ГЛАВА I. НАЧАЛО

Не хотел начинать эту историю таким образом, но придётся, дабы не вводить вас в заблуждение. Месяц назад я потерял маму. Отца у меня уже давно не было – он погиб под колёсами машины, владельца которой я всю свою жизнь хотел убить лично, своими руками. Не знаю, наверное, окажись он передо мной, у меня бы руки не поднялись навредить человеку, у меня кишка тонка, гуманист я чёртов… А мама уже давно болела и последний сильнейший приступ унёс её. Я остался один. Совершенно один в этом жестоком мире.
Мы жили в Нижнем Новгороде, а так как родители мои были сиротами, то и родных у нас не было. Мы были втроём, но всё же жизнь распорядилась по-своему. Теперь я один. Я лежу под одеялом в приюте для сирот и тихо плачу. Мне четырнадцать лет, а это значит, что из этого ада – приюта – мне уже точно не выйти до совершеннолетия. Ведь в таком возрасте быть усыновлённым – волшебство, невозможная сказка.
Каждый день переживать эти драки, унижения. Боже, за что мне это? Вот так я и пытался заснуть. А горе и тоска убивали меня дальше. Завтра опять наступит адский день. Адское утро, пинок под зад первым же попавшимся старшим.
Проснулся я немного раньше подъёма и тут же пожалел об этом. Когда спишь, совершенно не чувствуешь холода, а сейчас январь и наше здание обогревается чертовски плохо. Одним словом дубак. Я даже язык прикусил от нескончаемой дрожи.
А вот настал и подъём. Адский день начался. Боже мой…
Сразу после завтрака меня вызвали к директору. Я больше удивился тому, что она была в такую рань на работе, а не самому вызову. Дошёл я до этого страшного кабинета, постучался и вошёл. Серый, холодный и сырой кабинет вызывал у всех, кроме старших, чувство непонятного ужаса. Ходили слухи, что в этом кабинете директор «продавала» детей на органы и т.п.
Эта пятидесятилетняя женщина, Лидия Владимировна, сидела в своей куртке и курила. Во мне тут же родилось желание глубоко-глубоко затянуться. Я курил, как и все, но редко.
- Сегодня к тебе придут кандидаты, - сухо сказала она. – Не драться, не пачкаться. Приведи себя в порядок и не болтай на все стороны, понял?
Я кивнул. Боже, неужели ты услышал мои мольбы! Это же чудо! Лидия Владимировна жадно затянулась, выпустила дым и продолжила:
- Тебе, наверное, повезло. Это иностранцы.
Моё сердце подпрыгнуло к небесам. Конечно, я не хотел уезжать из родного края, не хотел забывать родителей, но после этих ужасов сиротской жизни я был готов броситься на шею каждому усыновителю!
- Если ты им понравишься, они усыновят тебя. Так что, всё зависит от тебя. В полдень. Ваша встреча в полдень.
Я шёл обратно летая в грёзах и мечтах. Но как только я увидел первого пацана, проходящего мимо, на меня свалилась ужасная проблема. Как только наши узнают о встрече с кандидатом-усыновителем сразу начнётся война. Война против меня. Меня могут даже убить. За что? Просто за то, что выбрали не их. Боже мой. Чтобы такого соврать… Всё равно станет известно, и тогда меня уничтожат за ложь. Боже, ладно, правда…
Сначала узнали только несколько верных мне друзей, но спустя полчаса ко мне подкатил один старший. Миха, так его звали, шестнадцатилений пацан. Простые черты лица, совершенное отсутствие мысли и ума как такогого.
- Чё, б#я, с#ка к тебе прикатили? Ты, г#ндон… - и так далее, очень много матерных слов, бессмысленных вопросов и сильный удар в живот.
От такой нестерпимой боли даже расплакался, за что получил ещё пару пинков.
К счастью, от меня отстали. Видимо готовили феерическое избиение на ночь.

Полдень настал очень скоро. Я незаметно прокрался к кабинету директора и постучал.
В комнате стало теплее, по сравнению с утром. Директор сидела уже без куртки, но явно продрогнув. С боку от неё сидели те самые усыновители: женщина и мужчина, одетые совершенно не «по-нашенски», улыбающиеся белоснежной улыбкой и с радостью в глазах. Из какой страны они?
- Артём, это Эван и София Коулман, они приехали из Америки.
Моё сердце очень сильно забилось. Америка- мечты многих людей…
- Здравствуйте! – поздоровался я и улыбнулся.
На ломанном русском языке София Коулман поздоровалась со мной.
Директор, видимо, совсем не вытерпев холода, вылетела из кабинета под предлогом сходить за чаем.
А София стала рассказывать о своей семье, ей при этом помогал Эван, тараторя что-то на английском, который я не знал совершенно.
Оказалось, что у Софии родители – русские, переехавшие в США. Поэтому они решили усыновить ребёнка именно из России. Коулманы – американцы средних лет, даже моложе, живут в богатом (как я понял из фотографий) доме. У них есть сын Тони – мой ровестник. Фотографии Тони у них с собой не оказалось, но они рассказали мне о том, что он такой хороший и т.п. Везёт же таким, как этот Тони – всю жизнь жить без всяких проблем крупнейшего масштаба.
Через минут десять вернулась директор с подносом чая в непонятно откуда взятых красивых чашках. Чай был сделан и для меня. Переговорив о чём-то между собой на английском, семья Коулманов решила начать процесс усыновления. Но прежде нужно было спросить меня.
- Ты согласен? – сухо спросила Лидия Владимировна, копаясь в документах, предоставленных семьёй.
В этот момент все мои переживания перешли черту и я не выдержал – заплакал. И сквозь слёзы, с улыбкой счастья согласился. Боже, как я был счастлив, когда София И Эван обняли меня! Я чувствовал. Что они хорошие люди.
Но как только за мной закрылась дверь кабинета директора, ужас сдавил меня, у меня аж ноги подкосились. Ведь меня убьют! Точно убьют!
Я даже на обед не пошёл. Но удивительно, что целый день меня никто не трогал. И вечер наступил неожиданно.
После отбоя я возвращался из туалета к койке. И тут из темноты кто-то очень сильно ударил меня чем-то твёрдым, аж искры из глаз полетели. Не удержавшись на ногах я рухнул на пол, ударившись лбом о изголовье чей-то кровати. Вокруг начали смеяться, гоготать, а затем пинать дальше. Потом поставили к свободной стенке и начали по очереди бить. Каждый, со всей силы…
Очнулся я утром, до подъёма оставалось полчаса. Весь в крови и синяках, хромая левой ногой я побрёл в туалет. Я умылся и взглянул на себя в зеркало, древнее и грязное. Мои синяки на лице были почти не видны – знают куда бить, с#ки. Всё тело болело. А глаза, Боже, какие же они у меня в тот момент были грустными! Так, уставившись на себя, я простоял минут десять. Но слеза так и не выкатилась. Уже выплакал всё.
Тут медленно вошёл мой друг Ромка, на год младше меня, попавши сюда два года назад. Он посмотрел на меня своими голубыми как небо глазами и обнял. Обнял так крепко, что я почувствовал резинку его трусов. Мне стало не по себе и я отошёл от него.
- Спасибо, - охриплым голосом сказал я и вышел.
Адский день только начинался.
Почти каждый следующий день меня били, но не так сильно. Но и не так слабо, как били всех остальных. А я никого не бил. Я гуманист… Так и сдохнуть можно за день.

ГЛАВА II. ОЖИДАНИЕ

Ужасная боль, словно метроном, била по всему телу. Я пытался уснуть, чтобы хотя бы на какое-то время забыться и не чувствовать эту планомерно сводящую меня с ума боль. Прошло четыре дня с тех пор, как произошла встреча с усыновителями, резиновые четыре дня, бесконечные, как вечность.

Ещё пару таких дней и я сойду с ума. Я начал жалеть, что процесс усыновления вообще начался. Боже, за что мне такие испытания? Лучше б я умер… Даже такие слова я теперь способен говорить…

Я взглянул на Ромку, лежащего на соседней кровати. Он так сладко спал, сопя, как маленький ребёнок. Лицо… как у ангела, что ли… На душе как-то стало чуть теплее, но не настолько, чтобы зажечь пламя надежды.

За полностью замёрзшими стёклами стало светлеть, в спальню проникал голубоватый свет. Было очень холодно и тихо. Только сопение слышалось со всех сторон. Наступало утро, новый день. Вот так тихо, красиво и морозно наступал день, полный мук, грусти и печали. Каждый день. Каждый, чёрт возьми, день!

Сегодняшний день проходил подозрительно спокойно. Никто не бил, придирались как-то устало. Надоело им что ли? Скорее всего. Такой спокойный день не мог длиться вечно, хорошее никогда не задерживается на долго и пролетает в миг. Наступил вечер.

Сразу после отбоя ко мне подошли старшие. Они предложили пойти за ними добровольно, иначе они потащат его насильно. Я совершенно не понимал, зачем им меня куда-то вести, если избить меня можно было здесь. И одеться меня заставили.

Лабиринт коридора, пять юношей, ночь. Смотря только лишь себе под ноги я брёл за ними, шёл, будто на виселицу. Только недавно я был счастлив, что буду усыновлён. Хоть счастье это было лишь секундным, всё же так счастлив я не был уже очень давно. А сейчас я думал отказаться от усыновления. Так будет лучше, может быть. Я, невыспавшийся и очень усталый, не мог тогда хорошенько размышлять. Я просто шёл и проворачивал мысли, как киноплёнка на старинных кинопроекторах.

Мы остановились. Я огляделся и понял, что мы стоим у выхода из здания. Дверь была не заперта, и в щель ветром летели маленькие снежинки, блестящие в свете уличного фонаря снаружи.

И они заговорили. Из всей их глупой речи с матом через каждое слово я ясно понял, что они от меня хотят. Но промывать мозги они мне начали так.

У нас поговаривали, что года два назад усыновили какие-то американцы мальчишку нашего, семилетнего Олежку. Всё бы ничего, но кто-то откуда-то вдруг через год узнал, что Олежка умер, умер от побоев. Эта история была страшилкой у нас, ею пугали всех, кого забирали к себе, не важно – иностранцы или наши. Так вот они мне и говорили, что мне не стоит дружить с этими американцами. И лучший способ избавиться от всех (они подчеркнули это слово) проблем – сбежать.

Они открыли дверь и встали полукругом, не давая пути к отступлению. Я взглянул на синеву за дверью, сугробы вдоль дороги. А что дальше – а дальше чернота. Неизвестность. Своим затуманенным мозгом я поразмыслил, а стоит ли мне уезжать с этими американцами. А вдруг они и на самом деле… Ведь мне четырнадцать лет, в таком возрасте уже никого не усыновляют… а они вдруг появились… Не спроста…

Я колебался, а они меня подгоняли. Я хотел уже сделать шаг, как мне в голову стрельнула мысль, что всё это подстроено не зря. Ведь они хотят недопустить усыновления. Я попятился и хотел прорваться обратно. Но они оттолкнули меня так, что я свалился на пол и сбил дыхание. Меня взяли за руки и вытащили на улицу, предварительно избив меня до полусознания, чтобы не кричал.

Я лежал в одной рубашке и брюках на заледенелом снегу и пытался прийти в себя. В голове всё плыло, в ушах стоял шум. Я знал, что вот так просто лежать нельзя, что если я не встану, не возьму себя в руки, то замёрзну на смерть.

Через силу я встал на четвереньки и увидел лежащую рядом со мной куртку. Видимо они бросили её мне. А вот и ботинки. Трусы, боятся, что я сдохну и их обвинят… Я медленно оделся и взглянул на следы крови на снегу. Ярко красные пятно явственно выделялись на фоне белоснежного снега в свете белого уличного фонаря.

Я встал и побрёл к двери. Но я уже знал, что она закрыта изнутри. Так и есть. Что ж, придётся стучать в окна. Так, где же окно дежурного?..

Я уже замёрз, руки совсем окоченели. Я постучался в первое попавшееся окно. Подождал. В окне появилось лицо мальчика лет десяти. Еле двигая губами, я попросил открыть дверь. Если б на окне не было массивной решётки, можно было его открыть.

Я ждал, а дверь не открывалась. Видимо старшие стояли на страже и не пустили мальчишку открыть дверь. Я стал барабанить дверь изо всех сил. Я надеялся, что сделаю много шума, но дверь была массивной и мои попытки оказались тщетными.

В отчаянии я отошёл и сел на снег. Что же творится со мной! Зачем такие испытания? Ромка, милый, спаси! Только ты сможешь меня спасти! Вдруг дверь щёлкнула и открылась. Дежурный открыл дверь и покрывая меня трёхэтажным матом «пригласил» войти.

Боже, спасение!

Чтобы меня не убили старшие, мне пришлось соврать, что я якобы вышел подышать свежим воздухом (что категорически запрещалось), а дверь захлопнулась. Мне охотно поверили и отправили спать, сказав, что завтра об этом узнает директор.

Я вбежал в спальню, разделся и бросился в кровать. Практически сразу я утонул во сне.

К директору меня вызвали с утра.

- Слушай, - говорила она прокуренным голосом, - я понимаю, что с тобой происходит. Не знаю… Наказания не будет, но постарайся вытерпеть до суда.

Вот всё, что она сказала. Я вышел в коридор и глянул в окно. Большие снежинки кружились и медленно падали, ложились… засыпали. Как бы я хотел заснуть… Вот так же. Легко, красиво, непринуждённо… Директор всё знает, но оставляет меня одного с самим собой. Что ж, она такая. Она всегда была такой, как мне говорили. Помощи от неё ждать не нужно – не будет.

Медленными шагами я пошёл обратно. Суд. Усыновление производилось через суд… Пока все бумаги будут собраны, пока дойдёт очередь, пока всё будет рассмотрено… Сколько же времени пройдёт. Дождусь ли я этого суда?

За обедом ко мне подсел Ромка. Он взглянул на меня, улыбнулся своей улыбкой с одним выбитым зубом. Я знал, что это он позвал дежурного, мне сегодня утром кто-то рассказал, не помню кто. А сам он молчит об этом. Даже того, кто мне это рассказал, попросил молчать.

Ромка сидит как ни в чём не бывало и улыбается. Как же хорошо ему, а я благодарен. Так и хочу обнять его, как он меня тогда – сильно, сильно. Но я сижу и тоже в ответ ему кисло улыбаюсь, словно жалею его. Так нельзя…

Старшие ко мне больше не придирались. Устали уже, надоело им это. Ну и слава богу.

Следующие четыре дня прошли как обычно, но всё же жизнь не была такой уж сладкой. Я старался не думать о том, когда будет суд. Но у меня появлялись страшные мысли об исходе суда, а вдруг судья откажет? Тогда я точно потеряю надежду на всё. Я просто умру… Я убьюсь…

После обеда меня позвали к директору. Это было на пятый день после инцидента с улицей.

- Не знаю как они этого добились, но суд будет через неделю, - сказала Лидия Владимировна, искренне удивляясь.

 

ГЛАВА III. С КОЧКИ НА КОЧКУ

Всё-таки это случилось – суд перенесли на три недели позже. Это должно было случиться, ведь такая серьёзная, ужасно сложная процедура шла очень медленно. Бумаги, бумаги… Бумаги решают всё.

Эти дни ожидания идут как-то незаметно, может быть от того, что я порой забываю, что уеду куда-нибудь. От меня окончательно все отстали, жизнь потихоньку успокоилась и вошла в своё русло. Но я по-прежнему очень плохо спал, просыпался раньше подъёма. Январь закончился быстро, наступил февраль, очень снежный и иногда слякотный.

Вот уже несколько дней подряд я ловлю на себе взгляд Ромки. Он смотрит на меня тайком, а когда вдруг наши взгляды пересекаются, он тут же быстро отводит взгляд, как ни в чём не бывало. Первое время я не обращал внимания, но потом меня это уже заинтересовало. И однажды вечером я подошёл к нему и тихо, как бы между прочим, спросил:

- Ромка, ты чего всё время на меня смотришь?

Он опустил свои глаза в пол и невинно прошептал:

- Просто так.

- Слушай, ты что-то скрываешь?

- Нет, я просто так. Мне что, уже смотреть нельзя?

- Можно, только ты больно часто…

- Ничего не часто, - перебил меня он и поглядел в глаза.

Мы не отрывали взгляда друг от друга, каждый пытаясь прочесть мысли по глазам. Я чувствовал, что он что-то скрывал. Не знаю, что он увидел в моём взгляде, но улыбка, появившаяся на его лице разрядила обстановку и мы разошлись, так и не поняв друг друга.

В последующие дни взгляды немного поубавились, но не прекратились. А за неделю до суда произошло кое-что для меня совсем необычное.

Как обычно я проснулся за полчаса до подъёма и пошёл в туалет. Выйдя из кабинки, я увидел у умывальников Ромку, внимательно глядящего на меня. Он был серьёзен, таким я видел его только в тяжёлых ситуациях.

- Ромка? Всё нормально? – спросил я, подойдя к нему.

Его губы двинулись в порыве, но он ничего не сказал. А из глаз выкатились две слезы, пробороздив дорожку на щёках. Мои глаза расширились (я заметил это краем глаза в отражении зеркала). Я взял Ромкины тёплые руки и снова спросил, всё ли у него нормально.

- Ну не молчи, что случилось? – спросил я, стараясь говорить шёпотом, ведь все ещё спали, а звук здесь хорошо распространяется.

- Я… - хриплым голосом произнёс он и обнял меня, как тогда, точно так же.

Я глянул в зеркало и увидел себя, обнимавшего Ромку, и у меня на душе стало тепло.

- Я буду скучать, - еле слышно прошептал он.

И я не выдержал, тоже заплакал. Слёзы накопились за это время.

- Я тоже…

Ромка посмотрел на меня и рванул в кабинку. А я вернулся и лёг в кровать и тут же уснул. Но из объятий сладостного сна меня вырвал подъём.

Весь этот день Ромка был таким, каким он был до приезда ко мне американцев. Это был самый обычный день.

А на следующий день приехали Коулманы. Они умудрялись захватывать меня своими разговорами, интересовались мной, рассказывали о себе, об увлечениях. Мне они понравились. Оба светловолосые, но не блондины, они говорили с искренними эмоциями на лице. Им было около 35-40 лет, занимались спортом, читали много книг и т.д.

Каждый следующий день давался мне всё сложнее в ожидании. Ко мне приходили прощаться пацаны и девчонки, даже старшие подошли в последний день и пожелали удачи. Последний день был очень сложным. День расставания.

С утра, в день суда, ко мне подошёл Ромка. Все были на завтраке, а я уже заранее позавтракал.

- Ты чего не в столовке? – спросил я.

- Я… это… подольше видеть чтобы, - сказал он.

- Сегодня последний день… - говорил я, - Если всё будет хорошо, то я сюда не вернусь…

- Оставь мне адрес, хорошо? Я тебе, когда выйду отсюда и встану на ноги, писать буду. А когда компьютер куплю, то по электронной почте, хорошо?

- Хорошо!

Мы обнялись. Затем Ромка чуть отстранился от меня и поцеловал в меня в щёку.

- На удачу! – сказал он.

Через пять минут приехали за мной. Я попросил Софию написать наш адрес на листочке бумаги и передал его Ромке. Меня провожали все. Высыпали кучей на мокрый снег. Как же их было много. Я отыскал среди этой кучи Ромку и махнул ему рукой, он мне в ответ тоже махнул.

Я сел в машину с разрывающимся сердцем. Всё-таки Ромка – друг… Я смотрел на него, пока не потерял из виду. Затем склонил голову к окну и стёр слезу.

Суд я помню очень плохо. Уж очень долго он шёл, и я очень устал. Все много-много говорили, запутанные речи, вопросы… И вдруг он кончился. Как-то неожиданно резко. Я был усыновлён. Теперь я Артём Коулман. Теперь я уеду в США. Теперь я буду жить!

А дальше всё пошло ну очень быстро, словно прыжки с кочки на кочку. Мы ездили то туда, то сюда. Жили в гостинице, которая поразила меня своей роскошью. Я вспоминал Ромку. Я много ел, будто меня совсем не кормили. И, наконец, я выспался!

Первый в жизни полёт на самолёте в Москву поразил меня, и улыбка радости не сходила до самой Москвы. Затем как в смутном тумане я помню гуляние по самой Москве, которая меня поразила своей огромностью, как большущий муравейник.

Огромный лайнер ждал нас в аэропорту для вылета в Нью-Йорк. Боже, как же классно было взлетать на огромном отличном лайнере! Внизу сначала были серо-белые очертания России, а затем, когда мы поднялись выше – облака. Я помню тот день. В Москве было довольно тепло (февраль заканчивался), асфальт чернел, повсюду слякоть.

Перелёт был очень долгим. Я даже разок поспал, но недолго. Спать во время грандиозного перелёта через океан – это же преступление!

Нью-Йорк! Ты огромен, словно другая планета! Высоченные здания, куча народу. Почти как в Москве. Только здесь было теплее. Плюс 13, по Цельсию. Этот город меня впечатлил на всю оставшуюся жизнь!

Затем снова аэропорт. Перелёт в Цинциннати, штат Огайо. Я очень устал и выходил из самолёта с надёждой где-нибудь прилечь и поспать. Но нужно было доехать до дома. Вызвали такси и колесили по улицам. Так много поворотов, что голова закружится. Мне уже было невмоготу внимательно разглядывать город, я хотел спать. За эти дни я впитал столько информации, сколько не знал всю свою жизнь. Я побывал в городах, огромных как отдельная планета. Сначала одна маленькая кочка, затем прыгнули на другую – Москва, с неё сделали длинный такой прыжок через океан на кочку под названием Нью-Йорк, а затем прыгнули на кочку среднюю, не очень большую – Цинциннати. Впечатления вырывались из меня, я смеялся, улыбался, радовался! Здесь не так, как в России. По-другому. И люди другие. Но это мы ещё узнаем.

Такси подъехало к дому, но я не заметил этого. Я погрузился в безмятежный сон. Меня взяли на руки, стараясь не разбудить (я спал как убитый, поэтому даже не проснулся) и занесли домой, сразу в кровать.

 

ГЛАВА IV. ТОНИ

Я проснулся в небольшой светлой комнате. Здесь было две кровати, в том числе и моя, компьютер, шкаф и большое окно, за которым виднелось голубое весеннее небо. Вторая постель была аккуратно убрана, скорее всего, это кровать Тони. Я приподнялся, огляделся в поисках одежды и обнаружил на прикроватной тумбочке свежую чистую одежду – белая футболка и однотонные серые спортивные штаны. На полу был расстелен разноцветный ковёр с мягкими ворсинками.

Я оделся и вышел в коридор. Справа была лестница, в два марша уходившая в низ – на первый этаж. Слева коридор продолжался, вдоль стены расположилась дверь, а напротив неё ещё одна. А в конце коридора – открытая дверь, за которой виднелись сверкающие в лучах солнца плитка и ванная. Я проследовал туда.

Ванная была совмещена с туалетом, было настолько просторно, что я стеснялся писать, ведь я привык к этим грязным кабинкам… Эх… Какая здесь чистота. А вот и моя зубная щётка – мы купили её ещё в Нижнем. Умывшись я проследовал на первый этаж. Уже на лестнице меня встретила миссис Коулман с сияющим лицом.

- А я уже хотела идти разбудить тебя, ты проспал с прошлый вечер до обед. Устал, милый мой… Ну как, выспался?

- Да, я выспался отлично! – сказал я.

Стоит сказать, что все эти дни миссис Коулман учила меня английскому языку, и более-менее я начал понимать некоторые простые фразы, сказанные специально для меня медленно.

Мы спустились в столовую и здесь я впервые увидел Тони. Тони был невысоким, со светлыми немного длинными волосами. Его серые глаза сразу обратились ко мне любопытным взглядом. Его носик блестел, а лицо было так чисто от всяких грязным выражений лица, которые мне приходилось видеть раньше. Он был одет в лёгкие светлые шорты и футболку с каким-то абстрактным рисунком.

Он тут же подошёл ко мне и с улыбкой подал руку для пожатия. Я поздоровался и на английском с акцентом поприветствовал его (для удобного чтения все английские фразы будут писаться переведёнными на русский язык):

- Привет, братец!

- Привет, Артьём, - еле проговорил он и застеснялся, - быстро затараторив что-то, что мне было совсем непонятно. Здесь подключилась миссис Коулман и объяснила мне, что Тони извинялся, что исказил его имя, произнёс неправильно.

Улыбнувшись, я махнул рукой, мол всё нормально. Несколько мгновений Тони пытался понять, что же означал этот мой жест, а потом видимо, догадавшись, улыбнулся ещё шире. Мы сели за стол и стали есть. Сегодня было воскресенье и вся семья собралась за обеденным столом. Тони что-то говорил иногда, но в основном разговаривали мистер и миссис Коулманы.

Затем мы поехали в город, отдыхать. Мы объехали, наверное, весь город, и побывали в самых разных его магазинах, кафе, ресторанчиках, аттракционах. Ух, всего этого не передать словами!

На обратном пути, вечером, мы с Тони сидели на заднем сидении и он насколько мог просто рассказывал о своей школе, увлечениях и жизни вообще. Он увлекался игрой на гитаре, любил писать сочинения. Учился в школе средне, но и не плохо.

Он рассказывал мне это с такой жизнерадостью в глазах, что я мог быть уверенным – я быстро с ним подружусь. Судя по всему, он хотел, чтобы у него появился брат, и не какой-нибудь маленький, младшенький, а именно его возраста. Есть же дети, которые хотят себе брата или сестру. Тони был из таких.

Он вежливо спросил меня, можно ли ему называть меня немножко по-другому, потому что моё имя было для него немного сложновато для произношения, хотя его родители смогли всё-таки научиться называть меня правильно. Я спросил у Тони, как бы ему было легче меня называть, на что он произнёс:

- Эрти.

Незнаю почему, но такое сокращение и изменение имени мне понравилось. Понравилось и всё. Это имя, сказанное уже немножко сломавшимся голосом, оживляло во мне огонь в душе. Становилось тепло. Он был немного худ, но и я был худ, даже тоньше чем он. Но это его только стройнило. Он не отводил от меня взгляда и постоянно что-нибудь говорил. А о себе я сказать не мог. Пока мне сложно было составлять предложения, но сложнее было рассказывать о прошлой жизни. Ведь всё уже на столько перевернулось, что вспоминать не хочется. Это был переворот в моей жизни. Именно переворот. Меня перевернули и вытряхнули из меня всю грязь, все воспоминания, всё… Я стал другим.

Мы играли в компьютер до десяти часов ночи, пока не пришла миссис Коулман и не напомнила Тони, что завтра ему на учёбу.

Я быстренько разделся и лёг, но тони и здесь наблюдал за мной, заметив мне, что я очень быстрый. Я же ему сказал, что привык.

А он стал медленно снимать с себя одежду, а в моей голове уже стали появляться мысли, что делает он это не спроста. И его уловка сработала. Я следил за каждым изворотом его тела, сначала голый торс, загорелая кожа, немного мышц и выпуклый пупок. Затем медленно сантиметр за сантиметром шорты опускались, открывая вид на белые трусы, нежно и мягко облегающих то, что они должны скрывать. А ниже ноги, красивые ноги. Он немного постоял так, пытаясь не отходя от кровати отключить свет. И, когда свет был выключен, ловко залез в постельку, улыбаясь мне.

- Спокойной ночи!

- Сладких снов, - сказал он мне.

И мы затихли. Сопение Тони донеслось до меня уже через десять минут, а я не мог уснуть, вспоминая каждое движение Тони. Мой дружок, спящий в серых трусах, такого же фасона, что и у Тони, стал подниматься. Чтобы скрыть его пылкость, мне пришлось повернуться на бок и созерцать тело Тони, лежащего на спине под тонким одеялом. В свете уличных фонарей, что были за окном, были видны его ноздри, движущиеся в такт дыханию. Линия носа, мальчишеского носа, с милым кончиком, линии спускались ниже, к губам, выступающим как две маленькие горки, дальше – подбородок, шея, грудь и живот, вдыхающие и выдыхающие воздух. А дальше был достаточно крупный бугорок – гормоны и у него играли во всю… Ах, это время энергии, льющейся чрез край…

И тут я вспомнил Ромку. Ко мне тут же вернулась тревога. Как он там, всё ли нормально. Наверное… Жизнь здесь очень отличается от жизни там, на Родине… И чтобы прижиться здесь, нужно начать жизнь с начала, с нуля. Попытаться забыть о всём, что было до, кроме родителей, конечно…

Я понимал в ту минуту, какое счастье на меня свалилось. Ведь пути лучше и не придумаешь. Это чудо… И у меня потекли слёзы, струйками пробивали они себе дорогу по носу, щекам и капали на подушку, пахнущую свежестью. Тони мирно спал, а глядел на него, следя за каждым его вздохом, за каждым выдохом. И так я заснул.

А проснулся я где-то в десятом часу. Дома никого не было, а миссис Коулман, бывшая в отпуске, оставила записку, что уехала в магазин и скоро приедет.

Я зашёл в ванную, умылся и на выходе бросил взгляд на ванну. Её блеск и чистота так и манили к себе. Я медленно подошёл, коснулся крана и открыл воду. Сбросив с себя одежду я лёг в эту тёплую воду, закрыл глаза и вспомнил Тони.

Руки сами направились туда, чтобы доставить удовольствие, наслаждение. Я водил руками туда-сюда и думал о Тони, подводя себя к сладостному моменту. Медленно я доводил себя до щекотной волны и освобождал руки, не давая захлестнуть ею себя полностью. Но момент настал и волна из разноцветных картинок Тони в моей голове утопила меня в наслаждении…

Вымывшись, я вышел из ванной и включил компьютер. И тут же мне в глаза попалась папка, в самом углу рабочего стола, совсем незаметная среди прочих папок, но название приковало мой взгляд: «Про Россию и русских».

 

ГЛАВА V. МЕТЕЛЬ

Немного общих сведений, карты и фотографии различных мест России и документ под названием «О народе» - вот что было в той папке. Английский я знал очень плохо, поэтому без всякой надежды открыл текстовый файл. Как я и ожидал, там была куча совершенно незнакомых мне слов. Но специально для изучения языка мне купили словарь. И вот я сидел и переводил каждое слово. Замучавшись с переводом первых двух предложений, повествующих о том, насколько россияне отличаются от других наций, я стал переводить только ну уж очень страшно выглядящие слова.

Просидел я так целый час и нового ничего не узнал, я даже удивился, что было не очень много лжи. Видимо Тони нашёл всё это на каких-то специальных сайтах, не для широкой публики или на российских сайтах с переводом на английский язык.

Из всего этого можно было сделать вывод, что Тони как-то готовился к встрече со мной, чтобы, так сказать быть во всеоружии. Сейчас главным препятствием нашему общению являлось плохое знание языка, но это дело, слава богу, поправимое.

К дому подъехала машина – это была миссис Коулман. Я побежал встречать её и чуть не слетел с лестницы, промахнувшись ступенькой. Я выбежал из дому и вежливо попросил её дать мне пакеты, чтобы занести их домой, на что она вежливо отказалась, передав мне только самый лёгкий пакет.

Весело пообедав, мы стали заниматься английским языком. Через месяц я начну ходить на частные уроки, чтобы догнать программу и закончить курс к лету, как все школьники. Мы решили, что в этом учебном году я в школу ходить не буду, чтобы мне было легче привыкнуть к этой стране. А с сентября я буду учиться вместе с Тони.

Но сейчас был март, и до сентября у меня было много времени. Миссис Коулман должна была выйти на работу на следующий день, а пока мы учились. Правила, интересные рассказы, новые слова – всё на английском.

Ближе к трём вернулся Тони, уставший, но весёлый. Он зашёл в комнату, поздоровался с мамой и со мной, улыбнувшись во весь рот. Мальчик сбросил с себя портфель, будто это был мешок с мусором и направился в душ. По пути в ванную он сообщил нам, что сегодня на занятиях по физическому воспитанию он много бегал.

Миссис Коулман ушла готовить сыну ужин, а я остался делать последнее задание. Доделав его, я взглянул на измученный зелёный портфель Тони: немного грязный, сильно измятый, но полностью застёгнутый. А в уголке я заметил вышитую тёмно-жёлтыми нитками гитару. Точно! Я ни разу не слышал, как играет Тони! Я видел гитару, висящую у него около кровати, но почему-то всё не спрашивал его о ней, о его навыках.

Тут вошёл он сам, обёрнутый ниже талии большим белым полотенцем. Его мокрые волосы тонкими, немного потемневшими прядями спадали куда попало, только украшая лицо мальчика. Его расслабленный вид притягивал к себе взгляд. Я пытался не смотреть на него, но это было очень трудно. К тому же он обратился ко мне, спросив как я провёл сегодняшний день. Еле-еле я рассказал ему, что всё прошло хорошо и я занимался с миссис Коулман. На что он быстро пролепетал что-то, что я не понял. Он увидел это и сказал: «Не важно». Он ещё раз улыбнулся и проследовал к шкафу, открыл дверцу и скрылся за ней. Краем глаза я увидел, как полотенце было выброшено оттуда на стул, а сам Тони вышел уже одетым в лёгкие чёрные брюки и синюю рубашку.

Он вышел, предварительно позвав меня ужинать. После того, как дверь закрылась я облегчённо вздохнул, слушая, как сильно бьётся сердце. Я спустился в кухню, налил немного сока и сел за стол к Тони. В это время он о чём-то очень увлечённо рассказывал маме, наверное, про сегодняшний день в школе.

Миссис Коулман попросила Тони, рассказать мне то же самое, что он рассказал ей. И Тони терпеливо принялся медленно рассказывать.

- Сегодня я рассказал учительнице о тебе, и она попросила меня подготовить доклад о тебе и о жизни в России. Нам это интересно, поэтому, пожалуйста, помоги мне написать этот доклад.

- Хорошо, - сказал я. Тони снова улыбнулся. О боже, он улыбался мне каждый раз, когда я к нему обращался!

И после того, как Тони закончил с ужином, мы поднялись в комнату.

- Я буду как журналист, спрашивать тебя, а ты – отвечать. Это интервью, - объяснил он, садясь на кровать с блокнотом и карандашом в руке. Я сел напротив него и приготовился.

Тони сделал строгое лицо и очень строго спросил:

- Как тебя зовут и сколько тебе лет, - но, не выдержав, тут же рассмеялся от своей серьёзности. Я присоединился к смеху.

Через несколько минут всё же успокоившись он стал задавать самые обычные вопросы: где я жил, как там живут люди, какие достопримечательности и т.д. Но в самом конце он задал вопрос, который я первого раза не понял и попросил его повторить.

- Рад ли ты появлению новой семьи и брата? – самый простой вопрос, но я его не понял из-за вздрогнувшего голоса Тони. Он весь посерьёзнел, и это было на самом деле вполне по-настоящему.

Я немного помолчал, подбирая нужные слова и сказал, что я очень счастлив появлению у меня семьи и особенно – брата. Я сказал это настолько искренне, что у меня в глазах появились слёзы.

Лицо Тони резко смягчилось и с полным пониманием он прошептал:

- Брат…

Он отложил блокнот и положил свои руки мне на плечи, а затем руки спустились к спине. Он обнял меня. Я почувствовал его тёплые щёки, шею, запах его волос – они пахли цветами, почувствовал тепло его рук, нежно обнимавших меня. Я был счастлив!

Мы просидели так довольно долго, молча, обнявшись. Но нужно было писать доклад. И мы продолжили.

Это был отличный доклад, с фотографиями и моим коротким приветствием одноклассникам Тони. Доклад был полон уважения, доброты и искренности, и я не на шутку испугался – поймут ли его. Тони убеждал меня – поймут.

Вечер настал неожиданно быстро. Мы поужинали, поболтали с мистером Коулманом, посмотрели фильм. А потом мы легли спать, и я быстро уснул, ведь я был дома, с семьёй.

Следующий день начался для меня рано, ведь я проснулся вместе с будильником Тони и к своей радости вспомнил, что мне уходить никуда не нужно. Пожелав удачи Тони я принялся за задания по английскому языку, оставленные миссис Коулман. День был самым обычным.

Тони вернулся, как и вчера, около трёх часов. После душа я напомнил ему о гитаре и попросил сыграть что-нибудь. И он согласился, бережно снимая гитару с крючка. Усевшись удобнее на стул, он заиграл. Сначала тихо, медленно, совсем плавно, музыка переливалась, словно ручей в живой поток красивейших звуков, которые описать невозможно. Иногда Тони останавливался, сбиваясь с темпа, но это были пустяки. Мне было важно то, что играл именно он – Тони.

- А ты поёшь? – спросил я.

- Нет, пока не пробовал, - ответил Тони.

- Ты прекрасно играешь! – сказал я.

- Спасибо, Эрти! Я сам сочинил её. Очень долго, два года я сочинял эту композицию и только недавно закончил. Как её назвать?

- Мм… Я не знаю, как это звучит на английском. На русском я назвал бы её «Метель», сказал я, кое-как составив предложение.

- Переводить не будем. Так и назовём: «мит’ел».

Мы вместе засмеялись над акцентом Тони и пошли есть.

 

ГЛАВА VI. УДАР

Вскоре вернулась миссис Коулман, её очень серьёзное лицо полностью уничтожило наше с Тони весёлое настроение. Она попросила Тони оставить нас наедине, и мальчику пришлось идти в свою комнату, оглядываясь на меня непонимающим взглядом. Я совершенно не понимал, что произошло, но нутром чувствовал, что что-то неладное.

- Сегодня мне звонили из России… - сказала она и осеклась.

Моё сердце замерло, и я взглянул в глаза миссис Коулман.

- Ромы… больше нет. Я сочувствую…

Дальше пошли слова утешения, которые я уже не слушал. Мой взгляд медленно спускался к столу и там неподвижно замер, упорно разглядывая крошку. В горле вдруг пересохло, и я тяжело сглотнул. Я практически перестал дышать и слушал стуки своего сердца. Боже мой! За что?

Я пересилил своё оцепенение и, не двигая губами, спросил охрипшим голосом:

- Как?

- Я боюсь за тебя, Эрти… Он… повесился… оставил тебе записку…

Я поднял прослезившийся взгляд и с усилием спросил:

- Какую?..

- Вот, я записала. Прочитай. Иди, поплачь… За лучшего друга плакать не стыдно…

Я взял клочок бумаги, исписанный рукой миссис Коулман, и побежал вверх. Лесенки всё время уходили у меня из под ног, но я добрался до второго этажа. Моё состояние… Будто я был сильно пьян… в комнату… Там Тони. Лучше в ванную… Бегу к двери, закрываю её, включаю душ для шума и падаю на коврик у ванной.

И я заревел. Никакой душ не мог перекрыть моего плача. Ромка, друг, не выдержал, не выдержал… Я оставил его одного, совсем беспомощного, и он не выдержал… Я виноват… я виноват… К чёрту всё!

Я впился ногтями в голову и стал выдёргивать волосы. Я виноват… Ромка умер… Ромка ушёл. Мальчик мой!..

В моей голове творилось что-то невообразимое, совсем бардак. В дверь постучались, но я даже и не думал открывать. Я тоже уйду. Вслед за ним! Утоплюсь! Я кинулся в ванну, уже прилично наполнившуюся, и выпустил из лёгких воздух. Инстинкт приказывал глотнуть кислород, а я пытался наглотаться воды…

Где-то рядом что-то бабахнуло, и ко мне подбежал какой-то тёмный силуэт. Меня рывком вытащили из воды и понесли на руках. Я совсем уже не понимал, что происходит вокруг, какие-то силуэты, яркий свет, холод, смешение красок, какие-то чёрные мошки перед глазами и, в конце концов, чернота.

Я очнулся в своей кровати, а рядом стояли Тони и миссис Коулман, нервно разговаривающие между собой. Тони увидел меня и очень грубо проматерился, совсем не стесняясь матери. Смысл его фразы был таковой: ты «такой-сякой» что вытворяешь? Мать посмотрела на Тони осуждающим взглядом и протянула стакан с чем-то приятным по запаху.

- Эрти, выпей пожалуйста, а его не слушай, – сказала она, а затем обратилась лично к сыну, - а ты выйди отсюда!

Тони медленно вышел, буркнув что-то вроде «извини».

- Тебе лучше поспать. Закрой глаза, я дала тебе успокоительное.

Я закрыл глаза и на меня накатила волна сна.

- Извини! – сказал я. – Спасибо…

- Спи спокойно, Эрти…

Когда умер мой папа, я целый месяц ни с кем не разговаривал, меня еле смогли заставить снова заговорить – так тяжело я пережил смерть отца. А когда умерла мама, я плакал весь день и ночь, а потом на похоронах, и почти всегда, когда вспоминал о ней. А сейчас умер Ромка и умереть захотелось и мне, как бы ответить взаимностью… Это, конечно, глупо, но в тот момент я был готов на это. Видимо, сильный стресс сделал своё дело и подвёл меня к черте. Это был удар. Удар по душе, по сердцу… Я готов был покончить с собой, но не удалось, и, наверное, слава богу.

Я проснулся до Тони, и лежал с полураскрытыми глазами, обдумывая всю свою прожитую жизнь. Заиграл будильник, словно отголосок утра в этом мире. Я закрыл глаза и притворился спящим. Я слышал, как Тони медленно встал, пару раз зевнул, почесался и побрёл умываться. Я ждал, пока он уйдёт в школу. Это ожидание было мучением, как и всякое ожидание в сущности. И всё-таки он ушёл.

На письменном столе я обнаружил записку. Ах, записка! Я совсем забыл про неё. Как же я не утопил её в ванной? Я оставил её на полу. Вот она, немного помятая, с разводами чернил ручки, лежит величаво посреди стола. Дрожащими пальцами я взял её и стал читать.

«Артёмка! Вот и настал мой черёд уйти из этого мира. Пойми меня, я устал от всего. Я любил, искренне любил тебя, но ты уехал. Не вини себя в этом. Ты не виноват. Желаю тебе счастья, надеюсь, что всё у тебя наладилось. А я уйду, потому что моё время подошло. Живи! Прошу тебя, живи! С любовью, Ромка!»

Я снова заплакал. Жизнь преподносит нам самые разные проблемы и решения. Жизненный путь тернист и имеет очень много изгибов, тупиков, ответвлений, путей обманок и т.д. Но случаются ситуации, совершенно не зависящие от самого человека, и от невозможности что-то исправить появляется тоска и грусть.

Я спустился вниз и обнаружил там миссис Коулман, читающую какую-то книжку. Наверное, из-за вчерашней моей выходки, она решилась остаться дома, на всякий случай.

- Доброе утро, Эрти! – мягко сказала она. – Как настроение?

- Доброе утро! Лучше, чем вчера…

- О, не думай ничего плохого. Мы готовы помочь тебе, ты только скажи! Пойдём, позавтракаем.

После завтрака миссис Коулман сказала:

- Хочешь, я кое-что тебе покажу?

- Давай!

- Пойдём к книжному шкафу, - сказала она, и мы подошли к большому стеллажу с десятками и сотнями книг в самых различных переплётах.

- Мы хотели рассказать тебе об этом на твой День Рождения, осенью. Но это слишком долго, не правда ли?

Я кивнул, с любопытством ожидая, что же она мне покажет.

- То, что мы усыновили тебя, мальчика четырнадцати лет, это редкий случай. И у него есть причина. Потому что мы усыновили тебя не случайно.

Между книг была втиснута белая бумага, несколько раз свёрнутая. Миссис Коулман попросила достать её и развернуть. В развёрнутом виде лист стал довольно большим и представлял собой кучу фамилий в рамках, соединённых между собой линиями.

- Это наше фамильное древо. Слышал когда-нибудь о таком?

- Один раз, на уроке литературы… Древо рода Пушкина, - ответил я. Я заметил, что фамилии в самом верху были написаны очень красивым и ровным почерком чёрного цвета. А ближе к низу, где было больше всего фамилий, простой ручкой или карандашом.

- Это дерево досталось мне от родителей, которые составляли его вместе со своими родителями. Ну а я и мой муж продолжили это дело. Когда подрос Тони, помощи стало ещё больше. Мы налаживаем связь со всеми найденными родственниками. И вот однажды, совсем недавно, мы узнали, что в вашем городе живёт наш дальний родственник. Это был твой отец.

В моей голове прокрутилось море вопросов. Я был очень удивлён, ведь он был сиротой! Значит, кто-то всё-таки был и знал о нём… Я видел фамилию и имя своего отца, под его рамкой со знаком «+» было подписано имя моей мамы, а ниже я.

И я всё понял. Значит это не случайность, это не чудо, что меня усыновили в четырнадцать лет. Это просто… слов не могу подобрать!

- Мы узнали о вашей семье только через неделю после смерти твоей мамы. Вот так мы и решили тебя усыновить.

Значит, меня совсем не желали усыновить… Просто пожалели.

- Слушай, ты не думай, что мы усыновили тебя только лишь из жалости! – сказала миссис Коулман, увидев, как я меняюсь в лице, - мы с Эваном хотели завести ещё одного ребёнка, но у нас… э…

- Не получалось, - помог я, немного смягчаясь.

- А Тони тоже очень хотел брата, ну ты понимаешь… - сказала она заглянув мне в глаза.

Я увидел в них искренность и обнял её. Мне стало намного легче… ведь я не просто чужой усыновлённый мальчик, а родственник, пусть даже и дальний-предальний!

 

ГЛАВА VII. ВИНО И НОЧЬ

Тони пришёл домой очень радостный, но, как только увидел меня, тут же сделал серьёзное лицо и спросил:

- Как ты?

- Намного лучше. Как дела? – спросил я.

И он не выдержав серьёзности стал рассказывать, как он сегодня рассказывал про меня своему классу. Тони иногда забывался и разговаривал на своей обычной быстрой скорости, но я немного его понимал, ведь по его эмоциям много чего можно было понять. Я гордился им, потому что он с честью выдержал рассказ обо мне, я гордился, будто был очень близким человеком. Хотя нет, я и есть близкий человек.

В ходе его рассказа я вспомнил его вчерашнее лицо, когда он выговаривал мне всякие пакости. Он очень волновался за меня тогда, именно он ударом с разбегу открыл дверь и у него остался синяк на плече. Это он вытащил меня из ванной, а миссис Коулман взяла на руки и дотащила до постели. Тони не на шутку испугался, что я умру. Он любил меня…

И я его тоже. Его частая улыбка грела мне душу, вытаскивала меня из омута грустных мыслей. Он был моим спасением. Тони был очень похож характером на мистера Коулмана, и сочетание хороших черт всех членов семьи создавало гармонию.

Вечером мы собрались все вместе и начали играть в разные настольные игры. И во мне появился азарт. Я играл, иногда подыгрывал, частенько проигрывал, и был счастлив.

Наступила ночь, и мы разошлись по кроватям. Я уже почти заснул, как услышал шорох кровати Тони. Мальчик медленно прошёл к двери, взглянул на меня, а я на него, и мы улыбнулись. Тони вышел и больше ничего не услышал, он умел ходить незаметно.

Прошло минут пять и он снова незаметно вошёл, держа в руках что-то совсем непонятное. Тони попросил закрыть дверь и включить ночник, что я и сделал. Свет вспыхнул и я увидел в его руках бутылку вина и два бокала.

- Ты что, родители же заметят! – сказал я.

- Это вино из подвала, там много таких бутылок, не заметят. А за вино нас не накажут!

Тони предусмотрительно откупорил бутылку ещё внизу и теперь легко вытащил пробку. Тёмно-красная жидкость наполнила стаканы и теперь романтично отражала на стол красные блики, как маленькие сердечки, мне так показалось. До этого момента я вино почти никогда не пил, только пиво. Вообще спиртным я не увлекался, потому что видел, что оно вытворяло с нашими, когда они, не зная меры, напивались до чёртиков.

Мы взяли бокалы в руки, посмотрели друг на друга и я прошептал на английском:

- Выпьем за счастье!

Тони кивнул и пригубил вина, а я сделал небольшой глоток. Он увидел мою решительность и сделал пару глотков, так мы, глядя друг на друга осушили бокалы, порою морщась от вкуса вина.

- Прости меня, - стал извиняться Тони, - я вчера сказал тебе очень плохие слова.

- Да забудь, я давно уже извинил тебя. В уме.

- Спасибо!

Я взглянул за окно, на звёздное небо и расслабился, я уже стал пьянеть.

- Слушай, - обратился я к Тони, взявшись за его руку, - расскажи мне о себе, чего ты мне ещё не рассказывал.

- Э… Я не знаю… - проговорил он, почёсывая затылок, - Когда тебя здесь ещё не было, моя жизнь была очень скучной. Я сидел здесь и пытался что-нибудь придумать на гитаре, сидел в Интернете… Я был очень одинок, понимаешь, - он взглянул мне в глаза, - я проживал каждый день без какой-нибудь цели…

Он стал говорить слишком для меня непонятно, нечётко произнося слова. Он сказал так несколько предложений, а потом снова заговорил нормально.

- Потом мы узнали о том, что ты остался один… И ты приехал… Ты… Ты лучший мальчик, с которым я когда-либо дружил! Я люблю тебя!

Сказав это, он обнял меня и заплакал, а я последовал за ним. Я снова почувствовал запах волос, этот прекрасный запах… Тони уложил меня на спину на своей кровати и поцеловал меня в ухо, а потом, не отводя губ дошёл до моих губ. Это было очень сладко и приятно. Очень…

- Тони, а вдруг зайдут… - сказал я, когда он на несколько секунд оторвался от моих губ.

- Не волнуйся, Эрти, не зайдут, они спят.

- Я люблю тебя, - сказал я на русском.

- Я понял тебя, - сказал он и прижался ко мне, целуя то нос, то лоб, то щёки, то губы… А я обнимал его, ласково проводя рукой по спине.

Ночь продолжалась. Ночник был выключен, а бутылка вина, так и не допитая, стояла с двумя бокалами на столе и видела любовь…

Вместо послесловия

Моя жизнь кардинальным образом перевернулась, не зря я называю этот этап своей жизни переворотом. После стольких потерь и несчастий я, наконец, попал в белую полосу жизни. Хоть с тех пор прошло не мало времени, я не могу забыть эти важнейшие события. Любовь, счастье… тогда я познал им цену. Это был всего лишь краткий и очень маленький отрывок моей жизни, перевернувший меня всего… Тони, Эрти… было же время…

©Johnie Nill, 2009