше не будет никогда, во всю оставшуюся жизнь. Но повод, повод?! Повода не было ни малейшего. Умыкнуть мальчика, едущего к бабушке – вот что это будет.
Еще вчера Ян боялся, что ребенок может не найти бабушки, оказаться у него на руках и стать обузой. А сегодня ему уже хотелось, чтобы бабушка сама как-нибудь потихоньку и безболезненно сгинула в тартарары. Вот и будет повод. Но нет, все это глупости. Просто это был праздник любования цветами, и сегодня он кончается.
- А вы хотели бы со мной еще встретиться?
- Конечно, хотел бы.
– Я тоже.
И они опять молча сидели рядом. Ян не только не мог посадить парня на колени, но даже просто обнять. Пожалуй, за все время знакомства он прикасался к Вите не больше двух-трех раз, к плечу – когда вел его через тамбуры из вагона в вагон. К этой вот клетчатой рубашке.
Мальчик молчал и теребил короткую штанину. Милый, ты-то чего прилепился к старому пню, к ни к черту не годному, бедному, незадачливому дяде Яну, шершавому, почти пожилому мужику? Что ты в нем, в дураке, в старой калоше, нашел? Ян был несправедлив сам к себе, и знал это, но сейчас ему действительно хотелось надавать себе по морде.
Пожалуй, таким умным и гордым мальчикам, как Витя, ум и гордость в таких случаях сослуживают плохую услугу. Ян чувствовал, что, пробормочи Витя что-нибудь жалобное... да просто, скажи он первый: «а можно мне с вами?...» – и Ян оказался бы полностью беззащитным. Даже просто приникни мальчик сейчас ему к плечу щекой. Но Витя просто сидел и молчал. Для него напрашиваться таким образом самому было бы немыслимо. И он молчал так же, как и Ян.
За окном показались первые домишки.
– Подъезжаем? – спросил Витя.
– Подъезжаем.
Пора было вставать. На миг у Яна появилась сумасшедшая идея: плюнуть на все поводы, на все соображения, и ...- как-нибудь все бы обошлось. Он ясно видел, что обошлось бы, и не такое обходится! Но он молчал.
– Пошли?
– Пошли.
...
Ян не был в Кочнево лет пять, и за это время успел уже почти все забыть, особенно что касалось прихотливой планировки этого раскинувшегося в западносибирской лесостепи среди березовых рощиц-колков большого одно- и двухэтажного поселка, районного центра большого района. Впрочем, тут всегда приходилось плутать. И теперь, когда он шел с мальчиком по кривым тихим улицам, повторялось то же самое. Когда они наконец узнали от встречной знающей бабки, где Красноармейская улица, оказалось, что они уже успели зайти на другой конец поселка. Жара донимала все сильнее, и пришлось зайти в новомодную забегаловку и выпить сока. Яна эти задержки даже радовали, так как можно было напоследок угостить мальчика и не торопиться с разлукой. Он смотрел, как Вит пьет, задрав кверху тонкий подбородок, и на его тонкую длинную шею в воротнике рубашки, смотрел с чувством затаенной щемящей ласки.
После сока Ян купил им обоим по довольно большому (и довольно дорогому) мороженому (впрочем, он сейчас и десять таких купил бы), и они отправились дальше. Десять мороженых натолкнули Яна на еще одну мысль. Они как раз подходили к магазину, из тех, в которых в райцентрах торгуют всем.
– Витя, погоди, зайдем.
Ему хотелось купить мальчику что-нибудь приятное на память. Сначала он хотел купить Виту швейцарский складной нож с крестом на красной ручке, но это было слишком дорого. Тогда он решил купить ему синюю кепочку из джинсовой ткани, с длинным козырьком (они только недавно вошли в обиход, пацаны как-то их уже назвали – то ли «полицайка», то ли еще как-то, это потом они стали бейсболками), их носили обычно козырьком назад, с торчащим спереди в отверстии чубчиком. Это было кстати – на улице уже жарило вовсю, а ребенок шел с непокрытой головой. Ян купил эту кепочку, отдал Виту.
– Тебе на память.
– Спасибо.
И они долго еще шли, и шли – очень большой поселок это Кочнево. Вит захотел в туалет (сказались выпитые напитки и соки), и пришлось искать глухой проулок. Там мальчик скромно приткнулся к забору, а Ян стоял на страже...
Но, несмотря на все задержки, они неотвратимо приближались к месту своего назначения. Они прошли относительно широкие центральные улицы, кривой «проспект Гаранина», обрамленный серыми дощатыми заборами, и, наконец, после еще двух поворотов увидели на крайнем доме табличку: «Красноармейская».
Это неприятно поразило Яна – значит, улица на месте... Немощеная, совсем уж тихая улица, вся в зеленых палисадниках за заборами из штакетника, со стадами гусей около больших невысыхающих луж.
– Зеленая улочка, - сказал Ян.
Витя промолчал. Они прошли еще порядочно, и Витя сказал:
- Вот.
Нужный номер стоял на небольшом домике, с зеленым садом перед ним и высоким глухим забором позади, очевидно, огораживающим двор. От калитки узкая дорожка, обсаженная сиренью, вела к крылечку с верандой сбоку.
Итак, домик оказался на месте, и довольно аккуратный. Надо думать, и бабушка окажется на месте. Витя взял Яна за руку:
- Вы со мной зайдете?
– Конечно, я же сказал.
Ян повернул к себе мальчика и внимательно осмотрел его. Без особой нужды достал расческу и пригладил Виту челку на лоб, платочком потер пятнышко на щеке, заправил в шорты край рубашки, подтянул шорты повыше, проведя руками вокруг под поясом. Он прощался. Вит серьезно смотрел на него своими чудесными мягкими глазами. Все ведь понимает, тоскливо подумал Ян. Тронув напоследок еще раз шелковистый чубчик, он выпрямился:
- Ну, пошли.
Яна всегда охватывала робость, когда приходилось заходить в чужие калитки, даже если не было собаки, как сейчас, и он не удивился, что Витя тоже прижался к его руке. Вокруг был небольшой, но ухоженный садик, на крыльце лежал чистенький половик. Сбоку на столбике висел алюминиевый старый рукомойник. Они поднялись по трем скрипучим ступенькам, ступили на половичок, и Ян постучал в дверь, обитую клеенкой. За дверью раздались легкие шаги. Витя сжал его руку. Щелкнул крючок, и дверь отворилась.
– Здравствуйте! – сказал Ян.
– Здравствуйте.
За дверью стояла девочка. Большая, примерно Витиного возраста, она переступила по половичкам босыми ногами, вся облитая жарким солнцем. На девочке были только белые домашние трусики, высоко натянутые на выпуклый животик, у нее была плоская, еще совсем мальчишеская грудь. Ян спросил:
- Нам бы Анну Петровну. Она здесь живет?
– Здесь, - ответила девочка тонким голосом, - бабушка! – крикнула она в открытую дверь и отступила в сторону, с любопытством посмотрела на Витю. У нее было довольно приятное круглое лицо и коротко подстриженные светлые волосы.
В дверях появилась высокая пожилая женщина в очках. Сбивчиво, робея, Ян рассказал ей про мальчика. И вот лицо ее сморщилось, она притянула к себе Витю, обняла:
- Да господи боже, да конечно, все знаю! Лена, посмотри, это же Витя, я же тебе рассказывала!
Ну вот и все, подумал Ян. Кажется, бабуля хорошая, и проблем не будет. Можно поворачивать. Даже нужно, пока не набили...
...
Но он еще не ушел. Анна Петровна никак не соглашалась отпустить его так сразу, да он и не особенно рвался. И вот они сидели в большой комнате за столом и пили чай. Витя сидел рядом с Яном и иногда грустно взглядывал ему в лицо. С другой стороны рядом с Витей посадили Лену. Она была родной внучкой Анны Петровны и приходилась Вите какой-то троюродной (если не больше) сестрой. Родители ее были где-то в другом месте, Ян не старался разобраться во всех этих отношениях. Он только понял, что девочка жила у бабушки и фактически на ее иждивении. Вот теперь еще и мальчик прибавился – ничего себе! Но бабушка была такая приветливая, простая, такая добрая, что Ян уже был уверен, что Вита она не обидит. Девочка тоже произвела на него неплохое впечатление: можно надеяться, что драться они не будут. Сейчас она сидела совсем рядом с Витей, все так же в одних трусах, касаясь его ноги загорелым бедром, и Ян видел, что Вит старается не смотреть на нее. Бедный парень стеснялся и жался к нему.
Потом Анна Петровна сказала:
- Леночка, покажи Вите, как у нас, идите, побегайте.
Лена вылезла из-за стола и вопросительно посмотрела на Витю:
- Пойдем?
Мальчик жалобно взглянул на Яна, но Ян тоже сказал:
- Иди, иди, Витя, знакомься, я еще не ухожу, у меня электричка через два часа.
Он видел, как девочка взяла Витю за руку, и он покорно пошел за ней, еще раз оглянувшись в дверях на Яна. Яну было совестно – мальчик хотел на прощанье побыть с ним, да и просто боялся идти с этой долговязой голоногой девчонкой, но Яну казалось, что так будет теперь лучше. Здесь теперь – его дом, девчонка - почти сестра. Стеснительному тихому мальчику придется привыкать, и чем скорее, тем лучше. А он... что ж, это теперь дело прошлое.
– Хороший мальчишка, - сказала Анна Петровна, протирая очки.
– Отличный парень. Я, правда, с ним только третий день знаком.
– Да сразу видно, что хороший. Вот с Леночкой мне наказанье бывает. То золотая девчонка, то ты ей что хочешь говори.
Она долго еще говорила про свою Лену, а Ян думал: неужели она хотела с ним об этом поговорить? Анна Петровна перешла на Витину тетю Агату, всячески костеря ее. Ян не стал заступаться за тетю Агату: очень возможно, что она все это заслужила. Уже одно то, что она сбыла мальчика с рук и послала его неведомой бабушке, не спрашивая ее согласия, говорило о многом. Конечно, кто ее знает, какие у нее там были обстоятельства, но – какие бы ни были.
Он поймал себя на мысли, что не слушает хозяйку. Все это по большому счету было ему неинтересно. У него были свои заботы и своя тяжесть на сердце. Но она уже кончила, видимо, выговорившись, и захлопотала с посудой. Ян вдруг понял, что пора двигать отсюда, и ни к чему длить все это дальше.
– Анна Петровна, я, наверно, сейчас пойду, вот только с мальчиком попрощаюсь.
– Уже уходите? Жалко. Хотя, вам ведь еще домой добираться... Вы и так сколько из-за Вити задержались, спасибо вам. Сейчас я их найду и к вам пришлю. Конечно, попрощайтесь, он ведь привык к вам.
– Вот и я тоже... привык, - сказал Ян.
Он сидел и ждал, а потом за дверью послышался голос Анна Петровны, которая просила Лену пока идти и не мешать, и вошел Витя.
– Ну что, Витя, все посмотрел?
– Да мне Лена все показала... Тут даже сеновал есть.
– И корова есть?
– Нет, она говорит, это соседское сено. Куры есть...
Все это была чепуха. Ян слушал эту чепуху, отвечал на нее такой же чепухой и смотрел в глаза Вита. Сейчас бы сказать другие слова... Но у него тоже были свои «обстоятельства».
– Витя, я сейчас ухожу.
Мальчик молча смотрел на него.
– Вот я тебе написал мой адрес, может, когда напишешь... как у тебя тут... как успехи.
Мальчик взял бумажку, посмотрел, сложил в руке. Потеряет, подумал Ян. Да, уж все равно. Какие там письма...
- Ну, я пошел.
– Я с вами выйду до калитки.
– Идем.
Они прошли по дорожке, обсаженной сиренью, остановились у калитки. Мальчик молча стоял перед ним. Сейчас можно было и крепко обнять его, и поцеловать, и даже взять на руки, и никто слова бы не сказал, и Яну очень хотелось все это сделать, но все уже было ни к чему – надо было засушить все это в себе, и просто уйти. Поэтому Ян только на миг легонько привлек к себе прижавшегося Вита и сказал: "Ну, пока", - и, разжав руки, вышел в калитку и больше не оглядывался.
...
Он шел, и уходил все дальше, расстроенный, раньше времени, широкими злыми шагами по кривому проспекту Гаранина, с чувством открывшейся ужасной пустоты и тяжелой утраты. Все, кончено. Теперь надо это все заглушить, умерить боль и заставить наконец умолкнуть так и не произнесенные слова - "Витя, сынок, поедем со мной..." Ян помотал головой и еще ускорил ход.
Только вчера он боялся, что идея бабки лопнет, и ему, Яну, придется ломать голову, что теперь со всем этим делать. А сегодня... Сегодня все хорошо, и он свободен.
Свободен, наконец-то свободен! Конечно, так будет лучше.
Ян подошел к вокзальной площади и оглянулся на городишко. Прощай, райцентр, век бы тебя не видать с твоими кривыми проспектами, дыра зеленая, захолустье чертово.
Витя, мальчик, будь здоров... Пожалуйста, будь.

Часть вторая
Эдем

1. Мальчик

Ян так и не оглянулся. Когда его быстро шагающая фигура скрылась, Витя повернулся и медленно побрел назад, у крыльца остановился. Он достал из карманчика рубашки бумажку с адресом, перечитал три коротких строчки, разгладил бумажку на ладони, тщательно сложил два раза и засунул обратно в карман. Затем тяжело и прерывисто вздохнул, собираясь с духом, отворил дверь и вошел в сени.
Все здесь было не просто чужим, а чуждым, непривычным, от половичков под ногами до обитой рваным войлоком толстой двери дальше в дом. И запах был какой-то незнакомый: пахло то ли чем-то кисловатым, то ли просто старым деревом, как из сундука. И везде так. И туалет здесь тоже непривычный, деревянная будка в конце двора. Вот, наверно, весело в нем зимой, да еще ночью! И еще эта девчонка... Он до сих пор вообще как-то сторонился девочек, к тому же ему было неловко, что она раздета. Хотя что тут такого, лето же, а она тут у себя дома. Хотя это ведь теперь и его дом, и придется привыкать.
Он вошел на кухню. Анна Петровна возилась у печки.
- Что, Витюша, проводил?
- Проводил, - сказал Витя и непроизвольно вздохнул.
Бабушка вытерла руки передником, подошла к нему и погладила по голове:
- Не грусти, внучек, привыкнешь, у нас тут хорошо, будете с Леночкой играть, еще все лето впереди... ну, не будешь?
- Не буду... Анна Петровна!..
Она перебила его:
- Никаких анн-петровен, зови меня «бабушка», или «баба Аня», как Леночка, ну-ка, скажи.
- Бабушка, - поправился он, - можно в комнате на полке книги посмотреть?
- Ой, милый, да там, наверно, для тебя и нет ничего. Это все от деда книжки остались, они не детские вовсе.
- А можно посмотреть?
- Да смотри на здоровье. Да, я тут твой чемодан разобрала, вещи прибрала, а книжки свои сам забирай, поставь лучше тоже на полку.
- Спасибо. Я пойду.
- Ну иди с Богом.
...
В комнате было темновато, небольшие окошки снаружи почти сплошь заслонялись деревьями и кустами палисадника. Витя подошел к стене справа от двери, где он еще раньше заприметил большой самодельный стеллаж из некрашеных досок. До самого потолка полки были набиты старыми книгами. Он нашел местечко посвободнее и воткнул туда свои книжки. Вспомнив о записке Яна, он подумал, что так ее легко потерять, достал записку, развернул и вложил в «Квентина Дорварда». Но тут ему пришло в голову, что из книги записка может выпасть, и тогда... Но куда же ее деть? У него не было тут своего угла. Но тут ему пришла на ум хорошая идея: он достал карандаш и переписал адрес Яна на пустой лист в начале книги. Саму бумажку он вложил туда же (выбрасывать Янову записку не хотелось) и, закрыв, поставил Квентина на полку.
Он читал названия на потемневших книжных корешках, потом подставил табуретку и залез на нее, чтобы дотянуться до верхней полки. Большинство толстых книг его пока не заинтересовали, он ничего о них не знал, но на самом верху он обнаружил старинную книгу, похоже, учебник – «История средних веков» с ятями и твердыми знаками. В книге было множество интересных картинок – правда, не цветных, а в виде сереньких гравюр, как тогда делали.
Он спрыгнул на пол, уселся на черный клеенчатый диван и открыл книгу. Читать было трудно, про каких-то ариан и манихеев, но от книги шел аромат настоящей затхлой древности, и в нем проснулся азарт историка. К тому же картинки были очень интересные, прямо с самого начала: «Переход римских легионов через Рейн», «Арий проповедует готам Св. Евангелие», и другие. Арий был невзрачный старик, но готы были великолепны – бородатые, с копьями, в шлемах с огромными крыльями.
Витя читал долго. В комнату вошла Лена, остановилась около него. Он заметил ее краем глаза, но сделал вид, что не заметил. Витя вообще ужасно стеснялся девчонок, хоть и понимал, что она может обидеться, и совсем не знал, как с ней обращаться и о чем говорить.
- Что, читаешь? – спросила она.
Витя посмотрел на нее.
- Да вот, нашел старую «Историю».
Девочка ничего не ответила и села рядом. Чувствуя, как у него начинают пылать уши, он опять уткнулся в книгу. Он понимал, что это невежливо, но не мог перебороть смущение. Он смотрел в книгу, но видел рядом на черном дерматине дивана светлые голые ноги девочки. И что она все так ходит, ведь уже не жарко, думал он и смущался еще больше.
- Интересная? – спросила она.
Витя молча кивнул – он не любил таких вопросов, с которыми обычно пристают к читающим нечитающие.
Лена еще немного посидела и ушла. Обиделась, подумал мальчик. Как-то неловко получилось, но не бежать же теперь за ней.
Незаметно шло время. Витя сидел в темноватой комнате, где окна заслоняли густые кусты сирени, сидел все так же один на удобном мягко-упругом диване, и читал. Вот так бы и сидеть одному, и читать интересные книги, и не выходить...
На кухне бабушка гремела какими-то ведрами, лилась вода. Он вдруг услышал, как Лена спросила: «Ты его сейчас купать будешь?». Витя замер, прислушиваясь. «Сейчас и буду, когда же еще, вечер уже».
Витя захлопнул книгу, читать сразу расхотелось. Вот это номер... Где же он будет купаться? Ванны здесь нет. Баня какая-нибудь, что ли?
Он положил книгу на диван и пошел на кухню.
...
Посреди низкой кухни, уже освещенной лампочкой под потолком, на полу стояло старое потемневшее оцинкованное корыто. Анна Петровна наливала в него горячую воду, от которой поднимался пар.
- А вот и Витя, только я тебя звать хотела. Вода нагрелась, сейчас купаться будем.
Витя растерянно остановился посреди кухни. Лена сказала: - Я в комнате буду, - и ушла, не взглянув на Витю. Но ему было не до нее. Бабушка попробовала воду рукой и подошла к нему.
- Я перед отъездом мылся, - сказал он, хотя уже понимал, что зря.
- Ну и что же, что мылся, и хорошо, а с дороги все равно помыться надо. Давай-ка, мой хороший... – и она, наклонившись к нему, сама начала расстегивать пуговки на его рубашке.
Она стала раздевать его, как маленького. У него горели уши, ему было стыдно, но и неловко упрямиться в первый же день, и он стоял перед ней, опустив руки, и послушно поворачивался, а бабушка приговаривала: «Устал, мой хороший, ну вот сейчас помоемся, чаю попьем и спать... маечку снимем... Ручки подними... Это все в стирку... сейчас помою внучка моего дорогого, ты же теперь мой внучок, и будешь отдыхать». Она уже сняла с него шорты, на Вите оставались только трусы. Сейчас все снимет, понял мальчик, и по животу пробежал холодок.
- Трусики не надо, - жалобно попросил Витя, держась за резинку.
- Ну как же не надо, кто же в трусиках моется. Витюша, давай быстрее, а то вода стынет. Ну, давай снимем, отпусти.
Делать было нечего.
- Ну вот и молодец. Не стесняйся, мой хороший.
Она спустила с Вити трусы, наружу выскользнула его белая пухлая палочка.
- Ну, вот и умница, - похвалила его бабушка, - ты же еще мальчик, у тебя все еще маленькое, еще и стыдиться не из-за чего.
Витя мучительно покраснел. Боясь разреветься, совсем голый, он покорно залез в корыто, сел в теплую воду.
И бабушка начала его мыть.
...
Так Витю не купали с самого раннего детства. Бабушка терла его и ласково приговаривала:
- Вот так, глазки закрой... Теперь спинку потрем... И тут помоем... С гуся вода, с нашего Витеньки худоба...
Теперь ему было уже как-то не так стыдно – то ли от ее доброго голоса, то ли и правда стыдиться ему было еще особенно нечего. И вообще она старенькая, да еще и его бабушка... И когда бабушка велела ему встать, он послушно встал перед ней в корыте, потом послушно раздвинул ноги и позволил вымыть себя снизу. Он действительно был послушный мальчик. Когда-то мама тоже сама купала его, правда, тогда он был маленький, по-настоящему маленький, это было уже давно – наверно, года два назад...
Бабушка, нагнувшись, намыливала Витю внизу, забирая там все в большую мягкую руку и приговаривая от полноты чувств: «ах ты, стригунок ты мой хороший». Витя не знал, что такое стригунок, но спрашивать побоялся – вдруг это то самое...
- Ну вот и молодец, умница, Витюша, - говорила Анна Петровна, - теперь не страшно?
- Да нет... Мне еще только неловко, что вы - женщина, а я мальчик, - сказал Витя.
- Ах ты голубь, да какая же я тебе женщина, я же твоя бабушка, а это не считается, - засмеялась бабушка и несильно шлепнула Витю.
Намылив его с ног до головы, бабушка ополоснула руки, отступила и полюбовалась. Ну, скоро и конец, подумал Витя. Но он ошибался, настоящие мученья еще только начинались...
- Лена! – позвала бабушка, вытирая руки.
- Что, бабушка? – отозвалась из комнаты Лена.
- Иди сюда, поможешь мне.
Лена тут же показалась в дверях. Витя быстро присел в корыте.
- Леночка, я пойду поищу что-нибудь Витюшке, а ты пока помоги ему, поливай его из ковшика, пусть мыло с себя смоет.
Бабушка вышла. Лена взяла ковшик и повернулась к корыту. Витя сидел в корыте, обхватив руками высоко торчащие коленки, и молча смотрел на нее.
- Вставай, - тихо сказала она.
Витя встал, как во сне. Девочка смотрела на Витю.
- У меня там еще все маленькое, - опустив голову, зачем-то сказал он.
Девочка ничего не сказала. Она взяла ковшик и стала молча поливать Витю теплой водой, черпая ее в ведре и стараясь не плескать на пол, и только сказала:
- Ты не стой, смывай с себя.
Витя стал обтирать себя руками, сгоняя мыльную пену с мокрого блестящего тела, нагибаясь и поворачиваясь под внимательным взглядом девочки. Вода текла по его белому незагорелому животу и стекала тонкой струйкой с острого кончика. Опустив глаза, мальчик смотрел на себя, на эту струйку, и девочка смотрела туда же. Так шли долгие секунды. Витя ничего не понимал. Куда же это он попал? Или тут, в деревне, так принято, и придется привыкать? И как к этому привыкать?
Мыло было смыто, девочка положила ковшик, струйка иссякла, и с кончика теперь только капали редкие капли.
Вошла бабушка, положила на стул какую-то розовую тряпочку.
- Все? Ну, тогда выходи.
Витя вышел из корыта на пол, и бабушка стала бережно и ласково вытирать его полотенцем, сразу и сзади и спереди. Витя качался у нее в руках, стараясь не смотреть на Лену. А бабушка, вытирая его, умиленно говорила Лене:
- Вот у нас Витюша какой мальчик хороший, - и, отняв полотенце, показывала Лене, какой он мальчик, чтобы Лена убедилась, что он в самом деле мальчик, а не девочка, сама любуясь на это. Лена смотрела, наверно, тоже любовалась.
Он поглядывал на Лену, со страхом ожидая увидеть на ее лице затаенную усмешку. Но девчонка смотрела на него довольно равнодушно.
Бабушка взяла со стула принесенную ей тряпочку, расправила ее, и это оказались маленькие девчоночьи плавочки – бледно-розовые, выгоревшие, с белой каемочкой по краям снизу. Проклятая девчонка все не уходила, она сидела тут же на табуретке, и тупо смотрела, как бабушка натягивает на Витю эти позорные розовые трусы, расправляет их у Вити внизу, как трогает и щупает там Витю. Она нечаянно сделала мальчику больно, он вздрогнул, и она заботливо спросила:
- Ну как, писюльку не давит?
Витя жалобно посмотрел на Лену - нет, не улыбнулась.
- Не давит, - мрачно ответил он бабушке, только чтобы поскорее это кончилось. Он и так уже давно боролся со слезами.
...
Уже поздно вечером он сидел на кухне за столом, все еще обиженный и на бабушку, и на Лену, и на все на свете. Голове было непривычно прохладно - как только волосы у него подсохли, бабушка еще и остригла Витю наголо старенькой ручной машинкой. "Все полегче головенке в жару будет", - сказала она. Он иногда проводил рукой по своей ставшей непривычно круглой голове, по мягкому ежику оставленной стерни. Бабушка тоже провела по нему мягкой теплой ладонью и сказала, что стоило бы немножко оставить спереди... "Ладно, в следующий раз сделаем покрасивее", - сказала она. Витю это волновало уже очень мало.
- Витенька, ты сегодня вместе с Леночкой ляжешь, на ее кровати, а завтра мы вторую кровать там поставим, - сказала бабушка.
Витя молча кивнул. Это ему уже тоже было без разницы. И бабушка, и Лена казались ему непонятными и чужими. Вот вчера в это же время они с Яном стелили постели в поезде и разговаривали про рыцарей... Ему опять стало нехорошо. Знал бы дядя Ян, что тут делают с его Витей... Витя очень старался, чтобы у него не дрожали губы и никто ничего не заметил, но, наверно, все же было видно. Бабушка сказала:
- Все будет хорошо, Витюша. Кушай, голубок.
Витя прерывисто вздохнул и перестал обижаться. В конце концов, бабушка действительно была добрая. Надо привыкать.
Сразу после ужина отправились спать. Проходя через большую темноватую комнату, Витя увидел себя в большом зеркале на дверце шкафа – чужой испуганный тоненький мальчик с остриженной, как шар, головой, в узеньких розовых плавках, почти голый. Да, видел бы его сейчас дядя Ян...
...
Кровать оказалась довольно большая, с металлическими шарами и мягким матрасом. Витя залез под одеяло и устало вытянулся на краю, ожидая, пока ляжет Лена. Лена молчала и не смотрела на него. Ну и пусть, думал Витя, вот так отвернусь от нее, буду лежать на краю – и до утра.
Лена достала и надела через голову старую короткую ночную рубашку, сняла из-под нее трусики и положила на стул. Одернув рубашку, она подошла к выключателю на стене и потушила свет. Она перелезла через лежащего Витю и залезла под одеяло со своей стороны, ткнулась в него коленками и отодвинулась, устраиваясь.
Витя застыл, вытянувшись на спине и натянув одеяло до самого подбородка. Лена так же молча лежала рядом. Витя чувствовал, что надо что-то сказать, но ничего не приходило в голову, и он молчал.
- Тебе удобно? – спросила Лена.
- Ага, - ответил он. И спросил сам:
- Под одеялом не жарко будет?
- Будет жарко, одеяло можно скинуть. Да оно тоненькое.
Витя ничего не сказал. У него были заботы посерьезнее. Натянутые на него бабушкой плавочки в обтяжку оказались очень тесными, не зря бабушка беспокоилась на этот счет. Осторожно, стараясь не очень возиться, Витя оттягивал плавочки между ног вниз, чтобы сделать посвободнее, но это не очень помогало. У него уже начинали болеть яички. Бабушка, наверно, самые маленькие выбрала, наверно, Ленка в них еще в детсад ходила...
Он решился:
- Лена!
Она повернулась к нему:
- Что?
- Я трусы немного приспущу, до колен только, можно?
– с трудом спросил он.
- Да конечно. Да ты сними совсем, не стесняйся. Под одеялом все равно ведь не видно. А то надавишь там себе.
Лежа на спине и выгнувшись вверх мостиком, мальчик стянул резинку с зада и спустил плавочки на бедра. Но теперь резинка резала там, ноги были как связаны, и он, поколебавшись, послушался Лену и снял трусики совсем, положил под бок, чтобы были под рукой. Стало легче, боль пропала. Простыни непривычно холодили оголенное тело. Он опять лежал на спине, чувствуя рядом тело девочки, и старался, чтобы ненароком не коснуться ее. Руки он сложил у себя спереди, прикрылся сверху - так все-таки было как-то спокойнее.
- Ты всегда в трусах спишь? – вдруг спросила тихо Лена.
- Ну да, - ответил Витя, - а зимой в пижамке... то есть в пижаме.
- А я не могу в трусах спать, - серьезно сказала Лена.
- А я привык. Без трусиков как-то не по себе, что совсем голый.
Они лежали рядом, мальчик и девочка, и тихо разговаривали, вдруг как-то сразу и внезапно проникшись доверием.
Витя немного расслабился, лег поудобнее, наткнулся рукой на Лену и отдернул руку. Он все же ни на минуту не забывал, что лежит голый под одним одеялом с раздетой девочкой, и все еще был в напряжении, но стало легче.
- Тебе в моих, наверно, неудобно было.
- Ага.
- Бабушка говорила, что мальчикам больно, когда у них там давит.
- Если сильно, конечно, больно.
- Письку? – совсем уже тихо и доверчиво спросила она. И Витя так же доверчиво ответил:
- Письку не больно, а вот другое там... – дальше мальчик сказать не смог, но она поняла и опять ему помогла, сказав еще слово.
- Яйки?
- Ага.
И опять – их тихие голоса в темноте, и растущее доверие.
- Ты на бабушку не обижайся, она и меня так купает, мы для нее маленькие еще... Она добрая.
- Да я знаю.
Лена завозилась, повернула к нему голову, позвала:
- Вить!..
Он тоже повернул голову:
- Что?
- Тебе у нас не понравилось?
Мальчик молчал, не найдя сразу, что сказать.
- Не знаю... Наверно, понравилось... Просто непривычное все, и с дядей Яном расстались...
- Он хороший?
- Да. Очень.
- Ты его любишь?
- Ага, - он ответил без колебаний.
Лена замолчала и молчала довольно долго.
- Давай спать, - сказала она наконец.
- Давай.
Он осторожно повернулся на бок, лицом от девочки, и поджал ноги. Как-то сразу же сильно захотелось спать. Это удивило Витю: он думал, что после таких потрясений, в совсем незнакомом доме, да еще в постели с девочкой он, наоборот, долго не сможет заснуть. Но, наверно, он просто устал, опять же все потрясения дошли до последней точки, больше ждать было нечего, и перенервничавший мозг Вити запросил отдыха. Глаза словно склеились. Он слышал, как Лена сказала: «прижимайся, не бойся...». Это было приятно и немного смешно. И больше он уже ничего не слышал.
Проснулся Витя уже только утром.

2. Девочка

Лене было двенадцать лет, как и Вите, но она казалась старше его, как это и положено для девочек ее возраста. Впрочем, изменения эти пока были незначительны, и снаружи Лена еще оставалась обычным ребенком, непосредственной и шаловливой девочкой, разве что ростом она была уже почти с бабушку, да в характере начали проявляться новые черты, бывшие, однако, только намеком на будущее. У нее была еще неразвитая детская грудь с плоскими сосками, да и в других местах все еще было как у маленькой девочки – розовое, гладкое тело, на котором только начали пробиваться маленькие волосики. Настоящий переходный возраст, которого так боялась ее бабушка, был еще впереди.
...
Утром уже описанного прошедшего дня, когда Ян и Витя еще ехали в поезде, Лена встала поздно. Уже было жарко, делать ничего не хотелось. Она слонялась по дому, по теплым крашеным доскам пола, выходила во двор, ходила за бабушкой.
– Ну что ты маешься? – говорила ей бабушка.
– Да, делать нечего, скучно.
– Иди огород прополи.
Но это уж совсем не годилось – в такую-то жару. Да бабушка всерьез и не надеялась, что она будет полоть: заставить ее это делать всегда требовало больших усилий, даже в прохладную погоду.
Лена уже подумывала накинуть платье и куда-нибудь прогуляться, когда в дверь позвонили.
– Лена, открой! – крикнула бабушка из кухни.
Лена открыла.
– Здравствуйте. Нам бы Анну Петровну. Она здесь живет?
На крыльце стояли двое: мужчина средних лет, Лена никогда его раньше не видела, с чемоданом, и рядом с ним стоял и держал его за руку довольно большой мальчик в шортах.
– Здравствуйте. Бабушка! – крикнула Лена, отступая в сторону.
Пока мужчина разговаривал с бабушкой, Лена стояла тут же и с интересом слушала про этого мальчика, Витю Крылова, у которого больше никого нет, кроме них с бабушкой, и которому больше негде жить, и который приходится Лене каким-то неродным братом – она так и не поняла, каким. И этот Витя теперь, возможно, будет жить у них. Она слушала, и у нее все сильнее билось сердце. Ей и хотелось этого с острым любопытством, и было страшновато. Сам мальчик-сиротка стоял тут же – очень даже неплохой мальчик, ростом с Лену, с большими темными глазами, он иногда взглядывал ими на Лену и снова отводил в сторону. Ей стало неловко, что она раздета, и она уже хотела пойти за платьем, но раздумала – теперь ведь уже все равно.
Потом, когда с охами и вздохами было покончено, она помогала бабушке собирать на стол, а мужчина с мальчиком сидели рядышком, и видно было, как жмется к нему мальчик. Уже было известно, что он остается у них, и мужчина скоро уйдет.
– Бабушка, а где он спать будет? – тихо спросила Лена. Но бабушке сейчас было не до нее.
– Отвяжись, Лена, уж, наверно, найдем, куда положить. Не чужой человек.
Когда садились за стол, и бабушка сказала: «Лена пусть с другой стороны сядет, рядом с Витей», - она вдруг оробела, но охотно села, куда ей сказали. В последнее время ее тянуло к мальчикам, но так уж получилось, что знакомых мальчишек здесь не было, как и подруг, впрочем. И она уже давно не видела вблизи ни одного путевого мальчика. И вот теперь совсем рядом сидел настоящий живой пацан! Она робела поднять на него глаза, но видела рядом со своей ногой его мятые шорты, очевидно, сделанные из старых черных джинсов, и мальчишескую голую ногу с тонкой нежной кожей на бедре. Потом она осмелела и украдкой взглянула на его лицо. Он был, действительно, довольно ничего себе, с темно-русой прямой челкой и тонкой шеей, и он смешно вытягивал вперед губы трубочкой, прихлебывая горячий чай. Сразу видно, не хулиган, это уж точно. И красивый, одни длинные ресницы чего стоят. Как у девчонки, подумала она с нарочитой насмешкой. Мальчик сильно робел, гораздо сильнее ее, он почти ничего не ел и ни разу не взглянул на нее. Иногда, особенно когда говорили про него, он опускал глаза и теребил на ноге короткую штанину, как детсадовец.
– Лена, пойдите с Витей, побегайте, покажи ему все, - сказала бабушка.
Радуясь и тоже немного робея, Лена встала из-за стола:
- Пошли?
Витя вылез и с видимой неохотой пошел за ней, в дверях еще раз оглянувшись на этого дядю Яна. Уж скорее бы он уходил, что ли.
Лена шла впереди, оглядываясь на идущего за ней мальчика:
- Куда пойдем?
– Не знаю.
– Пошли во двор.
Она показала мальчику кур и курятник, деревянный туалет в огороде – это была вещь необходимая. Затем они походили по саду. Смотреть особенно было нечего.
– Куда еще пойдем?
Сиротка молчал, неопределенно пожав плечами и ковыряя ногой землю. Рохля, наверно... Кое в чем он разочаровал ее – ей бы хотелось заполучить парня постарше себя и покрепче, а тут еще совсем ребенок. Ну ничего, зато можно его совсем не бояться, а то и командовать им. Все равно он уже большой, и парень неплохой, это она поняла уже давно.
– Тебе сколько лет? – спросила она.
– Двенадцать. А тебе?
– Мне тоже.
Но она все же оказалась на несколько месяцев старше. Они еще немного поговорили – кто какой класс кончил, да где он раньше жил. Мальчик говорил с ней довольно свободно, отвечал на вопросы, прямо глядя в глаза, но все же сильно стеснялся, и был скованный и грустный. Наверно, маму вспоминает, с внезапной жалостью подумала Лена.
Она стала думать, куда бы еще его сводить, но больше никуда сходить им не удалось – бабушка позвала Витю прощаться с дядей Яном.
...
Вити не было довольно долго, а когда он появился, то сразу же пошел в комнату и стал читать какую-то старую книжку, и не желал даже смотреть на Лену, которая только зря его ждала. Обидевшись, она ушла на кухню и из-за двери незаметно наблюдала за мальчиком.
А потом корыто на полу и теплая вода сразу же придали ее мыслям совершенно новый оборот. Бабушка будет купать Витю – ой, как хорошо было бы это увидеть! Представляя себе Витю в этом корыте, Лена машинально кусала губы.
Когда бабушка повела мальчика к корыту, Лена ушла в комнату, намеренно оставив дверь открытой. Слушая с бьющимся сердцем из комнаты тихий ласковый голос бабушки на кухне, Лена прохаживалась по комнате, иногда, робея, выглядывала из дальнего угла в полуоткрытую дверь, где бабушка раздевала Витю, и сразу же уходила назад. «Трусики не надо», - услышала она жалобный голос Вити. Надо же, "трусики"... Лена выглянула опять – ей очень хотелось посмотреть, что будет дальше. Но бабушка повернулась спиной и закрыла Витю, а когда она отодвинулась, сиротка был уже готов к мытью и садился в корыто, совсем голый, светя белой попкой. Потом он снова встал, но бабушка почти все время маячила перед глазами и заслоняла его. Она мыла Витю, как ее саму, когда она по субботам так же стояла в этом корыте. Лена слышала ее ласковые причитания и знала, что бабушка сейчас моет у него везде, как у маленького, проделывает все, как с ней, с Леной. Только она-то к бабушкиным ухваткам привыкла, а бедный Витя... Тут бабушка отодвинулась, и Лена неожиданно увидела стоящего лицом к ней голого мальчика – ей показалось, что он смотрит прямо на нее. Теперь-то было видно, что это мальчик, а не девочка. Но она испуганно отскочила в сторону, опять почти не успев ничего разглядеть. Больше она уже не выглядывала – не хватало еще, чтобы ее увидели подглядывающей.
«Лена!» - услышала она голос бабушки и торопливо пошла на кухню. Она чуть не споткнулась – Витя все еще был в корыте, прямо вот тут, о, радость. При виде Лены он с шумом сел в воду.
Бабушка велела ей поливать Витю, как будто это было для нее самым обычным делом, и ушла. Лена, не веря еще такой удаче, повернулась к корыту. Намыленный мальчик испуганно смотрел на нее, обхватив в корыте острые коленки.
- Вставай, - сказала она, почти уверенная, что мальчишка заупрямится. Но Витя покорно встал перед ней, как перед бабушкой, опустив руки. А я-то, дура, в дверь таращилась, думала она, глядя на маленький розовато-белый кончик, с которого капала вода.
- У меня там еще маленькое все, - сказал Витя.
Она почувствовала, как у нее вспыхнули щеки. Она хотела сказать – «не стесняйся», - но не решилась, и только сказала:
- Ты не стой, смывай с себя.
Он начал тереть себя ладонями, а она заботливо поливала. Мыльная вода сбегала, мальчик становился гладким и блестящим. Это было красиво. Ах, если бы можно было самой потереть его, как это делала бабушка, хотя бы только спинку... Но это было невозможно, и она просто стояла и смотрела.
Вернулась бабушка, и можно было уходить, но бабушка ее не высылала, а самой уходить не хотелось, хотелось еще посмотреть. Она никогда раньше не видела голого мальчика, и это было очень интересно и красиво, да и забавно. К тому же, теперь глупо было стесняться, когда она уже все у него видела. И она не уходила, и смотрела, как бабушка вытирает Витю, трет ему спину и зад, потом переходит на грудь и живот и вытирает у Вити внизу. Там действительно все было такое маленькое, и так моталось, когда бабушка терла – неужели не больно, когда так делают? Все это было просто необыкновенно интересно: и белые мальчишеские ягодицы, сжатые, с ямочками по бокам, и это... - ну, то, что было у Вити спереди, самое интересное... эти его штучки. Бабушка, кажется, сама на все на это любовалась.
Но потом, когда бабушка стала надевать на мальчика ее старые розовые плавочки, из которых сама Лена давно выросла, с трудом натягивая их на его мокрое распаренное тело, и все-таки натянула, высоко, почти до пупка, он, очевидно, отчаянно стесняясь, так жалобно посмотрел на Лену, что она сама теперь охотно ушла бы, так ей стало его жалко. Но было уже неловко уйти, надо было уходить раньше, а теперь оставалось только делать вид, что ничего особенного, подумаешь. Кроме того, на нее нашел какой-то столбняк – так все это было необычайно.
Она сидела, и смотрела, как во сне, как бабушка возится с Витей. Наверно, она нечаянно сделала сиротке больно, он вздрогнул, и бабушка спросила его... так спросила, что уж лучше бы молчала. Сиротка еле слышно ответил, и так посмотрел на Лену, что ей опять самой стало стыдно. А бабушка повернула мальчика спиной, где розовые трусики красиво обтянули круглый задок, огладила и похлопала. Она была довольна, что подошло.
Это было действительно красиво, и обтянутая розовым попка и все остальное, да и вообще Витя был неплох. Он все больше нравился Лене. А после этого его «у меня там все еще маленькое» и теперешнего ответа с жалобными глазами, когда бабушка его трогала и щупала, ей в душу вползла не то чтобы жалость, нет, до этого было далеко, но какая-то жалостная нежность. Она почувствовала себя старше этого мальчика, ей захотелось опекать и утешать его, этого Витю, доверчивого и застенчивого, как... ну, как младший брат, нашла она определение. И дело было не в том, что он был сирота. Как раз больше не хотелось про это думать, это уводило мысли в сторону. Никакой не сиротка... Просто - мальчик. Ничей хороший мальчик. И приятно было думать, что у нее теперь есть братишка... нет, просто свой мальчик, так действительно гораздо лучше и интереснее. Пожалуй, никто из девчонок не поверил бы ей, если рассказать, что у нее появился собственный мальчик, и она сама уже купала его в корыте, и не какого-нибудь малыша, а большого уже мальчишку.
А когда за столом бабушка сказала, что сегодня Витя ляжет спать вместе с ней, с Леной, она еле уняла тихий восторг, и как можно спокойнее сказала:
- Да пускай ложится.
Витя сумрачно молчал, ему, видимо, было уже все равно.
Она вспомнила свою мягкую, продавленную в середине кровать. Тесновато будет вдвоем, подумала она не без удовольствия.
...
– Ты с краю будешь или у стенки? – спросила она у Вити.
Они были в маленькой темноватой комнатке, где стояла ее кровать. Мальчик стоял рядом и ждал, пока она постелит. Было немного смешно, и как-то тревожно.
– Да все равно. Давай с краю лягу, - сказал он неуверенно.
– Тогда ложись.
Он залез под одеяло и вытянулся на самом краю. Она медлила, лишний раз приглаживая волосы – лечь под одеяло с раздетым чужим мальчиком вдруг оказалось страшновато.
Лена надела свою ночную рубашку, запустила под нее руки и, волнуясь, сняла трусы. С кровати на нее смотрели темные мальчишеские глаза. Она потушила свет, перелезла через Витю и осторожно залезла под одеяло, к мальчику. Сразу же прикоснулась к его теплому телу, отодвинулась, насколько позволяла мягкая кровать, упорно прижимающая их друг к другу.
Некоторое время они лежали молча, на спине, стараясь не прижиматься друг к другу. Лена все время помнила, что рядом лежит мальчишка, почти раздетый. Эта мысль била в голову мягкими толчками. Она чувствовала, что надо что-то сказать, ободрить этого Витю, но ничего не находилось.
Витя время от времени принимался беспокойно возиться. Она почувствовала, как он что-то делает руками, и вдруг поняла - и посочувствовала.
- Лена! – вдруг просяще сказал Витя.
Она повернулась к нему. Лица мальчика видно не было, только темный профиль.
– Что?
- Я трусы немного приспущу, до колен только, можно? А то давит сильно... – с трудом спросил он.
Бедненький...
- Да конечно. Да ты сними совсем, не стесняйся. Под одеялом все равно ведь не видно.
Ее опять охватила нежная жалость. Лена глотнула. Вот глупый какой, стесняется, подумала она, ей даже стало немного смешно, но она устыдилась – бедному Вите было больно, а ей смешно.
Мальчик двигался рядом, приподнимаясь на спине, потом опять затих, голый мальчик рядом. Она не забывала об этом ни на минуту.
– Ты всегда в трусах спишь? – спросила она, чтобы хоть что-то сказать - а ничего другого в голову сейчас не приходило.
– Ну да.
Голос Вити дрожал, но ответил он тут же и с готовностью.
- А зимой в пижамке... в пижаме.
Он сразу поправился, но все равно Лена чуть не хихикнула, больше от неожиданности. Вообще-то ей было не смешно, а жалко Витю, и она старалась говорить так же тихо и доверчиво:
- А я не могу в трусах спать.
– А я привык. Без трусиков как-то не по себе, что совсем голый.
Он пошевелился, пружины заскрипели, рядом задвигалось его теплое тело. Лена не решалась положить руку рядом с ним и держала ее то у себя на груди, то на животе, и тогда машинально трогала себя под рубашкой.
Все это было как во сне: темная комната, мальчик рядом, тихий разговор с ним про трусы и трусики, да еще это поливание из ковшика не шло из головы – нет, это сон, так не бывает! Но проснуться ей бы не хотелось.
Витя передвинулся и задел ее локтем, тут же отодвинулся.
У Лены стучало сердце, она осторожно двигала пальцами у себя под рубашкой, стараясь, чтобы движения не было заметно.
– Бабушка говорит, что мальчикам больно, когда у них там давит, - робко сказала она.
Мальчик тихо дышал рядом.
– Если сильно, конечно, больно.
– Письку, да? – осмелев, с трудом выговорила Лена, и Витя доверчиво ответил:
- Нет, письку не так больно, а вот там другое... - он замолчал, не договорив.
Лена расхрабрилась еще больше:
- Яйки?
– Ага.
Она опять подумала, что он очень хороший мальчишка. Пусть даже смешно говорит, как маленький, все равно он уже большой. И очень, очень хороший.
Ее опять охватила нежная жалость.
– Ты не обиделся, что я тебя голого поливала? – спросила она.
Витя помолчал.
– Да нет.
Ей захотелось сказать ему что-нибудь приятное и утешительное, но что? Что он ей понравился? Да уж, конечно... Еще целоваться начать в первый же день...
Разговор становился все более доверительным, и она решилась.
- Вить!..
Он повернул к ней голову:
- Что?
- Тебе у нас не понравилось?
Он помолчал.
- Не знаю... Наверно, понравилось... Просто непривычное все, и с дядей Яном расстались...
- Он хороший?
- Да. Очень, - был быстрый ответ.
Лена ощутила что-то вроде укола ревности.
- Давай спать, - сказала она.
- Давай.
Витя повернулся на бок, лицом от нее, и поджал ноги. Его попа на миг прижалась к Лене, он старательно отодвинулся.
- Извини, я нечаянно, здесь кровать такая, - неловко сказал он, повернув к ней голову. Нашел за что извиняться...
- Ну и что?
- Ну, что я к тебе задом прижался.
Как будто лучше было бы, если бы ты ко мне передом прижался... Ей вдруг стало жарко.
- Голой попкой...- это было уже совсем невнятно. Спит он уже, что ли?
- Да ничего, ты же чистый, - сказала Лена, подумав про себя: прижмись еще...
- Прижимайся, не бойся, - добавила она совсем тихо.
Витя не ответил - он, похоже, засыпал всерьез. Ей спать совсем не хотелось. Она продолжала лежать на спине, повторяя про себя вопросы и ответы их замечательного разговора. Конечно, рохля, и драться, наверно, не умеет... Но она не могла бы себе представить, чтобы с кем-нибудь из знакомых мальчишек из их класса она могла бы так говорить , как с этим смешным Витей.
Мальчик дышал спокойно и ровно. Заснул, подумала она, и решилась опустить руку вдоль тела. Могу же я протянуть руки? Она осторожно стала спускать руку вниз, но это было похоже на то, что она собирается трогать мальчика. Тогда она потянулась всем телом, подвинувшись на месте, и как бы невзначай опустила руку, положив ее между своим телом и его теплыми ягодицами.
Так она лежала долго, представляя себе лицо Вити с чубчиком на лбу, темные глаза, его длинные ноги под черными шортами, и как она впервые увидела его на крыльце с этим дядей Яном Лембитовичем (ну и имечко!). И только иногда, стыдясь самой себя, вспоминала его в корыте, голенького, когда вода сбегала с него внизу тонкой струйкой, - но ей сразу же казалось, что мальчик жалобно на нее смотрит, как тогда, в руках у жестокой бабушки, и становилось неловко.
Время от времени она поворачивала руку, чтобы получше ощутить теплую и нежную Витину попу. Другой рукой она продолжала ласкать себя под рубашкой, в потайном месте, как научилась делать с некоторых пор – научилась сама, просто как-то так вышло.
Она продолжала разминать и гладить, стараясь, чтобы кровать не шевелилась, осторожно и в то же время ожесточенно, и все более возбуждаясь. Она трогала и гладила себя, отыскивая самые чувствительные места, и представляла, что ее трогает мальчик, вот этот Витя с детским чубчиком, что это – его ладошка с неровными ногтями на тонких пальцах. Она и раньше играла с собой, когда ее никто не видел, еще в детстве, но в последнее время, даже в последние недели, все было по-другому.
Интересно, крепко ли он спит? Кажется, крепко. Дерзкая мысль пришла ей в голову. Может же она во сне тоже повернуться? Стараясь унять дрожь, Лена повернулась на бок, лицом к затылку мальчика, скрипя пружинами кровати, ворочаясь и привставая, подняла рубашку, приоткрыв живот, затем осторожно приблизилась к мальчику, стараясь не особенно прижиматься, но возможно ближе, повторяя изгибы его тела. Вот сейчас бы обнять его сзади и прижаться всем телом, грудью к спине, животом – к попе, бедрами к его бедрам...
Неожиданно мальчик потянулся, зевнул во сне, и подтянул колени, и его теплые ягодицы мягко и сильно ткнулась в ее разгоряченный живот и бедра, заполнив своей выпуклостью ее впадину. Лена замерла, боясь пошевелиться. Но Витя спал, спокойно посапывая, и она решилась немного полежать так. И полежала. Сколько – она не могла бы сказать: наверно, минуты три, а, может, и четыре.
Ей очень мешали руки, которые некуда было девать, раз уж нельзя было обнять Витю сверху. Кроме того, все удовольствие портила мысль – а вдруг сейчас проснется? Было в этом что-то потайное и стыдное, это была какая-то краденая ласка. Вздохнув, она повернулась на другой бок. Не опуская руки, кое-как устроилась, осторожно приложив ягодицы к заду мальчика. Так и буду спать, подумала она.
...
Проснулась Лена рано и не сразу поняла, в чем дело – рядом на подушке лежала стриженая голова. И сразу она все вспомнила: и вчерашнюю суету, и что у них теперь дома есть мальчик. И это - его круглый затылок и маленькое просвечивающее ухо. Лена некоторое время глядела на этот затылок, затем вылезла из постели и спустилась на пол.
Солнце уже вовсю заливало комнату жаркими лучами. Лена тихо присела перед кроватью на корточки, чтобы как следует разглядеть спящего Витю. Мальчик спал на боку, подложив по-детски руку под щеку, одеяло было откинуто с плеч. В сущности, чего в нем особенного? Волосы темноватые, самые обыкновенные, как у половины пацанов. Тонкий нос, слегка курносый, около носа – маленькая черная родинка. Тонкие пальцы с неровными ногтями – кусает он их, что ли? Но все же красивый мальчишка, одни густые ресницы чего стоят. И губы ничего, немного пухлые, но красивые.
Красив был мальчик или не очень, но в нем было для нее что-то очень привлекательное. Лена продолжала рассматривать и эти обыкновенные волосы - то, что от них осталось после радикальной бабушкиной стрижки, и покрытые еле заметным беловатым пушком ровные щеки с родинкой около носа, и неровные ногти, и тонкие руки и плечи. На худой груди с выпирающими ключицами и тонкими ребрами чуть выступал маленький мальчишеский сосок, как светлое зернышко. Лена медленно протянула руку и осторожно потрогала сосок пальцем, легонько погладила. Мальчик задвигался, у него задрожали ресницы. Лена поспешно отдернула руку, но Витя почмокал губами и продолжал спать. Лена присела поудобнее и долго еще рассматривала его лицо. Теперь он спал, как-то по-особенному вытянув вперед полуоткрытые губы. Лена попробовала сделать так же и так же почмокала губами, потом это ей надоело. Она встала и на цыпочках в рубашке вышла из комнаты.
Бабушка сидела на кухне.
– Уже вскочила, попрыгунья?
Лена, засмеявшись неизвестно чему, подбежала к бабушке и залезла к ней на колени, крепко обняв за шею.
– Ах, озорница. Чуть не раздавила, - говорила бабушка, с удовольствием целуя Лену и щекоча ее под рубашкой, как Лена любила, еще будучи маленькой. Лена зажималась, ежилась и смеялась.
– А Витя этот самый спит еще, - сказала Лена.
– Пусть спит, бедняжка, ты уж не буди его, Леночка, пусть отоспится. Как вы с Витей спали?
– Хорошо.
– Не тесно было?
– Да нет.
– Ну, и молодцы.
Бабушка перестала ее щекотать и спустила Лену на пол, отцепила ее руки, порылась в стопке сухого белья:
- Все, все, Леночка, мне надо обед готовить. Вот, отнеси Вите. Пусть наденет, когда встанет. Только его не буди, положи на стул.
– Хорошо, бабушка.
Выйдя за дверь, Лена оглянулась – не смотрит ли бабушка – и стала с любопытством рассматривать мальчишеские трусы. Маленькие, детские, но видно, что мужские, сделаны как шортики, только тоненькие, белые, с крошечными пестрыми цветочками, как крапинки. Даже трудно представить, как бы она в таких ходила, было бы удобно или нет. Действительно, совсем другой фасон.
Витя все спал. Лена положила на стул трусы, полюбовалась. Даже красиво: спящий мальчик, а рядом на стуле его трусики. Это напоминало ей возню с кукольной одеждой, чем она еще недавно любила заниматься. Вот если бы можно было самой надеть их на Витю, как вчера делала бабушка. Вот это была бы у нее куколка так куколка! Жаль, что он уже великоват для таких забот, только бабушке это невдомек.
Лена походила по двору, натаскала бабушке щепок, покормила кур. А мальчишка все дрых. Но вот, войдя в комнату в очередной раз, она увидела, что глаза его открыты. Лена подошла и села рядом на постель.
– Проснулся?
– Проснулся.
– Тогда вот одевай и пойдем, я покажу тебе, где умыться.
Витя потянулся, показав гладкие подмышки. Потом он взял со стула свои трусики и начал надевать их под одеялом, путаясь и заглядывая под край.
- И ходить тоже босиком? – спросил он.
- А что, не сможешь?
– Я попробую.
Он наконец привел себя в порядок и с некоторой заминкой, взглянув еще на Лену, откинул одеяло и сел, опустил на пол длинные голые ноги.
Лена провела мальчика к умывальнику во дворе, который он, впрочем, уже знал, и нашла ему полотенце. Потом она сидела с ним рядом за столом и смотрела, как он ест. Ничего ест, аккуратно, не чавкает. Ей все было интересно. Сама она давно уже позавтракала.
Витя стеснялся уже меньше, хотя и бабушка тоже была тут и смотрела на него. Он легко разговаривал с ними и сам задавал короткие вопросы.
– Лена, Витя, теперь идите поиграйте, я прибираться буду, - сказала бабушка, когда с кормлением Вити было покончено.
Они вышли во двор.
– Что делать будем? – спросила Лена.
– Не знаю.
– Давай я тебе наших кур покажу.
Она взяла горсть пшеницы и стала созывать кур, просто чтобы показать Вите. Куры уже были накормлены, но охотно сбежались. Она бросала им зерно небольшими щепотками и украдкой глядела на такую непривычную еще картину, совершенно чужеродное для бабушкиного дома явление - стоящего совсем близко у крыльца бледноватого мальчика в коротких трусиках, которые он часто и застенчиво поправлял внизу.
Пожалуй, куры обожрутся, ну да ладно, кинем еще немного... Уж так ей нравился этот Витя, вот просто сил нет, вот просто смотрела бы и смотрела. А свежий утренний ветерок холодил кожу и шевелил Витины трусики, наверно, поддувая снизу, и Витя ежился с непривычки. Неженка, подумала Лена. У Вити было белое незагорелое тело, только руки и ноги до середины бедер были покрыты загаром. Ну, конечно, у него же шорты, и рубашку он закатывает до локтей. А по-настоящему, наверно, в это лето и не загорал еще. Понятно, ему не до загораний было...
Это навело ее на новую мысль.
– Пойдем, я тебе мою лужайку покажу.
Она взяла мальчика за руку (хотя могла бы и не брать) и повела за угол дома, где за кустом бузины укромный кусок двора был покрыт густой зеленой травкой. Слева была глухая стена дома, и только дальше во двор выходило одно окошко. Двор ограждал высокий дощатый забор, у которого лежали кучкой бревна.
– Нравится? Правда, тут хорошо?
– А что ты тут делаешь? Играешь?
– Ну, и играла... Когда маленькая была. А сейчас я тут загораю по утрам. Хочешь, позагораем?
– Давай.
Она подошла к бревнам и села на них, откинувшись назад. Витя, глядя на нее, устроился так же рядом. Ветер здесь совсем не чувствовался, было не холодно, только приятная утренняя свежесть, и солнце ласково припекало, золотя белую Витину кожу.
– А все-таки хорошо, - неожиданно сказал мальчик. Она хотела спросить – почему все-таки, но глянула на него еще раз – и не стала. Витя блаженно щурился на солнце, как кот, и она подумала, что в первый раз видит его таким довольным, а не настороженным и не растерянным. Кажется, в первый раз ему пришло в голову, что и в Кочнево можно жить. Ну и ладно, то ли еще будет, он еще узнает, как здесь хорошо летом...
- Ты, наверно, и не загорал в этом году? – спросила Лена.
– Да не до этого было...
- Я знаю.
– Я и не купался, ни разу.
– У тебя ноги загорелые, а потом сразу белые.
– Это от шорт.
Во двор вышла Анна Петровна с ведром.
– Бабушка! Мы здесь загораем! – крикнула ей Лена.
Бабушка подошла к ним.
– Ты, Витенька, смотри не сгори, много не загорай. Да ты бы, Леночка, взяла то старое покрывало. На травке за кустиком постели, и ложитесь рядышком, да разденьтесь, кого стесняться. Ты же тут обычно голышом играешь, пусть Витя тоже посмотрит, какая ты у нас красавица.
– Да мы так, мы недолго! – ответила Лена.
– Ну, как хотите.
Лена почувствовала, что краснеет - неожиданно для себя самой. Казалось бы, после вчерашнего поливания в корыте стесняться было уже нечего, но почему-то сегодня она стеснялась Витю чуть ли не больше, чем вчера. И Лена рассердилась сама на себя: о господи, еще такого теленка и стесняться?
Витя спросил:
- А ты правда здесь голая играешь?
- Ну... Когда солнышко. Здесь же не видит никто, чего такого.
Она отогнула резинку на боку, показав под ней загорелую кожу:
- Вот, смотри, все везде загорело.
Витя посмотрел и отвел глаза.
- Когда я маленькая была, доктор велела, чтобы я побольше на солнце без всего была.
- Зачем?
- Ну, у меня раздражение было.
- Больно?
- Больно... И вообще.
- У меня такого не было.
Он говорил серьезно, без тени насмешки, и это понравилось Лене. И Витя этот нравился все больше, хоть он и был вообще странный парень. Было бы дико говорить об этом с кем-нибудь из их класса. Нет, они кое о чем говорили между собой, и о гораздо более крутых вещах, но все это было совсем не то. Про свои тайны она бы ни в жизнь не решилась заговорить с пацанами. А с Витей было просто и почти совсем не стыдно, это она поняла еще ночью. И как приятно...
- Наверно, мальчиков проще держать в чистоте, чем девочек, - сказала она, как взрослая, - девочкам там все время подмывать надо.
- Как подмывать?
Она замялась.
- Ну, не знаешь, что ли? Над тазиком... Мыть там все внизу...
Она неопределенно махнула перед собой рукой, показывая, где, и мальчик молча кивнул.
- А ты тоже при мне теперь будешь мыться, и вообще?
Лена и сама об этом уже думала: было страшновато, но, наверно, никуда рано или поздно не денешься. Да и несправедливо, если только она будет на Витю смотреть. И даже интересно, как это, когда при мальчишке моешься...
- А ты что думаешь, бабушка одного тебя теперь раздевать будет?
- Да нет, просто... Ты меня уже видела, а я тебя еще нет, тебе, наверно, неловко будет при мне в первый раз...
- Ну... Наверно, неловко, потом привыкнем...
- Смотреть ведь тоже сначала неловко. Мне, наверно, стыдно будет сначала, я девочек так еще не видел.
Они помолчали.
- А ты раньше голого мальчика видела? – спросил он, глядя перед собой, и тише добавил: - Кроме меня?
- Нет, только малышей на речке, - честно сказала она. - А большого – только тебя.
Витя теребил резинку на животе.
- Я раньше тоже никому не показывал, только маме. И тете Агате не показывал, когда у них жил. Да и вообще, у мальчишек же там это не очень красиво... всякое такое.
- Мне у тебя понравилось, - серьезно сказала Лена.
Витя залился румянцем. Потом спросил, не глядя:
- Тебе стыдно было на меня смотреть?
Лена замялась.
- Немного, - честно сказала она. Потом сказала, глотнув: - Вот здесь у меня больно было, - развела ноги и немного сдвинула перемычку, открыв край нежной складочки. Витя смотрел, опершись локтем о колено, внимательно смотрел.
- Ты, если хочешь, сними, - просто сказал он.
- Да ладно... Чего я одна.
Он помолчал.
- А ты бы хотела, чтобы я снял?
- Ага, - ответила она и засмеялась.
Он, конечно, принял это за шутку.
- Пойдем, а то сгоришь, - сказала Лена, заботливо потрогав его розовую теплую спину с торчащими лопатками и позвонками.
Они зашли в дом. Бабушка уже управилась и сразу же послала их в магазин. Они оделись, Витя надел свою синюю кепочку, (Лена уже знала, что это – подарок дяди Яна, опять этот дядя Ян!), бабушка дала Лене сумку и деньги и сказала, что покупать.
- Мы тут вчера проходили, - сказал Витя, когда они поравнялись с большим универмагом.
- А у нас тут почти все магазины, мы все время сюда ходим.
- Мне тут дядя Ян вот эту полицайку купил, - Витя снял кепочку и показал Лене, погладил козырек.
- На память?
- Ну... Так просто. От солнца.
- Тебе жалко было с ним расстаться?
- Ага. Это мы за один день так подружились. Он же специально со мной здесь вылез, и в поезде обо мне заботился. Адрес мне свой оставил в Янске.
- Ты ему напишешь?
- Конечно.
Тогда Лена сказала:
- Как ты думаешь, он тебя не забудет?
Витя погрустнел, но все же тихо сказал:
- Не забудет, я знаю.
На обратном пути они вместе несли тяжелую сумку за ручки. Лене хотелось, чтобы навстречу попался кто-нибудь из девчонок или хотя бы из знакомых мальчишек и увидел ее вместе с Витей, но никого так и не попалось.
Придя домой, они с бабушкой занялись установкой второй кровати для Вити, а потом был обед. После обеда мальчик снова засел за свои книжки. Лена слонялась по двору, приставала к бабушке, время шло, а Витя все сидел с ногами на диване и читал. Уж и бабушка ему говорила: «Витенька, хватит читать, глазки пусть отдохнут», но он только помотал головой. И добренькая бабушка позволила ему читать, сколько влезет, даже свет включила – в комнате было темновато от деревьев под окнами, и старая мебель была темная, а диван с валиками так вообще черный, наверно, еще от царя Гороха. Лена его не любила – дерматин противно липнет к голой коже, когда летом все открыто, а Вите, похоже, это ничего – и приляжет, и на спинку спиной откинется, и ноги на диван втянет... Диванный житель.
Тогда она ушла за дом и стала играть одна, как играла раньше. Она решила, что обойдется без мальчишек, и пусть он делает все, что хочет, и хорошо, что ему отдельную кровать поставили, и нечего ее ночью своей попкой пихать.
Но когда Витя вышел к ней во двор, подошел, улыбнулся и сказал: «Ух ты, зачитался», - вся ее обида мигом пропала. Она смотрела на него и радовалась.
- Полезли на сеновал, - сказала она.
Когда Витя полез первым по скрипучей приставной лестнице, она подняла глаза вверх. Впереди над ней мелькали длинные тонкие ноги мальчика, белые незагорелые бедра. Она надеялась, не мелькнет ли у него что-нибудь снизу, но ничего не мелькало. Уж очень у него и правда все маленькое, с досадой подумала она.
На чердаке большого сарая, забитом сеном, было довольно светло – свет врывался в широкий вход и в оконце. Лена завела Витю в уютный уголок, где она сама любила иногда посидеть в одиночестве. Они уселись на сене, вытянув ноги.
- Как тихо, - сказал Витя.
- Куры еще гуляют. Здесь внизу курятник, - почему-то вполголоса ответила Лена.
Витя смотрел на Лену, и глаза у него были темные-темные.
Они еще немного посидели, затем полезли обратно вниз.

3. Речитатив бабушки

В один прекрасный день на рубеже июля и августа Анна Петровна возилась на кухне, собираясь чистить картошку. Она плохо себя чувствовала – с утра болела поясница. И голова сегодня тяжелая, и глаза плохо видят... Может, погода меняется? Хоть бы эта жара поскорее кончилась. Куда это годится – уже целый месяц, вот как приехал Витюшка, жарит и жарит, и все хуже. Да нет, не похоже... Просто годы ее такие, ей сейчас часто неможется. И жизнь тяжелая...
В сенях раздались веселые голоса – это вернулись из магазина Витя и Лена. Они зашли на кухню, сразу наполнив ее шумом, и стали выгружать покупки. Так, хлеба купили, макарон...
- Бабушка, мы с Витей еще по мороженому купили, ты ведь разрешила?
– Ну, купили и купили. Молодцы, спасибо.
– Бабушка, мы пойдем?
– Подожди, Лена, мне картошки надо почистить, вот помогите-ка мне.
– Ой, бабушка, давай лучше каши сварим!
– Ох, лентяйка ты моя. А ты, Витя?
– Да можно почистить... сейчас?
– Да, вот я помыла. Вот молодец, Витюша, сейчас мы с тобой быстро начистим. А ты, стрекоза, иди летай!
Лена молча ушла в комнату, и не обиделась, лентяйка. Что с ней поделаешь...
Витя уже сидел с ножиком на маленькой скамеечке, широко расставив ноги, и быстро чистил картофелину, старательно, но еще неумело, срезая толстые куски. Ладно, пусть хоть так, все равно молодец, никогда не откажется...
Она села напротив него, по другую сторону большой кастрюли, и тоже начала чистить. Из-под ее ножа побежала тонкая, как кружево, шелуха.
- Бабушка, а кто такой Гаранин? – вдруг спросил Витя.
– Какой Гаранин?
– Ну, вот у вас тут проспект Гаранина.
– А, это... А не знаю, Витенька. Это недавно так назвали, уже после войны.
– Ничего себе недавно!
Она с удивлением вспомнила, что ведь ни разу сама об этом не задумалась. Ну, улица и улица. А этому все знать надо.
- Наверно, герой войны какой-нибудь, - рассуждал Витя, работая ножиком.
- А кто его знает.
– А вот у нас в Самаре есть улица Полетаева, там моя школа стояла. Он на войне погиб. Я вообще в Самаре почти все улицы знаю. А там знаешь сколько улиц!
– Ишь ты, - для вида удивилась Анна Петровна.
«У нас в Самаре»... Никак не поймет, сердечный, что это уже не его Самара. Был ты волжанин, голубок, а теперь стал сибиряк. Тут Сибирь. Хотя какая уж Сибирь, пекло такое... - Анна Петровна вздохнула.
– Бабушка, последняя! – Витя быстро дострогал картофелину, встал и отряхнул шорты.
– Все!
– Ну, молодец. Иди теперь играй.
Витя ушел в комнату, к Лене. Анна Петровна ласково посмотрела ему вслед, потом вздохнула.
Витя жил у них уже почти месяц, и она не могла на него нарадоваться. Послушный, хороший мальчишка. И вежливый, и ласковый, хоть и совсем не так, как Лена – эта егоза могла вдруг просто плюхнуться ей на колени, как коровушка. Витя был как-то сдержаннее, что ли, воспитаннее – да, пожалуй, - и умнее. Анна Петровна иногда даже немного робела перед ним. Настоящий городской мальчик.
По сравнению с Леной, которая иногда сильно сердила Анна Петровну своими капризами, тихий и спокойный Витя казался просто золотым ребенком.
Она жалела Витю. Когда она в первый день раздела его, чтобы искупать, он показался ей тщедушным и слабым. Она увидела худенькое и незагорелое тело, тонкие руки и ноги, маленькую попочку с ямочками, и тогда же решила как-нибудь постараться и подкормить бедного сиротку, насколько позволяли ей скудные средства. И она старалась готовить на обед что-нибудь повкуснее, покупала молоко, яйца. Средства, к сожалению, позволяли очень немного.
Может, он и не был таким уж худым для мальчика, может, ей что-то просто казалось от сознания его сиротства и от жалости, но за это время он действительно окреп и загорел. Она видела это и радовалась – хоть этому...
Мысли ее текли неторопливой чередой, а руки привычно делали обычное дело. Поставив вариться картошку, она принялась за прерванную было стирку. Надо было принести еще воды. Опять Витюшку придется посылать. Самой, что ли, сходить? Да уж больно тяжело это ей теперь давалось.
- Витя! Поди сюда! – позвала она.
Мальчик показался в дверях.
- Что, бабушка? – спросил он.
- Витя, принеси, пожалуйста, еще водички.
- Я сейчас, бабушка!
Она присела, передыхая. И как это она раньше обходилась без него? И неужели опять придется все делать самой, или тратить время и нервы с Леной?
- Бабушка, я принес!
- Хорошо, милый, лей сюда.
Мальчик, расставив крепкие тонкие ноги, лил воду из ведра в таз.
- Не тяжело тебе, полные ведра таскаешь?
- Да нет, тут же недалеко.
Анна Петровна покачала головой – она знала, как это было «не далеко».
- Все, милый, иди. Спасибо тебе.
- Пожалуйста. Если еще надо будет, ты крикни!
Ах ты, голубь...
Она прополоскала белье и понесла во двор вешать, а мысли тянулись все той же неторопливой чередой. Вот развесит белье, надо будет обед готовить, картошка уже скоро сварится. Можно было бы и Лену заставить развесить, да Бог с ней, пусть играют. Вот с бельем сущее наказанье, скоро последнее поползет, что тогда? Хорошо хоть, лето, много одежды не надо, Лене платьишко, а у Вити эти его короткие штаны еще крепкие.
Она вернулась в дом и заглянула в комнату – что-то дети притихли.
- Бабушка! Обедать скоро?
Конечно, это Лена.
- Уже проголодались? Не скоро еще обедать, картошка еще варится. Съешь пока что-нибудь.
- Да ладно, я так просто спросила.
- Занялись бы чем-нибудь, на улицу бы пошли.
- Да ну, жара такая...
Анна Петровна опять ушла на кухню и опять принялась за дела, временами улыбаясь. Уже проголодалась... Растет девчонка, как на дрожжах киснет. И мальчишка растет, все растут, на глазах растут... Конечно, скучно им бывает, вот телевизор бы завести... Да куда там – «завести»!
В дверь выглянула Лена.
- Бабушка, закрой дверь, мы с Витей без трусиков поиграем!
Ну, вот и нашли занятие... Анна Петровна тяжело поднялась с табуретки и вышла в сени, где ее сразу же охватил нагретый, как в печке, воздух. Да уж, на улице сейчас не очень интересно... Она накинула крючок на входную дверь и вернулась в дом, где было все же прохладнее, прошла через большую комнату и заглянула в спальню. Витя и Лена раздевались. Лена, стоя у кровати, подняв платье, тащила его через голову. Витя снимал штаны, сидя на кровати, он вопросительно поднял глаза на Анна Петровну.
- Что, бабушка? – спросила Лена, возясь с платьем.
- Платье ведь порвешь. Расстегнуть лень?
- Да все уже, сняла! Ты иди, бабушка!
- Ну ладно, играйте.
Анна Петровна закрыла за собой дверь и опять принялась за обед, ласково улыбаясь про себя.
Как они с Леной хорошо подружились! Душа радуется, когда смотришь на них. Пусть играют.
Время шло. Дети играли в комнате, то хохоча, то затихая. Она возилась со сварившейся картошкой, слушала и улыбалась про себя. Хорошо слушать, как они играют, и на душе легче, и забот вроде поменьше... Но что-то уж сильно шумят, надо сказать.
Она опять заглянула в спальню, поглядела на ребят:
- Лена, Витя, немного потише.
- Хорошо, бабушка!
Она постояла еще немного, глядя на них и покачивая головой.
- Ладно, бабушка, ты иди! – ответила досадливо Лена.
- Да иду уж.
Анна Петровна еще немного посмотрела, улыбаясь, потом закрыла дверь. Подумала: а хорошо бы их на карточку вот так голышом заснять, на память, поставить рядышком и заснять, вот какие они сейчас... Да нет, это уж куда уж...
Она вернулась на кухню и опять принялась за готовку. В спальне продолжалась возня. Не очень-то они ее слушают, озорники, но она не старалась особенно вмешиваться. Пусть играют голышом, раз это им нравится, большие ведь уже, им интересно. Она не видела в этом греха: дети, они и есть дети, что они еще понимают. И что еще могут... Надо будет потом пойти в комнате прибрать. А как стеснялся Витя вначале! И смех и грех. А потом ничего, привык...
Анна Петровна начала прибираться на кухне. А мысли все текли.
Не далее как сегодня рано утром она заходила на веранду, где Лена и Витя спали вповалку, как котята. Ночь была особенно душная, и ребята все сбросили с себя. Анна Петровна наклонилась к ним, чтобы поднять одеяло, валявшееся комком на полу. Витя спал на спине, закинув острый локоть за голову, тонкий, совсем голенький, все наружу, стригунок сладкий. Все еще как у маленького мальчика. А Ленка-то, Ленка... Закинула ногу на Витюшку, обняла его, румяная попка кверху, все видно, бесстыдница. Ох, девка растет...
Анна Петровна вздохнула. Да, будет с девкой хлопот. Сейчас-то еще ничего, еще девчонка совсем, а что потом? И сейчас уже все понимает. Витюшка-то еще совсем ребенок. И игры с девчонкой ему быстро надоедают, ему бы поиграть во что-нибудь другое, да книжку почитать. Бывает, по целым дням засиживается на диване с какой-нибудь книгой. И ведь какие книги читает, толстые, серьезные, их после деда и не читал никто. И сидит и сидит, забравшись с ногами на диван, хмурясь и почесывая коленку. Лена тогда ходит хмурая, скучная, не зная, чем заняться, иногда садится в углу и смотрит оттуда на мальчика. Хоть бы сама что-нибудь почитала, ведь и в школе задали летом читать.
Анна Петровна беспокоилась за Витю, что он так много читает. Она пробовала его уговорить читать понемногу, но из этого ничего не вышло.
...
Анна Петровна поставила веник в угол – можно было оторваться от работы. Дети все возились в спальне. Анна Петровна медленно подошла и открыла дверь, посмотрела.
Жалко это все кончать, так хорошо играют, но что же делать... Она долго откладывала, и сегодня наконец (ох, как неохота!) решилась.
- Лена, Витя! – позвала она.
- Что, бабушка? – повернулась к ней Лена.
- Выйдите-ка, мне надо с вами поговорить.
- Бабушка, потом!
- Нет, не потом, а сейчас.
Ребята появились на кухне, оправляя одежду, красные и взъерошенные. Она посадила их, села сама и стала говорить. И сразу стало тихо, и в воздухе повисло ощущение беды.
...
- ...А я ведь еще ничего не купила Вите на зиму, да и тебе тоже. Ну, на тебя-то твои родители, может, и пришлют что-нибудь, но я же не могу эти деньги тратить на чужого мальчика – кто для них Витя? Вот такие вот обстоятельства.
Повисло молчание. Витя хрипло сказал:
- Я в детдом не пойду. Я напишу дяде Яну.
Анна Петровна вздохнула – дитя ты еще малое...
- Ох, Витенька, ну ты сам подумай – ну что он сделает? Денег у него тоже лишних нет, да и не годится выпрашивать... И у него своя семья есть, и дети, кто ты ему, зачем нужен? Совсем чужой мальчик.
- Я ему не чужой, - сказал Витя тихим звенящим голосом.
- Ну, а кто ты ему?
Витя молчал.
- Вы что, с ним договаривались? Он тебе что-нибудь обещал?
Витя молчал. Потом сказал:
- Все равно я напишу. Он приедет.
Анна Петровна невесело усмехнулась.
- Ты, Витенька, мал еще, и не знаешь жизни. Напиши, пожалуйста, хуже не будет. Может, он что и придумает, только вот особенно-то на него не надейся...
Опять повисло тягостное молчание. Расстроила я их, виновато подумала Анна Петровна. А так хорошо играли...
- Ну, вы особенно не унывайте. Это же не завтра будет. Еще поиграете, и повеселитесь, и лето еще когда только кончится... а может, что и придумаем... и дядя Ян, может, и правда приедет.
Это она сказала уже только чтобы успокоить Витю – пусть мальчишка надеется. А вдруг и правда... Но нет, всерьез поверить в это она не могла.
- Ты пока подожди... Ну, не отдавай меня, я письмо напишу, подождем, - сказал Витя, глядя в пол.
Ох ты, господи... Да за что же это ей наказанье такое...
...
Письмо было отправлено. Прошла неделя.
День склонялся к вечеру. Витя, кончив читать, вышел в сад и пошел к калитке. Лена знала, куда он идет.
Он заглянул в почтовый ящик. И побрел назад. Дойдя до дома, он сел на крыльцо, на вытертые доски, и так сидел, сдвинув исцарапанные коленки. Лена хотела его утешить, но как? Она подошла и села рядом, вплотную, и так сидела молча. Витя тоже молчал. Приставать к нему с утешениями не было смысла. Лена чувствовала, что будет лучше всего, если она вот просто так посидит с ним вместе. И она сидела, сложив руки на коленях, просто сидела рядом с мальчиком.
– Ничего? – спросила она.
– Ничего.

Часть третья.
Ян едет в Кочнево,
или
собственно о странностях любви.

1. Ян через месяц

Прошел месяц, как Ян расстался со своим попутчиком и вернулся домой, в Янск. Встряска была довольно сильная, и несколько дней он был сам не свой. Острая боль утраты, чувство пропавшего возможного счастья – переносить это было тяжело. И он старался забыть, приглушить в памяти эти два-три дня. Все это был просто сон, не было никакого идеального мальчика, по крайней мере, теперь больше нет, и хватит об этом. Он запрятал подальше фотографию Вити и ни разу не взглянул на нее. Потом, когда-нибудь, когда все лечащее время притупит эту боль, тогда можно будет и вспомнить.
И это подействовало. Он успокоился. Да и то, месяц – большой срок. Иногда он уже спокойно по-доброму вспоминал хорошего паренька Витю, эту свою сумасшедшую, смешную любовь, но был очень рад, что все же не наделал тогда глупостей. Конечно, это была просто блажь.
Только иногда вдруг накатывал на него острый приступ депрессии, и обозначался рядом призрак тихого мальчика в коротких штанах. И хотелось, остро и мучительно хотелось, чтобы он материализовался.
И вот пришло письмо. С горьким удовольствием (вспомнил, мой хороший...) Ян вскрыл конверт и стал читать письмо, несколько строчек на тетрадном листке, написанных крупным почерком ребенка.

Письмо Вити

Здравствуйте дядя Ян! Пишет вам Витя Крылов. Помните как мы ехали с вами в поезде. Дядя Ян, я вас помню и скучаю о вас. Как мы разговаривали про рыцарей. Я живу хорошо. Бабушка очень добрая. Только ей с нами очень трудно с двумя. На одну пенсию теперь не проживешь. Мы с Леной подружились и часто играем вместе. Помогаем бабушке. Как вы живете? Дядя Ян, если сможете приезжайте, я по вас очень соскучился. И бабушка с вами посоветуется. Она не хочет отдавать меня в детдом. Дядя Ян, пожалуйста скорее приезжайте. Я вас буду очень ждать. До свидания.
Витя Крылов.

Дядя Ян, я вас очень люблю.


Нескладное детское письмо со своеобразным и ярким синтаксисом, поначалу оно напоминало обычное письмо школьника, живущего на каникулах у бабушки. К концу это больше походило на крик о помощи.
Ян осмотрел штамп на конверте: письмо тащилось к нему целую неделю... Бедный парень, он все это время ждал его! И сейчас ждет... Ладно, теперь его час.
Ян глядел на клочок бумаги и стремительно возвращался в безумное прошлое. Все трезвые мысли улетучились, как будто их и не было. Вновь Ричард стал самим собой. Прочь, тени...
Спокойная затаенная подавленность сменилась жарким волнением, уверенностью и готовностью к борьбе. Ну нет, никаких детдомов... Впервые за целый месяц Ян достал спрятанную фотографию и долго рассматривал. Мальчик в шортах смотрел на него серьезно и напряженно, сжав пухлые губы – доверчивые, мягко очерченные, благородной формы губы Вита. Ян подмигнул ему. Мужайся, малыш, дядя Ян теперь тебя не оставит. Да, обладание этим мальчиком принесет ему... – да что там, им обоим! – счастье, долгую череду светлых и радостных дней, аминь. И, что самое главное – теперь это реально, на самом деле, этот самый мальчик сейчас ждет его там, в небольшом домике. И эта реальность сводила Яна с ума.
Вдруг появившаяся возможность сразу, одним махом отвоевать все потерянное, все вернуть назад и обрести своего славного (и сладкого) мальчика и с ним – вечное блаженство, - все это подействовало на Яна Лембитовича, как лошадиная доза хорошего нейростимулятора. Он выдержал нелегкий разговор с женой, устроил за один вечер по телефону главные дела и на утренней электричке выехал в Кочнево. Стоит ли говорить, что в ночь перед этим он спал плохо.
...
Электричка тащилась, принимая и извергая на остановках кучки разнокалиберных граждан, дачников и поселян с шанцевым инструментом - шла вторая прополка картошки.
Ян ехал в Кочнево. Невыспавшиеся мысли его навязчиво вертелись вокруг одного и того же, что со вчерашнего дня опять круто вторглось в его жизнь. И среди разнообразных сторон этого нового существования преобладали сегодня конкретные мысли о Вите - ибо Ян ехал к нему, ехал реально, и уже скоро... . Интересно, каким он стал сейчас, его дружок? Сильно ли изменился? Впрочем, он никак не мог вспомнить и тогдашнее лицо Вита, уж слишком мало они были вместе. Очень может быть, что он не сразу и узнает мальчика. Интересно, узнает ли мальчик его? Ян усмехнулся. Уж он-то остался все такой же старой калошей. И что симпатичный "самарский школьник" в нем нашел? Может, просто хватается за соломинку? Отсюда и это «я вас очень люблю». Но в это Ян не мог поверить. Он знал, что все действительно так, и уже целый месяц. А что мальчик просит его о помощи – кого же ему еще просить? Ян действительно был его единственным.
Ян волновался. Он ведь плохо представлял себе, что именно произошло там, на улице Красноармейской. А что, если бабка уже определила парнишку в какой-нибудь интернат? Конечно, летом это маловероятно, но все же? Горящее место, «занять надо сейчас...» и т.д. Ян знал, что устроить ребенка в эти приятные места не так-то просто. Вдруг уже успела? Пока шло письмо? А если бы письмо потерялось?! Вполне могло, обычное письмо в незапертом почтовом ящике на лестнице. Яну стало нехорошо, когда он представил себе, что подумал бы о нем так и не дождавшийся его мальчик. Может, уже и думает? Но ладно, все пока хорошо. Навряд ли за несколько дней что-либо серьезное могло произойти. А если бабуля уже успела, то он теперь выцарапает пацана откуда угодно.
Ян откинулся на спинку сиденья и уже в который раз за прошедшее время - за бессонную ночь и это утро – стал с волнением воображать, как они встретятся. Это будет уже сейчас, совсем скоро... Теперь можно будет не сдерживаться. Наверно, можно будет обнять мальчика, даже поцеловать... «Ну, здравствуй, Витя». А как хотелось бы назвать его поласковее – «мой мальчик», «мальчик мой хороший», «Витюша, мальчик», «мальчик мой милый»...- стоп, это пока не пойдет. Разве что потом, когда-нибудь. Надо еще посмотреть, как сам Витя будет к нему относиться. Как ни верти, а Ян все же почти не знал его, и ехать за ним, ехать всерьез было по большому счету страшновато.
...
Через час он уже шел по проспекту Гаранина. Было позднее утро, и было жарко – жара стояла весь этот месяц. Но здесь было лучше, чем в городе: зеленые тенистые улочки, заросшие травой, все же освежали воздух. Ян думал, что, пожалуй, мальчику в этот месяц было лучше тут, в милом садике с душем, можно сказать, на природе. Но это сейчас здесь так хорошо, а ведь потом наступила бы осень... Ян знал, что такое осень в этих местах. Тогда на эту полудеревню свалится серая дождливая скука, улицы покроются грязью, и придется сидеть безвылазно дома или топтаться в сапогах, поминутно отскребая их. Витя же городской мальчик, породистый «самарский школьник», он привык к большим домам, автобусам. В городе и дождливая осень не такая унылая. Вода струится по асфальту, и стекает, да и не надо по улице семь верст киселя хлебать: вернулся из школы в двух шагах, штаны и рубашку наскоро переодел – а дальше у любого нормального мальчишки полно интересных дел, и друзья, и мультики... А у бабушки, кажется, даже телевизора нет. Ну, ничего, будет он опять городским школьником - пусть не Самарским, а Янским, и друзья появятся. Один друг, во всяком случае, будет сразу. И пусть считается, что он просто жил летом у бабушки, а потом это баловство кончилось. Если, конечно... – и опять в голову ему лезли всякие неприятные вещи, и он опять нервничал. Уж очень он был мнительный, наш Ян Лембитович.
По мере того, как приближалась встреча, Ян беспокоился все сильнее. Сама бабушка в письме ничего не приписала ему, вдруг она спросит, с какого боку он тут опять нарисовался и какого черта ему надо? А пусть. Тут уж Витя и сам может решать, и черт бы побрал всех этих родственничков с их вечными дурацкими «обстоятельствами», едят их Егорьевы собаки, по доброму сибирскому выражению.
Он шел по уже знакомым местам. Ему казалось, что все это было только вчера. Рука, казалось, еще хранила теплоту детской ладони. Скоро, уже скоро. Яну было и страшновато, и хотелось еще скорее.
Вот и магазин, где он когда-то надел на Витину голову синюю кепочку. Цела ли она? О, Господи, какая чушь. Тут же подумал, что надо было бы что-нибудь купить ему. А, ладно, это не уйдет, не в этом сейчас дело.
Вот и улица Красноармейская. Вот и дом. Ян подошел к калитке и увидел закрытую дверь, все, как тогда. Он остановился, собираясь с духом. Было по-настоящему страшно, страшнее, чем в прошлый раз. Не делает ли он, в самом деле, глупость? Обратной дороги уже не будет. Ну и не надо.
Помедлив, Ян решительно открыл калитку. Две какие-то кумушки стояли напротив и ели его глазами. А черт с вами, кикиморы... Ян, вконец перетрясясь, пошел к дому.

2. Ян и другие

Дверь открыла на этот раз сама Анна Петровна.
- Здравствуйте! Вот хорошо-то! – сказала она.
- Здравствуйте, - сказал Ян, шагнув в дверь.
И почти сразу он увидел Витю. Большеглазый худой мальчик в коротких белых трусах, загорелый, пугающе чужой, со стриженой круглой головой и маленьким чубчиком, он стоял босиком на вытертом дощатом полу и смотрел на Яна. Дальше, в глубине дома, показалась Лена.
- Витя! – позвал Ян.
Они подошли друг к другу, оба растерянные и засмущавшиеся.
- Ну, привет...
- Здравствуйте...
Как чужие, подумал Ян. Он взял большеглазого мальчика за острые плечи, неуверенно потянул к себе. Витя качнулся к нему, привалился, ткнулся лицом в грудь.
– Вы за мной? – невнятно спросил он.
– Конечно, за тобой, - так же невнятно ответил Ян, похлопав его по тонким лопаткам.
Острая, кусающая жалость овладела им. Он крепко обхватил Витю вокруг плеч, сжав, приподнял от пола, несколько раз поцеловал – в щеки, а потом в глаза, в моргающие ресницы, подхватил мальчика под трусики и с усилием поднял на руки, как маленького, уже на руках подсадил повыше. Витя тоже неумело чмокнул его в щеку, потом, сидя у него на руках, заговорил почему-то про книгу с рыцарями, которую он здесь нашел – «такая интересная, старинная, я вам покажу».
- Ну, конечно, покажешь, - ответил Ян, глядя в его напряженное и растерянное лицо. Краем глаза он видел, как высморкалась Анна Петровна, как молча смотрела на них так и стоящая в дверях Лена.
- Да тяжелый же он, вот ведь еще ребеночек нашелся!
- Ничего, ничего, - Ян подбросил Витю поудобнее, не утерпев, поцеловал еще раз прямо в тело, в худую грудь с тонкими ребрышками, около соска, похожего на плоское зернышко. От кожи мальчика шел приятный слабый запах. Витя тихо ойкнул, поежился. Он был такой хороший в трусиках, так и хотелось возиться с ним, мять и тискать. Ян, улыбаясь, рассматривал его – исцарапанные колени, неровно обкусанные ногти на тонких пальцах. Настоящий живой мальчик... И какой он худенький без одежды, все ребра наружу, и лопатки торчат, как крылышки, и попка чуть не вся на ладони умещается. Голова круглая, наверно, недавно остригли, хорошо хоть челочку оставили спереди на стриженой голове, как стригли в старину. И родинка около носа... Сидя на руках у Яна, непривычно высоко, мальчик пригибался, обхватив сверху его голову.
- Да заходите в дом. Что же, вы так его и понесете? – продолжала куковать бабушка.
- Так и понесу, - ответил Ян.
Он бережно нес Витю в комнату, высокий мальчик качался над ним, вцепившись пальцами в его волосы, длинные ноги болтались где-то внизу. Ян чуть не задел ими за косяк двери. И потом, когда они сидели на диване и говорили о делах, он держал Витю за плечи около себя, и гладил его, и по затылку и вообще. Мальчик тихо и напряженно сидел, держась за его колено.
Сначала Ян и Анна Петровна некоторое время говорили о каких-то пустяках, не решаясь затронуть главное. Ян осмелился первым.
- Анна Петровна, мне Витя писал, что у вас какие-то трудности?
Она сразу как-то сморщилась – это действительно была больная тема. Еще заплачь, подумал Ян. Он все гладил Вита.
– Анна Петровна, я хочу забрать Витю, - сказал он решительно и почувствовал, как мальчик еле уловимо вздрогнул под его рукой.
Вот так, в лоб. А бабушка может ничего не объяснять.
И все решилось очень быстро. Конечно, Ян забирает мальчика, конечно, Анна Петровна очень рада за него, хоть и жалко ей расстаться с таким хорошим внучком (Вит покраснел и отвернулся), ну да ведь они еще встретятся? И она тут же стала рассказывать какой-то случай, что-то про душ, как Витя его починил. Она говорила неуверенно, и смотрела на Яна недоверчиво – наверно, не могла поверить, что в самом деле нашелся такой... нет, не дурак, и не лох... хотя что-то похожее... такой хороший человек, будем так говорить. Она все говорила, но Ян слушал невнимательно: ему надо было поскорее узнать, есть ли у Вита какие-нибудь бумаги, и какие именно. Начинались серьезные вещи.
...
Оказалось, что бабушка уже успела предпринять кое-какие шаги и даже отдала Витины документы какой-то своей куме, которая вроде бы могла похлопотать. О чем, было ясно. Вовремя Ян успел. Кума мой кумы – не моя кума, бессмысленно с дрожью душевной подумал Ян, взглянув опять на Вита. Мальчик молчал, положив сверху на его руку свою ладошку.
Так как бумаги можно было забрать у кумы только завтра утром (а, может быть, и сегодня вечером, кума просто куда-то умелась), Ян сдался на уговоры бабушки и согласился остаться до завтра и переночевать. Ему не хотелось этого, но также не хотелось и тащиться опять завтра, бросив Вита одного у себя дома. Еще меньше ему хотелось опять бросать его здесь, даже на одну ночь. Надо было всерьез сближаться с ним. Конечно, реальный Вит оказался не таким, каким он его себе представлял, едва узнав в прошлый раз и потом весь месяц вспоминая со все большими отклонениями. Оказался ли он хуже на самом деле, или лучше, Ян не хотел задумываться, в любом случае дело было сделано. О «хуже», пожалуй, не могло быть и речи - такую он ощущал теплоту и сладость в душе, глядя на Витю. Но Витя был скован и застенчив, как в первый день знакомства, и Яну даже неловко было представить себе, каким же чужим и, может быть, несимпатичным мужиком предстал он сам перед мальчиком, который ждал его, как ангела небесного, и, может, по детской доброте уже так и представлял... Ладно, хоть побриться в волнении не забыл.
Им предстояло теперь привыкать друг к другу. И отчасти еще и поэтому Ян, разговаривая, все гладил Витю. Да и вообще - не видел теперь причин не гладить.
Пока они говорили, Лена сидела напротив, зажав руки между коленями, и молчала. Услышав, что Витя и Ян сегодня не уедут, она сказала:
- Поживите у нас немного.
Это прозвучало как трогательное гостеприимство, но навряд ли она думала про Яна.
– Вот, теперь скучать будет, - вздохнула Анна Петровна, - все, Леночка, хватит, месяц целый играли вместе. А то, может, Витюшка пусть еще поживет? А потом заберете...
- Нет! – резко сказал Вит – до сих пор он молчал. Ему сразу же стало стыдно, что он так среагировал на доброе предложение, и он сказал: - Что дяде Яну еще ездить...
Суть была ясна. Не то чтобы он боялся, что дядя Ян передумает, но опять его ждать... Нет уж, лучше сразу, и навсегда, насовсем, вот пока он в руках! Он даже сжал руку Яна в своей руке, и Ян сказал:
- Конечно, Витя. Мы уедем сразу же.
Ох, бабушки, туговаты вы на понимание...
Анна Петровна сказала:
- Идемте, Ян Лембитович, я вам комнатку покажу. Может, и отдохнете с дороги.
– Ну что, Вит, идем?
– Пойдемте.
Это было то, что сейчас и требовалось – остаться вдвоем с мальчиком и попытаться рассмотреть его как следует, рассмотреть и как-то понять. И вот он уже сидит в отведенной ему до завтра чисто выбеленной комнатке на большой кровати с шарами, Ян не видел таких с самого своего детства. Низкое оконце выходит в глухой угол двора. В комнате тихо, особая мещански-перинно-деревенская тишина. Рядом с ним сидит мальчик-подросток в трусах, с круглой стриженой головой, и Ян знает, что это – предмет его безумной любви, приключившейся с ним месяц назад, но как-то не очень верится, что это он самый и есть. Это – замечательный парень, но он другой... Он и тянется к Яну и жмется, и опять болезненно стесняется, и, видимо, переживает за свою бессердечность. Ян физически чувствовал, как ему неловко, и, может быть, страшновато. Яну легче, он тертый калач, и все равно тоже немного неловко – как тогда, в первый день, но тогда их ничто ни к чему не обязывало, а сейчас надо было о чем-то говорить, и говорить сердечно.
Ладно, привыкнем, все нормально. Радость от встречи осталась, и никуда теперь не денется, она только отступила на задний план, но все так же греет душу. Все будет хорошо. И Вит сидит рядом, сцепив длинные тонкие пальцы на исцарапанных коленях. Совсем деревенский стал... Бледноватый интеллигентный «самарский школьник» выглядит теперь как дитя природы.
И они о чем-то разговаривали, но получалось неважно...
В дверь заглянула Лена.
– Ян Лембитович, можно Витю? Вить, выйди.
– Что еще? – сказал мальчик, но поднялся и вышел за дверь.
Слышно было, как Лена что-то говорила ему, слышались слова «когда еще...», «теперь ведь уже...», «в последний раз...». Вит что-то неуверенно отвечал. Потом он зашел к Яну.
– Дядя Ян, Лена меня зовет поиграть с ней на дворе... пока вы отдыхаете. Мы же с ней последний день вместе... Можно?
Он говорил робко, не глядя на Яна, и крутил резинку на животе. Ян умилился: стесняется, мой хороший, что девочка зовет поиграть, как маленького... а самому охота... и совестно дядю Яна сразу же бросать одного... Не понимает, что для дяди Яна сейчас это самое лучшее, чтобы прийти в себя и поразмыслить, да и отдохнуть, в самом деле, после бессонной ночи. Иди, милый, играй, теперь можно...
- Конечно, Витюша, поиграй. А я тут отдохну немного. Мы же теперь вместе, я никуда больше не денусь, - он улыбнулся, неожиданно найдя правильный тон, и теплый, и пока еще сдержанный.
Вит оживился.
– Ну, я пойду?
- Иди, конечно
Вит вышел, еще раз оглянувшись на него.
Ян остался один.
...
Он прилег на кровать, стараясь собрать вместе разбегающиеся мысли, но мысли не собирались. Он действительно почему-то устал, к тому же сказывалась реакция после нерного возбуждения и почти бессонной ночи. Наверно, теперь действительно самое время отдохнуть. Успокоиться (все уже сделано!) и отдохнуть, пока мальчик играет с девочкой.
Итак, все пошло по самому решительному варианту. У него появился сын. То есть пока еще не сын, это слово не произносили, но оно витало в воздухе. Вот так вот, у него новый сынок. Ну, вот и все пока, и думать больше не о чем. Он усмехнулся сам над собой: так уж не о чем? Ну а все-таки, как тебе показался этот новый сынок? Страшновато стало, не правда ли? Такой большой, такой длинный – вырос он еще, что ли, за этот месяц, или и раньше был такой, просто в одежде было незаметно? Да ну, в самом деле: мальчик сидел у него на ручках, обняв за шею, и говорил ему про рыцарей – такой ли уж он большой? Это все тот же его малыш. Во всяком случае, не хуже. Все хорошо, прекрасная маркиза, не правда ли? У него сын, о котором можно только мечтать, да он ведь и мечтал.
Ян вздохнул и заложил руки за голову. Теперь и в самом деле можно подремать в этой тихой до одури комнатке.
За окном послышались где-то близко детские голоса. Ян встал и подошел к окну.
Кусок двора за домом весь зарос низкой зеленой травкой, неподалеку у забора были сложены старые бревна. Где-то здесь и играли Витя и Лена, играли где-то сбоку, у стены дома, прямо в окошке был виден только высокий забор и кусты бузины. Ян безуспешно попытался заглянуть вбок, затем ему пришла в голову удачная мысль.
Он поставил на окно небольшое круглое зеркало с комода, повернул, и тут же увидел в нем мелькающее голубое платье Лены и загорелые плечи Вити. Ян сел у окна и приблизил лицо поближе к зеркалу, ему хотелось посмотреть.
Ребята увлеченно играли во что-то вроде «дочки-матери», хотя были, пожалуй, великоваты для таких игр. На стуле были разложены пластмассовые тарелки и кружечки. Ну прямо как маленькие, подумал Ян, улыбаясь и с интересом наблюдая. Витя, конечно, был ребенок, а Лена – мама. Скоро Ян убедился, что она строгая мама. «Давай попку!» – расслышал он. Витя нагнулся и по-настоящему спустил сзади трусы, выставив ягодицы. Лена ладошкой пошлепала его. Витя тонким голосом просил прощения.
Ян протер зеркало – оно было старое и мутное, но в основных чертах было видно довольно достоверно. И он чувствовал, что это не все, что будет еще кое-что. И он не ошибся.
Уже совсем голый, мальчик встал на четвереньки и так ходил, изображая собачку, мотал головой, лаял, поднимал ножку и, кажется, даже писал у кустика, или делал вид.
Девочка играла с мальчиком, как с игрушкой, с куклой.
Ян в некотором обалдении отошел от окна. «Дочки-матери» оказались эротической игрой двенадцатилетних балбесов. Собственно, это еще не была эротика, ребятишки (по крайней мере Вит) все еще просто по-детски резвились, но уже дойдя до той возрастной стадии, когда голые тела вызывают острый интерес. Тут не было ничего особенно дурного, хотя, конечно, такого он не ожидал… Что же это такое здесь творится? И знает ли Анна Петровна? Они совсем не опасались, и видно было, что часто здесь играют. А чего тебе, собственно, не понравилось? Что этим занимается твой Вит, идеальный мальчик, сиротка, твой мальчик с чубчиком и в коротких штанишках? Точнее, занимается без штанишек? Твой милый, чистый, застенчивый мальчик? А, может, и ничего? Уж не похож ли он, Ян, на глупенькую мамашу, вдруг случайно увидевшую, как ее милый воспитанный сынок занимается наедине онанизмом, и закатившую по этому нормальному, в сущности, факту истерику? Если так, то нечего было подглядывать, тоже моралист нашелся. Нет, он не глупенькая мамаша. Он, Ян, человек широких взглядов, даже, может быть, немного слишком широких, и не в том дело, что он увидел (случайно, ей-Богу!) интимные забавы сынка. А вот то, что это все от этой девчонки… мальчик делал все, что она скажет. Было и беспокойство, и досада, и что-то вроде ревности, может быть, и зависти. Он-то мог разглядывать своего мальчика только отсюда, в тусклом зеркале, да еще и украдкой… Ревность это, батенька.
Веселые голоса за окном усилились. Ян походил по комнате и, не выдержав, снова подошел к зеркалу. Витя и Лена голые бегали по двору, гоняясь друг за другом, между ветвей мелькали румяные попки. Ян глядел, и не мог оторваться. Что бы он об этом ни думал, красивое зрелище резвящихся голышом подростков, мальчика и девочки, не могло не тронуть. Это все – солнце, яркая зелень, заливистый смех, загорелые детские тела – все это завораживало своей эпической красотой.
Потом они, устав, разлеглись рядышком на бревнах, лицом вверх, подставив солнцу разгоряченные тела. Наверно, здесь Вит и загорел, подумал Ян.
Мимо них по двору прошла бабушка. Она не обратила на ребят ни малейшего внимания, и беспокойство Яна немного улеглось. Он вздохнул, переводя дух, и отошел от окна – хватит, в самом деле, подглядывать. В конце концов, может быть, бабушка просто нудистка.
...
Ян лежал с закрытыми глазами, когда в комнату осторожно вошел Витя. Стараясь не шуметь, он подошел и сел на стул. Ян видел сквозь ресницы, что мальчик разглядывает его. Потом он опустился перед кроватью на корточки и осторожно погладил его руку. У Яна защемило сердце. Он открыл глаза, сгреб мальчика, ткнулся лбом в лоб.
- А что, Витя, может, погуляем по Кочнево? Вспомним, как тогда блуждали.
– Пойдемте! Я только штаны надену и рубашку.
Они немного походили по тихим улицам. Витя шел рядом с Яном, как и тогда, месяц назад, в этой же одежде, так же держа его за руку, но все это было уже совсем по-другому. Тогда была гнетущая тяжесть, теперь… да, в общем, все было хорошо, и на душе спокойно. Ян с удовольствием вел Витю за руку по людным местам – пусть все видят. Витя, похоже, чувствовал то же самое и с гордостью оглядывался вокруг.
Яна так и подмывало спросить его: «Ну, во что вы там с Леной играли?». Но ведь мальчик сгорит от стыда, если догадается, что Ян его видел, и еще похуже будет, если Вит начнет врать, невинно глядя на него ясными глазами. Не надо искушать судьбу. Каждый человек имеет право на тайну, и подглядывать нехорошо.
Витя отвлек его.
- Я сюда позавчера ходил, меня бабушка за чаем посылала, - сказал он.
Оказывается, они уже подошли к магазину, где торгуют всем. Как бы угадав вопрос Яна, Витя сказал:
- А вашу кепочку я нечаянно краской замазал, когда во дворе красил.
– Что же ты, на голову краску лил? Уж не после этого ли тебя так остригли? – и Ян, воспользовавшись случаем, провел ладонью по его круглой голове с мягкой щеточкой волос.
– Да нет, она упала просто в краску, меня Ленка толкнула. Жалко, правда?
– Хочешь, я тебе другую куплю? Или что-нибудь другое?
– Да не знаю… Спасибо.
– Давай зайдем.
Кепочек таких на этот раз не было. Ян купил Вите ножик – конечно, не швейцарский, а китайский, но все равно неплохой. Ему хотелось купить Вите что-нибудь из одежды, хотя бы свитер (все равно теплое что-нибудь понадобится и придется покупать), но тут он был полным профаном. А приятно было бы всерьез и по-отечески позаботиться о сынке, Ян чувствовал такую потребность. Оправлять на нем одежду, приглаживать волосы, думать о его вещах… Наверно, это все же отцовство. Или в основном отцовство… Яна очень устраивал такой ответ на затаенный и замаскированный вопрос, который никуда не делся и продолжал уязвлять его самолюбие.
Не следует полагать, что Ян теперь не думал ни о чем другом, что мальчик с чубчиком второй день стоял перед его глазами, заслоняя все на свете, как навязчивое видение. Он думал и о работе, и о том, что начальство наверняка косо посмотрело, когда он отпрашивался, и что такой долгой жары давно не было, и о многом другом. Да и сами мысли о Вите не всегда были приятными. Ян понятия не имел, как его теперь оформлять на себя, в какой лучше форме, наверняка хождений будет много, по разным конторам. Но в одном он был теперь уверен: теперь никто не отнимет у него мальчика. И вообще, как говорил Остап Бендер: когда будут бить, будете плакать.
А пока мальчик шел рядом с ним, переступая по пыли тонкими ногами с грязноватыми коленками, говорил с ним, заглядывая в глаза, и держался за его руку своей еще маленькой, но крепкой рукой – ну вот, что еще надо, сбылись мечты народные или еще нет?
Поев в знакомом павильончике мороженого, они повернули назад, закончив мемориальный поход. Пора было обедать.
...
После обеда Витя привел Яна в большую темноватую комнату, затененную с улицы деревьями, усадил на древний черный диван с валиками и стал доставать одну за другой старые толстые и тонкие книжки. Книги стояли на самодельном открытом стеллаже из досок, от пола до самого потолка.
– Это дедушка делал, и книги от него остались, - сказал Витя.
Здесь были и действительно интересные книги, в том числе и старинные, но больше всего было просто старых. Тут чернели и серели коленкоровыми потемневшими корешками ныне прочно забытые исторические и военные романы сороковых – пятидесятых годов, исключительно отечественные, всякие Раковские, Сергеевы-Ценские, Костылевские, Ладинские…
- Дедушка, наверно, военным был? - спросил Ян.
- Нет, он на железной дороге работал.
«Генералиссимус Суворов» – это Ян читал, и даже кое-что помнил. «Адмирал Ушаков» – нет, он читал что-то другое, но почти такое же, только в двух частях. «Севастопольская страда» - только читал про нее… Ох ты: Натан Рыбак, Иван Ле, Чапыгин. Злобин…
- Неужели ты все это одолел? – спросил он, когда Витя достал толстенное «Преображение России» Сергеева-Ценского, книговину почти кубической формы.
– Да нет, некоторые просто показать хочу… Кое-что спросить… А вот эти почти все прочитал, - он отодвинул увесистую стопку.
Витя брал книги одну за другой, переворачивал страницы, глаза его внимательно и быстро пробегали по пожелтевшим листам, наполняя сердце Яна радостью – ну и сынок ему попался, хоть куда, умница, такого не сразу найдешь, хоть все Кочнево исходи - с Самарой вместе. Вот повезло ему. Крупно, крупно повезло.
– А вот эта, я вам говорил, старинная, с рыцарями, - Витя залез на табуретку и вытянулся кверху тонким телом, так что рубашка на животе выскочила наружу, доставая книжку с самой верхней полки.
– Вот она.
Присев, он спрыгнул с табуретки на пол и подошел к Яну с книгой в руках, листая на ходу.
– Вот, внизу написано издание, «1911 год».
Ян почувствовал некоторое разочарование, как будто в самом деле думал, что книга окажется прямо из рыцарских времен – «старинная, с рыцарями», как уже второй раз сказал про нее мальчик. Усмехнувшись над собой, он взял книгу.
Это был гимназический учебник по истории средних веков, раза в два толще нынешних школьных учебников.
– Интересная книга, - сказал Ян.
– Вот тут рыцари, - мальчик, наклонившись к нему, листал книгу в его руках. Он был совсем близко.
Рыцарей было штук шесть, в разных доспехах, на нескольких страницах. Дальше шли разные рыцарские замки, тоже штук шесть-семь. Да, это было любопытно. Ян привык к другим учебникам, в его советское время все было уже по-другому.
– Правда, читать неинтересно, все про церковь да про святых.
Что ж, тогда были свои заскоки…
Витя взял другую книгу. Он стоял у колен Яна, листая страницы и показывая ему картинки. С раскрытой книгой в руках, в клетчатой рубашке с закатанными рукавами и в черных коротких штанах, с чубчиком на стриженой круглой голове, он сейчас сам походил на какого-то симпатичного умного пионера со старого плаката или картины, типа «будем летчиками». Только красного галстука не хватает. Казалось, он совсем освоился, но Ян заметил, что, коснувшись ногой его колена, мальчик отодвинулся, а потом прижался снова – похоже, уже специально. Господи, как же хотелось прижать его хоть чуть посильнее. Господи, скорее бы проходила эта проклятая мучительная фаза ломки застенчивости, и у него и у бедного мальчишки… Ян сам был подвержен этому недугу с детства и до зрелых лет. Поселишься, бывало, с кем-нибудь в одной комнате в общежитии или в больничной палате, и знаешь, что через три дня скованность пройдет, а через неделю станешь с ним приятелями, и будешь с удовольствием болтать с ним и скучать без него, если хороший человек – но пока, в первые дни, сущее мучение. С возрастом это немного ослабевает, но никуда не девается…
Вите явно неохота было дожидаться трех дней, и он мучительно искал более близкий путь к Яну. Держание за руку, книги, рыцари… Ян живо представлял себе, как мальчик пробивается к нему со своей стороны туннеля, с трудом преодолевая себя - и вот теперь прислоняется к его колену, как бы невзначай, не отрываясь от книги. Он нуждался в помощи.
Выбившийся край рубашки свисал у него сбоку.
– Дай-ка я тебе заправлю, - не утерпев, сказал Ян. Он притянул Витю к себе, заправил ему рубашку, расправил под поясом, подтянул шорты. Витя качнулся у него в руках, продолжая листать, сосредоточенно хмурясь и выпятив губы.
– Помнишь, как тогда, месяц назад, перед домом, - сказал Ян.
Витя кивнул, не поднимая глаз. Ян не сомневался, что он помнит.
– Мне вот эта понравилась, - он положил учебник на стол и снова повернулся к Яну со старой желтой книгой большого формата, размером с энциклопедию. Такие книжищи, с текстом в две колонки, выпускали в сороковых годах. Это оказался «Порт-Артур» Степанова, изданный в 1944 году.
– Вот, в войну печатали.
– Хорошая книга. Ты до конца прочитал?
– Да почти. Я быстро читаю.
– Ты молодец.
Витя покраснел от похвалы – у него порозовели уши – и сказал:
- Я много еще чего прочитал. А у «Порт-Артура» конца тут нет, страницы вырваны, жалко.
– Дома дочитаешь. У меня есть.
Ян совершенно сознательно вставил это «дома», наблюдая за лицом Вити. Витя на миг вскинул на него глаза и снова опустил.
Тут было бы самое время Виту поинтересоваться, какие еще книги есть дома, и много ли их вообще, да мало ли про что еще. Но он молчал, снова повернувшись к полкам.
– Вот, смотрите, а это настоящие исторические, и тоже старинные.
Он протянул Яну несколько книжек потоньше, действительно любопытные книги Валишевского про Ивана Грозного, про Екатерину, про Смутное время. Кое-что Ян читал. Это были репринтные издания семидесятых годов с книг начала двадцатого века, и бедный ребенок принял их за настоящие старинные.
– Мне тут одно место понравилось, сейчас я вам найду… Вы представляете, поляки в Кремле ели друг друга от голода, и вот написали жалобу командиру, что одного там съели чужие, из другой части, а не свои. Представляете?
– Представляю, Витя.
Витя взглянул ему в лицо, улыбнувшись, но тут же опустил глаза и стал листать книгу, опять осторожно прижавшись к его колену.
– Бедняги, - сказал Ян.
– Да, бедняги, а сколько они тогда наших убили? Когда Москву стали жечь, после того как сани с дровами опрокинули?
– Да что-то тысяч пять, - спокойно сказал Ян, но губы его все же тронула усмешка.
Мальчик опять вскинул на него глаза, в них было приятное для Яна удивление:
- Вы прямо все знаете.
– Все не все, но кое-что знаю. Даже то, что это совсем не старинные издания. Им лет тридцать.
– Смотрите, когда напечатано! И с «ятями»!
- Увы, Витюша...
Ему очень не хотелось разочаровывать историка в шортиках, но обманывать его он тоже не собирался. Правда прежде всего, и он рассказал все, что знал об этих вещах.
– Но книги и на самом деле интересные, и довольно редкие.
Они продолжали разговаривать, и смотрели книжки, и, кажется, все же стали немного ближе друг к другу. Правда, их оживленный разговор был немного искусственным – тонкая стенка отчуждения еще сохранялась между ними. Слишком мало они все же были знакомы, и слишком огромными оказались вблизи эти понятия - «отец» и «сын». Пожалуй, в поезде было проще – они просто дружили тогда, и знали, что вся их дружба – на два дня. А теперь напряжение все сохранялось, как ни тянулся к нему мальчик, превозмогая застенчивость, и как ни старался помочь ему Ян. Не так-то это было легко: не мог он просто так вдруг обнять Витю и начать его ласкать, втащив на колени, хоть ему и хотелось этого, хотелось безумно.
Следующий ход был не его. Надо было просто выжидать и помогать мальчику в его робких попытках. Давай, малыш, давай.

3. Ян. Безумное чаепитие – почти по Алисе

Незаметно стемнело, подкрался вечер. В дверь просунулась голова Лены.
- Витька, ты здесь?
- Здесь мы. Что тебе?
- Витька, иди мойся, пока вода не остыла. Я уже помылась.
Лена настороженно смотрела на Яна.
- Ладно, сейчас иду, - сказал Витя.
Девочка повернулась и вышла. Витя смущенно взглянул на Яна.
- Тут у бабушки так, вы не удивляйтесь, мы вместе моемся на ночь на кухне... Бабушка велит... Да это ничего, правда?
- Конечно, ничего.
- А потом сидим, ужинаем, чай пьем.
Мальчик застенчиво теребил шорты на ноге.
- Я сейчас тоже мыться буду. Вы хотите посмотреть?
Чудо ты мое, подумал Ян.
- Конечно, хочу, - сказал он.
...
На кухне горела лампочка под низким потолком, горела ярко. На полу стоял таз с водой, Анна Петровна подтирала тряпкой пол вокруг него. У стола сидела Лена.
Ян нерешительно остановился.
- Ян Лембитович, садитесь, сейчас Витя немного помоется, и будем ужинать. Они у меня каждый вечер перед сном моются, а то ведь весь день где попало бегают, куда таких в постель пускать?
Она стала наливать в таз воду, пробуя рукой.
- Давайте, я вам помогу, - и Ян взял у нее ведро и сам подлил еще.
- Хватит, - сказала Анна Петровна.
Витя уже раздевался около тазика, он снял рубашку, а потом стащил шорты сразу вместе с трусами, открыв маленький мальчишеский член, смущенно улыбнулся усевшемуся на стул Яну, и Ян улыбнулся ему в ответ. Прыгая на одной ноге, мальчик снял все это с ног и бросил на пол. Он стал мыться, осторожно встав в воду.
Ян уже видел сегодня голого Вита, но тогда было далеко, и плохо видно. Сейчас мальчик был совсем рядом, в двух шагах, и Ян рассматривал его с волнением и чувством тихого счастья. Ему было немного неловко – от раздетого Вити исходило то ощущение особой открытости и беззащитности, которое появляется при виде обнаженного ребенка, мальчика, даже если мальчик сильный и крепкий. А Вит не был ни сильным, ни крепким - тонкорукий, тонконогий, и шейка тоже тонкая и длинная. И все-таки какой он красивый... Он вовсе не был болезненно худым или костлявым, это была нормальная худоба быстро растущего двенадцатилетнего мальчика. И ноги крепкие, хотя и тонкие, и мускулы есть под тонкой смуглой кожицей. Он так хорошо загорел за месяц. Даже там все красивого золотистого цвета... Ян невольно улыбнулся.
Мальчик, поймав его улыбку, опять улыбнулся в ответ.
Яну вдруг показалось, что все это он уже когда-то видел, в незапамятные годы – то ли в пятидесятые, то ли еще когда, может, даже из подсознания... Невысокая, почти деревенская кухонька в маленьком домике, со старым крашеным кухонным столом с дверцами, запертыми на деревянную вертушку, и русской печью, потемневший железный таз на щелястом полу, в тазу моется голый мальчик с русым чубчиком, уже довольно большой. Все это было как бы из полузабытого прошлого. Может, когда-то в такой кухне горела керосиновая лампа, а засиженная мухами лампочка под потолком зажигалась только иногда, когда давали свет, может, вообще лучина, а на полу вместо оцинкованного таза стояла какая-нибудь совсем уж первобытная лохань или ушат - сути это не меняло. Какая-нибудь Анна Петровна была всегда такая же, да и большеглазые мальчики с чубчиками и без чубчиков, вереницей прошедшие через эти каморки за минувшие эпохи, по сути своей были всегда такими.
Анна Петровна подняла с пола Витины вещи:
- Вот, стираю им каждый вечер, а утром чистое надевают. А перед сном сидят, обсыхают.
Ян что-то поддакивал ей, но слушал невнимательно.
Витя вымыл ноги, вышел из тазика и обтерся ветхим вафельным полотенцем. Промокнув вымытые места, он бросил полотенце и неуверенно голый подошел к Яну. Сказал:
- Вот, я помылся.
- Ну и хорошо.
Мальчик переступил с ноги на ногу, казалось, он не знал, что делать дальше. Бабушка все копалась с бельем.
- Ну, идем ко мне, - сказал Ян.
Он взял Витю за руку и привлек к себе, между колен. Очень хотелось посадить мальчика на колени, но он не решился и просто держал Витю перед собой, положив руку на прохладную влажную кожу, с волнением и горьковатой нежностью ласково сжимая его коленями.
Они были у всех на виду: суетилась бабушка, Лена сидела тут же на стуле. Но Витя не отходил, и даже с каким-то вызовом поглядывал на Лену, держа Яна за руку. Яну показалось, что его пальцы дрожат.
- Тебе не холодно? – спросил Ян.
- Нет, я же теплой водой мылся, - ответил Витя.
У него была черная родинка на животе, около пупка, такая же, как на щеке. Наскоро вытертая кожа была еще влажной, на ней виднелся рубчатый красный поясок от резинки. Он не закрывал внизу, и молча и напряженно стоял боком между ног Яна, привалившись к нему.
Лена делала вид, что ей все это совершенно безразлично, и не смотрела на них.
Ян не знал, долго ли он так стоял – наверно, совсем немного, - но знал, что запомнит это стояние надолго.
Анна Петровна протянула Вите чистые трусики:
- На вот, одевай.
Витя тут же, стоя между Яновых колен, быстро натянул их и снова привалился к нему.
Ян, осмелившись, поправил завернувшуюся за резинку складку.
- Ну вот, садитесь к столу, - сказала Анна Петровна, ставя на стол горячий электрический самовар.
Они подошли к столу, и Ян нерешительно остановился.
- Садитесь, Ян Лембитович, вот на стул садитесь, - бабушка пододвинула стул, и Ян уселся сбоку от неудобного кухонного стола, под который нельзя было убрать ноги.
- Витенька, и ты садись.
Мальчик в затруднении оглянулся - было тесновато, и Ян, решившись, похлопал себя по колену:
- Садись ко мне.
Стоящий рядом мальчик, казалось, не понял, или не поверил. Ян замер. Но Витя кивнул, повернулся и несмело ткнулся задиком, подсаживаясь. Он не умел садиться на колени. Ян натащил его на себя, поближе, усадил боком, поперек своих колен и лицом к столу, положил, придерживая, руку на бедрышки, сразу на оба, поперек. Подумал: нет, так не бывает.
Анна Петровна смотрела на него с доброй улыбкой.
- Мешать он вам будет, - сказала она, с сомнением покачав головой. Сидящая с другой стороны за столом Лена ничего не говорила и не смотрела на них, как будто Яна и Вити здесь вообще не было. Витя тоже молчал, напряженно выпрямившись.
- Ничего, мне не тяжело, - рассеянно ответил Ян, поудобнее устраиваясь с Витей на коленях. Он волновался и радовался. Было и тяжело, и неудобно, мальчик действительно был уже большой и сильно мешал ему, но все это были пустяки. Ян ел и осторожно пил чай, не замечая вкуса, стараясь не пролить его Вите на колени и не обжечь его. Все было нормально, очень нормально.
- Я с вами сегодня лягу, ладно? – спросил Витя, заглядывая ему в глаза.
- Ладно, - ответил Ян.
Да, сильно нормально.
- Да что ты дяде Яну мешать будешь, место ведь есть, - вмешалась Анна Петровна.
Ян почти разозлился.
- Да нет, мы вместе, - внушительно сказал он.
- Своя ноша не тянет? – вздохнула Анна Петровна, добрыми глазами глядя на них.
- Вот именно, - сказал Ян.
Витя опустил голову.
- Он нам тут все уши прожужжал про дядю Яна, - грубовато сказала Лена, прихлебывая из чашки.
- Лена! – повысила голос Анна Петровна и обратилась к Яну: - Вы уж извините, она сегодня сама не своя. А Витюша действительно все последние дни все вас ждал.
- Бабушка! – Витя привстал с колен Яна, - я же только говорил, что дядя Ян приедет за мной обязательно, а вы все не верили, и ты и Ленка, а я и правда ждал, и он правда приехал! И вот...
Он почти выкрикнул это и замолчал, устыдившись своего порыва. Ян был тронут.
- Ну приехал, и хорошо, и успокойся, - сказала бабушка.
Чаепитие кончилось, они отодвинулись от стола и еще посидели, разговаривая. Витя было встал, но почти тут же снова залез к Яну на колени, уже освоившись и, очевидно, оценив эту позицию.
Странно и хорошо было Яну в этой кухоньке, освещенной голой лампочкой под потолком, в этом чужом доме, в компании с доброй старушкой и двумя ребятишками. Все это походило на сон или на сказку. Витя прочно устроился у него на коленях. Раза два Ян вставал, чтобы помочь бабушке, он бережно спускал Витю на пол, и Витя стоял и ждал, и опять сразу же залезал обратно на насиженное место, как только Ян садился. Ян был не против. Ну и что, все нормально, все тоже достаточно традиционно: помывшийся в корыте мальчик теперь перед сном сидит на коленях у мужчины, наверно, у отца, они еще поговорят перед сном и пойдут спать. И Ян спокойно держал Вита перед собой.
Витя повернулся и теперь сидел, привалившись к Яну спиной. Слушая Яна, он поворачивал назад лицо, возя по нему затылком, и Ян, касаясь губами стриженой мальчишеской головы, легонько чмокал его то в ухо, то в теплый висок.
Теперь он чувствовал контакт с Витей, и трудно было бы не почувствовать: колени уже начинали болеть. Тяжелый мальчик расслабился, отмякнул и наваливался спиной на его грудь, широко и совсем по-ребячьи разведя ноги верхом по сторонам его ног, выставив вперед животик. Ян, про себя улыбаясь, удерживал его за бедра, поглаживал там, с внутренней стороны, у трусиков, где кожа была совсем нежной, и похлопывал тонкие бедрышки, и изнутри и снаружи. Вертясь, мальчик сползал, и Ян втаскивал его повыше, обхватив поперек мягкого живота. Все-таки ребенок был уже великоват, чтобы сидеть на коленочках, и Ян от души радовался, что все же успел, и что пока еще оказалось можно его так подержать.
Иногда Витя поворачивался и заглядывал Яну в лицо, робко и счастливо.
- Как он вас любит, - сказала Анна Петровна, лучась морщинками.
Витя немного смутился, но промолчал, и Ян тоже ничего не стал говорить, только поерошил Витин чубчик: любит, ну и любит.
Лена была печальная и кислая, и было понятно, почему. Яну было жалко ее. Она была неплохая девчонка, и так просто смотреть на нее было приятно. Но в его душе был неприятный осадок – он знал, что они с Витей тут вытворяли. Он был уверен, что это она была заводилой, и учила его невинного паренька всяким шалостям - еще неизвестно, чему. Этот вопрос все еще немного беспокоил Яна, и он хотел потом, наедине, как-нибудь навести Витю на разговоры об этих играх. Хотя после таких обмываний на кухне он уже не очень удивлялся. Наверняка Вите тоже давно уже не в диковинку Ленино устройство. Но все равно, теперь – все, ищи себе, дорогая, другую игрушку.
Когда Анна Петровна выразила надежду, что Витя еще к ним приедет, может, на следующее лето, «будете опять с Леночкой играть», Ян ответил что-то неопределенное. Он представил себе, как могут играть в таком же духе уже тринадцатилетние мальчик и девочка, и подумал про себя, что это он навряд ли допустит.
Они сидели довольно долго. Ян кое-что рассказал о себе. Анна Петровна, любопытная, как большинство женщин, забросала его вопросами. Витя теперь внимательно слушал, и изредка тоже о чем-нибудь спрашивал.
- Ян Лембитович, вы из Прибалтики? – спросила она.
Конечно, ее заинтересовало его необычное для России имя. Он привык к таким вопросам. Его принимали и за прибалта, и за белоруса, и за поляка, он привык и не обижался, тем более что вопросы, как правило, были необидные – он уже убедился, что к этим вариантам отношение у большинства простых русских было вполне доброжелательное и даже заинтересованное. Могло быть и похуже…
И Ян рассказал, как обычно, что имя дал ему отец, что отец у него был эстонец, и поэтому он Ян. Ян Лембитович. Янов, конечно, много разных, но Лембит - уже чисто эстонское старинное имя, некий Лембит, или Лембиту, возглавлял в ХIII веке борьбу племён эстов против Ордена меченосцев. Лембиту погиб в бою и почитается в Эстонии как народный герой и поныне, как какой-нибудь Добрыня у русских. Тут, надо думать, сказались уже дедушкины вкусы, но про своего эстонского дедушку Ян не знал ничего.
- В эстонском флоте до войны даже была подводная лодка «Лембит».
- А фамилия какая? - спросил Витя, который слушал все это чрезвычайно внимательно, ибо это теперь его весьма касалось. Наверно, уже прикинул себя Виктором Яновичем, и гадает, не эстонец ли он теперь.
- Фамилия у меня от матери, вполне русская – Тихомиров. Отец взял фамилию жены, так тогда было лучше. Его привезли из Таллинна в Сибирь в сороковом году... депортировали.
- Понятно, - вздохнула Анна Петровна.
- Так вы не эстонец? – допытывался Витя.
Ян засмеялся.
- Нет, я русский. Мать у меня русская, да и по-эстонски я только одно слово знаю: tere – «здравствуйте». Сам родился в Сибири.
- Родители-то живы?- это опять Анна Петровна.
- Мать жива, отец умер.
Витя о чем-то думал.
- А какая у него была эстонская фамилия? – спросил он.
- Лутс.
Помолчали.
- Дядя Ян, а как вас в детстве звали?
Ян смутился.
- Янек, наверно? Или Янка, как у белорусов? – улыбаясь, предположила бабушка.
- Нет, мы же не в Белоруссии...
- Ну как, дядя Ян? – не отступал Вит.
Ян застыдился.
- Янчик...
...
Разговор перешел на Витю, и Анна Петровна принялась хвалить его, рассказывала, какой он послушный и хороший мальчишка.
- Я знаю, что он молодец, - сказал Ян, с удовольствием наблюдая сбоку сгустившийся румянец на щеках мальчика. Это было забавно. И вообще, казалось, что все теперь легко и свободно, что устранены все перегородки и границы, что дальше все так и будет – просто, весело и немного шутливо. Яну уже хотелось поскорее остаться с Витей вдвоем, и уже совсем здорово было думать, что они лягут вместе (позор тому, кто дурно подумает...).
Действительно, пора было устраиваться на ночь. Бабушка провела Яна с мальчиком в ту же комнату, где он отдыхал днем, разобрала постель и ушла. Лена уже отправилась спать.
Они остались одни.

4. Ян. Ночь нежна

- Ты спать хочешь? – спросил Ян.
- Да нет пока.
Они сидели рядом на постели, Ян и Витя. Можно было бы и ложиться, но Ян медлил. Ему хотелось еще немного посмотреть на Витю. Он еще не насмотрелся.
Но разговор как-то не клеился. Это казалось странным: там, на кухне, только что, когда они сидели все вместе, с бабушкой и Леной, там все было уже просто и легко, там он мог держать Вита на коленях, вот просто так держать и ласкать, между делом, и шутить, и говорить о всякой чепухе. А сейчас, когда, казалось бы, никто им наконец не мешает и они оказались вдвоем – все как ножом отрезало. Опять вернулись скованность и отчуждение, и лишний раз можно было убедиться, что его Виктор Янович тоже ох как непрост... Они сидели рядом и перебрасывались короткими фразами. Ян смутно чувствовал, что их главное объяснение еще впереди.
Наступило молчание.
- Ну что, давай ложиться? – спросил Ян.
- Давайте. Мы еще поговорим, когда ляжем?
- Конечно, поговорим. Если ты спать не хочешь.
- Я не хочу. А вы хотите?
- Пока нет.
Спать Ян действительно не хотел.
Они сходили куда надо, осторожно пробираясь по уже темному и тихому дому. Закрыли дверь, вернулись, и Витя сразу же полез в постель, под тонкое одеяло, стал поворачивать его над собой, поднимая коленки, лег на бок, глядя на Яна блестящими глазами. Ян раздевался, мальчик внимательно смотрел на него. Пожалуй, его самого Витя еще и не видел без штанов. Или видел, в поезде? Но, кажется, он тогда не смотрел. Пусть теперь смотрит. Рассматривает, какой у него дядя Ян, или кто он теперь там ему… Сейчас он разденется, потушит свет и тоже ляжет к нему, под это одеяло. Черт возьми… Робеет он, что ли? Какое-то волнующее и тревожное чувство ожидания. Прямо как новобрачные, подумалось совсем уж некстати. Новобрачные были явно неуместны, и даже с каким-то гадким намеком. Он ведь не собирался ничего делать с Витом, ничего такого, ему неловко было даже думать о том, чтобы делать с мальчиком что-то не принятое, пусть даже и совсем немного. Но что-то такое все же было в этой их общей кровати от жениха и невесты: в первый раз, оба раздетые, вместе в постели, без посторонних, маленькая спаленка - и ночь впереди.
Раздевшись, Ян в одних плавках подошел к выключателю на стене, взглянул на лежащего на кровати Витю. То ли он все же боится? Мальчик ждал, подвинувшись к стене.
- Я тушу?
- Тушите.
Ян щелкнул древним черненьким выключателем и в наступившей темноте осторожно полез под край одеяла, к мальчику.
...
И сразу же мальчик привалился к нему, обхватил руками, крепко-крепко прижался:
- Ой, дядя Ян...
Все стенки сразу рухнули.
- Витюша, мальчик, как же я соскучился по тебе.
- А я-то...
Они как будто только что встретились, по-настоящему, как будто не было встречи утром, и всего этого дня, и вечернего безумного чаепития.
Витя навалился на него своими тридцатью килограммами, закинул через него ногу, обхватил за шею, уткнулся лицом куда-то в ухо. Он бормотал горячо и бессвязно, почему-то называя его то на «ты», то на «вы»: «Дядя Ян, ой, вы наконец приехали, я так и знал, что вы за мной приедете, и ждал... А Ленка не верила, говорила, что ты не приедешь... Даже бабушка не верила, она говорила, зачем вам чужой мальчик, и чтобы я не очень ждал... А я все ждал, я знал, что ты меня не бросишь так... и вот теперь все».
Он глотнул и замолчал. Ян вдруг понял, в каком нервном напряжении жил парнишка в эти последние дни, как ему было тяжело и страшно, и детдом впереди, и последняя надежда – он, Ян, и эта надежда все слабее и слабее. И как хочется ему теперь верить, что в самом деле все, уже все! Ян думал об этом, и чувствовал какую-то вину, хотя ни в чем не был виноват. Он бормотал какие-то банальности - «мой мальчик, Вит, милый, мальчик мой хороший…». Мельком подумал: ну вот, весь заготовленный в электричке репертуар пошел в ход, еще и не хватает…
Он ласкал Вита, и целовал, и мальчик елозил по нему, терся ногами о его ноги, тыкался в него носом, как котенок, и чуть не плакал: «Мне все не верится, что это правда, весь день не верится, и что больше не надо про детдом, вообще не надо, никогда, я бы там не смог... и я опять с тобой, все, и опять можно про рыцарей, и все, и завтра опять вместе поедем, опять как тогда».
- Конечно, поедем, и теперь будем вместе.
- Все уже теперь?
Ну вот, теперь уж точно сбылись мечты народные, или мечты идиота, криво усмехнулся в душе Яна какой-то ироничный карлик. Но Ян отмахнулся от него, от этого карлика – все было серьезно, он сам чуть не плакал, и старался, чтобы у него не дрожал голос:
- Конечно, ты мой, мой мальчик, мой хороший мальчик, да?
- Да...- жалобно полувыдохнул-полувсхлипнул Витя.
Может быть, для двенадцатилетнего Вити и было немного смешно соглашаться, что он - хороший мальчик, но только не сейчас. И, в конце концов, так оно и было. И Ян гладил хорошего мальчика, и успокаивал, и целовал чубчик на лбу, отбросив всякую сдержанность. Все это было теперь его - и чубчик, и родинка около носа, и вообще все, что есть у мальчиков...
А Витя все бормотал, уткнувшись ему в ухо:
- А я хоть и думал, что ты приедешь, а все равно боялся, вдруг что-нибудь случится... и я тогда вообще один останусь... то я все время знал, что у меня твой адрес есть, а тогда что? Тогда конец...
Ян успокаивал его, а сам думал, что бедный наивный парень и сам не знал, насколько на самом деле правы были бабушка и Лена: большинство серьезных и вполне хороших людей действительно побоялись бы связываться с чужим подростком. Хотя, возможно, у них хватило бы доброты на крошку в кудряшках... Да и он, Ян, такая уж незаурядная и великодушная личность необыкновенной смелости? Куда там... Он, правда, действительно ни минуты не колебался, но дело было не в его качествах. Умом он тоже признавал опрометчивость такого поступка. И то, что прав оказался Витя, что оправдалась его наивная вера в случайного попутчика, это было действительно редким чудом – и для мальчика, и для него, Яна. Это - любовь, вот что это такое...
Он успокаивал мальчика, и так они говорили, и понемногу успокаивались оба. Витя вдруг спохватился - "ой, я что-то вдруг на "ты" перешел, ничего?" - и Ян мигом его успокоил. Вит все так же ласкался, почти лежа на нем, и Ян отвечал, волнуясь и радуясь. Он немного опасался – не слишком ли телесные были эти ласки, и боялся, как бы не возникли у мальчика признаки особого специфического возбуждения. Ему очень не хотелось бы сейчас обнаружить у Вити такие признаки, тогда пришлось бы кончать все и поскорее спать. Но Вит был еще невинен, как голубь, его член в тоненьких трусиках оставался маленьким и мягким, Ян его почти не чувствовал. У него самого дело обстояло сложнее: мальчик был такой сладкий, что Ян порадовался своим тугим плавкам, скрывшим признаки его собственного специфического возбуждения. В противном случае, пожалуй, у него возникли бы проблемы, он мог бы нечаянно удивить и испугать ребенка. Все это вообще-то было запретным удовольствием, но сейчас было можно, Ян знал, что можно – только не переступать границы дальше… И он, уже не беспокоясь, гладил мальчика по спине и по стриженой голове, мысленно отмахнувшись от всего и просто отдавшись счастью.
Они продолжали говорить, уже спокойнее.
- А ты когда получил письмо?
- Вчера утром. И сразу поехал, как устроил дела, на второй день.
- Как долго шло... Я не знал.
- А ты думал, что раз город близко, так письмо быстрее доходит?
- Я еще боялся – вдруг потерялось.
- Могло, конечно. Простота ты моя кочневская, вместе с бабушкой, важные письма только заказным надо отправлять.
- Вот бы и правда потерялось... Тогда бы ты не приехал.
- Догада... Уж конечно бы не приехал. А ты бы думал, что я не захотел, и больше бы не написал. Вот был бы цирк.
Мальчик молчал.
- А ты сразу решил, что поедешь? – снова заговорил он.
- Ну, после такого письма, с такой припиской… - Ян зарылся губами в мягкую щеточку волос.
- Я тебя правда очень люблю, - невнятно и глухо сказал Вит куда-то ему в грудь.
- Я знаю. И я тебя тоже, ты это знаешь?
- Я это и тогда еще знал.
Это было верно.

5. Ян. Ночь нежна – продолжение. Ночные разговоры

Повозившись, они устроились довольно удобно. Витя так и лежал, навалившись сбоку на Яна, и закинув на него руку и ногу. Яну это было приятно. Он понимал, что больше такой ночи не будет, ибо не принято спать вместе с детьми, и правильно, что не принято. Но эта ночь в домике бабушки-нудистки явно выпадала из общих правил и была редкостным подарком судьбы. Поэтому-то Ян и держал на себе эту сладкую тяжесть, килограммов тридцать, их чудесную сущность, замечательное содержимое – самого лучшего на свете двенадцатилетнего мальчика с ничтожной примесью текстиля, его двенадцать лет – и ничего больше.
Он согласился бы держать его всю ночь, и пусть бы Вит так и спал, прижавшись к нему. Но пока до спанья было еще далеко, они лежали и тихо разговаривали.
В основном, говорил Витя. Его как бы прорвало, и он рассказывал Яну то, о чем до сих пор избегали говорить – о его прежней жизни в Самаре, о маме. Он рассказал про тетю Агату, у которой прожил несколько месяцев.

Разговор первый.

- Вит, а помнишь, ты говорил тогда, в поезде, что ни за что к ней не вернешься, помнишь, «лучше смерть»?
- А что?
- Она что, такая злая была? Била или ругала сильно?
Витя, казалось, был в затруднении.
- Да нет, она не била, и не ругалась почти никогда. А просто вот так все, что лучше убежать куда глаза глядят. Не знаешь, как ей угодить. И все вздыхает, вот, как тяжело стало жить, вот вроде как бы из-за меня…
- Попрекала куском хлеба.
- Да прямо так не попрекала, а все равно это видно было. Ну, иногда же надо какие-нибудь деньги иметь, на автобус, вообще…
- Конечно.
- Ну, а у нее выпрашивать – сразу какой-то неблагодарной скотиной себя чувствуешь: мол, сколько она заботится обо мне, а мне все мало… И деньги вот еще нужны, а сколько их идет, этого они не знают… Ну, в общем, все так.
- А она одна жила или с мужем?
- С мужем. Он ничего, довольно веселый был… Да он со мной и не общался почти. И пьяный часто приходил, они тогда ругались.
- А еще дети были?
- У них сын взрослый, но он в другом городе живет. А они вот так вдвоем привыкли, я им и совсем ни к чему был…
- Короче, несладко тебе приходилось.
- Ага. Вот со стороны можно подумать, что я действительно такой неблагодарный – и не бьет, и не ругает, просто строгая тетя, а он, дескать, потерпеть не мог… а это правда тяжело
- И что, всегда была такая суровая, никогда не приголубит, не поцелует?
- Нет. Да мне особенно-то это и не надо, я не больно люблю ласкаться да целоваться…
Тут он понял, что зарапортовался и ляпнул лишнее, что-то совсем неподходящее в объятиях у Яна.
- Вот, только с тобой… - неловко поправился он.
И – опять молчаливые ласки…
Потом Витя продолжил:
- А только я вот вижу, что ей со мной… ну, не противно, а как-то так…
- Что она тебя не любит.
- Ну да, ей неприятно со мной, и она сдерживается, пытается по-доброму, а все равно это видно.… Да ведь и я ее тоже не любил.
- Ну, после всего этого было бы удивительно, если бы ты ее любил.
- Ну, она же заботилась обо мне… Да я пытался, но она на меня как посмотрит, как на…
- На лягушку.
- Ага. Тяжело так было, правда…
- Да я тебе верю, Витюша (чмок в щеку, Витя потерся ногой).

Разговор второй.

- А первую ночь в поезде, помнишь?
- Ага. А помните, как жарко было?
- Помню. Жарко и душно.
- Я очень пить хотел, и вы мне воды в кружке принесли. Вы меня.… Ой, я что-то опять на «вы» начал…
- Просто ты в тот день перенесся, мы же тогда совсем незнакомы были.
- Ну да. А ты не обиделся, что я тебя на «ты» вообще стал называть? Как-то само собой так вышло…
- Конечно, не обиделся, наоборот…- что было наоборот, Ян не стал пояснять, и опять приложился губами к волосам мальчика. – Так что ты хотел сказать? «Вы меня…»
- А я уже забыл, - Витя тихо засмеялся, подвигался на Яне, Ян погладил его, - а, вспомнил: вы меня… ты меня еще спросил, что я вниз не перехожу? Помнишь?
- Помню.
Яну действительно это врезалось в память – жаркий и душный полумрак, чужой мальчик на верхней постели пьет из его кружки, а Ян ждет, и чужой мальчик говорит – «спасибо». Пожалуй, тогда все и началось по-настоящему.
- Это ведь уже вторая твоя ночь в поезде была?
- Ну да.
- А первую ты как провел? Один?
- Нет, сначала много народа было... И все чужие, и так плохо сразу, как поехали... Я до этого все хотел, чтобы тетя Агата поскорее ушла, а потом вообще один остался среди чужих и знаю, что теперь и дальше все время один буду... – мальчик остановился.
- Не плакал?
Мальчик помолчал.
- Ну... Немного.
И, спохватившись, добавил:
- Ты не думай, я не плакса какой-нибудь. Я вообще не плачу. Вот, только так, иногда...
- А я и не думаю. Ты у меня молодец.
Что он еще мог сказать? Да больше и не надо, вот только опять чмокнуть в висок.
- Потом вообще весь день один ехал, и ничего, привык уже. Ну а потом вы... ты появился, и вообще хорошо стало, когда на другой день ехали, помнишь?
- Помню.
Он помнил.

Разговор третий.

- Дядя Ян, а что такое «стригунок»? – спросил Витя.
Ян хмыкнул про себя – вот уж вопрос. Да ты это, кто же еще...
- Жеребенок. Еще маленький, подросток, резвый, тонкий. А что?
- Да бабушка так говорила. Когда она меня в первый день купала, вот потом вытерла полотенцем и Ленке меня показывала, и говорила ей: «Вот какой у нас Витя мальчик, стригунок какой хороший».
- Тебе, наверно, в первый раз неловко было?
- Ага. Стыдно так. И все при Ленке.
Вите, застенчивому мальчику, который в поезде стеснялся даже ложиться в постель при нем, вдруг сразу пришлось стоять без трусов при женщине, да еще и при девочке. Витя рассказал ему подробности этого купания, в простодушных и наивных обозначениях и терминах.
Простая бабушка, наверно, не подозревала о его мучениях. Привыкшая в деревне к простоте, она купала Витю, как маленького, и выставляла у него при Лене все, что есть самого стыдного у мальчика, рассматривала это и умилялась.
- Бедный ты мой. Как ты это выдержал? Я бы не смог.
- А что было делать? Она же бабушка, ее надо слушаться, я же сам к ней жить приехал. И она же это не со зла, она добрая, просто у них тут так, я и сам быстро привык, вот как сегодня. Ничего, что я у тебя на коленях почти голый сидел? И сейчас вот к тебе прижимаюсь... Тебе не неприятно?
- Да ерунда. Ты же чистенький. – Ян дотянулся и погладил свои драгоценные килограммы по заднему месту, похлопал. Витя тихо засмеялся и задвигался на нем, передвинулся повыше, устраиваясь поудобнее. Ян тоже передвинулся, распределяя вес поравномернее, а то уже начинало неметь придавленное плечо.
А Витя продолжал свой рассказ.
- Мы обычно в последнее время с Леной вместе спим, на веранде, - по-детски простодушно рассказывал наивный ребенок.
- На полу?
- Ага. Бабушка сначала не хотела, говорила, что еще чего – две постели каждый вечер стелить, но мы сказали, что в одной поместимся.
- И одеяло одно?
- Ну да. Только подушки две. Нормально, не так жарко, как в комнате, правда, Ленка иногда во сне толкается и одеяло с меня утаскивает.
- Вы раздетые спали?
- Ленка в ночнушке спит, да она ее часто снимает, а то жарко. А я... ну, а я совсем раздетый... Да это ничего, я же привык уже. Бабушка сначала велела нам трусики надевать, когда спим вместе, а Ленка тогда закричала: «нет, без трусиков, без трусиков, нам в трусиках неинтересно!», - мальчик хмыкнул.
- А что бабушка?
- Да ничего, только сказала: «Ах, озорники, озорники». И разрешила снимать, когда жарко. Да все время жарко было.
Замолчав, мальчик опять, ласкаясь, потерся об него щекой, Ян в ответ погладил его, чмокнул в голову:
- Бабушка, похоже, человек простой.
- Да конечно. И добрая. И Ленка ничего. Когда бабушка меня тогда купала, я боялся, что Ленка смеяться начнет, а она ничего, и говорила со мной нормально, чтобы я не расстраивался. И сама при мне мылась на другой день.
- Кто, бабушка?
- Ты что, Ленка! Шутишь, да?
- Конечно, шучу… Ты, наверно, раньше никогда раздетую девочку не видел?
- Да и Ленка тоже голых мальчиков не видела, я ее спрашивал. Она же тут одна жила, с бабушкой. Она просто привыкла тут так загорать, там на дворе не видно. Бабушка говорит, что это полезно для кожи, вот что на воздухе.
- Полезно, конечно.
Чмок в голову... Витя пошевелился, благодарно передвинул руку на груди у Яна, потерся щекой, опять помолчал. Ян тоже молчал. Он чувствовал, что милый и наивный мальчик еще не все рассказал, и что Витю гнетет этот груз.
- Мне сначала неловко было, а Ленка наоборот любит, чтобы без всего. А бабушка говорит: «Играйте, детки, играйте, только писю друг у друга не трогайте». Да я и не трогал, очень мне надо – девочку за писю трогать! Ну, так, один раз потрогал - и все, ничего интересного.
- А Лена?
Мальчик помолчал, потом честно сказал:
- Иногда. Но мы все равно ничего плохого не делали!
- Конечно. Это все пустяки.
- И еще, это… Вот мне непонятно…
Мальчик замолчал. Ян перебирал его волосы и думал: ну, кажется, добрались, больше ничего...
- Что, Витек?
- Ленка говорит, что это приятно, а по-моему, ничего хорошего.
Милый наивный мальчик, думал Ян, перебирая мягкий чубчик на лбу Вити, наивный и невинный, он ничего еще толком не знает. Но уже очень скоро на него самого внезапно нападет этот бес, что уже сидит сейчас в Лене, и эти сцены будут вспоминаться ему снова и снова, с жарким стыдом – и за то, что они там делали, и, главным образом, за свою наивность и этот свой рассказ Яну. И кто знает, в какие комплексы это может вылиться? А, может, и не будет ничего особенного, если между ним и Яном к тому времени еще сохранятся дружба и доверие... В конце концов, в эротические игры разрешают играть детям многих народов.
Мальчик как бы угадал его мысли:
- Мне еще стыдно было, что она все знает, а я еще почти ничего, как маленький. Другие мальчишки больше меня знают.
- Это все не так просто, и часто они все неправильно представляют... Витя, милый, я тебе теперь все что хочешь объясню, абсолютно про все, и всегда меня спрашивай, ничего не стесняйся. Хочешь – прямо сейчас, хочешь – потом.
- Лучше потом.
- Ну вот и хорошо.
И опять немного помолчали, подвигались поудобнее.
- Мне еще немного стыдно, что у меня этот... ну, член... ну, не растет, все, как у маленького...
- Все у тебя нормально (чмок в голову...), - это у всех по-разному, может в одиннадцать начаться, может в четырнадцать. А бывает и в пятнадцать, это уже редко, но все равно потом нормально все. И у тебя уже скоро начнется.
- Расти?
- Расти и вообще. И волосы там вырастут, и голос изменится...
Витя вздохнул.
- А сейчас ты еще мальчик, - и Ян рискнул опять погладить Витину попу. Он так и держал на ней руку все это время, очень уж не хотелось убирать – правда, держал на верхней части ягодиц, там, где между ними только начиналась ложбинка, на резинке.
- Да, я знаю. И Ленка тоже еще девчонка, мы с ней оба еще дети пока.
- Конечно.
- Я думаю, не надо стесняться, что у меня еще не выросло, хуже, если бы уже выросло, а тебя раздевают. Меня когда бабушка в первый день раздела при Ленке, стыдно было, и я подумал: ну и что, я же еще ребенок, а детям ведь не так стыдно... Правда?..
Бедный мальчишка, подумал Ян. Нашел себе ширму...
- Ты прав.
Мальчик подвигался, передвинул руку, Ян его погладил по шее, чмок в ушко – совсем легонько, просто очередная порция.
Витя опять благодарно ткнулся в него носом и продолжил интересный разговор:
- Некоторые все хотят поскорее вырасти, и делают вид, что уже большие, совсем взрослые, а, по-моему, так только смешно. Я так не собираюсь представляться. Когда вырасту, тогда на самом деле перестану быть ребенком.
Ян искренне наслаждался: его мальчик Витя временами был неподражаемо наивен, но какая умница! И какой же он мудрец, аналитик, как же любит рассуждать, и ведь не бесплодно, во всем – ум... Нет, хорошо, что они будут вместе, тут бы он закис.
- Я сегодня при тебе немного стеснялся, странно, правда? Женщину и девочку совсем не стесняюсь, а ты – мужчина, и вообще мой дядя Ян из поезда, тот самый... и все равно?
Мой дядя Ян из поезда... Немного длинно, но совсем неплохо.
- Ничего странного. С ними ты привык, а мы с тобой вспомни, когда вместе были, ты тогда еще всего стеснялся. В поезде ведь меня стеснялся?
- Стеснялся... И все равно мне сегодня хотелось, чтобы ты тоже на меня посмотрел, странно, да?
Ян признался:
- А знаешь, Витек, мне и правда хотелось на тебя посмотреть, какой ты у меня.
- Ну и как тебе?
- Очень понравилось. Главное, все на месте.
Мальчик тихо засмеялся, и они опять ласково подвигались.
...
Текли прекрасные мгновенья – много мгновений. Наконец они замолчали. Наверно, хватит на сегодня.
- Давай спать? – спросил Ян. Витя помедлил, сказал:
- Охота еще с тобой полежать.
- Хочешь, так и спи? Прижмись ко мне и спи.
- А можно?
- Сегодня все можно.
- Тебе разве так не тяжело?
- Ну, будет тяжело, я тебя сниму.
- Я лучше слезу. А отодвигаться не буду, ладно?
- Конечно.
Надо было убирать руку с его трусиков. В самом деле, пора кончать эти забавы. Теперь он будет любить мальчика просто как сына, с лаской и нежностью, но – с отеческой. Надо было убирать руку...
...но он секунду помедлил.
- Ты у меня отличный парень, - он погладил еще раз (с отеческой лаской и нежностью!) маленькие ягодицы («мальчик мой хороший...») и убрал руку. Сказал сам себе: старая похотливая сволочь... и сам себе не поверил. Не был он похотливой сволочью. Но все, хватит, хватит, за это в тюрьму сажают.
Они стали перекладываться. Мальчик заворочался в его руках, сполз с него, лег рядом на спину, на его подложенную руку.
Все, хватит.
- Давай спать.
Мальчик с легким вздохом повернулся на бок, спиной к нему.
- Я с тобой рядом, поближе, можно?
- Конечно, можно. Давай я тебя еще сверху обниму, вот так и спи.
Витя рукой накрыл его руку с другой стороны, на своей груди.
- Как будто опять у тебя на коленях сижу, как сегодня на кухне, помнишь?
Витин голос был сонный.
- Помню.
Витя замолчал, потом еще спросил:
- Дядя Ян!
- А?
- А ты в Эстонии был?
- Нет, Вит, никогда не был. Спи.
Ян поцеловал опять его ухо, и мальчик повозил по себе его рукой в ответ, что да, дошло, - и потерся об него, как бы уверяясь, что Ян здесь, никуда не делся.
Он еще сладко потянулся в его руках и сразу заснул.

6. Ночь нежна – окончание. Ян один, остальные спят

Ян продолжал лежать. Шла практически вторая бессонная ночь для него, но он все не спал.
Его увлекла новая, еще неизведанная радость – охранять сон спящего мальчика, поправлять на нем одеяло и вслушиваться в его ровное дыхание. И ждать, когда он завозится во сне, и опять ощутить его всей кожей.
К тому же можно было немного расслабиться и дальше уже думать о своем, временами продолжая тихо и осторожно ласкать Вита – уже только для собственного удовольствия. Убедившись, что мальчик крепко спит, Ян передвинул руку на животик – ему так хотелось. Он не собирался трогать дальше: и так хорошо. Все равно, о такой ночи он не мог и мечтать.
А что ему, собственно, вообще еще хотеть? Для себя лично, имеется в виду? Не для Вити, для Вити он мог бы пожелать очень многого, на всю его оставшуюся жизнь. А вот для себя, для старой перечницы?
Получалось, что ничего – по крайней мере, если он хочет действительно усыновить Вита и остаться при этом порядочным человеком, а тут двух мнений быть не могло. У него было все. Вот так лежать и держать в руках спящего мальчика, отрока, и тихо касаться губами его волос. Этого было достаточно, и это было замечательно. А главное - то, что мальчик и во сне держится за его руку, и прижимает ее к своей груди – вот это действовало еще посильнее. Витя держал его за руку сегодня весь день, и когда встретились и сидели вместе, и когда ходили по улицам, и вечером, когда мальчик стоял между его колен и преодолевал смущение, и потом, когда уже сидел у Яна на коленях. Они не говорили тогда друг другу ничего особенно нежного, но эти молчаливые игры с рукой Яна говорили о многом. И так – до самого конца, до этого сумбурного всплеска, когда то, что стояло за этими молчаливыми знаками, вдруг выплеснулось наружу и затопило обоих.
Пожалуй, вот эта ответная любовь и была главным подарком судьбы, и тут, действительно, и желать больше было нечего. Разве только чтобы Витя назвал его «папа»? Это было бы хорошо, просто здорово, но с этим можно не спешить. Это успеется. Витя будет его так звать, Ян в этом не сомневался, и уже скоро – может, уже через месяц. Но не в первый же день, и не во второй. А пока можно уже самому иногда звать его «сынок» - это вполне допустимо со всех сторон.
Ян смирно лежал, прижимая к себе спокойно спящего мальчика, его задик к своим чреслам, и иногда передвигал руку, так как без движения очень быстро перестаешь чувствовать прикосновение к коже, остается только жаркое тепло. Он и передвигал время от времени, самое чуть-чуть, и немного по-новому касался губами мягкого ежика волос.
Эта ночь – первая и последняя. Все, таких игр больше не будет. Завтра он увезет Вита, и с этим эксгибиционизмом будет покончено, бабушка-нудистка с ее озабоченной внучкой останутся в этом домике в поселке Кочнево. Они же в Янске заживут обычной образцовой жизнью, он будет радоваться на Вита (в этом он не сомневался), мальчик станет его сыном, и у них появятся свои сложности, может быть, даже столкновения – когда-нибудь. Он вздохнул. Что ж, просто иметь хорошего сына – не так уж плохо. Ян даже усмехнулся – еще бы, «не так уж плохо»... можно сказать, что очень даже неплохо.
Он тоже постарается быть Виту хорошим отцом. Наверно, его еще ждет немало сладких дней, будут и минуты нежности, вроде чмоканья в щеку (конечно, наедине!), или задушевного сиденья вдвоем, в обнимку. Ведь это все можно, это допускается.
Ян вспомнил, как когда-то давно, где-то в начале восьмидесятых, видел в электричке папашу с сынком лет одиннадцати, живым и привлекательным, в коротких жестких шортах, тогда еще носили такие. Сзади и спереди на шортах расплывались темные пятна от мокрых плавок (они все ехали с пляжа). Папаша души не чаял в своем отпрыске, который, впрочем, того стоил. Прямо на людях папа чмокал его в голову, прижимал к себе на скамейке, гладил своего дорогого мальчика сбоку по шортикам и перебирал пальцами край короткой штанины на его смуглом бедре. Мальчик принимал все это как должное, и выглядело это прелестно. Но, конечно, он с Витей так делать не будет, да и ни к чему: их близость будет более глубокой.
Но пока... пока еще можно, в эту последнюю ночь, и ночь еще будет долго. Ян смирно лежал, и спать не собирался, и прилагал старания, чтобы не спать, и прикладывался губами к голове Вити, а иногда осторожно, как бы во сне, передвигал лежащую на мальчике руку.
Иногда он все же начинал дремать, но мальчик шевелился во сне, начинал ворочаться в его руках – и Ян просыпался, тоже передвигал руки и менял положение, и опять лежал. И опять дремал, и опять просыпался.
...
Когда он проснулся в очередной раз, в комнате стало светать. Ян удивился, что уже наступил рассвет. Ночь прошла очень быстро, хотя он почти не спал. Комнату заливал пока еще неяркий свет, это был даже не свет, а полусвет, прозрачный и розовый.
Его парень беспокоился во сне. Он лежал на спине в неудобной позе, весь раскрывшись, и беспокойно ворочался. Согнутые в коленях ноги были разведены, одно колено лежало на бедре Яна. Он держался обеими руками внизу, под животом, там что-то беспокоило его. Потом он убрал руки, и стало видно, что у него наступила эрекция во сне. Может быть, в первый раз - вот так, у спящего.
Ян осторожно высвободил свою затекшую руку, оперся на нее, приподнявшись, и некоторое время смотрел. Потом он вздохнул, снял с себя колено мальчика и вытащил из-под него одеяло. Мальчик продолжал спать, все так же крепко. Ян бережно передвинул Вита, с некоторым усилием повернул на бок, лицом к себе, укрыл одеялом. Мальчик что-то сказал во сне, кажется – «холодно», Ян укутал его поплотнее. Витя вздохнул, не просыпаясь. Дыхание его становилось все более ровным - Ян теперь ощущал его на лице.
Ян теперь не чувствовал особого возбуждения – сказывалась почти бессонная ночь. Ночь любви, подумал он с незлой иронией. Да так оно и было. Он не жалел об этой бессонной ночи, и продолжал эту ночь, хотя фактически уже наступало утро. Он только сделал вид, что спит, когда тихо вошла Анна Петровна и положила на стул у кровати одежду мальчика. Когда только она сама спит, подумал Ян. И еще лениво подумал: хорошо, что она не вошла раньше, - и усмехнулся про себя.
Вит опять крепко спал, спокойно и ровно дышал ему в лицо.

Эпилог первый - Витя.

Вите снились сны странные и непонятные. Ему снилось, что он стоит около тазика на кухне, и раздевается, а вокруг столпились бабушка, голая Лена, почему-то проводник из поезда, даже, кажется, тетя Агата, и еще незнакомые люди, взрослые и дети, тоже незнакомые, маленькие и большие девочки и мальчики. Они смотрят на него, говорят между собой про него, гомонят, он слышит что-то вроде: «Мам, а он кто?», «Его Митя звать», «Витя, а не Митя», «А он все снимет?», «Все, все, не мешай, смотри», «У, какой...», «Мам, а что с ним делать будут?», «Смотри и все сама увидишь». И все смотрят на него, как он залезает в таз и стоит там голый, как на выставке, и чего-то ждет, а они все смотрят на него и говорят все разом, уже не поймешь что, и ему стыдно и холодно. И все смотрят, показывают пальцами, обсуждают. Он хочет сказать: почему вы не смотрите на Ленку, она же тоже голая? - но не вылетает ни звука. Ему и стыдно, и как-то даже хорошо, и как-то больно, особая, сладкая, сжимающая боль - там, внизу, и холодно, холодно. И он говорит, тоже почти неслышно: «Дядя Ян, мне холодно». И все куда-то пропадает, становится тепло и спокойно. Он сидит на берегу какой-то реки, под жарким солнцем, закутанный в очень большое теплое полотенце. Рядом сидит кто-то – может, дядя Ян, а, может, кто-то еще, другой, и обнимает его за плечи, и что-то говорит про какие-то обстоятельства. Но он знает, что все это ерунда, нет никаких обстоятельств, все это выдумки, и приваливается головой к этому, рядом.
...
Витя потянулся и проснулся. В комнате было уже совсем светло, но еще не день. Рядом с ним лежал Ян и спал. Витя подпер щеку кулаком и долго глядел на него. Во сне Ян казался более старым, лицо было отчужденное и почти незнакомое. Было даже немного страшновато, и как-то не по себе. Вроде бы все хорошо, но ему просто было не по себе.
Витя смутно чувствовал, что что-то произошло и он уже совсем другой, чем вчера.
Он осторожно выбрался из постели и сел. На стуле рядом лежала его одежда. Витя встал и босиком вышел из комнаты.
Бабушка уже встала и хлопотала на кухне.
- Витюша, что вскочил?
- Да мне надо...
- Ну, иди, делай, что надо, да ложись, рано еще, шесть часов. Ян Лембитович спит?
- Спит.
- Как вы с ним переночевали?
- Нормально...
Витя вышел из дома на крылечко. Утро было серенькое. На востоке проглядывало солнце, но небо затягивали легкие сизые облака, как старая вата из окон. Но было, в общем, не холодно. Витя заложил руки за голову, выгнувшись тонким телом, потом, отряхнув ступеньку крыльца от пыли, присел трусиками на вытертую ногами доску.
Ян Лембитович, он хороший, наверняка не будет обижать и ругать его. Ругать зря, поправил себя дальновидный паренек. За дело-то, наверно, придется когда-нибудь... Но он как-то не мог себе представить, как Ян ругает его даже за дело - скажем, за высаженное окно в школе. Пример, правда, тоже был нежизненный, неудачный, Витя отроду никаких окон не высаживал. Но неважно, он ведь думал не об этом...
Может быть, ему просто жалко уезжать отсюда, от бабушки, от Лены? Ну, жалко, конечно, но ведь он уезжает по-хорошему, и опять заедет, когда захочет... Или он боится, как-то встретят его (уже сегодня!) в незнакомой семье Тихомировых? Да нет, это все, конечно, очень серьезно, но ведь он об этом и не думал, такие это были пустяки в сравнении со вчерашней огромной радостью и избавлением от детдома. Раз дядя Ян с ним, теперь можно ничего не бояться. Нет, тут что-то другое...
Он сидел довольно долго, и размышлял так, ни о чем, подперев голову рукой.
Бедный мальчик не знал, что в значительной части это была неизбежная реакция после закончившегося нервного возбуждения, даже перевозбуждения, недельного стресса, завершенного вчерашним ночным взрывом, и что все это скоро пройдет.
Правда, было и другое: он действительно встал утром другим человеком. Он стал по крайней мере на год старше. Может быть, так и становятся старше – не постепенно, а квантовыми скачками, когда накопятся предпосылки для перехода на новый энергетический уровень? Он стал старше и сам это смутно чувствовал. Он стал больше. Но это ведь не страшно...
Но пора было возвращаться. Витя вздохнул – долго, прерывисто, - и встал, отряхнул сзади. Вспомнив, зачем он, вообще-то, вышел, он подошел к краю крылечка, где сбоку рос куст сирени.
Вокруг стояла еще предутренняя тишина, только из труб уже кое-где поднимались дымки. Тихо кудахтали куры, они всегда встают рано. Задувал легкий ветерок. Мальчик, наклонив голову, писал с крылечка.
Кончив, Витя постоял еще немного, оглядываясь. Он оглядел знакомый двор, вдруг ясно поняв, что сегодня уедет и больше этого не увидит, все это прошло и кончилось, а впереди опять путешествие. Только теперь он будет не один.
Утренний ветерок ощутимо холодил тело. Да и вообще погода менялась. Наверно, жара наконец кончится, и это тоже было грустно. Он подумал, что всегда так бывает: мучаешься от жары, ждешь, когда будет прохладно, а когда в одно прекрасное утро вдруг видишь такое вот серенькое небо и понимаешь, что жара кончилась, сразу становится жалко этой самой жары. А заодно и легонькой одежки, и теплых душных ночей, и яркого солнца... Что хорошего, если хмуро и дождливо? А там, глядишь, и лету конец.
Замерзнув, он пошел обратно. Наверно, его долго не было, или просто бабушка сама что-то почувствовала. Она остановила его:
- Витенька, у вас с дядей Яном все в порядке? Он тебя не обидел?
Витя вспыхнул, стало жалко бедного Яна – он-то чем виноват...
- Да нет. Чего ему меня обижать? Он хороший.
- Значит, все хорошо? Ты скажи мне, если что, не бойся...
- Ну бабушка, я же говорю, что все нормально! – Витя с удивлением почувствовал в себе какую-то новую, несвойственную ему раньше ершистость.
Все действительно было хорошо, лучше и некуда, но почему-то ему было грустно.
...
Витя зашел в комнату, сел на кровать рядом со спящим Яном и опять долго разглядывал его лицо. У него оказались жесткие складки у самого рта – раньше Витя этого не замечал. Он подумал, что совсем не знает дядю Яна по-настоящему, и совсем не так его представлял, когда думал о нем и ждал. Он знал тогда, что дядя Ян – спокойный, сдержанный, очень умный дяденька, с котором о многом можно поговорить, об умных и серьезных вещах. Он знал, что Ян дружит с ним и любит его - это было ясно сразу. Он не знал другого Яна, ласкового, порывисто-нежного, который обнимает и целует, а может даже при всех взять на руки, у которого можно весь вечер просидеть на коленях. И с которым он ночью говорил о тако-о-ом, что... сейчас даже не верится, что он все это выложил дяде Яну. Как последний дурак, прямо на ухо, обнимая за шею и обмирая от жути... И ничего, все получилось очень хорошо.
И всю ночь Ян обнимал его, поправлял на нем одеяло – Витя это знал. И под головой у него все время была эта рука. Сейчас в это не верилось. Вите хотелось бы вернуться в эту теплую ночь, и чтобы Ян опять был с ним ласков, и не было бы больше никаких проблем и непонятного беспокойства. И опять почувствовать себя ребенком...
Это походило на сожаление о прошедших жарких днях – как бы их вернуть, хотя бы и ненадолго? Сейчас, при свете, спящий, Ян казался чужим. Вот именно вот это, что Ян чужой... И то, что бабушка сейчас назвала его Ян Лембитович, а не дядя Ян – это случайно, но все же... Вите казалось, что близость ушла неизвестно куда и больше не вернется. Наверно, ему будет неловко по-щенячьи лезть к Яну и ласкаться. Он большой. И говорить «дядя Ян» тоже как-то уже неудобно. Но как же тогда? Ян Лембитович, по-взрослому? Да ну, нелепо, они же на «ты», это уже не изменишь, Ян обидится, да он и сам не хотел бы... А говорить «ты, Ян Лембитович» - так только начальники подчиненным говорят. Придется, наверно, все же «дядя»... Витя вздохнул.
Вдруг мальчик увидел, что глаза у Яна открыты. Он проснулся и смотрел на Витю, смотрел без улыбки. Витя тоже смотрел ему в глаза и молчал. Стало холодно в животе.
- Ну, доброе утро, сын, - сказал серьезно дядя Ян.
- Доброе утро, папа, - как можно тише пробормотал Витя.
...
(Тут зрители аплодируют, аплодируют... кончили аплодировать.)
...
Ян отодвинулся к стенке:
- Лезь ко мне. Замерз?
- Ага.
Витя действительно замерз. Он залез под одеяло, в мягкую теплоту, ткнулся носом в Яна. Ян сказал:
- Холодный какой, - посмотрел на часы: - Рано еще совсем, можно еще поспать.
Он заботливо укрыл Витю одеялом, оправил его сверху. Ночь возвращалась.
Витя привалился к нему и обнял за шею.
- У тебя как-то так неровно сердце бьется, - немного испуганно сказал он Яну.
- У меня так бывает, ничего страшного, сынок, - сказал Ян. И опять, как ночью, поцеловал в голову. Пожалуй, никогда Витю столько не целовали, как в эту ночь. Правда, ночь была совсем особая, да и целовал Ян совсем легонько, просто касаясь губами. Витя был не против.
Стало спокойно, хорошо и тепло. Ему вдруг захотелось спать – и больше ни о чем не думать. Ян был рядом и гладил Витю. И Витя знал, что все правильно, что так и должно быть.

Эпилог второй - Ян. «И заря… заря…»

После прихода Анны Петровны Ян, кажется, все же заснул по-настоящему. Проснувшись на этот раз, он остался лежать, не открывая глаз – он чувствовал, что мальчик рядом не спит, хоть и лежит смирно. Ян сам не знал, зачем так сделал, он просто чувствовал какую-то непонятную робость перед пацаном, как будто что-то такое за собой знал.
Через некоторое время Витя осторожно высвободился из его объятий и вылез из постели. Приоткрыв глаза, Ян сквозь ресницы видел, как мальчик вышел.
Его не было долго. Ян уже стал беспокоиться, хотя вроде бы беспокоиться было абсолютно не из-за чего. Он уже подумывал, не встать ли самому, но тут за близкой открытой дверью послышалось тихие шаги босых ног по полу, и Ян опять прикрыл глаза. Мальчик сел рядом. Ян ждал, что сейчас он опять залезет к нему, но мальчик просто сидел. Тогда Ян открыл глаза. Витя отрешенно смотрел на него. Почему-то сейчас он показался Яну гораздо старше. А, может быть, наоборот, до сих пор он казался Яну ребенком? А ведь он уже не ребенок. Подросток. Подросток Виктор Крылов.
- Ну, доброе утро, сын, - серьезно сказал Ян.
- Доброе утро, папа, - почти неслышно пробормотал мальчик.
Как все просто...
Ян отодвинулся, оставив руку поперек подушки:
- Лезь ко мне. Замерз?
- Ага.
Витя полез под одеяло, он был какой-то присмиревший. Залез, молча ткнулся носом Яну в плечо. Ян посмотрел на часы – было еще шесть часов с небольшим.
- Рано, можно еще поспать.
Он бережно укрыл Витю одеялом, расправил, подоткнул с боков, и Витя прижался к нему. Ребенок действительно был холодный.
- У тебя как-то так неровно сердце бьется.
Кажется, он испугался.
- У меня так бывает, ничего страшного, - ответил Ян, и добавил: - сынок.
Витя шевельнулся, ничего не сказал. Скоро он уже опять спал.
Ян все же был утомлен после бессонной ночи, к тому же и ночь перед этим тоже была беспокойной. Не было уже никакого возбуждения, с этим было покончено, но было хорошо. И спокойное удовлетворение, что все нормально. Медленно текли минуты, медленно, приятно и устало текли мысли в голове Яна.
Теплый согревшийся сынок тихо лежал рядом. Его шорты и рубашка лежали на стуле. Мирная картина. Шорты все те же, черные, выгоревшие, вытертые сзади, сделанные из старых джинсов, только теперь еще более потрепанные. А ведь он из всего этого уже вырос, все надо менять. Ян подумал, что он даже не знает, есть ли у Вита длинные штаны, а надо бы знать, они могут понадобиться хоть завтра, если погода изменится. Или у него вообще больше ничего нет? Хорош отец, за весь день не поинтересовался... Это ведь теперь его забота, все эти рубашки, шортики и джинсики. Сколько же всего надо будет покупать ему к школе? Ботинки, куртку, зимнюю куртку, рубашки новые. И костюм, наверно, надо... И учебники еще... Неудивительно, что бабушка скисла. Ладно, все купим. Съездим на барахолку и купим. И штаны длинные, наверно, лучше джинсы, да еще как сам думает, тоже спросить надо, а как же, взрослый уже. И все остальное, что нужно подростку, все эти трусики и маечки, и носки еще...
Ян смотрел на лежащие на стуле детские вещи и думал обо всех этих заботах, и никогда раньше он не подозревал, что такие мысли могут тоже доставлять радость. Это было тем более удивительно, что ведь он уже воспитал одного сына, и все это как-то прошло мимо – в суете, заботах и скандалах.
Он гладил сынка и представлял, как весной (почему-то весной, а не осенью) они вместе поедут на дачу, и он будет что-нибудь строить, а Вит стоять рядом в старых джинсах и в этой вот старой рубашке и держать молоток и гвозди, и о чем-нибудь рассуждать, он ведь на это мастер. Ян будет колотить молотком и отвечать ему, а потом они с сыном будут разжигать костер и жарить сардельки, и мальчик будет возиться с огнем, как любят возиться все мальчишки, сидеть рядом с костерком на корточках и поджигать палки. Ян представил себе щеки Вита, запачканные сажей, и вздохнул от удовольствия.
Да и покупаться еще успеем, еще в это лето, поплавать вместе. С тобою будем мы гулять, весной поедем в Химки... ну, не в Химки, конечно, но у всех есть свои Химки… Интересно, умеет ли сынок плавать? Если нет, надо учить, и поскорее, потом все труднее будет. И плавки ведь ему еще надо... Ян счастливо вздохнул еще раз.
Так он лежал и тянул ночь дальше, и мысли текли неторопливо и приятно, и опять, как ночью, сладкий, как мед, мальчик спал у него в руках, и Ян все гладил его, и прижимался губами к волосам, и, хотя скоро уже надо было вставать, и начинать суровые будни со справками и прочей гадостью, но пока ночь еще продолжалась. Впереди было еще с час времени, чтобы просто поваляться.
Целый час...

Заключение

На этом кончается повествование о самарском школьнике Вите. Очевидно, он уехал с Яном, и дальше мы ничего о них не знаем. Прижился ли он в семье Яна или опять появились какие-нибудь обстоятельства, утратил ли свою детскую сладость через год-другой или продолжал все так же бессознательно очаровывать всех увидевших его, пусть даже в новом качестве, став тонким умным подростком с ломающимся голосом, оказался ли Ян хорошим отцом, стал ли самарский школьник Яну хорошим сыном – мы не беремся гадать. Наверно, стал.
В конце концов, он действительно славный паренек, этот Витя. Тут и сказке конец. И, ах, как же не хочется опять писать, что ничего, ну вот ничего этого не было.
Почти ничего...

©Ян Глазкин