перевод bl-lit 2021

Тамире Хейм
и Джейми Рейшу

до, во время, после

Я признателен следующим людям за поддержку и советы:

Carolyn Doty, Louise Quayle, and Robert Jones; Jill Bauerle, Darren Brown, Michael Burkin, Eryk Casemiro, Dennis Cooper, Pamela Erwin, Donna Goertz, Marion Heim, Tamyra Heim, Anthony Knight, Eamonn Maguire, Denise Marcil, Kirk McDonald, Perry McMahon, Anne-Marie O’Farrell, Mike Peterson, Jamie Reisch, Scott Savaiano, and Helen Schulman.

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОЛУБОЙ
1981, 1983, 1985

ПЕРВАЯ
Брайан Лейки

В то лето, когда мне исполнилось восемь, из моей жизни исчезли пять часов. Я не могу этого объяснить. Я только помню, что сначала сидел на скамейке запасных, когда моя команда Малой лиги бейсбола играла в 7 часов вечера, а потом я пришел в себя в подвале своего дома около полуночи. Что случилось в этот промежуток времени, остается неясным.

Очнувшись, я открыл глаза в темноте. Я сидел, прижав колени к груди, обхватив их руками, и зажав между ними голову. Мои руки были сцеплены так крепко, что стало больно. Я медленно выходил из этой позы словно бабочка из кокона.

Я провел рукавом по очкам, глаза привыкли к темноте. Справа я увидел диагональные прорези света из маленькой двери. Миллионы пылинок порхали в этих лучах. Свет тянулся лентами по цементному полу, освещая резиновый носок моих кед. Комната вокруг меня, казалось, сжималась, становилась тесной, наполнялась тенями, а ее потолок стал словно меньше трех футов в высоту. Сеть ржавых труб тянулась вдоль забрызганной краской стены. Углы были затянуты паутиной.

Мои мысли прояснились. Я сидел в подвале нашего дома, в темной каморке под крыльцом. На мне была форма и кепка Малой лиги, на левой руке — бейсбольная перчатка. У меня болел живот. Кожа на обоих запястьях была содрана. Глубоко вдохнув, я почувствовал в носу хлопья засохшей крови.

По дому надо мной разносились звуки. Я узнал тихий голос моей сестры, подпевающей радио.

- Дебора, - крикнул я.

Громкость музыки уменьшилась. Я услышал, как повернулась дверная ручка; ноги затопали по лестнице. Дверь в подвал открылась.

Я прищурился от внезапного света, хлынувшего из соседнего подвала. Теплый воздух обдувал мою кожу; принося знакомый отрезвляющий запах дома. Дебора склонила голову к проёму, ее волосы были окружены серебристыми ореолом.

- Хорошее место для пряток, Брайан, - пошутила она.

Затем она поморщилась и прижала ладонь к носу.

- У тебя кровь идёт.

Я попросил, чтобы она позвала нашу маму. Дебора сказала, что она еще на работе. Однако в спальне наверху спит отец.

- Я не хочу его, - сказал я.

Когда я заговорил, у меня перехватило горло, как будто я кричал вместо того чтобы дышать. Дебора протянула руки и схватила меня за плечи, проталкивая через люк, втягивая обратно в мир.

Поднявшись наверх, я ходил из комнаты в комнату, включая свет влажным кожаным большим пальцем в бейсбольной перчатке. Снаружи на дом обрушилась буря. Я уселся на полу в гостиной с Деборой и раз за разом наблюдал, как она проигрывает пасьянс. После того, как она закончила около двадцати раундов, я услышал, как на подъездной дорожке остановилась машина нашей матери - она вернулась домой с вечерней смены. Дебора сунула карты под диван. А затем открыла дверь. В дом ворвался порыв дождя, а следом за ним и моя мама.

Бейдж на маминой форме блестел в свете ламп. С её волос на ковер капал дождь. Я почувствовал запах её кожи, пота и дыма, запах тюрьмы в Хатчинсоне, где она работала.

- Почему вы двое еще не спите? - спросила она.

Овал ее рта расширился. Она уставилась на меня, как будто я был не ее ребенком, как будто это был какой-то другой мальчик с смутно странными чертами лица оказался на полу ее гостиной.

- Брайан?

Моя мама очень заботливо вымыла меня. Она брызнула дорогим маслом с ароматом жасмина в ванну с горячей водой и направила в нее мои ступни и икры. Вытерла мое лицо мыльной губкой, осторожно вымывая засохшую кровь из каждой ноздри. В восемь лет я бы никогда не позволил маме купать меня, но в ту ночь я не сказал «нет». Я почти ничего не говорил, лишь слабо отвечал на ее вопросы. Я поранился на бейсбольном поле?

- Наверное, - ответил я.

Одна из мам, чьи сыновья играли в Младшей лиге в Хатчинсоне, отвезла меня домой?

- Думаю, да, - ответил я.

- Я говорила твоему отцу, что бейсбол - глупая затея, - сказала она.

Она поцеловала мои веки. Я зажал нос; сделал глубокий вдох. Она направила мою голову под мыльную воду.

Следующим вечером я сказал родителям, что хочу бросить Малую лигу. Моя мать улыбнулась отцу: «Говорила же тебе».

- Это к лучшему, - произнесла она. - Очевидно, его ударили по голове бейсбольным мячом или чем-то еще. Тренерам в Хатчинсоне плевать, если дети из их команд получают травмы. Им просто хочется обналичивать свои еженедельные чеки.

Но мой отец затеял разговор, потребовав объяснений. Помимо бухгалтерской работы, он по совместительству добровольно работал помощником тренера в футбольной и баскетбольной командах средней школы Литл-Ривер. Я знал, что он хочет, чтобы я стал спортивной звездой, но я не мог выполнить его желание. - Я самый маленький в команде, - заявил я, - и самый худший. И я никому не нравлюсь.

Я ожидал, что он закричит, но вместо этого он уставился мне в глаза, пока я не отвел их.

Мой отец вышел из комнаты. Он вернулся в одном из своих любимых нарядов: в черных тренировочных шортах и футболке ЛИТЛ-РИВЕР РЕДСКИНС с индейцем-талисманом, готовящимся бросить окровавленный томагавк в жертву.

- Я ухожу, - объявил он.

В Хатчинсоне недавно построили новый комплекс для софтбола в западной части города, и мой отец планировал поехать туда один:

- Поскольку никого в этой семье, похоже, совсем не интересуют игры с мячом.

После того, как он ушел, моя мама встала у окна и стояла до тех пор, пока его пикап не превратился в черное пятнышко. Она повернулась ко мне и Деборе. - Что ж, ему же лучше. Теперь мы сможем приготовить картофельный суп на ужин.

Мой отец ненавидел картофельный суп.

- Почему бы вам двоим не подняться на крышу, - сказала мама, - и не мешать мнеь.

Наш дом располагался на небольшом холме, что делало нашу крышу самой высокой точкой обзора в городе. Отсюда открывался вид на Литл-Ривер и окружающие его поля, на кладбище и пруды. Крыша служила убежищем для моего отца. Он сбегал туда после ссор с матерью, прислонив лестницу к дому и бездельничая в кресле, которое он прибил к месту у дымохода, где крыша была ровной. Из розовых подушек кресла вылезала ворсистая набивка, а декоративные золотые гвоздики высовывались из деревянных подлокотников. Кресло, казалось, было испещрено шрамами кошачьих царапин, пятнами от воды и обгоревшими отверстиями сигаретных ожогов. Во время бесчисленных бессонных ночей я слышал над собой отца, царапающего подошвой о черепицу. Присутствие отца на крыше должно было стать утешением, бальзамом против моего страха перед темнотой. Но этого не происходило. Когда его ярость становилась невыносимой, мой отец ругался и топал сапогом, грохот наполнял мою комнату и парализовывал меня. Мне казалось, что он наблюдает за мной сквозь дерево, гвозди и гипс, как упрямый бог, фиксирующий каждое мое движение.

Мы с Деборой часто бывали на крыше по другим причинам. В ту ночь, как и в большинство вечеров того лета, мы взяли с собой две вещи: бинокль и настольную игру. Нашим фаворитом была «Улика» [настольная игра для трёх-шести человек, в ходе которой имитируется расследование убийства]. Мы развернули её на сиденье кресла и уселись на черепицу, скрестив ноги. На крышке коробки шестеро «подозреваемых» расслабились перед роскошным камином. Дебора всегда выбирала элегантную мисс Скарлетт. Я чередовал профессора Плама с капризной мисс Пикок. Подсвечник отсутствовал в группе оружия, поэтому я заменил его зубочисткой, которую вытащил из мусора, на ее поверхности остались следы зубов моего отца.

Как обычно, Дебора победила меня. Она объявила свой приговор голосом, который эхом разнесся по домам Литл-Ривер:
- Полковник Мастард, в кабинете, с гаечным ключом.

На другом конце города зажглись высоко расположенные прожекторы, окружавшие бейсбольный стадион. Взрослые команды по софтболу Литл-Ривер - «тупицы», как называл их мой отец, отказываясь смотреть на таких любителей, - соревновались там по три вечера в неделю. В то лето казалось, что половина населения Канзаса принадлежала к какой-нибудь команде в игре с мячом. Между нашими турами в «Улике» мы с Деборой хватали бинокль и сосредоточивались на поле. Мы наблюдали за телами игроков, бегающими по зеленому полю. Мы отслеживали счет, глядя на электронное табло у левого ограждения.

Возле нашего дома возвышался тополь. Пока мы раскрывали убийства, ветер развевал его семена. К середине лета зеленые стручки раскалывались, и белые хлопковые клочки летали по воздуху, падая на крышу, игровую доску, на наши головы. Мы опустились на колени возле кресла, ожидая, когда мама позовет нас на ужин. Сумерки окрасили небо своими чернилами, и, наконец, она высунула голову из кухонного окна и крикнула: «Картошка!»

- Мы можем поесть без него, - сказала Дебора.

Мы покинули крышу, забежали на кухню и принялись есть картофельный суп нашего заговора. Моя мама загустила суп крошащимися кусочками домашней запеканки, и, закидывая их ложкой в рот, я смотрел на пустой стул отца. Он казался больше трех остальных. Мне чудилось, будто он проглотил таблетку-невидимку; мы не можем его видеть, но чувствуем его присутствие.

В ту ночь я сделал то, чего никогда раньше не делал: я намочил постель. На следующее утро я встал с мокрой кожей, частично в поту от летней жары, а частично из-за мочи, пропитавшей простыню. В комнату вошел отец, надушенный утренним одеколоном, в вельветовом костюме, который он надевал в офис. Я почувствовал, как у меня свело мышцы груди.

- Тебе почти девять, черт возьми, лет! - воскликнул он. - И Памперс не производит подгузников твоего размера.

Моя мама обвинила во всём спутанные гормоны, аллергию на новое моющее средство и даже такую простую вещь, как слишком большое количество картофельного супа или множество выпитых стаканов воды.

Вскоре после этого я без предупреждения начал терять сознание. «Затемнения», - назвали это мы с Деборой. Они будут приходить непредсказуемо, с беспорядочными интервалами на протяжении всего моего детства и юности - от одного раза в неделю до одного раза в год. Мои глаза закатывались, и я падал, как подстреленный олень. Я чувствовал себя опустошенным, как будто мой желудок, легкие и сердце были высосаны из моего живота. Когда снова наступил учебный год, мои одноклассники сочли, что я симулирую провалы в памяти. Они придумывали прозвища для обозначения таких моментов, когда у меня отключились чувства, и я падал на пол в классе. Они называли меня Чокнутым, Подделкой под трах. Врунишка, врунишка, горящие штанишки.

Тем летом - летом 1981 года - мои отключения были частыми и серьезными. Моя мама отвела меня к доктору Кауфману, самому дорогому и почитаемому из троицы врачей Литл-Ривер. Его офис располагался на верхнем, пятом этаже исторического отеля, самого известного здания нашего города и самого высокого. В его приемной пахло дезинфицирующим средством и бинтами; от этого запаха меня затошнило. «Врач вскоре примет», - сказали маме в приемной. Я бездельничал рядом с папоротником в горшке, листая женские журналы и молча молясь, чтобы у меня не оказалось какой-нибудь болезни.

Доктор Кауфман носил галстук-бабочку, твидовую кепку и белый халат. Он провел меня в свой кабинет и усадил на свой стол. Я затаил дыхание, когда кончик стетоскопа коснулся моей груди.
- Как кубик льда, не так ли? - спросил он.

Доктор Кауфман расспросил меня о приступах обморока и снабдил мою мать списком возможных пищевых аллергий.

- Вы действительно думаете, что его проблемы связаны с едой? - спросила моя мать.

Она высказала догадку, что мое первое «затемнение» как-то связано с той последней игрой Малой лиги.

- Кто-то мог ударить Брайана битой, - сказала она доктору. - Может, это легкое сотрясение мозга?

Доктор кивнул. Возможно, это объясняло, почему я не помнил, кто отвез меня домой или что произошло во время той пятичасовой пустоты.

- Позвоните мне, если что-то подобное повторится снова, - сказал он.

Когда он прикоснулся к моей шее сзади, его пальцы оказались холоднее стетоскопа.

Две вещи определяли жизнь моего отца: еда и спорт. Поскольку я разочаровал его, бросив бейсбол, то решил разделить его страсть к еде. Я приготовил хот-доги, миски с попкорном и лимонно-лаймовый желатин - виноград плавал под формованной поверхностью, как медуза-младенец. Я поднялся по лестнице на крышу и предложил перекусить. Мы вместе молча поели.

Однажды днем, как обычно, разносчик газет бросил «Хатчинсон Ньюс» прямо к нам на порог. Отец помешал маме нарезать картошку.

- Сегодня вечером мы где-нибудь поедим, - сказал он.

Он указал на статью в четверть страницы в газете, где закусочная под названием «МакГилликадди» рекламировала четыре гамбургера за доллар. Мой отец зарабатывал достаточно денег, чтобы угостить нас ужином в самом дорогом ресторане Хатчинсона, но никогда не делал ничего подобного.

На стенах закусочной «МакГилликадди» висели фотографии кинозвезд пятидесятых годов. Салат-бар был встроен в интерьер настоящего кабриолета пятидесятых, его темно-лилово-красный цвет был идентичен цвету нарезанной свеклы, которой был заполнен один из салатников. Мы заказали гамбургеры и принялись наполнять ими себя. Когда мой отец глянул на меня, я сделал вид, что наслаждаюсь самым роскошным застольем из когда-либо виденных. Он улыбнулся, жуя, почти опьяненный хорошей едой по бросовой цене. Брови нашей официантки были подведены карандашом по центру лба. На ее бейдже было написано: МАРДЖИН, И Я ЗДЕСЬ, ЧТОБЫ СДЕЛАТЬ ВАШУ ТРАПЕЗУ НЕЗАБЫВАЕМОЙ.

Дебора не смогла осилить свой бургер, поэтому мой отец доел его. Снаружи ресторана лениво вились клубы дыма от горящей вдали свалки Хатчинсона. На стоянке молодая пара танцевала тустеп. Женское платье колыхалось у щиколоток. Моя мать наблюдала за ними, прижав край стакана к нижней губе.

По дороге домой мой отец подпевал AM-радио. Мы проезжали необъятные просторы зарослей сорго и кукурузы, луга, заросшие подсолнухами, и пшеничные поля, где отдыхали комбайны, словно часовые в ожидании предстоящего урожая. Мы проезжали мимо обанкротившихся заправок и фруктовых киосков, торгующих помидорами, огурцами и стеблями ревеня. Мы с Деборой смотрели в окна, отделенные от этого мира темными виниловыми сиденьями.

На полпути между Хатчинсоном и Литл-Ривер мой отец затормозил, пробормотав: «Черт возьми!» Громадная черепаха неуклюже тащилась по асфальту впереди нас, старательно пробираясь к пруду на краю поля, где растения люцерны распустили свои пурпурные цветы. Черепаха была луцианом, ее ноги были толщиной с сосиски. Мой отец выскочил из машины. Он открыл багажник и вытащил мешок с инструментами. С заднего сиденья мы с Деборой услышали лязг, когда он побросал молотки, отвертки и гаечные ключи в багажник.

Моя мать вышла, чтобы помочь. Наклон ее тела демонстрировал ее недовольство, когда она подошла к отцу, положив руки на бедра. Она наклонилась. Черепаха зашипела на них, её древние челюсти захлопнулись. Мой отец наступил на её мраморную спину, просунул рот мешка под его тело и засунул черепаху внутрь.
- Мясо, - произнёс он.

Он отнес мешок в багажник, вытянув руки перед собой.

Дебора подтолкнула меня и закатила глаза. Она хотела что-то сказать, но отец просунул голову в окно задней двери.

- Завтра вечером ваша мама приготовит стейки из черепахи.

В тот вечер я рано поднялся наверх, потому что боялся того, что может случиться. Я занялся тем, что принялся оттирать старой зубной щеткой лимонное пятно мочи на вчерашней простыне. Когда я вытаскивал пижаму из комода, отец постучал своим обычным «раз-два-три» в дверь моей спальни, как я и ожидал.

- Брайан, - произнёс он, - мне нужна твоя помощь на заднем дворе.

Я убрал пижаму обратно в ящик и последовал за отцом. Он был в джинсах и теннисных туфлях. В руке он сжимал нож, блеснувший в свете фонаря на заднем крыльце. Он подошел к машине, откинул крышку багажника и поднял мешок из рогожи в воздух; фигура внутри корчилась и дрожала под мешковиной.

Ранее, весной мой отец продемонстрировал мне, как правильно потрошить сома и окуня. Теперь я узнаю что-то ещё. Он бросил шипящую черепаху на траву.
- Наступи ей на спину, - сказал он.

Я послушался. Поднял голову и уставился в окна своей комнаты. Там, наверху, я мог видеть испорченный узор потолочной плитки, часть обоев и бешеного мотылька, его покрытые пудрой крылья бились о лампу в виде шара в моей спальне.

- Придержи её, - приказал отец. - Дави на неё сильнее.

Я посмотрел на траву. Голова черепахи вытянулась вперед. Вес моей ноги выталкивал её из панциря. Мой отец сжимал нож в кулаке, его лезвие медленно приближалось к неровной коже шеи. Черепаха не могла двигаться. По какой-то причине я не возражал, когда он нарезал рыбу на филе, но теперь мои силы иссякли.

- Наступи сильнее, Брайан.

Нож скользнул по шее, и я увидел отражение своего лица в лезвии. По нему хлынул поток крови.

- Черт возьми, наступи сильнее. Черепаха еще дёргалась, но ее голова была почти отрублена. Мой отец всё глубже вонзался в её плоть. Я не мог стоять. Мое тело ослабло, и нога сорвалась с панциря.

После внезапного спада давления кровь черепахи залила носок моих кед и отцовские джинсы. Её челюсти сомкнулась на руке моего отца, острые края впились в его кожу. Он закричал. Он сделал последний надрез, схватил голову черепахи раненой рукой и уставился на меня. В тот момент его лицо будто бы не принадлежало ему. Оно напоминало бесцветную ириску, которую кто-то растянул, а затем снова сжал. Он выронил голову черепахи, и она дважды подпрыгнула на траве.

Мой отец поднял руку. Я знал, что он собирается меня ударить. Но прежде, чем я почувствовал его руку, я потерял сознание, сложившись, как упавшая марионетка.

Я пришёл в себя спустя несколько минут растянувшимся на кресле в гостиной. Мой отец стоял надо мной, улыбаясь и протягивая мне шоколадное молоко в моей любимой чашке с картой Ниагарского водопада, которую мои родители хранили со своего медового месяца. Когда я закончил пить, отец забрал у меня чашку.

- Теперь тебе лучше, - произнёс он. - С моим мальчиком всё в порядке.

Он большим пальцем стёр с моего подбородка коричневую струйку молока.

На следующий день мама приготовила стейки из черепахи. На моей тарелке кусок мяса напоминал серый остров, плавающий в реке подливки.

- Мммм, - приговаривал отец, смакуя свой первый кусок. - Брайан помог нарезать эту малышку, - объявил он моей матери и Деборе.

Софтбольный комплекс в Хатчинсоне тем летом спонсировал мужской турнир мирового класса по софтболу, и мой отец не желал упускать ни минуты. В субботу он доел остатки черепахи в виде хрящеватого рагу, которое моя мама дополнила жемчужным луком и молодой морковью.

- Завтра утром в воскресную школу, - напомнил он нам с Деборой. И, пыхтя, укатил на своем пикапе.

Моя мама распылила освежитель воздуха, чтобы избавиться от запаха мяса на кухне.

- Ну вот, он весь ушел.

Пока она нарезала картофель, мы с Деборой переоделись в пижамы. Я включил телевизор.

К тому времени, как мы закончили ужинать, вечерние комедии и новости также закончились. На десятом канале начинался поздний фильм. В нем был мальчик-подросток, прятавшийся за стенами дома, и шпионивший за типичной американской семьей, жившей там. Я задремал, закутавшись в огромную меховую наволочку, изредка просыпаясь, и улавливая отдельные фрагменты фильма.

Я открыл глаза. Дебора хлопала кулаком по телевизору.

- Этой вещи нет и года, - сказала мама, - а она уже требует ремонта. На экране были помехи, бросающие голубые лучи в комнату. Звук был прекрасным: «Пойдем отсюда», - кричал персонаж, но изображение искажалось.

Снаружи засигналил автомобиль.

- Кто-то подъехал к дому, - сказала мама. - Его игры с мячом, должно быть, закончились раньше.

Она открыла дверь, и в дом вошел мужчина. На вид ему было лет двадцать пять. В ковбойских сапогах и поношенной серой толстовке без рукавов. За его нижней губой находился комок табака, и он периодически сплевывал в пластиковый стаканчик.

- Господи, Маргарет, - сказал он моей матери. - Вы должны увидеть эту штуковину, за которой я следил всю дорогу от окраин Хатчинсона.

- Ты напился, - отозвалась мама.

Она повернулась лицом к нам с Деборой. Телевизор начал шептать и гудеть, экран отбрасывал тени на наши лица. Его голубой цвет отражался в глазах мужчины, и что-то знакомое было в том цвете.

- Дети, - сказала мама, - это Филипп Хейс. Он работает со мной в тюрьме.

- Брайан, - произнёс он. - Дебора.

Он знал наши имена, что меня удивило. Его руки дрожали, и алкоголь в его дыхании пропитал воздух комнаты.

- Выходите наружу.

Теперь он говорил со всеми нами.

Я снова надел очки, схватил кеды за шнурки и натянул их. Филипп Хейс выбежал наружу, а мы последовали за ним. Ночь стала на удивление тихой, без обычных звуков сверчков и цикад. Тишина заставила меня занервничать. Мы с Деборой миновали пикап Филиппа - «Форд», выглядящий динозавром на нашей подъездной дорожке, на огромных колесах. Он оставил дверь открытой.

- Сюда, - бросил он. - К северу от дома.

Он привел нас на склон холма — с той стороны, которая была обращена от Литл-Ривер к полю, где мой отец выращивал дыни.

- Посмотрите туда.

Он указал на небо, но мы втроём уже увидели это: парящая над нашим полем в ночном воздухе группа неярких голубых огней.

Я шагнул вперед. Моя мать схватила меня за плечо.

- Что это? - спросила она.

Филипп покачал головой.

Я разглядел очертания самолета или космического корабля. Тот издал низкий гул, похожий на еле слышный гул машины. И напоминал две неглубокие серебряные чаши, сведенные в овальную форму. Середину этого корабля окружали огни, излучающие голубые конусы. Из дна овала выступал небольшой прямоугольный люк. Он излучал более яркий, почти белый прожекторный свет, который блуждал по полю внизу, освещая ряды растений. Луч прожектора на миг задержался, затем двинулся своим путем, словно выискивая какие-то признаки жизни среди дынь. Корабль двигался по небу неторопливо, как облако на ветру. Мы стояли у северной стены дома, не говоря ни слова. Когда я посмотрел на Дебору, на ее лице отразилось серебристо-голубое сияние. Оно придало моей коже голубоватый оттенок, посверкивало на носках моих кед, где осталась засохшая черепашья кровь.

- Когда я выезжал из Хатчинсона, я увидел, как он летает, - произнёс Филипп.

Он вытер ладонь о толстовку и выплюнул табак на траву.

- Тогда все двигалось быстрее. Этот белый луч обыскивал поле со скотом. Я последовал за ним, и он пролетел прямо над знаком с надписью ЛИТЛ-РИВЕР: ПЯТЬ МИЛЬ. Я решил, что мне лучше показать это кому-нибудь, чтобы не подумали, что я чокнутый.

- Это одно из НЛО, - предположила мама.

Голубые огни, казалось, усилились, а гудение стало громче. Моя мать сняла руку с моего плеча и прикрыла глаза.

Космический корабль стал уходить дальше, за пределы нашего поля, за окраину города. Луч его прожектора коснулся верхушек деревьев, создавая белую корону листьям дуба и тополя. Мы вытянули шеи к небу, стоя на холме, двухэтажный дом позади нас походил на массивную раму портрета. Мне было интересно, как мы видимся тому, кто управлял этим кораблем. Может быть, обитатели корабля подумали, что мы семья: мы с Деборой были детьми со светлыми волосами нашей матери; а этот высокий темноволосый Филипп Хейс был нашим отцом.

Вскоре ряды деревьев заслонили собой НЛО. Его свечение ненадолго задержалось, затем исчезло.

- Боже, - воскликнул Филипп. Он сплюнул. - Я почти подумал, что сошел с ума.

- Интересно, видел ли это кто-нибудь еще? - спросила Дебора.

Она все еще смотрела на верхушки деревьев, как будто корабль мог внезапно вернуться назад.

Мы поплелись к дому, Филипп последовал за ним. Когда мы вошли в гостиную, телевизор постепенно ожил, и его изображение снова стало четким. В фильме полицейский вытащил пистолет и выстрелил подростку-преступнику в грудь. Завывания «скорой помощи» сливались со звенящей жалобной фортепианной музыкой.

- Я сделаю кофе, - сказала мама Филиппу. - Он должен скоро вернуться.

Сначала я не понял, кого она имеет в виду. Я упал на меховую наволочку, а Дебора села на пол.

Филипп Хейс пошел на кухню к моей маме. Я слышал, как она открывает шкаф, ящик для столового серебра и холодильник.

- Как ты думаешь… - начал я.

- Тсс, - шепнула Дебора.

В свете телевизора ее глаза напоминали драгоценные камни, сверкающие голубым цветом, как огни того космического корабля. «Голубой», - подумал я.

На экране появились заключительные титры фильма. Я снова погрузился в мягкую наволочку и закрыл глаза. По мере того, как я погружался в сон, мои мысли сосредотачивались на двух вещах, двух летних образах, которые я никогда не забуду. Я увидел тесную комнату, прямо под тем местом, где сидели мы с Деборой. А затем и второй образ, равный по силе и загадочности - я увидел НЛО, которое где-то там всё ещё левитировало над Землей.

 

ДВА
Нейл МакКормик

Наши новые соседи были лузерами. Они любили шпионить за нами. После захода солнца на улице слонялась женщина с биноклем. Двое мужчин иногда останавливали свою машину у обочины или на подъездной дорожке, светя фарами в нашу гостиную. Сначала мы с мамой терпели это. Мы только что переехали в Хатчинсон, в четвертый раз за столько же лет, в дом на Монро-стрит.

Однажды ночью, менее чем через неделю после того, как заселились, мы услышали снаружи гудок. Мама увеличила громкость телевизора и задернула жалюзи в эркере. Лучи снаружи освещал ее от головы до живота, как прожекторы на танцовщице гоу-гоу.

- Это снова тот самый «Эль-Камино» [модель автомобиля компании Chevrolet], - сказала она. - Только засранцы водят их. Что ж, я дам им то, чего они хотят.

Она начала раздеваться. Ее одежда валилась на пол, собираясь в миниатюрное подобие вигвама. Шорты, кофточка, розовое белье. Закончив раздеваться, она начала танцевать, кружась по комнатам - танец, к которому я уже привык. Ее кожа сияла, белая и твердая, словно замороженное молоко. Она напоминала ожившую статую Венеры, которую я видел в парке Кэри в Хатчинсоне, за исключением царапин и граффити с ошибками.

Она послала шпионам воздушный поцелуй, а затем потрясла кулаком.

- Пошли вон.

Мы оба хихикнули. Машина умчалась, и она оделась.

Позже я свернулся калачиком рядом с ней на импровизированном диване, который мы соорудили из красных декоративных подушек. Она, как теплой щеткой, провела рукой по моим волосам. Мы переключали каналы, пока не нашли фильм ужасов. Мама допила свою бутылку и убавила звук; мы услышали раскаты грома вдалеке. Портативный вентилятор сдул с ее шарфа несколько волосков, и они упали ей на плечи. Она заснула первой.

Мне было почти девять, и новый дом был наполовину моим, наполовину ее. Лето 81-го только начиналось. Она храпела, ее дыхание было тяжелым, и это бархатистое дыхание касалось моего уха. Фильм закончился, и на экране телевизора промелькнула картинка: тестовое изображение сердитого чероки в головном уборе, с цифрами и символами, парящими над ним. Мама зашевелилась в полусне. Ее нижняя губа задела мой глаз. «Мне снится мой Нейл», - прошептала она.

В течение первой недели июня через центральную часть Канзаса пронеслись грозы. Захолустные городки тонули, высыхали и снова тонули. Однажды вечером команда метеорологов, отца с сыном, на двенадцатом канале прервала любимый мамин ситком, чтобы сообщить, где были обнаружены торнадо. Предупредительные сирены Хатчинсона завыли, и мы с мамой поспешили укрыться во фруктовом погребе нашей новой соседки. Одинокая лампочка со шнурком свисала с потолка. Персики и помидоры плавали в стеклянных банках подобно не рожденным щенкам, которых я видел в научной лаборатории в школе.

- Тут воняет как в чёртовой канализации, - сказал я.

Мама кивнула, но миссис Как-Её-Там выглядела так, как будто проглотила перец чили.

Буря миновала. Мы по лужам поскакали домой. Мама позвонила своему нынешнему парню Альфреду. Он, пыхтя, забрал её, и они оставили меня перед телевизором.

- Завтра работы нет, так что мы пройдёмся по барам, - сказала она. И ткнула меня под ребра. - Вернусь в половине второго в жопу пьяная.

Час спустя еще одно ответвление того же шторма снова посетило Хатчинсон. Сирены эхом разносились по улицам. В верхнем углу экрана телевизора отобразилась схематичная воронка и слово ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ. Намечавшиеся диалоги из комедии «Три - это компания» [длительный американский комедийный сериал] сменились монотонным голосом диктора.

- Национальная метеорологическая служба выпустила предупреждение о торнадо в округе Рино. Немедленно спрячьтесь. Держитесь подальше от окон. Если вы находитесь в машине, сверните на обочину дороги, выйдите и лягте лицом вниз в канаву…

Я уже слышал все это раньше, но впервые у меня не было мамы, которая могла бы увести меня.

Я подумал было, не побежать ли снова к соседке, но потом остановил свой выбор на комнате мамы. Сквозь оконное стекло крупицы града смешивались с проливным дождем. Фары машин расплывались узкими белыми следами. Ветер почти заглушал вой сирены. Я залез под мамину кровать и зажал уши ладонями. Там было темно, но я обнаружил кружевное неглиже и стопку журналов, которых раньше не видел. Между «Домом», «Садом» и «Космосом» была зажата оборванная копия >«Плейгерл» [Playgirl - эротический журнал для женщин, издающийся с 1973 года. Также снискал популярность среди геев. В журнале публикуются фото обнажённых мужчин, а также статьи общего характера и новости из жизни звёзд].

Я листал порнографические журналы в школе—один парень таскал их из отцовского шкафа и раздавал на переменах. Мы рисовали бороды и повязки на глазах обнаженных женщин, а затем складывали из них бумажные подводные лодки и Боинг 747. Но «Плейгерл» был другой; мне не хотелось портить эти модели. Все они были мужчинами. Я выскользнул из-под кровати, дернул за шнурок лампы и вернулся в свое укрытие. Я пролистал страницы. Угрюмые мужчины развалились на плюшевых диванах у бассейнов, среди разбросанного в сарае сена.

Я сосредоточился на серии фотографий модели «Эдвард Каннингхем»: он откусывает клубнику, наливает шампанское, расслабляется в джакузи, вытирается полотенцем. У него была загорелая кожа, пернатые волосы [пернатые волосы — прическа, популярная в 1970-х и начале 1980-х годов у мужчин и женщин, разработанная для прямых волос] и, как почти у всех мужчин, усы. Эдвард был цветом, как мой золотистый карандаш из набора «Крайола». Фотограф уловил блестящие водяные бусинки на его плече и след волос под пупком. Я сунул руку в свои мешковатые семейники.

«Эдвард» заставил меня позабыть о шторме. Когда я закончил, я сообразил, что сирены унялись. Я аккуратно положил журнал в том виде, в каком его нашел. Был ли нижний угол загнут пятью минутами ранее? Я на цыпочках вернулся в свою постель. Мама и Альфред вернулись в 3 часа ночи, и я затаил дыхание, ожидая, когда они уснут.

Альфред объявил за тарелкой яичницы-глазуньи, что циклон ударил в трех милях от Монро-стрит. Он отвез нас с мамой поглазеть на мелкие повреждения. Сильнее всего шторм ударил в Йодере, крошечной общине амишей, которую мы иногда посещали, чтобы купить хлеб на закваске или булочки с корицей. Бородатые фермеры гнали своих лошадей с колясками по усыпанным мусором дорогам. Мама указала сначала на мертвого колли, растянувшегося в канаве, затем на черепицу, пробившую телефонный столб. Ветви деревьев обрушились лавиной на крыши домов.

- Скучно, - заявил я.

Мы вернулись в Хатчинсон.

- Прошлой ночью могла упасть атомная бомба, и я бы и не узнала об этом, - сказала мама. Она выпила банку «Олимпии» и прижала ее к моему предплечью.

Альфред остановился в «Квик-Трип», чтобы купить еще одну упаковку из шести банок, а затем направился через весь город в торговую палату Хатчинсона. Он рассказал маме, что Малая лига сможет уберечь её от меня летними месяцами. Они проводили меня внутрь. Кружок шумных детей задержался под гигантским американским флагом, ожидая, чтобы их имена записали в списки летних бейсбольных команд.

Я перегнулся через стол, заваленный планшетами с зажимами. На каждой странице имелось два столбца, озаглавленных ИМЯ и ВОЗРАСТ. Мне пришлось выбирать из двадцати двух разных команд юниорского дивизиона.

- Выбери ту, которая принесет тебе трофей, - подсказала мне мама. Она была пьяна до чертиков. Щуплый пацанёнок, в ухе которого торчал проводок от слухового аппарата, указал на ее короткую розовую юбку. Если бы я остался с ним наедине, я бы раздавил его слуховой аппарат кулаком.

Я выбрал «Хатчинсон Пицца Палас Рантерс». Во-первых, потому что их форма была шикарной - грубо нарисованный кот прыгал с бело-голубого пирога с пепперони. Во-вторых, потому что я решил, что спонсоры могут угощать команду бесплатной пиццей после игр.

- Вашего тренера зовут мистер Хайдер, - объявил лысеющий мужчина за стойкой регистрации. - Он тренирует всего год, но у него уже есть завидный послужной список.

Мужчина протянул мне сложенную бейсбольную майку и подходящие штаны. На спине футболки красовались две девятки.

- Мне нужно вытащить тот старый Полароид из клозета, - заявила мама.

Она встала на колени, чуть не упав к ногам кружка детей, и навела воображаемую камеру.

- Улыбнись, малыш.

Тренировки начались неделю спустя на крохотном бейсбольном поле, которое показалось бы маленьким даже гномам. Табличка на ограде за домом демонстрировала вмятины и выбоины. Грязь на поле ещё не просохла, и в воздухе стоял мускусный запах дождя. Вокруг моей головы жужжали слепни.

Тренер Хайдер построил нас. На нем была белая футболка, синие спортивные штаны и бейсболка A’s. Я заметил густые усы песочного цвета, которые вились у уголков его губ. Я почти каждый день листал мамин «Плейгерл», начав мечтать о тех усатых и бородатых ковбоях, спасателях и строителях, которые хватают меня, царапая мне лицо своими бакенбардами.

Я сказал маме, что хочу выглядеть круто, поэтому она бросилась в местный магазин Армии спасения и в «Объединенную методистскую экономию» за напульсниками и парой поддержанных бутс с резиновыми шипами. Она также купила черный солнцезащитный крем, которым большинство игроков высшей лиги мазали под глазами. На ту первую тренировку я надел напульсники, бутсы и захватил солнцезащитный крем. Мои товарищи по команде смотрели на меня так, словно я вот-вот выхвачу нож.

Тренер прищурился на новую группу «Пантер» в поисках недостатков. Его взгляд остановился на мне. Желание пронзило моё тело - ощущение, название которому я никак не мог подыскать. Если бы я увидел Тренера сейчас, скажем, в переполненном баре, это чувство превратилось бы в нечто вроде «Я хочу его трахнуть». Тогда же я ещё не знал, что мне делать со своими эмоциями. Это было похоже на подарок, который я должен был открыть перед толпой.

Он сказал, чтобы мы назвали свои имена. Мы послушались, и он повторял их, записывая в журнал.

- Бейли, Тиссен, МакКормик, Варни…

Он говорил с немецким акцентом.

- Лейки, Энсмингер…

Когда он произносил «р» в «Портере», мои товарищи по команде беззвучно повторяли за ним. Я был моложе большинства из них, поэтому мне хотелось стараться. Я жаждал произвести впечатление на Тренера Хайдера.

Игроки отбивали по десять бейсбольных мячей подряд. Тренер стоял у питчерской горки подобно одной из позолоченных фигур, которые я заметил на трофеях в зале Торговой палаты. Он отвел руку назад и наклонился. Большинство детей пропускали мячи, которые едва покидали поле, или, хуже того, вылетали в аут. Я никогда раньше не видел большинство из них, но мог сказать, что все они были плохими игроками. Тренер, должно быть, разделял мои чувства.

- Ну давай же.

В его голосе слышалось отвращение.

- Сконцентрируйся, наблюдай за мячом, бей так, как будто ты это серьезно.

Подошла моя очередь. Я стиснул зубы и попытался соорудить синтез из нескольких идолов высшей лиги. То есть, я видел, как Джо Морган из «Редс» подергивал правой рукой перед тем, как сделать замах, двигая локтем, как будто закачивал кровь в бицепс. Я изобразил этот жест. Тренер Хайдер ухмыльнулся. Его первая подача полетела в мою сторону, и я прихлопнул мяч в сторону левого поля.

После тренировки Тренер отвел нас к скамейке запасных и задвинул воодушевляющую речь из центра нашей кучки. Он кратко изложил свою первую реакцию. Мне было чем похвастаться. Оказалось, что я могу стать звездным игроком команды. Моя игра на поле была такой же превосходной, как и мои удары, поэтому Тренер поставил меня на шорт-стоп.

- И МакКормик, думаю, мы будем держать тебя на подхвате. Нам нужны хоум-раны.

Он произнёс это слово так, словно оно состояло из трех слогов. Когда он наклонился, чтобы погладить меня по плечу, я заметил на его шее скопление родинок, похожих на брызги шоколада.

К группе подошел мужчина с дорогим на вид фотоаппаратом. Тренер выстроил нас в два ряда возле скамейки запасных, и мне выпала честь стоять сзади, рядом с ним.

- Это для наших отчетов, - сказал фотограф. - Скажите сыр. Нет, скажите йогурт. Тупицы в команде засмеялись, и он сделал снимок.

- Подкрепление готово, - произнес Тренер. Пятнадцать Пантер сломали заданную конфигурацию и бросились к его универсалу, большинство бежало быстрее, чем бегало весь день. Тренер открыл дверцу холодильника, наполненного банками ароматной газировки. Я порыбачил в его ледяном пруду и нашел персиковый Nehi.

Родители начали прибывать по истечении двух часов. Мама прикатила на бейсбольный стадион на пикапе Альфреда. Она начала работать в продуктовом магазине IGA на Тридцатой улице и сделала мне дополнительный ключ от дома. Она повесила его на тонкую серебряную цепочку и надела её мне на шею.

- А теперь позволь мне познакомиться с твоим тренером.

Тренер подбежал к нам. В одной ладони он держал бейсбольный мяч. Он снял бейсболку и вытер пот со лба. Его редеющие волосы были светлыми.

- Мистер Хайдер, я мать Нейла.

Они пожали друг другу руки.

- У меня есть постоянная работа, и я не знаю большинства других мама. Я интересуюсь, нельзя ли сделать так, чтобы другая мама Малой лиги могла завозить моего сына домой после игр. Мы живем на Монро-стрит.

- Без проблем, - сказал Тренер.

Он глянул на меня сверху вниз, затем внимательно посмотрел на маму, словно разгадывая первобытные секреты ее глаз.

- Я постоянно занимаюсь подобным.

Он указал на свою машину.

- Вот для чего нужны универсалы. Каждый раз, когда Нейла нужно подвезти, он это сделает.

Я представил, как сижу на переднем сиденье, моя нога касается его ноги, а его нога касается акселератора.

- У вас отличный бейсболист, - сказал маме Тренер Хайдер.

- Он мой, и я люблю его.

Она держала меня за руку так, словно это были деньги.

Тренер послал мне бейсбольный мяч.

- Это тот, который ты чуть не отправил за забор.

Пятно от травы на его коже напоминало кричащее лицо.

- Он твой, оставь его себе, это твой трофей.

Он коснулся большим пальцем черной линии солнцезащитного крема на моей щеке. Взглянул на свой большой палец, подмигнул мне, затем снова посмотрел на маму.

Ветви абрикосового дерева на нашем заднем дворе поникли от червивых плодов. Под деревом стояли трёхместные качели и скользкая горка. Я никогда ими не пользовался. Столбы были в розовую и серовато-белую полоску, подобно леденцам, а ещё предыдущие жильцы дома №6411 по Норт-Монро нарисовали клоунские лица на пластиковых сиденьях качелей. Горка была засыпана воробьиным дерьмом. Спустя годы мама попросила соседа снести всё это, и я сообразил, что никогда не скатывался и не качался на этих штуковинах.

Как оказалось, мама пользовалась этими устройствами чаще, чем я. В ночь после той первой тренировки я услышал ее и Альфреда. Его голос продолжал невнятно произносить слова: «Священник Иисус» и «Христос свыше». Через некоторое время я понял, что эти слова исходят не из маминой спальни, а проникают в мое открытое окно с заднего двора.

Я разлепил глаза, вылез из постели и выглянул наружу. Фиолетовый свет приманки для насекомых выкристаллизовывал все своим мрачным, воспалённым сиянием. Что-то похожее на летучую мышь кружило восьмерками над деревом. Пустая бутылка джина «Бифитер» стояла рядом с маминым портативным восьмидорожечным магнитофоном в траве у крыльца. Я слышал, как голос Фредди Фендера напевает мелодию «Потерянных дней и потерянных ночей».

Альфред рухнул в центр сиденья качелей. Мама нависла над ним. Его рубашка была задрана к шее; а штаны спущены до щиколоток. Ее руки суетились у него на коленях. Ковбойская шляпа Альфреда упала, и пряди волос на его голове шевелились, напоминая волоски на кукурузном початке. Его тело раскачивалось взад и вперед, ленивое и разморенное джином. Его босые ноги давили абрикосы на лужайке.

- О, Господи, - снова произнёс он, вытягивая гласную в унисон с шумным крещендо восьмидорожечной мелодии.

Мама опустила голову к промежности Альфреда. Когда её голова снова поднялся, я увидел его член. Он выглядел огромным. Я помнил только двух, может быть, трех парней из маминого журнала, у которых были такие большие члены. Альфред протянул к нему руку, обвел двумя пальцами его основание и притянул к себе мамину голову. Вспыхнула ловушка, её пурпурная вспышка положила конец жизни комара, кузнечика или чего-то там еще.

Мама отсасывала Альфреду. Кто-то из наших соседей, несомненно, шпионил за ними. Я смотрел на все это и удивлялся тому, что пришёл к пониманию: если все те истории о личном опыте во всех порножурналах, которые я читаю, правдивы, то для ребёнка в подобной ситуации вполне обыденно задумываться о подобных вещах: каково это, когда мой член находится в чьем-то рту? Или чей-то член в моем?

Я сосредоточился на чертах лица Альфреда. Он стиснул челюсти. Его глаза открывались и закрывались. Он непрерывно говорил что-то во время секса: «Да, Эллен», «О, Боже, как хорошо ...». Оглядываясь назад, должен сказать, что меня парализовало услышанное от него, но вскоре после этого я стал любителем болтунов в постели. Я научился получать удовольствие от парня постарше, рассказывающего мне, что именно я заставляю его чувствовать, и что он хочет сделать со мной.

Через пять минут Альфред поднял маму и стянул с нее блузку. Ее соски выглядели багровыми в свете ловушки для насекомых. Она споткнулась, когда он повел ее к скользкой горке. Он развел её ноги по сторонам горки, а затем толкнул на нее. Мне тут же вспомнился Борис Карлофф [Boris Karloff, 1887-1969, американский актёр, популярный в 1950-1960-х], играющий чудовище Франкенштейна на наклонном столе доктора, с искрящимися электрическими разрядами, струящимися над его головой.

Альфред трахал маму на горке. Я представил себя в положении мамы, меня оседлал мой любимый «Эдвард Каннингем». Я расстегнул молнию.

- Это потрясающе, - бормотал Альфред.

Альфред вошел в нее. Быстрее, жестче, чем обычно. Скольжение заставило прогнуться мамину задницу от особенно глубокого толчка. Она ахнула. Затем оба замолкли. Потом они засмеялись, и мама прикоснулась пальцем к губам. Ловушка уничтожила ещё одного жучка.

В первой игре сезона «Пантеры» встретились с командой «Претти Прери». В прошлом году те выиграли чемпионат лиги. Тем не менее, мы растоптали их со счётом 13:5. Впервые играя с битой, я не мог сконцентрироваться. Я прохлопал высокий мяч третьего бэтсмена. Но позже я пробил дубль и тройной, последний с занятой базой. Я скользнул на третью базу только для того, чтобы испачкать колени штанов грязью. С трибуны ряд мам и пап разразился аплодисментами. Никто из них меня не знал. Я фантазировал, что они мечтают, чтобы их сыном оказался я, а не один из тех бездарных бездельников, которых они воспитывают.

Игра закончилась двойным аутом. Парень из «Претти Прери» скользнул на вторую базу, где сидел «Пантера» с мячом в перчатке. Судья рявкнул:
- Выметайся отсюда.
Толпа пришла в неистовство. Со скамейки запасных Тренер Хайдер поднял в воздух свой журнал и ухмыльнулся.

После победы проигравшие побежали к питчерской горке, а затем выстроились, чтобы пожать руки. Это было ритуалом после каждой игры Малой лиги: чтобы продемонстрировать спортивное мастерство, каждая команда поздравляла другую. «Претти Прери» были на грани слез. «Хорошая игра», - скандировал каждый, касаясь ладони незнакомца. Мы должны были повторить те же два слова, но я промолчал. Это разозлило моих оппонентов больше, чем если бы я закричал: «Да пошел ты на хуй!» Я смотрел им в лицо; сжимал им руки, как если бы они были губками.

Тренер Хайдер смотрел на меня, по-прежнему улыбаясь.

Тренер позвонил в субботу после первой игры. Он сказал маме, что команда отпразднует победу, собравшись в кинотеатре «Флаг» на Мэйн-Стрит на воскресном утреннем сеансе. Если она согласится, он заберет меня завтра в полдень.

- Конечно, - пробормотала мама невнятно.

Она застегивала свой фартук IGA перед ночной сменой.

Он приехал к нам домой в своей обычной футболке, но в джинсах вместо спортивных штанов. В его универсале пахло мхом и каким-то искусственным запахом, исходящим от освежителя воздуха в форме дерева, свисавшего с зеркала заднего обзора. По дороге через город он спросил, какие конфеты мне нравятся больше всего. Я перечислил «Хот Темалес», черную лакрицу, миндаль в пастиле, похожий на яйца какой-то чудной птицы. Мама всегда жаловалась, что миндаль выходит за рамки ее ценового диапазона. Но не у Тренера.

- Да, - произнёс он взволнованным мальчишеским голосом. - Я могу съесть десять коробок за раз.

Когда мы добрались до «Флага» никто из моих товарищей по команде там нас не ждал. Вестибюль был пуст, за исключением девочек-близняшек, которые держались за руки разъяренной бабушки. Тренер ничего не сказал об остальной команде, а я и не спросил. Меня удивило, что он солгал маме, но более того, это меня взволновало.

Тренер подошел к билетной кассе. Планируемый фильм, какая-то имитация Диснея, меня не интересовал. Мне нравилась более жестокая анимация. Я рискнул и спросил, не хочет ли он съездить в «Фокс». Я знал, что там показывают «Поезд ужасов» с рейтингом R [для взрослой аудитории]. Уже тогда я был фанатом фильмов ужасов. Тренер выглядел неуверенно, но я только пожал плечами. «Маме все равно».

Мы поехали туда. В «Поезде ужаса» имелся убийца, убивавший во время маскарада. Я наслаждался его умением срывать маску с головы каждой новой жертвы и натягивать ее на свою, чтобы обмануть следующую жертву. Тренер наблюдал за мной на протяжении всего фильма, но я делал вид, что ничего не замечаю. Я съел две коробки пастельного миндаля. Я хлопал в ладоши, когда убийца обезглавил одного из завсегдатаев вечеринок, и Тренер улыбнулся. Казалось, он внимательно изучает каждую мою реакцию, делая короткие мысленные заметки.

На раскрашенных стенах кинотеатра «Фокс» были изображены сеньориты, танцующие сальсу, и заросшие матадоры, машущие алыми простынями быкам. С потолка высотой в три этажа свисали люстры. Бордовые шторы, закрывающие экран, медленно отодвинулись, когда начался фильм. Во время фильма Тренер склонил голову, как будто среди люстр метались духи, но когда я глянул на него, его взгляд не отрывался от меня. К финалу фильма его голова откинулась спинку сиденья.

- Вы пропустили последнюю часть, - сказал я. Героиня на экране жалобно рыдала. - Убийца в конце склеил ласты.

Его рука легла мне на плечо.

- Поехали домой. Готов поспорить, что ты голоден.

- Вроде того.

Проходя по коридору, я пнул ведерко, разбросав зерна попкорна по ковролину. - Может, пиццу?

- Прямо на улице недалеко от моего дома есть закусочная под названием «Рокко'с», - сказал Тренер. - У них свежие грибы вместо консервированных. Они делают пиццу с кабачками, которую я еще не пробовал. К тому же их кусочки пепперони больше, чем эта пряжка на ремне.

Он указал на медную конскую голову внутри круга между его животом и промежностью.

- И, если твоя мама не установила комендантский час, может быть, мы сможем посмотреть мультфильмы, пожрать и поработать над стратегией игры на следующей неделе.

Я кивнул, заинтересовавшись домом Тренера.

Мы подошли к универсалу. Полуденное небо потемнело, воздух сгустился, Хатчинсон накрывала очередная буря. Облака были похожи на зефир, облитый виноградным соком. Вдалеке сверкнула молния.

Тренер жил один в небольшом доме на Мейн-стрит, недалеко от торгово-выставочного центра штата Канзас. Раз в год в Хатчинсоне проходила Государственная ярмарка, главная туристическая достопримечательность нашего города. По диагонали от крыльца дома Тренера на рекламном щите были изображены артисты предстоящего сентября. Имена на вывеске оказались обыденными для ярмарки: братья Статлер, Эдди Рэббит, фокусник Дуг Хеннинг. - Двадцать шестого сентября, Таня Такер, - прочитал я. - Это мой девятый день рождения.

Тренер отпер входную дверь и распахнул ее. Я заметил две бейсбольные биты в подставке для зонтов. Прямо передо мной, в его гостиной, стояли телевизор с гигантским экраном, видеомагнитофон, игровая приставка Atari с разбросанными вокруг неё игровыми картриджами. Некоторые из моих любимых игр валялись на полу: Phoenix, Frogger, Donkey Kong, Joust.

- Я закажу пиццу, - сказал Тренер. - Делай что хочешь. Включи эту штуковину, если хочешь. Frogger - моя любимая. Как насчёт пепперони и грибов?

Я кивнул. Он исчез в кухне, за его спиной захлопнулись решетчатые створки похожие на двери в кинозале. Я слышал, как он снял трубку телефона. Я оглядел комнату. Вдоль стены стояли три синих кресла-мешка. Тренер приколотил плакат «Аквамена» над диваном с леопардовым рисунком. На столике были разбросаны брошюры Диснейленда и книга в твердом переплете под названием «Тренировка маленьких детей». На книжной полке стояли другие книги, альбомы и видеокассеты. Я щелкнул переключателями на телевизоре и Atari.

- Бип, - сказал экран.

Тренер вернулся и настроил приставку для двух игроков.

- Ты уверен, что твоя мама тебя не ждет?

- Она задержится в магазине допоздна, - сказал я, - а потом, вероятно, пойдет с Альфредом.

Он приподнял бровь и принялся двигать джойстиком.

- Я думаю, что ты проводишь много времени в одиночестве.

На экране его лягушонок прыгнул на прожорливого электронного аллигатора.

- Ничего особенного. Мне это вроде как нравится. Ведь летние каникулы. Я смотрю телевизор или катаюсь на велосипеде. У нас есть странные соседи, так что я кручу педали и слежу за ними.

- Я тоже часто один. Когда я не тренирую, то сижу здесь. Мне нравится время от времени встречаться с хорошими друзьями. Такими хорошими друзьями, как ты.

Цвета экрана отражались в его голубых глазах. Он не моргнул. Его лягушонок утонул, и он протянул мне джойстик.

- Ну, и где ты научился так играть в бейсбол?

- Сам.

Я смог угадать следующий вопрос, поэтому продолжил.

- Он умер. Я никогда его не знал.

Я отвернул голову от его лица к телевизору.

Тренер выиграл обе игры. В середине третьей прибыла пицца; он выключил Atari и разложил перед нами открытую коробку «Рокко'c», словно карту сокровищ.

- Подожди-ка.

Он побежал на кухню и вернулся с фотоаппаратом Nikon в одной руке и двумя банками персикового Nehi в другой. Он отдал газировку мне.

- Я запомнил, какая тебе понравилась.

Он наблюдал за каждым кусочком, что я съедал, за каждым глотком, что я выпивал. После того, как я прикончил второй кусок, Тренер подошёл к своей стереосистеме. Он взял небольшой микрофон и подключил его.

- Поначалу это может показаться странным, - сказал Тренер. - Я хочу провести с тобой небольшой эксперимент.

Он протянул мне микрофон.

- Просто начни говорить, как обычно. Мне нужно записать голоса моей команды, особенно моих лучших игроков. И еще кое-что. Сделай пару глотков этой шипучки. Не торопись, спешить некуда. Когда решишь, что собираешься отрыгнуть, скажи мне, и я запишу это. Он щелкнул пальцем по вспышке фотоаппарата, и комнату наполнил пронзительный визг.

Я сглотнул, не понимая действий Тренера, но, тем не менее, мне было весело. Я привлек его внимание.

- Я готов, - заявил я.

За следующие пять минут я трижды рыгнул, и он всё это записал.

Я пролил на ковер немного персикового Nehi. Газированная лужа выглядела как аккумуляторная кислота, и я тщетно пытался вытереть ее.

- Вот дерьмо.

Услышав мои слова, Тренер усмехнулся.

- Хорошо, - сказал он. - Так держать. Ещё раз скажи «дерьмо». Скажи «черт возьми». И отрыгни еще несколько раз.

Я слушался. Я даже разок сказал «блять». Казалось, это произвело на него впечатление. Он опустился на колени и обнял меня, мое лицо оказалось на уровне его живота. Я ощутил вьющиеся волосы сквозь его рубашку, чудесное дыхание, набухающее внутри него. Он коснулся подбородком моей макушки.

- Ты мне нравишься, - сказал он.

Тренер снова встал. Запись продолжалась. Между моим хихиканьем, ругательствами и отрыжкой он делал фотографии. Для большинства из них он советовал мне взглянуть на него и улыбнуться. Я высунул язык для одного снимка. Он потрогал его розовый кончик - я ощутил соль на его коже - и щелкнул затвором. На другом фото он заставил меня зажать микрофон между губ и закрыть глаза.

- О, Нейл, это прекрасно.

Щелчок.

 

Я не мог заснуть. Альфред и мама трахались в соседней комнате. Я на цыпочках прошел в ванную, запер дверь и растянулся в ванне. Фарфор обжигал, холодный, как ледник. Я стянул трусы до щиколоток, схватил свой член и поднес предплечье к губам, лихорадочно целуя свою кожу, как будто это был чей-то рот. Снаружи грохотал гром, скрипели мамины пружины. Из крана раковины капало каждые пять секунд. Я зажмурился, но на этот раз представил себе не мужчин из маминого журнала. Кто-то еще стоял надо мной. Он уронил камеру и наклонился, расстегивая пуговицы и молнию, его лицо повернулось ко мне. Я услышал, как Альфред пробормотал непонятную фразу. Я произнес слово «Тренер», яростно облизывая языком мою руку и царапая передними зубами кожу.

Когда я проснулся, моя мать стучала костяшками пальцев в дверь ванной. «Ты там жив или что?»

Я натянул трусы, прикрыл лиловую отметину на руке и вышел.

 

Второе июля 1981 года. Мама будет работать в IGA две смены подряд.

- Я чувствую себя рабом, должно быть что-то получше, - сказала она. Обняла меня, ее руки обвились вокруг моего тела, ее пальцы совпали с моими ребрами. Мне вспомнилось, как Тренер обнимал меня, и я пожалел, что на его месте была не мама.

- Я знаю, что ты собираешься сегодня надрать им задницы. Я предсказываю четыре хоумрана.

Мама поцеловала меня между «четырьмя» и «хоумранами».

Я сказал ей спасибо. В 7 часов вечера на бейсбольном стадионе «Пантеры» будут сражаться против «Хатчинсон Тако Хат», проигравших все игры за последние два года.

- Думаю, тренер отвезет тебя домой.

Мама обмахнула лицо веером и бросилась к двери.

- Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, и не забывай этого. Дверь-экран хлопнула за ней. Я помахал своей бейсбольной перчаткой, когда она запустила двигатель.

Не прошло и десяти минут после отъезда мамы, как машина Тренера остановилась на нашей подъездной дорожке. До игры оставалось не меньше трёх часов. Когда я сел в универсал, то положил перчатку на сиденье между нами.

- Я рад, что вы приехали пораньше, - сказал я. - Было бы здорово, если бы я смог поиграть и в другие игры на приставке.

Тренер припарковал универсал в своем гараже. Я пошел за ним к дому.

- Дом там, где сердце, - произнёс он.

Он потянулся к полке, заваленной пятью или шестью фотоальбомами. Вытащил один из них и протянул мне.

- Я проявил плёнку.

Я упал в кресло-мешок. На первых двадцати страницах были другие мальчишки, которых я не знал. Некоторые в бейсбольной форме. Одна серия фотографий была с рыжеволосым пацанёнком без рубашки с размазанным по подбородку соусом для пиццы, играющим в «Морской бой». Я не мог не уставиться на один расплывчатый отпечаток, сделанный очень крупным планом, где мальчик, казалось, покусывал большой палец чьей-то босой ноги - вероятно, Тренера. Веснушчатое лицо паренька выглядело растерянным, как будто его только что треснули дубинкой.

На следующей странице я увидел себя, держащего микрофон. Я наклонился, чтобы получше рассмотреть. Следовало бы причесаться. Моя кожа была бледной, а зрачки блестели красным. Я выглядел замученным. Представ перед Тренером таким, когда он фотографировал меня сверху вниз. Я пролистал следующие несколько страниц и обнаружил в альбоме больше своих фотографий, чем их было сделано за всю мою жизнь до того момента. На одном снимке мои глаза были закрыты.

- Я выгляжу здесь довольно глупо.

- Нет, ты идеален, - сказал Тренер. - Выражение лица такое, словно тебе снится действительно замечательный сон.

Он уселся в кресло рядом с моим и положил ладонь мне на колено. Он обкусывал ногти, и на кутикуле одного пальца виднелся засохший полумесяц крови.

- Думаю, ты мне нравишься больше, чем другие в этом альбоме. Ты определенно лучший игрок в бейсбол.

Рука на моем колене сжалась. Она казалась безупречной, рука кого-то удивительного, превосходного, непобедимого.

- Нейл, я много думал о тебе на этой неделе.

Мое лицо вспыхнуло. Я поёрзал на кресле-мешке, не желая, чтобы он это заметил.

- Я проголодался.

Тренер встал и направился на кухню. Я потопал за ним.

- Еще пиццы? - он спросил, открывая шкаф. - Или, может быть, ты видишь здесь что-то, что тебе нравится?

Его кухня была заполнена пакетами конфет, печеньем с помадкой, попкорном «Джиффи Поп», Тэнгом [Tang - американский бренд сухих смесей для напитков, разработанных в 1957 году ученым- диетологом General Foods Corporation Уильямом А. Митчеллом и впервые поступил в продажу в виде порошка в 1959 году], коробками с пудингом. Я заметил упаковку с завтраками - миниатюрные коробки с десятью разными марками хлопьев, упакованных вместе.

- Мама никогда не покупает мне такие вещи, - сказал я, указывая на них. - Она говорит, что это пустая трата денег.

- Тогда давай поедим их, - предложил он.

Я выбрал кукурузные хлопья в сахаре. А Тренер - «Какао-Криспис». Он достал из холодильника молоко и две ложки из ящика. Ухватился пальцами за край своей коробки и аккуратно открыл её. Я попытался повторить за ним, но у меня коробка лопнула. Хлопья рассыпались по шахматным плиткам пола.

- Черт возьми, - воскликнул я.

Золотые самородки лежали у наших ног, их сахарная глазурь поблескивала в свете кухни. Я попытался извиниться, но Тренер шикнул на меня. Он поднял коробку над своей головой. Наклонил ее. Посыпались хлопья какао. Я наблюдал, как он открывает «Фрут Лупс», «Альфа-битс», «Специал-К» - хлопья ужасного вкуса, которые мы все равно бы не стали есть. Он высыпал их все.

Хлопья рассыпались по полу. В следующий момент все вокруг прояснилось. Я уставился на Тренера, на каждую его черту, на тело этого взрослого мужчины, стоящее передо мной. Свет в кухни высветил тонкие светлые волосы, вьющиеся из-под воротника его рубашки. Более темный оттенок его усов. Его бакенбарды до уровня мочек ушей. Маленькие солнечные блики медного цвета, окружавшие каждый черный зрачок. И внутри этой черноты - отражение моего лица.

Рука Тренера потянулась ко мне. Он надавил мне на затылок. Я закрыл глаза и почувствовал, как он направляет меня, управляет моими действиями, толкает меня к полу. Я упал на колени, и он упал вместе со мной.

- Поехали, - сказал он.

Я открыл глаза, и он склонился над моим телом. Сотни кусочков хлопьев были разбросаны вокруг нас подобно обломкам катастрофы. Мои ноздри ощетинились запахом сахара. Он придвинулся ближе, и я ощутил его дыхание, чистый запах его футболки «Пантер», кокосовый аромат его шампуня.

Он помассировал мне шею.

- Когда мне кто-то действительно, по-настоящему очень нравится, есть способ показать им, что я чувствую.

Он осторожно толкнул меня за плечи, пока я не лег на пол на спину. Он прижался головой к моему сердцу. Я пошевелился под ним, и под моей задницей захрустели кусочки хлопьев. Щелчки, хруст, треск.

Я понимал, что происходит. Половина меня знала, что это неправильно. Другая половина хотела, чтобы это случилось. Тренер обнял меня, его пальцы успокаивали и ласкали, прослеживая и повторяя пути и углы моих плеч, моей спины, моей задницы.

- Тсс, - произнёс он. - Ангел.

Его нос коснулся моего, и его дыхание перешло в мой рот.

- Нет ничего плохого в том, чтобы поцеловать кого-то так. Ничего такого. Не позволяй никому говорить тебе, что с этим что-то не так.

Он накрыл мой рот своим, просовывая язык между моими губами, проведя по линии моих передних зубов, возвращаясь, чтобы обвести мой собственный язык маленького размера. Казалось, что его язык проникает внутрь моей головы, пробуя на вкус и облизывая мои глаза, обводя синие доли моего мозга. Наши зубы щелкнули друг о друга. Его нижняя губа изогнувшись, прижалась к моему подбородку. Моя голова исчезала, он меня заглатывал. Я застонал и понял, что это был правильный звук. Альфред и мама издали такие же звуки по ночам.

Иногда я открывал глаза, ловил случайный образ, а потом снова их закрывал. Образы перемешивались в моей голове: его пальцы, ослабляющие пряжку ремня в виде круга и конской головы; капли зеленого стекла на люстре; прыгающая, пускающая слюни пантера на его футболке; серебряные пломбы в провале рта.

Он растянулся на мне. Снова треск и хруст. Моя рука сжалась в кулак, ударившись о линолеум, и в ладонь брызнула галька хлопьев. Его язык продолжал метаться в моей голове. Струйки его слюны стекали мне в горло. Я сглотнул.

Его голова поднялась.

- Тсс.

Он расстегнул молнию и каким-то образом сумел стянуть джинсы до колен. Его член напрягся у моего бедра.

- Открой глаза и посмотри на это, - произнёс Тренер.

Я так и сделал. В ту секунду я бы подчинился чему угодно. Его член был слегка изогнут вверх, с кончика стекала молочная капля.

- Нейл, ты мне так нравишься.

Его глаза напоминали осколки цветного стекла. Он снова поцеловал меня, и одна рука скользнула по моей ноге, лаская мою промежность через бейсбольные штаны.

- Приятно, правда? - он сжимал, гладил, массировал. - Верно?

Да, это было приятно. Я услышал что-то похожее на разрывающуюся ткань. Он полез в мои бейсбольные штаны. Схватил меня за член, пот с его ладони почти обжигал меня. Я сосредоточился на вене на его бицепсе. Вена дергалась, как беззащитная веревочка марионетки. Мое тело напряглось, отклоняясь к другой его руке, почти девять лет ожидания сжимали каждое сухожилие и мышцу. Я не выдержал. Я снова застонал, чтобы дать ему понять, а затем он вздрогнул. Все его тело задрожало. Он быстро заставил себя встать на колени надо мной, и в эту секунду я увидел его член в полный размер, конфетно-розовый и нереальный, когда он изогнулся над моей грудью. Сперма выстрелила из головки и растеклась своими белыми каплями по двум девяткам спереди на моей майке. Это меня немного шокировало, но я промолчал. Спустя некоторое время я положил ладонь на лужу. Конча оказался более теплой и липкой, чем я ожидал. Под ней мое сердцебиение стабилизировалось.

Он снова лег. У него было неловкое, страдальческое выражение на лице, и когда он выдохнул мне в лицо, я почти ощутил жар в этом стремительном дуновении.

- Тебе понравилось, - сказал Тренер. Он не смотрел на меня. - Ничего страшного, что тебе понравилось, все будет хорошо.

Шли минуты. Я сосчитал количество вдохов, прежде чем кто-либо из нас заговорил. Я насчитал шестьдесят пять, прежде чем Тренер что-то сказал. Он снова произнёс: «Тсс», хотя я не сказал ни слова. Я начал дрожать, и Тренер обнял меня, прикрывая как можно большую часть меня, как будто моя кожа вспыхнула пламенем, а его тело было одеялом, способным погасить ее. Только моя мама держала меня так.

- Вот что я чувствую к тебе, - сказал Тренер. - Нет ничего плохого в том, чтобы показать это. Люди боятся показывать это, но ты должен знать, что нет ничего плохого в том, чтобы сказать кому-то, насколько он тебе нравится, как сильно ты им гордишься.

Я глянул на беспорядок на полу: две ложки, жемчужную бусину его спермы и хлопья всех цветов, как будто разбился калейдоскоп. Я сглотнул. Вкус его языка обжег мой рот.

Он застегнул молнию. «Это случилось», - сказал я себе; это случилось. И мне это понравилось. Я слышал лай собак на улице, группу детей, ругающихся отрывистыми фразами. «Я говорю», - заорал один из них. Тренер уронил пятидолларовую купюру на пол рядом со мной, затем переступил через мое тело, на его рубашке появилось черное пятно от моего крема для загара. Он наклонился над раковиной и открыл кран. Вода залила ему руки.

- Я вымою пол позже.

Он улыбнулся мне.

- Мой номер девяносто девять. Думаю, нам стоит подумать о том, чтобы отправиться размазывать эту команду «Тако Хат».

Мы уничтожили «Тако Хат». Где-то в течение этих семи иннингов я трижды подряд отбил, но не помню ни одного момента. Я видел, как его руки подают сигналы из тренерской будки на третьей базовой линии, и подумал о нашем поле. Хотя тогда это было трудно понять, но мне хотелось большего. Я хотел бы подобного до конца своих дней. Я видел секс повсюду, осколки, вонзившиеся в каждую молекулу каждого пространства, пропитали все, что я видел, нюхал, пробовал и трогал.

Я мог бы забежать вперед и подробно описать дни, которые я провел с Тренером, деньги, которые он мне давал, все, чему я у него научился. Я мог бы упомянуть конец лета, начало третьего класса, июнь следующего года, когда Торговая палата назначила его Тренером в другую группу с мальчиками постарше. Без гида я забросил бейсбол. Наши пути будут расходиться все дальше и дальше, и наши отношения закончатся.

Но он все еще здесь, чего я не могу объяснить. Часто я задаюсь вопросом, где живет Тренер, чем он занимается, не убило ли его чем-то вроде тюрьмы, линчевателей или болезней. Но оглядываясь назад, это не имеет значения. Важно то, как впервые в своей жизни я почувствовал, что существую для чего-то. Когда я вспоминаю, а я часто это делаю, большая часть того лета исчезает. Я почти не помню отпуск, который мы с мамой провели в Абилине, или ее разрыв с Альфредом. Я почти забыл других мальчиков по команде, даже тех, кого Тренер заманивал в тот дом наискосок от ярмарочной площади.

Иногда это все, о чем я думаю: о времени, которое я провел с ним. Как будто только он и я имели значение. В моих лучших снах он и никто другой, мы двое, зависшие в его приторно пахнущих комнатах, одни, как будто Бог направил луч в центр Канзаса, а мы с Тренером случайно попали в его свет.

 

ТРИ
Брайан Лейки

Летом мой отец выращивал арбузы. К сентябрю они достигали зрелости, лососево-розовый цвет их плоти становился темно-красным. До того момента, когда утренняя температура ещё не поднялась выше восьмидесяти [по шкале Фаренгейта - ок. 40 градусов по Цельсию], мой отец с ножом в руке проходился между плетями и нес арбузы в дом. Наша семья ела их в таком количестве, что в наших венах, возможно, содержалась смесь крови и арбузного сока.

Литл-Ривер располагался в одной миле от шоссе 56, и каждую осень мой отец устанавливал фруктовую лавку, надеясь привлечь множество автомобилистов, ехавших на ежегодную ярмарку штата Канзас, проводящуюся в двадцати милях от Хатчинсона. Он назначил нас с Деборой присматривать за грузовиком с арбузами. «Продаете товар, зарабатываете деньги», - говорил он.

Однажды летом - через два года после лета нашего НЛО - мой отец решил, что мы можем уже торговать без присмотра. В день открытия ярмарки он припарковал пикап на гравийной обочине, где дорога из Литл-Ривер примыкала к шоссе. Он забрался в кузов и переставил арбузы, рассыпав обычные полосатые среди сортов «черный бриллиант» и «сахарная крошка» размером с пинту. Он протянул нам старую коробку из-под сигар Roi-Tan, в которой лежали однодолларовые и пятидолларовые купюры, приправленные пригоршней мелочи. Показав нам большой палец, он развернулся, чтобы идти домой.

Мы с Деборой сидели на краю кузова пикапа, арбузы густо пузырились вокруг нас морем. Я чувствовал себя важным, как торговец, открывающий лавку. Пока она взвешивала каждый арбуз на ржавых весах, я умножал количество фунтов на шесть центов, и Магическим маркером отмечал цену на каждой кожуре.

К нам направлялись наши первые клиенты: пожилая пара и трое их внуков. Красные оправы солнцезащитных очков женщины соответствовали цвету ее размазавшейся помады. Она казалась измученной и отчаявшейся.

- Мы тратим кучу денег на все эти глупые игры и аттракционы на ярмарке, - объяснила она, - а могли бы потратиться с пользой на ваши арбузы. Что для малышей было бы лучше, чем сладкая вата или сладкие пироги.

Она проверила спелость одного из толстяков, постучав по нему ногтем. Затем она почесала его корку и проверила цвет. Дебора закатила глаза. Наш отец показал нам секрет того, как определять, поспел ли арбуз: тонкий, вьющейся хвостик там, где арбуз соединялся с лозой; если он становился коричневым, значит плод созрел. Мы не выдали женщине нашего секрета Мы позволяли ей стучать, пока она не сделала свой выбор. Дебора взвесила это арбуз.

- Гарольд, дай им два смакера [smacker, - с англ. монета, доллар], - сказала женщина, и ее муж заплатил нам.

Все лето солнце осветляло мои волосы, а волосы Деборы побелели до цвета соломы. К полудню в тот день мои волосы высохли, а кожу начало покалывать. Я знал, что к вечеру загорю.

- Мы забыли лосьон для загара, - сказал я Деборе.

Она прижала большой палец к моему плечу. Тот на полсекунды оставил белый отпечаток прежде чем цвет вернулся к розовому.

- Ты будешь похож на лобстера, - заявила она.

Я вспомнил прошлое лето, когда мы ездили на водохранилище Канополис, и я заснул на пляже. От солнечных ожогов меня тошнило. Если я заболею, отец не разрешит мне торговать завтра.

Лучшая подруга Деборы, Бриз Кэмпбелл, приехала на велосипеде и присоединилась к нам. Она тоже забыла лосьон для загара. Она предложила нам поесть. Я нашел нож за сиденьем в затянутом паутиной пикапе моего отца, тот самый нож, которым он два года назад отрезал черепахе голову. Я выбрал арбуз, стряхнул с его поверхности песок и нацелился на цену «1,25». Удар. Арбуз раскололась на неровные половинки, и мы вонзили пальцы в мякоть, чтобы проглотить её.

Я всегда стеснялся друзей Деборы, но по мере того, как мы ели, я становился смелее. Я встал рядом с пикапом, запихивая пригоршни в рот, и убеждаясь, что они наблюдают за мной. Я не глотал. Вместо этого я одновременно ударил по обеими округлившимся щеками, сок и семена вырвались из моего рта на дорогу. Бриз рассмеялась. Она вскочила со своего места у весов и встала рядом, повторяя мои действия.

Мы втроем дожидались, пока мимо пронесутся машины, а потом «вырывали» арбузами прямо на шоссе. Спустя время я увлекся. Я выбирал арбузы в кузове пикапа, поднимал их над головой и бросал. Они лопались на асфальте, разнося по полям одинаковые отзвуки хлопков. Через несколько минут куски розовой мякоти, обломки корок и слизистые семена усеяли участок шоссе 56. Мухи парили вокруг этой мешанины словно над трупом животного.

Дебора перестала смеяться. Я повернулся и увидел отца. Он принял душ, оделся и зачесал назад волосы, несомненно, собираясь поехать в Хатчинсон, чтобы поиграть в софтбол. Солнце освещало его лоснящиеся волосы. Он прижал обе ладони к бокам своих шорт, дрожащие пальцы были растопырены. Бриз откашлялась и повела свой велосипед по дороге.

Я никогда не мог предсказать реакцию отца. Однажды он утешал мою мать; в следующий раз захлопнул дверь перед ее лицом. В тот день отец меня не ударил. Он глянул на восток, затем на запад, в поисках машин. Горизонт был чист. Он шагнул к остаткам арбузов и начал бросать розовые куски в канаву. Добравшись до куска корки, он поднял его и посмотрел на цену, написанную Деборой.

- Доллар восемьдесят пять, - сказал он.

Он отбросил еще одно розовое месиво. И нашел другую корку:

- Два пятьдесят. Очень большой, Брайан.

Когда мой отец закончил, на асфальте шоссе осталось только пятна сока в форме звезд с бесчисленными точками. Он прошаркал к пикапу и прислонился к его борту. Я наблюдал за его руками. Муха села на левую, шевеля тонкими лапками. Он прогнал её и постучал костяшками пальцев по коробке Roi-Tan.

- Я вернусь около семи вечера.

Он улыбнулся Деборе, машинально моргая глазами.

- Твой брат должен мне двенадцать долларов и сорок центов.

В течение двух лет после ночи, когда моя мать, Дебора и я видели НЛО, я стал одержим наблюдением за небом. Летними ночами я растягивался на крыше. Я ходил туда один; Дебора была измучена настольными играми, но я не возражал. Я запоминал фазы луны и различные созвездия и искал посредством бинокля любой намек на ненормальный свет.

Я просматривал газеты в поисках историй о летающих тарелках и иногда обнаруживал куцые заметки о жутких огнях над городом или о корабле странной формы, преследующем самолет. Я воображал себя первым в мире подростком-исследователем НЛО, тайно финансируемым правительством США, летающим между странами и собирающим информацию. Я брал книги из библиотеки; рассматривал картинки и редкие фотографии космических кораблей.

Приближался Хэллоуин. Я хотел одеться космонавтом, но отец отказал мне в этом костюме.

- Я не буду тратить своё жалование на этот глупый праздник.

Мне пришлось довольствоваться более дешевым Сатаной. В конце октября я надел клюквенно-красные спортивные штаны, подтяжки и резиновые галоши.

- Я чувствую себя глупо, - сказал я матери.

В то время мы с Деборой еженедельно посещали церковь. К Хэллоуину мы помогли украсить заброшенный дом в трех милях от города. Наше Молодежное Служение спонсировало «Особняк с привидениями», чтобы развлечь детей после того, как они закончат собирать конфеты вечером. Мой сатанинский костюм в тот раз заставил меня ощутить смелость - дети, которые приставали ко мне в школе, не узнают меня, подумал я, - и я ожидал, что выскочив из темного угла, напугаю их.

Я помню начало этого вечера в лютеранской церкви Литл-Ривер. Мы с Деборой искали свечи, и когда я на цыпочках проходил мимо скамей, мой хвост качался позади меня. Я неуклюже старался двигаться как можно более дьявольски, репетируя предстоящую ночь. Витражи мерцали своим слабыми голубоватыми и золотистыми оттенками, и я все представлял, как рука Бога соскальзывает со шпиля крыши, чтобы сорвать с меня маску.

Дебора стояла под распятым Христом. Лунный свет пробивался сквозь витражи, освещая зеленые бородавки, которые она прилепила при помощи резинового клея к лицу. Она была одета как ведьма и для того вечера выкрасила волосы в красный цвет. Их оттенок соответствовал нарисованной крови, капавшей из ран Спасителя.

- Твоя маска почти кощунственна, - заявила она, когда я вышел из-за алтаря со свечами. - Как это прекрасно.

Она перестала верить в Бога несколько месяцев назад. Она утверждала, что продолжает ходить в церковь только потому, что это даёт ей возможность поглазеть на Лукаса Блэка, восемнадцатилетнего сына пастора.

Отец засигналил снаружи, они с мамой ждали нас в пикапе. Когда мы вчетвером втиснулись на сиденье, моим родителям стало неуютно рядом друг с другом. Я подумал, что нам с Деборой следовало сесть между ними.

- Я должна быть на работе через двадцать пять минут, - сказала мама.

Ее форма была цвета ржаного хлеба. На ее золотистом бейдже было написано М. ЛЕЙКИ. На каждом плече имелись нашивки ИСПРАВИТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ШТАТА КАНЗАС.

- Сначала надо высадить этих двоих, - возразил отец.

Наш пикап проехал мимо знака ВЫ ПОКИДАЕТЕ ЛИТЛ-РИВЕР, ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ В КАНЗАС СНОВА! Он свернул на заброшенную дорогу, которая вела к «Особняку с привидениями».

Я проверил свою маску в боковом зеркале заднего вида и поправил один скривившийся рог. Мое дыхание вырывалось из щели мясистых темно-бордовых губ. На мне под маской были новые очки в проволочной оправе, те, в которых, как клялась Дебора, я выглядел совсем как сова; те, из-за которых дети в школе уже дразнили меня. Чтобы получше разглядеть себя в зеркале, я приоткрыл окно, и шляпа Деборы упала, а ее рыжие волосы откинулись назад.

- Закрой, - приказала она. Во рту у неё виднелся почерневший передний зуб.

Мир проносился мимо. Там, снаружи, луна парила над плоским горизонтом, словно драгоценный камень в черном озере. Под ней по полям были разбросаны тенистые фермерские домики, силосы и стога сена. Немецкая овчарка гнала кролика через сорняки. Ночами на Канзас начал наползать туман, густой, как безе.

Мой отец направил пикап к «Особняку с привидениями». Фары осветили темные окна дома.

- Я не вернусь домой до четырех утра, - сказала мама. - Меня заставляют провести всю ночь в смотровой башне, как будто я Рапунцель какая-та. Слава богу, у меня остаётся только один месяц этой смены.

Она глянула на часы.

- У вашего отца завтра счета, которые нужно сбалансировать. Он рано заснет, так что вам нужно попросить чью-нибудь маму или папу или, еще лучше, пастора Блэка отвезти вас домой.

Моя мама поцеловала два пальца. Она коснулась лба Деборы, затем моего.

- Не говорите слишком громко, когда придете домой, - сказал отец. Я выскочил из пикапа и пошел к дому, Дебора следовала за мной.

Особняк с привидениями стоял в окружении деревьев. Ходили слухи, что несколько лет назад мужчина убил здесь свою семью. Старшеклассники Литл-Ривер пытались проявлять храбрость, припарковавшись на подъездной дорожке, и в большинстве случаев уезжали, когда в помещении не загорался свет или из окна не выглядывал одинокий призрак. Двухэтажный дом из серого дерева был облицован шатающимися досками и гвоздями, черепица крыши выгорела до светло-коричневого оттенка. Стёкла в окнах окна треснули или были разбиты падающими ветвями деревьев или камнями вандалов. Он выглядел таким же хлипким, как домик из спичек.

Вывеска на крыльце гласила: ДОСТАТОЧНО ЛИ ВЫ ХРАБРЫ? ВХОД 1 ДОЛЛАР. Буквы были написаны «кровью», которую наша группа приготовила из сиропа Каро и пищевого красителя. Я обошел приветственный коврик, испачканный фальшивой кровью.

Передняя комната когда-то была кухней. В раковине сидели два фонаря из тыкв с гримасами на лицах, словно они чувствовали каждый удар ножа, которым их вырезали. Резиновые летучие мыши и тарантулы-птицееды дергались на веревках, привязанных Деборой к потолочным крюкам. Она не потрудилась смести паутину по углам.

- Оставлю так. Она добавляет атмосферы, - сказала она, хотя Бриз Кэмпбелл первая столкнулась лицом с паутиной.

Лиф, старший брат Бриз, рыскал по комнатам, брызгая на пол и стены фальшивой кровью из пластикового кувшина для молока. Он был толстым и постоянно носил черную вязанную шапочку. Его костюм состоял из окровавленной простыни, вязанной шапочки и ножа, неубедительно втиснутого под его подмышку.

- Все взрослые ушли, - сказал Лиф Деборе, - за исключением моего отца, а он уже пьёт снаружи.

Экскурсии по особняку должны были начаться через пятнадцать минут.

Пастор Блэк посоветовал нам свести страхи к минимуму. Мы не подчинились его предписаниям. Наверху, в одной из спален, Лиф с друзьями украсили пол ножами, пилами, сверлами и молотками. Они вырезали отверстие в прямоугольном столе, накрыли его простыней и расставили на нём свечи. Кто-то из них собирался сесть под стол и просунуть голову в дыру. Лезвие пилы упиралось в шею, испачканную сиропом и пищевым красителем. На экскурсии по дому у мальчика должны были открываться «мертвые» глаза, а изо рта течь кровь.

Дебора вытащила из сумочки пудреницу. Она коснулась своих сережек - гигантских молний, вырезанных из картона, обклеенного фольгой. Она проверила свои бородавки и зубы в зеркале. Ее лицо выглядело облепленным гороховым супом.

- Человек, который жил в этом доме, однажды вечером встал после обеда и пошел к сараю с инструментами, - она попрактиковалась в качестве гида. - Когда он вернулся, он повел свою жену и каждого из своих восьми детей по одному в девять комнат этого дома, а затем ...

Она заглянула в дверь одной из комнат, где Лукас Блэк перекладывал оружие. Лукас исполнял роль отца-убийцы. Кэмпбеллы и другие дети постарше исполняли роли убитой семьи. Я был самым младшим в этой группе.

- Ты можешь бродить из комнаты в комнату, - сказал мне Лукас, указывая отверткой. - Попытайся напугать тех, кто считает себя храбрым.

В ту ночь моя застенчивость оказалось подавленной, и мне не терпелось поскорее начать пугать. Два дня назад мы с отцом ездили в Топику; мы проезжали мимо придорожного Дома с привидениями, похожего на дом нашего Молодежного служения. Мой отец остановил пикап:

- Давай попробуем.

Полярный медведь с окровавленной пастью и мумия стояли у входной двери, маня людей войти. Но в последнюю минуту я струсил и заплакал, когда липкий палец мумии скользнул по моему лицу.

- Ты никогда не годишься с таким мужеством, - заявил отец. - В этом мире не только персики и сливки, сынок.

Мы с Деборой поднялись наверх. Красный сироп придавал всему дому запах завтрака. Кто-то привязал к перилам пластиковую куклу, пронзив ей глаза ножницами. Ее платье было приподнято, обнажив голую задницу с ямочками. Я прикрыл её, когда проходил мимо.

Полосы света падали на стену главной спальни. Лицо Бриз озарилось, ее тушь и помада внезапно стали такими же очевидными и грубыми, как мазки варенья на блинчике.

- На подъездной дорожке машина, - крикнула она. И побежала к своему укрытию.

Внизу включился магнитофон. Музыка из кинофильма ужасов разнеслась по дому: гудящий бас, перемежаемый высоким, визгливым стаккато скрипки. Я занял свое место в самой маленькой спальне, схватив метлу и скорчившись в затхлом углу. На противоположной стороне комнаты, перед окном, в петле висела Бриз. Она выглядела мертвой, несмотря на скрытую повязку на плечах и ногу, которой она упиралась в окно. Я помахал ей метлой, и она подмигнула в ответ. Поправила веревку. Свет свечей отбрасывал розовые блики на ее лицо.

Лукас Блэк свистнул снизу. Три секунды тишины. Снаружи хлопнули дверцы машины.

Я слушал, как Дебора собирает детей.

- Каждые десять минут у нас будут экскурсия, - сказала она своим обычным голосом. Пауза. Затем хрипло:

- Приветствую всех. Надеюсь, что вы храбры. В этом доме обитают привидения. Человек, который здесь жил, был хладнокровным убийцей. Однажды ночью он встал из-за обеденного стола ...

Я закрыл глаза и представил себе стаю сгрудившихся, трусливых ребятишек, устремивших взоры на экскурсовода-ведьму.

Резиновая маска сжимала мою голову так, что у меня возникло ощущение, будто это крошечные ручки сжимают её. Постепенно собравшиеся начали подниматься по лестнице.

- Младшая дочь погибла первой, - прошипела Дебора детям. - Он привел ее в эту комнату, где приказал ей открыть рот и закрыть глаза. Она думала, что на десерт получит полный рот кукурузных конфет или коричных мишек [желейные конфеты в виде медведя], но, боже, она ошибалась.

Внизу заиграла музыка из киноужастика. Наверху раздались вопли. Дети вошли в комнату, где на полу, растянувшись, лежала Марси Хэтэуэй, ее лицо было залито кровью, а к груди прилепилась сырая котлета из телятины, имитирующая отрезанный язык.

Экскурсионная группа вернулась в коридор. Пока я сидел на корточках, мое сердце стучало в груди. Мое горло перехватывало при каждом вдохе. В любую секунду в эту спальню могли ворваться дети.

Дверь со скрипом открылась. Бриз закатила глаза и высунула язык.

- Заходите внутрь, - сказала Дебора детям, и они вошли. - Эту дочь он повесил. Открой рот и закрой глаза. Вот что он говорил им всем. Он слышал, как у этой пятнадцатилетней девушки хрустнула шея.

Завороженные малыши окружили тело. Маленький мальчик с пластиковыми клыками заплакал.

Я ждал. Они развернулись, готовые исследовать следующую комнату кровавой бойни. И тут я выскочил из-за угла. Они завопили, когда я замахнулся на них метлой, стараясь не коснуться их голов. Они бросились к двери. Я засмеялся, и Дебора показала мне поднятый большой палец.

Экскурсии шли каждые пятнадцать минут. Через некоторое время Дебора потеряла интерес. Я выбирал одного из каждой группы, обычно девочку или мальчик в первосортном костюме. Меня разочаровало отсутствие марсиан или инопланетян-роботов, поэтому я выбирал в качестве фаворита ребёнка, одетого в Туринскую плащаницу. Он или она носили черный облегающий костюм и позолоченный головной убор, долженствующий напоминать Иисуса до воскресения. Я тыкал в «Плащаницу» своей метлой и слегка щипал своими приклеенными дьявольскими когтями.

На последних турах толпа начала меняться. Я знал большинство детей по воскресной Лютеранской школе Литл-Ривер, но теперь по комнатам бродили и незнакомые мне лица. Большинство неузнанных, казалось, было старше меня.

- Я думаю, они из Хатчинсона, - прошептал Бриз.

Дверь снова открылась, и ее глаза закатились.

Эта группа мальчиков показалась мне знакомой. Шестеро вошли в пахнущую сиропом спальню. Они бросили своего гида. Я наблюдал за ними через прорези в маске. Один рыгнул, его дыхание было видно в холодном воздухе. У него была белокурая короткая стрижка и колье из крохотных белых ракушек. Другой носил комбинезон и бейсболку «Редс», на его зубах блестел ряд скобок. Все они были без маскарадных костюмов.

Я вышел из тени. Металлический рот развернулся и расхохотался.

- Эй, да это же Люцифер. Остальные повернулись и уставились на меня.

Мальчишки окружили меня. Я открыл рот и выдохнул: «бу». Все шестеро рассмеялись. Даже Бриз Кэмпбелл рассмеялась. Ее тело содрогнулось в петле.

Затем коротко стриженный мальчик с ожерельем из ракушек наклонился вперед. Его зеленые глаза уставились в мои.

И в тот момент я вспомнил. Я знал этих мальчиков пару лет назад, летом пропавшего времени и НЛО, летом, когда я записался в Малую лигу Хатчинсона. Я тренировался с ними; слышал, как они кричали мне «четыре глаза», «анютины глазки» и «единственное место для тебя - скамейка». Теперь, годы спустя, когда этот мальчик потянулся ко мне, на меня нахлынули воспоминания - как я ненавидел бейсбол, решив больше не возвращался, хотя отец уговаривал меня, восхваляя преимущества игры.

Коротко стриженный прижал меня к стене.

- Действительно, невероятно, невероятно страшно, - сказал он.

Его рука метнулась к моей маске сатаны. Он сорвал её с моей головы и швырнул на пол.

Я почувствовал, как из моей головы выдираются волосы. Я открыл глаза, и мир потерял фокус. Очки сорвались вместе с маской.

Они смеялись, все до единого. Хихиканье Бриз изливалось в воздух, пронзительно и назойливо, как крик голубой сойки над их тенорами. Она выпендривалась перед ними. Я шагнул к их кругу.

Мой правый ботинок наступил на очки. Я услышал треск, почувствовал, как они хрустят подобно картофельным чипсам. Я наклонился, чтобы поднять их. Остались только осколки, тонкие и острые, как зубы во рту чудовища. Я отбросил осколки и схватил маску.

Мальчики смотрели, как я выбегаю из комнаты. Я выставил себя дураком, как делал это снова и снова в то лето. Я вспомнил, как стоял на правой стороне поля и пропустил мяч, и как старшие мальчики насмехались надо мной. Я, пошатываясь, начал спускаться, и моя нога поскользнулась на окровавленной лестнице, моя рука задела куклу и ее изуродованное ножницами лицо. Я прошел по коридору, где стояли и разговаривали Дебора и остальные. Без очков я их почти не видел. Бородавчатое лицо Деборы прижималось к груди Лукаса Блэка, пачкая ее зеленой краской.

- Что случилось? - спросила она.

Я не ответил. Я все еще слышал их наверху - моих старых товарищей по команде. Их голоса долетали обрывками фраз: «обезглавленный парень в соседней комнате», «один паршивый доллар», «ждет нас снаружи в универсале».

Дебора протянула руку.

- Что случилось?

Я промчался через кухню. Казалось, теперь весь город смеется надо мной, и смех эхом разносится по дому. Я захлопнул сетчатую дверь и пробежал через крыльцо, мимо ряда машин, к деревьям.

Тридцать минут спустя я сидел с Деборой и Бриз в машине Кэмпбеллов, возвращаясь в Литл-Ривер. Я смотрел в окно, черная ночь проносилась мимо, мои глаза остекленели. Когда я покинул Особняк, со мной что-то случилось, чего я не мог вспомнить.

Мне помнились только обрывки и кусочки. Выбежав из дома, я увидел оранжевую, почти электрическую луну, застрявшую между перистых облаков, похожую на воздушный шар с гелием, готовый разлететься на миллион осколков. Без очков мир расплывался. Дом и деревья, казалось, находились под водой. Я прислонился к дереву и почувствовал, как его узловатый ствол вдавливается в мою кожу подобно костному столбу.

Я снова надел маску. Позади меня органная музыка то усиливалась, то замолкала, то снова раздавалась. Большинство детей уже разошлось по домам. «Давай назовем это ночью», - сказал кто-то из взрослых. Я продолжал идти, стараясь не плакать. В голове у меня покалывало в том месте, где были вырваны волосы, и мое лицо стукнулось о руку того паренька.

Я помню, как миновал припаркованные машины. Впереди был только воздух, такой холодный, что буквально царапал, и полукруг деревьев, окаймляющих юные деревца, ведущий к возвышающимся поодаль древним тополям и дубам. Я бродил среди них, их ветви-руки шептали и скрипели на ветру. Я глазел на их расплывающиеся ветки, кружевные и хрупкие, как паутина.

- Вернись в дом, - ревел Лиф, без сомнения схватив какого-то ребенка за плечо. Хор воплей. - Эй, Брайан! - крикнула Дебора. Я больше не был частью этой сцены. Я не останавливался. «Мальчики из Малой лиги остались в прошлом, - сказал я себе, - забудь их».

Вдалеке я услышал журчание ручья и двинулся на звук, углубляясь в заросли. Шипы кустов цеплялись за мой плащ, дубовые листья падали вокруг меня, а мои калоши шлёпали по грязным лужам.

Позади меня треснула палка. Я помню, как она издала именно такой звук - треск.

Потом я заметил, как вокруг меня установилась невероятная тишина. Сверчки, ручей и даже ветер утихли. Тишина заставила меня вспомнить ту ночь на склоне нашего холма; когда я стоял и смотрел в небо, немного напуганный, но удивительно спокойный, даже счастливый, а над нами со своей каруселью синих огней парил космический корабль.

Последнее, что я помню: в центре тишины хрустнула еще одна ветка. И я повернулся.

Темнота.

 

ЧЕТЫРЕ
Венди Петерсон

Нейл МакКормик был неряшливым, угрюмым мальчишкой. Я влюбилась в него в тот же день, как только увидела его. Вскоре я обнаружила, что моя любовь обречена: он оказался одним из педиков.

Дети средней школы Шермана осознали этот факт во время сеанса на полуденной перемене. Это был сентябрь 1983 года; в двенадцать я начала скатываться и влезать в антисоциальную оболочку, из которой уже никогда не вылезала. Тенденции, которым следовали мои одноклассники в Хатчинсоне, казались глупыми: неоновые резиновые браслеты, прозвища, выписанные на спине футболок при помощи утюга, или незаконные леденцы на палочке, сделанные из текилы и аутентичного кристаллизованного дохлого червя. Но когда кое-кто из шестиклашек заинтересовался оккультизмом, я присоединился к ним.

- Наконец-то, - сказала я маме, - они увлечены чем-то крутым.

Наша группа на спор бродила по кладбищам. Мы купили карты Таро; покупали журналы, посвященные телекинезу или бестелесному опыту. Мы собрались на перемене в ожидании какого-нибудь маленького чуда.

Моя мама утверждала, что наблюдала за переменами во мне. На свой предстоящий день рождения я попросила альбомы групп, названия которых звучали особенно тревожно или агрессивно: «Мертвые мальчики», «Самоубийство», «Пульсирующий хрящ». Я тосковала по миру, существовавшему за пределами Хатчинсона и штата Канзас.

- Ты, Венди Петерсон, ищешь неприятностей с большой буквы, - начала предупреждать меня мама.

В моих глазах эта проблема равнялась Нейлу. Я заметила его, но сомневалась, что кто-то другой это заметил. Он всегда казался одиноким. Он учился в пятом, а не в шестом классе, и не участвовал в ежедневных получасовых футбольных матчах - две дисквалификации за то, что все остальные сочли бы крутым.

Однако в тот день он бесстрашно ворвался в круг спиритических сеансов. Две популярные девочки, Вики и Рошель, пытались вызвать из мертвых белокурую телезвезду Себастьяна Какого-то-там, чей БМВ недавно врезался в кирпичную стену Голливуда; и мои одноклассники были полны решимости открыть путь в те Небеса, в которых он теперь парил. «Аааххммм», - стонали девочки. Руки левитировали в воздухе, пытаясь уловить ту или иную духовную вибрацию.

Когда Нейл прервал это, его нога в кроссовке наступила прямо на доску для спиритических сеансов, которую кто-то принес.

- Осторожнее, ублюдок, - сказал участник сеанса.

- Вы, придурки, ничего не знаете о контактах с призраками, - заявил Нейл. - Вам нужен профессионал.

Его голос звучал как-то по-дедовски невнятно, будто его мозг был переполнен знаниями. Глаза открылись, концентрация нарушилась. Кто-то ахнул.

Головы нескольких высоких парней загораживали мне обзор. Я попытался выглянуть из-за их плеч; и увидела копну густых черных волос. Дул ветерок. Прикоснуться к нему было все равно что прикоснуться к вельвету.

Нейл взял бежевый пластиковый диск в форме сердечка-валентинки с доски для спиритических сеансов. Та была похож на крошечный трехногий столик, в центре которой торчала золотая булавка. Солнце сверкало на её острие. Всего за несколько минут до этого события Вики и Рошель прикасались к этому диску своими отполированными ногтями, чтобы спросить о грядущем апокалипсисе.

- Мой отец - гипнотизер, - заявил Нейл.

Он помахал диском перед своим лицом, словно это был «Смит-и-Вессон».

- Он научил меня всем трюкам. Я мог бы показать вам, говнюки, пару тех чертовых вещей.

У Нейла все эти чертыхания и ругательства звучали больше, чем просто пустые ругательства. Словно они имели какое-то особое значение.

Нейл снял туфли, сел на них и придал ногам такой изгиб, который мог создать только такой тощий человек. Толпа заслонила солнце и Нейл оказался в её тени. Воздух был холодным, и мне захотелось надеть куртку. Откуда-то позади нас раздался учительский свисток. Некоторые одноклассники запели безмозглую песню, слова которой разносились ветром.

- Кто хочет быть первым? - спросил Нейл.

Он взволновал меня до бесконечности. Может, он разоблачит их безмерную глупость.

Вызвалась Вики.

- Ни за что, - отрубил Нейл. - Только мальчик годен для того вида гипноза, который я собираюсь применить.

Вики надулась, положила себе на язык леденец с текилой и отошла в сторону.

Нейл указал на Роберта П, паренька, с застрявшим инициалом, потому что ещё два шестиклассника носили такое же имя. Роберт П. мог говорить по-испански и иногда носил повязку на глазу. Я слышал, как он хвастался своим первым мокрым сном. Кое-кто из девочек считал его «приветливым». Как и большинство других в школе, он казался мне глупым.

Люди освободили место, и мой обзор улучшился. Под руководством Нейла Роберт лег на спину. Руки разглаживали траву, сметая в сторону гальку и песчаные холмики, а подушкой послужила чья-то скатанная ветровка. Мокрицы свернулись сами в себя. Более нервные остались с края круга, наблюдая за учителями и не зная, что произойдет.

Нейл сел рядом со добровольцем. Он приказал:

- Все на колени.

Мы послушались. С того места, где я встала на колени, я могла видеть ноздри Роберта П. Его глаза были закрыты. Его рот приоткрылся, обнажая зубы, которые требовали скобок. Мне же хотелось быть на противоположной стороне круга. Находиться рядом с Нейлом МакКормиком было бы для меня удовольствием.

Нейл прикоснулся средним и указательным пальцами к вискам Роберта П.

- Дыши глубоко.

Его пальцы растирали и массировали. Я подумала, что умерла бв, но не стала добровольцем. Голос Нейла понизился:

- Мысленно начни обратный отсчет. Начни со ста. Сто, девяносто девять. Продолжай медленно считать в обратном направлении.

Рты остальных двигались синхронно. Мог ли он загипнотизировать целую толпу?

- Восемьдесят, семьдесят девять, семьдесят восемь… - его голос стал тише, почти шепотом.

Мои глаза метались с лица Роберта П. на затылок Нейла. Я была так близка к нему.

- Шестьдесят, - пауза, - девять…

К тому времени, когда Нейл досчитал до шестидесяти двух, Роберт П. выглядел как зомби. Его грудь поднималась при каждом вдохе, но все остальное оставалось неподвижным. Я решила, что он притворяется, но мне было интересно, как Нейл заставит его сделать что-то или сказать. Я надеялась на что-нибудь унизительное, например, что он нассыт на туфли мисс Тиммонс или бросит кирпич в школьное окно.

Кто-то из девчонок произнёс «Вау», что, как мне показалось, Нейл воспринял как сигнал. Он заполз на Роберта П., оседлав его живот. Пряжки ремней звякнули, соприкоснувшись.

- Пятьдесят, - сказал Нейл.

Роберт не шевелился. Нейл схватил его за запястья; прижав руки за его головой. Круг детей сузился. Я чувствовала их пальцы на своей коже, их плечи касались моих. Я ни на кого не смотрела. Мой взгляд зафиксировался на Роберте и Нейле, застыв на них, словно я залипла в первом ряду кинотеатра, а на экране сверкал какой-то интересный фильм.

Тело Нейла расплющилось. Он растянулся на Роберте. Пряжки ремней снова звякнули.

По солнцу ползли облака. На несколько секунд все потемнело. Раздался еще один свисток.

- Перемена закончилась, - закричала мисс Тиммонс, но никто не двинулся с места. Нам было наплевать на свисток. Тишина росла, расцветая, как пушистый серый цветок. Внутренний голос продолжал считать: тридцать три, тридцать два.

Потом случилось это. Нижняя половина тела Нейла начала тереться о Роберта. Я смотрела, как Нейл двигает своей попой. К тому времени я уже посмотрела несколько фильмов с рейтингом R, так что понимала, что, черт возьми, всё это значит. Только это были мальчики, и в одежде.

Нейл расположил свое лицо прямо над лицом своего объекта. Глаза Роберта открылись. Они дважды моргнули, похожие на бусинки и любопытные, как у курицы. Густая струйка слюны вырвалась изо рта Нейла. Она задержалась, блеснула, а затем скользнула между губ Роберта. Роберт закашлялся, сглотнул, снова закашлялся. Нейл продолжал пускать слюни, и пока он это делал, он приближал свое лицо к Роберту. Наконец их рты соприкоснулись.

Вики вскрикнула, и все отпрыгнули. Дети завопили что-то вроде «отвратительно» и «сейчас блевану». Они помчались к мисс Тиммонс, в класс, цвета их кроссовок слились воедино. Я стояла и смотрела на разделенную пару мальчиков. Роберт П. извивался на траве, как гремучая змея, раздавленная надвое. К его подбородку прилипла шоколадная капля: грязь, пропитанная слюной Нейла.

Один из приятелей Роберта пнул Нейла по ребрам, а затем убежал вместе с остальными. Нейл не вздрогнул, принимая удар, как будто принял рукопожатие.

- Педик, - произнес Роберт П. приплюсовав что-то по-испански. Он плакал. Он тоже пнул Нейла, его ступня попала в то же самое место, которое выбрал его друг. Затем он побежал к стеклянным дверям школы.

Нейл растянулся на земле, улыбаясь и раскинув руки, как будто его распяли на земле. Он изо всех сил пытался встать. Мы с ним были одни на игровой площадке. Я хотела коснуться его руки, его плеча, его лица. Я протянула руку, и он ее принял.

- Это было здорово, - сказал Нейл. Он сжал мои пальцы и поплелся к школе.

Произошло что-то важное, и я оказалась свидетелем этого. И я прикоснулась к Нейлу МакКормику. Я подождала, пока он не покинул расстояние слышимости. А затем представила себя персонажем фильма. Я сказала: «Теперь пути назад нет». Небольшой пузырек слюны лежал на земле у моих ног, похожий на блестящий глаз жабы. Я нагнулась и хлопнула его. Если я смогу сделать Нейла своим другом, подумала я, то мне больше никто и не потребуется.

Сеансы прекратились. К концу той недели дети, приносившие свои доски для спиритических сеансов и волшебные восемь мячей, вернулись на площадку к футболу. Я смотрела на них и мне хотелось кричать. Мне хотелось снова подойти к Нейлу, этому мальчику, в котором я видела дверь от скуки, от которой хотела избавиться.

В ту пятницу на футбольном поле собралась команда хулиганов. Они нашли Нейла, стоящего у дерева, и загнали его в угол. «Ты один из педиков», - крикнул парень по имени Аластер. Нейл налетел на него. Образовалась толпа, и я проникла туда. Руки и ноги метались и мелькали, и полумесяц ногтя Нейла цвета слоновой кости рассек подбородок Аластера. Последовали слезы и несколько капель крови, которые оказались кровью Аластера. В двенадцать лет я видела больше торнадо, чем крови. Её красный цвет выглядел великолепно и священно, как разбитые вдребезги рубины.

Когда битва ушла в историю, Нейл стоял рядом с тем же дубом. На нем была футболка с хот-родом, кожаная куртка с молниями, похожими на ряды зубов, и соответствующие ботинки. «Животные умерли ради этой одежды», - подумала я. Он бы идеален, держа в одной руке нож-выкидуху, а в другой - меня.

Я глубоко вздохнула, собираясь с духом, и на цыпочках подкралась к нему. Я запрокинула голову к небу, чтобы выглядеть круто. Солнце отражалось от стальных пластин указателя СРЕДНЯЯ ШКОЛА ШЕРМАНА, из-за которого виднелся скос её крыши. Он был завален туалетной бумагой, желтым шариком, который какой-то вандал срезал с её троса, и случайными граффити ПРЯМИКОМ В АД - это все, что смог придумать кто-то, распыливший краску. Я уставилась на неровные красные буквы, продолжая идти. Вокруг меня падали коричневые пятиконечные листья, похожие на отрубленные младенческие руки. Я шла сквозь них. Нейл услышал треск, хруст и поднял глаза.

Я прислонилась к другому дереву, изображая безразличие.

- Ты педик, ведь так? - сказала я, произнося это слово на П, как если бы оно было синонимом кинозвезды или божества. В этом слове было что-то замечательное, что-то, отличавшее его от всех остальных, что-то, с чем я тоже хотела себе отождествлять.

- Ага, - ответил Нейл.

Я чувствовала себя так, как будто влюбилась. Но не столько в него, сколько в его ауру. Неважно, что он был на год младше меня. Это не имело значения - все то отвращение, которое я улавливала в голосах учителей, когда они выкрикивали его имя во время перемен. Нейл МакКормик, лаяли они, забор стоит не просто так, не пересекай его. Нейл МакКормик, положи эту палку. Я подслушала мисс Тиммонс в ее кабинете, когда она шептала школьной медсестре, как она боится, что этот мальчик МакКормик окажется в её класс в следующем году: «Он просто дьявол» и так далее.

Мне «дьявол» не казался таким уж плохим.

Длинные волосы Нейла растрепались на ветру, такие же блестящие, черные, как линзы в очках жуткой слепой девчонки, сидевшей позади меня в утром в школьном автобусе. Его брови зловеще сошлись на середине лба. Вблизи я ощутила его запах. Запах усиливался, как будто от чего-то горячего. Если бы мне не хотелось прикоснуться к нему снова, я бы отшатнулась от него.

Я снова вздохнула, как будто это было что-то, что я делала раз в день.

- Но ты же крутой педик, правда?

- Ага.

Он исследовал размазанную кровь на тыльной стороне ладони. Он убедился, что я смотрю, а затем слизал её.

У себя в комнате я фантазировала о мини-фильмах с Нейлом и мной в главных ролях. Мои родители разрешили мне не ложиться спать, и поздно ночью посмотреть Бонни и Клайда, и в своих галлюцинациях с Нейлом я фантазировала у себя кроваво-красную помаду и платиновое каре, которое развивалось на ветру, а-ля Фэй Данауэй. Я прижималось к нему. В наших ладонях были пистолеты размером с наши руки. Мы убивали банковских кассиров и других скучных невинных людей, их кровь в замедленном темпе брызгала в воздух. Газеты перекатывались по безлюдным улицам. «МАККОРМИК и ПЕТЕРСОН СНОВА НАНОСЯТ УДАР», - гласили их заголовки.

В этих снах мы никогда не целовались. Мне было приятно стоять рядом с ним. Ночами я засыпала со сжатыми кулаками.

Миновали недели. Большую часть перемен Нейл просто стоял, чувствуя страх остальных. Я не боялась, но больше не могла подойти к нему. Он был похож на электрический провод, отделяющий ферму моего дяди от соседской фермы. «Прикоснись к нему, Венди», - сказал бы мой младший брат Курт. Больно не будет. Но я не осмеливалась подойти к проводу. Наверняка, полоска синего электричества вырвется и убьет меня. Я чувствовала то же самое и в отношении Нейла: я не осмеливался подойти к нему. Еще нет.

Зельда Берингер, девочка, носившая скобки на зубах, приделанные к её голове, и которая больше не собиралась оставаться моей подругой, дразнила меня по поводу Нейла:

- Как ты можешь думать, что педик может быть симпатичным? Я имею в виду, ты можешь сказать, что он фрик. Ты можешь просто сказать это.

Я посоветовала Зельде заткнуться, а то я выколю ей глаза и заставлю их проглотить.

Выражение ее лица после моих слов не выходило у меня из головы в течение нескольких дней.

В День Колумба повара кафетерия соорудили любимый школьный обед. Приготовили картофельные лодочки: ломтик болоньи, обжаренный до загиба краев, а в его центре застряла ложка картофельного пюре поверх которого расплавился водянистый сыр. Ещё домашний картофель фри и по три бутылки кетчупа на стол. А на десерт половинки банана, завернутые в слизистую смесь порошкообразного желатина и воды.

Пятиклассники сидели в противоположном конце кафетерия, но в тот день я была благословлена прекрасным видом на Нейла. Он взял лодочку в одну руку и проглотил ее одним махом. Если бы у меня был бинокль, я смогла бы рассмотреть его пухлые губы крупным планом.

Я помню тот день почти идеально, и не только из-за картофельных лодочек. Прибыли ежегодные диафильмы сексуального образования. Весь день учителя смотрели на часы и избегали наших взглядов. Мы знали, что происходит. Мы уже через это проходили. Теперь мы снова посмотрим эти фильмы в одном классе с девственными пятиклассниками.

- Мы соберемся посмотреть на мультяшные сиськи и жопы, - сказал Аластер с легким намеком на царапину на подбородке.

Вошёл пятый класс. Нейл замыкал их строй. В первой половине процесса директор, мистер Фили, отделял мальчиков от девочек. Мальчики ушли, и мисс Тиммонс приглушила свет. В классе было душно, как будто пробрался какой-то убийца, желающий отравить наш воздух ядовитым нервно-паралитическим газом. Я оперлась локтями в стол; положила подбородок на кулаки.

Мисс Тиммонс поколебалась, прежде чем прочесть подписи к фильму.

- Иногда в этом возрасте молодые люди хотят прикоснуться к определенным местам на теле молодой женщины.

Она закусила губу, как дольку апельсина.

После конца диафильма мисс Тиммонс раздала бесплатные упаковки тампонов «Котекс». Большинство девочек совали их в свои сумочки или прятали под парты. Я осмотрел свою. Содержимое походило на то, что хотелось подержать над костром или откусить.

Спустя десять минут вернули мальчиков.

- Сядьте, ребята, где-нибудь на полу, - сказал им мистер Фили. - На этот раз постарайтесь вести себя тихо. Если вы почувствуете желание совершить какую-нибудь капризную выходку, задержите дыхание. И никаких комментариев. Это дело серьезное.

Сказав это, он сердито глянул на Нейла.

Нейл двинулся ко мне, словно следуя пунктирной линии к моему столу. Я с трудом сглотнула. Он сел, коснувшись коленом моей голени.

Вторая часть канители с пчёлами-птичками оказалась особенной: фильм вместо диафильма. Дети ахнули, когда услышали жужжание и щелчки проектора. Возможно, это означало, что мы увидим настоящий живой секс.

Какой-то дурак-кинорежиссер решил, что юмор - лучший способ научить сексу. Крошечные мультяшные сперматозоиды извивались и катились на роликах к выпуклой, покрытой румянцем яйцеклетке. Яйцеклетка облизывалась, нетерпеливо и похотливо, как старая шлюха. Музыка - увертюра «1812» [увертюра «1812 год», соч. 49 — оркестровое произведение Петра Ильича Чайковского в память о победе России в Отечественной войне 1812 года] - вспыхнула, и самый быстрый и самая зрелый сперматозоид пронзил яйцеклетку. «В яблочко!»- захихикал голос за кадром.

Некоторые дети хлопали и аплодировали.

- Тсс, - шикнула мисс Тиммонс.

Нейл глянул на меня. Я была готова поклясться, что чувствую от него запах болоньи. Спереди на его рубашке засохло пятно кетчупа. Он улыбнулся, и я улыбнулась в ответ. Он пробормотал: «Это полная чушь», подвинувшись, чтобы опереться на мои ноги. Когда он переместился, я почувствовал, как двигается его позвоночник. На нас никто не смотрел.

На экране то вспыхивали, то гасли рисунки пениса и внутренней части влагалища. Пара пятиклассников захихикала. Пенис вошел во влагалище, и белая конча хлынула, как туман из гейзера. Опять хихиканье. Мисс Тиммонс снова зашипела.

- Что за дурость, - прошептал Нейл. - Не все так трахаются.

Кое-кто услышав его, глянули в его сторону и усмехнулись.

- Некоторые кончают в жопу.

Лицо одной девочки покраснело, как будто его поцарапали.

Когда пошли финальные титры, рука Нейла покоилась на моей кроссовке, от чего у меня пробежали мурашки по коже, какие-то три крошечные секунды. Я пошевелила пальцами ног. Включился свет, и его рука отодвинулась.

- Пятый класс, на выход, - произнёс мистер Фили.

- Какая чертова хрень, - сказал мне Нейл. Он больше ни с кем не разговаривал. - Почему они не учат нас тому, чего мы еще не знаем?

Разочарование отразилось на его лице.

Нейл помахал, когда они выходили. Головы повернулись, чтобы поглазеть на меня, и я почувствовал себя так, как будто я с Нейлом были против всех остальных. Это было хорошее чувство. Я позволила одноклассникам немного поглазеть, а затем погрозила им средним пальцем.

В тот вечер я увеличила громкость стереосистемы, чтобы заглушить звук телевизора, перед которым сидели мои родители и брат. Даже при закрытой двери моей спальни я слышал, как по телевидению трубят «Америка прекрасна» [американская патриотическая песня]. Диктор сказал: «С Днем Колумба». Я сняла иглу с пластинки Blondie [американская рок-группа, пионеры новой волны и панк-рока] и снова перевернула на другую сторону: начав с Dreaming, моей любимой песни.

Мой учебник по географии свалился с кровати. Я только начала эффективно представлять себя певицей на сцене, с группой панков, подпрыгивающих подо мной, когда мама постучала в дверь.

- Ты там слышишь? - спросила она. - Ты стряхнешь дом с фундамента. В любом случае, тебе звонят. Какой-то мальчик.

Я рванула к нише у кухни. Мама только что закончила вытирать посуду, и набор ножей выстроился на черное полотенце на столе. К тому времени осенью к шести часам уже начинало темнеть, так что комната выглядела как какая-то темница для пыток. Я не стала включать свет.

Музыка на другом конце телефона звучала круто. Я слушала три, четыре, пять секунд.

- Это Венди.

Кто-то пробормотал «Алло». Затем:

- Возможно, вы меня не знаете. Меня зовут Стивен Зеферелли.

Мои глаза расширились. Все знали небезызвестного Стивена Зеферелли. Он посещал занятия в примыкающей к школе пристройке, был одним из трио с ограниченными возможностями, которых мы иногда видели, доставляя сообщения мистеру Фили или склоняясь над фонтанчиками в холле, чтобы попить воды. Мы назвали их ОИ [LD, Learning Disabled - Обучающийся калека, инвалид]. Стивен Зеферелли был самым тяжелым из трех ОИ. Он не считался умственно отсталым, но был близок к этому. У него текли слюни, и от него пахло старым прудом.

Тогда я осознала всю абсурдность его звонка. Я уже слышала голос Зеферелли раньше, и это был не он.

- Окей, - сказал я. - Не смешно. У кого-то должна быть хотя бы половина мозга, чтобы уметь набирать номер телефона. Кто это на самом деле?

Смех. Песня новой волны приостановилась, затем началось гитарное соло.

- Привет, Венди, это Нейл МакКормик.

Я не могла в это поверить.

- Я уже позвонил трем Петерсонам из телефонной книги и наконец нашел нужного. Чем занимаешься?

Я простила Нейлу шутку с Зеферелли.

- Ничем, - сказала я. - Как обычно. Как насчет того фильма сегодня?

Мы десять минут болтали о людях, которых больше всего презирали в школе. Пока Нейл говорил, я взялась за ножи, раскладывая их на столе от самого длинного к самому короткому.

- Мне хотелось бы заколоть всех этих дураков, - сказала я, повернувшись спиной к логову с моими родителями. - Сделать им больно. Воткнуть нож им в живот, а затем очень медленно повернуть. Я читала, что это очень больно. Или я сразу бы отрубила им головы.

Когда я сказала это, Нейл расхохотался. Я представила, как он запрокидывает голову и открывает рот, его зубы блестят, как у животного.

 

К Хэллоуину я перестала возвращаться домой на автобусе и начал гулять с Нейлом. Его дом находился всего в четырех кварталах от моего. Иногда мы носили книги друг друга. Мы попробовали возвращаться домой разными способами. Однажды мы даже пошли в противоположном направлении, направляясь к тюрьме на восточной стороне Хатчинсона. Нейл встал у ворот, его шнурки были в песке, он вдыхал тоскливые запахи пропитанного дождем сена и грязи, сгребенных в кучу листьев.

- Государственная индустриальное исправительное учреждение Канзаса, - прочитал он. - Может быть, я когда-нибудь окажусь здесь.

Охранник наблюдал за нами с каменной башни. Мы помахали ему, но он не ответил.

Нейл жил со своей матерью, и у него не было своенравных братьев или сестер, с которыми приходилось иметь дело. А его отец вообще не был гипнотизером. Он был мертв.

- Погиб на войне, - заявил Нейл. - Теперь он всего лишь труп. Я знаю его по одной фотографии, только по одной. Он совсем не похож на меня. Какое мне дело до этого парня?

Миссис МакКормик пила джин прямо из бутылки. На этикетке был изображен бородатый мужчина в клетчатой юбке. В первый раз, когда я была у Нейла, его мама отодвинула бутылку и взяла меня за руку.

- Привет, Венди, - сказала она. - Я не часто вижу друзей Нейла. И такие яркие светлые волосы.

Ее собственные волосы были такими же черными, как у ее сына. Она закалывала их зелеными заколками в форме огурчиков.

Книжная полка в доме Нейла была завалена книгами с поврежденными или отсутствующими обложками. Нейл объяснил, что его мать работала в продуктовом магазине, и ее босс разрешал ей забирать все книги, испорченные посетителями. Многие были о настоящих похищениях и убийствах. Миссис МакКормик увидела, как я смотрю на них.

- Ты можешь одалживать все, что захочешь, - сказала она мне.

Вскоре я перестал читать об утомительных подвигах этой невежды Нэнси Дрю [литературный и кинематографический персонаж, девушка-детектив, известная во многих странах мира. Была создана Эдвардом Стратемаэром, основателем книжного издательства «Синдикат Стратемаэра»]. В считанные дни я узнала все, что можно было узнать о Чарльзе Старквезере и Кэрил Энн Фугейт, двух беглых подростках, учинивших убийства и беспредел по Среднему Западу несколько десятилетий назад. Они были не намного старше меня и Нейла. Они даже были родом из Небраски, граничащего с нами штата. На двух зернистых фотографиях их гримасы выглядели более чем суровыми, словно их рты были набиты кнопками. Если подумать, мы с Нейлом почти походили на них.

Я решила, что 83-й год будет моим последним годом обычной сборщицы конфет на Хэллоуин, и я захотела одеться как-то по-особенному. Я представляла цыганку, только что убитый труп, злобную монахиню с ножом под накидкой. Потом я решила, что мы с Нейлом должны стать Чарльзом и Кэрил. В ночь на Хэллоуин я смотрела на фотографии преступников и пыталась изменить свою внешность.

Нейл растянулся на своей кровати.

- Не получится, - сказал он. Подбросил в воздух бейсбольный мяч, поймал его. - Не получится, так зачем стараться?

Я стерла помаду влажной салфеткой и наблюдала, как он смотрит на меня через зеркало в спальне. Когда я сняла накладную ресницу, мое веко хлопнуло.

Миссис МакКормик вытащила из шкафа два костюма паука. Она и её ухажёр, как утверждал Нейл, в прошлом году пошли на вечеринку как «папа и мама Длинноногие».

- Она потеряла того парня примерно тогда же, - сказал он. - Иногда она ни с чем не может справится. Но она моя мама.

Мы тушью нарисовали круги вокруг глаз и нанесли черные кляксы на губы. Перед тем, как мы вышли из дома, Нейл дал мне три желтые таблетки. «Проглоти их». На коробке в его руке было написано «ПРИМ. ВНУТРЬ». Я не была уверена, означает ли это, что мы заснём или останемся веселыми, но на коробке была пара широко раскрытых глаз.

К тому моменту я сделала бы все, что сказал бы мне Нейл. Я положила таблетки в рот, проглотив их без воды.

Нейл протянул мне телефон у своей кровати. Он сказал, чтобы я позвонила родителям и заявила, что его мама будет сопровождать нас. Когда я солгала маме, это уже не казалось таким скандальным.

- Тогда я поведу Курта без тебя, - сказала мама. - Перезвони, когда захочешь, чтобы я подъехала и забрала тебя. Не задерживайся допоздна и помни, что я тебе говорила о извращенцах, которые охотятся на детей в Хэллоуин.

Она нервно рассмеялась. Я вспомнил ее истории о бритвенных лезвиях, воткнутых в яблоки, историях, которые никогда не переставали волновать меня.

Минуло два часа. Мы бродили по Хатчинсону как пауки, наши лишние четыре лапы болтались по бокам. Ряды наших глаз блестели из-под наших головных уборов. Тени, которые мы отбрасывали, вызывали у меня мурашки, поэтому мы избегали уличных фонарей. Нейл шипел, когда открылись двери. Одна морщинистая дама коснулась моего носа фальшивым черным ногтем. Она спросила:

- Не слишком ли вы двое взрослые для подобного?

Тем не менее, наши пакеты оказались заполненными до краев. Я растоптала «Грэнни Смит»[сорт яблок] в кашу на тротуаре. Никакой спрятанной бритвы.

Нейл променял свои Bit-O-Honeys на все, что у меня было с арахисом.

- У меня аллергия на орехи, - заявила я.

Это было ложью, но мне хотелось сделать его счастливым.

На углу Двадцать третьей и Адамс мы встретились с группой из семи детей. Я узнал младшеклассников из школы в костюмах пирата, толстой дамы и чего-то, похожего на бобра.

- Эй, это сама знаешь кто из школы, - сказал Нейл, указывая на зеленого дракона в центре группы.

Я не могла сказать, кто это был.

- Это умник, - объяснил мне Нейл.

Он оказался прав. Даже под привязанной мордой и зелеными острыми ушами я смогла разглядеть Стивена Зеферелли.

- Эй, - воскликнул Нейл. Их головы повернулись. - Эй, сопляки, а где ваши родители?

Бобр указал на запад.

- Там, сзади, - сказал он. Слова вышли искажёнными из-за фальшивых клыков.

Зеферелли улыбнулся. Драконья морда сдвинулась на его лице. Он нес пластиковую тыкву, набитую конфетами.

- Давай похитим его, - предложил мне Нейл.

Я была свидетелем того, как Нейл причинил вред Роберту П. и Аластеру. Какая-то ужасная часть моего мозга жаждала выяснить, какие извращения мог совершить Нейл с этим дебилом, этим Стивеном Зеферелли. Нейл проверил округу на наличие взрослых. Когда никого из них не оказалось поблизости, он схватил Стивена за левую руку.

- Он должен пойти с нами, - сказал Нейл остальным попрошайкам сладкого. - Так сказала его мама. Она не хочет, чтобы он ходил допоздна.

Сначала Зеферелли скулил, но Нейл сказал ему, что мы ведем его в дом, где раздается «достаточно конфет для трех тысяч голодающих детей». После этого Зеферелли, похоже, перестал возражать против похищения. Мы шли по бокам от него, схватив его за тощие запястья и таща за собой. Листья красного цвета кружились возле наших стремительных ног. «Помедленнее», - сказал он в какой-то момент. Мы же только ускорились. Один раз он остановился, чтобы вытащить пригоршню кукурузных конфет из своей пластиковой тыквы, и один раз, чтобы найти шоколадный батончик Zero. Его белые драконьи зубы сияли в свете уличных фонарей как клавиши пианино.

Мы пришли к дому Нейла.

- Это дом с конфетами? - спросил Зеферелли.

Он порылся в своей тыкве, освобождая место.

- Хорошая догадка.

Мама Нейла дремала на диване в гостиной. Почти в каждой комнате горел свет. Нейл подтолкнул Зеферелли ко мне.

- Придержи этого маленького ублюдка, пока меня не будет.

Он бегал из комнаты в комнату, щелкая выключателями. Спустя несколько секунд вокруг нас сгустилась тьма. Нейл отложил пластинку группы под названием Bow Wow Wow и поставил на проигрыватель другую. Страшные звуковые эффекты разнеслись по дому так громко, что его мама вряд ли смогла бы заснуть. На записи шипела кошка, звенели цепи, вопили безумные банши.

- Ловко, - сказал Зеферелли. На его морде появилось пятно белого шоколада от батончика. Он откусил кончик кусочка сахарной кукурузы.

Я слышал, как Нейл писает. Мне вдруг стало неловко, стоя рядом с нашей жертвой. Вернулся Нейл, с фонариком и бумажным пакетом. Он открыл пакет. Внутри были петарды и ракеты на бутылки.

- Осталось с четвертого июля, - пояснил Нейл. Он подмигнул. - Давай выведем его за дом.

Задний двор МакКормиков состоял из сорняков, абрикосового дерева и ветхих скользких качелей. За качелями виднелась залитая цементом яма, которую кто-то когда-то предназначал для подвала. Мы подошли к ней. Осенний воздух был пропитан запахом гнилых абрикосов. В небе сверкали звезды. Где-то в округе у чьего-то порога дети вопили: «кошелек или сладости».

Нейл подтолкнул Зеферелли к цементной полосе.

- Ложись на спину, - сказал он.

Желтые таблетки что-то со мной сделали. Кожу покалывало, как будто я купалась в ледяной ванне. Я была бодра на сто процентов и готова ко всему. Я поправила расшатавшуюся лапу и встала над жертвой; Нейл высыпал содержимое пакета на цемент.

- Бутылочные ракеты, - сказал дракон, как будто это были стодолларовые купюры.

Я ощущала дыхание Зеферелли даже через все эти абрикосы.

Нейл приказал ему заткнуться. Он стянул драконью морду. Веревка оборвалась и хлестнула Зеферелли по лицу.

- Ой!

Я наблюдала, как Нейл взял три бутылочные ракеты и поместил их деревянные концы в рот Зеферелли. Он зажал губы Зеферелли. Нейл двигался резво, как будто проделывал все это тысячу раз. Затем он оседлал ребёнка. Я вспомнила тот сеанс, а еще лицо Роберта П. Стивен Зеферелли был похож на него. Он выглядел одурманенным, как будто его действительно загипнотизировали. Совсем без эмоций. Его щеки были измазаны зеленой краской. Его глаза были холодными и пустыми, мало чем отличаясь от виноградин, который мы передавали друг другу во время глупого обустройства Зала с привидениями в школе в тот день.

- Это глаза мертвеца, - сказала нам мисс Тиммонс, отлично подражая голосу Винсента Прайса [американский киноактер].

- Держи это во рту, - проинструктировал Нейл дефективного мальчика. - Делай, что мы говорим, или мы тебя убьем.

Я подумала о Чарльзе и Кэрил Энн. Дополнительные глаза Нейла поймали лунный свет и блеснули.

В доме продолжала звучать та пластинка: кричала девушка, чудовищными голосами смеялись. Нейл повернулся ко мне, улыбаясь.

- Спички на дне мешка, - сказал он. - Передай их.

Я выудила коробок спичек. На нем было изображено сияющее женское лицо над горячим куском пирога и слова «Ешь в МакГилликадди». Я бросила спички Нейлу.

- Будь осторожен, - сказала я, старалась не показаться испуганной. - Кто-нибудь может заметить фейерверк. Я все еще считала, что это большая шутка.

- Сегодня вечером просто еще один праздник, - сказал Нейл. - Никого не будет волновать.

Он зажег первую спичку. Пламя окрасило лицо Зеферелли в странный оранжевый цвет. В его свете ракеты торчали из его губ, как палочки спагетти. Его глаза были огромными. Он немного поерзал, и я села ему на ноги. Мне казалось, что мы приносим жертву какому-то особому богу.

Зеферелли не выплевывал ракеты. Он издавал звуки, которыми могли быть слова «Не надо!» или «Стойте!».

Нейл поднес спичку к фитилям. Один, два, три. Он прикрыл меня одной из своих настоящих рук. Мы отпрянули назад, как крабы. Я затаила дыхание, когда крошечные брызги огня поднялись по фитилям и попали в ракеты. Зеферелли не пошевелился. Он был парализован. Бутылочные ракеты вылетели из его головы, образовав идеальные дуги над домом МакКормиков, и взорвались слабыми золотыми вспышками.

Последующая тишина, казалось, длилась несколько часов. Я ожидала, что возле дома завоют сирены, но ничего не происходило. Наконец, мы с Нейлом подкрались к Зеферелли.

- Посвети на него фонариком, - сказал Нейл.

Овал света упал на лицо нашей жертвы. На секунду я чуть было не рассмеялась. Зеферелли был похож на злодея из мультфильма после взрыва бомбы. Пыль от взрывчатки покрывала его драконью морду, щеки, подбородок. Его глаза еще больше расширились, и метались туда-сюда, как будто он был ослеплен. Мы наклонились ближе. Зеферелли облизнулся и поморщился. Потом я увидел, что мы наделали. Это было совсем не смешно. Его рот кровоточил. Маленькие красные осколки торчали из губ Зеферелли, отколовшись от деревянных ракетных палочек. Пузырьки крови усеяли губы.

Глаза жертвы продолжали расширяться. Я вспомнила, что думала о красоте крови, когда Нейл ударил Аластера. Теперь, по отношению к Зеферелли это выглядело ужасно, отвратительно. Я отвернулась.

Зеферелли издал мяуканье, жалобнее, чем у котенка. Мое сердце было похоже на руку, сжавшуюся в кулак. Он снова захныкал и сжал кулаки.

- Нейл, - сказала я. - Он же настучит на нас родителям. И мы получим.

Я задумалась, узнают ли мои родители, что мы сделали. Впервые мне захотелось дать Нейлу пощечину.

На лице Нейла появилось выражение, которого я никогда не видела. Он закусил нижнюю губу, и его глаза остекленели. Потом он покачал головой. Остекленённость покинула его глаза.

- Нет, - сказал он. - Он не скажет. Мы кое-что сделаем.

Он говорил так, как будто Зеферелли не лежал рядом с нами.

- Мы перетянем его на нашу сторону. Помоги мне.

Я не знала, что мне делать. Я сжимала фонарик, пока не заболела ладонь. Нейл стер пыль со щек Зеферелли. Когда их кожа соприкоснулась, Зеферелли задрожал и вздохнул. Нейл сказал:

- Тсс, - как мать, утешающая ребенка.

Его левая рука осталась на лице мальчика. Его правая рука переместилась с груди Зеферелли к низу его живота и начала развязывать шнурки спортивных штанов, выкрашенных в зеленый цвет к Хэллоуину. Он просунул в них палец, затем всю руку.

- Когда я был маленьким, - произнёс Нейл, - со мной так поступал мужчина.

Он говорил в пустоту, как будто его слова были строками пьесы, которую он только что выучил. Он стянул с Зеферелли штаны. Член ребенка торчал наружу. Я направила на него луч фонарика.

- Иногда мне хотелось рассказать всем, что происходит. Потом он делал со мной это снова, и я понимал, как сильно он этого хотел. Он делал это и с другими ребятами, но я знал, что они не имеют для него большого значения, я был единственным, чью фотографию он хранил в своем бумажнике. Каждый раз, когда он делал это, он скатывал новую пятидолларовую купюру, так что я мог даже слышать, как она хрустит, и засовывал ее в задний карман моих джинсов, бейсбольных штанов или чего-нибудь еще. Как будто я получал пособие. Я знал, как много это значило для него в каком-то смысле, и некоторое время это продолжалось и далее. Для меня было невозможно настучать на него. Я с нетерпением ждал этого, какое-то время это случалось каждую неделю тем летом, перед бейсбольными играми. Это было здорово, он ждал меня, как будто это все, чего он вообще хотел.

Голос Нейла звучал низко, как у мальчика постарше. Это не было гадкими словами или хихиканьем между предложениями. Затем Нейл замолчал и наклонился над Зеферелли.

Нейл уткнулся головой в промежность ребёнка. Член ребенка исчез во рту Нейла. Я смотрела, как покачиваются паучьи лапы, пока Нейл парит над ним. Я отшатнувшись назад, упала. Фонарик вылетел из моей руки. Его белый луч высветил ветви абрикосового дерева. Там наверху носилась белка или что-то подобное, маленькое и незначительное. Уже мертвые фрукты падали на землю.

Стивен Зеферелли застонал. Его дыхание стало глубже. Он больше не выглядел напуганным.

Тень головы Нейла поднялась.

- Приятно, правда?

Тень снова опустилась, и я услышала звуки, похожие на звуки, издаваемые вампиром, высасывающим кровь из шеи. Мне хотелось плакать. Я попыталась погрузиться в свою мечту о Чарльзе и Кэрил Энн, тех подростках-беглецах. Что бы в этой ситуации сделала блондинка-убийца, спрашивала я. Мы с Нейлом не были похожи на них. Я услышал еще один припев «кошелек или сладости», на этот раз ближе, чем раньше, может быть, прямо с порога дома МакКормиков. Я подумала о маме Нейла, которая проспала все это время. Где она была, когда мужчина из прошлого Нейла вот так облизывал ее сына?

Я лежала на спине, пока не прекратились звуки. Нейл натянул потные штаны на Зеферелли и протянул ему драконью морду.

- Все в порядке.

Когда Зеферелли встал, его глаза снова приобрели нормальный блеск. Он пускал слюни. У губ засохла струйка крови в форме запятой. Я встала, осторожно вытащила занозу из его верхней губы и промокнула кровь черным рукавом.

Нейл похлопал мальчика по попе, как тренер.

- Я провожу его до дома, - сказал Нейл. Он улыбнулся мне, но смотрел через мое плечо, а не в лицо.

Мы на цыпочках прошли через дом МакКормиков. В спальне Нейла я заметила скомканные простыни, его школьные учебники, его бейсбольные трофеи. Страшная пластинка закончилась, но игла застряла на последней канавке. «Царап, царап, царап», - произнес Зеферелли. Я выдавила смешок.

Мать Нейла по-прежнему спала. Она храпела громче, чем мой отец. Я посветила фонариком на книжные полки над ней, разглядев такие названия, как «Монстры и безумцы», «Омерзительные и ужасные», «Все худшие способы умереть». Всего несколько дней назад мне хотелось прочитать их. Теперь мне было все равно.

- Я знаю как идти домой, - сказал Стивен Зеферелли Нейлу. Казалось, ему не терпится отправиться путь. - Я могу показать тебе, куда идти.

Мы вышли из дома. В прохладном воздухе пахло репеллентом от комаров, соусом для барбекю и безобидными кострами. Когда воздух ударил мне в лицо, я сорвала свой головной убор. Одинокий паучий глаз-бусинка упал на тротуар. Я наклонилась, чтобы поднять его. В тусклом свете уличных фонарей этот глаз смотрел на меня. Я увидела свое отражение в его черном стекле. Вместо того, чтобы поднять, я встала и припечатала его ботинком.

- Увидимся позже, Стивен, - сказала я.

Я впервые произнесла его имя, и мой голос сорвался на нем.

- И тебе тоже пока, Нейл. До завтра.

И я знала, что увижу его завтра, и послезавтра, и потом. Нейл показал ту часть себя, которую, как я поняла, он никому больше не показывал. Получается, что я сама напросилась на это. И теперь я была с ним связана.

Нейл повел Зеферелли дальше по кварталу. Я смотрела, как они пробираются сквозь упавшие листья, удаляясь все дальше, пока их не поглотила темнота...

 

ПЯТЬ
Дебора Лейки

Мой брат проводил большую часть времени в одиночестве, и иногда я задавалась вопросом, были ли мы с мамой его единственными друзьями. Никто не сопровождал Брайана из школы по дороге домой. Он никогда не ходил на вечеринки или школьные мероприятия вроде дискотеки выпускников или рождественского бала. Когда он все-таки решался выйти из дома, то только для того, чтобы поприсутствовать на последней программе в Космосфере Хатчинсона, космическом музее и планетарии, что казалось мне скучным. Тем не менее, я часто ходила вместе с ним, отвозя его в Хатчинсон, чтобы сходить какой-нибудь космический фильм, который там показывали.

Хотя я никогда не говорила об этом, мне было жаль Брайана. Однажды ночью я подняла трубку и услышал хихиканье подростков. «Кошмар дома?» - с издевкой спросил голос. «Прыщавый патруль», - сообщил другой. «Мы делаем звонки на дом». Смех, щелчок, гудок.

Брайан по-прежнему тайком пробирался на крышу. Я давно отказалась от подобного, и к тому времени мой отец тоже туда не ходил, предпочитая вместо этого уезжать на своем пикапе после ссор. Даже рваного кресла на крыше уже не было. Но ночь за ночью, примерно через час после захода солнца, Брайан поднимался по лестнице, с биноклем, болтающимся на ремешке у него на шее.

Меня больше не будет рядом, чтобы наблюдать за его ритуалом. Я закончила школу, и Рождество 1987 года ознаменовало мою последнюю неделю в Канзасе. Накануне праздника я уселась перед антикварным зеркалом у окна своей спальни и решила отложить сборы. Я выглянула наружу. Четкое сочетание луны и света на заднем крыльце позволило обрести резкость обычно неясному окружению нашего дома. Группа кроликов с густой шерстью, приспособившихся к зиме, бегала вокруг вечнозеленых деревьев, росших по обеим сторонам нашей подъездной дорожки.

Впервые я задумалась, буду ли я скучать по Канзасу. После восемнадцати лет в Литл-Ривер я стала его презирать. Моя подруга Бриз все еще жила в городе, но уже была занята своим мужем и сыном. Все мои друзья разъехались по колледжам, но имелись шансы, что они вернутся. Я же была уверена в одном: я не хотела оставаться здесь на всю жизнь.

Я слышала, как Брайан топает надо мной на крышу. Я осталась у окна. Через несколько секунд его тень бросила свою причудливую форму на нашу лужайку. Я могла сказать, что на нем были пуховик, варежки, вязанная шапка с пушистым помпоном, и даже громоздкие наушники, в которых звучала его любимая компьютеризированная космическая музыка. Это было личное время Брайана, его разновидность монашества, и подглядывание за ним наполняло меня одновременно смущением и чувством вины, словно я подсматривала за ним в душе: он лежал на спине на каменной черепице, лениво скрестив одну ногу над другой. вращая ступней в воздухе.

Затем его тень поднесла бинокль к лицу. Вместо того, чтобы шпионить за Литл-Ривер, он задрал голову и смотрел на луну и звезды. Он сканировал ночное небо в поисках чего-то, чего-то манящего в его жизни - душевного волнения, которое он не мог получить в доме внизу.

Я уже скучала по нему.

Перед сном Брайан покинул крышу и вернулся в дом, где нас ждали остальные. Согласно ритуалу, моя семья проводила канун Рождества, собираясь в гостиной, чтобы открыть по одному подарку от каждого. Брайан плюхнулся рядом со мной у подножия елки, так и не сняв шапки. Моя мать сидела у края кушетки, сгорбившись; ее лицо наклонилось к нашим лицам, не желая упускать ни одной детали. В другом конце комнаты мой отец откинулся на кресле-качалке, доставая пригоршни попкорна из серебристой миски. Рождественские огни вспыхивали в окне, выходившем на Литл-Ривер. С нашего холма мы могли видеть весь город, освещенный красными, синими и зелеными огнями, словно мощеная поверхность кекса.

Как и каждый год, мой отец был первым. Я выбрала для него подарок, старательно избегая упаковки с надписью «Джорджу от М», пытаясь выбрать между подарками от меня и Брайана: коробкой для рыболовных снастей, лосьоном после бритья «Олд Спайс» и брелком для ключей. Я остановилась на брелке и протянула его. Он одним движением разорвал бумагу, уронив ее на ковер.

- НФЛ, - сказал он, поглаживая золотую эмблему. - Вот здорово.
Он пользовался подобными словами только в такие моменты.

- Я следующий, - произнёс Брайан. Он выбрал пакет. - От твоей сестры, - прочитал он.

Улыбающиеся пингвины катались на коньках по оберточной бумаге, скрипичные ключи и четвертные ноты свисали из их клювиков. Внутри находилась книга в твердом переплете - подарок, который чаще всего значился в списках, которые он совал в сумочку моей матери и под дверь моей спальни. Он показал моим родителям книгу: «Лох-Несс: объяснение новых версий». - Это как раз то, что ему нужно, - произнес отец. Он покосился на елку, на другие очевидные подарки в форме книг. - Дай угадаю. Это про Бермудский треугольник, НЛО и снежного человека. Он потянулся к книге о Лох-Нессе, пролистал до разворота с фотографиями в центре и бросил ее Брайану. - Полная чушь, - резюмировал он.

Моя мама получила от Брайана и меня флакон духов White Shoulders. Она прижала флакон к большому пальцу и мазнула по капле под каждую мочку уха.

Мой подарок был последним. Я пыталась скрыть румянец, разворачивая коробку с бюстгальтерами от мамы.

- Хо-хо-хо, - произнес отец. - Ты каждый раз сможешь надевать новое белье, - сказала мама. Огни вспыхнули изумрудно-зеленым на ее лице. - Неважно, где ты будешь жить, в Литл-Ривер или Сан-Франциско.

Брайан наблюдал за моей реакцией. Я улыбнулась ему, и он отвернулся.

Той ночью я проснулась и услышала, как мои родители кричат внизу. Когда бы это ни происходило, я обычно прятала голову под подушками. Но в ту ночь их ссора казалась более сильной, чем обычно. Когда мой отец крикнул «Пошла ты на хуй», а моя мать ответила «Иди ты на хуй», я поняла, что дело приобрело серьезный оборот.

Я открыла дверь и вышла в коридор. Брайан подслушивал наверху лестницы. Его тоже разбудили. Он приложил палец к губам, увидев меня.

- Устала от всего в этой жизни...

Это была моя мать, и прозвучало так, будто она плакала. Радио слилось с ее голосом - звенящим хором детей, поющих первый куплет «О Святая ночь».

Мой отец откашлялся.

- Тогда почему бы тебе просто не положить этому конец.

- Почему бы тебе просто не пойти к черту.

- Мне не хотелось бы быть там, где ты собираешься закончить.

Я затаила дыхание. Я знала, что Брайан сделал то же самое. Электрический обогреватель в его комнате издал глухой щелчок - звук хрустнувшего сустава.

Топот ног, звуки выдвигающегося ящика и звон кухонной утвари донеслись до нас снизу. Я слышала лязг ножей, вилок и ложек, бросаемых на линолеумную плитку. Так моя мать выражала свой гнев: кухня была ее территорией, и она могла так же быстро подать моему отцу столовые приборы, как и ударить его ножом в горло. Однажды, после ссоры за ужином, мы увидели, как она швырнула тарелку в стену, словно это была фрисби. Выбоина в стене по-прежнему была на своем месте.

Они продолжали кричать. Но на этот раз в их словах была окончательность, дававшая понять, что они устали от борьбы, что двадцати лет было достаточно. Оглядываясь назад, я думаю, что не имело значения, что следующее утро было Рождеством. Каким-то образом мои родители, должно быть, поняли, что мы с Брайаном сидим наверху лестницы и слушаем. Думаю, они хотели, чтобы мы поняли, что все кончено.

- Пошла ты на хуй, - снова сказал отец и ушел. Он вырвался из дома, за ним хлопнула дверь. Он раз, другой завел двигатель пикапа. И умчался с подъездной дорожки, скользя шинами по лужам со льдом.

Тишина. Я представила свою мать, стоящую на кухне с посудой под ногами. В этой тишине мама высморкалась. Почему-то мне это показалось это смешным. Брайан глянул на меня, и мы оба зажали рты руками, чтобы не рассмеяться.

Моя мама снова высморкалась, и звук донёсся до второго этажа. На этот раз смех Брайана вырвался из его рта, резонируя в воздухе, как вибрирующий бубен. Он бросился вниз по лестнице, перескакивая через три ступени за раз. Я слышала, как он повторил путь нашего отца через дом к входной двери. «Он там замёрзнет», подумала я. Он все еще смеялся, когда за ним захлопнулась дверь.

Я на цыпочках спустилась вниз. Мне не хотелось видеть залитое слезами лицо матери, но я решила, что должна помочь ей убраться.

- Ты в порядке? - спросила я.

Но ее не было на кухне. Я вошла в гостиную: опрокинутый стул, перевернутая лампа, пахнущий корицей попурри, пролившийся из треснувшей миски. Ломтик тыквенного пирога валялся разбитым в центре пола, из него, как слеза, вылилась ложка взбитых сливок. Огонь в камине потух, но огни рождественской елки по-прежнему мигали, отбрасывая радужные блики на скомканные обрывки оберточной бумаги.

Я повернулась и увидела свою мать. Она плелась к окну, не подозревая о моем присутствии. Она ударилась голенью об упавшее кресло-качалку. «Ой-ой», - произнесла она, и я вспомнила, что она говорила так, когда мы с Брайаном были детьми и приходили к ней с царапинами или порезами. Она продолжала неуклюже продвигаться вперед, вытянув руки, словно предлагая что-то темноте. Я ужаснулась, увидев ее такой: она всегда властвовала в этих комнатах, а теперь внезапно словно ослепла и стала неуклюжей. Подойдя к окну, она отодвинула штору.

- Ты подхватишь пневмонию, - крикнула она Брайану. Стекло от ее дыхания запотело.

Я надела ботинки и вышла на улицу. Снег падал аккуратными крупинками, покрывая вечнозеленые растения. Где-то вдалеке чирикал воробей. Я пошла по следам. Брайан, в пижаме и спортивных носках, стоял на склоне холма лицом к полю. Вдалеке задние фонари отцовского пикапа становились все меньше и меньше, два крохотных рубина растворялись в темноте. Я подумала, не воспользовался ли он своим новым брелком, чтобы запустить двигатель в ту ночь, когда наконец уехал навсегда.

Когда огни пикапа моего отца полностью исчезли, я махнула в сторону его неизвестного пункта назначения. «Вот и все», - сказала я. Слова казались неловкими и необдуманными, и мне сразу захотелось взять их обратно. Но Брайан меня не слышал. Он задрал голову и уставился в небо. Он стоял точно так же много лет назад, в ту ночь, когда мы видели голубые огни в воздухе над нашим полем. Теперь там не было ничего, кроме снегопада - белой массы, скрывавшей следы луны и звезд.

С по-прежнему задранной головой, мой брат начал танцевать. Он крутил бедрами и топал ногами в носках, вытянув руки и царапая воздух пальцами. Он улыбался, а на его лице было написано чистое блаженство.

Позади нас мама открыла окно.

- Пневмония, - повторила она.

Я знала, что она высунула голову наружу, снег блестел на ее волосах и лице, на её лице больше не было беспокойства за человека, который нас бросил. Она думала только о двух действительно значимых для неё людях, о своих детях.

Я не обернулась. Вместо этого я присоединился к Брайану и его танцу. Мне исполнилось восемнадцать, и через три дня я уеду из Канзаса в Сан-Франциско, возможно, уеду навсегда. Меня не волновало, насколько я глупо выгляжу. Я поднимала руки и крутила ногами на толстом снежном ковре. Снег пошел быстрее, по воздуху зигзагами летали осколки драгоценных камней. Это был праздник. Мы с Брайаном танцевали на склоне холма словно на могиле отца, а разорванные куски неба кружились вокруг нас подобно конфетти.

 

ШЕСТЬ
Нейл МакКормик

Однажды я украл велосипед. Это было так же просто, как стащить пряничного человечка из банки для печенья в форме улья в нашей кухне. Но кайф, который я испытал от кражи велосипеда, был более глубоким. Я оглядел вечернюю улицу в поисках вынюхивающих прохожих, перекинул ногу через сиденье и поехал по кварталу. Ледяной ветерок обжигал мне лицо. Я оказался на Семнадцатой улице, у дома Венди.

- Моя новая пара колес, - сказал я ей, когда она открыла входную дверь. Я стал слишком большим для своего старого велосипеда уже много лет назад.

Ее рот сформировал точную букву «O». Она произнесла:

- Это белый велосипед, - как будто после каждого её слова стоял восклицательный знак. Затем ее изумление исчезло, и ей пришла в голову та же мысль, что и мне.

- Давай найдем баллончик с краской.

Велосипед превратился из белого в черный. Я способствовал его обновлению, наклеив на руль и заднее крыло наклейки, которые Венди отлепила с пластинок ее любимых панк-групп. С одной из выглядывали глаза Чарльза Мэнсона. Я воткнул их на сиденье.

Я засмеялся, только представив себе скандал. Годом ранее сообщество Хатчинсона запустило программу под названием «Белые велосипеды». Добровольцы купили десять белых Fujis, а затем расставили их в разных местах по всему городу. Жители могли ездить на них всякий раз, когда в этом возникала необходимость - когда уставали ноги, когда они были навеселе, когда за ними гнался кто-то с ножом - всё, что угодно. Предыдущий ездок парковал велик для следующего.

Я считал эту программу большой шуткой, но она не волновала меня до того дня, когда я совершил свое преступление. В то утро заголовок утренней газеты Хатчинсона объявил о годовщине «Белых велосипедов». На гигантской фотографии подростки, ухмыляясь, стояли возле велосипедов, положив руки на сиденья. Я узнал одного и его девушку из своей школы. Это были те люди, кого я ненавидел - те, кто считал жизнь безумным путешествием на гелиевом воздушном шаре.

- Сегодня я смеюсь в последний раз, - сказал я.

Из баллончика шипела аэрозольная краска. Подушечки моих пальцев стали черными, как оливки, и я ткнул ими Венди под ребра.

Венди позаимствовала у своего младшего брата «Швинн» [популярная марка велосипедов]. Ночь была холодной, продуваемой ветром, поэтому мы надели шарфы и шапки, и помчались к Монро-стрит. По дороге мы проехали участок дороги, где велся ремонт. Коренастая женщина-регулировщик помахала нам оранжевым ромбовидным знаком. «Помедленнее, черт возьми, помедленнее!» Венди ненавидела, когда её отчитывали, также, как и я. Она оторвала кулак от руля и потрясла им в сторону копа.

Мы припарковались в моем гараже. Мама оставила для меня свет на крыльце. Крошечные сосульки свисали с краев нашей крыши, блестя, как клыки. Внутри мама ставила в духовку запеканку с тунцом и лапшой. Она раскрошила картофельные чипсы барбекю поверх верхнего слоя лапши. Шла ее третья неделя без выпивки, и каждый вечер она придумывала новые блюда. Венди погладила маму по плечу.

- Пахнет восхитительно, мама, - солгала она.

Мама поцеловала ее в щеку.

- Метеоролог говорит, что сегодня будет первый снегопад, - сообщила она. - Это может оказаться белое Рождество. Ты можешь остаться на запеканку, Венди.

Мы не ужинали с гостями со времен последнего бойфренда мамы.

Я включил стереосистему. Надоедливый ди-джей начал вводить следующую песню в свой отсчет из сорока лучших, поэтому я быстро выключил ее. Телевизор был лучше. На экране шёл повтор черно-белого «Острова Гиллигана» [Gilligan's Island, американский телесериал в жанре ситуационной комедии]. Девочки чего-то хотели от Гиллигана. Джинджер трясла веками и массировала его шею, в то время как Мэриэнн демонстрировала только что испеченный пирог с кокосовым кремом. Несуществующие люди хихикали и хохотали за кадром. Венди спросила меня, сколько я запрошу, чтобы трахнуть шкипера.

- Сотню, - сказал я.

А Профессора?

- Он неплохой. Пятьдесят.

Когда я сказал это слово, Венди посмотрела на меня и приподняла бровь. В течение нескольких недель мы обсуждали самый простой способ заработать деньги, а именно проституцию. Я много лет читал об этой концепции в своих порножурналах. Венди называла меня одержимым. Я даже написал свою курсовую работу на первом курсе старшей школы по этой теме. Я дал работе предсказуемое название «Самая старая профессия в мире», но остался доволен своей «B» с минусом [аналог 4-]. Во время своих исследовании я обнаружил в библиотеке Хатчинсона пыльный переплет, в котором перечислялись города, где пожилые мужчины платили хастлерам большие деньги за секс, минет - за всё, что угодно.

Недавно я обнаружил, что даже в Хатчинсоне есть свои хастлеры. Кристофер Ортега, симпатичный парень из класса Венди, утверждал, что занимался этим на стороне. По выходным он слонялся по игровым площадкам в нашем гороском парке Кэри, засунув большие пальцы в карманы брюк, и наблюдал за тем, как одинокие люди среднего возраста кружат по проезжей части. «Пятьдесят баксов - это моя плата», - заявил Кристофер, и я верил ему из-за того простого факта, что он не лгал нам о подобных вещах раньше, то есть он снабдил нас мешком с травкой, когда я не поверил, что он торгует наркотиками, а однажды, когда я обвинил его в том, что он только притворяется педиком, он тут же засунул свой язык в мой рот.

- Я подумываю о том, чтобы погулять в парке, - сказал я Венди.

Я говорил об этом в третий раз за неделю.

Венди наклонилась, чтобы заглянуть на кухню, затем снова повернулась ко мне.

- Я бы предпочла, чтобы ты зарабатывал другим способом.

В гостиную вплыла волна рыбного запаха. Венди зажала нос и продолжила изменившимся голосом:

- Но, в любом случае, черт возьми, ты постоянно только и думаешь об этом, так что тебе вполне могут за это заплатить.

Я смотрел, как женщина из рекламного ролика выбрала менее дорогое средство для стирки вместо самого популярного бренда.

- Старики готовы платить любому, кто заставит их кончить, - сказал я. - Все, что угодно, кроме их собственных рук. Это из-за ощущения, когда кожа молодого парня касается их кожи. Думай об этом, как о обслуживании. Они могут получить что-то от меня, а я могу получить что-то от них.

- Правда.

Пауза.

- Но будь осторожен. Я знаю, это звучит глупо, но даже в Хатчинсоне есть свои уроды. Тебе всего пятнадцать. Ты можешь столкнуться не с тем парнем. Я не хочу находить твои останки разбросанными повсюду.

- Ты слишком много начиталась, - сказал я.

Я чувствовал, как глаза Венди впиваются в моё лицо, поэтому уставился вниз. Пятна краски темнели на рукаве моего свитера.

- Кроме того, дело не в том, что я этим ещё не занимался. Я имею в виду, за небольшие деньги.

Она поняла, куда я клоню.

- Тренер? - спросила она. Она была единственной, кому я рассказал о том, что происходило тем летом. Я признавался ей во всем снова и снова. Венди практически слышала голос Тренера, чувствовала запах его дыхания, ощущала текстуру его кожи.

Она повторила это слово, на этот раз без вопросительного знака.

- Тренер.

Украденный велик вывел меня из бедности в богатство. В следующую субботу днем я надел лишнюю пару носков, проглотил тарелку с остатками запеканки, попрощался с мамой, когда она уходила на работу, и поехал в сторону парка Кэри. Мысль о получении денег в обмен на секс волновала меня как никогда прежде.

Тонкий слой льда покрывал пару прудов, окружавших парк. Поле для гольфа и баскетбольные площадки были пусты. Я натянул шапку на уши.

Джоны не заставили себя долго ждать. Четверо или пятеро разных мужчин катались туда-сюда, кружа по парку на старых машинах. Парень в «Тойоте Королла» и парень в «Импале» - она была почти идентична машине мамы, только ее цвет был немного темнее - нажали на тормоза, когда проезжали мимо моего велосипеда. Я брел по парковой дорожке, делая вид, что ничего не замечаю. Но я заметил. Мысль о том, что они хотят заплатить мне за меня, заставляла меня задыхаться, волновалась, бередила, возбуждала... Я заглядывал к ним в окна, выискивая хоть каплю привлекательности, любую захватывающую или необычную черту в лице, которая могла бы привести к тому, чтобы я насладился настоящим сексом.

Я катался по парку Кэри тридцать минут, а затем остановил велосипед на детской площадке. Я пытался вспомнить все, что говорил мне Кристофер. «Выгляди невинно, но достаточно взросло, чтобы казаться законным». «Убери эмоции со своего лица». «Улыбайся криво; ты так выглядишь симпатичнее».

Я подошел к ярко раскрашенным цирковым животным, привязанным к бетонным блокам тяжелыми пружинами. И сел на слона, холодный металл ужалил мою зад. Я смотрел, как в небе клубятся облака, и спустя несколько секунд «Королла» припарковалась. Я покосился на водителя; увидел его темные кудрявые волосы и усы. Палец высунулся из щели в окне со стороны пассажирского сиденья и жестом пригласил меня к себе.

Бинго.

Я уже одержал победу. Я не знал, что сказать, поэтому выбрал прямой вопрос.

- У тебя наличные?

- Я платил пятьдесят раньше и больше не стану, - сказал он.

Должно быть, я выглядел как профи. Я кивнул и открыл дверцу машины.

Он сказал, что его зовут Чарли. Он был женат, развелся и снова женился. Трое детей - мальчик и две девочки.

- Я в Хатчинсоне по делу, - говорил он грубым монотонным голосом, - а мой бизнес - маркетинг закусок.

Я хорошенько вдохнул в его машине, она пахла апельсиновыми сырными крекерами с начинкой из арахисового масла. Должно быть, он предугадал мои мысли, потому что предложил мне пакет с крекерами. Я схватил его и подкрепился оттуда, затем оглядел Чарли. На нем был зеленый костюм, бейджик и галстук Санта-Клауса. Его руки беспокойно теребили лицо, пальцы снова и снова возвращались, чтобы коснуться подбородка, как будто тот мог рассыпаться. Я придвинулся к нему поближе, и он похлопал меня по колену и помассировал его. Он переключил передачу и смотрел на дорогу, как в игольное ушко.

- Копы патрулируют это место, - произнес Чарли. - Даже когда снаружи холодно, у них достаточно мозгов, чтобы понять, в чем дело.

Его руки дрожали.

- Давай снимем где-нибудь номер.

Этим «где-нибудь» оказался «Санфлоувер Инн». Коврик перед дверью в номер 102 означал гостеприимство с двумя И. Кровать показалась удобной, но в комнате было жутко. На оранжевом покрывале виднелось черное пятно размером с кулак; казалось, что с телевизора не вытирали пыль десятилетиями. Сквозняк из окна колыхал угол оранжевой занавески, как массивное легкое.

Я развязал шнурки на ботинках.

- Не торопись, - сказал Чарли, - у нас есть час впереди. Я думал, что один час равен шестидесяти минутам. Шестьдесят, разделенные на пятьдесят, равняются примерно восьмидесяти пяти центам в минуту. Я не смог удержаться от улыбки, которую Чарли, без сомнения, принял за чувственное удовольствие. Он принялся массировать мне спину.

Он задал темп. Я почти не прикасался к нему до тех пор, пока он не расстегнул молнию на моих штанах и не просунул туда три пальца. Затем я ущипнул его за соски, пощекотал ему волосы на животе, потер его промежность через брюки. «У меня это хорошо получается», - подумал я. Он толкнул меня на кровать. Встал на колени рядом со мной и ткнулся головой мне в колени, его голова покачивалась и двигалась зигзагами, как будто была наполнена шипением. Его язык скользнул по моим яйцам. Он показался плоским и холодным, как эскимо.

Я, естественно, вспомнил Тренера. Чарли не мог с ним сравниться. С того лета прошло шесть лет. С тех пор я ебался с несколькими парнями, но они были моей возрастной группы и не сильно меня восхищали. Я провел пальцем по очертаниям ребер Чарли и задался вопросом, где сейчас Тренер. Я знал, что он уехал из Хатчинсона. В школе я слышал сплетни о подозрениях со стороны чьих-то родителей, из-за которых тренер ушел из Младшей лиги. В этот момент он мог лежать на кровати в каком-нибудь другом штате с другим мальчишкой вроде меня. Он мог просто умереть. Эта мысль показалась мне невероятно романтичной. Если бы я был один и под кайфом, мое воображение могло бы разыграться - я, одетый в черное, неуклюже приближался к открытому гробу Тренера со слезой на щеке, чтобы положить единственную белую лилию на его неподвижную и безупречную грудь... Ворчание Чарли заставило мою фантазию испариться.

Пока пальцы Тренера «ласкали» меня, Чарли просто «касался». Мои мысли блуждали, и Чарли перестал отсасывать мне. Он поднял голову и уставился на мой член. «Давай, малыш, ты теряешь стояк». Я извинился. Его голова снова опустилась.

Чарли сосал, а я ерзал на кровати. Минутная стрелка моих часов переместилась с девяти на десять, а затем на и на одиннадцать. Во рту Тренера было намного теплее, чем сейчас. Он массировал мне тыльную сторону ног, его руки касались мускулов моих бедер. Мой член и оба яйца могли исчезнуть у него во рту, и я ощущал, как его губы сжимались вокруг всех моих причиндалов, а слюна стекала к коленям, которые я поцарапал, скользя к домашней базе.

- Я готов, - сказал я Чарли.

Он не отстранился. Я повторил. На этот раз вздрогнув. Он принялся сосать сильнее, царапая зубами головку моего члена. В те секунды я не мог отличить удовольствие от боли. Я попытался выбраться, но он обхватил ладонями изгибы моей задницы. Я кончил, и он проглотил.

Чарли встал и откашлялся.

- Я понимаю, о чем говорит выражение твоего лица, - сказал он. - Это было небезопасно. Но это Канзас, а не какой-нибудь город, полный болезней. А ты еще ребенок.

Это был первый раз, когда я услышал такое от мужчины, но не последний.

Я лег на спину, уже желая уйти.

Чарли на цыпочках прошел в ванную и закрыл замок. Он начал насвистывать «Незнакомцы в ночи». Мне хотелось ударить его, заклеить ему рот, да что угодно. Хлынула вода в душе, и я спрыгнул с кровати. Оделся, потом обыскал его чемодан. Его одежда была аккуратно сложена. Все носки были белыми. Я обнаружил пакеты с крекерами, жевательной резинкой, пластиковые упаковки с конфетами и жевательные «губки». Ещё нашел витамин C, таблетки магния и аспирин. Я схватил свое пальто и наполнил его карманы.

На обратном пути в парк мы почти не говорили. Он остановился возле моего велосипеда. «Может, я увижу тебя когда-нибудь». Он не смотрел на меня. Его взгляд сфокусировался на детской игрушке, свисавшей на веревочке с зеркала заднего вида. Это был плюшевый медведь, выражение его морды было слегка трагичным, такое же, как у пропавших детей на пакетах молока. На его красной рубашке было написано «Папа».

Он вручил мне две двадцатки и десятку.

- Спасибо, - сказал я. - Это было классно.

Температура падала, поэтому я помчался домой. Мама оставила записку: «Завтра рано на смену». Она дремала в гостиной на стуле с будильником у локтя. Почему-то мне захотелось услышать ее голос. В доме было слишком тихо. Я чуть не разбудил ее, но передумал. Прошаркал в ванную и поставил витамины на полку. Пыльное зеркало показало меня такого же, как всегда: те же густые брови, та же квадратная челюсть, тот же прыщик на той же шее, которую мне нужно было смазать спиртом. Я вышел; заперся в своей комнате. Моя домашняя работа по алгебре оставалась на кровати, куда я ее бросил. Конфеты и деньги идеально поместились в нижнем ящике комода, рядом с пакетиком марихуаны, купленной у Кристофера. Я сунул одну из двадцаток в свой кошелек, положил в карман травку и конфету из пластиковой упаковки, а затем взял трубку. Венди ответила. Когда я открыл рот, чтобы что-то сказать, я ощутил привкус арахисового масла. «Никогда не угадаешь, что я в конце концов сделал».

Я встретился с Венди на ее крыльце. Она воспользовалась светом заднего фонаря велосипеда своего брата, и я заметил ее за два квартала. Она стояла в свете мигающего красным фонаря и ждала меня, закутанная в пальто и шарф. Она выглядела красивой.

- Холодно, - крикнула она, когда я остановился. - И ты обманом пытаешься заставить меня последовать за тобой в твой новый бордель.

Мы поехали к парку Кэри. Я хотел написать расписание на стенах туалета в парке, чтобы «рассказать посетителям о новых услугах», как я сказал Венди. Я уже думал о том, что могут принести пятьдесят долларов в неделю - еще дури для меня и Венди, новую пару высоких ботинок, даже настоящую елку в приближающемся Рождестве вместо искусственной, которую мама хранила в подвале нашего соседа.

Я наклеил пару жевательных губок на свои собственные. Когда мы остановились на переезде перед приближающимся поездом, Венди наклонилась ко мне и поцеловала их.

В кромешной тьме парк выглядел совершенно жутким. Я прислонил свой велосипед к дереву, а Венди позволила своему упасть на землю. Мы подошли к мужскому туалету. Он был открыт, и она включила свет.

Пурпурным мелком я нарисовал извергающийся вулкан, а затем написал: «В субботу днем, с 2 до 3 часов. Готов доставить удовольствие». Это смотрелось глупо, поэтому я вычеркнул последние три слова и написал: «Юный и желающий». Под ним зеленым цветом я нацарапал знак доллара. Я подумал, что менее чем за двадцать четыре часа стал хастлером.

- Давай отправимся домой, - сказала Венди, - пока не наступило обморожение.

Я остановил ее.

- Подожди. Я хочу показать тебе кое-что.

Я расстегнул молнию. Венди смотрела на меня, как на сумасшедшего. Я указал на свой член, на синяки того дня, уже побагровевшие следы от зубов, которые Чарли оставил на моей коже.

- Посмотри, что этот парень сделал со мной, - сказал я. - Никаких мозгов в департаменте минета.

- Засунь это обратно в штаны, эксгибиционист.

Она вышла, читая лекцию.
- С этого момента никому не позволяй так с тобой поступать. Твой член - не леденец. В следующий раз кто-нибудь может и откусить. Тебе следует носить с собой баллончик с газом или выкидуху. По крайней мере, бери с них дополнительную плату, если они сделают это с тобой.

- Я не чувствовал боли, пока все не закончилось.

Я откусил кусочек от жевательных губ и протянул ей остальное.

- Вот. Раннего счастливого Рождества.

Холод пронзил мою кожу. Я застегнул молнию.

Мы проехали еще полмили на запад. Наши тела мчались сквозь тьму. Мои глаза слезились, огни города размазывались, проносясь мимо нас стразовыми потоками. Через какое-то время меня чуть не лишил чувств ветер. Я пошевелил пальцами, едва их ощущая. Я подумал о двадцатидолларовой купюре в бумажнике.

Мы проехали мимо подъездной дороги к кинотеатру «Ривьера Драйв». Он был закрыт с лета, но тусклый свет все еще освещал его шатер. Имеющиеся там буквы кто-то переставил так, что получилось «ОН СКОРО ПРИДЕТ». Мы с Венди побросали велосипеды. После чего перелезли через забор и пошли вперед, через лабиринт столбиков с колонками. Краска кинопроекционной кабинки потрескалась. Прямоугольный экран автомобильного кинотеатра перед нами напоминал гигантский белый конверт. Он уничтожил часть неба, открытую дверь в пустой мир.

Мы остановились в центре арены кинотеатра. Была почти полночь. К нам подкрадывалась тишина. Я внимательно прислушивался, ожидая сирены, собачьего лая или автомобильного гудка, но ничего не услышал. Я помню, как подумал: «Сейчас должен пойти снег», а потом, словно нажав кнопку с надписью ЧУДЕСА, небо загорелось, испещренное тысячами движущихся белых хлопьев.

Я чувствовал, что должен сказать, чтобы доказать, что это происходит на самом деле.

- Идет снег.

Я взял Венди за руку. Снежинки цеплялись за наши пальто.

- Мне бы хотелось, чтобы прямо сейчас начался фильм, - прошептала она. - Фильм о нашей жизни, обо всем, что произошло до сих пор. И мы будем единственными, кто здесь стоит, только ты и я.

Свободной рукой она отцепила динамик от шеста. Покрутила регулятор и поднесла к уху.

- Послушай. Я что-то слышу. Это голос Бога.

Она засмеялась, и я наклонился туда, где она держала динамик, коснувшись своей головы его холодных выступов. Снег стал падать быстрее - острыми диагональными стрелками. Я закрыл глаза и прислушался. Венди ещё крепче сжала мои пальцы. Через некоторое время я услышал шепот из глубины динамика. Это могло быть что-то столь же объяснимое, как шутка Венди, или наши перчатки, ощетинившиеся друг о друга, или ветер, гонявший снеговые хлопьями вокруг нас. Но мне хотелось, чтобы шум был какой-то иной природы.

- Да, - сказал я ей, - я его слышу.

Остальной мир замерз, и остались только мы с Венди. Я смахнул снег с ее лица.

- Я его слышу.

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СЕРОЕ

СЕМЬ
Лето 1991

Казалось, что летний воздух готов вспыхнуть пламенем. Я закончил косить траву и растянулся в шезлонге. В десяти футах от меня, наклонив голову, стояла моя мама - в её солнцезащитных очках отражались два белых пятнышка, она направила пистолет на пирамиду бутылок 7-UP. Бах-бах-бах. От верхней бутылки остался только зеленый осколок, но остальные выстрелы не попали в цель.

- Завтра я провалю тест на точность, - произнесла она.

- Продолжай практиковаться, - сказал я.

На мне были только сандалии и шорты, на голых коленях - пятна от травы. Я потягивал апельсиновый сок через трубочку.

Я смазал грудь маслом для загара, пахнущим жареным кокосом.

Рано утром пришли газета и почта: счет за телефон, открытка от Деборы с изображением Хейт-стрит под радужным небом и уведомление о членстве в Национальной стрелковой ассоциации для моей матери. Другие письма были посланы из колледжей Индианы, Аризоны, и христианской школы Канзаса под названием Бетани, которая, несомненно, получила мое имя из-за какого-то церковного мероприятия, в котором я участвовал много лет назад. «Поздравление выпускнику Кристиану», - гласил конверт. Я побросал письма на траву непрочитанными. Я уже решил остаться дома на два года и поступить в общественный колледж Хатчинсона.

Моя мать перезарядила пистолет и снова прицелилась. Пули не попадали, не попадали и не попадали, слетая вниз по холму с северной стороны дома. Она осторожно положила свой 38-й калибр на траву. Наблюдая за своей обычно серьезной матерью, тренирующейся в стрельбе, мне захотелось рассмеяться. Мне было интересно, что подумают городские сплетники, стоят ли на своих подъездных дорожках женщины, косясь в сторону нашего дома. Может быть, в еженедельной газете появится заметка, что-то вроде «в северной части города слышались выстрелы». С тех пор как мой отец и Дебора уехали, я сделал логический вывод, что в Литл-Ривер нас с мамой считают чудаками: вечно торжественная разведенка с оружием в руках и ее угрюмым сын-книжный червь.

Моя мама потерла пистолет о бедро, засовывая его в воображаемую кобуру.

- Одевайся, - сказала она. - Пришло время отправляться за продуктами, и мне нужна компания.

За месяц, прошедший с тех пор, как я закончил среднюю школу, это стало нашей субботней рутиной: поездка в Хатчинсон за продуктами на неделю, а затем остановка по дороге домой, чтобы купить рожки с шоколадно-ванильным мороженым. Мы оба были свободны в этот день - я от своей редкой работ по стрижке газона, а моя мать - от тюрьмы.

Я поднялся по лестнице в свою комнату. Отбросив в сторону книги в мягких обложках, вытащил из кучи одежды рубашку и накинул ее на свои намазанные маслом плечи. Внизу я подхватил газету и проследовал вслед за мамой за дверь.

Зной поднимался видимыми волнами от шоссе. Моя мама вела машину вперед. Она щелкнула переключателем, и переднее сиденье «тойоты» стал обдувать прохладный воздух. Я вытащил кассету моей матери в стиле кантри-вестерн из гнезда автомобильной стереосистемы, убрал ее в бардачок и заменил кассетой от Kraftwerk [немецкий музыкальный коллектив из Дюссельдорфа, основанный в 1968 году, и внёсший заметный вклад в развитие электронной музыки]. Моя мама поначалу запротестовала, но затем начала постукивать пальцами по рулю. Роботизированные голоса группы бубнили о романе с машиной. Я «подпевал», затем развернул «Хатчинсон ньюс» и просмотрел заголовки: КОМИССАР ОБВИНЯЕТСЯ В ИЗНАСИЛОВАНИИ; ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ О НАВОДНЕНИИ В ОКРУГЕ РИНО.

Ни одно из этих событий меня не интересовало, поэтому я перевернул страницу. То, что я увидел, потребовало несколько секунд на осознание. Отдельные буквы U, F и O были оттиснуты в верхней части листа. На левой стороне страницы кто-то нарисовал карандашом любительский рисунок космического корабля.

Я видел похожие рисунки в сотнях книг, но никогда не ожидал, что в обычной газете окажется статья о НЛО.

- Послушай это, - сказал я матери. Я объявил заголовок:

- Эн-Би-Си покажет внеземную историю местной женщины.

В машине стоял запах пороха, исходивший от кожи моей матери. Она глянула на газету на моих коленях и кивнула, понуждая меня читать дальше.

Я просмотрел первую половину статьи.

- Эта женщина из Инмана, - сказал я. - Она живет не так уж далеко. Ее зовут Эвелин Фризен. Здесь говорится, что ее похищали инопланетяне в разное время в течение ее жизни. Все происходило под гипнозом. В каком-то телешоу в ближайшую пятницу вечером сделают специальный выпуск о посещениях инопланетян, и она среди тех, кого они покажут.

Я поверил истории этой женщины, и моя мать знала это. Мы с ней обсуждали НЛО бесчисленное количество раз. До того, как мои родители расстались, эти дискуссии были связующим звеном: моего отца не было среди нас, когда мы стали свидетелями того, как НЛО парил над нашим арбузным полем, поэтому разговор об этом инциденте был нашим способом отгородиться от него. Моя мама знала, что я по-прежнему читаю журналы и книги, по-прежнему смотрю телешоу о необъяснимых космических кораблях и близких контактах.

- Мне ее жаль, - сказал я. - Люди в ее городке подумают, что она ненормальная.

Я уставился на фотографию Эвелин размером с мой большой палец. У нее были пухлые румяные щеки и улыбка с закрытым ртом, похожим на крошечный галстук-бабочку. На ней были большие очки в оправе со стразами. Она походила на вдову, борющуюся со слезами. Она не была похожа на тех, кто выдумывает диковинные истории ради привлечения внимания.

Согласно подписи, Эвелин сама нарисовала НЛО. Она изобразила его в виде серого футбольного мяча с ножками и антеннами. Я вспомнил вид нашего НЛО, как будто видел его только вчера. В течение первой недели школы после того лета я нарисовал похожий космический корабль на плакате: его огни испускали лучи энергии, нарисованные голубым карандашом. Я тогда учился в третьем классе. Я помню, как стоял, показывая нарисованный мной плакат, и рассказывал одноклассникам о моем наблюдении за НЛО. Они смеялись до тех пор, пока я не вернулся на свое место. В тот день, когда я шел из школы домой, группа детей вырвала у меня плакат. Они топтали рисунок и плевали на него до тех пор, пока от него не остались только клочки в луже грязи.

Продуктовый магазин находился в двух кварталах от «Космосферы». Когда мы добирались до магазина, я обычно слонялся по стоянке, щурясь на шатер «Космосферы», чтобы проверить, нет ли каких-нибудь предстоящих шоу или специальных объявлений. Но теперь я нашел нечто более важное, более реальное, чем шоу, которые я смотрел из месяца в месяц на этом куполообразном экране.

Я следовал за мамой по проходам магазина, держа газету перед собой и уклоняясь от других покупателей. Я продолжал рассматривать фотографию Эвелин. В течение многих лет мне по-настоящему захотелось встретить кого-то, кто признался бы в встрече с инопланетянами. Я же не знал никого, кроме моей матери и сестры, кто мог бы утверждать, что видел НЛО; а теперь в двадцати милях от моего дома имелась женщина, которую похитили и взяли на борт корабля из другого мира. Даже глядя на зернистую печать фотографии, я мог сказать, что она знает что-то замечательное, нечто неземное и глубокое. В этом знании заключалась красота. Я хотел получить это знание. Возможно, в именно этот момент Эвелин Фризен находилась в Хатчинсоне, а может, даже делала покупки в этом самом магазине. Мимо меня проезжали тележки, и я оторвался от фотографии в поисках хоть малейшего сходства. Пока мама набирала редис и огурцы, я заметил профиль женщины, взвешивающей кабачки: такой же нос, те же волосы, собранные в пучок. Я подошел, чтобы увидеть её лицо. Женщина отвернулась. Это была не Эвелин.

Я подождал, пока мама не закончит с покупками, после чего вышел через раздвижные стеклянные двери. Холодный воздух магазина сменился зноем. Я опустился на колени перед газетными автоматами: Хатчинсон, Канзас-Сити, Уичито. Никаких заголовков об Эвелин, но я предположил, что где-то на их страницах может таиться её история. Я рискнул, выбрав Уичито. Бросив два четвертака в автомат, я вытащил две газеты вместо одной и вернулся к «Тойоте».

На странице C-12 в разделе «Люди и места» я нашел это. История в «Уичито Игл-Бикон» повторяла историю, которую я прочел в «Хатчинсон Ньюс» вместе с безобидным рисунком космического корабля. Но в этой статье имелись конкретные дополнения. Эвелин нарисовала одного из своих похитителей. Инопланетянин был невысокого роста с обвисшими руками и огромной безволосой головой в форме лампочки. Вместо носа у него имелись крошечные булавочные уколы. Его уши выглядели вопросительными знаками. А рот сузился до щели, став простой линией на лице. Но самой безумной деталью инопланетянина Эвелин были его глаза. Она зачернила их в огромных миндалевидных отверстиях, врезанных в его лицо. Рисунок получился грубым, почти детским. Я попытался представить, как сталкиваюсь лицом к лицу с подобным существом, с этой тварью, касавшейся кожи Эвелин.

Под парой столбцов было кое-что еще, чего не имелось в первой статье. Психолог, специализирующийся на лечении похищенных инопланетянами, предоставил список признаков и знаков, указывающих на возможное взаимодействие с инопланетянами.

КОНТАКТИРОВАЛИ ЛИ С ВАМИ ИНОПЛАНЕТЯНЕ?

Задаетесь вопросом о возможности встречи с инопланетянами в прошлом? Рен Блумфилд, психолог и самопровозглашенный «духовный консультант», перечисляет шесть признаков, которые могут указывать на «близкую встречу» в своей третьей и самой последней книге «Украденное время». По словам Блумфилда, следует искать следующие признаки:

1. Любое количество украденного времени; недостающие часы или даже дни, которые вы не можете вспомнить.

2. Повторяющиеся, непреодолимые кошмары - особенно с летающими тарелками или инопланетянами, или о том, что эти инопланетяне исследуют вас на смотровом столе.

3. Возникновение необъяснимых синяков, язв, носовых кровотечений или небольших колотых ран.

4. Постоянные дурные предчувствия, паранойя, и ощущение того, что за вами наблюдают.

5. Страх темноты или одиночества на улице.

6. Необъяснимый постоянный интерес к фильмам, книгам или фактам о неопознанных летающих объектах - иногда весьма навязчивый.

Если вы испытали более одного из этих явлений, скорее всего, вы не одиноки. Воспоминания о близком контакте могут быть похоронены в вашем подсознании.

Пункт номер один, касающийся украденного времени, напомнил мне о ночи, когда я очнулся в подвале. Иногда, даже сейчас, серьезная концентрация могла вернуть воздух того помещения, озадачивающий запах крови из моего носа. Рен Блумфилд упомянул кровотечение из носа в третьем пункте. И я вспомнил времена в своей жизни, когда тьма заставляла меня каменеть, времена, когда я чувствовал себя параноиком, времена, когда мне снились странные сны. Наконец, последний пункт списка в моем случае выглядел преуменьшением. С того дня, как я увидел свое НЛО, я был очарован, выискивая повсюду обрывки информации о внеземной жизни. «Скорее всего, вы не одиноки», - говорилось в статье. Желание поговорить с Эвелин переполняло меня. Я хотел открыть для себя все знания, которые нехотя передали ей.

Моя мать постучала в окно с пассажирской стороны. Я оторвал голову от статьи и увидел, что она стоит на парковке. Рядом с ней стоял пухлый мальчик в заляпанном чернилами фартуке, его руки были нагружены пакетами с продуктами.

- Открой багажник, - крикнула мама.

Я уронил газету на колени и потянул за защелку.

- Давай купим мороженое, - сказала она, когда я завел двигатель. Когда я не ответил, она уставилась на меня. Я указал на газету на приборной панели, и она подняла ее.

- О, снова она, - произнесла мама. Она начала читать статью, водя пальцем от слова к слову, и пока она читала, я подъехал к Снежному дворцу и заказал обычное.

Одной рукой я вел машину домой; в другой держал рожок с мороженым. Моя мать закончила читать.

- Ну, - сказала она, - думаю, что мы проведем вечер пятницы перед телевизором.

Полукоричневый-полубелый мазок мороженого покрывал ее верхнюю губу.

В течение недели я искал в газетах новости об Эвелин. Я смотрел по телевизору рекламные ролики грядущего спецвыпуска про НЛО, перед сном читая книги с верхней полки шкафа. Некоторые из них, пожелтевшие и в мягких обложках с крупным шрифтом - моя мама покупала на книжных ярмарках или в детских клубах с доставкой по почте, когда я был моложе. На их обложках были изображены космические корабли, похожие на фонари, больше карикатурные, чем реальные. В некоторых книгах имелись размытые черно-белые фотографии объектов, напоминающих фрисби, колесные колпаки, шапочки и, в одном случае, новомодный телефон. Истории в этих книгах касались только наблюдений НЛО; нигде не рассказывалось подробностей о встречах с инопланетянами. Как будто похищения были чем-то интимным и секретным, относящимся только к книгам, предназначенным для взрослых.

В тот жаркий пятничный день мама предложила поехать на рыбалку - чего мы не делали с тех пор, как мой отец жил с нами.

- Экскурсия на рыбалку, - так она назвала это, и я согласился. Я захватил с собой тонкую книжку в мягкой обложке «В поисках неба». Её финальная сентенция была неудачной попыткой напугать читателей-подростков: «Будете ли вы или ваша семья следующими, кто столкнётся с кораблем из другого мира?» Я бросил книгу на заднее сиденье.

- Глупо, - сказал я.

Моя мать свернула на песчаную дорогу, обрамленную деревьями, и ведущую к пастбищу с крупным рогатым скотом. Этой землей владела семья Эрвинов. За много лет до этого мистер Эрвин сказал моему отцу, что тот может ловить рыбу в его пруду, когда захочет. Моя мать не была уверена, что ее по-прежнему ждут, спустя три года после развода.

- Что плохого может случиться? - вопрошала она. - Ты и я можем попасть в тюрьму за незаконное проникновение.

Мы боком пробирались сквозь сорняки, неся свои удочки к пруду, имеющему форму зеркального отражения Оклахомы. На берегу валялись рыбные кости и пластиковые упаковки от банок с пивом. Ветер дул сквозь клены и дубы, опоясывающие кромку воды, и звуки от них походили на далекие аплодисменты. Словно перкуссия для мычащих в отдалении коров. Я промычал им в ответ. Моя мама вздохнула и вытащила из ящика для рыболовных снастей приманку для окуня. Это был тот самый ящик, который мы с Деборой купили моему отцу на Рождество много лет назад, тот самый, который он не забрал с собой. Она глянула на приманку под солнечным светом. Та походила на жука, покрытого пурпурным панцирем, и моя мать прищурилась, как будто этот жук мог внезапно ожить.

- Нет ничего лучше, чем вкус жареного на гриле большеротого окуня, - произнесла она.

На ее блузке уже образовались пятна пота.

- Думаю, что в этом пруду нет большеротых окуней, - сказал я. - Простой окунь, сом, может быть, карп, - я насадил на крючок извивающегося червяка, - но не большеротый окунь.

Я забросил свою леску. Вдохнул, и запах кондитерских изделий наполнил мой нос. Когда наступает лето, Канзас всегда великолепно пахнет - влажно, почти цветочно, как будто в каждом облаке заваривается экзотический чай. Мы с мамой уселись на ведра из белого пластика, в которых, как мы надеялись, к концу дня окажется много жирной рыбы. Мама жевала жвачку, пахнувшую яблоками. Когда я попросил у нее кусочек, она облизала пальцы и вытерла их о джинсы. Затем откусила от своей жвачки половину, скатала её в зеленый шарик и бросила мне в открытый рот.

Мой поплавок плыл в центре пруда Эрвинов, и я пялился на него на предмет малейшего движения, любой ряби на воде. Ничего. Рядом со мной медленно раскачивалась моя мать, вспоминая все, что могла, о том, как поймать большеротого окуня. Она напевала мелодию, которую, кажется, я помнил из далекого прошлого. На склоне позади нее поднимались ряды рогоза. Над ее головой дубы были населены куропатками. Одинокий луговой жаворонок смотрел вниз с ветки дерева, его черная V выглядела знаменем на его желтой груди.

Меня уже тошнило от наблюдения за поверхностью пруда. Пруд был из тех, в котором мог утонуть какой-нибудь безликий и заброшенный ребенок, только для того, чтобы его выловили годы спустя. Я подождал ещё десять минут; и когда не клюнуло, я потерял терпение. Я вытащил крючок из воды и потянулся за банкой из-под кофе, которую мама наполнила червями и комьями грязи. В то утро она зашла в тень у заднего крыльца. Воткнула лопату в землю, вытаскивая треугольники черной земли.

- Вуаля, - сказала она.

Она повытаскивала из грязи червей и побросала их в эту банку.

Я насадил на крючок еще одного червяка, похожего на кешью. Крюк разорвал его пополам, и он извивался в грязи, слепо выискивая какое-нибудь земное пристанище, где мог бы спокойно погибнуть. Я смотрел на него, напевая, мои мысли блуждали где-то далеко. «Эвелин», - думал я. Ее телешоу должно было выйти в эфир в девять часов вечера. Я не мог представить, как будут драматизировать ее похищение НЛО. Я планировал записать шоу на видеомагнитофон, купленный мамой на прошлое Рождество, чтобы потом пересматривать его снова и снова. Мне было интересно, ловила ли Эвелин рыбу в прудах в этом районе. Возможно, у нее были собственные пруды, расположенные в центре полей, окружавших ее фермерский дом, поля, на которые они светили прожекторами, прежде чем погрузить ее в свой корабль.

Моя мать встала со своего ведра. Ее удочка слегка согнулась, и я понял, что у неё клюнуло. Она произнесла: «Ш-ш-ш», и я затаил дыхание. Солнечные лучи продолжали свой тяжелый массаж, а ветер стих. Моя мать медленно наматывала леску, дразня свою рыбу, и в этот безмолвный промежуток времени я понял, насколько мы одиноки. Вполне возможно, что в радиусе мили никого нет, кроме нас. Я подумал об НЛО, космическом корабле пришельцев, который мог внезапно остановиться над этими бесплодными полями. Я думал о том, как даже средь бела дня нас могут схватить, и о предельной простоте нашего похищения - инопланетяне могли телепортировать нас точно так же, как они делали это с Эвелин. Никто ничего не увидит, никто ничего не заподозрит.

Рыба сорвалась. Моя мама вытащила свою удочку из воды и нахмурилась.

- Должно быть, это был не большеротый окунь.

Она снова села, открыла ящик со снастями и начала рыться в мешанине приманок, грузил и крючков.

Мои мысли переместились к другой истории о похищении, о которой я читал в книгах. В октябре 1973 года двое мужчин, Чарли Хиксон и Келвин Паркер, ловили рыбу недалеко от города Паскагула, штат Миссисипи, когда возле озера приземлился НЛО. Я всегда вспоминал эту историю - во-первых, потому что она произошла почти ровно через год после моего рождения, а во-вторых, потому что описание корабля - пластинчатого, с мигающими голубыми огнями - напоминало мой собственный НЛО. Разглядывая свой неподвижный поплавок, я рассказал матери эту историю, как если бы она была моей ученицей.

- Пришельцы были невысокими, как гномы, - сказал я. - Когда они подошли к тем мужикам, один из них упал в обморок. Но другой не остолбенел, и, в отличие от большинства людей, все запомнил. Они осматривали его на серебристом столе. У них было странное приспособление, похожее на движущийся глаз на конце стержня. Оно сделало серию рентгеновских снимков его тела.

Моя мама подыграла моей лекции:

- И что же случилось потом?

- Ни одному из них не поверили, - сказал я. - Даже когда они прошли проверку на детекторе лжи.

Мне было интересно, прошла ли Эвелин такую проверку. Мне хотелось задать ей миллион вопросов.

- Что бы ты сделала, - спросил я у мамы, - если бы НЛО сейчас пролетело над этими деревьями и втянуло нас в себя?

Ее рот скривился в полуулыбке недоверчивого судьи.

- Я не знаю. Когда мы видели это раньше, все, чего мне хотелось, - это смотреть. Это было так странно, словно колесо обозрения, плывущее по небу. Я уверена, что этому имеется какое-то объяснение.

Полуулыбка исчезла, и я понял, что она подыгрывает.

- Но теперь, если бы кто-то попытался забрать тебя, я бы, вероятно, побежала бы за своим пистолетом. Я бы всадила им всем по пуле между глаз, прежде чем они смогли бы хоть как-то навредить тебе.

- Я сомневаюсь, что у тебя получится. Они быстрее.

Я сделал паузу. Солнечный свет пробиваясь сквозь деревья, щипал мне глаза.

- Кроме того, они оглушили бы тебя или что-то в этом роде. Ты бы ничего не поняла, и потом не вспомнила бы об этом.

Моя мама порылась в коробке со снастями. Когда она вытащила руку, в ней был зеленый баллончик со спреем от комаров. Она обрызгала им свои предплечья и бросила его мне.

Я опрыскал шею, руки, грудь и ноги, а затем спросил:

- Что ты думаешь о том факте, что я одержим НЛО и тому подобным всю свою жизнь? Как ты думаешь, это не странно?

Она не ответила, поэтому я продолжил.

- Эта статья об Эвелин Фризен. Она заставила меня задуматься. Есть специалист по похищения НЛО. Он проводит гипнотические регрессии всех похищенных ими людей. В любом случае, он говорит, что неестественная озабоченность НЛО может означать, что в прошлом мог быть какой-то контакт.

- Если бы ты побывал на какой-нибудь другой планете, ты бы наверняка что-нибудь об этом помнил…

Моя мать замолчала и снова встала. Ведро за её спиной опрокинулось, кувыркнувшись к кромке воды.

- Клюёт, Брайан, - воскликнула она. - Клюет

Мой поплавок дергался как бешеный, его бело-красный цвет превратился в розовое пятно. Я схватился за свою удочку. Чтобы не находилось в пруде, оно остановилось, затем клюнуло наживку, пытаясь ускользнуть вместе с червем. Поплавок устремился вниз, разбрызгивая воду, и я потянул удочку, натягивая леску, пока сматывал её.

К восьми часам солнце зашло за ряды дубов. Тень покрыла наши лица огромной вуалью.

- Мы все? - спросила мама. Ответа она не дождалась. - Тогда пойдем.

Она поймала трех окуней, которых бросила обратно, и одного сома, которого оставила. Я поймал пару вполне пригодных сомов. У второго была плоская суглинистая серая голова размером с переднюю часть моей стопы.

Мы подошли к машине. Я сел и зажал наш улов между ног. Пока моя мать ехала по пастбищу Эрвинов, зловонная вода выплескивалась на каждой кочке и забрызгивала бордовую виниловую обивку сиденья. Я вспомнил давно минувшие дни, когда моя семья ехала домой после рыбалки на отцовском пикапе. Я вспомнил, как мы с Деборой бездельничали в задней части кабины, выбирая любимые блюда из рыб, которые прижимались друг к другу в солоноватой воде ведра. Их всех поймал мой отец, опытный рыбак. Он же их выпотрошил и разделал. Готовила моя мама, а ела вся семья.

Я выскочил из машины и открыл ворота на пастбище Эрвинов. «Тойота» миновала их, выехав на песчаную дорогу. Позади нас, под деревьями, мычала корова, словно прощаясь. Я закрыл ворота, завершив наш день вторжения, и вернулся в машину.

- Я сегодня повеселился, - сказал я, пристраивая ноги рядом с ведром. Я не шутил. Моя мама улыбнулась, и я знал, что именно так сложатся следующие два месяца, оставшаяся часть моего лета. Нам нравились только моя мама и я, занятые только своими спонтанными побуждениями. В зеркале рядом с моим окном солнце растворялось в Канзасе, и небо из розового превращалось в голубое.

Я бросил ведро на заднем крыльце. Хвост сома рассек мутную воду, капельки усеяли мою рубашку. В сумерках три рыбины блестели, как кишки, и я накрыл ведро полотенцем, на котором загорал.

В доме мама нарезала помидоры, огурцы и салат для бутербродов. Телевизор уже был включен.

- Далее «Мир загадок», - сказал голос. - Наши исследователи проанализируют ужасающий мир похищений НЛО. Являются ли эти явления просто массовой истерией или это нечто СЛИШКОМ РЕАЛЬНОЕ? А после, в десятичасовых новостях...

Я схватил пульт видеомагнитофона, нажал кнопки записи и паузы и стал ждать.

Моя мать протянула мне тарелку и села рядом со мной. Она переоделась в махровые шорты. Сбоку на ее ноге разветвлялась струя тонких синих прожилок. Между венами застряла красная точка от укуса комара.

- Начинается, - произнесла она, и программа началась. Продюсеры шоу явно предпочли стиль содержанию. Жуткая синтезаторная музыка составляла саундтрек, который мне очень понравился; визуальные эффекты, однако, оказались банальными. Первый опрошенный, пожилой мужчина из Мичигана, утверждал, что его похитил космический корабль, когда он был ещё мальчиком. Пока звучал его дрожащий голос, на экране отображался «интерьер» «НЛО» под нечетким фокусом: серебристый стол, множество источников света и поднос с деформированными хирургическими инструментами. «Они воткнули проклятый зонд мне в живот», - говорил мужской голос. На экране расплывчатая рука, которая, как я понял, принадлежала ребенку в морщинистой серой перчатке, потянулась к объекту, имеющему форму небольшой серебристой куриной дужки. Рука направила эту дужку к пупку.

Были опрошены еще четыре человека: молодая супружеская пара, скульптор, украсивший свой дом точными копиями существ, которые его исследовали, и польская женщина, похищенная вскоре после иммиграции. На глазах последней женщины выступили слёзы, когда она рассказывала об «ужасных, невыразимых деяниях», совершаемых с ней инопланетянами.

- Добирайся до Эвелин, - сказал я телевизору. - Осталось всего пятнадцать минут.

После нескольких рекламных роликов шоу возобновилось. Камера показывала ровное, залитое солнцем поле, очевидно, Канзас, где женщина играла мячиком с дворнягой.

- Это она, - сказал я.

Эвелин подбросила мяч, и собака достала его.

- Она выглядит точно так же, как на фото.

- Она какая-то невзрачная, - заметила мама. - Она кажется грустной, как будто ее никто никогда не любил.

По словам ведущего, Эвелин Фризен жила на окраине фермерского поселения Инман, штат Канзас. Она никогда не была замужем, а ее брат и мать умерли. Она жила в небольшой бревенчатой хижине со своим отцом и работала секретарем в местной зерновой компании. Ей было тридцать два года. На этом обыденные подробности ее жизни закончились.

- Но в Эвелин есть что-то особенное, что-то, выходящее за обычные рамки, - сообщил рассказчик. - Сколько она себя помнит, с ней происходили странные вещи, которые она не могла объяснить.

Камера выхватила Эвелин в кресле-качалке. Солнечный свет падал через окно позади нее, освещая четверть лица. Я мог видеть угол ее дома; Книги в твердом переплете на полке позади нее, а на столике - мягкие игрушки. Она отпила из кофейной кружки и заговорила.

- Мне всегда бывало страшно, когда я смотрела фильмы об НЛО, - сказала Эвелин. - Даже E.T. [«Инопланетянин» (англ. E.T. the Extra-Terrestrial) - фантастический фильм 1982 года Стивена Спилберга] ужаснул меня. Не знаю почему. И однажды я увидел в магазине книгу Рена Блумфилда. В ней он говорил о людях с провалами времени в их жизнях, которые они не могли объяснить. У меня их было очень много. Я связалась с Реном, а остальное, полагаю, уже история.

Во время следующей части истории Эвелин камера попеременно смотрела то на лицо Эвелин, то воссоздавался её рассказ под нечетким фокусом. Музыка усиливалась, клавишные зазвенели высокой мелодией.

- Рен прилетел в Уичито, чтобы встретиться со мной. Он закончил нашу первую сессию гипнотической регрессии. Удивительно, но это начало выливаться из меня. В течение следующих месяцев я вспомнила, что меня похищали более двадцати раз.

Я чувствовал, как мама наблюдает за мной. За окном ночное небо сгустилось до гладкой беззвездной черноты.

- В первый раз это случилось, когда мне было шесть лет. Это был примерно 1964 год. Я отправилась на пикник со своим братом-близнецом, бабушкой и дедушкой в Коффивилль. Темнело, и я помню, как дедушка ехал по грунтовой дороге. Позади нас возник ослепительный свет, который становился все ярче и ярче.

Голубовато-белые лучи пробежали по телевизионному экрану, и я подумал о нашем собственном НЛО, прилетавшим так давно. Телевизор бросал на лицо моей матери этот знакомый голубой цвет.

- Мы с Тедди обернулись на заднем сиденье, чтобы посмотреть, откуда исходит все это. Внезапно машина свернула к канаве, и дедушка издал такой звук, как «а?», как будто это случилось без его участия. Свет окружил машину целым океаном. Он был похож на драгоценный камень и отличался от обычного света, который можно увидеть в обычном доме. Что ж, следующее, что я помнила, по крайней мере, в течение следующих примерно двадцати трех лет, как мои бабушка и дедушка заезжают на подъездную дорожку, а мои родители, ждут нас, спрашивая, где же мы были, говоря, что мы опоздали на три часа и могли бы позвонить.

- Под гипнозом я обнаружила, что только меня инопланетяне выбрали для своих исследований. Мои дедушка и бабушка, и мой брат Тедди остались в машине, не двигаясь, с закрытыми глазами, как будто заснув или застыв в каком-то анабиозе, как это называет Рен. Но я выплыла прямо с заднего сиденья в пасть этого дискообразного корабля.

Синтезаторная музыка заиграла вновь, и на экране появилась девочка в розовом, актриса в роли юной Эвелин. Девочка закусила губу. Ее глаза метались взад и вперед, а косички вздымались за головой, как пара светлых рогов. Девочка завизжала.

- Жутко, - произнесла мама.

- Под гипнозом, - продолжила Эвелин, - я вспомнила, как лежала на столе, серебристо-белом и гладком, наподобие формики [гладкое композитное покрытие, изобретённое в 1912 году Westinghouse Electric Corporation]. Меня окружала группа инопланетян. Они держали маленькие серебристые коробочки, из которых извлекали тонкие трубки и инструменты, вроде тех, какими пользуется дантист. Они были лысыми, с огромными зефирными головами и крошечными ручками, выглядевшими так, словно в них не было ни грамма мускулов. Пальцы были холодными и совсем не походили на человеческие. Но хуже всего были их глаза: большие черные бриллианты - самое точное описание, что я могу дать, только вместо твердых, как бриллианты, они были желеобразными и жидкими.

- Да, - сказал я, отвечая ей, как если бы она говорила только со мной.

На этом интервью Эвелин закончилось. Рассказчик появился снова, чтобы описать, сколько жертв похищения, включая Эвелин, часто «отслеживались» - инопланетяне вставляли устройства в мозг, нос, живот, ступню человека и т.д. «Люди становятся подопытными кроликами, - говорил рассказчик, - и инопланетяне возвращаются за ними в разные периоды их жизни, проводя текущие эксперименты. Можно подумать, что человек освобождается после первого похищения. Но не всегда так в этом мире, «Мире Тайн». Затем последовало поспешное резюме. Камера начала приближаться к космическому кораблю, к его белым лучам, до тех пор, пока весь экран не оказался залит светом.

Перед тем, как заснуть, я раздумывал о том, как последствия одного инцидента сформировали всю жизнь Эвелин Фризен. И чем больше я думал об Эвелин, тем больше склонялся к своей жизни. Идея похищения обретала смысл. Впервые это произошло ночью более десяти лет назад: я открыл глаза и обнаружил, что свернулся в темном углу чулана в подвале, и пять часов стерлись из моей памяти. И если теория о том, что инопланетяне «выслеживают» людей, была верна, я полагал, что я тоже стал жертвой подобного. Той ночью у меня шла кровь из носа из-за устройства слежения, которое инопланетяне втиснули глубоко в мой мозг. Два года спустя они вернулись, чтобы снова найти меня, в ту ночь на Хэллоуин, когда я потерял сознание в лесу у Дома с привидениями. Сейчас мне было почти девятнадцать. По-прежнему ли то устройство слежения все еще встроено в мой мозг, как крошечная серебряная опухоль? Интересно, а когда меня похищали еще? Были ли другие встречи, глубоко похороненные в моей голове, не оставившие ни малейшего воспоминания? И появятся ли инопланетяне снова, чтобы забрать меня?

Я подождал до следующего воскресенья, чтобы рассказать свою теорию маме. Мы возвращались из Хатчинсона после похода в магазин и мороженого. Приближалось Четвертое июля, и торговцы соорудили на обочинах дорог стенды с фейерверками, разноцветными транспарантами и развевающимися на ветру вывесками.

Я начал с обсуждения рассказов о других похищенных НЛО, придав своему голосу как можно более прозаичный тон. Затем я заговорил о себе.

- Дело в том, - сказал я, - что мы все еще не знаем, мы никогда не знали, что случилось со мной, когда я был маленьким. Но это было так близко по времени к той ночи, когда мы увидели НЛО. Теперь мне интересно, нет, я уверен, что эти две ночи как-то связаны. Возможно, это также связано с моим отключением в ту ночь на Хеллоуин через пару лет после того.

Я сделал паузу.

- И просмотр этой передачи об Эвелин заставил меня понять, насколько моя история похожа на ее.

Моя мать нерешительно кивнула. Я вытер мороженое у рта и продолжил.

- Ты не думаешь, что это может быть правдой? Я имею в виду всю инопланетную часть?

Мы миновали еще один стенд с фейерверками. Две разные семьи столпились вокруг него, склонившись над цветными ящиками.

- Может быть, - сказала мама. Она говорила медленно, как будто это были иностранные слова, произношение которых было ей неизвестно.

- Может быть.

Она вцепилась в руль, на ее запястье стали видны вены.

Я снова начал говорить, но она прервала меня.

- Некоторым воспоминаниям, - сказала она, - нужно время, чтобы они проявились.

Тогда я понял, что моя мать, по крайней мере, открыла свой разум для вероятности того, что моя теория может быть верна. Я знал, что она поддержит мой следующий шаг. Она останется со мной, пока я не решу эту проблему. Даже если разгадка означала потерю еще одного промежутка времени, провала в неизвестный мир, куда, я был уверен, меня уже забирали раньше.

Дома одном из ящиков шкафа я нашел упаковку канцелярских принадлежностей и конверты, которые отец подарил моей матери много лет назад. Каждую страницу украшали гирлянды сирени и ромашек. Эта упаковка казалась чем-то, что сможет ценить Эвелин. Я удостоверился, что чернила не размазываются; что мой почерк остался аккуратным. После чего уверенно вывел на конверте: «Эвелин Фризен, Сельский маршрут №2, Инман, К.С.». Я нашел ее почтовый индекс в телефонной книге.

Я выбрал листок бумаги. Мне не хотелось ничего упустить — мне хотелось, чтобы Эвелин знала о чулане в подвале, о нашем наблюдении за НЛО тем же летом, о странной потери сознания позже на Хэллоуин. Я хотел ей во всем признаться.

«Дорогая Эвелин, - написал я. «Вы меня не знаете, но ...» В моём мозгу фразу закончил тихий голос. «Узнаете», - сказал он.

 

ВОСЕМЬ
Эрик Престон

Нейл Маккормик превращал меня в преступника, и мне это нравилось. Наше новое увлечение: воровство из благотворительного магазина. За месяц, прошедший после окончания школы, мы собрали огромное количество подержанных книг, предметов домашнего обихода и одежды, которой хватило бы на целую армию. Школа закончилась навсегда; преступление казалось единственным стоящим занятием.

Нашей любимой целью был Объединенный методистский благотворительный фонд на Первой улице. В ту пятницу июня я заметил пару поношенных армейских ботинок, но не собирался платить за них двадцать долларов. Нейл отвлек продавщицу, похвалив ее обесцвеченную прическу, в которой даже двухлетний малыш мог опознать парик. Он также солгал насчет недавних дождей и ливней в центре Канзаса. «Я боялась наводнения», - услышал я слова женщины. Она была в его власти. Я прошаркал к задней части магазина, снял ботинки со стойки и скинул свое рванье.

Одно важное правило кражи в магазинах, которое я узнал от Нейла: одновременно следовало покупать что-то еще, чтобы стереть все подозрения. Я видел, как он уронил резиновую змею на прилавок у кассы. «Девяносто девять центов», - сказала продавец. Пока он рылся в карманах в поисках мелочи, я увидел свой шанс. Я сконцентрировался на лице продавщицы и попытался телепатически обратить всё её внимание Центру кассового аппарата. Это сработало, и я выскочил за дверь.

- Заходите ещё, мальчики, - выкрикнула продавец.

Мы с Нейлом сели в его прожорливую «Импалу» и вылетели со стоянки, чтобы приступить к нашему ежедневному круизу по городу. Я прожил в Хатчинсоне всего четыре месяца, но знал уже достаточно, чтобы возненавидеть это место. Как еще я мог относиться к городу, граничащему со следующими достопримечательностями: на западе мясокомбинат; на севере - скучный космический музей; на востоке - тюрьма строгого режима; а на юге - «самый длинный элеватор в мире»? В Модесто у меня имелось несколько друзей, которые разделяли общие интересы в музыке и были такими же чудиками, как я. Здесь у меня был только Нейл.

Я плюнул на палец, чтобы почистить сапоги. Расстегнул рубашку, обнажив скатанные перчатки и ремень, которые тоже украл.

- Меня могут арестовать, - сказал я.

- Воровство - наименьшее из моих зол.

Его голос был полон гордости. С ним я стал вором, понимая, что никогда не смогу стать хастлером. Идея брать деньги у мужчин за секс нервировала меня; кроме того, у меня не было внешности, неотразимости, которую, как я понимал, Нейл использовал в качестве своего преимущества.

- Если ты сегодня свободен, - сказал Нейл, - можешь пойти со мной на стадион.

Нейл работал в пятницу по вечерам и по выходным диктором и счетоводом на турнирах в одном из самых легкомысленных аттракционов Хатчинсона - в «Сан-центре». САМОЕ БОЛЬШОЕ ПРИБЕЖИЩЕ ДЛЯ СОФТБОЛА В КАНЗАСЕ, кричали его сияющие вывески. Я ненавидел это место. В прошлые выходные я побывал в его ложе для прессы. Мы накурились, и я проткнул ему мочку уха при помощи английской булавки и горстки кубиков льда. Мы чуть животы не надорвали, смеясь над этими дебилами.

- Я подумаю об этом, - сказал я, что означало «да».

Локоть Нейла торчал из открытого окна, солнечные лучи врезались в его кожу. Стоял только июнь, но он уже загорел, как молочный шоколад. Подходящее сравнение, поскольку это было основным продуктом его питания. Ведя машину, Нейл сорвал пленку с еще одного наполовину растаявшего «Херши». Он откусил уголок. Затем поднес батончик к моему лицу: его форма была точной копией моего нового родного штата.

Я указал на центр шоколадного Канзаса.

- Мы тут, застрявшие посреди ада.

- Но ненадолго, - парировал он. - По крайней мере, в моем случае.

Вскоре, в августе, Нейл переедет со Среднего Запада в Нью-Йорк. Теперь он ждёт своего часа, двигаясь по инерции, пока его жизнь не начнется снова. Он бросит меня в пыли Хатчинсона.

Нейл свернул на тенистую аллею, его машина поехала в сторону трейлерного парка моих бабушки с дедушкой. Когда мы приехали, я заметил во дворе бабушку и дедушку, которые подрезали кусты с цветами, похожими на краснокожие кулаки.

- Они дома, - сказал я. - Поехали к тебе.

Нейл развернулся. Он улыбнулся мне и отправил в рот последний кусок шоколадного батончика. Выражение его лица говорило, что он никогда не пробовал ничего более совершенного.

После несчастного случая с моими родителями я переехал из Модесто в Хатчинсон, чтобы жить с бабушкой и дедушкой. Свой первый день в Канзасе я провел в кабинете заместителя директора моей новой школы, заполняя формы и записываясь на занятия, аналогичные тем, что я посещал в Калифорнии. Устройство Американского государства, курс английского, естествознание - все казалось ненужным. Я писал свое имя на бесчисленных листах бумаги. На каждой странице кто-то предусмотрительно зачеркнул места, предназначенные для подписей родителей.

- Все, сделал.

Я передал секретарю готовые бланки. Ее глаза, метавшиеся с моей одежды на мою искусно нанесенную подводку для глаз, на окрашенные шипы моей стрижки, не могли понять, как можно жалеть такого урода. Я поплелся в холл, страшась каждого мгновения.

А там стоял он: Нейл, запихивающий книги в свой шкафчик. Его внешний вид был безупречным. У него были такие полные губы, будто они распухли; карие глаза; брови, сходящиеся в центре лба. Его угловатый нос, подбородок и скулы, казалось, были созданы экстатическим богом, питавшимся мескалином. Его волосы были цвета оникса. Все остальные, казалось, избегали его. Увидев, что я пялюсь на него, он ухмыльнулся. Эта ухмылка избавила меня от безысходности.

Позже на той неделе я узнал его имя; Я также слышал слово «педик», употребляемое в качестве продолжения. У нас оказался общий урок. Во время обсуждения американской государственной системы я пялился на него, а не на заметки насчёт Билля о правах, которые мистер Штейн делал на доске. После школы Нейл бросался к своей «Импале», как будто убегал из горящего здания. Иногда его сопровождал косоглазый мальчик по имени Кристофер. Они уезжали, не обращая на меня внимания, а я топал домой. В те первые несколько ночей я засыпал, представляя, как он выглядит обнаженным.

Вскоре выяснилось, что быть гомосексуалистом в средней школе в Канзасе совсем не то, что быть гомосексуалистом в Калифорнии. Я научился действовать осторожно. Через две недели я заметил, как Нейл тусуется с этим «Кристофером» в парке на южной стороне города - в месте, которое, по разным слухом, было печально известно известной территорией для прогулок педиков. На нем были солнечные очки и ветровка цвета мускусной дыни. Как я позже написал в своем дневнике, Нейл «отвел мои глаза от неразорвавшейся гранаты». Я предположил, что молодой парень в Кэри-парке выглядит довольно странно, потому что я видел там только людей старше сорока.

Я никогда не забуду самодовольного выражения лица Нейла, когда я проезжал мимо него в голубом «Гремлине» моих дедушки с бабушкой. Как будто Нейл знал, что, в конце концов, переспит со мной.

Нейл помахал, и я покраснел. Я помчался домой.

На следующий день он повернулся в мою сторону на уроке Устройства Американского государства. Ненадолго, как будто хотел плюнуть или выругаться. После чего усмехнулся. Он указал на мою работу; подняв свой листок. Мы оба получили «Д» с плюсом [соответствует 2+].

- Ты забыли ответить на вопрос: «Браун против Совета по образованию», - сказал я. Я вложил в свой голос всю свою дерзость. - По крайней мере, я хоть что-то записывал.

- Ты часто на меня смотришь, - ответил он. - Я Нейл.

- Я знаю.

Его челка упала ему на глаза, и он наклонил голову, чтобы стряхнуть её.

- Твоя мать знает, где ты был вчера?

- Моя мать умерла, - сказал я.

Он даже не вздрогнул. Мне это понравилось.

- Вот почему я здесь, - продолжил я. - Я бы все равно переехал. Рано или поздно меня выгнали бы из той школы. Мы с друзьями устроили несколько пожаров, занимались вандализмом.

Это было легкое преувеличение, но Нейла, похоже, впечатлило. Он сказал мне, что у меня хватает смелости одеваться так в подобной отсталой средней школе. В тот день я был упакован в обтягивающие черные джинсы. Обычный крест свисал с моей шеи. На моей изрезанной футболке была изображена рука Христа со следами от гвоздей, тянущаяся из грозовой тучи к изумленной толпе. Нейл потрогал сочащуюся дырочку от гвоздя на ладони И.Х.. Он подмигнул. Девушка в униформе чирлидерши закатила глаза, как будто она миллиард раз видела этот процесс.

Мы с Нейлом пропустили последний урок. Мы направились к стоянке, где ждал Кристофер. «Увидимся позже», - крикнул ему Нейл, не удосужившись нас познакомить. Он показал мне свою «Импалу», и я залез внутрь. Хотя стоял холодный мартовский день, мы купили тутти-фрутти в «7-Элевен». Мы со свистом помчались к дому моих бабушки с дедушкой, который к тому времени я уже называл своим домом.

Никого не было. Я хлопнул дверью в мою комнату, а Нейл стоял, уставившись вверх. Что могло быть такого занимательного в заливаемом водой потолке трейлера? С любопытством я тоже поднял глаза, и тут он прижал меня к стене. Он поцеловал меня. Его рот оказался очень холодным и влажным, как будто его язык был кусочком розового льда. Мы избавились от одежды всего за десять минут.

Мне запомнился не этот секс, а то, что он сказал мне после того, как мы закончили. Нейл вытерся салфеткой, снова натянул нижнее белье и сел на край моей кровати. Он спросил, когда мне исполнится девятнадцать, и я ответил, что в декабре. Затем он отвернулся, улыбаясь.

- Это значит, что ты моложе меня, - сказал он. - Вот это новшество.

Как оказалось, «новшество» - неплохое слово для описания нашего секса. После этого мы только пару раз дурачились, но вскоре я обнаружил, что основное внимание Нейла уделяется мужчинам постарше, предпочтительно тем, у кого есть деньги. Как ни странно, он не отказался от меня; он утверждал, что с тех пор, как его подруга Венди переехала в Нью-Йорк, у него остались только Кристофер и его мама.

- Но у Криса серьезные проблемы, - объяснил он, - а моя мама не часто бывает рядом.

Какого черта, подумал я: у меня тоже не было друзей.

Воздух в районе Нейла пах гамбургерами и хот-догами, горючей жидкостью и соусом для барбекю. Это был запах постоянства и семейного счастья. После того, как он припарковал «Импалу», мы выскочили и рванули к его входной двери, хотя бы для того, чтобы убежать от этого запаха в какое-нибудь привычное и прохладное место.

Мама Нейла была на работе. Она оставила окна открытыми, а дверь незапертой.

- Это значит, - объявил он, - что мы можем посмотреть порно на видеомагнитофоне.

Я последовал за ним в его комнату. На стене висела фотография в рамке, на которой была Венди, лучшая подруга, с которой я еще не встречался. Её голова была выбрита по бокам, а остальная часть волос сплетена в тонкие, как червячки, дреды и собрана в хвост. Она оставила автограф на нижней части фотографии, словно кинозвезда. Под ней располагалась тумбочка Нейла, усеянная небольшими горками пенни, мертвой фиолетовой бабочкой и двумя кубками, которые он выиграл в Малой лиге много лет назад. «ЗА БОЛЬШИНСТВО ПРОБЕЖЕК, ЛЕТО 1981», - гласила золотая табличка на одном из них. На полу валялось скомканное полотенце. От него пахло сексом, и мне стало интересно, принадлежала ли засохшая сперма на его поверхности Нейлу или это был сувенир от какого-то клиента средних лет, который Нейл принес в эту самую комнату. У меня не хватило смелости спросить.

Нейл полез под матрас своей кровати и достал ключ. Он открыл нижний ящик комода, загородив его спиной. Он закрыл ящик и повернулся. В одной руке он держал видеокассету, в другой - мешочек с травкой. Мы поплелись в гостиную.

В старом порно-фильме снимались мужчины с усами и густой растительностью на теле. Было много секса, но без презервативов. Мы с Нейлом сидели на противоположных концах дивана, не прикасаясь ни себя, ни друг к другу.

- Вот моя сцена номер один, - сказал Нейл.

Мускулистый владелец ранчо вошел в сарай и обнаружил, что молодой работник ранчо, связанный и с кляпом во рту, молит о пощаде. Владелец ранчо развязал, обласкал, а затем совратил его. Их секс постепенно трансформировался из нежного в свирепый. В какой-то момент бледная кожа на жопе молодого парня покрылась красными рубцами. Фильм закончился тем, что владелец ранчо снова держал в своих блестящих загорелых руках этого молодого работника с ранчо.

После титров я налил два стакана лимонада из кувшина, стоящего в холодильнике Нейла. Его мать оставила на ободке кувшина след губной помады вишневого цвета. Прохлады от кондиционера не хватало, и Нейл воткнул в розетку шнур переносного вентилятора. Мои волосы были зачесаны назад, и я почувствовал запах черной краски, нанесенной накануне. Этот запах очень походил на запах антисептика похоронного бюро в Модесто. Я сделал себе мысленную заметку, что стоит ещё раз вымыть голову, прежде чем я присоединюсь к Нейлу в «Сан-Центре».

Нейл вытащил кассету и вставил фильм ужасов под названием «Суспирия».

- Я видел его сотню раз. Он хорош, но если я засну, твоя забота разбудить меня. Мне нужно быть на работе к шести.

Я сел под таким углом, чтобы видеть его лицо. В фильме волосатая рука несколько раз ударила женщину в грудь; камера приблизилась к ее сердцу, когда нож торпедировал его. Рука затянула петлю вокруг горла женщины; швырнула ее через витраж. Нейл уставился на экран. Выражение его лица было идентично тому, что и во время просмотра «Сыромятной кожи».

- Дефенестрация, - произнес я. - Акт бросания кого-то в окно.

Я знал множество таких словечек.

Нейл вытянулся на диване, его нога задела мою руку. Мне было интересно, как бы он поступил, скажи я: «Я тоже хочу переехать в Нью-Йорк». Или: «Я бесконтрольно влюбляюсь в тебя». «Сохрани это для своего дневника», - сказал я себе.

Мы накурились, прошло полчаса. Ещё больше убийств и увечий. Глянув на Нейла, я обнаружил, что он заснул. На его веках разветвлялась тонкие красные вены. Позади них метались и дрожали его глазные яблоки, изучая детали сна, в котором, как мне казалось, я не присутствовал. Я сконцентрировался, пытаясь мысленно вбить сообщение в мозг Нейла: «Привет. Хотя я знаю тебя почти четыре месяца, большая часть твоей жизни остается такой же странной и загадочной, как личности тех неопознанных людей, которых обнаружили после пожара в цирке, о котором я недавно читал: их лица обгорели до неузнаваемости. Тайна, которая тебя окружает, только заставляет меня любить тебя еще больше. Ну что я могу сделать?»

Я наклонился к уху Нейла, желая поцеловать его, но вместо этого прошептал ему в кожу: «Сладких снов».

В фильме истеричная женщина выползла через открытое окно только для того, чтобы упасть головой вперед в комнату, заполненную скрученной колючей проволокой. «Именно так я себя чувствую сейчас», - подумал я. Когда ее крики стали слишком пронзительными, я приглушил громкость, наблюдая, как спит Нейл.

Я прибыл в «Сан-Центр» и обнаружил Нейла в своей ложе для прессы. Он был одет в белое, его рубашку покрывали серые пятна пота. На столе перед ним валялись карандаши, блокнот и микрофон с красным шариком из пенопласта, что придавало ему непристойный вид. Он слушал портативную стереосистему, воспроизводившую музыку с записанной мной кассеты, которую я назвал «депрессивным дерьмом». Голос певца дрожал от неподдельной боли: «О, ты все еще стоишь в моей тени».

- Привет, привет, - сказал Нейл.

Он показал на бутылку, которую прятал под своим стулом. Водка. Мне было интересно, заметит ли его мама пропажу или ей будет все равно.

- А теперь закрой за собой дверь, пока её не заметили.

Я сел рядом с ним. С удобного места для прессы я мог видеть почти весь «Сан-Центр». Там была сверкающая белизна толченого мела, его прямые линии тянулись к первой и третьей базе, прямоугольнику коробки и разминочным кругам. Скамейки запасных, каждая помечена табличкой с названием команды, каждая с гигантским оранжевым кулером, наполненным водой. Резина домашней тарелки и насыпи питчера, базовые дорожки, изрезанные шипами игроков; дальнее поле, светившееся такой яркой зеленью, что мне захотелось увидеть его под кислотой.

Начиналась первая игра вечера. Команды занимали свои места на поле. Жены и друзья игроков рассаживались на трибунах, большинство пили из пивных банок, запихивая себе в рот гамбургеры или хот-доги.

Нейл сделал глоток из бутылки водки, затем щелкнул микрофоном. Он понизил голос, чтобы звучать «официально», «профессионально», или какое-то другое наречие, которое он применял, описывая свою работу. Я, однако, видел его насквозь: он считал все это большой забавой.

- Добро пожаловать в «Сан-Центр», - произнес он.

Некоторые идиоты, обожающие софтбол, взглянули на нас, и я отодвинул свой стул назад, чтобы меня не заметили. Нейл продолжил:

- В первой игре турнира мужского дивизиона класса C участвуют Первый Национальный Банк из МакФерсона и Автоэлектрик из Хатчинсона.

Судья, человек в голубой рубашке поверх пивного живота, повернулся и дал знак «разрешено».

- Мяч в игру, - сказал Нейл.

Первый иннинг затянулся. Через несколько секунд мне стало скучно. Мы с Нейлом передавали бутылку между собой, ожидая, что произойдет что-нибудь веселое.

- Гляди, - он щелкнул микрофоном.

- Уорд - отбивающий, в разминочном круге Кнакштедт, - произнес он, сделав особый акцент на букву «K» в последнем имени.

Мужчина с трибуны в верхнем ряду вскочил со своего места. Он был типичным придурком-любителем софтбола в соломенной шляпе, солнцезащитных очках в желтой оправе, черных носках и бутсах. Он повернулся, глядя на Нейла.

- Это Нок-Штитт, - произнес мужчина.

Он потряс нам трещоткой, которую принес на случай, если выбранная им команда выиграет игру. Нейл сделал знак «окей», и мужчина снова сел.

Нок-Штитт вылетел на левое поле. Конец иннинга. Мне захотелось сказать: «Он ничего не смог поделать», но как только я открыл рот, микрофон Нейла снова щелкнул.

- Ни пробежек, ни попаданий, ни ошибок, - сказал он. - После одного полного иннинга счет - ноль для Первого Национального Банка, ноль для Автоэлектрика.

Он потянулся к клавиатуре электронного счетного устройства и нажал на кнопку. Я посмотрел на левую ограду поля; на табло число иннингов изменилось с одного на два.

Пока я пил из бутылки, Нейл указывал на мужчин, которых считал красивыми. Во время второго иннинга он сказал: «Посмотри на этого», указывая на третьего бейсмена. - О, детка.

Сначала я подумал, что он шутит. У того парня были огромные бакенбарды, усы цвета поджаренного тоста и огромная лысина.

- Я бы поимел его бесплатно, - сказал Нейл.

Игрок сделал фол. Я наблюдал, как он перелезает через забор, выскакивает на парковку и исчезает под джипом.

- Пожалуйста, принесите все фолы в бокс для прессы, - сообщил Нейл в микрофон.

Спустя несколько секунд позади нас постучали в дверь.

- Войдте.

Дверь открылась, и в ложу вошел коротко остриженный мальчик с повязками на запястьях. Он протянул испачканный травой мяч Нейлу, держа его обеими руками, как нечто священное.

- Мой папа ударил его, - сообщил он.

Нейл полез в коробку рядом с кнопками табло. Внутри лежали пластинки жевательной резинки и несколько блестящих монет.

- Что ты предпочитаешь, маленький человек?

Я никогда раньше не видел Нейла рядом с ребенком. Он казался одним из тех, кто будет их игнорировать или пытать, но это оказалось не так. Он отвел глаза от игры и потрепал мальчика по голове.

- Деньги или жвачка?

Мальчик прошаркал вперед, чтобы получше рассмотреть свой выбор, и Нейл похлопал его по плечу.

- Я решу за тебя, - сказал он.

Он протянул мальчишке три десятицентовика и пять жвачек. Мальчик взял их, улыбка практически растянула его крохотное личико, и выбежал прочь.

- Когда дети делают что-то хорошее, их надо вознаграждать.

Нейл снова уставился на игру.
- Господи, посмотри на задницу этого ловца.

Второй иннинг подходил к концу, и мы с Нейлом напились. Его пальцы барабанили по бутылке водки в такт музыке. Я хотел поцеловать его, но эта часть наших отношений закончились. В небе низколетящий самолет тянул транспарант, который что-то рекламировал, буквы не читались в тусклом свете.

По дороге домой я мог думать только о Нейле. Если то, что я чувствовал, было любовью, то она случилась неожиданно, как пощечина незнакомца или град вишен с безоблачного неба.

- Мы должны быть просто друзьями, - говорил я себе. - Ему нравятся только мужчины постарше. Я нажал на акселератор «Гремлина», полагая, что лучше всего вернуться домой и написать в дневнике какие-то хреновые пьяные стихи. Я обдумывал идиотско-возможные названия стихотворений - «Ливневые слезы крови»; «Бездонная яма, зовущая меня» - и пролетел на красный свет, не заметив пикапа. Я врезался ему в зад.

Я сидел, совершенно ошеломленный. Я вдохнул, сделал паузу, снова вдохнул. Я тщательно перестроил свои мысли. В моем воображении сформировался образ моих мамы и папы, и я загнал его обратно в какой-то дальний, заброшенный угол. «Я жив», - подумал я. Им так не повезло.

Пикап был припаркован в неположенном месте рядом с Четвертой улицей перед жилым комплексом. В какой-то из квартир завсегдатаи вечеринки громко кричали, громкоговорители на полной громкости ревели старой мелодией Led Zeppelin. Я разобрал слова «женщина», «ребенок» и «встряхни эту штуку». Я ждал, но музыка не утихала. Никто не ругался и не кричал. Постепенно меня осенило, что я ударился о лобовое стекло. Стекло словно покрылось паутиной.

Я почувствовал боль, как от горячего скальпеля, во лбу вдоль правой брови. Я предположил, что никто не видел аварии, потому что я сидел уже несколько минут, а никто так и не подошел. Из-под изогнувшегося капота повалили струйки пара. Я подумал о Нейле, находящемся менее чем в миле от меня, в его ложе для прессы, таком же пьяном, но невредимом.

Я коснулся своей головы, смахнул кровь. Вид крови сделал меня странно счастливым. Я включил задний ход. Когда я попытался двинуться с места, обломки «Гремлина» слегка зацепились за заднюю часть пикапа. «Я так чертовски пьян», - объявил тусовщик под Led Zeppelin. Я дождался крещендо гитарного соло и завел мотор. Автомобиль отделился от пикапа. Я свернул обратно на Четвертую и направился домой.

На следующий день я проснулся и понял, что это правда: без предупреждения я влюбился в Нейла МакКормика. Это была обреченная, импульсивная и преступная любовь. Я ощущал пагубные последствия водки и несчастного случая, и в зеркале увидел лилово-черный полумесяц у себя под глазом. Он становился всё лиловее и чернее. Я прикоснулась к векам ватным тампоном, пропитанным перекисью, и уксус заставил меня вздрогнуть. «Я самый уродливый сукин сын на земле», - сказал я своим лучшим подражанием Клинту Иствуду.

На улице шел дождь. Мокрые листья падали повсюду, цепляясь за окно моей спальни, их зелень уже выгорела на солнце до желтизны. Я позвонил Нейлу, надеясь, что внезапная непогода на время отложит турниры в «Сан-Центре». Он взял трубку; сонно спросил:

- Да?

- Я так понимаю, что игры отменили? - спросил я.

- Слава Богу.

С его стороны его мать подпевала мелодии из телевизора.

Я спросил, не хочет ли он потусоваться. Он закашлялся и сказал:

- Мне не слишком жарко. Думаю, я просплю большую часть дня. Позвони мне попозже.

Отбой.

Бабушка ковыляла по кухне, поджаривая бутерброды с сыром. У нее на каждом пальце было нанизано по черной оливке, словно десять миниатюрных шляпок, и она периодически их откусывала. Она выложила на тарелку комок масла размером с почку и обмакнула в нее ломтик хлеба.

- Вкуснятина, - сказал я.

Моя голова была готова взорваться.

Она уставилась мне в глаза, прикоснувшись пальцем с оливкой к подбородку.

- Тебе причинили боль.

- Хм, угу.

Я подумал, что, раз мои дедушка с бабушкой редко пользуются «Гремлином», они могут и не заметить повреждений. Я позволил своему языку извергнуть ложь.
- Прошлой ночью я так устал, когда навещал Нейла, что споткнулся о ступеньки, ведущие к его ложу в «Сан-Центре». Больше ничего не пострадало, но, как ни странно, я приземлился лицом вниз на одну из ступенек...

Бабушка завернула три кубика льда в бумажное полотенце и поднесла к моему глазу. Когда у меня болела голова, мама делала то же самое.

После обеда я снова заснул. Я проснулся только ранним вечером, выполз из постели в безжалостный и беспорядочный мир. Я подождал, пока он хоть как-то упорядочится, а затем нашел свой дневник.

Субботний вечер, а я весь день провел дома. Я написал слово СКУЧНО в верхней части страницы. Затем я написал ОДИНОКО, украсив каждую букву завитушками в стиле ар-деко.

- Лучше привыкни к такому, - сказал я вслух. - Он не будет здесь вечно.

Семь часов вечера, восемь. Дождь прекратился, но было по-прежнему пасмурно. Я смотрел из окна на парк трейлеров, вызывающий клаустрофобию. Соседская семья, полная мамой и папой, явно не могла дождаться Дня Независимости. Они зажгли петарды от сигарет, и выбросили их на улицу. Двое их детей аплодировали, когда римские свечи брызгали на их трейлер красными и синими брызгами. Я поковырялся в тарелке с обедом, которую дедушка принес в мою комнату, превращая кукурузный хлеб, мамалыгу и тыкву с орехами в бесцветное пюре.

Когда мои дедушка с бабушкой удалились к телевизору, я провел влажной расческой по волосам, еще раз взглянул в свои глаза и сказал: «Какого черта». Дверь передвижного дома захлопнулась за мной. Соседская семья повернула головы, чтобы поглазеть, а я направился к машине.

Я ехал знакомым маршрутом, представляя, как Хатчинсон будет выглядеть в огне. «Импала» не стояла на подъездной дорожке Нейла, но я все равно сделал попытку, позвонив в дверь Нейла один, два, три раза. Безответно. Я приготовился воткнуть палец в звонок в четвертый раз, когда заметил записку, написанную на небольшом чеке с логотипом магазина, где работала его мама, прикрепленную к двери-экрану при помощи изоленты. По краям записки виднелись отпечатки пальцев в молочном шоколаде. Она не была адресовал ни его маме, ни мне. Она гласила: «Джи - В «Сан-Центре». Там всю ночь из-за задержек с дождем. Встретимся в десятом. Не пожалеешь».

Джи? Я задумался. И что значит: «не пожалеешь»? Ответить было несложно. «Он снова занимается хастлингом», - прошептал я.

Небо было почти темным, солнце оставило желтовато-коричневый цвет над облаками на западе. Под ними огни стадиона «Сан-Центра» светились серебристым нимбом, который, если бы я не ненавидел это место так сильно, я бы нашел красивым. Я вернулся к раненому «Гремлину» и помчался туда.

К тому времени, как я приехал туда, снова пошел дождь. Под огнями стадиона он выглядел миллиардом игл. Никаких игр не было. Трибуны стояли пустыми, за исключением нескольких дураков под зонтиками. Игроки ютились на скамейках запасных. Рабочие покрывали поля мерцающим брезентом, прыгая от базы к базе, чтобы закрепить его синие углы.

Дождь залил меня водой, волосы прилипли к голове, и я снова почувствовал запах черной краски. Я поднялся по лестнице, ведущей к пресс-ложе Нейла, по три ступеньки за раз, не зная, что найду там. Затем я привстал на цыпочки, чтобы заглянуть в окно. Я увидел блестящие черные волосы Нейла, верхушку его уха, его закрытые глаза. Он сидел в своём кресле.

- Мммм, - произнес его голос, и звук был таким же ленивым и таким же искренним, как и звуки, издаваемыми актерами в его порно-фильмах. Затем в квадратной раме окна показалась еще одна голова - «Джи», как я предположил - почти лысая, с такой загорелой шеей, что она выглядела испачканной алой краской. Лица не было видно. Голова поцеловала Нейла, затем опустилась за пределы рамы. Я услышал громкое чавканье. Глаза Нейла открылись, его взгляд был прикован к тому месту, где маневрировала чужая голова.

Внизу, между полями, под зонтиком съежился игрок в софтбол. Когда я отошел от окна, игрок уставился на меня.

- Игры отменены или нет? - спросил он сквозь проливной дождь.

Я пожал плечами и вернулся к лестнице. Я слышал, как приглушенно хлопают дверцы машин, и люди кричат на прощание. Никто из них не знал, что неподалеку восемнадцатилетний мальчик получает минет от клиента из длинного списка джонов. Меня заинтересовал возраст загорелого мужчины и сколько он договорился заплатить. Пузырьки грязи забрызгали ботинки, которые Нейл помог мне стащить, и я намеренно топал по лужам, пока не добрался до машины.

Перед тем, как уехать, я снова прищурился, глядя на тень пресс-ложи Нейла. «Не стану отрицать, что люблю тебя, но ты, в основном, мудак». Я сомневался, что он получит это послание.

Меня тошнило от трейлерного парка, поэтому я направился в сторону Норт-Монро. Мне нужно было как-то навредить ему, разрушить и ослабить его; неожиданно мне захотелось записать строчку стихотворения, «перерезать ножницами накрахмаленный хрящ его сердца». Оглядываясь назад, все это кажется бессмысленным - я все время знал, что Нейл был хастлером, понимал, что не удержу его. Но знать, что это происходит, - это одно. Увидеть - совсем другое.

Я пробежал под дождем к входной двери Нейла и сорвал его записку. Перечитал, скатал, бросил в лужу и припечатал ногой. Когда я попробовал открыть дверь, она оказалась незапертой.

В доме воняло стряпней мамы Нейла, в данном случае блюдом, которое она явно присыпала тмином. В мусорном ведре на кухне лежали обугленные лук и бобы рядом с карточкой с рецептами, озаглавленной МАЛЛИГАТАУИНАЙ. Я проскочил через холл и открыл дверь в спальню Нейла.

Комната выглядела практически также, как и накануне; Простыня Нейла скрутилась в новую конфигурацию, и он просыпал немного травки на свою прикроватную тумбочку. Однако все казалось другим. Я танцевал по комнате, опрокидывая стопки кассет, пиная подушки, обувь, письма от Венди. Я столкнул лампу со стола. Она ударилась об пол с глухим стуком, который, как мне показалось, издает срубленная голова, ударившаяся о тротуар. Я испортил его скрупулезно составленные стопки монет. Я сжал в кулаке бейсбольный кубок, концы и выступы лица крошечной золотой фигурки врезались мне в ладонь. «За большинство пробежек, лето 1981 года», - кричал я, повышая голос с каждым слогом, и на «восемьдесят первого!» швырнул кубок в стену. Он не разбился. Я рванул к нему, как будто он собирался убежать, затем снова бросил в стену. Неудачно.

«Ключ», - подумал я.

Он все еще был под матрасом. Он прожег свою запретную форму в моей руке, поймав луч уличных фонарей за окном Нейла. Он легко повернулся в замке комода.

Содержимое ящика было разделено на две части. Слева лежали пачки банкнот - я заметил десятки и двадцатки среди пятерок и долларов - плюс таблетки, таблетки с кислотой, мешочек с травой. На правой стороне лежала толстая стопка. На вершине лежала кассета с фильмом «Сыромятная кожа». Я отбросил в сторону несколько случайных листков бумаги, пробежал глазами неразборчивое письмо от Кристофера Ортеги и разорванный список бейсбольной команды «Пантер» с именем «МакКормик» четвертым сверху. В конце концов, я добрался до завидной коллекции порнографических книг и журналов.

Журналы Нейла были невероятными. Я даже предположить не мог, откуда он их брал. Большинство хвастались глянцевыми хардкорными фотографиями грубоватых мужчин на разворотах. Я узнал в одном парне работника с ранчо из фильма; над ним снова доминировал усатый качок. У остальных была похожая внешность. Но эти фотографии сосущих и трахающихся парней постарше были скучны по сравнению с журналами из нижней части стопки Нейла. В одном фотографии были настолько любительскими, что казалось, будто они были сделаны во время торнадо. Браслеты и кожаные пояса приковывали мальчика к стене. В журнале под ним ухмыляющийся, толстый мужик спаривался с другим мальчиком, на этот раз с коротко стриженными светлыми волосами и веснушками. На обложке, озаглавленной «Цыпленок в свободном выгуле», допубертатный мальчишка в наручниках стоял на коленях перед мужчиной. Джинсы паренька сбились к лодыжкам. Я перелистал страницы, просматривая фотографии, и увидел руку с татуировкой в виде якоря, обвивающую тело ребенка; стоячий взрослый член, прижимающийся к явно испуганному лицу мальчишки; крупный план двух коротких больших пальцев, разводящих попку ребенка, как шов перезрелого персика.

Я положил это так, как нашёл. Снова поднял кубок, бросил его, наблюдая, как он падает на пол и подпрыгивает. Мне хотелось открыть рот и закричать. Мне требовался саундтрек к моей ярости. В стереосистеме Нейла была кассета, поэтому я нажал на кнопку воспроизведения и увеличил громкость.

Я рассыпал оставшиеся монеты, пнул еще раз подушку и остановился. Постепенно то, что я слышал, приобретало какой-то странный, острый характер. Я ожидал, что запись Нейла окажется какой-то душераздирающей, оглушительной группой с тяжёлым ритмом с подходящей для моего настроения сдержанной и скорбной лирикой. Но на кассете вообще не было музыки. Два человека говорили голосами, которые были мне не знакомы, голосами мужчины и маленького мальчика. Мальчик хихикнул, на заднем плане эхом отдавалось странное жужжание и всплески, будто из мультфильма.

- Вот сейчас получится хорошо, - сказал мальчик. Пауза. Затем я услышал отрыжку, продолжительную икоту, одновременно непристойную и, несомненно, милую. Я подумал, что это была отрыжка принца в обличье жабы, ангела на небесах.

- Это была большущая ебучая отрыжка, - сказал голос мужчины на пленке. - Давай, в микрофон. Скажи это.

Ребенок глубоко вздохнул. «Это была большущая ебучая отрыжка». Малыш снова захихикал, и взрослый присоединился к нему. Посреди их смеха я услышал еще один пронзительный писк и узнал звуковой эффект видеоигры, в которую играл много лет назад. «Пакман», - подумал я. Нет, «Фроггер». Последовал шорох и удар, словно чья-то рука коснулась микрофона, и в эту секунду я вспомнил, как Нейл, буквально вчера, склонялся над своим микрофоном в «Сан-Центре», чья головка была покрыта красным пенопластом.

Я понял, что это за ребёнок на пленке. Знакомы были искаженная гласная в слове «ебучая», произнесённым мальчиком, и его хихиканье. Мне нравился этот голос. Тогда или сейчас, я узнал бы этот голос, и любил его.

Голоса на пленке снова замолкли, и в этой тишине я услышал, как в доме кто-то шевелится. Моей первой мыслью было, что это грабитель; следующей, более реалистичной - это Нейл. Я вскочил, выключил стереосистему и вынул кассету. На этикетке было написано НЕЙЛ М. - ИЮЛЬ 81. Почерк не принадлежал Нейлу. Я поплелся к ящику комода, захлопнул его и вернул ключ в то место, где он был спрятал.

- Нейл? - спросил кто-то, и в комнату вошла тень. Это был его мама. - Что бы здесь ни происходило, я прошу тебя немного сдерживаться, потому что...

Она замолкла, увидев, что я не ее сын.

- О, - произнесла она. - Ой.

Я засунул руки в карманы и снова вынул их. Миссис МакКормик прикусила нижнюю губу. Ее лицо было сияющим и извиняющимся.

- Я думала, что ты Нейл, - сказала она. - Но это нормально.

Она оценила повреждения комнаты, затем взглянула на мои руки, возможно, проверяя, не вооружен ли я.

- Небольшая борьба, - ответил я.

Я поднял кубок с пола и положил на стол.

- Думаю, я немного сошел с ума. Пришло время прибраться.

Я потянулся к обвалившимся монетам.

- Там все ещё играют. Знаете, Нейл отлично справляется с этой работой.

Я сел на кровать и начал складывать монеты одну за другой, восстанавливая сияющую медную башню на тумбочке.

Миссис МакКормик нашла несколько писем, которые я разбросал, и положила их на комод Нейла. Из одного выпала фотография: лицо Венди улыбалось, два пальца были подняты вверх. Мама Нейла увидела фотографию и уставилась на нее, приподняв брови. Ее движения были затруднёнными и нескоординированными, как будто она только что выползла из моря бурбона.

- Мне нужно поспать, - сказал я. - Я ужасно устал.

На самом деле это было не так. Где-то за пределами дома стрекотал сверчок.

- Канзас ужасен. Здесь только дожди. Наконец-то школа закончилась. Вы не думаете, что у меня слишком строгий цвет волос? Нейл не даст мне честного ответа.

Эти слова ничего не значили ни для кого из нас. Я должен был сказать что-то вроде: «О, да, я люблю его».

Мама Нейла не отводила взгляда от пола. Я сел на кровать, а она села рядом со мной. Она трижды резко вдохнула, и на мгновение мне показалось, что она заплачет. Что она знала о тех голосах на пленке? Что она знала о нынешнем местонахождении Нейла?

- Зачем ты говоришь мне все это? - спросила она. - Я же его мама.

- Мои родители говорили, что слово «любовь» бесполезно, потому что люди произносят его слишком часто.

Миссис Маккормик меня не слышала.

- Ты думаешь, что я пьяна,

Что-то кислое и маслянистое присутствовало в ее голосе.

- Ты думаешь, что я пьяна, но это не так. Я совершенно трезвая.

В темноте у нее были точные черты ее сына: его полные губы, его неровная челка.

Снаружи проехала машина, по радио пропели песню, известную еще до моего рождения. Я смотрел на ящик комода, как будто он мог распахнуться.

- Мои родители умерли, - сказал я.

Мама Нейла легла на кровать и похлопала рядом с собой, давая понять, что хочет, чтобы я присоединился к ней. Мысль об этом напугала меня.

- Мне нужно идти, - сказал я или, возможно, подумал, что сказал это. Я уставился на статуэтку на кубке Нейла, на ее отталкивающую ухмылку под золотой бейсболкой. А потом я ушел. Мама Нейла не проводила меня до двери.

Дома я вытащил дневник на улицу и уселся на влажную траву. Парк трейлеров излучал жуткое свечение, как будто это было избранное место для грядущего чуда. В воздухе гудели комары. Мертвые дождевые черви были рассыпаны по тротуару, словно прожилки. «Я люблю Нейла больше, чем когда-либо», - написал я. «Мое сердце похоже на мультяшную открытку-валентинку, которую какой-то непослушный ребенок сжимает в кулаке, пока она не превращается в скомканный комок бумаги, а затем бросает ее в бурлящую измельчающую глубину уплотнителя для мусора. Если бы только ему нравились парни его возраста, а не мужчины старше тридцати пяти, у которых на груди волос больше, чем на голове. Где бритва, когда она мне нужна?»

Я прочитал только что нацарапанное мной. Все это показалось таким жалким, что мне ничего не оставалось, как перечеркнуть это, закрасив все черным цветом. Я все время представлял себе это выражение лица Нейла, его довольную улыбку, когда голова джона двигалась в его промежности.

Ветер переменился, сотрясая хрупкие стены трейлера. «Может, мне стоит попробовать написать еще одно стихотворение», - подумал я. Я хотел создать нечто глубокое, что-то, что будут читать, кивать, шептать поколения людей; что, как я знал, он точно чувствовал. «Это смешно», - сказал я. «Дерьмо». Слова застряли у меня в горле. Я снова открыл дневник, прищурился, глядя на чернильное месиво, и попытался вспомнить, что написал.

 

ДЕВЯТЬ
Брайан Лейки

Сны начались спустя два дня после появления Эвелин в «Мире загадок». Поначалу в них были образы инопланетян с резиновыми руками, сине-серой кожей и проницательными глазами, кажущиеся аналогичными голливудским изображениям, виденным мной по телевизору. Тем не менее эти инопланетяне повергли меня в оцепенение.

После второго сна я позвонил маме на работу и рассказал ей, как проявились воспоминания. В тот вечер она вернулась домой с блокнотом со спиралью, украшенным замысловатым бантом.
- Чтобы записывать их, - сказала она. - Что бы ни было у тебя в голове, выпускай это наружу.
Я нарисовал на обложке блокнота полумесяц и звезды; ещё космический корабль, пролетающий мимо густого облака.

Я держал дневник на прикроватной тумбочке, и в течение следующей недели записывал все, что мог, по каждому инопланетному сценарию, иногда делая наброски лица, руки или луча света. В полусне я мог неправильно записать слова или останавливался на середине предложения. Типичная запись:

29.06.91—
Я выхожу из универсала, на мне форма младшей лиги - я стою посреди двора - летают вороны (неразборчиво), темнеет. Моя рука втиснута в бейсбольную перчатку, которую мой отец купил, когда (неразборчиво) - на деревьях голубой свет, цвет дна бассейнов, я подхожу ближе, но мне кажется, что я бегу к нему, затем я вижу космический корабль, и вспыхивает свет, свет тянет меня вперед - как гигантская рука - голубой свет (неразборчиво) - действительно напуган, и рука начинает м (слово перетекает в каракули на краю страницы).

Журнал сновидений помог моей памяти. Но кое-что еще укрепило мою способность вспоминать, что-то помимо снов; то, что я не мог объяснить своей матери. Я начал вспоминать и другие обрывки моего первого похищения, образы, выходящие за рамки тех, что формировались во время сна. Я мог смотреть телевизор, обедать или загорать на склоне холма, когда из ниоткуда в моей голове всплывала сцена. Например, я внезапно вспомнил следующее: в середине моей последней игры в Малой лиге пошел дождь. Дождь превратился в ливень, и судья официально отменил игру в середине матча. Мои товарищи по команде бросив меня на скамейке запасных, рука об руку с родителями бежали к своим семейным машинам.

Был ли это момент, когда меня похитили в первый раз? Неужели инопланетяне увидели меня сквозь сеть облаков, когда я остался в одиночестве на бейсбольном поле? Я еще не был в этом уверен. Я понятия не имел, почему сейчас вспомнил эти моменты. Чем больше я вспоминал, тем более одиноким чувствовал себя, как будто только что раскрылся какой-то коварный секрет, будто я в течение десяти лет был предметом какой-то грандиозной шутки. И все же я понимал, что информация, запутавшаяся в моей голове, как проволока, крайне важна, будучи чем-то вроде подсказки, ведущей к какому-то пункту назначения.

Июль начался с телефонного звонка от Эвелин Фризен. Ее голос звучал ангельски, как и в телепрограмме, которую я к тому времени пересмотрел как минимум двадцать раз. Она сказала, что получила мое письмо - «мое первое и единственное письмо от фанатов», как она его назвала - и хочет встретиться со мной. «Вы считаете, что у вас был подобный опыт», - сказала Эвелин. «Что ж, мистер Брайан Лэйки, ваше рвение обычно является первым шагом к пониманию истины». Она сделала паузу, и на ее конце линии тявкнула собака. «Я просто надеюсь, что вы готовы».

Мы разговаривали почти час. Я проинформировал Эвелин о дополнительных деталях, помимо тех, о которых написал в своем письме. Я описал свою недавнюю серию снов, и она сказала мне, что проходила через подобное. «Ваши воспоминания готовы открыться вам», - заявила она.

Мы назначили нашу встречу на третье июля, выходной день Эвелин, когда она будет свободна от работы секретарем на элеваторе Инмана. Я набрал пару номеров, чтобы отменить свои стрижки газонов. Затем я позвонил в тюрьму Хатчинсона. Секретарша перенаправила звонок на смотровую вышку номер пять, где моя мать, без сомнения, сидела и обозревала тюремный двор со своим 38-м калибром в боковой кобуре. Она взяла трубку, и я спросил, смогу ли я одолжить машину.

- Я найду себе другую, чтобы поехать на работу, - сказала она. - Тебе это необходимо.

Третьего июля я надел свои лучшие брюки цвета хаки, синий оксфорд [рубашка] с короткими рукавами и пару больших мокасин, которые я конфисковал из коробки с одеждой, за которой так и не вернулся отец. Я зачесал назад волосы и прикоснулся к паре прыщиков мазками маминого тонального крема телесного цвета. Я выглядел не так уж плохо.

Участок шоссе от Литл-Ривер я проезжал сотни раз, но в тот день он показался мне совершенно новым. На полпути между Литл-Ривер и Хатчинсоном я притормозил перед поворотом к Инману и взглянул на внутреннюю обложку журнала сновидений. Там я набросал инструкции, как добраться до Эвелин: «Ехать шесть миль на восток. Сразу после вывески с рекламой канзасской говядины ищите подъездную дорожку с синим почтовым ящиком…»

Ферма Фризенов находилась в четверти мили от главной дороги. Крупный рогатый скот голштинской породы пасся на заросших пастбищах. К дому тянулась песчаная полоса телесного цвета, окруженная деревьями, казавшимися многовековыми. Деревья сгибались, как сцепленные пальцы, между ветвями носились белки и птицы. Я проехал под ними и припарковался возле квадратного бревенчатого домика, еще раз взглянул на свое отражение в боковом зеркале.

Я никогда не преуспевал в знакомствах с людьми, но встреча с Эвелин казалась неизбежной. Моя нервозность была далеко не такой неконтролируемой, как я боялся. Я прошел ряды цинний у гравийной дорожки; она открыла дверь ещё до того, как я подошел к ней. Увидев ее, я почувствовал покалывание, словно при взгляде на знаменитость. На Эвелин были серебряные серьги-капли, белое домашнее платье, и не было обуви. Ее блестящие волосы, собранные в маслянистый пучок, похожий на булочку с корицей, лежал на ее голове.
- Брайан, - произнесла она, и это вышло у неё как Брайн.
Она протянула руку, и я пожал её. Рука была мягкой и трепыхалась, как будто я держал колибри. Я отпустил руку, и она прижала пальцы к своей груди.
- Рада познакомиться, - сказала она.

Эвелин познакомила меня со своим отцом, древним стариканом, который чавкал чем-то из кофейной кружки. Его лицо под красной кепкой было изрезано морщинами. Он обладал толстыми загорелыми бицепсами, выпиравшими из рукавов рубашки. На одной руке виднелась татуировка - орел со свитком с надписью «СВОБОДА». Он улыбнулся, затянул лямку комбинезона, затем закашлялся и прочистил горло.
- Эвелин и я - все, что осталось в этой семье.
Он говорил так медленно, что между его словами могла образоваться паутина.

Отец Эвелин открыл верхнее отделение холодильника, развернул зеленое эскимо и указал им на заднюю дверь.
- У меня есть работа в поле, - сказал он. Он снял шляпу. Волосы на его голове разметались в стороны, как будто он чего-то испугался.

После ухода мистера Фризена Эвелин подвела меня к креслу-качалке, и я сел. Я осмотрел простую комнату: телевизор, пыльная дровяная печь, письменный стол с выдвижной крышкой, ее коллекция мягких игрушек. На стене висели различные изображения пожилой женщины, предположительно покойной миссис Фризен, и пухлого молодого человека с короткой стрижкой, напоминавшего утконоса в военной форме. Эвелин увидела, куда я смотрю. Она пожала плечами, вышла в смежную кухню и вернулась с тарелкой соленых крекеров и ярко-красной банкой сардин.
- Я ещё не обедала, - сказала она.
Она открыла банку тремя поворотами крошечного ключа, затем положила на крекеры куски сардин. Они были политы горчицей, и на тарелку пролились желтые капли.
- Помогите мне с этим, - сказала Эвелин.
Я откусил, сложив ладонь, чтобы поймать крошки.

Я заговорил:
- Я записал ваше телешоу на видео. Я пересматривал его несколько раз.

- Получилось неплохо, - сказала она. - Слишком эффектно на мой вкус, и они упустили кое-что, что я им рассказывала, но им удалось донести всё правильно.

- Вы играли с собакой.

- Это Патчи, - сказала Эвелин.
Она провела тыльной стороной ладони по горчичному пятну на губе.
- Дворовой пес. Он ходит за папой в поле, чтобы присматривать за коровами.
Она встала и пошла обратно на кухню. Затем полезла в треснувший кувшин и вытащила две палочки благовоний.
- Что вы предпочитаете, франжипани или сандал?

Прежде чем я успел ответить, Эвелин поднесла спичку к кончикам двух свечек. Она воткнула ладан в грязь какого-то горшечного растения в кухонном окне. Завитки дыма струились вокруг ее головы.
- Позвольте мне устроить вам экскурсию по моему маленькому дому, - сказала она. - И я могу показать вам ферму, если захотите. И мы поговорим.

Спальня ее отца была пустой, за исключением небольшого комода и двуспальной кровати. Кровать, казалось, разделялась на две очевидных половины; у первой была смята подушка и откинут угол одеяла, обнажая простыню под ним. Вторая половина кровати была безупречной, без единой складки. В комнате пахло духами пожилой старой девы. Эвелин выключила свет.
- А теперь моя спальня, - объявила она.

Она открыла дверь. Ее комната была похожа на комнату подростка: плакаты и треугольные баннеры колледжа покрывали стены, а одежда, книги, альбомы и кассеты были разбросаны по полу. В этой комнате было неряшливей, чем в моей собственной.
- Я убирала, - сказала она, - только для вас.
И рассмеялась.

Эвелин плюхнулась на кровать. Ее домашнее платье задралось, обнажив бедро, белое, как фарфор. Я отвернулся и сфокусировался на самом большом плакате на стене, на котором на серебристых подиумах стояли четыре человека с растрепанными волосами и в гриме. Они драматично надулись и нахмурились.
- Это моя любимая группа на все времена, - сказала Эвелин. - Они назывались Kiss [американская рок-группа, основанная в Нью-Йорке в январе 1973 года, играющая в жанрах глэм-рок и хард-рок.]. Вы же достаточно взрослый, чтобы их помнить?

- Смутно помню, - ответил я. - Но не знаю, слышал ли я их музыку.
Я уселся на пол рядом с альбомом той же группы.
- Я, в основном, слушаю электронную музыку, музыку, которую больше никто не слушает.

- Я пережила такое же бунтарство в старшей школе, - сказала Эвелин. - Но мне всегда нравился глэм-рок, хэви-метал. Дети здесь слушают только кантри-вестерн и ничего другого. Тут мало что меняется со временем.
Она указала на плакат Kiss.
- Что это была за группа, - сказала она. - Такая театральная. В них можно было потеряться. Каждый из участников группы был особым персонажем, отсюда и их грим. Каждый день был Хэллоуин. Это были любовник, вампир, кот и космонавт. Угадайте, кого я любила больше всего&
Я внимательно осмотрел наряд человека, напоминающего космонавта: блестящие ботинки на шипастых каблуках, металлические пластины на груди и в промежности, звездные пятна серебристого макияжа вокруг глаз.

Эвелин наклонилась и пальцами подхватила альбом Kiss. Она вытащила пластинку из конверта, опустила ее на проигрыватель и щелкнула выключателем. Гитарный рифф заполнил комнату.
- Да.
Она легла на кровать, устремив голос к потолку. Я уставился туда; увидел блестящие крапинки на покрытой ямочками поверхности.

- Как вы, несомненно, уже догадались, - сказала Эвелин, - для всего есть причина. Что-то такое же простое, как у меня - моё подростковое увлечение парнем из группы, который одевался и вел себя как космонавт. Или то, что я на протяжении всей своей жизни читаю все эти книги...
Она указала на книжный шкаф, и я заметил несколько названий книг, стоявших на полках и в моей комнате.
- Это подсказки. Для меня там были похоронены воспоминания. Пришельцы не хотят, чтобы мы запоминали, но мы сильнее этого. Для нас почти все, что мы делаем, связано с нашим похищением. Вы понимаете, о чем я, не так ли?

Я кивнул.
- Думаю, что да

- Нас так много. Не все из нас осознают это. И все же у нас есть желание узнать, что произошло. Что они с нами сделали.

На пластинке началось гитарное соло, и певец взвыл от экстаза. Эвелин села и потянула за угол платья, чтобы обмахнуться, словно веером.
- Из того, что вы сказали мне по телефону, я знаю, что вы находитесь в трудном положении. Я была в таком несколько лет назад. Все начинает возвращаться к вам, и вам любопытно. Вы хотите знать, что произошло.

- Вы совершенно правы, - сказал я.
Ее рука неподвижно упала на край кровати. Мне захотелось подержать её в руках.
- Что-то случилось со мной тем летом, той ночью, о которой я вам рассказывал. И, может быть, позже, в ту ночь на Хеллоуин. Я знаю это.

Музыка закончилась. В паузе между двумя песнями любимой группы Эвелин я услышал звуки извне: щебетание ласточек, жужжание цикад. Где-то далеко взорвалась серия петард.

- Там может быть даже ещё больше, - сказала мне Эвелин. - Случаи, о которых вы еще не знаете. Брайан, это странно. Такие люди, как я и вы, занимаемся подобным всю свою жизнь. В первый раз, когда нас берут, на нас ставят на метку. Они следят за нами и приходят снова и снова. Мы участвуем в их экспериментах.

- Позвольте мне показать вам кое-что, - сказала она. - Вот кое-что, что упустили в этом дурацком «Мире загадок».
Она приподняла оборчатый край своего домашнего платья, ее белое бедро было холодным и шокирующим на фоне темного покрывала.
- Наклонитесь поближе, - сказала она, и ее слова идеально синхронизировались с мощным басом Kiss.

Эвелин провела пальцем по V-образному шраму на верхней части бедра. Я почувствовал, как румянец растекся по моему лицу, пока она водила по нему пальцем.
- Вы можете потрогать его, - сказала она, и я почувствовал, как мой румянец стал теплее. В тусклом свете ее глаза были цвета устаревших пенсов, которые я собирал в надежде разбогатеть. Она потянулась, чтобы взять мою руку, направляя ее к шраму. Я дотронулся до него, потом отстранился.

Она вздохнула, и я почувствовал запах сардин в ее дыхании.
- Когда инопланетяне вернули меня в машину моих бабушки с дедушкой в первый раз, моя нога кровоточила. Мы вернулись домой, и я помню, что мои родители были в ярости от того, «что, черт возьми, случилось с ногой Авви» и так далее. Но никто из нас ничего об этом не знал, даже я. Порез даже не болел.

- С помощью гипноза Рена я обнаружила, что именно туда они вставили свое устройство слежения. Они знали, где меня найти, все эти годы, потому что они что-то вставили мне под кожу. Оно плавает где-то здесь, такая же часть моей крови, как еда, которую я ем, как вода, которую я пью. Оно передает им все, что я делаю. Я не удивлюсь, если они сейчас наверху наблюдают за нами и делают заметки.
Она ждала моей реакции, приподняв бровь, как будто знала, что я скажу. Ее палец вернулся к шраму. Она ласкала его, как домашнюю саламандру.

- Думаю, что меня тоже выследили, - сказал я. - Я мог бы сказать вам это в своем письме, но, когда моя сестра нашла меня в подвале, у меня шла кровь из носа. Должно быть, они что-то туда вставили.

- Ага, - кивнула Эвелин. - Старый трюк с носом. У некоторых остаются шрамы на ноге или руке. Но у других, как у вас, это достают прямо до носа, где шрам не виден.
Она придвинулась к моему лицу, вглядываясь в мои ноздри, как будто могла шпионить за их миниатюрными механизмами.
- Теперь нам нужно выяснить, как они вас использовали. Сомнительно, чтобы они запихнули что-то в ваш мозг, не возвращаясь к дальнейшим экспериментам.

- Думаю, в то же лето меня снова пытались забрать, - сказал я. - Когда мы с мамой и сестрой увидели корабль над нашим домом. Всю свою жизнь я связывал это с той ночью в подвале. Только сейчас я начинаю понимать, почему.

Эвелин сняла иглу с пластинки. Она уставилась мне прямо в глаза, позволяя говорить. Это было впервые, когда кто-то, кроме моей матери и сестры, слушал подобное. Я хотел наполнить эту комнату полной историей своей жизни.

- Я хочу рассказывать маме то, что постепенно начинаю открывать, - сказал я. - Мне нужно, чтобы она мне поверила.

- Это непросто для таких, как мы. Помните это. Но если вам когда-нибудь понадобится кто-то, я здесь. И я знаю, на что это похоже.
Эвелин встала с кровати и поплелась к двери. Я последовал ее примеру.
- Что касается меня, - сказала она, - то мой отец не верит ни одному моему слову. Он отказывается поддерживать меня. Я плачу за поездки в Нью-Йорк собственными деньгами, а Инман Грейн - не самый лучший работодатель в мире. Сеансы гипноза стоят денег, но я готова платить хотя бы за временное спокойствие, пока меня снова не похитят.

Эвелин прошла в гостиную. Она протянула руку над сетчатой дверью, сняла с гвоздя солнцезащитные очки с клипсами и надела темные линзы на свою оправу со стразами. Она открыла дверь. Июльская жара захлестнула наши тела, и мы вышли наружу. Отец Эвелин выронил эскимо в траву у крыльца. Оно походило на лимоно-лаймовый нож, тающий на солнце.

Где-то вдали взорвалось еще несколько петард, эхо разнеслось по сухим полям.

- Это солнце может меня убить, - сказала Эвелин. - И вы, со своей умной головой, несомненно, загорите без промедления. Но потрогайте вот это.
И снова она взяла мою руку и направила ее к своей коже. На этот раз она провела моими пальцами по своему плечу, словно пытаясь стереть неизгладимое пятно.
- Тут кожа такая же мягкая, такая холодная и белая, какой кожа не может быть.

- Тогда давайте поищем тень где-нибудь, - сказал я.

Эвелин привела меня к тутовому дереву. Ягоды размером с мочку уха свисали с ветвей, цвет варьировался от белого (недозрелые) до красного (на полпути к зрелости) и темно-пурпурно-черного (полностью спелые). Черные усеивали землю вокруг дерева, пачкая босые ноги Эвелин.
- Красные - мои любимые, - сказала она. - Они кислые.
Она отщипнула их с дерева; бросила их в мою руку.

Рядом тутовым деревом росли две березы; у ствола одной простирался островок травы. Кора дерева была шероховатой, пятнистой, грибовидного цвета - цвета инопланетян. Неподалеку в воздухе между двумя кустами кружился рой пчел: один куст изобиловал желтыми розами; другой - розовыми. В воздухе витал тяжелый запах. Мы с Эвелин уселись на траву одновременно; по пути к земле оправы наших очков столкнулись. Я отпрянул, но Эвелин засмеялась.

Она посетовала, что ничего не приготовила для пикника.
- Я постоянно голодна.
Она прислонилась к дереву, пряди волос выпали из пучка. Серьги-капельки блестели в ее мочках. Она немного раздвинула ноги, обнажив шрам. Тот извивался на белом бедре, как червяк. Я вспомнил о своих походах в церковь; буклеты с фотографиями стигматов и других чудесных иероглифов на человеческих телах. Шрам Эвелин был таким - замечательным, священным, на ее коже отпечаталась тайна, разгадать которую могли только она и я.

День продолжался. Эвелин любила поговорить. Она рассказала мне о смерти ее матери от рака, о смерти ее брата в том же году в автокатастрофе.
- Прошло четыре года, - сказала она. - И папа все еще не оправился.

Эвелин прервала свой рассказ и принялась расспрашивать обо мне.
- Мне нужны подробности, которые вы еще не сообщили, - заявила она.
Я рассказал то, что знал о моем отце, о жизни, частью которой я больше не был. Я рассказал о Деборе, живущей в Сан-Франциско; о том, что она планирует вернуться домой на каникулы. Я рассказал ей о недавнем повышении моей матери в тюрьме, о моей нервозности по поводу предстоящей осени и моего первого года в колледже.

Эвелин все это выслушала. Тем не менее, слова, которыми мы рассказывали о нашей жизни и семье, казались заметной заменой того, что мы действительно хотели сказать. Мы с Эвелин продолжали возвращаться к делу: к нашим похищениям, к узам и связям с большинством людей, ходящих по земле вокруг нас.

Эвелин предположила, что гипноз - лучший способ узнать правду.
- Но специалисты по регрессии похищенных НЛО дороги. И в Канзасе их очень трудно найти.

- У нас есть деньги, - сказал я.
Я уставился на багровые пятна на подошвах ее ног. - У нас всегда были, даже с тех пор, как ушел мой отец. Но я сомневаюсь, что моя мама готова отправить меня к гипнотизеру.

- Я не говорила, что вы сможете вспомнить все только с помощью гипноза, - сказала Эвелин. - Мне кажется, что вы уже в пути. Продолжайте записывать сны, о которых вы рассказали. Они действуют как подсказки. Станьте детективом, следите за собой. Если вы увидите место во сне, услышите имя, все, что угодно, обязательно отыщите его. Скоро вы получите ответы, в которых нуждаетесь.

К пяти часам подул ветер. Порывы ветра источали запах далеких фейерверков, опасный мускусный запах пороха, который часто пачкал руки моей матери.
- Пахнет так, как будто весь мир горит, - сказала Эвелин.
Сквозь пересекающиеся над нами ветви в голубом воздухе плыл самолет, сверкая, как мишура, и оставляя за собой след. Люди на борту не подозревали, что мы с Эвелин сидим в траве тысячами футов ниже. Они понятия не имели, что с нами случилось.

Мне не хотелось уезжать, но недавно я начал помогать маме с готовкой - мы стали готовить ужин поочередно, - и мне требовалось приехать домой раньше нее. Я сказал Эвелин, что собираюсь запечь корнуоллскую курицу с начинкой. Она хмыкнула и потерла живот.

Мы пошли обратно в дом.
- Было бы хорошо познакомиться с твоей мамой, - сказала Эвелин, и я согласился.
Она разгладила складки на платье.
- Мы могли бы все вместе отправиться в Космосферу.
Я не говорил Эвелин о своей одержимости этим космическим центром. Она просто это знала.

Внутри дома запахи фейерверков сменили ароматы франжипани и сандалового дерева. Я налил себе стакан воды; Эвелин пошла в свою спальню за «подарками», как она их назвала. Она вернулась со стопкой брошюр.
- Они были опубликованы подпольно, - сказала она. - Их трудно достать, их нет в книжных магазинах.
Я просмотрел заголовки: «Что наше правительство нам не сообщает», «Были ли вы похищены?» и, моя любимая, «Дикий мир НЛО».

Я поблагодарил ее. Эвелин улыбнулась, демонстрируя десны цвета креветок. Она протянула мне еще одну книгу, экземпляр «Украденного времени» Рена Блумфилда. Я уже читал её, но не стал говорить об этом.
- Одним из людей, изученных в пятой главе, являюсь я, - сказала она. - Они использовали псевдоним - я там «Джорджия Фрай». Какая глупость. В любом случае, это вам. Я подписала её для вас.

На внутренней стороне обложке под названием и именем автора появилось послание Эвелин:
Брайану. Чтобы знал, что не одинок. Мы должны держаться вместе. С любовью, «Джорджия Фрай», то есть Эвелин.
Под своей подписью она нарисовала серию крошечных валентинок.

 

Сны продолжались. Скорлупа трескалась, просвечивая содержимое. Я заполнял страницу за страницей, записывая в журнал дополнительные откровения. Мне даже снилась та ночь на Хэллоуин много лет назад. В совсем незамысловатом, в этом сновидении я был в костюме фальшивого Сатаны и смотрел на голубой конус света в небе. Как бы просто это не выглядело, я воспринял это как необходимую информацию.

Я звонил Эвелин почти каждый день. Однажды днем, через две недели после моего визита, я перечитывал брошюру, когда поймал себя на мысли о Малой лиге. Я смог вспомнить ту первую тренировку по бейсболу - то, как я нервничал, то, как неуклюже держал перчатку и биту; ряд своих товарищей по команде, пялившихся на меня, как на калеку.

Я закрыл глаза и увидел себя восьмилетним ребенком. Другой ребенок держал меня за руку, ведя вперед. Мы оба были в форме «Пантер». Это было безумие - я каким-то образом ощущал влажную ладонь мальчика, чувствовал запах свежескошенной травы, слышал грохочущий гром. Мальчик вел меня к открытой двери, и мы оказались в комнате, залитой голубым светом. Это было внутри НЛО? Я не мог точно сказать, но, когда мы вышли на свет, я увидел, что там стоит кто-то еще, кто-то выше нас двоих. Присутствие этого человека повелевало нами, словно присутствие короля. Я поднял глаза на высокую фигуру - и тут мой сон закончился. Как отчаянно я не старался, на моем экране памяти больше ничего не материализовалось.

Моя мама дремала, поэтому я набрала номер Эвелин. Должно быть, она была в «Инман Грейн», потому что никто не ответил. И все же я не мог оставить это новое воспоминание в покое. То, что сказала мне Эвелин, постоянно повторялось в моей голове: ее настойчивое утверждение, что мои сны будут ключом к разгадке, что я должен искать необходимую информацию. «Станьте детективом, следите за собой», - сказала она. И теперь я знал, что пришельцы похитили еще кого-то, кроме меня, еще одного мальчика из моей команды Малой лиги. Я спросил себя, может ли этот мальчик все еще быть здесь, все еще жить в Хатчинсоне. И мне было интересно, что вообще запомнилось этому мальчику.

Я подумал, что очень важно определить имена детей, которые играли в моей бейсбольной команде в том июне. Большинство из них жили в Хатчинсоне; все они учились не в моей школе. Возможно, где-то есть записи. Я вспомнил торговую палату Хатчинсона, здание на западной стороне города, куда отец привел меня в начале того лета. Конечно, у них должны быть какие-то списки, документация, что-то, что может привести меня к тому мальчику, пригрезившемуся мне.

Я сделал нечто не совсем обычное, решив поехать на машине в Хатчинсон, не спрашивая разрешения у матери. Я отыскал рубашку в куче грязного белья, натянул ее через голову и спрыгнул с лестницы. Я нацарапал записку: «СРОЧНО. СКОРО ВЕРНУСЬ», и прикрепил его к дверце холодильника при помощи магнитика в форме стебля сельдерея. Затем порылся в сумочке матери; ключи от машины, губная помада, пятак, десять центов и несколько пуль упали на пол. Не убирая беспорядок, я схватил ключи, выбежал на улицу и запрыгнул в «Тойоту». Я повернул ключ в замке зажигания, молясь, чтобы это не разбудило мою мать.

Дороги в Хатчинсон нуждались в ремонте, но я все равно ехал со скоростью около семьдесят миль в час. Я промчался мимо полей кукурузы и пшеницы; миновал заросшие луга, пересекаемые рукавами Коу-Крик и Литл-Арканзас; пастбища, где скот прятался под деревьями, избегая жары. Силосы для овса и сорго блестели на солнце, и фермеры, которых я никогда не встречал, махали мне рукой. Остатки фейерверков были разбросаны по придорожным канавам. Минуя поворот к Инману, я подумал об Эвелин.

Торговая палата возвышалась и сияла в центре ряда зданий, словно пряжка на поясе улицы. Внутри сновали люди. Я вошел в главный зал и открыл дверь первого офиса. Темноволосая секретарша сидела за своим столом, покусывая вяленую говядину и одной рукой яростно печатая на пишущей машинке. Она повернулась ко мне, спросив стандартное «Могу ли я вам помочь?» И выслушала сочиненную мной глупую историю. Я ищу сведения о бейсболисте из колледжа, который десять лет назад играл в команде Малой лиги Хатчинсона.
- Этот парень станет следующей большой звездой, - сказал я. - Я пишу о нем статью для газеты местного колледжа.

К счастью, секретарша поверила в мою чушь. Она объяснила, что они не хранят записи о летних командах.
- Однако у нас есть старые фотографии, - она указала на пол, шевельнув пальцами. - В подвальном коридоре в хронологическом порядке по годам размещены фотографии всех составов Лиги с тех пор, как мы начали спонсировать эту программу более двадцати лет назад. Если хотите знать мое мнение, это делает стены довольно неприглядными.
Она перестала жестикулировать, снова откусила вяленой говядины и вернулась к пишущей машинке.
- Возможно, вам будет проще искать, если вы знаете название нужной команды.

- «Пантеры», - сказал я и спустился по лестнице в пустой подвал, где жужжали флуоресцентные лампы. Стены коридора были украшены глянцевыми фотографиями в рамках. Я смутно помнил нашу первую командную тренировку в первую неделю после того, как мой отец записал меня в «Пантеры». Я убедился, что моя форма на месте, а затем встал в ряд с остальными, и фотограф сделал наш снимок. Мне показалось странным, что все эти годы моя фотография, без моего ведома висела здесь на стене в этом здании.

- 1987, 1986, 1985…
Я бродил по холлу, скользя по времени назад, пока не добрался до 1981 года. Фотографии команды того года были сгруппированы вместе, всего двадцать два снимка. Темно-синие и белые пиццы на лицевой стороне наших форм выдавали мою команду. Фотография висела на уровне моих глаз, я стоял перед ней. Я всматривался в лица, на самом деле не замечая их, пока не дошел до своего. Вот я, стою на одном колене в центре первого ряда. Я положил руку в перчатке на другое колено, изображаю улыбку. Мои волосы были светлее, чем мне помнилось, мое лицо покраснело и было залито потом.

Я отвернулся от фотографии и убедился, что в подвале никого больше нет. А потом впервые в своей жизни совершил преступление. Я протянул руку, осторожно снял рамку с гвоздя, сняв фотографию со стены.

Наверху я засунул фотографию за пояс шорт, затем застегнула рубашку, чтобы скрыть ее. Я пронесся через Торговую палату, мои шаги прерывались стрекотанием пишущей машинки секретарши. Я сделал это. Вернувшись в машину, я некоторое время сидел, переводя дыхание. Мне казалось, что я только что совершил нечто невероятное, вроде ограбления банка или выстрела кому-то между глаз.

Я вытащил фотографию, и улыбающиеся лица уставились на меня. Я снова сосредоточился на себе восьмилетнем. Я скользнул взглядом по первому ряду, и в моей голове снова образовались обрывки воспоминаний: вот тот мальчик, которого я запомнил как нашего питчера, его рука рванулась вперед, чтобы ударить меня во время тренировки; вот еще ребенок, один из близнецов, которого я запомнил, потому что он вывихнул лодыжку во время первой игры «Пантер»; и ещё один, хитроглазый мальчик в конце ряда, тот - как я внезапно понял, - кто разбил мне очки и смеялся надо мной в ту ночь на Хэллоуин, когда инопланетяне вернулись за мной.

Но ни один из мальчиков первого ряда не был ребенком из моего сна.

И только когда я переключился и стал рассматривать верхний ряд, я нашел его. Он стоял, стиснув челюсти, с полосками черного крема от загара под глазами, похожими на боевую раскраску. На нем была футболка с номером девяносто девять. Его лицо выглядело диким, как лицо ребенка, выращенного в джунглях волками или обезьянами.

Я не стал рассматривать остальных. Я знал, что это были именно те глаза, которые смотрели в мои; руки, которые вели меня в голубую комнату. Мальчик стоял почти в конце верхнего ряда, его рука касалась руки тренера «Пантер».

Что-то в тренере остановило меня. Странно, но я ничего не мог вспомнить о нем. В течение многих лет мне вспоминалось кое-что о тренировках и бейсболе, о тех мучительных первых играх, через которые я прошел, прежде чем уйти. Но тренер совершенно стерся из моей памяти. Тем не менее, что-то в нем казалось мне знакомым, как будто он снимался в каком-то старом фильме, который я смотрел в полусне много лет назад. На фотографии он возвышался над всеми, широко улыбаясь, с почти благородным выражением на лице, преисполненным гордости за свою команду. Его зубы неестественно белели под широким изгибом усов. Он был единственным человеком на фотографии, который так же бурно взволновал меня, вроде того мальчика из моего сна, и я задумался, не сыграл ли этот тренер какую-то роль в моём похищении. Возможно, он был рядом, точно так же, как бабушка и дедушка и брат Эвелин находились рядом, когда инопланетяне похищали ее в тот давно минувший полдень.

Мое сердце заколотилось. Я сделал один шаг, возможно, гигантский прыжок, приблизившись к разгадке. «Что дальше?» - сказал я вслух. Любопытно, что меня затошнило, как будто за мной наблюдало кто-то или что-то, хотевшее причинить мне вред. Я оглянулся по сторонам, бросив взгляд на приборную панель, затем опустил окно и, прищурившись, глянул в небо.

7/21/91--
Сон о мальчике из бейсбольной команды - мы снова вместе в голубой комнате. На этот раз мы находимся на противоположных сторонах комнаты, я просто наблюдаю, как высокая инопланетная фигура скользит к нему, медленно растягивая его на серебристом столе. Пальцы инопланетянина болезненно-серые, цвета рыбьей чешуи, и по форме напоминают сосиски, они касаются рук моего товарища по команде, его груди, его лица - когда пальцы достигают его рта, они задерживаются там, лаская губы мальчика, а затем губы ребенка двигаются - они произносят слова «поехали», и я знаю, что ребенок говорит со мной, он смотрит на меня, потом он улыбается, и пальцы инопланетянина проникают в эту улыбку, они скользят между губ, залезают в рот мальчика - я все это наблюдаю, я в ужасе, но не могу пошевелиться. А потом одежда мальчика кучей оказывается на полу. Я смотрю на голубой свет, который разливается повсюду наводнением, голубыми водопадами, и я сознаю, что рука мальчика тянется ко мне, рука пришельца тянется ко мне, но я не смотрю на них, я смотрю только на свет, потому что свет ослепляет меня, и я хочу быть ослепленным.

7/29/91--
Я стою посреди деревьев, на мне костюм сатаны - позади меня Дом с привидениями, снова та ночь на Хэллоуин - и на этот раз, когда раздается треск ветви, я поворачиваюсь и вижу инопланетянина - его кожа серая и эластичная, у него невероятно длинные руки, безволосая голова и огромные черные глаза - он напоминает шутливую скульптуру из зефира или жевательной резинки. Он шаркает ко мне, почти скользит, как будто его ноги - колеса, а затем его рука протягивается ко мне, тянется и тянется - он скрывает мою маску, и его пальцы касаются моего лица - я чувствую, как пальцы приземляются на него словно тяжелые жуки: один, два, три, четыре. А потом он хватает меня в свои объятия, поднимает меня, чтобы удержать, как будто влюблен в меня, а затем - что самое удивительное - крохотный узкий рот инопланетянина открывается, и он говорит. Он говорит: «Брайан, ты меня не помнишь, но я помню тебя», он говорит: «Ты мне очень нравился, Брайан, я всегда надеялся, что увижу тебя снова, я всегда хотел, чтобы ты вернулся в команду».

 

Сон приходил, прерываясь, его тревожили черные глаза пришельцев и их бестелесные серо-голубые пальцы. Иногда я вообще почти не спал. После обеда у меня заболел живот, резкие боли пронзили мое тело, как будто морские существа, отдыхающие внутри, принялись толкаться и изгибать свои клешни. Боль и бессонница напомнили мне о некоторых случаях с НЛО, и я обратился к книгам, найдя фрагмент о паре с именами Барни и Бетти Хилл. Я читал, как Барни, годами страдавший от язв и расстройств сна, наконец-таки выбрал гипноз, и обнаружил, что он и его жена были похищены во время поездки через Белые горы в Нью-Гэмпшире в 1961 году. Хиллы знали то, что скоро узнаю и я.

Однажды, около 2 часов ночи, когда я готовился ко сну, зазвонил телефон. Моя мать спала, в доме было тихо уже несколько часов. Звонок прорезал тишину звуком, который у меня всегда ассоциировался со скорбью или плохими известиями. Этот звук заставил меня вспомнить ту ночь, когда позвонили из больницы, чтобы известить нас о смертельном ударе, случившимся с моим дядей. Он заставил меня вспомнить времена, когда звонил мой отец - в те случайные ночи после того, как ушел - чтобы накричать на мою мать в пьяной ярости.

Перед третьим звонком я снял трубку и прошептал «Алло». Это была Эвелин. Я подумал, что она звонит, чтобы отменить предстоящий ужин, который я планировал у себя дома, но это оказалось не так. Она казалась взволнованной.
- Что-то случилось, - сказала она. - Я слегка нервничаю. Я хочу, чтобы вы были здесь со мной.

Я не стал её расспрашивать. Но понимал, что второй раз за несколько недель я одолжу машину без разрешения матери. Она не протестовала, когда я ездил в Торговую палату; я рассказал ей о сне и о том, что видел фотографию, но она еще не знала, что я украл ее. Однако я сомневался, что моя мать разрешит мне уехать в два часа ночи в Инман. Но это не могло ждать. После того, как Эвелин попрощалась со мной, я прислушался к напряженной тишине на другом конце провода и понял, что должен ехать туда.

Радиостанции дорожного радио постоянно звучали романтическими хитами. Безликие певцы пели о том, как найти любовь, потерять её и снова найти. «Вы только посмотрите на это», - сказал диджей между песнями. «Это идеальная ночь для занятий любовью».

Дорога, соединяющая шоссе с фермой Фризена, после наступления темноты казалась жуткой. Тонкие щупальца лунного света тянулись сквозь верхние купола ветвей деревьев, подчеркивая одни тени и углубляя другие. Местность была такой же мрачной, как дороги, вьющиеся через Белые горы или около рыбного пруда в Паскагуле. «Тойота» двигалась вперед, и я поставил ее на то место, где парковался раньше. Единственный свет сиял в окне спальни Эвелин.

И снова Эвелин встретила меня у двери. На ней было такое же белое платье, только еще более оборчатое, чем предыдущее, его жемчужные пуговицы блестели, как ряд глаз, пораженных катарактой.
- Спасибо, что приехали, - сказала она.
При звуке ее голоса Патчи выбежал из темноты, виляя хвостом. Я наклонился, и он лизнул меня в лицо.

Эвелин вышла на крыльцо и закрыла дверь.
- Следуйте за мной, - сказала она.

Мы вышли в ночь, Патчи отстал. К северу от стены облаков сверкали и мерцали тепловые молнии, освещая далекие гектары пшеницы. Листья шуршали на ветру, но все остальное казалось неприятно тихим. Не было слышно ни цикад, ни сверчков, ни случайных непристойно квакающих лягушек-быков.
- Тишина, - произнес я и понял, что шепчу.
Эвелин и я шли на цыпочках, как будто стали шпионами, и этот поход к ее пастбищу являлся нашей секретной миссией. Внезапно мне захотелось рассказать Эвелин о снах, которые снились мне с момента нашего последнего телефонного разговора, об осколках воспоминаний, коснувшихся моего товарища по команде из Малой лиги. Но морщинки беспокойства на лбу Эвелин не позволяли мне заговорить. Я понимал, что она настроена серьезно. Все, что она хотела показать мне, вероятно, являлось чем-то значимым, что необходимо узнать, что было потенциально опасным.

Пройдя несколько сотен футов, мы достигли края пастбища и его ограды из колючей проволоки. Я повернулся. Бревенчатый домик Фризенов находился позади нас в тени. Свет в спальне с односпальной кроватью по-прежнему горел, но остальные окна были черными. Внутри спал отец Эвелин. Он был отделен от нас, потому что сны, которые ему снились, были безопасными и теплыми - сны обычного человека, безупречного.

Эвелин наклонилась, чтобы коснуться забора. Некоторые из его колючек были обернуты клубками рыжей и черной шерсти, пушистыми завитками там, где скот царапал свои шкуры об острые концы. Она сорвала один из комков и сунула его в карман платья.
- На удачу, - сказала она, улыбаясь.

Улыбка исчезла. Прикосновение Эвелин к забору превратилось в хватку.
- Сначала ты.
Она наступила на второй ряд проволоки, затем потянула руками вверх еще один, образуя зияющую пасть из колючей проволоки. Я пролез через нее. Я сделал ей еще один «рот»; она закряхтела, пробираясь сквозь него. Патчи распластался на земле, протискивая свое тело под проволокой.

Мы стояли внутри поля. Я вдохнул сладковатый запах люцерны, навоза и влажной, свежевскопанной земли. И под всей этой жгучестью - слабый запах роз, желтых и розовых цветов с кустов, под которыми мы бездельничали всего несколько дней назад. Эвелин мягко подтолкнула меня.
- Продолжайте идти, - сказала она. - Ещё пара сотен футов вперед, к тому дереву.
Я покосился на кончик ее пальца; увидел очертания маленького вечнозеленого растения.

Еще больше вспышек молний вдалеке. Мы направились к дереву. Когда мы приблизились, я различил очертания коровы, неподвижно стоящей рядом с паутинистыми листьями вечнозеленого растения. Изгибы ее живота расширялись и сжимались при каждом вдохе. Корова внезапно замычала; протяжный навязчивый рев, направившийся в нашу сторону, слегка напугал меня. Мы подошли ближе, и у коровьих ног я увидел другую фигуру. Она лежала в траве возле ствола дерева. В темноте она выглядела кучкой выброшенной одежды. Патчи скакал впереди нас. Он остановился, когда добрался до лежащей фигуры, обнюхивая её.
- Патчи, вернись, - приказала Эвелин и подскочила ближе, чтобы прогнать пса.

Я наклонился вровень с Эвелин. Корова стояла над нами, тяжело дыша, ее теплые выдохи развевали мои волосы. Я вспотел, и платье Эвелин прилипло к моей коже, как язык к сухому льду. Я ощущал, как тепло, исходящее от ее тела, сливалось с моим.
- Вот он, - произнесла Эвелин.

На земле лежал новорожденный теленок; Я предположил, что взрослая корова была его матерью, стоящей на страже рядом с ним. В лунном свете теленок казался шелковистым, окутанным слабым сиянием. Я видел узоры на его шкуре, черные пятна на белом фоне и крошечные жесткие волоски на его морде. Я коснулся его ушей, изогнутого хряща, похожего на резиновые чашечки. Я прикоснулся к его хрупким ресницам, подушечке носа. Вместо сырости и бархатистости нос оказался сухим и жестким. Теленок был мертв.

Когда я понял это, я осмотрел все его тело. На шее теленка была рана - на его шкуре втиснута улыбка. Большая часть тела животного была невредимой, но под животом имелся еще один порез, на этот раз огромная брешь между задними лапами. Гениталии теленка были отрезаны.

Корова снова тихонько замычала, этот звук был похож на рыдания, который издавала бы человеческая мать в трауре.
- Это уже случалось раньше, - сказал Эвелин. - Здешние фермеры уже много лет находят изуродованный скот. Подобное происходит по всему Канзасу. Я рассказала об этом в «Мире тайн», но они отредактировали. И мой отец по-прежнему отрицает правду, хотя сам прошлой осенью обнаружил двух наших голштинцев мертвыми в одну и ту же ночь. Он настаивает, что это кучка маньяков или поклонники сатаны, которые разъезжают и рубят коров. Ха-ха.
Она коснулась горла теленка, проведя пальцем по границе разреза.
- И что за маньяк режет с такой точностью?

Эвелин убрала руку с теленка, и та приземлилась на мою руку.
- Пощупайте там, - сказала она.
Вместе мы потянулись к ране на нижней стороне голени. Я пробежал по ней пальцами, чувствуя мясистый орган, массу кишок, которая обвились вокруг моих пальцев, как жареный лук.
- Это то, что осталось, - сказала Эвелин. - Они забирают половые органы, вымя и щели у самок, сами-знаете-что у самцов, даже анусы. Пришельцы экспериментируют с коровами, потому что животные не могут жаловаться, они не могут говорить, как люди.

Что-то поднималось из глубин моего горла к моему рту - это могло быть рвотой или криком, но ощущалось это тошнотворно, как кулак - кулак, который медленно разжимается. Эвелин продолжила, ее голос был приглушенным и далеким, как будто шел из-под маски:
- Нас же, с другой стороны, они не могут убить. Но мы должны жить с памятью о том, что они делают. И действительно, хуже всего то, что они делают с нами.

Она все еще держала мою руку, прижимая ее к ране.
- Заметили еще что-нибудь странное? Я отвечу за вас. Нет крови. Они её тоже забрали.

Эвелин была права. Горло теленка было перерезано и причудливо выпотрошено. Но трава не блестела от крови. Я понимал, что инопланетяне взяли ее - необходимую жидкость для их загадочных экспериментов. Я подобрался ещё ближе к теленку, передвинув колени в траве, и при этом убрав руку от руки Эвелин. Без всякой причины, вообще без всякой причины я просунул пальцы под один из обнаженных органов, исследуя рану глубже. Внутренности были бескровными, но все еще влажными и скользкими, как губки. Они сомкнулись вокруг моего запястья, поглотив мою руку. Я двинулся дальше внутрь тела, ища оставшиеся капли крови.

Через несколько минут я оказался там по локоть. Я закрыл глаза, и в этот момент облака в моем сознании рассеялись. Я знал, что нечто подобное случалось и раньше.

У себя в голове я увидел его таким, каким он являлся ко мне во сне: мальчик, мой товарищ по команде Малой лиги, сидел рядом со мной. «Открой глаза», - сказал он. «Мы пришли», - прошептал он мне на ухо. «Ничего страшного, ему это нравится, он тебе денег даст. Это приятно. Это весело, ведь так? Скажи ему, что ты думаешь, что это весело». Я слышал, как он говорил со мной, но не мог понять его слов, запутанных обрывков предложений, которые для меня не имели никакого смысла. Он сказал мне, чтобы я открыл глаза и посмотрел, что происходит, но я не стал этого делать. Мне снова было восемь лет, и я не открывал глаз.

Как и раньше, мальчик был не более чем видением. Однако на этот раз я не знал, как управлять сном; он казалось далеким от обычного спокойного сна и не обладал успокаивающим знанием того, что я скоро проснусь.

Я погрузился по локоть.
«Это приятно», - произнес голос мальчика.

Я забыл о том, что не один, должно быть, ненадолго забыл об Эвелин, Патчи и корове рядом со мной, потому что начал плакать. Я попытался сдержаться, но рыдание разбилось, как стекло, в моем горле. Эвелин обняла меня, её рука на мне шокировала также, как ледяная вода. Я склонился к ней и плакал, рыдал, потому что в тот момент я понял, что все то, что я недавно принимал за факты, было неправильным - все те мои новые убеждения о моих похороненных воспоминаниях, инопланетянах и их похищениях, все те идеальные объяснения моих проблем. Что, если все это, каждая частица этой новой истины была ложью? Что тогда?

Мать животного промычала, и вокруг нас сгустилась тишина. Мы сидели там, и в мире не были никого, кроме меня и Эвелин. Я пытался убедить себя, что они наблюдают за нами, спрятавшись в каком-то закутке на небесах, анализируя каждое наше движение своими бездонными черными глазами, ожидая наступающего дня, когда они снова коснутся нас своей грибовидной кожей.

Эвелин притянула меня поближе. Спустя некоторое время она распустила волосы, собранные в пучок; те упали на ее лицо, как черная вуаль. От волос пахло экстравагантно и таинственно - запахом редкого цветка, распускающегося только по ночам. Эвелин положила голову мне на плечо, и я вдыхал этот аромат.

Прошло несколько минут. Я попытался стереть изображение мальчика из своей памяти, потому что понимал: чтобы ни случилось потом - что бы я ни делал, но то невыразимое, что я должен был увидеть, открыв глаза, как он просил - могло оказаться за пределами того, с чем я смог бы справиться. Я перестал плакать и прижался к Эвелин.
- Это были пришельцы, - сказал я.
Моя рука онемела, все еще находясь внутри теленка.
- Это были они, ведь так?

- Да, - ответила Эвелин. - И все будет хорошо. Как бы ни было трудно в это поверить, но все будет хорошо.
Ее правая рука схватила меня за плечо, а затем постепенно левая рука скользнула в рану. Я чувствовал тепло её скользящей кожи, когда ее пальцы медленно тянулись дальше, исследуя глубины тела теленка, до тех пор, пока ее пальцы не перестали касаться моих.

 

ДЕСЯТЬ
Нейл МакКормик

Нью-Йорк манил, до отъезда оставалось две недели. И мама, и Эрик избегали этой темы, предпочитая вместо этого говорить о надбавке в двадцать центов за час, предлагаемой продуктовым магазином (мама), или о последней десертной смеси бабушки с дедушкой (Эрик). Ни один из них не хотел, чтобы я уезжал. Мама делала все, что могла, чтобы я остался дома; Эрик дошел до того, что покупал мне наркоту на еженедельное пособие своей бабушки.

Всякий раз, когда появлялась возможность, я торговал собой, обычно по ночам, когда мама работала. Я скопил достаточно денег, чтобы прожить в городе какое-то время, и Венди обещала, что я не буду платить за квартиру, пока не освоюсь. Но секс в Канзасе стал мне надоедать. По мере приближения даты моего отъезда я стал проводить вечера с Эриком, смотрел с ним фильмы ужасов по видаку. В среду, во время «Побоища гвоздезабивным пистолетом» [Nail Gun Massacre, фильм ужасов 1985 года], он заснул, положив голову мне на колени. Мне же хотелось быть в другом месте. «Спи спокойно», - сказал я. Я поцеловал Эрика в костяшки пальцев - чего я бы не сделал, если бы он не спал.

«Импала» заглохла на светофоре. Она была на последнем издыхании, но, по крайней мере, хоть стереосистема работала. Я увеличил громкость на крутящемся гитарном фидбэке песни, опустил окно и газанул, сжигая резину. Группа парней таращилась со своего угла Одиннадцатой и Майн. Я знал их еще со школы: их одурманенные наркотиками лица, стрижки коротко-по-бокам-длинно-на-макушке, их одежду, рекламирующую группы хэви-метал. Они были тем прошлым, которое я скоро забуду. Я крикнул им в окно: «Пошли на хуй!» И поблагодарил бога, что больше не буду жить в Хатчинсоне.

Я направился в дальний восточный конец Семнадцатой улицы. В среду вечером «У Руди» было людно. Машины теснились у тротуара и на стоянке. Я въехал в пустое место, поднял ручник и сунул руку в задний карман. В сложенном конверте лежали таблетки с кислотой, которые я купил тем утром у Кристофера. На лицевой стороне конверта он написал: «Приведи мои мысли к ощущениям». Я выбрал квадратик бумаги, на котором была изображена крошечная парусная лодка, и бросил его себе под язык. Он идеально вписался туда, как последний кусочек головоломки. «Ммм», - сказал я, ни к кому конкретно не обращаясь. Я просидел в машине до тех, пока не закончилась кассета, затем выключил зажигание.

У бара не было вывески, только пожелтевший листок бумаги на двери с его названием, написанным заглавными буквами. Когда я вошел внутрь, все повернулись и уставились на меня. Я вспомнил глупую поговорку из детства: «Сфотографируй, тогда надолго запомнится». Тогда я сказал именно это. Через несколько секунд толстенький лысый мужик схватил меня за плечо. У него были бегающие акульи глазки и рот, как у пойманной форели. Ещё у него был кожаный браслет и футболка «У Руди»: белый логотип на розовом треугольнике.
- Давай-ка посмотрим на удостоверение личности.

Я достал его.
- Черт, ты же знаешь, что я бывал здесь раньше.
Толстяк изо всех сил пытался определить, что удостоверение - подделка. Ему не повезло.

«У Руди», единственный квир-бар в Хатчинсоне, всегда казался пойманным в чрезвычайно запутанный временной виток. Однажды я где-то прочитал, что тенденции и практики восточного и западного побережья обычно укореняются на Среднем Западе за три года. Если это правда, то «У Руди» отставал на целый десяток лет. В ту ночь, например, из музыкального автомата доносилась мелодия конца семидесятых. «Я хочу дискотеку со всеми вами, ночь, долгую», - причитал певец.

И ещё одна вещь: клиенты были идеальными. Большинство из них являлись мужчинами, которых я хотел, мужчинами, которых я воображал перед тем, как заснуть ночью. Они совсем не походили на тех парней, что снимались в нынешней порнографии, которую мы с Эриком видели в витринах видеомагазинов, - парней с высушенными феном волосами, бритой грудью, блестящими и накаченными стероидами мускулами. Ребята из бара щеголяли растительностью на лице, пивными животами и выражениями на лицах, которые не увидишь перед домашними зеркалами. Не все выглядели привлекательными, но были настоящими. За пару недель, прошедших с тех пор, как я обнаружил это место, я встретился уже с несколькими из них, к трем ходил домой, и даже заработал на одном пятьдесят баксов.

В ту среду большинство парней были в клетчатых фланелевых рубашках и джинсах. В баре дыры на коленях их джинсов образовывали прямую линию, напоминающую ряд поющих ртов. Ради интереса я посчитал усы; разделив их на общее количество людей. Семьдесят девять процентов усачей.

В воздухе пахло смесью дыма, пролитого пива, кедровой стружки с пола и мускусного одеколона, который, вероятно, был в моде в Нью-Йорке десять лет назад. Прогулка через эти ароматы походила на плавание брассом по мутному озеру. Я заказал «Буд» [Budweiser, «Будвайзер» - торговая марка пива] и показал удостоверение бармену. По телевизору в баре некий Сент-Луис Кардиналс [бейсбольная команда] впечатал сингл поверх головы шортстопа. На висевшем на стене плакате с пятнами от воды колли и сенбернары были вовлечены в довольно интересную игру в покер. Я прокралась в угол, держа пивную бутылку словно волшебный фонарь.

Свет от музыкального автомата заливал мое лицо жидко-розовым цветом. Я завис перед ним, ища что-нибудь, что мне хотелось бы услышать. С самого моего детства моя мама мечтала о музыкальном автомате. Она показывала на экран телевизора, когда ведущий игрового шоу представлял его. «Когда мы выиграем в лотерею, то будем танцевать под него по всему дому».

Танцы с мамой были одним из самых ранних моих воспоминаний. Мне было года три или четыре. Мы находились на кухне, работало радио. Она схватила меня за руки и подняла, опустив босыми ногами на свои, большие, в сандалиях. Она вела меня, топая и кружась по комнате, все время держа за руки, таща меня за собой. Там, «У Руди», я все еще чувствовал ритм ее движений, по-прежнему ощущал аромат ее духов. Мама, танцующая всякий раз, когда пила. Мама, которая хотела подключить музыкальный автомат к розетке в гостиной. Я подумал, насколько сложно будет отключить музыкальный автомат и вынести его за дверь.

Я снова оглядел толпу. Я узнал несколько лиц; парень в конце бара был тем, с кем я спал на прошлой неделе. Робин. С тех пор, как я видел его в последний раз, он сбрил бороду до козлиной бородки. На нем была обычная фланелевая рубашка с рваными рукавами и слишком тесные Wranglers.

Робин болтал с парнем, который мог оказаться его братом. Знакомая манера, с которой они смотрели друг на друга, непринужденно расположившись на барных стульях, подсказывала мне, что они были просто друзьями, а не партнерами на ночь. Парень номер два выглядел неплохо. Я решил, что видел его раньше в «Сан-центре». Он заметил, что я наблюдаю за ним, и поднял бровь, глядя на Робина. Его рот сформировал слова: «Ты его знаешь?» Они оба глянули на меня. Робин кивнул. Я скользнул к ним по кедровым стружкам, и вся толпа, любопытствуя, уставилась на меня.

- Робин, - сказал я. Я кивнул его приятелю. - Кто это, братец Тук [монах, один из сподвижников Робин Гуда]?
Это было смешно, но я знал, что им это понравится.

Бинго. Оба засмеялись, запрокинув головы.
- Неважно, - сказал незнакомец. - Ты можешь называть меня так, если хочешь.

- Мы грабим богатых и воруем у бедных, - сказал Робин.
Он уставился на брата, явно удивленный тем, как тот пялится на меня.
- Ты богат или беден?

Я вспомнил сказку про Робин Гуда, которую мама читала мне перед сном много-много лет назад.
- Очень беден, - сказал я.

- Тогда мы должны тебе кое-что дать, - сказал Монах. Они снова засмеялись. Мне пришлось прикусить губу, чтобы не закатить глаза.

Робин вытащил крендель из корзины на стойке и разломил его пополам.
- Нейл новенький в городе, - сказал он Монаху. - Его отец - голливудский актер, а мама - международная стюардесса. Они в Хатчинсоне ненадолго.
Я едва вспомнил, что говорил ему эту пьяную ложь.

- Актер, - произнёс Монах. Он повернулся ко мне. - Где он снимался, я мог это видеть?

Этого я не ожидал. Лучше всего лгать спонтанно, так что...
- Он играет главную роль в будущем фильме под названием «Кровавая мания». Сюжет: испорченное мясо заражает и без того странную семью. Они сходят с ума, съедая всех, кто находится в непосредственной близости от их жуткого, затерянного в глуши фермерского дома. Конец. Мы с мамой летим во Францию на премьеру фильма в следующем месяце.
Я сделал глоток пива.

- Вот это да.
Монах подмигнул.
- А сам планируешь сниматься в кино? Ты смог бы. Ты немного похож на «о, кто эта милая звезда»?
Он сделал глоток густой жидкости шоколадного цвета, в которой два ледяных полумесяца звякали, как колокольчики. Я видел, как мама пила нечто подобное, только она часто украшала свой стакан мини-зонтиком, который сохранила со свидания с кем-то, чье имя я забыл.

Музыкальный автомат заиграл очень старую песню в стиле кантри-вестерн. Однажды, после того, как «Пантеры» выиграли игру Малой лиги, эта же песня играла, когда мамы и папы праздновали на стоянке жареными хот-догами и охлажденным пивом. Пространство на тротуаре превратилось в танцплощадку под гудящими огнями стадиона. Мы с товарищами по команде ошеломленно наблюдали, как родители танцуют и подпевают. Я помню, как бросился за Тренером.
- Уведи меня подальше отсюда, - сказал я. - Сейчас же.
Он отвез меня в свой дом, а не в мой.

Робин подпевал, фальшивя.
- С тех пор, как я видел тебя в последний раз, пришлось поработать, - сказал он.
Я не мог вспомнить никаких подробностей из его жизни. Только смутно помнилась обшитая коричневыми панелями однокомнатная квартира на южной стороне города рядом с железнодорожными путями. В ту ночь я, должно быть, реально был под кайфом.

Я со стуком поставил свою пустую бутылку на стойку между их локтями.
- Еще одну? - спросил Монах. Он уже тянулся к своему бумажнику - привычный мне жест мужчин его возраста.

После трех бутылок пива я наслушался достаточно обрывков историй Робина, чтобы вспомнить, что он был юристом, имел пуделя по имени Ральф, и отпраздновал свое тридцатидевятилетие в ночь перед тем, как мы трахнулись. Монах был его «деловым партнером», приехавшим на ночь из Уичито.
- Ребята, вы должны узнать друг друга лучше, - произнес Робин, его глаза метались между нашими лицами. Мне понравилась такая откровенность.

Кислота начала действовать на меня, и я сжал кулак, прижимая пальцы к внутренней стороне ладони. Тяжелый пульс моей руки бился о более слабый пульс в кончиках пальцев, кровь бурлила под плотью. Моя кожа казалась упругой. Именно тогда мне захотелось прижаться к кому-нибудь, чтобы получить то удивительное ощущение пульсирующих вместе двух кож, податливости и трения. Я вытянул руку, приложив ее к щеке Монаха Тука. Он улыбнулся. Его мускулы напряглись, и я ощутил линию его десен, гребень каждого отдельного зуба.

- Мне нужно поссать, - сказал он, но эти слова были кодом для чего-то совершенно другого.

Монах кинулся к туалету, дважды оглянувшись через плечо.
- Он хочет тебя, - услышал я шепот Робина рядом с собой, но его голос казался далеким, словно исходящим из секретной пещеры под полом бара.
- Иди и возьми его, - сказал этот голос.
Монах помедлил, прежде чем открыть дверь туалета. Я шел за ним следом.

По центру двери туалета был нарисован бык с кольцом в носу. Я закрыл и запер за нами дверь. В этот момент остатки кислоты успокоили меня, и мое тело стало нежным, блестящим, как статуэтка на полке.
- Эй, - сказал я и улыбнулся. Тук повторил за мной и улыбнулся. Я сказал это снова, потому что понимал, что это была самая глупая вещь, которую я мог сказать, и ему это нравилось. На этот раз я дотронулась до его волос. «Эээййй». Слово витало в воздухе, на самом деле это был совсем не мой голос. Он звучал так, как будто его приносило ветром.

Из крана капало. Вода в унитазе светилась сапфирово-синим, рулон туалетной бумаги расцветал в своем центре безупречной лилией. Я глянул вверх; увидев на потолке серое пятно в форме короны.

Плоть моего предплечья встретилось с его плечом. Сотни его волос коснулись меня, щекоча, как лапки насекомого.
- Мой маленький актер, - произнес он.
Это сделало свое дело. Я прижал его к стене, хлопнул рукой по заднице, задержав ее там. Встал на цыпочки и уткнулся подбородком в его открытый рот.

Он поднял руки над головой и скрестил запястья. Я всем заправлял. Я держал его как пленника, моя рука сжимала его запястья, прижимая к холодным плиткам, как будто стена была преградой, которую я должен был преодолеть его телом. Он поцеловал меня в ухо, которое все еще болело после того, как Эрик проткнул его. Я отодвинулся. Он слегка сопротивлялся, и я надавил сильнее, обездвиживая.
- Ты очень сильный парень, - сказал он. - Держу пари, ты можешь нанести некоторый ущерб.
Я кивнул, но внутри были дерьмовые мысли: то, что он сказал, попало в яблочко, но то, как он сказал, было неправильным, его голос был высоким и дребезжащим. Я вспомнил, что Кристофер Ортега однажды сказал о парне, с которым трахался: «Выглядит как Тарзан, звучит как Джейн». Монах снова заговорил. Я засунул свой язык между его зубами и глубоко погрузился в его рот, чтобы он замолчал.

Свободной рукой я разорвал ему рубашку. Казалось, что я двигаюсь быстро, а он - медленно. Пуговицы его рубашки цвета слоновой кости расстегнулись, обнажая грудь. Там скользила по волнам татуировка с китом, гейзер бил из его головы. Я нагнулся и укусил кита. Монах издал звук типа «ага». Он изогнулся так, что его сосок коснулся моих губ. Я схватил его зубами и прикусил, скрипя зубами об его твердый хрящ.

Я не был груб, как обычно, когда меня накрывало, - и я оттолкнул его ногу, когда он попытался провести ею по моему бедру. Я подумала, что это был не секс, а просто еще одно впечатление. И все же это было то, чего я хотел: плотный контакт, два толкающихся и бьющихся друг о друга тела, то, что на следующий день можно доказать по имеющимся синякам. Ещё мне хотелось испытать острые ощущения от осознания того, что я делаю его счастливым. Я хотел, чтобы он вернулся в Уичито и рассказал об этом своим приятелям. «Угадайте, что сегодня вечером я сделал с одним восемнадцатилетним парнем».

Я перестал кусать его сосок и вернулся в его рот, посасывая его нижнюю губу, как будто извлекая яд. В этом я преуспел, этому я научился давным-давно. Монах попытался сказать несколько слов, но они не смогли прорваться сквозь его губы.

Спустя десять минут я взобрался на него. Я мог взять его, как вампир. Слова «во власти» вспыхивали и гасли в моей голове, мне хотелось сделать то, что никто из нас не забудет: выцарапать мои инициалы на его плече, вонзить свой член в его задницу без презерватива, откусить мочку от его уха. Он ничего не знал обо мне, ничего, кроме имени - четырех жалких букв - которое могло оказаться очередной ложью. Он не знал ничего правдивого о моей жизни. Он даже не узнал бы моего лица, лица, которое не будет прежним завтра в обычном свете дня.

Я выдернул язык из его рта, прислонил голову к его плечу, и в ту секунду увидел себя - вспышку загорелой кожи в зеркале ванной. Его тело закрывало мое, и моя голова парила над его спиной, как раздутый кубок. Я понял, что он голый, хотя не мог вспомнить, как раздевал его. По какой-то причине это показалось мне скандальным. Я улыбнулся своему лицу. Отраженное выражение не походило на улыбку. Должно быть, из-за кислоты.

 

К тому времени, как я вышел из туалета, цифровые часы на барной стойке показывали час тридцать. Слюна от поцелуев Монаха покрывала мое ухо, которое - когда я прикоснулся к нему- напомнило мне распаренную мидию. Я слышал, как он позади меня откашлялся и застегнул молнию. Я хлопнул дверью. Там стояли двое мужчин и ждали. Один зааплодировал, когда я проходил мимо. Я не стал ждать стандартного рукопожатия или телефонного номера Монаха. «Ух ты», - сказал я Робину. Перспективы бара были на сто процентов хреновыми. Я шагнул вперед, оставив след в кедровых опилках, и галопом вылетел за дверь.

«Я сделал это от скуки», - думал я. В Нью-Йорке будет лучше. Я ехал по Майн со скоростью пятьдесят миль в час.  По другую сторону лобового стекла все было как в калейдоскопе; уличные фонари сливались в белые ленты.

Я остановился у «Квик-трип» и залил в бензобак пять галлонов. Затем побродил по магазину, делал вид, что собираюсь что-то купить, и сумел стащить две коробки Hot Tamales из-под носа продавца. Даже это не казалось таким захватывающим, как раньше.

«Импала» ожила. Я разорвал коробку, сунул в рот горсть конфет, затем выключил стереосистему и прислушался, как грохот мотора эхом разносится по главной улице. Я подумал, что на стоянке «Бургер Шеф» будут рыскать какие-нибудь уроды, пьяные ребята. Там никого не оказалось.

Кэри-парк тоже опустел. «Не повезло сегодня». Мне было все равно; с тех пор, как я открыл для себя «У Руди», хастлерство в парке осталось в прошлом. Теперь это место казалось мне старым карнавалом, на котором я когда-то побывал; его воспоминания окутывали меня, как призраки. Автомобиль проехал мимо вывески, хвастающейся историей Хатчинсона, её слова по-прежнему были скрыты под граффити ВЛАСТЬ НА ХУЙ и НЕТ БУДУЩЕГО, которую Венди и я распылили много лет назад.

Луна была похожа на кончик ногтя. Мои фары высвечивали толпы скелетообразных дубов, прорезая дуги во влажном и похожем на мед воздухе. Я поставил «Импалу» на гравийной дорожке, ведущей к детской площадке. Потом врубил дальний свет. Тот осветил качели, две скользкие горки, шаткую карусель. На секунду я испугался, что кислота обманет меня, и у меня возникнут галлюцинации призраков убитых детей. Я вышел и вытряхнул эту мысль из своей головы. Свет падал на край крошечной детской площадки. Я не мог поверить, что мое тело когда-либо было таким маленьким, чтобы поместиться в ее серебряных квадратах.

Я поплелся сквозь лучи дальнего света «Импалы» к туалету. Дверь оказалась не запертой, и, что удивительно, лампочки не были разбиты вандалами. Я потянул за болтающийся шнурок. Щелк-щелк. Стены были недавно выкрашены в оранжевый цвет, но, прищурившись, я все еще мог разглядеть призрак своего почерка - надписи, сделанной несколько месяцев назад. Я нацарапал «ДЛЯ ПРИЯТНОГО ВРЕМЯПРЕПРОВОЖДЕНИЯ» над своими условиями.

Я вернулся к машине. Приподнял воротник рубашки и зарылся лицом в него, ощущая кислый запах дыхания, пота и кончи. Я выехал из парка, проехав на красный свет, меня переполняло желание поскорее вернуться домой и окунуться в самую горячую ванну в мире.

К тому времени, как я добрался до Монро-стрит, я вспомнил, что по четвергам мама работает по утрам. Я представлял маму такой, какой часто видел ее, когда приходил домой поздно: дремлющей на диване, одна рука упала в сторону; ее пальцы касаются ковра, рот слегка приоткрыт, глаза дрожат за веками, рассматривая детали какого-то сна.

Мне не хотелось ее будить, поэтому я поехал в сторону трейлерного парка Эрика. У меня болел рот, его мягкие части пульсировали, как будто с него пинцетом сняли слои кожи.
- «Кровавая мания» выиграла приз Большого жюри в Каннах, - выкрикнул я. - Лучший актер Ричард Маккормик вручает свою награду своему единственному сыну Нейлу, который, как он утверждает, пойдет по его стопам, а затем и некоторым другим.

Вдалеке завыла собака. Я съехал на обочину Эрика. Он был дома, потому что там стоял «Гремлин», его переднее крыло все еще было мятым после той «маленькой аварии». Я закрыл глаза и попытался представить себе сцену внутри дома. На этот раз я представил его дедушку и бабушку, уютно устроившихся под лоскутным одеялом на латунной кровати, их очки, зубные протезы и ещё что-нибудь, было аккуратно разложено на тумбочке рядом с ними. В другом конце коридора на своем диване спал Эрик. Его лицо находилось в постоянной депрессивной хмурости. С плакатов на его стенах вниз на смотрели его герои.

Затем я поехал к Петерсонам. Я слышал, как жужжит их кондиционер, они оставили включенной систему полива газонов. В доме находился младший брат Венди Курт; ее мама и папа. За год, прошедший с того момента, как она уехала, моя нога не переступала их порога. Без сомнения, ее комната была пуста, на ковре остались татуировки ожогов от свечей, которые мы роняли во время сна, а стены были выщерблены из-за того, что мы вешали плакаты с любимыми группами новой волны. Когда-то, много лет назад, мы написали свои инициалы на обоях с фиолетовыми ирисами. В углу у пола мы выгравировали «ВДП» и «НСМ» ржавым острием канцелярского ножа. Мы по очереди держали нож: я писал ее буквы, Венди - мои. Я хотел ворваться в дом Петерсонов, проскользнуть в ее комнату и проверить, остались ли там наши инициалы.

Я думал о трех домах, трех разных мирах, в которых я прожил свою жизнь. Распылитель газона развернулся, и оросил решетку «Импалы». Та издала слабые хрустящие звуки, как будто руки гномов пытались выбраться из-под машины. Все это действовало странно успокаивающе. В конце концов, мои мысли об Эрике, Венди и маме слились, образуя путь, ведущий в другое место, к другому человеку. Я приходил в себя от кислоты. Я не помнил, как снова завел машину и как ехал обратно в сторону переулков у Майн. Но к тому времени, когда мои мысли прояснились, я оказался праздно сидящим перед домом, где когда-то жил Тренер.

Я сидел и смотрел на дверь и окна с ставнями. Я казалось, что вот-вот выбежит Тренер, раскинет руки, как будто они были созданы исключительно для того, чтобы обнимать мое тело. «Мой Нейл», - сказал бы он. Он переехал из Хатчинсона много лет назад. С тех пор дом покрасили, привели в порядок, отремонтировали крышу. Тем не менее, я все еще чувствовал его запах, слышал его дыхание. «Вот где все началось», - подумал я.

А потом я услышал из дома резкие вопли: заплакал ребенок. Я увидел свет в окне одной из комнат. Он погас, и снова зажегся в другой комнате.

Глядя в окно, я понял, что звук исходил из старой спальни Тренера. Я представил молодую мать в кружевной ночной рубашке, успокаивающую своего младенца в том же идеальном квадрате мира, где тренер растягивался рядом со мной в постели. Там он держал меня часами, положив мою голову на свою массивную грудь, и я прижимался к ней ухом, прислушиваясь к его сердцебиению.

Спустя некоторое время плач утих. Может, думал я, мама поговорит со своим младенцем. Может, она споет тайную и мирную песню, чтобы снова усыпить своего ребенка. Я закрыл глаза и схватился за руль, прислонившись к нему лбом, прислушиваясь.

 

ОДИННАДЦАТЬ
Брайан Лейки

Вечером, когда ожидался запланированный визит Эвелин, я помогал маме готовить мой любимый ужин: салат «Цезарь», спаржу и свиные отбивные, окруженные рвом из запеченного картофеля. Я открыл дверцу плиты, чтобы заглянуть.
- Ты испортишь еду, - сказала мама.
На ее фартуке была изображена большая рыба, готовящаяся съесть маленькую рыбку, а та, в свою очередь, готовилась съесть ещё одну, меньшего размера. Она не одевала его со времени ухода моего отца.

В ожидании Эвелин я поднялся наверх. Под кроватью мои восьмилетние глаза смотрели с фотографии Малой лиги из Торговой палаты. Только Эвелин знала, что я украл ее. К настоящему времени моя мать жила в другом царстве, отдельно от нас с Эвелин - похищенных НЛО - за пределами наших впечатлений.

Наступило начало августа, и журнал моих снов заполнился наполовину. Во сне я все еще видел инопланетян и пытался забыть сомнения, пришедшие мне в голову в ту ночь, когда я увидел изуродованного теленка Эвелин. Я твердо верил, что все мои сны были ключом к разгадке, частичками моего скрытого прошлого, которое теперь постепенно раскрывается. Как будто в моем мозгу располагались маленькие комнатки, и я входил в комнатку, закрытую на замок в течение многих лет, а в моем кулаке сверкал ключ.

Мне надоело пролистывать одолженные брошюры, поэтому я ожидал Эвелин, глядя на мальчика, стоящего в конце верхнего ряда фотографии. Я искренне верил, что он предоставит мне самый легкий путь к решению, и снова войдет в мои сны, чтобы сказать свое имя, где живет, что он сохранил с нашего, общего с ним одновременного похищения; и поведает о любых подобных переживаниях, которые у него остались с тех пор. Он был мне очень нужен.

Присутствие тренера все еще беспокоило меня: его квадратные плечи, его широкие песочные усы и взгляд, как у койота пронизывал фотографию, словно он знал, что будет смотреть мне в глаза через тысячи дней в будущем. Всякий раз, глядя на снимок, я прижимал руку к форме тренера, чтобы отгородиться от него. Это волнение было еще одной загадкой, которую я не мог разгадать. Я надеялся, что мой товарищ по команде, когда я встречусь с ним, сможет его объяснить.

- Спускайся сюда, - крикнула мама снизу.
Если бы я присоединился к ней, то мог бы рассчитывать на то, что она станет избегать темы НЛО, вытеснив ее из разговора, а вместо этого постарается обсудить мою «предстоящую студенческую жизнь» или «будущую карьеру в реальном мире». Мне не хотелось в этом участвовать. Я убедился, что дверь моей спальни плотно закрыта, притворившись, что не слышу ее из-за грохота синтезаторов и компьютеризированных барабанов. Через некоторое время она ушла.

Эвелин приехала на десять минут раньше. Когда я услышал ее машину на подъездной дорожке, я запрыгал вниз по лестнице. Она стояла в дверях, держа в руке шесть желтых гвоздик. Она была в платье, ее запястья украшали серебряные браслеты, лицо было нарумянено, а глаза покрыты тенями. Она отказалась от обычного пучка, и её волосы спускались по спине, заплетенные в темный хвост. Я впустил ее, протянул руку. Она отмахнулась от моей руки, и вместо этого обняла меня.

- Эвелин, - сказал я, - это моя мама.
На секунду мне показалось, что она также обнимет и мою маму. Вместо этого она вручила ей гвоздики. Моя мать приняла их так, словно взяла на руки извивающегося ребенка.

Это был первый раз, когда я пригласил гостя на ужин, поэтому водить Эвелин из комнаты в комнату казалось уместным занятием. Она задержалась у растений моей матери, лаская отдельные листья и побеги с нежностью, подобно медсестре с ожоговым пациентом.
- Кто-то слишком часто поливает этого малыша, - сказала она, приподняв бровь и глядя на стопку руководств к оружию и журналов НОА [Национальная Оружейная Ассоциация] на диване.

Эвелин последовала за мной на кухню и села за стол. Я поставил гвоздики в банку из-под майонеза, залил водой и сел рядом с ней. Мое колено задело ее ногу. Я подумал сначала о ее шраме, а затем о том, как она коснулась меня той ночью на своем поле, когда я плакал.

- Брайан рассказал мне, что вы тоже фанат Космосферы, - сказала мама. - Мне кажется, что он не пропустил ни одной программы с момента её открытия.

- Я тоже, - ответила Эвелин. - Как я сказала ему на днях по телефону, это чудо, что мы ни разу не столкнулись друг с другом.
Она развернула салфетку, которую я положил рядом с ее тарелкой.
- Моим любимым шоу была программа о необычной погоде. Еще мне нравились программы о вулканах и американских горках. А вот с историей железных дорог в Америке по-другому: она скучная.
Моя мама принесла обед, и Эвелин продолжила объяснять, что последняя вечерняя программа касается истории авиации.
- Я чувствую, что Брайану и мне она понравится.

Мы поели. Разговор затянулся, единственными его участниками были моя мама и Эвелин. Моя мать, казалось, испытывала нашу гостью, раскрывая ее слои, чтобы постичь какую-то крупицу правды, и мне это не нравилось.
- Я хотела бы побольше узнать обо этом процессе гипноза, - сказала она. - Поскольку, в конце концов, Брайан так этим заинтересовался.

Эвелин принялась рассказывать истории, которые я уже слышал. Моя мама почти ничего не говорила после того, как увидела репортаж об Эвелин в «Мире тайн». Но там, за обеденным столом, перед Эвелин из плоти и крови, моя мать предстала закоренелым скептиком. В какой-то момент она даже прищелкнула языком.

- А теперь я хотела бы задать вам вопрос, - сказала Эвелин. - Брайан сказал мне, что вы были там, когда он увидел свое первое НЛО - из тех, что он помнит. Это не редкость, что кто-то, видевший одно, видит и другое.
Она пошевелила пальцами около оправы очков, намекая на трепет воспоминаний.
- У вас бывают какие-нибудь видения?

- Нет, - сказала мама. - Я почти ничего не помню из того, о чем он тебе рассказывал.
Она остановилась и прижала нож к тому, что осталось от ее отбивной.
- Но мне не терпится узнать, что стоит за его подозрениями насчет пропавшего времени.

- О, я убеждена, что подозрения Брайана верны, - сказала Эвелин. - У меня нет никаких сомнений; с ним что-то случилось.
Моя мать смотрела на Эвелин точно такими же глазами, какие я видел у нее, когда она целилась из пистолета в бутылки 7-UP рядом с домом.

- У меня нет никаких сомнений, - повторила Эвелин.

Моя мама схватилась за руль, не сводя глаз с дороги. Эвелин развалилась на пассажирском сиденье, как если бы это было самое уютное кресло в мире. Я наклонился вперед с заднего сиденья, моя голова погрузилась в беспокойную атмосферу между ними. Хатчинсон все ближе вырисовывался на горизонте, и Эвелин указала на белое оштукатуренное строение.
- Знаменитый элеватор длиной в милю, - сказала она.

Мы достигли места назначения, когда сумерки покрыли инеем деревья и ряды домов. Ветерок пах жимолостью и дорожной смолой. Здание Космосферы, гигантский восьмиугольник шоколадного цвета, находилось рядом с общественным колледжем. Я осмотрел окрестности. Мне были знакомы здания колледжа, тротуары и лужайки, но теперь это место вызывало растущее ощущение страха: я, без сомнения, проведу здесь следующие два года своей жизни, изучая дисциплину, в которой до сих пор не был уверен.

Желтые листовки были приклеены к каждому фонарю на стоянке. Я прочел одну, пока мы шли к зданию. Там была изображена маленькая девочка с косичками по имени Эбигейл Хофмайер. Она пропала без вести двадцать первого июля. «Пожалуйста, помогите найти нашего ребенка», - написали ее родители внизу. Моя мать, читая через мое плечо, сказала:
- Это душераздирающе.

Мы втроем вошли в раздвижные стеклянные двери. По вестибюлю и соседнему с ним сувенирному магазину сновали люди, похожие на туристов. Следующее шоу должно было начаться через пятнадцать минут, поэтому мы с Эвелин осмотрели абсурдные сувениры, которые видели уже сотни раз. Моя мама села на скамейку в ожидании.

Стены сувенирного магазина украшали плакаты с планетами, а также астрологические карты и информационные списки американских астронавтов. Ракетные мобили и воздушные змеи свисали с потолка, балетно кружась против часовой стрелки. На полках стояли компасы, различные брелоки и карандаши, миниатюрные роботы и космические лазерные водяные пистолеты. Одна витрина была заполнена обезвоженными брикетами еды, напоминающими кирпичные обломки. ИДЕНТИЧНЫЙ ЗАВТРАКУ С ВЕТЧИНОЙ И ЯЙЦАМИ, СЪЕДЕННОМУ В КОСМОСЕ АСТРОНАВТОМ АЛАНОМ ШЕПАРДОМ! гласили блестящие буквы на упаковке. Эвелин осмотрела обезвоженный мясной рулет, затем опустилась на колени перед витриной с наборами моделей «сделай сам». Из одного дети в возрасте от восьми до восемнадцати лет могли построить модель неопознанного летающего объекта.
- Они не знают, с чем связываются, - сказала она.

Мы вернулись в вестибюль, где мужчина в бордовом костюме пропускал людей в дверь.
- Пора занимать свои места, - сказала мама.
Мы купили билеты и вошли в длинный холл, ведущий в зал Космосферы. Потолок был пустым и белым. Пахло синтетикой - почти приторный запах, наполовину запомнившийся мне, потому что также пахло в голубой комнате из моего сна.

Зрительный зал наполнился за считанные минуты. Слева от Эвелин сидела пожилая пара с одинаковыми косматыми стрижками. Глаза женщины были ошеломленными и слегка расстроенными, глаза, которые, возможно, только что видели, как ее собственный дом сгорел дотла. Она, как и все, пялилась в потолок, ожидая начала шоу.

Погас свет, и я услышал музыку, которая звучала как запись на кассете, которую мы слушали в машине. То, что раньше было белым куполом над нами, стало точной копией ночного неба. Краем глаза я заметил, как пара, сидящая рядом с нами, заерзала на своих местах. Их одинаковые цифровые часы испускали двойную зеленую ауру. Постепенно в «небе» наверху, одна за другой, загорались точки мерцающего света. Эта начальная симуляция неба всегда была моей любимой частью путешествий в Космосферу - она напоминала мне о прошлом, когда я забирался на крышу нашего дома и наблюдал за постепенно появляющимися ночными звездами, звездами настолько знакомыми, что я почти владел ими. Эвелин, должно быть, почувствовала мое волнение, потому что прошептала мне на ухо, определяя созвездия.
- Кассиопея, - сообщила она. - Большая Медведица, а рядом с ней Лео.

Мрачная музыка смолкла, и начался полнометражный фильм. Голос диктора был восторженным и бесполым, его тембр напоминал голос ведущего игрового шоу. «Добро пожаловать всем без исключения в «Безграничную синеву: историю полетов в Америке», - сказал он/она.

В фильме, в котором не оказалось ничего особенного, были прослежены события от братьев Райт до современных разработок в области авиации и космоса. Ничего, касающегося внеземной жизни, не материализовалось. В какой-то момент мама сжала мою правую руку. Затем Эвелин медленно взяла мою левую руку. Я подумал, знает ли кто-нибудь из них, где находится моя вторая рука. Я притворился, что мне неудобно сидеть на сиденье, и заерзал, освободил свои руки и сложил их на коленях.

 

По дороге домой мы видели пожары на горизонте - это фермеры сжигали скелетообразные стебли кукурузы после сбора урожая. Оранжевое сияние на краю неба, казалось, заставляло мир быть готовым расколоться, и я наблюдал до тех пор, пока огонь не превращался в искорку вдалеке. К тому времени, как мы прибыли в Литл-Ривер, сонливость уже просочилась в мои конечности. Эвелин помогла мне выйти из «Тойоты» и глянула в сторону своего пикапа.
- Не уезжай пока, - сказал я. - Мне нужно закончить экскурсию по дому. Есть два важных места, которых ты не видела.

Моя мама включила телевизор, смахнула журналы и села на диван, наблюдая, как метеоролог отслеживает извилины тропического шторма в Атлантике. Ее губы сжались в недовольной гримасе. Я подошел к двери в подвал, включил свет и повел Эвелин вниз.

У подножия лестницы я встал на цыпочки, пытаясь отодвинуть в сторону входную дверь. Когда-то мне для этого нужен был стул; теперь я был достаточно высоким, чтобы просунуть голову в отверстие, как это делала Дебора десять лет назад.
- Здесь моя сестра нашла меня, - сказал я Эвелин. Она кивнула, уже знакомая с этой историей.

Я заглянул внутрь. Каморка выглядела точно так же, как и много лет назад: пыль стала немного гуще, запутанная паутина плотно оплела цементные стены. «Вот где я решил спрятаться, - подумал я, - вот куда я пошел, чтобы уйти от них».

- А теперь на верхний этаж, - сказал я. - Ты до сих пор не видела мою комнату во всем ее великолепии.

Моя мать не смотрела, когда мы проходили мимо нее. Я поднялся по ступенькам, открыл дверь в свою комнату и вошел внутрь. Когда Эвелин последовала за мной, я вспомнил, что она сказала, когда я впервые навестил ее.
- Я убирался только для тебя, - передразнил я, проводя рукой по книгам, кассетам и одежде, которые все-таки немного прибрал этим утром.

Эвелин стояла в центре комнаты. Я не мог припомнить, чтобы кто-нибудь, кроме моих ближайших родственников, бывал тут раньше. Она осмотрела с верхней до нижней полки мой книжный шкаф, перебирая заголовки, время от времени хмурясь или ахая. Она провела рукой по деревянным шишкам на столбиках моей кровати, затем повернулась к стене.
- Мне не понравился этот фильм, - сказала она, указывая на мой плакат «Козерог-1» [Capricorn One - приключенческий художественный фильм 1977 года режиссёра Питера Хайамса, обыгрывающий детали конспирологической теории, известной как «Лунный заговор», применительно к вымышленной экспедиции на Марс]. Она повернулась к постеру «Злая красная планета» [Angry Red Planet - фантастический фильм режиссёра Иба Мельхиора 1959 года].
- А этот я никогда не видела.

Я растянулся на одном конце кровати; Эвелин заняла другой.
- Твоя мать не очень мне рада, - сказала она. - Мы разные люди. Я вижу, она думает, что я тебя украду.

- Я не думаю, что это так.
Я заставил себя улыбнуться, как будто в этом не было ничего особенного.

- Однажды в старшей школе у меня был парень, - сказала Эвелин. Эта сентенция возникла из ниоткуда, немного напугав меня. - Я тогда не был такой толстой. На нашем втором свидании он привез меня домой поздно, и когда я выходила из машины, из темноты появился мой отец, схватил за руку этого мальчика и сказал ему, что, если такое повторится снова, он лично оторвет ему голову. Вот и вся моя личная жизнь.

С того места, где я сидел, я мог смотреть через открытое окно. Шныряли осы, вылетая из своего гнезда на грязной крыше, и угрожая залететь внутрь. Внизу по склону мерцали случайные огни на кухнях, верандах или в комнатах. Огни стадиона создавали ореол над всем городом. Я вспомнил времена, когда мы с Деборой наблюдали, как игроки бегают по базам, ловят мячи, скользят к дому. Мне было интересно, играет ли тот мальчик из Малой лиги где-нибудь в мяч; живет ли он достаточно близко ко мне, чтобы можно было связаться с ним.

Я полез под кровать за фотографией в рамке.
- Это то, что мне нужно показать тебе.
Эвелин оглядела пятнадцать участников Малой лиги, пытаясь найти меня; и, увидев мое лицо, постучала пальцем по стеклу.
- О, не смотри на него, - сказал я, перехватывая её палец рукой, чтобы направить его к верхнему ряду.
- Вот он: тот, кто из сна.

Эвелин посмотрела на него, взглянула на меня и снова посмотрела на него.
- Значит, он твой мужчина. Да, он вполне может быть одним из нас.
Минуты проходили без единого слова, и мне было интересно, что она скажет дальше. Затем, без предупреждения, Эвелин подняла фотографию в рамке и с силой ударила ею по своему колену. Стекло раскололось. Она снова опустила его, и угол рамки попал в то место, где шрам от устройства слежения вился по ее коже. Осколки стекла обрушились на мой матрас и упали на пол.

- Что… - начал я. - Зачем?

- Тише.
Эвелин смахнула стекло рукой, не обращая внимания на порезы. Она вынула фотографию из рамки, стряхнула лишние осколки и стеклянную пыль и поднесла к лицу.
- О, Брайан, - сказала она. - Все как я и думала.

Она протянула мне лист восемь на десять дюймов тыльной стороной вверх. Там синими чернилами поперек белого был написан список имен:
(Верхний ряд, слева направо): К. Бейли, М. Райт, О. Шраг, М. Варни, Д. Портер, Дж. Энсмингер, Г. Ходжсон, Н. МакКормик, тренер Дж. Хайдер.
(Нижний ряд, слева направо): В. Мартин, Дж. Тиссен, Б. Лейки, Б. Коннери, Э. Эллисон, Т. Эллисон, С. Берг.

Наши имена. Мое имя «Б. Лейки». И имя того мальчика.
- Я не могу в это поверить, - сказал я. - Я должен был сам додуматься до этого.
Меня не волновали другие; мой разум быстро обратился к мальчику в конце верхнего ряда - «Н. МакКормику». Я произнес его имя вслух; повторил его. Это был тот факт, который инопланетяне хранили в своих конфиденциальных файлах, тот, который они записали рядом с «Б. Лейки».

- А теперь мы должны его найти, - сказала Эвелин, читая мои мысли.

Она полезла в карман платья.
- Кстати, чуть не забыла.
Она сосредоточила что-то в моей открытой ладони. Это был клубок шерсти из той ночи на ее ферме, красно-бело-черный мех, который она отодрала с забора из колючей проволоки.
- Я хочу, чтобы это было у тебя, - сказала она. - Шерсть ли того теленка или нет, но это доказательство того, что он был жив, что он был живым, дышащим существом, прежде чем они пришли за ним.
Эвелин сжала мои пальцы в кулак вокруг комочка шерсти и придвинулась ко мне.
- Нам всегда нужны доказательства. Чтобы помнить, что что-то происходило.

Затем она начала расстегивать платье, возясь то с одним, то с другим, пока не дотянулась до талии, и платье не собралось вокруг ее живота. Под ним оказалась футболка - которая когда-то была черной, но теперь потускнела до темно-серой. Спереди красовалась потрескавшееся и облупившееся изображение ее любимой группы, их карикатурные лица надувались и рычали.

- Kiss [Поцелуй, с англ; / название группы], - произнес я, и прежде, чем это слово сорвалось с моих губ, она прижалась ко мне, прижалась к моему телу, моя голова вдавилась в подушку. Она пробормотала что-то вроде: «Я думала, ты никогда не попросишь», и прижалась губами к моим. Наши зубы столкнулись. Она засунула свой язык в мой открытый рот, и я каким-то образом понял это, как будто ее язык обитал там ещё раньше и издавна. Но я не знал, как целовать в ответ. Я держал рот как можно неподвижнее, ожидая, когда она остановится.

Она отстранилась и поморщилась.
- Ой.
За край её ладони зацепился осколок стекла. Я наклонился к ней, чтобы рассмотреть его, но она оттолкнула меня, расстегивая мою рубашку, чтобы засунуть руку под нее. Она коснулась моей груди, ощупала крошечные светлые волоски вокруг моего пупка, двинулась вверх, чтобы пощекотать россыпь волос между моими ребрами. Ее рука истекала остатками крови, и она оставила темно-красную ухмылку под моим правым соском. Ее палец стер это пятно; щелкнул по соску.
- Я действительно хочу, чтобы ты почувствовал себя хорошо, Брайан.
Когда она произнесла мое имя, мое лицо вспыхнуло.

Эвелин стянула рубашку с моих плеч. Верхняя часть ее тела была обнажена наполовину; она легла на меня, положив голову мне на грудь, ее груди касались моего живота. В этом было что-то ужасающее: Эвелин, съежившаяся на мне, внезапно стала жалкой в том, как ее масса сжалась, белая плоть сморщилась - с кожей неровной, пупырчатой и в складках. Но еще более ужасающим было тело, на котором она лежала: мои тощие руки, неровный загар, оставшийся после моей стрижки газонов, мои алые прыщики на груди.

Я пытался сосредоточиться на чем-то другом - новом имени, которое я узнал, предстоящих днях, которые будут заполнены погоней за этим Н. МакКормиком, - но, как я ни старался, я не мог отстраниться от происходящего. Мне было тяжело. Эвелин сунула окровавленную руку мне в джинсы, не пытаясь расстегнуть пуговицу или молнию.

Еще до того, как она прикоснулась ко мне, я понял, что произойдет. Как будто я знал это годами, как будто мне был ведом секрет того, почему я никогда не приближался к чему-либо хоть отдаленно напоминающему секс: он может вернуть меня к тому, чего я не хочу, к воспоминаниям, которые витали в воздухе в течение многих лет, спрятанные в моей голове. Ее рука обняла меня, один палец осторожно провел по линии моего пениса, остановившись на кончике. Я чувствовал, как будто часть меня исчезает. Я испытывал тоже самое чувство ловушки, которое уже было всего несколько дней назад, той ночью на ее пастбище.

- Я не могу, - сказал я. - Не надо.

- Брайан, - сказала Эвелин, и, хотя ее губы шевелились, я услышал совсем не её голос.

- Будет хорошо, - говорил голос. Голос того мальчика. Да, голос Н. МакКормика.

«Открой глаза, все будет хорошо».

Что-то закрутилось. Моя голова превратилась в какое-то запутанное колесо обозрения, бесконтрольно крутящееся и вращающееся. Я плакал на пастбище Эвелин, но тут не стал плакать. За окном по-прежнему жужжали осы, вылетая из своего гнезда и глядя на нас своими радужными глазами.
- Б. Лэйки, - бормотали они. - Н. МакКормик.
Я схватил Эвелин за запястье и потащил ее руку из своих джинсов.

Она обмякла.
- Извини.
На этот раз это был ее голос, а не того мальчика. Я хотел сказать ей: «Нет, не извиняйся, дело не в тебе, а во мне». Но я не мог говорить. Она поднялась с кровати, извиваясь в объятиях платья. Я увидел красную струйку, образовавшую линию от ее ладони до запястья. Одна из ос влетела в открытое окно, закружившись пьяными кругами под потолком.
- Мне очень жаль, - сказала Эвелин.

 

После того, как Эвелин уехала, я выждал еще сорок минут. Потом я позвонил ей с телефона внизу. Я начал с того, что поблагодарил ее за то, что она обнаружила имена на обороте фотографии; постепенно я начал извиняться за неловкую кульминацию вечера.
- Забудь о том, что только что произошло. Что-то есть в моей голове, что-то они со мной сделали. Я не могу избавиться от этого.

- Понимаю, - сказала Эвелин.
В гостиной на диване лежала мама, свет от телевизора освещал ее лицо, она склонила голову, словно пытаясь услышать меня.
- И не волнуйся, ты справишься с этим. Просто нужно время.

Повесив трубку, я подошел к маме. Прошли годы с тех пор, как мы ругались, но я все еще помнил точенный изгиб ее губ, жесткую линию подбородка, когда она ругалась и кричала. Сейчас её вид был таким же.

Она подняла пульт на уровень глаз, выключила телевизор и посмотрела на меня.
- Ты должен мне кое-что объяснить, - произнесла она.
Я подумал об Эвелин с обнаженной грудью, лежащей на моей кровати, с её рукой в моих штанах. Догадалась ли мама? Но затем моя мама спросила. Она чуть не кричала.
- Почему ты исключаешь меня из своей жизни?

Она разозлилась больше, чем я ожидал.
- Она все понимает, - сказал я. - А ты - нет.

Моя мама передразнила меня.
- «Она все понимает». В том-то и дело, Брайан. Я хочу что-то понять. Но это тяжело. Скоро ты будешь в колледже, ты будешь занят. Я хочу, чтобы это время было нашим. А ты закрываешься от меня.
Она кричала, словно была молотком, пригвоздившим меня к месту. Пульт выскочил из ее руки. Я наблюдал, как он подпрыгивает под кофейным столиком, в конце концов остановившись рядом со открытым развлекательным разделом вчерашней газеты. АКТЕР УМЕР В 32 ГОДА, гласил заголовок.

Моя мать продолжила.
- Дело не в том, что я не хочу тебе верить. Я смотрела с тобой ту дурацкую программу, я купила тебе блокнот, чтобы ты записывал свои сны. Но ты не дурак. Я имею в виду, подумай об этом.
Хотя она не сказала это прямо, но я понял, что она имела в виду следующее: мысль о том, что вы, Брайан Лэйки, были похищены НЛО и исследованы космическими пришельцами, совершенно абсурдна.
Если бы она произнесла эти слова, внутри меня могло что-нибудь воспламениться.

- Я просто хочу проводить с тобой больше времени, - сказала мама. - Времени, которое не тратится на разговоры о том, как выглядит интерьер того проклятого корабля; на то, что ты чувствовал их пальцы, когда они протянули руки и схватили тебя. Пожалуйста. Я понимаю, что тебе нужно разобраться со всем этим.
Выражение ее лица слегка оттаяло.
- Мы должны были поднять этот вопрос раньше. Если ты хочешь обратиться к кому-нибудь за помощью на самом деле, в этом нет ничего плохого, такое предлагают даже в тюрьме, бесплатно. Многие люди, которых я знаю...

Честно говоря, идея психиатрической помощи в связи с тем, что, как я искренне считал, произошло со мной, не так сильно меня разозлила. Однако истерика показалась правильной реакцией. Я позволил своим глазам расшириться, достигнув мультяшных размеров. Рядом со мной не было ничего, что можно было схватить и бросить, поэтому я просто вышел из комнаты. Она не последовала за мной. Я вышел на улицу, к машине, и, пока шел, я вспомнил ту ночь, когда ушел мой отец - как мы с Деборой слушали с лестницы, как он пробежал через дом, хлопнул дверью и навсегда ушел из наших жизней.

Я тоже уехал. Я не был похож на своего отца; в конце концов я вернусь. Но в то же время мне хотелось побыть одному, хотелось спланировать свой следующий шаг. Машина ехала по грунтовой дороге, колеса крутились. Я пересекал шаткие мосты; миновал стальные ребра ограждений для скота, которые посылали злые вибрации всему моему телу. Я проехал несколько акров, заросших стеблями кукурузы. Мои фары осветили призрачное пугало, сгорбленное и исхудавшее на кресте. Впереди манили слабые огни Хатчинсона.

«Открой глаза, все будет хорошо». Я должен понять, что все это значит.

Добравшись до Хатчинсона, я катил по случайным улицам. Большая часть города сидела в безопасности за закрытыми дверями. Я болтался то тут, то там почти два часа, останавливаясь перед каждым отдельным домом. Я внимательно осматривал почтовые ящики, ища его имя.
- МакКормик, - говорил я с надеждой. - Давай только одних МакКормиков.

К трем часам я нашел одного Маклина, одного МакКракена и двух Макаллистеров, но ни одного МакКормика. Скоро будет утро. Моя мать начнет волноваться. Я глянул в зеркало своими осоловевшими глазами, развернулся в центре улицы и направился домой.

 

ДВЕНАДЦАТЬ
Эрик Престон

Утро запланированного переезда Нейла в Нью-Йорк началось как любое другое. Это был день неработающих кондиционеров и быстро тающих кубиков льда, день, когда небо было настолько безоблачным и залитым солнцем, что никому не предоставлялись привилегии тени. У меня разболелся живот и вскочил волдырь размером с монету. Последнее меня не беспокоило; Я все равно не ожидал прощального поцелуя.

Я дождался полудня, чтобы набрать его номер. Ответила миссис МакКормик.
- Привет, Эрик, - сказала она. - Погода исключительная, и мне не нужно быть на работе. Соня все еще в постели. Давай сделаем его последний день в житнице Америки незабываемым.

Мои бабушка и дедушка не спали уже несколько часов. Они сидели на корточках в саду, одетые в одинаковые передники и шляпы от солнца. Бабушка прикасалась своими желтыми резиновыми перчатками к овощам, которые она собирала для меня на следующий вечер, когда я буду дома и проголодаюсь. Дедушка возился с бархатцами и анютиными глазками, которые посадил в шины - изношенные «Мишлены», разбросанные по лужайке, добавляли ветхости старому трейлеру. Температурный датчик на крыльце - ржавый оловянный бродяга, стягивающий комбинезон, чтобы показать термометр, - поднял красный уровень до девяноста градусов [по Фаренгейту / ок.33 по Цельсию].

Я сел рядом с ними. Дедушка вручил мне хрустящую двадцатидолларовую купюру. Когда он спросил, куда я направляюсь, я объяснил, что мой «хороший друг» уезжает из города этим вечером, сказав, что вернусь еще до наступления темноты, и поспешил к «Гремлину». Бабушка предупредила, что дневное количество пыльцы подскочило до некомфортно высокого уровня. Она щипнула горячечный воздух, и дедушка помахал мне рукой. До свидания, до свидания, увидимся позже.

По дороге к Монро-стрит я внимательно следил за тем, что меня окружало. На лужайке в конце квартала группа детей в купальных костюмах, крича и хихикая, играла под разбрызгивателем. Тремя кварталами дальше у канавы сгорбился мужчина, пытаясь выудить что-то из водопропускной трубы. Парни сидели на капотах машин, их радиоприемники гремели хэви-металл. Хатчинсон ничем не отличался от себя прежнего. Но сегодня Нейл уедет навсегда. Я же застрял тут - нить не того цвета, вплетенная в мягкую ткань города.

Нейл стоял у ворот своего гаража рядом с мамой. Они подозрительно ухмыльнулись. На миссис МакКормик было зеленое платье с ромашками. На Нейле - джинсы и обычная белая рубашка. Он был выше матери. Ее волосы, немного длиннее, чем у сына, были такими же густыми и черными, только кое-где с седыми прожилками.

Я захлопнул дверцу машины.
- Не так быстро, - сказал Нейл.

- Мы в настроении для небольшого путешествия, - сообщила его мама. В руке она держала лакричные палочки, обвивающиеся вокруг её кулака подобно красно-черному лассо, и раскладную карту дорог Канзаса. У ее ног лежал бумажный пакет.
- «Импала» ведет себя плохо, - продолжила она. - Боюсь, это трансмиссия. Я готова дать тебе денег на бензин, если ты согласишься свозить нас, - она положила ладони на покрытый шрамами капот «Гремлина», словно собираясь духовно исцелить его, - на этой маленькой девчушке.

- Без проблем, - сказал я. - Куда едем?

Миссис МакКормик развернула карту и расправила ее на капоте. Она провела линию от Хатчинсона до Грейт-Бенд, города, находящегося примерно в часе езды на северо-запад. Затем ее палец скользнул к пастельно-зеленому квадрату на карте. Я скосил на зеленое глаза и прочитал: «Природный заповедник Шайенн Боттомс».

- Мы проведем там день, - сказала она.
Она подняла бумажный пакет, и я услышал, как звякнули бутылки.
- Вино и сыр. И если ты не будешь возражать, когда придет время, мы проводим Нейла в аэропорт.

Они уже настроились, и я не стал спорить. Нейл сел рядом, а его мама забралась на заднее сиденье.
- Тесновато, - сказала она. Ее глаза встретились с моими в зеркале заднего вида. - Но я не жалуюсь!

Я покинул город через Плам-стрит, выехав из округа Рино в Макферсон, свернул на шоссе 56 и оно привело нас в еще один округ, Райс. Перед нами тянулась полоса асфальта, мерцая и изгибаясь, как водяная змея. Августовское солнце опалило плоские поля, и мы увидели три разные прогалины, черные от сгоревшей травы. Зернохранилища нарушали ровную скуку земли, в их серебристых цилиндрах отражалось только голубое небо. Казалось, что в округе Райс совсем не осталось людей. На одном пастбище группа лошадей бездельничала под единственным деревом; они были настолько измучены, что даже не взглянули в нашу сторону, когда Нейл, протянув руку через мою, посигналил. Мы проезжали мимо множества городов - Уииндома, Литл-Ривер, Митчелла, Лайонса, Чейза, Эллинвуда - постепенно приближаясь к Грейт-Бенд. Как бы мне ни хотелось ненавидеть Канзас и его удушающую жару, до меня дошло, что штат почти прекрасен, почти как у меня дома.

Мама Нейла сверяясь со картой, рассказывала нам об исторических достопримечательностях и численности населения. Она просмотрела изображение Канзаса сверху донизу, называя заслуживающие внимания названия городов:
- Протекшн. Никодимус. Медицин Лоудж.
Она указала в Холкомбе на дом убитой семьи из той знаменитой книги [Город Холкомб приобрел национальную и, в конечном итоге, международную известность 15 ноября 1959 года, когда четыре члена известной семьи Клаттеров (отец Герберт (48); его жена Бонни (45); их младшая дочь Нэнси (16); и сын. Кеньон, (15) были найдены связанными и застреленными в разных комнатах своего дома на семейной ферме Ривер-Вэлли на окраине Холкомба]. Она указала на Абилин, Эмпорию, Додж-Сити. Она показала нам крошечный Херкимер, где жил её бывший парень.
- Все насмарку. Заехать так далеко, чтобы за тобой ухаживал придурок без мозгов.

Нейл кивнул, когда она это сказала. Он жевал ту же жевательную резинку, какой вознаграждал за улетевшие мячи в «Сан-центре», выдувая из неё пузыри шириной с его лицо.

Рекламные щиты представляли рестораны Грейт-Бенда. «Блэк Ангус», «Шведский стол Смита» (Готовим по-домашнему в ресторане Рок Боттом Биллин), «У Джима с Бобом» и «Сельская кухня» (Бесплатные 72 унции стейка, если съесть за один присест). Мама Нейла склонилась к переднему сиденью.
- Кто проголодался? Давайте дадим что-нибудь нашим организмам перед вином, сыром и прогулкой по природе.

Мы остановились на «Крим Кап». На его вывеске красовался высокий рожок мороженого, который мерцал и блестел белым неоном даже при ярком дневном свете. Миссис Маккормик шла впереди с лакрицей в руке. Около двадцати клиентов кафе уставились на то, как мы входили внутрь; некоторые буквально высунулись из своих виниловых кабинок, вытянув головы в нашу сторону. Официантка поспешила прочь от жаровни с луковыми кольцами и заняла позицию у кассы. Заказывал на всех Нейл.

- Вы ведь не отсюда, да? - спросила официантка.

- Мы студенты по обмену из небольшой общины, занимающейся выращиванием моркови в Исландии, - сказал Нейл, беззастенчиво почесывая промежность. Он кивком указал на свою маму. - Она наша учительница географии, поехала с нами, чтобы написать книгу о флоре и фауне Канзаса.
Ложь Нейла была потрясающей.

- Это хорошо.
Официантка вручила нам пластиковую табличку с номером двадцать девять. Я схватил ее и скользнул в кабинку напротив Нейла и его мамы. С противоположной стороны кафе за нами наблюдала группа парней. Все они были уродами. Их глаза внимательно рассматривали мою стрижку, подводку для глаз, сережку Нейла, мою одежду, мой волдырь и грудь миссис МакКормик. Я услышал протяжный голос, произнесший слово «гомосеки», почти приветственно, как будто оно было последним словом в национальном гимне.

Я пробормотал «белая шваль». Мама Нейла подмигнула мне.
- Они просто завидуют, - сказала она.
Нейл вскинул подбородок кверху. Он наслаждался моментом, свыкнувшись с подобным. Я боялся, что он плюнет или бросит в них лед.

Официантка принесла еду и забрала с нашего столика карточку «двадцать девять». Зубочистки для коктейлей пронзали каждую булочку, как крошечные праздничные мечи. Из свиной вырезки миссис Маккормик просочилась лужица жира, рядом с ней были ломтики помидоров и увядшие листья салата.
- Из-за этого стоило прокатиться, - сказала она.

Под столом моя нога задела лодыжку Нейла. Он пошевелил ногой и выглянул в окно.

Мы наполовину закончили с едой, прежде чем засранцы из-за соседнего стола набрались храбрости и подошли к нам. Один из них принял какое-то решение и направился к нашей кабинке. Его передний зуб был сломан. На нем была кожаная повязка с заклепками, черные ковбойские сапоги, рваные джинсы и футболка с замысловатым рисунком какого-то немецкого «художника», который пользовался популярностью у детей в художественных классах школы. На этом рисунке лестницы закручивались и петляли вокруг, между и поперек друг друга, создавая оптическую иллюзию. Это было полной противоположностью обычных пейзажей Канзаса.

Этот тупица скрестил руки на груди, напрягая бицепсы. Он откашлялся, и я понял, что извергнется что-то ранящее и саркастическое.
- Можно сказать, что вы не отсюда.
Его расколотый зуб напоминал крохотную гильотину, подвешенную к опухшей верхней десне.
- И мы просто хотели, чтобы вы знали, - пауза -, это зона, свободная от СПИДа.

Мой рот открылся. Мне захотелось отдубасить его, но вместо этого я попытался отправить ему особенно разрушительное телепатическое сообщение. «Падай замертво, говнюк», - вот все, что я смог создать.

Миссис МакКормик оказалась лучше. Она глянула ему прямо в глаза.
- Ты злой человечек, - сказала она.

Настала очередь Нейла.
- Отвали, - сказал он этому парню. Затем перегнулся через стол, и на виду у всего кафе засунул язык между моими приоткрытыми губами. Он сделал это только ради эффекта, но я закрыл глаза, на долю секунды забыв об окружении, позволяя скучной атмосфере ресторана раствориться вокруг меня, лелея язык, которого не было у меня во рту несколько месяцев.

- Гребаные педики, - произнес парень и вернулся к своим приятелям.

Я вспомнил, как перед сексом Нейл хрустел полной чашкой льда; как от его языка исходил холод, когда он обследовал мой рот. Тут, в «Крим Кап», его язык был таким же холодным. Я хотел, чтобы он просунул его сквозь мои зубы в горло, чтобы задушить меня.

- Пошли отсюда, - сказала миссис МакКормик. Она уронила остатки своего сэндвича, и мы поспешили прочь. Когда мы миновали стол этих придурков, две ноги вытянулись, чтобы подставить нам подножку. Нейл глубоко вздохнул и рыгнул на них, и мне вспомнился голос маленького мальчика с пленки, которую я слышал в его комнате. Я так и не расспросил его об этом.

Я ощущал на себе взгляды, даже не поворачиваясь к окнам кофе.
- Это ужасно, - сказала мама Нейла. Она заползла в «Гремлин» и начала хохотать. - И грязно к тому же. Мы больше не приедем в «Крим Кап».

Мы поехали в сторону Шайенн Боттомс. Я заехал на заправочную станцию, ее зеленый логотип с бронтозавром был нарисован на цементной стене. Миссис Маккормик высунулась из заднего окна и спросила дорогу. «Два квартала в ту сторону, поверните направо, затем еще два квартала, следите за указателями», - сказал дежурный. Он размахивал руками, как дворники на ветровом стекле.

Мы последовали его инструкциям. Я вел машину по дороге, которая вилась от городской черты Грейт-Бенд. Мы отъехали подальше от всего. Два указателя рекламировали эту природную оранжерею: один на правой обочине, другой - на левой, простые черные печатные буквы ШАЙЕНН БОТТОМС на белом фоне. Левый знак был испорчен, и теперь слова читались как АЙ ТОМ.

Когда мы добрались до места, мир, казалось, открылся и выровнялся. Шайенн Боттомс представлял собой болотистую местность размером пять на пять миль, территорию, которая казалась более типичной, скажем, для Луизианы, чем для Канзаса. Воздух был тяжелее, дымнее. Деревьев было мало; их заменяли высокие шелестящие травы и папоротники, лазурный тростник и орляк. Заросли рогоза колыхались на ветру, торчали из неглубоких водоемов и грязевых холмов. Все выглядело вымытым отбеливателем.
- Удивительно, - сказал я.
Мы покинули город, углубившись в это новое царство.

Повсюду бегали птицы, их лапки скользили по грязи цвета арахисовой скорлупы. Зуйки перемешались, взволнованные гостями на удивительной вечеринке. Их раздвоенные следы составляли зигзагообразные узоры на грязи. Кремовая цапля стояла в одиночестве и выглядела несчастной.
- Посмотрите туда, - сказала мама Нейла, указывая на зеркальный пруд, в котором древесные утки выписывали восьмерки. Сцена выглядела нереальной, почти комичной. Мне казалось, что вот-вот выскочит крокодилья пасть и поглотит птиц.

Нейл глянул в зеркало заднего вида, затем через плечо.
- На много миль вокруг никого, - сказал он. - Мы одни.

Я припарковал машину у дороги в месте, которое я оценил, как точный центр Шайенн Боттомс. На нас обрушилась жара. Мы с Нейлом вышли, и комар сел на мое предплечье. Под моей рукой от него остался кровавый апостроф.

Мама Нейла выкарабкалась с заднего сиденья, сжимая пакет в кулаке. Она разложила вино и сыр на капоте машины. А также вытащила три плитки шоколада, все время завороженно глядя на цветущий поблизости куст. Цветы росли близко к земле, толстые соцветия с белыми лепестками окружали красные центры, тянущиеся вперед, как трубные колокола. Там зависло несколько пчел. Нейл подошел и сорвал цветок с куста, затем принес его и заправил за ухо своей мамы.

Заквакала лягушка-бык. Нейл стянул с себя рубашку - которую украл из Объединенной благотворительной организации методистов, - и швырнул в открытое окно на переднее сиденье. Он проглотил вино и сел на капот рядом с куском чеддера.
- Аааа, - воскликнул он, вытянув руки перед собой. При звуке его голоса лягушка замолчала.

Я также снял рубашку, обнажив свою белую кожу. Миссис МакКормик надела солнцезащитные очки и выскользнула из платья, обнажив обтягивающее бикини. Мы присоединились к Нейлу, вытянув ноги на капоте, спиной к лобовому стеклу. Нейл отдыхал между нами, где ему и было место. Ему оставалось восемь часов до Нью-Йорка.

Мы втроем ели и пили, в конце концов отказавшись от сыра, но продолжая пить вино. Мы смотрели на болота, слушали сверчков, шелест сухой травы, свист, кряканья и трели разнообразных птиц, которым каким-то образом удавалось гармонировать в перенасыщенном воздухе. Я все надеялся увидеть зимородка или какую-нибудь не менее провокационную птицу, но никто так и не появился.
- У Нейла приближается день рождения, - сказала его мама, лениво и невнятно произнося слова, словно погружаясь в сон. - Впервые за девятнадцать лет меня не будет рядом, чтобы отпраздновать.

- Мы сейчас празднуем, - откликнулся он.

Она похлопала его по колену, затем наклонилась, чтобы похлопать мое.
- Так и есть, мы празднуем.

В тишине прошел почти час. Мне показалось странным, как много можно увидеть, услышать, даже понюхать. Шайенн Боттомс, страна замедленного движения. Время от времени над машиной пролетала стая гусей, крича и гогоча, и рука Нейла взлетала, чтобы проследовать за ними по небу. Солнце пожирало любые облака, пытавшиеся материализоваться. Куски сыра буквально дымились; Нейл пнул их босой ногой, и они отскочили в траву - пир для муравьев. Я глянул на его маму, чтобы увидеть реакцию. Она спала. Цветок упал с ее уха. Ее лицо и плечи уже покраснели. Я достал из машины рубашку и прикрыл её.

Нейл налил остатки вина в свою чашку и отпил.
- Мой мочевой пузырь вот-вот лопнет, - объявил он.
Он побежал к канаве, громко хлюпая там ногами, и шагнул в камыши. Я слышал, как расстегивается его молния, как стучит его моча, попадая в грязь. Над головами влетели гуси, такой густой стаей, что ненадолго затмили солнце.

- Эрик, - позвал Нейл. - Иди-ка сюда.
Я скатился с капота, стараясь не разбудить его маму.

Я направился к камышам, кузнечики катапультировались в разные стороны. Один спикировал в сторону спины Нейла, и я увидел, что он стоит там с джинсами, собравшимися на коленях. Он повернулся. Он сжимал свои яйца и член в одной руке, показывая себя мне. Другая рука лениво почесывала гребень его лобковых волос.
- Сделай мне одолжение. Погляди.
Я наклонился и упал коленями на рыхлую землю. Я вспомнил, как однажды в спальне Нейла при других обстоятельствах занимал такое же положение. Но сейчас у него не стояло.
- Я истекаю кровью, - сказал он. Он походил на невинного ребенка. - Что это со мной?

Я оттолкнул его руку, которая не переставала чесать. По коже промежности Нейла, почти скрытой в черных завитках его волос, были разбросаны крошечные точки крови из ссадин от его ногтей. А вперемешку с кровью имелись черные пятнышки, похожие на маленькие горошины перца, впившиеся в кожу. Я сразу узнал в них крабовых вшей. Я отщипнул одного. В косых лучах солнца я видел, как похожие на усы лапы существа извивались у моего пальца.
- Гадость.
Я отбросил его и уставился на Нейла, его мягкий член и паразитов рядом со своим ртом. Он не имел никакого представления о подобном. Камыш вокруг его головы тихонько шелестел, а между его верхушками проносились ореолы мошек.
- У тебя вши, - сообщил я.

Его глаза расширились. Он улыбнулся болезненной, вымученной улыбкой, которую изображает человек, когда ему делают татуировку.
- Ох.
Мне захотелось ударить его, начать проповедовать ему о его хастлерстве, о сексе тут и там с разными парнями, о его незнании последствий. А затем мои мысли о сексуальной жизни Нейла привели к другим мыслям, ко всем моим поверхностным страхам перед герпесом, сифилисом и СПИДом, и, прежде чем я смог заткнуться, я открыл рот и сказал то, что должен был просто попытаться передать через мозговые волны. Я сказал:
- Тебе лучше предохраняться.

Нейл уставился на меня: красивая, изысканная, бронзовая статуя, которой я хотел поклоняться.
- Я предохраняюсь, - сказал он.

При звуке голоса Нейла тростник рядом с нами затрепетал, и что-то поднялось в воздух, медленно хлопая крыльями. Мы с Нейлом взглянули вверх, затаив дыхание, и увидели огромную птицу, цаплю, ее узкий клюв бананового цвета рассек солнце, ее гребенчатая голова выступала вперед, ее шея наклонялась и опускалась, а перепончатые лапы втянулись в ее тело, пока она поднималась. Короткое время она маячила прямо над нами. Она бросила на нас свою тень, и я увидел, что ее оперение было не белого цвета, а сапфирово-синего, которое, как я знал, редко встречается у канзасских цапель. Это был чистый цвет неба до восхода солнца. Мы смотрели, как она улетает. Нейл поднял штаны, и мы вылезли из камыша, не отрывая взгляда от цапли. Его мать все еще спала, ни о чем не подозревая, на капоте машины. Крылья цапли двигались и махали, двигались и махали, пока она удалялась все дальше, летя на северо-восток.

«В направлении Нью-Йорка», - подумал я.

 

К тому времени, как мы увидели указатели международного аэропорта Уичито, большая часть дня прогорела, а вечер превратился в бесцветную шелуху. Мы почти не разговаривали с тех пор, как выехали на шоссе. Я знал, что все мы думаем об одном и том же: в каком направлении пойдет наша жизнь сейчас? Эта мысль казалась дико мелодраматической, и я сосредоточился на дороге, пшеничных полях, песчаных съездах, ведущих к фермам по сторонам дороги.

Рейс Нейла - только в одну сторону, а не туда и обратно - должен был вылететь ровно в 19:30. Он стоял перед стойкой регистрации багажа, ухмыляясь. Служащий проверил его билет, нажимая клавиши на своем компьютере. Снаружи зоне погрузки за раздвижными стеклянными дверями стоял раненый «Гремлин», синее бельмо на глазу. Сейчас мне требовалось обнять Нейла. Я понимал, что если прикоснусь к нему, то начну рыдать. Вместо этого я протянул ему пакет, который забрал в аптеке Грейт-Бенд после того, как мы уехали из Шайенн Боттомс. Я объяснил Нейлу и его маме, что «бабушке нужен аспирин». Я солгал. Внутри находилась коробка с убийцей вшей, «педикулицидом», средством для уничтожения его крабовых вошек. «Небольшой прощальный подарок», - прошептал я и сунула его Нейлу в сумку.

Миссис Маккормик наклонилась к Нейлу. Она потерлась кончиком носа о его подбородок, поцеловала в щеку и положила голову ему на плечо. Он наблюдал за окружающим в аэропорту, его глаза метались между толп незнакомых людей, не обращая внимания на меня или свою маму.
- Я люблю тебя, - сказала она ему в плечо. Затем - как будто она что-то знала:
- Будь осторожен.

Нейл покачал бедрами, его обычный способ почесаться, не используя руки. Он поставил сумку на конвейер через рентген и прошел через датчик безопасности. Я бы поставил месячное пособие на то, что тот запищит. Этого не произошло.
- Ура, - сказала его мама.

По другую сторону огромного стеклянного прямоугольника из зеркального стекла ждал Боинг 747, который должен был взлететь через считанные минуты. Не было смысла оставаться и смотреть. Нейл поднял руку, и мы развернулись, чтобы уйти.

 

Я подумал, был ли я настоящим дэт-рокером - если бы я искренне верил в свою черную одежду и крашеные волосы, в свое увлечение черепами, крестами и ветхими кладбищами, или в меланхолические и нигилистические тексты, засорявшие песни моих любимых групп, - тогда бы я повесился. Мои родители уже лежали на глубине десяти футов. С таким же успехом и Нейл мог быть рядом с ними. Я взял свой дневник, нацарапал фигурку, вытянутую из петли, и десять минут обдумывал подходящую метафору того, что ждет меня впереди. В конце концов я остановился на том, что «мое будущее - утешительный приз».

Спустя две недели после отъезда Нейла я поклялась перестать хандрить в своей комнате. Стихи, которые я писал, были не чем иным, как плаксивыми обличительными речами, от которых я наверняка краснел бы позже. «Время перемен», - сказал я. Я дождался, когда мои бабушка с дедушкой сядут в автобус центра пожилых, чтобы после обеда поиграть в лото. Затем я порылся в каком-то барахле в гараже, отыскивая набор для ухода за собакой, которым они пользовались много лет назад, ухаживая за своим ныне покойным пуделем. Я прикрепил нужную мне насадку к машинке для стрижки и глубоко вздохнул. В зеркале ванной волосы развевались пушистыми черными прядями, обнажая потертую блондинистость под ними. «Ох». Я выглядел так, будто только что сбежал из лагеря смерти. Я выкрашусь снова позже.

Я ехал по Хатчинсону с опущенными окнами, наслаждаясь легким ветерком, обдувающим мою остриженную голову. Я проехал мимо ярмарочной площади, где заключенные KСИР [Исправительное учреждение штата Канзас] косили, убирали, устанавливали аттракционы и билетные кассы для предстоящей ярмарки штата Канзас. Она будет для меня первой, но Нейл пропустит её. Через дорогу была открыта булочная, где мы с ним воровали фруктовые пироги. В одной витрине, оставшиеся после недавних праздников, лежали черствые торты с надписью С ДНЕМ МАТЕРИ, ДЛЯ ФАНТАСТИЧЕСКОГО ОТЦА и так далее.

На светофоре из своей машины выглядывали двое хэви-металлистов.
- Скинхед, - рявкнул один из них. Это слово так отличалось от слов «педик» или «урод». Я мог к этому привыкнуть.

Я ехал к северной Монро-стрит, предвкушая реакцию мамы Нейла на мои волосы и надеясь, что она будет сопровождать меня в походе по благотворительным магазинам. На обочине стояла машина - «тойота», солнечные блики рикошетили от ее лобового стекла. Но «Импалы» нигде не было видно. Я подумал, что миссис МакКормик на работе. Я все равно позвонил в дверь, услышав жуткое эхо изнутри, похожее на детский голос, кричащий через пустой каньон. Я сомневался, что она заперла дверь, но не попытался ее открыть.

- Ты, наверное, хорошо проводишь время в своей жизни, - сказал я вслух не присутствующему здесь Нейлу. А затем телепатически: «Вернись».

У меня не будет возможности красть у Объединенных Методистов без Нейла. Без него я многое не смогу сделать. Я вернулся к машине, заметил, что кто-то наблюдает за мной. На водительском сиденье «тойоты» развалилась фигура - белокурый парень, чьи глаза были почти что выпучены. Я вспомнил истории, которые Нейл рассказывал о своих соседях: какие те были дебилы, как они подслушивали и шпионили за ним и его мамой с того первого дня, как они переехали сюда.

Я завел машину. В зеркале я увидел, как он выходит, шагая ко мне. На миллисекунду я запаниковал, полу-вспомнив истории о молодом бродяге-убийце, который подкрадывался к своим жертвам в машинах, вытаскивал свой нож для разделки мясных туш длиной в фут и перерезал им горло, прежде чем они успели закричать... Нет, этот парень выглядел безобидным, как щенок бигля.

Он встал рядом с «Гремлином», рассматривая меня. Его взгляд был добрым, не таким, какой я привык видеть у незнакомцев. Его слишком обтягивающая рубашка была потной, очки искажали лицо, а прыщик над губой выглядел готовым лопнуть. Тем не менее что-то в нем было милым.
- Вы Н. МакКормик? - спросил он.

- Н.? - я чуть не рассмеялся. - Нейл? - и тут я рассмеялся. - Нет. Я точно не Нейл МакКормик. Он здесь больше не живет.

- Так значит это Нейл, - сказал он и снова произнес имя. Он казался кратковременно взволнованным; в считанные секунды это волнение сошло на нет, изменилось и превратилось в нечто близкое к разочарованию.
- Здесь не живет. Я посетил почти всех МакКормиков, перечисленных в телефонной книге, пытаясь найти его. Это заняло всю неделю. Я потратил слишком много денег на бензин.

Это прозвучало как-то незаконно. Я высунулся из окна машины, осматривая его с ног до головы.
- Кто вы, ФБР?

- Я знал Нейла раньше, - сказал он. - По крайней мере, я так думаю. Но с нами происходили странные вещи, со мной и им, и он мне нужен сейчас. Чтобы помочь мне вспомнить.
Он дважды нервно моргнул - жест, который заставил его чуть ли не расплакаться. Он что-то держал, крутил и вертел между пальцами. Это было неприглядный клубок красных и черных волос, напоминавший толстую мышь. Он положил его в карман.
- Вы хоть знаете, как я могу с ним связаться?

- Да, - ответил я.
Если ему будет интересно, я могу многое рассказать ему. И, возможно, он мог бы рассказать мне что-нибудь о Нейле, мог бы ответить на некоторые из миллиона вопросов, возникшие в моей голове за последние несколько месяцев. Я протянул руку.
- Я друг Нейла. Эрик Престон.

Он пожал ее.
- Брайан Лэйки, - сказал он.

Мы глянули в сторону дома МакКормиков. Никто из нас не произнес ни слова, как мне показалось, очень долго.

 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. БЕЛОЕ
ОСЕНЬ-ЗИМА 1991

ТРИНАДЦАТЬ
Брайан Лейки

Происходили удивительные вещи. Лето выдохлось, оставив остатки в виде кружащихся куч листьев, сока, стекавшего с деревьев, и скелетообразных перекати-поле, прыгающих по улицам нашего города. В воздухе пахло созревающими тыквами и арбузами. Ночи стали длиннее и прохладнее. Я проводил их, бездельничая на своей кровати, мой взгляд был направлен в окно, на перелетных птиц, разлетавшихся по небу. На деревьях рядом с нашим домом поселилась семья опоссумов. Цикады жужжали осенние колыбельные; по утрам, когда я в последний раз в этом году стриг газоны, то обнаруживал их хрустящие желтые ракушки, прикрепленные к деревьям, указателям, каркасам веранд и крыльцам Литл-Ривер.

Постепенно мои инопланетные сны прекратились. На смену им пришли другие сны, более краткие и бесхитростные, новые кристально ясные сценарии, в которых иногда фигурировал восьмилетний Нейл МакКормик. Я забросил журнал своих снов под кровать.

Во снах звучала только одна фраза, которую произносил Нейл МакКормик, пять слов, которые я впервые вспомнил в ту ночь, когда Эвелин побывала в моей комнате.
«Открой глаза, все будет хорошо».

Занятия в колледже начались в сентябре. Я поступил, купил книги и начал учился. Моя мать удивила меня, въехав на подъездную дорожку на подержанном «мустанге», который она, хорошо поторговавшись, купила в Хатчинсоне. «Тойота» стала моей. Я ездил в колледж по утрам и возвращался вечерами, рутина занимала свое место.

Все шло так, как ожидалось; однако мой курс оказались проще, чем я ожидал. И мои уроки психологии, математического анализа, метеорологии и английского интересовали меня меньше, чем моя растущая дружба с Эриком Престоном. С тех пор, как я познакомился с ним, мы проводили жаркие дни, посещая утренники за пятьдесят центов в кинотеатре «Флаг» или слушая записи в его комнате. Я соврал маме, сказав, что он мой друг из школы, в которой я учился. Поначалу я считал его странным, настаивая на том, что у нас нет ничего общего. Но я понял, что это неправильно - я, без сомнения, был таким же странным. Кроме того, разве когда-нибудь раньше у меня был настоящий друг? Возможно, Эвелин, но она была на тринадцать лет старше. И по мере того, как дни шли вперед, по мере того, как росла моя неуверенность по отношении к НЛО и инопланетянам, я хотел отделиться от моей одержимости Эвелин. Хотя я по-прежнему был озабочен необходимостью найти решение проблемы, связанной с моим пропавшим временем, я больше не был так уверен, что ответ мог исходить от космического корабля, которого я видел парящим над моим домом. Единственное, что я теперь знал - это то, что каким-то образом Нейл МакКормик является ответом на мои вопросы. И Эрик Престон приведет меня к нему.

Однажды ночью, вскоре после нашей первой встречи, мы с Эриком сидели у него в комнате и рассказывали друг другу о своей жизни. Он описал свое детство в Модесто, штат Калифорния, назвав его «совершенно нормальной жизнью» до тех пор, пока он не пошел в старшую школу, где, по его словам, стал «тусовался с дикой толпой», начал «совершать мелкие преступления и принимать дешевые наркотики». И «пришел к выводу», что он гей. «Педик. Настоящий пидор». Говоря это, он наблюдал за мной, ожидая моей реакции.

- Меня это не беспокоит, - сказал я.

Эрик продолжил.
- В конце концов, я потерял в автомобильной аварии моих родителей.
В этот момент его лицо слегка потеплело.
- И вот я здесь, в Канзасе, с родителями моего покойного отца.
Его глаза медленно закрылись и открылись.
- Возрожденный.

Настала моя очередь. Мое детство, по сравнению с его, казалось скучным. Я не употреблял наркотиков, не совершал преступлений, и разбирался в сексе примерно так же, как в языке жестов или в иглоукалывании. Поэтому я изложил детали кратко: в детстве я любил ловить кузнечиков и стрекоз банками из-под майонеза. Однажды мы с моей сестрой Деборой и ее подругой Бриз пробрались через заросшее поле в поисках чернослива, но на следующий день мучились из-за поражения ядовитым плющом. Мой отец никогда меня особо не любил. В старшей школе я завоевал второе место в математическом конкурсе штата…

В конце концов, я бросил якорь на том, что, по-моему мнению, хотел услышать Эрик: почему я решил разыскивать Нейла МакКормика. Я описал главную тайну своей жизни, мою одержимость. Я объяснил, почему считаю, что нечто важное, даже глубокое укрылось в пустотах моего восьмилетнего лета; и на Хэллоуин два года спустя. В конце я рассказал ему о своем интересе к Эвелин. Я колебался: хотя я больше не был уверен в истинности своей веры в НЛО, но, по крайней мере, считал эту историю интригующей или необычной. Поэтому и рассказал Эрику о небольшой вероятности того, что мы с Нейлом стали жертвами похищения.

Эрик выглядел удивленным, но я почувствовал облегчение, когда он не рассмеялся. Он заявил, что также интересуется необъяснимыми явлениями, особенно парапсихологией.
- Я телепат, - сказал он мне. - Ну, немного.
Он мог доказать это опытом: я сосредоточился и закрыл глаза; он передавал сообщение, просто глядя мне в голову. Я сделал, как он мне велел, но не услышал никакого внутреннего голоса.
- Ты получил какое-нибудь сообщение? - спросил Эрик.

Я рискнул сделать предположение.
- Хм, сегодня точно хорошая погода?

Он поморщился.
- О, забудь об этом.

Снаружи по тупику трейлерного парка носились машины. Когда шум стих, Эрик задал еще несколько вопросов об инопланетянах. Я упомянул свои сны; и мои недавние подозрения, что за ними скрывается нечто большее. Когда я закончил, Эрик пообещал подготовить Нейла к нашей предстоящей встрече, сообщив ему о моих подозрениях в отношении НЛО.
- Нет, тебе не нужно этого делать, - сказал я.

- Я сделаю это. Я пошлю ему письмо.

- Хм.
Я представил себе, как пальцы Нейла МакКормика рвут конверт Эрика - те же пальцы, которые в моем сне сжимали мои. Мне представилось, как он читает, останавливаясь на словах обо мне, а затем, постепенно вспоминая, закрывает глаза и улыбается.

 

Однажды утром меня разбудил телефонный звонок, а через несколько минут в дверях моей спальни появилась мама.
- Это Эвелин, - сказала она.
Я не видел Эвелин с той ночи, когда она лежала на моей кровати, с той ночи, когда она пыталась что-то предпринять. В тот месяц я разговаривал с ней всего два раза. Во многих отношениях я скучал по ней. Но внутренний голос удерживал меня, приказывая приостановить мои визиты к Эвелин, пока я не узнаю больше о Нейле и нашем общем прошлом.
- Скажи ей, что я сплю, - попросил я.

Моя мама схватила трубку с аппарата на втором этаже.
- Боюсь, он все еще в постели. Занятия вызывают у него сонливость.
Что-то, возможно, торжество, исказило ее голос.
- Пока-пока.

Как только я задремал, снова зазвонил телефон. Я знал, что это будет не Эвелин, поэтому ответил. Это оказался Эрик, спрашивающий, не хочу ли я «поохотиться на арбузы». Это звучало странно. Я годами не ел арбузов по той простой причине, что перенасытился им в детстве. После того, как мой отец уехал, поле возле нашего дома превратилось именно в поле. Оно больше не было чтимым участком земли для выращивания липко-сладких ягод; больше не было местом, где мой отец проводил летние и осенние часы, сажая, выращивая и, наконец, собирая урожай.

Тем не менее, когда Эрик спросил такое, я заинтересовался. Я отмахнулся от бумаг с заметками к предстоящему экзамену по психологии.
- Они больше не созревают, - заверил я. - Уже почти ноябрь.
Затем он сообщил мне, что мы будем гостями у Эллен МакКормик. Матери Нейла. У самого близкого ему человека, женщины, с которой я еще не встречался.
- Во сколько мне быть там? - спросил я.

Теперь, когда в моем неограниченном пользование имелась «тойота», я мог приезжать и уезжать, когда мне вздумается. Я не решился сказать маме правду, постучав костяшкой пальца по книге по психологии, показывая, что я собираюсь заниматься в библиотеке. Похоже, моей матери Эрик понравился немного больше, чем Эвелин; но, тем не менее, на следующий день после встречи с ним она назвала его «странным» и «угрюмым», заявив, что, по ее мнению, он «таит какой-то секрет во всей этой депрессии». Мне было все равно, что она думает; он был моим другом. Я вышел за дверь, махнув рукой на прощание.

Погода требовала надеть куртку, и дорога от Литл-Ривер до Хатчинсона изменила цвет, теперь все стало тускло-коричневым, как замша. Когда я подъехал к площадке для трейлеров и постучал в дверь, открыла бабушка Эрика. Она и ее муж вежливо сказали мне «привет» и «как дела», к чему я уже привык. Эрик вышел из коридора, одетый в черное, вертя в руках вялую пятнистую банановую кожуру.
- Привет, чувак, - сказал он.
Я последовал за ним в его тесную спальню, выбрал запись группы, которую никогда не слышал, и вставил ее в стереосистему.

- Мы встречаемся с мамой Нейла через час, - сказал мне Эрик. - Не удивляйтесь, но я думаю, что мы вторгнемся на чье-то пастбище. Мама Нейла нашла поле в западной части города, полное арбузов и тыкв. Она хочет засолить арбузные корки. Она надеется, что хозяева не будут возражать, если она одолжит немного арбузов.

Дедушка Эрика постучал и вошел с тарелкой пирожных. Я сел на противоположный конец дивана Эрика, поставил пирожные между нами и спросил:
- Почему она пригласила меня? Она меня даже не знает.

- Собственно, это была моя идея пригласить тебя. Когда она позвонила, я предложил это. Мы с ней как бы подружились, когда Нейл еще был рядом. Странно, наверное.
Эрик лизнул уголок пирожного, пробуя, затем откусил. Пучки волос на его голове неуклюже торчали под разными углами, не причесанные после сна, его стрижка была такой же, как у участника группы на плакате позади него.
- Время честности. Я вроде как влюбился в Нейла. Однако не получил взаимности. Надеюсь, что это тебя не пугает. Во всяком случае, я думаю, что мама Нейла знает об этом. Может быть, ей жаль меня. Может быть, она такая же, как мы, ей действительно не с кем общаться. Особенно сейчас, когда Нейл в Нью-Йорке.

«Так вот в чем дело», - подумал я. Эрик влюбился в Нейла.
- Так Нейл…
Я не смог придумать, как закончить.

- Да, он педик, - сказал Эрик.
Это прозвучало слишком резко, это слово; я вспомнил, как мой отец произносил его с хмурым выражением на лице всякий раз, когда описывал женщин-игроков в некоторых командах по софтболу, на чьи игры он ездил в Хатчинсон. До меня дошло, что мой отец, когда он жил с нами, всегда бывал на турнирах в «Сан-Центре», в том же софтбольном комплексе, где, по словам Эрика, Нейл работал, ведя счет и комментируя.

- Сделай мне одолжение, - сказал я. - Прежде чем мы встретимся с миссис МакКормик, я был бы рад, если бы ты отвез меня в «Сан-Центр». Чтобы посмотреть, где работал Нейл.

Эрик ухмыльнулся, демонстрируя что-то почти подленькое в уголке рта.
- Попался. Я покажу тебе «Сан-Центр». А потом покажу, где он действительно работал.

Мы вышли из спальни. Эрик вернул тарелку своему дедушке.
- Это было потрясающе.
Он не стал сообщать дедушке с бабушкой, куда мы собираемся.

«Сан-Центр» был закрыт, летние турниры закончились. Эрик остановил машину у ворот, запертых на замок. Вывеска впереди гласила: САМЫЕ БОЛЬШИЕ ПЛОЩАДИ ДЛЯ СОФТБОЛА В КАНЗАСЕ.
Он поцокал языком.
- Извини. Похоже, мы не сможем попасть внутрь.
Я осмотрелся. Единственными признаками жизни были воробьи, горбатый садовник, брызгающий на коричневые растения, и двое ребятишек, которым каким-то образом удалось перелезть через забор и теперь они качались на детской площадке комплекса.

- Видишь эти ложи для прессы над трибунами?
Я посмотрел туда, куда указывал его палец.
- Вот где Нейл сидел часами, продолжая болтать о всякой ерунде. Ну, «Престон бэттер, Лэйки следующий в очереди отбивать». И все такое.
Я попытался представить Нейла сидящим там, его лицо за стеклом, наблюдающее за каждым движением игроков. Все, что у меня получилось вообразить, это лицо мальчика с фотографии Малой лиги. Мне представилось, как Эвелин разбивает фотографию о колено; затем еще не достигшая половой зрелости Эвелин из «Мира тайн» с косичками, вздымающимися позади нее.

- Однажды мы занимались сексом наверху, - сказал Эрик.
Он остановился и глянул на меня, выражение его раскрасневшегося лица теперь было тревожно, а глаза стали остекленевшими.
- Ой, извини. Я не пытаюсь тебя шокировать. Все равно с этим покончено.
Он сдал назад от ворот и нажал на педаль газа. Пыль и опавшие листья закружились за автомобилем коричневым ураганом. Дети на качелях смотрели, как мы уезжаем, потрясая средними пальцами.

Эрик посмотрел на часы приборной панели.
- Эта штука отстает на пятнадцать минут, - сказал он, - так что мы должны встретиться с мамой Нейла минут через десять. Достаточно времени, чтобы показать тебе Кэри-парк.

Мы поехали на восток, затем на юг. Несколько лет назад родители водили меня в Кэри-парк. Я вспомнил детские площадки, поле для софтбола, поле для гольфа, пруд для рыбалки и мини-зоопарк, где под тополями отдыхали страусы, газели и буйволы с пыльной бородой.
- Животных здесь больше нет, - сказал Эрик. - Неудачники из старшей школы травили их, поэтому город объявил, что зоопарк закрывается.

Дорога вилась через парк. Вездесущий запах гниения витал в воздухе, напоминая вонь протухшей на солнце рыбы на берегу реки. Листья падали на лобовое стекло, а небо было измазано ласточками и воробьями. Справа дети качались и катались на качелях. Слева двое мужчин в белых штанах несли свои клюшки к земляной насыпи.
«Это поле для гольфа нуждается в стрижке», - подумал я.

- Пора получить некоторую информацию о Нейле, - сказал Эрик. - Он приходил сюда, и его снимали старики. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Я покачал головой.
- Проституция. Нейл был маленькой шлюхой; занимался этим уже несколько лет. Он приходил сюда всякий раз, когда ему требовались деньги. Старики давали ему пару двадцаток, вознося его эго куда-то в стратосферу.

Парк проносился мимо.
- Вау, - сказал я.
Я думал, что проститутками могут работать только женщины; думал, что такое бывает только в крупных городах. Мысль о том, что Нейл был проституткой, казалась сюжетом из сенсационной телепрограммы, которые обожала моя мама. Я представил закадровый голос диктора: «Этот мальчик-подросток зарабатывает достаточно денег на сексе, и все это происходит прямо тут, в сонном городке Хатчинсон, штат Канзас, на Среднем Западе». Эрик наблюдал за мной; интересно, какой реакции он ожидал? Я не мог придумать, что сказать.
- Ты отправил ему письмо? - спросил я наконец.

- О, о тебе?
Он снова взглянул на часы приборной панели и направился к выезду из парка Кэри.
- А то, я написал. У меня ушла неделя, чтобы его закончить. Я сомневаюсь, что Нейл ответит. Но он знает, кто ты, знает, что вы встретитесь, когда он вернется домой.

Дорога парка пересекала Реферматори-драйв, и когда мы проезжали мимо, я увидел КСИР [тюрьму] и четыре её башни. Я заметил тень в юго-западной башне. Фигура могла быть моей матерью, охранявшей территорию; и, хотя я не был в этом уверен, я протянул руку и посигналил, затем высунулся в окно и замахал руками. Иногда я так поступаю.

Когда мы добрались до Северной Монро, миссис МакКормик сидела на крыльце дома.
- Вот она, - сказал Эрик.
Ее волосы упали ей на лицо, такого же цвета, как у Нейла на фотографии. Она выглядела немного дикой, смуглой, очень красивой. Она мне сразу понравилась.

Она подбежала к машине и втиснулась на заднее сиденье. Ее рука протянулась вперед - ногти были выкрашены в розовый цвет - и я пожал ее.
- Эрик рассказал мне о тебе, - сказала она. - Вы давний знакомый моего Нейла?

- Конечно.
А затем:
- По Малой лиге.
Что бы ни говорил Эрик, я надеялся, что он решил проигнорировать историю с НЛО. Поскольку она не смотрела на меня, как на сумасшедшего, я предположил, что она не знает об этом.

Что касается того, что я знал о ней, то Эрик в общих чертах описал ее работу в продуктовом магазине, ее чувство юмора, и тот факт, что она пьет. Как и моя мать, она была одинокой женщиной с сыном-подростком, но миссис МакКормик казалась несдержанной, более независимой и дерзкой, чем моя суровая мать-трудоголик. Они бы не поладили друг с другом.

Эллен МакКормик казалась очень дружелюбной с Эриком, ведя себя так, как будто они делились между собой важными секретами, или, как если бы он был ее сыном, а не другом сына. Что она знала о нем и Нейле? А как насчет того, чем занимался Нейл в Кэри-парке? Возможно, сейчас это не имело значения. Она наклонилась вперед, ее духи источали нектар, ее глаза осматривали обочины в поисках дорожных знаков.
- Здесь, у этого красного сарая, поверни налево, - приказала она. - Проедем еще пару миль. Мы проедем мимо стогов сена и срубленного дерева в канаве. Она протянула нам черные лакричные полоски, толкая их в сторону переднего сиденья, как будто волшебным образом извлекла их из воздуха.
- Из той же пачки, что и те, что мы ели в Шайенн Боттомс, - сказала она Эрику. - Я не могу избавиться от этих конфет сейчас, когда Нейла тут больше нет.
Я взял одну, и она змеей выскользнула из ее пальцев.

Эрик посигналил, проезжая холмистое кладбище с каменными крестами и мавзолеями, очертания которых появились на горизонте. Он ехал дальше, в глухомань. Граница Хатчинсона исчезла за нами.
- Вот оно, - сказала миссис МакКормик с заднего сиденья; Эрик свернул на обочину и остановился.

Арбузное поле - ровный песчаный участок без деревьев - было отделено от дороги покосившимся забором из колючей проволоки. Указатель, прикрепленный к столбу забора, гласил: НАРУШИТЕЛИ БУДУТ РАССТРЕЛЯНЫ. Несмотря на угрозу, мы начали вторжение. Я мог сказать, что арбузы пережили свои лучшие дни: их листья и лозы пожелтели, а фруктовые туши были разбросаны тут и там с багровыми ранами, нанесенными енотами.

Мы перелезли через забор.
- Мой отец учил меня… - сказал я, и замолк. Нет, я не это хотел сказать. - Хм, я знаю, как определить спелый арбуз. Там, где плод встречается с лозой, есть небольшая спираль. Она становится коричневой, когда арбуз поспел. Мне неприятно это говорить, но они все гнилые.
Я был похож на моих профессоров из колледжа, и мне вдруг захотелось заткнуться.

Миссис МакКормик это не смутило.
- Мне не нужна их мякоть, - сказала она. - Только кожура. Моя соседка научила меня готовить соленье из корки арбуза. О, оно такое хорошее. Я могла бы выпивать под него. А теперь займемся выбором.

Некоторое время я занимался поисками.  Россыпь тыкв усеивала дальний конец поля; так как приближался Хэллоуин, я спер три самые интригующие фигуры и отнес их к забору. Труднее было найти хорошие арбузы. Тем не менее, я обнаружил, что завитки у которых были коричневыми, а не черными; я срывал с лоз и клал рядом с тыквенным трио.

Миссис МакКормик начала кричать, ее голос переливался в воздухе, как у поющего тирольца. Она заметила енота. Я поднял глаза и увидел, как она несется через арбузную грядку. Она гналась за енотом, догоняя его, ее скорость была почти сверхчеловеческой. Полосы на хвосте животного виднелись сквозь умирающие виноградные лозы, и дважды она наклонялась, пытаясь схватить его за хвост, ее ноги скользили по рыхлому песку. Эрик смеялся, зажав рот рукой, его глаза метались от миссис МакКормик ко мне, наблюдая за моей реакцией. Как раз перед тем, как она успела схватить его, енот добрался до конца поля и юркнул под колючую проволоку, наконец-то оказавшись в безопасности. Миссис МакКормик подняла голову, издала последний возглас, затем раздраженно повернулась к нам.

Эрик успокоился и начал лениво бродить вокруг, поднимая облака пыли. Мать Нейла вернулась на свое прежнее место и продолжила собирать нужные арбузы. Спустя некоторое время она подняла глаза от места, где сидела на корточках, и насмешливо нахмурилась. Она указала на Эрика и направила свой голос в небо.
- Что с ним делать? Он не хочет работать.
Затем ее палец указал на меня.
- Но этот, - сказала она, - хранитель. Это тот, с кем придется встретиться моему Нейлу.
Я не совсем понимал, что она имеет в виду, но мне понравилось, как это прозвучало. Она подтолкнула ладонью маленький сахарный арбуз, и тот медленно покатился к забору, оставляя след на песке.

 

После того арбузного дня погода стала явно осенней. Эрик стал носить объемные черные свитера, его бледная кожа стала еще бледнее. Я сказал ему, что свитера выглядят удобными. На следующий вечер, когда я после занятий зашел в его передвижной дом, он подарил мне синий свитер.
- Не нужно думать, что я влюблен в тебя, - сказал он. - Я просто хочу, чтобы он у тебя был. Подарок от друга.

Моя мать работала сверхурочно, поэтому я пригласил Эрика к себе в Литтл-Ривер. Он принес свои кассеты и бутылку виски. Я хотел сказать: «Не показывай это моей матери», но это прозвучало глупо. Я начал говорить, что никогда раньше не пил, и это прозвучало еще глупее. В конце концов я сказал:
- Начнем.

В моей комнате было прохладно, поэтому я надел синий свитер.
- Так будет лучше.
Я выбрал кассету группы Breathless [английская поп-группа, основанная в 1983 году] и поставил её. Эрик открыл виски, сделал глоток и передал мне. Он принялся обыскивать мой шкаф, обнаруживав листы бумаги и коробку для сигар, заполненную фломастерами. На коробке отцовским почерком было написано «6 центов за фунт». Он написал это много лет назад, когда мы с Деборой продавали арбузы во время ярмарки штата Канзас.

Мы сели на пол. Я выпил, стараясь не поморщиться. Эрик взял большой лист бумаги и сложил его в трое. Он объяснил игру, которой научился на уроках рисования: один человек рисует голову фигуры на первой трети листа бумаги, затем наносит ориентиры для тела на верхнем крае средней части и передает лист следующему. Художник номер два рисует тело, оставляя ориентиры для ног и ступней. Третий художник заканчивает фигуру.

Эрик протянул мне сложенный лист. Я должен был начинать с головы.
- Я знаю, - сказал он. - Рисуй инопланетянина.

Я нахмурился.
- Это в правилах, что ты должен мне говорить, что рисовать?
Я начал рисовать голову в форме лампочки, чтобы успокоить его. Ноздри инопланетянина казались больше тех, что я помнил из своих снов. Закончив с огромными глазами и миниатюрной щелью рта, я сделал еще два глотка спиртного. Возникло ощущение жаркого спуска вниз, головокружительный сплав огня и воды.

- Губы Нейла прикасались именно к этой бутылке, - сказал Эрик.

Настала его очередь.
- Я не буду говорить тебе, что рисовать, - сказал я, оставив ему пару необходимых линий, чтобы он мог начать свое тело. Он начал, затратив вдвое больше времени, чем я, сосредоточенно покусывая нижнюю губу. Звучащая на стереосистеме группа стала особенно меланхоличной.
- Вот и ты со своими идиотскими идеями, - пела певица. - Все также же надуманно, как и мое.

Когда Эрик закончил, он перевернул последнюю треть листа.
- Какой я глупый. Не сообразил, что нас только двое.

Я задумался на секунду.
- Давай представим, что здесь Нейл, - сказал я. - Рисуй низ так, как по-твоему мнению, нарисовал бы он.

Эрик выпил. Я выпил. Он выбрал другой фломастер, коснулся им бумаги и остановился.
- Нет, - сказал он.
Он подтолкнул лист по полу в мою сторону.
- Делай ты. Основываясь на том, что ты знаешь о Нейле, на том, что ты помнишь, начинай рисовать.

Облик Нейла с фотографии Торговой палаты сформировался у меня в голове, и я начал с линий, которые Эрик провел на последнюю треть листа. Я сосредотачивался на всех обнаруженных мной сведениях о Нейле, пока рисунок не был закончен. В моей голове царил беспорядок, и я понимал, что напился. Я положил лист между собой и Эриком, и мы вместе развернули его.

Сначала появилась голова моего инопланетянина, изображение, почти идентичное нарисованному Эвелин для газеты Уичито, его глаза были слегка перекошенными, доминируя на лице.
- Хорош, - сказал Эрик.
Его туловище - детальное изображение скелета - держало в руке окровавленную косу, кости его пальцев были растопырены, а бедренная кость напоминала толстое сердце. Ноги скелета вели к «Нейлу» - моему рисунку ног. Эрик глянул на него; сказал:
- И этот тоже хорош.
Я набросал кривоногую фигуру с узловатыми коленями. На неуклюжих ногах были шипастые бутсы с развязанными шнурками. Рядом с левой ногой лежали бейсбольная бита и перчатка, на большом пальце которой было число девяносто девять. А рядом с правой ногой - огромный бейсбольный мяч. На его поверхности я написал одно слово: ТРЕНЕР.

Эрик постучал пальцем по нарисованному мною бейсбольному мячу.
- Тренер, - прочитал он. - Что это значит?

- Не знаю, - сказал я. Я допил остатки виски, как будто это была вода. - Я, правда, не знаю.

 

Я не помнил, как заснул, но проснулся от телефонного звонка. Я сел на полу, у меня внезапно закружилась голова. Я толкнул Эрика в колено.
- Думаю, я пьян, - сказал я.

- Я тоже так думаю, - сказал он. И, пошатываясь, направился к телефону, чтобы ответить.

- Подожди. Это может быть Эвелин. Я все еще не знаю, что ей сказать. Просто скажи ей, что я сплю, или что-нибудь в этом роде. Скажи ей, что меня здесь нет.

Эрик вышел в коридор и принес телефон, поставив его на пол моей комнаты. Он снял трубку и задумался. Затем приложил её к уху.
- Алло.
Я ждал, что он скажет дальше.
- Ну да, - он запнулся. - Секундочку. Я передам ему.

Я пробормотал:
- Кто это? - слегка запаниковав, потому что часы рядом со мной показывали 23:45. Разве моя мама не должна сейчас быть дома? Я представил себе ее машину в груде щебня на обочине дороги, ее тело, изрезанное разлетевшимся стеклом. Я представил себе, как пуля из пистолета заключенной вонзается ей в череп.

- Это какой-то парень, - ответил Эрик.
Он скинул туфли, взбил подушку на моей кровати и опустил на нее голову.

Я пополз по комнате и схватил телефонную трубку.
- Алло.

Тишина. Человек на другом конце сглотнул, глубоко вздохнул.
- Брайан, - сказал чей-то голос. - Это я.
Сначала я не узнал голос и уставился на Эрика, когда тот начал погружаться в страну грез.

Голос повторил мое имя. На этот раз я не мог ошибиться. Это был мой отец.

Я не видел своего отца три года, с Рождества 1988, когда он навестил Дебору и меня, сунув по двадцатидолларовой купюре в каждый из наших кулаков, и уселся в углу, чтобы понаблюдать, как мы открываем подарки. И он не звонил с прошлого Рождества. Он забыл и о моем окончании школы, и о моем недавнем девятнадцатилетии. По какой-то любопытной причине - может быть, из-за того, что я был пьян, или из-за того, что Эрик находился в комнате, я чувствовал себя необычайно храбрым. К тому же разозлившись. Мне захотелось накричать на отца. Мне хотелось глубоко погрузиться туда, где я хранил все свои чувства к нему, все частицы неудовлетворенности, гнева и ненависти, затем перемешать их, получив огненное слияние, и бросить это ему в лицо.
- Какого хрена ты хочешь? - спросил я. Эта фраза почти болезненно покинула мой рот, как будто ее смахнули от моих губ невидимым лезвием, и когда я произнес ее, Эрик вскочил с постели, его глаза, уставившиеся на меня, расширились.

- Брайан, - произнес мой отец так, словно собирался отругать меня. Мой вопрос также шокировал его. Затем его голос успокоился и замолк.
- Я пропустил твой день рождения. Ты должен получить какие-нибудь… ну, ты понимаешь, какие-то извинения.

- Мне от тебя ничего не нужно, - сказал я.
Я никогда еще не разговаривал так со своим отцом. Если бы я нахамил бы ему подобным образом в детстве, то немедленно получил бы отпор. Но теперь, одурманенный пьяным угаром, я должен был это сделать. Столько всего случилось с тех пор, как он последний раз звонил, такое множество людей, мест и воспоминаний. Мой отец не имел отношения ни к одному из них. Он ничего не знал обо мне. Я был ему сыном не больше, чем мальчик, который, вероятно, доставляет ему утреннюю газету, или ребенок из соседнего дома, в каком бы городе он сейчас ни жил.

- Это неправда, сынок, - сказал отец. - Знаешь, я собирался навестить тебя, потому что нам нужно наверстать много упущенного…

- Как, черт возьми, мы это сделаем? - перебил я.
Эрик встал, склонив голову от любопытства.

- Не сердись на меня. Пожалуйста.
Мой отец сказал мне «пожалуйста», и мне стало плохо.
- Просто поговори со мной, сынок. Я хочу знать, как у тебя дела, чем ты занимаешься.

Я чувствовал, что нахожусь на пороге чего-то. В течение многих лет я хотел спросить своего отца, что он знает о моем пропавшем времени, и теперь, когда мы оказались соединенные телефоном, я задался вопросом, как мне собрать воедино слова для подобного вопроса.
- Ты действительно хочешь этого? Что ж, вот что я хочу знать.
Я слышал его дыхание, ясное и ровное, и на мгновение мне представилось, как грудь моего отца поднимается и опускается при каждым вдохе, его образ был абсолютно ясен, как будто я видел его только вчера.

- Что-то случилось со мной, когда я был маленьким, - сказал я. - Может быть, ты сможешь рассказать мне об этом.

- В чем дело? - спросил он. - Что твоя мать...

- Моей матери здесь нет. Она не имеет к этому никакого отношения. Прямо сейчас я просто хочу услышать это от тебя. Мне так долго было хреново, дорогой отец, - при этих словах Эрик прижал пальцы ко рту, - и с тех пор, как ты звонил в последний раз, я изо всех сил пытаюсь понять, почему. Может ты сможешь помочь. Может быть, ты помнишь ту ночь много лет назад, когда я проснулся в каморке подвала. У меня шла кровь, я был грязным и вонючим, полумертвым. Ты помнишь это? Или ты был наверху, слишком занятым своим сном, и тебе было наплевать на меня? Ты помнишь, как она водила меня к врачу, но все, что тебя волновало - только то, что я хотел бросить бейсбол? И ты помнишь, сколько раз я терял сознание после этого, сколько раз, когда я писался в постель, ты никогда не спрашивал почему, а только кричал на меня из-за этого? Ты помнишь ту ночь на Хэллоуин несколько лет спустя, когда я снова потерял сознание, и я знал, что произошло что-то еще, но все, что ты сделал - это проигнорировал это? Ведь так?
Я остановился, чтобы перевести дух. Мой голос возвысился, став чем-то, что я больше не мог контролировать. И слова продолжали прибывать:
- Может быть, кто-то что-то сделал со мной в обе эти ночи. Может быть, кто-то даже пытался убить меня, или сделал что-то ещё хуже.
Мои фразы сливались воедино, и я подумал, сможет ли он понять что-нибудь из моих разглагольствований.
- Так что ты знаешь из этого, мой дорогой отец? Что ты можешь мне сказать?

Возникла еще одна пауза, на этот раз слишком долгая. Моя грудь болела - нет, не моя грудь, мое сердце - и пока я ждал, я осознал всю нелепость этого разговора, поняв, что он не сможет мне ответить.

- Я не знаю, - наконец сказал отец. Он казался измученным. - Я ничего не смогу рассказать. Я ничем не могу помочь, Брайан.

Я хотел было швырнуть трубку, но мне показалось, что это уже чересчур. Я подумал, что мне, по крайней мере, нужно попрощаться с ним.
- До свидания.
Я повесил трубку, прежде чем он снова смог что-то ответить.

Моя рука дрожала. Я уставился на нее. Каким-то образом я схватил рисунок, нарисованный мной и Эриком; скомкав его в кулаке. Я разжал кулак, и бумага слегка расправилась, складки слегка разгладились. Мне были видны запястья скелета Эрика. Я видел пристальный взгляд единственного глаза моего инопланетянина. Я мог различить буквы Т и Р в слове, написанном на бейсбольном мяче Нейла.

Эрик снова лег на кровать. Он не стал задавать вопросов. Яркий голубой свет сиял в окне за его головой, но, даже не глядя, я мог сказать, что это был свет, горящий на крыльце одного из домов Литл-Ривер. Только и всего.

- Я так и думал, - сказал я. - Он ничего мне не сделал. Это был не он. Он не имел к этому никакого отношения.
Я уставился на телефон, глядя на него, возможно, в течение многих часов. Через некоторое время мне показалось, что тот пополз по полу. Я сознавал, что эта галлюцинация вызвана темнотой и горько-сладким привкусом виски. Я вытянул ногу, откинулся и изо всех сил пнул телефон. Тот вылетел в коридор. Прошла чистая, почти чудесная секунда тишины, прежде чем телефон ударился о дверь - закрытую дверь в комнату, где когда-то спал мой отец.

 

ЧЕТЫРНАДЦАТЬ
Нейл МакКормик

Жизнь в Нью-Йорке началась не так, как планировалось: я прожил рекордные четыре недели, а точнее 29 дней, без секса. «Я всегда знала, что у тебя есть сила воли», - сказала Венди. Я не говорил ей, что мое воздержание было вызвано не силой воли, а вошками, которые продолжали появляться. Я уже принял три или четыре дозы лекарства Эрика с того дня в Грейт-Бенде, дня, который теперь казался частью какой-то другой эпохи. И наконец, с дозой номер пять в середине сентября я истребил этих вошек навсегда, и стал волен делать все, что мне заблагорассудится.

Я слышал от разных людей, что секс в Нью-Йорке можно найти где угодно. Отлично, подумал я, но тут вспомнил кое-что сказанное Кристофером Ортегой несколькими месяцами назад, когда я подробно описал свои планы по переезду. «Не занимайся там сексом», - сказал он мне, как будто я летел в космос на какую-то далекую и зловещую планету. «Опасно».

Я же считал, что секс не может быть опасен так, как улица, на которой Венди - а теперь и я - жили. Квартира находилась на пятом этаже безобразного дома на авеню Б. Как только всходило солнце, безработные женщины и мужчины устраивались на тротуаре и начинали потягивать пиво из банок в коричневых бумажных пакетах. Дети гонялись друг за другом, уклоняясь от машин и выкрикивая что-то по-испански. Местный торговец наркотиками бродил по окрестностям, выкрикивая свои кодовые слова «мешок для трупа, мешок для трупа» каждому, кто подходил к нему. Как бы я ни старался спать допоздна, ничего не получалось, я ворочался в импровизированной кровати, которую Венди устроила в одной из трех комнат, сейсмическая болтовня улицы втискивалась в мои уши до тех пор, пока я не просыпался.

В тот вечер, когда я понял, что вошки исчезли, я бродил по Вест-Виллидж. Улицы Нью-Йорка создавали впечатление попадания в хитрый лабиринт. В продуктовых магазинах на углу продавались пучки осенних цветов - концепция, совершенно недостижимая в Канзасе. Возле магазинов одежды и аптек люди бросали в лицо прохожим листовки: «Сегодня большая распродажа», «Десять процентов скидки на все». Я почувствовал пустую пульсацию голода в желудке, поэтому остановился у уличного фруктового киоска и выложил три четверти [75 центов] за картонку сморщенной, перезрелой клубники.

На Десятой Западной я увидел знак явного гей-бара под названием «Девятый круг». Трое парнишек грубоватого вида толклись перед входом под уличным фонарем, как будто он их согревал, и подняли глаза, когда я прошел мимо. Я съел еще клубники и притворился, будто ничего не замечаю. Их выставленные вперед промежности и насмешливые взгляды заставили меня подумать: «Без сомнения, хастлеры». Все они были одинаково одеты - простые белые футболки, джинсы - и я был одет также, как они.

Бездомный, один глаз которого был неподвижен, как у дохлой камбалы, остановился рядом и спросил, может ли он «съесть одну или две вишенки». Я почувствовал, как эти мальчики уставились на меня. Я протянул ягоды бездомному, что стало для меня странным мученичеством.

Затем я обнаружил, что за мной кто-то наблюдает. Подошел парень за сорок, из тех, что в костюме-тройке и при портфеле, из тех, кто сливается с толпой, через которую спешит. «Привет», - сказал он, когда наши взгляды встретились. Я сказал «Привет» в ответ. Три минуты спустя я шел за ним домой, горя желанием разбить стеклянное окно моего недавнего безбрачия.

Этот парень оказался юристом и завалил полки своей квартиры книгами по юриспруденции размером со словарь. Американский флаг покрыл всю стену спальни. Я отдал ему честь. Он убрал мою руку со лба и притянул к себе. Его глаза вспыхнули в темноте. Я побросал одежду в угол; он сложил и свернул свою. Его одурманенный бассет-хаунд уселся рядом с кроватью, пытаясь лизнуть мои пальцы ног всякий раз, когда моя нога свисала с края.

Адвокат много болтал во время секса - стандартная безличная порнографическая болтовня, которая мне по-прежнему нравилась. Он развернул презерватив на моем члене, затем переместил свое тело в коленно-локтевую позицию. Глянул через плечо, и я проскользнул в него. Ради забавы я представил себе, о чем он мог думать: это настоящий экстаз, когда внутри меня находится подросток; будь я на двадцать лет моложе, я был любил этого парня, а не занимался бы каким-то уродливым трахом.

Он кончил, я кончил, обычная фигня. Его лицо стало безумным. «Ты останешься, не так ли?» Он оттолкнулся от кровати, успокоил свою фанатичную собаку, и стал рыться в карманах штанов. Я начал объяснять, что не могу остаться, если сначала не позвоню своему соседу по комнате. Потом я остановился. Парень обернулся, протянул несколько купюр.

Те, с Десятой Западной, определенно были хастлерами. И адвокат принял меня за одного из них. Я взял деньги. «Конечно, я останусь», - сказал я.

Я подумал: если это не судьба, то что?

 

После осеннего равноденствия в Нью-Йорке стало быстро темнеть. Около восьми часов улицы наполнялись прохладным и закоптелым воздухом. Город пах огнем, запахом какого-то ритуала вуду. Машиноподобные люди сновали туда-сюда, никто ни на кого не смотрел.

Если мой первый сексуальный контакт в Нью-Йорке принес мне пятьдесят долларов, то, возможно, поиск работы, которой я так боялся, мог бы временно подождать. Кроме того, сказал я себе, сначала я должен узнать это место. Я продолжал ходить по улицам. Иногда я возвращался на Десятую Западную, где та же группа парней молча пялилась на меня. Но меня больше не подбирали мужчины. По вечерам я приходил домой раньше Венди, обычно с идиотским подарком (старые комиксы «Час ведьм»; сережки для ее коллекции; жареные кешью, купленные у уличного торговца), чтобы успокоить вину, которую я чувствовал из-за того, что не платил за жилье.
- Я становлюсь настоящим жителем Нью-Йорка, - сказал я ей. - Я ни на йоту не скучаю по Канзасу.

Но на самом деле я скучал; нельзя этого отрицать. После траха с адвокатом, когда я растянулся на рыхлой подушке его кровати, а он обнял меня, мои мысли принялись блуждать. Перед тем как заснуть, я вспомнил, как из самолета увидел Канзас. Когда Боинг 747 взлетал с взлетно-посадочной полосы аэропорта Уичито, я, откинувшись на сиденье 17A рядом со спящей женщиной и ее маленькой дочкой, выглянул в окно. В тысячах футов внизу земля превратилась в лоскутное одеяло из зеленого, желтого и коричневого цветов, отмеченное тут и там блестящими крышами амбаров и силосов, реками, извивающимися, как сапфировые артерии, и, да, бесчисленным количеством бейсбольных полей. На одном из полей цвета келли игроки, подобные муравьям, бежали к своей скамейке запасных после окончания иннинга. Меня охватило желание, и я тихо объявил: «Конец иннинга. С битами к верху в пятом…» Я представил, как будет выглядеть «Сан-Центр» с высоты. Это заставило меня вспомнить Эрика, и я визуализировал своего друга и мою маму такими, какими я их видел в последний раз - стоящими у выхода на посадку и синхронно машущими руками. Самолет вошел в пушистые кучевые облака, и Канзас исчез.

Однажды, когда мои ноги утомились, я вернулся на авеню Б. Две «королевы» [явно выраженные геи – одеждой, прической, аксессуарами] ссорились у углового магазина продуктов. «Я хочу имена», - шипел один другому, и я подавился смехом. Рядом с ними в преддверии Хэллоуина были сложены пирамидой тыквы. Они выглядели глупо посреди города: жалкие, совсем не похожие на тыквы со Среднего Запада, каждая не больше головного мозга какого-нибудь болвана. Они не отдадут должного предстоящему празднику. Я внимательно изучил их, решая, какая лучше всего будет смотреться в окне нашей квартиры, и купил самую толстую.

«Джекпот», - сказал я почтовому ящику: пришли письмо от Эрика и открытка от мамы. На последней был изображен циклон, разрушающий город. КАНЗАССКОЕ ТОРНАДО, - гласила надпись. Я прочел противоположную сторону, поднимаясь по лестнице на пятый этаж. Мама нацарапала несколько строк о морозильных камерах в продуктовом магазине, о том, что погода становится прохладнее, а дом без меня не будет прежним. «Я скучаю по тебе. Ежечасно».

Я сел на полу квартиры и разорвал письмо от Эрика. Оно было датирован тремя неделями ранее; он только недавно отослал его. Письмо состояло из восьми исписанных от руки страниц блокнота, которые, как я понял, были вырваны из наполовину поэтического журнала, наполовину секретного дневника, который я иногда замечал у него в руках. На первой и второй страницах рассказывалось о его бабушке и дедушке и повторялось мамино сообщение о погоде в Канзасе. А затем, где-то с третьей страницы, оно стало интересным:

Вот основная причина этого письма. Четыре дня назад я встретил этого парня. Это странно, но с тех пор я провел с ним кучу времени, по сути, все четыре дня. Нет, это не то, что ты думаешь, мы не трахаемся. Я даже не думаю, что он педик. На самом деле, я даже не могу представить, чтобы он когда-нибудь с кем-либо занимался сексом. Как бы то ни было, он только что поступил в тот дурацкий колледж. Он из этого совсем крошечного соседнего городка под названием Литл-Ривер, и я был там вчера, он выглядит искусственно, как будто это всего лишь мечта о городе; здания, церкви и деревья будто картонные декорации на съемочной площадке, готовые рухнуть от малейшего удара. Звучит глупо, но это правда. Его зовут Брайан. Он блондин, неуклюжий, в очках, с прыщами и т.д. Итак, вот история: он одержим тобой. Нет, я не шучу. Я застал его болтавшимся перед вашим домом через некоторое время после того, как ты уехал. Когда я заметил его, он спросил: «Вы Н. МакКормик?» Я испугался. Я сказал ему, что нет. Оказывается, раньше он играл в вашей команде Малой лиги - ну, он сыграл всего-то пару игр или что-то в этом роде. Он был худшим игроком в команде и т.д. Вчера, после того болтовни и хождения вокруг да около, он, в основном, сказал мне, что, хотя он не совсем уверен, но думает, что, когда вы и он были детьми, вы были похищены НЛО и исследованы космическими пришельцами. Он был совершенно серьезен, и поверь мне, я могу это сказать по выражению его глаз. Он болтал снова и снова, как бы обнажая свою душу, об одной своей подруге, которая была похищена, и выступала по общенациональному телевидению и т.д. И рассказал мне об снах, которые ему снились, где ты и он находитесь в голубой комнате, и эти инопланетяне тянутся к вам, трогают вас повсюду, общаются с вами странным способом экстрасенсорного восприятия (и, конечно, эта последняя маленькая деталь действительно привлекла меня, учитывая мой интерес к экстрасенсорным вещам). В любом случае, когда он закончил рассказывать мне все это, он просто глянул мне прямо в глаза и сказал: «Но в действительности я начинаю понимать, что на самом деле произошло что-то еще, и все это дерьмо». (Когда он сказал «что-то еще», это было так, как если бы слова были выделены курсивом, а вот когда он сказал «дерьмо», это было так, как будто он никогда раньше не ругался.) Так что же это за история? Ты помнишь Брайана или как? А ТЕБЯ ПОХИЩАЛО НЛО? Если да, то почему ты мне об этом не рассказывал и т.д.? Странно.

Письмо Эрика имело продолжение, но с этого момента я перестал читать. Сначала я ответил «нет», я не мог вспомнить никого по имени Брайан из моего прошлого; Я даже не мог вспомнить Брайана из средней школы Хатчинсона. Отрывок с НЛО скривил мое лицо в глупой ухмылке, которая появляется всякий раз, когда я слышу что-то поразительное и непереваримое. Я почувствовал себя так, словно кто-то нашептал мне самую пикантную сплетню в мире, все время щекоча меня.

Затем я перестал улыбаться и серьезно задумался над словами Эрика. Парень по имени Брайан, моя команда Малой лиги, что-то о том, что на самом деле произошло «что-то еще», все это казалась одновременно знакомым и неприятно интимным, настолько, что я чувствовал себя смущенным. Брайан? Я закрыл глаза, задумавшись. Брайан.

Вместо мальчика мои закрытые глаза и сосредоточенность принесли мне заменяющий образ. Тренер. Блеск в его глазах, грубые усы песочного цвета, волнистость и изгибы его мускулов - все это выкристаллизовалось в драгоценной щели моего мозга. Он все еще был частью меня.

«Это любовь», - сказал я себе. Тренер любил меня. Но были и другие мальчишки, чьи улыбающиеся лица я видел в его фотоальбомах. И я смог вспомнить три разных случая, когда он приводил домой других мальчишек, чтобы подлить масла в огонь запретного. Мог ли быть одним из этой троицы Брайан? Лица этих мальчиков оставались расплывчатыми, за пределами осознания. Возможно, чувства Тренера по отношению к ним вызывали у меня ревность, неадекватность или ущербность; какова бы ни была причина, я вытеснил свои воспоминания о них. И их имена было так же невозможно вызвать в воображении, как имена мужчин, с которыми я трахался в Кэри-Парке, «У Руди», да где угодно. Когда дело доходило до имен, я вспоминал Тренера и ничего больше.

«Я начинаю понимать, что на самом деле произошло что-то еще». Мне представилось, как Брайан - кем бы он ни был - говорит это Эрику. Возможно, история об НЛО была всего лишь чепухой. Возможно, он уже рассказал Эрику о Тренере, и они согласились разыграть меня, вытащив в Канзас, чтобы посмотреть, что я расскажу. Возможно да, а возможно, и нет. Мне не хотелось так думать.

Я собирался позвонить Эрику, но не смог. Только один человек знал о Тренере - Венди - и даже она не до конца понимала эту историю. Она не смогла бы понять уединения и блаженства, которое я чувствовал, когда он обнимал меня, и да, любил. Тренер существовал в моем прошлом, в моей самой особенной и незапятнанной памяти. Эрик никогда не смог бы узнать о нем; мама никогда не смогла бы узнать. Какие воспоминания не хранил бы новый друг Эрика, я не мог позволить им помешать моим.

Но даже когда я подумал об этом - упав на пол и отбросив письмо Эрика, - у меня возникла странная мысль, что я знаю Брайана или, по крайней мере, понимаю его, словно я владел таким экстрасенсорным восприятием, о котором Эрик мог только фантазировать. Это было уверенное знание, и подобное меня испугало.

 

Деньги быстро таяли. Сегодня были, а на следующий день уже нет. По вечерам я проводил время с Венди и ее друзьями, выпивая в дымных барах Ист-Виллидж. Мы чередовали встречи с натуралами и гомосексуалами. Я спал со всеми подряд; в сексе не было ничего захватывающего, он ничем не отличался от того, что был у меня в Канзасе. Я же хотел большего.

Однажды ночью в заведении с оригинальным названием «Бар» бармен спросил, откуда я. Я сказал ему; он улыбнулся, подумал минутку и сказал: «Ты больше не в Канзасе». Он не был первым, кто сказал подобное. Все сочли упоминания Оза [Oz – иронически, самый сексуальный, самый умный и забавный мужчина из ныне живущих] забавными - бармены, приятели Венди и даже старый чувак, глаза которого вспыхнули с подозрительным оптимизмом, что да, я буду его на ночь.

После того, как бармен произнес эту фразу, я повернулся к Венди, мое лицо пылало от опьянения и гнева. «Я ненавижу Дороти и Тото», - сказал я. Мы обошли все вокруг и сели на скамейку рядом с бильярдным столом. Белый шар столкнулся с синим, выбив его в угловую лузу.

Венди сняла резиновую ленту со своего «конского хвоста», длинной полосой спускавшегося по середине ее головы. Ее крашеные алые волосы разметались, такие великолепные, что мне пришлось погрузиться в них лицом и руками. Пахло цветами - думаю, жимолостью. «Заплети их», - сказала Венди.

Я не знал, как это сделать. Она пожала плечами и запустила руку в волосы.
- Это как завязывать узлы на веревке, только с тремя веревками вместо двух.
Я начал завязывать, устраивая беспорядок, пока не закончил.

Когда Венди встала, чтобы взглянуть на свои волосы в зеркале в туалете, я направился за ещё одним пивом. Бармен вел тихий разговор с другом и сделал знак пальцем, давая понять, что сейчас подойдет. Я услышал слова «бар хастлеров». Что? Я наклонился вперед, незаметно пытаясь уловить как можно больше о Девятом круге. Но бармен и его друг не обсуждали Вест-Виллидж. Они перешептывались о заведении в Верхнем Ист-Сайде, баре под названием «Раунды» (какое, блять, дурацкое название, помню, подумал я). Я не мог расслышать всего - только что-то о том, как бармен и еще один друг отправились «в шутку» в «Раунды», и как этот друг застукал там «бывшего» торгующим собой.

Меня не волновала эта мелодрама; Я просто хотел знать, где, когда и как. Я подошел и заказал пиво, одарив бармена своей лучшей кривой улыбкой.
- О да, я бывал в том месте, - сказал я.
Он, казалось, обиделся, что я подслушал его предполагаемый секрет, но я продолжил.
- А что там за улица?

До того, как Венди вернулась, бармен рассказал мне все, что требовалось знать, как бы в оправдание своего предыдущего замечания о стране Оз. Я узнал, что «Раунды» расположены на Восточной Пятьдесят третьей в конце Второй авеню, открыты семь ночей в неделю, иногда соблюдается какой-то расплывчатый дресс-код - никаких головных уборов и теннисных туфель, как объяснил бармен.

Мы с Венди вернулись на нашу скамейку. Она провела мокрой рукой по своей спутанной гриве волос, и водяные капельки заблестели красным на коротко остриженных волосках по бокам ее головы. Она ткнула большим пальцем вправо, указывая на стойку бара. «Опять шутки про Канзас?»

- Нет, - сказал я. - Он просто стал дружелюбнее.
Я вручил ей пиво. Она наклонила его, выпивая тяжелыми глотками, пока оно не исчезло.

 

В следующую пятницу в 8 часов вечера Венди поспешила на встречу со своими друзьями, собираясь пойти с ними на концерт спид-металла. Я сделал пробор, зачесав челку назад, сменил рубашку на другую - с белыми пуговицами -, и надел туфли, купленные в комиссионном магазине на Первой авеню за десять долларов. Я задул свечу в выдолбленном остове тыквенного фонаря Венди. «Вот и я», - сказал я и сунул язык в его беззубую ухмылку. По дороге в метро я проверял свое отражение почти в каждом окне, мимо которого проходил.

Шагая по дороге к «Раундам», я размышлял о письме Эрика. Ахинея с НЛО по-прежнему сбивала меня с толку, но к настоящему времени я твердо уверился в том, что этот «Брайан» был еще одним ребенком из истории с Тренером - мальчиком, которого он выбрал из состава Малой лиги. Если бы это действительно было правдой, то меня с ним связывала какая-то форма предпубертатного секса - лакомый кусочек, о котором он либо (а) забыл, либо (б) не решился рассказать Эрику. Три отдельных случая, когда Тренер втягивал еще одного ребенка в наши послеобеденные занятия, по-прежнему крутились где-то в моей голове. Я помнил голос Тренера, шипящий инструкции: «Соси его член, Нейл», «Суй в меня руку поглубже». Я попытался представить, как Тренер говорит что-то вроде «Пусть он тебя трахнет, Брайан». Его голос оставался ясным, как кристалл, таким же четким, как пятидолларовые банкноты, которые он вручал мне и кому-нибудь еще после того, как мы насыщали его. В своей голове я представил себе шатер на Сорок второй улице и пульсирующие стробоскопы: НЕЙЛ И БРАЙАН, ВСТРЕЧАЮЩИЕ ТРЕНЕРА МАЛОЙ ЛИГИ. Да, такое вполне могло быть.

Я подошел к дверям «Раундов» и отбросил все эти мысли. В конце концов, как я мог успешно заниматься хастлингом с лицом, искаженным сложными воспоминаниями?
«Я подумаю об этом позже».

Холодный, с коврами на полу, слабо освещенный - внешний вид заведения казался таким же далеким от баров Ист-Виллидж, как, скажем, похоронное бюро от парка развлечений. В воздухе звенела фортепианная музыка; восьмидесятилетняя блондинка сидела перед клавишами и напевала песенку под названием «Любовь на продажу». Толстые «королевы» жались рядом с ней, некоторые подпевали, периодически опуская купюры в стеклянную вазу, стоящую на пианино. Я уставился на певицу, потом огляделся. Различия между хастлерами и джонами были до неприличия очевидными. Все стояли вокруг и пялились друг на друга. Хастлеры потягивали кружки пива; джоны - фруктовые напитки с плавающими дольками лайма, лимона или оливками, нанизанными на зубочистки. Я занял свое место у стены, в одном ряду с другими подростками или парнями лет двадцати, большинство из которых не казались слишком уж привлекательными. Я засунул большие пальцы в карманы брюк и попытался придать своему лицу то невинное выражение, которое держалось среди этого ряда.

Джоны пялились, пялились, пялились. Их глаза были похожи на бусинки, ленивые глаза муравьедов или стервятников. Нейл МакКормик, новый товар. Я подумал: «Все они у меня в грязных ручонках, и я проткну их булавками, как бабочек».

После пятидолларового пива и ужасной, бесприбыльной светской беседы с двумя джонами к нам подошел парень, выглядевший не так уж плохо. «Как тебя зовут?» - спросил он, его язык мелькал розовым в щели между зубами. Я сказал ему, и он повторил. «Ты шутишь, потому что меня тоже зовут Нейл». Я изобразил удивление. Певица разразилась песней «Просто Жиголо», покачивая головой и непристойно подмигивая окружающим джонам.

Следующие минуты заполнены стандартным диалогом джона и хастлера. «Можно купить тебе выпить?» «Конечно». «Чем тебе нравится заниматься?» «Чем угодно, только если это безопасно». «Я обычно плачу сто двадцать». (Я попытался подавить вздох; тем не менее, вскоре обнаружил, что он назвал усредненную цену.) «Звучит неплохо». «Когда будешь готов, просто скажи». «Как насчет прямо сейчас?»

Нейл-джон жил в Техасе и приезжал в город по делам. В его отеле пахло чем-то ядовитым, как в больнице. Я мог бы расчихаться, если бы не напрягался, стараясь выглядеть как можно здоровее и привлекательнее. Когда дверь за нами закрылась, он схватился за пряжку моего ремня и потащил вперед. «Счастливого Хэллоуина, мой маленький мальчик». Я тут же забыл о свидании. Закрыл глаза, мысленно представляя себе образ ведьмы, направляющей свою метлу к раздувшейся оранжевой луне, и стал ждать конца сеанса.

 

В сотый раз я просматривал письмо Эрика в поисках конкретных предложений и слов: инопланетяне… похищенные и исследованные… Малая Лига… совсем крошечный соседний городок. В частности, я уставился на одно слово - название места, где жил Брайан. Да, вспомнил. Я был в Литл-Ривер. Когда-то давным-давно. Тем летом.

Игра «Пантер» была остановлена из-за внезапного ливня. Один игрок остался стоять у скамейки запасных. За ним не приехали его родители. Брайан. Тренер успокаивал его. «Я отвезу тебя», - сказал он. Он открыл заднюю дверь своего универсала, и Брайан заполз внутрь. Но тренер не отвез его прямиком домой. Он приехал к своему дому; пригласил нас внутрь. Последовало обычное.

После этого тренер поехал на универсале в городишко к северу от Хатчинсона. Литл-Ривер. Я помнил бурю, гром, ветровое стекло, усеянное дождевыми полосами. Я смог вспомнить потное возбуждение, которое всегда бурлило в моем теле после того, как Тренер любил меня. Я смог вспомнить Тренера рядом со мной: одна рука на руле, другая на моем колене. И я смог вспомнить Брайана - да, наконец-то, подумал я, я понял его роль в моем прошлом, - сидящего на заднем сиденье универсала, скрестившего руки и ухватившегося за свои бока, с бейсбольной перчаткой на ладони. Машина мчалась к Литл-Ривер, и по мере приближения к городу я продолжал оборачиваться, проглядывая на Брайана, чьи черные зрачки все расплывались и вспыхивали, как будто он пытался сосредоточиться на чем-то особенном, которое было, но которого больше не было.

 

Зики приехал из Лос-Анджелеса, он входил в контингент «только что прибывших в город по делам» джонов из «Раундов». У него было выражение женщины-шпагоглотательницы, которую я видел много лет назад на ярмарке штата Канзас - выражение, которое появлялось на её лице после того, как шпага входила в неё по самую рукоять. Это было совсем не привлекательно; тем не менее, Зики подошел ко мне раньше, чем кто-либо другой, а я хотел закончить эту ночь, мне требовались эти шесть двадцаток в заднем кармане. Он стоял рядом со мной, привычно трогая себя то тут, то там - например, касаясь пальцами плеча, наклоняясь, чтобы почесать лодыжку. Это напомнило мне бейсбол; сигналы, которые тренеры подают с третьей базовой линии, когда их игроки подходят к площадке. Касание колена к локтю означало «не отбивать первую подачу»; если был потерт нос, это означало «бант» [игровая ситуация в бейсболе, заключающаяся в том, что бэттер вводит мяч в игру при помощи удерживаемой в горизонтальном положении биты].

- Пошли, - сказал Зики.
Я последовал за ним и взял свою куртку из гардеробной. Швейцар «Раундов», к тому времени подружившийся со мной, взглянул на некрасивую внешность Зики. Он приподнял бровь, возможно, изумленный тем, что я выбрал такую уродину. Мне было все равно. Деньги важнее. Кроме того, мне понравилось его имя.

Наше такси отвезло нас в отель в центре города. Все вокруг пульсировало от света вывесок на шатрах различных театров. Швейцары, портье и обслуживающий персонал были одеты в черные костюмы-двойки. Они походили на высокомерных пингвинов, уставившихся на Зики и меня, когда мы вошли в вестибюль. Я задрал нос и скользнул в лифт.

Номер отеля был маленьким, теплым, тщательно продуманным. На стене над кроватью висела негабаритная репродукция - деталь фламандской картины, которую я помнил по урокам рисования в школе. В нем расплывчатая доярка склонилась над своим кувшином. Призрачный солнечный луч из окна отражал отблеск ее драгоценностей и белизну молока. От этой картины мне захотелось заплакать или, еще лучше, уйти.

Зики увидел, как я смотрю на нее.
- Вермеер, - сказал он. - Ну, вроде того.
Он протянул руку и расстегнул верхнюю пуговицу моей рубашки.

Через несколько секунд я оказался обнажен, и более самим собой, чем, когда был наряжен в эту глупую парадную одежду. Но Зики не снял ни единого вещи. Он упал на кровать, положил голову на подушку и вздохнул.
- Полагаю, теперь моя очередь.

Я наблюдал, как он раздевается. Его одежда была на несколько размеров больше; её масса на полу заставила меня хихикнуть. Но в теле Зики не было ничего смешного. Я подыскивал описание. «Худой» и «стройный» не попадали в цель. «Истощенный» звучало точнее. Его колени были квадратными луковицами, плавающими в ногах. Его ребра заставили меня вспомнить участок заброшенной железной дороги, который я когда-то видел: вырывающийся из потрескавшейся земли после того, как отступили паводковые воды реки Коттонвуд.

Но хуже, чем колени и ребра, была кожа Зики. Он казался таким же белым, как молоко в кувшине Вермеера. Пурпурно-коричневые пятна были рассыпаны по его животу и груди; злые пятна, казалось, грозившие незамедлительно лопнуть. Еще больше отметин уродовали его плечо, лодыжку, узловатую область колена. Он был сжатым пейзажем, рельефной картой.

- Надеюсь, они тебя не беспокоят, - сказал Зики. - Они продолжают появляться в самых неожиданных местах. Не волнуйся, это самая безопасное свидание в твоей жизни, уверяю тебя.
Он перевернулся, представив мне свою квадратную задницу, ещё больше очертаний ребер, свой твердый позвоночник. Он заговорил в подушку.
- Просто немного потри мне спину. Я нуждаюсь, - я подумал, что он скажет «в тебе», что привело бы меня в ужас, - в этом.
Я не мог видеть его лица, но мне показалось, что он вот-вот заплачет. «Если он заплачет, - подумал я, - я сбегу домой». Он похлопал по кровати.
- Сделай меня счастливым, хоть ненадолго. Ты получишь свои деньги.

Я уселся на его задницу и положил ладони ему на спину. У меня не стояло, и мой член прижался к расщелине его жопы. Мой большой палец коснулся одного из очагов поражения, маленького пурпурного пятна. Он казался таким же безобидным, как крот. «Я должен сделать его счастливым», - подумал я. Это был мой долг. Я был заперт здесь, в этом новом месте, где KS больше не означало аббревиатуру штата Канзаса, а нечто совсем другое. Я прижал большой палец к язве, гадая, больно ли это. И принялся массировать ему спину, при этом его голова расслабленно уткнулась в подушку. Он выглядел каким-то искусственным, чем-то, что я мог раскрутить, снять и швырнуть через комнату словно баскетбольный мяч. Надо мной доярка продолжала в свой застывший момент наливать молоко тому, кого любила. Это был прекрасный день. Ее щеки раскраснелись, губы изогнулись в улыбке, которая демонстрировала ее радость от выполнения такой невинной задачи. Я, глядя на её лицо, принялся давить сильнее, разминая плоть под своими руками.

Зик тихо захныкал. На простом черном столе рядом с нами лежал его бумажник, набитый кредитными картами и наличными, края банкнот были отчетливо видны в свете лампы.

 

После этого мне требовалось побыть с Венди; пора было откровенно рассказать о хастлерстве. Таксист проехал мимо бакалейного магазина на углу.
- Остановите здесь, - крикнул я.
Я купил Венди букет цветов: розы, гвоздики и другие цветы, которые видел только в энциклопедиях или в иностранном фильме, который однажды посмотрел во время особенно захватывающего кислотного путешествия. Остаток пути до маленькой кофейни-кафе, где она работала, я протопал пешком.

«Южноамериканское сочетание» находилось через две авеню и пять улиц от нашей квартиры. С внезапным наступлением холодов дела кафе стали налаживаться, и Венди вызвалась работать сверхурочно. Она оставалась за полночь, подавая десерты, капучино и горячий шоколад претенциозным людям, занимавшим целые столы, чтобы «почитать» французскую литературу или книги о всякой философской чуши. Когда я вошел внутрь, то почувствовал запах французского жаркого, ирландского мокко, орехового крема. Запах, бесконечно более экзотический, чем у маминого мгновенного Maxwell House [марка быстрорастворимого кофе], и все же чем-то напомнившей мне о ней.

Венди встретила меня у стойки, болтая чайным ситечком в кипящей воде чайника. Я протянул цветы, и она прижала ладонь ко рту.
- Это мне? Тебе не следовало это делать.

После того, как она положила цветы в миску, я склонился над стойкой, прижав рот к ее уху.
- Пожалуйста, скажи, что у тебя есть минутка, - прошептал я. - Нам надо поговорить.

Босс Венди уехал на ночь, и на данный момент клиенты выглядели удовлетворенными. Она последовала за мной к столику, ближайшему к стойке, и толкнула меня на стул.
- Чем ты сейчас занимался?
Тон её голоса не изменился с тех пор, как она читала мне лекцию много лет назад, когда я только начинал свое хастлерство в Кэри-парке.

Я дважды открывал рот, но ничего не выходило. С третьей попытки я сказал:
- Я был в «Раундах». Это хастлерский бар в Верхнем Ист-Сайде. Я занимался хастлингом.

Выражение лица Венди выглядело как какой-то спецэффект. С где-то глубоко внутри угнездившимся гневом. Она проверила прилавок, не увидела клиентов, и повернулась ко мне.
- Ты думаешь, я не поняла, чем ты занимаешься? Где ты был ночью, одетый как проклятый исполнительный подросток, или где ты берешь деньги на пиво? Это было частью тебя в течение многих лет, неужели ты думал, что я поверю, что ты сейчас остановишься? Особенно сейчас, в городе, где на этом можно заработать тысячи? Нет, я не такая уж идиотка, думаешь ты так или нет.

- Я не думаю, что ты дура.

- Может, и нет, но я начинаю думать, что ты дурак.
Она замолчала, вздохнула, посмотрела мне в глаза.
- Хочу ли я это услышать? Хорошо, выкладывай.

Я начал притвориться обиженным её комментарием; но решил, что это бесполезно.
- Я зарабатывал деньги, - сказал я, - и, вообще-то, все было круто. Ничего опасного, ничего, что бы тревожило меня. Во время тех штук в Кэри-парке ты всегда говорила, что всякий раз, когда меня что-то тревожит, я должен остановиться.

Венди провела большим пальцем по полукруглому кофейному пятну на столе.
- А сегодня тебя что-то тревожит.

Я рассказал ей всю историю. Я описал поездку на такси, отель, комнату, его тело, его кожу.
- После массажа все, что я делал, так это стоял в стороне и дрочил. Вот чего он хотел. Вот и все, эта сюрреалистическая смесь декора отеля и явной болезни этого парня. Он просто растянулся на кровати, пялился на меня, и дрочил, пока не кончил.
Я воздержался от детализации изящного узора из белых/пурпурных пятен на груди Зики.

Нога Венди коснулась моей.
- Ты всего лишь дрочил. Так и было?

- Так и было.
Ее нога отодвинулась, затем вернулась и осталась. Я мог сказать, что она хотела прикоснуться ко мне и успокоить меня рукой - типичный сочувствующий жест Венди Петерсон в подобной ситуации - но ее непреодолимый гнев позволил мне утешить только ее ногу.
- Ты злишься на меня, - сказал я.

- Может быть, - сказала Венди. - Ты просто должен быть очень, очень осторожным. Ты должен понимать, что сейчас для тебя все по-другому. Это не Канзас.
Я столько раз слышал эту фразу, но ещё ни разу от нее.

Голубые трапеции на поверхности стола из пластика Formica напоминали уродливые опухшие пурпурно-коричневые пятна. Я хотел сказать еще кое-что. Я мог рассказать Венди о Брайане, но это показалось слишком сложным, не поддающимся никакому объяснению, которое могло предложить мое смущенное состояние.
- Впервые в жизни, - сказал я ей, - меня это беспокоит. Секс. После сегодняшней ночи все кажется испорченным.

 

Открытка от Эрика пришла в первую неделю декабря. Точнее не открытка, а кусок оторванной мягкой обложки старой книги - романа под названием «Гей-обманщик», который, как я понял, он украл у Объединенных методистов. На другой стороне были его фирменные каракули.

Нейл,

Надеюсь, в Нью-Йорке все хорошо. Надеюсь, ты зарабатываешь достаточно денег, хорошо проводишь время и т.д. Жизнь здесь такая же, как и всегда. Брайан и я пытаемся убить скуку. Твоя мама брала нас на охоту за арбузами. На самом деле она гонялась за енотом. Она утверждает, что приготовила для меня соленья. Она такая классная. Она говорит, что отправит тебе билет на самолет. Не могу дождаться встречи с тобой на Рождество, в день рождения младенца Иисуса, ха-ха-ха. И Брайан очень хочет с тобой познакомиться. Он говорит, что вам есть, о чем поговорить. Это преуменьшение из того, что я могу предположить. Если бы ты что-нибудь ответил, было бы потрясающе. В любом случае, увидимся в конце месяца...

Эрик

- Брайан, - произнес я вслух. - Черт.
Мысль о его встрече с моей мамой казалась ужасной. Я снова задавался вопросом, что он на самом деле знает обо мне, о Тренере. Что бы он ни вспомнил, я надеялся, что он не проболтался об этом ни Эрику или, не дай бог, маме. Почему это случилось сейчас?

Венди приклеила к холодильнику календарь. Я посматривал на него, считая дни до моего полета, до Канзаса, до Брайана. «Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать».

 

После Зики я избегал Восточной Пятьдесят третьей. Я сидел в квартире, смотрел телевизор, оцепенев от скуки. Но так не могло продолжаться. За два дня до Рождества я думал о возвращении в Канзас, о моем рейсе на следующее утро. Я не знал, что купить в качестве рождественских подарков; к тому же у меня не было бабла.
- Сегодня вечером вы можете получить сто двадцать долларов, - яростно объявил я, подражая ведущему игрового шоу. Венди была на работе, не обратив внимания на мои причесанные и зализанные волосы, мою отглаженную рубашку, мои туфли, сиявшие в свете ванной.
- Это просто не я, - сказал я. - О, да. Я должен вернуться.

Фортепианная певица оставалась такой же непристойной, как и всегда, поменяв гадкие тексты на рождественские песни. «Jingle Bells» превратилось в «Jingle Balls». «Орехи Чета», а не «каштаны» [Chet’s nuts / chestnuts] жарились на ее открытом огне. Я пробился сквозь толпу, которая состояла из втрое большего числа проституток, чем джонов. Хастлеры избегали друг друга: мы все были соперниками.

- С Рождеством.
Я повернулся и увидел парня по имени Стэн, одного из немногих хастлеров, с которыми я решился подружиться. Его чувство юмора сделало его моим любимцем, и я часто болтал с ним, прежде чем приступить к делу. Он напоминал мне Эрика своей худобой и крашеными волосами. Когда он говорил, то звучал по-настоящему чопорно, растягивая гласные для максимального эффекта. Он придумывал прозвища для некоторых завсегдатаев. Мои фавориты: Особый друг (получивший свое прозвище из-за реплики, которой он, по всей видимости, пользовался постоянно), Снути Тути (человек, носивший головные повязки, броши и яркую, женоподобную одежду) и Воронка любви (тролль, печально известный тем, что укладывался на пол, просовывал между губами воронку и просил в нее помочиться).

Я слушал Стэна, пока он не подошел к джону, глазевшему на него. Прошло несколько минут. Я выпил пиво, потом еще. Никто мной не интересовался. Когда я прикончил третье, Стэн отступил в мой угол и оттащил меня в сторону.

- Не повезло? - спросил я.
Певица причитала, отказавшись от своих подлых рождественских гимнов ради мелодии из «Цыганки» или «Парней и куколок» [мюзикл, созданный Фрэнком Луссером на либретто Джо Сверлинга и Эйба Барроуза, 1950 год], или из какого-то другого мюзикла. Когда я повернул голову, чтобы лучше слышать Стэна, головокружение доказало, что я плыву к опьянению.

- Этот парень хочет втроем, - сказал Стэн. - Он наблюдал за тобой. Он думает, что ты идеален для того, чтобы трахать его, пока он будет отсасывать у меня, и все такое. Он готов дать нам по семьдесят пять.

- Ни за что, - ответил я. Я даже не подумал. Мой ответ просто выскочил. И причина, по которой я отказался, заключалась не в том, что семьдесят пять долларов были меньше моих обычных ста двадцати. Я сказал нет, потому что такой треугольник напомнил мне Брайана. Этот человек, которого я не знал, мальчик, которого я когда-то поделил с Тренером, каким-то образом сумел заразить меня, разрушив мои некогда прекрасные воспоминания. Я понял это сейчас, стоя в позе хастлера в «Раундах», пьяный и никому не нужный. Я отвернулся, проглотил остатки пива и направился к двери.

Прогулка от Второй авеню до Третьей больше походила на бег. Через некоторое время я заметил позади меня медленно движущуюся за мной красную машину. Прежде чем я добрался до станции метро, машина медленно обогнала меня, чтобы остановиться у тротуара. Стекло со стороны пассажира опустилось. В тени маячило кукольное личико Кьюпи [Kewpie - торговая марка, под которой выпускались игрушки, в частности куклы]. Лицо наклонилось вперед, к свету, и я увидел, что водитель был вовсе не куклой, а мужчиной с короткой стрижкой и в розовой рубашке-поло.
- Садись, - сказал он.

Я полу-вспомнил, как Стэн читал мне лекции о троллях, охотившихся за пределами «Раундов», о людях, поджидавших хастлеров, которые не смогли устроить себе трик на ночь, и пытавшихся снять их по заниженным расценкам. Стэн объяснял, что типичный джон-скряга ехал к реке, парковался где-то незаметно в тени, расстегивал молнию, подталкивая голову хастлера к коротенькому члену, и давал за это две или три двадцатки. Стэн, очевидно, однажды попался на подобное и жалел об этом. «Не стоит того». Я не спрашивал, почему. Но теперь мне было все равно. Я не стал утруждать себя постановкой условий или знакомством. Я открыл дверь и залез внутрь.

- Не мог бы ты поехать со мной домой? - спросил мужчина. - Никаких имен. Без всякой фигни. Я заплачу.
Его баритон звучал короткими, отрывистыми фразами, как будто кто-то регулировал его речь с помощью панели управления, слишком рьяно нажимая кнопку одним пальцем. Я кивнул, и его машина помчалась к центру города.

Он выглядел сорокалетним натуралом, слегка криминальным. В тот момент подобное не имело значения. Мы не разговаривали; Я прижался ухом к холодному стеклу. Звуки вокруг нас казались приглушенными, далекими. Рев, зум, гудок. По радио гудела песня, голос сладострастно повторял: «Думаю, мне придется полюбить тебя в моем любимом сне». По какой-то причине это звучало красиво. В какой-то момент я задремал из-за наркотического воздействия автомобильного обогревателя и пива.

Я открыл глаза. Машина приближалась к моему району, и я подумал о Венди. «Сладких снов», - чуть не сказал я вслух. Мы выехали на Деланси-стрит, затем пересекли Уильямсбургский мост и попали в Бруклин. Стало невероятно тихо. Свет, коричневые стены и витрины проносились мимо.
- Куда вы меня везете?

- На Брайтон-Бич, - сказал он.
Я видел эти слова на картах метро и знал, что Брайтон-Бич находится в милях от Манхэттена. Я открыл было рот, чтобы возразить.
- Больше никаких вопросов, - бросил он.
На моем лице, должно быть, отразилось удивление, потому что он ухмыльнулся и добавил гораздо спокойнее:
- Надеюсь, тебе хочется секса.

- Ага, как скажете.
Мне хотелось выпалить: «Возбужден на сто двадцать долларов», но показалось, что сейчас не самое подходящее место и время. Мои глаза снова закрылись, и я ззззз.

Когда я проснулся, он выключал зажигание. Он припарковался рядом с жилым комплексом. Мир затих. Я огляделся, увидел деревья, жилые дома, даже деревянный забор напротив. Только оранжевый свет ближайшей станции метро отдаленно напоминал о Нью-Йорке. В котором мне сейчас хотелось находиться, возвращаясь домой. Но у меня была работа, которую требовалось сделать. Он вошел в лифт, вызывающий клаустрофобию. Его мозолистый палец коснулся кнопки «семь». Я заметил черный полумесяц на его большом пальце, темный шрам, похожий на полуприкрытый глаз.

- Несчастный случай с молотком? - спросил я невнятно. Он не ответил.

Мы вошли в его квартиру под номером 703. Он пошарил по комнате, включил свет, а затем приглушил его. Я упал на кушетку, как в лужу с теплой водой. Где-то играла романтичная музыка. Прошло несколько минут. Я боролся с желанием закрыть глаза. Когда он вошел в комнату, я сел прямо и внимательно уставился на его лицо. Он казался бесчувственным, обычным, из тех джо, кого хитрые полицейские могут вставить в шеренгу преступников, чтобы помочь жертве опознать виновного.
- Спальня там, - сказал он.

Ещё более приглушенный свет. Я увидел кровать, книжную полку без книг и единственный плакат на стене, рекламирующий джазовый фестиваль, буква J в форме саксофона. Парень открыл ящик. Его руки потянулись к моему лицу. В одной из них была миниатюрная пластиковая ложка, желто-красная ручка которой заканчивалась ухмыляющейся головой Рональда Макдональда. В другой - горсть белого порошка. «Понюхай это». Не хотелось, но я уже облажался, а кокс выглядел мило, словно блестящие крупинки сахара. Я поднес немного к ноздре и вдохнул. «Ещё», - сказал он. Ещё.

Остальное занюхал он. Затем он принялся срывать с себя одежду и бросать ее, размахивая руками. Пуговицы отскакивали; ткань натягивалась и разрывалась. Он явно подражал сценам из грубой порнухи. Рубашка-поло пронеслась мимо моей головы, как пастельный птеродактиль. «Раздевайся», - скомандовал он. Его член уже встал. Выглядя массивно, как образ из несмешной кульминации анекдота, он изгибался вверх, как гигантский обвиняющий палец. «Иди туда, мальчик».

Я подумал, что мне повезло, учитывая, что большинство джонов, с которыми я трюкачил, были пожилыми застенчивыми типами, не заставлявшими меня сосать или трахаться. Некоторые просто держали меня в морщинистых руках и шептали чушь вроде «Ты папин маленький мальчик» или что-то не менее смущающее. Теперь же, когда я был пьян, и бог знает сколько остановок метро отделяло меня от дома, эти элементарные действия казались невозможными. Я упал на колени и взял его член в рот.

- Тебе это нравится, не так ли? - сказал он. Он трахал меня в лицо. - Заглатывай поглубже. Постанывай, давай мне знать, насколько это хорошо.
Почему-то подобное казалось отвратительным. Он заталкивал свой член глубже, его головка разрывала мне горло. Она душила меня, и я задергался. Немного расслабился, откинув голову назад, и когда его член выскользнул, я почувствовал, как мужик плюнул на меня. Я услышал отчетливое вытягивание мокроты из глубин его горла, паузу и, наконец, мультяшное «уф», когда слюна вырвалась из его рта. Капля размером с большой палец ударила меня по щеке.

Я встал. Впервые мне стало страшно. Впервые я оказался в нескольких саженях от своего обычного руля управления.

Он толкнул меня на кровать с водяным матрасом, хлюпанье оказалось таким внезапным и громким, как будто меня бросили в океан. Он поставил колено на кровать, схватил свой член и ударил им меня по лицу. Он попал в слюну, и крошечная лужица брызнула мне в глаз.
- Ты еще не закончил, шлюха, - сказал он, затем снова вставил член в мой рот. Я был пьян; этого не должно было происходить. Я представил себе, как выдергиваю член из его тела и швыряю его через окно в его сад на Брайтон-Бич, семью этажами ниже. Этот образ должен был показаться забавным, но не показался.

Его рука обняла мою грудь. Он перевернул меня одним движением, как будто мое тело было пустым. Хлюп-хлюп.
- Я дам шлюхе то, что ей нужно.
Его большой палец зашевелился в расщелине моей жопы, затем пробился в дырку.

Я представил себе черный шрам на его большом пальце, блуждающем в том месте, где много лет назад побывал только один человек. Я ненадолго вернулся туда. «Скажи мне, что тебе это нравится, Нейл, скажи тренеру, как тебе это нравится». И я говорил ему это. Было ли это правдой или просто потоком тарабарщины? «Скажите мне».

- Нет, - сказал я. - Это заходит слишком далеко.
Моя голова кружилась, и я надеялась, что он поймет мои искаженный слова.
- Я этого не делаю.
Я сумел оторваться от кровати, вытянув руку, чтобы удержать его. Он поднял колено на кровать и встал передо мной, сверкая глазами.

В комнате стало тихо. Во коридоре снаружи квартиры я услышал шаги, переходящий на бег.
- Ты же был в том месте, - сказал он. - Я знаю, зачем ты там был. Ты будешь делать то, что я скажу. То, что делает шлюха.

- Я не знаю, зачем я был там, - сказал я. - Я действительно не знаю.
Дверь в соседнюю комнату была слегка приоткрыта, и, выглянув из-за его плеча, я увидел фарфоровый край ванны.
- Подожди минутку, - сказал я. - Дай мне пописать. Тогда ... я вернусь через секунду.

Я ожидал, что его мясистая рука вытянется и схватит меня, но этого не случилось. Я прошел мимо него, добрался до ванной и захлопнул дверь. Там была одна из тех старомодных защелок в форме крючка, вставлявшегося в серебристый ободок. Я закрылся и сел на край ванны, тяжело дыша. Зерна наркотика взрывались в моем мозгу. Через несколько часов я снова приземлюсь в Канзасе. «Успокойся», - сказал я себе. Успокой его. Будь осторожен, закончи, получи деньги.

Потом я услышал, как он пытается войти. Я уставился на дверь. Джон воткнул конец ножа для масла в щель и поднимал его к месту, где крючок соединял дверь с её рамой. Я ощутил, как мое тело дрожит. Нож поднимался все выше, приближаясь к крючку, пока не коснулся его. Крючок откинулся, щелкнув по двери. Прошла секунда тишины. Затем дверь распахнулась, и с грохотом вошел джон.

«Он собирается убить меня», - подумал я. Я представил себе тонкое, гибкое лезвие ножа для масла, снова и снова ударяющего по моей коже и, наконец, пробивающее её, чтобы вонзиться в сердце. Я поднял руку, чтобы остановить его. Но он не собирался наносить удар. Вместо этого он подбросил нож в воздух. Тот сделал пол-оборота, и он снова поймал его, шагнул ко мне и поднял толстую рукоятку ножа. И треснул рукоятью меня по лбу. Щелк.

Я упал навзничь. Комната закружилась расплывчатым водоворотом, центром которого был обнаженный джон. Я приземлился в ванну. Мое лицо отвернулась от него к золотому кругу водостока. Я увидел разрозненные капли воды, мыльный пузырь, черный лобковый волос.
- Тебя трахнут, хочешь ты этого или нет, - сказал его голос, и в холодном пространстве ванной он отозвался эхом, как у варварского бога. - И я знаю, что ты хочешь этого.

На секунду мне вспомнился Зики, растянувшийся на кровати в отеле, со своей болезнью, усеявшей его кожу. Этот трюк оказался намного хуже. Я почувствовал, как мои ноги тянут вверх, куски мяса, которые мясник поднимает к сверкающему крюку. Он заставил меня сделать неудачную стойку на голове, и я ударился головой о дно ванны. Что-то издало звук трескающегося грецкого ореха.

Его большой палец снова вошел в мой зад. Затем другой. Затем я безошибочно почувствовал, как он вертит во мне большими пальцами - этот классический скучающий жест, и я внезапно понял, что никогда больше не повторю подобного. Это верчение вызвало у меня глубоко в животе теплую пульсацию, и я застонал. Он воспринял подобное как сигнал, чтобы притянуть мое тело к своему. Моя задница стала его мишенью. Его член соприкоснулся с отверстием, удерживаясь там, дразня его, а затем мой тугой кожаный бутон уступил ему. Он оказался внутри меня.
- Я покажу тебе, для чего была сделана эта дыра.
Я попытался повернуть голову, попытался сфокусироваться на нем, но увидел только ужасно яркий белый фарфор и тень от его головы. Свет в ванной увенчал его огромным нимбом.

Я почувствовал себя пронзенным. Его тело раскачивалось взад и вперед, как в тот раз, когда он трахал меня в лицо. Я пошевелил рукой, пытаясь остановить хотя бы часть его движений. В моем положении я не мог дотянуться до него, дотронуться до него. Моя рука ударила по крану, и из душевой лейки потекла холодная вода, приправляя наши тела. Мои глаза закрылись. Когда я снова открыл их, то увидел кровь, закручивающуюся в канализацию.

Душ разъярил его - ярость, которую я ощутил, проникала в мое собственное тело. «Шлюха», - кричал он. Краем глаза я видел, как он тянется к краю ванны; его рука сомкнулась вокруг бутылки шампуня. Его рука поднялась, ненадолго заслонив свет в ванной. Затем рука опустилась, изогнувшись на полной скорости и с силой рассекая воздух. Бутылка ударила меня по голове. Рука снова поднялась. Бутылка ударила снова. Кровь брызнула на фарфор красным маком. Еще один замах. Я подумал, что она не разобьется. Она же небьющаяся. Его член распирал меня изнутри. Бутылка ударила меня по голове в четвертый и пятый раз. Звук, который она издавала - и я слышал его так отчетливо, идеальный звук, отдающийся в моей голове - был глухим, почти мягким звуком.

Слова «пожалуйста, прекрати» формировались у меня во рту, но я не мог их произнести. Бутылка шампуня ударила меня по скуле, подбородку, глазу. Стало еще больше воды. Он пробуравил меня ещё глубже, деформируя мои кишки, его член, казалось, разрывал все внутренние стенки, которые все еще поддерживало мое тело. Буп. Пауза. Буп-буп-буп. Он бил меня, согласовывая удары с ритмом своего траха. Бутылка упала, так и не разбившись, и приземлилась рядом с моей головой. Я прочитал этикетку: ДЕТСКИЙ ШАМПУНЬ. Ниже внутри розовой слезинки было написано: БЕЗ СЛЕЗ.

- Боже, ты хочешь этого. Прими этот член внутрь до упора.
Его слова слились в стон, крик и нечто вроде кашля. Я почувствовал, как горячие и липкие брызги бьют глубоко внутри меня, всплески влажного тепла, стрелы, нацеленные в яму моего живота. Брызги рикошетом отскакивали от разрушенных стенок моего тела, окрашивая меня повсюду своими смертоносными граффити, и я знал, что если открою рот, то они извергнутся оттуда. Но мой рот был открыт. Я пытался кричать.

Я по-прежнему пытался оттолкнуть его. Было слишком поздно; он кончил. Он вытащил свой член и уронил мои ноги обратно в ванну.

Вода текла по моему лицу. Моя кровь, пенящийся водоворот мыла и шальных пуль его спермы сливались вместе и устремлялись в канализацию. Я обнаружил, что наконец могу двигаться, и посмотрел на него снизу вверх. Он вышел, щелкнув выключателем. Темнота была не тем, что мне требовалось, но она была ближе.

 

Когда я очнулся, темнота оставалась.
- Я трезвый, - сказал я, и мой голос сорвался на обоих словах. Я лежал на лужайке перед жилым комплексом джона. Я не мог вспомнить, как одевался или уходил. Травинки подо мной казались ледорубами. В мульче под умирающим кустом я увидел крупным планом гальку, винт, ошметки мандариновой кожуры, спутанную ленту выпотрошенной кассеты, оторванный обрывок из некролога «Таймс» … тьма переворачивала с ног на голову все остальное.

Я сел и поднял голову, считая поднимающиеся к седьмому этажу окна квартир. Он жил за одним из тех окон. Он оставался там, возможно, отмывая мою кровь со своей фарфоровой ванны, возможно, смывая ее с лобковых волос пригоршней детского шампуня.

В нескольких кварталах станция метро мерцала тошнотворным оранжевым светом. Я находился в часе езды от дома, но, по крайней мере, знал, как вернуться назад. Что я скажу Венди? Я оттолкнулся от земли, и у меня заболела голова. Боль пронзила живот и грудь. Мой язык зацепился за острый, как бритва, край отколотого переднего зуба.

Чтобы забыть о боли, я подумал о том, что сделала эта ночь. Все было выведено из равновесия - внезапное и тошнотворное смещение, которое я ощущал, даже когда шел к метро, неуклюже ковыляя и спотыкаясь, как безнадежный пьяница, как человек, которым была моя мама, когда она с трудом переживала свои худшие дни пьянства. «Мама», - сказал я вслух. Я почти поставил «Я хочу мою» впереди этих слов.

«Вот что случилось», - подумал я.

Пустой вагон метро пролил свет на мои истерзанные суставы пальцев и капли крови на рубашке. Я начал считать остановки на обратном пути, но сбился со счета после пятнадцати.

Я вспомнил одну деталь из тех дней, когда впервые занялся сексом за деньги. Потом, когда я возвращался домой после своих трюков в Кэри-парке, я съедал все, что находил, чтобы избавить свой рот от остатков их анонимных языков. Выполнив свой долг, я как бы возвращался в свою маленькую жизнь. Те дни превратились в сказку. Я плюнул на пол вагона метро, надеясь уничтожить хоть каплю вируса, который он мог там оставить. Если бы я только мог воспользоваться подобным жестом для своей задницы. Меня переполняло тошнотворное желание посрать, но я подавлял его. Мне больше не хотелось прикасаться к своему заду, никогда. Казалось, что там внутри что-то застряло, что-то маленькое, но полное опасностей и ужасов, вроде тротила или скорпиона.

Когда я пришел домой, часы на кухне показывали 4:45. Мой самолет вылетал из аэропорта Ла-Гуардия через пять часов. Дверь в спальню Венди была закрыта. Я заглянул внутрь и увидел ее волосы, торчащие из-под одеяла, словно петушиный гребень. На этот раз я заслужил ее нотацию. Я зашел в ванную, не выключая свет и стараясь не смотреть в зеркало. Когда я раздевался, каждое движение заставляло меня вздрагивать.

Я опустил свои боксеры и уставился на член. Он был отвратителен. Я ненавидел его. Боксеры упали на пол, приземлившись рядом с рубашкой в желто-зеленую полоску, которую я носил в тот день. Я сел, поднял ее, поднес к лицу. Я вдохнул запах того, что было раньше. Снаружи, на улице, женщина закричала так громко, что это могла быть машина. Крик продолжался две, три минуты, затем прекратился. В последующие секунды во всем мире стало невероятно тихо, и я заплакал.

 

ПЯТНАДЦАТЬ
Дебора Лейки

Когда я вернулась домой, единственным лицом, встретившим меня, было лицо с экрана телевизора. Там слюнявая девочка-подросток из «Экзорциста» испытывала на себе высоты демонической одержимости. Брайан бездельничал на полу, глядя на нее, босиком, спиной ко мне. Рядом с ним сидел другой парень с волосами, торчавшими под опасным углом. Серебряное ожерелье толщиной с велосипедную цепь сверкало под прической незнакомца.

- Вы сидите слишком близко, - сказал я им. - вы ослепнете.

Брайан бросился к двери, чтобы забрать мои сумки.
- Мы не ожидали тебя так рано, - сказал он.
Я объяснила, что Бриз, везущая меня из аэропорта, рисковала моей жизнью, превышая скорость на всем маршруте до Литл-Ривер. Когда я взглянула на диван, на котором обычно сидела наша мама, Брайан сказал:
- Она все еще на работе.

Друг Брайана представился.
- Эрик.
Его глаза, измазанные косметикой, пялились на хипповский галстучный орнамент моей юбки. Он протянул руку, средний палец которой был разделен пополам кольцом с ухмыляющимся черепом с серебряными скрещенными костями и буквами R.I.P.
- С праздником, - сказал Эрик. - Я чувствую, что уже знаю тебя.

Я тоже слышала о нем, по разным телефонным описаниям. Со слов Брайана, Эрик был «другом человека, с которым я пытаюсь связаться»; по словам моей матери, он был одновременно «отвлечением Брайана от учебы» и «немного запутавшимся, но из лучших побуждений». Я пожала его липкую руку и села рядом с ним; в телевизоре зеленый демон рычал на священника.
- Если я правильно помню, все только начинает налаживаться, - сказал я. - Побеспокоишься о моих сумках позже.

Мы досмотрели фильм. Было что-то ненормальное и явно среднезападное в телестанции, которая внесла в свою программу «Экзорциста» [The Exorcist / Экзорцист / Изгоняющий дьявола - классический мистический фильм ужасов режиссёра Уильяма Фридкина 1973 года] за три дня до Рождества. Я смотрел оригинал на фестивале фильмов ужасов в Сан-Франциско, но тут была версия, отредактированная для телевидения. Сцены насилия и секса были вырезаны до безупречности. Одна фраза, которую я отчетливо запомнила, поморщившись, - гортанная фраза демона «Твоя мать сосет члены в аду» - изменилась, и ныне закадровый голос рычал: «Твоя мать носит носки с неприятным запахом». Возможно, эти изменении были к лучшему, учитывая то, что Брайан рассказал мне о родителях Эрика.

Лицо демона заполнило экран, его/её покрытая язвами кожа светилась. Брайан ухмыльнулся мне.
- Она похожа на тебя в тот Хэллоуин, - сказал он. - Помнишь? Год, когда ты была ведьмой.

Да, я вспомнила это.

Затем Брайан повернулся к Эрику.
- Чтобы ты понимал, о чем я. Той ночью. В лесу. Когда это случилось во второй раз.
Эрик кивнул, и их глаза снова уставились в телевизор.

В какой-то момент я передвинулась, чтобы получше рассмотреть моего брата. Во время сцены, где священник и его друг пробираются в холодную спальню одержимого ребенка, Брайан увеличил громкость. Персонажи задрали платье спящей девочки, чтобы осветить фонариком ее кожу, которая к этому времени побелела до потустороннего голубоватого оттенка. Взгляд Брайана был прикован к этой сцене, завороженный, как будто он что-то узнал. Фонарик задержался, когда пара слов проявилась на голубой коже. ПОМОГИ МНЕ.

 

После того, как пошли титры и смолкла жуткая мелодия пианино, я поднялась по лестнице в свою комнату. И принялась распаковывать вещи, раскладывая одежду по ящикам комода, смешивая запахи моей калифорнийской квартиры с неизгладимым, почти пряным ароматом дома. Хлопнула входная дверь. Через оконное стекло я увидела свою мать, одетую в офицерскую форму, мчащуюся на своем новом «мустанге» домой. Через несколько секунд она оказалась в дверях моей комнаты.

- Я скучала по тебе, - сказала я. Я обняла ее, и мы сели на кровать.

Как обычно, когда я возвращалась домой, мы с мамой болтали об одних и тех же банальных вещах. Я отвечала на ее вопросы о рейсе, о поездке из аэропорта с Бриз. Я заверяла ее, что все в порядке и с моей квартирой, и моей работой в розничной торговле, и с моими вечерними занятиями ткачеством и плетением. Она сказала мне, что ожидает запоздалого повышения по службе; что немного тревожилась из-за денег, когда от отца перестали приходить чеки алиментов и Брайан поступил в колледж, но со всем по-прежнему можно справиться.
- И я вижу, ты познакомилась с Эриком, - сказала она. - Он сейчас здесь как новый сын.
По ее тону я догадался, что она не возражает.

- Летом все стало немного странным, - продолжала мама. - Но сейчас Брайан успокоился. Может быть, это из-за Эрика, как бы нелепо это ни звучало.
В письмах и телефонных разговорах моей матери загадочно упоминались эти летние «проблемы», но я так и не получила прямого ответа о том, что все это значило. Я вспомнила, как полушутя спрашивала: «Может, Брайан ударился в религиозный культ?» и «У него нервный срыв?» только для того, чтобы получить стандартное: «Нет, дорогая, тут не о чем беспокоиться». Даже сейчас я могла бы сказать, что она сразу же сменила тему, прежде чем я успела хоть что-нибудь спросить.
- Пока мы тут говорим, - сказала она, - Брайан и Эрик готовят нам ужин.

Они не только приготовили ужин, но и накрыли стол, постелив скатерть в шахматную клетку, и зажгли свечи с ароматом гвоздики. Из окна открывался зимний вид на наше пустое поле, бесплодный персиковый сад соседней семьи, а за ними - суровые серые и черные тона кладбища Литл-Ривер. Я заняла свое место за столом; Брайан сидел у меня по левую сторону, а Эрик - справа. В последний раз, вспомнилось мне, все четыре стороны стола были заняты, когда здесь был мой отец.

Брайан разлил картофельный суп из кастрюли. С тех пор, как я в последний раз видела его на прошлое Рождество, он постригся короче, похудел примерно на десять фунтов и начал носить вещи, приписываемые мной влиянию Эрика: темный объемный свитер, рваные джинсы, черные высокие кеды Converse. Эта одежда не делала моего брата «крутым», «панком» или кем-то еще, к чему он, возможно, стремился. Они просто придавали Брайану еще более глупый вид.

К тому же у него появилась странная привычка: время от времени он сильно моргал - случайный нервный тик - как будто пытался стряхнуть пыль с глаз.

Обед перешел от супа к второму блюду. Я проглотила пять или шесть раз, прежде чем заметила на кухонном столе пистолеты моей матери: три штуки, а также кожаную кобуру и ремень, россыпь патронов и наручники, сиявшие в кухонном свете. Месяцем ранее моя мать звонила в Сан-Франциско, чтобы описать катастрофическую попытку побега из тюрьмы. Хотя она и не присутствовала при этом хаосе, ее, тем не менее, встревожило произошедшее. Заключенные взяли в заложники двух её сослуживцев; перед захватом их главарь вонзил острый конец молотка в череп одного из заложников. Мама сказала мне, что планирует прикупить ещё оружия. Я помнила, как пыталась объяснить, что это звучит странно - оружие в Литл-Ривер, городке с населением менее тысячи человек, городе, где самым преступным деянием за последние два десятилетия была кража десяти галлонов бензина с местного завода «Тексако».
- Это потому что в твоем Сан-Франциско все говорят о мире и любви, - сказала она. - Если бы ты видела то, что видела я...

Моя мать увидела, что я смотрю на пистолеты.
- Они должны лежать на виду? - спросила я.

Чтобы успокоить меня, она спрятала оружие в шкаф и вернулась к столу. Ее голос стал притворно серьезным.
- Мне это видится так. Теперь, если кто-то попытается причинить вред тебе или Брайану, им придется иметь дело со мной.

Когда она это сказала, Брайан прошептал Эрику вопрос: «Тогда где она была десять лет назад?»
Моя мать не услышала, и я решила, что тоже не должна это слышать. Его слова вызвали смущение у Эрика. Я не стала спрашивать, что он имел в виду.

 

Я проснулась ночью и вспомнила о том, как маленькой девочкой иногда кралась через коридор в комнату Брайана. Я становилась на колени у его кровати, все еще одурманенная собственной дремотой, и представляла себя всемирно известным исследователем сна или девочкой со сверхчеловеческими способностями, которая могла войти в сознание любого. Я шептала ему в ухо слова, слова, которые, как я искренне верила, меняли сценарии снов Брайана, делая его счастливым.

Было три тридцать, судя по прикроватным часам. В ночном небе за моим окном расцветали розовато-белые облака, такие, какие светятся в темноте. Я надеялся, что они подают сигнал снегу. Строки из «Белого Рождества» пронеслись в моей голове, когда я встала с постели. Я шла на цыпочках. Теперь, когда я стала взрослой, шпионить за Брайаном было преступлением, но я все равно открыла дверь в его комнату.

Брайан разметал свои одеяла в разные стороны, ворсистый уголок одного свисал с матраса, касаясь пола. Его не было в кровати, и я приготовилась бежать обратно в свою теплую постель. Потом я заметила, как изменилась комната Брайана. Отсутствовали его книги, равно как и плакаты, которые он клеил давным-давно - постеры научно-фантастических фильмов, красочные монстры, инопланетяне и астронавты, которые такое множество лет царили в его комнате. Исчезли и всякие мобили, которые он вешал по углам, корабли и самолеты, которые, как мне помнилось, ещё кружили под его потолком на прошлое Рождество, когда я приезжала домой в предыдущий раз.

Теперь на стенах комнаты Брайана оставалась только одна вещь - небольшой сувенир, который он приклеил рядом с кроватью. Я подошла ближе. Он походил на фотографию. Я увидела группу мальчишек, стоящих и преклонивших одно колено, в два ряда пялившихся со снимка. Они были в бейсбольной форме; некоторые держали бейсбольные мячи и биты. Я изучала их лица, их жуткие улыбки и глаза, прежде чем узнала в одном из мальчиков Брайана. Это было так давно.

Я огляделась вокруг, на пустую, до странности аккуратную комнату Брайана. Никогда еще здесь не было так чисто, и это заставило меня почувствовать себя одиноко. Я начала дрожать и на цыпочках вернулась в свою комнату.

 

На следующее утро мне позвонила моя подружка Бриз. Они с мужем планировали провести двадцать третье декабря в гостях у друзей в Гарден-Сити, и ей требовалась няня для двух ее детей. Мне же нечем было заняться. «Замечательно», - сказала я. Затем, повесив трубку: «Как же типично».

В гостиной работал телевизор без звука. Мультфильм заливал яркой зеленью и апельсиновым цветом лица Брайана и Эрика. Они спали на полу, раскинув руки и ноги, как будто застыли в сложном танце. Пара подушек с кровати моей матери лежала рядом с их головами, и Эрик прижимал одну к своему уху. Я предположила, что мама положила их туда перед отъездом на работу. Она могла держать в доме три, четыре, даже тысячу пистолетов, и меня это все равно не обманет: она всегда будет такой же беспокоящейся, смиренной, чрезмерно заботливой.

Когда я встретила Эрика, его преувеличенная серьезность и темные, понурые глаза напугали меня. Очень легко было представить, как он лежит, растянувшись на полу в какой-нибудь ледяной ванной, а из его перерезанных запястий по плитке растекается кровь. Но сейчас, на полу с Брайаном, он выглядел безобидным, даже ангельски. Он улыбнулся во сне. Мне не хотелось его будить, но скоро приедет Бриз с детьми, так что пришлось.

- Кхм.
Ответа не последовало. Я открыла окно, позволив холодному воздуху ворваться в комнату, и захлопнула его. При этом звуке глаза Эрика распахнулись. «Дерьмо» оказалось его первым словом. Его волосы были похожи на заросли чертополоха, украшенные клубком коврового пуха. Он уставился в телевизор, где глаза мультяшного кота перекосило, когда мышь ударила его по голове кувалдой. Мультфильм превратился в рекламный ролик; Эрик повернулся, увидел меня.
- О, привет.

- Доброе утро, - сказала я. - Не хотелось будить вас двоих, но ко мне придет старая подруга, чтобы оставить своих детей. Как тебе идея помочь мне посидеть с детьми?

Эрик зевнул и положил руку на плечо Брайана: это был материнский жест, странный и женственный. Он толкнул Брайана, разбудив его.
- Дети, - сказал Эрик. - Сколько им лет?

- Думаю, Майклу около четырех. Малыш еще в пеленках.
Он уставился на меня с ужасом. Брайан же выглядел смущенным, переводя взгляд с Эрика на телевизор, потом на меня.
- Бриз уже в пути, - сообщила я ему. - Мы должны присматривать за детьми весь день.

Пока Брайан бездельничал в душе, Эрик помогал мне с уборкой. Казалось, он лучше меня знает, где что лежит; он вернулся из кухни с банкой средства для чистки мебели и тряпкой, в которой я узнала одну из старых рубашек моего отца. Полетели лимонные брызги; Эрик протер тряпкой кофейный столик, телевизор, подлокотники кресла-качалки. Мы не разговаривали, но продолжали ловить друг друга взглядами: я наблюдала за ним, он наблюдал за мной.

Прибыла Бриз, сжимая в одной руке младенца, в другой - завернутый пакет. У ее ног стоял чемодан. Когда я встречала ее у входной двери, то заметил, как ее муж машет мне рукой из машины.
- Мы бы остались ненадолго, но торопимся, - сказала Бриз.
Ее дыхание затуманивало воздух. Старший мальчик, Майкл, пролетел мимо меня и уселся перед телевизором. Бриз уставилась на него. «Телевизор, должно быть, займет его». Я приняла ребенка из ее рук, и она перенесла чемодан и пакет за порог.
- Подгузники, еда, все необходимое; в подарок немного фруктов, - сказала она. - Лучше съешь побыстрее, иначе испортится.
Она сунула руку в карман и протянула мне спичечный коробок с написанным на нем телефонным номером.
- Мы будем по этому номеру. Вернемся до наступления темноты. Надеюсь, все будет хорошо. До свидания, Майкл.
Она поцеловала ребенка в голову. - До свидания, Дэвид.

Вошел Брайан, вытирая полотенцем влажные волосы. Эрик указал через комнату на Майкла, который не отрывал глаз от мультфильма. Кот проглотил праздничный торт, который, без ведома животного, был набит динамитом; его живот взорвался, и кот превратилась в почерневшую тень с потрясенными белыми глазами. Майкл раскачивался взад-вперед, все еще в пальто, хихикая вместе с мультяшной мышью.

Брайан увидел сверток с Дэвидом у меня в руках и приложил пальцы к лицу ребенка.
- Вау.
Я слегка подтолкнула Дэвида, и его крошечная ручка вытянулась, словно призывая Брайана обнять его.
- Он не будет плакать, а?
Я пожала плечами и передала его Брайану.

- Он чувствует себя гигантской губкой, - сказал Брайан в лицо Дэвиду.
Его голос изменился, стал тоньше, постепенно увеличиваясь на пол октавы.
- И кто-то выжал из губки воду, но там еще осталось немного, ровно столько, чтобы губка оставалась влажной.
Он ткнул Дэвида пальцем в нос. Эрик глянул на меня, приподняв бровь.

В течение следующего часа Брайан и Эрик помогали мне кормить ребенка, по очереди пытались заставить его отрыгнуть и неуклюже ассистировали, когда я меняла ему подгузник. Они ждали, пока он уснет, аккуратно разглаживая складки на его рубашке. Дэвид наконец задремал, и, пока он дремал на полу в гостиной, Брайан и Эрик направились на кухню. Они приготовили обед: бутерброды с арахисовым маслом в виде рождественского печенья. Мой оказался звездой; Брайан и Эрик получили колокольчики; а Майкл - толстого Санта-Клаус с игрушечным мешком на спине. Майкл слизнул с верхней губы каплю арахисового масла.
- Мама всегда дает мне десерт, - заявил он.

Эрик вспомнил о фруктах и принес сверток Бриз от входной двери. Я позволила Майклу разорвать бумагу. Внутри, в корзине под прозрачным зеленым целлофаном лежали груши, апельсины, яблоки и бананы.
- Как подарок на Рождество, - сказал Эрик.

Майкл некоторое время смотрел, решая, что выбрать. Это был свирепо-выглядящий ребенок с носом как у мопса и волосами цвета меди. На его лбу рос вихор, на коже под ним виднелась синяя волнистая вена. Он выбрал грушу и поднес ее к губам. Его рот проделал миниатюрную дырочку в желтой кожуре.
- Фу.
Он протянул грушу Эрику, который встал и начал жонглировать грушей, апельсином и яблоком. Он подбрасывал их разными конфигурациями, перехватывая в воздухе, словно фокусник. Майкл завороженно уставился на него.

Брайан выбрал на кухне три ножа для чистки овощей. Он выставил красный «Делишес», желтый и зеленый «Гренни Смит», образовав на полу светофор. Он сказал, чтобы Эрик и я сделали свой выбор.
- Мы покажем тебе, как делать кукол из яблок, - сказал он Майклу.
Мы с Брайаном делали это однажды, когда были маленькими. Мы срезали кожуру с яблок и вырезали лица, а затем разместили их в окне, чтобы они затвердели и деградировали. За несколько недель яблоки приобрели нужный вид, сморщившись в янтарные «головки», похожие на проницательных доисторических людей. Мы вставили карандаши в эти головки и одели их в кукольные одежды.

Майкл таращился на нас, когда мы начали чистить яблоки и вырезать. Я вырезала прорези для глаз, ноздри, хмурый взгляд; мое яблоко приобрело вид злой старухи. Эрик полностью изменил круглую форму своей головы, придав ей впалые щеки, квадратную линию подбородка и даже тщательно сформировал ряды квадратных зубов.

Брайан не мог решить, что вырезать. Эрик и я показывали своих кукол по мере того, как мы завершали каждую деталь, но после того, как Брайан закончил очищать яблоко, он нерешительно катал его от ладони к ладони.
- У меня череп, - сказал ему Эрик, - а как насчет твоего фирменного инопланетянина?

Брайан на секунду изобразил отвращение.
- Я знал, что ты это скажешь.
Он поправил очки, отметил одну линзу яблочным соком.
- Я сказал тебе заткнуться об этом. Это история.
Эрик заерзал, и я сосредоточилась на том, как воткнут мой нож в куклу. Брайан тоже воткнул острие ножа в яблоко и выгнул его, выполнив миндалевидный разрез одного глаза. Затем другого. Остальная часть его лица вышла легко: два укола - ноздри, слабый прорез для рта. Он потер большими пальцами глаза яблока, словно полируя их.
- Вот, - сказал он Эрику. - Доволен?

Закончив, мы показали Майклу яблоки.
- Обычно, - сказал Брайан, - нужно дождаться, пока эти головы высохнут. Но мы не обязаны этого делать.
Он ухмыльнулся Эрику, по-видимому, больше не злясь. Он обыскал дом в поисках карандашей и вернулся с тремя, для того, чтобы смастерить тела для яблочных кукол.

Зазвонил телефон, и я побежала на кухню. Это была моя мама, звонившая с работы, чтобы проверить. Я рассказала ей, что нянчу детей, и о том, как Брайан и Эрик помогают мне.
- С Брайаном все в порядке? - спросила она. Когда я сказал, что догадываюсь, она, похоже, вздохнула с облегчением.
- В последнее время он ведет себя как-то чудно. И все больше и больше с приближением Рождества, хотя я не могу сказать, почему. Может, я что-то выдумываю. Но сегодня утром он проснулся перед моим отъездом, и это было неестественно. Просто смотрю в окно и нервничаю.

- Я не знаю.
Я выглянула в гостиную, где Эрик и Брайан, ныне чревовещатели, устроили для Майкла безумный яблочно-кукольный спектакль. Эрик схватил карандашные тела яблочного черепа и инопланетянина и бросил их Майклу. Мальчик завопил. Брайан быстро выхватил куклу инопланетянина из руки Эрика и отбросил её в сторону.

Моя мать все говорила, а я пыталась сопоставить ее слова с тем, что происходило между Эриком и Брайаном. Их разговор, хотя и приглушенный, казался более интересным. Эрик спросил: «Что случилось?» но я не уловила ответа брата. Эрик упомянул кое-что о том, что «еще один день, и тогда ты успокоишься».

Я услышал на другом конце провода, как по интеркому назвали имя моей матери. «Сержант Лэйки, первая линия». Она замолчала.
- Дети, знайте, что я люблю вас, - сказала она. Еще одна пауза. - Ты скажешь Брайану, что я его люблю, не так ли?

- Да.
В соседней комнате хихикнул Майкл.

- Перестань волноваться, - услышала я голос Эрика. Я выглянула туда; он говорил с Брайаном, а не с Майклом. - Все будет хорошо.

 

Я не думала о том, что сказала моя мать, до вечера, когда Бриз вернулась за своими детьми. Майкл бросился к двери, и Брайан поднял Дэвида с пола так, как будто тот был из стекла. Он передал ребенка в руки Бриз. Тот сразу заплакал; тревожную минуту его раздраженное и опухшее лицо напоминало одно из вырезанных яблок. Бриз поблагодарила нас, и Брайан тяжело вздохнул и схватил ее за плечо.
- Пожалуйста, заботься о них, - сказал он. - Не спускай с них обоих глаз, несмотря ни на что.
Интересно, что бы это значило. Я глянула, не отображает ли зеркально Эрик мое легкое смущение, но он уставился в пол.

Слова матери эхом отозвались в моей голове позже, когда Эрик уехал обратно в Хатчинсон. Я стояла у раковины, домывая посуду. В окно я увидела Брайана, закутанного в пальто, шагающего сквозь порывистый ветер по склону холма. Он присел, роясь пальцами в грязи. Он что-то положил в вырытую им маленькую могилку. Затем снова встал и начал топтаться на холмике грязи, как будто устроил истерику, которую ждал годами. Мне сразу же вспомнилась та ночь, когда ушел наш отец, и бессмысленный танец, который Брайан танцевал на том же самом месте.

Я скомкала кухонное полотенце; захватила свое пальто из гостиной. В тот день Эрик положил старуху, череп и инопланетянина на подоконник, чтобы они высохли; Однако теперь инопланетянин пропал. Мне не нужно было спешить на улицу. В тот момент я уже знала, что Брайан закопал в грязи, знала, что он втаптывает в землю. Но я не знала, почему.

 

В полусне я услышала, как дверь моей спальни открылась. Внутрь вошел Брайан. Тьма почти скрывала его благодаря черной рубашке и спортивным штанам, которые он, вероятно, позаимствовал из гардероба Эрика. Он скрывался в тени у порога моей комнаты, его дыхание было ровным, напоминая тиканье часов. Мог ли он сказать, что мои глаза были открытыми? Наконец он шагнул вперед, и его лицо и шея попали в луч холодного лунного света. Его кожа выглядела более чистой, чем когда-либо, и я могла видеть один глаз, темно-синий и мечтательный, как мрамор, обращенный к свету.

- Деб, - прошептал он. И нервно моргнул.

Я вытащила ногу из-под одеяла, и он отступил.
- Все в порядке, - сказала я. - Я проснулась.

Брайан сел на скрипучий край кровати. Лунный свет падал на него диагонально, высвечивая надпись на груди.
- Извини, - сказал он. - Уже очень поздно.
Я толкнула его локоть - жест, показывающий, что это не имеет значения.

Ему хотелось поговорить. Ему нужен был кто-то, кто выслушает его; не говоря ни слова, я кивнула, подгоняя.
- Завтра, - он глянул на часы на прикроватной тумбочке, - ну, вообще-то сегодня я встречусь с парнем по имени Нейл. Это по-настоящему важно. Ты ведь не понимаешь, о чем я говорю?

Я не понимала.
- Что случилось? Что происходит с тобой?

- Я не знаю, с чего начать. Это обо всем, что со мной происходило. Я писался в постель, постоянно терял сознание. Ты же помнишь. Все это, все проистекало из чего-то другого. Как бы то ни было, это меня доканывало. И я думаю, что понял, что это было. Я понимаю, но не знаю. И это все хреново.
Предложения Брайана не совсем соответствовали друг другу; они были подобны фрагментам, вырванным из разных разговоров. И я редко слышала, чтобы мой брат ругался. Но вместо того, чтобы заставить казаться его более жестким или более опытным, эти слова делали прямо противоположное. Они придавали ему странную невинность.

- Давай, - сказала я шепотом; в ту секунду подобное казалось единственно верным способом говорить. - Только поконкретнее.

- Этот парень по имени Нейл. Что бы ни случилось со мной, случилось и с ним. Но он помнит лучше, чем я. Я уверен, он знает, что случилось в ту ночь, когда ты нашла меня в чулане под домом. Он может даже знать, что случилось на тот Хэллоуин в лесу, когда я потерял сознание.
Брайан издал икающий звук, а затем быстро выплюнул следующие предложения.
- Это был не НЛО. Это был наш Тренер. И Нейл знает. Он скоро будет здесь. Он мне все расскажет. Чтобы подтвердить. Я ждал его много лет.

Его слова сбивали меня с толку. Я открыла рот, чтобы задать вопросы; Брайан, должно быть, ожидал этого, потому что остановил меня.
- Нет, - сказал он.
В этот момент он медленно двинулся вперед, склонил голову ко мне и придвинулся ближе, пока его ухо не коснулось моего левого плеча. Я переместила правую руку и обхватила его лицо ладонью, нежно закрывая его веки пальцами. Его дыхание задевало мою кожу, такое нежное, почти как у стеклодува.

Вопросы остались, но я не могла их задать. Я вообще не могла говорить. Я просто держала своего младшего брата, пока ночь в комнате окутывала нас, пока, в конце концов, мы не заснули.

 

ШЕСТНАДЦАТЬ
Эрик Престон

В моем послеобеденном сне появился водяной. Он поднялся из воды, изворачивая свое получеловеческое, полу-барракудное тело на забрызганную водой скалу. Чешуя на его хвосте поблескивала зеленым, затем золотым, потом снова зеленым. Он смахнул морских звезд и анемонов, вздохнул и вытянул шею к небу. Его безупречный рот открылся, и он запел, скорбно оплакивая обычную любовь смертного ...

… Его голос слился с голосом моей бабушки. «Эрик, милый, у тебя гость». Вот тебе и поспал. Я вернул себя к реальности и вспомнил, что это был вечер запланированного возвращения Нейла. Но не Нейл был тем гостем, о котором говорила бабушка.
- Я думаю, это твой друг Брайан, - сообщила она. Правильно - миссис МакКормик пригласила нас на десерт-вечеринку по случаю возвращения Нейла домой в канун Рождества.

В дверях появился Брайан. Его внешний вид изменился, его волосы теперь были расчесаны и разделены пробором, кожа вымыта и блестела, кое-где были нанесены мазки розового крема от прыщей. Он усмехнулся, но выражение его лица казалось фальшивым. Может быть, оно было таким из-за Нейла?

- Добро пожаловать, - сказал я. - И счастливых праздников. Поздравления с Рождеством и все такое.
Мое окно размером два на два фута подтвердило, что я слишком долго дремал, потому что над передвижным домом соседей начали сгущаться сумерки. Я услышал, как женщина сердито фыркает: «Малой, тащи свой зад на ужин».

Брайан зазвенел ключами от машины.
- Давай прокатимся перед МакКормиками. И утеплись. Думаю, может пойти снег.

Я надел дополнительные носки и направился в ванную. «Сегодня та самая ночь», - сказал я себе. Четыре месяца прошло с тех пор, как я встретил Брайана, четыре месяца, как я слушал его изменчивые и двусмысленные навязчивые идеи и одержимости. Ссылался ли Брайан на свои воспоминания об НЛО или, как он недавно называл это - «нечто совершенно другое, более реальное» - одна переменная не менялась. И это был Нейл. Нейл стал темой первого предложения, которое Брайан сказал мне, и сегодня вечером Брайан надеялся, что Нейл предоставит последний кусок той головоломки, которую он соберет воедино.

Я ополоснул лицо водой, почистил зубы и прополоскал рот жидкостью для полоскания зубных протезов моего дедушки. Бабушка приклеила к зеркалу в ванной рождественскую открытку, на которой доблестный олень вез Санту сквозь беззвездную ночь. Я сковырнул ленточку ногтем и развернул открытку. «Дорогие Гарри и Эстер, счастливого Рождества и счастливого Нового года, и запоздалого сочувствия к тому, что случилось в прошлом году. С уважением, Джонсоны».
Я подумал минуту, но так и не смог вспомнить Джонсонов, мне было все равно.

Я не видел Нейла несколько месяцев и хотел, чтобы он заметил хоть малейшие изменения в моей внешности. Он ожидал, что моим фирменным знаком будет «депрессивность», поэтому я выбрал «бодрость» и «беззаботность». Я снял черное и натянул на себя белый кардиган дедушки. Вернулся к зеркалу. Выгляжу ли я достаточно хорошо, чтобы целоваться? Брайан постучал в дверь, крича, чтобы я поторопился.

Мы забрались в машину Брайана. Хлоп-хлоп. Он включил обогреватель, затем стереосистему. Играла кассета, которую я одолжил ему, кассета, которую я изначально позаимствовал у Нейла. В промежутке между нашими сиденьями Брайан втиснул фотографию его дней в Малой лиге - чтобы показать Нейлу, как я полагал, - а рядом с ней блокнот на спирали, напоминающий мой дневник. Я не стал расспрашивать. Вместо этого я спросил его о наших планах перед десертом у МакКормиков. Брайан ответил коротко: «Увидишь». Я вообразил, что он зашел далеко за края, украл один из пистолетов своей матери и заставит меня помогать ему совершить теракт в канун Рождества. Ну, может быть, и нет.

Почти все дома в Хатчинсоне были украшены к праздникам. Праздничные огни вспыхивали на крышах, окнах, вечнозеленых растениях. Массивная звезда сверкала с вершины водонапорной башни. Ветви вязов целого бульвара были перевязаны тысячами лент. Брайан, казалось, был очарован всем этим, и он остановился у Торгово-промышленной палаты, чтобы осмотреть вертеп на их лужайке. Электрические свечи освещали лица Марии, Иосифа, волхвов, осла, ягненка и длинноногой телушки. Кто-то украл младенца Иисуса. На его месте красовался красный керамический лобстер, его клешня цеплялась за край яслей, пытаясь дотянуться до мира.

Автомобиль домчался до Майн. Девушка-подросток переходила дорогу, держась за поводки, на которых рысцой бежали два чихуахуа. Она пялилась на нас через очки в форме символа бесконечности. Ее рот сформировал слово «педики». Брайану, похоже, было все равно. Я отправил девушке сообщение: пусть твоих собак унесут совы.

Низко нависшие облака собирались вместе, нанизываясь на ветви деревьев и церковные шпили, как куски мяса на шпажки для шашлыка.
- Не то чтобы метеорологи были надежными, - сказал я, - но парень с десятого канала предсказал снег, и, похоже, он прав.
Брайан кивнул, тихо присвистывая под музыку: тщетная попытка убедить меня, что он не нервничает. Когда он перестал свистеть, я переключил свое внимание с облаков на то место, где он припарковался. «Тойота» стояла на холостом ходу за скамейкой запасных небольшого бейсбольного поля.

Поле выглядело так, как будто игроки не соревновались на нем годами. Между ним и шиком «Сан-Центра» была большая разница. Коричневая трава внешнего поля закралась внутрь, подобно сыпи, окружая места, где должны были находиться базы. Поле усеивали опавшие листья, пустые пивные банки и пакетики из-под табака, стаканчики из пенополистирола, смятые страницы из «Хатчинсон ньюс». Поле выглядело таким же бросающимся в глаза, как кораблекрушение.
- Где это мы? - спросил я.

- Это поле Малой лиги, - сказал Брайан. - Это то место, где раньше играли «Пантеры», где мы с Нейлом играли.
И он вышел из машины, шагнул к скамейке запасных и стал перелезать через забор. Табличка рядом гласила: «СООБЩАЙТЕ О ВСЕХ АКТАХ ВАНДАЛИЗМА»; номер телефона, указанный там, был идентичен номеру МакКормиков, за исключением одной цифры. Когда подул ветер, табличка затряслась, щелкая, как счетчик Гейгера.

- Я остаюсь здесь, - крикнул я. - Слишком холодно.
Брайан встал у домашней базы, глядя вперед, как будто призрачный питчер готовился бросить ему хоумран. Он начал бегать по базовым тропам; после второй базы он, казалось, потерялся в аморфной границе дальнего поля, и направился к забору и его потрепанному табло.

Поскольку Брайан находился в нескольких минутах ходьбы от машины, я увидел свой шанс. Я вытащил блокнот на спирали из щели между сиденьями. На обложке синими чернилами были нарисованы луны, звезды, облака и рой орбитальных космических кораблей. Черными чернилами все было зачеркнуто. Мне не хотелось шпионить, но я счел это необходимым.
«Я почувствую себя виноватым позже».

Сначала я прикоснулся к страницам блокнота так же нежно, как прикоснулся к доске для спиритических сеансов после того, как спросил о своей смерти. Затем я погрузился внутрь. Вскоре я понял, что это журнал снов Брайана. Да, я слышал, как он упоминал о нем пару раз, во время болтовни по ночам, когда он подробно рассказывал о своих историях с НЛО. Но это было несколько недель назад. Я пролистывал случайные записи, просматривая каждые несколько предложений, каждый раз убеждаясь, что Брайан все еще марширует по полю. Вот он, прислонившись к дальнему забору, задрал голову вверх. Итак, я пролистал все до последних страниц. «Возможно, его сны были обо мне», - подумал я.

Когда я перешел к последнему сну, который записал Брайан, я замедлил темп. Его почерк местами был ужасен, но я продирался сквозь него. Сны были датированы более, чем месяц назад; Я не увидел своего имени, но заметил имя Нейла. Я принялся читать.

 

11/10/91-

Прошлой ночью, после катастрофического телефонного звонка отца, сон, которого, полагаю, я боялся все эти месяцы. На этот раз я невероятно ясно вижу Нейла МакКормика - он там, в голубой комнате, его бутсы на резиновой подошве, пицца с пантерой на майке, черные полоски солнцезащитного крема под его темными глазами - а затем я вижу бутсы на полу, рубашку, белое полотенце, размазывающее крем для загара. Губы Нейла, теплые и трепещущие у моего уха, говорят, что все в порядке, не волнуйся. Затем со скрипом открывается дверь, и появляется фигура, четыре широких шага, и он рядом с нами, одна рука на плече Нейла, а другая рука на моём. «Нейл, сними с него одежду». Куча одежды Нейла становится больше, холм растет, когда на него бросают мою майку «Пантер», мои носки и мои штаны. Во сне я не могу смотреть в лицо фигуре, я могу только смотреть на его обнаженную грудь - и сначала я снова вижу загадочную серую-голубую кожу, ту кожу из других кошмаров, и медленно, медленно, медленно она начинает меняться - изменение длится вечно, оно переходит от серо-голубого к просто серому, затем от серого к серовато-белому, и все время появляются маленькие светлые волоски. Наконец, её цвет становится белым с оттенком розового, что доказывает, что она живая и под ней струится кровь, это уже не кожа инопланетянина, а кожа человека. Человеческая рука, широкая, волосатая и веснушчатая, обнимает меня - и рядом со мной Нейл МакКормик говорит, что мы идем...

 

11/22/91-

Снова среди деревьев, Хэллоуин, и фигура там, её выплевывающий рот Ты мне точно нравился, Брайан, я всегда надеялся, что увижу тебя снова, но на этот раз рот не узкая щель инопланетянина, это человеческий рот, полный губы, светлые усы - рот движется ко мне, покусывает мои собственные губы, как он делал это два года назад в голубой комнате с Нейлом - и я знаю, кто это. Я думаю, это не инопланетянин - мои глаза открыты, и мне больше не восемь, мне больше не десять, мне девятнадцать, и теперь я знаю, что со мной случилось, и я знаю, что это были не сны. Это воспоминания.

 

Я оторвался от описания сна. Точно так же, как два года назад в голубой комнате с Нейлом. Необъяснимо, но голоса с той странной кассеты, которую я проиграл в комнате Нейла, звенели у меня в голове: отрыгивающий и ругающийся тенорок мальчика в паре с возбуждающим басом взрослого. Искаженная линза моего разума снова сфокусировалась на глянцевом развороте, который я видел в педофильском порно-журнале Нейла, но на голову мальчика наложилось сначала лицо Нейла, затем Брайана. Эффект вышел скорее отвратительным, чем веселым.
- О, Иисусе, - сказал я, как будто это что-то могло исправить. Затем я вспомнил картинку, которую Брайан нарисовал несколько недель назад: бутсы, число девяносто девять на перчатке, бейсбольный мяч с надписью «Тренер».
- Господи, - повторил я.
Я вытащил фотографию Брайана - из Малой лиги - и уставился сначала на Брайана, затем на Нейла - на его футболку под номером девяносто девять - и, наконец, на их тренера по бейсболу.

Наконец я понял. Улики были здесь все это время. Я должен был понять это ещё несколько месяцев назад.

Брайан возвращался, галопом скача к машине, и почему-то его лицо выглядело иначе. Дело было не в его одежде, не в чистой коже и волосах, не в косметике, скрывающей прыщики. Перемена таилась где-то внутри него, кипела в его крови и костях, и только сейчас я смог это заметить.

Он перелез через забор и открыл дверь со стороны водителя. Ветер выпылесосил теплый воздух машины, заставив меня задрожать. На секунду Брайан казался счастливым, он хотел встретиться с Нейлом, больше не нервничая. Затем он повернул голову, его взгляд упал с моего лица на мои руки. Я все еще держал его дневник снов в левой руке, а фотографию в правой.

Я не мог сообразить, что сказать.
- Это больше не секрет, - вот что получилось. - Теперь со мной больше не нужно загадочности.

Брайан забрал свои вещи; засунув их обратно между сиденьями.
- Я бы сказал тебе в конце концов, - выпалил он. - Я действительно хотел этого.
Его очки постепенно запотели, и он потер их о колено джинсов. Я пристально смотрел на него, пока он говорил.
- Прямо сейчас не все вернулось ко мне. Мне все еще нужен Нейл. Он должен рассказать мне о том, что знает.

Мы сидели молча. Табличка на заборе трещала и гремела. В соседнем доме хлопнула дверь, и кто-то вышел. Порыв ветра поднял газетную страницу в воздух, и она пронеслась по лобовому стеклу машины. Я попытался прочитать заголовок; не удачно.

- Какой же ты шпион, - сказал Брайан. - Я бы рассказал тебе.
Я хотел было извиниться, но эти слова не могли затмить все то, о чем я сожалел. Все это время мне хотелось свести Брайана и Нейла; вместо этого я ощущал себя предметом заговора.
- Рано или поздно ты все равно бы догадался, - сказал он. - Я удивлен, что ты не сделал этого. Основываясь на том, что ты знаешь о Нейле, а также на подсказках, которые я, вероятно, оставлял тебе тут и там. Ты же не дурак.
Он завел машину.
- Удивительно, что люди знали. Они просто никогда ничего не говорят, они отрицают это, потому что не хотят верить.
«Да, - подумал я, - это правда».
- Может быть, мать Нейла даже знала, что происходит, может быть, она не хотела верить, что все, что происходит, происходило на самом деле. Может быть, мой отец, может быть, моя мать.

Брайан бросил дневник снов мне на колени.
- Там, на последних страницах.
Я вернулся к записи 22 ноября.
- Нет, шпион, в самый конец.

Страница, страница, страница. Те страницы слиплись, и когда я разделил их, то увидел красновато-коричневые пятна.
- Твой тест Роршаха?

- Нет, - сказал он. - Моя кровь.
Брайан взглянул на часы и отъехал от бейсбольного поля.
- Последние несколько недель, с тех пор, как я во всем разобрался, у меня стала идти кровь из носа. С детства такого не было. Тогда малейшее давление могло заставить лопнуть капилляры.
Он коснулся своего носа.

- Я все время вспоминал то, что сказала Эвелин, - продолжил он. - Она говорила о доказательствах, о том, что требуется оставлять собственные следы для доказательства того, что нечто произошло.
На красном сигнале светофора он посмотрел на меня, и я положил руку на ломкие страницы блокнота.
- У меня шла кровь из носа той ночью, в ту ночь пропущенных пяти часов. Теперь, когда я знаю, что случилось, у меня снова пошла кровь. Странно, да? Как будто мое тело тоже вспоминает.
Рука Брайана покинула руль. Его пальцы встретились с моими на засохших мазках и пятнах крови.
- Это мое доказательство, - сказал он.

Мне не требовалось указывать Брайану дорогу. Припарковавшись на подъездной дорожке, он сидел, позволяя машине успокоиться, пока темнота опускала свой полог над западной стороной Хатчинсона.

Мы поднялись на крыльцо. В эркере МакКормиков синие и зеленые огни подмигивали на елке, украшенном нитками попкорна и леденцами. Мишура выступала из ее ветвей миниатюрными копьями. Оловянное украшение имело форму пряничного человечка, его глаза, улыбка, галстук-бабочка и пуговицы были высечены рукой любителя, вполне возможно, самого Нейла в детстве. Интересно, делал ли он это украшение до или после того лета.

Когда я навещал Нейла раньше, его мама волновалась сверх меры: дверь распахивалась, и она затаскивала меня внутрь так же страстно, как ведьма тащила Гензеля и Гретель. Сегодня вечером ее движения были замедленными.
- Рада снова видеть вас обоих, - сказала она. - Но я прошу прощения. Что-то случилось. Нейл не здоров. Возможно, это лучший способ выразиться.
Ее голос звучал по-библейски: устало, пораженно, многозначительно.
- Он попал в аварию. Он сейчас спит.

Миссис МакКормик указала пальцем. На кухонном столе под божеством снеговика лежали два пирога; его изюмные глаза и руки из палочек корицы охраняли их.
- Но вы можете остаться. Я испекла пирог с арахисовым маслом и персиками, и старомодный, добрый яблочный пирог.

Брайан казался потерянным. Он опустился на стул, я взял другой, а миссис МакКормик стала рыться в ящиках в поисках ножа. Ее поиски сбили пробку с винной бутылки на пол, и та отлетела в угол. Я искал, что сказать. Мой взгляд был занят мозаикой пирога номер один из персиков, арахисового масла и раскрошенных «Грэм Крекерс», потому я не заметил, как в кухню вошла темная фигура.

- Ты проснулся, - сказала его мама.

В дверях кухни стоял Нейл. Его глаза выглядели одурманенными, слегка неуместными, и я заметил, что под его правым глазом была не тень, а серый серп разливающегося синяка. Еще один синяк покрывал его скулу. На губе у него была малиновая язва. Ещё у него не было сережки, мочка опухла - видно, попала инфекция. Под ней порез был так плотно покрыт меркурохромом, что светился оранжевым.

- Перестань пялиться, Престон, - сказал Нейл. Затем он шагнул к Брайану. - Значит, это ты и есть.
Когда он произносил «ты», его рот раскрылся, продемонстрировав недавно расколовшийся зуб.

- Товарищ по команде Малой лиги, - сказала миссис МакКормик. Она занесла нож над пирогом. - Нейл никогда бы не вспомнил друга из тех давних времен. Как здорово, что вам это удалось. Как давно вы в последний раз виделись?

Нейл коснулся пореза на шее.
- Думаю, не так долго, как кажется.

- Десять лет, - сказал Брайан. - Пять месяцев и семь дней.

Я помогал маме Нейла, раскладывая на столе квартет вилок и тарелок.
- Я буду есть с персиками и арахисовым маслом, - сказала она. - А как насчет вас, ребята?
Я выбрал то же самое, а Брайан - пирог с яблоком.

- Какой-нибудь из двоих, - сказал Нейл. Из-за синяка его глаз застыл в постоянном подмигивании. Я по-прежнему любил его.

Мы ели, почти не разговаривая, кроме стандартных «Ммм» и «это действительно здорово». Миссис МакКормик первой ослабила напряжение.
- Нейл обычно не выглядит так, Брайан. Он, конечно, крутой, это верно, но он на собственном горьком опыте учится не утверждать эту крутость где-нибудь ещё, кроме дома. Хатчинсон - это одно, Нью-Йорк – другое.
Я видел, как он закатил глаза и беззвучно произнес: «О, мама».
- Случайно, если вы когда-нибудь попадете туда, не дай-то бог, примите меры предосторожности. Если хулиганы на улице потребуют что-нибудь, во что бы то ни стало отдайте им это, иначе ждите мордобоя.
Брайан кивнул, но я не поверил, что с Нейлом случилось нечто подобное. Я также сомневался в том, что миссис МакКормик верила этому.

После того, как мы закончили, Нейл собрал тарелки и вилки, побросал их в раковину и растер плечи маме.
- Мы собираемся немного покататься, - сказал он ей. - Мне нужно кое-что показать Брайану.

- Я так себе и представляла, - сказала она. - Думаю, тебе нужно наверстать упущенное.
Она проводила нас до двери; а когда мы выходили, похлопала каждого по спине. Потом она стояла и махала нам рукой.

 

Брайан вел машину. Нейл бормотал указания. Я сидел сзади, но к тому времени я мог бы сидеть на другом континенте, и это не имело бы значения. Они переместились в другое место. Меня, несущественного, отнесло в сторону.

«Тойота» свернула на Майн. Впереди, рядом с улицей, находился ярмарочная площадь штата Канзас, где все еще оставались руины двенадцатидневного карнавала прошлой осени. На миг я подумал, что Нейл поведет Брайана туда, но он указал в противоположную сторону. Брайан свернул на узкую улочку.
- Вот он, - сказал Нейл. - Но ты, наверное, узнал его.
Брайан припарковался у обочины, выключил зажигание и скрестил руки.

Они вышли, не говоря ни слова. Брайан выудил бейсбольную фотографию с места между сиденьями. Он обошел машину и прислонился к двери с пассажирской стороны. Нейл занял место рядом с ним, поморщившись, когда взбирался на капот, и они с Брайаном уставились на квадратный, совершенно обыденный дом, рядом с которым мы припарковались. Когда я присоединился к ним, остеклененность их глаз показалась мне чуждой. Я понял, что это было место, где жил их тренер. Дом находился за рядом кустарников высотой по колено, к нему вела гравийная дорожка. Гараж с двумя воротами примыкал к восточной стороне дома, ворота были закрыты, зеленый садовый шланг змеился от стены к кустам. Соседские дома были освещены, сверкая приветствиями и транслируя рождественские гимны ночной улице, но здесь, в этом доме из их воспоминаний, была только тьма. Его не украшали рождественские гирлянды, ни одна елка не моргала своими разноцветными огнями из передних окон. Единственными маяками были крошечный прямоугольник освещенного дверного звонка и фонарь на крыльце, шар которого светился странным голубым, а не белым.

- Голубой, - произнес Брайан, заметив его.

Дальше по кварталу группа колядующих пробиралась сквозь холод, останавливаясь перед каждым домом, чтобы спеть свои гимны соседским семьям. Некоторое время я прислушивался к ним, не зная, что мне делать или говорить. Что бы ни пели колядующие - о младенце Иисусе, заколдованных снеговиках, или о наступлении ночи над древней деревней - их слова казались одинаковыми. В их голосах звучала защищенность, знание того, что они скоро вернутся домой в постели, к тлеющим дровам в камине, к маме и папе, дремлющим в соседней комнате.

- С Рождеством! - кричали колядующие на пороге.

- С Рождеством, - сказал я Нейлу и Брайану. Они по-прежнему пялились на дом, смотрели за его стекла, деревянную обшивку и алюминиевый сайдинг, смотрели на то, что происходило внутри много лет назад. Лицо Нейла было взволнованным, разбитым, в синяках и опухшим. Лицо Брайана побледнело.

Я не был частью этого. Куда еще мне было идти, как не прочь?

Я мог бы сказать «мне пора уходить», мог бы объяснить «лучше, если бы вы двое остались одни», но я не сказал ни слова. Я поднял руку, поцарапав на прощание пальцами воздух, и развернулся. Я стоял спиной к ним, к этим двум людям, которых я, в конце концов, объединил. Затем я ушел. Воздух кусал мне лицо, и я совершал ледяные глотки.

Я в последний раз попробовал телепатию. Меня не волновала её глупость. Я сосредоточился на их мыслях, надеясь, что Нейл и Брайан услышат, хотя бы на этот раз. «Я люблю вас обоих».

Длинноволосый паренек склонился над тротуаром у соседнего дома, его рукавицы в полоску как у зебры сыпали гальку с солью на цемент в ритме рождественских песен в этом квартале. Он был примерно моего возраста. Возраста Нейла. Возраста Брайана. Интересно, жил ли он на этой улице десять лет назад; знал ли он тренера. А потом я задался вопросом, сколько было других - где они живут сейчас, какие разнообразные способы запоминания они выбрали. Парень перестал сыпать соль и поспешил к своему дому. Я опустил голову, глядя на гравийную дорожку, как будто погрузившись в книгу, ряд успокаивающих и красивых слов, написанных на обочине дороги для того, чтобы привести меня домой.

 

СЕМНАДЦАТЬ
Брайан Лейки

Нервозность утихла, конечности онемели. Впервые мы с Нейлом остались одни, и мы стояли у обветшалого гаража дома, наблюдая за тем, как тень Эрика уходит все дальше и дальше, каждый последующий уличный фонарь подсвечивал его в поле зрения, пока белый свитер его дедушки не превратился в пятнышко.

Я повернулся и посмотрел на дом.
- Голубой, - повторил я.

Вот он, тот самый голубой цвет из бесчисленных кошмаров, заливавший воздух вокруг нас, когда мы двигались к входной двери. Цвет исходил от фонаря на крыльце, и он нечетким полукругом освещал двор. Тот же самый голубой свет сиял в окнах в тот давний вечер, дождливую ночь, когда мы с Нейлом были вместе в этом доме.

Нейл пошел по гравийной дорожке к цементному крыльцу. Он остановился под голубым светом, прижал костяшки пальцев к двери и мягко постучал. Он подождал, затем переместил свой ушибленный глаз к прямоугольному окну двери, чтобы заглянуть внутрь. От его дыхания стекло запотело. «Никого нет». Он подергал дверную ручку. Закрыто.
- Давай попробуем сзади, - сказал он, прыгая с крыльца.

Мы прокрались вокруг гаража, и Нейл поднял защелку на сетчатом заборе. Задний двор представлял собой джунгли, заросшие скелетообразными сорняками; пока мы шли, их замерзшие лозы и стебли потрескивали под нашими ботинками. В землю были воткнуты пластмассовые подсолнухи, вроде тех, что крутятся на ветру. Нейл ударил ногой по одному, расколов три его лепестка. Кардинал [птица из семейства дубоносов] уставился на него из грязного круга – это была самочка с карамельными перьями деревенского цвета. Вместо того чтобы лететь на юг, она предпочла остаться здесь, в этом заросшем саду, где, как я представлял, в теплое время года должны были цвести бархатцы, ипомея и васильки.

Нейл попытался открыть черный ход; тот тоже был заперт. Он заметил перевернутый садовый стул, смахнул с него слой песка и поставил под окном. Осторожно поднялся на него, его тело сжала боль; тем не менее, в его движениях был определенный уровень мастерства и грации.
- Ты ведь был великим игроком в бейсбол, да? - сказал я.
Это было первое напоминание о разговоре, который, как я знал, должен неизбежно состояться. - Я наблюдал за тобой со скамейки запасных.

- Я был лучшим, - отозвался Нейл. - Он мне так сказал.

Нейл прижал ладонь ко лбу и заглянул в окно.
- Тут изменилось, но это то же самое место.
Он спустился, поставил одну ногу на землю, другую на стул.
- Как ты считаешь? Я говорю, нам надо зайти внутрь.

Дальше по кварталу, певцы перешли от «The First Noel» к другой песне, которую я не узнал. Их голоса подрагивали, как будто каждого ребенка била дрожь. Кардинал поднялся в воздух, порхая взад и вперед между двумя деревьями так же ловко, как бадминтоновый волан. Нейл осмотрел землю, и я проследил за его взглядом. Рядом с зарослями сорняков в форме улья валялись осколки стекла, битые кирпичи, ржавая жестяная крышка от консервной банки кошачьего корма и детские игрушки: резиновая пони, пластиковая лопатка, пожарная машина размером с фут. Нейл пнул кирпич.
- Мне оказать эту честь или это будешь ты?

- Лучше ты, - сказал я.
Я наклонился и поднял квадратный кусок кирпича, но передумал. Моя рука сомкнулась на пожарной машинке. Я передал её Нейлу, и он снова встал на садовый стул.

Он издал странный горловой звук, похожий на помехи в микрофоне.
- Конец девятого иннинга, и счет ничейный, - сказал он. - Базы заняты, два аута, счет полон. МакКормик начинает с большим энтузиазмом.
Нейл занес над собой пожарную машинку.
- А вот и поле.
Я затаил дыхание, и он швырнул игрушку в окно. Стекло разбилось, грохот вышел на удивление тихим.
- Три страйка, - сказал Нейл.

Еще три удара передней частью пожарной машинки выбили остатки стекла. Нейл бросил игрушку на землю, и она ударилась о кирпич. Он положил руки на оконную раму и полез в зияющую дыру. Я поспешил вперед, схватил его за ботинки и подтолкнул дальше. Дом поглотил его.

Мое восхождение оказалось трудным. Я свернул фотографию Малой лиги, засунул ее в карман и стал тянуться со стула. Мне пришлось рискнуть встать на его спинку и быстро просунуть голову и плечи в окно.
- Три, два, один, ОТРЫВ, - скомандовал Нейл.
Это сработало. Я перевалился внутрь дома, и руки Нейла сцепились с моими. Я видел, как переплелись наши пальцы; заметил треугольный шрам на суставе Нейла. Нейл затащил меня внутрь, и я упал на пол.

Мы с Нейлом осмотрели окрестности. Мои глаза привыкли к покрову теней, и комната проявила себя: лампа, вырезанная из коряги, зеркальный комод, усеянный готическими романами в бумажных обложках и косметикой, картины с изображением шторма на пляже и хижины на лесной поляне. Должно быть, это была главная спальня семьи, учитывая неубранную двуспальную кровать и гардеробную с раздвижными стеклянными дверьми.
- Не слишком-то они подходят для украшения интерьера, да? - спросил Нейл.

Я повернулся к нему и впервые за ночь по-настоящему оглядел его. Нейл был примерно моего роста. Его волосы и глаза были черными как смоль, а брови такими густыми, что казалось, будто их нарисовали на лбу тушью. Он почти не изменился по сравнению с мальчишкой на фотографии в моем кармане, словно личико-бутон члена Малой лиги распустилось передо мной в лицо. Это был Нейл МакКормик, номер девяносто девять. Увидев его после всех этих месяцев, всех этих лет, я почувствовал себя вымотанным. Я был как раковина, засыпанная под завязку и с сердцем из кубика льда.

Пара кошек вышла из темноты коридора, принюхиваясь к воздуху. Первая была коренастой и серой, с белым пятном под челюстью, похожим на нагрудник. У второй была длинная, почти серебристая шерсть, которые стелилась по полу, когда она потерлась о ногу Нейла.
- Ооо, - сказал Нейл, и челюсть, которую он стискивал последние полчаса, мгновенно расслабилась. Он наклонился, чтобы почесать кошке голову, и кошачьи топазовые глаза внимательно уставились на него. Она попросила еды, издавая слабый и тихий звук, больше похожий на жалобное потрескивание, чем на мяуканье, звук открывающейся дверцы кукольного домика.

- Тренер редко пользовался этой комнатой, - сказал Нейл. - Он хранил здесь бейсбольное снаряжение, хлам, всякую ерунду.
Он перешел в холл, и я с кошками последовали за ним.

Мы устроили себе экскурсию. Дом источал детский запах - сладкое сочетание парфюмерного талька, лосьонов и подгузников- этот запах удивительно напоминал аромат сладкого жареного картофеля. Но под ним скрывалось кое-что еще, и когда я вдохнул, то ощутил запах самого дома, запах, который присутствовал в его комнатах в течение многих лет, запах столь же знакомый, как голубой свет.

- Вот коридор, ванная, бельевой шкаф; а тут, - Нейл хлопнул приоткрытой дверью, - была его спальня.

Нейл вошел, а я остался в дверях. Он щелкнул выключателем, и я прищурился.
- Они превратили её в детскую, - сказал он.
На обоях слоны и клоуны жонглировали шариками в горошек. Фигурки украшали столбы люльки. Джемперы, слюнявчики и носки василькового цвета в ожидании лежали на полу. Нейл выключил свет и потянулся к одежде ребенка; это движение причиняло ему явную боль. Он уставился вверх.
- Его здесь больше нет, и кровати нет. Но это тот же самый потолок.
Я посмотрел на потолок.
- Все эти маленькие гребни, завитушки и те кружащиеся, сверкающие штуковины. Я уходил в себя, разглядывая их, после того как мы заканчивали
Он сел.
- Ты понимаешь, что я имею в виду, да?

- Я понимаю, что ты имеешь в виду, - сказал я.

Вернулись в коридор. Было еще два помещения: слева от нас просторная кухня, а справа - гостиная. Нейл на цыпочках прошел на кухню; кошки терлись о его щиколотки, ожидая еды. А я начал медленно входить в главную комнату, с каждым шагом моя кожа постепенно трансформировалась, становясь полупрозрачно-голубой, пока я двигался к панорамному окну, в сияние наружного света крыльца. Все вокруг затихло так, что мне было слышно биение своего сердца. Я остановился в центре комнаты. Наконец я очутился в комнате из своих снов.

Позади меня Нейл открывал и захлопывал дверцы кухонного шкафа.
- А что тут? Раньше он хранил здесь разные припасы.
Я повернулся и увидел, что он зажал банку между локтем и ребрами, словно футбольный мяч. Он открыл крышку, залез внутрь и проглотил что-то, что мне не было видно.
- Так-то лучше.

Он заметил, что я смотрю на него. Какое бы лицо я ни делал, его ужас или торжественность заставили Нейла застыть. Он двинулся ко мне и положил руку на мое плечо.
- Да, - сказал он. - Это же то самое место, верно?

Я протянул руку, схватил его за ладонь и повел к дивану. Пурпурно-лиловая сирень украшала его обивку. Я уселся на один цветок, он -на другой. Вошла серебристо-белая кошка, задрала свою непреклонную морду и заскрипела на нас.

- Почему сейчас? - спросил Нейл. - Зачем тебе это сейчас? Зачем ты меня искал?

- Я устал от этого, - сказал я. - Я хочу мечтать о другом, ради разнообразия.

Нейл откинулся на подушки. голубой оттенял его щеки и подбородок, сапфировый - зрачки, придавая лекарственному пятну жутковатое свечение. Я все еще держал его за руку. Онемение продолжалось, и я ждал, когда оно растает, ждал, чтобы почувствовать что-то новое. Нейл наблюдал за мерзнущим миром вне комнаты, казалось, уже несколько часов. Наконец он повернул голову и посмотрел на меня.

- Пора, - сказал я. - Говори.
Долгожданный момент настал; Нейлу придется рассказать свою историю. Еще до того, как он открыл свой израненный рот, я уже знал, что он скажет. Я знал это так же точно, как знал свою семью, самого себя, и пока он говорил, мне казалось, что его история уже закончилась, что я уже спрятан в каком-то теплом и безопасном месте, и лишь вспоминаю его слова.

 

ВОСЕМНАДЦАТЬ
Нейл МакКормик

«Посмотри с неба ... и оставайся у моей колыбели до утра». По крайней мере нечто такое пели колядующие. Судя по их голосам, они сбились в кучу всего в нескольких домах от порога Тренера. Я осмотрел комнату, мысли проносились в моей голове так быстро, что я не мог собрать их в одно целое: вот место, где он хранил свою стопку видеоигр ... Вон там он впервые сфотографировал меня ... Вот это самое окно, на котором он опускал жалюзи, прежде чем унести меня в постель ...

Я понимал, что сейчас мне нужно говорить. Брайан ждал, моргая глазами за очками, напоминая ребенка в своей первой комнате ужасов. Держать его за руку казалось нелепостью, поэтому я отпустил. Если бы мы были звездами из последнего голливудского блокбастера, я бы обнял его, похлопывая руками по спине, а в качестве звукового сопровождения звучали бы скрипки и виолончели, и по нашим лицам текли бы слезы. Но Голливуд никогда не снимет о нас фильм.

- Мне понадобилось время, чтобы вспомнить, - сказал я ему. - В своем письме Эрик упомянул о тебе, и что-то показалось мне знакомым. Но только реальность. Я никогда не видел НЛО, не говоря уже о том, чтобы заходить внутрь. Если бы меня осматривал какой-нибудь маленький зеленый человечек, вряд ли я забыл бы такое.

Брайан улыбнулся, его губы изогнулись неловкой дугой. В темноте он казался почти красивым.

- Так что я понимал, что в твоей истории есть что-то ещё. А потом меня осенило, кто ты такой.

Брайан засунул руку в карманы и достал фотографию.
- Посмотри на это.
Хотя в темноте детали были не особо видны, я с мог разобрать изображение «Пантер».
- Это я, - сказал Брайан, обводя пальцем свое лицо. Выражение его лица на фотографии казалось потерянным, безнадежным.
- А это ты.
Я чуть не рассмеялся над своей выпяченной грудью, черный крем для загара делил мое лицо пополам. Брайан указал на фигуру рядом со мной, но на этот раз не сказал ни слова. Это был Тренер. Даже в тени я смог различить бейсболку, ровную отрепетированную ухмылку, усы.

- Я чувствую, что он наблюдает за нами, - сказал я. - Но насчет того, где он сейчас, у меня нет ни малейшего понятия. Он тренировал несколько летних сезонов после «Пантер», но его команды состояли из ребят постарше. Я всегда догадывался, что кто-то нажаловался, и люди из Малой лиги назначали ему мальчиков, с которыми он не мог справиться так, как ему хотелось. Думаю, после этого он переехал. Я действительно не могу сказать, где он. Насколько я знаю, прямо здесь, в этой комнате, он мог перенести инсульт или аневризму мозга. Может, его призрак наблюдает за нами, пока мы говорим.

Брайан, казалось, обдумывал эту идею, его глаза обследовали китайский шкаф, оттоманку и кресло-качалку.
- Он вернулся за мной, - сказал он. - Это был один из инцидентов. Случилось это на Хэллоуин, и я думаю, что с ним был кто-то из старших мальчиков Малой лиги. Он увидел меня, он узнал меня. Он последовал за мной в заросли. Это был единственный раз, когда я увидел его, и с тех пор больше никогда не видел.
Снаружи проехала машина, Свет фар пробрался через окно, освещая лицо Брайана.
- Я, может быть, никогда даже не вспомню остальное о той ночи. Причина в том, что я оказался с ним наедине. Но в первый раз все было иначе. Ты был там. Теперь я полагаюсь на тебя.

Фотография упала на ковер и свернулась свитком. Я обдумывал, как лучше начать. Я чувствовал себя в затруднительном положении, словно от меня требовалось произнести речь на стадионе, полном слушателей.
- Это безумие, но есть вещи, о которых я никогда и никому не рассказывал.
Я нарисовал кулаком крест на своем сердце.
- Эрик не знает, мама не знает. На самом деле, я думаю, что вряд ли кто-то сможет это понять. И хотя это звучит странно, но когда это только начало происходить, из всех чувств, что я ощущал, самым большим была гордость.
Брайан кивнул и уставился в пол.
- Он выбрал меня, понимаешь? Из всех мальчиков команды он выбрал меня. Как будто я был благословлен или что-то в этом роде. Он научил меня тому, что не мог знать ни один мальчик в команде или в школе. Я был его.

Кошки растянулись у наших ног. Я возобновил свой рассказ, постепенно переходя к тому моменту в сюжете, где появился Брайан.
- Думаю, он меня просто втянул. Он оказался тут в нужное время, мама была с Альфредом, а я рано кое-чему научился.
Брайан по-прежнему кивал.
- Ты слушаешь меня?

- Просто продолжай. Не останавливайся.

- Тренер водил меня в кино, говорил, что я его главный игрок. Он набивал меня конфетами и позволял играть в триллион видеоигр. А потом он оказался там, поверх меня, на кухонном полу, и терся своим членом о мой голый живот.
Я все еще ощущал, как меня царапают грубые платиновые волоски на руках Тренера. Я глянул в левую сторону; в сторону кухни, которая совсем не изменилась: лимонный цвет шкафов, брызги краски по углам окон, зеленые стеклянные плафоны-капли люстры. В тот летний полдень я наблюдал за ними, раскачивающимися надо мной в лучах света, а пол подо мной был устлан хлопьями. Вот так.

- После этого пути назад уже не было. С тех пор я делал все, что он хотел. Это длилось все лето. Мы были... влюблены.
Эти слова уже не были точными. Я попытался рассмеяться, произнеся их, возможно потому, что никогда не произносил их вслух, а только годами про себя в своей голове. Но в моем горле уже не осталось смеха.
- Думаю, я говорю так, словно проповедую, как будто здесь есть мораль, и я должен начать рыдать и кричать: «У меня отняли мое детство». Но я этому не верю.

Я мог бы сказать ему гораздо больше, но все казалось неуместным.
- Мы были влюблены, - сказал я, и мне захотелось взять это обратно, захотелось, чтобы Брайан заговорил. Я прижал язык к внутренней стороне щеки, осязая металлический привкус моей раны, успокаивая то место, где бутылка шампуня разбила мне лицо. «Я знаю, что тебе этого хочется», - сказал джон. Это случилось только прошлой ночью? Нью-Йорк казался отдалившимся на несколько жизней.

- Итак, игра началась, - сказал Брайан. - Я, как всегда, сидел на скамейке запасных. Я играл в бейсбол не так хорошо, как ты. А потом все уставились на дождь, который сначала брызгал, а потом полил, заливая все. Судья объявил, что игра окончена.

- Да, - сказал я. - Я помню это. Но никто не приехал, чтобы забрать тебя.

- Моя мама работала, она планировала уйти пораньше, чтобы отвезти меня домой после игры. Но она не планировала дождь. У моего отца были дела поважнее. Я просто стоял там, пока все уезжали со своими родителями. А потом вы подошли, вы были рядом со мной на скамейке запасных. «Мы отвезем тебя домой», - сказал ты.

Дальний свет другой машины осветил комнату, ненадолго высветив трио людей на портрете, обрамленном рамкой: мама в очках и оранжевом свитере, папа с неправильным прикусом и при галстуке, а между ними ребенок в голубых оборках. Свет ошеломил Брайана. Он, должно быть, подумал, что вернулись хозяева, поэтому вскочил с дивана, а затем снова сел.
- Прости. Я нервничаю.
Он объяснил, что я должен продолжить рассказ с этого момента. Он назвал последующее «размытым пятном», сказав, что все это часть тех пяти часов, которые исчезли из его памяти.

- Ты сел на заднее сиденье универсала Тренера. Я видел тебя сидящим там. «Я отвезу тебя домой, Брайан, - крикнул Тренер в сторону заднего сиденья, - но сначала мы заедем ко мне домой». Он поехал к себе домой. Я вел тебя. Но он не захотел, чтобы ты оказался в спальне. Думаю, это было наше особое место, предназначенное только для нас двоих.

Мне хотелось в это верить.
- Он был в настроении для чего-то другого. Он хотел, чтобы мы оба были здесь, в этой самой комнате.

Я снова сделал паузу, но Брайан возразил:
- Продолжай. Не останавливайся, пока не закончишь.

- Порядок был таким же, как тогда, когда тренер приглашал кого-то еще, - сказал я. - Он использовал меня как опору, чтобы втянуть тебя. Я растянулся на его кушетке, которая, - я похлопал по пространству между нами, - была чертовски удобнее, чем эта. И он снял с меня одежду. Я даже не чувствовал себя голым; словно Бог или кто-то другой создал меня таким. И я охал и стонал, чтобы создать впечатление: то, что он делает со мной, является величайшей вещью из всех известных.
«В каком-то смысле, - подумал я, - так и было». Или было так, став ныне только частью памяти.
- А ты находился в другом конце комнаты, с надеждой желающий, чтобы Тренер сделал с тобой то же самое, что он делал со мной. Он все это спланировал.

- В игре, в которую он играл, я сначала должен был что-то сделать с тобой, что-то вроде разогрева. Я должен был немного поцеловать тебя, подготавливая, просунуть язык внутрь, чтобы твой рот стал влажным и блестящим, прежде чем он прижмет свои большие мягкие губы и густые усы к твоему лицу и чуть не сожрет тебя целиком.

- Думаю, я помню это, - сказал Брайан. Его голос был как у паука, спрятавшегося в паутине в каком-то дальнем углу. - Это вернулось ко мне с Эвелин. Я понял, что меня целуют не в первый раз.
Я не совсем понял, что он имеет в виду, но когда я попытался его спросить, он меня остановил.
- Я затыкаюсь. Продолжай.

- Тренер и я сняли с тебя одежду, трогали и массировали все твое тело. Думаю, ты хныкал, издавал звуки, словно глухонемой. Тренеру это нравилось. Его любимым занятием было засунуть язык в рот ребенка, так что я полагаю, он какое-то время посасывал твой язык. Затем все пошло своим чередом. Была одна маленькая игра, которая мне очень нравилась: Тренер открывал рот пошире и охватывал им меня. Я имею в виду мой член, мои яички, все-все.
Я ожидал, что Брайан покраснеет, но если он и покраснел, то я этого не увидел. Я мог видеть только его лицо, освещенное темно-голубым светом с крыльца.
- Он проделал это со мной, а потом я попытался сделать это с тобой. Чтобы показать тебе, что все окей. Но мой рот так широко не раскрывался. Я же был ещё мальчиком. Итак, он навалился на тебя, сосал и сосал. Я смотрел, удивлялся, завидовал, и еще десять тысяч других эмоций. Ты, в основном, держал глаза закрытыми, но когда они распахивались, они казались остекленевшими, смотревшими куда-то вдаль.

Брайан придвинулся поближе ко мне. Я видел, как дрожат его руки, и он обхватил ими свои колени. Затем он сделал глубокий вдох и на выдохе издал тихий стон. Я понял, что он пытается не заплакать. Если бы у меня был дух, я почувствовал бы тогда, как он вылетает из меня. И если бы у Брайана был дух, он летел бы рука об руку с моим, поднимаясь над диваном, проходя сквозь крышу и паря в черном и безмерном воздухе, окутывающим дом, в котором когда-то жил Тренер.

- Потом началась другая игра. Игра на пять долларов.
Колядующие теперь стояли по соседству, их голоса гармонировали в декабрьской стуже. «И все же на темной улице воссиял вечный свет».
- Тренер заставлял меня кое-что делать, сумасшедшие сексуальные вещи, и, если они у меня получались, я получал пятидолларовую купюру. Обычно я получал, даже если у меня ничего не выходило, просто ему было достаточно увидеть мои усилия. И у него, должно быть, имелась лишняя пятерка той ночью, потому что он захотел, чтобы и ты тоже поучаствовал в деле.

Я подождал. Я почти видел Тренера, стоящего над нами, с одной рукой на моем плече, а с другой на плече Брайане. «Давай, Нейл».

- Мы засовывали ему кулаки. Понимаешь, что это значит?
Брайан кивнул, но к тому времени его лицо выглядело настолько ошеломленным, что он сделал бы необходимый жест кому угодно.
- Я, конечно, начинал первым. Чтобы показать тебе. Он стоял над нами, мы смотрели на него. Я думаю, подобное всегда его заводило, когда он видел эти удивленные детские лица, которые так смотрят вверх. По крайней мере, я понял это, рассматривая все фотографии в его фотоальбоме. В ту ночь пятидолларовая купюра стала бы моей, если бы я смог проникнуть внутрь него, вонзить свой маленький кулачок в его зад, а затем засунуть его до локтя. И, я, черт возьми, я это сделал. По ощущениям - как будто погрузил руку в тугой, обтягивающий рукав, внутренности которого были покрыты мокрыми губками, а затем его зад всасывал, сжимал мой локоть - это было так, будто его тело хотело, чтобы я оказался внутри, оно хотело меня поглотить. целиком. Я не могу этого забыть.

- А потом настала моя очередь, - сказал Брайан. Он прорычал это почти сердитым голосом. - И я тоже это сделал. Я знаю, потому что почувствовал это внутри теленка.
Его рука - нет, все его тело - тряслось.

- Да, ты сделал это. Тут Тренер, его жопа торчит, его лицо как бы очищается, и на смену приходит этот блаженный взгляд. И ты встал на колени на полу, твоя рука скрылась, исчезла, твои кулак, запястье и предплечье поглотило его тело.
Теперь я преотлично вспомнил восьмилетнего Брайана, тот потерянный взгляд в его глазах. И себя рядом с ним.

И к тому же я смог лучше вспомнить Тренера, возможно, теперь лучше, чем когда-либо прежде. Но что-то изменилось. Я всегда называл «любовью» то, что испытывал к Тренеру. Теперь все было по-другому, и я никак не мог подобрать слово, чтобы назвать то, что я испытывал к нему.

Я не смог продолжить.
- И мы оделись, сели в универсал, отвезли тебя обратно в Литл-Ривер и высадили на подъездной дорожке. Конец.

- И у меня пошла кровь из носа. Не забывай про кровотечение из носа. Это не из-за пришельцев и их устройств слежения. Это было что-то другое. Я хочу знать, как это случилось.

Я утопал на диване, он душил меня. Я встал и прошагал через комнату к окну.
- Ты был так ошеломлен, что не мог стоять. Будто он что-то оторвал от тебя - то, что контролировало твое равновесие, и когда твоя рука вырвалась из него, ты упал. Странно. Ты сначала упал лицом на мое колено, а когда мы уложили тебя на диван, из твоего носа начал хлестать этот кровавый гейзер.

- Вроде этого?  Его взволнованный голос возвысился почти до визгливости. - Вроде этого?

Я отвернулся от окна. Голубой цвет по-прежнему сиял на лице Брайана, но он снял очки, и его глаза изменились. Они блестели и мерцали, как у щенка. А под ними из одной ноздри стекала струйка крови. Она блестела, была почти черной. Пока я смотрел, эта струйка становилась все сильнее, достигнув верхней губы Брайана, его нижней губы, подбородка.
- Вроде этого? - спросил он в третий раз и стукнул костяшками пальцев по носу. После чего брызнула кровь, и она залила его куртку, рубашку и сиреневый цвет на подушке дивана.

Я кинулся к нему.
- Остановись, - сказал я.
Я убрал его руку с лица и завалил его голову к себе на колени, носом кверху. Мне нужно было остановить кровотечение. Я провел пальцами по его лицу, и его кровь оставила на моей руке чернильную завитушку.

Брайан закрыл глаза, кровь стекала по его щеке, смешивается с его волосами. Я чувствовал, как она, влажная и теплая, просачивается сквозь мою штанину. Это была кровь Брайана, и почему-то я знал, что она чистая. Ни у одного другого человека, которого я держал на своих руках, - а теперь даже у меня - не было такой чистой крови.

Его глаза снова открылись, и он посмотрел на меня.
- Говори, Нейл, - произнес он. - Рассказывай дальше.

Я услышал шаги колядующих, их приглушенное хихиканье. Они подошли к дому Тренера. Нам нужно было как можно скорее уезжать.
- Еще одно, - сказал я. - Ты был настолько ошарашенным, что когда тренер дал тебе пять баксов, ты попросту уронил их на пол. Я увидел лежащие там деньги и поднял их. И они стали моими.
Брайан попытался выдохнуть через нос, и кровавый пузырь раздулся и лопнул.
- Так что я должен тебе, Брайан. Я был у тебя в долгу все эти годы.
Я немного приподнял его голову, похлопал себя по заднице в поисках бумажника, нашел пятидолларовую купюру.

Колядующие топтали к крыльцу, споря о том, какие гимны они еще не спели.
- Тут даже никого нет, - сказал один из них.
- Давай закричим «Кошелек или жизнь», - предложил другой.
Если бы я был в своем обычном настроении, я бы встал у двери, поулыбался бы одну или две песни, а затем принялся бы швырять в них пригоршни десятицентовиков и пятаков. Когда я подумал об этом, я услышал громкое «шшш». Мы с Брайаном замерли в ожидании.
- Дома кто-то есть, - настаивал один мальчик, и когда я выглянул в окно, то увидел лицо, которое смотрело на нас - голову в красной вязаной шапочке с помпоном, разинутый рот, подсматривающие глаза, поголубевшие от нескончаемого света крыльца. Я попытался представить себе сцену, которую он увидел: два парня в темноте, растянувшиеся на диване, держатся за руки; один побитый и синяках, у другого из носа течет кровь.

Они запели «Тихую ночь», которую я любил в детстве. Они закончили первую строфу, и Брайан сел на диване. Кровотечение утихло. Он зажал пятидолларовую купюру в руках, посмотрел на меня и разорвал ее пополам. Еще раз. Затем он начал рвать её, разрывая половинки на несколько клочков, пока купюра не разорвалась на сотни частей. Он сложил их в ладонь и подбросил, и зеленые денежные клочки рассыпались по полу.

Брайан снова откинулся, пристроив голову мне на колени.
- Все кончено, - сказал он.

«Тихая ночь» смолкла, и певец хихикнул. Я погладил волосы Брайана своими перепачканными пальцами. Я хотел сказать ему, чтобы он не волновался, что все будет хорошо, но у меня не получалось. Я просто продолжал обнимать его, касался его волос и лица, давая ему понять, что мне очень жаль.

Посреди этой тишины я услышал тихий скрежет. Сначала этот звук озадачил меня; потом я сообразил, что это ключ поворачивается в замке. Брайан запаниковал, вскочив с дивана и потянув меня за собой, и мы пытались рвануть к нашему пролому. Но было слишком поздно. Дверь дома с грохотом открылась, и в комнате загорелся свет.

Ахнула женщина. Через открытую дверь я увидел кучку колядующих, некоторые заглядывали внутрь, глядя на разбросанные клочки денег, другие обратили свои лица к небу и снегу, начавшему падать. А впереди них в комнате, где находились мы, стояла семья, их очертания были едва различимы под яркостью включенного света. Это был свет, озаривший наши лица, наши раны и шрамы. Это был такой яркий и белый свет, что он мог исходить с небес, и мы с Брайаном могли быть ангелами, купающимися в нем. Но этот свет не был таким, а мы не были ангелами.

 

©1996