Эта детская повесть известного немецкого писателя Эриха Кестнера является, некоторым образом, антиподом "Наёмного мальчика" Генри Маккея.
Их роднит место действия - Берлин; время действия - 20е годы XX века; и герои - мальчишки. В остальном эти два произведения - полные противоположности. И выложил я повесть "Эмиль и сыщики" для тех, для кого "Наёмный мальчик" - слишком сложное и серьёзное чтиво.
от автора сайта

Это ещё не начало

Вам-то я могу откровенно признаться: историю про Эмиля и сыщиков я сочинил совершенно случайно. Дело в том, что я собирался написать совсем другую книгу. Книгу, в которой тигры от страха лязгали бы клыками, а с финиковых пальм так и сыпались кокосовые орехи. Ну и конечно, там была бы черно-белая в клеточку девочка-каннибалка, и она бы вплавь пересекла Великий, или Тихий океан, чтобы, добравшись до Сан-Франциско, получить в фирме «Дрингватер и компания» бесплатно зубную щетку. И звали бы эту девочку Петрозилья, но это, конечно, не фамилия, а имя.
Одним словом, я хотел написать настоящий приключенческий роман, потому что один бородатый господин сказал мне, что вы, ребята, больше всего на свете любите читать именно такие книги.

Три главы были уже совсем готовы, Я остановился как раз на том, как вождь по имени Великий Ворон, прозванный также Скороходом, скинул насаженное на лезвие своего перочинного ножика печеное яблоко и, сохраняя полное хладнокровие, быстро сосчитал до трехсот девяноста семи…

И вдруг все застопорилось, потому что я забыл, сколько ног у кита. Я тут же улегся на пол — а надо вам сказать, что лучше всего я думаю, лежа на полу, — и принялся вспоминать, но так ничего и не вспомнил. Тогда я стал листать толковый словарь — сперва на букву «К», а потом, из добросовестности, на букву «Р» — «Рыба-кит», но про китовые ноги нигде не было сказано ни слова. А я не мог писать дальше, не зная точно, сколько у кита ног. Совершенно точно!
Дело в том, что если бы кит встал в то утро не с той ноги, то вождь по имени Великий Ворон, прозванный также Скороходом, никогда не встретился бы с ним в джунглях. А если бы он не повстречался с китом именно в тот момент, когда на лезвие его перочинного ножика было; наколото печеное яблоко, то клетчатая каннибальская девочка, которую звали Петрозилья, никогда бы не увидела мойщицу бриллиантов фрау Леман, а не столкнись Петрозилья с фрау Леман, она никогда не получила бы драгоценного талона, по которому в Сан-Франциско фирма «Дрингватер и компания» бесплатно выдает совершенно новую зубную щетку, и тогда бы…

Короче говоря, мой приключенческий роман — а я так радовался, сочиняя его, — споткнулся, так сказать, о китовую ногу. Я был очень огорчен. А когда я рассказал об этом фройляйн Фидельбоген, она пришла в такое отчаяние, что чуть не заплакала. Но плакать ей было некогда, потому что она как раз накрывала на стол к ужину, и она отложила слезы на потом, а потом забыла, что собиралась поплакать. Таковы женщины!

Книгу я хотел назвать «Петрозилья из джунглей». Мировое заглавие, верно? А теперь три готовые главы лежат у меня под ножкой письменного стола, чтобы он не шатался. Но разве это подходящее место для приключенческого романа, действие которого происходит не где-нибудь там, а в тропиках?

Старший официант Нитенфюр, с которым я иногда беседую о моей работе, спросил меня несколько дней спустя, бывал ли я когда-нибудь там.
— Где — там? — не понял я.
— Ну, в этих самых тропиках, в южных морях, в Австралии, на Суматре, Борнео и тому подобном?
— Нет, — ответил я. — А почему вы спрашиваете?
— Потому что писать можно только о тех вещах, которые хорошо знаешь, которые видел собственными глазами.
— Но позвольте, любезнейший господин Нитенфюр…
— Да это же ясно, как дважды два, — сказал он. — У Нойгебауэров — они часто ходят к нам в ресторан — была прислуга, которая никогда не видела, как жарят птицу. И вот в прошлое рождество, когда ей велели приготовить гуся, хозяйка, вернувшись домой с покупками, застала такую картину: в духовке жарился гусь в том виде, как его купили на рынке. Не ощипанный, не опаленный, не выпотрошенный. Ну и вонь стояла, доложу я вам!
— При чем тут гусь? — удивился я. — Не станете же вы утверждать, что жарить гусей то же самое, что писать книги. Уж не обижайтесь на меня, дорогой Нитенфюр, но это же просто нелепо.
Он дал мне отсмеяться вволю, впрочем, смеялся я не так уж долго, и сказал:
— И тропическое море, и ваши каннибалы, и коралловые рифы, и вся прочая мура — это ваш гусь. А роман ваш; — это противень, на котором вы собираетесь зажарить и Тихий океан, и Петрозилью, и всех этих диковинных зверей. А если вы не знаете, как жарят такую дичь, то получится такая дичь, что стыда не оберешься. Точь-в-точь, как у прислуги Нойгебауэров.
— Но именно так поступает большинство писателей! — воскликнул я.
— Приятного вам аппетита! Вот и все, что он сказал мне в ответ. Некоторое время я молчал и думал. Потом возобновил разговор:
— Господин Нитенфюр, вы знаете Шиллера?
— Шиллера? Вы имеете в виду того Шиллера, что работает управляющим на пивоваренном заводе?
— Нет! — говорю я. — Писателя Фридриха Шиллера, который больше ста лет тому назад написал уйму пьес.
— Ах, вот что! Того Шиллера, которому памятники ставят?
— Точно! Он сочинил драму, действие которой происходит в Швейцарии. Называется она «Вильгельм Телль». Раньше детей в школах всегда заставляли писать сочинение на эту тему…
— Мы тоже писали, — перебивает меня Нитенфюр. — Этого Телля я прекрасно знаю. Верно, мировая пьеска, — Шиллер силен, ничего не скажешь. Что правда, то правда. Но писать сочинения — это просто ужасно. Одну тему я и посейчас помню: «Почему Вильгельм Телль не дрогнул, когда стрелял в яблоко?». Я получил тогда пару. Вообще, надо признаться, я никогда толком не умел…
— Дайте же мне закончить, — говорю я. — Так вот, хотя Шиллер никогда не был в Швейцарии, в его пьесе «Вильгельм Телль» все — чистая правда, до мельчайших подробностей…
— А это потому, — возражает Нитейфюр, — что он предварительно прочел поваренные книги.
— Поваренные книги?
— Ну да. Поваренные книги по своей специальности. В них можно почерпнуть много полезного: и какой высоты горы в Швейцарии, и когда там тает снег, и как все было, когда крестьяне подняли восстание против губернатора Геслера.
— Вы, несомненно, правы, — соглашаюсь я. — Шиллер все это, конечно, читал.
— Ну вот видите! — подхватывает Нитенфюр и убивает полотенцем муху. Вот видите, если вы поступите, как Шиллер, и почитаете книги, то, может быть, вам и удастся дописать вашу историю про этих самых австралийских кенгуру.
— Нет, читать книги у меня нет никакой охоты. Были бы деньги, я бы съездил туда и посмотрел бы все сам на месте. А читать про это — нет…
— Тогда я дам вам один совет, — говорит он, — пишите о вещах, которые вы хорошо знаете. О метро, о гостиницах и о тому подобном, ну, и о детях, конечно, которые все время путаются у нас под ногами. Да и давно ли мы сами были детьми?
— Но ведь бородатый господин, этот крупнейший специалист по детям — он уверяет, что знает их как свои пять пальцев, — толковал мне, что все это их не интересует.
— Чушь! — бурчит господин Нитенфюр. — Уж мне-то вы можете поверить. В конце концов у меня тоже есть дети: двое мальчишек и девочка. И в свободные дни я рассказываю им, что здесь, в ресторане, происходит. А у нас ведь дня не бывает без историй: то кого-нибудь обсчитают, то — вот недавно был случай — один подвыпивший посетитель размахнулся, чтобы дать затрещину парнишке, продающему сигареты, а вместо этого врезал по шее проходившей мимо элегантной даме. И ребята мои, скажу вам по секрету, слушают эти рассказы, развесив уши.
— Вы в этом уверены, господин Нитенфюр? — спрашиваю я.
— Еще бы! Голову даю на отсечение! — восклицает он и убегает, потому что за соседним столиком какой-то господин стучит ножом о стакан, прося счет.
И вот только потому, что этого требовал старший официант Нитенфюр, я решил написать историю про то, что все мы — и вы, и я — очень хорошо знаем.
Я вернулся домой, уселся на подоконник и стал глядеть на Пражскую улицу в надежде, что как раз под моими окнами пройдет та История, которую я ищу. Тогда бы я ее окликнул и сказал: «Прошу вас, поднимитесь ко мне на минутку. Я так хочу вас написать!»
Но История все не шла и не шла, а я начал мерзнуть. Тогда я с раздражением захлопнул окно и пятьдесят три раза обежал вокруг письменного стола, но и это не помогло. Наконец, я, как в тот раз, улегся на пол и стал думать.
Когда вот так долго лежишь на полу, то мир выглядит совсем по-другому. Видишь ножки стульев, домашние туфли, цветы на ковре, пепел, пыль, тумбы письменного стола, а под диваном вдруг находишь перчатку с левой руки, которую позавчера тщетно искал в шкафу.
Итак, я с любопытством рассматривал свою комнату, глядел на все теперь не сверху вниз, а снизу вверх и с удивлением обнаружил, что у ножек стульев, оказывается, есть икры, да, настоящие тугие темные икры, словно это икры каких-нибудь негритят или школьников в коричневых гольфах.
И вот когда я стал пересчитывать ножки стульев, чтобы выяснить, сколько негритят или школьников в коричневых гольфах стоят на ковре, мне пришла в голову история про Эмиля. Быть может, потому, что я как раз думал о школьниках в коричневых гольфах, а быть может, потому, что фамилия Эмиля Тышбайн, что в переводе на русский значит «ножка стола».
Но так или иначе, история про Эмиля пришла ко мне именно в тот момент. Я лежал на полу, боясь пошевельнуться: ведь с мыслями и воспоминаниями, которые пытаешься приманить, надо вести себя, как с бездомными собаками. Стоит только сделать резкое движение, или заговорить с ними, или протянуть руку, чтобы погладить, как — гоп! — их и след простыл. А потом ищи-свищи!
Я лежал, значит, не двигаясь, и приветливо улыбался своей находке. Я хотел ее немножко приручить. И, представьте, она успокоилась. Стала доверчивей и далее отважилась сделать несколько шагов мне навстречу. Вот тут-то я и вцепился ей в загривок. И поймал.
Но, увы, только загривок. Пока, кроме загривка, мне ничего ухватить не удалось, потому что поймать собаку — это совсем не то, что вспомнить какую-нибудь историю. С собакой дело просто: стоит схватить ее за шиворот, и ты ее держишь всю как есть — с лапами, с мордой, с хвостиком, ну и со всем остальным, конечно, а с воспоминаниями дело обстоит куда хитрее. Воспоминания ловят по частям. Сперва их хватаешь за вихры, потом ловишь левую переднюю лапу, потом — цап! — и вцепился в заднюю, и так постепенно одно за другим. И когда кажется, что вся история полностью собрана, вдруг откуда ни возьмись прилетает забытое ухо. И наконец — о счастье! — ты понимаешь, что все целиком у тебя в руках.
Я как-то видел в кино одну короткометражку, в которой изображено примерно то, что я сейчас описал. В комнате стоял мужчина в одной сорочке. Вдруг распахнулась дверь, и к нему прилетели брюки. Он их надел. Потом примчался левый башмак. Затем прискакала тросточка, за ней галстук. Потом воротничок, за ним влетел жилет, а следом — носок и другой башмак. Затем шляпа, пиджак и еще один носок. Потом появились очки. Просто бред какой-то! И все же в конце концов человек этот оказался одетым как надо, и все было на своем месте.
Точно то же происходило с моей историей, когда я лежал на полу, пересчитывая ножки стульев, и думал об Эмиле. И с вами, наверно, не раз такое случалось. Я лежал и ловил воспоминания, которые летели ко мне со всех сторон, как и положено воспоминаниям.
Наконец я все собрал воедино, и повесть была готова. Оставалось только сесть за письменный стол и приняться за работу.
Но перед тем как начать писать все подряд, я быстро записал все мои находки в том порядке, как они прилетали ко мне: сперва левый башмак, потом воротничок, потом тросточка, потом галстук, потом носок, ну, и так далее…
Теперь мне хотелось бы, перед тем как рассказать эту историю, перечислить вам сперва тех персонажей, которые нахлынули на меня в тот вечер, когда я лежал на полу в своей комнате, — нахлынули и обрушили на меня множество отдельных эпизодов, событий и подробностей, из которых я и составил потом целое.
Быть может, вы окажетесь такими молодцами, что сами сумеете из всех этих элементов сложить связную историю, прежде чем я расскажу вам свою. Это как игра в кубики. Вам надо из набора строительного материала соорудить вокзал или там замок, не имея перед собой картинки, но с тем условием, чтобы все кубики — все до единого — были использованы.
Это что-то вроде экзамена.
Бр-р-р!
Но отметок ставить не будут.
Слава богу!

Во-первых, сам Эмиль.

Итак, вот он, Эмиль. В темно-синем выходном костюмчике. Надевает он его неохотно, только когда заставляют. Ведь на синем костюме видны все пятна! И тогда мама Эмиля, зажав сына между коленями, чистит ему костюм влажной щеткой, приговаривая: «Эх, сынок, сынок, ты же знаешь, что я не могу купить тебе новый». И только тогда он вспоминает — как всегда, слишком поздно, что мать день-деньской работает, чтобы заработать на хлеб и дать ему возможность учиться в реальном училище.

Во-вторых, парикмахерша фрау Тышбайн — мать Эмиля.

Когда Эмилю исполнилось пять лет, умер его отец, жестянщик, господин Тышбайн. И с тех пор мать Эмиля завивает щипцами волосы, делает прически и моет головы продавщицам и другим женщинам, живущим по соседству. Кроме того, она готовит, убирает квартиру и далее с большой стиркой управляется сама. Она очень любит Эмиля и рада, что может работать и зарабатывать деньги. Иногда она поет веселые песенки, а иногда болеет, и тогда Эмиль сам делает яичницу для нее и для себя. Это он умеет. Жарить бифштексы он тоже умеет. В сухарях и с луком.

В-третьих, немаловажная деталь нашего рассказа — купе железнодорожного вагона.

Поезд, в котором есть это купе, идет в Берлин. Забегая вперед, скажу вам, что в этом купе уже в ближайших главах будут происходить весьма удивительные события. Вообще странная штука такое вот купе. Совершенно чужие люди сидят здесь рядышком, и за несколько часов они успевают столько порассказать друг другу, словно знакомы уже долгие годы. Иногда это очень мило и вполне уместно. А иногда — вовсе нет. Ведь никто не знает, что за люди ваши попутчики.

В-четвертых, господин в котелке.

Кто он — неизвестно. Правда, считается, что о людях нельзя плохо думать, пока не убедишься, что они того заслуживают. И все же я попрошу вас быть в этом отношении крайне осторожными, ибо, как говорится, не зная броду, не суйся в воду. Нас учат, что всякий человек хороший. Что ж, вероятно, так оно и есть, но этому хорошему человеку не все должно сходить с рук, иначе может случиться, что он станет плохим.

В-пятых, Пони-Шапочка, кузина Эмиля.

Эта девочка на детском велосипеде — берлинская кузина Эмиля. Кое-кто считает, что надо говорить не кузина, а двоюродная сестра. Уж не знаю, как говорят у вас дома. Но лично я зову своих кузин кузинами, а не двоюродными сестрами. И в семье Тышбайнов их тоже так зовут. Но кому это не нравится, может зачеркнуть иностранное слово «кузина» и написать сверху «двоюродная сестра». Из-за такой чепухи мы с вами ссориться не будем. А в остальном Пони-Шапочка очень милая девчонка, и зовут ее, конечно, совсем по-другому. Ее мать — родная сестра фрау Тышбайн. А Пони-Шапочка, как вы уже догадались, — это прозвище.

В-шестых, гостиница на площади Ноллендорф.

Есть в Берлине площадь Ноллендорф, и на этой площади, если не ошибаюсь, находится гостиница, где встретятся некоторые герои этой истории, но они не подадут друг другу руки. Впрочем, не исключено, что эта гостиница находится на площади Фербелинер. По правде сказать, я-то точно знаю, где она находится, но хозяин этой гостиницы, как только он услышал, что я собираюсь написать книгу про Эмиля и сыщиков, прибежал ко мне и стал просить не называть ее адреса. Если станет известно, что в его гостинице останавливались «такие» типы, сказал он, то это создаст ей дурную славу. С этим я не мог не согласиться. И хозяин гостиницы ушел, несколько успокоившись.

В-седьмых, мальчишка с клаксоном.

Зовут его Густав. И по физкультуре у него всегда пятерка. Чем он еще может похвастаться? Довольно добрым сердцем и автомобильным клаксоном. Густава знают не только все ребята с его улицы, но и с соседних улиц тоже, и он всеми командует. Когда он обегает дворы и жмет на грушу клаксона так, что она ревет, будто сирена, все мальчишки бросают свои дела и мчатся вниз по лестницам, чтобы узнать, что случилось. Обычно он всего лишь набирает две футбольные команды, и ребята отправляются гурьбой на пустырь стучать мячиком. Но иногда клаксон служит и для других целей. Вот как, например, в истории с Эмилем.

В-восьмых, ОТДЕЛЕНИЕ БАНКА

Во всех районах города большие банки имеют свои отделения. Там можно конечно, если есть деньги, — купить акции и получить деньги наличными, конечно, если есть текущий счет. Часто туда прибегают ученики продавцов, чтобы разменять деньги по поручению кассирши, у которой нет мелочи, чтобы давать сдачу. Вместо одной бумажки в десять марок они получают сто десятипфенниговых монет. Там можно также обменять иностранную валюту доллары, швейцарские франки или итальянские лиры на немецкие марки. Далее ночью люди иногда посещают банк, несмотря на то, что он закрыт на замок. Поэтому им приходится, так сказать, заниматься самообслуживанием.

В-девятых, бабушка Эмиля

Это самая прекрасная бабушка из всех бабушек, которых я знал, хотя всю свою жизнь она провела в заботах и хлопотах. Просто есть на свете люди, которым не составляет ни малейшего труда быть веселыми. А для других, напротив, это тяжелая, мучительная работа. Прежде бабушка Эмиля жила вместе с ним, а когда умер жестянщик Тышбайн, отец Эмиля, ей пришлось переехать в Берлин к другим своим дочерям, потому что мама Эмиля зарабатывает слишком мало, чтобы прокормить троих. И вот теперь бабушка живет в Берлине, и каждое письмо, которое она пишет Эмилю и его маме, она заканчивает одной и той же фразой: «У меня все хорошо, чего и вам желаю».

В-девятых, ТИПОГРАФИЯ большой газеты

В газетах пишут обо всем, что происходит. Но, конечно, только если это что-то хоть немножко из ряда вон выходящее. Если рождается теленок с четырьмя ногами, это никого не интересует. А вот если у него пять или шесть ног, что иногда случается, то взрослые охотно читают про это за завтраком. Если господин Мюллер честный малый, то до него никому нет решительно никакого дела. Но вот если он разбавляет водой молоко и продает эту бурду за сливки, то о нем напишут в газете. Напишут, как бы он ни протестовал. Вы проходили когда-нибудь мимо типографии, где печатаются газеты? Там все гудит, звенит, стучит так, что стены дрожат.

НУ, А ТЕПЕРЬ НАЧНЁМ НАКОНЕЦ НАШ РАССКАЗ

ГЛАВА ПЕРВАЯ
Эмиль помогает мыть голову

— А ну-ка, — сказала фрау Тышбайн, — возьми этот кувшин с горячей водой.
Сама она взяла другой кувшин и синий флакон с шампунем и направилась из кухни в комнату. Эмиль схватил кувшин и поспешил за матерью.
В комнате, наклонившись над белым тазом, сидела женщина. Ее волосы были распущены и свисали, закрывая лицо, словно охапка нечесаной шерсти. Мама Эмиля полила эту белокурую копну шампунем и так энергично принялась тереть чужую голову, что сразу же взбилась пена.
— Не горячо? — спросила она.
— Терпеть можно, — ответила голова.
Ах, да ведь это жена булочника, фрау Вирт!
— Здравствуйте, фрау Вирт, — сказал Эмиль и поставил кувшин под туалетный столик.
— Тебе повезло, Эмиль, я слышала, ты едешь в Берлин, — раздалось из-под намыленных волос, и голос звучал так, словно говорившую окунули в сбитые сливки.
— Правда, сперва он не хотел ехать, — сказала мама, не переставая тереть голову фрау Вирт. — Ну, а чего мальчишке здесь зря болтаться во время каникул? В Берлине он никогда не был, а моя сестра Марта нас уже давно приглашает. Ее муж зарабатывает вполне прилично, он служит на почте. Я, конечно, ехать никак не могу. Под праздники у меня самая работа. Да он уже не маленький, сам доедет, а в Берлине на вокзале Фридрихштрассе его встретит бабушка. Она будет его ждать у цветочного киоска, чтобы с ним не разминуться.
— Берлин ему понравится. Детям там интересно. Мой муж ездил туда полтора года назад на соревнование по игре в кегли, и я с ним. Ну и сутолока! Там есть улицы, где ночью светлее, чем днем. А машин сколько!.. бубнила фрау Вирт из глубины таза.
— Заграничных машин много? — спросил Эмиль.
— А почем я знаю, — сказала фрау Вирт и чихнула, потому что мыльная пена попала ей в нос.
— Ну, а теперь пойди переоденься, да поживей, — поторопила его мама. Я все тебе приготовила. Выходной костюм лежит на кровати. Уже пора собираться в путь. Как только я причешу фрау Вирт, мы будем обедать.
— А какую надеть рубашку? — осведомился Эмиль.
— Все лежит на кровати. Носки смотри не порви. Да не забудь сперва как следует помыться. И вдень, пожалуйста, новые шнурки в ботинки. Ну, иди — и не возись, слышишь!
— Ага, — подтвердил Эмиль и исчез.
Когда с прической было покончено и фрау Вирт, с удовлетворением бросив взгляд в зеркало, наконец удалилась, мама открыла дверь в спальню и увидела, что Эмиль с несчастным видом мечется по комнате.
— Скажи мне, пожалуйста, кто выдумал все эти выходные костюмы?
— Не знаю, а что?
— Укажи мне на этого типа, и я его убью.
— Ах ты, бедняжка! Как мне тебе не посочувствовать? Другие ребята огорчаются, что у них нет приличного костюма, а ты… Но, конечно, у каждого свои заботы… Да, чтоб не забыть: обязательно попроси у тети Марты вечером плечики и аккуратно повесь на них костюм. А перед тем вычисти его как следует щеткой, слышишь? Смотри только, не забудь! Ну, а завтра, уж ладно, можешь снова влезть в твой любимый старый свитер. Как будто все? Чемодан твой я сложила, цветы для тети Марты в бумагу завернула. Деньги для бабушки я дам тебе в последнюю минуту. Что ж, давай обедать. Разрешите вас пригласить к столу, молодой человек!
Фрау Тышбайн обняла сына за плечи и повела его в кухню. К обеду были макароны с тертым сыром и ветчина. Эмиль уплетал за двоих и лишь изредка вопросительно поглядывал на маму, словно желая убедиться, не обижена ли она тем, что он ест с таким аппетитом, несмотря на предстоящую разлуку.
— Как только приедешь, сразу же напишешь открытку. Я ее положу в чемодан, прямо сверху.
— Слушаюсь, — сказал Эмиль и поспешно, стараясь не привлечь внимание мамы, смахнул со штанины макаронину. К счастью, мать ничего не заметила.
— Всем передай от меня привет. И смотри, не зевай там на улице. Берлин — это не Нойштадт. В воскресенье дядя Роберт поведет тебя в музей кайзера Фридриха. Так ты веди себя хорошо, чтобы потом не говорили, что здесь, в провинции, дети невоспитанны и не знают приличий.
— Все будет как надо, даю тебе честное слово, — пообещал Эмиль.
Пообедав, они вернулись в спальню. И тогда мама вынула из шкафа жестяную коробочку, в которой лежали деньги, и стала их считать. Потом она покачала головой и снова пересчитала.
— Кто приходил ко мне вчера? — спросила она.
— Фройляйн Томас и фрау Хомбург, — ответил Эмиль.
— Да, верно. Но все равно не сходится, — сокрушенно сказала мама и опять погрузилась в какие-то расчеты.
Она достала бумажку, на которой записывала, сколько кто заплатил, опять стала что-то высчитывать, и в конце концов объявила:
— Не хватает восьми марок.
— Да ведь сегодня утром приходил газовщик.
— Забыла! Тогда, увы, все сходится!
Мама далее свистнула с досады и вынула из жестяной коробочки три купюры.
— Послушай, Эмиль! — сказала она. — Вот тебе сто сорок марок. Смотри, три бумажки: одна стомарковая и две по двадцать. Сто двадцать марок ты отдашь бабушке и скажешь, чтобы она не сердилась, что я в тот месяц ничего ей не послала, иначе мне бы не свести концы с концами. Зато теперь ты сам привез ей деньги, и даже больше, чем обычно. И крепко поцелуй ее. Понял? У тебя останется двадцать марок. Когда придет время возвращаться домой, ты купишь себе билет на поезд. Это будет стоить около десяти марок. Точно я не знаю. А остальные деньги ты истратишь на то, чтобы платить за себя, когда вы будете куда-нибудь ходить. Да и вообще не мешает иметь в кармане две-три марки на всякий случай. Вот в этот конверт от письма тети Марты я вложу деньги. Смотри, не потеряй. Куда ты его спрячешь?
Мама положила три купюры в аккуратно вскрытый конверт, затем сложила его пополам и протянула Эмилю.
Эмиль подумал и сунул конверт с деньгами в правый внутренний карман, на самое дно. Потом для проверки похлопал по пиджаку в том месте, где был карман, и сказал уверенно:
— Теперь они никуда не денутся.
— Ты только никому в поезде не рассказывай, что везешь столько денег.
— Ну что ты, мамочка!
Эмиль был просто оскорблен, что мать может заподозрить его в такой глупости! Фрау Тышбайн положила несколько марок в свой кошелек и поставила жестяную коробочку назад, в шкаф. Затем она еще раз пробежала глазами письмо сестры, где было указано время отправления и прибытия поезда, которым Эмиль должен ехать в Берлин.
Некоторым из вас, возможно, покажется, что сто сорок марок не стоят того долгого разговора, который затеяла из-за них парикмахерша Тышбайн со своим сыном. И в самом деле, когда кто-нибудь зарабатывает две тысячи, или двадцать тысяч, или сто тысяч марок в месяц, то ему незачем так долго говорить о ста сорока марках.
Но имейте в виду, если вы этого не знаете, что большинство людей зарабатывают куда меньше. И когда ты получаешь в неделю не больше тридцати пяти марок, то сто сорок марок, сэкономленные с большим трудом, — сумма огромная. Нравится вам это или нет, но это так. Для очень, очень многих людей сто сорок марок — это все равно что миллион, и мысленно они пишут эту цифру с шестью нулями. А что такое миллион на самом деле, они даже и во сне представить себе не могут.
Как вы знаете, отца у Эмиля не было, и мама его трудилась, не покладая рук, завивала блондинок и брюнеток, мыла им головы, чтобы заработать на жизнь и заплатить за квартиру, за газ, за уголь, чтобы купить одежду и учебники для Эмиля и внести плату за его обучение. Иногда она болела, тогда приходил доктор и прописывал лекарства. В такие дни Эмиль ставил маме компрессы и сам варил обед. А когда мама спала, он Даже мыл пол, чтобы мама не сказала: «Придется мне встать, а то такая грязь в квартире».
Можете вы это понять? И вы теперь не будете смеяться, если я вам скажу, что Эмиль во всех отношениях образцовый мальчик. Видите ли, он просто любит свою маму и умер бы со стыда, если бы бил баклуши, когда она работает, не щадя себя, и экономит буквально каждый пфенниг. Вот почему он не может пойти в школу, не выучив уроков, или списать задачку, скажем, у Рихарда Поймана. Или прогулять при случае занятия. Он видит, как мама выбивается из сил, чтобы у него было все, что есть у других реалистов. Разве можно в ответ ее обманывать и огорчать?
Итак, Эмиль был, что называется, образцовым мальчиком. Это так. Но не подумайте, что он из той породы пай-мальчиков, которые ведут себя образцово из трусости, из жадности или из стариковской рассудительности. Он был образцовый потому, что хотел быть образцовым! Он принял такое решение, как принимают решение не ходить больше в кино или не есть конфет. И хотя он и принял такое решение, выполнять его ему часто бывало очень трудно.
Но когда в конце учебного года он приходил домой и говорил: «Мама, вот мой табель. Я опять первый в классе», он был счастлив. Похвалам, которые он слышал в школе, да и не только в школе, он радовался не из-за себя, а из-за матери, потому что ей было приятно, когда его хвалили. Он гордился, что может хоть как-то отплатить ей за все, что она, не зная усталости, делала всю свою жизнь для него…
— Ой! — воскликнула мама. — Нам пора выходить. Уже четверть второго. А поезд уходит без пяти минут два.
— Что ж, пошли, фрау Тышбайн, — сказал Эмиль матери шутливым тоном, но имейте в виду: чемодан я понесу сам!

ГЛАВА ВТОРАЯ
Сержант Йешке молчит

Когда они вышли из дому, мама сказала:
— Если подойдет конка, давай сядем и доедем до вокзала.
Знает ли кто-нибудь из вас, как выглядит конка? Она как раз выехала в эту минуту из-за угла и остановилась, потому что Эмиль махнул рукой. Я воспользуюсь этим, чтобы вам ее быстро описать, пока она не покатила дальше.
Конка — это прежде всего совершенно невероятная штука. Представьте, она катится по рельсам, как настоящий взрослый трамвай, и вагоны у нее как у трамвая, но тащит ее не мотор, а лошадь. По мнению Эмиля и его друзей, эта кляча была позором для их родного города, и они мечтали о настоящем трамвае, который приводил бы в движение электрический ток, о трамвае с пятью прожекторами спереди и тремя сзади. Однако городской совет Нейштадта считал, что для их четырехкилометровой линии вполне достаточно одной живой лошадиной силы. Так что об электрическом моторе пока и речи не было, и вожатый не нажимал на рычаг, а дергал левой рукой за вожжи, а правой помахивал кнутом. Эй, пошла, пошла!
И если кто-нибудь жил, скажем, на Магистратной улице, 12, и хотел сойти у своего дома, он просто-напросто стучал вожатому в стекло, и тогда тот кричал: «Тпру!» — лошадь останавливалась, и пассажир сходил, где ему надо, хотя трамвайная остановка была расположена у дома 30 или там 46. Но нейштадтский трамвай не считался с официальными остановками. У трамвая времени было хоть отбавляй. Лошадь никуда не торопилась. И вожатый тоже. А жители города Нейштадта и подавно. Если же кто-нибудь случаем и в самом деле спешил, то он шел пешком…
На Вокзальной площади фрау Тышбайн и ее сын сошли. И пока Эмиль стаскивал с площадки свой чемодан, он вдруг услышал, как за его спиной прогудел густой бас:
— Что, в Швейцарию отправляетесь?
Голос этот принадлежал полицейскому сержанту Йешке. Мать ответила:
— Нет, мой мальчик едет на неделю в Берлин, к родным.
А у Эмиля прямо в глазах потемнело. Потому что совесть у него была не чиста. Дело в том, что на днях он вместе с товарищами — их было человек двенадцать — отправились после урока физкультуры к памятнику великого герцога, прозванного Кривощеким Карлом, и нахлобучили на его лысую голову старую фетровую шляпу. А потом ребята уговорили Эмиля, потому что он рисовал лучше всех, взобраться на пьедестал и намалевать великому герцогу красный нос и черные, как смола, усы. И в самый разгар его вдохновенной работы на углу Базарной площади появился сержант Йешке! Ребята не растерялись — их словно ветром сдуло. Тем не менее они опасались, что сержант их узнал.
Однако Йешке ничего не сказал про тот случай, далее напротив, приветливо пожелал Эмилю доброго пути и осведомился, как идут дела у фрау Тышбайн.
Но все же Эмилю было как-то не по себе. И пока он тащил свой чемодан по площади к зданию вокзала, у него от страха дрожали колени. Он боялся, что Йешке вдруг закричит ему вслед: «Эмиль Тышбайн, ты арестован. Руки вверх!» Но этого не произошло. Может быть, сержант просто ждет возвращения Эмиля из Берлина?
Потом мама купила в кассе железнодорожный билет для Эмиля — конечно, жесткий, — а для себя перронный. И они вышли на первый перрон — да, да, в Нейштадте целых четыре перрона! — и стали ждать поезда в Берлин. Он должен был прибыть через несколько минут.
— Смотри, не забудь ничего в купе! И не сядь по рассеянности на букет! Чемодан надо поставить на багажную полку — попроси кого-нибудь, тебе помогут. Только повежливей, пожалуйста!
— Чемодан я сам смогу поставить. Что, я девчонка, что ли?
— Ладно, ладно. Не прозевай своей остановки. В Берлин ты приедешь в 18.17. Слезть тебе надо на Фридрихштрассе. Смотри, не сойди раньше, у зоопарка или еще где.
— Не тревожьтесь понапрасну, мадам!
— Пожалуйста, не вздумай разговаривать с чужими таким дерзким тоном! И еще — не бросай бумагу, в которую я завернула тебе бутерброды с колбасой, на пол. А главное — не потеряй деньги!
Эмиль в ужасе ощупывает свой пиджачок там, где находится правый боковой карман, облегченно переводит дух и говорит:
— Пока идем без потерь.
Он берет мать под руку и прогуливается с ней вдоль перрона.
— Не работай слишком много, мамочка! И не болей! А то ведь некому будет за тобой ухаживать. Если ты заболеешь, я тут же сяду на самолет и прилечу домой. И ты мне тоже пиши. Я проживу в Берлине не больше недели, так и знай.
Эмиль крепко обнял маму. Она чмокнула его в нос.
И тут как раз с ревом и грохотом прибыл поезд. Эмиль еще раз обнял маму и, схватив чемодан, полез в вагон. Мама протянула ему букет и сверток с бутербродами. Потом спросила, есть ли свободное место. Он кивнул в ответ.
— Итак, сойдешь на Фридрихштрассе!
Он кивнул.
— И веди себя как следует, разбойник!
Он кивнул.
— И не обижай Пони-Шапочку. Вы небось уж и не узнаете друг друга.
Он кивнул.
— И пиши мне.
— И ты мне тоже.
Разговор этот, наверно, никогда бы не кончился, если бы не было расписания поездов. Вдоль состава прошел начальник поезда, крича: «По вагонам! По вагонам!» Защелкали дверцы купе. Двинулись рычаги паровоза, и поезд тронулся.
Мама еще долго стояла на перроне и махала платком. Потом она медленно повернулась и пошла домой. А так как платок у нее все равно уже был в руке, она малость всплакнула.
Но только самую малость, потому что дома ее уже ждала жена мясника фрау Густина, которой надо было помыть голову и уложить волосы.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Эмиль едет в Берлин

Войдя в купе, Эмиль снял свою школьную фуражку, поклонился и сказал:
— Добрый день, господа. Не найдется ли здесь для меня местечка?
Местечко, конечно, нашлось. А полная дама, которая уже успела скинуть с левой ноги туфлю, потому что она ей жала, сказала своему соседу, господину, дышавшему с присвистом:
— Теперь не часто встретишь таких воспитанных детей. Я вот вспоминаю свою молодость. О боже, тогда все было по-другому.
Говоря это, она шевелила затекшими пальцами левой ноги. Эмиль с интересом следил за этими гимнастическими упражнениями. А сосед ее так тяжело дышал, что едва смог одобрительно кивнуть.
Эмиль давно уже знал, что есть такие люди, которые по любому поводу вздыхают: «О боже, насколько прежде все было лучше!» И если кто-нибудь при нем говорил, что прежде и воздух был лучше, и рога у быков длиннее, он пропускал это мимо ушей. Ведь в большинстве случаев это неправда, а такие люди просто ворчуны, которые цепляются за любой повод, лишь бы быть недовольными, потому что они ни за что не хотят быть довольными.
Эмиль ощупал для верности правый карман своего пиджачка и, услышав, как шуршит заветный конверт, вздохнул свободно. К тому же пассажиры, сидящие в купе, вызывали доверие, так как не походили ни на разбойников с большой дороги, ни на убийц. Рядом со стариком, дышавшим с присвистом, сидела женщина и вязала крючком шаль, а у окна сосед Эмиля, господин в черном котелке читал газету.
Вдруг господин в котелке оторвался от чтения, вынул из кармана плиточку шоколада, отломил кусочек и протянул мальчику:
— Ну, как жизнь, молодой человек?
— У меня каникулы, — ответил Эмиль и взял шоколад.
Потом он поспешно вскочил, сорвал с головы фуражку, поклонился и представился:
— Меня зовут Эмиль Тышбайн.
Все в купе засмеялись. Господин, в свою очередь, приподнял котелок и произнес:
— Очень приятно. Грундайс.
Потом толстая женщина, сидевшая без левой туфли, сказала:
— Скажи-ка, живет ли еще в Нойштадте господин Курцхальц, владелец магазина готового платья?
— Конечно, живет, — обрадовался Эмиль. — Вы что, его знаете? Он недавно купил земельный участок возле магазина.
— Смотри-ка! Передай ему привет от фрау Якоб из Гросс-Грюнау.
— Так я же еду в Берлин!
— Это не к спеху: передашь, когда вернешься, — сказала фрау Якоб, снова зашевелила пальцами и принялась так хохотать, что шляпа съехала ей на лоб.
— Значит, ты едешь в Берлин? — спросил господин Грундайс.
— Ага. Бабушка будет ждать меня у цветочного киоска на вокзале Фридрихштрассе, — ответил Эмиль и снова ощупал конверт. Слава богу, конверт по-прежнему шуршал.
— Ты уже бывал в Берлине?
— Нет.
— Ну, ты будешь поражен! В Берлине есть дома в сто этажей, а крыши привязывают к небу, чтобы их не сдуло ветром… А если кому-нибудь нужно поскорее попасть в другой конец города, он бежит на почту, там его запаковывают в ящик и сжатым воздухом гонят по трубе, как пневматическое письмо, в то почтовое отделение, куда ему надо… А если у человека нет денег, он отправляется в банк и, оставив в залог свой мозг, получает там тысячу марок. А, как известно, человек может прожить без мозга только два дня. Чтобы получить свой мозг назад, он должен вернуть банку уже не тысячу, а тысячу двести марок. Теперь изобрели такие новые медицинские аппараты…
— Видно, вы как раз и заложили свой мозг в банке, — прервал его свистящий старик и добавил: — Перестаньте болтать глупости.
Толстая фрау Якоб так перепугалась, что уже не шевелила пальцами левой ноги, и даже дама, вязавшая шаль, перестала вязать.
Эмиль принужденно улыбнулся. Мужчины стали выяснять отношения. Эмиль подумал: «Так просто меня не купишь!» — и развернул пакет с бутербродами, хотя только что пообедал. Когда он справился с третьим бутербродом, поезд остановился на какой-то большой станции. Но названия он не увидел, а что прокричал кондуктор, не расслышал. Там сошли свистящий старик, дама с вязанием и фрау Якоб из Гросс-Грюнау. Правда, она чуть не проехала, потому что никак не могла всунуть левую ногу в туфлю.
— Так не забудь передать привет господину Курцхальцу, — повторила она на прощание.
Эмиль кивнул.
И он оказался в купе вдвоем с господином в котелке. Эмиль был от этого не в восторге. Человек, который раздает шоколад и рассказывает всякие небылицы, доверия не вызывает. Эмилю захотелось снова потрогать конверт. Но он не решился этого сделать, а подождал, пока поезд тронулся, пошел в туалет, вынул там конверт из кармана, пересчитал деньги — все сто сорок марок были в целости и сохранности — и стал думать, как же быть. Наконец он придумал. Он взял булавку, которую нашел в лацкане пиджачка, проткнул ее сквозь все три купюры, сквозь конверт, а потом и сквозь подкладку кармана. Он, так сказать, пригвоздил к себе деньги. «Теперь уже ничего не может случиться», — решил он и вернулся в купе.
Господин Грундайс, уютно расположившись в углу, спал. Эмиль обрадовался, что ему не надо поддерживать разговор, и стал глядеть в окно. Мимо проносились деревья, ветряные мельницы, поля, фабрики, стада коров, крестьяне, махавшие вслед поезду. Очень интересно было наблюдать, как все проплывало перед глазами, словно вертелась пластинка. Но нельзя же часами смотреть в окно!
Господин Грундайс продолжал спать и даже слегка похрапывал. Эмиль охотно походил бы взад-вперед по купе, но боялся разбудить своего попутчика — меньше всего на свете он хотел, чтобы тот проснулся. Поэтому он забился в противоположный угол и стал глядеть на спящего. Интересно, почему он не снял котелка? У него было длинное лицо, тонкие черные усики, тысяча морщинок вокруг рта, острые оттопыренные уши.
Ой! Эмиль вздрогнул и испугался не на шутку. Он чуть было не заснул. Спать ему нельзя ни в коем случае! Хоть бы еще кто-нибудь вошел к ним в купе! Поезд несколько раз останавливался, но, как назло, никто не садился. А было всего четыре часа, ехать предстояло еще целых два часа. Он ущипнул себя за ногу… В школе, на уроках истории у господина Бремзера, это всегда помогало.
И сейчас это сработало на некоторое время. Эмиль старался себе представить, как теперь выглядит Пони-Шапочка. Но он не мог вспомнить ее лица. Он помнил только, что, когда она вместе с бабушкой и тетей Мартой приезжала в последний раз в Нойштадт, она все хотела с ним боксировать. Он, конечно, не соглашался, потому что она в весе пера, а он уж никак не меньше полулегкого. Это было бы просто неприлично с его стороны, сказал он ей тогда. Если он как следует двинет ей апперкотом по скуле, она в стену врежется. Но она отстала от него, только когда вмешалась тетя Марта.
Ой, ой! Он чуть было не свалился с сиденья. Опять заснул? Он все щипал и щипал себя за ногу. Небось, нога уже вся в синяках. И все же это не помогало.
Попробовал считать пуговицы. Сперва сверху вниз, а потом снизу вверх. Сверху вниз он насчитал двадцать три штуки, а снизу вверх — двадцать четыре. Он откинулся на спинку сиденья и стал думать, почему получается по-разному. И вот тут он заснул.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Сон, в котором много беготни

Вдруг Эмилю показалось, что их поезд мчится по кругу, как игрушечный поезд по кольцу рельсов на полу комнаты. Он глядел в окно и не переставал удивляться. Круг все сужался. Расстояние между паровозом и последним вагоном быстро уменьшалось, причем паровоз явно все время убыстрял ход. Поезд кружился вокруг себя, словно собака, которая норовит укусить себя за хвост. А в черном кругу, очерченном мчавшимся поездом, стояли деревья, стеклянная мельница и огромный дом в двести этажей.
Эмиль захотел узнать, который час, и полез в карман, чтобы вытащить часы. Он их все тащил и тащил, но никак не мог вытащить, а в конце концов у него в руках оказались стенные часы из маминой комнаты. Он поглядел на циферблат и прочел: «185 часов километров. Плевать на пол опасно для жизни». Он снова кинул взгляд в окно. Паровоз уже совсем догонял хвостовой вагон. Эмиль очень испугался. Ведь если паровоз наскочит на этот вагон, произойдет крушение. Это ясно, как дважды два. Эмиль не собирался сидеть сложа руки и ждать несчастного случая. Он выскочил из купе и побежал по проходу. Может, машинист просто заснул? По дороге он заглядывал в другие купе. Нигде ни души. Поезд был пуст. Кроме него, там ехал только еще один пассажир в котелке из шоколада; он отломил на глазах у Эмиля кусочек и тут же его съел. Эмиль постучал к нему в купе и молча указал на паровоз, но человек в шоколадном котелке только рассмеялся, отломил еще кусочек и стал себя гладить по животу так ему было вкусно.
Наконец Эмиль добрался до тендера, потом ловко подтянулся и залез на паровоз к машинисту. Машинист сидел почему-то на козлах; в одной руке он держал вожжи, другой помахивал кнутом, словно в паровоз была запряжена лошадь. Эмиль поглядел: так оно и оказалось, причем не одна лошадь, а целых шесть пар! На копытах у всех были серебряные ролики, они катились на них по рельсам и пели:


Надо мне, надо мне в городок попасть.

Эмиль схватил возницу за плечо и закричал: «Придержите лошадей. Не то случится несчастье!» И тут он увидел, что возницей был не кто иной, как господин сержант Йешке.
Йешке окинул Эмиля проницательным взглядом и завопил:
«Кто был тогда с тобой? Кто размалевал великого герцога Карла?»
«Я», — ответил Эмиль.
«А еще кто?»
«Не скажу!»
«Тогда будем дальше мчаться по кругу».
И сержант Йешке так ударил кнутом, что лошади встали на дыбы и понесли, уже совсем догоняя хвостовой вагон. А в том вагоне сидела, оказывается, фрау Якоб, размахивала снятой с ноги туфлей и умирала от страха, потому что лошади вот-вот могли схватить ее за разутую ногу.
«Я дам вам двадцать марок, господин сержант!» — крикнул Эмиль.
«Не болтай глупости!» — заорал на него Йешке и пуще прежнего стал погонять лошадей.
Эмиль не выдержал и выпрыгнул на ходу с поезда. Он покатился по откосу и перекувырнулся двадцать раз через голову, но ничего себе не повредил. Он встал на ноги и поглядел на поезд. Поезд остановился, и все двенадцать лошадей повернули головы в сторону Эмиля. Сержант Йешке привстал на козлах; он нещадно бил лошадей и орал, погоняя их:
«Эй, пошли, пошли! За ним!»
И тогда все двенадцать лошадей соскочили с рельсов и помчались на Эмиля, а вагоны запрыгали следом, словно резиновые мячики.
Эмиль недолго думая пустился наутек. Он бежал что было духу по лужайке, мимо деревьев, через ручей прямо к небоскребу. Иногда он оборачивался: поезд мчался за ним по пятам, сметая все на своем пути. Только один огромный дуб стоял невредимый, а на него влезла толстая фрау Якоб; она сидела на ветке на самой верхушке, ветер раскачивал ее, она плакала и никак не могла застегнуть свою новую туфлю. Эмиль кинулся дальше.
В доме в двести этажей были большие черные ворота. Он вбежал в них и выбежал с другого конца. Поезд по-прежнему мчался за ним. Эмилю больше всего на свете хотелось забиться в уголок и уснуть, потому что он ужасно устал и у него тряслись все поджилки. Но ему нельзя было спать! Поезд уже въехал в ворота дома.
Тут Эмиль увидел железную лестницу. Она шла вдоль всего дома до самой крыши. И он полез по ней. К счастью, он был хорошим гимнастом. Он лез и считал этажи. На пятидесятом этаже он отважился обернуться. Огромный дуб казался совсем крошечным, а стеклянная мельница была едва различима. Но — о ужас! — поезд и здесь ехал за ним: он полз вверх по дому. Эмиль лез все выше и выше. А поезд громыхал где-то рядом по железным перекладинам лестницы, словно это рельсы.
Сотый этаж, сто двадцатый, сто сороковой, сто шестидесятый, сто восьмидесятый, сто девяностый, двухсотый этаж:! Эмиль стоял на крыше и не знал, что делать. До него уже доносилось ржание лошадей. Он отбежал на другой конец крыши, вынул из кармана носовой платок и развернул его. Когда взмыленные лошади показались у края крыши, а за ними загромыхал поезд, Эмиль поднял платок над головой, словно парашют, и прыгнул в пустоту. Он услышал, как поезд крушил на своем пути домовые трубы… Потом Эмиль, видно, потерял на несколько секунд сознание.
И вот — плюх! — он приземлился на лужайке.
Он лежал с закрытыми глазами: ему хотелось поскорее уснуть и увидеть какой-нибудь хороший сон. Но так как он еще не чувствовал себя в безопасности, он кинул взгляд на небоскреб и увидел, что на крыше все двенадцать лошадей раскрыли зонтики. У сержанта Йешке вместо кнута тоже был уже зонтик в руке, и он погонял им лошадей. Они присели на задние ноги, рванулись вперед и прыгнули в пустоту. Поезд плавно спускался на лужайку и становился все больше и больше.
Эмиль снова вскочил на ноги и побежал по лужайке к стеклянной мельнице. Она была совсем прозрачна, и Эмиль увидел там свою маму, которая как раз мыла волосы фрау Аугустине. «Слава богу», — подумал он и вбежал через заднюю дверь в мельницу.
«Мамочка! — крикнул он. — Что мне делать?» «Что случилось, малыш?» спросила мама, продолжая намыливать голову.
«Погляди сквозь стену!»
Фрау Тышбайн поглядела и увидела, как лошади, а за ними поезд, приземлившись на лужайке, помчались во всю прыть прямо на мельницу.
«Так это же сержант Йешке!» — воскликнула мама и удивленно покачала головой.
«Он давно уже гонится за мной, словно бешеный».
«Почему?»
«Я на днях намалевал великому герцогу Карлу Кривощекому красный нос и черные усы на верхней губе».
«А кому же еще ты мог бы нарисовать усы?» — спросила фрау Аугустина и прыснула со смеху.
«Никому, фрау Аугустина. Но это еще полбеды. Главное, он требовал, чтобы я назвал имена тех, кто был со мной. А этого я ему ни за что не сказку. Это дело чести».
«Эмиль прав, — сказала мама, — но что же нам делать?»
«Включите-ка мотор, милая фрау Тышбайн», — посоветовала фрау Аугустина.
Мама Эмиля нажала на какой-то рычажок у стола, и крылья мельницы пришли в движение, а так как они были из стекла, они так засияли и засверкали на солнце, что слепило глаза. И когда лошади с поездом примчались к мельнице, они испугались, встали на дыбы и застыли на месте как вкопанные. Сержант Йешке ругался настолько громко, что это было слышно даже сквозь стеклянные стены. Но, несмотря на все его усилия, лошади не двигались с места.
«Ну вот, видите, теперь вы можете спокойно домыть мне голову, — сказала фрау Аугустина. — С вашим мальчиком ничего не случится».
Парикмахерша Тышбайн снова принялась за работу. А Эмиль сел на стул, который тоже был из стекла, и стал насвистывать какую-то песенку. Потом он громко рассмеялся и сказал:
«Как здорово все получилось! Если бы я знал, что ты здесь, я не лез бы вверх по этой проклятой лестнице».
«Надеюсь, ты не порвал свой костюм, — сказала мама, а потом спросила: Ты деньги-то не потерял?»
Эмиль вздрогнул и с грохотом упал со стеклянного стула.
Он проснулся.

ГЛАВА ПЯТАЯ
Эмиль сходит не на той остановке

Когда Эмиль проснулся, поезд как раз отъезжал от станции. Во время сна он упал со скамейки и лежал сейчас на полу. Он страшно перепугался. Почему, он сам еще толком не понимал. Но сердце его ухало, как паровой молот. Он сел на корточки, но все еще никак не мог сообразить, где он, собственно говоря, находится. Потом, по частям, все вспомнил. Ну да, конечно, он же едет в Берлин. И уснул дорогой. Как тот господин в котелке… Эмиль рывком вскочил на ноги и прошептал:
— Его нет!
У него подогнулись колени. Чисто машинально он стал отряхать свой костюм. Естественно возникал вопрос: «Целы ли деньги?» Но этот вопрос внушал ему смертельный страх.
Он долго простоял, прислонившись к дверце купе. Он не решался пошевелиться. Вот там, напротив него, еще совсем недавно сидел и спал господин по имени Грундайс. И даже храпел. А теперь его нет. Конечно, все могло быть в полном порядке. Ведь даже некрасиво сразу подозревать худшее. Не должны же все люди ехать до вокзала Фридрихштрассе только потому, что он сам туда едет. И деньги наверняка лежат на месте. Куда им деться? Они ведь лежат в конверте. Конверт спрятан в кармане и далее приколот булавкой к подкладке. И Эмиль опустил руку в правый внутренний карман пиджака.
Карман был пуст. Денег не было!
Эмиль порылся в кармане левой рукой. Потом стал ощупывать пиджак снаружи правой. Но результат был все тот же: карман был пуст, деньги исчезли.
— Ай!
Эмиль выдернул руку из кармана, а в руке торчала булавка, та самая, которой он проткнул для страховки конверт с деньгами. В кармане ничего не было, кроме этой булавки, и теперь она вонзилась ему в указательный палец так глубоко, что потекла кровь.
Он обмотал палец носовым платком и заплакал. Конечно, не из-за того, что пошла кровь. На такие пустяки он вообще не обращал никакого внимания. Две недели назад он с разбегу врезался в столб и стукнулся так сильно, что искры из глаз полетели, вот и до сих пор у него еще шишка на лбу. Но тогда он и не думал плакать.
Плакал он из-за денег. Плакал он из-за мамы. И если какой-нибудь мальчишка этого не понимает, будь он хоть самый смелый, он ничего не стоит. Эмиль знал, сколько работала его мама изо дня в день, много месяцев, чтобы скопить для бабушки эти деньги и послать его в Берлин. Хорош сынок, ничего не скажешь! Едва он очутился в поезде, как уткнулся в угол, уснул, видел какой-то дурацкий сон и позволил первому встречному типу украсть деньги. Как же ему не плакать? Что ему теперь делать? Сойти на вокзале Фридрихштрассе и сказать бабушке: «Вот я и приехал. Но денег я тебе не привез, так и знай. Наоборот. Ты мне дай поскорее деньги на обратный билет в Нойштадт. Не по шпалам же мне идти?»
Ну и история! Мама зря копила деньги. Бабушка не получила ни пфеннига. В Берлине остаться он не может. Домой ехать тоже было нельзя. И все из-за этого господина, который угощает детей шоколадом и притворяется спящим, чтобы потом их ограбить. Вот так дела творятся на свете!
Эмиль не без труда проглотил слезы и огляделся. Если дернуть за тормоз, поезд тут же остановится. И прибежит проводник. Сперва один, потом другой, третий, и все будут спрашивать: «Что случилось?»
«У меня украли деньги», — объяснит он.
«В другой раз будешь внимательней, — скажут они. — А теперь садись на свое место. Как тебя зовут? Где проживаешь? За остановку поезда без надобности штраф сто марок. Счет пришлют по месту жительства».
В скором хоть можно пройти через весь состав в служебное отделение, к начальнику поезда, и заявить о краже, а в этом почтово-пассажирском не было далее прохода от вагона к вагону! Хочешь не хочешь, жди теперь следующей станции, а тем временем человек в котелке смоется. А тогда ищи-свищи, а его и след простыл. Эмиль ведь даже не знал, где он вышел. Интересно, который сейчас час? Долго ли еще до Берлина? В окне мелькали то какие-то большие дома, то виллы с яркими цветниками, то снова грязные здания с высокими кирпичными трубами. Наверно, это уже был Берлин. На ближайшей остановке он должен позвать проводника и все ему рассказать. А проводник тут же заявит об этом в полицию.
Только этого ему не хватало! Теперь придется иметь дело с полицией. И сержант Йешке не будет, конечно, больше молчать: ему придется исполнить свой служебный долг и заявить: «Ученик реального училища Эмиль Тышбайн мне что-то не нравится. Сперва он размалевывает памятники, которые мы все должны чтить. А потом заявляет, что у него украли сто сорок марок. А кто знает, быть может, эти деньги у него вовсе не украли? Если мальчик размалевывает памятники, то он и соврет, не дорого возьмет. На этот счет у меня есть кое-какой опыт. Скорее всего, он сам закопал эти деньги в лесу или проглотил их, чтобы потом удрать в Америку. Чего же нам в таком случае искать вора? Реалист Тышбайн и есть вор. Господин начальник полиции, арестуйте его, пожалуйста».
Какой ужас! Он даже не может обратиться в полицию!
Эмиль достал с полки чемодан, нахлобучил фуражку, заткнул булавку снова за лацкан и приготовился к выходу, хотя не имел никакого понятия о том, что ему предпринять. Но в этом купе ему больше нельзя оставаться. Это, во всяком случае, было ясно.
А поезд тем временем явно замедлил ход. Эмиль поглядел в окно: путей становилось все больше, рельсы сверкали на солнце, потом показался перрон, по нему бежали носильщики.
Поезд остановился. Эмиль прочел название станции: «Зоопарк». Защелкали дверцы купе. Люди выходили. На перроне толпились встречающие. Начались обычные объятия, приветствия.
Эмиль высунулся в окно, чтобы увидеть начальника поезда. И вот тут-то он заметил вдали, в самой гуще толпы, господина в котелке. А вдруг это вор? Кто знает, может быть, украв у Эмиля деньги, он вовсе не сошел с поезда, а перешел просто в другой вагон?
В следующее мгновение Эмиль уже стоял на перроне и стаскивал с подножки свой чемодан. Потом он снова залез в вагон, потому что забыл взять букет, спрыгнул с подножки, схватил чемодан и побежал что было духу к выходу.
Где котелок? Эмиль расталкивал людей, бил чемоданом по ногам, спотыкался, но бежал дальше. А толпа с каждой минутой становилась плотнее, и все труднее было пробиваться сквозь нее.
Вот он! Там, у поворота, маячит котелок! Бог ты мой, а вон появился еще один котелок! Эмиль уже выбился из сил, он едва тащил чемодан. Оставить бы его где-нибудь здесь. Но нельзя, а то еще и чемодан украдут!
Наконец он кое-как протиснулся к котелку.
А вдруг он! Он?
Нет.
Вон там еще котелок.
Нет… Этот человек слишком мал ростом…
Эмиль, как индеец, пробирался сквозь толпу.
Вон, вон еще один!
Да, это он! Слава богу, это Грундайс. Он проходил как раз сквозь турникет и, судя по всему, торопился.
«Подожди, каналья, — пробормотал про себя Эмиль, — ты от меня не уйдешь!»
Он сдал контролеру билет, взял чемодан, сунул букет под мышку и побежал за Грундайсом вниз по лестнице.
Теперь все зависело от него самого.

ГЛАВА ШЕСТАЯ
Трамвай 177

Больше всего Эмилю хотелось подбежать к Грундайсу, стать перед ним, расставив ноги, и крикнуть: «Гони деньги!» Но трудно было предположить, что тот ответит: «Охотно, детка. Вот тебе вся сумма. И поверь, больше я этого делать не буду». Таким простым путем Эмиль ничего бы не добился. Пока что самым главным было не потерять этого типа из виду.
Эмиль прятался за спиной толстой дамы, которая шла перед ним, и лишь изредка выглядывал то справа, то слева, чтобы убедиться, что господин в котелке не пустился вдруг наутек. А Грундайс тем временем дошел до выхода, остановился на ступеньке, обернулся и принялся разглядывать идущих за ним людей, словно он кого-то искал. Эмиль прижался совсем вплотную к толстой даме и подходил все ближе к вору. Что же будет? Через секунду Эмиль с ним поравняется, и тогда все пропало. Может, эта женщина придет ему на помощь? Но, скорее всего, она ему просто не поверит. А вор скажет: «Простите, сударыня, но что это вам взбрело в голову? Неужели я похож на человека, который грабит маленьких детей?» И сразу соберется толпа, все уставятся на мальчика и будут возмущаться: «Дожили! Так клеветать на взрослых! Нет, что ни говори, современная молодежь никуда не годится!» При одной мысли об этой сцене Эмиль застучал зубами.
Но, к счастью, Грундайс вдруг перестал рассматривать толпу и вышел на улицу. Эмиль мигом оказался у двери, поставил чемодан на пол и поглядел в зарешеченное стекло. У него так ныла рука!
Вор медленно перешел на ту сторону улицы, еще раз обернулся и, явно успокоившись, двинулся дальше. А слева, из-за угла, выехал трамвай. На нем красовался номер 177, и он затормозил на остановке.
Грундайс мгновение раздумывал, потом влез в первый вагон и сел у окна.
Эмиль снова схватил свой чемодан, прокрался, нагнувшись, мимо двери дальше по вестибюлю, нашел другую дверь, выскочил через нее на улицу и добежал до прицепного вагона как раз в тот момент, когда трамвай тронулся. Он забросил чемодан на площадку, потом, уже на ходу, сам вскочил, протащил чемодан в угол, стал рядом и только тогда перевел дух. Уф, с этим он, кажется, справился!
Но что будет дальше? Если Грундайс спрыгнет на ходу, деньги пропали. Потому что прыгать с чемоданом Эмиль не решится. Это слишком опасно.
Сколько машин! Они обгоняют трамвай, гудят, ревут, а на перекрестках им наперерез мчатся другие потоки машин. Какой шум! А тротуар весь запружен людьми. Трамваи, двухэтажные автобусы, экипажи! На всех углах газетные киоски. Огромные витрины, от которых не оторвешь глаз: цветы, фрукты, книги, золотые часы, готовое платье, шелковое белье. И высокие, высокие дома.
Вот он каков, Берлин.
Эмилю очень хотелось все это поподробней разглядеть. Но ему было некогда: ведь в переднем вагоне сидел человек с его деньгами и мог каждую минуту выскочить и исчезнуть в толпе. И тогда — крышка. Потому что в этой толпе, среди всех этих машин, автобусов и людей, никого нельзя найти. Эмиль высунул голову в окно: а вдруг этот голубчик смылся? Может, он уже один едет в этом трамвае, не зная, куда и зачем, а бабушка тем временем ждет его на вокзале Фридрихштрассе у цветочного киоска, и ей невдомек, что ее внук катит по Берлину в трамвае 177 и что с ним стряслась такая беда. Хоть лопни с досады!
Трамвай остановился. Эмиль не сводил глаз с моторного вагона. Но никто не сошел. Зато много народу вошло. На площадке, где стоял Эмиль, стало тесно. Какой-то дяденька начал его ругать за то, что он высовывается.
— Ты что, не видишь, люди хотят сесть! — ворчал тот.
Кондуктор, продававший в вагоне билеты, дернул за шнур. Раздался звонок, и трамвай покатил дальше. Эмиль снова забился в свой угол, его толкали, кто-то наступил ему даже на ноги, а он думал с испугом: «У меня ведь нет денег! Если кондуктор выйдет на площадку, я должен взять билет. А если я не возьму билета, он меня высадит. И тогда все пропало».
Эмиль оглядел стоящих рядом с ним людей. Может, тронуть кого-нибудь за рукав и тихо попросить: «Одолжите мне, пожалуйста, деньги на билет». Но у всех такие сосредоточенные лица! Какой-то дяденька читал газету. Двое других разговаривали об ограблении какого-то банка.
— Они сделали подкоп, — рассказывал один, — проникли в помещение и спокойно вскрыли все сейфы. Похитили ценностей на несколько миллионов, не меньше.
— Точно установить, что именно унесли из этих сейфов, будет крайне трудно. Ведь люди, снимающие сейфы, не обязаны сообщать банку, что они там держат.
— Конечно, любой съемщик сейфа может теперь заявить, что у него там хранились бриллианты стоимостью в сотни тысяч марок, а на самом деле там лежала жалкая пачка малоценных бумаг или дюжина мельхиоровых ложек.
И оба засмеялись.
«Вот так точно будет и со мной, — печально подумал Эмиль. — Я скажу, что Грундайс украл у меня сто сорок марок. Но никто мне не поверит. А вор скажет, что это просто нахальство с моей стороны, что там было всего три марки пятьдесят пфеннигов. Влип же я в историю!»
Кондуктор тем временем все приближался к площадке. Теперь он уже стоял в дверях и громко спрашивал:
— Кто еще не взял билета? Кто еще не взял билета?
Он отрывал от рулона большие белые листочки и особыми щипцами пробивал в них ряд дырочек.
Пассажиры, стоящие на площадке, давали ему мелочь и получали билеты.
— Ну, а ты? — обратился он к мальчику.
— Я потерял деньги, господин кондуктор, — ответил Эмиль. Потому что никто бы ему не поверил, если бы он сказал, что деньги у него украли.
— Потерял деньги? Ты мне сказки не рассказывай, мы такое уже слыхали. А куда ты едешь?
— Этого… этого я еще не знаю, — пробормотал Эмиль, запинаясь.
— Что ж, тогда сойди-ка на следующей остановке и сперва реши, куда тебе надо.
— Нет, я не могу сойти, мне обязательно надо ехать на этом трамвае. Пожалуйста, не высаживайте меня, господин кондуктор, прошу вас.
— Раз я велел тебе сойти, значит, сходи. Понятно?
— Дайте мальчику билет, — сказал дяденька, читавший газету.
И он протянул кондуктору деньги. Кондуктор оторвал Эмилю билет, но сказал с неодобрением:
— Если бы вы только знали, сколько мальчишек катаются каждый день на трамвае, и все они, как один, уверяют, что потеряли деньги, а потом смеются над нами!
— Этот не будет смеяться, — возразил дяденька с газетой.
Кондуктор снова вошел в вагон.
— Большое, большое вам спасибо, — сказал Эмиль.
— Не за что, — ответил дяденька и снова уткнулся в газету.
Трамвай опять остановился. Эмиль поспешно высунул голову, чтобы поглядеть, не сходит ли Грундайс. Но котелка на улице не обнаружил.
— Не дадите ли вы мне ваш адрес? — спросил Эмиль у человека, читавшего газету.
— А зачем тебе?
— Чтобы я мог вернуть вам деньги. Я пробуду в Берлине, наверное, неделю, и я зашел бы к вам как-нибудь. Моя фамилия Тышбайн. Эмиль Тышбайн из Нойштадта.
— Нет, эти деньги я тебе, конечно, подарил, тут и говорить не о чем. Может, дать тебе еще немного?
— Ни в коем случае, — твердо сказал Эмиль. — Я не возьму больше ни пфеннига.
— Как хочешь. — И господин с газетой снова углубился в чтение.
Трамвай ехал, останавливался, снова ехал. Эмиль прочел название одной широкой, красивой улицы: Кайзераллее. Он ехал и не знал, куда он едет. В переднем вагоне сидел вор. А может быть, в этом трамвае сидели или стояли еще и другие воры. И никому здесь не было дела до Эмиля. Правда, чужой дяденька подарил ему деньги на проезд. Но потом он снова уткнулся в газету.
Город был таким огромным! А Эмиль — таким маленьким! И никто даже не поинтересовался, почему у него нет денег и почему он не знает, где ему надо сходить. В Берлине живет четыре миллиона человек. Но никому из них нет дела до Эмиля Тышбайна. Никто не хочет вникать в чужие заботы. У каждого хватает своих забот и своих радостей. И когда здесь кто-нибудь говорит: «О, я ваш от души сочувствую», то чаще всего это надо понимать как: «Старик, отвяжись от меня!»
Что же будет? Эмиль тяжело вздохнул. И он почувствовал себя очень, очень одиноким.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
На Шуманштрассе волнение

Пока Эмиль, стоя на площадке трамвая 177, ехал по Кайзераллее и не имел ни малейшего понятия о том, куда он направляется, его ждали бабушка и Пони-Шапочка, его двоюродная сестра, как было условлено, на вокзале Фрид-рихштрассе у цветочного киоска, и все время смотрели на часы. Мимо проходила толпа людей с чемоданами, ящиками, коробками, кожаными сумками и букетами цветов. Но Эмиля среди них не было.
— Он, наверное, очень вырос, да? — спросила Пони-Шапочка, катая взад-вперед свой маленький никелированный велосипед.
Конечно, его незачем было брать с собой на вокзал. Но она так долго канючила, что бабушка в конце концов сдалась: «Ну уж ладно, бери, своевольница». И теперь своевольница была в прекрасном настроении и заранее радовалась восхищенным взглядам Эмиля. «Он наверняка скажет, что это мировой велик», — сообщила она бабушке тоном знатока.
А бабушка начинала беспокоиться:
— Я что-то ничего не понимаю. Уже двадцать минут седьмого. Поезд давным-давно должен был прийти.
Они подождали еще несколько минут, а потом бабушка послала девочку спросить, пришел ли поезд.
Пони-Шапочка и тут, конечно, не рассталась с велосипедом.
— Вы не можете мне сказать, почему опаздывает поезд из Нойштадта? спросила она у контролера, проверявшего билеты у выхода на перрон.
Он стоял у турникета и пробивал на каждом билете дырочки особыми щипцами.
— Нойштадт? Нойштадт? — Он на мгновение задумался, а потом сказал: Ах, да, 18.17. Поезд давным-давно прибыл.
— Неужели? А мы вот стоим у цветочного киоска и ждем моего кузена Эмиля.
— Очень рад, очень рад.
А почему это вы так радуетесь? — с любопытством спросила Пони и звякнула велосипедным звонком. Контролер ничего не ответил и отвернулся.
— Какой вы невоспитанный дядя! — обиженно сказала девочка. — До свиданья!
Стоящие рядом люди засмеялись. Контролер с досады прикусил губу. А Пони-Шапочка вернулась к киоску.
— Поезд уже давным-давно прибыл, бабушка.
— Что же могло случиться? — недоумевала бабушка. — Если бы он почему-либо не выехал, мать послала бы телеграмму. Неужели он вышел не на той остановке? Но ведь мы все так точно описали.
— Ничего не понимаю, — сказала с важным видом Пони. — Скорее всего, он вылез не там, где надо. Мальчишки вообще такие бестолковые. Готова держать пари! Вот увидишь, что я права.
Им ничего не оставалось, как ждать. И они ждали. Прошло пять минут.
Потом прошло еще пять минут.
— Больше ждать явно нет никакого смысла, — сказала Пони бабушке. — Мы можем здесь простоять еще год. Нет ли где другого цветочного киоска?
— Пойди посмотри. Но только не задерживайся!
Шапочка снова отправилась в путь вместе со своим велосипедом и обошла весь вокзал. Другого киоска нигде не оказалось. Потом она навела какие-то справки у двух железнодорожников и вернулась с гордым видом.
— Так вот, киоска больше нет, — заявила она. — Да это было бы смешно два цветочных киоска! Что я еще хотела сказать? Ах да, следующий поезд из Нойштадта приходит в 20.33, то есть чуть позже половины девятого. Поэтому мы с тобой сейчас отправимся домой. А ровно в восемь я снова приеду сюда на велосипеде. Если и тогда его не окажется, я напишу ему такое письмо, что будь здоров!
— Пони, как ты выражаешься!
— Такое письмо, что закачаешься, — так тоже говорят. Это тебя устраивает?
Бабушка нахмурила брови и покачала головой.
— Что-то мне все это не нравится. Что-то мне все это не нравится, проговорила она. Когда она волновалась, она всегда все повторяла два раза.
Они медленно пошли домой. Когда они подходили к мосту Вайдендаммер, Пони-Шапочка спросила:
— Бабушка, хочешь, я тебя прокачу?
— Да что ты несешь!
— А что? Ты уж никак не тяжелее Артура Циклера, а мы часто ездим с ним вместе.
— Имей в виду, если это еще раз повторится, отец отберет у тебя велосипед.
— Тебе нельзя ничего рассказывать, — огрызнулась Пони.
Когда они пришли домой — они жили на Шуманштрассе, 15, - родители Пони Хаймбольд ужасно разволновались. Отец предложил дать матери Эмиля телеграмму.
— Ни в коем случае! — воскликнула его жена, мама Пони. — Она умрет от страха. Мы к восьми часам еще раз пойдем на вокзал. Может, он приедет следующим поездом.
— Будем надеяться, будем надеяться, — бормотала бабушка. — Но скажу вам прямо: что-то мне все это не нравится, что-то мне все это не нравится.
— И мне тоже это не нравится, — сказала Пони-Шапочка и задумчиво покачала своей маленькой головкой.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Появляется мальчик с клаксоном

Господин в черном котелке сошел с трамвая на Траумена-узштрассе, угол Кайзераллее. Эмиль это увидел, схватил чемодан, букет, еще раз сказал дяденьке с газетой: «Большое, большое вам спасибо» — и тоже вылез.
Вор обошел передний вагон, пересек трамвайные рельсы и перешел на другую сторону улицы. Трамвай поехал дальше, и тогда Эмиль снова увидел Грундайса, который сперва постоял в нерешительности на тротуаре, а потом поднялся по ступенькам на террасу кафе.
Теперь снова надо было действовать очень осторожно, чтобы не привлечь внимание вора. Эмиль быстро сориентировался: увидев на углу газетный киоск, он метнулся туда и скрылся за ним. Лучшего места, чтобы спрятаться, и придумать нельзя было: рядом стояла тумба для афиш, и вот в этот узкий проход между киоском и тумбой он поставил свой чемодан, сел на него, снял фуражку, перевел дух и тогда только огляделся.
Тип в котелке сел тем временем за столик на террасе кафе, у перил. Он покуривал сигаретку и был, видно, в отличном настроении. Эмилю казалось ужасным, что вор вообще может быть в таком отличном настроении, а тот, кого обокрали, должен страдать и чувствовать себя бессильным. Собственно говоря, что толку прятаться за киоском, словно вор — он, а не тот тип там, на террасе. Что толку знать: вор сидит в кафе «Жости» на Кайзераллее, пьет светлое пиво и курит сигареты? Если вору вздумается вдруг встать, придется продолжать погоню. А если он будет сидеть на этой террасе, то Эмиль простоит за киоском, пока у него не вырастет борода. Не хватало еще только, чтобы подошел полицейский и сказал: «Ты здесь что-то подозрительно долго торчишь, малый. А ну, пошли-ка со мной по-хорошему, а не то надену наручники».
И как раз в этот момент за спиной Эмиля раздался гудок. Эмиль испуганно отскочил в сторону, обернулся и увидел мальчишку, который стоял и хохотал над ним.
— Держись за воздух, а то загремишь, — насмешливо бросил мальчишка.
— А кто это гудел за моей спиной? — спросил Эмиль.
— Как — кто? Ясное дело, я. Ты, видать, не здешний, а то знал бы, что у меня в кармане клаксон. Меня здесь все знают.
— Я из Нойштадта. А сейчас — прямо с вокзала.
— Вот оно что, из Нойштадта. Поэтому на тебе такой дурацкий костюм.
— Полегче на поворотах. А то я тебе так врежу, что будь здоров.
— Ты что, рассердился? — спросил добродушно мальчишка. — Что ж, погода для бокса подходящая. Начнем, что ли?
— Давай отложим на потом, сейчас мне некогда, — объяснил Эмиль и поглядел на террасу, сидит ли там еще Грундайс.
— А я думал, у тебя времени хоть отбавляй. Торчишь с чемоданом и букетом за газетным киоском, сам с собой в прятки играешь! Для таких забав надо иметь тьму свободного времени.
— Нет, — сказал Эмиль, — я слежу за вором.
— За кем? Я что-то, верно, не расслышал. Ты вроде «вор» сказал. Кого же он обокрал?
— Меня! — сказал Эмиль с явной гордостью. — В вагоне. Пока я спал. Взял сто сорок марок. Я вез их бабушке, которая живет здесь, в Берлине. Он перебрался в другое купе и сошел на остановке «Зоопарк». Я, сам понимаешь, за ним. Он — на трамвай, я — тоже. А вот теперь он сидит там, на террасе кафе, — вон, видишь, в котелке, да еще у него прекрасное настроение.
— Ой, старик, да это же здорово! — восторженно завопил мальчишка с клаксоном. — Это же как в кино! Что ты собираешься делать?
— Понятия не имею. Буду идти за ним по пятам. А что дальше — еще не знаю.
— А ты скажи полицейскому: он твоего вора живо схватит.
— Не буду. В Нойштадте был у меня один случай… короче, в полиции ко мне могут отнестись с подозрением. И если я…
— Все понятно.
— А на вокзале Фридрихштрассе меня ждет бабушка.
Мальчик подумал, а потом сказал:
— Классно это у тебя с вором получилось! Отличная история, честно! Если ты не против, я тебе помогу.
— Вот было бы здорово! Я тебе так благодарен!
— Какая чушь! Разве я могу в таком не участвовать? Меня зовут Густав.
— А меня — Эмиль.
Они пожали друг другу руки и очень друг другу понравились.
— А теперь за дело! — заявил Густав. — Если мы будем здесь просто так стоять, то добыча уйдет у нас прямо из-под носа. У тебя есть еще деньги?
— Ни пфеннига.
Густав тихо погудел, чтобы придумать, как быть, но это не помогло: ему ничего не пришло в голову.
— А может, — нерешительно начал Эмиль, — ты позовешь еще ребят…
— Отличная мысль! — завопил Густав в восторге. — Точно, так и сделаем. Стоит мне обежать несколько дворов и погудеть, ребят налетит, хоть отбавляй.
— Вали беги, но возвращайся поскорее, — сказал Эмиль. — А то вдруг этот тип вздумает идти дальше. Тогда мне, конечно, придется кинуться за ним. Представляешь, ты заявишься со своей подмогой, а нас и след простыл!
— Ясно! Я тут же вернусь. Можешь на меня положиться. А этому типу там, в кафе, принесли омлет и еще что-то. Пока он все это не слопает, он не двинется с места. До скорого, Эмиль! Вот мировая история, прямо с ума сойти! А что еще будет — закачаешься!
И его словно ветром сдуло.
Эмиль почувствовал огромное облегчение. Беда остается бедой во всех случаях. Но если у тебя при этом есть друзья, которые действуют вместе с тобой, то на душе все же становится куда легче.
Эмиль не спускал глаз с вора, который уплетал будь здоров, наверное, на те деньги, что сэкономила мама. Теперь бояться надо было только одного: вдруг этот негодяй встанет и уйдет? Тогда ни Густав со своим клаксоном, ни все остальные ребята Эмилю уже не помогут.
Но господин Грундайс был настолько любезен, что не торопился. Конечно, если бы он подозревал о заговоре ребят, о западне, в которой он вот-вот окажется, он попросил бы подать ему не омлет, а по меньшей мере самолет, чтобы убраться отсюда поскорее. Но откуда ему было знать, что над ним сгущались такие тучи?
Не прошло и десяти минут, как Эмиль снова услышал гудок. Он обернулся и увидел, что не меньше двадцати ребят под предводительством Густава шагают к нему по Траутенай-штрассе.
— Стоп! — скомандовал Густав и с сияющим лицом спросил Эмиля:-Ну, что ты на это скажешь?
— Я потрясен, — ответил Эмиль и от наплыва чувств толкнул Густава в бок.
— Итак, господа, разрешите вам представить Эмиля из Нойштадта. Все остальное я вам уже рассказал. Вон там, на террасе, у перил, справа, сидит эта свинья в котелке. Если мы его упустим, то мы после этого последние кретины.
— Да что ты, Густав, мы его возьмем тепленьким, — сказал мальчик в роговых очках.
— Это — Профессор, — представил его Густав. И Эмиль пожал Профессору руку. Потом Эмилю по очереди назвали всех остальных ребят.
— А теперь, — сказал Профессор, — нажмем-ка на газ. Итак, начали. Прежде всего валите деньги.
Каждый дал все, что у него было. Монетки так и сыпались Эмилю в фуражку. Среди них оказалась даже целая марка. Ее бросил маленький мальчик, которого все звали Вторник. Он даже запрыгал от радости, что оказался таким богатым, и в награду ему поручили сосчитать деньги.
— Наш капитал, — сообщил он наконец ребятам, которые просто лопались от нетерпения, — пять марок и семьдесят пфеннигов. По-моему, эти деньги надо разделить между тремя ребятами, на случай, если нам придется разойтись.
— Правильно, — одобрил Профессор.
Он и Эмиль получили каждый по две марки. Густаву дали марку и семьдесят пфеннигов.
— Спасибо вам, ребята, — сказал Эмиль. — Если мы его поймаем, я верну вам деньги. Что мы теперь будем делать? Прежде всего надо бы куда-нибудь деть этот чемодан и цветы. Когда начнется погоня, это барахло будет мне здорово мешать.
— Давай-ка сюда твой багаж, — сказал Густав. — Я снесу все это сейчас в кафе «Жости» и оставлю у буфетчика. Кстати, разгляжу нашего голубчика получше.
— Но смотри, будь осторожен! — крикнул ему вдогонку Профессор. — Этому негодяю совсем не обязательно знать, что сыщики напали на его след.
— За кого ты меня принимаешь! — отрезал Густав и умчался.
Вернувшись, он сказал:
— Ну и рожа у этого господина! Так и просится на фотографию!.. Вещи твои я отдал, потом мы зайдем за ними.
— Надо бы устроить военный совет, — сказал Эмиль. — Но только не здесь: нам нельзя привлекать к себе внимание.
— Мы пойдем на площадь Никольсбург, — заявил Профессор. — Двое останутся тут караулить дичь. Пять или шесть ребят будут стоять на эстафете, чтобы мы сразу узнали, если он уйдет. И мы тут же прибежим.
— Этим я сам займусь! — крикнул Густав и тут же принялся организовывать связь. — Я останусь здесь, на форпосте, — сказал он Эмилю, — так что не волнуйся. Мы его не пропустим. Решайте только все побыстрее. Уже восьмой час. А теперь отваливайте.
Густав расставил посты, а остальные ребята во главе с Эмилем и Профессором отправились на площадь Никольсбург.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Сыщики совещаются

Ребята расселись — кто на две белые скамейки, стоящие друг против друга, кто на железную ограду скверика — и с серьезными лицами стали слушать Профессора. А мальчик, которого звали Профессором, казалось, всю жизнь ждал этого дня. Вертя в руках роговые очки, точь-в-точь как его отец, советник юстиции, он излагал план действий.
— Вполне вероятно, — начал он, — что нам вскоре придется разделиться. Поэтому прежде всего необходимо установить телефонную связь. У кого из вас есть телефон?
Двенадцать мальчиков подняли руки.
— А у кого из вас самые сознательные родители?
— Наверняка у меня! — закричал Вторник.
— Ваш номер?
— Бавария ноль пять семьдесят девять.
— Вот бумага и карандаш. Крумбигель, заготовь быстренько двадцать листочков бумаги и напиши на каждом номер Вторника. Только смотри, чтобы было разборчиво! Каждому дашь такой листочек. Диспетчерский пункт всегда будет знать, где находятся сыщики и что вообще происходит. Кому надо навести справку, позвонит Вторнику.
— Но ведь меня нет дома, — возразил Вторник.
— Нет, ты будешь дома, — заявил Профессор. — Как только кончится наш совет, ты отправишься домой, чтобы дежурить у телефона.
— А мне хочется быть с вами, я тоже хочу увидеть, как поймают вора. Не глядите, что я маленький, я смогу вам здорово пригодиться.
— Ты пойдешь домой и будешь сидеть у телефона. Это очень ответственное поручение.
— Ладно, раз надо, так надо.
А Крумбигель тем временем уже раздавал всем записочки с номером телефона. Ребята тщательно прятали их в карманы, а кто постарательнее, тут же учил номер наизусть.
— Хорошо бы организовать еще резервный отряд, — предложил Эмиль.
— Это само собой, — сказал Профессор. — Те, кто не будут выслеживать вора, останутся здесь, на площади Никольсбург. Все вы по очереди сбегаете домой и предупредите, что вернетесь сегодня поздно, а кто может, попросит разрешения остаться ночевать у товарища, чтобы было подкрепление, если придется охотиться до утра. Густав, Крумбигель, Арнольд Миттенцвай, его брат и я позвоним домой из автомата и скажем, что ночевать не придем… Да, Трауготт пойдет на диспетчерский пункт Вторника как связной и будет бегать за ребятами на площадь, если нам кто-нибудь понадобится. Таким образом, у нас есть сыщики, резервный отряд, диспетчер и связной. Вот и все для начала…
— Подожди, мы ведь захотим есть, — перебил его Эмиль, — надо сделать запас продовольствия. Может быть, кто-нибудь сбегает домой и принесет бутерброды?
— Кто живет ближе всех? — спросил Профессор. — Миттенцвай, Герольд, Фридрих Первый, Бруноти, Церлетт, бегом за едой, марш!
Мальчишки умчались.
— Эй вы, лбы, — вдруг возмутился Трауготт, — все болтаете про еду, про телефон, про резервы, а как поймать этого типа — об этом вы и не думаете. Тоже мне… ученые…
Худшего ругательства он придумать не мог.
— А может, надо найти где-нибудь аппарат, чтобы сделать отпечатки пальцев? — предложил Петцольд. — Впрочем, возможно, он работал в резиновых перчатках, тогда вообще ничего не удастся доказать.
Петцольд видел уже двадцать два детективных фильма, но, заметьте, умней он от этого не стал.
— Ты что, совсем обалдел! — взревел Трауготт. — Мы просто выберем подходящий момент и выкрадем у него деньги Эмиля.
— Бред! — крикнул Профессор. — Если мы украдем у него деньги, мы будем такими же ворами, как и он.
— Ну, это ты свистишь! — крикнул в ответ Трауготт. — Если у меня кто-нибудь что-нибудь украдет, а я выкраду эту вещь назад, то я не стану вором!
— Нет, станешь! — не сдавался Профессор.
— Нет, не стану!
— Профессор прав, — сказал Эмиль. — Если я что-нибудь потихоньку возьму — значит, я вор. И неважно, его ли эта вещь или моя.
— Точно! — подхватил Профессор. — Кончайте трепаться. От этих разговоров толку как от козла молока. В общем так: охота началась, а как нам удастся поймать этого гада, никто пока еще сказать не может. Поживем увидим! Ясно только одно: надо его заставить отдать эти деньги добровольно. Выкрадывать их у него — просто идиотство.
— Нет, я все-таки этого не понимаю, — сказал Вторник. — Как я могу украсть то, что мне принадлежит? Что мое — то мое, даже если оно лежит в чужом кармане.
— Тут есть разница, которую трудно объяснить, — сказал Профессор таким тоном, словно он читал лекцию. — С моей точки зрения, ты имеешь право так поступать. Но суд тебя все равно осудит. Этого даже многие взрослые не понимают, но это так. Ясно?
— Не ясно, — пробурчал Трауготт и пожал плечами.
— Будьте осторожны! Вы умеете незаметно красться вдоль домов? — спросил Петцольд. — А то он вдруг обернется и вас увидит. И тогда все пропало.
— Да, красться надо уметь, — подтвердил маленький Вторник, — поэтому я и считал, что вам пригожусь. Знаете, до чего я ловко крадусь! Мне как полицейской ищейке цены бы не было. И лаять я тоже могу.
— Попробуй-ка покрадись по Берлину, будто полицейская ищейка! разволновался Эмиль. — Увидишь, как тебя никто не заметит! Вот если хочешь, чтобы все на тебя обратили внимание, тогда крадись!
— Но уж без револьвера-то нам никак не обойтись! — воскликнул Петцольд.
Как видите, умный Петцольд сделал еще одно ценное предложение.
— Точно, без револьвера никак нельзя, — поддержали его два-три мальчика.
— Нет! — отрезал Профессор.
— А у жулика наверняка есть револьвер.
Трауготт готов был спорить, на что хочешь.
— Конечно, мы идем на опасное дело, — сказал Эмиль, — а кто трусит, пусть отправляется домой.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что я трус? — спросил Трауготт и двинулся вперед, как боксер на ринге.
— Кончай, слышишь! — крикнул Профессор. — Драться будете завтра. Нашли время, ведете себя как… дети.
— А мы и есть дети, — сказал маленький Вторник.
И все засмеялись.
— По-настоящему мне надо было бы написать хоть несколько слов бабушке. Ведь мои родные понятия не имеют, куда я пропал. Еще, чего доброго, заявят в полицию. Ребята, может, кто-нибудь отнесет записку? Они живут на Шуманштрассе, дом пятнадцать.
— Валяй пиши, — сказал мальчик, которого звали Блеуер, — но только быстрей, чтобы я поспел домой, пока не запрут парадное. Пожалуй, мне лучше доехать на метро до Ораниенбургских ворот. У кого есть мелочь?
Профессор протянул ему двадцать пфеннигов на дорогу в оба конца, а Эмиль, взяв карандаш, написал на листке:
«Дорогая бабушка!
Вы все, наверное, волнуетесь, куда я пропал. Я в Берлине, но, к сожалению, не могу еще прийти к вам, потому что у меня есть одно дело. Не спрашивайте какое. Очень важное. Только не пугайтесь. Когда все уладится, я приду. Заранее радуюсь. Мальчик, который принесет эту записку, — мой друг. Он знает, где я, но не имеет права рассказать. Это — тайна. Передай привет дяде, тете и Пони-Шапочке.
Твой преданный внук Эмиль.
Да, мама шлет вам всем большой привет и букет цветов, который я принесу, когда приду».
Эмиль сложил бумажку, написал адрес и сказал:
— Смотри только не проболтайся, где я, и про деньги ни слова, а то мне здорово влетит.
— Ладно, не бойся. Давай сюда твою телеграмму. Когда я вернусь, я позвоню диспетчеру, чтобы узнать, как дела. Считайте меня в резерве.
И он убежал.
Тем временем вернулись ребята с бутербродами, а Герольд даже приволок целую колбасу. Он сказал, что ее дала мама. Допустим.
Все пять мальчишек предупредили дома, что вернутся поздно. Эмиль раздал бутерброды, и каждый сунул себе в карман по одному про запас. Колбасу же отдали Эмилю, как НЗ. Потом домой побежали другие пять мальчиков, чтобы отпроситься еще на некоторое время. Двое из них не вернулись — видимо, родители не разрешили.
Профессор объявил пароль, чтобы сразу было ясно, что тот, кто звонит, звонит по делу: пароль — «Эмиль». Очень легко запомнить.
Потом, пожелав сыщикам ни пуха ни пера, ушли Вторник и его связной, вечно чем-то недовольный Трауготт. Профессор крикнул им вдогонку, чтобы Вторник позвонил ему домой и сказал отцу, что у него неотложное дело.
— Тогда он не будет беспокоиться, и мне не попадет.
— Черт возьми, — воскликнул Эмиль, — отличные родители у вас тут в Берлине!
— Не думай только, что все такие шелковые, — проворчал Крумбигель и почесал затылок.
— Да нет, жаловаться не приходится. В общем, с ними можно иметь дело, возразил Профессор. — Они ведут себя разумно: так, по крайней мере, им не врут. Я обещал своему старику не предпринимать ничего плохого или опасного. И пока я держу слово, мне разрешают делать все, что я хочу. Мировой мужик у меня отец!
— Да, родители что надо! — повторил Эмиль. — Но послушай, ведь сегодня может быть опасно.
— Ну что ж, тогда я потеряю право делать, что хочу, — объяснил Профессор и пожал плечами. — Отец сказал, что я должен всякий раз прикинуть, как бы я себя вел, будь он со мной. Так вот, совесть у меня чиста. Ну, а теперь нам пора…
Профессор стал перед мальчишками и крикнул:
— Сыщикам нужна ваша помощь. Действуйте! У нас есть телефонная станция. Деньги я вам оставлю. Вот у меня марка пятьдесят пфеннигов. Возьми, Герольд, и пересчитай! Запас продовольствия у нас есть. Деньги тоже… Каждый знает номер телефона. Да, и еще одно: кому надо домой, пусть идет. Но не меньше пяти человек должны быть здесь все время. Докажите, что вы настоящие мужчины! А мы тоже будем стараться изо всех сил. Если понадобится подмена, Вторник пришлет к вам Трауготта. Вопросы есть? Все ясно? Пароль — «Эмиль».
— Пароль — «Эмиль»! — закричали в ответ мальчишки, да так громко, что вся площадь сотряслась, а у прохожих глаза на лоб полезли от удивления.
В эту минуту Эмиль был, пожалуй, счастлив, что у него украли деньги.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Погоня за такси

И тут как раз вдали показались три мальчика, из тех, что обслуживали эстафетную связь. Они бежали что было духу и махали руками.
— Помчались, — скомандовал Профессор и кинулся по Кайзераллее, а за ним следом рванулись Эмиль, братья Миттенцвай и Крумбигель.
Ребята так неслись, что казалось, они намерены установить мировой рекорд. Но последние десять метров до киоска они перешли на шаг, потому что Густав подал им какой-то знак.
— Опоздали? — испуганно прошептал Эмиль.
— Ты что, обалдел, старик? — шепотом ответил Густав. — Со мной такого не бывает.
Вор стоял на той стороне улицы, перед кафе «Жости», и любовался местностью, словно находился в Швейцарии. Потом он купил у газетчика вечернюю газету и углубился в чтение.
— Если он вздумает перейти улицу, то окажется рядом с нами. Ну и положеньице!
Ребята притаились за киоском и, дрожа от волнения, по очереди выглядывали из-за угла. Но вор этого явно не принимал во внимание: он с невозмутимым хладнокровием листал газету.
— Небось, глядит из-за листов, не следят ли за ним, — прошептал Миттенцвай-старший.
— Он часто смотрел в вашу сторону? — спросил Профессор.
— Да ни разу, старик. Уплетал так, словно неделю не жрал.
— Внимание! — скомандовал Эмиль.
Господин в котелке снова сложил газету, оглядел прохожих и вдруг, совершенно неожиданно, остановил проходящее мимо такси. Машина затормозила, вор сел, и они тронулись.
Но мальчишки уже сидели в другой машине, и Густав сказал шоферу:
— Видите вот то такси, что сворачивает на Пражскую площадь? Поезжайте, пожалуйста, за ним, но осторожно, чтобы в той машине не заметили.
Такси с мальчишками пересекло Кайзераллее и поехало на некотором расстоянии за первым такси.
— А что случилось? — поинтересовался шофер.
— Тут один дядька нарубил дров, и мы его должны держать на приколе, объяснил Густав. — Но это тайна, ясно?
— Как молодым людям будет угодно, — ответил шофер, а потом все же спросил: — А деньги-то у вас есть?
— За кого вы нас принимаете! — с упреком кинул Профессор.
— Ладно, ладно, — буркнул шофер.
— Его номер «ИА тридцать семь тридцать три» — заметил Эмиль.
— Это очень важно, — сказал Профессор и записал цифру.
— Не надо подъезжать так близко, — предупредил Крумбигель.
— Хорошо, — пробормотал шофер.
Они ехали теперь по Мотштрассе. Несколько прохожих остановились на тротуаре и с улыбкой глядели вслед такси с такой странной компанией.
— Нагибайтесь, — скомандовал вдруг Густав: мальчишки тут же кинулись на пол машины, словно играли в кучу малу, и разобраться, где чья нога, а где чья рука, было уже невозможно.
— А в чем дело? — спросил Профессор.
— Да там впереди красный свет! Нам придется остановиться, но и то такси не успеет проскочить.
И действительно, обе машины стояли гуськом друг за дружкой, ожидая, пока снова не загорится зеленый свет. Однако никто не видел, что во втором такси сидят пассажиры. Оно казалось свободным, так ловко ребята разместились на полу. Шофер обернулся и не смог не рассмеяться. И только когда проехали светофор, ребята осторожно снова выползли на сиденье.
— Скорее бы он приехал, — сказал Профессор и посмотрел с неодобрением на счетчик. — Это удовольствие стоит уже восемьдесят пфеннигов.
Не успел он это сказать, как первое такси, уже выехавшее на площадь Ноллендорф, вдруг остановилось перед гостиницей «Крейд». Второе также успело вовремя затормозить и теперь выжидало, что же будет дальше.
Господин в котелке вылез, заплатил и исчез в дверях гостиницы.
— Густав, скорее за ним! — взволнованно крикнул Профессор. — Если в гостинице есть черный ход, он улизнет от нас.
Густав тут же ринулся за ним следом. А потом из машины вышли и остальные ребята. Счетчик набил марку. Эмиль заплатил, и тогда Профессор быстро повел свою команду через ворота в большой двор, расположенный за кинотеатром. Первым делом он отправил Крумбигеля для связи с Густавом.
— Если наш тип решил поселиться здесь, в гостинице, нам здорово повезло, — сказал Эмиль. — Этот двор — идеальный штаб для сыщиков.
— Да, со всеми современными удобствами, — подтвердил Профессор. — Метро — напротив, зеленые насаждения — чтобы прятаться, телефонные будки — чтобы держать связь. Лучшего места не найти.
— Надеюсь, Густав не даст маху, — сказал Эмиль.
— На него можно положиться, — ответил Миттенцвай-старший, — он куда более ловкий, чем кажется.
— Что-то он долго не идет. Скорее бы! — воскликнул Профессор и сел на стул, который почему-то стоял посреди двора. Он был похож на Наполеона во время битвы под Лейпцигом.
И вот тут появился наконец Густав.
— Птичка попалась, — заявил он, потирая руки. — Он остановился в гостинице. Я видел, как он сел в лифт, и мальчишка-лифтер повез его наверх. Другого выхода в здании нет — я там все разнюхал. Если он не убежит по крыше, он попался в ловушку.
— Крумбигель караулит? — спросил Профессор.
— Еще бы!
Миттенцваю-старшему выдали монетку, он побежал к автомату и позвонил Вторнику:
— Алло, это ты, Вторник?
— Да, Вторник слушает, — пробасил маленький Вторник в трубку.
— Пароль «Эмиль»! Говорит старший Миттенцвай. Господин в котелке поселился в гостинице «Крейд» на площади Ноллендорф. Наша штаб-квартира расположена во дворе кинотеатра, ворота слева.
Малыш Вторник все тщательно записывал, потом прочел свою запись вслух и спросил:
— Вам нужно подкрепление?
— Нет.
— Было трудно?
— Да нет, не особенно. Этот тип схватил такси, мы — другое и за ним, представляешь? А потом он здесь вышел. Взял номер и пока находится там. Небось, осматривает его — не спрятался ли кто под кроватью — и сам с собой играет в очко.
— В каком он номере?
— Пока еще не знаем. Но наверняка скоро выясним.
— Как мне хочется быть с вами! Вот после каникул нам дадут сочинение на свободную тему, тогда я опишу эту историю.
— Кто-нибудь уже звонил?
— Нет, сдохнуть можно от скуки.
— Ну, будь, малыш.
— Желаю удачи, господа. Что я еще хотел сказать?.. Пароль «Эмиль»!
— Пароль «Эмиль»! — ответил. Миттенцвай и побежал назад во двор.
Было уже восемь вечера. Профессор пошел в гостиницу проверить караульный пост.
— Сегодня мы его уж, видно, не поймаем, — с досадой сказал Густав.
— И все же для нас самое лучшее, чтобы он поскорее лег спать, возразил Эмиль. — Потому что если он вздумает еще кататься в такси, шататься по ресторанам, отправиться на танцы или в театр, а может, чего доброго, проделать все это подряд, то где же нам взять деньги? Прикажете сделать заем у дружественной страны?
Профессор вернулся, послал братьев Миттенцвай на площадь как связных и долго молчал, не участвуя в общем разговоре.
— Надо выдумать какой-то хитрый способ, чтобы за ним получше следить, сказал он наконец. — Думайте все, думайте!
Все долгое время сидели молча и думали.
Вдруг раздалось тренканье велосипедного звоночка, и во двор вкатился маленький никелированный велосипед. Педали крутила девочка, а на багажнике примостился Блеуер.
— Ура! — завопили оба.
Эмиль вскочил, помог им слезть с велосипеда, восторженно потряс девочке руки и объяснил остальным:
— Это моя кузина Пони-Шапочка.
Профессор вежливо предложил Пони свой стул, и она села.
— Ну и силен же ты, Эмиль! — сказала она. — Приехал в Берлин, и все у тебя завертелось, как в кино. Мы как раз собирались уже идти на вокзал Фридрихштрассе встречать следующий поезд из Нейштадта, но тут в дверь позвонил твой друг Блеуер и принес записку. Славный парень, кстати. Поздравляю.
Блеуер стоял, выпятив грудь, и был красный как рак.
— Ну, родители и бабушка никуда, конечно, не пошли, — рассказывала дальше Пони, — сидят себе дома и теряются в догадках, что с тобой случилось. Им мы, само собой, ничего не рассказали. Но я вышла вместе с Блеуером, сказала — провожу его до угла. И удрала сюда. Но мне тут же надо вернуться, не то они всю полицию поставят на ноги. Представляете, в тот же день исчезает и второй ребенок — нет, этого их нервы не выдержат!
— Вот десять пфеннигов, которые вы мне дали на обратный путь, — гордо сказал Блеуер. — Мы их сэкономили.
Профессор спрятал деньги.
— Они злились? — спросил Эмиль.
— Нисколько, — заверила его Пони. — Бабушка бегала по комнате и столько раз повторяла: «Мой внук Эмиль просто решил сперва заглянуть по дороге к президенту Гинденбургу», что мои родители в конце концов успокоились. Но завтра, надеюсь, вы эту птичку поймаете? А кто у вас Шерлок Холмс?
— Вот он, — сказал Эмиль, — это Профессор.
— Очень приятно, господин Профессор, наконец-то я познакомилась с настоящим сыщиком, — сказала Пони.
Профессор смущенно улыбнулся и пробормотал что-то невнятное.
— Вот вам мои карманные деньги, — продолжала Пони, — пятьдесят пять пфеннигов. Купите себе две сигары.
Эмиль взял мелочь. Она сидела на стуле, как королева красоты, а мальчишки окружали ее, как судьи на конкурсе.
— Теперь я смоюсь, — объявила Пони, — а завтра прикачу к вам с самого утра. Где вы будете спать? Как бы мне хотелось остаться здесь с вами! Я сварила бы вам кофе. Но что поделаешь! Девочке почему-то не полагается шататься по ночам. Вот так. До свиданья, господа! Спокойной ночи, Эмиль!
Пони похлопала Эмиля по плечу, вскочила на свой велосипед, звякнула и укатила.
Мальчики долго стояли, не в силах вымолвить ни слова.
Первым обрел дар речи Профессор.
— Колоссально! — выдавил он с трудом.
Все остальные с ним согласились.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
В гостиницу прокрадывается шпион

Время тянулось медленно.
Эмиль обошел все три поста и хотел было сменить кого-нибудь, но и Крумбигель и оба брата Миттенцвай отказались. Тогда Эмиль отважился добраться, крадучись, до гостиницы и даже заглянуть в холл. Во двор он вернулся в сильном волнении.
— У меня такое чувство, что у нас все провалится, — сказал он. — Точно провалится, если ночью у нас не будет в гостинице своего человека. Правда, Крумбигель стоит на посту. Но стоит ему на мгновение отвернуть голову, и Грундайс тю-тю.
— Легко тебе говорить! — крикнул Густав. — Не можем же мы подойти к портье и сказать: «Нам делать нечего, мы хотим посидеть немного у вас на лестнице». А тебе туда и близко подходить нельзя. Если этот негодяй вдруг почему-либо приоткроет дверь своего номера и увидит тебя, то все зря, нам крышка.
— Я предлагаю совсем не то, — сказал Эмиль.
— А что нее? — спросил Профессор.
— В гостинице я видел мальчика. Он у них, видно, лифтер. А может, посыльный. Кто-нибудь из нас должен к нему пойти и рассказать, в чем дело. Ведь он наверняка знает в гостинице все ходы и выходы, он нам поможет.
— Что ж, хорошо, — сказал Профессор. — Очень хорошо.
У него была смешная привычка все оценивать: он словно расставлял всем отметки. За это его и прозвали Профессор.
— Ай да Эмиль! Еще одна такая штука придет тебе в голову, и мы дадим тебе звание академика. Хитер, будто в Берлине родился! — воскликнул Густав.
— Уж не воображаешь ли ты, что хитрые рождаются только в Берлине? возмутился Эмиль. Он был явно уязвлен в своем нойштадтском патриотизме. Нам вообще еще надо подраться.
— Это еще почему? — спросил Профессор.
— Он ужасно оскорбил мой выходной костюм.
— Ваш матч мы отложим на завтра, — решил Профессор. — А может, и вообще отменим.
— Знаешь, твой костюм не такой уж дурацкий, — примирительным тоном сказал Густав. — Я к нему привык. А подраться я всегда готов. Но учти: я здешний чемпион. Так что берегись!
— Я у нас в школе тоже абсолютный чемпион. Почти, — заявил Эмиль.
— Петухи настоящие, — сказал Профессор. — Собственно, я сам хотел пойти в гостиницу, но вас и минуту нельзя оставить вдвоем: вы тут же кидаетесь друг на друга.
— Давай тогда я пойду, — предложил Густав.
— Хорошо, иди ты! — сказал Профессор. — Поговори с лифтером. Но будь осторожен! Может, тебе что-нибудь и удастся. Главное, постарайся выяснить, в каком номере живет этот тип. Через час ты вернешься и нам все доложишь.
Густав убежал.
Профессор и Эмиль стояли у ворот и рассказывали друг другу о своих учителях. Потом Профессор объяснил Эмилю, как разбираться в иностранных машинах, которые проезжали мимо, и Эмиль быстро начал осваивать это дело. Потом они вместе съели бутерброд.
Тем временем стало темно. Повсюду зажглись световые рекламы. Громыхало метро, гудели машины, дребезжали трамваи, ревели автобусы, позвякивали велосипедисты, — все эти звуки сливались в безумную мелодию ночного города. Из кафе доносилась танцевальная музыка. В кино начинался последний сеанс, и люди теснились у входа.
— Такое большое дерево, как вон то, у метро, выглядит здесь странно, сказал Эмиль. — Кажется, оно заблудилось.
Мальчик был так захвачен видом ночного Берлина, что на минуту забыл, почему он здесь, забыл, что у него украли сто сорок марок.
— Мировой город! Кажется, что смотришь кино. Но не знаю, хотел бы я здесь жить всегда. В Нойштадте есть Верхний рынок и Нижний рынок, Вокзальная площадь, стадион у реки и площадка для игр в Азельском парке. Вот и все наши достопримечательности. Но знаешь, Профессор, мне этого хватает. Всегда этот праздничный шум по ночам… Тысячи улиц и площадей!.. Я заблудился бы… Представь себе, если бы вас не было и я стоял бы здесь совсем один. Прямо мороз по коже…
— Ко всему привыкаешь, — сказал Профессор. — Я, наверно, не мог бы жить в Нойштадте, где всего три площади и Азельский парк…
— Ко всему привыкаешь, — повторил Эмиль. — Но Берлин красив, спору нет. Здорово красив.
— А твоя мама очень строгая? — спросил берлинский мальчик.
— Моя мама? Строгая? — переспросил Эмиль. — Да что ты! Она мне все разрешает. Но я не делаю ничего такого. Ясно?
— Нет, — честно признался Профессор, — мне это не ясно.
— Не ясно? Ну, так послушай. У вас много денег?
— Не знаю. Дома у нас о деньгах не говорят.
— Думаю, если дома не говорят о деньгах, значит, их столько, что не надо считать.
Профессор на минуту задумался, потом сказал:
— Возможно.
— Вот видишь. А мы с мамой часто говорим о деньгах. У нас их мало. Маме приходится все время подрабатывать, и все равно она не может свести концы с концами. Но когда мы идем всем классом на экскурсию, мама мне всегда дает не меньше денег, чем дают другим ребятам. А иногда даже больше.
— Как же она может?
— Не знаю, но она это делает. И я всегда приношу половину назад.
— Она хочет, чтобы ты принес назад деньги?
— Глупости! Но я хочу.
— Понятно, — сказал Профессор. — Значит, вот как у вас обстоит дело.
— Да. Именно так. И даже когда она мне разрешает пойти с Претшом за город — он живет в нашем доме на первом этаже — и гулять до девяти часов вечера, я возвращаюсь к семи. Потому что не хочу, чтобы она одна ужинала на кухне. А мама даже настаивает, чтобы я гулял со всеми допоздна. И знаешь, я как-то попробовал остаться подольше. Но оказалось, что удовольствие мне уже не доставляет удовольствия. И я вижу, что она все же рада, когда я рано прихожу домой.
— Нет, — сказал Профессор, — у нас все совсем по-другому. Если я когда-нибудь приду домой вовремя, то наперед могу держать пари, что папы с мамой нет — они в гостях или в театре. Мы тоже недурно друг к другу относимся. Это точно. Но почти никогда не проводим время вместе.
— А для нас это единственное удовольствие, которое нам по карману! Но я вовсе не маменькин сынок. А если кто так думает, то я живо докажу обратное своими кулаками. Понять это, кажется, немудрено.
— Я уже понял.
Мальчики постояли еще немного молча у ворот. Ночь спустилась на город. Мерцали звезды. Месяц косил одним глазом над железнодорожным полотном.
Профессор откашлялся и спросил, не глядя на товарища:
— Вы, наверно, очень другу друга любите?
— Очень, — ответил Эмиль.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Мальчишка-лифтёр в зелёной ливрее

Около десяти вечера во двор кинотеатра вступило подразделение резервного отряда, чтобы доставить провиант (бутербродов было столько, что ими можно было бы накормить голодающие народы) и получить новые распоряжения. Профессор был возмущен их появлением и заявил, что им здесь нечего делать: их задача — дежурить на Никельсбургской площади и ждать связного Трауготта.
— Не будь таким вредным, — сказал Петцольд. — Мы просто умираем от любопытства: мы ведь не знаем, что здесь у вас происходит.
— Мы вообще думали, с вами случилась беда, потому что Трауготт к нам ни разу не прибегал, — добавил Герольд извиняющимся тоном.
— Сколько народу осталось на площади? — спросил Эмиль.
— Четверо или трое, — ответил Фридрих Первый.
— Возможно, только двое, — уточнил Герольд.
— Больше не расспрашивай, — завопил в бешенстве Профессор, — а то еще выяснится, что там вообще никого не осталось.
— Пожалуйста, не ори, — сказал Петцольд, — ты чего так раскомандовался?
— Я предлагаю немедленно прогнать Петцольда и запретить ему ловить с нами вора! — крикнул Профессор и топнул ногой.
— Мне жаль, что вы ссоритесь из-за меня, — сказал Эмиль. — Давайте решим этот спор, как в рейхстаге, — голосованием. Я предлагаю сделать Петцольду предупреждение. Нельзя, чтобы каждый делал все, что вздумается.
— Кончайте задаваться, гады! Я и так уйду, больно нужно мне с вами канителиться… — заявил Петцольд, потом добавил еще какое-то неприличное слово и убежал.
— Это он нас подбил сбегать сюда, а то мы бы ни с места, — рассказывал Герольд. — А Церлетт остался дежурить там, на площади.
— Не говорите больше о Петцольде! Ни слова о нем! — приказал Профессор и тут же успокоился: он прекрасно владел собой. — С этим вопросом все!
— А нам что делать? — спросил Фридрих Первый.
— Пожалуй, уж подождите, пока Густав вернется из гостиницы и доложит ситуацию, — предложил Эмиль.
— Хорошо, — согласился Профессор. — А кто это там идет? Кажется, мальчишка-лифтер.
— Да, он, — подтвердил Эмиль.
В воротах стоял мальчик в зеленой ливрее и точно таком же кепи, надетом набекрень. Он кивнул ребятам и медленно двинулся к ним.
— Какая мировецкая униформа, черт побери! — не без зависти воскликнул Герольд.
— Тебя к нам послал наш шпион Густав? — крикнул ему Профессор.
Лифтер был уже совсем близко, он кивнул и сказал:
— Да.
— Ну так валяй говори, что там?! — не выдержав, крикнул Эмиль.
И тут вдруг загудел клаксон! И зеленый лифтер запрыгал как сумасшедший по двору и захохотал.
— Эмиль, старик, — завопил он, — ты идиот! Потому что это был не лифтер, а Густав собственной персоной.
— Эй, ты, зеленявка, — в шутку подразнил его Эмиль.
И все захохотали так громко, что кто-то распахнул окно и закричал: «Не мешайте спать!»
— Здорово! — восхитился Профессор. — Но прошу вас потише, господа. Густав, сядь-ка и валяй дуй все по порядку.
— Ребята, прямо кино! Со смеху умрешь. Послушайте только! Я прокрался в гостиницу, увидел лифтера и подманил его пальцем. Он тут же подошел ко мне. Ну, и я ему выложил все, от начала до конца. Про Эмиля. И про вас. И про вора. И что он живет у них в гостинице. И что нельзя терять его из виду, чтобы мы смогли завтра вернуть Эмилю эти деньги. «Что ж, отлично, — сказал мне лифтер. — У меня здесь есть еще одна ливрея: ты ее наденешь и будешь вторым лифтером». «А что скажет на это портье: он ведь не может меня не заметить?» — спросил я. «Он ничего не скажет, он разрешит, — сказал мальчик, — потому что портье — мой отец». Что уж он там наговорил своему предку, не знаю. Но так или иначе, я получил вот эту ливрею, и мне разрешено провести ночь в дежурке, которая, на счастье, оказалась пустой, и мне даже можно прихватить с собой еще кого-нибудь. Ну, что вы на все это скажете?
— В каком номере живет вор? — спросил Профессор.
— Тебя ничем не удивишь! — обиженно проворчал Густав. — Работать мне, естественно, не надо. Велели только не путаться под ногами. Лифтер сказал мне, что вор живет, кажется, в номере шестьдесят один, но уверен он не был. Я тут же рванул на третий этаж;. Крадусь, как шпион, — никто не заметит. То из-за угла выгляну, то за перилами спрячусь. Наверно, с полчаса так сидел, вдруг дверь шестьдесят первого номера как раскроется! Как он выйдет! И точно. Наш вор! Ему надо было… ну, сами догадываетесь, куда… Я его там, в кафе, как следует разглядел. Маленькие черные усики, ушки такие тонкие, насквозь просвечивают, и рожа кирпича просит. Когда он вернулся… ну, сами знаете, откуда… я к нему раз… «Вы чего-нибудь ищете? — спрашиваю. Может, вам чего-нибудь нужно?» — «Ничего мне на надо, — говорит. — Хотя постой! Скажи портье, чтобы меня разбудили завтра ровно в восемь. Номер шестьдесят один. Смотри, не забудь!» — «Не забуду, будьте уверены, — говорю. — Ровно в восемь у вас зазвонит телефон». И наш вор спокойно потопал к себе в номер.
— Вот это да! — Профессор был просто в восторге, ну, а остальные и подавно. — К восьми мы будем его торжественно встречать у дверей гостиницы. А потом поймать его будет легко.
— Можно считать, что он готов! — воскликнул Герольд.
— Торжественная встреча с цветами! — сказал Густав. — Мне пора идти. Я должен еще опустить в ящик письмо для номера двенадцать. Я уже получил чаевые — пятьдесят пфеннигов. Доходная профессия. Лифтер иногда зарабатывает до десяти марок чаевыми. Он рассказал мне. Часов в семь я встану и позабочусь о том, чтобы нашего негодяя разбудили вовремя. А потом я снова здесь появлюсь.
— Дорогой Густав, как я тебе благодарен! — сказал Эмиль почти торжественно. — Теперь уже ничего не может случиться. Завтра мы его схватим. А сейчас все могут спокойно идти спать, верно, Профессор?
— Да, все отправляются домой, чтобы как следует выспаться. А завтра утром, ровно в восемь, мы все собираемся здесь. Хорошо бы раздобыть еще хоть немного денег. Кто сможет, пусть принесет. Я позвоню сейчас Вторнику.
Всех, кто ему завтра утром позвонит, он направит в наш резерв. Может, придется оцепить весь квартал.
— Я пойду с Густавом ночевать в гостиницу, — сказал Эмиль.
— Пошли, тебе там здорово понравится. Мировая конура!
— Я сейчас позвоню, а потом тоже пойду домой, а дорогой отпущу Церлетта, — объяснил Профессор. — А не то он до утра просидит на Никельсбургской площади, он такой. Все ясно?
— Так точно, господин президент полиции, — пошутил Густав.
— Завтра утром встречаемся здесь во дворе ровно в восемь, — повторил Герольд.
— Принеси, если удастся, немного денег, — напомнил Фридрих Первый.
Стали прощаться. Все пожимали друг другу руки, как мужчины. Ребята разошлись по домам. Густав и Эмиль отправились в гостиницу. Профессор пересек Ноллендорфскую площадь, чтобы позвонить из кафе Вторнику.
Час спустя они все уже спали. Большинство в своих постелях. А двое в дежурке на четвертом этаже гостиницы «Крейд».
А один из них — у телефона, в кресле отца. Это был малыш Вторник. Он не покинул своего поста. Трауготт отправился домой. А Вторник не решился отойти от аппарата. Он спал, примостившись на подлокотнике, и ему приснились четыре миллиона телефонных разговоров.
В полночь его родители вернулись из театра. Они очень удивились, обнаружив, что сын их спит в кресле.
Мать взяла его на руки и отнесла в постель. Он вздрогнул и пробормотал во сне: «Пароль „Эмиль“».

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Господина Грундайса сопровождает почётный эскорт

Окна номера 61 выходили на Ноллендорфскую площадь. И когда на следующее утро господин Грундайс, причесываясь перед зеркалом, случайно бросил взгляд в окно, он обратил внимание на то, что там играет очень много детей. Не меньше двух дюжин мальчишек гоняли мяч в сквере. На углу соседней улицы тоже столпились ребята, и большая группа детей шаталась без видимого дела у входа в метро.
— Наверное, у них каникулы, — с досадой пробурчал он и завязал галстук.
А тем временем Профессор проводил во дворе кинотеатра собрание руководителей; он разносил их в пух и прах.
— Мы день и ночь ломаем себе голову, как изловить этого гада! Как его не спугнуть! А вы, ослы, собираете здесь ребят со всего Берлина! Нам что, зрители нужны? Может, у нас съемки? Если наш вор уйдет от нас, то вы будете в этом виноваты, болтуны несчастные!
Ребята стояли кружком и терпеливо выслушивали эту ругань, однако, судя по их виду, никак нельзя было сказать, что они страдают от угрызений совести.
— Не волнуйся, Профессор, — сказал наконец Герольд, которому, видно, все лее было неловко, — вора мы так и так поймаем, это точно. — Мотайте отсюда, болваны! Распорядитесь хотя бы, чтобы ваши войска глаза не мозолили, а главное, не смотрели бы в сторону гостиницы. Ясно? Валяйте, действуйте!
Ребята разошлись. Сыщики остались одни во дворе.
— Портье одолжил мне десять марок, — докладывал Эмиль. — Если наш тип снова вздумает кататься на такси, у нас хватит теперь денег ехать за ним следом.
— Вели всем ребятам просто разойтись до домам, — предложил Крумбигель.
— Ты что, всерьез думаешь, что они меня послушаются? Даже землетрясение не заставило бы их сдвинуться с места, — сказал Профессор.
— Тогда остается только один выход, — решил Эмиль. — Нам придется изменить наш план. Сыщикам теперь уже нет никакого смысла тайно выслеживать Грундайса. Придется пойти на него в открытую. Чтобы он заметил, что окружен со всех сторон, что везде ребята.
— Я об этом тоже уже думал, — сказал Профессор. — Мы изменим тактику, загоним его в самую гущу, чтобы он сам в конце концов сдался.
— Вот здорово! — закричал Герольд.
— Он, наверно, предпочтет выложить деньги, чем часами ходить с эскортом из сотни орущих ребят, пока не сбежится весь город и его не задержит полиция, — объяснил Эмиль.
Ребята согласно кивали. Тут в воротах зазвенел велосипедный звоночек, и Пони-Шапочка вкатила во двор.
— Привет, мальчишки! — крикнула она еще на ходу, потом соскочила с седла, поздоровалась с кузеном Эмилем, с Профессором и с остальными и отцепила от багажника маленькую корзиночку. — Я привезла вам кофе и булочки! Даже чашку раздобыла. Ой, у нее отбилась ручка! Как не повезло!
Правда, все ребята уже завтракали. Даже Эмиль — в гостинице «Крейд». Но никому не хотелось портить девочке настроение. И все по очереди пили из чашки с отбитой ручкой кофе и уплетали булочки с таким аппетитом, словно у них месяц во рту маковой росинки не было.
— До чего вкусно! — воскликнул Крумбигель.
— Какая свежая булочка! — невнятно пробурчал Профессор, потому что у него был полон рот.
— Так-то! Все же без женщины в доме плохо! — радостно сказала Пони.
— Во дворе, — поправил Герольд.
— Что дома? — поинтересовался Эмиль.
— Спасибо, все в порядке. Бабушка передает тебе особый привет. И велит поскорее прийти, а то в наказание тебя каждый день будут кормить рыбой.
— Фу, гадость! — закричал Эмиль и скорчил гримасу.
— Почему гадость? — спросил Миттенцвай-младший. — Рыба — это очень вкусно.
Все с удивлением на него поглядели, потому что он всегда молчал. А он, красный как рак, спрятался за спину старшего брата.
— Эмиль не ест рыбы. А если проглотит хоть кусочек, ему тут же делается плохо, — объяснила Пони.
Они болтали о чем попало, и настроение у всех было превосходное. Профессор держал велосипед Пони. Крумбигель пошел к колонке сполоснуть термос и чашку. Миттенцвай-старший аккуратно складывал бумагу из-под булочек. Эмиль снова прикрутил корзинку к багажнику. Герольд ощупывал шины не надо ли их подкачать. А Пони-Шапочка скакала по двору, то напевая про себя песенку, то болтая всякую всячину.
— Стоп! — крикнула она вдруг и застыла на месте. — Я совсем забыла спросить: почему собралось такое дикое количество детей на Ноллендорфской площади? Это похоже на школьную экскурсию.
— Все это любопытные, которые прослышали, что мы ловим вора. Они тоже хотят в этом участвовать, — объяснил Профессор.
В это мгновение в ворота влетел Густав, загудел и заорал не своим голосом:
— Бегом, он вышел!
Все было кинулись за Густавом, но Профессор крикнул:
— Стоите! Слушайте внимательно! Мы его, как решили, окружим со всех сторон. Спереди — дети, сзади — дети, справа- дети, слева — дети! Ясно? Дальнейшие приказы в пути. Теперь помчались!
Спотыкаясь и толкая друг друга, они выбежали за ворота. Пони-Шапочка, несколько обиженная, осталась одна во дворе. Она вскочила на свой маленький никелированный велосипед и пробормотала, как бабушка:
— Мне это что-то не по душе, мне это что-то не по душе.
А потом поехала за мальчишками.
Господин в котелке выходил как раз из дверей гостиницы, он медленно спустился по ступенькам и повернул направо, к Клейстштрассе. Профессор, Эмиль и Густав разослали посланцев во все концы площади, и три минуты спустя господин Грундайс оказался окружен со всех сторон.
Он оглянулся, ничего не понимая. Ребята разговаривали друг с другом, смеялись, пихали и тузили друг друга, но при этом все шли с ним в ногу. Некоторые рассматривали его с таким явным любопытством, что он терялся и отводил взгляд.
— Эй!
Мимо его головы пролетел мяч. Он вздрогнул и ускорил шаг. Но ребята не отставали — они тоже прибавили ходу. Он хотел было быстренько свернуть в боковую улочку, но и оттуда ему навстречу выбежала ватага детей.
— Гляди, у него такой вид, будто он сейчас чихнет! — крикнул Густав.
— Прикрывай меня, — сказал ему Эмиль, — он еще не должен меня видеть. Этот сюрприз его ждет впереди.
Густав расправил плечи и пошел впереди Эмиля, как боксер-тяжеловес. Пони-Шапочка ехала рядом с ними вдоль тротуара и от радости все время трезвонила.
Господин в котелке стал заметно нервничать. Он, видимо, смутно догадывался, что его ожидает, и все убыстрял и убыстрял шаг. Но тщетно. Уйти от врагов ему не удавалось.
Вдруг он остановился как вкопанный, а потом резко повернул и побежал назад, вниз по улице, по которой только что подымался. Дети тоже разом повернули, и все шествие двинулось в обратном направлении.
Один мальчишка — это был Крумбигель — так неожиданно перебежал ему дорогу, что господин споткнулся и чуть не упал.
— Как ты смеешь, негодяй, — заорал вор, — я сейчас позову полицейского!
— Прошу вас, позовите, да поскорей: мы только этого и ждем. Ну, чего же вы не зовете?
Но господин Грундайс и не думал звать полицейского. Наоборот, ему явно становилось все больше не по себе. Он не на шутку испугался и не знал, куда ему податься. Изо всех окон уже высовывались любопытные. Продавщицы и покупатели выбегали из магазинов, чтобы узнать, что происходит. Появись теперь полицейский, все было бы в порядке.
И тут вор нашел блестящий выход. Он увидел отделение Коммерческого банка, прорвался сквозь цепь детей, распахнул дверь и исчез.
Профессор рванулся следом, но у двери остановился и крикнул:
— Мы с Густавом пойдем за ним, а Эмиль пусть пока остается здесь: ему еще рано объявляться. Когда Густав подаст знак клаксоном, Эмиль с десятью мальчишками прибегут к нам на помощь. Отбери пока свою команду, Эмиль. Операция будет не из легких.
И Профессор с Густавом захлопнули за собой тяжелую банковскую дверь.
У Эмиля так колотилось сердце, что даже в ушах гудело. Сейчас все решится! Он вызвал из толпы Крумбигеля, Герольда, братьев Миттенцвай и еще нескольких мальчишек, а остальным приказал разойтись.
Ребята отошли от банка на несколько шагов, но не дальше. Ни при каких обстоятельствах они не могли пропустить финала этой истории.
Пони-Шапочка дала какому-то мальчику подержать свой велосипед и подошла к Эмилю.
— Я здесь, — сказала она. — Смотри, держись. Сейчас начнется главное. Ой, я, кажется, лопну от нетерпения! Лопну, как воздушный шарик.
— А я, думаешь, нет? — спросил Эмиль.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Булавки тоже приносят пользу

Когда Густав и Профессор вошли в банк, господин в котелке стоял у окошечка, над которым было написано: «Прием и выдача вкладов», и с нетерпением ждал, чтобы им занялись. Кассир говорил по телефону.
Профессор стал рядом с вором и, как ищейка, следил за каждым его движением; Густав стоял за вором, а в руке, засунутой в карман, держал наготове клаксон.
Кассир, закончив разговор, подошел к окошечку и спросил Профессора, что ему угодно.
— Займитесь, пожалуйста, сперва этим господином, — сказал Профессор. Я за ним.
— Что вам угодно? — повторил свой вопрос кассир, обращаясь на этот раз к господину Грундайсу.
— Я попрошу вас разменять ассигнацию в сто марок на две по пятьдесят и дать мне серебра на сорок марок, — сказал вор, вынув из кармана и протягивая кассиру одну купюру в сто марок и две по двадцать.
Кассир взял все три протянутые ему купюры и подошел с ними к несгораемому шкафу.
— Минутку! — громко крикнул Профессор. — Эти деньги краденые!
— Что-о-о! — испуганно переспросил кассир и повернулся к окошечку.
Другие кассиры и служащие, сидевшие в соседних окошечках и что-то подсчитывавшие, бросили работу и повскакали со своих мест, словно их укусила змея.
— Деньги, которые у вас в руках, не принадлежат этому господину. Он украл их у моего друга, а сейчас хочет разменять, чтобы мы ничего не смогли доказать, — объяснял Профессор.
— Что за неслыханная дерзость! В жизни такого не видел! — возмутился господин Грундайс. — Извините меня, пожалуйста, — обернулся он к кассиру и влепил Профессору звонкую пощечину.
— От этого ты не перестанешь быть вором, — сказал Профессор и так двинул Грундайса головой в живот, что тот чуть не упал.
И вот тут Густав трижды ужасно громко загудел. Теперь уже все банковские служащие повскакали с мест и сгрудились у окошечек, а управляющий пулей вылетел из своего кабинета.
И тут, в довершение всего, в зал вбежали десять мальчишек с Эмилем во главе и окружили кольцом господина в котелке.
— Что случилось, черт побери? Эти мальчишки как с цепи сорвались! закричал управляющий.
— Эти хулиганы утверждают, будто я украл у одного из них те деньги, которые хотел только что разменять у вашего кассира, — объяснил господин Грундайс, дрожа от злости.
— Да, так оно и есть! — крикнул Эмиль и подскочил к окошечку. — Он украл у меня одну стомарковую ассигнацию и две по двадцать марок. Это случилось вчера, после обеда. В поезде, который ехал из Нойштадта в Берлин! Пока я спал.
— А ты можешь это доказать? — строго спросил кассир.
— Я в Берлине уже целую неделю, а вчера весь день, с утра до вечера, провел в городе, — заявил вор и вежливо улыбнулся.
— Как вам не стыдно лгать! — завопил Эмиль, чуть не плача от бешенства.
— А как ты докажешь, что этот господин тот самый, который ехал с тобой в поезде? — спросил управляющий.
— Да никак, конечно, — презрительно буркнул вор.
— Раз ты был с ним вдвоем в купе, значит, у тебя нет свидетелей, объяснил один из служащих. У друзей Эмиля сразу вытянулись лица.
— Есть, — закричал Эмиль, — у меня есть свидетель! Это фрау Якоб из Гросс-Грюнау. Она сидела вместе с нами в купе. А потом сошла. И еще велела мне передать от нее сердечный привет господину Курцхальцу у нас, в Нойштадте.
— Похоже, что вам без алиби не обойтись, — сказал управляющий вору. — А у вас есть алиби?
— Само собой разумеется, — заявил вор. — Я живу здесь неподалеку, в гостинице «Крейд».
— Со вчерашнего вечера, — уточнил Густав. — Я всю ночь проторчал в гостинице, переодетый в посыльного, так что бросьте заливать.
Служащие улыбнулись; их интерес к мальчикам заметно возрос.
— Пожалуй, нам придется до выяснения оставить эти деньги здесь, господин… — сказал управляющий и вырвал из блокнота листок бумаги, чтобы записать имя и адрес вора.
— Его фамилия Грундайс, — сказал Эмиль. Господин в котелке громко расхохотался.
— Вот видите, — сказал он, — здесь явно какое-то недоразумение. Моя фамилия Мюллер.
— Ой, как подло врет! В поезде он сказал, что его фамилия Грундайс! — в бешенстве закричал Эмиль.
— У вас есть документы? — спросил кассир.
— К сожалению, я их не захватил с собой, — ответил вор. — Но если вы подождете, я тут же сбегаю за ними в гостиницу.
— Он врет, врет! Это мои деньги, и он должен мне их вернуть! — кричал Эмиль.
— Допустим, что ты и прав, мой мальчик, но так просто такие вещи не решаются, — объяснил кассир. — Как ты докажешь, что это твои деньги? Может быть, ты помнишь номера?
— Конечно, нет, — сказал Эмиль. — Разве придет в голову, что тебя могут обокрасть? Мне их дала мама для бабушки, которая живет здесь, в Берлине, Шуманштрассе, дом пятнадцать.
— Может, на одной из бумажек был оторван уголок или ты запомнил еще какую-нибудь другую примету?
— Нет, я ничего такого не заметил.
— Господа, даю вам честное слово, это мои деньги. Не стану же я грабить детей! — воскликнул вор.
— Стой! — вдруг завопил Эмиль и даже подпрыгнул, так ему сразу стало легко. — Стой! В поезде я булавкой приколол конверт с деньгами к подкладке кармана. Значит, все три бумажки должны быть проколоты!
Кассир поднял ассигнации на свет. Все затаили дыхание. Вор отступил на шаг. Управляющий нервно барабанил пальцами по столу.
— Мальчик прав! — воскликнул кассир, побледнев от волнения. Ассигнации в самом деле проколоты!
— А вот и булавка, которой это сделано, — сказал Эмиль и гордо положил булавку на стол. — Я даже палец себе уколол.
Тут вор вдруг с быстротой молнии сорвался с места, растолкал детей, да так энергично, что они повалились на пол, промчался через зал, рванул дверь и был таков.
— Догнать его! — крикнул управляющий.
Все кинулись к дверям.
Но когда служащие выскочили на улицу, вора уже окружили не меньше двадцати мальчишек. Они держали его за ноги, повисли на нем, вцепились в его пиджак. Он размахивал руками как сумасшедший, пытаясь вырваться. Но мальчишки не выпускали его.
А по улице к ним уже бежал постовой, за которым Пони сгоняла на своем велосипеде. И управляющий потребовал, чтобы полицейский задержал этого человека, который называет себя то Грундайсом, то Мюллером. Потому что он, по всей вероятности, железнодорожный вор.
Кассир сходил за проколотыми деньгами и булавкой и отправился вместе с ними. Это было удивительное шествие! Впереди шагали постовой и кассир, между ними — вор, а сзади — человек сто детей, не меньше! Так и шли они всю дорогу до полицейского участка.
А Пони-Шапочка ехала рядом на своем маленьком никелированном велосипеде. Вдруг она кивнула счастливому Эмилю и крикнула:
— Эмиль, послушай! Я сейчас мотану домой и расскажу про весь этот цирк!
Эмиль кивнул в ответ и тоже крикнул:
— Передай всем привет. Скажи, что я буду к обеду!
— Знаешь, на что все это похоже? — снова крикнула Пони. — На школьную экскурсию. В зоопарк. Она завернула за угол и, трезвоня, исчезла.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Эмиля вызывают в Главное Управление полиции

Шествие остановилось у ближайшего полицейского участка. Постовой тут же доложил дежурному о случившемся. Эмиль дополнил рассказ несколькими подробностями. Потом у него спросили, где и когда он родился, как его имя и фамилия и где он проживает. И все это дежурный записал чернилами в толстую книгу:
— А вас как зовут? — спросил он вора.
— Герберт Кислинг, — ответил тот.
Тут трое мальчишек — Эмиль, Густав и Профессор — громко расхохотались. И кассир, который передал дежурному сто сорок марок и булавку, тоже не смог удержаться от смеха.
— Во дает! — воскликнул Густав. — Сперва его звали Грундайс. Потом Мюллер. А теперь, оказывается, Кислинг! Интересно бы узнать, как его зовут на самом деле!
— Потише, — пробурчал дежурный. — Мы его выведем на чистую воду.
Господин Грундайс — Мюллер — Кйслинг назвал тем временем свой нынешний адрес — гостиницу «Крейд». Потом — год и место рождения. Документов у него не было.
— А где вы проживали до вчерашнего дня? — спросил дежурный.
— В Гросс-Грюнау, — ответил вор.
— Наверно, опять загибает! — крикнул Профессор.
— Потише! — снова пробурчал дежурный. — Это мы тоже выясним.
Кассир спросил, можно ли ему идти. Прежде чем его отпустить, дежурный также записал и все его данные. Кассир дружески похлопал Эмиля по плечу и удалился.
— Кислинг, украли ли вы вчера вечером в поезде, идущем от Нойштадта в Берлин, сто сорок марок у ученика реального училища Эмиля Тышбайна? спросил дежурный.
— Так точно, — мрачно подтвердил вор. — Не знаю, право, как это со мной случилось. На меня что-то нашло. Мальчишка примостился в уголке и заснул. И вдруг из его кармана выпал конверт. Я поднял его и хотел просто посмотреть, что в нем. А так как у меня как раз совсем не было денег…
— Он все врет! — не вытерпел Эмиль. — Я ведь приколол деньги к подкладке. Конверт не мог выпасть.
— Точно, врет, — подтвердил Профессор. — Если бы деньги ему были позарез нужны, он бы давным-давно их разменял. Ведь он на наших глазах платил за такси, и ел в кафе яичницу, и пил пиво.
— Потише! — пробурчал дежурный. — Не волнуйтесь, мы и это выясним.
И он записал все, что ему рассказали.
— А вы не могли бы меня пока отпустить, господин дежурный? — спросил вор и расплылся в такой вежливой улыбке, что даже глаза зажмурил. — Я ведь не отрицаю, что украл эти деньги. Где я остановился, вы тоже знаете. У меня в Берлине кое-какие дела, и мне хотелось бы ими заняться.
— Ну и шутник же вы! — воскликнул дежурный и позвонил в Управление полиции, чтобы прислали машину, так как задержан железнодорожный вор.
— А когда мне вернут мои деньги? — озабоченно спросил Эмиль.
— Ты их получишь в Управлении полиции, — ответил дежурный. — Сейчас вас туда отвезут. И там во всем разберутся.
— Эмиль, — прошептал Густав, — тебя повезут на машине с мигалкой на Александерплатц.
— Чушь! — буркнул дежурный. — Тышбайн, у тебя есть деньги на метро?
— Да, ребята вчера собрали, — сказал Эмиль. — А портье гостиницы «Крейд» дал мне взаймы десять марок.
— Настоящие сыщики, ничего не скажешь! Ну и ребята, черт побери! — пробурчал дежурный, но вполне добродушно. — Значит, так, Тышбайн; ты доедешь на метро до Александерплатц, а там, в Управлении, найдешь следователя Лурье. Что будет дальше, сам увидишь. А деньги тебе вернут.
— Можно мне сперва отдать портье его десять марок? — спросил Эмиль.
— Конечно.
Вскоре приехала полицейская машина, и господину Грундайсу — Мюллеру Кислингу пришлось в нее сесть. Дежурный вручил сопровождающему полицейскому протокол, который он написал, и сто сорок марок. Булавку он ему тоже передал. И машина уехала. Дети, все еще толпившиеся перед участком, проводили ее громкими криками. Но вор даже не оглянулся. Видно, он очень гордился тем, что едет в машине.
Дежурный пожал Эмилю руку, и Эмиль поблагодарил его. Потом Профессор объявил ребятам у подъезда, что деньги Эмиль получит в Управлении полиции и что операция закончена. И ребята группами разошлись по домам. Только те, с кем Эмиль за эти сутки подружился, проводили его сперва до гостиницы, а потом до станции метро Ноллендорф. Он попросил их позвонить Вторнику, чтобы диспетчер тоже был в курсе всего. А потом он сказал, что прежде чем вернется в Нойштадт, надеется с ними со всеми еще встретиться. Но все же он сейчас хочет поблагодарить их за помощь. И деньги он им тоже отдаст.
— Если ты вздумаешь отдавать нам деньги, я тебя просто изобью! закричал Густав. — И вообще нам еще надо подраться. Помнишь, из-за твоего дурацкого костюма?
— Да ладно, — сказал Эмиль и взял Густава и Профессора за руки, — у меня сейчас такое хорошее настроение, что драться неохота. Я не переживу, если положу тебя на обе лопатки.
— Это тебе все равно не удалось бы, даже если бы у тебя было плохое настроение, болван! — крикнул Густав.
Потом они втроем поехали на Александерплатц, в Управление полиции; там они долго блуждали по коридорам, прошли мимо множества дверей, пока, наконец, не попали к следователю Лурье. Он как раз завтракал. Эмиль назвал себя.
— Явился! — воскликнул господин Лурье, не прекращая жевать. — Эмиль Штульбайн, Юный сыщик-любитель. Мне уже докладывали о тебе по телефону. Комиссар ждет тебя. Хочет сам с тобой побеседовать. Пошли.
— Моя фамилия Тышбайн, — поправил его Эмиль.
— Какая разница! — сказал господин Лурье и снова принялся за бутерброд с колбасой.
— Мы тебя здесь подождем, — сказал Профессор. А Густав крикнул Эмилю вдогонку:
— Не задерживайся! Когда при мне едят, я тут же начинаю умирать с голоду.
Господин Лурье повел Эмиля по коридорам; сперва они свернули налево, потом направо, потом снова налево. Наконец он постучал в какую-то дверь. До них донесся голос:
— Войдите!
Лурье приоткрыл дверь и, все еще продолжая жевать, сказал:
— Я привел своего юного коллегу, господин комиссар. Эмиль Фишбайн, вы о нем уже слышали.
— Моя фамилия Тышбайн, — поправил его Эмиль.
— Что ж, тоже красиво, — сказал господин Лурье и так толкнул Эмиля, что тот, как мячик, влетел в комнату.
Комиссар оказался милым человеком. Он усадил Эмиля в удобное кресло и велел ему снова рассказать всю историю с начала до конца. Затем комиссар сказал торжественно:
— Ну, а теперь ты получишь свои деньги.
— Ура!
Эмиль облегченно вздохнул и спрятал деньги в карман. Очень тщательно.
— Смотри, чтобы их снова у тебя не украли.
— Нет уж, этого не будет! Я сейчас же отнесу их бабушке.
— Ах да, чуть не забыл. Дай мне твой берлинский адрес. Ты пробудешь здесь еще несколько дней?
— Надеюсь, — сказал Эмиль. — Я живу на Шуманштрассе, дом пятнадцать. У Хаймбольдов. Это фамилия моего дяди. Ну, и тети, конечно.
— Вы, мальчишки, молодцы, — сказал комиссар и закурил толстую сигару.
— Верно, ребята действовали толково, — восторженно подхватил Эмиль. — И Густав со своим клаксоном, и Профессор, и малыш Вторник, и Крумбигель, и братья Миттенцвай — словом, все. Знаете, как с ними было здорово, особенно с Профессором. Сила!
— Ты тоже кое-что стоишь, — заметил комиссар и задымил сигарой.
— Да, я еще хотел вас спросить, господин комиссар: что теперь будет с Грундайсом или как его там зовут? В общем, с вором?
— Им сейчас занимаются. Надо опознать его личность. Его фотографируют, снимают отпечатки пальцев. А потом все это будут сверять с данными нашей картотеки.
— А это что такое?
— Всех преступников, которых нам удается поймать, мы фотографируем, берем у них отпечатки пальцев. У нас даже есть данные на тех, кого мы еще не задержали, а только ищем. Ведь вполне вероятно, что твой вор, прежде чем тебя обокрасть, совершил и другие кражи, верно?
— Верно. А мне это даже в голову не пришло…
— Минутку, — оборвал комиссар Эмиля, потому что на столе зазвонил телефон. — Да, да… интересный для вас случай…Зайдите-ка все ко мне… сказал он в трубку, потом положил ее и добавил, обращаясь к Эмилю. — Сюда сейчас придут несколько репортеров: они будут брать у тебя интервью.
— А что это такое? — спросил Эмиль.
— Брать интервью — это значит задавать вопросы.
— Ну да! — воскликнул Эмиль. — Обо мне напишут в газете?
— Наверно, — сказал комиссар. — Когда ученику реального училища удается задержать вора, он становится знаменитым.
В дверь постучали, и в кабинет вошли четыре репортера. Комиссар пожал им руки и вкратце рассказал о приключениях Эмиля. А все четверо усердно записывали то, что говорил комиссар.
— Просто великолепно! — сказал один из репортеров. — Мальчик из провинции выступает как сыщик!
— Может, возьмете его себе на службу? — посоветовал другой и засмеялся.
— А почему ты не подошел сразу к полицейскому и не рассказал ему все? спросил третий.
Эмиль вдруг испугался. Он вспомнил сержанта Йешке из Нойштадта и свой сон. Неужели он теперь сам попался?
— Ну, ну, — подбодрил его комиссар.
Эмиль пожал плечами и сказал:
— Эх, пусть будет что будет! Я не подошел к полицейскому потому, что в Нойштадте я раскрасил памятник великому герцогу Карлу — сделал ему красный нос и черные усы. Можете меня арестовать, господин комиссар!
Но, судя по лицам присутствующих, никто из них не был возмущен, напротив, все дружно рассмеялись. А комиссар сказал:
— Ну что ты, Эмиль! Разве мы можем посадить в тюрьму нашего лучшего сыщика!
— Правда? Ой, как я рад! — с облегчением воскликнул Эмиль. А потом он подошел поближе к одному из репортеров и спросил его: — Разве вы меня не узнали?
— Нет, — ответил тот.
— Ведь это вы купили мне вчера в трамвае билет, когда кондуктор хотел меня высадить.
— Было дело! — воскликнул репортер. — Теперь я тебя вспомнил. Ты еще спрашивал мой адрес, чтобы вернуть мне мелочь за билет.
— Можно, я вам сейчас отдам? — спросил Эмиль и вынул из кармана десять пфеннигов.
— Да что ты, и не думай! — сказал репортер. — А ты ведь мне даже тогда представился.
— Конечно, — объяснил мальчик, — человек должен знать, с кем он говорит. Но вы, наверно, забыли: меня зовут Эмиль Тышбайн.
— А меня — Кестнер, — сказал репортер, и они пожали друг другу руки.
— Великолепно! — воскликнул комиссар. — Оказывается, вы старые знакомые.
— Послушай, Эмиль, — сказал господин Кестнер, — не пойдешь ли ты со мной в редакцию? А до этого мы где-нибудь съедим по пирожному со взбитыми сливками.
— Вы разрешите мне вас пригласить? — спросил Эмиль.
— Ну и парень!
Все снова рассмеялись, и вид у всех был очень довольный.
— Нет уж, платить буду я, — твердо сказал господин Кестнер.
— Что ж, спасибо, я с радостью приму ваше приглашение, но меня ждут в коридоре Профессор и Густав.
— Ну, мы их, само собой, тоже прихватим, — сказал господин Кестнер.
У других репортеров были еще вопросы. Эмиль охотно на все отвечал. Репортеры записывали.
— Вор этот — новичок? — спросил один из них.
— Не думаю, — ответил комиссар. — Может, нас еще ждет какой-нибудь сюрприз. Во всяком случае, позвоните мне, пожалуйста, через полчаса.
Потом все встали и распрощались. А Эмиль пошел вместе с господином Кестнером к следователю Лурье. Тот жевал теперь бутерброд с сыром.
— А вот и сам Цвербайн! — воскликнул он, увидев Эмиля.
— Тышбайн, — невозмутимо поправил Эмиль.
Потом господин Кестнер усадил Эмиля, Густава и Профессора в машину и повез их прежде всего в кондитерскую. Дорогой Густав вдруг как гуднет своим клаксоном. Ребята рассмеялись, увидев, что господин Кестнер испугался. В кондитерской они все очень веселились. Уплетали вишневый пирог со взбитыми сливками и болтали о чем попало: о военном совете, который они держали на площади Никельсбург, о том, как они гнались за такси, о ночи в гостинице, о Густаве в роли посыльного, о скандале в банке. И господин Кестнер сказал в конце разговора:
— Вы все трое действительно отличные ребята!
Они очень возгордились от этой похвалы и даже съели еще по кусочку вишневого пирога.
Потом Густав и Профессор побежали к остановке автобуса, а Эмиль, пообещав позвонить после обеда Вторнику, поехал вместе с господином Кестнером в редакцию.
Здание, где делают газету, оказалось огромным. Почти таким же, как Управление полиции на Александерплатц. А в коридорах был такой шум и сутолока, словно там проводили состязания по бегу с препятствиями.
Они вошли в комнату, в которой за столом работала красивая белокурая девушка. И господин Кестнер принялся ходить взад-вперед по комнате и диктовать этой девушке все то, что ему рассказал Эмиль, а она быстро-быстро стучала на машинке. Иногда он останавливался и спрашивал Эмиля:
— Все верно?
И диктовал дальше только после того, как Эмиль кивал головой.
Потом господин Кестнер снова позвонил комиссару полиции.
— Что вы говорите? — изумился он. — Просто невероятно!.. Ему пока не рассказывать?.. Ну да?.. И это тоже он?.. Я так рад!.. Огромное вам спасибо… Вот будет сенсация!..
Господин Кестнер повесил трубку, поглядел на мальчика так, словно видел его впервые, и сказал:
— Эмиль, пошли скорее наверх. Нам надо тебя сфотографировать.
— Да что вы! — с удивлением пробормотал Эмиль, и покорно пошел за господином Кестнером, поднялся с ним еще на три этажа и очутился в светлой комнате.
Там он причесался, и его сфотографировали.
Потом господин Кестнер повел Эмиля в типографию — ну и грохот же там стоял: казалось, что стучат сразу на тысяче пишущих машинок! — отдал какому-то дяденьке странички, которые напечатала красивая белокурая девушка, и сказал, что он тут же вернется, потому что это очень срочный материал, ему надо только прежде отправить мальчика к бабушке.
Потом они на лифте спустились на первый этаж; и вышли на улицу. Господин Кестнер остановил такси, усадил в него Эмиля, дал шоферу деньги, хотя мальчик и запротестовал, и сказал:
— Отвезите, пожалуйста, моего юного друга на Шуманштрассе, дом пятнадцать.
Они крепко пожали друг другу руки, и господин Кестнер сказал на прощание:
— Когда приедешь домой, передай от меня привет твоей маме. Она, видно, очень милая женщина.
— Еще бы! — воскликнул Эмиль.
— Да, и последнее! — крикнул вдогонку господин Кестнер, когда машина уже тронулась. — Обязательно прочти сегодняшний вечерний выпуск нашей газеты. Ты будешь удивлен!
Эмиль обернулся, чтобы помахать господину Кестнеру. И господин Кестнер ему тоже помахал.
Потом машина скрылась за углом.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Комиссар полиции передаёт привет

Такси ехало уже по Унтер-ден-Линден, когда Эмиль спросил вдруг шофера:
— Мы, наверно, скоро приедем?
— Так точно.
— Извините, пожалуйста, но я забыл, мне вначале надо попасть, на Кайзераллее, в кафе «Жости». Там я оставил букет цветов для тети и чемодан. Не будете ли вы так любезны заехать сперва туда?
— Что значит «любезен»? У тебя есть деньги на случай, если не хватит тех, которые я уже получил?
— Да, деньги у меня есть. А я не могу прийти к тете без цветов.
— Ну что ж, ладно, — сказал шофер и свернул налево.
Они проехали через Бранденбургские ворота, потом мимо зеленого тенистого Тиргартена и Ноллендорфской площади. Теперь, когда все хорошо кончилось, Берлин казался Эмилю куда приветливей и уютней. Но все же он на всякий случай ощупал свой верхний карман. Деньги были на месте.
Получив свои вещи в целости и сохранности, Эмиль поблагодарил девушку за стойкой, снова сел в такси и сказал шоферу:
— Ну, а теперь к бабушке!
Они развернулись, проделали весь этот длинный путь в обратном направлении, пересекли реку Шпрее и покатили по узким старым улочкам с серыми домами. Эмилю хотелось глядеть в окно, но, как назло, ему все время что-то мешало: то он возился с чемоданом, который без конца падал с сиденья, то воевал с ветром, который вырывал у него букет из рук.
Шофер затормозил. Машина остановилась у дома пятнадцать на Шуманштрассе.
— Ну вот мы как будто и приехали, — сказал Эмиль и вылез из такси. Сколько я вам должен добавить?
— Нисколько, наоборот, я тебе еще верну тридцать пфеннигов.
— Что вы! — воскликнул Эмиль. — Купите себе на них несколько сигар.
— Спасибо, малыш, я не курю, а жую табак, — сказал шофер и поехал дальше.
Эмиль поднялся на третий этаж и позвонил в дверь, на которой была табличка «Хаймбольд». До него донеслись громкие возгласы, потом дверь распахнулась, и он увидел бабушку. Она схватила Эмиля за шиворот, поцеловала его в левую щеку и одновременно шлепнула по правой, потом втащила за волосы в квартиру и закричала:
— Ах ты, негодник, ах ты, негодник!
— Хорошенькие вещи узнаешь о тебе, — сказала тетя Марта дружелюбно и подала ему руку.
А Пони-Шапочка — на ней был мамин передник — сунула ему локоть, пропищав:
— Осторожно! У меня руки мокрые. Мою посуду. Бедные мы, женщины!
Потом они все прошли в комнату, Эмиля усадили на кушетку, и бабушка с тетей Мартой стали его так рассматривать, словно он очень ценная картина Тициана.
— Деньги принес? — спросила Пони.
— Еще бы! — воскликнул Эмиль, вынул из кармана три бумажки, протянул сто двадцать марок бабушке и сказал: — Вот, бабушка, возьми. И мама передает сердечный привет. И просит тебя не сердиться, что ничего не послала в прошлый месяц. Но было мало работы. Зато в этот раз она посылает больше обычного.
— Спасибо, мой милый мальчик, — ответила бабушка, протянула ему назад ассигнацию в двадцать марок и сказала: — Это тебе. За то, что ты такой отличный сыщик.
— Нет, я не возьму этих денег. У меня ведь есть двадцать марок, которые мне дала мама.
— Эмиль, бабушку надо слушаться. Спрячь скорее деньги!
— Нет, я их не возьму.
— Ну и болван! — воскликнула Пони-Шапочка. — Я не заставила бы себя просить!
— Нет, бабушка, мне не хочется.
— Возьми, говорят, не то у меня от бешенства разыграется ревматизм, пригрозила бабушка.
— Ну, скорее убери эти деньги, — сказала тетя Марта и сама сунула ему бумажку в карман.
— Что ж, если вы уж так настаиваете… — простонал Эмиль. — Спасибо, бабушка.
— Это я должна благодарить тебя, это я должна благодарить тебя, ответила бабушка и погладила Эмиля по голове.
Потом Эмиль подал тете букет. Торжественно развернули бумагу, и все растерялись — то ли плакать, то ли смеяться.
— Сушеные овощи! — заявила Пони.
— Ну конечно, они с вечера лежат без воды, — печально объяснил Эмиль. Тут нечему удивляться. Когда мы их вчера утром купили у Штамницев, они были совсем свежие.
— Не сомневаюсь, не сомневаюсь, — сказала бабушка и поставила завядшие цветы в воду.
— Может, еще отойдут, — утешила его тетя Марта. — Ну, а теперь давайте обедать. Дядя придет домой поздно. Пони, накрой на стол!
— Сейчас! — ответила девочка. — Эмиль, а что у нас на обед?
— Понятия не имею.
— А что ты больше всего любишь?
— Макароны с ветчиной.
— Ну, значит, ты уже знаешь, что у нас на обед.
Собственно говоря, накануне Эмиль уже ел макароны с ветчиной. Но, во-первых, любимое блюдо можно есть хоть каждый день, а во-вторых, Эмилю казалось, что с последнего обеда в Нойштадте у мамы прошло не меньше недели. И он накинулся на макароны, словно он был господином Грундайсом — Мюллером Кислингом.
После обеда Эмиль и Пони вышли на улицу, потому что Эмилю не терпелось опробовать маленький никелированный велосипед Пони. Бабушка прилегла на кушетке. А тетя Марта пекла яблочный пирог. Она славилась в семье своими яблочными пирогами.
Эмиль мчался по Шуманштрассе, а Пони бежала за ним и держалась за седло, уверяя, что это необходимо, не то ее кузен упадет. Потом ему пришлось слезть, потому что Пони захотела продемонстрировать, как она делает восьмерки и тройки.
И тут к ним подошел полицейский с портфелем под мышкой и спросил:
— Скажите, дети, в доме пятнадцать живут Хаймбольды?
— Да, — сказала Пони. — Это мы. Одну минуту, господин майор.
Она поставила велосипед в подвал и заперла его.
— Что-нибудь плохое? — спросил Эмиль, который все еще беспокоился из-за проклятого Йешке.
— Совсем наоборот. Это ты ученик Эмиль Тышбайн?
— Да, я.
— Ну, тогда я могу тебя от души поздравить!
— У кого это день рождения? — поинтересовалась Пони, которая, вернувшись из подвала, услышала только последние слова.
Но полицейский ничего больше не сказал; он молча поднимался по лестнице. Тетя Марта ввела его в комнату. Бабушка проснулась и села на кушетке. Ее явно разбирало любопытство. Эмиль и Пони-Шапочка стояли у стола, сгорая от нетерпения.
— Дело вот в чем, — начал полицейский, раскрывая портфель. — Вор, которого сегодня утром помог задержать ученик реального училища Эмиль Тышбайн, оказался не кем иным, как грабителем банка в Ганновере, которого разыскивают вот уже месяц. Он похитил большую сумму денег. Нашим специалистам удалось установить его личность. И он уже во всем признался. Почти все деньги нашлись — они были зашиты в подкладке его костюма. Ассигнации по тысяче марок.
— С ума сойти! — воскликнула Пони-Шапочка.
— Две недели назад, — продолжал полицейский, — банк назначил премию тому, кто поймает грабителя. И так как ты, — он обернулся к Эмилю, задержал его, ты получишь эту премию. Господин комиссар полиции передает тебе привет, он рад, что ты вознагражден за твое мужество.
Эмиль поклонился.
И тут полицейский вынул из портфеля пачку денег и пересчитал их на столе, а тетя Марта, которая с вниманием следила за его жестами, прошептала:
— Тысяча марок!
— Вот это да! — воскликнула Пони.
Бабушка подписала квитанцию. И полицейский ушел. Но перед этим тетя Марта угостила его стаканом наливки из дядиного шкафа.
Эмиль сел рядом с бабушкой; он был не в силах произнести ни слова. Бабушка обняла его и сказала, покачивая головой:
— Прямо трудно поверить. Прямо трудно поверить.
Шапочка вскочила на стул и, дирижируя, словно в комнате находился хор, пропела:
— А вот теперь, а вот теперь мы всех мальчишек пригласим на чашку кофе.
— Да, — сказал Эмиль. — Это мы тоже сделаем. Но прежде всего… ведь теперь, собственно говоря, мама… как вы считаете?.. Мама может приехать в Берлин?..

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Фрау Тышбайн волнуется

На следующее утро жена булочника фрау Вирт из Нойштадта позвонила в дверь парикмахерши фрау Тышбайн.
— Доброе утро, фрау Тышбайн, — сказала она, войдя в квартиру. — Как поживаете?
— Доброе утро, фрау Вирт. Я так волнуюсь! До сих пор не получила ни строчки от сына. Как звонят в дверь, бегу, думаю, почтальон. Вас завить?
— Нет. Я зашла к вам, чтобы… короче, потому что мне надо вам кое-что сообщить.
— Я вас слушаю.
— Эмиль передает вам привет и…
— Бога ради, что с ним случилось?.. Где он? Что вам известно? закричала фрау Тышбайн. Она ужасно разволновалась и в страхе всплеснула руками.
— Да с ним все в порядке, дорогая. В полном порядке! Он поймал вора. Представляете! И полиция прислала ему в награду тысячу марок. Ну, что вы скажете? И все просят вас поехать в Берлин двенадцатичасовым поездом!
— А откуда вы все это узнали?
— Ваша сестра только что позвонила из Берлина к нам в магазин. Эмиль тоже сказал несколько слов. Просил, чтобы вы приехали. Теперь, когда у вас столько денег, это ведь можно себе позволить.
— Вот оно что, вот оно что… да, конечно, — рассеянно бормотала фрау Тышбайн. — Тысяча марок? За то, что он поймал вора? Как это только ему взбрело в голову ловить вора? Всегда одни только глупости у него на уме!
— Ну, как сказать! Тысяча марок — деньги немалые.
— Не говорите мне об этой тысяче марок!
— Конечно, бывают и большие несчастья. Так вы поедете?
— Еще бы! У меня не будет ни минуты покоя, пока я не увижу Эмиля.
— Тогда пожелаю вам доброго пути. Надеюсь, эта поездка доставит вам удовольствие.
— Большое спасибо, фрау Вирт, — сказала парикмахерша и закрыла за гостьей дверь, все еще недоуменно качая головой.
Уже в берлинском поезде фрау Тышбайн пережила еще одно потрясение. Против нее какой-то господин читал газету. Фрау Тышбайн очень нервничала, взгляд ее рассеянно блуждал по купе. Она глядела в окно, считала телеграфные столбы, чтобы хоть как-то скоротать время, и больше всего ей хотелось бежать за поездом, чтобы подталкивать его сзади, — ей казалось, он ползет как черепаха. Она вертелась во все стороны, не находя себе места, и вдруг ее взгляд случайно упал на газету, которую читал ее сосед.
— Боже праведный! — воскликнула она и вырвала газету у него из рук.
Господин решил, что она внезапно сошла с ума, и не на шутку испугался.
— Вот, вот, — бормотала она. — Это мой сын. — И она ткнула пальцем в фотографию на первой странице.
— Да что вы говорите! — обрадовался господин. — Вы мать этого Эмиля Тышбайна? Отчаянный парень! Поздравляю вас, фрау Тышбайн, я восхищен!
— Восхищаться тут нечего, — сказала парикмахерша и стала читать статью. На первой странице стояло огромными буквами:

МАЛЕНЬКИЙ МАЛЬЧИК В РОЛИ СЫЩИКА.

СОТНЯ БЕРЛИНСКИХ РЕБЯТ ПРЕСЛЕДУЕТ ПРЕСТУПНИКА.

А под заголовком шел захтывающий рассказ о приключениях Эмиля, начиная с вокзала в Нойштадте и кончая Управлением полиции в Берлине. Фрау Тышбайн стала бледной как полотно. И газета в ее руках так и прыгала, словно ее трепал ветер. А ведь окно в купе было закрыто. Господину не терпелось, чтобы она скорее дочитала статью. Но статья была очень длинной — она занимала почти всю первую страницу. И в середине была фотография Эмиля.
Наконец она отложила газету в сторону, поглядела на своего соседа и сказала:
— Вот остался один — и тут же выкидывает такие номера! Я ему так наказывала быть осторожным, беречь эти сто сорок марок! Как он только мог поступить так неосмотрительно! Разве он не знает, что у нас нет лишних денег для воров!
— Видно, он устал. Может, даже вор его загипнотизировал. Такие вещи, говорят, бывают, — сказал господин с газетой. — Но разве вас не восхищает, что мальчишка сумел выпутаться из такого положения? Это же гениально! Просто великолепно! Нет, в самом деле, просто великолепно!
— Да, конечно, — согласилась польщенная фрау Тышбайн. — Он у меня умница, мой мальчик. Первый ученик в классе. И к тому же такой прилежный. Но подумайте, если бы с ним что-нибудь случилось! У меня от этой истории волосы становятся дыбом, хотя все уже позади. Нет, больше я его никуда не пушу одного. А то я просто умру от страха.
— Он похоже вышел на фотографии?
Фрау Тышбайн снова взглянула на газету и сказала:
— Да. Очень. Он вам нравится?
— Необычайно! — воскликнул господин с газетой. — Сразу видно, парень что надо. Из него выйдет толк.
— Вот только сесть ему надо было аккуратней. А то пиджачок весь в складках, — придиралась мать. — Я ему всегда говорю: надо расстегнуть пуговицы, прежде чем сесть. Но он забывает!
— Если у него нет других недостатков… — рассмеялся господин.
— Да, недостатков у моего Эмиля, собственно говоря, нет, — призналась фрау Тышбайн и даже высморкалась от умиления.
Потом господин сошел. Он оставил ей газету, и она все читала и перечитывала приключения Эмиля, пока поезд не остановился на вокзале Фридрихштрассе. Она успела прочитать эту статью ровно одиннадцать раз.
Когда поезд остановился, она увидела на перроне Эмиля; на нем был, в честь мамы, выходной костюм. Эмиль бросился ей на шею с криком:
— Ну, что ты на это скажешь?
— Только не задавайся, хвастун!
— Ах, фрау Тышбайн, как я рад, что ты приехала! — сказал Эмиль и взял ее под руку.
— От всей этой беготни твой костюм не стал лучше, — заметила мама. Но она не сердилась, это было ясно.
— Если ты захочешь, у меня будет новый костюм.
— Каким образом?
— Один магазин намерен подарить мне, Профессору и Густаву новые костюмы, а потом сообщить в газете, что мы, юные сыщики, покупаем себе костюмы только у них. Одним словом, реклама. Понимаешь?
— Да, понимаю.
— Но мы, скорее всего, откажемся, хотя могли бы вместо скучных костюмов получить каждый по новому футбольному мячу, — рассказывал Эмиль. — Потому что, знаешь, мы считаем, что вся эта шумиха, которую вокруг нас подняли, просто глупа. Пусть взрослые этим занимаются, они ведь часто бывают такими чудными. Но для детей это не подходит.
— Браво!c-своскликнула мама.
— Деньги дядя спрятал. Тысяча марок! Здорово, правда? Прежде всего мы купим электрическую сушилку для волос. И тебе шубу на меху. А мне что? Это я еще обдумаю. Может, все же футбольный мяч. А может, фотоаппарат. Посмотрим.
— Я думаю, лучше деньги эти сберечь, положить в банк. Потом они могут тебе очень пригодиться.
— Нет, мы обязательно купим тебе сушилку и шубу. То, что останется, можно отнести в банк, если хочешь.
— Это мы еще обсудим, — сказала мама и сжала его локоть.
— Ты знаешь, во всех газетах помещены мои фотографии, и повсюду напечатаны обо мне длинные статьи.
— Одну я уже прочла в поезде. Я сперва очень волновалась, Эмиль! С тобой ничего плохого не случилось?
— Да что ты, мама! Наоборот, это было так здорово! Я тебе потом все по порядку расскажу. Но сперва ты должна познакомиться с моими друзьями.
— А где они?
— На Шуманштрассе. У тети Марты. Она вчера тут же стала печь яблочный пирог. И мы пригласили всю компанию, они сидят сейчас там и веселятся.
И в самом деле, у Хаймбольдов было полным-полно гостей. Пришли и Густав, и Профессор, и Крумбигель, и братья Миттенцвай, и Вторник, и Герольд… Ну и все остальные. Стульев не хватало.
Пони-Шапочка бегала с огромным кофейником от одного к другому и разливала какао. А яблочный пирог тети Марты был такой вкусный, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Бабушка сидела на кушетке и смеялась. Она помолодела на десять лет.
Когда появились Эмиль с мамой, началась длинная церемония приветствий. Фрау Тышбайн подала каждому мальчику руку и поблагодарила всех за то, что они так хорошо помогли ее Эмилю.
— Значит, договорились? — сказал Эмиль ребятам. — Мы откажемся от костюмов и от мячей. Мы не позволим, чтобы нас использовали для рекламы. Так, что ли?
— Точно! — крикнул Густав и загудел так громко, что все цветочные горшки тети Марты задребезжали.
Потом бабушка постучала ложкой о свою чашку с золотым ободком, встала и сказала:
— Слушайте внимательно, молодцы. Я хочу сказать речь. Пожалуйста, не воображайте, я не собираюсь вас хвалить. Вас и без меня до того захвалили, что у вас, наверно, голова пошла кругом. От меня этого не ждите. Нет, не ждите!
Дети совсем притихли, даже жевать перестали.
— Выслеживать вора, — продолжала бабушка, — гнаться за ним по пятам и в конце концов окружить его, когда вас сто человек, — невелика заслуга. Может, вам это неприятно слушать, но это так. Но среди вас сидит мальчик, который тоже хотел бы ловить господина Грундайса, хотел бы нарядиться, как Густав, в зеленую ливрею и все разузнать в гостинице. Но он остался дома, потому что взялся дежурить у телефона. Да, только потому, что он за это взялся.
Все посмотрели на Вторника. Он сидел красный как рак от смущения.
— Совершенно верно. Я имею в виду маленького Вторника. Совершенно верно! — сказала бабушка. — Он два дня не отходил от телефона. Он знал, в чем заключается его долг. И он его выполнил, хотя ему это дело было не по душе. Вот это замечательно! Понятно? Вот это замечательно! Пусть он вам послужит примером! А теперь давайте все встанем и крикнем: «Да здравствует маленький Вторник!»
Мальчишки вскочили, Пони-Шапочка сложила руки раструбом. Тетя Марта и мама Эмиля пришли из кухни. И все закричали:
— Да здравствует Вторник! Ура! Ура! Ура!
Потом все снова сели. И маленький Вторник набрал воздуха и сказал:
— Спасибо. Но это вы зря. Любой из вас поступил бы точно так же. Ясно?! Настоящий мальчишка всегда делает то, что надо. И все!
Пони-Шапочка высоко подняла огромный кофейник и крикнула:
— Эй, люди, кому еще налить? Давайте теперь выпьем за Эмиля!

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Какой урок из этого можно извлечь?

К вечеру ребята простились. И Эмиль торжественно обещал, что придет завтра после обеда вместе с Пони-Шапочкой к Профессору. Потом домой пришел дядя Хаймбольд и сели ужинать. А после ужина дядя передал фрау Тышбайн тысячу марок и посоветовал положить их в банк.
— Я так и собиралась, — сказала парикмахерша.
— Нет! — воскликнул Эмиль. — Тогда мне это не доставит никакой радости. Мама должна купить себе электросушилку и шубу. В конце концов это ведь мои деньги. Я могу потратить их, как хочу. Так или не так?
— Ты вовсе не можешь сделать с ними, что хочешь, — объяснил дядя Хаймбольд. — Ты еще ребенок. И поэтому решать, что делать с деньгами, может только твоя мама.
Эмиль встал из-за стола и отошел к окну.
— До чего же ты не чуткий, Хаймбольд! — сказала Пони-Шапочка своему отцу. — Да разве ты не видел, как Эмиль радовался, что может сделать маме подарок? Вы, взрослые, иногда до того недогадливы, что просто диву даешься!
— Конечно, надо купить сушилку и шубу, — сказала бабушка. — Но то, что останется, вы отнесете в банк, ведь верно, мой мальчик?
— Да, — ответил Эмиль. — Ты согласна, мамочка?
— Если ты так настаиваешь…
— Завтра утром отправимся за покупками. Ты, Пони, пойдешь с нами? спросил Эмиль, и было видно, что он очень доволен.
— А ты, верно, думал, что я буду в это время считать мух на потолке, так, что ли? — ответила кузина. — Но ты тоже должен себе что-нибудь купить. Если тетя Тышбайн получит эту сушилку, то ты себе должен купить велик, понятно? Чтобы не ломать велосипед своей кузины.
— Эмиль, — встревоженно спросила фрау Тышбайн, — ты что, сломал велосипед Пони?
— Да что ты, мама, я просто чуть-чуть опустил седло — оно у нее всегда поднято слишком высоко, чтобы мчаться, как гонщик. Фасонит, и все!
— Сам ты фасоня! — крикнула Шапочка. — Если ты еще раз опустишь седло, мы поссоримся.
— Если бы ты не была девчонкой, я бы тебя сейчас отлупил, деточка. А кроме того, я не хочу сегодня портить себе настроение, но учти: не тебе решать, что я куплю, а что — нет.
И Эмиль упрямо засунул руки в карманы.
— Не ссорьтесь и не деритесь. Лучше уж сразу выцарапайте друг другу глаза, — миролюбиво посоветовала бабушка.
Попозже вечером дядя Хаймбольд вышел погулять с собакой. Собственно говоря, у Хаймбольдов не было никакой собаки, но, когда отец по вечерам выходил выпить кружку пива, Пони всегда говорила: «Пошел погулять с собакой».
Бабушка, обе мамы, Пони-Шапочка и Эмиль сидели вместе в комнате и обсуждали события двух последних дней, которые принесли столько волнений.
— А может, вся эта история чему-нибудь нас научит?
— Конечно, — сказал Эмиль. — Меня, например, тому, что людям нельзя доверять.
— Глупости, — проворчала бабушка. — Все как раз наоборот. Все как раз наоборот.
— Глупости, глупости, глупости, — пропела Пони-Шапочка и проскакала на стуле по комнате.
— Так ты считаешь, что из всего этого нельзя извлечь ничего полезного? — спросила тетя Марта.
— Почему? Можно, — сказала бабушка.
— Что же? — спросили все в один голос.
— Деньги надо посылать только по почте! — И бабушка захихикала мелодично, как музыкальный ящик.
— Ура! — закричала Пони-Шапочка и проскакала на стуле в свою комнату. Пора было ложиться спать.

©1929