ГЛАВА I

Это случилось летом, когда мне исполнилось четырнадцать и я познакомился с Человеком без Лица. Все так его называли. Никто не знал, как это произошло, хотя преобладала теория об автокатастрофе и взрыве бензина. Раз в неделю он приезжал за покупками на своём древнем автомобиле в деревню рядом с нашим коттеджем и направлялся в магазин, словно не подозревая, что окружающие будут старательно избегать смотреть на него.
В первую неделю нашего пребывания там на каникулах, мы едва не столкнулись с ним, когда выходили из бакалейного магазина. Он неохотно придержал дверь для матери. Он не предложил поднести тяжелые пакеты с продуктами. В тот же миг как мы оказались на улице, дверь магазина захлопнулась за нами.

- Как думаешь, - сказала мать, укладывая пакеты в багажник универсала, - что он делал с этим. После всего, что случилось. Есть же пластическая хирургия. Вот для чего она нужна. А совсем не для того, чтобы подтягивать лицо тёте Тэнди.

Тетя Тэнди был одним из основных лиц местного летнего общества. Злые языки поговаривали, что она так часто подтягивает лицо, что врачам приходится использовать молнию вместо швов.

- Ужасно, - заявила Глория.

Она отправилась вместе с нами в деревню на прогулку, потому что могла долго сидеть на одной диете из газировки в кафетерии со своим очередным интересом, известным как Бесподобный Перси, случившимся как раз в это время.
Глория была моей сестрой и одной из главных причин, по которой мне хотелось уйти из дома. И теперь из-за её последней прихоти я был по-настоящему удручён.
До этого лета Глория, которой было почти семнадцать, всегда возвращалась в школу-интернат и именно поэтому я особо не напрягался подготовкой к школе Св.Матфея, куда, согласно семейной традиции, должен был поступать в четырнадцать лет. С отъездом Глории жизнь дома становилась более сносной. Но, прямо перед окончанием школы, она взбрыкнула и заявила, что больше не хочет возвращаться в школу-интернат этой осенью, и это после того, как я более или менее сознательно провалил экзамены для поступления в Св.Матфея.
Когда мама рассказала мне о том, что Глория никуда не уедет, я выложил почти всё, что думал.

- Она собиралась пробыть в той чертовой школе всю свою жизнь, - сказал я. - Я очень рассчитывал на это.

- Ну, сейчас она этого делать не собирается. Она говорит, что лучше останется дома. Честно говоря, Чак, я этому очень рада. И будет не так уж плохо, если ты попытаешься поладить с ней. Она старше, и давай смотреть правде в глаза, умнее, чем ты, и сможет тебе помочь по большинству тех предметов, в которых, ты, кажется, потерпел неудачу.

Такт не был одной из сильных сторон матери. Но знание того, что тесты на  IQ Глория всегда проходила примерно на уровне гения (по крайней мере, так говорила мать своим подругам), а я просто средне, не сводило меня с ума, как и многие другие вещи.

- Я не хочу, чтобы мне помогали, - заявил я. - Особенно Глория, - и сбежал прежде, чем удостоился обычных в таких случаях аргументов.

Это случилось весной. Теперь наступило лето, и до сих пор решения этой проблемы не наблюдалось.
Мать и я ехали обратно к коттеджу по вьющейся вдоль берега дороге. Наше сообщество не было таким большим, как спортивный яхт-клуб, но там был белый каркасный дом, построенный на краю гавани, где существовал своего рода клуб - определённое число людей, в большинстве своём имеющие какие-нибудь небольшие лодки. Как обычно, я задумался о своих проблемах.
- Я должен попасть в Св.Матфея, - сказал я спустя время.

- Ну, у тебя был шанс, и ты его проворонил. Ты сидел на вступительном экзамене, и ты провалил его. Как же ты собираешься попасть туда?

Да, как? Она понимала меня, и мы вдвоём знали это.
Пока мы ехали к коттеджу, я молчал, надеясь, что достойно, чувствуя, как глубокая депрессия поселяется во мне и укрывается там, и то и дело поглядывал в зеркало заднего вида, чтобы увидеть, заметила ли она это.
У матери были очень красивые вьющиеся каштановые волосы и карие глаза на треугольном лице. Люди говорят, что оно достойно камеи. Глория похожа на неё, так же как и Мег, моя младшая сестра. Я же похож на своего отца, своими прямыми светлыми волосами и зеленоватыми глазами, у которых, как высказался мой последний отчим Хэйрболл [Волосатая Опухоль], тупое выражение. Это случилось после того, как они с матерью решили развестись. До той поры он пытался быть дружелюбным. Однажды, вскоре после того, как они разошлись год назад, после двух мартини на третьем, мама сказала, что я стал одной из причин развода.
- Он превосходно контачил с мальчиками, Чак. Со всеми, кроме тебя. Детям в кампусе нравился. Он всегда мог поговорить с ними, когда те игнорировали взрослых. И я действительно подумала, что он будет хорош для тебя, потому что тебе нужен отец. Но достучаться до тебя, это всё равно, что попытаться проникнуть в Первый Национальный Банк. То же самое. Ты просто сидел там с этим... этим...

Она старалась не произнести слова "глупый", потому что один школьный психоаналитик сказал ей, чтобы она не использовала оценочные суждения в разговоре со мной. Но её способность управлять собой в ту минуту была не самой лучшей.

- С этим тупым выражением, Чарльз. И лучший в мире человек не смог бы ничего тут сделать.
Я пожал плечами. Это одна из вещей, которую я научился делать по-настоящему хорошо. Она предохраняет от многих неприятностей и заставляет как мать, так и Глорию от этого лезть на стенку.
- Не пожимай плечами при мне.
Мама сказала это резким голосом, который всегда появлялся у неё после нескольких напитков.
- Извини, - сказал я и вышел из комнаты прежде, чем она смогла что-либо добавить.

Этот разговор имел место в прошлом году, когда мы приехали на остров на лето, и сразу после того, как мой отчим сообщил ей, что вместо пребывания тут он решил вернуться к учительской работе в летней школе в Беркли, и как там насчёт развода?
После того случая мать стала выпивать немного больше, чаще стала сердиться на меня, и чаще принимала сторону Глории в наших с ней стычках.
Я стал задумываться о всяких таких штуковинах, как Эдипов комплекс, которые, по слухам, бывают между матерью и сыном. Но в нашем случае он не срабатывал. Мама не хотела меня. Так было, по крайней мере, всегда, насколько я себя помню. И я не сходил с ума по ней. На самом деле, мне не нравились женщины любого возраста. Мег была ничего, потому что ещё маленькая, толстая, носила брекеты, и ещё не пыталась манипулировать мной. Ей было одиннадцать. Но она женщина, и я наблюдал за ней, потому что в любой день она могла запустить юную версию «как ты можешь так поступать со мной».

Другое высказывание матери звучало, как правило, после долгого, испепеляющего взгляда: "Ты такой же, как твой отец".
- Спасибо, - всегда вежливо отвечал я. Её это также раздражало.

Некоторые женщины в качестве хобби занимаются садоводством, или добрыми делами, или искусством. У моей матери было хобби выходить замуж. На данный момент, считая профессора, вернувшегося в летнюю школу, её рекорд равнялся четырем. Первый был профессором, отцом Глории, что, вероятно, объясняет её высокий IQ. Я не знаю, из-за чего произошёл разрыв. Излишне говорить, что меня ещё тогда не было. Затем появился мой отец, которого мать иногда представляла своим друзьям, как «свою единственную настоящую ошибку». Только Барри Рамбольт, вдовец, знавший практически всю её жизнь, и известный повсеместно как Барри Гудящий Стул, спросил её напрямик: "Почему?"

- Потому что Эрик был таким... таким... обывателем, середнячком и истинным американским бойскаутом. Ну, вы знаете, что это за тип. Они всегда становятся инженерами или пилотами.
После чего она посмотрела с веранды на меня.

Моя противная сестрица Глория однажды добралась до дневника, в который я заносил понравившиеся мне вещи, и обнаружила, что самые многочисленные записи были о самолётах. Это стало её частой шуткой, типа «это ваш пилот, Чарльз Норштадт. Сейчас мы вступаем в зону небольшой турбулентности...» После чего следовали псевдо приступы тошноты и рвоты. Я смог избавиться от этой насмешки, сказав последнему бойфренду Глории, когда тот позвонил, что она неожиданно вернулась в Нью-Йорк и не сможет пойти с ним на субботние танцы. Конечно же, субботним вечером он не появился.… Некоторое время приходилось довольно туго. Но намёки на самолёты прекратились, за исключением вот этой причуды матери, когда она хотела дать мне знать, что раздражена мной.

- А что плохого в пилотах самолётов? - сказал Барри. - Вам нравится летать. Что, если не будет лётчиков?

В этом весь Барри. Старый Мистер Благоразумие. Но что привлекательного в благоразумии?

- Мне нравится, когда убирают мусор, - заявила мать. - Но это не значит, что я хочу выйти замуж за мусорщика, или мой сын посвятит жизнь этой профессии.
Я же просто сидел в кресле-качалке на веранде и ухмылялся, желая принести сюда модель самолёта, которую собрал и засунул в верхнюю часть старомодного шкафа в моей комнате, куда Большая и Маленькая Проныры не смогут проникнуть без неприятностей с моей стороны.

- Кроме того, - продолжала мать, пополняя свой и стакан Барри, - такой спутник жизни немного не по мне. Когда Эрик собрался отправиться в Патагонию, или Тасманию, или Нижнюю Слоббовию [мифическая отсталая страна], или, что ещё там есть, и захотел, чтобы я поехала с ним и там готовила ему обеды, я сказала, что пришло время расстаться.
Из этого вы можете сделать вывод, что мой отец был инженером, профессия которого ассоциировалась у матери с глухоманью. Она предпочитала учёных и людей искусства. После того, как она и мой отец развелись, она вышла замуж за Боба, редактора шикарного издательского дома из Нью-Йорка, и они провели счастливые зимы, которые Барри называл "тусовкой Нормана и Ирвинга" [Ирвинг Норман - известный американский художник]. Всё это закончилось после яростной битвы из-за обзора в «New York Review of Books» о книге, которую опубликовал Боб. Посередине сражения Боб обнаружил, что мама эту книгу не читала. Именно так. Он ушёл, оставив матери в наследство Мег. Кстати, у Мег тоже высокий IQ.

Затем появился ещё один профессор. Мама прекратила участие в вечеринках и включилась в протесты. Этот профессор, должно быть, состоял в десятке комитетов, потому его имя склонялась в статье на целой странице «Times» как протестующего против всего, что имело принадлежность к истеблишменту. Это был единственный период в жизни моей матери, когда она получила навыки проведения пикетов или чего-то подобного.
Я видел её по телевизору, но тот раз не в счёт, потому что по улице шла контрдемонстрация, и когда мама попала в камеру, то оказалось, что она забрела в лагерь оппозиции. Профессор был очень недоволен.
Но ничто не раздражало профессора (кличка - Волосатая Опухоль) больше, чем я, и это было великолепно, потому что было исключительно взаимно. Он припёрся со своей силосной бородкой пророка Иезекииля [один из великих еврейских пророков] в мою комнату, шлёпнулся своим огузком на мою кровать и попробовал закорешиться. Не думаю, что ему удалось бы, но он утопил все шансы, заявив, что попробует позже. Когда он припёрся ещё раз, я сидел за столом, пытаясь сделать домашнее задание,
После раздражающей меня пустой болтовни, он поднял маленькую фотографию со стола.
- Это что за спасатель?

Я забрал фотографию из его рук и убрал в ящик стола.
- Это мой отец. И единственный раз, когда он был спасателем, зарабатывая себе на колледж.

Я высказал это профессору, он сделал извиняющий вид, который я смог заметить на его лице между чёлкой и бородой.
- Послушай, я ничего такого не имел в виду. Просто так сказал. Мне хочется, чтобы мы стали друзьями.

- Конечно, Но сейчас мне нужно доделать домашнее задание.

Он выдал своего рода дружеский смех.
- Ну, может быть, я смогу тебе помочь.

- Мне не нужна ваша помощь, спасибо.

- Твоя мать сказала, что у тебя не всё так хорошо.

Это было правдой. Но то замечание заставило меня вспыхнуть. Нет нужды говорить, что у Глории с Мег таких проблем, как у меня, не было. Конечно же, я не сказал ему об этом, но для себя решил, что, когда мне исполнится семнадцать, я поступлю в ВВС. Только там я мог изучать вещи, из-за которых даже хотел попасть в колледж, чтобы затем стать пилотом. Между тем, я не был самоубийцей.

- Потом, - сказал я, стараясь, чтобы это прозвучало саркастически и не создало проблем, - наверное, мама сказала вам, что я немного тугодум, поэтому мне нужно заучивать дважды. А это довольно сложно.

Он что-то протестующе пробормотал, но я умышленно уткнулся в книгу, применив приём, который я находил очень эффективным. Большинство игнорируемых не переносит его. Рано или поздно они разворачиваются, взмахивают крылышками и исчезают, или же начинают просто красться к двери. В любом случае вы в выигрыше.  Профессор, кроме всех его степеней и званий, ничем не отличался от других людей. Когда я оглянулся через несколько минут, его уже не было.
Он проделал ещё несколько попыток, после чего начинал каждое обращение с «похоже» и бросал «относиться» и «межличностные взаимоотношения», как будто это были какие-то кодовые слова. Он даже попытался заставить меня заглотнуть некоторые из его наживок, которыми на этот раз выступили слова «актуально» и «включаться». Не смотря на то, что он и мать считали меня безмозглым, я слышал эти слова и раньше.
Я даже знал, что они означают и думал (про себя), что, обычно,  они попадают в цель. Но я не собирался обсуждать что-либо с этой волосатой опухолью, особенно его роль моего отчима.
Но сейчас он ушёл, во всяком случае, это было всецело хорошо, хотя отсутствие мужа вызывало у матери нервные симптомы. С одной стороны, кроме случаев, когда рядом находился Барри Гудящий Стул, это означало, что она будет ходить на вечеринки в одиночку. А ей этого не хотелось.

Ну, ладно, вернёмся к Человеку без Лица, и как я познакомился с ним...

Это началось, как я говорил вам, из-за Глории, и её решения остаться в дневной школе в Нью-Йорке в последующие два года. Я не мог с этим смириться. Я чувствовал, что тону в женщинах.  Забавно, но когда дома оставались только мама, Мег и я, это было совсем не плохо. Порой, это было даже весело. У Мег существовал один интерес в жизни - животные, что являлось ещё одним доводом в её пользу, несмотря на то, что она была женщиной. Из-за аллергии матери мы не могли заводить животных с шерстью. Поэтому интерес Мег сводится к двум аквариумам, четырём черепахам, канарейке, волнистому попугайчику, попугаю и целой полке с книгами о дикой природе.
Она смотрит все телешоу с животными и является членом Флиппер-клуба. Когда она разойдётся, то может выдать уйму информации по теме.

И, хотя трудно поверить, но мама была мастерица рассказывать различные истории. Её отец был каким-то исследователем, или что-то в этом роде, и, побуждаемая Мег или мной, она могла неожиданно выдать по-настоящему крутую историю о людях типа Саладина [Султан Египта и Сирии XII века.], лидера сарацин во времена крестоносцев, или о некоторых валлийских, болгарских или китайских нравах, байки о которых она запомнила, будучи ещё ребёнком. Но такой она бывала только наедине со мной и Мег. Глория и два моих прошлых отчима, заслышав подобное, сразу же перебивали её.  Однажды, когда Волосатая Опухоль пришёл к концу ужина, и мама уже начала рассказывать о Роберте I Брюсе [Шотландский король XIII века], или Кадваладре [Король Гвинеда в VII веке], или о Кнуде Великом [Датский король X века], или о ком-то ещё, он заявил, что эта подкормка невротической потребности в совершено мифических героях тормозит общественное сознание. И знаем ли мы, что у Роберта I  Брюса (или у Кадваларда, или Кнуда) была чесотка, сифилис и вши? История, сказал он, присаживаясь и накладывая остатки тушёного мяса, это хроника движение масс, и важно, чтобы Мег и я не забывали об этом. Мать выглядела очень виновато, и мне на секунду стало жаль её. Но так как она обычно возлагала вину перед общественным сознанием на меня, то моё огорчение было недолгим.

Глория имела такое же влияние на мать и общую атмосферу, как и профессор. И когда она сбросила бомбу о том, что не собирается уезжать в школу, я понял, что мне нужно самому выбираться отсюда. Я был на вступительных экзаменах в Св.Матфее на прошлой неделе, но хотя и готовился каждый вечер, было слишком поздно нагонять то, чего я не знал. Конечно же, если я не был бы так глуп, как говорят все окружающие, я бы учился хорошо просто так, на всякий случай, вроде наступившего сейчас. Но, насколько помнил я, Глория никогда не говорила ничего, кроме как о великолепии Академии Фенвик (по окончании школы она должна была туда поступать). И я просто не принял во внимание то, что у Глории сердечный интерес будет преобладать над всем остальным, и что Нью-Йорк намного ближе к Принстону и Бесподобному Перси, чем Фенвик, находящийся в Вирджинии. А, кроме того, так как я решился отколоться в любом случае, как только мне исполнится семнадцать, то мне приходило в голову, что школа-интернат будет для меня не лучшим местом, в отличие от дома, где, по крайней мере, я понимал ситуацию. Именно поэтому я не беспокоился. И, конечно же, когда с письмом от директора школы к матери пришли результаты экзамена, как раз перед нашим отъездом сюда на лето, оказалось, что я провалился.

- Ах, вот оно что, - сказала мама, складывая письмо и даже не пытаясь казаться расстроенной. В любом случае, она не одобряла школы-интернаты для мальчиков. Волосатая Опухоль рассказал ей, что там высокий процент гомосексуалистов, и мама запомнила это.

Так я узнал, что у меня серьёзные неприятности, и я должен что-то делать, чтобы попасть в эту школу. Поэтому, прежде чем мы уехали из Нью-Йорка, я написал директору и спросил, есть ли другая возможность поступить, несмотря на мой проваленный экзамен.

Ответ пришел на следующий день после того, как мы столкнулись с Человеком без Лица, чье прозвище, строго говоря,  должно быть Человек с половиной лица. Одна сторона его лица была, как сказала Глория, ужасна. Другая же, если вы сможете посмотреть на неё, когда большинство людей ещё не отошли от первого шока, совершенно в порядке. Его ещё называли Брюзгой, потому что ни один человек не слышал от него лишнего слова, кроме тех, что были абсолютно необходимы, таких как «буханку хлеба и фунт кофе, пожалуйста».

В своем письме директор школы написал, что единственная надежда для меня - в конце лета попасть на экзамен еще раз, и если я тогда получу в среднем «В», то мой «случай может быть пересмотрен».

Конечно, если в Св.Матфея мог поступить всякий, имеющий за плечами подготовительную школу, я бы не молился. Как заявила Глория, когда стал известен результат моего экзамена: «Кому нужен полуграмотный белый протестант  [WASP - белые англосаксонские протестанты, англ. White Anglo-Saxon Protestant]».
Но в Св.Матфее (где учились мой дед и несколько знаменитых дядей) на протяжении десятилетий происходил аристократический упадок, и хотя там был новый директор, они не могли быть слишком разборчивыми. Туда поступали те, кому не нашлось места в Андровере, Эксетере, Гротоне или Чоат, и других престижных школах. И это становилось моей последней надеждой.
Я показал маме письмо.

- Ты за всю свою жизнь ни разу не брал летом книгу в руки, Чак. Почему ты думаешь, что сейчас будет по-другому?

- Но если я так сделаю, я смогу уехать?

- Тебе совершенно нечего беспокоиться, мама, - сказала Глория.
Она сидела за кухонным столом, пытаясь приладить новый набор накладных ресниц.
- Он по любому не может подтянуть свою учёбу до необходимого уровня стандарта первого класса старшей школы, даже для бедного старого Св.Матфея, потому что он может переплыть гавань. На самом деле, - Она взмахнула прилаженными ресницами, - у него больше мускулов, чем мозгов, это плохая аналогия. Знаешь, что такое аналогия, Чак? - Она посмотрела на меня с таким приторным выражением, что мне захотелось её пнуть.

Я знал, что являюсь приманкой. И также знал, что не способен находчиво ответить. Если же ответ приходил мне в голову, то только спустя несколько часов, или же в три утра, после того, как я засыпал, продумав об этом полночи. Поэтому я просто проигнорировал её выпад.

- Я смогу, ма?

Но у мамы было хорошее настроение.
- Конечно. Если ты задумал, то сможешь.

К концу недели я понял, что Глория права: мне никогда не сделать этого в одиночку. Каждый вечер, обычно во время ужина, она допытывалась:
- Как продвигается учёба, Чак? Ты на Цезаре или ещё на Виргилии?
Или:
- Я буду рада помочь тебе с обществознанием.

- Отлично, - врал я напропалую, и рыл себе могилу, потому что чем больше я говорил так, тем меньше у меня оставалось шансов получить реальную помощь.

- Это хорошо, - говорила она, глядя на меня своими наглыми карими глазами. - Это показывает, что ты действительно сможешь, когда попытаешься. Жаль, что ты не попробовал раньше, за все эти годы, со всеми счетами за учёбу и прочим.

Я закусил удила.
- Почему ты не отстанешь от меня?  Если тебе хочется быть предводителем местного женского клуба, то пробуй сначала на своих бойфрендах, или причина в том, что Стива и Ларри не будет в этом сезоне?

Только одна вещь у Глории получается не очень хорошо (физически) - румянец. Он выглядит, словно тяжёлый случай кори.
Недавно она с шовинизмом рассуждала об этих тупых мужчинах, у которых имеется только одна превосходная вещь - их мускулатура. Это её новое словечко - мускулатура.

- Моя мускулатура готова великолепно соединиться с твоим лицом, Глория - старая дева. Позволь,
я продемонстрирую, - и я сделал вид, что тянусь через стол.

Глория труслива. Она сразу впадает в панику, если сделать выпад в её сторону.
- Останови его, мама, - заверещала она.

- Если ты собираешься учиться, то тогда я предлагаю тебе заняться подготовкой, - сказала мама, загружая посудомоечную машину. - В конце концов, это же тебе хочется попасть в школу-интернат.
Я направился в свою комнату и закрыл дверь. Затем я осмотрел книги, которые привёз с собой из Нью-Йорка, чьё содержание должно перелиться в мою голову раньше, чем я помолюсь о поступлении в Св.Матфея. Может быть, все эти  тоскливые моралисты правы: мне никогда не выработать привычку учиться, и сейчас я не знал, с чего начинать. В Нью-Йорке  вместо школы я предпочёл бы ходить к Рози, гиппопотаму из Центрального парка, рискуя потерять плату за обучение. Кроме того, это было последним прибежищем, где я чувствовал себя свободным. От запретов. От устаревших методов. От множества тестов Роршаха, от экзаменов.

Я не плакал с тех пор, как мне исполнилось семь. Я знаю, что это кажется невозможным.
Но это правда. Люди, говорившие, что я не умею ни к чему себя приспособить, не знают, о чём говорят. Я решил для себя не плакать, чтобы не случилось. Нет, вы понимаете, это не потому, что я боялся потерять мужество, или что-то в этом роде. Но плач давал матери  какую-то странную власть надо мной. Ей это нравилось. Раньше, когда случалось подобное (до того, как мне стукнуло семь), она прижимала меня к своей груди, наполовину придушив (в то время как Глория посмотрела на нас), и некоторое время после была очень мила со мной, что было прекрасно. Но у этого была своя цена. Она чувствовала, что я был ЕЁ собственностью, и пока мне не удалось получить некоторую свободу для себя, сильно досаждало, что я не мог сходить в туалет, или сделать себе бутерброд, или отправиться на прогулку без нее, хотевшей знать, куда я иду, что буду там делать, и может ли она мне помочь?  Йоу!

Или, если быть по-настоящему правдивым, когда я не мог избежать слёз, то плакал, если был уверен, что я один, и никто не слышит.
Беда в том, наш дом на острове был построен не для личной жизни. Поэтому я уселся на кровать, посмотрел на книги, и очень постарался задуматься о вещах, которые были действительно весёлыми, вроде падения Глории с одной из скал в округе в котёл с кипящей нефтью. Спустя некоторое время я выключил свет и улёгся в постель, зарывшись лицом в подушку.
Должно быть, я заснул, потому что следующее, что я увидел, проснувшись, взошедшую луну, и за окном раздалось низкое, мягкое урчание, после которого последовал шлепок на мою кровать.

- Мокси, - сказал я, и протянул к нему руки.

Урчание превратилось в глубокое, хрипящее мурлыканье. Я почувствовал мокрый нос на моей щеке и неприятный запах изо рта. Бедный Мокси. По любому, вы можете считать, что его нельзя держать в приличном доме. Мокси - это большой рыжий кот, у которого одно ухо целое, а от второго осталась только половинка, со следами выдранной во многих схватках шерсти, и со шрамами вокруг его морды, придающими ему определённо злое выражение.
Он был долговязым котёнком, когда я его нашёл три года назад.
Но, конечно, с аллергией матери, я не мог держать его здесь в доме или взять с собой в Нью-Йорк. Всю зиму он живёт охотой и подачками. Я просил некоторых жителей деревни, чтобы они подкармливали его, предлагая им деньги (когда думал, что они не оскорбятся) или за это выполняя для них случайную работу летом. Я предполагаю, что они так и поступают. Подкармливают его, имею я в виду. Или что-то подобное. Поскольку каждое лето он первое, что я ищу, и он никогда не упускает из виду наш приезд. В течение первых трех ночей, после того, как стемнеет, он приходит на крышу гаража к моему окну. Он знает, что это лучше, чем приходить к одной из дверей днём. Мать ненавидит его совершенно независимо от своей аллергии. Два года назад она предложила, что позволит мне официально держать его в моей комнату, если я соглашусь его кастрировать.  Но, я знал, что это всего лишь часть общего плана матери по приручению и одомашниванию особей мужского пола, и поэтому отказался.
В результате, мама принимает как личное оскорбление каждого рыжего котенка вокруг гавани, и таких с каждым годом становится все больше.

- Не позволяй этому животному входить в дом, Чарльз, - говорит она, и в качестве оправдания, - от него пахнет и у него вредные привычки.
Все верно.

- Mокси, - пробормотал я в его потрепанную шкуру. Его мурлыканье стало громче. Он вытянул своё длинное, украшенное боевыми шрамами, тело рядом с моим. Мать была права в одном: он вонял. Должно быть, побывал где-то недалеко от мест, где водились скунсы.
Но для меня всё едино, животное это или человек, если он любим, и это взаимно. Единственная причина, по которой я убираю собственную постель по утрам, и которую считаю уступкой женскому шовинистическому империализму, чтобы мать не узнала, что он побывал здесь. С не застеленной кроватью она узнает об этом сразу же, как только попадёт в дверь.

Той ночью я, понизив голос, рассказал обо всем Мокси, пока он попеременно мурлыкал и храпел (думаю, что у него искривление носовой перегородки или, может быть, один из его неудачных соперников бил его по носу). Стены нашего дома тонкие, так что я не удивился, увидев, как дверь открылась, и за ней в раннем свете утра обнаружились бочкообразные формы Мег.

- Чего тебе? - спросил я угрюмо.

Мы вдвоём уставились на Мег. Мокси приподнял голову. Его мурлыканье прекратилось. Не издав ни звука, и не шевельнувшись, он, знал я, наблюдает каждым своим волоском и жилкой. Он терпел Мэг. Если бы это оказалась Глория или мать, он издал бы свой необычный хриплый рык, и  в один прыжок ушел через окно. Одна из вещей, которую, чувствую, должен сказать о Мег, что, даже с её знаниями о животных, она не беспокоится о том, что большинство животные чокнутые. Они каким-то образом чувствуют угрозу, если существо, встреченное ими, не позволяет прыгнуть к себе на колени.

Она просто стояла там, со своими вьющимися волосами, делавшими ее похожей на коротышку-святого с нимбом.
- Поговорить о Св.Матфее, - сказала она.

- Что о Святом Матфее?

- Тебе никогда не сделать этого в одиночку.

Я открыл рот ответить, чтобы она держала свои блестящие открытия при себе, но прежде чем я успел что-либо сказать, она настойчиво продолжила:
- Не нужно задаваться и важничать, нужно посмотреть в глаза фактам и от этого идти дальше.

Я имею в виду, что на самом деле это неразумное дитя говорило как один из пяти школьных психоаналитиков. Я снова открыл рот, готовясь подавить ее раз и навсегда, когда меня ударило - ведь именно об этом я думал, когда ложился спать. Все, что я смог сказать, так это:
- Ну и что?

- А то, что по слухам, Брюзга был когда-то учителем. Может быть, он сможет подтянуть тебя.

- Ты шутишь?

- Почему?

Я лежал в полутьме. Действительно, почему? Слухов о Брюзге по прозвищу Человек без Лица, он же Джастин Маклеод, было хоть отбавляй.
В нашем маленьком сообществе все знали практически всё обо всех. Единственным исключением оказался Маклеод, живший в старом доме на материковой стороне маленького полуострова, отличающий наш остров от настоящего острова. Конечно же, это сделало его увлекательным источником сплетен: по одной версии он сидел тюрьме. По другой, он был из ЦРУ и получил зажигательной бомбой от двойного, тройного, или четверного шпиона. По третьей, он был известным физиком, жившим под псевдонимом из-за эксперимента, взорвавшегося в его лицо. Была ещё одна, о машине.
Никто из нас не верил ни в одну из них, но так как ничего больше не было, то все лето смаковались истории, одна путанее другой. Один или двое детей наведались в его владения, чтобы посмотреть, что они смогут там вынюхать, но бежали, преследуемые огромной собакой размером с чуть ли не в лошадь. и готовой растерзать насмерть. Все поняли намек. Он не хотел компании. Поэтому мы оставили его в покое.

И сейчас Мэг пришла в голову эта, по-настоящему простая идея, о том, что он может оказаться учителем.
- Ну, - произнесла Мэг от двери. - Ты можешь попробовать. Все, что может случиться, так это собака откусит кусочек от тебя.

- Спасибо.

Я больше не уснул. Moкси расслабился, замурлыкал и даже немного похрапел. Но когда стало ещё светлее, и зашумели птицы, его разум, очевидно, повернулся в сторону завтрака. Кроме того, было нелишне помнить о врагах (матери или Глории), которые могут встать и начать отправлять недружественные волны в его сторону. С последним гортанным мяуканьем, потершись об меня головой, он собрал своё запущенное тело, бросился к окну и исчез.

 

ГЛАВА II

Я весь день размышлял над предложением Мэг, в основном, забавляясь на пристани и в гавани.

***

- На сегодня занятий не будет? - спросила Глория, когда я после завтрака направился к входной двери, а не наверх.
- У меня сегодня выходной.
Какое её дело?
- Как далеко ты продвинулся? - Выражение ее лица напомнило мне Мокси, когда тот наблюдает за птицами.

- Оставь его в покое, Глория, - сказала мама от плиты, переворачивая бекон на сковородке.

Я задержался у двери, словно застигнутый воришка. Это как пари с самим собой. Когда мама становится на мою сторону, то обычно это значит, что я как-то провинился. Так и на этот раз.

- Чарльз, ты же знаешь, что я не люблю, когда эта грязная дикая кошка бывает ночью в твоей комнате и на твоей постели. От него провонял весь дом.

Откуда она узнала?

В бешенстве я посмотрел на Мег. Но она, не отрывая взгляда от сыпавшихся в её тарелку хлопьев, помотала головой. И я знал, что, будучи иногда своенравной, Мег стучать на меня не станет.
Но там была ещё Глория, накладывающая себе яичницу, словно героиня той идиотской истории о принцессе на горошине, которую читала нам мама, когда мы были маленькими. Думаю, что  у Глории уже создался собственный воображаемый образ зрелой женщины.

- Спасибо тебе, - сказал я, уставившись на неё.

- Доходит ли до тебя, - произнесла она томно, - что твой кошачий дружок кишит паразитами? Ты можешь убедиться на практике, сколько их поселилось в его шкуре.

Мокси, всякий раз завидев Глорию, раздувает хвост и выгибает спину дугой, и я не думаю, что его паразиты хуже тараканов в её голове (простите за каламбур).

 - Да, но он так хорошо разбирается в людях, - сказал я, на этот раз довольный собой.  - Кроме того, мне интересно, это от большой любви к природе и экологии, или просто потому, что Стив решил, что может без тебя обойтись?

Лицо Глории покрылось розовыми пятнами.
- Ты крыса. Ты ещё дождёшься. Мама...

Но я уже был за дверью и сбегал вниз по ступенькам. Сколько  себя помнил, подобный разговор мог длиться вечно, и я прекратил его.

Этим летом тут было не слишком много ребят моего возраста. Из прошлогодних многие разъехались по летним лагерям или в другие места, и мой лучший друг Джоуи Родман, ходивший со мной в школу в Нью-Йорке, находился с родителями в Европе, где они насильно кормили его культурой, в надежде повысить у него IQ. Вот что сближало нас - IQ. И, если угодно, его дела были еще хуже, чем у меня, потому что, как говорил он - если ты еврей с IQ ниже плинтуса, то тогда, парень, у тебя реальные проблемы. Его семья смотрела на это как на позор, хуже которого только обращение в христианство. Но Джоуи здесь не было, хотя сейчас мне он был необходим, поэтому обменявшись оскорблениями с парой ребят, вычерпывающих воду из шлюпки, я пошел вдоль гавани, перепрыгивая с камня на камень, и раздумывал о том, что предложила Мег.
После нескольких тоскливых часов, подкрепившись четырьмя хот-догами, гамбургером, и случайной порцией мороженого, купленного, когда я кружным путём вернулся обратно в деревню, суммируя всё, я так и не пришёл к выводу: есть ли альтернатива?
Альтернатива - жить в течение ближайших трех-четырех лет в пятикомнатных апартаментах в Нью-Йорке с моей противной старшей сестрицей, цепляющейся всякий раз, как только увидит меня; каждый раз проходить сквозь лес мокрых чулок и белья, когда мне захочется принять душ; и пытаться найти свою зубную щетку в джунглях накладных ресниц, шиньонов, кучи косметики, и не знаю чего ещё. И если я буду жаловаться, то мама примет сторону Глории.
Это была довольно длительная прогулка, большая часть которой шла в гору. Помимо занимавших мой мозг мыслей о Брюзге и его собаке, вызывающей нервную дрожь в животе, и грозящей свести с ума, я пытался вспомнить все, что когда-либо слышал о Джастине Маклеоде. Это было не сложно. В основном, одна ерунда. Собрал всё в кучу, и в итоге получилось:
Он стал жить в доме на скале около двенадцати лет назад. Иногда он закрывал дом и уезжал. Но это случалось не часто.
Он жил там в одиночестве со своей плотоядной собакой, а это означало, что если нет желания получить пинка без малейших извинений с его стороны, то лучше держаться подальше от его ворот.
Затем следовал своего рода поскриптум о том, что собака пожирает маленьких детей, но я отклонил его как маловероятный. Любая мысль о собаке наводила тоску, поэтому я перешёл к следующему:
Отбрасывая все реально интересные версии о том, как он получил свои увечья и о его прошлом, единственным надежным доказательством его профессиональной деятельности было получение им писем и посылок из издательств Нью-Йорка. В некоторых из писем были окна, и как будто через них видели чеки. (Я не уверен, что так могло быть. Начальником почтового отделения работала женщина без эмоций, которая, смотрела на свою работу как на жизненное призвание. Она выглядела так, словно жаждала, чтобы коммунистические агенты раскалёнными клещами вырвали у неё ногти, и тогда она героически смогла бы отказаться судачить о том, кто из деревни какую почту получает. Но разговоры об этом шли, и довольно хорошо была принята идея, что Маклеод мог оказаться писателем).
Проблема с этим пунктом  в том, что никто никогда не видел книгу с его именем. Что привело к гипотезе (вы  уж извините, это одно из понтовых словечек Глории) - он пишет порнографию под псевдонимом.
Как только появилась такая теория, все, вся что ни есть молодёжь, набросились на единственный наш книжный магазин, и, потерпев неудачу, отправились в магазины ближайшего города на материке, чтобы скупить все порно и пройти через  то, что сыщики в романах называют поиском очевидных доказательств. Все, что они обнаружили, оказалось обычными скучными репринтными изданиями в мягкой обложке. И ни одного настоящего жёсткого порно. Но, как заметил Джоуи (его отец был издателем), вы вряд могли ожидать чего-то иного в этой очень отсталой и консервативной части страны.
Все эти мысли никуда меня не привели, кроме того места, куда я шёл физически.
Дом Mаклеода находится на вершине скалы, в нескольких милях к северу от гавани, и вам нужно было проделать долгий путь вкруговую, прежде чем доберётесь до его ворот, представляющих собой проём в каменной стене, построенной людьми, в прошлом ненавидящими Новую Англию. По другую сторону ворот можно было увидеть многочисленные сосны и грунтовую дорогу, вьющуюся между ними. Дом был скрыт от дороги, и все выглядело довольно мрачным. Никаких знаков, говорящих «Осторожно, здесь злая собака». Тем не менее, я послонялся там в течение нескольких минут, и таким образом уберёг себя (я так думал) от многих неприятностей. Потому что я услышал звук двигателя, и на дороге появилась потрёпанная, но все же довольно красивая иномарка Маклеода. Остановившись, он вышел из машины, и я увидел, что он собирается открыть ворота. Я мог бы броситься и сделать это за него, для того, чтобы произвести хорошее впечатление, и обратить на себя внимание. Но я соображаю недостаточно быстро (впрочем, как всегда). Он высокий человек, и прошёл несколько метров до ворот быстрее, чем появилась идея помочь. Отперев их, он  уставился на меня, стоящего у ворот, так, что меня словно обдало холодным ветром.
- Чего тебе?

Это были слова, которые он произнёс. Тон его голоса же говорил: «держись от меня подальше».

Все, что я собирался сказать, своего рода введение в мою проблему, вылетело из головы. Во-первых, его лицо оказалось ближе, чем я видел раньше. И это очень нервировало. Остекленевшая сырая говядина на большей части одной половины, перетекающая в районе носа на другую. Я просто глазел, потом с трудом оторвал взгляд от его лица, словно у моих глаз выросли присоски, посмотрел вниз, вбок, выше, куда угодно, только не на него, потоптался своими задеревеневшими ногами, и пробормотал:
- Я-я слышал, что вы были учителем.

Молчание.
- Ну?

Глядя на ближайшую сосну, я пробормотал:
- Я п-подумал, что вы можете меня п-подготовить. Мне н-нужно сдать вступительные экзамены.

- Нет. Безусловно, нет.

И он вернулся к машине, и выехал за ворота.
После того как он уехал, я понял, что всё провалил. Сказать по правде, я готов был заплакать. Я наклонился, упёршись локтями в каменную стену, и некоторое время стоял так. Я не мог вернуться домой. Просто не мог. Спустя время я сел спиной к стене. Почему у меня всё всегда получается по-дурацки? Почему никогда ничего не выходит?
Я знал, что становится все холоднее и темнее. Я сидел лицом на восток, и небо там постепенно серело. Ветер свистел и шептал среди сосен. На мне была только свободная рубашка и джинсы, и я начал понимать, что не вся трава сухая. Но я не мог заставить себя двигаться. Близилось время ужина. Я не был дома весь день, и, если я не покажусь там к ужину, то мне придётся пройти через то, что я ненавидел больше всего:

- Как можно быть таким невнимательным?

- Как можно быть таким безответственным?

И, как последний козырь в колоде:
- Истина в том, Чак, что ты просто не заботишься ни о ком, кроме себя самого и не любишь меня.
Затем следовали слёзы матери. После чего у меня появлялось сожаление, что я не умер раньше…

Наконец, совсем стемнело, но я все еще не мог двинуться с места. Я подогнул колени и положил на них голову. Бедный старый третьестепенный Святой Матфей казался исчезающей золотой мечтой.
Затем я просто углубился в себя. Всё ушло прочь. Ничто не имело значения. Со мной периодически происходит подобное. Рано или поздно я возвращаюсь оттуда, или что-то возвращает меня назад, но некоторое время меня тут нет, если вы понимаете, что я имею в виду, хотя, думаю, что с вами такого не происходило.
Пытаясь, время от времени, быть полезными, все пять школьных психоаналитиков создают ажиотаж вокруг этого. Когда я, наконец, выхожу оттуда, и они оказываются рядом, создавая шум и подпрыгивая, то обычно это кажется довольно забавным. Но до тех пор, пока я там, всё это смахивает на перемещение в других галактиках, и есть ли в этом какой-нибудь смысл?
Я поднял голову, и увидел, как свет от двух фар упёрся в ворота. Я даже не услышал двигателя, когда Маклеод и его автомобиль вернулись назад. Я глядел, как он отодвинул запор у ворот, но вместо того, чтобы сесть в машину, он подошел ко мне.

- Почему ты не ушёл домой? - спросил он голосом, резким как удар ножа.

Что я мог сказать? Мое сознание было абсолютно пустым. Так что я ничего не ответил и сидел как истукан.

- Убирайся отсюда!

Я встал, но так как долго сидел, то поначалу неуклюже заковылял. Там, где мои джинсы касались травы, они вымокли. Ночной ветер был холодным, как это всегда бывало здесь. Я замёрз снаружи и внутри, и знал, что должен вернуться домой в горячую ванну, если не хочу подхватить одну из местных лихорадок и прославиться этим.

- Где ты живёшь?

- Н-на д-другой с-стороне г-г-гавани.
Невозможно было говорить без заикания. Мои зубы стучали.

- Ты знаешь, что ты пробыл здесь четыре часа? Что ты тут делал?

Когда я не ответил, он резко схватил меня за руку и подтолкнул к машине.
- Влезай.

Вместо того чтобы развернуться и везти меня обратно на остров, он проехал в ворота и вверх по дорожке, не останавливаясь, чтобы закрыть их вновь.
Конечно же, Собака Баскервилей вышла, чтобы поприветствовать нас лаем, как будто она не могла дождаться своего ужина - меня.

- Всё в порядке, Микки. Заткнись!

Микки. Так называются объятия бенгальского тигра.

- Входи, - сказал Маклеод, перегибаясь через меня и открывая передо мной дверь.
Когда нет абсолютно никакой альтернативы, я могу быть очень смелым, но с Маклеодом, перекрывшим отход, и Внезапной Смертью, щёлкавшей челюстями перед моим лицом, был ли у меня выбор?
- Не бойся, - сказал Маклеод. - Он не нападёт. До тех пор, пока ты со мной.

Я двинулся. Микки тоже поднялся. Его страшный голос снова залаял. Я закрыл глаза.

- Сидеть, - приказал Маклеод.

Я открыл глаза. Микки сел, его голова оказалась  на одном уровне с моими плечами, а из пасти свисал язык, напоминающий о плахе.

- Ты идешь? - спросил Маклеод, стоя у открытой входной двери.

После этого мать и многие другие долго расспрашивали меня о том, что находится внутри дома. Никто и никогда не был там, по крайней мере, не помнил этого. Все знали, что дом издавна принадлежал одной семье. Но никто из ныне живущих в деревне никогда там не был. Я не знаю, чего они ожидали. Логова Дракулы? Паутины на потолке?
Во всяком случае, той ночью я был не совсем в состоянии что-либо замечать.

- Иди к той двери в конце коридора, - сказал он, когда я споткнулся о порог. - Там светло. Я приду туда через минуту.

Дверь привела в маленький зал, а затем на кухню. Это была большая комната с каменным полом и низким потолком. Старомодные лампы, светившие желтым светом, свисали со стропил.
С одной стороны под окном находилась раковина, посередине располагался большой стол и кресло. По другую сторону было то, что мама назвала бы старомодной железной кухонной плитой и открытым очагом, от которого веяло приятным жаром. Рядом с ним я развернулся и прижался своими ягодицами к его тёплому верху, когда дверь неожиданно распахнулась, и внутрь вбежала собака. Увидев меня, она остановилась. Огромное горло издало басовитое рычание. Я замер. Следом вошёл Маклеод, держа стакан с какой-то золотистой жидкостью.
- Тихо, - приказал он Микки. Мне же он сказал:
- Выпей это, - и протянул стакан.

Я так и сделал, выпив обжигающий напиток.

- Сейчас иди в ту дверь и вверх по лестнице, там есть ванная. Я набрал немного горячей воды. Залазь в неё и полежи там, чтобы согреться. Затем выйдешь, вытрешься и наденешь одежду, которую там найдешь. Она будет большой, но другой нет. Затем спустишься вниз. А сейчас шевелись!

Я не стал спорить, то ли потому, что размяк от напитка, то ли потому, что слишком замёрз, то ли от тона его голоса.
Я вернулся через двадцать минут, согревшийся, сухой, и довольно сонный. Темно-синий свитер свисал с меня как палатка. Брюки пришлось подвернуть на пол длины до колена и использовать ремень, оставленный там, но он был более тощим, чем я предполагал, поэтому они оказались не так свободны. В руках я нёс свою промокшую одежду.
Когда я вернулся, он, стоя ко мне в профиль, смотрел через окно над раковиной на море  внизу. В полусвете лампы, и с этой стороны его увечье было не так заметно. Что бы ни произошло с ним, оно не коснулось костей черепа, которые были хороши:  нос с небольшой горбинкой, высокий лоб и крепкие челюсти. Затем он повернулся и вновь стал Квазимодо. Это было не просто ужасно красным. Изборождённое шрамами и рубцами лицо выглядело как рельефная карта.

- Всё нормально? - спросил он.

Я кивнул
- Да, спасибо.
- Там на столе чай. Выпей его.

Я никогда особо не подчинялся приказам, но здесь почему-то не протестовал. Чай оказался горячим, сладким, крепким, и с молоком. В целом, он был приятен на вкус и немного прочистил мне мозги. Я вспомнил, для чего я здесь.

- Ты можешь оставить одежду в магазине, - сказал он, - заберу её, когда в следующий раз приеду туда. А сейчас отвезу тебя домой.

- Пожалуйста, подумайте о репетиторстве, - начал я отчаянно.

 -Я же сказал нет.
Он снова повернулся под  лампой и направился к двери. То, что казалось мне большой каменной глыбой перед камином, поднялось и оказалось Микки. Делать было нечего. Я последовал за ними через дом к входной двери. Микки остался сидеть на крыльце, а Маклеод и я поехали по грунтовке к воротам.
Мы ехали по дороге среди больших скал, море находилось далеко внизу, огни деревни окружали небольшую гавань где-то в стороне, и я высказал нечто совсем идиотское, даже для меня.
- Я заплачу вам, -  сказал я. - Эти деньги папа оставил мне, и я сохранил большую часть. Вы сможете получить все. Там больше трёх тысяч долларов.

- Я не хочу твоих денег.
Он сказал это совершенно обычным голосом, но мне стало стыдно.

- Разве я сказал что-то не так?

- Я не знаю. Ты же не хотел? Разве ты это намеренно?

- Нет. Правда. Это просто так вырвалось.
Мой голос затих. Как рассказать про мать, не говоря уже о Глории, про чувство, что я все меньше и меньше на что-то способен, что Глория останется дома всю следующую зиму, и  следующую за ней, и ещё одну, как я мог всё это объяснить?
Я полагаю, что, именно поэтому плачут девчонки, и на минутку, всего лишь на минуту, пожелал этого, если только слёзы могли бы смыть гнетущее пылающее чувство внутри меня, становящееся все более тяжёлым и жгучим.
Но я не мог плакать. Я опустил стекло, чтобы впустить ветер и охладить лицо, и уставился на темную стену деревьев, проносящихся мимо.

Спустя минуту Маклеод спросил:
- Что за экзамен?

- В Святого Матфея.

- Почему для тебя так важно попасть туда?

Когда я шел к его дому, то распланировал всё, что скажу, и так далее. Это как навестить могилу Гранта. Теперь, благодаря коньяку или виски, который он дал мне, все безнадежно запуталось. Я попытался восстановить мужественные и откровенные фразы, надеясь собрать их вместе. Ничего не вышло.

- Ну? - сказал он раздражённо.

Я знал, что должен что-то ответить, хотя подумал, что он не собирался менять свое мнение. Он же, несомненно, думал, что это была шутка, розыгрыш. Ну а какой выбор был у меня?

Я глубоко вздохнул.
- Потому что я устал от жизни в доме с тремя женщинами, моей мамой и двумя сестрами, особенно потому, что они обе умнее меня, и с этим ничего не поделать, то есть с моими сёстрами, имею я в виду. Я думал, что Глория, моя старшая сестра, одна, кто..., Ну, обычно она уезжает в школу-интернат. А сейчас нет. Она пробудет дома всю зиму и год после этого, и затем ещё один год. Она портит мне жизнь. Подавляет меня. Высмеивает все, что я делаю. Когда мне исполнится семнадцать, я собираюсь поступить в ВВС. Но это еще три года, и я не могу оставаться тут.

- Я вижу, - сказал он. - Как тебя зовут?

- Чарльз Норштадт.

Он переключил передачу, и мы съехали вниз, на полуостров, затем повернули направо, на дорогу, ведущую вокруг гавани, и двинулись на другую её сторону к нашему дому.

- Хорошо. Я помогу тебе. Но ты будешь делать всё, что скажу, и это будет трудно. Ты, должно быть, уже побывал на экзамене. Святой Матфей не проводит второго экзамена без необходимости. Как я понял, ты провалился?

- Да, - прошептал я в ужасе, что он передумает. - Вы подготовите меня к нему?

- Нет.

- Если вы хотите сделать так много, почему нет?
Я снова принялся объяснять про Глорию и её планы.

- Это не очень дальновидно, не так ли?

- Нет.
Испугавшись, что он отступит, я знал, что одну вещь нужно прояснить с самого начала.
- Я не очень умный. Совсем не такой, как мои сестры.

- Кто это тебе сказал?

- Практически все, кроме того есть школьные тесты.

- Что это за школа?

Я рассказал ему. Он ничего не ответил.

Затем:
- Кстати, где ты живешь?

- Первый дом на той стороне рядом с лодочным причалом.

Он остановился в нескольких ярдах от дома.
- Хорошо. Приходи к моему дому завтра в восемь утра. Я буду готовить тебя по три часа каждое утро пять дней в неделю, и я задам тебе достаточно работы, чтобы загрузить тебя еще на три часа. Всего по шесть часов в день в течение того, что могло стать твоим отдыхом. Это будет трудно. Но если я увижу, что ты не выполнил задание, которое я тебе дал, то можешь больше не приходить. Ты уверен, что оно того стоит?

С моим обычным везением, я нашел себе другого Гитлера. Подавляя желание сказать "зиг хайль" и, как в кино, отсалютовать вытянутой рукой, я сказал:
- Да. Сэр.

Я сразу понял, что мы проведём прекрасное лето, он и я. Но он не нуждался во мне. Я нуждался в нем.
И мы оба об этом знали. И вдобавок ко всему прочему, я должен буду смотреть на него по три часа в день пять дней в неделю. Я знаю, звучит довольно ужасно, когда говоришь, например, что, не желаешь быть замеченным с калекой. Но я ничего не могу с этим поделать. Единственное, это менее ужасно, чем находиться рядом с Глорией в течение следующих трех лет.

- Где ты был? - спросила мать, когда я вошёл через заднюю дверь в кухню. - Ты знаешь, который сейчас час?

- Девять, - сказал я, зная, что уже позже десяти, и попытался побыстрее пересечь комнату.

- Сейчас половина одиннадцатого. И не смей выходить из комнаты, пока я не поговорю с тобой. Ты ужинал?

- Да, - соврал я, по-прежнему двигаясь в сторону двери на заднюю лестницу.

- Где?

Я усиленно соображал, потому что не собирался рассказывать ей, что Маклеод взялся заниматься со мной, до того момента, как это произойдёт. Но вроде как решение было принято, и все, что мне нужно сделать, так это найти приемлемое объяснение, почему я приехал домой так поздно и в странной одежде. Признаюсь, что мои нервы были натянуты до предела, пока я искал, что сказать.

- Что это за одежда? - спросила Глория, как будто получала сигналы о том, что происходило в моей голове.

- Пита Лэнсинга. Я упал с причала и Барни дал мне её.
Барни был младшим братом Пита. Пит находился во Вьетнаме, и, следовательно, был недоступен для допроса. А Барни будет играть в немого. Кроме того, со дня на день он должен уехать в летний лагерь.

- Я хочу, чтобы ты был более осторожен, - сказала мать. - Ты мог удариться головой о камень и по-настоящему себе навредить. Это не Флорида и Лонг-Айленд, где на дне нет ничего, кроме песка.

- Сначала нужно что-то иметь в голове, чтобы ей стало больно, - протянула Глория, как героини Бетт Дэвис из старых фильмов. Она посмотрела на брюки Маклеода.
- Я не знала, что Пит такой высокий, - сказала она. - А в этот свитер можно засунуть двух таких, как он.

- Может быть, просто находиться вдали от тебя то же самое, что питаться витаминами, - к моему изумлению сказала Мэг. Она читала, сидя за столом, пила газировку, не забывая наведаться в коробку с шоколадным печеньем.
Это правда, Пит Лэнсинг, казалось, был когда-то неравнодушен к Глории, вместе со всеми другими старшими мальчиками. Но ни один из них не продержался долго. Что было одной из причин, почему наша Глория была такой кислой. Хотя, возможно, было наоборот.

- Перестань набивать себя, - сказала Глория Мег, - а то вокруг тебя вообще не окажется парней.

Мэг взяла ещё одно печенье. Но я видел, что ее щеки покраснели. Долг платежом красен.

- Может, что у неё не будет их столько, сколько у тебя, - сказал я многозначительно, - но на семь твоих придётся восемь тех, кому она понравиться, и кто захочет познакомиться с ней. Кроме того, ты можешь похудеть, но ничто не поможет тебе изменить свою гадкую натуру.
Глория не краснеет, когда злится, в отличие от Мег. Она становится белой, словно обезжиренное молоко. Она встала.
- Давайте посмотрим на бирку на этих штанах, - сказала она, протягивая ко мне руку.

Это было довольно мило с её стороны. В джинсах Пит был снобом, и носил только Levi's. Только подлинные, сшитые для настоящих ковбоев. Он привозил их из Джексона, штат Вайоминг, где часть каждого лета работал на ранчо, до того, как ушёл в армию. Я не знаю, где Маклеод купил эти штаны, в которых был я, но шансы, что они изготовлены в Джексоне, штат Вайоминг, были близки к нулю.
Так случилось, что на столе лежала линейка; зачем, я не знаю. Но она была, словно змея в саду Эдема, и, конечно же, я схватил её и треснул Глорию по руке. Думаю, я ударил сильнее, чем собирался…
Единственное, о чём могу рассказать, так что последовало за всем этим, потому что мой мозг в тот момент выключился, и я не знаю, где был, и что делал.
Лекция матери продолжалось, по ощущениям, с полчаса, пока она обмывала руку Глории и останавливала кровь из раны на ее ладони. Тонкий край стальной пластины порезал её руку с внутренней стороны, и она не принимала моих слов, что случилось это совершенно непреднамеренно. На фоне рыданий Глории, словно подвергшейся нападению с ножом, мать раз за разом возвращалась к моему опасному характеру, и к тому, что случится с моим отцом, когда он услышит об этом?

- Ты извинишься перед Глорией, ты слышишь меня? - сказала мама, когда я снова попытался выскользнуть на черную лестницу. - Если ты не сделаешь этого сейчас же, то останешься в своей комнате до той поры, пока не выполнишь этого.

Я бы ещё добавил: "Тогда держись!" Но мама издавна освоила только эту единственную угрозу. Всё в доме и в квартире в Нью-Йорке принадлежало им. Только моя комната оставалась моей, и я готов был платить цену за это, обычно извинениями, чтобы оставить всё как есть. Я обернулся и пошёл к лестнице.
- Извини меня, - процедил я сквозь зубы, скрестив пальцы за спиной.

Подумал же я другое - надеюсь, что у тебя будет столбняк и ты умрёшь. И суеверный ужас объял меня. / Боже, не делай этого, я поторопился. Отмени это, пожалуйста. Я не хочу, чтобы это было на моей совести.
Посреди того, что Волосатая опухоль назвал бы "Бурей и Натиском" [литературное движение "Буря и натиск" в Германии 18 в.; характеризовалось резкостью и эмоциональностью], распахнулась входная дверь, и вошёл старый Барри Гудящий Стул.

- Привет всем, - сказал он, как будто сейчас полдень, и все сидевшие излучали добродушие и свет.

- Привет, - откликнулась Мег.

- Привет, дорогая.

Мэг понимает Барри.  На ум приходит только то, что называется обществом сострадания. У обоих избыточный вес. Она одарила его своей лучшей улыбкой, раскрывшейся вовсю ширь, несмотря на её брекеты и полный рот печенья.

Он улыбнулся в ответ.
- Что происходит?

Кучи бинтов по всему столу, дезинфицирующие средства, делавшие запах на кухне похожим на больничный, и Глория, сидевшая со следами слёз, словно жертва изнасилования, - я могу понять, почему он это спросил. Но за такое вступление Глория Невинно Пострадавшая должна была молиться на него. Как только я сник, зазвучала ее любимая тема.
- Нужно что-то делать с параноидальными атаками Чака. С его происхождением и таким отцом...

Я вошел в свою комнату, едва устояв, чтобы не хлопнуть дверью. Глория, гадюка, знает, куда засунуть в иглу, это одна из причин, почему она такая всеобщая любимица...
Я пнул мусорную корзину и наблюдал, как бумага, фантики и арахисовые скорлупки рикошетят от стены и усеивают ковёр, думая, как все отвратительно и паршиво. По шесть часов занятий в день, Гиммлер Маклеод, и если все получится, то вшивая школа-интернат по осени, где, вероятно, по шесть раз на дню будут водить гуськом в часовню.
- Но ты получил, что хотел, - сказал мой внутренний голос, Иуда, который всегда отзывается, когда я собираюсь насладиться своим несчастьем.

***

В течение ночи я пришёл к решению ничего не говорить матери или Глории о том, что Маклеод будет заниматься со мной, но рассказать Мег, поскольку это была ее идея. Но больше никому, потому что в таком летнем сообществе, как наше, об этом стало бы известно всем через двадцать четыре часа. Не знаю, почему я так сильно переживал по этому поводу, за рамками обычных причин, связанных с Глорией, способной испортить всё, что можно, если она обнаруживала нечто важное для меня.

Вы можете подумать, принимая во внимание наши чувства друг к другу, что она будет счастлива, если я окажусь в школе-интернате, когда она останется дома. Но это не так. Единственное, что я понял, в ней существует какая-то сила противодействия. Когда-то  давным-давно, когда Глория принялась за свои обычные ухищрения, я спросил у матери:
- Почему она так поступает со мной? Я же так не делаю.

Мать в это время гладила, и я думаю, что мы были здесь, на острове. Я помню, она была в шортах и длинной розовой рубашке, оставшейся от одного из мужей. С ее темными волосами, она смотрелась, я клянусь, моложе Глории, и больше походила на Мэг после успешной диеты. Итак, она гладила с минуту, а потом сказал:
- Ты родился, Чарльз, вот что ты ей сделал.

- Но это же не моя вина.

- Нет, но когда ты появился, ей было всего три, и она ещё ничего не понимала. Все, что она запомнила - появился кто-то другой, отвлекающий от неё не только моё внимание, но ещё и её нового отчима, с которым она только начала флиртовать.

- Но она ненавидела моего отца. Она всегда говорила, что он был ничтожеством рядом с тобой.
Это была одна из тех минут, когда у меня появлялось необычное ощущение, что я почти понял происходящую между мамой и мной игру, и это почти удалось, но не до конца. Спустя минуту она уже выглядела ужасно несчастной – образ убитой горем. Когда она становилось такой, у меня появлялось желание защитить её, но я сдерживался, потому что помнил, что если я войду в эти ворота, то они с лязгом захлопнутся позади меня. Поэтому я стискивал зубы и молчал.

- Чарльз, я никогда не хотела... я не хочу...

Мне хотелось сказать ей, что все в порядке, и я ничего не имел в виду. (Чего именно? я не знал, но это не имело значения.) Мне хотелось поцеловать ее в щеку и сказать ей, что я обо всем позабочусь. Да, я поступил так. Это невероятно, но я так сделал.
Я помню это очень хорошо, а потом открылась дверь, и вошла Глория. Лицо матери изменилось. Она отвернулась забрать что-то еще для глажки, и когда она вновь повернулся, она просто сказала:
- Мы не всегда чувствуем, что происходит у него на душе.

Мы, подумал я. Неожиданно, она и Глория снова оказывались в одной команде. Они были по одну сторону, а папа и я - по другую и этой паре никогда не пересечься, и все такое прочее. Только это немного неверно, потому что я едва помнил своего отца. Я помнил крупного мужчину со светлыми, как у меня,  волосами и улыбкой; он поднимает меня на уровень своих плеч, которые, по ощущениям, словно в милю высотой. А за ним море. Я больше помню свои ощущения, чем то, как он выглядел. И ощущения эти были счастливыми. Как и остальное, относившееся к нему.

Во всяком случае, я понял, что помимо моей легко возбудимой сестрицы, для меня будет не очень хорошей идеей распространять факт, что я собираюсь водить компанию с Человеком без Лица. Он вызывал подозрение у людей, а мама была обычным консерватором. Ей не нравилось, когда кто-то находился рядом, делая странные вещи. А Маклеод был определенно чудак.
Мое отсутствие не должно вызывать беспокойства, потому что я почти всегда уходил и снова возвращался к семье в течение дня, и снова уходил к ребятам в гавань. Чаще всего я не возвращался на базу до самого ужина.
Так что тут проблемы быть не должно. Это выглядело абсолютно ясно. Теперь все, что осталось сделать, так это дотащить книги, привезённые мной на остров, до дома Маклеода, что было нелёгким делом.

ГЛАВА III

Вспотевший, я добрался до ворот Маклеода в семь тридцать утра следующего дня, притащив,  изредка отдыхая по пути, книги в двух сумках, которые я спёр из кухни.

Слегка отдышавшись, я толкнул незапертые ворота, и стал подниматься по дорожке. Конечно, тут же раздалось знакомое зубодробительное рычание, и выскочил, как сумасшедший, мой большой друг Микки. Я замер, стараясь не шевелиться.
- Хороший Микки, - сказал я, питая надежду на лесть.

Огромный зверь шел прямо на меня. Я прикрыл глаза. Тишина. Я знал, что еще жив, потому что чувствовал, как бьется мое сердце. Очень медленно, я приоткрыл глаза. Микки сидел в двух футах от меня, свесив язык, направив вперёд уши, и склонив голову на бок. В двадцати футах за ним был Маклеод. Верхом на лошади.

- Ты рано пришёл.

- Да.

- Что это за сумки?

- Книги из школы.

- Тебе не нужно было их приносить. У меня есть другие.

Большое спасибо за то, что сказал об этом, подумалось мне.

Лошадь Маклеода очень нервничала. Она то отступала, то шла боком и мотала головой, что было странно, потому что уздечка была не сильно натянута. Я посмотрел, есть ли на Маклеоде что-то типа шпор, но их не было. Лошадь была действительно красивой, золотисто-каштановой. Помимо самолётов, я люблю ещё и лошадей.
- Почему она так нервничает? Ваша лошадь?

- Потому что ты здесь. Она не любит незнакомцев. Иди к дому.

Вы, наверное, подумали, каким это надо быть психом, когда я согнулся на девяносто градусов под тяжестью книг. Ну ладно, на сорок пять точно. Как только мне выпадал шанс, я всегда старался поездить верхом на лошади, и, по моим наблюдениям, лошадь начинала нервничать не из-за присутствия безобидного наблюдателя, а чаще из-за того, что чувствовала угрозу от лучшего друга человека, типа Микки.
Через несколько минут я миновал последние группы деревьев, и сейчас, при свете дня, мне открылся весь эффект мыса, с домом на нем, и это было действительно нечто. По крайней мере, вид был. Дом стоял лицом к Атлантике, которая сегодня утром, под ранними лучами солнца, была слегка прозрачно-фиолетовая, с небольшой дымкой у горизонта. Оттуда, где стоял я, казалось, что вершина скалы находится на полпути между небом и землёй. У подножия скалы раскинулись полуостров, гавань, и деревня, которую не было видно, но я знал, что она находиться где-то справа. Между мной и домом пролегала широкая полоса травы, усеянная тут и там  деревьями, корявыми и склонившимися назад.
Дом был стар, вы смогли бы это сказать по тому, как выглядели крыша, окна, и мостик наверху. И было в нём нечто, может из-за того, что он нуждался в покраске, что заставило меня представить, как женщина стоит на его террасе, или ходит вокруг него в течение многих часов и дней, а может быть, и лет, надеясь и ожидая корабль, который уже никогда не вернётся домой. Вот такой это был дом.
Я стоял там, тараща глаза (и отдыхая в который уже раз), когда услышал стук копыт слева позади себя.  Обернувшись, я увидел Маклеода, скачущего от закрытых ворот между двух деревьев в конце  того, что отсюда виделось тропинкой, теряющейся среди деревьев в  противоположном направлении. Затем он галопом проскакал мимо меня к маленькому сараю, пристроенному к другой стороне дома. Спешившись, он завёл лошадь вовнутрь.
Когда он вышел оттуда и подошёл к входной двери, я уже поджидал там.

- Тут открыто, - бросил он коротко.

Я толкнул дверь и вошел в зал, который смутно помнил со вчерашнего вечера. При свете дня он выглядел меньше. Широкие дубовые доски пола, лестница. Никаких ковров, и всего один сундук у стены.

- Налево, - сказал Маклеод, шедший позади меня.

Мы вошли в большую комнату. Если снаружи дом выглядел убого, то внутри все было на уровне. Если вам нравятся книги. Они занимали две стены полностью. Ещё было большое бюро у окна с видом на скалы, стол, и два больших кресла.

- Положи книги туда, на стол, - сказал Маклеод.

На нем были темные брюки, заправленные в грубые ботинки, и серый свитер. Трудно было определить его возраст. Он был худым и спортивно сложенным, но в волосах пробивалась седина, а на той половине лица, которая выглядела не как сырой стейк, пролегали морщины. Может быть, сорок, а может пятьдесят.

Я открыл сумки и высыпал книги. Маклеод повертел их.

- Хорошо, - сказал он спустя некоторое время. Подошел к бюро и открыл ящик.
- Вот тебе бумага. Напиши мне триста слов на любую тему по своему выбору.

Это с ходу ударило по нервам. Я не люблю писать, по крайней мере, для школы.
- Но это не часть, - я махнул рукой в сторону книг, - того, что я должен знать.

- Я думал, ты согласился, что всё будет по-моему.

= Да, но...

- Что но?

- Что я должен зубрить обществознание, математику, латынь и английский.

- Это сочинение по английскому, или такое не приходило тебе в голову? - Пауза. - Разве ты никогда не писал сочинений?

- Уже давно, и, кроме того, они не буду спрашивать этого на экзамене.

- Откуда ты знаешь?

- Они не делали этого на предыдущем экзамене.

- Отлично, Чарльз. Собирай свои книги. Я отвезу тебя к мосту на полуостров.

Между нами повисла тишина, и я возненавидел его. Микки, сидя перед незатопленным камином, нашёл у себя блох и принялся их вычищать. Я же думал о ВВС и о том, смогу ли я за лето так налопаться витаминов и подкачаться, чтобы они поверили, что мне семнадцать. И я знал ответ на этот вопрос. Нет.

- Мы делаем так как я сказал, или вообще никак, - произнёс Маклеод, на случай, если я упустил этот момент.

- Разве я не прояснил это? - Я знал ответ и на этот вопрос тоже. Кто-то хотел узнать, кем он был? Учителем, конечно, на случай, если я забыл об этом. Либо по его, либо никак.

- Хорошо, - сказал я, усевшись за стол.

- Посмотри на меня!

Я упрямо проигнорировал.

- Я сказал, посмотри на меня.

Не могу сказать, что его голос стал громче, но, несмотря на всю мою решимость, я резко и быстро вскинул голову.

- Теперь послушай меня, Чарльз. Я скажу это только раз. Я согласился натаскивать тебя в момент жалости, о чём теперь сожалею. Но я держу свое слово. Если ты будешь держаться своего. Я не собираюсь объяснять свои методы. Меня не интересует твоё мнение обо мне. Меня не волнует, нравлюсь я тебе, или ты ненавидишь меня. Но ты собираешься попасть на экзамен, и в любой момент, если я подумаю, что это не так, потому что ты не выполняешь то, что я задаю тебе, то мы прекращаем всё. Ясно? Принимаешь ли ты это? Потому что, если ты с чем- то не согласен, то лучше остановиться сейчас.

«Жалость» было сказано преднамеренно, и даже разозлившись, я почувствовал это. И мне стало ясно, для чего всё это поддразнивание, это запугивание: он хотел отказаться. Но у него не хватило смелости сказать мне, что он передумал. Такие люди никогда не признают, что поменяли свое мнение. Они заставляют вас сделать это за них. Я сообразил, что в своём роде он действительно выиграл сражение, почти также хорошо, как это делала Глория. Но на тот момент она была для меня не важна. После чего, внутри, я словно стал разворачиваться, словно от чего-то червивого. Я ощущал, как делаю это. Стало не так обидно. Я отступил, по крайней мере, в своих мыслях, и он наблюдал за мной. От его носа к зарубцевавшейся области ниже его рта пролегла линия. Этим он похож на змею, подумалось мне. И его глаза, утопленные в глубине горелой плоти, были так бездонны, словно смотришь сквозь окно в никуда. Я услышал свой голос, раздавшийся, будто, со стороны.

- Я остаюсь.

- Зачем?

Потому что я ненавижу твои потроха.
- Я хочу сдать экзамен.

- Ты уверен?

- Да. Уверен.
Странно, но я внезапно успокоился.

Он кивнул в сторону стопки разлинованных листков.
- Хорошо. Триста слов.

Пока я делал его паршивые три сотни слов, сидя за столом, он уселся в одно из комфортабельных кожаных кресел и снова стал рыться в книгах, которые я принес, а Микки, лежа перед пустым камином, фыркал и дергался, будто во сне гонялся за кроликами, или, что вероятнее, за людьми. Мои трудности были только в том, чтобы тысячу слов оригинального эссе Джейка Родмана, старшего брата Джоуи, свести до трех сотен.
С ним Джейк победил в своей школе, в которой, по счастью, мы с Джоуи не учились, а его гордая мать сохранила. Я уже трижды использовал эссе у трех разных учителей, каждый раз под другим названием, и мне впервые было сказано, что я, наконец-то, показал не только творческий талант, но созревание общественного сознания. Его оригинальным названием было «Почему система должна быть изменена». После того, как Джейк написал его, оно было опубликовано в школьной газете, и команда старшеклассников обсуждала эссе перед собранием учащихся, преподавателей и родителей. Это был по-настоящему большой успех. Его родители так обрадовались, что повезли сына в Европу, а школа уговорила подать заявление о поступлении в Гарвард, куда Джейка и приняли. Разве мог я написать лучше? Джоуи предложил эссе мне, взяв слово, что никто ничего не узнает, когда я уже собирался перерезать себе горло, сидя над чистым листком бумаги, на котором ничего не смог написать. Поэтому я, в целях безопасности, поменял несколько слов тут и там, и использовал.
Молодчина! Когда ещё я получил бы немного голубой ленты почёта [голубая лента - отличительный знак высокого качества]. Даже наши младшие юниоры SDS [Студенты за Демократическое общество - левое студенческое движение в США в конце 60-х.] выглядели впечатлёнными. Это по-настоящему вдохновляло. Так что спустя год, когда мне потребовалось написать ещё один реферат на английском, я поменял еще несколько слов, изменил название, добавил большую цитату, найденную Джоуи в последнем номере «Ramparts» [Политический и литературный журнал, издаваемый в США в 1962-1975гг.], и снова его использовал. И второй раз в жизни получил "А". Учитель английского языка не включил его в школьное обсуждение, поскольку тема обществознания была слишком полна, и, как он объяснил, он был вынужден подвергнуться терапии и урезать чувства, чтобы направить своё либидо, главным образом, на свой психодраматический класс, с который встречался ежевечерне. Это случилось после того, как он заснул в классе, пока мы читали вслух поэму Гинзберга «Вопль» [Ирвин Аллен Гинзберг (1926—1997), американский поэт второй половины XX века, основатель битничества, автор знаменитой поэмы «Вопль» (1956).], и обсуждали её актуальность для современной революции. Один или пара реакционно настроенных ребят посчитала, что поэма тянется, как резина, но ответственные лидеры перекричали их и объяснили тем, что они контрреволюционный мусор и могут покинуть школьный двор, расставшись с некоторыми частями своих тел...

Во всяком случае, либидо учителя было занято другим; он не стал придавать большого значения реферату, я имею в виду читать вслух, или что-нибудь в этом роде, что было довольно хорошо, потому что многие ребята в классе узнали бы его через минуту. Он просто поставил мне "А". Таким образом, успех воодушевлял, и было очевидно, что нет смысла отказываться от хорошей вещи, поэтому я решил опробовать его ещё раз на новом учителе...
Ну, в конце концов пыль осела, мать вызывали в кабинет принципала, а я снова стал посещать школьных психоаналитиков, поняв, что перестарался, и стало ясно, что зерно истины в древнем старом девизе "Умеренность во всем" всё-таки присутствует...

Тем не менее, Квазимодо-Иван-Грозный-Маклеод с ним не сталкивался, а я к тому времени отлично знал его наизусть. Так, время от времени останавливаясь, чтобы похмуриться в сторону камина, или пожевать шариковую ручку для отвода глаз, на случай, если он пожелает заметить это, я разогрел старое блюдо, и готовился его подать.
Это было ошибкой, и я незамедлительно понял, что должен был об этом догадаться. Он молниеносно пролистал сочинение.

- Так, - сказал он, когда прочел его. - Ты задумываешься над социальными вопросами. Кто бы мог подумать.

Казалось, что безопаснее ничего не отвечать.

- Жаль, что твоё понимание основных современных проблем не может сравниться с твоим знанием орфографии и грамматики.

Ну, я мог ответить только одно.
- Грамматика является расистским средством для подавления народного языка.

- В самом деле? Ну, боюсь, что тебе придется либо отказаться от своих революционных принципов, касающихся правописания, либо отказаться от идеи попасть в Святого Матфея. Каково тебе будет там? К таким вещам, как грамматика и орфография они относятся крайне реакционно.

- Я думаю, что Святой Матфей третьестепенное заведение, и практически любой может попасть туда.

- У тебя не получилось.

- Ну, вы же поняли, что я имел в виду.

- Ты имел в виду школу, где мог бы выйти из положения с мусором, которым пользовался в своей прежней школе, к примеру, вот этим.
И он швырнул листы бумаги на стол.

Я осторожно прощупывал.
- Вы хотите сказать, что я думаю неверно?

- Дело не в том, верно или не верно. Не ты это написал.

Прямо в точку. Но как он сообразил? Ни один из остальных учителей, кому я это втюхивал, ничего не поняли, даже последний, пока в первоначальном энтузиазме не принялся читать его вслух в классе, чем вызвал мгновенную обратную связь.

- Не ты же? - Холодные светло-серые глаза впились в меня из-под опухших наростов красной плоти.

- Нет.

- Кто?

- Джейк Родман. Он старший брат Джоуи, моего лучшего друга. Сейчас он в Гарварде.
Я не знаю, зачем добавил это, может быть, чтобы показать ему, что я скопировал не самое плохое, не меньше восемнадцати каратов золота [18-каратное золото - сплав, содержащий 75% золота]. Он удивил меня, издав небольшой смешок, больше похожий на гав-гав.

- Если ты снова когда-нибудь подсунешь мне подделку, в ход пойдут старые правила. Конец. Помни, это твой выбор. Ты хочешь учиться или нет? Ты пришел ко мне. Не я к тебе. Кто должен получить пользу?

После нашего обоюдного молчания он спросил:
- Ты никогда ничего не писал своего?

Это снова заставило нервничать.
- Писал.

- О чём?

Я видел, что не смогу уклониться от ответа, поэтому нехотя сказал:
- Это было о самолете, словно он человек; как он появился и что чувствовал, когда впервые взлетел.

- Ну? Что случилось? Что ты получил за это?

- Учитель сказал, что требуется улучшить и переработать.

- Почему?

Это был случай, о котором мне на самом деле не хотелось вспоминать. Новый преподаватель обществознания проделал тот же трюк, что и Маклеод, сказав, что можно писать на любую тему по желанию. Я и написал о самолёте. Откуда мне было знать, что он окажется фанатичным противником любого технического изобретения, представителем анти технократического лобби?
Ну, к тому времени, когда он дошёл до моего сочинения, это поняли все. Можно было подумать, что сам Боб Хоуп [американский комик, артист театра и кино] выступает там, когда он зачитывал его вслух с выражением и жестами, вставляя между предложениями свои комментарии. Он заставил всех кататься между партами. Это был один из самых великих комических моментов учебного года. Только я не находил его таким смешным. Когда он закончил, достав носовой платок и промокнув глаза, то выдал серьезную лекцию по экологии и природопользованию, как надо жить в гармонии с землей, и что Америка и технократия сделали для разрушения планеты. После чего разорвал сочинение, выбросив его в мусорную корзину, и перешел к следующему...

Даже Волосатая опухоль, который тогда был ещё женат на маме, сказал учителю, что он немного перегнул, после того как с полицией выследил меня на транспортной развязке в Нью-Джерси, откуда я пытался автостопом добраться в Колорадо. (В Колорадо находилась Военно-воздушная академия, и хотя я понимал тогда, что у меня, безусловно, нет никаких шансов туда поступить, из-за возраста, или, хотя бы, из-за отсутствия аттестата об окончании старшей школы; я думал, что смогу вынюхивать там достаточно долго, и быть достаточно близко, чтобы получше узнать подходы туда. Увы, но я смог добраться только до первой после тоннеля заправочной станции [После тоннеля Бруклин-Бэттери, ведущего с Манхэттена])

Маклеод смотрел на меня. Я не мог придумать, что сказать. Я имею в виду, что абсолютно ничего не приходило в голову.

- Ну, почему он сказал, что требуется улучшить и переработать?

Я осторожно выдохнул.
- Он ненавидел самолеты. Знаете, экология, анти технократия, и всё такое. Теперь я могу идти?
Я не знал, прошли три часа или ещё нет, но мне требовалось выйти.

- Даже не через час. Нам придется пройтись по тому, что ты знаешь, чтобы догнать к концу лета, и я должен дать тебе задание на завтра.

В конце концов, спустя час он освободился от меня. По дороге, жутко лая, меня преследовал, и чуть было не настиг Микки, только на этот раз мне пришла в голову мысль - это был всего лишь один шум.
Сожалел ли я, что влез в это? Да, очень. Собирался ли я сказать об этом это в отвратительное лицо Маклеода, и мириться дальше с Глорией и ее двойником - мамой? Нет, если я хотел уйти и поступить осенью.
Я чувствовал себя загнанным в мышеловку.

ГЛАВА IV

Я бы сказал, что все случившееся, которое привело к той ужасной ночи в конце августа, можно разделить на три этапа. Следующие несколько недель, когда казалось, что почти ничего не происходит, за исключением моих ежедневных походов в дом Маклеода, откуда я возвращался, притаскивая назад домашнее задание, были первым этапом.
Все было очень мирно. Даже Глория не вела по мне свой обычный зенитный огонь, занимаясь в то время  своим новым бой-френдом Перси Минтоном (если вы поверите этому имени),  околачиваясь каждый день на пляже, или на лодочном пирсе в течение тех критических часов, пока я выполнял домашнее задание, от которого избавлялся примерно к трём тридцати.
Мать пребывала в своеобразном враждебном молчании. Конечно же, она не знала, куда я хожу по утрам. И впервые в своей жизни я был благодарен, что мир делится на жаворонков и сов, и, по утверждению Барри Гудящего Стула, мать, безусловно, была совой. Она могла встать, то есть привести своё тело в вертикальном положении, в семь-восемь утра, но ей никак не удавалось собраться раньше одиннадцати. Так что, когда я возвращался домой от Маклеода,  и она пила кофе на кухне, или еще неуверенно готовилась к этому, то, наверное, ей нечего было спрашивать, из-за предположения, что я был на пляже или на пристани с ребятами. Когда же она всё-таки интересовалась, я просто отвечал: «невдалеке», и она обычно удовлетворялась этим, потому что одна из хороших сторон сегодняшней жизни в том, что у нас имеется послушное и хорошо прирученное старшее поколение.
Как только они становятся слишком любопытными, то можно использовать слова «авторитарный» и «нарушение баланса отношений», и они, хорошо подготовленные телевизором,  доктором Споком [известный американский педиатр], и всеми теми статьями в журналах о подростках, сразу же начинают чувствовать себя неадекватно. Они понимают, что сделали что-то не так.
Конечно, время от времени, некий глубоко запрятанный инстинкт выбивался на поверхность, и мама, забыв всю свою хорошую подготовку, уточняла:
- Где именно?

И тогда я отвечал:
- На пирсе, - или, - в эллинге, - или что-то ещё в этом роде.

Однажды, под влиянием того самого атавистического импульса, она, указав на книги под моей рукой, спросила:
- С книгами?

- Разве есть ли причина, по которой я не могу заниматься на свежем воздухе и в тишине? - парировал я, добавив в голос побольше ноток обиженной жертвы. Сообразив, что будет подозрительно, если я поднимусь наверх и останусь там на три часа без свежего воздуха, я немедленно ринулся в наступление.
- Черт возьми, - сказал я, направляясь к черной лестнице, - теперь я понимаю, почему дети начинают принимать наркотики, если в единственном месте, куда они могут пойти, начинают задевать вопросы, словно на допросе в ФБР, - и я, словно невзначай, почесал внутреннюю часть локтя.

- Покажи мне свои руки, - в голосе матери было так много паники, что мне стало смешно, хотя я почувствовал себя немного виновато.

- Я чист! - Я высунул руки из рукавов своей толстовки. - Окей?

Она посмотрела и медленно выдохнула. После чего сделала нечто непонятное. Она положила руки на мои плечи.
- Чак, я так испугалась за тебя. Как мне сказать, чтобы ты понял, что от таблеток или уколов, или чего-то такого станет только хуже. Пожалуйста, не делай этого. Пожалуйста.

Мне стало ужасно неловко, и захотелось сбежать.
- Ну что за дела? Зачем вся эта драма? Я и не собирался их принимать.

Неожиданно она села.
- Отлично.

На минуту, мне почудилось, что я почти вернулся в семью. Но, рано или поздно, заявится Глория, и все, что происходит между матерью и мной, пропадёт. Кроме того, и это, в конце концов, заставило меня подняться наверх - мать как я, была не слишком сообразительна, но Глории хватило бы одного взгляда на мои книги, чтобы мне затем пришлось бы вести арьергардные бои на всем пути до моей комнаты. Ответы, которыми я мог в одночасье запутать мать, с Сестрицей Глорией не проканали бы ни секунды.
Конечно, Мег знала, куда я хожу, но, с опаской, я стал доверять ей. Однажды, когда мы встретились друг с другом на пляже, и не было опасности, что кто-то сможет подслушать, она спросила у меня:
- Как там Человек без Лица?

- Жуть.

- Но он готовит тебя к экзамену?

- Да. Я или умру, или сойду с ума от деформации мозга, но я занимаюсь.

Забавно, будучи уже на полпути с пляжа, я сообразил, что совсем не сомневаюсь, что Маклеод, в любом случае, заставит меня сдать вступительные экзамены.
Я присоединился к ребятам у пирса.

- Ты где был? - спросили они.

- Недалеко.

- Да? Недалеко где?

Тот же вопрос, что и у матери, только на этот раз я знал, где был.
- На материке.

- И чё там, на материке?

Я ухмыльнулся.
- Для вас, парни, ничё.

Это была обновленная версия техники Тома Сойера, но она все еще срабатывала. Конечно, если на пути не появится некто сообразительный, кто раскусит этот блеф. Все дело в том, чтобы не дать им время на раздумье. Я прыгнул в одну из больших лодок, арендованных моей семьёй на лето.
- Никто не желает пойти в бухту поплавать?

На данный момент все вопросы ко мне отпали. Появляться в бухте было строжайше запрещено всеми: властями штата, поселка, лодочного клуба, родителями. Два ребёнка утонули там за последние пять лет из-за какого-то глубинного течения, и корабль береговой обороны патрулировал ту область в течение всего лета. Если кого-то ловили там, то сильно штрафовали семью, так что у родителей была двойная причина считать бухту запретной зоной.
Естественно, мы все направились туда. Прежде всего, там мы могли купаться голышом, и, для тех, кто не знает - это, черт возьми, намного лучше, чем натирать то самое в трусах.

Конечно, если бы у меня была голова на плечах, я не стал бы говорить матери одно, а ребятам другое. Все болтают со всеми; родители детей знают мою мать. Рано или поздно, до неё бы дошло, и у меня появились бы неприятности.
Мег узнала об этом и рассказала мне.
Однажды утром на рассвете, что, кажется, стало её любимым временем для разговоров, она вошла и, растолкав меня, вежливо попросила Moкси подвинуться, чтобы она смогла сесть.
Полагаю, к тому времени Мокси на свой лад решил, что она очень даже ничего, и, приняв вид единственного представителя кошачьего приветственного комитета, не шелохнулся, когда она уронила себя на кровать. И если Мег сидит на кровати, а вы в ней, вы сразу это поймёте. Свет - это не про неё.

- Почему бы тебе не сесть на диету? - начал я не слишком вежливо, ещё не совсем проснувшись.

- Не переходи на личности.

- Большое дело.

Она вздохнула.
- Я ненавижу быть толстой. Весь Zeitgeist [англ. The Zeitgeist Movement) — общественное движение. Тут - местное сообщество.] против этого.

Это было еще одно из любимых словечек Волосатой опухоли. Напоминание о нем в этот час только добавило оскорблений.
- Тогда почему ты не перестаёшь набивать рот всякий раз, как только открываешь его? -  я понимал, что говорю как Глория. – Чего тебе?

Но Мег просто сидела в своей белой ночной сорочке, и не смотрела на меня. Две крупные слезинки скатились по ее щекам.
Я почувствовал себя мерзавцем. Я даже не знал, что могу такое чувствовать. Я подумал, что после всего нужно сказать ей, как я люблю её, с жиром, или без жира - нет разницы, и, возможно, стоит обнять её, или что-то подобное. Но все, что вертелось в голове в тот момент - я хам, заставивший её плакать, тем более что она единственный член семьи, которому на меня не наплевать.
- Ну, ладно, Мэг, прости меня. Не плачь.

Она вытерла лицо и нос краем своей ночной сорочки.
- Не важно, - сказала она, конечно же солгав.

- Я люблю тебя намного больше Глории.

- Ты не говорил так раньше.
Это было не так.

- Зачем ты пришла?

- Чтобы помочь тебе придумать убедительную для родителей и сплетников причину, по которой ты каждое утро бываешь на материке, и почему лжёшь об этом матери.

- Зачем? Что случилось?

Мег шмыгнула носом.
- У тебя есть бумажный платок?

- Есть немного в том ящике.

Она встала, вытащила пригоршню, и вернулся на кровать.
- До сих пор ничего не случилось. Но это всего лишь вопрос времени. Дети думают, что ты ездишь на материк покурить травки, а мать - что ты занимаешься под деревьями. Глория сейчас тобой не интересуется. Но, думаю, как только она начнёт нервировать Перси, и тот сбежит, ты знаешь, что случится: Глория ВСЁ своё внимание обратит на тебя.

- Если бы она могла удержать своих бой-френдов, то исчезла бы навсегда  из моей жизни. Хочу, чтобы она или сбежала бы, или вышла замуж. Но любой парень, который окажется рядом с ней, должен пожелать себе смерти.

- Вот если бы она смогла подцепить его на крючок, я имею в виду - окольцевать, и все такое, за то время, пока он не охладел к ней, то у неё всё было бы окей. Беда в том, что как только они появляются, то тут же хотят сбежать. Так было и со Стивом, и с Питом, и с Биллом и Майком. И это всего за два последних лета.

Это правда. Глория в бикини была одной из самых больших живописных достопримечательностей северо-восточного побережья. Ходил даже слух, что ей приплачивает местная торговая палата, но я никогда не покупался на это.
По мне, так ей лучше носить нечто больше, чем две узенькие полоски и повязку, но я не хочу прослыть ботаником, поэтому и не говорил про это раньше.
Сейчас же я сказал:
- Мне не хочется, чтобы она голой танцевала у столба. Почему мать её не остановит?

- Потому что не может. А если попытается, то получится один ужас. Кроме того, мама и сама очень хорошо смотрится в бикини.

- Какая тут связь? - Но в тот же момент как произнёс это, я понял, что связь, на самом деле, была довольно явной.

- Мать любит думать о Глории, как о себе самой.

- Выбрось это из своей башки! - сказал я сердито. - Глорию, то есть. Мать, по крайней мере, так не поступает. Просто когда она рядом с Глорией...

- Да, я знаю.
В голосе Мег прозвучала такая печальная нотка, которая дала мне понять:  пока я думал, что не такой как все, она думала то же самое.

- Почему она любит нас меньше Глории?

- Не знаю. Меня, может быть, потому что толстая.

- Да ладно, Мегси. Ты знаешь, что это не так. Кроме того, я не толстый, но меня она любит совсем не больше.

- Правда.

Я почти почувствовал, как Мэг слегка просияла. И мне хотелось увести разговор в сторону от матери.
- Всё равно, Барри Гудящий Стул думает, что ты великолепна.

Мэг оживилась еще больше.
- Да. Он такой. И он мне нравится. Хочу, чтобы он почаще был рядом с мамой.

На что я расхохотался вслух.
- Барри не в ее вкусе. Не достаточно умный.

- Тсс! - сказала Мэг. - Ты хочешь, чтобы мать или Глория пришли сюда? И Барри хватает мозгов. Он просто не ходит повсюду, демонстрируя, какой он интеллектуал. И для тебя, Чак было бы очень хорошо, если бы он стал нашим отчимом.

- Я не нуждаюсь в отчиме, и не хочу ещё одного. У меня их было предостаточно.
Я не знаю, почему меня разозлило то, что она сказала, но я почувствовал гнев.
- Смотри, светает. Мне нужно вставать, потому что Маклеод любит давить на кнопку с утра пораньше, и я не хочу, чтобы кто-то проснулся, когда буду уходить. До сих пор мне это удавалось. Тебе лучше вернуться к себе.

- Отлично.

Она встала и пошла к двери. Но, перед тем как открыть её, повернулась.
- А как насчет Маклеода? - прошептала она. - Для мамы.

- Ты с ума сошла, Мэг? Ты шутишь. Ты видела его? Посмотри, разве мать захочет, ну, ты понимаешь, о чём я?

Мег вздохнула.
- Нет, думаю, что нет. Хотя порой мне жаль, что мы не рождены быть слепыми.

- О чём ты? Кому хотелось бы родиться слепым?

- Если бы мы рождались такими, то не знали бы ничего другого, и не чувствовали себя обделенными. Тогда никто бы не судил по тому, кто как выглядит.

Она открыла дверь, выглянула, а затем выскользнула наружу.

Это было необычное соображение, и я обдумывал его по пути к дому Маклеода. Я не смог больше заснуть, раздумывая над сказанным Мег, и Мокси, прежде чем выскользнуть в окно, пожелал побольше ласки и общения, так что я поднялся раньше обычного, и прибыл к дому Маклеода без четверти восемь.
Обычно, когда я входил в комнату, в которой мы всегда занимались, он уже был там. Сегодня утром его там не оказалось. Его не было и в сарае, куда я зашёл посмотреть. Лошадиное стойло пустовало, и я догадался, что он все еще катается верхом. Он так загружал меня занятиями, что я не мог расспросить ни о лошади, ни о чём-нибудь другом. Лишь одна работа, работа, и работа. У меня постоянно создавалось впечатление, что если я спрошу нечто личное, например, что вы делаете все остальное время? или, это правда, что вы пишите порно? или, вы преподаёте? то он вышвырнет меня вон (он никогда не ответил ни на один вопрос, а может быть, я сам не облекал слова в форму вопроса. В конце концов, кто у кого должен был спрашивать?). Я понимал, что он говорил правду, когда он заявил, что сожалеет о том, что ввязался, потому что он совершенно очевидно демонстрировал это -  когда я не мог вникнуть в суть его объяснений, например, не мог выполнить любого из очень больших заданий, выданных им, или случайно обронил «Эней, конечно же, был напыщенный осёл» - тогда он бросал на меня один из своих ужасных взглядов, словно я сделал нечто непристойное.
Из-за паршивого экзамена, но и ещё чтобы не дать ему удовольствия избавиться от меня, я придерживался своей линии, предписывающей держать рот на замке. Хотя, по- настоящему было обидно, и в некотором смысле, это была потеря, так как на протяжении многих лет я на самом деле смог усовершенствовать технику по отваживанию учителя от желания вступать в конфликт из-за не выполненного домашнего задания, или из-за незнания ответа на вопрос, заданный тебе.

В школе, в которую я ходил, считалось, что если учитель не подхватывает любую тему, вносимую учеником, то это разрушает и подавляет личность ребёнка. Скажем, если вы не знаете верных дат Гражданской войны, то просто говорите, что не можете собраться мыслями из-за разрушительного воздействия промышленности на экологию, или из-за ужасной несправедливости избирательной системы, или из-за расистского характера образования, или из-за войны во Вьетнаме, или из-за чего-то ещё, и если у вас имеется кое-какой навык, то, вероятнее всего, вам никогда не придётся снова возвращаться к той теме. Одна девушка умудрилась так наглядно и убедительно представить даты в качестве авторитарного подхода к образованию, что учитель больше никогда не спрашивал ее об этом. Некоторым хиппи удавалось подобное вплоть до выпускного, после чего, конечно (если они понимали, что будут изгнаны регентами из университета [регент - член правления в некоторых американских университетах ]), они бросали учиться в качестве протеста против истеблишмента. Был только один учитель, который не соглашался с этим, и был достаточно невежлив, приставая к вам до тех пор, пока не становилось ясно, что вы понятия не имеете, о чём он говорит, не читали задание, и не можете понять его вопросов. Поэтому мы устроили тайное сборище, после которого ребята вернулись домой с такими симптомами нервного перевозбуждения, что родители созвали свою встречу из-за этой чрезвычайной ситуации, после которой отправились маршем протеста в школу. Учитель был уволен.
Но Монстр Маклеод, очевидно, придерживался старых фашистских методов, поскольку давил мне там, где болит; и Святого Матфея, безусловно, по-настоящему волновало, как много вы знаете об этом благочистивом осле Энее и его надоедливой подружке Дидоме, которая все больше и больше напоминала мне мать, когда той хотелось, что бы я сделал что-нибудь - я понимал, что с этим придётся жить.

Но, возвращаясь в то утро: я обшарил сарай, разглядывая упряжь, развешенную на стене, и вдыхая запахи сена, лошади и кожи. Там была лестница, ведущая на чердак, по которой я залез и провалился в сено. Это было действительно здорово. Я лег и перекатился словно щенок. Сено щекотало нос, рот, и живот, там, где задралась рубашка.
Затем я поднялся и нырнул в другую сторону, где выглянул из низкого квадратного оконца с открытыми ставнями. Оттуда вид был получше, нежели из дома. Отсюда можно было разглядеть весь изгиб береговой линии: деревню, расположенную ниже и справа, лодочный пирс, пляж, и за ним скалы, где сосны и ели спускались прямо к воде. Всё было красивым и спокойным. Спустя время я улёгся  на живот в сено и уставился в окно. Воздух, более свежий и прохладный, чем внизу возле нашего дома, имел привкус соли. Я сложил руки под подбородком и закрыл глаза, пытаясь понять, смогу ли одновременно ощущать запахи соли и сена...

Я решил покататься на лошади Маклеода и уже собрался положить на неё седло, когда заметил, что она примерно в четыре раза больше обычной лошади, и похожа на слона, чьи уши, торчащие над стойлом, становились всё больше и больше, а глаза зажглись ярко-красным, и она собралась убить меня. Для чего загнала меня в угол, дико заржала, и, приподнявшись, лягнула меня в бок своими копытами. Я был в ужасе, но и недоумевал, почему я ещё не мертв, потому что её копыта, похожие на лезвия, достигали меня, но, вместо того, чтобы отхватить у меня полголовы, только толкали под рёбра, словно кулаки.  И потом я по-настоящему испугался, потому что эта вонючая лошадь оскалилась и заговорила, словнов отвратительной телерекламе. Она сказала голосом Маклеода:
- Проснись, Чарльз.

Я открыл глаза. Надо мной стоял Маклеод.
- Прости, что побеспокоил тебя, - сказал он холодно.

Я всё ещё соображал, что он делает в моей спальне, и как, интересно, я смог провести его домой, чтобы мать, или Глория не увидели, когда он произнёс с сарказмом:
- Ну, когда же ты придёшь в себя?

Я сел, увидел сено, а затем почувствовал себя дураком. Маклеод прошёлся по чердаку, подошел к краю, упёрся там руками, и спрыгнул вниз. Ловко. Я решил последовать за ним.

Он оглянулся.
- Воспользуйся лестницей.

Но я, конечно же, поступил не так. Моё приземление оставляло желать лучшего. Я упал на спину и из меня вышел весь воздух. Это было ужасно. Я чувствовал, что тону. Я не мог вздохнуть. Смутно я увидел, как Маклеод обернулся, посмотрел на меня, а затем вернулся. Он взял меня на руки, перегнул, и начал хлопать по спине. Неожиданно, я задышал.

- Ты в порядке? - спросил он, когда я встал, втягивая большими глотками воздух.

Я кивнул.

- Кажется, у тебя мания выбирать способы попадания в беду. В следующий раз делай то, что я говорю.

- Да, - я чувствовал, что не могу спорить.

- Ладно, пошли. Я не могу завести сюда Ричарда, пока ты тут.

Мы двинулись к выходу.
- Что вы имеете в виду? - Спросил я, завидев пустое стойло.

- То, что сказал. Когда я завел Ричарда сюда, он пришёл в бешенство. Заржал, встал на дыбы и попытался вырвать вожжи из рук.

- Так вот что я слышал! Я о том, что когда заснул, оказался в стойле с Ричардом, и он поднялся на дыбы, заржал, и попытался меня убить.
Моя голова прояснилась.
- Вы хотите сказать, что, хотя я был наверху среди сена, он понял, что я там?

- Ничего необычного. Лошадь не пойдёт по опасному мосту, даже если для всадника он выглядит совершенно нормальным. Помни об этом.

- Но что напугало его?

- С ним плохо обращались. Все люди пугают его, как ты выразился.

Я остановился перед дверью.
- Но с вами то он в порядке.

- Сейчас да. Мне потребовались недели, чтобы моё присутствие рядом не обращало его паническое бегство, и не вызывало недоверия, и ещё больше времени, чтобы оседлать его.

- Вы знали, что он такой, когда купили его?

- Конечно.

- Так зачем вы купили его?
Я скакал вперед своими вопросами, стараясь узнать как можно больше, чтобы по-новому взглянуть на Маклеода. Я думал, что будет трудно представить его приручающим испуганное животное, но к моему удивлению, это оказалось не так. И, конечно же, в тот момент, когда я пришел к такому выводу, он замолчал.

- Думаю, что пресс-конференция на сегодня закончена. Тебе удалось задержать наш урок на полчаса, поэтому ты не должен чувствовать, что это было напрасно.

Но я ещё не полностью закончил.
- Как вы узнали, что я там?

- Это логичный вывод.

Он сказал это так прозаично, что мне захотелось рассмеяться. Когда мы вышли из темноты сарая на солнечный свет, я взглянул на него. В эту секунду он смотрел на меня сверху вниз, слегка улыбаясь. Это была хорошая улыбка, но я получил возможность в полной мере лицезреть его обгоревшую сторону. Я отвернулся.

- Возвращайся в дом и начинай переводить с того места, где остановился в прошлый раз.

Его голос на этот раз был другим, холодным, что заставило меня задуматься, видел ли он, как я отвёл от него взгляд. Я на секунду взглянул на него, перед тем, как он развернулся и направился прочь, и понял, что он видел это.
Я понаблюдал, как он идёт к дереву, где был привязан Ричард, затем вошёл в дом и открыл Вергилия, желая, чтобы он не видел моей реакцией, оказавшейся такой откровенной. Я был немного удивлен, потому что одним из преимуществ тупого взгляда всегда было то, что никто не мог сказать, о чем я думаю. Это доводило Волосатую опухоль, потому что все его ученики твердили ему, какой он проницательный. Когда он появился, со своим эго, которое было немного больше, чем у матери и Глории, то сразу направил свой радар-излучатель на меня. Я же просто пялился на него, будто он говорил на языке Чокту [Чокту - индейское племя], и излучаемые им волны возвращались назад.
Но Маклеод не то что Волосатая опухоль. Он по-настоящему удивлял меня. Когда он вернулся в дом, всё словно вернулось на круги своя, Вергилий на льду, и так продолжалось в течение следующей недели или около того. Время от времени он выдавал что-то сухое и смешное, и я смеялся, и на минуту мы оказывались на одной волне. Он начинал мне нравиться, затем нравился ещё больше. Потом бац! Внезапно он замерзал, и я возвращался в тундру.

- Он тебе нравится? - Спросила Мег в одном из наших предрассветных разговоров.
К этому времени Moкси воспринял Мег как кровного родственника и мурлыкал, когда она проводила пальцами вверх-вниз по его спине.

- Да, - сказал я с неохотой. - Он ничего, по крайней мере, иногда.
Это было смешно, но даже Мэг мне не хотелось признаваться в том, что я чувствовал.

- Какой он?

Теперь вы понимаете, почему я нахожу женщин утомительными. Это очень женский тип вопроса.
- Какого черта, я знаю, какой он? Это тупой вопрос.

Мег ничего не сказала, что я всегда нахожу подозрительным у женщин. Обычно это значит, что они попробуют еще раз.
Я оказался прав. Мег спросила:
- Нравишься ли ты ему?

- Тебя исключили из инквизиции? Ты, случаем, не из ФБР?

Но, тем не менее, это был интересный вопрос, и один из тех, над которым я не задумывался.
Я имею в виду, что меня обычно больше интересовало, что я думаю о людях, чем то, что они думают обо мне, за исключением, естественно, таких важных персон, как мать и Глория, где ответ имеет большое влияние на моё комфортное существование. Даже мои отчимы не изменили этого. С одной стороны, это был своего рода договор с матерью, который уменьшал альтернативу: я им либо нравился, либо они делали такой вид. С другой стороны - мне было все равно. Кроме того, если вы подросток, сложная задача заставить любого представителя старшего поколения признаться в том, что вы ему не нравитесь. Это против их принципов. Факт! Вы можете неделями потеть от мысли как лучше достать взрослых, и придумать что-то действительно новое и вопиющее, и ваша шалость будет понята. Чем хуже она, тем больше шансов прослыть идеалистом, реагирующим на невосприимчивость общества. Я имею в виду, разочарование в нём. Джоуи клянется, что знает мальчика, который так разозлился на просьбу (вежливую) вынести мусор, что тут же вывалил кофейную гущу, растёкшееся желе, детскую блевотину и все-всё прямиком на новенький ковёр в гостиной перед Богом и остальными. Первое, что случилось следом - его отец извинился за то, что столь нечувствителен к его потребностям. Его мать расплакалась и сказала, что это ее вина, а на следующий день он получил новый велосипед, который страстно желал. Так зачем волноваться по этому поводу?
Но не хватало воображения представить Маклеода, выглядевшего виноватым или извиняющимся.
Все, что я смог вызвать, так это пугающий взгляд, не оставляющий сомнений в том, кто кого переиграет в восьмёрку [Восьмёрка или Пул 8 - разновидность игры на бильярде]., и сухую полуулыбку, исчезающую так быстро, как в тот день в конюшне. Нет, решил я, я ему не нравлюсь. По правде, он должен меня ненавидеть. Эта мысль заставила меня почувствовать странную  печаль.

Должно быть, я задумался об этом на следующий день, когда мы обсуждали немного ужасную обличительную речь Вордсворта [William Wordsworth, английский поэт-романтик конца XVIII - начала XIX веков, автор «Поэм о Люси».], льющего слюни над слабоумным ребенком по имени Люси, потому что Маклеод отложил книгу и сказал:
- Если мое лицо так сильно беспокоит тебя, то можешь пересесть за стол у окна.

Тогда я понял, что смотрю на него, и почувствовал, как вспыхивает мое лицо.
- Меня это не б-беспокоит. Я имею в виду, мне ж-жаль... Я не х-хотел...
Смущение взяло верх. Я не смог продолжать.

Он встал и подошёл к окну, засунув руки в карманы. Наступила жуткая тишина. «Сейчас выгонит»,  подумалось мне. Всё, конец. Но, никогда не следует говорить никогда, или думать так, потому что,  даже если что-то поразило ваше воображение, то это может и не случиться.

МакЛеод сказал:
- Мне очень жаль. Я не должен был этого говорить. Заверши свой комментарий к поэме.

Должно быть, я действительно расстроился. Чего мне больше всего хотелось сделать, так это сказать ему, что я как-то даже не думал о его лице.

Я попытался вернуться мыслями к Люси, что едва удавалось при самых благоприятных обстоятельствах. Но я не смог сосредоточиться.

- Ну?

- Ваше лицо меня не беспокоит, - выпалил я, сообразив, что сказанное мной - правда.
Я даже не обращал внимания на его увечье, не так, как в тот день в конюшне.
- Я больше не думаю об этом.

Он сидел на подоконнике, глядя на свои скрещенные ноги.
- Тогда о чем ты думаешь?

Я хотел сказать ему, но не знал, как. Я имею в виду, я очень хорошо усовершенствовал технику, как кого-то игнорировать, или от кого-то избавиться. Но я не знал, как начать разговор о том, что интересовало меня: действительно ли я нравлюсь ему, потому что это было то же самое, как сказать ему, что он нравится мне. Это замешательство, вызванное важными открытиями, возникло как раз посреди обсуждения. Все замерло, пока я пытался прояснить эти вещи. Одно было совершенно точно: раньше я никогда никому, особенно взрослому, не пытался сказать, что он мне нравится. Слова накапливались в горле, и я почти почувствовал, что мои глаза вот-вот вылезут из орбит. Но так ничего и не прозвучало.

- Не бери в голову. Я не хочу вторгаться в твою личную жизнь. Продолжай с Люси.
Он вернулся к столу и остановился, глядя на своё отражение.

Я действительно пребывал в смятении, словно кто-то включил пропеллер где-то в моем животе. Не зная, что сказать, или, вернее, не зная, как сказать то, что я хотел сказать, я посмотрел в книгу и проворчал:
- То, как он продолжает с Люси, это хуже, чем Гумберт Гумберт с Лолитой. Я так думаю.

Но я сам не понял, что имел в виду.

Последовал взрыв смеха.
- О, мой Бог, - сказал Маклеод, приложив руку к глазам.

Я почувствовал себя довольно умным.
- Вот дерьмо, правда?

Я сразу понял, что зашел слишком далеко, хотя видел, что ему по-прежнему смешно. Я поспешно сказал:
- Я имею в виду, что все эти вещи о Люси глупы, вам не кажется?

- Нет, но для твоего возраста это неудачный выбор. Они должны были понимать. Кстати, попробуй подобрать синоним к слову «дерьмо».

- Это законное выражение подлинного чувства, - процитировал я благочестивое изречение Волосатой опухоли.

- А также лень. Когда ты найдёшь десять синонимов или разумных заменителей, то сможешь использовать их. Пока же, как часть твоего задания на завтра, найдёшь несколько его латинских эквивалентов, и просклоняешь их, а затем у Вергилия посмотришь, как они используются, и насколько часто.

Я разозлился.
- Это очень много работы. Кроме того, вы уже дали задание на дом.

- Но ограниченный словарный запас является серьезным препятствием. Я должен предостеречь тебя от поступления в Святого Матфея при таком серьезном недостатке.

Я посмотрел на него, слишком раздражённый, чтобы помнить о своём смущении. Я понял, что он хорошо и со знанием дела посмеялся надо мной, но старался не показать этого.

- Кстати, - спросил он. - Кого ты процитировал только что?

- Волосатую опухоль, - сказал я, не подумав.

- Что?

- Это мой прошлый отчим.

- А сколько у тебя их было?

- Два. Ещё был первый муж матери, до того, как я родился. Меня ещё не было. Он отец Великолепной Глории.

- Ты так нежен к которой.

Я решился на опасный шаг.
- Я думал, вы никогда не заканчиваете предложение местоимением.

- Я тоже могу процитировать, - сказал он невозмутимо.  - Существует определенный тип неповиновения, случившийся здесь, и который я не потерплю в дальнейшем.

Я не смог сдержать усмешки.
- Ведь вы же это не серьёзно, насчёт тех латинских слов, правда, мистер Маклеод?
(В нашей школе в Нью-Йорке учителя, в качестве большого одолжения нам, позволяют звать их по именам. Демократия и все такое. Мне даже в голову не приходило провернуть подобное с Маклеодом.)

- О, да. Серьёзно. На случай, если ты вновь захочешь использовать своё любимое слово.

Я громко вздохнул. Это действительно противоречило моим принципам не поддаваться взрослым. Но, так или иначе, у меня было сильное чувство, что из нас двоих, он точно не пойдёт на уступки.

- Отлично. Я постараюсь не забыть об этом. «Ангелы не могут большего», - сказал Маклеод, подходя к книжному шкафу.

Я собрал свои вещи.
- Это из стихотворения?

- Да.

- Эта фигня всегда вгоняет меня в тоску.

Он вытянул объёмистый том.
- Ты любишь самолеты, не так ли?

- Конечно.

Он вернулся назад, перелистывая страницы.
- Как тебе это, - сказал он, и прочитал вслух:

О, я выскользнул из неприветливых уз земли, [стихотворение "Полет ввысь" Джона Гиллеспи Маги-младшего (1922-1941), американского лётчика и поэта. Перевод, кроме первой строчки сонета и названия - не мой, найденный на просторах инета]

И в небо взмыв на серебристых крыльях

Высоко к Солнцу, где купаясь в облаках,

Пронзенных яркими лучами, — сотни трюков,

О коих и мечтать вы не могли, исполнил я  —

Вальсировал, парил, взметался, реял,

В залитой светом тишине за ветром гнался,

Кружил мой пылкий истребитель в залах неба...

Все выше в раскаленной синеве

Мы поднялись легко и грациозно

В такую высь, куда уж невозможно

Ни жаворонку, ни орлу достигнуть —

И вот, в безмолвии священном воспаря

В той неприкосновенности пространства,

Я, руку протянув, коснулся лика Бога.

 

Это было странным, то, что он сделал для меня. Дрожь пробежала по спине, и последовали небольшие вспышки в голове и животе. Пересохло в горле. Маклеод смотрел на меня.
- Вот, - сказал он, протягивая книгу. - Возьми.

ГЛАВА V

Было уже больше двенадцати, когда я вернулся домой. Маклеод задержал меня на полчаса позже обычного, хотя, если подумать, я не жалел об этом. Я просто не понял, как быстро пролетело время. Но чувствовал голод. Дом был блаженно пуст. Мне нравятся пустые дома или комнаты. Однажды я сказал об этом одному из пяти школьных психологов, и он так расстроился, что все они разразились свежей порцией тестов Роршаха, заставив меня пройти их заново. Я выполнил все их трюки и ответил на все дурацкие вопросы, и мне по-прежнему нравятся пустые дома и комнаты, особенно те, в которых нет моих родственников, за исключением, возможно, Мег.
Чувствуя умиротворённость и стремясь ещё раз взглянуть на это стихотворение, я наливал себе молоко, когда входная дверь-экран со скрипом открылась, и вошли Великолепная Глория и Гадкий Перси.
- Привет, - сказала Глория, излучая дружелюбие.
После чего выдала мне большую улыбку, и я сразу понял, как распределялись наши роли: она Выбором Народа [популярная американская премия, которая присуждается деятелям поп-культуры по итогам зрительского голосования] признана Старшей Сестрой года. Я же, как обычно, признан Неблагодарным младшим братом. Мать была неблагодарной Родительницей. Мег - неблагодарной Младшей Сестрой. Вот какой сюжет складывался на данный момент. Но так как я был единственным присутствующим участником кастинга - это означало, что бремя Неблагодарности, которой была постоянно окружена Глория, ляжет, главным образом, на меня. Я пил молоко и внимательно наблюдал за ней из-за стакана, чтобы увидеть, как будут развиваться события дальше.

- Перси, это мой младший братишка, Чак.

Он тряхнул головой, чтобы отбросить длинный локон.
- Привет, чувак.

Я помахал рукой.
- Привет, - сказал я, покончив с молоком.

Глория глянула на книги, которые я разложил на столе.
- Чак пытается поступить в Матфея, - пояснила она дружелюбным тоном.

Перси откусил от пончика, который Глория достала из банки.
- Любой может сделать это, - пробормотал он с набитым ртом, демонстрируя множество зубов и влажное тесто. Затем он проглотил.
- В чем твоя проблема, чувак?

- Чак не академического типа, - сказала Глория, покусывая морковь, и по-прежнему приглядываясь к книгам.

Моя роль уже начала складываться. Теперь я был не только Неблагодарным Братом, я был ещё и Умственно Отсталым Братом.

- Перси поступил в Принстон, - сказала Глория (как будто мы этого не знали), разворачивая верхнюю книгу так, чтобы можно было увидеть название на корешке.

Я вдруг понял, что это книга Маклеода, и, судя по всему, там может оказаться его имя, а затем Глория, почуяв настоящую интригу, попытается раскрыть ее.

Обычно, я соображаю медленно. Но руки Глории были уже на обложке книги, собираясь её открыть, и  в голове зазвучал звон аварийного колокола. В руках у меня была упаковка с молоком, которую я намеревался убрать в холодильник, и я швырнул её.
Молоко разлетелось по всему полу и по ногам Глории. Выбор народа Старшая Сестра исчезли в тот же миг, как только появилась настоящая Глория.
- Ты, неуклюжий придурок, - закричала она своим лучшим из сверхъестественных голосов. - Ты вредоносный идиот. Ты сделал это намеренно.

- Черт возьми, мне очень жаль, - я сунул книги под мышку и направился к задней лестнице. - Но если ты прямо сейчас смоешь, то пятен не будет, так все говорят.
Я открыл дверь на лестницу.
Перси Последователь хлопал по своим шортам тряпкой.
- Паршивая координация, - пробормотал он. Но при этом как-то странно посмотрел на Глорию, и кто мог его осудить? Возлюбленная Америки, голосом, скрипевшим, как несмазанная ось, перечисляла, какие лакомства из магазина ожидают меня, как только мать окажется в курсе моего последнего прегрешения.

- Ты сделал это намеренно, - говорила она, уставившись в пол и вытирая свои сандалии. - Я знаю тебя, Чак Норштадт, это твой ловкий способ отвлечь мое внимание. Ты поступал так и раньше. И не думай, что я не найду того, что ты скрываешь, и не расскажу об этом матери. Я обязательно сделаю так, а потом тебе придётся ползать, чтобы вымолить прощение.

Я действительно не смог бы написать ее часть роли лучше, чем она сама, продемонстрировав Перси, кому он готовится отдать своё сердце. Что только доказывает то, о чём все говорят: я не очень сообразительный. Если бы я был таким, то отдал бы все, чтобы убедить Перси, какое сокровище он собирался приобрести. Если повезет, они бы сбежали, или, по крайней мере, он отвлекал бы на себя ее внимание. Вместо этого, я не смог сделать ничего более дельного,  как приковать её внимание к себе, словно я планировал это неделю.
Ее голос следовал за мной вверх по лестнице. Я закрыл дверь и подставил под неё стул, потому что двери в доме не запирались, и в этом настроении Глория, не колеблясь, могла ворваться ко мне в комнату. А затем уселся за маленький стол, служивший мне партой, и стал проклинать свой идиотизм. Все эти замашки старшей сестры заставляли меня видеть во всех её действиях только самое плохое. Она сама по себе была противной, и не могла никого обмануть. А эта фальшь только ухудшала всё.
Я посмотрел на книгу Маклеода, и, перевернув, открыл её, и, конечно же, там стояло его имя: Джастин Маклеод. После чего я чуть не упал, потому что под его именем была надпись: школа Святого Матфея. А затем шла дата, I958 год.
Я сделал несколько поспешных выводов. Он, конечно, не мог быть студентом в 1958, ведь это было всего тринадцать лет назад, так что он, вероятно, преподавал там.
Я напряг свою память, вспоминая, что он говорил о школе – в действительности ничего, кроме случая в начале, когда он дал понять, что попасть туда не так уж и сложно.
Но настоящая загадка - почему он не сказал, что он оттуда?
Я пролистал страницы и нашел то стихотворение. Оно называлось "Полёт ввысь", и его автором был Джон Гиллеспи Маги. И даже простое чтение про себя, не голосом Маклеода, который хорошо его прочёл, создавало тот же самый эффект. Этот Маги действительно понимал толк в полете. Я дважды летал на небольших одномоторных самолётах. Никто об этом не знал. Я просто взял денег из своих сбережений, сел на поезд на Лонг-Айленд [Имеется в виду пригородная часть Нью-Йорка, на острове Лог-Айленд], в то время, когда мне положено было находиться в школе, и поехал к частному аэропорту на Острове. Это были два самых лучших дня в моей жизни.

* * *

Через час или чуть позже раздался стук в дверь моей спальни.
- Это я, - сказала Мег.

Я встал и впустил её.

- Ты сделал это, - сказала она мрачно. - Чарльз, ты поступил не очень умно.

- Есть что поновее? - произнёс я с сарказмом.

- Что случилось?
Она, вся в песке, плюхнулась на кровать.

- О чём это ты, что случилось? - сказал я неприветливо, но сердце мое упало.

- О том, что я играла внизу, у бухты с несколькими детьми, когда увидела нашу Глорию с  двойным шоколадным мороженым с зефиром, и она сказала, что оно для меня. И я поняла, что ей что-то нужно.

- И поэтому, полагаю, ты, конечно же, отказалась от мороженого.

- Нет, - печально произнесла Мег.

- Может быть, ты тоже не такая сообразительная.

- D'accord [Согласна, франц.], - Мег высокого мнения о своём французском, на котором она болтает с Барри Гудящим Стулом, жившим несколько лет в Париже.

- Что это значит?

- То и значит.

- Чего хотела Глория?

- Она хотела узнать, как бы невзначай, занимаешься ли ты с кем-то, и если да, то кто.

- То с кем.
Железный подход Маклеода к грамматике начал оказывать свое воздействие.

- Молодчина! Он, должен быть, хорошо учит, раз вбил это в твою башку.

- Большое спасибо! Он такой. И что ты ей сказала, Мег?

- Я сказал ей, что ты занимаешься самостоятельно, но постараюсь как-нибудь утром обнаружить убежище, где ты наслаждаешься тишиной и покоем. Думаю, что она мне не поверила.

- Ещё бы, если ты всякий раз  краснеешь, как лобстер, когда плачешь, или врёшь.

- Я ничего не могу с собой поделать. Разве я виновата, что честная?

- Можно, если помнишь, что делаешь для дела.

- Никакого отношения это к делу не имеет. Она также сказала, что одну из твоих книг никогда раньше не видела, и спросила, чья она может быть.

- Ну, это только доказывает, как я и думал, что она шарит в моей комнате, пока меня там нет. Откуда бы она узнала, моя это книга, или нет? И что ты ей сказала?

- Я сказала, что, по-моему, это  книга Пита Лэнсинга.

«Старина Пит», подумалось мне. Сначала его джинсы, а теперь и его книга.
- Она поглотила это?

- Не думаю, и я тоже сделала бы это с трудом, знай я, что это книга; она сказала, что трудно представить, чтобы Пит интересовался антологией поэзии.

Я вспомнил, как она развернула книгу и пыталась прочесть титульную надпись.
- Паршивая шпионка, - пробормотал я.

- Я сказала, что ему её тоже кто-то одолжил.

- Спасибо, Мег, это было ловко.

- Я тоже так думаю. Но все равно, она будет проверять. Посмотри, я обо всём подумала. Ты смог бы заниматься у Маклеода? Это решило бы кучу проблем. Тогда ты бы оставлял все свои книги там, и пусть Глория наподглядывается  всласть. Мама же думает, что ты дышишь свежим воздухом, и кому какая разница, куда ты там заглядываешь по пути?

- Маклеоду.

- Ему не всё равно?

- Нет. Он едва может дождаться момента, чтобы избавиться от меня.

- Ты думаешь, что не нравишься ему?

Вот мы и снова вернулись туда же. Старый вопрос.
- Откуда, черт возьми, мне знать?

- Ладно, ладно. Не кипятись.
Она встала. Песок посыпался с неё на ковёр.
- Я не знаю, почему ты так разнервничался.

- Потому что я не знаю, разрешит ли он мне оставаться там и заниматься. Но если у меня это не получиться, то, рано или поздно, Глория узнает обо всём, потому что я часто пользуюсь его книгами. И тогда об этом узнает и мать.

- Спроси у него, - твёрдо сказала Мег. - Что ты теряешь?

Я знал ответ на этот вопрос, не задумываясь.
- Всё.
Я сделал паузу.
- Вот ты всегда спрашиваешь, нравлюсь ли я ему. Ну, иногда мне кажется, что да, иногда - нет. Но я точно не хочу раскачивать лодку, пытаясь выяснить это. И просить его позволить мне заниматься в его доме, то есть быть там целых шесть часов, это может стать последним, после чего  он скажет, что сделка расторгается.

- Почему?

- Откуда я знаю, почему. Просто предчувствие. Может быть, потому, что он захочет узнать, зачем всё это, и если он поймёт, что мать не знает, куда я хожу, я чувствую, что он прекратит занятия. Он из тех, кто любит, чтобы всё было честно и по правилам.

- Он не знает, что ты не сказал маме, что занимаешься с ним?

- Думаю, что да. Я про это не говорил, но он очень наблюдательный.

Я замолчал. Старое чувство загнанного в угол посетило меня вновь.

- Отдайся его милости, - драматично произнесло Мег. - Разве можно быть таким зажатым?

Отлично. И какой выбор?

Она предложила только один.

 Думаю, что я мог бы дождаться следующего утра, чтобы вернуть антологию поэзии. Но тогда у меня не было бы покоя. Я не мог находиться целый день в комнате, и не мог следить за Глорией. Я решил спрятать книгу, но, возникал большой вопрос, где? Дом - простой сборный летний коттедж с минимумом всего, в том числе укромных местечек. Я не мог пойти на такой риск с книгой, подписанной Маклеодом. Поэтому, вместе с другой его книгой  исторических текстов (но без его имени), я начал долгий подъем к его дому.
Я добрёл туда, не зная, что делать дальше. Обычно, если дело было утром, я просто открывал дверь и входил. Но сейчас не утро, и это заставляло чувствовать себя незваным гостем. У меня была надежда, что его там не окажется. Тогда я мог просто оставить книги где-нибудь на крыльце, где они могли попасть под дождь. Но, рано или поздно, мне пришлось бы рассказать ему о ситуации, и, не объясняя ничего, отправиться искать его книги,  дав ему достаточно времени, чтобы он удивился тому, что я сделал с его имущество, и разозлился из-за этого.

Итак, я осторожно подошёл и позвонил.

Через минуту Маклеод открыл дверь.
- Что случилось?
Он заметил книги.
- Какая оперативность! Ты мог вернуть их завтра. Я не беру плату за первые двадцать четыре часа.

"Весёлый парень", мрачно подумалось мне.

- Что-то нужно?

Я кивнул.

- Хорошо. Входи.

Мы прошли в библиотеку. Лампа для чтения горела над большим кожаным креслом. Рядом с ним стояло что-то вроде сундука. На нем находились тарелка и стакан, выглядевший так, словно в нём только что было молоко, и ещё одна пустая чашка с блюдцем. Обычно все, что напоминает мне о еде, вызывает у меня чувство голода, тем более что я не обедал. Но я сейчас слишком нервничал.

Маклеод заметил мой взгляд.
- Голоден?

Я покачал головой.
- Нет, - прохрипел я, а затем прочистил горло.

Маклеод встал спиной к камину, слегка расставив ноги и сложив руки за спиной. Он выглядел примерно на фут выше, чем обычно. Я пожалел, что не подождал до утра.

- Ну, на счёт этого.
Я планировал что-то вроде поясняющего вступления, и после первого предложения искал, что сказать дальше, словно пытался отыскать конец в мотке верёвки. Ничего не получалось.

Маклеод начал хмуриться. Я знал, что это предвещает, поэтому закрыл глаза и выпалил:
- Могу ли я выполнять ваши задания тут, я о тех трёх часах после занятий с вами?

Я ожидал его обычного однообразного "нет", но он просто спросил:
- Почему?

Я рассчитывал сказать что-то о регулярных собраниях у матери, или о вечеринках. Но сразу понял, что это бесполезно. Я перевел дыхание.
- Мать не знает, что я занимаюсь здесь с вами. Она действительно не хочет, чтобы я поступил в Святого Матфея. Глория сегодня видела вашу книгу. Если бы она открыла её, то увидела бы ваше имя, и рассказала бы матери.
- А почему твоя мама не хочет, чтобы ты поступил в Святого Матфея? - Резко прозвучал вопрос.

- Это не имеет отношения к Матфею. В первую очередь, как я говорил вам, она не хочет, чтобы я уехал из дома.

- И если бы ты рассказал ей, то она бы запретила тебе заниматься?

- Да. Может быть. Я не уверен. Не сама. Но Глория промыла бы ей мозги. Она привела бы множество причин, по которым мне нельзя уезжать.

- у тебя, кажется, мания, что она преследует тебя. Или, она слегка не в себе. У мальчиков твоего возраста часто бывают проблемы со старшими сестрами, но не такие. Почему у неё такая вендетта с тобой?

- Я не знаю. Мать однажды сказала...

- Что?

- Ну, это звучит дико, но потому, что я родился. Что я отвлёк от Глории не только её внимание, но внимание моего отца.

- Очень может быть. Маленькие девочки часто бывают привязаны к своими отцами.

- Но он не ее отец.
Эта мысль привела меня в ужас.
- Кроме того, тут нет смысла. Она всегда плохо отзывалась о нём. Называла его бессловесной деревенщиной. Однажды она даже сказала...

- Что?

Но это было то, о чём я не любил вспоминать. Я уставился в пол и покачал головой.

Наступила тишина. Я чувствовал на своём лице ветерок из открытого окна и ощущал резкий запах моря.

- Ладно, - произнёс Маклеод. - Но, полагаю, из всего этого ты делаешь неправильные выводы.

- Почему?

- Ты даже не поговорил с ней.

- Она не захочет меня слушать, я только что сказал вам об этом. В конце концов, она сделает так, как хочет Глория.

- Возможно. Ты страшно много говоришь другим, что мать не хочет тебя слушать. Что твоя сестра ненавидит тебя. Разве ты марионетка в руках других? Почему ты так уверен, что не сможешь заставить свою мать послушать тебя? Может быть, ты убедил себя в этом потому, что не хочешь сопротивляться ей?
- Вы хотите сказать, что я пытаюсь уклониться?

- Разве нет?

Я так разозлился, что стал заикаться.
- Эт-то не п-пр-правда.

- Тогда почему бы тебе не поговорить с ней?

Ко мне снова вернулось ощущение безысходности, и мне захотелось сбежать.
- Увидимся завтра, - сказал я, и, развернувшись, направился к двери. Черт с ними, с занятиями тут. Я найду другое место.

- Чарльз.

Я продолжал идти, сделав вид, что не услышал.

- Чарльз! Вернись, или можешь больше не приходить, ни завтра утром, ни в любой другой день.

Я остановился. Минуту спустя я повернулся и пошел обратно, потому что больше ничего не мог сделать. Разве есть что-то на Земле, заставляющее  думать, что Маклеод поступит так, как нужно мне? Я угрюмо встал перед ним, уставившись в пол.

- Посмотри на меня.

Я поднял глаза и посмотрел на искалеченную половину его лица.
- Чего же ты боишься?

- Я не знаю. Ничего.

- Со всем этим тебе рано или поздно придется столкнуться, - добавил он сухо, - это можно назвать универсальным законом.
И следом, - Что там насчёт твоего отца?

В тот же момент воспоминание вернулось ко мне, так отчётливо и рельефно, как будто это случилось вчера. В тот день на пляже три года назад, Глория назвала моего отца бессловесной деревенщиной,  и сказала, что я не знаю всей правды о нём. Это случилось во время одной из наших злобных стычек, когда она набросилась на мой замок из песка, а я расплющил её по земле, и стал сыпать песок ей в волосы. Она уже собиралась сказать нечто про моего отца, когда Барри набросил полотенце ей на голову, чтобы закрыть от песка, как он объяснил, после чего уволок ее. Мать поклялась, что говорит чистую правду, и не знает, о чём говорила Глория. Позже я спросил у Барри, и он сказал тоже самое. Я поверил им. Мне пришлось.

- Ну так что? - спросил Маклеод.

- Ничего.
Я снова стал разворачиваться, намереваясь идти к выходу.

Маклеод потянулся и схватил меня за плечо.
- Ты можешь заниматься здесь. Ты этого хотел?

Странно, но я забыл, чего хотел. Я кивнул.
- Окей. Спасибо.

- Ну и отлично. Извини, что я заставил тебя вспоминать неприятное, - он убрал руку. - Я отвык от людей.  Думаю, что я стал угрюмым и недоверчивым.
И неожиданно добавил:
-  Ты ел?

- Нет.

- Ты голоден?

Я вдруг понял, что проголодался. Я кивнул.
- Да.
Я разделывался с огромным бутербродом с мясом и сыром, когда Маклеод, пивший кофе и беспокойно ходивший по кухне, сказал:
- Ты уверен, что нет других причин, кроме желания оставить тебя дома, из-за которых твоя мать не хочет, чтобы ты поступил в Святого Матфея? Может быть, финансы?

Я проглотил последний кусок и подцепил немного майонеза на хлебную корочку.
- Нет. Это не финансы. Есть какой-то фонд, который платит за наши школы.

Я положил корочку в рот, разжевал и проглотил ее, а потом вспомнил кое-что.
- Конечно, есть, та, о которой говорил Волосатая опухоль. Он больше не мамин муж, может быть, немного из-за того, что он сказал.

- И что же он сказал? -  Маклеод взял мою тарелку и стакан и поставил их вместе со своей чашкой и блюдцем в раковину.
Я облизал пальцы.
- Кажется, он думал, что все школы-интернаты полны гомиков, и если ты не такой, когда попадаешь туда, то скоро становишься таким.

Наступила тишина. Затем Маклеод включил воду, а я встал и начал отодвигать свой стул.
Спустя минуту Маклеод закрыл воду.
- Это не так, - сказал он. - Подобное может возникнуть везде, и в государственных школах тоже. Большинство школ-интернатов чрезвычайно осторожны с такими вещами.
Он оторвал бумажное полотенце.
- Кстати, у тебя сейчас есть отчим? Я к тому, что иногда трудно найти с ними общий язык.

Я усмехнулся.
- Между вами и мной. Нет. Но, видимо, скоро будет. Мама не любит слишком долго оставаться без мужа...
На поверхность вынырнула идея Мег насчёт матери и Маклеода в качестве будущего отчима, заставив меня остановиться на полуслове. Сейчас она казалась не такой уж сумасшедшей, как тогда, когда Мег высказала её.

- Это прозвучало, как незаконченное предложение.

- Нет. Правда, нет. Я просто кое о чём задумался.

Он с минуту смотрел на меня.
- Есть очередной кандидат?

Радуясь, что по моему взгляду он не может определить, о чём я думаю на самом деле, я сказал:
- Только Барри Гудящий Стул, но он всегда рядом.

- Барри кто?

- Гудящий Стул. Его настоящая фамилия - Рамбольт [rumble, гул, шум, англ.]

У Маклеода появились смешинки во взгляде. После чего он сказал:
- Как давно ты знаешь его?

- Я не помню, сколько лет, давно.

- Он знает, что ты ходишь сюда, и я занимаюсь с тобой?

- Нет. Конечно же, нет.

Маклеод подошёл и снял с крючка у двери пиджак.

- Вы знаете его? - спросил я.

Но, думаю, он этого не услышал, потому что дверь-экран захлопнулась за ним. Он помахал рукой.
- Увидимся завтра.

ГЛАВА VI

Мег оказалась права. Возможность оставаться там после занятий сняла напряжённость и всё упростила. Я добирался до дома - «пещеры» чуть позже семи утра, что было совсем не трудно, так как я - ранняя пташка. Маклеод должен был заниматься со мной до одиннадцати. После чего я перекусывал молоком с сэндвичем и печеньем, обычной нашей пищей, и слушал, как Маклеод объезжает Ричарда. В этот момент я должен был напоминать себе, зачем я здесь нахожусь, что нужно делать, и чья это была идея, потому что, вернувшись к занятиям, я все еще мог слышать топот копыт Ричарда, когда он носился галопом по полю, что было почти невыносимо слышать.
Иногда Маклеод не возвращался до двух, момента, когда приходила пора закругляться. Иногда он возвращался раньше, входил, и, не сказав ни слова, садился с книгой. Но если он находился в комнате, это было то же самое, как если бы его там не было. Я к тому, что обычно мне требовалось побыть одному, чтобы сосредоточиться, и он старался не побеспокоить меня. В первый же день, когда я поднялся около двух, собираясь уходить, он сказал, что мне лучше немного перекусить, поэтому мы прошли на кухню.

- Продукты в холодильнике. Сделай себе сэндвич.

Обычно за занятиями следовали бутерброды с молоком или кофе. Сначала это случалось только пару раз в неделю. В остальные дни я довольствовался хот-догом и молочным коктейлем, которые покупал в деревне. Но затем я стал задерживаться у Маклеода трижды или четырежды в неделю, потом каждый день. Иногда я спрашивал его о том, над чем трудился, хотя поначалу было страшно, что он подумает, будто я пытаюсь выспросить больше, чем следует, но ему так не казалось. Затем, примерно в половине третьего - без четверти три, я прогуливался до пляжа. Пару раз, когда он ехал в деревню или на материк, он подвозил меня до моста.
Заниматься стало интереснее. То, что я действительно нашел и полюбил - так это история, и следом за ней, математика, которая действительно потрясла меня. Это заставило чувствовать уверенность в будущем, потому что Мег раньше говорила, что с моими оценками по математике всем механизмам придётся вернуться в эпоху братьев Райт, прежде чем мне позволят поступить в военно-воздушную академию.
Дни шли, и я задерживался всё позже и позже. Однажды мы разговорились на кухне. Я взглянул на кухонные часы, и на них оказалось без пяти пять.

- Такого не может быть, - сказал я.

- Что?

- Ваши часы.

Он развернулся и посмотрел на них.
- Нет, они показывают точное время, я заводил их сегодня утром.

Я подскочил так быстро, что опрокинул свой стул.
- Я не знал, что уже т-так поздно.

Маклеод встал.
- Если ты поражён, что отнял у меня столько драгоценного времени, то это не так. Мое время не священно.

Это навело меня на кое-какие мысли.
- Правда, что вы...

Зачем - я мысленно пнул себя - когда дела идут так хорошо - зачем я всегда лезу со своими вопросами, когда это не моё дело? Если Маклеод скрывает что-то от всех остальных, значит, у него есть в этом необходимость. Это распространялось вокруг него, словно ров. И, время от времени, как раз во второй половине дня, я оказывался за тем рвом, и, вместо того, чтобы оставить Маклеода в покое, я открывал рот и начинал бездумно задавать крайне неуместные вопросы.

Он стоял, положив руки на спинку кресла.
- Правда, что я что?

Вещь, которую я понял: если вы начинаете задавать какой-то неправильный вопрос Маклеоду, нельзя заканчивать на середине и отступать, если надеетесь вернуться. Я чувствовал неловкость, но продолжал.
- Что вы зарабатываете тем, что пишите порно романы под псевдонимом?

Наступила секундная пауза.
«Вот и всё», - подумалось мне. Затем он рассмеялся и направился к раковине, по пути прихватив грязную посуду.

Я испытал такое облегчение, что сразу обмяк.

- Это последняя байка обо мне?

- Да. Это всё из-за посылок, и писем с чеками от издателей.

- Ты имеешь в виду, что наша преданная почтмейстерша подглядывает?

Я улыбнулся.
- Нет, я так не думаю. Но слухи ходили.
И я рассказал ему о массовом паломничестве в книжные магазины, и он рассмеялся еще сильнее. В этот момент он выглядел дружелюбным, весёлым и помолодевшим.
Он закончил мыть две тарелки, стаканы, чашки и блюдца. Я вытер их и убрал на место.

- Это не порно, - сказал он наконец. - Хотя, если бы это было так, то приносило бы больше прибыли.

- Романы?
Он совершенно не походил на писателя романов, по крайней мере, был не такого типа, как отец Мег, издатель, или Волосатая опухоль, от которого остались книги, валяющиеся по всему дому.

- Да. В некотором смысле. Смесь научной фантастики и мифологии.

- Под вашим именем?

- Нет. Теренс Блейк.

Я присвистнул.
- Ничего себе!
Книги Теренса Блейка конечно не совсем как у Толкиена, но они были по-настоящему хороши.
- Это здорово! Я имею в виду, что ваши книги супер!
Я был впечатлен. Как жаль, что я не мог высказать все, хотя  с минуту думал, что понял, чего я не хочу.

Он улыбнулся.
- Приятные слова для любого автора. Какие из них ты прочёл?

На что я ему ответил:
- Две последние я не читал. Кто-то украл её из школьной библиотеки, а в книжных магазинах говорят, что они все проданы. Но осенью они должны выйти в мягкой обложке, и тогда я заполучу их.

- У меня есть. Ты можешь взять их.

Когда мы шли в гостиную, я спросил:
- Почему Теренс Блейк?

- Теренс - имя моего отца, а Блейк - девичья фамилия матери.

- Но зачем псевдоним? Я к тому, что очень бы гордился, если бы написал их.

- Когда я написал первую, я понятия не имел, как её примут.

Я сообразил, что не это было основной причиной, но также понял, что лучше не давить. Была какая-то нотка в его голосе. Мы подошли к книжным полкам. Он вытянул две книги и протянул их мне.

- И у вас больше нет? - спросил я.

- Всё нормально. Я доверяю тебе.

Мне было приятно, когда он сказал это. Но я покачал головой.

- Нет, если кто-нибудь увидит их, то они пролежат у меня не дольше пяти минут. Каждый парень с пляжа хотел бы заполучить их, а затем они захотят узнать, как книги достались мне.
Неохотно, но, чувствуя, что совершаю нечто героическое, я вручил их обратно.

- Когда они выйдут в бумажном переплёте, я пришлю их тебе с автографом. Хочешь? Я имею в виду, автограф в них?

- Конечно.
Он сказал это так неожиданно, что мне подумалось, что я опять ляпнул что-то не то.
- Вы не против?

Он вернул книги на полку, затем слегка повернувшись, посмотрел на меня.
- Нет, Чарльз. Я не против.

 

То лето вспоминается мне частью в виде каких-то картинок, всплывающих в моём мозгу, частью в виде фрагментов разговоров, словно накромсанных острым ножом.
Однажды он спросил меня:
- Чего тебе больше всего хочется? Только быстро, не раздумывая.

- Быть свободным.

- Свободным от чего?

- От толпы. Делать то, что я хочу.

- Довольно откровенно. Только не ожидай свободы от последствий того, что ты наделаешь, когда будешь делать то, что хочешь.

Тогда я был разочарован Маклеодом. Это звучало как типично взрослое лицемерие.
В другой раз я засиделся у него до семи, занятый копированием в блокнот поэмы «Полёт ввысь», которую он мне читал, а также других вещей о полетах. Тогда я спросил у него, верит ли он в Бога.
- Конечно, - ответил он, словно нетерпеливо ожидая чего-то.

Я надеялся, что он спросит меня, как думаю я, но он этого не сделал. Затем, взглянув на моё лицо, рассмеялся
- Чего ты ожидал? Что я кинусь обращать тебя в свою веру?

Я усмехнулся, почувствовав себя глупо. Его способность читать мои мысли нервировала.
- Ну, Волосатая опухоль всегда говорил, что задача всех Истинно Верующих в том, что они должны распространять слово.

- В определенном смысле он прав. Но в твоём случае сейчас наступило время, когда ты сам должен тянуться к тому, чего ты хочешь, а не ждать, когда за тобой придут.

- К чему это вы?

- К тому, что девяносто процентов времени, кажется, ты тратишь на сопротивление обстоятельствам и людям, так что это стало твоей эмоциональной привычкой. Пришло время выбирать свой собственный путь.

- Я так и поступаю.

- Да. Ты когда-нибудь задумывался, что если твоя мать или один из твоих многочисленных отчимов сказали бы: «Чарльз, ты будешь этим летом заниматься. Ты будешь учиться в течение трех часов пять дней в неделю, а затем будешь тратить столько же времени на выполнение заданий, в то время как все твои друзья будут развлекаться на пляже, или кататься на лодках, и в качестве награды ты поступишь в школу, в которую тебе не хочется ходить, но это меньшее из двух зол». Как думаешь, как бы ты себя чувствовал?

Он был прав.
- Паршиво.

На взгляд со стороны эти шесть часов занятий и учёбы выглядели как самый страшный кошмар тяжёлого труда. Должно быть, я сошёл с ума. Но правда в том, что я был доволен собой, потому что совсем не испытывал страха перед учёбой, а это значило, что я был доволен Маклеодом. Он не был похож на тех, кого я когда-либо знал. Я закончил переписывать стихотворение и прочитал его. Согласно сноске, его автор, Маги, погиб в девятнадцать лет во время битвы за Британию в I94I, что для меня было практически возвращением к временам  Американской революции. Но я начал делать некоторые подсчеты. То есть, я действительно пытался выяснить, мог ли Маклеод получить свои ожоги в качестве пилота. Вот какая идея посетила меня. Скажем, если ему было девятнадцать в 1941, то сейчас, по подсчётам, которые я сделал на краешке своих бумаг, ему было около пятьдесяти [Судя по датам, события в повести происходят в 1972г. прим. переводчика]. Вполне может быть. Я разглядывал Маклеода, в то время как он расставлял книги на полках. Здоровая сторона его лица было обращена ко мне, поэтому я мог видеть только небольшие шрамы возле подбородка. В его волосах проглядывала седина. С другой стороны, некоторые люди седеют и в тридцать.

- Что ты пытаешься выяснить? - спросил он, не оборачиваясь.

Застигнутый врасплох, я выпалил:
- Пытаюсь понять, сколько вам лет.

- Есть более простой метод - спросить. Сорок семь.

Кое-что проясняется. Но даже если Маклеод сражался - ему во время Битвы за Британию было шестнадцать лет. Но он мог стать пилотом американских военно-воздушных сил в самом конце войны. Мое сердце забилось сильнее.
- Вы служили в авиакорпусе во время Второй мировой войны?

- Нет.

- Вы не были на войне?

- Был. В пехоте. Рядовым пехотинцем.

- А где вы... - спрашивать о его возрасте и спрашивать о том, как он изуродовал пол-лица, было не совсем одно и то же.

- Что где я?

Я пожалел, что начал. Но меня жёг его язвительный комментарий о моём стремлении к сопротивлению.
- Где... где вы так обгорели?

Он посмотрел на меня, но его лицо ничего не выражало. Сначала мне показалось, что ему это безразлично.
- Мне не следовало об этом спрашивать, -  буркнул я.

- Большинство людей узнают об этом, рано или поздно.
Он положил еще одну книгу на полку из кучи на полу.
- Я обгорел в автокатастрофе.
Он помолчал, а потом не торопясь добавил:
- Я был слишком пьян, чтобы осознать, что делаю, машину занесло на льду, и она съехала с дороги в кювет.

Я был ошеломлен. Это полностью разбивало моё представление о раненом герое войны.
- Мне очень жаль, - сказал я, не уверенный, чего мне жаль, то ли того, что он изуродовал себе лицо, то ли того, что я потерял героя войны.

Он смотрел на меня.
- Также как и мне. Не только из-за этого, - он жестом указал на обожженную половину своего лица, - но и потому, что со мной был мальчик, примерно твоего возраста. Он сгорел заживо.

В комнату каким-то образом попала пчела, и гудела вокруг. В наступившей тишине этот звук походил на гул Боинга-747.

Затем Маклеод сказал:
- Уже поздно, Чарльз. Тебе лучше идти.

На следующий день я проснулся до рассвета, раздумывая о том, что сказал Маклеод. Странно, но я ожидал чувства отвращения и разочарования, а этого не было. Мне было жаль. Я чувствовал жалость к погибшему мальчику, но ещё больше мне было жаль Маклеода. Это не имеет смысла, поскольку мальчик был мертв, но я был уверен, что с тех пор Маклеод постоянно таскал за собой чувство вины,  о чём выразительно говорило то, как он жил и почему не пытался сделать косметическую операцию. Мать и всё местное летнее общество сказали бы, что так и должно быть.

- Вот какое паршивое дело, - сказал я Mокси, лежащему под простыней рядом со мной. Мой голос, должно быть, разбудил его, потому что я вдруг почувствовал сильную вибрацию у моих рёбер, которая означала, что он замурлыкал. Спустя несколько секунд последовал звук, больше походивший на тяжёлый случай бронхита.
Через некоторое время в мою комнату пришла Мег. Так как у меня хватало тем для раздумий, то я был не слишком рад ее видеть.

- Как поживает великий человек? -  спросила она, приземляя свой зад в изножье и вытесняя мои ноги.

- Отлично.
Мне не хотелось говорить о Маклеоде.

- Ты становишься очень скрытным насчёт него.

И что отвечать?

- Отлично. Не кипятись. Но люди уже начинают спрашивать, чем ты всё время занимаешься, и где пропадаешь.

- И что ты им говоришь?

- Я говорю ребятам, что ты вынужден заниматься у некоторых скрытных типов с материка. И всякий раз, когда мама спрашивает - где Чарльз? - что она делает обычно в полдень, потому что она примирилась с твоими занятиями по утрам, я всякий раз говорю, что ты со своей бандой, если их нет поблизости, если они рядом - тогда придумываю что-нибудь ещё. Но однажды она спросит не у меня, она спросит у Пита, или Сэма, или Тома, и вот тогда станет горячо.

- А Глория? Что с ней?

- Она по-прежнему в объятиях Бесподобного Перси. Но Сью Робинсон приезжает сюда из лагеря на следующей неделе.

- Ого!
Я с трудом приподнялся и сел, прислонившись к спинке кровати. - Это плохая новость.
Так и было. Сью единственная составляла реальную конкуренцию Глории: рыжие волосы, зеленые глаза, и если ее фигура слегка не дотягивала до нашей нимфы-Глории, то характер был на несколько световых лет лучше.

- И, - продолжала Мег, словно наносила последний нокаутирующий удар, - она была одной из тех, в кого Бесподобный Перси был влюблен всё прошлое лето.

Это было не слишком хорошо. Но я почему-то не волновался. Все казалось далеким и малозначительным. Мой разум вернулся к тому, что Маклеод сказал мне.

- Кажется, тебе это не интересно, - сказала Мег.

- Конечно же интересно, Мег. Но мне нужно подумать и о других вещах. Кроме того, я устал. Я совсем не спал. Мне хотелось бы ещё часок вздремнуть, прежде чем придётся вставать. Ведь, - закончил я целомудренно, - ты то можешь отдыхать. Мне же придётся потрудиться.

- Отлично.
Мег разозлилась, и я понял это.

- Не обижайся, Мегси.

Она отвернулась.
- Ты стал другим, Чак. Ты изменился.

- О чём это ты?

- Я не знаю, - сказала Мег медленно. - Я не могу сказать, о чём я. Но ты стал другим. И мне это не нравится.

- Мег!

Но ее и след простыл, и я был уверен, что она плачет. Ну, думал я, возвращаясь под простыню, я как-нибудь заглажу свою вину перед ней. Я знал, что она отчасти одинока, потому что в этом году тут было не так много детей её возраста. Наше летнее общество очень ориентировано на возраст. Общение между взрослыми сводится, в основном, к питью напитков друг с другом, или же они лежат на своём конце пляжа, или загорают на заднем дворе какого-нибудь дома. Только дети  много купаются. Здесь полно скал и холодная вода. Наверное, поэтому я так долго продержался со своей двойной жизнью. Структура считалось здесь плохим словом, и задавать слишком много вопросов значило демонстрировать явные признаки структуры.
Я утешил себя этой мыслью (предчувствие Мег расстроило меня больше, чем я хотел признать) и лег спать, думая о Маклеоде, зная, что было что-то, что я должен был сказать, и, надеясь, что, когда придёт момент, я скажу это должным образом.
Он выглядел отстранённо, и полные уловок и ловушек вопросы тем утром заставили меня вертеться по-настоящему, словно на гриле, принудив выложить всё, что я узнал не только за последнее время, но с самого начала наших занятий. К тому времени, как истекли три часа, я чувствовал себя полностью выпотрошенным. Должно быть, он это заметил, потому что принес молоко и печенье прямо в библиотеку.

- Тебе лучше выйти и побегать с полчаса после того, как поешь. Я бы одолжить тебе Ричарда, если бы он не был таким нервным.

- Как он? - спросил я, на большой скорости поглощая печенье.

- Отлично.

- Послушайте, - выпалил я.
Я был полон решимости высказаться.
- О том, что вы рассказали мне вчера. О несчастном случае.
Я уставился глазами в стол, где нервно крутил тарелку с печеньем.
- То, что я хочу сказать, ну, это было паршиво, что случилось с вами, и это, вероятно, была не ваша вина.

- Ты ошибаешься. Совершено определённо, в этом была моя вина.

- Отлично. Пусть так. Я имею в виду... - мне так хотелось сказать ему, что я чувствовал, но я не мог подобрать слова. Затем случилось нечто странное. Без моей воли, моя рука переместилась к его руке, и я схватил ее.
Он не двинулся и не ничего не сказал. Неповреждённая половина его лица стала белой, как лист бумаги. Затем он отбросил мою руку и вышел.

ГЛАВА VII

Во мне всё бурлило. Хуже того, я чувствовал себя дураком.
Так. Он посчитал, что я добиваюсь его! Какой лицемер! Я-то думал, что он чем-то отличается от остальных взрослых, а он оказался, как и все: говорят одно, а делают другое.
Я так разозлился, что мне стало трудно сосредоточиться. Тем не менее, я не мог отделаться от ощущения, что тут есть и забавная сторона. Если бы подготовка, или поступление в школу были идеей матери, то имелась возможность забастовать и сказать – идите все на фиг. Но это была моя идея, так что я вынужден остаться, хотя Маклеод и отшвырнул мою руку, словно таракана или нечто подобное. Ладно, ради Пита, я спущу ему. Это заставило меня выругаться. Ну и к черту его! Я получу от него всё, что смогу, сдам свои экзамены, а затем скажу ему, что он может проваливать в ад.
Но фантазии  о том, как скажу, куда ему идти, не помогали сосредоточиться. Я проторчал там приблизительно до половины первого. Приняв этот момент за нулевую точку, я откинулся.
Когда я сливался по тропинке, то за длинной грядой сосен с другой стороны скалы услышал приближающийся в быстром темпе топот копыт Ричарда. Мне не хотелось встречаться с Маклеодом, поэтому я прибавил газу, перемахнул через ворота, добежал до моста и пересёк его. Затем дошагал до главной дороги и спустился с крутого холма, оказавшись позади деревни. Только там я чувствовал себя комфортно. Я прогулялся к уличному прилавку кафетерия и подарил себе два гамбургера и двойную газировку, из чего смог съесть только половину. Сегодняшнее утром оказалось настоящей бомбой!
Оттуда, где я стоял, я мог видеть тех, кто сидел внутри. Там были приятели Глории, но я не увидел никого из своей компании. Поэтому, когда я съел все, что смог, я решил навестить бухту.
Взбежав на пирс, я прыгнул в один из яликов, отвязал его, выгреб оттуда и поплыл на север вдоль побережья, пока не добрался до бухты. Одной из причин, по которой мы выбрали ту бухту - со стороны моря всё выглядело более или менее неотличимо от любой другой гряды больших валунов, вытянувшихся в этой части побережья. Но, только подплыв вплотную туда, где находился узкий проход, вы смогли бы увидеть скалу, служащую своего рода дамбой, которая стояла параллельно берегу, и прикрывала собой небольшой пляж, находившийся за ней.
Я свернул в нужном месте, пересёк крошечную бухту, и привязал лодку к пню у края воды. Затем  обежал по дуге вокруг большого валуна, и они все оказались там:  Пит Минтон (брат Перси), Сэм Леггетт, Томми Клейн, Люк и Майк Уорнеры, и ещё Мэтт Генри. Все, кроме Пита, прислонившегося спиной к скале, лежали. Над каждым поднимались тонкие струйки дыма. Затем я уловил запах: травка.
На это я, конечно же, не рассчитывал. Всегда ходили разговоры о том, чтобы слегка попробовать, но травку в этих местах найти было не легче, чем порно. Но сейчас я не мог отвернуть назад.

- Смотри, как забирает! - сказал Пит мечтательно.

- Как продвигается учёба? - спросил Майк.

- И как тот парень без лица? - подал голос Томми. - Как его зовут, парни?

- Маклеод, - ответили они хором.

Так, они в курсе.
- Отлично.
Я сел и прислонился к дереву. Я был по-настоящему потрясен, но не желал показывать этого. Мне очень хотелось узнать, как узнали они, но я понимал, что лучше не спрашивать. Сорвав травинку у одного из ближайших валунов, я разгладил её между пальцами и пару раз дунул, издав тонкий визгливый звук.

- Приятель,  должно быть, ты действительно хочешь попасть в эту вонючую школу, - сказал Пит.

- Разве ты не слышал, что он хочет стать летчиком, - Сэм глубоко затянулся своим косяком. - Полетели, в далёкую голубую мечту ...
Он замолк, хихикая.

- Иди к чёрту, - сказал я.

- Мне очень жаль, сэр. Aхтунг! Зиг хайль! Поцелуй меня в зад!

- Я же сказал, катись ко всем чертям.

- Мой дорогой, ты так чувствителен? Кто сказал, что ты можешь приезжать сюда, во всяком случае, ты больше не один из нас.

- Да-а? И кто же заставит меня уйти?

Они были настолько обкуренные, что, говоря это, я чувствовал себя довольно безопасно, хотя, даже если бы они и не курили, я мог побороть любого из них, один на один, даже Пита, который был тяжелее, чем я. Ни один из них не имел того, что можно было назвать спортивным сложением.
Не стоило делать ставку, но я понимал, что нахожусь в очень опасной ситуации. Так или иначе, я не знал, как они узнали, чем я занимаюсь, но они исключили меня из клуба. Я лег на спину и задумался об этом. Не нужно быть гением, чтобы получить ответ: у Мег были добрые намерения, но они поняли, что меня никто не принуждает учиться. Если бы это была идея матери или фантазия школы, то я бы каждый день ныл об этом. Более того, это повторялось бы изо дня в день до тех пор, пока вся эта вторая школа-подготовка не прекратилась бы. И тогда всё было бы окей. Я стал бы очередной жертвой ужасного родительского и школьного произвола, теперь же получилось так, что я сам себя сделал прокажённым. Но они никому не рассказали, иначе бы об этом услышала Глория. И мать. И Мег услышала бы об этом. И можете мне поверить, что ещё до заката я тоже услышал бы об этом. Следуя логике, этим утром, которое, как теперь казалось, было год назад, Мег об этом ничего не знала. Или знала? Возможно, она, собиралась рассказать мне, когда, рассердившись, ушла. Размышления привели меня к Маклеоду, о котором я тщательно старался не думать с тех пор, как удрал из его дома. Скотина.

- Откуда ты знаешь, - спросил я у Пита.

- Видел пару раз, как ты шёл туда и проследил за тобой.

- Доносчик.

- Сам ты доносчик. Что случилось со школой в Нью-Йорке?

- Ничего. Я просто хочу уехать из дома.

Наступило молчание. Я ждал, что он скажет что-то о Глории и своём брате,  желая, чтобы он сделал это, одновременно желая, чтобы он этого не делал, потому что тогда я смог бы щёлкнуть его по носу. Но он ничего не сказал. Мне хотелось расспросить его, знает ли Перси о Маклеоде, просто чтобы успокоить себя. Но это было бы большой ошибкой.

- Затянись, - сказал Пит, протягивая косяк.

Это то, чего я боялся. Я участвовал в разговорах о поиске травки, потому что думал, что предложения попробовать за этим не последует. В школе я всегда занимался каким-нибудь спортом - бейсболом, футболом, баскетболом, хоккеем, поэтому всегда можно было списать на то, что я - спортсмен. Однажды, когда я смолил с несколькими моими одноклассниками в раздевалке, я настолько обкурился, что они боялись отпускать меня домой. Не то, чтобы они испугались преподавателей - большинство из них курили траву сами. Но любой полицейский, завидев меня, точно бы понял, чем я занимался, и в своём состоянии, наверное, я выложил бы ему, где и с кем. Это по-настоящему испугало меня, и я был рад найти оправдание в тренировках. У меня имелось странное, но сильное ощущение, что травка создана совсем не для меня, не из-за законов или всей той чуши, которой взрослые, не задумываясь, потчуют нас в школе. И совсем не под чьим-то влиянием. Словом, во мне был некий рулевой механизм, который указывал держаться подальше от дури.

Но сейчас я не занимался спортом, а Пит не знал, что случилось в школе, и мне надоело всё время отступать. Я произнёс как можно более небрежным тоном:
- Меня тошнит от этой штуки.

- Послушайте этого бойскаута! Ты слишком хорош для нас, Чак. Может быть, тебе лучше сбежать назад, к учителю.

- Он, наверное, расскажет учителю, как гадкие мальчишки курят травку.

- Я же сказал вам, идите к чёрту! Давай сюда, - я забрал косяк у Пита.
Упоминание о Маклеоде подтолкнуло к этому. Осторожно, чтобы не показать, какой  я в этом новичок, я затянулся, стараясь вдохнуть как можно меньше. Ничего не произошло. Тогда я затянулся во второй раз.

- Вот, - сказал Пит. - Сверни себе сам.

Поначалу, всё было не так, как в последний раз в раздевалке, наверное, потому что я действовал с опаской. Я откинулся на валун. После одной или двух затяжек я расслабился. Затем появилось приятное чувство, казалось, что абсолютно все будет в полном порядке. А если не будет, то это не имеет никакого значения.

- Как Маклеод заработал свои шрамы? - спросил Пит.

Так как все замедлилось, мне понадобилось время, чтобы ответить.

- В автомобильной катастрофе, - сказал я как во сне. Маклеод по-настоящему меня задел. Память о случившемся утром пронзала мою приятную дымку, принося с собой приглушенные уколы боли и гнева, поэтому я добавил:
- Он был пьян и с ним был ребёнок, который сгорел заживо.

- Ничего себе! Вы слышали это, ребята?

Приятные ощущения пропали. Что-то пошло не так. Я испугался, что станет ещё хуже, так что я еще раз глубоко затянулся.
Я не могу объяснить, что произошло после этого. Впоследствии я понял, что попросту отключился. Ушёл в сон. Привиделись какие-то кошмары…

Казалось, что небо и вода, перемешались. Летали чайки. Спустя время они стали летать строем, и тогда я заметил, что у них реактивные двигатели, и, в конце концов, это оказались не чайки - это были самолеты. Потом пошли великолепные, замечательные, ощущения - я плыл, потому что оказался в одном из самолетов, и иногда я летел, иногда плыл по воде, только это было почти одно и то же. Я становился всё счастливее и счастливее. Потом я приводнился, так же, как одна из чаек, вышел из самолета, и поплыл к берегу, к своему отцу, который стоял там. Я знал, что это мой отец, потому что солнце блестело в его светлых волосах. Это было весело. Я не мог разглядеть его лица, потому что солнце светило так, что оно выглядело просто пятном. Я сказала маме, когда  шёл по берегу:
- У тебя где-то должна быть ещё одна его фотография. Как же мне узнать, как он выглядит?

И она ответила:
- Вот почему я выбросила все фотографии. Я не хочу, чтобы ты знал, как он выглядит, потому что тогда ты сможешь стать похожим на него, и будешь ненавидеть меня так же как и он.
Вот такого поступка вы можете ожидать только от женщины.

- Ведь это ты ненавидела его, - сказал я. - Вот только почему?

Я остановился, потому что понял вдруг, что сейчас вижу лицо отца очень отчётливо. На одной его стороне были красные шрамы, становившиеся все меньше и меньше. Однако, что-то странное произошло с его волосами. Я мог поклясться, что они были светлыми. Теперь же я видел, что они стали чёрными и поседели. Неожиданно, это оказался Маклеод, без шрамов. Он улыбался и протягивал руки. Я вскрикнул и кинулся к нему. И вот тогда все пошло не так, стало совсем плохо. Я не заметил, как совсем почернело небо. Лицо Маклеода стало белым, как камни, и он был ужасно зол. Он был так зол, что я понял, что никогда не буду прощён, и обязательно умру, потому что забыл о глубинном течении, которое тянуло меня назад и вниз, под воду, туда, где я не смогу дышать...

- Снова опустите его голову, - сказал Пит.

- Не надо, - пытался сказать я, в то время как вода заполняла мой рот.

- Теперь вы его утопили.
Это был Сэм.

Последовал хлёсткий шлепок по моему лицу, потом еще один. Постепенно я пришел в себя. Небо оказалась не черным, а обычным, бледно-синим и залитым солнцем.

- Давай, Чак! Просыпайся! Хочешь, чтобы у нас были проблемы? Если твоя мать увидит тебя такого и поднимет крик, мы все получим по одному месту.

Я стоял, полностью одетый, по колено в воде. Другие, голышом, стояли вокруг. Пит отвесил мне ещё пощечину.
- Просыпайся!

Я пытался нанести удар, который должен был достичь его головы, но все, что получилось -  я потерял равновесие и был вынужден искать точку опоры.
- Я в порядке. Помогите мне выйти.

- Мужик! Ты не шутил, чёрт возьми, когда сказал, что тебе становиться хреново от этого.

Я оттолкнул его и, пошатываясь, побрёл на берег. Едва я вступил на галечный пляж, как мне стало по-настоящему плохо. Может быть, из-за травки, может быть, из-за проглоченной морской воды. Как бы там ни было, я почувствовал, что вытошнил всё, вплоть до вчерашнего завтрака.
Я дрожал и мой лоб стал липким от пота, но, спустя минуту, мне удалось подползти обратно к воде, умыться, и немного поплескать на пляж, чтобы хоть как-то смыть рвоту.

- Тебя лучше держать в резервации, - сказал Пит, надевая штаны. - Ты ходячая угроза.

- Большое спасибо.

- Ты можешь вернуться на большой лодке, - продолжил он неохотно. - Один из нас сможет привести твой ялик обратно.

- Я сам.

- Как хочешь. Не нужно говорить, что если ты откроешь свой большой рот по этому поводу, то мы пришибём тебя.

- Не волнуйтесь, - сказал я саркастически. - Со мной ваш секрет в безопасности.
Я сглотнул, пытаясь отделаться от неприятного привкуса во рту.
- То, что я рассказал вам о Маклеоде. Тоже держите это при себе.
- Кому об этом рассказывать? - сказал Пит, усаживаясь в лодку.

Я пытался убедить себя, что, если Маклеод такой лицемер, то он заслужил того, как я с ним поступил. Но я не смог заставить себя отбросить противное чувство, что я дал старт тому, чего уже не остановишь. Шатаясь, я сел в ялик, и, держа другую лодку в поле зрения, погрёб назад, этим же курсом.
Казалось, что впервые за этот отвратительный день фортуна обернулась ко мне лицом. Когда я вернулся домой, там никого не оказалось.
Я выбрался из мокрой одежды, надел сухие шорты и свитер, разложил влажные на крыше гаража за своим окном, где они смогли бы подсушиться под лучами заходящего солнца, и улёгся на кровать.
На следующий день рано утром я прокрался вниз, чтобы добыть себе молока и завтрак. Я страдал от голода. Но даже после того, как я съел пару чашек овсяных хлопьев, четыре тоста с маслом и медом, и выпил два стакана молока, я не почувствовал себя так, как обычно, готовым на какие-то свершения. Голова была словно набита ватой, и больше всего  хотелось вернуться в постель. У меня не было желания идти к Маклеоду. В действительности, это было самым последним местом, куда мне хотелось пойти. Я не знал, что делать.
Я сидел на кухне, не способный даже пошевелиться, когда дверь открылась и вошла мама. Более того, она выглядела уже давно проснувшейся. Если бы я не сидел там, то никогда бы в это не поверил.  На матери был  шёлковый голубой халат, выглядевший так, словно его изготовили в Гонконге, ну, или где-то там ещё, её тёмные волосы были собраны на макушке, и перевязаны соответствующей голубой лентой. Она выглядела слишком шикарно для завтрака. Словно она предполагала, что  я буду сидеть там, как мороженое на блюде, предназначенное для неё. К счастью, полагаю, она об этом не догадывалась.

- Где ты был вчера, Чак?

Так вот что это за игра.
- С приятелями.

- Чем вы занимались?

- Тем, чем всегда занимаемся. Плавали, мололи всякий вздор.

- Вы курили марихуану?

- Нет. Да и где бы мы её тут нашли?

- Тогда почему ты не проснулся, когда мы входили? Мы вдвоём с Мег пытались разбудить тебя, но ты даже не пошевелился. Я беспокоюсь за тебя, Чак. Мег сказала, что ты нашёл какое-то место для занятий. Если это действительно то, чем ты занимаешься, то все, что я могу сказать лишь то, что говорила все это время. Учёба даётся тебе с трудом. Ты должен чаще бывать с остальными ребятами.

Я взял себя в руки.
- Сначала ты пытаешь меня, чем я занимаюсь с ребятами, теперь говоришь, что я должен чаще с ними бывать.
Каждое её предложение заставляло меня поступать наперекор.
- Не имеет значения, что я делаю. Всё плохо. Ну так вот, я собираюсь сдать экзамены, чтобы в следующем году учиться в Матфее. Вот для чего я занимаюсь.

- Я не хочу, чтобы ты поступал в Святого Матфея. Я вообще не хочу, чтобы ты попал в школу-интернат. Ты знаешь, что я о них думаю. Не уверена, что отпущу тебя, даже если ты сдашь экзамены.

Это было забавно. Ещё пару минут назад я думал, что вряд ли когда-нибудь снова захочу увидеть Маклеода и вернуться туда заниматься, казалось, что желательнее оказаться в тюрьме. Проблема  мамы в том, что она не знала, когда все шансы оказывались на ее стороне.
- Я не собираюсь возвращаться в школу в Нью-Йорке. Если ты не отпустишь меня в Матфея, то я вообще брошу учиться.

Она испуганно посмотрела.
- Ты не можешь поступить так, пока тебе не исполнится шестнадцать.

- Тогда я совсем уйду из дома, и ты не сможешь меня остановить. Ты знаешь, сколько ребят моего возраста гуляют по стране? Уйду туда, где вы меня не найдете, и не думай, что я не разорву с тобой контакт, я обязательно так поступлю, я знаю, как ребята это делают.

Это была полнейшая чушь, но мама об этом не знала. А если учесть, как обстояли дела на сегодняшний день, то у неё не было уверенности, что я так не поступлю.
В этот момент дверь-экран открылась, и вошёл Барри.

- Привет, - сказал он.
А затем сделал то, что абсолютно ошеломило меня. Он подошел и поцеловал мать, прямо в рот, как будто имел на это полное право. Мать порозовела, а глаза стали больше и темнее, чем обычно. Это привело меня в ярость.

- Не церемоньтесь, - бросил я злобно.

Он обернулся. Барри стоит скинуть лишних двадцать фунтов, но я скажу, что у него нет пуза и нет лишнего жира. Широкое лицо, голубоватые глаза, светлые волосы, вылитый мистер Средний, почти такого же типа, как и мать, которую он не устраивал, не смотря на его отношение к ней.

- Твоя мать согласилась выйти за меня замуж, Чак. Я пришел, чтобы сказать об этом тебе. Думаю, получилось довольно бестактно.
Его голос звучал примирительно, и у меня пропала охота злобствовать. Всё, о чём мне подумалось в этот момент – как я бросаю Маклеоду что-то дерзкое, и получаю ответ ледяным саркастическим тоном, который сбивает с меня всю спесь.  Мысль о Маклеоде не заставила меня почувствовать себя лучше, особенно когда я вспомнил, что примерял ему роль жениха моей мамы. На секундочку я попытался представить, как он целует мать. Не смог. Не получилось. Я не знаю, почему так, но не получилось.

- Поздравляю, - сказал я. - Это именно то, что мне нужно, новый отчим.

Барри посмотрел на меня, глаза в глаза.
- Да, Чарльз. Думаю, это то, что тебе нужно.

- Чак! - сказала мать. - Пожалуйста, будь хорошим!

Я собирался сказать еще что-нибудь обидное, когда вспомнил, о чём мы говорили до того, как вошел Барри.
- Отлично. Наилучшие пожелания и все такое. Но я не собираюсь возвращаться в школу в Нью-Йорке.

- Ты хочешь поступить в Матфея? - спросил Барри, подходя к плите и наливая себе кофе.

- Да.

- Это не плохая школа.

Я приготовился к бою, и поэтому удивился.

- Думаю, что это ужасно, - сказала мама.

Барри сделал пару глотков кофе.
- Её плохая пора минула. Теперь все в порядке. И у них новый директор, который расширяет учебную программу - Эванс, кажется так его зовут.

- Это тот парень, что ответил мне.

Вошла Глория. Кроме двух горизонтальных полосок трикотажа, на ней не было ничего, способного заполнить собой большее, чем чайную чашку. Кроме всего прочего, она выглядела, как свободно фланирующее грозовое облако.

- Ты не боишься, что почувствуешь себя стеснённой в таком наряде? - спросил Барри.

- Глория, иди наверх и надень рубашку или ещё что-нибудь, - сказала мать. - Ты практически голая.

- Ну и что? Это ведь мой дом.
Глория налила немного воды в чайник и поставила его на плиту. Затем достала миску и насыпала овсяных хлопьев.

- Глория, пожалуйста.

- После того, как я позавтракаю. Может быть.

Мать выглядела несчастной.

- Слышала новость? - сказал я, любопытствуя, заставит ли это её хмуриться, - Мама выходит замуж за Барри.

- Я услышала об этом вчера.

- Не переусердствуйте с восторгом, - сказал дружелюбно Барри. - Это может ударить мне в голову.

Глория стала есть. Барри подошел и встал рядом с ней.
- Послушай, я хотел бы, чтобы мы стали друзьями. Это будет намного проще и для меня, и, что более важно, для вашей матери. Ей нужно немного моральной поддержки.

- Если бы это было в первый раз.

- Ведь, в целом, для тебя, Чака и Мег это довольно хорошо, не так ли?

Глория не смотрела на него. Она набила полный рот хлопьев.
- Благодари за это Мег.
Это наша Глория - если она не первая, то она не будет играть.

- Да, слава Богу, - продолжил Барри. - И её тоже. А также морскую пехоту.

Я не знаю, слышала ли все это Мег, или нет. Она подошла к матери и чмокнула её в щеку. Потом пошла к Барри. Она не только его поцеловала. Она обняла его. Он наклонился, обхватил её медвежьей хваткой и оторвал от пола.

- Получишь грыжу, - сказала Глория.

Мать быстро взглянула на нее.
- Глория, что это значит?!

Барри опустил Мег вниз.
- Есть такое. После свадьбы мы вместе сядем на диету, Мег.

Больше всего мне хотелось вернуться в постель и с этим ватным чувством в моей голове заснуть. Я не о том, что у меня разболелась голова. Но у меня было странное чувство, что я никак не могу сосредоточиться. Очевидно, что дом на сегодня – не то место, где удастся подрыхнуть. Кроме того, более чем когда-либо, мне захотелось поступить в Матфея. И, казалось, на этот раз, я смогу получить некоторую поддержку.
Я швырнул свою миску из-под овсяных хлопьев и тарелку в раковину и направился к двери.

- Чак, куда ты идёшь?

- Заниматься.

- Где ты будешь заниматься?

После короткого молчания на меня снизошло вдохновение.
- Над бухтой.
Вся прелесть в том, что, что это была правда. Скала Маклеода была выше бухты на пару сотен футов. Я просто не добавил, что это было также на несколько миль дальше вдоль береговой линии.

- Ну а где же ты хранишь свои книги?

- Там же, в заброшенной лачуге.
То же правда. Я мог бы даже засунуть туда пару старых книжек для любителей подглядывать.

Барри уставился на меня. Так же, как и Глория. Я почувствовал, как мое лицо запылало.

- Мне пора, - пробормотал я и двинулся к выходу.

- Кстати, Чак, - сказала Глория, вставая и наливая горячую воду из кофейника, - твоё дрянное животное вчера слегка покусало Перси. Знай, что если он кого-нибудь ещё покусает, то мы усыпим его.

- А что Перси хотел от него? - спросил я, разозлившись.

- Просто попытался отобрать у него сурка, как сделал бы любой гуманный человек.

- Moкси охотится. Его здесь никто не подкармливает. Вы не имели права вмешиваться, и можешь передать своему придурошному приятелю, чтобы держал свои грязные руки подальше, или я поколочу его.

- Что ты сделаешь? Поколотишь? Он во всех командах в своем колледже. Он уничтожит тебя, Чак.

Я все еще кипел от ярости, когда Барри сказал:
- Никто не сделает больно Moкси, Чак. Не горячись. Она просто так сказала, чтобы поддразнить тебя. Когда ты собираешься заниматься?

Мег встала и подошла к двери.
- Давай, Чак. Пойдем.

Когда мы спустились к дороге, я, наконец, сказал:
- Отлично. Она заложила мину-ловушку, и я в нее попался. Ну зачем она всё это делает?

- Какая разница? - сказала Мег. - Кроме того. Ты знаешь ответ. Она должна быть номер один, как в коммерции.

- А я причём?

- Потому что ты упорный. Потому что ты позволил ей добраться до себя. Потому что она завидует тебе.

- Чему завидует, ради бога? Ты о той поре, когда мы были младенцами?

- Может быть. Меня рядом не было. Ты симпатичный и нравишься людям. Глория тоже красивая, но люди ее не любят. Она очень старается понравиться им, но через некоторое время они все уходят. Ты наоборот. Люди хотели бы стать ближе к тебе, но ты не позволяешь им. Ты ведь курил вчера марихуану?

Такой резкий переход сбил меня с толку.
- Разве это твоё дело? Теперь, полагаю, ты расскажешь об этом Барри.
Это было подло, и я знал об этом, поэтому сразу стало стыдно. Но я чувствовал вокруг себя только плохое, поэтому должен был сделать несчастным кого-нибудь ещё.

Мег остановилась как вкопанная.
- Нет, я не скажу Барри, хотя иногда думаю, что должна. Если ты собираешься стать наркоманом, то думаю, что не принесу тебе пользы, если никому не скажу. Но меня сейчас это совсем не волнует, потому что ты мне больше не друг. Думаю, что теперь твоим другом должен стать Маклеод. Но я не понимаю, почему не может быть и того, и другого. Но тебе не стоит беспокоиться, потому что сейчас мне всё равно.

- Мегси!

- Отпусти меня. Я рада, что Барри собирается жениться на маме. Ты просто думаешь, что я сейчас занудствую, но он мне нравится.
Она вытащила свою руку и припустила через дорогу к пляжу.

Однажды Джоуи прочитал свой гороскоп и по-настоящему забеспокоился, потому свами или гадалка напророчила ему большую политическую карьеру, хотя, быть может, он побывает в тюрьме. Но, как сказал Джоуи, сегодня часто одно сочетается с другим, и, возможно, он нарушит закон в качестве подготовки к последующей политической деятельности.
Я же сказал, что когда он попадёт в тюрьму,  будет полезно знать законы,  и он согласился.
Что касается меня, то я всегда смотрел на все эти гороскопы, как на полную чушь, но сейчас стал задумываться, вдруг за пару последних дней моя луна, или планета, или что-то такое попало в какую-то нежелательную область, потому что ничего не выходило как надо.

Я всё еще злился на Маклеода, и думал об этом, когда вдруг вспомнил о другой вещи, беспокоившей меня: я выдал его тайну.
Я остановился. Я рассказал Питу о том, что нетрезвый Маклеод попал в аварию, и о смерти мальчика. Я хотел просить Бога и не знал как. Когда я подумал, как они могут поступить с этим - в таком случае новость о том, чем я занимался все эти дни, неизбежно дойдёт до матери - меня прошиб холодный пот. Я поступил так, потому что сошёл с ума, и, полагаю - мне не хотелось думать об этом - чтобы вновь заслужить благосклонность Пита и остальных. А ещё рассуждал о доносчиках!
Я снова пошёл. Оставшуюся часть пути я пытался убедить себя, что с учетом того, как он вел по отношению ко мне, у меня есть какое-то оправдание. Это не помогало. Я ощущал себя крысой-доносчиком. Так как ситуация в семье была не хуже, и не лучше, и если бы не Барри, который вступил в отряд и добавил ещё одно тело в нашу квартиру, я бы повернул назад. Но это случилось, поэтому я двинулся дальше.

ГЛАВА VIII

Когда я вошёл в библиотеку, Маклеод стоял у камина, глядя на то, что, вероятно, было пеплом прошлой ночи. Это звучит бредово, но здесь уже в начале августа приятно ощущать по ночам тепло очага.
Он взглянул на меня.

- Извините, что так поздно, - пробормотал я, и скользнул к своему месту за столом.

- Я хочу поговорить с тобой, - резко произнёс Маклеод.

За одну тошнотворную минуту я решил, что он уже слышал о моём разговоре про него.

- Да? - И без особой убежденности добавил, - сэр.
Не то, чтобы я боялся. Но было как-то не по себе.

Как обычно, он начал без обиняков.
- Я сожалею о том... о том, что произошло вчера. Я сказал тебе однажды, что я слишком долго жил в одиночестве. Я обвинял тебя в том, что ты всегда бежишь от всего. Ну... это то, чем занимался и я. Только я построил вокруг себя стену. Будучи писателем, это легко сделать, легко сидя здесь зарабатывать себе на жизнь, легко жить в покое и держаться в стороне от людей.

Упрямое самолюбие заставило меня сказать:
- Это не имеет значения.

После чего он уставился на меня.
- Это так, Чарльз? Тогда почему ты так внезапно ушел?

У меня не было ответа. Вернее, я не хотел отвечать, поэтому мы некоторое время молчали.

- Ну?

...

- Или ты заставишь меня поверить, что ты на меня не разозлился, или, если тебе неприятно, то я прекращаю этот разговор.

Это была протянутая рука, но я не мог позволить себе пожать её. Как можно поступить так после предательства?
- Почему мы не можем просто забыть об этом?

- Ты этого хочешь?

- Да.

- Отлично. И возвращаемся к Виргилию.

Но не получилось. Пока мы медленно продвигались через весь слегка занудный Карфаген, то, о чём я рассказал Питу, делалось всё нереальнее и неправдоподобнее. Я не мог вспомнить слова, которые отлично знал раньше. Целые части того, что мы уже прошли, и я знал, были для меня словно в новинку. В конце концов, Маклеод захлопнул книгу.

- Что с тобой? Как будто ты никогда не видел этого. Мы же проходили всего несколько дней назад.

Вернулось странное чувство невозможности сосредоточиться. Травка не должна так влиять, по крайней мере, другого я не знал. Но потом вспомнил, как слышал в школе, или читал в одной из тех дурацких брошюр, которые раздаются по углам и большинство людей не берут их, что организм у некоторых людей не воспринимает наркотики, так же, как у других - алкоголь. Это заставило меня задуматься о своём отце. Не знаю почему. Потом мне вспомнился сон, который привиделся в бухте.

- Чарльз!

Голос Маклеода хлопнул, словно удар кнута. Вдруг он оказался надо мной.
- Чем ты занимался вчера? - спросил он. - После того, как ушёл отсюда?

Мать спрашивала то же самое, что, но это было не одно и то же. Кроме того, я сбежал от неё и пришёл сюда. Сейчас не было мест, куда можно было податься, а если бы и были - я вовсе не был уверен, что смогу собрать все мысли воедино и пойти туда, или что захочу этого...
- Я пошёл к бухте, где собираются мои приятели.

- И?

- Немного покурил травки.
Так что теперь я сдал Пита и остальных. Но чувства, что предаю кого-то, как с Маклеодом, не появилось. Я ждал, что он начнёт расспрашивать.
Но он не стал этого делать. Не до, не после. Просто устало произнёс:
- О, мой Бог, - пошел и встал у окна.

- Если ваше поколение пьёт, то почему моё не может покурить травки? Когда вы учились в школе, разве вы никогда не пробовали пива?

- Да.

- После чего все получали взбучку?

- Как ты себя чувствуешь?

- Великолепно. Какое это имеет отношение к разговору?

- Потому что ты не можешь сконцентрироваться как обычно.

- Ну и что? У вас же бывало похмелье?

- Я думал, что марихуана не должна так действовать.

- У меня нет похмелья. Послушайте меня, мистер Маклеод. Чем я занимаюсь, когда меня здесь нет - это моё личное дело.

Как только я произнёс это, то понял, что совершил ошибку. Для него открылась прекрасная возможность напомнить мне, что это была моя идея заниматься здесь, а не его. Я затаил дыхание.

- Это правда. Но поскольку пытаться учить тебя, когда ты вот такой, это все равно что пытаться зазвонить в колокол, оббитый ватой, поэтому я был бы очень признателен, если бы ты отказался от курения на время, пока я готовлю тебя. То есть, если ты хочешь завалить экзамен, не стоит тратить свое и моё время.

В этом послышался прежний Маклеод. Но его слова оказались гораздо мягче, чем я ожидал, поэтому я был почти разочарован. Кроме того, я в любом случае не собирался больше курить травы.
Он подошел к столу и захлопнул книгу.
- Можешь устроить себе каникулы. Ты ничего не способен делать. Возвращайся, когда почувствуешь себя лучше.

Я вернулся на следующий день. Я всё равно не был в форме, но хоть не настолько обалдевший, как накануне. Хороший ночной сон очень сильно помог.
Шли дни, и я много занимался, прилежнее, чем раньше. Спустя время я сообразил, что пытаюсь вернуть всё в то состояние, каким оно было до того момента, как я совершил глупый шаг в порыве сочувствия или чего-то подобного. Мне казалось, что с того утра минул год, хотя прошла всего одна неделя. Я часто ловил себя на мысли о том событии, всякий раз, когда не был занят учёбой. Я все еще не понимал случившегося. Я не мог понять Маклеода. Я даже не понимал себя. Но  понял, что за стену он имел в виду, потому что он вернулся за неё.
На этом фоне, я неотчётливо осознавал, что мать и Барри были озабочены предстоящей своего рода праздничной вечеринкой. Барри, в настоящий момент находившийся в отпуске от своей юридической фирмы, номинально должен был находиться со своими друзьями внизу, на пляже, но каждый раз, когда я оказывался дома, он околачивался там, на фоне многочисленных разговоров о дате свадьбы, поиске квартиры, и всём том, что Глория однажды язвительно назвала ползучей безвкусицей.
Я пытался пару раз - не очень упорствуя -  переговорить с Мег, но так как она прекратила свои визиты в предрассветные часы, и я находился вдали от дома практически весь день, поэтому шансов мне выпадало не так уж много. Что касается моих ранних подъёмов, походов к Маклеоду и от него, и шестичасовых занятий между ними - я почти засыпал за ужином, уронив голову на обеденный стол. К счастью, мать слишком витала в своих мечтах, чтобы задавать наводящие вопросы о том, куда я хожу и что делаю. Кроме того, заметив, что Глория явно уклоняется от всеобщего ликования, они сконцентрировались на её завоевании. Они брали с собой ее и Бесподобного Перси на всё, к чему те выказывали хоть малейший интерес - свинговые вечеринки [танцевальные, а не связанные с сексом], на любые летние гастроли, случавшиеся поблизости, на пару музыкальных фестивалей с пикником на весь день и возможностью послушать Бетховена в тени деревьев. Но моя сестрица Глория была не настолько глупа. Она оттаивала, но не достаточно быстро, но их забота и желание угодить должны были в любом случае принести победу.  Я мог видеть этот прогресс за ужином. Вместо обычного хмурого выражения у Глории появилась лёгкая улыбка и взгляд искоса на Барри. Я как-то сомневался, заблуждался ли насчёт этого Барри. Но, скрепя сердце, вынужден был признать, что сделать мать счастливой - для него было основным. В конце концов, я всё-таки решил, что он не так глуп, как я думал раньше. По-своему он участвовал в игре Глории также хитро, как она сама, что в его случае означало сидеть невозмутимо, как пень, пока она ржёт, гарцует, и слегка соблазняет, так чтобы она не смогла понять, что ничего не приобрела, и (обязательно) оставила попытки понравиться. Но он умудрился сделать так, чтобы она не скисла, не забив при этом ни одного гола.
Когда Глория отсутствовала, холодный фронт Барри таял. Я думаю, Мег понимала, что он делает и зачем, потому что, когда Глории не было рядом, он становился как ребёнок, и дурачился с ней, и она начинала светиться, как маленький подсолнух. На самом деле она была так счастлива, что стала меньше есть, меньше походить на бочонок, а больше - на взрослеющую девочку. Не то, чтобы я сам всё это заметил. Просто мать и Барри вдвоём высказали это, и Мег засветилась еще больше.
Никто не обращал на меня внимания. Я думаю, Барри убедил мать, что моё поступление в Матфея не такая уж катастрофа. Потому что кроме однажды высказанного:
- Думаю, что ты недостаточно двигаешься, Чак, - она оставьте меня в покое.

Любопытно, что в один прекрасный день Маклеод сказал то же самое. Я был в эти  дни в состоянии какой-то неопределённости. После того, что случилось внизу, в бухте у меня не было никакого желания туда ходить. Одна только мысль о Пите заставляла меня чувствовать себя виноватым. С другой стороны политика открытых дверей в отношениях с Маклеодом, которая существовала приблизительно до пяти вечера, похоже, ушла в прошлое. Иногда я чувствовал, как он захлопывает дверь. В другой раз я мог войти. Я был несчастен. Мне хотелось дружить с ним, но каждый раз, когда я пытался хоть как-то пробиться к нему снова, появлялось чувство, как у Ричарда, упирающегося при прыжке. Я не могу объяснить получше, потому что никогда не чувствовал такого раньше. Я всегда был одиночкой. Мать, и все пять школьных психотерапевтов, до тошноты твердили мне об этом. До сих пор мне казалось, что это хорошо. Одиночество не обременяло меня. Теперь же всё, о чём я думал - я предал Маклеода. От этого мне становилось хуже, чем когда-либо. Все это само по себе возводило стену вокруг меня все выше и выше. И чем выше становилась она, тем меньше я мог что-то с этим поделать, и, следуя логике, я тяготился тем, что предал Маклеода.

И вот однажды, как я особенно туго соображал, он произнёс:
- Думаю, тебе необходимо больше двигаться.

- Мне хватает.

- Чем-то занимаешься?

- Например, поднимаюсь сюда, и спускаюсь отсюда вниз.

- Для мальчика, спортивного мальчика твоего возраста, не слишком ли мало? - он сделал паузу.
- Как дела с плаванием?

- Слишком холодно.

- Не предполагал, что ты в такой плохой физической форме.

Я мог видеть часы над камином, и они показывали одиннадцать двадцать.
- Разве не время для вашей выездки?

- Это может подождать.

Он смотрел на меня, и я попытался прочитать выражение его лица. Конечно, оно не демонстрировало того тепла, которое я когда-то видел. Иногда мне казалось, что я могу отдать почти все, чтобы увидеть его снова, но в тот момент, когда я начинал думать об этом, на меня накатывала тошнотворная волна вины. После чего я замирал, словно заглохший автомобиль.

- Ну, это никак нам не помешает.
Он встал и вышел из комнаты. Оставшись в одиночестве, я ожидал услышать стук копыт Ричарда. Но через несколько минут Маклеод вернулся назад с рюкзаком в руках.

- Пошли.

- Куда?

- Не бери в голову. Просто пошли.
Была дана команда в своей обычной самодержавной манере, и легче было подчиниться, чем спорить с ним. Кроме того, я не желал упорствовать.
К моему удивлению, снаружи он повел меня к своей машине.
- Садись.

- Зачем?

- Просто садись.

Неотчётливо мне пришло в голову, что кто-то может увидеть меня с ним. Но это казалось совсем не важным. Когда мы добрались до ворот, вместо того чтобы повернуть налево на главную дорогу, он повернул направо, на дорогу, ведущую к скалам, которая становящуюся всё более узкой и ухабистой, чем выше он по ней поднимался. Но вид оттуда был действительно потрясающим. Я никогда такого не видел.

- Ничего себе, - сказал я. Море было таким синим, это почти переходило в зеленый цвет.

Вокруг не было ни жилья и ни души. Просто темно-зеленые скалистые холмы слева и впереди, а справа - высокий край обрыва и море.

- Окей. А теперь выходи.

- Я вышел.
- Куда мы пойдём?

Он обошел вокруг автомобиля.
- Мы собираемся поиграть в игру «следуй за лидером». Я лидер. Ты идёшь за мной.

- Есть, сэр, - буркнул я. Он думает, что я из скаутского отряда? Но, парни, он может заставить шевелиться!

Мы подошли прямо к краю обрыва, а затем, к моему ужасу, он ступил вниз, и выглядело, как будто он ступил в пустоту. Он повернулся и рассмеялся, увидев мое лицо.
- Не волнуйся. Тут есть тропинка.

Оказалось, что там скалистый изгиб полого спускался вниз, туда, где, ради разнообразия, в скале образовался отлогий уступ. Тропинка проходила как раз по этому естественному уступу. Он выглядел так, словно был кем-то выдолблен.

- Ты не боишься высоты? - спросил Маклеод.

- Всё нормально.

Он стал спускаться. Я шёл следом.

Я сказал:
- Вы, должно быть, альпинист.

- Да.

- А куда вы поднимались?

- Титон, Скалистые горы, Альпы, Доломиты.

- А как насчёт Эвереста?

- Слишком людно.

Через несколько минут мы спустились вниз, к большим, плоским валунам.
- Здесь.

Маклеод вытащил из своего рюкзака пару полотенец и плавки.
- Надень их.

Они подошли, но выглядели очень древними.

- Откуда они, с Ноева ковчега?

- Полагаю, что ты можешь так думать. Они мои, когда я был в твоем возрасте.

Его собственные оказались под его джинсами, так что все, что ему оставалось сделать - это снять их и свитер. Думаю, он, должно быть, очень часто ездил на Ричарде без майки, потому что был намного более загорелым, чем я. Но одна сторона его тела полностью и  одна нога были в шрамах, местами красных, местами бледнее, с нездорово лоснящейся кожей. Как и его лицо, другой его бок был нормальным - худощавый, за исключением развитых мускулов вокруг плеч, на руках и бёдрах.

- Ныряй, Чарльз. Выглядит, словно тут неглубоко, но это не так. Внизу есть течение. Я пойду первым.
С этими словами он подошел к краю валуна и нырнул. Он проплыл под водой около тридцати метров.
- Чего же ты ждешь?

Я подошёл к краю и спустился вниз. С того дня в бухте прошло около двух недель, и вода здесь, в стороне от того места, была холоднее. Шок почти парализовал меня. Мои инстинкты захватили меня больше, чем когда-либо.
Маклеод подплыл поближе к тому месту, где стоял я.
- Отлично. Давай. Плыви. Прямо.

Я не решался - и совсем не из-за холода. Я нырнул. Чувства вернулись, и неожиданно я почувствовал себя гораздо лучше. Делая большие глотки воздуха, я поплыл. Я не плавал довольно долго, так как в бухте, на пристани и пляже мы, в основном, просто валяли дурака. Я продолжал плыть, пока не стал готовым остановиться, Маклеод плыл в двух ярдах позади, готовый поддержать. И тогда я принялся дурачиться. Я перекувырнулся и нырнул, всплыл и перекувырнулся ещё раз, лег на спину, молотя ногами, а затем попытался нырнуть из этого положения. Нырнув, я увидел Маклеода над собой и слегка боднул его в живот, вызвав взрыв смеха, после того, как я всплыл. Я почувствовал себя великолепно. Он развернулся, стряхивая воду из волос, и погнался за мной. Я знал, что не смогу от него уплыть, поэтому снова нырнул и поплыл под водой, оглядываясь вокруг, и заметив его, всплыл, сменил курс, а затем снова нырнул и снова толкнул в его бок.
Я забыл, что он уже взрослый, мой учитель, и ему сорок семь лет. Я даже забыл, что предал его. Я забыл обо всём, кроме воды и того, чем занимался там: догонял и был догоняемым, вдали от берега, где вокруг не было ни души, кроме нас. Это походило на полет. Я вдруг подумал, что я свободен. И мысль оказалась настолько чудесной, что я снова боднул его, когда выныривал.

- Окей. Пора выходить, - сказал он и повернул к берегу.
Я развернулся, и мы поплыли вместе, хотя один его взмах стоил трёх моих, если бы я не видел, как далеко один этот взмах переносил его, я бы подумал, что он просто дурачится.
Когда я выбрался на камни, то понял, что если бы я проплавал чуть больше, я бы точно устал, а так просто расслабился. Солнце припекало, и мы разлеглись на полотенцах на большом плоском камне выше того валуна, какой мы использовали в качестве трамплина для прыжков.
Счастливое чувство эйфории должно было перейти в счастливую дрёму. И, хотя я физически расслабился, так не произошло. Словно выходя из воды, я потерял чувство свободы. Это очень плохо, подумал я, это на самом деле очень плохо. И вся эта ужасная тяжесть, довлеющая надо мной, вернулась назад.
А затем Маклеод, лежащий рядом со мной, протянул руку и этой рукой схватил мою руку, так, как я поступил две недели назад.

- Давай, Чарльз. Что бы это ни было, избавься от груза. Я не просто любопытствую. Но ты не можешь больше носить в себе это. И я не думаю, что смогу смотреть на это больше. Это давит на тебя.

Я подумал, что нужно вставать и уйти, но его рука удерживала меня. Я смог представить, как это закончится, когда он узнает, что я совершил. Я подумал о воде и о том, что происходило там недавно. Его рука сжалась.

- Давай, сынок.

Может быть, этот самый «сынок» и сделал своё дело, хотя я никогда не любил раньше, чтобы меня кто-нибудь так называл.
- Я предал вас. Я рассказал Питу в тот день, когда мы все курили травку, как вы получили ваши шрамы, о том, что были пьяным, и о ребенке с вами. Это было даже не от того, что я был под кайфом - это случилось потом, после той дурацкой вылазки, но не в тот момент. Я просто хотел сделать что-то, потому что разозлился на вас. Вы заставили меня почувствовать, словно я как-то перешёл границу с вами. А они были на меня злы из-за того, что я занимаюсь, и узнали, что я хожу сюда, потому что Пит видел меня. Ну, и он спросил, как вы заработали свои шрамы. И я сказал им. Простите, Маклеод. Я чувствую себя как совершеннейший скунс. Как настоящий доносчик.

Мне, как ребёнку, захотелось плакать. Но я, конечно, не мог этого показать, поэтому приложил другую руку к глазам, словно их слепило солнце. Любопытно, что он не отнял свою руку. Я подождал,  вдруг у него замедленная реакция, но он так и не сделал этого.

- Моей вины здесь столько же, сколько и твоей. Я знал, что... обидел тебя, вот почему я пытался поговорить с тобой. Я должен был заставить тебя выслушать. Тогда у тебя не было бы такого груза на душе.

Но этот груз уже свалился с плеч.
- Мы все еще друзья?

- Да, Чарльз. Друзья по-прежнему.

И это великолепное чувство, которое было у меня в воде, своего рода возбуждение, вернулось назад. Солнце припекало мою кожу. В воздухе пахло солью, соснами, травой (высший класс!) и сеном. Я чувствовал себя супер. Я шевельнул рукой, которую он держал, и он мгновенно отпустил её, но все, что я сделал, так это скользнул своей рукой в его руку.
Я почувствовал, как вокруг моей руки сомкнулись его пальцы.
Спустя время он попросил:
- Расскажи мне о той плохой вылазке.

И тогда я рассказал ему всё, и даже о сне. До того момента мне подобное не приходило в голову. Но когда я заканчивал, то сказал:
- Думаю, это означает, что я желал, чтобы вы были моим отцом.

- Я бы желал, чтобы ты был моим сыном.

- У вас есть сыновья?

- Нет.

Мои мысли сместились в эту сторону. После чего я сказал:
- Мег спрашивала у меня, что я думаю насчёт вашего интереса к женитьбе на моей матери.

Последовал приглушенный смех.
- У твоей матери, возможно, нет желания воспользоваться таким предложением.

- Может быть, что нет. Но когда я сравниваю вас с Волосатой опухолью и отцом Мег, то думаю, что она пришла бы в восторг.

- Ты помнишь своего отца?

- Немного.
И тут же откуда ни возьмись, я добавил:
- У меня есть странное чувство, что с ним что-то не так. О чём другие знают, а я нет.
Я рассказал ему о скандале на пляже с Глорией три года назад.
- Но я не могу ничего узнать.

- Тогда не стоит пытаться. И если в один прекрасный день наткнёшься на это, ты не разобьёшь себе сердце. Мы все ошибаемся.  И я. И ты.

Я мог себе представить, что все ребята, которых я знал, даже Джоуи, могут сказать о том, что я чувствую к Маклеоду. Но здесь, лежа рядом с ним на камне, мне было все равно. Меня ничего не заботило. Все остальное, все остальные казались далеким и неважным.

- Вы мне очень нравитесь, - сказал я.

Что-то забилось то ли в его руке, то ли в моей, не могу сказать точно. Мне хотелось прикоснуться к нему. Переместив руку, которая прикрывала глаза, я вытянул её и коснулся его бока. Горячая кожа была натянута на его ребрах. Я знал, что ещё никогда в жизни не был так близок к кому-нибудь. И мне хотелось стать ещё ближе.
Но в этот момент Маклеод сел, а затем встал. Он с минуту постоял ко мне спиной. Затем спрыгнул на нижний камень. Через минуту он вернулся уже одетым. Он улыбнулся, глядя на меня.
- Поднимайся. Ты не можешь этого чувствовать, но если ты задержишься тут дольше, то замёрзнешь.

- Это полная чушь.

- Может быть. Разве ты забыл, что у тебя ещё три часа занятий впереди? Не говоря уже о том, что нужно перекусить?

- Не могли бы мы сделать выходной? - спросил я как можно более обаятельно.

- Нет, конечно. Одевайся. Подъём вверх на скалу должен расшевелить тебя. Я пойду перед тобой. Вверх идти легче, чем вниз.

Когда автомобиль трясся по грунтовке, и Маклеод выруливал, чтобы избежать больших выбоин, что-то бормоча себе под нос, когда мы всё-таки попадали в одну из них, то нечто беспокоившее меня, вдруг заставило сказать:
- Маклеод?

- Да? Кстати, можешь звать меня Джастин.

Я обрадовался.
- Отлично.

- Что ты хотел спросить?

- Ты думаешь, что я гомик? - выпалил я.

- Нет, я не думаю, что ты гомик.
Он посмотрел на меня сверху вниз.
- Из-за того, что случилось только что?

- Да.

- Нет. Каждый хочет и нуждается в любви, а ты многого не получаешь. Кроме того, ты, как мальчик, нуждаешься в отце.

Тоже самое говорил Барри. Но я не стал рассказывать ему о Барри и матери. Я вообще не хотел думать о доме.
Я чувствовал, что я попал в нечто, подобное золотому кокону, и мне не хотелось вырываться из него.

ГЛАВА IX

Я жил в том золотом коконе месяц. Конечно, я не знал, что это будет всего месяц, хотя, быть может, и догадывался. Но всякий раз, как только приходила мысль, что скоро всему этому придёт конец, я отталкивал ее, и мало-помалу пришел к убеждению, что такое продлится вечно.
Я забыл про все остальное – про  семью, приятелей, бухту, Нью-Йорк, даже про Святого Матфея и экзамены, по причине которых я там в первую очередь и оказался. И фатум, который в прошлом был в заговоре против меня, теперь передумал, и всё сразу стало легче.
Прежде всего, большую часть этого периода семья не была вместе. Мать и Барри провели остаток своего отдыха в Нью-Йорке в поисках новой квартиры. Отец Глории вернулся из своего аналитического центра на побережье и предложил той поехать с ним и его женой в Мехико на пару недель. Глория оказалась совсем не в восторге от предложения, как можно было бы предположить. С одной стороны, из-за предстоящего возвращения Сью Робинсон, которая могла бы воспользоваться этим временем, чтобы ещё раз попытаться вернуть себе Бесподобного Перси. С другой стороны, отец Глории, изменив своему вкусу, женился на истинной английской леди, со всеми правильными интеллектуальными точками зрения, но имевшей плохую привычку обращаться к устаревшей дисциплине в таких вопросах, как возможность заниматься своими собственными делами по своему усмотрению - Глория жаловался, что её это особенно касается. Но Мехико есть Мехико. Так что Глория согласилась. Вместе с остальными, Мег тоже уехала на несколько недель в лагерь, расположенный дальше по побережью, и я официально оказался под присмотром Лансингов, не особо потевших надо мной, так как в это самое время они были заняты успешным воспитанием собственных детей, поэтому особо не интересовались у меня, где я был, и куда намереваюсь пойти.
В действительности, большинство ночей я провел у себя дома вместе с Мокси, что было великолепно. Он бегал по всему дому, различные части которого вскоре начали издавать его запах. Полагаю, я рассчитывал, что мать, занятая предстоящей свадьбой, не обратит на это внимания. Я не знаю, о чём я думал. Казалось, что мной овладело нечто типа счастливого идиотизма.
Маклеод сказал мне однажды, когда я дурачился в воде:  
- Даже не знаю, радоваться или негодовать, из-за того, что ты так изменился.

- Как изменился?

- Ты с каждым часом становишься моложе.

- Разве это так плохо?

Он усмехнулся.
- Если учесть, что тебе четырнадцать, то не так уж много места для отступления.

Мы плавали почти каждый день, потому что помимо другого великолепия пришла череда дней с отличной погодой.

- Я чувствую себя свободным, - сказал я, лежа на спине и болтая ногами в воде.

- Каким ты всегда и хотел быть. А тебе не приходило в голову, что слово "свободный" само по себе ничего не значит?

- Как так?

- Вольный что-то делать? Свободный от чего-то?

От толпы.

От матери.

От Глории.

От дома.

Я высказал это Маклеоду.

- Я знаю, что они достают тебя. Ты их, наверное, в такой же степени. Но ты их совсем не любишь?

Это слово.
- Мне не нравится слово «любовь», - сказал я.

- Оно обесценилось от слишком частого употребления. Но это все еще хорошее слово. Почему оно тебе не нравится?

Я перестал плыть и стал перебирать ногами, стараясь удержаться на одном месте. Вдалеке зеленой волнистой линией между двумя голубыми виднелся берег.
- Я не знаю. Это было всегда, насколько я себя помню.
Я попытался толкнуть свою память назад. А в ответ - одна только тайна. Но тайна, полная неприятных чувств.
- Есть что-то такое, - сказал я. - Чего я не могу точно вспомнить.

- Но это как-то связано с твоей неприязнью к слову любовь?

Я клюнул носом. Моя голова слегка опустилась, и я проглотил немного воды. А затем почувствовал, что гораздо более холодное течение, казалось, схватило меня за ноги и потянуло вниз. Из-за испуга померк дневной свет. Я не мог выбраться на поверхность. Я бился из-за всех сил. Когда я вынырнул, то подумал, что, должно быть, потерял сознание на минуту и был отнесён на мили от берега, потому что его нигде не было видно. Страх засел внутри меня железным шаром. Казалось, что холод от течения пронзил меня насквозь. Потом я, должно быть, развернулся, потому что берег оказался в той стороне. Но в одном я оказался прав. Я был очень далеко.

- Джастин, - я заплакал.

- Я здесь, - он был позади меня. – Поплыли, Чарльз, медленно и спокойно.

- Меня унесло.

- Это течение. Если ты поплывёшь, то всё будет в порядке. Оно не достигает поверхности, остаётся на глубине. Поплыли.

Его голоса хватило, чтобы перебить мою панику, и я попытался сделать то, что он говорит. Но этого было мало.
- Я не могу. Оно уносит меня.

- Ты сможешь. Делай то, что я тебе говорю. Сейчас же!

Это был деспотичный удар кнутом, который всегда приводил меня в ярость. Фашист, думал я, изо всех сил молотя ногами. Подожди, пока мы вернёмся.
Мы были на полпути к берегу, когда я понял, что ледяное течение уже не тянется к моим ногам. Вода вокруг ощущалась однородно тёплой.

- Тебе нужна помощь? - спросил Маклеод. Он был меньше, чем в метре от меня.

- Оставь свою помощь при себе, - буркнул я, и глотнул ещё немного воды.

- Хорошо, что тут нет канализации.

Этот подходящий комментарий почти заставил стошнить в воду. Я закашлялся, сплюнул и бросил на него злой взгляд.

- У тебя нежный желудок, - сказал он дружелюбно, перевернувшись, как морская свинка. Я устал, но собрался с силамии нырнул. Как только я собрался пихнуть его, так, чтобы у него перехватило дыхание от толчка, я почувствовал, что мои волосы были схвачены. Следующее, что случилось затем – меня вытащили на поверхность как пучок водорослей.

- Мягче, Тигрёнок, мягче. Нельзя бодать своего учителя.

Я попытался достать его, размахивая руками. Но его руки были длиннее.

- Ах так!
После этого он отпустил мои волосы, и был таков. До берега оставалось недалеко, но я увидел, как он мог двигаться по-настоящему. Бурлящая полоса в воде, и он уже у скалы, с которой мы ныряли, и смотрит на меня.
С чувством, что быстр как баржа, я занялся физическими упражнениями. С мыслью, когда же наступит мой последний взмах, я достиг скалы и вскарабкался на нее. Все, что мне хотелось – лечь, да побыстрее.

Он швырнул мне полотенце.
- Сними мокрые плавки и разотрись.

- Потом.

- Сейчас.

- Ради Христа, -  я застонал. - Я всегда должен поступать как хочется тебе?

- На данный момент да. Я хочу, чтобы бы ты был сухим, прежде чем ляжешь.

Я стянул с себя плавки и прошёлся полотенцем по бокам, по диагонали, и через спину. Я вытер грудь и живот и ноги, после чего взобрался на плоский камень и улёгся там.

- И я не люблю ненормативную лексику, - сказал Джастин откуда-то снизу от меня.

- Мне очень жаль, сэр, -отозвался я, и в следующий момент уснул.

Я проснулся, когда холодная вода брызнула на моё лицо.

- Ладно, Эндимион [олицетворение красоты — в греческой мифологии знаменитый своей красотой юноша (считается огромным комплиментом)], пора идти.

Маклеод стоял надо мной в джинсах, но без свитера, и с минуту я соображал, зачем он стоит надо мной вместе со своим полотенцем. Он брызгал водой из ржавой банки на моё лицо.
Я приподнялся на локтях.
- Который час?
Мы вышли в двенадцать, а сейчас небо не выглядело полуденным.

- Около трёх.

Я широко зевнул и поднялся.
На обратном пути мы тряслись в тишине. Я вспоминал, что произошло, и стыдился своей паники и дурного характера. Мне было интересно, считал ли он меня цыплёнком.
Словно обладая ESP [ExtraSensory Perception — экстрасенсорное восприятие, англ.], он произнёс:
- Я не должен был допустить, чтобы тебя отнесло так далеко. Я слушал, о чём ты говорил, и не обратил внимания. Извини.

Я начал сводить всё воедино.
- Так почему ты стал отдавать приказы, как нацистский полковник СС?

- Это был самый быстрый способ вызвать у тебя немного адреналина. Я мог бы отбуксировать тебя. Но подумал, что для тебя будет лучше, если ты сделаешь это сам.

- Ты поду мал, что у меня цыплячья душа?

- У цыплят не бывает чувства страха.

- Но они ведут себя так, как будто есть.

- Ты хочешь мгновенного героизма?

- Ты хочешь сказать, что для этого нужна практика?

- Да, как и для всего остального.

- Ты мне нравишься, - сказал я.

Он резко ответил:
- Я не герой, Чарльз. Не делай меня таким.

- Почему нет? Я думаю, что ты такой и есть.

- Потому что.
Он обогнул большую выбоину, остановил машину и посмотрел на меня сверху вниз.
- В один прекрасный день ты обнаружишь, что я слаб - и в коленях, и в ногах. Если ты создашь из меня героя, ты никогда не простишь меня за то, что я разрушу этот образ. Ты понимаешь это?

Я на самом деле не понимал этого. Я уверенно пребывал в золотом коконе.
Я покачал головой.

- Потом вспомнишь мои слова.
Он снова завел машину, и мы затряслись к его воротам.

Я решил, что он просто недооценивает себя и забыл об этом.

На следующий день я вспомнил, о чём мы говорили, когда я попал в течение. Я попытался объяснить Джастину об ощущениях тайны и неловкости, появившихся, когда я пытался вспомнить слишком далекое прошлое. Мы рано закончили занятия, и я пил молоко и жевал сыр, фрукты и хлеб местной выпечки, потому что Джастин сказал, что для меня это будет лучше, чем слопать фунт какого-нибудь печенья. Я отрезал большущий кусок сыра и положил его на ломоть хлеба.
Он хмыкнул.
- Ну, я не детектив, не психиатр и не уверен, что самостоятельное исследование, за исключением случаев, когда это необходимо и когда ты знаешь, зачем это делаешь - вряд ли сможет ухудшить или улучшить ситуацию. Есть некоторые вещи, которые просто нужно принять.

Я откусил большой кусок.
- Я думал, познание себя - довольно большое дело, - сказал я жуя. Вышло не слишком членораздельно.

- Попробуем еще раз после того, как проглотишь, и перед тем, как укусишь.

Я проглотил.
- Учитель в моей школе сказал, что манеры элитарного устройства для сохранения статуса дают пролетариату ощущение неполноценности.

- Я думаю, что стоит рискнуть. Не говори с набитым ртом.

Я вспомнил Бесподобного Перси и влажное тесто пончика на его зубах.
- Окей.

- Что ты сказал раньше?

- Я думаю, что познавать самого себя - большое дело.

- Самопознание - это одно, само увлечённость - другое. Ты все еще хочешь попасть в ВВС?

- Да, - сказал я, и понял, что не думал о полетах последние несколько недель. - Но я не думал об этом в последнее время. Почему спрашиваешь - тебе не нравится идея?

- Если это действительно то, чего ты хочешь, это прекрасно. Но если нет, то это просто бег фантазии.

- А как узнать, хочу я этого или нет?

- Вот, к примеру, космос - быть астронавтом - какая-то часть твоих амбиций?

Это было то, что я никогда никому не говорил, астронавты, в рамках военно-промышленного комплекса, не очень-то высоко ценились в моей школе.
- Ну... да.

- Тогда ты должен знать, насколько реальны твои амбиции, то есть когда ты проходишь математику, ты должен знать, для чего она потребуется. Это труд, а не грёзы.

- Мег сказала, что в математике я ещё с братьями Райт.

- Ты любишь свою сестру?

- Да, Мег отличная.

- А ещё она права насчёт твоей математики. Для того, чтобы туда попасть - тебе придётся подтянуться, Винсоки, серьёзно подтянуться. ["Подтянись, Винсоки" (Buckle Down, Winsocki) популярная песня 40-50х гг.]

- Это что, стихи?

- Старая песня. Задолго до твоей поры.

- Ты думаешь, я смогу сделать это - стать астронавтом? Они очень умные.

- Ты достаточно сообразительный. Все эти разговоры о твоей глупости только дымовая завеса. Это сочетание жалости к себе и желание отвертеться. Это позволяет тебе отлынивать от того, чем ты не хочешь заниматься.

- Большое спасибо.

Он улыбнулся -по-настоящему широченной улыбкой.
- Не за что.

Я не был сумасшедшим. Я действительно больше не думал, что  смогу разозлиться на него так, как тогда в бухте в тот день, когда я разбушевался. За исключением Джоуи, у меня никогда не было друзей, и он стал моим другом, у меня по-настоящему никогда, кроменеясных воспоминаний, не было отца, и он стал моим отцом. Я никогда не знал взрослого, с которым я мог общаться или доверять ему, а с ним я общался все время, без разницы, разговаривал ли я с ним постоянно или нет. И я доверял ему. Это не означало, что он мог позволить мне уйти без знаний, и он не допускал оправданий, когда я делал что-то не правильно.
- Ты не можешь так плохо относиться к орфографии, - однажды сказал он с сарказмом. - И не стоит открывать рот, чтобы сказать мне, что правописание  - это удел расистов. Вот список слов, которые, я хочу, чтобы ты выучил. Я устал видеть их с ошибками. Я проверю их с тобой завтра. И лучше им быть написанными правильно.

- Ты, должно быть, шутишь. Это половина английского словаря.

- Ты волен уйти.

- Или по твоему, или никак.

- Правильно.

Вот так я и учил слова.
Всё шло примерно таким образом.
Мы плавали почти каждый день. Когда было пасмурно, мы шли на прогулку, запасшись бутербродами, запивая их водой из ручьев. Тыльная часть полуострова была этакой дикой страной, слишком каменистой для фермерства, с иногда встречающимися остовами заброшенного дома или мельницы. Дальше, на побережье, ели, пихты и сосны спускались к кромке воды и идти под ними в тишине было всё равно, что плыть под водой.
- Тут жутковато, - сказал я однажды.

- Это потому, что ты не привык к тишине. Там почти всегда что-то шумит: радио, телевизор, проигрыватель, шум движения, голоса.

- Так вот почему ты живешь здесь в одиночестве?

- Частично. И пользуюсь им сейчас, считая, шум, в котором живёт большинство людей - невыносим.

- А почему ты переехал сюда жить?

Он заколебался.
- Я потерял работу, и у меня были обстоятельства, при которых маловероятно, что я получил бы её снова.

- Это из-за той аварии?

- Да.

Мне было интересно узнать насчёт аварии, но после того, как я ощутил себя предателем, рассказав Питу о ней, я не хотел расспрашивать дальше. Предполагаю, что мне, в некотором роде, хотелось показать Джастину, что, моя любознательность насчёт этого не имеет значения.

Он бросил отрывисто.
- Я после этого два года сидел в тюрьме.

Эти слова упали в большое озеро тишины среди деревьев. Я не удивился. Я никогда не знал кого-нибудь, кто побывал в тюрьме, хотя всегда ходило много разговоров о том, как там ужасно было, и как сейчас стало лучше. И вдруг, тюрьма оказалась не просто новостью из телевизора. Это было на самом деле то место, где Джастин Маклеод, мой друг, провел два года.

- Это было ужасно?

- В некотором смысле. Но мне повезло. Это была одна из лучших тюрем. И ещё я был уверен, что попаду туда. Я считал себя виновным и думал, что должен получить больший срок. Я о многом узнал там.

- О чём?

- О себе и о других. Кроме того, я начал там писать книги. Когда я вышел, я знал, что не смогу вернуться к тому, чем занимался, и мне хотелось быть одному.

Я вспомнил его имя и слова о школе Святого Матфея на титульном листе антологии поэзии.
- Ты был учителем в школе Святого Матфея?

- Да.

Больше говорить было не о чем. Но мне хотелось, чтобы он знал, что эта история никак не повлияет на моё отношение к нёму.

- Это не имеет значения, ты знаешь. Я имею в виду... Ты понимаешь, о чём я.

Он посмотрел на меня и улыбнулся.
- Да, я знаю. Спасибо.

Таким образом, этот разговор облегчил учёбу. Он знал, как там учат, и что меня ожидает на экзамене.

- Барри сказал, что Матфей стал лучше, чем был раньше. Что он миновал плохую пору, а Эванс, новый парень, хорош.

- Это так.

Я по-настоящему наслаждался уроками, даже математикой и латынью. Я наслаждался всем. Однажды я сказал:
- Мы навсегда останемся друзьями, да?

Я стоял на камне на вершине холма, самой высокой точке в округе. Джастин стоял чуть ниже. Он сказал:
- До тех пор, пока ты будешь желать этого.

- Значит, навсегда.

Он улыбнулся.
- Ладно.

Я почувствовал беспокойство.
- Я не передумаю.
И, поскольку он ничего не ответил:
- Почему я должен передумать?

- На сегодня хватит. Но ты не можешь заглянуть в завтра и сохранить сегодня навсегда.

- О чём ты?

- Не важно. Думаю, что будет дождь. Пошли.

ГЛАВА X

А потом в один прекрасный день всё закончилось.

Все началось с того, что я забыл о воскресенье. Субботы уже давно стали обычными днями недели. Я проводил их с Джастином - мы не занимались, а плавали, гуляли, читали, спорили, даже позволили Ричарду привыкнуть ко мне, так что к концу августа я мог не только погладить его, но и пару раз прокатился. Но воскресенья я проводил на пляже, или на причале, в ожидании, когда же минует этот день.
А в тот раз забыл, может быть потому, что Джастин не напомнил мне в субботу своим обычным «увидимся в понедельник». Так что я припёрся около семи тридцати, вошел в дом, увидел, что Джастина нет в библиотеке, и отправился на кухню. Он оказался там - пил кофе над книгой, опирающейся на проволочную подставку, стоящую перед ним. Меня удивило то, что он был в белой рубашке с галстуком и в твидовом пиджаке. Я никогда не видел на нём ничего другого, кроме рабочих брюк, или джинсов и свитера, или джемпера.

- С чего это ты так вырядился? - спросил я, не пожелав доброго утра или чего-нибудь подобного.

- Сегодня воскресенье. Или ты забыл? Это твой выходной день.

- Ой.
Я почувствовал разочарование.

- Хочешь молока?

- Да. Спасибо. Я сам налью.

- Не хочу показаться негостеприимным, - сказал он, когда я принес молоко к столу, - но я вынужден буду покинуть тебя через нескольких минут.

- А куда ты идешь?
Это было совсем не мое дело. Думаю, я и не ожидал ответа. Но он ответил, и это меня по-настоящему удивило.

- В церковь. Ты разлил молоко.

Так и было. Переполнился стакан. Я сдернул полотенце со спинки стула.
- Зачем ты идёшь в церковь? - спросил я, вытирая разлившееся.

- Нет, не вешай его снова. Положи в раковину. По обыкновенной причине - участвовать в богослужении.

- Ой.

- Ты никогда не был в церкви?

Я покачал головой.
- Нет.

Джастин сделал последний глоток и встал.
- Я вернусь через пару часов.

Я слышал, как он прошёл через зал, а затем вышел через переднюю дверь. Он был почти у своей машины, когда я догнал его.
- Я могу пойти с тобой?

Он колебался.
- А что скажет твоя мать?

- Мать доверяет людям, делающим свой выбор, - произнёс я благочестиво. Я не добавил - кроме случаев, когда она этот выбор не одобряет, как, например, школу-интернат.

Но Джастин понял, или, вероятнее, догадался.
- Ты не очень хороший лжец, Чарльз.

- Ну, она говорит, что, когда люди достигают... возраста благоразумия, они могут делать то, что считают правильным.

- Я сомневаюсь, что она считает четырнадцать лет возрастом благоразумия, но ты смотришься достаточно благочестиво, для того, чтобы у тебя росли крылья. До тебя доходит, что кто-то может увидеть тебя со мной? Ты скрываешь свои походы сюда, а ведь это может быть тот, кто расскажет твоей семье - и не просто друг.

- Никто из моей семьи не узнает, особенно в такой час в воскресенье утром.

Он рассмеялся.
- Ну, хорошо. Но, вероятно, тебе будет скучно, очень скучно.

Но я уже протиснулся внутрь.
- Я нормально выгляжу? Я имею в виду - как-то не так одет, или ещё что-нибудь?

- Если бы ты выглядел чуточку хуже, было бы лучше – может, это заставило бы их почувствовать, что тебя только что вынесли из огня.
Он завел машину.

- Мне выйти и вываляться в грязи?

- Главное, не переусердствовать.

Большая голова Микки появилась в окне. Джастин погладил его и оттолкнул.
- Нет, Микки.

- Тебе не кажется, что он тоже нуждается в церкви?

- Скорее, церковь нуждается в нём. Он любит присоединиться к хору. Когда приходит время песнопения или псалмов, он начинает подвывать.

- Может быть, у него нет музыкального слуха.

- На мой взгляд, наоборот. Он поёт. Такая вот у него проблема.

К тому времени треть Микки была уже внутри салона.

- Ох, ладно, - сказал Джастин. Он сделал большой рывок, затем откинулся назад и открыл заднюю дверь.
- Знай, ты на него плохо влияешь. Раньше он слушался и оставался дома.

С Микки, занявшим всё на заднем сиденье, мы двинулись в путь.
- Какой он породы? - спросил я, тем временем как мокрый язык Микки ласково облизывал моё ухо.

- Кто знает.

- Я к тому, ты не покупал его, специально выбирая породу?

- Я не покупал его вообще.

- А как он к тебе попал?

- Я нашел его на обочине дороги. Его либо выбросили из автомобиля, либо сбили. У него были сломаны задние ноги.

- И сколько ему было?

- Ветеринар сказал, что около трёх месяцев.

- Как можно сделать такое?

- Не знаю.

Это была отличная поездка, вдали от основных дорог, через раскинувшиеся холмистые зеленые поля, пересечённые каменными оградами. Чем дальше, тем деревья выглядели больше.

- Куда мы едем.

- В Мертон.

Полчаса спустя мы свернули к Мертону, с его двумя главными улицами, пересекающими друг друга и схожими малым количеством зелени. Джастин подъехал к белой каркасной церкви и
припарковался. Оставив окна открытыми, чтобы Микки мог выскочить, если попросит природа, мы вышли.
Джастин посмотрел на Микки.
- Сидеть! - сказал он решительно.

- Ты уверен, что он послушается? - спросил я, когда мы отошли.

- Посмотрим.

Несмотря на предупреждение Джастина, мне скучно не стало, хотя я понятия не имел, что происходит. Когда требовалось, я вставал, садился, и, чувствуя себя немного глупо, опускался на колени. Он не обращал на меня никакого внимания. Человек спереди руководил процессом, казалось, примерно ста или двухсот человек. Он был в красной тунике надетой поверх белого халата и говорил негромким тонким голосом. Несмотря на это, или, может быть, потому что церковь имела отличную акустику (Волосатая опухоль был знатоком акустики и как-то объяснял её мне), я слышал большую часть того, что он говорил. Я пытался найти в этом  какой-нибудь смысл. Но вместо ясности становилось ещё туманнее. Возможно, в церкви не хватало воздуха, хотя некоторые окна из цветного стекла были приоткрыты, и оттуда веяло прохладой. У меня появилось необычное ощущение. В церкви было не совсем светло, но и не темно, что-то вроде сумерек. С одной стороны в нише стояло огромное распятие. Там и повсюду горели свечи. Они казались расплывающимися огоньками. Стоял странный, не неприятный, и необычно знакомый запах. Я больше не слышал того старика, хотя понимал, что он по-прежнему говорит. Потом наступила темнота, и я ощутил страх и злость, но не могу сказать, почему. Я несколько раз моргнул и попытался сконцентрироваться. Но стало еще хуже. Я посмотрел в сторону Джастина, и запаниковал. Я не мог увидеть его голову. Знаю, звучит глупо. Но я был уверен в этом, и это меня пугало. И хотя я различал его тело, включая плечи, и понимал, что его голова должна быть где-то там, я не видел её. Может быть, из-за света, или чего-то ещё. Она расплывалась, как и всё остальное.

- Джастин, - позвал я. После чего у меня началось головокружение, и я понял - нужно выйти. Я развернулся и направился к двери так быстро, как только мог.
Оказавшись снаружи, я уселся на низкой ограде, огибающей кладбище, и подождал, пока все не уляжется. Почти сразу же я почувствовал себя лучше. Через пару минут вышел Джастин.

- С тобой всё в порядке?

Я кивнул.
- Извини меня, Джастин.

- Не за что извиняться. Как думаешь, ты сможешь сделать это в приходском доме? Он всего в нескольких футах.

Паническое чувство вернулось вновь.
- Я не хочу входить внутрь.

- Ладно. Но я пойду и достану немного холодной воды. Это поможет тебе почувствовать себя лучше.

Я покачал головой.
- Мне не нужно, спасибо. Правда. Со мной всё в порядке.
Я вспомнил, что не мог увидеть его голову и оглядел её. Он выглядел так же, как всегда, за исключением того, что впервые за долгое время я заметил, что половина его лица в  шрамах. Должно быть, мой мозг был на грани взрыва, потому что я протянул руку и дотронулся до его лица.
- Это твоё лицо, - произнёс я.

- Да. А чьё оно могло бы быть?

Слова пришли из неоткуда.
- Моего отца.

Мы смотрели друг на друга. Затем я убрал руку.
- Джастин, мы можем уехать? Я хочу уйти отсюда.

- Да-да. Конечно.

У меня не было желания разговаривать, так что мы просто ехали. Я пытался разобраться, что случилось со мной, но каждый раз, когда я начинал думать об этом, то снова начал нервничать, поэтому решил не думать ни о чем.
Когда мы вернулись к нему домой, я сказал:
- Думаю, мне нужно оставшуюся часть дня провести на виду в деревне. Я к тому, что сегодня воскресенье.

- Ты хочешь уйти?

- Нет.

- Тогда не уходи.

Когда мы вернулись на кухню, он приказал:
- Садись.

Я сел. Он чем-то наполнил две миски из большой кастрюли на плите и принёс их на стол.
- На старт, - сказал он, протягивая большую ложку. Затем он положил темный хлеб на доску, отрезал два куска, протянул мне один, и сел.

Суп оказался горячим и очень хорошим, густым, с мясом и овощами, и с чем-то, что было похоже, но не по вкусу, на рис.
- Это с рисом? - спросил я.

- Нет, с ячменём.

- Ты сам приготовил? Этот суп?

- Да.

- Ты любишь готовить?

- Не особенно. Но у меня нет другого выбора.

Я подумал о Барри.
- Ты мог бы нанять экономку.

- Я предпочитаю готовить.

- Он хорош, - заявил я, опустошив миску.

- Хочешь ещё?

- Да. Что в нём?

Он встал и пошел к плите.
- Всё.
Он вернулся и поставил полную миску передо мной.
- Но начинать нужно с говяжьей кости. И если бы Микки жевал её с неделю, то так было бы даже лучше. Больше навара.

Я чуть не проглотил ложку.
- Ты шутишь?

- Что заставило тебя так сказать?

- Смешной парень. Ты рассмешил меня до упаду.

Он улыбнулся.

После того как я закончил, Джастин предложил:
- Ты можешь подняться наверх и прилечь, если хочешь. Самое лучшее для тебя - поспать.

- Я предпочел бы полежать на камнях. Мы можем?

- Конечно.

И мы отправились вниз. Я улёгся на валун под солнцем и заснул. Когда я проснулся, мы поплавали. Спустя время мы вернулись на камень и повалялись ещё. Все это время Джастин не произнёс  ни слова о случившемся. Я понимал примерно почему. Я лежал и думал об этом. Если бы там оказалась мать, или Волосатая опухоль, или отец Мег, или любой учитель из школы, или даже Мег, они все бы набросились на меня с вопросами. Что случилось? Почему? Расскажи нам об этом. Ты уверен, что чувствуешь себя хорошо?..

- Джастин, - позвал я.

- Да.

- Ты отличный парень. Я имею в виду, что ты на самом деле такой.

- Спасибо. Почему?

- Потому что ты не стал задавать мне кучу вопросов.

- Я спрашивал тебя время от времени.

- Но не тогда, когда я не хотел отвечать. Как ты чувствуешь разницу?

- Полагаю, потому что я...

Я перевернулся на бок, лицом к нему.
- Что ты?..

- Везучий, я полагаю.

- Дело не в везенье. Ты собирался сказать другое.

- Потому что мы друзья.

- Да. Мы - друзья.
Меня стало снова клонить ко сну.
- У меня есть ощущение, что если я бы не думал о том, оно бы неожиданно не пришло ко мне, и у меня бы не закружилась голова, вот что я имею в виду.

- Возможно.

- Как думаешь, что случилось?

- Чарльз, откуда я знаю?
Его лицо слегка развернулось ко мне, и он посмотрел на меня.
- Ты сказал, что никогда не был в церкви. Похоже, что ты там бывал, и что-то там случилось, что очень расстроило тебя, только ты этого  не помнишь. Может быть, ты сознательно блокировал свои воспоминания.

Это была правда. Я понимал это, хотя всё ещё не мог вспомнить. Солнце припекало. Я по-прежнему лежал на боку, заложив руку под голову. Задрёмывая, я другую руку положил поперёк его груди, ощущая прикосновение к ней его кожи и волос. Что-то вроде электричества пробежало через меня. Я приподнялся.
- Джастин.

- Спи, Чарльз, - сказал он твердо. - И позволь мне сделать то же самое.

Это показалось хорошей идеей, так что я снова лег, и заснул.

Я проснулся в том же положении: одна рука подо мной, другая на груди Джастина. Я зевнул и попытался пошевелиться.
- Рука затекла.

- Разотри её, - произнёс он сочувственно. - Я иду купаться.

После очередного заплыва мы вернулись домой. Было около четырёх. Джастин пошел проведать Ричарда. Я же двинулся в библиотеку и погрузился в одну из книг Теренса Блейка. Я уже давно проглотил целиком те из них, которые не читал. А сейчас просто перечитывал. О том, сколько времени прошло, я догадался, когда Джастин включил лампу рядом со мной.
- Спасибо, - пробормотал я, и вновь погрузился в книгу.

Спустя время он появился в дверях.
- Давай, Чарльз. Ужин готов.

Я поднял глаза. Уже почти стемнело.
На ужин было чуть больше того же самого: суп, хлеб, сыр, большой салат, холодное мясо и фрукты. К тому времени, когда мы покончили с ужином, стемнело окончательно. Я помыл посуду, в качестве компенсации, что никак не помогал с ужином. Когда я был готов, он сказал:
- Я подвезу тебя к дому.

- А я не мог бы остаться здесь на ночь, Джастин?
Когда я это произнёс, то понял, что уже давно планировал поступить так.

- Нет, думаю, тебе лучше идти. Что делать, если вдруг Лансинги вспомнят о своих обязанностях и поинтересуются, где ты находишься?

- Они не станут. Кроме того, я всегда ночую дома, из-за Мокси.

- Ладно, а как насчет Мокси? Кто его покормит?
Конечно же, правда была в том, что большую часть года Мокси добывал еду самостоятельно, но так было, лишь когда дом стоял запертым, и он знал, что я уехал. Я колебался. Я не знаю, был ли я потрясён до конца, или ещё нет, но мне не хотелось оставаться одному. Или, ещё конкретнее, мне не хотелось отсюда уходить.

Джастин смотрел на меня.
- Давай проясним одну вещь. Я хотел бы видеть тебя здесь. В любое время и так долго, как ты захочешь. Но, думаю, нам лучше не искушать судьбу.

Конечно же, он был прав, но мне не хотелось вспоминать о существовании за пределами золотого кокона.
- Окей.

Он высадил меня возле Лансингов. Я зашёл к ним. Там никого не оказалось, как я примерно и ожидал. Лансинги, без Пита и Барни, уехавшего в лагерь, посещяли большинство местных вечеринок. Я оставил записку о том, что буду у себя дома, вышел и направился вдоль берега к нашему коттеджу.

ГЛАВА XI

На нижнем этаже горел свет. Так было всегда, и я ни о чём не задумался.
- Мокси, - позвал я.

Обычно раздавалось скрипучее мяу, и Мокси появлялся из ниоткуда, или я слышал, как он тихонько сбегает вниз по лестнице.
Но сейчас не было ни звука.
- Мокси, выходи, приятель. Пора кушать.

Я направился на кухню, и там услышал его. Лестница находилась рядом с кухней, и он лежал у её подножия. Это было что-то вроде плача. Он лежал на боку. Вокруг пасти виднелась кровь. Он пытался встать, но его задние лапы не двигались.

- Боже, Мокси. Что с тобой случилось?
Я нагнулся и попытался сдвинуть его, потому что был идиотом, тупицей, остолопом. Я не подумал. Он вскрикнул. Крови стало больше. Я погладил его по голове, и подошёл к телефону. Попытался дозвониться местному ветеринару, которого знал. Ответа не было, и справочная тоже не отвечала, хотя я набирал трижды. После этого я вызвал оператора, и она попыталась соединиться с парой номеров в другой части округа. Один оказался в отпуске и его офис был закрыт. Его заместитель уехал на выходные. Она попробовала позвонить ещё одному. Тот оказался на дежурстве и не мог уйти. Он сказал, чтобы я попытался привезти Мокси на машине и проинструктировал относительно того, как следует его поднимать. Я набрал Джастина. Тоже никакого ответа. Я был в растерянности.
Я стоял там, соображая, кому из соседей позвонить в первую очередь, чтобы у них оказалась машина. Дело в том, что в нашем летнем сообществе считалось, что вам не нужна машина, пока вы здесь. Это считалось классным поступком. Мужчины привозили свои семьи, оставляли их, и уезжали обратно. Часто они отдыхали по выходным, но к ночи воскресенья большинство из них возвращались назад. Я попробовал позвонить соседям. Либо их не было дома, либо не было автомобиля. Я позвонил Лансингам, на случай, если они вернулись. Ответа не было. Я старался заставить свой ум работать эффективнее, но перед глазами лежал Мокси, который, очевидно, умирал. Я попробовал еще пару мест. У Брэндонов не оказалось автомобиля, а Морисы уже уехали. Гоулдсы не ответили. Я снова набрал Джастина. Без ответа. Я не особо рассчитывал, потому что он говорил мне, что часто гуляет по ночам.
Конечно же, местный телефонный справочник оказался совсем никудышным. Люди живут тут только летом, и их имена не указываются. Я же здесь никогда не пользовался телефоном, поэтому не сразу сообразил, откуда мать узнавала телефонные номера людей, пока не вспомнил, что у нее была записная книжка, такая голубая, в которой она хранила все нужные номера. Я выдвинул ящик под телефоном и сбросил все справочники на пол. Там были один местный, один манхэттенский, один вестчестерский, один - штата Коннектикут, ещё один - для Бостона. Желтые страницы. Но маленькой синей записной книжки не было. Я решил, что, вероятнее всего, она будет в комнате матери, или Глории. Глория вечно висела на телефоне.
В два или три приёма я взбежал по лестнице и  для начала отправился в комнату матери. Включив свет, я молниеносно оглядел всё, что оказалось на виду, благословляя на этот раз ее аккуратность. Комната Мег была следующей. Я включил свет и бегло оглядел её. У Мег было не прибрано. Чтобы посмотреть в ее книгах и журналах, я сбросил их на пол, а затем прошёлся по ящикам. Книжки не было. Я знал, что у меня её нет, так что направился мимо комнаты матери прямиком в комнату Глории.
Открыв дверь, я сразу понял, что Мокси побывал здесь и сделал нечто плохое. Я включил свет. Он сделал всё это прямо посередине кровати. Синяя записная книжка оказалась в полном порядке, и лежала на комоде.
Я схватил ее и шёл к лестнице, когда услышал звуки. Сначала разговор, а затем громкий металлический скрежет. Это могло исходить только из моей комнаты, и от моей кровати. Я развернулся, распахнул дверь, и включил свет.
Там оказались Бесподобный Перси и Глория. И я не нуждался ни в каком продвинутом курсе полового воспитания, чтобы понять, чем они занимались.
Глория издала вздох.
- Убирайся! - завопила она.

Перси обернулся.
- Вот так штука!
Он рванул свои штаны вверх.

Но я не смотрел на ни него, ни на Глорию. Я смотрел на коричневый мексиканский сапог Перси, стоящий на полу прямо передо мной. На нём была засохшая кровь с прилипшими к ней несколькими рыжеватыми шерстинками.
Ярость взорвалась во мне.
- Ты-ы!..
Слова застряли в горле. После чего я обрёл голос.
- Ты ударил Мокси. Ты чуть не убил его! Вы знаете, что вы подонки, вы, паршивые вонючие уроды?

Подобной ярости я никогда ещё не испытывал и она переполняла меня.
Перси был старше меня на четыре года, и выступал в хоккейной команде первокурсников. В углу валялась бейсбольная бита. Я схватил её и ринулся в бой.
Мне помнится не слишком отчётливо, что происходило там сразу после этого момента. Глория снова закричала, а потом продолжила визжать. Я пытался сбить с ног Перси, и мне удалось пару раз заехать битой ему по плечу. Сначала он пытался уверить, что не хотел обидеть Мокси, но я не слушал. Затем он рассердился. И, конечно, победил. Он мог не отпускать мои руки достаточно долго, удерживая от возможности размозжить ему голову, и с помощью слегка вернувшейся в рассудок Глории ему удалось вырвать биту из моих рук. Я продолжал драться и получил пару ударов, а под конец он так двинул меня, что я упал к изголовью кровати.
- Послушай, парень, - сказал он, чувствуя, что моя рука опустела. - Просто скажи спасибо своим звёздам, что я не преподал тебе урок, ты, чёртов придурок. Ты как раз заслужил его.

Я задыхался и старался не плакать.
- Ублюдок! Ты убил моего кота. За всё хорошее тебе ты пнул беззащитное животное.

Глория выдохлась. Перси сражался со своими сапогами.

- Это твоя вина, ты позволил ему испоганить весь дом. Кругом одна вонь.

Моя голова болела в том месте, где она ударилась об изголовье кровати. И слепой, пылающий гнев отступил. Что я делаю здесь, когда Мокси лежит там внизу? Я подскочил. Перси толкнул меня обратно на кровать.
- Не так быстро, - произнёс он, поправляя рубашку. - Ты пойдёшь, когда я разрешу.

- Мокси там внизу. Я должен отвезти его к ветеринару. Пусти меня.

Я рванул мимо него и вниз по лестнице. Мокси был еще жив, но не больше. Я понял, что он умирает. Его глаза стали тускнеть. Все, что я мог - это ждать рядом с ним. Я сидел на полу, поглаживая и разговаривая с ним.
Перси спустился и встал в отдалении, ничего не говоря. Когда он добрался до двери, то обернулся.
- Я сожалею о Мокси, - сказал он. - Я только тогда использовал свой сапог, когда он напал на Глорию, стараясь укусить и поцарапать. Таков твой кот, парень. Ты позволил ему натворить тут дел. Это был мой сапог, но ты виноват так же, как и я.

Я ничего не ответил.

Мокси умер примерно через час. Перси сказал правду. Это был его сапог. Но моя вина была такой же, как и его. Я долго сидел на полу. Потом достал старую сумку для белья из шкафа в прихожей, положил в неё Мокси, и понёс его на холм позади сада. Стояла яркая луна, но я всё равно опустил в карман фонарик. Ещё я захватил лопату из подвала.
Я вырыл могилу на холме под большим платаном, чтобы всегда знать, где похоронен Мокси. Это заняло больше времени, чем я думал, хотя мне было все равно.
Почва оказалась каменистой, и стояло сухое лето. Затем я вернулся в дом и убрал беспорядок на полу.
Потом поднялся наверх.
Когда я добрался до своей комнаты, моя кровать оказалась прибранной. Посередине синего покрывала лежали несколько листов бумаги, скрепленные вместе, с пометкой почерком Глории:

«Я сберегла это для тебя».

Это были газетные вырезки. И они рассказали мне то, что я всегда старался узнать о своем отце.
Я стоял и читал. Некоторые из них, конечно же, были мне знакомы:  Дипломированный инженер Массачусетского технологического института, лётчик Военно-морского флота во время корейской войны, крест «За выдающиеся лётные заслуги» и Военно-морской крест, хранившиеся у меня в Нью-Йорке.
То, чего я не знал - он умер от хронического алкоголизма в Сиднее, в Австралии, где он прожил несколько лет, постепенно спиваясь.
Думаю, я мог бы позвонить Джастину, но я тогда не очень ясно соображал. Прежде всего, в ту минуту, когда я прочитал газетные вырезки, я вспомнил большую часть произошедшего когда-то вечером в церкви. Я пришёл туда вместе с отцом. Там я заснул. А когда проснулся, то двое мужчин волокли его по проходу. Они не заметили меня. Я вспомнил, как его голова свисала между ними. Вспомнил, что было холодно, огоньки свечей размыто освещали всё вокруг, вспомнил, как затем бежал по проходу церкви, крича на мужчин. Когда я выскочил на улицу, уже стемнело, и я обнаружил отца растянувшимся на тротуаре.
Сегодняшняя ночь, Мокси, сегодняшнее утро, сегодняшний вечер - все вместе мелькало, словно кадры какого-то нового кино. Это касалось отца, матери, и меня. В основном меня.
Я надел пиджак, опустив бумаги в один карман, а фонарик в другой. После чего вышел из дома и начал долгий подъем к Джастину.
Я не думал по пути туда. В моём мозгу без всякого порядка мельтешили картины: Сегодняшнее утро в церкви с Джастином, светлая голова отца,  я, сидящий у него на плечах, та же голова, свисающая между двумя мужчинами, и затем она же на тротуаре, Мокси с кровью, бегущей из пасти, Глория и Бесподобный Перси на кровати, платан в лунном свете;  Джастин - на скале, в воде, сидящий напротив меня на кухне, осязание его кожи под моей рукой, его облик в моих мечтах. Его образ, как магнит, тянул меня туда. Не думаю, что на самом деле считал, что поход туда может что-то изменить - что можно изменить? Но это было словно продолжением происходящего в моих мыслях.
Когда я входил в ворота, прибежал Микки и пару раз громко и грозно гавкнул, но, учуяв меня, подскочил вприпрыжку и облизал мне лицо.
Дверь оказалась не запертой. Я не стал включать электричество. Лунный свет просачивался в коридор справа со стороны столовой. Я поднялся наверх и вошёл в комнату Джастина. Там не было никаких занавесок, или, по крайней мере, они были раздвинуты. Я совершенно ясно видел его, лежащего на кровати. Он спал.

- Джастин, - позвал я. Потом чуть громче, - Джастин.

Я подошел к кровати, когда он зашевелился и приподнялся.

- Кто тут?

- Это я. Чарльз.

Он включил свет у кровати, а затем сел.
- Чарльз! В чем дело?
Его плечи на фоне белой подушки выглядели очень загорелыми.

Всё что накипело - вылилось наружу.

- Мокси умер. Подонок Перси сбросил его с лестницы. Он и Глория были вместе...
Все слова о том, чем они занимались, выскочили из моей памяти, что было смешно, потому что знание, что пользоваться ими неприлично, осталось.
- … Они были на моей кровати... Это моя вина. Мокси нагадил на кровать Глории. Думаю, именно поэтому они оказались у меня. Я не должен был допускать, чтобы он гулял по всему дому. Но это не всё. Глория оставила мне вот это, - я вытащил газетные вырезки из кармана.
- Ты знаешь, почему у меня нет отца? Потому что он пьяница. Он умер оттого, что спился. Он просто взял и уехал от меня. Он и его паршивые медали. Он бросил меня. А я всегда думал, что это была ошибка матери. Именно поэтому и хотел уехать, - я увидел, как Джастин потянулся за одеждой и, вставая, обернул её вокруг себя.

- Спокойней, Чарльз. Успокойся.

Но было слишком поздно. Казалось, что рыдания поднялись откуда-то снизу, сотрясая мое тело. Джастин протянул руки, обнял и поддерживал меня, пока я изливал целый океан слёз, неизвестно откуда взявшийся. Я не мог остановиться. Спустя время он поднял меня на руки, отнес в кровать, и, обняв, лег рядом.
Я чувствовал, как бешено колотится его сердце, а потом понял, что это моё. Я не мог унять дрожь, на самом деле, я начал дрожать ещё неудержимее. Словно всё: Вода, солнце, время, игры, учёба, лето целиком - слилось воедино. Золотой кокон взорвался, открылся, и всё растеклось золотым дождём.

Я даже не сразу понял, что случилось со мной, пока всё не кончилось.

Когда я проснулся, то оказался один, и в постели, а не на ней, как это было тогда, когда я засыпал. Солнце потоком лилось сквозь окно. Мои штаны, свитер, и пиджак висели на стуле. Я был только в трусах. Первое, что вспомнилось -  Мокси. Потом я вспомнил о своем отце. За тем вспомнил, как пришёл сюда, и что случилось после.
Я долго лежал в постели, думая обо всём, и чем больше думал, тем хуже мне становилось, из-за себя, из-за  Джастина. И еще… почему-то уже в течение длительного времени у меня было предчувствие - не то, что бы это должно было случиться, но когда-нибудь это произойдёт, после чего всё и закончится.
Прошло ещё время, и пришёл Джастин. Мне не хотелось смотреть на него.
Он поставил стакан апельсинового сока на столик рядом с кроватью.
- Доброе утро.

Я ничего не ответил. Он подошел к окну, немного посмотрел в него, а затем развернулся, и, прислонившись, скрестил руки на груди.
- Ты хочешь поговорить об этом сейчас или позже?

Я приподнялся и выпил сок.

- Ты беспокоишься? О себе?

Так и было. Но я по-прежнему не отвечал, мне хотелось побыть одному. И совсем не хотелось думать или говорить о случившемся.
- Я не хочу говорить об этом, Джастин. Давайте просто оставим всё как есть.

- Не думаю, что это хорошая идея. Для тебя. Твой первый импульс = сбежать от случившегося. Если ты так поступишь, то потом потратишь изрядное количество времени, волнуясь по этому поводу. Тут нет ничего такого, из-за чего ты можешь беспокоиться. Ты так отреагировал на большое напряжение и шок - это нормальная реакция. В твоём возрасте все может оказаться спусковым крючком.

- Ты хочешь сказать, это не имело к тебе никакого отношения?

- Конечно же, это как-то связано со мной. Но в этом нет никакого постоянного значения.  Это могло быть с кем угодно – с мальчиком или девочкой. Это могло случиться у тебя во сне. Ты должен понимать.

О, да, я понимал. И ещё я знал всё и о мужчинах, и о женщинах, и обо всём между ними. Но мне вспоминалось  другое. Как мы вдвоём лежали на камне, и я протянул руку и прикоснулся к нему. Я прикоснулся к нему. Не наоборот. Это так пугало меня, что я не мог думать ни о чем другом.

- Ты заливаешь мне. Я тебе не верю.

- Я не заливаю тебе. Я знаю, о чём говорю.

- Спорим, что нет.

В том утреннем разговоре не было ничего такого, чего я мог мучительно стыдиться. Но мне стыдно за всё, что я сказал, и за то, что сказал позже.
- Что заставляет тебя поступать так?

- Мой жизненный опыт.

Так же как и меня. Не зная наверняка, я сознавал это, я понимал. Что же заставляло меня? Я уставился на него.
- Тогда почему ты?..

- Почему я что, Чарльз?

Это оказалось тем, чего я не смог вынести. Он ничего не делал. Я сделал всё. Я всегда тянулся к нему. И чем больше я думал об этом, тем больше вспоминалось, как он останавливал меня. Что я собирался делать? Я знал, я мог сказать - я делал ему больно. Но я также бездумно сделал что-то еще, то, что у меня получалось особенно хорошо: я прекратил всё.
- Я не хочу говорить об этом, - снова повторил я.

Я так никогда по-настоящему и не понял, было ли это или нет, своеобразным последним обращением к нему, просьбой о помощи перед тем, как я разрушил последний мост между нами.
Но теперь я точно знал, что Джастин достиг своего предела. Он не мог больше мне помогать.

- Ладно, Чарльз. Будь по-твоему. Я внизу, если ты захочешь меня увидеть.

 

* * *

Джастин как-то сказал: единственное, ты не сможешь стать свободным от последствий того, что ты совершаешь. Я пытался не думать об этом, пока прохлаждался в душе и одевался. Но доказательство, по крайней мере одно, стояло перед глазами - я предоставил Мокси свободу в доме. Еще одно свидетельство материализовался около полудня вместе с Барри. Я только что спустился вниз. Джастин работал за письменным столом. Я пытался придумать, что сказать. По крайней мере, я обрадовался этому. Я попытался что-то сделать. Затем услышал хлопок автомобильной двери и выглянул в окно.

- Барри приехал, - сказал я.

- Я ждал его.

Я едва успел поглотить это, когда Барри вошел в комнату. Джастин поднялся навстречу.

- Привет, Барри.

- Привет, Джастин.

Они пожали друг другу руки. Джастин сказал:
- Ты пришёл за Чарльзом.

- Да. Вчера поздно вечером у нас был предсказуемо истеричный разговор с Глорией. Видимо, ей удалось уговорить своего отца, и тот позволил ей уехать на пару дней раньше, потому что, как заверяла она нас, она поняла, что он хочет вернуться в Калифорнию. Мое личное мнение таково - он заплатил ей, чтобы она уехала пораньше. Во всяком случае, думаю, она очень хотела, чтобы ее версия о случившемся прошлой ночью оказалась первой. Она сказала, что Чарльз, оказавшись там, накинулся на её бойфренда, который пришёл туда в поисках младшего брата.

- Полагаю, со встречными обвинениями.

- Конечно. И сердце матери не могло не взволноваться по этой причине.  Я знаю, что по недоразумению наш телефон оказался неисправен.

Двое мужчин обменялись взглядами.

Барри повернулся ко мне.
- Я сожалению о Мокси.

Я ничего не ответил.

- Думаю, ты сможешь сдать экзамены? Пришло письмо из школы, где тебе сообщают, что они состоятся через два дня.

- Он сдаст их, - произнёс Джастин.

- Окей, сынок. Пошли.

Я повернулся к Джастину.
- До свидания, - сказал я. Затем добавил, - спасибо.

Джастин выглядел усталым и напряженным. Но он улыбнулся.
- До свидания, Чарльз. Vaya Con Dios. [Ступай с Богом, исп.]

- Что это значит? - спросил я у Барри, когда мы сели в машину.

Он завел двигатель. Микки, сидя в траве, гавкнул в полголоса.
Мы покатились вниз по дорожке.
Барри сказал:
- Это значит - иди с Богом.

ГЛАВА XII

Я повторно попал на экзамены в Матфея и сдал их, вернувшись туда спустя десять дней к началу учебного года. Оказалось, что мать и Барри поженились за то время, пока занимались поисками новой квартиры. Период между экзаменами и учёбой был занят покупкой одежды и беспокойством матери по поводу переезда на новое место. Я было приготовился к многочисленным вопросам, на которые не хотел отвечать ни матери, ни в обычных «между-двумя-мужиками» тупых разговорах, как это пытались проделать два моих предыдущих отчима. Но никто ни о чём не спросил.
Я не вспоминал о Джастине ни тогда, ни позже в школе. Я был очень занят, меня полностью поглотила учёба. Иногда, когда мы в классе касались темы, которую он и я обсуждали вместе - я чувствовал его присутствие уголком своего сознания. Но я быстро переключался на что-нибудь другое. Это не беспокоило меня примерно два месяца.
И вот однажды, примерно в ноябре, я сидел в классе, глядя в окно на серое небо и коричневые заросли деревьев. Совершенно неожиданно, я перестал их видеть. Небо стало ярко-синим, и золотые лучи солнца приникали сквозь зелёные листья в окно, а снизу я услышал море. Я ощутил запах обугленной древесины из камина, запах Микки, неуклюже развалившегося перед ним, острый запах соли снаружи. Я услышал голос Джастина и увидел его лицо...

Я пришёл в себя, услышав негодующий окрик преподавателя.

Той ночью я увидел сон о Джастине. Он походил на мой прежний сон. Только на этот раз там был Барри. В руках он держал маленький снимок моего отца и говорил: «Но, Чак, тут Человек без Лица. Не Джастин».  Я посмотрел на фотографию, и это оказалось правдой. Там вообще не было никакого лица. Там вообще ничего не было. Только я думал, что было.
Когда я проснулся, то понял, что должен увидеться с Джастином. Должен сказать ему, что был настоящим придурком, жалея себя тем утром. Я должен был заставить его поверить в то, как сильно он мне симпатичен. Слово, которое я всегда недолюбливал, всплывало во всех моих мыслях: как сильно я любил его. Я больше не боялся повторить это снова, просто тошнило от стыда за свой побег. Нужно было немедленно найти Джастина, и  высказать ему всё это.
После утренних занятий, перед обедом, я ушел. Перекличек до вечера больше не ожидалось. Из ворот я вышел никем не замеченным. Добравшись до главной дороги, я принялся голосовать в сторону ближайшего города. К вечеру, после нескольких попуток и долгого пути пешком, я добрался до дома Джастина. Мне стало не по себе.

Микки не выскочил навстречу, а значит, не было и Джастина. Дом стоял запертым. Я пошел в сарай, который тоже оказался закрытым.
Я обошёл дом, нашёл незапертое окно, и влез.
Через него не проникало много света, и я отправился из комнаты в комнату. Теперь я точно знал, что Джастина здесь нет, и не было уже довольно давно. Трудно сказать, как я это понял. Обстановка была всё та же. Его кровать стояла с простынями и покрывалом. Но в доме была пустота, не имеющая ничего общего с обстановкой. Было ужасно холодно. Когда стемнело, я зажег масляные лампы, потому что электричество оказалось отключённым. Я нашел на кухне несколько банок консервированного супа, взял дрова из большой поленницы, развел огонь и разогрел суп. После чего съел его с крекерами, обнаруженными мной в жестяной коробке.
Я не могу описать, как ужасно себя чувствовал, хуже, чем когда-либо в своей жизни, словно весь холод мира оказался внутри меня. И я не мог никого винить в этом. Думаю, это была одна из причин, заставляющая меня чувствовать себя так плохо. Другой причиной было понимание, исходящее от каждой стены и угла комнаты: то, что я пришел сказать, не скажу уже никогда, по крайней мере, Джастину.
Поев, я уселся читать мою любимую книгу Теренса Блейка. Когда я открыл ее, выпала бумажка. Я поднял её и развернул. Это оказалось письмо от Джастина.

« Дорогой Чарльз.

Я совершенно уверен, что рано или поздно ты откроешь эту книгу, поэтому я оставляю записку тут.
Зная тебя, имею все основания считать, что у тебя будет замедленная реакция о случившемся тем последним утром, и это вызовет у тебя много боли и раскаяния. Не поддавайся.
Ты дал мне то, что я никогда больше не ожидал получить: общение, дружбу, любовь - твою и мою. Я знаю, ты не переносишь это слово. Попробуй научиться его не бояться.
Еще одна просьба: постарайся простить своего отца. Он сделал всё возможное. Больше, чем ты предполагаешь. Это будет хорошим способом начать проявлять великодушие.
Моя любовь с тобою навсегда.

Джастин.

P.S.  Барри молодец, и всегда был мне верным другом, когда я в этом нуждался. Постарайся стать его другом, потому что он очень хочет подружиться с тобой. Кстати, знаешь ли ты, что он был военным лётчиком во время Второй мировой? Он не слишком часто рассказывает об этом, но он мог бы, если ты его расспросишь».

Я спал в ту ночь в постели Джастина, укутавшись во все одеяла, какие только смог найти в сундуке в зале. На следующий день было также холодно и серо, как у меня на душе. У камина в гостиной были сложены дрова, и я развёл огонь. После чего позавтракал остатками супа и крекеров, приплюсовав к этому банку спагетти.
В тот день я дошёл по ухабистой дороге к скале и оглядел плоские валуны внизу. Несмотря на два свитера Джастина, которые нашел и надел, я замёрз почти наполовину; снега еще не было, но он мог пойти в любую минуту. Море было черным. Валуны выглядели просто как валуны.
В ту ночь я дочитал книгу, оставалось немного супа и банка овощей, я открыл другую коробку с крекерами.

Утром меня разбудил Барри. Он выглядел усталым, небритым и раздраженным.
- Из-за тебя и суматошной Глории, - сказал он раздраженно, в то время, пока я переворачивался и садился, - моя юридическая практика, не говоря уже о моем браке, не удостаивается моего пристального внимания. Полагаю, я должен быть благодарен Мег за то, что её единственная проблема – как она питается.

- Джастин? - произнёс я, хотя был совершенно уверен, что уже знаю ответ.

- Сынок, он умер месяц назад в Шотландии.

- Почему же ты не рассказал мне?

- Я ждал, когда ты спросишь.

- По отношению к нему я вёл себя как круглый идиот.

- Да. Но он всё понимал.

Случилось то, чего я ужасно боялся. Но мне хотелось расспросить его сейчас, а не год спустя.
- Неужели он... Как он умер?

- У него случился сердечный приступ. Не совсем неожиданный. У него были некоторые проблемы с этим.
Барри стоял и смотрел на меня сверху вниз.  - Не возражаешь, если мы закончим разговор внизу, на кухне? Я обнаружил немного кофе. Кроме того, у меня нет всех этих одеял.
- Ты будешь поражён, услышав, - сказал он за кухонным столом,  - Глория и Перси поженились. Во-первых, я не могу избавиться от ощущения, что у неё будет целая череда браков.

Смутно я понимал, что Барри ведёт разговор так, чтобы помочь мне прийти в себя. Я пытался привыкнуть к тому, что напротив меня сидит он, а не Джастин. Я сознавал, что так уже никогда не будет.
- Как мама? - спросил я наконец.

- Отлично. Она ещё больше обрадуется, когда узнает, что ты вернулся в школу. Теперь, когда Глория замужем, для вас двоих наступили лёгкие времена.

Барри посмотрел в свою чашку. - Я отвезу тебя обратно в школу, Чак. Видит Бог, ты достаточно много сделал, чтобы попасть туда.

Боль во мне слегка вспыхнула. Я подумал: так же, как и Джастин.

- Дело в том, - продолжил Барри упрямо, - ведь ты не собираешься останавливаться?
Он прочистил горло. - Всё говорит об обратном, я не совсем тупой. Эванс тоже. Он сказал, что на этот раз ты можешь вернуться. Но больше так не будет. Я не твой отец. Бесполезно притворяться, что я как-то могу воздействовать на тебя. И ты провел большую часть своей жизни в борьбе со своей матерью. На самом деле, только от тебя зависит, остановишься ты на этом, или нет. Ты волен делать то, что ты хочешь. Но у тебя есть выбор.

Итак, я получил что хотел - я стал свободным.

Барри встал, вымыл кофейник и чашку, и вышел из комнаты.

Вы можете быть свободным от всего, но не от последствий того, что вы сделаете.

Волна страдания нахлынула на меня. Но вскоре она ушла.

Барри появился в дверях.  - Ну, что? Что ты решил?

- В школу, - произнёс я.

Когда мы проходили через гостиную, я остановился.
- Книги Джастина, те, которые он написал. Я хотел бы взять их себе.

Барри у входной двери возился с ключами.
- Хорошо. Возьми их. Они твои.

Я посмотрел на ключи.
- Как ты сюда попал? - об этом я не подумал.

- С их помощью, - Барри показал ключи.

- Как они к тебе попали?

- Они попали ко мне, как к душеприказчику Джастина.
Барри посмотрел на меня. - Книги твои, Чарльз. Все. И этот дом тоже. Джастин оставил тебе всё.

Я не знал что сказать, поэтому пошел и собрал книги, которые хотел взять с собой.
Когда мы уезжали, я спросил:
- Что случилось с Ричардом и Микки?

- Прежде чем уехать за границу, Джастин отдал их парню из Вермонта, у которого, кажется, есть особый талант.

- Ты к тому, что он тоже писатель?

- Нет. Его талант в другом, спасение падших и заблудших. Включая и его самого.

«И меня», -  подумал я, когда мы проезжали ворота.

1972г.