Оглавление

От автора
Глава I
1. Смятение чувств
2. Процесс века
3. Без черемухи
4. Ненавидимая любовь
5. Кого боялись Маркс и Энгельс?
6. Ангел в Содоме
7. Огромное меньшинство
8. Чужими глазами
Глава II. Гомосексуальная личность: натура и культура
1. Лечение от любви
2. Бегство от любви
3. Одиночество вдвоем
4. Скрытая гомосексуальность
5. Гомосексуальный выбор
6. Другая любовь как феномен культуры
7. Одержимость
Глава III. Корни гомосексуальности: основные гипотезы и психология
1. Ненужное приобретение
2. Гомосексуальность как привычка
3. Игра в солдатики или игра с куклой
4. Застывшее отрочество?
5. От игр к другой любви
Глава IV. Корни гомосексуальности: чужая вина
1. Совращение
2. Сопротивление материала (иммунитет и возраст)
3. Похищение ганимеда
4. Лолиты мужского пола
5. Маска наивности
6. Ненаписанный роман Золя
7. Обычные сорванцы
8. Казнить нельзя помиловать
Глава V. Корни гомосексуальности: биологическая основа
1. Другой мозг
2. Каким довелось уродиться...
3. Крысы и люди: коварная игра гормонов
4. Дурная наследственность?
5. Полифония гомосексуальности
6. Эволюционный подход: животное без инстинкта
7. Гомосексуальность животных?
8. Третий пол
9. Сбои в импринтинге и Принцип Адама
10. Гиперсексуальность и компенсаторные табу
11. "Кто меня научит?"
Глава VI. Формирование русла
1. Мужчина по обязанности
2. Любопытство не порок
3. Притягательное отличие
4. Боязнь женщин
5. Нарцисс и его отражение
6. Интерференция двух идеалов
7. Сексуализация интересов и идеалов
Глава VII. Состав проявителя (давление обстоятельств)
1. Нагота
2. Интернат
3. Летний лагерь
4. Тюрьма
5. Звезды на заднице (дедовщина)
6. Армия
7. Самцы из особых частей
8. Мобилизационная готовность
9. Моряки
10. Атлетизм и гомоэротика
Глава VIII. Спектр ориентаций
1. Трансформация хирурга и загадочный Теннесси
2. Гомосексуальность как идеальный тип
3. Бисексуальность
4. Природа зигзага: возможности
5. Природа зигзага: мотивы
Глава IX. Субкультура и культы
1. Сообщество
2. Властительная гипербола
3. Искусство похоти
4. Парень на продажу
5. Синдром вечной юности
6. Это сладкое слово "свобода"
Заключение

ОТ АВТОРА

Тема и отрасль науки

Тема эта долго была у нас если не запретной, то неприкасаемой. О ней писали мало и только в изданиях для специалистов. Из моих книг эта у меня вторая на данную тему. Остальные далеки от нее. Я не сексолог, не медик, не психолог или социолог. Правда, я вырос в семье медиков, однако, хоть у меня несколько взаимосвязанных научных профессий, но этих среди них нет. Предмет моего изучения — культура в ее отношении к природе человека и к истории.

Поэтому я много занимался археологией, филологией (мои книги в основном по этим отраслям), а сейчас преподаю в университете новую для нашей страны дисциплину — культурную антропологию и занимаюсь исследованиями природы человека как творца и творения культуры. Среди этих тем — противоречия между природой человека, сформировавшейся в первобытные времена, и современной культурой, а также некоторые странные явления культуры (например, коллекционирование, игры взрослых и т. п.). Странной представляется и гомосексуальность. Можно было бы поставить вопрос шире — о сексуальной ориентации вообще. Но тогда странность исчезает: в гетеросексуальной ориентации, в тяге к противоположному полу, т. е. в ориентации большинства, ничего странного, казалось бы, не обнаруживается. Это естественный ход вещей — всё работает на продолжение рода. Коль скоро размножение у человека половое, как у всех животных, то взаимная тяга полов необходима и естественна. Загадка появляется с гомосексуальностью.

Я пишу «гомосексуальность», а не «гомосексуализм», соответственно «гомосексуал», а не «гомосексуалист», потому что слова с суффиксами — изм, — ист воспринимаются в русском языке как обозначающие некое учение, направление, идеологию и сторонников этой концепции, а в других языках такого слова вообще нет. Слову «гомосексуалист» (с таким суффиксом) соответствует общеевропейское homosexual (без суффикса). Термин «гомосексуалист» в русском языке ответвился от «гомосексуализм», а тот вошел в язык тогда, когда люди этого склада воспринимались как еретики и злонамеренно уклоняющиеся от общественных норм поведения и взглядов. Это связано с представлением о произвольно и сознательно выбранной жизненной позиции, которую можно отстаивать и проповедовать. Как правило, тяга к собственному полу изначально не такова, хотя в ходе борьбы за выживание она и может приобрести такие формы. Поэтому слова «гомосексуализм» и «гомосексуалист» я не использую, привожу только в цитатах.

К феномену гомосексуальности я подхожу прежде всего как антрополог — мне интересно не только, почему это свойство существует у отдельного человека, но и на какой основе оно сформировалось у всего человечества. Может быть, это как раз и поможет понять, как отдельный человек становится таким и почему он не может от этого избавиться. И как решать эту проблему.

Конечно, придется затронуть и вопросы психологии, сексологии, медицины, социологии. Я в рабочем контакте с петербургскими и московскими специалистами по этим наукам, других знаю по литературе. Буду ссылаться на результаты их трудов.

Название книги может показаться подражанием только что вышедшей популярной книге «Другой Петербург», но я начал работать над книгой именно под названием «Другая любовь» гораздо раньше и вел переговоры с издательствами об этой книге. Правда, первенство и не мое. Позже я установил, что такое название имеют и некоторые книги, вышедшие на английском и польском (Hyde 1970; Farlough 1996), хотя моя отличается подзаголовком.

Тема и материал

Мне кажется, что ныне, когда стало ясно, что в сексуальной ориентации проявляются и наследственность, и гормоны, и социальные факторы, когда основные статистические параметры сексуальности благодаря подвижническим трудам Кинзи и других уже выяснены, проверены, откорректированы и существенному изменению не подлежат, особую важность приобретает выяснение того, как в каждой отдельной личности проявляется взаимодействие наследственности с социально-семейными и ситуационными факторами. А для этого нужны наблюдения над психикой индивида, над формированием сексуальности индивида.

В этой книге я привожу статистические сведения, результаты анкетирования, экспериментов и медицинских наблюдений, но больше всего места занимают автобиографические материалы — мемуары, интервью, признания пациентов в историях болезни. После Пола Рейдина метод изучения автобиографий интенсивно вошел в антропологическую практику, но еще до того он обильно использовался сексологами. Протоколы следственных и судебных допросов я не использую как источник: в них человек редко бывает вполне искренним.

Я много цитирую здесь автобиографические признания пациентов из книг известных сексологов прошлого — Крафта-Эбинга, Хэвлока Эллиса, Молля и др. Конечно, это не репрезентативные сводки. Исследователи, разумеется, подбирали случаи для иллюстрации своих идей. Поэтому, чтобы соблюсти максимальную объективность, я стараюсь приводить эти конкретные казусы-иллюстрации не по их прямому назначению, не в доказательство тех же идей, а для анализа других деталей, оставленных авторами этих книг без внимания, деталей, которые для самих исследователей не имели существенного значения. Так, Крафт-Эбинг считал гомосексуальность болезненным проявлением общей неполноценности субъекта, результатом вырождения, и приводил конкретные истории болезни в доказательство этой идеи, выбирая из своей обширной практики те, что, как ему казалось, были способны доказать его идею. Но так как он подробно излагал эти истории болезни, то попутно он сообщал и факты, не имевшие значения для доказательства идеи вырождения, — о возрасте вовлечения в секс, о реакциях на совращение и проч. Вот эти-то стороны его повествований можно спокойно использовать.

Еще ценнее для использования в качестве источников те документальные автобиографические признания, которые помещаются эротическими и гомоэротическими журналами для удовлетворения спроса их читателей на возбуждающее чтиво — письма читателей с рассказами о том, «как это было со мной», «как я стал таким», «мой первый случай». Особенно богаты в этом плане русский журнал для сексуальных меньшинств «1/10» и польский «Иначэй». Даже если такие повествования изложены без применения ненормативной лексики, они используются этими журналами несомненно не в чисто научных целях, а ради сексуального возбуждения читателей — как афродизиаки, то есть как эротика или даже с порнографическими целями. Ведь в силу естественной заразительности сексуальных действий и телесных проявлений пола (эволюция выработала в нас такую реакцию) любое или почти любое описание половых сношений для какой-то значительной части читателей окажется сексуально возбуждающим. Как и изображение их. И чем подробнее и документальнее, тем более возбуждающим.

Конечно, тут тоже действует некоторый отбор, хотя и менее жесткий, чем в научных монографиях. Отбираются наиболее яркие, сексапильные случаи. С наиболее эстетичными, привлекательными персонажами, чаще — с молодыми, сильными, здоровыми, оснащенными большим членом. Но эту общую черту легко учесть и сделать на нее поправки. Кроме того, гораздо больше эти журналы ценят не соответствие неким идеалам по содержанию, а мастерство литературного изложения — красочность, реалистичность, безыскусность передачи, потому что при таком мастерстве почти любое половое сношение, самое рядовое и неказистое, оказывается заразительным (для соответствующей категории читателей). Поэтому такие автобиографические повествования, особенно не в массе, а по отдельности, более объективно отражают действительность и служат чрезвычайно ценным материалом для исследований.

За последние несколько десятилетий за рубежом вышел целый ряд сборников таких повествований. Из них наиболее интересен для нашей темы второй сборник Харта. В Германии это сборник Юргена Лемке «Вполне нормально, но иначе», переведенный и на английский.

За последнее десятилетие в США вышел ряд книг Стивена Зилэнда о положении с гомосексуальностью в американской армии и флоте, — книг, построенных на его интервью с солдатами и моряками (Zeeland 1993; 1995; 1997). Эти книги представляют чрезвычайно интересный и богатый материал, я их обильно использую в соответствующих разделах.

Не все подобные книги одинаково надежны в качестве материала для исследований. Так, в американском издательстве «Маскерейд» вышла книга известного гомоэротического писателя Ларса Эйнера «Дрочка» с подзаголовком «Магнитофонные ленты» (Eighner 1998). Описано мужское студенческое общежитие, где студенты, начиная удовлетворять свой сексуальный голод мастурбацией, затем переходят на взаимную мастурбацию, а кое-кто идет и дальше в гомосексуальном направлении. Книга построена как сборник документальных материалов — интервью с товарищами автора по общежитию. Диалоги звучат очень реалистично. Однако не указаны обычные для таких документальных социологических опросов параметры — время сбора данных, характеристика среды, соотношение затронутого контингента со всем составом общежития и т. п. Подозрительно также, что в конечном счете едва ли не каждый участник оказывается связан со всеми остальными. Сборник превращается в некий роман. Рождается впечатление, что документальный материал в том или ином виде видимо использован в этом произведении, но он сильно подработан. Так что эту книгу можно использовать только как художественное произведение.

Филологические навыки побуждают меня больше обычного использовать материалы художественной литературы. Многие произведения носят откровенно автобиографический характер, да и вообще когда писатели изображают столь интимную сторону жизни, они вынуждены в основном полагаться на свой собственный жизненный опыт. Так что эти материалы хотя и не могут послужить для статистики, зато содержат тонкие психологические наблюдения.

В каждом прозаике живет и лирик, хотя бы это и не проявлялось открыто. А лирик это духовный эксгибиционист. Он обнажает свою душу и находит в этом удовлетворение. Иначе он не публиковал бы свои произведения. Шаг от обнажения души до обнажения телесных тайн сделать трудно — сковывают приличия. Но в художественной литературе обнажение телесных страстей дается легче, особенно когда личность автора скрыта за литературным героем.

В анализе таких произведений художественная ткань особенно важна и, чтобы не быть голословным, мне придется приводить обширные цитаты (тем более, что многие из анализируемых произведений малоизвестны), так что местами книга будет напоминать антологию гомоэротики.

Дневники, письма, мемуары также представляют собой материал для исследований (Harle et al. 1992). Опубликованы дневники Чайковского, записные книжки Уолта Уитмена, мемуары Теннесси Уильямса — в них есть немало для характеристики сексуальных предпочтений этих личностей. К подобным документальным публикациям я отношусь как историк — прежде всего испытываю их как источники.

Конечно, это не всегда такие доброкачественные источники. Так, недавно в бульварном издании — приложении к газете «Скандал!» — опубликована «на полном серьезе» интимная переписка Ленина с Зиновьевым, начинающаяся перед их вселением в знаменитый шалаш в Разливе (Соколов 1995). В переписке раскрывается их гомосексуальная любовь друг к другу и выступают предвкушения любовных услад в шалаше. Переписка продолжается в последующие годы — вплоть до поселения больного Ленина в Горках. При этом раскрывается еще и гомосексуальное отношение Ленина к Троцкому и фигурирует Крупская, которая мешает гомосексуальным связям мужа.

Публикацию с энтузиазмом перепечатали баркашовские издания, муссируют ее и организации сексуальных меньшинств.

Между тем, всё это явная фальшивка. Не указаны архивные номера документов, да и сам архив не назван, тогда как в столь сенсационном открытии это было бы первым делом. Нет фотокопий документов, и не приведена экспертиза почерка. Психологически чрезвычайно маловероятно, чтобы два пожилых человека, допустим даже гомосексуальных, вдруг воспылали сексуальным желанием друг друга — каждый выбрал бы кого-нибудь помоложе. Ленин, как известно, изменял Крупской, но с женщиной — Инессой Арманд, и при этом продолжал рассматривать Надежду Константиновну как друга. Общий тон переписки ёрнический — предполагаемые любовники относятся к своей страсти как к забавной проказе, к грязной шутке. «Целую тебя в твою марксистскую попочку», «Не заросла ли твоя попочка за время нашей разлуки? Не стала ли она уже за это время?.. Скоро я приеду, и мы займемся прочисткой твоей милой попки». Это гетеросексуалы, не представляя, что можно относиться к этому извращению иначе, воображают, что гомосексуалы должны общаться так. Но гомосексуалы, да еще пожилые и тайные, общаются в другом ключе, гораздо более романтичном, чему можно найти много примеров в реальной переписке таких людей. Не о «прочистке попочки» они мечтают, а о глазах любимого и о любовных объятиях.

Сама ситуация подполья 1917 года, а затем гражданской войны отнюдь не способствовала столь длительной и откровенной переписке. Вообще неправдоподобно, чтобы столь опытные конспираторы стали разглагольствовать открытым текстом о своих склонностях, предосудительных для многих революционеров и конкурентов в борьбе за власть.

Наконец, в опубликованных Соколовым письмах Зиновьев именует Ленина то «Ильич», то «Вова», а себя «твой Гершеле». С какой стати? Даже родные называли Ульянова Володей, а не Вовой. Ленин тоже обращается в соколовских письмах к Григорию Зиновьеву, называя его еврейским именем Гершеле, ласкательным от Герш (вынесенное в заглавие «Герша» вообще не существует), а Льва Троцкого кличет Лейбой. Между тем Троцкого так именовали только противники коммунизма и революции. Ленин никогда так ни того, ни другого (и вообще никого) ни в какой корреспонденции не называл. Ему-то подчеркивать еврейское происхождение ряда своих соратников и соперников было незачем. Фальсификаторы переборщили — хотели намекнуть на долю еврейской крови у самого Ленина и создать впечатление, что в своей среде, между собой, вожди революции чувствовали себя как в еврейской общине, в кагале. Но это совершенно не соответствует действительности, как она известна по многочисленным сохранившимся письмам. Начиная с Маркса, коммунисты еврейского происхождения всегда в любой среде и перед самими собой старательно открещивались от иудейства. Что касается Ленина, то со своим еврейским дедом (по матери) Александром Бланком, к тому же крещенным задолго до рождения внука, Владимир Ульянов почти не общался, еврейского языка не знал. Антисемитом он не был, но всегда и везде подчеркивал свою русскую национальность. В семье Ульяновых всё было русским.

Никакого Н. В. Соколова среди кандидатов исторических наук, занимающихся революционным и раннесоветским периодами, нет (судя по учету авторефератов диссертаций). Нет под таким именем и публикаций других документов той эпохи, которые он упоминает. В основных архивах, где могли бы храниться такие документы, имя Н. В. Соколова в списке пользователей (ведется же их строгий учет) не значится. По моей просьбе это проверил известный историк — специалист по этому периоду Б. А. Старков.

Фальшивка вышла из тех же национал-патриотических кругов сеятелей антисемитизма, что и пресловутые «Протоколы сионских мудрецов». Именно в этих кругах гомосексуальность всегда считалась пороком, чуждым русскому быту, и замазать вождей коммунистов именно этим пороком, как и еврейством, было вожделенной целью этих кругов. По поводу других публикаций с гипотезой о гомосексуальности Ленина (А. П. Кутенев в «Новом Петербурге» и «24 часа») коммунистический журналист Н. Волынский (1998) вспоминает о некоем «гарвардском проекте» психологической войны против СССР, якобы планировавшем приписать Ленину гомосексуальность, но если «гарвардский проект» и существовал, то в давние времена, а ныне источники идеи явно иные — национал-патриотические, так что пусть коммунистические защитники чести Ленина разбираются со своими союзниками.

Другой пример недостоверности. Несколько лет назад издательство «Новости» выпустило тиражом в 30 тыс. экземпляров книгу «австралийца с русскими и японскими корнями», «ученого-биолога» Ю. М. Рюнтю «Руди Нуриев без макияжа» (Рюнтю 1995).

Книга, если верить автору, основана на 29 письмах Нуреева (именуемого в книге по паспорту Нуриевым) австралийскому гомосексуальному писателю Пэтрику Уайту, лауреату Нобелевской премии. Письма эти, переданные якобы автору книги и хранящиеся у него, содержат откровенные воспоминания об эпизодах гомосексуальных связей артиста с полусотней любовников, по письму на любовника. Книга целиком посвящена этой стороне жизни Нуреева — ничего о политике, ничего о художественном творчестве, только секс. Великий танцовщик оказывается обыкновенной «туалетной мухой» — увивается вокруг общественных туалетов и этим живет.

Нуреев был гомосексуален — это общеизвестно. В книге Отиса Стюарта «Вечное движение» он обрисован как обуянный похотью («Красота партнера вовсе не была для него определяющим фактором… Главным фактором был размер». Вспоминается оргия в нью-йоркской гей-бане, где Нуреев публично имел дело с четырьмя огромными неграми. — Пресс-панорама: 12).

Писатель Пэтрик Уайт существовал и действительно был геем и лауреатом Нобелевской премии (единственным в Австралии), посещал он и Англию, но знакомство Нуреева с ним нигде более не отмечено. С чего бы это Нуреев стал так подробно описывать в 29 (!) письмах этому старику-писателю свои любовные похождения — одно за другим — непонятно. Сами письма не предъявлены, и нет прямых цитат из них. А ведь публикация самих писем была бы куда большей сенсацией. Между тем, всё дано якобы в переложении Рюнтю, его корявым языком, так что порою трудно разобрать, где Руди, где Рюнтю. Поэтому вполне правомерно предположить, что письма выдуманы. Видимо, выдавая свои любовные похождения за эпизоды из жизни другого русского эмигранта, с мировой славой, Рюнтю хотел придать им более высокий ранг и пробить в печать. И пробил. А без того вряд ли бы этого достиг. Литературных достоинств у книги никаких.

Но если фальсифицированная переписка Ленина с Зиновьевым абсолютно бесполезна для анализа нашей проблемы, то книга Рюнтю, хоть и не дает ничего для характеристики личности Нуреева, может кое-что дать для изучения гомосексуальной среды вообще — на примере самого Рюнтю. Впрочем, по откровенности, жаргону, а главное, подходу — это почти сплошь порнография (как она обычно понимается).

Что ж, даже явно порнографические произведения могут послужить материалом для анализа, но особого плана. Авторы таких произведений не задаются целью отобразить реальность, их цель всего лишь сексуально возбудить читателя своими воображаемыми или вспоминаемыми сценами. Но каждый подсознательно считает сексуально привлекательным (вообще) то, что привлекательно для него самого. Поэтому, давая волю своему воображению, авторы невольно рисуют свои собственные сексуальные фантазии и в какой-то мере свой опыт. При всей изобретательности обычно произведения одного такого автора, даже талантливого (например, Сэмьюела Стюарда, пишущего романы под многозначительным псевдонимом Фила Андроса — андрофила, «любителя мужчин»), во вкусовом плане очень однообразны.

Сэмьюел Стюард — доктор филологии, в 30-е годы опубликовал две книги. Подружился с Гертрудой Стайн и стал ее учеником. Не скрывая своей гомосексуальности, переписывался с Андре Жидом и хранил клок лобковых волос знаменитого красавца-актера Рудольфо Валентино.

Потом стал профессиональным татуировщиком и близко сошелся со своей клиентурой — мужчинами-проститутками (Steward 1991). С 1960-63 г. стал печатать рассказы о жизни этой среды, с 1969 г. сплошным потоком пошли его гомоэротические романы, по несколько в год, серия закончилась в 1975 и, кажется, еще один, последний, вышел в 1982. Но еще с 1972 г. Стюард забросил писательство и ушел в частную жизнь (Preston 1982), а романы продолжали переиздаваться — и до сих пор (Andros 1965–1999).

Романы Андроса написаны мастерски — крутая интрига, ситуации реалистичны и разнообразны, богатый язык, психологический анализ, словом, по сравнению с ним Рюнтю — примитив, но разнообразие пропадает, как только дело доходит до секса. Повествование ведется от лица одного героя — хаслера (мужчины-проститутки), а любовники этого героя столь похожи внешне друг на друга (грубые парни-полицейские с квадратными подбородками), что автору приходится как-то это мотивировать. Похожи и описания половых актов. В разных видах и образах автор фактически рисует одну и ту же притягательную для него самого реализацию страсти. А это уже материал для анализа.

Впрочем, Андрос — это не типичная порнография, во всяком случае ни под Набоковское определение порнографии (из предисловия к «Лолите»), ни под определение Ходасевича (1992) он не подходит, а уж по цинизму куда ему до Лимонова! Если бы не гомоэротичность всех сексуальных сцен, отнесли бы его романы, пожалуй, к художественной литературе. Ну, может, поместили бы на пограничье — из-за обилия и откровенности подачи таких сцен.

Но гомосексуальные фильмы Жана-Даниеля Кадино уж точно порнография по общему пониманию. Он признанный и несомненно талантливый мэтр этого жанра. В его фильмах, в отличие от большинства лент этого вида, секс не сведен к физкультуре. Артисты играют с максимальной естественностью, в их замедленных движениях Кадино уловил и передал некую поэтику. Но и у него несомненен стереотип. Артисты подобраны одного очень узкого возрастного диапазона — в основном в пределах 16–23 лет, другие, не говоря уж о женщинах, вообще не появляются на экране, пусть даже на заднем плане. То и дело один из этих персонажей оказывается повернутым голой задницей к зрителю, а второй в это время вроде бы невзначай в ласках раздвигает ему ягодицы, как бы приглашая заглянуть. При всем разнообразии фильмов Кадино (их более тридцати) и богатстве его сексуальной фантазии, это его индивидуальная фантазия, и мир его очень узок. Это хороший материал если не для сексопатолога, то во всяком случае — для психолога. А так как вдобавок реалистично, хотя и с преувеличением (поскольку со смакованием) показаны некоторые ситуации жизни «голубых» (эпизоды французской «дедовщины» в фильме «Действительная служба», или «свободная любовь» в укромных уголках бульваров — фильм «Частный сеанс»), то — при соответствующей корректировке есть материал и для исследования «голубой» субкультуры.

Разумеется, для исследования годятся не только мемуары и произведения знаменитостей. Не меньшим интересом могут обладать и откровенные воспоминания и письма рядовых людей. Такие письма, как я уже отметил, часто публикуют польский ежемесячник для геев «Иначэй», московский журнал голубых «1/10», минский молодежный журнал «Встреча» (закрылся), некоторые другие периодические издания.

Со своими помощниками я провожу сборы автобиографических материалов среди гомосексуального контингента (пользуясь содействием сексологических учреждений и организаций сексуальных меньшинств, которым я весьма признателен за помощь). Разумеется, собираем мы такие материалы и от людей, не затронутых этой страстью, — для сравнения с ними как с контрольной группой.

Хотя в этой книге проблема и ставится в общем плане, непосредственному анализу подвергается только мужская гомосексуальность. Во-первых потому, что она (по данным Кинзи) вдвое распространеннее женской. Во-вторых, потому, что только она была запрещена религией и наказуема по закону, следовательно, в связи с ней накопилось больше напряженности. И, наконец, в-третьих, мне как мужчине легче собирать материалы по ней. Но, как мне кажется, ствол и корни у обеих ветвей одни, так что решив одну проблему, мы получаем и принципиальное решение второй.

Тема и автор

Почему я лично заинтересовался именно этой проблемой? У читателя может возникнуть подозрение, что я и сам такой. Не стану ни подтверждать это, ни отвергать. Более того, в моей биографии читатель мог бы найти аргументы как в пользу этого подозрения, так и против него.

С одной стороны, я не женат, всегда окружен молодежью, вместе со мной в моей квартире постоянно (по несколько лет) живет молодой человек — мой секретарь, то один, то другой, а в 1981-82 гг. против меня было возбуждено уголовное дело по обвинению в гомосексуальных связях. Я был арестован, осужден, помещен в тюрьму и затем в лагерь. Куда уж более толстый намек!

Однако все молодые люди, жившие у меня и помогавшие мне, затем женились, живут в благополучном браке, имеют детей и поддерживают со мной дружеские отношения. Правда, кое-кто из них развелся и женился вторично — но это как уж обычно бывает.

К тому же у меня и раньше были нелады с госбезопасностью, а этим чисто уголовным делом почему-то занимался КГБ. Прокурор требовал 6 лет заключения и затем 5 лет лишения в правах. Дело не ладилось, сменилось четыре следователя, приговор (к трем годам) был отменен вышестоящей судебной инстанцией как несостоятельный (это в те-то годы, да еще при инициативе КГБ!). Затем всё было начато с самого начала, новый приговор был — по нашим меркам — очень мягким (полтора года, которые я к тому времени почти целиком отсидел).

Еще поразительнее другое. В тюрьме мои сокамерники устроили мне свой собственный судебный процесс, самый придирчивый, — они должны были решить, действительно ли я повинен в том, в чем меня обвиняют. Если так, тогда я — «пидор», со мной нельзя водиться, нельзя вместе питаться и т. д., а если по неведению осквернились, то это можно смыть только кровью — моей. Или же на меня возвели напраслину, «шьют дело» — тогда я заслуживаю сочувствия. У меня при себе были обвинительный акт и другие материалы дела. Этот «процесс» меня оправдал, и я стал раздатчиком пищи в камере. Это был знак особого доверия, с него началось мое восхождение по ступеням иерархии зеков. В лагерной характеристике записано: «Пользуется уважением заключенных… В проявлениях гомосексуальности не замечен». Это при том, что в лагерях, как известно, такая практика в полном расцвете…

Позже мой бывший следователь написал открытое письмо редактору журнала «Нева», председателю подкомитета Верховного Совета СССР, о том, как его заставляли фабриковать мое дело.

После выхода на свободу, лишенный степеней, званий и возможности работать (лишь недавно всё вернулось), я с 1988 г. начал публиковать очерки о своем судебном деле, со своими впечатлениями о тюрьме и лагере и о самой проблеме гомосексуальности. При таких обстоятельствах — был у меня до того свой личный интерес к теме или нет, — он, конечно, должен был возникнуть. Затем очерки были переработаны и сведены в книгу «Перевернутый мир», она издана под псевдонимом у нас дважды — в журнальном варианте и книгой (Самойлов 1993) — и под моим собственным именем в Германии (Klejn 1991) и в Словении (в печати), а отклики на нее продолжают появляться еще и сейчас. Стало быть, интерес к ней есть. Но тема гомосексуальности была в ней на втором плане.

Здесь она основная. Уже в той книге я придерживался взгляда, что уважающее себя государство не должно подсматривать сквозь замочную скважину в мою спальню и заглядывать в задницы моим гостям (а оно это делало). Но мне приходилось считаться с тем, что законом такое право ему было предоставлено, и государство имело право проверять, с кем его гражданин спит. Поэтому перед судом и в той книге я отстаивал свою невиновность в предъявленных мне конкретных обвинениях — половых контактах с тем-то и тем-то (нетрудно убедиться, что эти обвинения рассыпались).

Однако я ни словом не говорил о том, гомосексуален ли я вообще или не гомосексуален. Не подтверждал, но и не отвергал. Потому что уж вопрос о моих сексуальных склонностях даже с точки зрения советской власти — это мое сугубо личное дело. Интимное. Так же как и вопрос о сексуальных качествах любого человека. — Любит ли он блондинок или брюнеток, стройных или полных, каков он в постели, меняет женщин, как перчатки, или верен одной — это не должно интересовать никого, кроме той, которая претендует на его внимание (или того, кто претендует). Вопрос о том, какова моя сексуальная ориентация, не гомосексуален ли я, может интересовать только того человека, кто имеет на меня персональные виды — только ему надо знать, подходящей я ориентации или нет.

И уж во всяком случае никак это не должно сказываться на освещении фактов и идеях книги. И на ее восприятии.

Того же принципа я придерживаюсь и в этой книге. Боюсь, что субъективная определенность, неуместная и сама по себе, могла бы этому помешать. Если мои выводы в чем-то устраивают активистов движения сексуальных меньшинств, то это не потому, что я «и сам такой» (при допущении, что я «такой»). Если выводы в чем-то их не устраивают, то это не потому, что я — будучи «не таким» — не могу понять, войти, что называется, в их шкуру (при допущении, что я «не такой»).

Не хочу, чтобы моя книга воспринималась, как пристрастное произведение того или другого плана — как апология и пропаганда гомосексуализма или, наоборот, как недоуменный взгляд непонимающего и не приемлющего обывателя, или того хуже — как оправдание расхожих стереотипов и гонений на гомосексуальных людей. Если в моей книге читатель почувствует какой-либо из этих уклонов, значит я не справился со своей задачей. Я всячески старался соблюсти принципы ученого — беспристрастно исследовать, оставаясь антропологом, то есть стараясь понять каждого человека и проявить сочувствие к человеческому в нем.

Цель и средства

Конечно, в книге много откровенных рассказов с интимными деталями, которые считаются неприличными, но все они не в авторском тексте, а в цитируемых примерах. Я обильно цитирую гомосексуальных писателей и рассказчиков, стараясь передать их речь, их сосредоточенность на важных для них событиях и деталях, их чувства и мысли. Нельзя ли опустить эти материалы, обойтись без них, пересказать намеками? Но тогда правильно поймут всё лишь некоторые читатели, сугубо посвященные. Многим будет непонятно, о чем, собственно, речь, что же во всем этом людей так властно привлекает, неясной окажется их психология. Многие так и останутся со своими анекдотическими стереотипами относительно «гомосеков».

На рубеже веков Фрейд первым сломал многие табу на откровенный разговор о сексуальной сфере. В конце двадцатых — начале тридцатых известные антропологи Бронислав Малиновский в Англии и Маргарет Мид в Америке независимо друг от друга начали смело, не смущаясь конкретными примерами, описывать сексуальную жизнь туземцев колоний, так непохожую на нашу. Книги их выдержали десятки изданий. Эти ученые служат мне примером того, как нужно обращаться со своим материалом: он должен максимально соответствовать теме, полностью раскрывать ее. Он должен быть приведен, каким бы он ни был. Геперь мы знаем, что сегодняшние табу станут завтра предрассудками.

Пуританские правы викторианцев (эпоха была так названа по английской королеве Виктории) действовали во второй половине XIX в. по всей Европе. Когда Генрих Шлиман, раскопавший Гомерову Трою, выстроил себе в Афинах дворец, он поставил на крыше статуи античных богов — по образцу Эрмитажа (он ведь провел в Петербурге почти двадцать лет своей жизни). Прохожие останавливались посмотреть, потому что античные нравы были давно забыты и зрелище полностью обнаженного человеческого тела было непривычным в православных Афинах. Муниципалитет предъявил Шлиману требование снять неприличные статуи с крыши, так как они оскорбляют общественную нравственность. На следующее утро у дворца Шлимана собрались толпы хохочущего народа, потому что по приказу Шлимана на всех статуях были надеты кальсоны и бюстгальтеры. Королю пришлось отменить постановление муниципалитета.

Иного читателя первые же страницы могут шокировать, и он отбросит книгу с омерзением: охота же автору копаться в такой грязи! Но ведь и то, что этот читатель считает чистой любовью и невинным наслаждением, наверняка покажется кому-то другому такой же грязью. Немало найдется аскетов и пуритан, для которых вообще грешно и мерзко всё, что касается половых сношений — любых. Для них грязен весь человеческий «низ» — всё, что ниже пояса. Один сокамерник рассказывал мне, как потрясен был пожилой следователь его признанием, что в интимном общении с женщиной он разделся полностью. «Я с собственной женой сплю только в кальсонах!» — возмущался тот. Страницы, которые вам неприятны и которые захочется пропустить (да и пропустите, не беда), кто-то другой будет смаковать и найдет их самым привлекательным, что есть в книге (но ради них прочтет и остальное — значит, и они пригодились). Для «сексуально озабоченного» и анатомический атлас — порнография. Если мы хотим, чтобы понимали нас, надо научиться быть терпимым к другим, чтобы вся обстановка в обществе изменилась.

Я хочу, чтобы за средними цифрами и учеными дискуссиями ни на минуту не исчезал человек с его страстями и проблемами.

В журнале «Встреча» в разделе «Голубая гостиная» я прочел анонимное и очень откровенное письмо из Витебска. Оно приоткрывает завесу над переживаниями, обычно тайными и скрываемыми из-за людской черствости и нетерпимости ко всему «другому».

«Жил я до этой осени 91 года, как и все, — пишет молодой автор П., - без каких бы то ни было «отклонений» от нормы. Хотя отлично понимал, что в голове у меня ералаш, какая-то неразбериха. В толпе я всегда и везде выделял парней, с которыми хотел бы «быть». Еще в детстве я занимался различными формами секса со своим другом, который был на два года старше меня. В школе это прекратилось, но если я влюблялся, то это всегда были парни, а не девчонки. С тем парнем я на эти темы больше не разговаривал, так как считал: то, что у нас с ним было, — просто детское дурачество. А все мои влюбленности были исключительно «платоническими».

Только после армии я всерьез задумался, над тем, что меня не тянет абсолютно к женскому полу. Меня не волнует ее грудь, ее губы, ее фигура. Хотя я и могу достичь эрекции большими усилиями, думая о женщинах, но к половому акту с ними стремления никакого не было… Я не находил себе места, я превратился в сплошной комок нервов». Попытку жениться пришлось оставить. «После всех этих злоключений я понял, что жизнь моя не имеет смысла и решил ее добровольно оставить». Это покушение предотвратили, видимо, родственники. «Счастливое обстоятельство помогло мне прожить еще несколько месяцев, хотя насколько меня хватит в дальнейшем — я не знаю. Самое печальное, что невозможно (почти невозможно) быть самим собой» (Голубая гостиная 1992).

Родственники не знают, почему он пытался покончить с собой и, разумеется, скрывают его попытку. Те, кто привык относиться к «голубым» с презрением и насмешкой, исключительно как к персонажам анекдота, пусть подумают над тем, что это трагическое и анонимное письмо мог написать их сын, брат или друг.

Для кого я пишу эту книгу? Прежде всего для тех, кто, открыв в себе сексуальную тягу к людям своего пола, ужаснулся и, поняв, что она неодолима, пришел в отчаяние. Немало таких юношей покушается на самоубийство или кончает жизнь самоубийством (по английской статистике 19 % гомосексуальных подростков, т. е. в 2–3 раза больше, чем обычных юношей; это до 30 % всех покушений на самоубийство в этом возрасте. — Jarman 1992: 33). Я пишу также для тех родителей, которые узнав о сексуальных особенностях своего сына (или дочери), обрушивают на молодое сознание всю силу своего горя и стыда. Я хочу, чтобы они знали, что ни их дети, ни они сами ни в чем не виноваты, и надо искать достойные пути адаптации к жизни. Я пишу и для тех людей, которые, завидев «голубого», спешат засвидетельствовать свое презрение, негодование или насмешку — чтобы, не дай бог, кто-нибудь не подумал, что они имеют с этим что-то общее. И чем глубже их неуверенность в себе или в своих близких, тем громче их возмущенные голоса. Ах, люди, в том, что вы не такие, нет никакой вашей заслуги. А в том, что ваши близкие не таковы, у вас не может быть полной уверенности.

Наконец, я пишу и для тех, кто не гомосексуален и не гомофоб, а просто человек. Дело в том, что выяснение причин гомосексуальности, позволяет понять неожиданные вещи в функционировании механизма гетеросексуальнос-ти! Уясняя себе, как «они» становятся «такими», любой человек узнает нечто новое и очень важное о себе. Я пишу для всех.

ГЛАВА I
1. Смятение чувств

В рассказе Стефана Цвейга «Смятение чувств» два героя — профессор и его ученик, от лица которого и ведется рассказ. Профессор тщательно скрывал от ученика свою любовь к нему, в сексуальном плане безответную, хотя эта необходимость и доставляла ему тяжкие мучения. Перед расставанием он сде-лал трудное признание и распрощался с учеником навсегда.

В основе рассказа, собственно, не столько безответная любовь, сколько тер-зания человека, разрывающегося между желанием и чувством долга, между своей внутренней природой и нормами общества. Может быть, конфликт этот показан Цвейгом с некоторым преувеличением — таким, каким его хотели ви-деть либеральные слои тогдашнего пуританского общества. Возможно, что и тогда не так уж много гомосексуалов винило себя, готово было всю жизнь страдать, сдерживая свою страсть, но такие были, найдутся и сейчас. А что-то от этого конфликта переживал и переживает каждый, в ком заложена эта потребность. Потому что эта любовь — другая, не та, что у большинства. Недоуменные и насмешливые взгляды этого большинства, непонимание родных и близких заключают каждого такого человека в капсулу одиночества и отчуждения. Вначале он полон желания соответствовать ожиданиям окружающих. Лишь постепенно он убеждается в том, что его коренные качества противоречат этим ожиданиям. Не так-то легко ему понять свою особость и признать ее, утвер-диться в ней, видя, что общество этого не приемлет.

Ведь в обществе для одних страсть к людям своего пола — это извраще-ние природного порядка вещей, разврат и распущенность, злонамеренные и аморальные поиски острых ощущений, идущие от пресыщенности. Люди с такими традиционными представлениями считают, что эту мерзость надо ис-коренять силой, за нее надо наказывать. Для других гомосексуальность — это болезнь, которой можно заразиться, так что больные опасны. Надо ста-раться таких вылечить, а если болезнь зашла слишком далеко — изолировать, чтобы не заражали других. Для третьих, более образованных, — это врожден-ная или приобретенная в раннем детстве аномалия, патология, от которой ис-целения нет. Но и тут встает вопрос о здоровье нации: если это наследственное уродство, то можно ли разрешать этим людям иметь детей? Не разумнее ли стерилизовать их?

Ну, а для кого-то это их жизнь. Эти считают, что они поступают соответ-ственно своей природе. Что раз они такими созданы, то их склонности — в пределах нормы. Может быть, даже чем-то полезны для всего человечества. Что гомосексуалы — как бесполые рабочие пчелы, созданы эволюцией, что-бы целиком отдаться работе и достичь особенных результатов. Это особый мир. Они организуются в сообщества, борются за свои гражданские и человечес-кие права, собирают конгрессы и фестивали, на Западе уже выходят на де-монстрации.

Окружающие рассматривают это как необычайное нахальство, как откро-венную пропаганду нездорового образа жизни. Другим всё это просто смеш-но и забавно. Но мало кто хорошо представляет себе, о чем, собственно, речь.

Поскольку люди обычно скрывают свои гомосексуальные связи, посторон-ние мало осведомлены о них, знают «гомосеков» понаслышке, по анекдотам, по бытующим стереотипам. Согласно этим стереотипам, «гомик» — это ма-нерный женственный мужчина, умильно поглядывающий на мощные ягодицы парней. Или это опасный сексуальный маньяк, охотящийся в подворотнях на мальчиков, потенциальный насильник. Нет слов, гомосексуальные маньяки из-редка встречаются (как, впрочем, и гетеросексуальные). Женственные муж-чины среди гомосексуалов тоже есть, хотя этих обычно больше как раз не яго-дицы интересуют — по контент-анализу 25 гомоэротических книг (Bolton 1995) на первом месте член (5643 упоминания) и только на втором задний проход (2301). Но гомосексуальный мир значительно шире, в нем масса гра-даций и вариантов, а центральные его области расположены далеко от этих крайностей.

Медицинские учебники иногда просто смешны. Вот как представляет себе и читателям гомосексуальные отношения д-р Дэвид Рейбен (фамилию его переводчики передают и как Рубин), чья в общем-то хорошая книга разошлась в 8 миллионах (!) экземпляров (Reuben 1969), есть и русский перевод (Рей-бен 1991):

«Обычное занятие гомосексуалистов — взаимный онанизм. Он быстр, легок и для него нужен минимум средств. Парни просто раздеваются, ложатся в постель и манипулируют пенисами друг друга, доходя до оргазма. На всю операцию уходит три-пять минут». Далее Рейбен описывает знакомство и быстрые ласки в туалете. «На этом всё кончается. Ни чувств, ни эмоций — ничего. Всегда ли гомосексуальные контакты настолько безличны? Нет. В большинстве они еще безличней. Большинство голубых не тратят времени на ухаживание. <…> Гомосексуалист заходит в мужской туалет. Один опускается на колени, другой расстегивает змейку (молнию — Л. К.) и через несколько секунд всё завершено. Ни имен, ни лиц, ни эмоций. Машина для онанизма сделала бы всё лучше.» Для всех гомосексуальных контактов Рейбен считает характерным одно: «объект интереса — член, а не человек» (Рейбен 1991: 108–109).

По Рейбену, в своем сексе мужчины с мужчиной большинство гомосексуалов не нахо-дит удовлетворения, поэтому они много мастурбируют. Большей частью их мастурбация концентрируется вокруг заднего прохода. «Проблема, конечно, в том, что использовать вме-сто члена». Следует длинный перечень продолговатых предметов, от огурца и моркови до рюмки, расчески и фонарика — «ассортимент небольшого универмага» (Рейбен 1991: 118–120). «Но ведь не все гомосексуалисты таковы? К несчастью, они именно таковы!» (Рей-бен 1991:115).

Тут непонятно, кто глупее — гомосексуалы, которые зачем-то тянутся к таким никчемным и не удовлетворяющим их занятиям, или доктор с таким анек-дотическим опытом, решившийся писать главу о гомосексуальности в учебни-ке, или читатель, способный ему поверить. Есть ли такие явления в гомосек-суальном мире? Есть, как встречается нечто подобное и в среде гетероссксуалов. Но нельзя же распространять эти крайности на всех.

Другой доктор, Нараян, в лондонской телепередаче так описывает учас-тие геев в распространении СПИДа:

«активный сексуальный партнер впускает зараженное семя в анус пассивного партне-ра. Эти люди имеют секс двадцать-тридцать раз за ночь… Мужчина спешит и персходит от ануса к анусу и за одну ночь действует, как комар, перенося зараженные клетки на сво-ем пенисе. Если это практикуется год, и человек совершает три тысячи сношений, легко по-нять ту огромную эпидемию, которая ныне у нас» (AIDS 1986).

Каким сказочным сексуальным гигантом надо быть, чтобы совершить за ночь двадцать-тридцать семяизвержений, да еще повторять это каждую ночь в течение года! Ну, есть гомосексуалы, часто меняющие партнеров, но ведь не до такой же анекдотической степени! Некоторые, особо сексуальные и раз-нузданные, доходят иногда, как мы далее увидим, даже и до нескольких парт-неров за ночь (хотя и одного в неделю вполне достаточно для эпидемии).

Чтобы узнать этот мир лучше, незачем входить в него. Достаточно сде-лать небольшой обзор художественной литературы. Талантливые писатели под-мечают в жизни те подробности, которые ускользают от глаз публики, а не-которые писатели и сами причастны к гомосексуальному миру. Они хорошо знают эту реальность, гораздо лучше, чем доктор Рейбен. Попытаемся же представить спектр гомосексуальных проявлений по этим примерам — от са-мых невинных и романтичных до самых низменных и разнузданных, — не сму-щаясь натуралистичностью некоторых описаний. В конце концов всё это ху-дожественная литература, многое неоднократно опубликовано.

Начнем с самого края, с пограничья. Крупнейшим произведением Ромена Роллана является 10-томный роман «Жан Кристоф» (Роллан 1974), где ав-тор несомненно использовал свой жизненный опыт и наделил главного героя некоторыми своими чертами.

В части второй романа, где речь идет всё еще о детстве юного музыканта, герой знако-мится со сверстником. При первом знакомстве мальчики Кристоф и Отто разговорились

Отто часто видел Кристофа на концертах и восхищался придворным музыкантом, Кристофа поразила вежливость Отто и его знания. Разговаривали о местных достопримечательно-стях. «Однако исторические подробности служили лишь предлогом для беседы: обоих маль-чиков интересовало другое, и это другое были они сами». В конце первого же вечера «Кристоф схватил Отто за руку и спросил дрожащим голосом:

— Хотите быть моим другом?

Отто прошептал:

— Хочу.

Они обменялись рукопожатием; сердца у обоих учащенно бились. Они не смели взгля-нуть друг другу в глаза.

Затем они пошли дальше. Шли почти рядом — всего на расстоянии нескольких шагов — и молчали до самой опушки леса: они боялись самих себя, боялись своего непонятного волнения…

Один в ночной темноте, Кристоф шагал домой. Но сердце у него пело: у меня есть друг, есть друг. Он ничего не видел, ничего не слышал. Не думал ни о чем, только о друге».

Пришло первое письмо от Отто. «Кристоф читал письмо со слезами на глазах. Он по-целовал голубой листок, громко захохотал и перекувырнулся на постели…».

В воскресенье аккуратный Отто явился на свидание минута в минуту. Но Кристоф уже больше часа поджидал его на бульваре, сгорая от нетерпения. Он упрекал себя, что прогля-дел Отто. Боялся, что Отто заболел <…>. Он твердил про себя: «Господи, сделай, чтобы он пришел!» <…> Они гордились своей дружбой. Даже разность характеров сближала их. Кристоф не знал никого прекраснее Отто. Всё восхищало его в друге — тонкие руки, кра-сивые волосы, свежий цвет лица, сдержанная речь, вежливые манеры и тщательная забота о своей внешности. Отто покоряла неукротимая сила и независимый нрав Кристофа. <…> Кристоф <…> был прирожденный деспот и даже не мог представить, что у Отто были иные желания, чем у него. Если бы Отто высказал желание, противоположное желаниям Крис-тофа, Кристоф, не колеблясь, поступился бы своими личными вкусами. Он пожертвовал бы ради Отто всем не свете. <…> Он с наслаждением принял бы смерть ради друга. Но под-ходящих случаев не представлялось, и Кристоф мог только опекать своего Отто и трево-житься о нем: подавал ему, как девочке, руку на плохой дороге, боялся, как бы Отто не ус-тал, боялся как бы Отто не было слишком жарко, боялся, как бы Отто не замерз; когда они садились отдохнуть под деревом, Кристоф накидывал свой пиджак на плечи Отто; когда они предпринимали длинные прогулки, Кристоф тащил пальто Отто — он охотно понес бы и его самого. Он не сводил с Ото глаз, точно влюбленный. И, по правде говоря, он и был влюб-ленный.

Кристоф не мог знать этого, так как не знал, что такое любовь. Но временами, когда мальчики оставались одни, Кристофа охватывало странное волнение — как в их первую встречу в сосновом лесу: кровь приливала к щекам Кристофа, он густо краснел. Он боялся. Не сговариваясь, инстинктивно, мальчики сторонились друг друга: один убегал вперед, дру-гой оставался на дороге, замедляя шаг, задерживался; оба притворялись, что ищут спелые ягоды ежевики, и оба не понимали, что так их волнует.

Но зато они давали волю своим чувствам в письмах. Тут уж ничто не стесняло, не вспу-гивало этих чувств…». Они писали друг другу три-четыре раза на неделе, называя друг дру-га «мой любимый», «моя надежда», «любовь моя», «целую тебя, как люблю».

Потом они приелись друг другу. «Оба подростка, которые до сих пор любили друг дру-га с какой-то боязливой нежностью, которые ни разу не осмелились даже обменяться брат-ским поцелуем <…>, почувствовали, что их дружбу осквернили нечистыми подозрениями.

Вскоре самый невинный жест, взгляд, пожатие руки начали казаться им чем-то дурным; они краснели, таили друг от друга нехорошие мысли. Встречи стали невыносимо тяжелыми…». И прекратились. Дружба, переходившая в любовь, умерла.

Такую же трогательную близость описывает в своем романе «Особенная дружба» французский писатель Роже Пейрефит (Peyrefitte 1944). Термин «особенная дружба» (amitie particuliere) во французской литературе употреблялся уже в XVIII в. — Лафито обозначал так особые отношения побратимства, существовавшие у американских индейцев. Но понятие и термин известны гораздо раньше. Такою средневековые философы старались представить любовь Платона — отсюда термин «платоническая любовь» как любовь чистая, бескорыстная, и далекая от плотских помыслов. Такая же любовь просвечивает в посланиях средневековых отцов церкви — Св. Жерома к Руфину, Св. Ансельма к Гундульфу и Виллиаму. В истории русского либерализма известна такая дружба между Герценом и Огаревым.

«Первая любовь — писал Герцен, — потому так благоуханна, что она — страстная дружба. С своей стороны, дружба между юношами имеет всю горячечность любви и весь ее характер: та же застенчивая боязнь касаться словом своих чувств, то же недоверие к себе, безусловная преданность, та же мучительная тоска разлуки и то же ревнивое требование исключительности. Я давно любил, и любил страстно, Ника, но не решался назвать его «другом»… Он первый стал мне писать «ты»…»

(Герцен 1956: 82)

У романтиков и сентименталистов есть немало восхвалений подобной теплоты чувств. «Чистоту» такой дружбы, свободу от сексуальных побуждений отстаивали пуританские литераторы XIX века — Торо, Хиггинсон, Трамбалл;

(Trumbull 1894; Gleichen-Russwurm 1911; см. о них и др.: Edelstein 1968; Katz 1976: 469–470; 674–677; 725–743). Даже в начале XX в. немецкий психолог Глейхен-Русвурм еще во многом придерживался той же линии. С начала XX в., однако, в литературе о такой дружбе пробивается сквозь цензуру другое понимание — как сопряженной с осознанно эротической, сексуальной чувственностью. Именно такой дружбе-любви посвящены специальные антологии (Kupfer 1900; Carpenter 1902; Anderson and Sutherland 1961). Но вернемся к роману Пейрефита.

В закрытом католическом коллеже четырнадцатилетний Жорж покорен красотой двенадцатилетнего Александра, брата его одноклассника. В условиях строжайшей дисциплины и подозрительности они обмениваются записочками и в них изливают свою любовь, украшенную романтическими литературными ассоциациями. Верность они скрепили договором, подписанным кровью. У Жоржа хранится клок белокурых волос его любимца. Всё вполне невинно, никаких «нечистых» помыслов. Но Жорж поддался уговорам бдительных наставников, заметивших подозрительную дружбу, и выдал им письма Александра. Тот покончил с собой. Здесь любовь не умерла, погиб один из любящих. Такая же дружба-любовь и такие же подозрения окружающих описаны в романе Мартена дю Гара «Семья Тибо».

Можно ли охарактеризовать это чувство как гомосексуальное? Но здесь вообще не выражена сексуальность, по крайней мере осознанная. С другой стороны, для дружбы здесь слишком много эмоций, страстности, упоения. А если это любовь, то ведь она к юноше, который не родственник. Это не братская любовь. Тут всё на грани. Оставался только шаг до эротизации этого чувства. Но в приведенных здесь романах оно умерло раньше, чем этот шаг был сделан, и так и осталось неизвестным, были на него способны эти мальчики или нет.

А вот пример, где этот шаг был сделан. Роман знаменитого американского писателя-негра Джеймса Болдуина «Комната Джованни». Болдуин был гомосексуален, и это ясно отражается в его произведениях. Повествование ведется от первого лица и речь идет о любви этого персонажа к итальянцу Джованни и связанных с этим муках и угрызениях совести. Но перед тем рассказчик вспоминает о своей первой любви — к однокласснику Джо.

«Это случилось несколько лет тому назад. Мне было тогда лет 15–16. Джо примерно столько же. Славный парень, смуглый, смешливый и непоседливый. Одно время я считал его своим лучшим другом… Было лето. Занятий в школе не было. Родители Джо уехали куда-то отдыхать, а я проводил каникулы у него в доме….. Помнится, мы часами валялись на пляже, глазели на проходивших мимо полуголых девчонок, заигрывали с ними, смеялись. Ответь какая-нибудь девчонка на наши приставанья, думаю, океан показался бы нам слишком мелким, чтобы мы могли спрятаться в нем от ужаса и стыда… Солнце уже садилось, когда мы, натянув штаны прямо на мокрые плавки, по пляжному дощатому настилу отправились домой.

По-моему всё началось с ванной. Мы катались друг на друге по небольшой душной от пара комнате, стегались мокрыми полотенцами, и вдруг я почувствовал нечто такое, чего не испытывал раньше, — безотчетное волнение, таинственным образом связанное с Джо. Помню, как неохотно я одевался; может, от жары — думалось мне тогда. С грехом пополам напялив на себя одежду», отправились гулять. «Джо шутил, а я обнимал его за плечи и очень гордился тем, что был выше его почти на полголовы. Странно, что только сегодня ночью в первый раз за все эти годы я вспомнил, как хорошо было в тот вечер и как мне сильно нравился Джо». Вернулись с прогулки. «Уже в полусне разделись и легли спать. Я сразу же заснул, но, видимо, довольно скоро проснулся от яркого света. Пробудившись, я увидел, как Джо с яростной сосредоточенностью 410-то ищет на подушке». Оказывается, ему показалось, что его укусил клоп.

«Я рассмеялся и принялся трясти его за голову — одному богу известно, сколько раз я трепал его во время наших игр или когда он начинал нудить. На сей раз, стоило мне прикоснуться к Джо, как в нас обоих что-то сработало, что-то такое, от чего это обычное прикосновение сделалось до странности новым, непохожим на все прежние. Джо против обыкновения совсем не сопротивлялся, а неподвижно лежал, прижатый моей грудью. И тут я вдруг почувствовал, как бешено бьется мое сердце и что Джо, лежа подо мной, дрожит всем телом, а свет в спальне нестерпимо режет глаза. Я сполз с него, неловко отшучиваясь. Джо тоже бормотал что-то бессвязное. Прислушиваясь к его словам, я откинулся на подушку. Джо поднял голову, я тоже приподнялся, и мы как бы невзначай поцеловались.

Так в первый раз в моей жизни я телом ощутил тело другого человека, услышал его запах. Наши руки сплелись в объятьи. Мне вдруг показалось, что у меня в руках бьется редкая, обессилевшая, почти обреченная на гибель птица, которую непостижимым образом мне довелось поймать. Я был здорово напуган и прекрасно понимал, что Джо напуган ничуть не меньше. Мы оба закрыли глаза. Всё это я вижу сегодня так ясно, что с болью в сердце осознаю — я никогда, ни на минуту не забывал этого. Я и теперь слышу, как во мне звучит отголосок того желания, которое тогда так властно подчинило себе все мои чувства, я снова ощущаю ту неодолимую, как жажда, силу, завладевшую моим телом, от которой, казалось, разорвется сердце. Эта непостижимая, мучительная жажда нежности была утолена в ту ночь — мы доставили друг другу много радости. В те минуты я думал, что всей моей жизни не хватит на то, чтобы исчерпать себя до конца в обладании Джо.

Но эта жизнь была недолгой: она длилась всего одну ночь. Я проснулся, когда Джо еще спал, лежа на боку, по-детски поджав под себя ноги. Он был похож на ребенка: рот полураскрыт, на щеках румянец, завитки волос темными прядями накрывали круглый мокрый лоб, длинные ресницы чуть подрагивали под лучами солнца. Мы оба лежали голыми — простыня, которой мы накрывались, скомканная, лежала у нас в ногах. У Джо было смуглое, чуть тронутое испариной тело — такого красивого парня я больше никогда не встречал. Мне хотелось дотронутся до него, разбудить, но что-то удерживало меня, Я вдруг испугался. Может, потому, что он лежал передо мной, как невинный младенец, с обезоруживающим доверием прильнувший ко мне, а может, потому, что он был младше меня, собственное тело показалось мне вдруг грубо сколоченным, сокрушающе-тяжелым, а всё возраставшее желание обладать Джо страшило своей чудовищностью.

Но испугался я, главным образом, одной навязчивой мысли: Джо такой же парень, как и я. И вдруг я словно впервые увидел, как сильны его бедра, плечи, руки, некрепко сжатые кулаки. И эта сила, и одновременно необъяснимая притягательность его тела неожиданно внушили мне еще больший страх. Вместо постели я вдруг увидел зияющий вход в пещеру, где мне суждено претерпеть бесчисленные муки, быть может, сойти с ума или навсегда утратить свою мужественность. И все-таки мне до смерти хотелось разгадать тайну этого тела, и снова ощутить его силу и насладиться им. Моя спина покрылась холодным потом. Мне стало стыдно, стыдно даже самой постели — свидетельства моей порочности… В моем мозгу разверзлась черная дыра, до краев наполненная пересудами, оскорбительными перешептываниями, обрывками услышанных краем уха, полузабытых и наполовину непонятых россказней. Я чуть было не заплакал от стыда и ужаса, не понимая, как такое могло случиться со мной, как такое вообще могло прийти мне в голову».

Рассказчик бросился домой, и проснувшийся Джо напрасно пытался его удерживать. Они расстались навсегда. Но «бегство от самого себя» не удалось. Через несколько лет страсть к новому другу, Джованни, охватила его, и тот тоже влюбился в него.

Но рассказчик боялся этой страсти, подавлял ее ради любви к женщине, обычной любви, которая тоже влекла его. С Джованни он боялся уподобиться тем, кто ради «грязных пяти минут в темноте» готов на унижения. Заметив это, его приятель, старый завсегдатай злачных мест Жак, наблюдая его колебания, вмешался.

«— Полюби его, — горячо зашептал Жак, — и не мешай ему любить тебя. Неужели ты думаешь, что на свете есть что-нибудь важнее любви? А сколько будет длиться ваша любовь — какая разница? Ведь вы мужчины, стало быть, вас ничего не связывает. Эти пять минут в темноте, всего-навсего пять минут — они стоят того, поверь мне. Конечно, если ты станешь думать, что они грязные, они и будут грязными. Потому что ты проведешь их без отдачи, презирая себя и его за эту плотскую любовь. Но в ваших силах сделать их чистыми, дать друг другу то, от чего вы оба станете лучше, прекраснее, чего вы никогда не утратите. Если, конечно, ты не будешь стыдиться ваших отношений и видеть в них нечто дурное» (Болдуин 1992: 21–26, 91). И любовь — страстная, грешная и трагически короткая (она скоро окончится смертью Джованни) — состоялась.

Здесь совершенно несомненно наличие гомоэротических чувств, гомосексуальной страсти, и несомненно также, что это любовь, хотя и робкая, сознающая свою неправомерность.

Есть литературные образцы, где любовь торжествует, любовь, как ее обычно понимают и воспринимают, любовь властная и открытая. В 1978 г. в Америке вышел первый роман молодого писателя Эндрю Холлерэна «Узнают танцора по танцу», встреченный шквалом хвалебных рецензий. Автор, судя по портрету, чрезвычайно красивый, а судя по тексту, «голубой» (действительно, он входит в объединение «голубых» писателей «Violet Quill» — «Фиолетовое перо»). Он описывает беспутную жизнь молодого и очень красивого «голубого» парня Мелоуна. Читателя привлек в книге ироничный и элегантный язык и горький взгляд на «сладкую жизнь» нью-йоркской «голубой» богемы, смех сквозь слезы. Ироничность почти пропадает, как только автор приступает к рассказу о первой и единственной любви героя к прекрасному латиноамериканцу Фрэнку Оливейри, любви с первого взгляда. Ради Мелоуна тот оставил молодую жену и сына.

«В начале Мелоун даже не упускал случая, когда Фрэнки садился напротив, чтобы не встать и, подойдя, обнять его. При виде Фрэнки, стоящего у высокого окна и выглядывающего наружу на гавань, ему не терпелось обхватить его сзади руками. Он даже не давал ему пописать без того же. В конце дня он сидел, ожидая Фрэнки внизу на лестнице… Он носил тенниску и голубые джинсы и, как Фрэнки, крест на шее, распятие, которое Фрэнки дал ему на день рождения. Вскоре, как все гомосексуальные любовники, они стали походить друг на друга — разве что ночью или днем, когда они лежали, переплетясь конечностями, разница была заметна: светлый, золотистый, и чернявый, темноглазый — северная и южная расы, соединившись наконец. Каждый проколол ухо и носил золотое колечко в нем…

Было нечто атласное в коже Фрэнки; Мелоун не понимал что, но лишь пробегал руками по его животу, его бедрам, как бы пытаясь распознать, из какого материала они сделаны — как покупатель в Гонконге, щупающий шелка. После соития, когда их ноги оставались переплетенными и Фрэнки погружался в сон, прикосновение его тела к телу Мелоуна было столь легким, столь нежным, что Мелоун был дальше, чем когда-либо от сна, и подняв голову в темной тишине он жаждал кому-то сказать: «Будь свидетелем. Я совершенно счастлив. Этот парень чудо. Что он меня любит — второе чудо». И он слушал в тишине ход часов, этот звук, как если бы весь мир исчез и только он и Фрэнки по причине их полнейшего счастья еще оставались.

Когда он залезал в постель под одеяло и чувствовал теплоту тела Фрэнки, теплоту его ног и живота и рук, и они обнимали его немедленно, как если бы Фрэнки был одним из тех растений, которые обвиваются вокруг камня или железного прута слабыми бледно-зелеными усиками-щупальцами, вьющимися и гнущимися, чтобы лоза шла за ними, — Мелоун чувствовал, что счастье просто душит его».

(Holleran 1986: 83–85)

Полных десять страниц заполнены такими описаниями их неизбывного счастья. Однако на одиннадцатой странице оно кончается. Фрэнки нашел дневник, в который Мелоун аккуратно заносил свои измены ему с парнями, к которым он не чувствовал никакой любви. Фрэнки начал избивать Мелоуна, и тот бежал от него. Он окунулся с головой в ту беспутную жизнь, от которой его спасал Фрэнки. Бани, дансинги, мимолетные встречи. И в каждом очередном любовнике он искал хоть какое-то сходство с Фрэнки — единственным, кого он любил. Через несколько лет Мелоун исчез — то ли погиб при пожаре в Эверардских банях, то ли скрылся где-то в Юго-Восточной Азии. Скрылся от самого себя?

Не подумайте, что в гомосексуальной среде всё сплошь экстравагантные приключения и перипетии. Просто литераторам на них интереснее останавливать внимание, а есть и обычная, более спокойная и долговременная любовь, любовь-дружба, даже семейная любовь, хоть она не всегда может быть зарегистрирована законом. В недавно вышедшем романе «Коммонские сыновья» (действие протекает в городке Коммон, но название книги можно прочесть и как «Общие сыновья») техасец Роналд Донахи повествует, как внезапно вспыхнувшая любовь двух юношей ошеломила их.

Первый прорыв страсти описан лаконично и на одном дыхании. Джоэл увел своего подвыпившего друга Тома с танцульки, где тот порывался на глазах у всех тискать и целовать его, лапал за промежность. Это было тем более скандально, что Том был сыном известного в округе проповедника христианских догм и сам в них твердо верил. Джоэл притащил Тома к своей машине и, отъехав от помещения, где была вечеринка, заглушил двигатель.

«В темноте, в парной жаре его смятение отошло и он просто смеялся, когда Том убрал его руку с рулевого колеса и обнял его. Джоэл прижал его к себе. «Ну зачем ты так… Ты что, не понимаешь, что мы наделали?» Но объяснять, что произошло, было бесполезно. До Тома ничего не доходило.

В темноте Джоэл почувствовал руку друга на своем бедре, почувствовал, как она снова медленно движется к его промежности. На сей раз он дал волю и своим чувствам. Он немного раздвинул ноги, сразу приблизившись к Тому. Том привалился еще теснее и начал что-то делать с его ухом, так что оно стало теплым и влажным. «Я люблю тебя», — выдохнул Том. Потом он вскрикнул охрипшим голосом: «Ну, пожалуйста! Ну давай!»

«Что давай?» — спросил Джоэл, тоже нервничая. Его ноги начали дрожать. «Что?»

Том придвинулся к нему и сел так, что лицо его было у самого лица Джоэла. В темноте Джоэл не мог разобрать его очертаний. Чисто выбритая кожа его друга отражала отблеск света откуда-то, но было так темно, что Том казался привидением и его кожа светилась почти неразличимо. «Вот что!» — прошептал Том. И поцеловал Джоэла. Это был настоящий поцелуй, жаркий и глубокий. Джоэл ответил крепким поцелуем, ему было удивительно, что они оказались вот так — уста к устам. Губами он чувствовал полные и теплые губы Тома и вспоминал, какими мертвыми были поцелуи с девушками. Оба слились в поцелуе, пока не освоились, и единственными звуками было их прерывистое дыхание и тихое посасывание их губ. Чистый сладкий запах Тома сводил Джоэла с ума.

Они потянулись к одеждам друг друга и Том просунул свои руки под рубашку Джоэла и продвинул их сзади вниз в его джинсы. Джоэл потянулся к ремню Тома, расстегнул его брюки и его руки проскользнули вниз в теплоту промежности, легонько поглаживая ставшие доступными трусы. Кончиками пальцев он чувствовал упругость нежной кожи живота Тома, потом волосы его лобка. Было трудно достать до него, так как Том прижимался к его груди. Джоэл повалился на сиденье и потянул Тома на себя, при этом он проскользнул обеими руками сзади в трусы Тома и стащил их с его невероятно гладких ягодиц. Том помог ему избавиться от его собственной одежды и после нескольких быстрых рывков они оказались голыми и лежали прижатые друг к другу. Чувствовать голой кожей жар Тома, пульсацию твердой влажной плоти, придавившей его собственную, заставило Джоэла вскрикнуть. Он попытался отодвинуться, понимая даже в этом смятении, что вот-вот это произойдет, но сразу же Том начал задыхаться и содрогаться, выбрасывая горячие струи. Тогда Джоэл отдался на волю судьбы и почувствовал, что сам кончает. В их страсти Том прикусил губу Джоэла, и тот почувствовал вкус крови. За несколько секунд их животы стали липкими.

Потом, когда они лежали вместе, замазанные и липкие, как мальчишки на вечеринке в день рождения, Джоэл попытался поцеловать Тома снова, но Том начал отстраняться».

Исполненный чувства собственной греховности, Том покинул друга и долго не показывался. После мучительных нравственных колебаний и душевных потрясений (полкниги посвящено им), он преодолел свои сомнения, ушел из дома, и они поселились у родителей Джоэла. Впервые оказавшись наедине в спальне, они, наконец, смогли насладиться любовью свободно, и сцену их плотского соединения автор старается передать со всей возможной поэтичностью. Художественного мастерства ему не хватает: намерение просвечивает сквозь описание.

«Они молча раздевались в ярком свете комнаты Джоэла.

Стоя лицом к Тому, Джоэл стянул с себя рубашку, обнажив стройный торс. Кожу его окружало сияние светлых волосков, которые поблескивали на ярком свету. Загар, результат жизни на пустоши, покрывал его сплошь до пояса джинсов. Он улыбнулся и повернулся спиной к Тому. Расстегнув пуговицы джинсов, он дал им соскользнуть с ягодиц. В отличие от спины, они были молочно-белыми, гладкими и безволосыми, словно из фарфора.

Том почувствовал, как пробуждается его мужская сила. Живот его трепетал. Телесная красота Джоэла ошеломила его. Симметрия нагого тела, плавность его движений, когда он выступил из своих одежд и встал нагим — это было зрелище, которое воспевалось со времен античности. Он мог лишь глазеть в изумлении. Каждой частицей своих чувств он ощущал любовь. Она полностью овладела его рассудком. И отбросив все мысли, он дал своим чувствам расти и расти, зная, что именно чувствует, без всякого страха. От полных губ и сильного подбородка до плеч и торса и далее до округлой линии ягодиц, во всех своих движениях Джоэл был совершенен. Он подошел к Тому с открытыми объятиями, предложив себя с такой ясной и светлой улыбкой, что Том испугался, что изольется без малейшего прикосновения Джоэла.

Джоэл помогал ему раздеться. Четыре руки возились с пуговицами рубашки Тома. Джоэл стоял сзади, обняв руками Тома за плечи и целуя его шею, горячо и крепко, и нечто начинало расти изнутри глубоко внизу. Дыхание Джоэла было теплым и благоухающим. Его знобило. Он дрожал и смеялся. Они стащили рубашку Тома, и Джоэл повернул его кругом и поцеловал. Том сжал ладонями ягодицы Джоэла и прижался к его лону, ощущая жар Джоэла, его твердость, прижатую к своей собственной. Джоэл скользнул обеими руками между их тел и расстегнул штаны Тома. Том выступил из них и почувствовал, как на открывшуюся выпуклость его трусиков Джоэл положил свою руку. Он едва не сомлел от теплоты и нежности этой ласки. Губы их соприкасались, и они смотрели в глаза друг другу, видя в них отражение того, что каждый чувствовал. Джоэл первый прервал это вглядывание, опустившись на колени. Том почувствовал, как его трусики скользят вниз по ногам. Он отбросил их в сторону, держась за широкие плечи Джоэла. Жар, охвативший его лоно, побежал по его телу. Он держал голову Джоэла, чувствовал на себе его открытый рот, чувствовал, как губы Джоэла медленно берут его, ощущал давление его губ, как они скользят по стволу, погружая его в теплоту, потом расслабляясь, потом снова туго смыкаясь. Взрыв был разрядкой, столь полной, что колени его подкосились и он покачнулся…

Джоэл схватил его и уложил на кровать. Они улеглись впритык друг к другу, и через некоторое время Том сделал то же самое Джоэлу. В нем снова поднялось возбуждение, он чувствовал заполненность своего горла, горячую живую плоть Джоэла, движущуюся, пульсирующую. Соленый вкус смешался с его собственной слюной. Он глотал, чувствуя, как Джоэл содрогается под ним.

Потом они лежали вместе в тишине, оба наполненные, оба изумленные и шокированные. Они не выключали свет, и Том осмелился взглянуть на Джоэла, вглядеться в его лицо, и он был потрясен полнейшей безмятежностью Джоэла.

«Джоэл?»

«Мгм?»

«Почему мы так спокойны?»

Джоэл повел глазами в сторону Тома. Он улыбался. «Я вспоминаю то, что мы сейчас делали. Это ведь продолжалось недолго, а?»

«Да.»

«Но мне хорошо. Я совершенно счастлив именно теперь, хоть это и продолжалось только минуту! Не могу этого понять!..»

(Donaghe 1989: 9-10, 129–130)

Всё предшествующее повествование сосредоточивалось на Джоэле и как бы велось от его лица, а тут вдруг всё увидено глазами Тома. Видимо, здесь сквозь литературный сюжет прорвались какие-то собственные воспоминания автора. Книга посвящена некоему Дж. И. X., ибо автор обязан ему «четырнадцатью годами, за которые я дорос до понимания того, что любовь необъяснима» (Donaghe 1989: frontispis). Мы с интересом вглядываемся в портрет автора: обычное мужское лицо, совершенно непроницаемое.

Ощущением счастья и романтикой юности пронизан и роман Джона Фокса о любви двух подростков «Мальчики на скале», хотя в этом романе гораздо сильнее внимание к технической стороне секса, да и сам секс интенсивнее. Повествование ведется от лица одного из подростков, Билла Коннорса. Он вполне осознает необычность своих чувств, долго и несмело приглядывается к красивому юноше старше себя, Алу ДиЧикко, и наконец сближается с ним. Оказывается, тот тоже не чужд этого рода чувств. Они заехали к Алу домой. Присели на диван.

«Я снял свои кроссовки и носки и поставил их рядом с кроссовками Ала. Мне нравилось, как они выглядели рядом. Наши босые ноги соприкоснулись. Он стянул свою трикотажную рубашку через голову и сказал: «Что же ты не снимаешь свою рубашку, красивый мой?»

Когда я расстегнул ее, он тряхнул головой и провел пальцами по своим черным кудрям. Вены проступили на каждой его руке, пробегая вниз от плеч по бицепсам. Ниже его пупка начиналась узкая полоска тонких черных волос, поднимавшаяся к груди, где она как бы расширялась и исчезала. Он вытянул обе руки и скользнул пальцами по моим рукам, потом изогнулся, присел и начал вставать и вроде как потащил меня за руки, чтобы я встал тоже. Мы стояли так долго, в штанах, но со снятыми рубашками, босые, прикосновениями рук медленно ощущая грудь и руки друг друга, очень медленно и постепенно, наступая друг другу на ноги, сперва случайно. Я пробежал пальцами вверх по узкой линии волос поднимавшейся по его животу. Было немного волос ниже каждого соска.

«Мне жутко нравится твое тело», — сказал я.

Он сказал: «И мне твое тоже». А у меня вряд ли был хоть волосок на теле.

Он обхватил руками мою талию и сжал. Его пальцы почти встретились. Он сдвинул их по наклонной, и я погладил его по выступающим венам на руках. Я просунул руки ему под мышки и сжал его выступающие боковые мускулы. Он положил свои руки мне на плечи и, стоя на моих ногах, поцеловал меня в рот. Склеенные, мы повалились на пол. Я на нем, прижимая к нему основание своего члена через штаны, а потом мы перекатились и поменялись местами, полным оборотом, толкаясь и нажимая, как в борьбе, по временам практически как сражаясь, это должно было охладить нас, и мы лежали так с коленями всунутыми в промежность, как бы массажируя коленом твердый канат, пробегавший от очка к основанию члена, и сумасшедшие вещи вроде того. Глазами с близкого расстояния мы погружались друг в друга и смотрели и смотрели и улыбались и смеялись непрестанно и целовали и целовали, открытым ртом, и всё это выходило очень естественно.

Когда мы передохнули и отпили вина, я сказал:

«Ал?»

«А?»- сказал он, отодвинув вино от губ.

«Ты когда-нибудь делал это раньше?»

«Ты имеешь в виду — это?»

«Да».

«Собственно, нет».

«Что ты имеешь в виду? "

«Ну, там был один мальчик квартал от нас, он потом переселился, так мы отсасывали друг другу, но…» Он пожал плечами и пригубил еще немного вина. «Это не было как у нас… Иди сюда».

Штаны были сброшены, и, оставшись в одних плавках, мы чувствовали друг друга сквозь белую ткань… Потом и они были сняты, и он надвинулся на меня, ухватил это ртом страстно и очень искусно, но хоть ощущение было великолепным, я вытянул назад, потому что я мог сразу же выстрелить.

Мне было удивительно, как он мог делать это, не давясь, потому что я хотел делать то же самое ему, но я хотел делать это хорошо. Он сидел на диване, а его член качался у самого моего липа с маленькой капелькой жидкости на щелочке. Я заглотил только головку, и она была великолепна на вкус во рту, и все это пахло чудесно, но он сказал: «Осторожнее с зубами», и я попробовал снова.

Он поднял мою голову. «Вот так», — сказал он, показывая. Он открыл рот пошире и натянул губы на зубы. Я попробовал, и это прошло окей, но я подавился, когда попытался чтобы прошло глубже. Он сказал: «Все в порядке, ты можешь, всё дело в управлении своими мускулами».

Мы делали пресловутое 69, которое я предвкушал раньше, но отдельно у меня это получалось лучше.

Во всяком случае, не буду входить во все детали, но я не мог поверить, что это происходит, и вкус, и запах, я право не могу это описать, а тут мы лежали горизонтально лицом к липу и сплавлялись — потные, с переплетенными ногами, обвившись руками, все мускулы в напряжении, липкие члены прижаты друг к другу, влажные от пота.

Непосредственно перед тем, как мне кончить, глубоко внутри было как отложенное навеки одушевление. Тела сомкнулись, руки и ноги сжаты в тисках, рты заткнуты, ибо стараются проникнуть внутрь друг в друга, нижняя сторона моего языка простирается вниз его глотки, мы кричим внутрь друг друга и кончаем и кончаем.

Потом было хорошо и плохо… С расстояния двух дюймов он прошептал: «В чем дело?» «Ничего», — сказал я. Мы лежали, присосавшись друг к другу, при чем я старался ни о чем не думать, массажируя боковые мускулы и дельтовидные и всё прочее. Потом он начал вроде как жевать мое ухо и совать в него язык, мне это не нравилось, и мы стали медленно сосать губы друг друга и заснули, и проснулись одновременно, и вздрогнули, и принялись за то же надолго, и заснули и… ну, это продолжалось часами. Фактически всю ночь. На следующий день мои губы так опухли, как если бы мне здорово навесили по зубам».

Билл пребывал в смешанных чувствах.

Через несколько дней, они гостили у родственницы Билла, после купанья в море спали там в одной кровати.

«Я внезапно проснулся и спросил: «Что ты делаешь, какого хрена!»

Наши волосы были еще влажными и наши промежности парились в кровати, и что-то пыталось втереться в мое очко — это был розоватый инструмент Ала.

«Шшш, — прошипел он, — Какое ощущение?»

«Да я вроде не хочу этого там. Убери».

«Подожди минуту». Он вскочил и достал из своего рюкзака тюбик мази под названием K-Y. «Я не буду делать ничего, что тебе не понравится. Обещаю».

Я лежал на спине. Он поднял мои ноги, набрал средним пальцем немного мази и просунул его очень медленно до первого сустава. «Чувствуешь?»

«Ну, конечно, чувствую»

«Расслабь этот мускул».

«Не могу»

«Просто расслабь его. Ты не привык расслаблять, но ты можешь. Просто расслабь его»

Я пытался расслабить, но все оставалось напряженным. Его палец ходил вкруговую. Я вроде стонал, кажется. Какое-то время я не напрягался, но потом снова напрягался вокруг его пальца «Иееу!»

«Расслабься, малыш».

Что-то начинало ощущаться вроде как хорошо. Ал поглядывал на меня, ухмыляясь. «Вот оно, вот оно, Билли». Он массажировал что-то, что ощущалось хорошо. «Эта штука очень чувствительна, — сказал он, — ты чувствуешь это?» Я выдохнул всем ртом. «Это простата», — сказал он — «Я ощущаю этот выступ пальцем».

Я начал ослаблять зажим на более длинные отрезки времени. У меня был тверд, как скала, у него тоже. Он сказал «Я могу сделать так, что ты кончишь от одного массажирования».

«Давай», — сказал я.

«Ты хочешь, чтобы я тебя вы…л, малыш?»

«Не знаю».

«Я остановлюсь, как только ты велишь мне».

«О'кей».

«Ты уверен?»

«Да».

Оставляя палец еще там, он начал намазывать и свой член.

«Дай мне сделать это», — попросил я. Он подал мне тюбик, и я сделал его член скользким. Член дергался и толкался в моей руке, и Ал замычал «Ооо», закрыв глаза. Он тер мою простату, и все время, пока он это делал, мой член стоял, потом прижался к моему животу.

Он вынул палец и навалился на мою расщелину. Обеими руками как скользкими тисками он держал мои щиколотки отогнутыми назад над моей головой Мои колени были прижаты к моим плечам. Он протолкнулся внутрь, и я напрягся, и мой член подскочил. «Ооо Оув!» — вскрикнул я, скрипя зубами.

Он держал головку там «Расслабься, расслабься, расслабься, расслабься, Билли, расслабься».

Я расслабился. «Воткни его», — сказал я.

Но он так и держал ее, пульсирующую, только головку внутри меня Он наклонился надо мной и всунул язык мне в рот, и я сосал его, пока он очень-очень медленно скользил своим членом внутрь. Я обнаружил, что мог сохранять расслабленность сосредотачиваясь, потом через некоторое время я даже не должен был думать об этом Он медленно осел, длинная линия слюны соединяла его нижнюю губу с моим языком

«Смотри, — сказал он — Попробуй своей рукой».

Я взялся за основание его члена, который дергался, как сумасшедший. Я ощущал его яйца прижатые к моей заднице. Он наклонился надо мной, мы глядели в глаза друг другу, потом его член сразу стал гибким внутри меня. «Уии», — сказал я, закрыв глаза и улыбаясь Он хохотнул, набрал еще мази на руку и медленно вытянул член, а когда он воткнул снова, мой вскочил стояком Он охватил его рукой.

Я просто стонал. Я не мог поверить. Это было лучше всего. И другая вещь была восхитительной — тело Ала изогнутое горбом и пульсирующее. Я потянулся руками вверх и ухватился за его боковые мускулы. Он сомкнул мои ноги и начал сосать на них мои пальцы. Я стал хлестать его задницу в то время как он трахал меня, и я подымал мою задницу с постели, встречая его, втискиваясь в него. Потом мы упали с кровати, свалившись на пол. Моя спина была на полу, а моя задница в воздухе, и он был надо мной. Я старался не кричать, но был близок к извержению. Он зажал рукой мой рот и я сосал его мясистый мускул у большого пальца и издал хрип или писк, когда спустил всё на свои лицо и грудь.

«Вынь его! Вынь его!»- я толкался в верх его бедер, и он вынул, и его член дергался у моего лица, а потом застыл, а потом содрогнулся и без всякого прикосновения к нему выбросил всё прямо мне на лицо, и я высунул язык и поймал большие хлопья. Ал шатался и мы оба улыбались… Он был мокрый насквозь, я тоже, и он упал на меня, громко шлепнувшись, и мы катались, вылизывая друг друга и сося каждую часть наших тел, пока не заснули в сумасшедшей позе на полу.

Утром моя задница здорово болела, фактически весь день, но в остальном я чувствовал себя великолепно».

Из записки, оставленной в соседней комнате, мальчики поняли, что тетка Билла всё слышала. Ал был в ужасе, Билл — нисколько.

«Ни на йоту я не чувствовал странность происшедшего, как это было в тот день, когда мы проснулись в его доме после первого раза. Прошедшей ночью мы в самом деле, по-настоящему ЕБАЛИСЬ. Но это было больше, чем… Ну, может, вы и знаете, что это было».

(Fox 1984:106–109,130-133).

Роман оканчивается, оставляя читателя в предчувствии, что героев ждет долгая и безоблачная любовь.

Но это всё художественная литература.

Много таких историй изложено (более скромно) в книге «Знакомые лица, скрытые жизни», автор которой, Браун, американский врач, — сам гомосексуал (Brown 1976). Ряд анонимных интервью о таких гомосексуальных любовных историях записан на диктофон и напечатан немецким публицистом Юргеном Лемке в его книге «Нормальные, но другие». Только всё это уже не художественная литература, а реальная жизнь.

Рассказывает Дитер, рабочий, живущий с более молодым рабочим уже много лет одной семьей:

«X. - центр моей жизни и, надеюсь, останется таким еще долго… Из этого я исхожу в решении всех других важных проблем… Мне почти сорок, и к этому возрасту я так наладил, наконец, свою жизнь, что могу сказать: я счастлив».

Рассказывает Йозеф, экономист. Он очень страдал, рассорившись по собственной вине со своим возлюбленным навсегда. Но сестра приятеля по спорту почти насильно познакомила его с одним своим знакомым, о котором она знала, что он тоже «голубой».

«Несколькими часами позже я был уже влюблен в него… Любовь двигает горами, любовь придает крылья — эти пословицы не оригинальны, но хорошо передают силу, которую любовь может дарить. Каждая любовь конкретна и имеет свою специфику. Наша поставила меня на ноги, а ему открыла новый мир, до того ему незнакомый. Большие слова, но я могу их обосновать».

И обосновывает в своем повествовании. Рассказывает старик К., которому за семьдесят. Как-то на улице:

«…один молодой человек обратился ко мне, заговорил со мной… Мы поняли друг друга с полуслова. (Оказалось, это солдат, в Берлине на спортивных играх. Но договорились списаться, завязалась частая переписка. После окончания его службы он приехал и поселился у К.) Мне было шестьдесят шесть, когда я с ним познакомился. День начался, как многие другие. Никакого признака, ничего. Я уже давно подружился с моим одиночеством. И вот она пришла и ко мне, великая любовь… Я не горевал, когда мы расстались. Я всё еще полон приязни к человеку, который подарил мне шесть самых прекрасных лет моей жизни».

(Lehmke 1989: 40, 52, 164, 219–221)

Сам Юрген Лемке, преуспевающий комсомольский функционер в ГДР, погубил свою карьеру, когда выяснилось, что ценности социалистической морали он променял на любовь молодого негра с Кубы. Тогда-то он и стал свободным журналистом и избрал эту горячую тему.

В польском журнале «Иначэй» один журналист опубликовал письма своего умершего приятеля Михала — известного литератора. Друг характеризует Михала как «старого сатира», жизнь которого одухотворялась любовью к парням. Письмом от 20 мая 1972 года тот сообщал другу, что случайно познакомился на Замковой площади с восемнадцатилетним парнем и влюбился с первого взгляда.

«Совершенно не знаю, как это произошло, но вдруг я сообразил, что вглядываюсь в изумительно глубокие глаза юноши… Я просто замер, не способный двинуться; пожалуй, теперь я знаю, что это транс, может быть гипноз. Он смотрел на меня из-под спадающих на лоб прядей черных волос… Я не мог сопротивляться его улыбке — он смотрел на меня. Я просто сделал вот что. Я подошел и прерывающимся от волнения и возбуждения голосом спросил его, не знает ли он, в котором часу в воскресенье начинается сеанс в ближайшем кинотеатре. Я просто ошалел от радости, когда мой Ганимед согласился на совместный поход».

Назавтра тот пришел к литератору на трапезу, которую обещал сам приготовить. Он оказался из Жешова, из семьи поваров. Готовил чудесно. После обеда попросил разрешения принять душ, ибо привык это делать дважды в день.

«Я почувствовал себя, как Зевс, глядящий на своего Ганимеда. Ни одного лишнего волоска на теле; очень смуглое тело, теплобронзовое. Мускулы нежно вырисовываются под пахнущей еще мальчиком кожей. Он разделся при мне и подошел, позволяя наслаждаться своим видом. Я впервые почувствовал всеми помыслами этот шедевр…»

Ганимед поселился у Старого Сатира. Через два дня новое письмо:

«Привет! Я люблю его, как никого еще не любил в своей жизни. Я люблю в нем всё. Кожа, чудесно дрожащая при малейшем прикосновении — а нежность его прикосновений поразительная. Я им живу: если бы мне не хватало воздуха, а Он был бы при мне, я бы наверное не заметил нехватки. Я хотел бы неустанно дотрагиваться до него, ласкать, целовать. Он совершенен в каждой клеточке…» И анатомическая деталь: «Он обрезан, что только придает ему больше и больше».

Еще через два дня:

«И снова я… Я чувствую себя всё моложе, право, как двадцатилетний. Когда ты говорил мне, что я по временам инфантилен, я возражал. Теперь я знаю, что ты имел в виду… Его голос, его вечное удивление жизнью, свежесть, неопытность, настроения — я становлюсь сумасшедшим… Сам не верю».

Письмо от 29 мая:

«Он удивителен, всё это поражает и изумляет. Это почти искусство. Если говорят, что удивление является основным элементом художества, то оно также и основа красоты, жизни, любви… Я спросил его: Как только ты выдерживаешь с таким ужасающе старым и противным фраером, как я?» А он: «Ну ты не так уж стар, а главное — ты совсем не противен. Мне хорошо с тобой». Я признался ему, что мне пятьдесят два, он думал, что сорок».

Счастье продолжалось всё лето. Осенью журналисту пришло от Михала письмо, начинающееся словами:

«Без привета. Он вернулся в Жешов. Не мог тут найти работы… Это официальный повод. Я знаю, что там кто-то есть. Но знаю, что я пережил нечто небывалое. И ни о чем не жалею. Я люблю его по-прежнему. Получил от него письмо с припиской: «Напиши, как можно скорее», но без обратного адреса… Слеза плывет у меня по щеке, ты увидишь ее: она оставляет светло-голубое пятно размазанных чернил. Хорошо, что я никогда больше его не увижу… И ничего больше уже не требую».

Но два года спустя получил его фото в каком-то журнальчике. И через два месяца умер (Wrzes, 1997: 54).

А вот письмо Жени С. в российскую газету «Двое» о его связи с Володей.

«Мы с ним росли неподалеку друг от друга, дружили. Он всегда был сильным и решительным. А я все годы — полная противоположность. Как-то получилось, что Володя всегда меня оберегал, относился как к более слабому. Я привык к этому с детства. И ничего странного в этом не находил. С годами его чувство превратилось в нежность, а потом в любовь.

… В тот день мы были у него дома. Нам было по 20 лет, каждый учился в своем институте, и жизнь казалась нам безоблачной. Но меня всегда мучило, что я не такой, как все. Мне не хватало решительности, мужественности, твердого голоса. Я глубоко страдал из-за этого. И в тот день, почему-то, заговорив об этом с Володей, неожиданно для самого себя я… расплакался. Володя стал меня успокаивать… обнял меня и прижал к себе. И прошептал на ухо:

— Зато ты очень красивый. Я же не плачу от того, что ты красив, а я нет…

Я посмотрел ему в глаза. Со стороны это, наверное, выглядело странно. Мы стояли обнявшись. Володино лицо было над моим. И в этот миг что-то кольнуло в сердце. Будто прозвенел звонок.

Володя наклонил голову ко мне и… поцеловал. Я был ошеломлен. Его губы были прижаты к моим губам. Меня трясло, как от электрического тока. Я пытался вырваться. Но Володя будто обезумел.

— Женя, Женечка, я люблю тебя. Ты слышишь? Я люблю тебя и боюсь сказать, понимаешь, люблю, как девушку, по-настоящему».

Женя пишет, что почувствовал себя женщиной и что даже у него появились телесные признаки этого. Что перестали расти волосы на лице. Вероятно, это иллюзия, но она показательна для его психологии. Два месяца он избегал Володи, но тот подкараулил его в подъезде и сказал:

— … Я знаю — ты боишься моей любви. Я ее тоже боюсь. Но ничего поделать с собой не могу…

Мы с Володей оказались на диване. Он меня обнимал, целовал то нежно, то больно. Мне совсем не стыдно было перед ним раздеваться….. Мы стали любовниками, и это произошло так естественно, что ни я, ни Володя не почувствовали неловкости. Мы, наверное, давно хотели этого. До самого утра мы не сомкнули глаз, разговаривая, строя планы на будущее. Володя, обнимая меня, был то нежен, то груб со мной, но эта грубость была такой сладкой…

…Мы уже четыре года вместе. Живем как муж и жена. Об этом знают семь человек, и никто еще ни разу не усмехнулся, не запачкал ненужными словами нашу с Володей любовь….. У нас одна проблема: хотим усыновить ребенка, мы оба очень этого хотим. Но как это сделать?»

Автор письма всё знает:

«Таких, как мы, люди считают развратниками, и даже призывают убивать. Мне это просто непонятно. Я бы мог понять эти призывы, если бы они относились к насильниками, растлителям малолеток. Но если мы с Володей стали мужем и женой по своему желанию, верны друг другу, не оскорбляем так называемую общественную нравственность — кому какое дело, кто мы и что мы?»

Письмо это передал в газету журналист Р. А.Кенгерли с таким послесловием:

«Я близкий друг этих ребят, монолог одного из которых представляю вашему суду. Они оба умны, благородны, интеллигентны, чисты. У них странная любовь. Но она настолько сильна, что я пожелал бы каждой паре мужчин и женщин такой любви. Видели бы вы, как светятся глаза Жени и Володи, когда они вместе, с какой нежностью они относятся друг к другу!» (Женя С. 1996).

В книге о гомосексуальной любви и ее преследовании в американской армии военного времени (Berube 1990: 209) рассказан по документам эпизод из следствия по гомосексуальной связи двух офицеров в Райт Филд, штат Огайо. Свидетель, старший лейтенант, говорил, что они неразлучны, радуются при виде друг друга, помогают друг другу во всем, и в этом он видит доказательства их гомосексуальности. Каждого из этой пары спрашивали по отдельности о том, сколько раз они совершали «совокупление в рот» или «мастурбацию рукой». Оба отвергли этот подход. «Полковник, — сказал один из них, — здесь есть нечто большее, чем просто секс… Это общение. Это то же самое, что муж находит в жене, насколько я могу судить». А второй добавил: «Пусть для кого-то это звучит забавно, но я люблю его».

В 1930 г. английский офицер Монтэгю Гловер, герой Первой мировой войны, которому тогда было чуть больше тридцати, встретил необразованного 17-летнего рабочего парня идеального сложения, Рейфа Холла, и они стали жить одной семьей. Непрестанно Монтэгю фотографировал Рейфа. Когда во время Второй мировой Рейфа призвали в армию, он писал Монти сотни страстных писем. «Милый, ты не представляешь, как мне тебя не хватает… Каждую ночь я целую твое фото, так что ты всё-таки со мною в кровати. Но лучше бы это был ты сам». Они соединились снова после войны. Монтэгю умер на девятом десятке в 1983 г., Рейф пережил его на 4 года. Их многочисленные фото и письма изданы в 1992 г. родственниками, посчитавшими, что эта безоблачная любовь, преодолевшая классовые различия и общественные предрассудки, достойна увековечения (Gardiner 1992; Norton 1998: 240–244).

Истории древнего Рима известен (и хорошо документирован) совершенно исключительный эпизод, говорящий о силе однополой любви. Когда возлюбленный императора Адриана прекрасный юноша Антиной утонул, безутешный император объявил его богом, и вся огромная империя должна была поклоняться богу Антиною и приносить ему жертвы в храмах. В истории древнеримской империи было немало капризных деспотов, но как раз Адриан таким не был. Он был известен как очень образованный человек и мудрый правитель. Император-философ. Таким он и показан в историческом романе французской писательницы Юрсенар.

Чем бы ни была однополая страсть — извращением, патологией или болезнью, как считают ее гонители, или же вариантом нормы, как настаивают активисты движения сексуальных меньшинств, — несомненно одно: с точки зрения человеческих чувств это прежде всего любовь.

С первого взгляда или исподволь перерастающая из дружбы, короткая или на всю жизнь, более-менее благополучная или с изменами и расставаниями, роковая, даже убийственная, но любовь. В ней намешано всякого: самоотверженности и эгоизма, романтики и похоти, чистоты и грязи, упоения и страданий — столько же, сколько можно найти и в обычных любовных связях. Болезненная любовь? Возможно. Так ведь во всякой любви есть элемент болезненности — говорим же мы: любовная лихорадка, сердечная болезнь…

2. Процесс века

Не раз эта любовь губила судьбы и сокрушала авторитеты. О сложности и противоречивости этой темы наилучшее представление дает судебный процесс над знаменитым английским писателем Оскаром Уайлдом, состоявшийся в самом конце прошлого века. Это был один из самых знаменитых процессов, пожалуй, процесс века. О нем и о подсудимом написано множество книг (Эллис 1910: 348–395; Парандовский 1990; Pearson 1949; Broad 1954; Hyde 1962; 1981; Croft-Cooke 1972; Ellman 1988; Knox 1994; Schmidgall 1994, и др), снят фильм.

Будучи уже немолодым (35–40 лет), писатель водился с весьма молодыми людьми всякого сорта. Подружился он и с очень миловидным молодым поэтом Элфредом Дугласом, студентом Оксфордского университета. Этот весьма заурядный поэт и нерадивый студент был лордом, младшим сыном маркиза Куинсбери. Маркиз публично обвинил писателя в том, что тот соблазнил его сына на противоестественные отношения. Оскар Уайлд подал на маркиза в суд присяжных за оскорбление и маркиз был арестован. Но суд вскоре выяснил такие вещи, что писатель из истца превратился в обвиняемого. Симпатии присяжных и публики были на стороне маркиза. Ведь это был отец и он ратовал за спасение юного сына, затянутого в вихрь противоестественных страстей развратного писателя. Такова внешняя фабула. Но за ней скрывается не столь простая раскладка добра и зла.

Оскар Уайлд, так же, как и другой знаменитый писатель, его сверстник Бернард Шоу, был ирландцем, уроженцем Дублина. Он родился в семье известного врача, женой которого была поэтесса, воспевавшая ирландскую национальную гордость. Мать, уже родившая одного сына, хотела дочь и в раннем детстве одевала Оскара в девичьи платьица. Сын вымахал в высоченного верзилу, но приятели отмечали в его манерах нечто женственное. И выделялся он длинными волосами, когда все носили короткие. Гордость Уайлда была уязвлена с юности: его отец был обвинен в изнасиловании пациентки под наркозом и, хотя присужден он был к символическому штрафу в одно пенни, но репутация была погублена.

Оскар блестяще окончил Оксфордский университет. Как многие студенты того времени, он преуспевал не только в университете, но и в веселых заведениях и получил от проститутки (известной среди студентов под кличкой «Старая Yes») сифилис. Два года его лечили ртутными препаратами и от этого почернели его зубы — всю жизнь он, разговаривая, прикрывал рот рукой. Медики, признав его вылеченным, разрешили жениться и иметь детей, но биографы подозревают, что болезнь была вылечена не до конца (ведь спирохета была открыта только в 1905 г.), а сказалась осложнениями позже. Кого-то другого эта беда могла бы обратить к сожалению о беспутной молодости и к раскаянию, но в Оскаре, с его мятежной душой, унаследованной от матери, это породило лишь раздражение против благонравия и ханжества общества, ожесточение против самого провидения: когда все падки до грешных наслаждений, почему именно ему досталась эта напасть? На всю жизнь в его душе поселились сознание своей исключительности и горькая ирония.

Он быстро прославился своими остроумными и вызывающими эссе об искусстве, а затем пьесами, которые шли с огромным успехом в театрах Англии и других стран, а также романами, из которых самый известный — «Портрет Дориана Грея», об ангельски красивом юноше, дьявольские страсти которого изменяют и старят не его, а его портрет. Вечная молодость — мечта всякого голубого.

Уайлд отрицал принцип реализма: искусство, говорил он, это действительно зеркало, но оно отражает не жизнь, а того, кто в него смотрит. Идеолог «искусства для искусства», модернист и символист, он сознавал свой талант и не скрывал этого сознания, эпатируя публику. Когда одна из его пьес была встречена бурной овацией, Уайлд вышел к публике и сказал: «Я так рад, леди и джентльмены, что вам понравилась моя пьеса. Мне кажется, что вы расцениваете ее достоинства почти столь же высоко, как я сам». В «Портрете Дориана Грея» глухо проходила на заднем плане гомосексуальная любовь, и он был многими критиками объявлен безнравственным, а пьеса «Саломея», пронизанная чувственностью, была запрещена к постановке в Англии.

Викторианская Англия была заповедником пуританства и ханжества, против которого смело выступил этот ирландский бунтовщик.

С одной стороны, он был законодателем вкуса и мод, с другой, одевался нередко вызывающе и кричаще: в век брюк и цилиндров появлялся в атласных штанах до колен, шелковых чулках и туфлях с серебряными пряжками, с беретом на голове и подсолнухом в руке. Или в вечернем костюме с орхидеей в петлице, а в руке — трость слоновой кости с набалдашником из бирюзы. Он поклонялся красоте вещей и человеческого лица и тела. Речь его была пронизана иронией и афористична. Он был мастером парадоксов и блестящим оратором. Каждую фразу выговаривал смакуя, и после каждой облизывал языком свои толстые чувственные губы. Высокого роста, он был похож, по метким впечатлениям одного репортера, на белого негра. Этот светский дэнди был, по признанию света, Королем Жизни. В конце жизни он писал: «Я был символом искусства и культуры своего века. Я понял это на заре своей юности, а потом заставил и свой век понять это».

Уайлд был женат на красавице Констанс (с 1884 г.), имел с ней двух сыновей. Дом их был полон произведениями искусства. Но жизнь супругов не была счастливой. Когда жена забеременела, Уайлд удивился, куда исчезли ее стройность и изящество. Она стала ему отвратительна. Он насильно заставлял себя быть с нею ласковым, а после близости с ней, как он признавался другу, «я полощу рот и открываю окно, чтобы проветрить губы» (Ellman 1988: 266).

Оскар увлекался красотой мужского тела и до брака, с юности, о чем говорят его юношеские поэмы. С 1879 по 1881 г. он жил вместе с юным художником Фрэнком Майлсом, любовником лорда Роналда Гауэра, тоже приятеля Уайлда, но кажется, до интимной близости с ними дело не доходило. Будучи в браке, он чрезвычайно любил разговаривать с гостями о гомосексуальных связях — он шутил, что это ему доставляет больше наслаждения, чем гомосексуалам сами сношения. Его неудержимо влекло всё запретное и греховное.

Гомосексуальность Уайлда стала по-настоящему проявляться после двух лет брака, когда она совершенно вытеснила супружескую близость с женой. В 1886 г. 32-летний Уайлд познакомился с невысоким 17-летним пареньком Робертом Россом, внуком генерал-губернатора Канады и сыном генерального прокурора Канады. Роберт был откровенно гомосексуален (рассорился из-за этого с родными). Уайлд ему чрезвычайно понравился, и он постарался соблазнить Уайлда на близость. Это удалось без труда, и Робби стал сначала любовником Уайлда, а потом верным другом и наперсником — до самой смерти. Оба впоследствии признавались друзьям, что это было первое гомосексуальное приключение Уайлда, а после его смерти Росс говорил, что он призван заботиться о сыновьях Оскара, потому что чувствует свою ответственность за его гомосексуальность и проистекающие из нее беды. На деле любование мужской красотой замечалось за Уайлдом и раньше, а ответственность за беды лежит больше на другом.

Критики единодушны в том, что именно с 1886 г., когда Уайлд познал другую любовь, он создал свои самые лучшие, самые смелые произведения. Его вещи завоевывали ему сердца. Приехавший из Америки молодой драматург Клайд Фитч писал ему: «Никто не любит Вас так, как я. Когда Вы здесь, я в полусне. Когда Вас нет, пробуждаюсь». «Совершенство!.. Вы великий гений и — о! — такой сладкий… И мне, мне было позволено развязать шнурки Ваших ботинок…» (Кnох 1994:152). В 1889 в орбиту писателя попал сын плотника Джон Грей, 23-летний литератор с красивым лицом 15-летнего мальчика, и не избег очарования и любви. Эта фамилия и была дана Дориану Грею, а Джона писатель стал звать Дорианом, да тот и сам стал так подписываться. Правда, через пару лет, когда появился Дуглас, Джон получил отставку и собирался покончить с собой, но один из приятелей Уайлда эмигрант из России Андре Рафалович, сын банкира и литератор, рассорился с Уайлдом и увел Джона. Их любовь оказалась на всю жизнь.

Среди интимных друзей писателя был оксфордский студент Эдмунд Бэкхауз. В старости сэр Бэкхауз оставил мемуары (рукопись хранится в Оксфорде), где признается в своих сношениях с Уайлдом и отмечает, что, по собственному признанию Уайлда, его больше влекли «лакеи и всякое отребье», потому что «в их страсти всё плотское и никакой души». Позже молодой и знаменитый художник Обри Бёрдсли рассказывал Бэкхаузу, что однажды за ужином в отеле «Савой» Уайлд хвастал тем, что имел за одну ночь пять любовных приключений с мальчиками-рассыльными и целовал каждую часть их тела. «Все они были грязными и привлекательными для меня именно потому» (Кпох 1994: 23–24).

Уайлд всё меньше скрывал свои гомосексуальные склонности и носил в петлице зеленую гвоздику — опознавательный знак тогдашних гомосексуалов в Париже.

В 1890 г. он принес книгопродавцу запечатанный пакет с рукописью, который тот мог давать на прочтение только по запискам от него. Один из читателей забыл наложить печать снова. Продавец не удержался и за одну ночь прочел текст, написанный разными почерками и содержавший правку Уайлда. Это был гомосексуальный роман «Телени», столь откровенный, что в 1893 г. он был издан с большими изъятиями и без указания авторства, а лишь в 1966 г. стало возможным его напечатать полностью. Очевидно, это было коллективное произведение друзей Уайлда. Здесь открыто выступало то, что в «Портрете Дориана Грея» проходило лишь намеком.

С лордом Элфредом (Альфредом) Дугласом писатель познакомился в 1891 г., когда роман о Дориане Грее был уже написан, и странным образом Уайлд предсказал в литературном Дориане реального лорда Дугласа. Когда они познакомились, Элфреду был 21 год, а Оскару Уайлду 37. У молодого Дугласа уже был большой гомосексуальный опыт (Hyde 1984). В своих мемуарах Бэкхауз пишет, что еще в школе-интернате он имел сношения с Дугласом, а позже и с его братом. После недолгой учебы Элфред забросил университет. Он вообще вел беспутный образ жизни, а дружба с Уайлдом вспыхнула через год-полтора после первого знакомства. Элфред обратился к писателю за помощью: он стал жертвой шантажистов, пронюхавших про его гомосексуальные связи с мальчиками в Оксфорде, и писатель загорелся желанием помочь: уж очень Элфред был красивым и юным на вид, сохранившим облик мальчика. Близкие и звали его Бози (от «бой», мальчик). Уайлду казались великолепными и его сонеты. Одно его стихотворение («Две любви») воспевало особый род любви, популярный среди античных греков, — «любви, которая не смеет назвать свое имя». В январе 1893 г. Уайлд пишет Дугласу:

«Любимый мой мальчик (My own dear boy), твой сонет прелестен, и просто чудо, что эти твои алые, как лепестки розы, губки созданы для музыки пения в не меньшей степени, чем для безумия поцелуев. Твоя стройная золотистая душа живет между страстью и поэзией. Я знаю: в эпоху греков ты был бы Гиацинтом, которого так страстно любил Аполлон… С неумирающей любовью, вечно твой Оскар».

А вот письмо от апреля 1994 г.:

«Дорогой мой мальчик, только что пришла телеграмма от тебя; было радостью получить ее, но я так скучаю по тебе. Веселый, золотистый и грациозный юноша уехал — и все люди мне опротивели, они такие скучные…»

Россу он пишет в это время о Дугласе: «он лежит на софе, как Гиацинт, а я творю ему культ». Уайлд просто пылал любовью, он совершенно потерял голову. Вообще, хотя он считал Элфред, своим вдохновителем, на деле именно когда Бози был рядом, он ничего не писал. Капризы и сумасбродства Бози отнимали всё время и в ужасающей степени — все деньги. Бози проводил время только в самых дорогих ресторанах, милостиво позволяя Уайлду всё оплачивать, как и свои долги в казино.

Приступы любви перемежались со ссорами и разрывами отношений. Бози был абсолютным эгоистом. Когда он заболел гриппом, Уайлд, всё забросив, ухаживал за ним и накупил ему изысканных яств. Бози выздоровел, но от него заразился Уайлд. Когда же Уайлд слег, лорд Элфред уехал веселиться и даже не удосужился купить больному продуктов на его деньги.

Что касается непосредственно секса, то впоследствии Дуглас писал одному из биографов Уайлда: «я… позволял ему делать то, что обычно среди мальчиков в Винчестере и Оксфорде… Содомия же никогда не имела места между нами, не было даже ее попыток или мечтаний о ней… Уайлд обращался со мной, как старший мальчик с младшим в школе, но он добавил то, что было новым для меня и что, насколько я знаю, не практиковалось среди моих сверстников:

он сосал меня… Я никогда не любил эту часть наших отношений. Это было мертвым для моих сексуальных инстинктов, которые были всецело обращены к юности, красоте, мягкости» (Hyde 1975: 146; 1984: 28). Дуглас любил только мальчиков. Как-то он цинично сказал Андре Жиду о маленьком сыне Уайлда, Сирилле: «Вон кто, когда немного подрастет, будет в самую пору для меня». В другое время Жид встретил Дугласа в Алжире: лорд путешествовал с арабским мальчиком 12–13 лет, которого он подобрал где-то в Блиде, «настоящее похищение»- написал об этом Жид (Lariviere 1997:124). Таков был Бози. Его привлекали в Уайлде только слава и деньги.

Элфред втянул Уайлда в ссору со своим отцом. Дело в том, что отец и сын дико ненавидели друг друга. Маркиз Куинсбери, «багровый маркиз», как его называл Уайлд за цвет лица, был известен своим отказом от религии и сумасбродствами. Вопреки своей родовитости он не был членом Палаты Лордов. Старший сын его, лорд Драмланриг барон Келхед, был пэром и заседал в палате, а он нет. Одна за другой от него ушли две жены. Со всеми тремя сыновьями он был в ссоре. В его роду были сплошные скандалы и несчастья. Отец и брат были убиты, старший сын застрелился, другой брат упал в пропасть. Это от отца Элфред унаследовал свой необузданный характер (в старости он симпатизировал фашистам и провел полгода в тюрьме за клевету на Уинстона Черчилля).

Недовольный тем, что сын оставил университет, маркиз приписывал это влиянию Уайлда. Он угрожал сыну, что лишит его наследства и отколотит, а сын отвечал, что будет защищаться револьвером. Маркиз явился на квартиру к Уайл-ду, но Уайлд его выставил. Не удался и скандал на спектаклях пьес Уайлда. Тогда 28 февраля 1895 г. маркиз отправился в клуб, членом которого Уайлд состоял, и оставил ему свою визитную карточку, на которой надписал: «М-руУайлду, бравирующему содомией».

Молодой лорд всячески подзуживал Уайлда призвать маркиза к ответу. Уайлд подал жалобу в суд, надеясь, что маркиз ничего не сумеет доказать. Со стороны Уайлда это было крайне рискованно, потому что слухи об общем направлении пристрастий писателя были столь распространены и столь соответствовали его произведениям, что в 1894 г. немецкий социолог Нордау в своем критическом труде «Вырождение» посвятил целую главу Оскару Уайлду, отзываясь о нем как об апостоле безнравственности. В глубине души Уайлд и сам подозревал, что дело плохо. В письме верному другу Россу он пишет:

«Отец Бози оставил в моем клубе карточку с ужасной надписью. Теперь я не вижу иного выхода, кроме как возбудить уголовное преследование. Этот человек, похоже, погубил всю мою жизнь. Башня слоновой кости атакована низкой тварью. Жизнь моя выплеснута в песок.» (Уайлд 1997: 127)

Но пока именно маркиз был арестован по обвинению в диффамации и 3 апреля 1895 г. начался суд присяжных, привлекший внимание всей Англии. Маркиза защищал адвокат Карсон, интересы истца представлял адвокат Кларк, оба — бывшие министры. Карсон (впоследствии лорд Карсон оф Дун-кэн) к тому же одноклассник и безуспешный соперник Уайлда по колледжу в Дублине.

Уайлд держал себя на процессе надменно и вызывающе. Но сразу же вынырнуло его любовное письмо к Дугласу. Дело в том, что небрежный Элфред забыл его вместе с другими письмами Уайлда в кармане одежды, которую подарил некоему Вуду, молодому проходимцу. Он же представил его и Уайлду, зная, что тот склонен к таким романам. Вуд смекнул, что на этом можно будет поживиться, и позже стал шантажировать Уайлда. Уайлд выкупил письма за крупную сумму (35 фунтов), но получил только три письма, а четвертое попало к другому проходимцу, Аллену. Тот запросил за него гораздо больше. Со своей обычной иронией Уайлд сказал, что его несколько строк никогда еще не ценились так дорого. Но, обманув деланным равнодушием Аллена, заплатил только мелочь — десять шиллингов, да еще при виде истрепанного письма (переданного ему третьим проходимцем, Клибборном) посетовал: «Ну можно ли относиться так небрежно к написанному мною!» И услышал в ответ: «Оно побывало в руках стольких людей!» Это было то самое письмо о сонете, розовых губках, любви Аполлона к Гиацинту и проч. Теперь копия его как-то оказалась в суде и была оглашена. Конечно, письмо произвело впечатление на публику.

Защитник маркиза затрагивает тему о «Портрете Дориана Грея»: обожает ли Уайлд, подобно герою этого романа, некоего молодого человека, идеального красавца?

Уайлд отвечает: «Я всегда обожал только одного себя». В опровержение читается второе письмо к Элфреду Дугласу:

«Самый дорогой мой! Твое письмо заменило мне и красное и белое вино. Но я грущу и чувствую себя не в своей тарелке. Бози, только не делай мне сцен — они меня положительно убивают. Они отравляют всю прелесть жизни. Ты такой настоящий грек и такой изящный, становишься безобразным, когда злишься. Я не в силах видеть твои розовые губки и в то же время слушать. Ты терзаешь мое сердце. Мне нужно тебя видеть… Но ты, где ты, мое сердечко, мое дорогое, волшебное дитятко?… Всегда твой Оскар».

«Не правда ли, — ехидно спрашивает адвокат, — довольно необычное письмо для человека Ваших лет к молодому человеку, как он?»

«Всё, что я пишу, необычно», — отвечает Уайлд.

Это остроумно, но симпатий присяжных к нему не прибавляет. Формально письма не содержат доказательств половых сношений, но создают впечатление об атмосфере необычной страсти, в которой такие сношения выглядят вполне вероятными.

Дальше начинается допрос свидетелей. Оказывается, маркиз нанял сыщиков, которые изрядно поработали среди обитателей лондонского дна. Стало ясно, что любовь к Бози не мешала Уайлду (как, впрочем, и Бози) иметь и другие амурные приключения. Появляется 18-летний Вуд — тот самый, которого Элфред представил и рекомендовал Уайлду и который шантажировал их письмами. Вуд рассказывает, что был приглашен Уайлдом отобедать в отдельный кабинет.

Выясняется, что во время дружбы с лордом Элфредом писатель познакомился и подружился с неким Тэйлором, 33-х лет, растратившим свое миллионное состояние и занимающимся поставкой молодых людей всем желающим.

При обыске у него дома нашли парики, штаны с отверстиями вместо карманов и т. п. Соседи показали, что у него часто ночевали молодые люди от 16 до 30 лет, но в квартире была всего одна кровать. Тэйлор уже раньше был арестован и теперь приведен в суд как свидетель. Правда, он отказался давать показания против Уайлда, но само знакомство с ним было скверным фактом. Еще хуже были показания тех, кого он познакомил с Уайлдом.

Братья Паркеры — лакей Уильям 20-ти лет и грум Чарлз 19-ти лет — показали, что однажды обедали все вместе с Тэйлором и Уайлдом, называя друг друга запросто по имени: Чарлз, Оскар. Чарли получил от Оскара в подарок серебряный портсигар.

Сидней Мэйвор — еще один из встреченных у Тэйлора, школьник, готовился поступить в кафе-шантан. Тоже провел ночь с Уайлдом в гостинице. Уайлд подарил ему серебряный портсигар с надписью. Так как Уайлд дарил такой портсигар почти каждому молодому человеку, с которым проводил ночь (он подарил их 7 или 8), упоминание о портсигаре стало вызывать у публики смех.

Альфонс Конуэй, 18 лет, брат мелкого газетчика, познакомился с Уайлдом на пляже, катались на море, Уайлд завел его в магазин, одел его во всё новое и провел с ним ночь в гостинице.

Некто Фреди Эткинс, уличный певец с плохой английской речью, жулик и шантажист. Уайлд взял его с собой в Париж, где сводил к парикмахеру, чтобы тот завил ему волосы. Карсон интересуется, какой интерес представлял этот тип для известного писателя. Ответ Уайлда: «Я предпочитаю возможность побеседовать часок с молодым человеком всякому другому развлечению, даже допросу на суде с присяжными заседателями».

Вызывается лакей Смит. Показывает, что Уайлд обедал с ним и подарил, как пишет репортер, «неизбежный серебряный портсигар». На вопрос обвинителя, не подпаивал ли Уайлд юношей, тот отвечает: «Какие джентльмены подпаивают своих гостей?» На что Карсон: «А какие джентльмены пьют с лакеем и грумом?»

Уайлду называют Уолтера Грейнджера, 16 лет, слугу из отеля. Верно ли, что вы его поцеловали? Уайлд величественно: «Нет, он слишком уродлив». Карсон уцепился за эту обмолвку: значит, решающей в знакомстве является красота парня, а вовсе не беседы на литературные темы! Почему вы назвали именно эту причину? — настаивал Карсон. Уайлд неуклюже выкручивался, он расстроился до слез, речь его стала быстрой и сбивчивой, они говорили одновременно, в протокол ничего невозможно было записать, слышны были только острые, как уколы шпаги, повторы вопроса Карсона: «Почему?.. Почему?.. Почему?..»

Из всех свидетелей мало с кем Уайлд познакомился не через Тэйлора. Таков Эдвард Шелли, молодой приказчик издательства, худой и бледный.

Писатель пригласил его к себе обедать, подарил свои произведения с надписями и оставил ночевать. На другой день Эдвард приходил снова. Служащие стали подсмеиваться над ним, поскольку всем были понятны причины внимания Уайлда. Обзывали его «миссис Уайлд». Хозяин уволил Эдварда. Потрясенный юноша написал Уайлду письмо, что порывает с ним, сжег все его письма, вырезал из книг дарственные автографы (но книги оставил). Теперь в довершение всего — постыдные допросы, суд, фото в газетах… Вот это выступление произвело крайне удручающее впечатление на присяжных.

Затем 5 апреля последовала блестящая речь адвоката Карсона — представителя маркиза, который (маркиз) всё еще сидел на скамье подсудимых. Карсон не выдвигал никаких обвинений касательно связи Уайлда с лордом Дугласом. «Боже сохрани! Но всё показывает, что молодой человек был в опасности от знакомства с доминирующей личностью м-ра Уайлда, человека больших способностей и достижений».

На другой день Уайлд не явился в суд, а его адвокат заявил, что истец отказывается от обвинения. Уайлд опубликовал в газетах заявление, что, не желая допустить, чтобы лорд Элфред показывал на суде против отца, он предпочитает взять всю грязь на себя. Всем было ясно, что такое благородство было гораздо уместнее раньше, до суда. Еще яснее было другое: коль скоро отпало обвинение против маркиза и он оправдан, значит то, что он инкриминировал Уайлду, — правда, теперь уже подтвержденная свидетелями на суде! Значит, доказано, что нарушен закон, и Уайлду грозит неминуемый и скорый арест. Замять это дело не представлялось возможным: старший сын маркиза застрелился, так как был запутан в гомосексуальном скандале с премьер-министром лордом Розбери, и маркиз грозился раздуть это дело, если ему не отдадут Уайлда.

В тот же день Уайлд обедал с лордом Элфредом и его братом Перси в ресторане. Все удивлялись, что он не скрылся. Бернард Шоу советовал ему немедленно бежать из Англии. Жена передала такое же настояние. Уайлд колебался и всё же в конце концов отказался — как писал впоследствии Шоу, взыграла его неистовая ирландская гордость. Возможно, он, очень самоуверенный и убежденный в своем ораторском искусстве, в искусстве диспута, надеялся переспорить обвинителей. Словом, он был в ослеплении. Но самое вероятное — что он не хотел показаться трусом перед возлюбленным. Уже из тюрьмы он ему писал:

«Я решил остаться: так будет благороднее и красивее… Мне не хотелось, чтобы меня назвали трусом или дезертиром. Жить под чужим именем, изменять свою внешность, таиться — всё это не для меня, которому ты был явлен на той горней выси, где преображается всё прекрасное.» (Уайлд 1997: 134)

Вечером того же дня он был арестован и препровожден в тюрьму. 9 апреля он пишет из тюрьмы друзьям, благодарит за добрые слова:

«Они утешили меня, хотя и вызвали у меня, в моем одиночестве, слезы. По-настоящему-то я здесь не одинок. Рядом со мной всегда стоит некто стройный и золотоволосый, как ангел… Я думал только о том, чтобы защитить его от отца; ни о чем другом я не помышлял, а теперь…» И другому другу: «Бози — такое чудо. Он занимает все мои мысли. Я виделся с ним вчера». 16 апреля: «Что до меня, то я болен, страдаю апатией. Мало-помалу из меня уходит жизнь. И ничто, кроме ежедневных визитов Элфреда Дугласа, не возвращает меня к жизни, но даже его я вижу в унизительных и трагических обстоятельствах.» (Уайлд 1997: 130–132)

26 апреля начался новый процесс, на котором он был уже обвиняемым и сидел вместе с Тэйлором в «доке» — специальной клетке для опасных преступников. Толпа встретила его враждебными криками, но он вел себя хладнокровно и надменно. Пожаловался на тюремный режим: на ужин ему дали всего лишь жареную рыбу, пулярку с картофелем, рисовый пудинг и сыр с фруктами. Не хотят ли его «уморить с голоду»? (Для тех, кто сидел в наших тюрьмах, это особенно смешная жалоба — поел бы он нашей баланды!). Это была, конечно, бравада: как видим, наедине он другой, а силы и заносчивости ему придавала любовь лорда Дугласа, в которой он в это время был уверен, и стремление быть на высоте в его глазах.

Допрашивали теперь только часть прежних свидетелей — Паркеров, Ву-да, Эткинса и Эдварда Шелли. Они повторили свои показания, расширив нескромные подробности — для судьи и публики, поскольку присяжных еще п зале не было: суду нужно было сначала сформулировать для них обвинение. Паркеры и Эткинс заявили, что до Уайлда у них не было подобных приключений и он имел на них пагубное влияние. Паркер-младший (во время суда он был уже солдатом) рассказал: на обеде в ресторане «Сольфертино» в отдельном номере с братом и Тэйлором, его усадили рядом с Уайлдом, потом Уайлд сказал: «Чарлз — мальчик для меня» и увез его в отель «Савой», завел в спальню. «Скажите нам, что произошло там». — «Он совершил акт содомии со мной». — «С вашего согласия?» Молчание. Сколько уплатил? Два фунта. Далее Чарлз имел несколько свиданий с Уайлдом и за каждое получил по стандартной сумме за такого рода услуги. «Уайлд просил меня вообразить, что я — женщина, а он мой любовник. Я поддерживал эту иллюзию. Я обычно садился к нему на колени, а он… ну, как мужчина забавляется с девушкой». Уайлд подарил ему серебряный портсигар и золотое кольцо (Hyde 1948: 193).

Вуд рассказал примерно то же: после обеда с ним в номере отеля Уайлд пригласил его в спальню. «Он напоил меня почти допьяна… Потом мы лежали с ним на диване. Прошло, однако, много времени, пока я не позволил ему действительно совершить со мной непристойный акт». Ему Уайлд подарил полдюжины рубашек, серебряные часы и цепочку.

Эткинс рассказывает о совместной поездке в Париж и поселении там в отеле. В эту же ночь Уайлд хотел забраться к нему в постель, чего Эткинс, как он уверяет, не допустил. У присяжных не могут не возникнуть сомнения: зачем тогда соглашался ехать в другую страну со знакомым Тэйлора, вкусы которого были известны? Кроме того, за ним есть другие случаи содомии. Однако обвинение по этому пункту всё же подточено.

Таковы юные знакомцы Уайлда. Хотя их облик и предшествующие эпизоды биографии (воровство, шантаж, содомия) не внушали доверия, публика раз 20 прерывала заседание ропотом, враждебным Уайлду. Всё это время Уайлд сидел невозмутимо с полным самообладанием и глядел на свидетелей своими полуприкрытыми слегка сонными глазами. На перерыве он съел обильный завтрак, а Тэйлор к пище не притронулся.

Обвинитель Джилл, тоже соученик Уайлда по Дублинскому колледжу, заявил:

«Мы доказали, что против Оскара Уайлда и Тэйлора существуют основательные улики для обвинения их в том, что они совместно задумали, подготовили и привели в исполнение безнравственные акты, что они эти акты совершали с разными лицами, известными нам и неизвестными, в числе коих Элфред Вуд, Фредерик Эткинс, братья Паркеры и другие. Кроме того, доказано, что многие из этих лиц не достигли зрелого возраста в тот момент, когда вышеупомянутые акты были с ними совершены».

После этого ввели в зал присяжных и снова повторился допрос свидетелей. Некоторых Дуглас успел обработать. Сидней Мэйвор на вопрос о том, что они делали с Уайлдом в кровати, ответил: «Ничего». Еще один свидетель отпал. Защитник Уайлда Кларк доказывал, что остальные свидетели — подонки и не заслуживают доверия. Это звучало правдоподобно по отношению ко всем, кроме Эдварда Шелли. Тот еще раз повторил историю своего падения, захлебываясь от слез. Уайлд смотрел на его рыдания с презрительной улыбкой. Но Шелли утверждал, что Уайлд только целовал его, а ничего другого не сумел добиться. Упомянутое юношей письмо к Уайлду с упреками в безнравственности не сохранилось и неизвестно, было ли написано. А позже, когда отец выгнал юношу из дому, он обратился всё-таки к Уайлду за помощью и выражал восхищение его творениями и благодарность за всё. Вот эти письма сохранились и были зачитаны по требованию защиты. «Дорогой Оскар… я никогда не забуду Вашу доброту, и я сознаю, что никогда не смогу выразить мою благодарность Вам». Вообще в показаниях Эдварда была масса противоречий, и он выглядел не совсем вменяемым, да и сам признавал, что порою теряет здравый рассудок.

Неожиданно обвинитель заявил, что снимает часть обвинений. Он отказывается поддерживать против Тэйлора и Уайлда обвинение в сговоре. Это было сделано для того, чтобы уменьшить колебания присяжных и оставить только вещи, надежно доказанные. С одной стороны, это улучшало положение подсудимых: вместо felony (тяжкого преступления) им теперь вменялось в вину misdemeanor (заурядное преступление), и грозила им уже не пожизненная каторга, а максимум два года. С другой стороны, осуждение должно было стать более неотвратимым.

Обвинитель Джилл использовал в своей речи афоризмы Уайлда. «Наслаждение — единственная вещь, ради которой я живу, так как ничто так не старит, как несчастья и неудачи». «Развращенность — миф, выдуманный простодушными людьми для обозначения прелестей и соблазнов, которых они не понимают». «Порок всегда оставляет след на лице мужчин. Не существует тайного порока; раз мужчина порочен, то эта порочность будет у него всегда видна по складкам губ». При этом обвинитель повернулся к Уайлду и в упор пристально уставился на его губы.

На вопрос обвинителя о пресловутом сонете Дугласа и смысле «любви, которая не смеет себя назвать», Уайлд пояснил, что это просто глубокая чувственная привязанность зрелого мужчины к молодому человеку — как библейского Давида к Ионафану, что на такой любви основаны философия Платина и сонеты Шекспира. «Это любовь, которую наш век не понимает, любовь, столь оклеветанная, что она не смеет назвать свое имя». В зале послышались аплодисменты. Ход был неотразимый: если осуждать, то вместе с Платоном и Шекспиром, да и Библия не всех содомитов осуждает. Затем выступил его защитник Кларк. Он указал на факты, говорящие с несомненностью о том, что свидетели в большинстве — профессиональные шантажисты и отнюдь не невинные мальчики, так что показаниям их верить нельзя. Он также обратил внимание присяжных на то, что Уайлд, человек в здравом рассудке и спокойный, не осмелился бы выступить против маркиза и уж тем более остаться в Англии после первого процесса, если бы не был уверен в своей правоте. Речь его была встречена громом аплодисментов.

Встревоженный этим, судья Чарлз обратился к присяжным с наставлением, очень пристрастным. Он просил их забыть о том, что перед ними известный писатель, и помнить о безнравственности рассматриваемого поведения. А ведь присяжные еще не высказались, и это было давление на них. Выступление его принесло совсем не тот результат, которого он добивался: 1 мая, удалившись в свою комнату почти на четыре часа и затем выйдя оттуда, 12 присяжных объявили, что отвергли обвинение в сношении с Эткинсом, а в остальном не смогли прийти к единому мнению, требуемому законом, виновны подсудимые в том, что им вменяется, или нет.

В других странах это означало бы снятие обвинения. В Англии же, хотя Уайлд и был выпущен из тюрьмы под залог, было назначено новое слушанье — с новым составом присяжных, новым судьей и новым обвинителем. Снова многие советовали Уайлду бежать, друзья наняли яхту, но мать сказала, что не изменит своих чувств к сыну при любом приговоре, но если он убежит, он для нее не сын. Защитнику удалось добиться, чтобы дело Уайлда рассматривалось отдельно от дела Тэйлора. Новое слушанье началось 20 мая. Тэйлор был признан виновным, а относительно Уайлда присяжные опять не пришли к единому мнению.

И снова было назначено новое слушанье, на сей раз через два дня, состав присяжных был снова сменен. В тот же день Уайлд пишет об этом Элфреду и добавляет:

«Моя прелестная роза, мой нежный цветок, моя лилейная лилия, наверное, тюрьмой предстоит мне проверить могущество любви. Мне предстоит узнать, смогу ли я силой своей любви превратить горькую воду в сладкую… Даже забрызганный грязью, я стану восхвалять тебя, из глубочайших бездн я стану взывать к тебе. Ты будешь со мною в моем одиночестве… Люби меня всегда, люби меня всегда. Ты высшая, совершенная любовь моей жизни, и другой быть не может.» (Уайлд 1997: 133–134)

21 мая на площади Пикадилли маркиз повстречал своих сыновей, разгорелась настоящая драка, которую разнимали прохожие, а драчунов свели в полицейский участок. Толпа была на стороне отца. На заседании суда Перси, брат Дугласа, появился с огромным синяком под правым глазом.

22 мая началось это слушанье. Уайлд был, наконец, исчерпан и имел убитый вид. Его бравада и фанфаронство остались в прошлом. Перед публикой сидел поникший и потерянный человек. Главным обвинителем выступал генеральный прокурор Англии Локвуд, когда-то один из личных друзей Уайлда. Обнаружилось, что Уайлда свел с Тэйлором племянник прокурора Локвуда, но на это решили не обращать внимания. Обвинение представило данные о желтых следах на простынях отеля, трактуя их как сперму, фекалии и вазелин.

На сей раз судья Уиллз в своем наставлении присяжным неожиданно для всех выступил даже более рьяно в защиту Уайлда, чем его собственный защитник. Он объявил, что не придает значения свидетельству Эдварда Шелли — единственного действительно впечатляющего свидетеля, который, однако, не был содомизирован и путался в показаниях. Судья заявил, что в отношении Уайлда к этому юноше не видит ничего подозрительного. Если бы что-нибудь такое было, администрация отеля «Савой» приняла бы меры. Судья с сожалением отметил, что следы на простынях не были подвергнуты химической экспертизе. Обвинитель, наклонившись к защитнику, прошептал:

«Завтра утром Вы будете завтракать с подзащитным в Париже».

Наставление судьи было опротестовано и, вероятно, опять же принесло не тот результат, который вокруг ожидали. Старейшина присяжных спросил судью, почему не арестован лорд Дуглас, ведь он явный соучастник. Выяснилось, что тот своевременно скрылся.

25 мая, в день рождения королевы Виктории, состоялся заключительный акт процесса: присяжные действительно отвергли обвинение в совращении Эдварда Шелли (итак, уже трое партнеров отпало), но в остальном признали Уайлда виновным — в сношениях с Чарлзом Паркером, Вудом и неизвестными, которых слуги видели у него в постели. Судья, не скрывавший своей зависти к роскошной жизни Уайлда (какие цены в «Савое»! — «боюсь, что я никогда не смогу поужинать там»), хотел компенсировать свой недавний либерализм и вынес «этим гнусным субъектам» Тэйлору и Уайлду самый суровый (из возможных) приговор: два года каторжных работ.

Уайлд страшно побледнел, губы его шевелились, не в силах произнести ни слова. Когда двое стражников подошли к нему, чтобы увести из зала суда, он зашатался и едва не упал. Его увезли. Пуританское общество было отмщено. Ирландский выскочка был примерно наказан. Белый негр стоял у позорного столба. А между тем, после отвержения показаний Эткинса и Шелли он был обвинен на основе показаний банды заведомых шантажистов, промышлявших мужской проституцией. На мостовой вокруг суда девицы-проститутки, подняв юбки, танцевали от радости: они ненавидели гомосексуалов, считая их конкурентами. Такое забавное единство пуританских блюстителей нравственности и проституток…

Крах Уайлда был полным. Судебные издержки, весьма значительные, отнесли на его счет, так что немедленно описали всё имущество. Раньше знаменитому писателю везде был открыт кредит, теперь все кредиторы бросились требовать свои долги. Дом и вещи, ценные коллекции картин пошли с молотка. Распродано было все, вплоть до двух морских костюмчиков сыновей и подаренная старшему сыну Библия. Оскар Уайлд был лишен прав отцовства, сыновьям была присвоена другая фамилия. Мать, не вынесши позора, умерла. Жена с детьми переехала к своему брату в Швейцарию, затем развелась с Уайлдом и вскоре тоже умерла. Лорд Дуглас, опасаясь за свою судьбу, уехал во Францию, оттуда в Италию и перестал писать Уайлду. За два долгих года — ни одного письма.

Кстати, это понятно на фоне начавшейся паники в благопристойном английском обществе, когда очень многие стали покидать Англию: разнесся слух, что в полиции есть списки 20 тысяч содомитов из верхних слоев.

Отправляя Уайлда из Лондона, его в ожидании поезда выставили на полчаса на платформе — обритого наголо, в тюремной робе и в наручниках. Прохожие, узнавая скандальную знаменитость, плевались. Обычно каторжники трепали пеньковые канаты на паклю, крутили жернова мельницы или безостановочно поднимали воду из колодца. Уайлда поселили в тюрьме городка Pединг, в одиночке. Он должен был обертывать книги тюремной библиотеки коричневой бумагой. Писать ему запрещалось.

По истечении года он пишет петицию министру внутренних дел с просьбой сократить срок наказания.

Он обращает внимание властей на то, что его «ужасные проступки… суть проявления сексуального помешательства и признаются таковыми не только современной медицинской наукой, но и многими сегодняшними законодательствами, например, во Франции и Италии». Он пишет, что «в интеллектуальном отношении три года, предшествовавшие его аресту, были самыми блестящими во всей его жизни (четыре написанные им пьесы с огромным успехом шли не только на сценах Англии, Америки и Австралии, но и почти во всех европейских столицах)», но в те же годы он «страдал ужасной формой эротомании, заставившей его забыть жену и детей, высокое положение в лондонском и парижском обществе, европейскую славу художника, фамильную честь и саму человеческую натуру свою; болезнь сделала его беспомощной жертвой самых отвратительных страстей и отдала его в лапы мерзавцев, которые, поощряя эти страсти ради собственной выгоды, способствовали его ужасному краху».

Он жалуется на «ужасы одиночного заключения» и «полнейшее безмолвие», на жалкое, убивающее душу существование… изматывающее своей монотонностью». «Он чувствует, что его сознание, искусственно выключенное из сферы рациональных и интеллектуальных интересов, не имеет иного выбора, кроме сосредоточения на тех формах половых извращений, тех отвратительных видах эротомании, которые низвергли его с высоты общественного признания в заурядную тюремную камеру». Сексуальная напряженность в камерах обычно действительно повышена.

Он сообщает министру, что «почти полностью оглох на правое ухо вследствие абсцесса, приведшего к прободению барабанной перепонки… Ухо трижды промывали обычной водой с целью обследования — этим всё и ограничилось». Он «прекрасно понимает, что его карьера писателя и драматурга кончена, что его имя вычеркнуто из английской литературы на веки вечные» и обещает уехать в какую-нибудь удаленную страну, где пребывать в безвестности. (Уайлд 1997: 138–142)

Петиция была передана министру с приложением заключения тюремного врача, где было сказано, что за время пребывания в тюрьме заключенный прибавил в весе (но это обычно среди узников, лишенных движения) и что опасаться за его здоровье не приходится. Между тем по выходе из тюрьмы запущенная болезнь уха продолжится и в конце концов она приведет к воспалению мозга, от которого Уайлд вскоре скончается.

Росс исполнил просьбу друга и сообщает, что Дуглас не признал за собой «недостойные намерения». Тогда заключенный писатель решает написать бывшему возлюбленному прямо обо всем, что он передумал. Он пишет для лорда Дугласа, для самого себя и для человечества.

«Да разве у тебя были хоть когда-нибудь в жизни какие-то намерения — у тебя были одни лишь прихоти… Твой недостаток был не в том, что ты слишком мало знал о жизни, а в том, что ты знал чересчур много.»

Писатель не ищет, на кого бы свалить вину за происшедшее.

«Начну с того, что я жестоко виню себя. Сидя тут, в этой темной камере, в одежде узника, обесчещенный и разоренный, я виню только себя… Я виню себя в том, что позволил неразумной дружбе всецело овладеть моей жизнью.»

Он теперь видит, что между ними лежала пропасть. Лорд Дуглас был бездельником от школы до университета, мотом и транжиром. А писатель работал всю жизнь и нуждался в покое, тишине и уединении. Так шаг за шагом он анализирует их отношения и характеры, приведшие к такому концу. Он пишет, что через страдание пришел к смирению и хочет освободиться от «горечи по отношению к тебе». Свобода от обиды, ожесточения и негодования даст спокойствие и уверенность. Он не собирается забыть, что был в тюрьме. Это было бы отречением от своей Души…

«Тюремная исповедь» занимает больше ста страниц убористого книжного текста. Уайлд работал над ней всю зиму и весну. Главная идея исповеди — достигнутое смирение перед Богом, но смирением рукопись и не пахнет. Каждое слово кричит о ненависти к лорду Дугласу, но то, что именно для него писатель полгода работает над исповедью, гораздо более красноречиво говорит о любви. Переслать рукопись из тюрьмы не удалось. Он вручил ее Россу только после освобождения. Росс снял с нее две машинописные копии и одну отправил Дугласу. Дуглас впоследствии утверждал, что никогда этого письма не получал. Другую копию Росс значительно позже, после смерти Уайлда, вручит его сыновьям.

18 мая 1987 г. Оскар Уайлд покинул Редингскую тюрьму. Он приложил большие усилия, чтобы принять прежний вид. «Он вошел с достоинством короля, вернувшегося из изгнания, — вспоминают его друзья. — … Волосы его были тщательно уложены, в петлице красовался цветок…» (Уайлд 1997: 275). Тотчас он уехал во Францию. Там рядом с ним был новый молодой друг нищий поэт Эрнст Даусон, который уговорил его отправиться во французский бордель и переспать с женщиной, чтобы всех ублажить. Уайлд согласился, но, вернувшись, сказал с кислой миной: «За последние десять лет это первый раз и пусть будет последний. Всё равно, что жевать холодную баранину». И после паузы: «Но сообщи об этом в Англию, где это полностью восстановит мою репутацию». Это была, конечно, шутка.

В том же году, пытаясь вернуть прошлое, Уайлд, неожиданно для всех призвал к себе Бози.

«Быть с тобой — мой единственный шанс создать еще что-то прекрасное в литературе. Раньше всё было иначе, но теперь это так, и я верю, что ты вдохнешь в меня ту энергию и ту радостную мощь, которыми питается искусство. Мое возвращение к тебе вызовет всеобщее бешенство, но что они понимают. Только с тобой я буду на что-то способен.» (Уайлд 1997:307)

Действительно, все друзья возмутились и огорчились. Россу он объясняет:

«Я не могу существовать вне атмосферы Любви: я должен любить и быть любимым, как бы дорого ни приходилось за это платить… Если меня начнут осуждать за возвращение к Бози, скажи им, что он предложил мне любовь и что я, в моем одиночестве и позоре, после трех месяцев борьбы с отвратительным филистерским миром, вполне естественно, ее не отверг. Конечно, с ним я нередко буду несчастлив, но несмотря на это, я люблю его; уже одно то, что он разбил мою жизнь, заставляет меня любить его.» (Уайлд 1997: 310)

Страсть к парадоксам, по крайней мере, вернулась.

Между тем, Уайлд уехал в Италию, в Неаполь, к Бози. Через три месяца Россу пришло письмо от Уайлда:

«Четыре месяца в непрерывных письмах Бози предлагал мне дом. Он предлагал мне любовь, внимание, заботу и обещал, что я никогда не буду в чем-либо нуждаться… Я принял его предложение, но когда мы встретились…, я увидел, что у него нет ни денег, ни планов, и что он забыл все свои обещания. Его единственная идея была, что я должен добывать деньги для нас обоих». Уайлд раздобыл кое-что и на это они жили. Когда деньги иссякли, Бози стал раздражительным, грубым и вскоре бросил Уайлда и уехал.

Уайлд вернулся во Францию, где поселился в Париже под именем Себастьяна Мельмота. Имя было взято от Св. Себастьяна, пронзенного стрелами, а фамилия — из популярного романа его двоюродного деда о Мельмоте-ски-тальце. Он пытался вернуть свой прежний талант, остроумие, блеск, но ничего не получалось. Он мог писать только о тюрьме и страданиях. В 1898 г. была опубликована его знаменитая «Баллада Редингской тюрьмы» за подписью С.3.3. Это был его тюремный номер: корпус С, третий этаж, камера № 3. Быстро последовали издание за изданием. Восхищенные критики объявили, что баллада неизвестного поэта принадлежит к шедеврам английской литературы (только перед самой смертью выяснится настоящее имя автора). Больше написать ничего не удавалось.

По-прежнему тянулся к случайным мальчикам. В письме Россу сообщает между прочим, что любит «русского юношу по имени Maltchek Perovinski 18 лет» (Schmidgall 1994: 342–343) — русское слово «мальчик» принял за имя. Он много пил — когда бывали деньги, уходила бутылка коньяка за день. Наезжавшие друзья с грустью наблюдали быстрый распад личности. Отмирали высшие интересы и дела, удерживались наиболее примитивные. Некоторые биографы приписывают это дальнему действию сифилиса (Knox 1994: 39–67), но есть медицинские возражения (Cawthorne 1959). Для разрушения личности вполне достаточно отчаяния и алкоголя.

Он жил в постоянных долгах по мелочам и в унизительной нищете. В это время умер «багровый маркиз» и Бози получил немалое состояние (20 000 фунтов). Он снова появился на горизонте и посылал Уайлду небольшие чеки. Уайлд ожидал, что лорд Дуглас, на которого он потратил огромные суммы, выделит ему небольшую ренту, и мягко намекнул Бози об этом, но ожидания были напрасны. Дуглас вспылил и бросил Оскару, что тот канючит, «как старая б….» («like an old whore»).

За полгода до смерти Уайлд посетил Рим и, к ужасу папской свиты, получил благословение от самого папы. Одновременно, как он сообщает Россу, он подружился с пятнадцатилетним причетником Джузеппе Ловерде, подавшимся от нужды в церковники. Уайлд, как он пишет Россу, «каждый день целовал его, укрывшись за высоким престолом». Кроме того, он «оживил кое-какие милые воспоминания и влюбился в одного морского бога, который по непонятной причине предпочел морскую школу обществу Тритона» (Уайлд 1997: 342).

Болезнь, доставлявшая изгою сильные мучения, прогрессировала, и 30 ноября 1900 г., три года спустя после выхода на свободу, 46-летний Уайлд умер на чужбине, в Париже, в третьеразрядном отеле, в нищете и безвестности на руках у Росса и еще одного друга. Элфред Дуглас примчался из Италии на похороны и шел первым за гробом. Он не желал никому уступать право считаться самым близким человеком гения и стоял так близко, что едва не упал в могилу, когда туда опускали гроб (впоследствии он выпустит три автобиографических книги, одна из них — «Оскар Уайлд и я», где он всячески открещивается от Уайлда). В следующем году умерла королева Виктория. И век был окончен. Век викторианской Англии.

Процесс века призван был добить «другую любовь» как безнравственность и вырождение, но привел к иному результату. Как подытожил один из первых сексологов Хэвлок Эллис (1910: 386), «Процесс Оскара Уайлда значительно способствовал тому, что извращение, которое у многих извращенных до того проявлялось смутно и полусознательно, теперь заявило о своем существовании вполне определенно». Появились небывалые письма в газеты. Так, 23-летний Кристофер Миллард (впоследствии под псевдонимом Стюарта Мейсона опубликовал биографию Уайлда) писал:

«Мистер Оскар Уайлд осужден к двум годам заключения и каторги. За что? За аморальность? Нет. Мужчина может совершить адюльтер с женой другого мужчины или сожительство с раскрашенной проституткой… Право вмешивается потому, что он осмелился избрать другую форму удовлетворения своих естественных страстей. Но ведь он не повредил государству или кому-либо против воли того. Почему же коронный прокурор не возбуждает дела против каждого мальчика в общественной или частной школе или против половины юношей в университетах? Во всех этих местах педерастия столь же распространена, как внебрачная связь, и каждый это знает…» (Schmidgall 1994: 285–286)

Более того, история Оскара Уайлда обратила внимание на нередкую сопряженность этого явления с талантом и на силу этой любви и позволила поставить вопрос о том, правомерно ли трактовать это явление как болезнь. Незадолго до смерти Уайлда его посетил в последний раз молодой французский, писатель Андре Жид и долго беседовал с ним. Их знакомство началось во Франции еще в 1891 г., когда Уайлду было 37, а Жиду 22, и Уайлд произвел огромное впечатление на француза. В дневнике Жида страницы, посвященные первым двум неделям знакомства с Уайлдом, вырваны. В XX веке Жид стал первым крупным писателем, который открыто объявил о своей гомосексуальности. В 30-е годы он даже отправился к Сталину, между прочим, добиваться отмены уголовного преследования гомосексуалов в Советском Союзе (тогда, разумеется, тщетно). С Уайлда началась литературная традиция отображения «другой любви» в литературе нового времени (Summers 1990).

Посмертная слава Оскара Уайлда разрасталась быстро и неудержимо. Сейчас это признанный классик английской литературы, и каждый след его жизни и его грешной и страдальческой любви хранится, как драгоценность, и исследуется как веха истории. Девятнадцатый век иногда даже называют веком Уайлда (Sinfield 1994). «Тюремную исповедь» Росс запретил печатать в течение 50 лет. Отрывки из нее, однако, были опубликованы в 1905 г. под заголовком «De profundis» («Из преисподней»), без упоминаний имени Дугласа (он был еще жив). Полный текст был опубликован только в 1949 г. младшим сыном Уайлда Вивианом Холландом, хотя и со смягчениями, а без них — только в 1962 г., первый перевод на русский — в 1997.

Сам я впервые прочел «De profundis» на английском языке в советском издании 1979 г. (издать на русском тогда еще не решались), сидя в ленинградской тюрьме «Кресты» по такому же обвинению. В «Крестах» отличная библиотека, и мне удалось добиться того, что мне приносили в камеру книги на иностранных языках. Среди них был и двухтомник Оскара Уайлда. Самое время и место было осмысливать его трагический опыт и короткое смирение бунтаря.

Какими бы ни были сам Оскар Уайлд и его «золотистый юноша» Элфред Дуглас, сколь бы порочной ни была их любовь, сколь бы она ни была неровной, но это любовь, и в ее силе теперь не приходится сомневаться. Да, порочного в их жизни было немало. Но кто был соблазнитель и кто — жертва, отнюдь не так ясно, как это выглядит в приговоре суда и молвы. Вовлеченные же юнцы большей частью были не Уайлдом и не Дугласом втянуты в разврат, а встречали их в нем. Единственный из юношей, кто был охвачен искренним раскаянием, это Эдвард Шелли, да и то он горевал не столько из-за собственного отвращения к однополой любви (приходил ведь он к Уайлду и на второй день и позже), сколько из-за обрушившихся на него нападок среды. А в тени отношений с Дугласом стоит верный и любящий Росс…

Так что не зря сменялись составы присяжных, отказываясь вынести однозначный вердикт, не зря. Тот, что был в конце концов вынесен, соответствовал закону, но это поставило под сомнение сам закон. Через полвека он был отменен, и в центре движения за отмену закона оказался провинциальный городок Рединг, известный больше всего своей тюрьмой, в которой когда-то сидел узник С.3.3.

3. Без черемухи

«Без черемухи» — так называлась знаменитая в свое время повесть 20-х годов, в которой впервые представал новый подход к половому вопросу — без всяких там романтических букетов. Повесть канула в лету вместе с революционными упрощениями, любовь осталась. Но это у обычных людей, ориентированных на противоположный пол.

Голубых же часто обвиняют в том, что никакой любви у них на самом деле вообще нет, что всё ограничивается голым сексом. Что у них-то и сейчас всё именно «без черемухи». Да, часто это так. Вот ведь и доктор Рейбен на чем-то же основывал свои анекдотические картины. Но присмотримся к более подробным и, что главное, явно более компетентным описаниям таких сцен «без черемухи».

В самом деле, трудно назвать любовью то, что пережил герой романа Эдуарда Лимонова (1990) «Это я, Эдичка», темной ночью в Нью-Йорке где-то под оградой и помостом. Повествование от первого лица. Автобиографичность хотя и не декларируется, но подразумевается благодаря личности и биографии персонажа (русский писатель в Америке) и подчеркивается его именем.

Эдичка спрыгнул с какого-то помоста вниз в песок и увидел молодого здоровенного негра, который явно не желал общаться. Злой, с широкими ноздрями. Когда Эдичка надоел ему своими приставаниями, тот набросился на него, моментально скрутил, поджал под себя и собирался придушить.

«Пахло сырым песком, шаркали подошвы за оградой, это по улице проходили одинокие ночные прохожие. Внезапно я высвободил свои руки и обхватил ими его спину. «Я хочу тебя, — сказал я ему, — давай делать любовь». Я не навязывался ему, неправда, все произошло само собой. Я был невиновен, у меня встал член от этой возни и от тяжести его тела… Я ему сказал: «Давай делать любовь», но он и сам, наверное, понял, что я его хочу, — мой член наверняка воткнулся в его живот, он не мог не почувствовать. Он улыбнулся.

— Бэби, — сказал он.

— Дарлинг, — сказал я.

Я перевернулся, приподнялся и сел. Мы стали целоваться. Я думаю, мы были с ним одного возраста или он был даже младше, но то, что он был значительно крупнее и мужественнее меня, как-то само собой распределило наши роли. Его поцелуи не были старческими слюнопусканиями… Крепкие поцелуи сильного парня, вероятно, преступника. Верхнюю губу его пересекал шрам. Я осторожно погладил его шрам пальцами. Он поймал губами и поцеловал мою руку, палец за пальцем, как я когда-то делал Елене. Я расстегнул ему рубашку и стал целовать его в грудь и в шею… Я обнимал его, от него пахло крепким одеколоном и каким-то острым алкоголем, а может быть, это был запах его молодого тела (прошу заметить этот пассаж! — Л. К.). Он доставлял мне удовольствие. Я ведь любил красивое и здоровое в этом мире. Он был красив, силен и строен, и наверняка преступник. Это мне дополнительно нравилось. Непрерывно целуя его в грудь, я спустился до того места, где расстегнутая рубашка уходила в брюки, скрывалась под брючный пояс. Мои губы уперлись в пряжку. Подбородок ощутил его напряженный член под тонкой брючной материей. Я расстегнул ему зиппер, отвернул край трусиков и вынул член.

В России часто говорили о сексуальных преимуществах черных перед белыми. Легенды рассказывали о размерах их членов. И вот это легендарное орудие передо мной. Несмотря на самое искреннее желание любви с ним, любопытство мое тоже выскочило откуда-то из меня и глазело. «Ишь ты, черный совсем или с оттенком», — впрочем, не очень хорошо было видно, хотя я и привык к темноте. Член у него был большой. Но едва ли намного больше моего. Может, толще. Впрочем, это на глаз. Любопытство спряталось в меня. Вышло желание (и этот пассаж прошу заметить. — Л. К.).

Психологически я был очень доволен тем, что со мной происходит. Впервые за несколько месяцев я был в ситуации, которая мне целиком и полностью нравилась. Я хотел его член в свой рот. Я чувствовал, что это доставит мне наслаждение, меня тянуло взять его ялдык себе в рот, и больше всего мне хотелось ощутить вкус его спермы, увидеть, как он дергается, ощутить это, обнимая его тело. И я взял его член и первый раз обвел языком напряженную головку. Крис вздрогнул.

Я думаю, я хорошо умею это делать, очень хорошо (прошу заметить и этот словооборот. — Л. К.), потому что от природы своей я человек утонченный и не ленивый, к тому же я не гедонист, то есть не тот, кто ищет наслаждения только для себя, кончить во что бы то ни стало, добиться своего оргазма и всё. Я хороший партнер — я получаю наслаждение от стонов, криков и удовольствия другого или другой. Потому я занимался его членом безо всякого размышления, всецело отдавшись чувству и повинуясь желанию. Левой рукой я, подобрав снизу, поглаживал его яйца. Он постанывал, откинувшись на руки, постанывал тихо, со всхлипом. Может быть, он произносил «О май Гат!»

Постепенно он очень раскачался и подыгрывал мне бедрами, посылая ялдык мне глубже в горло. Он лежал чуть боком на песке, на локте правой руки, левой чуть поглаживая мою шею и волосы. Я скользил языком и губами по его члену, ловко выводя замысловатые узоры, чередуя легкие касания и глубокие почти заглатывания его члена. Один раз я едва не задохнулся. Но я и этому был рад.

Что происходило с моим членом? Я лежал животом и членом на песке, и при каждом моем движении тер его о песок сквозь тонкие джинсы. Член мой отзывался на всё происходящее сладостным зудением. Вряд ли я хотел в тот момент еще чего-нибудь. Я был совершенно счастлив. Я имел отношения. Другой человек снизошел до меня, и я имел отношения. Каким униженным и несчастным я был целых два месяца. И вот наконец. Я был ему страшно благодарен, мне хотелось, чтобы ему было хорошо. Я не только поместил его крепкий и толстый: у себя во рту, нет, эта любовь, которой мы занимались, эти действия символизировали гораздо большее — символизировали для меня жизнь, победу жизни, возврат к жизни. Я причащался его члена, крепкий ялдык парня с 8-й авеню и 42-й улицы, я почти не сомневался, что преступника, был для меня орудием жизни, сама жизнь, и когда я добился его оргазма, когда этот фонтан швырнул в меня, ко мне в рот, я был совершенно счастлив. Вы знаете вкус спермы? Это вкус живого. Я не знаю ничего более живого на вкус, чем сперма.

В упоении я вылизал всю сперму с его члена и яиц, то, что пролилось, я подобрал, подлизал и проглотил. Я разыскал капельки спермы между его волос, мельчайшие я отыскал.

Я думаю, Крис был поражен, вряд ли он понимал, конечно, он не понимал, не мог понимать, что он для меня значит, и его поражал мой энтузиазм, с каким я всё это проделывал. Он был мне благодарен со всей нежностью, на какую он был способен, гладил мою шею и волосы, лицом я уткнулся в его пах и лежал, не двигаясь, так вот он гладил меня руками и бормотал: «Май бэби, май бэби!»… Слезы собирались, собирались во мне и потекли. Его пах отдавал чем-то специфически мускусным, я плакал, глубже зарываясь в теплое месиво его яиц, волос и члена. Я не думаю, чтобы он был сентиментальным существом, но он почувствовал, что я плачу, и спросил меня, почему, насильно поднял мое лицо и стал вытирать его руками. Здоровенные были руки у Криса… Он обнял меня и стал успокаивать… Впервые за долгое время я не относился к себе с жалостью. Я обнимал его за шею, он обнимал меня, и я сказал ему: Ай эм Эди. У меня нет никого. Ты будешь любить меня? Да? И мы всегда будем вместе? Да?». Он сказал: «Да, бэби, да, успокойся»… (В беседе Крис сказал, что возьмет его с собой.) Он брал меня, я был совершенно счастлив, он брал меня.

… Мне захотелось его среди этой беседы, я совсем распустился, я черт знает что начал творить. Я стащил с себя брюки, мне хотелось, чтобы он меня отимел. Я стащил с себя брюки, стащил сапоги. Трусы я приказал ему разорвать, и он послушно разорвал на мне мои красные трусики. Я отшвырнул их далеко в сторону.

В этот момент я действительно был женщиной, капризной, требовательной и, наверное, соблазнительной, потому что я помню себя игриво вихляющим своей попкой, упершись руками в песок. Моя оттопыренная попка, оттопыренности которой завидовала даже Елена, она делала что-то помимо меня, — она сладостно изгибалась, и помню, что ее голость, белость и беззащитность доставляли мне величайшее удовольствие. Думаю, это были чисто женские ощущения. Я шептал ему: «Фак ми, фак ми, фак ми!»

Крис тяжело дышал. Думаю, я до крайности возбудил его. Я не знаю, что он сделал, возможно, он смочил свой член собственной слюной, но постепенно он входил в меня, его член. Это ощущение заполненности я не забуду никогда… Он пахал меня, и я начал стонать. Он имел меня, а одной рукой ласкал мой член, я ныл, стонал, изгибался и стонал громче и сладостней. Наконец, он сказал мне: «Тише, бэби, кто-нибудь услышит!» Я ответил, что я ничего не боюсь, но, подумав о нем, всё же стал стонать и охать тише.

Я вел себя в точности так же, как вела себя моя жена, когда я входил в нее. Я поймал себя на этом ощущении…… и ликование прошло по моему телу. В последнем судорожном движении мы зарылись в песок, и я раздавил свой оргазм в песке, одновременно ощущая горячее жжение внутри меня. Он кончил в меня. Мы в изнеможении валялись в песке. Член мой зарылся в песок, его приятно кололи песчинки, чуть ли не сразу он встал вновь… Крис… обнял меня, и мы уснули».

Утром Эдичка проснулся раньше и украдкой покинул Криса навсегда. И вся любовь.

Можно усомниться в полной автобиографичности эпизода. Соитие с негром в ряде деталей повторяет сцену из французского романа «Клод-Франсуа», приписываемого (и напрасно) де Саду: и там есть любопытство к черному члену, выкрутасы языком на его головке, эпатирование уменьем (у француза: «наверное, я хорошо умею брать в рот»), вылизывание пролившейся спермы, плач, кюлоты, отброшенные далеко в сторону, вихляние голой задницей перед тем, как отдаться. И явно не случайно совпавшие обороты и образы:

«От него… пахло… одеколоном… и каким-то шабли. А может быть, это был запах молодого черного тела». «Любопытство спряталось в меня. Вышло желание…» (де Сад 1993: 158–164). Что ж, не всё ли равно, кто добыл из реальности эти переживания — Лимонов или неизвестный француз задолго до пего? (Это явно не де Сад — у того совсем другой язык).

Впрочем, при заемных образах, в психологическом плане несомненно отражены и собственные переживания Лимонова, собственный опыт. Некоторые его впечатления, отсутствующие у француза, трудно, даже, пожалуй, невозможно счесть всего лишь работой писательского воображения. Так, какие ощущения мог бы представить гетеросексуальный мужчина от пассивного участия в гомосексуальном половом акте? Разумеется, боль. Если поднапрячь воображение (учесть гомосексуальную психику), то также сладострастное раздражепие в соответствующем месте. Но Лимонов сообщает об ощущении «заполнепности» — это неожиданное наблюдение есть и в некоторых других, документальных, свидетельствах, и оно вряд ли придет в голову тому, кто сам этого не испытал. Позже, уже в другой книге, в «Дневнике неудачника», Лимонов писал: «Времена, когда я е: в подворотнях со случайно встреченными прохожими мужского пола (от одиночества, впрочем) и жил на вэлфэр, те времена давно прошли. Сейчас я полноправный член американского общества… И уже давно не педераст» (Лимонов 1982). Этому пассажу я тоже не нашел французских соответствий. Кроме того, недавно я беседовал с американцем, который знал негритянских партнеров Лимонова.

Описанную сцену, для многих омерзительную, хоть для кого-то и возбуждающую (явно не только для анонимного француза и Эдички), Эдичка неоднократно называет любовью. В глазах читателя это с тем, что считается высокой любовью, конечно, несопоставимо. Тут всего лишь мимолетная встреча и удовлетворение похоти. Но ведь Ромео и Джульетта тоже не только целовались в постели. Если отвлечься от неприятного многим способа удовлетворения страсти (это дело личного вкуса), если отвлечься от обилия натуралистических подробностей в описании (это дело авторского стиля), то бросаются в глаза бурные эмоции героя рассказа — впервые за долгое время он почувствовал себя не в одиночестве, он счастлив, он плачет, он ликует. Показателен сам факт, что он не стал описывать событие таким, каким оно, вероятно, было в реальности, а обратился за канвой и образами к старому французскому роману — он хотел, чтобы, при всей эпатажности, было как можно романтичнее. В душе он себя видел в этот момент не трущобной швалью, а беспутным юным виконтом Клодом-Франсуа.

Высокая любовь, описанная в шедеврах литературы, в жизни редка. Но в обиходе мы называем любовью и менее возвышенные виды чувств. Когда мы говорим «делать любовь», «крутить любовь» и даже «продажная любовь», мы не зря используем тот же термин. В самой высокой любви присутствует плотский элемент, а в самых низменных соитиях нередко просвечивают благородные переживания и теплота чувств.

Остается рассмотреть пример гомосексуальной связи ну совсем без любви. Или и этот не совсем? Я имею в виду роман Жана Жене (1995) «Кэрель». Жан Жене был откровенным гомосексуалом, профессиональным вором и безусловно тонким психологом. Он был осужден на пожизненное заключение, в тюрьме начал писать свои романы и по просьбе французских писателей был помилован президентом Франции (White 1993). По его романам поставлены фильмы знаменитыми режиссерами, его пьесы идут и в наших театрах («Служанки» у Виктюка). Экранизирован и «Кэрель» — немецким режиссером Фассбиндером.

Главный герой романа красавец-матрос Жорж Кэрель, неоднократный убийца, безотчетно верит, что где-то добро и зло взвешиваются. Вероломно убив своего приятеля, он решает сам себя наказать, чтобы судьба не отдала его в руки полиции. Он обращается к громадине Норберу, Ноно, которому он сбыл партию опиума, и предлагает сыграть на его, Норбера, жену. Норбер всегда готов был к такой игре, в которой кто выигрывал, получал право переспать с его женой, но кто проигрывал, отдавался ему. Кэрель специально подыгрывает, чтобы Норбер и мог наказать его самым унизительным образом. Однако Норбер, заметив уловку, с которой тот бросает кубик, решает, что парню просто хочется отдаться. Психологическая тонкость заключается в том, что и в этом, видимо, есть доля правды и что в подсознании Кэрель не случайно выбрал этот способ наказания. Сцена описана весьма натуралистически, но после ненормативной лексики Лимонова текст Жене покажется вполне целомудренным.

Итак, Ноно заметил уловку. «А парень совсем не похож на педика. Однако он был взволнован тем, как легко далась ему эта добыча. Поднявшись, он слегка пожал плечами и встал. Кэрель тоже встал. Он осмотрелся вокруг и весело улыбнулся от внутреннего сознания того, что идет на мучения. Он шел на это с отчаянием в душе, но и с глубоким внутренним убеждением, что это наказание необходимо ему для жизни. Во что он превратится? В педика. Он подумал об этом с ужасом. А что это такое — педик? Из какого теста это сделано? Что за этим стоит?… «Целоваться не будем», — подумал он. И еще: «Я подставляю свою задницу, только и всего»… Норбер повернул ключ и оставил его в дверях…

— Снимай штаны.

Слова хозяина прозвучали бесстрастно. Он уже расстегивал свою ширинку. С парнем, который специально смухлевал, чтобы его трахнули, ему всё было ясно. Кэрель всё еще стоял, расставив ноги, на середине зала и не шевелился. Женщины его никогда не волновали. Иногда ночью в гамаке он брал в руку свой член, ласкал его и тихонько кончал. Он даже не старался представить себе что-нибудь определенное. Твердости члена в руке было вполне достаточно, чтобы возбудить его….. Он смотрел, как Ноно расстегивает свои штаны. На протяжении всей этой молчаливой сцены глаза Кэреля не отрывались от пальцев хозяина, с трудом вытаскивавших пуговицы из петель.

— Ну что, ты решил?

Кэрель улыбнулся. И начал машинально расстегивать свои форменные брюки. Он сказал:

— Ты поосторожней, а? Кажется, это не так уж приятно.

— Ну давай, ведь не целочка же, небось.

Голос Норбера был глухим и злобным. На мгновение всё тело Кэреля напряглось от негодования, оно стало прекрасным, шея выпрямилась, плечи неподвижно застыли, трепещущие узкие бедра и маленькие сжатые ягодицы (которые из-за того, что ноги были слегка расставлены, казались слегка приподнятыми) подчеркивали общее впечатление жесткости. Расстегнутые брюки болтались на его бедрах, как детский передник. Глаза его блестели. Всё лицо и даже волосы излучали ненависть.

— Слышь, приятель, я ж те сказал, что это в первый раз. Не выводи меня из себя. Внезапная резкость этого голоса подхлестнула Норбера. Его готовые к разрядке борцовские мускулы напряглись, и он так же резко ответил:

— Послушай, не вколачивай мне баки. Со мной это не пройдет. Ты что, меня за фраера держишь? Я же заметил, как ты прогнал фуфло.

… Голосом еще более низким и отчужденным Норбер добавил:

— Ну хватит уже. Ты что, не хочешь? Ведь ты же сам напросился. Вставай раком. Такого приказа Кэрелю еще никто никогда не отдавал… Пытаясь повернуть его, Норбер схватил его за плечи. Кэрель попытался его оттолкнуть, но в это время его расстегнутые штаны немного соскользнули. Чтобы не дать им упасть окончательно, он еще шире расставил ноги… Тем не менее он поднял штаны и немного отступил. Мускулы его лица обмякли. Он сдвинул брови и, наморщив лоб, смиренно кивнул головой.

— Хорошо.

… (Мужчины обменялись репликами о прошлом. Оказалось, что Норбер тоже служил в войсках.) Какая-то расслабляющая нежность разлилась по телу Кэреля… Наконец, всё было сказано. Кэрель должен был подвергнуться наказанию. Он смирился.

— Давай на кровать.

Гнев спал, как морской ветер. Голос Норбера стал ровным. Ответив: «Хорошо», Кэрель, почувствовал, что у него встает. Он уже полностью вытащил из тренчиков кожаный пояс и держал его в руке. Его брюки соскользнули ему на икры, обнажив колени и образовав на ковре что-то вроде густой массы, в которой увязали ноги.

— Давай. Поворачивайся. Это недолго.

Кэрель отвернулся. Ему не хотелось видеть член Норбера. Он наклонился, опершись кулаками — в одном был зажат пояс — о край дивана. Расстегнувшись, Норбер в одиночестве застыл перед ягодицами Кэреля. Спокойным и легким движением он освободил свой отвердевший тяжелый член из коротких кальсон и на мгновение, как бы взвешивая, задержал его в ладони… В зале стояла полная тишина. Норбер освободил яйца и, на секунду отпустив член, коснулся им своего живота, а потом, не спеша подавшись вперед, положил на него руку, как бы опираясь о гибкую ветвь; ему показалось, что он опирается сам о себя. Кэрель ждал, опустив свою налившуюся кровью голову. Норбер взглянул на ягодицы матроса: они были маленькие, твердые, сухие и все покрытые густой коричневой шерстью, которая росла и на бедрах — но не так густо, — и в начале спины, под торчащей из приподнятой робы майкой… Плавные линии, подчеркивающие поры нежной кожи и завитки грязноватых серых волос, делают их вид особенно непристойным. Вся чудовищность мужской любви заключается именно в этой обрамленной курткой и приспущенными брюками обнаженной части тела. Норбер послюнявил палец и смазал свой член.

Впрочем, при заемных образах, в психологическом плане несомненно отражены и собственные переживания Лимонова, собственный опыт. Некоторые его впечатления, отсутствующие у француза, трудно, даже, пожалуй, невозможно счесть всего лишь работой писательского воображения. Так, какие ощущения мог бы представить гетеросексуальный мужчина от пассивного участия в гомосексуальном половом акте? Разумеется, боль. Если поднапрячь воображение (учесть гомосексуальную психику), то также сладострастное раздражепие в соответствующем месте. Но Лимонов сообщает об ощущении «заполнепности» — это неожиданное наблюдение есть и в некоторых других, документальных, свидетельствах, и оно вряд ли придет в голову тому, кто сам этого не испытал. Позже, уже в другой книге, в «Дневнике неудачника», Лимонов писал: «Времена, когда я е: в подворотнях со случайно встреченными прохожими мужского пола (от одиночества, впрочем) и жил на вэлфэр, те времена давно прошли. Сейчас я полноправный член американского общества… И уже давно не педераст» (Лимонов 1982). Этому пассажу я тоже не нашел французских соответствий. Кроме того, недавно я беседовал с американцем, который знал негритянских партнеров Лимонова.

Описанную сцену, для многих омерзительную, хоть для кого-то и возбуждающую (явно не только для анонимного француза и Эдички), Эдичка неоднократно называет любовью. В глазах читателя это с тем, что считается высокой любовью, конечно, несопоставимо. Тут всего лишь мимолетная встреча и удовлетворение похоти. Но ведь Ромео и Джульетта тоже не только целовались в постели. Если отвлечься от неприятного многим способа удовлетворения страсти (это дело личного вкуса), если отвлечься от обилия натуралистических подробностей в описании (это дело авторского стиля), то бросаются в глаза бурные эмоции героя рассказа — впервые за долгое время он почувствовал себя не в одиночестве, он счастлив, он плачет, он ликует. Показателен сам факт, что он не стал описывать событие таким, каким оно, вероятно, было в реальности, а обратился за канвой и образами к старому французскому роману — он хотел, чтобы, при всей эпатажности, было как можно романтичнее. В душе он себя видел в этот момент не трущобной швалью, а беспутным юным виконтом Клодом-Франсуа.

Высокая любовь, описанная в шедеврах литературы, в жизни редка. Но в обиходе мы называем любовью и менее возвышенные виды чувств. Когда мы говорим «делать любовь», «крутить любовь» и даже «продажная любовь», мы не зря используем тот же термин. В самой высокой любви присутствует плотский элемент, а в самых низменных соитиях нередко просвечивают благородные переживания и теплота чувств.

Остается рассмотреть пример гомосексуальной связи ну совсем без любви. Или и этот не совсем? Я имею в виду роман Жана Жене (1995) «Кэрель». Жан Жене был откровенным гомосексуалом, профессиональным вором и безусловно тонким психологом. Он был осужден на пожизненное заключение, в тюрьме начал писать свои романы и по просьбе французских писателей был помилован президентом Франции (White 1993). По его романам поставлены фильмы знаменитыми режиссерами, его пьесы идут и в наших театрах («Служанки» у Виктюка). Экранизирован и «Кэрель» — немецким режиссером Фассбиндером.

Главный герой романа красавец-матрос Жорж Кэрель, неоднократный убийца, безотчетно верит, что где-то добро и зло взвешиваются. Вероломно убив своего приятеля, он решает сам себя наказать, чтобы судьба не отдала его в руки полиции. Он обращается к громадине Норберу, Ноно, которому он сбыл партию опиума, и предлагает сыграть на его, Норбера, жену. Норбер всегда готов был к такой игре, в которой кто выигрывал, получал право переспать с его женой, но кто проигрывал, отдавался ему. Кэрель специально подыгрывает, чтобы Норбер и мог наказать его самым унизительным образом. Однако Норбер, заметив уловку, с которой тот бросает кубик, решает, что парню просто хочется отдаться. Психологическая тонкость заключается в том, что и в этом, видимо, есть доля правды и что в подсознании Кэрель не случайно выбрал этот способ наказания. Сцена описана весьма натуралистически, но после ненормативной лексики Лимонова текст Жене покажется вполне целомудренным.

Итак, Ноно заметил уловку. «А парень совсем не похож на педика. Однако он был взволнован тем, как легко далась ему эта добыча. Поднявшись, он слегка пожал плечами и встал. Кэрель тоже встал. Он осмотрелся вокруг и весело улыбнулся от внутреннего сознания того, что идет на мучения. Он шел на это с отчаянием в душе, но и с глубоким внутренним убеждением, что это наказание необходимо ему для жизни. Во что он превратится? В педика. Он подумал об этом с ужасом. А что это такое — педик? Из какого теста это сделано? Что за этим стоит?… «Целоваться не будем», — подумал он. И еще: «Я подставляю свою задницу, только и всего»… Норбер повернул ключ и оставил его в дверях…

— Снимай штаны.

Слова хозяина прозвучали бесстрастно. Он уже расстегивал свою ширинку. С парнем, который специально смухлевал, чтобы его трахнули, ему всё было ясно. Кэрель всё еще стоял, расставив ноги, на середине зала и не шевелился. Женщины его никогда не волновали. Иногда ночью в гамаке он брал в руку свой член, ласкал его и тихонько кончал. Он даже не старался представить себе что-нибудь определенное. Твердости члена в руке было вполне достаточно, чтобы возбудить его….. Он смотрел, как Ноно расстегивает свои штаны. На протяжении всей этой молчаливой сцены глаза Кэреля не отрывались от пальцев хозяина, с трудом вытаскивавших пуговицы из петель.

— Ну что, ты решил?

Кэрель улыбнулся. И начал машинально расстегивать свои форменные брюки. Он сказал:

— Ты поосторожней, а? Кажется, это не так уж приятно.

— Ну давай, ведь не целочка же, небось.

Голос Норбера был глухим и злобным. На мгновение всё тело Кэреля напряглось от негодования, оно стало прекрасным, шея выпрямилась, плечи неподвижно застыли, трепещущие узкие бедра и маленькие сжатые ягодицы (которые из-за того, что ноги были слегка расставлены, казались слегка приподнятыми) подчеркивали общее впечатление жесткости. Расстегнутые брюки болтались на его бедрах, как детский передник. Глаза его блестели. Всё лицо и даже волосы излучали ненависть.

— Слышь, приятель, я ж те сказал, что это в первый раз. Не выводи меня из себя. Внезапная резкость этого голоса подхлестнула Норбера. Его готовые к разрядке борцовские мускулы напряглись, и он так же резко ответил:

— Послушай, не вколачивай мне баки. Со мной это не пройдет. Ты что, меня за фраера держишь? Я же заметил, как ты прогнал фуфло.

… Голосом еще более низким и отчужденным Норбер добавил:

— Ну хватит уже. Ты что, не хочешь? Ведь ты же сам напросился. Вставай раком. Такого приказа Кэрелю еще никто никогда не отдавал… Пытаясь повернуть его, Норбер схватил его за плечи. Кэрель попытался его оттолкнуть, но в это время его расстегнутые штаны немного соскользнули. Чтобы не дать им упасть окончательно, он еще шире расставил ноги… Тем не менее он поднял штаны и немного отступил. Мускулы его лица обмякли. Он сдвинул брови и, наморщив лоб, смиренно кивнул головой.

— Хорошо.

… (Мужчины обменялись репликами о прошлом. Оказалось, что Норбер тоже служил в войсках.) Какая-то расслабляющая нежность разлилась по телу Кэреля… Наконец, всё было сказано. Кэрель должен был подвергнуться наказанию. Он смирился.

— Давай на кровать.

Гнев спал, как морской ветер. Голос Норбера стал ровным. Ответив: «Хорошо», Кэрель, почувствовал, что у него встает. Он уже полностью вытащил из тренчиков кожаный пояс и держал его в руке. Его брюки соскользнули ему на икры, обнажив колени и образовав на ковре что-то вроде густой массы, в которой увязали ноги.

— Давай. Поворачивайся. Это недолго.

Кэрель отвернулся. Ему не хотелось видеть член Норбера. Он наклонился, опершись кулаками — в одном был зажат пояс — о край дивана. Расстегнувшись, Норбер в одиночестве застыл перед ягодицами Кэреля. Спокойным и легким движением он освободил свой отвердевший тяжелый член из коротких кальсон и на мгновение, как бы взвешивая, задержал его в ладони… В зале стояла полная тишина. Норбер освободил яйца и, на секунду отпустив член, коснулся им своего живота, а потом, не спеша подавшись вперед, положил на него руку, как бы опираясь о гибкую ветвь; ему показалось, что он опирается сам о себя. Кэрель ждал, опустив свою налившуюся кровью голову. Норбер взглянул на ягодицы матроса: они были маленькие, твердые, сухие и все покрытые густой коричневой шерстью, которая росла и на бедрах — но не так густо, — и в начале спины, под торчащей из приподнятой робы майкой… Плавные линии, подчеркивающие поры нежной кожи и завитки грязноватых серых волос, делают их вид особенно непристойным. Вся чудовищность мужской любви заключается именно в этой обрамленной курткой и приспущенными брюками обнаженной части тела. Норбер послюнявил палец и смазал свой член.

«Раньше ощущения, которые он вызывал в других, были ему не только непонятны, но и отвратительны. Однако в тюрьме поток писем от мужчин, которых он забыл, но которые не забыли его, пробудил в нем интерес. В нем стали оживать эротические ощущения. Он со скорбью почувствовал удовольствие, когда пах легко возбуждался в ответ на прикосновения. Жаркими июльскими ночами он лежал на койке голый и огромной рукой без особой радости исследовал все те эрогенные зоны, которых тысячи незнакомых пальцев касались с такой ненасытной жадностью; теперь страсть их стала ему понятной.»

(Уильямc 1993а: 274)

За день до казни он едва не соблазнил юного священника, пришедшего его исповедовать. Он жаждал отдать долг чувств. На электрический стул он взял с собой огромную кипу писем…

Не следует думать, что для геев любовь отождествляется исключительно с сексом, с плотскими усладами. Конечно, они занимают в голубой любви видное место. Для мужчин ведь вообще чисто сексуальная сторона любви, техника секса важнее, чем для женщин, у которых на первом плане эмоции и переживания. Мужчины в любви больше сосредоточены на том, что ниже пояса. Естественно, это особенно сказывается — так сказать, удваивается — на любовных отношениях мужчин с мужчинами. Но и здесь для многих дело не ограничивается техникой секса. А втайне о чем-то более прочном и широком, но тоже с мужчинами, мечтают все «голубые». Не всем это удается, не все на это и способны.

Вот письмо молодого паренька в журнал «Иначэй». Восемнадцати лет он уже сознавал себя «голубым» и решил откликнуться на частное объявление о знакомстве в журнале. Встретился с неким Т., который оказался вдвое старше его, но смотрелся симпатичным и интеллигентным человеком. Начались интимные свидания.

«После двух-трех месяцев знакомства я уже имел за плечами ряд сеансов порно и очень хорошо знал сексуальные вкусы моего знакомого. С каждым визитом он всё сильнее давал мне понять, что секс — это основа… И что ни визит, то всё тот же сценарий: что-то поесть, фильм, раздевание, целование, лизание, взаимная дрочка. Этого ему хватало… Он подтверждал, что ему хватало моих рук. Но в конце одного дня он предложил мне, чтобы я ему отсосал — хватит, если я выберу вкус презерватива. Тогда я решил, что этого я не могу сделать. Он спросил, есть ли у меня кто-то другой. А я на это: «Разумеется, нет. Но дело в том, что мы не вместе. Между нами нет никаких чувств, а я не машина для секса». Кажется, до него это не дошло.»

Парень пресек это знакомство, а через некоторое время списался со своим ровесником К. Тот приехал к нему «и с той поры я знаю, что это ОН». «ОН» живет на другом конце Польши, они общаются по почте. Но «секс не имеет для нас такого уж большого значения. Мы понимаем друг друга, иногда ссоримся, но мы вместе, терпеливо снося разлуку. К. - это тот человек, по которому я тоскую, мы согласовываем свои взгляды, интересы — мы просто счастливы.»

(Miody «S.» 1997: 24)

4. Ненавидимая любовь

Но однополая любовь — это ненавидимый род любви. Его ненавидят и презирают массы обычных людей, преследуют и карают власти в ряде стран, еще не так давно — ив нашей. Известный американский активист движения голубых против СП ИД а Ларри Крамер в книге «Репортаж из всеобщей катастрофы» (Kramer 1990: 232) пишет:

«Удивляюсь, почему так много голубых требуют, чтобы наша жизнь и деяния показывались непременно «положительно», когда на деле мы прошли через такой ужас. Евреи требуют от себя и от мира постоянно помнить об их мучительной истории. Гомосексуалов ненавидели религия, государство, страна, мир, история, родители, семья и товарищи. (Это страшная уникальность ситуации геев: могут ли евреи вообразить, чтобы их ненавидели собственные родители только за то, что они евреи?)»

Порою ненавистна эта любовь и самим «голубым». «Покажите мне счастливого гомосексуалиста, и я покажу вам веселого покойника», — повторил за одним писателем тот «голубой» витеблянин, письмо которого в журнал я цитировал в предисловии (Голубая гостиная 1992: 18). «Семейство однополых невозможно, — с горечью констатировал Евгений Харитонов. — Почему плохо одному. Нет никого рядом и не о ком позаботиться. Холодно жить на одного себя… я живу один зачерствел перестал понимать простые жизненные заботы людей, потому что у меня их не было» (Харитонов 1993: 200, 203, 204).

Оригинальный петербургский режиссер и писатель-концептуалист Евг. Харитонов, живший в советское время и при жизни не могший опубликовать ничего (всё печатается посмертно), отличался двумя особенностями — нескрываемым гомосексуализмом и идейным антисемитизмом, с этаким патриотическим и почвенническим уклоном. Впрочем, антисемитизм его был странным: он не только признавал за евреями силу (это для антисемитов равносильно сигналу об опасности), но и признавался, что с детства водился именно с евреями, потому что и сам был по воспитанию, по интеллигентности, по удаленности от среды как бы евреем (Харитонов 1993: 208–209). Националистам заранее отвечаю: да нет, у него чисто русское лицо.

Он вообще уподоблял «голубых» евреям (Харитонов 1993: 248): та же повсеместность и та же отчужденность. Как и евреи, «гомики»- часто на виду, они — пища для анекдотов, предмет зависти и ненависти толпы (там юдофобия — тут гомофобия). Впрочем, до него и до Крамера эту идею подробно развивал Марсель Пруст (1993а: 27–30): педерасты избегают друг друга, ищут общества людей, которые были бы им во всем противоположны и которые не желают с ними общаться, вместе с тем они окружают себя такими же, как они, потому что их преследуют, потому что их срамят, даже в истории им доставляет удовольствие напомнить, что и Платон был таким же, в чем они опять-таки уподобляются евреям, которые аналогично напоминают о еврействе Христа…

Строжайшими запретами на однополую любовь (почему-то запретами только для мужчин) и гонениями на впавших в такую любовь отличались самые тиранические и кровожадные режимы. Как и антисемитизм, гомофобия для их аттестации словно лакмусовая бумажка. Диктаторы и тираны — Гитлер и Сталин, — подсознательно чувствуя свою ущербность и шкурой ощущая вред, наносимый их тиранией массам людей, — старались убедить мир и себя, что спасают народы от скверны, в частности — от заразы гомосексуализма. Кроме того, сам тот факт, что люди ведут себя иначе, чем все, был страшен и ненавистен поборникам «монолитного единства».

Как ни смешно, сама ненависть к мужеложству была унаследована этими антисемитскими режимами у евреев. Это ведь продолжение иудео-христианской религиозной традиции. Харитонов как-то проглядел этот факт — вот был бы ему дополнительный повод осуждать евреев. Деннис Прэгер из Колумбийского университета даже приписывает евреям совершенно исключительную роль в преодолении хаотичности сексуального импульса у человечества и называет библейские запреты на гомосексуальность «иудейской сексуальной революцией» (Prager 1990; Прэгер 1998). Он считает, что до этого великого свершения все народы практиковали гомосексуальные и прочие вольности. Это не так. У первобытных народов есть разные установки относительно любви между мужчинами. По антропологической выборке Форда и Бича (Ford and Beach 1965: 136–140), из 76 учтенных в ней первобытных народов у 49 такая любовь считалась приемлемой или даже нормальной, а 27 за нее преследовали и наказывали. В древнем мире раскол продолжался. Древние греки и римляне принадлежали к первой группе, древние евреи — ко второй, то есть к меньшинству.

Восточные славяне — наоборот, к большинству. Правда, писатель-почвенник Распутин, националистически настроенный, убежден в противном. «Что же касается гомосексуалистов, — говорил он по телевидению, — оставим России ее чистоту. У нас свои традиции. Этот вид общения между мужчинами ввезен из-за границы. Если они считают, что их права ущемлены, то пусть уезжают и живут в другой стране» (Карлинский 1992: 104). Эта убежденность свидетельствует о том, что писатель плохо знает исконную культуру своей страны.

У восточных славян в язычестве, по-видимому, гомосексуальные отношения считались вполне приемлемыми, судя по многим «пережиткам» в Древней Руси. Славянское язычество в этом смысле было близко к греческому язычеству, и эта традиция была очень живучей. Из первых русских святых Борис был очень близок с отроком-венгром, любившим его «паче меры». Над трупом Бориса, как сообщает его «Житие», отрок горько оплакивал его красоту («лепоту тела») и был тоже убит. Польский летописец Длугош сообщает, что при Болеславе Смелом (тоже в этом повинном) сия мерзость проникла в Польшу якобы из Руси, где эти обычаи были общераспространенными. Сугубо гомосексуален был царь Василий III, который не мог сожительствовать с женой Еленой Глинской, если рядом не было обнаженного сотника (Карлинский 1992: 104). Известна плотская любовь его сына, Ивана Грозного, к своему красавцу-постельничему Федьке Басманову, танцевавшему в женском платье для царя (сохранились жалобы бояр на злоупотребление этого фаворита телесной близостью к царской особе и прямые обвинения в службе царю «гнусными делами содомскими»). Были у Ивана и другие любовники, например, Васютка Грязной (Парамонов 1993).

Широкое распространение гомосексуальных отношений на Руси XV–XVII вв. и либеральное отношение к ним в народе с изумлением отмечают многие иностранные путешественники — Герберштейн, Олеарий, Маржерет, Тэр-бервилл, Коллинз. Это согласуется с непрерывными обличениями этого «пережитка», которые православными отцами церкви были адресованы пастве при Рюриковичах и первых Романовых (например, 12-я проповедь митрополита Даниила, XVI век). Обличители в рясах стыдили русских воинов: мало, де, вам, взяв города, насиловать жен и девиц, так вы еще и отроков насилуете. В XVII в., при царе Алексее Михайловиче, Юрий Крижанич в своих «Политических думах» взирал изнутри России на содомский грех ее жителей и ставил им турок в пример: «Эти неверные не менее нас грешат противоестественным грехом, но они соблюдают стыдливость; никто у них не промолвится об этом грехе, не станет им хвалиться, ни упрекать другого… В России же этот гнусный грех считается шуткой. Публично в шутливых разговорах, один хвастает грехом, иной упрекает другого, третий приглашает к греху…» (Русское 1866: 17–18).

Только при Петре, который и сам не брезговал плотской связью со своими денщиками (и любил использовать живот денщика вместо подушки), было в России введено по шведскому образцу наказание за мужеложство для военных — только потому, что это европейский обычай. Так что из-за границы ввезли как раз запреты мужеложства — сначала религиозный, потом правовой. Для гражданских лиц уголовное наказание за мужеложство в России существовало только с 1832 г. до 1917 — всего 85 лет. Это вам не Западная Европа, где жесточайшие наказания за содомию (кастрация и смертная казнь) существовали больше полутора тысяч лет — с IV века!

Несмотря на введение в России антисодомитского закона, в российском городском обществе и в XIX веке гомосексуальная прослойка была весьма заметна, хотя и считалась неприличной, — см. об этом книгу А. Познанского (1993) и документальные очерки (Ротиков 1997; Берсенев и Марков 1998). На Запад из России приезжали весьма известные гомосексуалы, вспомним хотя бы «русские сезоны» Дягилева в Париже. В Берлине после Второй мировой войны самым известным центром гомосескуальной элиты был салон князя Александра Кропоткина (это следующее поколение за известным анархистом).

Если бы в Европе сохранилась античная традиция, а в России — религия на основе собственного язычества, гомосексуальные отношения были бы сейчас в обычае, в народном сознании они считались бы вполне приемлемой, хотя кем-то и порицаемой формой поведения — чем-то на грани между вино-питием и спортом. Но распространилась и утвердилась иудео-христианская традиция. Прямым свидетельством зависимости нынешней ситуации от нее является полное совпадение особенностей гомофобии между Библией, сочиненной в Иудее 3 000 лет назад, и законодательствами царской России и Германии, а также других стран, где преследовалась гомосексуальная любовь.

Преступными и наказуемыми считаются только сношения между мужчинами. Женская гомосексуальность как бы не существует. Это идет из еврейской древности — женская даже не имеет библейского (еврейского) имени (лесбиянство, сафизм — греческие имена: от острова Лесбос и поэтессы Сафо). Логики в этом нет. Если исходить из идеи вредности для будущего нации, то вредность должна быть одинаковой. И то и другое отвращает от деторождения. Но для иудейской религии женщина не была чем-то равным мужчине, вот эта регуляция и не учитывала ее. Далее, из всех видов сношений с мужчиной преступным и наказуемым было только анальное сношение (в задний проход) — содомия, от названия еврейского города Содом, разрушенного Богом якобы за пристрастие его жителей к этому греху (в Библии эпизод изложен неясно — за этот ли грех расправился Бог с городом или за другие прегрешения, скажем, за попытку изнасиловать двух ангелов, посланных Богом на проверку). Оральное сношение (в рот, фелляция, минет или миньет) не наказуемо — ни в Библии, ни в европейских законодательствах нового времени. Ему тоже нет библейского названия. Не наказуемо и анальное сношение с женщиной. Опять же если исходить из идеи вредности для здоровья, для психики, для достоинства, то логики тут никакой. Что вредно при сношении, должно быть вредным, с каким бы оно телом ни совершалось — мужским или женским, и какое бы отверстие ни использовалось, кроме должного. Тут явно не общая логика, а общая традиция.

Надо признать, что хотя кайзеровское и царское законодательства строго следовали библейской традиции, а Сталин в 1934 г. восстановил в этой части царский закон, гитлеровские законодатели пошли значительно дальше. По немецкому закону 1935 г. стали наказуемы тюремным заключением не только взаимная мастурбация (онанирование другого), но даже и попытки заигрывания — дотрагивание или взгляды!

В одной из гомосексуальных автобиографий, собранных Лемке, описывается как раз такой случай. Вернувшись раненным с русского фронта, офицер, выглядевший вполне арийским молодцом, стал выходить с загипсованной рукой из госпиталя в город.

«У нас ведь есть шестое чувство, когда дело идет о местах, где встречаются наши. Вопреки благоразумию меня тянуло туда неудержимо. Вечерком мне попался там приятный штатский парень. Во всяком случае он производил приятное впечатление. Ну, началась ритуальная игра. Он — вокруг меня, я его слегка погладил, вдруг он мне заорал: «Вы арестованы!» Достает удостоверение и представляется как ротенфюрер СС. «Я арестую Вас по статье 175. Вы неприлично дотронулись до меня». Я говорю: «Я Вас только погладил, ничего больше». — «Достаточно того факта, что Вы здесь», — был ответ». Дальше — военный трибунал. Единственным свидетелем обвинения был ротенфюрер СС, на сей раз в форме. «Он держал себя так, как если бы своим геройским подвигом задержал важнейшего врага немецкого народа». Последовали разжалование, тюрьма, лагерь. (Lehmke 1989: 215–216)

После 1941 г. отбывшие тюремное заключение гомосексуалы уже не освобождались, а посылались автоматически в концлагеря.

В лагерях они носили розовый треугольник на одеже, жили в отдельных бараках, где должны были спать, держа руки поверх одеяла (а то ведь будут онанировать), и подвергались изощренным пыткам за малейшие провинности (Heger 1980; Rector 1981; Plant 1986). Избиение на «коне» в лагере Флоссенбюрг описывает австриец X. Хегер. (Heger 1980: 54–56; Хагер 1994: 80–81)

«Конь» этот «представлял собой деревянную конструкцию наподобие скамейки, к которой заключенного привязывали таким образом, чтобы его голова и торс свисали вертикально вниз, ягодицы кверху, а ноги вниз с другой стороны. Ноги подтягивали вперед и закрепляли…». Провинился заключенный из Чехии. «После звонка к ужину его привязали к «коню», сооруженному у нашего блока, и мы, голубые, были построены рядами, чтобы наблюдать за исполнением наказания… Когда чешского гомосексуалиста привязали к коню, эсэсовский сержант, который был хорошо известен как «мастер порки», появился с кнутом для лошадей. Чеха должны были хлестать по голым ягодицам. При каждом ударе провинившийся должен был считать количество ударов, если же он сбивался в счете из-за боли или считал недостаточно громко, то удар не засчитывался… Начальник лагеря стоял тут же и всем своим видом показывал нездоровую заинтересованность происходящим. При каждом ударе его глаза загорались, и после нескольких ударов всё лицо стало красным от возбуждения. Он засунул руки в карманы своих штанов и начал мастурбировать, нимало не стесняясь нашего присутствия… Я лично был свидетелем более тридцати случаев, когда начальник лагеря получал сексуальное наслаждение, наблюдая побои на «коне»…

Один раз среди узников с розовым треугольником оказался такой, который не издавал ни звука, когда его били, хотя удары были самыми сильными. Это лишало начальника лагеря неотъемлемой части его наслаждения. И он заорал на узника: «Ты, мерзкий педик. Почему ты не кричишь? Или тебе, небось, приятно, ты, отдавалка? Начать всё сначала! — обратился он к эсэсовскому начальнику. — И продолжать до тех пор, пока эта свинья не станет кричать». Эсэсовец начал хлестать с такой силой, что плетка оставляла при каждом ударе рубцы шириной в сантиметр, а кровь стекала прямо на землю. Теперь даже у самого безмолвного разверзлись уста…»

Среди прочих погиб в лагере и младший брат писателя Владимира Набокова, Сергей. Бежав из революционной России, он учился в Кембридже, жил с родней в Берлине, потом в Париже в гомосексуальной общине Павла Челищева. Поскольку в 1937 г. и Владимир из нацистского Берлина переселился в Париж, братья часто виделись. Затем Владимир уехал в США, а Сергей работал переводчиком в «присоединенной» Австрии, где в 1941 г. он был арестован за сексуальные связи с мужчинами и осужден на 4 месяца. По отбытии срока поселился в Берлине у кузины и там в 1943 г. был снова арестован за «враждебные высказывания» в адрес режима. В 1945 г. умер в лагере от истощения (Sternweiler 1997: 189).

Некоторых узников нацисты кастрировали, после чего иногда выпускали на свободу — так поступили с председателем Кассельского Союза борьбы за гражданские права Эрнстом Нобисом (Baumgardt 1997). Так же поступили с монархистом Фридрихом-Паулем фон Гроссхаймом. В интервью тот поведал об этом: «Мои гомосексуальные чувства ничуть не изменились после этой бессмысленной операции». Впрочем, потом его опять арестовали, и он просидел в лагере до конца войны (van Dijk 1992).

И фашизм и коммунизм обвиняли друг друга в потворстве гомосексуализму. Максим Горький (1934/1953) писал: «Уничтожьте гомосексуализм — фашизм исчезнет». А нацисты утверждали, что гомосексуализм — это еврейско-коммунистическая деградация. Но и те и другие уничтожали людей за нестандартную половую ориентацию гораздо более жестоко и радикально, чем в Англии и Америке, хотя и там гомосексуальные связи были подсудны. В нацистские концлагеря были брошены десятки тысяч людей с розовым треугольником (ок. 50 000), еще больше людей было осуждено по статье за мужеложство в Советском Союзе (ок. 60 000). А к официально осужденным за это прибавлялись сотни тысяч «пидоров», «петухов» — гомосексуальных заключенных, жестоко преследуемых и мучимых в лагерях и тюрьмах уголовным миром за свою особенность, хотя нередко они были ввергнуты в гомосексуальную практику именно уголовной средой, «опущены». «Говорят, что лучше умереть, чем стать «петухом». Обращаются с ними очень жестоко: заставляют на деревьях жить, мышей жрать, лампочки им в задницы засовывают — кто во что горазд…» (Абрамкин и Чижов 1992: 104).

В «ненависти» к этим «другим» не только красные были заодно с коричневыми, но в каждом из этих миров преступные верхи и уголовные низы были едины.

Показателем нового отношения к гомосексуальности явилась в конце советской эпохи (горбачевская перестройка) статья журналиста А. Новикова в журнале «Молодой коммунист» (!), в которой сочувственно цитировались высказывания видного юриста проф. А. И. Игнатова о необходимости отменить уголовное преследование гомосексуальности.

«Во-первых, если это патология, то наказывать за болезнь вообще нельзя. Во-вторых, здесь отсутствует общественная опасность и вообще опровергаются все основные доводы сторонников уголовной ответственности за гомосексуализм. Какие именно? То, что он ведет к снижению мужественности нации. Но пример Спарты свидетельствует об обратном. Другим следствием якобы является снижение рождаемости Статистика не подтверждает и этот довод Дальше утверждается, что это ведет к деградации личности. Однако мы знаем многих великих людей-гомосексуалистов — Чайковский, Леонардо да Винчи и т. д.» (Новиков 1988: 70).

Хотя во второй половине XX в. кровожадные законы против сексуальных меньшинств отменены в ведущих развитых странах, в том числе и у нас, общество продолжает отторгать гомосексуальных людей, а масса, толпа часто относится к ним с презрением и ненавистью. В новейшее время ненависть эта еще усилилась из-за того, что «голубых» считают виновными в распространении СП И Да — чумы XX века. Действительно, гомосексуальные связи опаснее других в этом плане. Они опаснее, во-первых, потому что при анальных сношениях вероятнее ссадины на слизистой, а во-вторых, потому что среди «голубых» больше тех, кто часто меняет партнеров. Это по сравнению с гетеросексуальными отношениями. В 1971 г. каждый седьмой немецкий гомосексуал («швуле») имел свыше 600 партнеров — правда, не за год, как уверяли цитированные выше доктора, а в течение жизни (Dannecker und Reiche 1974: 236). В 1981 г. за год сменила не менее пятерых партнеров половина гомосексуальных студентов, тогда как среди гетеросексуальных с такой скоростью меняли партнерш только 5 % студентов (Clement 1986: 111–112). В десять раз меньше. В США среднее количество партнеров гомосексуала за всю жизнь 50, тогда как у гетеросексуала среднее количество партнерш только 4 (Michael et al. 1994). Это среднее, но 43 % гомосексуалов в 70-е гг. (до СПИДа) показали, что имели более 500 партнеров (Bell and Weinberg 1978). Между тем 90 % гетеросексуальных женщин США и более 75 % гетеросексуальных мужчин показали, что вообще не имели внебрачных половых связей (Michael et al. 1994).

СПИД разразился катастрофой сpеди гомосексуального сообщества. Половина геев Сан-Франциско и Нью-Йорка заражена вирусом. По статистической регулярности, из зараженных 76 % заболеет. Известно, что из заболевших 95–98 % умрет в течение трех лет. Это настоящий мор (Kramer 1990: 189–190).

Однако анальные сношения теперь менее распространены среди гомосексуалов, и всё большее число предпочитает другие виды сношений и вообще «безопасный секс», а особенно большая тяга ощущается к постоянному партнеру, к созданию гомосексуальных пар, «семей» в кавычках и без (там, где это разрешено законом).

В начале века, во времена Гиршфельда 40 % гомосексуалов удовлетворялись взаимной мастурбацией, столько же фелляцией (сосанием), 12 % практиковали контакт всем телом и только 8 % прибегали к анальному сексу (Hirschfeld 1920: 229; 283). К середине XX в. доля анального секса заметно выросла. В Германии им занимаются четыре пятых гомосексуалов, в Англии — более 70 % (Bochow 1993; Davies et al. 1994). По очень подробному массовому обследованию 1970-х в Западной Германии только 10 % гомосексуалов практиковало анальные сношения всегда или почти всегда (5 % активные, 5 % пассивные), еще 12–13 % часто и 35–46 % иногда. Уже тогда (а это было до СПИДа) никогда не использовали активного сношения этого рода 31 % и пассивного 43 % (Dannecker und Reiche 1975: 204, Tab. 68). С тех пор проценты анального секса слегка уменьшились, но большинство, продолжая практиковать его, стало более осмотрительными.

Из 50 гомосексуалов, обследованных Лиддикоутом (Boczkowski 1988: 143), 22 (то есть почти половина) имели постоянных партнеров св. 5 лет, из них два св. 10 лет и шесть свыше 15 лет. Десять лет социолог М. Бохов проводит обследование немецких «голубых». Вот результаты по 3048 анкетам за 1996 год. Более половины, 53 процента, показали, что в этом году они жили с постоянным партнером, при чем 22 процента — только с одним, без «измен». Опрос о количестве партнеров выяснил: 16 % имели контакт только с одним человеком, еще 27 % с несколькими (от двух до пяти), 16 % — от шести до десяти и 24 % — со многими (более 20 партнеров за год). Это меньше, чем в 1993 году (44 %), но всё-таки почти четверть! Четыре пятых практикуют анальные сношения, но только четверть — без средств защиты (Bochow 1993; Polzer 1997).

Однако есть и другие группы риска, они, пожалуй, опаснее — наркоманы, проститутки. В США и Франции доля зараженных среди гомосексуалов высока, потому что там развита мужская проституция. В Африке и других регионах — распространенность среди «голубых» такая же, как среди остальных жителей.

Убежденность, что СПИД грозит только «голубым» сильно подводит остальное население, делает его более беззаботным. Среди гомосексуалов США применение презервативов охватило более 60 % всей популяции, а среди остальных — лишь 35 % (Michael et al. 1994). Как результат в Америке в новых поколениях доля геев среди зараженных упала с половины до 20 % (Paul et al. 1994), а преобладают среди них менее образованные группы, например, негры. В Сан-Франциско зараженность геев в разбивке по этническим группам выглядит так: у чернокожих 40 %, у латиноамериканцев 8 %, у белых американцев — 6 % (то есть даже несколько меньше, чем геев в популяции вообще). Так что в Америке сейчас в основном зараза только у негров распространяется преимущественно среди геев, а у белых — среди обычного, гетеросексуального населения. Среди немецких гомосексуалов к 1987 г. доля тех, кто имел за год свыше 100 партнеров упала с 5,6 % (1971 г.) до 1,7 % (Dannecker 1990).

В Россию пока СПИД проникал туго, потому что русские за границей очень скупо тратили валюту, а внутри страны валютные проститутки не обслуживали местных жителей. Были также мнения, что у американцев иммунная система вообще расшатана ввиду интенсивного употребления химических консервантов в пище. Но теперь ситуация во всем изменилась, и СПИД рванулся к нам. За последние годы число зараженных стало быстро возрастать — кривая резко пошла вверх. Правда, больше за счет наркоманов и детей, зараженных при небрежном медицинском обслуживании. Газеты сообщают тревожные цифры: на январь 1998 г. в Росии зараженных вирусом иммунодефицита выявлено 7700 человек, при чем больше половины (4092) — за последний год (за предшествующий — полторы тысячи). А невыявленных — во много раз больше. Из зараженной молодежи (в возрасте между 20 и 30) 90 % тех, у которых причиной заражения является наркомания. Оставшиеся 10 % заразились половым путем, при чем среди них поровну гомосексуалов и людей с традиционной ориентацией (Многие 1998). Но ведь гомосексуалов вообще-то гораздо меньше, чем гетеро, значит, процент заражения у них гораздо выше. Так что всё же и гомосексуальный источник не стоит упускать из виду, особенно у нас, где нет ни достаточной пропаганды «безопасного секса», ни привлекательных презервативов.

В связи с этим исследования гомосексуальной субкультуры приобретают чрезвычайное значение. Нужно добиться того, чтобы и в нашей стране пропагандировались «безопасный секс» и презервативы (не только среди гомосексуалов). Между тем, у этих дел всё еще так много противников! Папа римский выступил в Африке с осуждением того и другого как небогоугодного. В результате в тех африканских странах, где проповеди имели успех, повысилось число зараженных. И что же, в 1996 г. с трибуны всероссийского конгресса патриотически-коммунистических церковников раздались такие же призывы «отстоять чистоту России» и отказаться от пользования презервативами — ну, можно ли представить больший кретинизм? Самим же им станет опаснее жить, если эпидемия охватит всю страну, потому что СПИД распространяется также и не гомосексуальным и вообще неполовым путем (этому учит российский опыт массового заражения детей).

Самое пикантное, что эта неприязнь к презервативам совпадает с чувствами самых радикальных голубых. Норвежский исследователь описывает их так: «Безопасный секс часто считается эмоционально более холодным, рассматривается как выражение недоверия или напоминание о смерти. По традиции ценится партнер, принимающий в себя сперму, ибо за этим усматривают особую его преданность. Сексуальные действия служат особым языком любви и признательности, а меры предосторожности искажают этот язык.» (Prieur 1990).

Нужно, чтобы «голубые» не искали случайных и мимолетных связей в подъездах и туалетах, а имели места для культурного времяпровождения (клубы, кафе), где могут завязываться более надежные и прочные знакомства. Нужно, чтобы как можно большее количество «голубых» образовывало постоянные пары, а для этого нужны благоприятная общественная атмосфера и законодательные меры. Наконец, нужно, чтобы люди почаще обращались для проверки на СПИД, а заболев, поскорее обращались за лечением, но для этого надо, чтобы они не боялись открыть свою гомосексуальную связь.

Доводить голубых до отчаянности вообще неумно, и это грозит непредвиденными последствиями. Вот письмо, приведенное в «Молодом коммунисте»: «… Гомосексуалистом я являюсь уже 15 лет, при этом меня никто не совращал, и в свои 12 лет я этого хотел сам. За гомосексуализм меня выгнали из комсомола (я, как дурачок, плакал), за гомосексуализм меня судили (я год и шесть месяцев провел в тюрьме и «на химии»)… Если я заболею СПИДом, то уж простите, но лечиться не пойду, а постараюсь в качестве мести за те полтора года заразить как можно больше всех вас — честных и морально устойчивых. Буду мстить за все унижения…» (Новиков 1988: 68–69).

Всё это требует коренного изменения общественной климата в отношении к гомосексуальному меньшинству. Закон изменен, климат же пока остается в основном прежним. И не только у нас.

В Америке победительница конкурса красоты Анита Брайант продлила свою популярность, возглавив крестовый поход против гомосексуалов. (Bryant and Green 1978)

Для своей книги «Пуританские джунгли: сексуальное подполье Америки» журналистка Сэра Харрис провела ряд интервью. Влиятельный баптистский проповедник из Майями Джон Сорренсон сказал ей: «Я предпочел бы видеть любого из моих детей лучше мертвым, чем гомосексуалом… Я считаю грех гомосексуальности более тяжким, чем грех убийства». На вопрос о христианской любви к ближнему ответил, что в этом смысле он готов любить и гомосексуала. Но как? «А вот как: держать его в тюрьме». Потому что это избавляет его от греха. А лучше бы казнить. «Если бы гомосексуальность была основанием для смертного приговора, вы бы могли увидеть почти прекращение всей этой вещи.» (Katz 1976: 188–191)

Институт исследований секса в США провел в 60-х опрос свыше 3 000 взрослых жителей. Две трети не любят гомосексуалов, считают их непристойными и вульгарными, а 80 % не хотели бы иметь с ними никакого дела (Boczkowski 1988: 75). Хаузер цитирует радикальные высказывания: «Всех их надо кастрировать, а потом повесить». «Если б я мог, то всех бы их кастрировал. Во всяком случае все они должны быть повешены» (Hauser no Boczkowski 1988: 157). Именно под давлением общественного мнения в США 20 штатов из 50 до сих пор не отменили уголовного преследования гомосексуалов. А у нас? В 1989 г. Всесоюзный центр исследования общественного мнения провел опрос 2 600 граждан. На вопрос «Как следует обращаться с гомосексуалистами» 33 % (треть!) ответили — «ликвидировать», 30 % (еще почти треть) — «изолировать» их от остальной части общества (т. е. интернировать в местах заключения или ссылки), 6 % — «помогать» (имелось в виду: медицинскими и психологическими средствами) и 10 % — «предоставить самим себе». (Кон 1997: 377). Недопустимыми считает гомосексуальные связи 71 % населения, тогда как добрачные половые связи только 27 %, порнографию — 31 %, частую смену партнеров — 50 % и т. д. (Бочарова 1994: 100). Таково отношение толпы к гомосеку, гомику, «голубому».

С 1993 г. в Уголовном кодексе больше нет статьи, карающей за гомосексуальную ориентацию. Но в умах держится боязнь и ненависть. Впрочем, они стали убавляться. Такой же опрос об обращении с гомосексуалами, проведенный через пять лет после первого (но данные обоих опросов взяты уже только по России, а не по Союзу), показал следующее: за истребление высказались уже не 31 %, а только 22, за изоляцию — не 32 %, а 23, напротив за помощь 8 % вместо 6 и за то, чтобы оставить голубых в покое — 29 % вместо 12. (Кон 1997: 379–380)

Ненависть к этому сексуальному меньшинству прорывается в настоящей охоте на «голубых», которой занимаются (не без выгоды) хулиганы и грабители. Как это выглядит, можно представить по роману известного американского писателя Джозефа Хэнсена из Калифорнии, основателя журнала «Тэнджентс». Герой романа «Улыбка на его веку» Уит Миллер, тоже известный писатель, пожилой и бисексуальный, разведясь с женой и расставшись с молодым другом, томится в одиночестве. Поздним холодным вечером он бродит по пляжу неподалеку от своего дома и оказывается под пирсом, где обычно встречаются те, кто ищут тайных свиданий.

«Сильно пахнет высохшей древесиной, гниющими водорослями, мертвой рыбой, мочой, дешевым сладким вином, экскрементами. Он едва не упал на пару голых тел, сцепившихся и мычащих на песке. Пробормотал извинения. Голая фигура прислонилась к сваям подобно святому на картине, а темная голова толчется у его паха. Кто-то стонет в темноте: «Ах, да, боже мой, глубже»… Он хочет уйти. Поворачивает назад, его нога скользит и он почти падает. Делает шаг, освобождает свой сапог из лежащих плавок. Они сильно пахнут одеколоном. Чья-то рука убирает их от него. Он видит блеск зубов. Рука приближается к его паху. Шепот: «Ааа», и пальцы находят застежку его молнии и тянут ее вниз. Они уже роются в его ширинке. Обладатель этих пальцев прижимается к нему голый, скользит влажным ртом по его шее. Уит отталкивает его. «Нет». Он слышит напряженность в своем голосе, слабость воли, панику. «Это не моя игра». Он застегивает молнию. «Простите». Он спешит из-под пирса, потея и стуча зубами. По глубокому песку он хочет выбраться к дороге.

«А вот один», — чей-то голос.

«Смотри-ка, я ж тебе говорил, что не так уж холодно. Они ни х… не замечают, когда этим занимаются».

Мимо проносится машина. Она освещает Уита и фигуры в сапогах и кожаных куртках, стоящие на дюне прямо перед ним. Он поворачивает и сталкивается с другим, который хватает его руку и останавливает. «Стой. Никуда не уйдешь». Тот, с дюны, сходит вниз. Щелчок со стороны другого. Свет прямо в лицо, только на секунду. Отводится, потом возвращается и скользит по нему вверх и вниз. Тихий свист. «Дерьмо, глянь на шмотки этой девки». Свет отходит.

«Эй, мадам, покажи-ка свой бумажник». Дышит пивом.

«Забудь, — отвечает Уит. — Там под пирсом дюжина свидетелей».

В ответ сильный удар. Перехватило дыхание. Вот он уже лежит на песке. Один из них — на нем. Уит молотит кулаками, и кулак наталкивается на кость. Но и ему размозжили лицо. Он чувствует соленое. У кого-то кровь из носу. Колено упирается ему в пах. Он вскрикивает от боли. Поворачивается лицом вниз. Из его кармана вытаскивают кошелек. Фонарик вспыхивает снова. Близко сзади он слышит: «Во, полусотенные».

Тот, чей нос он разбил, изо всех сил давит и тяжело дышит. Уит говорит: «Сойди с меня». Он толкается локтями, но получает удар по уху. Голова идет кругом. Перед глазами плывут разноцветные круги…

«Пять сотен баксов». Снова легкий свист.

«Отключился», — говорит один из них.

Боль внизу живота всё еще сильна, но он смог выгнуть спину, и тот, кто оседлал его, падает. Уит прыгает, хватает ногу другого, толкает его в задницу. Но сбоку сапог резко входит Уиту в ребра, он слышит их треск. Как глупо он действует! Свет другой проходящей машины выхватывает из темноты голых людей, убегающих прочь. Он кричит им: «Помогите». Но они не останавливаются, а бегут еще быстрее, только члены мотаются туда-сюда на бегу… Он получает удар по ребрам с другой стороны. Конец ребра врезается, как нож во внутренности. Он издает невнятный звук и снова утыкается лицом в землю. Пробует ползти. Его бьют по голове. Рукой он старается закрыть череп… Его бьют по почкам, и рефлекс опрокидывает его на спину. Чем-то тяжелым и холодным бьют в лицо, металл. Еще. В рот. Какие-то камушки во рту. Нет, не камушки. Зубы. Он выплевывает их. Кровь льется в горло, он давится и кашляет. Подымается на колени. Ничего не видит, потому что кровь заливает глаза. «Эй», — говорит он, пытается сказать, думает, что говорит, — вы уже взяли мои деньги. Зачем вам меня убивать?»

«А зачем тебе жить, выродок?

Они снова наносят тяжкие удары. Может быть, они бьют его и дальше, но он уже не чувствует.» (Hansen 1981: 252–255)

Писатель очнулся в клинике через много дней, лишившись зубов и глаза. Другой подобный случай описан в романе молодого писателя-негра Мелвина Диксона «Исчезающие комнаты». Там дело закончилось коллективным изнасилованием и убийством (Dixon '1991). Художественная литература? Вымыслы? Американская специфика? Но в немецких журналах для «голубого» читателя ежемесячно публикуется вполне реальный и продолжающийся мартиролог по убитым «голубым». А сколько нападений, не доведенных до убийства? В немецких городах собираются банды по 5–6 парней и охотятся в парках на «голубых», избивают их и грабят. Полиция задерживает их редко, потому что «голубые» обычно избегают жаловаться — не хотят огласки.

Из интервью с одним таким охотником, задержанным в Штутгарте:

«Журналист: Ты нападал только на гомосеков? Роланд С.: Только на гомиков, потому что у меня к ним ненависть. Потому как они меня часто пытались подклеить, понимаешь?… Журн.: А ты не можешь нормально сказать: я не голубой?… Роланд: Меня колотит уже только от одного того, что он меня, значит, за голубого держит… Это для меня унижение. /Курн.:.Для тебя гомики это что-то неестественное? Роланд: Да уж куда как. Гомик просто извращенец. Когда я в дискотеке вижу как два гомика вихляются в слюнявом поцелуе, меня тошнит. Меня редко от чего тошнит, но уж это омерзительно. Мне не найти достаточно крепкого слова для этого. Омерзение это не то слово… Журн.: Ну что тебе за забава в этой охоте? Роланд: А чувствуешь силу в кодле. Журн.: Впятером нападать на одного? Роланд:… Ну, не только это, но чувствуешь свою принадлежность к коллективу… Журн.: Ты применяешь насилие против тех, кто другой, чем ты, только потому, что ты сильнее, а быть сильным для тебя много значит, так? Роланд: Ясное дело…

Журн.: А чем должен отличаться мужчина? Роланд'. Ну, эти должны иметь баб… Я так скажу: надо быть нормальным, как по природе. Журн.: Кто скажет, что такое нормально? Роланд: Ну то, что просто для продолжения рода; секс это только средство для продолжения рода. Вот это по природе. Журн.: Но ведь сегодня мужчина спит с женщиной не только для того, чтобы сделать ребенка. Роланд: Дело не в том, чтобы сделать ребенка, но ведь с гомиком вообще ребенок не получится. Журн.: А кто устанавливает норму? Роланд. Ну вот что: для себя я сам ставлю свою норму. И точка! Всё!» (Gewalt 1990: 30).

Такие банды есть и у нас, на жаргоне их называют «ремонтниками», и они даже пользовались кое-где поддержкой милиции. Так, в Москве милиция создала оперативный отряд юных дружинников для борьбы с «гомосексуалистами», который пришлось судить. Главным обвиняемым был 16-летний Дима Сорокин. От выполнения заданий ребята перешли к самостоятельным нападениям с ограблениями и изнасилованиями. Во главе банды оказался один из тех, кого банда преследовала. Этот студент-экономист, ставший «гомиком» после того, как его изнасиловали в туалете музея В. И. Ленина, некоторое время сам практиковал голубой секс, а после нападения банды, присоединился к ней. Ему понравилось, и вскоре он стал главарем. Закончилось всё арестом и судом (Айзенштадт 1997). Но есть банды, действующие и по собственной инициативе. Пусть таких немного, но в речах немецкого бритоголового юнца звучат установки, которые близки многим. Собственный вкус проверяется по совпадению со вкусом большинства, представляется нормой, аргументируется ус-тановлениями природы, а если эти аргументы оказываются шаткими, то на помощь являются сила и произвол.

Ошибочно думать, что гомосексуалы — только беззащитные жертвы воинствующих гомофобов. На Западе уже появились «голубые патрули защиты» (Gay Protection patrols) — дружины тренированных гомосексуальных бойцов, регулярно выходящие на дежурство в парках и на улицах, опасных для «голубых». Но как не сокращается число «голубых», так не умирает и гомофобия.

5. Кого боялись Маркс и Энгельс?

В «Заметке о гомофобии» А. Зосимов (1995) толкует это понятие несколько расширительно и относит к гомофобам, скажем, Шахиджаняна — автора книги «1001 вопрос про это». На каком основании? Дело в том, что Шахиджанян считает гетеросексуальное поведение нормальным, а гомосексуальное — патологией и наивно советует гомосексуалам начать увлекаться женщинами, потому что «это гораздо лучше». Гомофобию Зосимов усматривает даже у изданий, смакующих гомосексуальные истории, но лишь у звезд шоу-бизнеса, как причуды богемы, и не допускающих мысли о чем-то подобном у обычного человека. «Обычному же человеку эти причуды не положены, гомосексуальность для него, как haute couture, как молочные ванны, как уик-энд на Гавайях или Канарах…»

Вряд ли стоит всё это квалифицировать как гомофобию. Это обычный гетероцентризм, гетеросексизм, отсутствие широты взгляда, характерное для человека толпы. Господствующая в его среде ориентация — для него единственно возможная, даже если он сам не способен ее придерживаться.

Здесь полная аналогия с отношением к иностранцам, иноплеменникам, инородцам, иноверцам. Для массового сознания необразованной толпы характерен этноцентризм — уверенность: всё, что присуще «нам», — нормально и хорошо, а то, чем «они» отличаются от «нас» — никчемное, скверное, смешное и глупое. Ну, чукчи. И чурки. И «звери». Ну, звезды шоу-бизнеса — им положены, как говорят в Белоруссии, «выбрыки». Этноцентризм выражается в иронии и неспособности понять. Он реализуется в анекдотах и кличках. Впрочем, то и другое — тоже вещи отнюдь не безобидные. Этноцентризм — конечно, основа для ксенофобии, но еще не сама ксенофобия. Ксенофобия — это страх перед всеми чужаками и ненависть к ним. Это бурные эмоции, активное неприятие, это охота за ведьмами и тяга к погромам. Гомофобия, несомненно, родственна ксенофобии, если не ее разновидность.

В ненависти к гомосексуалам и страхе перед ними объединялись религиозные фанатики с революционерами. Когда Маркс прислал Энгельсу книгу Карла Ульрихса, одного из первых борцов против дискриминации сексуальных меньшинств, Энгельс написал Марксу (Энгельс 1964: 260):

«Книга…, которую ты мне прислал, — верх курьеза. Это в высшей степени противоестественные разоблачения. Педерасты начинают считать свои ряды и полагают, что они составляют силу в государстве. Им не хватало только организации, но, судя по этим данным, она, по-видимому, уже тайно существует. И так как они насчитывают у себя… таких выдающихся людей, то победа их неминуема. Guerre aux cons, paix aux trous-de-cul[Война п….м, мир дыркам в ж..е] — таков будет теперь пароль. Счастье еще, что мы лично слишком стары, чтобы опасаться, что при победе этой партии нас заставят своим телом платить дань победителям. Но молодое поколение! Впрочем, это возможно даже только в Германии, чтобы выступил такой молодец, превратил свинство в теорию…». Да, конечно, есть наказание по суду «Но погоди, когда новое северогерманское уголовное законодательство признает права з…ы [задницы], тогда дело пойдет совсем по-другому. Нам, бедным людям, привыкшим действовать спереди, с нашей ребяческой склонностью к женщинам, придется тогда довольно плохо».

Ни Маркс, ни Энгельс на практике не были ревнителями традиционной морали, строгих сексуальных норм. Энгельс жил в незарегистрированном браке с малообразованной девушкой, а Маркс, хотя и относился к этому с неодобрением, сам, изменяя жене, прижил ребенка со своей домработницей. Но педерастию Энгельс считал «противоестественной», «развратом», и малевал будущее, в котором она разрешена, чем-то вроде «120 дней Содома» — все гетеросексуалы вынуждены платить телесную дань победившим педерастам, а оба бородатых классика спасаются только тем, что стары, так что никто на них не покусится. Энгельс даже пугает тайным заговором педерастов — совсем как современные гомофобы.

Жупел такого заговора — как раз традиционное оружие консерваторов против революционных радикалов. В 1950 г., в эпоху маккартизма в США, Маккарти и его приспешники сенаторы Хилл и Уэрри вели кампанию травли либеральных чиновников под флагом выискивания коммунистов, советских шпионов и гомосексуалов. Хилл и Уэрри объявили, что в государственных органах выявлено 55 000 коммунистов и 3 500 сексуальных извращенцев, всего же в Вашингтоне извращенцев 5 000, а они являются легкой добычей для коммунистов и шпионов, поскольку привыкли к фальши и скрытности. Корреспондент «Тайме» взял интервью у сенатора Уэрри. Он спрашивал сенатора о связи гомосексуалов с подрывными элементами (коммунистами и шпионами). «Ну вы вряд ли сможете отделить гомосексуалов от подрывных элементов, — сказал сенатор. — Видите ли, я не говорю, что каждый гомосексуал — подрывной элемент или что каждый подрывной элемент гомосексуален. Но человек с низкой моралью в правительстве — угроза, кем бы он ни был, а они все связаны между собой». Корреспондент спросил, как быть со статистикой Кинзи, показывающей, что почти половина мужского населения имела гомосексуальные приключения или искушения. Сенатор заявил, что не верит в статистику Кинзи.

На вопрос об источнике его собственных цифр отослал к лейтенанту Рою Блику из полиции. Из беседы корреспондента с лейтенантом выяснилось, что у полиции гораздо менее внушительные списки, «но каждый из этих парней имеет друзей, значит, надо принять, что у нас есть только три — пять процентов…» Корреспондент: «Значит, ваш полицейский список содержит только три — пять процентов от подозреваемого количества, и вы умножили его на 25 или 30?»- «Да». То есть на деле Обнаружено не 5 000 человек, a 180–200. Лейтенант затем прикинул, что из каждых четверых три занято в государственных органах, вот и цифра для сенатора… (Katz 1976: 142–151).

И за рубежом и у нас есть книги и статьи о голубой мафии, о сети связей (Rueda1982).

Ссылки на заговор гомосексуалов — это также и самооправдание неудачников. Заурядность своих успехов легче отнести за счет козней всемирного еврейства или организации педерастов, чем признать у себя недостаток таланта. Самое смешное, что и преуспевающие артисты жалуются на то, что их затирают. Один из нынешних поп-артистов Леонид Агутин заявляет:

«Моя работа связана с шоу-бизнесом, а в шоу-бизнесе очень сильная мафия гомосекуалистов. Мне приходится достаточно много терпеть от них. И скорее всего, это мы, а не они находимся в меньшинстве. Именно в нашем мире. Это целая мафия, с которой приходится бороться: у них свои законы, своя психология, философия» (Агутин 1996; также 1997: 77).

В отечественном шоу-бизнесе известны два артиста гомосексуального плана: Моисеев и Пенкин. Обоих пускают далеко не на всякую сцену. Это они, что ли, теснят бедного Агутина? Для мафии маловато. Проскальзывали также намеки на голубизну Барри Алибасова с его «На-на». Не знаю, голубая ли это группа, но что она зрелищнее Агутина, это очевидно. Вероятно, однако, он видит в голубом свете всех, кто ярче его. Ну, а таких, конечно, всё-таки немало.

Но вот с подобными жалобами выступает куда более известный артист Абдулов. Интервьюер провоцирует его: актеров с традиционной сексуальной ориентацией становится всё меньше. И Абдулов подхватывает:

«Крен, который пошел в этом направлении, очень заметен в кино. Обидно то, что всё решается на уровне клана. Этот клан очень силен во всем мире и у нас в том числе. Когда видишь, как нормальных мужиков просто затирают и не дают работать, не дают никаких премий. Когда один человек вдруг начинает получать все премии подряд, и ты сначала не понимаешь, за что, а потом вдруг внезапно понимаешь. Иногда становится страшно, когда видишь эту лавину. Причем они ведь — разные. Ладно, когда тихие, а ведь бывают агрессивные. Я их даже боюсь.» (Кретова 1997)

Добро бы, это относилось ко времени, когда снимал Эйзенштейн, втайне гомосексуальный, но ведь нет — это о нашем времени. Значит, и сейчас есть в кино Эйзенштейны, их целый клан, и они затирают Абдуловых, а все роли и премии достаются их любовникам или единомышленникам? Насчет последнего: хорошо знавший голубую среду Пруст и отлично ее знающий Ротиков единодушно уверяют, что голубые не поддерживают друг друга, а наоборот, всячески вредят своим «соплеменникам». (Пруст 1993а: 293; Ротиков 1998: 260–261). Пруст подыскивает и психологическое объяснение этому явлению (ревность и стремление отмежеваться). Кто же этот актер, которому за голубизну достались все роли и все премии? И кто тот Эйзенштейн, нет — те Эйзенштейны, которые их ему надавали?

Если исходить из того, что гомосексуален в обществе 5, даже 10, даже 13 % (далее мы подробнее рассмотрим эти цифры), то трудно ли обойти голубых в шоу-бизнесе? Что тогда говорить женщинам? Ведь гетеросексуалов-мужчин 87–95 %. Если даже мужчины вообще составляли бы только половину руководства, то, значит, ни одной женщине просто не пройти без сексуальной дани. Не поставить ли вопрос о «гетеросексуальной мужской мафии»?

Мне кажется, что талантливому актеру гораздо больше, чем таинственные гомосексуальные заправилы кино и шоу-бизнеса, вредит его позиция обидчивой самовлюбленности. Теперь я понимаю, что роль преуспевающей и властной проститутки-трансвестита, сыгранная им в одном фильме, не навязана ему заправилами кино, что она отражает его убеждения. Его герой, с боа на обнаженных плечах, швыряется деньгами и бьет смиренного швейцара, бывшего офицера. Как роль, так и его игра в ней невыносимо фальшивы. Нет таких преуспевающих трансвеститов — они не нужны ни натуральным мужикам, ни голубым клиентам. Первым обычно требуются настоящие женщины, вторым — настоящие мужчины. Не могут у нас трансвеститы капризно и манерно повелевать окружающими, как это делал Абдулов в своей роли, — трансвеститы составляют самую униженную и презираемую касту среди гомосексуалов (кстати, поэтому среди голубых Моисеев как раз не пользуется популярностью). Можно сыграть и отвратительных гомосексуалов (хоть отыгрываться на униженных не Бог весть какая смелость), но по крайне мере сыграть правдиво…

Своей игрой актер доказал только одно: что он истинный гетеросексуал и совершенно не знает гомосексуальной среды. Но тогда не надо браться за роль голубого и не стоит подозревать своих коллег в голубизне. Ну, не дали разок-другой премию, на которую рассчитывал, что ж бранить того, кто ее получил? Может, и несправедливо обошли — много бывает для этого причин.

Впрочем, если Маркс с Энгельсом кивали на заговор педерастов, то что ж удивляться страху Агутина с Абдуловым?

Гомофобия — сама по себе занятный и даже несколько загадочный феномен. (Schmidt und Sigusch 1967; Moria and Garfinkel 1978; De Cecco 1984; 1985a; Blumenfeld 1992).

Понятно, если возмущение гомосексуальной ориентированностью мужчин высказывают женщины: уменьшается популяция потенциальных мужей. К. Лиднева, питерская домохозяйка, на вопрос корреспондента об отношении к гомосексуалам ответила: «Я не моралистка, но «этих» не люблю. Самые лучшие, умные, образованные мужчины обязательно оказываются ими. Сколько славных женщин могли бы найти с ними счастье, ведь в большинстве «голубыми» становятся не по природе, а от воспитания, дурного влияния». (Никонова 1997). Как становятся «голубыми» — это особый вопрос. Кстати, женщины, как правило, либеральнее относятся к гомосексуалам. (Бочарова 1994).

Но почему гомосексуалов так ненавидят многие мужчины? Им-то что до поведения кого-то другого в постели и, грубо говоря, до чужой задницы? Есть подозрения, что за высокоморальными мотивировками «охоты на голубых» стоят весьма низменные мотивы.

Крамер ставит на первое место зависть.

«Почему нас так ненавидят? Почему нас так не любят? Почему столь многим мы неприятны?… В нашем случае я могу понять некоторые мотивы отвращения, которое «мужчина из хорошей семьи» питает к нам. Начать хотя бы с того, что мы, голубые, имеем то, чего у него нет и что он только мечтает иметь — свободу, сексуальный выбор без обязательств, продолжительный и безграничный сексуальный выбор… Мы чувствуем себя целиком и полностью свободными для случайных связей, пусть к большинству из нас это описание вовсе не подходит… Но, невидимому, оно позволяет миру «натуралов», а возможно, и нашему собственному, видеть в нас сексуальных атлетов. Тут явно больше мужественности, чем если в нас видят «сестричек». " Сказав о безграничной свободе сексуального выбора, Крамер делает оговорку: «Правда это окончилось восемь лет назад» — то есть когда начался СПИД. (Kramer 1990: 232)

Я не думаю, что мотив зависти имеет такое большое значение. Тут важнее другие мотивы. Прежде всего это мотив наживы. Под благовидным предлогом (всегда есть оправдание перед законом и перед самим собой) можно грабить каждый день. Несмотря на благородное негодование «ремонтники» никогда не забывают унести кошелек и ценные вещи.

Далее, как мотив можно отметить гипертрофию естественной брезгливости. «Разве это люди? — высказался сержант милиции Астахов. — Если бы такой подошел ко мне — убил бы на месте… Позорят наш мужской род, и вообще противно» (Никонова 1997). Конечно, нормальному человеку присуще чувство естественного отвращения, брезгливости при виде телесного уродства, раны, аномалии. Вполне возможно и подобное восприятие гомосексуальности таким мужчиной, кто только женщин воспринимает сексуально. Но разумный человек подавляет в себе чувства брезгливости к больным и инвалидам, и уж во всяком случае ему не придет в голову ненавидеть калек и преследовать их.

В гомофобии проступает нечто большее — характерная для примитивного сознания боязнь всего инородного, подозрительность и ненависть к нему. Аналогия с ксенофобией, приведенная в начале этого раздела, — это не литературный прием, не просто метафора. Это действительное родство. Животные забивают альбиносов (синдром белой вороны), дети дразнят и травят рыжих, низшие слои бывают особенно нетерпимы ко всяким меньшинствам. Спрошенный об отношении к гомосексуалам, Сергей Тимофеевич, петербургский пенсионер, блокадник, ответил:

— Тьфу, нашли что спрашивать. Вешать их надо, вешать. Как за что? Сами понимаете, за это… Ах, в смысле «почему?» Потому что надо быть как все люди…» Он еще добавил мотивировку: «…детей рожать, воспитывать. А то нам, старикам, на смену кто придет?» (Никонова 1997). Тут в гомофобии отражается государственный подход, который будет рассмотрен дальше.

Затем в гомофобии выступает обычный хулиганские мотив — потешить свои инстинкты агрессии и самоутверждения за счет слабейшего и униженного (напасть врасплох, впятером на одного и т. п.). С гомосексуалами это легче, чем с другими: меньше вероятность организованного отпора и жалоб. Обычно воинствующие гомофобы рекрутируются из низших слоев, из среды неудачников — тех, кому не на чем больше строить свое самоутверждение. Именно поэтому гомофобия так сильна среди уголовников в местах заключения — им непременно надо отыскать того, кто еще более унижен и заклеймен.

К этому мотиву близок политический — так удобно прикрыть убожество и примитивность политических целей (элементарное стремление к диктатуре, к эксплуатации народных масс) заботой об очистке нации и ее защите от вырождения. Я уже отметил, что, как правило наиболее диктаторские режимы вводили гомофобию как государственную политику, а воинствующие охотники на голубых» всегда по своим убеждениям стоят на противоположном краю от демократов.

Во всяком хулиганстве есть элемент садизма — хулиган получает наслаждение от самого вида страданий, которые он причиняет. Но выбор сексуально выделенного объекта и сексуальных ситуаций для причинения мучений делает наличие садизма именно как сексуального извращения особенно вероятным у гомофобов. Нет данных, наступает ли у «ремонтников» эякуляция или хотя бы эрекция при избиении «голубых» или вскоре после такового, но сексуальным наслаждение может ведь быть и с меньшей степенью выразительности.

Наконец, немалую роль в гомофобных побуждениях играет скрытая гомосексуальность. Это подметил еще Фрейд. Психопатические личности с тем большим жаром показывают свое омерзение к гомосексуалам и с тем большим запалом преследуют их, чем больше они в глубине души (подсознательно) не уверены в своих собственных мужских качествах, в своей собственной гетеросексуальности. Любопытное исследование провела группа во главе с Генри Адамсом из университета Джорджии. Студентов-гетероскексуалов они разделили на две части: на выраженных гомофобов и более терпимых, закрепив тем и другим на членах приборы, фиксирующие эрекцию, — плетисмографы. Затем подопытным показали эротические фильмы — гетеросексуальные и гомосексуальные. Когда показывали гетеросексуальную эротику, реакция у обеих групп была одинаковой. Когда же показали гомоэротические фильмы, результаты оказались разными: только менее четверти терпимых студентов испытали возбуждение, среди гомофобов же более половины сильно возбудились. (Еще раз 1997)

Подтверждение этому эксперименту можно видеть в письме от бывшего гомофоба в Интернет:

«… Всё началось с того, что мне в детстве приснилось, что я целовался и обнимался не с девочкой, а с мальчиком, и мне это было приятно. Я проснулся и не мог себе места найти от стыда. Это ведь кошмар был для меня. Ну как же иначе. Ведь кругом только и говорили, что педики гады и их валить нужно. А раз мне такое снилось и мне было приятно, то, значит, и я тоже педик. Мне казалось, что на меня все смотрят с подозрением, и я нарочно выпячивал всё, как мне тогда казалось, мужское. Никакой нежности, никаких заинтересованных взглядов в сторону моего пола. Мне часто снилось, что кто-то догадался, что я не такой, как все, и меня тоже, так же, хотят отремонтировать, как я ремонтировал других. Я мучался этими кошмарами на протяжении всей моей юности. Я был жутко жесток и издерган.

Никогда не был гопником. Я любил классическую музыку и рок-н-ролл, играл на гитаре и клавишных, пел, сочинял музыку и всё такое. Любил ковыряться с радиотехникой и ЭВМками. И, конечно же, любил девчонок. Я просто был нормальным парнем, но только до того момента, когда не надо было притворяться. Я вел себя совершенно так же, как вся уродливая братия, которая забредает сюда повонять и покочевряжиться. Я-то их понимаю, отчего они такие. Это копия бывшего меня.

Почему я перестал бояться и стал самим собой? Потому что я познакомился с одним парнем Женей, который был для меня во всём примером. Он был высокий, привлекательный, жутко накачанный и спортивный (карате, дзюдо, большой теннис), иностранные языки и компьютерная техника. У него хватало времени на всё, в том числе и на меня. Нет, вы не подумайте ничего такого, мы были просто хорошими друзьями. Я ничего не знал про его склонности и относился к нему, как ко всем. Но после продолжительного общения я стал замечать, что он совсем не интересуется девчонками как сексуальными объектами. Иногда он восхищался ими, но не их «сисями-писями», а чем-то другим. Я стал присматриваться внимательнее и стал сам с собой спорить. Ну ни чем я не мог его отличить от других мужиков. Вот только грустинка какая-то в глазах и мечтательное выражение лица.

И однажды в его присутствии я высказал какую-то пакость в адрес «гомиков». Вот только тогда я увидел боль в его красивых глазах и понял, что эту боль ему причинил я. Он меня считал не таким, как все уроды, а нормальным парнем. Мне стало стыдно, и я всё ему про себя рассказал. Оказывается, он давно обо всем догадался… Вот, наверное, с того самого времени я перестал бояться, что я не такой, как все… Так что я нисколько не сомневаюсь, что все гомофобные вонючки в нашей эхе ru.sex.gay — это жалкое подобие бывшего меня. Гомофобы, мне вас жаль. У меня нашлись силы стать самим собой и не врать себе, что я нормальный натурал или как вы там сами себя называете. А у вас их, наверное, уже нет и не будет.» (цит. по: Мишин 1997)

Так что воинствующая гомофобия — это средство для психически и сексуально неустойчивых утвердить себя в своей маскулинности, в «мачизме». Взгляните на этих «охотников» — бритоголовые в коже или униформе, очень смахивающие на «кожаных повелителей» (masters of leather, lords of leather) из среды гомосексуалов, они весьма далеки от обычных молодых людей. Обычный молодой человек утверждает свои мужские качества в общении с девушками, а не в борьбе с гомосексуалами.

Таким образом, гомофобию можно с таким же основанием считать психопатией и сексуальным отклонением, как и гомосексуальность. Если не с большим основанием. Некоторые исследователи даже стараются доказать (по Фрейду), что в основе параноидального поведения Сталина лежала «подавленная гомосексуальность» (Ранкур-Лаферриер 1996а: 149–172; 19966), но сами же признают, что нет ни малейших свидетельств и фактов в пользу этого предположения за исключением смутных слухов и подозрений (например, он ввел в верхах обычай целовать соратников в губы, заставлял членов Политбюро, мужчин, танцевать друг с другом, а сам ставил пластинки на патефоне и наблюдал). А вот гетеросексуальная агрессия, сопровождавшаяся насилием несовершеннолетних, у Сталина точно была. Так что хоть Сталин несомненный гомофоб, но у него это вряд ли была подавленная гомосексуальность. Несомненно, однако, что Сталин, чувствуя в глубине души свои бесчисленные недостатки — рябой, косноязычный, необразованный и т. д., - утверждал себя в числе прочего и гомофобией, стараясь обвинить в извращении тех, кто был культурнее, образованнее, красивее, обаятельнее его. И это у него — общее со многими гомофобами.

Как бы там ни было, за гомофобами стоит общественное мнение, опирающееся на традиционную идеологию и традиционное право. В свою очередь они не остаются без опоры — под них подводятся устои общественной и религиозной морали и государственный интерес. Более того, даже те, кто стоят за отмену закона, карающего гомосексуальные сношения, мотивируют свою позицию иногда гомофобными соображениями. Так, немецкий специалист по евгенике Р. Фетчер (1930: 149) настаивал на желательности сношений гомосексуалов именно друг с другом, а не с женщинами: ведь «мы не можем и с точки зрения биологии желать размножения гомосексуалистов, которое могло бы дать только малоценный приплод».

Несостоятельность этой аргументации не только в оценке «приплода» (можно ли назвать общественно малоценными таких личностей, как создатель европейского права Юлий Цезарь или путешественник Пржевальский или основатель «Красного креста» Анри Дюнан — примеров множество), но и в опасении того, что гомосексуальность наследуется от отца (этот вопрос будет рассмотрен дальше).

Что касается общественной морали, то она изменчива и во всех деталях имеет силу только для каждого данного общества и в данную эпоху, а разные религии относились к этой проблеме по-разному. Как известно, весьма почитаемая во всем мире религия древних греков включала гомосексуальность в свою мифологию: Аполлон имел ряд любовников, Зевс взял на небо молодого красавца Ганимеда, и т. д.

Что же касается государственного интереса, то ущерб для него видят в том, что распространение гомосексуальности ослабляет мужественность и сопротивляемость нации, подрывает рождаемость и приводит нацию к упадку и гибели. Чрезвычайно красочно это расписано в мистической книге Пенни Слингер и Ника Дугласа «Тайны пола» на основе учения тантры. «Агрессивная мужская гомосексуальность издавна связывается с упадком цивилизаций, — вещают эти новоиспеченные гуру секса. — Она особенно обычна во времена, когда нация теряет свое духовное направление… Любое чрезмерно гомосексуальное общество быстро уничтожит себя.» (Дуглас и Слингер 1993:273–274)

Приведены и примеры.

«В древней Греции мужская гомосексуальность была возвышена почти до статуса общественного института… В Спарте это считалось частью образовательной системы и основным посвящением в солдаты. Гомосексуальную свободу можно связать с упадком Греции» (с. 271). Между тем спартанская воинская доблесть стала считаться образцовой на все времена, а гомосексуальность характерна для всей истории античной Греции, в частности и для периода зарождения греческой цивилизации (VIII–VII вв. до н. э.), о чем свидетельствуют фрагменты текстов, найденные на о. Санторин (древняя Тера) в святилище Аполлона и благодарящие Аполлона за удачные совокупления мужчин с мальчиками. (Dumas 1991; примеры приведены у Кона — 1998: 120–121). Характерна она и для расцвета Греции — века Перикла.

«Начиная с первого века и далее гомосексуальность процветала в Риме; проституция среди мужчин выросла до необычайной степени и еще одна великая империя пала» (с. 271). Да, пала, просуществовав предварительно еще полтысячи лет. А какая империя просуществовала дольше, да еще оставив после себя такое вечное наследство в мировой цивилизации?

«Во время династии Чин и раннего периода династии Хан (221 г. до н. э. — 24 г. н. э.) (переводчик неправильно передал китайские термины Цзин и Хань. — Л. К.) существовала последовательность (неточность переводчика, нужно: череда. — Л. К.) гомосексуальных принцев и императоров, которые зарегистрированы в китайской истории как чрезвычайные садисты и которые активно пропагандировали мужскую гомосексуальность. Евнухи добились власти, а народ был обложен большими налогами. Ужасная эпидемия разразилась в Китае и было зарегистрировано, что необычно большая пропорция детей рождалась с гомосексуальными чертами. Народ восстал под руководством могущественного даосского вождя, и эта династия пала» (с. 273). Однако, добавим, гомоэротика особенно расцвела в более поздней династии Мин, а нация и китайское государство существуют до сих пор.

С той же логикой можно аргументировать противоположную идею. И даже с большей убедительностью. Сталин ввел карательные меры против гомосексуальности, и его империя не просуществовала после этого и 60 лет. Гитлер основал «тысячелетний Рейх» на полном истреблении гомосексуалов, и нацистская империя просуществовала всего 15 лет. Об ущербе для рождаемости еще будет речь (и выяснятся совершенно неожиданные вещи).

Несостоятельна и идея возрастания числа гомосексуалов в результате пропаганды гомосексуальных отношений и отмены репрессий. Возрастать может только число переставших скрывать свою гомосексуальность. Возражения против «засилья» гомосексуальной темы на телевидении и в печати очень субъективны. Обзор британских масс-медиа обнаружил, что изображения «лесбиянок и геев занимают 1,85 % передач на телевидении и 0,93 % времени на радио» — это несмотря на то, что по меньшей мере 5-10 % населения относится к этим категориям (Are 1986).

Тем не менее традиционная идеология живуча.

Пожилая пенсионерка-учительница Галина Александровна из Москвы пишет в редакцию «газеты для геев и лесбиянок», издаваемой скандально известным Романом Калининым:

«Совсем не уважаемая редакция газеты «Тема»!

Наверное совсем настал конец света. Кругом царят дикарские нравы, цинизм, грязь, разврат О чем вы пишете, к чему призываете? Вы хоть немного отдаете себе отчет? Думаю, что нет!

Я учительница, всю жизнь учила детей в школе. Учила уважать и слушаться старших, добросовестно овладевать знаниями и не лениться. И что же — все зря? Может быть, из-за моего беззаветного служения благородному делу воспитания подрастающего поколения у меня и личная жизнь не сложилась.

Очень больно видеть, что происходит с нашей молодежью. И всё это с подачи людей, вам подобных. Страшно подумать, до чего так можно дойти. Вот уже и парни не стесняются открыто миловаться и жеманиться как девицы. Выпускаются и открыто продаются разные развратные газетенки, пакостное чтиво. Нужно каленым железом жечь эту заразу! Это самое настоящее тлетворное влияние загнивших буржуазных стран.

Я считаю так: демократия — это заигрывание с миром капитала, до добра нас не доведет. В стране необходимо навести порядок, пусть даже несколько жестокими мерами. Ничего, лечение не всегда бывает безболезненным. Иначе мы дойдем до того, что физиологические потребности, как животные, будут справлять открыто средь бела дня, мужчины пойдут под венец с мужчинами, а женщины с женщинами; вся молодежь развратится до крайности и последние остатки духовных ценностей будут втоптаны в грязь. Очень возмущена тем, что правительство дает поблажки людям вашего сорта. Была бы моя воля, я бы собрала всех вас и отправила на лесоповал, в Сибирь. Там-то уж некогда было бы заниматься развратом! И мне вас совсем не жаль будет.

Прошу, задумайтесь над своей жизнью, а то поздно будет.

После беглого просмотра случайно попавшейся вашей газетенки долго отмывала руки».

(Почтовый перекресток 1992: 14)

Письмо типичное. Почтенная пенсионерка явно убеждена, что всё дело в растленном влиянии Запада и в злой воле молодых бездельников. Стоит закрыть границы и сослать отечественных гомосексуалов на лесоповал — и люди вернутся к норме, гомосексуалы полюбят женщин, соответственно женщины, подобные ей самой, не останутся в старых девах. А раз некому будет развращать молодежь, новых гомосексуалов и не появится. О святая простота! Как знать, возможно именно воспитывая прежде всего послушание и прилежность, наивная учительница лишь прививала мальчикам те качества, которые не способствовали их мужской самоидентификации. А старательно закрывая им глаза на превратности половой жизни, она была одной из тех, по чьей вине молодые люди встречались с этой проблемой неподготовленными.

В гонениях на гомосексуалов, как и во многом другом, фашизм, коммунизм и религиозное изуверство идут рука об руку. В заметке «Это сатанизм» православный психолог Олег Веселов (1997) ужасается частому обращению (как он полагает, насильственному) молодого деятеля искусства в гомосексуальную практику. «Какой он после этого художник?» Верно, какие, с позволения сказать, художники Леонардо да Винчи или Микеланджело или в музыке Чайковский? Кстати, последний создал много религиозной музыки — как быть с ее исполнением в церкви? «Применение гормональных противозачаточных средств необратимо меняет гормональный фон будущего ребенка» — негодует этот начитанный охотник за ведьмами. Менять оно может гормональный фон разве что у ангелов, поскольку ребенок ведь в этом случае не родится. А в результате такого изменения, по мысли Веселова, «с каждым годом голубых становится всё больше». А это и вовсе ложь или некомпетентность. Сравнение множества статистических обзоров показывает, что доля гомосексуалов в обществе остается в основном постоянной.

Очень дико выглядит и помещенная рядом заметки кандидата биологических наук Ольги Николаевой из бехтеревского Института мозга. По ее утверждению (если только газета не исказила ее высказывания), исследованиями обнаружено поражение мозга у гомосексуалов и «тесты выявили снижение интеллекта». Мне интересно, насколько ниже уровень интеллекта у изобретателя компьютера Тюринга или у философов Витгенштейна и Фуко (определенно гомосексуальных), чем у самой остепененной исследовательницы (надеюсь, безупречной в плане сексуальной ориентации).

Я уж не говорю об интеллекте Платона, Аристотеля и Леонардо да Винчи, которые, что делать, как известно, любили мальчиков. Они жили намного раньше изобретения тестов интеллекта, но, может быть, всё-таки можно заочно поставить им высокий балл?

Заключение Николаевой категорично: «Эту патологию бессмысленно лечить только психологией. Необходимы фармакологическое лечение и методы психиатрии». Исходя из того, что при поражениях левого полушария нарушается представление о нормах сексуального поведения и повышается агрессивность (странно — эмоции ведь связываются с правым полушарием!), Николаева резюмирует: «Таких людей надо лечить принудительно» (Николаева 1997). Традиции репрессивной психиатрии оказываются очень живучими. А между тем международная ассоциация психиатров исключила гомосексуальность из числа душевных болезней! Уже не загнать в психушку ни будущего Аристотеля, ни будущего Тюринга.

А вот письмо кандидата юридических наук, направленное в журнал «Встреча» в 1993 г. Оно не очень грамотное, но такие уж у нас (бывают) кандидаты юридических наук. Привожу письмо целиком.

«Прочитал один из ваших журналов, и решил высказать свое соображение в отношении публикаций лиц, страдающих сексуальными перЕверсиями. Думаю, что вы, будучи демократичным изданием, напечатаете и мое мнение.

«Гомики», «голубые», педофилы и прочие педерасты и гомосексуалисты. Лично я отношусь к вам, как к больным, ущербным людям. Вы страдаете пороком. Нельзя этот порок превращать в достоинство. Удовлетворяйте свою потребность под покровом глубокой общественной тайны. Не надо выпячиваться, лезть людям на глаза. Вас мало, вас не любят. Более того, вас презирают. Делайте все тайно, по обоюдному согласию, не совращайте несовершеннолетних и вы сможете спокойно существовать».

До сих пор письмо хотя и спорное (болезнь ли гомосексуальность, порок или нечто иное), но рассудительное и в рамках закона. Дальше юрист забывает о законности:

«Когда вас становится много, вас надо уничтожать. И надо делать это без всякой жалости. Как уничтожают паршивых овец, сорняки на огороде. Ибо все вы — сухие ветки на вечнозеленом древе жизни. Есть в природе два полюса: женщина и мужчина. Они дают жизнь, новое потомство, а не гомики и прочая нечисть. Запретить надо вам размножаться, иметь детей. Ибо в 90 % случаев опасность рецидива. Как говорят, от яблони — яблоко, а от елки — шишка… Заметим, что у скотины нет этих пороков, т. к. она ограничена инстинктами. Глубина же падения человека бездонна! Но, перелетев в своем падении какую-то отметку, он должен быть уничтожен, ибо пересекает грань между человеком и нечеловеком. Вы, как правило, нечеловеки. Язвы гнойные на человеческом теле. Понимаю, что не вы и виноваты, но от этого дело не меняется. У меня нет злости к сорняку, паршивой овце, но я их уничтожаю. Во имя других. Во имя разума, во имя течения, что определено природой».

Аргументация примитивна: смешно выглядит «скотина», поставленная в пример человеку, естественное (природное) как граница культуре, с потолка взяты проценты наследственности, странен юрист, призывающий к уничтожению заведомо невиновных. Но особенно убийственным и показательным оказывается его последний аргумент:

«Отец рассказывал, что его отец (мой дед), проживая на Дальнем Востоке, когда было излишнее количество китайцев на нашей земле, их прогонял. Если они сами не уходили в Китай, их связывали за косы и бросали в Амур. Жалко, но что делать! Их, повторяю, становилось слишком много. Если вам, ублюдкам, дать волю, то вы расплодитесь. И биологическим путем (гены), и путем естественной натурализации, то есть тем же путем, что и сектанты, которые заманивают в свою веру «заблудшие души». Поэтому делайте свое мерзкое дело, но будьте тише травы, ниже воды.

Леонид Матерюшин, г. А. -Ата, отец 4-х детей, пенсионер, 47 лет, кандидат юридических наук.» (За и против 1993).

Вот так. «Гомиков и прочую нечисть» надо уничтожать просто потому, что они не такие, как мы: к «прочей нечисти» принадлежат китайцы. У этого умствующего поборника «скотины» просто зоологическая ненависть ко всем «другим».

Можно думать, нормальному человеку захочется общаться с Платоном и Чайковским, а не с матерюшиными.

14 июня 1998 г. от молодых гомофобов пришло по электронной почте письмо в петербургское общество секс-меньшинств «Крылья». Свою организацию эти именуют по-немецки: «Ubermensch» («Сверхчеловек»). Источник их вдохновения понятен. Почему-то они не смогли пользоваться кириллицей, а уж коль скоро пришлось прибегнуть к латинице, то основной текст письма изложили на сносном английском (хотя и со смешными ошибками), а в самых патетических местах переходили на русский мат латинскими буквами. Вот это письмо (с орфографией подлинника при соответствующем переводе на русский):

«Эй вы, гомики! Привет, голубая сволочь!

Я предлагаю вам сегодня же убрать из России вашу жидовскую ж@#у! Возвращайтесь в свои гребаные Израиль и Америку!

На подходе день, когда мы придем и бросим всех вас в газовые камеры. Все вы перечислены в нашей базе данных. Мы знаем большинство из вас, ваши адреса, ваши семьи, ваши работы. Однажды эта информация будет использована, чтобы покончить с вами, вы… животные. Мы…м сотни, тысячи вас, это будет чистка, которой история еще не слыхала. Мой совет покиньте Россию сегодня, пока еще не слишком поздно для вас!!! Мы будем бороться с расовым мусором вроде вас пока не погибнет последний из вас. У вас НЕТ будущего в России! У НАС ЕСТЬ сильные связи, У НАС ЕСТЬ деньги, армия и преданные энтузиасты, чтобы убить вас всех. МЫ спасем мир от ваших нечистых генов. МЫ используем вас как наших лабораторных крыс для испытания новых «лекарств». ВЫ УЖЕ ИСТОРИЯ!!!

ПОКИНЬТЕ РОССИЮ СЕГОДНЯ ИЛИ МЫ ПРЕВРАТИМ ВАС В ПЕПЕЛ!!! БЕЙ ГОЛУБУЮ СВОЛОЧЬ! ЧТОБ ВЫ ВСЕ ПЕРЕДОХЛИ СКОТЫ ВОНЮЧИЕ!».

Главарь этой группки Владимир называет себя фюрером и подписывается «Das Fuhrer». Этому полуобразованному невежде невдомек, что его гомофобия как раз наследие иудео-христианской традиции. Почему-то фюреры всегда бесноватые. В одном месте его текста я временно проставил многоточие, которое теперь раскрою. Исходя истерикой, он поскользнулся в английском и в своей угрозе «мы…м сотни, тысячи вас» вместо fuck up написал suck up (отсосем). В сочетании с ошибочным «Das» (средний род) вместо «Der» (мужской род) в немецкой подписи новоявленного фюрера письмо будто нарочно было призвано проиллюстрировать идею Фрейда о том, что заядлые гомофобы — это сексуальные невротики, скрытые гомосексуалы, и это невольно вылезает из их подсознания.

Голубые из организации «Крылья» ответили фюреру: над вашей готовностью справиться тем способом, который вы выбрали, с сотнями и тысячами пас «стоит подумать, если вы не слишком уродливы или стары». Истерика всегда производит жалкое впечатление, и письмо могло бы только позабавить «голубую сволочь», если бы оно не было одним из проростков фашизма в нашей стране.

6. Ангел в Содоме

В начале XX века во Франции начали выходить роман за романом малоизвестного ранее писателя Марселя Пруста, объединяемые в одну эпопею. Романы не были связаны единым сюжетом, но все они были об одной и той же группе семейств высшего света. Да и в каждом романе главным был не какой-либо напряженный сюжет, а плавно текущий ход событий во времени, как они запечатлевались в памяти наблюдательного рассказчика. Великосветские рауты, визиты, домашняя жизнь, искусство и тонкие личные переживания. Подробно с массой комментариев описанные беседы, антураж, добротная мебель, костюмы, разумеется, личности — весьма колоритные. Рассказчик с ностальгией описывал быт недавнего прошлого — своей молодости. Это та жизнь, которую он вкушал, которую он любил. В ней было много разочарований. Блестящее общество на поверку оказывалось пустым. Увы, писатель был болен тяжелой формой астмы и не мог уже наслаждаться многими прелестями жизни. По слухам, он жил затворником и писал свои романы два десятилетия в наглухо закрытой комнате, специально обитой пробковым деревом, чтобы никакой шум и никакие запахи снаружи не проникали. Эпопея получила название «В поисках утраченного времени».

Романы Пруста вызвали огромный интерес читающей публики. Новым было то, что писатель не морализировал, не проповедовал, он подавал факты сами по себе, с большим количеством подробностей и оттенков. Он не пытался строить концепции, выяснять законы и причины явлений. Суть явлений была для него в них самих. Достаточно было их восстановить в памяти. Буржуазная Франция рубежа веков («прекрасной эпохи») упивалась достигнутым удобством жизни на ренту, именно личной жизни, а писатель так сочно передавал ее вкус, учил ценить эту жизнь, пользоваться ею, пока время не ушло. Он бежал от реальности преходящего мира — от необходимых дел, болезней, лекарств, смерти близких, страдания — в мир непроизвольной памяти, где жили вечные ценности, красота, свобода и любовь.

У нас его много ругали: гедонист, сноб, декадент. Уходит от социальных проблем в узкий мирок чувств индивида. Но Николай Бердяев (1946: 167) называл его «единственным гениальным писателем Франции». Это при наличии Рабле, Стендаля, Бальзака, Гюго, Флобера, Мопассана, Золя, Дюма, Ромена Роллана и т. д.! Потом наши критики нашли в нем нечто положительное: он умело показывает разложение капиталистического общества.

Конечно, любовные приключения и переживания занимают в эпопее много места — как во всякой личной жизни. Но впервые в большой французской литературе это в значительной мере любовь гомосексуальная. Многие из его героев оказались гомосексуальны или, на худой конец, бисексуальны — как мужчины, так и женщины. Из мужчин это барон де Шарлю, Сен-Лу, Лег-ранден, Вогубер, принц де Германт, Ниссон Бернар, маркиз де Камбреме, герцог де Шательро, принц де Фуа и др. Из женщин — Альбертина, Андре, сестры Блок, Леа, Рашель, мадемуазель Вентейль, Жильберта, Одетта. Три тома всей эпопеи даже выделены в особую часть, которая называется «Содом и Гоморра», а планировались еще два тома этой части. Более того, известно, что писатель вынашивал идею назвать так всю эпопею. Для него библейские Содом и Гоморра были синонимом той жизни, которую он знал и которую хотел запечатлеть. Под Содомом он подразумевал мужскую гомосексуальность, под Гоморрой — женскую.

Его биографы подчеркивают, что такое внимание этой теме ни сюжетом, ни логикой развития образов не вызвано. «Мы скорее чувствуем, что здесь мы наталкиваемся на одержимость писателя.» (March 1948: 152). Представлению о гомосексуальности автора противоречат несколько обстоятельств. Во-первых, он очень подробно и с чувством описывает и обычную гетеросексуальную любовь. Во-вторых, о гомосексуальной любви во всех случаях он пишет с сарказмом, язвительно и попросту гротескно. Правда, он всем изложением наводит на мысль о необходимости проявлять терпимость, ибо гомосексуальность — врожденное свойство (так, оно наследственно в аристократическом семействе Германтов), и нельзя осуждать людей за то, за что они отвечать не в силах. Но терпимость — его общая позиция, ибо он вообще освобождает искусство от примеси проповеди и морализирующих поучений. А вот его изображение конкретных гомосексуалов — чрезвычайно холодное, трезвое и без малейшей симпатии. «Бесстрастные анатомические разрезы характеров, — замечает критик (March 1948:144), — всё более подавляют. Мы находимся среди потерянных душ, гримасничающих, позирующих, интригующих созданий, лживых, пустых, непрестанно обуянных своими желаниями и пороками».

Барон де Шарлю появляется еще в первых томах эпопеи. Читателю запоминается его взгляд на молодых мужчин — непонятно пристальный, испытывающий, будто барон хочет задать какой-то вопрос, но не решается. В первом томе автор пишет о нем: «глядя на этого человека, которому так хотелось слыть мужественным, который так кичился своей мужественностью, которому все люди казались до отвращения женственными, я подумал: столько женственного промелькнуло сейчас в его чертах, в выражении его лица, в его улыбке…»

Рассказчик Марсель незаметно наблюдает за случайной встречей барона с бывшим жилетником простолюдином Жюпьеном, тоже гомосексуальным.

«В этом самом дворе, где они, конечно, до сих пор ни разу не встретились (де Шарлю приходил к Германтам во второй половине дня, когда Жюпьен был еще на службе), барон, вдруг широко раскрыв глаза, которые он только что жмурил, устремил до странности пристальный взгляд на бывшего жилетника, стоявшего в дверях своего заведения, а тот, пригвожденный взглядом де Шарлю, пустивший корни в порог, как растение, любовался полнотой стареющего барона. Но еще удивительнее было вот что: как только де Шарлю изменил позу, Жюпьен, словно повинуясь закону какого-то неведомого искусства, точно так же изменил свою». Сквозь притворное равнодушие барона было заметно, что ему не хочется уходить. Жюпьен «с уморительной молодцеватостью подбоченился, выставил зад, кокетничал, как орхидея с ниспосланным ей самой судьбою шмелем». Оба медлили, «через каждые две минуты один и тот же вопрос, казалось, упорно возникал в тех беглых взглядах, какие де Шарлю бросал на Жюпьена….. Как ни сдерживали себя де Шарлю и жилетник, соглашение между ними, казалось, было уже достигнуто, а бесцельные их взгляды были только обрядовой прелюдией, чем-то вроде вечеринки перед свадьбой».

Де Шарлю попросил у жилетника спичек, хотя сигары он забыл дома. Жилетник пригласил его в мастерскую, и дверь за ними закрылась.

Марсель забрался в каморку по соседству и подслушивал свидание (о чем пишет без тени смущения). Разговор у гостя и хозяина начался только через полчаса. «Де Шарлю давал Жюпьену деньги — тот решительно отказывался». Де Шарлю стал расспрашивать Жюпьена о жителях квартала: «Вы знаете того, кто торгует на углу каштанами, но только не с левой стороны — там торгует какое-то страшилище, — а с правой: рослого, смуглого детину? А что собой представляет провизор из аптеки напротив? Его лекарства развозит какой-то милый велосипедист». Вопросы его задели Жюпьена за живое. Выпрямившись с видом обманутой кокотки он жеманно упрекнул барона: «А вы, как я гляжу, волокита!» Де Шарлю, загладив свою провинность лаской, продолжал расспрашивать Жюпьена — о трамвайном кондукторе и прочих (Пруст 1993а: 20–27).

По поводу этой сцены Пруст разражается пространными (на полтора десятка страниц) рассуждениями о гомосексуальности вообще.

«Порок (впрочем, это понятие условное) всюду сопровождает человека

… Над людьми этой породы тяготеет проклятие; их жизнь — сплошная ложь и клятвопреступление, ибо они знают, что их желания, представляющие собой для всех созданий величайшую радость жизни, наказуемы и позорны, что сознаваться в них стыдно; эти люди — безбожники, ибо если они христиане, то, когда их привлекают к суду и обвиняют в том, что составляет самую суть их жизни, они, перед ликом Христа и клянясь его именем, заявляют, что на них клевещут; это сыновья, у которых нет матерей, ибо они всю жизнь лгут своим матерям, даже закрывая им после их смерти глаза; это друзья, не знающие, что такое истинная дружба, хотя благодаря своему обаянию они часто внушают к себе дружеские чувства, а так как у многих из них доброе сердце, то они и сами питают эти чувства к другим; но можно ли назвать дружбой чувства, которые произрастают под покровом лжи и которые погубит первый порыв доверчивости и откровенности, ибо он ничего, кроме отвращения, не вызовет…»

Далее автор пишет, что «для такого рода любовников почти недоступна та любовь, в чаянии которой они идут на огромный риск и столько времени проводят в одиночестве: ведь они влюбляются в таких мужчин, у которых как раз ничего женского нет, в мужчин не извращенных, а следовательно неспособных отвечать им взаимностью; таким образом, их страсть никогда бы не утолялась, если бы они не покупали настоящих мужчин за деньги или если бы их воображение не выдавало им за настоящих (тех) мужчин, которым они отдавались, таких же извращенных, как они сами. Это люди порядочные до первого случая; они на свободе до тех пор, пока не раскрылось их преступление; в обществе их положение шатко, как у того поэта, перед которым еще накануне были открыты двери всех салонов, которому рукоплескали во всех лондонских театрах и которого на другой день не пустили ни в одни меблированные комнаты, так что ему негде было преклонить голову…» Это он об Оскаре Уайльде.

Пруст констатирует: «Они лишены даже, за исключением тех дней, когда случается большое несчастье и когда вокруг жертвы собирается толпа…, сочувствия — а то и общества — им подобных, потому что тем противно видеть в них свое отражение, точно в зеркале, их не щадящем, показывающем все изъяны, которые они старались не замечать в себе, и доводящем до их сознания, что то, что они называют любовью (толкуя это понятие расширительно, они из чувства самосохранения вложили в него всё, чем обогатили любовь поэзия, живопись, музыка, рыцарство, аскетизм), порождено не идеалом красоты, который они себе создали, а их неизлечимой болезнью…» Из-за гонений у них, как у евреев, вырабатываются расовые особенности, «причем некоторые из них прекрасны, но чаще всего это черты отвратительные.» (Пруст 1993а: 27–30).

Он пишет о «недоброжелательности гомосексуалистов, надменных с теми, кому нравятся они, и заискивающе любезных с теми, кто нравится им» (Пруст 1993а: 291). Женское объединяется в них с мужским — «его омерзительное начало выставляет себя напоказ, например, когда они смеются истерически-визгливым смехом, от которого у них трясутся колени и руки: в такие минуты они похожи не на мужчин, а на обезьян с грустным взглядом, с синевой под глазами, с цепкими ногами…» (Пруст 1993а: 34).

Более того, писатель идет дальше и вместе с заядлыми гомофобами намекает на существование всемирного заговора гомосексуалов и на его опасность для общества. Он пишет, что:

«эти люди образуют своего рода масонскую ложу, но только более обширную, более деятельную и менее заметную, ибо она создается на основе единства пристрастий, потребностей, привычек, на основе однородности опасностей, на основе того, что все члены ее проходят одну и ту же школу, получают одни и те же знания, на основе того, что у них один и тот же образ действий и свой особый язык, ложу, где даже те ее члены, которые не хотя г поддерживать друг с другом знакомство, моментально узнают друг друга по естественным или условным знакам, невольным или предумышленным… это изгои, составляющие, однако, мощную силу, присутствие которой подозревают там, где ее нет, но которая нахально и безнаказанно действует там, где о ее присутствии никто не догадывается; они находят себе единомышленников всюду: среди простонародья, в армии, в храмах, на каторге, на троне…» (Пруст 1993а: 31).

В следующих томах эпопеи он показывает, как барон де Шарлю влюбился по уши в бесчувственного и безнравственного молодого скрипача Мореля, проходившего в это время воинскую службу, как он увивался вокруг этого грубого простолюдина, хлопотал об ордене для него, готов был даровать ему титул и имя, но в конце концов был им на светском рауте публично опозорен и отвергнут, от чего заболел и оказался при смерти. Позже де Шарлю помог Жюпьену устроить в Париже мужской бордель и сам там пропадал. Писатель не жалеет красок, чтобы подчеркнуть смешные и унизительные поступки де Шарлю, хотя в глубине за этим омерзением можно углядеть сострадание.

Словом, Пруст осматривал Содом холодно и сурово, как ангел Господень.

В конце жизни, 14 мая 1921 г., Марсель Пруст встретился с другим писателем, своим ровесником Андре Жидом, не скрывавшим свою гомосексуальность, и откровенно беседовал с ним. На следующий день Жид описал эту встречу в своем дневнике, который в конце своей жизни (а ему было суждено намного пережить Пруста) опубликовал. Жид записывает: «Он сказал, что никогда в жизни не любил женщину, разве что духовно, и не знал другой любви, кроме как к мужчине… Я и не предполагал, что Пруст столь исключительно гомосексуален» (Gide 1956: 304–305). Так вот что такое «Содом и Гоморра» Пруста! Теперь для нас особое звучание приобретают трагические обертоны в его обличительных речах. Когда он говорит о проклятии рока, о презрении общества, об устрашающем одиночестве, о невозможности получить ответную любовь, о необходимости лгать собственной матери и всё такое прочее, — он говорит о себе.

Однако в его освещении выступает не только трагическая сторона существования гомосексуалов. Будучи сам сугубо гомосексуальным, писатель с дотошным знанием дела и с критическим талантом выискивает в таких людях (и в себе самом) самые скверные, низкие и смешные черты и черточки, чтобы вытащить их на свет Божий и с горьким сарказмом подвергнуть всеобщему осмеянию. Но себя он при этом не открывает. Постоянный рассказчик эпопеи, носящий имя Марсель, а это имя самого писателя, не дает повода читателю усомниться в его нормальности, в любви исключительно к женщинам Так что самокритикой Содом не выглядит. Пруст всё время под плотной маской и никогда ее не снимает.

Это открытие вызвало в Жиде смешанные чувства.

«Я читал последние страницы Пруста… сперва с негодованием. Зная, как он мыслит и что он собой представляет, трудно для меня увидеть что-либо кроме претензии, желания защитить себя, с очень ухищренным камуфляжем, ибо никому ведь не на пользу было бы отвергать его. Более того, эта самозащита рискует доставить удовольствие каждому: гетеросексуалам, предрассудки которых оправдываются и антипатиям которых она льстит; другим (Жид имеет в виду гомосексуалов. — Л. К.), кто хочет извлечь пользу из алиби — они ведь так мало напоминают тех, кого он изображает. Короче, я не знаю работы, которая из-за своего общего малодушия способна более согласоваться с заблуждением толпы, чем «Содом» Пруста.» (Gide 1956: 310).

Жид, тогда, в начале двадцатых, еще не объявивший urbi et orbi о своей гомосексуальности, поведал Прусту, что тоже собирается раскрывать в своих произведениях эту тему. Больной писатель посоветовал ему: Вы можете говорить всё, но при условии никогда не говорить «я». И объяснил, что сам он свои лучшие, самые нежные и красивые чувства к мужчинам подавал в своих книгах в виде… чувств девушек и женщин, то есть переряжая в гетеросексуальную любовь, а для гомосексуальной любви оставлял лишь то, что в ней есть скверного (Gide 1956: 306). Потрафляя тем самым стереотипным представлениям толпы. По натуре он не был революционером. Он был милым светским человеком, привыкшим к условностям и приличиям, и, изображая то, к чему его толкала душа, хотел сохранить всеобщее расположение.

В этих поздних откровениях Пруста содержится ключ к раскрытию темы гомосексуальности в его творчестве.

Конечно, гомосексуальность писателя всё равно проглядывает, хотя бы в постоянных смягчающих оговорках («порок или то, что называют пороком», «так называемый порок»), в пристальном внимании к самой теме. Здесь он подобен барону де Шарлю. «В настойчивости, с какой де Шарлю возвращался к одной и той же теме, в которой он, благодаря тому, что его ум работал в одном направлении, хорошо разбирался, было что-то, в общем, тягостное. Он был скучен, как ученый, который ничего не видит за пределами своей специальности, надоедлив, как всезнайка, который хвастается тем, что ему известны тайны, и горит желанием их выдать, антипатичен, как те, что, когда речь идет об их недостатках, веселятся, не замечая, что на них неприятно смотреть, нестерпим, как маньяк, и до ужаса неосторожен, как обвиняемый».

«Неосторожен, как обвиняемый» — это блестящее сравнение. Пруст тоже бывал неосторожен. В беседе, в которой барон столь явно проявил свои интересы и познания, его собеседник, профессор Бришо, заметил в шутку:

«Право, барон, если Совет факультетов предложит открыть кафедру гомосексуализма, то я выдвину вас.» (Пруст 19936: 262–264). Во французской литературе Пруст явно создал нечто вроде такой кафедры. Но как он к этому пришел, проследить нелегко.

Марсель Пруст (наиболее полные биографии — Painter 1959, 1965; Gautier-Vigal 1976; Bonnet 1985; Hayman 1990) родился в Париже в 1871 г., во время бурных событий Парижской Коммуны, ужасно взволновавших его мать. Мать его, которую он нежно любил, еврейка. От нее он унаследовал огромные светящиеся глаза и знакомства в состоятельных еврейских семействах. Отец — француз, католик, врач, заведовал кафедрой гигиены. Мальчик рос болезненным, страдал бессонницей, с 10 лет проявилась астма, которая преследовала его всю жизнь. С 12 лет он начал регулярно мастурбировать, и однажды его застукал за этим занятием отец. Умный медик не стал наказывать сына, а лишь порекомендовал ему воздержаться от этого, для начала хотя бы четыре дня. Безрезультатно. Дал денег на поход в бордель, но поход закончился фиаско.

Школьные товарищи относились к Марселю без особой приязни: он был слишком чувствителен, аффектирован и откровенен.

Своему соученику Раулю Версини он признался, что как-то один старший мальчик овладел им, при чем не вполне силой, и что он об этом не сожалеет. Он хочет дружить с одноклассниками, но те сторонятся. Жаку Бизе (сыну композитора) он пишет: «Я очень нуждаюсь в твоей дружбе… Мое единственное утешение… это любить и быть любимым». Он поделился с Жаком даже своими заботами насчет мастурбации. В письме кузену Жака Даниэлю Галеви он объясняет:

«Есть молодые люди, особенно типы от восьми до семнадцати лет, которые любят других мальчиков, всегда хотят видеть их (как я — Бизе), плачут и страдают вдали от них, которые не хотят ничего другого, кроме как целовать их и сидеть у них на коленях, которые любят их за их тело, ласкают их глазами, называют их «дорогой» и «мой ангел», вполне серьезно, пишут им страстные письма и ни за что на свете не занялись бы педерастией. Однако зачастую любовь их увлекает и они совместно мастурбируют. Но не смейся над ними… В конце концов это же влюбленные. И я не знаю, почему их любовь недостойнее обычной любви».

Ему очень нравился и сам красивый Даниэль, и он бросался к нему со страстными излияниями, но тот испуганно сторонился столь чрезмерной симпатии. Сохранилось неоконченное письмо, которое 15-летний Марсель адресовал Галеви. В нем он пишет: «Мои моральные принципы позволяют мне считать, что чувственные наслаждения хороши… Ты принимаешь меня за пресыщенного и аморального, но ты ошибаешься». Он хочет убедить соученика, что нет оснований осуждать того, кто пресытился женщинами (это он-то пресытился, не зная ни одной!) и кто «ищет новых наслаждений в педерастии». Более того, он посвятил Даниэлю свой сонет, который назвал не более не менее, как «Педерастия»! «Какое несносное существо!» — записал в своем дневнике Галеви.

Юный Пруст был красив, и друзья сравнивали его с архангелом. Восемнадцати лет Марсель прошел годичную военную службу и очень окреп. Его школьный товарищ Жак Бизе ввел его в высший свет. Во фраке с орхидеей в петлице Марсель, хорошо знавший этикет, блистал в салонах матери Жака и других знатных дам Парижа. Здесь он близко познакомился с теми, кто позже стал прототипами его героев.

Так, барон де Шарлю списан с нескольких знакомых. Само имя Шарлю взято от одного артиста водевилей, который в молодости был мужской проституткой. Этот реальный Шарлю имел тело циркового атлета и голову старой женщины, с огромным количеством морщин. Не без тайной иронии Пруст сделал его аристократом, очень смахивающим на знатных друзей писателя. По внешности и некоторым повадкам Шарлю Пруста — это барон Доазан, при котором состоял любовником польский скрипач, но барон не пропускал и лакеев, лифтеров, извозчиков. Другой прототип Шарлю — князь Робер де Монтескью (Jullian 1967), с которым Марсель подружился. Высокий, худой и элегантный, с крохотной эспаньолкой, князь писал и печатал стихи и считал себя выдающимся поэтом. Как и Шарлю, князь был помешан на знатности своего рода — он восходил к фигурам времени крестоносцев и был по прямой линии потомком Шарля де Батца, который послужил Дюма прообразом д'Артаньяна. Во владении князя оставалось пиренейское имение Шато Артаньян, где он иногда отдыхал.

Барон Доазан был на ножах с князем де Монтескью, потому что тот увел у него 16-летнего баска Габриеэля Итурри, приехавшего в Париж из Аргентины. Князь тотчас переименовал юношу в д'Итурри, хотя тот разговаривал с ужасающим акцентом (вместо «мсье ле комт» он звал князя «муссу ле конт») и совершенно не понимал аристократического обхождения. Когда однажды князь спросил его про одного знакомого, «из какого тот дома» (то есть из какого рода, достаточно ли знатен), Габриэль простодушно назвал улицу и номер дома. Тем не менее он стал князю секретарем, другом и доверенным порученцем (и, конечно, любовником), прослужив в этом качестве при нем двадцать лет. Пруст знал его низеньким лысеющим человечком, уже не очень молодым, который князю однако изменял. С него списан Жюпьен, подружившийся с бароном де Шарлю. Когда Итурри умер, князь тяжело переживал потерю.

Оба — и барон и князь — явно домогались любви молодого и красивого знакомого с хорошими манерами, но Пруст не мог ответить им взаимностью. Так же, как и им, ему нравились только молодые люди. Он рад был услужить князю (ему было лестно это знакомство), и он привел в дом к князю 19-летнего красавца-пианиста Леона Деляфосса, в которого князь немедленно влюбился и оставил при себе. С Деляфосса частично списан Морель, в которого влюблен барон де Шарлю.

Пруст и сам жаждал найти хорошего друга, но ему не везло. Он пишет страстные письма Гастону де Билли, но столь же страстных ответов нет. В 1892-93 гг. умерли двое его близких друзей — Эдгар Обер и Уилли Хит. Неясно, носила ли дружба с ними интимный характер: Пруст был достаточно осторожен, чтобы не афишировать свои пристрастия. В 1893 г. он поместил в одном журнале рассказ «Пред ночью», в котором героиня, юная девушка, открыв в себе склонность к женщинам, пытается покончить с собой. Она признается в этом своему любовнику. Зная принцип Пруста не говорить «я» в литературных произведениях и маскировать свои чувства под женские, можно догадываться об истинных стимулах этого рассказа. В 1894 г. он сблизился с 19-летним тенором, пианистом и композитором Рейнальдо Аном, евреем, родившимся в Венесуэле. Рейнальдо был очень красив и эффектен, с длиннющими ресницами, и 23-летний Пруст был покорен им. Эта любовь, со страстью и ревностью, с совместными путешествиями и ссорами, длилась два года. Теперь Пруст должен был уже четко себе представлять, что он и сам принадлежит к той же когорте, что и Монтескью и Доазан. В отличие от них он должен был тщательно скрывать свои склонности, чтобы не травмировать свою мать, да и другие его светские знакомые относились к подобным чувствам хоть и терпимо, но хуже, чем с презрением — с ядовитой насмешкой. Ана сменил Люсьен Доде, сын известного писателя Альфонса Доде, автора «Тартарена из Тараскона». Это был стройный 17-летний юноша, завитой, напомаженный, напудренный и подкрашенный, с писклявым голосом — будто специально созданный, чтобы воплощать стереотип гомосексуала. Затем Пруст завел дружбу, если не интимную связь, с молодыми румынско-французскими князьями Антуаном и Эммануэлем Бибеско, которые жили на той же улице в Париже.

В 1896 г. он опубликовал сборник своих рассказов «Утехи и дни». Название пародирует классическое «Труды и дни» Гесиода. Снобизм и декадентство поданы с легкой иронией. В этом сборнике притягательную для автора тему продолжает рассказ «Признания юной девушки» Шестнадцатилетнюю героиню, сильно зависимую от матери (ив этом подобную самому Прусту), искушает соблазнами приезжий кузен. Слабовольная, она не может отказаться от блаженных удовольствий. Уроки кузена продолжает другой молодой человек. Любовники обводят мать вокруг пальца. В секретных грехах девушка признается своему жениху. Тот рекомендует молчать, а в будущем блюсти чистоту. Но старые соблазны возвращаются, и девушка не в силах им противостоять. Мать, наконец, узнает обо всем и умирает. Героиня кончает самоубийством.

Пруст сумел предохранить мать от травмирующих открытий, и ему не пришлось бежать из жизни. Но в 1896 г. один из приятелей Монтескью написал рецензию на книгу Пруста «Утехи и дни». Иронически обыгрывая то, что Прусту удалось заручиться предисловием Анатоля Франса, рецензент Жан Лоран (это псевдоним, настоящее имя — Поль Дюваль), сам гомосексуальный, предсказывал, что для следующей книги Пруст, вероятно, заручится предисловием Альфонса Доде, «который вряд ли сможет отказать своему сыну Люсьену». Намек был достаточно ясен. Чтобы защитить свою честь, Пруст вызвал автора на дуэль. В начале 1897 г. противники вежливо обменялись выстрелами в воздух, и приличия были соблюдены, Пруст доказал всем, что он отнюдь не столь женственный и изнеженный.

А в текст «Содома и Гоморры» легли замечания о том, что:

«…гомосексуалист в присутствии еще одного извращенного видит перед собой не просто отталкивающее изображение самого себя, которое, будучи неодушевленным, могло бы только уколоть его самолюбие, но другого самого себя, живого, действующего в том же направлении, способного, следовательно, причинять ему страдания в его сердечных делах. Руководимый инстинктом самосохранения, он готов очернить возможного соперника и во мнении людей, которые могут повредить этому сопернику (причем гомосексуалист N 1 не боится прослыть лжецом, когда он изничтожает гомосексуалиста N 2 в глазах людей, которые могут быть осведомлены о том, какой образ жизни ведет он сам), и во мнении молодого человека, которого он «подцепил», которого у него могут отбить…» (Пруст 1993а: 293). Отразилось это и в эпизоде о мнимой дуэли де Шарлю…

… Между тем, Пруста одолели болезни. За вторую половину девяностых годов он почти ничего не написал. В 1900 г., как он поведал своему приятелю из семейства Дрейфусов, писатель не покидал постели и не одевался уже 7 месяцев. Через несколько лет он оборудовал себе пробковую комнату, в которой проживет до 1919 г. Там он и начал писать свои романы. По многу раз переписывал и отдавал на перепечатку, внося всё новые добавления и поправки. В 1903 г. умер его отец, в 1905 г. — мать. Смерть матери Марсель переживал особенно тяжело. Она была последним связующим звеном с миром молодости и относительного здоровья — тем, который он восстанавливал в своих романах. Однако эта кончина освободила Пруста от некоторых ограничений. С этого времени в доме у него стали постоянно жить один за другим молодые любовники, которых он держал как секретарей или слуг. Но установку на сокрытие своей гомосексуальности, в значительной мере сформированную ради матери, Пруст сохранил. Ради мира своей матери, ее и своих светских друзей и знакомых. Ради своего спокойствия, которое Пруст очень ценил. Маскировка и самозащита были чем-то вроде второго слоя пробкового дерева.

Пруст, однако, не всегда был таким уж домоседом. Он очень любил автомобильные поездки далеко за город, имел автомобиль (по тем временам, редкостная и изысканная роскошь) и держал шофера. Шофером он обзавелся молодым и красивым, хотя и несколько вульгарной красотой. Это был 19-летний Альфред Агостинелли, уроженец Монако. Неясно, чем больше любовался Пруст во время поездок — фруктовыми деревьями и цветами за окном или своим водителем. Во всяком случае в журнальном очерке «Впечатление от поездки на автомобиле» он страстно изливает свое восхищение именно шофером — его слитностью с рулем, его неземным обликом в шлеме. Альфред возил его весь сезон 1907 года и был объектом его любви. Пруст впоследствии писал о нем, что «любил его, вероятно, больше, чем всех своих друзей».

В 1912 г. он снова предложил Прусту свои услуги, когда у Пруста был уже другой шофер, Альбаре, жена которого Селеста стала Прусту преданной экономкой. Но отказаться от милого предложения Пруст не мог. Он взял Альфреда секретарем — переписывать роман «Сван». Альфред переселился к Прусту вместе со своей любовницей Анной, которую он выдавал за жену. Пруст не мог нарадоваться на своего секретаря. В письме другу он пишет: «Я думаю, ты бы удивился, прочитав фразы, достойные величайших писателей, вышедшие из-под пера этого шофера». Они были очень близки. Их ванны стояли рядом, и они мылись, беседуя. Утвердился ритуал поцелуя на ночь, после которого Альфред уходил к Анне. Поцелуй был глубоким, который в России называют «французским» — с проникновением языка Альфреда в рот Пруста. Пруст осыпал своего любимца дорогими подарками. Но в доме не стало покоя. Анна была женщиной уродливой, ревнивой и жадной. Кроме того, к дому прилипли брат и сестра Альфреда. У семейства Агостинелли были вульгарные вкусы, дорого обходившиеся писателю. Пруст жаловался другу, что, получив 50 франков, они могут двадцать истратить на персики, двадцать на автомобиль и не оставить ничего на завтра. Он уж собирался сбежать из собственного дома в Италию.

Но тут Альфред захотел учиться на летчика. Пруст был решительно против и угрожал, что если Альфред упадет на землю, то жена его останется без гроша, а он, Пруст, и пальцем не пошевелит. В 1914 г. Альфред всё-таки уехал на юг Франции и поступил в авиашколу, записавшись под именем Марселя Свана. Писатель и его роман были всё-таки центром его помыслов. При втором же полете самолет его действительно упал в море, Альфред погиб. Но безутешный Пруст много помогал его соломенной вдове. Она лишь обижалась на то, что Пруст не хочет заказать на могилу Альфреда искусственные цветы — ведь это было бы так шикарно.

Имя Свана Альфред взял по собственному почину — и ошибочно. В эпопее Пруста он носил другое имя (а у Свана были другие прототипы). Позже (посмертно) появился роман Пруста «Пленница». Это был роман о девушке, которая стала любовницей главного героя, и он держал ее в своем доме, как узницу, не женясь на ней. Тем не менее она не потеряла общественного статуса, признания родных и друзей. Для девушки того времени это было не очень реально (вспомним Анну Каренину), и стали ходить слухи, что прообразом героини был мужчина. Героиню романа звали Альбертина. Судьба ее схожа с судьбой Альфреда: она погибла при быстром движении, но упав не с самолета, а с лошади. Подобно Альфреду, она была причастна к любви и с мужчиной и с женщиной. Ее любовник ревновал ее, однако, только к женщинам. Подозревала ли Анна связь своего мужа с хозяином и ревновала ли к нему, сказать трудно. Впрочем, какие-то черты Альбертины взяты и от Рейнальдо Ана…

Еще в 1911 г., до второго соединения с Агостинелли, в доме графа Орлова Прусту приглянулся тридцатилетний лакей с аристократическим именем — Альбер де Кюзиа. Это был бретонец, подростком прибывший в Париж и поступивший на службу к польскому князю Константину Радзивиллу, известному своим пристрастием к мужчинам. У Радзивилла (прототипа принца де Германта) была команда из 12 красавцев-лакеев, а бретонец, высокий и голубоглазый с золотистыми волосами, был очень красив и служил князю не только как лакей. Потом он сменил еще несколько хозяев, повышаясь в ранге. Пруста поразила не его красота (тогда тот был уже не первой молодости), а его интеллигентность и глубокие познания в области этикета и генеалогии знати. Пруст очень сблизился с Альбером и не раз прибегал к его консультациям для своих романов. «Княгиня де Германт дает у меня вечер для генерала и епископа. Кому она должна отвести первенство?» — спрашивал писатель. Альбер, не задумываясь, отвечал: «Епископу, он должен быть посажен по правую руку от хозяйки». «А кому она отведет лучшее место, если пригласит княгиню д'Юзе, первую среди княгинь Франции, и принцессу Мюрат, род которой не столь древен, но зато был одно время королевским?» И Альбер тотчас ответствовал: «А княгиня де Германт никогда не пригласит этих дам на один и тот же вечер».

Вскоре лысеющий Альбер де Кюзиа основал в Париже для гомосексуалов мужской публичный дом «Отель Мариньи».

Пруст не только поддерживал его предприимчивость деньгами, но и сам стал завсегдатаем этого дома. Более того, получив в наследство старинную мебель своего семейства, он продал ее в этот публичный дом. Биографы писателя теряются в догадках, что за наслаждение находил он в зрелище голых кучеров и лакеев на фамильных кушетках своей бабушки и матери. Было ли тут некое мстительное чувство компенсации за тот страх разоблачения в семье, который так долго мучил Пруста? Он нередко приходил в этот бордель с семейными альбомами фотографий и показывал портреты своих великосветских подруг и своей матери молодым посетителям — извозчикам, телеграфисту… Он специально заказал разыскать для него молодого забойщика скота; его обманули — представили подвернувшегося парня, готового отдаться. Пруст расспрашивал его, верно ли, что он забивал скот — вот этими самыми руками. «Покажи руки», — требовал он. Этот утонченный и чувствительный интеллектуал тянулся к общению с грубой и бесцеремонной силой, с бесчувственностью.

Сохранились воспоминания одного из «мальчиков» этого дома Марселя Жуандо о визитах Пруста.

Приходя, Пруст выбирал «мальчика» через специальное окошко и поднимался наверх в номер. Когда выбор падал на Жуандо, которому тогда было около тридцати, тот отправлялся в номер Пруста, где писатель уже лежал на кровати, укрытый простыней до подбородка. Жуандо должен был раздеться догола и мастурбировать. Пруст, наблюдая за этим, делал то же самое. Когда сеанс подходил к концу, Жуандо покидал комнату, так и не прикоснувшись к Прусту. Трудно сказать, было ли это всегдашним пристрастием Пруста (совместная мастурбация без педерастии) или просто к старости он уже стеснялся своего расплывшегося тела.

Если кульминация не получалась, де Кюзиа должен был принести в комнату две заранее подготовленных клетки с крысами, не кормленными три дня. Клетки ставились на кровать Пруста вплотную дверцами одна к другой и дверцы открывались. Крысы ожесточенно, с визгом, набрасывались друг на друга, пуская в ход клыки, и это зрелище возбуждало Пруста (Bonnet 1985: 80). Андре Жид записал в своем дневнике: «Во время памятной ночной беседы (у нас их было так мало, что я помню каждую) Пруст объяснил мне, что для получения оргазма ему необходимо привлекать наиболее несопоставимые ощущения и эмоции».

Так от увлечений молодыми людьми, которые были ему ровней, и от платонической любви к вышестоящим он перешел к любовникам из простонародья, а от тех — к платной любви, к отребью. В его эпопее публичный дом Жюпьена, которому помогал де Шарлю, во многом списан с «Отеля Мариньи».

Юные секретари и протеже продолжали и дальше жить в доме Пруста. В мае 1919 г., пригласив к обеду своего старого приятеля Рейнальдо с одним другом, Пруст добавил: «Будете только вы двое, за исключением юноши, которого я взял две месяца назад, но он вам не наскучит, потому что ничего не говорит». От юноши и не требовалось — разговаривать. Его роль была в другом, и оба приятеля Пруста это хорошо понимали.

После войны, испытывая страдания от усилившейся болезни и депрессию, Пруст написал «Содом и Гоморру». Закончив их, он говорил, что не любит эти романы, что они ему не удались. Именно тогда он имел встречи с Андре Жидом и, вероятно, почувствовал разницу в подходе к раскрытию гомосексуальности в литературе. Как человек тонкий и впечатлительный он не мог не уловить отношения Жида к его маскировке и раздвоению, к его боязни компрометации, к его компромиссам с предрассудками общества. Сознание его оставалось расколотым: для литературы он сохранял негативное отношение к гомосексуальности, в жизни гомосексуальная любовь была его счастьем. Да и в литературе во многом — его вдохновением.

17 ноября 1922 г. Пруст почувствовал, что умирает. Позвав Селесту, он продиктовал ей добавку к роману, в которой улучшил описание смерти старого писателя Бергота. Подытоживая эту жизнь, Пруст заметил: «Он оправдывал себя в своих собственных глазах тем, что ему никогда так хорошо не работается, как в атмосфере влюбленности». Пруст явно ассоциировал Бергота с собой. Но, конечно, верный своему принципу, приписывал Берготу траты на девочек, а не на собственный пол. Бергот перед смертью оправдывал эти траты таким рассуждением: «связанные с ними удовольствия и разочарования дают мне возможность написать книгу, за которую я получу деньги». Пруст по этому поводу сформулировал афоризм: «ему нравилось превращать золото в ласки и ласки в золото». Он добавил ряд психологических наблюдений над процессом умирания. И умер, едва перевалив за пятьдесят. Последние слова улучшенного эпизода были:

«Его похоронят, но всю ночь после погребения, ночь с освещенными витринами, его книги, разложенные по три в ряд, будут бодрствовать, как ангелы с распростертыми крыльями, и служить для того, кого уже нет в живых, символом воскресения.»

(Пруст 19936: 161–165)

Разложенные на витринах книги, уподобленные ангелам, были «Содом и Гоморра». Ангельскую функцию в них, как мы помним, писатель числил за собой. Ангел отлетел, но многим было уже ясно, что под маской ангела скрывался грешный и страдающий человек, житель Содома, одаренный в юности ангельской красотой, а в старости — ангельским голосом.

С Прустом ушел в могилу век декаданса и раздвоения, век довоенных иллюзий и компромиссов. Андре Жид, хотя и был на два года старше Пруста, но жил гораздо дольше, пережив Вторую мировую войну, и по сути был представителем следующего поколения. Пруст лишь разделял искусство (включая художественную литературу) и мораль, Жид восставал против господствующей морали. Пруст заявлял: «не менее пагубно, чем поощрение сионистского движения, намерение создать движение содомистское, заново отстроить Содом» (Пруст 1993а: 42). Сионистское движение победило — во враждебном окружении создано государство Израиль, находящееся в постоянном противостоянии с арабами. Побеждает и «содомистское» движение — движение за права сексуальных меньшинств. Во всех ведущих странах мира отменены законы против гомосексуального поведения. Но отстроен ли Содом, и нужно ли это? Неизбежна ли война с окружающим населением? Не была ли какая-то правда в страдальческих и скрытных исканиях Пруста, в его жажде мира и компромисса?

7. Огромное меньшинство

Пруст (1993а: 70) писал: «Извращенный сначала думает, что таких, как он, нет больше во всей вселенной, а потом ему представляется, — Другая крайность, — что человек нормальный — это единственное исключение». На деле гомосексуалов много, но это меньшинство. Для большинства — экзотическое, может быть, потому, что скрытое, во всем объеме не видное.

Феномен гомосексуальности — благодарная тема для антропологов (Bloch 1933; Sonnenschein 1966; Anthropology 1986; Ethnographic studies 1992; Bleys 1995), потому что эта наука изучает природу человека в его вариативности и изменчивости, изучает в сравнительном плане, она помогает каждому, примериваясь к другому, лучше понять себя, а гомосексуальный человек — типичный «другой». Он странный, смешной, презираемый и трагичный. Он «не такой, как все». Такой, каким быть нельзя. Для русских он «извращенец», то есть извративший, вывихнувший норму, свернувший с нормального пути, для англичан — «queer» (странный, эксцентричный, ненастоящий). Для иудео-христианского сознания он грешник и изгой. Рука тянется заклеймить его. Но он человек. Таким может оказаться брат или сын, или друг, если не я сам. «Я» ведь могу и не осознавать свои истинные склонности, гоня от себя опасную правду о себе. Во многих случаях близкие родственники узнают о необычных сексуальных привязанностях члена семьи последними. Иногда весь мир узнает о приверженности своих любимцев к «голубому сексу» только после их смерти, а то и в результате их смерти. Когда Меркюри из группы «Квин» или знаменитый танцор Нуреев умерли от СПИДа, пришлось примириться не только с их смертью, но и с их жизнью. Ведь таких людей много, только они скрывают свои склонности. Это, конечно, меньшинство, но ОГРОМНОЕ меньшинство.

Когда век назад германский сексолог Магнус Гиршфельд, сам гомосексуал, распространил анкету о половых пристрастиях среди 3 тысяч студентов, он был отдан под суд. Дело в том, что он получил 1758 анонимных ответов. Оказалось, что лишь 94 % ответивших гетеросексуальны, а 1,5 % гомосексуальны и 4,5 % бисексуальны (Hirschfeld 1903). Можно предполагать, что среди уклонившихся от ответа процент гомосексуалов и бисексуалов еще выше. Тогдашнее общество не могло перенести, что доля немецких мужчин, погрязших в позорных и подсудных сношениях с мужчинами, столь высока — по меньшей мере 6 процентов! Миллионы подданных кайзера не сидят только потому, что не схвачены на месте преступления! Гиршфельд не угомонился и провел такое же обследование 1890 рабочих. Получились приблизительно те же 6 %, только они иначе распределились: 2,3 % гомосексуалов и 3,4 бисексуалов (Hirschfeld 1904). По конечным подсчетам Гиршфельда, гомосексуалов оказалось 525 из 23 771, т. е. 2,2 % (Hirschfeld 1920).

В Америке обследование пошло по другому пути: не выискивать непременно завзятых гомосексуалов, а понять, как широко распространены гомосексуальные связи среди мужчин вообще. Гамильтон установил, что из сотни обследованных им мужчин 17 % имели после 18 лет гомосексуальный опыт (Hamilton 1929). Но выборка была небольшой и можно было счесть результаты случайными.

Полвека назад анонимное анкетирование белых американцев, проведенное под руководством Элфреда Кинзи, произвело настоящую сенсацию и шок в пуританском обществе Соединенных Штатов. Кинзи был отнюдь не гомосексуалом, жил на виду, имел жену и детей. Это был солидный, серьезный и очень добропорядочный профессор-зоолог. Исследованиями секса он занялся потому, что ему поручили проводить половое воспитание студентов. Как ученый-естествоиспытатель Кинзи прежде всего захотел установить объективно, каков его контингент. Вот он и организовал исследования, которые постепенно расширились и стали делом его жизни. За много лет работы коллектив Кинзи очень подробно обследовал 5300 взрослых белых мужчин разного возраста и социального положения и установил, что в возрасте между 21 и 25 годами 30 % мужчин достигают эякуляции только онанированием и непроизвольными ночными поллюциями, 60 % — петингом (сексуальными ласками) и сношениями с женщинами, а до 10 % — с мужчинами (Kinsey et al. 1948: 488, fig. 126). Тут показана только одна возрастная категория, хотя и самая активная. В распространении на всё белое мужское половозрелое население соответствующие проценты — 24, 69,4 и 6,3, да еще 0,3 % — сношения с животными (Kinsey et al. 1948: 610). Это по актуальным связям. Но ведь имеет значение и накопленный опыт, биографии, потому что этим определяются возможности, потенции, реакции. Оказывается, 25 % всех белых мужчин (каждый четвертый!) имели неслучайные половые связи с мужчинами по меньшей мере в течение трех лет своей жизни, 37 % мужчин пережили хоть раз гомосексуальные приключения (учитывая только те, что окончились оргазмом) — это гуще, чем каждый третий, а если учитывать и те контакты, которые не оканчивались оргазмом, то 48 %, среди неженатых до 35 лет и процент тех, что с оргазмом еще выше — 50! Каждый второй!

Кинзи более дробно рассмотрел такие связи. Оказалось, что 4 % сугубо (исключительно) гомосексуальны всю жизнь, еще 4 % — часть жизни (по меньшей мере три года), итого 8 %, а включая тех, кто в основном гомосексуальны, — 10 %. Отсюда и пошло представление, что гомосексуалов — одна десятая всего населения (в России после перестройки появился даже гомоэротический журнальчик «1/10»). (У И. С. Кона (1998: 42) сказано, что «эти 10 % не от общего числа опрошенных, а только из числа имевших гомосексуальные контакты», то есть вдвое меньше. Здесь у обычно очень аккуратного исследователя странная ошибка. Он так хотел представить более умеренную картину, что увидел в таблицах Кинзи то, чего в них нет.) Но если добавить сюда еще и тех бисексуалов, которые предпочитают всё-таки мужчин женщинам, то получается 13 % (Kinsey а. о. 1948: 623, 650–651). Это больше одной десятой. С истинными бисексуалами, которые одинаково свободно вступают в сношения с мужчинами и женщинами, выходит даже 18 %.

Но это по реальному образу жизни. Еще важнее не реальные приключения (они могут быть и случайными или вынужденными), а тайные помыслы, грёзы, мечты, сны. Есть ведь люди, внутренне, по природе своей, гомосексуальные, но по тем или иным причинам не дающие своим истинным чувствам реализоваться. По Кинзи (1948: 650), таких еще 13 % — то есть 13 % мужчин, которые реагируют эротически на других мужчин, но не имеют гомосексуальных контактов после наступления половой зрелости (детские игры тут не учитываются).

Колоссальный труд Кинзи (в первом томе было 804 стр., 335 таблиц) ныне считается классикой сексологии. Но когда он появился, он был встречен в штыки. Президент Принстонского университета Гарольд Доддс сравнил его с «надписями на стенах уборных». Проф. Хелен Бонд из Колумбийского университета призвала принять закон против исследований секса. Особенно возмущались церковники — Кинзи разрушает общественную мораль! В Конгрессе был создан специальный комитет по расследованию финансовых источников его исследований. За год до выхода второго тома, посвященного сексуальному поведению женщин, фонд Рокфеллера, выделявший на исследования Кинзи по 50 тысяч долларов в год, прекратил финансирование, явно испугавшись волны мракобесия. Взамен этого он выделил теологическому семинару 525 тысяч долларов — одну из самых больших своих дотаций. Вскоре после выхода второго тома Элфред Кинзи, изнуренный борьбой за существование коллектива, умер — это произошло в 1956 г. (Christenson 1971; Pomeroy 1972; Tripp 1976: 219)

Современные критики отмечают, что данные Кинзи, возможно, не вполне репрезентативны, то есть что не вполне правомерно характеризовать ими всё население. Кинзи использовал опросы заключенных, специально посещал гомосексуальные бары, и вообще работал только с добровольцами, а вызываются давать подробные сведения о себе обычно люди сексуально более активные и озабоченные, среди них людей с отклоняющимся поведением может оказаться больше. На это можно возразить, что как раз люди с отклоняющимся поведением не склонны открываться и добровольно идти на интервью, так что скорее их процент преуменьшен, чем преувеличен. Но так или иначе сомневаться позволительно.

В 1979 г. преемники покойного Кинзи переработали его данные, отделив от основной группы те категории, в которых заведомо можно было подозревать более высокую долю сексуальных отклонений — это преступники, проститутки, гомосексуалы с большим опытом, члены гомосексуальных организаций и т. п. Их отбросили (на мой взгляд, не вполне законная операция — они же есть в обычном обществе! Нужно лишь пропорционально уменьшить их долю). Остальных постарались подобрать так, чтобы пропорции мужчин и женщин, белых и черных и т. п. отражали пропорции их во всем населении. Проценты людей, причастных к гомосексуальному поведению, конечно, уменьшились, но всё же из оставшихся многие — 14 процентов мужчин и 9 процентов женщин — мечтали о гомосексуальных приключениях: видели гомоэротические сны и грезы, лелеяли гомоэротические фантазии (Gebhard and Johnson 1979; Blancharcl and Bogaert 1996a), а это ведь более надежный показатель гомосексуальности, чем само поведение (человека могут сдерживать внешние обстоятельства — страх, соображения морали, нерешительность и т. п.). 14 процентов мужчин — это даже больше, чем выходило гомосексуалов вместе с бисексуалами, предпочитающими свой пол, у Кинзи (там в совокупности было 13 %).

Для еще большей объективности в начале 90-х Институт Кинзи заказал Национальному центру исследований общественного мнения провести опросы не добровольцев, а случайных людей, по системе случайной выборки, как положено в строгом соответствии с современными правилами социологии. Эти опросы трех с половиной тысяч человек (Michael et al. 1994; Laumann et al. 1994) показали, что 4,9 % мужчин имели гомосексуальный контакт после 18 лет (была отброшена подростковая и юношеская гомосексуальность), а 2,8 считают себя гомосексуалами или бисексуалами (1,4 % — лесбиянками). Итак, по самым строгим подсчетам, почти 5 процентов мужчин имели гомосексуальные сношения после 18 лет (с добавлением предшествующего возраста доля сильно увеличится), а почти 3 процента считают себя прочно причастными к гомосексуальности (для закона ведь и для общественного мнения всё равно гомо или би). Эти обследования более отчетливо выявили замеченную уже Кинзи разницу между большими городами, малыми городами и сельской местностью. В самых больших городах гомосексуальность и бисексуальность распространены более всего (9 %), в средних меньше (ок. 4 %), в малых еще меньше (до 2 %), в сельской местности всего менее (не достигая и 1 %). Видимо, различие жизненной обстановки (разные возможности общения, разная информированность и т. п.) влияет на само возникновение той или иной сексуальной ориентации, а возможно ее просто труднее выявить опросом.

В аналогичном британском опросе 19 тысяч человек после 16 лет 6,1 % признали, что имели гомосексуальные контакты, причем образованные вдвое больше, чем необразованные, а лондонцы вдвое больше, чем провинциалы (Wellings et al. 1994).

В марте 1993 г, в Вашингтоне было проведено анкетирование, рассчитанное на то, чтобы преуменьшить численность «народа геев»: к гомосексуалам были причислены только те, кто осуществляет сексуальные контакты исключительно с людьми своего пола и не меньше, чем за последние десять лет. Таких оказалось (в разных категориях) от одного до четырех процентов (Moss 1997: 30). Это как-никак в масштабе страны тоже миллионы людей. Но вскоре за этим была распространена другая анкета, учитывающая тех, кто имел вообще гомосексуальные контакты и переживал гомосексуальные фантазии с пятнадцатого года жизни (была отброшена только подростковая гомосексуальность). Таких оказалось 20 % среди мужчин (каждый пятый) и 17,8 % среди женщин (Sell et al. 1995).

Реалистично считая, что можно остановиться все-таки на 13 процентах Кинзи, специалисты числят в одном только Нью-Йорке 1 миллион гомосексуально ориентированных мужчин, а в целом по США — около 20 миллионов. В нашей стране, очевидно, не меньше.

Дипломная работа Д. В. Тиунова на факультете социологии СПбГУ, защищенная в 1996 г. и еще не опубликованная, заключалась в анонимном опросе более полутысячи петербургских школьников старших классов в связи с опасностью СПИДа. Среди вопросов были и вопросы о сексуальной ориентации. На вопрос, кем они себя сами считают, 355 школьников отнесли себя к сугубым гетеросексуалам, 115 к гетеросексуалам по преимуществу, 30 к бисексуалам, 1 к преимущественным гомосексуалам, к сугубым гомосексуалам — никто. Казалось бы, опровержение Кинзи: нет сугубых гомосексуален! Но если учесть, что обычно осознание гомосексуальной ориентации происходит с запозданием (сначала юные «девианты» гонят от себя мысль о своей обособленности — см. об этом Brown 1976: 32–38; Кон 1998: 354–356), то число сознающих себя в глубине души не вполне гетеросексуальными надо признать просто огромным — 136 из 501, т. е. 27 %. Это больше, чем каждый четвертый. Причем в этих числах мальчики объединены с девочками, среди которых доля гомосексуально ориентированных обычно вдвое меньше. Значит, среди мальчиков еще больше! Правда, на вопрос, возникало ли конкретное желание иступить в сексуальный контакт с лицом своего пола, утвердительно ответило только 42 человека, затруднились с ответом 50 (вместе это 17,3 %) и отвергли такое желание 439. А на вопрос, вступал ли школьник (или школьница) реально в такие отношения, утвердительно ответили только 16 человек из 533 (3 %). Однако это ведь школьники, реализация их тяги у большинства впереди.

При таком же опросе студентов (у того же Тиунова) на вопрос о реальных сношениях с лицами своего пола «да» ответили 9 (22 %) из 43 ответивших па этот вопрос вообще (всего опрашивалось 85 студентов). Каждый пятый из опрошенных, а ведь это молодежь, жизнь еще впереди, и процент может вырасти, а кроме того, половина опрошенных вообще умолчала свои приключения. Вероятно, процент «постыдных» приключений у этой половины выше.

Если так много «других», то с ними нельзя не считаться.

Ныне на Западе в борьбе сексуальных меньшинств за свои гражданские права возлагаются надежды на движение «аутинг» (outing) — от слова out (наружу, выход). Знаменитых представителей этого сонма призывают «выйти из своей каморки», «выйти из чулана», «выйти из своего укрытия» (to come out of the closet), чтобы всем стало видно, какие люди «среди нас». В 1983 г. титулы Мистер Америка и Мистер Вселенная завоевал культурист Боб Пэрис. Этот изумительно красивый юноша был влюблен в другого культуриста — Рода Джексона, студента журналистики и психологии, работавшего также и моделью. В 1989 г. они объявили в печати, что заключают брак друг с другом (Быть 1992; Bianchi 1994; Rod and Bob 1994) — и живут в браке до сих пор. Один конгрессмен (Барни Фрэнк) также открыто объявил о своей гомосексуальности, добавив, что еще 30 его коллег по Конгрессу втайне придерживаются той же ориентации. Уже после этого признания он трижды переизбирался огромным большинством голосов!

Четверть века назад огромную популярность снискала книга Джона Рида «Самый лучший в мире маленький мальчик» — автобиография Йельского студента-атлета, ведущего тайную жизнь гомосексуала (Reid 1976). Тогда это была одна из первых книг этого рода, книга-сенсация. Но автора никто не знал. Ныне вышла вторая книга этого же автора «Самый лучший в мире маленький мальчик вырос», но уже не под псевдонимом, а под настоящим именем автора. Оказалось, что это самый консервативный из демократов Эндрю Тобиас, автор популярного руководства по инвестициям и личный друг семейства Клинтонов (Tobias 1999; Archer 1999).

Журналисты стали с новым пылом охотиться за сексуальными тайнами знаменитостей, благо появилось приличное оправдание.

На деле оправдания нет. Знаменитости так же имеют право на интимность, как и простые граждане. Если некоторые писатели и артисты могут позволить себе открытую декларацию своих сексуальных вкусов (как Элтон Джон в Англии или Борис Моисеев у нас), то для них ведь это часть их художественного образа и рекламы.

Для остальных же такое афиширование болезненно и неуместно, так как в нынешних условиях способно внести ненужную напряженность в личные и служебные отношения со многими людьми из окружения. А для поднятия престижа гомосексуального «сообщества» достаточно ссылок на длинный перечень исторических личностей прошлого (Moll 1910; Garde 1964; Rowse 1977; Greif 1982; Duberman et al. 1990; Leyland 1991–1993; Farlough 1996; Расселл 1996; Lariviere 1997; Nash n. d.).

Действительно, пылающий праведным гневом гонитель застывает на полуслове, узнав, что к этой презренной породе принадлежали или, по крайней мере, не чужды были этого вида любви:

такие мыслители, как Сократ, Платон, Антисфен, Аристотель, Диоген, Зенон, Эразм Роттердамский, Фрэнсис Бэкон, Мишель Монтень, Бентам, Людвиг Витгенштейн, Кьеркегор, Чаадаев, Николай Бердяев, Сантаяна, Ролан Барт, Мишель Фуко, Луи Альтюсер;

такие полководцы и воины, как Александр Македонский, Юлий Цезарь, Ричард Львиное Сердце, Фридрих Прусский (всё вдобавок монархи), гох-мейстер ордена тамплиеров Ульрих фон Юнглинген, маршал и принц Конде, маршалы Вандом и Тюренн, принц Евгений Савойский, генералы Китченер и Монтгомери (знаменитый «Монти», главнокомандующий англичан во время Второй мировой войны), есть серьезные подозрения и насчет Наполеона (Richardson 1972; Duroc 1983: 309–310);

такие ошеломительные разведчики (или, можно сказать, шпионы), как полковник Лоуренс Аравийский и вся гомосексуальная команда кембриджских коммунистов, завербованных Филби, а прежде всего самый важный из них — сэр Энтони Блант;

такие богачи, как крупнейший английский коллекционер XVIII–XIX вв. Уилльям Бекфорд, на несколько лет бежавший из Англии из-за скандала с 12-летним сыном виконта Куртене «Котенком» Уилли (впоследствии герцогом Девонским), такие капиталисты-мультимиллионеры, как Фридрих-Альфред Крупп (когда его разоблачили, он покончил с собой) и Малькольм Форбс;

такие свободолюбцы, как античные тираноубийцы Гармодий и Аристогитон, польский революционер Костюшко, основатель современной Турции Мустафа Кемаль Ататюрк («отец турок»), президент Испанской республики, противостоявшей Франко, Мануэль Азана;

такие политики и государственные деятели, как ревнители «самодержавия, православия и народности» Уваров и Победоносцев, президент Франции (1924–1931) Думерг, нарком иностранных дел Чичерин, гонитель коммунистов (и гомосексуалов!) сенатор Маккарти, еще один такой же — многолетний глава ФБР Эдгар Гувер, генеральный секретарь Объединенных Наций Даг Хаммаршельд, а по последним исследованиям в какой-то мере и оба самых известных президента США — Вашингтон и Линкольн: у Линкольна была в юности гомосексуальная любовь, Вашингтон был окружен гомосексуальными офицерами и питал гомосексуальные симпатии, которые должен был подавлять (Shively 1989a; 1993);

такие общественные деятели, как основатель Олимпийских игр Пьер де Кубертен (он даже возражал против участия в них женщин), основатель Красного Креста Анри Дюнан, основатель движения бойскаутов (от них наши пионеры) лорд Френсис Баден-Пауэлл;

такие путешественники, как Джеймс Кук, Сесиль Родс (по которому названа Родезия), Стэнли, Бартон и Пржевальский;

такие ученые, как Плутарх, Винкельман («отец искусствоведения и археологии»), Александр Гумбольдт, историк Иоганнес фон Мюллер, антрополог Эдвард Вестермарк (историк семейно-брачных отношений), филолог Жорж Дюмезиль, экономист Дж. Мейнард Кейнз, французский историк и философ Ж. -П. Арон (умер от СПИДа), наконец, национальный герой Англии, расшифровавший тайный код вермахта во время Второй мировой войны, изобретатель первого компьютера Алан Тюринг (арестован по обвинению в гомосексуальности, насильственно подвергнут гормонотерапии и покончил с собой в расцвете лет);

такие художники и скульпторы (Cooper 1986), как Леонардо да Винчи (24-х лет был обвинен в сношениях с 17-летним Джакопо Сальтарелли, промышлявшим проституцией, затем в течение 18 лет у него жил его ученик Салаи по прозвищу «Маленький Дьявол», и Леонардо оплачивал его дорогие счета за одежды), Альбрехт Дюрер, Ботичелли, Микеланджело Буонаротти, Бенвенуто Челлини (дважды привлекался к суду за сексуальные эскапады), Караваджо (обвиненный в связи с мальчиком бежал из Мессины), Эжен Делакруа (по крайней мере, не водился с женщинами и признавался, что обожает мужское тело), Жерико, Клод Моне, Демут и одно время Сальватор Дали (в юности он был любовником Гарсия Лорки), Роден, Пабло Пикассо (был в связи с Кокто), из русских — Сомов и Петров-Водкин;

такие мастера художественной фотографии, как барон фон Глёден, Роберт Мэпплторп («я проделывал всё, что показываю на своих фото» — он показывал и умирание от СПИДа, и умер сам от него);

такие драматурги, как Софокл, Еврипид, Марлоу, Шекспир (хотя его гомосексуальность оспаривается), Мольер, фон Клейст, Бенавенте, Федерико Гарсия Лорка, Теннесси Уильямс, по-видимому, также Бертольд Брехт;

такие поэты, как Вергилий, Катулл, Гораций, Марциал, Ювенал, Абу Новас, Ибн Хазм, Саади, Хафиз, Пьетро Аретино, Томас Грей, Уильям Блейк, Байрон (покинувший Англию ради Греции, где его ждала «греческая любовь» — см. Crompton 1985), Шелли, Теннисон, Грильпарцер, фон Клейст, Бодлер, влюбленные друг в друга Верлен и Рембо (они вместе писали «Сонет о заднем проходе»), Жак д'Адельсвар-Ферзан (неоднократно арестовывался за секс с гимназистами), Суинберн, Редьярд Киплинг, самый значительный поэт Америки Уолт Уитмен, грек Кавафис, лучший современный поэт Англии Уистан Оден, которого Иосиф Бродский (1998: LVII) называл «величайшим умом двадцатого века» и поэтом, который «не имеет себе равных», далее Гарт Крейн, негритянский поэт Каунти Каллен, Габриель д'Анунцио, Август Мария Рильке (Кокто уверял, что у них была связь), в России поэт-сентименталист Иван Дмитриев (он же министр юстиции Александра I и автор «Сказки о рыбаке и рыбке»), Константин Батюшков (тяготился своей гомосексуальностью, после гибели возлюбленного сошел с ума и 30 лет порывался к его могиле), Иван Мятлев («Как хороши, как свежи были розы»), Михаил Кузмин, Николай Клюев и Сергей Есенин (оба одно время жили вместе и были влюблены друг в друга не только духовно, хотя Есенин больше тяготел к гетеросексуальной любви), Георгий Иванов, был к этому причастен и поэт-символист Вячеслав Иванов;

такие писатели, как Петроний, Апулей, Мигель де Сервантес (да, тот самый, автор «Дон Кихота»), Сирано де Бержерак (настоящий, а не литературный герой Ростана), Платен, Суинберн, Бальзак (это доказано у Ларивьера), Гюстав Флобер, Оскар Уайлд, Марсель Пруст, Август Стриндберг, сказочник Ганс Христиан Андерсен («женственность моей натуры и наша любовь останутся загадкой», — писал он юному Эдварду Колину, но видимо никогда не осуществил телесно свою страсть ни к Колину ни к другим юношам, в которых был влюблен; в «Русалочке» он воплотил свою трагедию: существо иной природы, не находящее ответа своей любви. — Rosen 1993: 804–806, 809), Жюль Верн (пожилой писатель вел интимную дружбу с юношами, среди которых был 16-летний Аристид Бриан, будущий президент Франции), Сомерсет Моэм, Герман Мелвил (автор «Моби Дика»), Генри Джеймс, Томас Манн, Андре Жид, Анри де Монтерлан, Юкио Мисима, Эдвард Олби, Трумен Капоте, Гор Видал, Дэвид-Герберт Лоуренс (автор «Любовника леди Чэттерли»), Кристофер Ишервуд (вдохновитель сценария знаменитого фильма «Кабаре»), Луи Арагон, Аллен Гинзберг (зачинатель бит-движения и хиппи), Норман Дуглас, Хулио Кортасар, Керуак, Сэлинджер, коммунист Луи Арагон, Габриель Арно, Ежи Анджеевски, Экерли с его «Отпуском в Индии», Колин Спенсер;

такие композиторы, как Гендель, Люлли, Беллини, Шуберт, Рихард Вагнер (известна его любовная связь с королем Людвигом II Баварским), Чайковский, Равель, Сен-Санс («я не гомосексуал, я педераст»), Пулэнк, Бен-джамен Бриттен (когда Бриттен, имевший титул барона Олденбурга, умер, королева Елизавета II выразила соболезнование его молодому любовнику тенору Питеру Пирсу), Арон Коплэнд, Кол Портер (это его мелодия «I love Paris in the moontime») и, судя по новейшим публикациям (Krzeszowiec 1996–1997), Шопен, возможно также Бетховен и Густав Малер (для Манна прототип Эшенбаха в повести «Смерть в Венеции»);

такие музыканты-исполнители, как дирижер Леонард Бернстайн, пианист Владимир Горовиц, как очаровавший некогда всех в Советском Союзе пианист Ван Клайберн, которого у нас звали Ван Клиберном (за ним долгие судебные процессы с его любовником Томасом Зарембой, на 13 лет его моложе, обвиняющим его в заражении СПИДом);

такие танцовщики, как Нижинский, Лифарь, Нуреев и, кажется, Барышников (более блистательных и не было);

такие артисты театра и кино, как Лоуренс Оливье, Джеймс Дин, Юрьев, Эррол Флинн, Жан Марэ, Берт Ланкастер, Юл Брюннер, признавался в гомосексуальной молодости и Марлон Брандо;

такие деятели театра (антрепренеры, режиссеры), как Дягилев, Джо Ортон, а из современных — Виктюк;

такие кинорежиссеры, как Эйзенштейн (чей фильм «Броненосец Потемкин» признан лучшим фильмом всех времен), Висконти, Пазолини, Жак Кок-то, Энди Уорхол, Рейнер Фассбиндер, Дерик Джармен, Сергей Параджанов (провел за гомосексуальность пять лет в лагере);

такие дизайнеры моды, как Пьер Бальмен (создатель «нового французского стиля»), Жак Фат (сделавший модой «женщину-вамп»), Кристиан Диор, Ив Сен-Лоран и Джанни Версаче;

такие рок- и поп-музыканты, как Джим Моррисон («Доорз»), Фредди Меркюри («Queen»), из ныне живущих Клиф Ричард, Дэвид Боуи, Элтон Джон, Майкл Джексон и многие другие.

Мало того, что такими приключениями пробавлялись многие государи — кроме уже указанных как полководцы — вавилонский царь Хамураппи, библейский Давид, греческие властители Солон и Писистрат, Алкивиад, римские императоры Август, Каллигула, Клавдий, Нерон, Гальба, Вителий, Тит, Коммод, Тиберий, Траян, Адриан, Гелиогабал и др., арабские халифы Аль Амин и Аль Мутаваккид, султаны Баязет I и Махмуд Газневид, многие китайские императоры, японские сёгуны и другие самураи, король франков Хлодвиг, французские короли Филипп II, Иоанн II, Генрихи II и III, Людовики XIII и XV, английские короли Вильямы II Рыжий и III (Вильгельм Оранский), Эдуард II и Яков I (чьим фаворитом был Вильерс, ставший герцогом Бэкингемским), из немецких Фридрих I Гогенштауфен и баварский король Людвиг II, австрийские императоры Фридрих II и Рудольф II, король Дании и Норвегии Христиан VII, польский король Болеслав Смелый, русские цари Василий III, Иван Грозный, Лжедмитрий I и Петр I, его противник шведский король Карл XII.

Содомским грехом не гнушались и многие святейшие папы, несмотря на официально отрицательное отношение к нему римско-католической церкви. Из пап своей гомосексуальностью были известны Иоанн XII (X век), взошедший на папский престол 18-летним, Бенедикт IX (XI век), получивший святейший престол 15-летним, Павел II, прославившийся также коллекционерством предметов античного искусства, Сикст IV, возводивший своих любовников в кардиналы, Александр VI Борджиа (все трое — XV век), Юлии II и III, Лев X, Адриан VI (XVI век) (о папах — Kowalski 1988). Да что папы — сам Святой Августин, основатель католического аскетизма, в своей «Исповеди» кается, что в молодости предавался этому греху («позорной любви»). Был к нему причастен и основатель ордена иезуитов Игнатий Лойола.

Признавался в том же (в стихах) и Гёте. Но добавлял в шутку, что предпочитает все же девушек: ими можно пользоваться с обеих сторон.

Пушкин и Лермонтов весьма беззлобно подшучивали над своими гомосексуальными знакомыми и приятелями (Вигелем, Тизенгаузеном). С шуточным стихотворным посланием (оно оканчивается знаменитым «Но, Вигель, — пощади мой зад!») Пушкин посылал гомосексуальному вице-губернатору Бессарабии Филиппу Вигелю весьма откровенную прозаическую информацию о трех красивых братьях-молдаванах — из этих «милых трех красавцев», — писал Пушкин, — «думаю, годен в употребление в пользу собственно самый меньшой: NB он спит в одной комнате с братом Михаилом и трясутся немилосердно — из этого можете вывести важные заключения, предоставляю их вашей опытности и благоразумию… Ванька дрочится… — обнимите их от меня дружески, сестру также.» (Пушкин 1823/1982: 103).

По поводу подозрений в том, что одна стихотворная сатира-донос принадлежит гомосексуальному Аркадию Родзянке, Пушкин высказал А. А. Бестужеву свое сомнение: Родзянко на это не пошел бы, да и стих «недостоин певца сократической любви» (Пушкин 1923/1982: 91–93). В конце жизни Пушкин даже написал стихотворение, воспевающее гомосексуальную любовь («Подражание арабскому»). Осыпая заслуженными оскорблениями Дантеса и Геккерена, Пушкин ни намеком не упомянул их гомосексуальную связь, хотя о ней знали все. Не считал ее зазорной? В свой предсмертный час, отправляясь на свою последнюю дуэль и полный горьких мыслей о своем порушенном семейном счастье, он ехидно и меланхолически заметил о встреченном на Невском экипаже Борхов: «Вот образцовая семья: жена живет с кучером, а муж с форейтором» (это вспоминает его секундант Данзас).

Лермонтовская «Ода к нужнику» из его «юнкерских поэм» (Лермонтов 1931в) весьма смачно описывает гомосексуальные утехи юнкеров в нужнике училищного общежития:

«Взошли… И в тишине раздался поцелуй,

Краснея, поднялся, как тигр голодный, х…,

Хватают за него нескромною рукою,

Прижав уста к устам, и слышно: «будь со мною,

Я твой, о милый друг, прижмись ко мне сильней,

Я таю, я горю…» И пламенных речей

Не перечесть. Но вот, подняв подол рубашки,

Один из них открыл две бархатные ляжки, (По другому списку «атласный зад и ляжки».)

И в восхищеньи х…, как страстный сибарит,

Над пухлой ж…ю надулся и дрожит.

Уж сблизились они… Еще лишь миг единой…

Но занавес пора задвинуть над картиной…»

Подробности гомосексуального свидания (хватание нескромною рукою и т. п.) изложены здесь со знанием дела и, можно сказать, со смаком. Несведущий гетеросексуальный юноша обычно представляет это не так — больше уподобляя всё сношению с женщиной: утехи от соприкосновений с мужским телом гетеросексуалу ведь непонятны, и он их не ожидает. Так что Лермонтов хорошо знал, как это происходит. Отвращения в описании что-то не видно, скорее проступает обратное. В эпиграмме того же времени на Тизенгаузена (Лермонтов 1931б) поэт корит своего приятеля отнюдь не за гомосексуальность — он упрекает его в том, что юный барон злоупотребляет своей сексуальной привлекательностью для мужчин: к одним благосклонен, других разжигает и остается слишком неприступным:

«Не води так томно оком,

Круглой ж. кой не верти,

Сладострастьем и пороком

Своенравно не шути.

Не ходи к чужой постели

И к своей не подпускай,

Ни шутя, ни в самом деле

Нежных рук не пожимай.

Знай, прелестный наш чухонец,

Юность долго не блестит!

Хоть любовник твой червонец

Каждый раз тебе дарит.

Знай, когда рука Господня

Разразится над тобой,

Все, которых ты сегодня

Зришь у ног своих с мольбой,

Сладкой негой поцелуя

Не уймут тоску твою,

Хоть тогда за кончик х…

Ты бы отдал жизнь свою».

Поэт мстительно рисует приятелю перспективу старения, когда нынешние успехи у мужчин обернутся полной противоположностью. Вот сейчас ты многих покоряешь и дразнишь, а тогда захочешь этой любви, ан никто и не взглянет. Создается впечатление, что поэт добивался благосклонности и получил афронт. Менее вероятно (хотя и возможно) другое толкование: поэт беспокоится за приятеля и грозит ему общей судьбой пассивных гомосексуалов: привыкнув к этой любви, они затем будут в ней нуждаться, а привлекательность иссякнет вместе с юностью (тогда как обычный мужчина долго может иметь успех у женщин). При таком толковании поэт предстает чуждым этой страсти, хотя и хорошо ее знающим.

Но в других его юношеских стихах (Лермонтов 1931а, 1931 г) мы находим излияния, свидетельствующие если не о гомосексуальной тяге, то по меньшей мере об очень чувственной дружбе.

К Д….:

«Я пробегал страны России,

Как бедный странник меж людей;

Везде шипят коварства змии,

Я думал, в свете нет друзей!

Нет дружбы нежно-постоянной,

И бескорыстной и простой;

Но ты явился, гость незваной

И вновь мне возвратил покой!

С тобою чувствами сливаюсь,

В речах веселых счастье пью;

Но дев коварных не терплю,

И больше им не доверяюсь!..»

Или «Посвящение NN» (Сабурову):

«Вот, друг, плоды моей небрежной музы!

Оттенок чувств тебе несу я в дар,

Хоть ты презрел священной дружбы узы,

Хоть ты души моей отринул жар…

Я знаю всё: ты ветрен, безрассуден,

И ложный друг уж в сеть тебя завлек;

Но вспоминай, что путь ко счастью труден

От той страны, где царствует порок!

Готов на всё для твоего спасенья!

Я так клялся и к гибели летел…»

К другому стихотворению авторская приписка: «К Сабурову (как он не понимал моего пылкого сердца?)» (Лермонтов 1931: 754, прим. 83). «Этот человек имеет женский характер», — отмечал о нем позже. «Нежно-постоянная дружба», «слияние чувствами», «жар души», ревность к «ложному другу», готовность «лететь к гибели», отстраненность от дев, ожидание, что друг поймет «пылкое сердце» — на фоне детального знания гомосексуальных утех такие страстные излияния стирают грань между пылкой дружбой, дружбой-любовью и гомосексуальными чувствами.

Еще яснее эти чувства проступают в стихотворениях Есенина. Поэт отрицал, что живя и спя с Клюевым, уступал его гомосексуальным притязаниям (разве что в сонном состоянии). Но вот как он сам обращался к другому своему другу:

Есть в дружбе счастье оголтелое

И судорога буйных чувств —

Огонь растапливает тело,

Как стеариновую свечу.

Возлюбленный мой! Дай мне руки —

Я по-иному не привык, —

Хочу омыть их в час разлуки

Я желтой пеной головы.

Это «Прощание с Мариенгофом». (Есенин 1970: 316–317) Непонятно. Скандальная любовь Оскара Уайлда к молодому беспутному лорду Дугласу, да и к другим юношам, была доказана, но в романах (таких, как Парандовского «Король жизни»), статьях и кинофильме о судебном процессе над ним симпатии авторов неизменно на стороне несчастного писателя, а не на стороне его судьи и прокурора, приговоривших его к каторге и одиночному заключению. Уж как над ними ни издеваются! А ведь они лишь исполнили закон! В Рединге мне показывали тюрьму, где «законодатель элегантности» сидел и писал свои балладу и письма к молодому лорду, — теперь она стала достопримечательностью и местом паломничества.

Если это грех, простительный великим и славным, то почему мы его не прощаем нашему соседу? «Беспутные» (gays), «странные, повернутые» (queers), извращенцы, отклоняющиеся от нормы… Если в этом списке набралось такое созвездие блестящих имен, то не связана ли как-то их «беспутность» (выбор необычного пути) и «повернутость» (к непривычному) с их величием и славой? Если это «другие», то кто же «мы»? Ну, можно и тут дать список блестящих имен, несомненно более длинный. Более того, среди гомосексуалов числятся и явно преступные личности — скажем, гитлеровский глава штурмовиков рем, уничтоженный вместе со всей верхушкой штурмовых отрядов Гитлера, или сталинский палач Ежов (гомосексуал лет с 15, и этот грех был единственным, которого он, сам арестованный, не отрицал при допросах).

В «Содоме и Гоморре» Пруст писал о гомосексуалах: «Им нравится разоблачать тех, кто эту свою принадлежность скрывает, нравится не потому, чтобы им так уж хотелось сделать тем людям гадость, хотя они и этим не брезгуют, а для того, чтобы снять обвинение с себя; они прощупывают извращение, как врач — аппендицит, даже в истории, им доставляет удовольствие напомнить, что и Сократ был такой же…» (Пруст 1993а: 30). И в следующем томе Пруст изображает де Шарлю, щеголяющего такими познаниями: «Считайте: при Людовике Четырнадцатом — Мсье (брат короля. — Л. К.), граф де Вермандуа, Мольер, принц Людовик Баденский, Брунсвик, Шароле, Бу-флер, великий Конде, герцог де Бриссак…» (Пруст 19936: 260).

В приложении к газете «Невское время» журналист Мих. Логинов (1997) на странице, специально посвященной «инаколюбящим», пишет: «Нынешние гомосексуалисты любят составлять огромные списки «великих предшественников», зачисляя в свои ряды чуть ли не всех знаменитых мужчин прошлого. Однако прославившиеся короли и властители дум всегда имели много недоброжелателей, которые и обвиняли их в «содомском грехе». История не знает великих педерастов, управлявших государством или писавших симфонии. Скорее наоборот, она сохранила имена королей и композиторов, обвиненных современниками в гомосексуализме». Да нет, история знает и королей, и композиторов, и властителей дум, не только обвиненных в этом, но и причастных к этому на деле. Остались же не только слухи и наветы, остались (хоть это и неизвестно Логинову) судебные протоколы. Остались дневники, письма и мемуары. Остались произведения и деяния.

Кстати, И. С. Кону (1989: 288) кажется, что «независимо от их фактической достоверности списки «великих гомосексуалистов» выглядят оскорбительными и пошлыми». Понятно — скажем, как списки лысых или рыжих или низкорослых гениев. Что ж, если бы лысых презирали, преследовали и казнили за их лысину, то и списки гениев с лысиной не были бы пошлыми.

Оскорбителен ли такой список? Ведь вносят-то человека в список всё-таки не столько за лысину (или гомосексуальность), сколько потому, что он гений (или, по крайней мере, примечательная личность)…

Если такие списки могут как-то изменить взгляд обычных людей на гомосексуалов, то стоит позаботиться о полноте списков.

8. Чужими глазами

Для гомосексуалов же «другим» должен оказаться гетеросексуальный человек. В 70-е гг. образовалось Общество гомосексуальных антропологов (Gay Anthropologists Association). Вот ему бы и взяться за изучение чуждого и враждебного гомосексуальным отщепенцам гетеросексуального мира — им же тоже надо понять отношение к ним обычных людей, оценить свое место в мире, чтобы найти оптимальные пути контакта с окружающими. Нынешнее движение в защиту сексуальных меньшинств часто только шокирует, пугает и раздражает гетеросексуальное большинство вместо того, чтобы убеждать его в безопасности и приемлемости «голубых», в их «равновариантности». Но, странное дело, общество «геев-атропологов» тоже указало своей целью изучение гомосексуальной субкультуры — но изучение изнутри, так сказать, включенным наблюдением. Оно тоже нацелено на гомосексуальность, хотя для таких антропологов это не вполне антропологический подход. Сказывается синдром меньшинства — неосознанно перенимая психологию большинства, оно тоже рассматривает именно себя как «других». Что ж, и это любопытный способ самопознания. По крайней мере, самокритичный.

Еще заметнее это у неистощимого на шокирующие выдумки де Сада. В какой-то мере у него даже более антропологический подход. Провозглашая относительность моральных ценностей, он придумал перевернутый мир, в котором всё наоборот: гомосексуально ориентированная власть диктует гомосексуальные законы, гетеросексуальные сношения запрещены и сурово караются, хотя иногда такие шалости позволяют себе сами властители. Это его «Сало, или 120 дней Содома». Казалось бы, это пародия на гетеросексуальный мир, и обычные люди, гетеросексуалы, могли бы примерить к себе, что значит быть сексуальным меньшинством (такие пародии делаются и в наше время — одна, например, цитируется в книге Джармена: Jarman 1992: 72–73).

Однако для карикатуры на гетеросексуальную реальность использованы гомосексуальная реальность и гомосексуальные идеалы, донельзя гипертрофированные.

Традиции реальных аристократических Содомов во Франции было уже не менее 100 лет. Граф де Бюсси-Рабютен в XVII в. описывает тайный педерастический орден в Париже, великими приорами которого состояли герцог де Граммон, мальтийский рыцарь Тилладе, Маникам и маркиз де Биран. Члены ордена приносили клятву воздерживаться от женщин. Вступающих испробовали по очереди все 4 приора. Оргии поводились в загородном доме. Но когда в них был втянут незаконный сын короля 18-летний граф де Вермандуа, пригласивший и своего приятеля 16-летнего принца де Конти, король Людовик XIV разогнал орден (De Bussy-Rabutin 1858: 2: 254–261). Это реальный прототип садовского Сало.

Увлекшись темой, де Сад забывает про неясно артикулированную установку пародирования и сладострастно расписывает гомосексуальные утехи. Никто из читателей не переносит эти метафоры на гетеросексуальные реалии, все видят в изображениях только гомосексуальные идеалы. Но маркиз старательно пачкает их — то ли сказывается всё-таки жанр пародии, то ли эпатирующая натура автора. Ах, вы ожидаете сладостных картинок? Так вот же вам, и вот, и вот! А кого может привлечь изображенная антиидиллия? Любовь там унижена и подавлена, а свобода гомосексуальных проявлений для властителей (с которыми читателю предлагает себя идентифицировать сидевший в тюрьме автор) означает бесправие и мучения для остальных. Маркиз был современником Великой французской буржуазной революции и одним из ее попутчиков. Критик королевской власти, недавний узник Бастилии, секретарь секции Робеспьера, почитатель Марата, — он жил в эпоху конфликта и пересмотра ценностей, в эпоху бунта и осквернения святынь. Тогда вседозволенность подружилась с гильотиной. Диктатура свободы обернулась свободой диктатуры. Полнейшую свободу диктатуры мы и находим в «120 днях».

Автор оснастил свой перевернутый мир жестокостью и грязью, вполне понимая, что это отвратит от намалеванного «гомосексуального рая» большинство читателей. Эту сторону еще усилил Пазолини в поставленном по мотивам де Сада фильме: действие перенесено в современность, властители снабжены чертами фашистов, господствуют насилие и страх, натуралистически показано поедание экскрементов — кажется, что с экрана несет дерьмом. Гомосексуальный мир, изображенный гомосексуалом, выглядит омерзительно. Вместо пародии на реальный мир гетеросексуального большинства получился пасквиль на мечты гомосексуального меньшинства.

Как только де Сад и Пазолини принимались рисовать гомосексуальную картину, из их подсознания пробивалась та всевластная мораль, против которой они восставали. Де Сад, проведший большую часть жизни и писавший свои сочинения в тюрьме, в завещании просил забыть его и заровнять могилу. Пьетро Пазолини говорил: «Я веду жизнь дикую и без препон, вероятно, так же и умру» — действительно, он был убит юношей-проституткой ночью на пляже (Siciliano 1982). Оба смотрели на перспективы гомосексуального меньшинства очень критичными и печальными глазами.

Ведет ли самосознание меньшинства к самокритичности?

Но гомосексуалы и сами разделяются на большинство и несколько меньшинств.

Так, женская гомосексуальность встречается вдвое реже, чем мужская (Kinsey а. о. 1953), и в гомосексуальном мире, в движении сексуальных меньшинств, хотя и наблюдается солидарность между гомосексуалами-мужчинами и лесбиянками, мужские интересы преобладают. Правда, и власти до недавнего времени относились к ним различно: гомосексуальные сношения мужчин были подсудны, женщин — нет.

Мужские гомосексуалы делятся в зависимости от предпочитаемого вида полового удовлетворения. Среди англичан, согласно обследованиям Уэствуда (Westwood 1960), чаще всего практикуется «контакт всем телом» (35 %, и еще 37 % предпочитают то же самое); далее следуют: анальный секс — пассивный у 22 %, активный у 10 %; 17 % практикуют взаимную мастурбацию, 7 % — фелляцию (оральный секс). У американцев наиболее популярна фелляция, т. е. оральный секс (27 % по данным Бибера и его сотрудников — Bieber а. о. 1962). Из молодых российских «голубых», по современным данным Воронина (Гомосексология 1993: 6), 100 % показали, что главное для них — это сексуальные ласки, 60 % любят активный оральный секс (вводить член в рот партнера), 47 % — пассивный оральный секс и лишь 14 % — «глубокий (анальный) секс» (т. е. «содомию»). Таким образом, истинных содомитов (часто их неточно называют также педерастами), среди молодых российских гомосексуалов мало, это тоже меньшинство среди меньшинства. Впрочем, данные различаются по возрастам. В раннем преобладает взаимная мастурбация, затем набирает силу фелляция, в старших возрастах увеличивается доля «глубокого секса».

Еще меньше собственно педерастов. Буквально педерасты (по греческому происхождению слова) — это любители мальчиков препубертатного возраста (до начала полового созревания), то есть разновидность педофилов (любящих секс с детьми). А таких любителей среди гомосексуалов крайне мало, меньше, чем среди гетеросексуалов: ведь гомосексуалы в большинстве обожают мужество, сугубо мужские качества. До недавнего времени с педерастами под этим термином объединяли всех, кто тянется к несовершеннолетним, а несовершеннолетие охватывало всех тинэйджеров. Так в педерасты попадали и эфебофилы — любители подростков, юношей. За пределами этой группы оставались только андрофилы — любители мужчин зрелого возраста. В быту же у нас термин «педераст» распространяется на всех гомосексуалов или по крайней мере на тех, кто предпочитает анальное сношение.

В тюрьме и лагере гомосексуальная практика считается у блатных нормой, но те, кто прибыли со статьей за мужеложство «с воли», подлежат «опусканию» в «пидоры» (сокращение от неправильного «пидараз», т. е. педераст) или «петухи». Это самая низшая каста, ниже париев — «чушков» (Самойлов 1993:142–144, 204–205). Однако и среди гомосексуалов различаются категории: активная позиция в сношении всё-таки считается повыше, чем пассивная. Более того, в тюрьме и зоне такое участие в гомосексуальной практике вообще не считается зазорным. Очень любопытно, что в Турции общее восприятие похоже на наше лагерное, но еще радикальнее: гомосексуалы, практикующие активную позицию в сексе (всё равно оральном или анальном) вообще не считаются извращенцами, унижением считается только пассивная позиция (Анатольев 1993).

Ситуацию в среде лагерных гомосексуалов описывает Николай Серов:

«Хотя все мы числились в «петухах», в нашей среде было кастовое подразделение. К высшей касте относились чистые гомосексуалисты, то есть такие: которые могли отдаваться с желанием, с удовольствием и не запятнавшие себя «крысятничеством»… и прочими грехами. К этому сословию относился и я. Я никогда не испытывал тех ужасов, о которых сейчас модно писать в газетах. Я никогда не ел из «кецаных» (пробитых) мисок… Единственное ограничение — я не имел права пить с мужиками из одного стакана… Но таких гомосексуалистов «голубых кровей» на всю зону было только двое.

Следующая каста составляет 50 % от числа «петухов». Это «опущенные» или «обиженные». Они не склонны к пассивным гомосексуальным связям», но их заставили — «опустили» за какую-то провинность или просто потому, что приглянулись.

К третьей категории Серов относит «проституток» или собственно «пидоров», которые отдаются кому угодно за пайку хлеба или заварку чая. «Делают они это до отвращения неумело и не получают никакого удовольствия».

Только сами «петухи» различают обе последние касты, для остальных — все они «пидоры», и жизнь у них одинаковая. «На общем режиме для них жизнь — ад. Идут они всегда в конце строя. В столовой, в кинозале у них свое «стойло»…Даже в туалете у них свой «толчок». Они не имеют права отказать мужику, если ему приказывают постирать мужику трусы, носки…» (Серов 1992).

А в самом низу находятся осужденные за растление несовершеннолетних или развратные действия с ними. Этих осужденных полагается избивать и всемерно мучить.

Но и на воле нет равенства. Все гомосексуалы презирают и гонят от себя трансвеститов, носящих в англоязычном мире ироничное прозвище «королев», (queens) или «переодетых королев» (drag queens), а в Германии кличку «Tunten», искаженное от «Tanten» (по-русски это звучало бы как «тютки» — искаженное от «тётки», хотя в России их сейчас называют больше «девками»).

Этих в каждом обществе считанные единицы. Это те, кто воображает себя женщинами, переодевается в женскую одежду и открыто подражает им во всем. Кстати, именно с этим названием связано щеголяние группы «Квин» («Queen») в женских одеждах на сцене. (Вообще-то кличка queen не имеет ничего общего с королевой — это просто неграмотное написание бранного, но похоже звучащего термина quean — проститутка, распущенная женщина).

Увлекшись темой, де Сад забывает про неясно артикулированную установку пародирования и сладострастно расписывает гомосексуальные утехи. Никто из читателей не переносит эти метафоры на гетеросексуальные реалии, все видят в изображениях только гомосексуальные идеалы. Но маркиз старательно пачкает их — то ли сказывается всё-таки жанр пародии, то ли эпатирующая натура автора. Ах, вы ожидаете сладостных картинок? Так вот же вам, и вот, и вот! А кого может привлечь изображенная антиидиллия? Любовь там унижена и подавлена, а свобода гомосексуальных проявлений для властителей (с которыми читателю предлагает себя идентифицировать сидевший в тюрьме автор) означает бесправие и мучения для остальных. Маркиз был современником Великой французской буржуазной революции и одним из ее попутчиков. Критик королевской власти, недавний узник Бастилии, секретарь секции Робеспьера, почитатель Марата, — он жил в эпоху конфликта и пересмотра ценностей, в эпоху бунта и осквернения святынь. Тогда вседозволенность подружилась с гильотиной. Диктатура свободы обернулась свободой диктатуры. Полнейшую свободу диктатуры мы и находим в «120 днях».

Автор оснастил свой перевернутый мир жестокостью и грязью, вполне понимая, что это отвратит от намалеванного «гомосексуального рая» большинство читателей. Эту сторону еще усилил Пазолини в поставленном по мотивам де Сада фильме: действие перенесено в современность, властители снабжены чертами фашистов, господствуют насилие и страх, натуралистически показано поедание экскрементов — кажется, что с экрана несет дерьмом. Гомосексуальный мир, изображенный гомосексуалом, выглядит омерзительно. Вместо пародии на реальный мир гетеросексуального большинства получился пасквиль на мечты гомосексуального меньшинства.

Как только де Сад и Пазолини принимались рисовать гомосексуальную картину, из их подсознания пробивалась та всевластная мораль, против которой они восставали. Де Сад, проведший большую часть жизни и писавший свои сочинения в тюрьме, в завещании просил забыть его и заровнять могилу. Пьетро Пазолини говорил: «Я веду жизнь дикую и без препон, вероятно, так же и умру» — действительно, он был убит юношей-проституткой ночью на пляже (Siciliano 1982). Оба смотрели на перспективы гомосексуального меньшинства очень критичными и печальными глазами.

Ведет ли самосознание меньшинства к самокритичности?

Но гомосексуалы и сами разделяются на большинство и несколько меньшинств.

Так, женская гомосексуальность встречается вдвое реже, чем мужская (Kinsey а. о. 1953), и в гомосексуальном мире, в движении сексуальных меньшинств, хотя и наблюдается солидарность между гомосексуалами-мужчинами и лесбиянками, мужские интересы преобладают. Правда, и власти до недавнего времени относились к ним различно: гомосексуальные сношения мужчин были подсудны, женщин — нет.

Мужские гомосексуалы делятся в зависимости от предпочитаемого вида полового удовлетворения. Среди англичан, согласно обследованиям Уэствуда (Westwood 1960), чаще всего практикуется «контакт всем телом» (35 %, и еще 37 % предпочитают то же самое); далее следуют: анальный секс — пассивный у 22 %, активный у 10 %; 17 % практикуют взаимную мастурбацию, 7 % — фелляцию (оральный секс). У американцев наиболее популярна фелляция, т. е. оральный секс (27 % по данным Бибера и его сотрудников — Bieber а. о. 1962). Из молодых российских «голубых», по современным данным Воронина (Гомосексология 1993: 6), 100 % показали, что главное для них — это сексуальные ласки, 60 % любят активный оральный секс (вводить член в рот партнера), 47 % — пассивный оральный секс и лишь 14 % — «глубокий (анальный) секс» (т. е. «содомию»). Таким образом, истинных содомитов (часто их неточно называют также педерастами), среди молодых российских гомосексуалов мало, это тоже меньшинство среди меньшинства. Впрочем, данные различаются по возрастам. В раннем преобладает взаимная мастурбация, затем набирает силу фелляция, в старших возрастах увеличивается доля «глубокого секса».

Еще меньше собственно педерастов. Буквально педерасты (по греческому происхождению слова) — это любители мальчиков препубертатного возраста (до начала полового созревания), то есть разновидность педофилов (любящих секс с детьми). А таких любителей среди гомосексуалов крайне мало, меньше, чем среди гетеросексуалов: ведь гомосексуалы в большинстве обожают мужество, сугубо мужские качества. До недавнего времени с педерастами под этим термином объединяли всех, кто тянется к несовершеннолетним, а несовершеннолетие охватывало всех тинэйджеров. Так в педерасты попадали и эфебофилы — любители подростков, юношей. За пределами этой группы оставались только андрофилы — любители мужчин зрелого возраста. В быту же у нас термин «педераст» распространяется на всех гомосексуалов или по крайней мере на тех, кто предпочитает анальное сношение.

В тюрьме и лагере гомосексуальная практика считается у блатных нормой, но те, кто прибыли со статьей за мужеложство «с воли», подлежат «опусканию» в «пидоры» (сокращение от неправильного «пидараз», т. е. педераст) или «петухи». Это самая низшая каста, ниже париев — «чушков» (Самойлов 1993:142–144, 204–205). Однако и среди гомосексуалов различаются категории: активная позиция в сношении всё-таки считается повыше, чем пассивная. Более того, в тюрьме и зоне такое участие в гомосексуальной практике вообще не считается зазорным. Очень любопытно, что в Турции общее восприятие похоже на наше лагерное, но еще радикальнее: гомосексуалы, практикующие активную позицию в сексе (всё равно оральном или анальном) вообще не считаются извращенцами, унижением считается только пассивная позиция (Анатольев 1993).

Ситуацию в среде лагерных гомосексуалов описывает Николай Серов:

«Хотя все мы числились в «петухах», в нашей среде было кастовое подразделение. К высшей касте относились чистые гомосексуалисты, то есть такие: которые могли отдаваться с желанием, с удовольствием и не запятнавшие себя «крысятничеством»… и прочими грехами. К этому сословию относился и я. Я никогда не испытывал тех ужасов, о которых сейчас модно писать в газетах. Я никогда не ел из «кецаных» (пробитых) мисок… Единственное ограничение — я не имел права пить с мужиками из одного стакана… Но таких гомосексуалистов «голубых кровей» на всю зону было только двое.

Следующая каста составляет 50 % от числа «петухов». Это «опущенные» или «обиженные». Они не склонны к пассивным гомосексуальным связям», но их заставили — «опустили» за какую-то провинность или просто потому, что приглянулись.

К третьей категории Серов относит «проституток» или собственно «пидоров», которые отдаются кому угодно за пайку хлеба или заварку чая. «Делают они это до отвращения неумело и не получают никакого удовольствия».

Только сами «петухи» различают обе последние касты, для остальных — все они «пидоры», и жизнь у них одинаковая. «На общем режиме для них жизнь — ад. Идут они всегда в конце строя. В столовой, в кинозале у них свое «стойло»…Даже в туалете у них свой «толчок». Они не имеют права отказать мужику, если ему приказывают постирать мужику трусы, носки…» (Серов 1992).

А в самом низу находятся осужденные за растление несовершеннолетних или развратные действия с ними. Этих осужденных полагается избивать и всемерно мучить.

Но и на воле нет равенства. Все гомосексуалы презирают и гонят от себя трансвеститов, носящих в англоязычном мире ироничное прозвище «королев», (queens) или «переодетых королев» (drag queens), а в Германии кличку «Tunten», искаженное от «Tanten» (по-русски это звучало бы как «тютки» — искаженное от «тётки», хотя в России их сейчас называют больше «девками»).

Этих в каждом обществе считанные единицы. Это те, кто воображает себя женщинами, переодевается в женскую одежду и открыто подражает им во всем. Кстати, именно с этим названием связано щеголяние группы «Квин» («Queen») в женских одеждах на сцене. (Вообще-то кличка queen не имеет ничего общего с королевой — это просто неграмотное написание бранного, но похоже звучащего термина quean — проститутка, распущенная женщина).

ГЛАВА II. Гомосексуальная личность: натура и культура
1. Лечение от любви

Идея лечить гомосексуалов целиком основана на представлении, что гомосексуальные сношения неестественны, природой не предусмотрены, противоречат природе. Христианские проповедники в Америке поучают: у людей одного и того же пола соответствующие части тела не подходят друг к другу — пенис не подходит ко рту или анусу. А вот во влагалище он готов войти, как ключ в замок (см. Baker 1979; Watney 1987:50–51). Еще раньше это провозгласил врач Рейбен. Он пишет о гомосексуале:

«Мать-природа не снабдила его влагалищем, поэтому он получает наслаждение там, где находит его. Так как один член не может войти в другой, гомосексуалист должен искать, куда ввести свой орган. Любое отверстие и кожная складка являются потенциальными кандидатами. Для многих гомосексуалистов есть лишь один выход. Какой? Анус. Из всех структур тела он больше всего напоминает влагалище. Конечно, здесь есть большие различия. Анус предназначен служить концом желудочно-кишечного тракта — он не подготовлен к вводу возбужденного члена. Одно это создает колоссальные механические препятствия. В противоположность крайне эластичному влагалищу (каким оно и должно быть, чтобы пропустить детскую головку при родах), анус почти не растягивается. Однако упорные атаки гомосексуального члена, смазка и острая боль реципиента, наконец, ведут к успеху» (Рейбен 1991: 111–112). Другой медик добавляет, что анус — очень «негигиеническая среда». (AIDS 1986).

Что касается Рейбена, то трудно найти другой пример, когда бы гомофобия столь ослепляла знающего врача. Еще Фрейд установил, что у мужчины есть несколько видов эротических ощущений, есть разные эрогенные зоны, и анальная, а также ротовая полости принадлежат к ним. Он также установил, что на ранних этапах развития индивида (в детстве) как раз преобладают анальный и ротовой эротизм, но и впоследствии они остаются. Сам же Рейбен (1991: 118) констатирует, что у гомосексуалов «Один из главных центров онанизма — анус. Проблема, конечно, в том, что использовать вместо члена». То есть и вне зависимости от члена анус доставляет сексуальные ощущения. Не выдерживает критики и телеологический аргумент — ссылка на отсутствие предназначенности. Уши не предназначены для серег, нос не предназначен для ношения очков, ноги не созданы для обуви, и т. д. Теснота ануса служит для гомосексуалов как раз дополнительным фактором его привлекательности. Частенько приводится еще аргумент об эстетической несовместимости тракта для экскрементов с сексуальной деятельностью. Но ведь и влагалище является одновременно концом мочевыделительного тракта. Природа не заботилась об эстетике. Это эстетику приходится согласовывать с природой, как и с культурой.

Не без основания др. Джозеф Зонабенд, явно гомосексуальный автор, настаивает:

«Анус — это сексуальный орган, и он заслуживает того же уважения, что и пенис и вагина. Анальное сношение — это центральная сексуальная деятельность, и она должна быть поддержана… Все слишком смущены, чтобы даже рассматривать это… На деле, чрезвычайно важно это в самом деле делать, потому что анальное сношение это центральная деятельность для геев и для некоторых женщин в течение всей истории. Потому только, что это объявлено нездоровым и неестественным в данный момент, оно не уйдет. Сейчас это стало нездоровым… Не сам акт, а тот факт, что он стал носителем инфекции… Но это несчастный случай. Что я хотел бы сказать, это что мы должны распознавать, что случайно. В то же время мы не должны подрывать тот акт, который для нас праздник, мы не должны его подрывать, исходя только из того, что его атакует гетеросексуальное общество». (Sonnabend 1985).

Ныне уже общепризнано в науке, что гомосексуальность — не сознательное и намеренное уклонение от общественных норм поведения, отвечающих человеческому естеству, как правило — не разврат. Видимо, это и не болезнь. С точки зрения взгляда на человека как на биологический вид, это можно было бы рассматривать как патологию. Но такой взгляд на человека слишком узок, а для индивида это несомненно его природа. Это независящее от воли индивида свойство его натуры, в подавляющем большинстве случаев не поддающееся ни социальной коррекции, ни медицинскому воздействию.

Вначале пытались бороться с однополой любовью жестокими карами. Библия требовала смерти содомитов: «Кто с отроком спит, как с женой, те свершили грех и должны быть оба преданы смерти, да будет кровь их на них» (Левит 18: 22; 20,13).

По статье 116 Кардовского уголовного уложения (Carolina) 1532 г. в Центральной Европе мужеложство каралось смертью. В Германии за этот грех сжигали на костре. При создании США Томас Джефферсон предложил карать за гомосексуальность кастрацией, и это было возведено в закон в Пенсильвании. Но содомиты рождались всё снова и снова, и всё новые юноши впадали в этот грех.

Затем дополнили, а потом и заменили кары религиозными увещаниями и морализаторскими поучениями. Увы, успех был еще меньшим. Нередко соборы и монастыри становились рассадниками содомии — опубликовано множество любовных посланий (начиная с IX в.) средневековых отцов церкви и монахов (Уолафрида Страбона, Ноткера Бальбула, Саламона, Вальдона, епископа Реннского Марбода, архиепископа Дольского Бодри из Бургея, Хилария ученика Абеляра и др.) к их юным любовникам (Stehling 1984; Boswell and Brundage 1988; Norton 1998: 33–45). А включение соответствующих вопросов в стандартный вопросник для исповеди, показывает, что грех был неумирающим.

Сколь тщетной оказывается надежда на помощь религии, показывает пример Великого Князя Константина Константиновича, дяди царя, человека утонченной культуры (он известен как поэт К. Р.) и глубоко верующего. Он, отец девяти детей, считал свою гомосексуальную страсть греховной и всю жизнь боролся с ней. В 1903 г. 15 декабря записал в дневнике, что «десять лет назад стал на правильный путь… не грешил в течение семи лет или, вернее, грешил только мысленно». Не грешил, значит, с 1893 г., когда ему было чуть более сорока. В 1900 г., сразу после его назначения главой военно-учебных заведений России, будучи почти пятидесятилетним снова «сбился с пути». Жалуется: «не могу бороться, ослабеваю, забываю страх Божий и падаю». «В голову продолжают приходить дурные мысли; они особенно донимают меня в церкви (sic! — Л. К.). Стыдно признаться, но это правда». Под новый 1904 год: «Мой тайный порок совершенно овладел мною». 19 апреля 1904: «Мечтаю сходить в бани на Мойке или велеть затопить баню дома, представляю себе знакомых банщиков — Алексея Фролова и особенно Сергея Сыроежкина». 28 декабря 1904 г. «Боюсь греха, боюсь разлада с совестью, и тем не менее хочу грешить. Мучительна эта борьба.» 31 декабря: «Совесть и рассудок подсказывают мне, что должен раз навсегда отрезать себе путь отступления, то есть не ходить в баню, ни у себя, ни в номерные. А воля и чувство восстают. Хочется повидать Сергея Сыроежкина, которого и не приходится вводить в искушение, так как он первый готов на это. И вот борьба. Господи, помоги».

А за день до того, 30 декабря ему на миг приходит в голову догадка: «Это что-то физиологическое, а не одна распущенность и недостаток воли.» (Мироненко 1998). Таких примеров уйма.

Тем не менее упование на силу религиозных увещаний всё еще велико. Это показывает недавно изданная у нас книга «Человек и пол: Гомосексуализм и пути его преодоления» (1998). Книга переводная с немецкого, включены и статьи американских проповедников, а также близких к ним психиатров и психоаналитиков. Многие из них сами были гомосексуалами, и вот же исцелились! Но приглядимся. Большей частью свидетельством исцеления оказывается брак с женщиной и рождение детей. Но и то и другое есть у многих завзятых гомосексуалов, и не помышляющих порвать с этой стороной своей жизни. По Кинзи, 10 % всех женатых мужчин в возрасте между 16 и 25 годами имеют гомосексуальные контакты. (Kinsey et al. 1948: 631)

Один из авторов профессор математики Джин Чейз, покаявшись, как много лет он сочетал евангелические проповеди с наглыми гомосексуальными приключениями (в том числе с мальчиками), пишет, что, наконец, попросил прощения у Бога и женился.

«И сегодня влечение к представителям своего пола существует во мне, но оно бывает случайным, преходящим и не понуждает меня к необдуманным поступкам.» (Чейз 1998:,246).

Вылечился? Да ни в коей мере. Просто с возрастом остепенился, стал более сдержанным. Другой автор, Ричард Коэн (переводчик пишет: Коген) представляется как педагог и психотерапевт, основатель международной организации исцеления гомосексуалов. Он разработал четырехэтапную программу исцеления, основанную на вере в Бога, каковую программу и сам прошел.

«Я в течение многих лет вел свою собственную борьбу, пытаясь подавлять или игнорировать свои гомосексуальные мысли и чувства… Это была трудная и долгая битва. А сейчас я лечу других, но и сам лечусь каждый день.» (Коген 1998: 159).

Может, стоило подождать полного исцеления, а тогда уже браться лечить других?

Третий автор, Франк Уортен (переводчик называет его Вортеном) был обращен к гомосексуальному сознанию в 14 лет своим пастором, вел сугубо гомосексуальную жизнь в Сан-Франциско с 19 до 44 лет, а в этом возрасте (когда, добавим, для многих гомосексуалов встает ужасная проблема потери привлекательности и желанные партнеры отворачиваются), пытался покончить с собой и обратился к Богу. Вот уже 23 года помогает другим исцелиться, 11 лет как женат «и никогда не вернусь назад к невзгодам и лживости жизни голубых». Да кто ж его там ждет в 67-то лет? Многие грешники, не только гомосексуалы, обращаются к Богу, когда уже нет сил грешить. Теперь Уортен является пастором в своей общине. Каковы же предлагаемые им перспективы? Процесс идет с переменным успехом: три шага вперед, два назад. «Если гомосексуалист обращается за помощью, то он должен быть готов к долгому и трудному пути. Мы имеем в виду не недели и даже не месяцы, а годы и годы». Его союзник Сэтиновер (19986: 174) уточняет срок так: «Курс восстановления гетеросексуальности обычно длится дольше, чем среднеамериканский брак». Уортен подытоживает свой опыт: «Минимальный период составил три года, максимальный может растянуться на всю жизнь» (Вортен 1998: 258). Жизнь в постоянной борьбе со своей натурой — верный путь к неврозу. А средства исцеления? О, они просты: «Только вера может изменять жизни людей»; «…если для человека многое невозможно, то для Бога невозможного нет» (с. 255–256). И православный автор вторит заграничным проповедникам:

«Покаяние как единственный путь избавления» (Ельников 1998: 15). Значит, надежда основана на вере в чудо. Увы, большинство нынче не верит в чудеса.

В силу слова верят не только церковники. В книге «Перевернутый мир» я привел рассказ сотрудника Василеостровского угрозыска, вынужденного проводить воспитательные беседы с вернувшимися из тюрьмы, в том числе с гомосексуалами.

«…Побывал тут один. Всё признает. Я ему тут целую лекцию прочел, как хорошо — с женщиной и как омерзительно — с мужчиной. Соловьем разливаюсь. Он слушает, слушает, а потом прижал руку к сердцу и говорит: гражданин начальник, да я со всем моим удовольствием, только, простите, член — вы мне держать будете? У меня ведь на женщин не стоит». (Самойлов 1993: 108).

В конце прошлого века — начале нынешнего в качестве средства исцеления всерьез практиковали кастрацию. Надеялись, что с ликвидацией желез исчезнет и влечение, принявшее нежелательную направленность. Варварское средство, но считалось, что в борьбе с таким ужасным и криминальным недугом все средства хороши. Доктор Даниел из Техаса, редактор медицинского журнала, с энтузиазмом докладывал об этом на международном судебно-медицинском конгрессе в Нью-Йорке в 1893 г., и с тех пор этот доклад публиковался в трех разных медицинских журналах вплоть до 1912 г. Почему мы вправе сломить уголовнику шею, но щадим его тестикулы? — спрашивал этот медик (Daniel 1893). Он упирал на профилактику преступлений. Другие медики в разных странах, не говоря уже о нацистских борцах за чистоту расы, отстаивали целебный эффект этого метода еще в середине XX века (Bowman and Engle 1953:10–11). Некоторые гомосексуалы шли на операцию добровольно, других вынуждали. Евнухами сделали сотни гомосексуалов. Увы, оказалось, что наверняка исчезает лишь способность производить детей. Чувство же не обязательно исчезает, не меняется и его направленность. В других случаях исчезает всякое сексуальное влечение, но рождается сознание невозвратимой утраты. Единственным утешением для сторонников этого средства была надежда, что по крайней мере они отсекают возможность производить порочное потомство. Ныне и эта идея опровергнута: гомосексуальность мальчики наследуют не «от отцов (но об этом дальше).

Когда были открыты гормоны, большие надежды стали возлагаться на таблетки и уколы. Предполагалось, что они враз превратят гомосексуалов в завзятых любителей женщин. Чуда не произошло. Гормоны воздействуют на половую активность, но совсем иначе — стимулируют или подавляют всю половую сферу, а не одну лишь психическую направленность. Если давать гомосексуалу мужские гормоны, которых ему якобы не хватает, он просто станет более энергичным… гомосексуалом.

Некоторые американские медики в 50-е гг. попытались лечить гомосексуалов и педофилов операциями на головном мозгу. Опираясь на известные случаи мозговых травм и их сексуальные эффекты, хирурги стали рассекать перемычку между мозговыми полушариями, резать гипоталамус, чтобы уничтожить установившиеся в мозгу связи нейронов. Проделано было 75 операций (Splegel et al. 1956). Гомосексуальные навыки действительно исчезали, но вместе с ними исчезала всякая сексуальность вообще. А вдобавок появлялась дискоординация целей и движений — правая рука действовала несогласно с левой, эмоции сбивались, человек становился психическим калекой. Да и гомосексуальность исчезала не всегда. Доналд Маллен, арестованный за гомосексуальные сношения с юношей, по совету психиатра решился на лоботомию. Пробурили дыру в черепе, возились в мозгу. Результат — паралич правой стороны на много месяцев. Когда удалось выкарабкаться, женился, но оказалось, что всё еще тянет к мужчинам. Развелся и остался гомосексуалом (Hamer and Copeland 1993: 109–110).

С 1969 г. появились сообщения немецких нейрохирургов об аналогичных операциях — с тем же результатом, который медики рассматривали как «побочный эффект» (Roeder und Muller 1969). По требованию медицинской общественности и правительственных инстанций операции были прекращены. (Koch 1975; Schmidt and Schorsch 1981).

Остались методы психотерапии (James 1967; Голанд 1968; Katz 1976: 129–207; Fischer and Gochros 1977; Маркович 1984). Наиболее ранний вариант такого лечения — это «восстановительная терапия» (Nicolosi 1991). Зачинателем является дочь Фрейда Анна. Всё основано на убеждении, что гомосексуальность — это нечто наносное, некое нарушение психики, вызванное какими-то психологическими травмами, а в основе лежат нормальные склонности. Вот их и нужно восстановить. «В каждом гомосексуале прячется гетеросексуал», — выразил это убеждение психоаналитиков Ирвинг Бибер.

Классический психоанализ стремился вскрыть глубинные травмы, помочь пациенту осознать их ясно и понять, что он нормален. Что же может вскрыть эти темные механизмы, переубедить пациента?

Прежде всего, конечно, гипноз. Но, гипноз, как известно, не может затронуть основные моральные и психические установки здорового человека. Полностью он способен подавить волю лишь психопата, неуравновешенного, очень слабовольного человека. Оказалось, что гомосексуальность — на уровне глубинных психических установок. Она не поддается гипнозу. Психиатры не сдавались. Об их усилиях еще в начале века высказался один из зачинателей сексологии Хэвлок Эллис:

«Я мало симпатизирую тем врачам, которые желают во что бы то ни стало «лечить» извращенного. Шренк-Нотцинг, наиболее известный и наиболее удачливый из таких операторов, является в моих глазах именно господином, примеру коего меньше всего следует подражать. Он лечит случаи даже наиболее выраженного полового извращения в течение более года при помощи более чем ста пятидесяти гипнотических сеансов; он предписывает частое посещение дома терпимости после принятия сильной дозы спиртных напитков; проститутка должна не останавливаться перед продолжительными манипуляциями, чтобы добиться эрекции пениса, что, как известно, не с каждым может удаться». В результате временного успеха в публичном доме следуют частые возвраты к гомосексуальности и… заражение сифилисом. «Наконец, мнение самого больного, что он вылечился, имеет мало еще значения, чтобы действительно установить факт выздоровления. Нередко извращенный хочет вылечиться по способу морфиноманов: они предпочитают лучше признать, что они вылечились, чем продолжать дальнейшее лечение.» (Эллис 1910: 273).

Далее, одно время вошла в моду «терапия отвращением» (aversion therapy) (Owensby 1940; Thompson 1949), основанная на учении об условных рефлексах. Она хорошо изображена в «Заводном апельсине» Кубрика: пристрастия, от которых человека хотят отучить (у Кубрика это — хулиганское поведение), стараются связать в его подсознании с тошнотой, а для этого всякий раз перед провокацией такого поведения ему дают рвотное. В применении к гомосексуальности это выглядит так (воспользуюсь весьма ехидным описанием Триппа):

«в момент, когда мужчине показывается изображение голого парня, ему наносят электрошок, или незадолго до того ему дается рвотное, так что сразу после показа он сгибается в конвульсиях тошноты. <…> Обычно пациенту проделывают много сеансов, по меньшей мере, по разу в день, пока он не скажет, что «вылечился» — часто он должен это сказать доктору, который стоит наготове с электроиглой для шока на случай, если пациент еще не вылечился». (Tripp 1976: 270).

Схожий случай лечения описывает Эдмунд Уайт — с нулевым результатом (White 1983: 105–106).

«В особо забавном примере из итальянской клиники, — продолжает Трипп, — пациента подвергали нескольким неделям суровой обработки, после чего он оказывался сидящим за столом напротив старого доктора с седой бородой, который показывал ему снимки обнаженных «красивых парней». Время от времени доктор протягивал руку под столом и щупал пенис пациента, чтобы проверить, не твердеет ли он. Ясно, что ни у кого не твердел; доктор сообщал о 100-процентном выздоровлении». (Tripp 1976: 270).

Вдобавок регулярное применение электрошока вызывало тяжелую потерю памяти — выпадение целых периодов жизни, потерю ориентации в обстановке. Кац приводит показания одного такого пациента, которого насильственно отправили на лечение электрошоком родители. Это стоило дорого и принесло лишь необходимость длительной госпитализации после лечения. Пациент забыл действительно своих гомосексуальных любовников за несколько лет и всех, кого он знал в это время. Но он не перестал искать новых, а встретившись с прежними, воспринимал их как новых.

Поняв это, его мать вскричала: «Шесть тысяч двести долларов впустую! Ты не изменился ни на йоту! Это была пустая трата времени и денег. Эти психиатры, глупцы, они не знают, что они делают!» (Katz 1976: 306–315).

Есть противоположная техника — «приучающая терапия»: пациента побуждают мастурбировать в темной комнате, а когда он скажет, что кончает, ему показывают на экране изображение «красивой девушки». В конце концов чувство наслаждения (от мастурбации) должно у него прочно ассоциироваться с образом красивой девушки. Только образуется ли такая прочная ассоциация?

Скептики нашли способ более объективной проверки эффективности «отвращающей» и «приучающей» терапии, чтобы не полагаться на субъективные заверения самих пациентов и не менее субъективные впечатления заинтересованных врачей. Изобрели чувствительный прибор — плетисмограф, моментально измеряющий малейшие изменения объема полового члена. Это очень пластичный чехольчик с измерителем заполненности и передачей результатов по проводам на стол исследователя. Стоит только начаться эрекции, как индикатор на шкале прибора ползет вверх (Freund 1963). И что же? Полное подтверждение позиции скептиков: в то время, как пациент, устрашенный перспективой продолжения процедур, заверял, что чувствует приятное возбуждение от образов женщин на экране, индикатор оставался неподвижным; но стоило заменить женские изображения на мужские — индикатор оживал (McConaghy 1967; 1975; 1987: 323–325).

Очевидно, условные рефлексы не так-то легко образовать, если они входят в противоречие с природой данного человека, а сексуальная ориентация — это его природа!

Самыми обнадеживающими и серьезными считаются успехи клиники Уильяма Мастерса и Вирджинии Джонсон в США. Они опубликовали свои результаты в томе «Гомосексуальность в перспективе» (Masters and Johnson 1979). Их исследования и публикация считаются классическими. Излечение у них достигает двух третей всего контингента!

Но приглядимся к их отчету. Большой группе, почти четверти обратившихся, врачи сразу же отказали — сочли их неизлечимыми и этих в дальнейшей статистике уже не учитывали. Из оставшихся 54 мужчин 45 пациентов были бисексуалами, практиковавшими в прошлом обычные, гетеросексуальные сношения, но уклонившиеся к гомосексуальному крылу своего диапазона. Речь шла лишь о возвращении к своему сексуальному предпочтению, при чем неясно, осуществлено ли возвращение благодаря лечению или это просто очередной зигзаг сексуальной практики пациента. И то больше четверти этой группы (12 человек == 26,7 %) вернуть не удалось. И только 9 пациентов врачи квалифицируют как настоящих гомосексуалов. Из них трое не поддались лечению (33,3 %), а шестеро (шестеро из первоначальных 9, а если добавить тех, кому вообще было отказано, то из 25) в первое десятилетие после лечения (точнее, в посттерапевтический период от 2 до 10 лет) — держались на достигнутом уровне, но ведь последующие десятилетия в отчете вообще не прослежены. А сколь радикально изменение психики этих шестерых? Показателем успеха Мастере и Джонсон считали благополучный брак. Так ведь в конце концов известно, что и без лечения немало гомосексуальных мужчин женаты и как-то же управляются с этим…

Показателен эпизод из автобиографии Ишервуда. Знаменитый английский писатель Кристофер Ишервуд, по произведениям которого поставлен фильм «Кабаре», с юности общался только со своим полом.

Он был влюблен в своего одноклассника Одена, поехал за ним в Берлин, там впоследствии он влюбится в рабочего парня Гейнца и т. д. Только в 24 года он имел в Англии первое и единственное половое сношение с женщиной. Это вообще характерно для многих гомосексуалов: сношение с женщиной позднее и единственное. Так было у Чайковского, Клиффа Ричарда и других. Но сейчас о случае с Ишервудом, как он описан в его мемуарах (Isherwood 1993: 15–17).

Он, привыкший к развлечениям Лондона и Берлина, был тогда домашним учителем в глухом местечке. Скука. Оба — он и некая замужняя женщина — были пьяны.

«Она любила секс, но ни в коем случае не пылала его получить. Он (Ишервуд пишет о себе в третьем лице. — Л. К.) начал целовать ее, не заботясь о том, что может из этого выйти. Когда она ответила, ему показалось удивительным и забавным, как легко он может увязать свои обычные навыки и побуждения с таким необычным партнером. Ему было любопытно и забавно играть в новую игру. <…> А что имело значение, это что его гениталии были в возбужденном состоянии. После их оргазма, он звал ее пойти к нему в комнату, где они могли бы полностью раздеться и продолжать хоть до бесконечности. Она не захотела этого, потому что плакала теперь и беспокоилась, что их застанут вместе. На следующий день она проронила: «Я могла бы сказать, что сквозь твои руки прошла бездна женщин».

Ну и о чем все это говорит? — анализирует происшедшее Ишервуд. — Что он чрезвычайно утвердился в своей самоуверенности. Что секс сам по себе стал более естественным для него — в том смысле, как плаванье естественно для умеющих плавать, когда ситуация этого требует <…>

Он спрашивал себя: Хочешь ли ты теперь отправляться в постель с женщинами и девушками еще? Конечно, нет, коль скоро я могу иметь парней. Почему я предпочитаю парней? Ну из-за их фигур, и их голосов, и их запаха, и того, как они движутся. Кроме того парни могут быть романтичными. Я могу вводить их в мой миф и влюбляться в них. Девушки могут быть ' абсолютно прекрасными, но никогда не романтичными. Право, полнейшее отсутствие романтики в них — это то, что я нахожу в них наиболее вероятным. Они так чувственны.

Не можешь ли ты возбудиться и от девичьих форм, если очень постараться? Возможно <…> Девушки — это то, что государство и церковь, и закон, и пресса, и врачи одобряют и приказывают мне желать. Моя мать наставляет меня тому же. <…> А моя собственная воля — любить в соответствии с моей натурой. <…> Если бы парни не существовали, я должен был бы их изобрести».

В петербургской газете «Новое время» в статье об одном педофильном маньяке-садисте цитируется главврач психиатрической спецбольницы (больницы-тюрьмы) В. Стяжкин:

«Насильники и извращенцы — это, пожалуй, самый трудный для излечения контингент. У нас они проходят курс лечения в среднем 6–8 лет. И вроде бы уже всё хорошо, как вдруг в его личных вещах обнаруживаешь картиночку с мальчиком на горшочке или девочкой в ванне. Он поступает на дальнейшее лечение в больницу общего режима или под наблюдение районного психоневрологического диспансера. Проходит год-два, и вновь поступает известие, что бывший наш пациент опять принялся за свое.» (Шумский 1991).

В печати часто можно видеть гордые отчеты психотерапевтов о процентах излечения гомосексуалов, но многие серьезные сексологи относятся к ним скептически: ведь это сообщают сами врачи, а им уж очень хочется, чтобы это было так, да и реклама, почет, заработки. Иногда излечение подтверждают и пациенты, но и это не внушает доверия: если уж гомосексуал захотел избавиться от своих склонностей, он тоже склонен к иллюзии, а специфика его положения не способствует огласке неудачи. Нужна независимая и долговременная экспертиза.

Кёрран и Парр (1957) сравнили группу в 25 гомосексуалов, подвергшихся лечению, с контрольной группой, не подвергавшейся лечению. Вывод оказался таким: «Между этими двумя группами нельзя заметить никакой разницы в отношении изменения сексуальной ориентации», а половина лечившихся даже испытала усиление гомосексуальной активности (цит. по: Boczkowski 1988:179). Учитывая колоссальную длительность лечения (годами), его интенсивность и стоимость, слабые и часто неожиданные результаты, а также психологическую дезориентацию и дезадаптацию пациентов, Даннекер пришел к выводу, что лечение только ухудшает жизнь гомосексуалов (Dannecker 1975). Вся эта армия проповедников, психоаналитиков и специалистов по терапии «молитвенной», «восстановительной», «отвращающей» и «приучающей», окруженных просто уймой шарлатанов, превратила лишенное для них риска лечение в доходный бизнес. Это просто огромная кормушка, которая существует за счет гомосексуалов и их родных.

Институт Кинзи, обладавший большими возможностями и средствами, ряд лет старался найти и проверить людей, чья половая жизнь действительно изменилась после лечения. Не нашел ни одного. Как-то один человек позвонил Кинзи и сказал, что вот он вылечился. Раньше он имел много сношений с мужчинами, а теперь с этим покончено. «Даже не думаю о мужчинах, — добавил он, — разве что во время онанирования». Такое вот исцеление. Один известный психотерапевт, написавший 358-страничную книгу о методах лечения гомосексуальности, гарантировал 19–50 % выздоровления. Он обещал прислать своих пациентов на проверку в Институт Кинзи, но потом сообщил, что, по зрелом размышлении, нашел только одного человека, да и с тем он рассорился (Tripp 1976: 236).

Известный немецкий сексолог Иоганнес Кемпер во втором томе своего труда «Практика сексуальной психотерапии» (1994: 10–11) пишет:

«Когда я начинал работать с пациентами, страдающими сексуальными нарушениями, устранение гомосексуализма как «болезни» хотя и было мыслимо, но всё же считалось отдаленной мечтой. Сейчас эта книга смогла стать тоньше на одну главу, поскольку лечение гомосексуализма можно четко отнести к утопическим идеям».

Уже с рубежа XIX–XX вв. появилось течение «приспосабливающей терапии» (adjustment therapy), возлагающее на врача функции лечить не саму гомосексуальность, а те невротические последствия, которые ее несовместимость с общественными нормами и ожиданиями вызывает в психике человека. Помогать человеку понять свои особенности и приспособиться к жизни с ними в обществе (первые такие работы: Stevenson 1908; Hirschfeld 1914, Кар. 23: 439–461; и др.).

Не хочется отнимать у людей надежду. Но и рождать иллюзии вредно: это мешает адаптации.

Возможность нормализации сексуальной жизни, по-видимому, зависит от степени и фиксированности уклонения. Если человек молод, если есть у него и гетеросексуальные переживания, а гомосексуальный опыт был неудачным и не укоренился, то поворот к гетеросексуальной практике считается возможным. В большинстве случаев, однако, полагаться лучше не на психотерапию и свою нынешнюю решимость, а на понимание и терпимость жены, на соглашение с ней относительно увлечений мужа. Если вообще гомосексуалам вступать в гетеросексуальный брак.

2. Бегство от любви

Гомосексуалы часто вступают в брак с женщиной (Ross 1983). Они делают это по двум причинам. Первая, наиболее частая, — маскировка, попытка прикрытия гомосексуальной стороны своей жизни. Собственная семья, свое гнездо, обзаведение детьми считается нормой для взрослого мужчины. Отсутствие жены вызывает подозрение, которого гомосексуалы гораздо больше боятся, чем обычные холостяки. Такое подозрение для них опаснее, так как ближе к реальности. Они прибегают к женитьбе, чтобы укрыться от гонений. Свои гомосексуальные приключения они не собираются бросать, они лишь надеются вести вторую, подпольную жизнь, для которой они и приберегают свои истинные чувства. Обычно жена ничего не знает, по крайней мере вначале, и не понимает постоянной холодности мужа. Такой брак основан на притворстве и чреват разоблачениями и скандалами. Со стороны гомосексуала тут налицо бесчеловечность и бесчестность по отношению к избранной женщине. Если же такой брак основан на изначальном признании, то оба супруга проявляют большую самонадеянность.

Второй причиной такого брака может быть надежда гомосексуала на то, что брак с женщиной его исцелит, поможет ему преодолеть в себе склонность к мужчинам. Он даже может не вполне сознавать свою гомосексуальность, только смутно подозревать ее. Такой брак для него — это бегство от самого себя. Известно по переписке с братом Модестом, что Петр Ильич Чайковский считал свою страсть к мужчинам пороком, стыдился ее и печалился. Но известно также, какой катастрофой закончилась попытка Петра Ильича найти в браке с женщиной спасение от страсти к мужчинам. Катастрофой для обоих молодоженов. После краткого опыта сожительства он был в истерике, а жена в конце концов оказалась в сумасшедшем доме. «Я знаю теперь по опыту, что значит мне переламывать себя и идти против своей натуры, какая бы она ни была», — писал он композитору Рубинштейну в 1877 г. А брату он позже добавил: «…после истории с женитьбой, я наконец начинаю понимать, что ничего нет бесплоднее, как хотеть быть не тем, чем я есть по своей природе» (Чайковский 1961:325;1940:374).

Человек обычно мало замечает, насколько он подвержен влиянию среды. Гомосексуалы, как правило, живут одиночками или небольшими вкраплениями в гетеросексуальной среде. Резко отрицательное отношение общества к гомосексуальности воздействует и на самих гомосексуалов. Они невольно впитывают гетеросексуальную оценку своих особенностей как унизительных и постыдных, а это означает негативную самооценку, презрение к себе, которое приносит им неисчислимые страдания, особенно в юности. Нередко первое осознание своей принадлежности к этой касте париев побуждает человека к попыткам убежать от самого себя. Сначала он пытается собственными силами перебороть в себе гомосексуальную склонность, гонит от себя ужасные мечты и мысли, мечется, старается отыскать в себе гетеросексуальные способности (они же обычно худо-бедно имеются) и соответствующие склонности (с этим гораздо хуже). Нередко он оказывается на грани самоубийства. Это тоже бегство — в никуда.

Типичный пример таких метаний представляет биография величайшего философа Людвига Витгенштейна. Он принадлежал к одному из богатейших семейств Вены, к кругу основателей австрийской металлургии. В далеком прошлом Витгенштейны были евреями, но настолько ассимилировались, что даже нацисты не тронули никого из них. Видимо все пять братьев Витгенштейнов оказались гомосексуальны. Старший брат Ганс был гениальным композитором, но, будучи не в состоянии сладить с гомосексуальностью, покончил с собой в 24 года. Через два года его примеру последовал брат Рудольф. Брат Курт застрелился на фронте, когда его солдаты бежали с поля боя. Брат Пауль, талантливый пианист, потерял на фронте руку, но научился играть одной рукой. Людвиг признавался друзьям, что с 14 лет до 23 неотступно думал о самоубийстве. Он пошел добровольцем на фронт, желая смерти. Но смерть его миновала. После поражения австрийской армии он попал в плен, а вернувшись в Вену, отказался от своей доли колоссального наследства и поселился возле парка Пратгр — известного места встреч венских гомосексуалов. Несколько раз в неделю он бежал туда к грубым и сильным молодым партнерам, которых он предпочитал интеллигентным юношам из своей среды. Он говорил друзьям, что в такие моменты в него вселялся дьявол. Из Вены он писал другу:

«В последнее время дела у меня идут ужасно. Конечно, только из-за моей собственной низости и испорченности. Я постоянно думал о том, как расстаться с жизнью, да и теперь эта мысль меня преследует. Я упал на самое дно».

Чтобы уйти от этого наваждения, молодой философ, уже написавший свой гениальный трактат, бросил свет и нанялся сельским учителем в небольшую деревушку в австрийских Альпах, где прожил шесть лет, но и там его тревожили чувства к юным ученикам, которые становились его друзьями. Крестьяне чурались молодого странного учителя и подозревали его в садистских наклонностях. Когда он от нацистской оккупации уехал в Кембридж, он и там игнорировал юных кембриджских интеллектуалов, а вместо того отыскивал грубых парней в лондонских пабах. Другу он писал: «я знаю, что у меня есть порок. Радуйся, если не поймешь, что я имею в виду». Его биограф пишет, что он провел жизнь на грани сумасшествия, но как раз те эпизоды, которых он стыдился и из-за которых страдал, возможно, давали ему расслабиться и сохранили ему разум и жизнь (Бартли 1993: 160–168).

Несмелый первый опыт, с терзаниями и раскаянием, представлен в одной из автобиографий в очень ценном сборнике Джека Харта «Мой первый раз. Геи описывают свой первый опыт однополого секса». Двадцатилетний второкурсник Центрально-Мичиганского университета Брайан Хеймел решился посетить собрание освободительного движения геев, но оно не состоялось: пришло слишком мало людей. Один из организаторов, сравнительно молодой человек в черной вязаной куртке, предложил разочарованному Брайану взамен отправиться вместе к его друзьям, где кое-кто из отсутствующих наверняка будет. Этот функционер был:

«…вовсе не тот тип, о котором я мечтал. <…> Его голос был на полдороги между мужским и женским. <…> Такой же была и его походка. <…> Волосы его были без всякой формы или прически и, когда он снял шапку, повисли как попало. Он был ни высоким, ни низким, ни толстым, ни стройным».

Но у друзей он был душой общества. Звали его Боб. Возвращались вместе в его дешевом автомобиле. Он расспрашивал Брайана о его жизни, особенно о сексуальности. Дыхание его заметно участилось, когда выяснилось, что Брайан еще не имел сексуального опыта. Брайан признался: «Я не гей на деле, то есть я может быть гей, но не уверен наверняка. Я…»- и он запнулся, осознав, что впервые произнес слово «гей», характеризуя себя.

«Моя нервная система начала функционировать так быстро, что я увидел и услышал всё пролетающее мимо нас с чрезвычайной ясностью. У меня начала кружится голова, и я сжал коленями кулаки. Наконец, я достал сигарету и опустил оконное стекло, чтобы глотнуть свежего воздуха. У меня были серьезные сомнения по поводу того, что я делаю, и мысли о необходимости прервать это.

Его рука мягко скользнула на мое колено. Я почувствовал легкий укол чувственности от его прикосновения, и плечи мои свело. Пока я соображал, что я чувствую, он улыбнулся и спокойно предложил быть моим первым. В синеватом сигаретном дымке, заполнявшем пространство между нами, я ответил: «0'кей».

В его квартире мы присели на противоположных концах дивана. Я сохранял как можно большую дистанцию от него. Извинившись, я пошел в туалет, а он за это время расстелил простыню на полу. Когда я вернулся и увидел его за этим делом, я сделал глубокий вдох и присоединился к нему. Он снял с меня одежды, целуя меня, лаская и терпеливо отвечая на мои вопросы. Мне было нетрудно раздеть его, и я был поражен размером его члена. Толстый и длинный, он превосходил всё, что я мог вообразить. В мошонке низко свисали огромные яйца. Он точно знал, что двое мужчин могут делать друг другу и был хорошим инструктором.

Я последовал его предложению и стал сосать его член. Член этот был гораздо больше моего, и я играл им, поглаживая, облизывая, сося и скользя губами по нему. Мне страшно нравилось ощущать его во рту, разбухший, но всё же поддающийся давлению, и после момента неловкости эта новая деятельность стала почти естественной для меня. Он не кончал и казался совершенно незаинтересованным.

Когда он обратился к тому, чтобы доставить мне удовольствие, я был вовсе не готов к интенсивности его воздействия. Боб был опытным сексуальным партнером, и, отдавшись желанию, я лежал на этой простыне, перекатывая голову из стороны в сторону, двигая тазом вверх и вниз, утонувши в чувственности. Всё это время он поощрял меня возгласами, и ему очень нравились мои реакции на его ласки. Он повторял многое из того, что я только что делал ему, и добавил много других операций, которые заставили меня вскрикивать от удовольствия, наслаждения, облегчения и почти невероятного освобождения. Улыбка на его лице говорила много; когда он поглядел на меня из своей позиции между моими ногами, облизнул свои губы, и сказал: «Ну а теперь…»

Он прижимал к себе и целовал меня некоторое время, а потом включил музыку на своем стерео. Присоединившись ко мне на простыне, он спросил, как мне, как я себя чувствую и — застенчиво — нравится ли мне это. Вытянутый на спине, улыбаясь, я прикрыл глаза и сделал другой глубокий вдох. Мне это нравилось. <…>

Вдруг, испытав отвращение к его объятиям, я уклонился от его поцелуев. Я удалился снова в ванную, но не мог взглянуть на себя в зеркало. Шатаясь, я исследовал свое тело в поисках признаков, что я гомик, — признаков, которые могли бы показать, что я становлюсь изнеженной панельной швалью, манерной и склонной к женским нарядам. Я лелеял отчаянную надежду, что смогу выйти из этой каши так, чтобы никто никогда об этом не узнал. Чувствуя переворот в животе, я нагнулся над унитазом, убежденный, что меня вот-вот вырвет. Унитаз был совершенно покрыт пятнами ржавчины. Я распахнул дверь и ворвался в комнату. Боб сидел на простыне, куря и слушая свою музыку. Голый, розовый, пухловатый, с черными прямыми волосами, торчащими во все стороны, он был в этот момент олицетворением всего уродливого и ненавистного, что я когда-либо слышал о гомиках. Мне хотелось убить его. Мне хотелось убить себя. Моя недавняя удовлетворенность была выброшена и растоптана, как дешевая бумажная тарелка на полу кухни.

Я спросил его, кто это поет, и когда он ответил, что это Ширли Бэсси, я перешел все границы, начал орать о его дурацкой музыке и мерзком туалете, метаясь по его квартире и одеваясь на ходу в одном стремлении — оказаться как можно скорее по ту сторону его входной двери. Он спокойно напомнил мне, что мы в трех милях от студенческого кампуса, и сказал, что если я подожду минутку, он доставит меня обратно. Это была самая длинная в моей жизни пятиминутная поездка на машине. Он угрюмо молчал, потрясенный моим взрывом. Я не мог поверить в то, что я всё это наделал, и просил Бога сохранить это в тайне, сделать меня не «голубым», помочь мне обратить это всё на пользу себе, превратить эту ночь в сон.» (Hamel 1995).

Обычное охлаждение и отрезвление после сексуальной разрядки, многократно усиленное всеобщим отвержением, взорвалось потрясающим сожалением и раскаянием. Это приключение могло быть всего лишь зигзагом гетеросексуала, но могло быть и болезненным прорывом гомосексуальности.

Через несколько месяцев Брайан признался друзьям и самому себе, что он гей и даже имел после этого еще одну встречу с Бобом. Правда, только одну. Он нашел других партнеров.

Обратимся к тем случаям, когда гомосексуал не имеет мужества примириться со своей природой и либо ищет прибежища в браке либо избирает целибат (целомудрие) — нечто вроде домашнего монашества. В том и другом случае он в угоду общественным вкусам и взглядам, не желая травмировать родных и возмущать среду, отказывает себе в прямом удовлетворении своих природных чувств. Жертвует возможностью ощущать полноту жизни. Не все способны выдержать эти ограничения, найти достаточное удовлетворение в чем-то ином, совершенно переключить свои интересы на другие сферы жизни и обойтись без этой. То есть найти себя в том, что психологи назвали сублимацией — «возгонкой». Для гомосексуалов это особенно трудно, потому что они, как правило, люди особо сексуальные. Для них это просто чревато срывами и нервными заболеваниями.

Женатый человек обратился за консультацией к английскому психиатру Чарлзу Бергу «по поводу острых и хронических симптомов тревожности, — пишет Берг, — сопровождаемых упадком духа, депрессией, неспособностью сконцентрироваться, усталостью, невозможностью работать. Он сообщил мне, что его жена только что вернулась из роддома, откуда привезла их ребенка. Он чувствует, что не сможет выносить ее присутствие в своем доме. Опрос выяснил тот факт, что он был импотентом, пока она не приучила его старательно к коитусу. Степень «сноровки», полученной им, явно оставляла желать многого. На деле его так называемый коитус доходил до череды старательных усилий рукой с нежеланным вялым оргазмом. В результате была всякий раз полная неудача, оставлявшая его опустошенным и раздражимым.

Я спросил его, в чем состояла естественная для него сексуальная жизнь, и он ответил: «мастурбация». Он заявил, что она была без фантазирования. О, нет, он вправду не имел фантазий о женщине, целиком или о ее частях. Это, пояснил он, повело бы к немедленному спаду эрекции. Потом он признался, что во время мастурбации иногда имел фантазии о молодом человеке. Фантазирование состояло в том, что он доставал пенис молодого человека, приводил его в состояние эрекции и любовался им. Нет, он никогда не испытывал этого на деле. Это было бы «слишком возбуждающим. — добавил он, — Я бы бросился в реку, если бы подумал, что я гомосексуален».

Заключение, — пишет Берг, — непреложно, что в своих подсознательных фантазиях этот гомосексуальный женатый человек испытывает ужас от женских гениталий.» (Berg and Alien 1958:137–138).

Человек этот гнал от себя мысли о своей гомосексуальности, но не мог с ней совладать. Он несомненно гомосексуален.

В других случаях брака с женщиной победа гомосексуальной природы над благими намерениями приняла совершенно экстравагантные формы, явно редкие. Примеры находим в сборниках Харта.

Анонимный рассказчик повествует (Hart 1973: 31–33):

«Я женат и у меня хорошая половая жизнь, но лучший и самый возбуждающий секс у меня был с братом моей жены. Мне было двадцать шесть, ему сорок с чем-то… Он был около шести футов двух дюймов ростом, очень мускулистый, хорошо выглядел, с красивым загаром… Всё началось, когда однажды я случайно увидел его голым, вышедшим из душа. Я позавидовал всему его телу, но особенно меня привлек его пенис. Он несколько раз поймал мои взгляды». Ходили слухи, что шурин гей. «Я никогда не имел секса с мужчиной, но я знал, что хочу его». Однако не ведал, как приступить. Как-то ночью лежал один в кровати и начал «играть сам с собой», фантазируя о шурине. «Внезапно он вошел в комнату в одном халате. Я попытался скрыть мою эрекцию, но он уселся рядом и дотронулся до моего напряженного члена. «Давай я помогу тебе», — сказал он. Я просто лежал, а он поигрывал с моим членом, потом я почувствовал его рот вокруг него и он начал сосать меня, играя с моими яйцами. Не могу описать, как великолепно это ощущалось!

Скоро я сказал, что сейчас кончу, но он продолжал сосать, пока я не застонал и затрясся, а потом кончил в его рот. Это был лучший отсос, какой я когда-либо имел. Моя жена никогда не давала мне спустить ей в рот.

Потом он положил мою руку на свой член. Он был большой и толстый, много больше моего. Он не сказал ни слова, но я начал дрочить его. Он остановил меня и встал на колени у моего лица. «Соси его, — сказал он, — я буду послушным». Это было как если бы он прочел мои мысли. Я никогда не сосал раньше мужчине, но я хотел этого. Я начал лизать и сосать, вбирая в себя всё больше, пока не подавился. Каждая минута этого доставляла мне наслаждение.

Я утратил ощущение, как долго это продолжалось. Наконец, я почувствовал, что он пульсирует, и он сказал: «Я сейчас кончу». Я сказал ему, что хочу, чтобы он кончил мне в рот. Я продолжал сосать. Он вытянул член, оставив только головку у меня во рту и начал кончать. Он выпрыснул три или четыре струи. Мой рот заполнился. Что-то просочилось по сторонам рта, но многое я проглотил.

Это было только начало. Затем перешли к анальному сексу, шурин подставил свой зад. Он помог мне, и вскоре я проник в его задницу. Какое невероятное ощущение! Затем поменялись местами. Вначале «чертовски болело». Но потом боль стала меньше ощущаться и в конце «я чувствовал себя в ином мире».

Этот жаркий и возбуждающий секс изменил мою жизнь. Вероятно, я би. Сейчас мне тридцать четыре, и я всё еще сосу и трахаю его. Я никогда не смогу остановиться. Мы рассказали всё моей жене, и она приняла это и стала участвовать вместе с нами. Я люблю обоих».

Другой случай еще определеннее. Военный летчик, подписавшийся именем Лен, сообщает о себе:

«Я прошел обычные стадии взросления и медленного открывания в себе влечения к мужчинам: неизъяснимое возбуждение при виде рекламных объявлений Чарлза Эдлая или от наслаждения беглыми взглядами на волосатые ноги и промежности моих одноклассников в раздевалке школьной душевой. К восемнадцати годам я знал, что меня привлекают парни, но, решив жить «нормальной» жизнью, я постановил избрать исключительно натуральное поведение. Я записался в военно-воздушные силы и шесть месяцев спустя женился на своей школьной подруге.

Шел 1972 год. Вначале я был способен делать всё с женой так хорошо, что я уже думал, что справился со своей «проблемой». Однако к концу первого года эти видения мужских волосатых ног и промежностей постепенно вернулись, особенно как раз в жару занятий любовью. Чем больше я пытался игнорировать их, тем живее и чаще они появлялись. Наконец, я обнаружил, что во сне щупаю промежность жены в надежде найти там нечто массивное, чтобы ухватить. Мне становилось всё хуже и хуже».

На дворе была сексуальная революция. Лен с женой стали открыто и часто разговаривать о сексе. Он как-то спросил ее, не хотелось ли ей когда-нибудь испробовать лесбийскую любовь. При этом он надеялся, что она в ответ задаст ему аналогичный вопрос. Так и получилось. Жена оказалась к такому сексу равнодушной, а он на ее вопрос, сказал с деланным равнодушием, что ему бы было любопытно позабавиться с мужчиной, но возможность не представлялась.

К концу 1973 г. они поселились на военно-морской базе США на Окинаве, где жизнь была довольно скучной. По соседству жил его разбитной ровесник Ларри с юной женой Сью, наивной девочкой. Ходили друг к другу в гости. Однажды у Лена после солидной выпивки решили играть в стрип-покер (карточная игра на раздевание). Предложил Лен, Ларри оказался целиком за, а выпив еще немного, и женщины решились. «Какого черта!» Через час они сидели за столом абсолютно голыми.

«Во время игры я не мог не заметить, что нога Ларри часто прикасалась к моей ноге. Было ли то мое воображение? Или случайность? Сама возможность того, что это намеренно, гнала быстрее кровь по моим венам. Только наблюдать за тем, как он снимает одну часть одежды за другой, вызывало у меня трепет. Он был высок и крепок, словно статуя: шесть футов худощавых мускулов, с отлично выделенными бицепсами и грудными мышцами, и животом как стиральная доска. Ноги его были покрыты курчавыми волосами, и — о! — промежность! Его член был длинным и толстым; я и в мечтах не мог представить более прекрасного вида!

<…> Мы перетащились на пол комнаты, где Ларри начал трахать свою жену, а я свою, бок о бок. Это было адски возбуждающе наблюдать его разбухшее орудие, скользящее внутрь и наружу. Минут через десять этой работы я вдруг почувствовал, как, пока я продолжал трахаться, некая рука проскользнула между мои лобком и лобком моей жены. Неужто это была его рука? Это что, был мой член, который она ухватила? Я думал, что взорвусь на месте…»

Но идиллия была прервана Сью, которая почувствовала себя плохо от чрезмерной выпивки. Ларри пришлось одеться и увести ее домой. Он обещал тотчас вернуться без нее.

«Мы с женой сидели, всё еще голые, на диване, обсуждая случившееся. «Ты заметил, что Ларри тискал тебя?»- спросила она. «Думаю, да», — ответил я, отчаянно стараясь не показать свое возбуждение. «Что ж, ты говорил, что любопытствуешь. Если вернется, вот тебе и шанс». Я не верил своим ушам. Что, если он в самом деле вернется?

Через десять минут Ларри вернулся; он уложил Сью в кровать в рекордный срок. Без малейшего намека на притворство он ухватил мой член одной рукой и начал двигать вдоль него вверх и вниз. Я легко положил мою руку на его еще одетую промежность. Он не нуждался в большем ободрении. В несколько секунд Ларри снова скинул свои одежды и потянул меня на пол. Моя жена, еще обнаженная, сидела на диване, наблюдая. Она понимала, что наступает мужская ночь, ибо не делала попыток присоединиться.

По тому, как Ларри исследовал и чувствовал мое тело, было ясно, что я не был первым мужчиной, с которым он забавлялся таким способом. Сначала я лежал на спине, предоставляя ему дотрагиваться, ласкать и лизать, где только ему хочется. У меня не было представления, в чем заключается хорошая забава между двумя мужчинами; он был ведущим, я лишь воспринимающим, а моя жена «судила» с трибуны, так я мог научиться тому, как надо.

С той секунды, как он начал дотрагиваться до меня, каждая клеточка моего тела ожила со своим индивидуальным ощущением, почти как если бы они не были никак связаны между собой, а скорее существовали, как ячейки, танцующие сами по себе. Каждый раз, как волосы его груди или ноги касались моей голой кожи, это было как электрическое соединение со взрывом искр. Он массировал меня с головы до ног, потом уселся верхом на моей груди, схватив мой восьмидюймовый член обеими руками и наяривая его вверх-вниз. Он сел между моими ногами, с головой склоненной вниз, изучая ясные капли липкой жидкости, выделяющейся из отверстия на головке моего члена. Он напоминал мне ребенка, изучающего снежинку.

Потом, как ребенок, он медленно высовывал свой язык, чтобы лизнуть, попробовать и затем проанализировать ее. Удовлетворив чувство вкуса, он отвел одну руку и охватил головку члена целиком своим ртом, кружа по головке снова и снова своим языком, а в то же время продолжал нежно работать в основании моего ствола вверх-вниз своей рукой. Я был просто в раю.

В это время я взглянул на мою жену. Я искал знака, какого-то сигнала, что возможно она пересекла грань неодобрения. Вместо этого я увидел, что она сидит неподвижно с выражением заинтересованности и, да, возбуждения. Всё это ее заводило! Это был мой шанс наконец зажить, реализуя некоторые мои давние мечты.

Я сел и перевернул Ларри на спину, потом стал продвигаться языком по его шее, груди, подмышкам, в то время как мои руки гладили его икры, бедра и живот. Это так отличалось от дотрагивания до женщины, это было грубо и щетинисто, но чувство было естественное. Если бы я мог соединить всё возбуждение от всех времен, когда я имел секс с моей женой и свести их в один момент, это бы и близко не подошло к тому, что я испытывал теперь. Я провел десять минут, чувствуя и пробуя его тело, а промежность я хотел сохранить на остаток. Наконец я продвинулся к его середине и ощутил его твердость.

Он был тверд, как стальной столб. Я ухватил его одной рукой, потягивая вверх и вниз сперва робко, потом увереннее. Другой беглый взгляд на мою жену уверил меня, что всё окей, и я придвинул свое лицо ближе. Я положил свою голову на его лоно и зарылся носом в джунгли его курчавых волос, вдыхая впервые мускусный захватывающий аромат мужского пота из промежности. Моя рука, охватившая его ствол, проделывала свои странствия вверх и вниз по всей его длине. Я полизал основание и медленно продвинулся вверх, пока не достиг его славной короны. Нырнув ртом вниз по его стволу так глубоко, как только мог, я подавился, нетренированный в этом. Я постарался как можно скорее выучиться этому делу. Потом мой язык устремился вверх и нашел его отверстие. Оно было большим: я смог всунуть туда кончик языка примерно на четверть дюйма. Я был в экстазе.

Ларри не был согласен просто так лежать. Через короткое время он привел наши тела в удобную позицию, и вскоре мы сосали друг друга одновременно. Это было каким-то неистовством питания: двое мужчин, жадно пожирающих члены и яйца друг друга. Мы стали машиной, в которой головы и промежности сгибаются и ходят в унисон. Темп убыстрялся, быстрее и быстрее, пока я не почувствовал, как его яйца подтягиваются и почти исчезают. Я знал, что именно приближается, но не знал, что делать. Я хотел попробовать его, но приемлемо ли это? Мысль о неизбежном взрыве возбудила меня до точки, из которой уже не было возврата, и я известил, что вот-вот выстрелю. Я ожидал, что он освободит мой член, так что я смогу выпустить свою порцию в воздух, но вместо этого его рот присосался еще более жадно.

Сообщение было ясным. Я начал содрогаться, а мой пульсирующий член стал выбрасывать сгустки горячей жидкости в его рот. В то же самое время я почувствовал, как первый выбрызг его обжигающего семени ударился в мой зев. Я не знал, надо ли глотать, так что я просто дал моему рту заполниться горячей жидкостью. Казалось, мы будем кончать вечно, почти как если бы у каждого из нас было два оргазма вместо одного. Когда спазмы у обоих прекратились, со спермой, вытекающей из углов наших губ мы отправились в ванную комнату и там выплюнули ее.

Ларри оделся и пошел домой, как ни в чем ни бывало. Жена спросила, получил ли я удовольствие, и, естественно, я сыграл свою роль, сказав, что всё было окей, что мое любопытство удовлетворено и я «наверняка никогда не буду это пробовать снова».

Ларри я увидел на следующий день; мне было любопытно поговорить о том, что произошло. Я хотел ему сказать, как я годами сходил с ума по этому виду секса и как я наслаждался им. Я был уверен, что он не новичок в нем и надеялся, что он сможет объяснить мне всё. Чтобы сломить лед, я спросил, получил ли он удовольствие, и ответ был «Всё было окей». Затем я спросил, был ли это его первый раз, вовсе не желая обидеть его подозрением, что это был не первый. Но он ответил, что это был у него действительно первый раз, хотя я уверен, что он врал. После такого ответа я уже не мог решиться развивать эту тему дальше. Внезапно мне стало стыдно и я почувствовал себя грязным».

Всё же у них было еще три тайных сексуальных встречи без жен. Лен отметил, что между ними не было душевной близости и особых эмоций. Просто двое мужчин удовлетворяли свои инстинктивные потребности. Вскоре военные судьбы развели их (Len 1995).

Таковы проблемы, с которыми сталкиваются гомосексуалы в браке с женщиной. Многие, однако, бегут от своей природы не в брак с женщиной, а в воздержание, в целибат.

В польский журнал «Иначэй» пришло письмо от молодого человека, который хорошо сознавал, что гомосексуален, но старался преодолеть свою натуру, боясь реакции окружения и щадя мать.

«Насколько я себя помню, я всегда интересовался парнями. На голландских порно-видео, которые мы смотрели в пятом-шестом классах, меня возбуждали не женщины, а мужские члены, стройные конечности и хорошо скроенные безволосые грудные клетки». Началась типичная жизнь гея, скрывающего свою натуру. Среди знакомых ни одного гея не попадалось. Написал о своих проблемах в организацию геев. Долго не было никакого ответа, и вдруг зазвонил телефон. «Очень милый, теплый мужской молодой голос… спросил, не хотел ли бы я встретиться. Я окаменел, но согласился». Условились, как узнать друг друга по внешности. Но автор письма оделся иначе, а его телефонный знакомый (сейчас уж он не помнит — то ли Даниэль, то ли Доминик) вообще не пришел. Два дня спустя тот снова позвонил, извинился, что не мог прийти, снова назначили встречу, но на сей раз автор письма «не пришел вообще, так боялся ему сказать, что боюсь этой встречи. А боялся я страшно, что не удастся.» Условился с матерью, чтобы она ответила на звонок и сообщила, что сын не хочет разговаривать.

«С того времени минуло 7 лет. Мне сейчас 24 и я остаюсь «неосвобожденым» геем. Имел я потом несколько приключений с женщинами. Но никогда не отваживался узнать кого-нибудь нормального, т. е. гея. Живу в зажатости. Я почувствовал это очень болезненно, когда в декабре прошлого года увидел коллегу коллеги — семнадцатилетнего (как я тогда!) гея, который утвердил себя. Гея, который пользуется жизнью, ходит на вечера, имеет знакомых той же ориентации и живет полной жизнью. Я увидел, какой я старый. Какой маленький. Даже то житейское счастье, которым я утешал себя, оказалось ломким.

Другое решение несколько лет назад, и я не был бы одинок. Может, был бы я действительно счастливым. Остановитесь, прежде, чем сказать кому-то «нет». Позже это может очень болеть.» (BelAmi 1997: 34).

Таким образом, оба вида бегства от себя сопряжены с фрустрацией и мизантропией, создают неудовлетворенность жизнью.

Ну, у Стефана еще дело поправимое. Это еще не старость.

В следующем номере помещено письмо одного действительно старика, который тоже с юности почувствовал себя гомосексуальным. Он считал тогда, что с этим надо бороться, даже пошел в публичный дом, чтобы испытать наслаждение с женщиной и проникнуться им, но вышел оттуда с чувством омерзения, он был противен самому себе.

В армии влюбился в своего вполне гетеросексуального сержанта, атлетично сложенного блондина с усами. Почувствовав это, тот тоже пытался отучить солдата от этого порока с помощью совместного визита в публичный дом. Разумеется, ничего не вышло, а сержант… сам поддался чарам солдата. Любовь продолжалась в течение всей службы. Они старались всегда квартировать вместе.

Как вспоминает старик, оба не знали рафинированных форм голубого секса: «наши утехи ограничивались чувственными объятиями и поцелуями, ласками, взаимной мастурбацией и сосанием наших членов». Но старик пишет о времени своей солдатской службы: «никогда больше мы не были одарены такой порцией счастья».

«Мы» — это он зря. Его сержант после службы женился, обзавелся детьми. Бывший солдат ездил к нему, был сердечно принят всей семьей, но ничего сверх того.

Вернувшись, он тоже решил поступить по традиции — женился, стал «добрым мужем», потом отцом, потом дедом и, наконец, вдовцом. С точки зрения общественности, он поступил похвально, к нему не может быть никаких претензий, никаких нареканий.

Он преодолел свой порок. Но он пошел против своей природы. Он все еще тоскует по «той дрожи, которую вызывали мужские поцелуи и прикосновения мужского тела». И это мучает его, входит в противоречие с религиозными чувствами, рождает ощущение вины. Между тем, «для меня занавес упал, представление окончено». Позади две операции на простате, старик стал плохо слышать — какой уж тут секс! Даже геевскую прессу он читает украдкой, чтобы не увидели дети и внуки. Читает и тотчас уничтожает.

«Поступаю ли я правильно или неправильно, отправляя Вам это письмо? Не пожалею ли сразу же, как только брошу его в почтовый ящик? Сумеете ли Вы сохранить в секрете мое имя? Я признаюсь Вам в моем огромном беспокойстве, моей фактической удрученности, скрывавшейся все эти годы, и в отчаянии по поводу моих 74 лет».

А оканчивает он письмо объяснением мотива отправки:

«Что ж, я могу лишь надеяться, что этим письмом кто-то заинтересуется, ну, и, может быть, его напечатают. Это будет единственный след от человека, который погубил всю свою жизнь и по-настоящему любил только раз — красивого сержанта из своей роты.» («Edward» 1997: 34).

Из книги Силверстайна: сын бедного фермера Пэт в тринадцать имел любовную связь со своим сверстником Роджером. Три-четыре ночи в неделю они спали вместе дома то у одного, то у другого. Много целовались, осуществляли сношения. —

Когда им было шестнадцать, один из товарищей объяснил Роджеру, что Пэт — гомик, и что надо прервать эту дружбу. Однажды Пэт встретился в кабинете биологии с Роджером, который был с девушкой. Роджер игнорировал приятеля, не разговаривал с ним. Пэт устроил Роджеру скандал, несколько недель был в бешенстве, потом нашел других голубых друзей. Потом уехал.

Через десять лет, когда он был на побывке в родных местах, у него разболелись зубы. Пошел к зубному врачу. В поисках врача, увидел фамилию Роджера и зашел к нему.

«Он взглянул на меня и пригласил в зубоврачебное кресло. Работая над моими зубами, он сказал: «Ты знаешь, я женат. Имею детей. И я совершенно несчастен. Если бы я знал!» <…> Он долго настраивал себя на то, чтобы не быть геем, много лет боролся, и вот женился.» (Silverstein 1981: 98).

Видимо, гомосексуальность слишком тесно связана с натурой человека, а брак гомосексуала — это часто бегство от гомосексуальности, от той любви, — которая ему единственно доступна.

Когда я познакомился с этими двумя письмами и повествованием в книге, мне сразу пришел на память мой давний знакомый. Я знал его с юности, с его школьных лет, от меня он не скрывал, что он голубой. Его голубые приключения начались с детдома, интерната.

Но он хотел доказать себе и всем другим, что он не хуже других, что он вполне нормальный. И поэтому рано женился. Очень скоро выяснилось, что жить с женой он может, но это не доставляет ему и сотой доли того наслаждения, которое ему дает общение с мужчинами. Однако родились дети, служебное и партийное положение тоже не позволяло развода. Жена очень скоро узнала причину его постоянных отлучек (нашла у него письма прежних любовников и гомоэротическую порнографию); семейные скандалы, подозрения и оскорбления стали укладом жизни.

Не имея возможности спокойно встречаться с теми, кто ему нужен, он стал хватать мужской секс украдкой, наскоро — разумеется в самых скверных местах. И он, и она стали много пить. Так и прошла жизнь. Он все еще сохранил спортивную фигуру, хотя лицо — просто не узнать.

Между тем, внешне всё хорошо — зажиточный дом, семья, очень удачные дети, мог бы наслаждаться их успехами. Но недавно его встретил один общий знакомый и отшатнулся, прошел мимо: «Понимаете, — сказал он мне, — не решился подойти. На лице Г. было написано какое-то глубокое общее несчастье. От него буквально пахнуло бедой. Что у него стряслось?» Насколько я знаю, ничего особенного. У него теперь всегда такое лицо — изборожденное глубокими бороздами, мрачное, циничное и опущенное. Не соотнести с прежним лицом удалого спортсмена. Просто жизнь не состоялась.

(Корректурное примечание: Недавно он всё-таки сбежал из дома и уехал к своему давнему любовнику на другой конец страны.)

3. Одиночество вдвоем

Еще одна, редкая, вариация брака гомосексуала с женщиной основана на уверенности, что обе формы любви могут уживаться, поскольку у каждой свои собственные функции. Об Андре Жиде у нас в свое время очень много писали, превозносили его до небес: совесть эпохи, величайший писатель современной Франции, великий гуманист. Переводили и издавали его романы. Секрет прост: несмотря на свою религиозность, а может быть, благодаря ей, он проникся убеждением, что будущее принадлежит коммунизму и Советский Союз — надежда всего прогрессивного человечества. Его голос в защиту советской действительности был весьма весом. По приглашению советского правительства он в 1936 г. приехал в СССР еще с несколькими французскими писателями. Конечно, им устроили роскошный прием, водили их по объезженному маршруту — в показательные колхозы и школы, дворцы и парки культуры и т. п. Устроили беседу со Сталиным. Перед Жидом и после него по тому же маршруту проехали Анри Барбюс, Лион Фейхтвангер — и поверили всему. Написали хвалебные книги. Но обмануть Жида показухой не удалось. Он увидел и то, что от него скрывали — серую монотонность и жалкую бедность советских будней, примитивность социалистической культуры, постоянный дефицит всего и длиннющие очереди; увидел сытых функционеров и оболванивание масс трескучей пропагандой, очень похожей на фашистскую; увидел насаждаемое всячески единомыслие, культ вождя, страх и террор. Вернувшись, написал откровенную книгу «Возвращение из СССР». Она сразу стала сенсацией (одноименная песнь «Битлз» была напоминанием о ней — те ведь сами не побывали в СССР). После этого переводить его у нас мигом перестали, он превратился в ренегата и наемника империалистов, в мелкого циника и извращенца.

Между тем, на Западе, несмотря на то, что он громогласно объявил в печати о своей гомосексуальности, да еще древнегреческого плана (педофилии), его продолжали считать авторитетом в области морали (Pollard 1991) и, не отрешаясь от общего настроя против гомосексуальности, а особенно — против педофилии, окружали этого несомненного педераста почетом и уважением. В конце жизни он был удостоен звания доктора Honoris causa Оксфордского университета, и в том же году ему была присуждена Нобелевская премия. Понять эти противоречия трудно. Еще противоречивее была личность самого писателя (Starkie 1960).

Благородный овал лица, правильные черты, миндалевидные глаза делали его в молодости очень красивым человеком. Он оставался красивым и в старости — лысый, с прямым носом, тонкими губами и упрямым подбородком.

Андре Жид (Gide) родился в Париже в 1869 году в богатой семье. Фамилия его никакого отношения к Вечному Жиду и евреям вообще не имеет — это случайное созвучие на русском языке (по-французски «еврей» — juif, «жюиф»). Отец, профессор права Сорбонны, умер, когда Андре было 11 лет. и сын был предоставлен заботам очень набожной и суровой матери. В школу ходил недолго, в основном воспитание было домашним. Вера в Бога и нравственные искания определили путь Жида на всю жизнь. Самопознание — вот основная тема его творчества. У него нет пристрастия к какому-то одному жанру: то он пишет роман, то трактат, то эссе, то пьесу, очерки, но все его вещи чрезвычайно автобиографичны по чувствам и мыслям, которые их пронизывают, а самая знаменитая его вещь, писавшаяся всю жизнь — его дневник.

В 1891 г. он встретился в Париже с Уайлдом, и тот весело, остроумно и цинично расшатывал моральные устои Андре. По-видимому эти устои не были достаточно прочными именно в вопросе о сексуальной ориентации, и Андре с ужасом убеждался в том, что аргументы Уайлда производят на него сильное впечатление. Встреча с Уайлдом так потрясла Андре, он так терзался этим, что страницы в его дневнике, посвященные этим дням, оказались вырваны. Первое свое произведение Жид опубликовал 22 лет, анонимно и очень небольшим тиражом. Это был сборник стихов «Тетради Андре Вальтера». Лирический герой книжки, одноименный с автором, рос вместе о своей кузиной Эмманюэль (в одном варианте имя ее — Мадлен), был в нее влюблен, но она вышла замуж за другого и вскоре умерла. Андре Вальтер утрачивает веру в Бога, сходит ума и погибает. Стихи были слабые и книжку никто не заметил. Ее не стоило бы и упоминать, если бы тема не отражала (частично) реальность. С тринадцати лет Андре Жид был влюблен в свою кузину Мадлен, которая была старше его на два года. Он знал ее тайну: она страдала, обнаружив неверность своей матери. Андре считал ее идеалом чистоты и собирался сделать ей предложение. Книга была предупреждением — вот что может произойти в случае отказа. Предупреждение было тщетным. Прочтя книгу, она всё-таки ответила ему отказом.

Он не умер, но занялся переоценкой ценностей. Позже он как-то признался, что до 23 лет был девственником. То есть до 1892 года — года неудачного сватовства. Но не дольше. В новом произведении, «Любовной попытке». (1893), он отделяет любовь от желания. Любовь духовна, а желание связано с телесным удовольствием.

В конце этого года его школьный друг Лоран, сын художника, отправлявшийся в учебную поездку в Северную Африку, пригласил его с собой. Уезжая, Андре оставил дома свою Библию, с которой был много лет неразлучен. По пути Андре заболел, и в Алжире он отставал от Лорана в вылазках на пленер. Арабский мальчик Али, несший его рюкзак, соблазнил его на гомосексуальные ласки.

«Однажды он разделся догола, тело его было возможно знойным, но в моих руках оказалось освежающим, как тень. В пленительном великолепии вечера, отблески которого одели мою радость!»

Так Андре узнал свои природные склонности. Он, однако, согласился делить с Лораном любовь арабской девушки Меррием. За этим занятием их застала мать Андре, узнавшая о болезни сына и примчавшаяся в Алжир. После скандала девушка перестала ходить к ним — они стали ходить к ней.

В Алжире они встретились с путешествующей парой — Оскар Уайлд с лордом Дугласом. Оба англичанина ни минуты не сомневались, что молодой француз — того же поля ягода, что и они, и в кафе Уайлд широким жестом заказал арабского мальчика, флейтиста Мухаммеда, и для Андре. Андре записал в дневнике, что нашел с этим мальчиком столько радости, сколько не испытывал никогда.

«Теперь я нашел наконец то, что для меня нормально. <…> Мое блаженство было безмерно, я не могу вообразить более полного счастья, даже если бы это было по любви». Это не была любовь: ведь за ласки Мухаммеда были уплачены деньги. «Но как в таком случае я должен назвать тот страстный порыв, который я чувствовал, сжимая своими голыми руками это совершенное маленькое тело, дикое, страстное, чувственное и смуглое?… После того, как Мухаммед ушел, меня еще долго била дрожь ликования, и, хотя с ним я пять раз пережил чувственный восторг, по расставании это повторилось еще несколько раз, и, вернувшись в свой гостиничный номер, я до самого утра жил отголосками этого.» (Gide 1932: 415).

Через несколько лет (1895) выходит его роман «Болота», герой которого выступает против однообразия, пошлости и скуки обычной жизни, а автор впервые показывает свою вражду к «нормальному» существованию. Тогда же он завел себе досье, озаглавленное «Педерастия», где стал собирать все вырезки и выписки, относящиеся к этой проблеме.

В том же 1895 г. встревоженная мать приехала за ним в Алжир и забрала его во Францию. Он провел с ней несколько недель, но стоило ему отлучиться, как ее разбил удар и она умерла. Он снова обращается к Мадлен как к единственной надежде на счастье. На сей раз предложение было принято. Ему было 26, ей — 28. Они поселились в его наследственном замке Ла Рок, и Жид был немедленно избран мэром поселка (это был самый молодой мэр Франции). Другим их обиталищем был дом в Кювервилле.

В дневнике позже Жид признавал, что не испытывал физического желания к жене и к любой другой женщине, но он полагал, что женщины вообще не знают сексуального желания, так что оно не требуется в браке. Всю жизнь он почтительно любил ее — по своему, разводя любовь и желание, и вся их жизнь была отчуждением и борьбой характеров. «Мой брак — моя тайная драма» — говорил он. Каждая его книга отныне была написана прежде всего для нее, но она отказывалась читать их, зная, что не сможет их одобрить и не желая напрасных ссор. В журналах она оставляла страницы с его статьями неразрезанными, чтобы он видел, что она их не читает.

Истинным началом своей литературной жизни писатель считал 1897 год, когда вышла его лирическая поэма в прозе «Яства земные», пронизанная ницшеанскими идеями. Здесь автор отринул свое пуританское воспитание и восславил свободу чувств. Это языческая этика, в которой высшая ценность — каждое мгновение жизни, каждый ее плод. Только полнота чувств сделает личность свободной и счастливой. Познавая самого себя, человек должен доверять своим чувствам и отвергнуть конформизм, ханжество, прописи навязанной ему морали. Самое трудное препятствие на этом пути — семья. «Семьи, я ненавижу вас!» — восклицал автор.

«Яства земные» прошли также незамеченными и лишь двадцать лет спустя вдруг оказались в центре литературных интересов и стали оказывать огромное влияние на молодежь.

Между тем, тогда, еще на рубеже веков, автор сам отшатнулся от этих идей. В раскаянии он осознал их опасность и создал психологический роман «Имморалист» — о ницшеанском герое, который ради естественности чувств и свободы преступил человеческую мораль. Молодой ученый Мишель, жаждет освободиться от пуританских предрассудков. Спасенный любящей и любимой женой Марселиной от опасной болезни, он платит ей черной неблагодарностью — когда она заболевает, он увозит ее в Африку и однажды предается там любви с арабской девицей легкого поведения. Как раз в это время жена, как бы почувствовав измену, умирает. Вина перед женой и любовь к ней — это собственные чувства писателя. Роман наполнен восхищенными описаниями арабских мальчиков, хотя прямых указаний на гомосексуальные склонности героя в романе нет.

Но подозрение рождалось. Позже Жид вспоминал, как один знакомый пристал к нему с вопросами: «Теперь, когда мы одни, скажите, месье Жид, ваш имморалист — педераст или нет?» И видя озадаченность писателя, усилил вопрос: «Я имею в виду: практикующий педераст?» Жид сделал вид, что сам не очень уверен: «Он скорее всего неосознанный гомосексуал» (Gide 1956: 210–211). А в Дневнике под 1902 годом появляются такие записи:

«Эмиль X. обычно работает в портняжной мастерской своего отца. Но последние два месяца работа в полсмены оставляет ему свободное время почти каждый день. И каждый день он проводит всю вторую половину дня в бане. Он идет туда в час и остается там до семи. Потому ли это, что он красив, как греческая статуя? Он замечательно плавает; и ничто не придает так ритм и гармонию мускулам, как плавание, которое укрепляет и удлиняет их. Голым он совершенен в вольной позиции, а в одежде он уродлив. В его рабочей робе я едва узнал его. Скорее всего обычаю наготы он обязан тусклостью и блеском своей плоти. Повсюду его кожа светла и мягка; на впадине его крестца, как раз там, где древний скульптор приделывал хвостик своему фавну, эта легкая мягкость становится сильнее. И впрямь, вчера пополудни, в позе Праксителя, прислонившись плечами к стене бассейна, твердо и наиболее естественно утвержденный, подобно Аполлону Саврохтону, с его слегка вздернутым носом и насмешливым лицом, он выглядел, как современный фавн. Ему пятнадцать…» (Gide 1956: 48).

В «Имморалисте» он глядел на мальчиков не столь искушенными глазами, чуть сдержаннее. Именно этот роман, опубликованный в 1902 г., принес автору первый успех у читателя. В 1914 г. вышли французские вариации Жида на тему Достоевского (о Раскольникове) — «Подземелья Ватикана», а в 1926 — «Фальшивомонетчики», сложный по форме психологический роман, срывающий флер благополучия с буржуазного общества и семьи. В нем заметную часть интриги составляет явно подразумеваемое, но не названное прямо соперничество двух взрослых гомосексуалов за подростка Оливье. Один из этих взрослых — отрицательный герой, другой — положительный, и автор ему явно симпатизирует.

В это время Жид уже властитель дум Франции. Не все разделяют его идеи, но все его читают, все о нем говорят. Да и трудно определить, кто его сторонник: в одних его произведениях одни идеи, в других — прямо противоположные. Он всё еще далек от политики.

В следующие годы выходят книги Жида с обличениями деяний колонизаторов в Африке (^Путешествие в Конго», 1927, и «Возвращение с озера Чад», 1928) — вехи на его пути к левой политической активности. В начале 30-х., годов начинается его дружба с СССР, вскоре громко оборвавшаяся, но об этом у уже рассказано. Андре Жид прожил долгую жизнь, был свидетелем поражения Франции во Второй мировой войне, а затем разгрома Германии. Он написал около 80 книг.

И всё это время — от книг рубежа веков и до последних произведений — один аспект самопознания неотступно стоит перед Жидом и проходит сквозь, многие его вещи. Это гомосексуальность и вопрос о том, как с ней жить человеку нравственному. Можно ли примирить нравственность с тем, что религия признает грехом?

Перед Первой мировой войной он поссорился со своим приятелем католиком Клоделем. Тот просил его убрать некоторые рискованные пассажи из книги и добавил:

«Должны ли мы в таком случае считать, а я никогда не желал этого, что вы и сами участвуете в этих тайных утехах? Ответьте мне, вы должны! А если вы не гомосексуал, то откуда эта странная приверженность к сюжетам такого сорта?»

Жид возмутился: по какому праву тот задает такие вопросы в такой форме. Он отписал, что для друзей не делает тайны из своих склонностей.

«Но я женатый человек. Что до вреда, который, по вашему, приносят мои книги, то я не могу поверить в это, ибо я узнал много людей, которых, как и меня, душит лицемерие нашей морали… Я не могу поверить, что религия изгоняет таких, как я. <…> Я не выбирал быть таким. Я могу бороться со своими желаниями, могу преодолевать их, но не могу выбрать объект этих желаний или изобрести другие путем имитации». И признается по секрету: «Я никогда не чувствовал никакого желания к женщине, и великая трагедия моей жизни состоит в том, чти наиболее прочная и глубокая любовь не связана в моем случае с тем, что обычно предшествует ей… Я не знаю, как разрешить проблему, которую Бог начертал на моей плоти».

Другой школьный приятель Жида Анри Геон написал в 1908 г. рассказ «Подросток», герой которого, вдовец-педераст, сватается к девушке, но влюбляется в ее 12-летнего брата Марселя. Девушка умирает при родах, а герой остается с мальчиком. По многим чертам в герое узнается Андре Жид. Другая версия того же рассказа (мальчик отвергнут и кончает самоубийством) использована самим Жидом позже. Настоящее имя мальчика, послужившего прототипом, как предполагают, Арман Бавретель.

Летом 1917 г. Андре Жид путешествует с 48-летним Фабрисом по Швейцарии. Фабрис чувствует себя помолодевшим, двадцатилетним. Он любит мальчика Мишеля. Запись 7 августа о Фабрисе:

«Он признался мне, что сперва испытал странное разочарование, встретив Мишеля в Шанивазе. Он едва мог узнать подростка. После всего месяца отсутствия может ли это быть? Боязнь увидеть подростка выросшим постоянно мучила Фабриса и торопила его любовь. Он ничто не любил больше в Мишеле, чем его детские качества, которые тот еще сохранял…

в звуке его голоса, в его пыле, в его манере ласкать — всё это он вскоре возобновил, вне себя от радости, когда они оба лежали рядом на берегу озера».

Запись 9 августа:

«Мишель в возрасте, когда человек еще сам о себе почти ничего не знает. Его аппетит еще только пробуждается и еще не соизмеряется с реальностью. Его любопытство, кажется, обращено только на препятствия; это скверное следствие пуританского воспитания, когда тот, кто ему подвергнут, не склонен терпеть отгороженность. Душа Мишеля открыла Фабрицию восхитительные перспективы, еще прикрытые, как ему кажется, утренним туманом. Чтобы рассеять его, нужны лучи первой любви».

Запись 21 августа:

«В какие-то дни этот ребенок обретает удивительную красоту. <…> От его лица и от всей его кожи истекает некая светлая лучезарность. Кожа его шеи, его груди, его лица и рук, всего его тела равно тепла и золотиста. В этот день на нем были только грубые домотканые шорты и шелковая рубашка ярко красного цвета, раздувающаяся над кожаным ремнем и открытая у шеи, где висели янтарные бусы. Он был босоног и голоног. Скаутская шапочка придерживала его волосы, которые иначе падали бы спутанными ему на лоб, и, как бы в опровержении его детской внешности в зубах он держал курительную трубку с янтарным мундштуком, которую Фабрис только что ему дал и которую он еще никогда не раскуривал. Ничто не может описать томность, изящество и чувствительность его глаз. На долгие моменты, когда Фабрис созерцал его, он утратил всякое ощущение места и времени, добра и зла, собственности и себя самого».

От 20 сентября сделана только одна запись:

«Что за толк мне продолжать этот дневник, если не быть в нем откровенным и если я буду скрывать свой сердечный секрет?».

И неожиданная запись от 25 октября:

«Я больше не заблуждаюсь на этот счет… Мишель любит меня не столько за то, кем я являюсь, сколько за то, кем я позволяю ему быть. Зачем мне спрашивать о большем? Никогда я не наслаждался жизнью больше и никогда вкус жизни не казался мне более сладким». А как же бедный Фабрис с его второй молодостью?

По возвращении во Францию запись от 1 ноября:

«Вчера я получил письмо от Мишеля, полное изысканного вкуса и изящества, и оно осветило все мои помыслы» (Gide 1956: 272–277).

Между тем, еще в мае 1917 началась долгая и все больше разгоравшаяся любовь 47-летнего Андре Жида, связавшая его с племянником (он же сын его старого учителя и друга) 16-летним Марком Аллегре. Марк принимал и ухаживания Жана Кокто, к которому Жид ревновал юношу и с которым навсегда остались прохладные отношения. Марка он вскоре усыновил, чтобы жить с ним вместе, и отбыл с ним в Англию. «Я не чувствую больше ни своего возраста, ни ужаса времени, ни погоды… Я уже не могу обходиться без М. Вся моя молодость — это он». Жена молча и стоически перенесла этот удар, но Жид понимал, что это кладет конец их холодной двадцатилетней связи. Вернувшись, он нашел, что она сожгла все его письма к ней. Он проплакал неделю, а жена с видимым спокойствием занялась домашним хозяйством и не разговаривала с ним. Тогда-то он и стал писать свою автобиографию, в которой открыто признал свою гомосексуальную природу. Автобиография называлась «Пока зерно не умрет…» Подразумевалось продолжение:…не будет всходов. Старая жизнь должна умереть, чтобы новая возникла. Книга вышла в 1926 г. (Gide 1932).

Однако раньше появилась другая, не столь прямая, но более рискованная. Начав работать над ней около 1908 г., он сначала опубликовал ее анонимно в Голландии в 1911 г. под названием «К.Р.Д.Н.» в нескольких десятках экземпляров, потом, дополнив ее в 1918 г., издал в 1920 г. (тоже анонимно и тоже очень небольшим тиражом и всё там же, за границей) под полным названием «Коридон» (в предшествующем издании было как бы арабское написание, без гласных). Но книга оставалась известна лишь узкому кругу друзей. В 1922 г., прочитав Фрейда, Жид записывает в Дневнике: «Самое время публиковать Коридон» (Gide 1956: 323). После своих памятных бесед с Прустом и выхода его «Содома и Гоморры», обозлившись на его лицемерие, решился опубликовать «Коридон» по-настоящему — во Франции под своим именем. Когда слух об этом распространился, к писателю примчался виднейший католический философ, основатель неотомизма, Жак Маритен с уговорами воздержаться от публикации. Жид описал беседу в Дневнике. По прошествии часа Маритен поднялся уходить со словами:

«Я не должен уйти прежде, чем… Разрешите спросить вас кое о чем». — «Что ж, спрашивайте», — сказал я, показывая жестом, что не гарантирую ответа. «Я хотел бы выпросить у вас обещание». — "?…» — «Обещайте мне, что, когда я уйду, вы приведете себя в состояние молитвы и попросите Христа дать вам знать прямо, верно ли вы поступаете или ошибаетесь, публикуя вашу книгу. Можете вы обещать мне это?» Я долго смотрел на него и сказал: «Нет».

Последовало долгое молчание. Я продолжил: «Поймите меня, Маритен. Я жил слишком долго и, вы это знаете, слишком внутренне в мыслях о Христе, чтобы теперь, согласившись с вами, справиться у него — вроде позвонить по телефону. <…> Есть люди, готовые проконсультироваться с Христом по поводу шнуровки пары ботинок. Я не могу и не буду». И дал понять, что это дело решенное и давно продуманное. (Gide 1956: 341–343).

Книга вышла в 1924 г.

Это было публицистическое и философское произведение специально в защиту гомосексуальной любви. И не просто гомосексуальной, а любви к юношам, к подросткам, к мальчикам. Книга была написана в виде четырех сократовских диалогов некоего гетеросексуального автора с открытым и сознательным гомосексуалом по имени Коридон, доктором медицины. Таким образом, 1924-26 гг. были временем поднятия забрала.

В первом диалоге Коридон отстаивает здоровье и естественность гомосексуального поведения. Он без стеснения признает себя педерастом и рассказывает о том, как ему показал серьезность этой любви мальчик Алексис, который, не встретив взаимности, покончил с собой. Коридон не видит себя феминизированным. Педерастию он считает природной, а запрет ее — делом культуры и морали, то есть вопросом условий. Соитие с женщиной, конечно, необходимо для продолжения рода, но этого достаточно раз в месяц.

Во втором диалоге он продолжает рассматривать различие между природой и культурой. В природе нет единообразия и не существует любви. Это изобретение человека. Зато у человека нет сексуального инстинкта. Он ищет в любви наслаждения, а зачатие ребенка — случайный дополнительный результат. Женщина — хранительница наследственности, а мужчина ответственен за изменчивость рода. Поэтому мужчине необходимо воздержание, умеренность, а женщине — нет. Природа говорит мужчине: «Оплодотворяй!», женщине — «Выбирай!» и обоим — «Наслаждайся!» Но природа не связала намертво наслаждение мужчины с женщиной. Мужчина может получить наслаждение и без женщины. Даже у животных самцы, бывает, покрывают других самцов.

Третий диалог посвящен наготе, красоте и юности. У животных самцов влечет к самке ее запах, у человека этого нет.

Женщинам приходится использовать благовония и украшать себя одеждой. Мужчинам же лучше быть нагими. Как оценил Гете, мужское тело вообще красивее женского. В противоположность животному царству выбирать приходится мужчинам. Любовь для человека превращается в игру. Подростков, чьи предпочтения еще не определены, в ней привлекает просто наслаждение. Когда подросток ищет наслаждения, он естественен.

Главная тема четвертого диалога — целомудрие. Как быть с преобладанием мужчин (количественным и по силе) и как защитить женщин? Леон Блюм считал, что отдушинами, убирающими избыточную сексуальность мужчин, являются проституция и адюльтер (измены). Рецепт Коридона — педерастия. Он приводит в пример древнюю Грецию в период ее расцвета. Чистые образы женщин греческой литературы и греческого искусства он сравнивает с современной французской литературой, полной упадка и разложения. Греческая гомосексуальность обеспечивала уважение к женщинам. Без нее нет и высокого искусства. Периоды расцвета гомосексуальности в истории — это не периоды упадка, а, наоборот, расцвета (век Перикла, Августа, Шекспира). Гомосексуальность обеспечивала силу народа (Спарта, Наполеоновская Франция с ее отменой законов против гомосексуальности, предвоенная Германия, где всё окружение кайзера и верхушка армии были гомосексуальны).

Коридон — за прочность брака и целомудрие. Педерасты так же способны на это, как и гетеросексуалы. А подросткам в возрасте от 13 до 22 лет (или до 18) необходима поддержка близкого друга-мужчины.

В предисловии Жид рассказывает, что друзья уговаривали его воздержаться от публикации этой книги, но он атакует не мораль, а ложь. Было еще одно предисловие, в котором Жид приписывал всю книгу своему погибшему на фронте другу Д., но от этого предисловия он отказался. Открывать забрало, так открывать.

После этих книг многие консервативные и религиозные друзья от него отвернулись.

В 1925 г. Жид с Марком отправились в Африку. Неугомонный Клодель решил, что Жид бежит насовсем в царство сладострастных утех и надо его как-то остановить. Он написал вежливое, но бестактное письмо Мадлен и предложил встретиться, обсудить возможные меры. Мадлен поблагодарила за предложение, но встретиться отказалась. Да, путешествие Андре «в чернейшую Африку» внушает тревогу. «Все, кто любит Андре Жида, как эта благороднейшая душа заслуживает того, должны молиться за него. Я делаю это каждый день, и вы тоже, не правда ли? В этом и встретимся». А Жид привез из африканских колоний свои знаменитые обвинительные книги с фотографиями, сделанными Марком.

Теперь у него оставалась только поддержка левых сил. В начале тридцатых у нас его титуловали «великим другом СССР». Ему предоставили возможность произнести речь с трибуны мавзолея. Этого откровенного педераста удостоил приема и беседы Сталин, выжигавший каленым железом гомосексуализм у себя в стране. И можно оценить решимость и смелость публикации «Возвращения из СССР» в 1936 — писатель обрывал и поддержку левых сил.

В 1938 г. умерла Мадлен. Жид был безутешен. «Она была не единственным, что я любил больше всего на свете, но мне кажется, что я жил как ее отражение». И тут обнаружилась еще одна тайна этого непостижимого человека: во время натянутых отношении с женой он, при всей гомосексуальности, имел еще и любовницу. Оказывается, в 1923 г. у него родилась «незаконная» дочь, и он держал это в тайне, чтобы не травмировать Мадлен. А теперь он официально признал этот факт и был очень горд своим отцовством. Свободнее он стал и в другом отношении: в 1939 г. он опубликовал свой Дневник за 1989-39 гг., содержащий абсолютно откровенные и недвусмысленные формулировки о том, что сам он причисляет себя не к содомитам, не к извращенцам, а к педерастам. Под 1918 г., когда он работал над «Коридоном», в Дневнике появилась такая запись:

«Я называю педерастом мужчину, который, как указывает это слово, вовлекается в любовные отношения с юными пареньками. Я называю содомитом <…> мужчину, желания которого адресованы к взрослым мужчинам. Я называю инвертом («превращением». — Л. К.) мужчину, который в комедии любви принимает на себя роль женщины и желает, чтобы им обладали. Эти три типа гомосексуалов не всегда четко различимы; вероятно, есть переходы от одного к другому; но чаще различия между ними таковы, что они испытывают глубокое отвращение друг к другу, отвращение, сопровождаемое осуждением, которое ни в коем случае не уступает тому, что вы (гетеросексуалы) свирепо высказываете относительно всех трех.

Педерасты, одним из которых я являюсь (ну почему я не могу сказать это совсем просто, без того, чтобы вы немедленно не обвинили меня в бахвальстве своей исповедью), встречаются реже, а содомиты гораздо более многочисленны, чем я сперва думал. Я говорю об этом на основании конфиденциальных сообщений, которые я получил <…>. Что же до инвертов, которых я вообще вряд ли встречал, мне всегда казалось, что они одни заслуживают упрека в моральной или интеллектуальной деформации и являются поводом для некоторых обвинений, обычно адресуемых ко всем гомосексуалам. <…>

Мы всего лишь те, кто мы есть; мы просто признаем, какие мы, не гордясь собой, но и не горюя из-за этого.

А что такая любовь может возникнуть, что такие отношения могут сформироваться, то для меня недостаточно сказать, что это естественно; я утверждаю, что это хорошо; каждый из двоих находит в себе возбуждение, защиту, изменение; и я хотел бы узнать, для кого это более выгодно — для юноши или для старшего мужчины.» (Gide 1956: 293–294).

Под педерастией он понимал не анальные сношения, а плотскую любовь к мальчикам — по-другому, на другой манер. «Мне, не понимающему удовольствия иначе, как лицом к лицу, на началах взаимности и без насилия, часто, как Уитмену, достаточно самого мимолетного контакта» (Gide 1932: 418–419).

В начале сороковых, когда старый писатель жил в петеновской южной Франции, он подготовил новое издание Дневника (оно вышло в Рио де Жанейро). Чтобы оценить мужество этого поступка, нужно вспомнить, как расправлялись с гомосексуалами гитлеровские власти. Писателя ждали лагеря смерти. Вскоре он скрылся в свою любимую Северную Африку, которая теперь была очагом свободы.

Марк Аллегре стал знаменитым кинорежиссером, в его фильмах дебютировали Брижит Бардо, Ален Делон и Жан-Поль Бельмондо. Это тоже в большой мере творение Жида.

Он заслужил свои награды 1947 г. — почетного доктора Оксфорда и Нобелевскую премию. Возраст его тогда приближался к 80. Жид умер в 1951 г., перевалив за 80. Умер человек, который за четыре десятилетия до Стоунуолла поднял свое индивидуальное восстание против своей среды и своей религии в защиту своего права любить так, как ему на роду написано. После его смерти до Стоунуолла оставалось менее двух десятилетий. Он похоронен на кладбище в Кювервилле рядом со своей женой, с которой они прожили сорок лет в духовной любви и плотском противостоянии.

4. Скрытая гомосексуальность

Не менее трудные проблемы возникают, когда люди женятся не потому, что хотят скрыть свою гомосексуальность или борются с ней или надеются примирить с ней близких, а когда сами о ней не знают. В рассказе Д. X. Лоуренса «Прусский офицер» фигурирует пожилой командир, бешено придиравшийся к своему молодому ординарцу, не подозревая, что делает это потому, что влюбился в него.

В сексологии было много споров о том, есть ли в действительности латентная гомосексуальность — скрытая, проявляющаяся не сразу или вовсе не проявляющаяся открыто. Такая, когда человек долго или даже всю жизнь считает себя вполне «нормальным», то есть гетеросексуальным, тогда как в подсознании его тлеют гомосексуальные потребности, готовые в любое время привести к неожиданным эксцессам и, что еще хуже, вносящие в его жизнь непонятную для него самого напряженность и неудовлетворенность.

Некоторые исследователи отрицают такую форму, особенно те, кто не верит во врожденность гомосексуальных склонностей. Они считают, что под признанием скрытой гомосексуальности таится уверенность в том, что всякая гомосексуальность — от рождения. А она может развиться и у взрослого человека, в результате каких-то психологических процессов. Скрытой гомосексуальности нет, считают они, это просто отсутствие гомосексуальности в молодости у человека, который стал гомосексуалом потом. Позиция этих критиков бихевиористична: что не проявляется внешне, то и не существует.

Как бы ни относиться к проблеме врожденности или приобретенности этой ориентации, необходимо признать, что латентная гомосексуальность есть — всегда и у всех гомосексуалов. Ведь в самом раннем детстве она совершенно не видна, хотя вскоре проявляется, как вполне готовая. Значит она в ребенке сидела. По каким-то косвенным признакам ее пытаются уловить. Термин Бибера «прегомосексуальный ребенок» обозначает именно такую форму гомосексуальности. Затем, когда ее проявления, уже заметные для самого подростка, начинают его беспокоить, нередко он гонит от себя мысль о своей особенности, необычности. Он считает, что это так, шалости, капризы, что всё это не имеет отношения к его натуре. И часто это в самом деле проходит бесследно. Но не у всех. У тех, которые с этим остаются, отрочество оказывается периодом если не сугубо латентной, то во всяком случае подавленной, не осознаваемой гомосексуальности.

Нужно учесть, что в обществе гомосексуальность долго считалась позорной и неестественной слабостью. В таких условиях подавление гомосексуальных склонностей сознанием может быть и более прочным, если личность сильная, а ее требования к себе и идеалы — мирские, внушенные средой, или религиозные — очень высоки. Но в таком случае противоречия между подсознанием и сознанием создают трагическую доминанту всей жизни.

Рассмотрим случай, приводимый психоаналитиком Ф. Каприо. Юноша 17 лет, высокий, стройный, обладающий средним интеллектом и музыкально одаренный, носит очки с толстыми линзами и немного заикается. У психоаналитика он лечился более года, прошел 50 сеансов и проникся к нему доверием. Вот что он рассказал. Первое сексуальное возбуждение испытал пяти лет от роду, когда мать ставила ему клизму. Мать он очень любил, а от процедуры испытал некоторую боль, но в основном нашел ее приятной. Он лежал в ванной на зеленом коврике, и с тех пор зеленый стал его любимым цветом. Впоследствии это повторялось, а затем он начал ставить себе клизмы сам ради удовольствия. Мать однажды застала его с клизмой и отругала.

«Я полагал, — признается он, — что секс был связан с прямой кишкой. Слово «клизма» всегда означало для меня нечто сексуальное. Я думал, что прямая кишка является сексуальным органом. <…> Мое представление о сексе заключалось также и в том, чтобы что-либо было вставлено в мою задницу…»

Лет 10 постоянно играл со сверстницей в «больницу» — ставил девочке импровизированную клизму в задний проход, что доставляло обоим огромное удовольствие.

Мастурбировать начал с 15 лет, после того, как подслушал звуки полового акта своих родителей и нашел их противозачаточные средства. «Когда я мастурбирую, я ставлю себе клизму». Но это вскоре наскучило ему. «Мастурбация больше не доставляет мне радости. Секс — это боль в заднице…» Эту боль он воспринимает как нечто приятное.

Отношение к женщинам скорее отрицательное. Когда ему было 6 лет и вся семья была в гостях, его уложили спать в одну постель с девочкой того же возраста, и она «наделала себе в штанишки». Это «отталкивающее» зрелище он запомнил на всю жизнь, и всегда ему казалось, что все девочки «грязные».

Но для матери он делает исключение. «У меня было желание видеть мать обнаженной. Однажды она была в ночной рубашке, сквозь которую я мог всё видеть. Я чувствовал, что мог бы добиться с ней физической близости». Но близость эта виделась ему своеобразно: «Хотелось бы мне знать, смогу ли я избавиться от своих затруднений, если добьюсь, чтобы мать поставила мне в моем теперешнем возрасте (17 лет) клизму. Лично мне это представляется неплохой идеей. А как вы думаете?». В то же время он ненавидит и мать за то, что она владеет его помыслами. «Я ненавижу женщин. <…> Я хотел бы причинять женщинам боль, чтобы отомстить тем самым своей матери».

Это двойственное отношение он переносит на женщин вообще. «Иногда я думаю, что женщины прекрасны. Я люблю женщин, которые старше меня. <…> Я предпочитаю женщин с черными волосами, как у моей матери, и которые примерно того же роста, что и мать». «Я одновременно и люблю и боюсь женщин, похожих на мою мать». Эта полулюбовь к женщинам также носит своеобразный характер: «Меня не интересуют их груди. Мне нравится любоваться ими сзади». «Наиболее привлекательная часть тела женщины для меня — это ее ягодицы». Когда он видит девушку, то первое, что приходит ему в голову, это «какая чудесная есть у нее на заду дыра. Она куда прекраснее, чем передняя часть тела». Даже когда он восхищается девушками, он думает о них как о «бесполой красоте» — по его собственным словам. На деле это не совсем так. Просто половой орган для него — анус. Налицо несомненно отражение на другом субъекте (пусть и противоположного пола) его собственной сосредоточенности на заднем проходе. Поэтому девушки для него — его собственного пола.

Иначе он относится к мужчинам.

«Я чувствовал свою привязанности к мальчикам вместо девочек. Однажды я испытал желание поцеловать моего приятеля Иозефа. То же самое чувство я питал и к учителю-мужчине в средней школе. Мне также хотелось поцеловать его. <…> Я люблю ребят, так как неспособен любить девчонок». При чем в ребятах он любит именно мужественность. «Я не выношу изнеженно выглядящего мужчину. Мне не нравится слабость в мужчине. У меня «маскулинный комплекс». Я восхищаюсь широкоплечими мускулистыми мужчинами. Я ненавижу маменькиных сынков. В мужском лице есть красота. Полагаю, что у боксеров, например, просто изумительное тело». На одном из сеансов он признался: «Иногда я чувствую себя полуженщиной-полумужчиной. Я часто хотел быть женщиной. Психологически я ощущаю себя более женщиной, чем мужчиной. И всё же я не люблю их, потому что слишком на них похож».

Его тяга к мужчинам понятна: только они имеют нечто, что может доставить наслаждение его анусу. Подсознательно он это представляет, хотя и гонит от себя эту мысль.

Всё это порождает в юноше нервозность и мизантропию. «Я не доверяю людям. Я ненавижу людей». «Я испытываю желание обращаться с людьми как с обоср…ми».

Не приходится сомневаться, что по натуре этот юноша — пассивный гомосексуал. Но сам он этого не подозревает и страшно боится гомосексуального совращения. «Я чувствую себя в безопасности, когда стою спиной к стене». «Я боюсь, что кто-либо подкрадется ко мне сзади и вставит что-либо в мою ж…». Как замечает Каприо о таких людях, «страх того, что кто-либо соблазнит их сексуально, имеет в себе элемент желания». Тем не менее врач пытался излечить его от скрытой гомосексуальности психоанализом и считал лечение неоконченным. Однако юноша перестал подавать о себе вести. Врач надеется, что это оттого, что он исцелился (Каприо 1995: 34–46). Судя по всему, что о нем рассказано, больше вероятности, что он нашел себя. Пожалуй, оно и к лучшему. Иначе трудно избежать развития по сценарию, который для самого человека представляется сугубо трагическим.

Эта трагичность окрашивала жизнь некоторых духовных вождей человечества.

Человек, которому суждено было стать Святым Августином, одним из основателей римско-католической церкви и ее догм, родился в середине IV века н. э. в Нумидии (нынешний Алжир). Благодаря его «Исповеди» мы знаем, что в молодости, поселившись в Карфагене,

«…где всё вокруг источало негу запретной любви», он «тянулся к ней, как мотылек к свету <…> Для меня любить и быть любимым было наслаждением, особенно если я мог наслаждаться еще и телом любимого человека. Тем самым я загрязнял родник дружбы мерзостью сладострастия. Я замутнил ее чистый поток адской похотью».

Его возлюбленный юноша, с которым он наслаждался любовью почти год, внезапно заболел и умер. «Я удивлялся тому, что вместе с ним не умерли все смертные, настолько диким мне казалось то, что он умер, а я жив». Тем не менее Августин имел еще и любовницу, которая родила ему сына. Через 16 лет Августин вместе с сыном приняли христианскую веру. Сын вскоре умер, Августин же порвал все отношения со своей сожительницей, продал свое имение, роздал деньги бедным, а свой дом превратил в монастырь. Через 10 лет он был уже епископом и в последующие три десятилетия написал свои труды, ставшие основополагающим изложением католических догм, аскетизма и женоненавистничества.

Блаженный Августин осуждал любые сексуальные отношения, даже между мужем и женой. «Нет ничего на свете, писал он, — что бы так разлагающе действовало на мужскую душу, чем привлекательность женщин и телесный контакт с ними». Он считал, что «тело мужчины достойнее тела женщины подобно тому, как душа достойнее тела». Так что в своем подсознании он оставался гомосексуальным, но эта гомосексуальность, подавленная христианским мышлением, приобрела искаженную форму женоненавистничества и отказа от всякой плотской любви. Он вытравил в себе и гомосексуальную страсть, особенно возмущаясь мужчинами, которые позволяли использовать свое тело, «как женщины» (Расселл 1996: 86–90; Августин 1996).

Но скрытой гомосексуальность Августина была лишь во второй половине его жизни. В молодости он любил мужчин сильнее, чем женщин, любил плотски и сознавал это.

Иначе обстояло дело с другими великими искателями истины и Бога — Николаем Гоголем и Львом Николаевичем Толстым.

Проф. С. Карлинский (Калифонийский университет, Беркли) собрал доказательства скрытой гомосексуальности Гоголя. За всю жизнь Гоголь не был близок ни с одной женщиной. Даже за вдохновением он обращается не к Музе, как Пушкин и другие, а к Гению («1834»). Кроме писем к матери его огромная переписка адресована почти исключительно мужчинам. Письма к некоторым друзьям носят чрезвычайно эмоциональный и аффектированный характер — Гоголь клянется в вечной и верной любви до гроба. Критики относят это за счет стандартного стиля переписки в пору романтики и сентиментализма, но ведь ни у Жуковского, ни у Пушкина такой чувствительности в письмах нет. Опубликованные посмертно гоголевские «Ночи на вилле», где от первого лица представлены излияния в страстной любви к умирающему юноше, это на деле не художественное произведение, а личный дневник Гоголя, сохранившийся от времени, когда он ухаживал за умиравшим молодым другом князем Виельгорским. Смерть Виельгорского была тяжелым ударом для Гоголя, хотя у него была еще одна такая привязанность — к молодому поэту Языкову, которого он уговорил жить вместе. И жили, но долгого сожительства не получилось. Языков отказался от продолжения.

На своем смертном одре Гоголь признавался врачу, что не имел в жизни ни одного полового сношения и никогда не был причастен к «самоосквернению» (то есть к мастурбации). Он был глубоко религиозным человеком и не допускал и мысли о том, что его любовь к юношам может обрести плотский характер. Но весь его быт (Гоголь очень любил красиво и модно одеваться, хорошо варил, а однажды его видели дома в женском наряде), вся его общая ориентация на общение с мужчинами и его избегание женщин свидетельствуют о том, что главный герой его «Женитьбы», убегающий почти из-под венца, это по ощущениям и чувствам сам Гоголь.

Вокруг него в обществе было очень много людей, почти откровенно практиковавших гомосексуальные отношения — князья Голицын, Вл. Мещерский, Юрий Долгоруков и Дондуков-Корсаков (вице-президент Академии наук), министр просвещения граф Уваров, приятель Пушкина Кишиневский вице-губернатор Вигель (у Пушкина есть эпиграммы на них), приятель Чайковского поэт Алексей Апухтин и другие. Гомосексуальность витала в воздухе. Для Гоголя это был абсолютно запретный и ужасающий мир греховных искушений, и если он в глубине души сознавал направленность своих влечений, то должен был глубоко страдать от этого. В сущности его смерть близка самоубийству: он перестал есть и вместо сна молился. Он уморил себя голодом и бессонницей (Karlinsky 1976).

О скрытой гомосексуальности Толстого высказывался в начале века (1911) В. В. Розанов (1990:105–111,147). Но его доказательства большей частью носят косвенный характер. Сейчас можно привести более прямые соображения по опубликованным ныне материалам о Толстом. Как и многие творчески одаренные люди, человек он был очень сексуальный. С 14 лет, как он многократно вспоминал, похоть терзала его и это было тем более мучительно, что, с одной стороны, он был болезненно мнителен, считая свою внешность уродливой (он и в самом деле в юности не был красивым), а с другой стороны, воспитанный в уважении религиозных ценностей, он был уверен, что всякая уступка страсти есть моральное падение. Уступать же приходилось то и дело. Организм требовал, а жизнь поставляла множество ситуаций, в которых находились женщины, готовые утолить его потребность. Подросток и в мыслях не имел удовлетворять свою половую потребность не так, как все, «неестественным» образом.

С записи в клинике и начинается его дневник: «Я получил гаонарею…» (Толстой 1937: 3). Позже, на военной службе появляются такие записи:

«Шлялся вечером по станице, девок смотрел. Пьяный Япишка сказал, что с Саламанидой дело на лад идет. Хотелось бы мне ее взять и отчистить.» (Толстой 1937: 87). Будучи стариком, как-то в Крыму Толстой при Максиме Горьком, описавшем всю беседу, спросил Чехова:

— Вы сильно распутничали в юности?

А. П. смятенно ухмыльнулся и, подергивая бородку, сказал что-то невнятное, а Л. Н., глядя в море, признался:

— Я был неутомимый…

Он произнес это сокрушенно, употребив в конце фразы соленое мужицкое слово.» (Горький 1979: 95).

Но вот «правило», которое он назначает себе в юности, в 19 лет:

«…смотри на общество женщин как на необходимую неприятность жизни общественной и, сколько можно, удаляйся от них. В самом деле, от кого получаем мы сластолюбие, изнеженность, легкомыслие во всем и множество других пороков, как не от женщин? Кто виноват тому, что мы лишаемся врожденных в нас чувств: смелости, твердости, рассудительности, справедливости и др., как не женщины? Женщина восприимчивее мужчины, поэтому в века добродетели женщины были лучше нас, в теперешний же развратный, порочный век они хуже нас» (Толстой Т937: 32–33).

Это отношение к связям с женщинами проходит сквозь всю его жизнь: «неприятность жизни общественной» — определяет он в 19 лет, а в 72 года записывает в дневник: «Можно смотреть на половую потребность как на тяжелую повинность тела (так смотрел всю жизнь), а можно смотреть как на наслаждение (я редко впадал в этот грех)» (Толстой 1935: 9).

Максим Горький вынес такое впечатление от бесед с ним:

«К женщине он, на мой взгляд, относится непримиримо враждебно и любит наказывать ее, — если она не Кити и не Наташа Ростова, то есть существо недостаточно ограниченное. Это вражда мужчины, который не успел исчерпать столько счастья, сколько мог, или вражда духа против «унизительных порывов плоти»? Но это — вражда, и холодная, как в «Анне Карениной»…» (Горький 1979: 98–99).

Когда вокруг него шла беседа о женщинах, он «долго слушал безмолвно и вдруг сказал:

— А я про баб скажу правду, когда одной ногой в могиле буду, — скажу, прыгну в гроб, крышкой прикроюсь — возьми-ка меня тогда!» (Горький 1979: 124).

Откуда такая неприязнь к женщинам в человеке, который так часто бегал в юности «к девкам» (частое выражение в дневнике), а в зрелом возрасте жил в многолетнем браке и имел множество детей?

Горький пишет: «Я глубоко уверен, что помимо всего, о чем он говорит, есть много такого, о чем он всегда молчит, — даже и в дневнике своем, молчит и, вероятно, никогда никому не скажет» (Горький 1979: 114). Но, как оговаривается и Горький, какие-то намеки всё-таки проскальзывают в дневниках и беседах. Возможно, секрет непонятный ему самому, приоткрывается наблюдением, которое он записывает в своем дневнике в возрасте 23 лет:

«Я никогда не был влюблен в женщин. Одно сильное чувство, похожее на любовь, я испытал только, когда мне было 13 или 14 лет, но мне (не) хочется верить, чтобы это была любовь; потому что предмет была толстая горничная (правда, очень хорошенькое личико), притом же от 13 до 15 лет — время самое безалаберное для мальчика (отрочество): не знаешь, на что кинуться, и сладострастие в эту эпоху действует с необыкновенною силою.

В мужчин я очень часто влюблялся, первой любовью были два Пушкина, потом 2-й — Сабуров, потом 3-ей — Зыбин и Дьяков, 4 — Оболенский, Иславин, еще Готье и многие другие. Из всех этих людей я продолжаю любить только Дьякова. Для меня главный признак любви есть страх оскорбить или не понравиться любимому предмету, просто страх. Я влюблялся в м(ужчин) прежде, чем имел понятие о возможности педрастии (описка у Толстого, видимо от волнения. — Л. К.); но и узнавши, никогда мысль о возможности соития не входила мне в голову».

Он особо отмечает свою «необъяснимую симпатию» к Готье:

«Меня кидало в жар, когда он входил в комнату… Любовь моя к И(славину) испортила для меня целые 8 м(есяцев) жизни в Петербурге). — Хотя и бессознательно, я ни о чем др(угом) не заботился, как о том, чтобы понравиться ему. <…>

Все люди, которых я любил, чувствовали это, и я замечал, им было тяжело смотреть на меня. Часто, не находя тех моральных условий, которых рассудок требовал в любимом предмете, или после какой-нибудь с ним неприятности, я чувствовал к ним неприязнь, но неприязнь эта была основана на любви. К братьям я никогда не чувствовал такого рода любви. Я ревновал очень часто к женщинам. Я понимаю идеал любви — совершенное жертвование собою любимому предмету. И именно это я испытывал. Я всегда любил таких людей, которые ко мне были хладнокровны и только ценили меня».

Это была именно плотская любовь, хотя и не находившая конечного выражения:

«Красота всегда имела много влияния в выборе; впрочем, пример Д(ьякова); но я никогда не забуду ночи, когда мы с ним ехали из П(ирогова?) и мне хотелось, увернувшись под полостью, его целовать и плакать. Было в этом чувстве и сладостр (астие), но зачем оно сюда попало, решить невозможно; потому что, как я говорил, никогда воображение не рисовало мне любрические картины, напротив, я имею к ним страстное отвращение» (Толстой 1937:237–238).

Через год записывает:

«… Зашел к Хилковскому отдать деньги и просидел часа два. Николенька очень огорчает; он не любит и не понимает меня. <…> Прекрасно сказал Япишка, что я какой-то нелюбимой. <…> Еще раз писал письма Дьякову и редактору, которые опять не пошлю. Редактору слишком жестко, а Дьяков не поймет меня. Надо привыкнуть, что никто никогда не поймет меня» (Толстой 1937: 149).

А понимает ли он себя сам?

Максим Горький, живший рядом со стариком Толстым в Крыму, замечает: «К Сулержицкому он относится с нежностью женщины <…> Сулер вызывает у него именно нежность, постоянный интерес и восхищение, которое, кажется, никогда не утомляет колдуна» (Горький 1979: 88). Восхищение вызывал не только Лев Сулержицкий. Как-то когда Сулержицкий шел рядом с Толстым по Тверской, навстречу показались двое кирасир.

«Сияя на солнце медью доспехов, звеня шпорами, они шли в ногу, точно срослись оба, лица их тоже сияли самодовольством силы и молодости». Толстой начал было подтрунивать над их величественной глупостью. «Но когда кирасиры поравнялись с ним, он остановился и, провожая их ласковым взглядом, с восхищением сказал:

— До чего красивы! Древние римляне, а, Левушка? Силища, красота, — ах, боже мой. Как это хорошо, когда человек красив, как хорошо!» (Горький 1979: 108).

Нет ни малейших признаков, что он не то чтобы реализовал когда-либо свою любовь к мужчинам как плотскую, но хотя бы помыслил об этом. Он вообще обычно резко разделял любовь и сексуальное удовлетворение. Сексуальное удовлетворение он получал от женщин, любил — мужчин. Он мечтал о соединении этих чувств, о высокой любви, которую мыслил в браке. Тридцати четырех лет женился на 18-летней Софье Берс, хотя сначала ухаживал за ее молодой маменькой, потом его сватали за старшую из трех дочерей, но средняя, Софья, перехватила жениха (а позже не без основания ревновала к младшей сестре). После первой брачной ночи записал в дневнике: «Не она.» (Меняйлов 1998).

Тем не менее в первый месяц пишет родным и друзьям радостные письма:

«Я дожил до 34 лет и не знал, что можно так любить и быть так счастливым. <…> Теперь у меня постоянное чувство, как будто я украл незаслуженное, незаконное, не мне назначенное счастье».

Но вскоре начинаются семейные сцены, выявляющие всё больше взаимонепонимание и отчужденность. Жена записывает в своем дневнике:

«Лева или стар или несчастлив. <…> Если он не ест, не спит и не молчит, он рыскает по хозяйству, ходит, ходит, всё один. А мне скучно, я одна, совсем одна <…> Я — удовлетворение, я — нянька, я — привычная мебель, я женщина» (Жданов 1993: 57, 146).

Сцены становились всё более истеричными, с криками и битьем посуды (швырял и бил Лев Николаевич). Семейное счастье было действительно не ему назначено.

Между тем, почти ежегодно рождались дети. Только это было в глазах Льва Николаевича оправданием чувственной близости с женой, он всё время подчеркивал, что такая близость для него не самоцель, а только средство (Жданов 1993: 146). Половую близость с женой в браке он вообще рассматривал только как работу по производству детей. Черткову пишет: «Сделай себе потеху даже с женой — и ей и себе скверно» (Жданов 1993: 203). Записи Льва Николаевича в дневнике: «Очень тяжело в семье. <…> За что и почему у меня такое страшное недоразумение с семьей! <…> Хорошо — умереть» Он терзается, ищет, в чем причины его страданий: табак, невоздержание и т. п. «Всё пустяки. Причина одна — отсутствие любимой и любящей жены. <…> Вспомнил: что мне дал брак? Ничего. А страданий бездна.» (Жданов 1993: 174, 224).

Горькому он как-то неожиданно сказал:

«Человек переживает землетрясения, эпидемии, ужасы болезней и всякие мучения души, но на все времена для него самой мучительной трагедией была, есть и будет трагедия спальни» (Горький 1979: 96).

Множество вполне благополучных супругов согласятся с тем, что это очень субъективное суждение.

Наконец он приходит к отвержению половой близости даже в браке. Всякое половое сношение основано на чувственности, на слепом инстинкте и унижает человека. Лучше всего — целомудрие, полное воздержание. А что без брака и половых сношений прекратится человеческий род, так ведь конец света всё равно когда-нибудь наступит. Зато какая чистота будет достигнута сейчас! То есть ясно, что самому ему чувственная близость с женой и, видимо, уже со всякой женщиной была при всей необходимости столь тягостна, столь омерзительна, что он готов был согласиться на всеобщее вымирание, только бы не было этой грязи.

Словом, всё — как у Святого Августина. Остается только оставить жену, имение продать и деньги раздать бедным. Как известно в конце жизни он и это попытается совершить.

Но уже задолго до того, с 1888 г., он пишет свои трагические произведения о низости и мерзости половой страсти — «Дьявола», «Отца Сергия», «Воскресение» и страшную «Крейцерову сонату».

«Крейцерова соната» очень автобиографична. Герой подобно писателю много старше жены, женился поздно; несмотря на взаимное отчуждение и семейные скандалы супруги обзавелись детьми; после многих лет брака супруге стал мил один музыкант (близким приятелем Софьи Андреевны стал композитор Танеев). Правда, концовка другая — герой убивает жену, а в реальности Лев Николаевич уходит из Ясной Поляны и умирает на захолустной станции. Но чувства и мысли героя — это чувства и мысли самого Толстого, он этого и не скрывал. Это совершенно ясно из философского «Послесловия» к «Крейцеровой сонате».

О жениховстве герой ее вспоминает:

«Время, пока я был женихом, продолжалось недолго. Без стыда теперь не могу вспомнить это время жениховства. Какая гадость! Ведь подразумевается любовь духовная, а не чувственная. Но если любовь духовная, духовное общение, то словами, разговорами, беседами должно бы выразиться это духовное общение. Ничего же этого не было. Говорить бывало, когда мы останемся одни, ужасно трудно. Какая это была сизифова работа. Только выдумаешь, что сказать, скажешь, опять надо молчать, придумывать. Говорить не о чем было».

Далее наступил «хваленый медовый месяц. Ведь название-то одно какое подлое! <…> Неловко, стыдно, гадко, жалко и, главное, скучно, до невозможности скучно! Вы говорите естественно! Естественно есть. И есть радостно, легко, приятно и не стыдно с самого начала; здесь же мерзко, и стыдно, и больно. Нет, это неестественно!»

О первой ссоре: «Впечатление этой первой ссоры было ужасно. Я называл это ссорой, но это была не ссора, а это было только обнаружение той пропасти, которая в действительности была между нами. Влюбленность истощилась удовлетворением чувственности, и остались мы друг против друга в нашем действительном отношении друг к другу, то есть два совершенно чуждые друг другу эгоиста, желающие получить как можно больше удовольствия один через другого. Я не понимал, что это холодное и враждебное отношение было нашим нормальным отношением.» (Толстой 1982: 144–145, 149–150).

Толстой был крупнее своих фанатичных нотаций и смятенных чувств. Уже через несколько лет он пишет Черткову о «Крейцеровой сонате»: «Она мне страшно опротивела, всякое воспоминание о ней. Что-нибудь было дурное в мотивах, руководивших мною при писании ее.» (Толстой 1982: 467–468). Что же было там дурное?

Продолжая о ссорах, герой проговаривается: «С братом, с приятелями, с отцом, я помню ссорился, но никогда между нами не было той особенной, ядовитой злобы, которая была тут.» (Толстой 1982: 468).

Брат, отец, приятели — это всё мужчины. Вот где вспоминается, что Лев Толстой любил — вплоть до сексуального возбуждения — только мужчин. Он был способен испытывать сексуальную тягу к женщинам, вожделел их, но любить их не мог. Если бы он вырос в среде, более свободной по отношению к сексуальной ориентации, он, вероятно, был бы гомосексуален или бисексуален с предпочтением мужчин. И в значительной части трагедия его жизни заключалась, видимо, в том, что он не осознавал своей природы, не давал ей ни малейшей отдушины — и делал несчастными себя и своих близких.

Если бы удавалось распознать скрытую, подавленную гомосексуальность, то функция врача или психолога могла бы заключаться в том, чтобы помочь человеку осознать свою природу, примириться с ней и адаптироваться к жизни. Сделать правильный выбор.

5. Гомосексуальный выбор

Впрочем, что выбирать? В сознании многих гомосексуалов выбора по сути нет. Выбирать себя невозможно, выбрать можно только поведение, соответствующее или несоответствующее своей натуре. В интервью журналу «Плейбой» писатель Жан Жене отрицал, что он выбрал для себя образ гомосексуалиста.

«Я не выбирал… <…> Что касается гомосексуальности, то я не в состоянии объяснить вам, почему я гомосексуалист. Я ничего не понимаю в этом. Кто способен объяснить, почему он гомосексуалист? Кто знает, почему человеку свойственно любить так, а не иначе? Гомосексуальность была дана мне так же, как цвет моих глаз или количество моих ног. Уже ребенком я чувствовал, что меня привлекают мальчики.

— Вас никогда не интересовали женщины? <…> Я хочу сказать в сексуальном плане?

— Нет, никогда» (Жене 1995: 275–276).

В. В. Шахиджанян (1993: 294–299) записал беседу с одним гомосексуалом 26 лет, студентом мединститута, обаятельным оптимистом. Он был единственным ребенком в семье, мать лаборант, отец грузчик.

«Сколько себя помню, меня всегда привлекали мальчики, юноши, мужчины. Может быть, у меня от рождения гомосексуальные наклонности?» Еще в детском саду любил рассматривать и трогать гениталии мальчиков. В младших классах школы любил бассейн, где подолгу застревал в душе: любовался голыми спортсменами-старшеклассниками, их фигурами и половыми органами.

Мать ругала его, чтобы он перестал трогать собственный член руками. «Чем чаще мама говорила, тем больше мне хотелось играть с ним, трогать, ласкать, что я и проделывал довольно часто в туалете и под одеялом. <…> Первый раз онанизмом я занялся случайно, неосознанно. У меня не открывалась головка полового члена, и я с усилием сам отодвинул крайнюю плоть. Было очень больно, но потом всё прошло. Онанировать мне нравилось. Особенно перед зеркалом и в постели по ночам. Я как бы разговаривал со своим половым членом, грел его руками, мысленно к нему обращался, и он отвечал на мои ласки, он возбуждался. Тогда мне не надо было, это появилось значительно позже, представлять кого-нибудь из увиденных мною раньше юношей или мужчин».

Когда ему было лет девять-десять, случайно подслушал половой акт родителей и вынес впечатление, что они этого стесняются, что заниматься этим стыдно и грязно.

«В четвертом классе у меня почти не было друзей-сверстников. Я проводил время в компаниях с девочками постарше. <…> Пытался дружить со сверстниками-мальчиками, но, поскольку был тихим, я их не устраивал. Меня не привлекли ни футбол, ни хоккей, редко катался на коньках, не ходил на лыжах, не пропадал до позднего вечере на дворе. У меня не было времени: я обожал учителей и старался их слушаться».

В шестом классе, будучи лет 12, предпринял первую попытку полового контакта с приятелем.

«В восьмом классе с одним из товарищей у меня произошло то, о чем я догадывался, — и между мужчинами бывает секс. Мы пошли с ним в театр, начался страшный дождь. Мы промокли и решили в театр не идти, а вернуться ко мне. Дома у меня никого не было, я стал переодеваться и предложил ему тоже раздеться, чтобы погладить брюки и высушить рубашку. Мы разделись, сняли трусы, и тут, ничего не говоря, я впервые в открытую взялся за чужой член. Он не испугался, отреагировал на это спокойно, ждал, что я стану делать дальше. Я взял его руку и потянул к моему члену. Потом обнял его и пытался вставить свой член в его задний проход. У меня, конечно, ничего не получилось, мой член ходил между его бедер. Своей рукой я стал мастурбировать его членом… У нас прошло несколько таких встреч, затем он перестал приходить ко мне.

Я стал закрываться в ванной и онанировал. Кончал быстро, но при этом всегда пытался представить кого-нибудь из обнаженных мужчин, тех, за кем подсматривал.

В старших классах было и еще несколько попыток завязать сексуальных контакт, но они не удавались. В девятом классе подпоил одноклассника, который раньше в туалете предложил ему поонанировать вместе. Надеясь на успех, предложил ему: «Представь, что <…> я девушка, поимей меня», но тот ответил «Ты с ума сошел?» и покинул его дом. Через год рассказчик поступил в мединститут, пытался сойтись с двумя девушками, но дальше глубокого петтинга дела не пошло.

«А когда я учился уже на втором курсе, у меня произошел первый гомосексуальный контакт (Всё предшествующее он гомосексуальными контактами не считает, что ли? — Л. К.). Я ехал в автобусе, стоял, потому что было много народу. Я почувствовал, что сзади об меня кто-то подозрительно трется. Я чуть отодвинулся, а человек, стоявший сзади (мне захотелось оглянуться, но я постеснялся), еще ближе придвинулся и нажал на мои ягодицы руками. Я почувствовал истому и сам сильнее прижался к нему. Через три остановки эта своеобразная сексуальная игра закончилась, человек вышел из автобуса. С тех пор я старался ездить в переполненных автобусах и поступал так же сам. Выбирал любого мужчину, лишь бы он не был стариком, подходил сзади и прижимался к нему, делая вид, что на меня давят другие. Люди реагировали по-разному. Некоторые испуганно отодвигались, но большинство никак не показывали, что чувствуют мое давление.

А однажды я почувствовал ответную реакцию. Проехал свою остановку, вторую, третью. Человек, за спиной которого я стоял, сел на свободное кресло, автобус был почти пустой. Я сел рядом. Он потрогал мою коленку своей, как бы сначала случайно, а потом всё сильней и сильней придвигая свою ногу к моей. На конечной остановке, ни слова не говоря, мы вышли, я решил, что надо ехать обратно. Мне хотелось подойти к незнакомцу, но я стеснялся. Он достал сигареты, я, хотя и не курю, попросил у него закурить. На вид ему было лет 40. «Может быть пойдем прогуляемся?»- предложил он. Я согласился. Мы зашли не очень далеко в лес, он вдруг — я даже испугался — резко накинулся на меня, начал целовать, обнимать. <…>

Стояла поздняя весна, тепло. Когда он меня целовал, мне было противно. До этого я мог представить поцелуи только с женщинами. С мужчинами считал возможным лишь совместный акт онанизма или то, что я делал со своими сверстниками (А как же попытка вставить член в зад однокласснику? — Л. К.). Когда он меня раздел, я и подумал, что будет только онанистический акт. Но не успел опомниться, как почувствовал острую боль». «Он выступал в активе, я в пассиве. Мне было невероятно больно, но я не кричал, был готов к этой боли, и мне, сознаюсь, хотелось ее испытать. <…> Потом мы разъехались по домам, на трусах я увидел кровь — он мне разодрал анус (это ошибка: если бы разрыв был, пришлось бы накладывать швы; вероятно, просто царапина слизистой. — Л. К.). Несмотря на боль, настроение было хорошее.

Мне — 19 лет, ему, как я потом выяснил, 39».

Новый друг работал артистом в местном театре, имел жену и детей. Подружились и стали часто видеться. Так продолжалось два года.

«Я начал выступать в роли активного, что мне нравилось больше. Научился фелляции. От этого получал огромное удовольствие. Но было приятнее, когда делали мне, а не я».

Затем в бане познакомился с одним очень красивым молодым парнем, полуузбеком-полурусским. Секс произошел на какой-то стройке. Затем еще с кем-то в автобусе. Многие уже знали, что он гомосексуал. Решил сменить обстановку. Перевелся в мединститут, переехал в другой город, но натуру не изменил.

«За год я пошел по рукам. В первые месяцы каждый день менял партнеров. Были две серьезные влюбленности, но они прекратились не по моей инициативе. Мне хотелось иметь постоянного партнера, но ничего не получалось. Все время кто-нибудь появлялся, а потом исчезал. <…> Сколько всего у меня было контактов? Думаю, до 400–500».

Встречался с мужской проституцией. Несколько раз отдавался за деньги сам. Попробовал и наркотики.

Результат — вызвали в милицию, отправили на обследование в лабораторию. Еще до того начал подозревать, что что-то неладно: увеличились лимфатические узлы в паху и подмышкой. Так и оказалось — СПИД. Сначала испытал шок. Потом предупредил всех партнеров, кого помнил, и рассказал о них в милиции. Теперь практикует только безопасный секс — чтобы не заразить других. Но секс продолжает, по-прежнему появляется на «плешке» (месте встречи голубых), хотя если тамошний люд узнает, что он болен, могут отчаянно избить. Имеет и невесту, которая знает о его заболевании.

Тут секс поистине владеет человеком, в остальном рассудительным, умным и компетентным. Как свидетельствует Шахиджанян, обаятельным.

«Каково мое самочувствие сейчас? Как ни странно нормальное. <…> Никогда никаких истерик и желания самоубийства (я знаю, что у многих гомосексуалистов это бывает) у меня не возникало. <…> Надеюсь только на то, что смогу стать хорошим врачом и помочь всем, кто страдает гомосексуализмом. Право, мы не изгои, просто жизнь у нас так складывается».

Иногда выбор долго остается неясным для самого человека, озарение (или, если угодно, затмение) приходит поздно и внезапно, но решение оказывается бесповоротным.

«Дэвид пригласил меня к себе домой, и я без колебания принял приглашение. Через короткое время мы были уже без одежд. Мой эрегированный член был тверд и взывал ко вниманию, но я хотел протянуть наше время вместе. Мы катались вдвоем по кровати, пытаясь привести в контакт как можно больше нашей плоти. Я облокотился на руку и посмотрел на него вниз, восторгаясь мягким пушком на его груди, неясными очертаниями его ребер там, где его грудь сужалась к его талии, его твердым животом и, конечно, первым стоячим членом, который я когда-либо видел помимо моего собственного. Я живо помню жемчужную капельку прозрачной смазки на кончике его пениса (нечто, с чем я не был знаком, потому что у меня она не выделяется). Было захватывающе сознавать, что этот великолепный и желанный человек так возбужден мною.

Дэвид не верил, что я истинно, абсолютно девственный. Он продолжал спрашивать, имели ли меня когда-нибудь, имел ли я оральный секс, дрочился ли с парнем, спал ли с женщиной и т. п. Наконец, он по-видимому поверил, что он имеет дело с полнейшим (но охочим) новичком. Почти извиняющимся тоном он сказал: «Я и правда хочу тебя. Как ты думаешь, сможешь справиться со мной?» — «Если ты скажешь мне, что надо делать», — ответил я. Он достал мазь, пододвинул подушку мне под задницу, положил мои ноги себе на плечи и смазал мазью обоих — меня и себя. Может немного болеть, когда он войдет, сказал он, но добавил, что будет нежным и если я только захочу, чтобы он вынул, мне достаточно только сказать ему.

Это и вправду было немного больно, но не очень. В эту ночь я был на вершине любви, или похоти, или чего-то там. Дэвид входил медленно, потом задержался, чтобы я мог привыкнуть к ощущению. Он расслабил меня, накачивая свободной рукой мой стоявший член, затем начал медленные движения вперед и назад, внутрь и наружу. Вскоре сладостное ощущение заполненности ошеломило меня, и я понудил его действовать быстрее и жестче. Он взломал тишину, чего я не ожидал. Скоро он уже стонал и громко мычал в темп со своими толчками, и я присоединился к нему в этом. Подстегнутый его оргазмом, я кончил всего несколькими секундами после него, это был оргазм всем телом. Мы очистились и уснули в объятиях друг друга. Так начались отношения, которые продолжались два с половиной года. В первый месяц мы имели секс каждый божий день, почти всегда в той же самой позиции, что и в первую ночь. <…> К тому времени, когда это кончилось, я знал, что я гей…» (Anon. ВР 1995).

Ну, а если бы представился выбор, но не перед становлением личности (тогда вроде и выбирать некому), а когда личность состоялась? Если бы представилась возможность «нажатием кнопки» изменить свою сексуальную ориентацию с гомосексуальной на обычную, гетеросексуальную? Ряд обследований показывает, что от 90 до 96 процентов гомосексуалов не желают «нажимать кнопку» — менять свою ориентацию, не желают несмотря на все беды и неприятности. Литератор Дэвид Ливитт сообщает, что ему лично не раз задавали этот вопрос: «Если бы вы могли превратиться в натурала, вы бы это сделали?» Его ответ всегда категоричен: «Нет, нет и нет!» (Leavitt 1997: XIX).

Очень спорное утверждение! Хотел бы точнее узнать, что это за обследования и кем проведены — «ряд обследований показывает, что от от 90 до 96 процентов гомосексуалов не желают «нажимать кнопку»…

У меня данные другие: до 50 процентов гомосексуалов хотели бы изменить свою ориентацию. Особенно в юности.

К медикам постоянно обращаются гомосексуалы с просьбой провести психокоррекцию сексуального влечения. В Нижнем Новгороде, в Питере, в Москве есть специалисты, способные помочь таким людям. Очень часто гомосексуал хотел бы иметь семью, детей. Как ему быть? Он же гомосексуал! Сегодня это вполне реально — медики могут помочь тем, кто хочет получить эту помощь.

Гомосексуалы большей частью не хотят обращаться к докторам. Окружающим гетеросексуалам, в частности родственникам, это непонятно и злит их. Ведь, отказавшись от сексуального общения с мужчинами, эти чудаки получат такие изумительные наслаждения от общения с женщинами!

Дело, однако, в том, что сексуальные переживания создают ощущение полноты жизни, а гомосексуалы обычно люди с повышенной сексуальностью вообще. Полнота жизни им необходима. Переживания, связанные с любовью к мужчинам, приносят им огромное наслаждение и обладают высочайшей ценностью, женщина же для них сексуальной привлекательностью не обладает. Умом они, конечно, понимают, что женщина в принципе также может послужить чудесным источником наслаждений и объектом любви, но то умом. Наслаждения с женщиной не прочувствованы и потому не привлекают. Они как бы нереальны. Многие ли согласятся познать неведомые райские наслаждения, если в обмен надо отказаться навсегда от привычных удовольствий, хотя бы и простейших — скажем, от фруктов, ягод или мороженого? Отказаться от знакомых и реальных наслаждений с мужчинами ради незнакомых и чуждых наслаждений с женщинами могут только очень рисковые искатели новизны. Большинство удовлетворяется сменой партнеров того же пола. И тут ведь так много неисчерпанных возможностей, в которых наслаждение свежее, но гарантированное.

Американский журналист Э. Сэлливан, редактор влиятельного журнала «Нью-Рипабликен», открыто гомосексуальный, пишет:

«Я помню, как впервые поцеловал другого мужчину — десять лет спустя после того, как предположил, что подобное возможно. Первые объятия, первая любовь. Как много написано о возвращении блудного сына домой — к самому себе. Мне исполнилось двадцать три года. Наконец-то я прозрел. У меня было такое ощущение, будто черно-белый фильм моей жизни внезапно сделался цветным. Впервые я почувствовал, что такое радость жизни. Все абстракции норм поведения: религиозные догмы, общественная мораль, ложный стыд — всё растворилось в этой радости полнокровного человеческого бытия.

Пожалуй, у гомосексуалистов есть привилегия на большую яркость и остроту чувств. Ведь у большинства людей, не имеющих отклонений, первая радость открытия интимной близости быстро притупляется, привыкание к сексу происходит уже в юности, и половые контакты теряют магический ореол. Гомосексуалист же часто лишь в зрелости вдруг познает великое таинство жизни, и это открытие затмевает всё на свете.» (Сэлли-вен 1996: 4–5).

Анализируя стихи современного греческого поэта Кавафиса, не скрывавшего своей гомосексуальности, поэт Иосиф Бродский, сам никак не гомосексуальный, пишет:

«Гомосексуальность как таковая побуждает к самоанализу сильнее, чем гетеросексуальность. <…> Гомосексульная же психология, как и психология любого меньшинства, сильна своей нюансированностью… <…> В некотором роде гомосексуальность есть норма чувственного максимализма, который впитывает и поглощает умственные и эмоциональные способности личности с такой полнотой, что «прочувствованная мысль», старый товарищ Т. С. Эллиота, перестает быть абстракцией.» (Бродский 1998: XXVI–XXVII).

Кроме того, есть в однополом сексе некоторые свойства, которые делают его более притягательным при сравнении (если такое бывает). При ласках и сношении мужчины с мужчиной человек видит в своем партнере как бы зеркальное отражение себя, все чувствительные места, все способы доставлять наслаждение, все реакции ему абсолютно понятны. Звучание каждой струны заведомо известно, и можно задевать нужные струны, избегая ненужных. Не приходится приноравливаться к чуждому телу и чуждому способу восприятия.

Более того, известно, что она из причин расстройства, казалось бы, подходящих брачных союзов заключается в несовпадении темпов сексуальной активности при половом сношении — возбуждения, эротического подъема и угасания ощущений у мужчины и женщины.

«Различие в физиологии мужского и женского оргазма общеизвестны, — пишет А. Секацкий (1996), — но трудно даже представить себе ту сумму страданий, которая выпала человечеству из-за разной распределенности наслаждения во времени. Несовпадение этого параметра на каких-нибудь 10–20 минут может показаться роковой случайностью, некой трагической ошибкой природы, за которую оба пола расплачиваются по сей день — слезами, разочарованием, обидой. Минутная нестыковка складывается в миллионы человеколет несостоявшегося счастья».

Ошибки природы нет. «Оргазм мужчины жестко привязан к выполнению функции продолжения рода. Кульминация наслаждения приходится на эякуляцию, то есть на момент передачи генетического материала потенциальному потомству. Мужчина не может стать отцом, не испытав оргазма <…> Удовольствие прекращается сразу же после оргазма, то есть когда «репродуктивная программа» выполнена».

А вот оргазм женщины, продолжает Секацкий, не связан с репродуктивной функцией. Женщина способна стать матерью и без оргазма. Оплодотворение яйцеклетки не проявляется на чувственном уровне.

В отношении мужчины Секацкий прав, в отношении женщины не вполне. Поскольку оргазм у женщины происходит, он также связан с репродуктивной функцией — запланирован, чтобы побуждать ее к сношениям с мужчиной. Но по некоторым причинам, связанным с ранней эволюцией человеческого рода (о них будет речь дальше), именно женщина оказывается более заинтересованной в привлечении и удержании мужчины и должна быть для него вожделенной всегда. Она должна быть страстной в более широком временном диапазоне, она ни в коем случае не должна придти к кульминации раньше его; лучше (для гарантии) — позже.

Это и происходит. Но в результате получается несогласование. Мужчина готов к соитию быстро и жаждет ответной реакции женщины, но ей нужна гораздо более длительная подготовка в виде петтинга. Вообще у нее половое влечение не сосредоточено так сильно на половых органах, как у мужчины. Далее, когда у мужчины оргазм уже прошел и наступил быстрый спад возбуждения, ему уже ничего не хочется, между тем желательно продолжать ласки (хотя бы и через силу), так как у женщины оргазм еще впереди, а после оргазма спад возбуждения у нее гораздо более медленный, постепенный, и наступившую холодность мужчины она склонна воспринять как оскорбление. Когда же в соитии сливаются двое мужчин (или две женщины), гораздо больше шансов, что все стадии полового акта они будут проходить синхронно. То есть налицо гораздо большая гармония чувств.

Стивена Зилэнда, бравшего интервью у американских солдат-геев, интересовал вопрос о том, почему они предпочитают мужчин женщинам, и он задавал им вопросы о том, чем для них отличается мужской партнер от женщины.

Джеффа, имевшего секс с женщиной, Зилэнд спрашивает:

«З: И каков он был?

Дж: Все было о'кей. Я, правда, не могу сказать, чтобы я наслаждался больше, чем с мужчинами, потому что когда я спал с мужиком, это было как… о Боже, я не мог поверить. Это было лучше.

3: Было ли что-нибудь в сексе с женщинами, что было бы лучше, чем с мужчинами, в чем-либо?

Дж: Не могу сказать. Правда, нет.

3: Как полагаешь, будешь спать с женщиной снова?

Дж: Да. Да. Потому что я хочу детей. <…>

3: Так ты считаешь себя бисексуальным, кого равно привлекают мужчины и женщины?

Дж: Да.

3: А подростком, твои мечты были как о мужчинах, так и о женщинах?

Дж: О, мечты были о других парнях из нашего класса. Когда я был подростком и ходил в школу, я примечал разные вещи о мужиках. Женщины были все одинаковы. <…> Так для меня. А вот мужики… Если уж у них тело ладно скроено, то это что-то стоящее. У них все массивное, а не всё мягкое. И думаю, это то, чего я желал. Чего-то твердого. И я помню, когда я проходил по школе, я засматривался на парней <…> Я засматривался на их подмышки, у парней, с которыми я ходил на физкультурные занятия. А в другой раз я смотрел на их задницы. Вот так.

3: Вероятно, еще на некоторые вещи.

Дж: Мгм. Так.»

И несколько дальше прямой вопрос:

3: Что тебя привлекает в мужчинах?

Дж. Это трудно сказать. Есть много мужиков, которые меня привлекают, и все они такие разные. Многие из них выглядят одинаково.

3: Нет определенных вещей, которые ты выискиваешь?

Дж: Их лицо, их тело. Я думаю, я могу подцепить очень хорошо выглядящего парня, и многие согласятся со мной. «Да, я бы пошел с ним тоже». А несколько раз я подклеивал таких, что… (Пауза.)

3: Никто больше не нравился?

Дж: Да. Я не могу этого понять. Мне думалось, что он и правда славный. Каждый выискивает разные вещи. И в разные периоды своей жизни ты выискиваешь разных людей. И всегда мне казалось, что когда и не высматривал кого-то, вот тогда это и случалось. Не знаю, если ты сознательно выискиваешь кого-то, ты, может быть… Знаешь, как это — как животные издают запахи? Это похоже.» (Zeeland 1993: 24–25,34-35).

Джеф, конечно, никакой не бисексуал. Он явно гомосексуал, об этом говорят его сексуальные грезы, но, как многие гомосексуалы, он хотел бы иметь детей. Для этого ему и нужна женщина.

Другой солдат, Райан, говорит, что секс с женщиной его не удовлетворил.

«Они в самом деле слабый пол, физически. Женщины не так сильны, как мужчины. Я думаю, это одна из причин, почему я люблю секс с мужчинами. Сила. Больше трения, больше отпорной силы. И я наслаждаюсь этим. Когда толкаешь стену, не ожидаешь, что она поддастся, и это род славного чувства. Когда ты с другим мужчиной, они не поддаются, они не гнутся всё время. И они не хилые и не хрупкие, хотя есть и такие. Нет, я люблю быть с мужиками. А секс это вот что: это что-то от силы. Но это нежная сила.» (Zeeland 1993: 89–90).

Еще один интервьюируемый, Док, на тот же вопрос о том, что его привлекает в мужчине, отвечает:

Д: Вероятно, мускулы. Скроенность.

3: Это твой единственный критерий?

Д: Ну, неплохо если бы они имели хороший характер.

3: На первая вещь, которую ты выискиваешь, это мускулы?

Д: Ага. В большой мере.

3: Что еще?

Д: Это всё. (Смеется.) <…>

3: Что лучше в сексе с мужчинами по сравнению с женщинами. Если лучше?

Д: Ну лучше с парнем, потому что он знает очень хорошо, что делать, чтобы тебя завести. Потому как у него те же самые… наслаждения, я думаю. Так что это легче. Потому как ты можешь соображать. Он может соображать и ты можешь соображать, что второй желает, в чем его потребность, потому как это те же самые «чувства. Ну а с женщиной… ты не можешь быть уверен, притворяется она или нет. Если только она не скажет тебе точно, чего она хочет. (Zeeland 1993: 136, 144–145).

О том же говорит солдат Кайл: «Мужчина знает, чего мужчина хочет. Они всегда знают, что делать. По крайней мере, американцы знают» (Zeeland 1993: 273).

В телевизионной передаче 1995 г. «Про это» на канале НТВ (ведущая Елена Ханга) показывалась беседа с бисексуалом Максимом.

Ведущая: Скажите мужчина в постели смелее женщины?

Максим: Я бы не сказал, что мужчина смелее. Всё это очень индивидуально

В: А у кого фантазии больше?

М: Безусловно у мужчины. Тот же оральный секс. Процентов 60 женщин, которых я знаю, брезгуют этим. А мужчины относятся к этому гораздо проще, и поэтому в постели они интереснее.

В: Вы, наверное, как никто можете рассказать о разнице между занятиями любовью с женщиной и мужчиной.

М: Разница безусловно есть. Допустим, с мужчинами хочется вести себя несколько по-девичьи, по-женски. Хочется, чтобы за тобою ухаживали, приносили тебе в постель кофе. А утром говорили: «С добрым утром, любимый». С женщиной всё наоборот. Хочется за ней ухаживать, ей приносить в постель кофе.

<…>

Зритель: Как вы считаете, есть ли такие формы секса, в которых у мужского и женского пола есть преимущества?

М: Безусловно. Говорю, что я не знаю ни одной женщины, которая сделала бы минет лучше, чем мужчина».

В «Гей-салоне» журнала «1/10» один из собеседников резюмирует свой жизненный опыт:

«Да, жизнь «голубого» (особенно когда ему за сорок) это вечные Надежда, Ожидание, Волнение, Трепет, Разочарование, Страдание, Любовь… и боязнь раскрыться. Но несмотря на все муки, я счастлив, что я — «голубой». «Нормальный» мужчина, уверен, не испытывает всё это так. Я часто жалею их» (Гей-салон 1995: 13).

Вот почему из гомосексуалов обращаются к психотерапевтам за лечением лишь немногие. Да и то, кажется, безуспешно. А известный сексолог И. С. Кон в той же передаче очень удачно ответил на вопрос о возможности лечения гомосексуалов: «Что такое телеграфный столб? Это хорошо отредактированная сосна. Лечение подобных вещей это превращение сосны в телеграфный столб».

В социальном плане в каждом обществе люди с гомосексуальными склонностями составляют проблему, ибо, не будучи чуждыми данному обществу (они же не вторглись в него извне), гомосексуалы всё же являются в нем инородным телом, и в самом их, существовании общество видит опасность своему воспроизводству. Государственный подход стал более либеральным, но в обществе, в народе живут традиционные представления, подпитываемые уголовной психологией, всё еще влиятельной.

С медицинской точки зрения, гомосексуальность трудно квалифицировать как болезнь в обиходном смысле, то есть как нарушение устройства и определенного им функционирования какой-то части организма, как выход ее из строя. Скажем, как психическое заболевание. Слишком органично это явление укоренено в структуру личности и слишком постоянна доля гомосексуалов в популяции. Но всё же это, кажется, подпадает под понятие патологии. Ведь налицо какое-то ненормальное строение организма, неспособность его исполнять некоторые функции, предусмотренные природой, не так ли? Следовательно, любой гомосексуальный человек — инвалид.

Поскольку во всех остальных отношениях гомосексуалы — вполне дееспособные люди, они отказываются считать себя инвалидами, т. е. в каком-то отношении нездоровыми, ненормальными, неполноценными, убогими, видя в этом ущемление своего достоинства и один из поводов для ограничения своих гражданских прав. Признавая полную правомерность защиты сексуальных меньшинств, солидаризируясь с этим движением, можно из чувства такта соглашаться с самоаттестацией гомосексуалов как просто разновидности нормальных людей. Но всё же остается впечатление, что эта защитная активность развивается в рамках более общего гуманного движения за признание прав инвалидов на полноценную человеческую жизнь и достойное место в обществе. Среди защищаемых есть глухонемые, есть безногие, есть слепые, или, как теперь деликатно выражаются в метро, «инвалиды по зрению» (вроде быть слепыми — унизительно). Так вот с этой же точки зрения гомосексуалы — это «инвалиды по сексу».

Такова и позиция Бориса Парамонова, отнюдь не гомофоба. Он иронизирует по поводу того, что:

«слова «патология», «болезнь» в отношении гомосексуализма по-нынешнему уже ересь. Между тем в культуре было понятие «священной болезни» <…> Можно сказать, что гомосексуализм был священной болезнью иудео-христианской культуры» (Парамонов 1997: 144).

Но со всем этим были не согласны некоторые крупнейшие медики. Врач-психотерапевт М. Дукаревич, занимающаяся самоубийствами, пишет, что:

«…был единственный врач, который вопреки всему вел себя достойно. К нему пришли родители, привели своего сына, который рассказал им о своей гомосексуальности. После беседы врач сказал: 'Лечить от гомосексуализма не буду, ибо это не болезнь. Буду лечить невроз, который ваш сын заработал благодаря вам». Имя врача — Зигмунд Фрейд» (Дукаревич 1993: 23).

Сохранилось письмо Фрейда к одной американской женщине о ее сыне.

Дорогая миссис X, я понимаю из Вашего письма, что Ваш сын гомосексуален. Меня поразил тот факт, что в Вашем сообщении о нем Вы сам термин даже не упоминаете. Могу ли я спросить Вас, почему Вы избегаете его? Гомосексуальность видимо не преимущество, но это не то, чего следовало бы стыдиться — не порок, не деградация, она не может быть причислена и к болезням» (цит. по Brown 1977: 69). "

Тем не менее множество врачей пытается лечить гомосексуальность. То есть всё еще воспринимают ее как болезнь, а гомосексуалов — как инвалидов.

Некоторые гомосексуалы и сами себя так воспринимают. Но это обычно одна категория гомосексуалов. Психотерапевт Дж. Николози, объявляющий, что может избавлять людей от гомосексуальности и собирающий таких людей под свое крыло, признает:

«Мужчины, которые приходили ко мне, были все примерно одного типа: они все были очень консервативно настроены, и поэтому гомосексуальность шла вразрез с их социальными, религиозными и эстетическими ценностями…» (Николози 1998: 190).

То есть их гнала к терапевту не их натура, не какая-то ее болезненность, а навязанная обществом и средой оценка их натуры. Общество объявляло их инвалидами.

Так с медицинской и вообще биологической точки зрения, для которой функция деторождения, продолжения рода — неуклонная цель и норма любого вида животных. Вроде бы так.

6. Другая любовь как феномен культуры

А вот в культуре дело обстоит иначе. С биологическими нормами, сложившимися в ходе эволюции вида, совсем не обязательно совпадают культурные нормы. Культура ведь в целом искусственна, не естественна, не совпадает с натурой.

«Антропологу, — пишет Г. Кларк, — горестно слышать, как хвалят поведение за то, что оно «естественное». <…> Человеческие ценности и, по определению, обусловленное этими ценностями поведение не могут быть «естественными» <…>, они могут быть только искусственными…» (Clark 1970: 49–50).

В культуре явления, возникнув для удовлетворения чисто биологических нужд, обретают автономию, собственную ценность и дополнительные функции, нередко приобретающие главное значение. Пища необходима для поддержания жизни, но мы потребляем ее не только ради этого и ценим в ней часто не питательность, а совсем иные, вкусовые качества. Гастрономия приобрела собственные идеалы и нормы, уже не связанные с питательностью.

Гиршфельд (1913: 73) писал:

«Половое влечение, влечение любви, не есть инстинкт размножения, а стремление к наслаждению; цель любви, поскольку эта цель существует, есть увеличение наслаждений жизнью. Само же размножение — автономный процесс, который совершается незаметно, часто спустя много дней после сношений, вследствие встречи двух зародышевых клеток».

Как иронизировал Ницше, «деторождение есть часто встречающееся побочное последствие известного рода удовлетворения полового чувства, но не цель последнего и не необходимое следствие».

Брак и любовь возникли для продолжения рода, но мы женимся и для других целей — бытового устройства, обогащения, ликвидации одиночества и т. д. Мы занимаемся любовью вовсе не только для продолжения рода, но и ради самой любви, и даже чаще ради нее самой. Поэтому любовь возникает и в случаях, когда брак заведомо невозможен (из-за связанности брачными узами одного из влюбленных или ввиду социального неравенства и т. п.) или когда появление детей нежелательно. Женятся и очень пожилые люди, которые явно не будут иметь детей. Мы влюбляемся и в женщину больную, бесплодную. А если так, если такая любовь считается нормальной, то почему не может считаться нормой любовь, вообще не способная привести к деторождению? Уже в этом заключено зерно, из которого может произрасти гомосексуальная любовь.

Русский философ Николай Бердяев писал (1989: 44)

«Так называемые «противоестественные» формы любви и полового соединения, приводящие к негодованию ограниченных моралистов, с высшей точки зрения нисколько не хуже, иногда даже лучше форм так называемого «естественного» соединения… Я не знаю, что такое нормальное, естественное половое слияние, и утверждаю, что никто этого не знает. Гигиена очень полезная вещь, но в ней нельзя искать критериев добра и красоты, нельзя искать этих критериев и в фикции «естественности», сообразности с природой».

В разных культурах отношение к гомосексуальности было различно, в иных гомосексуальная любовь признавалась вполне обычным видом поведения (античная Греция), в ряде культур — даже престижным (многие первобытные общества). Как уже сказано выше, в большинстве традиционных обществ гомосексуальность признается или признавалась допустимой или почитаемой, только в меньшинстве презирается и преследуется (Karsch-Haack 1911; Bloch 1933; Ford and Beach 1965; Churchill 1967). Особо выделялись этим евреи, и через Библию эта еврейская особенность была передана христианству и распространилась с христианством по всему миру. Но в дохристианских культурах и за пределами христианства всё иначе.

У ряда африканских племен двое мужчин могут среди бела дня мастурбировать друг друга, не особенно скрываясь, но приличия требуют, чтобы они при этом не смотрели друг другу в глаза и не произносили ни слова (Tripp 1976: 68). У народности бала в Конго мальчики часто мастурбируют друг друга. В культуре мангаи это тоже принято среди мальчиков, но после 10 лет, когда им проводится операция надрезания, это уже считается неприличным — надо переходить к гетеросексуальным сношениям. На восточном побережье Африки, у залива, когда мальчики достигают позднего отрочества, они входят в гомосексуальные отношения с приятелями, практикуя взаимную мастурбацию и анальные сношения и исполняя при этом как активную, так и пассивную роли. Это рассматривается как забава — партнеры не испытывают ни любви, ни ревности, не требуется и верность (Davenport 1987: 231).

У ряда племен обряды инициации мальчиков включают в себя символическую перемену пола, то есть мальчик ритуально превращается на время в женщину. Так обстоит дело у австралийцев. У папуасов Новой Гвинеи то же самое. У африканских народов масаи, нуба и других мальчика переодевают при инициации в женскую одежду. В народности суто на Юге Африки аналогично переодевают в мужскую одежду девушек, но это встречается реже (Кон 1988:184).

В ряде случаев гомосексуальные сношения являются необходимым элементом инициации юношей (Bleibtreu-Ehrenberg 1980). У киваи на Новой Гвинее старейшины, по ритуалу, должны содомизировать юношей, «чтобы сделать их сильными». Папуасы и кераки на Новой Гвинее делают то же самое «ибо растущему мальчику необходимы соки мужества» (Williams 1936; Ford and Beach 1965; Herdt 1987). Во время обряда инициации у маринданим мальчика лет девяти содомизирует старший брат его матери, а за ним все мужчины, находящиеся в мужском доме. Их семя, введенное в его задний проход, должно сделать его сильным и смелым, а без этого он не сможет стать хорошим охотником, да и член его не сможет становиться твердым в нужных обстоятельствах. Чем больше семени он получит, тем быстрее вырастет (Baal 1966).

Самбия же верят, что для роста и развития мальчиков им необходимо пить семя. До полового созревания мальчики сосут члены у старших подростков и юношей, а потом, когда подрастут, сами дают пососать младшим. Это не столько эротическое занятие, сколько обряд: никто не разбирает, привлекателен партнер или нет. Тут тоже уверены, что чем больше семени мальчик получит (в данном случае — проглотит), тем более высоким и сильным он вырастет. Юноши от 16 до 25 лет у этого племени ведут в сущности бисексуальный образ жизни, а став отцами переходят к исключительно гетеросексуальному поведению (Herdt 1981,1982). Такие же обряды существуют в Меланезии (Herdt 1987).

Гомосексуальность может иметь и более широкую распространенность и узаконенность в популяции.

У намба на Новых Гебридах мальчики отдаются на воспитание мужчинам-воинам и должны исполнять их сексуальные потребности — как в античной Спарте (Ford and Beach 1965). Гаррисон, изучавший их, рассказывает:

«Первая вещь, которую отмечаешь среди Больших Намба, это способ, которым мужчины обхаживают мальчиков, а мальчики преданно служат мужчинам. Эта гомосексуальная система является древней, имеет свою технику и номенклатуру, правила отношений касательно того, как вы можете любить мальчиков. У каждого мужчины есть свой мальчик, если он может такого добыть; он стережет его более ревностно, чем свою жену-женщину. Оба часто очень нежны друг к другу. У мужчин, имеющих мальчиков, часто есть одна или несколько жен и дети. В этом районе приходится больше детей на душу населения, чем в любой другой части Малекулы. У женщин есть параллельная система наслаждений.» (Harrison 1937).

У аранда (Австралия) сначала мужчины вступают в браки с мужчинами, а потом сменяют их на женщин (Ford and Beach 1965). У азанде в Южном Судане существует институт брака между мужчинами. Воины, принадлежащие к младшему разряду — холостяков, — берут в жены мальчиков и даже выплачивают их отцам нечто вроде калыма. Такой мальчик исполняет все обязанности жены — следит за хозяйством и обслуживает мужа сексуально. Сношения осуществляются между бедер. От мужа ожидается супружеская верность, и мальчик возмущается изменами. Когда же воин переходит в более высокий возрастной разряд — женатых, он расстается с мальчиком и женится на женщине. Некоторые, однако, продолжают связь и с мальчиком, но в этом случае только вне дома, например, на военном походе (Evans-Pritchard 1970).

На восточном побережье Африки, у залива, когда мужчина надолго перестает спать с женой (например, во время беременности и родов), он берет себе сожительницу, если достаточно богат, чтобы уплатить ее отцу. Если же средств не хватает, заводит себе мальчика и обходится им как пассивным партнером для анального секса. У отца мальчика положено просить разрешения, а согласие мальчика всегда ожидается (обычно он согласует это с отцом). Калым не предусмотрен, однако время от времени мальчика положено одаривать небольшими подарками. Орально-генитальных контактов в старину не водилось, они рассматриваются как европейское нововведение (Davenport 1987:232).

Тобиас Шнеебаум с 1973 г. прожил долгое время с племенем асмат на Новой Гвинее. Он описывает обычай тесной дружбы, которая завязывается между мальчиками примерно с двухлетнего возраста, поощряется и стимулируется старшими и называется «мбаи».

«Детьми они играют вместе нормальным образом и потягивают друг друга за пенисы». В сексуальных играх могут принимать участие и девочки. «Когда мальчики становятся старше, сексуальные игры между мбаи становятся всё более сложными, пока не доходят до фелляции и содомии. Отношения мбаи продолжаются до смерти одного из мужчин и могут быть более обязывающими, чем брак. Жену ценят немногим более, чем такие товары, как топоры и ножи, копья, луки и стрелы, и ее можно отвергнуть в любое время, а мбаи — это постоянные друзья.

Я спросил Акатпиджина, старейшину одной из деревень: «Что будет, если ты застанешь свою жену за половым сношением с другим мужчиной?»

«О! — ответил он, — я отколочу ее!»

«А что будет, — продолжал я, — если ты застанешь своего мбаи за половым сношением с другим мужчиной?»

О! — сказал Акапиджин, — я отколочу этого другого мужчину!»

«А не своего мбаи?» — хитро спросил я.

«Ну нет! Он же мой мбаи!» — отвечал он, шокированный, что я мог подумать иначе.

Хотя мужчина может иметь серьезные любовные приключения с другими женщинами, он не должен иметь такие же с другими мужчинами. Правда, он может иметь сексуальные контакты с другими мужчинами и часто их имеет. Мужчины могут мастурбировать вместе, даже на глазах мбаи одного из них или обоих. В редких случаях мбаи даже могут принимать участие в этом. Неродственные мужчины могут сосать друг другу пенисы, но никогда не должны доводить дело до оргазма. Фелляция и содомия вплоть до оргазма оставляются для мбаи. <…> Отношения между этими двумя мужчинами всегда сбалансированы: когда один мбаи совершает фелляцию или содомию другому, сразу же после оргазма роли меняются.» (Schneebaum 1987: 97–98).

У сибирских чукчей было по нескольку жен, одной из которых мог быть мужчина. Впрочем, это не мешало этому мужчине иметь собственную жену (Bogoraz 1909).

В ряде культур гомосексуалы занимают особое положение в обществе, получают особый статус, близкий к женскому. У североамериканских индейцев широко распространен институт бердачей — мужежен. Когда индейцы замечали, что мальчик родился женственным, слабым, похожим на девочку, ему на всю жизнь предписывали женскую роль — ему давали женское имя, воспитывали его как девочку, одевали в женские одежды, и он должен был вести себя, как женщина: варить пищу, заниматься домашним хозяйством и вступать с мужчинами в половые сношения. Обычные мужчины, однако, видели всё-таки в таких людях не женщин, а нечто совсем другое. Так, когда ухажер лез такой якобы женщине под платье, можно было услышать такие скабрезные реплики: «У, какая у тебя отличная здоровенная… смотри-ка, а она становится еще больше!»

Институт бердачей был широко распространен по всей полосе расселения первобытного человека из Азии в Америку (разумеется во всех этих местах он называется по-разному) — у народов нашего Севера (чукчей, алеутов и др.), у североамериканских индейцев. Но встречается он и южнее — у индонезийских даяков и в Африке у баконго (Hill 1935; Lurie 1953; Devereux 1963; Tripp 1976: 65–66; Callender and Kochems 1983; Herdt 1994).

Описывая скифов, Геродот рассказывает об одной типичной для них болезни: мужчины становятся женственными по характеру, надевают женское платье и занимаются женскими работами. Они называются «энареями». Для объяснения этой «скифской болезни» Геродот приводит миф о том, что эту болезнь наслала на скифов Венера за то, что они разрушили ее храм в Аскалоне. Гиппократ же считал, что просто скифские лекари лечили больных, отворяя вену около уха, а это якобы ведет к импотенции. Врачи XIX века считали, что атрофия половых органов развивалась просто от неумеренной верховой езды и приводили в подтверждение аналогичную напасть у татарских конников. Само слово «энареи» специалисты по иранским языкам объясняют словопроизводством от корня «нар» (муж-): «энареи» должно означать «не-муж», «обезмужественный».

Однако у сибирских народов статус гомосексуалов не ниже мужского, а выше. Предполагается, что умение изменять свой пол свидетельствует об особой способности и колдовской силе человека и присуще именно шаманам (Bleibtreu-Ehrenberg 1984). После того, как стали лучше известны феминизированные мужчины индейцев и шаманизм сибирских народов с его обычной переменой пола у шамана, объяснение «скифской болезни» стали связывать с культовым использованием гомосексуальности (Hammond 1882).

У индейцев пуэбло в штате Нью Мексике Хаммонд наблюдал обычай специального превращения некоторых мужчин в такого рода культовые фигуры, которых называют «мухерадо». На такую роль выбирают сильного мужчину. Его усиленно мастурбируют и заставляют много ездить верхом. От этого у него половые органы атрофируются, склонности и характер становятся женскими. Он теряет положение мужчины, перенимает женские манеры и одежды, начинает жить в их обществе. Такой мухерадо окружается почетом и во время весенних религиозных церемоний используется для культовой педерастии. Хэммонд обследовал двух мухерадо 35–36 лет. Они обладали тучным телом, напоминали голосом женщин, половые органы были маленькими и сморщенными.

Европейцам представляется просто невероятным, чтобы гомосексуальность преобладала в обществе, но и это встречается. Исследования Хэвлока Эллиса и Кинзи показали, что у североафриканских арабов, где верность женщин и целомудренность девушек охраняются чрезвычайно строго, гомосексуальная активность мужчин превышает их гетеросексуальную практику. Еще более яркий пример представляет лесное племя амаракаире в Восточном Перу, обследованное Тобиасом Шнеебаумом. У амарака гетеросексуальные контакты (мужчин с женщинами) сокращены до двух — трех церемониальных оказий в году, когда они следуют за длительным пиром и совершаются в опьянении и без всякого аффекта. Обычно же мужчины спят навалом по 6–7 человек в мужской части длинного дома и регулярно совершают друг с другом ночные сношения. Это делается с большим чувством, парами, которые каждый раз могут складываться по-новому. Соединяются мужчины и днем, но тогда укромно, в кустах. При сношении всегда старший играет активную роль, младший — пассивную, даже если он младше ненамного (Schneebaum 1969).

Любовь древних греков к мальчикам столь известна, что педерастию давно уже стали называть «греческой любовью» (Eglinton 1964). У древних греков любовь к мальчикам — педерастия — была так же освящена обычаем, как и у первобытных племен Австралии и Новой Зеландии (Bornemann 1977), и точно так же ей приписывалось педагогическое значение (Bethe 1907; Dover 1978; Burriere 1980; Cartledge 1981; Patzer 1982; Percy 1996; на русск. яз. см. соответствующие главы в: Сосновский 1992; Тэннэхилл 1996; Кон 1998: 116–143).

Но примитивная вера в благотворное воздействие воспринимаемой спермы уступает здесь место убежденности в том, что возлюбленному передаются душевные качества воина и его опыт. Принято было дарить избраннику небольшие подарки (Koch-Harnack 1983). Родители мальчика одобрительно относились к ухаживанию воина за ним и гордились, что выбор пал на сына. На многих античных изображениях можно видеть бородатого воина, одной рукой треплющего мальчика за подбородок (типичный ласкательный жест древних греков), а другой ласкающего его гениталии. Обычно ласки завершались не анальным сношением, а сношением между бедер. Мальчик должен был, конечно, играть пассивную роль. Выросши, он сам найдет себе мальчика.

Судя по изображениям, избирался мальчик, еще не достигший половой зрелости. Но известнейшему географу Страбону принадлежит такое суждение:

«Цвет юности двенадцатилетнего мальчика поистине желанен, но в тринадцать лет он еще более восхитителен. Еще слаще цветок любви, расцветающий в четырнадцать лет, а к пятнадцати годам его очарование возрастает. Шестнадцать лет — это божественный возраст» (Strabo, XII, 4 — Antologia Palatinus).

Страбон явно предпочитает более мужественных любовников.

Ницше (1990: 377) так оценивал эту особенность античной греческой цивилизации:

«Эротическое отношение мужчин к юношам было в недоступной нашему пониманию степени необходимой, единственной предпосылкой всего мужского воспитания <…>, весь идеализм силы греческой натуры был направлен на это отношение, и, вероятно, никогда уже молодые люди не получали столько внимания и любви, такого культивирования их лучших качеств, как в шестом и пятом веках…».

Однополая же любовь взрослых мужчин считалась приемлемой в обществе, ее не стеснялись, если речь шла об исполнении мужской роли. К мужчине в женской роли относились с более или менее заметным презрением. Эта роль отводилась мужским проституткам, рабам или очень развратным юношам.

Вообще об однополой любви спорили, поскольку одним она нравилась, другим нет.

Философ Платон («Пир») в уста одного из своих героев (Аристофана) влагал такие рассуждения:

«…каждый из нас — это половинка человека, рассеченного на две камбалоподобные части, — и поэтому каждый ищет всегда соответствующую ему половину». Если это были двуполые существа, то половинки ищут половинку другого пола: мужчины — женщин. «Зато мужчин, представляющих собой половинку прежнего мужчины, влечет ко всему мужскому: уже в детстве, будучи дольками существа мужского пола, они любят мужчин, им нравится лежать и обниматься с мужчинами. Это самые лучшие из мальчиков и юношей, ибо они самые мужественные.

Некоторые, правда, называют их бесстыдными, но это заблуждение: ведут себя они так не по своему бесстыдству, а по своей смелости, мужеству и храбрости, из пристрастия к своему подобию. Тому есть убедительное доказательство: в зрелые годы такие мужчины обращаются к государственной деятельности. Возмужав, они любят мальчиков, и у них нет природной склонности к деторождению и браку: к тому и другому их принуждает обычай, а сами они вполне довольствовались бы сожительством друг с другом без жен. Питая всегда пристрастие к родственному, такой человек непременно становится любителем юношей и другом влюбленных».

Другой герой платоновского «Пира» (Павсаний) говорил, что войско, состоящее из одних влюбленных и любимых, было бы очень сильным, потому что они стыдились бы покидать друг друга. В доказательство он ссылается на то, что фиванцы и элейцы придерживаются этого мнения. Сами они тех любимых мальчиков, с которыми спят, ставят около себя во время сражения. Ксенофонт, однако, оспаривает идею Павсания: люди, привыкшие быть бесстыдными друг перед другом, разве будут стыдиться позорного поступка? (Ксенофонт, «Пир»).

Герои романа Ахилла Татия «Левкиппа и Клитофонт» вели длинные споры о преимуществах одного вида любви перед другим: одни были за любовь мужчин к женщинам, другие — к мужчинам. Таков же и пространный диалог римского писателя Лукиана «Две любви».

Насколько либеральным было отношение римского общества к гомосексуальности показывает пример Юлия Цезаря, который в молодости был известен своими сексуальными и в частности гомосексуальными похождениями. Его называли «мужем всех жен и женой всех мужей в Риме» (Светоний Курций) и «подстилкой» вифинского царя (поскольку в юности он был любовником этого государя). Когда он, возвращаясь из победоносных походов, ехал в триумфальной колеснице, его ветераны, шедшие за ней, горланили про него неприличные песни.

В Древнем Китае последних веков до н. э. и первых веков н. э. сношения между мужчинами были весьма распространены при дворе. Первые три императора династии Хань держали при себе напудренных нарумяненных мальчиков. В IX — Х вв. сношения с мальчиками были в Китае нормой, и арабские путешественники отмечали, что китайцы занимались педерастией даже в своих святилищах. Когда иезуит Маттео Риччи посещал Пекин в на рубеже XVI–XVII веков он ужаснулся тому, что мужская проституция практиковалась совершенно открыто, и никто не видел в этом что-то дурное. И он, и через два века англичанин Джон Барроу в книге «Путешествие по Китаю» описывают, что за каждым крупным чиновником следует юноша четырнадцати — восемнадцати лет приятной наружности, который считается носителем трубки, но чиновники и не скрывают, что юноша предназначен для телесных утех (Barrow 1804; Karlen 1971; Hinsch 1990).

Японские самураи относились к однополой любви так же, как античные греки (lhara Saikaku 1972; 1990; Roberts 1989; Watanabe and Iwata 1989). Среди самураев было весьма популярно изречение Ихары Сайкаку: «Подросток без старшего любовника — всё равно, что женщина без мужа» (Цунэтомо 1998:114).

Ислам заимствовал от Библии неодобрительные оценки гомосексуальности, но практика исламского мира этому противоречит (Schmidt and Sofer 1992; Murray and Roscoe 1997). В арабских странах сношения между мужчинами осуществляются запросто. Горцы Северного Марокко убеждены, что мальчик не сможет постичь Коран, если учитель не осуществит с ним половой акт, а ученик торговца не научится торговать, если не ляжет под хозяина. У меня есть письма европейских гомосексуалов об их регулярных отпусках, проводимых в Тунисе, Алжире и Турции. По их описаниям, курорты этих стран кишат молодыми людьми, готовыми отдаться за небольшое вознаграждение и даже без оного. Письма подтверждены огромным количеством совершенно недвусмысленных фотоснимков. На них рядом с респондентами парни восточного облика обнажены с орудиями наготове. В Персии классическая любовная лирика поэтов обращена к мальчикам и юношам, а не к женщинам.

В Древней Европе за пределами античного мира гомосексуальные отношения были, видимо, перед распространением христианства так же обычны, как и в античной Греции (Boswell 1985; 1996; Boswell and Brundage 1988; Sergent 1986). Диодор Сицилийский так описывает кельтов:

«У них красивые жены, но они редко спят с ними. Как это ни кажется непостижимым, чаще всего они предпочитают безнравственные объятия других мужчин. Их обычай — спать на земле на шкурах диких зверей и предаваться утехам сразу с двумя партнерами, по одному с каждой стороны. Живительнее всего то, что они отдают свои прекрасные тела другим мужчинам без сопротивления и не видят в таких делах ничего постыдного. Напротив, они сами предлагают свою благосклонность и считают себя оскорбленными, если их отвергают» (Diod. Sic., 32,7).

В Швеции археологи обследовали наскальные культовые изображения бронзового и железного века, темой которых является половой акт, и с удивлением обнаружили, что многие из этих изображений представляют сношения двух мужчин, один из которых, сугубо фаллический, вооружен и побольше ростом, другой — без оружия и поменьше, а рядом помещается фигура высокая (видимо божество) и с поднятым топором. Тим Иейтс связал эти изображения с обрядами наделения мальчика мужеством, весьма схожими с обрядами австралийцев, африканцев и проч. (Yates 1990; 1993). Есть достаточно оснований подозревать, что педерастическая инициация была достаточно древним индоевропейским ритуалом (Bremmer 1980).

О Древней Руси я уже говорил.

Словом, в разных культурах отношение к гомосексуальности очень различается, различны оценки, различно само восприятие. Так в средние века в некоторых культурах не пол возлюбленных важен был для оценки, а способ сношения: анальное сношение было запретным для обоих полов, а мастурбация даже однополая не считалась большим проступком. Во многих культурах главное оценочное разделение проходит не между гетеросексуальными сношениями (одобряемыми) и гомосексуальными (постыдными), как в иудейско-христианской традиции, а между активной позицией в сексе (почетной или во всяком случае допустимой) и пассивной (позорной для мужчины).

Для одних (Россия) гомосексуал — «голубой». Это типичный эвфемизм: замена слова, которое не очень прилично произносить, другим, нейтральным, частично совпадающим с тем по звучанию (в данном случае две первых буквы те же) — подобно тому, как неприличное (матерное) выражение из трех слов заменяется возгласами «ёлки-палки», «ё-моё», «едрит твою мать». Правда, И. С. Кон (Кон 1998: 12) указывает, что гомосексуальные районы Парижа назывались когда-то голубыми, а один альбом о «другой любви», выпущенный в Германии (Beurdeley 1977), носит французское название «Голубая любовь» («L'Amour bleu»). Но от старинного ныне забытого названия парижских районов перекинуть мостик к сугубо современной (послевоенной) российской кличке совершенно невозможно. В английском языке blue («голубой») и сейчас означает «непристойный», «неприличный». Но это значение редкое, малоупотребительное — как оно проникло в послевоенную Россию? С русским обозначением «голубых» совпадение явно случайное.

Для других (для англоязычного мира) гомосексуал — «розовый» (pink). Возможно, это как-то связано с представлениями о цвете, приличном для одежд и колясок младенцев (у мальчиков — голубой, у девочек — розовый). Но скорее причина в том, что в гитлеровских концлагерях гомосексуалам нашивали опознавательный знак — розовый треугольник (политзаключенным — красный, уголовникам — зеленый и т. д.). Так что некоторые названия рок-групп содержат непонятные у нас намеки на «розовость» — по-нашему «голубизну» («Пинк Флойд»).

В начале века опознавательным цветом американских гомосексуалов был красный. Один из основателей сексологии Хэвлок Эллис сообщал: «Примечательно, что в последние годы завелась мода на красный галстук как опознавательный символ извращенцев. Это особенно отмечается в Нью-Йорке среди «ферий» (как здесь называют любителей фелляции)». И он приводит письмо знакомого гомосексуала из Америки:

«Красное стало почти синонимом для половой извращенности не только в умах самих извращенных, но и у публики. Носить красный галстук на улице значит навлечь на себя замечания продавцов гзетчиков и других… Приятель рассказал мне однажды, что когда группа уличных мальчишек увидела красный галстук, который он носил, они начали сосать свои пальцы, имитируя фелляцию. Мужские проститутки, прогуливающиеся по улицам Филадельфии и Нью-Йорка, почти неизменно носят красные галстуки. Это символ всего их племени. В оформлении комнат многих моих извращенных друзей преобладает красный цвет.» (Ellis 1915: 299–300).

Я могу добавить, что в современной нашей тюрьме (я знаю это по личному опыту) красный цвет считается цветом педерастии, так что его старательно избегают все остальные. От трусов, маек, даже зубных щеток красного цвета все отказываются. Может быть, это связано с популярным выражением «посадить на красного коня» (изнасиловать).

А в прошлом веке во Франции цветом педерастии считался зеленый…

Культурные нормы гораздо шире биологических и на кривой распределения обычно не имеют форму острого пика, характерного для биологической нормы. Культурные нормы скорее выглядят как округлые вершины с очень пологими скатами или даже как плато, а иногда имеют форму многовершинных кривых. То есть культурная норма вполне может быть расширена так, чтобы включить в себя гомосексуальные отношения — как она включает в себя ношение очков. «Очкарики» — тоже инвалиды с медицинской точки зрения, но очки стали нормальным элементом культуры, даже престижным (как одно время золотые зубы — «фиксы»). Их иногда надевают и люди с абсолютно здоровыми глазами. Есть даже мода на разные виды очков, эстетика очков.

Наконец, и в современном обществе в определенных кругах есть нечто вроде моды на гомосексуальность — она рассматривается как способ приобщиться к богеме, выделиться из заурядной среды, стать оригинальным, интересным. Образ гомосексуала может придать поп-артисту или писателю скандальную известность — это инструмент рекламы. Тот же Жан Жене заявил:

«Лично я очень многим обязан своей гомосексуальности. Вы можете считать это проклятием, но для меня это всегда было благословением. <…> Это сделало из меня писателя и позволило лучше понять людей. <…> Возможно, я и не поддержал бы Фронт Национального Освобождения, если бы не спал с алжирцами. <…> Может быть, именно моя гомосексуальность позволила мне понять, что алжирцы не отличаются от других людей. <…> Гомосексуальность ставит мужчину «вне общества», и это вынуждает его пересматривать общепринятые ценности. Часть женственности, таящаяся в гомосексуальности, как бы обволакивает юношу и делает его более чутким. <…> Ломая традиционные представления о поведении самца, мужчина как бы разбивает свою скорлупу, и в нем просыпается чувственность, которая в обычном состоянии оставалась скрытой.» (Жене 1995: 276–277).

Харитонов с вызовом, отчасти наигранным, в своей «Листовке», обращенной к гетеросексуалам, противопоставлял им гомосексуалов:

…это «наш гений процвел в балете» — «нами он и создан». «Мы втайне правим вкусами мира. То, что вы находите красивым, зачастую установлено нами, но вы об этом не всегда догадываетесь <…> Уж не говоря о том, что это мы часто диктуем вам моду в одежде, мы же выставляем вам на любование женщин — таких, каких вы по своему прямому желанию, возможно, и не выбрали бы. Если бы не мы, вы бы сильнее склонялись во вкусах к прямому, плотскому, кровопролитному. С оглядкой на нас, но не всегда отдавая себе в этом отчет, вы придали высокое значение игривому и нецелесообразному.» (Харитонов 1993: 248–249).

Словом, как называют свои статьи геи, ратующие за равноправие (Kameny 1969; Shelley 1972), «Голубое — это хорошо» (Gay is good). Само слово «гей» (gay) как общее обозначение гомосексуалов мужского рода новое. Оно возникло в американских правозащитных организациях сексуальных меньшинств, как уверяют сами геи, из аббревиатуры Good As You — 'хорош как и ты', 'ничем не хуже тебя'. Но в английском языке слово gay имеет и собственное, старое значение. Оно значит 'веселый', 'беспутный', 'яркий' и 'пёстрый'. Всем этим характеристикам можно найти подтверждение в жизни геев, так что любая из них могла мотивировать наклейку этого ярлычка. Американцы считают, что такое употребление этого слова коренится в поэзии Уитмена. Но в Европе есть и более древние употребления этого слова именно для обозначения гомосексуалов.

7. Одержимость

Несмотря на эти восхваления и соображения, не только обычные, гетеросексуальные люди, но и гомосексуально ориентированные, как правило, не хотят, чтобы их дети оказались гомосексуальными. Правда, у гомосексуалов это вызвано тяжелым положением сексуальных меньшинств в современном обществе. Даже когда прямое преследование (по закону) отменяется, неловкость и отчужденность остаются, остается затрудненность адаптации к среде. Эти трудности по-видимому не исчезнут в ближайшей перспективе. Уже не государство, а само общество сурово наказывает за иной образ жизни — насмешками, унижением, отвержением, ограничениями. Так, считается, что гомосексуальный мужчина не должен преподавать в школе: он может подвергнуться искушению совратить мальчиков. Верно, в принципе может. Но ведь обычному, гетеросексуальному мужчине не отказывают в должности учителя на том основании, что он мог бы покуситься на девочек!

Вторая проблема, которая беспокоит любых родителей при мысли о будущем детей в «голубой» перспективе, это проблема СПИДа. Правда, в последнее время большинство «голубых» ушло от этой опасности — неукоснительно пользуется презервативами, избегает глотать сперму, старается иметь постоянных партнеров или, по крайней мере, пореже их менять. Но всё же есть один тип геев, очень сексуально возбудимых, которые не могут от всего этого отказаться.

Такие люди, часто меняющие партнеров, есть и среди гетеросексуальных мужчин — медики называют их «промисками» (от слова промискуитет — беспорядочные половые сношения). Но, пожалуй, среди геев их всё-таки больше: их не связывает брак и нацеленность на него.

В романе английского писателя Риса «Цвет его волос» сюжетом является смелая и трогательная любовь двух школьников Доналда и Марка. Название романа — намек, что гомосексуальность так же присуща личности, как цвет волос. В первой части любовь развивается в отчаянной борьбе с гетеросексуальной средой, и если бы роман этим и ограничился, он был бы тривиальным и, так сказать, ангажированным — необъективным. Но во второй части своего романа Рис описывает, как его Доналд превратился в рискового охотника за сексуальными приключениями. После десяти лет брака с Марком, он бросил Марка ради молодого студента Рика и стал все быстрее менять партнеров. Марку на прощанье он напомнил, что привлекал его в их отношениях именно секс.

«Ты помнишь первые слова, которые я тебе сказал? Много лет назад в школьной раздевалке у душа? Ты редко появлялся там, и вот ты появился, и тебя дразнили из-за огромности твоих яиц. Помню свое впечатление: величиной со сливы, и они покачивались. Я сказал: «Я тебе завидую, иметь такую пару!» <…> Секс! С тринадцати лет я помирал по члену, который бы входил в мою жопу! Я шатался без чувств от одной лишь мысли об этом! И ты хотел вонзать его туда! Это было фантастически, правда; мне всё время было мало. И тебе. Как мы дрожали, и стонали, и просили друг друга остановиться; и кончали, кончали, кончали! Однажды моя сперма долетела до самого потолка! А ты говоришь о любви, об экстазе, и снова о любви…<…> Ты хочешь, чтобы я поверил, что всё это позволительно только когда любовь; а меня это возмущает. Ты хочешь, чтобы я думал, что она была, а ведь ее не было… Всё это слякотные эмоции! Когда на деле это траханье. Почему ты не желаешь понимать, что просто два парня дают друг другу великолепные ощущения — руками и ртами и членами и «очком»?

Потом он признал, что, может, и была любовь, но она ему наскучила. «Каждый раз, когда я хочу секса, ты уже на взводе, как… ну как мартовский кот. А где игра, забава, охота, трепет? Всё ушло». Единственное, что Марк мог возразить: «Ты схватишь СПИД». — «Нет, если буду предохраняться». Они расстались. По вечерам Доналд стал частым посетителем Вересковой Пустоши Хэмпстед — известного в Лондоне места.

«Здесь в Пустоши было наиболее возбуждающее место для секса, для того именно рода секса, в котором Доналд нуждался на этом этапе жизни. В кустах руки невидимых в летнем мраке чужаков, мужчин, чьи силуэты только намечались в темноте, медленно расстегивали его рубашку, раскрывали молнию, сдергивали его джинсы донизу, прижимали ему к носу бутылки с зельем, исследовали его член, залезали пальцами ему в задницу. Это было фантастическое возбуждение, когда четверо или пятеро из них делали ему то же самое одновременно, и кому он позволит дать ему наслаждение кончить? Сдерживая себя, он переходил от одного к другому, так что это длилось час, два часа, пока его ноги не уставали так, будто пробежали много миль. Лучше всего если не знать, в какой рот фонтанируешь, тянуть, пока зелье все еще держит тебя в экстазе, чьи-то руки всё еще заняты твоими ягодицами, бедрами, яйцами, сосками; а твои руки и рот всё еще наслаждаются членом, мошонкой, яйцами: отбирают лучшие, наибольшие яйца, члены, суживающиеся на конце, как ракеты, — толстенные твердые члены, держащиеся на крепких юношеских телах, которые содрогаются и вскрикивают и кончают в тот самый момент, который ты выбираешь, чтобы спустить свою сперму. <…> Темнота помогала: отключка зрения позволяла сильнее действовать другим чувствам, особенно остро — воспринимать на слух и на ощупь, судить о качествах оргазма другого человека по его дыханию, дрожи наслаждения, и только рука или рот решали, прекрасен член или нет».

Через некоторое время Доналд проснулся с лихорадкой, врач сказал, что это воспаление легких, в больнице нашли в них каверны и анализ показал СПИД. Вирус был подхвачен давно, еще при жизни с Марком, когда он изменял Марку, не пользуясь презервативом. Болезнь прогрессировала быстро. Марк присутствовал при его последних словах. Заплетающимся языком Доналд проговорил: «Они огромные. Как сливы. Я никогда не смогу их попробовать снова».

У Марка анализы оказались хорошими (Rees 1989: 80–81, 99-100, 133).

Что ж, роман, художественная литература. Кто может сказать, как далеко увела писателя-гомосексуала его разнузданная фантазия? Но вот достоверная реальность жизни, из автобиографии известного английского режиссера Дери-ка Джармена. Первый настоящий опыт секса пришел, когда Дерик гостил у женатого друга.

«Однажды мартовским вечером я вернулся с прогулки рано, когда Майкла еще не было, а за роялем сидел молодой канадец. Это был студент-психолог из университета Альберты. Мы были сверстники, обоим по 22. Я пропустил последний автобус, и Бренда предложила мне «Не лечь ли тебе в кровать Майкла, уже очень поздно, и он уже явно сегодня не вернется». Когда я заснул, Рон пересек комнату, и забрался ко мне в постель. Это было так неожиданно. Я не ассоциировал «голубых» с молодыми. Мне казалось, что они всегда пожилые, какими они описываются в газетах. Когда Рон оказался у меня в кровати, я был так поражен, что просто лежал в его объятиях». Но когда на следующий день Рон не пришел, Дерик к ужасу хозяев дома пытался покончить с собой. Рона отыскали. Пришла любовь, еще очень скромная. Потом Рона сменил Маршалл. Но и «секс, который у меня был с Маршаллом, не был глубоким, проникающим; так, взаимная мастурбация». " Разгул начался с поездки в Нью-Йорк. Вскоре по приезде пригласили Дерика на «голубую» вечеринку. Суета оказалась неинтересной. Но:

«…попался черный парень, которому было тоже не по себе, как и мне, он затащил меня в спальню, где были свалены шубы. У нас был секс. Это был у меня первый настоящий секс. <…> Этот парень был с большим сексуальным опытом. Он знал, что к чему. Мы делали любовь». Эти воспоминания уже из интервью. Корреспондент:

«— Так вы вернулись домой уже гомосеком?

— Определенно. И с мондавошками.» (Jarman 1992: 44).

Насекомые были предупредительным сигналом, но он не был услышан. Далее описывается целый ряд разнообразных приключений. Очень примечателен один рассказ. Дело происходит на окраине Лондона, в «кустах оргий» — в Вересковой Пустоши Хэмпстед.

«Прошлым вечером я увидел парня, окруженного четырьмя или пятью мужчинами. Дождило и было страшно холодно. Он сосал им. Он был чрезвычайно красив, и это отличало его от тех вокруг него, хотя, вероятно, внутренне они были очень деликатными людьми. Я поднял его с земли. К моему удивлению, он не оттолкнул меня, а вздохнул, но подчинился.

Я обнял его. Он отдал мне свою последнюю сигарету. Хоть я и не курю, я принял ее и пошел с ним. Я хотел уйти из Пустоши и привести его к себе домой, но знал, что этого не получится. <…> У него были темные волосы и солдатская стрижка — короткие виски и затылок. Ему было примерно 25 или немного меньше. «Почему ты здесь?»- спросил я его. «Ну, не заснуть, мне надо приходить сюда время от времени, вот я и здесь». — «Что ж, я и сам такой», — ответил я.

Я шел с ним минут пять или шесть, потом обнял его на прощанье. Он сказал: «Чтобы попасть на Кинг Кросс, мне надо пойти обратным путем». Я чувствовал, что он не собирается ни на какую станцию, а хочет вернуться, чтобы сосать этим людям.

Почему те, кто не здесь, не верят, что мы, кто здесь, в силах принимать ответственные решения насчет своей сексуальности? Люди должны сами принимать решения о себе. Даже если человек бросает в жертву свою жизнь, что сомнительно, это его решение, и оно не хуже, чем идти на войну и умереть за веру.» (Jarman 1992: 21–23).

Дерик Джармен занимал воинственную позицию отстаивания и пропаганды голубого секса, сколь угодно вольного. В конце своей книги «На ваш собственный страх и риск. Завещание святого» он поместил свою беседу 1988 г. с корреспондентом телевидения, которую закончил призывом:

«Я надеюсь, парни будут продолжать влюбляться в парней, а девчата в девчат, и те там не найдут способа изменить это. Устройте мне государственные похороны: пошлите всех парней в сауны, дайте им загореть на солнце, чтобы они могли маршировать по улицам Лондона совершенно голыми, бронзовыми и красивыми. Сделайте Палату Общин притоном, где могли бы переночевать не достигшие 21 года.» (Jarman 1992: 103).

Двадцать один год — это был тогда рубеж самостоятельности в Англии, а Джармен требовал самостоятельности для более юных. Бронзовыми, голыми и красивыми полон его фильм «Себастиан». Всю жизнь Джармен отстаивал свое право на риск. Беседуя с корреспондентом, он уже знал, что заражен и не скрывал этого. Через несколько лет, успев похоронить многих своих друзей, в том числе Фреда Меркюри, и написав книгу-завещание, он умер от СПИДа.

В воспоминаниях Джармена привлекает внимание рассказ о встрече в Вересковой Пустоши. Это та самая Вересковая Пустошь Хэмпстед в Лондоне, о которой писал Рис. Пустошь бесшабашной и опасной охоты за сексом, пустошь обжигающей и манящей разнузданности, пустошь разврата. Нечто подобное существует и в Нью-Йорке — это набережная у начала Кристофер-стрит. Вот как описывает гомосексуальный писатель-негр Сэмьюел Дилейни свои ночные похождения между грузовиками, припаркованными в этом месте:

«Обычно к часу или двум ночи движение грузовиков стихало <…> Иногда просто походить между автобусами или автомашинами значило переходить от одной сексуальной связи к другой, от одного партнера к другому с интервалом в пять, двадцать или сорок минут. Ходить между тяжелыми грузовиками, пролагать себе путь между гладкими или шершавыми стенами значило проникать в пространство с такой насыщенностью либидо, какую невозможно описать тому, кто этого не знает. Многие режиссеры порнофильмов, геи и натуралы, пытались воспроизвести подобное, но эти попытки не удавались, так как то, что они пытались показать, было диким, безоглядным, бесконтрольным, тогда как действительность подобной ситуации была основана если не на обществе, то на тридцати пяти, пятидесяти или сотне тех, кто был в это вовлечен, и это сообщество было велико, упорядочено, высокосоциально, внимательно и молчаливо. В те времена в этих аллеях, ограниченных стенами автобусов — иногда между грузовиками, иногда в кузове — член переходил из уст в уста, в руку, в зад, в рот, даже не прерывая контакта с другой плотью более, чем на несколько секунд; рот, рука, зад принимали всё, что им предлагалось: когда один член покидал тебя в поисках иного места, другой требовал лишь поворота головы, бедер, руки не более, чем на дюйм, три дюйма.» (Delany 1988, цит. в Расселл 1996: 402–403).

Можно сваливать всё на загнивающий Запад, на трущобную жизнь больших городов, на соблазны Лондона и Нью-Йорка. Милые мои, у нас есть свои вересковые пустоши, даже пожалуй еще худшего пошиба. Это «голубые» общественные туалеты — давняя советская традиция. Такие есть просто на улицах, есть во многих вузах.

Отрывок из Харитонова (с обычной его стилизацией):

«Г. сказал у них в институте есть телевизор кабинка дырочки просверлены в стенке залеплены все бумажками как звездное небо. Когда он входит в ту кабинку надо бумажку одну отклеить посмотреть что он делает. Он тоже со своей стороны смотрит в какую-то неведомую дырочку на тебя, ты начинаешь как будто дрочить. Надо запастись карандашом и бумагой и если он клюнул если дело пошло свертывать трубочкой записку и просунуть в это отверстие чего хочешь? или самому прямо предлагать. А на метр от пола сам телевизор квадратная дырка тоже на слюнях заклеенная газетой с потеками от прежних разов куда он и просунет член если согласится. И вот ты как охотничья собака должен не дыша выжидать когда в ту кабинку кто-то зайдет и что он там будет делать и потом ему предлагать через телевизор тут всё что надо для страсти один так провел весь свой отпуск 30 дней в такой барокамере на пл. Революции вот то что надо честная страсть в уборной на фоне измазанных стен солдат тебя как ел. не видит и ты что не надо не видишь никаких лишних слов никакого молчания после никакой там тягостной человечности отсосал и закрыл телевизор. И риск и защита стенками и что люди снаружи приходят и уходят и что вы не знакомитесь никаких там человеческих отношений и как-то это всё через дырочку и ведь заходят туда в телевизор те кто более или менее знают что это за кабина что там за предложение последует из соседней ведь кто-то ее просверлил и это заведено во многих клозетах что последняя кабина у стенки для этого значит все кому надо знают что здесь бывают и дзествицельно простому натуральному юноше просто зашедшему подрочить почему бы ему не согласиться его как раз застают в тот заповедный момент когда он готов и даст отсосать.» (Харитонов 1993: 184).

Такой «телевизор» есть и у нас в Петербургском Университете — на истфаке, в известном смысле роскошный: большой, все кабинки многократно просверлены и разрисованы. Они всегда заняты. Вересковая пустошь в работе. Туалет один из самых известных; судя по надписям, любители идут туда со всего города.

Конечно, такие есть и на Западе.

Дырки в их стенах называются glory holes — «упоительные дырки». Таким местам анонимного секса целая книга посвящена (Humphreys 1970). Я уж не говорю о Польше. Польша всё-таки не совсем Запад. Почти Россия — с наследием и царизма и социализма. Разве что вот католические нравы. Но почитаем в «Иначэй» признания Мартина, присяжного переводчика, 31 одного года.

«Кабинщиком я стал на учебе. Перед тем мне даже не приходило в голову, что парни могут знакомиться в туалетах и даже запросто этим пользоваться прямо на месте знакомства. В один из первых дней пребывания в вузе, неопытным первокурсником я зашел в мужской туалет в одном из зданий моего университета, чтобы посидеть подольше. Только когда расселся поудобнее на доске, к своему замешательству заметил, что в деревянной стене, отделяющей кабинку, виднеется большущая дыра, обрамленная непрофессиональным рисунком натянутых губ и надписью: «Тут дай пососать». Я был просто ошеломлен: идея показалась мне столь простой, что я даже… забыл о цели своего визита в это место. Решил немного подождать, пока кто-нибудь зайдет в кабину по соседству. Ждать пришлось недолго. Появился парень, который стал передом к сиденью и расстегнул брюки, из которых сам выскочил большой, твердый, напряженный член. Давление у меня наверное подскочило до двухсот! В одну секунду я уже знал, что это то! Если кто-то удивится, добавлю, что это был 1983 год, целиком иные времена. Ясно, что член моего соседа быстро оказался в дыре. Парень был здорово распален, спустил почти тотчас.

С этого времени я начал заседать в этой кабинке ежедневно в разное время. И почти всегда кто-то случался. Я уже знал, что это будет мания, но пока ей не сопротивлялся. Я выбирал всегда ту же кабинку, что в первый раз, вероятно из сентиментальности, а если она была занята, то я предпочитал подождать, пока освободится. Время летело, на улице настала зима. Мешала куртка, а где ее повесить, не было. Однажды я взял из дому молоток и гвозди, выбрался туда очень рано, когда в здании еще никого не было, и вбил два гвоздя — один для куртки, другой для сумки. Так я начал осваивать свою «дырку», обзаводиться хозяйством. Если позже в этом месте кто-то подумает, что я свихнулся, добавлю холодно, что всё это время я был нормальным студентом, всегда сдающим в срок, может и не пятерочником, но неплохим. Кроме того, что кабиночные сессии отнимали у меня больше времени, чем экзаменационные, это никоим образом не отразились на остальной моей жизни. Очевидно, я был очень к этому приспособлен, может, у меня это было в крови.

Когда пришла весна, с моих гвоздей исчезла куртка, зато на них повисли… брюки. Потом рубашка. Под конец даже плавки. Я раздевался догола, оставался в одних носках. Это отчаянно возбуждало партнеров. Некоторые следовали мне. Было экстра». Позже это увлечение приелось и прошло.

В том же номере журнала приведено другое признание: Адам, учитель, 28 лет:

«Всё началось с репортажа по телевидению о бедном старом педриле, который околачивался целыми днями по столичным туалетам. Мне было тогда 17, я уже онанировал и знал, что меня возбуждают мужчины. Решил это проверить. Выбрался в рейс по всем возможным объектам. Вначале секс у меня был только с очень старыми мужчинами…» Кабины с дырками он избегал, потому что секс в этой обстановке его не привлекал, нужно было только знакомство, а потом уйти вместе куда-нибудь в более укромное и удобное место. (Observator 1997: 31).

Вот центры распространения… не гомосексуальности, нет (она распространена независимо от любого «телевизора»), а венерических заболеваний и СПИДа. Не говоря уж об эстетике и элементарной гигиене, отсутствием которой наши российские и советские отхожие места всегда славились. Можно, конечно, заткнуть намертво и заштукатурить дырочки, заколотить сами «телевизоры» — и чего добьетесь? Немедленно превратится в «телевизор» соседний туалет. Можно посадить по милиционеру в каждый «телевизор» и хватать всех, кто отклеивает слюнявые бумажки. Боюсь, однако, как бы не соблазнили и милиционера. Если неодолимая потребность есть, бороться с ее проявлениями бессмысленно. Надо найти более разумные и культурные пути ее удовлетворения. Более безопасные для здоровья. Глупо заграждать колючей проволокой тропинки через газон — надо замостить их. Из интервью с американцем Тимом Маккарти:

— Как знакомятся друг с другом геи в США?

— Очень просто. Существуют гей-бары, специальные дискотеки <…>

— А в туалетах?

— Нет. Туалеты практически не используются. Те, кто там собираются, считаются низшим классом. Для знакомства существуют более достойные места.» (Лазаренко 1993: 94).

Ну, стало быть, есть всё-таки «низший класс», который собирается и там, хотя «туалетных мух» и не так много, как у нас. Во времена Кинзи 20 % гомосексуалов находили себе большинство партнеров именно там, а 10 % и сексом занимались именно там (Gebhard and Johnson 1979: tabl. 516, 528). Сейчас, похоже, меньше.

Есть, видимо, везде те, кого не удержать от поиска острых ощущений в сексуальной (в частности гомосексуальной) разнузданности, есть категория людей, нуждающихся время от времени в такой встряске, но и для них изобретены более безопасные способы удовлетворения — «джек-офф клубы» (джек-офф — английск. разговорн.: кончить, спустить). С 1980 г. они существуют в Нью-Йорке, затем появились в европейских странах. В них имитируется ситуация вересковой пустоши, но не позволяются ни оральный, ни анальный секс, ни глубокие поцелуи. Собираются в уютном зале до ста человек. Раздеваются полностью, но обувь просят не снимать: пол всё-таки оказывается залит спермой.

В журнале «Иначэй» (русск. версия) описывается посещение «джек-офф парти» (вечеринки) в парижском закрытом клубе «ЛЕ 30–50». Перед входом с посетителей берут плату и письменное обязательство соблюдать правила игры.

«Переступив порог, я так и остановился, не в силах перевести дыхание — перед моими благонравными славянскими глазами <…> большинство явившихся на «парти» парней, мужчин, дедушек были уже как Господь Бог создал, те и другие еще носили плавки, из-под которых выбирались наружу экземпляры редко встречаемых размеров. Красивые и уродливые, толстые и тонкие, дряблые и упругие, с улыбками, полуулыбками и странными гримасами на лицах все они тихим шумом голосов приняли нас, новичков <…> Вместе всех самцов в раздевалке было далеко за сто. Близился момент перехода в соседний, большой, ярко освещенный зал.»

Перешли. «Кругом раздавались вздохи, покрикивания и ворчания, было много страстных жестов, взглядов, внезапных прикосновений, которые одних приводили в кайф, а у других вызывали некоторое смущение. В общем, царила атмосфера лихорадочного возбуждения. По плану вес»< сеанс должен был продолжаться четыре часа, а тут уже к концу первого, несомненно самого горячего часа пол превратился в море клокочущей спермы. <…> Все казались вполне удовлетворенными, у всех были здесь свои знакомые и никто отнюдь не чувствовал себя одиноким или отвергнутым от компании, согласно правде, что на всякого урода довольно желающих с ним трахнуться. В этом спектакле было что-то захватывающее и глубоко трогательное; Я не мог устоять перед сравнением с нашей постсоветской действительностью, где подобные «джек-офф парти» существуют повсеместно — в привокзальных и городских туалетах, а летом в парках больших городов… Но в тот же момент ласки незнакомого мужчины, которому я так и не смог сказать «нон» (фрц: нет), позволили мне забыть об этих отечественных мерзостях, и я поплыл… обильной и резвой струёй.» (Артур 1994).

Можно негодовать, можно не участвовать, но согласитесь: если это кому-то нужно, то «джек-офф клуб» — это всё-таки лучше, чем лондонская вересковая пустошь или отечественный «телевизор». Это очень действенная форма борьбы со СПИДом.

Тот же переводчик Мартин сообщает, что его бесчинства в кабинке туалета прекратились, когда появилась геевская пресса, кафе для встреч голубых. Ну, и когда туалеты стали более современными — с обслуживанием. Другой «туалетчик», Адам, не признававший кабинок с дырками, признает:

«Уж если я входил в кабину, то ради надписей на стенках, которые часто были подробными описаниями мужского секса. Читая их, я дрочил себе член. Это был эрзац геевской " прессы, которая еще только должна была позже появиться.» (Observator 1997: 31).

И всё-таки несмотря на постепенное смягчение общественной атмосферы, на будущую замену «телевизоров» гей-барами и клубами, на создание легальных и удобных мест встреч, на появление «голубых» фильмов и литературы, на выход из подполья — несмотря на всё это быть гомосексуалом трудно. Гомосексуалы не желают своим детям своей судьбы. Было бы очень важно научиться предотвращать развитие ребенка по гомосексуальному пути.

Несмотря на нежелание большинства гомосексуалов менять свою сексуальную ориентацию не снимается с повестки дня и другая задача: изменения ориентации по желанию, потому что некоторые гомосексуалы всё-таки желали бы стать такими, как все, избавиться от своей «особости», и надо предоставить им такую возможность, если она существует, а это тоже надо бы выяснить. Если не существует, то порекомендовать им не тешить себя напрасными иллюзиями, а постараться принять свою природу такой, какова она есть, и найти наилучшие в этих условиях пути адаптации к обществу. Если же возможность смены ориентации существует, то всячески облегчить ее.

Для решения этих задач нужно знать, как формируется сексуальная ориентация, в частности гомосексуальная, под влиянием каких факторов. Почему многих охватывает «другая любовь», одними ненавидимая, ибо представляется им уродливой и больной, для других желанная и прекрасная. Столь ненавистная, что из-за нее одни готовы «истребить» миллионы других. Столь прекрасная, что ради нее рискуют именем, карьерой и самой жизнью.

Покидая Вересковую Пустошь после самоубийственных любовных эскапад, задумывался и Джармен. «Почему ты делаешь это, Дерик? — спрашивал я себя по дороге домой» (Jarman 1992: 23). Мы тоже хотели бы это знать. Это очень важно. Даже для тех, кто не хотел бы этого знать.

ГЛАВА III. Корни гомосексуальности: основные гипотезы и психология

1. Ненужное приобретение

Без перечня гипотез о причинах гомосексуальности — в той или иной группировке — не обходится ни одна крупная работа на эту тему (West 1955; Karlen 1971; Trip 1976; DeCecco and Shively 1984; Stoller and Herdt 1985; Boczkowski 1988; Кон 1989; и др.). Есть и специальные статьи о таких концепциях (напр., Freund 1966; Storm 1980: Исаев 1991). Большей частью они прежде всего разделяют эти гипотезы на биологические (медицинские), и социально-психологические. Первые рассматривают гомосексуальность как инверсию — извращение нормы, патологию, болезнь, вторые — как уклонение от стандарта, злостное или навязанное, вынужденное, необычный выбор ориентации. На первом плане здесь характер проявляющихся факторов, деление наук, но учитывается и этические оценки. Между тем, этические оценки не очень точно совпадают с гипотезами о причинах, а проблема вообще комплексная — здесь, как нигде, требуется сочетание разных наук. Этого требуют многие гипотезы.

Некоторые кладут аксиологические характеристики в основу деления — хороши ли гипотезы для гомосексуалов, оправдывают ли их поведение или, наоборот, неблагоприятны для них, осуждают их. Так поступают не только гомосексуалы, но и их недоброжелатели. Так, доктор Рейбен пишет о гомосексуальности:

«Может быть, это естественно для некоторых людей? Таково одно из положений, которые приводят гомосексуалисты, пытаясь объяснить суть проблемы. <…> Дисбаланс гормонов — другое объяснение, к которому тянутся гомосексуалисты. <…> Может быть, гомосексуалисты просто рождаются такими? Многие гомосексуалисты думают так. Они предпочитают считать свою проблему равнозначной косолапости или родимому пятну — тому, с чем надо смириться».

Сам Рейбен пишет об их «упорных попытках обойтись без женщин» (Рейбен 1991: 111), значит он сохранил нечто от представления о «злой воле» гомосексуалов. Но он же рекомендует гомосексуалам лечиться у психиатра, стало быть считает, что это психическая болезнь. Для него это — хорошая гипотеза, не выдвинутая в угоду гомосексуальным интересам, как те (Рейбен 1991: 106–108).

Взвешивание гипотез под таким углом зрения могло бы застопорить свободную дискуссию: каждая гипотеза кому-нибудь удобнее, чем другие.

Мне представляется более рациональным иное деление — по степени предполагаемой внедренности гомосексуальных особенностей в организм и времени их проявления у индивида. Это ближе к запросам рядового человека, к тому, что он хочет знать об этой напасти. К тому, с какой стороны он воспринимает гипотезы.

Первая гипотеза о происхождении гомосексуальности — это гипотеза приобретенной гомосексуальности. По ней, гомосексуальность способна овладеть человеком постепенно или внезапно. Это может произойти в разное время — у кого-то в детстве, у другого во взрослом состоянии — под воздействием различных внешних обстоятельств или внутренних процессов в его организме и психике. Особенно загадочна смена ориентации во взрослом состоянии.

Так, в одном из наблюдений Крафт-Эбинга (наблюдение 94) описан некий X., чиновник 29 лет, который:

«…умственно хорошо развит, нервного темперамента, не болел никакими нервными болезнями, не представляет никаких следов вырождения. Больной явственно вспоминает, что, когда ему было 6 лет, он при виде босой горничной приходил в половое возбуждение и должен был бороться с желанием бежать за ней…» Восьми лет он начал мастурбировать с мыслями об обнаженных женских ногах, похищал башмаки и чулки женской прислуги и с ними мастурбировал, так что пример его помещен у Крафт-Эбинга в раздел фетишизма. «На 18-м году жизни похотливый X. вступил в половое общение с особами другого пола. <…> К мужчинам он не чувствовал ни малейшей половой склонности, мужские ноги его совершенно не интересовали.

На 24-м году произошло изменение в его половом чувстве и самочувствии. Больной стал неврастеником и начал испытывать половую склонность к мужчинам. <…> Попав на 26-м году в большой город, он нашел возможность выполнить свое желание и предался с настоящей страстью мужской любви. Он мастурбировал мужчин, вбирал в рот их пенис, целовал ноги своих партнеров. При этом он испытывал огромное удовольствие при эякуляции. Со временем одного вида симпатичного мужчины было достаточно для эякуляции. И ночные поллюции уже имели у него своим предметом мужчин, преимущественно с фетишистским отношением к ноге.» (Крафт-Эбинг 1996: 240–241).

Никаких признаков латентной гомосексуальности в раннем возрасте у него не заметно. Сейчас уже трудно выяснить причины смены ориентации, ясно лишь, что она произошла, что налицо приобретенная гомосексуальность. Может быть, более подробная автобиография позволила бы обнаружить какие-то предвестники и причины перемены.

В другом случае (наблюдение 144) Крафт-Эбинг приводит автобиографию X., весьма похожую, но более подробную.

«Половое влечение проснулось во мне на 7-м году жизни, особенно возбуждал меня вид голого живота. Я удовлетворял свое сладострастие тем, что заставлял стекать по животу свою слюну. Когда мне было 8 лет, у нас была маленькая 13-летняя служанка. Мне доставляло большое удовольствие соприкасаться своими половыми органами с ее органами, но совершить акт совокупления я еще не был в состоянии. На 9-м году я попал в гимназию. Один из сверстников показал мне однажды свои половые органы, но это вызвало во мне только отвращение».

Когда X. было немногим более 9 лет, очень красивая девушка соблазнила его на совокупление, и он с большим наслаждением практиковал это несколько месяцев, а когда пришлось с этой девушкой расстаться, начал онанировать.

До сих пор развитие идет быстро, но вполне по гетеросексуальному руслу, и ничто не предвещает гомосексуального поворота. На 14-м году жизни X. влюбился в одного школьного приятеля, потом в другого. С ними он обменивался горячими поцелуями, но, как он уверяет, «никогда у меня не появлялось по отношению к ним каких-либо извращенных ощущений».

И вдруг взрыв:

«На 15-м году жизни мне случилось увидеть половые органы у одного кучера. Я бросился к нему и с чувством сладострастия приложил свои половые органы к его. С этого времени я стал охотно посещать конюшни, заводить знакомства с кучерами, играть их половыми органами, доводя их до эякуляции; и до сих пор мне доставляет величайшее наслаждение, когда семя моего возлюбленного стекает по моему пенису. Особенно сильным бывает сладострастное ощущение, когда мое семя соединяется с его семенем. <…> Вообще я люблю только юношей, вышедших уже из детского возраста, но мне симпатичны также красивые и сильные мужчины в возрасте до 35 лет. <…> О моих приятелях я мог бы написать целые тома: их у меня больше 500». Он охотно совершал сношения с проститутками женского пола, «так как я представлял себе всю ту массу мужских половых органов, с которыми они приходили в соприкосновение. Между тем честных женщин я никогда не мог целовать без отвращения; даже своих родственниц я целовал только в щеку. Зато поцелуи моих любимых друзей доставляли мне небесное блаженство. <…>

Такой любви, какую я имею в настоящее время, у меня еще никогда не было. Мой возлюбленный, 15-летний красавец, любит меня безгранично: подобной любви нельзя найти даже в поэтических произведениях. Он вполне развит и духовно и физически — ему можно дать лет 18, хотя он и невысокого роста. Я поцеловал его в первый раз и признался ему в своей любви очень скоро после того, как нас с ним свел счастливый случай. Он был поражен, но ответил мне поцелуем и сказал, что хотя он и любит меня только платонически, однако согласен отдаться мне.

Я не курю и не пью, одеваюсь красиво, но не до смешного, имею наружность и осанку мужчины. <…> Лишь однажды я взял в рот член своего друга, мне не нравится целовать половые органы друзей. <…> Педерастия кажется мне отвратительной. Никогда я не унижался до этого. Единственный опыт причинил мне даже боль».

Неясно, предпочитал ли он взаимную мастурбацию, или активную роль в педерастии. Но ясно, что с 15 лет в нем произошел внезапный переворот, и он стал гомосексуальным.

Однако поскольку его автобиография достаточно подробна, можно увидеть, что переворот этот был всё-таки предсказуем.

«В детстве я любил играть в куклы, занимался рукоделием, вязанием, особенно я любил причесывать своих сестер. Очень охотно я надевал женское платье и часто выражал желание быть женщиной. Да и теперь при сношениях с моими друзьями я часто чувствую себя женщиной. <…> Я не считаю нужным лечиться от своего болезненного влечения, ибо обязан ему многими в высшей степени сладкими минутами» (Крафт-Эбинг 1996: 355–358).

Видимо, он был в глубине души, сам того не понимая, гомосексуален с детства, а гетеросексуальное поведение и ощущения были навязаны воспитанием, влиянием среды. В конце концов натура взяла своё.

Человек может и сам осознавать, что сдвиг не случаен. С. из Новосибирска пишет в газету «Тема»:

«Мне 32 года, женат. В сексуальном плане дома вполне удовлетворяю невысокие требования жены и сам испытываю оргазм. Но неизмеримо большее удовлетворение я получаю от половой близости с мужчиной. У меня как-то не сложилось четкой ориентации половой роли при гомосексуальных контактах, но всё же больше удовлетворение испытываю, выполняя так называемую пассивную роль. Вероятно, по своей природе я бисексуален.

Впервые контакт с мужчиной произошел в 25 лет, но морально я был давно к нему готов. Последние годы, мастурбируя, я достигал оргазма, вводя в анальное отверстие какой-нибудь предмет, представляя, что это член моего партнера. И вот наступил день, когда я решился на непосредственный контакт. Это был оральный секс. Я впервые ощутил мужскую плоть во рту, имел возможность ласкать член губами и наслаждаться этим. Я мог делать всё, о чем мечтал. Это меня потрясло — я впервые в жизни испытал такое сильное возбуждение и удовлетворение. Я был счастлив, как будто открыл тайну, изменившую всю мою жизнь» (Почтовый перекресток 1992: 13).

Но вот еще один случай из Крафт-Эбинга (наблюдение 130). Чиновник из здоровой семьи.

«Сам я крупного сложения; в моей осанке и походке нет ничего женственного. <…> Моя половая жизнь началась с 13-летнего возраста, когда я познакомился с одним мальчиком старше меня, с которым мы с удовольствием касались гениталий друг друга. На 14-м году у меня было первое излияние семени. Наученный двумя старшими товарищами по школе, я стал заниматься онанизмом иногда вдвоем, иногда наедине; в последнем случае я всегда представлял себе в воображении лица женского пола. <…> Позднее я сделал попытку вступить в связь с одной красивой и здоровой девушкой, имевшей очень развитые груди; я неукоснительно придерживался того, что в мое распоряжение предоставлялась верхняя часть ее тела, и целовал ее в рот и в груди, в то время как она захватывала рукой мой сильно эрегированный пенис. Однако, как бы настойчиво я ни просил о половом акте, она разрешала только касаться ее гениталий.

Вскоре после моего поступления в университет случилось одно событие, которое произвело во мне целый переворот. Однажды вечером я провожал домой своего приятеля; будучи в веселом расположении духа, я схватил его за половые органы. Он оказал слабое сопротивление; тогда мы вошли в его комнату и стали онанировать. С тех пор мы занимались взаимным онанизмом очень часто. Дело доходило до введения пениса в рот с последующим семяизлиянием. Примечательно, что в этого приятеля я вовсе не был влюблен. В то же время я был страстно влюблен в другого моего товарища, в присутствии которого я, однако, не испытывал никакого полового возбуждения и который вообще не вызывал у меня никаких эротических представлений.

Педерастией мы не занимались; даже это слово не употреблялось между нами. Со времени отношений с другом я сильнее стал предаваться онанизму; женские образы в моем воображении отходили, конечно, всё более и более на задний план, я больше думал о молодых, красивых, крепких мужчинах, с возможно более крупными членами тела. Юноши в возрасте 16–25 лет без бороды казались мне наиболее привлекательными; но важно, чтобы они были красивы и чистоплотны. В особенности возбуждали меня молодые рабочие, носившие брюки из так называемого Манчестера, или из английской кожи, преимущественно каменщики. Люди моего положения совсем не действовали на меня возбуждающим образом; напротив, при виде какого-нибудь коренастого парня из народа я ощущал заметное половое возбуждение. Прикосновение к его брюкам, их расстегивание, прикосновение к половому члену, равно как и поцелуи, казались мне величайшим наслаждением. <…> Я никогда не пытался, да и не буду пытаться сделать молодого рабочего или кого-нибудь другого объектом своей извращенной похоти, но влечение к этому я чувствую в себе очень часто. Иногда я прижимаю к груди изображение такого парня и онанирую у себя дома.

К женским занятиям у меня нет никакой склонности» (Крафт-Эбинг 1996: 293–295).

Кратко, но колоритно изложенный современный пример:

«…Года 2–2,5 назад было дело — стоял я, ждал автобуса, вечер, народу мало, несколько парней пошли за ближайший забор «по нужде», а за ними один мужчина — уже не молодой… Потом он вышел, подошел ко мне, завел разговор о том, о сём, потом спросил — «Не хочешь помочиться? Тут никто не увидит». «Не хочу» — говорю, а он почти сразу сказал — «там парень один стоял, — так у него такой длинный член — просто загляденье, а у меня посмотри» — и он вытащил. Я сначала опешил, а он шепчет — горячо так: «ну прикоснись!» — и подходит совсем близко, так, что моей руки касается его головка и у него вздрагивает, он касается меня губами — я отойти хочу, но чувствую, что он меня покоряет и говорю: «пошли», — точнее, дрожащим шёпотом… Те парни ещё не ушли, и он подвёл меня к одному и говорит: «давай я у вас двоих в рот возьму». Я молчу, а тот парень улыбнулся, вынул — и вправду здорово!!! Я чувствую — хочу, — а мужчина у меня вынимает. Но сначала у меня с тем парнем соединил члены, и я тут же кончил, потом размяк, дрожу. Мужчина у нас взял, я уже и его и парня поцеловал, и сам у них взял, потом в…

Потом еще раз я ехал на пляж в Строгино, и такой мальчик стоял рядом! Я его глажу и спереди и сзади, а он: «не надо…»… Потом, когда купаться пошёл, я на него в воде наткнулся буквально — ныряю, и сразу — раз… Но он даже кричать не стал. Потом мы вышли, и он рассказал, как его за день до этого один «качок» попросил, чтобы этот мальчик его рукой удовлетворил (в видео-салоне), и потом весь вечер его уцеловывал.

Это я пишу для того, чтобы сказать — случай большое дело…» (Ваши письма 1991:12).

Так обстоит дело с примерами приобретенной гомосексуальности.

В науке это, пожалуй, самая старая гипотеза. Она постепенно, с плавным переходом, развилась из давнего и стойкого обыденного убеждения, что гомосексуальность — грех, что ее практикуют по злому умыслу, что она идет от развращенности. Или от злого умысла не самого человека, а кого-то другого: на человека навели порчу, подсунули ему какого-то зелья. Или совратили — воспользовались недомыслием, задурили и приохотили. Когда в этом комплексе идей стали подтачиваться и отпадать представления о злонамеренности гомосексуалов или их соблазнителей, о чьем-то злонравии и неуважении к обычаям, а главная идея конкретизировалась и обросла доказательствами, простонародный стереотип трансформировался в научную гипотезу. А коль скоро у народного стереотипа были разные варианты, разные представления, кто и в чем виноват, то с самого начала гипотеза эта тоже формировалась в разных вариантах, или, можно сказать, представала в виде разных гипотез.

Первую из них, криминологическую, можно вообще оставить без рассмотрения, поскольку она просто оформляла в научных и юридических терминах бытовой предрассудок. Согласно ей, гомосексуальность это сознательное преступление, на которое люди идут от пресыщенности, злонравия и асоциальных настроений. В XIX веке еще многие ученые (даже медики) придерживались этого взгляда, в начале XX века уже немногие (например, датский судья И. Вильке и врач Э. Фрэнкель — Wilcke 1908; Frankel 1908). Но и сейчас можно встретить воинственных сторонников этого взгляда. Так, в США конгрессмен Уиллиам Дэннемейер издал книгу «Тень над страной. Гомосексуальность в Америке». В ней он ужасается огромному, как он полагает, росту гомосексуальности в американском обществе и собирает все возможные научные и религиозные аргументы против этого явления. Он приписывает его злой воле гомосексуалов. Дэннемейер пишет, что «гомосексуальность не является неопровержимо врожденной «ориентацией», а вероятно есть дурная привычка, приобретенная в раннем детстве или в период полового созревания» (Dannemeyer 1989: 11). В предисловии к переводной книге православный автор Сергей Ельников (1998: 12) отстаивает старую догму: «Содомия как следствие пресыщения».

Другие делили гомосексуальность на природную, за которую человек отвечать не может, и искусственную, связанную с развратом, так что всё-таки оставляли место для обоснования уголовного преследования гомосексуалов. В XX веке от этой гипотезы отказались медики в наиболее развитых странах, отказались еще в начале века, но она не умирала в течение всего века, а в ряде стран еще и сейчас живет — в законодательстве. Да и в медицине.

Президент Академии наук СССР В. И. Покровский еще в 1991 г. высказывался против «требований узаконить гомосексуализм» и мотивировал это тем, что у одних это наследственная болезнь, а у других — разврат. Болезнь надо лечить.

«Считать это нормой — абсурд. Еще абсурднее считать нормальными здоровых людей, которые из-за своей сексуальной пресыщенности завязывают гомосексуальные связи, растлевают малолетних. Это не болезнь, а распущенность, с которой надо бороться, в частности и законным путем» (Лихолитов 1991: 14).

Приводя это высказывание, И. С. Кон ехидно замечает: «Кто именно — врачи или милиционеры — и по каким признакам будут отличать больных от распущенных, академик не сказал» (Кон 1997: 387).

В Англии в 1954 г. для проверки резонов уголовного преследования гомосексуалов была создана парламентом специальная комиссия под председательством сэра Джона Уолфендена, возглавлявшего Редингский университет — университет того самого города, где за полвека до того сидел в тюрьме обвиненный в гомосексуальных связях знаменитый писатель Оскар Уайлд. Комиссия работала три года, заслушала специалистов, проверила статистику и в 1957 г. представила парламенту подробный отчет (переиздан в книге Berg and Alien 1958). Она пришла к ошеломляющему выводу, что на каждый выявленный гомосексуальный контакт приходится 30 000 невыявленных и недоступных выявлению, а если добавить сюда прочие недозволенные сексуальные деяния (насилия, проституцию, кровосмешение, растление несовершеннолетних, внебрачные связи и т. д.), то едва ли не окажется, что 5 % населения должны судить остальные 95 %.

Специалисты высказались в том духе, что гомосексуальность не зависит от воли человека и не вредит здоровью, а угроза кары удерживает гомосексуалов от обращения к врачам и полиции, то есть вредит обществу. В отчете Уолфендена рекомендовалось отменить уголовное преследование гомосексуалов, если они не затрагивают несовершеннолетних. Парламент так и поступил. За этим последовали другие ведущие европейские страны (кроме Франции, где гомосексуальность не каралась уже со времени Наполеона). В 1964 г. за отмену высказался IX Международный конгресс по уголовному праву. С 1993 г. уголовное преследование гомосексуалов отменено в России (но не в Белоруссии и не в некоторых других бывших советских республиках).

Вторая гипотеза (тоже из числа гипотез приобретенной гомосексуальности) — медицинская. Согласно ей гомосексуальность это болезнь. В организме произошел какой-то сбой. Какие-то органы стали действовать ошибочно, какие-то процессы пошли не так, как положено. Нужно найти эти изменившиеся, больные органы или группы клеток, обнаружить изменения в них (если в клетках, то это работа для микроскопа), определить, излечимая ли это болезнь. Возможно, что какой-то неполадок в половых органах, возможно — в мозгу. Если болезнь излечимая, надо изобрести лекарство или открыть другие способы лечения, может быть даже хирургические. По этой гипотезе напрашивалась аттестация гомосексуалов как больных, как инвалидов со стороны секса (но тогда за что их судить?). Каким-то отголоском этой гипотезы является освобождение гомосексуалов от службы в армии, еще действующее у нас (но недавно отмененное в США).

Книгу «Гомосексуальность: болезнь или образ жизни?» американский медик Эдмунд Барглер (Burglar 1956) заключал следующим выводом:

«Единственный эффективный способ борьбы с гомосексуальностью и предупреждения ее — это широкое распространение знания о том, что вовсе не привлекательно страдать заболеванием, известным как гомосексуальность, что это заболевание излечимо и что это, казалось бы, чисто сексуальное заболевание неизменно связано с целой серией неосознаваемых ущербов для психики, которые неизбежно скажутся и вне сексуальной сферы, поскольку это охватывает всю личность».

«Фиксированных гомосексуалов» доктор Алберт Эллис (Ellis 1965) считал «погранично психотическими» или «вполне психотическими» личностями, «глубокими невротиками».

Да, болезни обычно сказываются на деятельности организма многообразно. Если грипп, то и температура, и насморк, горло саднит, болит голова, непорядки с желудком, словом, у человека общее недомогание и нерабочее состояние. Если шизофрения, то нарушения мышления, речи, памяти, эмоций. С гомосексуалами не так. Во всем остальном (кроме необычного выбора сексуального партнера) это вполне здоровые люди, с нормальной психикой. На большом сравнительном материале проанализированы как их социальное поведение (Согу 1951), так и психологические особенности (Hooker 1956; 1957; 1958; 1965) — нет решительно никаких отличий от гетеросексуалов, хотя у гомосексуалов и есть свои специфические нужды в психологической помощи (трудности поисков и удержания партнера, взаимопонимания с родителями, проблема старения и т. п. — см. Alexander 1996).

В доказательство болезненности гомосексуальности Сэтиновер (1998а) сравнивал ее с алкоголизмом — тоже сокращает среднюю продолжительность жизни и возможность образования семьи, тоже увеличивает вероятность самоубийства, образует сообщества с особой субкультурой… Ну, это всё натяжки. Средняя продолжительность жизни у всех холостяков меньше, чем у женатых, к самоубийствам толкает не сама гомосексуальность, а ее отторжение обществом, семьи гомосексуалы начинают создавать. Достаточно сопоставить воздействие того и другого на рассудок, на цельность личности, на социальные связи, сравнить достижения тех и других…

Третья гипотеза — психологическая. По ней, гомосексуальность образуется в ходе становления психики, преимущественно в детском возрасте, под воздействием различных внешних обстоятельств — неудачного воспитания или совращения, — а затем закрепляется привыканием. Вроде курения или алкоголизма, только более цепко. Чем раньше это произошло и чем дольше закреплялось, тем труднее от этой привычки избавляться. В ряде случаев (в очень многих случаях!) — невозможно.

Крупный авторитет в области психоанализа Ирвинг Бибер с сотрудниками сформулировали этот стандарт:

«По нашему мнению, у человека есть способность к гомосексуальности, но тенденция к гетеросексуальности. Способность к отклику на гетеросексуальное возбуждение врожденная. Ухаживание и техника сношения — это обучаемое поведение. Гомосексуальность же приобретается и открывается как обходной путь адаптации — чтобы справиться со страхами гетеросексуальности… Сексуальное удовлетворение не отвергается; вместо того страхи и запреты, связанные с гетеросексуальностью обходятся и развивается — как патологическая альтернатива — сексуальная чувствительность к члену собственного пола, с удовольствием и возбуждением».

«Патологическая альтернатива» — это уже не болезнь, хотя и нечто ненормальное. Гомосексуалы оказываются чем-то вроде альбиносов или левшей. Только здесь патология оказывается приобретенной. Как близорукость.

Эта гипотеза, сейчас наиболее распространенная и разветвленная, ставит под вопрос аттестацию гомосексуалов как инвалидов. Ведь если происхождение гомосексуальности психологическое, то, стало быть, они действительно здоровые люди. Нет в их теле органических нарушений, больных органов. Даже психической болезнью гомосексуальность не является. В этом смысле гомосексуальность отлична от наркомании, в том числе курения или алкоголизма, которые всё-таки причисляются к болезням. Ведь все психические заболевания связаны с поражением головного мозга, с какими-то клеточными или химическими изменениями в мозгу, а установились психические связи так или иначе, это уже не психиатрия, это психология, это личность. Таковы логические следствия из гипотезы, и похоже, что с ними придется считаться. В 1973 г. Американская, а в 1974 году Международная ассоциация психиатров исключили гомосексуальность из списка психических заболеваний.

У этой гипотезы есть свои слабые места, возвращающие поиски к медицинской гипотезе. Особенно странной кажется исключительная трудность, а часто даже невозможность искоренения этой привычки. Всё это напоминает другие привычки, от которых трудно избавиться и которые приравниваются к болезни — к отравлению. Это наркомании, включая и сравнительно мягкие — курение, алкоголизм (впрочем, это только принято считать почему-то, что алкоголизм — мягкая наркомания, вероятно, потому, что медленнее, чем гашиш или опий, овладевает человеком, но разрушение личности не менее сильное). Нет ли и у гомосексуальности некой химической причины, воздействующей на организм? Ведь часто алкоголь развязывает людей, снимает сдержанность и сексуально возбуждает, а кое у кого производит временную смену сексуальной ориентации. Кокаин почти всегда к ней приводит.

Такие наблюдения теснились на обочине, пока не были в конце прошлого века открыты гормоны — химические стимуляторы, производимые железами организма и необходимые для того, чтобы в нем происходили нужные реакции. Разные гормоны отвечают за различные процессы, протекающие в организме. Есть и гормоны, отвечающие за половую деятельность — мужские гормоны (андрогены) и женские (эстрогены). Особенно много их вырабатывается в период полового созревания. Более того, скоро было обнаружено, что и мужской и женский организмы вырабатывают оба сорта гормонов — и андрогены, и эстрогены, — только в разном количестве. Но случается, что железы приходят в расстройство и нарушаются нужные пропорции гормонов. Стоит мужскому организму обзавестись избытком женских гормонов — и мужчина начинает уподобляться женщине — у него вырастают груди, появляются жировые отложения в области таза. А у женщины с избытком мужских гормонов начинают расти усы и борода, грубеет голос. Тут уже стало ясно, что вот он и источник напасти: если может изменяться тело от изменения пропорций гормонов, то не изменяется ли и психика?

Так медицинская гипотеза конкретизировалась и оформилась как гормональная или эндокринная (то есть связанная с деятельностью желез внутренней секреции). Эта гипотеза имеет своих сторонников. Согласно ей, отклонения от нормальной ориентации зависят от состава того комплекта гормонов — мужских и женских, т. е. андрогенов и эстрогенов, — который управляет сексуальной активностью людей. Избыток или недостаток соответствующего гормона, преобладание одних над другими должны вызывать то или иное сексуальное поведение (Hauser 1952; MacCulloch and Waddington 1981).

Известно, что и у мужчин и у женщин в норме присутствуют в крови обе группы гормонов — и мужские и женские, только в разных пропорциях (Те-тер 1968). У мужчин яички и кора надпочечников вырабатывают мужские гормоны — андрогены, в частности тестостерон. У женщин яичек (тестикул) нет. Но и у них кора надпочечников вырабатывает мужские гормоны. Когда функция коры гипертрофирована (например вследствие опухоли), женщины становятся мужеподобными. Л. Бресте, наблюдавший 26 таких больных, у 8 отметил явления гомосексуальности, которые исчезли после удаления опухоли. К. Фройнд лечил рак грудной железы у женщин большими дозами мужских половых гормонов. У некоторых женщин возникали гомосексуальные влечения.

П. Дёрр с сотрудниками проверили содержание мужских и женских гормонов в семенной жидкости 32 гомосексуалов и 46 гетеросексуальных мужчин. Тестостерона (мужского гормона) у них оказалось одинаковое количество, но эстрадиола (женского гормона) у гомосексуалов было явно больше, чем у гетеросексуалов. Исследователи пришли к выводу, что в превышении содержания эстрадиола и кроется причина гомосексуальности — ее биологическая основа (Doerr et al. 1973). Было еще несколько подобных исследований.

Ярым сторонником этой гипотезы был датский профессор судебной медицины Кнуд Санд. Раз всё зло исходит от неправильной выработки гормонов, нужно просто удалить те железы, которые эти гормоны вырабатывают. Задержанным гомосексуалам предлагали «добровольную» кастрацию как альтернативу судебного процесса и тюремного заключения. За несколько десятилетий (30-е — 60-е годы) в маленькой Дании было кастрировано 1012 человек (Graugaard 1993).

Но эта гипотеза продержалась в таком виде недолго.

Во-первых, введение больших доз женских половых гормонов мужчинам не делало их гомосексуальными, а вообще отнимало у них всякую половую способность. Они оказывались неспособны ни к эрекции, ни к эякуляции. У некоторых появлялись женские груди, переставала расти борода. Аналогичным образом и кастрация не превращала гомосексуалов в гетеросексуалов, а только лишала их всякой способности к сношениям.

Во-вторых, нет гормонов избирательного действия на психику и только на нее. Каждый гормон является агентом многообразного действия. Половые гормоны формируют весь физический и физиологический облик человека. Если женщине дают мужские гормоны, она не только изменяет поведение — у нее начинают расти усы и борода. Если мужчине дают женские гормоны, у него появляются жировые отложения по женскому типу, вырастают женские грудные железы, и т. д., а рост усов и бороды подавляется. Так что гормоны могут определить, появится ли на свет мальчик или девочка, или гермафродит, будет ли у мужчины женственный облик, а у женщины мужеподобный, но вряд ли можно тем же объяснить не связанное с обликом поведение.

В-третьих, всё более становилось ясно, что телесные изменения обычно не совпадают с психическими (Beach 1948/1961; 1977а). Несчастные, у которых нарушилась эндокринная система, — женщины, у которых выросла борода, и мужчины, приобретшие груди, — были в ужасе и умоляли врачей вернуть их к прежней норме. Они отнюдь не спешили воспользоваться новыми возможностями и изменить свои сексуальные вкусы. Вообще половая дифференциация в разных сферах не обязательно совпадает. Сферы эти — как половое самосознание, так и соответствующее полу поведение, специфические интеллектуальные способности и сексуальная ориентация — в большой мере автономны, не очень зависят одна от другой (Ehrhardt and Meyer-Bahlburg 1981).

В-четвертых, проводившиеся с 20-х годов анализы в большинстве показали, что у гетеро- и гомосексуалов соотношения гормонов (андрогенов и эстрогенов) абсолютно одинаковы (Glass et al., 1940; Evans 1972)! В приведенных выше примерах доля гомосексуальных проявлений действия гормонов слишком незначительна. Наблюдавшееся превышение эстрадиола у гомосексуалов может быть следствием каких-то побочных особенностей данной группы — некоторой конституционной женственности наблюдавшейся выборки или малой сексуальной активности собранных гомосексуалов и т. п. Обычно в моче гомосексуалов нет увеличения женских гормонов по сравнению с нормой. Есть ли у гомосексуальных людей эндокринные аномалии — неправильная секреция желез, искаженные пропорции гормонов в крови? И наоборот, есть ли у людей с такими аномалиями повышенная склонность к гомосексуальному поведению? Изменяет ли сексуальную ориентацию гормонотерапия — искусственное впрыскивание гормонов? На все эти вопросы пришлось ответить: нет (Meyer-Bahlburg, 1984). Гормоны действуют не на направленность сексуального возбуждения, а только на его силу, на уровень сексуальной активности человека (Мейнуоринг 1979), и даже такое воздействие гормонов не всегда подтверждалось (Raboch and Starka 1972; Brown et al. 1979).

Правда, кажется, появилось одно подтверждение в пользу гипотезы гормональной обусловленности гомосексуальности. Оно связано со странным и, казалось бы не относящимся к делу наблюдением известных сексологов. Когда Кинзи сравнил члены 813 гомосексуалов с членами 3147 гетеросексуалов в спокойном и возбужденном состоянии, то оказалось что половой член гомосексуалов на 1 см длиннее, чем у гетеросексуалов. О том же пишут и Мастере и Джонсон, Трипп, Кон и др. Они отказываются дать этому какое-то объяснение (цит. по Гриффин 1995: 94–95; см. также Кон 1998: 401). Чешскими сексологами заново обследовано 126 гомосексуалов и вот результат сравнения с контрольной группой 86 гетеросексуалов: у гомосексуалов средний размер пениса оказался почти на сантиметр больше: 8,44 см, а у гетеросексуалов только 7,54 см (Nedoma a Freund 1961)1 Какое объяснение можно было бы подыскать этому феномену? Возможно, что сказывается более раннее половое созревание гомосексуалов (оно установлено многократно). Возможно, что при обычной гиперсексуальности этого рода людей член чаще и дольше наполняется кровью и поэтому увеличивается (ведь это и есть обычная техника упражнений в медицинских пособиях по увеличению полового члена — см. например, Гриффин 1995).

Однако Гриффин (1995: 201–203) передает по этому поводу неясные слухи о том, что в Германии открыто, но держится в тайне некое вещество (новый гормон?), выделенное у детей пубертатного возраста. Это вещество источники Грифина называют «фактором роста». Введенный взрослым, он вызывает сильное увеличение размера полового члена, но одновременно — гомосексуальные склонности. Поэтому его и засекретили. Если нечто такое подтвердится, то это могло бы объяснить подробность, выявленную Кинзи и чехами, а заодно и пролить свет на происхождение гомосексуальности: просто у юношей-гомосексуалов от природы больше этого вещества в организме.

Но это открытие остается неподтвержденным.

2. Гомосексуальность как привычка

Психологическая же гипотеза оказалась гораздо более устойчивой и авторитетной. В развитии этой гипотезы есть четыре важных этапа. Они связаны с именами четырех выдающихся ученых, сделавших свои открытия последовательно — Зигмунд Фрейд в начале века, Иван Павлов чуть позже, Конрад Лоренц в межвоенное время и Джон Мани после второй мировой войны.

Венский психиатр Фрейд лечил неврозы, проявлявшиеся истерическими приступами. Он лечил истерию, как тогда стало модно, гипнозом. Но, внимательно расспрашивая больных, чтобы уточнить диагноз, постепенно он заметил, что само общение с больным, само побуждение его к откровенному рассказу о себе, производит целительное действие. Больной избавляется от чего-то, что его мучило, и невроз начинает проходить. Психологический анализ (психоанализ) стал средством лечения. Что же так мучило больного, давило его психику? От чего и почему было так трудно избавиться, что понадобились деликатные расспросы врача? Почему только с ним больной мог решиться на полную откровенность? Очевидно, это были подробности, о которых с другими ему было мучительно стыдно разговаривать. Фрейд пришел к выводу, что это проблемы сексуальные — это о них в пуританском и часто ханжеском обществе прошлого века люди не решались откровенничать даже с близкими друзьями, а нередко не могли признаться и самому себе. Это жило в их голове где-то под спудом.

То есть люди не сознавали, что именно их мучает, не могли это отчетливо представить в мыслях, но тем не менее держали это в голове, в памяти, высвобождая это лишь невольно — под гипнозом или в бреду, в полудремах, во снах, иногда в случайных оговорках. Так Фрейд открыл колоссальную сферу подсознания, в которое упрятано (от нас самих) многое из нашего представления о себе, особенно что касается тех наших природных инстинктов, на которые обществом налагаются ограничения. В частности инстинктов сексуальных.

Но эти ограничения, налагаемые общественной моралью, становятся нашими собственными и осознаются как наши собственные уже очень рано, в самом раннем детстве. Уже ребенок приучается ограничивать свои природные инстинкты — дефекации, уринации, пищевые, начинает укрывать свои половые органы одеждой, стесняется обнажаться при посторонних. В норме эти ограничения усваиваются гладко. Но во многих случаях возникают ситуации, когда столкновение инстинктов с ограничениями оказывается болезненным, травмирующим. То инстинкт прорывается с пугающей силой, то ограничение оказывается ужасающе жестким, ригидным, то среда порождает конфликты с ограничительной нормой или конфликты норм. Например, ребенок внезапно увидел, как взрослые (к которым нужно относиться почтительно) обнажают половые органы и делают с ними нечто неподобающее.

Фрейд пришел к выводу, что причины болезненных комплексов, приводящих к неврозу, заложены в раннем детстве больного. Он может о них не помнить отчетливо, но в подсознании они гнездятся и воздействуют на эмоции и поведение, рождая безотчетную тревогу, удрученность, смятение. Глубинные неполадки души, как и ее основные достоинства, заложены в раннем детстве. Так сказать, ребенок — отец взрослого.

Далее Фрейд развил дедуктивным мышлением множество конкретизации этих идей. Он изобрел «комплекс кастрации» — мальчик ценит свой пенис как средство удовольствия и боится, что отец отрежет его в наказание за мастурбацию, а увидев, что у матери нет пениса, мальчик решает, что отец отрезал его ей. И т. д. Или «Эдипов комплекс» — мальчик любит мать и считает отца соперником, подсознательно стремится к его убийству и к сношению с матерью, он как бы стремится повторить античного Эдипа. Однако Эдип-то не знал, что это его отец и мать! И т. д. Эти разработки совершенно фантастичны. Но представления о подсознании, о сексуальном его содержании и о важности детского периода в его сложении остаются непреходящими достижениями Фрейда.

Он сам применил эти принципы к выяснению причин гомосексуальности. В частности в 1906 г. он высказал идею о первоначальной нейтральности или бисексуальности мальчика, который с возрастом должен приобрести психологию мужчины. Если же он излишне связан с матерью, то этого не происходит. Анализируя биографию Леонардо да Винчи и свои собственные переживания (периода, когда он был очень близок со своим интимным другом Флиссом) Фрейд предположил, что чрезмерная любовь матери и зависимость от нее порождает в мальчике сильную фиксацию на матери. Взрослея, он вынужден ее преодолевать. Но лишенный других авторитетов, преодолеть ее он может лишь отождествляя себя с матерью, как бы становясь на ее место. А мать-то любила именно его. Поэтому в поисках объекта любви он, подсознательно глядя глазами своей матери, обращает внимание на свое собственное тело (как мифический Нарцисс) и на схожих с ним самим людей — мальчиков и мужчин. Так через нарциссизм он приходит к гомосексуальности.

Теорию исходной бисексуальности всякого мужчины потом развивали ученик и друг Фрейда Флисс, Генрих Пудор и др.

Кроме того, Фрейд использовал для объяснения «комплекс кастрации». Мальчик, де, боится россказней, что у женщины зубы во влагалище (такие байки действительно распространены во многих первобытных культурах) и потому начинает сторонится женщин. (Фрейд 1990). По этому поводу, Трипп язвительно замечает: как же так, гомосексуал боится воображаемых зубов в женском влагалище и сует член в рот мужчины, где есть реальные зубы! (Тпрр 1976: 73). Кроме того, гомосексуалы есть не только в первобытных культурах. И хотя в этой области конкретные разработки Фрейда менее детальны и убедительны, его общие установки оказались чрезвычайно влиятельными. С этого времени поиски причин гомосексуальности были направлены на раннее детство, а ее корни стали усматривать в подсознании.

Вовсе не нацеливался непосредственно на объяснение гомосексуальности Иван Петрович Павлов, но и его открытие оказалось важным для этой проблемы и было применено к ней Владимиром Михайловичем Бехтеревым. Павлов, как известно, работал над рефлексами организма — реакциями на раздражения, приятные и неприятные. Есть раздражения, которые всегда вызывают некую реакцию организма — безусловный рефлекс. У собак слюна отделяется в ответ на вид и запах пищи. Павлов показал, что если повторять это раздражение в постоянной связке с другим (скажем, звонком), то рефлекс закрепится и за этим вторым, хотя бы оно само такой реакции не могло вызвать. По звонку собака начинает выделять желудочный сок, хотя бы пищи и не было. Это условный рефлекс — он возникает при условии, что второй раздражитель связался в подсознании с первым, безусловным.

Такая связь может касаться и сексуальности. Иллюстрацию может составить один из случаев, сообщаемых польским сексологом 3. Лев-Старовичем. К нему обратился пациент по поводу трудностей в брачной жизни. Когда он был 15-летним парнем, молодая мачеха провоцировала его: просила стричь ей ногти на ногах и для этого ставила стопы ему на колени, будучи дома без трусиков. Так она поступала неоднократно. Мальчик возбуждался от такого зрелища, а потом воспроизводил мысленно эту ситуацию во время мастурбирования. Будучи 45-летним, женился, но с женой достигал удовлетворения только, если сначала она ставила ноги ему на колени, а потом он осуществлял сношение с ней, сидящей в кресле. Ей это не нравилось, особенно когда она узнала, что является как бы дубликатом женщины предшествующего поколения (Лев-Старович 1995: 68–69).

Бехтерев так объяснил условными рефлексами гомосексуальность. В норме мужское тело не вызывает сексуального влечения у мужчины. Безусловный рефлекс {инстинкт) должен тянуть его к женщине. Но бывает, что в раннем возрасте, когда еще сексуальные предпочтения не очень четко определены, сложатся ситуации, в которых впечатления от мужского тела будут сопряжены у мальчика со сладострастными ощущениями (например, при совращении). Если эта связь закрепится повторением или окажется прочной из-за очень сильного впечатления, то может возникнуть условный рефлекс, в котором реакция, обычно возникающая на женское тело, окажется направленной на мужское. Возникнет ненормальное влечение к мужчинам (Бехтерев 1898; 1914, 1918, 1926).

Иллюстрацию может представить случай, описанный американским психоаналитиком Каприо. Молодой шофер, женатый, с параноидальными идеями, рассказывает о своем весьма раннем и разнообразном сексуальном опыте, включающем гомосексуальные связи. Отец его был гомосексуалом.

«Когда мне было 4 года, отец засунул свой член мне в рот. Никаких особых ощущений я не помню». «В возрасте пяти лет я начал интересоваться, а что находится между ног у девочек? Когда мне было лет 8 или 9, я уже сексуально мечтал о них. Я воображал, что они делают со мной то же, что делал отец». Таким образом, мечты фиксировались на орально-генитальных контактах, но гетеросексуальных. Ввиду того, что мать рано умерла, мальчик был отправлен в приют. «Когда мне было примерно 11 лет, отец пришел в приют навестить меня. Мы пошли с ним в одну из уборных в доме и здесь он снова сосал мой ч-н. Он не просил меня сделать то же самое ему. Если память мне не изменяет, то я скорее испытывал стыд, чем возбуждение, когда он делал это со мной». «В спальне, где я спал, когда мне было лет двенадцать, было около тридцати мальчишек в возрасте от 12 до 14 лет. Для нас было обычным развлечением играть в «лошадку», измерять члены, и так далее, что вело к игре друг с другом. И хотя мы обычно ртом не пользовались, но как только я туда пришел, один мальчик сразу же взял мой ч-н себе в рот. Меня это вело только к еще большим мечтам о том, как мой ч-н сосут».

В возрасте 17 лет, парень прожил около шести месяцев со своим отцом, «и в течение нескольких месяцев он довольно часто использовал на мне свой рот. Трое из его голубых дружков также работали на мне.

Я довольно много спал днем, а если и не спал, то всегда лежал лицом вниз, и, когда отец меня хотел, он приходил ко мне в спальню, садился на кровать и» начинал елозить по моим ногам и ч-ну своими руками. К тому времени, как у мня была эрекция, я снимал свою одежду. Он также снимал свою одежду, и так как я не «делал его», он обычно просил меня промастурбировать его, что я и делал несколько раз в то время, как он «меня делал». Обычно я лежал на кровати, а он становился на пол на колени и целовал мои ноги. Он бежал языком вверх по моим ногам и вниз к моим ягодицам и вокруг моего ч-на, а затем брал мой ч-н себе в рот и сосал его, и всё то время, пока он его сосал, он двигал своим языком по наиболее сексуально чувствительным зонам. Он продолжал сосать, а его язык всё продолжал двигаться, так бывало каждый раз, и мне это очень нравилось. Но после того, как всё это заканчивалось, мне всегда было стыдно за себя и своего отца».

Потом парень стал спать на чердаке, потому что дружки отца развлекались дотемна. «Однажды ночью один из его дружков поднялся ко мне на чердак. Я знал, чего он хочет, и решил позволить ему «сделать меня». Он начал целовать меня вокруг моего ч-на и ягодиц, затем стал лизать мой зад, а затем засунул свой язык в мое анальное отверстие. В тот раз я полагал, что он делает это единственно для того, чтобы я захотел, чтобы он «меня сделал». Однако с тех пор я обнаружил, что есть люди, которым нравится это делать. И мне самому нравилось, когда со мной такое делали. Но когда я остановил его, он «сделал меня», а затем ушел.

В другой раз один из дружков отца поднялся на чердак, а мне уже было в общем-то всё равно, «сделает» он меня или нет, так как я уже успел пару раз кончить, занимаясь онанизмом в тот день. Однако этот человек даром времени не терял. Он сразу взял мой ч-н себе в рот, и, хотя он не двигал головой взад-вперед, на конце моего ч-на ощущалось сильнейшее движение (которое, по всей видимости, он создавал с помощью своего языка), и мне потребовалось не так много времени, чтобы мой ч-н торчал у него во рту».

Всё это время у парня не было женщины, и он много мастурбировал. Но и с женщинами вообще-то у него были сношения. Первый коитус был с пьяной бабой, много раз сношения были с проститутками, были и обычные девушки. Каждый раз он- больше всего стремился добиться орально-генитального контакта. Того же просил от невесты, затем жены (Каприо 1995: 125–136).

Вся эта история может рассматриваться как постепенно сложившееся сексуальное предпочтение — в свете условно-рефлекторного объяснения.

Так, на основе работ Павлова и Бехтерева, сформировалась кондиционная (условно-рефлекторная) гипотеза гомосексуальности, которая долго господствовала в советской науке.

«Совершенно несомненно, — писал Ганнушкин (1933), — что, как правило, у большинства людей до наступления половой зрелости половое влечение отличается большой неустойчивостью, особенно в отношении цели и объекта влечения. Случайные впечатления, соблазны со стороны товарищей, наконец, прямое совращение со стороны пожилых гомосексуалов фиксируют у еще не нашедшего себя в половом отношении неустойчивого, психопатичного юноши ту форму удовлетворения полового влечения, в которой он испытал свои первые, наиболее яркие половые переживания. Повторение создает привычку, а общение с другими гомосексуалами и сознание осуждения, с которым общество относится к гомосексуалу, приводит к односторонней сектантской установке к лицам другого пола; параллельно с этим элементы нормального полового чувства постепенно атрофируются и замирают…»

Объяснение это, реалистичное, но очень узкое. Оно, однако, действительно объясняет нервный механизм формирования пристрастия, хотя и оставляет вне объяснения избирательность действия: почему у одних этот рефлекс образуется, а у других при такой же ситуации — нет. Неустойчивость? Психопатичность? Так ведь не все же гомосексуалы — психопаты. Есть очень спокойные, уверенные в себе люди, например многие полководцы. Непонятно также, почему так трудно избавиться от гомосексуальности — ведь условный рефлекс по прекращении повторений пропадает, его можно заменить другим.

Тем не менее это объяснение долго держалось не только в советской науке, но и в западной (McGuire et al. 1965; McConaghy 1987). Собственно, на нем и была основана «отвращающая» и «приучающая» терапия.

Не собирался объяснять гомосексуальность Конрад Лоренц, австрийский этолог, но и его открытие оказалось для этих исследований чрезвычайно важным: оно прояснило, почему именно раннее детство так важно для определения сексуальной ориентации, которая скажется только длительное время спустя, — почему в раннем детстве закладываются основы особенностей, выявляющихся только после достижения половой зрелости, почему они держатся так прочно.

Как этолог Лоренц изучал поведение животных, в частности птиц. Он заинтересовался тем, как у них вырабатываются некоторые инстинкты. Так, утята, только вылупившись и став на ноги, уже идут рядком за уткой. Инстинкт? Но как они распознают, что это их мать? В 1930-е гг. он проделал эксперимент. Когда в инкубаторе вылупились утята, он опустился перед ними на корточки и медленно пошел на четвереньках. Утята сразу же выстроились в цепочку и пустились ковылять за ним. Стало быть, они не могут опознать утку. Любое движущееся тело, которое оказалось перед ними сразу после вылупления, принимается за утку-наседку. Пусти футбольный мяч — и они пойдут за ним. Инстинкт, как всегда, ограничен. Эволюция лишь позаботилась о том, чтобы утята умели выстраиваться и двигаться за наседкой, а опознать ее предоставила им простейшим способом: ведь в обычной ситуации только утка-мать и может оказаться тем большим телом, которое начинает двигаться возле них вскоре после выхода из яиц.

Лоренц был не первым, кто подметил это явление. За полвека до него Сполдинг в Британии описал этот эффект для цыплят, вскоре немец Хейнрот подметил то же относительно гусей. Но Лоренц увидел больше: он с удивлением констатировал, что теперь куда бы он ни шел, утята послушно его сопровождают. Он навсегда стал для них уткой-наседкой. Заменить его настоящей уткой уже не удавалось. Лоренц проверил другими опытами. Движущийся предмет должен появиться перед утятами не слишком рано и не слишком поздно. Не сразу по вылуплении и не на второй день. Тогда инстинкт еще не срабатывает или уже не срабатывает. Пик восприимчивости падает на интервал между 13 и 16 часами после вылупления — Лоренц назвал это «критическим периодом».

И он сделал обобщение: эволюция вырабатывает у детенышей животных не только постоянные инстинкты, но и такие инстинкты усвоения, которые действуют лишь очень ограниченное время, в определенных возрастных пределах, в определенный момент жизни. Это момент, отведенный эволюцией организму для восприятия какого-то важного жизненного опыта, который нужно усвоить раз навсегда — так, чтобы впоследствии устойчиво, без изменений, придерживаться полученной информации, в частности усвоить, кто свой, кто чужой, как выглядит мать, и т. п. Такое жесткое усвоение Лоренц назвал импринтингом — «впечатыванием» (кстати, слово «впечатление» того же корня, но более широкого значения). Повторение — мать учения. Но импринтинг — не обучение. Для импринтинга не нужно повторение. Достаточно мгновенного впечатления — и впечатано навечно.

Вскоре Экгард Хесс из Чикагского университета расширил наблюдения Лоренца. Он показал, что это явление не ограничивается отношениями с родителями, а распространяется и на другие формы поведения. Так, цыплятам в первый день инстинкт дает опознать наседку, во второй день — гнездо, на третий — источник корма. Где бы потом ни появлялся корм, цыплята всё равно ищут его там, куда их направил импринтинг (Hess 1959; 1975). Не ограничивается он и птицами.

Импринтинг есть и у людей. Яснее всего виден этот механизм в овладении родным языком. Ребенок усваивает его очень быстро и очень совершенно — сходу. Каждое слово или выражение будто ложится в заготовленную для него ячейку. Никогда более человеку уже не удается овладеть языком (другим или даже своим первым) столь быстро и столь полно. Время упущено. Критический период миновал (Money, 1961; Money, 1965).

Пол Гебхард, возглавивший Институт Кинзи после смерти основателя, предположил, что и сексуальные предпочтения формируются в порядке импринтинга. Во-первых, в возрасте от года до четырех в человека впечатывается его половая самоидентификация — с этих пор он мыслит себя принадлежащим к мужскому или женскому полу и ведет себя соответственно. Затем, таким же образом человек получает образ того, в кого влюбляться. Критический период для этого импринтинга, по мнению Гебхарда, наступает в подростковом возрасте, когда человек приближается к половому созреванию. В примерах Гебхарда мальчик, именно в такое время боровшийся с более сильной девочкой и оказавшийся под ней, испытал острое половое возбуждение, и потом всю жизнь жаждал более сильных, чем он, женщин и для оргазма ему нужна была борьба. Другой мальчик к своему критическому периоду оказался со сломанной рукой под опекой медицинской сестры, которая, жалея его, прижимала его голову к своей груди. Смесь боли и нежности отныне всегда была ему нужна для наслаждения (Gebhard 1965). Это может объяснить воздействие случайных и разовых потрясений гомосексуального плана.

Поскольку этот механизм у людей шире импринтинга и не столь однозначен, советский генетик В. П. Эфроимсон предложил называть его «импрессингом». (Эфроимсон 1995: 79)

Психоаналитик Фрэнк Каприо приводит такой казус из собранных Маршаллом С. Греко биографий гомосексуальных заключенных (случай ї 102). Заключенный предпочитает фелляцию.

«Когда ему было приблизительно лет пять, он проходил мимо спальни своих родителей и услышал, как стонал отец. Он вошел в спальню и увидел, как мать осуществляла фелляцию на отце. И отец, и мать проявляли огромную страсть. Отец лежал на спине, руки его были раскинуты в стороны, и он издавал легкие стоны. Мать, вытянувшись лежала на отце сверху, ее влагалище находилось ниже подбородка отца, ее руки были на его ягодицах, и более, чем половину отцовского пениса она держала во рту. Ему удалось выскользнуть незамеченным. Он на цыпочках прокрадывался в спальню своих родителей в четырех других случаях, но не смог их поймать за таким же актом снова. Заключенный утверждает, что в результате этого переживания он начал интересоваться, как ощущается на вкус пенис во рту». С семи лет он по собственной инициативе стал брать на несколько мгновений в рот пенис своего дружка, а затем мастурбировал. До 10 лет это доставляло ему наибольшее возбуждение (Каприо 1995: 115–116).

Джон Мани считает, что гомосексуальность получается в результате импринтинга случайно — просто с сексуальным возбуждением в критический период совпала близость с мальчиком, парнем или мужчиной (Money et al., 1957). Эдвард Бречер даже уточняет, что в подростковом возрасте выбор объекта для влюбленности определяется не личными характеристиками объекта, возможно и не его полом, а временем в жизненном цикле подростка, — когда этот объект подвернется, разумеется, с тем условием, что он подвернется в подходящей ситуации (Brecher 1979: 234–236).

Здесь, конечно, не всё убедительно. Ведь если всё было бы так, то гомосексуальность была бы распространена шире, чем гетеросексуальность: ведь у мальчика ситуаций, когда подворачивается близость с другим мальчиком, гораздо больше, чем ситуаций, в которых он мог бы встретиться наедине с девочкой. Более того, многие из этих ситуаций однополых встреч используются именно в сексуальном плане — и не производят длительного воздействия! Точнее, далеко не на всех производят. Сам же Бречер одним из условий наступления влюбленности называет новизну, свежесть знакомства. Влюбляются обычно в «прекрасную незнакомку», а не в соседку. Тут, видимо, действует инстинкт, пригашающий сексуальные чувства по отношению к людям, с которыми человек длительно проживает вместе (этот инстинкт эволюция выработала, чтобы подавить в зародыше инцест, кровосмешение). Можно бы еще добавить молодость. Но как же так — свежесть и молодость нужны, а разница полов — нет? Очевидно, к моменту первой влюбленности или готовности к ней некие важные условия в психике уже сложились.

Но так или иначе, критический период и явление импринтинга должны быть учтены, если мы хотим понять происхождение гомосексуальности. Эти явления объяснили, почему детство так важно для создания установок в сексуальной жизни и показали, в каком направлении искать корни гомосексуальности.

Четвертое открытие принадлежит уже упомянутому Джону Мани, психологу из педиатрической клиники Медицинского института Джона Хопкинса в Балтиморе. В клинике проводились исследования и лечение детей, родившихся гермафродитами, то есть с физической неопределенностью пола — с половыми органами, сочетающими признаки и мужского и женского характера. У таких детей врачи подправляют внешний вид органов под какой-либо из двух полов, а какой именно пол «сделать», выбирают родители и дальше уже соответственно воспитывают. Мани курировал и изучал психику этих детей. У него была уникальная возможность взвесить роль разных факторов в формировании полового поведения — физических и психологических. Ведь обычно они всегда совпадают, а тут могут оказаться несовпадающими при одних и тех же исходных данных — в зависимости от того, какой пол выберут родители.

Дело в том, что половая принадлежность человека закладывается несколькими этапами. Этапы эти, как утверждает Мани, следуют друг за другом неуклонно в одной и той же последовательности. Если какой-либо этап пропущен или на нем произошел сбой, это необратимо и неисправимо. На дальнейших этапах упущенное уже не создать, каким бы простым оно ни было. Организм уже запрограммирован на другие вещи, и работает только над ними (Money 1977).

Начальный этап совпадает с самим оплодотворением. Во всех клетках человека по 46 хромосом (спирально закрученных нитей, содержащих гены). Так во всех клетках, кроме собственно половых. В сперматозоидах и в женских яйцеклетках — половинный набор: только по 23 хромосомы, из них только одна половая. Ведь сперматозоид и яйцеклетка при зачатии сольются и образуют первую клетку зародыша — в ней должен оказаться полный набор хромосом.

Из 46 хромосом две — половые, отвечающие за пол человека. В клетках женщины обе половые хромосомы всегда одного типа — их назвали хромосомами Х (икс). В мужских — одна такая же, а другая — иного типа. Такие назвали хромосомами У (игрек). При самом слиянии половых клеток, мужской и женской, новая клетка, из которой разовьется зародыш получает 22 обычных хромосомы от отцовской клетки и 22 от материнской. Итого 44. Кроме них из материнской клетки (яйца) переходит одна из двух хромосом X, а из мужской — одна из двух его хромосом. Но у мужчин всегда одна из этой пары хромосом — такая же, как у женщин, типа X, а другая — типа Y. В сущности это и есть хромосома, предопределяющая мужской пол. Сперматозоиды, как уже говорилось, имеют только одну половую хромосому. Она оказывается у одних сперматозоидов X, у других У. Всё зависит от того, какой сперматозоид первым достигнет яйца и вопьется в него. Таким образом, от отца зародыш может получить одну из его двух хромосом. Либо это будет хромосома Х — тогда у зародыша окажется две хромосомы Х — одну он ведь уже имеет от матери, и из плода получится женщина. Либо от отца перейдет хромосома Y — тогда и у зародыша будет такое же сочетание XY, и из него разовьется мужчина. Словом, есть хромосома Y — налицо мужчина, нет ее — женщина.

Сперматозоиды с хромосомой У обычно активнее, поэтому чаще рождаются мальчики. Но так как женщины выносливее по природе (они и должны быть такими, чтобы выдержать беременность, роды и вскармливание), а кроме того мужчины чаще гибнут в стычках и войнах, то соотношение полов выравнивается.

Иногда по разным причинам (болезнь одного из родителей, воздействие химических или радиационных факторов) нормального сочетания не получается и у зародыша возникают странные сочетания: вместо двух одна хромосома Х или три X, или одна Y при двух или трех X, или при мужском сочетании лишняя хромосома Y, и т. д. Большей частью у таких детей развиваются различные ненормальности — для каждого сочетания свои. Например, те люди, у которых только одна хромосома X, рождаются вообще без половых органов (синдром Тёрнера). Те, у которых при двух хромосомах Х есть еще и хромосома Y (синдром Кляйнфельтера), имеют, выходит, оба сочетания хромосом: и XX и XY. Из 16 людей с этим синдромом двое оказались гомосексуалами, двое трансвеститами (стремящимися носить женскую одежду) и один пироманьяком — завзятым поджигателем. Итак, уже на хромосомном уровне возможны отклонения от нормы (Money 1967).

Первые шесть недель после оплодотворения никакого эффекта от присутствия хромосомы Y не видно. Эмбрионы развиваются по одному типу, все они выглядят женскими. Зачатки половых органов — гонады — даже под микроскопом одинаковы. Очевидно, это наследие той стадии эволюции, когда размножение не было двуполым. Каждая особь могла родить детеныша, то есть стать матерью. Самец-оплодотворитель — эволюционно позднее явление.

Только на седьмой неделе беременности проявляется действие хромосомы Y: ядро такой гонады начинает расти и превращается в тестикулы (мужские яички). В отсутствие хромосомы Y вместо этого развивается кора гонады и превращается в яичник — женский внутренний половой орган. И на этом уровне тоже бывают сбои. У кого-то рождается ребенок с одним яичником и одной тестикулой. У кого-то — с двумя яичниками и двумя яичками сразу. Те плоды, в гонадах которых произошло развитие и ядра и коры, оказываются с органами, сочетающими черты того и другого. Но это исключения.

Теперь наступает третья фаза становления пола. На второй или третий месяц беременности, если плод запланирован мужским, специальные клетки плода (клетки Лейдига) начинают выделять гормон андроген, который производит огромное воздействие на весь плод — начинается общая маскулинизация плода. Оказывается, гормоны интенсивно выделяются не только в период полового созревания, но и в некоторые более ранние периоды — даже утробной жизни. И еще одно: особая роль андрогена. Если этот гормон не выделяется, причем именно в это время, плод развивается по женскому образцу — никакого специального гормона для этого не нужно. Здесь сказывается всё тот же пережиток ранних стадий эволюции (чтобы произвести мужчину, нужны некие дополнительные усилия, а женщина получается и так). Потом, с 32-й недели беременности клетки Лейдига рассасываются и андроген прекращает выделяться. Позже клетки эти появляются опять, они находятся в яичках, и с наступлением половой зрелости, а также во взрослом состоянии андроген выделяется снова. Он есть и в крови мужчин, и в крови женщин, но у женщин его гораздо меньше.

Однако ошибки организма возможны и на этой стадии. Клетки плода могут выделять недостаточно андрогена, или плод не воспринимает андроген (в крови плода отсутствует нужный для этого энзим) — тогда маскулинизация тоже не произойдет. При мужских хромосомах и гонадах плод почти во всем разовьется как девочка. А возможен и противоположный сбой: из крови матери в плод поступит избыточный андроген и маскулинизирует плод с женскими хромосомами и гонадами. В его внешности появятся типичные мужские признаки — при женской основе организма.

На одном из важных этапов этой работы под воздействием андрогена формируются наружные половые органы. Каждый плод в определенный период развития в каком-то смысле гермафродит: у него есть зачатки и мужских половых органов (система Вольфа) и женских (система Мюллера). Если клетки Лейдига функционируют, выделяют андроген в достаточном количестве, система Вольфа развивается, а система Мюллера атрофируется. Ребенок рождается с простатой, семенными пузырьками и канатиками, мошонкой, пенисом и т. д. Если андрогена нет, всё наоборот и ребенок рождается с маткой, влагалищем, Фаллопиевыми трубами и т. д. Генитальный пузырек плода разовьется либо в пенис либо в клитор. Складки по сторонам его либо образуют срамные губы, либо сольются в мошонку.

Если в это время нет нужного поступления андрогена, мужской плод с хромосомой Y и яичками может сформировать женские половые органы снаружи. Наоборот, женский плод при поступлении андрогена в критический период может сформировать мужские наружные половые органы — член, мошонку, хотя яичек в ней не будет. Бывают промежуточные формирования — полумошонка-полугубы, клитор, но очень большой — как пенис.

Это и есть те случаи, когда определить истинный пол очень затруднительно. Пол, определяемый при рождении («акушерский пол») может не совпасть с хромосомным и гонадным. А от акушерского пола зависит воспитание и соответственно тот пол, к которому будут относить ребенка окружающие (Money 1980). При чем органы уже созданы, исправлять сочетание поздно. Можно лишь искусственно вносить косметические изменения, приближающие ребенка внешне к одному из половых типов.

Клиника при Институте Хопкинса этим и занималась. А Джон Мани прослеживал дальше судьбу детей, изучая их воспитание (к какому половому поведению их приучали) и психику. В 1955 году он со своими сотрудниками опубликовал результат обследования 76 гермафродитов и других случаев сбоя в определении пола (а позже это число намного возросло). В его распоряжении оказались особи с несовпадением разных проявлений пола — хромосомного пола, гонадного пола, пола по гениталиям (наружным и внутренним органам) и пола по воспитанию — в самых разных сочетаниях.

Сенсационным открытием было, что во всех случаях, кроме 4, то есть в 72 случаях ко времени полового созревания сами личности определяли свой пол и строили свои перспективы исключительно в соответствии с полом по воспитанию. Соответственно в своих сексуальных притязаниях они тяготели к полу, противоположному тому, в котором они воспитаны. Если у них самих проявлялись какие-то органические признаки противоположного пола (грудь и высокий голос у женщин, воспитанных как мужчины, или усы и борода у мужчин, воспитанных как женщины), то они воспринимали это как несчастье и обращались к врачу за устранением их, хотя бы это и был их истинный пол по одному из важных физических критериев — то есть пусть даже он соответствует составу их хромосом или устройству их внутренних половых органов (Money et al.,1955).

В 1968 г. Мани с сотрудниками опубликовали исследование еще 10 случаев, когда по образцу девочек воспитывались природные мальчики с предродовой невосприимчивостью к андрогену и с наружными половыми органами женского облика (синдром тестикулярной феминизации). Всё у них было как у женщин несмотря на наличие яичек (тестикул) внутри, разве что вот после полового созревания не появились менструации. Так и обнаружилось, что это по сути мужчины. Но они сознавали себя женщинами и только женщинами (Money et al., 1968; тот же результат — Курмышева 1985).

А как же быть, если ошибку в определении пола распознали еще в детстве и попытались перевоспитать ребенка? Выводы Мани сформулированы четко. Если это обнаружено до 18 месяцев от роду перемена половой ориентации проходит успешно и без затруднений. Если позже — осуществляется туго. После четырех-пятилетнего возраста совершенно невозможна. Это и есть конец того «критического периода», когда импринтинг уже произошел, половая самоидентификация впечатана и изменять ее поздно. Итак, принятие половой роли происходит в возрасте между полутора годами и четырьмя или пятью годами (Money et al., 1968).

Это подтвердило начальную идею Фрейда о важности детского периода для половой ориентации индивида. Конечно, никто в этом возрасте не выбирает сексуального партнера, и ориентация оказывается завершенной лишь в некой своей части — это половая самоидентификация и формирование соответствующего полу поведения (выбора игр, одежды, бытовых ролей и т. п.). Но у многих исследователей осталось подозрение, что и последующий выбор партнера как-то от этой основы зависит, а значит окажется ли этот выбор гетеросексуальным или гомосексуальным, уже предопределено какими-то особенностями этого раннего формирования. То есть тем, как, в какой обстановке, с какой интенсивностью и с какими оттенками проходило это раннее воспитание. И что отсюда проистекает неподатливость гомосексуальной ориентации к изменению.

С другой стороны, всё-таки будущий выбор партнера не просматривается ясно в этот период. Поэтому другие исследователи, признавая важность воспитания навыков и даже импринтинга, считают, что есть свой критический период и для выбора партнера — только попозже.

В общем, эта гипотеза имеет много вариантов, различаемых тем, какие факторы и для какого периода кладутся в основу воздействия на психику.

3. Игра в солдатики или игра с куклой

Первую группу вариантов образуют факторы, формирующие у индивида социально-половую роль — мужскую или женскую. Это значит получает ли индивид предпочтение к мужским профессиям, мужской одежде, соответствующему положению в обществе и т. п. или осваивает предполагаемые женские формы поведения — замкнутость в семье, хозяйственные заботы, возню в кухне, уход за внешностью и т. п. Мальчиковые игры — подвижные и соревновательные, нередко с военным оформлением. Силверстайну представляется совершенно удивительным, «с каким упорством гомосексуальные мальчики избегают атлетического соревнования. Причины непонятны». Есть геи-спортсмены, но обычно ген лучше реагируют на индивидуальное совершенствование в физических упражнениях, чем на состязания (Silverstein 1981: 103).

Есть воспоминания гомосексуалов о том, что в детстве они были похожи на девочек и соответственно себя вели. Так, русский гомосексуальный поэт Серебряного века Михаил Кузмин пишет о своем детстве: «…У меня всё были подруги, а не товарищи, и я любил играть в куклы, в театр, читать или разыгрывать легкие попурри старых итальянских опер…» (Кузмин 1990: 15).

Пример из книги психоаналитика Каприо (1995:136–158). Холостой преуспевающий ученый лет под сорок, очень обеспокоенный своей депрессией и некоммуникабельностью. Весьма самокритичен.

«Всё то, чего я достиг, было достигнуто исключительно из-за везения и обстоятельств. <…> Приписываемые мне научные труды были выполнены исключительно благодаря заинтересованности и любезности других людей».

Гомосексуалом себя не считает. Тем не менее оказался очень добросовестным пациентом и стремится быть объективным.

«В последние несколько лет я встречал женщин, которые мне нравились, но я всегда находил некую причину, почему ухаживание было невозможно или почему женщина была для меня неподходящей».

В семье, весьма бедной, он был младшим ребенком.

«Насколько я себя помню, моими товарищами по играм были девочки. Должно быть, я играл во все те игры, в которые играют девочки. Я помню, как играл с ними в куклы. Брат дразнил меня за это. Я помню, как шел встречать девочку лет шести или семи, со своей куклой, спрятанной под свитер, чтобы ее никто не увидел. Я, должно быть, уже осознал в то время, что меня считают «маменькиным сыночком». Я развил неприязнь к более грубым играм, в которые играли мальчишки, в особенности к соревновательным играм, которые требовали телесного контакта, таким, как борьба. Меня легко было запугать, что сохранилось до сих пор. Я думаю, что из-за этой причины я часто играл с детьми, которые были младше меня. <…> По-моему, за фортепьяно я почти всегда ощущал себя девочкой». Мать его любила, но особой близости не было: «мать жаловалась, что я никогда не поверял ей свои секреты, как это делали ранее мои братья». Отец же был уличен во внебрачной связи, а позже арестован по обвинению в изнасиловании восьмилетней девочки, и, хотя за недостаточностью улик он был отпущен, сын сохранил стыд за него.

Сексуальное развитие началось рано.

«Мне было лет шесть или семь, когда я узнал от моих братьев относительно полового акта и рождения детей. Мастурбировать я начал где-то между 7 и 11 годами. Я не помню, когда я научился этому, как не помню и то, когда я мастурбировал в первый раз с другими мальчишками моего возраста. Мне не кажется, чтобы я ощущал какую-либо вину или стыд относительно мастурбирования. Я знал, что за таким занятием я не должен быть пойман никем из взрослых».

В возрасте 12 лет стал ощущать гетеросексуальное влечение, пытался соблазнить девочку своего возраста, но не хватало духу. В другой раз

«…влюбился в девушку, которая изредка посещала наш городок. Помнится я написал ей очень страстное любовное письмо, которое, как я узнал, было встречено насмешкой. Это положило конец моей любви. Начиная с возраста 11 или 12 лет, я спорадически влюблялся в девушку, приезжавшую в школу на автобусе <…>. Наша любовная связь состояла в обмене записочками и, по-моему, время от времени мы держали друг друга за руки. Я оставил ее, так как моя мать отзывалась о ней неодобрительно».

Первый гетеросексуальный коитус пациент испытал в 24 года с проституткой. Потом несколько месяцев имел сношения с замужней женщиной. Сексуальные игры с братьями начались раньше.

«Я брал пенис моего старшего брата себе в рот в возрасте 6 или 7 лет, но я полагаю, что это длилось какое-то мгновение. А в возрасте 12 лет я совершил фелляцию на другом моем брате примерно моего возраста. Я почувствовал отвращение, потому что он эякулировал мне в рот».

В возрасте от 13 до 15 лет подросток занимался взаимным онанизмом с соседним мальчишкой.

«Мы часто мастурбировали друг друга, как стали постарше, а однажды, примерно в возрасте тринадцати лет, мы попытались в качестве вариации одновременно совершить друг на друге фелляцию. Не думаю, чтобы кому-то из нас удалось довести ее до оргазма. Больше мы не пытались ее повторить».

В своих гомосексуальных фантазиях он принимает на себя роль женщины.

«Однажды, (это когда он был) в возрасте примерно 12 или 13 лет, мой брат, с которым я спал, засунул свой пенис мне между ног и с движениями, как при половом акте, достиг оргазма. Когда это происходило, я воображал, что являюсь его женой». «Когда мне было 16 лет, и я был в последнем классе средней школы, я влюбился в другого парня из моего класса. <…> Я испытывал желание поцеловать его и часто во время мастурбации представлял в фантазии, что я был девушкой, с которой он совершает половой акт».

В своих мечтах о сексуальных контактах он предпочитал всегда мужественных парней, атлетов с гетеросексуальным опытом. Уже будучи студентом влюбился в своего коллегу.

«Вспоминаю, как однажды, сидя в классной комнате позади него, я испытал столь ошеломляюще острое желание близости с ним, что мне чуть не стало дурно. Он был атлетом, очень популярным в университетском городке. Я часто грезил наяву, что состою в браке с ним и представлял, что имею с ним половой акт, в котором я играл роль женщины».

Такие же грезы наяву были и по отношению к другим мужчинам.

Сам он, считая себя по природе гетеросексуальным, ищет объяснения своим гомосексуальным отклонениям от собственной нормы в своей невротичности, в чувстве неполноценности, в компенсаторном поиске дополнительной мужественности, к которой его тянуло приобщиться.

«А не могут ли мои гомосексуальные наклонности обусловливаться тем фактом, что в детстве и в ранней юности сексуальная игра была почти единственной точкой соприкосновения, на которой я мог встречаться с «настоящими мужчинами». Ведь не могли же они отрицать тот факт, что у меня были мужские гениталии».

Он так и не решился признать, что всё его поведение типично гомосексуальное несмотря на возможность получать удовлетворение и гетеросексуальным способом.

Он бисексуален с заметным предпочтением гомосексуального фланга.

«Мне кажется, что большинство действительных или воображаемых оскорблений, которые мне пришлось выстрадать, были причинены мне мужчинами. Когда бы женщина ни отклоняла мое приглашение, я принимал это как должное. Я чувствую себя отверженным, когда мужчина отклоняет мое предложение, хотя я знаю, что являюсь сверхчувствительным».

Очень показательно, что сны его сугубо гомосексуальны.

Вот один: «Я лежал в своей постели, ощущая сексуальное желание, когда вдруг увидел мужчину, живущего в другой комнате, проходящим мимо моего окна. Мне захотелось, чтобы он зашел в мою комнату. Он зашел, пройдя через свою комнату, лег на кровать рядом со мной и начал пустячный разговор. Я подвинулся таким образом, чтобы мое тело касалось его. Я был обнажен, так как имею привычку спать обнаженным. Он положил руку на мои гениталии, а я потянулся рукой к его гениталиям, но мне пришлось отвести свою руку назад, чтобы убрать его руку, так как вот-вот у меня должна была произойти эякуляция. Она и в самом деле имела место. Я проснулся».

Вот другой сон: «Я толкнул своего друга на пол, одновременно с этим целуя его и держа свой язык у него глубоко во рту. Он подчинился со стоном, хотя и держал свое тело в стороне от моего, как если бы он опасался генитального контакта (мы были оба полностью одеты). Так как наши головы были в поле зрения некой женщины, находящейся по ту сторону дверного проема (возможно, моей матери), то я поднял его и повел за собой, держа свою руку на его пенисе, всё еще продолжая его целовать. <…> Я потянулся рукой вниз и нащупал его пенис. Он пытался освободиться, но не высказывал какого-либо гнева или возмущения. У него не было эрекции. У меня не было эякуляции».

Третий сон: «Мой друг <…> лежал на полу, и я склонился над ним, чтобы поцеловать его в губы. Наклоняясь над ним, я изменил свое намерение, собираясь целовать его пенис. Я снял с него шорты и, вместо того, чтобы целовать его пенис, взял его себе в рот. У него немедленно начала появляться эрекция, во время которой я проснулся на грани эмиссии».

Четвертое сновидение: «Оно вовлекло в себя мужчину из моего офиса, который является шапочным знакомым, к которому я никогда не ощущал какой-либо сознательной привязанности. Я затолкнул свой пенис внутрь его пениса, который изменил свое положение и окружил мой пенис так, как при надевании кондома». Пациент сам и комментирует этот сон: «Возможной причиной того, что этот мужчина в сновидении мог принять на себя роль женщины, является то, что я часто замечал, что его задница имеет женскую округлость». Это единственная сексуальная привязка к женщине в его снах.

Словом, от игр мальчика с куклой пролегает не очень извилистый путь к играм с пенисом друга.

Придавая особое значение феминизации мальчика (и, соответственно, что реже случается, маскулинизации девочки) в формировании гомосексуальности, исследователи опираются не на отдельные случаи, а на статистику. По Сэгиру и Робинсу, 67 % гомосексуальных мужчин вели себя в детстве, как девочки — играли с куклой, избегали мальчишеских игр, и т. д. Из гетеросексуальных мужчин так вело себя только 3 % (Saghir and Robins 1973). По Ирвингу Биберу, из 95 обследованных им гомосексуалов 80 всячески избегали в детстве телесных травм, а 90 вообще устранялись от соревновательных игр и ситуаций (Bieber 1962). Многие отмечают, что такие мальчики не умеют залихватски свистеть. По Грину, 68 % геев были в детстве такими пай-мальчиками, а из гетеросексуалов такое прошлое имели только 5 %; спортивными же и соревновательными играми увлекалось в детстве всего 8 % геев, но 78 % гетеросексуалов (Green 1987). Уитам обследовал 206 гомосексуальных мужчин и 78 гетеросексуальных. Из них в детстве, по их воспоминаниям, девчоночьими играми интересовались 46,7 % гомосексуалов, женской одеждой 44 %, а водились с девочками 42,1 %. Из гетеросексуалов такими играми и одеждой не интересовался никто, а водились с девочками лишь 1,5 % (Whitam 1985).

Это, конечно, может быть, сильно преувеличено, так как установлено по субъективным воспоминаниям взрослых, а они склонны окрашивать свое детство в зависимости от настоящего. Но Харри подметил, что феминизация убывает с возрастом. Обследовав 1500 гомосексуальных мужчин, он установил, что 42 % в детстве помнят себя неженками, только 39 % были такими и в юности и лишь 8 % остались такими (Harry 1983) — что же может проецироваться из взрослого состояния на детство? Еще разительнее другие исследования. Цугер наблюдал за 10 мальчиками с девчоночьим поведением в течение ряда лет, и на тринадцатом году жизни у 7 из них появились признаки гомосексуального поведения (Zuger 1966; 1978; 1984; 1987). Еще дольше наблюдали своих аналогичных пациентов Мани и Рассоу — до 23–29 лет. Они констатируют, что все 9 мальчиков, у которых наблюдалось «допубертатное рассогласование по роли», после наступления половой зрелости стали гомосексуалами (Money and Russo 1979). Ричард Грин из Калифорнийского университета проследил судьбы 44 мужчин, которые в детстве были неженками и маменькиными сынками, играли с куклами вместо ковбойских игр и т. п. Таких мальчиков всего он набрал 56. Три четверти из них (эти самые 44 человека), повзрослев, стали гомосексуалами, тогда как из контрольной группы примерно такой же величины (66) только один оказался не гетеросексуален (и то он вырос не гомосексуалом, а бисексуалом) (Green 1968; 1974; 1987).

К таким детям Бибер применяет термин «прегомосексуальный ребенок», а Грин говорит о «синдроме пай-мальчика, неженки, девчонки в штанах» («sissy boy syndrome»). Исследований таких детей немало (Bakwin and Bakwin 1953; Holemon and Winokur 1965; McConaghy 1987; и др.).

Что же может стимулировать ту или иную направленность у ребенка вне зависимости от его пола? Это предродовое ожидание родителей — мечтали ли они о мальчике или о девочке. Кто бы ни родился, они будут некоторое время неосознанно пытаться реализовать свои ожидания и соответственно обращаться с ребенком. Если мечтали о девочке, то будут мальчика воспитывать как девочку — соответственно причесывать, наряжать, повязывать бантики и т. п.

Далее, это может быть чрезмерная опека над мальчиком, если он любимчик родителей и они дрожат над ним, долго не выпуская его в мир опасностей. Мальчик вырастает инфантильным и изнеженным, похожим на девочку:

не умеет постоять за себя, проявить твердость, пойти на риск. По наблюдениям Уэствуда, из 127 обследованных им гомосексуальных англичан 102 (т. е. 80 %) были либо единственным ребенком, либо единственным сыном, либо младшим ребенком, либо младшим сыном. Пользовались, значит, особой любовью и заботой.

Такого мнения о корнях гомосексуальности придерживался известный американский драматург Теннесси Уильямс, сам гомосексуальный. В интервью журналу «Пуританин» Теннесси Уильямс говорил:

«На Юге уйма гомосексуальности, скажу я вам, потому что южные парни обычно очень привязаны к своим мамашам, или, пожалуй, матери там очень привязаны к своим сынкам. А это ведет к гомосексуальности, я убежден» (Rader 1985: 150).

Многие исследователи отмечают, что особо близкие отношения мальчика с матерью тормозят у него развитие мужских свойств и способствуют появлению гомосексуальных склонностей. Некоторые авторы (Джонас, Лиддикоут) указывают, что из обследованных ими гомосексуалы десятками отдают предпочтение матери, и лишь единицы из них — отцу, тогда как у гетеросексуалов число отдающих предпочтение матери лишь вдвое больше, чем отцу. По Биберу, из 95 гомосексуалов 66 (т. е. больше, чем две трети) было любимчиком у матери, а в 18 случаях таковым был другой сын, в 7 дочь, у гетеросексуалов же соотношение 39 к 15 и 7 (Bieber et al. 1962).

Некоторые (Бибер, Уэствуд) считают еще более важными отношения с отцом. Отец должен служить сыну примером и образцом поведения. Кроме того, мальчику для чувства самоуверенности нужна отцовская, мужская теплота и поддержка. Если ее нет, мальчик готов искать ее у другого мужчины, а это может вести к развитию гомосексуального чувства. Плохие отношения с отцом отмечали 84 % гомосексуалов, обследованных Сэгиром и Робинсом (Saghir and Robins 1973), и только 18 % гетеросексуалов. По воспоминаниям, идентифицировали себя с отцом в детстве 2/3 гетеросексуалов и только 13 % гомосексуалов.

Силверстайн считает, что в сознании каждого мальчика живет «отец-фантом» — образ идеального отца, от которого сын ждет любви. Для прегомо-сексуального ребенка отец является не только идеалом для подражания, но и первым объектом сексуальной привязанности (Silverstein 1981: 26–27). Мальчик хочет дотрагиваться до тела этого первого и самого близкого (эмоционально и физически) для него мужчины, при большем развитии сексуальных влечений — сосать его член и т. д. Это, однако, редко реализуется. Не находя этого в отце, мальчик ищет удовлетворения своих тайных мечтаний у мужчин, похожих на его отца. Силверстайн приводит примеры такого развития событий.

Развивая идею Фрейда психоаналитик Бибер выдвинул три главных порока воспитания, приводящих к гомосексуальности сына: чрезмерную связь с матерью, чрезмерная активность матери (подавление и опека) и отчужденность отца.

Словом, вина падает на родителей, на плохое или неумное воспитание. Психоаналитики столь изобретательны в выискивании причин, которые могут вызвать феминизацию мальчиков и гомосексуальность, что список опасных черт родительского поведения стал ужасающе длинным. Отсутствие матери или диктатура матери, зависимость от матери или ее чрезмерная зависимость от сына, чрезмерная любовь отца к сыну или пренебрежение сыном, отсутствие примера отца или женоненавистничество отца, мальчик мыслит себя на месте матери в ее отношениях с отцом или свою ненависть к ней он переносит на всех женщин и т. д. (более полный список приводят: Hatterer 1970: 34–35; Tripp 1976: 72–73; Lewes 1988). Что бы родители ни предприняли, как бы себя ни вели — это неизменно ведет к гомосексуальности ребенка. Просто диву даешься, как еще умудряются иногда вырасти гетеросексуалы…

При всей весомости статистических обоснований, остается непонятным, приучение ли мальчика к женской социальной роли привело его к гомосексуальности или наоборот, его природная гомосексуальность привела к освоению женской половой роли. Просто гомосексуальность рано прорезалась и пока еще не пришли чисто эротические переживания, она проявилась в общем поведении, похожем на девчоночье.

А главное — даже эта связь под сомнением.

Вся эта группа объяснений натыкается на то противоречие, что у человека социально-половая роль не обязательно совпадает с его биологически-половой ориентацией, а объяснить надо именно последнюю. Каждый, у кого есть гомосексуальные знакомые, знает, что расхожий стереотип женственного и манерного «голубого», сложившийся в народе по естественной ассоциации (раз женская позиция в любви, значит…) глубоко неверен. Такие люди есть, но их ничтожный процент. Очень много гомосексуальных личностей среди людей, которые выглядят сугубо мужественными, — спортсменов, культуристов, моряков, профессиональных военных. А щуплые стеснительные юноши и пухлые женоподобные тюфяки часто обладают сугубо мужскими притязаниями в сексуальном плане. Сам же Бибер установил, что 65 % гомосексуалов не феминизированы — никаких признаков, а у 35 % такие признаки, правда, можно отметить — в движениях или в голосе, — но только 21 % обладают ими с детства, а 9 % приобрели их только во взрослом состоянии и еще у 9 % это было только в детстве, затем исчезло (Bieber 1962). Намного ли меньше таких проявлений у гетеросексуальных мужчин?

По наблюдениям Эвелин Хукер (Hooker 1957), только менее 10 % геев соответствуют стереотипу sissy («сестричка», «неженка», «маменькин сынок», «пай-мальчик»).

А многие известные гомосексуалы были в детстве типичными сорванцами — взять, например, кинорежиссера Дерика Джармена, или писателя Жене.

Кроме того, как подметил один из столпов движения «аутинг» в Америке Говард Браун (Brown 1976: 85), сам врач, все наблюдавшиеся Бибером гомосексуалы — это его, Бибера, пациенты, обратившиеся к нему за помощью, то есть явные невротики, а те «голубые», которые чувствуют себя нормально и адаптированы к среде, ни к какому врачу-сексологу и не обращались. Так что выводы Бибера об эффекте плохого отца и чересчур заботливой матери относятся не к гомосексуальности сына, а к его невротичности.

Далее, Трипп заметил, что во всех культурах мальчики обычно кучкуются с мальчиками и свое поведение моделируют скорее по сверстникам, чем по отцу. Из сверстников выбирают себе образцы для подражания, идеалы. По данным Кинзи (1948: 168, table 26), у 10-11-летних мальчиков товарищами игр являются в 72 % мальчики, в 23 % сверстники обоего пола и в 4,7 % девочки. Это достигает пика в возрасте полового созревания. При чем мальчики значительно строже друг к другу в деле соответствия принятым в их среде нормам, чем те требования, которые к ним предъявляют взрослые. Так что роль родителей сильно преувеличена (Tripp, 1976: 49–51).

Есть данные о том, что многие гомосексуалы враждебно относились как к отцу, так и к матери (Вепе 1965). Сопоставив воспитание гомо- и гетеросексуальных мужчин на большом материале, ряд исследователей пришел к выводу, что никакой существенной разницы между обеими группами в воспитании не было (Siegelman 1978; Ross and Arindell 1988).

Вообще все эти статистические подтверждения говорят только о тенденции, о вероятности, но не о четком предопределении. Плохие отношения с отцами могли сложиться именно в результате гомосексуальности сыновей и наложиться на воспоминания о детстве. Сыновья, растущие без отцовского внимания и заботы или вообще без отцов, по данным тех же и других авторов, встречаются примерно в таком же количестве и среди гетеросексуалов. Почему же эти не приобрели гомосексуальность?

Уже упомянутый Грин считает, что воздействие родителей (как отца, так и матери) несущественно, да и лечение бесполезно. Просто они такими родились, и всё.

4. Застывшее отрочество?

Еще одной разновидностью психологических объяснений является гипотеза о застывании так наз. юношеской (или подростковой) гомосексуальности (или интерсексуальности, недифференцированной гиперсексуальности). Ее высказывали уже в начале века (Moll 1899). В ее основе идея о нормальном прохождении каждого (или почти каждого) юноши через гомосексуальную стадию. По этой идее, у каждого на определенной фазе подросткового развития наступает неясная тяга к собственному полу — до возникновения тяги к противоположному полу или наряду ней. На этой стадии развития подросток может искать гомосексуальные приключения, идти на них, но ничего опасного в этом нет, вскоре это проходит. Не стоит фиксировать на этом внимание, лучше просто отвлечь его интерес к другим делам. Если же почему-то приключения оказываются крайне интересными и привлекательными, а нормальный флирт с противоположным полом затруднен, фаза затягивается и мимолетное увлечение перерастает в постоянную тягу. По этой гипотезе гомосексуальность — это продленная инфантильность.

У тяги этой к собственному полу несколько объяснений. По одному, восходящему к Фрейду, у подростков объект влечения еще вообще не определился. То есть всякий мужчина вначале бисексуален. И только потом постепенно сосредоточивает свои интересы на противоположном поле, в чем ему способствуют социокультурные нормы.

Хорошо сказал об этом Харитонов (1993: 242):

«Знаете, есть такой возраст, когда им хочется ласкаться, а как-то девушки еще нет под рукой, и он поневоле сидит в обнимку с другом или растянется у него на коленях, но это нет, не гомосексуализм. Это некуда деть свое тепло. И хочется временно облокотиться на друга. А я из этого временно больше не захотел выйти. А я в этом дивном временном страстно захотел остаться навсегда».

Впрочем, Харитонову больше импонировала мысль, что это всё-таки гомосексуальность. Свою идею он с увлечением пестовал. «Все вы — задушенные гомосексуалисты», — обращался он к гетеросексуальному большинству (Харитонов 1993: 248). О том же говорил в интервью и английский кинорежиссер Джармен. Корреспондент спрашивал его:

«— Вы думаете, все мужчины гомосексуальны?

— Да, все мужчины гомосексуальны, а какие-то из них превращаются в «натуралов» (гетеросексуальных. — Л. К.)» (Jarman 1992: 28).

По другому объяснению, более реалистичному, гомосексуальность подростков ситуационная и вынужденная. Тяга эта вырастает из их гиперсексуальности, которая в свою очередь есть результат всплеска гормональной активности растущего организма. Джулиус Лестер рассказывает о себе в рукописи «Быть мальчиком», цитируемой в книге Зилбергелда:

«Неудивительно, что мальчики говорят только о сексе. Каждую минуту мы спешим в туалет, и там он судорожно дергается, как толстый маленький червяк на рыболовном крючке. Когда мы принимаем ванну, он плавает в воде, как ленивая рыба, и Боже сохрани, чтобы притронуться к нему! Он оживает прыжком, как молния выскакивающая из-за тучи. Я хотел бы, чтобы его можно было отрезать или по крайней мере держать его спрятанным между ног… Но я был беспомощен. Он всегда был тут как тут, с собственной жизнью и собственным умом, и не имел других задач, как только причинять мне затруднения» (Zilbergeld 1978: 328–329).

Сладострастные представления рождаются из чистой физиологии, из собственных телесных ощущений. Столь ограниченный опыт толкает мальчика на воображение таких же ощущений у других мальчиков, у мужчин, и это придает им эротичность в его помыслах.

Японский писатель Юкио Мисима вспоминает о своих школьных годах.

«Мне было двенадцать лет, и я вот уже целый год страдал, — как страдает ребенок, которому досталась удивительная и непонятная игрушка.

Игрушка эта иногда вдруг набухала и всем своим видом показывала, что, если научиться с ней обращаться, возможны какие-то очень интересные игры. Но инструкции к ней не было, и всякий раз, когда игрушка выказывала желание вовлечь меня в свои забавы, я терялся. <…>

Со временем я стал прислушиваться к игрушке более спокойно, желая понять, куда она меня зовет. И тогда я обнаружил, что у нее есть свои определенные склонности, свое внутреннее устройство. Склонности эти постепенно выстраивались в единую цепочку: детские фантазии; загорелые тела юношей на пляже; пловец, которого я видел в бассейне; смуглый жених одной из моих кузин». Сладострастие вызывали у него и сцены насилия, кровь.

«При виде подобных картин игрушка немедленно оживлялась, проявляя все признаки любопытства. Возможно, точнее было бы назвать это не «любопытством», а «любовью» или, скажем, «требовательностью». Особенное впечатление произвела на него репродукция картины Гвидо Рени «Св. Себастьян».

«Когда же я увидел картину впервые, всего меня охватило просто какое-то языческое ликование. Кровь закипела в жилах, и мой орган распрямился, будто охваченный гневом. Казалось, он вот-вот лопнет от чрезмерной раздутости; на сей раз он настойчиво требовал от меня каких-то действий, клял хозяина за невежество и возмущенно задыхался. И моя рука неловко, неумело задвигалась. Тут из самых глубин моего тела стремительно поднялась некая темная, сверкающая волна. И не успел я прислушаться к новому ощущению, как волна эта разлетелась брызгами, ослепив и опьянив меня.

Немного придя в себя, я с испугом огляделся по сторонам. За окном шелестел клен, пятна света и тени от его листвы покрывали весь письменный стол: учебники, словари, альбомы, тетради, чернильницы. И повсюду — на золотом тиснении книжного корешка, на обложке словаря, на стенке чернильницы, — лежали белые мутные капли. Одни лениво и тяжело стекали книзу, другие тускло поблескивали, как глаза мертвых рыб» (Мисима 1996: 40–42).

Сексуальные игры, даже более узко — генитальные игры, возникают сами собой.

«Похабником называлась традиционная забава, пользовавшаяся огромной популярностью у первых и вторых классов средней ступени. Это повальное увлечение больше походило не на игру, а на какую-то заразную болезнь.

Выглядела она таким образом, Где-нибудь на перемене, когда кругом было полно народа, надо было выследить какого-нибудь зазевавшегося растяпу, молниеносно подскочить к нему и ухватить за определенное место. Если номер удавался, озорник отскакивал на безопасное расстояние и начинал вопить:

— Ого-го! ну у тебя и штуковина!

Я уж не знаю, каковы были истинные мотивы участников этой игры, но считалось, что вид приятеля, испуганно хватавшегося обеими руками за причинное место, необычайно забавен. Однако, скорее всего, с помощью оглушительного хохота гимназисты пытались избавиться от стыда, тайно терзавшего каждого из них. <…>

Всякий, кто становился жертвой подобного нападения, почему-то непременно кричал с возмущением:

— Ах ты, похабник!

И хор голосов радостно подхватывал:

— Ах он, похабник! Ах он, похабник!» (Мисима 1996: 48).

Как справедливо пишет Шахиджанян (1993: 91), «Порой мальчишеские драки — это не драки. Мальчишеская возня — не возня. Это снятие сексуального напряжения, разрядка. Иногда дети начинают ощупывать друг друга бессознательно». Это перерастает в петтинг (сексуальные ласки, включающие ласкание гениталий, но без полового акта).

Мальчики открывают мастурбацию, которая доставляет им незнакомое ранее удовольствие и приносит облегчение от непонятных внутренних напряжений. Возникает потребность поделиться со сверстниками, узнать, как обстоит дело у них. В ряде случаев мастурбация перерастает во взаимную мастурбацию. В предшествующем разделе уже приведены данные о том, что мальчики, как правило водятся почти исключительно с мальчиками. Естественно, что сексуальные игры имеют гораздо больше вероятности реализоваться со сверстниками своего пола, чем противоположного. Но здесь нет предпочтительного выбора, значит, в сущности нет и гомосексуальности, хотя по форме поведение гомосексуальное.

Силверстайн пишет об этом так:

«Поскольку секс — универсальный спорт мальчиков, его значение для них очень отличается от его значения для взрослых, склонных воспринимать его очень серьезно. Два мальчика в сельской местности могут плавать вместе в укромном месте, бороться в воде, тереться гениталиями и отпускать замечания о стояках друг друга. Они могут стягивать друг с друга их плавки, вылезать из воды и мастурбировать друг друга до оргазма. Товарищи по школьному двору не мыслят эти игры как гомосексуальные. Для них секс есть всего лишь еще одна игра, которую они играют друг с другом — просто иной вид спорта. Лишь много времени спустя это начинает ассоциироваться с гомосексуальностью. Собственно говоря, многие из них даже не рассматривают эти ранние затеи как секс. Они говорят: «Мы просто балуемся». Они так думают, и это верно.» (Silverstein 1881: 67).

В раннем сборнике Харта приведено воспоминание (Hart 1973: 47):

«В течение всей начальной и средней школы у меня была уйма секса с другими мальчиками. Никто из нас не принимал этого всерьез. Это было просто баловство, правда. В восьмом классе у меня были соревнования «по стрельбе» с моими двумя лучшими друзьями. В рубашках и носках, но без штанов мы по очереди становились так, чтобы пальцы ног были на одной линии половиц на полу, и смотрели, кто выбрызнет дальше, когда кончает. Для эксперимента Грег предложил, чтобы мы дрочили друг друга вместо того, чтобы дрочиться самим, так что мы испробовали и это».

По прошествии времени общее восприятие таких игр окружением как чего-то гомосексуального начинает беспокоить и заботить подростков. Одни так же легко бросают сексуальные забавы с приятелями, как легко в них вступали, другие застревают на этом и бросить уже не могут. По крайней мере это налагает неизгладимый отпечаток на их психику.

Так, Кон (1998: 348–350) приводит воспоминания одного геолога, Виктора Л., о своем подростковом опыте.

Тот рассказывал, что в средних классах школы они часто хватали друг друга под партой за половые органы. Ни смущения, ни мыслей о гомосексуализме это не порождало — «мы о нем не знали». Это была их «законная тайная игра». Ее называли «доением козла» или почему-то «садированием». Хотя такие игры Виктора интересовали, он держался от них в стороне, так как был стеснительным и самолюбивым. Но однажды после 6-го класса на работе в колхозе мальчики остались одни. В обеденный перерыв Виктор возился с одним мальчиком. Тот вдруг закричал: «Ребята, посмотрим у Витьки яйца! Порос он мхом или нет?» Виктор отбивался изо всех сил. Но «когда один заломил мне руку, а другой ухватил сзади за яйца, пришлось лечь на спину, расслабиться и в знак покорности расставить ноги <…>

Обычно садировали слабых или младших, я же был крупнее, сильнее и авторитетнее большинства этих ребят, и к тому же безумно стыдлив, стеснялся даже обтягивающих плавок и в туалет не ходил, если там был кто-то еще, Ребята это знали, преодолеть мою стеснительность и гордость им было занятно. Теперь я был у них в руках…

Меня, как лягушку, распялили на сене, зажали руки над головой, задрали рубашку, спустили штаны и стали с шутками и прибаутками осматривать и ощупывать мои потроха. Мне было невыносимо стыдно своей наготы и этих бесцеремонных шершавых чужих рук, которые делали со мной всё, что хотели, и в то же время сказочно приятно. Пока ребята возились с моим ремнем и застежками, я пытался спасти лицо с помощью трепа: вот, дескать, кастраты и малолетки хотят посмотреть какое «оно» у настоящего мужчины! Но всерьез делать вид, будто ты иронически смотришь на своих мучителей сверху вниз, в то время как ты распят перед ними голый, с беспомощно расставленными коленями, и каждый из присутствующих в этом цирке пацанов волен трогать, дергать, щекотать и шлепать тебя, где и как ему заблагорассудится, невозможно. Вскоре я утратил всякий самоконтроль и только непроизвольно дергался, стонал и вскрикивал от наиболее чувствительных прикосновений, вызывая этим общее веселье.

Не знаю, как долго это продолжалось, но в конце концов у меня произошло бурное, в несколько волн, первое в моей жизни, если не считать ночных поллюций, семяизвержение. Ощущение было необычайно острым».

Поскольку к этому времени трусы были уже на нем, ребята ничего не заметили. Виктора отпустили и никогда ему этого эпизода не напоминали. Только один парень однажды пригрозил: «Смотри, разложим тебя еще раз на сене!» Виктор ответил оплеухой. «Хотя, по правде говоря, если бы ребята повторили опыт (я одновременно боялся и хотел этого), я сопротивлялся бы только для виду». По мнению самого рассказчика, для него психологические последствия этого эпизода «были страшными. Я понял, что тот, кто держит меня за яйца, всесилен не потому, что может причинить мне боль, а потому, что доставляет мне наслаждение». С этого времени Виктор сразу же начал мастурбировать, «воображая одну и ту же сцену и расцвечивая ее новыми вымышленными подробностями. Между 15 и 17 годами я несколько раз затевал возню и игры с мальчиками моего возраста, иногда умышленно поддаваясь». Потом женился, вел нормальную жизнь с женщинами, «но ничто не может сравниться с тем первым опытом. Всё бы отдал за то, чтобы снова стать четырнадцатилетним и чтобы мальчишки садировали меня на сене».

Кон резонно замечает, что вряд ли роль этого эпизода была бы столь разительной, если бы Виктор не был к нему подготовлен своим предшествующим развитием и своей натурой. Тот ведь сам вспоминал, что во втором или третьем классе он с живейшим интересом наблюдал, как частенько снимали штаны с другого мальчика; в пятом классе при борьбе со своим другом Виктор с трудом удерживался, чтобы не стянуть с него штаны. А еще больше ему хотелось тогда самому лежать снизу и чтобы друг догадался применить к нему такие запрещенные приемы…

В том же сборнике Харта есть рассказ, документирующий отличие взаимной мастурбации от индивидуальной и ее роль в стимуляции гомосексуальных ощущений у части подростков (Hart 1973: 93–95). Двое мальчиков, отделившись от балующейся компании, остались вдвоем в спальне. Ничего не было сказано, но у рассказчика было ощущение неизбежности чего-то сексуального. Обоих к этому тянуло.

«Мои руки упокоились на его талии, поверх джинсов, под рубашкой. Моя щекотка сменилась лаской, когда он начал снова извиваться на моих коленях. Я мог ощущать теплоту его промежности на моих бедрах, и я знал, что он чувствует то же самое возбуждение, что и я. Он соскользнул с моих колен и уселся на пол.

На момент я смутился. Может быть, это был сигнал остановиться? Тут он протянул руку к своей промежности, и я увидел кончик его пениса, появившийся поверх его джинсов. Я потянулся вперед и расстегнул его штаны. Внизу вместо плавок он носил зеленые футбольные трусы. Я старался поласкать его теплый член, освободив его от путаницы его одежд, и в ответ он охотно подал свою промежность в мои руки. Я немного стянул вниз его джинсы и трусы, но мог лишь ухватить верхнюю часть его твердого члена. Я погладил его несколько раз, как мог, и он толкал его вперед в мои руки. Тут он спросил, можно сделать то же мне. Я был столь загипнотизирован его эротическим очарованием, что позабыл на время о своем собственном члене. Я отпустил его член, чтобы расстегнуть свои штаны, и вытянул свой страстно жаждущий член из шортов, стеснявших его. Он протянул руку и для начала ухватил его. Его прикосновение было электрическим, оно внезапно и неожиданно бросило меня в ощущение, будто я на вершине оргазма.

Это было совсем непохоже на удовольствия от индивидуальной дрочки. Мой член был уже знаком с моим собственным прикосновением, но его хватка ощущалась чем-то необыкновенным. Мы были в неудобной позиции, и я предложил перейти в мою спальню. Я помог ему подняться на ноги…». Там они занялись взаимной мастурбацией, и это описано подробно, со смакованием. «Его ответы на мои рывки я чувствовал в жаре и пульсации его члена, и ощущения, которые он посылал через мой собственный удваивали наслаждение, я как бы видел себя самого в зеркале. Я утратил понимание, чья рука или чей член где. Я чувствовал как если бы я был в его коже, а он в моей».

Оба кончили одновременно, и полстраницы автор посвящает описанию этого незабываемого ощущения.

По третьему объяснению, в отрочестве гомосексуальные привязанности даже преобладают над гетеросексуальными, поскольку при безразличии к полу объекта удобство и привычность контактов естественно толкают подростка к собственному полу. Есть у этой гипотезы сторонники и в науке. В ее подтверждение приводят данные статистики.

Гомосексуальные контакты среди школьников более распространены, чем думают родители. По Кинзи, более половины мужчин (54 %) признала, что в подростковом возрасте вела сексуальные игры со сверстниками своего пола. Возрастная аберрация? Но непосредственный опрос 212 мальчиков до наступления половой зрелости увеличил эту долю до 60 % (Kinsey et al. 1948: 168; Gebhard and Johnson 1979: tabl. 132, 138).

Кинзи не только открыл этот факт, но и привел любопытные подробности. Во-первых, на кривой распределения гомосексуальной вовлеченности по возрастам виден ее всплеск в препубертатном возрасте (с пиком в 12 лет), затем падение к 20 годам. У людей с начальным и высшим образованием оно резкое, у лиц со средним образованием — слабое, а затем новый постепенный подъем (Kinsey et al. 1948: 644–645, Figs. 162–167). Во-вторых, среди препубертатных (до половой зрелости) мальчиков-подростков число увлекающихся гомосексуальными играми больше, чем число увлекающихся гетеросексуальными играми (Kinsey et al. 1948: 640, Table 141). Это прослежено на массовом материале (многие сотни обследованных). По очищенной выборке Кинзи (Gebhard and Johnson 1979), 36 % мужчин и 15 % женщин, обучавшихся в колледжах (средних школах), имели в то время гомосексуальные контакты.

Можно привести данные Рамсея, который в 1943 г. опросил 291 подростка в гимназии — 30 % из них имели гомосексуальные приключения, доходя до оргазма (Ramsey 1943). Через несколько лет Фингер обследовал 11 студентов-психологов — примерно с тем же результатом: 27 % (Finger 1947). Более поздние данные обычно показывают некоторое уменьшение цифр (вероятно, из-за опасения СПИДа) — до 12–17 % среди мальчиков и 5–8 среди девочек. Выше уже приводились данные Тиунова, по которым 27 % петербургских школьников не относят себя к безусловным гетеросексуалам, а 22 % студентов реально имели гомосексуальные сношения.

5. От игр к другой любви

Кaк сексуальные игры переходят в гомосексуальную привязанность, показывает одна из сексуальных автобиографий у сексолога прошлого века Р. Крафта-Эбинга (цит. по перепечатке у Герцеги, с. 230–237). Рассказчик сам врач, поэтому его наблюдения точны и содержат все нужные медицинские подробности.

«Теперь мне 40 лет от роду. В семье моей все здоровы <…> Волосы у меня имеются лишь на лобке и в подмышечных областях, так как на теле нигде волос нет. Детородный член с момента рождения отличался ненормально развитыми размерами и в напряженном состоянии достигает 24 см в длину и 11 см в окружности. Я хорошо езжу верхом, отлично проделываю гимнастику, хорошо плаваю и был в двух кампаниях в должности военного врача. Никогда у меня не было склонности ни к женским костюмам, ни к их занятиям. <…>

В 8 лет я стал проявлять склонность к собственному полу. Я наслаждался сначала со своими братьями, у которых рассматривал половые части. Я склонял моего меньшего брата к играм с половыми частями и в это время у меня появлялась эрекция. Впоследствии когда я со сверстниками и товарищами купался вместе, меня более всего привлекали мальчики, а отнюдь не девочки. До чего я не обращал на них внимания и не интересовался ими, видно из того, что до 15 лет я полагал, что они имеют такой же, как и я, детородный член. Собираясь вместе, мы, сотоварищи, забавлялись тем, что играли нашими половыми частями.

<…> Позднее я стал симулировать совокупление inter feces. В то время мне минуло 13 лет. Благодаря интенсивной эрекции я стал играть со своими половыми частями и дошел до того, что наловчился брать собственный член в рот, для чего мне приходилось сильно нагибаться. При этом у меня появлялось семяизвержение». Это породило у мальчика испуг. «Я решился рассказать всё одному моему 16-летнему товарищу. Ему удалось объяснить и успокоить меня, при чем мы заключили любовный союз. Мы были на верху блаженства и удовлетворяли свои страсти взаимной мастурбацией. Одновременно я и один занимался онанизмом. Через два года наш союз расстроился, но и по ею пору когда я встречаюсь с прежним моим любимцем, который занимает теперь высокий пост, я с прежним пылом ощущаю к нему пламенную любовь. Время, которое я провел с товарищем Г., было для меня самым счастливым; я не пожалел бы ничего, чтобы оно возвратилось. Жизнь казалась мне тогда одним блаженством, я проходил науки как бы играючи и весь был поглощен стремлением ко всему прекрасному».

Вскоре врач, коллега отца, соблазнил мальчика ко взаимному онанизму, а затем в это втянулись и двое сыновей этого врача, 14 и 15 лет. Близкие отношения установились со всеми тремя. Врач упросил рассказчика согласиться на пассивную роль в анальном сношении.

Он «специальным инструментом расширил мне заднепроходное отверстие, стал меня педицировать и одновременно онанировать; таким образом, я в одно и то же время испытывал и боль и сладострастие. Сделав такое открытие, я немедленно разыскал своего старого друга Г., чтобы с ним получить еще большее наслаждение. Мы проделали акт педикации, но оба сильно разочаровались, ибо, играя пассивную роль, я чувствовал сильную боль, а играя активную роль, не испытывал удовольствия».

Так что это бросили. Практиковали далее взаимный онанизм — до 15 лет. Только доктору рассказчик по-прежнему отдавался — из благодарности за науку.

«В 17 1/2 лет, будучи навеселе, я по принуждению совокупился с одной женщиной. Несмотря на то, что я пересилил себя, меня обуяло такое сильное отвращение, что я немедленно после совокупления убежал без оглядки. <…> Такая же история наблюдалась незадолго до того с моим любимым другом Г. <…> Я совершенно перестал пытаться сойтись с женщинами и продолжал онанировать с моим другом, что доставляло мне громадное удовольствие».

Далее он описывает свою любовь в армии к одному поручику, столь сильную, что ему он не отказывал и в «педикации». В основном же он предпочитает мальчиков 14–16 лет. Он женился на женщине, очень смахивающей на мальчика, но и с ней больше старается заниматься онанизмом, а кроме того изменяет ей с юношами. За свою жизнь он имел сексуальные связи, по его расчетам, «по крайне мере с 600 мужелюбцами».

В этом детально описанном случае прошлого века сексуальные игры генитального характера с мальчиками развивались, как обычно, но несколько более интенсивно и с самого начала сопровождались отсутствием интереса к девочкам. Развитие пошло по гомосексуальному пути.

Примерно такую же картину рисуют современные письма юношей с гомосексуальными склонностями.

Вот письмо школьника Пети К. из Москвы в газету «Тема».

Здравствуйте! Молчать больше не могу, чувствую, что схожу с ума, и крыша скоро съедет на бок. Хочется высказать, что всё время приходится скрывать… В прошлом году я был в спортивном лагере, и там были ребята со всей страны. Я познакомился с парнишкой из Ростова. Он был на год старше меня, нам было интересно и весело вдвоем.

Это случилось неожиданно, но как бы само собой. После кросса в душе, когда все ушли, он как бы в шутку обнял меня и стал ласкать. Мне понравилось, и я тоже стал его гладить. Это было так приятно, что может быть только в сказке, наверное. До сих пор вспоминаю всё, как сон. Оставшиеся дни мы просто балдели друг от друга. Конечно, приходилось скрываться от всех в укромных уголках. После того, как разъехались еще некоторое время переписывались, потом мой друг как-то резко перестал писать. Я обиделся и не стал навязываться. Хотя очень жалею до сих пор.

С того времени я, когда занимаюсь онанизмом, почему-то думаю о своем друге, и о том, как мы весело проводили время. И еще о некоторых ребятах их школы. Хотя надо, наверное, думать о девчонках, но они меня совсем не волнуют. Наверное, я голубой. Или это связано с возрастом? Вроде как прыщи на лице. В голову лезут разные такие мысли и не дают покоя. То жутко хочется хоть с кем-то заняться сексом, а то вообще никого не хочу видеть. Вроде бы надо что-то предпринять, но стесняюсь даже посмотреть на того, кто мне нравится» (Почтовый перекресток 1992: 14).

Похоже, что у Пети К., это действительно нечто большее, чем временное увлечение: его не волнуют девушки.

Олег из Свердловской области пишет в газету для голубых «1/10»:

«Не знаю, с чего и начать… Всё дело в том, что я… Ну, вы сами понимаете. Но я еще не совсем гомик. Просто у меня сдвиг какой-то произошел. Началось всё два года назад, когда мы с Олегом, моим другом, учились целоваться взасос. Вернее, он меня учил. Всё было в шутку, и мы весело смеялись, когда не получалось. Потом еще раз и еще… Как-то раз я засиделся у него допоздна, и он предложил переночевать у него. Спать решили на одном диване, хотя в комнате была еще одна кровать. И тут я себя поймал на страшной мысли, что я хочу лечь с ним. Мы снова, как бы по привычке продолжили свои тренировки. И тут он начал меня ласкать. Мне было очень хорошо. Он попросил, чтобы я сделал с ним ЭТО. Если можно так выразиться, он был первым моим мужчиной. Жаль, что после этого мы не встречались. После него я так и не решился на ТАКОЕ, хотя мысль о мужчинах ежедневно сверлит меня…» (Почта… о «натуралах» 1996).

Другое письмо — студента С. В. Е., 22 лет, приведенное Шахиджаняном (1993:338).

«В 6–9 лет у меня, как и у всех ребят, было неравнодушное отношение к женским половым органам: подглядывали иногда, когда оставались наедине (мальчик и девочка), рассматривали друг у друга. А где-то в 10–11 лет у меня и двух моих товарищей (уже не помню, каким образом и кто был вдохновителем) появилось странное увлечение. Мы собирались у кого-нибудь на квартире по два-три человека, раздевались догола и играли в «царя и раба». «Раб» в этой игре полностью выполнял требования «царя». А требования были такими: поласкать половой член, пососать его, полизать анальный проход и т. п. Причем мы чередовались в ролях, и нам это нравилось, хотя чувств, похожих на оргазм, не было (всё же дети…). Так же мы друг другу онанировали, и это вызывало непривычное чувство возбуждения и удовлетворения. Через несколько месяцев наше трио распалось, и, хотя мы учились в одном классе, об этом даже не вспоминали.

Прошло время, и, когда мне исполнилось 15 лет, у меня скорее всего завершилось созревание и появилось влечение. Я в первый раз проонанировал до семяизвержения, это вызвало известную гамму чувств. Стал искать партнера. Первый из тех товарищей ничего не захотел о прошлом слышать. Второй же согласился повторить. И мы повторили, но так как мы были уже большими, игра в «царя и раба» не получилась, да и товарищу всё это было неинтересно.

Я продолжал поиски партнера и сошелся с одним ровесником. С ним мы почти полгода «балдели». Нам было прекрасно друг с другом. Но потом я переехал и потерял его из виду (а может, он охладел к этому делу). Пытался найти еще партнера, но ничего не получалось. Ведь я не шел напролом, а очень осторожно подходил к собеседнику. Не находя партнера, занимался онанизмом.

После школы поступил в институт, и произошел такой случай. Пьяным зашел в магазин купить сигареты, разговорился с продавцом, познакомился, прошел к нему в бытовку. И тут он мне сказал, что хочет пососать мой член, мне было всё равно (пьяный). Он сосанием вызвал у меня оргазм, семяизвержение произошло ему в рот, чего он и хотел. Я же, когда он сосал, тоже возбудился, но меня сдерживало незнакомство с ним, а после оргазма я охладел и ушел.

Весной я ушел в армию. Первые полтора года меня влечение не мучило. Потом потенция и влечение вновь появились. Сослуживец уговорил совокупиться с ним в анальные проходы. Два раза мы это совершили, и в принципе мне понравилась и активная (до этого у меня не было полноценного опыта полового акта) и пассивная роль. За два месяца до увольнения, наконец, нашел партнера.

Продолжаю онанировать или совокупляться с женщинами. Причем надо учесть, что я несколько стеснителен перед женским полом. Нахожу удовлетворение в акте, правда, не стопроцентное, как от сосания члена. Хочу жениться, иметь детей, но в то же время хочу удовлетворения своей главной потребности».

Итак, гомосексуальная связь стала главной потребностью. Стала или была? Ведь в последней биографии из трех участников гомосексуальных игр только он один захотел их продолжить.

Обычно это именно преходящая фаза. По данным Кинзи (1948:167,171), из 30 % мужчин, имевших в прошлом хотя бы 1 гомосексуальный контакт с оргазмом, более половины (16 %) имело его только до 15 лет, а еще 9 % — до 20 лет.

То есть 25 % мужчин оставило эту фазу в прошлом и только 5 % продолжило этот вид контактов. По данным Ханта, из людей, имевших гомосексуальные контакты, половина мужчин и больше половины женщин прекратили это до 16 лет (Hunt 1974).

Среди школьников ФРГ гомосексуальные контакты имели 18 % мальчиков и 10 % девочек, в том числе с оргазмом 10 % и 1 %, но в последний год перед опросом — лишь 4 % мальчиков и 1 % девочек (Sigusch und Schmidt 1973).

Более прочные характеристики получаются, когда оценивают не реальные приключения, а чувства. Австралиец МакКонахи с сотрудниками распространил анонимную анкету среди студентов второго курса медицинского колледжа и повторял это несколько лет. Он просил сообщить о наличии гомосексуальных чувств в детстве и в современном состоянии. Результат оказался постоянным. Свыше половины студентов показали, что до 15 лет испытывали гомосексуальные чувства, а свыше 40 % продолжают их испытывать, хотя в этой категории у 30 % преобладают всё-таки гетеросексуальные чувства.

Только у 3 % чувства оказались исключительно гомосексуальными. И кстати, эти три процента — как раз те, у которых в детстве было нетипичное для мальчиков поведение (McConaghy et al. 1979). Для страховки от местного своеобразия повторили то же обследование студентов-медиков далеко от Австралии, в Малайзии — с тем же результатом (Buhrich et al. 1982).

Взаимный онанизм вовсе не обязательно перерастает в гомосексуальную привязанность. Тот же Крафт-Эбинг со слов доктора А. Молля приводил (по другому поводу) любопытный случай (у него это наблюдение 91).

Торговец Л., 27 лет, жалующийся на неврастению, рассказал, что первые половые возбуждения он пережил уже на 7-м году жизни. «Если он видел у мальчиков того же возраста орган мочеиспускания, это доставляло ему сильное наслаждение. Л. утверждает, что это возбуждение сопровождалось явной эрекцией. Соблазненный другими детьми, он в возрасте 7 или 8 лет начал мастурбировать. <…> В особенности он любил с кем-либо из своих товарищей заниматься взаимной мастурбацией, но для него было далеко не безразлично, кто был этот другой мальчик, и в этом отношении он удовлетворялся лишь немногими сверстниками. <…>

Так продолжалось, при частых злоупотреблениях, до 18-го года жизни, когда повинуясь увещеваниям одного из своих друзей, Л. начал следить за собой, стараясь всеми силами побороть свою дурную склонность. Постепенно это ему действительно удалось, и, после того, как он предпринял впервые акт совокупления (в возрасте 21 с половиной года), он совершенно перестал онанировать. Теперь ему кажется непостижимым, прямо внушающим отвращение, каким образом он мог находить удовольствие в мастурбаторных актах с мальчиками. Никакие силы в настоящее время не в состоянии были бы подвинуть его на то, чтобы дотронуться до мужского полового члена, один вид которого ему уже неприятен. Всякая склонность к мужчинам бесследно исчезла, и пациент чувствует безусловное влечение к женскому полу» (Крафт-Эбинг 1996: 236–237).

А вот современный пример — письмо Леонида Ф., солдата 19 лет, приведенное у Шахиджаняна (1993: 162–163).

«Уже в школе я заметил отклонения в развитии полового члена (о Боже, я сгораю от стыда). В душе, где мы мылись после тренировки, я обратил внимание, что у моих друзей на лобке появились волосы, а у меня не было. Когда я учился в восьмом классе, ко мне приходил мой сосед. Разговаривали о девушках, о половых сношениях, потом он дрочил свой член. Говорил мне: «Снимай трусы!» — но я боялся показать свой маленький. После его ухода я поднимал свой член, делал всё, как он, но молофьи (не знаю, как это правильно называется) у меня еще не было. Потом я сам залезал к нему в трусы, делал ему приятно, он балдел и лез ко мне в штаны, но я упирался, стеснялся. Поступив в техникум, я продолжал заниматься онанизмом. Выпив однажды с другом, я залез к нему в трусы, он меня понял и ко мне. После этого мы с ним оставались часто вдвоем и доставляли друг другу удовольствие (хотя какое удовольствие с парнем…).

В баню с ребятами я по-прежнему стесняюсь ходить из-за своего маленького члена. Бросил онанизм, думал подрастет, но увы. Теперь я переживаю, могут ли у меня быть жена, дети? Иначе я не человек…»

Парень мнительный, с комплексом неполноценности из-за некоторого отставания в сексуальном развитии и небольшого размера члена, но взаимный онанизм остался для него на уровне заместительного удовольствия, разрядки, и только (ну «какое удовольствие с парнем»).

Весь вопрос, однако, в том, говорят ли эти данные о всеобщей фазе развития, есть ли на деле такая фаза в нормальном развитии подростка. Мне кажется, что она искусственно сконструирована как раз для такого объяснения. Уже сами приведенные цифры говорят о том, что реально фазу эту проходят далеко не все. Самое большее — от одной пятой до трети.

Можно ли считать, что остальные не прошли эту фазу лишь случайно, что она у них налицо в латентном виде, что все мужчины — «задушенные гомосексуалы»? Когда эту фазу распространяют на всех, то здесь смешаны разные явления.

Во-первых, романтическая юношеская дружба, граничащая с влюбленностью, но не имеющая сексуального характера. Такая дружба описана Роменом Ролланом в романе «Жан Кристоф». В указанные Рамсеем и Фингером проценты подобные случаи не вошли, но повлияли на оценку других эпизодов.

Во-вторых, половые игры и опыты с растущей чувственностью, переходящие во взаимную мастурбацию или в более интенсивные гомосексуальные сношения. Их осуществляют далеко не все подростки. Те, особо предприимчивые и сексуально озабоченные, которые осуществляют, получают физическое наслаждение, но оно не связано непременно со специфической тягой к мужскому полу, с предпочтением индивидов своего пола. Это нечто вроде мастурбации, только вместо руки используется товарищ по играм. Если в сознании при этом и возникают какие-то образы, то это образы девушек. Непременную фазу развития всё это не образует, но и патологии или уклонения тут нет.

Наконец, третью составляющую дают случаи действительно гомосексуального плана, с настоящей тягой к мужчинам, с проблесками влюбленности именно в юношей и мужчин, но это никакая не фаза обычного развития, а просто раннее проявление гомосексуальности, которая вряд ли пройдет. Если даже и наступит период ее подавления сознанием, то в подсознании она будет теплится и найдет время и место для прорыва.

Вот отрывок из уже приводившейся беседы Шахиджаняна (1993: 294–296) с одним гомосексуалом 26 лет, студентом мединститута:

«Еще в детском саду испытывал особый интерес к мальчикам из моей же группы. Я тогда придумал игру в доктора, когда нужно было раздеваться и осматривать друг друга. Но я не просто разглядывал, я трогал половые органы мальчиков, и мне это нравилось. Потом я стал это проделывать довольно часто с одним мальчиком в туалете. Он на это охотно шел и разрешал мне его гладить, щупать, играть его половыми органами. Однажды нас застала за этим занятием девочка из нашей же группы. Она, увидев нас, почему-то громко засмеялась, и нам стало стыдно». Испугавшись, что об этом узнают воспитательница и родители, прекратил эти игры с тем мальчиком. Возобновил уже с другими в школе.

«Однажды затеяв борьбу с приятелем на переменке в коридоре школы, случайно через брюки прикоснулся к его члену. Мне понравилось, я испытал возбуждение. С тех пор начал постоянно к кому-нибудь придираться, чтобы побороться. Делал всё вроде бы бессознательно. Но ребята поняли, что я в борьбе постоянно трогаю их члены, и стали называть меня онанистом, избегать со мной бороться. То были грустные и страшные дни. Я переживал, боялся, что все от меня отвернутся, перестанут разговаривать».

Здесь генитальные игры с самого начала появились на основе гомосексуальной склонности. Конечно, нелегко различить в конкретных случаях, где всего лишь преходящая увлеченность, а где это уже натура человека.

Не всегда подходит и сам термин «генитальные игры». В. В. Шахиджанян поясняет этот термин письмом учащихся ПТУ.

«Нам с Володей по 16 лет, дружим давно…». У подростков есть опасения, не впали ли они в гомосексуализм и чем этот опасно. «Мы с Володей в половой акт не вступаем, но при любой возможности, когда есть место и время, раздеваем друг друга донага и предаемся ласкам обоюдным. Получаем от этого большое удовольствие, но боимся, что это может впоследствии отразится на нашем здоровье или половых возможностях. Длится это уже больше года».

Шахиджанян анализирует письмо так:

«Это и есть генитальные игры. У ребят нет гомосексуальной привязанности друг к другу. Но им хочется чувствовать друг друга, тереться и ощущать сладострастие в половых органах» (Шахиджанян 1993: 91).

Нет, в данном случае это никак не игры. Тут нет игровой формы, нет даже прикрытия шуточной возней. Это самый настоящий петтинг. Петтинг, конечно, гомосексуальный, а сказать, каковы их привязанности, трудно. Это зависит от того, тянет ли их больше к девочкам, а их петтинг только замена, или они потому и увлекаются этим так завзято в течение года, что это не замена, а нечто большее. И трудно сказать, переросло в нечто большее или было таким изначально. Письмо слишком лаконичное.

Вот письмо польского подростка Тадеуша в редакцию молодежного журнала, в отдел интимной консультации.

«Я долго колебался, прежде чем написать вам это письмо. Мне 15 лет, живу с родителями и братом, который старше меня на год. С этого июля занимаюсь онанизмом — научился у брата. Мы вместе ходим купаться на реку. После купания я всегда уходил в кусты, чтобы выжать мокрые трусы. Как-то вместе со мной пошел брат. В тот раз мы впервые в жизни увидели друг друга совсем голыми. На следующий день он предложил купаться и загорать нагишом. Сначала я не соглашался, но в конце концов поддался на его уговоры. Кроме нас там никого не бывало. Мы купались и загорали вместе всё лето. Было действительно здорово.

Как-то раз брат посоветовал мне заняться онанизмом. До сих пор я никогда не делал ничего подобного, но сейчас решил попробовать из любопытства. Мне это доставило большое удовольствие и очень понравилось. Потом мы онанировали ежедневно. Сначала каждый из нас действовал самостоятельно. Но однажды брат предложил измерить наши члены. Я согласился и позволил ему проделать всё необходимое. А потом он начал меня онанировать. С этого и пошло. Теперь мы онанируем друг друга, однако он меня чаще, чем я его. Делаем это каждый вечер, когда купаемся в ванне. Мне бывает приятно. Сначала родители удивлялись тому, что мы начали мыться вместе. Раньше мама предлагала нам это, но мы не хотели, и вдруг такое изменение. Теперь они уже не удивляются, пожалуй, даже довольны. Квартира у нас очень маленькая, поэтому мне приходится спать с братом. С некоторого времени мы пользуемся этим, чтобы ощупывать друг друга. Часто спим совершенно раздетыми.

Недавно я прочитал в какой-то книжке, будто то, чем мы с братом занимаемся, может привести нас к гомосексуализму. Меня это немного испугало, я не хочу быть извращенцем, но у меня не хватает силы воли, чтобы прекратить наши занятия. Пару раз уже пробовал покончить с этим, но выдержать сумел лишь несколько дней». Принимал успокоительные таблетки, но и они не помогли: «остался таким же возбудимым, «завожусь» по-прежнему очень быстро» (Лев-Старович 1995: 291–292).

Комплекс вины в связи с неспособностью побороть привычку мастурбации обычен для подростков. Сексуальные игры со сверстниками своего пола тоже нередки. То и другое обычно проходит. Но здесь взаимная мастурбация сопряжена с братской любовью и приятными ситуациями (загорание, купание, сон), а главное совершается регулярно и практически ежедневно при полном отсутствии других вариантов эротической жизни. Вполне возможно, что это не «приведет к гомосексуализму», это уже гомосексуальное поведение и, не исключено, гомосексуальное чувствование.

Несколько гомосексуальных автобиографий из сборника Джека Харта хорошо характеризуют распространенность отроческих сексуальных (генитальных) игр и их роль в становлении гомосексуальности. Все они относятся к возрасту в 12–13 лет. Но все обычно кончаются по-разному для разных участников. Для одних это остается преходящим эпизодом в их сексуальной биографии, для других — судьбоносным озарением.

Один из авторов, не пожелавший фиксировать свое имя, вспоминает, что задолго до «первого раза», который он связывает с первым оргазмом, он участвовал с компанией соседских ребят в разнообразных гетеро- и гомосексуальных экспериментах. После третьего класса это делалось постоянно, а о себе лично он добавляет: «И я очень ясно помню, что я всегда считал секс с мальчиками гораздо более интересным».

Когда ему исполнилось 12 (это было в 40-х годах), он познакомился с 14-летним Джеком, хулиганистым подростком, который интересовался его сестрой. Это ему казалось очень странным: что в ней привлекательного? Джек как-то изловил его у автобусной остановки, прижал к телефонному столбу и измазал его губной помадой. «Когда он окончил это, у меня отчаянно встал». Через несколько недель он увидел Джека играющим в гольф и спросил, что будет, если мячик улетит в лес. Джек ответил, что всегда найдет его. «Я сказал, что не найдет, и он вызвал меня на пари, что если найдет, то я должен ему отсосать. У меня член сразу встал. Я сказал, что идет, и он запустил мяч в сторону леса так, что тот скрылся из глаз. Мы пошли за ним. Через короткое время мяч был у него в руке, и он поклялся, что это тот мяч. Следующее, что я увидел, было, что его штаны были спущены, а славный прямой и твердый шестидюймовый (15 см) член нацеливался на мой рот. Я сказал «нет», и мы заспорили. Он сказал, что не отпустит меня, пока я не выполню свое обязательство. Налицо был его член: большой, красивый, твердый, он выглядел восхитительным. Я ужасно хотел его, но очень боялся. Каким-то чутьем я понимал, что уже больше не буду играть в непристойные игры с соседской компашкой. Это было уже настоящее и, возможно, навсегда.

Когда я наконец взял его в рот, я не пожалел. Это было самое возбуждающее из всего, что я до того делал. Это был жизненный переворот. Этот сексуальный парень старше меня, трахавший девчонок, и вдруг теперь вот у меня его член во рту. У меня его самый нежный орган, и ему это нравится. Он говорил мне, как это делать лучше; он покрикивал не прикусывать его зубами, а я просил его не кончать мне в рот. Конечно, он всё-таки это сделал. Когда это было завершено, он ушел прочь с шаром в руке и двумя пустыми шарами в штанах. До меня и не дошло, что я бы тоже должен был получить оргазм.

Неделю спустя, после многих терзаний от своей виновности и из-за страха общественного и божьего наказания, я не мог больше выдержать. Я пошел снова на поле гольфа. Он был на том же месте и гонял мячи. Я заговорил. Он хмыкнул. Я спросил его, не хочет ли он поглядеть на мяч в лесу. Даже не глядя на меня, он загнал мячик в лес, и я охотно пошел за ним следом. Только на сей раз ему не пришлось уговаривать меня доставить ему наслаждение. <…> За год Джек ввел меня в мир секса мужчины с мужчиной. У нас были короткие встречи в лесу, в общественных банях, а когда никого не было дома, мы проделывали это у него дома. Я никогда не забуду первый раз, когда он меня трахал. Это было так больно, чтоб я просил его перестать. Слава богу, он не перестал, и со временем это стало его любимым занятием, когда мы были вдвоем. Только один раз мы лежали в позиции шестьдесят девять и на несколько минут он взял мой член в рот. Он никогда больше не повторил этого, и я счел странным, что он вообще это сделал. В конце концов, это я был «голубым» <…> Через несколько лет после школы мы встретились на улице. Я спросил, помнит ли он меня. Он посмотрел на меня, буркнул «нет» и пошел дальше» (Anon. SP 1995).

Сексуальные игры могут и прямо вести к осознанию гомосексуальности.

Джеймс Карвонен рассказывает, что с раннего возраста имел сексуальные игры со сверстниками, но до десяти — без каких-либо эмоций. К пятнадцатому году он осознал, что чувства его другие, чем у приятелей. В это время у него был сугубо гетеросексуальный приятель Джон, и у него дома Джеймс познакомился с двенадцатилетним мальчиком по имени Бобби, чрезвычайно красивым. У него были темно-каштановые волосы, соблазняющие глаза, гладкое пропорциональное лицо и улыбка, способная растопить все сердца. Джеймс расценивает свое чувство к Бобби как любовь с первого взгляда. Именно тогда он понял, что чувства его гомосексуальны. Через два месяца после знакомства в августе на рыбалке Бобби предложил выкупаться. «Я решил, что это замечательная идея, но ни у одного из нас не было плавок. Мы носили джинсы, а влажные джинсы очень неудобны, особенно при езде на велике. Когда я указал на это, Бобби удивил меня словами: «Можно же купаться голышом. Ты ведь не очень стеснительный, правда?» Нет, я определенно не был стеснительным. На деле с самого первого дня, когда я встретил Бобби, я мечтал о нем и о том, как он выглядит голым. Что я мог сказать? Моя мечта становилась реальностью».

Ребята нашли уединенный уголок. «Через короткое время мы скинули одежки. По мере того, как спадал! одна за другой части одежды, я мог видеть, что Бобби глазеет на меня, а я, естественно, глазел на него. Оказавшись голыми, мы стояли лицом друг к другу. Как я и представлял, Бобби был красавец по всем статьям. Мое сердце стучало в груди со скоростью мили в минуту. Глаза мои исследовали каждый дюйм, уголок и щелочку его гибкого мальчишеского тела. У него была твердая грудь, расширявшаяся к плечам. Гладкий впалый живот без малейшего намека на остатки детского жирка показывал, что он превращается из мальчика в мужчину. Его стройные ноги были сильными и мускулистыми. Но что привлекало меня больше всего, был среднего размера пенис, спокойно висевший между его ног. Подобно моему, обрезанный. Хоть и не столь длинный и толстый, как мой, он был тем не менее несколько больше, чем я мог себе представить у двенадцатилетнего мальчика. Его два шарика были почти взрослыми по размеру и висели свободно между его ног. Он был совершенно лишен лобковых волос, что делало его даже более дразнящим и красивым для меня.

Мой интерес к нему становился явным по отвердению, которое совершалось между моими ногами, на что он, хихикнув указал: «У тебя встает». Смутясь, я повернулся и прыгнул в воду. Он последовал за мной, бухнувшись в воду тоже. <…> Потом, выбравшись из воды, мы разлеглись на мшистом берегу рядышком, чтобы осушиться на солнце. Когда я лежал так там, наслаждаясь каждой минутой пребывания рядом с ним, Бобби повернулся ко мне и, осмелев, дотронулся кончиками пальцев левой руки до моей груди. Он начал пробегать ими от моих твердых сосков вниз по моей грудной клетке к животу. «Это то, что я делаю моему маленькому братцу, и ему это нравится». «Мне тоже», — сказал я ему, очень желая подняться и прижать его к моему голому телу. Кончики его пальцев танцевали по середине моего живота вниз к моей промежности. Тут он начал хихикать. «У тебя снова встает», — сообщил он мне, и это было верно, но на сей раз я не намеревался скрывать свое смущение. Уголком глаз я замечал, что и у него тоже встает. Его пенис, теперь более толстый, был тоже тверд, выступая из его безволосого лона. «Если уж речь о стояках, так у тебя вроде тоже стоит?». «Ну вот, это и произошло», — хихикнул он, в то время как его пальцы протанцевали вниз по моему животу, наконец запутавшись в моих густых зарослях волос на лобке. Теперь уже он был тверд, как сталь.

«Ну и волос же у тебя тут внизу», — сказал он. Он поиграл с моим кустарником, разглаживая и подергивая волосы, затем скользнул пальцами вокруг и вниз, чтобы ухватить и подержать на ладони мои шары. «Большие яйца». Он улыбался, играя ими и лаская их. Его пальцы поднялись на дюйм и нежно обхватили мой пульсирующий теперь стояк. Когда он начал сжимать и тереть, я почти лишился сознания от экстаза. Я не мог поверить, что он и вправду щупает меня. Не хотел я и останавливать его. Взяв мой стояк в кулак, он начал нагибать его вперед и назад, влево и вправо. «Движение палки», — сказал он, продолжая играть. Он помолчал, а потом сказал: «У тебя течет». Верно, вся игра так возбудила меня, что у меня увлажнился. Он сжал его, выдавливая предварительную смазку, потом заскользил пальцами вверх и вниз, растирая мою влагу по длине моего члена. Теперь теплое зудение усилилось и дошло до пункта, когда если не остановить, то всё выльется через несколько секунд.

«Ты лучше остановись, иначе ты доведешь меня до спуска тут же на месте», — скорчил я лицо.

Но я говорил как глухому. Он продолжал тереть мой член и манипулировать им со всем намерением привести меня к сильному оргазму. Через несколько секунд я взорвался толстыми струями. Моя эякуляция видимо очень забавила его, потому что он продолжал мастурбировать меня, пока я не был полностью исчерпан. Наконец, он убрал свои покрытые семенем пальцы. «Ты выпустил липкую жижицу», — информировал он меня, как если бы я не знал. Он встал и побежал к воде умыть руки.

Вернувшись, он лег возле меня и спросил: «Как это чувствовалось?» — «Потрясающе», — всё, что я мог сказать. Так оно и было. Я никогда не спускал с такой силой и интенсивностью, как в тот день, когда Бобби мастурбировал меня. «Джон называет это подоить коровку». Бобби усмехнулся. «Мы обычно делали это всё время, пока он не заполучил подругу. Теперь он больше не любит баловаться со мной. Не говори ему, что я рассказал тебе, хорошо?» Потом он перекатился на спину. «А ты мне сделаешь?», — спросил он.

Я онемел. Прежде всего, я не знал, что Джон и Бобби обычно баловались, потому что Джон никогда не сближался со мной в этом роде. А второе, что Бобби вел себя так, как если бы это не было табу баловаться так с мальчиком. Я знал теперь, что у Бобби уже был опыт в сексуальных делах. Я был счастлив, что он выбрал меня для сексуальных отношений. «Так ты собираешься делать или нет?» — призвал Бобби.

«Я сейчас», — ответил я. — Только сперва умоюсь, Я совсем липкий». Вскочив на ноги, я поспешил к берегу бухты и нырнул. Вылезши из воды, я направился к Бобби, опустился на колени возле него и нежно охватил его твердый пенис большим и указательным пальцами. Он дал мне наилучшую дрочку из всех, какие я имел, и я хотел отплатить ему тем же. Поддерживая его яйца ладонью, я медленно начал гладить его вниз и вверх. Его ноги отвердели и он издал легкий вскрик, поддаваясь моим нежным любящим толчкам. Я был на седьмом небе, никогда не ожидал я, что нечто подобное случится между нами. Я знал теперь, в чем мои сексуальные предпочтения. <…>

Теперь нагое тело Бобби блестело от пота. Дыхание его участилось, и я мог сказать по его выражению лица, что он наслаждается. Продолжая тереть его пенис, я решил добавить кое-что еще, о чем я мечтал. Сжав двумя пальцами его уздечку, я наклонился над средней частью его тела и, сделав «О» губами, нагнулся к нему, лизнул его влажную головку и взял в рот весь обрезанный набалдашник. Он визжал от наслаждения, когда я качался вверх и вниз на его набухшем члене, используя язык для исследования каждого желобка и каждой выпуклости на нем. Давая ему первый в моей жизни отсос, я чувствовал как его таз начал подмахивать и кончик его пениса ударялся в мое нёбо. Я могу сказать, что он был на вершине оргазма, и я соскользнул ртом с его члена, чтобы наблюдать, как он достиг вершины и перелился через край. Его светлое жидкое семя выбилось пузырями, стекая по сторонам его пениса и покрывая мои пальцы. Из-за возраста у него вышло немного, но того, что он произвел, было достаточно, чтобы удовлетворить меня и мою любовь к нему».

Любовь продолжалась еще два года, и они часто экспериментировали, включив в свои отношения и анальный секс (Karvonen 1995).

Можно ли по каким-либо признакам еще в раннем возрасте отличить гетеросексуальных участников генитальных игр от ориентированных на гомосексуальное развитие? Одно такое отличие показывает на нескольких примерах Силверстайн.

Ли Рутледж рассказывает о себе и своем приятеле. «Мне было восемнадцать. Мэтт и я были закадычными друзьями вот уже шесть месяцев, с тех пор, как он нанялся подрабатывать после уроков в мотеле моих родителей. Он был на год младше меня. <…> Это был невысокий мускулистый блондин. На школьных соревнованиях он выступал как прыгун с шестом.

У него были крупные хорошо развитые грудные мышцы с большими плоскими сосками, тонкая талия и рельефные маленькие совершенно безволосые ягодицы. У меня было несколько случаев видеть их, когда мы ныряли голышом в пруду его родителей».

Мэтт познакомил Ли с курением, выпивал он иногда и сам. Ли был еще девственным, хотя и играл в младших классах «в доктора».

Став старше, он никогда не прикасался к эрегированному члену другого парня, не говоря уж о чем-либо более серьезном. Мэтт же, когда заводился, много говорил о сексе, главным образом о «чувихах». «При словах «отсосать» и «взять в рот» из его уст, у меня всегда вставал, и когда бы я ни возвращался домой после встречи с ним, я всегда немедленно приступал к мастурбации.

Одной августовской ночью я спал у него в доме. Мы не были так уж на взводе. Утром мы еще лежали в кровати и болтали. Мы делили с ним одну большую двуспальную кровать. Ни один из нас не надевал ко сну нижнего белья, разве что пижамы, и мы были оба голыми под простынями.

Я все время находил поводы пройтись рукой по его голому бедру (я полагал, что нахожусь вне подозрений насчет этого). У меня уже целый час стоял. Вероятно, я дотрагивался до Мэтта уж слишком много раз, потому что он вдруг приподнялся на локоть, взглянул на меня пристально и сказал: «Ты пытаешься начать что-то со мной?»

Всё моё тело панически окоченело. Меня внезапно бросило в холодный пот. Последовало долгое, долгое молчание. Мэтт отбросил свою голову снова на подушку. «Окей, — вдруг сказал он мне шёпотом. — Прошлой осенью я баловался с Кенни, моим лучшим другом, в нашем плавательном бассейне. Я позволял ему поигрывать со мной под водой. Ощущения были вроде неплохие».

Смесь адреналина, похоти, страха, вины и предчувствия дала мне чувство головокружения. Это было как первый раз стоять на башне для прыжков в воду — и наблюдать самого себя как бы со стороны с холодным беспристрастием, любопытствуя, собирается ли некто в самом деле прыгнуть или слезет с башни, как трус.

Вдруг Мэтт импульсивно поднялся и сбросил простыню. Он пригнулся ко мне на кровати.

«Ладно, — сказал он с добродушным нетерпением, — если ты не собираешься сделать первый шаг, то сделаю я». С этим он повалился на меня в самом деле, лицом вниз. Его стояк терся о мой. «Только не пытайся целовать меня, — прошептал он. — Я не могу представить, что вытерплю, как другой парень целует меня».

Он терся об меня может минут пять. Делая это, сперва он смотрел мне прямо в глаза — его глаза были полны любопытства — но потом он утопил свое лицо в подушку позади меня. Вскоре мы тискались, извивались и корчились на постели. Я вдыхал запах его свежего пота.

Я потянулся и дотронулся до его задницы. Никогда я не дотрагивался до мужской задницы раньше. Кожа был мягкая и теплая, не такая, как на других частях тела. Это было своеобразное ощущение, и я никогда не забуду чувство опьянения, которое я испытал, чувствуя ее движение и напряженность и подрагивание под рукой.

Мэтт спросил: «Тебя когда-нибудь в жопу имели?» — «Нет», — ответил я. «Повернись» — попросил он. Я колебался. «Повернись, — велел он тверже. — Давай сделаем это. Будешь чувствовать хорошо, делай — я всегда это говорю».

По крайней мере с четырнадцати лет я мечтал о том, чтобы меня трахнули в жопу; я иногда мастурбировал, всовывая палец в очко. Но теперь перед лицом реальности я чувствовал себя скованным и нерешительным. И не был я вполне свободен от чувства вины.

Я медленно перевернулся на живот. Мэтт занял позицию за мной. Я чувствовал, что он слегка дрожит. Дыхание его изменилось.

«Мне всё равно, какую дыру я трахую, — сказал он более решительным голосом, — лишь бы ощущение было хорошее».

Он несколько раз пытался ввести головку своего члена в мое заднепроходное отверстие, и когда это ему наконец удалось, боль была такая сильная, что я начал вынимать его. «Расслабься, расслабься», — неистово зашептал он. — Дрочись, делай всё, что тебе надо. Расслабься. Так или иначе, но я трахну тебя…»

Но хорошо не было. Я не мог этого выдержать. Под конец он уселся и стал себя дрочить, а я скорчился между его ляжек и лизал его яйца. Свой член я тер о матрац. Когда мы оба эякулировали, мы уснули.

Он никогда больше не пытался трахать меня в задницу снова, но в следующие недели я четыре или пять раз сосал ему.

Член его не был особенно длинным, но был необыкновенно толст. До сего дня когда я читаю порнорассказы, в которых кто-то имеет «член толщиной с пивную банку», я со смехом вспоминаю Мэтта.

Мэтт любил иногда просматривать «Плэйбой», пока я сосал его член. В других случаях он просто лежал на ковре с джинсами, спущенными до колен, и зачарованно смотрел, как его член то входит в мой рот, то выходит из него.

Ощущение его стояка было постоянным откровением для меня — я не мог привыкнуть к тому, как хорошо, таинственно и возбуждающе он ощущается в моей руке или двигаясь между моими губами. С ним я впервые испробовал вкус семени. Мне нравилось, как оно пахнет, но я, вероятно, больше наслаждался мыслью о глотании струи парня, чем действительно от самого вкуса.

Иногда Мэтт казался вполне в ладу с нашими сексуальными отношениями <…> Но иной раз он казался внезапно обеспокоенным всей ситуацией. «Я не уверен, что нам стоит это делать, — говорил он. — Не уверен, что это правильно. Ты можешь стать гомиком, если будешь это делать слишком часто». После школы пути их разошлись. Мэтт женился и остался гетеросексуалом, каким он и был, судя по всему. Что же до Ли, то ему превращение в гомика явно не грозило: по мечтам и чувствам он им был уже давно (Ruth-ledge 1995).

Так есть ли какие-либо признаки, по которым можно было бы среди участников подростковых гомосексуальных игр распознать тех, которые развиваются по гомосексуальному пути, отличить их от остальных, для которых это просто преходящие увлечения, проба сил, замена и подготовка грядущих сношений с девушками?

Силверстайн выделяет три таких признака.

Первый парадоксален. Будущие гомосексуалы не больше других, а меньше вовлечены в генитальные однополые игры. Когда в Сан-Франциско опросили мужчин об их участии когда-то в подростковых гомоэротических играх (Bell et al. 1981: 110), оказалось, что в них участвовало больше гетеросексуалов (62 %), чем гомосексуалов (39 %).

Дело в том, что те подростки, которые начинают в глубине души беспокоиться относительно своих чувств к людям собственного пола, может быть, даже не вполне осознанных, воспринимают эти игры гораздо более серьезно, чем их обычные сверстники.

Для них это уже не игры, это слишком чувствительные и важные переживания. К тому же эти подростки боятся выдать свои чувства, чтобы не показаться особенными и смешными.

Поэтому там, где обычные подростки легко и весело идут на совместную мастурбацию и генитальные контакты, подростки с пробуждающимися гомосексуальными чувствами сторонятся этих массовых затей, они более сдержаны, более осторожны. Они скорее расположены подчеркивать романтическую сторону своей увлеченности. Они часто даже не понимают, что их желание близости с парнем, может перерасти и перерастет в тягу к генитальному контакту (Silverstein 1981: 31).

Второй признак, разделяющий обе группы подростков, относится к тем случаям, когда развивающиеся гомосексуалы преодолели свою сдержанность и контакт приобрел явно сексуальный характер. Развивающиеся в гомосексуальном направлении подростки

«видят и изучают мужское тело более внимательно, чем их гетеросексуальные партнеры. Их возбуждают не только гениталии; если бы они могли, они любовались бы всем телом как источником наслаждения — и многие из них пытаются любоваться им, тогда как другие очень рано научаются не делать этого.» (Silverstein 1981:102).

Тут тоже есть известный парадокс: гомосексуалов, разумеется, влекут мужские гениталии, но, в отличие от гетеросексуалов их сексуально возбуждает и другие части мужского тела.

И третий признак. Обычные парни, занимаясь гомосексуальными играми, никогда не говорят любовных слов и никогда не целуются. Именно этого не хотел Мэтт и предупредил об этом Ли. И тут есть некоторая парадоксальность: казалось бы, уж коль скоро дошли до чисто сексуальных утех, то можно бы и поцеловаться, это ведь гораздо безобиднее. Но тяга к любовным признаниям и поцелуям в сношениях с партнерами того же пола — это уже признак гомосексуальной ориентации.

«Что интересно в сексуальных играх между товарищами по школьному двору, это что хоть и может быть между ними любовь, она редко выражается словами, особенно в сексуальных ситуациях. Колорит забавы и игры пересиливает эмоциональность. Новизна сексуального удовольствия и оргазмы вместе с шуточными замечаниями, куда направить «соки», удерживают это от превращения в нечто большее, чем игра. Товарищи сознательно используют свои собственные тела и тела друг друга только для целей исследования. Они, конечно, не целуются. Это было бы слишком серьезно» (Silverstein 1981: 66).

Так, Лоран, моряк, встретил своею первую любовь в 14 лет. Это был соседский мальчишка Дру, с которым они вместе были в школе и в бойскаутах.

«Всё началось для нас обоих с мастурбирования глядя в «Плейбой». А это повело к более интимному контакту и к сношениям, но не к поцелуям. Первый секс произошел вроде как случайно, взаимная мастурбация. Я очень хотел, чтобы это произошло, и Дру, кажется, тоже. Почти немедленно мы имели анальное сношение. Это и господствовало в отношениях, обоюдно.

Я пытался целовать его, но он не позволял. Его подход был: нет, нет, мы же не хотим это делать. Это сделало бы нас гомиками. Думаю, он действительно чувствовал так. И он никогда не позволял этот вид близости, хотя у нас же были очень тесные отношения».

Эти отношения кончились, когда Дру перешел на девочек, а Лоран остался искать мужчин (Silverstein 1981: 94).

Да, бывает и так. Чего только не бывает… Но ведь хорошо бы все исследовать, проанализировать, прийти не просто к констатации, а к выводам. Впрочем, эта тема, конечно, для другой книги, а не для «Другой любви» Л.Клейна.

ГЛАВА IV. Корни гомосексуальности: чужая вина

1. Совращение

Третья разновидность психологических объяснений — гипотеза совращения. Ее идея выражена в обычном рассказе о пожилом или не очень пожилом педерасте, который хитростью завлекает и соблазняет невинного юношу или подростка или даже мальчика, и тот, потрясенный открытием, после этого обращается в «голубой секс». Или так: спокойно живущий молодой человек, случайно начитавшись гомоэротической литературы или увидев «голубую» порнографию, вдруг сбивается с пути истинного…

В книге «Половой инстинкт» Р. Фетчер (1930: 53) особенно связывает эту опасность с периодом юношеской недифференцированности половой ориентации.

«У юношей телесное превосходство является решающим моментом, отсюда любовь у спортивным подвигам всех родов. Необходимым следствием этого бывает известное пренебрежение к женскому полу за его физическую слабость (конечно, у юношеской недифференцированности основа гораздо шире. — Л. К.). В этом периоде недифференцированных половых устремлений юноши суть желанные объекты для многих гомосексуалистов».

Типичный пример совращения описан в мемуарах Дмитрия Лычева. Будучи солдатом и неустанным охотником за новыми любовниками, он попал однажды в офицерскую квартиру. Познакомился с семейством.

«Тут явился младшенький. С мячом подмышкой. «Кирюха», — представила сына мать… Прелестное блондинистое создание сидело прямо напротив меня, поглощая салат…. Нежная кожа и беленький пушок на руках… Розовые губки в обрамлении светлых волосиков, никогда не знавших бритвы… Чуть приподнятый носик… Ясные голубые глаза… Впившись голодным страстным взглядом в небесные очи, я делился футбольным опытом.»

Потом уединились в комнату Кирилла для игры в шахматы, а семейство уехало в гости. Кирилл показал семейный альбом. Солдата осенило:

«— Слушай, Кирюх, а у тебя других фоток нет?

— Каких?

— Ну-у, с телками?

— А-а, есть несколько журнальчиков, хочешь посмотреть?»

Один из них достал из тумбочки рядом с кроватью. «Значит, пользуется, раз так близко лежит. Значит, дрочит». Листая журналы, солдат спрашивает:

— Слушай, а ты часто дрочишь?

— Ну… Иногда…

— Во, у меня стояк, ужас как хочется спустить… Давай подрочим вместе?..

Я понял, что если не подам пример, ничего не будет. Одним махом расстегнув ширинку, достал якобы на баб воспрявший стояк. Кирилл смущенно смотрел, как он бешено носится в моей руке. Бугорок на его «трениках» увеличился…» Солдат пригласил его присоединиться. «Кирилл запустил руку в штаны, но хозяйство свое обнародовать не спешил. После вторичного приглашения «Кирилл сделал над собой усилие и приспустил штаны. Невероятно! В самых своих смелых фантазиях я бы не смог представить, как распространилась акселерация. Этот толстый валик при счастливом стечении обстоятельств <…> разорвал бы меня на британский флаг. Головка открывалась не полностью. Она то закрывалась, то вновь показывалась из-за крайней плоти, весело подмигивая глазком. Кирилл, закрыв глаза, работал двумя пальцами, гоняя кожицу.

— Странно ты как-то дрочишь… Я так и не умею… Покажи, как это — двумя пальцами…

Кирилл сомкнул вокруг моей головки два пальца и сделал несколько развратно-поступательных движений:

— Видишь, совсем просто…

— А ты попробуй взять в кулак…

Я схватил его акселерат в руку. Ладонь обожгло юношеским огнем. Акселерат то и дело пытался вырваться из моей руки, но я держал его все увереннее. Кирилл вновь закрыл глаза, продолжая онанировать меня двумя пальцами. Потом подключил третий. Так было лучше <…>

— Слышь, Кирюх, а ты в рот не пробовал? Давай, ляжем валетом… Ты у меня, я у тебя… Не дав времени на раздумье, я положил парня на кровать и развернулся.

— Ну, че, согласен?

Кирилл открыл глаза, вернувшись от медитации с бабами в суровую действительность. Мой елдак терся у него под самым носом. Открыв рот и опять закрыв глаза, он позволил мне войти в себя. Одновременно я присосался к его акселерату. Кирилл лишь сомкнул губы, сосать он не умел.

Я двигал бедрами и головой, стараясь поймать нужный темп. Кирилл вдруг замычал, не в силах освободиться от чужеродного тела в устах. Я воспринял это как приглашение к приему пищи и не ошибся. Юношеские соки заполнили мой рот, не оставив свободного места. И тут же, подстегнутый порцией свежих сливок, я вогнал поглубже и разрядился. Кирюха вырывался, но обе мои руки продолжали крепко держать его голову. Сперма потекла по подбородку, перепачкала юный пушок над верхней губой, и он, сделав над собой усилие, сглотнул. И только после этого получил свободу. Вытерся рукой». Солдат сделал вид, что это он впервые:

«— Фу, классно, я не думал, что с парнем будет так клево! Как тебе, Кирюх?

— Да ну! Как вафлеры…

— Да брось ты… Главное, чтобы нравилось…

— Не, с бабой лучше…

— А кто спорит? Но раз баб нет…

— Ну да, раз баб нет…».

После умывания продолжили игру в шахматы (Лычев 1998: 239–243).

Из этого и других подобных примеров (у Лычева их очень много, хотя с подростками только два) видно, что и не ориентированные на собственный пол юноши могут поддаваться гомосексуальному совращению под воздействием разных причин. Из них наиболее действенными оказываются следующие:

1. тяга к простой физической усладе, более сильной, чем мастурбация, при убеждении, что, как и мастурбация, это всего лишь замена недоступного в данное время соития с женщиной — «ну да, раз баб нет»;

2. авантюрное желание испробовать запретное в надежде, что это только один раз: «один раз — не пидораз» (Лычев в своих мемуарах несколько раз ссылается на эту поговорку);

3. стремление угодить старшему знакомому, привлекательному и вызывающему приязнь и восхищение завидными качествами (в данном случае — футбольным опытом).

Фетчер так продолжал свои соображения о совращении юношей гомосексуалами:

«Существует опасность, что совращение даже у конституционно нормально предрасположенных юношей может укрепить гомосексуальные склонности, которые остаются надолго, реже навсегда». И дальше (1930: 149): «Ребенка и подростка надо строго охранять от гомосексуального соблазна, тем более, что склонность многих гомосексуалистов направлена как раз на юношей, у которых половая направленность еще не дифференцирована. Поэтому они относительно легко поддаются совращению, и их интересы надолго направляются по ненормальному руслу, реже — навсегда, и это большей частью при бисексуальной основе».

Любопытно, что при этом взаимный онанизм Фетчер считает «относительно безвредным» — эта склонность большей частью «проходит сама собой». Между тем, взаимный онанизм — обычное начало гомосексуального совращения, а нередко на длительное время и его единственное содержание. Уже в этой противоречивости конкретных рассуждений об опасности совращения заключено нечто, подтачивающее эту гипотезу. Что опасно, что нет? Кому опасно? Почему опасно? В чем опасность — каковы реальные последствия? Однако в эту гипотезу верят не только полицейские и ученые (ср. Jersild 1953; 1957; 1964; Ollendorff 1966). Это убеждение масс.

В газете «1/10» помещена исповедь 36-летнего человека, избравшего псевдоним «Алекс». Свою, как он считает, бисексуальность он рассматривает как беду и винит в ней гомоэротическую периодику — вот не было бы ее, и всё было бы спокойно.

Но вчитаемся.

«Еще в школьные годы я заметил, что мне нравится смотреть на обнаженных ребят в бане, а летом на пляже обратить внимание на размер плавок и величину выпуклости. Однако свою бисексуальность я осознал только во время учебы в институте. Как ни банально, мое первое знакомство с геем произошло в бане. Ко мне подошел молодой парень и, поигрывая своим членом, стал оказывать знаки внимания. Делая вид, что ничего не понимаю, хоть кровь бросилась в голову, а сердце пыталось выпрыгнуть из груди, я вышел в туалет. Он за мной и предлагает после бани развлечься. Знаете, как бывает в юности, всего хочется попробовать, я согласился. Описывать, что происходило, не буду, единственное, я так и не понял до конца, понравилось ли это мне. Но через неделю я сам стал искать встречи с этим парнем, мне хотелось вернуться к этому «эксперименту». Однако встречи были очень редкими, после них еще всегда было не по себе, но через неделю я снова искал его.

Потом женитьба, окончание учебы, работа и смутное подсознательное желание встречи. Если случайно попадалась какая-либо статья о гомосексуализме — читал запоем, хоть в те годы они в основном носили пасквильный характер, но я умел читать между строк. Жил более-менее спокойно. Любил ходить в баню, на пляж, то есть туда, где были обнаженные мужские тела, на контактов больше не искал.

А тем временем жизнь идет вперед. И вот мне случайно на глаза попадается реклама Вашей газеты. Я ее выписываю. И с этого момента начинается кошмар моей жизни. Я прочитываю от корки до корки каждый номер. Газеты от частого пользования становятся похожими нам старинный пергамент. Мое второе «я» вырывается наружу, я иногда просто начинаю терять голову от желания смотреть кому-то в глаза, чувствовать сильные и одновременно нежные руки, тело. Я словно попал в омут и тону. Свой рабочий день я начинаю с просмотра фотографий; заканчиваю теми же фотографиями. На улице, в трамвае не могу спокойно смотреть на симпатичных ребят, автоматически каждого встречного осматриваю от лица до бедер и обратно, я начинаю желать близости почти со всеми, фантазируя, каким он окажется в постели. Это становится навязчивой мыслью, навязчивым желанием. Боюсь, что еще немного, и я наделаю глупостей.

Когда читаю геевскую периодику, испытываю двойное чувство радости и горечи. Воистину совмещение несовместимого — сладкого и горького».

По объявлению в газете Алекс завязал переписку с 22-летним парнем, но, будучи на 14 лет старше, боится реализовать свои намерения… (Алекс 1995: 3).

Конечно, появление открытой геевской прессы лишь высвободило его дремавшую внутреннюю тягу, даже не очень глубоко скрытую. Такое же действие спускового крючка могла произвести какая-нибудь случайная встреча или лицезрение скульптуры в музее. То есть то, что другого оставило бы равнодушным. Если человек внутри так напряжен и целенаправлен, то трудно уберечься от соблазна и нечего валить на соблазнителя или соблазняющий повод. Тогда уж надо закрыть бани, ликвидировать пляжи, разрушить античные статуи…

Другой вариант гипотезы совращения (когда совратитель персонифицирован) может хорошо проиллюстрировать пример из Маршалла С. Греко «Групповая жизнь» (случай 83), цит. у Каприо (с. 116–118).

Парень, которому в то время было 18 лет, стал другом своему учителю. «Учитель тонко воздействовал на мысли мальчика», льстил его самолюбию. «Они дружили друг с другом, и парень относился к учителю как к старшему, вызывающему восхищение брату. Оба часто выезжали на машине учителя за город. Во многих таких случаях учитель поднимал тему секса и казался либерально настроенным.

Как-то в полдень, когда они сидели вместе, учитель протянул руку к интимным местам парня, изменившись при этом в лице. Он попросил у юноши разрешения совершить фелляцию, одновременно с этим работая рукой внутри брюк паренька.

Когда учитель завершил этот акт (паренек не испытал при этом оргазма), он попросил юношу сделать то же самое. Юноша исполнил просьбу, хотя потом не мог понять, что заставило его вести себя подобным образом. Эта связь продолжалась некоторое время. Позднее юноша сам начал искать себе других, как некогда учитель искал его».

Казалось бы, классический случай, будто специально придуманный для иллюстрации гипотезы.

Правда, рассказчик сам замечает несколько неожиданно, что в подобных случаях принято валить вину на «человека, заполучившего его».

Но всмотримся пристальнее. «Потом не мог понять…» А в самом деле, что же заставило юношу «вести себя подобным образом»? В первой части автобиографических откровений выясняется, что юноша принадлежал к тем, кто в детстве занимался взаимной мастурбацией и фелляцией со своими приятелями, кто мог «помещать свой пенис между ног объекта или даже в его анус». Правда, по мысли рассказчика, обычно такой субъект после 15 лет «полностью порывает с явным гомосексуализмом. Он смотрит на свои прошлые переживания как на детскую игру и ничуть не считает, что с ним что-нибудь не в порядке. Иногда он будет восхищенно смотреть на молодого мужчину, но не будет серьезно задумываться над этим». Вот к какому юноше подобрался гомосексуальный учитель. Мудрено ли, что учение нашло благоприятную почву?

Здесь мы подходим к вопросу, может быть, самому острому, трудному и спорному во всей книге, и без того достаточно дискуссионной и многих шокирующей. Это вопрос о педофилах — любителях секса с детьми и, в частности, о педерастах — по буквальному смыслу: любителях мальчиков до полового созревания (Banis 1966; Harmon 1967; Dodson 1968; и др.). Большей частью я не буду делать более тонкое различие и отделять от них гебофилов (любителей отроков, подростков в состоянии полового созревания) и эфебофилов (любителей половозрелых юношей). Субъективно такие любители обычно очень четко различают границы своих привязанностей, но объективно эти границы размыты: и возраст несовершеннолетия в разных странах и в разное время разный, и половая зрелость наступает у разных мальчиков в разное время — отнюдь не в соответствии с законом (ср. Rossman 1976). А ненависть направляется прежде всего на тех, кто преступил закон об охране несовершеннолетних от сексуальных притязаний и посягательств. Поэтому я буду всех их называть здесь педофилами (это относится к обоим полам) или (когда речь идет о мужчинах, предпочитающих собственный пол) педерастами.

Это от них, преступивших, падает зловещая тень на всех гомосексуалов.

Ларри Крамер об этом пишет:

«По причинам, столь же непонятным для меня, как античные «основания» ненавидеть евреев (байка, что они пьют кровь христианских младенцев), я не понимаю иррациональную боязнь, которой видимо поражены столь многие родители детей школьного возраста, что мы «рекрутируем» этих детей. (А почему никогда нет боязни, что обычные мужчины совратят маленьких девочек?). Исследование за исследованием подтверждают, что геи — не растлители детей, что растлители детей в подавляющем большинстве гетеросексуальны, а вера всё равно остается» (Kramer 1990: 234).

По американской статистике сексуальным посягательствам в детстве подвергалось 19 % американок и лишь 9 % американцев (Лев-Старович 1995: 248).

По данным Винсента Де Фрэнсиса, из 100 000 детей, которых сексуально травмировали взрослые, 92 % девочки и 97 % из них — жертвы мужчин. Но так или иначе педофилы-педерасты есть. Более того, хотя детей, встречающихся с ними, неизмеримо меньше, чем подвергающихся гетеросексуальному травмированию (в 11 раз), поскольку вообще-то гомосексуалов намного меньше, чем гетеросексуалов (чистых более, чем в 30 раз), то пропорционально педофилов всё-таки больше среди гомосексуалов (почти в три раза) (Freund and Watson 1992).

Корни педофилии в целом — особый вопрос, и он касается как любителей девочек, так и любителей мальчиков. Здесь есть смысл поставить вопрос лишь об лишь истинных педерастах — растлителях мальчиков, рассмотреть то, что их объединяет с прочими гомосексуалами. Ведь возраст предпочитаемого партнера бывает разным — у кого-то это зрелые грубые мужики, у других стройные юноши, у третьих — подростки в процессе созревания, а у кого-то — и вовсе мальчишки. Гиршфельд на основе обследования 10 000 гомосексуалов вывел такие доли предпочтений: истинных педофилов (педерастов) среди них только 5 %, но уже гебофилов и эфебофилов (любителей подростков и юношей) — 45 %, андрофилов (предпочитающих зрелых мужчин) — тоже 45 %, геронтофилов (склонных к сексу с пожилыми и стариками) — 5 % (Hirschfeld 1920). Таким образом, шкала скользящая, и всех их объединяет тяга к собственному полу. В более точном обследовании Даннекера и Рейхе из 789 обследованных гомосексуалов оказался только один педофил (т. е. 0,1 %), но если причислить сюда не только практикующих педофилов, но и людей, склонных к сексу с мальчиками, то число увеличивается: мальчиков до 14 лет хотели бы иметь 2 % гомосексуалов, до 16–11 %, до 18–27 % (Dannecker und Reiche 1975: 285). У Вествуда из 127 гомосексуалов оказалось 3 педофила. Хотя против такого объединения несомненно выскажутся многие гомосексуалы.

Ведь эту категорию гомосексуалов осуждают и ненавидят все, не исключая и самих гомосексуалов. Это парии. Даже в самых либеральных странах сохраняется уголовное преследование этих людей. Судьба их в местах отбывания наказаний просто ужасна — уголовники забивают их на смерть, а те организации, которые пекутся о них, исключены из международной организации сексуальных меньшинств. Даже полицейский инспектор, много писавший о злостности гомосексуального совращения, делит подопечный контингент на «нормальных гомосексуалов» и «педофилов — растлителей мальчиков» (Jersfild 1967).

Я не говорю здесь о сексуальных маньяках-извергах, насильниках и садистах. Это особь статья. Таких единицы, и они равно встречаются среди голубых и не голубых. Я говорю о тех, кто действительно любит мальчиков и только в этом находит сексуальное удовлетворение. Таких отнюдь не единицы. В литературе их обычно изображают непривлекательными, жалкими и смешными. Если бы так!

Уже и в русской литературе появился роман, в котором совратитель выглядит иначе. Это «На кого похож Арлекин» Дмитрия Бушуева. Начинающий учитель, красивый и умный, гомосексуален по натуре. Влюбившись в ученика-восьмиклассника, он расчетливо и целенаправленно добивается ответной любви и секса, хорошо понимая свою греховность (он не чужд религии). У романа трагический финал: по вине демонического совратителя подросток гибнет.

Как пишет рецензент-священник, влюбленный учитель, которому невольно сострадает читатель, «так натурален, что порою становится страшно — кажется, что всё это происходит на самом деле, а автор только напечатал свой дневник» (Бушуев 1997: 14). И всё же это лишь роман, художественная литература. Обратимся к реальной жизни.

Наиболее ярко и масштабно вопрос поставлен в журналистском расследовании Ирины Хансаевой. Ее большая статья в «Российской газете» за 1992 г. называется «Обаятелен и очень опасен» (Хансаева 1992). Статья о знаменитом педагоге Юрии Устинове, барде, авторе «множества прекрасных, талантливых песен, которые поют под гитару у туристских костров, в тесных кухоньках и на концертах самодеятельной песни тысячи людей». О нем восторженно писала «Комсомольская правда», снят документальный фильм, он — основатель и руководитель Центра по работе с трудными подростками при Детском фонде.

Между тем, его дважды судили за развратные действия и акты мужеложства с несовершеннолетними — в 1973 г. и в 1979, направляли на принудительное лечение в «психушку», так как психиатры признали его невменяемым — шизофреником. Он выходил на свободу и возобновлял свою активность на том же поприще. Хансаева требует третьего суда — сурового и окончательного.

Она не упрощает дело. Признает: «Устинов — дьявольски, изощренно, невероятно талантлив. Нет, не только в сочинительстве стихов и песен… Ситуация загадочней и страшней.

Во-первых, он красив. Не в расхожем, конечно, понимании. Его вдохновенное лицо аскета, его беззащитный, казалось бы, проникающий в душу взгляд, его манера говорить — немногословная, особая — все это производит на людей почти гипнотическое воздействие.

Когда же он берет в руки гитару — начинается просто мистика. Его стихи, положенные на его же музыку, — не подделка и не поделка. Но сказать, что он действительно талантлив, — сказать только половину правды. Он талантлив именно дьявольски. Я знакома с людьми, которые даже сейчас, зная всё то, что знаю я, готовы идти за ним и служить ему». (Но, может быть, они знают что-то еще?)

Журналистка считает Устинова «концентрированным воплощением зла». «Он сломал жизнь десяткам людей — и не просто живет, а купается в славе и известности. <…> Несломленный диссидент застойного периода, прошедший через суды и психушки, в некоторых публикациях он ставится в ряд где-то сразу за Сахаровым и Солженицыным. А что? Суды были? Были. Психушка была? Была…»

Он работает, как правило, с детьми из неблагополучных семей, из детдомов, интернатов. «С теми, кто неистово, до истерики жаждет ласки: чтобы погладили по затылку, потрепали по плечу, обняли, посадили на колени… <…> И вдруг — счастье! Мужественный, красивый, все понимающий человек берет тебя за руку, улыбается тебе, поет у костра специально для тебя написанную песню.

Он влюблял в себя мальчишек, входил в их жизнь единственным и главным человеком, приводил их к состоянию, когда они готовы были отдать жизнь за его взгляд и улыбку. И делал с ними все, что хотел».

А хотел он одного — растления. Побывавшая в его летнем лагере художница Тамара Лаврентьева «наткнулась в лесу на Устинова, сидевшего на пеньке с каким-то блаженно-отрешенным взглядом. Между коленями у него стоял мальчишка, а руки Устинова были у ребенка в шортах».

Хансаева подмечает: в устиновской команде дети обязаны ходить только в очень коротеньких шортиках (добавим: как у Макаренко) и спать ночью в спальных мешках совершенно раздетыми. Он все время перетасовывает ребят, не давая им сблизиться, подружиться. Он один должен быть притягательным центром. По ее словам, совращенные ребята составляют узкую группу в подвластной Устинову массе. Замкнутость и послушность — отличительная черта всех устиновских воспитанников, но эти особенно отделены. Им привита особая идеология — идеология «другой», возвышенной, недоступной обычным людям любви. Она приобщает мальчика к числу избранных, талантливых. Надо ценить в себе эту избранность и сторониться других людей.

«Круговая порука, стыд, совершенно искаженные представления о реальности, страх оказаться отлученным от «своих» <…> Добавьте сюда красивые ласки, красивые сказки, красивые слова…»

И вот квинтэссенция статьи: «Теперь, если есть желающие, можно порассуждать о правах личности, о широте взглядов, о том, что в цивилизованном обществе давно уже терпимо относятся к гомосексуалистам, уважая их странности и склонности.

Ради Бога не надо. Я тоже за широту взглядов и совсем не хочу в чем-то ущемить права сексуальных меньшинств. Но при чем здесь дети?»

Далее очень четкая формулировка претензии общества к педофилам.

«Если человек делает свой сексуальный выбор в 20 лет — это одно. Можно вздохнуть, можно посочувствовать ему, если этот выбор кажется вам неудачным, можно поспорить, если что-то вас шокирует. Но речь идет о правах личности на выбор — и они соблюдены».

То есть личностью считается только взрослый, «в 20 лет». Тогда он и может сделать свой сексуальный выбор. Ребенок полноценной личностью не считается. Он не может сделать ни политический выбор, ни сексуальный. Выбор за него делают другие, взрослые.

Между тем, в 20 лет выбор делается очень редко. Чаще всего его приходится делать гораздо раньше. Возможно, его вообще не приходится делать. Я уже говорил об этом и еще скажу дальше. Во всяком случае детская психика — не tabula rasa.

Ларри Крамер об этом пишет:

«По причинам, столь же непонятным для меня, как античные «основания» ненавидеть евреев (байка, что они пьют кровь христианских младенцев), я не понимаю иррациональную боязнь, которой видимо поражены столь многие родители детей школьного возраста, что мы «рекрутируем» этих детей. (А почему никогда нет боязни, что обычные мужчины совратят маленьких девочек?). Исследование за исследованием подтверждают, что геи — не растлители детей, что растлители детей в подавляющем большинстве гетеросексуальны, а вера всё равно остается» (Kramer 1990: 234).

По американской статистике сексуальным посягательствам в детстве подвергалось 19 % американок и лишь 9 % американцев (Лев-Старович 1995: 248).

По данным Винсента Де Фрэнсиса, из 100 000 детей, которых сексуально травмировали взрослые, 92 % девочки и 97 % из них — жертвы мужчин. Но так или иначе педофилы-педерасты есть. Более того, хотя детей, встречающихся с ними, неизмеримо меньше, чем подвергающихся гетеросексуальному травмированию (в 11 раз), поскольку вообще-то гомосексуалов намного меньше, чем гетеросексуалов (чистых более, чем в 30 раз), то пропорционально педофилов всё-таки больше среди гомосексуалов (почти в три раза) (Freund and Watson 1992).

Корни педофилии в целом — особый вопрос, и он касается как любителей девочек, так и любителей мальчиков. Здесь есть смысл поставить вопрос лишь об лишь истинных педерастах — растлителях мальчиков, рассмотреть то, что их объединяет с прочими гомосексуалами. Ведь возраст предпочитаемого партнера бывает разным — у кого-то это зрелые грубые мужики, у других стройные юноши, у третьих — подростки в процессе созревания, а у кого-то — и вовсе мальчишки. Гиршфельд на основе обследования 10 000 гомосексуалов вывел такие доли предпочтений: истинных педофилов (педерастов) среди них только 5 %, но уже гебофилов и эфебофилов (любителей подростков и юношей) — 45 %, андрофилов (предпочитающих зрелых мужчин) — тоже 45 %, геронтофилов (склонных к сексу с пожилыми и стариками) — 5 % (Hirschfeld 1920). Таким образом, шкала скользящая, и всех их объединяет тяга к собственному полу. В более точном обследовании Даннекера и Рейхе из 789 обследованных гомосексуалов оказался только один педофил (т. е. 0,1 %), но если причислить сюда не только практикующих педофилов, но и людей, склонных к сексу с мальчиками, то число увеличивается: мальчиков до 14 лет хотели бы иметь 2 % гомосексуалов, до 16–11 %, до 18–27 % (Dannecker und Reiche 1975: 285). У Вествуда из 127 гомосексуалов оказалось 3 педофила. Хотя против такого объединения несомненно выскажутся многие гомосексуалы.

Ведь эту категорию гомосексуалов осуждают и ненавидят все, не исключая и самих гомосексуалов. Это парии. Даже в самых либеральных странах сохраняется уголовное преследование этих людей. Судьба их в местах отбывания наказаний просто ужасна — уголовники забивают их на смерть, а те организации, которые пекутся о них, исключены из международной организации сексуальных меньшинств. Даже полицейский инспектор, много писавший о злостности гомосексуального совращения, делит подопечный контингент на «нормальных гомосексуалов» и «педофилов — растлителей мальчиков» (Jersfild 1967).

Я не говорю здесь о сексуальных маньяках-извергах, насильниках и садистах. Это особь статья. Таких единицы, и они равно встречаются среди голубых и не голубых. Я говорю о тех, кто действительно любит мальчиков и только в этом находит сексуальное удовлетворение. Таких отнюдь не единицы. В литературе их обычно изображают непривлекательными, жалкими и смешными. Если бы так!

Уже и в русской литературе появился роман, в котором совратитель выглядит иначе. Это «На кого похож Арлекин» Дмитрия Бушуева. Начинающий учитель, красивый и умный, гомосексуален по натуре. Влюбившись в ученика-восьмиклассника, он расчетливо и целенаправленно добивается ответной любви и секса, хорошо понимая свою греховность (он не чужд религии). У романа трагический финал: по вине демонического совратителя подросток гибнет.

Как пишет рецензент-священник, влюбленный учитель, которому невольно сострадает читатель, «так натурален, что порою становится страшно — кажется, что всё это происходит на самом деле, а автор только напечатал свой дневник» (Бушуев 1997: 14). И всё же это лишь роман, художественная литература. Обратимся к реальной жизни.

Наиболее ярко и масштабно вопрос поставлен в журналистском расследовании Ирины Хансаевой. Ее большая статья в «Российской газете» за 1992 г. называется «Обаятелен и очень опасен» (Хансаева 1992). Статья о знаменитом педагоге Юрии Устинове, барде, авторе «множества прекрасных, талантливых песен, которые поют под гитару у туристских костров, в тесных кухоньках и на концертах самодеятельной песни тысячи людей». О нем восторженно писала «Комсомольская правда», снят документальный фильм, он — основатель и руководитель Центра по работе с трудными подростками при Детском фонде.

Между тем, его дважды судили за развратные действия и акты мужеложства с несовершеннолетними — в 1973 г. и в 1979, направляли на принудительное лечение в «психушку», так как психиатры признали его невменяемым — шизофреником. Он выходил на свободу и возобновлял свою активность на том же поприще. Хансаева требует третьего суда — сурового и окончательного.

Она не упрощает дело. Признает: «Устинов — дьявольски, изощренно, невероятно талантлив. Нет, не только в сочинительстве стихов и песен… Ситуация загадочней и страшней.

Во-первых, он красив. Не в расхожем, конечно, понимании. Его вдохновенное лицо аскета, его беззащитный, казалось бы, проникающий в душу взгляд, его манера говорить — немногословная, особая — все это производит на людей почти гипнотическое воздействие.

Когда же он берет в руки гитару — начинается просто мистика. Его стихи, положенные на его же музыку, — не подделка и не поделка. Но сказать, что он действительно талантлив, — сказать только половину правды. Он талантлив именно дьявольски. Я знакома с людьми, которые даже сейчас, зная всё то, что знаю я, готовы идти за ним и служить ему». (Но, может быть, они знают что-то еще?)

Журналистка считает Устинова «концентрированным воплощением зла». «Он сломал жизнь десяткам людей — и не просто живет, а купается в славе и известности. <…> Несломленный диссидент застойного периода, прошедший через суды и психушки, в некоторых публикациях он ставится в ряд где-то сразу за Сахаровым и Солженицыным. А что? Суды были? Были. Психушка была? Была…»

Он работает, как правило, с детьми из неблагополучных семей, из детдомов, интернатов. «С теми, кто неистово, до истерики жаждет ласки: чтобы погладили по затылку, потрепали по плечу, обняли, посадили на колени… <…> И вдруг — счастье! Мужественный, красивый, все понимающий человек берет тебя за руку, улыбается тебе, поет у костра специально для тебя написанную песню.

Он влюблял в себя мальчишек, входил в их жизнь единственным и главным человеком, приводил их к состоянию, когда они готовы были отдать жизнь за его взгляд и улыбку. И делал с ними все, что хотел».

А хотел он одного — растления. Побывавшая в его летнем лагере художница Тамара Лаврентьева «наткнулась в лесу на Устинова, сидевшего на пеньке с каким-то блаженно-отрешенным взглядом. Между коленями у него стоял мальчишка, а руки Устинова были у ребенка в шортах».

Хансаева подмечает: в устиновской команде дети обязаны ходить только в очень коротеньких шортиках (добавим: как у Макаренко) и спать ночью в спальных мешках совершенно раздетыми. Он все время перетасовывает ребят, не давая им сблизиться, подружиться. Он один должен быть притягательным центром. По ее словам, совращенные ребята составляют узкую группу в подвластной Устинову массе. Замкнутость и послушность — отличительная черта всех устиновских воспитанников, но эти особенно отделены. Им привита особая идеология — идеология «другой», возвышенной, недоступной обычным людям любви. Она приобщает мальчика к числу избранных, талантливых. Надо ценить в себе эту избранность и сторониться других людей.

«Круговая порука, стыд, совершенно искаженные представления о реальности, страх оказаться отлученным от «своих» <…> Добавьте сюда красивые ласки, красивые сказки, красивые слова…»

И вот квинтэссенция статьи: «Теперь, если есть желающие, можно порассуждать о правах личности, о широте взглядов, о том, что в цивилизованном обществе давно уже терпимо относятся к гомосексуалистам, уважая их странности и склонности.

Ради Бога не надо. Я тоже за широту взглядов и совсем не хочу в чем-то ущемить права сексуальных меньшинств. Но при чем здесь дети?»

Далее очень четкая формулировка претензии общества к педофилам.

«Если человек делает свой сексуальный выбор в 20 лет — это одно. Можно вздохнуть, можно посочувствовать ему, если этот выбор кажется вам неудачным, можно поспорить, если что-то вас шокирует. Но речь идет о правах личности на выбор — и они соблюдены».

То есть личностью считается только взрослый, «в 20 лет». Тогда он и может сделать свой сексуальный выбор. Ребенок полноценной личностью не считается. Он не может сделать ни политический выбор, ни сексуальный. Выбор за него делают другие, взрослые.

(«Он не может сделать ни политический выбор, ни сексуальный. Выбор за него делают другие, взрослые».

Между тем, в 20 лет выбор делается очень редко. Чаще всего его приходится делать гораздо раньше. Возможно, его вообще не приходится делать. Я уже говорил об этом и еще скажу дальше. Во всяком случае детская психика — не tabula rasa.

Каждый, вспоминая свое детство, может припомнить его сексуальную окрашенность и, взвешивая задним числом вехи своей ориентации, установить, что не так уж она и зависела от пожеланий и наставлений взрослых. Каждый искал свои собственные пути, отбрасывая и игнорируя одни воздействия, стремясь навстречу другим.

Хансаева воспроизводит очень распространенную убежденность, на которой основано общественное преследование педофилов:

«Ребенок, которого десятилетним сделали игрушкой в руках взрослого извращенца, скорее всего навсегда будет лишен нормальной сексуальной ориентации. Проще говоря, огромна вероятность того, что он тоже вырастет «гомиком». Если же этого не произойдет, все равно психика его навсегда останется травмированной: неестественные ласки, постыдность которых он не может не сознавать, законспирированные «отношения», которые обставлены соответствующим антуражем, изломанные отношения со сверстниками…».

Она заключает: «Надо ли удивляться, что среди выросших воспитанников Устинова есть пьяницы, есть озлобленные на весь мир неудачники?»

Возможно. А где их нет? Учитывая контингент, с которым работал Устинов, удивляться надо не тому, что они есть, а тому, что их мало. Коронным доказательством было бы обнаружение именно гомосексуалов среди выросших воспитанников Устинова. При чем в количестве, превышающем обычную долю гомосексуалов в обществе. Но упоминая раскаявшихся и разуверившихся среди воспитанников Устинова, как раз голубых Хансаева странным образом не находит. А уж как искали доказательства вредности Устинова — и она и другие!

По направленности полную противоположность статье Хансаевой представляет собой книга, недавно изданная в Германии — «И все из-за парнишек» (Sternweiler 1994). Ее герой Гейнц Дермер во многом похож на Устинова, хотя и не так ярок. Тоже сочинял песни и стремился к работе с юными туристами — «следопытами», «разведчиками» (немецкая разновидность бойскаутов, по нашему — «пионеры»). Тоже не раз был судим за развратные действия и мужеложство с несовершеннолетними. Арестовывали его гестаповцы, сажали и в послевоенной Германии. В первый раз он был арестован в 1936 г., приговорен к 5 годам лагерей и 5 годам лишения прав. В 1940 г. он вышел на свободу, но был через две недели без дополнительного повода схвачен СС и снова брошен в лагерь (в пресловутый Заксенгаузен). В 1945 освободился. В 1949 г. осужден снова — на год, а по освобождении лишен права заниматься воспитательной работой. Он, однако, нарушил этот запрет и в 1951 г. опять получил срок — 2, 5 года. Но и на сей раз, выйдя, не оставил своего увлечения. В 1960 г. получил 4 года. Вышел, перевалив за 50 лет. В общей сложности он отсидел в гитлеровских концлагерях и западногерманских тюрьмах почти 19 лет.

Очевидно, что даже жестокая гитлеровская карательная система была бессильна изменить его, как впрочем наша — Устинова. Оба они — не исключение.

В книге Штернвейлера фигурируют многие друзья и «единоверцы» Дермера. Все они прошли через тюрьмы, все хорошо понимают Дермера и сочувствуют ему, никто из них не помышляет о том, чтобы отвратить его от его страсти и не оставляет своей. Будучи в лагере, я мог наблюдать отбывающих заключение педофилов. Судьба их там была ужасна, зеки-уголовники мучили их целенаправленно, регулярно и изощренно. Но никто из них не перестроился. Они мечтали только об одном — выйдя, найти как можно скорее своего нового мальчика. Если система наказаний призвана привести к исправлению преступников и устрашению потенциальных преступников, то в отношении педофилов она пасует. Они не исправлены и неисправимы, и страх их не остановит. Вменяемые во всем остальном, в одной узкой сфере жизни — в страсти своей — они все-таки невменяемы. Педофилия — их натура.

Как бы искренне они ни раскаивались, натура сильнее этого. По логике их надо было бы приговаривать к смерти или пожизненному заключению. Если эта кара кажется несоизмеримой с прегрешением, если жаль лишиться Устинова или — нового Чайковского, то как быть? Неужто оправдать? Или закрывать глаза, не замечать? Сторонники такого решения есть. Они не решаются высказываться прямо, но исподволь накапливают аргументы в защиту этой страсти.

Штернвейлер заботливо собрал множество фотоснимков Дермера и его юных любовников, письма Гейнца и его родных и друзей, воспоминания, тексты приговоров. Толстая книга молодого автора не содержит ни восхваления Дермера, ни осуждения, но полна сочувствия к нему. И помогает понять тягу юнцов к нему. Сам Дермер в 1960 г. написал в тюрьме автобиографию, в которой возражал только против обвинения в том, что общение с ним принесло юношам вред.

«Все юноши, которые раньше были осуждены вместе со мной, и те, которые выступали как свидетели, еще живут. Они не получили никакого вреда — ни телесного, ни духовного, счастливы и довольны, частью женились, частью даже имеют детей, и все это прямо вопреки всем негативным предсказаниям» (Stemweiler 1994: 179).

Суд в своем приговоре повторил утверждение об ущербе, однако фактов о превращении юношей в гомосексуалов не привел! Очень аккуратный и логичный немецкий суд…

Хансаеву возмущает то, что к «избранным» Устинов относит ушедшего вместе с детьми на смерть великого педагога Яну-ша Корчака и «то же самое плетет вокруг имени Аркадия Гайдара». Не знаю, не знаю. Не слышал аргументов Устинова. Зато знаю, что крупнейший реформатор немецкой педагогики начала века Густав Винекен был точно педофилом. Читал и статью Бориса Парамонова, который объясняет многие особенности педагогики Макаренко его гомосексуальностью (Парамонов 1996). Было много возражений Парамонову. Он действительно переборщил со своими обвинениями (приравнивает Макаренко к воровскому пахану), но особенности действий и литературных трудов Макаренко он объясняет гомосексуальностью очень убедительно: непрестанное восхищение красотой юношей, ненависть к семейной перспективе для них, пристрастие к спортивной форме (все ходят полуобнаженными), глухие ссылки на какие-то постоянные жалобы и проверочные комиссии — без указания мотивов, и т. п.

Вообще высказывалось мнение, что «слегка гомосексуальный педагог… часто обязан своим блестящим даром воспитателя именно гомосексуальным наклонностям.» (К. Jung). Гомосексуалы, если они сдерживают свои чувства, «могут оказаться отличными воспитателями юношества того же пола благодаря их эмоциональной установке», хотя это и «довольно опасная вещь», и Фетчер оценивает как «совсем безумное» высказанное кем-то положение, «что настоящий воспитатель должен быть гомосексуалистом.» (Фетчер 1930: 151). Хотя так обстояло дело в античной Спарте.

Оставим, однако, педофилов-педагогов. В жизни любого мальчика достаточно велика возможность встретить педофила и вне школы или лагеря юных туристов.

Неутомимым охотником за юношами был величайший поэт Америки, идол американской литературы Уолт Уитмен, чьи гомосексуальные вкусы отражены в его лирике.

Его поэзия полна выражениями любви и интереса к «первому встречному», готовности пойти на близость. «Я люблю мальчиков, которым нравится, что они мальчики, и мужчин, которые остаются мальчиками», — писал он (Shively 1989b: 42). Правда, он не был содомитом: его излюбленный секс — сосать, при чем предпочтительно у простых рабочих парней. После смерти опубликована не только его переписка, но и его записные книжки и дневники (Katz 1976: 751–754; Shively 1986, 1987). Они испещрены записями о сексуальных приключениях. Так сказать, учет успехов. Зарубки для памяти. С деталями, по которым можно было бы вспомнить и хотя бы мысленно еще раз пережить.

«Вм. Калвер, парень в бане, 18 лет (уехал в Калифорнию '56)…». «Том Эгберт, кондуктор Миртл ав(еню), с открытой шеей, выглядит как моряк».

«Давид Уилсон — ночь 11 окт. '62 прибыл из Миддаг — спал со мной — работает у кузнеца в Нэви Ярд — живет на Хэмден стр. — прогулки вместе в воскр. пополудни и вечером — ему примерно 19».

«Хорас Острандер 22 окт. '62 4-ая ав. 24 <…> примерно 28 лет <…> спал с ним 4 дек. '62».

«Джерри Тейлор (9 окт. 1863, Вашингтон, Дю К.), Н. Дж. из 2-го полка, спал со мной прошлой ночью».

«Хью Хэрроп юноша 17 свеж ирландец сортировщик шерсти».

«Вм Клэйтон мальчик 13 или 14 на экипажах ночью <…> апрель 81…»

Или Евгений Харитонов. Я сразу же отметаю возражения, что нельзя путать персонажа с автором. Харитонов не играл гомосексуала, он им был, это общеизвестно. Авторская речь у него строго отделена от стилизованной речи персонажей. Если он и строил образы для эпатажных и критических целей, то он строил их из собственных переживаний, с неимоверной откровенностью и самокритичностью, выворачивал свою душу. В этом секрет силы его воздействия на читателя.

Да и не было у него надежды опубликовать свои откровения. Он писал для себя и для одиночного, очень доверенного читателя, читателя по секрету. Всё опубликовано посмертно.

«Мы читаем и болеем от Харитонова… — пишет Олег Дарк (1993а: 167). — Он крайне искренен. <…> Он просто рассказывает, жалуется, любит. <…> Нас наполняет его влюбленность и его стенания. Мы завидуем ласкам его юных любовников. Мы переживаем, когда они нас бросают и мучают. Мы хотим быть гомосексуалистами. Мы уже являемся гомосексуалистами. Мы очень долго, всю жизнь были гомосексуалистами, пока читали Харитонова. Мы перестали ими быть, закрыв книгу. Нам очень жаль, что мы перестали быть ими. Но мы уже никогда не забудем, что ими побывали».

Под заголовком «Как надо жить» Харитонов с нескрываемым цинизмом делится опытом:

«Надо просто и смело раз и всё. Молодежь сами ничего не знают что они хотят. Они еще сами не знают кто они такие. А они все такие. Только надо уметь повести дело. Они все хотят ласки и плеча. И с удовольствием пойдут на всё. Надо только уметь приохотить.

Они сами не отвяжутся. Тут надо только не думать что он не такой и ничего быть не может. Все такие и всё может быть. Да, так что? Деревенский Андрей. Удивительно. Удивительно, что ему не удивительно. Он даже проглотил… Я сказал я возьму у тебя ты у меня, и он взял. Так, отплатить что ли за ночлег. Что, мол, так положено. Раз я у него проглотил, он должен тоже» (Харитонов 1993: 187).

И еще: «Заповеди, как вести себя с молодежью»:

«Пускай после первого раза три дня будет вас избегать. Потом, когда напьется, снова бросится к вам (только сам) и скажет я по тебе соскучился; потом опять пускай пропадет, а в третий раз придет и скажет наконец я тебя люблю жить без тебя не могу. И теперь он ваш; ждите третьего раза» (Харитонов 1993: 222).

Примеры рассыпаны по рассказам Харитонова.

Но это бравада. «Все такие»… Нет, не все такие. И не всегда получается. Иначе почему Харитонов всё время жалуется на одиночество?»

Я додумался подсоединить звонок входной двери к кнопке возле подушки, и когда лежал в темноте, засыпая, и думал, сейчас придет кто-то ко мне, незаметно нажимал на кнопку и в тишине на всю квартиру раздавался резкий звонок. Так я играл со своим сердцем, и оно, правда, замирало» (Харитонов 1993: 243).

Иначе почему в рецепты закрадывается сомнение?

«Представление о счастье. Это пойти, например, в баню и просто и легко познакомиться. Но, к сожалению, не умею, не знаю, как завести разговор. Тут надо уметь хитрить. <…> Не надо бояться, что он грубо ответит или усмехнется <…> Не стесняться, да, скользко подсесть и заговорить. Ответит грубо, и отойти, и не считать себя побитым и оскорбленным в достоинстве. <…> И не бояться обжечься. Ну и что. Отошел и пошел дальше. (Отошел и заплакал.)» (Харитонов 1993: 240–241).

Значит, знает, что можно обжечься, что грубо ответят, усмехнутся. Отойдя, плачет.

Дальше, почему Харитонов и сам не всегда следует своим рецептам? Вот у него в гостях юноша.

«У него и глазки заволоклись, когда я его рисовал оттого, что он голый и его голого изучают и заносят на бумагу». Но назавтра вспоминает: «Ой, как гадко было вчера, когда я придерживал его за руку а он доверчиво не отнимал и чуть-чуть откликался; но не в том смысле. Как всё испорчено было бы для него. Нет, вчера было хорошо, хороший вечер. А почему?… Потому что: ужасно думать, что он поймет, что я нарочно к этому вел; что его водили за нос; что им играли как в шахматы. Он ко мне пришел как к интересному человеку, а я вон что. Важно видеть, что это к его удовольствию, а видеть, что это ему неприятно, неприятно.» (Харитонов 1993: 221).

Вот так. Стало быть, знает, что бывает неприятно. Бывает афронт. И удерживается. И знает, что впоследствии мальчик может одуматься. И одну сцену успешного, благополучного совращения (уходя, подросток из Фастова прошептал «спасибо»), оканчивает неожиданным «Когда настанет час расплаты за всё?» (Харитонов 1993: 218–219).

2. Сопротивление материала (иммунитет и возраст)

Словом, литературный образ пожилого или по крайней мере взрослого педераста, охотящегося за юношами и подростками, списан с натуры. Но идущие навстречу приключению юнцы не столь уж наивны и невинны. Как правило, они знают, на что идут. Задолго до того у них уже сложились некие предпочтения или, по крайней мере, ожидания и допущения. Если таковых нет, то соблазнить подростка совершенно невозможно, даже если на месте пожилого педераста окажется гораздо более привлекательный сверстник юноши, искушенный в голубом сексе.

У нерасположенного к этому юноши скажется просто отвращение к предлагаемому акту. Даже ребенок обычно не столь уж податлив и пластичен. Известный сексолог прошлого века Хэвлок Эллис, один из первопроходцев этой сферы, припоминал в автобиографии, что в детстве его даже к мастурбации склонить не удавалось.

Отец его был капитаном корабля «Эмпресс», и с семи лет сын сопровождал его в кругосветном путешествии. Однажды в южноамериканском порту один сверстник учил его, как мастурбировать, убеждая, что это способ развить сей орган, важность которого Генри сознавал. «С самыми лучшими намерениями я пытался следовать его инструкциям, но результат был, к счастью, абсолютно негативным во всех отношениях». Один 15-летний мальчик в этом же плавании позволил маленькому Генри («или возможно побудил») сунуть руку в его штаны и слегка дотронуться до его половых органов; «моим впечатлением было просто почтительное восхищение их величиной: моему детскому представлению они казались очень большими» (Ellis 1939). Никаких следов это не оставило.

Если даже сложится ситуация, в которой неопытный юнец будет психологически вынужден пойти на гомосексуальный акт (из робости, почтения, смущения, дружеских чувств, наигрыша или по расчету), никакого переворота в нем это произвести не сможет. Ситуация ему не понравится, и он будет вспоминать о ней с омерзением, а уж повторения ни в коем случае не допустит.

Опытный соблазнитель Дмитрий Лычев рассказывает о том, как, будучи солдатом, соблазнил 15-летнего школьника из присланных на допризывную подготовку. Брошенные начальством, они гоняли в футбол. В биллиардную беседку, где убирался солдат, горевший похотью, зашел белобрысый мальчишка Валерка. «Блики от костра летали по его юношескому лицу, грязному от сегодняшних футбольных сражений». Солдат стал учить его играть в биллиард. «Фонарь, тускло освещавший внутренности беседки, молча наблюдал, как я, показывая самые простые удары, беззастенчиво лапал мальчишку… Валерка увлеченно постигал азы игры, в то время, как мои руки сновали в опасной близости его лобка». Появилась бутылка горячительного. «Юношу не пришлось уламывать попробовать джин… Глаза его налились теплотой и негой после второй дегустации огненного напитка». Солдат навел разговор об отрыве от каникул, от баб.

«— Тяжело, наверно, столько времени без любимой? Она хоть имеет место быть?

— Ну, да…

— Да, здорово! Нам в этом отношении куда сложнее. Сидим в этой армии сраной, только дрочиловкой и остается заниматься. А ты часто дрочишь?

— Да нет… Так, когда делать неча…

— Ну ничего, в армию пойдешь, узнаешь…»

И солдат стал красочно расписывать свои воображаемые удачи с «телками».

— Кстати, на этом столе это и было. Слушай, а ты никак возбудился… Я схватил Валерку за возбудившийся кончик <…> От стыда за своего хозяина оголивший головку и зардевшийся, как переходящее красное знамя в углу. Смущенный Валерка наблюдал за моими руками, проявляя чудеса терпеливости. <…> За сей подвиг я немедленно вручил юноше переходящее знамя. Но не то, что валялось в углу — свое. Вернее только древко. Зато горячее и толстое. Потные холодные ладони бережно сжали его. Мы встали в полный рост, Валерка — сильно шатаясь. <…> Руки наши не покидали флагштоки друг друга. Эта суходрочка не могла длиться вечно — я чувствовал приближение финиша. И, сам от себя подобного не ожидая, бухнулся перед Валеркой на колени. Самая маленькая его конечность была вмиг поглощена ненасытной ротовой полостью». Непропорционально большие «производители семени» трудились в ударном темпе. «Это я понял через минуту, когда семя горячим фонтаном оросило нёбо. Я глотал, а оно всё хлестало артезианским колодцем. Колодец высох только на втором десятке». Рассказчик испил эту чашу до дна, одновременно покрывая Валеркины ботинки своей влагой.

А вот конец всей истории: «Валерка не мог или не хотел говорить. Этот податливый нежный юноша неожиданно превратился в грубого неотесанного мужлана». Сквозь пелену винного тумана «до него дошло, что только что он поимел дело с настоящим пидаром. Даже х-сосом назвал, за что тут же получил сильную затрещину. Заплакал. Пьяные слезы скатывались по разрумянившейся мордашке. Достигали подбородка, где их и ждал мой язык. Поцеловать себя так и не дал. Мотивировал тем, что я член сосал. Мне стало скучно с ним. Сразу. В один миг. Задув свечки, я грубо вытолкал его на улицу» (Лычев 1998: 262–265).

Наученный горьким опытом, этот больше не поддастся на соблазн.

Но даже если в подобных случаях произойдет повторение, и оно еще не означает увлеченности. Каприс рассказывает историю своего молодого пациента, тридцати с небольшим лет, женатого, очень сексуального и подверженного разнообразным перверсиям — эксгибиционизму, скотоложству и проч. Но вот что этот пациент рассказывает о гомосексуальных соблазнах, испытанных примерно в 16-летнем возрасте.

«Двое голубых подцепили меня и моего друга и привели нас к себе домой. Один из них, который остался со мной, стал играть моим пенисом, который в то время не был эрегированным. Прошло много времени, прежде чем он стал эрегированным. А с той самой минуты, как я лег в постель с этим парнем, я стал испытывать отвращение ко всему происходящему. По-видимому, мне было немного стыдно за самого себя. Он попытался поцеловать меня, и от этого меня едва не стошнило. Он попытался заставить меня поиграть с его пенисом, но я наотрез отказался. Тогда он взял какой-то твердый крем и намазал им свой пенис, затем он заставил меня лечь на живот и попытался затолкнуть свой пенис мне в ректум. Я даже и понятия не имел о чем-либо подобном, поэтому я крайне удивился его действиям и сказал ему, что он должен на пару минут прекратить это делать. Он так никогда и не завершил того, что хотел, ибо до меня наконец дошло, что происходит, и я повернулся к нему лицом, говоря: «Я не могу это сделать». Тогда я попробовал сделать с ним то же самое, но он также сказал, что не может этого сделать. Он терся своим пенисом о мои бедра и возбудился. На всем протяжении этого эпизода я не был возбужден. Затем он снова стал играть моим пенисом и играл им до тех пор, пока я не сказал ему, что сейчас у мня будет эякуляция. Тогда он притащил полотенце. Я же закрыл глаза и, пока он играл с моим пенисом, пытался представить себе, что лежу с какой-то женщиной. <…>

Примерно в двадцатилетнем возрасте у меня было первое переживание, когда голубой взял мой пенис себе в рот. У меня было три или четыре переживания подобного рода. Я не очень ярко помню детали какого-либо из этих переживаний. Однако я знаю, что был крайне удивлен и изумлен, когда это случилось впервые». Он уверяет, что после каждого такого приключения испытывал «сильное отвращение» ко всему этому (Каприо 1995: 280–281).

Скотоложство — да, эксгибиционизм — да, но не это! Словом, поиски в этом направлении ему не пришлись по душе.

Однако, возможно, дело в том, что он познакомился с этим, когда был уже скорее юношей, чем ребенком. Что ж, у Каприо есть еще один рассказ — об одном мальчике, Джимми, который, когда он был маленьким, был приглашен одним мужчиной в лес на охоту.

Там этот мужчина принудил Джимми «совершить фелляцию и подчиниться педерастии. Мальчик подчинился из страха, так как у мужчины был нож». Дома мальчик пожаловался матери, и мужчина был арестован.

Однако значительно позже, уже 14 лет, Джимми познакомился с другим мужчиной, обладавшим гомосексуальными и эксгибиционистскими склонностями. Врач передает рассказ именно этого мужчины, инженера 36 лет, для которого это был первый гомосексуальный контакт после давней детской забавы. Рассказ о событии двухлетней давности. «Мне удалось ласкать его шею и щеку, и это возбудило меня. Я решился иметь с ним сексуальный контакт. <…> Мы пошли в лес, и я вытащил его пенис. Я был страшно возбужден. Я вытащил свой пенис и выставил его против его пениса. Мы касались органов друг друга руками, но он вскоре выпустил мой член. Я мастурбировал его, пока он не отпрянул от меня. Тогда я сказал ему, что могу вызвать у него оргазм, и взял его пенис себе в рот. Он снова отпрянул, <…> с неохотой и в страхе. Но я к этому времени был слишком возбужден и поэтому продолжал иметь оргазм в то время, как он наблюдал. Он выразил удивление по поводу количества изверженного семени. Это и вправду был сильнейший оргазм из всех, какие я только имел в течение длительного периода времени. Я отправил его домой. <…>

Двумя неделями позже я снова увидел Джимми. Он, казалось, опасался меня. Он сказал, что боится мужчин», и рассказал о своем первом опыте, когда он был изнасилован. «Эти признания, сделанные Джимми, послужили возбуждению моего сексуального желания. Я убедил его сопровождать меня в уединенное место. Придя туда, я стал крайне возбужденным, и быстро сбросил большую часть своей одежды. Джимми был в нерешительности и сопротивлялся моему побуждению, чтобы он присоединился ко мне. Но всё же, наконец, он разделся с моей помощью. Я ласкал его тело, целовал и ласкал его пенис. Он отказался трогать меня или позволять мне дальнейшие вольности. И снова мое сексуальное возбуждение было столь велико, что я не мог сдержать себя, поэтому я эякулировал в то время, как он наблюдал за мной. В этот раз он высказал некоторое отвращение к этому акту. Однако я всё же ощущал такую же степень сладострастного удовлетворения, как и в прошлый раз; мой оргазм был очень силен. После этого мы быстро оделись, и я отвел Джимми домой» (Каприо 1995: 63–64).

Здесь не видно, чтобы совращение увлекло мальчика.

Более того, как известно, у спартанцев все мальчики проходили индивидуальную военную тренировку у опытных воинов, которые использовали их и для сексуальных утех.

Это считалось нормальным. Но это не мешало ни тем, ни другим обзаводиться потом женами, иметь детей и т. д. Более того, древние греки составляли воинские отряды из таких любовников, считая что уж они-то будут с особым жаром поддерживать друг друга в бою. Некоторые видные античные мыслители рассматривали эту практику как школу любви, как хорошее воспитание преданности друзьям и родине. Известно также, что в тюрьмах и лагерях у нас процветают гомосексуальные отношения и там многие практикуют «вынужденную гомосексуальную активность». Однако по освобождении почти все они немедленно возвращаются к своей прежней сексуальной ориентации (Sagarin 1976).

В 70-е гг. два исследователя доложили Третьему Международному конгрессу медицинской сексологии в Риме результаты сенсационной проверки. Они проследили на протяжении длительного времени судьбу 50 мужчин, подвергшихся в детстве гомосексуальному совращению, и пришли к выводу, что практически никаких последствий совращения установить нельзя (Wille and Freyschmidt 1978).

Имелинский (Imielinski 1970), правда, считает, что очень важен возраст совращения: те, кто были совращены после 14 лет, оказываются потом нередко бисексуальными, а те, которые до 14 — сугубо гомосексуальными, с отвращением к женщинам.

Он это вывел из опроса взрослых гомосексуалов и бисексуалов об их первых сексуальных опытах. Аналогичное исследование проведено в Германии, но там формулировки более осторожные: есть зависимость между интенсивностью гомосексуальной деятельности в допубертатный период (до 12 лет) и последующей сексуальной ориентацией взрослого — чем выше первая, тем вероятнее вторая.

Штокерт и Эрлинг Лунд детально занимались этой проблемой (Stock-ert 1965). В одном обследовании было учтено 340 разновозрастных мальчиков, имевших гомосексуальное приключение до 15 лет. Какова их дальнейшая судьба? Среди 15-летних только один оказался гомосексуальным. Среди тех, кому от 15 до 17 лет таких оказалось 7 %, в следующей возрастной группе (18–21) — 15 %, да еще 20 % под вопросом. Гизе и Шмидт опросили 2835 студентов ФРГ. Из тех, кто не имел в детстве гомосексуальных контактов, только 2 % пошли на них, став студентами, а из тех, кто имел их много в детстве, — 19 % (Giese und Schmidt 1968; Schmidt 1978). Казалось бы, доказательно.

Осталось, однако, неясным, распределились ли так их склонности в результате возраста, в котором они пережили свое первое гомосексуальное приключение (у Имелинского — «совращение»), и количеством таких приключений в детстве, или сроки и количество оных так обозначились в соответствии с разной изначально сексуальностью и тягой к мужскому полу. Ведь корреляция сама по себе не говорит о причинах, она лишь устанавливает связь. Причиной может быть как одна из взаимосвязанных величин, так и некая третья, воздействующая на обе.

Можно, конечно, найти подтверждения гипотезе Имелинского примерами — подобрать примеры.

Так, в своих солдатских интервью Зилэнд приводит повествование лейтенанта Мэтта о своем совращении в голубой секс.

М: Я высчитал сейчас, что это было когда мне было восемь с чем-то. Еще даже не было девяти. У меня был кузен, который пригласил меня смотреть телевизор у него дома. <…> Я пришел, и он начал… Он был голый. Хотел, чтобы я баловался с ним, а мне было интереснее смотреть мультики. Я не понимал, о чем идет речь. Ему было в то время около 13. Он пятью годами старше меня. Расти был голый и хотел, чтобы я играл с его… членом. Хотел, чтобы я сосал ему, тянул за него. Я не понимал, что вообще происходит. Это продолжалось ряд недель. Окончилось тем, что он начал иметь со мной анальный секс, пока я смотрел телевизор, (смеется.) <…>

Р: Думаю, это было, вероятно, больно?

М: (Пауза.) Нет, ему было 13, у него тоже был не очень большой. Это не было больно, это было… (пауза.)

3: Ну, что ты чувствовал по этому поводу? Сбило это тебя, вывело из равновесия?

М: Да, сбило и вывело. Это вроде как нравилось мне, когда я думал об этом потом, но это не имело на меня влияния и только через много лет сказалось. И это не было чем-то… Это не было приятным. Это было приятным из-за действий, которые осуществлялись, но не потому что я хотел ими заниматься. Я не хотел.

3: Это было приятным… психологически или физически? Или эмоционально?

М: Физически.

В седьмом классе он впервые стал фантазировать на сексуальные темы. В фантазиях фигурировали девушки и парни. К сексу с мужчинами подключился уже в армии.

З; Но почему ты это делал с мужчинами, когда мог бы иметь женщин предположительно так же легко? Или мужчин найти легче?

М: Я думаю, истинная причина того, почему я это делал с мужчинами, в том, что я имел… Я никогда вполне не принимал мужскую сторону своего я. Из-за того, что Расти делал мне, когда мне было восемь. Я думал над этим, и я очень сетую на своего отца за то, что он часто оставлял меня одного (Zeeland 1993: 150–155).

Точно такая же история произошла в детстве с другим солдатом, Роландо.

Много времени тому назад ко мне пристал один. Мне было около восьми. Это был родственник, кузен. Он был подростком. Около пятнадцати, кажется. <…> И он начал приставать ко мне.

Это продолжалось около двух лет. Потом прекратилось.

3: Это то, с чем ты связываешь свою гомосексуальность? Ты чувствовал себя плохо от этого?

Р: Именно. После того, как я бывал с людьми, с которыми имел секс, я всегда представлял себе их как его. Инициатива всегда принадлежала мне, но после этого я чувствовал, как если бы это была их инициатива>. Ребенком он всегда старался избежать встреч с тем кузеном. Свою инициативу он начал проявлять с 12 лет. У него есть еще один гомосексуальный кузен

3: Когда ты проявил инициативу сексуального общения в первый раз?

Р: Я был в седьмом классе. Около 12 или 13 лет. У меня был настоящий закадычный друг. Меня тянуло к нему, но я всегда думал: нет, это нехорошо. Потому что мам всегда была очень анти. И она всегда говорила всякую муру вроде этого. Потому что она подозревала в этом других членов семьи.

Но этот парень, меня очень тянуло к нему, и мы были всегда вместе. Постоянно вместе. <…> Однажды мы играли в маленьком шалаше, который у нас был, и там это произошло. Это всё было так внезапно. Мы трогали друг друга, потом от троганья перешли к оральному сексу. От орального перешли к анальному. И это был мой первый опыт анального секса. Не могу сказать, чтобы… Ты ведь знаешь, как люди обычно говорят, что первый раз больно? Не могу припомнить какую-либо боль. Это было одним из великолепных ощущений. Это было великолепно.

3: Это было то же, что твой кузен тебе делал?

Р: Да нет. Всё, что ему нравилось делать, был глубокий петтинг и мастурбация. Он любил мастурбировать в мои руки, что-то вроде. А у меня с мастурбацией еще были большие трудности (Zeeland 1993: 189–190).

Объяснения обоих воинов нельзя принимать как непреложные: нет признаков того, что детские приключения оказывали изначально сильное воздействие, не видно хотя бы запоминающегося приятного ощущения. Этого не было в обоих случаях. Оба солдата просто спроецировали свою позднейшую гомосексуальность на детское приключение, подыскали причину того, что их стало в юности беспокоить. У одного из них видна генетическая предрасположенность: два кузена гомосексуальны.

Опубликовано интервью редактора журнала «1/10» с одним гомосексуалом — Мишей, 20 лет.

Тот рассказал, что в 6-летнем возрасте был изнасилован в парке двумя солдатами стройбата, затащившими его в кусты. Один солдат «трахал» его в рот, другой — в попку, и «балдели во всю». Этих солдат он больше не встречал, но «именно после этого случая появилось желание повторить еще раз. Заинтересовался мужским телом, старался подглядывать за пиписьками в туалетах.»

Представлял часто своих насильников в еще более изощренных вариантах. <… > Конечно, это была и тяжелая не только физическая травма, наложившая свой отпечаток на психику. Но это было еще и толчком. Будто ключик повернули в заводной кукле. Восьми лет делал минет ровесникам, 11 лет вступил в контакт со взрослым мужчиной — в общественном туалете. «Мы долго стояли в соседних кабинах и, глядя друг на друга, делали вид, что писаем. Потом он как более старший, видимо, сообразил, что так долго писать нельзя и запросто предложил побаловаться, на что я утвердительно кивнул. Он зашел в гости в мою кабину…» и получил минет. За четыре года был сексуальный контакт с доброй сотней людей.

Но больше всего тянуло к людям в погонах. Реализовал эту мечту уже 15-летним. «В автобусе была давка. Ко мне прижали морячка, да так удачно, что я моментально возбудился — бешено заколотилось сердце, по телу волнами пробежала нервная дрожь. <…> Морячок стоял задом ко мне. Не помню, как это получилось, но я засунул руку под шинель, обнял за талию и принялся пальпировать его гордость. Сначала он ненавязчиво попытался освободиться от объятий, но потом сдался. Это я понял по тому, как его гордость закивала в такт с движениями руки. Он предложил выйти, и в ближайшем подъезде мои гланды пропитались моряцкими соками. Судя по тому, что он запросил мой телефон, я мог не волноваться за хороший моральный дух защитника».

Затем связался с солдатами одной из воинских частей, расквартированных в городке. Стал по вечерам еженедельно посещать казарму и оставаться там на ночь. Три года в местной, потом, когда его засекли, стал ездить в соседний городок на электричке, к казарме автобатальона. Дежурные его пропускали, так как многие в нем нуждались. За ночь он обслуживал, делая минет, до тридцати человек. «- Ты всегда глотаешь сперму? — Не всегда. Конечно, когда в экстазе засунут в самую глотку, уже не успеваешь вырваться, приходится сглатывать. У первых пяти глотаю обязательно, чтобы зарядиться на долгую ночь. На втором десятке глотать уже не хочется, тошнит. Да и вкус спермы у всех разный. Я заметил, что особенно приятна она у дембелей. Наверное, от того, что на втором году службы лучше питаются. Да и по объему ее больше. Потому что меньше работают».

На вопрос о предпочтениях, о том, с какими членами охотнее «работает», ответил: «Думаю, не буду оригинальным, если скажу, что с большими и толстыми». Обычный размер оценивает как 12–23 см. «Бывают, конечно, и умопомрачительные исключения, от которых уже через минуту рот сводит. Я их прошу оставить напоследок». На вопрос о том, не отталкивает ли запах грязных солдат, ответил: «От моих шоферов пахнет машинным маслом и бензином. Меня этот запах сильно возбуждает». За несколько лет он взял в рот не менее, чем пять тысяч раз. Как ни странно, не заразился. Ни у кого не брал денег. Все исключительно ради собственного удовольствия, что явствует из его описаний ((Лычев) 1993).

Однако и этот поразительный пример не вполне показателен. Во-первых, тут изнасилование, а не обычное совращение. Во-вторых, такой результат изнасилования не обязателен — сколько мальчиков, изнасилованных и совращенных в мужчинами, вовсе не становятся гомосексуалами! Есть подозрение, что солдаты только подобрали ключик к игрушке, а пружина внутри уже была.

Еще нагляднее это в другом примере, приводимом Каприо для иллюстрации совращения. Рассказывает молодой человек (26 лет), женственного облика, работающий управленцем.

«Свой первый гомосексуальный акт я испытал в возрасте 9 лет. Как-то раз я разорвал свои штанишки, карабкаясь через забор. В это время со мной была мать. Она заставила меня их снять, чтобы иметь возможность их зашить. Я, должно быть, обернул вокруг себя полотенце или что-то еще. Мужчина, примерно 35-летнего возраста, который был с нами, попросил меня прогуляться с ним в лес. Когда мы с ним пришли в такое место, где нас никто не мог увидеть, он положил руку на мой пенис и попросил меня, в свою очередь, прикоснуться к его пенису. Я был крайне удивлен, увидев его большой пенис. Затем он пригнул меня, и я опустился на колени. Всё это выглядело странно, ибо я впервые делал нечто подобное. Он пододвинул мою голову поближе к себе и затем я почувствовал, как его вещество выстрелило мне в рот. Я его не проглотил, а выплюнул. Мы делали с ним то же самое много раз. Я находил это доставляющим огромное удовольствие и начал любить это занятие. Позднее он увеличил количество денег, которое он обычно мне давал. Я не чувствовал какого-либо отвращения ко всему этому, за исключением того, что не хотел проглатывать его семя. Он обычно отталкивал мой рот, когда собирался эякулировать».

Каприо оценивает этот эпизод как «психологическую травму», которая стимулировала рассказчика к гомосексуальным переживаниям сходного типа на всем протяжении юности. Действительно, в 15 лет он спросил своего 18-летнего товарища, не хочет ли тот позабавиться с ним сексуально. Тот согласился и осуществлял сношения с юным соблазнителем в рот и «в ректум», а потом по его просьбе уговорил еще одного товарища, который первоначально не соглашался, пойти вместе в лес, где оба товарища осуществляли сношение с инициатором — один в рот, другой «в ректум». И так далее.

Но вот что рассказывает эта жертва совращения о самом раннем детстве, до 9 лет, то есть до встречи с соблазнителем.

«Одним из его самых первых сексуальных воспоминаний является наблюдение за тем, как мочился его отец и отмеченный им размер его пениса. Они спросил у отца, станет ли его пенис когда-нибудь таким же большим, и хотел узнать, зачем отцу такой большой пенис. В раннем детстве он навещал свою тетю, которая была больна, и заметил ее половые органы. Тогда он впервые осознал, что у женщин нет пениса. Он утверждает, что когда он увидел половые органы своей тети, они породили в нем чувство отвращения».

Заметьте разницу в отношении к мужским и женским гениталиям! В возрасте 4 лет вместе с подружкой они оказались свидетелями полового сношения двоих взрослых и попытались осуществить то же самое, но через анус. Когда ему было 5 лет, двоюродный брат 14-летнего возраста научил его мастурбировать. Он вспоминает, что хотел, чтобы его партнер отшлепал его — он получал от этого наслаждение. Вот каким он подошел к своему лесному приключению.

В возрасте 23 лет он имел половую связь с 35-летней женщиной. Он вспоминает, как его охватило чувство отвращения, когда он увидел ее сексуальные органы и ощутил их влажность» (Каприо 1995: 230–233). Но ведь то же омерзение к женским половым органам у него с детских лет — с посещения больной тетки.

Еще один казус в пользу гипотезы совращения, изложен в письме, приведенном у Шахиджаняна (1993: 174–175). Пишет Андрей П., 20 лет, солдат срочной службы.

«Что мне делать, дальше жить так не могу…

С первого класса я занимаюсь гомосексуализмом. Моему партнеру было 29 лет. Мне сперва не нравилось, было больно, неприятно, тошнило. Но со временем привык. Его не бросил, потому что он пугал, что расскажет всем, что я гомик. В шестом классе я стал умнее и понял, что за такие действия моего приятеля могут посадить. Я жил с ним, но сам ни разу не пробовал. Мне это было неприятно. Он стал задаривать меня подарками, выполнял любые мои капризы, давал денег, их у меня было море. Но мне это всё надоедало, я хотел его бросить, но, увы, он меня находил, ползал на коленях, просил, чтобы я его не бросал. Я соглашался, и всё начиналось снова.

В седьмом классе меня случайно подвозит один тип на своей машине, директор ресторана. Предложил денег, чтобы я с ним поехал к нему. Я был выпивший, согласился. Дома у него я собрал все свои способности, постарался ему понравиться. Он был в восторге. Начал заезжать за мной в школу. Он мне понравился как партнер. Замечу, что уже в девятом классе эти занятия стали мне приятными, и я теперь без них не мог. В один день я бывал в половых связях сразу и с тем и с другим.

Когда меня призвали в армию, я решил, что покончу со всем этим. Говорю честно, ни одного человека в армии я не совратил. Несколько раз они ко мне приезжали. Но я врал им и дальше КПП не выходил. Они, пока с ними рядом сидел, доводили до такого состояния, что уже был готов отдаться, хоть на людной улице.

Неужели вернусь домой и всё начнется снова? А я хочу жить как мужик. К каким врачам обратиться? Посоветуйте, я вам верю».

Верить самому Андрею, к сожалению, можно не во всем. Люди такого склада обычно большие фантазеры, часто врут, приукрашивают действительность в свою пользу (о партнере: «ползал на коленях, просил, чтобы я его не бросал», о деньгах, «у меня их было море»), и сами об этом проговариваются («говорю честно», «но я врал им»). Найдя отправительницу одного такого письма, проститутку, и проверив письмо, Шахиджанян сам в этом убедился (1993: 421). Поэтому трудно считать абсолютной правдой, что так уж все мальчику не нравилось вначале, что он боялся никудышных угроз, — это сейчас, когда парень решил поставить на этом крест, он видит всё в таком свете. Скорее всего начало было обычным: любопытство, удовольствие и выгоды. Верность школьника этому занятию и своим обоим партнерам (все десять лет!) говорит о какой-то его предрасположенности — сколько других нашли бы способ прервать! Прогноз неясен: с одной стороны, несмотря ни на что в армии ни с кем не связался, хочет вообще бросить, с другой стороны при встрече со старыми партнерами готов отдаться «хоть на людной улице». Общая ситуация говорит скорее за «людную улицу»: по возвращении из армии вернутся и телесные соблазны и тяга к деньгам.

Думается, что Вилле и Фрейшмидт всё-таки правы: гомосексуальные приключения остаются без последствий у тех, кто изначально не имеет гомосексуальной склонности. Впечатление о том, что ранний опыт такого рода должен отразиться на последующей жизни, сложилось из-за того, что этот ранний опыт чаще появляется именно у тех, кто по природе своей обладает задатками гомосексуала.

3. Похищение ганимеда

Любовь к мальчикам не была бы столь часто реализуема, если бы она не наслаивалась на нечто родственное — любовь мальчиков (Buffiere 1979; Brongersma 1986–1990; Herdt 1987; Haugaard 1996).

Данные Даннекера и Рейхе о возрасте начала гомосексуальной жизни уже приводились выше. По Сэгиру и Робинсу, 3/4 всех гомосексуалов начали ощущать чувственную привязанность к парням, а не девушкам, еще до полового созревания, и до 14 лет уже имели приключения этого рода. По этим данным, 77 % гомосексуалов имели первый опыт еще в детском возрасте, и он был со школьным приятелем или ровесником, то есть для соблазнения не было надобности во взрослом. Только 15 % получили первый опыт в период полового созревания, а 8 % в пору ранней зрелости. Авторы приводят такие высказывания: «Всю жизнь я чувствовал эмоциональную привязанность к парням. Приятно было хоть подержаться за руку… Помню, я даже больным ходил в школу, чтобы увидеться с парнями» (Saghir and Robins 1973). По очищенной сводке Кинзи (Gebhard and Johnson 1979), соблазнителями гомосексуалов в детстве (12–14 лет) были в 60 % мальчики до 15 лет (при чем в 52,5 % 12–15 лет, а в 8 % младше), в 14 % 16-18-летние юноши и только в 20 % взрослые. Та же картина у современных англичан: только 20 % гомосексуалов начали половую жизнь с мужчиной на 10 лет старше себя, остальные — с ровесником или с юношей примерно того же возраста (Davies et al. 1994: 105). Из современных американских подростков, имевших гомосексуальный опыт, только 12 % были приобщены к гомосексуальным контактам взрослыми (Sorensen 1973). По Даннекеру и Рейхе (Dannecker und Reiche 1975: 55–65, Tab. 57), «совращение» произошло в возрасте до 18 или младше у 63 %, причем из них 29 % были вовлечены в гомосексуальные сношения сверстниками, еще 34 % теми, кто не старше 18; 37 % были вовлечены в возрасте старше 18 лет, но «совратители» были у 34 % младше 18 и только у 3 % старше 18.

Более того, гомосексуальные игры у мальчиков считаются теперь не столь уж опасными. Они рассматриваются как явление преходящее и находящееся в рамках нормы. По Кинзи (1948:168), через препубертатные гомосексуальные игры проходят больше половины мальчиков — такое припоминают в своих анкетах 48 % взрослых мужчин и 60 % подростков (средний возраст этого увлечения чуть больше девяти лет, время наибольшей распространенности — 12 лет), но ведь не становятся же все они гомосексуалами! По более позднему исследованию, играми этими из мальчиков 5-летнего возраста затронуты 7,18 %, из 10-летних мальчиков — 30,54 %, из 15-летних подростков —

53,14 % (Downey 1980). Так стоит ли бить такую тревогу из-за небольшой доли взрослых участников этих игр?

Возьмем завзятого соблазнителя немецких пионеров — Гейнца Дёрмера. Самого-то соблазнителя кто соблазнил? Его биограф пишет:

Уже в возрасте шести или семи лет, около 1918/19 Гейнц приобрел свои первые сексуальные переживания. При этом в его окружении были не только сверстники, как его кузены и дружки, но и люди постарше, подрастающие и вовсе взрослые, которые интересовались возбудимым и пожалуй рано созревающим мальчиком. Гейнц не пропускает ни одного случая поделиться с товарищами новым для него и явно приятным чувством. Одно из самых первых сексуальных переживаний получилось почти автоматически с молодым жильцом, которого мать приняла на жилье в отсутствие отца в 1918 г.»

Далее автор цитирует воспоминания самого Дeрмера:

«До того я спал в этой комнате в своей детской кроватке. А тут она поставила туда кушетку и пустила моряка. Он часто меня, когда повезет, трогал, гладил, особенно когда я был в коротких штанишках. Он меня щупал и старался возбудить, еще маленького пацана».

Гейнцу, однако, это было неприятно, но не из-за скромности, просто моряк ему не нравился — пах табаком, носил бакенбарды и усы. Больше нравились ровесники, кузены Ферди и Фреди. С ними Гейнц не был таким зажатым.

«Я просто садился рядом с мальчиком или прямо ему на колени. Левой рукой я его обнимал, а правой сразу лез щупать туда, куда надо. Без долгих церемоний. Так я пробуждал в них интерес. С Ферди это было легко, с младшим несколько труднее. Фреди был немного застенчив. Он стеснялся. Но чем чаще мы встречались, тем доступнее становился и он».

С девочками маленький Гейнц вообще отказывался дружить. «Девочки воняют!» — заявлял он (Sternweiler 1994: 12–14).

Четверо англичан, изучавших детство современных английских гомосексуалов, отмечают, что те мальчики, которые имели свой первый опыт со взрослым, в большинстве само искало эту встречу, мечтало о ней (Davies et al. 1994: 105). Это характерно не только для Англии. Поразительно, с какой готовностью, с каким самозабвением, с каким энтузиазмом мальчики, ориентированные гомосексуально, реагируют на гомосексуальные соблазны, с каким теплым чувством вспоминают о них впоследствии!

«Письмо номера» в журнале «Ты» за 1992 г. (ї 2) принадлежит пожилому мужчине, который не верит, «что детей насилуют» (за редчайшими исключениями). В детстве он сам искал и жаждал.

«Да, было больно, неприятно, и в то же время — какое-то внутреннее удовлетворение. Я помню даже член этого мужчины. <…> Это был парень 28 лет. Но для меня он был мужчиной. Грубый, неласковый. Но мне было хорошо. Я тянулся к нему сам. Ну, а когда он брал в рот мой маленький членик, я был в восторге. Прошел год-два, и вот другой мужчина. <…> Помню очень четко наше первое с ним знакомство, когда он пригласил меня в баню. Конечно, я знал, зачем он меня приглашает, но был испуг, нерешительность. Но я пошел. Когда он снимал с меня трусики, его тоже немного трясло, ну а потом… Потом мы часто пользовались встречей в бане, в номере. <…> Встречались мы с ним до 16 лет. <…> С ним я был, честно говоря, по-детски счастлив. Он целовал меня, ласкал, говорил хорошие слова. И не помню случая, чтобы он меня обидел даже грубым введением члена. Все делал аккуратно, осторожно. А как он был рад, когда впервые я сосал у него! Как он был мне благодарен! А я ему благодарен до сих пор, хотя уже 25 лет я его не видел.» (Как 1992).

Каприо передает воспоминание одного гомосексуала о своем детстве. Приятель отца по рыбалке, некто Гарри, был моложе отца на пять лет.

«Я был крайне возбужден, увидев его пенис, когда он собирался надеть спортивные плавки. Я стал питать фантазии, что я и Гарри спим вместе. У Гарри были длинные волосы и борода. Я хотел, чтобы он лежал на мне сверху, просунув свой пенис мне между ног. Я хотел, чтобы он меня сексуально обучил. Начиная с тех пор у меня всегда присутствовало желание видеть большой мужской пенис.» (Каприо 1995: 168).

Герой романа Бушуева «На кого похож Арлекин», соблазнивший подростка, Дениса, рассуждает:

«Хорошее дело — вся моя жизнь вне закона! Но уверяю вас, что после рутинного опроса населения вы будете шокированы количеством педофилических желаний… Нет, я холоден к детям — мне нравятся подростки. <…> Моему Денису повезло — он встретил своего Мастера в четырнадцатилетнем возрасте; я в полной мере осознал свою необычность в этом же возрасте, но я не встретил Мастера. Зато после мрачных пособий по советской психиатрии я поставил себе роковой диагноз и считал себя больным. <…> Я был уверен, что почти одинок в своих фантазиях и усердно выращивал комплекс неполноценности, обнимал по ночам подушку и мастурбировал, воображая, что сплю со своим одноклассником, который врезал мне по зубам, когда я признался ему в любви… Я уже в детстве был сверхсексуален <…> Мне не с кем было поделиться своим сокровищем…» (Бушуев 1997: 210–211).

Художественная литература, конечно, но в ней явно просвечивает личный опыт автора. Есть и более прямые автобиографические признания в тех же ранних устремлениях.

В уже цитированной автобиографии кинорежиссера Джармена, он пишет, что с девяти лет, с самого детства все ждал, все мечтал о том, чтобы какой-нибудь взрослый мужчина совратил его. Как это было с его приятелями.

«Это произошло с моим школьным приятелем Робином, который имел дикое приключение, начавшееся в его пятнадцатый день рождения — как я жалел, что меня никто не совратил! Ян рассказывал, что объявил своей матери себя гомиком в возрасте пяти лет, а Джими поведал Майклу, что в возрасте двенадцати он околачивался у автобусной станции Глазго, жаждая, чтобы какой-нибудь мужик «вдул ему» — детская попытка совратить взрослого.» (Jar-man 1992:18).

Джармен передает рассказ своего любовника знаменитого Фредди Меркьюри («Куин») об одном из его первых сексуальных приключений.

«Фредди рассказал мне, что в шестнадцать лет в Ричмонде он имел обыкновение пересекать парк неподалеку от мужской уборной. Однажды пополудни его остановил полисмен. «Что ты тут делаешь, сынок?» Фредди залился алой краской и пробормотал какие-то оправдания. «Не попадись мне здесь снова, сынок». Полисмен отобрал его школьный ранец и велел на следующий день прийти за ним на остановку, тогда и получит свой ранец. Напуганный Фредди явился на остановку, где полицейский ждал его в машине, одетый в штатское. «Влезай», — сказал он, отвез Фредди к себе домой и оттрахал его, перед тем как отдать ранец.

В кровати много лет спустя Фредди сказал мне, что это была самая возбуждающая вещь, какая когда-либо с ним происходила.» (Jarman 1992: 14).

А биография Фредди была куда как богата сексуальными приключениями.

Со слов Рудольфа Нуреева (или якобы с его слов) его биограф Рюнтю записывает рассказ его 14-летнего любовника Ричарда.

Ричард рассказывает о своем первом мужчине, учителе Эрике, которому было за пятьдесят. «Он был нужен мне позарез, без него я не знал, что делать с собой. Он помог мне… в кустах. Он сделал для меня то, о чем я мечтал. Мы были вместе день, ночь и еще полдня». По этому поводу Нуреев или Рюнтю (это всегда трудно в данной книге расслоить) замечает: «Прошло много лет с тех пор, но рассказ парня глубоко сидит в моем сердце… У каждого из нас такое случается только раз в жизни. А было ли такое у меня? «Нет, не было», — говорю я себе, спокойно размышляя о своем отрочестве. Меня обидел Бог, мне не повезло со священником или, например, с учителем химии! Все это превратило мою жизнь в трагедию. Никто не помог мне разоблачить в себе гомосексуальность.» (Рюнтю 1995: 149–154).

Рассказывая о своем первом опыте гомосексуального общения в 1958 г., Жан-Поль Валомбросса, сын посла одного латиноамериканского государства в Японии, описывает, как обстоятельства вынудили его родителей (высланных из Японии), оставить его завершать школьное образование все-таки в Японии. Он был поселен в дешевом пансионате, в деревянном доме близ университетского кампуса. Его соседями по пансионату были японские студенты. Каждый имел крохотную комнатку. Все ходили в ближайшую баню.

«Если вы угодите вовремя, такой визит становился вечерним праздником голой плоти, который делал нечастые вообще-то эрекции очень возможными.

В тринадцать лет я только начинал понимать свои томления и желание золотой плоти моих соседей. Я был на седьмом небе со времени моего приезда в Японию за четыре года до того из-за своего восхищения тем, как парни сексуально выглядели. <…> Почти голые и эротически облаченные мужчины с различными фигурами и всякого роста. Я должен признаться, что тогда и не думал, что можно или надо интимно дотрагиваться до другого мужчины или иметь с ним секс. Это был чисто умственный образ их тонко выточенных тел, которые интриговали и возбуждали меня.

Кенджи, первокурсник из университетской команды пловцов, был моим соседом по одну сторону, а с другой жил Хироаки, бегун из той же школы. Хиро был юным жилистым Адонисом, с короткой стрижкой, которая ему очень шла. Кен был высоким, особенно для той эпохи, и у него была изящная манера ходить и разговаривать». Оба соседа заботились о мальчике без семьи, ежедневно приглашали его с собой в баню. Там «можно было видеть множество необрезанных красавцев с зарослями тугих волос и чудесным видом крепких круглых ягодиц». Парни терли мальчику спину, он им. Они посоветовали ему больше играть в теннис, чтобы сформировать мускулы, что он и сделал.

Однажды вечером он сидел у жаровни в своем покое, когда услышал равномерное постукивание из комнаты Кенджи. «Это был регулярный ритм, который я не слышал раньше. Я любопытствовал, что там происходит, и после нескольких минут неослабного продолжения я подошел к его двери и окликнул его. Японцы обычно подают возглас и открывают любую дверь, не ожидая специального приглашения. Я так и поступил и оказался перед зрелищем, которого никогда видал и даже не представлял. Кен лежал совершенно голый на своем лежаке, не замечая меня, поскольку его глаза были крепко зажмурены. Рука его летала вверх и вниз по мощно набухшему члену, который казался втрое превосходящим свою нормальную величину. Это изумило и одновременно возбудило меня.

Когда я вошел и прикрыл за собой дверь, Керн открыл глаза, впервые заметив меня. Ничего не прекращая, он улыбнулся мне одной из своих всепобеждающих улыбок и пригласил меня подойти и лечь рядом с ним на лежаке. Потребовался второй знак «подойди» прежде, чем я тронулся с места. Когда я лег рядом с ним, все мириады желаний, которые я чувствовал так издавна, казалось, вошли в мое сознание и сосредоточились в моем быстро твердеющем члене. Хоть я еще был полностью одет, Кен протянул свою свободную руку и положил ее на мою промежность. Он слегка погладил ее и сказал: «Устраивайся поудобнее».

Я распустил мой пояс, расстегнул штаны и спустил их вниз к коленям, оставив мой поднявшийся орган спрятанным за белыми трусами. Кен сообразил, что я, вероятно, никогда не прикасался сексуально к другому парню, и он ласково постарался, чтобы я был уверен, что то, что мы делаем и собираемся делать, нормальная вещь между добрыми друзьями. Он шептал разного рода ободряющие слова в мое ухо, манипулируя моим членом, остающимся внутри его тонкой полотняной тюрьмы. Я гладил руками по всему его безволосому телу, вглядываясь в его глаза и влюбляясь в него все глубже.

Когда он просунул руку в мои трусы и вытянул мой член, освободив его от его уз, я взглянул вниз и увидел, что у меня вырос до неожиданно другого размера, чем тот, что я привык видеть, пробуждаясь по утрам. Это происходило уже несколько месяцев, но я никогда не чувствовал достаточно близким или уверенным, чтобы с кем-нибудь обсуждать это. И вот я лежу рядом с золотокожим красавцем, держащим одну руку на моем члене, а другой натирающим собственный. Он склонился надо мной и поцеловал меня, что почти лишило меня дыхания от счастья. Я никогда не ожидал этого ощущения от его языка, пробивающего дорогу в мой рот до конца, ни ощущения щекотания, которое чувствовалось у меня между ногами. Кенджи видимо понимал, что я хочу, чтобы он продолжал, и он продолжал целовать меня долго и крепко, даже не прекращая дрочить нас обоих.

Мои собственные руки двигались по всему его голому телу, что я мечтал делать столько лет, сколько я был в Японии, но никогда даже отдаленно не думал, что это возможно.

Минуты спустя, если это были и вправду минуты, Кен начал бить струей спермы на мою обнаженную грудь. Теплота ее и сознание того, что это происходит, соединенные с фактом, что меня глубоко целует некто, кем я восхищался и о ком мечтал месяцами, привели к извержению моего собственного члена и большущая порция моего семени смешалась с той, что уже была на моем голом животе. Он продолжал манипулировать мной, все время обжигая меня французскими «поцелуями.

Прошло несколько минут, чтобы остыть достаточно и понять, что я, а вернее мы, сделали. Это была моя первая эякуляция — я ведь даже никогда не налагал руку на свой член. Кенджи был ласков и предупредителен, он достал полотенце из-за лежака и вытер мой живот дочиста и досуха. Но перед самым концом вытирания он наклонился и слизал оставшуюся перламутровую каплю. Я схватил его за плечи и просунул свой собственный язык ему в рот, чтобы разделить с ним эту маленькую каплю». С этого времени, заключает, Жан-Поль, его жизнь изменилась бесповоротно (Valombrossa 1995).

В сборнике Харта есть рассказ Брайана Мура о 1980-х, когда он был школьником.

«Оглядываясь назад, я думаю, что я был обуян похотью с 11 лет. Мои фантазии концентрировались на водителе грузовика и друзьях моего старшего брата. Я был также влюблен в своего учителя физкультуры, что делало для меня трудным оставаться невозбужденным во время занятий, в раздевалке и в душевой. Хорошо еще, что у неголубых мальчиков тоже вставали, что они объясняли отсутствием женщин или результатом воспоминаний о женщинах, которые у них были».

Рассказчик повествует, как он крал гомоэротические журналы с изображениями мускулистых парней, тайком вкладывая эти журналы в газеты, потому что он боялся, что продавец их ему не продаст.

«Однажды идя домой со школы с моим постоянно стоячим, я наткнулся на Тони, старшеклассника, которого я наблюдал играющим в баскетбол и футбол. Девочки помирали за ним, так что я думал, что для меня он всегда будет оставаться парнем моей мечты». Тони заговорил с ним, спросил, как насчет пойти на танцы. Брайан соврал, что его девочка больна, и Тони пригласил его к себе выпить содовой и покурить. Брайан не курил, но ради сближения с Тони счастлив был и закурить.

«Мы сделали несколько затяжек, тут Тони говорит, что ему нужно переодеться. Я не двигался, и он начал переодеваться прямо передо мной. Он разделся до плавок, и я просто был без ума. Потом он сказал, что не может найти трусы, которые ищет. Когда я глянул, на него, он уже был совершенно голый и его толстый большой член стоял! У меня тоже. Он тронул меня за плечо и спросил, не хочу ли я немного побаловаться. Я почти лишился языка, но сумел выдавить «да». Тони спросил, трахали ли меня когда-нибудь, и я сказал, что нет. Он начал потирать свой член и спросил, не хочу ли я придумать что угодно. Всё произошло так быстро! Я сказал, что хотел бы этого, но боюсь, что будет больно. Он засмеялся и сказал мне, что я могу ему доверять — он будет действовать нежно.

Тони расстелил на полу подушки, включил стерео с какой-то романтической музыкой, опустил шторы и встал передо мной с похотливой усмешкой, готовый приняться за дело — весь мой на это время. Он медленно расстегнул мою рубашку и стянул ее с меня. Потом он распустил мне пояс и живо стянул с меня джинсы и трусы. Я скинул мои кроссовки и остался щеголять только в моих белых носочках.

Тони видел, как я скован, и велел мне расслабиться, обещая быть нежным. Он целовал меня по всему телу, и поцелуи в рот были глубочайшими и самыми влажными, о каких я только мечтал. Я задохнулся, когда он исследовал языком внутренность моего рта.

Он терся телом по моему телу — его волосатые грудь и живот по моему гладкому телу. Может быть из-за этого контраста, но я чувствовал себя, как ребенок. Он прошептал мне в ухо, что хочет оттрахать меня и сделать мне действительно хорошо. У него в руке была резинка, и он говорил, что так любит меня, что никогда не сделает мне больно. Это произвело впечатление на меня, и я был так возбужден, что был готов тут же кончить.

Тони нежно опустил меня на пол, так, чтобы подушки были у меня под животом, а другие подушки он подсунул мне под голову, чтобы мне было удобно. Он долго играл пальцем с моим очком, а потом напустил мне на всю расщелину какой-то крем. Взгромоздившись на меня, он покусывал мои уши и целовал меня сзади в шею. Он велел мне расслабиться и сделать глубокий вдох. Мои ягодицы были раздвинуты, и я почувствовал, как его член погружается в меня. Он спросил, не больно ли, и я сказал, что больно. Тони засмеялся и сказал: «Не догадаешься — он только наполовину вошел!»

Я задохнулся, и он превратился в какого-то зверя. Он стал бешено таранить мою задницу своим членом и звонко шлепать меня по заду. Я обожал это и ненавидел. Я смешался, я сердился и был счастлив. Я сообразил, что хнычу, и Тони утопил мое лицо в подушку, когда начал по-настоящему пахать мою дыру. Я понял, что и в самом деле не хочу, чтобы он прекратил это, да он в любом случае не остановился бы. Он продолжал это минут десять, и я сообразил, что уже спустил свою порцию прямо на подушки.

Тони еще более возбудился от этого и стал грубее. Все мое тело подпрыгивало в ответ. Наконец, Тони начал кричать, что он кончает и сделал что-то, чего я вовсе не ожидал. Он вытащил свой член из меня, стянул резинку и спустил свою порцию спермы по всей моей спине, ягодицам и бедрам. Потом он поцеловал меня и сказал, что сожалеет, если мне было больно. Я был смущен. Я спросил, почему же он хлестал мою задницу, если не хотел сделать мне больно. Это осталось без ответа. Он сказал мне, что теперь я стал мужчиной. Он поклялся, что эта сцена теперь будет повторяться, потому что я так хорош!

В следующие несколько дней Тони всё время вроде избегал меня. Я старался добиться, чтобы он пригласил меня снова к себе домой, но он действовал, как если бы ничего вообще между нами не было. Я совсем в него влюбился, а он меня игнорировал — наверное, высматривая другого нового паренька, которого бы прельстить.» (Moore 1995).

По этому рассказу судя, старшеклассник Тони был, конечно, соблазнителем, но и младший его партнер Брайан, рассказчик, был совершенно готов к соблазну — обуян похотью и склонен именно к парням.

Сохранились не только дневники поэта Уолта Уитмена. Сохранились и воспоминания некоторых из тех, кто в юности попался на его пути. В 1895 Питер Доил рассказывал о своей первой встрече с Уитменом:

«Это любопытная история. Мы понравились друг другу сразу. Я был кондуктором. Ночь была грозовой… С Уолтом был его плед — он был переброшен через плечи — он выглядел как старый капитан. Он был единственным пассажиром, ночь в одиночестве, так что я подумал, что надо войти и поговорить с ним. Что-то во мне заставило меня так поступить и что-то в нем потянуло меня к этому. Он потом говорил, что во мне есть что-то, что имело такое же воздействие на него. Так или иначе, я вошел в салон. Мы стали близки друг другу сразу — я положил руку ему на колено — мы все поняли… Он не вышел в конце маршрута — фактически проделал весь обратный путь со мной.»

Тут ясно, что инициатива не шла исключительно со стороны Уитмена. Воспоминание другого «встречного» дает понять, что действия старого поэта по крайней мере не всегда воспринимались (и вспоминались потом) его юными партнерами как нежеланные. Юный поклонник Эдвард Карпентер примчался к Уитмену из Англии. Впоследствии, в 1923 г., уже будучи известным деятелем освободительного движения геев, постельную сцену с Уитменом он описывал с явной ностальгией:

«Он продвинулся выше и стал целовать мое ухо. Его борода щекотала мне шею. Он пах листвой и папоротником и почвой осеннего леса… Я просто лежал там в лунном свете, лившемся сквозь ветви, и отдавался прекрасным ласкам милого старика… Под конец его рука оказалась у меня между ног, а его язык у моего пупка. А потом, когда он лизал мое основание сразу за яйцами, я не мог больше выдержать, его уста сомкнулись на головке моего члена и я почувствовал, как моя молодая жизненность бежит в его старость» (Shively 1987: 34).

Образы вычурные, но они показывают, что человеку хочется передать, какой поэзией для него наполнено это переживание. Кроме мимолетных встреч у Уитмена были и длительные романы с молодыми людьми. Первый постоянный любовник юный Фред Воан появился, когда Уитмен уже приближался к сорока. Этот водитель из Бруклина жил с поэтом несколько лет и затем писал ему всю жизнь.

Позже он женился, имел четырех сыновей, но слал письма Уитмену: «Моя любовь мой Уолт — с тобою всегда». Питер Доил был вторым, и одно время Уитмен тяжело переживал свою зависимость от Доила. Затем появился изумительно красивый 18-летний печатник Гарри Стаффорд, с которым бывали и ссоры, потому что у него был конкурент — батрак фермера Эдвард Кейтел. В 1878 г. Гарри написал Уолту, что завел подругу, но в тот же день младший брат Гарри сообщил письмом, что «хотел бы приехать и остаться на всю ночь с Вами». Затем при Уолте появился подросток Билли Даккет, который стал его кучером — сохранились фотографии Билли с Уолтом и отдельно голышом. Потом Даккет решил подзаработать на репортажах о Уайлде, и тот его выгнал. Потом при Уайлде оказался более образованный Хорас Тробл, почти на сорок лет моложе поэта, и стал его любовником, секретарем и другом. Впоследствии он издал в 9 томах свои дневники «С Уолтом Уитменом». Там есть и такая запись: «Счастлив, в эту ночь 20 минут с У!» Но и при нем смена у тела Уолта продолжалась. Под конец это уже были не столько любовники, сколько няньки, возившие параличного поэта на коляске — блестящий Эд Уилкинз, мужественный Уоррен Фитцинджер… (Schmidgall 1997).

А тот случай с Харитоновским рисованием закончился так:

«когда я его рисовал до трех часов ночи и попросил раздеться догола, я не осмелился и ушел в рисование. И вот что же. Так еще несколько раз он ко мне приходил… Я лежал на диване, он сидел рядом и прислонился ко мне просто дружески… и говорит вообще-то меня лет в 14 немного тянуло на мужчин. Я притянул его к себе он засмеялся мы упали на диван. Он говорил! такие слова! Вся эта жизнь, которую я избегал упоминать, он всё это знал!.. А когда ты меня тогда рисовал, он сказал, мне просто невозможно хотелось! тебе отдаться!» (Харитонов 1993: 221–222).

Так что, по-видимому, не так уж далеки от истины Уэствуд, Трипп, и др., считающие, что роль совращения в возникновении гомосексуальной ориентации, по крайней мере, сильно преувеличена.

Голландец Тео Сандфорт обследовал 25 мальчиков от 10 до 16 лет, связанных с педофилами. Почти все они оценивали свои отношения положительно: «славно», «счастливо» (Sandfort 1981; 1982; 1987). Известный сексолог Джон Мани обследовал два таких случая. Обе «жертвы» с ностальгией вспоминали своих соблазнителей. Один из соблазненных, Берт, говорил:

«Описать отношения? Сказочные… По мне, тут не было никакого вреда, физического или умственного… Фактически это лучшие отношения, которые я когда-либо имел с кем бы то ни было вне моей семьи.» (Money 1983).

О том же пишут Бернгард, Бронгерсма (Bernhard 1972; 1982; Brongers-ma 1986–1990).

Еще на рубеже веков А. Молль сформулировал вывод, который с тех пор повторяют многие сексологи: «Только того и можно обольстить, кто способен обольщаться» (цит. по Эллису 1910: 269–270). Правда, Харитонов считал, что обольщаться способны все. Я уже показал, что не все. А уж сохраняют тягу к этому соблазну и вовсе немногие. Те, кому это на роду написано.

Зевс был всемогущ, но у Лукиана он всё-таки уговаривает похищенного Ганимеда спать вместе. Соблазняет. От Ганимеда зависит, соблазнится ли он, пусть даже соблазняет сам Зевс.

4. Лолиты мужского пола

Часто непонятно, кто кого соблазняет — старший младшего или младший старшего. Последнее не так уж редко. Совершенно очевидно, что Лолитами могут быть не только девочки. Мальчикам, из-за их всегдашней предприимчивости, это даже проще. И роль взрослого в таком взаимодействии еще пассивнее, чем у Набокова.

Девочек с ранней сексуальной активностью — одержимых нимфоманией — Набоков предложил называть нимфетками. Тому, как нимфетка соблазняет взрослого, посвящены по крайней мере три известных художественных произведения — набоковская «Лолита», роман американской писательницы Аманды Филипаччи «Нагие мужчины» (Filipacchi 1993) и «Последние дни супермена» Эдуарда Лимонова (Лимонов 1994). Документальные сообщения о таких случаях содержатся только в медицинской литературе (Trainer 1966). Нимфомании женщин соответствует у мужчин сатириазис. Как называть мальчиков такого рода? Маленькими сатирами — сатириками? Но это слово уже занято. Сатирчиками? Учитывая связь раннего полового созревания с возникновением гомосексуальности, естественно ожидать, что активность такого рода мальчиков скорее всего обратится на собственный пол. Художественных произведений, которые бы были целиком посвящены мальчикам такого рода, я не знаю, кроме повести Тони Дювера «Когда Джонатан умер» (Mitchell 1995: 422–428). Зато в литературе множество документальных описаний таких случаев.

Доподлинно известно, что в страстной и трагической любовной паре двух французских поэтов — 16-летнего (при встрече) гения Артюра Рембо и 26-летнего Поля Верлена (впоследствии избранного «королем поэтов Франции») — инициатором, разбившим брак Верлена, был именно появившийся из провинции мальчишка Рембо.

Это он мучил Верлена своими капризами и переменами настроения. Это он был застрельщиком в хулиганстве, богохульности, антипатриотизме и цинизме, придававших новизну их поэзии — вдобавок к чисто поэтическому новаторству. Считают, что во всех отношениях Верлен был «пассив», а Рембо «актив». Вся-то его поэтическая деятельность продолжалась до 19 лет. Когда он бросил Верлена, тот стрелял в него и ранил в руку. Это послужило поводом для суда за покушение на убийство, приплели и неподсудное во Франции мужеложство — осудили Верлена. (Вебер 1993).

Гипотезу совращения научно стремился обосновать еще в прошлом веке Рихард фон Крафт-Эбинг в книге «Половой извращенец перед судом» и в своей «Половой психопатии». Он указывал, что «действительными развратителями юношества являются слабоумные с нормальной половой организацией, затем развратники, сделавшиеся импотентными или дошедшие до половой извращенности и потерявшие нравственное чувство, и, наконец, безнравственные старики с повышенным половым влечением». Крафт-Эбинг настолько веровал в свою теорию гомосексуальности как дегенерации и в гипотезу совращения, что совершенно не замечал несовпадения их с тут же приводимыми фактами. Пример, описанный им на следующей странице его книги, никак не подтверждает его гипотезы. Скорее наоборот.

Речь идет о его наблюдении 238. Это наблюдение не собственное, взятое из описаний Рейно. Описывается журналист 36 лет X., страдавший с юных лет «эпилептоидными приступами» и не выносивший алкоголя (это всё Крафт-Эбинг помещает в ряду ненормальностей вместе с асимметрией лица). Мастурбировал с 18 лет, но к женщине не обнаруживал влечения, при попытках совершить половой акт оставался холодным и импотентным. Не привлекали его ни взрослые мужчины, ни маленькие девочки. Только мальчики.

«По его словам, он сделался педофилом только на 22-м году, когда один 12-летний мальчик побудил его к половому акту. В первый раз он прогнал своего развратителя, но страсть, возбужденная в нем этим инцидентом, быстро развилась настолько, что он не мог уже бороться с нею. Даже многократное тюремное заключение нисколько не помогло в этом отношении. Эта несчастная страсть разбила ему всю жизнь, и он несколько раз делал серьезные попытки к самоубийству. <…> Подчеркивая его дегенеративную психическую конституцию, экспертиза нашла его невменяемым и в то же время очень опасным для окружающих. Такой исход процесса поверг X. в безутешное горе, так как он рассчитывал на временное лишение свободы, а вместо того попал в психиатрическую больницу.» (Крафт-Эбинг 1996: 536–537).

За вычетом педофилии в чем прочие свидетельства вырождения этого журналиста? «Эпилептоидные приступы» или отвращение к алкоголю или асимметрия лица? Кто здесь совратитель, кто жертва, да и какую роль сыграло совращение? Всё говорит скорее о латентной педофилии гомосексуального склада, которая, наконец, прорвалась.

Другой любопытный казус приводит Силверстайн.

У Майрона, тридцати трех лет, сексуальное развитие было очень поздним и замедленным. Он всегда любовался статуями мужчин и мужской наготой, но не рассматривал это как гомосексуальность. Двадцати двух лет на войне во Вьетнаме он впервые освоил мастурбацию и стал много мастурбировать.

Через три месяца после первой эякуляции он был уже на базе в Техасе, где его стал преследовать четырнадцатилетний мальчик. Он ходил повсюду за ним и заговаривал с ним. «На четвертый день он спросил меня, не дам ли я ему отсосать. Я ответил: «Конечно, нет». Просто и мило. Вероятно, я был этим устрашен. Не знаю. Я никогда до того не имел секса с кем бы то ни было. Мне бы хотелось увидеть его голым, но идея делать что-нибудь с ним не приходила мне в голову. <…> Однажды я принимал душ, и у меня было полотенце вокруг чресел. Он сказал: «Ну я очень хочу отсосать тебе», и на сей раз мне стало очень любопытно, и я сказал: «Окей, но я хочу видеть тебя голым». Ну, он и снял свою одежду. Он был обнажен, а у меня было полотенце вокруг чресел. И он сказал: «Ты просто ложись на лежанку, а я сделаю всё остальное». И я лег на лежанку, а он сделал всё остальное.

Когда это было окончено, он хотел говорить об этом. Он спросил меня, понравилось ли мне. Я сказал: «О да». Он сказал: «Так ты мне дашь сделать это снова?» Я сказал: «Нет!» И следующий раз был уже через шесть лет.» (Silverstein 1981: 87–88).

В книге Уэста «Мужская проституция» приводится автобиография одного канадского парня (случай 303), одно время занимавшегося этим промыслом в Англии. Ко времени записи ему было 24 года.

Несмотря на криминальное прошлое он стремился к образованию и показал себя интеллигентным информантом. Отец его был пьяницей, терроризировавшим семью и рано умер. В тринадцать лет паренек получил первую плату за секс. С группой сверстников он прислуживал пожилым людям за плату. Один пожилой человек (на шестом десятке) позвал его к себе отдельно от приятелей. Он пошел и «так это началось… Он просто подстегивал меня и подпаивал. Я был полупьян. Я просто лежал навзничь на кровати и предоставлял ему отсасывать у меня. Помню, как сел и, увидев его голову там, собирался дать ему в морду. Но всё же у меня стоял, и я должен был вот-вот кончить. Это было странно. Я долго не возвращался туда». Потом всё же пошел снова и снова, каждый раз требуя денег. «Знаете, когда на взводе, он ли меня услаждает, я ли ему позволяю делать это, одно и то же. После этого я должен был идти домой для ванны. Должен. Я чувствовал себя так ужасно. А потом через неделю я забывал об ужасной стороне и делал это снова».

К пятнадцати годам он был уже вором и уличной проституткой. Когда не удавалось чего-нибудь украсть, «я шел на окраину и давал отсосать мой член где-нибудь под лестницей за 10, 20 или 30 фунтов, как удастся. Сильно пил и принимал наркотики. В следующие годы имел несколько приятных гетеросексуальных приключений, но постепенно стал замечать, что мужчины привлекают его больше, а особенно мальчики-подростки. «Я никогда не имел секса с мужчиной без денег, пока мне не стало примерно восемнадцать… То есть это было, особенно сперва, сознательное усилие с моей стороны — я не хотел признавать вообще, что я гей…. Я всегда думал, что — особый случай, что когда-то что-то должно измениться… Я просто не мог увидеть себя голубым. Я хочу завести семью, иметь детей…» Когда в пятнадцать лет он покинул мать и поселился в одной семье, там был мальчик на шесть лет младше его. Они завели «невероятно близкие» отношения, и хотя имелся отдельный матрас, они спали вместе, и это его сексуально возбуждало. «Иногда, когда он был заснувши, я дотрагивался легонько до него, но зная, что он бы этого не одобрил, я не хотел рисковать дружбой и дать ему плохо думать обо мне, я ведь был для него вроде героя». Они оставались добрыми друзьями много лет.

Но всё это преамбула. Ни сам рассказчик, ни этот его друг не выступают тут в роли Лолиты. Мальчик-Лолита появился в его жизни пятью годами позже.

«Я встретил его в душевой, когда ему было двенадцать лет. Он позволял очень противному лыжнику, суке, делать ему отсос. Когда я вошел, я подумал, что тот напал на него или что-то в этом роде. Я направлялся в колледж и имел при себе хоккейную клюшку, ну и просто заехал ею этому парню по физиономии. Пацан обращается ко мне, как ни в чем ни бывало, и говорит: «Ты что, чокнулся? Он же просто делал мне вафлю!» Я ну так и опупел. Этот милый белокурый пацаненок! У меня было длительное сексуальное отношение с ним, всё время по его настоянию, потому что я начал чувствовать вину перед ним, определенно. Но я подумал, что это лучшее, что когда-либо со мной происходило. Вот пацан двенадцати лет, который любит иметь секс. Отлично! Но первые разы я был так переполнен чувством вины… Я говорил: «Ты не должен делать это! Я же буду твоим другом даже если мы не будем иметь с тобой секс. Я всё равно буду помогать тебе, давать тебе денег». Он отвечает:

«Нет, нет, мне нравится, как ты делаешь вафлю». Вот таким он был, и он всё еще такой».

Когда мальчик захотел покинуть свой дом из-за плохих семейных условий, парень пристроил его у «любителя мальчиков», которого он знал. «У этого мужчины теперь живут три разных мальчика… Один из них — с четырнадцати лет основной любовник этого мужика. Так что это место хорошее для пацана. Мужик возится с ними. И у него есть свой собственный любовник, которому сейчас шестнадцать тоже. Но знаете, я всё еще очень близок с ним…» (West 1992: 281–283).

Николай 40 лет из Красноярска пишет в журнал «1/10»:

«Бывает, и часто, что мальчики сами как бы совращают мужчин. Хочу рассказать такой случай. В семидесятые годы я работал в школе учителем в старших классах. Занимал комнату в общежитии. В те времена был молодым, привлекательным и, конечно, как и все, в области секса не был просвещенным. Тогда о гомосексуальности писали только то, как их наказывать. Ну, и говорили, что всё это грязь. <…> В школе передо мной стал крутиться Игорь, ученик восьмого класса, длинный парень с тонкой талией, которую я потом обхватывал чуть ли не двумя пальцами. Сначала я думал, что нравлюсь ему просто как учитель. Но однажды, после звонка я работал над классным журналом, согнувшись за столом, и почувствовал, что кто-то давит на ногу. Думаю, что это баловство, оборачиваюсь — стоит Игорь, брюки оттопырились. Покраснев, он быстро ушел. Я понял всё, но на связь с ним не решался: во-первых, подружился с соседом по общаге, а во-вторых, опасался скандала. Через месяц ко мне постучали. Вошел Игорь. Крутит задом, и, опустив глаза, спрашивает: «Можно побыть с Вами?» Минут через двадцать мы уже были без штанов… <…>

Наши отношения с Игорем не были равными. Он называл меня только на «Вы», был полностью пассивным, дрочил себя сам. За партой, когда я его спрашивал, он вставал. Вскоре наши отношения прекратились». Испугавшись, что их отношения становятся заметными, учитель «решил больше за пределами школы с Игорем не встречаться. Он воспринял это спокойно. Игорь всегда был замкнутым, стеснительным, но после наших с ним встреч его словно подменили». Он раззвонил о доступности учителя, и на того стали выходить другие школьники. Пришлось покинуть школу и уехать из города (Николай 1997).

Еще интереснее такие же случаи, но описанные не от лица взрослых участников, а от лица их несовершеннолетних соблазнителей (часто уже много лет спустя).

У Сэгира и Робинса приводится такой рассказ:

«Мой первый ночной опыт я пережил в доме дяди и его приятельницы. У них жил один канадский военный, с которым меня поместили в одной комнате. Мне было 16, но я был явно ведущей стороной. Я спросил его, можно ли мне перейти к нему в кровать».

В книге Силверстайна есть воспоминания Томаса, гомосексуального парня из офицерской семьи, о его сексуальных связях со взрослыми в его детские годы:

«Я всегда был агрессором. Я хотел их больше, чем они хотели меня. Пожилые мужчины обычно стеснялись иметь дело с ребенком. Я понимал, что должен делать первый шаг, потому что они боялись это делать. В каждом случае, а их были сотни, это я охотился за мужчиной. Я не могу припомнить, чтобы меня кто-то преследовал» (Silverstein 1981: 204–205).

Нед Рорем в своих мемуарах вспоминает, что подростком долго рыскал в поисках мужчины. Наконец в парке некий небритый незнакомец приобщил его к сексу. Мальчик долго страдал от того, что не мог найти этого мужчину снова (Rorem 1994: 94).

В армейских мемуарах Дмитрия Лычёва (1998: 211) есть такой эпизод. Рассказчик, издатель журнала «1/10», в бытность свою солдатом ехал в машине с другим солдатом.

«Ромка, щурясь от ослеплявшего веселого зимнего солнца, слушал мой рассказ о том, как меня, совсем еще юного невинного ребенка, приехавшего из столицы в деревню к бабушке, совратили взрослые полтавские балбесы. (На самом деле это я их развратил, но в данном случае я решил это опустить».)

И. С. Кона познакомили в США с гомосексуальной парой. Один из этих людей увидел другого, пастора, в церкви, будучи 16-летним школьником. «… И я сразу же понял, что страстно хочу его и что это — навсегда». Два месяца влюбленный подросток выслеживал пастора и в конце концов застал его спящим в постели. Пастор Джекоб вспоминает: «Я плохо понимал, что происходит, но когда этот красивый мальчик стал ласкать меня, он заарканил меня на всю жизнь» (Кон 1998: 379).

Влад. Павлович, сын офицера, вспоминает о своем детстве в гарнизоне посреди леса. К нему приставили нянькой солдатика. «Светловолосого, широкоплечего, веселого, доброго». Как-то Валик, так звали солдата, обещал обучить мальчика плаванию, но задержался. Мальчик отправился на поиски. «В густых зарослях услышал шорох». Тихонечко подкрался и увидел Валика, а с ним второго солдата. «Они стояли, крепко обнявшись и ласкали друг друга. Брюки были спущены и висели на коленях. Мне были хорошо видны их обнаженные попки, руки, которые гладили эти розовые комочки мышц. Я стоял сам не свой, и, казалось, сердце вот-вот вырвется из груди. Так простоял, скрываемый листвой еще минут пять. Вдруг тот, второй, присел на корточки… Я вышел из-за куста <…> Бедный мой нянь так растерялся, что забыл подобрать штаны. Он засыпал меня вопросами, молол какую-то ерунду, а я стоял и во все глаза смотрел туда, где золотился пучок курчавых волос. Оторвать взгляд было выше моих сил. Через несколько секунд нянь пришел в себя, подхватил штаны, начал лихорадочно их застегивать. Мне этих секунд хватило, чтобы всё рассмотреть в деталях и оценить божественную красоту. И только теперь его лицо залила краска. Красиво! Пунцовое лицо и короткий белесый ежик на голове. Куда исчез второй, я даже не заметил».

При возвращении солдат стал немногословным. Мальчик понял, что помешал ему и решил исправить ошибку. Случай представился на следующий день. Отец с матерью уехали в город. Солдат уложил мальчика спать, но тот попросил солдата полежать с ним. Солдат пристроился с краю кровати. «А у меня со вчерашнего дня так и стоит его красавец. И так мне хочется дотронуться до него, увидеть его хотя бы еще раз. Не долго думая, запустил свою ручонку в штаны. Мой бедный Валик как-то сразу напрягся, сделался каменным. А мне сразу стало хорошо. Там так тепло и спокойно. Под моей рукой его тело стало увеличиваться. И вот настал момент, когда я достал «это» на свет божий. Вчера он был красив, но сейчас в моей руке в тридцати сантиметрах от глаз он был просто великолепен. Я внимательно рассматривал, лаская минут десять, а потом…

Валик застонал, точь-в-точь как вчера. Он гладил мою голову, говорил какие-то нежные слова. <…> Но вдруг он легким и в то же время уверенным жестом убрал мою голову. На руку упало несколько горячих капель. Валик застонал во весь голос, закатил глаза и откинулся на подушки. Через несколько секунд он взял полотенце и вытер мою руку, потом поцеловал это место, потом поцеловал в губы, потом начал целовать меня всего — от головы до пяток. Потом… Потом было море счастья» (Павлович 1994).

А вот из литературных автобиографических примеров.

Эпизод из романа известного американского писателя Эдмунда Уайта, очень нравившегося Набокову. Роман этот, «Рассказ парня о самом себе», как пишет критика, с сильными автобиографическими мотивами («почти полностью автобиографическим» назван он в интервью Уайта — Soliwoda 1993: 19). Сообщается, что ко времени действия герой пережил лишь одно сексуальное приключение, когда группа подростков отправилась из интерната в бордель. Для него попытка испытать себя с проституткой-негритянкой окончилась полным фиаско. Он ничего не смог. Теперь действие происходит дома. В семье героя гостит другая семья, и дети обеих отправлены спать в одну спальню. Рассказ идет от первого лица. ценившийся Набоковым.

«Еще не спишь?» спросил Кевин со своей кровати. «Нет», ответил я… «Сколько тебе лет?» — спросил Кевин. «Пятнадцать. А тебе?» «Двенадцать. Ты когда-нибудь проделывал это с девочками?» «Конечно, — ответил я… А ты?» «Не-а. Нет еще». Пауза. «Я слышал, сначала надо их разжечь». «Верно». «Как ты это делал?» (Герой начинает пересказывать прочитанный учебник для молодоженов, Кевин задает вопрос за вопросом о волнующих его подробностях. Замолчали). Молчание было глубоким и чутким, так что слышно было, как ресницы бьют по наволочке. «Там дома у нас пацаны… Ну, соседские парни…» «Ну?» — говорю. «Мы там все вгоняем друг другу. Ты это когда-нибудь делал?». — «Разумеется» (соврал). — «Что?» «Я говорю: конечно». — «Наверное, ты уже вырос из этих забав». — «Ну, в общем да, но поскольку тут девочек нет…» (я чувствовал себя как ученый, который знает, что близок к решающему эксперименту всей карьеры: внешне холоден, внутри всё ликует, но готов к разочарованию) «… можно бы и попробовать». И после паузы: «Если хочешь».

Как только слова вылетели из моих уст, я почувствовал, что он не придет в мою постель; он подумает, что со мной что-то неладно». Но последовал ответ: «А у тебя есть чем смазать?» — «Что?» — «Ну ведь знаешь. Что-нибудь вроде вазелина». (Когда Кевин перебрался в постель героя, они начали игру). Он протянул руку под простыней и дотронулся до моего члена, а я дотронулся до его. «Ты когда-нибудь брал их в руку вместе?» — спросил он. «Нет, — сказал я. — Покажи мне». — «Сперва поплюй на руку, чтобы она была по-настоящему влажной. Видишь? Потом берешь — придвинься ближе, чуть повыше — берешь их оба вот так. Приятно чувствовать?». — «Да, — сказал я. — Приятно». Поскольку я знал, что он не даст мне целовать его, я положил голову за его головой и прижался губами к его шее… «Кто будет первым?» — спросил он. — «Вгонять?… Я буду первым» (Началась процедура «эксперимента». сначала ее пришлось прервать из-за болезненности, потом начали снова.) На сей раз я продвигался по миллиметру за каждый толчок, ожидая в промежутках. Я чувствовал, как его мускул расслабляется. «Уже вошел?» — спрашивает. «Ага». — «Весь вошел?» — «Почти. Вот. Теперь весь». — «Правда?» Он потянулся рукой к моему лобку, чтобы убедиться. «Ага, весь. Тебе приятно?» — «Чертовски». — «Окей, — проинструктировал он, — теперь двигай взад и вперед, только медленно. Окей?» — «Конечно». Я попробовал несколько коротких толчков и спросил, не больно ли ему. Он покрутил головой. Колени он пригнул к груди, а я прильнул своими ногами к его… Было видно, как трепещут концы его ресниц за округлостью щеки. «Как тебе? Хорошо? — спросил он. — Хочешь чтобы было теснее?» — спросил он, будто продавец башмаков. «Нет, так хорошо». — «Смотри, я могу сжать и теснее», и в самом деле, сумел… «Сейчас буду кончать» — говорю. — Мне вынуть?» — «Не, давай внутрь, — говорит. — Пускай наполняет». — «Окей. Вот оно. О, господи боже!» Я не мог удержаться и стал целовать его щеку (Потом поменялись местами.) (White 1982: 14–19).

Эта сцена описана в начале романа. А потом выясняется, что рассказчик уже был подготовлен к положительной реакции на предложение Кевина, что у него самого уже были гомоэротические переживания, что было и приключение этого рода (White 1982: 105–107).

Позже в интернате герой романа сам напросился на свидание со взрослым человеком, которого он подозревал в готовности к гомосексуальным авантюрам. Один за другим он задавал ему все более смелые вопросы. «Ваша музыка хороша для секса?» «Предположим, что никого вокруг…» «Предположим, что есть парень, который хочет провести с Вами вечер…» Отвечавший сначала репликами, тот, уже заинтересованный, говорит: «Ну, добрались. Продолжай». — «Предположим, что он хочет подрочить Вам, ничего больше, Вы ему разрешите?» — «Очень забавный вопрос. А почему ты спрашиваешь? Это вопрос академический или как?» — «Я спрашиваю, потому что хотел бы провести с Вами вечер». И провел, и согласился на большее (White 1982: 212–213, 217).

Ладно, это художественная литература. Но, повторяю, не вполне литература.

Нечто подобное Уайт рассказывает о себе и в точно документальном произведении «Штаты желания» (можно перевести и как «Состояния желания»).

«… В тринадцать лет я спал со взрослым индейцем в Акапулько, а в пятнадцать у меня было короткое приключение с мужчиной сорока с чем-то, чьи дети были старше меня. Этого человека я увидел на скамейке в парке у озера в Чикаго; он был в плаще и при галстуке и был погружен в архитектурный план. Он не давал мне ни малейшего повода, но, внезапно осмелев, я уселся рядом с ним, вступил в беседу, последовал за ним до его машины. Наконец, он улыбнулся и спросил: «Чего ты хочешь от меня?» Я всегда старался совратить мужчин, но они боялись меня, как приманки к тюрьме» (White 1983: 312–313).

А вот пример из документального сборника Харта. Анонимный рассказчик вспоминает о 1959 годе, когда ему было 12 лет.

К его соседям-старикам в маленький городок в штате Индиана приехал жить шестнадцатилетний внук Дункан, выгнанный из школы за курение марихуаны — грех, тогда еще таинственный для школьника из маленького городка. «Кожа Дункана цвета кофе с молоком, ухоженные и приглаженные волосы и музыкальные упражнения на скромном наборе барабанов определенно делали его экзотическим для такого наивного пацана, как я. Кроме того, у него были серо-зеленые глаза, определенно ненормальные для черного». Он прибыл как раз в то время, когда рассказчик находился в переходном периоде. «Я целовал Мэри и трогал многообещающую грудь Дарьи, но не нашел удовольствия ни в том ни в другом. Но я получал огромное удовольствие, наблюдая, как Джон, мой лучший друг, писает. Я испытывал необъяснимое головокружение, заключенный под коленями Тоби, вжимающимися в мои плечи, когда его задница давила мою грудь, его неопределившаяся промежность всего в двух дюймах от моего лица. Я уже находил удовольствие в самоудовлетворении, но мне еще предстояло открыть полное удовольствие от эякуляции. Самое из всего гнетущее, у меня были расстраивающие сны.

Сны о Тоби, расстегивающем свои штаны, сидя на моей груди, не раз шокировали меня при пробуждении. Ничего более не происходило в этих снах, и у меня не было четкого представления, зачем он расстегивал их. После тайного подсматривания за Джоном во время писания, я начал мечтать о том, чтобы держать его рубильник, когда он делает это. Я начал также смотреть на других парней в нашем физкультурном классе и мечтать о том, чтобы дотрагиваться до их членов тоже. Я не понимал этого, право; но я знал, что это нечто, о чем не следует разговаривать. Я чувствовал себя странным, одиноким, смятенным, потерянным и, хуже того, грязным и плохим. Я инстинктивно удалялся от мира и претендовал на то, чтобы быть другим.

Дункан страшил меня. Он завел дружбу с моим старшим братом. Он даже шутил иногда со мной. Я любил его сияющую белозубую улыбку, особенно когда она была обращена ко мне. У меня были постоянные мечты о нем, с любопытствованием, как он выглядит, когда писает. Видение, как он играет на своих барабанах, широко раздвинув ноги, всегда прерывало мирный сон. Все мои мечты сосредоточивались на том, как выглядит его елдак, особенно когда стоит. Я не видел его, но раз или два украдкой ощущал его, когда мы боролись. Там было что-то огромное! Размер зажег во мне новое пламя желания, никогда доселе не испытанное. Я не только хотел увидеть член Дункана, у меня появилось и желание сосать его.

В первый раз, когда мне приснилось, что я сосу его член (без более четкого представления, чем просто держать его во рту и сосать как если бы это был палец), я проснулся с болезненной эрекцией. Я схватил себя за член, начав свое обычное натирающее движение. На сей раз, однако, боль не утихала. Я ухватил себя тверже и двигал рукой вверх и вниз, туже, тверже и быстрее.

Вскоре нечто захватило мой ум, и мне захотелось кричать. Что-то было не так! Я хотел прекратить то, что я делал, но не мог. Я думал, что мне нужно пописать, но я знал, что не смогу (я ведь уже пытался раньше писать при утреннем вставании члена). И когда я уже думал, что умираю, горячая, густая, едкая жидкость вылетела из конца моего члена. Она покрыла мою руку, мои трусы, простыни, и капли даже упали на мою голую грудь. Я был испуган, думая, что я сломал что-то внутри и истекаю кровью. Быстро зажегши свет, я увидел повсюду на мне молочную и кое-где прозрачную жидкость. Я слышал братьев, рассказывающих о том, как кончают, — теперь я понял.

Успокоившись, вспоминая ощущения и мысли, которые их произвели, я снова дрочился — уже не во сне. Следующее извержение было даже лучше! Эти ощущения побудили меня сообразить, насколько же лучше должна быть реальная вещь — и принять решение. Хоть я и решил спросить Дункана, я был слишком скован, чтобы это сделать. Я грезил во снах, дрочился и грезил наяву постоянно, но не делал ничего. С юношеской невинностью я решил, что спросить по телефону будет легче. Наконец, я улучил возможность, когда я был один дома. Когда Дункан ответил по телефону, я изменил голос и спросил: «Можно ли мне пососать твой член?» На другом конце было молчание. Потом Дункан засмеялся: «Конечно». Телефон запиликал.

Это подбодрило меня, потом обдало холодом, потом привело в ужасную растерянность. Дункан хотел, но он ведь не знал, кто ему звонил. Я очень боялся позвонить снова. Я решил подождать и посмотреть, не упомянет ли он этот эпизод моему брату. Недели проходили, и ничего не было сказано. Я стал звонить Дункану при каждой возможности. Беседа никогда не менялась, ни мной, ни им. Я никогда не назывался. Дункан никогда не спрашивал, но как-то я знал, что он знает, что это я.

В конце моего тринадцатого года обстановка изменилась. Однажды вечером вся семья за исключением дедушки уехала на баскетбольный матч моего брата. Зашел Дункан. Мы немного поборолись, и я, как обычно, ощутил его член. Тот внезапно встал.

«А это что?» — поддразнивая спросил я.

«А это то, о чем ты всё время звонил мне и спрашивал, нельзя ли тебе пососать», — спокойно ответил Дункан. — Я всегда отвечал «да», но ты никогда не делал этого. Так что лучше тебе перестать играть с ним, пока не случится что-то». Долгое время я молчал. Потом выдавил: «Вроде чего?» Возбуждение не давало мне дышать. «Продолжай трогать его, и ты поймешь что. Так ты хочешь его сосать или нет?» «Мы же не можем делать это здесь. Дедушка там смотрит телевизор. Пойдем в гараж, и я буду тебе его сосать. Мы услышим машину, если она подойдет».

В гараже Дункан встал, а я опустился перед ним на колени. «Ну, — сказал он, — будешь сосать или нет? Тут становится холодно».

«Ладно, вынь его».

Дункан расстегнул молнию, полез внутрь и вытянул длинный толстый предмет. Темнота и тени в гараже делали трудным увидеть реально. Но этого было достаточно, чтобы ошеломить меня реальностью того, что происходило. Сначала я только смотрел, потому что запах внезапно опьянил меня. Я всё еще вспоминаю его составной аромат раздевалки, потных ног, стоячей мочи и влажного дерьма — с небольшой примесью мыла.

«Ну?» — голос Дункана изменился.

Я открыл рот, наклонился вперед, и мои губы дотронулись до члена Дункана. Что-то, правда, лязгнуло внутри меня с моим первым ощущением вкуса члена. Я качнулся вперед на Дункана, совершенно безразличный ко всему, что происходило вне меня. До сего дня у меня нет воспоминаний о реакции Дункана. Я был совершенно погружен в глотание его члена и сосание его — и был готов сосать вечно. Это всё, что я хотел делать. Время остановилось для меня. Я был в совершенно другом мире. Я чувствовал, что принадлежу в первый раз в моей жизни. Мой рот чувствовал себя хорошо и удобно с членом, вторгающимся в него. Я знал, без малейшего сомнения, что ничего не может и никогда не сможет заменить наслаждения, которое я получал от сосания члена. Это нелегко объяснить.

«Ты не можешь довести до конца поскорее? Я начинаю стынуть. Пойдем в дом. Может, ты найдешь способ делать это без того, чтобы нас застукали».

Я неохотно выпустил его член и с нетерпением последовал за ним в дом. Мы поиграли подольше. Я увидел его член при свете и смог пососать его еще два раза. Он ни разу не кончил. Я даже не помню, чтобы он сказал что-нибудь о том, что он чувствует. Несмотря на то, что я был способен сосать его, я был растерян с этим приключением. Я не мог реально осмыслить его. Да, это было ужасно. Да, я знал, что всегда буду предпочитать сосание члена любому виду секса с кем бы то ни было. Я еще не исключил девушек из моих планов, но уже знал, что девушка никогда не сможет дать мне больше, чем парень. И я уже думал о Ли, который жил напротив через улицу. Я чего-то хотел, но еще не знал чего именно. Тогда.

С Дунканом у меня больше ничего не было. Однажды, на следующий год, я спросил, мы оба поговорили о том, где, но ничего так и не произошло. <…> От него, в тот самый первый вечер, я узнал, что никогда не буду удовлетворен просто сосанием члена. Я должен делать это с любовью. Я должен доставить ему максимум наслаждения, чтобы получить максимум удовольствия. Мне нужно, чтобы мой мужчина кончил.» (Anon D 1995).

Я привел это воспоминание почти целиком, потому что это очень сильное свидетельство. Ничто не действовало развращающе на этого подростка. У него были и доступные сексуальным играм девочки рядом и была полная возможность развития по гетеросексуальному пути. Старший парень, Дункан, не предпринимал, по сути ничего со своей стороны. Если бы их застукали, он, конечно, отвечал бы за совращение младшего, а младший, как водится в таких случаях, испуганно и послушно подтверждал бы, что он лишь подчинялся старшему и сильнейшему. На деле же Дункан лишь поддавался искушению. Искусителем был младший. Он и стал голубым, Дункан же остался гетеросексуальным.

Майкл Холл вспоминает в том же сборнике о 1968 годе, когда он был старшеклассником.

Ему страшно хотелось тогда соблазнить взрослого парикмахера, к которому он ходил стричься с отцом. Как-то он решился и направился в парикмахерскую Билла один. «Пришел снова, на сей раз без отца и брата, а?» — удивился парикмахер. Майкл соврал ему что-то насчет школьного вечера, к которому надо сделать свежую прическу. Билл усадил его в кресло, и Майкл с удовольствием отметил, какими старыми выглядят его руки. Предшествующие посещения оставили одно четкое впечатление в памяти: каждый раз, когда Билл наклонялся к голове подростка «его промежность на короткое время налегала на халат там, где халат покрывал мои пальцы. На сей раз я надеялся иметь смелость дотронуться до нее или что-то в этом роде». Когда парикмахер повернул от затылка к вискам, Майкл изготовился. «Протянув свои руки на концы поручней, я чувствовал, как мои пальцы прилипли к холодному винилу. Я понимал, что могу выдать себя, но старался сохранить дыхание и вцепился ногтями в кресло.

Билл сделал первый взмах ножницами у моей челки, и локон упал на мою щеку. «Извини», — сказал он, и когда он наклонился, чтобы смахнуть рукой мои волосы, его пенис попал между моих пальцев. Он выпрямился, но не отодвинулся. Ничто не заставило бы меня убрать руку. Он начал стричь снова, и никто их нас не произнес ни слова, в то время как я медленно начал шевелить пальцами вверх и вниз по его члену. Чем больше он становился, тем сильнее я желал, чтобы он лежал в моей ладони, а не прятался в его штанах. Мой страх ушел, заменившись возбуждением, от которого я трясся столь же сильно, как если бы это был страх. «Наверное, ты можешь что-то с этим сделать?» — спросил он, взглянув на выпуклость, которую я сотворил. Не ожидая ответа, который я, вероятно, не смог бы из себя выдавить, он посмотрел через свое плечо на витринное окно, поколебался, затем подошел к складной двери позади кресла и подтолкнул меня в заднюю комнату.

Там были туалет и раковина и ничего больше, но пространство, достаточное для нас двоих. Он вглядывался через щелку двери наружу, держа руку на рукояти наготове, а я скорчился у его ног. Я вынул ему из штанов <…> Билл не говорил мне, чтобы я взял его в рот, но наконец он предложил мне отсосать. Чтобы он ни предложил, я бы это сделал. Я знал, что означает сперма, хоть и не имел для нее названия, но я никогда не воображал, что эта штука в конце концов окажется у меня во рту. Когда она так живо оказалась у меня во рту, я подавился и оттолкнул его, соскользнув с его пениса, чтобы остановить это фонтанирование мне в рот. Часть его спермы попала мне в ухо, часть — на мою рубашку, а то, что было во рту, было выброшено на пол. Я взглянул верх, всё еще с открытым ртом, но Билл, казалось, не был сосредоточен на моем ошеломлении; он разевал рот и дергался, как если бы наблюдал, как кто-то крадет его автомобиль.

Приведение в порядок одежд и чистка заняла секунды, и я был уже за дверью, даже не заплатив за стрижку». Майкл продолжал ходить в эту парикмахерскую «стричься». «Мы усовершенствовали наши маленькие сеансы в задней комнате в течение следующих нескольких месяцев.» (Hall 1995).

Среди интервью Зилэнда с американскими солдатами есть одно, Джейсона, в котором тот повествует о своем раннем гомосексуальном опыте.

«З: В 16 у тебя был первый сексуальный опыт.

Дж: О, этого я никогда не забуду. Мне было 16, ему 32. Это был старший сын друга моей тетки. И я знал, что он гей, потому что… Он жил в Канзас Сити. Моя тетка говорила мне до переезда в Канзас Сити: «Он гей, так что будь осторожен, когда мы приедем». А я думал: «Хм, это будет очень интересно!»

Я не мог дождаться приезда в Канзас Сити. Никто из моей семьи и не подозревал меня в то время. Ладно, мы начали есть, и зная, что он гей… Это был первый раз, что я встретил его. Он был привлекательный парень. Мы сидели там за едой, и я пристроился сидеть рядом с ним. И я потер своей ногой его ногу, намеренно. Просто, чтобы увидеть, как он будет реагировать. Ну, он не отреагировал вообще. А я подумал, может, что-то со мной не в порядке. Может, я слишком юн, или что он не заинтересован вообще. Тут я решил, что надо сделать еще одну попытку. Я уронил на пол салфетку, намеренно. И нагнулся, чтобы поднять ее, а когда я поднимал ее, я погладил его ногу рукой. А он просто повернулся ко мне и улыбнулся. Вполне невинная улыбка, так что моя тетка и его отец ничего не могли бы заподозрить».

Этот гей предложил повезти всю компанию смотреть ночной Канзас Сити из высокого отеля. Все отказались, они устали и решили остаться в машине. Тогда он предложил показать город по крайней мере юному Джейсону. Джейсон с энтузиазмом поддержал эту идею.

«Мы очутились в лифте. Это был, о, я не знаю, тридцать второй этаж или около того. Я был очень хорошо одет. На мне был кожаный галстук, пиджак, все причиндалы. Он сказал:

«Знаешь, я никогда не любил эти кожаные галстуки, но на тебе он выглядит прекрасно». Схватив мой галстук, он начал играть с моей грудью. Следующее, что я помню — как мы целовались.

3: В лифте?

Дж: Да. Мы… спустили штаны.

3: В лифте?

Дж: Ну да, в лифте. И…

3: С огнями Канзас Сити внизу?

Дж: Да. И дверь открылась. Мои нервы сорвались. Потому что мы стояли там оба со спущенными штанами.

3: Там оказались люди?

Дж: Люди зашли в лифт, одна пара зашла. И знаешь, они ничего не сказали. Они сделали вид, что ничего не видели. Ладно, на следующем этаже мы вышли и пошли в ванную и там завершили.

Это был мой первый сексуальный опыт, самый первый. Это был первый и единственный раз, когда у меня был секс с ним.

3: Это было приятно? Было ли это то, на что ты надеялся?

Дж: О да. Я был так рад наконец узнать вкус этого, увидеть, что это такое — иметь секс. Но после него, у меня несколько лет был секс только с женщинами.» Позже рассказчик стал голубым (Zeeland 1993: 243–245).

Наконец, воспоминание одного известного гея. Это американский инициатор и лидер освободительного движения геев коммунист Гарри Хэй. В интервью он вспоминает, что был невинным мечтателем до 17 лет. А в феврале 1930 г. в Лос Анджелесе «я соблазнил «пожилого» джентльмена (ему было по меньшей мере 33) «просветить меня», подстроив так, что это якобы он подклеил меня на пресловутой площади Першинга. Бедный парень, он был поражен затем, открыв, что я и девственник, и тюремная приманка одновременно. Чэмп Симмонз не так уж и поворотил меня, но он был очень славным человеком; он был добрым и сердечным и многому меня научил»… И потом Хэй упоминает его как «парня, которого я соблазнил подцепить меня и вывести меня в геевский мир» (Katz 1976: 612).

Таким образом, в мужском варианте (и притом гомосексуальном) есть на деле мемуары написанные как бы Гумбертом Гумбертом, и есть показания, оставленные Лолитами мужского пола. Если не совращение, то соблазнение здесь налицо, но отношения старшего с младшим полностью перевернуты.

5. Маска наивности

У Харитонова есть одно чрезвычайно любопытное произведение — Рассказ мальчика — «как я стал таким». Здесь явная перекличка с Уайтовским «Рассказом парня (или, как можно перевести слово boy — мальчика) о себе», хотя Уайт и Харитонов несомненно не слышали друг о друге: Харитонова при жизни не печатали даже по-русски, а книга Уайта вышла вскоре после смерти Харитонова. Но если книга Уайта, по общему мнению, полна автобиографическими мотивами, то все же они даны в литературной переработке. У Харитонова же вообще автобиографичность и минимум обработанности входят в основы творческого метода, все его рассказы выглядят как главы его дневника. А этот рассказ — особенно. Он явно написан без малейшей надежды на то, что будет когда-либо напечатан: и тема, и авторская позиция, и нецензурные слова не позволяют сомневаться в этом. Очень похоже, что повествование представляет собою просто запись действительного рассказа приезжего юноши по свежим следам, возможно, даже без каких-либо добавлений из другого авторского опыта. Просто запись для памяти.

Персонаж от автора (видимо, сам Харитонов) очень профессионально ведет типичное интервью психоаналитика. Паренек рисуется; интеллигентному, но явно сексуально заинтересованному знакомому хочет представить себя наивным, чистым, совращенным только недавно. Заботится о достойном образе и… набивает себе цену.

«Значит, на 8-е марта я поехал в Москву (из Ижска). Вот тут я и узнал. Нет, до этого была история с этим народным художником. Он пришел к нам в училище, попросил прийти к нему попозировать. Ну и потом начал заговаривать на эти темы, но всё так деликатно, и, главное, отношения учителя и ученика <…> да мне бы с ним было противно, ему 60 лет, я его только уважал как человека. Он меня многому хорошему научил. А в постели мы с ним больше просто так лежали, ему просто нравилось погладить меня, он восторгался мной, моей фигурой…». Художник и направил его в Москву, посмотреть музеи. «Ну и в Москве я узнал: в аэропорту в Быково зашел в туалет, там всё написано, загляни в такую-то дырку, и там один поманил меня пальцем, сделал мне минет через дырку».

— А откуда узнал что в центре собираются?

«А вот мне этот сказал и предложил встретиться. С ним я не встретился, но за эти дни встречался с другими, вот так я всё это и узнал. Ну, стоило мне появиться, все сразу подходят, я с этим не иду, с тем не иду, смотрю кто понравится».

Всё выглядит очень просто и соответствует стереотипу. Местный интеллигент начал приобщать простого паренька к гомосексуальному общению, но очень умеренно, а столичные «тусовки» окунули в разврат. Интервьюер подозревает, что это только поверхностное впечатление, что парень лишь приоткрыл свой опыт, и за его монологом следует искусно, осторожно сформулированный вопрос:

— Ну а раньше в детстве, что-нибудь такое бывало, наверное, с каким-нибудь школьным товарищем, так, по-детски?

«Да, был один друг, мы с ним друг у друга дрочили».

— Часто?

«Да как только никого нет, так и подрочим. Но только дрочили, больше ничего».

— А девушки у тебя бывали? «А как же, конечно».

— А почему нет постоянной?

«Ну они глупые какие-то все, и постоянной девушки у меня не было, а что, просто ходить с ней, провожать и говорить неизвестно о чем, неинтересно. Они же не стремятся спать, им больше нужна просто любовь и провожания. Ну а так, отдельные случаи, да, мне очень понравилось. В колхозе с одной, я заметил по часам, я ее п а х а л час десять минут, как эксперимент, я регулировал, чувствую, скоро конец, я придерживаю, она уже истекала ручьями».

— Ну а тебе приятней с девушками или с парнями? «Да, с девушками, конечно, там у нее внутри всё так обволакивает, приятно, мокро всё время».

На этой стадии парень предстает сексуально чуть более опытным, но в основе своей гетеросексуальным. Однако знакомство продолжается, интервьюер расположил его к себе, парень проникся доверием, и «постепенно он рассказал больше и о тех днях в Москве и о всех своих связях». И тут выясняются его гораздо более ранние, бурные гомосексуальные приключения, и, что главное, возникшие по его собственной инициативе.

«Вообще-то, честно говоря, началось всё не в Москве в Быково; и не с художника. А когда я однажды был проездом в Кирове, я зашел в туалет, и там была надпись перейди в другой туалет на такой-то улице. Я пошел туда».

— А не боялся, не было противно?

«А меня никто в городе не знал, я никого не знал. И вечером уезжать. И вот там стоит один такой страшный, правда, молодой, в очках, губастый. И он мне предложил зайти с ним в кабинку, две разные кабинки рядом, он меня оттуда так пальчиком поманил и взял в рот. О! А там там так здорово, так мокро. И рот у него такой большой, зубами не царапает, так всё мягко. Я был прямо в экстазе. И он был в таком восторге, говорит — у тебя такой большой! Давай снова встретимся! Я говорю нет не могу, сегодня уезжаю <…> Так вот, когда я приехал в Иж-ск, я стал искать таких людей. <…> Так вот, с народным художником. Когда он зашел к нам в училище, я всё это знал. И сразу понял, что к чему, когда он меня к себе зазвал».

Оказывается, народный художник был вовсе не инициатором — парень искал и ждал таких, художник просто подвернулся. В Москве же, когда парень попал в центр, освоился там,

«и здесь самое главное было знакомство: подошел ко мне в последний вечер Миша такой, приятный, с усиками, он мне сразу понравился больше всех и мы поехали к нему <…>. Мы зашли с ним в ванную, он там сзади смазал мне, оттрахал. И он мне так понравился, вот один случай, когда я даже сам захотел взять у него в рот. Но не взял! Как мне не хотелось с ним расставаться! <…> Больше я не мог ни о чем думать, только он был у меня в голове».

Рассказал о нем художнику, тот отговорил ехать в Москву. Вместо этого паренек, Сережа, поехал домой в деревню и встретился со своим школьным другом Сашей — тем, с которым раньше дрочился. Ему предварительно написал: «мы должны с тобой увидеться, я тебе такое расскажу! такое! как я съездил в Москву, у тебя дух захватит». Тут Сережа выступает совершенно отчетливо уже соблазнителем. И вот, приехав, он, как он рассказывает, «встретился с Сашей, этим своим школьным другом». Тот «слушал и прямо стонал, потом истопил баню и говорит — делай со мной всё что с тобой делали в Москве! А у меня там в рот брали, что ж я ему должен тоже? Мне этот его член какой-то кривой с синим концом с детства еще надоел. Ну я так и быть взял у него, прямо чуть не стошнило. Вот единственный раз, больше никогда никому! Он изнеженный такой, всё время дома сидит, любит читать по истории, всё про Русь, западного ничего не признает, такой патриот…»

На ноябрьские праздники автор (или тот, от имени которого ведется повествование) сам поехал в Ижевск, увиделся со всеми персонажами. Художник оказался совсем не старичком, каким он виделся по рассказу Сережи. Узнав что едет один из Москвы, приехал из деревни и Саша. Как пишет автор-интервьюер уже от себя:

«и ждал, что из этого будет. <…> Думаю, с замиранием сердца. Но не показывал вида. А уж в кровати такой податливый, нежный. Такой худенький, теплый, молоденький. Так ему сладко было всё что с ним делали. Трогал меня несмелой рукой за член. Опять же, если я сам его руку подвину». Собирается стать попом, хоть отец парторг в совхозе. «И как ему пойдет быть попом. Такие у него выразительные глаза, длинные черные брови, яркие губки; бородка ему пойдет. <…> Пусть идет в церковь» (Харитонов 1993, кн. 1: 229–233).

Очень осторожным надо быть, принимая на веру рассказы гомосексуалов о том, кто и когда их совращал, как их вовлекли со стороны в гомосексуальное общение, кого из встречных нужно винить за их гомосексуальную судьбу. Чаще всего это маска, прикрывающая собственную тягу, собственную авантюрность, собственную страсть.

6. Ненаписанный роман Золя

В этой книге не раз повторяется один прием: ситуация проигрывается сперва на примере литературно-художественном, психологически более ярком, а затем, подтверждения ради, повторяется на примере документальном. История, рассказанная Харитоновым, хотя и очень смахивает на документальную, всё же подана как беллетристическое произведение. Но вот другой пример. Тут всё наоборот: все аттестуют автобиографию как роман, но настоящий роман написан не был, а налицо только пачка писем с документальным рассказом, на основе которого роман предполагался.

В 1894 г. французский психиатр профессор Ж. Сен-Поль обратился через научный журнал к врачам, юристам и писателям с просьбой присылать ему материалы о половых извращениях. В ответ он получил от известнейшего писателя Эмиля Золя пакет с письмами одного молодого аристократа к этому писателю. Письма (без обратного адреса и без дат) были написаны по косвенным признакам между 1887 и 1889 гг. (Setz 1991: 82; Rosario 1997: 196, n. 48). Аристократ страдал, по его собственным представлениям, ужасной болезнью — извращением полового чувства и предлагал Золя свою исповедь как материал для романа. Исповедь, пояснял он, «которую я не поверял ни одному духовнику». Он обращался к писателю как «к величайшему романисту нашего времени, который соединяет в себе пытливый взор ученого с талантом художника и смелостью, свойственной гениям». Его выбор писателя понятен. Критический реалист и смелый обличитель общественных язв, Золя не раз обращался и к сексуальным сюжетам, в том числе к извращениям — «На-на», «Эжен Ругон».

Сначала добровольный информатор описал свои приключения и переживания в подробном письме. Затем прислал еще одно, в котором добавил весьма существенные подробности, из которых стало ясно, что первая исповедь была не вполне откровенной — вначале он поведал, так сказать, более изящную часть своей «извращенной» жизни. Потом писал еще и еще — уже о своих только что произошедших приключениях, по горячим следам. Молодой аристократ был тщеславен, эгоцентричен, очень занят собой, и всячески хотел привлечь к себе внимание знаменитости. Он понимал, что если в нем есть что незаурядное, то это его необыкновенная страсть, и был готов обнародовать ее и тем заработать славу — пусть анонимную.

Поскольку он был весьма образован, наблюдателен и в конце всей истории максимально откровенен, материал для психологического анализа оказался великолепным. Золя загорелся сделать роман. Но роман грозил стать чересчур смелым. Много лет Золя хранил материал у себя и всё не решался приступить к обработке и публикации. И наконец, окончательно отказался от этой идеи.

Между тем, молодой аристократ с нетерпением ждал публикации. Позже в еще одном письме (уже к врачу, а не к писателю) он признавался: «С каждым новым романом Золя я надеялся увидеть, наконец, персонаж, воспроизводящий меня, но всякий раз я был разочарован убедился, что писателю не хватает смелости представить столь ужасную страсть» (Saint-Paul 1930:115). Но и писателю было жаль материала. Он решил подарить его специалисту по патологической психологии для научной публикации, благо подвернулся запрос Сен-Поля.

Золя писал ему:

«Мой дорогой доктор! Я не вижу ничего дурного в том, что вы огласите полученные мною письма под заголовком: Роман одного извращенного».

«Роман одного извращенного»… В современном переводе это звучало бы как «Роман одного извращенца» или, если бы Золя перевел повествование из первого лица в третье, то «Роман об одном извращенце». А если бы оставил в первом лице, то «Романтическая автобиография одного извращенца». Если иметь в виду «роман» как обозначение не жанра, а жизненной основы сюжета (любовная история), то тут не один роман, а несколько.

Далее Золя писал врачу:

«Когда я много лет тому назад получил этот интересный документ, я был поражен физиологическим и социальным интересом, который он представлял. Он меня растрогал до глубины души своей безусловной искренностью, поскольку здесь чувствуется пламя, я бы сказал красноречие истины. <…> Это настоящая, наивная, спонтанная исповедь».

Он даже выразил надежду, что публикация «вызовет жалость и чуточку справедливости к этим несчастным».

Сен-Поль и сам пописывал художественные произведения и удивился, почему Золя не воспользовался сам этим материалом. Позже, в своих воспоминаниях, он писал: «Почему (Золя) не обсудил извращение, почему он не посвятил один из своих романов извращению? Сюжет того стоил» (Laupts 1907: 833). Современный исследователь Верной Розарио (Rosario 1997: 93) полагает, что причина — не в отсутствии смелости у Золя, а в его неприязни к гомосексуалам и осуждении их вообще. Он цитирует Золя по воспоминаниям Сен-Поля: «Я встречался с ними… и пожимал им руку, но я испытываю инстинктивное отвращение, которое мне вряд ли преодолеть» (Laupts 1907: 833). Золя был очень озабочен снижением рождаемости во Франции и говорил Сен-Полю: «Как много семени теряется впустую за одну ночь в Париже — какой стыд, что всё оно не потрачено на производство человеческих существ!» (Laupts 1907: 832, n.). А в предисловии к книге Сен-Поля писатель выражался категорично: «Извращенец — это разрушитель семьи, нации, человечества» (Laupts 1896: 4).

В своем сопроводительном письме, однако. Золя выдвигает другую причину: он пишет доктору, что думал воспользоваться этой исповедью, но не мог найти подходящей формы.

«Это было тяжелое для меня время — время литературных боев. Ежедневно критики выливали на меня целые ушаты помоев, объявляя меня преступником, способным на все пороки, на всякий разврат; подумайте: и вдруг я выпускаю в свет «Роман одного извращенного»? Во-первых, меня обвинили бы, что я благодаря своей извращенности сочинил всю историю от начала до конца. Затем меня осудили бы за то, что вздумал поспекулировать на самых грязных человеческих инстинктах. Сколько крика поднялось бы, осмелься я сказать, что трудно отыскать более серьезную и печальную тему, что тут вскрывается рана, несравненно более глубокая и распространенная, чем обычно думают, и что самое лучшее для излечения ран — изучать их, показать их и промывать их».

Он предлагал Сен-Полю опубликовать этот «Роман» без литературной обработки, поскольку «врача, ученого никто не станет обвинять в стремлении вызвать скандал».

По-видимому, Сен-Поль был несколько иного мнения о публике, потому что он, хотя и опубликовал документы (в 1894-95 гг.), но в специализированном журнале — «Архиве криминалистической антропологии и нормальной и патологической психологии», а затем перепечатал в своей сугубо научной антологии 1896 г., и всё это под псевдонимом — во Франции как «доктор Лот» (Laupts — это перевернутое St.-Paul) (Laupts 1894-95,1896), а в России всё это вышло под именем Мориса Герцеги (Герцеги 1910: 296–353. — Лот сменил псевдоним, увидев, что библиографы восприняли его перевернутую фамилию как немецкую). К тому же он подверг эти документы весьма специфической обработке, чтобы сделать их как можно менее доступными случайному читателю-непрофессионалу. Все откровенно сексуальные места он перевел на латынь, а вдобавок русский переводчик его монографии еще какую-то часть французского текста счел тоже неудобным переводить и оставил без перевода. Таким образом, все эти документы в переводной монографии Герцеги предстают читателю на жуткой смеси трех языков — русского с французским и с латынью.

Между тем, материал действительно интересный, а откровенность ныне уже не столь шокирует публику.

Корни рассказчика испанские, но семья долго жила в Италии, а уж оттуда переселилась во Францию. Рассказчику 23 года, он четвертый сын и родился после десятилетнего перерыва. «Мое рождение, — пишет он, — повергло мою мать в глубокое отчаянье, так как она, после трех мальчиков хотела иметь девочку. Между тем, я был хорошенький малышка, маленький, как девочка; мне потом рассказывали, что наши знакомые, видя меня с голубыми глазами и золотистыми вьющимися волосами на коленях у матери, постоянно говорили: «нет, это невозможно, чтобы это был мальчик!». <…> Я очень гордился своей особой и, будучи совсем карапузиком, краснел от удовольствия, когда слышал как хвалили мою красоту».

Когда мальчику исполнилось 4 года, любование им как девочкой пришлось оставить, а ему нужно было надеть мальчиковый костюм. «Когда я очутился в костюме мальчика, то буквально не знал, куда деваться от стыда, — я это помню, как сейчас, — громко разревелся и убежал спрятаться в комнату няньки, которой чтобы успокоить меня пришлось опять переодеть в платье девочки, в котором тогда заключалось всё мое счастье».

Учился мальчик не в школе, а дома. Учился хорошо, мечтал о гомеровских героях, особенно о Парисе. «Я буквально дни и ночи мечтал о нем, и мне доставляло страшное наслаждение воображать себя Андромахой для того, главным образом, чтобы иметь возможность представить себя держащим в объятиях этого героя, закованного в железо и которого атлетические формы тела, дивные голые руки и высокая каска заставляли меня по целым часам проводить в мечтах о них. <…> Я уже в то время любил уединение, и игры мальчиков почти что пугали меня». Когда мальчик был уже десятилетним, его тяга к женским нарядам продолжалась. «Моя страсть к длинным волочащимся платьям всё продолжалась по-прежнему; как только я оставался в доме один, то сейчас же бежал в комнату моей матери, где напутывал на себя простыню, одеяло или материнскую шаль, но так, чтобы концы их сильно волочились по полу, и затем начинал прогуливаться перед зеркалом, особенно любуясь длинным хвостом, шуршание которого по ковру заставляло меня задыхаться от радости».

Пока всё идет по обычному сценарию сбитой половой роли: родители ждали девочку и охотно поддерживают увлечения маленького сына девичьими одеждами и манерами. Изоляция от сверстников закрепляет этот уклон — мальчик не умеет играть в мальчиковые игры, растет неженкой. Сексуализация этого уклона еще впереди.

До 13 лет он был совершенно несведущ в вопросах пола.

«Один грум, лет около 15, вскоре покончил с моей невинностью в половом вопросе. Это произошло в то время, когда мы были на морских купаньях, куда отец забрал всю свою прислугу. Я очень часто заходил в нашу конюшню ласкать лошадей и любил болтать с мальчиком почти одних со мной лет, с которым мне позволяли также бегать в саду. Вот он-то и просветил меня. <…> Этот юнец несколько раз развратничал на моих глазах, а я, хотя и сгорал желанием подражать ему и кровь у меня бурлила до невозможности, не мог наедине достигнуть нужного эффекта.

Вскоре этого мальчика отец прогнал, и я, если не забыл его уроков, то стал меньше о них думать. Но что меня особенно поражало, что он всегда говорил о том, что необходимо лечь с обнаженной женщиной и делать то, что он делал, тогда как я не видел ничего особенного в этой операции и находил более естественным улечься с мужчиной. <…> С этого времени мужчина казался мне красивее женщины — в нем я восхищался силой, подвижностью, сухощавостью форм, чего у меня никогда не могло быть. Я всегда воображал себя женщиной, и все мои желания теперь были желаниями женщины.

У меня было тогда несколько приятелей, и я к ним чувствовал, не отдавая себе вполне отчета, несколько преувеличенную дружбу. Я их ревновал, а когда кто-нибудь из них брал меня за талию или гладил по спине, то я весь трепетал от счастья. <…> Но к кому меня еще более влекло, это к зрелым мужчинам, так между тридцатью и сорока годами. Я любовался их походкой, громким голосом, резко отличающимся от моего еще совсем детского голоса. Я еще не вполне отдавал себе отчет в своих чувствах, но я готов был пожертвовать всем в мире за то только, чтобы один из них обнял бы меня или позволил мне прижаться близко к нему. Целые ночи я проводил теперь, всё мечтая о таких вещах и старался придать им возможно большую вероятность осуществления в действительности. <…>

Один лакей, поступивший к нам в дом очень недавно, отличался прелестными формами тела, имел довольно красивое лицо с черными усами и бакенбардами, (вот он) обратил на себя мое особенное внимание. При помощи разных юношеских хитростей я старался навести его на разговоры о нескромных вещах, он видимо очень охотно пошел навстречу моему желанию. Я очень его полюбил, и мне всегда хотелось, чтобы он был около меня, когда я отправлялся кой-куда. Он провожал меня вечером, после ужина, в мою комнату, где помогал мне раздеться и оставался почти до тех пор, пока я совсем не засыпал.

Я заставлял его рассказывать о своих любовницах, о публичных домах, которые он любил посещать; все подобные рассказы были мне до такой степени приятны, что я по уходе его в продолжении долгих часов не мог заснуть и лежал возбужденный и волнуемый какими-то смутными желаниями. Мне хотелось, чтобы он лежал около меня, чтобы я мог потрогать руками его белое нежное тело; хотелось мне поцеловать его и чтобы он был около меня и мог бы доставить мне наслаждение, как и я ему. Мои желания не шли дальше. <…>

Однажды вечером после длинных разговоров на нашу любимую тему, когда я стал забрасывать его вопросами насчет самых нескромных вещей, мною внезапно овладело желание узнать его вполне, без всякого стыда, тогда я как будто в шутку стал упрашивать его, чтобы он показал мне свой детородный член, чтобы я мог увидеть, такой ли он огромный и красивый, как он мне говорил. Сперва он отказывался, но когда я обещал ему, что никому об этом не проговорюсь, он расстегнул брюки и выставил свой эрегированный член, эрекция которого была ответом на мои слова. Он подступил к постели, на которой я разбросался, задыхаясь от желания и стыда. Вот теперь я видел член взрослого мужчины, и я был столь возбужден, что не мог издать ни слова. Не знаю как, движимый каким внутренним побуждением страсти, я схватил его правой рукой и многократно поглаживал его, приговаривая: «Какой он красивый! Какой красивый!» Я бешено сгорал от желания, чтобы как-нибудь сделалось так, чтобы для этого члена, который вполне заполнял мою руку, оказалась в моем теле дыра, в которую он мог бы быть введен, чего я столь страстно желал.

Услышав шум шагов, лакей схватил мое платье и быстро вышел из комнаты, оставив меня в сильном возбуждении страстным желанием, которого раньше я у себя не замечал и о сущности которого даже не подозревал. <…> На другой вечер я хотел повторить сцену вчерашнего ужасного вечера, но лакей теперь не соглашался ничего показать, боясь очевидно, чтобы кто-нибудь из домашних не выследил его. Я был в бешенстве от его отказа».

Вскоре обнаружилось, что этот лакей тайком приводил в дом своих любовниц и он был рассчитан. Детство между тем переходило в отрочество.

«Я снова влюбился в красивого молодого человека, нашего конюшенного мальчика. Он в самом деле был красавец, здоровый, хорошо сложенный. Я его начал угощать сигарами, которые таскал у своего отца, а также сладкими пирожками и другими сластями, в которых отказывал себе ради своего нового «предмета». Это был очень честный юноша, любивший вполне свободно говорить обо всем, но не позволявший себе ни одной скабрезной вольности. Раз как-то шутя я попросил его показаться мне голым; он меня выругал и ни за что не хотел исполнить моей прихоти. После этого я к нему еще сильнее привязался, и у меня возникло страстное желание видеть его, прильнуть к нему, коснуться его лица; теперь эти мысли преследовали меня неотвязчиво день и ночь. Так как я увидал, что мне не удастся ничего добиться от него, то я стал рисовать в своем воображении разные соблазнительные картины при его участии: я воображал, что я его жена, и ночью клал около себя кроватный валик (который кладется под подушку), целовал и кусал его как будто это было живое существо. По этой причине мучимый соблазном, я получил первое семяизлияние».

Это вызвало испуг, решение никогда более допускать, чтобы это повторялось, но всё же томимый похотью подросток «вскоре стал развлекаться самым отвратительным пороком, который можно себе представить» (очевидно, имеется в виду онанизм). «Хотя по наружному виду я был очень деликатный, но здоровье мое оказалось настолько сильным, что у меня не появилось никаких расстройств после всех тех излишеств, которые я себе позволял».

Далее его первое письмо плавно переходит к повествованию о его любовных приключениях в армии, которые, хотя и были абсолютно гомосексуальными, но носили романтический характер и потому не очень смущали рассказчика. Но во втором письме выяснилось, что между ними лежали другие приключения, рассказать о которых он не сразу решился.

«Хотя в нравственном отношении я был глубоко развращен и с самых юных лет мечтал о самых утонченных половых наслаждениях, но я потерял, если так можно выразиться, свою невинность только в 16 лет. До этого времени я довольствовался мысленным распутством и уединенными удовольствиями.

Моим первым просветителем <…> был приятель моего отца со времени еще его молодости. Это отставной капитан пьемонтской кавалерии; он участвовал во всех войнах Италии и был известен как отчаянно храбрый рубака. В то же время он слыл за патентованного развратника, и про него на ухо говорили, что он долгое время жил с одним молодым человеком, которому он помог растратить почти три четверти своего наследства.

<…> Он издавна навещал наш дом, но вначале не обращал на меня ни малейшего внимания. Между тем как я почувствовал сразу к нему расположение и всячески старался показать ему свою симпатию. Это был здоровенный детина без малого три аршина ростом с загорелым лицом и стальными мускулами. <…> У него была очень красивая голова, сухая, лицо загорелое, похожее на лицо мулата, нос был горбатый, глаза черные, как уголь, горящие, усы длинные черные, рот извилистый, насмешливый, с толстыми коричневыми губами и с крепкими белыми зубами. <…> Громадная голова его была почти без волос, только на затылке и по бокам у него было немного черных коротких волос. Руки у него были в соответствии со всей его фигурой, производившей впечатление атлета, с геркулесовской силой. <…>

Со мной он позволял себе массу разных вольностей: щекотал меня за подбородок, а встречая меня в коридоре или если я его провожал, когда он уходил от нас, он меня или старался ущипнуть или долго ласкал, даже в присутствии отца, не видевшего в этом ничего дурного.

Как я уже сказал, я тогда ничего не знал, как только по слуху. Мне страшно хотелось узнать наконец что-нибудь самому, и кровь у меня сильно бурлила, когда этот капитан меня хватал руками. Однажды, рассказывая моему отцу, как он получил рану в бедро, <…> он захотел ее показать, для чего расстегнул брюки и, к величайшему моему наслаждению, показал свое бедро, громадное, бронзовое, лоснящееся, покрытое массою волос, черных и жестких; посреди бедра был длинный довольно широкий розовый рубец, показавшийся мне очень красивым среди темного тела и черных волос, как бы окаймлявших его темным бордюром.

Мне хотелось увидеть его мужской член, укрытый под чащей волос, но ничего не было видно, кроме густого черного кустарника, который меня ужасно взволновал. Между тем, у меня не было никакого расположения к этому человеку, но он мне он представлялся таким живым воплощением силы самца, что мне безумно хотелось принадлежать ему, хотя бы всего только на несколько мгновений. С этих пор когда он меня трогал, то у меня по всему телу пробегала дрожь от удовольствия. Даже теперь, когда я пишу вам эти строки, у меня появляются признаки возбуждения и я чувствую, что будь он здесь, я отдался бы ему.

Как опытный по этой части человек он, конечно, сразу понял, что он может извлечь из моей молодости и моего очарования юной девушки, переряженной мальчиком. Он меня пригласил прийти посмотреть на его конюшню лошадей. <…> Я отправился к нему, горя желанием испытать приключение, которое хотя бы немного приподняло таинственный занавес и дало бы мне возможность испытать наслаждение, которое, оставаясь до сих пор неудовлетворенным, положительно не давало мне покоя.

Показав мне лошадей, которыми я восхищался, ровно ничего не понимая в них, он попросил меня подняться к нему наверх. <…> Войдя в спальню, всю прокуренную сигарами, где пахло конюшней и всё было в страшном беспорядке: кальсоны валялись на столике, носки на полу и т. д., от сильного возбуждения у меня закружилась голова, и я почувствовал, как у меня леденеют оконечности рук и ног. <…> Он посадил меня рядом с собой на оттоманку, стал ласкать, одновременно смеясь принужденным смехом, и смотрел на меня такими страстными глазами, что мне становилось жутко и в то же время приятно. Он мне жал руки, посадил на колена, стал меня целовать и что-то шептать на ухо, но так тихо, что я ничего не мог расслышать. Мы оба молчали, и я сидел неподвижно на его коленях, в то время как он продолжал целовать мою голову, щеки и шею. Я просто чуть не задыхался от наслаждения — ничего подобного я еще ни разу не испытывал в жизни. Наконец, он встал, сказав мне: «Хочешь, ты хочешь»; слова эти были сказаны таким задыхающимся голосом, что на меня напал некоторый страх, и, несмотря на то, что он повторил два раза свой вопрос, я продолжал молчать, не будучи в силах от волнения ответить ему.

Он быстро направился к двери, которую порывисто запер на два оборота. Потом вернулся ко мне, буквально дрожащему от желания, стыда и страха. В один миг он быстро меня раздел, одновременно пробегая руками все части моего тела, он снял с меня всё до носков и рубашки и, как малого ребенка, отнес меня на постель.

Вмиг он тоже оказался совершенно голым и лег возле меня, который был как во сне и не вполне понимал свои действия и мысли. Легши на меня, он, задыхаясь и с сильными стонами, сжал меня своими руками столь сильно, что пресек мое дыхание, и начал ёрзать на моем теле. Его огромный член скользил по мне взад-вперед, доставляя мне высочайшее наслаждение. Между тем, втягивая в себя воздух, он всунул свой язык мне в рот и ощупывал руками всё мое тело. Прерывающимся голосом он говорил мне нежные и безумные слова. Когда он испустил семя, то буквально затопил меня, а сам поник неподвижным, только мычал, как бык. Между тем, я тоже обильно испустил семя, и мы остались бездыханными и склеенными; после этого мы опали и разъединились.

Я не чувствовал никакого стыда в этот момент, и он казался вполне счастливым. Я издавал долгие вздохи удовольствия и удовлетворения. После того, как мы поднялись и тщательно оделись, я посмотрелся в зеркало. Я был поражен, какой странной и почти страшной красотой обладал я в этот момент. Мое изображение было окрашено — губы красные, как кровь, глаза сверкали всем своим прекрасным сиянием. Я был горд самим собой, тем удовольствием, которое я дал, и тем, которое получил. Я испытывал почти признательность к капитану и рассматривал себя как родственного исключительно ему. Он заставил меня дать ему обещание приходить навещать его почаще, что я сделал от всего сердца. Я еще никогда не был так счастлив и доволен, как теперь, — мне казалось, что я теперь начал действительно жить, а не прозябать».

С этих пор капитан начал обучать своего юного друга всем премудростям античной любви.

«Когда капитан познакомил меня со всем своим репертуаром, он однажды мне сказал: «А теперь надо, чтобы ты мне полностью принадлежал и я обладал тобою на деле». Я ничего лучшего не требовал, сама моя натура наталкивала на это, и я с нетерпением пылал узнать новые и тайные наслаждения. Вскоре я понял, чего, собственно, он желал, и способ его находил вполне естественным, и у меня не было основания отказать ему. Видно он не ожидал, что я так быстро и так полно пойду навстречу его желанию, потому что не мог сдержать охватившего его восторга. Он стал меня уверять, что я его сокровище, что он безумно меня любит и даст мне такое наслаждение, о котором я еще не имел понятия.

Он смазал свой стоящий устрашающе огромный член мазью. Я не соображал, как он собирается вести эту огромную штуку в мое столь нежное и деликатное тело. Меня он тоже смазал этим кремом, и я так терпеливо ожидал, сдерживая свой страх. В спальне он по обыкновению разложил меня, положив мои ноги себе на предплечья, чтобы мое тело поднялось к его члену; охватив мои руки, он нанес первый толчок. Я был пронзен столь сильной болью, что немедленно устранился от его толчка; как бы сильно он меня ни уговаривал возобновить, в конце концов ему пришлось меня освободить, и я соскочил с ложа, отказавшись продолжать.

Он заскрежетал зубами от злости, обошелся со мной очень грубо, стал просить, но я был непреклонен. Как я вам чистосердечно каюсь, только физическая боль удержала меня от сильного акта, а не стыд или какое-либо другое чувство. <…> Ему пришлось довольствоваться теми вольностями, которые он уже позволял себе раньше».

Таков этот дополнительный эпизод, а сейчас вернемся к основному изложению. Тому, которое молодой аристократ первоначально планировал как основу романа и которое действительно обладает некоторой поэтичностью. Но об этом дальше.

Между тем, юноша поступил в коллеж, затем в академию художеств. Своих коллег по обучению он презирал за их грубость и неотесанность, но с сожалением отмечает, что многие из них сейчас известные художники, а он ничего из учебы не извлек. По предложению приятелей ходил в публичный дом, но нашел его абсолютно непривлекательным. «Одна из этих фей поцеловала меня, и это до того показалось мне противным, что я вырвался из ее объятий и к великому удивлению моих спутников бросился в переднюю и, словно угорелый, торопливо оделся и выскочил на улицу». Он отмечает, что его всё же влекло к этим «приютам разврата»: «я не раз завидовал, но не тем, кто туда приходит, а тем, кто там живет».

Затем пришло время идти в армию. Восемнадцатилетнего юношу-аристократа направили вольноопределяющимся в кавалерийский полк, стоявший в провинциальном городке. Там он провел год. Спал, как все младшие офицеры, в казарме вместе с солдатами. Они его совершенно не привлекали. «Мужчины, спавшие рядом, были чересчур уж несоблазнительны. Они были грубы, очень безобразны и слишком глупы, чтобы вызвать к себе какое-нибудь половое влечение. Кроме того они были до невозможности нечистоплотны».

Через полгода со сменой части состава произошла перестановка в спальном корпусе. Вольноопределяющийся переставил свою кровать в самый удаленный и темный угол. Напротив поместился один новый унтер-офицер, командир взвода. Это был молодой еще человек, лет 25–26, с очень красивым лицом, молчаливый, прекрасно сидевший на лошади и запросто бравший барьеры, что молодому аристократу давалось весьма туго. Его грызла зависть. Он с офицерами обычно забавлялся допоздна, а унтер-офицер рано ложился спать, чтобы наутро командовать солдатами.

«Раз вечером, не знаю, почему, мне вдруг пришла в голову фантазия оставить компанию и уйти в наш дортуар спать.

Многие солдаты уже спали, храпя во все носовые завертки, унтер-офицер же их начал только раздеваться. Я собрался проделать то же самое и решил лечь в постель, но не терять из вида ни на секунду самое малейшее движение моего соседа. Он тем временем был уже в одной сорочке и вскоре, сидя на кровати, снял кальсоны, носки и в одной рубашке собирался нырнуть под одеяло. Я был поражен пластической красотой его тела, которое при мерцающем свете одной маленькой лампы показалось мне несравненно более совершенным по своим формам, чем те античные статуи, которые некогда привлекали меня в Пале Рояле. Те были из мрамора, а это дивное тело было полно жизни и молодости. Особенно мне бросились в глаза его ноги, безукоризненные по форме, нервные, тонкие и в то же время гибкие». Отметил он также чудные зубы и красивый рот с небольшими светло-каштановыми усиками над ним.

С этим унтер-офицером он постарался подружиться. Стали вместе обедать, рассказывать друг другу о себе. «Раз вечером мы все ужинали, с нами был и мой друг. Все мы напились преизрядно. По дороге в казарму многие из нас заболели. Солдаты больше не помещались в той зале, где мы жили, а в соседней. Наши 8 или 10 кроватей были затеряны в громадной зале, освещенной одной маленькой лампочкой посреди зала. Все мы вернулись в более или менее возбужденном состоянии и наши танцы, песни и разные шутки затянулись до глубокой ночи. <…> Моя кровать, как я уже сказал, была в темном углу, против кровати молодого унтер-офицера, бывшего теперь тоже навеселе от выпитого вина, к которому он не привык. Мои компаньоны все поулеглись и тотчас же заснули; мы же с ним даже еще не разделись. Наконец, я снял с себя форму, разделся до ночной сорочки и улегся под одеяло, посадив своего друга у себя на кровать; под влиянием возбуждения вследствие опьянения, я стал несравненно смелее и позволял как будто в шутку довольно милые ласки, одновременно напевая ему всевозможные нежности.

Я полулежал, опершись на подушку спиной, а он был полураздет, и сидя у меня в ногах, склонился ко мне. Не помню точно, что я ему говорил, в каком-то восхищении и полуопьянении, отчасти от вина, а также от дремоты, вызванной теплотой постели; я чувствовал как меня охватывает какая-то приятная истома, когда он совсем налег на меня, обнял меня руками и, запечатлев поцелуй на щеке, одновременно просунув руки под одеяло, стал ласкать мое тело полностью. Я чувствовал, что умираю и меня сразу охватила какая-то безумная радость. Пробыв несколько секунд в замешательстве, когда мы были прильнувши головой к голове, с пылающими щеками, я затем прижал уста к его устам, лежа на мягком изголовье. Никогда в жизни я не был так счастлив, как в эту незабвенную минуту!

Лампа в это время совсем слабо мерцала. Товарищи все громко храпели. Наш угол был почти в полном мраке. Мне было все-таки боязно, чтобы кто-нибудь нас не увидал, и, желая вполне насладиться хорошим настроением моего друга, я сказал ему на ухо, поцеловав: «Ступай, потуши лампу и приходи сюда, но только живей!» Он поднялся и, пошатываясь, пошел к лампе, но сперва напился воды, затем потушил лампу. Теперь дортуар слабо освещался только светом из соседнего дортуара, так что кое-что можно было видеть только посреди залы, а все остальное было в темноте.

Я видел, как он вернулся к своей кровати, разделся и, затаив дыхание, направился ко мне. В эти несколько мимолетных мгновений для меня всё слилось в чувстве, что он близ меня, что я охвачен им в жарком объятии, ощупываю его и целую пламенно, готовый кричать от радости и наслаждения. Возбудилась самая страстная любовь, и, сомкнув наши голые тела, мы обнялись как можно более тесно. Вот когда можно утолить всю страсть, верил я. Наши языки соединились во ртах, и мы обнимались так, чтобы едва можно было дышать. Руками я исследовал это прекрасное тело, столь желанное, эту милую мужскую голову, от которой моя голова так отличалась». Унтер-офицер пылко уверял своего друга, что отныне находит такую любовь более желанной, чем любовь с девушками, ибо ласки девушек не столь горячи.

«На другой день мы не смели посмотреть друг другу в глаза, до того нам было стыдно вчерашнего: свежий утренний воздух разогнал окончательно последние следы опьянения. В течение целого утра мы обменялись всего несколькими словами, но вечером, как только улеглись и очутились в полной темноте, мною снова овладело желание побеседовать со своим другом, почему я встал с постели и пошел к нему, затаив дыхание. Он проснулся и ждал меня». Как только молодой повеса сел к на кровать к унтер-офицеру, тот сказал, что жаждет повторения той ночи, жаждет ласк и поцелуев своего друга. «В эту ночь всякое стеснение между нами исчезло, и мы почти всю ночь провели вместе одни в кровати, обнимаясь и ласкаясь. <…> Теперь я уже не желал быть женщиной — я находил свою ужасную страсть, так сказать, более вкусной и забавной, чем то, что дает обыкновенная любовь, к которой, как я уже сказал, у меня не было ровно никакого влечения».

Приятели привязались друг к другу, молодой аристократ часто одаривал унтер-офицера, хоть тот никогда не просил и не сразу стал принимать богатые подарки. Чтобы удалиться от остальной компании, сняли меблированную комнату в городе, где проводили время по воскресеньям. В этом доме они даже попытались освоить тот способ сношений, который не удался капитану, но боль снова заставила отказаться от этой затеи.

Обо всем этом рассказчик повествует с таким запалом и самолюбованием, что его частые оговорки о раскаянии и сожалении звучат неискренне — как положенная дань общественному восприятию.

«Ужасное и проклятое желание, одолевавшее меня с самого детства, наконец нашло выход и могло дать тем себе вполне волю, увлекая за собой существо вполне невинное, но которое было отравлено тоже этой проклятой страстью. Тем не менее в то время я ни о чем не думал и не находил ничего зазорного в своем поведении».

Конца военной службы оба теперь ожидали с ужасом: придется же расставаться. Но когда распрощались (унтер-офицер еще оставался служить), переписка, вначале частая, постепенно стала замирать. Ответы рассказчика становились всё холоднее, в памяти его образ друга явно изглаживался. Через несколько месяцев унтер-офицер был убит пьяным товарищем. И тут в письме к Золя стоят страшные слова: «Смерть его, о которой я узнал из газет, не произвела на меня ровно никакого впечатления. <…> Слишком пылкая дружба моя к нему сгорела сама собой, и от нее не осталось даже пепла». Он явно бравирует своей бесчувственностью, холодностью и цинизмом. Гомофобы сочтут это типичной чертой гомосексуала, не способного на постоянные чувства, на искреннюю преданность и прочную привязанность. Да нет, есть немало примеров противоположного.

Просто молодой аристократ был воспитан в высокомерном презрении к массе простолюдинов; все его мысли и чувства были слишком сосредоточены на собственной особе; растя в изоляции от сверстников, он не приучен был к дружбе, и его связи определялись только его похотью.

Он вернулся к своему капитану — достойному для него наперснику. Впрочем, и капитану он охотно изменяет. Он, правда, рисуется перед великим писателем: «Влечение к мужчинам всё еще меня преследует, но так как не представится благоприятного случая проявить свою слабость, то я почти уверен, что не сделаюсь более жертвою своих проклятых чувств». Хороша уверенность — «почти» и если «не представится благоприятного случая»! Случай, конечно, представится, особенно если его так настойчиво искать.

В последних письмах начинает фигурировать какой-то молодой человек, миланец, разумеется очень красивый, который не обращает на рассказчика никакого внимания. Рассказчик задет, он страдает, тоскует, и в самой последней записке — удача! получилось! победа! Он снова счастлив быть «жертвой своих проклятых чувств». Они снова для него не столько проклятые, сколько прекрасные.

Удача настигла его и в другом плане. Через семь лет после отправки писем к Золя, он, прогуливаясь по улице, узрел в витрине том Лота, а в томе — свою автобиографию. Он тотчас написал Лоту, что окрылен, найдя себя напечатанным, «хотя я и предпочитал бы быть возрожденным на страницах романа, а не в медицинском трактате» (Saint-Paul 1930: 116). Он даже отправил Лоту еще десятки страниц самоописания, но «роман» уже жил собственной жизнью. Дважды напечатанный Лотом в Париже, он вскоре появился в России, а через много лет вышел отдельным изданием в Германии (Setz 1991). Правда, на первое же издание последовало письмо-рецензия, и рецензент, не кто иной как Рафалович, сам гомосексуал, писал:

«Этот роман извращенца ничему не научит людей с опытом в психиатрии… Безудержное тщеславие и похоть особенно показательны в отношениях между извращенцем романа и капитаном. Отвратительные и опасные действия обычно появляются между людьми, объединяемыми развратом, тщеславием или выгодой» (Raffalovich 1895: 333).

Рафалович был гомосексуалом другого плана и ненавидел женственных мужчин. На деле Золя и Сен-Поль правы, оценивая эту исповедь как первоклассный материал для ученого.

Просматривая эту автобиографию (она приведена здесь в сильно сокращенном виде), мы можем отметить, что на всем протяжении своей жизни — от детства до молодости — рассказчик всё время вступает в гомосексуальные контакты со старшими. Жертва совращения? Но всякий раз он выступает инициатором или страстно жаждущим этого контакта. Кого здесь можно считать соблазнителем? Только самый первый контакт — с мальчиком на два года старшим — не был им запланирован. Но это были обычные среди подростков генитальные игры, к тому же со стороны старшего мальчика гетеросексуально направленные. Гомосексуальную окраску им придал сам герой романа. Лакея он явно навел на сексуальную откровенность, почти вынудил к ней. В случае со вторым «конюшенным мальчиком» соблазнителем явно был сам юный господин, причем соблазн не удался. Капитан был, конечно, по натуре типичным совратителем, но в данном контакте его юный гость совсем не был наивным — он знал на что идет, жаждал этого и был готов на всё. А в поэтичном военном романе с унтер-офицером он, хотя и был младшим (18 лет), а по законам некоторых стран даже несовершеннолетним, но выступал явно соблазнителем, а не жертвой, и хорошо понимал это.

Таковы уроки из ненаписанного романа Золя.

7. Обычные сорванцы

Однако не все мальчики, идущие на контакт с педофилами, заведомо гомосексуальны по натуре. Что происходит, когда это вполне обычные мальчишки? Вот признание одного из пациентов Каприо, того самого пациента, который в детстве пережил приключение с двумя голубыми и испытал отвращение.

«Однажды я посадил к себе в машину маленького мальчика и спросил у него, как проехать в какое-то место. Он сел в мою машину, и в то время, как я ее вел, я ощущал большой испуг и чувствовал себя подлецом в отношении мальчишки, сидящего в моей машине и определенно не знающего, что я задумал сделать. Мне казалось, что я просто хочу узнать, как это будет выглядеть на деле — играть с чьим-то чужим пенисом. Я определенно не могу понять, как я мог совершить такое. Я страшился протянуть свою руку и положить ее на пенис мальчика. Помнится, у меня промелькнула мысль, что это так же плохо, как тогда, когда меня самого посадила в машину пара голубых. Однако, я, по-видимому, не осознавал в полной мере всей грязи своего поступка. Мальчик казался очень удивленным и, по-видимому, не понимал, что происходит.

Чувство отвращения начало покидать меня, как только пенис мальчика потяжелел под моей рукой. Затем я сказал ему, что мне нужно выяснить, какой у него размер нижнего белья, поэтому я расстегнул его штаны, спустил их ему до колен, затем стащил вниз его трусы и заставил его положить ноги на переднем сиденье так, чтобы он смотрел на меня. Я стал тереть его пенис, пока он не стал эрегированным, и он сказал мне, что это ему очень нравится. Помнится, мне захотелось, чтобы он возбудился еще больше, поэтому я взял его пенис себе в рот и двигал его взад и вперед, засовывая и выталкивая его изо рта. Всё это совершенно не возбуждало меня, и я наконец начал удивляться, как я вообще могу делать такое грязное дело. Я остановился, когда он начал тяжело дышать и чуть подался в сторону. Я подумал, что, возможно, сейчас он эякулирует, а я не хотел, чтобы он эякулировал мне в рот. Затем я внезапно остановился и играл с его пенисом, пока он не сказал, что хочет домой. Тогда я попросил его поиграть с моим пенисом, и он делал это до тех пор, пока я не проэякулировал, воображая при этом себе какую-то женщину. После этого я отвез его домой и больше ни разу на него не взглянул, осознавая, что мог бы попасть в большие неприятности за свои действия. Выпустив его из машины, я уехал как можно быстрее» (Каприо 1995:283).

Мужчина здесь скорее искатель острых ощущений, чем гомосексуал и педофил по натуре. В этом странном эпизоде психическую травму и отвращение ощущает мужчина, а не мальчик. Мальчик не испугался, ситуация ему понравилась. К сожалению нет возможности узнать, как это приключение повлияло на дальнейшее развитие мальчика. Возможно, он найдет случай повторить приятное ощущение. Отвратит ли это его от противоположного пола?

Как раз таких мальчишек и таких реакций жаждут педофилы, не думая о возможных последствиях для мальчика.

Уайта очень занимала психика и социальное положение педофилов.

«Чтобы собрать больше информации по этому вопросу, я взял в Бостон интервью у мужчины, связанного с любовником двенадцати лет (которого он встретил, когда мальчику было девять). Со мной разговаривал мужчина тридцати шести лет, в выцветших полотняных брюках, с лицом невинным и печальным, как у Петрушки. Его голос был прерывающимся и тихим, его поведение беспокойным, почти униженным. Он сам казался наивным и бесхитростным, как дитя. <…> Кожа его была по-зимнему белой, только под его широко открытыми голубыми глазами лежали темные тени. Его длинные льняные волосы завивались только на концах <…>.

Я спросил его, как он встретил своего любимого. «На пляже. Он был там с матерью. Он подошел ко мне и заговорил. Понимаете, надо, чтобы мальчики делали первый шаг и шли дальше. Я бы не знал, как начать дружбу с ребенком. Но дети откликаются на интерес к ним — я думаю, они чувствуют любовь и очарованность. Ну, и он начал приходить ко мне домой».

«Знает ли его мать?»- спросил я.

«Она знает настолько, насколько хочет знать. Она видит, что раньше он был болезненным ребенком и у него были трудности с уроками, а теперь он спокойнее и получает хорошие отметки. Она могла бы знать и больше, если бы поспрашивала сына, но не думаю, что она хочет знать детали. Она знает, что мы дружим, и ей это нравится».

«В сексуальном общении с вами инициатива принадлежит вашему другу?»

«Полностью. Я с мальчиками с двадцати двух лет, и в каждом случае дети — агрессоры. Но это скорее мое огорчение. Меня влекут нежные мальчики, но, как большинство педофилов, я страшусь их. Нежный мальчик, похожий на девочку, пробивает ваше прикрытие. Люди что-то начинают подозревать. Сам такой мальчик часто слишком пассивен, чтобы сделать первый шаг, а родители уже беспокоятся о его поведении и тщательно стерегут его. Так что я остановился на «типично американских» бойких сорванцах — обычных».

«Обычных?»

«Да. Хоть я и могу полюбить только мальчика, я мог бы остаться верен ему, когда он вырастет. Но мои бывшие любовники (со всеми ими я всё еще в контакте) не голубые. Один стал диск-жокеем, другой — студент-медик, еще один — помощник у начальника, и все не голубые, хоть один и считает себя бисексуальным. Вот ведь странно: мальчик, который похож на девочку, как раз и нуждается во взрослом, хочет любви с тобой и чтобы ты заботился о нем, но культура делает это невозможным».

Он спросил меня, не отвратительно ли мне то, что он мне поведал. У меня было впечатление, что в любой момент если я отшатнусь в ужасе, он примет это как должное». Уайт, однако рассказал ему о себе самом, как он жаждал в детстве полового общения со взрослым мужчиной, как старался достичь, добиться этого.

«Да, — сказал Петрушка. — Мальчик должен очень много потрудиться, чтобы заполучить мужчину. Мой нынешний дружок хотел заняться любовью сразу же, «позабавиться», как он выразился, но я отвергал это в течение трех недель».

«Что вы делаете вдвоем в постели?»- спросил я.

«Обычно в первый месяц мальчик хочет проделать всё, но потом устанавливается какая-то модель поведения. Мой дружок любит сосать мои яйца, пока я дрочу свой член. Он любит чувствовать этот ритм моей руки, и он любит наблюдать сперму на моем животе и втирать ее мне в кожу. Очень важно говорить о сексе с мальчиками. Вы должны всё проговорить прежде, чем что-либо делать. Я как-то попросил своего прежнего любовника, теперь, когда он вырос, рассказать мне, что я делал не так, а что правильно. Он сказал мне, что не любил, когда его трахают. 'Почему же ты не сказал мне этого тогда?'- спросил я. 'Потому что ты так сильно это любил — я хотел доставить тебе удовольствие'. В этом все дело; дети хотят доставить вам удовольствие».

Так мирно и плавно течет эта беседа — двое интеллигентных и понимающих друг друга людей обсуждают проблемы плотской любви… Но как вдумаешься — о чем, бишь, они? О сексуальном акте с ребенком! О том, что для всех окружающих абсолютно ненормально и неприемлемо!

Но неприемлемо только в нашей иудео-христианской культуре, а в ней много и других не очень понятных для остального мира ограничений. Вовлечение детей в сексуальную жизнь считается вполне приемлемым и безвредным в некоторых мусульманских культурах. Во всяком случае там возраст половой доступности значительно ниже. Безусловно нормальным считались половые связи с мальчиками в античной культуре, в частности — у спартанцев. Не говоря уж о большинстве первобытных культур. Но прислушаемся дальше к беседе.

«Были ли у вас неудачи в ваших приключениях?»

«Когда я был моложе. <…> Забавно, что меня дважды били подростки, но оба раза те, которых я отверг, когда они были детьми. Иногда я думаю, что взрослые, которые ненавидят геев, это те, которых когда-то отвергли…

«Уайт пишет: «Когда я был ребенком и жаждал старшего любовника, я видел в нем спасителя, того, кто освободит меня от тирании родителей, кто будет ценить меня. Я сказал об этом Петрушке, и он ответил: «Конечно, когда мальчик в постели с вами, он знает, что он равен вам. Он нужен вам, он может дать вам счастье, и он торжествует от чувства своей силы». <… > Я сказал ему: «Говорят, каждый из нас представляет себя всегда в одном и том же возрасте. <…> В каком возрасте представляете себя вы?»

Он сказал: «Девятилетним». И улыбнулся. «Не всегда. Я могу быть и старше, чувствующим влечение к старшим мужчинам. К вам, например».

«Вы тоже мне очень нравитесь, — сказал я. — Когда вы говорили, я всё время жалел, что не встретил вас, когда был девятилетним, но чтобы вы были таким, как сейчас».

Он впервые за всё время рассмеялся: «У меня была та же мысль, та же самая.» (White 1983:311–316).

Таково видение проблемы глазами педофила. Это, конечно, пристрастные глаза, какими бы они не казались наивными и невинными. Верить ли его словам о том, что все его юные любовники, выросши, не стали голубыми, что они не сменили свою сексуальную ориентацию» ведь это ключевой пункт морального самооправдания. Затронута сердцевина общественного обвинения всей касты педофилов. Что ж, кажется, ему незачем врать в доверительной беседе с Уайтом. Но в диалоге слышен и подтверждающий голос выросшего мальчика — это голос самого Уайта.

* * *

А вот и еще один голос. Силверстайн приводит в своей книге рассказ шестнадцатилетнего Джонни. Джонни уже два года живет со своим любовником Артуром, а первый секс имел в семилетнем возрасте, когда его дядя познакомил его с оральным сексом (отношения с дядей продолжаются и ко времени интервью). С тринадцати лет Джонни стал заниматься проституцией. Вот что он поведал:

«Что касается секса, я смотрю на это дело так. Это самое последнее, что я могу для них сделать. Я никогда не говорю это им. Артур делает для меня очень много, и ему в самом деле нравится это делать. Вот один способ которым я могу доставить удовольствие кому-то, кому я нравлюсь. Они как большие братья для меня. Я должен был раньше или позже рассчитать, что я могу найти большого брата на улице, и я это сделал.

Мне кажется, мужчины, которых я встречаю, или Артур так серьезно относятся к сексу. Для них это звучит так важно. Когда Артур видит пацана, он может думать только об этом. Большинство мужиков, которых я встречаю, думают о пацане как о сексуальном объекте вместо того, чтобы думать о тебе для другого, для хорошего времяпрепровождения или пойти поиграть. То же самое, когда мужик отсасывает мне я даже не думаю об этом как о сексе. Это просто хорошее ощущение, просто баловство.

Я не знаю, гей я или нет.» (Silverstein 1981: 208).

С этим согласуются слова старого педофила Николаев:

«Тяга к сексу с подростками <…> включает в себя побуждение к тому, чтобы идти в разных направлениях, пробовать то и это, смотреть, что ощущается хорошо, а что лучше. И в этом частичное объяснение того, почему одни мальчики переходят от опыта в греческой любви к женщинам, другие — к другим мальчикам или к мужчинам» (Silverstein 1981: 211).

8. Казнить нельзя помиловать

Здесь пора взглянуть и на второго участника неравной любовной пары — на педофила, на педераста. Вот уж кому не позавидуешь. Всё ему препятствует, все его преследуют, все его презирают — родители мальчиков, полиция, уголовники, гомосексуалы и, что касается презрения, то даже он сам. А между тем, Платон любил именно так, это и есть по-настоящему платоническая любовь. А между тем, нынешние платоны такими и родились. Это тоже люди — любящие, страдающие, иногда очень культурные и ценные для человечества — Чайковский, Уитмен, Андре Жид, Бенджамен Бриттен с его 12-летним хористом. Они живут всё время на грани ужасающего провала, всё время под дамокловым мечом, всё время страшно рискуя. Мы это редко представляем себе (но см. Bolton et al. 1989).

Психологию людей этого плана с наивным цинизмом выразил известный французский шансонье Серж Гэнзбур:

«Это малолетка, но не слишком маленький, иначе это становится отвратительным. Что до меня, то у меня мораль XIX века. <…> Конечно, маленькие мальчики, потому что они такие свежие. Опять же я предпочитаю мальчика девочке, потому что девочка для меня пахнет мочой. Мальчик никогда не пахнет мочой: он умывает свой хоботок, он опрятен, он годится» (Lariviere 1997: 152).

Вернемся к тому канадскому парню, которого соблазнил 12-летний мальчик. Парень теперь сознает свои пристрастия. Это не делает его счастливым, но дает определенность.

«Мои интересы определенно сосредоточены на мальчиках, так это от тринадцати до шестнадцати. Если это секс, как тот, о котором я рассказывал, я люблю, если это получается, но очень часто я знаю, что это не получится, и даже не стараюсь довести до этого. Но у меня так много друзей среди пацанов, которым я помогал… У меня всегда такое чувство, что, пусть меня сразит намертво, если есть проклятый Бог, я не делал ничего плохого. Я всё еще верю в это. Это ведь так убивает — знать, что у тебя есть все эти желания любить кого-то, и это считается скверным, тебе нельзя делать это. Ты должен вечно играть, должен лгать, всё украдкой, это ужасно» (West 1992: 283).

Общество почти единодушно в ненависти к педофилам, в страхе перед их ужасными преступленьями и не проводит границы между ними и сексуальными извергами-маньяками, насилующими и убивающими свои жертвы. С педофилами связывают и вовлечение детей в съемки порнографических фильмов, и организацию публичных домов с несовершеннолетними, и похищение детей для этого. Даже в самых либеральных странах Западной Европы за организаторами такого бизнеса полиция охотится на уровне Интерпола, заодно и за педофилами вообще.

Английский социолог Стэн Коэн заметил:

«время от времени общества подвержены периодам моральной паники. Некое обстоятельство, явление, лицо или группу лиц начинают определять как угрозу общесоциальным ценностям и интересам; средства массовой информации изображают их природу стилизованным и стереотипным образом; моральные баррикады заполняются издателями, епископами, политиками и другими правоверными людьми, социально-признанные эксперты оглашают свои диагнозы и рекомендации; вырабатываются или, чаще, применяются специальные способы борьбы; после этого явление исчезает, подавляется или ухудшается… Иногда паника проходит или забывается, но в другие времена она имеет более серьезные и длительные последствия…» (Kohen 1972: 9; см. также Jenkins 1993; Goode and Nachman 1996).

И. С. Кон, из книги которого я заимствовал эту цитату, констатирует вспышку «моральной паники» в России в связи с нынешней либерализацией и высвобождением всяческих проявлений сексуальности — эротики на экране, порнографии, проституции и т. п. Кон (1997: 208) пишет:

«Для возникновения очередной волны моральной паники нужны, в сущности, только два условия: а) наличие ситуации социального кризиса и б) наличие социальной группы или организации, готовой и способной спровоцировать общественное негодование и направить его по нужному адресу».

Нынешняя волна «моральной паники» в Европе по поводу педофилии, началась в благополучной Бельгии, шокированной разоблачением организованного вовлечения детей в проституцию и съемки порнофильмов. Это показывает, что первое условие Кона — ситуация социального кризиса — и не требуется. Вместо этого сказывается скорее некая затянувшаяся правовая или моральная неясность, неопределенность, проблематичность в какой-либо сфере, когда традиционные мораль и право наталкиваются на неустранимую и противоречащую им реальность.

Обычно общественность требует ужесточить законы об ответственности за «совращение». Сторонников либерализации этих законов немного (0'Саг-roll 1980). Но странным образом законы эти постепенно смягчаются. В сакраментальной телеграфной фразе «Казнить нельзя помиловать» запятая неуклонно сдвигается к последнему слову. По-видимому, сказывается неуклонное омоложение общего состава избирателей. Хотя, казалось бы, в чем тут интерес молодежи? Но вдумаемся.

У гонителей педофилов всегда есть в запасе коронный аргумент, который они неизменно предъявляют всяким там либералам: «А что если к вашему собственному сыну подкатится какой-нибудь педофил — вы хотели бы, чтобы он мог безнаказанно соблазнять вашего сына?» Это вопрос почти риторический. Ведь подавляющее большинство родителей, даже очень либеральных, воспринимает своего ребенка если не как свою собственность, то во всяком случае как часть своей личности, не как особую личность. Они, конечно, хотят ему счастья, но моделируют его будущее, его судьбу по своему собственному пониманию счастья. В том числе и его сексуальную роль в жизни. Он должен жить и чувствовать так, как жили и чувствовали они.

Быть их продолжением. Как неприятный сюрприз встречается всякий проблеск самоопределения, особенно раннего, со стороны ребенка. Он оказывается личностью, и совсем другой! А уж если с другой сексуальной ориентацией, то это воспринимается просто как катастрофа.

Я бы поставил вопрос иначе. Хотел ли бы я сам, чтобы меня в отрочестве защищали и предохраняли от всяких соблазнов (в том числе и этих)? Чтобы за меня делали выбор, как и на что реагировать? Нет, не хотел бы. Разумеется, я ожидал бы защиты от насилия — в детстве, как и во взрослом состоянии. Я должен быть благодарен своим родителям за то воспитание и образование, которое они сумели мне обеспечить, за богатство возможностей, но выбор должен принадлежать мне. Если я когда-либо что-либо неудачно выбрал, себя мне и винить. Я не из тех, кто сетует на своих родителей и общество.

Могу ли я быть ответственным за выбор, сделанный в очень раннем возрасте? В области политики или хозяйства — вряд ли. Не располагая достаточными знаниями, я вынужден был бы делать выбор наугад. Но в отношении своих собственных чувств я и в отрочестве — ну, с тех пор, как я себя помню, — не обманывался. Пиаже и другие психологи признают, что ребенок способен на автономный выбор в возрасте 8–9 лет (Bullough 1977: 167). Конечно, какой-нибудь мой ранний выбор, будь я постарше, мог оказаться другим. Так я ведь и сейчас меняюсь и о некоторых давних решениях сожалею. Но не отказываюсь от них — это мои решения. Во всех возрастах я идентичен самому себе.

Если бы в детстве мне встретился какой-нибудь заурядный педофил, я бы скорее всего просто отверг его приставания. Если бы педофил оказался непобедимо обаятельным — типа Устинова, — возможно, и я бы не устоял, но, пройдя через это, вернулся бы к самому себе. При условии, конечно, что у меня не было собственной тяги к своему полу изначально. А если бы оказалось, что она есть, то не всё ли равно, кто кого соблазнил?

Парадоксально, что наиболее прямо и просто, даже наивно, в защиту любви мужчин к мальчикам высказалась женщина — Камилла Палья, радикальная активистка и аутсайдер американского движения сексуальных меньшинств.

«А что, собственно, плохого в некоторой мягкой сексуальной игре? Из-за чего весь сыр-бор? Знаете, я могу понять запрещение или озабоченность ситуациями, в которых большой мужчина уговаривает маленького мальчика иметь с ним анальное сношение. Я понимаю, когда люди могут проявить озабоченность этим, потому что это маленький ребенок — я говорю о действительно малолетнем ребенке, скажем восьми лет — понимает ли он вообще, о чем идет речь, что такое анальное сношение. Но просто сексуальная игра? Что в ней плохого? Я чувствую, что у меня либеральная позиция шестидесятых в этом вопросе. Я отказываюсь увидеть, что плохого в эротических ласках для любого возраста. <…> Я имею в виду, что анальное сношение — добиться этого всегда было нелегкой штукой. Но я хотела бы поставить вопрос о том, что плохого во всем, что доставляет удовольствие? Что плохого в этом, даже если это включает ласкание гениталий? <…> В чем вред для детей, если они получают разнообразное извращенное удовольствие от этого, разве что в том ущербе, что общество навязывает каждому секретность и делает каждого невротиком?» (Paglia 1996: 19).

Очень важно, что мальчик, имеющий гомосексуальные задатки, нуждается в опоре на гомосексуального взрослого. Как пишет о таком ребенке Силверстайн, «на ранней стадии он думал, что его поведение греховно; теперь он пришел к выводу, что у него греховный характер. Вот когда он ищет руководство других мужчин. Для гомосексуальных мальчиков этот поиск имеет решающее значение, а ролевой образец для подражания очень трудно найти. Гомосексуальные мальчики часто с надеждой ищут старших мужчин, чтобы те показали им, что значит быть геем или быть веденным в голубой секс. <…> Часто секс сам по себе не имеет такого уж значения и за исключением сексуальных уроков для мальчика не имеет большой важности. Но ободрение и новообретенная уверенность в себе имеют решающее значение.» (Silverstein 1981: 106).

Гомосексуальная дружба со взрослым, видимо, обладает для таких мальчиков спасительной силой. Значительная часть самоубийств гомосексуальных подростков (Kourany 1987), вероятно, имеет причиной то, что такой взрослый не был найден.

Силверстайн заключает:

«Несомненно есть эксплуататоры, как взрослые, так и подростки, и физический или психологический ущерб от эксплуатации может быть документирован. Но не связанные с эксплуатацией отношения между взрослыми и подростками тоже имеются — отношения, из которых обе стороны извлекают благо.» (Silverstein 1981: 321).

Несомненно, однако, что о благе ребенка педофил не думает, он заботится лишь о собственном удовольствии. В этом он сам похож на несмышленого ребенка (чувствует себя девятилетним, как тот Петрушка) и, возможно, этим так психологически близок своему идолу — что и облегчает контакт. Впрочем, изъявления удовольствия обычно повышают наслаждение, так что есть и забота об удовлетворении партнера. Так или иначе, в момент соития он поистине любит, даже обожает своего дружка. А это не оставляет того равнодушным.

Прозрачная мистификация А. Пурина «Апокрифы Феогнида» вся проникнута поэзией, передающей силу и безумство этой страсти.

«От подвздошной ямочки до ключичной

и обратно к югу — в лесок пахучий,

к дорогой бамбучине неприличной —

осторожно движется рот мой сучий, -

по волшебно тающему сеченью

твоего дыханья; от замиранья

на обрыве — к обмороку расточенья,

к ожерелью бурного содроганья».

(Пурин 1996: 138)

И в его «Предисловии переводчика» гимн юношескому телу любовника:

«Чего стоят все пропеллеры славы, весь глянцево-гладкий папир, весь прочный клей, если ты сжимал эти дивные ребра, закругляющиеся в смуглую тесноту безумия, если ты видел эти золотые глаза в пугающем приближении, если обнимали тебя эти руки, а эти губы позволяли тебе их целовать, если твои уста спускались по золотистому ворсу — вниз, вниз, проходя все стадии одурманивания вдоль этого повсеместно дышащего сечения — туда, где все темнело, густело, меркло…» (впрочем, в этом гимне юноша, судя по контексту, уже не ребенок, не подросток, а эфеб).

А вот очень сильное описание этой греховной любви в уже упоминавшемся романе Дмитрия Бушуева «На кого похож Арлекин». Всё дано как воспоминание, обращено к погибшему подростку. Гомосексуальный учитель вспоминает тот день, когда он после долгих подступов создал подходящую атмосферу, включил музыку, и 14-летний Денис Белкин сунул руки в карманы своих рваных джинсов и встал у окна.

«… в закатном солнце твоя белобрысая челка стала апельсиновой. <…> Я подошел к тебе сзади и осторожно обнял за плечи. Ты вздрогнул, но не вырвался из неловких объятий. Сердце дикого бельчонка застучало часто-часто, и ты задержал дыхание…. Я уже почти не принадлежал себе, я убежал от себя, забыл себя и свое имя, и город, и улицу: в моих руках находилось теплое, светлое, крылатое и необычайно нежное. Детское и наивное… Я поцеловал тебя сзади, в ложбинку на шее — даже не поцеловал, а скользнул по едва заметному пушку. Ты опять вздрогнул, натянулся как струна и повернулся ко мне лицом. Мы долго смотрели друг другу в глаза. <…> Я прижал тебя к себе. Ты весь дрожал и прятал лицо в мой свитер, от твоих волос пахло ромашками и летом. <…>

Денис крепко обнял меня, но сначала не давал поцеловать себя в губы, отворачивая лицо, <…> но через мгновение уже сам, САМ поцеловал меня в губы. Я прошептал в горячее детское ухо: «Денис, мальчик мой… бельчонок, я… я люблю тебя».

Я сел в кресло и ты запрыгнул ко мне на колени, возбужденный и разрумянившийся, укусил меня осторожно за ухо (где ты научился этим изыскам?). Долго путаюсь с твоим ремнем… Ты улыбнулся и сказал: «Все равно не расстегнете, эта пряжка очень хитрая», — и сам помог мне. Я спустил твои старые брюки, и когда я крепче сжал твой горячий член, ты прикусил нижнюю губу, закрыл глаза и запрокинул голову. Потом — твой глубокий, терпкий мальчишеский поцелуй. Я не знаю, сколько миров сгорело во мне за эти бесценные минуты… Боюсь просить тебя о большем… точнее, не хочу брать сразу всё. Но безумный Найтов, вместо того, чтобы одеть ребенка и проводить домой, спросил чужим охрипшим голосом: «Может быть… в спальню?» Ты сглотнул, закивал головой. Я взял тебя на руки… И наше отражение в зеркале: ты болтаешь ногами со спущенными брюками, рубашка наполовину расстегнута, а у меня почему-то умное и серьезное лицо. В спальне я полностью раздел Дениса, оставил только белые спортивные носочки, которые еще больше распаляли меня. <…>

Я взял губами твой крепкий член, и ты забился головой о подушку, широко расставляя ноги. Ты стонал и глубоко дышал. Я лепил твое тело заново, как безумный скульптор, — выравнивал рельефные бедра, скользил по упругим ягодицам, сосчитал языком каждую родинку на твоем теле и все семь швов после аппендицита. Длинные ресницы щекотали мою щеку; я пил твое свежее дыхание.

Я вскрикнул, когда ты схватил горячей вспотевшей ладонью мой член и, не дождавшись разрешения, запрыгнул на меня и стал повторять мой сценарий. Я даже подивился такой прыти и попросил не торопиться, но Денис уже не слышал меня… Иногда ты вздрагивал и бил ногами по кровати, точно плыл в безумном кроле… И мы кончили одновременно — стрельнула пробка шампанского, воздушные шары взлетели в весеннее небо. Я никогда еще не испытывал такого яркого и глубокого оргазма, выдоившего меня почти без остатка. Даже волоски на руках стояли дыбом, теплые волны пробегали по телу. Ты сглотнул мою сперму. Я чувствовал горячие брызги на своих бедрах. Измученные, утолившиеся друг другом (хотя и ненадолго), мы забылись в объятьях, провалились в облако опустошенного блаженства, как сытые волчата, только что напившиеся теплой крови. Переплелись наши руки и ноги, переплелись две цепочки с позолоченными крестиками, ты смешно сопел мне в ухо, как простуженный ежонок, продолжая сжимать мой обмякший кок».

На следующее утро: «С трудом верится, что это был не сон. Подушка еще пахнет тобой, даже полотенце на кресле можно сдать на судебную экспертизу. У меня воспаленно яркие губы, я счастлив и обеспокоен. Это особое беспокойство, с фантомной сердечной болью, с легким раскаянием. Раскаянием? Это то самое состояние, которое я бы назвал перегаром греха, греховным похмельем, прозрением после карнавала <…> Хорошенькая картинка: утро совратителя. <…> Но одно слово в оправдание: я люблю! Люблю беспробудно, безрассудно, безотчетно, без памяти, без родины, без флага, на губах это имя… Я счастлив, Господи. Я счастливый твой грешник.» (Бушуев 1997: 137–141).

Роман написан в Англии несколько лет назад. Он чрезвычайно напоминает нашумевший в 1981 автобиографический роман ведущего датского писателя Енса Эйзенхардта «Ким, мой любимый» (переведен на англ. в 1989). Та же любовь молодого учителя к 14-летнему ученику-школьнику, те же возрастные соотношения, та же форма романа — в виде обращения автора к отсутствующему любимому, те же страстные излияния. Соблазнение происходит также в отеле. Утром учитель входит в комнату своего подопечного и застает Кима сидящим в кровати. Окликнул его. И застыл в молчании.

«Потому что между твоих праздных, свободно висящих рук и скрещенных кистей у твоих колен глаза мои вперились в нечто, о чем я часто фантазировал, но почти отчаялся когда-либо увидеть. Из открытой ширинки между перламутровых пуговиц слишком больших пижамных штанов поднимается вполне взрослый, слегка искривленный пенис, который, как и твои другие члены — руки, пальцы, ноги, пальцы на них — кажется, пожалуй, слишком большим в сравнении с твоим еще растущим мальчишеским телом. Для моих любящих, полных похотью глаз он обладает красотой недостижимой даже в моих самых распутных фантазиях. Я знаю, что я бы любил тебя, как бы ты ни был оснащен. Но как не признать мою благодарность судьбе и радость, что жизнь может то и дело проявлять свою избыточность в такой пышной, набухшей и милой манере?

Одним быстрым движением я возвращаю тебя на постель, кладу твои ноги на одеяло и полуложусь на тебя, в то время как мои сверхревностные пальцы расстегивают все оставшиеся пуговицы на твоей пижаме и стягивают ее, за ней сеточную майку, которая тебе уже слишком мала и слишком коротка — выше пупка: мои ногти опутаны ее сетью. Ну же, ну, мне не терпится. Всё, что еще осталось, это чудовищные оранжево-красные пижамные штанины, скрывающие последние секреты тела, которое до этого последнего момента оставалось почти неизвестным мне. Наконец, штаны сброшены к концу кровати.

Ты голый.

И я не могу сдержать себя. Я бросаюсь на тебя, полностью покрываю тебя и чувствую своей кожей это гармоничное противоречие твердого против мягкого, мягкого против твердого, этот чудесный парадокс двух тел — мальчика и молодого мужчины.

И я начинаю двигаться нежно, осторожно, чтобы не причинить боль… Ты не сопротивляешься. Ты почти не шевелишься. Ты в ином месте, глубоко подо мной» (Eisenhardt 1981; 1989).

Уже из этого страстного отрывка видно, что роман в общем слабее Бушуевского «Арлекина». Датский автор сообщает о романе: «Он мог окончиться катастрофой. Вместо того он окончился любовью». Бушуевский роман окончился катастрофой, хотя напряженность ему придает не это, а раскрытие тайны средой, столкновение с окружением, самоирония и бессильная самокритика. Трудно сказать, использовал ли Бушуев датский сюжет или здесь просто совпадение типичных ситуаций. Есть и другие подобные романы о любви учителя и школьника — например, немецкий роман 30-х годов, очень нравившийся Брехту и переизданный в 80-х (Bronnen 1989), голландский (Reve 1995).

Ни общественное мнение, ни угроза кары не останавливают педофилов. Будучи в остальном вменяемы, по линии своего пристрастия они не способны владеть собой. Сейчас юристы даже ввели в оборот термин «ограниченная вменяемость». Он применяется к педофилам. Они и в этом похожи на детей. Но ведь детей нам не приходит в голову судить.

Как облегчить участь педофилов — «ограниченно вменяемых»? Если невозможно остановить их страсть, можно ли сделать ее более осмотрительной и менее эгоистичной, направить в сносное русло? Как понудить их проявлять больше заботы о своем любимце и больше ответственности? Мало кто из них пойдет на самоограничение, согласится на любование со стороны, на «Смерть в Венеции». А есть ли какие-то другие пути нейтрализовать и обезвредить эту страсть, сделать ее менее опасной — для обоих участников, но прежде всего для ребенка?

Есть некоторая опасность, что раннее и искусственное, извне, стимулирование половых интересов ребенка может привести к его преждевременному половому созреванию, а это, как известно, задерживает физический рост и, вероятно, может вредно сказаться на общем развитии. Впрочем, это предположение. Поскольку нормальный возраст полового созревания индивидуален и различен, очень трудно жестко установить единые возрастные пределы полового «совершеннолетия». А закон вынужден их устанавливать — как еще ввести формальные критерии? Поэтому разумно было бы опустить этот общий формальный барьер пониже, а судей для решения подобных дел отбирать наиболее опытных и предоставить им больше прав подходить к каждому делу сугубо индивидуально. Больше учитывать мнение родителей.

Разумеется, и при самом либеральном подходе есть естественный предел для понижения возраста. В журнале «Шпигель» («Mechanisch brutal» 1998) недавно были сообщения об анальных сношениях с 4-5-летними и даже о сексуальных действиях с младенцами (искатели острых ощущений давали им пенис в качестве соски). В этих контактах ребенок — беспомощная жертва, он не может чувствовать от них ничего, кроме боли, и взрослый должен рассматриваться как маньяк и насильник. Тут всё ясно.

Противоположный край определен наступлением половой зрелости, что и зафиксировано в законах многих стран. В одних по первым физическим признакам — этому примерно соответствует возраст в 14 лет, в других — по общественной готовности к созданию семьи — этот возраст может доходить и до 21 года.

В Англии при легализации гомосексуальных сношений допустимый возрастной предел был именно 21 год, но несколько лет назад он был понижен до 18 лет, а с 1998 г. — до 16 лет. В России возраст, с которого подросток официально становится мужчиной в том смысле, что с ним разрешены половые сношения, по закону 1993 г. был понижен с 18 до 16 лет, но в Скандинавских странах — Швеции, Норвегии, Дании, а также во Франции и в славянских — Польше, Чехии — этот возраст — 15 лет, в Словении — 14, в католической Испании — 12. С 1998 г. наши Дума (со всем преобладанием коммунистов и консервативных национал-патриотов) и Федеральное Собрание приняли поправку к закону, а Президент подписал: теперь возраст понижен до 14 лет (Index 1995; Пресс-панорама 1998: 6).

Сложнее обстоит с периодом, когда у мальчика интерес к сексуальным проблемам и сексуальные ощущения уже пробудились, а физически половое созревание еще не выражено. По статистике Кинзи (Kinsey et al. 1848: 640), к 11–12 годам вовлечена в сексуальные интересы уже половина всех мальчиков, и интересы эти больше гомосексуальные, чем гетеросексуальные. Начинается же этот процесс вхождения в сексуальную сферу (разумеется, у гораздо меньшей части мальчиков) раньше, с 8–9 лет. Конечно, в этом возрасте такими интересами затронуты считанные проценты, но к 11–12 годам — половина всего контингента. Как быть с этой зыбкой, трудно определимой, изменчивой массой сексуально возбудимых и ищущих мальчиков от 8 до 13 лет, образующих желанную среду для настоящих педофилов — с самым ранним возрастным предпочтением? Как быть с самими педофилами, когда их контакты с такими мальчиками оказываются полюбовными и сопряженными с теплотой и заботой?

Наиболее целесообразно было бы, чтобы судья имел широкий диапазон возможных решений — от многолетнего заключения до прекращения дела. Сейчас ведь он не имеет права отпускать педофила на свободу, если акт педофилии доказан. Судья в этом случае просто обязан дать какой-то срок в пределах от и до — как указано в статье. Надо предоставить ему право отказаться от наказания подсудимого, а прокурору — от обвинения. А еще лучше — чтобы следователь, которому довелось рассматривать дело о «совращении» в самом его начале, мог, опираясь на экспертов-психологов, взвешивать и оценивать как исходные задатки самого мальчика, так и общее воздействие на него данного сексуального контакта: нанесен ли здоровью мальчика ущерб, причинен ли его психике вред или нет, чувствует он себя хуже или (страшно вымолвить, но ведь есть такие показания) даже лучше, вышел он из передряги тревожным и болезненным или стал спокойнее, увереннее и разумнее. Было ли для него это приключение любовью или невинной забавой. Что для него больше травма — такая любовь-забава или судебное разбирательство и всё, что за этим последует. То есть исходить действительно из интересов ребенка. Так, чтобы когда он станет взрослым, он одобрил то, что сделано.

А то ведь еще вопрос, кого он вспомянет добрым словом — доносителя, судью или педофила. Часто, как мы видели, он признателен именно последнему — тому, кто, пусть подвластный собственным страстям, понял его тайные помыслы и открыл ему мир горькой любви и запретных наслаждений. В романе Бушуева это отражено в диалоге кающегося героя с его кумиром:

«— Денис, ты знаешь, что я сделал с тобой и твоим детством?

— Что? — у него на глазах навернулись слезы.

— Я развратил тебя.

— Развратил?

— Иначе говоря, я украл у тебя детство.

— Украл? Мне всё равно. Я не ребенок, как вы все думаете. Я, может быть, больше понимаю, чем вы… Я хочу быть с тобой, и меня больше ничего не интересует… Мне не интересно без тебя и мне скучно без тебя» (Бушуев 1997: 216).

Два случая из книги Уэста с опросами продажных парней (мужских проституток), между прочим, об их детстве. Как правило, детство проходило в неблагополучных семьях.

Случай 208: мальчик в тринадцать лет имел сексуальные, но полюбовные сношения со старшим мужчиной, который давал ему кое-какие вещи и в доме которого, как парень свидетельствует, выросши, «я нашел утешение и покой». Поскольку у мальчика был найден плеер, который он принес от этого человека, его отец «бил и бил меня до тех пор, пока всё не вышло наружу. У меня не было выбора». Его заставили сделать заявление в полицию, и мужчина был заключен в тюрьму. Тринадцать лет спустя парень всё еще выражал чувство вины за это.

Случай 209: Перед семилетним мальчиком парень мастурбировал, а затем мастурбировал мальчика. Став взрослым, мальчик вспоминает: «Это было явно не по моей воле, поскольку я вообще не понимал, что происходит». Дело было так: «По дороге в воскресную школу меня подцепил один парень, я думаю ему было что-нибудь около семнадцати. Он завел меня на стройку и показал мне, так сказать, всё, что надо. Когда он кончил, он спросил: «Не хочешь сделать то же самое?» Чего, разумеется, я в моем тогдашнем возрасте не смог добиться. Когда я пришел домой, матери сообщили, что я не был в воскресной школе. Я, будучи очень глупым и наивным, рассказал ей кое-что из того, что произошло, и она позвонила в полицию… До сего дня я сожалею о том, что открыл рот об этом, потому что, клянусь, этот человек сделал для меня величайшее благодеяние в моей жизни. Он открыл мне глаза на то, какой может быть жизнь, если хочешь иметь широкий взгляд на вещи» (West 1992: 144).

Р. Фетчер, настроенный за борьбу с гомосексуальным совращением вообще, когда речь заходит о конкретном совращении, не столь запальчив. В его примере:

«Студент, 23 лет, во время многодневных экскурсий за город неоднократно позволял себе непристойные прикосновения к разным мальчикам, когда они спали. Родители мальчиков оказались достаточно умными, чтобы не создавать из этого происшествия важного дела со всеми его судебно-процессуальными ритуалами. Делу не было дано хода, что — во всяком случае на этот раз — оказалось лучше всего для всех участвующих. Мальчики избавлены от необходимости отвечать на допросы, выступать в роли свидетелей и т. д.». То есть они имеют меньше шансов зафиксировать эту травму в сознании (Фетчер 1930: 195–196).

Недавно газета «Московский комсомолец» поместила рассказ еще об одном педагоге-педофиле, которого она, изменив имя и фамилию, называет Алексеем Петровичем Шустовым. Молодой, красивый, мастер спорта международного класса по спортивным танцам (рок-н-ролл и др.), он основал в Солнцеве школу этих танцев, и его воспитанники завоевывали медали на международных конкурсах. Дети и их родители его обожали. Но у его отношений с мальчиками была и тайная сторона, в результате которой суд признал его виновным в растлении 17 воспитанников в возрасте от 11 до 13 лет, насчитав 178 эпизодов сношений. Газету никак не заподозрить в симпатии к учителю. Она захлебывается от негодования, о Шустове пишет только в издевательском тоне («Учитель танцев ставил детей не в ту позицию», «Главным па танцора научили в армии», «Растление в темпе вальса»). Сексуальные контакты Шустова (все) газета называет не иначе как изнасилованиями (178 изнасилований?). При всем осуждении, о мрачной перспективе Шустова в тюрьме (поистине ужасающей) не стоило писать такое: «Судьба самого Шустова опасений не вызывает. В тюрьме такие люди, как он, незаменимы — у танцора сразу появится масса поклонников».

Тем больше доверия вызывает (и ошарашивает) такой пассаж:

«Даже на суде и дети, и родители не скрывали своих симпатий к Шустову. А некоторые откровенно говорили, что… благодарны насильнику. Так, один мальчик до прихода в студию страдал тяжелым заболеванием, и врачи единодушно признали его калекой. Но подросток занялся танцами под руководством Алексея Петровича и вскоре пошел на поправку. Уже после того, как вскрылись страшные подробности взаимоотношений ученика и учителя, родители ребенка выражали Шустову признательность» (Скобло 1997).

Видимо, мало какие побуждения могут конкурировать со страстью педофила по самоотверженности и самоотдаче. Так что, в самом деле античная школа любви?

В газете помещен портрет Шустова, выделенный корреспонденту следователем. Молодой, спортивный, с пышной шевелюрой и ослепительной белозубой улыбкой, в ореоле побед на международных конкурсах танцев, он словно создан, чтобы соблазнять. Вот кого, вероятно, мечтал встретить в детстве рюнтиевский Рудольф Нуреев…

Чарлз Силверстайн, изучив ряд воспоминаний гомосексуалов, соблазненных в детстве старшими и вовлеченных в постоянные отношения с ними, отмечает:

«Наиболее частые высказывания, которые делали как мужчины, сексуально и эмоционально интересовавшиеся мальчиками, так и мальчики, о которых заботились мужчины-геи, это высказывания о чувстве лояльности и признательности, которое мальчики испытывали к этим мужчинам» (Silverstein 1981: 203). И еще: «Очень странно, но наиболее интересный факт, лежащий на поверхности, — что родители подростка очень часто знают о сексуальных отношениях между их сыном и взрослым мужчиной. Поскольку большинство из нас считают, почти без вопросов, что сексуальные отношения мужчина — мальчик должны быть эксплуатацией, нам неприятно узнать, что родители мальчика позволяют эти отношения, по крайней мере молчаливо.» Это обычно мальчики из бедных слоев или неблагополучных семей, и родители рады, что благодаря этой дружбе сын остепенился и стал лучше себя вести (Silverstein 1981: 201).

Один из примеров Силверстайна — Томас, рожденный в семье, из которой происходят генералы, полковники и майоры. С пятнадцати лет он чувствовал себя гомосексуалом и дружил со взрослыми геями.

«Эти люди дали мне чувствовать себя в безопасности, их сила, их опыт, их добрая воля, последовательность и зрелость. Они были также образцами освоения роли. <…> У меня всегда было хорошее общение со старшими мужчинами. Это интересно. Вы читаете о стервятниках, охотящихся на пацанов и о жестоком обращении с детьми. Единственными людьми, которые были жестоки со мной, были «натуралы», как мои родители и учителя — это они были жестоки со мной. А геи никогда не были со мной жестоки.

Они давали мне любовь, теплоту, близость. Я был одним из них. Я принадлежал к ним. <…> В этом отношении я чувствую, что глубоко признателен этим людям. Я думаю, они спасли мне жизнь. Они взяли ужасающе одинокого, потерянного, несчастного пацана и просто спасли его. И они дали мне прекрасную вещь. Я нуждался в ней, и они дали мне ее» (Silverstein 1981: 204–205).

В австралийской литературе описан любопытный казус. Гомосексуальный педофил Кларенс Осборн всю жизнь вел тайный дневник. В него записаны его любовные связи с сотнями мальчиков, никто из которых так и не пожаловался родителям или в полицию. Всё открылось только после смерти Осборна. Поскольку мальчики, к этому времени уже выросшие, были названы в дневнике, социолог П. Р. Уилсон отправился на поиски их и сумел разыскать и опросить 12 из них. Все они отзывались об Осборне с исключительной теплотой и с уважением. Их гетеросексуальная ориентация оказалась не нарушенной! (Wilson 1981).

Показательна биография Горацио Элджера, американского писателя второй половины прошлого века, автора более, чем сотни очень популярных тогда романов и создателя «американской мечты», «американского мифа». Типичный «элджеровский герой» — это self-made man, человек, собственными усилиями, поднявшийся из нищеты благодаря труду, способностям и возможностям американского общества и ставший успешным предпринимателем, миллионером. В начале это обычно уличный мальчик, оборванец, беспризорник. На его пути, однако, в трудный момент юности непременно встречается пожилой благодетель, который во исполнение христианских заветов протягивает ему руку помощи. В этой тяге зрелого мужчины к чужому мальчику и возникающей ответной благодарности и любви основа стандартного сюжета.

Сын священника, Элджер и сам стал священником в маленьком городке и написал несколько литературных произведений, не имевших успеха. Это был крохотный человечек (155 см ростом) с писательскими способностями под стать росту. К 34 годам его постиг жизненный крах: обнаружилось, что он «содомизировал» сыновей своих прихожан. Разгневанные горожане предъявили Элджеру показания двоих мальчиков, и Элджер, ничего не отрицая и не дожидаясь дальнейшего разбирательства, сел на ближайший поезд и покинул городок в неизвестном направлении. Он объявился в Нью-Йорке и там создал свой первый бестселлер «Оборванец Дик». Его подлинная любовь к мальчикам и готовность помогать им в соединении с «американской мечтой» поразили читателей и принесли бешеный успех.

В это время Америка была полна беспризорниками, оставшимися от Гражданской войны, а иммиграция пополняла их число. Возникли благотворительные организации, заботившиеся о приюте для них. При одном из таких приютов пристроился Элджер — у него всегда были мальчики. Но он в самом деле заботился о них — самоотверженно и подчас с большим риском. В Нью-Йорке действовала мафия, эксплуатировавшая мальчиков — они должны были добывать для нее деньги нищенством и воровством, получая в качестве своей доли жалкие гроши (система «падроне»). Элджер отвоевывал мальчиков у мафии, он начал в прессе и на митингах крестовый поход против нее. Этот лилипут стал смелым и вдохновенным оратором, стимулировал действия полиции, привлекал меценатов. Его роман «Скрипач Фил», разоблачавший систему «падроне», потряс Америку. С мафией шутки плохи. На Элджера не раз нападали, избивали на улицах, громили квартиру.

Одного из своих мальчиков — китайца Миня — он нашел на улице и лично буквально вытащил из гурьбы подростков, избивавших китайца, чужака, хотя сам был не больше и не сильнее их. Он выучил Миня языку, пестовал его, опекал четыре года. Когда Минь пропал, Элджер поднял на ноги всех разносчиков газет. Миня нашли, но мертвым — его насмерть сбила машина. Элджер за день поседел и разуверился в Боге. Он умер в почете и славе, хотя почти не скрывал своих пристрастий. Такой вот парадокс пуританской Америки и викторианской эпохи.

Один из его биографов Уоллас Гамильтон в статье «Секретная жизнь Горацио Элджера» пишет о его книгах:

«Они не были художественной литературой, но худо-бедно они помогали формировать Америку двадцатого века и ввели подспудную педофилию в национальную душу, где она и пребывает, несмотря на все попытки искоренить ее. Взрослые мужчины всё еще помогают мальчикам из побуждений, вовсе не чисто духовных, и, хуже того, чувствуют в этом нечто хорошее. Возможно, природа, не посоветовавшись с Божеством, запланировала это». И добавляет неожиданно: «Если так, то я, пожалуй, благодарен природе: в юности я нуждался в этом устройстве» (Hamilton 1984: 256).

Еще пример вполне благополучной жизни педофила — один из лучших создателей образов детей в английской литературе ирландский писатель Форрест Рид (1875–1947). С детства он любил мальчиков лет 12–13. Будучи писателем, он помогал своему возлюбленному Кеннету Гамильтону издавать рукописный журнал. Тот потом стал морским офицером. Затем Рид влюбился в «лучшего из пацанов» Десмонда Монтгомери, потом в 13-летнего мальчика Фреда Гивни и так далее. Неясно, подозревали ли родители мальчиков эротическую подоплеку тесной дружбы ребят с пожилым писателем, игравшим с ними в футбол и посвящавшим в литературу, но они относились к этой связи одобрительно. Дольше всего продолжались отношения Рида со Стивеном Гилбертом, который и сам стал писателем и литературным наследником Рида. Умер Рид на руках у своего последнего возлюбленного, уже юноши, Эндрю Резерфорда, в его доме. Один из его биографов пишет, что сама его жизнь опровергает «представление, будто педерасты по необходимости теряют интерес к своим возлюбленным после того, как тех оставляет юность» (McGouran 1996: 45).

Всё большее число серьезных ученых с удивлением отмечает полезные аспекты воздействия педофила на мальчика (Cory 1951b; Servatius 1962; Tindall 1978; Bauserman 1997). Тиндолл обследовал 9 мальчиков 13–14 лет, имевших сношения со взрослыми и нашел, что связь эта оказала них положительное воздействие в аспекте помощи, выбора карьеры, подготовки к ней, освоения роли друга. Некоторые прямо призывают разрешить эти отношения (см. Jungjohann 1991).

Не так уж невероятны подозрения Устинова о педофилии в основе тимуровских идей Гайдара и подвижничества Корчака, не говоря уж о педагогической поэтике Макаренко. Среди учителей гомосексуальные люди не редкость (Мауег 1993; One 1994). Весьма консервативный в быту Фрейд писал (1997:15):

«… сексуальное злоупотребление детьми с жуткой частотой встречается у учителей и воспитателей просто потому, что им предоставляются для этого наиболее благоприятные возможности».

Вся сложность и амбивалентность этой проблемы, кажущейся такой недвузначной, выступает при рассмотрении возможности взятия ребенка-сироты на воспитание педофилом или гомосексуалом (или обоими в одном лице). И педофилы и гомосексуалы нередко жаждут такой возможности — субъективно отнюдь не ради сексуальных целей. Им тоже доступны чувства одиночества и бесцельности жизни для себя одного, искренняя любовь к детям как таковым. Нередко это вполне обеспеченные, спокойные и разумные люди. Обращения с такими просьбами от них в официальные органы особенно часты там, где разрешены браки между людьми одного пола и образуются однополые семьи. Коль скоро есть семья, возникает и желание иметь ребенка. Родить невозможно, стало быть, надо усыновить. Разумеется, в большинстве стран это строжайше запрещено, и административные лица или комиссии, ответственные за такие разрешения, тщательно следят, чтобы претенденты не оказались гомосексуалами или педофилами, а если такие подозрения возникают, то отказывают наотрез.

Они считают, что опасность возникновения сексуальных отношений между взрослым и ребенком или подростком в таких случаях слишком велика. В этом они правы. Такая вероятность в большинстве случаев, видимо, близка к ста процентам. Евгений Харитонов, по свидетельству его друга Дарка (19936: 251), как-то помечтал: вот бы приобрести кошку и превратить ее в красивого десятиклассника.

Но если стать на защиту интересов ребенка, то надо бы подумать какова альтернатива. Хорошо, если есть другой, лучший претендент на усыновление. Но ведь сколько детей остается в детских домах, приютах, а то и просто беспризорными, на улице! Сколько остается в тех семьях, где их бьют, приучают пить, воровать и нищенствовать! Стало быть, усыновителей не хватает. Выбор-то в данном случае стоит не между несколькими усыновителями, а между двумя казусами: а) усыновителем, который, любя ребенка и заботясь о нем, всё же возможно приохотит его к своим сексуальным вкусам, и б) весьма унылой для ребенка перспективой остаться в приюте, в семье алкоголиков или без призора на улице.

Кого спросить о лучшем выборе? Выросших и нашедших свой путь к лучшей жизни бывших воспитанников детских домов и колоний или бывших беспризорных? Ну эти, коль скоро они выбились в люди, скорее всего задним числом сочтут свою дорогу хоть и трудной, но проходимой, и не подумают о тех, кто не смог ею так успешно воспользоваться. Спрашивать воров, грабителей и пьяниц бесполезно: эти утвердились в своем пути и не считают другие пути чем-то лучшими, зато определенно презирают «лидеров» и сама мысль о том, что их могли бы сделать такими, представляется им кощунственной. Спрашивать тех, кого педофилы или гомосексуалы всё-таки ухитрились воспитывать? Ну, эти если и одобрят действия своих воспитателей, то кто же такое мнение учтет? Понятное дело, они же сами стали такими, какого же ответа еще от них ожидать…

Мне кажется, спрашивать надо общество. Если идеальной судьбы всем своим будущим членам оно не в состоянии обеспечить, то для тех, кому не досталось лучшей доли, какую реальную судьбу оно предпочтет? Кого охотнее примет, к кому будет терпимее — к новому Чайковскому, новому Нурееву, новому Версачи, новому Витгенштейну со всеми его братьями или к какому-нибудь очередному Япончику?

Абстрактный выбор любая комиссия сделает легко. Гораздо тяжелее, когда перед ней встанут конкретный трудный ребенок и конкретный трудный усыновитель. Как бы ей доверить право решать свободно, всё взвешивая? Как бы добиться, чтобы решение ее всегда было мудрым и благотворным? В некоторых странах усыновление гомосексуалом считается допустимым, если о подростке известно, что он уже заведомо гомосексуален. Задача была бы легче, если бы гомосексуальность не считалась таким уж пороком, а вхождение подростка в сексуальную сферу было обставлено меньшим количеством табу. Культуры, где это было так, были куда менее развитыми, чем наша, наши люди гораздо образованнее и вооруженнее, но стали ли они счастливее?

В этой мрачной путанице проблем есть, кажется, один просвет. Правда, он связан с медицинским вмешательством, в успешность которого верится с трудом. Но объективности ради надо его привести. Мне известен только один такой случай: уж очень муторно и затруднительно лечение.

В 1973 г. было опубликовано сообщение американского врача Роберта Коленберга о том, как он вылечил обратившегося к нему педофила. Тот, некий мистер М., 32 лет, дважды арестовывался за совращение мальчиков. Его влекли только мальчики от 6 до 12 лет. Дважды в неделю он охотился за ними возле игровых площадок и бассейнов. Пациент имел изредка попытки сношения со взрослыми, но удовлетворения они ему не приносили и он не мог достичь оргазма. Он опасался новых арестов и говорил, что эта страсть разрушила его жизнь.

Попытки пробудить в пациенте интерес хотя бы к молодым парням провалились. Доктор Коленберг решил не пытаться отвратить пациента от увлечения детьми, а сосредоточиться на лечении его неспособности возбуждаться от общения со взрослыми. Он потребовал от М. чтобы тот нашел партнера в возрасте не менее 30 лет, который согласился бы долго помогать в лечении. Такой друг у М. нашелся. Лечение заключалось в еженедельных встречах обоих, во время которых они раздевались донага и ласкали друг друга в постели. При этом обоих врач проинструктировал, что они должны добиваться того, чтобы приносить удовольствие друг другу, которое бы на первых порах не носило чисто сексуального характера. При первых встречах М. был очень напряжен, его смущало то обстоятельство, что он не получает сексуального возбуждения. Его другу было ведено убеждать его, что это неважно, что это и не нужно, что общаться с ним приятно. Постепенно М. растаял, расслабился и через несколько встреч даже получил сексуальное возбуждение от общей ситуации.

Только на следующем этапе им разрешено было легонько, как бы пробуя, дотрагиваться до гениталий. Затем, еще через несколько недель, были разрешены поглаживание живота и контакт гениталиями, но не доводя до оргазма. И наконец, ограничения сняты, всё позволено. Более трех месяцев продолжалось лечение. Через полгода по окончании М. сообщил, что он меньше увлечен мальчиками. Он стал встречаться со взрослыми — не только со своим партнером по лечению (Kohlenberg 1974).

Где достать каждому пациенту такого терпеливого врача и такого самоотверженного друга? Навсегда ли излечился мистер М.? И на всякого ли педофила такое лечение вообще подействует? Для собратьев мистера М. лечебниц не заготовлено. Их по-прежнему ждут сначала окрестности школы, потом общественный туалет, потом тюрьма.

Итак, чтобы справиться с этой бедой у общества есть не так уж много способов — лечение, наказание, апробация. Выбор невелик. Если бы этот выбор зависел от меня, что бы я предпочел? Пожалуй, все три. И лечение — для тех, кто жаждет исцелиться и верит в исцеление. И наказание по закону за реальный ущерб здоровью ребенка (но реальный, а не предполагаемый), чтобы был сдерживающий фактор, чтобы не возникало ощущение вседозволенности, проще говоря — чтобы не слишком распускались. И апробация в тех случаях, когда эта связь не травмирует младшего участника, чем-то оказывается даже на пользу ему. Надо очень внимательно прислушаться к младшим участникам связи. Очень вдумчиво. Очень чутко.

Современную ситуацию в Америке и мире (Geraci 1977; Taylor 1981) жестко критикует Камилла Палья, одна из самых радикальных и атакуемых фигур сексологической публицистики, так сказать, Новодворская американских сексменьшинств.

Важным следствием наступившего отчуждения и антагонизма она считает нынешнюю истерию гонений на педофилов и отношенные геев к этой истерии. Она называет эту истерию («панику детского секса»), охватившую американское и западноевропейское общество, настоящей «охотой за ведьмами». Ужесточаются законы. Идут облавы и массовые аресты не только за сношения и «развратные действия», но и за малейшие жесты и высказывания, которые могут быть расценены как «приставания» (в американском правосудии вообще обостренная чувствительность к таким «приставаниям» — также и по отношению к женщинам).

По установкам департамента юстиции США 1995 г. могут быть расценены как «детская порнография» изображения подростков до 18 лет, вполне одетых и не находящихся ни в каком сексуальном взаимодействии, если субъекты изображений показаны в соблазнительных позах, а сами изображения обнаружены в ситуации, не имеющей приличной мотивировки (приемлемой мотивировкой может быть родственность — скажем, портрет сына, племянника). Закон 1994 г. карает граждан США за секс с лицами до 16 лет (а подарки при сексе — до 18 лет), карает и за действия за рубежом, если даже тамошний закон это позволяет. Обвиненные по сексуальным статьям часто получают пожизненные сроки, даже по несколько пожизненных сроков, но те, что получили меньший срок, по отбытии наказания должны на всю жизнь поступать под надзор полиции и отправляются снова в тюрьму при малейшем нарушении режима.

По мнению некоторых психологов, первое следствие этой паники «детского секса» уже налицо. Они считают, что именно искусственное усиление разрыва между поколениями одного пола привело к обострению ситуаций одиночества и резкому повышению относительной численности самоубийств среди несовершеннолетних мальчиков (с 10 до 14 на сто тысяч за период с 1980 по 1992), а составными компонентами этого разрыва являются в частности ослабление возможности дружественных личных связей мальчиков с мужчинами и новая криминализация гомоэротической тяги (Andriette 1997: 48).

Совершенно ясно, что окажись в современном западном обществе Уолт Уитмен, Чайковский, Ганс-Христиан Андерсен, Поль Верлен (ведь Артюру Рембо ко времени их знакомства было 16 лет), они сидели бы в темнице безвыходно, и ни сказок, ни поэм, ни симфоний, ни опер от них просто не было бы. В своей книге «Сексуальные маски» Палья (Paglia 1990) привела пример классической скульптуры Донателло «Давид», которая сегодня была бы сочтена произведением «детской порнографии» и привела бы к аресту и тюремному заключению Донателло.

Напуганные этой кампанией международные объединения сексуальных меньшинств исключили из своей среды организации любителей мальчиков и подростков и даже группы поддержки соответствующих заключенных. Геевские организации всячески открещиваются от любви к мальчикам, провозглашая это чем-то чуждым гомосексуальности. Некоторый резон здесь есть, потому что гомосексуальность подразумевает поклонение всем проявлениям мужественности — тому, чего у мальчиков еще нет. Но проявления мужественности наступают отнюдь не в точном соответствии с паспортными данными, а юность оказывается сексуально привлекательной как для гомосексуалов, так и для гетеросексуалов.

Палья выступила с острой критикой трусости и оппортунистичности геевских организаций.

«Современные геи, — пишет она, — которые стараются дистанцироваться от этого вопроса о любви к мальчикам, на деле совершают культурное самоубийство. Они отрезают себя от высших достижений геев. <…> Поскольку я женщина и не могу быть обвиненной в любви мужчин к мальчикам, я чувствую моральную обязанность высказаться против этого рода преследования в пуританской протестантской культуре, этого преследования чувственности, которая, насколько я могу видеть, связана с высочайшими достижениями искусства и интеллекта со времени классической Греции.» (Paglia 1996: 14–15).

ГЛАВА V. Корни гомосексуальности: биологическая основа

1. Другой мозг

Глубокая укорененность сексуальной ориентации в структуру личности говорит, по мнению многих медиков, о том, что здесь одной психологии для объяснения мало, что надо обратиться к физиологии или даже анатомии мозга. Ведь как механизмы, регулирующие деятельность половых желез, так и программы, определяющие сексуальную ориентацию, то есть выбор полового партнера, находятся в мозгу. Некоторые врачи пришли к выводу, что именно поражения головного мозга вследствие травм или как осложнения от болезней ведут к возникновению гомосексуальности. Это неврогенная гипотеза происхождения гомосексуальности.

При лечении эпилепсии Хиггинс с сотрудниками имплантировали больному электроды в различные участки лобно-височной области мозга и посылали ток. При раздражении током некоторых участков больному начинало казаться, что он женщина, и у него появлялись женские эротические фантазии (Higgins et al. 1956). Это говорит о локализации центров, отвечающих за половую самоидентификацию, в мозгу, и свидетельствует о возможности того, что какое-то воздействие на них меняет половую самоидентификацию. Правда, далеко не все гомосексуалы чувствуют себя женщинами, чаще у них самоидентификация остается мужской, лишь выбор партнера схож с женским выбором. Но, вероятно, и за выбор тоже ответственен некий центр в мозгу.

Что-то не так должно быть в височных долях коры и в гипоталамусе — маленьком, с орешек величиной, образовании в основании мозга, ответственном за целый ряд жизненных функций, в том числе за половую. На электо-роэнцефалограммах Силвермен и Розаноф наблюдали у пассивных гомосексуалов мужского пола аномалии — синхронный дельтаритм в лобных отведениях (Siverman and Rosanoff 1945). Правда, только у половины из 56 обследованных. Свядощ и Деревинская (1964) обнаружили патологическую активность мозга у активных (исполняющих мужскую роль) гомосексуалисток — медленные ритмы, чаще тетаритм, преимущественно в переднецентральных отделах мозга, а по мнению некоторых физиологов это говорит о дисфункции (недостаточной зрелости) кортико-таламо-гипоталамических путей и глубоких структур в области третьего желудочка мозга. Правда, и эти нарушения обнаружены не у всех обследованных, а только у 58 % из них.

Свядощ и Деревинская сообщают также, что в анамнезе у этих гомосексуалисток нередко встречаются перенесенные травмы мозга и инфекционные заболевания с общемозговыми симптомами, но исследователи не указали, насколько отличается этим группа обследованных гомосексуалисток от контрольной группы нормальных женщин — может быть, у тех тоже не так уж редки перенесенные в прошлом инфекционные болезни и травмы.

В пользу неврогенной гипотезы говорят, по мнению Свядоща, случаи появления гомосексуализма у людей, ранее гетеросексуальных, но перенесших энцефалит или пораженных паркинсоновой болезнью, а также после тяжелых травм черепа, сопровождавшихся переломом основания черепа или двусторонним повреждением височной доли (Свядощ 1991: 93).

На мой взгляд, такие случаи мало о чем говорят. Мало ли, какие случайные совпадения возможны! Решать должна статистика, массовое проявление, а с этим не получается. Я знаю ряд людей, перенесших энцефалит или тяжелые черепные травмы, — ни один из них не затронут гомосексуальностью. Я знаю еще больше гомосексуалов без какого-либо энцефалита или перелома черепа в анамнезе, не говоря уж том, чтобы за ними числился паркинсонизм. Кроме того, если даже в означенных случаях какие-то поражения мозга и привели к гомосексуальности, это еще не значит, что всякая гомосексуальность обязана своим происхождением чему-то подобному. Например, удар по затылку может привести к слепоте, но не всякий удар по затылку приводит к слепоте и не всякий слепой перенес такую травму.

Более показательны токсические поражения нервной системы. При хронической зависимости от кокаина нередко наблюдаются случаи обращения гетеросексуалов к гомосексуальной практике, но такие явления обычно проходят с прекращением приема кокаина (Hartmann 1922; Joel und Frankel 1925). Видимо, кокаин как-то действует на те же центры, но как? Ведь очень мало кто из гомосексуалов принимает кокаин и вообще какие-либо наркотики. Чем же подменяется у них кокаин или та его составная часть, которая избирательно воздействует на эти мозговые центры?

Конечно, этими возражениями не отвергается сама идея. Ясно, что если центры сексуальной ориентации, как и всякой сексуальной деятельности, находятся в мозгу, то их повреждение ведет к каким-то нарушениям этой деятельности. Вопрос, однако, в том, какие повреждения и к каким нарушениям. И главное — чем вызываются эти повреждения? Пока неврогенная теория не ушла намного дальше простой констатации связи сексуальных предпочтений с работой мозга и некоторых уточнений локализации сексуальных функций в мозгу, а центры сексуальной деятельности в мозгу давно локализованы в гипоталамусе и височных долях.

Что есть специальные мозговые центры, управляющие сексуальным поведением, известно давно. Их выявили сначала у крыс. Раздражение током одного из таких участков вызывало у крыс половое возбуждение, более того — нечто вроде оргазма. Когда крысе предоставили возможность самой включать ток, нажимая лапкой на педаль, она быстро уловила эту зависимость и когда электрод был закреплен на этом участке мозга, крыса начинала неустанно нажимать лапкой на педаль, осуществляя нечто вроде мозговой мастурбации.

Местоположение таких центров у людей было выяснено благодаря случайным мозговым травмам, повреждавшим половую активность, и вживлением электродов в мозг при лечении мозговых болезней. Раздражение током миндалевидного ядра в височной области вызывало у женщины явное сексуальное возбуждение: вполне серьезная обычно, тут она отпускала фривольные шуточки, хихикала и заигрывала с мужчинами. Раздражение участков «прозрачной перегородки» в промежуточном мозге недалеко он носовой области давало подопытному наслаждение, близкое к оргазму. Есть и такие же центры, управляющие мужскими и женскими реакциями. Эти нервные центры были обнаружены в маленькой части мозга, расположенной в самом его основании и называемой гипоталамус, а также возле нее (MacLusky and Naftolin 1981).

На этой гипотезе основаны, однако, попытки лечить гомосексуалов, воздействуя прямо на мозг. Воздействие может быть фармацевтическим (поиски какого-то средства, так сказать, противоположного кокаину), а может — и хирургическим. Я уже рассказывал о неудачных попытках лечить гомосексуальность лоботомией — рассечением перемычки между полушариями головного мозга.

Американские нейрохирурги не остановились на этом. В 70-е годы Хит и Моун (Heath 1972) повторили на человеке те эксперименты, которые до того проделывались только на крысах. Они имплантировали в мозг электроды и стали посылать ток в различные мозговые центры. Подопытным пациентом был 24-летний негр-гомосексуал, практиковавший обычно анальное сношение. Никаких гетеросексуальных сношений он не имел. Вдобавок он был постоянным потребителем гашиша и ЛСД. Решено было применить комбинацию хирургии с приучающей терапией. Пациенту имплантировали глубоко в мозг электроды по образцу опытов с крысами. Затем стали испытывать электроды в различных участках мозга. Сладострастные ощущения возникали только, когда раздражали током участок возле носовой перегородки. Затем пациенту позволили самому нажимать кнопки стимулятора, посылая раздражение в разные участки своего мозга. Он быстро обнаружил тот же участок и стал нажимать постоянно именно эту кнопку. За три часа, на которые ему предоставлялся аппарат, он успевал нажать эту кнопку 900,1200 и даже 1500 раз. Он испытывал при этом сладострастные ощущения, сексуальное возбуждение и тягу к мастурбации.

Затем перед очередным сеансом стимуляции пациенту показали порнофильм гетеросексуального плана. На этот фильм он отреагировал отвращением. Ему была снова дана возможность десять дней наслаждаться самостимулятором. Потом ему снова показали такой же фильм. На сей раз реакция была другой: он возбудился и мастурбировал вплоть до оргазма. За последующие 7 дней пациент стал проявлять всё больший интерес к женскому полу и в конце высказал пожелание иметь гетеросексуальное сношение. Ему привели 21-летнюю проститутку, а перед ее приходом ему позволили три часа наслаждаться самостимулятором, потом еще 5 минут его «услаждали» этим инструментом испытатели. Через 5 часов после этого и впустили проститутку. Несмотря на лабораторные условия и провода закрепленные на голове, он сумел осуществить половой акт.

Это, однако, еще не говорит о том, что эффект окажется длительным, что пациент сможет повторять нормальные сношения и без стимуляции, и что вообще пациент потерял интерес к мужскому полу. Зато эксперимент Хита вызвал бурю возмущения среди психологов, поскольку человек был приравнен к подопытным крысам и открылись безграничные возможности манипуляции человеческой психикой (Koch 1975; Springer 1981). Стоит только начать — сперва воздействием непосредственно на мозг решаемся подвергнуть исправлению сексуальную ориентацию, потом возникнет искушение выправить тем же способом неугодные моралистам особенности сексуального поведения вообще, например, супружеские измены и добрачные связи, потом можно заняться руководством выбора партнера — по возрасту, по национальности, потом формировать отношение к начальству, государству, идеологии…

Это ведь неповторимая и равноправная личность. Как вторгаться в святая святых и хозяйничать там, по своему усмотрению? Пусть мозг другой, но уж какой довелось иметь. Впрочем, когда речь идет о маньяках, патологических убийцах, сумасшедших, может быть, не так уж и страшна идея хирургического исправления психики. Ведь альтернатива — смертная казнь, пожизненное заключение или растительное существование в психлечебнице. Но многие гомосексуалы чувствуют себя вполне здоровыми людьми, приносят пользу обществу, а иные оказываются выдающимися личностями. Их сексуальная ориентация — это часть их личности, и кто знает, как звучали бы симфонии Чайковского, если бы он не был тем, кем он был? Да и родились ли бы они вообще? Он томился, вдохновлялся и страдал так, как диктовала ему его душа. Какой хирург осмелился бы «исправить» его уникальный мозг? А кто решился бы откорректировать мозг Уитмена? Если бы это сделали, возможно, Уитмен имел бы совсем другую, гораздо более успешную жизненную карьеру, но уж точно в американской литературе не было бы его поэм с их любовью к первому встречному.

В последнее время, однако, исследования обрели исключительную тонкость.

Во второй половине 80-х — начале 90-х было открыто в гипоталамусе особое крохотное ядрышко, размером с песчинку, отвечающее за формирование половых различий. У животных его называют полодиморфический нуклеус, у людей третий межтканевой нуклеус передней части гипоталамуса (INAH-3). По размерам он различается у мужчин и женщин: у мужчин в нем оказалось вдвое больше клеток, чем у женщин.

А у гомосексуалов, как показал Ле Вэй, этот нуклеус оказался ближе к женскому.

Изучая мозг молодых мужчин, умерших от СПИДа, Байн подтвердил вывод Ле Вэя, что этот самый нуклеус у 19 гомосексуалов в 2–3 раза меньше, чем у гетеросексуалов — то есть напоминает женский. Вроде, значит, он различается и у людей с разной ориентацией. Но в этом пока уверенности нет. Мозг людей, умерших от СПИДа, сравнивали и другие исследователи. Этот нуклеус у них оказался одинаковым, но другое ядрышко в гипоталамусе оказалось у гомосексуалов больше, чем у гетеросексуалов. Третьи изучали нервные клетки, связывающие височные и лобные доли правой стороны мозга с левой стороной. Они оказались больше у гомосексуальных мужчин, чем у гетеросексуальных. Неясно, однако, какие из этих различий внесены СПИДом. Словом, какие-то различия в мозгу есть, отличающие не только мужчин от женщин, но и гомосексуалов от гетеросексуалов, но какие именно являются решающими для ориентации, пока еще неясно (Le Vay 1985; 1993; Le Vay and Hamer 1994).

2. Каким довелось уродиться…

Все трудности исцеления от гомосексуальности и успехи микролокализации центров выбора партнера в мозгу постепенно привели к идее, что всё-таки здесь задействованы какие-то врожденные механизмы, но что связь с мозговыми явлениями не прямая, а более сложная. Ведь от всякой дурной привычки можно избавиться, люди преодолевают даже наркотическую зависимость от курения или алкоголя. Что уж и говорить о привычках, не связанных с химической зависимостью, — о привычке к обжорству, к воровству и т. п. С гипотезой приобретенной гомосексуальности во всех ее вариантах, о которых до сих пор шла речь, начинает все упорнее конкурировать совершенно иная, ранее отвергнутая — гипотеза врожденной гомосексуальности.

В опросах многие гомосексуалы утверждают, что люди собственного пола привлекают их сексуально с самого раннего детства — с тех пор, как они себя помнят. Один из первых сексологов Хэвлок Эллис уже приводил примеры такого рода.

«Случай XXV, мужчина. Сексуальное сознание пробудилось до возраста 8 лет, когда его внимание было направлено на собственный пенис. Его нянька, прогуливаясь с ним однажды, сказала ему, что когда мальчики вырастают, пенисы у них отваливаются. Нянька хихикала, и он чувствовал, что что-то с пенисами должно быть особенное… Примерно в то же время он переживал странные полусны, в которых он воображал себя слугой у ряда голых моряков; он был скорчен у них между ляжек и называл себя их грязной свиньей, и по их приказу он ухаживал за их гениталиями и ягодицами, которые он держал в руках и созерцал с удовольствием» (Ellis, 1936).

То есть он не знал еще ничего о сексе, но уже его влекли мужские гениталии!

Журнал «Ты» публикует анонимные «письма номера» на тему «Как это было со мной». В ї 2 письмо рассказывает:

«Сколько я помню себя, столько я голубой. <…> Когда до 10 лет мы ходили на речку, я подплывал под деревянный помост, на котором солдаты выжимали свои трусы, и с наслаждением разглядывал члены, волосатые ноги и крупные сильные тела. Меня тянуло к этому» (Как это было… 1992,2:77).

А вот как вспоминает свое детство голубой кинорежиссер Дерик Джармен:

«Я осознал свою сексуальность девяти лет… Я безуспешно пытался трахнуть мальчика в соседней кровати, совсем не сознавая, что делаю нечто необычное — когда все обрушилось и жена директора интерната растащила нас, как двух собак, и с этого дня и всех дней моего детства я ждал человека, который бы пришел и взял меня — освободил от пригородной конформности. <…> Девяти лет я был пойман в кровати с Гевином, брошен на пол женой директора, публично отчитан и выпорот. Потрясенный этим неожиданным взрывом, я не имел физического контакта тринадцать лет.

<…> Первым знаком слабости была мастурбация, которая ослепляла <…> и вела к собственным целям. Секс включался, как паровое отопление. Вне школы подстерегали бульварные газетки, ожидание в кустах с целью подглядеть голых мужчин, манящих в свои пляжные сеансы, чтобы совершить неизъяснимые перверсии в твоем теле. Лекции об аморальности владеют тобой, ты дрочишь с риском исчерпать свои силы и ныряешь в ледяную воду, чтобы закалиться.

Когда приблизилось половое созревание, пробились веселые черные волосы — черный лес, готовый скрыть твое смущение.

А дома были другие витатели в облаках. Мой отец, офицер в Эбиндоне, никогда не узнает, что его ординарец Джонно проделывал на мотоцикле рейды со мной по соседним кварталам, во время которых я держал руки в его карманах, играя в «карманный биллиард».<…> Когда мне было тринадцать, я помню засовывал мальчикам руки в карманы брюк и ощупывал, но это и всё. Я, вероятно, исподволь доводил их до оргазма, но этого не вспомнить. <…> Невозможно определить сексуальность парня по виду, так что я безнадежно влюблялся в «натуральных» парней на мотоциклах… Всё, что мне нужно было на деле, были искорки в глазах. Я не был фиксирован на гениталиях и ужаснулся бы от одной мысли, что это единственное, что привлекательно. Я думал о высоких материях» (Jarman, 1992:18, 24, 31–32, 38–39).

Из собрания Силверстайна автобиография Криса, двадцати одного года, из сельской местности:

«С того самого времени, как я достаточно вырос, чтобы понять, что я сексуален, я мечтал о мужчинах. Я всегда грезил о том, чтобы быть с мужчиной. Это началось когда мне было примерно десять или одиннадцать. Я говорил об этом с родителями. Послушайте, когда я иду вечером в кровать, у меня есть чувства, что я хочу спать с мужчиной. Скажите мне, почему у меня такие чувства? А они говорили: «Это нехорошо, ты не должен так думать. Поэтому долгое время я думал, что Бог сделал ошибку и что я был задуман быть женщиной, чтобы спать с мужчиной.

Я начал заниматься ночью сексом с братом. Он был двумя годами старше меня. Это была большей частью взаимная мастурбация. Это было чудесно. Я любил это. <…> Мы были чрезвычайно близки, когда мы были вместе в кровати, а остальное время мы даже не разговаривали друг с другом. <…> Я чувствовал очень большую близость к нему, и я хотел держать его и целовать его, потому что он был мужчиной. <…> У него было очень нежное прикосновение…». Однако в конце концов брат пресек их отношения, потому что перешел на девушек. «Когда мой брат наконец сказал нет, это совершенно убило меня».

Крис мечтал о том, чтобы его изнасиловали, но когда во время голосования на дорогах, это действительно произошло (ему было тогда шестнадцать), ему это очень не понравилось. Тем не менее он стал геем (Silverstein 1981: 80–81).

Вот несколько автобиографических историй из сборника Харта. Джозеф Эмстер вспоминает лето 1969 г., когда ему было 13 лет.

«Сейчас идет пространный спор, рождаются ли люди геями или гомосексуальность это приученное поведение. В моем случае, я думаю, я рожден таким. Я могу честно сказать, у меня природная наклонность к сосанию члена. Я всегда был очень оральным: я сосал большой палец, пока не нашел нечто лучшее. Я помню, что меня с восьми лет привлекали другие мальчики. Однажды я наблюдал рабочих-контрактников, копавших котлован для купального бассейна нашей семьи. Я был так возбужден, что поцеловал паренька, стоявшего рядом со мной. Каждый подумал, что я спятил, но для меня это было естественным».

Следующие несколько лет Джозеф играл обычные «непристойные» игры со сверстниками. Половое созревание настигло его тринадцати лет: увеличился член и появились лобковые волосы. В этом он опередил всех в своем окружении, того же уровня развитости достиг только один еще мальчик — Эдди.

«Эдди и я любили купаться голышом в моем пруду. Однажды Эдди оборзел особенно, он выбрался из пруда и лежал на спине под солнцем. У него стоял отчаянно, прижимаясь к животу. Я помню, что уставился на его член и у меня самого вздулся, не знаю почему». Через несколько дней в ванной Джозеф экспериментировал со своим членом и открыл для себя мастурбацию и приятное ощущение от эякуляции. Он ознакомил с этим Эдди, и они стали заниматься взаимной мастурбацией. «Однажды, когда мы лежали в позиции 69, я непроизвольно начал сосать член Эдди. Он не протестовал, ну я и продолжал сосать. Оглядываясь назад, это кажется странным: ведь я и не представлял, что люди это делают. Я никогда не видел это на картинках, не читал таких рассказов, да и не слышал чтобы кто-нибудь рассказывал о том, что член сосут. Я чувствовал это как инстинкт.

Я никогда не забуду это первое впечатление. Мягкий, но твердый, со слегка металлическим вкусом. Это было как держать во рту мякоть плода, и мне это очень нравилось. Облизывать его всего, двигать мой рот вверх и вниз. В конце концов я надумал поплевывать, увлажняя мою руку, и двигать ее вместе с моим ртом.

Я не ожидал, что Эдди кончит; я думаю, для него это было неожиданно тоже. Внезапно он спустил мне в рот. Вначале мне не понравился вкус малафьи, и я вынул член, чтобы видеть оргазм Эдди. Когда это спало, мы решили, что теперь мой черед. Я улегся на спину и опустил голову на подушку. Эдди закрыл глаза. Для Эдди всё это было не столь глубоко своим, как для меня, но он старался ради меня. Мы решили сигнализировать друг другу, когда будет подходить к спуску, так что не придется глотать. Я видел, как Эдди сосет мой член и лижет мои яйца. Наконец, я дал сигнал Эдди и он отшатнулся, чтобы смотреть, как порции перламутровой малафьи брызжут из моего члена. Это было чудесно».

Они продолжали эти игры еще некоторое время, потом обстоятельства развели их. По окончании школы они снова встретились. Вечером Джозеф спросил Эдди: «А помнишь то, что мы проделывали, когда нам было тринадцать? Ты с кем-нибудь повторял это?» «Не-а», — ответил Эдди. «А хотелось когда-нибудь?» Эдди ответил: «Не-а». Джозеф завершает: «Что было определяющим переживанием для моей жизни, для него не было чем-то существенным» (Amster 1995).

В том же 1969 году другому рассказчику из того же сборника было 14. Он сдружился со сверстником, которого звали Кеннет.

«Кеннет не был красавцем. Если бы был, я бы, пожалуй, побоялся сближаться с ним. Я уже знал, как отношусь к мужскому полу. Думаю, что мне это было известно лет с шести, когда я посещал публичный пляж и впервые увидел взрослых мужчин и подростков с их членами и обнаженной волосатостью. Я находил их возбуждающими. Если бы было можно, я бы подошел вплотную к одному из них и обследовал досконально. Когда мне было восемь или девять, у меня даже был приятель на год старше, с которым мы затевали сексуальные игры.

Я знал, что меня привлекают мужчины. Мне нравилось смотреть на обнаженных мальчиков в юношеских спортивных раздевалках, и я пролистал каждую книгу об искусстве в библиотеке нашего городка, рассматривая статуи греков и римлян. Я даже знал, как это называется. Будучи немного занудой, я порылся во всех книгах и журналах, в которых мог. Но в те времена позитивной информации о том, что значит быть «гомосексуальным», было очень мало или не было вовсе. Вместе с информацией о гомосексуальности я впитал в себя всё гомофобию того времени.

Так что сближаться с парнями было для меня нелегко, особенно, если я находил их привлекательными или сексуальными. Вот почему я сказал, что если бы он выглядел в самом деле красивым, мы бы вряд ли сошлись так близко. Но это произошло».

У Кеннета он увидел впервые порнографические книги и журналы. Это была гетеросексуальная порнография, но она расширила его сексуальные фантазии, не изменив их направления. Однажды вечером Кеннет задержался у него поздно и остался ночевать. Родители у себя уже спали. Разделись и легли в кровать. «Через какое-то время мы оказались в позиции «сложенных ложек» (на боку вплотную друг к другу один за спиной другого. — Л. К.). Вскоре Кеннет охватил меня рукой, и я ощутил его твердый член между своими ягодицами. Я проснулся и возбудился очень быстро.

Сперва ничего не произошло, потом Кеннет повернулся на другой бок. Я тоже повернулся и занял ту же позицию, что и он перед тем, но больше ничего не предпринимал. Немного погодя я снова перевернулся. Кеннет тоже, но на сей раз он просунул руку дальше и начал потирать мой член через трусы. Скоро он прекратил и снова перевернулся. Я тоже перевернулся, так дело и шло — я как бы следовал инициативе Кеннета.

Вскоре мы оба оказались со спущенными трусами, и Кеннет работал своим членом взад и вперед, накачивая мою задницу, и одновременно дрочил меня. Потом мы перевернулись и теперь была моя очередь делать то же самое ему. Так мы продолжали, пока не спустили свои сливки».

Это произошло еще несколько раз, но Кеннет жаждал женщин. Позже Кеннета заменили другие приятели. «Лишь много времени спустя я получил свой первый поцелуй и первый опыт в сосании» (Anon. GR 1995).

Третий рассказчик из того же сборника Уильям Паркер Воон пережил первое гомосексуальное приключение в 15 лет.

Правда, до того, в возрасте с 5–6 лет вплоть до перехода в старшие классы, у него были сексуальные игры со своими тремя кузенами. Из них Билли Джо был примерно того же возраста, «и я, находя его красивым, всегда старался устроить так, чтобы он раздевался передо мной. <…> Мой первый год в лицее юноши вокруг меня продолжали возбуждать меня гораздо больше, чем любая из девчонок. Я любил физические контакты в кабинетах здоровья и физкультурных залах. Я любил запах мальчиковых гимнастических залов и раздевалок. <…> Один рыжеголовый паренек по имени Верн нравился мне больше, чем все другие. Его ярко рыжие волосы возбуждали меня, и у меня было странное чувство в глубине живота, когда я видел его обнаженным в душе и раздевалке».

Раздевалки в лицее были двухэтажными, и шкафчики Уильяма и Верна находились близко один от другого, но в разных этажах — Уильяма в нижнем, Верна — в верхнем. «В ряде случаев я умудрялся иметь контакт с теми частями тела Верна, которые мне казались особенно впечатляющими. Я мог дотрагиваться до его задницы, хватать его сзади и плотно прижимать свой перед к его заду или нечаянно проводить рукой по его большому пенису». Однажды они оказались в раздевалке только вдвоем. «Я стоял на коленях, всовывая книги в шкафчик. На мне была уже надета зимняя куртка. До сего дня я помню сине-зеленый цвет этой куртки. Верн упорно смотрел на меня, и я встретил его взгляд. Его глаза смотрели прямо в мои, а его рука опустилась и поглаживала промежность. Слова, вылетевшие из его уст, были те, что я так долго жаждал услышать. Он сказал: «Ты ведь в самом деле хочешь этого, да?» Я кивнул головой, и он начал расстегивать молнию на своих штанах. Он просунул туда руку и достал свой прекрасный и очень эрегированный пенис. Я немедленно наклонился вперед и сомкнул свои губы на его головке, затем дал ему проскользнуть в мои рот и глотку. Я вовсе не подавился, и вся акция казалась мне чем-то, к чему я был предуготовлен, для чего предназначен.

Пустая раздевалка не особенно спокойное место для того, о чем мы оба знали, что это не совсем обычное занятие. Верн вытянул свой член из моего рта и сказал, что лучше пойти в туалет для укромности. Он застегнулся и мы пошли в пустой туалет в одну из кабинок. Верн снова спустил штаны. Я смог по-настоящему осмотреть крупным планом этот великолепный член и очень рыжие волосы. Мужской аромат, входивший в мои ноздри, был сексуально возбуждающим.

Я начал сосать и лизать его член от головки до основания, лаская пальцами его яйца и дотрагиваясь другой рукой до его пушистых ягодиц. Затем я повернул его обеими руками, что дало мне полный вид его задницы. Мой язык продвинулся в расщелину, которая разделяла его ягодицы. Я проник туда языком, и он изогнулся, чтобы получить то особое удовольствие, которое я ему давал. Моя левая рука просунулась между его ног, ухватив его твердый член. Правой рукой я поддерживал его рубашку, чтобы было лучше видно его зад. Когда мы снова повернулись кругом, я увидел нечто, что никогда до того, да и после того, не видал. Головка его члена была такой большой, такой сияющей, такой скользкой и такой пурпурной, что она должна была выбухнуть в любой момент. Я засунул этот прекрасный член назад себе в глотку и стал двигать им взад-вперед так быстро, как только мог.

Почти сразу же я услышал звук изнутри и почувствовал, как мускулы его тела реагируют на мои движения. Он поистине получал наслаждение от моих действий, и я наслаждался, услужая ему. Я чувствовал, что нечто должно вот-вот случиться и приготовился к огромному наслаждению этим. Я ведь не раз мастурбировал сам и с кузенами. Хоть я никогда не чувствовал вкуса мужского семени раньше, я был готов к нему. Первый выброс упал на мой язык и я смаковал его вкус, стараясь проглотить его, как и все последующие выбросы. Когда я, наконец, выпустил член Верна из моего рта, последняя капля семени упала на мою сине-зеленую куртку. Я втер ее пальцем в материал. Верн подтянул свои штаны.

Это была первая из многих встреч с Верном, всегда после занятий и всегда в той самой кабине. Отплатил ли Верн таким же удовольствием? Да, а однажды он привел своего приятеля Пола, чтобы я обслужил и его» (Amster 1995).

А еще в одном случае рассказчик стихийно осуществил эксперимент — ему рано представился выбор обоих видов секса и, как он полагает, врожденное чувство подсказало ему предпочтение.

Некто Т. Б. Ф., американец, рассказывает, что свой первый сексуальный контакт он имел послевоенным летом 1945 г. с пожилым продавцом Библий, встреченным на остановке автобуса. Рассказчику было тогда ок. 16, он перешел из второго в третий класс старшей ступени средней школы и ехал к двоюродной бабушке. Свой сексуальный уровень он описывает так:

«Я регулярно дрочился около двух лет и то тут, то там хватался за члены в игре с парнями в гимнастической душевой — еще ничего серьезного, и не сказать, чтобы я не втянулся уже в высматривание членов. Но я еще не начал гулять ни с парнями, ни с девчатами до этого лета».

На остановке в автобус вошел мускулистый седовласый человек и уселся рядом с пареньком. Вскоре он заговорил с ним, спрашивал о том, о сем, сколько парню лет и т. п. «Он имел манеру привлекать мое внимание, толкая мое бедро и барабаня по нему пальцами. Всё время, пока он говорил, я чувствовал его и чувствовал, как его рука продвигалась понемногу к моей промежности. Он широко раскинул ноги, так что его колено толкало мое. Несколько раз я убирал свою ногу, пока наконец я не устал отстранять ее, тогда я просто оставил ее прижатой к его ноге. Он вроде не возражал, и это было даже приятно, хоть я и почувствовал сексуальное возбуждение от его лапанья и от того, что моя нога была прижата к его.

Потом он завел разговоры на сексуальные темы, о своих новых тесных трусах и о том, как автобус подпрыгивает на ухабах, так что они могут треснуть. Хватался за свою промежность. На остановке пошли в уборную. «Мужская уборная была переполнена, и нам пришлось ждать очереди. Я смог наблюдать недурную коллекцию членов — тут были короткие, были средние, а были и славные толстые, да еще и с крайней плотью. Я люблю видеть это — мужчины с крайней плотью всегда отодвигают кожу со своих членов назад, так что показывается розовая головка члена прежде, чем они оставляют ширинку. Когда подошла наша очередь, мы встали рядом друг с другом. Я тотчас расстегнулся и немедленно стал отливать под большущим давлением. Мой друг стоял наблюдая, как я писаю, и не дыша любовался размером и формой моего орудия. Сам он не очень продвинулся. Я взглянул на него и увидел, что, хоть у него и не был вполне твердым, венчик и головка его члена разбухали и были пламенно красными. Он потряс его и несколько раз отодвинул назад кожу, пытаясь вызвать поток мочи, но всё казалось оставалось таким же или, может быть, даже стало немного толще. При виде этого мой член начал подниматься. Я затолкал его назад, но он оттягивал перед моих штанов, так что я должен был сунуть руки в карманы, чтобы придерживать мое хозяйство внизу, когда я шел назад к автобусу».

В автобусе пожилой джентльмен стал укладываться спать. Он откинул свое кресло и укрыл свои колени плащом. Парень сделал то же самое. В автобусе пригасили свет и парень уснул. Во сне он очутился «в душевой школьного гимнастического зала со своим партнером по борьбе. Мы стояли под душем и у меня встал. Его задница была передо мной впервые. Когда он повернулся, его твердый член торчал, нацеленный на меня. Я протянул руку, чтобы почувствовать его стояк и он продвинул свою мыльную руку к моему животу и начал гладить его, продвигая ее всё ближе к моей промежности. Когда, наконец, он задержал ее, я почувствовал, как мои мокрые сны продвигаются к моей головке. Я постарался пробудиться, потому что я хорошо помнил, где я, и не хотел запачкать свои штаны.

Я проснулся, чтобы осознать, что это не был сон. Пожилой джентльмен растянул свой плащ и по моим бедрам, и его правая рука щупала меня и сжимала мой член под моим пиджаком. Я похолодел и ничего не предпринимал, тогда как он продолжал играть с моими интимными частями, разгорячая меня всё снова. Не знаю, когда он понял, что я уже не сплю. Наконец, он прошептал: «Расстегнись и вынь его, чтобы я мог его держать. Никто не увидит это под полами пиджака на твоих коленях».

Я и не подумал сказать «нет». Я расстегнулся и мой член выскочил. Он полностью охватил его пальцами и сжал его. Чувство было изумительное и послало мурашки по коже от моей шеи до кончиков пальцев ног. В шестнадцать ты можешь получить сильнейшую эрекцию, но она продолжается недолго. Он скручивал и натягивал кожу моего члена и тер головку члена ладонью. Менее, чем в три минуты — бам, бам, бам — я практически прострелил мою сперму сквозь его руку. Он наслаждался этим, так же, как я. Мы использовали носовой платок, чтобы очистить мой член и его руку». Расставаясь, джентльмен подарил парню Библию, которую тот сохранил на всю жизнь.

«Этот опыт был первым в долгой цепи моих голубых приключений, но я сомневаюсь, что это он сделал меня геем. Если бы не мужчина с Библиями в автобусе, это был бы другой мужик где-нибудь еще. Позже той же осенью в Кулпетере я получил впервые возможность насытиться сексом с девушкой. Она несколько раз была на пределе, пока я доходил. Это была катастрофа. Я утратил эрекцию и мне было до смерти стыдно. Если бы я был натуралом по природе, не думаете ли вы, что пребывание с голой девушкой и возможность пройти с ней до конца превзошли бы попытку старого джентльмена отдрочить меня в автобусе?» (F. 1995).

Все это повторяется снова и снова: «с раннего детства», «сколько себя помню», «я всегда был таким», «я таким рожден» (Carlson 1941).

3. Крысы и люди: коварная игра гормонов

Кaким родится ребенок, в значительной мере определяется здоровьем матери, протеканием беременности. А это во многом регулируется теми же гормонами, циркулирующими в ее организме. Опыты над зародышами животных (морскими свинками, крысами и пр.) показали, что впрыскивание тех или иных гормонов в определенный период утробного развития влияет не только на закладку устройства половых органов у плода, но и на поведение развившегося из него животного. То есть изменяет структуру участков мозга, управляющих половым поведением. Когда мужские гормоны впрыскивались беременным морским свинкам, у них не только детеныши-самцы, но и самки (определяемые по составу хромосом) рождались маскулинизировапными — с пенисами и мошонками, и вели себя соответственно. А если давать нормальным самкам мужские гормоны после рождения, они лишь чуть подвигаются в сторону мужского поведения. Словом, гормональная (или эндокринная) гипотеза возродилась на новом уровне, соединившись с неврогенной гипотезой и гипотезой врожденной гомосексуальности, имеющей теперь в виду пренатальное (до родов, утробное) воздействие гормонов на мозговые центры. Именно на пренатальном действии гормонов гипотезы врожденной гомосексуальности, неврогенная и эндокринная соединились.

В 1959 г. в Канзасском университете к опытам приступили Чарлз Феникс, Роберт Гой и Уильям Янг, позже продолжившие свои работы в Орегонском центре исследования приматов. Феникс и его сотрудники соединили оба эксперимента. Они давали беременным морским свинкам мужские гормоны (андрогены), так что зачатые как самки детеныши рождались с мужскими наружными гениталиями. После рождения у них удалялись и внутренние женские гениталии (яичники), и вот этим самкам продолжали давать андрогены уже во взрослом состоянии. У этих свинок сексуальное поведение оказывалось типичным для самцов: они не подставлялись другим самцам, а взбирались на самок (да и на самцов) и делали колебательные движения тазом, имитируя сношение (Phoenix а. о., 1959).

Те же опыты были проделаны на крысах — с тем же результатом (Phoenix et al., 1983). Значит, одних лишь мужских гормонов мало, они воздействуют на поведение не сами по себе. Под их воздействием закладываются не только наружные половые органы, но и специальные мозговые центры.

Вот при наличии сформировавшихся мозговых центров этого рода новое поступление гормонов уже воспринимается как достаточный стимул для мужского поведения. Оказалось, что они развиваются перед самым рождением плода и вскоре после рождения. Если андрогены поступают в достаточном количестве именно в это время, то эти мозговые центры формируются как мужские. Сформировавшись так, они некоторое время не нуждаются в андрогенах, а когда организм достигнет половой зрелости, они смогут воспринимать новые порции андрогенов как стимулы для мужского поведения, соответствующего возрасту.

Если же при рождении не поступает достаточного количества андрогенов, центры формируются женскими. Впоследствии, при половом созревании, если даже андрогены и будут поступать, они уже не смогут воздействовать, как нужно, и поведение останется женским.

Мозговые центры, управляющие половым поведением, закладываются под воздействием гормонов, точно так же, как наружные половые органы, только чуть различается время закладки. Половые органы закладываются, как уже говорилось, на втором — третьем месяцах беременности, а дифференциация нервных тканей происходит между 4 и 6 месяцами беременности. При чем поскольку клетки Лейдига у плода уже рассосались, то гормонами его должен снабжать организм матери. Новые опыты показали, что если очень точно подобрать время и количество поступления андрогенов, то можно добиться того, скажем, что наружные половые органы будут женскими, а мозговые центры — мужскими. Получится как раз то, что среди лесбиянок называется «кобелем». Вот химическая (эндокринная) и биологическая (анатомическая) основа для гомосексуального поведения!

Но можно ли добиться у животных противоположного эффекта — феминизации самцов?

В Западном Берлине Фридмунд Нейман открыл и получил антиандроген, названный ципротеронацетат. Он подавляет действие андрогена. Если его впрыснуть беременным крысам в то самое время, когда у плода закладываются наружные половые органы, они получаются женскими независимо от хромосом. Если у таких детенышей затем и внутренние половые органы, у кого они мужские, удалить, чтобы они не выделяли андрогенов, или же подавлять андроген и дальше, а давать им женские гормоны (эстрогены и прогестины), эти крысы, зачатые как самцы, будут вести себя как самки — подставляться самцам, и нормальные самцы даже не будут отличать их от нормальных самок. Кастрация нормальных самцов не приводила к такому результату, даже если им после этого давали сколько угодно женских гормонов. Всё дело в формировании мозговых центров (Neumann and Elger, 1965; Neumann et al., 1967)

И уж совсем сенсационный опыт провел в Принстонском университете Роберт Лиск. Он имплантировал маленькие рассасывающиеся ампулы с гормонами прямо в мозг лабораторных крыс. Самцам крысы, кастрированным при рождении, он имплантировал в маленький участок мозга по одну сторону ампулу с одним женским гормоном (эстрогеном), по другую — ампулу с другим женским гормоном (прогестероном). В течение двух месяцев после имплантации эти крысы были гомосексуальны — не интересовались самками, а подставлялись самцам. Два месяца спустя, однако, они оказались абсолютно бисексуальны — подставлялись самцам и взбирались на самок. Всё-таки до кастрации мозговые центры у них уже начинали закладываться как мужские — это сказалось, когда гормоны рассосались (Lisk and Suydam, 1967).

Результаты опытов Феникса и его коллег были подтверждены на обезьянах. Обезьяны ближе всех животных людям. На людях, конечно, никто такие опыты ставить не мог. Но такие опыты ставил случай. Джон Мани в своей клинике только подытожил опыты, поставленные случаем.

Ситуация сложилась сама собой. Когда в середине века был синтезирован женский гормон прогестин-прогестерон, его стали применять при некоторых аномалиях протекания беременности, вызванных предположительно недостатком гормонов. Но на какую-то небольшую часть женщин (таких на много тысяч пришлось несколько сот) он подействовал, как мужской гормон — андроген. Несколько сот девочек родилось с увеличенным клитором, сросшимися в мошонку срамными губами и т. п. Их гениталии пришлось корректировать операциями. Мани со своей помощницей Анкой Эрхардт обследовали через много лет 10 из этих девочек. Прежде всего исследователи были поражены их интеллектуальными способностями. Из десяти шесть имели индекс интеллекта 130 — в норме столько девочек со столь высоким индексом пришлось бы на 300 девочек, а не на 10; у мальчиков же обычно индекс выше, чем у девочек (я эти данные помещаю совсем не в пику феминисткам; ну, есть такая закономерность и всё тут). Это же явление подметила Катарина Далтон из Лондона у английских девочек, матерям которых давался тот же гормон, хоть у английских девочек не была зафиксирована маскулинизация наружных половых органов.

Мани не нашел у девушек и женщин, выросших из американских девочек этой когорты, никаких признаков гомосексуального поведения. Воспитание и тут преобладало над физиологией. Но 9 из 10 предпочитали куклам и возне по домашнему хозяйству мужские занятия (военные игры, мужской спорт, машины, публичную деятельность). Матери их жаловались: «Она играет в бейсбол с парнями. Она приходит домой в разорванной одежде. Она ввязывается в драки. Она грубая». «Она любит ружья и солдат». «Она не мила, не изящна. У нее просто грубые манеры» (Ehrhardt and Money, 1967; Money and Ehrhardt 1972).

В 1968 г. были опубликованы и обследования парней, чьи матери получали прогестин. Правда, чтобы повлиять на мальчиков, требовалась доза гормона побольше. В пяти случаях такой передозировки у мальчиков оказался при рождении увеличенный пенис, а волосы на лобке у трех появились вскоре после рождения. К мастурбации они приступили между четвертым и шестым месяцами жизни! Мальчики проявляли неимоверную активность и готовность к авантюрам днем и ночью. Преждевременная сексуальность со временем приугасла, но общая гиперактивность, создающая проблемы во взаимоотношениях, сохранилась.

Другой эксперимент, поставленный случайной ошибкой природы и подвернувшийся исследователям, это девочки с «андрогенитальным синдромом». Всё у них женское, но от рождения они страдают неправильной секрецией желез. У одних после рождения, у других даже до рождения вырабатывается ненормально большое количество мужских гормонов. Те, которые страдали этим уже в утробе матери, рождаются с увеличенными клиторами и срамными губами, смыкающимися наподобие мошонки. Если выделение андрогена продолжается и после рождения, то наступает преждевременное половое развитие, при чем по мужскому типу — растут усы и борода, позже может появиться лысина. В 50-е годы, однако, были открыты способы подавить выделение и действие андрогена, и это тотчас использовали для лечения. Получилась типичная ситуация эксперимента с двумя группами — проверяемой и контрольной. Ведь те, кто родился раньше, не могли подвергнуться подавлению андрогена. Они получили его только с середины века.

Это были 23 женщины в возрасте от 19 до 55 лет с признаками маскулинизации. У них оказался очень высокий индекс интеллигентности. Из 23 женщин 15 имели сексуальные контакты. Из них 4 не только гетеросексуальные, но и гомосексуальные, а еще 7 признались в гомосексуальных мечтах и фантазиях.

Это выше средних процентов гомосексуальности для женщин по Кинзи и приближается к ее пропорции для мужчин. Еще интереснее следующее: из 19 пациенток, согласившихся ответить на вопрос о порнографии, 16 признались, что испытывают возбуждение от эротических зрелищ, а 15 — от эротических текстов, а это всё очень характерно для мужчин и вовсе не характерно для женщин. Ведь обычно женщин больше возбуждают поцелуи и ласки, а не рассчитанные на похоть зрелища и тексты (тут как бы компенсация феминисткам: у мужчин совсем нередко проявляются такие постыдные пристрастия).

Мани считает, что гомосексуальность этих женщин не вытекает прямо из воздействия на них мужского гормона, но это воздействие приравняло их к мужчинам по общей сексуальности (Ehrhardt, Evers, and Money, 1968).

Другая группа в 15 женщин с этим синдромом состоит из тех, кто успел получить лекарство вскоре после рождения. Значит на них мужской гормон действовал только в утробе матери и короткое время после рождения — пока не начали применять лекарство. Эти девушки (старшей из них миновало 16) не имели никаких внешних признаков маскулинизации. Но все они гораздо больше напоминали мальчишек своим поведением, чем обычные девицы. Точно так, как те, матерям которых давали прогестерон: предпочитали не куклы, а мальчишечьи игрушки, охотнее носили брюки, чем платья и т. п. (Ehrhadt, Epstein, and Money, 1968).

Таким образом, под воздействием мужских гормонов мозговые центры этих девушек, ведающие их сексуальной ориентацией, сформировались похожими на мужские, но воспитание сызмальства в направлении феминизации удержало этих девушек в пределах женского типа сексуальности, хотя общее поведение их всё-таки было мужским.

С 60-х годов немецкий эндокринолог Гюнтер Дёрнер проводил в ГДР опыты над крысами. Нарушения гормонального баланса в некоторый период утробного развития плода вызывало изменение запланированного на хромосомном уровне пола мозговых центров — феминизацию самцов и маскулинизацию самок. То есть нарушения функции и, видимо, структуры гипоталамуса. Когда затем кастрировали новорожденных самцов, чтобы исключить воздействие желез и посмотреть результат изменения гипоталамуса в чистом виде, и следили за их дальнейшим развитием, все они обнаруживали впоследствии, после полового созревания, гомосексуальное поведение (обычно кастраты не становятся гомосексуальными). На последующее введение андрогенов или эстрогенов они уже реагировали точно так же, как самки.

Затем новые опыты, чтобы максимально приблизить подопытных к естественной обстановке. На беременных крыс воздействовали шоком. Шок вызывает снижение уровня тестостерона в крови. Результатом было гомосексуальное поведение потомства: у детенышей, рожденных такими крысами, отмечалось поведение, свойственное иному полу.

Сопоставив свои опыты над крысами с наблюдениями американцев над человеком, Дёрнер предположил, что и у человека в естественной обстановке на плод влияют всплески и провалы в гормональной активности матери (Dorner and Hintz 1968; Dorner et al. 1972). Такие катаклизмы возникают в теле беременной женщины под воздействием на нее внешних факторов, в частности стрессов (испуг, волнение). Для пола определяющей является фаза 42–45 дня беременности, когда у плода под действием мужского гормона (тестостерона) закладываются первые отличия мужского пола. Известно, что в военное время рождается больше мальчиков — это могло бы рассматриваться как следствие массовых стрессов, пережитых беременными женщинами на ранней фазе беременности (тут что-то не получается: как раз тогда должно было рождаться больше девочек — ведь уровень тестостерона от стресса снижается!).

Для гомосексуальности важнее более поздние фазы. Сравнив даты рождения 794 мужчин-гомосексуалов, Дёрнер и его сотрудники нашли, что в военные годы их рождалось больше, чем до и после войны. При опросе двух групп мужчин — 72 гомосексуалов и 72 гетеросексуалов — было установлено, что матери гомосексуалов чаще переживали во время беременности потрясения и трудности. Выяснилось, что такие трудности переживали 2/3 матерей гомосексуалов, но лишь 1/3 матерей бисексуалов и 1/10 матерей гетеросексуалов. По Дёрнеру такие изменения от стрессов происходят и между 4 и 7 месяцами беременности. Именно тогда закладывается в мозгу, в гипоталамусе (маленьком, с орешек, отделе промежуточного мозга) структура, программирующая эротические предпочтения. Если стресс подавляет уровень тестостерона в крови, то структура не получается мужской, а раз так, то она оказывается женской. Соответственно и программа (Dorner 1979; 1980;1981).

Леон Каплан конкретизировал (сузил по срокам) критические периоды беременности, в которые стрессы ведут к гомосексуальным психологическим последствиям: на четвертом месяце беременности (между 13 и 15 неделями) стрессы воздействуют на сексуальные предпочтения, а на шестом (между 20 и 24 неделями) — на сексуальное поведение в целом (Kaplan 1990).

Гипотеза Дёрнера встретилась с ожесточенной критикой. Крысы и люди — как можно сравнивать! Крысы только спариваются, а человек испытывает и любовь. У крыс нет гомосексуальности, то есть изменившихся предпочтений в выборе сексуального партнера при сохранении своего пола, у них просто изменено половое поведение в целом (Erhardt and Meyer-Bahlburg 1981; Sigusch et al. 1982; Schmidt 1984; Coleman et al. 1989; Schmidt und Clement 1990; Pfafflin 1990). Особенно возмутились организации гомосексуалов — им не понравилось товарищество крыс, не понравилось и вообще выяснение причин гомосексуальности. Сама задача выяснения причин резонно связывается ими со стремлением предотвратить появление гомосексуальных детей, а в этом они видят проявление общего негативного отношения к гомосексуалам (Dose 1990).

Мне гипотеза Дёрнера кажется очень реалистичной. Вспомним английского короля Якова I Стюарта, гомосексуальность которого хорошо известна. Его мать, Мария Стюарт, пережила потрясение как раз на исходе шестого месяца беременности — у нее на глазах и вопреки ее воле был убит заговорщиками ее фаворит Давид Риччо. Это было 9 марта 1566 г., а 9 июня у нее родился наследник престола.

Я знаю очень хорошо человека пожилого и вполне гомосексуального, у которого в роду не было гомосексуалов — ни со стороны отца, ни со стороны матери. И воспитание было вполне обычным. И брат его не гомосексуален. Но в семье хранилось любопытное воспоминание, которое он никак со своей гомосексуальностью не связывал, пока недавно не узнал об опытах Дёрнера над крысами. Связь с крысами тут, однако, совершенно иная. Дело в том, что мать его страшно боялась мышей и крыс. До того боялась, что, будучи студенткой и сидя в первом ряду, однажды во время лекции вскочила с криком на стол профессора: во время лекции было так тихо, что какая-то мышь спокойно вышла из-за шкафа, и это лишило студентку самообладания. Так вот когда мать была беременна моим знакомым, во время сна ее в щеку укусила крыса! Легко себе представить ее потрясение и ужас всего семейства. Пришлось ведь делать уколы от бешенства. Все опасались за воздействие на плод. Но мальчик родился здоровым. Лишь потом проявилось одна его особенность — он оказался гомосексуальным. К сожалению, сейчас уже не установить, на каком дне беременности произошло нападение крысы. Всё-таки и на этом частном случае гипотеза вроде подтверждается.

Важны оказались не только сроки воздействия андрогенов на плод, но и вид андрогена. Есть, например, тестостерон, есть дигидротестостерон. Выше приводились наблюдения над гермафродитами, все они показали, что половая идентификация, внушенная воспитанием, сильнее той, которая определена хромосомами и гормонами. Но эти выводы были сделаны до детализации сроков воздействия и видов гормонов. Теперь проделали новые наблюдения над гермафродитами. Были отобраны 18 гермафродитов, зачатых с мужскими хромосомами и сформированных (под действием тестостерона) с мужско внутренней системой половых органов. Но ввиду недостатка дигидротестостерона у них внешние половые органы оказались недоразвитыми, и акушерки приняли их за девочек. Все они были воспитаны как девочки. Но по достижении половой зрелости все за исключением двух осознали себя мужчинами (Imperato-McGinley et al. 1979). То есть мозговые центры самоидентификации сформировались вместе с внутренними половыми органами под действием тестостерона, а наружные, для которых нужен дигидротестостерон, оказались иными, но мозговая структура, заложенная в утробном периоде под действием тестостерона, оказалась независимой от дигидротестостерона и сильнее, чем воспитание.

Есть еще один фактор, воздействующий на утробную закладку сексуального будущего человека. Это наличие старших братьев. Изучая семьи сильно феминизированных гомосексуалов, Бланшар (Блэнчард) с сотрудниками пришли к выводу, что чаще всего это младшие сыновья. Наличие старших сестер не имеет значения, но каждый дополнительный старший брат увеличивает вероятность гомосексуальности младшего на треть. Возможно, что сказываются иммунные реакции материнского организма на мужской плод как более чужеродный. Каждого следующего ребенка организм матери встречает уже со всё большим запасом антигенов, которые через снижение уровня гормонов тормозят в нем развитие мужских качеств (Blanchard and Bogaert 1996b; Blanchard and Klassen 1997).

С другой стороны, нет данных о том, чтобы все гомосексуалы прошли в утробном периоде через нехватку гормонов под воздействием материнского стресса или других причин, да еще все в узко ограниченный период. И Дёрнер считает, что гормональная регулировка сама зависит от каких-то параметров организма матери и плода. Что есть какая-то наследственная предрасположенность к определенным гормональным вариациям.

4. Дурная наследственность?

Жан Жене знакомился с существующими теориями насчет корней гомосексуальности, но они его не смогли устроить. То есть он не нашел в своем личном опыте того, что в какую-либо из них укладывалось бы.

«В конце концов я не знаю. Я не могу объяснить природу гомосексуальности. Я не могу даже объяснить природу обычного желания. Я просто могу констатировать, что я педераст. Стараться понять, почему и как я стал педерастом, когда я об этом узнал, почему я таков, — это пустая трата времени… с таким же успехом я мог бы пытаться понять, почему мои глаза зеленого цвета.» (Жене 1995: 320–321).

Что ж, и цвет глаз имеет объяснение. Он объясняется наследственностью.

Из трех основных гипотез формирования сексуальных ориентации самая современная — генетическая, или (применительно к гомосексуальности) гипотеза наследственной гомосексуальности. По ней, сексуальная ориентация — вещь наследственная, семейная, она передается генами.

Гипотезу эту отчаянно отрицали, во-первых, церковники — ведь это бы означало, что гомосексуалов бог создал такими, как же обвинять их в грехе? Во-вторых, решительно противились ей юристы-гомофобы — выходило бы, что в основе не дурная привычка, не злая воля, за что же карать? Наконец, против выступали и многие ученые, особенно психоаналитики — ведь тогда все их обещания исцелить идут насмарку. Те ученые, которые выдвинули гипотезу социального конструирования, тоже слышать не хотели о генах — по этой гипотезе, гомосексуальность изобретена, придумана, сконструирована недавно в сложившихся социальных условиях, уберите эти условия и ее не будет, как не было прежде. Все эти научные тенденции суммировала книга гарвардского профессора Левонтина с соавторами «Не в наших генах» (Lewontin et al. 1984).

Но еще Магнус Гиршфельд (Hirschfeld 1914) в начале этого века заметил, что в некоторых семьях гомосексуальность встречается чаще, чем во всей популяции, а именно в 23,2 %. По Рёмеру это имеет место даже в 25 %, но Свядощ и Деревинская (1964), отметили только в 14,6 %. Давно замечено, что гомосексуальность нередко проявляется у двух или нескольких братьев сразу. Историей отмечены очень известные братья такого плана — гомосексуальны были Фрэнсис Бэкон и его брат лорд Энтони, Фридрих II Прусский и его брат Генрих, Людвиг II Баварский и его брат Отто, оба брата Чайковских — Петр и Модест, все братья философа Витгенштейна. Но такие примеры — не доказательство. Мало ли, какие могут быть случайности! Кроме того, на братьев могло подействовать одинаковое воспитание.

Среди рядовых людей попытался выявить такие совпадения польский журнал «Иначэй». Некоторые письма с признаниями опубликовал. Так Сташек 29 лет и Михал 33 оказались геями, но в семье еще восемь детей — гетеросексуальных. Так что двое из 11. В другой семье все трое сыновей оказались гомосексуальны — Кароль, которому ко времени публикации было уже 35, Эдвард 30 лет и Матеуш 32. Первым признался родителям младший (когда ему стукнуло 20), потом средний и лишь последним — старший. Этому было так стыдно не оказаться добрым примером для младших, что свое признание он сделал в письме остальному семейству. Младшие братья были еще более удивлены, чем родители. Мать считала, что упустила что-то в воспитании и что «общая комната в период созревания делает свое». Но удивление младших показывает, что они не воздействовали друг на друга и каждый пришел к гомосексуальному поведению независимо от других (Observator 1997:30).

В третьем случае взаимное воздействие, кажется налицо, хотя трудно установить, кто на кого воздействует, а если присмотреться, то и само воздействие оказывается под вопросом. У Стефана, еще в лицее осознавшего себя геем, есть брат Томас, младше его на 6 лет. Стефан очень боялся, что под его влиянием младший тоже станет геем, а это вредно воздействует на его несозревшую психику. «Я начал избегать его и мы не разговаривали между собой. Оба очень страдали от этого, а хуже всего было то, что он не знал, отчего я так изменился». После школы Стефан уехал на учебу в другой город и домой приезжал лишь на каникулы. Когда он был на третьем курсе, ему было уже 22, а Томасу минуло 16,

«и тогда-то это случилось. На праздник я приехал домой, а у нас в гостях была целая семья и мой брат должен был уступить им свою комнату и провести пару ночей в одной постели со мной. Инициатива исходила от него. В какой-то момент я почувствовал, что его рука нежно движется по моему торсу. Пораженный, я перестал дышать, а сердце готово было выскочить из грудной клетки. Он заметил это и тотчас начал шептать: «Позволь мне, прошу тебя, мы же должны лучше узнать друг друга».

Тысячи мыслей роились у меня в голове: что теперь делать? Его пальцы продвигались уже по моим соскам, и меня охватила волна возбуждения, любопытства и охота узнать всё. Я перестал логически мыслить, в счет шел только этот момент. Я стал целовать его голубые глаза, светлые волосы, губы, которые тихо шептали:

«Люби меня, люби меня…» Его рука продвигалась в низ моего живота, кончики его тонких пальцев сладостно ласкали мои яйца, а мое мужское достоинство давно перестало умещаться в плавках. Минуту спустя мы оба лежали совершенно нагие рядом, лаская и целуя друг друга. Захваченный этим, Томас долго глядел на мое мужское достоинство, пальцы его нежно двигались туда и назад по моему члену. Меня охватила горячая волна. Запах его кожи, его тихий шепот и стоны, медленные движения постепенно доводили меня до первого наслаждения. Его твердый, как сталь, член дотрагивался до моего лица, а запах его молодой, мальчишеской мужественности дразнил мои ноздри. Я перестал дышать, когда почувствовал на своем члене кончик его языка. Он нежил мне конец головки, а его горячее дыхание привело к тому, что мои яйца начали ритмично подтягиваться. Сам я держал его стальной член во рту, а мои губы и язык жадно двигались взад и вперед. Я слышал, как он тихонько стонет от наслаждения.

Эта ошалелость продолжалась всю ночь. Наши многократные оргазмы увенчивались белыми выхлестами. Вкус и запах этой липкой любви я помню до сих пор.

Когда мы признались, что мы оба геи, — заплакали. Секса между нами больше никогда не было, но зато развилась истинно братская любовь… Единственной нашей проблемой остаются для нас родители. Иметь двух сыновей-геев — это, вероятно, для них слишком. Они ведь не сделали ни одного ложного шага. У нас чудесные родители…> (Stefan i Thomas, 1997: 34–35).

Кто здесь на кого воздействовал? Кто «обратил» другого? Оба пришли к этому независимо друг от друга. И снова никаких намеков на ошибки воспитания. Наследственность!

Для проверки гипотезы привлекли статистику. Очень эффектные результаты были получены, когда в первой половине и середине нашего века статистику применили к двум группам братьев-близнецов — обычным, то есть двуяйцевым, и однояйцевым. Двуяйцевые происходят каждый из отдельного материнского яйца и не отличаются от обычных родственников, обычных братьев. Наборы генов у них в чем-то совпадающие (как-никак братья), но всё-таки разные Эти близнецы похожи друг на друга, не больше, чем обычные братья. А вот однояйцевые близнецы называются так потому, что происходят из одного яйца, расщепившегося надвое. Эти характеризуются абсолютно одинаковым набором генов — это те близнецы, которые схожи, как вылитые в одной матрице. Если гомосексуальность наследственна, то есть передается генами, то однояйцевые близнецы должны быть схожи и в сексуальной ориентации: если один гомосексуален, то и другой должен быть гомосексуален, тогда как обычные близнецы и просто братья могут быть схожи в этом (как-никак братья), а могут и различаться.

Еще Магнус Гиршфельд обследовал три пары однояйцевых близнецов, в каждой из которых один брат гомосексуален, и всякий раз второй брат тоже оказывался гомосексуальным (Hirschfeld 1914). Сирё привел 4 таких пары, у И. Сандерса такими оказалось 6 из 7 обследованных им пар (Sanders 1944), у Д. Хабеля — 3 из 5 (Свядощ 1991: 92–93). Но поистине массовым и при том сравнительным было наблюдение Кэлмена.

Фрэнк Кэлмен (Kallman 1952) обследовал 85 пар близнецов, в которых хотя бы один из братьев гомосексуален: 45 пар двуяйцевых близнецов и 40 пар однояйцевых. Вопрос заключался в том, какими окажутся родившиеся вместе братья гомосексуалов — гомосексуальными или нет, то есть интерес представлял в каждом случае второй близнец из каждой пары. Из двуяйцевых пар в 50 % второй брат оказался тоже гомосексуален — это в три раза выше, чем встречаемость среди неродственного населения (всё-таки тут гены частично те же); из однояйцевых близнецов гомосексуальность обнаружилась во всех 100 %. Значит, там, где полностью совпадают гены, совпадает и гомосексуальность. Стало быть, гомосексуальность связана с генами.

Кэлмена подозревали в том, что его исследования проведены с недостаточной чистотой и корректностью, упрекали в том, что он расплывчато определял гомосексуальность — кого считать гомосексуальным, кого — нет, что не обследовал других мужских родственников с отцовской стороны. Стопроцентная одинаковость сексуальной ориентации однояйцевых (монозиготных) близнецов не подтвердилась — иногда и они оказываются разной ориентации (Heston and Shields 1968; Whitam 1977), но основной вывод Кэлмена всё-таки устоял. В последнее время Ричард Пиллард из Бостонского университета провел такое же исследование еще 28 пар и установил, что у однояйцевых близнецов всё-таки в два раза больше шансов (а именно 52 %) оказаться одной сексуальной ориентации, чем у двуяйцевых (их проверено 27 пар, и у них 22 % одной ориентации).

Против гипотезы генетической обусловленности гомосексуальной ориентации напрашивалось возражение, и оно часто делалось. Если бы гомосексуальность действительно передавалась по наследству, то в пораженных ею родах деторождение систематически подавлялось бы (поскольку гомосексуалы реже женятся и становятся отцами), и такие роды попросту вымерли бы. Между тем, доля гомосексуалов в каждой популяции весьма велика и остается постоянной. Кроме того, если гомосексуальность передается по наследству, почему так мало сыновей гомосексуалов (в тех случаях, когда у них есть сыновья) приобретает эту особенность?

Дин Хеймер из Национального института раковых заболеваний США (Hamer et al. 1993) обследовал 114 семей с гомосексуальными склонностями одного из членов и собрал как можно более полные сведения о его родственниках. Это удалось относительно 76 мужчин-геев и их родственниках — свыше тысячи. Общий процент геев среди этой тысячи родственников — 0,6 %. Отцы геев оказались совершенно к этому непричастны — ни в одном случае! Процент — 0. Но брат оказался тоже геем в 13,5 %, тогда как брат гетеросексуала оказывается вполне геем всего лишь в 2 %. Значит, у гомосексуалов число родственников той же ориентации значительно больше, чем ожидалось бы исходя из средних чисел, то есть из доли гомосексуалов во всем населении. Это, конечно, подтверждает наследственность. Но при этом почти все гомосексуальные родственники оказались со стороны матери: 7,5 % дядей и кузенов со стороны матери оказались гомосексуальны, при чем некоторые категории еще больше: братья матери — 10,3 %, сыновья сестер матери — 12,9 %, тогда как со стороны отца — такая же доля, как и в среднем по популяции (1,5–3,9 %).

Значит, мужская гомосексуальность передается по материнской линии. Полная аналогия с дальтонизмом и гемофилией — те тоже поражают обычно мужчин, а наследуются только от матери, хотя бы сама она и не имела этой аномалии — она передает это от своих предков.

Это побудило исследователей сосредоточить внимание на хромосоме X. Напоминаю, что пол ребенка определяется сочетанием хромосом, получаемых от родителей. У каждого человека среди хромосом две в своем сочетании определяют пол, одна от отца, другая от матери. По облику хромосомы различны — двух типов. Их назвали Х и Y. Если окажется, что у плода объединились хромосомы разные, Х и Y, то рождается мальчик, если же одинаковые, обе X, то рождается девочка. Следовательно, мужской пол определяется хромосомой Y, а женский пол — ее отсутствием, то есть двумя хромосомами X. Хромосома Y — сугубо мужская, а хромосомы Х есть и у мужчин и у женщин. От отца ребенок может получить либо хромосому X, либо хромосому Y. Если плод получит хромосому Y, родится сын. Но от матери ребенок, в частности и сын, может получить только хромосому X. Значит, гомосексуальность (как и дальтонизм) может передаться только с ней.

Хромосома состоит из большого сочетания генов. Геном человека состоит из трех миллиардов клеток ДНК. Обычно даже у братьев цепочка генов в хромосоме Х очень различна, потому что эта хромосома образуется из двух хромосом X: отца и матери, а у матери их было две плюс одна у отца, итого три, любая может участвовать в игре. А если оба брата оказались гомосексуальны, нет ли у них одинакового участка в хромосоме X? Изучили под электронным микроскопом ДНК в хромосомах Х сорока пар братьев-гомосексуалов, при чем не близнецов. Так и есть. У 33 пар из этих 40 в определенной области хромосомы X, а именно в конце более длинного стержня хромосомы, там же, где располагаются гены дальтонизма, гемофилии и близорукости, на участке, именуемом Xq28, оказалось нечто особенное — один и тот же, одинаковый во всех 33 парах ряд из пяти генных комбинаций, пяти нарушений по сравнению с обычными хромосомами X. Поскольку в остальном братья различались (у них разный цвет глаз, разные прочие внешние черты), значит, какой-то из генов этих комбинаций отвечает за гомосексуальную ориентацию. А может быть, несколько генов. То есть «ген гомосексуальности» еще не открыт, но в одной из 46 хромосом — в хромосоме Х — обнаружены места, где видоизмененный по сравнению с обычным ген может прятаться. Вероятность этого расценивается в 99 %. Наиболее вероятен участок между комбинациями, называемыми GABRA3 и DXYS154, но тут находятся 5 миллионов клеток! (Hamer et al. 1993; Hamer and Copeland 1994; Веселые гены 1993).

Поскольку же сходство однояйцевых близнецов и прочие особенности этого открытия проявляются всё-таки не со стопроцентной обязательностью, ген, о котором речь, не единственный, который отвечает за сексуальную ориентацию. Есть, вероятно, и другие гены. Сказываются и просто другие факторы — динамика воздействия гормонов на плод в связи с изменениями среды, социокультурное воздействие. Но основа оказывается генетической.

Это объяснение гомосексуальности, с одной стороны, окончательно снимает с гомосексуалов обвинение в намеренном и злостном пренебрежении общественными нормами, а с другой — может послужить аргументом для тех экстремистов, которые и раньше высказывались за решительную очистку генофонда нации от патологических генов — за стерилизацию или уничтожение гомосексуальных людей. Правда, теперь «вина» и «ордер на стерилизацию» падают не на гомосексуала, а на его мать и сестру. Однако ко времени, когда выявляется его гомосексуальная природа, мать его обычно уже в пожилом возрасте и других детей уже вряд ли родит, а сестры у него может и не быть. Можно, конечно, выявить и подвергнуть стерилизации всех его молодых родственниц по материнской линии, но чем глубже наметить женского предка, от которого вести отсчет, тем шире будет охваченный круг. Не пришлось бы запретить деторождение половине нации! А ведь гомосексуальность может и не проявиться у «запрещенных к рождению» детей, вдобавок есть гомосексуальность, и не запланированная генетически…

Разъяснилась и причина, по которой гомосексуальность не ведет к вымиранию потомства. Передача по материнской линии многое объясняет. Женщина сама ведь может быть гетеросексуальной, а одному или нескольким своим сыновьям передает ген гомосексуальности. Наследуясь, гены гомосексуальности реализуются не у каждого человека в роду, а лишь иногда, в каких-то сочетаниях. Значит, род может продолжаться.

Может. Но должен ли? Саймон ЛеВэй, исследовавший мозг умерших от СПИДа, ищет различия между гипоталамусом гомосексуальных людей и гетеросексуальных, ищет на клеточном уровне. Он считает, что форма ДНК дает даже более выразительные различия, чем изучение хромосом. А ДНК есть в каждой клетке. Это значит, что появляется возможность с большой вероятностью предсказать сексуальную ориентацию еще не родившегося ребенка. Теперь это только дело техники. И в таком случае у родителей возникает возможность отказаться от рождения будущего гомосексуала — убить его еще в зародыше, не совершая подлинного убийства: решить дело абортом. Есть опасность, что многие матери к этому прибегнут.

Но во-первых, где гарантия, что следующий ребенок будет зачат иным? А во-вторых…

За несколько лет до этих открытий появилась в США — как прозрение — пьеса Джонатана Толинза «Сумерки Голдов». В названии намек на «Сумерки богов» — фамилия Голд звучит похоже на английское слово god — бог. Героиня пьесы, беременная женщина, получила от генетиков предупреждение, что у нее родится сын и притом «голубой». В семействе Голдов смятение и дискуссия — допускать ли это рождение. Автор предвидит, что вообще волна абортов последует за реализацией открытия. «И это будет геноцид, ибо исчезнет не только гомосексуальность, но и вся огромная субкультура и вся связанная с ней часть общечеловеческой культуры». Муж героини говорит ей: «Каждое человеческое существо — это ковер. Ты вытянешь одну прядь, удалишь один нежелательный цвет, и произведение искусства рассыплется. Ты окончишь тем, что перед тобой будет голая стена» (Tolins 1993).

Еще важнее другое.

Уж очень редко реализуется гомосексуальность даже в одном роду. Гораздо реже, чем одинаковый цвет волос, глаз, раннее облысение. А это значит, что наследуется скорее всего не прямо гомосексуальность, а только некоторые психические черты, обусловливающие предрасположение к ней. Для ее проявления нужны еще какие-то условия.

Да, исследования Кэлмена, Хеймера и др. показали, что есть люди с особой наследственной предрасположенностью к гомосексуальной ориентации. Но проявляется ли она в любых условиях, показано не было: ведь близнецы воспитывались в одних и тех же условиях. Затем, совершенно не вытекает из полученных данных генетиков неизбежность гетеросексуальной ориентации остального люда. Те, у кого нет такой особой наследственной предрасположенности, такого сочетания генов, могут стать гомосексуальными в результате воздействия других факторов. И в материалах Хеймера 7 пар из 40 не показали одинакового сочетания генов, а гомосексуальность налицо. По статистике, значит, искомым геном определяется не более 67 % мужской гомосексуальности. Хеймер вообще считает, что только одна десятая гомосексуалов имеет искомый ген. К тому же, этим геном определяется скорее предрасположенность к гомосексуальному развитию. Поэтому Хеймер и Коуплэнд готовы определить его как «ген пай-мальчика» («sissy-gen»).

То есть одной лишь наследственностью объяснить гомосексуальность никак нельзя. Более того, само наличие генов гомосексуальности или предрасположенности к ней еще не объясняет механизма образования этой ориентации. Ведь не гены же сами по себе толкают мужчину к мужчине, не гены другого диктуют ответную приязнь. Точно так не гены тянут мужчину к женщине. От генов до поведения длинная цепь сигналов и реакций в организме. На каждом ее этапе возможен сбой. Один из этих этапов реализации генетической предрасположенности — действие гормонов. Другой — воспитание, привыкание, ситуации биографии.

5. Полифония гомосексуальности

Все большее число сексологов приходит к выводу, что гомосексуальность не объяснить какой-то одной причиной, каким-то одним фактором, что нужна целая комбинация факторов, чтобы человек оказался гомосексуальным. Более того, что к этому могут привести разные факторы и разные их комбинации. Что есть разные виды гомосексуальности и они имеют разные причины (Henry 1941). О множестве корней гомосексуальности пишут исследователи в американском сборнике 1965 г. (Marmor 1965), а с конца 70-х в названиях книг само обозначение ориентации даже стало употребляться во множественном числе — «Гомосексуальности» (Bell and Weinberg 1978; Stambolian and Marks 1979; Altman et al. 1989; Modern homosexualities 1992).

В Петербурге этой позиции придерживается в Институте Бехтерева молодой потомственный невролог и психиатр Д. Д. Исаев, сын известного специалиста по детской психологии и неврологии Д. Н. Исаева. Будучи экспертом по гомосексуальности мужчин призывного возраста, он обследовал почти 500 гомосексуалов (как и у Кинзи, это люди, сами обратившиеся к сексологу, но не вполне добровольно, а чтобы избежать строевой службы). Обследуя своих пациентов чрезвычайно детально, Исаев выявляет разные виды гомосексуальности и строит графики, на которых прослеживает взаимодействие различных факторов, приводящих к гомосексуальности разного плана.

Разные типы гомосексуалов выявляли и прежде. Рихард Крафт-Эбинг еще в прошлом веке различал врожденную и приобретенную формы гомосексуальности, деля каждую на 4 степени по выраженности (Krant-Ebing 1892). Ганс Блюер выделял три формы гомосексуальности по степени приближения от мужских проявлений к женским (Bluher 1913). Психоаналитик Шандор Ференци делил «гомоэротиков» на субъектных, ощущающих себя женщиной, и объектных, которые, подобно женщинам, объектом своей любви избирают мужчину, но себя женщиной отнюдь не ощущают (Ferenczi 1914). Вильгельм Бройтигам (Brautigam 1965) различал четыре формы гомосексуалов: псевдогомосексуалов (из-за выгоды или вынужденных), гомосексуалов из-за задержки развития (Hemmungshomosexuellen), гомосексуалов из-за незрелости и слабости личности (невротиков и т. п.) и гомосексуалов по склонности (Neigunghomosexuellen) или истинных. Фелдман и Маккаллох (Feldman and Mac Culloch 1971) делят гомосексуальность на первичную и вторичную (то есть зависимую от какого-то другого неполадка с человеком).

Всем известно обиходное деление «голубых» мужчин на активных и пассивных в зависимости от предпочитаемой роли в сношении (Ferenczi 1914). Обследуя группу гомосексуалов — 77 активных и 46 пассивных — Американцы Терман и Майлз (Terman and Miles 1936) попытались связать это деление с психологическими качествами, разделив все качества на мужские (инициативность, агрессивность, твердость и т. п.) и женские (мягкость, зависимость, привязанность к хозяйственным заботам). Пассивные гомосексуалы действительно показали результаты тестов, близкие к женским, а вот у активных преобладали мужские качества, при чем в еще большей мере, чем у контрольной группы мужчин-солдат.

Ленинградский сексолог А.М. Свядощ, который занимался и мужской и женской гомосексуальностью, пришел к выводу, что и в том и в другом случаях происхождение активной и пассивной форм разное. Поскольку, как он считает, активные гомосексуалы по своим психическим данным — по телосложению, характеру, интересам и манере поведения — весьма близки обычным мужчинам, отличаясь от них только выбором партнера, Свядощ приходит к выводу, что их гомосексуальность приобретенная, что она — результат каких-то ситуаций в ранней юности.

Такова же она у лесбиянок — но пассивных, которые по психическим характеристикам схожи с обычными женщинами. Иное дело пассивные гомосексуалы-мужчины и активные лесбиянки — эти резко отличаются по психике от гетеросексуальных особей того же пола, и их гомосексуальность врожденная (эндокринная, гормональная) и, быть может, наследственная (генетическая). У этих ситуационные факторы не играют решающей роли. Таким образом, мужчины пассивными гомосексуалами рождаются, активными — становятся. Женщины — наоборот: пассивными лесбиянками рождаются, активными — становятся. Для врожденных форм гомосексуальности характерны: ощущение себя лицом противоположного пола, наличие с детства особенностей противоположного пола и выбор полового партнера в своем поле. Для приобретенных форм гомосексуальности — только последнее, т. е. выбор партнера (Свядощ и Антонов 1972; Свядощ 1991:111–113).

Столь четкое совпадение психических особенностей и генезиса гомосексуальности с половой ролью при сношении очень сомнительно (Hooker 1965: 34). Во-первых, роли частенько меняются в зависимости от партнера, условий, настроения и возраста, тогда как психические качества не меняются с такой частотой. Сэгир и Робинз подсчитали, что до 15 года жизни 84 % гомосексуалов практикуют то одну роль, то другую, а 16 % главным образом пассивную. Между 15 и 19 годами отмечается сдвиг — цифры соответственно 64 и 27 %, а появляются еще и 9 % преимущественно активных. Между 20 и 29 годами дальнейший сдвиг в сторону активности — цифры 56, 33 и 11 %. И т. д.

Во-вторых, очень часто внешняя мужественность, боевитость и спортивность человека сочетаются с предпочтением пассивной роли в сношении, а грацильность и женственность — с мечтой об активной позиции. Человек часто ищет компенсации тех сторон личности, которых ему недостает — это подметил еще Адлер, ученик Фрейда.

Вот бесхитростные воспоминания одного польского гомосексуала, воспитывавшегося в интернате. Посылая свои воспоминания в журнал, он описывает события с непосредственностью и, хотя стремится соблюсти приличия, однако в экспрессивных местах сбивается. Поэтому описание его отличается смесью литературных эвфемизмов, медицинских обозначений и кое-где непечатных слов.

«Все началось с моей огромной привязанности к одному товарищу по комнате — красивому жеребцу, превосходившему всех остальных парней ростом и заростом, весом и мускулатурой, а больше всего длиной и толщиной члена, который я вынужден был почти ежедневно видеть под душем, а потом призывать в памяти на скучных уроках, на перерывах во время самоподготовки и, конечно, перед сном. Больше всего я любил утро: он вставал с постели, одетый только в короткие трусы со штанинами до половины бедра, в которых он обычно спал, и мой взгляд был в это время вперен в его выразительную попу. Мне казалось, что его штанишки сейчас лопнут в швах — так сильно его мясистые ягодицы напрягали ткань. Посредине ровик между ягодицами втягивал ткань. Мне хотелось тогда быть этой тканью, входящей ему глубоко в ягодицы». Рассказчик сразу получал эрекцию. «Ситуация становилась еще хуже, когда Артур (так его звали) поворачивался ко мне передом. Я боролся с собой, чтобы не вглядываться слишком упорно в огромную выпуклость, прилегающую к его бедру. Я мог бы в такие минуты отдать все, чтобы он только стянул свои трусы».

Эти мучения продолжались месяцами. Но парень нашел способ сблизиться с Артуром. Тот, будучи хорошим спортсменом, каждое утро выбирался в близлежащий лесок на пробежку. В субботу, когда большинство интернатовцев разъехалось на побывку домой и они с Артуром остались в комнате вдвоем, рассказчик напросился бежать вместе. Артур сразу взял убийственный темп, и рассказчик, не тренированный, стал выбиваться из сил. Тут он споткнулся о корень и вывихнул сустав. Артур «сел на пенек, положил мою несчастную ногу себе на колени и начал снимать мне башмак и носок, а затем поместил мою стопу себе между ног и стал массировать мне косточку. Пальцы моей стопы опирались при этом на его гениталии. Поблизости не было никого — господствовала полная тишина. Я всматривался, как загипнотизированный, в огромную выпуклость, которая вырисовывалась в его промежности через мягкую ткань одежды. В моей одежде тоже все заполнилось, мой член напрягся, а я оставался бессильным перед этим фактом. Я пытался помассировать ему контуженной стопой импонирующе развитые половые приборы. Через несколько секунд я почувствовал твердость его члена. Он со значением взглянул на меня. Я был возбужден, как бык. Боль ноги куда-то ушла. Я надавил сильнее ногой на его член, а рукой, уже не в силах выдержать, стал потирать себе сквозь одежду вполне уже твердый член. Артур с минуту переносил взгляд с моей промежности на свою, в которой тоже наросло уже множество этого мужского богатства, и к моему приятному удивлению (а я боялся худшего) спросил:

— Хочешь увидеть мой?

И не ожидая моего ответа, моментально скинул штаны. Смятенный, я увидел огромный ствол, увенчанный большущей красной дулей, колышущийся в его мощных ладонях. Я положил руку на этот роскошно напряженный член и сжимал его с наслаждением.

— Тебе хочется? — услышал я вопрос Артура.

Я приблизил рот. Его член был такой толстый, что мне было трудно взять его. В конце концов, однако, этот толстенный уж проскользнул в мою широко разверстую пасть. Я сосал его Бог весть как долго — он почти просверлил дыры в моих щеках, а мои губы продвигались ритмично с одного конца этого огромного члена на другой. Мои изголодавшиеся губы усиливали темп. В это время Артур охватил своей ладонью мой член и дробил его, как подобает мужчине».

Описание этого первого сексуального опыта в жизни простецкого интернатского паренька и, вероятно, первого же в жизни его могучего товарища показывает, что паренек уже осознавал свою страсть к мужчинам. До сих пор описание соответствует ожиданиям от таких автобиографий. Далее по логике парень должен отдаться своему Геркулесу. Но следует иное:

«Когда я уже должен был спустить, он перестал, освободился от моего рта, встал и обнажил от штанов свою великолепную ж. у с округлыми ядреными ягодицами. С наслаждением и верой я начал исследовать пространство, разделяющее ягодицы — этот желанный интригующий провал, заросший густой волосней, влажной от пота. Я проник пальцами вглубь узкого отверстия. До меня доходили сдавленные стоны Артура. Я встал и прильнув к нему, потирал моим членом его ягодицы; я жаждал войти в него своим мужским достоинством, сломать моим членом его замкнутую задницу. Когда его здоровенная лапа направила мой член в сторону его очка, я думал, ошалею от счастья. Пьяный от желания, я воткнул мой член аж до последних колец обороны его задницы. Стиснутый в узком футляре, я двигался ритмично, выдвигая и углубляясь вновь, а мои яйца ударялись о его промежность. Ладони я вдавил в его мускулистый торс, покрытый густыми волосами. Я кусал его шею, слизывал с нее пот. Окаменев, приросший к его широкой спине и мускулистым бедрам, я выстрелил в его внутренность. Мои пальцы покрыла его густая клейкая обильная сперма. Я чувствовал, что излился также обильно. Я ласкал живот Артура, по которому размазывал его семя. Не было никаких слов, никаких объяснений. Возвращались в интернат в молчании, в котором заключалась благая уверенность, что наша совместная интернатская жизнь только теперь наберет красок».

Так и было. В тот же день продолжали забавы в душе. «Наконец-то я мог видеть Артура нагого целиком. В нем было метр восемьдесят семь роста, от его пропорций спирало дыхание в груди». И снова Артур «нагнулся, ожидая, что я снова буду обрабатывать его чудесную задницу. У меня перед глазами был открытый раздел между ягодицами». И т. д. (Ех-Internatowicz 1993).

А уж если делить гомосексуалов на группы в зависимости от предпочитаемой роли в сношениях, то надо бы выделить и предпочитающих оральный секс, также активный и пассивный (последние припечатаны крепкой простонародной кличкой), взаимную мастурбацию, педофилов и т. д. А также отметить «универсалов», готовых на любую роль. Кроме того, как уже сказано, роли меняются (да и вкусы изменяются). В том же опыте в интернате в конце первого дня рассказчик попросил Артура о реванше, что тот и исполнил. Так что видимо предпочитаемые виды сношений и роль в них не очень тесно связаны с происхождением самого влечения.

Из моих собственных наблюдений приведу забавный случай. В экспедиции, где я был начальником, работал высокий сильный молодой человек. По внешности флегматичный грубоватый мужлан, но специалист классный. Единственный его недостаток был тот, что по временам он исчезал на сутки-другие в близлежащий город. На мое недоумение по этому поводу мои молодые помощники смущенно объяснили: «Ну, ему необходимо по временам общение с иной публикой. Вот если бы Вы взяли в экспедицию его друга, уходить было бы незачем». Я ответил, что экспедиция — не курорт. На это ребята в один голос возразили, что друг его великолепный парень, мастер на все руки. На следующий год я предложил этому сотруднику привести друга, присмотрелся и взял того в экспедицию. Этот изящный и тоненький парнишка с красивым девичьим лицом оказался действительно отличным работником, неприхотливым в быту. Они жили в одной палатке, и остальные весьма дружелюбно над этим подшучивали, называя их супругами. Как-то я, передавая через этого паренька поручение и поддавшись этой атмосфере, ляпнул: «Передайте своему мужу…». Парень поднял брови и с достоинством сказал: «Вы ошибаетесь…». Я хотел было извиниться за глупую шутку, но он мягким баском закончил: «Муж — я».

Таким образом, в паре «мужлан» и «мальчик» разделение на «актив» и «пассив» частенько совсем не то, которое ожидалось бы по стереотипным представлениям. Дальше мы еще встретимся с этой неожиданностью.

Социолог Майкл Шофилд пишет о трех типах гомосексуалов (Shofield 1965). Белл и Уэйнберг в «Гомосексуальностях» выделяют по характеру общения и связей пять типов гомосексуального стиля жизни: 1) гомосексуал, живущий замкнуто с одним партнером на манер обычного брака; 2) имеющий постоянного партнера, но допускающий секс и помимо него — подобно некоторым мужам, склонным к частым изменам; 3) «функционал» — с постоянной сменой партнеров (Дон Жуан принадлежит к этому виду); 4) «дисфункционал» — испытывающий трудности в поисках партнера; 5) «асексуал» — мало интересующийся сексом и живущий большей частью одиноко (Bell and Weinberg 1978).

Польский сексолог Кшиштоф Бочковский разделил гомосексуалов иначе — по особенностям их поведения в поисках партнера. Так, он выделяет тип гомосексуального Дон Жуана, который так же нацелен на поиски все новых и новых партнеров, как гетеросексуальный Дон Жуан на соблазнение женщин. Как только он добьется победы, недавний объект страстных желаний перестает его интересовать.

В любовнике его привлекает только новизна, свежесть ощущений. О таком типе пишут нередко и сами гомосексуалы, возлагая на него вину за распространенное представление о голубых как о распущенных искателях сексуальных приключений, распространяющих СПИД. Между тем таких не так уж много. Это верно, может быть и не больше, чем гетеросексуальных Дон Жуанов. Но все-таки в целом что-то от такого типа есть почти в каждом гомосексуале, то есть в общем они более свободно относятся к сексуальным связям, чем гетеросексуалы: их обычно не связывают брачные узы и соображения о браке, не волнуют перспективы зачать и родить ребенка, не беспокоят опасения нарваться на оскорбленных родственников женщины.

Другой тип Бочковский вслед за Фрейдом называет «Дон Джованни» — этот вариант предшествующего интересуется только мужчинами-гетеросексуалами. Это психологически понятно: раз уж гомосексуал нацелен на мужчин, женские качества его не привлекают, а во всяком голубом в его представлении есть что-то от женщин. Бочковский цитирует исповедь, полученную в тюрьме от одного такого Дона Джованни:

«Я никогда не имел ничего общего с другими гомосексуалистами. Если бы даже меня поместили в одной камере с ними на много лет, я никогда бы не тронул ни одного из них и не позволил бы им дотронуться до себя. Я заинтересован только в чистых парнях, которые ничего не знают о гомосексуализме. Я учу их, что такое секс, забочусь о них, стараюсь, чтобы они хорошо проводили время. Жажду, чтобы они меня полюбили и хотели того же, что и я, или позволяли мне то, чего я хочу, если действительно этого хочу».

Еще Бочковский выделяет тип гомосексуального «силача» — спортсмена или культуриста, который настолько боготворит мужское тело, что старается и сам у себя такое сотворить, и он готов постоянно любоваться таким же у товарищей по спортзалу.

Отмечает сексолог и тип гомосексуала, возненавидевшего женщин. Он может переносить на них детскую ненависть к злой матери или мачехе, а может войти в постоянный конфликт и с женой. Вот объяснение одного из таких женоненавистников:

«Я всегда любил женщин и не помышлял о мужчинах. Когда моя жена развелась со мной, пока я был на войне, я однажды разделял спальню с одним американским офицером — просто когда я был в отпуске в Лондоне, случилось так, что в отеле не было отдельных комнат. Мы познакомились и начали пить. В ту ночь — а мне было тогда 35 лет — я нашел правду о себе. Никогда с тех пор я не возвращался к женщинам» (Boczkowski 1988: 95–98).

Как видим, Бочковский делает некоторые попытки найти для каждого типа особую мотивировку для гомосексуального выбора, но не очень упирает на это. Напротив, Исаев кладет разное происхождение в основу своей классификации и как врач связывает это с разными, по его мнению, перспективами избавления от гомосексуальности.

Следом за Свядощем и некоторыми другими советскими сексологами (Антонов 1972; Свядощ 1984) он отличает врожденную гомосексуальность, которую он называет первичной или истинной, от приобретенной или вторичной, так сказать, псевдогомосексуальности. Первую он также делит на две формы, различающиеся психологией, морфологической конституцией и формированием. Получается три типа гомосексуалов — два с врожденной гомосексуальностью, один с приобретенной.

Первый тип характеризуется весьма полной демаскулинизацией мозговых центров, ведающих сексуальной ориентацией, еще в утробный период. Его можно узнать и внешне: для таких характерно грацильное телосложение, слабо выраженные внешние половые признаки (оволосение тела, голос), обычны женская пластика движений и манеры. Словом, этот тип наиболее соответствует стереотипному представлению о «гомосеках». Эти мужчины смотрят на мир женскими глазами, воспринимают себя скорее как женщин, половое влечение сразу направлено на настоящих мужчин, и чем они сильнее и мужественнее, тем больше привлекают. Какая-либо внутренняя борьба и чувство вины отсутствуют.

Второй тип образуется в результате неполной демаскулинизации мозга. Изначальная направленность влечения не задана, половая потребность не имеет четкого предмета, с наступлением полового созревания подросток не знает чего он хочет, испытывает трудности в общении. Характер нередко обладает астеническими и шизоидными чертами. Это толкает подростка на бессознательный поиск среди сверстников и старших образца для подражания. Сильная эмоциональная привязанность приобретает черты интимной дружбы, а так как четкой сексуальной ориентации нет, то эта привязанность легко эротизируется. Друг становится первым и единственным объектом сексуального влечения. Когда он исчезает, начинаются поиски замены «по аналогии».

Третий тип представлен мужчинами, не прошедшими в утробный период такой демаскулинизации мозговых центров. Эти обладают мозгом, характерным для мужчины. Внешних отличий от обычных мужчин у них нет, нет и нарушения в осознании половой роли — они осознают себя вполне мужчинами. Уклон в сторону гомосексуального поведения образовался у них под действием ситуационных факторов и развивался как невроз, в результате дезадаптации. В его основе Исаев видит три фактора: а) затрудненность общения с девочками, б) гиперсексуальность, которая вела к расширению диапазона интимного общения на контакты с людьми своего пола, в) несовпадение эротических влечений (любовь, любование, привязанность) с чисто сексуальным удовлетворением (мастурбация или половой акт с не вполне нравящимся человеком). А сложившийся стереотип поведения затем закрепляется привычкой и чем дольше, тем прочнее фиксируется.

Хоть люди третьего типа и считают себя гомосексуальными, они, как представляется Исаеву, на деле «тяготеют скорее к бисексуальности», порою переживают периоды биэротичности, эпизоды влюбленности в женщин, и могут находится в конфликте со своим влечением. По мнению Исаева, они нуждаются в психотерапевтической помощи. Иными словами, раз их гомосексуальность трактуется как вторичная, а первичен невроз, их надо лечить. Здесь Исаев расходится с Фрейдом: тот говорил, что надо лечить не гомосексуальность, а невроз, Исаев же считает, что по крайней мере у людей этого типа можно лечить гомосексуальность как невроз (Исаев 1995).

Мне кажется, что нужда именно этого типа людей в психотерапевтической помощи преувеличена. По-видимому, Исаев недооценил возможности разнонаправленной (и разновременной) закладки мозговых центров — ведающего социально-половой ролью и ведающего выбором сексуального партнера. Если первый у людей этого типа мужской, это еще не значит, что и второй с ним согласован. Кроме того, он не учел роли импринтинга у человека, прочность фиксации влечения. Особенно у людей с мужским типом сознания — для него характерна как раз жесткость, самоуверенность, стойкость. Ломка сложившегося стереотипа поведения может привести к психологическим и семейным драмам.

Колебания и неуверенность характерны скорее для людей второго типа. Однако и там поиски замены «по аналогии» не так-то легко повернуть на женщин, а возможным успехом такого поворота не стоит обманываться: неустойчивость людей этого типа может сыграть злую шутку как с женщиной, решившейся заменить этому гомосексуалу мужчину, так и с врачом, поверившим в исцеление пациента.

Не верится мне и в то, что основных типов гомосексуальности, выделенных с учетом ее формирования, только три. Слишком много факторов важны для ее формирования и слишком они автономны. Гены, утробное действие гормонов, закладка желез и разных мозговых центров, воспитание, уровень сексуальности, возраст полового созревания, ситуации общения со сверстниками того и другого пола, импринтинг… На каждом этапе возможен сбой «стандартной» программы, уклон от «прямого» пути, образование вариантов. Доминирование каждого фактора даст свой тип гомосексуальности, а ведь возможно и комбинирование тех или иных факторов.

Всего менее внушает мне доверие жесткая связь установленная Исаевым между типами гомосексуальности и психофизиологическими характеристиками личности: экстраверт — интроверт, степень агрессивности, доминантное — ти, коммуникативности, отношение к друзьям и проч. Исследователь подвергал гомосексуалов различного типа и контрольную группу гетеросексуалов различным тестам и опросам, в которых от них получались данные, не имеющие прямого отношения к гомосексуальности, а характеризующие личность довольно широко. Затем он обрабатывал эти данные на компьютере и в результате получил графики, с которыми теперь можно сравнивать индивидуальные данные любого нового пациента. Определяя положение новых данных на графике, можно диагностировать пациента в отношении гомосексуальности, не прибегая к прямым вопросам. Это особенно важно потому, что пациент может иметь искаженные представления о собственной ориентации.

Мне представляется, что прилагать статистические данные к индивидуальному диагнозу очень рискованно. Они получены на репрезентативной выборке и предусмотрен их перенос на всю популяцию. Разработаны правила такого переноса. Можно их приложить к характеристике какой-то другой выборки, какой-то группы, коллектива и определить вероятность подтверждения результата. Прилагая же характеристики группы к индивиду и определяя вероятность совпадения данных, мы должны учесть множество частных факторов, каждый из которых способен свести эту вероятность к ничтожно малой величине.

Проверку у Исаева прошел приезжий американский журналист-гомосексуал Дэвид Туллер и оставил весьма язвительное описание этого эксперимента. В своей книге он поместил целую главу о российских теориях гомосексуальности и там проехался по приемам Исаева (Tuller 1996: 224, 236–237).

«Итак, я «угрюмый» или «мягкий»? «Резкий» или «спокойный»? «Энергичный» или " апатичный"?

Промозглым зимним днем в Санкт-Петербурге я сутулился над столом в Психоневрологическом Институте Бехтерева и пялился в эти и другие восемнадцать пар слов на бумаге передо мной. Как мне оценить себя? А после того, как оценю, как мне оценить идеал себя, каким я хочу быть? Как оценить большинство мужчин, большинство женщин, большинство гомосексуалов? И… моего идеального сексуального партнера, моего идеального возлюбленного, моего идеального друга?

Такова была моя задача, и весьма сложная. Многие из этих пар слов — маленький/большой, пассивный/активный, слабый/сильный — раздражали меня своей очевидной связью с половыми стереотипами. Другие просто поражали меня как странные. Но я смело пробивался вперед, потому что Дмитрий Исаев, ведущий сексолог Петербурга по гомосексуалам, обещал поработать своими цветными авторучками, ввести мои ответы в свои графики и ответить на жизненный вопрос: какой, в конце концов, вид гея я представляю.

И в частности, указывает ли мой график на «приобретенную» или «врожденную» гомосексуальность?.."

Туллер напросился на встречу с Исаевым, чтобы познакомиться с его исследованиями. Исаев предложил испытать метод на самом журналисте.

«Он представил мне свой список из двадцати ключевых рядов парных слов и оставил комнату, пока я помечал свои оценки по каждой из требуемых категорий — мое реальное я, мое идеальное я, большинство мужчин, большинство женщин, большинство гомосексуалов, мой идеальный сексуальный партнер, мой идеальный возлюбленный, и мой идеальный друг. Вернувшись через короткое время, он проглядел мои ответы, перевел их в колонки цифр, подсчитал числа, вынул лист графленой бумаги и начал наносить координаты».

Далее Туллер описывает технику метода. «Каждая категория — мое реальное я, мое идеальное я и т. д. — были представлены линией. По причинам, которые были мне недоступны, каждая линия имела три координаты. Я подглядывал через плечо Исаева, пока он чертил. Ярко зеленая линия моего реального я формировала широкую букву V. Линия для моих оценок большинства женщин — ярко красная — имела схожую форму. «Ваш общий подход к самому себе вполне хорош, — заверил он меня. — Это очень близко к тому, как вы видите женщин. Идентификация с женском полом характерна для прирожденных гомосексуалов. Так что по вашему графику видно, что в вашем случае именно это и есть тот вид гомосексуальности, с которым мы имеем дело».

Но Исаев отметил несколько особенностей в моем графике. С одной стороны — как странно! — у меня более высокое мнение о «большинстве гомосексуалов» и о «большинстве женщин», чем о «большинстве мужчин». Соответственно его прежним результатам — здесь он достал другие графики, чтобы подтвердить свою мысль, — индивиды с врожденной гомосексуальностью обычно рассматривают «большинство гомосексуалов» более негативно, чем «большинство женщин», а «большинство мужчин» гораздо более благоприятно, чем тех и других. Они тяготеют к влюбленностям в натуралов, потому что они хотят, чтобы их сексуальные партнеры напоминали «большинство мужчин», а не гомосексуалов, которых они считают похожими на женщин.

«Но у вас то, что вы ищете в сексуальном партнере, соответствует тому, как вы видите «большинство гомосексуалов», а не как вы видите «большинство мужчин», — заметил Исаев с легким ужасом. «Линии вот здесь для сексуального партнера параллельны, так что из этого мы можем сказать, что для вас — идеальный сексуальный партнер — … гомосексуал!»

Эта интерпретация чрезвычайно успокоила меня. Казалось убедительным, что я, как-никак гомосексуал, должен искать других гомосексуалов в качестве сексуальных партнеров. Исаев объявил мое высокое влечение к гомосексуалам адаптацией в западном стиле к моей внутренней гомосексуальности».

Журналист не склонен был соглашаться с этой интерпретацией. «Графики людей с приобретенной гомосексуальностью доказывали, что эти мужланы желали, чтобы их мужчины были как женщины». Туллер передает прямую речь Исаева: «Они подсознательно находят женщин более привлекательными, чем мужчин, и таким образом они чувствуют влечение к прирожденным гомосексуалам, которые отвечают этому женскому образу. А прирожденные гомосексуалы, идентифицирующие себя с женщинами, желают партнера, более близкого тому, как они видят «большинство мужчин». Это означает, что гомосексуалы с приобретенной и с врожденной гомосексуальностью подходили бы друг другу лучше, чем если бы оба имели приобретенную гомосексуальность или оба врожденную».

Несмотря на весь технический антураж методики, журналист сохраняет трезвость:

«Идея, что мужланы могут желать кого-то подобного себе, таинственным образом отсутствовала в его схеме. Как пошутил один из моих друзей, Исаев явно никогда не околачивался в баре «кожаных». Сексуальная роль в его схеме особенно поразила меня как в высшей степени ригидная и дико самодостаточная. Со всеми его графами и линиями и разговорами о «большинстве мужчин» и «большинстве женщин», я чувствовал, что попал в гендерный зал зеркал, отражающих не только реальный телесный пол, но и некоторые искаженные понятия маскулинности и фемининности.

Ведь если мужчины, поступающие как мужчины, хотят исключительно мужчин, поступающих как женщины, а мужчины, подобные женщинам, хотят только мужчин, подобных мужчинам, тогда не является ли гомосексуальность просто гетеросексуальностью в переодетом виде?»

Туллер подметил весьма слабое место в подходе Исаева — зависимость от бытующих стереотипов гомосексуальности. Попытку усмотреть под приобретенной гомосексуальностью скрытое тяготение все-таки к противоположному полу, а под врожденной гомосексуальностью — уподобление женщинам, «женскую душу в мужском теле» Карла Ульрихса, то есть опять же естественное тяготение (женской души) к противоположному полу. К сожалению, обращая внимание на слабости подхода, журналист совершенно отверг попытку объективно представить параметры гомосексуальных личностей и провести их классификацию. Общий путь, избранный Исаевым, представляется мне плодотворным, но ученый еще в самом начале этого пути.

С чем-то подобным Туллер столкнулся и в Москве. Там компьютерный тест на гомосексуальность разработал сексолог Георгий Введенский. Вопреки решению Международной Ассоциации Психиатров он признает гомосексуальность аномалией, болезнью, которую надо лечить. Гомосексуалы характеризуются в его диссертации инфантилизмом (незрелостью личности), органическими поражениями мозга, истерическими расстройствами, сосредоточенностью на сексуальной сфере. Туллер описывает его так (Tuller 1996: 232–233):

«У Введенского длинное узкое лицо и темные очки. Его наиболее заметная черта — кривая усмешка, придающая ему застенчивую мягкость… Да, признал он с дерзкой уверенностью, центр имеет компьютеризованный тест, который измеряет — с полной точностью, — есть ли у человек «риск» гомосексуальности». За 1 час 55 минут компьютер собирает данные и в итоге выдает процент гомосексуальности субъекта.

Часть теста «включает измерение физиологических откликов, таких как температура кожи и сердцебиение, когда субъекту показывают эротические фотографии мужчин и женщин. Вдобавок, субъекта просят пофантазировать об интимной жизни людей в сериях рисунков — нечто вроде сексуального теста Роршаха — и ответить на вопросы о родителях и собственном подходе к сексу.

И все время врач делает пометки о позе субъекта и его движениях. Введенский доверительно улыбнулся, говоря об этом. «Резкие жесты руками, постоянное охорашивание, проверка прически, смена позы или выражения лица каждые десять секунд — это все признаки женской роли».

Жестикуляция-то вообще больше зависит от темперамента и национальности, частая смена позы — от наличия остеохондроза, а на женскую роль большинство гомосексуалов не претендует.

Туллер ехидничает: «Я пошевелился в моем кресле. Я не осмелился упомянуть, что я гей. Выдали ли резкие жесты мой секрет? Введенский не подал знака, что заметил что-либо особенное».

Все это до странности напоминает поведение следователя. Непременно нужно узнать, гомосексуален ли субъект, даже если он сам не хочет этого показать. А иначе зачем весь огород городить — можно же было бы спросить прямо. Выявить, опознать, определить, разоблачить. Это очень советская черта как московских, так и петербургских анализов. В Петербурге Исаев является главным экспертом призывных комиссий по отбору в армию, а гомосексуалы получают освобождение от армии.

Но если в США приходилось следить, чтобы не пробрались в армию, то в России нужно выявить тех, кто «косит» под гомосексуала (притворяется). А в Москве? Возможно, задача выявления как-то связана с советской стратегией борьбы со СПИДом: вместо того, чтобы пропагандировать безопасный секс и закупать лекарства, все средства были угроханы на повальное обследование групп риска — для выявления инфицированных. Ну знаем теперь, кто и сколько. И что? А ничего. Не посадишь ведь, не расстреляешь. И не вылечишь. Узнали — СПИДа от этого меньше не стало. Но гомосексуалы — одна из групп риска. Выявить! Еще об одной сверхзадаче Введенский сказал: «Что для меня важно, это психологическое здоровье каждой личности. Данные показывают, что влечение к женщине существует у большинства гомосексуалов, хотя и в очень скрытой форме. Наша задача в этих случаях взять это влечение и сделать его сильнее». Здесь то же убеждение, что и у Исаева: гомосексуальность в большинстве нечто наносное. Ее нужно исправлять, лечить. Хотя бы некоторые типы ее. Когда размышляешь о формировании гомосексуальности у индивида, другое смущает: как эволюция допустила у человека такое частое отклонение от стандартного биологического пути? Почему гомосексуальность стала заметной характеристикой человеческой культуры? Как сформировалась гомосексуальность человека не как индивида — как вида?

6. Эволюционный подход: животное без инстинкта

Очевидно, требуется выдвижение новых гипотез, а коль скоро они уже очень долго не появляются, стало быть, нужен новый подход к теме. Перспективным мне представляется эволюционный подход, привлекающий к рассмотрению биологию человека и этологию. В данном аспекте это направление почти не испытывалось. Поиски корней гомосексуальности велись только исследованием онтогенетического процесса развития — формирования индивида, а не филогенетического процесса — эволюции вида. Известно, что онтогенетическое развитие вообще во многом повторяет филогенетическое (по крайней мере в своих зародышевых формах). Между тем, если гомосексуальность — есть отклонение от нормального инстинкта размножения, то важно выяснить, почему эволюция дала такие сбои, почему не предусмотрены природой меры по устранению таких ошибок. Чтобы понять корни гомосексуальности, нужно выяснить, на какой стадии эволюции она вообще появилась — есть ли гомосексуальность у животных, стоящих ниже на эволюционной лестнице, и у непосредственных предков человека. В какой мере вообще гомосексуальность и — более широко — сексуальность человека соотносятся с инстинктивным поведением?

В человеческом поведении вряд ли есть что-либо более связанное с повседневностью, чем секс — это понимают все. Но мало кто представляет себе, что это повседневное поведение подчиняется представлениям, которые с полным основанием могут претендовать на роль современных мифов.

Старые мифы развеяны — например, миф об опасности первого сношения с женщиной (Hays 1964), но это не значит, что мы свободны от мифов. В остроумной и дельной книжке «Мужская сексуальность» американский сексолог Берни Зилбергелд (Zilbergeld 1978) констатирует потрясающую неосведомленность подавляющего большинства людей в сексуальных вопросах и их веру в распространенные мифы о соответствующих свойствах, правилах и рецептах. Целую главу он посвящает уверенности большинства мужчин в том, что их половой член недостаточно велик, а средние размеры члена гораздо больше. Глава называется: «Он длиной в два фута, тверд, как сталь, и может работать всю ночь — фантастическая модель секса». Статистические сведения об этом предрассудке в сравнении с реальностью приведены в книге Гэрри Гриффина «Как увеличить размер полового члена» (1995). В следующей главе Зилбергелд излагает ряд мифов о «процессе и целях» секса:

«Миф 1. Мужчины не должны иметь или, по крайней мере, не должны выражать определенные чувства», «Миф 2. В сексе, как и везде, в расчет принимается лишь выполнение», «Миф 3. Контролировать и оркестрировать секс должен мужчина», «Миф 4. Мужчина всегда хочет и всегда готов иметь секс», «Миф 5. Все физические контакты должны вести к сексу», «Миф 6. Секс = сношение», «Миф 7. Секс требует эрекции», «Миф 8. Хороший секс — это линейная прогрессия увеличивающегося возбуждения, заканчивающаяся оргазмом (миф об ударном траханьи)», «Миф 9. Секс должен быть естественным и спонтанным», «Миф 10. В наш просвещенный век перечисленные мифы больше не оказывают на нас никакого влияния».

Значительная часть этих мифов входит в комплекс мифов о маскулинности «настоящего мужчины» (Pleck 1981; Gilmore 1990; Rotundo 1993; Simpson 1994). Зилбергелд последовательно, один за другим, разоблачает эти популярные мифы.

Немало мифов связано с гомосексуальностью, для многих чуждой и таинственной, — об этом говорится в книге П. Фишера «Голубая мистика: миф и реальность в мужской гомосексуальности» и Кристины Даунинг «Мифы и тайны однополой любви» (Fischer 1972; Downing 1991).

Но есть один миф, который эти авторы не затрагивают и который как в научной идеологии, так и в народной ментальности очень важен — он лежит в основе представлений о естественности, природности, биологичности сексуального поведения и, следовательно, о правомерности гетеросексуальной ориентации и, наоборот, девиантности, извращенности, патологичности гомосексуальной ориентации. Это представление об основном инстинкте — «сексуальном», об изначально заданной и единственно нормальной сексуальной тяге мужчины к женщине и женщины к мужчине (Fere 1904). Между тем, как это ни странно звучит почти для всех, это тоже миф.

Часто говорят об «инстинкте размножения». Александра Колонтай в своей знаменитой статье «Дорогу крылатому Эросу!» (1923) писала об «инстинкте воспроизводства», что то же самое. Такого инстинкта нет. Эволюция действительно нацелила некоторые действия живых организмов на размножение, но те инстинкты, которые для этого в них вложены, непосредственных задач размножения перед ними не ставят. Даже люди на первых порах не связывали половые сношения с рождением детей — у многих первобытных народностей это представление отсутствует. Половые сношения осуществляются сами по себе (в основном ради взаимного удовольствия), а зачатие детей приписывается участию богов или духов предков.

Да и современные люди в быту, осуществляя половые сношения, обычно не задаются целями получения потомства. Более того, чаще всего они стараются предпринять все меры, чтобы этого не произошло. Животные и подавно об этом не задумываются — по той простой причине, что думать не могут.

Итак, инстинкт размножения предстает не как инстинкт производства потомства. Природа экономна и практична. Общая задача реализуется не в абстрактных и отдаленных целях, а в конкретных механизмах, гораздо более частных и упрощающих. Непосредственно животные ощущают лишь половое влечение, диктующее а) тягу самцов к самкам и самок к самцам, выраженную нередко в образовании семей, а затем б) позыв совершать половое сношение. Имеется у них и в) любовь к своим детям, забота о потомстве. Это и есть реальные инстинкты, нацеленные на размножение.

У людей половое влечение, как установил еще А. Молль (1910:13–16), распадается на два инстинкта: инстинкт тяги к другому субъекту (потребность в интимном общении, «потребность в соприкосновении», называл это Молль) и инстинкт разрядки напряжения в половых органах («потребность в расслаблении», у Молля).

Оба эти инстинкта связаны между собой, но в какой-то мере автономны. Не всякое интимное общение заканчивается половым сношением. Возможна разрядка напряжения в половых органах и без другого субъекта (мастурбация, онанизм). Возможно в принципе половое сношение и без тяги к данному субъекту (проституция, насилие). Любовь к своим детям есть, но проявляется больше у матерей, чем у отцов.

Для нашей темы особенно интересен инстинкт тяги к другому субъекту, потому что различие между сексуальными ориентациями связано именно с его действием. Эволюция, конечно, поработала над тем, чтобы этот инстинкт существовал в виде инстинкта тяги к субъекту противоположного пола. Именно потому, что она заботилась о том, чтобы этот инстинкт работал на размножение. Животные без всякого научения тянутся к противоположному полу — их неудержимо влекут запах, вид, элементы поведенческого ритуала. У млекопитающих это больше всего запах. Производят его телергоны — пахучие вещества, выделяемые мочеполовой системой самок в период течки (Антонов 1972).

У птиц таким раздражителем является вид яркого оперения. К этим признакам животные другого пола тянутся без всякого опыта и обучения. Диктует эту тягу унаследованный инстинкт.

Но и тут общая установка реализуется в конкретных механизмах, вовсе не включающих в себя точную и полную проверку противоположного пола. Механизмы эти основаны лишь на некоторых броских признаках пола: типичных внешних формах тела, голосе, запахе, манерах поведения, а в этом возможны отклонения от обычных соответствий. Возможны и сбои в действии самих механизмов. Кошачий телергон — это валериановая кислота. Известно, как кот реагирует на валерьянку, принесенную из аптеки, — этот запах его очень возбуждает, буквально опьяняет, хотя никакой кошки рядом нет. Селезень, увидевший тушку, покрытую перьями, и услышавший кряканье, не станет проверять, есть ли за этим необходимые половые органы, даже вообще живое тело утки. Он летит на призыв манка — и попадает в руки охотника.

Инстинкт разрядки напряжения в половых органах тоже любопытен: он в сущности по функции равнозначен инстинкту половых сношений у животных. Значит, у человека он подменяет тот инстинкт! Очень вдумчивый исследователь, Молль проявил замечательную наблюдательность, включив именно этот инстинкт в число человеческих и не включив инстинкта, диктующего проведение половых сношений. Он сам не оценил всей значимости этого наблюдения.

Инстинкт полового сношения у животных-то существует. Животные инстинктивно, автоматически осуществляют все нужные действия по спариванию — без показа и натаскивания знают кому, знают куда, знают как (хоть и они иногда оказываются в затруднении, так домашним животным часто помогают люди, специалисты по случке). Инстинкт запрограммирован, слеп и упрям. Природой предусмотрено, чтобы кобель при сношении получил сигнал от внутренний поверхности своих передних лап, что они чувствуют шерсть суки, тогда его член начинает толчки. Нет ощущений в лапах — нет и движений члена (Beach 1955: 69; Beach and Merari 1970). Если для данного вида животных предусмотрено, чтобы самец подрался за самку перед сношением, то без драки не будет и сношения. Если сигнал, нужный для какой-то частной операции брачного ритуала, почему-либо выпал, дальнейшее продолжение невозможно, нужно начать всё сначала. Инстинкт глуп, но зато он работает железно.

Высшие из млекопитающих, приматы, плохо чувствуют запах, они больше реагируют на зрелище женских половых органов, которые в период эструса воспаляются и приобретают более яркий вид. Самка их специально показывает самцу — подставляется. Но это не обеспечивает всю процедуру спаривания. Приматы уже не имеют столь жесткого программирования генетическим кодом. Кора составляет у них гораздо большую долю головного мозга, и многие реализации жизненных задач перешли из разряда инстинктивных (т. е. диктуемых безусловными рефлексами) в разряд обучаемых (т. е. управляемых условными рефлексами). Можно вырабатывать более пластичные программы, лучше адаптироваться к обстоятельствам. Это дает гораздо большую свободу варьирования сексуальной активности. У обезьян появляются даже индивидуальные привычки в отношении позы сношения.

Но зато генетически передается меньшая доля нужной информации, в частности необходимой для нормальной половой жизни. Обезьяны уже в значительно большей мере зависят от обучения, от примера старших, от общения со своим поколением. Когда нет обучения и примера, молодые самцы обезьян просто не знают, как осуществлять сношение. Они, правда, отвечают на призыв самки — их манит запах и вид, тут инстинкт работает. Конечно, они возбуждаются, чувствуют, что надо что-то делать с членом.

Но куда вводить член, они не знают. Они трутся членом о ногу самки, пытаются ввести его в ее ухо (Tripp 1975: 13–14).

У обезьян в неволе детеныши, отнятые у матерей и выросшие отдельно, вне сообщества себе подобных, оказываются не вполне нормальными — пущенные назад в стадо, они не могут найти себе пару и образовать семью. Даже если они воспитывались матерью, но в изоляции от остальных, они не умеют правильно осуществлять половые сношения, порой тянутся без разбора к самцам и самкам (Harlow and Harlow 1965).

В 50-е годы в Университете штата Висконсин известный исследователь Гарри Харлоу задумал основать новую колонию макак резус, свободную от болезней, распространенных в старой колонии. Для этого он решил воспитать группу новорожденных макак в изоляции от матерей. Семеро детенышей были отняты от них сразу же после рождения. Уильям Мейсн, ассистент доктора Харлоу, намеревался исследовать способности этих обезьян в возрасте 2 лет к завязыванию социальных связей. Для чистоты эксперимента решено было никаких социальных связей до этого возраста не допускать. Малышей стали воспитывать в полной изоляции — не только от матерей, но и от сверстников и друг от друга. За ними ухаживала студентка Кэти.

Однажды вечером зайдя неожиданно в вольеру, доктор Мейсн обнаружил студентку сидящей на полу в окружении всех семерых обезьянок. Вся компания очень мило проводила время. Студентка не смутилась тем, что ее застали за нарушением инструкций и сказала: «Доктор Мейсн, я всего лишь студентка, но я знаю, что не подобает тормозить социальное развитие малышей, это аморально». Студентку перевели на другую работу, а маленькие обезьянки вернулись в свои клетки.

Через пять лет, когда обезьянки выросли и нужно было спаривать их, чтобы получить потомство, результаты изоляции сказались катастрофически. Харлоу пишет:

«Мы смотрели на этих одиноких животных, как они сидят в своих клетках… пусто уставившись в пространство или… кусая и царапая собственные руки и ноги. У этих животных были почти все виды поведения, кроме одного — гетеросексуального… Мы должны были признать: Кэти была права. Мы получили не ферму разведения (breeding colony), a ферму философствования (brooding colony)».

Наученные горьким опытом, следующую партию новорожденных они уже, отделив от матерей, лишь временами отделяли друг от друга, а затем свели вместе, как только у самок появились менструации. Результатом опять было полное фиаско. «Не было никакого спаривания, — констатирует Харлоу, — а многократные попытки случать их приводили только к дракам и смертельной агрессивности».

Не свести ли их с нормальными обезьянами, чтобы от них эти научились спариваться? Нет, и это не удалось. Когда нормальных самцов подсадили в клетки к самкам, выросшим в изоляции, спаривания не было. Может быть, виною клетки? Десять самцов и десять самок, выросших в изоляции, выпустили на островок в зоопарке Мэдисона. Кое что улучшилось — на природе обезьяны занялись грумингом (дружеским выискиванием насекомых друг у друга), играли друг с другом, образовали дружеские пары. Но сексуального продолжения не последовало. При наступлении течки самка занимает характерную позу — выгибает спину, поднимая хвост вверх, самец явно заинтересован, уставившись на ее выставленную вульву, но вместо того, чтобы взобраться на самку, он отступает на пару шагов и… приступает к мастурбации.

Тогда исследователи пустили к этим макакам самого сильного и сексуального самца. Он быстро установил свою доминацию над всем сообществом, а самки пришли в сильное возбуждение, у многих оказалось состояние течки. Но и тут нормального спаривания не последовало.

Харлоу пришел к выводу, что нормальные игры детенышей со сверстниками чрезвычайно важны для психической стороны полового созревания обезьян. Обезьянки, отнятые от матерей, вырастают всё-таки нормальными, если они могут играть со сверстниками (Harlow 1965: 249–259; 1971). Но приматами являются и люди. О результатах опытов Харлоу Джон Мани заметил:

«Можно поставить вопрос относительно подавления сексуальных игр детей в нашем человеческом обществе — не сказывается ли оно отрицательно на нашем поведении во взрослом состоянии и не приводит ли к появлению сексуальных искажений?» (Money 1965).

Однако особыми усилиями (не сообщается, было ли то искусственное осеменение или что-либо иное) команде Харлоу удалось добиться, что 4 самки забеременели. Но когда родились детеныши, эти самки не вели себя как матери. Они не обращали на детей ни малейшего внимания или отбрасывали их от себя, били и кусали.

Вот насколько инстинкты — половой и материнский — атрофированы уже у обезьян. У шимпанзе, пишет У. Сокаридес, но долю инстинкта остались лишь эрекция, фрикции и эякуляция (1998). Во всем остальном у детенышей изначально есть лишь способность к усвоению полового и материнского поведения, а образцы для усвоения должна предоставить социальная среда — семья, сверстники, сообщество. При чем образцы для усвоения должны быть предоставлены своевременно, когда в растущем организме образованы наилучшие условия для него и пока эти условия не исчезли.

У человека зависимость от сексуального опыта предшествующих поколений еще выше. Инстинкт, диктовавший, какие действия и с кем производить, полностью атрофирован. Лучшим доказательством этого является то, что у разных народов и в разных регионах приняты различные позы половых сношений. Животные одного и того же вида спариваются всегда одним и тем же способом. И это естественно, коль скоро спаривание жестко запрограммировано инстинктом. А человек? Европейцы осуществляют сношение, как правило, лежа, при чем мужчина на женщине. Народы Африки называют это «миссионерским способом», потому что они впервые узнали этот способ от европейских миссионеров. В Занзибаре туземцы, говорящие на суахили, располагаются при сношении как раз наоборот: мужчина снизу, а женщина на нем. У арабов мужчина располагается сзади женщины, по примеру многих животных. В Судане при этом оба стоят. У австралийцев женщина лежит, раскинув ноги, а мужчина сидит на корточках у нее между ногами. Папуасские мужчина и женщина сидят вплотную лицом друг к другу. И т. д. Всё это результат разных культурных традиций. Значит, способ сношения человек усваивает из культурной традиции.

Как пишет Силверстайн,

«Никто внутренне не имеет «знания» о любви и сексе. Вопреки заявлению армии обеспокоенных родителей, которое те делают армии любопытствующих детей, что дети научатся этому «естественно», когда подрастут, оба субъекта требуют значительного обучения и опыта для успеха в том и другом.» (Silverstein 1881: 30).

Античная буколическая повесть «Дафнис и Хлоя», в которой описаны мучения неопытных влюбленных, воспитанных в полном неведении, по-своему очень реалистична. Конечно, реалистична не во всем. Она сугубо не реалистична в том, что представляет пастушка и пастушку совершенно несведущими в вопросах телесной любви — в тогдашней деревне таких пастушков и пастушек не было, как нет их и в нынешней. Но дети, особенно девицы, выращенные в изоляции и в полном неведении относительно вопросов пола, вероятно, встречались — скорее в среде знати. И коль скоро автор представляет своих юных героев такими, поведение их естественно. Автор повести, написанной почти две тысячи лет тому назад, понимал, что природа дала человеку лишь телесное и духовное томление и неясную тягу к другому полу, но не дала нужных знаний о технике этого дела.

Дафнис «отдал Хлое стеречь свой хитон и сумку, а сам, став у ручья, принялся мыть свои кудри и всё свое тело. Кудри у него были черные и густые, тело — загорелое, и можно было подумать, что тень от кудрей делает его смуглым. Хлое, глядевшей на него, Дафнис показался прекрасным, и так как впервые прекрасным он ей показался, то причиной его красоты она сочла купанье. Когда же она стала омывать ему спину, то его нежное тело так легко подавалось руке, что не раз она украдкой к своему прикасался телу, желая узнать, какое нежнее. Потом они стада свои погнали домой — солнце было уже на закате, и Хлоя ничего уже больше с тех пор не желала, кроме как вновь увидать Дафниса купающимся».

После того, как Хлоя присудила ему первенство в споре с другим пастухом, кто красивее, и поцеловала его, Дафнис заметил ее красоту и сам себе говорил: «Что ж это сделал со мной Хлои поцелуй? Губы ее нежнее роз, а уста ее слаще меда, поцелуй же ее пронзил меня больнее пчелиного жала. Часто я козлят целовал, <…> но ее поцелуй — что-то новое. Дух у меня захватило, сердце выскочить хочет, тает душа, и все же опять я хочу ее поцелуя».

Однажды Дафнис у только проснувшейся Хлои заметил кузнечика на груди «и под этим предлогом руки на грудь он ей положил и кузнечика милого вынул». Избегнув опасностей при нападении разбойников, Хлоя впервые обмыла тело свое на глазах у Дафниса, и Дафнис не мог веселиться, «увидав Хлою нагой и красу ее, прежде сокрытую, открытой; заболело сердце его, будто яд какой-то его снедал: то дышал он часто и скоро, как будто гнался кто-то за ним, то задыхался, как будто все силы свои истощил уже в беге».

После сбора винограда старик Филет рассказал им о своей встрече с Эротом и заключил: «Нет от Эрота лекарства ни в питье, ни в еде, ни в заговорах, разве только одно — поцелуи, объятья, да еще — нагими телами друг к другу прижавшись лежать». Это стало для них школой. И, «когда они с наступлением дня выгнав стада на пастбища, увидали друг друга, то поцеловались и, чего никогда раньше не делали, обнялись крепко, руками сплетясь, но третье средство применить не решились, — снявши одежды, на землю лечь. Слишком уж смелым оно показалось не только девушке скромной, но даже юному козопасу». Но бессонной ночью тревожили их мысли о то, что они не исполнили. «Целовались мы — и без пользы, обнимались — лучше не стало. Так значит, лечь вместе — одно лишь лекарство от любви. Испробуем и его: верно, в нем будет что-то посильней поцелуев». И когда они сидели днем под дубом, «средь объятий привлек к себе Дафнис Хлою сильнее, склонилась Хлоя на бок. И он склоняется следом за нею, потерять не желая ее поцелуя. И в этом узнав то, что во сне им являлось, долгое время они вместе лежали, как будто их кто-то связал. Но, не зная, что надо делать затем, и считая, что это предел наслаждений любовных, они, большую часть того дня бесполезно потратив, расстались и погнали свои стада назад, ночь проклиная».

Прошла зима и наступила весна, когда «за овцами, еще не рожавшими, гонялись бараны, сзади вбираясь на них, каждый выбрав себе одну. И козлы гонялись за козами и наскакивали на них с любовной страстью и бились за коз <…> Дафнис и Хлоя <…> распалялись <…>, слыша всё это, млели, видя всё это, и сами искали чего получше, чем поцелуи и объятия, — особенно Дафнис. За время зимы, сидя дома без всякого дела, он возмужал; поэтому рвался он к поцелуям и жаждал объятий, и во всем стал гораздо смелей и решительней.

Вот и стал он просить, чтобы Хлоя полежала с ним подольше, во исполнение советов старика. Когда же она задала вопрос, что ж еще остается им делать нагими, кроме как целовать, обнимать и вместе лежать, Дафнис отвечал: «То же, что бараны с овцами и козлы с козами. Разве не видишь, что после того, как дело сделано, овцы и козы от них не бегут, а те не томятся, гоняясь за ними, но, как будто взаимно вкусив наслажденья, месте пасутся. Видимо дело это сладостно и побеждает горечь любви». Хлоя возразила, что животные это делают стоя, а им велено лежать нагими. «Послушался Дафнис и, вместе с нею улегшись, долго лежал он, но, не умея то сделать, к чему страстно стремился, он поднял ее и, сзади обняв, к ней прижался, козлам подражая. И, еще больше смутившись, он сел и заплакал: неужели ж он даже баранов глупее в делах любви?»

Вскоре приглянулся он разбитной бабенке, которая и решила, отведя его от Хлои, обучить искусству любви. «Когда юноша сел, ее поцеловал и лег с нею рядом, она, увидав, что он в силе к делу уже приступить и весь полон желания, приподнявши его, — ведь он лежал на боку, — ловко легла под него и навела его на ту дорогу, которую он до сих пор отыскивал. А потом уже всё оказалось простым и понятным: природа сама научила всему остальному». Впрочем, обучавшая Дафниса бабенка предупредила его, что Хлоя не воспримет все так легко, как опытная женщина. Она «будет кричать, будет плакать, будет кровью облита, словно убитая. Но ты не бойся той крови…» (Лонг 1993:14,16–17, 20, 23–24, 28–30, 47–48, 50).

Такова красивая сказка. Обратимся к реалистической литературе.

В тех случаях, когда девушки вырастают в строго целомудренном воспитании, они совершенно не подготовлены к брачной ночи, к половому акту и воспринимают его как нечто странное и ужасное. Типичный эпизод такого рода описан Мопассаном в романе «Жизнь». Брачная ночь уже искушенного в половых приключениях молодого мужа с совершенно неопытной и несведущей супругой была традиционно подготовлена.

Жена ждала мужа на брачном ложе, и когда он появился в парадном костюме, «ей стало вдруг ужасно стыдно лежать в постели перед таким корректным господином». Он стал целовать ее, она пыталась от него укрыться.

«Но вдруг он протянул руку и обхватил жену поверх одеяла, вторую руку просунул под подушку и, приподняв ее вместе с головой жены, шепотом, тихим шепотом спросил:

— Значит, вы дадите мне местечко возле себя? Ее охватил инстинктивный страх.

— Потом, пожалуйста, потом, — пролепетала она. Он был явно озадачен и несколько задет и попросил снова, но уже более настойчивым тоном:

— Почему потом, когда мы всё равно кончим этим?»

Она согласилась, и он исчез в туалетной комнате. «Жанна явственно слышала каждое его движение, шорох снимаемой одежды, позвякиванье денег в кармане, стук сброшенных башмаков. И вдруг он появился в кальсонах и носках, перебежал комнату <…> Она привскочила и едва не спрыгнула на пол, когда вдоль ее ноги скользнула чужая, холодная и волосатая нога; закрыв лицо руками, вне себя от испуга и смятения, сдерживаясь, чтобы не кричать, она отодвинулась к самому краю постели.

А он обхватил ее руками, хотя она лежала к нему спиной, и покрывал хищными поцелуями ее шею, кружевной волан чепчика и вышитый воротник сорочки.

Она не шевелилась и вся застыла от нестерпимого ужаса, чувствуя, как властная рука ищет ее грудь, спрятанную между локтями. Она задыхалась, потрясенная его грубым прикосновением, и хотела только одного: убежать на другой конец дома, запереться где-нибудь подальше от этого человека. Под конец он, видимо, потерял терпение и спросил огорченным тоном:

— Почему же вы не хотите быть моей женушкой? Она пролепетала, не отрывая рук от лица:

— Разве я не стала вашей женой?

— Полноте, дорогая, вы смеетесь надо мной, — возразил он с оттенком досады. <…> Он набросился на нее жадно, будто изголодался по ней, и стал осыпать поцелуями — быстрыми, жгучими, как укусы, поцелуями всё лицо ее и шею, одурманивая ее ласками. Она разжала руки и больше не противилась его натиску, не понимая, что делает сама, что делает он, в полном смятении не соображала уже ничего. Но вдруг острая боль пронизала ее, и она застонала, забилась в его объятиях, в то время как он грубо обладал ею.

Что произошло дальше? Она ничего не помнила, она совсем обезумела; она только чувствовала на своих губах его частые благодарные поцелуи. <…> Потом он сделал новую попытку, но она с ужасом оттолкнула его; отбиваясь, она ощутила на его груди ту же густую щетину, что и на ногах, и отшатнулась от неожиданности». Когда он затих, она твердила себе: «Так вот что, вот что он называет быть его женой?». Когда же она перевела взгляд на его лицо, она была возмущена и оскорблена тем, что он спокойно спал! (Мопассан 1983:46–49).

Юноши, выросшие в изоляции от сверстников («во избежание дурного влияния»), даже если кое-что слышали о половом акте (полную изоляцию соблюсти трудно), не умеют направить половой член, не знают, что нужны фрикции и т. д.

Когда в середине XIX века женился будущий писатель Саймондс, получивший викторианское воспитание, он пережил большой конфуз в брачную ночь. Эрекция была, но жених не знал, что нужно делать: «природа отказалась показать мне, как осуществлять акт» (Symonds 1984: 94). Типичная ситуация описана Гербертом Уэллсом в романе «Необходима осторожность», отнюдь не фантастическом. В главе «Западня для невинных» иронически описана брачная ночь английской супружеской пары, из мещан, с пережиточно викторианским воспитанием. Молодой человек подошел к этому моменту девственником, молодая, постарше его, также.

«Кое-что Эдварду-Альберту было известно. У него были даже некоторые преувеличенные понятия о венерических болезнях, о грубых «мерах предосторожности» и отталкивающих сторонах влечения к Этому. Но о девственности он имел весьма смутное представление.

Что же касается Эванджелины, то она полагала, что влюбленная девушка, отдаваясь, испытывает наслаждение. Что-то такое происходит — она это знала, но думала, что это что-то приятное.

Он даже не поцеловал ее. Была короткая борьба. Она почувствовала, что ее схватили с бешеной энергией, опрокинули.

— О-о-о! — стонала она все громче и громче. — Перестань! А-а-а! 0-о-о-ой! Наконец нестерпимое было позади. Она лежала в изнеможении. Эдвард-Альберт сел с выражением ужаса на лице.

— Что это такое? — пролепетал он. — Ты чем-то больна? Кровь… Он кинулся в ванную. Вернувшись, он увидел, что Эванджела сидит и заливается слезами — от боли, обиды и страха.

— Свинья, — сказала она. — Дурак. Эгоист и дурак. Пентюх. Что ты сделал со мной? <…>.

— Почем же я знал? И потом сам-то я… Что ты сделала со мной? <…> Она металась по комнате, торопливо одеваясь и осыпая его оскорблениями. Он сидел на измятой, разоренной постели, обдумывая создавшееся положение». Она явно покидала его. Когда он попытался удержать ее, она «ударила его прямо по лицу с такой силой, что он пошатнулся и упал.

Дверь за ней захлопнулась, и он очутился в своем новом гнездышке — голый, на полу, под опрокинутым стулом, у стены…» (Уэллс 1957: 184).

Разумеется, большинство подростков что-то знает о сексе, но знания эти обычно случайны, разрозненны и недостаточны для нормального сношения. Частенько всё постигается на горьком опыте. Билл Косби в «Плэйбое» описывает типичную ситуацию первых опытов. Ему одиннадцать лет.

«Вот, значит, пришла суббота, а я всю неделю думал об этой п… Понимаешь, я пытался расспросить людей, как они работали с п… И я не хотел, чтобы мужики узнали, что у меня еще не было п… Но как ты узнаешь, как это проделывать, не выдав факта, что ты не знаешь этого? Ну, я пришел к парню и говорю: Слушай, парень, у тебя уже было дело с п…? А он говорит: Еще бы! А я говорю: Ладно, парень, а какой твой любимый способ делать это? Он говорит: Ну, знаешь, просто обычный способ. Я говорю: А ты делаешь это так, как я? А этот сукин сын говорит: А как это? Я говорю: Ну, парень, я слышал есть разные способы, как это делать. Он говорит: Ну, есть уйма способов, как это делать, знаешь, но я думаю… знаешь, обычный способ… Я говорю: Да, старый добрый обычный способ… старый добрый обычный способ войти в эту п…».

Далее Билл оказывается дома у девицы. «И когда я оказался там, самая обескураживающая вещь наступила, когда я должен был спустить свои штаны. Смотри, прямо так, я голый в чем мать родила… голый перед этой девкой. Ну, затем что? Ты… ты просто… Я просто не знаю, что делать… Я просто стою, а она говорит: Ты не знаешь, как это делать. А я говорю: Нет, я знаю, но я забыл. Я никак не думал, что она мне может показать, потому что я мужчина, так что я не хотел, чтобы она мне показывала. Я вообще не хотел, чтобы мне кто-нибудь показывал, я только хотел, чтобы кто-то дал мне… ну вроде намек» (Cosby 1968).

Итак, есть все основания предполагать, что у человека природой запрограммировано значительно меньше в сексуальном поведении, чем у остальных животных. Как утверждал Коридон у Андре Жида, сексуального инстинкта у человека нет. Это чересчур обобщенно сказано. «Сексуальный инстинкт» — такое же слишком общее понятие, как и «инстинкт размножения». Надо детализировать. Что-то есть, чего-то нет.

У животных есть инстинкт половых сношений. Уже у приматов он отсутствует, что уж и говорить о человеке. Как инстинкт половое влечение в своей первой части появляется у человека лишь в виде стремления к интимному общению с другим субъектом. Врожденного влечения самца к самке, характерного для всех других животных, у человека, по-видимому, уже нет. У животных эта тяга самца к самке («зов природы») обеспечивается врожденным влечением к соответствующим формам тела, запахам и т. п. У человека формы тела, одежда, прическа, манеры, запахи в значительной мере сформированы культурой и чрезвычайно изменчивы. Юбка — признак женщины в нашей культуре, но многие женщины уже носят брюки, а в Шотландии и в Бирме юбки носят мужчины. Соответственно инстинкт тяги к «женским признакам» атрофирован. Да, под одеждой, манерами и всей культурной оболочкой проступают и внешне какие-то остатки чисто природных качеств.

Женолюбивые мужчины, конечно, ощущают призывный (сексапильный) запах женского тела, но это уже условный рефлекс, образованный на основе некоторого опыта общения, результат их влечения, а не его причина. Гомосексуалы всех сортов точно так же внимают сладостному для них запаху мужского пота и не выносят запаха женщины. Гомосексуальный японский писатель Юкио Мисима (1996: 31) вспоминает, что запах мужского пота опьянял его с детства.

«И еще одно воспоминание. Это запах пота. Он подгоняет меня вперед, влечет, манит, я совершенно покорен им… <…>

Мимо нашего дома проходили солдаты, возвращавшиеся с учений. <…> Какого мальчишку не привлекает топот тяжелых сапог, вид грязных гимнастерок, лес винтовочных стволов?! Но меня манило не это, и даже гильзы были не главным — меня влек запах пота.

Солдатский пот, похожий на аромат прилива, золотистого морского воздуха, проникал в мои ноздри и пьянил меня. Наверно, это было первым запомнившимся обонятельным ощущением в моей жизни».

Голубой капрал Джек из морской пехоты США говорил своему интервьюеру Зилэнду:

«мужественность, самцовость нельзя определить, потому что это… аура? Нечто, что нельзя потрогать. Это и не увидеть. Может быть, это можно почуять, как запах. Это чувство. И это аромат. <…> Мужчина не должен пахнуть, как духи.» (Zeeland 1996: 180).

Как пишет Трипп,

«малые дети показывают совершенно полиморфную сексуальность. До полового созревания мальчик отвечает сильной эрекцией на целый ряд разнообразных стимулов, часто на ситуации, которые вызывают интенсивное возбуждение любого рода. Это может включать все — от быстрой скачки, ярости, при виде пожара до ответа перед классом или опаздывания домой — короче от любой комбинации веселья, страха или боли, вызывающих напряжение и возбуждение. С наступлением полового созревания и усилением половой тяги это разнообразие ответов быстро начинает сужаться — сперва до общесексуальных ситуаций, потом до более специфических ситуаций, потом до людей и наконец до определенного разряда людей.» (Tripp 1976: 18).

Природой человека предопределено лишь появление в период полового созревания некой напряженности в половых органах, соединенной с неясным ожиданием разрядки, с тягой к интимному общению и ласке. Подросток сам может открыть, что раздражение половых органов приводит к приятным ощущениям, и начинает онанировать. Ласка другого человека всегда приятна, и возможность получить сексуальную ласку от интимного друга только усиливает наслаждение, если друг симпатичен и в какой-то мере отвечает идеалу.

Всё это само по себе не требует общения непременно с индивидом другого пола и не ведет к такой тяге. Инстинктом она непосредственно не продиктована и порожденный им психофизиологический механизм ее не производит.

Сексуальное влечение к женщине появляется у мальчика в какой-то момент по другим причинам, оформляется и закрепляется под воздействием определенных факторов среды, воспитания, всего образа жизни, если эти факторы вступают в действие в нужное время и в нужном виде. Ребенок готов воспринимать их воздействие. Природой своей он к этому приспособлен в определенном возрасте. В этом возрасте он сексуально пластичен. Но только в известной мере. Ему нужны определенные факторы, в нужное время и в нужном виде. А общество стало сложнее, и эта точность не гарантирована.

Тут заключена также большая возможность сбоя, отклонения от прямого курса природы. Если воздействие факторов культурной среды окажется не в том виде, в котором они закономерно ведут сексуальный интерес мальчика к женскому полу (а интерес девочки — к мужскому), если эти факторы вступают в действие раньше или позже намеченного природой времени, то наступают нарушения в отработанном эволюцией развитии личности.

То есть этот вопрос вышел из-под прямой зависимости от природы и попал в зависимость от культуры. А ее нормы устанавливаются лишь в относительной согласованности с нормами природы, могут отклонятся и отходить от природы, а средства установления культурных норм вообще очень разнообразны и не всегда адекватно настроены.

Вот где решающая трудность не только понимания гомосексуальности, но в гораздо большей мере — понимания гетеросексуальности! Крупные сексологи издавна представляли себе эту проблему. Фрейд (1997:100) писал в своих «Трех очерках теории сексуальности»:

«По мнению психоанализа исключительный сексуальный интерес мужчины к женщине является проблемой, нуждающейся в объяснении, а не чем-то само собой понятным, что имеет своим основанием химическое притяжение».

Высказывание Кинзи еще категоричнее:

«Исключительные предпочтения и модели поведения — гетеросексуальная или гомосексульная — приходят только с опытом или как результат социального давления, которое тяготеет к тому, чтобы втиснуть индивида в исключительную модель того или иного сорта <…> Труднее объяснить, почему любой и каждый индивид не вовлечен в любую сексуальную деятельность» (1953: 450–451).

Петербургский философ А. Секацкий повторяет эту идею, отвергая поиски особых причин для гомосексуальных отклонений:

«Между тем, решающий вопрос следовало бы поставить иначе: как возможны воспроизводство и трансляция господствующего типа сексуальности — из поколения в поколение, с минимальными сбоями?» (Секацкий 1997).

Иными словами, настоящую загадку представляет не гомосексуальность, а гетеросексуальность!

С другой стороны, а как же с врожденными и наследственными предрасположенностями к определенной ориентации? Коль скоро они выявлены, то, значит, как-то они действуют же несмотря на отсутствие прямого инстинкта, который должен был бы толкать мужчину на сношение с женщиной и диктовать ему, как это осуществлять. Видимо, есть всё же какие-то косвенные факторы, какие-то вехи природы, маркирующие нужный ей путь в расчете на сильную поддержку со стороны культуры. И есть какие-то факторы, как в генах, так и в культуре, уклоняющие меньшую часть людей с этого пути. По-видимому, наследственно закладывается не сам инстинкт, а лишь готовность организма в определенном возрасте к восприятию соответствующей программы поведения — если она будет своевременно поставлена ситуацией и культурой. То есть мозговые центры от рождения соответственно организованы. Уже изначально организм может быть готов к преимущественному усвоению мужской (больше у мужчин) или женской (больше у женщин) программы поведения, а культура может эту готовность использовать или игнорировать, усиливать или ослаблять. Но у части мужчин изначально эти центры готовы к такой роли хуже, они больше приспособлены к освоению противоположной программы и оказываются гораздо восприимчивее именно к ней. Тут уж даже слабые воздействия среды в этом направлении могут быть восприняты как сигнал к реализации, и даже сильные воздействия противоположного плана могут не сказаться.

7. Гомосексуальность животных?

В гомоэротическом романе Фабиана Ронсара «Жаркий летний день со сладкими мальчиками» один из персонажей, подросток, пытается соблазнить другого, постарше. Диалог происходит в постели. Тот, что постарше, сказал, что уже имел опыт с девочкой. Младший, как он повествует, притворяется, что имеет интерес к девочкам.

«Я тоже хотел переспать с девчонкой, солгал я. В нашем классе они все дурехи.

Ну поищи в других местах, сказал он.

Ты, наверное, прав, сказал я, и затем после некоторой паузы: В детстве родители как-то взяли меня с собой на выезд за город. Вот было чудесно. На выгоне я видел молодого жеребца, который пытался взгромоздиться на другую лошадь. У него был огромный член. Моя мать тотчас потащила меня прочь. А я всё снова оборачивался. Не смотри туда! — сказала мне мать. Почему? — спросил я. На это она не сумела дать подходящий ответ. Нам надо спешить, мы еще должны нанести один визит.

Но в этом ничего особенного нет, сказал Свен, я жил несколько лет в деревне. Там это вполне нормально.

Так ведь это были два жеребца.

Два жеребца?

Да.

А как ты это определил?

У меньшего жеребца, он тоже был возбужден, член тоже стоял вовсю, огромный.

Он замолчал, я тоже.» (Ronsard 1995: 63–64).

Итак, пример использован для намека: всё естественно, нам тоже можно. Как эту идею выразил кинорежиссер Дерик Джармен, радикально гомосексуальный, «природа — голубая» (Jarman 1992: 21: «Nature is queer»).

Профессор Ирвинг Росс из Вашингтона был далек от подобных идей (он с неодобрением отзывался о «грязном реализме» Золя и Толстого), но отмечал в своем докладе 1892 г. очень похожие факты.

«Не так давно на Вашингтонских бегах знаменитый жеребец был фаворитом, на которого делали наибольшие ставки. Мой приятель за день до бегов узнал от грума, что конь достиг эякуляции, хлопая пенисом по брюху, соответственно отважился вскакивать на другого коня, который, кстати, опередил его в скачках. Всего лишь несколько дней назад, чтобы укрыться от дождика, я зашел в вольер слонов в Вашингтонском зоопарке, где содержатся два слона-самца — «Мокрый» и «Золотой Песок». К моему изумлению они ласково сплелись своими хоботами; у каждого член был эрегирован, и акт закончился тем, что одно животное открыло пасть и позволило другому щекотать свод своей пасти хоботом…» (Rosse 1892: 799).

В научной литературе можно встретить немало указаний на гомосексуальность других животных, помимо человека (первая сводка — Karsch 1900).

Сторонником этого взгляда был Кинзи. Он писал:

«Впечатление, что млекопитающие помимо человека более или менее ограничивают себя гетеросексуальной деятельностью, противоречит фактам и возникло в философии, созданной мужчинами… На деле сексуальные контакты между особями одного пола известны у практически всех видов млекопитающих, которые только подвергались интенсивному изучению. У многих видов гомосексуальные контакты появляются со значительной частотой, хотя никогда не появляются столь часто, как гетеросексуальные контакты. Гомосексуальные контакты у видов животных помимо человека встречаются как среди самок, так и среди самцов. Гомосексуальные контакты среди самок наблюдались среди столь далеко разошедшихся видов как крысы, мыши, хомяки, морские свинки, кролики, дикобразы, куницы, коровы, антилопы, козы, лошади, свиньи, львы, овцы, мартышки и шимпанзе».

Здесь он подробнее останавливается на самках, поскольку это высказывание содержится в томе, посвященном женскому полу, но, как он и указал, с мужским полом дело обстоит примерно так же (Kinsey 1953: 449).

Геттингенский антрополог Фолькер Зоммер в специальной книге (Sommer 1990) приводит ряд примеров гомосексуальности животных. «Что проделывают друг с другом… медвежьи макаки-самцы… гораздо больше богато идеями, чем соитие с самками по стереотипному примеру».

Да и в деревне многие сами наблюдали, как коровы вскакивают на коров, быки на быков. С. Цукерман так описывает гомосексуальное общение обезьян в зоопарке:

«Двое животных обычно усаживаются друг возле друга, повернув друг к другу головы и встречаясь глазами, и немедленно они начинают, причмокивая, сосать губы друг другу. Их социальный отклик затем расширяется тем, что обезьяны встают и одна представляется другой. Следует более звонкое сосание губ, нечто вроде ритмической серии глубокого низкого хрюканья, и животные либо ищутся друг у друга, либо взбираются друг на друга, либо осуществляют и то и другое».

Он подчеркивает, что это животные не в неволе, а в колонии гамадрилов-бабунов на Обезьяннем холме в Лондонском Зоопарке (Zuckerman 1932). Но и на воле подрастающие обезьяны практикуют разные виды сексуальных игр, в том числе и гомосексуальные (Yerks and Yerks 1929).

Сторонники концепции естественности гомосексуальных отношений придают подобным наблюдениям огромное, едва ли не решающее значение в числе своих аргументов. Раз у животных, в природе, есть гомосексуальность, заявляют они, значит это естественное дело. Животных ведь нельзя обвинить в разврате, в поступках вопреки природе.

Логика этой аргументации оставляет желать лучшего. Что естественно для животных, не обязательно должно оставаться таковым для человека. Обезьяны роняют свои экскременты где попало и не убирают их, не закапывают. Они осуществляют половые сношения прилюдно, или, вернее сказать, приобезьянно. Для человека это неестественно. И наоборот, что естественно для человека, не обязательно имеет свое происхождение из животного мира. Скажем, для человека естественно получать наслаждение от музыки и живописи (хотя бы раскраски), а в животном мире мало чего-либо подобного, разве что у некоторых птиц, но не у млекопитающих или рыб.

Под сомнением и сам факт. Наблюдения над поведением животных, внешне очень смахивающим на гомосексуальное, обманчивы. Дальние предки человека, видимо, не бывали гомосексуальными. У животных нет гомосексуальности как постоянной ориентации. У них бывают лишь ситуации, в которых нечто подобное проявляется внешне (Denniston 1980).

Во-первых, иногда животным трудно распознать по внешности, какого пола предполагаемый партнер. То есть налицо элементарная ошибка. Особенно это случается, когда быки или жеребцы находятся в состоянии возбуждения — тогда они наскакивают даже на неодушевленные предметы. Похоть ослепляет. С появлением самки в поле зрения внимание переключается на нее.

Во-вторых, это поведение осуществляется в те длительные периоды, когда особи другого пола отсутствуют (раздельное содержание, раздельный выпас домашних животных каждого пола). В таких случаях наблюдаются попытки, скажем, коров спариваться друг с другом, а быков — с быками. Но это «вынужденная гомосексуальная практика» — как у людей в тюрьме. При чем в отличие от людей тут настоящий половой акт не осуществляется. Обычно такие попытки чаще наблюдаются у коров с повышенной половой возбудимостью — такие коровы и быку подставляются лучше.

В-третьих, половое сближение между особями одного пола можно наблюдать у молодняка. У крупных обезьян детеныши часто демонстрируют очень разнообразное половое поведение, в котором можно видеть и гомосексуальные действия, и гетеросексуальные, и эксгибиционистские, и мастурбацию (Yerks and Yerks 1929). Это просто игры, в которых молодняк готовится к спариванию, а поскольку особи еще не получили развитых, выразительных признаков своего пола, еще сравнительно индифферентны, они проигрывают будущие соединения без различения пола. Но проигрываются лишь предварительные стадии свадебного ритуала, сама копуляция не происходит — член никуда не вводится.

В-четвертых, в некоторых случаях конфликтных столкновений систематически имитируется половой акт с особями своего пола. А именно, в итоге проигранной боевой схватки побежденный, хотя бы то был и самец, принимает униженную позу «подставки», и ввиду ее сходства с позой самки при коитусе победитель автоматически реагирует на нее соответственно: подходит и совершает несколько активных телодвижений как бы коитуса. Аналогичным образом самка может «наскакивать», на того, кто подставляется, то есть вести себя, как самец. Со стороны подставляющегося это своего рода способ выживания — он избегает суровой трепки. Со стороны победителя — скорее автоматизм. Но это у животных не включено в сексуальный ритуал, в действительно последовательное сексуальное поведение — ухаживание, обмен ласками, не говоря уж об образовании устойчивой пары. Это иерархические отношения, а не сексуальные. Да и коитуса, собственно, нет. Есть всего лишь сбой ритуала. Тяги к сношениям подобного рода не наблюдается (Ford and Beach 1965; Beach 1977Ь).

В-пятых, таким способом животные показывают взаимную привязанность друг к другу — как описанные Цукерманом обезьяны в Лондонском зоопарке. Они применяют все известные им способы выражения симпатии — от ласк до выискивания насекомых, а среди ласк могут быть использованы и ласки половых частей — как весьма чувствительных. Но у животных нет исключительного влечения к своему полу с целью именно сексуального сближения. Пол здесь не при чем. Это даже не бисексуальность, то есть не стремление то к одному, то к другому полу. Деннистон называет такие действия животных амбисексуальными — направленными на любой пол, безразличными к полу (Denniston 1980). Очевидно, что они лишь используют элементы сексуального поведения в иной связи. У них нет той особой эротической ориентации на свой пол, которая характеризует гомосексуальных людей.

Механизм сексуальной ориентации животных строго направлен на деторождение, продолжение рода. Он прям, straight (словечко, которым англоязычные гомосексуалы обозначают гетеросексуальных людей).

Кроме человека, только у двух видов животных отмечены некоторые случаи проявления сексуальной привязанности к особям своего пола, случаи сексуального предпочтения, которые можно считать именно гомосексуальными. Эти два вида — интеллектуально самые высокие, самые близкие по развитию мозга к человеку: высшие обезьяны и дельфины (личное сообщение И. С: Кона). Эти исключения чрезвычайно характерны: значит, истинная гомосексуальность появляется у тех животных, у которых наибольшая доля программирования сексуального поведения передана от инстинкта социальному научению.

Выше я уже задевал главную трудность решения вопроса о корнях гомосексуальности — противоречие между формирующими факторами. С одной стороны, у человека репродуктивный инстинкт (т. е. генетическое программирование сексуальной тяги) явно атрофирован, с другой — есть свидетельства того, что гомосексуальная ориентация генетически обусловлена, передается по наследству. Указанные исключения из всеобщей гетеросексуальности животного мира и их связь с высокой ролью обучения в программировании сексуального поведения очень красноречивы. Они говорят о том, что, по-видимому, генами у человека обусловливается не программа сексуального поведения непосредственно, как это имеет место у большинства животных, а только предрасположенность к тому или иному ее усвоению путем обучения.

Иными словами, эволюционный отбор вообще-то позаботился о том, чтобы выживали те формы, которые наиболее приспособлены к усвоению репродуктивной программы, предписывающей тягу самцов к самке. Но у более сложно организованных видов по причинам социального и культурного характера стали выживать и те формы, которые не усваивали этой программы. То есть те, которые от природы (вследствие обычной изменчивости, обычного разброса форм) не были приспособлены к надлежащему усвоению этой программы.

8. Третий пол

Выделенность гомосексуалов в особую категорию несомненна. Отчуждение общества по отношению к ним — тоже. Они — как «белые вороны». Но это не просто метафора. В отчуждении общества есть не только культурные факторы, но и биологическая основа. Инстинктивное поведение животных направлено на подавление, на изгнание, на уничтожение тех мутаций, которые придают какому-то одному индивиду резкое отличие от остальных особей: эти отличия, переданные потомству и размноженные, могут быть опасны для выживания вида.

С другой стороны, нельзя считать, что «натуралы» (гетеросексуалы) целиком во власти предрассудков, когда испытывают отчуждение и неловкость в общении с «голубыми» (гомосексуалами). Рассмотрим конфликт, изображенный в романе одного из лучших «голубых» писателей Англии Дэвида Риса «Цвет его волос».

В романе описывается любовь двух лондонских школьников — красавца Марка и Доналда, лучшего футболиста школы. Марку было восемнадцать, Доналд был на год младше. Доналд поделился своим секретом с сестрой, она — только со своим возлюбленным, тот под большим секретом выдал тайну близкому другу, и через короткое время ее знала вся школа. На классных досках стали появляться оскорбительные рисунки и надписи, и от Доналда отшатнулись даже ближайшие друзья по команде. Как-то после футбола, когда Доналд голым вышел из душевой в раздевалку, где всё было заполнено паром, он сослепу наткнулся на голого же Гери. Тот вскинулся с неожиданной злобой: «Смотри, куда прешь, гомик поганый!» Доналд бросился на обидчика, но был схвачен другими («Давай, Гери, вот тебе случай показать ему!») и жестоко избит. Тренеру Гери объяснил: «Он трогал меня». Чуть позже тренер сказал Доналду: «Как я понимаю, совершенно невероятно, чтобы ты щупал другого парня в душе, да еще в присутствии всей команды». Тем не менее, он тотчас исключил лучшего футболиста из команды, чтобы сохранить ее единство.

А незадолго до того их учитель английского, сам втайне «голубой», объяснил сестре Доналда неловкость положения и даже выразил свое сочувствие возмущению обычных парней в этом вопросе. «Были бы Вы обрадованы, если бы мужчинам было позволено входить в женскую раздевалку?» — «Конечно, нет!» — «Почему?» — «Ну… это же очевидно… Я бы себя плохо чувствовала, если бы десятки мужчин могли разглядывать меня раздетой!» — «Вот поэтому понятно, когда гетеросексуальные мужчины в таких же ситуациях озабочены присутствием геев» (Rees 1989: 57–61).

В самом деле, и с теми и с другими гомосексуалы не свои. Ведь в общении с женщинами гомосексуалы должны соблюдать дистанцию и ограничения, обычные для мужчин, поскольку они выглядят как мужчины, обладают массой сугубо мужских качеств, да они, при всей значимости своей ориентации, и суть мужчины во всем остальном. Женщины их воспринимают как мужчин. И в то же время с мужчинами они тоже не свои: их сексуальная ориентация, если она известна, побуждает остальных мужчин ожидать от них женского взгляда на мужское тело, а женский взгляд (при невозможности установить сексуальный контакт, хотя бы взглянуть в ответ на женское тело) создает у большинства мужчин ощущение огромного неудобства, дискомфорта, беззащитности. И хотя никакие похотливые акции со стороны гомосексуалов (пусть даже только поглаживания, дотрагивания и т. п.) в этих ситуациях обычно не предпринимаются, раздражение гетеросексуальных мужчин столь высоко, что в самом невинном движении они подозревают такие попытки.

Зилэнд относит это и к ситуации геев в армии. «Как может американский воин, агрессивный и хищный, стоять голым в душе перед мужчиной, о котором известно, что он овладевает другими мужчинами, без того, чтобы этот солдат-мужлан почувствовал себя как бы женщиной?» (Zeeland 1993: 15).

Но ведь и геям неловко в мужской раздевалке. Редактор влиятельного американского журнала «Нью-Рипабликен» Э. Сэлливен (1996: 4) так описывает свое взросление:

«Пришла юность. Я уже не знал, куда деться от сильного и теперь вполне осознанного желания. Оно не покидало меня ни днем, ни ночью, ни во сне, ни наяву — недвусмысленное, неодолимое влечение к людям моего же пола. Оно стало причиной тайных мучений. Гомосексуалу доступно то, о чем мечтает каждый подросток: оказаться невидимым в женской раздевалке. Разница лишь в том, что гомосексуал одновременно виден и невидим в мужской раздевалке. И он возбуждается. И тогда жизнь преподает гомосексуалу важный урок: само твое выживание зависит от умения скрывать свои чувства.

Помню, мне было пятнадцать, я вернулся в школу после летних каникул и переодевался вместе с одноклассником, который давно мне нравился. За каникулы он совершенно преобразился — вырос, раздался в плечах, на груди появились волосы. Передо мной был не подросток, а почти мужчина. Он стал медленно стаскивать с себя рубашку. Конечно, он не подозревал, что для меня это был настоящий стриптиз. Я чуть не задохнулся от возбуждения, но никак себя не выдал. Гомосексуал быстро постигает, как контролировать свои эмоции. Но после подобных побед над собой в душе остается только горечь притворства и презрение к себе».

По-видимому, отдельные бани, пляжи, а не только танцевальные залы, нужны не только самим геям, но и представляются желательными с точки зрения гетеросексуального большинства. Не так давно в Америке некий агент по продаже недвижимости Билли Карг из Окленда, штат Калифорния, предложил оснастить все общественные туалеты не двумя, а тремя отделениями — для мужчин, для женщин и для гомосексуалов.

«Они заслуживают того, чтобы иметь свои туалеты, а я заслуживаю того, чтобы меня оставили в покое, — заявил он. — Клянусь, что я ничего не имею против представителей сексменьшинств. Ведь каждый имеет право жить своей жизнью. Но я сыт по горло тем, что ч на подходе к писсуару меня кто-то сладострастно рассматривает и заводит непристойные разговоры. И всем рядовым американцам это тоже не по нутру. Ты уже не чувствуешь себя в безопасности даже в туалете!» («Оставьте меня в покое» 1995).

Судя по прилагаемому фотоснимку, этому толстому изобретателю вряд ли так уж не было отбоя от геев, скорее тут особая мнительность (или самомнение), но сам выбор мании преследования характерен.

В сущности, по крайне мере, в вопросах межполовой коммуникации, где ожидается взаимная стеснительность, стыдливость, дистанция между полами, гомосексуальные мужчины образуют третий пол (а лесбиянки — четвертый).

Немецкий адвокат и журналист Карл Генрих Ульрихс во второй половине XIX века выпустил серию из пяти книг под общим названием «Исследование загадки любви между мужчинами». Он объяснял эту любовь тем, что у таких мужчин в мужском теле живет женская душа или, говоря по современному, женская психика. А раз так, они не укладываются в обычную разбивку на два пола и для них нужно сформировать в классификации особую ячейку — третий пол. Слова «гомосексуалы» тогда еще не было придумано. Исходя из мифа о музе Урании, которая у Платона ниспосылает «прекрасную любовь» между мужчинами, Ульрихс назвал таких людей «уранистами». Он считал принадлежность к третьему полу врожденной и тем самым отверг основания считать их извращенцами или преступниками.

Учитывая наказуемость любви между мужчинами, Ульрихс публиковал свои книги под псевдонимом Нума Нумантий. Однако в 1865 г. он организовал в своем родном Ганновере «Союз уранистов». Когда на следующий год либеральный Ганновер был оккупирован Пруссией, организатора «Союза» посадили на два года в тюрьму. По освобождении он уехал в Баварию (тогда это было другое государство), где в 1867 г. выступил на Конгрессе германских юристов в Мюнхене с признанием своей уранистской принадлежности и потребовал отмены законов, карающих за уранизм. Юристы были ошеломлены такой наглостью, они разъяренно кричали и топали ногами. Ульрихс вынужден был эмигрировать в Италию, где продолжал отстаивать свою теорию.

В Германии эту теорию подхватил Магнус Гиршфельд, а в Англии — Эдвард Карпентер, в России Василий Розанов.

Врач-сексолог Мангус Гиршфельд, борец за отмену закона, карающего гомосексуальную любовь, и создатель Института сексуальных наук в Берлине, выпускал с 1899 г. «Ежегодник о промежуточных сексуальных типах». В 1907 г. вышла его книга под названием «Третий пол Берлина» (Hirschfeld 1907). Гиршфельд вызвал колоссальное раздражение гомофобов. На него напали на улице, пробили ему голову, в другой раз по нему стреляли на митинге. Когда нацисты пришли к власти, его библиотека была сожжена, сам он арестован, но бежал во Францию, где вскоре умер. Сейчас в Германии выходит журнал по проблемам гомосексуальности, носящий его имя — «Магнус».

Карпентер, поэт и богослов, священник, отошедший от англиканской церкви, социалист и член Ученого совета Кембриджского университета, любил парней из рабочей среды. Они жили десятилетиями в его усадьбе. Среди его сочинений есть длинная поэма «Демократия», и он написал музыку к песне английских пролетариев «Вставай, Англия».

В книге «Промежуточный пол», вышедшей в 1908 г., Карпентер писал о типичном уранисте:

Это «человек, который развитую мускулатуру и силу воли соединяет с более нежной и эмоциональной натурой женщины — иногда это сочетание просто феноменально… В эмоциональном смысле это исключительно сложные, чувствительные, деликатные и любвеобильные люди; в них кипят страсти, они подвержены стрессам; они возбудимы и неустойчивы; их логические способности могут быть, а могут и не быть хорошо развиты, однако интуиция в них всегда сильна; подобно женщинам, они способны определять характер человека чуть ли не с одного взгляда; они неведомым даже для самих себя способом распознают то, что у человека на уме; что касается пестования и ухаживания, то здесь их не превзойти; в глубине души они артистичны и обладают артистичной чувствительностью и изысканностью. Иногда такой человек является мечтателем, он молчалив и сдержан; часто он музыкант, человек искусства, пользующийся успехом в обществе, но тем не менее не понятый им» (Carpenter 1930).

Русский философ Василий Розанов, сам вовсе не гомосексуальный, основную часть своей книги «Люди лунного света» (1911) назвал «Третий пол». Он приравнивал содомитов к девственникам, которые никогда не женятся, и приписывал им ряд достижений религиозной культуры.

«Кто слагал дивные обращения к Богу? — Они! Кто выработал с дивными вкусом все ритуалы? — Они! Кто выткал всю необозримую ткань нашей религиозности? — Они, они!» Он считал, что содомитов отличает особенный вкус. «Глаз у содомита, — другой! Рукопожатие — другое! Улыбка — совсем иная! Если хотите, он третий человек около Адама и Евы; в сущности — это тот Адам, из которого еще не вышла Ева». Поэтому их функция — сохранять древнюю традицию. «Как ни мало их на земле во всякое время, <…> творчество их, начиная с двух мудрецов Греции, Сократа и Платона, необозримо по величине…» (Розанов 1990: 100–101).

Идея об особой одаренности гомосексуалов вообще очень популярна — есть монография «Гомосексуальность и творческий гений» (Ruitenbeek 1967).

Очень тонкое наблюдение сделал Гарри Хэй, один из зачинателей движения сексуальных меньшинств в Америке. Он как раз в детстве не подходил под стандартное представление о мальчике, и его обзывали бытующей в английском языке для таких мальчиков кличкой «sissy» («сестричка», «девчонка», «неженка», «маменькин сынок», «пай-мальчик»). Он вспоминает, что когда он был в четвертом классе, мальчишки в школе пеняли ему, что он бросает мяч как девочка. Но две девочки, случившиеся тут же, возразили: «Нет, ты бросаешь мяч не как девочка. Ты бросаешь его, как sissy!» Хэй считает это очень метким — уже тогда он был ни мальчиком, ни девочкой, он был другим (Hay 1987: 282–283). Правда, этот другой всё-таки располагался на дороге от мальчика к девочке.

Если, однако, эволюция человека сформировала третий пол, то какой в этом был смысл? Можно понять, зачем размножение стало на каком-то этапе эволюции двуполым, зачем возникли два пола. Это более-менее ясно: чтобы обеспечить разнообразие в сочетаниях генов и тем самым, сделав каждую новую особь отличной от ближайших предков, облегчить изменение вида в его приспособлении к меняющимся условиям существования. Но зачем понадобился третий пол?

Карпентер считал, что в силу своей двойственной природы люди третьего пола «несут особую миссию промежуточного звена между двумя другими полами». Он считал, что в этом заложен какой-то смысл, что эволюция не случайно привела к такому образованию.

«Сталкиваясь с проявлениями природы, мы должны сохранять определенную терпимость и уважение. <…> Хотя эти градации человеческих типов существовали во все времена среди всех народов и, так или иначе, они выделялись среди массы обычных людей, частота их появления в наши дни <…> может свидетельствовать об определенных изменениях, проходящих с нарастающей скоростью. Мы не можем на самом деле знать, в чем суть происходящей эволюции или какие новые формы людей уже существенным образом отличаются от окружающей массы человечества. Подобных примеров в достаточном количестве имеется в истории развития природы — скажем, вне всякого сомнения, в какой-то период эволюции рабочая пчела уже отличалась по признакам от своих собратьев разного пола, так что и в настоящее время могут появляться разные человеческие типы. Эти люди нового типа, возможно будут играть важную роль в обществе будущего, несмотря на то, что сейчас их появление сопровождается изрядным недоумением и непониманием» (Carpenter 1908/1930, цит. по Расселл 1996: 49, 54–55).

Явно увлекаясь, он считал, что «урании», в поисках новых приложений для своей энергии, становились «исследователями жизни и природы, изобретателями и учителями искусств и ремесел… открывателями богов и религии… и в конце концов заложили основы жречества и наук, литературы и искусства».

Но основная идея Карпентера не так уж архаична или непрофессиональна. Основоположник социобиологии Э. О. Уилсон из Гарварда в книге «О человеческой природе» пришел к такому выводу: есть

«…сильная возможность, что гомосексуальность — отличительное и благотворное поведение, развившееся как важный элемент ранней человеческой социальной организации. Гомосексуалы возможно являются генетическими носителями некоторых наиболее альтруистических импульсов человечества» (Wilson 1978).

Альтруистичность в данном случае не свойство характера, а неизбежный факт: он заключается в отсутствии собственной семьи и, следовательно, в работе на пользу семей, созданных другими, на содержание чужих детей, на всё общество. В самом деле очень похоже на рабочих пчел.

Британский антрополог Джералд Херд, писавший под псевдонимом Д. Б. Вест, видел в гомосексуалах тип человека, наиболее ярко представляющего в биологическом виде Homo sapiens эволюционно новую для приматов черту — неотению, то есть продленные детство и юность. Неотеническая натура гомосексуалов позволяет им быть открытыми, пластичными и искателями в гораздо большей мере, чем их это имеет место у их гетеросексуальных сверстников, оседающих в специализации и семейной стабильности. Неотения означает неспециализированость, универсальность, незакостенелость, представляющую в эволюционном плане преимущество и позволяющую гомосексуалам вносить такой большой вклад в человеческую культуру (Vest 1987, orig. 1955).

Эту традицию продолжила Шарлотта Бах, лондонский специалист по этологии человека (Bach 1981). Она тоже задавалась вопросом: «Почему эволюция не свела на нет гомосексуальность миллионы лет тому назад?». Ответ, по ее мнению, прост: гомосексуальность — необходимый эволюционный фактор внутри нашего вида. Бах считает, что гетеросексуальное большинство обеспечивает стабильную и в общем консервативную основу, необходимую для существования и воспроизводства нашего вида, тогда как сексуально двойственное меньшинство производит эволюционно значительные изменения в поведении, которые в ходе развития стимулируют эволюционно важные анатомические изменения. «Геи столь же нужны для выживания нашего вида, сколь и так называемые натуралы».

Идея проста: если гомосексуальность так постоянна, так укоренена во многих культурах, так распространена в каждой популяции, то есть у нее, наверное, какие-то социальные функции? Карпентер, Херд, Бах старались выявить их.

Еще одну функцию гомосексуальной субкультуры называет Джуди Гран. Литератор Джуди Гран, видная американская участница феминистского движения и сторонница лесбийской любви, считает, что гомосексуалы нужны обществу.

«Всех геев, участвующих в геевской культуре, общество использует в особых целях. За нами пристально следят, чтобы увидеть, где проходит граница вещей — что слишком далеко, слишком много, слишком низко, слишком плохо, слишком экстравагантно, слишком мягко, слишком опасно, слишком грубо, слишком культурно, слишком агрессивно, слишком сексуально. Одно из строжайших измерений, имеющихся у гетеросексуального общества, это как близко каждый из его членов подходит к тому, чтобы быть «как гомик» или «как лесбиянка». Мы существенны для их знания о том, кто они есть.

По временам мы локализованы как «противоположный полюс» — или локализуем так себя: впереди или позади или в стороне от окружающего нас общества. Это полюс с зеркалами. Люди следят за их собственным отражением в нашем поведении, чтобы судить о своем поведении».

С такой логикой можно и воров счесть необходимыми для общества. Но обогащение эстетической палитры за счет гомосексуалов, видимо, в самом деле происходит.

«Мы — зеркала для «мужской» и «женской» силы и красоты — по крайне мере. <…> Еще более важно, что в самом сердце культуры, где живут имиджмейкеры (творцы образов), мы постоянно открываем обществу содержание и изменчивость его образов, разнообразие возможностей…» (Grahn 1987: 5–6).

Поэтому Оскар Уайлд и Джанни Версаче становились законодателями моды. Поэтому многие детали костюма и целые стили входили в моду сначала у геев, а уж потом распространялись на всю мировую культуру. Это с удивлением и возмущением отмечает Дэвид Рейбен, явный гомофоб.

«Гомосексуалистов, — пишет он, — выдает стремление подчеркнуть свою мужеподобность одеждой. Так, двое мужчин носят примерно одинаковую рубашку, но у гомосексуалиста она несколько ярче и облегает тело плотнее. Хороший пример — брюки машинистов. Белые брюки с вертикальными голубыми полосами издавна носились почти исключительно машинистами поездов и пожарными. Гомосексуалисты решили, что эта одежда выглядит очень привлекательно, и она стала их униформой — полосатые брюки в обтяжку с красным поясом на талии. Эту моду подхватили модельеры, и она вошла в обиход. Мода на кожаное, мода а ля Неру и а ля казак возникли в гомосексуальной среде. Большинство гетеросексуальных мужчин, к собственному сожалению, могут найти на прилавках мало модных вещей, созданных не гомосексуалистами или благодаря им» (Рейбен 1991: 113).

В еще большей мере это относится к моде на женские детали в мужской одежде и прическе — рубашки с воланчиками на груди, длинные волосы, да еще собранные в пучок сзади, высокие каблуки. То же касается и мужских деталей в женской одежде и прическе — пиджаки, туфли на низких каблуках, короткая стрижка. И уж явно отдают «промежуточным полом» стиль «унисекс» и повсеместные джинсы.

Эту вторую идею Гран развивает петербургский философ А. Секацкий (1996). Он указывает, что эротическая программа, хранимая культурой и предоставляемая ею каждому индивидуальному сознанию, далека от природной узкой нацеленности, характерной для животных, и очень избыточна — как всякая устойчивая система и как вся культура в целом. Но для реального воспроизводства господствующего модуса сексуальности индивиду не требуется брать у культуры всю ее программу, достаточно лишь частичной реализации. Есть некий наиболее часто повторяемый набор, некая «критическая масса» человеческой сексуальности, нужная для поддержания половой жизни. Те, кто выходят за границы этого набора — «извращенцы». Одни недобирают до «критической массы». Это «извращенцы первого порядка»: фригидные женщины и слабо сексуальные мужчины, прирожденные аскеты. Другие — используют и редко реализуемые компоненты универсальной эротики. Это «извращенцы второго порядка». Таковы гомосексуалы. Они — гаранты избыточности программы, ее широты. Они — те маргиналии, с устранением которых начинается сужение спектра, деградация чувственности, сводящая ее к примитиву.

Секацкий ссылается на «Историю сексуальности» Мишеля Фуко. Сам гомосексуал (он умер от СПИДа), Фуко в своем многотомном исследовании прослеживает, как формировалась структура вожделения, характерная для современного Запада. «Длинное ухаживание», в котором чередуются мольба и натиск, отчаяние и робкая надежда, было первоначально отработано приверженцами гомосексуальной любви. Именно эта любовь трактовалась в античной Греции как возвышенная и «платоническая» (поскольку ей предавался и отстаивал ее философ Платон). Именно в этой любви соединялись тогда изящная эротика, интеллектуальные собеседования, воспитание и забота, нежность и страсть. А гетеросексуальная любовь выглядела тогда гораздо проще, ближе к животному обзаведению потомством. И только в позднем европейском средневековье куртуазная любовь рыцарей и придворных освоила разработки гомосексуальной любви и перенесла их в гетеросексуальную среду.

Секацкий печально добавляет:

«Человечеству, впрочем, вовсе не свойственна благодарность к тем, кто гарантирует широту выбора возможностей. Кому, собственно, придет в голову, что узкая прослойка транссексуалов или лесбиянок занята крайне ответственным, общезначимым делом, можно даже сказать, миссией — быть испытателями авангардных модусов бытия. Напротив, хорошо известен опыт тоталитарных режимов, стремящихся сократить «квоту разнообразия» человеческого, поскольку однородная среда легче поддается управлению и контролю».

«Инакочувствующих» Секацкий называет «революционерами чувственнности».

Но все эти социальные функции геевской субкультуры, хотя и имеют значение для ее существования, вряд ли могли бы противостоять ее негативному эффекту в деле выживания, ее отрицательному воздействию на обзаведение потомством. Эфроимсон (1995: 79) предложил чисто генетическое объяснение того, почему эволюция поддерживает гомосексуальность. Просто женственные мужчины и мужеподобные женщины вредны для существования вида, так что если они появляются, то естественный отбор должен устранить их воспроизводство. Вот и выработалось средство не допустить продолжения их рода — гомосексуальные влечения. Этой гипотезе противоречит гомосексуальность вполне обычных представителей своего пола. Так что уменьшается рождаемость — и всё.

А ведь в этом решающее значение для эволюции. Очевидно, и в этом вопросе роль гомосексуальности надо пересмотреть.

Именно таково мнение Джералда Херда и знаменитого английского писателя Гора Видала. Херд писал:

«Современное общество встает лицом к лицу с двумя вызовами. Первый — это Мальтусов Дьявол, снова нависающий над человечеством: Мы должны сообразить, что человек размножается быстрее, чем он может производить пищу. Когда такие общества, как ахейские греки, — или номады на своих истощающихся пастбищах — находили, что давление населенности угрожает катастрофой, они видимо меняли свои нравы относительно изофилии (так он называл гомосексуальность. — Л. К.) и увеличивали долю тех, кого этот способ жизни удовлетворял и вдохновлял… Так что изофилия — это ответ природы на давление населенности на снабжаемость пищей».

Второй вызов природы Херд видел в усложнении жизни, которое, по его мнению потребовало нового типа человека.

«Все высоко развитые сообщества — пчелы, муравьи, термиты — произвели рабочие типы, специфические мутации для удовлетворения социоэкономических структур. Когда человеческое общество усложнилось и стало переплетенным, человек тоже произвел тип, способный служить этим потребностям. В развитых обществах, изофилический тип, освобожденный от размножения, произведен и столь специализирован, чтобы привести в движение разработанные организации. Всё усложняющиеся социальные структуры требуют типа, не столь ограниченного маленькой ячейкой семьи, как гетеросексуал» (Vest 1987, orig. 1955).

Гор Видал также считает, что в современном мире:

«…роль женщины изменилась, а с этим и роль семьи. Это феномен гораздо более крупного культурного интереса, чем проблемы гомосексуала; они, однако, связаны между собой. Когда налицо коллапс иудео-христианства и перенаселенность вместе с истощением энергоносителей, то невелико преимущество иметь детей — скорее наоборот. Тем не менее каждый воспитан так, что ведет себя как если бы Соединенные Штаты были мало населенным аграрным обществом, которое нуждается в уйме новых детей. Этот подход нелегко изменить» (Altman 1984: 297).

Действительно (пусть это абсолютно еретическая мысль), вполне возможно, что в будущем гомосексуальная любовь станет и впрямь вполне приемлемой и даже поощряемой формой сексуальных отношений. Нужно ли повышать рождаемость? — раньше сама постановка такого вопроса казалась кощунственной, а мальтузианство — реакционным человеконенавистническим учением. Но уже в 1979 г. в СССР вышла книга демографа под таким именно названием «Нужно ли повышать рождаемость?» (Киселева 1979). Стандартный советский ответ ясен, но даже постановка вопроса уже прогресс. Ведь нарастающее увеличение средней продолжительности жизни, а с тем и продуктивного периода жизни, ведет к заметному росту плодовитости человека. Человечество переживает сейчас демографический взрыв, оно резко увеличило темпы своего прироста и в настоящий момент стоит перед угрозой близкого демографического коллапса. Об этом говорилось на Каирском демографически-экологическом конгрессе 1996 г.

Меры по планированию семьи и самопроизвольное уменьшение рождаемости связаны с высоким уровнем бытовой культуры в богатых и развитых странах, а бедные и отсталые с лихвой перекрывают этот эффект. Поэтому для человечества в целом деторождение перестает быть категорическим императивом, абсолютной повсеместной и вечной ценностью, мерой нормы. Формы любви, принципиально не ведущие к деторождению, могут занять почетное место среди сексуальных отношений. Это ведь более надежное и универсальное средство ограничения рождаемости, чем контрацептивы, и гораздо более гуманное средство, чем применяемые в Китае запреты на рождение третьего ребенка, насильственная стерилизация и т. п.

Тем не менее большинство новобрачных мечтает о детях и большинство, по крайней мере, европейских стран озабочено уменьшением рождаемости и принимает меры по стимулированию ее.

Но вот парадокс! Оказывается, свобода для гомосексуальных связей вовсе не уменьшает рождаемости, даже наоборот — скорее ее увеличивает.

Фукс (1914: 67–68) еще в начале века обратил внимание на то, что Румыния и Сербия, где гомосексуальность тогда была ненаказуемой, превосходят по приросту населения Германию и другие европейские страны, где она строго преследовалась по закону. Известный американский сексолог Ч. Э. Трипп, много работавший с Элфредом Кинзи, пишет в книге «Гомосексуальная матрица»:

«Общества, которые предпочли активно подавлять гомосексуальность, делают это с широко обоснованными моральными целями, но ударяют по гетеросексуальности гораздо больше, чем могли бы любые ее недоброжелатели. Далее, те общества, которые наиболее попустительствуют гомосексуальности и практикуют ее больше всего, будь то самые примитивные племена или самые развитые цивилизации, — это именно те общества, которые имеют самую высокую рождаемость и проблемы с перенаселенностью. Мусульманские культуры Северной Африки являются наиболее известным примером, хотя они еще не самый яркий. Сексологическими исследованиями — от Хэвлока Эллиса до Кинзи — установлено, что в арабских странах гомосексуальная активность даже выше гетеросексуальной» (Tripp 1976: 34).

Причины того, почему во многих мусульманских странах весьма терпимое отношение к гомосексуальности, лежат на поверхности — это и строжайшая охрана девственности невесты, и обычай калыма, и массовая бедность. Известен афоризм влюбленного в Ближний Восток французского «туркофила» Пьера Лоти: «В Турции женщины существуют для богатых, а для бедных — мальчики…» (Laveriere 1997: 222). Но почему это сопряжено с более высокой рождаемостью? Только из-за культурной отсталости и отсутствия средств, мотивов и навыков планирования семьи?

«Как ни странно, — заключал свои наблюдения Трипп, — общества с более высокими процентами гомосексуальности имеют более высокую рождаемость». Трипп предложил свое объяснение этого феномена, и оно будет рассмотрено дальше, а пока достаточно констатировать сам факт. Таким образом, оказывается под вопросом, что нужно делать для увеличения рождаемости — искоренять гомосексуальные связи или поощрять их, и что нужно делать для уменьшения рождаемости — насаждать гомосексуальные связи или бороться с ними. Но остается вопросом и сама конечная цель — увеличивать или уменьшать рождаемость. Словом, цели и ценности не остаются постоянными.

Эти рассуждения не снимают желательности научиться предотвращать развитие у ребенка гомосексуальной ориентации. Просто эта задача, учитывая возможную смену целей и ценностей, лишь перерастает в более широкую проблему: как воздействовать на формирование сексуальных ориентации у грядущих поколений с любым желательным уклоном — в любую сторону. У этой проблемы есть моральная сторона (пусть над ней размышляют философы) и есть сторона, так сказать, техническая — насколько эта задача осуществима.

С общей мыслью Карпентера и его последователей согласен и тот современный юноша-«максималист» из гомосексуалов, который Карпентера скорее всего не читал и даже, вероятно, не слышал о его существовании (как впрочем и о его последователях). Я имею в виду письмо, опубликованное Шахиджаняном (1993: 311):

«Сейчас много пишут, что гомосексуализм — это болезнь. Но я себя больным не считаю. Напротив, горжусь, что я такой. И мне жалко тех мужчин, которые не знают, что это такое на практике. Я никогда не испытывал и, вероятно, уже никогда не испытаю более сильного чувства, чем тогда, когда я лежу с мужчиной в постели. За два года, когда я впервые спал с мужиком, имел только трех партнеров, с двоими из них я поддерживаю связь и сейчас. Так что СПИД нам грозит не более, чем гетеросексуалам.

Я не согласен, что у мальчишек надо вырабатывать «правильный» взгляд и «верную» сексуальную направленность. По-моему, каждый сам должен выбрать, что ему ближе: гетеро- или гомо-. Самого меня «совратили», но не преднамеренно. Этим «совратителем» стал мой брат, за что я ему благодарен безмерно. Мы с моим постоянным партнером любим друг друга, я не боюсь этого слова. Мы очень нежно относимся друг к другу, доверяем, доставляем друг другу удовольствие. И вместе с тем у нас нет проблем с презервативами, ненужной беременностью (смешно, да?) и так далее, что делает наши отношения еще крепче.

Я считаю, что за гомосексуализмом будущее и по многим другим аспектам». Всё же автор письма добавляет: «Мою фамилию прошу не называть, потому что если учителя и родители узнают, мне будет плохо». И подпись: «Анатолий Н., 16 лет, школьник».

9. Сбои в импринтинге и Принцип Адама

В какую же общую картину эволюции приматов вписывается появление гомосексуального отклонения от прямой линии? Что еще в сексуальном плане отличает человека от его животных предков?

Отличает многое. Прежде всего продленное детство — неотения. Поскольку человек значительную часть своей жизненной программы поведения получает от старших не посредством генов, а обучением, и это часть более мобильная, пластичная, потребовалось растянуть период детства так, чтобы большие объемы информации можно было за это время усвоить. Таким образом, у человека между рождением и наступлением половой зрелости образовался огромный интервал в 13–17 лет, тогда как даже у ближайших родственников человека, приматов, этот период длится всего 2–3 года, а продолжительность жизни разнится не так значительно (25–30 и 60–80). Значит, ребенок, родившийся с физическими задатками мальчика должен пройти до реализации их, до превращения во взрослого мужчину, гораздо более длинный путь, чем детеныш животного — во взрослого самца. И абсолютно больший, и относительно. То же касается и девочек.

Уже в этом количественном факторе заключается несколько большая возможность (правда, только возможность) отклонения от заданного курса.

Как происходят сбои? Чем вызываются?

У человека разница между мозгом новорожденного и мозгом взрослого гораздо больше, чем у животных. У зверя мозг при рождении составляет 70 % будущего объема, остальное наращивается за 6 месяцев. У человека же мозг новорожденного составляет только 23 % от мозга взрослой особи, остальная часть вызревает в основном за 6 лет, но мозг еще продолжает расти приблизительно до 23 лет. Это связано как раз с тем, что человек значительную часть своей жизненной программы поведения не получает с генами, а усваивает от старших поколений путем обучения, т. е. с культурой. Его мозг наращивает объем такими темпами, чтобы после рождения постепенно усваивать и закреплять огромные массы информации — эволюция поработала над этим и обеспечила такой процесс роста.

При чем порции информации поступают в мозг и укладываются в нем в определенной последовательности. Среди видов информации есть своя очередность усвоения. Соответственно мозг перестраивается с каждым этапом, развивая один центр за другим, одну функцию за другой — это тоже обеспечено биологической эволюцией. Поэтому на каждом этапе наиболее легко усваивается определенный вид информации, а на других этапах он усваивается очень туго или совсем не усваивается.

Так, в раннем возрасте очень легко дается языковое обучение — запросто усваивается родной язык, да и иностранные. Чем позже, тем эта способность оказывается хуже сохранившейся.

Очень показателен казус в Индии с двумя девочками (Амалой и Камалой), которых в грудном возрасте утащили и вскормили волки, а после пяти лет дикой жизни поймали люди. Дети не умели ходить на двух ногах и говорить, только бегали на четвереньках, кусались и выли. Ожидалось, что через два года обучения девочки смогут говорить и ходить по крайней мере как двухгодовалые дети. Не тут-то было! Одна умерла, другая усвоила только несколько сот понятий (это число усваивает и обезьяна). Но она так и не научилась связно говорить, а ходить она стала на двух ногах, как дрессированное животное на задних лапах, но при необходимости бежать, опускалась на четвереньки. Оказывается, время для обучения языку и прямохождению было упущено — и навсегда.

По аналогии можно заключить, что и для формирования сексуальной ориентации есть свое время, после которого изменения уже очень маловероятны. Вопрос только в том, какова она будет.

Вспомним, что закрепление каждой важной части жизненной программы поведения производится не просто условными рефлексами и не столько привычкой, сколько импринтингом. Импринтинг — это механизм быстрого и прочного запечатления, специализированный на закрепление определенного вида информации, работающий на определенном этапе развития (для каждого вида информации — на ему лишь отведенном этапе) и не подлежащий отмене. Запечатляющий на всю жизнь. Импринтинг обеспечивается безусловным рефлексом, его механизм содержится в генетическом фонде, один на всех. А вот то, что он запечатлевает, это дается извне, в каждом отдельном случае — заново, и не всегда одинаково.

Импринтинг выявлен сначала у птиц. Но у человека тоже работает импринтинг — для освоения прямохождения, речи. Очевидно, есть импринтинг и для сексуальной ориентации. Его механизм — это тот компонент, который обеспечен генами. Он на всех один, на гомосексуальных и гетеросексуальных. А вот что он запечатлеет, это зависит от обстоятельств — тут и возможна разница, которая определит ориентацию.

Эволюция и тут очень экономна. Она использует один простейший способ обеспечить нужный результат: простейшее средство надежнее действует. Зачем ставить условие, чтобы утята воспринимали и запечатлевали импринтингом образ животного такого-то размера с перьями и плоским клювом, когда в нормальных условиях любое движущееся тело вскоре после вылупления из яйца может оказаться только уткой-наседкой. В подавляющем большинстве случаев запомнить такое тело — вполне достаточное условие выживания. Ведь никак не должен на этом месте оказаться пожилой доктор или футбольный мяч!

Но человек оказался помещенным в чрезвычайно усложненную среду культуры. В ней условия жизненного цикла всё больше отличаются от запланированного эволюцией стандарта. На месте ожидаемой единой для всех схемы — всё большее разнообразие. И на каждом этапе жизненного цикла, биологически приспособленном для импринтинга определенной информации и только для нее, она-то как раз может и не поступить или вместо нее подвернется похожая, но другая.

Скажем, в положенное время должно развиться любопытство к гениталиям — у мальчиков в норме это должны быть гениталии девочек. Но если мальчик растет совершенно один, то никаких гениталий, кроме своих, он не знает. Если мальчик растет в изоляции от сверстников того же пола, но в окружении женщин, то любопытство невольно обратится на гениталии мальчиков.

В положенное время должны возникнуть сексуальное томление и тяга вообще к телесному контакту, к ласке, к петтингу. Эволюция обеспечила это в определенном возрасте — возрасте полового созревания. В нормальной ситуации этими объектами томления оказываются для мальчиков женские тела. Очередному сбою нетрудно произойти. Есть немало ситуаций, когда в картине восприятия на месте, биологически предназначенном для образцов женского тела, оказываются мужские тела. Дальше будут рассмотрены некоторые типичные ситуации этого рода.

Биологически образованные генетические программы поведения вообще очень жесткие, у каждой личности они плохо адаптируются к меняющимся обстоятельствам. Они устойчивы и глупы. Поэтому они действуют и много тысячелетий спустя после того, как причины, вызвавшие их к жизни, исчезли. У человека главные сексуальные признаки давно сосредоточены на лице, в речи и в одежде. Знакомство, имеющее задачей выяснить половые возможности, должно происходить лицом к лицу и главным образом визуально и аудиально. Но у обезьян главные половые признаки сосредоточены на заду — у многих зады голые, ярко раскрашенные, там же проступают и половые органы, а также пахучие железы.

«Рассмотрев и обнюхав чужой зад, обезьяна узнает о владельце всё, что ей нужно. Предки человека когда-то перестали в обыденной жизни применять назоанальные контакты. Мы знакомимся лицом к лицу (предполагают, что этого потребовали прямохождение, возрастающее значение мимики и жестикуляции и огромная роль звукового общения). Назоанальное знакомство сдано в архив. Но как атавизм эта программа себя проявляет в том, что мужчины подсознательно неравнодушны к заду незнакомой женщины, им трудно на него не бросить хоть мимолетный взгляд. Принято считать, что это неприлично. Но женщины поощряют интерес походкой, облегающей юбкой или преувеличивающим объем бедер кринолином. Более того, у части людей назоанальная программа срабатывает в полной форме при самых тесных половых контактах» (Дольник 1994: 92).

Обезьяны и спаривание осуществляют, как многие четвероногие, в позиции сзади — самец «покрывает» самку. При частом стремлении к такой Позиции ягодицы оказываются непосредственно самыми сексуально привлекательными частями в теле. При новых способах сношений, развитых человеком, сексуальный интерес был перенесен на груди как половые признаки женщины, но во внимании мужчин к женским ягодицам атавистически сохраняется, вероятно, и этот интерес.

Однако у обезьян назоанальная программа знакомства предусматривала любопытство к задницам особей обоего пола. Именно знакомство с новой особью и должно было определить, кто перед тобой и стоит ли продолжать знакомство в сексуальном плане. Поэтому уж коль скоро у человека проявляется атавистическое действие этой программы, она должна вызывать некоторый интерес и к мужским ягодицам, тем более, что, в отличие, от гениталий или грудей, ягодицы мужчин и женщин различаются не очень сильно. У гетеросексуалов любопытство к ягодицам встречных мужчин далеко уступает любопытству к их гениталиям, но оно есть.

Обычно оно не носит сексуального характера, но некоторое отношение к сексу имеет. Гетеросексуал, глядя вслед проходящему мужчине, бессознательно оценивает удаленность облика его ягодиц от женских и по этому признаку (наряду с некоторыми другими) оценивает степень мужественности фигуры. Это отличие привлекает и внимание женщин, но для них оно носит явно сексуальный характер. Недавно по телевидению показывали проводившийся в Америке конкурс мужских ягодиц в женской аудитории, судившей и реагировавшей весьма заинтересованно. Те мужчины, у кого от рождения в мозгу оказались женские программы выбора сексуального партнера, естественно, реагируют на мужские ягодицы так же, как женщины, только с более откровенной сексуальностью, свойственной вообще мужчинам. Реагируют вне зависимости от того, склонны ли они к анальному способу гомосексуального сношения или нет.

Это для них журнал «1/10» опубликовал на развороте подборку мужских задниц с сопроводительным текстом:

«Почему нам так нравится мужская попка? Мужские попки разные… Большие или маленькие. Мальчишеские круглые или мужские пружинистые… Но одно в них есть общее. Они притягивают нас своим непреодолимым очарованием. Настолько красиво вырисовываются под прилегающей тканью брюк, что невозможно оторвать взгляд» (1/10, 20: 16–17).

Эта гомосексуальность не вызвана атавистической программой знакомства, тут другой сбой, но фиксация внимания на ягодицах, связанная с различением полов, облегчает превращение ягодиц в сексапильный объект, направление ласк на этот объект и ориентацию на анальное сношение.

Некоторый учет действия этой атавистической программы сказывается в общепринятом запрете для обоих полов показывать не только голый зад, но и вообще обращать к кому бы то ни было свои ягодицы и вообще позволять им выделяться в фигуре.

Всё то, что сказано о сбоях в программах поведения, действует как в отношении мальчиков, так и в отношении девочек. Однако есть обстоятельства, которые делают мальчиков особенно уязвимыми на их пути индивидуального развития. В 20-е годы нашего века французский писатель Андре Жид издал (сначала анонимно в Голландии, потом открыто на родине) эссе «Коридон» в защиту гомосексуальной любви, где выдвинул ряд интересных идей о различии функций самцов и самок, мужчин и женщин в эволюции. В середине 60-х в России независимо от Жида (которого в России тогда невозможно было прочесть) была выдвинута аналогичная концепция В. А. Геодакяна (1965; 1972; 1987), интересная в этом плане, и И. С. Кону принадлежит заслуга включения этой концепции в объяснение гомосексуальности.

Геодакян констатирует, что в процессе воспроизводства любой биологической системы действуют два фактора — наследственность и изменчивость, на этом основано учение Дарвина. Наследственность — это консервативный элемент, обеспечивающий сохранность вида, а изменчивость — элемент мобильности, выражающийся в возникновении новых признаков и обеспечивающий адаптацию к меняющимся внешним условиям. Идея Геодакяна заключается в том, что наследственность больше осуществляется через самок, а изменчивость — через самцов. В терминах кибернетики: постоянная память вида связана с самками, оперативная память — с самцами.

Поток информации от среды сначала воспринимают самцы, более связанные с внешним миром, и на них быстрее сказываются соответствующие изменения. Потом генетическая информация попадает к самкам, в устойчивое инерционное ядро вида. Все новые признаки появляются сначала у самцов, а рудименты дольше задерживаются у самок. Поэтому самцы более агрессивны и среди них более высокая смертность. В силу всего этого сбои эволюционного развития более вероятны как раз среди самцов. Поэтому (хотя ни Геодакян, ни Кон этого аргумента не используют) гомосексуальность распространена вдвое больше именно среди мужчин.

Несколько позже схожая концепция получила развитие в Америке. Ее выдвинул уже не раз упоминавшийся сексолог Джон Мани (Money 1972; 1980; Money et al. 1977). Этот исследователь заметил, что на всех этапах развития — от зародыша до зрелого организма — при обеспечении половой дифференциации проявляется одна и та же закономерность: природа заботится в первую очередь о создании самки, а создание самца требует от нее особых, дополнительных усилий. Мани назвал это «принципом Адама» или «принципом маскулинной дополнительности»: по Библии, для создания Адама нужен был специальный созидательный акт Бога. То есть для создания самца необходимо что-то добавить, иначе получится самка — для нее ничего добавлять не надо. Оно и понятно: ведь двуполое размножение в эволюционном плане- более позднее приобретение, первоначально для рождения не требовалось зачатия, значит материнское начало — более древнее.

Так, чтобы у плода появились мужские признаки — мужские половые органы, мужские центры в мозгу и т. д. — всякий раз требуется очередное дополнительное воздействие: сначала особой хромосомы, потом мужских гормонов, которые должны подавить развитие женских зачатков и стимулировать появление мужских. А для развития по женскому пути не нужна дополнительная хромосома и никакого воздействия гормонов (ни мужских, ни женских) не требуется. А ведь при дополнительных усилиях, естественно, увеличивается вероятность сбоев программы. Ясно, что достаточно какому-нибудь из требуемых воздействий не осуществиться или осуществиться не в полной мере — и на месте мужских проявятся женские качества.

Наконец, существенно, что по необходимости мальчики вместе с девочками остаются первые годы при матери, без отцовского воздействия, значит, они поневоле имеют только женский образец для самоидентификации. Для введения мужского образца опять же требуются особые усилия. Подмечено, что мальчиков подвергают более интенсивной социализации, чем девочек, тратят больше усилий на их воспитание (Maccoby and Jacklin 1974). Есть немало случайных причин, по которым эти усилия могут оказаться недостаточными.

10. Гиперсексуальность и компенсаторные табу

Продленное детство не только дало время для невиданного роста мозга и для его оснащения информацией — для обучения, но имело и другие важнейшие последствия, обусловив ряд отличий человека от остальных животных. В частности и отличия в половой жизни. Специалисты по биологии человека отмечают гиперсексуальность женщин — их отличие от самок всех других животных. Животные способны спариваться только в определенный сезон, связанный с созреванием яйцеклеток у самки, всего несколько дней в месяц. У млекопитающих самец спаривается с самкой только когда у той течка — он узнает это по запаху, виду и поведению самки и реагирует на это. У обезьян такой период называется эструс и продолжается всего несколько дней в месяц. И лишь у человека не так. С момента половой зрелости женщина готова к соитию всегда. Соответственно у нее половые признаки всё время как бы в состоянии возбужденности — груди набухшие, что у обезьян имеет место лишь в период эструса (это как бы сигнал о том, что самка готова к спариванию), и, конечно, во время вскармливания детеныша. Таким образом, постоянно набухшие груди сигнализируют постоянную готовность к половой связи и, соответственно, приобретают сугубую сексуальную привлекательность.

Но обычно гиперсексуальность относят только к женщинам. Это неверно. Человек в целом гиперсексуален. Мужчина также. Человек чрезвычайно сексуален — как никакое иное животное. Самец-то и у обезьян всегда способен спариваться. Но только человек испытывает оргазм — потрясающее наслаждение, высшую степень напряжения и разрядку, после которой он исчерпан и должен отдыхать. У обезьян же это просто удовлетворение физиологической потребности, и всё. Как принятие пищи, дефекация и проч. Коровы после случки тотчас возвращаются к прежним занятиям, спокойно щиплют траву. Гиперсексуальность мужчины имеет и наглядное выражение. У мужчины член в состоянии эрекции больше по отношению ко всему телу и чувствительнее, чем у любого другого животного. Так, у огромного гориллы член даже по абсолютным размерам гораздо меньше, чем у человека!

У человека кроме гениталий есть и другие сексуально раздражимые (эрогенные) зоны — губы, груди, анальное отверстие, нижняя часть живота, внутренние поверхности бедер, у некоторых — и уши. Гиперемированные слизистые губ обращены наружу, железы под лобком и подмышками источают пахнущий секрет, удерживаемый тугими волосами.

Есть гипотезы, объясняющие почему эволюционный процесс привел к такому развитию сексуальности у человека. В основном это связывают с переходом к продленному детству. Кормящие самки по необходимости надолго отрывались от участия в добывании главного вида пищи (от охоты). Им оказалось необходимо обеспечить себе и ребенку заботу со стороны самцов.

Что ж, это достижимо в рамках прочной моногамной или полигенической (с гаремами) семьи, и у многих видов животных такая семья есть. Вспомним лебедей, аистов, ласточек, страусов, львов, китов. У человекообразных обезьян моногамии нет. Гориллы живут группами, в каждой из которых доминирует один самец, но он не ревнив и допускает к самкам и других самцов. Шимпанзе живут большими группами, в которых практически осуществляется групповой брак. Ревности самцы не проявляют, но и не подкармливают самок. Шимпанзе, правда, генетически стоят ближе всего к людям, но этологи полагают, что семейные отношения у непосредственных предков человека были более похожими на то, что сохранилось у гиббонов, отделившихся от общего ствола обезьян несколько раньше приматов. Самцы гиббонов имеют небольшие гаремы в 1–2 самки с детьми, то есть живут почти моногамно. О существовании моногамии у предков людей свидетельствуют такие пережитки, как инстинкт ревности и некоторая инстинктивная потребность мужчин заботиться о своем потомстве (то есть сознательная потребность, конечно, не пережиточна, но то, что она инстинктивна, — пережиток).

Однако этологи полагают, что для людей моногамная или даже парная семья (менее устойчивая, чем моногамная) стала непригодной, потому что матери, по несколько лет выкармливающие молоком детеныша, рожают раз в 3–4 года (так и у других приматов). Значит, чтобы выкормить и вырастить больше двух детей, мать должна прожить вместе с ними (то есть после полового созревания) лет 16–20, а всего — лет 28–44. Но средняя продолжительность жизни у раннего человека была такой же, как у человекообразных обезьян, — 25 лет. Значит у матери очень велик был шанс погибнуть до зрелости второго ребенка. А кто ж его при замкнутости моногамных семей воспитает? Но такой вид, который не может обеспечить выживание минимум двух детей от одной пары родителей обречен на вымирание.

Раннему человеку необходимо было увеличить размеры семейных групп, чтобы было кому заботиться о медленно подрастающем и долго обучаемом потомстве. Этологи снова возвращаются к гипотезе о групповом браке и даже о чем-то вроде промискуитета, только не как об изначальном периоде до семьи, а о промежуточном новообразовании, о переходном периоде. Эту идею отстаивал советский этнограф Ю. И. Семенов (он основывался на пережитках группового брака), а в наши дни с ней выступил этолог В. Р. Дольник.

Такие половые отношения представлены у мартышек-верветок, и у них есть некоторые другие сопутствующие явления, засвидетельствованные у людей (см. дальше). Если самка умирала, ее детеныши оставались в группе, и другие самки брали на себя заботу о них. Так происходит у шимпанзе, так было и у предков людей. Однако этого было достаточно для шимпанзе, но не для людей. Самки, практикуя собирательство, могли предоставить детенышу только растительную пищу, а растущий мозг человека нуждался в протеине, в мясной пище. Самцы же надолго удалялись для коллективной охоты на крупную дичь (такова традиционная точка зрения) или для поисков и добычи падали (гипотеза Б. Ф. Поршнева и В. Р. Дольника), так или иначе — для добывания мясной пищи. Но с исчезновением моногамии у них не оставалось резона делиться пищей с самками и их детенышами.

Самки должны были стать неудержимо привлекательными для самцов и оставаться такими всегда, притягивать к себе конкретных самцов. И самцы должны были стать готовыми реагировать на такую привлекательность самок. Вот и стали и те и другие гиперсексуальными. У гиперсексуальных самок — женщин — эструс исчез. Овуляция (поступание яичка в матку), ясно выраженное у самок всех млекопитающих внешними признаками — набуханием гениталий, выделениями (течкой), запахами, — стала у самок раннего человека (у женщин) внешне незаметной, скрытой. Самцы (мужчины) не знают, когда женщина готова к оплодотворению. И не должны знать. У самок (женщин) появилась способность вступать в половые сношения в любое время и развилось умение вступать в так называемое «поощрительное спаривание», спаривание в обмен на пищевые подачки. Те популяции, которые не развили в себе этих особенностей, попросту вымерли, не оставив потомства. Именно скрытая овуляция и поощрительное спаривание есть и у верветок. По Дольнику, способность «поощрительного спаривания» впоследствии стала основой для развития проституции.

Часто если хотят подчеркнуть сексуальность мужчины, его называют самцом, соответственно женщину — самкой. Нет, от самца и самки именно люди, мужчина и женщина, отличаются повышенной сексуальной возбудимостью!

Для нашей темы причина не важна, важен сам факт.

Столь сильная сексуальная активность могла бы повести к частым сношениям между кровными родственниками, а это биологически вредно. Поэтому естественный отбор привел к возникновению инстинкта, притупляющего половое чувство у людей, долго живущих вместе, а именно такими оказываются кровные родственники. Кажется, первым его заметил больше ста лет тому назад Эдуард Вестермарк, финн с шведской фамилией, много лет проработавший в Англии и знаменитый своей книгой «История человеческого брака».

Правда, побочным следствием этого инстинкта явилась некоторая психологическая непрочность семейных уз: инстинкт слеп и действует не только применительно к братьям и сестрам, но и к мужьям и женам. Во многих семьях привлекательность супругов друг для друга с течением времени слабеет, возникают супружеские измены, а там, где это разрешено, многие браки распадаются.

Поскольку же столь сильная сексуальность, да еще в условиях группового брака и с пережиточной ревностью (наследием моногамного периода), могла бы повести к непрерывным сексуальным эксцессам, не говоря уж о драках за самок, во всех человеческих обществах и у всех рас очень рано воцарились общие культурные ограничения на сексуальную активность. Ограничения уже не на инстинктивном уровне, а на уровне культуры. Это правила, требующие, во-первых, укрывать детородные органы одеждой даже в самом жарком климате и даже дома, а во-вторых, осуществлять половые сношения только наедине, не публично, не на глазах у других. И то и другое — чтобы не провоцировать окружающих. Животным нет надобности в таких запретах. Они ходят голыми и спариваются на глазах у всего стада.

Впрочем, у животных есть по крайней мере генетическая основа, на которой могла сложиться потребность в укромности половых сношений. Это инстинкт отделения самок от стада или стаи, который у многих видов животных побуждает самцов старательно отделять, отгонять избранную самку от сообщества, предпринимать усилия, чтобы оставить ее за собой, сделать ее недоступной для других самцов на время ухаживания и спаривания.

Кроме того, развитие семьи шло по пути всё большего ограничения круга лиц, которым разрешается вступать в брак с данным лицом. Исключались кровные родственники другого поколения (родители и дети), потом того же поколения (братья и сестры всё более удаленных степеней родства). Потом родственники, восходящие к одному предку по отцовской линии. Иной раз в брак можно было вступать только с людьми определенной группы («брачного класса»). Всё это затрудняло кровосмешение (брак близких кровных родственников), биологически вредный, а кроме того умеряло и регулировало конкуренцию в борьбе за женщин.

В какой-то мере гомосексуалы со своей гиперсексуальностью утрируют и доводят до крайности эту отличительную черту человека. В этом смысле они наиболее человечные из всех людей. Наиболее типичные представители вида.

Гиперсексуальность людей, их необыкновенная сексуальная возбудимость вызвала стремление, явное в любой культуре, убрать из поля зрения раздражающие сексуальные объекты, избегать их выставления и показа, чтобы не мешали любым другим отношениям — производственным, военным, дружеским и проч. Это была еще одна причина для запрета на публичные половые сношения: зрелище оказывалось чрезвычайно заразительным для людей, оно немедленно вызывало у наблюдателей половое возбуждение и неодолимое стремление к аналогичным действиям, что далеко не всегда было уместно. Есть и еще одно следствие гиперсексуальности.

У многих видов животных поза пассивного партнера при сношении — «поза подставки» — очень похожа на ту позу униженного подчинения, которую животное принимает в случае проигранного конфликта или перед доминантной особью в случае наказания: открывшись боком к победителю, пригнувшись и выпятив зад. Кто бы ни был побежденный и униженный — самка или самец, на эту позу доминантный самец, самец-победитель реагирует нередко сексуально: подходит и изображает спаривание, производя несколько коротких толчков тазом. Автоматически срабатывает генетическая программа реакции на «позу подставки». Гиперсексуальность человека привела к тому, что сходство и смешение этих двух поз выразились в психологическом настрое, закрепившемся генетически и действующем даже после того, как сами эти позы утратили свое значение и вышли из обихода. За сексуальными действиями самца автоматически закрепилась некоторая примесь доминантности, власти, победы, а за чувствами доминантности и агрессии — оттенок сексуального удовлетворения. Такое переплетение чувств имеет и более прочную биологическую подоснову. Ведь самец у очень многих видов должен преодолевать сопротивление самки и отстаивать свой выбор перед другими самцами. Так эволюция обеспечивает наследование качеств потомством от наиболее сильных самцов. Смешивание поз подставки и подчинения лишь оформляет эту природную агрессивность самцов в сексе.

Наслоение эмоций борьбы и превосходства на сексуальные чувства носило у обезьян не только индивидуальный характер, но и коллективный. Дольник пишет об обезьянах:

«У них подчиненные особи, не участвующие в конфликте, всегда активно выступают на стороне доминанта, если он победит. Наказанной особи они не сочувствуют, а, напротив, тоже стараются ее унизить, показывают на нее, кричат, плюют, швыряют в нее камни и кал. <…> У обезьян вставшая в позу подчинения особь подвергается всеобщему презрению».

Отсюда Дольник переходит к следствиям этого для сексуальных отношений.

«Если самка примет перед доминантным самцом позу подставки, то из-за сходства поз другие обезьяны зачастую воспринимают ее как позу подчинения и изображают презрение. Из-за этой путаницы поз самки некоторых стадных обезьян избегают спариваться публично, стараются увести самца с глаз группы. У них инстинктивно спаривание ассоциируется с унижением самки. Видимо, человек унаследовал эту ассоциацию, и спаривание требует уединения» (Дольник 1994: 125).

Мне кажется, исследователь реконструировал здесь слишком далеко идущие следствия. Для объяснения того, почему самки некоторых видов обезьян уводят самцов с глаз группы, достаточно других четко установленных биологических факторов: конкуренции между самками за лучшего самца, «отделения» самки победившим самцом от группы — сам же Дольник о них пишет. Для объяснения требования укромности у людей достаточно фактора гиперсексуальности и вытекающей из него необходимости избегать сексуального раздражения случайных наблюдателей. Но ассоциация позы подставки с унижением и общим презрением реальна и важна в другом отношении. Она вносит свой вклад в инстинктивное представление людей, что женщина в сексе «дает», а мужчина «берет», «овладевает». Что активная позиция в сношении «выше» пассивной, а мужчина выше, доминантное женщины.

Такого рода оценки вообще характерны для человеческого сознания. Ч. Осгуд изучал, как обстоит с этим дело в 12 языках мира и пришел к выводу, что везде можно наблюдать одни и те же закономерности. Человек стремится распределять значения биполярно, на две крайности. В каждой из полученных дихотомий он стремится одному полюсу придать положительное значение, другому — отрицательное, о чем бы ни шла речь — о делении на север и юг, горячее и холодное, мужское и женское и т. д. А когда есть много таких делений, то положительные полюса связываются друг с другом в одну цепь, а отрицательные полюса — в другую (Osgood 1979). Мужское и активное всегда выступало в общественной психологии положительными полюсами, женское и пассивное — отрицательными.

Это и оказалось определяющим в психологическом настрое человеческого общества в отношении мужской гомосексуальности, во взглядах большинства на гомосексуальных мужчин. Те из них, кто занимает в сношениях пассивную позицию, уподобляются в глазах обычного человека женщинам и заслуживают презрения. Презрения тем большего, что женщины от природы таковы, а мужчина должен был бы блюсти свое достоинство. А те, кто обычно занимает активную позицию в гомосексуальном сношении, на взгляд большинства, соучаствуют тем самым в плохом деле — в унижении мужчин, и уже поэтому сами заслуживают презрения, пусть и меньшего. Да и недосуг большинству гетеросексуалов выяснять, какую там позицию кто «у них» занимает. Гомосексуальность мужчин окружена презрением — и всё. Кстати, эти соображения о биологических, эволюционных корнях гомофобии подтверждаются тем, что она всегда и везде в гораздо меньшей мере задевала женскую гомосексуальность.

Во многих культурах эта исконная и естественная гомофобия играла важную ориентирующую и корректирующую роль — она служила молодым мужчинам как бы вечным напоминанием: сюда уклоняться нельзя, это предосудительно, смешно и позорно. Исполняя эту роль со всей наивной истовостью, она сломала жизнь многим гомосексуальным от природы молодым людям. И, что самое печальное, сломала зря, без всякого успеха в выполнении своей функции. Не стоит, видимо, применять обезьяньи критерии в сравнительной оценке женщин и мужчин, гомосексуалов и гетеросексуалов. Человеку ведь даны продленное детство, огромный мозг и вобравший всю историю ум. Прежде, чем надсмехаться и осуждать, стоит подумать.

11. «Кто меня научит?»

Кaк, однако, осуществляется научение сексуальному поведению? У обезьян частично действует инстинкт, а в той степени, в которой инстинкт нуждается в поддержке научением, оно осуществляется легко и просто — ненамеренным показом. Молодняк подражает взрослым, пример которых всегда перед глазами. Обезьяны известны своими способностями и склонностями к имитативному поведению — обезьянничанью.

Поскольку у человека инстинкт, руководящий сношением, вовсе атрофирован, научение должно взять на себя всю функцию программирования сексуального поведения. Однако это весьма затруднено. Правда, и у человека имитация, подражание занимает большое место среди стимулов поведения (Тард), но у человека выработалась и психология недоверия к постороннему стимулированию — контрсуггестия (Поршнев), так что примеры, если они чем-то неприятны, могут вызывать и не подражание, а противоположную реакцию, основанную на внутреннем противодействии, на упрямстве, на побуждении поступить наоборот. Но главное затруднение не в этом, а в полнейшем отсутствии прямых примеров.

Ведь у человека открытое выполнение сексуальных действий строго табуировано.

Особенно запретны такие действия при детях, которым не положено быть причастными к сексуальной сфере жизни по возрасту. У всех обществ, даже самых ранних, возрасты строго разделены, это религиозно оформлено, и доступ к сексуальной сфере требует прохождения инициации — специальных обрядов перехода и посвящения. У детей нет возможности наблюдать половые акты, а если это по небрежению взрослых где-то случается, то крайне редко, и при этом дети видят акт не как обычное повседневное событие, а как нечто тайное и чрезвычайное, суть которого, функции и место в жизни непонятны, правила проведения остаются неизвестными.

Недавно по телевидению передавали спор в Иванове между профессорами педагогики и священниками о половом просвещении. Осанистый владыка мягким благостным голосом доказывал, что половое просвещение только пробудит ненужные интересы, что никакого полового просвещения вовсе и не нужно, дети всё узнают сами, «естественным путем».

Каким же это «естественным путем»? Раз прямого обучения нет, значит, усвоение биологически-половой роли происходит не прямо, а под воздействием косвенных факторов. Это слухи и рассказы сверстников и подростков постарше. Это сальные анекдоты и игривые намеки взрослых, обращенные не к детям, а к другим взрослым, но уловленные и детьми. Это случайно попавшиеся в руки книжки и картинки. Это скабрезные надписи на заборах и в общественных туалетах, затейливая брань пьяных и хулиганов.

То есть дети учатся сексуальному поведению, охотно или невольно черпая из циркулирующей в обществе информации, циркулирующей не для них, но доступной, хотя и скупо, также и им. Но это информация двоякого рода. В большинстве она описывает гетеросексуальное поведение и очень отрицательно отзывается о гомосексуальном (как о том, что недостойно мужчины, презренно, смешно). Однако циркулирует в обществе и другая информация, описывающая гомосексуальные действия как удовольствия, и они оказываются тем более привлекательными, что подаются как запретные. Более того, в некоторых местах гомосексуальная информация даже преобладает, скажем в общественных туалетах (гетеросексуальная активность в них не нуждается: она ищет связей и «самовыражается» не там).

Первый канал, по которому мальчики знакомятся с гомосексуальной информацией, это гомосексуальные игры, еще не проникнутые в большинстве гомоэротическим чувством. В этих играх, однако, такое чувство у некоторых мальчиков (заведомо к этому склонных) проявляется, а иногда, возможно, и зарождается. Во всяком случае очень редко оба мальчика одинаково информированы и редко кто-то из них изобретает формы секса заново. Чаще один обучает другого. Сообщество сверстников — тот канал, по которому мальчик получает свою первую информацию сексуального характера и обретает сексуальные навыки. Это отмечают многие современные сексологи. Это верно и по отношению к гомосексуальной информации.

Целым рядом автобиографий из сборника Харта можно проиллюстрировать эту картину (для наивного владыки можно было бы подобрать и русские примеры, но они, право же, ничем не отличаются; добавлю, что во всяком случае всё происходило в сугубо набожно среде). Анонимный рассказчик из Оклахомы повествует о том, как в 1939 г. на пустыре на окраине городка он, тогда 13-летний, познавал неведомое. Он был совершенно несведущ в сексуальном вопросе. Его сосед, девятиклассник Уэлдон, был на год старше и опытнее.

«Билли, ты уже знаешь, как дрочить?»- спросил он.

«Дрочить что?»- спросил Билли.

«Ну берешь свой член в руку и двигаешь вверх-вниз пока не кончишь».

«Пока не что?»

«Кончишь, дурак».

«а».

Продолжим собственными словами рассказчика. «Он положил свою руку мне на бедро и провел ею по направлению к моей промежности, потом охватил ею мой небольшой, но набухавший пенис.

«Я покажу тебе», сказал Уэлдон.

Мы оба расстегнулись и он положил свою руку на мой твердый член. Сначала он провел ее вниз, так что моя крайняя плоть соскользнула вниз, открывая головку. Потом он двинул руку обратно. Вверх и вниз, вверх и вниз. Я издавал легкие хныкающие звуки и извивался от удовольствия. Потом он нагнулся и накрыл ртом мой крошечный член. Ощущение теплой слюны, движения его языка и втягивающее сосание посылало горячие судороги в мою промежность и в головку моего члена. Я чувствовал, что он разбухает еще больше. Через какое-то время Уэлдон поднял голову и сел. «У тебя тут немного всего, но ты еще вырастешь».

«Вот», — сказал он и поместил мою руку на его твердый член. Он был значительно больше моего. Он помог мне двигать рукой вниз и вверх, вниз и вверх, открывая головку и снова пряча ее в крайнюю плоть. «Нагнись и возьми его в рот», — скомандовал он.

«А какой у него вкус?»

«Как у куска сала».

Я наклонился, поместил рот сперва над кончиком и, пробуя вкус, качнулся вниз — слишком сильно, потому что он сказал: «Не пускай в ход зубы!»

Я довольно быстро освоился с этим (как если бы я был для этого предназначен), и Уэлдон начал получать наслаждение. Он побуждал меня работать над его членом все быстрее и быстрее, наконец, поместил свою руку мне на затылок и толкал мои губы и нос всё время вниз в черные волосы, окружавшие его пенис. Потом он объявил: «Я сейчас кончу». Он дал три быстрых толчка, и его член, казалось, прыгнул и салютовал в мой рот. «Я кончаю!» — простонал он. Мой рот наполнился жидкими комками теплой и соленой жижи. Он мычал, хватал воздух и расслабился. Медленно член его начал становиться мягче. Я потянул голову назад, выпустил его молоки наземь и сплюнул.

Момент спустя он сказал: «Ладно, теперь твой черед». Он нагнулся и снова взял мой член себе в рот. Судорога за судорогой проходили через меня, пока я не достиг апогея сильнейшего наслаждения. Мой член пульсировал и дергался и вскакивал в его рот и взорвался моим первым оргазмом. Я издал крик от чудесного наслаждения. Я еще не представлял, что это было начало жизни с полным вовлечением в мужской секс, если и не всегда с полным удовлетворением.

Он сел и утер губы. «Из тебя ничего не вышло», — сказал он. — «Ты не спустил. Может, надо еще несколько раз подрочить, чтобы твое молочное вещество начало появляться.»

(Anon. РК1995)

Другому рассказчику, Моррису Брауну Джексону, в 1969 г. было 10 лет. Он жил в Южной Каролине. Соседским мальчишкам братьям Даррилу и Дону Фултонам было одному тоже десять, другому двенадцать.

«В то время у меня было только слабое представление о сексе — сексе, точка. Не говоря уж о «голубом» сексе. <…> Сказать, что я был наивным, было бы грубой недосказанностью. Я не знал, что член становится твердым, а пытаться вообразить, что с ним делать, было за пределами моего ума. Но всё это изменилось летом 1969 года.

У меня нет воспоминаний о какой-нибудь сцене совращения. Дон и Даррил спали у нас, и все мы лежали навалом в огромной двуспальной кровати в гостиной моей бабушки. Меня поразило, что они спят без пижам, в одном нижнем белье <…> Я вспоминаю вроде телесный контакт, когда мы щекотали друг друга, всё невинные детские игры. Но следующее, что я помню, это мой член во рту одного из них и то, что я чувствовал себя хорошо. Я хотел узнать, так ли приятно сосать, как когда у тебя сосут. Да, так. Потом появилась банка с вазелином. Я интуитивно чувствовал, зачем. Мне казалось, что мы просто экспериментировали, что никто из нас не знал, что мы делаем, хотя оглядываясь назад, я подозреваю, что Даррил на самом деле знал. Он был тем, кто предложил потрахаться, а так как он был старшим и имел наибольший член, полагаю, что он знал, как. Я не был разочарован.

Вероятно, раз я был самым хилым, мне было указано быть внизу и мне предстояло быть первым у Дона, чей двенадцатилетний член был уже взрослого размера. Когда он входил в мою девственную попу, я сосал Даррила. Поскольку боль от этого вхождения ослабевала, а господствовали приятные ощущения, когда оба конца пищеварительного тракта заполнялись, я уже не только знал, что такое «гомик», но и узнал впервые, что я рожден гомиком и умру гомиком». Игры трех мальчиков продолжались долго, и ни бабушка Морриса ни родители Фултонов не могли понять, почему мальчиков так не оторвать друг от друга. (Jackson 1995)

Некто, подписавшийся только именем «Эдвард», рассказывает о 1980 г., когда ему было 13. За год до того:

«…мои яйца опустились <…>, первая поросль каштановых волос пробилась вокруг моего члена, и, забавляясь сам с собой, воображая Скотта Баджо в спортивном бандаже, я получил свой первый оргазм. Годом позже, в возрасте 13, я мастурбировал по три или четыре раза в день <…> Я был несколько недоразвитым для своего возраста — хилым, как жердинка, с тонким членом, но приятное лицо обычного паренька спасало меня от того, чтобы считаться полным уродом».

Мать Эдварда работала в школьном интернате, и они поселились там. «Однажды поздним августом 1980 я встретил Билла, рыжеголового веснушчатого мальчика. Хоть ему было всего четырнадцать лет и вес у него был одинаков с моим, он был набит мускулами. Мы завели разговор у пруда и я не мог не заметить выпуклость мужского размера в его плавках». Бил интересовался сестрой Эдварда, спросил, имел ли он уже опыт с девочками и, наконец, речь зашла о мастурбации. Билл спросил: «Ты дрочишься?»

«Иногда.» (До меньшей мере дважды в день.)

«А о чем ты думаешь, когда это делаешь? "

«О девчонках.» (Ложь.)

«Ты дрочился хоть раз с кем-нибудь вместе?»

«Нет.» {Но хотел бы.)

«А ты когда-нибудь думаешь о парнях, когда дрочишься?»

«Нет. Это же как больные.» (Это то, о чем я только и думаю!)

Билл мне не поверил и повел меня в неиспользуемую кухню на втором этаже, чтобы развратить меня. Когда дверь захлопнулась, темнота охватила нас. Билл задышал тяжело и начал лапать меня, бегая руками по всему моему телу. Я отвечал тем, что терся об него. Билл крепко поцеловал меня, всунув язык глубоко в мой рот. Всё время он объяснял, какие б… девчонки и какую забаву парень может найти в собственном теле. Он сдернул с меня одежду и мой тонкий стояк шлепнул по его бедру. Когда он попытался всунуть несмоченный палец в мою задницу, мне стало больно и я увильнул.

Идея секса с другим парнем захватывала меня, но я не хотел попасться голым в кухне. Я предложил пойти в раздевалку при душе, где, если нас захватят, мы по крайней мере можем найти оправдание тому, что мы голые. Я не учитывал, что раздевалка будет более опасна из-за большей посещаемости. Но твердый член тринадцатилетних не хочет знать резонов.

По дороге Билл продолжил наш разговор.

«Отсосешь мой член, если я отсосу твой?»

«Конечно.» (С огромнейшим удовольствием!)

«А дашь мне трахнуть тебя в задницу, если я дам тебе тоже?»

«Наверно.» (А это будет больно?)

«Будешь лизать мое очко, если я буду лизать твое?»

«Ну, это неприятно.» (Это неприятно!)

«Нет, нет, приятно. Это очень здорово, парень. Я сделаю это тебе первым, и ты увидишь, как это здорово.»

«Не знаю…»

«Давай. Это здорово!»

«Ну наверное. Если ты сделаешь это мне первым.» (Я испробую все, что он хочет.)

Я всегда сексуально возбуждался при виде голых мужчин, но был неуверен в том, что мы собирались вместе делать. У меня было представление о сосании члена и о трахании, но представление о лизании задницы было мне совершенно чуждым. Я был так на взводе, а Билл был так самоуверен, что он мог делать со мной всё, что захочет. Он и делал.

Когда мы вошли в раздевалку, мы получили добавочное возбуждение, увидев самого забористого, самого мускулистого охранника, стоящего абсолютно голым. Билл знал этого парня (которому было, вероятно, семнадцать или восемнадцать) и заговорил с ним. Я не мог оторвать глаз, когда он вытирал свой толстый темный член итальянца. Какой день! Мой первый поцелуй. Мое первое тисканье. А теперь охранник из моих последних фантазий при дрочке, вытирающий свой член и свои яйца. Он наклонился, чтобы поднять свой костюм, дав нам ясный вид своего твердого зада пловца. Благодаря недавним предложениям Билла я только и мог думать о том, как бы это упасть на колени и лизать волосатую расщелину между ягодицами охранника и совать язык ему в очко.

Когда он оделся и ушел, Билл и я скинули наши одежды и пошли в душ. Мой первый взгляд на член Билла захватил меня. Я никогда не видел другого парня со стоящим. Он был огромен — больше, чем я это представлял возможным. На деле в нем было, вероятно, больше восьми дюймов (20 см.) в длину при средней толщине, но по сравнению с тем недомерком, который у меня тогда был, член Билла был просто гигантским.

Мы стояли в душе, влюбленно поглядывая на члены друг друга под потоками горячей воды. Наконец, я протянул руку к покрытому венами стволу Билла. Он не отклонялся. Он схватил мой мальчиковый член и яйца, взяв их в одну руку, и потянул меня к себе. Мы стали дрочить члены друг друга, и как раз, когда Билл попросил меня пососать его член, мы услышали, как дверь раздевалки открылась. Мы отпрянули друг от друга. Мне было нетрудно прикрыть мой член рукой, но Биллу пришлось отвернуться к стене.

После короткого душа пришелец направился в бассейн. Билл потянул меня за собой и привел в самую последнюю кабинку в задней части душевой.

«Скинь одежду и повернись кругом», — скомандовал он. Я повиновался, и он густо смазал кремом мою щель и стал намазывать свой член.

«Порядок, теперь нагнись.»

Я нагнулся, опираясь на сиденье унитаза. Билл стоял сзади с одной рукой на моей пояснице, а другой нацеливал головку своего члена в мое очко. Вдруг одним быстрым движением он всадил свой член в меня по самые яйца. Я заорал и быстренько соскользнул с его члена. От боли мой член сразу упал.

«Стой! Больно!»

«Прости, прости. Я слишком быстро поехал. Дай попробую снова.»

«Ни за что.»

«Ну пожалуйста.»

«Больно же.»

«Я знаю. Это всегда больно поначалу, а потом очень приятное ощущение. Поверь мне.»

«Давай первым я тебя…»

«Нет, Эдвард, парень, давай, я слишком завелся. Ты должен дать мне трахнуть тебя.»

«Ну ладно…»

«Молодчина, ты любовь моя. А потом ты сможешь трахнуть меня.»

С неохотой я повернулся кругом и нагнулся над унитазом, предоставив Биллу мое пульсирующее очко. Почувствовав давление его набалдашника на мое отверстие, я стиснул зубы. На сей раз Билл вошел в меня медленнее, и я не стал останавливать жгучую боль. К счастью, он кончил после шестого или седьмого толчка. Он живо вытянул его, и я повернулся кругом и сел на унитаз, чувствуя, что мне надо выбросить массу кала, но всё, что из меня выходило, была сперма Билла.

Теперь была моя очередь. Билл нагнулся и руками взялся за ягодицы, растягивая их для меня. Я никогда не видел раньше так близко заднепроходное отверстие. У Билла это была очень миленькая розовая дырочка в гладкой безволосой расщелине.

«Ну давай. Чего ты там ждешь? Я готов.»

К сожалению, в этот момент я продумывал всю мою жизнь, источник всех моих фантазий при дрочке, внезапно я истомился совсем, я не мог его поставить. Я, тринадцатилетний с постоянно стоячим членом, и передо мной был великолепно выглядящий четырнадцатилетний с очком, которое надо было вспахать, а я этого не мог. Травма, нанесенная моей собственной ж…, сделала мой собственный член вялым и максимум, на что я был теперь способен, бешено накачивая себя рукой, это получить жалкий полустоячий.

«Давай же, действуй.» — сказал Билл, раздвигая ноги и ягодицы еще шире для меня.

Я прижал свой член. к его заднице, но он не был достаточно тверд, чтобы войти. Билл потянулся назад рукой и схватил мой член. После нескольких грубых дерганий, он вскочил. Я ощущал, как он туго входит в горячую влажную щель, но после нескольких толчков я почувствовал, как он снова упал.

«Ты кончил?»

«Ну да», — солгал я.

«Здорово, правда?» Нам надо обязательно сойтись снова. Может, ты переспишь, и мы сможем заниматься этим всю ночь напролет.»

«Само собой.»

Коль скоро мы оба кончили (предположительно), нам не пришлось заниматься сосанием и лизанием. И очень скверно, потому что я никогда больше не видел Билла». Лето кончилось, и ребята разъехались.

«С тех пор мое тело разрослось, член мой разбух, став по-настоящему большим, и в сексе я занимаю почти без исключения верхнюю позицию. Но иногда я вспоминаю мой первый опыт и испытываю нужду в сильном, более крупном мужике. В этих случаях я прошу этого парня не быть нежным, а прямо пробить свой стояк в мою ж… одним рывком. Так, как это делал Билл» (Edward 1995).

Ричард В. вспоминает 1965 г., когда ему было 11. Со своим сверстником Робертом они тогда осваивали серфинг на берегу моря.

«Роберт и я бросались в самые большие и холодные волны. Однажды днем все прочие ушли рано, оставив Роберта и меня одних продолжать серфинг. Он подплыл ко мне и вдруг спросил: «Хочешь пойти со мной на дюны отсосать?» Мой немедленный ответ был положительным. Я всегда хотел этим заняться, но не мог рассчитать, к кому с этим подкатиться. <…> Он повел меня на белый сыпучий песок на первую линию дюн и мы пошли по тропинке через карликовые пальмы. Только наши тонкие хлопчатобумажные плавки отделяли меня от моей наибольшей мечты, и мой стоячий член толкался впереди меня.

Пройдя пальмовые заросли, Роберт остановился на расчищенном участке, обрамленном океаном и низкими раскидистыми дубами, и сбросил свои плавки. Теперь передо мной был розовый стояк, о котором я всегда мечтал.

«Он вкуснее, когда соленый, — сказал он. — Попробуй».

Я опустился перед ним на колени и ощутил его близость. Потом я понюхал его. Мой первый вдох кисловатого запаха так захватил меня, что у меня закружилась голова.

«Возьми его в рот», — сказал он.

Я взял его в рот и держал его там, смакуя ощущение мягкой теплой кожи. Через короткое время он сказал: «Не сиди же просто так, ты должен двигаться вверх-вниз на нем. Дай я покажу тебе». Он вынул свой член у меня изо рта, толкнул меня вниз на песок, стянул с меня плавки и сделал мне настоящий отсос, как надо.

Роберт и я стали закадычными дружками и после уроков мы наслаждались длинными занятиями в дюнах и в лесу в позиции 69, но ни разу не могли завершить акт, поскольку мы еще не были достаточно зрелыми, чтобы достичь оргазм. Но мы не понимали разницы. Когда наши губы уставали сосать, мы отдыхали с членами во ртах. Не раз мы и засыпали в такой позиции. Мои самые живые воспоминания — это пробуждение с лицом, погруженным в его сладчайшую мальчишечью промежность.

Двадцать девять лет спустя я знаю нечто, чего не знал тогда: я любил его» (V. 1995).

Вовлечение в гомосексуальную связь может быть и без четко выраженной инициативы одного из подростков или с очень слабо выраженной разницей в активности, просто по взаимному влечению к сексуальной разрядке, особенно если первый опыт у обоих долго не появлялся.

Анонимный рассказчик из Техаса рассказывает, что, хоть у него и были гомосексуальные ощущения с четырех лет, он не знал, что это такое, и в шестнадцать лет, как все, завел себе девушку. С ней, однако, отношения не складывались, и они рассорились. Он рассказал об этом своему другу, которого он очень любил, но и не думал о сексе с ним. Как-то тот зашел к нему и они пошли купаться в его домашний бассейн. После купанья друг спросил, крепко ли он обычно спит? «Я не сообразил, почему он об этом спрашивает, но ответил, что крепко. Этой ночью он решил остаться у меня. Мои родители отправились спать, а мы пошли в мою комнату». Улеглись в огромную кровать с водяным матрасом. «У меня оставались уже парни на ночь и спали со мной в моей кровати, но ничего не происходило.

Примерно через час после того, как мы улеглись, он склонился надо мной и прошептал мое имя, чтобы узнать, сплю я или нет. Я не ответил, потому что хотел спать, а не разговаривать всю ночь. На мне была пара трусиков, и когда я не ответил, он поместил руку на мой зад и притворился, что спит. Я понимал, что он не спит, но ничего не сказал. Я вел себя, как будто я уснул, и беспокойно переместился немного. Потом я перевернулся и положил руку на его грудь, всё еще притворяясь, что сплю. Так продолжалось и дальше, мы клали свои руки друг на друга туда, где они непроизвольно не могли бы оказаться. Немного погодя он повернулся на бок и оказался вплотную прижатым к моему телу. Моя рука проскользнула вниз к его члену. Он был твердый, как камень. Я действовал, как если бы я беспокойно спал, что позволило мне разок подвигать рукой вверх и вниз по его твердому члену.

Это было великолепное ощущение, и я захотел большего. Я знал, что он не спит. Наконец, я повернулся к нему лицом, сел и сказал ему, что мы оба знаем, что не спим, ну так что мы собираемся дальше с этим делать? Он посмотрел на меня и сказал, что не знает. Что мы собирались с этим делать?

В этот момент мы обнялись в страстном поцелуе. Это был первый раз, когда я целовал парня, и мне это понравилось. Он был снизу, так что я просунул свою руку под его талию и потянул его так, чтобы он оказался сверху. Мы всё еще были соединены в поцелуе. Я легко просунул свою руку под перед его штанишек и начал дрочить его. Он опустил свою руку под мои трусы и стал гладить меня вверх и вниз по заднице. Мы перестали целоваться и я стянул с него его штанишки и опустился вниз, чтобы взять его в рот. Мой язык начал с кончика его члена и проплясал вниз по стволу его огромного члена к основанию его яиц. Я взял его себе в рот, но оказался не в состоянии проглотить его. Некоторое время я сосал его, и он стонал от удовольствия. Я остановился прежде, чем он кончил, а потом он начал сосать мой. К этому времени мы были оба полностью раздетыми и собирались взяться за это всерьез.

Мои родители спали в соседней комнате, так что нам приходилось сохранять тишину. Мы сошли с кровати, и я начал трахать его в задницу. Ему хотелось кричать, но вместо этого он тихо стонал. <…> Он был на четвереньках, а я трахал его и спустил ему на задницу и спину. Мы стянули простыню с кровати, он лег поверх нее на спину, а я сел на него сверху и он начал иметь меня. Я проделывал это медленнее, чем он, и скользил задницей по его влажному твердому члену вверх и вниз. Пока он меня трахал, я начал дрочиться. Через короткое время он кончил в меня, что было очень неожиданно, и я кончил ему на грудь.

Всё это продолжалось несколько часов. Он пошел в ванную, находившуюся рядом с моей комнатой, и очистился, а я пошел следом за ним. Мы не включали душ, чтобы не разбудить родителей. Вернулись мы в кровать, не говоря друг другу ни слова. Заснули мы около 4.00 ночи, а проснулся я около 7.00. Он еще спал, и я постарался разбудить его, потому что мы оба были полностью обнажены, а я не хотел, чтобы мои родители застали нас так». Всё это было в 1988. Такие отношения между двумя парнями продолжались всего около года, но рассказчик завершает свой рассказ словами: «Я буду любить его до самой смерти» (Anon ANSSS 1995).

Я уже приводил статистические сведения о том, что в подавляющем большинстве случаев первое гомосексуальное сношение мальчики осуществляют со сверстниками, а не со взрослыми. Это трудно назвать совращением.

Скорее здесь больше подходят слова «вовлечение», «ознакомление», «обмен опытом». Сексуальная информация, до которой подростки столь охочи, не выходит за пределы подростковой одновозрастной среды. Она всё время курсирует в ней. Это всё новые подростки входят в эту среду, впитывают эту информацию, взрослеют и выходят из этой среды, уже информированные. А информация, что бытует в этой среде, это информация обоих видов — гетеросексуальная и гомосексуальная. И обычно мальчик может выбрать любую из них, но чаще выбирает одну — ту, что ему больше подходит.

Известный американский киноактер Джеймс Дин, любимец молодежи, был гомосексуален. У него было много любовников, и его биограф Пол Alexander (Alexander 1994) так описывает его любовные отношения с одним известным танцором:

«С этим парнем Джимми нравилось заниматься любовью медленно, но крепко. Более того, когда у него было настроение, ему нравилось стоять голым в дверях квартиры своего друга. Дверь была широко распахнута, и Дин стоял таким образом, что его мог видеть любой, кому вздумается идти по лестнице в то время, когда друг трахал его. Плечи Дина во время акта находились выше головы, и он удерживал равновесие, вцепившись в дверной косяк. В конце концов он опускал одну руку, а другой играл своим членом, который, по его богатому опыту с мужчинами, он мог считать длинным и толстым для такого миниатюрного тела, как у него. И когда Дин мастурбировал, в то время, как друг трахал его, он приходил в неистовство, и сперма выстреливала прямо на лестничную площадку» (Кент 1995: 63).

Многим бросается в глаза нередкое стремление гомосексуалов к публичному афишированию своих страстей, к скандалу, — это вопреки рассудку, который диктует им скрытность и уход в тень.

Очень популярным, хотя и тайным развлечением гомосексуалов является фроттаж — троганье, трение половых частей через одежду, сексуальные прикосновения в ситуации тесноты, например в общественном транспорте. В диалоге, переданном Д. Л(ычовым), его собеседник рассказывает:

«Я, например, однажды понял, что меня просто хотят потрогать, и решил «отдаться» и посмотреть, что из этого выйдет. Мужик пощупал-пощупал, вызвал у меня эрекцию, потом мне надо было выходить, я вышел, и всё на этом кончилось.

— А самый первый случай помнишь?

— Конечно. Нельзя его назвать первым, потому что до этого попадались деды, нагло залезавшие в штаны. Но именно этот случай и подвиг меня на последующие эксперименты. В то время у меня был переломный момент, когда начинаешь принимать себя таким, какой есть. <…> Мне понравился мальчик лет 18-ти, взгляды встретились, я улыбнулся. Смотреть на него долго постеснялся. Отошел в сторонку и уже об этом не думал. Велико же было мое удивление, когда он как бы невзначай подошел ко мне и дотронулся своей ширинкой до моей руки. Я ощутил нечто эрегированное. Для меня тогда это было ново, и я не ожидал, что так можно общаться. Поняв, что он подошел не случайно, я смутился и не нашел ничего лучшего, как нежно обнять его за шею и спросить: «Слушай, друг, что происходит?» Дурацкий был с моей стороны поступок. Разумеется, он испугался и выбежал на первой же остановке. Вот это и было моим «боевым» крещением», после чего я как бы застрял на этом виде общения.

— И все-таки, главная твоя цель?

— Чем больше набираешься опыта, тем яснее понимаешь, что это довольно безобидное занятие. Интересно то, что во всем этом есть какой-то стрём. Это становится «видом спорта».

Мне интересно узнать, кто стоит рядом со мной, гей он или нет. <…> Бывает, что вроде и «педик», а старается держаться «натуральней», однако чаще происходит наоборот: выглядит мужиком, но при этом подставляется настолько удачно, что невозможно не дотронуться.

— Ну а «натуралам» это нравится? Наверняка же есть такие примеры, когда мужики сами трутся.

— Сомневаюсь в их «натуральности». Скорее наоборот. <…> Был, кстати, очень интересный с точки зрения психологии случай. Приятный мальчик очень долго терся об меня задницей. Я ему стал помогать, он еще активнее начал работать, но при этом очень странно на меня смотрел. Я и спросил: «Я что-нибудь делаю не так?» На что он ответил, что сейчас должен дать мне в морду. При этом очень смутился, бедняжка. Скорее, это был гей, который себя таковым еще не осознал. Мне кажется, через некоторое время он наверняка пожалел о том, что пулей вылетел из вагона. <…>

— Теперь механика. Какие методы работы?

— Разные. Можно повиснуть на поручне и как бы невзначай дотрагиваться до тебя попой. Можно притереться толпой и при удобном качании вагона дотронуться до твоей ширинки рукой и посмотреть реакцию. Еще раз поезд качнется — повторить. Недавно мужик нагло подталкивал мою руку дипломатом к своему заветному месту. Как будто случайно. <…>

— Не легче ли просто снять кого-нибудь на «плешке» и потрахаться? Какой во всем этом кайф? Ты пару раз провел, и все… Мне выходить…

— Ну почему же? Если ты хочешь познакомится поближе, ты пойдешь куда угодно.

— Ага. значит, это тоже своего рода «плешка»?

— В то же время и так. Но есть и разница. На «плешку» идут, чтобы снять (подцепить кого-нибудь. — Л. К.) или сняться. На ветке же знакомства чисто ситуативны. Для меня это прежде всего удовлетворение именно таким образом своей природной полигамности» (Д. Л. 1993).

В этом объяснении собеседник не отметил основного: той неожиданности, той опасности нарваться на неприятности, тех волнений, которые сам же и описал и которые отмечены в других описаниях подобных приключений, уже цитированных. Помните? «В автобусе было тесно. Ко мне притиснули морячка, да так удачно, что я моментально возбудился — сердце бешено забилось, по телу волнами побежала нервная дрожь» (это из воспоминаний того, кто потом пристрастился к визитам в казармы).

А вот отрывок из явно автобиографического рассказа Ярослава Могутина «Роман с немцем». Герой рассказа прогуливается со своим возлюбленным по Сан-Франциско:

«Мое возбуждение моментально передалось ему, и мы, повинуясь неконтролируемому приступу животной похоти, совокупились за мусорным баком прямо среди бела дня на одной из центральных улиц города, — стоя, судорожными движениями приспустив джинсы и еще больше возбуждаясь от чувства опасности, всегда придающего особую остроту сексу в публичных местах. Мы не могли сдержаться и продлевать удовольствие, и нескольких ожесточенных толчков его члена внутри меня было достаточно, чтобы мы кончили с тупыми сдавленными стонами» (Могутин 1997).

Олег Дарк в литературном эссе «Из заметок натурала» (Дарк 19936: 252–253) заметил:

«Прелесть гомосексуализма в его противоестественности. Исток — в человеческой предрасположенности к бунту, и прежде всего не общественному. Эпатаж — лишь малая составляющая, внешняя примета, приглашение к узнаванию. А против природы. Против закономерности, превращающей в машину. <…> И против также автоматизирующей целесообразности».

Продолжение рода Дарк рассматривает как обреченность, приговоренность. И он, аттестуя себя натуралом, называет гомосексуализм «светлым путем духа, выбирающим, кем быть». Гомосексуализм — «это дрейфующий монастырь, где осуществляется отказ от общественных и природных пристрастий». В этом он видит причину особой популярности гомосексуализма среди людей искусства, их то явную, то тайную гомосексуальность. «Искусственность (что лежит в основе представлений об искусстве) — здесь ключевое понятие».

При всей меткости и тонкости наблюдений над людьми искусства, мне кажется, причина непонятной наглости гомосексуалов кроется в другом. И это другое лежит в чертах общечеловеческих, даже общих всякой животной сексуальности.

Эволюцией было заложено в самцов стремление к драке за самку и к одолению самки. Это целесообразно: победитель имеет больше шансов на продление рода, и таким образом потомство общины унаследует качества наиболее сильных самцов. Поэтому у ряда животных драка за самку составляет необходимую часть брачного ритуала. Это есть и у приматов. У человека же, кроме отражения в некоторых формах брачной обрядности (брак умыканием, соревнование женихов за невесту), это нашло отражение в ассоциации двух разнородных чувств возбуждения: с одной стороны, сложного чувства, связанного с борьбой и одолением (ощущение опасности, тревоги, победного торжества), а с другой — сексуального возбуждения.

Именно поэтому у первобытных племен и в слоях с примитивной культурой победивший в борьбе стремится к сексуальному унижению противника и находит себе в этом удовлетворение — насилует его женщин, иногда насилует и его самого. Ему необходима именно сексуальная разрядка. В субкультуре уголовников распространено оформление социального превосходства (победы, порабощения, наказания) путем сексуального унижения — понуждением побежденного к пассивному участию в оральном или генитальном сексе. Или хотя бы в имитации его. Достаточно прикоснуться половым членом к губам человека — и он считается «опущенным», перешедшим в низший слой сообщества.

И наоборот, сексуальное возбуждение усиливается от возбуждения, вызванного опасностью. Сексологи отмечают, что у маленьких мальчиков эрекция возникает без сексуального стимула — как реакция на всякое общее возбуждение: на возню, испуг, радость, гнев. О русском философе Розанове его друг А. Ремизов (19926: 230) сообщал: «В. В. Розанов сказал: когда он в ударе и исписанные листы так само собой не просохшие и отбрасываются, у него это торчит, как гвоздь».

У многих сексуальное возбуждение сильно выигрывает от сопряженности с чувствами опасности, тревожности, одоления кого-то или чего-то, в некоторых случаях — o от чувства господства, власти над партнером, унижения его и даже причинения ему боли или от ощущения боли. В последних случаях мы имеем дело с садизмом и мазохизмом, которые не входят в нашу тему. Но повышение сладострастия от примеси чувства опасности и ее одоления — вот что выступает у многих гомосексуалов.

Собственно, эта особенность характеризует чувственность мужчин вообще, но у гетеросексуалов она не находит себе выхода, поскольку сдерживается необходимостью согласования с чувственностью женщин, гораздо более скромной. Многие мужчины довольствуются хвастовством своими сексуальными подвигами перед другими мужчинами. Гомосексуал же свободен в своих поисках остроты чувств.

В приведенном выше наблюдении 91 Крафт-Эбинга, где торговец Л., 27 лет, вспоминает о своих детских гомосексуальных утехах, есть такая подробность:

«Любимый товарищ его Н., с которым он проделывал взаимную мастурбацию, сделал ему однажды предложение: чтобы Л. пытался схватить член Н., а он, Н., будет оказывать мнимое сильное сопротивление, стараясь в этом помешать Л. Больной согласился на предложение. Таким образом, здесь онанизм был непосредственно связан с борьбой обоих участвующих лиц, причем побежденной стороной всегда оказывался Н. Борьба эта оканчивалась неизменно тем, что Н. в конце концов поддавался тому, чтобы его мастурбировали. Л. уверял, что такой вид мастурбации доставлял как ему, так и Н. особенно большое наслаждение» (Крафт-Эбинг 1996: 237).

Это очень ясное стремление к ситуации, в которой задействовано чувство преодоления и оно рассматривается, как способное повысить сексуальное возбуждение.

Рейбен (1991:109–110) отмечает: «Некоторые гомосексуалисты записывают номера своих телефонов в телефонных будках, на вокзалах, в туалетах — всюду, где бывают другие гомосексуалисты. По телефону они узнают специализацию друг друга и назначают свидание. Разве это не опасно? Гомосексуалисты живут опасностью.

Кажется, что она является частью их сексуального ритуала». И дальше (115): Отсутствие страха перед последствиями — одна из загадочных черт гомосексуального поведения. <…> У них тяга бравировать своим сексом перед людьми. Местом действия часто выступает общественный туалет, автобусные остановки, парки, кегельбаны. Случайный и безрассудный выбор партнера — их отличительная черта».

И я не раз встречал такие номера в телефонных будках и общественных туалетах и, признаться, думал, что всё это фальшивки — издевательства над гомосексуалами или чьи-то злые шутки над хозяевами этих номеров. Но беседы с гомосексуалами убедили меня в том, что обычно все эти кустарные объявления — абсолютная истина. За каждым номером скрывается гомосексуально ориентированный мужчина, парень или подросток, чутко ждущий звонка и упоительно опасного приключения.

Л. Хамфриз отмечает, что риск ареста «за сексуальное поведение в общественном месте» (статья в английском законодательстве) действует на гомосексуалов как афродизиак. «Некоторые пожилые мужчины говорят, что уже не могут достичь оргазма без возбуждения от туалетных встреч» (Humphreys 1970: 151).

И есть еще одно, что делает это рискованное поведение, бравирование опасностью и афиширование особенно характерным именно для гомосексуалов. Видимо, эта тяга к опасности, к преодолению запретов, к сексуальному бунту есть та особенность характера, которая и приводит многих мужчин к гомосексуальному поведению.

Силверстайн приводит воспоминание Майрона, парня с замедленным сексуальным развитием, хотя и с некоторой тягой к мужской наготе. Впервые испытать оргазм ему довелось только в двадцать два года. Он тогда служил во Вьетнаме и стоял на посту, охраняя бензовозы для бомбардировщиков.

«Я был на посту темной ночью, и мне пришла в голову идея, что хорошо бы расхаживать на посту голым. Что мне этого хочется. Я разделся донага и затем надел свой пояс с пистолетом сбоку и ружье через плечо и сапоги. И так прошелся по своему посту вдоль охраняемого участка, и когда я шел в обратном направлении у меня уже стоял. Это было действительное возбуждение. Я маршировал обнаженным, с ружьем и в сапогах и со стоящим.

Я терзался, очень терзался. Я не хотел, чтобы меня застукали. Я побежал назад. Вокруг не было много народу, но я был в ужасе и бежал к своей одежде, думая: «Зачем я делаю это? Это сумасшествие. Я схожу с ума». Случайно я задел рукой свой стояк — и кончил. Я никогда до того не испытывал этого, так что это было ужасающее переживание и одновременно чудесное. Я помню, что был ошеломлен. «Что я сделал?»- думал я. Но в то же самое время я хотел узнать, как бы получить это ощущение снова. Вот как я начал заниматься мастурбацией». Он мастурбировал по шесть раз за день.

Впоследствии он поддался на уговоры одного подростка и совершил с ним гомосексуальный акт, а еще через несколько лет окончательно стал гомосексуалом (Silverstein 1981: 87).

Того же рода волнения влекут лондонских голубых на Вересковую Пустошь. Или парижских — в кусты на бульварах, где за ними охотятся полицейские… Того же рода волнения возникают и при встречах в общественном туалете (ср. Humphreys 1970). Именно поэтому некоторых так тянет туда несмотря на всю неэстетичность обстановки. Помните?

«Делая вид, что ничего не понимаю, хоть кровь бросилась в голову, а сердце пыталось выпрыгнуть из груди, я вышел в туалет. Он за мной и предлагает после бани развлечься.» (это рассказ отечественного Алекса о совращении).

Или:

«Решил немного подождать, пока кто-нибудь зайдет в кабину по соседству. Ждать пришлось недолго. Появился парень, который стал передом к сиденью и расстегнул брюки, из которых сам выскочил большой, твердый, напряженный член. Давление у меня наверное подскочило до двухсот!» (польский кабинщик).

Якобы со слов Рудольфа Нуреева его биограф Рюнтю рассказывает сцену возле общественного туалета, где Нуреев встречается с 17-летним Мишелем. Нуреев тянет парня с собой. Тот сопротивляется:

«— Но ведь в туалете лучше! Идем, — поясняет он. <…>

— Почему, почему лучше? Ведь там грязь, грибки, спид, венерические штучки, вирусы и… всё, о чем может мечтать самоубийца…

— Нет, нет, — перебивает он меня. — Мне любится только там.

— Бог ты мой! Ну что ж… бери меня в туалете. Ты что, мечтаешь о сказочной дыре в стене на уровне рта? — говорю я с отвращением в голосе.

— О да! Это великолепно! Я упиваюсь этим уже несколько недель, — восторженно вскрикивает он. Я всё понимаю» (Рюнтю 1995: 79–80).

Другой молодой любовник, Джеймс, как-то заявился к Нурееву вечером неожиданно и был окровавлен.

«Я <…> похолодел от ужаса. Он панически озирается по сторонам. Его желтые глаза полуоткрыты. Джинсы и… всё-всё… в красном. Его кровь?! Ее так много… Она даже не успевает загустеть и поэтому звонко хлюпает в его ботинках. Его тело опускается бесчувственно на мраморный пол. Я вижу, как его покачивает из стороны в сторону. Его ноги дрожат. Он удушливо всхлипывает». Говорит, что надо ехать в больницу и встает. «Он переставляет ноги, как слон».

Парня привез таксист. Он заявляет Нурееву: «Я подобрал этого срамного парня на углу у парка. Ты знаешь, что он там делает?». Оказывается, когда Джеймс в кабинке туалета сунул напряженный член в дырку, с той стороны по нему ударили ногой. Разрыв кольцевой пенисной вены.

Нуреев принимает всё близко к сердцу. «Я ощутил сокрушительной силы удар по себе, своему пенису — крючку, переполненному сексуальным возбуждением. Всё смешалось, точно адов… молочный коктейль. Кровь брызнула и вспенилась, как алое варенье вперемешку со сперматозоидами, белыми, будто снег. Механический удар сплющил плоть, как молоток шляпку гвоздя. Та новая боль уже не была физической. Это было умопомрачение от ожидания неизбежного физического уродства. Затем пришло… другое. Меня захватила ненависть за раздавленное человеческое и мужское достоинство. <…> Я чувствовал всё так же, как и он» (Рюнтю 1995: 293–297).

Нуреев недаром так примеривает ощущения раненного Джеймса к себе.

«Ведь именно такое же случилось когда-то и со мной… в России. Я понимаю, что этот подросток должен чувствовать. Я возвращаюсь из Лондона в Москву. Я вижу свое отрочество и больничную палату. <…> Господи, какая была жгучая боль! Зачем она опалила меня опять? Я злобно вздрагиваю и незаметно дотрагиваюсь до залеченного места. Я ненавижу их всех… в той Москве» (Рюнтю 1995: 181).

Нет никакой уверенности, что все эти приключения пережиты Нуреевым, а не его биографом.

Так или иначе, Нуреев давно отбыл в эмиграцию (проделал свой знаменитый «прыжок свободы» с трапа отлетающего самолета в Париже), потом стал первой фигурой в мировом балете, любил многих и умер от СПИДа, а «телевизоры» остались. Остался повседневный риск гомосексуалов, и осталась его жажда, сформированная эволюцией у всех мужчин — как жажда овладения и преодоления. Жажда испытывать возбуждение борьбы и азарта.

Трипп считает, что именно это чувство делает женщин особенно привлекательными, а мужскую тягу к ним особенно неодолимой как раз там, где женщины труднодоступны, как это и имеет место в мусульманских обществах, где на гомосексуальные утехи холостых мужчин смотрят сквозь пальцы, но женскую честь берегут свирепо. По мнению Триппа, именно это способствует повышению рождаемости в этих обществах.

На мой взгляд есть еще одно обстоятельство, превращающее гомосексуальную активность в средство сдерживания гомосексуальной ориентации. Это обстоятельство — действие открытого Вестермарком инстинкта притупления полового чувства от привычности, обыденности.

Возникший для предотвращения кровосмешений, этот инстинкт ведет к любопытному парадоксу: если только гомосексуальность не заложена в натуре подростка, то его подростковый гомосексуальный опыт обычно не стимулирует развитие гомосексуальной ориентации, а противодействует ей. Как спартанские мальчики, так и мальчики племени самбия, для которых сексуальное общение с мужчинами было обычным, доступным и будничным, по достижении зрелости с удовольствием и энтузиазмом переключались на женщин, столь таинственных и манящих. Можно назвать это явление парадоксом самбии.

Конечно, Спарта звучит привычнее для нашего уха, но звания «парадокса Спарты» больше заслуживает другая сторона дела: понуждаемые педерастическим воспитанием, казалось бы, к освоению женской роли, спартанцы вырастали как раз жесткими воинами (Pacion 1970). Впрочем, воинские доблести характерны для столь многих гомосексуалов, а гомосексуальность (и часто пассивная) для столь прославленных воинов и полководцев, что это заслуживает особого анализа.

ГЛАВА VI. Формирование русла

1. Мужчина по обязанности

Рассмотрев сложение сексуального поведения у человека как вида (филогенез), можно перейти к формированию сексуальной ориентации у индивида (онтогенез). Большое значение в этом приписывается освоению социально-половой (гендерной) роли: мальчик осознает свою принадлежность к мужскому полу. С возраста около 2 лет он усваивает, что надо говорить о себе в мужском роде («я пришел», а не «я пришла»), хотя и не может обосновать это. Позже, в 3–4 года, — что ему приличествует мальчиковая одежда, но другие признаки пола для него еще не существенны, хотя и известны ему обычно. Он еще мыслит пол как нечто приобретенное и заменимое, может спросить родителей, кем они были в детстве — мальчиками или девочками, станет ли он когда-нибудь женщиной. Затем в 6–7 лет происходит резкая дифференциация половых установок. Мальчик осознает, что его пол необратим, что он должен проявлять решительность и смелость, что его забавы это мальчишеские игры (военные, спортивные, строительные) и ему неуместно играть с девочками.

Но как он осваивает переход к мужскому взгляду на женщину? К роли влюбленного, сексуального партнера, любовника, мужа?

Поскольку мужская социально-половая роль предписывает мальчикам особое поведение, отличное от поведения девочек, мальчики сторонятся девочек и не проявляют к ним интереса. Таким образом, социально-половая роль в начальный период мальчикового развития (самый важный для сексуальной ориентации) скорее тормозит освоение биологически-половой роли, чем поддерживает его. Когда происходит половое созревание и появляется физиологически ощущаемая сексуальная напряженность, то ее направляют в русло тяготения к противоположному полу какие-то другие силы. Какие?

Важное место занимает, конечно, общее давление среды — внедрение социальных норм в сознание, наблюдение семейных и влюбленных пар, свадеб, ознакомление с романами и любовными песнями, рассказы старших и сверстников — всё это создает представление о том, как надлежит удовлетворять свои половые потребности. Возникает мужское сознание, ориентированное на соединение с женщиной.

Это когда всё идет по стандартному руслу, как надо. Если же появляются какие-то отклонения, в силу вступают негативные реакции среды, прежде всего в семье, затем в школе — в компании сверстников.

В традиционной американской семье отец рад, если сын растет физически хорошо развитым, увлекается спортом, участвует в соревнованиях. «Он приемлет и продолжает культивировать те мужские ценности, которые его отец усвоил от своего отца: воняющие потом башмаки, непослушание матери, готовность идти на риск — вот части этого» (Silverstein 1982: 24). Аналогичные, хотя и несколько иные ценности надлежит усваивать в других культурах — будь то возня с лошадьми, драки на улицах или рыбалка. А вот с мальчиками, интересы которых не отвечают представлениям отца о мужественности, возникает напряженность. Мальчик, интересующийся книжками, балетом или оперой, тогда как его братья живут интересами спортивной команды, озадачивает отца. Он, выходит, «отвергает ценности и убеждения отца, хуже того — он, оказывается, не повторяет отца под копирку» (Silversein 1982: 25). Отец чувствует отчуждение и считает себя оскорбленным и отвергнутым. Сын чувствует это недовольство отца и отходит от него еще больше. Он обычно находит утешение в близости к матери.

Но когда выясняется, что его необычность не ограничивается интеллектуальными интересами и вкусами, а затрагивает сексуальную сферу, в семье назревает драма. Против его сексуальной ориентации, считая ее ошибочной, болезненной или злонамеренной, выступают как отец, так и мать.

Среди биографий в книге Лемке есть одна, где подробно рассказано о реакции матери на обнаруженную гомосексуальность сына, об упорном и длительном давлении на него. Иозеф вернулся из армии, где он вступил в связь со своим напарником по комнате, а после армии вел с ним любовную переписку. Он учился в мединституте в другом городе и жил у приятельницы своей матери. Мать, сама врач, часто к нему приезжала.

«Однажды вечером я пришел из Универа, и в общей комнате сидел Совет Богинь. Визит матери без предупреждения сулил опасность. Ее выражение лица свидетельствовало, что заседали они изнурительно и всерьез. Я еще держал в руках ручку от двери, как начался убийственный спектакль. Без вводных слов мать выпалила из всех орудий. Свинья, гомик, педераст, грязная собака. Я был как глухой. <…> В моем черепе билась одна мысль: эта женщина тебе не мать.

Когда спазма медленно отпустила меня, я закричал в ответ. Своих слов я сегодня не помню. До того все письма моего армейского приятеля я тотчас по прочтении уничтожал, только последнее я засунул в бельевой ящик между нижним бельем. Мне не могло прийти в голову, что столь культурная женщина с наилучшими манерами будет тайком совать нос в мое нижнее белье. <…> На следующий же день они вдвоем потащили меня к врачу. Своего гомика они взяли в середину, чтобы он по дороге не удрал. Всё было договорено, никаких ожиданий. Обе охотно ворвались бы в кабинет обследования.

Без стеснения я разговаривал с врачом о моих чувствах к моему другу и что они много, много сильнее, чем то, что я до сих пор чувствовал по отношению к девушкам. Никакого сравнения. Он заинтересованно слушал меня и делал себе пометки. Через десять минут он выслал меня. После этого он попросил в комнату мою мать. Через пять минут она вышла наружу онемевшая, с лицом, белым, как мел. Ей пришлось ненадолго присесть.

Врач объяснил ей, что если я не хочу спать с девушками, решать это мне, мне ведь как-никак почти двадцать один. Его опыт с другими пациентами показывает, что ничего с этим поделать нельзя. Это не болезнь, любая терапия может лишь повредить. <…>

Покачивая головой, моя хозяйка комментировала сообщение моей матери. «Этого-же-не-может-быть!» Она уговорила мать обратиться к более опытному профессору. Вняв совету еще одной подруги матери, тоже врача, они повезли сына к профессору. Профессор оказался психоаналитиком в духе Фрейда. Он потребовал неоднократных визитов, во время которых пытался выяснить, не было ли у пациента сексуальной тяги к одному из родителей. Очень недоверчиво восприняв ответ, что не было, он долгими монотонными речами стремился внушить пациенту, как это хорошо иметь связь с женщиной и как плохо уклоняться к связи с мужчиной. Он клал пациента на кушетку, где тот засыпал под монотонные уговоры и видел сны, в которых перед ним был его друг. Эрекцию, заметную через его брюки, профессор воспринимал как свидетельство успеха своих внушений. Наконец, пациент потребовал беседы сидя, глаза в глаза, отказавшись лежать на кушетке, а потом, удрученный тем, что от друга прибыло скверное письмо (с отказом от дальнейшей переписки, поскольку он женится), вообще перестал разговаривать. Профессор отказался от лечения.

Мать, узнав об этом, вскипела. «Неисправимый, неблагодарный, упрямый, лишь бы другим на зло делать, но тебе эта забава даром не пройдет, кто не хочет дать себе помочь, тот должен почувствовать на себе последствия, а они будут решающими. Можешь выбирать между одним годом перерыва в учебе и работы санитаром в больнице отца или переводом в маленький университетский городок. Тут она прервалась, чтобы хватить воздуха, и добавила:

Из Л. во всяком случае придется убраться, чего бы это не стоило. В конце концов каждый знает, что это рассадник гомиков в этой стране. Переписку с этим типом придется прервать, она уже отправила ему такое письмо, что он вовек этого не забудет. Так вот чем причина отказа друга от переписки! Сын закричал: У меня нет больше матери! И покинул дом. В тот же день он оставил и университет, поступив работать санитаром.

Мать ожидала, что отказ в финансовой поддержке вынудит сына прийти с повинной головой. Только через два месяца она, приехав в Л., узнала, что он бросил учебу. Она умоляла сына вернуться в университет, но он отвечал: гомосексуал не должен становиться врачом, решение бесповоротно. На свадьбу брата он согласился приехать только при одном условии: мать должна признать сына таким, каков он есть. Он может приехать только в сопровождении своего нового любовника. Мать сдалась. «Открыв дверь, она остолбенела. В полной растерянности смотрела она на моего друга. Перед ней стоял парень, как из журнала. Высокий, сильный, с черными волнистыми волосами на голове, а из открытого ворота рубашки выбивались еще такие же. Она не могла овладеть собой. Это совершенно не совпадало с ее представлением о гомике». С этого дня для нее не существовало проблемы «мой сын гомосексуален». Но до этого дня давление было достаточно большим.

Отец в данном случае держался в стороне. Но не принимал гомосексуальность сына. «Когда я заговорил с ним о несправедливости матери, он мне коротко отрезал: об этом тебе лучше побеседовать с каким-нибудь гомиком.» (Lehmke 1989: 146–158).

Так выглядит давление семьи.

На школьном дворе мальчики, соответствующие представлениям этой культуры о мальчиковом поведении, о растущих мужчинах, держатся друг друга, собираются в компании, соревнуются друг с другом в приближении к общим идеалам, создают дружеские пары. Те, которые сильно отличаются от большинства, выпадают из этой сети связей. Силверстайн называет их «аутсайдерами». Они находятся на периферии школьного двора, потому что безуспешны в соревнованиях — не попадают мячом в цель, плохо бегают, оказываются нежеланными в любой команде. Некоторые из них к тому же похожи на девочек своей внешностью, повадками, движениями или характером. Этих зовут «сисси» (сестричками, девчонками, неженками, маменькиными сынками). Сообщество сверстников дразнит, преследует, часто мучает или, по крайней мере, презирает этих изгоев, делая их жизнь невыносимой. У любого не определившегося, кто наблюдает эту травлю типичного «сисси», рождается четкое представление, что необходимо сделать всё, чтобы избежать этой судьбы.

Но кроме сознания существует подсознание, более могущественное в том, что касается инстинктов, а также влечений, равных им по силе и функции. А в подсознании те условия, которые формируют русло для полового созревания, складываются раньше. Эти условия могут соответствовать социальным нормам, а могут и не соответствовать. И тогда сознание громко диктует человеку одно, а подсознание тихо нашептывает совсем другое. И этот шепот может оказаться более влиятельным, потому что он идет изнутри, он ближе к натуре данного человека.

Несколько обстоятельств кажутся мне особенно результативными в этом плане.

2. Любопытство не порок

Первое — это половое любопытство. Как пишет В. Р. Дольник (1994: 93–94), «некоторые боятся, что на детей изображения голых людей влияют дурно. Оказывается, это далеко не так. Дело в том, что ребенок по всем врожденным программам — ребенок голого человека. И ему необходимо знать, как выглядит взрослый голый человек. Если он такую информацию получил, его интерес к ней снижается. В странах, где «сексуальная революция» произошла несколько десятилетий назад, дети теперь совершенно равнодушны и к эротике, и к порнографии. Более того: там, где с помощью муляжей и фильмов их еще в первых классах школы знакомят со строением половых органов, интерес к этой области утрачивается на несколько самых «опасных» лет.

А если ребенок лишен такой информации? — Он отнюдь не растет непорочным, просто он всячески стремится ее добыть. Подглядывает за родителями, за купающимися, за сверстниками».

Таким образом, детское половое любопытство — это нормальное врожденное стремление (Dillon 1934; Conn 1940; Strain 1948).

На кого оно направлено? Естественно, на тех, кто сильнее отличается от «нас». Для мальчиков — на девочек, для девочек — на мальчиков. На те их органы, которыми они отличаются от «нас» и которые скрыты одеждой и потому особенно завлекательны. Так по норме. Особенно если особей своего пола мальчик (или девочка) часто видит голыми. Это обычный ход развития, это в порядке вещей, и поэтому в большинстве проявляется именно такое любопытство. Оно ведет к гетеросексуальной ориентации.

Как пишет современный поэт Д. Пригов (1993: 80),

«Я с детства любопытен был,

За старшим братом я любил

Подглядывать: совокупится ли

С девицею.

Однажды глянул — Боже мой!

Там воздух был такой густой,

Что прямо влип в него ресницей

Под корень…»

У Шахиджаняна (1993: 105–110) приведена большая исповедь Виолетты, которая очень рано начала флиртовать с мальчиками. Вот отрывок оттуда:

«В детском саду впервые увидела мальчика голым. У нас был общий душ — мы вместе мылись. Я с интересом разглядывала, как устроены мальчики, но ничего при этом не ощущала и ни капельки не смущалась».

Римма Р., 25 лет, инженер-программист прислала Шахиджаняну, ведшему сексологическую рубрику в популярном журнале, такое письмо:

«Моего пятилетнего сына заинтересовало, как там всё устроено у девочек. И он пристает к своим подружкам в садике, чтобы они сняли трусики и всё показали. Помню, когда сама была ребенком, то было то же самое. Папа серьезно поговорил с сыном, однако через неделю воспитательница снова пожаловалась на него. Жестким тоном поговорила с сыном и я, но не знаю, как долго продержится мой запрет у него в голове. В конце концов я сказала: «Антоша, у тебя есть маленькая сестричка, посмотри у нее, если тебе так интересно, а к девочкам больше не приставай». Сестричке годик. Он ей меняет штанишки, помогает купать, так что любопытство его, по-моему, уже удовлетворено. Но правильно ли я поступила, не знаю…»

Шахиджанян (1993: 89) отвечает: «Конечно, вы поступили правильно. Так и нужно». Это стандартная рекомендация. Обоснование находим в книге Фетчера «Половой инстинкт» (1930: 68): «Самое рациональное это дать полам совместно расти. Тогда меньше всего они будут представлять друг для друга загадку».

У меня есть сомнение. Может быть не стоило так уж заботиться о раннем удовлетворении естественного любопытства мальчика, о том, чтобы как можно раньше снять для него эту проблему, ликвидировать загадку. Ее наличие как раз и свидетельствует о том, что развитие идет по нормальному руслу. Если заботиться о гетеросексуальности сына, то тревожным симптомом было бы как раз отсутствие такого любопытства и наличие взамен другого — к половым органам мальчиков. А ведь тут — тяга к девочкам, интерес к ним!

Но эти впечатления не всегда так остры и положительны.

В романе «Два балета Джорджа Баланчина» Геннадий Трифонов (1994: 106) пишет о пятнадцатилетнем мальчике, приятеле главного героя.

«Девочки Илью совсем не интересовали, хотя и он, года два тому назад, имел беглый опыт рассматривания и ощупывания какой-то особы из их класса…, на чердаке, куда он завлек эту особу исключительно для одного-единственного поцелуя — неумелого, вялого, бестрепетного, никакого. И тогда юная особа, давно искавшая таких приключений, сама взяла руку Ильи и подвела ее к себе под платье. Не обнаружив там ничего сколько-нибудь стоящего, Илья минут через десять потерял к особе всякий интерес и никогда ни с кем больше не возобновлял подобных исканий, перенеся с тех пор всё свое чувственное внимание на себя самого».

В таких случаях чрезмерная открытость и готовность девочки может только оттолкнуть. Из дальнейшего хода трифоновского повествования видно, что его Илья развивался по гомосексуальному пути.

Надо признать, что детское любопытство и ранние генитальные игры с девочками обычно не имеют сексуальной окраски, тогда как такие же игры с мальчиками несомненно имеют сексуальную окраску, так как они ближе к мастурбации и, следовательно, сопряжены с сексуальным наслаждением. В этом смысле они больше приближают мальчика к гомосексуальным ощущениям, что вовсе еще не означает, что это непременно закрепится в сознании и станет определяющим.

Разницу между двумя видами любопытства и генитальных игр — с девочками и с мальчиками — можно видеть на примере, описанным в Ростовской газете «Шанс» (Леонтьев 1992).

Автор передает рассказ случайного попутчика, которому он представился как психолог. Попутчик по авиарейсу, 28 лет, пожаловался, что до сих пор не имел сношения с женщиной, и стал излагать свою биографию в сексуальном плане. Он вспомнил, что года в два или три увидел однажды свою мать обнаженной и заметил, «что на этом месте у нее только редкие волосики и щелка. Потом, в детском саду (мне было пять лет) моя кровать стояла рядом с кроватью одной девочки. Однажды после обеда, когда нас положили спать, я залез к ней под одеяло, мы сняли трусы и стали разглядывать друг друга. Меня поразило, что она была устроена не так, как я. Подошла нянька и, отшлепав меня, переложила на другую кровать, подальше. А когда детский сад летом уезжал на дачу, мы с ней вместе ходили в туалет и там баловались».

Автор статьи в этом месте прерывает рассказчика вопросом-констатацией: «Значит, в этом возрасте у вас уже были сексуальные интересы?» И рассказчик подтверждает: «Да».

На самом деле, это любопытство вряд ли можно назвать сексуальным, хоть оно и направлено на половые органы. Оно ничем не отличается от любопытства к другим частям тела, особенно к тем, что обычно прикрыты. Оно не отличается по характеру от любопытства к частям тела у девочек и мальчиков, у животных, вообще от интереса ко всяким устройствам и механизмам. Но дальнейший рассказ касается уже забав с мальчиком, и это носит явно другой характер:

«Потом у меня был друг. Он был чуть старше. Он был татарин. Однажды, когда мы играли, решили сравнить — у кого больше. Больше было у него. Меня это, помню, сильно огорчило. А еще я увидел, что головка его члена совершенно открытая — совсем нет кожи, которой она бы прикрывалась. А у меня головка не открывалась совсем. Я взял его за головку, и она стала увеличиваться и напрягаться. Он сделал то же самое, и мне стало очень приятно. Я с упоением дергал его, с интересом наблюдая, как меняется орган: из бледно-розового он становился багрово-красным. Мне захотелось, чтобы и со мной это было, и он тоже так делал… Так я впервые испытал половое наслаждение и узнал, что такое онанизм…»

Здесь не только интерес, но и эмоции: «очень приятно», «с упоением», «мне захотелось», «половое наслаждение». И случай превратился в привычку:

«— Ты занимаешься этим регулярно?

— Да. Только бывает по-разному: иногда три раза в неделю, а то и в день. Секс стал сильно интересовать меня в восьмом классе. Мне один парень объяснил, что делают с девочками. Ну, и мы с ним вместе… разряжались.

— О чем вы говорили в это время?

— О девочках. И еще смотрели порнуху.

— Мужскую или женскую?

— В основном женщин. Я ведь по природе не голубой».

Голубой или не голубой, но то, чем они занимались теперь с приятелем, — из голубого репертуара, хоть они себя голубыми и не ощущали и, видимо, не были. Однако от более определенно голубого секса их отделяет небольшое расстояние и переход тут легко осуществим. И он произошел:

«— А в гомосексуальные контакты вы не вступали?

— Тогда еще нет. Это пришло потом, случайно».

Но к этому случаю парень уже был подготовлен.

У человека как существа гиперсексуального есть еще и компенсаторный инстинкт, притупляющий половое чувство по отношению к тем, с кем приходится долго вместе жить. Быт заглушает секс. Обычно мальчик не только знает, что сексуальные помыслы к матери и сестрам скверны, но его и не тянет к сексу с матерью и сестрами (впоследствии это может выработаться и по отношению к жене). Однако этот инстинкт действует не только по отношению к конкретным родственницам, но и обобщающее — по отношению к полу.

Если мальчик часто видит свою мать, сестер и других женщин и девочек полураздетыми или совсем голыми, он привыкает к этому и не считает женское тело интересным, оно не составляет для него завлекательной тайны. Если к тому же мальчик воспитывается в изоляции от сверстников, не ходит в общую баню, не купается голышом на пляже, то острый интерес у него могут вызвать внезапно увиденные половые органы людей своего пола, особенно чем-то отличающиеся от его собственных — размером (гениталии взрослых), формой (открытые — закрытые, обрезанные — необрезанные).

В интервью с солдатами Зилэнд приводит рассказ одного из них о первых детских впечатлениях об отце:

«В то время наш душ был сломан. И я спал на диване. А он стоял у раковины, умываясь. Он был голый, и мне нравилось наблюдать его. Видеть его вещь. Я по-настоящему не знал, что это, но я был взведен этим» (Zeeland 1993: 21).

В другой книге Зилэнда рассказ еще одного военного, Алекса, морского пехотинца о его детстве. В доме тетки он со своими кузенами затеяли игру в прятки. У тетки был ухажер, очень большой, мужественный и красивый, и он в это время плавал в бассейне вместе с теми кузенами, которые не участвовали в игре.

«И вот я пошел и спрятался под кроватью тетки Шарон: и они не могли меня найти. Он вошел в комнату и стал переодеваться. А я, помню, подглядывал из-под кровати. Он меня не видел… Мне было так стыдно: но я ужасно… я хотел, чтобы он… Вероятно, чтобы он просто держал меня.

3: Сколько тебе было лет?

А: Четыре или пять. Я очень отчетливо помню все детали. Это засело в моем мозгу. И я думаю, это как-то сказывается на моей сексуальности сегодня, потому что меня привлекают мужчины намного старше меня, большие, очень-очень мужественные мужчины» (Zee-land 1996:62).

И в примере из книги Каприо видно раннее и острое любопытство к мужским гениталиям. Гомосексуал лет 30 вспоминает:

«Я не помню свое первое переживание при виде мужского пениса, однако вспоминаю, что в возрасте 7 лет я рассматривал картинки мужчин в журналах и интересовался тем, как будет выглядеть их пенис. Мне очень хотелось увидеть пенис своего отца. И когда однажды (это было в 11 лет. — Л. К.) я увидел его пенис в ванной комнате, где я принимал душ, то ощутил сильную эрекцию. Потом отец дразнил меня по этому поводу». Поглощенность мужскими гениталиями проявлялась и позже. «Я подслушал, как Том рассказывал другому парню, как он ночью играл своим пенисом и какое возбуждение он ощутил, когда «появилось белое вещество». Я подружился с Джозефом, младшим братом Тома. Джозеф был на четыре года моложе Тома и на два года моложе меня. Его также интересовали мужские органы. Нам нравился его дядя, который был атлетом. Мы провожали его дядю до стадиона и входили вместе с ним в раздевалку. После таких походов мы с Джозефом обсуждали размеры пенисов других мужчин. Я всегда был любопытным и желал большего сексуального знания. Мы также ходили в бассейн и потому могли раздеваться и смотреть, как это делают старшие мужчины. А однажды его дядя показал нам свой пенис во время эрекции. Это произвело на нас огромное впечатление. Он попросил нас пощупать его пенис, что я и сделал. Я стал очень нервным и дрожал от возбуждения. Я не могу в точности сказать, к чему толкали мои желания, но я боялся уже тогда».

Любопытство явно перерастало в эротическое чувство. В школе «однажды я стоял в туалете и писал, когда рядом стоял старший ученик. Я не мог удержаться, чтобы не поглядеть па его очень большой орган. На меня произвели большое впечатление физическое телосложение парня и размер его пениса в сравнении с моей малостью как в физическом, так и в сексуальном отношении». Подросток стал чаще посещать общественные уборные. «Один раз <…> я стоял в туалете рядом со стройным мужчиной, который был очень красив. Его рука не давала мне возможности увидеть его пенис, но когда я спросил, сколько сейчас времени, он вынужден был отодвинуть свою руку. Я сильно возбудился от размеров его пениса <…> Мне также нравилось смотреть на военнослужащих. Мне всегда нравились молодые мужчины на третьем десятке лет жизни, не старше и не моложе. Я просто зациклился на мужских сексуальных органах». Нашел он и туалет с дыркой в стене и наблюдал оттуда за мужскими пенисами, одновременно мастурбируя (Каприо 1995: 167–169).

Отрывок из уже цитированной беседы Шахиджаняна (1993: 296) с одним студентом 26 лет — тем, который уже с детского сада любил рассматривать и трогать члены мальчиков и придумал для этого игру в доктора, с раздеваниями. Пристрастие не угасло и в школе.

«В третьем или четвертом классе, не помню точно, нас водили в бассейн, и больше всего меня привлекал не сам бассейн, а душ, где мылись взрослые ребята-спортсмены. Я с интересом рассматривал их фигуры, мне это доставляло наслаждение, я любовался ими. Привлекали меня и их половые органы. Никаких мыслей по этому поводу не возникало, но один из старшеклассников вдруг меня приподнял и как бы обнял, а когда опускал, то чувство сладости я ощутил всем телом. Конечно, наблюдал в душе за старшими украдкой. Я отчетливо осознавал: мне приятно рассматривать мужское тело. Меня всегда торопили ребята из нашего класса и физрук: «Поскорее, что же ты так долго моешься, копуша, пойдем, тебя все ждут. А я сознательно затягивал процесс споласкивания под душем, чтобы подольше рассматривать».

Из парня вырос завзятый гомосексуал.

Вот эпизод из уже использованного романа Уайта «Рассказ парня о самом себе». Еще до того эпизода, который приводился выше (с более опытным 12-летним Кевином), герой проводил лето в лагере.

«Однажды утром, когда другие мальчики отправились на прогулку в каноэ, мой воспитатель показал мне несколько сделанных им «художественных фотографий» обнаженного юноши на пустынном пляже. Комната была покойна, рассеянный свет пробивался сквозь старые пинии и полуспущенные шторы; перебирая большие глянцевые снимки, я чувствовал грубость простыни на кровати мистера Стоуна под своими голыми ногами. Никогда до того я не видел обнаженного взрослого мужчину. Мои глаза снова и снова приковывались к его загорелой спине и узким, играющим, движущимся белым бедрам, в то время как он удалялся от меня сквозь зону, полную солнечного света, к темному грозовому горизонту. Где этот пляж и кто этот человек? — поражался я, как если бы это был единственный обнаженный человек на земле и мне надо было найти его, чтобы ощутить снова это сжатие в груди, это чувство тонущего, это смешение стыда и радости, которые я старался подавить, чтобы мистер Стоун не отобрал у меня снимки, догадавшись, что моя реакция совсем не художественного плана».

Опять же Уайт в сугубо документальном произведении вспоминает этот эпизод как чисто автобиографический, относящийся ко времени, когда ему было двенадцать:

«… мой наставник в летнем лагере как-то пополудни отозвал меня в сторону и показал мне свои «художественные» фото обнаженных мужчин на пляже. Теперь, конечно, я понимаю, что он испытывал мою реакцию, чтобы спланировать свои действия, но тогда я постарался сохранить как можно больше спокойствия, потому что я полагал, что для него эти фото были искусством, а возбуждали они только меня» (White 1983: 312).

По мнению Уайта (цитирую снова его роман),

«детям незнакомо выпирающее из взрослых удовольствие от конкретных частей тела (большой пенис, волосатая грудь, округлые ягодицы); они растворяют части в целом и физическое в эмоциональном, так что желание быстро становится любовью. Таким же образом любовь становится желанием…»

Удовольствие от большого пениса выпирает и из детских впечатлений, как это видно по приведенным воспоминаниям.

Но вернемся к роману Уайта. Потрясенный увиденным, весь под этим впечатлением, мальчик отправился слоняться по лесу. Там он увидел сидевшего на низкой ветке Рейфа, своего товарища по лагерю, о котором говорили, что он не совсем нормален и умеет околдовывать ребят.

«Штаны его были спущены ниже колен, и он исследовал свой стоящий член с невероятной серьезностью, с ошеломленным видом, делавшим его лицо пустым. Он подозвал меня, и я присоединился к нему будто для исследования достопримечательности природы. Он склонил меня потрогать, и я это сделал. Он попросил меня полизать красную, липкую, залупленную головку, но я колебался. Она не грязная? — спросил я. Не увидит ли нас кто-нибудь? Не заболею ли я? Не стану ли я извращёнцем и никогда, никогда не буду как все другие? Чтобы отбросить мои сомнения, Рейф стал меня гипнотизировать. Ему не потребовалось долго говорить с расстановкой, чтобы я впал в глубокий транс. Коль скоро я оказался под его чарами, он велел мне слушаться, и я повиновался. Он также сказал, что когда я очнусь, я всё забуду. Но в этом он ошибался. Я запомнил всё» (White 1982: 105–107).

Если такой интерес становится устойчивым и закрепляется какими-либо приятными ощущениями (совпадает с эпизодами мастурбации и т. п.), он может перерасти в тягу к телесному, сексуальному общению с людьми своего пола. Девочек это касается меньше: они не столь сосредоточены на сугубо сексуальных отправлениях организма. Но и у юношей сексуальность здесь может плавно вырастать из любопытства, смешанного с приязнью.

Польский журнал геев «Иначэй» часто публикует документальные рассказы геев о своем сексуальном становлении. Вот одно из них. Человек с маленьким половым членом вспоминает о том, как он завидовал в детстве своему товарищу, у которого был побольше.

«Нам было по двенадцати лет, когда я впервые увидел его раздетого догола. В школе мой взгляд всегда был прикован к его промежности, где я видел выразительную горку, нет, скорее гору, но я не допускал, что кто-то может иметь такой большой член и такие большие яйца. Теперь я глазел, как очарованный. Он стоял в смущении, растерявшись от стыда — он не ожидал, что я приду как раз в момент, когда он будет раздет: он стоял в открытых дверях ванной. Он видел мое восхищение — это выдавали мои широко открытые глаза.

Ну, и он заговорил первым; в голосе его звучало (так мне казалось) ободрение: «У тебя ведь тоже такой». Я не мог вымолвить ни слова. Хорошо, что он осмелился и предложил выкупаться вместе. Я согласился, весь дрожа от возбуждения. Когда я стоял перед ним тоже голышом, его член был уже — как я бы теперь это назвал — на полувзводе. Я посмотрел на свой, который так неудобно торчал. Боже — подумал я — у него как два моих. Вдруг я почувствовал, что он схватил мой член. Без малейшей задержки я сделал то же самое. Его член рос и рос. «Ну и большой же у тебя!» — выдохнул я.

Я хотел его измерить, сравнить со своим. Длина его оказалась 19 см. У моего только 13. К тому же его был очень толстым. Но нашу толщину я уже не хотел сравнивать: я был совершенно подавлен разницей, видной невооруженному глазу. Теперь стыдился я. Он видимо это почувствовал. Не говоря ни слова он стал близко ко мне, так близко, что его взведенный теперь член почти прикасался к моему животу. Я не выдержал и крепко прижался к его голому телу. Это был мой первый раз, но по истечении многих лет я помню это, как если бы это было вчера» (Slaw 1996: 58).

Энтони Граббс с ностальгией и намеренной поэтичностью рассказывает о поглощавшем его в подростковом возрасте половом любопытстве, обращенном на собственный пол, об этой неодолимой жажде увидеть тайные части своего друга, запретные для взора и прикосновения.

Дело было в 1965 г. в маленьком городке штата Оклахома. Друг его, которого рассказчик называет ДКС, не желал следовать моде, сформированной Битлз. Он носил напомаженные волосы и наглаживал свои синие джинсы так, чтобы складка стояла, как стрела. «Ему было пятнадцать, мне — тринадцать. <…> С его мускулистым телом, светлыми волосами и фарфорово голубыми глазами он был тайным желанием всех девиц…» Оба проводили много времени в доме у Энтони.

«Д. по несколько ночей в неделю спал у меня в кровати, но я не дотрагивался до него. Когда он выходил после душа в своих мягких белых плавках я всегда замечал прекрасную выпуклость спереди, которая была мне очень любопытна. В то время я даже не знал, что такое гей. Конечно, все мы отпускали шуточки о гомиках, и когда мы это делали, я чувствовал легкое сжимание в груди. Я не видел себя одним из тех. Просто я хотел увидеть, что там у него скрывается в этих плавках.

Однажды летней ночью, когда легкий дождь моросил с молниями и громом вдалеке, Д и я лежали в моей кровати, чувствуя ночную прохладу на своих лицах. Никто из нас не говорил много в ту ночь, но я строил планы маленькой эскапады на этот вечер. Как только я услышал, что его дыхание стало более глубокими почувствовал, что тело его расслабилось во сне, и я придвинулся ближе, предусмотрительно решив тайком открыть, что же скрывается в этих плавочках. Я решил сделать это таким способом, потому что если бы он проснулся, он мог бы подумать, что я гомик и начать избегать меня. Одно лишь быстрое ощущение — и я буду удовлетворен.

Его волосы были недавно вымыты, и чистый запах опьянял меня. Теплота его тела согревала меня. Чем ближе я придвигался, тем становился смелее. Иногда, когда я оглядываюсь назад и думаю об этой ночи, я вижу, как она формировала мои сексуальные вкусы и фантазии на всю оставшуюся жизнь. С тех пор молодые блондины с кудрявыми свежевымытыми волосами и крепкими телами сводят меня с ума. Для меня всё еще эротичен секс в дождливую ночь. Говорят, что наши первые опыты наслаждения пролагают направления нашей сексуальной жизни на всю оставшуюся жизнь, и я этому верю.

Медленно я продвигал свою руку к намеченной цели. Я задержал дыхание, как бы обманывая себя. Когда я дотронулся до этой мягкой хлопчатобумажной ткани, что-то во мне изменилось, что-то глубокое. Я сделал жизненный выбор. Возможно, я не сознавал этого в то время, но моя жизнь должна была навсегда измениться с этого момента. Это было то, о чем я всегда мечтал, что оно должно произойти. Это было возбуждающим и желанным, и ощущение этой промежности привело меня в полное смятение.

Он со вздохом пошевелился, и я с чувством вины отдернул свою руку. Я лежал, боясь, что он проснется и рассердится на меня. Я ждал, потом набрался храбрости на еще одно мгновенное ощущение. В эту ночь я жил опасностью. Когда моя рука вернулась на то самое место, я наткнулся не на ту же самую ткань, а на пульсирующую юную плоть. Я держал в своей руке очень большой, очень возбужденный член. Я хотел убрать свою руку, но Д положил свою руку на мою и хмыкнул: «Что же ты так долго не решался?»

Он начал дрочиться моей рукой. Потом он убрал свою руку и я продолжил это сам. Он потянулся вниз и снял теперь уже до конца свои плавки, потом мои. Его пальцы нашли мой уже выпрямленный член и стали манипулировать им тем же манером. Он убрал свою руку и взял меня в объятья, глубоко целуя, сперва несколько неуклюже (мы быстро научились). Мы провели остаток ночи в объятиях друг друга. Оба мы находили естественным быть как активными, так и пассивными во всех формах секса. Не было исполнения ролей, игр, просто хорошая взаимная склонность. Это практика продолжалась несколько месяцев» (Grubbs 1995).

Рассказывает Мэтью, не указавший своей фамилии, американец.

В 1969 г., когда он был в восьмом классе, он влюбился в красивого одноклассника Джона, с которым они стали приятелями. «У него было особенно привлекательное тело». Поскольку он любил долго мыться в душе после тренировок в гимнастическом зале, он оставался последним в душе. «Я замедлял свои дела так, чтобы под конец подсматривать за ним в душевой, когда он одевался. Его шкафчик был в пятнадцати футах от моего, и я старался стать так, чтобы незаметно наблюдать, как он натягивает на себя свои одежки.

Однажды, когда все ушли, его член попал под эластичную резинку его спортивных трусов, когда он натягивал их. Джон оставил его как есть, так что он торчал сверху трусов, когда Джон прилаживал тугой пояс трусов, охватывающий талию. Он поймал меня за тем, как я подсматривал за ним, бросил на меня загадочный взгляд и только после этого подсунул член на место.

Мои глаза, вероятно, выскочили из орбит. Я в сущности ничего не знал о сексе. Я еще не выучился мастурбировать. У меня было какое-то слабое представление, что я хочу этого мальчика, но я не имел ни малейшего понятия, что я буду с ним делать, если заполучу его. Всё же образ его, стоящего там с этим членом, торчащим из его трусов сверху, воспроизводился после этого в моей голове десяток раз в день в течение ряда недель».

Однажды, когда Мэтью был дома у Джона, тот предложил сыграть в стрип-покер (игра в карты на раздевание. — Л. К.). Хоть комната родителей находилась на другом конце дома, Джон предусмотрительно запер дверь спальни. Он достал колоду карт, и каждый стал набирать несколько карт. У кого окажется больше очков, тот выигрывал. Побежденный снимал какую-то деталь одежды.

«Я скоро заметил, что Джон удовлетворялся одной-двумя картами и объявлял, что ему хватит. Он явно хотел проигрывать. Каждый из нас начинал, конечно, со снятия ботинок, пояса, потом футболки. Скоро Джон был раздет до белых плавок и носков, тогда как я еще оставался в джинсах и обоих носках. У меня уже стоял во всю, так что я сидел поджав ноги коленями кверху. Джон проиграл следующий ход. Я полагал, что он снимет носок, но он без колебания вылез из своих трусов — со своим юным членом, стоящим навесу. Мой собственный стоял так, что было больно. Еще через несколько ходов я тоже был полностью обнажен.

«Ой, я ужасно хочу, — сказал он. — Как насчет такой идеи: кто проиграет следующий ход, тот отсосет другому». Он сделал паузу. «А потом мы поменяемся».

У меня было только слабое представление, что значит отсосать, но я хотел узнать больше».

Тут в комнату ворвался младший братец Джона, Скотт, который подсматривал сквозь какую-то щель. Пришлось включить его в игру. Вскоре все трое сидели голые в кружок, оба брата со стоячими, у Мэтью от неожиданного вмешательства упал. Игра определила, что Джон должен отсасывать у своего брата Скотта, а Мэтью только наблюдал, чему он был очень рад: не хотел показать свое незнание. Оказалось, что отсасывание Джон понимал своеобразно: лизнуть несколько раз языком для увлажнения, а потом дрочить. «Это было то, что он делал своему брату, а я наблюдал, и мой собственный член аж болел от нетерпения. Потом Джон обратился ко мне. Я лег на кровать, как Скотт передо тем. Джон взял мой член в рот, гораздо полнее, чем он это делал у своего братца, и коротко пососал, потом стал скользить рукой вверх и вниз по моему стволу. Какое-либо неудобство, если я его и чувствовал перед тем, давно прошло, когда я сосредоточился исключительно на прикосновении его руки. Вскоре я почувствовал надвигающееся освобождение, которое я заранее распознал по опыту моих мокрых снов, и тут я излился на свой живот.

Я хотел отплатить Джону тем же, но вместо того получил удовольствие наблюдать, как он бешено мастурбирует, и его член вскоре стал выбрасывать сперму струю за струёй». С тех пор они неоднократно повторяли вдвоем этот вид секса года два (Matthew 1995).

Так любопытство к скрытым, запретным частям тела, к гениталиям особей своего пола незаметно и естественно перерастает в сексуальное возбуждение от этих особей и их гениталий, создавая вклад в формирование гомосексуальной ориентации. Вполне возможно, что как раз пуританство, как раз запреты на обнажение гениталий, на прикосновение к ним, распространенные на взаимоотношения особей одного пола, только повышают половое любопытство и направляют его на особей своего пола.

Эту неясную жажду знать хорошо передает еще один эпизод из романа Геннадия Трифонова «Два балета Джорджа Баланчина». Тот самый Илья, которого не впечатлило близкое знакомство с девочкой на чердаке, подружился с соседом по даче, шестнадцатилетним атлетом Юрой.

«Начавшаяся между мальчиками дружба… с самой первой минуты была окрашена для Ильи рано проснувшейся в нем чувственностью. Любое слово рослого и спортивного друга, любое его движение, каждый поступок, мимолетная улыбка, складки его рубашек и брюк, даже запах мыла — обыкновенного туалетного мыла, исходящий от рук и лица Ирсанова — всё это неизъяснимо тревожило и волновало Илью, а в каждом рукопожатии он читал для себя нечто очень важное, тайное для Ирсанова и очевидное для самого Ильи. Что это? Что это такое? Любовь? Очевидно да, потому что даже случайно встречаясь с Ирсановым там, в Озерках, в булочной или в молочной лавке, Илья, провожая Ирсанова глазами, засматриваясь на его фигуру, выхватывал зрением нечто для себя в ней наиболее значительное и притягательное (обычно это были ноги Ирсанова, его узкие бедра и сильная спина пловца)… А по утрам Илья специально убегал на озера, чтобы там, ища глазами Юру, сесть возле печальной ивы и беспрестанно наблюдать за тем, как Юра входит в воду и выходит из нее, как лежит под солнцем на своем полосатом махровом полотенце, в своих красных плавках и как эти блестящие нейлоновые плавки точно и жадно обнимают это уже почти мужское, но всё еще юношеское тело…

В один из таких дней в Озерках, еще в самом начале их знакомства, Илья случайно увидел, как, выйдя из воды, Ирсанов в кустах переодевался. Он был совсем рядом. Илья всё-всё видел в приятеле, всё-всё в нем рассмотрел и с тех пор каждую ночь засыпал «с разными мыслями» о приятеле. И тогда всё происходящее с его собственным телом в такие мгновения он, силой своего воображения, переносил на наготу Ирсанова, вполне догадываясь о том, как мог бы сейчас выглядеть Юра. Эти догадки кружили ему голову, вызывали во всем теле сладкую боль, длительное томление и желание прикоснуться к Юре ладонями и губами, тесно прижаться к нему всем своим существом…

И эти мысли о Юре, оставаясь фантастическими, требовали незамедлительной реализации. Но какой? Какой именно? Илья этого еще не знал… Но вот стоя однажды под душем и намыливая себя кусочком душистого мыла, он сделал вдруг открытие: он вообразил, что это не он сам, а Юра водит вдоль его тела своей рукой… И когда обмылок вдруг выскочил из пальцев Ильи и они, его собственные пальцы, все в мыле, неожиданно задержались на его собственных ягодицах, Илья догадался, что было бы ему приятно с Юрой совершить под этим теплым душем в этом их яблоневом саду» (Трифонов 1994: 105–106).

У гомосексуалов это любопытство, эротически окрашенное, остается на всю жизнь. Оно становится частью флирта или прелюдией сношения. Вот как один гомосексуальный заключенный описывает свое пребывание в гомосексуальном климате американской исправительной колонии:

«Сперва я почувствовал себя ребенком в лавке игрушек <…> По временам я наталкиваюсь на то, что какой-нибудь сокамерник ловит мой взгляд, и я ищу возможности застать его в душевой, и тогда я как бы случайно вторгаюсь туда же. У него встанет? Как у него выглядит? Большой? Мы оба остаемся одни. Я мою волосы, глядя теперь в другую сторону, давая ему вид моей задницы, не слишком очевидно, а теперь сгибаюсь, выжимая волосы, и бросаю на него беглый взгляд — у него встал? Ага, он растет. Ничего не сказано, никакого разговора, никакого подтверждения. Я даю ему понять, что ухожу. Вот, теперь у него стоит во всю. Сердце мое стучит. Я достиг желаемого. Мой член тоже стоит, ничего не могу поделать. А он говорит: «Видишь, что ты со мной сделал?». Я, вовсе не желаю втягиваться дальше, улыбаюсь и отвечаю: «Что же я могу сказать?» И удаляюсь. Я достиг цели, мое любопытство удовлетворено. Дальше я не хочу двигаться» (Wooden and Parker 1984: 163–164).

3. Притягательное отличие

Половое любопытство стимулируется предчувствием того, что у другого всё то, что «меня» так волнует, тоже есть, но устроено немного иначе, и эта новизна способна повысить «мое» возбуждение и усилить «мое» сладострастное чувство. Американский психолог Дарилл Бем сформулировал это так: «Экзотическое становится эротическим». Он строит на этом целую теорию развития сексуальной ориентации (Bern 1996).

Это часть того инстинкта, который эволюцией всё-таки был заложен в человека и который должен был обеспечить тягу к женщине, и притом тягу ко все новым женщинам. Но в силу скрытости и изменчивости половых различий в человеке (скажем, длинные волосы — чей половой признак?) он принял форму инстинкта, тяги к физически отличному, в чем-то противоположному и стал проявляться также и в однополой любви. Блондинов обычно тянет к брюнетам, тощих к полноватым, низковатых к высоким.

Жюльен Вио, ставший писателем под именем Пьера Лоти (знаменитым писателем, академиком Франции), встретил свою первую любовь в морской школе в 1869 г. в лице большого светлого бородача Жозефа Бернара. Позже он влюбился в моряка-бретонца Пьера Ле Кора, тоже большого мужественного блондина, а сам он был низкорослым и считал себя уродом. «Я не был человеком моего желанного типа», — говорил он (Blanche 1983; Laveriere 1997: 222).

Многих очень сильно привлекает общение с людьми другого цвета кожи — белых привлекают негры, негров — белые. Расовые предрассудки могут, конечно, сказываться, даже не предрассудки, а чувство подсознательного испуга и брезгливости от мысли о соприкосновении с очень большим отклонением от привычной нормы, как бы с резкой аномалией (вроде общения с инвалидом). Но чаще всего эти ощущения пасуют перед неодолимой жаждой неожиданного открытия новизны в сексуальных особенностях другого. В дневнике Чайковского, который в России любил одного за другим Алексея Апухтина, Владимира Шиловского, Эдуарда Зака, Иосифа Котека, Ивана Бериновского и т. д., специально отмечен день 22 марта 1889 г., когда он жил в парижском отеле и — «у меня побывал негр».

Американский гомосексуальный солдат-летчик Джефф в своем интервью Стиву Зилэнду говорит:

«Дж: Мой сосед по комнате черный.

3: Он гей?

Дж: Да. <…> Дважды мы дрочили друг друга. <…> Есть что-то… что-то в черных парнях, что… Я не хочу сказать, что это непременно меня заводит, но. Я думаю, это просто различие. Они просто другие. Просто это цвет кожи.

3: И это возбуждает тебя?

Дж: Иногда да. (Пауза.) Мне не нравится, как это сформулировано. «Это тебя возбуждает». Это звучит слишком сексуально.

3: Я думал, это то, о чем мы говорили.

Дж: Ну да, но…

3: Внушает тебе любопытство?

Дж: Так звучит лучше» (Zeeland 1993: 27–28).

Фил Андрос в рассказе «Туз в дыре» описывает это чувство более подробно и откровенно. Его поражает, «…почему мне в самом деле так нравилась черная плоть. В постели большинство из негров, с которыми я имел дело, были совершенно изумительны — активны, раскрепощены, с желанием испробовать всё и вся… при условии, конечно, что у них было достаточно образования, чтобы уметь фантазировать <…> Нравились ли они мне за это радостное самозабвение, за эту сильную сексуальность? За их белые зубы или их большие члены? Или они мне нравились за этот экзотический эффект черноты их прекрасных тел на фоне белых простынь, или контраст переплетения их с моими белыми ногами и руками? Я люблю ощущение грубости их волос на голове на моих руках или между моих бедер, сексуальный запах их кожи и это ощущение теплого атласа и часто буйную растительность и подавляющий запах из их подмышек и промежности» (Andros 1982: 89).

Японский писатель Юкио Мисима, откровенный гомосексуал, вспоминает, как в школе на занятиях гимнастикой восхитил всех второгодник Оми, сильно опередивший всех в физическом созревании.

Когда надо было подтягиваться, одним рывком его тело взметнулось вверх, и мощные руки вцепились в стальной стержень. «Весь класс восторженно ахнул. <…> Всех поразила обильная поросль, открывшаяся под мышками у Оми. Мы, мальчишки, впервые видели, чтобы в таком месте столь густо росли волосы, похожие на пучки буйной летней травы, которой мало заполонить весь сад — она норовит пробиться еще и меж каменными плитами двора. Так и у Оми волосы росли не только под мышками, но и переходили на грудь. <…>

Я испытывал те же чувства, что все, но с одним существенным различием. С самого начала этой сцены, как только я увидел густую поросль под мышками у Оми, у меня произошла эрекция, отчего мое лицо залилось краской стыда. Я боялся, что другие заметят этот горб сквозь мои легкие летние брюки» (Мисима 1996: 60).

Мисима подметил еще одну любопытную особенность: с детства он тянулся к сверстникам, как можно более невежественным — чем меньше интеллекта, тем лучше. Он приписывал это впечатлениям от своей первой влюбленности во второгодника Оми.

«Во время уроков, на занятиях гимнастикой я не сводил с Оми глаз и постепенно сотворил для себя его идеальный образ. <…> Взяв за основу эти идеальные критерии, я путем тщательного отбора разработал целую систему ценностей. Из-за Оми я бы никогда не смог полюбить человека умного и образованного. Из-за Оми меня ни за что не привлек бы юноша, носящий очки. Из-за Оми я проникся любовью к физической силе, полнокровию, невежеству, размашистой жестикуляции, грубой речи и диковатой угрюмости, которая присуща плоти, не испорченной воздействием интеллекта».

Но дальше он приближается к более глубокому пониманию своих предпочтений: «стоило мне наладить с предметом моих вожделений контакт на интеллектуальном уровне, добиться взаимопонимания, как тут же физическое желание испарялось. Малейшие признаки интеллекта в партнере заставляли и меня перейти на язык рассудочности. Любовь — чувство обоюдное: тебе нужно от любимого то же, что ему от тебя; вот почему ожидая от партнера полного невежества, я и сам испытывал жгучую потребность в полном отказе от разумности, я поднимал мятеж против интеллекта.» (Мисима 1996: 54).

Знаменитый английский писатель Кристофер Ишервуд (в своих мемуарах писавший о себе в третьем лице) подметил в себе ту же особенность, но придал ей социальную окрашенность и видел ее причины в ином. Многие любовные приключения со сверстниками в привилегированном колледже его не вполне удовлетворяли. «Это было потому, что Кристофер страдал от торможения, нередко встречавшегося тогда среди гомосексуалов верхнего слоя: он не мог сексуально расслабиться с человеком собственного класса или нации. Ему нужен был рабочий, при чем иностранец. Он вполне отчетливо осознал это, когда прибыл в Германию в мае 1928 и остановился у старшего кузена, который был британским консулом в Бремене. Там он не имел любовных приключений, но, глядя вокруг, увидел то, чего ему не хватало» (Isherwood 1993: 8)..

Именно поэтому так часто аристократы и выдающиеся интеллектуалы влюбляются в простых рабочих парней. Великий князь Константин Константинович, дядя царя (он же утонченный поэт К. Р.), записывал в дневнике: «Вожделения мои всегда относились к простым мужикам, вне их круга я не искал и не находил участников греха» (Мироненко 1998). Марсель Пруст со своим шофером Альфредом, Чайковский со своим слугой Алешей (Леней) Софроновым, Оскар Уайлд с лакеями и посыльными, Уитмен с кондукторами и бродягами, со своим простецким возлюбленным Питером Дойлом (который, когда Уитмен начинал читать ему, засыпал у него на плече), король Людвиг Баварский с простолюдином Кайнцем, приближенный кайзера Вильгельма II князь Эйленбург и рыбак Эрнст, литератор Эдвард Карпентер с Джорджем Меррилом (он вообще любил крестьян Дербишира), историк и философ Саймондс, обожавший гондольеров, лесорубов и солдат (под конец жизни он жил с венецианским гондольером Анджело Фусато), философ и магнат Витгенштейн, искавший в парке Пратер грубых и простых парней, английский писатель Норман Дуглас, оставивший дипломатическую карьеру и жену, чтобы жить с неграмотным итальянским крестьянином Амитрано, офицер Жюльен Вио (Пьер Лоти) живший у всех на глазах с простым матросом Пьером Ле Кором, другой офицер, английский, Монтэгю Гловер — с простым парнем Рейфом Холлом, наконец, писатель Э.М.Форстер с вагоновожатыми и полицейскими, сам Ишервуд со своим постоянным возлюбленным и слугой Гейнцем. От представителей своего слоя они подсознательно ожидают иронии, рефлексии по поводу девиантных склонностей, а это убивает любовь в зародыше. Простонародье же, кажется им, воспринимает всё проще и, коль скоро уж такая склонность осознана, оно не делает из этого лишних сложностей. Простые парни могут просто наслаждаться контактом и давать простое наслаждение другому.

Английский литератор и исследователь гомосексуальности Карпентер в письме Хэвлоку Эллису писал:

«Теперь, в 37 лет, мой идеал любви — сильный мужчина с крепким телом, моего возраста или, еще лучше, помоложе — желательно из рабочего класса. У него должен быть трезвый ум и серьезный характер, но ему нет нужды обладать особым интеллектом. А если он всё-таки им наделен, то он не должен быть слишком говорливым или утонченным» (Carpenter 1984: 290).

Трипп в своей книге также отмечает это явление. Не составляет труда, поражается он, найти гомосексуальные отношения, при которых через такие пропасти, как возраст, раса, происхождение, социальный статус,

«…легко перебрасываются мосты. Иногда контраст между партнерами огромен: литератор и портовый грузчик, радиокомментатор и повар-японец, человек свободной профессии и рабочий строитель, биохимик и водитель грузовика. Как будто гармония между партнерами одного пола не только позволяет им преодолевать социальные дистанции, но зачастую стимулируется этими дистанциями» (Tripp 1975: 168).

По выражению Кона (1998:187), юноши из рабочей или крестьянской среды казались аристократам и интеллигентам воплощением чистоты, теплоты и отзывчивости. Отдаваясь ему, любя его, представитель высшего класса как бы отказывался от своих классовых привилегий, и это давало ему ощущение собственной демократичности. Для рафинированного и либерального интеллигента, «роман с юным пролетарием был чем-то вроде социалистической революции в одной отдельно взятой постели».

Не столь уж исключительно нацеленной на выгоду оказывается и охота наших голубых за иностранными знакомствами. Да, конечно, и мотив выгоды присутствует: все иностранцы рассматриваются у нас как богатые, как сказочные принцы — полюбит и увезет в царство роскоши и комфорта. Но вот и богатый англичанин Ишервуд ищет иностранца, и американцев тянет к итальянским и латинским любовникам. К тем, у кого нет привычных для «нашего» народа предрассудков. Вообще к другим, новым.

В берлинском голубом баре английский аристократ и интеллектуал Ишервуд встретил поначалу немецкого парня по прозвищу Буби («Пацан», «Мальчик»), которого друзья так прозвали из-за его нежно-голубых глаз и безволосого тела. Для Кристофера в нем воплотилась немецкая нация.

«Обнимая его, Кристофер держал в объятиях всю таинственную магию иностранности, германства. Через Буби он любил всю нацию и обладал ею. Что Буби был блондином было тоже очень важно — и не только потому, что белокурость — характерная черта Немецкого Парня. Блондин, неважно, какой национальности, был с детства магической фигурой для Кристофера и продолжал оставаться такой много лет. <…> Первое объяснение, которое приходит мне в голову: Кристофер предпочитал идентифицировать себя с темноволосыми британскими предками и видеть в Блондине пришельца, вторгшегося из другой страны, чтобы завоевать его и подвергнуть насилию. Так что Блондин ассоциировался с мужественным иностранным янь, совокупившимся с женственным инь Кристофера…» (Isherwood 1993: 9-10).

Другой немец, Гейнц, появился потом. Его наняли для домашних работ. Он действительно охотно занялся хозяйственными делами, избавил Кристофера от домашних забот, высвободил ему время для творчества и создал дома атмосферу приязни и радости. Это был стройный 17-летний парень из деревни. Со своими большими карими глазами, толстогубый и со сломанным в детстве носом он смахивал немного на негра. Ишервуд влюбился без памяти.

«Ему казалось натуральным, что они двое просто созданы друг для друга. Гейнц нашел себе старшего брата;

Кристофер нашел кого-то эмоционально невинного, очень уязвимого и некритичного, которому он может покровительствовать и которого холить как свою собственность» (Isherwood 1993: 85–87).

Он не ожидал, что это окажется любовью на значительную часть жизни.

Любовь к иностранцу создавала для обоих массу неудобств. Ишервуду пришлось сматываться из фашизирующейся Германии. Гейнца не удавалось прописать надолго в Англии. Они жили в третьих странах — в Греции, Южной Америке, Люксембурге, Бельгии. Но и оттуда с обострением политической обстановки и приближением войны Гейнца стали всё быстрее изгонять как подозрительного иностранца. В конце концов ему пришлось возвращаться в Германию, где его немедленно арестовали, потому что об обоих уже были сведения в Гестапо. «Вали всё на меня», — передавал ему через верных людей Ишервуд. — Это я тебя соблазнил и развратил. Притворяйся дурачком». Ишервуд из своего далека нанял опытного и циничного адвоката, члена нацистской партии. Из проявлений гомосексуальности, которую отрицать не приходилось, выбрали для признания самое безобидное: взаимный онанизм. От лагеря удалось отвертеться, Гейнц получил небольшой срок штрафных работ и с началом войны отправился на фронт. Он воевал всю войну — как на Западном, так и на Восточном фронте. Уцелел. Женился. Они увиделись с Ишервудом только через 15 лет…

Но в этом противостоянии классов или статусов силы притягательности действуют и в противоположном направлении: нижестоящих тянет к вышестоящим. Капрал Алекс, морской пехотинец, в беседе с Зилэндом признавался:

«Я больше не люблю иметь секс с рядовыми морскими пехотинцами. Меня привлекают офицеры. Это скорее вопрос статуса, я думаю. Меня возбуждают люди, занимающие сильную позицию. К тому же офицеры, большинство из них, имеют этот типично мужественный облик.

3: Они отличаются сексуально от рядовых?

А: Они обычно лучше когда под низом. Они хорошо знают, что делать, и они больше входят в это — они поднимают задницу, если ты начинаешь немножко вытягивать. Они более активны, чем рядовые, которые под низом. Мне трудно рассуждать, почему; из-за опыта, наверное.

Был один офицер, не помню его имени. Кажется, это был майор. Очень клёвый. Мы пошли к нему домой. В постели он был — фантастика. А на следующее утро он начал играть религиозную музыку, гимны и всё такое» (Zeeland 1996: 78).

Так обстоит дело с различиями по классовой принадлежности, по национальности, по бросающимся в глаза физическим особенностям. Но и те, которые не сразу заметны, приобретают значение.

Некоторых притягивает татуировка. В интервью с Зилэндом татуированный моряк Энтони говорит:

«Я думаю, татуировки здорово сексуальны. Мне нравится, когда у парня татуировка. Это заводит меня, видеть ее, и мне нравится… лизать ее. (Смеется.)

3.: А как твои сексуальные партнеры реагировали на твою татуировку? Э.: Им это нравилось. И они тоже думали, что это сексуально или мужественно» (Zee-land 1995:20).

Люди, сексуально напряженные, любят татуировки и нередко наносят их на половые органы. Это индивидуальное отличие должно привлекать партнеров. Зилэнд, интервьюируя морских пехотинцев США, спросил одного из них, татуированного капрала Кита:

«З: Привлекают ли тебя татуировки других людей?

К: Да. Ну, это зависит от многого. Если они военные и имеют татуировки на руках — когда они в униформе это выглядит дерьмово» (Zeeland 1996: 32).

Поскольку мужчин вообще очень занимают гениталии и всё, что с ними связано, естественно, что различия гениталий сказываются особенно на привлекательности одного парня для другого, если у этого второго (хотя бы у него одного) есть гомосексуальные склонности. Прежде всего оцениваются различия по размеру полового члена. Но обычно привлекательностью обладает не всякая разница, а только превосходство по размеру. Просто зависть и восхищение внушают большие члены, и это побуждает исключить такие случаи из рассмотрения важности именно различий для сексуальной возбудимости и привлекательности. Иное дело форма члена. Опять же здесь нужно исключить те различия, которые обусловлены тем, что один из сопоставляемых членов имеет какие-либо уродства — искривлен, головка ненормально маленькая по сравнению со стволом или ненормально большая (ствол слишком тонок). Гомосексуалы способны любоваться членами, они оценивают члены мужчин с точки зрения эстетических качеств, и от них можно услышать совершенно непонятные для гетеросексуалов высказывания о том, что у кого-то «очень красивый член». В пределах же нормы различия членов по форме всё еще значительны.

Особое место в современном мире, особенно в мире гомосексуального общения, заняло различие обрезанных и необрезанных членов. Обрезание крайней плоти мальчикам делается по религиозным или гигиеническим соображениям, и это различие часто вносит расовое отчуждение и рознь. Стивен Спендер, приятель Ишервуда и Одена и тоже писатель, в автобиографическом романе «Храм» описывает поездку двух молодых приятелей, англичанина и немца, по Германии 20-х годов. Заночевали в отеле.

«Наутро они встали, нагишом подошли с двух сторон к умывальнику и, складывая чашечками ладони под кранами, принялись обливаться водой. Иоахим, который изучал в зеркале над умывальником свое лицо с его слегка пористой кожей, скосил взгляд, и Пол понял, что теперь он смотрит в зеркало на отражение его. Пола, тела».

Иоахим, оглядев Пола с ног до головы, сказал:

«— Да, кажется, у Вас с Эрнстом есть кое-что общее.

Страшно смутившись. Пол спросил:

— Что?

— Ну, я уверен, что ты и сам должен знать, — сказал Иоахим, не сводя с него глаз… Пол не мог больше стоять под этим взглядом. Весь дрожа, он сел на краешек своей кровати. Потом, попытавшись придать своему голосу равнодушно-бесстрастные нотки ученого, сказал:

— В Англии обрезание не значит, что ты еврей.

— Что же оно тогда значит?

— Ну, полагаю, что его делают по медицинским соображениям». Иоахим заявил:

«— … Ни одни немецкие родители не позволили бы сделать обрезание своему сыну.

— Почему?

— Потому что не захотели бы, чтобы школьные товарищи приняли его за еврея». Пол противопоставил этому сообщение, что в Англии обрезание делают богатые, а в семьях низших классов не делают. Сказав это прерывающимся голосом, «Пол хотел одеться, но испугался, что Иоахим подумает будто он скрывает общее их с Эрнстом увечье. Он подавил желание спрятать побагровевшее от смущения лицо в ладонях… Внезапно он с дрожью явственно осознал смысл тех примитивных обрядов, которые все еще разделяли целые народы… Под одеждой мужчины скрывали отметины, которые свидетельствовали о том, на чьей стороне они сражались в непрекращающихся тайных войнах между расами обрезанных и необрезанных» (Спендер 1999: 154–156).

Никто не ожидал, что это различие приобретет сексуальное значение, но оно приобрело. Раньше эта разница не так бросалась в глаза, потому что люди разных религиозных вероисповеданий и разных народов мало общались друг с другом, не говоря уж об интимном общении людей одного пола. А люди одного вероисповедания и одной нации не различались по этому признаку.

Обряд обрезания совершался у древних египтян, совершается у иудеев, у всех мусульман, у многих народов с первобытным образом жизни (папуасов, австралийцев, малайцев, африканцев, некоторых южно- и Центральноамериканских индейцев). Из христианских народов религия требует обрезания только у абиссинцев. Остальные христиане, так же как буддисты и конфуцианцы не имеют религиозных мотивов для обрезания. У верующих евреев обрезание делается на восьмой день жизни, является обязательным и рассматривается как завет Бога Аврааму и как отличие всех иудеев (избранного народа Божия) от неиудеев. У арабов и многих других народов обрезание делается в период полового созревания и рассматривается как необходимая подготовка к браку. У первобытных народов это обычно часть обрядов инициации, «обрядов перехода» из одного статуса (детей) в другой (воинов, созревших для брака).

Выдвигаются разные причины возникновения этого обычая (Кон 1988: 206–207). Одни ученые считают, что как часть инициации, мучительная операция должна проверить и укрепить мужество мальчика. Но ведь аналогичная операция делается и девочкам. Другие считают, что это жертва божеству — так нередко объясняют дело и сами первобытные народы. Однако очень странно, что столько народов избрало для принесения в жертву одну и ту же специфическую деталь, ничем для роли жертвы не лучшую, чем другие. Почему разные боги в разных концах земли единодушно нуждались именно в ней? И. С. Кон объясняет это так: поскольку мальчик должен стать мужчиной, повышенное внимание к его мужскому естеству оправдано. Но почему всё сводится к отрезанию крайней плоти, а не к нарезкам, наколкам, прижиганиям и т. п.? Третьи объясняли обрезание гигиеническими соображениями древних — стремлением заранее удалить деталь, порождающую иногда болезненные состояния (фимоз, загрязнение). Однако первобытные народы обычно придавали весьма невысокое значение гигиене и имели очень слабые представления о причинах заболеваний, не связывая их с антисанитарией.

Фрейд считал обрезание символической заменой кастрации, направленной на предотвращение инцеста и на сохранение сексуальных прав отца. Но вся обстановка инициации говорит о превращении мальчика в мужчину, а не о лишении его мужских качеств, хотя бы и символическом. Если его и переодевают у некоторых племен в женщину, то лишь в начальной стадии обряда, чтобы подчеркнуть по контрасту обретение мужских аксессуаров, а обрезание совершается именно как завершение превращения в мужчину. Некоторые антропологи считают, что крайнюю плоть первобытные люди рассматривали как женский рудимент, который необходимо удалить, чтобы превратить мальчика в мужчину. Но сын был связан с матерью пуповиной, а не членом. Маргарет Мид видела в обрезании символическое высвобождение мальчика из-под влияния матери и вступление его в мир мужчин. Но почему символом оказывается неизменно отрезание крайней плоти, а не, скажем, пряди волос?

Первобытная символика была обычно очень наглядной. У большей части тех народов, которые применяют обрезание, оно связано с подготовкой юноши к браку. Кроме того, несомненная параллель обрезания юношей с дефлорацией девушек, также связанной с подготовкой к брачному общению, позволяет предположить, что главная идея, приведшая к обычаю обрезания у многих народов, есть идея открывания полового члена — так же, как идея дефлорации (прободения плевы) — это идея открывания женского полового органа для члена жениха. Идея проста и лежит на поверхности: когда член закрыт крайней плотью, он годен только для мочеиспускания, и то не очень удобен для этого. Именно таков половой член у младенцев. С возрастом крайняя плоть растягивается и головка свободнее выходит из нее. Когда же член эрегирован и готов к половому акту, крайняя плоть сдвигается и у большинства головка приоткрывается или открывается полностью. Во время сношения головка члена должна быть обнажена.

У первобытных людей, склонных формализовать регулярности природных процессов и напрямую связывать физическое состояние человека с его способностями, естественно, напрашивалась идея помочь природе в открытии головки полового члена, сделав это к возрасту, когда по нормам полагалось вступать в брачные отношения, созрел на деле мальчик для этого или нет. Это формально, обрядово и организованно подготавливало юношу к сношениям с женщинами. Точно так же, как дефлорация подготавливала девушку к браку и должна была облегчить юноше доступ в женские гениталии. Вот почему в самых разных местах, у разных народов установился обычай обрезания.

Идея открывать головку полового члена, когда это нужно, и закрывать по миновании надобности встречалась и у тех народов, которые не практиковали обрезание. В древней Греции участники атлетических соревнований, в том числе Олимпийских игр, выступали совершенно голыми. Само слово «гимнастика» происходит от греческого «гимнос» 'голый', отсюда же и «гимн» — первоначально 'песнь, прославляющая победителя в соревнованиях'. Но считалось неприличным выставлять напоказ головку полового члена. На античных изображениях атлетов всегда показаны совершенно закрытые, как у детей, члены. На деле чтобы избежать обнажения головки, греки перевязывали крайнюю плоть ленточкой или проволочкой. Римляне инфибулировали крайнюю плоть, т. е. застегивали ее. «Фибула» — по латыни 'булавка'. Для этого они прокалывали крайнюю плоть (препуций) проволочкой и снаружи закрепляли специальной медной пуговкой.

Обрезание более наглядно напоминало дефлорацию и первую менструацию еще и кровопусканием (о значении крови в инициации см. Bettelheim 1962; Hogbin 1970).

В медицинском плане обрезание имеет некоторые преимущества. У обрезанных нет скапливающейся под крайней плотью смегмы (естественно выделяющейся смазки), которая в сочетании с отшелушивающейся кожей и остатками мочи разлагается, дурно пахнет и способна вызвать раздражение и воспалительные процессы. Ликвидируется сама возможность фимоза — болезненного сужения крайней плоти, во время эрекции приводящего к ущемлению головки. При постоянном открытом состоянии происходит некоторое огрубление кожи головки, делающее ее менее уязвимой. По статистике, евреи в частности реже заболевают раком полового члена. Все эти преимущества были открыты только в XIX веке. С этого времени, а особенно в XX веке, обрезание стало распространяться и среди христианского населения англоязычных стран.

Ныне в США и в Англии обрезание новорожденным делают и не по религиозным мотивам, а в целях гигиенических. К 60-м годам только 10–15 % американцев сохраняло необрезанный член (Гриффин 1995: 242). В Великобритании число обрезаемых мужчин достигло было тоже 90 %, но после того, как социальные программы перестали платить за эту операцию, число это резко сократилось. Теперь обрезанию подвергают менее 10 % англичан (Гриффин 1995: 273). В США число обрезаемых тоже упало: в 1990 г. только 56 % младенцев мужского пола обрезали (Гриффин 1995: 160). Не сказываются ли тут эстетические соображения? Обрезание больше распространено среди городского населения, чем среди сельского.

Во всяком случае такая нерегулярность привела к тому, что теперь среди христианского населения англоязычных стран есть как обрезанные, так и необрезанные. К тому же сегрегация религиозных конфессий резко ослабла — в гомосексуальном мире общаются как христиане, так и мусульмане и иудеи. И вот тут-то выяснилось, что для обрезанных гомосексуалов чрезвычайно занятно видеть необрезанные члены, и свободное движение крайней плоти для них обладает сексуальной привлекательностью, а для необрезанных, напротив, обрезанный член представляет привлекательное и возбуждающее зрелище: член как бы изначально эрегирован.

Ныне сексуальная важность этого различия не секрет для самих гомосексуалов. Это можно видеть в гомоэротических журналах в разделах объявлений о поисках партнеров — многие отмечают у себя или у желаемого партнера: cut («обрезан») — uncut («не обрезан»). Обратили внимание на эту особенность и издатели таких журналов: прямо на обложках стали отмечать подбор моделей: cut, uncut. Любуйтесь, вожделейте, что кому надо.

Разумеется, встречаются случаи противоположной реакции — когда «не так, как у меня» оформленный член кажется аномальным, неопрятным или некрасивым и отталкивает, но это редкость. Для иллюстрации — отрывки из интервью Стивена Зилэнда с американскими солдатами в Германии. Док, обрезанный американец, предпочитает общаться сексуально с американцами, а не с местными гомосексуалами. На вопрос, почему, отвечает:

Д: Я не люблю необрезанных немцев.

3: Ты с кем-нибудь из них был?

Д: Я их видел, понимаешь, в сауне. Я на деле, ну… не ложился с таким. То есть я давал им отсосать.

3: А ты им ничего не делал?

Д: Я только могу отдрочить его. Но это всё. То есть это если уж я пойду с ним» (Zee-land 1993:135).

Другой солдат, Расе рассуждает о неудобстве общения с местными немцами.

«Р: У некоторых немцев на члене «сыр» (так солдаты называют грязную смегму под крайней плотью. — Л. К.). Большинство их не моется.

3: Большинство немцев не моется?

Р: Большинство тех немцев, с кем я имел неудовольствие быть вместе.

3: Ты имеешь в виду, что они недостаточно часто моются?

Р: Правильно. Они моются, но недостаточно часто.

3: И это имеет результатом…

Р: Запах».

И дальше: «Р: Немцы не обрезаны» (Zeeland 1993: 252, 261).

Еще в одном интервью собеседник Зилэнда Рон, охотно общающийся с немцами, продолжает эту тему. Зилэнд провоцирует его:

3: Некоторые из дающих интервью отмечают трудности с тем фактом, что немецкие мужчины в большинстве не обрезаны.

Р: Верно.

3: Полагаю, у тебя с этим не было проблем?

Р: Нет, коль скоро он чистый. Но многие немцы, с которыми я бывал, были обрезаны. Мой нынешний обрезан» (Zeeland 1993: 208).

Есть и противоположная критика: в своих солдатских мемуарах Д. Лычев (1998: 18) делится своим отвращением к обрезанным членам. В части, куда он на время попал «как назло, подобрались одни выходцы из Средней Азии и братского Кавказа». «Один вид их обрезанных инструментов» вызывал у него полную утрату желания.

Обычно же разница членов (обрезанный — необрезанный) оказывается чрезвычайно возбуждающей. Это обстоятельство может оказывать значительное воздействие на возникновение тяги к людям своего пола.

В раннем сборнике Харта (Hart 1973: 67–68) описываются путешествия гея-католика по голубым баням. Как-то он увидел там парня, который ему понравился сразу.

«Мой первый же взгляд в смутном свете дал мне понять, что это мой тип. Его длинные угольно-черные волосы и темные влажные глаза говорили о чувственной натуре. Кремовый цвет кожи и форма глаз выдавали евразийское происхождение. Пока он ходил взад-вперед по темным комнатам и коридорам, было трудно определить его данные в наиболее важном аспекте мужской анатомии. Но при внимательном наблюдении я постепенно мог увидеть вкусную головку и кольцевой желобок за ней. Он был обрезан». Далее описывается их контакт, ласки и т. д. «Множество ласк и поцелуев, особенно в шею. Много сосания. Когда я взял его в рот, я не мог удержаться от замечания насчет прекрасного обрезания, выполненного врачом. Я поздравил его с этим. Никаких слов объяснения не потребовалось».

В том же сборнике (Hart 1973: 70–74) в описании приключения взрослого с подростком заметное место занимают игры, которые вытекают из той разницы, о которой здесь речь. Рассказывает мужчина.

«Возможно, его привлекло ко мне то, что обычно привлекает к пожилым мужчинам некоторых юношей, как бы изголодавшихся физически по возлежанию с отцом. Я приближался к сорока, но был еще стройным, мускулистым. Я был чисто выбрит с бронзовой кожей и румянцем от моих тропических каникул, и сильно загорел за исключением белого участка на моих ягодицах и вокруг по нижней части живота.

Он был высоким школьником и выглядывал сверху из буйной ватаги подростков в мотеле Сан-Франциско». Когда рассказчик проходил мимо, он услышал, как парнишка говорит о шуме: «Похоже, никто в эту ночь не собирается спать». «Я остановился и посмотрел на него: высокий, с пышными рыжеватыми волосами, с детской пухлостью еще на щеках, но с телом тощим и гибким в желтой футболке и подрезанных брюках, слегка андрогинный.

Я заговорил даже не сознавая, к чему дело идет: «Приходи в мою комнату и я уложу тебя спать». С высоты своих шести футов он посмотрел на меня слегка сверху вниз» После повторного предложения «парень сощурился, смыкая густые ресницы, и я проследил путешествие его глаз, исследующих мое тело. Его улыбка была плутоватым образованием ямочки на правой щеке. Языком он облизал губы, потом засосал нижнюю губу под зубы…

Я не был у себя в номере и нескольких минут, как услышал стук в дверь… «Входи, — сказал я. — Здесь я один. Никого, кроме меня».

Парень позволил втянуть себя в комнату, и оба бросились в объятия друг другу, стали друг друга раздевать. «Когда я расстегнул и стянул вниз его подрезанные брючки, его пенис вскочил на полную высоту над тяжелым и раскачивающимся мешком с яйцами. Этот очень мужской елдак был столь толст, что мои большой и указательный пальцы не могли встретиться на его основании. Он выступал из спутанных коричневых волос, и его длина требовала двух рук, чтобы охватить ствол от основания до места за выступом головки. Он был обрезан.

Я же был не обрезан и пробежав руками по зарослям черных волос на моей груди и ущипнув мои соски, он стал играть с моими гениталиями и изучать способ, которым моя крайняя плоть отодвигается назад к густым черным лобковым волосам до полного открытия головки моего члена.

Взяв отвердевшую нижнюю часть его члена в левую руку и поместив конец его прямо против моего, я показал ему, как, взяв своей правой рукой мой член вокруг ствола, я могу натянуть свою крайнюю плоть на головку его члена и потом оттянуть ее назад, открывая мою головку. Это не раз извлекало из него стоны.

Потом он отступил от меня, произнес всего одно слово: «Кровать», и забрался в нее. Я хотел последовать за ним, но странно смущенным тоном он показал и произнес: «Свет». Я пожал плечами, выключил свет и забрался в постель следом за ним, отбросив одеяло к ногам».

Далее подробно описываются их взаимные ласки и переход к взаимной мастурбации (по инициативе подростка).

О том же в другом рассказе этого сборника (Hart 1973: 114–115). Гомосексуал так описывает своего партнера:

«Вероятно, потому, что он не обрезан, у него другая техника дрочки по сравнению с иными людьми, которых я видел. Вместо того, чтобы охватить рукой весь ствол своего стояка, он просто держал его свободно между вытянутыми большим пальцем и остальными пальцами, двигая рукой вверх-вниз как можно быстрее. Я никогда не мог это делать способом, который, видимо, удовлетворял его, но я любил наблюдать за ним, когда он это делал».

В другом сборнике Харта, уже не раз цитированном, Бад Беркли описывает свои приключения в школьном интернате и разница членов (обрезанный — необрезанный) занимает важное место в возбуждении гомоэротического любопытства, перерастающего в гомосексуальную любовь.

Мастурбации с эякуляцией Бада обучил школьный приятель-сверстник Билли Кентон, зазвав его в умывалку школы и показав свою опытность. На спор он побудил и Бада проделать то же. Однако в итоге он хихикнул: «Не думаю, что ты стал достаточно мужчиной — с этой детской кожицей, еще оставшейся на члене!»

Позже, в возрасте 15 лет, ночуя однажды без уехавшего соседа по комнате, Бад проснулся от странных ощущений. «Внезапно мои глаза открылись и мой член начал выбрасывать порцию за порцией. Чувствуя, что мой член начал плеваться, я пробудился от глубокого сна и чудесного сновидения. Я сидел в полном недоумении и в скудном свете из холла не мог поверить своим глазам. Член мой стоял, штаны моей пижамы были спущены до колен, а простыни сдвинуты в сторону. Самое загадочное, что мне показалось, будто смутная фигура метнулась вон из комнаты. <…>

Я старательно соскреб влажной мочалкой мой белый выброс с простыни, мой ум старательно припоминал темную фигуру, которую, как мне казалось, я видел убегающей из комнаты. «Не-а, это было мое воображение», рассудил я. Забравшись назад в кровать, я начал думать о своем переживании, и с отвердевшим опять членом стал фантазировать. Если кто-то был в моей комнате, кто бы это мог быть? Тим Мартин? Да-а! Или Билл Роберт-сон? Да-а1 Он мне тоже нравился! На следующее утро за завтраком я внимательно наблюдал за глазами моих соучеников. Не видя признаков вины ни на одном лице, я решил, что всё это мое воображение. У меня просто было эротическое сновидение («мокрый сон»).

Возможно, думал я, на меня снизошло такое сновидение, потому что я недостаточно дрочился. Некоторые наши школьники хвастались, что гоняют свой конец несколько раз в день. Я обычно делал это чаще. Когда я был примерно на год младше, я нередко игрался с другими школьниками, дроча, сравнивая стояки, соревнуясь на дальность выброса. Я всегда был не таким, как все, потому что единственный во всей школе еще сохранял на члене шкурку (крайнюю плоть). Это было куда любопытнее для остальных школьников, чем просто пацан с членом. Меня дразнили за то, что я не обрезан, но я уверял, что это мне не мешает. Но я чувствовал свое отличие. Когда мои сверстники начали спускать свои молоки всерьез и мастурбация стала не просто игрой, я постепенно отошел от компашки в душевой и дрочил свой член в уединении по уикендам в родительском доме. После той ночи я решил, что уикендов недостаточно. <…>

На следующую неделю я снова оставался один, так как сокомнатник еще болел. В одну из ночей я почувствовал во сне, как что-то дергает мой член. Вместо того, чтобы возбудиться, я испугался. Я не хотел показать, что проснулся, и спугнуть пришельца, но хотел и открыть глаза и увидеть, кто это. Тут я почувствовал особенно чудесное ощущение на пенисе. Я прижмурил веки, чтобы увидеть, что происходит, и в скудном свете узрел голову, снующую вверх и вниз на моем члене. Кто это и что он делает? Я не мог сдержать мой оргазм и, как я с восхищением увидел, Джо Скотт взглянул на мое лицо и мой член выскочил из его рта. Он вскочил и выбежал из моей комнаты. Я был в полнейшем шоке.

Джо Скотт? Вот это да! Это был старшеклассник! И игрок футбольной команды! У него была отличная фигура и сверхдлинный обрезанный член, которому другие школьники завидовали. И ему было по меньшей мере шестнадцать или семнадцать лет. У Джо Скотта во рту был мой член? А я ведь был ничтожный младшеклассник! В мозгу у меня была каша! И… я был влюблен!

На следующий день я избегал смотреть на Джо. Как мне дать ему знать, что мне нравится то, что он делал с моим членом, и я хочу, чтобы он делал это снова? Кроме того, мне хотелось трогать руками его большой член. Как мне дать ему знать, что я думаю о нем весь день и что я люблю его? Я хочу его член в свой рот! Я никогда не сосал член, но я правда хочу его член. <…> Смогу ли я глотать его член? В бессоннице я беспокоился, метался и ворочался до ночи на четверг.

Сердце мое остановилось, когда я услышал шум. Какая-то фигура вошла в комнату. В слабом свете мне было видно, что это Джо. Я прикрыл глаза, когда он приблизился к моей кровати. Пальцы его коснулись моего члена, потом потянули его из пижамы. Мой член отозвался тем, что стал немедленно твердым, как камень. Джо должен был понять, что я не сплю, но я не двигался. Он сдвинул мое одеяло в сторону и я почувствовал мучительное ощущение сдвигаемой вниз кожицы на члене и губы Джо сжимающиеся на моей обнаженной сверхчувствительной головке. Я застонал, и он взглянул прямо мне в глаза. Господи! Я не мог больше притворяться. Ну и что теперь?

Инстинктивно я потянулся вниз туда, где возле моей кровати на коленях стоял Джо, — и преуспел. Я охватил пальцами наибольший, наитвердейший обрезанный пенис, какой и только мог вообразить, и я чувствовал контуры мужественной фигуры Джо Скотта. Я склонился, чтобы взглянуть на него, но он живо вскочил мне на грудь и сунул свой член футболиста прямо мне в рот. Я подавился. Он быстренько спрыгнул вниз к моему члену и медленно стал сосать его, как бы давая мне урок. Я учился быстро, и он снова вскочил мне на грудь и протолкнул член к моим миндалинам. Я старался доставить ему удовольствие. Вдруг он вынул свой пенис у меня изо рта и стал шептать в мое ухо: «Ты делаешь это великолепно, друг. Расслабься и наслаждайся». Я сосал так долго и старательно, что, я думал, сотру кожу с его широкой пылающей головки. Наконец, слишком скоро для меня, он фонтанировал мне в рот, и я глотал и глотал, решив проглотить всё, что Джо накачивал в мое горло. <…>

Джо поразил меня тем, что вернулся к моему члену и стал медленно, ласково сосать, время от времени останавливаясь, чтобы посмотреть на мою крайнюю плоть, ходящую по моей головке. Он знал, когда я был близок к выбрызгу и замедлил свои операции, явно желая дать мне как можно больше удовольствия. Я надеялся, что это будет продолжаться вечно, но я не мог сдержаться и предупредил его: «Джо, я сейчас перельюсь через край». «Дай это мне, друг», — сказал он, и я выстрелил ему в рот. Он и вправду глотал мои молоки младшеклассника! Оправившись от оргазма, я думал о том, как я люблю этого парня. Он поднялся ко мне, дал мне долгий, глубокий поцелуй и прошептал: «Я отыскал твой член, друг. Спасибо». Он вскочил и убежал из комнаты» (Berkeley 1995).

Бад Беркли настолько проникся убеждением в важности первозданного облика своего члена, что впоследствии основал Необрезанное Общество Америки (Uncircumcised Society of America) и выпустил сборник «Крайняя плоть» («Foreskin»).

Другой участник сборника Харта, тоже Бад, рассказывает, что рос городским парнишкой, но проводил много времени на ферме своего отца.

Он помнит, что любил парней и до эпизода с Люком, но не находил возможностей. С Люком они дружили с детских лет и часто соревновались, писая со стога в амбаре — кто дальше. Однажды после этого Люк подоил свой и спросил: «Ты свой ставил?» У Бада вставал, но сам по себе, он не знал, что можно захотеть и поставить. «Я глазел, как Люк делает свой член всё больше и больше. «Вот, давай я тебе покажу» — и он начал с моим. Без промедления я взялся за его. Микросекунды спустя одежды были сброшены в сено. Даже в тринадцать Люк знал что где в мужском теле — кто его знает, откуда. Мы увлеклись друг другом — дергали, тянули, гладили, пробовали на вкус. Он привел языком мои сосочки к отвердению, а я его. Затем его рот обволок мой член, и я оказался на седьмом небе. Я наблюдал, загипнотизированный, как мой член исчез во рту Люка. Меня охватило сознание, что нечто должно случиться, хоть я ни фига не понимал, что. Я выдернул свой из его рта, отпрыгнул от него и побежал по амбару, крича «Отлить хочу!!» Это не была моча, а тягучие капли, которые вытекали и падали вниз, расплющиваясь. Люк стоял рядом, накачивая свой, и еще одна порция брызг упала рядом с моей. Люк протянул руку, потянул меня за член и сказал: «Это не моча». Я чувствовал себя глупым, но мне было хорошо».

Оба мальчика продолжали свои эксперименты повсюду. «Его забавляла лоснящаяся головка моего обрезанного члена, а я завидовал его большому необрезанному деревенскому члену, шкурка которого скрывала тайну внутри. Люк решил увидеть головку своего члена. Мы сделали проект, как растянуть крайнюю плоть. Мы постепенно засовывали всё больше и больше всякую всячину под кожу, под конец концы пальцев. Проект затянулся на месяцы, <…> было больно, но это то, чего Люк хотел. Наконец отверстие стало достаточно большим для языка — моего. Крутить языком внутри было невероятно вкусно. Солено. Пугающе. Похоже на соус Вегемайт (эти австралийцы знают, что намазывать на тосты!). Лизание сводило Люка с ума и придало ему решимость».

Он залупил кожу, обнажив головку полностью, но так как член при этом встал, то не смог вернуться в прежнее состояние. С трудом вправили головку с помощью слюны и применив зубы. «Крайняя плоть Люка стала со временем свободнее. Он мог прятать в ней треть моего члена, позволяя мне представлять, что значило бы иметь крайнюю плоть». Когда, однако. Люк втянул еще одного мальчика в их сексуальные игры, тот пожаловался родителям, и ребят разлучили. Потом Бад продолжил гомосексуальные игры с другими, а Люк, выросший могучим спортсменом, некоторое время еще участвовал в их взаимном сосании, но потом перестал и обзывал Бада гомиком. Но и с девушками ему было трудно иметь дело из за большого размера его члена («Люк мог писать через боковую прорезь комбинезона»). Вообще он был неудачником, всё время попадал в аварии (похожие на попытки самоубийства) и еще в молодости погиб. Вскоре после его похорон Бад встретил взрослого гея, похожего на Люка размером члена. Тот хотел взаимного сосания, но Бад упросил его оттрахать его. Было ужасающе больно, но Бад плакал не от этого (Bud С. 1995).

Еще одна история из того же сборника происходила на ферме, в сельской местности штата Кентуки. Дети, в том числе Кенни, проводили много времени в хлеву, наблюдая случку животных.

«Секс был всегда на первом месте в наших мыслях. Мы часто изобретали поводы вытащить наши члены, чтобы сравнивать размеры или наблюдать, у кого выросло больше волос вокруг. У нас, конечно, вставал — это была часть соревнования, у кого больше. С десятилетнего возраста у меня вставал всякий раз при виде привлекательного очертания ствола в штанах другого пацана или если я мог бросить беглый взгляд на голый член в общественном туалете или если кто-нибудь курсировал возле меня, когда я отливал.

С самого раннего возраста, как я себя помню, я был одержим страстью смотреть на мужские половые органы у людей и животных. Меня особенно возбуждало увидеть член, если он был необрезанный или стоящий. Я фантазировал часами, как бы сдвинуть назад природный капюшон с члена. В самом деле мой первый оргазм, в возрасте около двенадцати, наступил, когда я самоудовлетворялся, думая, как бы я это делал мальчику, который приходил ко мне в тот день играться. <…> В среднем я с тех пор дрочился раз в день. Позже, в возрасте тринадцати и четырнадцати, когда мы складывали члены, чтобы сравнить размер, это иногда вело к одновременной дрочке, но я не припомню взаимную мастурбацию в те времена. <…> Я почти всегда выигрывал соревнование на скорость, потому что при виде других пацанов, накачивающих свои напряженные члены, я очень разгорячался и мигом кончал».

Первым разделенным голубым опытом он считает случай, который свел его, тринадцатилетнего, с шестнадцатилетним работником, которого его отец нанял для хозяйственных работ. «Харли был загорелым и стройным мускулистым блондином, мужественным во всем. <…> Когда случалось, что он дружески обнимал меня рукой за плечи и я чувствовал рядом жар его тела, у меня всегда вставал.» Через несколько недель после его появления, Харли помогал соседу провести случку коровы с их высокопородным быком Старым Максом. Кенни, разумеется, крутился тут же, со всегдашней охотой до таких зрелищ. «Когда Харли подвел быка к заду коровы, его огромная мошна то качалась, как церковный колокол, то подтягивалась к его промежности. Его тонкий малиновый стержень то выскальзывал из его футляра, то втягивался в него, и с него капала предварительная смазка. Макс несколько раз нюхал и лизал коровий зад. Потом он встал на дыбы, высунув член на добрых полтора фута. Он сначала не попадал, но когда кончик дотронулся до жаркого мокрого влагалища коровы, Макс подался вперед и дал два или три толчка, которые почти поставили корову на колени. Его двухфутовый стержень скрылся в корове и вышел из нее. Это было закончено быстрее, чем я успеваю об этом рассказать. Старый Макс оттянулся, опустился на землю, вытянул голову и издал долгое мычание. Потом он вернулся к корове и покрыл ее еще раз. Корова, фермер и Старый Макс все были явно довольны хорошо проделанной работой».

Помогши фермеру увести корову, Харли и Кенни, разгоряченные и потные, расположились отдыхать на хлопьях сена. «Наблюдение за случкой всегда страшно возбуждало меня и ствол у меня стоял. У Харли тоже. Я сидел напротив, откуда уставился прямо на его промежность. Его узкие джинсы были мокрыми от пота и прилипли к его ногам. Поверх его бедра проходило по диагонали этакое гладкое скругленное ребро, толще и длиннее сосиски. Оно дернулось.

Харли увидел, как я уставился на его промежность, и сказал: «Знаешь ведь, что это, правда? " Я кивнул и рефлексивно мой собственный напряженный член подскочил и ударился о переднюю поверхность моего комбинезона. Он говорит: «Малыш, ты, наверное, хочешь увидеть мой член, да?» Я не мог сказать ни слова и чувствовал, что лицо мое стало свекольно красным. Он продолжал: «Ну что плохого в охоте посмотреть член другого парня. Я тоже люблю посмотреть». Момент погодя, он говорит: «Я покажу тебе свой, но тогда ты покажешь мне свой. Баш на баш. Идет?»

Он встал, распустил ремень и медленно расстегнул ширинку своих штанов. Он не носил трусов. Его правая рука потянулась и чуть повозилась, прежде чем вытащить его природно зачехленный полутвердый член. Потом его рука вернулась в штаны и вытащила мошонку с яйцами. Вся его мужская краса свисала теперь из его открытых джинсов и часть его золотых волос показывалась сверху и по сторонам их. Он стоял молча и позволял мне глазеть, как его член, подергиваясь, удлинялся до полной эрекции. Головка его члена и ее окраина лишь слегка были прикрыты тонкой и короткой кожицей крайней плоти. Его орудие было просто прекрасным, самым большим, какое я до того видел, — дюймов семь.

«Теперь твой черед», — сказал он. Он видел, что я почти в трансе и добавил: «Ну расслабься. Я же твой друг. Что за дело показать член». Я встал, сделал два шага, чтобы стать перед ним, открыл свою ширинку и достал свой стояк. Он был напряженный, с сияющей обнаженной головкой, раскаленной докрасна. Он сказал: «Кенни, у тебя отличный член. Судя по его размеру теперь, он через несколько лет станет взаправду красотой. Ты будешь с большими яйцами и огромным членом или я не я». Он дал мне почувствовать гордость и я уже больше не стыдился, что Харли видит мою отроческую наготу.

Потом он сказал: «Ты хочешь только смотреть на мой или хочешь и подержать его?» Онемев, я кивнул головой. Он взял мою руку и положил ее на свой напряженный ствол. Он был шелково-нежным, пружинно твердым и прекрасной формы. Я сжал его ладонью, потом медленно провел ею вниз, чтобы оттянуть его кожицу с головки. Я чувствовал его пульсацию, пока член набухал и становился тверже. Моя вторая рука потянулась к его яйцам. Держать его член и яйца было самым чудесным ощущением, которое мои руки когда-либо чувствовали. Автоматически одна рука двигалась вверх-вниз, оттягивая и напуская кожицу на его головку; вторая мяла его яйца в их мешочке. Член становился все тверже и тверже. Харли начал двигать тазом вперед и назад, сперва медленно, потом быстрее и глубже.

Он хрипло стонал: «Сожми его крепче. Быстрее! Быстрее!» Потом он плотно закрыл глаза, отбросил голову назад и подался тазом вперед с возгласом: «Малыш! Я кончаю!» Он брызнул длинной струёй словно сливок через мое плечо на солому. За первым спазмом следовали четыре или пять более слабых выбросов. Он тяжело дышал с минуту, а потом сказал: «Боже милостивый, Кенни, это было так здорово, как никогда раньше». Чуть позже он сказал: «Ты дрочишься? Когда-нибудь спускал?» Я кивнул и сказал: «Ага, уйму раз». Он спрашивает: «А хочешь, чтобы я тебе сделал это? Я в долгу перед тобой».

Мой член был еще вынут и тверд, как камень. Всё, что Харли хотел мне сделать, и как бы он ни делал это, всё было что надо. Я был на седьмом небе. Он схватил мой член и начал дрочить мне. Почти немедленно я выбрызнул такую порцию, как никогда до того. Он еще долго сжимал мой член и скользил его кожицей вверх и вниз. Даже не становясь мягким, мой член выстрелил еще раз, но уже не столь полно.

Такова история моего первого голубого опыта, хотя в то время я не осознавал его таким. Это было лучшим, что у меня когда-либо было — нечто вроде дрочки на всю жизнь». В последующие полтора года у них было много повторений. Но они не считали свое поведение чем-то необычным. «В те времена быть гомосеком просто означало, что ты активно сосешь член или пассивно даешь кому-либо трахать свою задницу Поскольку Харли и я не сосали и не трахали, мы не имели повода думать, что мы гомосексуальны. В те времена по крайней мере в моей части страны взаимная мастурбация между мужчинами была в порядке вещей и не считалась гомосексуальной. Это была часть нормального распорядка в сексуальном экспериментировании между мальчиками — просто как ожидаемая часть взросления и становления мужчины. На языке того времени взаимная мастурбация означала что? — «просто помочь дружку разрядиться». Я бы добавил, что пассивный оральный секс (т. е. давать отсосать) и активный анальный секс (совать свой член в зад другого мужчины) были также приемлемой формой гетеросексуального поведения мужчин и ни в какой мере не рассматривались как действия геев. <…> То, что я говорю о моей сексуальной жизни между годами от десяти до четырнадцати, в большой мере верно относительно всех мальчиков, которых я знал. Наше любопытство и половые игры не имели ничего общего с вопросом о том, кто мы — натуралы («прямые») или геи.

Я не понимал, что я в самом деле гей, пока мне не стало около семнадцати. Вот тогда меня поразило, что я всегда влюбляюсь в старших парней, в то время как другие парни моего возраста проявляют ту же форму эмоциональной привязанности к девушкам». Он добавил, что полагает и Харли таким, хотя и тот и другой обзавелись семьями (К. R. В. 1995).

Кто бы мог подумать, что такая незначительная деталь, как наличие или отсутствие крайней плоти, может иметь такое значение в возникновении или, по крайней мере, становлении гомосексуальных чувств?

4. Боязнь женщин

Кaк было отмечено выше, Фетчер связывает отношение к детскому половому любопытству с выбором между совместным и раздельным воспитанием детей разного пола. Он за совместное воспитание — чтобы ликвидировать загадочность противоположного пола. Всё приведенное по этому поводу здесь говорит скорее за то, что, если стремиться к гетеросексуальной ориентации подрастающего поколения, то чувство загадочности стоит стимулировать, а не бороться с ним. Вопрос только в том, какую роль в направлении ориентации играет раздельное воспитание. С одной стороны, оно несомненно способствует возникновению чувства загадочности противоположного пола и некоторой его романтизации. С другой — оно чаще приводит к сложению интимных ситуаций между детьми или подростками одного пола — тех ситуаций, в которых возникают сексуальные игры. Кроме того, оно способствует развитию чувства тайной боязни девочек — как маленьких женщин.

Что мальчики в тайне побаиваются девочек и именно в сексуальном плане, подмечали многие психологи и связывали с этим уклон к гомосексуальности. Фрейд, с присущим ему сочетанием наблюдательности и неумеренной фантазии, называл это «комплексом кастрации». По его догадке, мальчики, заметив, что у девочек нет полового члена и мошонки, начинают гордиться своим обладанием и опасаться, как бы девочки из зависти не похитили эти сокровища.

Подсознательные опасения фиксируются надолго и впоследствии затрудняют сексуальный контакт с женщинами. Решительные мужчины преодолевают эту боязнь, а впечатлительные и замкнутые ищут компенсации в более легком контакте с мужчинами. Поскольку всё это подсознательно, то и прямых доказательств сей гипотезы нет и быть не может, стало быть, и требовать их нельзя.

Впрочем, Фрейд вообще считал, что становление половых чувств у индивида повторяет развитие всего человечества, а ребенок напоминает дикаря. Некоторая дальняя ассоциация боязни девочек с особенностями первобытной психологии в самом деле может быть установлена. Страх перед женской сексуальностью очень распространен у первобытных народов (Hays 1964).

И. С. Кон, подытоживая соображения ученых по этому поводу, формулирует четыре различные гипотезы происхождения этих страхов у первобытного человека:

1. Мужчины боятся женщин потому, что их жены происходят из враждебного племени. Поскольку жена происходит из враждебного племени, ей приписывается сомнительная верность. Папуасы энга прямо говорят, что они «женятся на своих врагах». Мальчиков энга с детства учат избегать общества женщин, бояться половых контактов с ними.

2. В обществах, испытывающих дефицит жизненных ресурсов, естественный отбор должен был поощрять ограничение рождаемости, вот и выработался страх перед женщинами, перед «осквернением». Сложились всяческие табу на сношения в тех или иных условиях. Нельзя общаться с менструирующими женщинами, нельзя иметь сношение с беременными и только что родившими. Нельзя иметь сношения, идя на охоту. Кон считает, что в основе этих запретов может лежать и опыт — практические рекомендации по регуляции сексуальной жизни, стремление не отпугнуть животных сильными запахами женских выделений и т. п. А табу породили идею «осквернения» и, следовательно, враждебность и страхи.

3. Фрейдисты объясняют эти страхи гипертрофией «Эдипова комплекса»: ребенок подсознательно отождествляет свою сексуальную партнершу с матерью, а мать он привык почитать и бояться.

4. Враждебность к женщинам есть средство утверждения в себе мужских качеств — противоположные должны рассматриваться как плохие, опасные. При чем это особенно проявляется там, где женщины пользуются более внушительным авторитетом: поведение людей более высокого статуса должно сильнее регламентироваться. По мере роста женской эмансипации мужчины начинают больше бояться женской сексуальности.

«Всё это, конечно, только гипотезы», — заключает Кон. Он отказывается принять какую-то одну и предпочитает считать, что в разных условиях причины могли быть разными (1988: 187–190). Впрочем, представленным у него списком спектр возможностей не исчерпан.

Дело в том, что у многих первобытных народов есть мифические представления об опасности первого сношения с женщиной. По этим представлениям, у женщины в вагине есть нечто вроде зубов, и она может откусить ими половой член. Для того, чтобы этого не произошло, первое сношение должен осуществить не жених, а жрец или колдун, обладающий магическими знаниями и способностями. Нередко жрец производит даже не сношение, а дефлорацию специальным каменным орудием. Пережитком этого обряда у славян считается обычай черногорцев, чтобы в первую ночь после венчания с невестой спал не жених, а дружка. И в русских сказках вместо героя ложится с царевной его друг, волшебный помощник.

В русской литературе сводку материалов этого рода собрал В. Я. Пропп (1986: 325–329). Он ссылается на Боаса, Богораза и Штернберга, у которых приводятся мифы и сказки североамериканских индейцев и сибирских народов. В мифе индейцев арапахо все женихи прекрасной девушки умирают в брачную ночь, пока один из них не догадался ввести ей вместо члена камень. Подобным образом айны рассказывают, как шестеро мужчин остались ночевать у женщин. Один из них отправился к женщине, «вот пошептались, вот на нее забрался, «ой, ой, ой!» и умер». За ним другой — с тем же результатом. Это продолжается до тех пор, пока последний не догадался выйти из юрты, взять круглый камень, и только тогда отправиться на нару к женщине. Он «пошептался, затем скрежет раздался; он поверх ее забрался, вот камень всадил, она укусила, зубы все поломал, ничего не оставил». Дальше всё идет без помех.

Малоазиатская богиня кастрирует своего возлюбленного Аттиса. Э. Ган считает, что та же суть лежит в основе эпизодов убиения богиней своего возлюбленного в ряде древних религий — так поступают египетская Изида, вавилонская Иштар, греческая Артемида.

Ф. Рейтценштейн объясняет весь этот комплекс мотивов и обрядов очень правдоподобно — идеей о зачатии ребенка не супругом, а божеством, которое и представлено каменным инструментом дефлорации. Узурпировать права божества опасно. В отдельной работе (Клейн 1990) я связал этот обряд с распространенным на евразийском континенте мифом о Единороге, у которого рог несет функции полового члена и которого может ублаготворить только дева (девственница). Каменные полированные орудия (их принято называть «зооморфными скипетрами»), в которых я распознал голову Единорога, распространены в энеолите восточноевропейских степей и на мой взгляд, являются инструментами дефлорации. Они не имеют отверстия для насада на древко, у них всегда передняя часть (морда животного с рогом) тщательно полирована, а задняя часть, удобная для держания рукой — шершавая.

Вероятно, страх перед первым сношением поддерживался у многих первобытных племен наличием особых смертельно опасных божеств — охранителей целомудрия юношества (у греков такими божествами были изначально Аполлон и Артемида — см. Клейн 1999: 345–351).

Таким образом, боязнь первого сношения — архетип культуры, широко представленный в филогенезе человечества. Но для отчуждения юноши от общения с женским полом существенно, что на эти державшиеся в культуре идеи наслаивались психологические стереотипы, связанные с индивидуальным опытом и личными переживаниями. Известно, как болезненно самолюбивы подростки и юноши, с какой тревогой ждут они всякого первого испытания на мужество и зрелость. Известно также, как важны удачные условия первых шагов в любви — первого флирта, первых поцелуев, первого петтинга, первого сношения. Как важно, чтобы избранный юношей и случаем первый объект любви был симпатичным и чутким и чтобы события происходили в благоприятной обстановке. Нередки случаи длительной психологической импотенции в результате первого афронта, первой неудачи, первого шока.

У Чехова в рассказе «Выстрел» описан такой шок, приведший к смерти юноши.

Всячески стараются отвратить от сближения с девочками и родители, опасающиеся слишком ранних половых контактов: они ведь могут привести к нежелательным последствиям — скандалу, преждевременной беременности, обвинению в изнасиловании, заражению венерическими болезнями, отлыниванию от учебы, вообще — к уходу в разврат. И родители изощряются в запугивании, запретах, отвлекающих маневрах. Их можно понять. Матери, особенно лишенные внимания мужа, иногда просто ревнуют сына к девушкам. Им тоже можно посочувствовать. Но результатом может быть выработка у подростка стереотипа отчуждения от девочек, подсознательное стремление найти недостающую теплоту в интимном общении с юношами. Здесь всё зависит от меры его решительности, авантажности, предприимчивости, самоуверенности. Замкнутые, гордые, болезненно самолюбивые юноши, колеблющиеся и самокритичные, скорее склонны отказаться от ненадежного успеха у девочек и пойти на интимное сближение с другом, успокаивающее и облегчающее.

Продолжим рассказ попутчика Леонтьева по авиарейсу. Леонтьев спрашивает:

«— А из женщин тебе когда кто-нибудь нравился?

— Да, нравилась одна. Но у меня очень строгая мать. Она и виновата, что я стал таким. Всячески следила за мной, запугивала, утверждая, что дружить с девчонками мне еще рано. Я не мог пригласить их домой, пойти с ними погулять, так как ей казалось, что тогда случится что-то ужасное… <…> Постепенно она воспитала у меня страх перед женщинами. И я стал сторониться их, хотя и хотел быть с ними.

— Поэтому ты и вступил в гомосексуальные контакты?

— До 25 лет занимался только онанизмом. Без друзей… А потом как-то на дне рождения у однокурсника (уже был студентом) оказался за столом с одним парнем. Мы разговорились. Было поздно, нас оставили ночевать. Мы легли на одну софу. Ночью он прижался ко мне, обнял. Я почувствовал, что он возбужден, это состояние передалось и мне.

Его руки заскользили по моему телу, и я сам стал его ласкать… Меня трясло, я никогда не испытывал такого кайфа, а потом он повернулся ко мне спиной и как-то получилось само… Это было мое первое в жизни половое сношение. Было очень приятно. Мы встречались регулярно.

— А девушки тебя привлекают?

— Меня тянет к ним, но я стесняюсь подойти, познакомиться.

— Ты любишь своего друга?

— Привык к нему, привязался. Он очень хороший человек. А любви… ее, пожалуй, нет».

Леонтьев ставит диагноз:

«Это был типичный гетеросексуал, волей обстоятельств и неумной матери, собственной застенчивостью и неправильным воспитанием загнанный в гомосексуальное болото. И помочь ему было довольно просто — стоило лишь познакомить его с хорошей девчонкой, которая без лишних слов ляжет с ним в постель и даст почувствовать себя настоящим мужчиной».

Это он и собирался сделать: записал адрес попутчика, обещал ему позвонить. Леонтьев не сообщает, выполнил ли он это намерение, предложил ли он парню «хорошую девчонку».

Боюсь, что диагноз его лишь отчасти верен, и его простой рецепт не поможет. Да, у парня были гетеросексуальные интересы, но ведь и гомосексуальные приключения, по крайней мере, ему не претили. Да, были и давление матери, и застенчивость. Да, парень не решается назвать свою привязанность к другу любовью. А «хорошая девчонка, которая без лишних слов ляжет с ним в постель», — это и будет настоящая любовь? «Почувствовать себя настоящим мужчиной»… Да ведь похоже, что он уже себя чувствует мужчиной, способным на сексуальные наслаждения, способным их давать и получать. Он ведь говорит о том, что это был «такой кайф»… Почувствует ли он, что с женщиной лучше, это уже под вопросом.

Похоже, что Леонтьев и сам это понял. У повествования есть неожиданная концовка: при выходе Леонтьев увидел своего попутчика — «он стоял с каким-то парнем и, не обращая ни на кого внимания, нежно целовал его» (Леонтьев 1992).

Письмо Сергея, студента 21 года, к Шахиджаняну (1993: 174):

«Из армии меня комиссовали с диагнозом невроз. Мама воспитывала меня скромно и строго. Я замкнут и стеснителен и даже не думал знакомиться с девушкой. Я и сейчас их боюсь, никогда не целовался с ними.

В восьмом классе влюбился в одноклассника. Не знаю, что со мной происходило, но он мне часто снился. Я сейчас переписываюсь с ним (всё рассказал ему в письме, он настрого приказал мне об этом не писать, но переписку не прекратил). Он женат, а я и сам не знаю, что мне нужно. В контакт вступать — сумасшествие!

После армии я сильно изменился. Начал пить, курить, красить ногти, сделал химию и перекрасил волосы. Однажды я попал в вытрезвитель: сильная степень опьянения, и в камере мужчины делали со мной, что хотели. Я всё помнил, но меня это не напугало. Позже на рынке меня пригласил в душ один мужчина, и я согласился. Там он проделал со мной то же самое.

Вы первый, кому я всё так подробно рассказываю. Никто из моих знакомых ни о чем не догадывается, только удивляются перемене в моем характере. Теперь я легче общаюсь даже с незнакомыми, со мной всем весело, но, когда остаюсь один, довожу себя до слез. Мне страшно, я боюсь, что не смогу иметь семью. Я очень люблю детей.

Кто же я? «Голубой», да?! Мне страшно».

У Шахиджаняна на это и несколько других писем юношей один ответ:

«Они не виноваты в том, что и как произошло. Виноваты взрослые, которые не смогли правильно воспитать своих детей». А между тем, «мама меня воспитывала скромно и строго». В восьмом классе влюбился в одноклассника. Видимо, парень был к этому предрасположен от рождения. Единственное, что, возможно, способствовало реализации этой предрасположенности, это его стеснительность и его боязнь девушек, которую, быть может, строгое воспитание если не породило, то усиливало.

У Зилэнда в интервью с американскими солдатами-геями приведены высказывания Джеффа о его подростковой сдержанности с девочками.

«Я выходил и виделся с несколькими девушками, И одна девочка пыталась заполучить меня в постель, когда мне было только 15. А я, право, не хотел этого. Вообще. Потому что я знал, что это нехорошо.

3. А почему ты знал, что это нехорошо?

Дж. Ну потому, что мне это говорили в церкви. Не имей секса, пока не женишься. Но. Мы окончили на том, что остались только друзьями. Вот так. Мне нравились две другие девушки. У меня никогда не было секса с ними» (Zeeland 1993: 24).

Джон, другой солдат-гей, сообщил:

«Знаешь, просто играть эту роль пай-мальчика, всего лишь ходить в школу, приходить домой к мамочке — я был таким затворником, никогда ничего не делал. Наверно, поэтому у меня сейчас столько забавы. Мне не разрешалось делать всё то, что проделывали мои сверстники. Я был как бы заперт».

Выход из запертой камеры он, как и многие, нашел не в ту дверь, которая охранялась мамочкой и церковью, а в другую, неохраняемую, неназываемую и всего лишь молчаливо запретную.

5. Нарцисс и его отражение

Есть редкие случаи, когда половое влечение направлено не на женщин, но и не на других мужчин, а на самого себя. Такие люди влюбились в себя, их эротически привлекает свое собственное тело. Им уже никто не нужен, кроме себя любимого. Психологи расценивают это как болезненное отклонение от нормы и даже придумали для него специальный термин — нарциссизм, использовав античный мифологический образ Нарцисса, столь красивого, что он влюбился в свое отражение в воде. Нарциссисты не просто увлекаются онанизмом — они мастурбируют перед зеркалом.

Вот один из примеров Германа Роледера (Rohleder 1907: 5–7). Машинист поезда, 26 лет. Мастурбации обучился у товарищей по школе с 13 лет, но с 14, как он рассказывает, развил свой особый вид сексуального удовлетворения:

«…могучую любовь к самому себе, я ужасно влюбился в самого себя, я ухитрялся даже самого себя целовать, а именно — я становился перед зеркалом и отпускал поцелуи своему собственному отражению, при этом я получал эрекции; в то же время моим прекрасным наслаждением, которому я предавался, когда бывал один, было вставать голым перед самым большим зеркалом, которое у нас было, и наблюдать свой собственный член, и этого наблюдения бывало иногда достаточно, чтобы, не притрагиваясь к члену, достичь эякуляции».

У машиниста нет даже легкого намека на интерес к женщинам, он к ним абсолютно холоден. Нет и влечения к мужчинам.

«Я затем повесил зеркало напротив так, чтобы я, лежа на диване, мог видеть как можно большую часть своего тела, потому что зеркало было недостаточно велико, чтобы я мог видеть себя целиком. Но теперь я накопил достаточно денег, что смог купить высокое, хотя и узкое зеркало, показывающее мне всё мое тело».

Хэвлок Эллис называл это явление автоэротизмом, Роледер — моносексуализмом, но утвердился всё-таки термин нарциссизм.

Этот психологический комплекс шире, чем просто увлечение собственной внешностью. У нарциссиста ослаблена способность к восприятию других людей, их интересов и достоинств, к социальному общению (Kernberg 1975). Кристофер Лэш в работе «Культура нарциссизма» (Lash 1978) приходит к выводу об особой распространенности нарциссизма в наше время и о том, что вся современная культура несет на себе его отпечаток, культивируя индивидуализм и эгоизм. Когда Лэш изложил свои выводы на общем собрании Американской Психиатрической Ассоциации, зал аплодировал стоя.

Однако нарциссизм не ограничен современной культурой и вообще социокультурной наработкой, он более интимно укоренен в психологии личности. Поскольку каждый себя-то жалеет и любит (это обеспечивается инстинктом самосохранения), то даже некрасивый втайне отыскивает, чем бы можно было в себе любоваться, хоть какой-то своей особенностью, кто — своими волосами, кто — своим голосом, лицом или фигурой. То есть каждый — немного Нарцисс. Каждый готов постоять перед зеркалом. Разница лишь в том, что у одних — это мимолетное желание, а у других — постоянная тяга. Одни свое самолюбование оценивают критически, другие чужды самокритике.

В возникновении гомосексуальности Фрейд придавал нарциссизму особое значение. Идея понятна: если человека так влечет свое отражение, то есть свое собственное тело, то однополые с ним существа должны во всяком случае быть для него привлекательнее, чем особи противоположного пола. Нарцисс влюбляется в свое отражение, но это отражение не в воде, а в реальности. Это сам человек, а значит, и похожие на него реальные юноши и мужчины. «Пафос однородности, — пишет литературный критик Дарк (19936: 254), — характерен для всякой любви. Его выражает тривиальный лексический штамп «родство душ» — цель любовного поиска, а в гомосексуализме акцентируется сам термин.

В основе полового влечения всегда любовь к себе, но лучшему, перевоплощенному, к своему идеальному двойнику». В гомосексуальном влечении она абсолютизирована.

Евг. Харитонов (1988: 137) записывает:

«Я с детства хотел отличиться от всех… Я постоянно смотрелся в зеркало думал как вырасту и похорошею с переломным возрастом, меня сразу отличат. Я сравнивал себя с другими мальчиками, завидовал. Если видел красивого, хотел быть им. Но я вырос, черты установились, и я убедился во мне нет их красоты. Какую я любил. Какую хотел видеть на себе».

Правда, в примере Роледера налицо чистый нарциссизм, без малейшей примеси гомосексуальности. Но в других случаях такая комбинация налицо.

Любопытно письмо одного варшавянина в журнал «ETC», в отдел интимной консультации.

Парень очень сексуален, «с раннего детства интересовался сексом». В младшем школьном возрасте были сексуальные игры с сестрой. «Окончив начальную школу, уже знал, для чего служит мужской член. Начал очень часто онанировать и возбуждаться при виде собственного тела. Иногда это случалось по нескольку раз в день. Покупал порнографические фото, которые использовал для занятий онанизмом. Мне доставляло большое удовольствие и очень возбуждало, когда я вводил в прямую кишку выструганную на манер мужского члена деревяшку <…> Сексуальное напряжение было настолько велико, что однажды, одолжив книгу, где были описаны разные оргии, я за два часа умудрился кончить 11 раз». Сбежав с уроков, уезжал за город, где, вынув член, предлагал женщинам: «Идем потрахаемся». Некоторых пытался изнасиловать. Словом, бьющая через край сексуальность и любовь к собственному телу вели к эксцессам. Раз возбуждало собственное тело, значит могли нравиться и другие мужчины, не только женщины.

«Я уже давно думал о том, как вступить в половой контакт с мужчиной. Не знал только, где можно встретить таких людей и, говоря по правде, побаивался того, как всё произойдет. В конце концов от товарищей узнал, что тех, кем я интересуюсь, можно встретить там-то и там-то.

И однажды решился. Пошел в паровую баню. Там и произошел мой первый контакт с мужчиной. Ко мне подошли трое, один стал меня целовать, а другой взял в рот мой член. Никогда в жизни я не испытывал такого возбуждения, оргазм наступил практически сразу. Вышел очень довольным, чувствовал себя, как новорожденный, все заботы куда-то испарились, у меня будто выросли крылья. Потом ходил туда по нескольку раз в неделю» (Лев-Старович 1995: 347–349).

Другой пример — из наблюдений А. Молля, случай 9 (1910: 62–69). Здесь нарциссизм гораздо безраздельнее включен в гомосексуальное чувствование и поведение.

К врачу пришел 25-летний человек, из весьма состоятельной семьи.

«Уже в раннем детстве он заметил у себя склонность к красивым мужчинам. Гуляя часто со своими сестрами и братьями в сопровождении бонны, он встречал по пути много мужчин, среди коих на него производили сильное впечатление солдаты. Он вспоминает, что на седьмом году жизни его взял на руки солдат, которого он с удовольствием гладил по щеке. Грубость щек вызвала у X. очень приятное чувство, и он искал случая вновь доставить себе это удовольствие. Особенно раздражали его кавалеристы, что вполне ясно обнаружилось уже на 11-м году». Наряду с этим мальчика интересовали также молодые лакеи, каменщики и т. п., но кавалеристы всё же больше.

Почему именно кавалеристы? Дело в том, что у него было очень неясное представление о том, как совершается половое сношение: он думал, что мужчина должен сесть верхом на женщину и, охватив своими бедрами ее бедра, ввести член. «При таком своеобразном воззрении, рассказывает X., я при виде мужчины верхом на лошади легко воображал себе coitus. Но у меня при этом не было желания возлечь на девушку. Для меня было бы венцом наслаждения созерцать подобное бурное совокупление, и я завидовал мужчине и пылкости мужчины, а также его физической потенции. Подобные же представления стали впоследствии возникать у меня и при виде пешего кавалериста, а также при виде лакеев, служителей и т. д., в особенности если они стояли, раздвинув ноги».

Мастурбировать он начал с 9 лет (научила сестра). До 12 лет проделывал это очень умеренно. Потом привык и это овладевало им всё сильнее. Малейший повод, скажем, зубная боль, побуждал к мастурбации. Чтобы избавиться от этого, ходил к проституткам. «Но вследствие чрезвычайной ширины влагалища подобных женщин трение, а вместе с тем и щекотание оказывалось очень незначительным». Тотчас после такого коитуса приходилось компенсировать себя мастурбацией.

Когда X. минуло 19 лет, он уже ясно представлял себе свои чувства и их необычность. Чтение латинских авторов и беседы с товарищами посвятили его в тайну однополой любви. «У него явилась потребность прикасаться своим членом к бедрам военных всадников. Лишь на 21-м году ему пришлось впервые испытать сношение с мужчиной. Это был садовник, служивший у родителей X., красивый парень лет 26, очень понравившийся X. своими бедрами. «Мне доставляло большое удовольствие сидеть подле него, часами говорить о пикантных вещах, любоваться его красивыми глазами. Но при этом у меня и мысли не было о половом сношении с ним.

Я случайно спросил садовника, не имеют ли значения маленькие пятнышки, которые появились на моем члене, и ввиду его требования, я показал ему мой сильно напряженный член.

Садовник ощупал мой пенис, и одно это прикосновение вызвало у меня очень сильное сладострастное ощущение. С тех пор мы стали еще дружнее и откровеннее, потом он показал мне свой член, и он согласился на мою просьбу мастурбировать его. Это было для меня первым истинным половым наслаждением. Он же испытал при этом очень сильное и продолжительное раздражение, делал различные движения бедрами, страстно целовал меня в губы. И то, что он испытывал в действительности, я только чувствовал в представлении, хотя быть может еще в большей степени.

Замечу, кстати, что он был женат и по-видимому был счастлив в браке, мне даже кажется, что он был влюблен в свою жену. По его словам, он ежедневно имел сношения с нею. После первой упомянутой попытки мы стали с ним еще нежнее относиться друг к другу, и в последующие дни я позволил ему мастурбировать меня. Но это доставило мне меньше удовольствия, и если я соглашался на это, то для того лишь, чтобы иметь потом самому возможность мастурбировать его. Однажды мы вместе легли в постель. В интимных объятиях прижав уста к устам, мы лежали несколько минут в объятиях друг у друга. Я находил удовольствие в ощупывании его мощных бедер и пениса. Неудовлетворенный введением пениса между его сжатых бедер, я обменялся с ним ролями. Чувство, испытанное мною при этом, было для меня чрезвычайно приятно. В конце концов мы перешли к мастурбации, так как и его не удовлетворило трение между бедер. Вскоре после этого садовник ушел от нас, что положило конец нашим экспериментам. Разлука с ним была для меня очень тяжела, потому что я сильно привязался к нему.

Моя склонность к красивым молодым мужчинам еще усиливалась теперь, так как она стала более конкретной. Я знал, что именно привлекательного в мужчине: я воображал себя мастурбирующим красивого крепко сложенного юношу. Точно также чувство дотрагиваться рукой до длинного и толстого члена и ощупывать его вызывало у меня сильное раздражение. Влечение к этому становилось у меня всё сильнее.

В конце концов я совершенно случайно напал на способ находить удовлетворение в самом себе. Меняя однажды сорочку, я вдруг увидел в стенном зеркале заднюю часть своего тела. Неописуемое приятное чувство охватило меня. И с тех пор я старался рассматривать в зеркале свое тело в различных положениях, испытывая при этом необыкновенное наслаждение.

Мой интерес к красивым молодым мужчинам продолжал усиливаться, причем в моем воображении рисовались обнаженные бедра даже тогда, когда находящийся предо мной мужчина носил широкую одежду. Конечно, при обтянутой одежде всё это гораздо легче рисовалось в воображении, благодаря чему я и до сих пор предпочитаю кавалеристов, жокеев и т. д. Половое возбуждение является у меня даже тогда, когда я прохожу мимо кавалерийских казарм или даже слышу звон кавалерийских шпор. То обстоятельство, что я при всё возрастающем интересе не подкупал солдат деньгами для удовлетворения своего самолюбия (так в тексте. — Л. К.), я приписываю только своей робости.

Мало-помалу и зеркальные эксперименты перестали меня удовлетворять, и тогда я прибег к следующему способу. Я ложился, умеренно раздвинув ноги, на несколько рядом стоящих стульев и именно таким образом, чтобы пенис приходился в промежуток между двумя стульями, а живот тесно прилегал к сиденью. Мои ягодицы перед тем я смазывал мазью, чтобы лучше было зрелище». Далее описывается мастурбация в таком состоянии перед зеркалом. «Этот эксперимент вызвал у меня сильное желание видеть такое мужское тело в натуре и чувствовать его на себе, и именно чтобы член другого был сжат моими бедрами, в то время как зеркало помещалось бы надо мной и показывало мне отражение моего тела, и в особенности мои движущиеся ягодицы.

Сначала у меня не было желания к введению члена в мой анус, но постепенно явилось и это. При своих экспериментах с зеркалом я сел однажды так, чтобы мне лучше виден был анус; так как в этом случае я осознал, что член другого мог бы быть введен в мой анус. Сюда присоединилось еще то обстоятельство, что я в это время страдал запорами и прибегал к клистирам, при которых испытывал приятное ощущение.

Вскоре у меня развилась настоящая страсть к педерастии. Красивый, сильный молодой мужчина, по возможности кавалерист, должен был располагаться на моем теле, после чего его я покрывал бы его обнаженные ягодицы поцелуями и ощупывал. Я также лежал ничком с раскинутыми бедрами, и этот человек вводил свой член, обрамленный у основания густыми волосами, в мой анус. Самый акт должен был выполняться по возможности с большим пылом или так, чтобы я видел пылающее лицо коитуирующего. Точно также и сладострастные возгласы усиливали мое возбуждение. Введение пениса должно было совершаться возможно глубже, ибо боль служила для меня мерилом интенсивности движений, то есть сладострастия другого. Раздражающее действие оказывал на меня также запах пота у него из-под мышек. Не без участия оставалось и чувство вкуса. Я был рад в этом случае, если по возможности член другого перекочевывал из ануса в мой рот.

Что касается моего отношения, то я должен был оставаться совершенно пассивным и в крайнем случае выражал свои чувства, доходя до экстаза, страстными поцелуями и судорожно сжимая ягодицы другого. При этом дело каждый раз кончалось мастурбацией. Наибольшее удовлетворение я получал, если много мужчин один за другим удовлетворяли меня вышеописанным способом в присутствии остальных. Что касается вкладывания пениса в мой анус, то это не было обязательно. Если представлялись какие-нибудь затруднения, то я довольствовался вкладыванием пениса другого промеж моих ног. Но, конечно, введение пениса в мой анус и впрыскивание семени в него мне представлялось привлекательнее».

Особенно привлекательным для этого человека, так сказать, идеалом для него, является обычно 23-летний кавалерист, с красными щеками, блестящими глазами, небольшой бородкой, «могучими бедрами и — last but not least — с преогромнейшим членом». «Красивое лицо не играло для меня особенной роли». «Люди, страдающие половыми извращениями, не представляют для меня никакого интереса».

Такой нарциссист вполне гомосексуален. Даже в сношении с женщиной такой человек любит не ее, а самого себя. Да, он получает наслаждение от чисто сексуальных ощущений — от телесного контакта, от раздражения половых органов, — но в его воображении в это время фигурирует не та женщина, с которой он совершает это действо, а мужской образ. У абсолютных гомосексуалов, вынужденных совершать сексуальные действия с женщиной, такое случается часто — для возбуждения они закрывают глаза и представляют себе на месте женщины мужчину. Это может быть другой мужчина, любимый, а может быть некий идеальный мужчина, каким этот гомосексуал хочет быть, каким он воображает самого себя. У нарциссиста это просто он сам. Именно собственный образ, увиденный как бы со стороны, возбуждает его, а не реальная женщина, и в этом заключено зерно развития гомосексуальности. Само явление хорошо описал Ишервуд.

Знаменитый английский писатель Кристофер Ишервуд был очень красив. Высокий, мужественный, идеал европейской мужской красоты, он был чрезвычайно привлекательным для женщин. Но он был откровенно голубым. Только в 24 года он имел первое и единственное половое сношение с женщиной, и выше цитированы его мемуары, где он описывает этот случай (Isher-wood 1993: 15–17).

Он ввязался в это приключение случайно, со скуки, будучи подвыпившим, и был удивлен ее готовностью. Она ответила на его поцелуи, и ему было любопытно увязывать свои гомосексуальные навыки и побуждения с таким необычным для него партнером. Игра была новой для него. «Он также чувствовал желание, которое было больше нарциссическим: она твердила ему, как он привлекателен, и теперь он был возбужден самим собой, как он занимается любовью с ней. Но уйма гетеросексуалов должна была бы признать, что иногда чувствует то же самое».

Его вкусы не перестроились от этого приключения. Он по прежнему предпочитал парней. Я уже цитировал его мотивировку: «Ну из-за их фигур, и их голосов, и их запаха, и того, как они движутся». Всё в парнях нравится ему, всё возбуждает.

Кристофер Ишервуд был красив, был таким, каким хотел себя видеть. Ему незачем и некому было завидовать. Но он любил и свое отражение в других мужчинах. Любил то общее, что их объединяло — стройные фигуры, мужественные голоса, здоровые запахи — и любил их индивидуальные отличия: Одена, Гейнца и других своих возлюбленных.

При всех этих сближениях нарциссизма с гомосексуальностью нет уверенности в том, что в приведенных примерах есть именно их генетическая связь, а не просто сочетание. Механизм преобразования нарциссизма в гомосексуальность остается непонятным и сомнительным. Фрейд строил чрезвычайно искусственные и надуманные психоаналитические конструкции — о самоидентификации юноши с матерью и о его видении себя ее глазами, а через это — и аналогичном восприятии других мужчин. Такая близость с матерью была далеко не во всех случаях. Кроме того, есть материалы, в которых нарциссизм не только не приводит к предпочтению мужчин, но и оказывается сопряженным с безусловной тягой к женщинам! Тем не менее и тут элемент гомосексуальности налицо.

Я имею в виду чрезвычайно интересную исповедь шофера Николая М., 33 лет, приведенную Шахиджаняном (1993: 346–348).

Шофер женат вторым браком, от первого брака есть сын, со второй женой сексуальное удовлетворение взаимное, всё хорошо. Николай вполне гетеросексуален в своих тяготениях — его тянет только к женщинам. Что делает его признания сногсшибательными, это элемент нарциссизма в его увлечении женщинами. То есть ему нравится и свое тело, но мыслит он его себе как женское! А раз его тянет к женщинам, то и получается нечто гомосексуальное, можно сказать лесбиянское.

Вот он и пишет: «Я женский гомосексуализм понимаю и приемлю. А мужской — нет, не понимаю и не хочу понимать. Опять же женский онанизм я приемлю полностью и целиком, когда женщина одна, в своих мыслях, фантазиях, полностью раскрепощенная от неловкости какой-либо, предоставлена своему прекрасному телу, фигуре, которая ей нравится, и в этом находит себе высшее удовлетворение своих половых потребностей. Мужской же онанизм меня не устраивает в том виде, какой существует среди людей. По своей внутренней природе я против грубости, в частности мужской».

До сих пор всё обычно. Многим мужчинам-гетеросексуалам нравится наблюдать в сексфильмах лесбиянские пары. Поскольку их привлекает именно женское тело, отсутствие мужчины-партнера для них не является недостатком, был бы секс представлен. Понятно и неприятие онанизма человеком, который увлечен полноценным сексом с женщинами.

Но присмотримся к его ощущениям, к тому, как они развивались. Начал он с онанизма.

«Будучи совсем маленьким, когда мне было 6 или 7 лет, мой одногодок показал, как сделать, чтобы было щекотно. Попробовал, и мне стало очень приятно. После этого случая я стал пробовать еще и еще, естественно, тайком от родителей. У меня стал проявляться интерес к девочкам. Я стал играть с ними, и они мне нравились. Особенно мне нравилось их тело, отличное от мальчишек. Меня очень привлекали их трусики, потому что они были намного интереснее и красивее наших, мальчишечьих штанишек.

В 14–15 лет я стал смотреть на вещи по-иному. Глядя на одноклассниц, с их изменившимися станами, чисто женскими фигурами, растущими грудями, довольно внушительно у некоторых девушек выпиравшими под школьными фартуками или тренировочными костюмами на уроках физкультуры, я с трепетом любовался ими. Во мне сложился определенный тип сексуально привлекательной для меня женщины». Опять же всё нормально. Но неожиданная деталь: «И мне очень жаль почему-то было, что я не родился девочкой. В мыслях я думал, что был бы такой же красивой, как этот мой сложившийся тип привлекательности. Я перед ними робел, но как же любил смотреть на них во время урока физкультуры с их красивыми ножками, плавочками, облегающими их пухлые лобочки, грудями, колыхающимися от бега… И мне хотелось быть… Понимаете? Хотелось представить себя такой же девочкой с красивыми ногами.

Дома я одевал (Николай имеет в виду: надевал. — Л. К.) туго облегающие трико, плавочки. Половой член подгибал вниз между ног и так стал надевать плавки на себя. От этого создавалось впечатление женского лобка без полового члена. Мне нравилось так делать и смотреть на себя в зеркало, сравнивая себя с девушками. И тут я обнаружил, что мои ноги ничем от их не отличаются, сразу принимают женский облик. Плавки туго обтягивали мою задницу и член, которому было приятно при ходьбе.

Вот в этот период я стал собирать эротические карточки, коллекционировать бережно и страстно заниматься мастурбацией, которая у меня приобрела уже другой смысл.

На пляже я как-то заметил, что у женщин очень красивая грудь. Пусть и в купальном лифчике, но… Дома я нашел старенький, но хороший красивый бюстгальтер одной из моих сестер и, оставшись один дома, попробовал примерить его. Взял ваты, подложил в чашечки, посмотрелся в зеркало и не узнал себя. Мне очень понравилось. У меня тело похоже на женское, полноватое… и вот эта прелесть ощущения грудей… сделала свое дело. В такой форме я и начал занятия мастурбацией, ощущая себя как бы женщиной.

Потом как-то на уроке у одноклассницы упала ручка с парты, она нагнулась, платьице поднялось на заднице, и моему взору предстали ее беленькие плавочки, поверх которых были надеты колготки с четко вырисовывающимися двумя швами… Вы можете представить мое состояние от случайно увиденного?! Я сразу же захотел такое же всё прекрасное надеть и посмотреться в зеркало, но у меня не было денег купить.

После армии я стал работать. И вы знаете, что я начал покупать? Хватил меня азарт к мастурбационной форме сексуальности. Я приобрел в магазинах бюстгальтеры с 5-го по 10-й номера. Набил ваты в чашечки. Трусики женские накупил, панталончики, ночные сорочки. Наколлекционировал эротических карточек. Я сам могу перефотографировать. <…>

Я познакомился с одной молодой женщиной, познал ее физически и эмоционально, это произвело на меня неизгладимое впечатление. Но наряду с натуральными половыми сношениями я скучал по своему телу. Тайком от родителей предавался собственной любви. <…>

С женой у нас всё хорошо вроде. Я ее стараюсь в вопросах половой жизни не обижать. Но меня все равно берет скука по своему телу. Когда я остаюсь один, мне никто не мешает, я чувствую себя раскрепощенно, я предаюсь зову своего сердца… Смотрю свою эротику, любуюсь перед зеркалом своим телом, надеваю различные женские прелести, и во мне каждый раз возникает сладостное чувство предоставления самому себе. Всё это тихо, чисто, мягко, сверхинтимно. Когда я надеваю бюстгальтер, когда чувствую, что у меня, как у женщины, появляется тяжесть в груди, да еще в чулках с подвязками или в облегающих колготках — это для меня неизъяснимое удовольствие. Я себя не узнаю, я сразу в другом мире, там, где всё прекрасно.

Я чувствую свой упругий член между своих же ляжек, он очень сильно ломит сладострастной негой, особенно если с презервативом (в нем он приятно скользит). Я с огромным благоговением экстаза ласкаю себя по грудям бюстгальтера, по бедрам, заднице, лобку (в плавках и сняв их)… И вы знаете, оргазм наступает у меня очень и очень бурный, такого даже с женой при половом сношении я не испытываю.

Жена знает о моем отношении к женскому белью, что у меня всё это есть. Она соглашается со всем этим, только просит, чтобы я при ней не надевал бюстгальтер. Трусики еще допускает. А мне так порой хочется надеть чулки с бюстгальтером и заняться с женой сексом, вроде как две женщины вместе!»

Случай шофера Николая редкий, но в рациональной картине вариантов сексуальности и он должен найти место и объяснение, только тогда эту картину можно считать логичной и адекватной действительности. Коль скоро и нарциссист, и гомосексуал и гетеросексуал психологически схожи тем, что имеют в голове некий образ идеального возлюбленного, некий эстетический идеал для любви и различаются по свойствам этого идеала, вероятно, в формировании этих образов и заключен ключ к вариантам сексуальности.

6. Интерференция двух идеалов

Важным обстоятельством, воздействующим на формирование сексуальной ориентации, представляется мне формирование идеалов телесной красоты. Представление о красивых и некрасивых людях, о красоте человеческого тела возникает достаточно рано, гораздо раньше наступления половой зрелости.

В трактате о дружбе Платон писал:

«настоящее развитие любви должно выглядеть так. Уже с юности человеку нравятся красивые тела, и, если только он под хорошим руководством наставника, он любит одно из этих тел и у него родятся прекрасные мысли; вскоре, однако, он замечает, что красота какого-либо тела и красота других тел — это как бы родные сестры, и ежели он тянется к прекрасному существу, то должен широко отворить глаза и увидеть, что во всех телах содержится одна и та же красота. А когда он это увидит, он начнет любить все прекрасные тела; тот внезапный жар к одному телу начнет угасать, покажется ему убогим и малым. А потом он больше начнет ценить красоту, укрытую в душах, чем ту, которая живет в теле…»

Вот еще один отрывок из уже цитированной большой женской исповеди, приведенной у Шахиджаняна. Виолетта вспоминает о своем детстве:

«К нам приходил в гости дядя Юра, самый красивый из всех мужчин, которых я видела: усы, нос с горбинкой, небольшая бородка. Он часто усаживал меня, пятилетнюю, на колени, и я всем телом прижималась к нему. Мне казалось, что он меня любит. <…> Уже в седьмом классе поняла: у меня есть свой идеал мужской красоты. Это относилось ко всем мужчинам, на которых я смотрела. Это относилось к актерам, которых я видела по телевизору, в кино, в театре. Мне хотелось, чтобы у будущего мужа было породистое лицо, нос с горбинкой и обязательно борода и усы» (Шахиджанян 1993: 108).

Соответственно, у мальчиков складывается идеал женской красоты. Вокруг этого идеала группируются те отклонения от него, которые оказываются более-менее допустимыми для того, чтобы данная женщина мыслилась подходящей как возлюбленная или хотя бы как партнер в сексе. Этот образ выступает в бесчисленном количестве изобразительных воплощений — от палеолитических Венер до Венеры Милосской, от пушкинских набросков до рисунков на стенах общественных туалетов.

При всей редкости подобных казусов, история шофера Николая чрезвычайно интересна для анализа, открывая более полное видение вариаций сексуальной ориентированности. Дело в том, что ведь обычно у парня складывается не один, а два идеала красоты человеческого тела — женский и мужской. Первый — как идеал «другого», как оптимальный образ сексуального объекта. С ним сопрягаются качества сексуальной притягательности, заманчивости, загадочности. Это Елена Прекрасная. Второй — идеал себя, образ того мужчины, каким бы хотелось быть. В античной мифологии таким предстает Геракл (кстати, первоначально отличавшийся в ней не столько физической силой, сколько сексуальной). Это мысленный объект для самоидентификации, для пестования чувств самоуверенности, самолюбия, иногда самовлюбленности. На основе последнего качества уже возникает что-то от Нарцисса.

Конечно, все мальчики хотят быть атлетически сложенными и восхищаются героями-атлетами. У них, стало быть, есть идеал мужской телесной красоты.

Все мальчики примеривают его к себе, примеривают себя к нему, стараются себя к нему приблизить, одни в реальности (занимаются физкультурой, спортом), другие — хотя бы в воображении: крутятся перед зеркалом, оценивают себя, а если достаточно красивы (или думают, что красивы) — любуются собой. Эволюция поработала над тем, чтобы каждый в этом возрасте проявлял внимание к своей внешности — ему же надо подготовиться к конкуренции за женщин. Но, как и в любом деле, находятся такие, которые перебарщивают в этом. Одни зацикливаются на заботе о своей внешности, другие любуются собой столь завзято, что влюбляются в себя, в свою внешность. Это уже вполне Нарцисс. Но в небольшой мере такие чувства нормальны для этого возраста.

Если такой идеал — идеал себя — не очень занимает мальчика, тот в период полового созревания начинает с воодушевлением рисовать в своем воображении женские фигуры. Это навязано ему и половым любопытством и всей культурой. Так же, как культура навязывает девочкам мечты о «принце», о женихе, о возлюбленном. Всё нормально.

Но человеческая психика — очень сложный механизм. Соотношения двух идеалов в ней — дело очень тонкое. По разным причинам происходят всякие нарушения гармонии, взаимоналожения. Так сказать, интерференция идеалов. Тут сказываются и наследственные факторы, и врожденные аномалии, и гормональные дисбалансы, и ситуационные воздействия в какие-то критические моменты.

Бывает, что по каким-либо причинам мальчик фиксируется на идеале мужской красоты, втайне поклоняется ему, болезненно воспринимает свои отклонения от него. Это может родиться из зависти к превосходящему по своим телесным качествам сверстнику, из неразделенной симпатии к мужественному и красивому знакомому, из специального или профессионального интереса к собственному телесному совершенству (например, для увлекшихся культуризмом, балетом, спортом).

Чем больше образ «себя, любимого» становится самодостаточным, заслоняя всё остальное, чем увлеченнее юноша любуется самим собой эстетически, чем дольше застывает перед зеркалом, тем больше из такого юноши выпирает Нарцисс. Его сексуальные чувства по отношению к другим слабеют — он всё больше концентрируется на своем собственном теле. Мастурбация приносит ему большее удовлетворение, чем половой акт с каким-то партнером. Такой обостренный интерес к идеалу мужской красоты может перерасти во вкусовое предпочтение, тягу к людям, которые стоят близко к этому идеалу. Создавая идеал телесной красоты для себя, любя себя таким идеализированным, подросток переносит эту любовь на тех, кто оказывается близок к его идеалу.

А ближе к нему юноши и мужчины, а не девочки и женщины. Поэтому-то некоторые психологи (Бибер и др.) и связывают развитие гомосексуальности с нарциссизмом. Для обоих, считают они, характерна «затянувшаяся под-ростковость», «задержка психосексуального развития» (Mass 1984).

Роль нарциссизма в сложении гомосексуальности по-иному сказывается тогда, когда преобладание мужского идеала, образа для самоидентификации, приводит не к вытеснению второго идеала на задний план, то есть не к умалению образа оптимального сексуального объекта, а к уподоблению его первому — идеалу самоидентификации. Вместо женского и он становится мужским. Когда это выражено в небольшой степени, наблюдается склонность к женщинам юношеского облика — худощавым, узкобедрым, мускулистым, подвижным, с маленькими грудями.

«Мужчина, предпочитающий стриженых, плоскогрудых, хрипящих, с коротко обрезанными ногтями, — сокровенный гей. Это может быть тайной и от него самого, — пишет Дарк (19936: 250). — Набоковский ловец лолит, скорее всего, не понимал природу своей склонности. За него ее хорошо знал автор. <…> В нимфетках Гумберта влечет половая неадекватность, неразличение; это девочки-мальчики».

Да нет, в общем это не «сокровенная» гомосексуальность, это просто слабая степень уподобления женского образа, всё-таки желанного, более сильному мужскому — «себе, любимому». А с нимфетками и вовсе другое — влечение к недозрелости, возвращение в детство. Тут ближе другой вариант такого слабого уподобления образов.

Он заключается в том, что желанный образ сохраняет некоторые качества девушки — безбородость, безусость, нежное строение, но половая принадлежность требуется мужская. Не только в гениталиях, но и в повадках и в стройности фигуры. Требуется парень, лишь лицом и кожей подобный девушке. То есть юноша, отрок, мальчик. Дарк (19936: 250–251) даже считает, что эфебофилы — в сущности не гомосексуалы, что они «в обратном набоковскому кривом зеркале» возвращают традиционные эротические ориентиры мужчины.

«Потому что педераст на самом деле не любит мужчин — всю эту игру мышц и силы. В мальчике он культивирует женское, точнее — девичье; выполняет традиционную половую функцию, но парадоксально направленную.

Это предельное проявление обычного мужского пристрастия к девственнице. Воплощением вечного девичества становится тот, чья потеря невинности биологически не может быть выражена, то есть не существует. Естественно поэтому, что педераст комфортно себя чувствует в гетеросексуальной ситуации: женится, имеет детей и т. д. Отношения с женщиной требуют от него меньшего напряжения, не нуждаются в половой переакцентировке».

Насчет комфортности гетеросексуальной ситуации для педераста — это, конечно, преувеличение. Если бы это было так, их было бы легко переориентировать. Здесь, видимо, все-таки уподобление, более близкое к истинной гомосексуальности.

Когда же это уподобление еще более ярко выражено, налицо истинная гомосексуальность — идеал телесной красоты оптимального объекта для секса становится просто мужским, распространяясь на все тело, на всю личность. Один образ становится точным отражением второго. Это наиболее обычная гомосексуальная ситуация. Не всё в ней сопряжено с трудными проблемами, есть и очевидные преимущества. Когда любишь свое зеркальное отражение (но живое и отдельно существующее), достигается, пусть на короткое время, немыслимое в других ситуациях взаимопонимание — каждое касание, каждая ласка адресованы очень в точку: ведь всё абсолютно такое же, как у тебя, тело и ощущения партнера известны досконально, реакции предсказуемы, можно играть, как на музыкальном инструменте, точно дозируя негу и томление, боль и сладострастие, дрожь и судороги.

На вопрос Стивена Зилэнда о том, что привлекает гомосексуала в других мужчинах, лейтенант Мэтт, гомосексуал, ответил:

«Ну, ты знаешь сам, или по крайней мере я нашел это в себе: в других людях меня привлекают вещи, которые я хочу для себя самого. И в себе. Если какое-то качество, которым я не обладаю, я вижу в другом мужчине, то это то, что меня к нему привлекает. Но в большинстве случаев я нахожу, что всё, что меня привлекает в ком-то другом, я уже имею.

3: Это объяснение кажется мне чересчур легким. Это может быть и верно для меня, но есть также в других уйма вещей, привлекательных для меня, но представляющих собой почти противоположное мне или тому, каким я хотел бы быть. Вещи полностью отличные от того, чего я хотел бы для себя, имеют свою собственную притягательность.

М: Мне представляется другое. Я нахожу, что быть с другим мужчиной это способ освободиться от одиночества внутри себя» (Zeeland 1993: 154).

В романе Геннадия Трифонова «Два балета Джорджа Баланчина» изображена гомосексуальная любовь двух подростков. Автор наблюдательно подмечает, как в сознании его героя в самые начальные моменты чувственного восприятия друга всплывали образы античных статуй, поразивших воображение подростка ранее.

Что, однако, происходит в противоположной ситуации — когда второй образ, то есть идеал красоты желанного объекта для секса, становится влиятельнее первого образа, идеала для самоидентификации, и воздействует на него, искажая его? Если это выражено в слабой степени, юноша испытывает фетишистскую склонность к деталям женского туалета и макияжа, любит переодеваться в женскую одежду, иногда даже начинает воображать себя женщиной, но сохраняет при этом сексуальное тяготение к женщинам. То есть идеал для самоидентификации уподобляется идеалу сексуального объекта, и они полностью совпадают на основе объекта желания. Таковы негомосексуальные транс — веститы. Они очень редки. Именно к этому редкому виду мужчин принадлежит шофер Николай.

Следующая ступень уподобления состоит в том, что мужчина не только мыслит себя женщиной, но и соответственно формирует для себя идеал сексуального объекта — как мужской образ. Получается, что оба идеала как бы поменялись местами. Себя такой мужчина представляет женщиной, а своим оптимальным партнером в сексе мыслит мужчину. Вот пример из В. Шренка (здесь цитируется по Герцеги, у которого он перепечатан, с. 116–118).

«Моя аномалия состоит, короче говоря, в том, что при половых сношениях я чувствую себя вполне женщиной. С самой ранней юности в моих снах и половых актах я представлял себе исключительно мужчин и мужские половые органы». «Я чувствую как женщина, и доказательством этого считаю, что всякое чувственное представление о женщине мне кажется насильственным и даже противоестественным». В студенческие годы он пытался связаться с женщинами, но ничего не получалось. «Когда я оставался наедине с женщиной в комнате, — всякая эрекция немедленно исчезала. <…> А между тем, в эту эпоху у меня было такое сильное половое возбуждение, что мне приходилось мастурбироваться несколько раз в день, прежде чем я мог заснуть.

Мои чувства к мужскому полу развивались совсем иначе: они с каждым годом становились сильнее. Вначале они проявлялись в крайне романтической дружбе к некоторым лицам, под окнами которых я проводил по ночам целые часы, всеми способами старался встретиться с ними на улице и ближе познакомиться. <…> Я писал этим лицам в высшей степени страстные письма. <…> Это были всё хорошо сложенные мужчины, брюнеты, с черными глазами. Меня никогда не возбуждали мальчики». «Мне доставило бы величайшее наслаждение, если бы крепкий, голый мужчина так обнял меня, чтобы я не мог вырываться. Вообще во всех этих положениях я вижу себя в совершенно пассивной роли, и только насилуя свои чувства я могу представить себя в другом положении, я обладаю совершенно женской робостью». «В настоящее время я не могу видеть на улице красивого мужчину, чтобы у меня не явилось желание обладать им. Я особенно люблю людей низшего класса, крепкое сложение которых меня привлекает: солдат, жандармов, кондукторов трамвая, одним словом всех, кто носит мундир. Если кто-либо из этих людей отвечает на мой взгляд, я чувствую, как дрожь пробегает по моему телу. Я особенно возбужден вечером, и часто, когда я слышу даже шаги военного, у меня являются сильнейшие эрекции. Особенное удовольствие доставляет мне следить за этими людьми и любоваться ими, идя сзади.

<…> Однажды мне показалось, что солдат, за которым я следовал, расположен удовлетворить мои желания. Я обратился к нему. За деньги он был согласен на всё. Охваченный сильной страстью, я стал обнимать его и целовать, и меня не удерживала опасность того, что это могут увидеть. Он взял руками мои половые органы, и тотчас наступило извержение семени.

Эта встреча разъяснила мне цель моей жизни, цель, которую я искал так долго. Я знал, что в этом моя натура найдет свое счастье и удовлетворение; с этой минуты я решил приложить все свои усилия, чтобы найти человека, которого я мог бы полюбить и к которому я мог бы привязаться навсегда».

В этом случае перевоплощение в женщину зашло не очень далеко. Всё ограничивается женской сексуальной ролью и некоторыми свойствами личности. Субъект отмечает у себя женские чувства и реакции (робость, романтическое отношение к любви), но ему даже не приходит в голову переодеваться в женщину, подыскивать себе женское имя, исполнять женские функции вне сексуальной сферы. Есть, однако, люди, у которых именно это и наблюдается — у них освоение женского идеала для самоидентификации зашло гораздо дальше.

Таковы трансвеститы (со страстью переодеваться и перевоплощаться) и транссексуалы (добивающиеся медицинской, оперативной перемены пола). Это, конечно, гомосексуальность, но совершенно иной психологической природы, чем та, которая представлена у шофера Николая. Впрочем, этот же результат, вероятно, получается и в том случае, когда мужской идеал сексуального партнера столь силен, что начинает требовать от мужчины представления о себе как о женщине.

В романе аргентинского писателя Мануэля Пуига «Поцелуй женщины-паука» заключенный в тюрьму гомосексуал Молина говорит своему сокамернику революционеру Валентину, что не все гомосексуалы таковы, как он.

«Нет, есть другого рода, которые влюбляются друг в друга. Но что касается меня и моих друзей, мы стопроцентные женщины. Мы не гоняемся за этой мелкой добычей, то есть за собственно гомосексуалами. Мы нормальные женщины, мы спим с мужиками».

Он добивается наконец, что Валентин исполняет свою роль мужчины, а когда из чувства справедливости, требующего взаимности, тот хочет отдаться ему, Молина отвергает это. Он жаждет подчиняться, обслуживать мужчину (Puig 1984: 203, также 243).

Вернемся к мужскому образу-идеалу, не только потому что это есть типичный фактор гомосексуальности, но и потому, что он общий для гомосексуалов и гетеросексуалов, только в одном случае это образ одного себя, в другом — еще и партнера. Поэтому формирование этого образа обществом, его эволюция и изменения с ходом истории, факторы, воздействующие на это (Goldstein 1994; Dutton 1995 и др.), интересуют и тех и других.

Есть одно обстоятельство, которое побуждает некоторых теоретиков эстетики, отнюдь не только гомосексуалов, вслед за Гёте считать, что мужские формы вообще красивее женских. На первый взгляд это утверждение кажется абсурдным: разве не функциональная целесообразность лежит в основе наших представлений о красоте, разве не наилучшее соответствие форм своему эволюционному назначению? Внешние признаки силы, молодости, здоровья, благополучия, ума, ловкости, бодрости всегда кажутся нам прекрасными. И разве не имеет формы женского тела своего назначения, отличного от мужских форм? Для рождения ребенка нужен широкий таз — и он кажется нам вполне красивым у женщины, но некрасивым у мужчины. Для кормления ребенка нужны набухшие молоком нежные и округлые груди, к тому же они стали органом полового наслаждения для обоих — и женщины и мужчины — и кажутся мужчинам необыкновенно красивыми у женщины, но подобные груди — пухлые и отвисшие — кажутся отвратительными на мужском теле. Так что прекрасными должны казаться оба полюса — каждый на своем месте.

Всё это так. Но вдобавок особо красивыми нам представляются прогрессивные формы — формы, которыми успешные организмы отличаются от отсталых, консервативных. Эволюция позаботилась о том, чтобы такие формы вызывали дополнительную симпатию в популяции, в которой они выросли. А, как уже говорилось выше, в эволюционном плане самцы обычно мобильнее самок, мужчины развитее женщин — эволюционные изменения происходят сначала у них. Так, для развития человека по сравнению с другими приматами характерно всё увеличивающаяся разница между длиной нижних и верхних конечностей. Верхние становятся всё короче относительно нижних, нижние — всё длиннее. Нижние удлиняются и относительно туловища. Но по своим функциональным особенностям женщины не могут угнаться в этом за мужчинами. В среднем для женщины характерна меньшая относительная длина ног по сравнению с туловищем. Но эстетические критерии для ног вырабатываются на основе мужских пропорций — всем известно, что и среди девушек считаются красивейшими те, у которых «ноги начинаются от шеи». Не случайно женщины предпочитают обувь на высоких каблуках. Есть мнение, что античные скульпторы лепили ноги богинь не с женщин и девушек, а с юношей.

То же предпочтение критериев относится к формам рук. Женские руки в норме слегка изогнуты в локтях наружу — это видно когда женщина, стоя, опирается ладонями вперед о стол. Мужские руки прямы в этих ситуациях. Эстетический канон избирает прямые руки.

Философ-женоненавистник Шопенгауэр (1990: 191) саркастически заметил, что «назвать прекрасным низкорослый, узкоплечий, широкобедрый и коротконогий пол мог только отуманенный половым побуждением рассудок мужчин…»

Конечно, можно подобрать и противоположные наблюдения. Скажем, у женщин значительно меньше развит волосяной покров на теле, чем у мужчины, так что в этом она дальше ушла от обезьяны. Впрочем, показатель этот воспринимается почему-то исключительно как сексуально дифференцирующий, и обобщенного критерия не образует. Может быть потому, что он отличает мужчин не только от женщин, но и от юношей, а в сексуальном плане юноши в силу преимуществ молодости стоят для большинства ближе к эстетическим идеалам, чем зрелые мужчины. За пределами нескольких мест, где густые волосы должны быть как у мужчины, так и у женщины, значительный волосяной покров на теле воспринимается по-разному: у женщины всегда как уродливыий, у мужчины — в зависимости от склонностей воспринимающего и от национальных пристрастий.

О волосатости шла речь на дискуссии по визуальным представлениям мужского тела. Участники дискуссии, организованной журналом «Риск», обратили внимание на различия эстетических канонов в разных культурах.

Так, у древних греков, заметил Д. Кузьмин, «волосы на теле вообще методически изводились, и наличие таковых в неположенных местах считалось криминалом, это значило, что человек не следит за собой. Так что в античности волосы на теле в канон мужчины, безусловно, не входили. Что же и когда с этим каноном произошло?

Н.Гребенкин (худ. критик): Я думаю, что волосы на теле в любой культуре связываются с некоторой звериностью, грубым животным началом.

Д.К.: Ну да, потому-то греки с этим и боролись.

Н.Г.: Давайте скажем так: в одних системах мужественность и «звериность» отождествляются, в других звериное начало, включая сверхнормативную волосатость, выводится за пределы канона мужественности как некое избыточное ее проявление».

Он считает, что в современных культурах второе преобладает. Издатель журнала «Риск» В. Ортанов возражает: «Но вовсе не везде. Посмотрите латиноамериканские сериалы: у всех персонажей в вырезе рубашки или майки видны волосы на груди. Если у актера их нет, используются накладки. Это другая культура — культура мачизма…» (Мужское 1997: 98-109).

Греческое пристрастие к безволосому телу было, вероятно, связано с их культом юности, мачизм и похвальба волосатой грудью и волосатыми ногами у латиноамериканцев и итальянцев — с культом мужества и грубой силы. Но вернемся к интерференции сексуальных идеалов.

Формированию общепринятых идеалов мужской красоты для всего общества происходит всего интенсивнее в искусстве — в поэзии, живописи, скульптуре, фотографии, кино (Lehman 1993; Cohan and Hark 1993; Boscaghli 1996; Krondorfer 1996; Ledick 1998). Понятно, что художники, которые причастны к этому, сами часто оказываются изначально столь захвачены этими образами и образы эти оказываются столь сильными в их сознании, что воздействуют на смежные, и это сказывается в гомосексуальности творцов. Есть и обратная связь в этой зависимости: гомосексуальные творцы столь увлечены своими идеалами, столь сосредоточены на них, что при наличии профессионального таланта это приводит к ярким удачам, и возникшие образы становятся идеалами для всех — не только для гомосексуалов. Образы мужской красоты, созданные гомосексуалами, становятся идеалами самоидентификации для всех мужчин. Именно это отмечал Харитонов в своей «Листовке».

Гомосексуальный гений Микеланджело создал самый прекрасный мужской скульптурный образ всех времен — статую Давида (кстати, тоже причастного к однополой любви).

Гомосексуальный ученый Винкельман заложил основы преклонения европейцев нового времени перед идеалами красоты античного мира и стал «отцом искусствоведения». Три гомосексуальных танцора Нижинский, Нуреев и Барышников создали каноны мужского танца в балете — это были самые блистательные танцоры за всю историю балета.

Оскар Уайлд, осужденный английским судом за свою гомосексуальность, был законодателем мужской моды (arbiter elegantiarum) эпохи модерна. Немало голубых и среди профессиональных творцов мужской моды — кутюрье (дизайнеров), модельеров типа Версаче, лидирующих культуристов (бодибилдеров). Брак Мистера Вселенной Боба Пэриса с ведущим модельером Родом Джексоном — не случайность.

Словом, как говорит Митя Карамазов у Достоевского (1976: 100),

«В содоме ли красота? Верь, что в содоме-то она и сидит для огромного большинства людей, — знал ты эту тайну или нет? Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь».

Есть и художники, которые формируют идеалы мужской красоты специально для голубых. Можно и так сказать: они, как некие чувствительные органы сообщества, собирают и отражают бытующие в этой среде идеалы красоты своего времени и затем воплощают их в образах искусства, привлекательных прежде всего для голубых, а то и исключительно для голубых. В этих образах чисто сексуальные детали, обычно затеняемые и уменьшаемые в угоду пуританским вкусам, откровенно изображены и даже подчеркнуты. Отражая вкусы своей среды, эти художники в то же время оттачивают и совершенствуют их. Вплоть до XIX века это были прежде всего живописцы и рисовальщики. С рубежа веков, однако, всё большее место в этом искусстве стали занимать фотография, а затем и кино. Застрельщиком в этом был эмигрировавший в Италию немецкий фотограф барон Вильгельм фон Глёден, который ставил обнаженных итальянских юношей в томных позах и делал их желанными для гомоэротичного покупателя. Он даже построил «гомосексуальный рай» в своем сицилийском имении в Таормине — очаг,» где гомосексуалы могли жить, реализуя на практике те идеалы, которые им предлагались на фото.

В свою очередь, фотография воздействовала на художников. Через напоминающие фотографию реалистические картины гомоэротичного Джорджа Куэйнтанса это влияние достигло «Тома из Финляндии». Даже само публикационное имя его образовано по образцу, модному в послевоенный период у фотографов, специализировавшихся на мужском обнаженном теле: «Лон из Нью-Йорка» (Лон Хэнеген), «Брюс из Лос-Анджелеса» (Брюс Беллас).

Этот художник — Тоуко (Томас) Лааксонен (1921–1991), Тоm of Finland, «Том из Финляндии» (Hooven 1993; Blake 1995) оказал наибольшее влияние на формирование идеалов мужской красоты современности. В 50-х годах его рисунки стали легально появляться в финских журналах «Красота тела», хотя в подавляющем большинстве рисунки эти столь сексуальны и изображают столь откровенно гомосексуальные сцены, что попадают в разряд порнографии. Ранние рисунки Тома еще сравнительно скромны — гениталии не видны, сексуаль-ные ситуации даны намеком — направлением взглядов, выражением лиц. Позже рисунки становятся более откровенными. Гомосексуальные ласки и сношения изображены без прикрытия. Половые органы всегда большие, часто до гротеска. Вот уже 40 лет его рисунки не сходят со страниц гомоэротической периодики всего мира и распространяются отдельными изданиями. Как правило это серии рисунков — целые повести, новеллы, с переходящими из одной в другую героями — крутыми парнями Кейком, Пеккой. Стиль его очень похож на социалистический и нацистский реализм — отобранная и любовно идеализированная натура, тщательно, дотошно вырисованные и оттененные рельефные тела, почти не отличимые от качественной фотографии. Вдобавок он так любит парней в военизированной униформе — моряков, полицейских, мотоциклистов. Его первые сексуальные опыты были с нацистскими солдатами в Хельсинки, хоть это и было чрезвычайно опасно, учитывая гитлеровское преследование гомосексуалов, и опыты эти оставили неизгладимое впечатление. «Кто бы ни придумал фашистскую форму, он должен был быть голубым. — заявлял Том в интервью. — Это были самые сексуальные мужчины, которых я видел в жизни». По иронии судьбы теперь фуражки с заломленной тульей и высокие начищенные сапоги, исчезнувшие вместе с эсэсовцами, через десятилетия всплыли в сознании финского юноши и остались запечатленными на сотнях гомоэротических рисунков Тома. А его пристрастия повлияли на таких гомоэротических фото- и киномастеров, как Роберт Мэпплторп, Райнер Вернер Фасбиндер и др.

«Работы Тома всегда оставались за рамками любых дискуссий о гей-культуре, — пишет Г. Севин (1992: 14), — потому что это — порнография. Порнография — запретная тема, мы готовы потреблять ее, но не хотим признавать. Однако если писать историю гей-образов и представлений, быть может, самый обширный раздел в ней будет посвящен порнографии. В среде, которая утверждает целую эстетику сексуального акта, то, чем мы себя возбуждаем, красноречиво говорит о том, кто мы есть. <…> Том создал идеал тела гея на бумаге. Благодаря вездесущности порнографии, этот телесный идеал смог распространиться в голубом подполье по всей Европе и Америке, видоизменяться, совершенствоваться и, наконец, восторжествовать как неотъемлемая принадлежность современной гей-культуры».

Постепенно гомоэротические рисунки и снимки стали становиться всё более и более однообразными, отражая установившийся идеал мужской красоты, как его понимают геи. Этот идеал особенно отчетливо выступил по контрасту, когда группа фотографов организовала выставку мужской обнаженной натуры, сознательно противопоставляя ее порнографии и даже гомоэротике. Холлеран, побывавший на этой выставке сразу же заметил ее отличия от привычной гомоэротики. «Ни один из образов не характеризовался выступающим пенисом, тогда как в этих журналах, ныне густо заполняющих наши стенды, всё как раз наоборот» (Holleran 1984: 78).

Как и в какую сторону изменились идеалы мужской красоты, по-видимому, действительно во многом определили голубые художники и фотографы. В самом деле, взглянем на то, кого из мужчин идеализировали в XIX веке, когда викторианские вкусы подавляли всякую сексуальность, а гомосексуальность была под строжайшим запретом и держалась в подполье. В конце XIX века Эуген Зандов (Sandow) из Восточной Пруссии (немцы произносят его фамилию Зандо, американцы — Сэндоу) был объявлен сначала самым сильным человеком мира, а затем этот коротконогий силач с длинным туловищем без талии, дерзнувший сниматься, прикрытый только фиговым листом, объездил всю Америку в качестве самого красивого мужчины мира! Взгляните на фотоснимки, делавшиеся бароном Глёденом в Сицилии и его кузеном Плюшовым в Неаполе. Итальянские юноши на этих снимках, как говорится, в теле и отличаются прежде всего хорошо развитым крупом. Тут можно вспом- нить многочисленные карикатуры Домье — мужчины на них, начиная с короля Луи-Бонапарта, построены по модели груши, тонким концом вверх. Это, конечно, карикатура, но она лишь утрировала типичную фигуру. Фигуру, в которой ценились основательность, упитанность и сила.

После Первой мировой войны стремление к простой и мирной жизни на природе родило фильмы с Тарзаном и культ Вейсмюллера, а возрождение олимпийского движения создало идеал спортивного тела.

Мускулистые братья Риттеры уже и снимались намасленными, как позднейшие бодибилдеры, а Эдвин Таунсенд в Нью-Йорке создал спортзал, где многие из них выросли. Таких парней и изображали гомоэротические фотографы и художники. Но 60-е годы внесли нечто новое. Обособление молодежи в самостоятельный слой общества, сложение молодежной субкультуры, с рок-музыкой, движением хиппи и антивоенным настроениями, с «молодежной революцией» (1968) и «сексуальной революцией», с «антикультурой» и выплеском гомосексуального экспериментирования (Стоунуолл — 1969), — всё это выдвинуло на первый план фигуру инфантильного юноши, с чертами андрогинности. Такие герои заполонили сцену в шоу-бизнесе и экран кино. Поскольку гомосексуальная среда очень склонна к культу юности, гомоэротические фотографы и художники с упоением развивали этот идеал. Он и стал ведущим в моде и искусстве, то оттесняя бодибилдера-«качка» на задний план, то уступая ему.

Эти два образа сейчас стоят перед мальчиком и подростком, формируя его вкусы.

7. Сексуализация интересов и идеалов

Всё это начинает складываться еще до полового созревания и еще не проявляется в чисто сексуальных предпочтениях. Между тем, когда такие вкусы и интересы сложились, в сущности сексуальная ориентация уже во многом предопределена. Когда половое созревание наступит, оно направится в заранее сформировавшееся русло. Если вкусы и интересы не отклоняются от обычных, русло окажется гетеросексуальным.

Если они сконцентрированы на людях своего пола, русло ведет к гомосексуальным склонностям. При половом созревании эти вкусовые предпочтения и платонические интересы наполняются чисто сексуальными ощущениями — сексуальными фантазиями, снами, подглядыванием, игрой воображения при онанировании, сексуальными приключениями и авантюрами. Приятные ощущения и волнения закрепляют сложившиеся склонности.

Поэтому обычно нет резкого перехода от сексуального равнодушия, от нулевого секса или от гетеросексуальности к гомосексуальности. Нет в человеке душевного переворота, нет сексуальной революции. Юноша входит в свой сексуальный мир ровно и плавно. Гомосексуальному человеку кажется, что он всегда мечтал о парнях. Гетеросексуальный убежден, что он от рождения интересовался девушками.

Американский журналист Э. Сэлливен пишет о своем детстве:

«Постыдная тайна — иначе не назовешь, чтобы описать мои тогдашние чувства, — открылась мне, когда я еще был ребенком. Думая о детстве, я вспоминаю те первые намеки, предшествовавшие моему открытию. Вот я сижу на заднем сиденье машины, гляжу на ухмыляющегося, взъерошенного троюродного братца и вдруг, к своему удивлению, чувствую какое-то странное влечение к нему. Я становился взрослее, но всё еще не понимал, что это проявления сексуального желания к таким же мальчишкам, как я. Я догадывался, что во мне что-то не так, но ничего не мог с собой поделать. <…> Разве дети задают себе вопрос, какие у них сексуальные желания — «гетеросексуальные» или «гомосексуальные»? Поначалу они даже не осознают, что эти желания — сексуальные. Когда я впервые обнаружил в себе отклонения от нормы, в то время эмоциональность и сексуальность были для меня практически неразличимы» (Сэлливен 1996: 4).

Гомосексуальные люди вообще более сексуальны, более возбудимы, в более раннем возрасте начинают интересоваться миром сексуальных ощущений. Они раньше начинают онанировать. По Сэгиру и Робинсу, до 15 года жизни начинает онанировать 90 % тех, кто станет гомосексуалом, и лишь 62 % из тех, кто пойдет по гетеросексуальному пути. Между 15 и 19 годами онанируют св. 4 раз в неделю 46 % гомосексуальных ребят и только 6 % гетеросексуальных (Saghir and Robins 1973). По данным Тиунова, среди петербургских школьников (обоего пола), признавшихся в мастурбации, онанируют каждый день 8 из 352 влюблявшихся только в лиц противоположного пола, и 5 из 17 влюблявшихся и в лиц своего пола. В первом случае меньше, чем одна сороковая, во втором — почти треть.

Возможно, что первые приятные сексуальные ощущения, помноженные на подъем активности половой системы растущего организма, создают условия для импринтинга. Что же попадет под действие механизма импринтинга? Что он запечатлеет на всю жизнь? Будет ли это одно и то же в разном возрасте — у тех, кто запустил в действие этот механизм раньше, и у тех, кто позже?

Вот видимо у тех, кто втягивается в мир сексуальных интересов раньше, преобладают ощущения, влекущие его к мужчинам, а у тех, кто втягивается позже, — к женщинам. Острое любопытство к половым особенностям индивидов своего пола, увлечение идеалами телесной красоты своего пола, неуверенность в благоприятной реакции девочек на какую-либо инициативу флирта и т. п. — всё это если и проявляется, то скорее в раннем возрасте, а позже уступает место другим явлениям: тело мальчика крепнет, принимает мужские формы, и он с меньшей ревностью думает о телесных различиях мужчин, его меньше волнует достижение идеала красоты, увереннее он подходит к девочкам. В каком возрасте всё это начнет приобретать чисто сексуальное оформление, в том и запечатлеется импринтингом. Если в раннем, то вероятнее это будет в гомосексуальном варианте, если позже — скорее в гетеросексуальном.

Завершение эпизода из романа Геннадия Трифонова «Два романа Джорджа Баланчина», очень целомудренно написанное, показывает главного героя романа, шестнадцатилетнего атлета Юру как раз в таком затянувшемся детстве, в переходном состоянии от приязни к сексуальности, когда он оказался готов воспринять более уже осознанный гомосексуальный зов своего младшего друга. Друзья отправились ночью на озеро купаться.

«Побросав свои велосипеды <…>, мальчики мигом стянули с себя ковбойки <…> и шорты, а Илья сбросил с себя и плавки, чем ввел в некоторое замешательство Ирсанова, сильно возмужавшего в минувшую зиму и теперь относившегося к своему телу настороженно и чутко, ища объяснения происходящим с ним переменам в книжном шкафу отца.

Он был на голову выше Ильи». Его мускулистое уже вполне мужское тело «вызывало в Илье волнение и в какие-то минуты это волнение Ильи бессознательно передавалось сегодня самому Ирсанову <…>. Почему-то оглядевшись вокруг, Ирсанов решил последовать примеру Ильи и тоже снял с себя свои новенькие ярко-красные плавки, и кинулся в темную ночную воду… Первым из воды вышел Илья. Поднявшись на берег, он оглянулся назад и позвал Ирсанова к себе, высоко вскинув руку, Ирсанов видел теперь Илью, что называется всего-всего, и этот новый взгляд на Илью несколько смутил Ирсанова <…>. Однако Ирсанов всё не спешил выходить из воды. К тому были у него особые причины. Именно сейчас. Именно сейчас собственная нагота вызывала в нем определенное стеснение перед Ильёй, который, стоя на берегу, медленно вытирался длинным вафельным полотенцем, <…> поворачиваясь то лицом к Ирсанову, то спиной, и теперь Ирсанов всё улавливал момент, когда Илья вновь окажется к нему спиной, чтобы ему Ирсанову, стало ловчее выйти из воды, оставшись незамеченным Ильёй.

И такой момент возник. Ирсанов быстро выскочил на берег и, оказавшись рядом с Ильёй, быстрым движением рук схватил свободный конец полотенца и стал скоро вытираться, не заметив, как по мере вытирания их тела сближаются. «Господи, — подумал в эту минуту Ирсанов, — что это со мной?..» Но Илья не дал Ирсанову докончить свое размышление. Он вдруг сильно прижался к другу, и Ирсанов — без малейшего к тому эротического движения — тоже прижался к Илье, свободной от полотенца рукой проводя по влажным локонам Ильи <…>. Он уже не замечал, как полотенце выпало из пальцев и как они — всей тяжестью ладони — уже прикоснулись к прохладной Ильюшиной коже сначала возле его лопаток, а после сами собой побежали ниже и задержались чуть ниже талии <…>.

От этих движений маленький Илья вдруг весь задрожал и, обхватив Ирсанова за шею двумя руками, очень сильно к нему прижался — всем своим прохладным телом, вдруг потеплевшим и даже разгорячившимся…

— Поцелуй меня сейчас, пожалуйста… — Эти свои слова Илья произнес совсем шепотом.

— Но ты ведь не девочка? — громко сказал Ирсанов, слегка отстраняясь от Ильи. Но руки не слушались Ирсанова, еще крепче прижимая к нему тело Ильи…

— Поцелуй, поцелуй, — шептал Илья с жаром. Ирсанов поцеловал Илью — легко, чуть касаясь его раскрасневшихся полных губ.

— Не так, — сказал Илья.

— А как? — громко спросил Ирсанов и незаметно для себя приподнял Илью к своему лицу так, что теперь обе крупные ладони Ирсанова упирались в широкие и продолговатые ягодицы Ильи, вздрагивающие, то делавшиеся под пальцами Ирсанова округло-крепкими, то чуть слабыми и вновь крепкими…

— По-настоящему, сильно-сильно, — сказал Илья уже громко и закрыл глаза, губами упираясь в полураскрытый рот друга. Захватив губы Ильи своими, Ирсанов поцеловал Илью долгим поцелуем, чувствуя, как Илья водит кончиком своего языка по нёбу его рта.

— Вот-вот, вот так, еще сильней. Можешь? — быстро сказал Илья, в благодарность целуя Ирсанова в щеки и глаза.

— Могу, — выговорил Ирсанов. Но вместо Илюшиных губ стал целовать его лицо, жадно переходя к шее и плечам Ильи… В этот миг его тело пронзила сладкая, уже знакомая по ночным сновидениям, боль. Сердце забилось быстро-быстро. В голове словно что-то обрывалось, а ноги, словно в воде во время плавания больно свело. В эту минуту Илья переместил свои руки с шеи Ирсанова за его спину и тесно, теснее, чем прежде, прижался к вспыхнувшему Ирсанову.

Наконец сообразив, что с ним случилось, Ирсанов отстранился от Ильи с неожиданными для себя словами: — Прости, Илюша. я не хотел… Как ужасно получилось…

Ирсанов бросился вытирать полотенцем живот Ильи, по которому медленно стекала вниз резко пахнущая молочная жидкость…»

Утешив друга Илья вытерся сам, и они улеглись голыми рядом.

«— Ты что, спишь, Юра? — тихо спросил Илья, увидев, что Ирсанов закрыл глаза.-

Тебе не холодно?

— Нет, не сплю. Очень тепло. Даже жарко. А что?

— А тебе было приятно, когда…

— Что «когда»? — перебил Ирсанов, и дыхание его снова участилось.

— Когда ты меня целовал. И еще…

— Очень, — ответил Ирсанов, но уже почему-то совсем шепотом.

— А хочешь еще?

— Не знаю.

— А я хочу.

— А можно? — зачем-то спросил Ирсанов.

— Можно, можно, — заволновался Илья и на локтях подтянулся поближе, хотя ближе было бы уже и нельзя, к губам друга.

— Ладно, — согласился Ирсанов и улыбнулся Илье.

Он целовал теперь своего Илью медленно, иногда прерывая поцелуй своей счастливой улыбкой. Его руки снова прижимали к себе неистового Илью и снова тело Ильи обжигало пальцы Ирсанова буквально до ногтей. «Какой ты красивый, Юра!», шептал ему в лицо Илья и слышал в ответ: «Ты тоже красивый. Совсем как девочка». «Но я ведь мальчик, Юра, я мальчик». «А тогда почему мы целуемся?»

Горячие губы Ильи теперь уже целовали грудь Ирсанова, весь его живот, в центре которого этой зимой образовалась темная волосяная дорожка, берущая свое основание из курчавых, светлых и жестких волос, свидетельствовавших уже о многом и главное, о готовности, о необходимости даже стать мужчиной.

— Что ты! Что ты! Это нельзя! — вскрикнул Ирсанов, когда быстрые пальцы Ильи и его губы оказались там, где, по мнению Ирсанова, было «нельзя». Он даже приподнялся на локтях.

— Можно, — твердо сказал Илья. — Если тебе приятно, то можно. Тебе приятно?

— Не знаю. Наверное. Да. О-о-о… Илюша… Илюшенька… Ирсанов глухо застонал. Его руки снова стали искать тело Ильи. Найдя, они сильно сжимали сейчас бедра Ильи, а губы сами потянулись к его губам.

— Еще, пожалуйста, — прошептал Ирсанов. — Еще разок…»

Далее следуют признания в любви, в том, что нравились друг другу давно, но стеснялись, а теперь стеснение прошло. И самое интересное:

«— Это как сон, Илюша, — прошептал Ирсанов, снова откинувшись головой на короткую траву и смотря ввысь. — Один раз мне как-то приснилось, что мы с тобой целуемся.

— И мне снилось. Много раз. Снилось, что ты меня ласкаешь, как сегодня, а я тебя тоже целую, всего тебя, понимаешь?

— Понимаю». (Трифонов 1994: 98-101).

Стало быть, подсознательная тяга к этому взрыву была и у главного героя. Так происходило позднее рождение чувств, и импринтинг закреплял их. Осознание не поспевало. Ирсанов впоследствии женился, но семейная жизнь не ладилась. Его тянуло к юношам.

ГЛАВА VII. Состав проявителя (давление обстоятельств)

1. Нагота

Отношение к мужской наготе менялось от эпохи к эпохе (Walters 1979; Weiermair 1987; Cooper 1990; Davis 1991; Ellenzweig 1992; Waugh 1996; Ledick 1998). В античной Греции мужское тело изображалось скульпторами, как правило, полностью обнаженным, тогда как женское — далеко не всегда, часто задрапированным. В Олимпийских играх юношам вскоре после их основания было предписано соревноваться абсолютно голыми, как в обычных гимнастических школах, и считают, что этому способствовало характерное для Греции повальное увлечение старейшин, от которых это зависело, педерастией.

Христианство внесло идеалы аскетизма в европейскую культуру, его божественные герои и святые изображались почти бесплотными и бесполыми, тщательно задрапированными в одежды. Всё же обнаженные мужчины допускались чаще, чем обнаженные женщины — считалось, что те внушают больше соблазна. Когда же половые признаки мужчин приходилось показать (у младенца Христа или у обнаженных мучеников), они изображались так, чтобы не навевали ни малейших подозрений на сексуальные функции.

Эпоха Возрождения освободила художников от этой сдержанности. Картины и даже иконы наполнились человеческой плотью, а так как многие художники возродили и античное отношение к однополой любви, то обнаженное мужское тело стало не только плотным и сочным, но и сексуально призывным. Альбрехт Дюрер изображал себя на автопортрете абсолютно обнаженным с тщательно вырисованными гениталиями.

На эту свободу несколькими волнами обрушились пуританские запреты и репрессии. Их принесли религиозные войны Реформации и Контр-Реформации, а особенно Реставрации в Европе после Французской буржуазной революции. Викторианская эпоха отмечена особым ханжеством и имитацией аскетизма. Нагота изгонялась из быта, особенно мужская.

Когда в первой половине XIX в. появилась фотография, обнаженные натурщики стали появляться на фотоснимках — сначала в помощь художникам, — но появляться, конечно, в скрывающих гениталии бандажах для позирования. Эуген Зандов снимался с фиговым листом. Эмигрировав в Италию, где не было легального преследования гомосексуальности, Глёден и Плюшов, имитируя античность, стали снимать свои весьма сдержанные гомоэротические композиции, прикрывая юношам гениталии легкими тканями, или даже без оных.

Первая мировая война и волна бедствий и революций нанесла удар по пуританской морали предшествующего века. Она высвободила сексуальность всех сортов из под спуда (Reiss 1990). Сильно ослабели запреты на женскую наготу, но на мужскую лишь слегка расшатались. Появившееся еще до войны движение нудистов и натуристов, борьба за «культуру свободного тела» приняла широкий размах. Немецкий майор Ганс Зурен выпустил книгу «Человек и солнце», в которой рекомендовал закалку и загар всего тела на солнце. В немецкой армии кое-где даже проводились конные рейды и физические упражнения голышом. В Америке Эдвин Таунсенд и Джордж Платт Лайнз снимали обнаженное мужское тело уже без прикрытия, но затеняли гениталии так, что трудно было отличить мужское лоно от женского. Вторая мировая война мало что в этом изменила. Холодная война, последовавшая за ней, породила эру маккартизма, с гонениями на коммунистов и гомосексуалов. Очень много фотоснимков мужского акта производили фотографы-женщины: их мотивы никто не мог объявить гомосексуальными.

Но в 60-е годы волна рок-культуры и хиппи изменила обстановку. Джон Леннон сфотографировался обнаженным со своей Иоко Оно. Мик Джэггер последовал его примеру. Ричард Эйвдон снял вполне обнаженного Нуреева. Знаменитый кутюрье Ив Сен-Лоран, сам гомосексуальный, опубликовал свое фото, где он совершенно обнажен, хотя гениталии не видны. Боб Мизер, который издавал журнал явно гомоэротического характера «Физик Пикториал», где под предлогом «культуры свободного тела» публиковал фотоснимки абсолютно обнаженных мужчин с подчеркнутым вниманием к гениталиям, подвергался яростным нападкам.

Но в 1968 г., в год молодежной революции, бунтов во многих университетах Европы (в частности и под лозунгами сексуальной свободы), другой такой же журнал «Грик Гилд Пикториал» добился постановления Верховного Суда США о том, что нагота не является непристойной и сама по себе не влечет обвинения в порнографии. А в следующем году последовал мятеж гомосексуалов в «Стоунуолл Инне» и стали рушиться запреты на однополую любовь и законы, ее карающие.

В 80-е годы в галерее Маркузе-Пфейфер в Нью-Йорке стали проводиться выставки фотоснимков мужского акта (обнаженного тела) без всяких ограничений. На этих и других выставках появился Роберт Мэпплторп, который с изумительным искусством и великолепной техникой снимал детей, цветы, голых негров, а также крупным планом мужские гениталии как предмет любования. Несколько более скромный Брюс Уэбер создавал сексуально призывные рекламные снимки для Кальвина Клейна. Я говорю не о том, что квалифицировалось как порнография и продавалось в специально отведенных местах (если вообще разреша-лось), а об общедоступных изданиях, художественных выставках и повсеместной рекламе.

И.С. Кон (1988: 190) констатирует: «Искусствоведы подсчитали, что за вычетом последних двухсот лет европейские художники и скульпторы изображали мужское обнаженное тело значительно чаще, чем женское». Причины этого более-менее ясны: в античной культуре атлетика, требовавшая полного обнажения, была делом в основном мужчин и юношей, женщины же должны были соблюдать скромность и заниматься больше домашними делами. В христианском мире женское тело рассматривалось как соблазн и скверна. В современной же культуре роли поменялись: в современном искусстве и в рекламе господствует обнаженное женское тело: боязнь греховности снята Возрождением, а главным адресатом искусства и рекламы был мужчина. Тем не менее Кон отмечает странное явление: «Мужская нагота кажется более нескромной, чем женская». Особенно спереди. У американцев наличие «фронтальной мужской наготы» служит критерием ограничений на показ фильмов (Кон 1998: 394). Возможно, это потому, что женские гениталии скрыты от глаз, а мужские на виду и весьма подвижны, более ясно демонстрируют возбуждение. Поэтому гомосексуальная эротика от природы, так сказать, более порнографична.

В России пуританские традиции изживаются труднее, медленнее. Особенно это касается мужской наготы и гомоэротических проявлений.

В 1987 г. ленинградская прокуратура предъявила обвинение в изготовлении порнографии профессору доктору физико-математических наук А. А. Кухарскому. У него оказалась огромная коллекция слайдов, на которых были изображены абсолютно обнаженные юноши, и Кухарский иногда демонстрировал ее своим знакомым мужчинам. Для обычных мужчин в этом ничего возбуждающего нет, но и сам Кухарский и его знакомые — гомосексуалы. В годы перестройки он всё активнее вел борьбу за отмену статьи, карающей гомосексуалов. Сейчас Кухарский является председателем общества «Крылья» — организации сексуальных меньшинств Петербурга (название «Крылья» дано по одноименному роману М. Кузмина об обретении гомосексуальных чувств). Вероятно, эта общественная активность Кухарского и побудила власти затеять против него дело. Коллекция была конфискована, однако эксперты-искусствоведы не признали ее порнографической, а лишь «вульгарной». После долгих мытарств ее возвратили владельцу, а дело прекратили.

Богатырского сложения, полноватый, коротко стриженый, Александр Александрович происходит из дворян и живет в просторной дореволюционной квартире со старинными фотографиями родственников на стенах. Кроме него в этой квартире уже много лет живет его молодой друг Сергей, очень красивый парень. Побывавший недавно в России американский журналист-гей Дэвид Туллер, делавший репортаж о российских гомосексуалах, был в гостях у Кухарского, любовался его коллекцией, отнюдь не противился показу, вызывал хозяина на откровенность, а затем опубликовал книгу, в которой описал эту сцену и самого хозяина иронически, всячески подчеркивая нескромность и непристойность его поведения.

А.А. Кухарский согласился дать интервью для моей книги. Разумеется, я привожу его ответы в точности, полностью и без комментариев.

«Автор: В книге Туллера о гомосексуальной жизни в России фигурируете Вы и Ваша коллекция, при чем автор представляет Вас не в самом лучшем свете. Он описывает вас в сущности как голубого Дон Жуана, который фотографировал своих многочисленных молодых возлюбленных одного за другим, чтобы иметь возможность хвастать своими сексуальными успехами. Вы показывали ему свою коллекцию, и о каждом парне у Вас было что сказать в весьма нескромном плане. Этот любит в сексе то-то, а вот этот предпочитает такое. Коллекция слайдов, я вижу, у Вас достаточно велика, и публикация Туллера — не единственная неприятность, с ней связанная. Что же Вас побудило создавать эту коллекцию, что побуждает ее хранить и даже показывать? Какова вообще история этой коллекции?

Кухарский: Ну, история моей коллекции имеет более 25 лет от роду. Я имел очень много сексуальных связей в своей жизни и, проснувшись как-то поутру, понял, что не могу вспомнить некоторых своих партнеров. С тех пор я и стал для памяти фотографировать своих приятелей, да и приятельниц и просто случайных знакомых. После того, как они уходили из моего дома, у меня как бы оставалась их частица, которую я бережно храню до сих пор. Так же и в моих странствиях по белу свету я всегда фотографирую на цветные слайды изображения новых городов и мест, которые потом образуют и мою туристическую коллекцию у меня дома.

Что до книги Туллера, то свое мнение о ней как о скандальной и непрофессиональной я опубликовал в мартовском выпуске 97 года американского интернетовского журнала «Гёй Плейс Онлайн Мэгэзин». Я получил массу откликов от читателей — они поддерживают мою точку зрения. Я ведь никак не предполагал, что отвечая на частные и весьма интимные вопросы Туллера, я даю материал для его последующей публикации. Это просто гнусный обман с его стороны! Он втерся в доверие и злоупотребил им.

А: Я вижу, слайды аккуратно пронумерованы.

К: Да, они тщательно пронумерованы, как «документы строгой отчетности». И тут, как видите, не только моя нумерация: вот эти цифирки проставлены в прокуратуре.

А: А есть ли соответствующие текстовые описания каждого слайда или события существуют только в Вашей памяти?

К: Нет, детали каждого события хранятся только в моей памяти.

А: Почему вы не собираете фотоснимки или слайды, сделанные другими, а только Ваши собственные?

К; Я ведь уже пояснил, что коллекция важна для меня как фиксация моих личных воспоминаний, как часть моей биографии.

А: В какой мере выбор материала связан с Вашими гомосексуальными предпочтениями и вкусами? Как они складывались и когда в их развитии возникло желание фотографировать мужскую обнаженную натуру, как говорят художники — акт?

К: Выбор материала, конечно, непосредственно связан с моим вкусом и предпочтениями. Я фотографировал только исключительно сексапильные, с моей точки зрения, модели, примерно каждого десятого и каждую десятую. Я начал собирать коллекцию, когда мои сексуальные предпочтения вполне сформировались, где-то после 20 лет от роду.

А: Какое место занимает эта коллекция и ее собирание в Вашей сексуальной жизни?

К: Иногда акт фотографирования предшествует любовной игре, иногда следует за ней, но делать это доставляет мне удовольствие всегда.

А: Как Вы сами используете Вашу коллекцию — часто ли просматриваете наедине, или только вместе с кем-то, испытывая наслаждение от возможности показывать, должен ли это быть всякий раз кто-то новый? Или Вам достаточно сознания того, что она есть и Вы в любой момент можете ею попользоваться? Сортируете ли слайды — раз так, раз эдак? Доставляет ли это Вам удовольствие? То есть я хочу выяснить, насколько здесь присутствуют обычные чувства коллекционеров. Или это нечто сугубо сексуальное, с другими видами коллекций несопоставимое?

К: Мне достаточно сознания, что у меня эта коллекция существует и я в любой момент могу воспользоваться ею. Она доставляет мне ощущения чисто сексуального характера, но я почти никогда не просматриваю ее наедине. Всегда с кем-то вместе, с приятным гостем. Для удовольствия мне нужно соучастие: чтобы для кого-то рядом она была новостью, тогда и у меня появляется свежесть восприятия.

А: Действительно ли главным побудительным мотивом было стремление похвастать своими победами? Или преобладало желание запечатлеть для памяти приятные моменты и милых сердцу людей в

К: Я всегда был настолько уверен в себе, что никогда не ощущал необходимости хвастать своими победами. Преобладало именно желание запечатлеть для памяти приятные моменты моей жизни через изображения милых сердцу людей.

А: Какое значение имело чувство творца, создающего красоту с эротической аурой? К: Несомненно такое чувство творца при этом присутствовало. Это Вы очень точно сформулировали: я старался творить красоту с эротической аурой. А: Считаете ли Вы свою коллекцию порнографической?

К: Ни в коем случае. Моя коллекция носит исключительно эротический, а не порнографический характер, что, кстати говоря, было официально признано десять лет тому назад еще советским судом на спровоцированном против меня процессе. В результате вся коллекция мне возвращена.

А: Где вообще положить различие между эротикой и порнографией?

Л: Порнографией можно считать описание или изображение реального полового акта с фиксацией внимания на половых органах, а эротика — это лишь его имитация.

А: В медицинских учебниках (например, у Рубина или Рейбена) можно встретить утверждения, что в 95 % подобные изображения имеют утилитарную цель: владелец держит их для возбуждения при онанировании.

Для «сеанса», как говорят зеки. Такие держатели, конечно, бывают, но мне кажется, такое использование очень ограничено — зеки, иногда подростки. Ваше мнение?

К: Я никогда не использую свою коллекцию для «сеанса», как Вы говорите.

А: Как относились сами молодые люди к тому, что Вы их снимаете обнаженными, иногда даже в состоянии эрекции? Они ведь должны были представлять себе опасность, что слайды могут попасть на глаза другим людям, возможно даже отнюдь не доброжелательным? Что их побуждало позировать? Сладость эксгибиционизма? Желание запечатлеть себя в полной красе своей юности, которая скоро уйдет? Новизна ощущений?

Л: Я думаю, что мои модели хотели быть запечатленными именно в полной красе молодости, да и новизна ощущений играла свою роль.

А: Пытались ли Вы отыскать других подобных коллекционеров, как-то связаться с ними, наладить обмен?

Л: Обмен исключается, так как моя коллекция имеет исключительно личный подтекст и вне меня теряет свой смысл.

А: Размышляли ли Вы о фотографии этого рода как об искусстве? Изучали ли опыт таких фотографов как Глёден, Гальди, Плюшов, Мэпплторп, Фалокко и другие? Ведь Ваши слайды несколько однообразны — юноши стоят или сидят на одинаковом фоне, в схожих позах, на одном и том же расстоянии от фотоаппарата.

К: Я интересовался опытом других фотографов, но обычно следовал своей интуиции. Конечно, есть определенные издержки. Технические средства ограничены: та же (далеко не лучшая) аппаратура, та же комната, то же освещение. Не студия же в конце концов.

А: Думали ли о выставках?

Л: Ну, коль скоро коллекция сугубо личная, то есть она существует для меня и моего сиюминутного окружения, я никогда не думал о выставках, хотя и имел ряд предложений такого рода как внутри страны, так и за рубежом.

А: Какую судьбу Вы предусматриваете для своей коллекции? Должна ли она умереть вместе с Вами или Вы ее подарите кому-то, кто сможет ее хранить дальше и, возможно, будет увеличивать?

К: Знаете, ввиду сугубо личного характера моей коллекции я не вижу для нее смысла вне моего земного существования, так что затрудняюсь ответить на этот вопрос более определенно.

А: Мне кажется, некоторый смысл есть. Коллекция может представить интерес не только для людей одинакового с Вами вкуса. И не только для экспертов-искусствоведов: порнография или просто эротика, вульгарная или изящная. По этой коллекции, если сопоставить ее с аналогичными, можно изучать вкус некоторых категорий гомосексуалов, их идеалы красоты, можно лучше представить эксгибиционистские наклонности многих гомосексуальных юношей, выявлять их типы, учитывая и прочие данные о них. Конечно, нужны и эти прочие данные…

К: Я как-то не думал об этом. Ни к себе, ни к своим партнерам я не относился как к объектам чьего-то научного наблюдения. Моя коллекция — это моя жизнь».

В данном случае нагота несомненно имела сексуальный и гомоэротические характер как для фотографа, так и для его «натуры».

Но вообще связь наготы с сексуальностью условна. В первобытных обществах, где все ходят голыми или почти голыми, нагота не действует возбуждающе. Но в современной среде, где тело всегда прикрыто одеждой, особенно гениталии и эрогенные зоны, обнажение их несомненно вызывает вожделение. Более того, гениталии не являются единственной эрогенной зоной, вызывающей вожделение. В одном исследовании испытуемым предъявили два набора фотоснимков сексуальной деятельности. В одном участники были полностью обнажены, в другом — обнажены были только их гениталии. Возбуждение от первого набора было на 38 % сильнее, чем от второго (Levitt and Hinesly 1967).

Нарциссизм по самой своей природе сопряжен с эксгибиционистскими тенденциями, с желанием или, по крайней мере, готовностью обнажаться перед потенциальными сексуальными партнерами, с желанием ощущать сексуальную силу своего тела, видеть, как она воздействует на другого, и тем удовлетворять свое самолюбие, повышать свою самооценку. И сексуальную возбужденность. Поскольку нарциссизм свойственен хоть немного каждому, постольку и эксгибиционизм в какой-то мере может искушать любого, во всяком случае понятен каждому. В его основе еще и удовольствие от преодоления навязанных культурой традиционных моральных запретов, чувство освобождения от стыда.

Эксгибиционизм в чистом виде, тот, который считается патологическим эксгибиционизмом, обычно проявляется во внезапном обнажении перед противоположным полом. Иногда это сопровождается сексуальными жестами и движениями, мастурбацией. Для гомосексуалов желанные зрители обнажения, разумеется, люди собственного пола.

В сборнике Харта приведены воспоминания некоего Хайда о своем сверстнике школьных лет. «Вначале я положил глаз на него просто потому, что он приятно выглядел. Он был красавцем — тощий блондинчик с нежными чертами, хорошо сложенный. Но позже в гораздо большей мере привлекла мое внимание другая его особенность. Что я заметил какое-то время спустя, наблюдая его на озере, в местном кинотеатре, на санных горках, — это его эксгибиционистские склонности. Только когда позади были уже годы моего наблюдения и сладостных ожиданий, я понял, что его собственное наслаждение от того, что им любуются, как и мое удовольствие при зрелище его, были по природе сексуальными. Словарь для всего этого я усвоил гораздо позже.

Вот пример его бесстыдного, но тонкого поведения: на пруду, типичном затопленном карьере, он любил носить плавки низко на своих обтекаемых бедрах — плавки практически так и просились, чтобы их подтянули. Наслаждение из наслаждений: в моем присутствии он однажды угодил мне. Плавки были лишь спущены вниз до колен, а не скинуты насовсем, но поскольку мне удалось мимолетом схватить ниспосланный небом вид, он без спешки поддернул их вверх на место».

Было еще несколько подобных эпизодов. Однажды в присутствии рассказчика он выскочил на крыльцо, «одетый только в футболку с вырезом и трусы. Конечно, белые трусы и белоснежную футболку. Помнится, на нем были также белые носки. Мой взгляд пал на его гордую маленькую выпуклость, на краснополосый пояс, на место в одной штанине, где эластичная ткань оттянулась и под прямым углом был виден свисающий шарик».

Потом оба поступили в один и тот же иезуитский колледж и однажды возвращались домой в одном вагоне, болтая ни о чем. Рассказчик жалел, что не обладает даром интересной беседы, но перед расставанием его герой пригласил его зайти к нему. Родителей не было дома.

«В этой охоте я был дичью. Нервной дичью». После закуски на кухне «он предложил мне посмотреть его комнату. Это заняло пару минут, а затем он достал колоду карт. Я понимал, что это пришло и был уже на взводе, когда он мягко предложил мне сыграть в покер на раздевание.

Конечно, он проиграл — я, вероятно, играл с шулером. Но не вся игра была предсказуема. Я не противился тому, чтобы он снял свои вельветовые брючки перед тем, как снять рубашку или шерстяную кофту. И я никогда не представлял, до какой степени я буду обуян похотью.

Через короткое время он был голый — вот превосходно! Но поскольку я еще был в штанах и трусах, он настоял на продолжении игры. Что ж, это был его дом. Я подумал, что будет только вежливо, если я уступлю. «А что если я выиграю и этот ход?» — спросил я, тасуя. «Тебе решать». Я выиграл.

Я поставил его на кровати на четвереньки задницей ко мне. Трясущимися руками я раздвинул ему ягодицы. Я протирал себе глаза. Я дотронулся до него указательным пальцем. Пока мы добрались только до этого… Мы оба кончили более или менее непроизвольно. А потом молча оделись.

Мы встретились снова еще три или четыре раза. И мы продолжали игру сексуально — как в доме, где я предпочитал ее вести, так и вне его». Впоследствии автор не раз имел гомосексуальные связи с мужчинами. «Но я никогда не жалел об этом сверхвозбуждающем похожем на мечту свежем наслаждении, о моем первом обладании» (Hyde 1995: 108–110).

В какой-то мере наличие подсознательных эксгибиционистских помыслов способствует развитию гомосексуальной ориентации. Казалось бы, обнажение перед собственным полом не должно сексуально возбуждать обычного парня. Оно не столь сильно запрещается культурой, в ряде ситуаций вовсе не запрещается. Спортивные раздевалки, душевые, публичные бани, «дикие» пляжи, призывные пункты, многие общественные туалеты — во всех этих местах полное обнажение или обнажение гениталий считается допустимым, не выходит за рамки нормального поведения. Поэтому оно должно было бы не нарушать внутреннего спокойствия, не возбуждать, не затрагивать сексуальных чувств.

Но дело в том, что привычным оно не является. Для большинства людей ситуации эти редки. Особенно редкими они становятся в современной городской культуре, где развитие цивилизации каждому обеспечивает всё больше укромности для отправления физических потребностей. Всё больше горожан живет в квартирах с ванными комнатами или душем. Всё большее число общественных туалетов обеспечивается индивидуальными кабинками. Всё меньше людей посещает публичные бани. В каждом новом поколении средний подросток имеет всё меньше опыта обнажения на людях. И когда обнажаться на людях случается, это оказывается возбуждающим, хотя бы и происходило перед людьми своего пола. Тем острее, чем в большей укромности и изоляции этот парень вырос. Чем реже ходил в публичные бани или на «дикий» пляж.

Это возбуждение может порождать ощутимое удовольствие, если парень действительно ловит восхищение других, если приятна обстановка, если и тела других оказываются хороши. Тут эксгибиционизм сопровождается вуайеризмом — тягой видеть нагие тела и сексуальные действия, наслаждением от этого зрелища. А так как именно перед людьми своего пола и происходят допустимые обнажения, то периодическое возбуждение, доставляющее удовольствие, подспудно сопрягается с ориентацией на собственный пол.

Лучше всего это можно видеть там, где постепенное обнажение является стержнем сексуального поведения — в стриптизе. Стриптиз — вуайеризм для зрителей, эксгибиционизм для артиста, если, конечно, он выступает не просто ради денег. Однако учитывая, что он должен показывать не просто свое тело, но и демонстрировать свое возбуждение, очевидно, что без собственной тяги к этому виду сексуальности это невозможно. Рассмотрим взятое Майклом Деннени интервью у танцора из нью-йоркского порно-шоу. Это был профессиональный танцор балета, которого, как он уверяет, в порно-шоу побудила идти острая нужда в деньгах. Выбор мужского порно, вероятно, определялся тем, что артист и сам — гей. Деннени поинтересовался, легко ли далась артисту необходимость раздеваться на публике:

«Ты нервничал?

Ага. Первое время очень. И это было странное ощущение, потому что я не думал, что буду волноваться. Понимаешь, если уж был прежде на сцене, и ведь профессиональный танцор. Я вообще не ожидал, что буду волноваться. Но раздевшись… это было трудно в представлении, трудно отделиться от публики».

На перерывах между выступлениями он слонялся по фойе и беседовал с посетителями. Некоторые хвалили его танец, они не ожидали увидеть профессионала в таком театре. Другие предлагали сексуальный контакт — они полагали, что заплаченные деньги дают им право на такие предложения. «Мне это казалось оскорбительным, что они всех танцоров считают хаслерами.

А многие танцоры идут на это?

Некоторые идут, но не все. <…>

Когда ты начинал, какой подход у тебя был к танцу?

Ну, как я сказал, в представлении я был весь на нервах, но когда начал работать там, все совершенно переменилось. Мне это стало приносить удовольствие… большей частью. Это была тяжелая работа, потому что быть так много часов в этой атмосфере очень трудно, но я увидел, что если в самом деле работать над тем, что делаешь, работать как всегда, то публика это примет».

Он объяснил, что не чувствовал это профессиональным падением, помогало товарищеское отношение новых коллег, их восхищение мастерством. Словом, работа как работа, профессиональное желание артиста угодить публике, понравиться.

Так что для тебя это был законный способ самовыражения?

Да, да. Точно. Временами это казалось почти что более честным, понимаешь? Потому что я выражал мою сексуальность и в то же время это было эмоциональное самовыражение, но не как в обычном театре, где иногда вроде проскальзывает что-то сексуальное, а подается так, как если бы это было чем-то почти недостойным… <…>.

Было ли вначале трудно показать свою сексуальность — так прямо на сцене и в представлении, мужской публике?

Ммм… это было немного… ээ… ну, странно сперва. Но когда я справился с начальным шоком — быть перед такой уймой народа и быть так, то есть, совершенно голым…

И сексуальным, не просто голым, а еще и сексуальным.

Ну да, но разве мы не все такие? То есть мы все сексуальны, так что это не было…

Но нам не представляется шанс так полно выразить это, особенно если ты гей.

О, выразить это публично, ты хочешь сказать? Перед публикой? Ээ… но посмотри, я всегда подходил к этому как к подтверждению моей сексуальности, понимаешь? Это была тонкая линия… И я не хотел эксплуатировать публику. Тут есть какая-то доля возбуждения публики, но я не хотел… э… вроде как совать им в нос мою сексуальность, так сказать. Я всегда старался получить удовольствие от того, что я делаю, по крайней мере выглядеть так, как если бы я получал удовольствие от того, что я делаю, так что публика, надеюсь, связывала с этим чувство удовольствия от собственной сексуальности, от собственных тел, от собственной гомосексуальности. И это то, что я старался делать. Я не всегда просто работал.

Можешь ли ты описать для меня свое выступление или — это наверное неправильное слово — твои выходы или как вы их там называете?

Ну, когда я впервые начал работать, мои костюмы были какой-нибудь обычной одеждой. Видишь ли, я всегда старался соединить два разных чувства в одном номере. Я шел от легкого к сильному. Я выходил в белой рубашке от Ива Сен-Лорана и в черных брюках — так? — а затем я снимал рубашку и за ней брюки, но под ними у меня были, скажем, черные штанишки трико и такой же бадлон, скроенный так, что он закрывал мою грудь… ммм… как раз над сосками, и с воротничком — стоячим — а затем я постепенно стаскивал трико, а под ним внизу у меня мог быть либо джок-стрэп (спортивный бандаж для гениталий) — у меня был этакий славный зеленый джок-стрэп — либо черный полупрозрачный треугольник на шнурочке. И музыка тоже: большую часть времени я старался начать с чего-то медленного и мои движения должны были быть медленными и эротичными, я подстраивал их очень старательно к публике. Больше мягкие вещи о любви. А потом я любил переходить в более жесткий план — музыку типа рока или в быструю, резкую музыку и движения.

Свою повязку на шнурочке ты тоже снимал?

Ага. Это было, конечно, одним из условий найма.

Это было трудно делать в первый раз?

Ну, сперва было. И я также заметил, что в девяти случаях из десяти даже те ребята, которые работали там, — я имею в виду, что они с этого жили, делая стриптиз и в других местах, — так вот когда дело подходило к снятию прикрытия гениталий, они проделывали это отвернувшись от публики. Что, я думаю, вроде как интересно. Много раз я поступал так же, но через какое-то время я так освоился, что это меня уже не беспокоило. Но вот в партере, сойдя со сцены, первые несколько недель мне было очень трудно работать. Я бы не сходил со сцены в зал, мне бы оставаться на сцене.

Ты имеешь в виду выходы в публику?

Да, мне было трудно сходить в публику. Но с течением времени я даже разработал специальный номер, когда делал финал моего обнажения. Я снимал прикрытие на шнурочке… это было под Донну Саммер из ее альбома «Живые и снова», и это был сказочный номер, потому что он работал отлично. У меня был один из этих, ну как джок-стрэп, но без двух задних шлеек, так? И повязка на шнурочке под низом, и я сходил со сцены к креслам и проделывал всё раздевание на креслах. Стоя на поручнях. Потому что тогда это оказывалось переходом от дальнего плана к очень близкому… хоть иногда это было уж очень вплотную.

Я бы хотел спросить, пытались ли посетители прикасаться к тебе?

Да. Ну, реакции были интересными, потому что там были люди, у которых на лицах был написан страх — они просто боялись прикоснуться к тебе. То есть я не знаю, что, по их представлениям, случится, если они дотронутся до тебя, но похоже, они просто не хотели никакого контакта. А были и другие, которые лапали тебя. То есть они не могли удержать свои руки при себе. И были люди, к которым ты подходишь и они испытывают удовольствие от этого, они принимают всё, как есть, понимаешь, улыбаются тебе и просто хорошо проводят время.

А что ты делаешь, когда тебя лапают?

Сперва это очень меня смущало, потому что это не было задумано как часть номера и вроде я здесь не для лапанья. А они вроде думают, что я здесь для этого, и… понимаешь, для меня вся штука в том, что ты чувствуешь какую-то теплоту, а тут это лапанье… В этом ничего нет, никаких эмоций, они думают, ты просто тело, и это вроде как пойти в лавку и попробовать фрукт или что-то еще. Ты вдруг становишься товаром или чем-то вроде.

<…> Я научился переводить это в игру, в которой это выглядело как если бы я мог соучаствовать, потому что это было очень возбуждающим. Это как всё другое: дело не в том, что произошло, а в том, что по мнению публики могло бы произойти. <…> И я понял, что это было наиболее возбуждающим для остальной аудитории. Это чувство. Потому что были случаи, когда это действительно происходило. Не столько со мной, но с другими. <…>

Ты рассказал мне однажды об инциденте, когда кто-то на самом деле сосал твой член, когда ты танцевал на креслах. <…> Какое было чувство, то есть…

Чувство отличное! — нет… очень странное… Понимаешь, как это было. <…> В тот день, не знаю почему, я был в плохом настроении. <…> Я делал свой номер, это был второй или третий номер, было не так уж много публики, и в первом ряду сидел этот мужчина. С самого начала было неважно, что я делаю и что делает кто-то другой, просто — может быть он был опустошен — он хотел хорошего времяпрепровождения, и он пришел получить то, чего хотел. <…> Никто не подыгрывал, кроме этого человека, очень близко ко мне. И я думаю, это было скорее из страха с моей стороны. Я танцевал на креслах, а он сидел, хватая меня и делая неприличные гримасы ртом, и после одной из этих штук я мысленно сказал себе: «Ладно, если это то, чего ты хочешь, ты это получишь». И я сделал ему всё, я направил всё ему, и разделся для него. Он манил меня придвинуться ближе, стать над ним, так я и сделал, и всё обнажение я проделал над ним, и он начал нагибаться к моему телу и всё такое. Но я делал это…

Что «всё такое»?

Ну, сосал мне, понимаешь… Но я делал это больше из страха, потому что не был на деле увлечен им, и для меня это вообще не было сексуальным чувством. Не знаю, чем это было для него. <…> В других случаях — много раз было, что люди хватают твой член или трогают тебя за задницу, но знаешь, иногда это приятно, потому что это иной вид прикосновения То есть они в самом деле хотят тебя, и, думаю, в этом всё дело. Это чувство, что тебя хотят, и ты здесь, и ты создал это чувство, что каждый мужчина в зале хочет тебя.

Это, вероятно, чертовски задевает.

Да, когда это случается, то чертовски. Это… это прекрасно. Но это фантазия. Это прекрасная фантазия, понимаешь, потому что на деле с этим связано много другого» (Denneny

Таковы те чувства, которые хоть немного скрыто витают за каждым актом обнажения на людях, обнажения в однополой среде, не привыкшей к такому обнажению. Эти чувства носят оттенок гомосексуальности, даже когда это не осознано.

2. Интернат

В основном наше современное общество антигомосексуально, а по идеологии даже часто антисексуально вообще. Казалось бы, оно должно всеми своими установлениями внушать своим новым, подрастающим членам отвращение к гомосексуальности и ориентировать его на гетеросексуальный путь. Официально его девизы именно таковы. Но в нем есть целый ряд вполне общественно-признанных, общественно-одобряемых, стандартных и повторяющихся ситуаций, когда в локальных подразделениях общества создаются условия, способствующие развитию именно гомосексуальной ориентации.

Это так называемые «закрытые общества», в которых устанавливается своя, особая психологическая атмосфера с чрезвычайно сильным давлением на личность. Законы таких обществ специально изучаются в психологии. Для нашей темы существенно то, что большей частью это общества однополые. Сюда относятся монастыри, школы и училища закрытого типа (с проживанием в интернатах и пансионатах), общежития, тюрьмы и так называемые «исправительные» лагеря (лагеря принудительного труда), безусловно армия, частично пионерские и спортивные лагеря (где значительная часть времени проводится раздельно по полам). Я оставлю без рассмотрения монастыри — во-первых, потому, что тема плотских искушений и однополой любви в монастырях затрепана — подробно освещена в литературе и фольклоре, начиная с эпохи Возрождения, а во-вторых — чтобы не дразнить лишний раз церковь. И без того в книге немало положений, входящих в противоречие со взглядами церкви. Не стоит переходить на аргументы ad hominem (а сами-то…).

Рассмотрим сначала детские и юношеские заведения типа интернатов. В закрытых привилегированных школах-интернатах издавна учат детей верхних слоев общества в Англии и Америке. Есть такое и в других странах. Как правило, это мужские школы, и гомосексуальные нравы и обычаи в них очень распространены (Gathorn- Hardy 1977; Bullough and Bullough 1980; Chandos 1984, chapt. 14). Это о «питомцах английских закрытых среднеучебных заведений» Набоков говорит, что «после ночи гомосексуальных утех они должны мириться с парадоксальным обычаем разбирать древних поэтов в очищенных изданиях» (Набоков 1990: 295).

Журналист У. Т. Стид сардонически замечал:

«Если бы каждый, кто виновен в грехе Оскара Уайлда, попадал в тюрьму, то мы бы стали свидетелями удивительного переселения обитателей Итона, Хэрроу, Рэгби и Винчестера (названы самые престижные лицеи-интернаты. — Л. К.) в тюремные камеры Пентонвилля и Холлоуэя. Ведь мальчики в общественных школах свободно подхватывают привычки, за которые их потом могут приговорить к каторге» (Stead 1895, цит. по Тэннэхилл 1995:354).

Новички непременно становились «фагами» старшеклассников. Фаг — это прислужник, который обслуживал старшеклассника и выполнял любые его прихоти, но за это пользовался его покровительством. О том, какой характер носили эти прихоти, говорит тот факт, что в английском языке слово «фаг» и производное от него «фагот» (вообще-то название духового музыкального инструмента) стало обозначать «гомик», «гомосек». В 1817 г. в интернат поступил будущий писатель Уильям Тэккерей. Первый приказ, который он получил от старшего соученика, был: «Приди и трахни меня» (Crompton 1985: 78). О 20-х годах нашего века вспоминает Робин Моэм, племянник знаменитого писателя и сам писатель. Едва он устроился в своей комнате в Итоне, как пришел одноклассник, спросил, дробится ли он, схватил его за гениталии и уговорил отдаться. Затем они продолжали это два года (Maugham 1973: 46–47). По воспоминаниям Джона Саймондса, в середине XIX в. в Харроу каждый симпатичный мальчик получал женское имя и становился либо общей сексуальной утехой либо «сукой» (bitch) одного из старшеклассников. «Там и сям можно было видеть онанизм, взаимную мастурбацию, возню голых мальчиков в постели». Один одноклассник похвастался в письме Саймондсу, что стал любовником директора школы Воона. Саймондс показал письмо отцу, и директора уволили. Одноклассники навсегда (на всю жизнь!) порвали отношения с Саймондсом (Symonds 1984: 94). Эти примеры подробнее описаны в книгах Элисдэр и Кона (Alisdare 1995; Кон 1998: 181–184)

Об английских школах-интернатах для низших слоев рассказывается в книге Уэста. Случай 216: мальчик подвергся насильственному приобщению к однополому сексу в возрасте семи лет.

«Понимаете, в каждой спальне двенадцать мальчиков и в каждой есть префект — старший ученик, следящий за дисциплиной, — и он может делать всё, что ему заблагорассудится с тобой, а ты не можешь ничего с этим поделать. Он может вдруг велеть тебе пойти к нему в кровать и отсосать ему, вообще делать ему всё, что он захочет, просто так. Потому что он может побить тебя палкой, может сделать с тобой всё, что захочет, у него полный контроль над этой спальней» (West 1992: 145).

В начале 1960-х годов было проведено обследование закрытых учебных заведений Англии. Гомосексуальную практику в этих школах подтвердило 44 % учащихся, собственное участие в гомосексуальных контактах признало 28 %. В дневных же школах эти цифры составляли соответственно вместо 44–18 % и вместо 28-3% (Schofield 1965: 58).

О французском интернате с ностальгией вспоминает гомосексуальный герой романа Мишеля Турнье «Жемини» Александр Сюрен.

«С болью и немалым страданием я воображаю скуку, которую эти годы колледжа означают для гетеросексуала. Какая серость должна быть в его днях и ночах, опускающих душу и тело в человеческую среду, лишенную сексуального стимула! <…>

Тогда как для меня — о, боги! В течение всего моего детства и отрочества Табор был плавильным котлом желания и насыщения. Я горел всеми огнями ада в промискуитете, который не ослабевал ни на секунду ни в одной из двенадцати фаз, на которые наше расписание делило его: спальня, капелла, класс, столовая, спортплощадка, уборная, гимнастический зал, футбольное поле, фехтовальная школа, лестницы, комната отдыха, душевая. Каждое из этих мест было на свой лад самым-самым и сценой для двенадцати отдельных форм охоты и ловли. С первого же дня я был захвачен любовной лихорадкой, окунувшись в атмосферу колледжа, насыщенную зачатками мужественности. Чего бы я ни отдал сегодня, выброшенный в гетеросексуальные сумерки, за то, чтобы вернуть что-то от того огня!»

Свою инициацию Сюрен вспоминает как сюрприз. Как-то вечером школьники тянулись в столовую на ужин через комнату отдыха. Александр покидал класс одним из последних, но не самым последним, когда дежурный выключил свет.

«Я медленно продвигался в темноте, руководствуясь только светом спортплощадки. Руки у меня были соединены за спиной, ладонями наружу, над моей задницей. Я вроде осознавал, что что-то за моей спиной происходит, и тут я почувствовал, как в мои руки воткнулось что-то выступающее, воткнулось с решительностью, которая не могла быть случайной. Поддавшись этому, насколько можно было не наталкиваясь на мальчика, шедшего впереди, я должен был признать, что то, что я держу в своих руках через тонкую материю штанов, это стоящий пенис мальчика, идущего сзади. Если бы я разомкнул свои руки и убрал их от дара, я бы ненавязчиво отказался от сделанного мне предложения. Я же наоборот, ответил шагом назад и распахнул ладони пошире, как ракушку, как корзинку, ожидающую получения первых плодов любви тайком.

Это была моя первая встреча с желанием, выраженным не наедине, как постыдный секрет, а в соучастии, я почти сказал — и вскоре это осуществилось — в компании. Мне было одиннадцать. Теперь мне сорок пять, и я всё еще не избавился от чудесного ошеломления, в котором я шел по этой сырой темной спортплощадке коллежа, будто осиянный невидимым ореолом. Я уже никогда не выходил из него…».

Ошеломленный этим открытием, Александр так и не узнал, который из его одноклассников сунул ему в руки «ключи от царства, силу которого я и сейчас еще не до конца исследовал». Позже он узнал, что трое из его одноклассников, сидевших на задних скамейках, составляли секретное общество, называя себя «Рапирами» и испытывая новеньких систематически.

Один из них носил кличку Томас «Суходрочка», поскольку любил оргазм без эякуляции. «Это достигалось крепким нажатием пальцев — своих или партнера — на самую крайнюю точку канала спермы, какую только можно было нащупать, т. е. под самым анусом. Это производит острое, неожиданное ощущение <…> Это вызывает нервное истощение, но поскольку запас спермы не исчерпан, повторение легче и более эффективно». Второй товарищ, Рафаэль, поведал Александру, младшему из всех, что его считают пожалуй «неаппетитным», раз он такой худенький. Но Рафаэль тут же «реабилитировал меня, похвалив мой пенис, который в это время был относительно длинным и полным. Его шелковая гладкость, сказал он, контрастирует с моими тощими ляжками и худым животом, натянутым как холст на выступающих тазовых костях». «Как гроздь сочного винограда, висящая на остатках сгоревшей решетки», — сравнил Рафаэль (Tumier 1975; Mitchell 1995: 485–491).

Р. де Гурмон писал об Эколь Нормаль в Париже:

«Эколь Нормаль реформирована. Лучше бы закрыть ее. Школы-интернаты — это школы порока для души и тела. <…> Я не знаю, что может означать школа-интернат для молодых людей двадцати лет; я только знаю слишком хорошо, что происходит, когда им шестнадцать» (Gourmont 1904: 277–279).

Аналогичное английскому обследование французских интернатов было направлено на выявление не только самой гомосексуальной практики, но и ее результатов. Среди обучавшихся в интернатах 15-18-летних французов гомосексуальные влечения признали 8,5 %, тогда как среди школьников, живших дома, — только 5,2 % (Lagrange et Lhomond 1997: 203).

В кадетских корпусах Германии по ночам устраивались чтения порнографических рассказов и на купленный в складчину приз состязания по онанизму — кто раньше выстрелит спермой (Сосновский 1992: 168). О немецких кадетах рассказывает Ганс Блюер. После опубликования своей книги с констатацией однополой мужской любви «свободного мужского героя» он стал получать много писем от юношей — воспитанников военных училищ, рассказывавших о своей тайной и подавляемой любви. Вот одно из них:

«Кроме этих дружеских отношений были и любовные между старшим и младшим. Младший назывался «тюря» (SchoS) (производное от «втюриться в него» (in ihn verschossen sein)). Старшего надо бы звать «альфонсом», «сутенером» (Louis), но это слово было запретным под страхом многих розог, ибо мы не хотели, чтобы нежные отношения как-либо вышли наружу. (…) Дело доходило до бурных объятий, горячих поцелуев, наконец до половых сношений. Для нас всё это было столь естественным, никто не думал о патологии или преступности; это было для нас чем-то само собой разумеющимся (…) Публично эти пары никогда не ходили вместе, только случайно их видели стоящими в коридорах или обменивающимися несколькими словами на лестницах (…) Обычно старший сначала спрашивал младшего, хочет ли тот стать его «тюрей», иногда получал согласие, но часто и отказ, если он был младшему несимпатичен.

Лично я в четырнадцать с половиной, будучи младшим «терцианером» (ступень обучения. — Л. К.) получил за восемь дней три запроса, но всем отказал, пока несколькими днями позже не пришел четвертый, которого я так долго ждал. Это был стройный почти белокурый старший «терцианер» с большими голубыми глазами и белым цветом кожи (…). Он сказал мне, что давно полюбил меня, но я тогда был еще недостаточно развит. Однако несколько дней назад он видел меня при купании. Я стоял на башне, он — внизу. Ветер играл моими красными несколько слишком широкими трусами, и несмотря на эту одежду он видел тогда меня совсем голым и заметил, что я теперь созрел для любви. Я ни минуты не колебался, потому что уже давно имел сильную склонность к нему. Мы обнялись и поцеловались. По меньшей мере раз в день мы виделись, а вечером он стоял у входа в нашу спальню, чтобы пожелать мне доброй ночи. (…) Я нежно любил его и с ним согласился бы на всё» (Bluher 1962: 272–273).

Блюер считает, что сквозь кадетский корпус проходит сильный поток однополой мужской любви. Это осознанная система — есть эротические термины, и весь тон отношений направлен на эротику. Вся эта система обращена против воспитателей, ибо им поручена обществом функция ее подавления (Bluher 1962: 279).

В царской России также были закрытые учебные заведения, больше всего — военные и военизированные. Из них наиболее привилегированным был Пажеский корпус (в этом дворце на Садовой сейчас размещается Суворовское училище). О быте пажей рассказывает поэма «Похождения пажа», помещенная в нецензурном сборнике «Eros russe. Русский эрот не для дам», который вышел в 100 экземплярах в Швейцарии в 1879 г. (Похождения 1879). В нем впервые опубликованы (под псевдонимами) некоторые юнкерские стихотворения Лермонтова (в том числе «Ода к нужнику»), артиста Каратыгина. В числе других там есть и стихотворения под инициалами А.Ш. Стихотворения эти взяты в сборник из тетради Михаила Васильевича Сум… и, по его словам, были сочинены в сороковых годах Алексеем Федоровичем Шениным (Eros 1879: 51). Шенин окончил Павловский кадетский корпус ок. 1822 г., но по состоянию здоровья оказался непригоден к строевой службе и преподавал в том же корпусе 24 года, в 1846 г. он был за педерастию уволен со службы и выслан из Петербурга, умер в нищете в 1855 г. (Ротиков 1998-238-239).

Такие современные исследователи, как И. С. Кон и К. К. Ротиков, поверили в авторство Шенина. Но вряд ли «Похождения пажа» написаны в самом деле им. Автор детально знает быт Пажеского корпуса, а Шенин в нем не учился. Хотя речь в поэме ведется от первого лица, еще более сомнительно, чтобы автор описывал свои собственные похождения. В примечаниях к поэме сказано:

«Хотя герой поэмы вымышленное лицо, однако все описанные в ней проделки действительно совершались, но разными лицами; некоторые из них названы в примечаниях. Всё это и теперь происходит. У лучших наших поэтов: Пушкина, Грибоедова, Лермонтова есть педерастические стихотворения» (Похождения 1879: 15).

Примечания, стало быть, написаны при издании, а не в 40-е годы. Написал его не автор поэмы, а кто-то другой, скорее всего гомосексуал (ссылки на «лучших поэтов» носят оправдательный характер). Наиболее подходящий кандидат на роль издателя и на примечания — князь Петр Владимирович Долгоруков. Родился в 1816 г., 10 лет отдан в Пажеский корпус, в 1831, т. е. 15 лет произведен в камер-пажи, но за гомосексуальное поведение был разжалован в простые пажи и выпущен без аттестата. Подозреваемый в анонимных пасквилях, вызвавших дуэль Пушкина с Дантесом, он входил в круг литераторов, увлекавшихся между прочим похабщиной. Из России он уехал в эмиграцию и там через герценовскую печать разоблачал секреты русского высшего света и царской фамилии (Ротиков 1998: 245, 261, 294–295; Кирсанов 1999:75–76).

Герой поэмы хвастает своим сходством с женщиной, выступая в основном в пассивной роли.

«Уж сомневаться я не смею;

Девченкою я создана;

К мужчинам склонность я имею;

Душа мне женская дана…» (с. 18).

В то же время автор поэмы пересыпает свои строки непристойными словами. Трансвеститы составляют очень небольшую группу среди гомосексуалов, причем уподобление женщине сказывается на их характере, на их психологии, так что обычно они отличаются деликатностью и стыдливостью. Даже очень смелые трансвеститы вряд ли стали бы щеголять похабщиной. О психологии трансвеститов можно составить себе представление по автобиографическим книгам англичанина Квентина Криспа «Обнаженный чиновник» (Crisp 1968) и немца Лотара (Шарлотты) фон Мальсдорф «Я сам себе жена» (Мальсдорф 1997). Что же касается «Похождений пажа», то скорее это подделка, имитация, как бы пародия на излияния пассивного гомосексуала (при чем вряд ли на Шенина — как я уже отмечал, биографические данные не сходятся). Похоже, что эта пародия составлена каким-то гетеросексуалом. Не испытывая сам никакого вожделения к мужчинам, юношам, он всячески подчеркивает женские черты в своем герое как участнике сексуальных сцен, чтобы сделать свое произведение не только озорным, но и психологически понятным.

«Зад очень жирный и широкий

При узкой талье у меня,

Рост для мужчины невысокий,

Горжуся дамской ножкой я;

Походкой женскою пленяю,

И ж… с грацией виляю…» (с. 18–19).

Очень сомнительно, чтобы автор отождествлял себя с таким героем. Однако он несомненно хорошо знает быт Пажеского корпуса и этим интересен. Поэме придан род дневника.

«Я завтра корпус покидаю

Как лейб-гусарский уж корнет,

Я красный ментик надеваю,

Мне скоро будет двадцать лет.

Оставить жалко мне однако

Тот розовый, в Садовой, дом,

Где так разврат развился всякой,

Где водворился наш Содом.

Здесь будет объяснить уместно,

Что корпусные все пажи

В столице севера известны

Как бугры или бардаши» (с. 16).

Обозначения сексуальных ролей были заимствованы из французского: бугры — это любители юношей, а бардаши — это юноши, готовые отдаваться. Обстановка в корпусе ясна из первого же эпизода:

«Меня невинности лишили,

Как в корпус я лишь поступил».

Тут следует примечание: «На восемнадцатом году, в этом возрасте поступают немногие, и то по особой протекции» (с. 16).

«За мною первый волочиться

Стал черноокий стройный паж.

Он не замедлил объясниться:

Когда же ты, mon cher, мне дашь?

……………………….

И вскоре я ему и сдался;

Повел он в комнату меня,

Где склад постелей сохранялся,

За ним туда шел робко я.

……………………….

На тюфяки легли мы рядом

И он и я без панталон…».

Скоро герой поэмы вошел во вкус и стал поочередно назначать влюбленным свидания, они приходили к нему по ночам на кровать. По его признанию, в корпусе заговорили, что он «проветренная блядь» и прозвали его Пажом-Венерой, «княжной Натальей Павловной» (трансвеститы обычно переделывают на женский лад свои имена, но сохраняют инициалы, так что Н. П.- это инициалы какого-то прототипа главного персонажа, но во всяком случае это вовсе не инициалы Шенина). Его не раз секли розгами, но он и в этом находил сексуальное наслаждение, как впрочем и наказывавшие его офицеры.

В другом стихотворении («Свидание») тот же автор пишет:

«Полночь скоро, я в волненья

Жду прелестного пажа

И пылает в предвкушеньи

Райских нег моя душа…»

А далее следует объяснение пажа, почему он опоздал на свидание. Придти во время он не мог,

Ты ведь знаешь, как постылый

Наш начальник ко мне строг.

В дортуары к нам он ходит

Ежедневно по утрам.

Всех хорошеньких выводит

И осматривает сам;

Ж… наши обнажает,

Не пленяясь их красой,

и всегда тут замечает,

Кто с расширенной дырой;

Не внимая оправданью,

На диван велит он лечь,

Своей собственною дланью

Начинает тотчас сечь;

Розгачами хлещет ж….

Любит часто он пажам

Рисовать на ней Европу,

Хотя грешен в том и сам»

(Свидание: 46).

В издании отмечено, что «примечания к Поэме о Паже принадлежат, вероятно, автору» (с. 51). По этим примечаниям Ротиков установил время написания поэмы. В примечаниях упоминается один из прототипов главного персонажа камер-юнкер А. Л. Потапов, любивший переодеваться дамой и в этом виде интриговавший государя, тот ему даже ручку поцеловал, а когда все выяснилось, Потапов был выслан во Псков. Во время составления примечаний камер-юнкеру было не более 25 лет, а известно, что родился он в 1818 г., стало быть примечания написаны ок. 1843 г., а из этого Ротиков делает вывод, что и поэма написана тогда же. Можно полагать, однако, что она написана еще раньше: паж, переодетый барышней, едет в ресторан Легран, а в 40-е годы он уже назывался Дюссо.

Об авторе можно строить только догадки. Он похабник, скорее всего гетеросексуал. Окончил Пажеский корпус и писал на рубеже 30-х — 40-х годов.

Под эти данные вроде подходит литератор Александр Васильевич Дружинин, друг художника Федотова. Из пажей выпущен в гвардейский Финляндский полк, умер сорока лет. Был известен как автор скромной повести «Полинька Сакс» и бесчисленного множества похабных стихов и рассказов, большей частью до нас не дошедших. Соревновался в этом с Тургеневым и другими известными писателями. Обожал женщин легкого поведения и шатался с Тургеневым по борделям (всё это описано у Ротикова — см. 1998: 242–246).

Но это как раз и мешает отождествлению. Дружинин был литератор и критик, переводчик Шекспира. А неизвестный автор поэмы о паже — несомненный графоман, никакой не поэт: рядом с лермонтовскими стихами это просто жалкие вирши. Да и даты не очень сходятся: для Дружинина рановато.

Существенно, что к другим стихам сборника нет такого количества примечаний, и они не столь детальны. Поэтому в авторстве можно было бы подозревать и самого Долгорукова, разозленного исключением из Пажеского корпуса, если бы в поэме было больше понимания гомосексуальной психологии. Но на Дружинине и Долгорукове свет клином не сошелся, барковские утехи были весьма распространены, а сведения о пажах подтверждаются из других источников.

Авторство Шенина можно принять лишь если предположить, что он сочинил поэму не о себе, а от имени некоего пажа, поскольку сношения с женственным пажом были его «голубой мечтой». Тогда в поэме отражен прежде всего индивидуальный вкус Шенина, кстати довольно редкий. Основания для такого предположения есть — это другие стихотворения Шенина: «Свидание», «Р…у». В обоих он описывает свои свидания с пажами. В послании Р…му он пишет: «Женоподобных юношей я обожаю».

По случаю скандала с Шениным издатель сборника рассказывает по слухам беседу военного министра кн. Чернышева с попечителем высших учебных заведений Ростовцевым, который известен своим доносом на декабристов. Чернышев передал ему приказ государя, чтобы педерастия в высших учебных заведениях строго наказывалась. При этом князь от себя прибавил: «Яков Иванович, ведь это и на здоровье мальчиков вредно действует». На что Ростовцев ответствовал: «Позвольте в том усомниться, Ваша Светлость. Откровенно вам доложу, что когда я был в Пажах, то у нас этим многие занимались; я был в паре с Траскиным, а на наше здоровье не подействовало!» Князь Чернышев расхохотался. Траскин был к этому времени безобразным толстым генералом (Eros 1879: 51). А Ростовцев встречал новый 1837 год на квартире у Шенина… (Ротиков 1998: 247).

Ну, в какой еще стране в это время попечитель высших учебных заведений мог бы признаваться министру в своей гомосексуальной юности и оба смеялись по этому поводу!

Более широкую базу аналогичного воспитания составляют рядовые военные училища: кадетские корпуса и юнкерские училища, гардемарины, в наше время — суворовские и нахимовские училища, военные училища и академии. Разумеется, это чисто мужские заведения. Лермонтовские юнкерские баллады дают хорошее представление об атмосфере в этих училищах, в частности уже цитированная «Ода к нужнику» (Лермонтов 1931в). Ода была написана для веселого чтения друзьям, она известна по копии в школьной тетради, и в ней полно легко узнаваемых юнкерами деталей:

«Но вот над школою ложится мрак ночной,

Клерон уж совершил дозор обычный свой,

Давно у фортепьян не распевает Феля,

Последняя свеча на койке Белавеля

Угасла… и луна кидает медный свет

На койки белые и лаковый паркет.

Вдруг шорох! слабый звук! и легкие две тени

Скользят по каморе к твоей знакомой сени.

Взошли… и в тишине раздался поцелуй…»

И т. д. (см. выше).

В цитированном выше сборнике приводится и песня кадетов, которую пели «на голос марша» и в которой проводилась идея (разумеется, вздорная) о сравнительной безопасности гомосексуальных услад от венерических заболеваний (Eros 1879: 51–52).

Куприн в «Яме» мимоходом затрагивает атмосферу в кадетских корпусах и анализирует, почему в ней возникали гомосексуальные проявления (Куприн 1972: 360–361). В этих корпусах мальчики из состоятельных семей «были предоставлены сами себе. Едва оторванные, говоря фигурально от материнской груди, от ухода преданных нянек, от утренних и вечерних ласк, тихих и сладких, они хотя и стыдились всякого проявления нежности как «бабства», но их неудержимо и сладостно влекло к поцелуям, прикосновениям, беседам на ушко <…> Жажда семейной ласки, материнской, сестринской, нянькиной ласки, так грубо и внезапно оборванной, обратилась в уродливые формы ухаживания (точь-в-точь как в женских институтах «обожание») за хорошенькими мальчиками, за «мазочками»; любили шептаться по углам и, ходя под ручку, говорить друг другу на ухо несбыточные истории о приключениях с женщинами. Это была отчасти и потребность детства в сказочном, а отчасти проступавшая чувственность». Куприн называет и популярные порнографические рассказы, которыми кадеты зачитывались по ночам.

Рассадниками гомосексуальности были не только Пажеский корпус и другие военные заведения. В том же сборнике, который включает Поэму о Паже, приводится похабная песня, бывшая «в большом ходу» в Училище Правоведения в 40-х и 50-х годах (Eros 1879: 65):

Это те самые правоведы, которых за желтую опушку их униформы прозвали «чижиками» и о которых сложили песню: «Чижик, пыжик, где ты был? На Фонтанке водку пил». Фонтанка была рядом с Училищем Правоведения.

Незамысловатая мелодия «чижика» стала популярнейшей детской песенкой, а Училище прославилось другими мелодиями. Это учебное заведение окончил Чайковский…

Были в России закрытые учебные заведения-интернаты и для не очень состоятельных слоев, например, бурса. На сексуальную эксплуатацию новичков в бурсе намекал Помяловский. С низов общества тоже издавна шел поток детей в закрытые заведения — это сиротские дома, ныне называемые детскими домами. В детских домах у нас обычно содержатся дети обоего пола, но, конечно, спят они раздельно по полам. К детским домам близки школы-интернаты, куда сдают детей на будние дни родители, не имеющие возможности приглядывать за детьми и экономически несостоятельные родители.

Один гомосексуальный знакомый рассказывал мне, что первый гомосексуальный опыт он получил в школе-интернате, где старшие мальчики просвещали младших, но особенно легко возникали сексуальные контакты между сверстниками — в спальнях и душевой.

Особую тему составляют студенческие общежития. В нашей стране сексуальная активность в общежития главным образом гетеросексуальная. У нас однополыми являются только комнаты или отделения в таком общежитии, хотя и тут побуждения к однополому сексуальному общению могут возникать. Помню, один вполне гетеросексуальный знакомый (теперь он хозяин завода) рассказывал мне, что сдавая вступительные экзамены в университет, он был поселен в комнату с пятью абитуриентами. Очень скоро он довел их своими сексуальными рассказами до коллективной мастурбации, а сам ходил между койками и задавал ритм — дирижировал.

Западные общежития более способствуют завязыванию гомосексуальных контактов, ибо они, как правило, однополые и часто с размещением по два человека в комнате.

Сексуальную обстановку в таком американском общежитии («дормитории») описывает Ларе Эйнер в своей книге (Eighner 1998), представленной как сборник интервью, записанных на пленку. Я уже отмечал в предисловии, что достоверность этих текстов сомнительна. Все парни, как оказывается в конце, связаны друг с другом сексуальными контактами, все (решительно все) мастурбируют ежедневно по разу или даже по нескольку раз в день, книга завершается описанием коллективной мастурбационной оргии в душевой. Автор этой книги Ларе Эйнер известен как создатель гомоэротических произведений («Шопот в темноте», «Геевский космос» и др.), так что если он и собирал рассказы приятелей по общежитию, то видимо обработал их в определенном направлении.

Еще Кинзи установил, что через мастурбацию прошло 93 % мужчин, это подтверждают и другие исследования, но пик такой активности приходится на 13–15 лет, и только 12 % мальчиков мастурбируют 11–15 раз в месяц, еще 31 % — от 6 до 10 раз в месяц, остальные реже (Кон 1989: 205–206). По нескольку раз в день мастурбируют редкие одиночки.

С другой стороны Эйнер несомненно использовал если не пленки с записями, то рассказы приятелей и собственные наблюдения. Он сгустил атмосферу, преувеличил в угоду жанру сексуальные проявления, но взаимоотношения партнеров, взятые по отдельности, реалистичны. Если даже что-то в них от его собственных фантазий, то ведь это те фантазии, на основе которых строится человеческое поведение. Таким образом, в его текстах меня интересует не картина общей обстановки в общежитиях (она явно искажена), а психологический рисунок взаимоотношений. Как в комнатах на двоих парни находят путь к взаимной мастурбации и что из этого получается?

Текст первый:

Рассказывает Уэйн. В первый же день, когда их с Брэндоном поселили в одну комнату, они стали налаживать отношения: делили жеребьевкой кровати и т. п. Тут Брэндон внезапно спросил, ни с того ни с сего: «Онанизмом занимаешься?» Уэйн пришел в замешательство: «Ну, ммм… да. Можно сказать». «Клёво. Я дрочусь. В самом деле дрочусь. Несколько раз в день. А ты сколько?» «Вроде того же». На деле Уэйн дрочился еще чаще.

Брэндон заявил, что у него стоит часами. «Я хочу сказать, у меня всю дорогу штырем торчит». «Ну, я вижу», — сказал Уэйн, глядя на его трусы, вздыбленные большой палаткой. «Видишь ли, — сказал Брэндон, — где-то в это время я обычно и дрочу его, после полудня». «Я тоже», — ответил Уэйн. Брэндон сунул руку за резинку трусов и сказал: «Отлично. Ну и что ты скажешь, если я вытащу его и займусь этим делом?» Уэйн не возражал. Брэндон предложил и ему заняться тем же. «Он стянул с живота резинку трусов и посмотрел вниз, как бы проверяя свое оснащение. Я тоже встал и стянул свои джинсы. У меня еще не стоял, так что я поиграл немного с членом через трусы и скоро у меня уже стоял, как у него».

Уэйн достал бутылку кокосового масла и поставил на стол. «И вот мы стоим, долго потирая свои промежности. И он говорит: «Парень, мои яйца просто разрываются!» А я отвечаю: «Ага!» Я почувствовал, что столь обуян похотью, как никогда до того. Это именно ситуация, нечто пугающее и необычное.

Вены на лбу Брэндона вздулись. Он был потен. Он сказал: «Мы настроились на это, так?» И я сказал: «Так». Но моя глотка пересохла и голос дрогнул». Повторив эту моральную подготовку несколько раз, Брэндон сказал: «Я покажу тебе свой, если ты покажешь мне твой» и стал считать до трех. «На счете три он стянул свои трусы, а я стянул свои, и вот мы стоим в трех футах друг от друга со стояками, покачивающимися на весу. Он говорит:

«Парень, здорово, производит впечатление». Я говорю: «Да, парень, у тебя тоже ничего». <…> Может, я и был слегка разочарован — ну, знаете, почувствовал разочарование и облегчение в одно и то же время. Разочарован я был тем, что не оказалось ничего чрезвычайного и особенного, но и успокоен тем, что я оказался нормальным по сравнению с ним. У меня всегда было любопытство к членам других парней. Это было просто любопытство. Я не был заинтересован в них, не был заинтересован в члене…»

«Мы немного покрасовались так. Его член дернулся, и мой дернулся…» Затем парни натерли члены маслом и начали работать. По окончании Брэндон спросил, было ли это сложно. Уэйн ответил, что не было. «Значит, можно будет потом повторить?» «Да, наверное можно».

В следующий раз когда Уэйн настроился на дрочку, «Брэндон стянул трусы, пересел на мою кровать и попросил меня подвинуться. Мы просто дрочились вместе». Через какое-то время пришел день, когда они лежали поперек кровати ногами на полу, и обоим пришла в голову одна и та же идея: «Не будет же концом света, если его рука будет скользить по моему члену, а моя — по его? Кто это узнает?» Но они отказались от этой идеи. «Брэндон сказал: «Ты знаешь, если мы это сделаем, следующей ступенькой должно быть шестьдесят-девять». Они боялись стать голубыми. (Eighner 1998: 50–59).

Текст второй:

Рассказывает Стоун. Его напарник по комнате Крис — крупный зеленоглазый парень, который утром расхаживал по комнате в трусах, не стесняясь стоящего под ними члена. Сам Стоун, парень с голубым уклоном, хотел добиться кооперации в «самообслуживании» и решил, что может не очень церемониться. На второй день вечером он положил журнал с девочками на свою тумбочку и, улегшись в кровать, начал поглаживать свой член, не обращая внимания на соседа. Потом стянул трусы и раскрыл журнал на одеяле. Глядя в журнал, он скоро добился того, что член встал полностью.

Крис сначала делал вид, что погружен в учебник, потом взглянул на Стоуна и спросил, не надо ли ему, Крису, уйти из комнаты. «Я сказал, уходи, если это тебе неудобно, но мне это всё равно. Я буду дрочить, когда мне захочется, а ты волен делать то же самое. Ну, а если тебе нужна укромность, скажи, я выйду». Через минуту Крис спросил, нет ли у Стоуна еще одного журнала. «Само собой, есть, вот возьми». С журналом Крис вернулся на свою кровать. «После того, как я фонтанировал, я взглянул на него. Он сидел на краю своей кровати, вытирая свой вынутый из трусов член, о трусы. Видимо, всё это время он смотрел на меня».

«Ох, вот и легче стало», — сказал Стоун.

На следующий вечер Крис заговорил первым. «Ты не против, если я возьму снова один из твоих журнальчиков?» Стоун присел на корточки и стал вытягивать журналы из тумбочки, открывая их на самых заводных страницах и раскидывая их по полу.

«Я потирал мой член пока он не отвердел, а затем я встал на колени и начал накачивать член, листая журналы. Крис полез рукой в трусики и, поработав там немного, вынул эту штуку наружу. Он немного колебался, но через короткое время он был уже на коленях и скользил по своему стволу крепкой хваткой. Я указывал ему лучшие картинки. Он выбрал несколько, которые нравились ему больше.

<…> Когда он взглядывал на меня и видел, что я смотрю на его стояк, я не отводил взгляда. Первые разы, когда он видел это, он отворачивался в сторону, как бы стараясь укрыться, но через какое-то время он уже показывал его мне так же, как я ему свой.

«Давай, договоримся».- сказал я.

«О чем?»- спросил он.

«Обмен дрочкой». Его кисть остановилась. «Ну, не надо, если это для тебя слишком».

«Я никогда не делал чего-либо подобного». Он сделал глубокий вдох.

«Это просто дрочка. Мы дрочимся всё равно. Какая разница, чью руку мы используем? Ну, ладно, забудь».

Он начал потягивать свой ствол снова, хотя несколько медленнее, чем раньше. Я сидел на корточках и работал над своим членом <…>

«Мм… кто будет первым?» — спросил он.

«А мне по фигу. Можем начать вместе. Хочешь испробовать?»

«Ага. Ты будешь мне показывать».

Я отодвинулся на коленях. Он сидел на корточках, а его твердый тычок всё еще был в его руках, мне было трудно за него ухватиться. Он казался просто непонимающим, но когда он увидел мою вытянутую руку, он сел, убрал свою руку с члена и подался тазом вперед. Когда мои пальцы сомкнулись вокруг его ствола, он как задохнулся. Какое-то время он искал мой член ощупью. Ощупью, потому что закрыл глаза. Он взял рукой мой член неудобно, не сомкнув руку, и стал двигать рукой по члену, неловко гладя его. Я верю, что он никогда не делал этого прежде, и очень возможно, что никто, кроме него самого, не дотрагивался раньше до его члена. Но скоро он улучшил свою хватку и движения. <…>

«Ах, черт, это изумительное ощущение, Стоун, здорово. Ощущать твою руку очень хорошо», — сказал он <…>

«Но было бы еще лучше в постели, может быть с каким-нибудь лосьоном».

«Ага, именно так,» — сказал он, и было неясно, соглашался ли он с перемещением в кровать или ему нравилось, как я щекотал дорожку под головкой его члена».

Они переселились в кровать, и Стоун предложил сначала обслужить Криса. «Я лежал рядом с ним и гладил его член. «Теперь говори мне, ты ведь знаешь, как тебе лучше: плотнее… свободнее… возле кончика… возле основания… быстрее… медленнее… короткими рывками… длинными движениями». Я показывал то, что называл.

«Делай, что делаешь, — сказал он. — Но что, если я спущу?»

«Ну, тогда и будет мой черед».

«Ты имеешь в виду, что это окей?»

«Чудак, так ведь вся идея в этом», — сказал я ему».

Через некоторое время Крис объявил:

«Ах, черт, мне хочется кончить». Его яйца были уже туго подтянуты к основанию члена, и я знал, что достаточно несколько постоянных, непрерывных поглаживаний, чтобы он кончил. Дроча парня, я стараюсь делать это так хорошо, чтобы он затем делал так же хорошо мне. Другими словами, я делаю это не потому, что так уж люблю манипулировать его членом, но мне нравится видеть, как парень кончает. Я не имею в виду, что люблю смотреть на вещество, вылетающее из его члена. Я люблю видеть изменения в его теле, когда он разгорячен.

По мере того, как Крис становился жарче и жарче, он как бы рос. Мускулы вздулись там, где до того была бесформенная масса. Соски отвердели. Грудь покраснела. <…> Глаза его были надолго закрыты. «Сейчас кончу», — предупредил он, как если бы я испугался этого. «Давай, кончай, жеребчик. Работай, работай». Его живот отвердел. Ноги задрожали, и он выстрелил свои молоки.

Теперь, когда дело сделано, не надо останавливаться, пока не будет сказано прекратить. Можно замедлить немного, когда большая часть его семени уже здесь, но я продолжаю доить, пока не будет сказано: стоп. <…> Он бился так, что я думал, сломает кровать. «Ах, черт!» — сказал он, содрогаясь от удовольствия. И лежал на спине, тяжело и часто дыша. «Ах, черт, ах, мать твою, ах черт…» — и так секунд тридцать. А потом: «Спасибо, Стоун. Ну, спасибо, это было здорово».

Потом, естественно Крис отплатил Стоуну тем же, навалившись на его живот, чтобы было удобнее.

Назавтра Крис сказал: «Насчет вчерашней ночи…» Стоун боялся, что разговор будет неприятным, но Крис продолжил: «Ну, это был лучший секс (или как ты там это назовешь), который я когда либо имел. Я прокручивал в мыслях это всё снова и снова и я совершенно уверен, я хотел бы, чтобы это повторилось. Только я вот думаю…»

О чем он думал было: Сколь голубыми это нас сделает? Стоун успокоил его, что не намерен целоваться. Они согласились быть и дальше всего лишь «приятелями по дрочке» (jack-off buddies) (Eighner 1998: 14–27).

Но они в сущности уже практиковали регулярные гомосексуальные контакты. Ведь взаимная мастурбация — один из видов гомосексуальных сношений, при чем весьма распространенный (по Гиршфельду 40 % гомосексуалов ограничивались только этим способом удовлетворения, по Уэсту — 17 %). Какова в этой обстановке психология перехода к более глубоким видам гомосексуальных сношений?

Текст третий:

Рассказывает Джеймс, парень явно гомосексуальный и не скрывающий этого от интервьюера. «Я не думаю, что многие помнят Курта. Это был высокий узкий в талии блондин, говоривший с гнусавым выговором провинциала. <…> Он пытался отрастить усы, но был столь светлым, что усов не было видно, пока он сам не попросит их заметить. Но зато его светлые волосы на груди не заслоняли его мускулов, и он всегда выглядел чисто выбритым. <…>

Как-то поздним утром он, лежа на спине в своей постели, расстегнул свои джинсы, высунул член наружу и начал дрочить. <…> Первый раз, как это произошло, я подошел к его кровати и, начав поглаживать свою промежность, сказал: «Это выглядит крутой забавой». А он говорит: «Так и есть». Тут я говорю: «Знаешь, у меня встал вовсю» и потираю промежность. А он говорит: «Никто тебя не держит, делай то же самое». <…> Я достал свой член и мы стали дрочить… <…>. Это повторялось не раз».

Однажды когда Джеймс был в одних трусах, а Курт сел на кровать и стал расстегивать свои джинсы, Джеймс, услышав звук его молнии, скинул трусы и оказался совсем голым. «Я стоял в ногах его кровати немного в стороне, и не скромничал глядя прямо на его член, когда мы это делали. Однажды он сказал: «Если уж ты готов стоять тут голым, когда дрочишь, почему бы тебе не повернуться кругом и не показать мне твою славную попочку?»

Ну, ты помнишь, каким я был тогда, я выглядел очень мальчишески, с гладкой попкой. Значит, я показал ему небольшое шоу, и сказал ему, что если уж он хочет глядеть на мою попку, то я хочу видеть его грудь и ему надо снять свою рубашку. До того, он только вынимал свой член из штанов для дрочки, а теперь он стал снимать и рубашку. Он не был мистером Америка, но был мускулист, и коль скоро он видел, что я искренне любуюсь его мускулатурой, ему было приятно мне ее показывать. Он больше получал от показа своих мускулов, чем я от любования ими. <…>

Я не откладывал намеков надолго. К третьей или четвертой сессии я предложил пососать его член. Но он на мои слова: этого никогда не будет, и чем скорее ты выкинешь это из своей красивой головки, тем счастливее будешь.

В остальном, дела помаленьку двигались. Сначала он только глядел на мою попку, потом он хлопал по ней, потом немножко стал поигрывать пальчиком, легонько, только вокруг очка, и большей частью для собственной забавы. Ну, и я, через какое-то время стал сжимать его бицепсы, тереть его плечи, даже пощелкивать по его соскам и полизывать его подмышки. И я мог смотреть на его член, сколько угодно, я только не мог прикасаться к нему».

После какого-то неудачного свидания Курт с девицей вернулся, разделся и сел на край кровати Джима. «Поглаживая свой член, он сжимал мою задницу. Когда он понял, что я проснулся, он начал совать палец в мое отверстие. Я приподнялся на карачки. Ощупав мое очко всё вкруговую, и потыкав в него немного, он всунул весь палец и начал трахать им меня. Я просто потерял контроль над собой, подаваясь назад навстречу его руке и зажимая его палец, я стонал и просил: «е… меня, е… меня, мой жеребец, е… мою дыру, е… мою ж…». Я-то имел в виду, что хочу, чтобы он сунул туда свой член. Но он предпочел не понимать этого, и действовал, как если бы я просил его покрепче оттрахать меня пальцем». Оба кончили. Курт поцеловал Джима в шею и прошептал: «Милый, ты лучше всех, кого мне довелось трахать».

«Как-то вечером он пришел весь в поту, в спортивном костюме. Он где-то играл в гандбол. Он прошел к моему столу и стянул вниз свои трусы и носки. Его твердый член вспрыгнул почти мне в лицо. «Хочешь потрогать мой член?» Оказалось, он имел в виду «только потрогать». Я мог ласкать его, щекотать или сжимать, я мог даже охватить его рукой. Но мне не было разрешено дрочить его». То есть Джиму позволялось в это время дрочить только свой член. Когда он кончил, Курт убрал его пальцы со своего члена. «Теперь не говори, что я тебе ничего не давал».

Однажды ночью Джим внезапно проснулся. «Почти никогда я не просыпаюсь ночью, но на сей раз проснулся за несколько часов до рассвета. Я повернулся посмотреть на его кровать и открыл глаза. Член Курта стоял прямо вверх, и основание было охвачено его рукой. <…> Было полнолуние, и лунный свет падал прямо на его член. По крайне мере одному из нас всё снилось. Я слышал слова Курта «Отсоси мне. Отсоси мне. Прими мою сперму». Он говорил это очень медленно и очень тихо, но это не был шепот: «Соси мой член, соси мой член. Я хочу кончить тебе в рот».

Я вскочил с кровати и опустился на колени у его кровати. Ей-богу, глаза его были открыты и он видел меня. «Соси меня Джеймс. Это твой единственный шанс. Соси мой член».

Я сомкнул свои губы на его члене. Сразу же он начал извиваться и корчиться. Он говорил: «Это то, чего ты хотел, Джеймс. Ты хотел сосать мой член. Смотри, что это делает со мной. Ах, ты, х…сос, ты грязный голодный х. сос!» Всё это страшным голосом, как в кино, полном плохих предзнаменований. Он вытаскивал член из моего рта и потом с силой вталкивал его мне в рот <…>

Потом он начал кататься плечами по постели и мотать головой из стороны в сторону. Когда я, наконец, разобрал, что он говорит, это было нечто вроде «Ты мучаешь меня. Ты пытаешь меня». Но по тому, как его член отвечал мне, я понимал что не причинял ему боль. Пока я сосал, его член начал истекать влагой. Я еще чувствую ее вкус. <…> Он начал бить ногами, и я почувствовал как его член стал сверхтвердым, это показывало, что он близок к тому, чтобы кончить.

Он схватил мою голову и начал трясти ее. «Кусай. Кусай» — говорил он. <…> И его член выстрелил мне в рот, как эти пончики с соком внутри. Он наполнил мой рот своим соком. «Глотай», говорил он. «Глотай и будь проклят». Он всё еще держал меня за голову, и я вынужден был глотать, чтобы не захлебнуться. <…> Казалось, содрогания проходят через всё его тело, и один за другим выбросы из его члена падали в мой рот. Время шло медленно. Его живот изогнулся, и последовал еще один выброс. Курт покрылся гусиной кожей, будто от озноба, и хотя его член был уже полумягким, еще немного спермы выдавилось из него. <…> Наконец, он выпустил мою голову. Я оторвался от его промежности. Его член выпал из моего рта, как вялый липкий кусок. И вот тут-то, как он уверяет, он проснулся полностью».

Он привстал, облокотился и притянул к себе голову Джима. Понюхал и сказал: «Сперма!» Сначала он бросился бить Джеймса (тот заслонялся подушкой), потом схватился одеваться и выбежал из комнаты. Как оказалось, он отправился к начальству общежития с жалобой на Джеймса. Он заявил, что Джеймс гомосексуал и против воли Курта имел с ним сношение, воспользовавшись его сном. Он потребовал немедленного их расселения. По-видимому, он воевал со своим собственным желанием (Eighner 1989: 94-115).

3. Летний лагерь

Кaк сезонные или краткосрочные интернаты можно рассматривать летние лагеря для подростков: бойскаутов в англоязычных странах, «следопытов» (пфадфиндеров) в Германии, харцеров в Польше, пионеров в СССР. В ряде стран это лагеря только для мальчиков, у нас здесь живут вместе мальчики и девочки, но у каждого пола — свои спальные палатки, часто даже свои организационные подразделения — отряды. Есть еще и спортивные лагеря, где ситуация примерно та же. О спортсменах раньше такое не писали, хотя было это всегда, а сейчас пишут откровеннее, особенно когда выявляются такие случаи, как в Олимпийской сборной Петербурга, один из участников которой стал суженым Бориса Моисеева.

«Хотя много ли мы знаем о наших спортсменах, как они живут, например, на тренировочных сборах? Сейчас из-за дефицита средств сборов стало поменьше, а еще недавно там по несколько месяцев в году будущие чемпионы набирались мастерства — и не только спортивного. Там, вдали от дома, познавали они и азы человеческого бытия, в том числе и интимные, приобретая первый сексуальный опыт. Но окружающий мир на сборах был узок и строг. Не дай Бог, увидит тренер кого-то из ребят с подружкой — скандал, вплоть до изгнания из спорта. Так что невольно общались с товарищами по команде.

Один чемпион, по профессии врач, как-то сказал мне, что ему чуть ли не единственному в юношеской команде удалось избежать гомосексуального контакта, и то лишь потому, что готовился к ответственным стартам.

— А остальные, что же — без всяких сомнений занялись любовью друг с другом?

— Нам было по 16–18 лет. Напряженные тренировки хоть и отнимали много сил, но не могли заглушить зова плоти. Естественно, мы интересовались «этим делом», расспрашивали у «стариков» подробности. А учились — кто хотел «всё сразу и сейчас» — на своих товарищах» (Безрукова 1997).

Для всех этих заведений характерна изрядная степень закрытости: подростки и юноши, вырванные из семейного быта, живут отдельно от взрослых, в значительной мере или полностью однополым сообществом, и довольно быстро в этом сообществе возникает самоорганизация — своя структура, своё ранжирование, свои лидеры, свои парии, иерархия личностей, стойкие связи и отношения. Возникают свои правила, традиции, обряды, ценности, своя субкультура, свой диалект.

Подростки попадают в эти сообщества в самом сексуально возбудимом возрасте, когда начинается бурное выделение половых гормонов, самопроизвольно возникает жгучий интерес к сексуальной сфере и все сексуальные проблемы приобретают для юнцов остроту и актуальность. К тому же это возраст, когда для подростка собственное достоинство и (по возможности) превосходство — ценность первейшей важности, жажда утвердить себя в общении, надежда на поддержку и одобрение, поиски друга — неимоверно актуальны. Совпадение этих интересов по времени само по себе ведет к возможности их объединения. Именно в этом возрасте, как пожар распространяются онанизм, взаимный онанизм, сексуальные игры, генитальные игры. Подростки и сами по себе более склонны к однополому общению — они чувствуют себя в нем раскованнее, более уверенно, смелее, а это создает некоторую почву для гомосексуального поведения и возможности для проявления гомосексуальных чувств. Ясно, что интернатские ситуации и среда — однополый мир, отделенность от взрослых, обзаведение закадычными друзьями, интимное общение — создают для этого наилучшие условия.

Именно здесь в чистом виде выступает та среда сверстников, из которой подросток черпает главную часть своей информации о сексуальной жизни. А информация в этой среде циркулирует как гетеросексуальная, так и гомосексуальная. Конечно, она несет на себе ценностную окраску: гетеросексуальная — положительную, гомосексуальная — негативную, сопряженную с презрением и насмешкой. Это несомненно действует на основную массу подростков. Но психологии подростков свойственна тяга к самостоятельности, независимости и известной оппозиции мнениям и оценкам взрослых и вообще окружающих, стремление хоть раз испытать самому запретные и отвергаемые обществом наслаждения. Многие подростки на это решаются. А уж далее это легко распространяется в одновозрастной и однополой среде: в этих делах доверие к сверстникам у них выше, чем к взрослым.

Устами своего героя Д. Бушуев рассуждает об этом:

«Законы юношеского этноса позволяют приобрести гомосексуальный опыт. В летнем школьном лагере мальчишки называли это «сражаться на мечах». Когда все засыпали, мой сосед по кровати Никита прыгал в мою постель. Я любил его запах, ершик выгоревших волос, сердцебиение и прерывистое дыхание. Мучаясь таинственным желанием, я судорожно проглатывал слюну, кусал губы, чтобы не вскрикивать от электричества, щекотавшего мое тело. Странно, но тогда мы почему-то не доходили до оргазма. Это смешно, но, честное слово, мы совсем не знали, как утолить нашу жажду в полной мере» (Бушуев 1997: 211–212).

Существенно и то, что к этим сообществам льнут те из взрослых, которые обуреваемы педофильной гомосексуальностью. Они всячески стараются наняться в эти заведения педагогами, вожатыми, обслуживающим персоналом, и обычно у руководства нет возможности установить, что именно влечет их в эти заведения. Устинов, Шестов, Дёрмер — всё это хорошие примеры такого рода проводников гомосексуальности в подростковую среду.

Выше приведено по другим поводам и вразброс немало случаев, способных проиллюстрировать роль интернатской среды в стимулировании гомосексуального поведения и чувств. Рассмотрим на примерах более концентрированно, как действует этот механизм.

Разумеется, в лагерях, как и вообще в интернатах, происходит не только ознакомление с гомосексуальными возможностями и чувствами, но и поглощение первой гетеросексуальной информации. Собственно первые опыты этого рода вообще в смысле ориентации нейтральны — это мастурбация. Врач-сексолог Берни Зилбергелд вспоминает о собственном опыте:

«Когда я очень наивным тринадцатилетним мальчиком прибыл в летний лагерь, я осознал, что являюсь самым младшим в нашей спальне. Я очень любопытствовал узнать, что большинство из моих соседей по спальне делают ночью. Было трудно увидеть, но было ясно, что, тихо постанывая и тяжело дыша, они что-то там себе делают — со своими пенисами, как я установил, продолжая наблюдать. Я решил, что бы это ни было, это должно быть хорошее дело, раз все старшие мальчики этим занимаются, и что мне стоит разузнать больше об этом. Как только все отправились на уроки плавания, я порулил в ванную и приступил к работе.

Сначала мое исследование провалилось. Я делал просто всё, что мог придумать, со своим пенисом — сжимал его, ласкал, тер между руками, прижимал к бедру, размахивал им, как флагом, — и ничего не происходило. Я же не знал, что, имей я эрекцию, что-то получилось бы. И вот однажды, когда я рассеянно поглаживал свой пенис, думая, что придется отступиться от своих целей, поскольку ничего не выходит, появилось какое-то приятное ощущение. Я продолжал гладить, мой пенис стал твердым, а ощущение становилось лучше и лучше. Тут меня переполнили чувства, которых я никогда не имел, и с Божьей помощью белое вещество начало выплескиваться из кончика моего члена. Не уверен, подпрыгнул я или как там. Я испугался, но успокоился на том, что, раз это белое, то не кровь. Я продолжил гладить, но стало больно. <…> Я решил на время прекратить. Конечно, на следующий день я вернулся к этому, начав тем самым ежедневную привычку, которая продолжалась много лет. <…>

Первые эякуляции разожгли мое любопытство, — они были определенно интересны — но они не ощущались чем-то таким уж замечательным. Лишь постепенно я начал практиковать их как нечто чрезвычайно приятное, может быть более приятное, чем всё остальное. Самое интересное, однако, что много месяцев после того, как я начал мастурбировать, я совсем не связывал то, что я делаю, с девочками или с тем немногим, что я знал о сексе. Мастурбация — «дрочка», как мои соседи по комнате называли это, была просто приятным делом, которым мальчики занимались одни или в темноте. Лишь после того, как я узнал, что можно сунуть член во влагалище и испытать похожие ощущения, я начал связывать то, что я делаю, с тем, что я смогу когда-нибудь делать с девушкой, и я начал сопровождать сексуальными фантазиями свои упражнения соло» (Zilbergeld 1976: 13–14).

Но в условиях лагерного быта мастурбация легко перерастает во взаимную мастурбацию, а это уже зерно гомосексуальности. Весьма часто дело не останавливается на мастурбации. Процитирую здесь более подробно несколько примеров из пионерской жизни (советской и польской), показывающих механизм воздействия лагерных условий на сексуальную ориентацию подростков.

В первом номере журнала «Ты» помещено интервью на эту тему с одним 33-летним человеком.

Свидетельство документальное и столь показательное, что стоит привести из него большие выдержки. На вопрос, с какого возраста появился интерес к мальчикам, этот информатор ответил:

«— …Я не могу сказать, сколько мне было лет, я просто помню, что это было в глубоком детстве, наверно в первом классе, то есть' лет в семь. Ну, что было? В общем это было так. Пошли мы с ребятами просто погулять и зашли на стройку магазина… Мы туда залезли. Там, естественно, полумрак был какой-то. Ну, мы там курили, занимались еще чем-то. Там были и ребята лет пятнадцати и мы, помоложе, лет семи — десяти. Стали друг с другом играть и в эти места опускаться, ну, не опускаться, а… В общем, я уже не помню, что там было, а помню прекрасно одно, что когда мы легли отдыхать, или еще чего-то, то один парень полез ко мне и начал заниматься онанизмом, то есть начал дрочить себе и мне. Он мне не нравился…. Ему лет десять было, а мне — семь… Сейчас у него семья и двое детей. Ну, а у меня с того случая всё и началось».

Это, конечно, субъективное наложение воспоминаний. Такие сексуальные игры бывают у многих и остаются без последствий, что и показывает пример инициатора игры, не ставшего гомосексуалом. Хоть контакт и гомосексуальный, но такой обычно не переходит в страсть, так что не с этого началось. Интервьюер резонно задал вопрос:

«— А почему ты разрешил ему залезть к тебе в штаны?

— Даже не знаю. С одной стороны интересно было, а с другой приятель. У нас же это было не один раз. Мы не один раз туда ходили.

— С этим же парнем?

— Да. Где-то с тринадцати лет я сам стал заниматься онанизмом. Особенно приятно было, когда в первый раз пошло семяизвержение. Было это в пионерлагере. Там я, можно сказать, почти в открытую дрочился перед своими сверстниками, так как не один был такой, а человека три, наверное, в одной комнате стали заниматься онанизмом. Кто-то завел разговор на ЭТУ тему. И двое начали под одеялом что-то делать. Что-то такое, что одеяло стало дергаться. Я подумал, подумал — раз они в открытую так начали, то чего же мне нельзя что ли попробовать? Я попробовал и к моему стыду и удовлетворению у меня пошло семяизвержение».

Видимо, присутствие других сказалось, привело к большему возбуждению, что и дало такой результат. Но в остальном и это еще не выходит за рамки обычного. Уточнение интервьюера:

«— А друг с другом вы не онанировали?

— Нет. Они по характеру были совсем другого склада, слишком хулиганистые. Меня просто отталкивало от них». Он, оказывается, охотнее дружил с девочками.

«Еще запомнился мне случай в пионерском лагере на всю жизнь. Кто-то из своих сказал ребятам из нашего отряда, что я занимаюсь онанизмом. И однажды я пошел в туалет. Заходят туда трое-четверо ребят. Они пытались заставить меня дрочить, потом говорят: «Соси». Естественно, я не сосал и не дрочил, я испугался. Выбежал из туалета, меня всего трясло…»

До сих пор реакции нормальные, обычные. Если в душе и была сексуальная склонность к мужскому полу, то она еще никак специфически не обозначилась. Но дальше следует такая деталь:

«Тогда же в лагере я первый раз взял в рот.

— Как это получилось?

— Не знаю. Мне просто очень этого захотелось. Рядом со мной спал один парень. Я придвинулся к нему (кровати стояли рядом) и мы стали ласкать и целовать друг друга.

— А как он это воспринял?

— Я так понял, что он начал этим заниматься очень давно, в отличие от меня. Потому что он сразу «забалдел» и стал пригибать мою голову к своему члену. Ну я и взял в рот.

— А ты уже знал к этому времени, что ребята могут сосать член?

— Не могу ничего сказать. Может быть и знал. Потому что у меня есть брат и я видел у него порнографические фильмы. На них, естественно, были мужчины и женщины. Но я так понимал — если женщина берет в рот у мужчины, то почему же мужчина у мужчины не может взять?

— Тебе это понравилось?

— Чтобы это было очень приятно, я не могу сказать. Но мне очень хотелось, чтобы это произошло.

— А когда ты дрочил, то мысленно кого себе представлял: парня или девушку?

— Парня. Особенно, если до этого встречал на улице какого-нибудь симпатичного парня, то я вспоминал его. Он стоял у меня перед глазами, и я «умирал» от него. Очень мне нравились симпатичные парни, очень.

— А что ты представлял: что ты его обнимаешь, или берешь в рот, или еще что-то?

— Что мы ласкаем друг друга, обнимаемся. Я представлял себе его член. Сначала мне трудно было это представить. Но как-то я увидел у брата негатив голого парня (естественно с женщиной) и сделал тайком себе фотографию. Но напечатал только член парня».

Всё это уже определенно проявления гомосексуальности. Итак, к тринадцати годам всё сразу обозначилось. Но видимо, это скрытно сидело в нем и раньше. Потому и позволял, потому и запоминал. В статистике этот случай шел бы как подтверждение гипотезы совращения, но анализ показывает, что совращение пало на благоприятную почву.

«— После пионерского лагеря как всё дальше развивалось?

— С первого класса у меня был друг. <…> Однажды закрылись в школе, так как дома были родители, и стали друг другу дрочить. Я такой человек, что люблю целоваться, и, с одной стороны, мне хотелось его поцеловать, а с другой стороны, я тогда считал, что это чужой человек, и слюни у него, наверное, какие-то кислые. Вот такое у меня было воображение. А потом один раз попробовал. И то, наверное, он меня первый поцеловал.

— Инициатива закрыться в школе исходила от тебя?

— Да, конечно… У меня кроме этого друга с первого класса никого не было. И я не считал, что надо кого-то искать, так как думал, что это подарок судьбы мне, что я могу вот так приходить к нему и мы могли ЭТИМ заниматься.

— Вы только онанировали?

— Ив рот брали. Встречались мы в неделю раз. Это обязательно. Но с класса седьмого-восьмого мы стали редко встречаться, так как он переехал к бабушке, но я всё равно приезжал к нему, оставался ночевать. Спали мы на сеновале. Знаешь, как это клево».

Дальше развитие шло по вполне гомосексуальному пути: солдат-кавказец в армии, после демобилизации какой-то мужчина в туалете, знакомство с молодым парнем в парке на лавочке, любовь (Как это было… 1992, 1). Таким образом, склонность к своему полу была заложена, видимо, изначально, но ситуации в пионерлагере способствовали полному раскрытию этих природных чувств.

У Кона (1998: 347) приведено свидетельство 14-летнего артековца конца 80-х годов, показывающее весьма интенсивное развитие гомосексуальных игр в этом центре советской пионерии.

«Каждый вечер мы собирались в палате у мальчиков и начинали играть в так называемую «игру»… Мы ложились по двое на кровать и кайфовали. «Блаженство» заключалось в том, что половой член каждого находился между ногами соседа. Затем оба начинали егозиться, тем самым раздражая его и вызывая блаженное состояние. Затем были придуманы разные эстафеты… По жребию, человек, которому достанется, должен был сосать половой член соседа или любого из мальчиков… Связывали половые члены трех человек нитками в один узел и танцевали в кругу различные танцы. Это вызывало раздражение и приносило удовольствие".

Одна из автобиографий в польском журнале «Иначэй» также интересна в этом плане. Автор ее, 45-летний Ежи, фамилию свою, конечно, не сообщает, ибо живет в небольшом поселке, где все друг друга знают, но зато он прислал для печати старые, 32-летней давности, фотоснимки свои и своих друзей — какими они были в 1964 году. Ибо тогда в пионерлагере (лагере харцеров) произошли памятные для него события.

Сам он, тогда 14-летний Юрек, жил в одной палатке с высоким мужественным парнишкой Адамом, с которым он отчаянно хотел сблизиться, и с очкариком Томском. Тот по ночам забирался под одеяло с фонарем и читал. Однажды Юрек обратил внимание, что одеяло Томска двигается как-то очень ритмично. «… Я поднял его одеяло и в свете фонаря увидел, что Томек лежит со спущенными трусами, а в руке держит свой член, который был большим, гораздо больше, чем обычно у мальчишек.

— Что ты делаешь? — едва мог я вымолвить от удивления.

— Как что? — весело шепнул в ответ Томек, совсем не смутившись. — Дрочу своего петуха. А ты своего разве не дрочишь?

Тогда меня осенило. Мой также по временам делался твердым, и я не знал, что это такое. <…> Слышен был скрип деревянных коек, на которых спали остальные парни.

— Шшш! — сказал Томек и подтянул трусы. — Побеседуем на дежурстве. На ночное дежурство Юрек хотел идти с Адамом, который ему безотчетно нравился. Но тот уже был намечен в пару с другим, и Юрек пошел с Томском. Тот объяснил ему что «когда станет твердым, нужно взять в руку и двигать взад и вперед, пока не станет приятно и выстрелит семя».

— А мой редко становится твердым, — признался Юрек.

— Ну так надо ему помочь. Могу тебе показать.

«Мы зашли в самый темный уголок лагеря. Сердце у меня колотилось, я весь дрожал. Томек велел мне расстегнуть штаны и вынуть свой. Я стеснялся, но темнота мне придала смелости. Томек взял у меня в руку и мял его. Через пару минут я почувствовал, что у меня твердеет. Мне становилось всё приятнее, я громко дышал.

— Хочешь увидеть, как у тебя выстрелит семя? — спросил Томек и, не ожидая ответа, включил фонарик и направил свет на моего петушка.

Тут я увидел его во всей красе, и тотчас из кончика брызнула жидкость. Не успел я сообразить, что со мной происходит, как Томек выпустил из руки мой, вынул свой, который уже был твердым, и тоже вскоре выстрелил. Очевидно, он умел это делать и имел тренировку. Я был потрясен, а он смотрел на меня с триумфальной миной образованного городского парня, который просвещает и освещает (тем фонариком) темную деревенщину.

— Здорово было? — спросил он, когда мы уже застегнулись. Я молчал, но утвердительно кивнул.

— Ну, я еще кое-что тебе покажу. Встань сзади и всунь руку мне в левый карман штанов.

Заинтересовавшись, я сделал то, что он велел. Всунул руку, но не почувствовал дна кармана. Всунул поглубже и наткнулся на член Томска!

— Я себе прорезал, — сказал он с гордостью изобретателя. — Ты можешь тоже себе прорезать и как ни в чем ни бывало дрочить себе даже днем. Лучше всего на этих нудных линейках. Только тогда не слишком сильно, чтобы никто не заметил».

Приложена фотография Томска с рукой в левом кармане.

Дал своему приятелю Томек и учебник половой жизни, тайно привезенный им в лагерь. «Я не мог дождаться следующего дежурства, которое выпадало только через неделю. Я готовился к нему как к некоему важному экзамену дрочки. Я тоже проделал себе дыру в кармане и упражнялся в течение дня. Вечерами доучивался по учебнику. Мы постановили, что на дежурстве снова будем вместе и что я теперь подрочу Томеку, а он выставит мне оценку.

За эту неделю я заметил у себя больше интереса к петушкам других пацанов, а прежде всего Адама. Мой взгляд все время соскальзывал к его харцерским штанам. Я выискивал пору вставания и отхода ко сну, мытья и глаженья, когда он был только в трусах. И вроде бы я был прав, что у Адама был самый большой из всех нас».

Дежурство однако прошло не так, как было запланировано. В палатке взрослых ребята заметили свет, подкрались и заглянули в торцовое оконце. И остолбенели. Двое взрослых дяденек (один лет сорока, другой двадцати с чем-то) лежали абсолютно голыми валетом и члены их были во ртах друг друга. Томек не был так уж удивлен. Он шепнул Юреку:

«— …Слушай, а может мы тоже так, как они? Они там, а мы тут? Возьми мой в рот, а

Я смертельно боялся, что те в палатке услышат наш шепот, но возбуждение было таким сильным, что отняло у нас разум. Где стояли, там прямо и спустили мигом штаны и трусы. Члены стояли у нас, как оглобли. Том нажал мне на плечи. Я послушно опустился на колени и с бьющимся сердцем взял в рот его член. Томек был так возбужден, что выстрелил почти сразу, но в экстазе забыл об осторожности и втягивал воздух так громко, что это должны были услышать и те в палатке. Я же был в шоке, потому что семя Томска с огромной силой залило мне горло, я подавился, начал отплевываться и кашлять».

Выскочил пан Тадек в трусах, натянутых на стоящий член, сразу ориентировался в ситуации и жестом показал ребятам, чтобы те шли в палатку. Подтянувши штаны, покорно пошли за ним. «Там лежал голый пан Яцек со стоящим очень большим пенисом». Поскольку каждая пара застала другую, так сказать, на месте преступления, то условились о полном доверии и молчании. Взрослые стали доводить начатое и прерванное дело до конца. «Никогда не забуду той минуты: мы, два четырнадцатилетних пацана со штанами, спущенными до колен, с постепенно опускающимися членами <…>, смотрели не дыша на двух взрослых мужчин, онанирующих и спускающих. И это сознание, что они доверяли нам, а мы им! Это освящало ту минуту. Это было как крестины мужественности. Томек тоже это чувствовал, ибо его обычные шуточки надолго покинули его» («Jurek» 1996: 34–35).

По миновании многих лет Томек стал профессором в Варшавском Политехническом, и о его гомосексуальности ничего не сказано — видимо, остался гетеросексуальным. Юрек же оказался голубым. Но у него ведь и до всех этих приключений намечались проблески гомоэротичности — в чувствительной привязанности к Адаму, самому мужественно выглядевшему из всех харцеров лагеря. Приключения придали этим помыслам откровенно сексуальный характер, но направленность была задана уже изначально. С другой стороны, кто знает, сколько времени потребовалось бы, чтобы осознать эту ориентацию, если бы не ситуации в лагере харцеров?

4. Тюрьма

Кaжeтcя, первым описал гомосексуальные нравы узников тюрем француз Ласенэр в первой половине прошлого века. Сын известного коммерсанта, он был исключен из университета за гомосексуальность. Вместе со своим любовником и сообщником Батоном он убил инкассатора, а потом полицейского. Помещенный в тюрьму, он начал писать и публиковаться в журналах — это был предшественник Жана Жене. В числе его сочинений есть очерк «Тюрьмы и пенитенциарный режим».

Он не стеснялся описывать гомосексуальное поведение: заботиться о своем реноме ему было незачем. Он был осужден на смерть и гильотинирован. Впоследствии многие, в том числе и русские авторы, писавшие о тюрьме и ссылке (Достоевский, Чехов, Гернет), задевали тему гомосексуальности, но вскользь. Между тем в тюрьме это жгучая проблема.

В начале века В. Александров (1904) в статье «Арестантская республика» писал: «праздность, пустые разговоры, неудовлетворенность половой потребности, — всё это в совокупности заставляет усиленнее работать воображение, и, за отсутствием естественного удовлетворения, половое чувство извращается. Молодой, миловидный арестант, особенно женственного вида, становится объектом общего вожделения.

Если педерастия распространена в таких ужасающих размерах в высших слоях общества, где она является результатом полового пресыщения, если в закрытых учебных заведениях и монастырях приходится бороться с этим злом, то естественно, что тюрьма является самой благоприятной почвой для развития этого порока. Соблазном, просьбами и угрозой вынуждают юных арестантов удовлетворить половое влечение старших товарищей».

Размах гомосексуальной активности в тюрьмах у всех на слуху. Все знают, что в наших лагерях и тюрьмах многих обращают в «пидоров» насильно. Об этом рассказывали в своих опубликованных за рубежом мемуарах многие побывавшие в ГУЛАГе диссиденты (Кузнецов 1979; Штерн 1979; Амальрик 1982; Губерман 1996; и др.).

Я также писал об этом в книге «Перевернутый мир», вышедшей под псевдонимом в Петербурге (Самойлов 1988-91; 1993). Сводку материалов привели в своей статье «Гомосексуализм в советских тюрьмах и лагерях» Могутин и Франетта (1993).

«…Многие оказываются в таком положении в самом начале заключения, еще в следственном изоляторе — СИЗО, — пишет В. К. (1992) из архангельской зоны УГ 42. — Потому что «это» как правило связано с насилием, а камера — самое удобное место для этого». По свидетельству Штерна, насилуют обычно пятеро одного: четверо, распяв, держат за руки и ноги, а пятый, навалившись сверху, осуществляет сношение.

Когда в лагере опросили 246 заключенных, оказалось, что половина из них была изнасилована в камере предварительного заключения, 39 % — по дороге в «зону», 11 % — в самом лагере и только 1 % имел гомосексуальный опыт до тюрьмы (Шакиров 1991: 16).

Гомосексуальная практика в тюрьмах — не исключительно российское явление и не инновация наших дней. В начале прошлого века Луис Дуайт, надзиратель из Бостона доносил начальству, что мальчики в тюрьмах становятся жертвами гомосексуального насилия старших заключенных. «Содомский грех — это порок узников», заявлял он. Он опросил двух заключенных, подравшихся из-за мальчика. «Я спросил одного из этих людей, знал ли он, чтобы мальчик сохранился нетронутым в тюрьме. Он ответил: «Никогда». Я задал другому заключенному тот же вопрос… и получил тот же ответ». Для таких мальчиков, становящихся любовниками старых заключенных, был в жаргоне уголовников и специальный термин — «киншон». Это те, кого сейчас называют «панками» (Katz 1976: 43).

Тюрьма — закрытое общество в образцовом варианте. Она и внутри разделена дополнительно, так что закрытое общество ограничивается в сущности камерой или от силы прогулочным двориком. Так называемый «исправительно-трудовой лагерь» — тоже типичное закрытое общество. Внутри он тоже разделен высоченными решетками на зоны — производственную, жилые, столовую, карантин. Психологическая напряженность в таких обществах, конечно, очень высока: агрессивные и истеричные люди, часто психологически несовместимые, после стрессов ареста и следствия, вынуждены жить вместе на узком пространстве, в тесноте и дефиците всех благ. Напряженность эта быстро выливается в сексуальные формы.

Само отделение массы мужчин от женщин неизбежно вызывает накопление сексуальной возбужденности, особенно если это молодые мужчины, а в тюрьмах и лагерях сейчас преобладает молодой контингент. Все они перед лагерем проходят период тюремной бездеятельности и неподвижности, а это при любом качестве питания приводит к концентрации мыслей на сексуальных проблемах. Многие авторы отмечали эту особенность: в тюрьме особенно остро чувствуется нехватка сексуального общения. Сексуальное томление особенно невыносимо, сексуальные воспоминания особенно красочны, сексуальные желания особенно остры (Plattner 1930). Все 200 человек признались, что занимаются в тюрьме мастурбацией: 14 % ежедневно, 46 % от трех до пяти раз в неделю, 30,5 % от раза до двух в неделю (Wooden and Parker 1984: 50). Всё это создает в тюрьмах атмосферу сексуального напряжения.

В своих тюремных воспоминаниях анархист-эмигрант из России, сидевший в американской тюрьме, Александр Беркман рассказывает, как, будучи абсолютно гетеросексуальным, он так близко сдружился в камере с юным Фелипе, что они целовались. Затем он передает рассказ другого заключенного, Джорджа, серьезного врача, отвергающего гомосексуальные отношения. Джордж много говорил, как он относится к мастурбации (он считал ее безвредной, если ей не злоупотреблять). Но как-то в момент полной откровенности он заговорил о другом:

«Я рассказывал тебе о второй фазе онанизма. Большими усилиями я преодолел это. Не вполне, конечно. Но я преуспел в регулировании этой практики, впадая в нее через какие-то интервалы. Но по мере того, как годы и месяцы проходили, мои эмоции стали сказываться. Это было как психическое пробуждение. Желание любить кого-то сильно довлело надо мной… Меня обуяла дикая тяга к сочувствию.

Постепенно мысли о женщине как-то ускользали из моего сознания. Когда я виделся с моей женой, это было просто как с дорогим другом. Я не испытывал к ней сексуальных чувств. Однажды, проходя по тюрьме, я увидал мальчика. Он прибыл недавно, был розовощеким, с маленьким гладким лицом и свежими губами. После этого я часто к своему удивлению думал о парнишке. Я не чувствовал к нему желания, ну просто узнать его и подружиться».

Они познакомились. «Вот, Алек, сам едва могу поверить, но я так полюбил этого мальчика, что был несчастен, когда день проходил без встречи». Джордж был к этому времени в старших и получил возможность часто видеться с мальчиком, которого звали Флойдом. «Первое время он просто нравился мне, но это всё время усиливалось, пока я уже не мог думать ни о какой женщине. Но пойми меня правильно, Алек, это не было, что я хочу обзавестись «пацаном». Клянусь тебе, другие юноши меня совершенно не привлекали; но этот мальчик…» Джордж отдавал ему лучшую еду, защищал его от других, даже принял на себя его вину за какой-то проступок и отсидел шесть суток в карцере. «Я не понимал этого в то время, но теперь я знаю, что я просто был влюблен в мальчика, дико, бешено влюблен… Два года я был влюблен в него без малейшего оттенка сексуального желания… Но постепенно психическая ситуация стала показывать все выражения любви между противоположными полами.

Помню, как он первый раз поцеловал меня. Это было ранним утром. Как только старшие ушли, я прокрался к его камере дать ему лакомство. Он просунул обе руки между прутьями решетки и прижал свои губы к моим. Алек, говорю тебе, никогда в жизни я не испытывал такого озарения, как в тот момент. Пять лет уже прошло, но и теперь дрожь бьет меня всякий раз, как вспоминаю… С тех пор мы стали любовниками… Я прошел через все стадии страстной любви. С тем лишь отличием, однако, что я чувствовал старое отвращение от мысли о действительно сексуальном контакте. Этого я не делал. Это мне казалось осквернением мальчика и моей любви к нему. Но со временем это чувство также стерлось, и я возжелал сексуальных сношений с ним. Он сказал, что любит меня достаточно, чтобы даже это для меня сделать, хоть он никогда прежде не делал этого… Но как-то я не мог на это решиться, слишком сильно я его любил…» (Berkman 1970: 437–440).

Не все в тюрьме бывали столь интеллигентны, сдержаны и чисты в помыслах, несмотря на сексуальное напряжение.

Поскольку уголовный контингент в общем достаточно груб, импульсивен и несдержан, это напряжение выражается достаточно часто, неприкрыто и энергично. В общих камерах заключенные непрерывно состязаются в циничных рассказах, делятся воспоминаниями о своих сексуальных приключениях и подвигах, реальных и выдуманных. Мат нередко утрачивает свой условный характер и восстанавливает свой реальный смысл. При бранном упоминании сексуальных действий возникают в уме образы этих действий, при бранном пожелании «иди ты на…» отчетливо вырисовывается тот объект, на который говорящий посылает своего собеседника. Эта мысленная отправка оказывается гомосексуальной по смыслу.

Между тем, обычного выхода вся эта напряженность при полном отсутствии женщин найти не может. Остаются два выхода: мастурбация и гомосексуальные сношения. Однако мастурбация в условиях общей камеры неизбежно превращается в мастурбацию на людях, в совместную мастурбацию однополых партнеров, что уже носит гомосексуальный характер. Таким образом, всё сводится к одному — к стимулированию гомосексуального поведения даже вполне гетеросексуальных молодых мужчин. Достаточно, чтобы в камере оказалось один-два сильных и агрессивных человека с гомосексуальной или бисексуальной ориентацией или хотя бы с психологической возможностью расширения своей гетеросексуальной ориентации, чтобы эти тенденции были реализованы, а другие сокамерники были добром или силой вовлечены в гомосексуальную практику. Но для подавляющего большинства мужчин чьи-то сугубо сексуальные действия, происходящие тут же, на глазах, обладают естественной психологической заразительностью. При таких условиях мало кто может устоять и не втянуться в эту практику.

А. Гвидони («Солнце идет с Запада»), сидевший политзаключенным в 50-х годах, иронизирует по поводу той брезгливости, с которой политзаключенные описывают тюремное мужеложство. Создается впечатление, что все они держатся в стороне.

«Всё это совершенно искаженная картина… Можно поручиться, что молодой мужчина, оказавшись в лагере, стоит (если он не импотент) перед выбором: онанизм или гомосексуализм. Конечно о вкусах не спорят и каждый может предпочесть мастурбационный оргазм гомосексуальному. Однако ханжеские нападки на гомосексуализм ничего кроме лицемерия или половой слабости, или приверженности к онану, не выражают» (Булкин 1997: 338–339).

Однако в уголовной среде секс обретает еще одно измерение. Оно связано с насилием, агрессией и наглядным неравенством. Секс для зеков — средство добиться доминирования, установить или отстоять свое положение в зековской иерархии (см. также Johnson 1971; Buffum 1972; Борохов и др. 1990).

Тюремно-лагерная среда в нашей стране имеет четкую трехкастовую структуру. Три «масти» — они различаются, как в картах, по цвету (одежды). На верхнем этаже этой структуры находятся «воры» или «люди». Это знать уголовного мира, уголовники, пришедшие по серьезным статьям — за убийство, разбой, крупное воровство. Они обладают рядом привилегий — не работают, не занимаются уборкой помещений, помыкают всеми. Они ушивают свою униформу по фигуре и всеми правдами и неправдами они перекрашивают ее в черный цвет. Ниже этажом находятся «мужики». Они «пашут», т. е. работают за себя и за «воров» в лагерной системе трудовой повинности. Это зеки, пришедшие по менее серьезным статьям. Форма их такая, какая им выдана, обычно — синяя. Третья каста — «чушки». «Чушок» — грязный, занимается всеми грязными и унизительными работами, которыми гнушаются остальные (чистка уборных, вывоз мусора). Он абсолютно бесправен — как раб. Одет в серые рваные обноски. В «чушки» попадают психически неполноценные, неопрятные, больные кожными заболеваниями, смешные, чересчур интеллигентные.

Все три касты и спят порознь: «воры» на нижних койках, «мужики» на втором ярусе, а «чушки» — на верхних. Хорошо организованным террором «воры» держат остальных в состоянии постоянного страха. Разработана целая система наказаний. Когда «воры» избивают коллективно какого-нибудь «мужика» или «чушка» укрываться руками нельзя: будет еще хуже.

Но есть еще и четвертая каста, стоящая как бы вне этой структуры. Это «пидоры» или «лидеры» (от слова «пидораз» или «пидараз» — так малограмотные уголовники усвоили литературное обозначение «педераст»). «Пидоры» — каста неприкасаемых.

С этими нельзя вместе есть, нельзя подавать им руку, они спят совершенно отдельно. Отдельно хранится их посуда и для опознавания миска «пидора» специально помечается дырочкой («цоканая шлёмка»). «Пидоры» обязаны обслуживать «воров» и «мужиков» сексуально.

В «пидоры» сразу зачисляются те, кто попадает в тюрьму по обвинению в пассивной гомосексуальности, но по ассоциации могут туда же быть зачислены и активные гомосексуалы, пришедшие «с воли», т. е. склонные к гомосексуальности по природе (вынужденная гомосексуальность в тюрьме и в лагере не в счет, если это активная роль). Туда же могут быть «опущены» и прочие зеки за разные провинности против воровских норм поведения: за «кры-сятничество» (кражи у своих), неуплату долгов, неповиновение бандитскому руководству и т. д. Есть специальный обряд «опускания» — нужно подвергнуть человека некоторым гомосексуальным действиям и торжественной смене одежды. Но главное — сексуальные действия. Достаточно провести ему половым членом по губам или полотенцем, смазанным спермой, — и он уже «опущен».

«Опустить» могут и без всякой вины (точнее вину подыщут) — достаточно просто иметь смазливую внешность и слабую сопротивляемость насилию. Как обращаются с такими в камере, я описывал в книге «Перевернутый мир». Летом в камере душно, все раздеты до трусов. Парнишка по прозвищу Умка оказался в камере с отпетыми уголовниками, с ног до головы татуированными.

«Трусы у него разрезаны внизу и превращены в юбочку. Только возле унитаза, где лежит его матрасик, ему разрешается стоять. В остальную часть камеры позволяют проходить только на четвереньках — для уборки, которую ежедневно по три раза проводит он один.

«Умка! Танцуй!» И умка, приподняв свою юбочку, вертит голой задницей и пытается улыбаться. «Пой!» Умка поет, но скоро останавливается. «Забыл слова», — говорит он севшим от ужаса голосом. Один из отпетых берет в руку башмак: «Вспоминай!» — удар башмаком по лицу. Умка трясет головой: «Не помню…» Еще удар: «Вспоминай!» Удар за ударом. Умка бледен, шатается, но вспомнить не может. «Ладно, хватит. Становись в позу». Умка тотчас нагибается и, взявшись руками за унитаз, выставляет голый зад. Почти все обитатели друг за другом осуществляют с ним сношение, стараясь причинить боль. Наблюдатели подбадривают: «Так его! Вгоняй ему ума в задние ворота!»

Умка сначала стонет и вскрикивает при каждом толчке, а потом уже только повизгивает, точнее скулит. После каждого «партнера» он должен обмыть его, а потом садится на унитаз и быстро-быстро подмывается. И тотчас снова становится в ту же позу — для следующего…

Наконец, всё окончено. Умка в изнеможении сваливается на свой матрасик возле унитаза и засыпает. Сон его недолог. Ночью кому-то хочется еще. Он подходит и пинком поднимает Умку. Тот с готовностью занимает свою позицию. Окрик: «Не так! Вафлю!» Умка становится на колени и открывает рот…» (Самойлов 1993: 57–58).

В лагере отбор может происходить так:

«Скажем, привели отряд в баню. Помылись (какое там мытье: кран один на сто человек, шаек не хватает, душ не работает), вышли в предбанник. Распоряжающийся вор обводит всех оценивающим взглядом. Решает: «Ты, ты и ты — остаетесь на уборку», — и нехорошо усмехается. Пареньки, на которых пал выбор, уходят назад в банное посещение. В предбанник с гоготом вваливается гурьба знатных воров. Они раздеваются и, сизо-голубые от сплошной наколки, поигрывая мускулами, проходят туда, где только что исчезли наши ребята. Отряд уводят. Поздним вечером ребята возвращаются заплаканные и кучкой забиваются в угол. К ним никто не подходит. Участь их решена.

Но и миловидная внешность не обязательна. Об одном заключенном — маленьком, невзрачном, отце семейства — дознались, что он когда-то служил в милиции, давно (иначе попал бы в специальный лагерь). А, мент! «Обули» его (изнасиловали), и стал он «пидором» своей бригады. По приходе на работу в цех его сразу отводили в цеховую уборную, и оттуда он уже не выходил весь день. К нему туда шли непрерывной чередой, и запросы были весьма разнообразны. За день получалось человек пятнадцать-двадцать. В конце рабочего дня он едва живой плелся за отрядом, марширующим из производственной зоны в жилую» (Самойлов 1993: 143).

«Пидоры» по социальному положению ниже «чушков». Из «чушков» еще можно выбиться в «мужики», из «пидоров» — никогда. Это навечно. Их и клеймят навечно — татуируют специальные знаки: петуха на груди, черную точку над губой (означает: берет в рот), и т. п. К выполнению их профессиональной роли их могут и специально готовить, например, выбивают передние зубы, чтобы при сосании не царапали член. Приставляют шашечку домино к зубу и бьют по ней оловянной миской — зуб вылетает. Не в каждой камере есть свой «пидор» или пара «пидоров». Во время общих прогулок камеры могут обмениваться людьми, чтобы «пидор» обслужил и те камеры, в которых своих «пидоров» нет. Ведь при возвращении в камеры с прогулки учитывается лишь общий счет. В лагере же «пидоры» объединены в своеобразный цех, у которого есть и «главпидор».

В то же время положение «пидоров» чем-то и лучше положения «чушков». «Пидоров» берегут, не очень гоняют на работу. Они должны быть опрятно одеты и чисто умыты. За сношение обычно принято «пидору» чем-то уплатить (иначе ведь это было бы как бы полюбовное свидание, что для нормального зека унизительно), поэтому «пидоры» экономически не так нищи, как «чушки» (Абрамкин и Чеснокова 1993: 18–19; Яненко 1993: 142–146).

Многие «опущенные», взвесив все «за» и «против», участвуют в лагерной проституции добровольно, осознанно. Таким был Павел Масальский, молодой красивый парень, осужденный за гомосексуальность (ст. 121). По его словам, он решил, что лучше «заниматься проституцией, чем загнивать, погибать, получать тычки». Его долго мучили зеки и администрация. Он всё вытерпел.

«Потом меня оставили в покое, я стал подниматься в глазах заключенных и начал заниматься проституцией. Это был единственный выход, иначе просто невозможно было жить! Почему человек начинает этим заниматься? Это возможность курить, более-менее хорошо кушать…, найти спокойную работу, хорошую одежду. Сначала мне пришлось этого добиваться: «Или ты что-то мне даешь, или не обращайся ко мне за сексом». Были большие скандалы, дело доходило до драки, потому что люди хотели иметь секс бесплатно. <…>…Остальным заключенным нравилось, что я знал свое место, им со мной было даже интересно общаться как с геем — от этого становилось веселее, они отвлекались от своей черной жизни».

По своему зековскому опыту, я понимаю, что Масальский подсознательно, ради ликвидации психологического дискомфорта, задним числом сильно приукрашивает свое положение в лагере, уверяя что «К людям, которые занимаются сексом, есть какое-то уважение». Но он проговаривается: «я знал свое место». А место это известно какое — у «толчка» (унитаза). И еще: «Конечно, каждый день там был для меня страхом — неизвестно, что дальше. Меня спасло только то, что у меня были защитники, не дававшие меня в обиду» (Могутин и Франетта 1993: 52). И всё же положение его было лучше, чем тех «опущенных», кто не мог или не был годен сексуально обслуживать «воров».

Особенно облегчено положение тех красивых мальчиков, которых выбрали себе в жены знатные «воры». Эти «пидоры» одеты, как «воры», спят и питаются вместе с ними, их и «лидерами» звать опасаются.

Таким образом отношение к гомосексуальности в тюремно — лагерной среде двойственное. С одной стороны почти все к ней причастны, с другой — ее чураются. С одной стороны, «пидоров» презирают и с ними «заподло» (зазорно) общаться, с другой — почти все ими так или иначе пользуются и так или иначе с ними контактируют. «Из всех осужденных, — пишет Н. Серов в «Письме из зоны» (1992), — 50 % активно пользуются сексуальными услугами «петухов». Это в основном парни до 35 лет. Другая половина пользуется услугами «петухов» эпизодически. И очень малый процент (в моем отряде из 120 человек таких было 8) не прибегают к гомосексуальным контактам».

Дело в том, что гомосексуальность в этой среде исполняет две функции: сексуальную и социальную. Сексуальную — по неизбежности. Социальная функция заключается в том, что сексуальная роль сопряжена с социальным статусом. Доминирование, положение в иерархии обретают сексуальное выражение.

Эту функцию, эволюционно древнюю, унаследованную еще от животных (ср. позу «подставки» и всё, что с ней связано), секс может выполнять потому, что в нем проявляется долго господствовавшая в человеческом обществе архаичная оценка половых ролей: мужская роль выше, женская — ниже, для мужчины она унизительна.

В уголовной среде живут примитивные стереотипы социально-половых ролей, неразрывно связанных с чисто сексуальной деятельностью. А напряженность криминального бытования и отсутствие социального престижа придают социально-половому статусу чрезвычайную ценность для уголовника. Ведь ничего другого у него нет. Он все время должен отстаивать свою марку агрессивного, сильного и удачливого мужчины — как в своей профессии, так и в быту, и в сексе. Того, что на Западе называется испанским словом «мачо» (самец). Мачизм — его стихия и необходимость.

Пассивная роль в гомосексуальном сношении неминуемо отождествляется с женской ролью, а женщина в сознании примитивного человека занимает подчиненное положение, в сознании уголовника — особенно: она связана с домом, с хозяйством, со всем тем, что воровская и бандитская романтика полностью отвергает как нечто недостойное истинного мужчины. Поэтому пассивная роль в гомосексуальном сношении считается унизительной. «Пидорами», «петухами», «козлами» в тюремно-лагерной среде считаются только пассивные гомосексуалы. К активным претензий нет. Они считаются нормальными мужиками — ну, пользуются в тюрьме и «зоне» «пидорами», так ведь по необходимости: баб нету. Правда, тех, кто очень уж увлекается этим сексом, подозревают в особом пристрастии, иронически называют «козлятниками», «петушатниками», «печниками», «трубочистами». Но всё зависит от их реального статуса: чем он выше, тем простительнее капризы. Другое дело, если бы «на воле» они показали бы то же пристрастие — тогда и их бы пришлось отнести к «гомикам». И если зек пришел с гомосексуальной статьей, его зачисляют в пидоры, хотя и тут отношение к «активным» помягче. Словом, «пассив», как женщина, внизу, «актив» — наверху.

А раз так, то активная роль в сексе становится средством унижения и подавления. Сверх функции доставлять сексуальное наслаждение и разрядку активное гомосексуальное поведение приобретает в тюремно-уголовной среде дополнительную функцию — как самовыражение мачизма, средство самоутверждения, орудие агрессии и доминирования.

Но это приводит к неожиданной силе воздействия гомосексуального поведения в тюрьме и лагере на гетеросексуалов, вовлеченных вольно или невольно в эту практику. Да, гетеросексуалы стремятся вернуться к природному для них и одобряемому обществом, средой, гетеросексуальному поведению. Найти женщин, включиться в желанный секс, бывший для них так долго недосягаемым. Но многократное повторение оргазма в сношении с мужчиной понемногу размывает исключительную нацеленность на секс с женщиной. Наслаждение, оказывается, можно добыть и с мужчиной. А в силу длительной сопряженности с самоутверждением и доминированием активное гомосексуальное поведение прочно связывается с положительными для уголовника эмоциями, и эта связь может содействовать закреплению этого поведения и стремлению его возобновить.

Свидетельством примешивания чего-то человеческого в агрессивный лагерный гомосексуальный акт, восприятие его как всё-таки сексуального наслаждения, является нередкое стремление участников к некоторой укромности. У Игоря Губермана в «Прогулках вокруг барака» описывается отправка из Калуги на этап.

«В этом этапе тоже оказалось трое «петухов». Спали они отдельно ото всех на полу возле самой параши и весь день сидели там же, не осмеливаясь двинуться с места. Двое были уже в возрасте, а один — рослый парень с симпатичным большелобым и большегубым лицом — был, наверное, лет двадцати с небольшим. Было нас там человек 60–70, а когда все прижились и разместились в камере, то в углу отыскалось даже свободное место. Его завесили рваным одеялом, кинули на пол замызганный тюфяк, и туда по вечерам двое-трое коротким окликом звали этого парня, как собаку, и он покорно и торопливо шел. Получал он за это 2–3 сигареты, иногда кусок сахара или печенья — у кого-то, видно, еще сохранились остатки тюремных передач…»

Во время перевозки ночью этот парень тихо и, как оказалось изумительно хорошо пел песни. В Челябинске попали вместе в отстойник. «Этап наш, тесно сгрудившись, заполнил отстойник до отказа. Но в углу всё же нашлось место, группа молодых парней его собой оградила. Стоя бок о бок, спиной к остальным, и туда проходили по одному, кто блудливо и косо ухмыляясь, кто деловито нахмурившись. Цепь стоявших размыкалась время от времени, и один раз я увидел своего попутчика-певца. Он стоял в углу на коленях, опираясь спиной о стены. Мне, естественно, бросился в глаза его рот с ярко-красными воспаленными губами» (Губерман 1996: 155Л58).

Когда «лидер» отдавался сокамернику за 9 пачек махорки, Л. Ламма, присутствовавшего при сем, попросили отвернуться.

То ограждали одеялом или собой, то просили отвернуться — это уже свидетельство интимности, то есть сексуальной тяги. Сношение как демонстрация доминирования укромности не требует.

О том же более прямо рассказывает Валерий Климов из Нижнего Тагила, осужденный за гомосексуальную связь с 15-17-летними подростками (ст. 120):

«Можно легко убедиться, что в условиях несвободы гетеросексуальный образ жизни легко переходит в гомосексуальный. На моих глазах все занимались гомосексуализмом. И это не просто физиологическое влечение, а осознанное чувство. Я встречал в лагерях проявления любви и ласки между партнерами. Старшина нашего отряда Виктор Попов объяснился мне в любви и попросил быть с ним, при чем я был активным. До этого он считал себя стопроцентным гетеросексуалом. Сейчас он женился, у него дети. Но иногда он приезжает ко мне…» (Могутин и Франетта 1993: 53).

Губерман (1996: 153) делится впечатлением «о тайных свойствах человека. — Это, может быть, сильней всего потрясло меня в лагере, когда узнал. Дело в том, что почти все петухи через какое-то (разное у каждого, но сравнительно небольшое) время — начинают сами испытывать сексуальное удовольствие. Совершенно полное притом — они так же, как мужчина, использующий их как женщину, — приплывают, как говорят на зоне.

А начав испытывать удовольствие, порой сами уже просят о нем зеков — преимущественно блатных, олицетворение мужества, хозяев зоны. А на воле у них у многих — жена и дети, — кем они предпочтут остаться, вернувшись? Не знаю. Как и не пойму никогда эту невероятную приспособляемость венца творения».

Как ни странно, пассивное гомосексуальное поведение, несмотря на презрение, которым оно в этой среде окружено, также способно вызывать положительные эмоции и также обладает потенциями закрепления. Здесь не только сказываются чисто физические наслаждения — присущий многим мужчинам анальный и оральный эротизм (Browning 1993b), но и засвидетельствованный неоднократно синдром жертвы — возникающее у жертвы спасительное чувство наслаждения своим страданием, желание испытывать его снова и снова и даже влюбленность жертвы в своего мучителя и повелителя. Кроме того, положение бандита с высоким статусом в криминальной среде сопряжено с постоянным колоссальным напряжением, бандиту нужно ежеминутно отстаивать свое положение и следить за тем, чтобы чем-либо не нарушить ожиданий, тогда как парии живут в полном расслаблении, хотя и в страхе. От них ничего не зависит. Когда уголовника сбрасывают в это состояние, то вместе с унижением и горем приходит и освобождение от напряженности — от стыда, от долга, от воли, — и это способно доставить своеобразное наслаждение.

Конечно, особенно подвержена этому воздействию молодежь.

«Как правило, — пишет В. К. из Архангельской «зоны», — ребята 18–20 лет, попадая на строгий режим, представляют из себя пластилин, которому легко придать любую форму. И если паренек попал куда-нибудь, где он один, где не имеет поддержки, где ему никто не подскажет, если он по натуре «мягкий», да не дай Бог еще и приятной внешности, то можно ожидать: что в скором времени он пополнит ряды местных изгоев» (В. К. 1992).

В «Перевернутом мире» я указывал и на то, что те, кто были насильственно или вынужденно (обстоятельствами) приобщены к «голубому» сексу, выйдя на свободу, обычно всё же возвращаются к нормальной для себя сексуальной ориентации (см. также Sagarin 1976). Это если они попали в тюрьму уже со сформировавшимися вкусами. Иное дело детские колонии (на жаргоне — «малолетки»). Там, возможно, происходит прямое формирование вкусов, в том числе и сексуальных. Как пишет В. К., большинство «петухов», стали ими молодыми — сразу же при первом попадании в тюрьму или пройдя через «малолетки».

Положение в них описывает бывший учитель Г. Рыскин, сидевший в ленинградской тюрьме «Кресты» и помещенный с контрольно-наблюдательными функциями старшего в отделение для несовершеннолетних. Он повествует, как распространено там приобщение к гомосексуальному опыту, в частности путем изнасилования. «А то еще отсос заставляют делать, — знакомил его с бытом камеры один из подростков. — Есть пацаны по кличке вафлеры. Вафлера под шконку (нары), в рот ему член. «А ну, делай отсос, сука, а не то — по почкам!» (Рыскин «Педагогическая комедия»).

Опыт гомосексуального насилия быстро усваивается — возраст самый сексуально возбудимый. А. Амальрик в своих мемуарах рассказывает такой эпизод из тюремной жизни.

«Камера, куда собирали этапируемых на Иркутск, была еще пуста, сидел мужик за столом, а на полу в углу совсем еще мальчик с очень чистыми и правильными чертами лица. Я что-то сказал ему, но он не ответил ни слова и всё время сидел так же молча и неподвижно, только раз поднялся попить воды, и мне показалось, что он ходит как бы с трудом. Тут с гиком и криком вбежали малолетки — и для них этот мальчик не представлял никакой загадки, он был пассивный педераст, причем стал им только что и помимо своей воли, какой-то ужас стоял в его глазах. <…> Малолетки, вбежавшие в камеру с шумом резвящихся школьников, сразу же захотели воспользоваться этим мальчиком, заспорили даже, как его иметь — через зад или через рот, и угрозами заставили залезть к себе на верхние нары. Сверху слышалось тяжелое пыхтенье и угрозы: «Разожми, сука, зубы, хуже будет!» Этот несчастный мальчик и сопротивлялся и уступал молча…» (Амальрик 1991: 222).

Э. Кузнецов в главе «Странный народ» пишет об особо тщательном и ревностном соблюдении воровских законов «на малолетке».

«Жизнь «малолеток» всесторонне ритуализирована и табуирована, каждый следит за каждым, и всякое отступление от правил преследуется жесточайшим образом. Даже случайное прикосновение к «козлу» чревато взрывом массового энтузиазма — роль инквизитора, охотника, палача, могучего в праведности гнева и презрения своего, так упоительна…»

Валерий Абрамкин, опытный зек и правозащитник, в своем интервью размышляет о «малолетках».

«Самое страшное, что происходит, это происходит тогда, когда они остаются одни. <…> Все самые страшные вещи происходят, когда их запирают на ночь, оставляют на ночь. Там происходят изнасилования, заталкивают кого-то в тумбочку и выбрасывают в окно… Отношения, которые существуют между детьми, гораздо более страшные, чем, скажем, в известном романе Голдинга «Повелитель мух», гораздо страшнее. Структура, которая там складывается, сама по себе ужасна. Всё это себе вообразить невозможно». И он заключает: «Нельзя собирать детей одного возраста и пола вместе. Ни в коем случае нельзя. Подростки всегда структуру складывают патологическую» (Абрамкин 1993: 221).

Почему это так — вопрос особый. Здесь может сказаться и гиперсексуальность подростков, и детская нечувствительность к чужой боли, и особая агрессивность подростков из-за острой озабоченности утверждением своего авторитета, и т. п. А иной, чем у взрослых, расклад интересов к видам сексуальных отношений (к гетеросексуальным и гомосексуальным), да еще в условиях закрытого однополого общества, создает основу для интенсивности именно гомосексуальной практики.

Сколько «петухов» во взрослом лагере? Л. Ламм в интервью дал такие цифры: в ростовском лагере 1200 зеков, по 200 в отряде, и в каждом по 1–2 пидера. Это менее, чем 1–2 %. Есть и подтверждение таких пропорций (Яненко 1993: 142). Есть и более внушительные цифры. «В зоне, где я был, — пишет Серов (1992), — в каждом отряде было от 10 до 20 «петухов». Всего было 14 отрядов. А «петухов» было человек 150–200 при численности зоны 1600–1700 человек». Это 9-12 %. В ИТК-12, где сидел М. Штерн, по его словам («Секс в России»), на 1500 заключенных приходилось не менее 300 «петухов». Это 20 %. Э. Кузнецов на 83 человека их зоны числит 18 «лидеров», т. е. 21,7 %. Разброс велик. Но всё это по личным впечатлениям, по воспоминаниям. Позднейшие опросы исследовательского характера дают как раз нечто среднее. По данным А. П. Альбова и Д. Д. Исаева, опросивших 1100 заключенных, к «петухам относилось 8-10 процентов (Кон 1997: 364).

Если во взрослом лагере доля «петухов» Составляет, таким образом, вероятнее всего, именно эту величину, то в «малолетках» пропорция иная: в ростовской колонии — «где-то 30 процентов», в тюменской — «до сорока процентов» (Ефремов 1993:196,198).

Так обстоит дело с формированием сексуальных вкусов, в частности гомосексуальных, в тюрьмах, лагерях и, особенно, в детских исправительных колониях.

Наша пенитенциарная система, сформированная в годы ГУЛАГа, остается прежней. Но есть надежда, что смена общественного строя, а в дальнейшем улучшение экономического положения приведут к гуманизации пребывания в тюрьмах и приблизят нашу исправительную систему к тому, как с этим обстоит дело в более благополучных странах. Устранит ли это из тюремного быта то давление, которое испытывает сейчас психика молодежи на формирование сексуальной ориентации?

Наилучшим образом исследовано распространение гомосексуального поведения в американских тюрьмах. Хотя американские специалисты жалуются на переполненность тюрем, но эта переполненность не идет ни в какое сравнение с положением в наших тюрьмах, а жизни во многих исправительных заведениях США — питанию, обустройству, быту — могли бы позавидовать не только обитатели наших тюрем. Тем не менее это тюрьмы, однополые закрытые общества с грубым, уголовным контингентом, и в них есть специфические качества таких обществ. В частности и особый размах гомосексуальной активности и насильственное обращение в гомосексуальную практику молодых людей, ранее к этому непричастных (Johnson 1971; Boffum 1972; Scacсо 1975; Boyd 1984; Wooden and Parker 1984).

Тюрьма, обследованная Вуденом и Паркером, или скорее лагерь, принадлежит к исправительным заведениям смягченного режима: в ней помещаются совершившие преступление первый раз. Их около 2500. Живут они каждый в отдельной комнатке, откуда ходят в столовую, душевую, спортивные и учебные помещения и рабочие корпуса. На ночь комнаты запираются. Днем хождение друг к другу в гости не поощряется, но и не запрещается в пределах корпуса.

Новоприбывшие получают белую полотняную форму и живут некоторое время в отдельном корпусе, пока не пройдут ознакомительный период. Потом их одевают в джинсы и разводят по корпусам, где они будут жить. Джинсы — опознавательная форма заключенных. Если новенький молод и недурен собой, как только он прибывает в корпус, к нему начинают присматриваться старожилы тюрьмы, решая нельзя ли его использовать в сексуальных целях.

На воле среди американцев широко распространено представление, что в тюрьме правят бал гомосексуалы, которые и обращают молодежь в свою веру. Это совершено не так. Гомосексуалы в тюрьме унижены и подавлены, хотя таких зверств, как в наших тюрьмах, не наблюдается. Гомосексуальная активность в тюрьме действительно вездесуща и всевластна, и молодых в самом деле ждут мрачные испытания, но опасность грозит вовсе не от геев. Гомосексуальную практику насаждают и проводят обычные уголовники, которые себя гомосексуалами отнюдь не считают, а гомосексуалами они считают как раз тех непричастных к гомосексуальному поведению молодых людей, которых они сами же насильно к нему принуждают.

Дело в том, что и в Америке среди уголовников, да и вообще среди низших слоев населения, среди этнических меньшинств и соответственно в ряде соседних культур с более низким уровнем образованности (в частности среди латиноамериканцев) отношение к гомосексуальности неоднозначно. Активная позиция в анальном сношении и позиция дающего при минете не считаются зазорными — мужчина остается ведь в мужской роли. Унизительной является лишь пассивная позиция в анальном сношении и позиция принимающего в минете — мужчина выступает здесь в женской роли. Будучи хоть раз выполнены, эти роли тотчас закрепляются навсегда. Значит, задача старожилов состоит в том, чтобы хитростью, уговорами, угрозами или насилием понудить молодого новичка хоть раз выполнить пассивную роль, а дальше его судьба решена. Он будет сексуально обслуживать всех остальных или, в лучшем случае, кого-нибудь одного из них, кто захочет и сможет оказывать ему покровительство и оберегать от других.

Местные тюрьмы графств, откуда поступают заключенные в большую тюрьму, состоят из многоместных камер и нередко перенаселены.

Девятнадцатилетний Джефф прибыл с воли в шестиместную камеру. В первую же ночь к нему на койку присел черный жлоб и сказал: «Эй, малыш, ты раньше бывал в тюрьме? За что тебя посадили?» Тон был приветливый, но это была продуманная стратегия «змея, завораживающего жертву». На следующий вечер этот же черный тихо сказал Джеффу, что четверо других сокамерников «хотят его задницу» и сговариваются «взять ее» этой ночью. «Что ты собираешься делать?» — дружески посочувствовал он и продолжил: «Послушай, малыш, я могу справиться с ними и отвести от тебя эту напасть. Но я в этой дыре уже шесть недель, и член у меня всегда на взводе. Мне бы получить отсос. Как если ночью, когда все заснут? Можешь на меня положиться — никто не узнает, А уж я позабочусь о тебе, пока ты здесь». Исследователи добавляют: «Это была старая игра заключенных, по классическому сценарию, и каждый мужик в камере придерживался его, чтобы игра сработала. Они только и ждали, чтобы Джефф проглотил наживку и «словил палку», а тогда они все «проснулись» и потребовали своей доли» (Wooden and Parker 1984: 102–103).

Впрочем, бывает, что обещанное покровительство осуществляется.

За фигурами, выступающими в той или иной роли, закреплены и термины в тюремном жаргоне. Мужчина, соблюдающий свое мужское достоинство и выполняющий роль самца, называется «удалым парнем» («joker») или «племенным жеребцом» («stud»). Он качается на спорт-тренажерах, татуируется, ведет себя агрессивно. Гомосексуал, признающий за собой женскую роль и выражающий это женскими манерами и т. п. называется, как и на воле, «королевой» («queen»), «сестричкой» («sissy») или «девкой», «широкой» («broad»). Они носят женские имена и по отношению к ним всегда употребляется местоимение «она». «Я ее не бью, но держу в узде», — говорит «ее» сожитель.

А тот гетеросексуальный или бисексуальный парень, который не выдержал давления и согласился выполнить женскую роль в сексе, считается «исключенным» («turned out»), что равнозначно русскому жаргонному «опущенный», и он называется отныне «малышом» («kid») или «лопухом» («punk»). Лучший выход для него, если его «зацепит на крюк» («hooks up») авторитетный мужик, джокер. Тогда он будет закреплен за этим авторитетом, станет его и только его «малышом». Будет обслуживать его сексуально, стирать ему бельишко и т. п. Есть еще и «геи», которые могут исполнять обе роли, но такую позицию отстоять почти невозможно. Связь между двумя геями запрещается неписаным законом: гомосексуал, как и «малыш», должен обслуживать настоящего мужчину и в постоянной связи может состоять только с ним.

Сценарий, диктующий каждому его поведение, соблюдается неукоснительно. Даже в тех случаях, когда на деле он нарушается, это держится в глубокой тайне. Очень показательна беседа, которую исследователи провели с парой партнеров, но с каждым по отдельности. Джокером являлся Кертис, 23 лет, из морской пехоты.

«В(опрос): Как долго вы, парни, вместе?

0(твет): Около полутора лет.

В: Как часто вы имеете секс с Тимом?

О: Когда получится. Нет твердого расписания.

В: Но как часто?

О: Ну, я бы сказал, может, раз или два в неделю. Может и вовсе не получиться, когда как.

В: Что вы обычно делаете при этом?

О: Что вы имеете в виду? Я не знаю. Видите ли, я ему ничего не делаю. Я, видите ли, трахаю его, или он мне отсасывает, но я с ним не очень цацкаюсь.

В: Ты когда-нибудь целовал Тима?

О: Нет! Я в это дерьмо не влезаю.

В: Тим приплывает?

О: Да нет. Ну иногда он отдрочит себе. И вообще это странные вопросы. Не хочу базарить на эти темы. Ну кому до этого дело».

А вот беседа с его партнером, Тимом, 21 года. Он сначала рассказал, как его в тюрьмах принуждали к сексу черные и белые, как он вынужден был подчиняться. Потом познакомился с Кертисом.

«В: Как вы с Кертисом «сцепились крюком»?

О: Он жил на моем этаже и, когда мы гуляли, он был единственный, кто был со мной приветлив. Сначала я думал, что он гей, потому как он вроде клеил меня. Ну, а как-то раз мы были в душе вместе, и у него встал, тогда и у меня тоже. Значит, мы вышли и он пришел в мою комнату прямо с полотенцем на бедрах и у нас был секс.

В: Как часто вы обычно делаете это?

О: По меньшей мере два раза в неделю.

В: В сексе чем вы занимаетесь?

О: Всем. Чего только ни захотим.

В: Как ты кончаешь?

О: Керт обычно отдрочит меня.

В: Керт отдрочит тебя, и это всё?

О: Ну, иногда, когда он очень уж заведен, он отсасывает мне, но он не хочет, чтобы я кончал ему в рот. Не говорите никому, что я вам это рассказал. Керт убьет меня.

В: Ты когда-нибудь трахал Керта?

О: Ну, я и правда не должен был бы говорить ничего, но дважды он мне дал себя трахнуть. В первый раз он попросил меня сделать это.

В: Ему понравилось?

О: Он сказал, что больно, но когда мы втянулись в это, он сказал, что ему нравится. Я знаю, что ему нравилось, потому что он кончил, пока я его трахал <…>

В: Он тебя целует?

О: Несколько раз, когда мы трахались, и он меня трахал, он целовал меня» (Wooden and Parker 1984: 89–93).

По представлениям уголовников настоящий мужчина не только не может подвизаться в женской роли, но и не должен проявлять никаких нежных чувств. Секс для них это всего лишь удовлетворение похоти, агрессия и доминирование.

По данным Вудена и Паркера, из выборки в 200 человек 10,5 % признают себя гомосексуальными, 11 % бисексуальными, а 78,5 % гетеросексуальными, но более половины этих последних (55 %) тоже вовлечено в гомосексуальную деятельность в тюрьме, при чем 14 % от общего количества — насильно, в том числе 9 % гетеросексуалов и 41 % гомосексуалов (Wooden and Parker 1984: 18, 49, 99). Как видим, проценты очень схожи с российскими. Из гомосексуалов «на крюку» оказались все 100 %, из бисексуалов 59 %, из гетеросексуалов — 10 %, при чем эта последняя цифра образована как средняя из 17 % черных, 16 % латиноамериканцев и лишь 2 % белых.

До тюрьмы имела сношения с мужчинами почти половина всех обследованных (99 из 200), — почти все гомосексуалы и бисексуал, но лишь чуть более трети (38 %) гетеросексуалов. Это примерно столько же, сколько у Кинзи для всего населения. Да и гомосексуалы все-таки не все: 10 % их открыло в себе это качество уже в тюрьме (Wooden and Parker 1984: 62). Среди гетеросексуалов, получается, приобщилось к этому сексу в тюрьме 17 % (55 минус 38). Сколько из них сохранит это новое качество после выхода из тюрьмы? Есть сведения, что большинство возвращается к прежней ориентации (Sagarin 1976). Однако это те, у которых прежняя была. А те, у кого сформировавшейся ориентации до тюрьмы не было? По крайней мере из 80 гомосексуалов 61 (76,3 %) несмотря на унижения и гнет остальных уголовников проставили «да» в графу «Я счастлив и доволен моей сексуальной ориентацией» и только 1,3 % предпочли графу «Я бы хотел лучше быть натуралом», т. е. гетеросексуалом (Wooden and Parker 1984: 254, tabl. 19).

Таковы результаты давления тюремной среды на формирование сексуальной ориентации в сравнительно благополучном обществе. Тюрьма несомненно приобщает к голубому сексу тех, кто не был с ним знаком, и формирует гомосексуальные склонности как тут, так и там.

5. Звезды на заднице (дедовщина)

Еще важнее в этом отношении армия. Через нее проходит гораздо больше мужского населения страны, чем через тюрьмы, и проходит в юношеском возрасте. Когда тексты, впоследствии ставшие главами моей книги «Перевернутый мир», выходили отдельными очерками в журнале «Нева», посыпались письма читателей, и в письмах они с удивлением узнавали в описанном мною тюремно-лагерном быте до боли знакомые черты родной советской армии — ее «дедовщину».

Вот отрывок из письма московского студента Д. Горбатова:

«Я потрясен тем, что описанная Вами «зона» в каждой строке заставляет меня вспоминать армию… Когда человек приближается к любому армейскому КПП, его настроение становится резко подавленным, ибо он непременно видит высокий и гладкий забор. Очень часто поверх забора натянута колючая проволока. Ну, а дальше всё идет прямо по тексту статьи Л. Самойлова: «зона небольших производств, столовая зона, несколько жилых зон — отдельно одна от другой… плац для построений и карантин — для новоприбывших»… Очень похожую на описанную Вами картину можно наблюдать в армейском принципе распределения коек: нижний ярус — привилегия «дедов» и «черпаков»… И т. д. Или когда два «деда» лупят ночью в сортире молодого ногами и кричат при этом: «Руки!» По лицу никто не бьет (наутро будут видны синяки), а вот по животу, печени, почкам — пожалуйста, и при этом нельзя закрываться руками…

А это цитаты из письма новосибирского инженера А. Белоусова:

«Вчера пришел друг с горящими глазами. Навязал «Неву» N 4 — статью Льва Самойлова — со словами: «Это про нас! Прочти обязательно! Взгляд с неожиданной стороны, но точный». Я взял, полистал — об уголовщине. Меня это совершенно не интересует и не волнует. Ни я, ни мои друзья не сидели и сидеть не собираются. Отложил журнал в сторону, но реакция друга не давала покоя. Прочел — и ведь на одном дыхании, как о своем сокровенном, о том, что касается лично меня!.. А исследование действительно про нас. Оно не о зеках, а о законах развития общества, коллектива. Мы все прошли армию, и видели это своими глазами. Кто больше, кто меньше» (Самойлов 1993: 174–175).

О развитии «неуставных отношений» (дедовщины) в нашей армии писалось в последние годы много. Меньше освещалась в прессе сексуальная сторона дедовщины. Однако всем, вероятно, запомнились случаи убийства изнасилованным и доведенным до отчаяния солдатом группы своих насильников (такие случаи обнаруживались не однажды).

И. С. Кон цитирует анонимного автора, опросившего более 600 военнослужащих. По его словам, «техника изнасилования повсюду одна и та же: как правило, после отбоя двое-трое старослужащих отводят намеченную жертву в сушилку, каптерку или другое уединенное место (раньше популярны были ленинские комнаты) и, подкрепляя свою просьбу кулаками, предлагают «обслужить дедушку» (Кон 1998: 314). За послушание «салобону» обещают покровительство «дедов», но это лишь приманка. Назавтра же о его сдаче станет известно всей роте, и он навсегда останется общим холопом и сексуальной утехой.

Более детально и полно «дедовщина» описана в некоторых художественных произведениях и документах.

В своих солдатских мемуарах Дмитрий Лычёв (1998: 23–27) описывает свои приключения и наблюдения, и это тем более интересно, что Лычёв, молодой издатель гомоэротического журнала, сам явно голубой и этого не скрывает. Будучи отчаянным и агрессивным парнем, Лычёв отразил первое нападение «дедов», и, сильно избитый, выстоял. Одному из «дедов», Алику, он понравился и тот прервал экзекуцию, оставив Диму для себя (вскоре Дима станет его любовником). Позабавиться решили с другими.

«… Старшина удалился и через минуту привел двух испуганных хлопцев. Озираясь по сторонам, они безмолвно готовились к чему-то страшному. Дверь закрылась на ножку табуретки, и концерт начался».

Ребят заставляли декламировать стишки, восхваляющие старослужащих, и били. Потом заставляли без конца отжиматься от пола и проползать под кроватями. Потом одного, отколошматив, отпустили. «Второго подозвал к себе Алик. Ударив изможденного парня по щеке, он заставил его встать на колени и открыть рот». Достав свой член, он отправил его солдату в рот под одобрительные возгласы зрителей: «Соси, пидор!». Голубой автор пишет: «Я не мог смотреть на то, что всегда казалось мне таким будничным в собственной практике. Встать и уйти я не мог. Я просто закрыл глаза. Невозможно было видеть, как бедного парня по очереди насиловали в рот шесть или семь человек. Все, кому это было положено». Позже этого робкого и стеснительного паренька из деревни стали насиловать не только в рот.

В то же время, как и в тюрьме, обнаружение собственной гомосексуальности было чрезвычайно опасно. Вот случай, который Лычеву поведал на стройке земляк, только что попавшийся на гомосексуальном контакте.

На гауптвахте, откуда его привезли таскать кирпичи, его били по почкам девять охранников, вернувшихся из Афганистана. Два раза он терял сознание. «Раздев Олега догола и привязав к батарее, они поочередно начали его насиловать. Кричать не было никакой возможности. Сначала лицо просто зажимали ладонями, а потом вставили в рот обломок чайной ложки, тем самым подготовив еще одно место для удовлетворения сексуального голода. Ни один из них не побрезговал разрядиться в пидараса. <…> Рот и зад превратились в два огромных сгустка крови. Вид всего этого заставил вновь пришедших двух «афганцев» ненадолго отвернуться. Но это не помешало им чуть позже показать, на что способны они. Счастье, что эти не били. Раза три они менялись местами, насилуя Олега, пока, наконец, под общий хохот не опустились на лежанку. Олега отвязали, отвели к умывальнику…» Дня через четыре его привезли в местный морг — якобы самоубийство (Лычёв 1998: 57–61).

Более панорамная картина описана в документах правозащитных организаций, прежде всего Совета солдатских матерей. Вот цитаты из заявления гражданки Шёнбергер в Координационный комитет Всесоюзного совета солдатских матерей (ноябрь 1990 г.). Она приводит документальное свидетельство ее сына: «…Я, Шёнбергер Андрей Викторович, 27 июня 1990 года призвался Рудненским ГВК на действительную воинскую службу». Далее Андрей рассказывает, что служил в Казахстанской ССР, был направлен в военно-строительную часть, комиссией признан негодным, но командование это проигнорировало. В части начались избиения. Били старослужащие солдаты, которые помыкали новоприбывшими, как могли. «Рядовым Лайпановым был послан за сигаретами. Сигареты я не принес, и он, отозвав меня в подвал, бил меня в живот, потом ударил по голове, я потерял сознание, и он меня изнасиловал». Несколько позже он был изнасилован Шимбергеновым, Хайдаровым и Рахматовым. Надругательства продолжались и солдат сбежал из части (Нарушения 1991: 7).

Это только один пример. В Резолюции Учредительного собрания Независимого комитета социальной защиты солдат и матросов Советской Армии (Уфа, 15 октября 1990 г.) приведены обобщения. Из них я беру только аспект сексуальной эксплуатации рядовых, опуская все прочие стороны нечеловеческого с ними обращения. В документе обобщены сведения о ситуации в частях Среднеазиатского (Туркестанского) военного округа, в городе Семипалатинске. Сексуальное насилие над молодыми солдатами осуществляется в рамках «дедовщины» — традиционного произвола старослужащих и их помыкания молодыми, с жесточайшими кровавыми расправами, часто приводящими к увечьям и смертям. Этот порядок установился по многим причинам. Среди них давняя утрата положительных идеалов и целей основной солдатской массой в связи с общим кризисом социализма; грубость, примитивность и нищета нашего воинского быта в условиях нехватки средств; общая озлобленность солдат их эксплуатацией офицерством и вообще верхними слоями общества; большая доля контингента с уголовным прошлым, алкоголизмом и наркоманией среди нынешних новобранцев в связи с общей криминализацией общества.

Этот порядок тайно поддерживался частью офицерства, так как в нем они видели единственное доступное им средство добиваться расположения наиболее опытных солдат и поддерживать беспрекословное послушание остальных. «Дедовщина» была широко распространена по всей Советской армии, особенно в частях, не связанных со сложной техникой, и остается во многих войсковых частях России и других государств распавшегося Союза.

«Дедовщина» означает разделение солдат на касты в зависимости от времени, которое солдат уже прослужил, но вдобавок он должен показать, что достоин пребывания в следующей касте — пройти своеобразные жестокие «обряды перехода». Первые шесть месяцев призывники зовутся на солдатском жаргоне «духами», «слонами», «зелеными», «молодыми» или «салагами», «салабонами». Прозвище «дух» хорошо отражает физическое состояние новичков. Они совершенно бесправны и отданы на произвол старослужащих. Когда шесть месяцев прошли, солдата переводят в «черпаки» или «черепа». Эти должны передавать приказы старослужащих «духам» и следить за их исполнением. По прошествии 12 месяцев с начала службы «черпак» становится «стариком», а когда три четверти службы, т. е. полтора года, уже позади, он может стать «дедом». Иногда шкала иерархии длиннее: «салаги» — «полугодки» — «черпаки» — «деды» — «дембели».

Перевод из одной касты в другую — это типичный «обряд перехода», известный по этнографии у полудиких племен.

«Ночь представлений, — пишет Лычев (1998: 150), — начинается с «полугодок». Им причитается шесть ударов ремнем по голому заду. Эту почетную процедуру берут на себя самые старшие по призыву. Разумеется, они не щадят ни своих сил, ни более молодых задниц. Затем наступает черед тех, кто прослужил год. Они получают двенадцать ударов и становятся «черпаками». <…> Наутро обычно никто не сидит в столовой — предпочитают есть стоя. После ударов железной пряжкой запросто можно различить на заднице отпечатки звезд. По «дедовским» задницам «бьют» обычной ниточкой. Зато двадцать четыре раза».

Так «дедов» переводят в «дембели» за несколько месяцев до демобилизации.

«Деды» пользуются многими привилегиями и помыкают «салагами». С особенной вседозволенностью — «опущенными». «Опускают» же за надуманные провинности. «Опускают» путем определенного обряда, носящего сексуальный характер. Изнасилованный считается «опущенным», его все сторонятся, как зачумленного. С ним нельзя вместе есть, он спит отдельно, является рабом определенного «деда» и обслуживает его всячески, а прежде всего сексуально.

«В упомянутых войсковых частях и родах войск, — пишет Независимый комитет социальной защиты, — (есть) целые группы солдат, которых «деды» нарекают «опущенными» и обрекают (по-видимому: обращают. — Л. К.) их в женщин, еженощно насилуют в зад и в рот, подвергают самым что ни на есть нечеловеческим обращениям. <…>

Одной из распространенных форм физического насилия над «салагами» является избиение их в шеренге всеми «дедами». <…> Весь этот полугодок после отбоя по очереди ставят исключительно голыми на тумбочку, иногда с ремнем на животе и с пилоткой на голове, или ставят в таком виде к тумбочке дневального у входа в казарму и добавляют к ремню еще штык. С внешней стороны как будто издевательство и унижение, а фактически этим апробированным методом «деды» ведут отбор понравившихся солдат для обречения их в женщин. При этом конкурсе «деды» обращают внимание на внешний вид голого, фигуру, рост и т. д. <…> Весь этот полугодок заставляют ползать голыми по-пластунски под кроватью или в таком же виде впереди себя толкать поваленную табуретку, имитируя движения автомобиля, издавая при этом шумы и сигналы машины и лай собаки… <…> Весь этот полугодок заставляют голыми маршировать по казарме. <…>

Есть и такой распространенный прием, когда «дед» дает «салаге» через «черпака» один рубль и приказывает на него купить две бутылки водки, один килограмм колбасы и принести еще пять рублей сдачи. Кто из «салаг» протестует или не выдерживает этих унижений, подвергается сильному избиению со стороны «дедов» и насилию в зад и в рот. После этого их объявляют «опущенными», и жить они начинают на положении изгоев. <…> В «опущенные» «деды» выбирают по проводимому после отбоя конкурсу и наиболее образованную и талантливую молодежь. Зачастую сами офицеры указывают «дедам», кого из «салаг» надо оскотинить…»

Не всех солдат, прослуживших положенное время, переводят из «черпаков» в «деды», а только тех, кто обязуется пользоваться всеми привилегиями «дедов». Если он согласен избивать молодых, отбирать у них деньги, и т. д., но не готов насиловать их, то его не переводят в «деды».

«Главным «дедом», а им, как правило, становится старшина роты срочной службы, закрепляется по одному «опущенному» каждому «деду» на правах личной собственности и жены. Положение «опущенных» невозможно с чем-либо сопоставить, оно омерзительно и невыносимо, поэтому многие из них оказываются комиссованными из армии по психиатрическим статьям после того, как «салагу» изнасиловали в первый раз, а насилуют его в Красном уголке, и первым главный «дед», затем ему бреют голову и всё тело, и так в течение всех двух лет службы в армии. Бреют или стригут голову и тело «опущенным» один раз в месяц, специально назначенный главным «дедом» солдат из касты «черпаков». «Опущенных» набирается в роте до 15 и более солдат.

Главный «дед» назначает в среде «опущенных» одного солдата старшим, который прослужил в армии полтора года. Старший из «опущенных» получает распоряжения от главного «деда», для каких коллективных развратных мероприятий им надо готовиться и когда. Спят «опущенные» в отдельном закутке на нижних койках. Спать им положено голыми и обязательно в лифчиках. Чашечки лифчиков заполняются ватой. От подъема и до отбоя лифчики могут находиться в их постелях или у них в кармане, или они носят их постоянно на себе, вынув из лифчиков вату до отбоя. После отбоя и до подъема «опущенные» должны ходить по казарме, в туалет и умывальник только голыми, но обязательно в лифчике. Насилуют их «деды» постоянно, через час после отбоя и до подъема в постелях «опущенных».

«Когда «деды» организуют гульбища в Красном уголке после отбоя или отмечают пьянкой день рождения одного из членов своей стаи, то загоняют голыми, в одних лифчиках, «опущенных» солдат и развлекаются там до подъема коллективным половым развратом». Каждый «опущенный» обслуживает своего «деда», как раб — обстирывает его, чистит ему сапоги и даже носит на себе в отхожее место.

«Офицеры «опущенных» солдат тоже насилуют, но больше днем. Насилуют не открыто и не в Красном уголке, как иногда это делают «деды», а берут их к себе домой или в общежитие, помыть якобы полы или как будто выполнить хозяйственную работу на дому. <…> Но больше офицеры предпочитают насиловать солдат не из числа «опущенных». Этих солдат ничем не отмечают, и сослуживцы могут даже не знать, что их насилуют офицеры…» (Нарушения 1991: 11–13).

Внешне всё это очень напоминает фильм Пазолини «120 дней Содома». Но описанные подробности показывают, что система рассчитана не на гомосексуалов среди «дедов», а на гетеросексуалов: это им требуется, чтобы «опущенные» напоминали в своих лифчиках женщин. Также и Юрий Тимов (это псевдоним) в статье «Голубые в российской армии» отмечает гетеросексуальность насильников и связывает тягу к насилию с общей обстановкой бесправия, муштры, подневольного труда, нечеловеческих условий быта и отупляющей скуки. Один стройбатовец хвастался ему, как он «опускал» «солобо-на» в подвале. По этому поводу Тимов замечает: «Единственное развлечение для государственного раба в военной форме — «опустить» «солобона», хотя, как он признается, его больше устроила бы подруга» (Тимов 1995: 41). Гомосексуальные сношения служат здесь для привилегированных солдат заменой практически невозможных гетеросексуальных сношений, а одновременно секс тут оказывается средством демонстрации доминирования и агрессивности, средством унижения и средством установления власти. При такой практике он несомненно воспитывает в солдатах чувства садизма и мазохизма. Садизм, бьющая через край агрессивность — у «дедов», мазохизм и подавленность — у «опущенных».

По прикидке Тимова, «голубых» в российской армии должно быть 120–150 тысяч (из расчета 4–5 %), плюс бисексуалы и гетеросексуалы, не чуждые гомосексуальных зигзагов, — этих в несколько раз больше. Но если учесть реальную практику, то причастных к «голубому» сексу в армии окажется гораздо больше, чем «на гражданке». Ведь в некоторых частях восточных военных округов «поголовное изнасилование молодых было обычным ритуалом» (Тимов 1995:40).

Обращает ли эта практика гетеросексуалов в гомосексуалов — трудно сказать, соответствующие исследования не проведены. Скорее, вряд ли может оказать такое воздействие в массовом порядке. Демобилизовавшись, почти каждый возвратится к тому сексуальному поведению, которое ему присуще по природе. По его природе. Но несомненно, что многие еще не раз вспомнят те положительные эмоции, которые для них прочно ассоциировались с самоутверждением и доминированием, сопряженным с гомосексуальным насилием. Для тех, кто еще не определил свои склонности, сохранив юношескую пластичность, или кто бисексуален по природе, эта военная практика может тем более оказаться не без последствий. Во всяком случае — при оказии — решиться на гомосексуальные приключения будет для них проще. А опущенные открыли в себе анальный и оральный эротизм и, возможно, умение наслаждаться свободой от стыда, от долга и от воли.

6. Армия

Если Советская армия последних десятилетий, разъеденная «дедовщиной», по многим параметрам, в том числе по сексуальной практике, была очень близка к тюремно-лагерному обществу и к тому же в отношении сексуального поведения солдат плохо изучена, то надо обратиться к армиям других стран, чтобы составить себе представление о том, как вообще обычная, нормальная армия влияет на сексуальное развитие молодого человека, в частности на его сексуальную ориентацию. Надо надеяться, что в недалеком будущем наша армия станет похожа на другие армии, на армии цивилизованных государств, по обеспеченности и гражданским правам солдат. Как тогда будет в ней обстоять дело с сексуальными потребностями молодежи и формированием сексуальной ориентации? Устранит ли стимуляцию гомосексуальной ориентации искоренение дедовщины?

В некоторых частях и у нас дедовщины нет. Кроме того, и в условиях дедовщины те, кто выстоял и завоевал себе сносное положение, перестают ее замечать. Таким был уже упоминавшийся Лычев. Его после этого дедовщина уже не ломала. Можно использовать и эти материалы. В основном же показательны материалы из других стран.

Неплохо освещены в этом плане американские армия и флот. Есть несколько монографий, специально посвященных этой теме (Williams and Weinberg 1971; Berube 1990; Zeeland 1993; 1995; 1996; Shawver 1994; Zuniga 1994). Таким образом, накоплено достаточно наблюдений, чтобы можно было составить себе цельную картину. Хоть в американской армии дедовщина — чрезвычайная редкость, условия закрытого однополого общества, действующие в армиях повсюду, остаются. Если исключить дедовщину, то особенно схожи с нашими были условия в американских армии и флоте прежнего времени, времени Второй мировой войны, когда военная служба была всеобщей, на основе призыва молодежи.

Именно этому отрезку посвящена книга Аллана Берубе «Раскрытие под огнем: История геев мужчин и женщин во Второй мировой войне». Под раскрытием имеется в виду обнаружение гомосексуальности, выход геев на публику, обнародование того, что они скрывали. Законы, карающие гомосексуальность действовали в США, не были еще отменены (они и сейчас отменены не во всех штатах), но условия военного времени заставляли пренебрегать моральными догмами, если речь шла о мобилизации всех патриотических сил, способных воевать, против врага. А воевали геи неплохо — это было известно еще античной Греции.

Более того, их часто тянет в армию — одних привлекает сообщество молодых мужчин, других — возможность утвердить себя как мужчину. Они несут в армию свои проблемы, свои творческие потенции и свою энергию и нередко становятся лидерами и образцами для подражания. Я уже приводил большой список героев и полководцев.

Неоднократными скандалами на гомосексуальной почве прославилась немецкая армия. В начале века громкий скандал возник по поводу гомосексуальных приключений графа Эйленберга и генерала Мольтке — приближенных кайзера Вильгельма II. Судили и менее высокого чина — фон Гогенау. В начале нацистского господства Гитлер расправился со своей слишком сильной опорой — штурмовиками Рема, захватив их верхушку в разгар гомосексуальной оргии («ночь длинных ножей» — предмет знаменитого фильма Висконти «Гибель богов»).

У англичан в образец мужественности и воинской доблести превратился погибший в первой мировой войне молодой поэт Руперт Брук, красавец, чьи военные стихи подвигли многих юношей отправиться на фронт. Фотографии этого золотоволосого Аполлона стали буквально иконой в патриотической прессе. Уинстон Черчиль, тогда военный министр, писал, что Брук — это то, «чем благороднейшим сынам Англии надо бы быть в эти дни, требующие самых драгоценных жертв».

Но вот письмо Руперта Брука, написанное другу за три года до гибели и описывающее, как этот идол избавился от девственности в 22 года с еще одним другом. Это было 29 октября 1909 г. в школьном общежитии Рэгби.

«Несколько лет мы, Денам и я, время от времени обнимались и целовались и тискали друг друга, а в тот тихий вечер я погладил его в темноте, без слов, в меньшей из двух маленьких спален. <…> Я поздно пришел домой в тот субботний вечер. Ничего еще не было сформулировано в моем уме. Я нашел его спящим перед камином в час сорок пять ночи и отнес его в постель — спящим он был как ребенок. И сам я лег туда же. Мы обнялись и мои пальцы немного прогулялись. Его кожа была всегда очень гладкой. Помню, у меня была отчаянная эрекция. Он безвольно спал в моих руках. Я прокрался к себе в комнату и улегся в кровать, думая… <…> Я решил почти совершенно сознательно, что должен провернуть это дело следующей ночью. Видишь ли, я ведь не знал, как он это воспримет. Но я хотел получить удовольствие и, еще больше, увидеть, на что это похоже, и избавиться от позора (как я тогда думал) оставаться девственником.

На следующий вечер мы долго болтали в общей комнате у огня. Скоро моя голова была у него на коленях. Мы говорили о содомии. Он говорил, что в конечном счете считает это скверным… Мы разделись, поскольку было жарко. Плоть очень возбуждающе выглядит в свете огня. <…> Мы снова пошли в его спальню. Он забрался в кровать. Я сел на нее и говорил. Потом я улегся тоже. Потом мы погасили свет и разговаривали в темноте. Я пожаловался на холод и укрылся пуховым одеялом. Мой рассудок был, помню, почти полностью, абсолютно холодным и безразличным, учитывал продвижение и планировал следующий шаг. Конечно, я разработал общую схему заранее.

Мне было еще холодно, а ему нет. «Конечно, ты же в постели!» «Ну, забирайся сюда!» — последовало спровоцированное мною — о! без труда — его приглашение. Я тотчас влез. Мы охватили друг друга. <…> Волна, кажется нарастала. В подходящий момент я, как и планировал, говорю: «пойдем в мою комнату, там лучше…» Полагаю он понимал, что я имею в виду. Во всяком случае, он последовал за мною. В большой кровати было холодно; мы прижались друг к другу. Намерения стали простыми, но ничего еще не было сказано. Когда танец начался, я, погодя секунду, стянул с себя пижаму. Он всё время играл роль женщины. Мне пришлось раздевать его — снять с него пижаму за него. Тут уж — тело к телу, впервые для меня, ты знаешь. Я всё еще опасался его бегства от любого внезапного шага, а он, я думаю, стеснялся. Мы очень мало целовались, насколько помню, лицом к лицу. И я очень редко брался за его пенис. Мой он однажды потрогал своими пальцами, и это так бросило меня в дрожь, что он испугался. Но чередуя движения и стискивания, мы добрались до пика. Моя правая рука схватила его левую ягодицу, сжала ее и прижала его тело ко мне. Стал заметен запах пота. Вполне холодные мысли, помню, мелькали в моей голове: <…> «Надеюсь его эрекция в порядке» и тому подобное. <…> Наконец, волны страшно выросли, я утратил контроль над ситуацией. Я стал действовать силой, а он реагировал спокойнее, но постоянно. Наполовину под ним, наполовину на нем я кончил. Думаю, он кончил в тот же момент, хоть я и не уверен. Момент молчания, а потом он ускользнул в свою комнату, захватив свою пижаму. Мы пожелали друг другу доброй ночи. Было между 4 и 5 утра».

Предполагают, что в армии он искал смерти, так как терзался от своей раздвоенности (он был бисексуальным) и несоответствия идеалу (Delany 1987; Norton 1998: 206–209). Вот сонет еще одного молодого поэта той поры Питера Остина (Austen 1989: 20) на смерть Брука:

О прелестный возлюбленный! Нет, не покинул ты нас!

Из твоих уст маки пышные расцвели!

Другой английский поэт исключительно военной тематики, Уилфрид Оуэн, погибший в самом конце Первой мировой, был также гомосексуален (Norton 1998:210).

Для нашей темы интереснее другое — наблюдения над тем, как естественно возникают гомосексуальные тенденции у очень многих новобранцев уже в «учебке», где на них обрушивались совершенно новые и непривычные условия однополого общества. Прежде всего сексуальный голод. Лычев (1998: 35) пишет о солдатской уборной, куда было трудно попасть: кабинки надолго заполнялись.

«Половина серунов на самом деле таковыми не являлись. Они безбожно дрочили, подгоняемые нетерпеливыми возгласами страждущих занять их место. Уже потом, несколько месяцев спустя, я узнал от Вадима о неимоверных количествах разбросанной по стенкам кабинок спермы, которую ему приходилось убирать».

Этот сексуальный голод усиливался от общения со столь же изголодавшимися другими солдатами, от постоянных разговоров на сексуальные темы, а единственными обнаженными телами поблизости были мужские. Зато их было много. «Экстремальные требования тренировки солдат разрушали сексуальные модели поведения, которые были у каждого новобранца на гражданке и заставляли его подстраивать их к его солдатскому быту. Отделение от жен и других женщин, полнейшее отсутствие укромности и резкое уменьшение свободного времени окунали новобранца в сугубо мужскую воинскую культуру, теоретически гетеросексуальную, но изобилующую гомосексуальными тенденциями.

Каждый день он видел голые тела других мужчин и не имел укромности, ни когда он мылся под душем, ни когда пользовался туалетом, ни даже когда мастурбировал. Он страдал от одиночества и нуждался в новых друзьях, но ему еще предстояло сообразить, какие виды привязанности и интимности оказываются подходящими в мире без женщин. Интенсивность такого сугубо мужского мира могла подвигнуть новобранцев на то, чтобы смириться с направленностью своих сексуальных желаний на мужчин.

«Ты вдруг оказываешься сутки напролет окружен мужчинами, — вспоминает Бен Смолл, который восемнадцатилетним был призван в Военно-воздушные Силы, — в душевых и в бараках, в чем мать родила, и ты внезапно начинаешь понимать: «Господи! Вот что я такое. Как мне с этим быть?» <…>

Старший лейтенант Фрэнк, негр из морской пехоты, великолепный атлет, вспоминает, что его гомосексуальность проявилась впервые в морской пехоте. «Перемена произошла, вероятно, в учебном лагере морской пехоты. Вспоминаю, там был ряд парней, вызывавших у меня благоговейный трепет. Я лежал ночами просто больным и начал дрочиться от одной только мысли о них. <…> Я никогда не делал этого раньше.

3: До того ты никогда не фантазировал во время мастурбации?

Ф: Нет, правда нет. Тогда я и начал. Я дошел до точки: когда это стало просто убивать меня. Думать о них, быть около них всё время, что бы ты ни делал». В школе у него появлялось влечение к парням, но он умел подавлять это. «Но в учебке, всё время в шайке других парней, и ты всё время полуобнажен, утром все вскакивают чтобы стать в строй, у половины парней стоят, и ты такой же. Ох парень!» (Zeeland 1996: 96–97).

Необходимость справиться в учебке с сексуальной тревожностью побуждает новобранцев создавать свою собственную сексуальную культуру. Они пришпиливают над своими койками картинки женщин, рассказывают сексуальные истории, используют сексуальный слэнг, чтобы приспособиться к тому, что Меннингер назвал

«очень ненормальными жизнью и жизненными условиями». Сексуальные шутки придавали гетеросексуальную окраску каждодневной деятельности и обнаруживали личное неудобство новобранца быть в гомосексуальной среде воинской жизни. <…> «Х. сос» стало среди солдат во время войны излюбленным словечком, которое выкладывалось по всякому случаю. <…> «Друзья по дырку в ж. е» (asshole buddies) означало «закадычные друзья». Новобранцы игриво называли друг друга «милашка» (sweetheart)».

Наблюдатель военного времени сообщает о «постоянных шутках в бараках насчет гомосексуальных дел». Шутки прикрывали смехом тайную боязнь и успокаивали парней, позволяя им верить, что их неудобные чувства не так уж необычны, что они вовсе не «странные» (queer). В некоторых бараках шутовство ритуализировалось в «гомосексуальную буффонаду», самопроизвольную игру, в которой новобранцы прикидывались «лидерами» (queers) всей компании.

Армейский психолог описывает, как парни «по-детски» разыгрывали этот стриптиз друг с другом, когда оказывались раздетыми.

«Солдата, — описывал он, — возвращающегося голышом из душевой, встречали кошачьим концертом, непристойным свистом и возгласами типа: «Эй, Джо, тебе не стоит расхаживать в таком виде — ты не знаешь, как это действует на меня!» Джо в ответ заворачивается в полотенце и вихляет бедрами на женский манер. Некоторые парни присоединяются к буффонаде, играя роль понимающих зрителей: «А что, очень привлекателен!», «Давай, снимай!». Другие играют роль активных заказчиков сексуальных услуг: «Сколько ты хочешь за ночь со мной?», «Давай в мою кровать, ты получишь нечто самое лучшее за всю свою жизнь!» Армейский психолог описывает эту буффонаду как «определенную модель поведения» клинически «нормальных индивидов», которые таким способом защищались от гомосексуальной тревожности, стимулируемой жизнью в бараках» (Berube 1990: 36–39).

О том же вспоминает в своих солдатских мемуарах Дмитрий Лычев (1998: 222). Он регулярно развлекал своих товарищей анекдотами о гомиках. Под восьмое марта он получил письмо без обратного адреса: «Дорогая Димочка! Поздравляем тебя с твоим профессиональным праздником! Желаем тебе счастья в нелегком труде и поменьше прыщиков на твоей милой попочке. Наши мужские тела тоскуют по тебе. Твои незнакомые друзья». Его гетеросексуальные товарищи догадывались что его шуточки не спроста, но, как пишет Лычев, «не подозревали, насколько они правы». Его заинтересовало это письмо. «На предложение трахнуться не похоже, хотя доля правды в этом есть. Просто стёб? Скорее всего. Хлопцам нравится играть в эти игрушки».

Берубе подытоживает: «В такой чуждой и повергающей в одиночество среде новобранцы тотчас начинали завязывать приятельские отношения друг с другом, сходились парами как неразлучные друзья (buddies) или создавали небольшие компашки в каждой роте». Термин buddy отличается от слова friend (друг). Это закадычный друг, друг-товарищ, друг-соратник. В русском ему больше соответствует тюремно-лагерное «кент». Сначала такое приятельство складывалось по внешним поводам — землячество, соседство в строю или в бараке и т. п. Потом появлялись общие интересы, дружба, взаимозащита, теплые чувства (Berube 1990: 36–39).

О тесной дружбе морских пехотинцев и их жажде дружеских объятий пишет Давид Вуд.

За трудности и неудобства жизни в бараках «есть компенсации, — пишет он. — Одною является физическая близость. Дома, на гражданке, в переполненном метро эти парни сожмутся, если до их колена дотронется бедро соседа. Но здесь эти тормоза отсутствуют. Исчерпанные, одинокие…, они жаждут прикосновения другого человеческого существа… Морские пехотинцы говорят, что это то, что мало кто из гражданских может понять» (Wood 1994:46).

«Уильям Менингер и другие психиатры распознают эротический подтекст в этих дружеских отношениях, называя их подменой женской компании и формой «замаскированной и очищенной гомосексуальности». Но сам факт того, что эти приятельские отношения были так обычны и столь публичны, облегчал тайную боязнь парня, что эта преданность своему закадычному другу может быть голубой» (Berube 1990: 39).

Грубые шутки часто приобретают сексуальный оттенок. Лейтенант Фрэнк, негр из морской пехоты, рассказывает:

«В бараке всегда есть гурьба парней: которые борются, просто хватают друг друга и катаются по полу, и это как ножом по…, когда ты в телевизионной комнате. Ты им говоришь, чтобы они заглохли, а они хватают тебя и стаскивают вниз на пол. И тебя хватают за промежность, или за ж…, или чья-то рука прет вниз по твоим штанам — всё как бы просто для забавы, в игре. В то время я не думал об этом ничего, но теперь, оглядываясь, это вроде так: тебе ведь надо очень сильно изловчиться, чтобы удержать свою руку на чьей-то промежности. Ну вот, это была единственная вещь, которая была всеобщей, когда я там был. И в зависимости от того, кто боролся, я не возражал» (Zeeland 1996:89).

Нередко возникают чисто сексуальные коллективные затеи, хотя и не прямо гомосексуальные (ибо без прямого телесного контакта), однако носящие оттенок гомосексуальности ввиду отсутствия женщин. Такую затею описывает Зилэнду морской пехотинец капрал Кит. Однажды в поле вечерком несколько парней затеяли «соревнование через линию». Наивный Кит спросил, в чем оно заключается. Его спросили, не хочет ли он поучаствовать. Он осторожно отказался. Тогда его попросили судить.

«К:… Что они сделали, это прочертили линию — один парень постарше снял свой ботинок и провел линию в грязи.

3: У самых палаток?

К: Нет, подальше, в стороне. Собственно в джунглях. Там много кустов было. Нас было пятеро — четверо их и я. Три младших капрала и капрал. Одному парню было восемнадцать, другим было по девятнадцать — двадцать… Они прочертили линию в грязи и отступили на два или три фута. Каждый из них делал это сам по себе.

3: Что делал?

К: Дрочил!

3: Один за другим?

К: Да. Было маленькое место, где они стояли. Они стояли перед линией. А цель игры была достичь места за линией. Кто выбросит дальше всех через линию, тот выиграл. А все остальные парни следили за этим.

3: Они ведь не очень приглядывались, правда?

К: Нет, приглядывались! Они определенно глазели! Один парень занял по меньшей мере пятнадцать минут. Он явно наслаждался этим. А они покрикивали: «Ну, ты даешь!» и всякое подобное дерьмо. «Давай, спускай!» Бог свидетель, я думал вся группа — голубые… «Давай же, действуй, жлоб! А-а-а!» И еще одно, как только они достигали точки и опустошали свои яйца, они издавали дьявольский вопль: «А-а-а!». Очевидно, это помогало увеличить траекторию.

Первые двое, они даже не достигли линии, так что их дисквалифицировали. В основном просто на руку, и они просто (делает вытирающее движение) отделались от своей малафьи и всё. Один парень дострелял полпути до линии…

3: Они не дотрагивались друг до друга, или дрочились сами, пока наблюдали?

К: Ага. Не трогали.

………………………………….

3: Ты думаешь, они это делают регулярно?

К: Честно говоря, я думаю, они это делают каждый раз, когда выход в поле. Потому как есть и другие парни, которые говорят о соревнованиях «через линию». Другие люди в этой части… Мы не напивались или что-либо вроде того, но у них всех такая б….. скука. Им просто нечего больше делать» (Zeeland 1996: 29–30).

Кит оценивает это так: «Я думаю там уйма «натуралов», имеющих голубой секс». (Zeeland 1996: 28).

Зилэнд выразил свое сомнение относительно рассказа Кита. Но другой морской пехотинец, капрал Скотт, подтвердил:

«Да, я думаю: что рассказ верен, потому что подобные штучки просто повсеместны. Однажды я видел двух парней в их бараке на Окинаве, дрочивших свои члены на спор, кто дальше выбросит свою порцию, и человек двадцать наблюдало. Оба парня были крупные и могучие бодибилдеры. <…>

3: А каковы были реакция и замечания наблюдавших со стороны?

С: Большей частью изумление: «Парень, я не могу поверить, что они это делают. <…> Но никто не ушел. (Смеется.) Все оставались на своих местах.

3: Они глазели?

С: Ну да. <…> И подходило всё больше и больше народу» (Zeeland 1996: 197).

Такие затеи, конечно, освобождали парней от стеснительности в отношении сексуальных контактов с другими парнями и открывали дорогу таким контактам, шаг за шагом. Капелан сообщил Зилэнду, что «морские пехотинцы всё время дрочатся друг перед другом. Они просто стоят там и делают это. И дрочат друг друга тоже. Это очень распространено, как я это видел» (Zee-land 1995: 251).

Напоминаю, что многие из них испытывали теплые чувства к своим «бадди», хотя и чуждые сексуальности. Теплые чувства и сексуальные игры поначалу развивались порознь.

Капрал Джек рассказывает Зилэнду о времени в учебном лагере:

«Мы не мастурбировали, пока не вышли в поле. На походе в поле, в половинке палатки, каждый сам по себе, а в учебном лагере всё делалось командой. <…> Везде система «бадди». Они это называют «полпалатки», потому что каждому отведено полпалатки: половина колышков для закрепления полотна, половина столбов. А в соединении с другим парнем они образуют целое. Это палатка на двоих. Я был в такой ночью и чувствовал ну такую похоть! Мне определенно приходилось следить за собой. В этом очень ограниченном пространстве для двух человек я — спокойненько — как бы перевернулся на свою сторону и… Так что это грязная почва» (Zeeland 1996: 173).

О дальнейшем развитии пишет Берубе:

«А потом возникали ситуации, которые невольно вели к прямой сексуализации чувств — ночевка в двухместных палатках и т. п. Это те ситуации, в которых Роберт Флайшер вспоминает: «очень часто боязливая рука оказывалась на моем колене или я чувствовал, что кто-то расстегивает мою ширинку» (Berube 1990: 39).

Гомосексуальности в таких условиях нетрудно проявиться, если склонность к ней в данном человеке заложена.

Один из немцев, которых интервьюировал Лемке, Иозеф, бывший солдат ГДР, замечает об армии:

«В мужских сообществах большая часть отношений телесно, в ощущениях, опосредована. Гомосексуалы, наблюдая мужские сообщества снаружи, предполагают за каждым нежным прикосновением секс».

Гетеросексуальные наблюдатели преуменьшают порочность. То, что эти видят, это чистая мужская дружба, простая симпатия, больше тут, де, ничего нет. И то, и другое — представления о желаемом. Мой опыт говорит, что климат в мужских сообществах несложным путем вплетает сексуальность в межмужские отношения. Кто обнимает приятеля рукой за плечи, долго еще вовсе не желает с ним спать, но он может вдруг очутиться в ситуации, в которой на него, как топор, обрушивается желание большей нежности к другому. Я это пережил.

Двое других товарищей по комнате ушли в отпуск на конец недели, мы с оставшимся приятелем распечатали бутылочку и завидовали ушедшим в отпуск, которые теперь у своих баб. Когда бутылка была пуста, мы отправились в кровать, в мою кровать. В течение ночи мы не проронили ни слова. Старое доверие вернулось только через несколько дней. Оба мы боялись, что другой может отреагировать резко и отвергающе. Мы осторожно прощупывали друг друга. Неделями позже мы предложили двум другим товарищам по комнате придерживаться установившегося ритма отпусков» (Lehmke 1989: 148–149).

«Не все новобранцы, шедшие на секс с другими парнями, были геями, — пишет Берубе. — Гетеросексуальные новобранцы, имевшие большей частью сексуальный опыт с женщинами или чувствовавшие сильную сексуальную тягу (к ним), могли затевать такой секс, не боясь того, что окажутся «гомосеками», особенно если их партнер был именно гомосексуал и соглашался на пассивную роль. <…>

Некоторые военнослужащие убеждали себя, что случайный секс с мужчинами не является гомосексуальным, если он просто между закадычными друзьями. Играя в эту игру, «голубой» новобранец, по иронии обстоятельств, мог сойти за похотливого гетеросексуала. «Ты начинаешь разговаривать, — объясняет Джим Уоррен, — и ты вовсе не заявляешь в лоб: «Я натурал», или что-нибудь в этом роде, а говоришь: «Вот черт, до чего одиноко здесь без девчонок». А тот отвечает: «Да, правда». А ты на это: «Ну прямо до того, что так и ходишь со стоячим». «Да, — говорит он, — я хорошо тебя понимаю». Затем вы идете в киношку вдвоем и становитесь уже немножко парочкой. А позже вы решаете пойти куда-нибудь и «Давай присядем», и тут твоя рука ложится на его руку, а его — на твое бедро», ну и вы уже добрались до точки» (Berube 1990: 41).

На это убеждение опирался в России юный солдат Дима Лычев, соблазняя гетеросексуальных однополчан. В госпитальной палате, где он регулярно «косил», он познакомился с Костиком из Ростовской области.

«Приятный парень. Среднего роста, с кудрявыми светлыми волосами и вздернутым носиком. То, что доктор прописал» (у Лычева это частая оценка). Надумали купаться. Дима сразу заприметил, что у Костика член солидный. «Это я узрел, когда он предстал передо мной в трусиках». После плаванья Дима предложил пройтись вдоль речки. Когда отошли от остальных, стал расспрашивать, «а как здесь насчет баб-с». Есть одна хорошенькая, только не приемлет она Костю. Работает в аптеке вместе с братцем лет двадцати. Очень даже симпатичная. «Костик аж возбудился. Какой же он классный, когда в одних трусах. Мускулистый, попочка аккуратная, ножки стройные. Беру! Но не знаю на какой козе подъехать. <…>

Говорю, что в принципе мне всё равно, с сестрой или с братом. «Ты не знаешь, может, брат дает?» Не знает Костик, не проверял. «Раз уж такое дело, Констанского журнала России «1/10», тин, давай хоть братца раскрутим». — «Что я педик, автор солдатских мемуаров что ли?» — «Да брось ты, один раз не пидарас. Ты в рот, я в зад. Или наоборот». Остановились. Смотрит с интересом: «А что это тебя на мужиков тянет?» — «А мне всё равно, хочется ведь». Он соглашается. И ему тоже хочется. Сам сказал».

Подошли к кустикам, сели отдохнуть. Оба возбудились от таких разговоров. «Смотрю, а там эрекция полным ходом, через трусы пульсация чувствуется. Трусики мокрые — всё-всё видно. Смотрел до тех пор, пока Костик мой ясный и непорочный взор, направленный туда, не перехватил. Он предложил кончить вручную. Я решил немного поиздеваться: ага, так ты, оказывается, злостный онанист. Он обиделся. Наверно, для него это так же плохо, как и педик. Я, говорю, в кулак не кончаю. Западло».

Подействовало. Но эрекция не спадала. Я посмотрел Костику прямо в глаза. Он — в мои. Мальчик не глупый, всё понял. Трусики приспустил сразу.

Меч-кладенец весь затрепетал, вырываясь наружу. Красивый меч. Прямой. Дюймов на восемь. <…> Я расчистил ложе, повалил Костика и лег сверху. Только приблизил свои губы к его, он отвернулся. Гад, не хочет целоваться. А сердечко стучит сильно-сильно. <…> Целуя каждый сантиметр его прекрасного загорелого тела, я добрался до кладенца. Отсос в фантастическом ритме подействовал на них обоих очень быстро. Кладенец низверг в верхний бездонный колодец неимоверное количество сока, а его хозяин, казалось, вот-вот потеряет сознание. Тяжело дыша, он привстал, прислонился к пеньку и начал произносить нечто несвязное».

Тут Дима «возбудился не на шутку» и навис над Костиком. «Малыш открыл глаза и увидел перед собой нечто более прекрасное, чем женский половой орган. Он хотел спросить, что всё это значит, однако успел лишь открыть рот. Я вошел глубоко. Сразу понял, что Костик необычайно талантлив. Заглотнул моментально и предложил такой темп, что я даже не сразу вошел в ритм. Пальцы его оказались в моей клоаке, и я не выдержал. Не предупредив малыша о самом главном испытании, я пролез до максимума и разрядился. Костик пытался вырваться, но я, хладнокровно держа его за жабры, подождал, пока не солью полностью. Освободив рот от своего в нем присутствия, я прильнул к его губам. Теперь он уже вовсю работал языком. Нам было всё равно, что прямо над нами очень низко пролетел самолет. Изредка мы прерывались, высовывали головы, как суслики, обозревая окрестности. Потом опять».

Дима захотел отдаться и поведал об этом Косте. Конечно, о чем речь. Меч наизготовку, и Дима садится на него. «Приступ боли почти мгновенен. Это великолепно, как хорошо он в меня забрался. Начинаю медленно раскачиваться на троне, приводя малыша в совершенно дикое состояние блаженства». Меняют позицию. «Я становлюсь буквой «зю». Он опять таранит меня». Это завершается оргазмом. Следует признание в любви. «Врешь, дурашка, это не любовь. Просто тебе со мной хорошо». Дима предлагает поменяться местами. Как Костик? «Не сразу, но соглашается. Он полностью, всецело мой. Вот он опять лежит на спине, прислонившись к пню. <…> Я раздвигаю его ноги. <…> Костик лежит, закрыв глаза. Сейчас, когда ему станет нестерпимо больно, они откроются и сделаются круглыми. Так и есть. Я медленно пробираюсь внутрь. Чувствую, что ему уже не больно. Ему уже хорошо. Я весь там. Начинаю разгоняться. Он то уходит куда-то, то возвращается и бормочет что-то…»

Назавтра Дима не без мстительного удовольствия объяснил Косте, что педиком считается даже тот, кто выступает в активной позиции. А уж он-то и подавно. «Один раз не пидарас» не проходит. Никак не может осознать себя в новой роли. Мучается». Но при каждом удобном случае идет с азартом на сексуальные сеансы с Димой, всё снова и снова (Лычев 1998:73–80).

еседуя с американскими солдатами, Зилэнд напомнил одному из них, Чаку, что тот говорил о бисексуальности в армии.

«Ч: Я не помню, что я говорил «бисексуальность». Но я сказал бы больше, чем просто любопытство. Ты идешь в поле на 30–40 дней. Там нет женщин. Всё, что у тебя есть вокруг — это мужчины. Так что ты предпринимаешь самое простое, что приходит в голову. Ты идешь и даешь своему закадычному другу отсос или дрочку. Ты чувствуешь себя лучше, он чувствует лучше, вы оба чувствуете себя лучше. И всё вроде окей. Конечно, никто из вас не говорит об этом. Большей частью один из двоих гей. Другой очень обуян похотью и может быть слышал какие-то слухи. Может так, может нет. Может, это просто вещь, в которой ты сам проявил инициативу, потому что чувствуешь, что он может иметь… тягу, может быть. И ты выходишь из себя где-то, и начинаешь легкие прикосновения, легкие ощущения, легкий петтинг. А следующая вещь, которую ты осознаешь — ты разгорячен и плашмя лежишь на полу.

3: «Ситуационная гомосексуальность». Ты думаешь, это случается часто?

Ч: Думаю, часто. Я знаю, что это случается часто.

3: Более личный опыт?

Ч: Меня знал один… Один… Словом, помогал я приятелю-солдату. Я не делаю этого практикой. Я не выискиваю этого. Но когда возможность стучится ко мне, я открываю дверь» (Zeeland 1993: 221–222).

Уильям Менингер характеризует армию как «в основе гомосексуальное общество», ибо когда женщин недостает, многие мужчины открывают удовлетворение в физическом интересе к другим мужчинам, что часто удивляет их самих» (Meninger 1948: 223–225).

В этой обстановке солдаты и без голубого совратителя частенько приходят к гомосексуальным отношениям. Когда же в этой среде оказывается голубой товарищ, да еще привлекательный и умный, увлечение голубой любовью становится повальным. Таким миссионером голубого секса и был в армии Дмитрий Лычёв. В его армейских мемуарах «(Интро)миссия» (1998) подробно описаны гомосексуальные контакты с 25 партнерами, из которых двое — школьники (эти контакты — случайные, не в счет). Солдат за два года — 23.

Двое из них сами навязали Диме гомосексуальную связь — один еще по дороге в армию, в тамбуре и туалете вагона, другой — вскоре после первого знакомства Димы с дедовщиной. Далее в одном случае Дима попадает на сугубо голубого собрата Сергея (итого лишь трое начавших без него из 23), и еще в двух случаях встречает явное желание голубого приключения. Так, чернявый Вадик, сосед по койкам, классно сделав Диме минет в позиции валетом, говорит, «что давно хотел попробовать и что очень рад и благодарен мне за предоставленную возможность испытать ЭТО» (1998: 41). Итого пять. Еще четверым было достаточно легкими намеками дать понять, что это возможно, — и они сами предлагали секс. Сержант Антон в лесу говорит, притормаживая машину: «Слушай…, а давай, я тебя трахну» — и делает это. «Может, ты отсосешь у меня», — шепчет Толик в другой машине. А удовлетворившись, предлагает еще раз. В ответ на отказ спрашивает: «И в попу тоже не хочешь?» (1998: 44, 142–143). Только в двух случаях Дима применил если не силу, то «дедовскую» власть — в бане и в лифте — и еще в трех случаях ему приходилось применить явную настойчивость, преодолевая (с успехом) боязнь и неуверенность.

В этих трех и в остальных девяти случаях он искусно снимал гетеросексуальную «предвзятость» солдата выдумками о гомосексуальных связях его кумиров (футболистов или шахматистов), ввертывал мимолетное замечание о собственном участии в чем-то подобном, и, разгорячив солдата сексуальными рассказами о своих мнимых приключениях с женщинами (а то и о реальных — с мужчинами), без большого труда переходил к сексу на деле. Начинал с мастурбации, потом делал солдату минет, потом либо добивался ответного минета, либо сразу отдавался, и, наконец, трахал его сам в задницу. Почти всегда не только добивался того, что солдату это начинало нравиться, но и получал ответные чувства, иногда даже более глубокую любовь, чем ту, которую ожидал и хотел.

В некоторых случаях связь становилась длительной и перерастала во взаимную любовь. Рассмотрим два таких эпизода.

Беленький солдатик Сашка с пухлыми губками, прической ежиком и прекрасной фигуркой поразил Диму сразу: «Самый красивый солдатик в моей жизни». Девочек у него было много, да ведь любимая не дождется. «Слушай, а с мальчиками не пробовал? Нет, не доводилось (сказал, даже не покраснев, значит, в самом деле не было). А мне довелось. В армии. Довольно неплохо». Никакой реакции. Вскоре отмечали день рождения Димы, утром распаковали посылку от мамы. Сашка с конфетой за щекой. Дима расстарался еще и похлопотать у начальства за него. Кладет руку ему на плечо, говорит, что не даст в обиду, и сдвигает руку ниже. Вдруг Сашка спрашивает насчет их общего приятеля — а что тот, тоже?

— Что «тоже»?

— Тоже пробовал с мальчиками?

— Не знаю, со мной не пробовал.

Рука уже на заднице. <…> Сашка явно ожидает. Скорее, из-за воспитанности не противится. Но и не возбуждается. Это я понимаю, когда моя вторая рука достигает его хозяйства.

— Дима, не надо, ты же видишь, что это бесполезно. Я люблю девочек.

— Ради бога, люби. Только мальчики сосут не хуже. Только один раз. Для меня. Маленький презент ко дню рождения.

Он резко встает, когда я зарываюсь носом в зарослях. Встает и садится на пол, взглядом показывая на окно без занавесок. <…> Я ложусь на пол и впиваюсь ртом в его игрушку. <…> Опираясь лопатками о стену, Сашка начинает двигать тазом, ухватив обеими руками меня за голову. Постепенно разгоняется. Я давлюсь — он прочно сидит в глотке. <…> Сашка кричит: «Кончаю!» и хочет выбраться из меня. Хватаю за задницу и вгоняю себе почти в бронхи. Захлебываюсь его соками. Их много, их слишком много. Чувствую теплоту в груди и нехватку воздуха. От трения об пол кончаю прямо в штаны без помощи рук. <…> Он еще сидит, закрыв глаза и открыв рот.

Вечером Сашка пытается подобрать на рояле «Модерн Токинг». Дима обнимает его. «Мои руки стискивают его всё сильнее, дыхание становится частым. Я припадаю губами к его шее. Музыка прекращается, он отталкивает меня, я слышу отрывистое: «Не надо, больше не надо. Никогда. Слышишь?!» Конечно, слышу. Он быстро уходит…»

Дни пробегали. Сашка снился Диме почти каждую ночь. «Когда я видел его в классе, очень хотелось просто прикоснуться. Иногда я как бы случайно задевал его, и тогда дрожь пробегала по всем конечностям. Мои намеки он выдавал за шутки, чувствовалось при этом какое-то его напряжение.

Однажды оба разрисовывали большой стенд. Сашка полулежал на стенде, а Дима лезвием аккуратно зачищал линии. Одна линия заползла под Сашку и, следуя за ней, Дима уткнулся носом в промежность. В ответ на его дежурное «не надо» начал поглаживать руками то сзади, то спереди. Сашка лишь укоризненно посмотрел на меня, продолжая лежать в той же позе. Это было расценено, как молчаливое согласие.

Постепенно содержимое штанов начало увеличиваться в размерах и проситься наружу. Я выпустил его красивый пенис. Он не был громадных размеров, но был настолько аккуратно сложен, что казался мне идеальным. Я провел языком по уздечке и посмотрел на Сашку. Он закрыл глаза, положил руку мне на голову и стал ее гладить. Я долго лизал ствол, прежде чем плотно охватить его губами. Как только я это сделал, в мой рот хлынули потоки сладкого сока. Ежик любил сладкое, может, от этого его семя было тоже сладким. Ни я, ни он не ожидали такого поворота событий».

Сашка не уходил, Дима продолжал ласки.

«Снова достигнув возбуждения и встав в полный рост, Сашка таранил мое нёбо равномерными, но очень сильными движениями. «Возьми меня сзади», — сквозь член процедил я». Дима подошел к окну и оперся на подоконник. Саше долго не удавалось войти в него. «Еще одна попытка — и меня пронзает острая боль. Отвык всё-таки. <…> Сашка разгонялся, боль уходила, уступая место блаженству. <…> «Еще, еще! Разорви меня! Проткни насквозь!» — рычал я. Сашка в ответ посылал трудноразбираемое хрипение. Толчки стали резкими и неритмичными, и вскоре он тяжело выдохнул воздух, напрочь заглушая шум проезжавшего мимо трамвая. <…>

Нет, я знаю, я доставил ему удовольствие, что бы он ни говорил. Он же был в своем репертуаре. «К следующему разу куплю вазелин», — сказал я на прощанье. «Следующего раза не будет», — злобно выдавил из себя он».

Но следующий раз был уже назавтра. Дима улучил момент, обнял Сашу и поцеловал в шею. «Хотел было засосать в мягкие и пухлые губки, но он резко отвернулся. Мы не целовались никогда». Однако сношение было и на сей раз. «Ежик был чересчур искушен в сексе. Он ловил каждое мое движение и никогда не сбивался с ритма».

Потом их отношения стали портиться. Сашка уходил на свиданки к девочкам. Дима ревновал его, конкуренции он не выдерживал. Проблема разрешилась просто: его перевели в другую часть. Но Ежик с ним переписывался (Лычев 1998: 119–120, 126–130, 133–134, 146–149).

Там его ждала новая любовь — Славик.

«Маленький, накачанный, почти квадратный. Глаза светились добром и негой. Голос мягкий, почти вкрадчивый. Улыбка с ямочками на щеках. <…> Руки могучие, сильные и грубые». Он умывался, оголив мощный торс и издавая фыркающие звуки, а Дима думал: «Тяжело будет его раскрутить. Да и не очень хочется просто трахнуться. Хочется любви, причем обязательно обоюдной. А он любить мужика не сможет. Ну да ладно, я буду его любить, а он пусть считает это настоящей мужской дружбой».

Дима показал Славику нежные письма от своих прежних любовников. «Он смеется, пока не начинает понимать, зачем я это делаю. Да, я люблю мальчиков, но за свою непорочность можешь не волноваться, мы с тобой просто настоящие друзья». Славик несколько дней относился к Диме с настороженностью, но, видя, что целоваться к нему не лезут, успокоился. Спокойно заходит к Диме в киношную каптерку.

Из каптерки оконца для обозрения расположены рядом. Сидя около них со Славиком и глядя в дырки, Дима крепко обнял его. Славик принял это за жест крепкой мужской дружбы. «Я поцеловал его в шею. Славик отпрянул. Он чересчур возбудился — я видел это по дрожащим рукам, пытавшимся зажечь спичку. Но он остановил меня. Молча, рукой отодвинув от своего пышущего здоровьем тела. Барьер, воздвигнутый предками, был непробиваем».

Всё же Славик продолжал относиться к Диме с нежностью. Диме это казалось странным, пока он не понял, что Славик просто видит в нем как бы девочку.

Под Новый год оба сидели рядом, и Славик гладил Димину руку. «Я обнимаю его. И говорю, что хочу. <…> Он боится. Ему стыдно. Говорит, что если сделает ЭТО, не знает, как сможет смотреть мне в глаза утром. <…> Я прикасаюсь губами к его мощной шее. Ее напряжение вскоре спадает. Славик как-то весь обмякает, я подаю ему руку». Друзья прокрались подальше от празднующих.

«Свет не включаем. Я облизываю его шею. Славка трепещет. <…> Его кадык неустанно перекатывается вверх-вниз, мальчик не успевает сглатывать набегающую слюну. <…> Я впиваюсь в его губы. И пью их вместе с обильной слюной. Его язык робко скользит по хищным зубам и наконец-то смешивается с моим. Сильные руки сгребают меня в охапку, я не могу вывернуться, чтобы начать его раздевать. Освобождаю одну руку и с трудом расстегиваю пуговицы на его брюках. Напряженный член освобождается от заточения в тесных для него кальсонах и тяжелым камнем падает мне в ладонь. Горячий, трепещущий… Нежно перебираю пальцами. Славик вырывается, явно хочет что-то сказать. Но теперь я крепко стискиваю его другой рукой. Почти кричит в мой рот, что сейчас кончит. Едва успеваю упасть на колени… Первые брызги новогоднего шампанского падают мне на лицо. Под основную порцию подставляю пасть. <…> Славив постанывает. <…> Дышит тяжело».

Новые поцелуи взасос. «У него опять стояк, о себе и не говорю. Сосу его. Грубые руки ерошат мой затылок». Дима тянет Славика на начштабовский стол. «По дороге в несколько шагов он как бы невзначай дотрагивается до моего верного друга. Я понимаю этот жест по своему, и вот мы уже на столе. Валетом. Он не сосет — целует. Как только голова моего верного друга погружается во влажное горячее пространство, друг стреляет. Славик резко отстраняется, и я заливаю ему за воротник. Встает. Ругается. Сам виноват. Небось, когда с тёлкой валяешься, рубашку снимаешь?» Дима советует завтра сказать, что перекрахмалил подворотнички. Славик смеется. Тут уж раздевается полностью и лезет целоваться. Потом валятся на стол, Славик на Диму. «На дворе мела метель, а наши огненные тела, соединенные воедино посредством не самого маленького штыря, продолжали скользить по полировке начштабовского стола».

Наутро Славик отводил взгляд. «Батюшки, он действительно смущается!» Но это прошло. Вскоре Диме надоело быть девочкой Славика. На очередном свидании он положил Славика на стол, поднял ему ноги «и запустил в него палец. Тот лишь слегка застонал». Когда боль стихла, «приставил к входу головку. Славик сделал последнюю попытку возмутиться, и тут-то я его и проткнул. Вошел резко, неумелые створки сжались, возвращая их хозяину болезненные ощущения. После паузы, дождавшись, пока створки разомкнуться, я продолжил. <…> Я ездил в нем на всю катушку, прерываясь ненадолго, чтобы продлить кайф. Мне показалось, что Славик был недоволен внезапными перерывами». Попутное замечание: «Славик быстро научился быть девочкой. Но это ему не шло. Маленький комок напряженных мышц, дергаясь на столе с хреном в заднице, со стороны наверняка смотрелся нелепо». Дима проявил «чудеса гуттаперчивости» и сглотнул всё, что вытекало из любимого, «не переставая его нещадно драть». После разрядки застыли в немой сцене, утихомиривая дыхание. «Славик ничего больше в этот вечер не сказал. Даже не пожелал спокойной ночи…»

Сначала Славик ревновал Диму к другим солдатам, дошло до драки. Потом они стали заниматься сексом втроем и даже вчетвером — это тоже описано/ (Лычев 1998- 177 188–193,204-206,216–217,272-273,293).

Словом, Лычевские мемуары по психологической наблюдательности и панорамности не так уж уступают книгам Зилэнда, построенным на анкетировании множества солдат.

7. Cамцы из особых частей

Особую книгу Зилэнд посвятил гомоэротичности морской пехоты США — «Самцы из морской пехоты» (Zeeland 1996), писал о них и в других своих книгах. Корпус морской пехоты играет в американских вооруженных силах роль образцовых и наиболее мобильных, эффективных и привилегированных войск. Это нечто вроде того места, которое в наших вооруженных силах занимают воздушно-десантные войска или спецназовцы. Морская пехота США славится именно образцовыми, особо отобранными, могучими парнями, которые вдобавок подвергаются наиболее длительной и изматывающей тренировке в учебных лагерях. Морские пехотинцы (Marines), конечно, гордятся своей ролью особенно мужественных воинов, настоящих мужчин во всем.

Идеальное тело, о котором многие парни мечтают, у морских пехотинцев становится былью. Достигнув совершенства в тренированности, обзаведясь прекрасным телом, молодые «марины», естественно, хотят, чтобы все это видели. Как говорит капитан Эрик Зилэнду,

«…большинство морских пехотинцев любит, чтобы на них смотрели.

3: Ты думаешь, они любят, чтобы ими любовались?

Э: Да. Я думаю, это приходит с синей одежкой, тренировкой и поддержанием себя в форме».

Стеснительность отступает перед этим стремлением покрасоваться. Обычно «марины» не носят нижнего белья. Это придает им ореол грубости и большей выносливости, а также позволяет их великолепному телу быть ближе ко взорам их товарищей. Капитан продолжает: когда жарко, «марины» сидят в шортах на палубе. «Они сидят на корабле, подняв одну ногу вот так — их яйца свисают из этих шортов. Но поскольку всё кругом мужчины — всё в порядке…» (Zeeland 1996: 125).

В другой книге Зилэнд интервьюирует флотского капеллана Фила. Тот делится впечатлениями о морской пехоте.

«Это забавно, у меня множество друзей в морской пехоте, вполне натуральных (straight), но некоторые вещи, которые они проделывают, с точки зрения гея, каков и я, совершенно геевские.

<…> Многие инструкторы заставляют их брить физиономии друг друга, стоя совершенного голыми. Они мотивируют это тем, что в поле у вас не будет зеркал. Но есть ли нечто более гомоэротическое, чем это, не знаю что — две сотни голых «маринов», стоящих лицом к лицу и бреющих друг друга. У некоторых начинают вставать, или даже стоят вовсю, к их полному смущению.

Иногда марины проходят тренировку с какими-то глупыми идеями, что есть мужественность. <…> В Кемп Давиде, как ни странно, они ночью поднялись и стали дрочить в бокал для коктейля, чтобы увидеть, смогут ли они его наполнить, передавая по кругу, когда стояли в охране, просто потому что им было скучно. А потом старались заманить кого-нибудь выпить эту смесь. <…>

3: Много ли маринов эякулировало в бокал?

Ф: <…> По крайней мере двадцать.

3: Они проделывали это в присутствии друг друга?

Ф: Марины всё время дрочатся друг перед другом. Они просто стоят там и делают это. И дрочат друг друга тоже. Это очень обычно, как я это видел. На подначку или на спор или потому что пьяны» (Zeeland 1995: 250–251).

В книге Вуда содержится рассказ о том, как в море со скуки «самый младший офицер морской пехоты, лейтенант, организовал соревнование на то, кто выдержит дольше без «шлепанья обезьяны» (мастурбации). Группа ренегатов начала противоположное соревнование:

кто добьется наибольшего количества успешных «шлепаний» за двадцать четыре часа» (Wood 1994:105).

Словом, обстановка способствует развитию гомоэротических чувств.

В мае 1988 г. полиция занялась Томасом МакГратом, отставным охранником на пляже. Он наладился снимать порнофильмы с морскими пехотинцами в качестве актеров. Платил он им всего по 60 долларов за двухчасовой видеофильм, и за короткое время сделал 33 видеофильма. У него снялось 25 «маринов». Фильмы бойко расходились. Разоблачение сорвало его производство и погубило карьеры пятерых «маринов» (Zeeland 1996: 200–201).

Но это не пресекло традицию. Осенью 1993 г. полиция арестовала (потом пришлось выпустить) мексиканца Лючиано Чебаллоса Васкеза по прозвищу Бобби, 42 лет. Этот порнограф-любитель, который и раньше был не в ладах с законом, тоже снимал морских пехотинцев для видео и для фотоальбомов. За ничтожную плату у него снялись голыми по одиночке и группами в действии 800 маринов! 56 фильмов разошлось по Америке (Zeeland 1996: 101–109).

Подробно описывая и анализируя его фильмы, Зилэнд задается целью выяснить, «как он сумел побудить их делать всё это? Почему сотни молодых, мужественных «маринов» согласились, чтобы их снимали на видео за сексом — с ним или проделывающими «соло секс» для него, для эротического развлечения 42-летнего мексиканца, недавнего мошенника»? Зилэнд показывает, «как крючки и наживка Бобби распознавались и всё же проглатывались молодыми парнями, жаждавшими расслабляющей приостановки, которая бы позволила им задействовать запретные тайные желания, в то же время снимая с себя ответственность» (Zeeland 1996: 103).

Зилэнда не удивило наличие гомосексуалов в морской пехоте. Во-первых, подростки, озабоченные нехваткой мужественности и какими-то проявлениями гомосексуальности в себе, мечтают о морской пехоте, которая превратит их в настоящих мужчин, они тренируются, готовятся — и поступают в морскую пехоту. Но когда тщедушный становится богатырем, его гомосексуальность обычно не исчезает. Других гомосексуально ориентированных влечет в морскую пехоту просто возможность оказаться среди множества великолепных парней. Третьи, с неустоявшейся ориентацией, обретают гомосексуальные склонности под воздействием сексуальной напряженности в чисто мужской среде — подобно тому, как это происходит в других воинских частях.

Вот рассказ Марка М., приведенный в другой книге — «Анальное принуждение». Дело происходило в душевой бараков морской пехоты США.

«Их было двое. Оба были пьяны в дымину, да и я не был так уж трезв. Я только-только вернулся из отпускной на уикенд и хлопнул по одной прежде чем покинуть город и вернуться на базу.

Тут не было насилия или чего-то в этом роде. Просто все мы трое начали баловаться, ну знаете, хватать друг друга и всё такое прочее. Первое что я помню, мы швыряли друг в друга мыло. Я уронил свое и наклонился, чтобы его поднять, вот тогда это и произошло. Один из парней просто начал трахать меня. Я упал на пол, а мои приятели взгромоздились поверх меня, один на другом, как сэндвич. Мы катались и скользили друг по другу мокрыми телами и у всех отчаянно стояли. Мы смеялись и боролись, но никто из нас не казался слишком озабоченным покинуть эту гурьбу.

Парень сверху, Энди, был первый, кто воткнул свой член в задницу Джека, Джек закричал и начал ругаться, но не сталкивал Энди с себя. Через некоторое время он успокоился, и тогда я почувствовал, что его член врезался в мою задницу. Болело, как сволочь, и я был (не) настолько уж пьян и сказал ему, чтобы намазал чем-нибудь эту штуку, если уж хочет трахать меня ею. Он так и сделал — хорошо ее намылил, и ой, парень, как я пожалел! Это мыло жгло больше, чем сама штука, которую он совал в меня. Мне болело неделю.

Но, парень, это была ночь! Все трое оставались в этом чёртовом душе много часов. Нам очень повезло, что нас не застукали, потому что нам был бы конец. Мы сосали друг у друга, трахали друг друга и вели себя, как суки в течке. Потом мы никогда не говорили об этом, пока две или три недели спустя не встретили друг друга в Б….. В ту же минуту, как мы увидели друг друга, мы взорвались хохотом и бросились со всех ног в душевую. Но я задержался в своей комнате, чтобы захватить тюбик мази KY, который я завел себе как раз на такой случай.» (Samuels 1968: 138–139).

Что Зилэнда поразило, это широко распространенные слухи об одной странности морской пехоты: эти могучие парни в гомосексуальных приключениях предпочитают пассивную роль (Zeeland 1995: 13–14, 28–34, 36–37, 105–106,130-132,141–142,151,156–157,170-171, 258, 295–296; 1996: 3–7, 9-10, и др.). Матрос Энтони поведал, что имел секс со многими «маринами», и все они предпочитали быть под низом, все — без единого исключения! Однажды Энтони трахал четырех «маринов» сразу, все четверо выставили свои задницы, на которые он заранее положил презервативы (Zeeland 1995: 30–34). Всё это входило в противоречие со всеобщим и традиционным представлением — от античных греков и викингов до японских самураев и современных мексиканских «мачо» — о позорности именно пассивной роли в гомосексуальном сношении. Быть сверху не зазорно, а вот снизу, в роли женщины…

И вот эти ложатся под других.

Как же так?! Ведь морская пехота — живой образ американской маскулинности, мужественности! Между тем встречающиеся с ними гомосексуалы и солдаты других частей единодушно говорят, что «марины» отдаются, подставляются, подставляют свою задницу, хотят быть «под низом». Сначала Зилэнд подозревал, что это злопыхательство из зависти, желание просто дискредитировать этих суперменов. Но все его собеседники были далеки от этого — они желали видеть в морских пехотинцах именно образцовых мужчин. Моряк Трент сказал ему: «Большинство морских пехотинцев, которых я встречал, были пассив (bottoms — нижние)». И огорченно добавил: «Это было большим разочарованием для меня. Большей частью парни, которых я подцеплял, были здоровенными, и я как-то не мог вообразить себя накачивающим их киску» (Zee-land 1996:4).

Старший лейтенант Фрэнк подтвердил: Я думаю: здесь есть определенная правда: поскольку «марины»-геи хотят… аспекта подчиненности…» (Zeeland 1996: 96). Опять же это представление подтверждается другой книгой — об «анальном принуждении». Там приведен рассказ Кена М., 26 лет, темного красивого молодца, претендующего на карьеру актера.

«Когда я попадал в Сан Диего, я всегда останавливался в бараках морской пехоты. Трудно достать комнату, а я использовал старый документ моряка…» Когда Кен обосновался в комнате, туда «заявился этот рослый выродок, морской пехотинец. Он сказал мне, что будет делить комнату со мной». Они начали приятельски болтать, «марин» начал строить планы, как бы привести пару девок и иметь с ними секс на пару. Кен объяснил парню, что он гей и не хочет терять время с гетеро, даже если тот прекрасен. Вот такой уж он. Но неволить соседа не станет. Вот если тому поход за девкой не удастся, ну тогда поможет у Кена и появятся какие-то шансы. «Марин» рассмеялся и сказал, что у него были кое-какие зигзаги, но предпочитает он девчат.

«Он сказал, что единственное, когда общение с парнем доставило ему удовольствие, это однажды в Лос Анджелесе, когда небольшой гей лизал ему задницу, в то время как он отсасывал дружку этого гея. Я сказал ему, что это звучит дико и спросил, каковы ощущения. Тот сказал: «Рай, ад и чистилище, все соединилось!» Он спросил меня, лизал ли я кому-нибудь. Я понимал, что он имеет в виду, но признал, что никогда и не пытался. Он засмеялся и сказал мне, что если я в самом деле так уж хочу его, то он готов иметь дело со мной, но я должен лизать его ж…. Я сказал, что должен подумать, но заверил его, что очень заинтересован в нем.

Он вскочил с кровати и начал раздеваться. Он сказал, что пойдет в душ и спросил меня, буду ли я еще в комнате, когда он вернется. Я сказал ему, что не собираюсь куда-либо в ближайшее время. Он кивнул и сказал, что обратит особое внимание на мытье задницы. Ко времени, когда он вернулся из душа, я был распален до белого каления. Фактически я бросился на него, как только он вошел. Мое любопытство, вероятно, надоумило меня, потому что я раздвинул его ноги в стороны и вдавил свое лицо в расщелину его ж…. Он был на спине, и, схватив обе его ноги, я держал их, согнувшись на коленях на его груди. Это открыло мне его очко полностью, как только возможно, и я увидел, что он держит свое слово: очко было без единого пятнышка и пахло мылом. Я приставил свои губы к очку и вдавил язык внутрь. «Марин» начал корчиться, и я потянулся к его члену, но его рука уже накачивала его. Я убрал его руку в сторону и начал дрочить его в то время, как сосал и лизал его очко. Он стонал и визжал, как резанная свинья. Мой член был тверд, как скала, а его член выглядел как готовый взорваться. Я продвигал свой язык дальше и дальше в его ж… и большие клочья слюны текли из моего рта вниз в его задницу. Он вел себя, как сука в течке. Он бился и корчился и стонал, прямо съехал с кровати.

Потом он начал, ну как низший, начал стонать: «Трахни меня, вздрючь меня, милый. Воткни твой твердый член в мою задницу»

Он говорил это снова и снова, почти шепотом, мне не приходилось упрашивать. Я почти спустил на его яйца, когда попытался воткнуть свой член, нацеленный на его очко.

Я стоял на коленях между его раздвинутыми ногами и без всяких прелюдий или подготовки любого рода направил свой член в его очко и воткнул. Вся штука исчезла внутри него, а ведь у меня, приятель, не такой уж маленький. Он вскричал, но я закрыл рукой его рот, чтобы никто не заподозрил, что тут происходит, что тут идет траханье.

Ладно, друг, я трахаю его до полного посинения нас обоих. Он стонал так, что, кончив первый раз, я выкрутился и сунул в его лицо свой член, покрытый дерьмом и прочее. Он втянул его в рот без церемоний. Мы были в этой позиции, когда дверь распахнулась и домоуправитель позвал полицейских…» (Samuels 1968: 64–68).

Итак, представление о распространенности анального эротизма среди «маринов» подтверждается из независимых источников.

Зилэнд не хочет абсолютизировать это представление. На основании близкого знакомства он оговаривает, что всё-таки много «маринов» практикуют как раз «верхнюю» роль или переменно ту и другую. Но считает, что приходится признать: «все мужчины, даже самые маскулинные, могут быть и нижними " (Zeeland 1996: 4).

Этот парадокс не ограничивается морской пехотой США. Я уже затрагивал его в главе о видах гомосексуалов (передав рассказ польского паренька из интерната и свое воспоминание из экспедиции). Добавлю еще, что по анализу «пригласительных» надписей в мужских туалетах (Innala and Ernulf 1992) гомосексуалы чаще ищут «активных» партнеров (71 % против 21 %), т. е. именно «пассивные» гомосексуалы оказываются более предприимчивыми и рисковыми. Кто же на деле психологически активный, кто пассивный?

Маскулинность, оказывается, может проявляться и как «отдавание»? Так что примечательно, что Зилэнд в двух книгах (Zeeland 1995; 1996) отметил этот парадокс у целой категории молодых солдат, причем у самой спортивной и мужественной.

Его объяснение этого парадокса очень правдоподобно и привносит кое-что существенное в наше понимание роли военной среды для становления некоторых качеств гомосексуальности.

Тренировка новобранцев в морской пехоте гораздо более сильная, долгая и суровая, чем в других частях. Жесткой целодневной муштрой в них раздавливают их «я», приучают к терпению, выносливости, умению переносить мучения и страдания. В течение трех месяцев из рекрутов выжимают их гражданское самосознание, переформируют их в «маринов» и сколачивают в тесные семьи элитарного братства. Капрал Алекс признает в интервью, что некоторые «марины» эротизируют боль и унижение «учебки»:

«По временам я люблю быть под низом, и в этом есть что-то естественное, что я связываю с пребыванием в морской пехоте. В переломной фазе муштры новобранцев они тебя полностью лишают достоинства. Инструктор орет на тебя, называет тебя лодырем — они заставляют тебя почувствовать себя никчемным, недочеловеком. <…> Даже вне учебки морская пехота все еще унижает тебя. Как морской пехотинец ты все время стремишься угодить своим начальникам. Это страстное желание услужить, получить одобрение начальства или даже любовь…» (Zeeland 1996: 6–7).

Капрал Скотт признается: что в учебке имел дикие сексуальные фантазии, в которых он видел своих инструкторов.

«У меня было три инструктора… Один из них был белым, два других черные… Чтобы быть вполне честным, у меня были сексуальные фантазии со всеми тремя. Потому что три месяца они были для нас матерью, отцом, женами, подругами, друзьями, всем. Они были нашими вождями, нашими учителями — нашей жизнью. И я думаю, многие парни в учебке подумывали о том, чтобы иметь с ними сексуальные отношения. Из-за… Просто из-за ситуации» (Zeeland 1996: 83).

Эти фантазии, бывает, и реализуются, при чем не всегда по желанию новобранцев. Сержант Делмор Симпсон был приговорен к 25 годам тюрьмы: за ним 18 случаев изнасилования новобранцев в тренировочном лагере (Секс в армии 1998).

Капрала Кита, который менял свою позицию, Зилэнд спросил:

«З: С каким видом личностей ты чувствуешь, что ты хочешь быть снизу?

К: С очень мужественными. Мне не хочется это говорить, но думаю, я еще и «королева размера».

3: То есть нужен большой член, чтобы ты захотел чтобы тебя трахнули?

К: Да. (Смеется.) Это прямо так. У парня этот большущий член, и ты думаешь: проклятье! Интересно, а как это будет ощущаться? Думаю, это вызов для меня. Смогу ли я принять эту штуку в себя? Я хорош в этом деле, у меня впечатление, что я крутой трахальщик; интересно, смогу ли я это выдержать. Полагаю, что это мой способ проверки, на что я годен» (Zeeland 1996: 36).

Опрошенные Зилэндом представители морской пехоты отмечали и другие возможные причины предпочтения пассивной роли. Майор Люк полагает, что «марины» просто устают от навязанной им роли супермена и самца.

«…Их работа, их профессия построена на иерархической структуре, где ранг наделяет вас силой, и во всём очень доминирует всё мужское, всё сфокусировано на этом. Способ противостоять этому — отказ от этих вещей позволяет тебе открыться другим людям, или по крайней мере найти баланс, или просто поработать над той частью тебя самого, которая осталась неразвитой» (Zeeland 1996: 162).

С этим согласуется то, что знаменитейшие полководцы XVII века — принцы Конде и Евгений Савойский, маршалы Вандом, Тюренн, д'Юксель, де Вильяр — были не только гомосексуальны, но именно исполняли пассивную роль в сексе, отдаваясь всем желающим, а Евгений Савойский имел столь женственный облик, что его называли «мадам путана» (Кон 1998: 165–166).

Некоторые морские пехотинцы, интервьюированные Зилэндом, утверждали, что «марины» «вообще рассматривают восприятие в зад не как нечто женское, а как мужское испытание на выносливость по отношению к страданию, каковое испытание, если оно выдержано, оставляет нижнего более сильным». Капитан Эрик сказал ему: «требуется гораздо больше мужественности, чтобы быть под низом, чем чтобы быть сверху». И продолжил: «Это тридцать секунд боли, а потом наслаждение. Если говорить о моем опыте» (Zeeland 1996:10,119–120).

И Зилэнд поясняет:

«Ведь стимуляция ануса и простаты может обеспечить физический экстаз (который может сделать отдавание траханью не очень уж отличным от «подчинения» тому, чтобы тебе отсасывали). <…> Какие бы другие награды кто-то из них ни искал, мужиковатые «марины», которые слывут отрицающими ответственность за гомосексуальные контакты, могут получать эгоистичное, ленивое наслаждение в том, чтобы их трахали. Да, это наслаждение, которое обычные люди, видимо, отвергают, как античные греки — чтобы сохранить силу для собственных вторжений. Но «марины» — не обычные люди. Как Фрэнк отмечает, уцелев после ада «учебки», «марины» снабжены оружием сверхмаскулинности, которое позволяет им играть с двухмерностью мужское-женское в спокойной уверенности: что бы они ни делали, они всегда в конце приземлятся сверху» (Zeeland 1996: 10).

Капрал Алекс сказал ему: «Коль скоро ты «марин», ты уже проверил себя. Так что ты можешь и перейти границу к «женскому» и всё окей, потому что ты уже утвердился в том, что ты мужчина» (Zeeland 1996: 81). Старший лейтенант Фрэнк, негр и гей, высказался в том же духе:

«даже играя пассивную роль «марины»-геи «всё же способны утверждать… не скажу, достоинство: но свои мужские качества, коль скоро быть под низом всегда связывается с женской ролью. Что до меня, я никогда не вижу в этом пассивность и отсутствие мужских качеств. Может, потому, что взглянув на меня, ты уж никак не предположишь нечто подобное… Ты можешь выйти и быть в так называемой подчиненной нижней роли: но ты всё же «мачо» (Zeeland 1996: 96).

А ведь всё то, что у морских пехотинцев доведено до предела и ярко выражено, в известной мере присуще всей военной машине — муштра, подавление чувства собственного достоинства, культ телесной силы и однополое общение.

8. Мобилизационная готовность

Есть еще одно явление, присущее армии, особенно нашей. Оно способствует направлению развития юношей по гомосексуальному пути. Неоднократно уже высказывалось мнение (я слышал его в телепередаче), что расхожее напутствие призывнику «армия сделает тебя мужчиной» верно только отчасти — в физическом смысле: да, служба в армии поможет стать физически сильнее, выносливее. В психическом отношении армия делает нечто противоположное — консервирует в солдате детскую психику, задерживает его психическое развитие. Она требует от солдата быть послушным, верить авторитетам, предоставляет ему мало выбора, не приучает к самостоятельности — за него думают старшие, они должны обо всём позаботиться.

Когда солдаты стали попадать в трудные положения (дедовщина, голодание, плен), они не проявили ни инициативы, ни организованности, реагируя только отдельными отчаянными выпадами, а заботу о них и ответственность за решения пришлось взять на себя — как в детстве — их матерям, организовавшим Комитет солдатских матерей.

Но гомосексуальность многие психологи расценивают именно как задержку на ранней стадии психического развития сексуальности, на той стадии, когда сексуальные интересы еще не устоявшиеся, более пластичные, когда проявляется юношеская гомосексуальность, когда нарциссические тенденции еще сильны. Именно на такую основу накладывается и Гомоэротичность армейского быта. Вот почему многие гомосексуалы — те, которые в детстве не определились, — принесли свои открытия гомосексуального мира чувств именно из армии. Помните про учителя танцев Шустова? — «Главным па танцора научили в армии». Вот почему так много военных в списке исторических личностей гомосексуального склада (Leexow 1909). Вот почему солдатская служба — существенный источник мужской проституции.

Последнее было замечено еще Гиршфельдом в начале века. В книге «Третий пол Берлина» он писал:

«Особенного внимания заслуживает между берлинскими заведениями, посещаемыми урнингами, «солдатские трактиры»; они находятся вблизи казарм и особенно посещаются вечером в промежуток между отпуском на отдых и зарей. В это время можно встретить в этих заведениях до 50 солдат, в том числе и унтер-офицеров, разыскивающих там того равнополого (так переводчик передал слово «гомосексуал»), который их угощает; редко кто из ищущих возвращается в казарму, не отыскав желаемого. <…> Здесь заключаются дружеские отношения между равнополыми и солдатами, которые продолжаются в течении всего отбывания солдатами повинности, нередко и дальше. <…> Поблизости от описываемых заведений часто находится место (вольных) прогулок военных (Striche), на котором солдаты, гуляя в одиночку или попарно, ищут сближения с равнополыми».

(Гиршфельд 1909: 79–80, 84)

Гиршфельд отмечает, что «военная проституция тем сильнее в известной стране, чем строже ее законы преследуют равнополых» (Гиршфельд 1909: 84), потому что солдат гомосексуалы считают более надежным контингентом: меньше риска нарваться на шантажистов или грабителей.

В свою очередь солдатам отношения с «равнополыми» приносят деньги в их скудный бюджет, вкусную еду, домашний уют хоть на короткое время, полезные связи в городе и позволяют в то же время, удовлетворяя половые потребности, своеобразно сберечь верность невесте.

Но и в тех странах, где гомосексуальность не преследуется, солдаты — к услугам гомосексуалов. При Наполеоне III (а уже тогда во Франции гомосексуальность не преследовалась) в Париже существовал клуб гомосексуалов «Алле ле Вэвэ». Их страсть удовлетворяли драгуны полка императрицы Евгении и гвардейцы императорской сотни (Сосновский 1992: 163). В Дании начала века таким же слыл гусарский полк в Копенгагене (Rosen 1993: 815).

В Англии, по словам, Дерика Джармена, в восьмидесятых «парни, которые охраняют Банк Англии, были известны как «ж. ные мальчики» («the bum boys»). Гвардейцы идут как платные мальчики для привилегированных, членов парламента и аристократии».

Он также делится впечатлениями об Италии.

«В Риме… я встретил человека, распоряжавшегося местными бараками. Дежурный сержант посылал ему четверых-пятерых молодых новобранцев, он отбирал их одежду, одевал их в белоснежные халаты и варил для них. «Который из них тебе нравится, Дерик?». Я онемел.

Да, Италия такова. Меня разыграла по жребию группа молодых новобранцев из Исхии; выиграл меня чудесный парень из Сицилии. Когда он был весь на мне, он сказал, что через несколько дней возвращается на короткое время домой, чтобы жениться»

(Jarman 1992: 11).

Русский вариант связи солдат с гомосексуалами описан выше в воспоминаниях молодого минетчика, регулярно пробиравшегося на ночь в казарму. Там всё делалось не за деньги, а ради взаимного удовольствия, но и материальная выгода для солдат в таких случаях не исключается и в России.

Как сказано в пуринских «Апокрифах Феогнида»,

 

«Поманю солдатика, с чуть заметным

над губой овсом. В увольнении, что ли?

В самоволке? Воинским телом медным

овладеть не сложно — дублон, не боле…

Ну, пошли. Лишь надо отмыть сначала

человечий облик от ратной вони.

Расстегни-ка сбрую, возьми мочало,

потопчись под душем, что конь в попоне».

И еще:

Я имел солдатика на его шинели —

колкой, войлочной, прямо на пол

посреди каптёрки вонючей брошенной, —

блаженство жалкое жадно лапал.

(Пурин 1996: 162.146).

В только что появившемся детективном романе «Голубые шинели», вышедшем в издательстве газеты «Мир новостей» (Бранде 1997) в серии «Бестселлер недели», фигурирует организованная в одной из воинских частей Москвы команда солдат, за плату обслуживающих сексом богатых гомосексуалов. Возглавляет эту команду солдат, любовник майора-замполита и герой романа, а за всем этим стоит командир части, полковник, который и поставляет клиентов. Клиент платит сто долларов: половина самому солдату, другая — организатору. Полковник же использует деловые связи с влиятельной клиентурой.

Как поясняет герой романа:

«Я просто не мог себе представить, кто бы из наших солдат отказался от таких денег — ведь на них можно было нажраться на целую неделю! А если еще такие деньги бы перепадали периодически, то можно было бы и домой что-то отправлять. Ведь у многих остались молодые семьи, некоторых ждали жены с детьми — материальное положение у всех было просто-таки неважнецким. Да что там говорить — я сам держался за майора не в последнюю очередь из-за возможности постоянно наедаться и отмываться в его ванной. Я знал, что ребята, осуждая меня, втайне завидовали мне».

Ему нетрудно было сагитировать ребят. Его сосед по казарме, Виктор, наиболее резко осуждавший его за связь с майором, клюнул первым.

«То, что надо было кого-то трахать, не вызывало у него никакого внутреннего сопротивления.

— Да я, после года-то воздержания, думаю, что отдрючу с удовольствием всё, что шевелится — хоть осла! — с энтузиазмом воскликнул он.

Конечно, обратная ситуация, когда надо кому-то подставлять свою задницу, его слегка огорчила, но после некоторых вопросов типа:

— А это не больно?

И после моих сердечных уверений, что больно только первый раз, а потом еще как приятно, Виктор махнул рукой и сказал:

— Да плевать, лишь бы деньги платили!.. <…>

Вместе с Виктором мы сколотили бригаду добровольцев. Вот что странно — никто из тех, к кому мы обращались, не отказался»

(Бранде 1997: 24–25).

Многие детали детектива списаны с натуры — дедовщина («Духи, вешайтесь!»), разворовывание военного имущества воинским начальством, московский клуб для голубых с огромным аквариумом, в котором плавают абсолютно голые юноши (в реальности это клуб «Шанс»). Но в романе немало и выдуманных, совсем уж неправдоподобных ситуаций — академик, изобретший фантастическое вещество, капля которого расплавляет человека, и почти открыто продающий его англичанам, для чего по мобильному телефону разговаривает из Москвы с королевой; убийство английского дипломата и замена его двойником. Много и просто халтуры — безграмотная имитация польской речи («Пше прошу пан»), путаница званий (одно и то же лицо то полковник, то генерал, то снова полковник), и т. п. Поэтому организованная солдатская проституция воспринимается как одна из наскоро выдуманных деталей — ради пущей лихости «бестселлера» (каковым роман объявлен заранее).

Но вот свежее (собственный опрос 1998 г.) показание А. К. Баландина — живущего в Берлине русского, побывавшего в Москве. Его голубые знакомые предупредили его, что если он хочет побаловаться с солдатом, то нужно обратиться в один из высших штабов (назвали, в какой именно). Прибыв по указанному адресу, он обратился к часовому, прямо объяснив, что хочет потрахаться. Тот вызвал подчаска и гостя провели внутрь. Мимо проходили офицеры, не обращая на штатского ни малейшего внимания. Его принял еще один солдат, который спросил, какой ему партнер больше по душе — с длинным, с толстым или…? Гость сказал, что оба качества желательны. «Татарин Вас устроит?» — «Да, если хорош собой». Показали татарина. Для секса их завели в каптерку (прямо как у Пурина), где оба разделись голышом. Цена была известна заранее: сто рублей новыми за глубокий секс, пятьдесят за отсос.

Расплатившись, гость спросил: «Сколько же клиентов у вас бывает за день?» Ответ: «Человек тридцать». — «Выручка вся ваша?» — «Нет, половину отдаем наверх» (офицеры недаром ничего не замечали). «А принимаете всех?» — «Нет, только порядочных, чтобы не было болезней и прочих неприятностей». — «Как же вы отличаете порядочных?» — «А по обуви: если дорогая и начищенная — принимаем».

Подзаголовок статьи Д. Баранца (1997) в «Комсомольской правде» гласит «Офицеры морской пехоты продавали своих бойцов гомосексуалистам». По словам солдат, клиенты были очень довольны: «мы ведь в плане секса голодные — как машины работаем». См. также в «Аргументах и фактах» статью «Голубые мундиры» (Максюта 1998). В Питере я слышал о похожей организации, но из курсантов и сколоченной всё-таки вне военных училищ, снаружи. Участвуют полторы сотни курсантов. Клиенту доставляют курсанта на дом по заказу. Цена та же, что и в Москве.

Таким образом, в описании солдатской проституции в «Голубых шинелях» фантастической оказалась только цена.

Конечно, дедовщина, голодуха солдат и нищенский быт их семей играют немалую, роль в том, что проституция не отвращает их. Но если учесть, что и хорошо обеспеченные морские пехотинцы США промышляют чем-то подобным, то корни явления надо искать не только в социальной неустроенности солдат, но и в самой сути армейской жизни. В случае же с курсантами добавляется и воздействие интерната.

Кон (1998: 402–403) пишет о том месте, которое воины занимают в гомосексуальной жизни:

«Многие геи обожают наряжаться или наряжать своих партнеров в военный мундир. Это позволяет им чувствовать себя более маскулинными. Поскольку униформа деиндивидуализирует конкретного матроса или солдата, сексуальная близость с ним символически приобщает гея ко всему мужскому миру. Раздетый и лишенный внешней атрибутики солдат кажется более голым, чем обычный раздетый мужчина. Геи дежурят у казарм и военных училищ не только потому, что лишенный женского общества и сексуально озабоченный солдат легче идет на сближение, но и потому, что это особая порода мужчин».

Эту породу постоянно выводит армия.

9. Моряки

Гомоэротичность облика моряков и их податливость относительно гомосексуальных приключений воспета во многих художественных произведениях. Французские и английские порты кишат поклонниками однополого секса и многие портовые кабачки носят характер голубых баров, а портовые отели — мест свиданий для голубых.

У Жана Кокто в автобиографической «Белой книге» предстает французский порт Тулон.

«Было бы утомительно описывать этот восхитительный Содом, где огонь с неба падает безопасно, ударяя ласкающим солнцем. Перед тем, как смеркаться, еще более мягкая атмосфера затопляет город и, как в Неаполе, как в Венеции, ярмарочная толпа движется сквозь площади, украшенные фонтанами, мимо шумных лавочек, навесов для трепа и уличных лоточников. Мужчины, обожающие мужскую красоту, слетаются сюда со всех уголков света, чтобы любоваться моряками, которые праздно прохаживаются здесь в одиночку и группками, улыбкой отвечая на брошенные взгляды, и никогда не отказываются от предложений любви».

В кабачке рассказчик встретил полюбившегося ему моряка, в шапочке, сдвинутой на левую бровь, черном шарфе на шее и —

«…в тех штанах с петельками, которые в прошлом позволяли морякам подвертывать их вверх на бедра, а теперь запрещены правилами под тем предлогом, что их носят сутенеры. В любом другом месте я бы никогда не осмелился остаться в орбите этого самонадеянного глазения, но Тулон есть Тулон; танцы снимают неловкость знакомства, они бросают чужаков в объятия друг друга и образуют прелюдию любви.

Под музыку, полную колечек и завитушек, мы танцевали вальс. Отклонившиеся назад тела соединялись у промежностей, контуры были тяжелы и глаза опущены вниз, лица поворачивались медленнее, чем ноги, которые качались внутрь и наружу и иногда опускались, как копыта лошадей. Свободная рука принимала элегантную позу, принятую у рабочего класса, когда они пьют вино и когда они отливают его потом. Весенний экстаз возбуждает эти тела. В них вырастают суки, твердость наталкивается на твердость, пот смешивается, и парочки уходят в спальни с плотными абажурами и стеганными одеялами».

Ушел и рассказчик со своим моряком. Сбросив свою амуницию, запугивающую штатских и придающую морякам их самоуверенность, моряк превратился в ручное животное. На груди его были вытатуированы слова: «НЕТ В ЖИЗНИ СЧАСТЬЯ». Рассказчик восклицает:

«Возможно ли это? С таким ртом, такими зубами, такими глазами, таким животом, такими плечами, с этими железными мускулами, с этими ногами?

НЕТ СЧАСТЬЯ, с этим сказочным маленьким растением под трусами, покоящимся сперва скорченным, но вот распрямляющимся, увеличивающимся, вырастающим и выбрасывающим далеко свое семя, как только оно находит стихию любви…»

(Mitchell 1995: 221–223)

Квентин Крисп высказывался о моряках так:

«Сказочное благородство в их характерах было неодолимым соблазном — особенно если соединенное с туго облегающей униформой, главная сексапильная черта — это откидной клапан их брюк. Немало моих друзей качались в экстазе, описывая удовольствие отстегивать это причудливое портновское устройство»

(Crisp 1968: 90–91)

По ироническому замечанию Жене (1995: 207), «флот — это прекрасно организованное учреждение, попав в которое молодые люди проходят специальный курс обучения, позволяющий им стать объектом всеобщего вожделения». И. С. Кон (1998: 402) расшифровывает это наблюдение:

«В образе матроса закодирован чуть ли не весь спектр гомосексуальной фантазии: молодость, мужественная красота, особая эротическая аура, связанная с пребыванием в закрытом мужском сообществе, физическая сила, жажда приключений и романтика дальних странствий, элегантная форма и особая «матросская» расхлябанная, вихляющая, с подрагивающими бедрами походка».

У Жана Жене моряк и убийца Кэрель в общении с содержателем притона, полицейским, своим офицером постепенно открывает в себе гомосексуальность. Жене с пониманием и сочувствием описывает, что так властно влечет к этому белокурому моряку его офицера, полицейского Марио, береговых педиков. «Он ходит вразвалку и небрежно опускает их (босые ступни) на палубу. Кэрель постоянно улыбается, но лицо его печально». «Кэрель поднял руку и пригладил волосы у себя за ухом. Этот жест, обнаживший бледную и напряженную, как живот форели, подмышку, был так прекрасен, что глаза доведенного до исступления офицера уже не могли вынести его». И всё это в атмосфере портового города, где туман грозит быть пробитым пулей, а по пирсу бродят невидимые фигуры.

«Стоит только протянуть руку (ставшую вдруг такой далекой и чужой), как натыкаешься тыльной стороной ладони или крепко обхватываешь пальцами теплый, вибрирующий, могучий, уже освобожденный от белья обнаженный член докера или матроса, застывшего в ожидании, сгорающего от нетерпения и желания запустить в гущу тумана поток своей спермы…»

(Жене 1995: 69,78–79, 85)

Джеймс Болдуин помещает своего Дэвида после гибели Джованни в притоны Ниццы, где Дэвид предается разгульной любви с моряками и где его застает с ними его невеста.

Фигуры матросов заполняют гомоэротические картины Рикко (Энрико-Эриха Фассмера), Эмлена Эттинга и Жана Кокто. Более документальны эпизоды из мемуаров кинорежиссера Дерика Джармена.

«Когда мне было 23,- пишет он, — я провел лето в Греции. Однажды ночью на Родосе, в потерянности, я сидел на набережной, наблюдая, как местные парни ловят осьминогов. В порту было несколько кораблей греческого флота. Молодой лейтенант в белоснежно белом, сопровождаемый матросом, остановился и спросил меня, откуда я. Узнав, что я из Англии, он сказал: «Не хочешь ли послушать настоящую греческую музыку?». Он и его друг повели меня в небольшую квартирку возле крытого рынка и поставили на граммофоне музыку базуки.

Матрос заварил крепкого кофе, принес пирожных и очень церемонно подал это всё нам. Потом он исчез за занавесом и появился с шалью из серебристого шифона, усыпанного серебряными звездами, с которым и стал танцевать. Мужчины, как я понял, удивительно хороши в стриптизе. Когда он кончил танец, он натянул завесу вокруг нас. Я оттрахал в задницу лейтенанта, а после этого он спросил меня, у всех ли английских парней такие члены, как у меня. Вдвоем они отвели меня в бар, где их приятели танцевали друг с другом, и втянули меня в эту свалку»

(Jar-man 1992:12).

Он же цитирует из «Правящих страстей» рассказ члена парламента Тома Драйберга об эпизоде 1943 года.

«Я шел по улице Принцев к своему отелю. Война еще шла, и весь город был затемнен. В таком тусклом свете можно было различить только контуры прохожих, и я натолкнулся на высокую фигуру в иностранной морской форме. Один из нас зажег спичку, чтобы закурить. Это был норвежский моряк, типично скандинавского облика, с льняными волосами и благодушно привлекательный. Он был, видимо, еще и подвыпивши — жаждущий всего, возможно, одинокий (одиночество часто столь же острый стимул, как и похоть).

Я сказал, что в садике в нескольких ярдах от места, где мы стояли, есть бомбоубежище. Ни один из нас не говорил на языке другого, но он с готовностью пошел со мной в бомбоубежище. Там было полностью темно, но другая спичка показала скамью вдоль одной из стен…

За несколько секунд он спустил наполовину свои штаны и уселся на скамью, удобно привалившись к стене. Мы обнялись и поцеловались вполне тепло, но мой интерес сосредоточивался ниже, на его длинном необрезанном и суживающимся к концу, но каменно твердом стояке. Скоро я был уже на коленях. Слишком сосредоточенный и слишком быстрый, вероятно. Дело в том, что через короткое время тишина убежища была нарушена ужасающим шумом — скрежетом гравия под сапогами рядом с нами. Внезапно ослепительный свет фонаря осветил нас целиком, и низкий голос с шотландским акцентом пролаял в тоне гневного отвращения: «Ах вы выродки, вы пара грязных б….и…» Никакое оправдание было невозможно… и я встал, чтобы оказаться лицом к лицу с молодым шотландским полисменом, из-за спины которого выглядывал констебль постарше»

(Jarman 1992: 10).

Джармен добавил, что в пятидесятых станция Ватерлоо была очень известна как «плешка».

« Моряки, которые были гомиками или хотели зашибить пару фунтов, обычно пропускали последний возвращающийся поезд в Портсмут и после секса с клиентом рано утром ловили грузовой молочный поезд… Черчилль как-то заметил, что традициями флота являются ром, бунт и содомия»

(Jarman 1992: 11).

В последней части мнение Черчилля подтверждается историками (Guilbert 1976; Burg 1983).

В чем причины этого? Почему и как естественное товарищество оторванных от материка юношей перерастает в гомоэротические чувства?

Как и в армии, в молодом мужском сообществе на корабле, особенно на военном корабле, который редко заходит в порты, накапливается сексуальная напряженность и чувство тоски по теплоте и участию. То и другое, как и там, вначале развиваются порознь. Но отсутствие женщин не приводит к ослаблению того и другого. Пожалуй, даже наоборот.

Морской пехотинец, лейтенант Фрэнк, в беседе с Зилэндом замечает:

«Я заметил одну вещь. Я проделал два тихоокеанских перебазирования со времени поступления, и такая ирония с этими моряками: единственное время, когда парни следят за своим телом, это когда они уходят в море на шесть месяцев. А когда они возвращаются к своим женам, они и не думают о том, как они выглядят. Они опускаются до ожирения и неопрятности. Но выйдя в море, мужики больше заботятся о своем внешнем облике, а ведь вокруг них только другие мужики!

3: Конечно, одна причина этого, возможно, то, что им больше и делать нечего. Но ты думаешь, они сознают, что другие парни смотрят на них?

Ф: Определенно. В частности в спортзале. Да, может, что-то в этом от любования и поиска целей…

3: И соперничества и соревнования.

Ф: Это часть всего, но я думаю, что в этом есть еще что-то… Будучи геем и открытым, ты ведь знаешь, как другие люди смотрят на тебя. Есть род какого-то помысла, который ты улавливаешь в других людях. И это больше, чем просто мужское товарищество.

3: Эти моряки хотят выглядеть желанными.

Ф: Вот именно. А ведь единственные люди вокруг, кто мог бы их возжелать, это другие мужики.»

(Zeeland 1996: 92).

То есть поиски близости, теплоты и одобрения носят не чисто духовный или сугубо товарищеский характер. В них сквозит нечто телесное, физическое, плотское. Морские «бадди» это больше, чем закадычные друзья.

«Даже гетеросексуальные парни к собственному удивлению покидают нормы гражданской жизни, прибегая друг к другу в поисках близости и привязанности. Берт Миллер, гомосексуально ориентированный морской офицер, служивший на военно-грузовом корабле на Тихом океане, был ошеломлен однажды вечером, обнаружив, что некоторые члены команды, пребывавшие уже больше года в плавании и видевшие женщин лишь один раз на Филиппинах, сидели на палубе в темноте на киносеансе парочками. Стоя позади рядов коек, на которых парни сидели, он начал замечать по их силуэтам, вырисовывавшимся против света с экрана, что они держатся за руки. Месяц спустя или около того они уже сидели в обнимку, а затем «еще месяц спустя уже можно было заметить целующихся». То, что парни делали, «было очевидно для них самих, — подчеркивает Миллер. — И это был не только задний ряд». Но это оставалось незаметным, для офицеров, восседавших в привилегированном первом ряду кресел.»

(Berube 1990: 189).

Но и офицеры не остаются в стороне от этих чувств. В беседе с лейтенантом Тимом Зилэнд высказал предположение, что «этот вид среды стимулирует гомоэротичность, которая делает людей более склонными не обязательно к открытому проявлению гомосексуальности, но к осознанию гомосексуальных чувств». На это офицер ответил:

«Я думаю, что это очень верно. Одну вещь я усвоил как в самом деле уважаемый офицер на борту — это что какая-то часть хорошего военного лидерства по натуре своей глубоко гомосексуальна. Это любовь к парням твоей команды. Именно быть невероятно сильной патерналистской фигурой для группы парней, которые ищут, что делать дальше. Думаю, спартанцы понимали это. <…> Я знаю: то, что я гей, много значит для того, чтобы сделать меня более классным флотским офицером.»

(Zeeland 1995: 65).

Своим чередом бьющая через край биологическая сексуальность быстро находит более грубый выход — тот же, что и на суше. В интервью Зилэнду матрос Энтони поясняет:

«Есть сильные сексуальные обертоны в этом товариществе. Вы в тесных каютах, и ваши койки одна поверх другой. Вы все раздеваетесь друг перед другом. На корабле просто невероятное отсутствие укромности — не так, как в береговой команде, где у каждого своя комнатка. Вокруг полно шуток, хлопанья по заду, «смотри-ка, у кого стоит!» И они подскакивают и стараются ухватить его, ну и всё такое.»

(Zeeland 1995: 21).

Эта атмосфера, конечно, воздействовала на моряков, направляя их мысли и чувства на возможности чисто сексуального удовлетворения в мужской среде.

Как происходит это воздействие описывает на своем примере Б. Дж. Томас. Речь идет о 1954 годе, когда ему было 18–19 лет. Он был зачислен в Военно-Морской Флот сразу после школы. К этому времени он имел постоянную девушку уже два года. Он даже не знал, что такое «гей». Но иногда, при виде в кинофильмах красавца Гая Мэдисона его посещали сексуальные фантазии и несколько раз он имел «мокрые сны». Он смотрел всякий фильм с его участием «и мои скрытые желания вели к сеансам дрочки в спальне». На корабле во время четырехмесячного средиземноморского плавания он осознал, что его заводят некоторые другие матросы — их вид, тела, размер членов или выпуклые задницы.

Перед плаванием капитан выстроил команду и произнес такую речь:

«Я вполне понимаю, что для многих из вас это первый рейс и что вы оставили своих жен, милашек и возлюбленных на четыре месяца, которые мы будем в море. Я также понимаю, что вы моряки с горячей кровью и естественными желаниями и потребностями. Мое единственное предупреждение такое: Не попадайтесь, поскольку Флот не потерпит никакого непристойного поведения — не будет никаких исключений».

Однажды в жаркую штормовую ночь, назначенный в ночную вахту вдвоем с одним матросом, Томас прибыл на вахту только в белых боксерских трусах, на которые напялил ярко-желтый резиновый плащ, резиновые дождевые сапоги и такую же шапку. В таком же плаще был и второй матрос. Чтобы их не снесло за борт, они обвязались веревкой и привязали себя к мачте.

«Приблизительно после часа вахты я услышал, как мой напарник сказал: «Мне слишком жарко», и он расстегнул свой дождевик. Оказалось, что под ним он совершенно голый с огромным стоящим членом. Он схватил меня и притянул к себе, обхватив руками мою талию и расстегивая мой дождевик. Был ли я удивлен? Да. Сделал ли я или сказал что-нибудь? Нет.

Он был несколькими годами старше меня, и он сказал, что женат и очень сексуален. Он чрезвычайно хорошо выглядел, имел великолепное тело. Он стал говорить мне, какое великолепное тело у меня, и его руки бродили повсюду по мне. Тотчас мой член вскочил. Он приблизился, схватил мое лицо и поцеловал — долгим, глубоким французским поцелуем, который казалось продлится вечно. Пока он это делал, его руки просунулись внутрь моих боксерских трусов и он, мыча, стал играть с моим большим необрезанным членом и яйцами.

Мои чувства вскипели, когда я восхищался им, играя с его огромным толстым членом. Он продвигался языком вниз по моему телу, пока не достиг моих трусов. В этот момент моя рука взялась за его огромное орудие и шары, и он громко замычал. Он стянул с меня мои трусы и в одну секунду принял мой член в самую глотку, потом сосал мои яйца. Долгое время он продолжал целовать, лапать, мычать, дрочить, сосать. Следующее, что я помню, его руки оказались на моей заднице, но я отодвинулся, давая ему знать, что это девственная территория.

Он осторожно распустил немного веревку — так, чтобы суметь. Следующее, что я помню, это что его прекрасная задница была прижата к моему твердому члену. Он просил меня трахнуть его. Я стал медленно делать это. Он мычал и рычал, но оставлял свою задницу прижатой ко мне. Вскоре он лежал ничком на палубе с раскинутыми ногами и приподнятой жопой, и его плащ был завернут верх до плеч, а я трахал его. Когда я осознал, что вот-вот кончу, я вытащил, а он потянулся назад, положил свои руки мне на задницу и сказал: «Спускай». Я так и поступил. Мы немного полежали, переводя дыхание, и когда он перевернулся, я заметил, что его живот и палуба покрыты его спермой. Он схватил меня, улыбнулся, поцеловал и сказал: «Помни, этого никогда не было. Я женатый». Мы проговорили до конца вахты…» Томас добавляет: «Это приключение определенно сформировало мое будущее сексуальное предпочтение. До того у меня бывали фантазии, но не было представления, каков может быть секс с другим мужчиной. А после этого я знал глубоко внутри, что мне он нравится больше, чем гетеросексуальный секс»

(Thomas 1995).

Берубе отмечает, что всё это было настолько распространенным, что несмотря на антигомосексуальность всей культуры и прямую уголовную наказуемость «порою складывалась атмосфера терпимости, ограничения беззлобным поддразниванием».

И приводит как пример воспоминания Майкла Гордона:

«Ранним утром я стоял с друзьями в очереди за пищей, а впереди оказалась какая-то суматоха; все мы посмотрели через перила, а там внизу был зарядный ящик пушки. Брезент был откинут, и там под ним оказались двое парней. Я знал одного из них. Они были целиком голые, только старший из них был в черных носках. Лежали они тесно в объятиях друг друга, один за спиной другого. Было ясно, что они трахались всю ночь напролет. Из очереди стали кидать в них кусками хлеба, пока не разбудили их. Они были ужасно сконфужены: их же видели сотни людей! Другие парни свистели и кричали: «Эй, проснитесь! Уже утро!» Один из этой пары был помощником боцмана. Над ним подтрунивали потом неделями и месяцами по поводу его носков. Ему говорили: «Эй, мы все идем в душевую. Пойдем с нами. Не наденешь ли свои носки?»

(Berube 1990: 191).

Гомосексуальность не только спорадически проявляется в сообществе моряков, она закреплена в морских традициях: в ритуалах. Инициация «морских волков» происходит так: новички надевают униформу задом наперед, весь день они ползают на карачках, а настоящие «морские волки» имеют на себе только башмаки, шорты и пиратские повязки на головах. Моряк Джой, проходивший инициацию, признается:

«Уйму времени у меня стоял, потому что эти парни, они подстегивают тебя, суют в лицо <…> И ты можешь видеть ихние… я взглядывал вверх и видел члены трех парней просто болтающиеся из их шортов. Многие из них не надели под низом ничего. Я заметил у некоторых стояки. И они дубасили нас дубинками». «Морские волки» побуждали новичков изображать гомосексуальные сцены: «Полезай на него, трахай его и соси его член!» И они тыкали новичков головой в промежность другого новичка.

3: В промежность другого новичка?

Дж: Ну. «Действуй, как если ты сосешь его член!» И они трут его промежность твоим лицом. Это такое заводящее дело, особенно если парень и в самом деле привлекательный.»

(Zeeland 1995: 281–282)

Зилэнд видел фотоснимки инициации моряков — «перехода через линию» (crossing the line), по нашему — «прописки». Моряки выстроены шеренгой голыми, и каждый держит в руках гениталии стоящего впереди (Zeeland 1996: 174). В других случаях новички (их называют «polliwogs»), переодетые в женщин, должны имитировать секс голубых и бегать по-собачьи. Только после этой церемонии они становятся настоящими мужчинами и моряками (Zeeland 1996: 196). Через унижение — к достоинству. Но унижение носит наглядно сексуальный характер, и если всё действо организовано для услады старослужащих, то эта услада очень уж насыщена гомосексуальными обертонами.

Неудивительно, что друзья с корабля «Панджер» назвали Зилэнду немало голубых на корабле. Когда же Зилэнд посетил корабль, то в матросском гальюне он увидел кабинки, стенки между которыми были многократно просверлены, «будто пулеметными очередями», чтобы облегчить контакт между восседающими матросами. Сношения в душевой опасны, поведал Зилэнду матрос Эдди, но на корабле есть много мест, где можно укрыться вдвоем. На корме есть даже участок, где по ночам всегда абсолютно темно — это место, где сбрасывается мусор.

«Ночью в океане там не увидеть никого. И можешь отправиться в этот закуток и иметь сексуальный контакт с людьми, которых ты даже не видишь. Не видишь их лиц, даже можешь не заботиться о том, как они выглядят. Я знаю уйму друзей, бегающих туда каждую ночь.»

(Zeeland 1995: 51)

Словом, профессия моряка, как и воинская служба, с их чисто мужской средой, усиливают и, главное, высвобождают сексуальный интерес к другим мужчинам.

Конечно, есть подозрение, что интерес этот в более или менее скрытой форме присутствует еще до поступления во флот у тех, кто выбирает эту стезю, что их тянет не только к морю, но и к мужской молодежной среде.

Вот сексуальные приключения будущего моряка (в годы Второй мировой войны), документированные для сексологической книги Сэмюелса. Записан рассказ некоего Эдди Р., который подружился с Джонни С, парнем, записавшимся в свои 18 лет во флот. Жили по соседству, и Эдди, младше своего красивого друга на два года, был под его влиянием. Эдди не осознавал своих гомосексуальных склонностей, и его рассказ, если иметь в виду не Джонни, а самого Эдди, может служить также иллюстрацией путей осознания. В последний месяц, оставшийся Джонни до ухода во флот, друзья играли в теннис, купались в бассейне.

«Это и был первый раз, когда я увидел Джонни совершенно обнаженным, и признаюсь, это ударило меня по нервам. Я наклонился, чтобы взять носки и тапки, и моя голая задница коснулась его голой ноги. Я похолодел. Я не мог шевельнуть мускулом. Этот электрический шок прошел через всё мое тело… Я разбудил в себе дьявола. Джонни посмеивался надо мной, когда я, наконец, пришел в себя и выпрямился.

«Осторожнее, приятель, — сказал он мне, — Твоя попка напоминает мне одну девчонку, с которой я когда-то спал».

За всю жизнь я не припомню чтобы мы разговаривали о сексе, никогда. Но внезапное упоминание о моей заднице в сравнении с девушкой, с которой Джонни имел секс, право же бросило меня в жар. Я чувствовал, как твердеет мой член и не мог понять, почему. Джонни явно видел, что со мной происходит, потому что он начал смеяться. «Лучше давай искупаемся, — предложил он, — а то у меня встает при одном виде твоего стояка».

Так и было. Мой член был все время поднят и ужасно горяч. Джонни хлопнул меня по заду и мы направились к воде. Некоторое время мы плавали, боролись и баловались в воде. Джонни нырнул и вынырнул из-под меня. Он схватил меня за задницу, и я думал, что выскочу из воды. Он оказался на поверхности возле меня, и наши тела соприкоснулись. Меня прямо обожгло. Несмотря на холодную воду мой член был тверд и высунулся прямо передо мной. Я чувствовал, как он терся о его живот, потому что он улыбнулся и, просунув руку под водой, схватил его. Я готов был закричать. Парень, это было отлично!

«Пойдем, вернемся к нашим манаткам», — сказал он. Он кивнул, и я почувствовал, что мое сердце бьется, как барабан. Мы не принесли с собой ничего, чем вытираться, так что я предложил растянуться за кустами и пусть нас высушит солнце. «Тут никто нас не увидит», — сказал он, когда мы улеглись с руками под головой. Вероятно, я весь трясся от предвкушения.

Несколько минут мы лежали тихо, потом Джонни приподнялся на локте и низко наклонился надо мной. «Ты когда-нибудь баловался с другим парнем?» — спросил он. У меня пересохло в горле. Я не мог ему ответить. Я лишь повертел головой НЕТ. Он ничего не сказал на это, он даже не спросил меня, хочу ли я играть с ним, он просто протянул руку и схватил мой член и начал играть с ним, как если бы это было его собственный член. Я думал я сойду с ума. Он перекатился поближе, а я плотно зажмурил глаза. Я был раскален до кипения, и рот был будто набит ватой. Я просто не мог больше удерживаться. Его рука дрочила меня так медленно и легонько, я не мог больше контролировать себя. Я дотронулся до него и увидел, что его член тверд, как стальной болт. И он был такой большой, что я едва мог охватить его рукой. Я почти кончил лишь дотрагиваясь до него. Это был первый раз, когда я держал в руке член другого парня, а Джонни был и сам охвачен жаром, потому что мы оба выстрелили свою порцию за каких-нибудь пару минут».

После этого первого эпизода у бассейна парни баловались друг с другом при любой возможности, иногда два и три раза на день. Они экспериментировали почти со всем и были всё время вместе.

«Я всегда боялся признаться Джонни, что мне хотелось, чтобы он воткнул мне.»

(Samuels 1968: 39)

А потом мы как-то были в подвале моего дома. Мои предки ушли к родственникам на свадьбу, и я знал, что они вернутся лишь очень поздно. Мы с Джонни начали играть с членами друг друга. Мы закончили это введя члены друг другу в рот, но ни один из нас не глотал сперму, мы всегда выплевывали ее.

Ну вот, каким-то манером Джонни стал баловаться, бороться со мной и всё такое, и вдруг он пригвоздил меня животом вниз и с руками, завернутыми за спину. Мы оба были голыми, и я был дьявольски разгорячен от одного лишь ощущения его веса на моей спине. Мы замерли в такой позиции, и ни один из нас долгое время ничего не говорил. Мы просто лежали так, я на животе, а он верхом на мне. Потом почти шепотом Джонни сказал: «Сейчас я воткну тебе, Эдди, ничего?» Всё мое тело тряслось, я ничего не ответил, я лишь лежал там и чувствовал твердый член Джонни, пульсирующий на моих ягодицах.

Джонни поплевал на расщелину моей задницы и растер свою слюну по отверстию. Я думал, потеряю сознание, так я был чертовски разгорячен. Потом я почувствовал, как головка его члена толкнулась в мое отверстие. Было больно, но всё же я чувствовал, как мой член становится тверже по мере того, как головка его члена пробивалась внутрь моей задницы. Я кричал или что-то вроде того, потому что я очень живо вытащил это из меня, но он не слез с меня.

Я снова расслабился и он принял это за сигнал попытаться вновь. На сей раз он не только ввел внутрь головку, но и три-четыре дюйма своего ствола. Боль была страшная, как черт знает что, потом она стала уходить и всем своим телом я чувствовал тело Джонни. Парень, это было потрясающее ощущение иметь эту чёртову штуку воткнутой глубоко в меня. Джонни дал мне один толчок всей этой проклятой штукой, и я сразу же спустил. Понимаешь, один толчок, и я кончил. Джонни начал по-настоящему трахать меня, но я сказал, что больно, и он остановился. Я сказал ему, что я спустил, и он сказал мне, чтобы я расслабился и что он еще не кончил и что он хочет продлить наслаждение насколько возможно. Я сказал ему, что мне больно, но он был, вероятно, слишком распален, чтобы остановиться, потому что он начал совать эту штуку в меня, как если бы я был Голландским туннелем или чем-то в этом роде. Боль стала ужасной, я думал, я отключусь. Это было окей, пока я был распален и все такое, пока я не кончил, но когда я кончил, боль была такая — умереть. Я пытался расслабиться, когда он пахал меня сзади, но я не мог. Потом ни с того ни с сего я получил новую эрекцию. Я чувствовал, как член Джонни трет мне что-то там сзади и это распаляло меня дьявольски. Я кричал Джонни трахать меня сильнее и сильнее. Как раз когда Джонни спустил свои соки в меня, я выпустил свою порцию по всему коврику, на котором мы лежали.

С этого дня мы делали это всякий раз, как только могли воспользоваться укромностью. Мне было всё труднее достичь оргазма, и у Джонни были те же проблемы. Тут мы поняли, что мы не удовлетворены нашим траханьем и я решил поговорить с Джонни об этом. Я признался ему, что мне недостаточно когда меня трахают просто так. Я сказал ему, что он должен применять больше силы. Он только улыбнулся и сказал: «Ну Эдди, я боялся, что тебе будет больно, поэтому и сдерживался». «Ладно, не сдерживайся» — сказал я. Ох, парень, с этого самого момента мы так и стали поступать, и должен сказать, никогда не забуду, каким грубым насильником он стал. Понимаю, что это звучит, как если бы я чокнулся, но я обожал каждую секунду этого. Он пробивал этот кусман мяса так глубоко в мой зад, что я думал, у меня зубы вылетят. Трахая меня, он кусал меня, и царапал, и месил мою задницу кулаками. Мне это отчаянно нравилось, и я знаю, что ему тоже». Эдди считал этот месяц перед уходом Джонни на флот, лучшим в своей жизни.

(Samuels 1968: 39–45)

У Джонни явно был интерес к мужскому телу и к сексу с парнями еще до поступления во флот.

Этот интерес остается и тогда, когда моряки покидают армию, он чувствуется и у тех моряков, которые вроде бы гетеросексуальны. Вот рассказ Джека Остина.

Действие относится к 1948 г., когда рассказчику было уже 26 лет. Он был офицером на корабле, и что-то привлекло его в одном парне из команды радара. «Может быть, его смеющиеся глаза, и фигура — плоская внизу и выпуклая верху». Выбрались на берег, выпили. Джек решил признаться Колу, что вообще-то он любит парней, а не девушек. Тот сказал, что подозревал это, но хочет посмотреть, не справится ли с этим хорошая девица. Когда корабль вернулся в Штаты, оба стали дружить, и Кол старался заинтересовать Джека женщинами. Рассказывал ему со всеми подробностями о своих бесчисленных и разнообразных приключениях с ними. Однажды, когда корабль стоял в Балтиморе, выбрались на автомобиле матери Джека в Нью-Йорк, а потом отгоняли автомобиль назад в штат Коннектикут. Заночевали по дороге.

«Я поместил мои ноги в машине, вытянув их вправо, а он вытянул свои под моими влево. Я натянул старое армейское одеяло сверху. Погрузившись в сон, я стал грезить, что кто-то пытается проскользнуть рукой в мою штанину. Мне нравилось это ощущение и я чувствовал сожаление, что эта рука не может проникнуть дальше из-за того, что мои штаны слишком узкие и они собираются в складки. Потом я осознал, что рука лежит на моем эрегированном члене, подрачивая меня, и что моя правая рука тоже держит член, который я с энтузиазмом накачиваю. Когда я вполне проснулся и понял, что происходит, я пережил большой потрясающий оргазм и немедленно почувствовал, что готов ко второму. Наконец, я открыл глаза и увидел, что уже светло. Хоть мы и были еще укрыты одеялом, любой, кто заглянул бы внутрь, мог бы понять, что тут происходит. С сожалением я перестал ласкать его живот и отпустил его член. Мы выпрямились, застегнули наши ширинки и продолжили путь к дому моей матери».

В доме после ужина стали укладываться спать. «В комнате была двуспальная кровать и раскладушка. Я дал Колу пижамные штаны, сам надел такие же и предложил ему занять двуспальную кровать. Сам я начал убирать вещи с раскладушки, чтобы растянуться тоже.

Кол лежал на спине и наблюдал, как я медленно убираю книги и бумаги с раскладушки. Думаю, что мое желание быть с ним в одной кровати было достаточно ясно. Он улыбнулся и сказал: «Если ты будешь пай-мальчиком, то можешь присоединиться ко мне в этой кровати». Я тотчас прекратил свою разрушительную работу и вскочил в кровать рядом с ним. Я лежал на левом боку лицом к нему, а он лежал на спине рядом со мной у стенки. В комнате становилось темно, и у меня стоял во всю. Мой член высовывался из ширинки пижамных штанов и, поскольку он был твердым, как камень, кончик касался ноги Кола. Молчание, а потом он сказал: «У тебя стоит, да?»- «Ага». — «Зажги свет. Я хочу его увидеть».

Я перевернулся и включил лампу у изголовья, потом вытащил мой член полностью из ширинки. Он вытянул свой, и мы сравнили свое снаряжение. Он сказал: «Ого, у тебя большой. Я должен найти женщину, чтобы это оприходовала». Потом он настоял, чтобы я взял линейку измерить мои семь с чем-то дюймов. (Вообще-то мой член довольно толст, но судя по тому, что я видел у других, не сверх обычного длинный.)

Я выключил свет и улегся снова. Я лежал на левом боку, почти на животе. Кол лежал на правом боку. После длинной паузы он вдруг забросил свою левую ногу на мои ноги, а левую руку мне на плечи и сказал: «Знаешь, что я собираюсь сделать?». — «Нет, — сказал я. — Что же ты собираешься сделать?»- «Я собираюсь заснуть, иметь мокрый сон и спустить, облив тебя всего». Снова настала долгая пауза. «Ладно, — сказал я, — если уж ты собираешься спустить на меня всего, то тебе надо забраться на меня сверху».

Кол навалился на меня и налег животом на мою спину. Мне было тепло и хорошо. Я чувствовал его стояк на своей заднице и через какой-то момент я дернул задницей так, что ее расщелина вроде как ухватила его твердый член. Он прошептал мне в ухо: «Ну и дьявол ты». Я хмыкнул и дернулся снова. Потом мы лежали покойно какое-то время, наконец я сказал: «Знаешь, было бы стыдно запачкать обе пары пижамных штанов, когда ты кончишь».

Мы сняли наши штаны. Я лег на живот и ждал, что Кол ляжет на меня сверху снова, но вместо того он широко раздвинул мои ноги, встал на колени между ними и, опираясь одной рукой о кровать, другой взял свой стоячий член и начал толкать его ощупью в мое очко. Естественно, я напрягся, и чем больше он толкал, тем туже я напрягался. Тяжело дыша, я прошептал: «Подожди. Мне надо расслабиться». Он продолжил толкать, и немного было больно, потом он вытянул его и сильно послюнявил головку, после чего начал толкать снова. На сей раз, раз уж я больше расслабился, да еще с увлажнением, головке его члена удалось войти, и он медленно проталкивался всё дальше внутрь меня. Невероятное ощущение. Мне оно нравилось, и я никогда не чувствовал себя ближе к Колу, чем в этот момент вхождения.

Когда он был уже полностью внутри, Кол улегся поверх меня снова и медленно начал доброе старое вверх-вниз. Я старался приподниматься, чтобы встречать его толчки, и оттягиваться вниз, когда он тянул назад. Я также сжимал мой сфинктер, когда он тянул назад, и расширял очко, когда он наносил удар. Ощущения были потрясающе возбуждающими. Это продолжалось минут десять — пятнадцать, и мы оба дышали тяжело и прерывисто. Тут он прошептал мне в ухо: «Я сейчас кончу. Хочешь, чтобы я вынул?» — «Нет. Оставайся там внутри». Сразу за этим он ускорил темп, так что я уже не мог поддерживать его. Я просто лежал и наслаждался ощущениями, которые повергли меня в дрожь. Наконец, он замычал, вонзился так глубоко, как только мог, и остался там. Тело его натянулось, и я почувствовал содрогание мускулов его живота и Таза, когда он кончал в меня.

Он лежал на мне еще несколько минут, пока наше дыхание успокаивалось. Я дернул задницей и попытался, используя мои таз и сфинктер, возбудить его снова, но это не удалось. Он вытащил. Я перекатился на спину и сказал: «Кол. Отдрочи меня». Он уселся на край кровати, ухватил мой твердый член правой рукой и начал качать. Я просил его сжать хватку немного потуже, и вскоре получил оргазм, выбросив сперму по всему животу и груди. Это было прекрасное ощущение — такое же, как утреннее пробуждение».

Парни продолжали дружить, и Кол попытался свести Джека с женщиной, но тот даже не мог добиться эрекции. Потом пути их разошлись.

(Austin 1995)

Здесь любопытно не поведение Джека — он определенно гомосексуал, и тут всё ясно, хотя для характеристики чувств и ощущений гомосексуала и это информативно (Джек просто и без прикрас описывает эти ощущения). С этой стороны рассказ Джека достаточно определенно опровергает представления доктора Рейбена (Рубина) о мимолетности и психологической недостаточности полового акта мужчины с мужчиной. Здесь описан вполне удовлетворяющий участников половой акт, достаточно продолжительный и интенсивный. Переживания и поведение морского офицера Джека Остина весьма напоминают женщину в половом акте. Но более интересно поведение Кола, заядлого бабника, даже не бисексуального в своей обычной практике. Тем не менее и он вполне готов поддаться гомосексуальному соблазну и даже играет в этом приключении явно первую скрипку. Он подготовлен к этому атмосферой корабельного быта и навыками военно-морского мужского братства.

10. Атлетизм и гомоэротика

Гиршфельд в той же книге, в которой упомянул о солдатской проституции, заметил: «Существует еще одно сословие в Берлине, которое издавна состоит в многочисленных отношениях с урнингами — это атлеты» (Гиршфельд 1909: 88). Он описывает атлетические клубы — с железными снарядами для гимнастических упражнений, с полуобнаженными молодыми атлетами из простонародной среды и с присутствующими высокопоставленными урнингами, готовыми материально помогать атлетам за возможность постоянно любоваться гармонично сложенным и развитым, тренированным телом. С тех пор атлетизм чрезвычайно расширил и упрочил свое влияние на современную культуру. Физкультура и спорт вошли в быт и в государственную политику. И оказалось, что гомосексуалов среди спортсменов очень много. Когда лидер Олимпийской сборной США на играх 1968 г. в Мехико врач Том Уодделл был исключен из команды и отдан под трибунал за протест против Вьетнамской войны (несколько спортсменов салютовали при исполнении американского гимна черными перчатками), то он организовал сепаратные игры — специально для геев. В 1982 г. в них участвовало 1 300 спортсменов, в 1986 г. — св. 3 000 (те и другие Игры состоялись в Сан-Франциско), в 1990 г. в Ванкувере — более 7 000, в 1994 г. в Нью-Йорке — ок. 11 000 (Рассел 1996: 370–372).

Олимпийские игры и другие спортивные соревнования, вообще, достигли размаха, неслыханного в античное время. Почти обязательной стала накаченность мышц и в гомоэротических фото- и киноизданиях.

Более того, этот стандарт стал овладевать и самими телами, не только их изображениями, что привело даже к известной девальвации идеала.

«…Привлекательное тело, — пишет Холлеран, — уже более не исключение, как прежде. <…> Мы все стали Пигмалионами своих собственных Галатей, создавая — по часу каждый понедельник, вторник и пятницу — скульптуру наших собственных тел. И что же мы выбрали? Вы это можете видеть в прогуливающихся рядах за рядами на Файр Айлэнд <…> Что же тут произошло? Четыре года назад в Нью-Йорке все знали известные тела, кому они принадлежат и где их можно найти. Я помню, мы сидели как-то на нашей подстилке на пляже Файр Айлэнд и говорили о фигуре, проходившей мимо: «Ну, вот превосходный живот». Тогда он и был превосходным, превосходящим все другие. А теперь это один из бесчисленного множества. Теперь все они идут в тренировочный зал и все получают титьки и ягодицы. Мой друг пошел в Большой Гимнастический в деловом квартале и сказал владельцу, что хотел бы грудную клетку и плечи. Хозяин сказал, что даст ему грудную клетку, плечи и треугольный (V-образный) контур в придачу. «Именно то, что я хотел», — подытожил мой друг. — Грудную клетку, плечи и V-образный контур». «Дорогой мой, — добавил он позже, — это было как покупка одежды у Сакса.»

Что ж, нынче век супермаркетов; почему же не дать каждому зайти и купить себе тело? <…> Люди носят тела так же, как четыре года назад они носили рубашки из шотландки <…> И если тело — это нечто, что люди могут просто надевать — как мы выбираем нашу любимую рубашку — не становится ли это еще одной частью снаряжения? В конце концов это превращается в ходкий товар, как и многое еще в нашей культуре, и потому утрачивает цену для тех из нас, кто ищет чего-то еще.»

(Holleran 1984: 78–79)

Это разочарование — от пижонства. Это кокетничанье критикой потребительского общества, критикой модной, но отнюдь не приводящей к отказу от потребления. Да, культуризм, бодибилдинг стал модой и распространился чрезвычайно. Да, и у нас многие подсмеиваются над «качками», втайне завидуя им. Да, красивое тело теперь можно сделать, но это требует труда, а привлекательности от этой искусственности усовершенствованное тело не теряет. Если, конечно, соблюдена мера и — особенно — если тело одухотворено выражением лица, поведением и речью.

Распространенность бодибилдинга — это элемент современной культуры, в котором очень сближены интересы гетеросексуалов и гомосексуалов. В этом (отнюдь не в увеличении числа гомосексуалов) можно видеть некоторое оправдание формулировки Д. Олтмена «Гомосексуализация Америки, американизация гомосексуалов» (Altman 1982).

Атлеты и сейчас остаются повсюду тесно связанными с гомосексуальным миром. Сравниться с ними может только балет, да, пожалуй, еще фигуристы. У них одна основа связи. Ни то, ни другое не закрытые общества, но тем не менее гомосексуалов там больше, чем везде. В списках самых известных фигуристов-гомосексуалов числятся американец Джон Карри, мексиканец Руди Галиндо, его брат и его тренер.

Почему гомосексуалов тянет к атлетическим кругам и к балету, понятно: и тут и там гармония и красота мужского тела предстает открыто, юноши почти полностью обнажены и, по крайней мере, любоваться ими никто не запрещает. Более сложно объяснить обратную связь — почему так много «голубых» среди мужественных атлетов и почему артисты балета, постоянно контактирующие с красавицами-балеринами, столь притягательными для большинства мужчин, часто тянутся не к этим красавицам, а к мужчинам.

По-видимому, сама атмосфера этой среды, пропитанная интересом к идеалам мужской телесной гармонии и красоты, тягой к этим идеалам, как-то сказывается на сексуальности вовлеченных, уклоняя их развитие в сторону гомосексуальной ориентации (ср. Klein 1989). Во-первых эта атмосфера привлекает больше тех юношей, которые подсознательно придают этим идеалам больше значения, чем другие юноши, и, значит, имеют больше шансов вытеснения этим идеалом другого — идеала женской красоты. А во-вторых, сама эта атмосфера воздействует на причастных к ней, воздействует в ту же сторону. Она приучает их больше ценить поджарое и мускулистое мужское тело, чем нежное и нередко пышное женское.

Очень примечательно, что атлетизм в чистом виде (под именем бодибилдинга, а у нас культуризма, затем и ритмической гимнастики, аэробики) вылился в формы, направленные не столько на поддержание здоровья, сколько на телесное совершенствование эстетического плана — на обретение красивого тела. Атлетические соревнования превратились в конкурсы красоты. Сперва они проводились только среди женщин, но скоро охватили и мужчин. Появились не только Мисс, но и Мистер Европа, Мистер Олимпия, Мистер Вселенная.

Лидеры культуризма всячески отвергают всякий намек на сексуальную сторону культуризма. Главный идеолог культуризма Джо Уайдер написал статью «Тирания секса». В ней он восстал против восприятия мускулов как всего лишь символа сексуальности. Повторяя его идеи, Арманд Танни (1991: 9) возмущается:

«От мужчины почему-то требуется, чтобы он был готов на эрекцию по первому же зову и одним своим видом ввергал партнершу в пароксизмы страсти. Мужчины, пытаясь изо всех сил следовать глупенькому идеалу «Плэйбоя», страдали от переутомления, психических стрессов, импотенции, высокого кровяного давления и прочих «болезней любви». Джо призвал мужчин вспомнить, что мускулы — это прежде всего здоровье. Прекратите искать себе применение в постели каждой встреченной женщины, сделайте из своих мускулов образ жизни, здоровый и гармоничный, — воззвал Джо. Да, мускулы по Уайдеру — это не хвост павлина, это новый стиль жизни…»

Брат Джо Уайдера, Бен, глава федерации бодибилдеров, кричал в 1994 г. на известного фотографа Билла Добинса: «Я не желаю больше видеть фото обнаженных тел в журнале Flex!» Он кричал, что бодибилдинг — спорт, а не нудизм, и обещал «головы поотрывать»… Речь шла о снимках культуристок (Горячие новости 1995: 4).

Но в том же номере журнала, где напечатана статья Танни, помещены и те же снимки полностью обнаженных культуристок и статья Де Ларджа «Мускулы и секс». В ней формулируется прямо противоположное мнение: «Бесспорным символом мужской сексуальности, конечно же, являются мускулы» (Ден Лардж 1995: 32). Свадьба чемпиона мира Боба Пэриса с другим культуристом Родом Джексоном в восьмидесятые годы потрясла сообщество бодибилдеров. А теперь выясняется и гомосексуальное прошлое Шварценеггера. Хотя сам родоначальник бодибилдинга уверяет: «Я всегда бегал только за бабами», его биограф Венди Ли пишет, что в молодости он работал секс-моделью, ложился в кровать с мужчинами и был на содержании у одного лондонского гомосексуала-миллионера.

Мюнхенские культуристы и его близкий друг Георг Бутнер подтверждают это. Больше всего спортсмен любил оральный секс, называя это «полировкой шлема». Известный фотограф-гомосексуал Роберт Мэпплторп, снимавший Шварценеггера полностью обнаженным, заметил: «Ему приятнее, когда им любуются мужчины» (Арнольд 1997).

Есть некая связь между занятиями бодибилдингом и культом мачизма: для обоих характерно стремление к наглядному физическому превосходству. Но есть и различия. В дискуссии о мужском теле Д. Кузьмин спрашивает:

«… как вы думаете, почему пресловутая волосатость напрочь не входит в не менее пресловутый образ качка? Грубо говоря, почему у Сталлоне и Шварценеггера практически нет волос на торсе?

Н. Гребенкин.: Возможно, потому, что они бы смазывали рельеф мышц. Кроме того, ведь бодибилдинг — это штука очень американская по духу: там идеал — «каждый может вырастить себе такое красивое симпатичное тело», ну, а волосы на теле — вещь индивидуальная: если их нет, их не вырастишь. Стало быть, эталонам они не положены.

Е. Городецкий.: Шварценеггер потому не волосат, что он тактильно недоступен.

Д. К.: Ты полагаешь, что волосы на теле воспринимаются скорее тактильно, чем визуально?

Е. Г.: Тоньше: как визуальный знак тактильной доступности. Воспринимаются глазами, но при этом вызывают вибрации в кончиках пальцев».

(Мужское 1997: 101–104)

Вопрос о скульптурности и тактильной недоступности живого эталона красоты и о тактильном элементе в восприятии волосатого тела характеризует не столько бодибилдинг, сколько эротичность или индифферентность его восприятия специфической публикой — возникают ли у них «вибрации в кончиках пальцев».

Чтобы глубже понять сексуальный оттенок занятий культуризмом, я провел интервью с мастером спорта по бодибилдингу С. Ю. Каргапольцевым, которого я знал еще как студента. Небольшого роста он выделялся шириной плеч и могучими мускулами, занимал высокие места на различных чемпионатах. Одновременно он успешно занимался археологией, ездил в экспедиции, защитил диссертацию, сейчас — кандидат наук. По сексуальной ориентации безусловно гетеросексуал. Тем интереснее его наблюдения над собой и товарищами.

«Автор. В том, что ты занялся культуризмом, сыграло ли какую-то роль то, что ты маленького роста, с высоким, как говорится, тонким голосом? Наверное в отрочестве был еще и щуплым? Страдал, вероятно, от недостатка мужественности?

К. Ну не то, чтобы страдал, но, конечно, был этим озабочен. Хотелось обеспечить себе престиж у сверстников.

А. Не подозревали тебя из-за внешнего вида в том, что ты гомик?

К. Мне никогда на это никто не намекал.

А. Но так как в общем это тебя беспокоило, то ты и стал «качаться».

К. Нет, далеко не сразу. В школьном возрасте занялся боксом. Тогда ведь престиж зарабатывался в числе прочего спортом. Это сейчас у подростков, чтобы быть на уровне, надо что? — покуривать травку, слушать рэп, проколоть ухо, а тогда была другая триада: мотоцикл, гитара, спорт. Я освоил все три компонента. Но в спорте какой-то один вид надо было выбрать. Я выбрал бокс и за вузовское время продвинулся, стал кандидатом в мастера. А после университета, когда оказался в армии офицером и услали меня в Печенгу и Мурманск — вы помните, это было в 85-м — 87-м годах (мне тогда, значит, было от 23 до 25 годков), я оказался перед перспективой либо спиться, либо заняться физическими тренировками. Занялся бодибилдингом.

А. Почему же не продолжил бокс?

К. Ну, у бокса есть возрастной барьер, а у бодибилдинга нет. Но дело даже не в этом. Хорошие боксёры — особые люди, они обладают прежде всего сверхрезкостью. Это не каждому дано. Просто силы там мало. Бодибилдинг же поспокойнее. Это, наверное, один из самых философских видов спорта. Или способов самовыражения. Для людей интеллектуального труда это наиболее близко по духу. Во всяком случае для меня. К тому же и брат младший с самого начала занимался бодибилдингом, так что мне это было близко.

А. Какая была у тебя цель в этих тяжелых тренировках, кроме спасения от скуки и пьянства? Стать сильным, здоровым или красивым?

К. Всего, конечно, хочется, но если честно, если вдуматься, посмотреть на самого себя критическим взглядом, то здоровье как цель вряд ли достигается таким путем. Завзятые культуристы скорее уж гробят свое здоровье — перегрузки, разрывы мышц, увлечение гормональными препаратами, например, анаболическими стероидами, саматотропином, инсулином и прочее. Силу можно обрести и в других видах спорта — тяжелая атлетика, пауэрлифтинг, борьба, гребля. Красота? Наверное, хотя не только. Тренирующиеся только для домашнего употребления, из чисто эстетических соображений — это «пляжные мальчики», beach boys. А когда не только совершенствуются пропорции, но и мышечная масса растет, улучшается качество мышц, тогда сам процесс начинает доставлять удовольствие, охватывает азарт. Выходишь на подиум, соревнования, титулы. Это уже спорт. Иногда и деньги.

А. Ну вот ты выходишь на подиум, очевидно, показать свое тело. Что же люди оценивают? Силой ты не меряешься, здоровье с виду не оценить, оцениваются явно внешние параметры — пропорции, разработанность мышц, гармоничность. Словом, красота? А какие тут критерии? Еще ведь и природные данные сказываются — рост, сложение, соответствие какому-то идеалу. Так?

К. Масса времени уходит и на занятия пластикой, на искусство позирования. Мало иметь хорошее тело, нужно еще и суметь показать его выгодно, подчеркнуть достоинства, скрыть

недостатки. Соответственно подобрать антураж — бритье всего тела, натирание маслом, грим, подходящие плавки, музыкальное сопровождение. А красота самого тела — понятие относительное. Кому-то нравится один тип фигуры, кому-то другой. Ну, конечно, никому не нравятся крайности — дистрофия или ожирение.

А. Это не крайности нормального разброса вариантов, это болезненные уклонения. Вот, скажем, хилые мышцы или перекачанная фигура, с горой мышц, — это да, крайности. Мне, кстати, большей частью все ваши чемпионы не нравятся. Из них привлекателен Стив Ривз, который играл Геракла в кино, он изящный, у него нет этой громоздкости, нравится Шварценеггер, но он уже на пределе. На впечатление от обоих влияет, наверное, и красивое лицо с осмысленными глазами.

К. Стив Ривз вообще не обычный культурист с современной точки зрения, хотя красив безусловно. Современный уровень бодибилдинга вырос настолько, что Стив Ривз сегодня, пожалуй, не вошел бы и в тройку на чемпионате России, а тот же Шварценеггер едва ли занял бы и десятое место на конкурсе Мистер Олимпия.

А. А мне продолжают нравится именно Ривз и Шварценеггер. Мои взгляды более традиционные. Я принадлежу к уходящему поколению.

К. Да, стандарты тела с годами меняются. Сейчас в моде огромная «сухая» масса и прежде всего могучие ноги. Мужское тело должно быть, конечно, прежде всего пропорциональным, с крупными, рельефными мышцами. Что касается выдающихся запредельных показателей — это на любителя.

А. Скорее, на профессионала.

К. Я часто слышал от мужчин и женщин, что это неэстетично и даже неприемлемо. Зачастую столь негативная оценка объясняется просто завистью и ревностью, то есть комплексом уязвленного самолюбия. Это касается прежде всего мужчин.

А. Но ведь ты сам говоришь, что и женщины проявляют скептицизм.

К. Да, это так. Я не встречал еще в жизни ни одной женщины, у которой мужские мышечные навороты вызывали бы неподдельный восторг. Скорее наоборот: «Зачем? Это же некрасиво!» Даже сверстницы не обращают на это внимания. Их это не интересует. У меня было немало женщин, они говорили: «Нам на это наплевать». Их больше интересуют деньги, красивое лицо, может, также чисто сексуальные способности, а это не «накачаешь». На всех соревнованиях в зале, зрители, в основном мужская публика. Разве что среди родных и близких выступающего есть женщины, но эти пришли поболеть за своих, и только. Вот и получается, что «качаются» мужики в основном для себя, для своего самоутверждения, самовыражения, что ли, чтобы соответствовать воображаемому идеалу, выделяться из серой массы. Может быть, так было и в древности? На Олимпийских играх в древней Греции женщин поначалу вообще не пускали на стадионы. И соревнующиеся и зрители — все были только мужики.

А. То есть раз они выходят показаться на подиум, значит, не только для себя, но и для других мужчин?

К. Думаю, что искренними поклонниками и знатоками мужской телесной красоты являются именно мужчины. В их среде возник и гимнософизм — античное учение о поклонении красоте тела.

А. Но если «качаются» в основном для себя и для других мужчин, то не заключены ли в этом элементы нарциссизма и гомосексуальности, только без сексуальной нацеленности? Так сказать, не гомосексуальность, а гомоэстетичность что ли…

К. Нарциссизм? Ну, я часто стою в плавках перед зеркалом, проверяю себя…

А… любуюсь собой…

К. Любуюсь? Я бы не сказал так. Работа перед зеркалом — неотъемлемая часть тренировки. Взгляд здесь прежде всего критический. Любуются собой дилетанты, хотя не скрою, приятно, когда выходишь на пиковую форму, это впечатляет… Но уж во всяком случае не нарциссизм. Я много часов провел перед зеркалом, но никогда меня не возбуждала собственная нагота, не возбуждала сексуально — какой же это нарциссизм! Это эгоизм или эгоцентризм, который в умеренной форме присущ любому нормальному человеку.

Л. А я и говорю: нарциссизм без сексуальности. Может быть, только элементы нарциссизма. Это не просто эгоизм или эгоцентризм, те ведь не предполагают самолюбования, любования своей телесной красотой. А каким бы критическим ни был твой подход, отмечая впечатляющую, как ты говоришь, форму, ну конечно, смотришься в зеркало с некоторым любованием. Тебе приятно. От этого не уйти и стесняться этого нечего. А как насчет гомосексуальности или, лучше сказать, гомоэстетичности?

К. Гомики мне что-то среди культуристов не попадались, хотя есть, наверное, тот же Боб Пэрис. Но в моей среде не встречал. Может, их тут мало или я их не умею распознавать. Все любуются отлично разработанным мужским телом, поклоняются образцовым телам, но признаков эротического возбуждения — никогда. И в душевой ни у кого не замечал эрекции. Там бы гомик с ума сошел. Это же всё равно как нормальному мужику среди голых баб тренироваться. Шутки, конечно, бывают этого плана, но так, беззлобные. Никаких приставаний.

А. Я бы даже сказал, что культуристы в каком-то отношении антиподы гомосексуалов. Вероятно, и в отношении сексуальности. Вот взгляни на эти две стопки — культуристских журналов и гомоэротических журналов. Многое схоже — глянцевые цветные фото, красивые парни, на гомоэротических, может, не столь накачанные, но тоже не без этого. А вот что в них разного, даже если отвлечься от способа изображения, взять только сами тела — это их гениталии. На гомоэротических фото, даже если парни в плавках, видно, что у них весьма крупные члены. Отбирали, конечно. А теперь взгляни на культуристов. Эти огромные мужики просто поражают своими микроскопическими размерами гениталий. Меньше, чем у греческих статуй. Ну тоже как специально отобраны. Такой контраст: гора мышц и такая малюсенькая игрушка. У всех до единого!

К. Ну уж до единого… Хотя согласен, гипертрофированный пенис у чемпиона большая редкость, как впрочем и вообще. В порнозвезды отбирают, видимо, исключительно по этому критерию. Сравнивать впрямую здесь было бы некорректно…

А. Возможно. Но только ли отбор виноват? То ли тут какой-то общий закон обратной зависимости — вот Гэри Гриффин (1995: 18) тоже пишет о «знаменитой аксиоме»: «чем больше мускулы, тем меньше естество». То ли в самом деле сам собой получается отбор, селекция: там, в гомоэротике, отбирают по сексуальным признакам, и тут выходит как бы отбор: в культуристы идут как раз те, у кого слабы внешние признаки сексуальности (хотя на деле размер члена вовсе не говорит о степени сексуальности, но это беспокоит парней и они ищут возможности компенсировать это). То ли тренировки и анаболики приводят к некой атрофии гениталий. То ли просто культуристов обычно снимают в моменты сильных физических напряжений, когда гениталии ужимаются. Но факт налицо.

К. Обидный. Если факт. Возможно, просто у культуристов гениталии остаются нормального размера, но рядом с раздавшимися мускулами выглядят мизерными…

А. Ну, стесняться этого тоже нечего. У древних греков, родоначальников атлетики, все атлеты, свободные эллины, как ты должен знать, изображались всегда обнаженными и с крошечными, поистине детскими членами — такими заостренными, поскольку закрыты крайней плотью. И это не какая-то древняя цензура нравов — чтобы, мол, не бросались в глаза. Это древний идеал! Аристотель писал, что маленькие члены плодороднее, чем большие, так как сперма проходит по нему меньшее расстояние и не успевает остыть. Чепуха, конечно, но показательно. По Аристофану, у развратного юноши член большой, но мягкий, а у настоящего мужчины — маленький, но твердый.

Большие стоящие члены изображались только, так сказать, по профессиональной необходимости — у особых богов и сверхъестественных существ, связанных с культами плодородия: Приапа, Гермеса, сатиров. Из людей с огромными вяло висящими членами изображались только рабы. Помнишь картинку «раб в шахте»? В школьных учебниках истории у раба обычно отрезан большущий член. Но ты, конечно, видел и научные публикации. У древних индоариев та же картина. В «Камасутре» перечисляются четыре типа мужчин по размеру их стоячего члена, взгляни-ка в эту книгу — шуша («заяц», 5–7,5 см), мрига («самец-лань», 10–15 см), врисхубна («вол», 18–20 см) и ушва («жеребец», больше 29 см). Так вот идеалом считаются заяц и лань!

К. До 15 см!

А. Да. А так как греки и арии лучше других сохранили древнюю индоевропейскую мифологию и систему ценностей, то появляется подозрение, что у индоевропейцев вообще исконным идеалом (так сказать, идеологической ценностью) был маленький член.

К. Ха-ха, это интересно. Но ведь размером члена не определяется сексуальность.

А. Разумеется. А всё-таки как бы ты определил интенсивность сексуальных запросов культуристов? Степень сексуальности, что ли…

К. Вообще-то, культуристы — народ серьезный, откровенных эротоманов я как-то не встречал, других забот хватает. Степень сексуальности? Определять общую сексуальность, по-моему, то же самое, что мерить среднюю температуру по больничной палате. Дело это сугубо индивидуальное, хотя согласен, женатых среди культуристов небольшой процент. Не всякая женщина может ужиться с культуристом. В основном это холостяцкая среда. Женский же культуризм есть, конечно, но он в целом не идет ни в какое сравнение с мужским и вообще как-то не удался…

А. Может быть, парни идут в тренировочные залы, чтобы найти какую-то замену сексуальности?

К. Что-то в этом есть. Хорошо тому, кто нашел реализацию в сексе. А кто нет? Это очень хорошая разрядка для организма, если нет женщины. Характерно, что бабники в тренировочные залы не идут. На Западе в тюрьмах очень распространен бодибилдинг — нет женщин, бодибилдинг спасает. Шварценеггер как-то сказал, что хорошая тренировка подобна оргазму: всё тело вибрирует, мышцы наливаются кровью, горячая пульсация проходит по нервам. Пожалуй, этого не заменит даже женщина.

А. Но если это в самом деле какая-то замена сексуальности, то гомоэстетический характер культуризма, весь этот эстетический культ мужского тела, осуществляемый мужчинами и для мужчин, позволяет, вероятно, говорить о культуризме как замене именно гомосексуальности. Как о каком-то эквиваленте. О сублимации гомосексуальности, что ли… Но и о приближении к ней.

К. Это интересный и неожиданный для меня ракурс. Я не знаю, кем бы я был, если бы не бодибилдинг. Во всяком случае я не жалею, что отдал ему столько времени и сил. По крайней мере, это избавило меня от всяких комплексов и многих проблем».

На этом интервью окончилось. Каргапольцев принадлежал к элите петербургского бодибилдинга (сейчас он не выступает). Элита этого спорта, видимо, действительно в большой мере асексуальна, и воинственные призывы ее вождей отражают эту асексуальность. Но вокруг элиты существует огромная масса рядовых «качков». Те ведь тоже идут в тренировочные залы, чтобы компенсировать предполагаемый внешний недостаток мужества, обзавестись прекрасным телом, которым будут любоваться другие мужчины, и чтобы заместить тренингом неясные гомоэротические переживания, которые их подсознательно тревожат. Не все войдут в асексуальную элиту. Но даже в ней появляются Боб Пэрис и тот же Шварценеггер. А среди тех, кто не войдет, замена, вероятно, далеко не всем удастся. Гомоэстетическая почва, конечно, удобна для гомоэротических всходов.

ГЛАВА VIII. Спектр ориентаций

1. Трансформация хирурга и загадочный Теннесси

Здесь рассмотрены некоторые факторы, обычно способствующие направлению развития по гомосексуальному руслу, и их следствия. Выше приведены гипотезы о корнях гомосексуальности, в каждой из которых есть зерно истины, есть часть ее корневой системы. Но имеются случаи, когда, казалось бы, ничего из выделенных факторов нет, никаких признаков гомосексуального развития, никакой предрасположенности, ничего, наоборот, все развивается по нормальному, гетеросексуальному руслу, а тем не менее человек неуклонно сворачивает в сторону гомосексуальности.

Рассмотрим две биографии, собственно в основном автобиографии. Одна, очень давняя — из книги Хэвлока Эллиса.

История XI.

«Хирург 40 лет. Сексуальные приключения начались с 10 лет. Приятель поведал, что с сестрой они по ее почину играли своими половыми органами. Он сказал, что это очень забавно и предложил другу увести двух своих сестер в сарай и повторить этот опыт. Сестры согласились, «но ничего возбуждающего не произошло, и я не получил от этого никакого удовольствия. Вернувшись из дому в школьный интернат, я привлек внимание одного из старших мальчиков, спавших в той же комнате, что и я. Он перелез в мою кровать и начал играть с моим членом, говоря, что это обычная вещь так делать и что это доставит мне удовольствие. Я не почувствовал никакого удовольствия, но мне нравилось это внимание и, пожалуй, нравилось играть с его членом, который был большим, окруженный густыми лобковыми волосами. Поиграв с ним некоторое время, я был удивлен тем, что он выпустил липкую жидкость. Потом он снова натирал мой член, говоря, что если я дам ему делать это достаточно долго, он добудет такую же жидкость из меня. Но он не сумел этого добиться, хотя и натирал мой член долго в этот раз и многие другие разы. Я был очень разочарован тем, что неспособен иметь излияние… Я обычно просился выйти из класса два или три раза в день и удалялся в туалет, где практиковался сам с собой чрезвычайно усердно, но безрезультатно в то время, хотя я и начал получать приятные эмоции от этого акта».

Приехав домой, мальчик на лестнице погладил одну из служанок отца по ляжкам. Он боялся, что она возмутится, но она зазвала его в свою комнату и, полураздетая, упала с ним в кровать. «Затем она расстегнула мои штаны, ласкала и целовала мой член и направила мою руку к своим интимным частям. Я был очень возбужден и сильно дрожал, но сумел делать то, что она просила путем мастурбации, пока она не увлажнилась. После этого мы имели много встреч, во время которых мы обнимались и она предоставляла мне вводить мой член до ее удовлетворения, хотя я был слишком юн, чтобы иметь излияние.

По возвращении в школу я практиковал взаимную мастурбацию с рядом моих школьных приятелей и наконец в возрасте 14 лет получил первое излияние. Я был очень рад, и от этого и от роста волос на лобке стал чувствовать себя мужчиной. Я любил лежать в объятиях другого мальчика, прижимаясь к его телу и лаская его гениталии и получая от него ласки взамен. Мы всегда кончали взаимной мастурбацией. Никогда мы не вступали в какие-либо неестественные сношения».

После школы юноша не имел случая да и не хотел вступать в сексуальные связи с представителями своего пола, потому что был порабощен прелестями противоположного пола и проводил массу времени в любовных приключениях. «Зрелище женских конечностей или бюста, особенно частично укрытого красивым бельем, а особенно если удалось подсмотреть украдкой, было достаточно, чтобы породить роскошные ощущения и сильнейшую эрекцию…

В возрасте 17 лет я часто имел сношения и регулярно мастурбировал». Он очень любил мастурбировать девушек, особенно тех, для кого это было внове. «Я обожал видеть выражение приятного удивления на их лицах…» Чтобы иметь больше интимного доступа к ним, он и поступил на медицинский факультет.

Двадцати пяти лет он женился и описывает, как много и разнообразно занимался сексуальными утехами с женой, соединяясь с ней не менее двух раз в сутки, пока она не забеременела.

«Во время этого перерыва я остановился в доме одного старого школьного приятеля, который был одним из моих любовников в прошлые годы. Так произошло, что по случаю большого стечения гостей в доме было мало спальных мест, и я согласился разделить с ним спальную. Вид его голого тела, когда он разделся, пробудил во мне сладострастные чувства, и когда он выключил свет, я прокрался к его кровати и улегся рядом с ним. Он не возражал, и мы провели ночь во взаимной мастурбации и в объятиях, с коитусом inter femora (между бедер), и т. д. Я был удивлен, обнаружив, сколь предпочтительнее это для меня оказалось, чем коитус с моей женой, и постановил получить удовольствие от этого полной мерой. Мы провели две недели вместе вышеописанным манером, и хоть я потом вернулся домой и исполнял обязанности при жене, я никогда не испытывал с нею снова того удовольствия. Когда она пятью годами позже умерла, я не стал заключать нового брака, а посвятил себя целиком и полностью моему школьному другу, с которым я продолжал нежные отношения до его смерти от несчастного случая в прошлом году. С тех пор я утратил всякий интерес к жизни»

(Ellis 1936, Append. В to Pt. II)

Кто же этот хирург — гетеросексуал, гомосексуал или бисексуал? В юности вроде бисексуал, но это можно отнести к детским сексуальным играм и проигнорировать, в юности он определенно гетеросексуал, в зрелом возрасте — внезапно гомосексуал.

Интересен и жизненный опыт знаменитого американского драматурга XX века Теннесси Уильямса.

Теннесси Уильямс (1911–1983) — автор множества пьес, дважды лауреат Пулитцеровской премии. У нас часто идет его пьеса «Трамвай Желание», которую называют лучшей пьесой, написанной в Америке. Меня здесь не будут занимать ни творчество Уильямса, ни его общественные позиции, ни даже вопрос о воздействии его гомосексуальности на то и другое. Обо всем этом — мимоходом. Здесь меня интересует только его психика в плане развития его сексуальной ориентации. То есть Теннесси Уильямс здесь для меня просто индивид, объект сексологического наблюдения, интересный не более (но и не менее), чем любой другой человек. Его пример привлекателен только тем, что, поскольку Теннесси Уильямс крупная личность, путь его освещен лучше других — благодаря его откровенным мемуарам и опубликованным воспоминаниям друзей. А поскольку он писатель, драматург, то он более наблюдателен, чем другие, и глубже заглядывает в собственную психику.

Родился он в Колумбусе, в штате Миссисипи в 1911 г. При рождении он был назван Томасом, и дома его звали Томми. Имя «Теннесси» драматург взял от студенческой клички, а та дана по штату Теннесси, из которого происходил род Уильямсов. Этот южный штат и соседние, где рос Томас, были консервативными и набожными, и Томас был воспитан суровой и пуританской матерью в строгости. Мальчик развивался вначале в полном соответствии с нормой и лишь очень поздно открыл в себе гомосексуальную склонность. Однако с самого начала диковатый и нервный мальчик не нравился деловому и энергичному отцу — хлюпик, слюнтяй, стихоплет. Отец звал его девичьим именем — Нэнси.

В своих мемуарах (Williams 1975: 18, 25, 29–31, 42) Теннесси пишет, что в отрочестве был страшно застенчив, и любой девичий взгляд бросал его в краску. Тем не менее он страстно влюбился в девочку. «Я думаю, что только во время полового созревания я впервые почувствовал сексуальное желание по отношению к Хейзел». Это было в кино, когда он сидел с ней рядом. А однажды вечером «я повел Хейзел на речной пароход «Дж. С.» Она была в палево-зеленом шифоновом вечернем платье без рукавов, и мы поднимались на темную верхнюю палубу, так что я обнял рукой эти нежные плечи — и «кончил» в свои белые фланелевые штаны». Поскольку это было заметно — на фланели появилось темное пятно, — умная девочка сказала, что лучше не продолжать прогулку на пароходе. Вообще она была смелее парня. Как-то гуляя в парке, они подошли к скульптуре «Умирающий галл». Этот античный персонаж «был одет только в фиговый листок. Даю вам слово, это абсолютная правда, — его можно было приподнять, и Хейзел это знала. Она подняла лист и спросила меня: «У тебя это такое же?» Ответа она не получила, только жаркий девичий румянец вспыхнул на моем лице».

Словом, всё идет, как надо: девочки ужасно возбуждают юношу, Томми за ними ухаживает, стесняется, волнуется, любит. Но проследим за ним дальше.

Когда Томми было 18 лет и он учился в колледже Колумбийского университета, он жил в общежитии, в комнате на двоих. «Я делил комнату с одним лунатиком. Однажды ночью он вылез из кровати, пересек комнату к моей кровати и улегся рядом со мной. Я помню его как долговязого крестьянского парня, светловолосого и немного попорченного подростковым кризисом, но не лишенного привлекательности. Конечно, когда он влез в мою постель, я закричал с перепуга. Он что-то пробормотал и, шатаясь, прошел через всю комнату назад в свою одинокую постель. <…> Несколько ночей я ожидал, что на него снова нападет приступ лунатизма и поведет его в том же направлении. Однако это случилось только тот единственный раз.

Но однажды вечером прежде, чем он вошел в комнату, я вынул болты из его койки, так что она должна была рухнуть под ним. Полагаю, я был не совсем в себе в тот вечер. Во всяком случае, койка и впрямь рухнула, когда он лег на нее. Однако он быстро и молча восстановил ее, бросая на меня загадочные взгляды».

Более загадочным были не взгляды лунатика, а поведение самого Томми. Совершенно очевидно, что он вынул болты из койки, чтобы повторить путешествие лунатика и заполучить его в свою постель.

Позже Томми Уильямс поселился в другом общежитии, где глаза у парней казались ему большими и светящимися по ночам, как у котов. «У меня был теперь сосед с исключительными глазами, темными волосами и чертовским телосложением — я буду звать его Смити». Когда в общежитии случались праздники, набивалось полно гостей, им отдавалась часть кроватей, и хозяевам приходилось делить свои койки друг с другом на двоих. «Я делил койку в спальне на третьем этаже со Смити, где мы спали — нет, не спали, а лежали — под очень легким одеялом (наплыв бывших выпускников создал большое напряжение на складе постельного белья). Да, этой ночью произошло особенное приключение. Он и я, мы оба спали в нижнем белье. На мне были трусы и майка, и думаю, на нем были только трусы. Когда свет в спальне был выключен, я почувствовал, как его пальцы поглаживают мою руку и плечо, сперва почти неощутимо, а потом — а потом мы спали на боку вплотную друг к другу, он за моей спиной, и вот он стал плотно прижиматься к моим ягодицам, а я начал дрожать, как лист на сильном ветру. Но дальше этого дело не зашло. Потом, несколько недель спустя, когда мы вернулись в свои спальни и я забрался на свою верхнюю койку, этот парень вдруг запрыгнул ко мне. Автоматически, по-девичьи, я сказал ему «Ты чего?» или «Ты что?». Он глуповато улыбнулся и спрыгнул вниз. Думаю, я лежал почти всю ночь без сна, проклиная себя за мое ненамеренное «сбрасывание» этой для тех дней очень смелой попытки. Каким смятенным можно быть и каким непонятливым!

Другой парень начал посещать нашу спальню по ночам — просто для трепа — и однажды ночью Смити улыбнулся этому визитеру и сказал: «А знаешь, что я собираюсь сделать ночью? Я собираюсь трахнуть Томми».

«Однажды мы с ним пошли на свидание с двумя девчонками, у одной из них был родстер». Родстер — это двухместный открытый автомобильчик. Томми (Теннесси) прогулялся со своей девицей. «Когда мы вернулись к родстеру, подруга Смити пила домашнее пиво, а ширинка Смити была расстегнута, и его разбухший член стоял столбом. Я был несколько испуган. Это было больше похоже на оружие, чем на часть человеческого тела.

Но горящие кошачьи глаза и высокая хорошо сформированная фигура сняли этот испуг, и с течением времени мы всё больше и больше влюблялись друг в друга, всё еще без малейшего намека на физическую сторону сближения, по крайней мере не было ничего, что вело бы к развязке».

Смити выехал из общежития и поселился отдельно, но встречи продолжались. Однажды ночью оба были сильно выпивши и бесились в парке. Томми «упал на траву, а Смити сверху на меня, и это всё. Но он сказал: «Давай проведем эту ночь у меня дома». Мы взяли такси, и несколько раз, как бы в шутку, он пытался целовать меня в губы, и всякий раз я отталкивал его. Сразу по прибытии в его спальню меня стошнило на пол. Он подтер вытошненное пиво полотенцем, а потом снял с меня одежды и уложил меня в кровать. Улегшись в кровать рядом со мною, он крепко обхватил меня руками и ногами, а я трясся так сильно, что кровать грохотала. Он держал меня всю ночь, и я трясся всю ночь». Позже Теннесси вспоминал об этом времени: «Я был таким пуританином, что не позволил бы ему и поцеловать себя. Но стоило ему просто прикоснуться к моей руке, как я тотчас кончал.» (Трамвай желание 1992).

А потом Смити уехал в другой город. Других приключений с налетом гомосексуальности не было, разве что «вещи того рода, которые случаются, когда в кино кто-то пощупает вас, сами знаете» (Rader 1985: 150). В интервью «Плейбою» Т. Уильямс говорил: «До 27 лет я даже не мастурбировал, были только спонтанные оргазмы и эротические сны».

(Уильямс 1993:22)

Все эти годы послеуниверситетской молодости Томас провел по-разному. Отец забрал его из университета и пристроил в свою обувную фирму на склад, чтобы этот оторванный от жизни мечтатель приучился к делу. Томас проработал на этом месте три года и впоследствии говорил, что это были самые ужасные годы в его жизни. В это время у него снова была влюбленность в девушку. Протомившись на этой постылой работе три года, Томас бросил ее, порвал с семьей и стал колесить по южным штатам в поисках счастья. Он сменил множество самых разных профессий, приносивших мизерную зарплату, и бедствовал.

Работал телеграфистом, присматривал за цыплятами на птицеферме, ощипывал откормленных голубей на бойне, служил лифтером, официантом в забегаловке «Кабачок нищих», билетером в кинотеатре и т. п. Вечная нужда, страх увольнения и бездомности. Это наложило на его сознание жизненный фон, насыщенный истерией и жестокостью. И всё это время он писал пьесы для театра, которые иногда пробивались на провинциальную сцену. В числе этих пьес была та, которая впоследствии получила название «Орфей спускается в ад» (и была первой пьесой Теннесси Уильямса, напечатанной в СССР). Это было повествование о бродячем гитаристе и его возлюбленной, которые бросают вызов пуританской среде американской глубинки. Сочетание религиозности героини с истерической сексуальностью преградило тогда этой пьесе путь к успеху в Америке. Первое представление провалилось. Между тем, сам автор еще не был столь радикальным, как его герои.

Уже 26 лет от роду, Теннесси имел полную сексуальную связь с женщиной — в первый и последний раз. Связь с Бэтт продолжалась три с половиной месяца.

Только когда Теннесси было 28–29 лет, в Нью-Орлеане произошло его первое отчетливо гомосексуальное приключение. О нем мы узнаем из книги ближайшего друга и наперсника его последних десятилетий, с которым Теннесси не раз делился воспоминаниями, Дотсона Рейдера (Rader 1985: 151–153).

Теннесси прибыл в Нью-Орлеан под Новый год. Новый год встречал он у своих сугубо гетеросексуальных друзей. Он стоял с друзьями на балконе, а внизу в другой квартире была новогодняя вечеринка голубых. «В полночь, когда взлетел фейерверк и зазвонили колокола церквей, он посмотрел вниз и увидел какого-то парня, десантника, очень красивого, который смотрел на него». Далее передается рассказ самого Томми.

«Он улыбнулся мне и поманил меня вниз. Ну, не мог же я соскользнуть вниз по столбу галереи. Спустившись по черной лестнице, я постучал с черного входа. Он открыл дверь и сказал: «Ты выглядишь таким бледным, не хочешь ли погреться под ультрафиолетовой лампой?» Ну, я подумал, что он имеет в виду только мое лицо, но он велел мне снять всю одежду. Я забрался под эту лампу; первая вещь, которую я понял, было, что он задержал меня. Это было моим первым гомосексуальным опытом. Опыт был просто прекрасным, и я захотел продолжить это приключение. Но назавтра или на послезавтра десантник уезжал назад в свой лагерь, так что я смог увидеть его только через много лет». Они встретились случайно в театре, десантник был с женой и детьми. «Я всё еще хотел его и всё еще помнил его тело в свете ультрафиолетовой лампы, но с ним были жена и дети, а я — не разрушитель семейных очагов».

Только после этого его поведение стало отчетливо гомосексуальным, и он уже сам сознательно искал гомосексуальных партнеров. У него сформировалось и осознание гомосексуальных чувств.

«Действительный гетеросексуальной акт казался ему слегка смешным приключением, на его взгляд безвкусным. Хоть он и понимал лучше, чем большинство других, почему некоторым людям это нравится, ему это не нравилось. В основе, гетеросексуальному сношению недоставало того изящества, которое присутствовало в гомосексуальной связи. Кроме того оно препятствует романтическому флеру. Его подход в интеллектуальном отношении был типичным для его времени и места: греческий идеал мужской любви как ее понимала традиция гомоэротического искусства и его толкования».

(Rader 1985: 37)

Летом того же года он отправился на побережье, где откровенная гомосексуальность многих поразила его. Как он пишет в письмах, он там «трахался каждую ночь». Это не всегда сходило с рук гладко. С одним индейцем племени Чероки они подцепили пару морячков и привели их на квартиру. После грубого секса моряки внезапно выдернули телефонный провод из стены. Затем один с ножом прижал к стене Теннесси, а другой измордовал индейца, выбив ему несколько зубов. Потом подержали под ножом индейца, а избиению подвергся Теннесси — его зубы прокусили нижнюю губу. Пришлось накладывать швы.

Однако там же он встретил свою первую настоящую любовь — парня славянского происхождения Кипа Кернана, 21–22 лет (Это был сценический псевдоним, настоящее имя — Бернард Дубовский). Томми увидел его впервые на пристани Капитана Джека за приготовлением ухи из моллюсков.

«На нем было туго облегающее трико, — пишет Теннесси.- <…> Кип занимался современными танцами. И когда он повернулся от печки, <…> я мог бы подумать, что вижу молодого Нижинского. У него были слегка раскосые зеленоватые глаза, высокие скулы и прекрасный рот. Я никогда не забуду, как я его впервые увидел — стоящим спиной ко мне у двухдверной плиты, могучие широкие плечи и словно выведенная циркулем попа, какую я никогда не видел до того».

Два дня спустя Кип пригласил Теннесси к себе домой в двухэтажный домик, который он снимал на пару с одним другом. «Спальня была маленьким чердаком с большущим окном, в которое была видна половина ночного неба. Свет не включался и не выключался, когда Кип скинул с себя свои одежды. Нагой, спиной ко мне, он смутно вырисовывался в ночи. После этого мы спали там вместе каждую ночь на двуспальной кровати, и столь неудержимым было мое желание этого парня, что я не раз будил его среди ночи, чтобы предаться любви. Видите ли, в те дни у меня не было понимания, как страсть может утомлять даже пассивного партнера».

После первой ночи Кип сказал Тому: Этой ночью ты показал мне, что означает прекрасная боль».

Томми писал о Кипе своему другу: «Когда я лежу на нем, я чувствую себя так, будто полирую Статую Свободы или что-то в этом роде. Будто ожили великие бронзовые статуи античной Греции. Но с лицом мальчика. <…> Я склоняюсь над ним ночью и вспоминаю руками географию его тела <…> Его голень истекает жаром, как шкура лошади после галопа. От него исходит теплый богатый запах. Запах жизни.

Какое-то время он лежит очень тихо, а потом его дыхание становится частым и тело устремляется вверх. Большие ритмические вздохи, и его руки начинают работать вокруг моего тела. Я ложусь головой ему на живот. Иногда засыпаю так…».

(Leverich 1988: 359–364)

Через какое-то время Кип порвал с Теннесси: у него была девушка, и он боялся, что станет завзятым гомосексуалом. Он не стал ни тем, ни другим. Через несколько лет он умер от опухоли мозга. Десятки лет его фотопортрет стоял на тумбочке у кровати Теннесси.

Любопытно, что именно когда Уильямс стал осознанно гомосексуальным, начался период его творческого взлета, его бешеных успехов. Сразу же после войны, в 1945 г., когда Теннесси Уильямсу было 34 года, на Бродвее появилась его пьеса «Стеклянный зверинец», признанная лучшей пьесой сезона. В главном герое Томе, работнике обувной лавки, угадывается автор, мать и сестра героя списаны с матери и сестры Теннесси, даже коллекция стеклянных зверушек была у них на самом деле. В этой, как и в других его пьесах, он не боялся показать свои личные переживания и опыт. Впоследствии он говорил о своих пьесах: «каждое слово — это автобиография, в то же время ни единого слова из пьес в мою автобиографию не вошло» (Денисов 1993: 13). Через два года Теннесси Уильямс захватил Бродвей своей эмоциональной пьесой «Трамвай Желание», которая была объявлена лучшей пьесой, когда-либо написанной американцем. Она получила Пулитцеровскую премию, высшую награду за драму в Америке. Другую Пулитцеровскую премию получила его пьеса 1954 г. — «Кот на горячей крыше». Это было очень плодотворное десятилетие. Девять пьес были экранизированы.

Пьесы Теннесси Уильямса отличались поэтичностью, символизмом и мастерской передачей типичных характеров южной полосы США, в которых соединялись показное молодечество и бравада с грустью и застенчивостью. В драмах Уильямса публику поражало невиданное ранее сочетание противоположностей: трагизма обыденной жизни с романтикой надежды, пуританской ограниченности со страстной чувственностью, символизма с реалистичностью деталей и пронзительной искренностью. Ключевым словом в его творчестве было «желание» — оно выступало даже в названиях: «Трамвай Желание», «Желание и черный массажист». Драматург хорошо знал своих необычных, исковерканных жизнью героев и любил их. Он умел показать человеческое в отверженных, в изгоях. Вероятно, потому, что сам был в каком-то отношении изгоем.

В чем секрет его успеха? Вероятно, в сочетании пуританского сознания с бунтующей чувственностью, доброты с цинизмом. Этот внутренний конфликт был и вообще характерен для американского сознания. Он рождал чувство невозможности откровенно высказаться, приводил к некоммуникабельности, одиночеству. Герой «Орфея» говорит: «Все мы приговорены к одиночному заключению в собственной шкуре».

Так что, видимо, тут сказывалась и специфическая сексуальность Теннесси Уильямса. Он и сам это понимал.

«Жаль, конечно, — писал он в эссе «Разговор наедине», — что во всякой творческой работе столь многое теснейшим образом связано с личностью того, кто ее делает. Печально, неудобно и как-то некрасиво, что чувства, которые волнуют творческого человека настолько глубоко, что требуют выражения, причем такого, чтобы в нем были и проницательность и сила, что чувства эти <…> почти всегда имеют истоком конкретные и порой необычные заботы самого художника, его особый мир, страсти и образы этого мира…»

(Уильямс 1978)

Вкусы Теннесси окончательно сформировались. В своем интервью журналу «Плейбой» (1973) он писал:

«… я в состоянии понимать нежность женщин, а также похоть и либидо мужчин, но то и другое, к сожалению, слишком редко встречается в женщинах. Вот почему я ищу женственных мужчин, чтобы получить то и другое. <…> Я никогда никого не насиловал. Вот я был изнасилован одним проклятым мексиканцем, да так, что я вопил, словно сумасшедший, и не мог сидеть целую неделю. А однажды какой-то красивый парень на пляже, очень сильный, приплыл на плоту и изнасиловал меня в своей лачуге на пляже. У меня была очень привлекательная задница, и у парней постоянно возникало желание трахнуть меня именно таким путем, но я не мог этого выдержать. Я не создан для этого и не испытываю анального эротизма».

(Трамвай желание 1992)

Под женственностью мужчин он имел в виду не женскую фигуру у мужчин, а только их безбородость и податливость. С возрастом Теннесси становился в сексуальном отношении всё более «любвеобильным» и развязным, хотя он и говорил о себе: «в сексуальном плане я робок перед женщинами. Впрочем, я робок и перед мужчинами. Я очень морален» (Трамвай желание 1992). Конкретизировать его мораль можно по его мемуарам, по воспоминанию об Италии 1948 года.

«Тою весной появился старый приятель с товарищем, и мы все трое в сопровождении бесстыжего австралийца подклеили несколько римских мальчиков, продававших сигареты на черном рынке, и отвезли их в моем джипе к зарослям Виллы Боргезе. Там мы припарковали джип, и каждый из нас исчез в зарослях с одним из пацанов-сигаретчиков. Это были скорее проказы, чем настоящее разложение».

(Williams 1975: 147)

Гомосексуальность проскальзывала нередко в его пьесах, но больше — в его прозе. Рассказы Теннесси писал и в начале своей литературной карьеры (цитированный в начале книги его рассказ «Однорукий» о казни хаслера сделан еще в первые годы после войны). «Желание и черный массажист» — тоже о гомосексуальности. Впрочем, отражение гомосексуальности можно видеть не только в прямом ее показе.

Первая повесть появилась в 1950 г., когда Теннесси еще не было и сорока. Но гомосексуалы острее и быстрее других начинают беспокоиться из-за наступления старости, из-за того, что их сексуальная привлекательность испаряется.

В повести (она называется «Римская весна миссис Стоун») пятидесятилетняя американская актриса, красивая, умная и богатая (получила огромное наследство от мужа), коротает время в Риме после страшного поражения: несмотря на возраст она пыталась играть Джульетту и, конечно, потерпела провал. Теперь она осознает, что старая сводня, обедневшая аристократка, подсовывает ей молодого красивого итальянского жиголо Паоло. Но, борясь с одиночеством, пожилая артистка не может противиться чарам его молодости, силе и красоте его молодого скульптурного тела. Наконец она преодолевает свою слабость и, пойдя на открытый скандал, прогоняет обоих. Но, оказавшись одна, не в силах перенести пустоту существования, она обращает внимание на молодого нищего проходимца, давно целенаправленно маячащего внизу под ее окнами, и бросает ему ключи от входной двери ее палаццо.

Юный жиголо Паоло описан с большим знанием психологии и поведения подобных проходимцев, маскирующих свою пустоту, свои корыстные притязания и свою продажность под аристократизмом манер и имитированной чувственностью. Особенно хороша сцена, когда надев подаренный актрисой костюм, Паоло бросается к зеркалу, отталкивая миссис Стоун, — повернувшись, он приподнимает фалды пиджака, чтобы проверить, хорошо ли облегает ткань его крепкие ягодицы, и не замечает ее великолепного роскошного туалета, который был надет ради выхода с ним. Писатель хорошо знал этих молодцов. Он очень тонко чувствовал психологию стареющей актрисы и писал о ней с большим состраданием. Он писал о себе.

Сердечные же увлечения Теннесси менялись, но некоторые продолжались подолгу. Например Фрэнки Мерло, который был красивым, открытым и общительным парнем. Он помогал стеснительному Теннесси налаживать контакт с артистами.

Теннесси вообще предпочитал решительных и смелых парней. Когда он пришел с Фрэнки на званый прием к владетелю империи масс-медиа Джеку Уорнеру, тот распекал своих подчиненных, имевших бледный вид. Фрэнки, сидя за столом, смотрел на него пристально и без всякого выражения. Уорнер наконец заметил этот пристальный взгляд и заносчиво спросил:

«А вы-то чем, собственно, занимаетесь, молодой человек?» Фрэнки ответил громко и отчетливо: «Я сплю с мистером Уильямсом» (Williams 1975:167–168). Через некоторое время он, подобно Кипу, тоже погиб, и Теннесси тяжело переживал эту потерю.

После смерти Фрэнки (1961) творческая активность и удачливость оставили Теннесси. Как и многие люди искусства Теннесси все чаще подстегивал свое воображение алкоголем и наркотиками, но, как и обычно, благотворность их воздействия на творчество была краткосрочной и обманчивой.

Его новые пьесы появлялись очень редко, и они не были столь успешны, как его ранние пьесы. Повторить успехи первого десятилетия не удавалось. В шестидесятые годы он впал в депрессию. Врач прописал ему быстродействующий наркотик, но Теннесси этого не знал и принимал лекарство вместе с коньяком. В результате сознание помутилось, и он попал в психлечебницу. По выходе оттуда он перешел в основном на прозу.

В конце шестидесятых, он написал всё-таки пьесу «Осторожно, кораблики!», где действует пожилой гомосексуальный герой Квентин.

«Знаете, — говорил он в интервью журналу «Плейбои», — что длинный монолог Квентина (о стареющем гомосеке) — это суть моей жизни? Хотя, конечно, его сексуальные отклонения не имеют ко мне отношения: я никогда не обижался, когда до меня дотрагивались, понимаете? Мне нравится, когда меня касаются» (Уильямс 1993: 22). И еще: «Без секса я жить не хочу. Мне нужно, чтобы меня ощущали, трогали, обнимали. Мне нужен человеческий контакт, контакт сексуальный. Но в мои годы начинаешь бояться импотенции. Прежней силы уже нет…»

(Уильямс 1993: 23)

Рейдер, тоже голубой, жил с ним в его квартире, вел его хозяйственные дела, но у каждого были свои любовники. Теннесси всегда посягал и на парней Рейдера. Однажды в отсутствие Теннесси один приятель завел к ним молодого блондина, который оказался поляком из штата Кентукки, прошедшим Вьетнамскую войну. Жить ему было негде, и Рейдер поместил его у себя, окрестив «Кентукки», чтобы не сломать язык на его «непроизносимом» славянском имени. С парнем они, что называется, поладили. Через несколько дней вернулся Теннесси.

«…После завтрака, — пишет Рейдер (Rader 1985: 235–238), — Кентукки и я лежали голыми, принимая солнечную ванну возле бассейна. Было несколько дней с прекрасной погодой. Теннесси, вернувшийся на несколько дней раньше срока…. прокрался на внутренний дворик и застал нас обоих, нежащимися на солнце. Я сказал: «Привет, Тен! Ты приехал раньше». Он проигнорировал меня. Глаза его были прикованы к Кентукки; пройдя к нему, он присел на корточки и начал ласкать его пенис. «Это Теннесси», — объяснил я, поскольку парень был явно смущен тем, что этот полностью одетый, чужой и пожилой джентльмен трогает его интимные части, совершенно не спрашивая разрешения.

Через короткое время Теннесси глянул на меня и сказал: «Это такой же розовый бутон, как у Фрэнки», имея в виду необрезанный пенис парня, который действительно напоминал бутон розы» (большинство американцев независимо от религии делают новорожденным обрезание из гигиенических соображений). Фрэнки незадолго до того погиб, а для Теннесси роза всегда была символом мужской сексуальности. «Приведя Кентукки в довольно возбужденное состояние, Теннесси взял его за руку и увел в свою спальню, откуда они не выходили несколько часов».

Когда Кентукки через несколько дней решил уехать, соскучившись по своим, и попросил денег на дорогу, Теннесси был страшно огорчен и раскричался, что, вот, де, много таких развелось охотников за чужими деньгами, что он потратил уже уйму денег на Фрэнки, и они достались семье Фрэнки. Кентукки ушел без денег, надеясь на то, что на дороге кто-нибудь подберет голосующего. Теннесси, расстроенный его уходом, не нашел своих золотых часов и позвонил в полицию, хотя Рейдер уговаривал его не делать этого. Вскоре Кентукки привели в наручниках, а тем временем часы нашлись.

Теннесси умолял Кентукки простить его и взять большие деньги. Кентукки отказался. Всё же Теннесси всучил ему чек с подписью, но без проставленной суммы — там можно было проставить любую. Кентукки ушел навсегда, а Теннесси заперся в спальне и проплакал всю ночь. Чек остался невостребованным.

Описывая жизнь с Теннесси после его семидесятилетия. Рейдер сообщает, что у них не переводились красивые парни, которых Теннесси нанимал в качестве «эскорта» — он не любил быть один.

Встречались и просто парни для утех, хаслеры. Рейдер (1985: 294–297) описывает, как в ресторане к ним «подклеился» худощавый юноша лет 18, с большими черными глазами газели, совершенно одурманенный наркотиками. Он ластился, как кошка, к Теннесси, а тот в меховой шубе выглядел небольшим толстым медведем. Поехали в такси с каким-то попутчиком в гостиницу, где Теннесси оплачивал дорогущий номер. В дороге юноша продолжал ласкать Теннесси столь откровенно, что попутчик приказал остановить машину и, поскольку дверь у него от волнения заклинило, вылез через окно. В отеле парень стал раздеваться на ходу, роняя одежды где попало, и остался в одних кроссовках. Потом они с Теннесси удалились в спальню на час. После этого парень от вина и наркотиков почти потерял сознание, поранился разбитым стеклом и просил, чтобы его трахнули. «Тебя уже трахнули», — объяснял ему Рейдер. Дали денег и хотели уложить спать, но он убрался к новым приключениям, остались только кровавые следы на пути к лифту.

При столь развратном образе жизни Теннесси оставался чрезвычайно почтительным и деликатным в обращении с женщинами. Так, с одной дамой из Италии они отправились в плавучий ресторан от отеля у пирса, на берегу моря. Отель имел пляж, плот на якоре в лагуне, и можно было купаться. Рейдер описывает происшествие в этом ресторане.

«Когда мы сидели, разговаривая на палубе, мы увидели двух парней, плывущих к плоту, они взобрались на него и несколько секунд спустя скинули свои плавки и начали половое сношение на глазах у всего пляжа и ресторана. «Не смотрите, Адриана!» — вскричал Теннесси, остолбеневший от этого гомосексуального нарушения публичной нравственности. «Это преступление! Не знают они, что ли, что здесь женщины и они могут быть травмированы этим бесстыдством? Это надо остановить!»

И хотя Адриана уговаривала писателя угомониться, внушала ему, что ее это не трогает, ей даже любопытно, Теннесси не унимался. Вызвали метрдотеля.

«Один из официантов был послан вплавь к плоту, поскольку оба парня, занимающихся любовью, были вызывающе безразличны к крикам с берега, к приказам остановиться. Молодой официант разделся до плавок. Мы увидели, как он плывет к плоту. Он взобрался на него, постоял некоторое время, глядя на то, что проделывали два парня, а затем… скинул свои плавки и присоединился к забаве.

Теннесси выскочил из отеля в праведном гневе».

(Rader 1985: 314–315)

Если бы не этот праведный гнев, история очень смахивала бы на сюжет порнофильма. Сам Теннесси говорил: «И пускай у меня аморальная репутация, я-то знаю, что я самый настоящий чертов пуританин» (Уильямс 1993: 24).

В старости Теннесси Уильямс признавался:

«Сейчас я пытаюсь снова писать, но энергии и на творчество, и на секс уже не хватает. Вижу, что вы не верите. Да, и сейчас многие остаются со мной на ночь, потому что я не люблю спать один. <…> Не могу оставаться один, потому что боюсь умереть».

(Rader 1985: 314–315)

Он действительно умер, когда был один: вдыхал снотворное из пузырька, и крышечка попала ему в гортань. Это было в 1983 г., когда Теннесси было 72 года. В его любимом Новом Орлеане местные власти запретили отпевание в соборе Святого Людовика. Как пишет Синтия Рэдклифф в книге «По следам поэта», «город-то в основном католический, местная мораль весьма строгая… Вот и решили, что нечего отпевать человека, предпочитавшего однополую любовь» (цит. по Денисову 1993: 14).

Таков был этот писатель, таков его долгий путь от скромного краснеющего юноши, вполне гетеросексуального, к разнузданному искателю наслаждений, абсолютно гомосексуальному, хотя и почитающему женщин. Путь, в котором для объяснений, связанных с существующими теориями, нет каких-либо зацепок. Таким образом, после всех открытий и прозрений образование гомосексуальности остается всё же не очень понятным, во многом загадочным. Сравнивая себя с героиней «Трамвая Желание», Теннесси говорил: «Я тоже был распутником, но как пуританин всегда испытывал преувеличенное чувство вины. Но я не типичный гомосексуалист» (Уильямс 1993: 22). Это верно.

А типичный — это какой?

2. Гомосексуальность как идеальный тип

Отражая общераспространенное представление, известный сексолог-психоаналитик Ирвинг Бибер писал: «Я мыслю две различные категории — гетеросексуал и гомосексуал…. Эти две категории… взаимно исключают друг друга и не могут быть помещены на один континуум…. Мужчина гомосексуален, если его поведение гомосексуально. Самоидентификация не имеет значения….» (Bieber, цит. по Klein 1993: 108).

Это представление всё больше подвергается сомнению.

Главе «Половая социализация» своей книги «Ребенок и общество» И. С. Кон предпослал эпиграф из Г. Харлоу и К. Мирса: «Каждый знает, что природа боится пустоты. Но есть еще одна вещь, которой природа боится еще больше. Это — логическая дихотомия».

В этой книге я рассмотрел формирование только полярных ориентации — гетеро- и гомосексуальной, тогда как в реальности у каждой из ориентации есть разные диапазоны приемлемых связей, между полюсами есть целая шкала переходных вариантов, а кроме того вокруг нас существуют, а может быть, где-то и преобладают над гомосексуалами бисексуальные люди, которым доступны оба вида любви.

Эту реальность первым осознал в полном объеме один из основоположников сексологии Элфред Кинзи. В своих опросных листах, пытаясь выяснить долю гомосексуалов в обществе, он тотчас столкнулся с тем, что некоторые люди не могли ясно и недвусмысленно ответить на его вопросы, отнести себя к одной или другой категории. Он понял, что вопросы неправильно поставлены. Они заранее подсказывают ответ: или — или. Они предполагают, что существуют такое резкое раздвоение, такие две группы и ничего больше. А это, оказывается, не так.

«Мужчины, — заявил он, — не представляют собой две четко различных популяции, гетеросексуальную и гомосексуальную. Ведь основы таксономии учат, что культура редко имеет дело с четко различающимися категориями. Это человеческий разум изобретает категории и пытается втиснуть факты в отдельные ящички».

(Kinsey et al. 1948:639)

Прежде, чем предлагать людям идентифицировать себя с какой-то из категорий, надо составить достаточно широкий список этих категорий, отражающий всю полноту реальности, весь спектр возможностей. Кинзи это сделал. Он исходил из того, что сексуальная ориентация мужчины образуется из сочетания тяги разной силы и разного плана к мужчинам и к женщинам, из сочетания таких предпочтений в самых разных пропорциях. В его классификации (1948: 639–641) мужчины распадаются на семь групп по соотношениям гомосексуальных склонностей с гетеросексуальными. Группам он присвоил цифровые обозначения от нуля до шести.

1) Нулевую группу составляют те, у кого нет никаких гомосексуальных ощущений, только гетеросексуальные. Они понимают только связь с женщиной. Это сугубые гетеросексуалы. Обнаженное мужское тело им просто неприятно. Кинзи описывает их так: «с индивидами собственного пола они не имеют физических контактов, приводящих к эротическому возбуждению или оргазму, не дают физическиих откликов на них. Их социально-сексуальные контакты — исключительно с индивидами противоположного пола, и отклики — только на них».

2) В следующую группу, названную первой, объединяются те, для кого мужское тело неприятным уже не является, но и особых сексуальных чувств не вызывает. Они вполне гетеросексуальны, но понимают красоту мужского тела и могут даже иногда пойти на гомосексуальный контакт из любопытства или общей симпатии к данному человеку. Это те, кто, по словам Кинзи, «имеют только случайные гомосексуальные контакты, включающие физический или психический отклик, или случайные психические отклики без физического контакта. Огромный перевес в их социо-сексуальном опыте и откликах имеет направленность на индивидов противоположного пола. Такие гомосексуальные приключения, которые случаются у этих индивидов, могут осуществиться раз или два, или по крайней мере нечасто по сравнению с объемом их гетеросексуального опыта. Их гомосексуальный опыт никогда не включает таких специфических психических реакций, как их отклики на гетеросексуальные стимулы». Кинзи специально оговаривается, что «иногда гомосексуальная деятельность, в которую они могут оказаться втянутыми, может быть вызвана любопытством или более-менее навязана им другими, может быть, когда они спят или пьяны или в других особых обстоятельствах».

3) Вторая группа (на деле-то она третья) складывается из тех, кто мужское тело может воспринимать и сексуально, но гораздо сильнее чувствует всё-таки сексуальное влечение к женскому телу. Эти люди обычно ведут гетеросексуальную жизнь, но у них встречается немало ситуаций, в которых может произойти сексуальный контакт с мужчиной. Кинзи сюда относит тех,

«кто имеет более, чем случайный гомосексуальный опыт и/или реагирует, пожалуй, определенно на гомосексуальные стимулы. <…> Эти личности могут иметь лишь небольшой по объему гомосексуальный опыт или значительный его объем, но во всяком случае его превышает объем гетеросексуального опыта, который эта личность имеет в тот же период времени. Обычно такие личности осознают свое вполне специфическое возбуждение от гомосексуальных стимулов, но их отклики на противоположный пол всё же сильнее.

У некоторых из этих личностей даже весь явный опыт может быть гомосексуальным, но их психические реакции на лиц противоположного пола свидетельствуют о том, что они всё же в основном гетеросексуальны. Эта последняя ситуация наиболее часто встречается у молодых парней, которые еще не обратились к реальным сношениям с девушками, тогда как их ориентация определенно гетеросексуальна. С другой стороны, есть некоторые мужчины, которых надо отнести ко второй группе из-за их сильных реакций на лиц собственного пола, хотя они никогда не имели явных связей с ними».

4) Третью группу можно окрестить «фифти — фифти». Она находится в середине шкалы. Это те, кто воспринимает сексуально и мужское и женское тело, чьи пристрастия распределяются поровну. Они вполне бисексуальны (двуполы) по своей ориентации. В долговременную связь с мужчиной или с женщиной они вступают по ситуации.

«В своем реальном опыте и/или в своих психических реакциях, — пишет Кинзи, — они почти одинаково гомосексуальны и гетеросексуальны. В общем они признают оба типа контактов, получая от них равное удовольствие, и не отдают явных предпочтений тому или другому.

Некоторых личностей можно причислить к этой группе даже если они имеют больший объем опыта того или другого сорта, поскольку они психически реагируют на партнеров обоего пола, и лишь обстоятельства решают, контакт с каким из полов окажется более частым. Такая ситуация обычна у холостых мужчин, поскольку контакты с мужчинами для них доступнее, чем с женщинами. Женатым мужчинам, наоборот, проще обеспечить себе сексуальное удовлетворение с собственными женами, если даже некоторые из этих мужей столь же интересуются мужчинами, сколь и женщинами».

5) Далее следует четвертая группа, с предпочтением гомосексуальной страсти, но с хорошей реакцией и на женщину. Это в общем-то бисексуалы, но с сильной гомосексуальной компонентой. А можно их определить и как гомосексуалов, но не очень выраженных. Они без насилия над собой могут жить в гетеросексуальном браке, хотя их будет постоянно тянуть к измене жене — измене с парнями. Они:

«более склонны к явно гомосексуальному сексу и/или соответствующим психическим реакциям, хотя все еще сохраняют немалую долю гетеросексуального секса и/или определенно реагируют психически на гетеросексуальные стимулы».

6) Затем следует пятая группа, в которой состоят гомосексуалы, для которых женское тело не является неприятным, но и не привлекает их сексуально. Они воспринимают красоту женского тела, но нейтрально и холодно. Брак с женщиной для них возможен, но тягостен. Сношение с женщиной не отличается по ощущениям от онанизма. Сексуально они чувствуют лишь мужское тело. Эти лица:

«почти полностью гомосексуальны в своем реальном сексе и/или в своих реакциях. У них случаются приключения с противоположным полом и иногда они реагируют на лиц противоположного пола».

7) И, наконец, шестую группу (на деле седьмую) составляют сугубые гомосексуалы, которым женское тело так же неприятно, как нулевой группе — мужское тело. Это лица, «исключительно гомосексуальные, как в своем реальном опыте, так и в своих психических реакциях».

Нетрудно заметить, что шкала Кинзи построена на двойственном критерии. С одной стороны, это предпочтения внутренние, в ощущениях и психике, не обязательно проявляемые в поведении. Внутренние тяготения проявляются в снах, дремах, мечтах, смутном образном фантазировании, осознанных или подсознательных желаниях и симпатиях. В инстинктивном реагировании на различные ситуации. С другой стороны, учитывается и поведение. А это совсем иное дело. Поведение может зависеть и от всяких внешних обстоятельств — социальных норм, страха, престижа, выгоды, религиозных догм и проч., там своя классификация. Строго говоря, следовало бы построить две шкалы: одну — для психических пристрастий, другую — для различий в реальном сексуальном поведении. Но и в неразведенном виде шкала Кинзи действенна. В конце концов можно всякий раз пояснять, по какому критерию делается определение — по психическому или поведенческому. Кинзи учитывал в основном поведение.

Кинзи построил свою шкалу не для теоретических рассуждений. Он провел по ней реальные подсчеты, предъявил статистику. Таблицы, графики распределений, гистограммы. Шкала Кинзи стала важнейшим шагом к более реальному представлению о ширине и характере сексуального спектра.

Стандартное мышление, воспитанное на традиционном представлении о мужском характере, конечно, воспринимает нулевую группу как гетеросексуальную норму, а все остальные — как более или менее явные отклонения от нее в одну сторону — в сторону гомосексуальности. Ну, от силы первую группу еще можно воспринять как допустимое отклонение, даже включить в норму, но уж все прочие… Открытие Кинзи в этом вопросе в том и состоит, что эта картина оказалась очень далека от реальности. «Третий пол» оказался фикцией. На его месте обнаружилась весьма диффузная среда, континуум, спектр. Более того, иллюзиями оказались бытующие представления об «обычном мужчине» и «обычной женщине». Это всего лишь идеальные типы Вебера — скопления признаков, наиболее ярко выражающие определенную тенденцию, идеал некоего явления, но вовсе не обязательно и не везде преобладающие в действительности. Или скорее это полярные типы Лапласа — те, что намечают крайние точки отсчета, рамки некоторого спектра реализуемых возможностей. А спектр — между ними.

Детальность статистики Кинзи открыла совершенно неожиданные особенности распределения пристрастий и их развития. Распределение по группам оказалось разным для разных возрастов. В препубертатном возрасте (до наступления половой зрелости) — одна картина, у взрослых — другая.

В предшествующих разделах уже говорилось о взлете сексуальности, особенно гомосексуальности, в препубертатном периоде (с пиком в 12 летнем возрасте) и последующем некотором падении интенсивности. Так вот у 11-летних и 12-летних почти половина мальчиков уже втянута в сексуальные интересы, но больше половины — еще сексуально индифферентны: по опросам мужчин с начальным образованием (это соответствует нашему неполному среднему), вспоминающих о своем детстве, картина детства на больших выборках (для каждого возраста более 800 обследованных) следующая (Kinsey et al. 1948: 640, Table 141); сексуально индифферентно у 11-летних 59,9 %, у 12-летних — 54,1 %. Для тех же мальчиков, кто уже втянут в сексуальные связи (то есть рассматриваются оставшиеся проценты), распределение сексуальных пристрастий таково: пики распределения расположены по концам шкалы, при чем более высокий — на гомосексуальном конце. Это значит, что наибольшими группами в этих популяциях оказались нулевая (у 11-летних 10,0 % всей популяции, у 12-летних — 13,3 %) и шестая (у 11-летних 14,4 %, у 12-летних 14,4 %). Менее значительный пик — в середине шкалы (к третьей группе у 11-летних относятся 6,4 % всей популяции, у 12-летних — 7,1 %). Остальные группы представлены более слабо, особенно на гомосексуальном конце спектра (0,5–1,1 у 11-летних, 0,6–1,2 у 12-летних). Гетеросексуальная половина шкалы, если не считать самого края, несколько выше гомосексуальной.

Вся шкала выглядит у этих возрастных категорий так (в процентах):

Группа:

0

1

2

3

4

5

6

11-л.:

10,0

2,3

5,4

6,4

1,1

0,5

14,4

12-л.:

13,3

2,9

6,5

7,1

1,2

0,6

14,4

Любопытно, что даже если отнести все промежуточное группы (1–5) к бисексуалам, они, все вместе взятые, количественно лишь чуть превышают гомосексуалов — шестую группу.

С возрастом пропорции шкалы перестраиваются. За счет резкого уменьшения доли не вовлеченных в сексуальную деятельность (к 20 годам только 9,3 %, к 30 годам 1,9) чрезвычайно возрастает нулевая группа (к 20 годам — до 65,1 %, далее несколько ужимаясь — к 30 годам до 53,2 %). То есть прирост идет за счет сугубых гетеросексуалов, соответствующих социально одобренной «норме». Доля чистых гомосексуалов относительно падает (к 20 годам до 5,1 %, к 30 годам снова несколько повышаясь — до 7,5 %). Структура же кривой, если не считать резкого взлета гетеросексуальности (пика с края), остается прежней: W-образная линия, слегка более высокая в начальной (гетеросексуальной) половине.

Вся шкала выглядит у этих возрастных категорий так:

Группа:

0

1

2

3

4

5

6

20-л.:

65,1

3,2

7,6

5,7

2,5

1,5

5,1

30-л.:

53,2

6,5

11,2

13,1

4,7

1,9

7,5

Это распределение у людей с начальным образованием. Для людей с полным средним образованием в детском возрасте распределение мало отличается от такового для людей с начальным образованием, а во взрослом состоянии они распределяются иначе: относительная структура шкалы та же, что для людей с начальным образованием, но значительно больше доля вовлеченных в гомосексуальную деятельность (Kinsey et al. 1948: 644–645, figs. 162–164, 165–167).

Таким образом, распределение мужчин по группам шкалы Кинзи оказалось тяготеющим всё-таки к некоторым идеальным типам: сугубым гетеросексуалам, безусловным гомосексуалам и сбалансированным бисексуалам. Именно на этих пунктах шкалы возникли пики распределения. То есть в реальном распределении не семь группировок, а три. Трудно сказать, произошло это от неосознанного стремления исследователей подверстать обследуемых под заведомо сформированные в уме категории или от осознания своих пристрастий самими обследуемыми: уж если я гомосексуал, то и буду таковым во всех своих проявлениях, а если мне доступны оба вида секса, то и буду воспринимать мужчин и женщин одинаково, и т. д. Правда, для взрослых масса оказалась смещенной в сторону гетеросексуальности (наибольший пик), но этого и можно было ожидать, учитывая влияние среды, культуры, религии, социальных норм на психику индивидов. А возможно, и заложенную в организм генетическую программу, облегчающую именно такую ориентацию.

В подростковом же возрасте, до наступления половой зрелости, смещения массы в сторону гетеросексуальности нет, распределение гораздо более равномерное, скорее даже заметно нечто противоположное — преобладание гомосексуальных интересов. То ли это опровергает наличие генетической программы, толкающей организм в сторону гетеросексуальной ориентации, то ли здесь эта программа еще не проявляется (она ведь может проявиться и позже — только по наступлении половой зрелости).

Но есть и еще более загадочные параметры изменчивости. По данным Кинзи на основе крупных выборок (по нескольку тысяч обследованных), но пересчитанным Кинзи с коррекцией для всего белого населения США, нулевая группа (сугубые гетеросексуалы) изменяется от 10,8 % всей популяции в 10-летнем возрасте до 83,1 % в 30-летнем. Шестая группа (завзятые гомосексуалы) изменяется соответственно от 15,4 % до 2,6 %. Первая сильно и неуклонно возрастает с возрастом, вторая не столь интенсивно, но тоже неуклонно уменьшается. Это всё понятно. Но вот вторая группа (почти бисексуальная) изменяется иначе: от 10 лет к 15 годам возрастает с 3,6 % до 6,0 % и растет дальше, а с 20 лет к 30 годам уменьшается с 7,4 % до 3,4 % (Kinsey et al. 1948: 651, Table 147).

Итак, в реальности есть множество гомосексуальных ситуаций у гетеросексуальных людей, есть целый ряд промежуточных форм между гомосексуальностью и гетеросексуальностью. Но я думаю, что решение проблемы для полярных форм, для веберовских идеальных типов, даст основные ориентиры для всего разнообразия явлений.

Я не рассматривал тут прочие формы удовлетворения сексуальных потребностей, считающиеся девиантными или, проще говоря, отклонениями от нормы, извращениями: фетишизм, вуайеризм, эксгибиционизм, садизм и проч. Но и их корни надо, по-моему, искать в той же сфере — в разбросе культурных и психических взаимодействующих при заполнении пустого пространства на месте атрофированного инстинкта.

3. Бисексуальность

Что встречаются изредка особи, имеющие половые признаки и даже гениталии обоих полов, гермафродиты, уже упоминалось. Это несомненно патология. Правда, в древности такими изображались некоторые божества. У древних греков это сын Гермеса и Афродиты Гермафродит (отсюда и медицинский термин). У древних индоариев это Адити — корова-бык, мать и отец всех богов. Бог Шива изображался в Индии с двойным набором гениталий — мужскими и женскими.

Но и за чисто мужскими божествами некоторые древние религии признавали наличие склонностей как гетеросексуальных, так и гомосексуальных, то есть по существу изображали их как бисексуальных. Так, древние греки приписывали своему главному богу Зевсу, мужу Геры, влюбленность в прекрасного земного юношу Ганимеда, которого Зевс взял на небо и сделал виночерпием богов, чтобы услаждаться с ним любовью. Имел любовников, а не только любовниц, и Аполлон — Гиацинта и других. В Китае считали, что во всяком человеке есть и мужское и женское начала — Ян и Инь, и надо добиваться их гармоничного сочетания. Но только с наступлением XX века эти древние идеи были возрождены в сугубо практической реализации.

В 1891 г. английский исследователь античной греческой гомосексуальности с точки зрения этики Джон Э. Саймондс, сам гомосексуал и поклонник Уолта Уитмена, получил из Америки письмо по интересущей его теме от профессора математики из Гарвардского университета. Письмо он передал своему коллеге известному либеральному сексологу Хэвлоку Эллису. Эллиса оно повергло в шок. В 1897 г. он приводит это письмо в своей совместной с Саймондсом книге «Половое извращение» (Ellis and Symonds 1897: 273–275), но считает необходимым скрыть имя профессора, обозначив его символом неизвестности X…… а из следующего издания, 1901 г., письмо было изъято. Фамилию американского профессора Саймондс приводит в своих письмах (Symonds 1969: 585–586) как Пирс (Pierce), под вопросом (вероятно, сомневаясь в своей орфографии). Видимо, это никто иной как знаменитый гарвардский основоположник философии американского прагматизма Чарлз С. Пирс (Peirce), специалист по математической логике.

Что же так испугало либерального Эллиса в письме из Америки? Это «теория полного безразличия инстинкта деторождения», сообщает Эллис и поясняет: из нее следует, что гомосексуальность является от природы нормальным явлением. В письме американского профессора сказано:

«Я изучал и исследовал вопрос в течение многих лет и пришел к твердому убеждению, что гомосексуальность не представляет ничего безнравственного, что, как всякая другая страсть, если только верно понята и управляема духовными чувствами, она направлена к физическому и нравственному здоровью субъекта и расы, и только ее уклонения — безнравственны. Я знавал множество лиц, более или менее подверженных этой страсти и большинство из них были люди чрезвычайно развитые, прямые, утонченные натуры и отличались, должен добавить, вполне ясным умом. Каждому известно, какое имеет пагубное влияние на общество гетеросексуальная страсть в том виде, в котором она существует при современных условиях жизни, когда она превращает мужчин и женщин в безумцев, лицемерных эгоистов и это особенно у тех народов, у которых гомосексуальность считается позором; по-моему, это означает искать нравственность, провозглашая божественной одну из ее форм, наименее того заслуживающую, а другую называя гнусной и противоестественной.

Ошибочно утверждать, что любовь женщины обязательно должна быть направлена к мужчине, а любовь мужчины к женщине. Эта доктрина нуждается в доказательствах… Страсть сама по себе слепа… Но выбор одного из этих инстинктов зависит только от случая. Половая страсть возбуждается известными достоинствами, действующими на нее раздражающим образом. Она может встретить эти достоинства как в мужчине, так и в женщине. Оба пути одинаково натуральны для мужчины, не развращенного… Это любовь одного какого-нибудь пола явление развращающее. Нормальный человек любит оба пола… Прогресс именно в том и заключается, чтобы животность заняла подчиненное положение в отношении психики».

Кроме философа предлагались и другие Пирсы в качестве авторов письма — Бенджамин О. Пирс, Джеймс М. Пирс (В. О. Peirce, J. M. Peirce — см. Katz 1978: 951–952, n. 42). Но авторство великого прагматиста сквозит в этом письме. Как раз в то же время, в 1892 г., Чарлз Пирс ввел чистую любовь (в греческом: «агапе») в свою «объективную логику». Зависимость выбора от случая вполне соответствует принципу «тихизма» (случайности), развивавшемуся Пирсом. Кажется, Пирсовы мысли о бисексуальности как основе гомосексуальности еще не учтены исследователями философа. Впрочем, для нас не столь важно личное авторство теории (который из Пирсов), сколь время ее появления и содержание.

«Дикая и нелепая теория», — высказался Хэвлок Эллис. Но эта теория очень близка к тому, что чуть позже вслед за своим учеником Флиссом выдвинул и отстаивал Зигмунд Фрейд («Три очерка по теории сексуальности», 1905). Фрейд указал и на своих предшественников: Э. Глея (1884), М. Гиршфельда (1889), Г. Германна (1903) и др. Он считал, что исконно в человеке заложена не сексуальная ориентация, а только способность к половой тяге, к сексуальной любви.

Что юноша пластичен и способен любить любого привлекательного партнера — мужчину или женщину. Что только с возрастом и под воздействием социальной среды и культуры происходит сужение его половых симпатий и их сосредоточение на противоположном поле. Но многие люди застревают на этой ранней стадии развития и сохраняют юношескую широту вкусов. Они способны любить как мужчин, так и женщин.

Еще более дикой и нелепой показалась американскому журналисту теория, выдвинутая одним любителем в России. Дэвид Туллер описывает свою встречу с московским физиком из Технологического Института Евгением Анисовым (Tuller 1996: 228–230). Тот фанатически отстаивал оригинальный взгляд на эволюцию человеческой сексуальности.

«Из всех животных человек — сексуальный чемпион, — начал Анисов. — Это ясно из факта, что эрогенные зоны мужчин хорошо развиты, а генитальные зоны женщин совершенны также. При оргазме у них происходят вагинальные сокращения. И как мужчины, так и женщины, все сто процентов, имеют анальные сокращения во время оргазма, даже если у них регулярные гетеросексуальные сношения».

Это доказывает, иронически пересказывает Анисова Туллер,

«что анальный секс был столь же обычным в ранние времена, как и пенисно-вагинальные сношения. В те времена человеческое либидо было столь всемогущим, что никто не замечал да и не заботился о том, кто его партнер — мужчина или женщина. Эта всеобъемлющая бисексуальность замедляла рост населения, что на деле помогало сохранить человеческий род. Если бы население росло чересчур быстро, вид бы вымер, ибо естественные ресурсы были ограничены и быстро пришли бы к истощению».

«После преисторического периода, — продолжал Анисов, — с ледниковым веком климат стал холоднее и полюса поменялись местами, а народ мигрировал в новые области, так что они встретили новую среду и нуждались в развитии новых умений. И клетки нейронов мозга должны были освободиться от сексуального инстинкта, так что смогли быть использованы для других целей. Это мы называем «эволюционной сублимацией». В это время сексуальность начала делиться, большинство людей становилось гетеросексуальными, а некоторые — гомосексуальными. Но мы можем сказать, что тогда как бисексуальный век длился миллионы лет, гетеросексуальный век — лишь несколько тысяч лет».

Анисов делал из своих реконструкций далеко идущие выводы: «Так что мы должны помнить всё время, что гомосексуальность открывает очень архаичную природу души. Возможно, что человечество еще вернется к бисексуальности в будущем, если либидо станет в десять раз сильнее, чем теперь. Один из путей решить экологические проблемы планеты — это развить снова бисексуальность и гомосексуальность и гиперсексуальность, ибо тогда рост населения остановится».

Умозрительная теория Анисова, если только она адекватно изложена заезжим журналистом, действительно нелепа и бездоказательна. Анальные сокращения при оргазме — всего лишь один из многих судорожных симптомов оргазма (сокращаются и многие другие мускулы). Других доказательств бисексуального прошлого человечества у Анисова нет. Но вот бисексуальное будущее, увязанное с экологическим кризисом, это идея гораздо более распространенная — вне связи с теорией Анисова. Ныне проблемой бисексуальности серьезно занимаются многие сексологи (Wolf 1977; De Cecco 1984; 1985; Money 1988; Geller 1990; Weinberg et al. 1994; Garber 1995; и др.)

В США вслед за крупнейшим антропологом Маргарет Мид (Mead) психиатр Фриц Клайн считает, что бисексуальность в какой-то мере присутствует в каждом (Klein 1993: 13), но для многих может быть выделена как особая категория наряду с гомосексуальностью и гетеросексуальностью. Он принял семичленную шкалу предпочтений Кинзи, только переименовав ступени с 0–6 на 1–7 и развернув ее не в двух (как у Кинзи), а в семи ракурсах. В своем делении Кинзи отделял сексуальную практику от склонностей и этим ограничивался. Клайн расположил свои 7 делений в каждой из семи плоскостей: сексуальное влечение, сексуальное поведение, сексуальные фантазии, эмоциональное предпочтение, социальное предпочтение, жизненный стиль, самосознание — и каждая вдобавок развернута в трех временах: прошлое, настоящее и (вместо будущего) идеал. Соответственно он сформировал многоклеточный опросный лист, который назвал Клайновской Сеткой Сексуальной Ориентации (Klein Sexual Orientation Grid, сокращенно — KSOG).

Клайновская сетка оказывается, конечно, более чувствительной, чем шкала Кинзи, более богатой для анализа. Два бисексуала, примеры которых приведены ниже, займут на ней разные места.

Бисексуал, опрошенный Клайном, рассказал о своих фантазиях при мастурбации.

«Он голосует на дороге, и его подхватывает привлекательная пара, мужчина и женщина, которые сажают его в машину между собой на переднее сиденье. «Мы останавливаемся где-то в лесу, и они начинают раздеваться, в то же время целуя и лаская меня. Женщина красива, с дивными грудями и плечами, а он очень нежен, но это мужественный человек, и он сосет у меня, в то время как я и женщина обмениваемся страстными поцелуями. Потом мы выходим из машины, и я трахаю женщину и одновременно отсасываю у мужчины. Мы все кончаем вместе. Это лучшая фантазия из всех, какие у меня были. Она всегда уносит меня».

На вопрос, о ком при фантазировании он думает больше — о женщине или мужчине, этот бисексуал ответил: «Я думаю об обоих. То есть я думаю о его члене и я думаю о ее ляжках и заднице, и я думаю о том, как он кончает, когда я кончаю в нее. Я думаю о них обоих. Всё».

(Klein 1993: 16)

Это бисексуальные фантазии.

А вот бисексуальное поведение, при том с динамикой во времени. Интервью взято у Пола, летчика в возрасте за сорок, ставшего приятелем автора.

«Я не имел секса ни с кем, пока мне не минуло 22. Я начал мастурбировать в 11 и дрочил, и дрочил, и дрочил в течение периода, когда я был — надцатилетним, и продолжал за двадцать». Двенадцати лет он как-то, играя с приятелем Биллом, получил эрекцию. «Я попросил его отсосать мне, хоть и не в этих словах». — «Он это сделал?» — «Нет. Но я думаю, он хотел. Знаю, что я хотел его тоже». На вопрос о предмете мечтаний во время мастурбаций Пол ответил: «Девушки. Иногда я использовал журналы, но большей частью я просто думал о девушках. Они были такой тайной для меня. Когда я наконец поимел секс в двадцать два, это было замечательно. Две недели сплошных занятий любовью». Секс с девушками продолжался и после того, даже после брака: Пол не был верен жене.

«А когда ты имел свой первый сексуальный опыт с мужчиной?»

«Мне было тридцать. Однажды летним уикендом Нэнси была за городом с ребенком, ему было уже около пяти. Я был одинок, наверное. Гулял по городу. Этот парень подцепил меня, и мы пошли к нему домой. Парни и в прежние годы пытались подклеить меня, но я не имел к этому интереса».

«А почему же ты пошел с этим парнем?»

«Он был нежен, и мне понравились его глаза. У него были веселые глаза, и, наверное, я был готов и достаточно одинок. У него была славная квартира. Обставленная с большим вкусом. Это помогало. Он дал мне выпить. Дважды. Потом он прямо сказал, что хотел бы трахнуть меня. Так и сделал. Это было так хорошо, он был так хорош и мил, делая это, что я остался на всю ночь. Он трахнул меня раз шесть».

«Ты оставался в пассиве?»

«Да, за исключением того, что я реагировал. Я в самом деле реагировал. Что ж, это было началом. Я звонил ему раз в неделю или примерно так, и он трахал меня, и мы сидели голыми и разговаривали. Это было славно. Я никогда раньше не сидел так расслабленно и голым с мужчиной. И он говорил мне разные вещи о моем теле, которые я никогда не слышал от женщин. Ну, что у меня хорошие ноги. Девушки <…> никогда не говорили мне, например, что у меня очень славный член. Если бы не мужчины, я бы никогда не знал, что у меня хорошо сформированный член. Это не так уж важно, но это так. <…>

За примерно три года я прошел через ряд мужчин, которые хотели трахать меня. Потом я встретил парня лет двадцати двух. Он подцепил меня на улице. Мы пошли к нему на квартиру, и дело дошло до позиции шестьдесят девять».

«Тебе понравилось?»

«На это потребовалось время, но теперь я очень люблю это. Трахать мужчину, который тебе нравится физически или эмоционально, очень возбуждает. Теперь я могу входить в это всем нутром».

Пол продолжает любить и женщин. Они даже возбуждают его больше, чем мужчины. «Мужчины не возбуждают меня так, как женщины. Или, лучше сказать, не возбуждают меня таким же образом».

(Klein 1993: 43–49)

Как видим, эти два бисексуала очень различаются во многих тонкостях. Бисексуальность оказывается очень разнообразной, куда более разнообразной, чем гомосексуальность или гетеросексуальность.

Бисексуал имеет явные преимущества перед обоими краями шкалы — перед гомосексуалом и гетеросексуалом, поскольку у него вдвое больше шансов найти подходящего партнера в сексе и объекта для любви. Соответственно меньше оснований для фрустрации и основанных на ней неврозов. Но в то же время у бисексуала и больше оснований для неврозов: больше выбор — больше и сомнений, неуверенности, колебаний. Он может выбирать между ориентацией, санкционированной обществом, и ориентацией запретной, маргинальной. Ни гомосексуал: ни гетеросексуал не стоят перед выбором (если не считать выбора в рамках своей ориентации). Им выбирать нечего — за них выбор сделан их природой. Они созданы такими. А бисексуал всегда стоит перед выбором. Свою книгу о бисексуальности Клайн назвал «Бисексуальный выбор».

Однако само положение, при котором в каждом лагере бисексуал не совсем свой, создает основания для отчужденности и чувства одиночества. В 1984 г. Фриц Клайн даже создал для них особую организацию — Бисексуальный Форум. Но компенсацией за эти неудобные свойства является ощущение, которое всплыло при опросах. Всем бисексуалам Клайн задавал один и тот же вопрос:

«Какое у вас чувство относительно вашей собственной бисексуальности и бисексуальности вообще?» По его словам, ответ был почти всегда один и тот же: «Целостность». Они говорили о чувстве целостности, они ощущали в себе полноту реализации в любви к женщинам и мужчинам (Klein 1993: 60).

Это совпадает с тем ощущением, которое выразил кинорежиссер Дерик Джармен, вполне гомосексуальный:

«Пока я не испытал удовольствия быть оттраханным, я не достиг сбалансированной мужественности. Когда ты преодолеешь свой страх, ты понимаешь, что пол имеет собственную тюрьму. Когда я встречаю гетеросексуальных мужчин, я знаю, что они испытали только половину любви».

(Jarman 1992: 29)

Сколько же людей бисексуальны? Клайн склонен относить сюда всех, кто по Кинзи не входит ни в нулевую, ни в последнюю, шестую категории, то есть всю гамму между гетеросексуалами и гомосексуалами. Если 50 % — гетеро- и 4 % — гомо-, то для бисексуалов остается 46 процентов. Если же учитывать только их эротические реакции или реальные контакты за три года в возрасте между 16 и 55 годами, то 70 % — гетеросексуальны, 8 % полностью гомосексуальны, и для бисексуальности (группы с 1 по 5 по Кинзи) остается 22 %. Но Клайн, скрепя сердце, согласен исключить еще и случайные эпизоды, а значит категории 1 и 5. Тогда остается 15 % мужского населения. Добавив половину этого количества из женщин Клайн получает 25–30 миллионов бисексуалов в США (Klein 1993: 127–128).

Не говоря уж об исторических личностях, любивших оба пола — как Александр Македонский или Юлий Цезарь, «муж всех жен в Риме и жена всех мужей», или Поль Верлен, к бисексуалам Клайн причисляет многих из тех, кого принято считать гомосексуалами: Фрэнсиса Бэкона, Пьетро Аретино, Оскара Уайлда, Гора Видала (тот и сам себя так аттестовал), Андре Жида. Скажем, Теннесси Уильямс был сугубо гомосексуален, но однажды всё же имел связь с женщиной — и для него «есть место в бисексуальном списке, потому что он имел способность к гетеросексуальному действию» (Klein 1993: 137). Клайн подробно описывает бисексуальную биографию Сомерсета Моэма — как же, был женат, имел много романов с женщинами, в то же время через заднюю дверь его верный домоправитель Джералд пропускал к нему мальчиков на ночь.

А есть ли право отнести Сомерсета Моэма к бисексуалам? Он сам говорил о себе, как обычно, заикаясь:

«Моя самая большая ошибка была вот какая: я старался убедить себя, что я на три четверти нормален, а на одну четверть — гомик, тогда как в реальности дело обстояло как раз наоборот».

(Maugham 1972)

Загвоздка, однако, не в количественных параметрах. Если исходить из того, что в мозгу есть некий центр, ведающий выбором сексуального партнера, и что к половой зрелости этот центр формируется по женской или мужской программе — ориентируя индивида на мужчину или женщину (или — или), то как столь большое количество людей получает и противоположную ориентировку? Два у них центра? Или это некий третий тип центра? Или некий один, но со сбивчивой программой? Стоукс с сотрудниками предприняли длительное наблюдение за бисексуальными людьми. Оказалось, что примерно 30 % процентов из них «мигрирует» в сторону гомосексуальности, другие — в сторону гетеросексуальности, а значительная часть всегда готова к приключениям обоего рода. Исследователи старались выявить признаки, по которым можно предсказать тот или другой поворот (Stokes et al. 1997).

4. Природа зигзага: возможности

Не менее загадочно другое: обычные, гетеросексуальные люди нередко вдруг начинают ощущать сексуальную тягу к собственному полу. Иногда это мимолетное чувство, порожденное долгим отсутствием женщин и юношеской красотой, как в «Кавказском пленном» Маканина (настоящем шедевре 1994 г., «Новый мир»). Матерый солдат Рубахин ведет сквозь горы плененного горца. Когда устроились соснуть,

«…пленный юноша медленно склонил свою голову вправо, на плечо Рубахину. Ничего особенного: так и растягивают свой недолгий сон солдаты, привалившись друг к другу. Но вот тепло тела, а с ним и ток чувственности (тоже отдельными волнами) стали пробиваться, перетекая волна за волной через прислоненное плечо юноши в плечо Рубахина. Да нет же. Парень спит. Парень просто спит, подумал Рубахин, гоня наваждение. И тут же напрягся и весь одеревенел, такой силы заряд тепла и неожиданной нежности пробился в эту минуту ему в плечо; в притихшую душу. Рубахин замер. И юноша, услышав или угадав его настороженность, тоже чутко замер. Еще минута и их касание лишилось чувственности. Они просто сидели рядом».

Через короткое время наваждение вернулось. «Пленный качнулся, чуть удобнее разместив голову на его плече. И почти тут же стал вновь ощущаться ток податливого и призывного тепла.

Рубахин расслышал теперь тихую дрожь юноши, как же так… что ж это такое? взбаламученно соображал он. И вновь весь он затаился, сдерживаясь (и уже боясь, что ответная дрожь его выдаст). Но дрожь это только дрожь, можно пережить. Более же всего Рубахин страшился, что вот сейчас голова юноши тихо к нему повернется (все движения его были тихие и ощутимо вкрадчивые, вместе с тем как бы и ничего не значащие, чуть шевельнулся человек в дреме, ну и что?..) повернется к нему именно что лицом, почти касаясь, после чего он неизбежно услышит юное дыхание и близость губ. Миг нарастал. Рубахин тоже испытал минуту слабости…» Но обстановка не располагала к продолжению. Через несколько часов в минуту острой военной опасности Рубахин, действуя инстинктивно, придушил юношу, чтобы тот не выдал притаившихся солдат своим.

В других условиях такое чувство, неожиданно поразившее вполне гетеросексуальных людей, перерастает в страсть, которая преследует их, пока не найдет удовлетворения.

Этакий загул, зигзаг. После этого странная тяга исчезает бесследно. Впрочем, нет, не бесследно: эти люди уже не бросят камень в голубого.

Один из американских романов-бестселлеров последнего времени рисует именно такую ситуацию. Автор, Майкл Чейбон, — очень молодой писатель и внешне очень привлекательный человек, а роман «Питсбургские тайны» явно автобиографичен: у героя и автора совпадают возраст, национальность, родной город и некоторые прочие вещи. Интимные детали столь прозаичны и в своей нестандартности столь неожиданны, что в них наверняка просвечивает личный опыт. Рассказ ведется от первого лица.

После вечеринки приятель пригласил героя отправится в дискотеку. «Окей», — ответил тот. «Но это голубое диско,» — предупредил друг. «А!» И герой вспоминает:

«В школе у меня был, собственно, период, когда я тревожился, сознавая возможность, что мог бы стать и голубым, мучительный, продолжавшийся шесть месяцев пик лет безлюбовности и отсутствия девушек. Ночами я лежал в постели и трезво уяснял себе, что я голубой и уж лучше с этим примириться. Раздевалка превратилась в место мучений, которое кишело обнаженными мужскими гениталиями, и они, казалось, подшучивают надо мной, потому что я не позволял себе бросать беглые взгляды, хоть на доли секунды, — чтобы это казалось случайным, но на деле, как я понимал, это было горьким симптомом моей извращенности. Поскольку, как у всякого типичного четырнадцатилетнего, похоть прямо рвалась из меня, я перебирал в памяти ряд знакомых юношей и пытался сосредоточить на ком-то из них свои сладострастные помыслы, надеясь таким путем найти отдушину для своей похотливости, пусть даже она и останется извращенной и тайной и осуждена на провал. Без всякого исключения мои попытки вызывали во мне только смятение и отвращение».

Этот период внутреннего кризиса прошел с появлением связи с девушкой, затем с другой, третьей и т. д. Но по временам появление на горизонте привлекательного мужчины вносило колебание в этот фундамент гетеросексуальности, и тогда ненадолго рассказчик погружался в размышление, какому повороту судьбы он обязан своим решением не быть гомосексуалом.

В ответ на откровенный вызов приятеля им на мгновение овладел испуг. И тотчас улетучился. Он ответил:

«Пожалуй, нет. Я гетеросексуал, Артур. Я предпочитаю девчат». Однако он заверил Артура, что они остаются друзьями.

Много дней спустя они отправились в бассейн. Там, на открытом солнце герой бросал короткие взгляды на Артура, «как он лежал вытянувшись, с закрытыми глазами, блестящими ресницами и почти без одежды. Он никогда еще не представал моему взору в таком обилии, так много его обнаженной кожи, и мне казалось, что я еще никогда прежде не рассматривал мужское тело таким взглядом, каким теперь всматривался в Артура — но скрытно и нервно, полуприкрытыми глазами.

Мне пришло в голову, приходит в голову, что не хватит слов, чтобы описать его тело, ибо такие слова как бедро, грудь, пупок, соски, эротически-женственны и не подходят здесь. Хотя бы то, что все упомянутые части тела были у него покрыты густыми светлыми волосами, которые у пояса плавок и на груди Артура переходили в рыжеватые. Мне пришло на ум, что, глядя на него, я пытаюсь выявить, как диафрагмой фотоаппарата, его волосы, мускулы, очертания члена между бедер, мокрую щетину на щеках. Для меня ничего не менялось. Я смотрел на него. Он был мокрым от пота; живот был плоским; на тыльной стороне его длинной влажной руки росли волосы. И я смотрел также на место между его ног, на его особенный — гладкий, как бы лысый — желвак, который проступал под блестящим голубым нейлоном. Всего страннее, однако, была его кожа, и от нее отвести взгляд было тяжелее всего; она была повсюду испещрена маленькими тенями, из-за чего казалась гладкой и в то же время грубой, как замша или тонкий песок; и она была туго натянута на его кости и мускулы — так туго, что, казалось, никогда не поддастся под моей рукой, в отличие от женской кожи.

Вдруг он приподнялся, оперся на локоть, с раскрасневшимся лицом и глазами, как вода в мерцающем бассейне, и поймал меня за тем, как я рассматриваю его кожу. Я был так испуган, что меня осенила идея, на которой я себе все лето запрещал останавливаться: я влюблен в Артура Лекомта. Я жажду его.

«Да?» — сказал он и слегка улыбнулся. «А, ничего…»

Как то разругавшись в пух и прах со своей возлюбленной Флокс, герой романа позвонил Артуру, разбудил его, и Артур сказал, чтобы он приезжал немедленно. Тот отправился к нему. «Артур сочувственно улыбнулся, увидев меня, и радостно протянул мне руку. Я обнял его и крепко прижал к себе. Лицо его было загорелым и только что со сна, в левом глазу еще висела маленькая сонная крупинка. Он купил себе флакончик Христиана Диора, пахнущий лимоном. Я был так рад его видеть.

«Бедненький, — сказал он, — у тебя плачевный вид». «Так я себя и чувствую. Обними меня еще раз». «У тебя, видно, был тяжелый день?» «Я сбит с толку, Артур. Можно ли сегодня…?» «Ну, конечно».

Совсем другим он не был. Он только что ел сливу, подумал я. Он слегка отодвинул меня от себя, но держал меня крепко. «Хорошо ли ты владеешь собой?» «Сказать это точно, не могу. Не знаю».

«Ну, время покажет, — сказал он. Он ущипнул меня за ухо. — Давай испробуем все возможности».

«Можно ли помедленнее?»

«Нет», — сказал он, и был прав. Мы делали это очень быстро, в теткиной кровати. Начав с проникающих поцелуев, пробежали все извращенные и чужие, но доверительные станции на старом пути к единению, которое у меня всегда угрожающе стояло перед глазами, черное и насильственное и улыбчивое, более извращенное и доверительное, чем всё другое. Потом, приблизительно через десять или пятнадцать минут после моего прибытия в дом, когда правая ладонь у меня была полна его твердой набухшей плотью, а моя левая покоилась на его животе, мною овладело чувство, что наша черная цель воздействует не столь уж угрожающе. Сердце у меня остановилось и в то же время было полно желания, я был исчерпан и до последнего момента наслаждался этим. Было странно и ошеломляюще чувствовать себя в порядке исключения слабейшим. «Вот, — сказал я. — Прямо теперь». «Ты уверен?»

«Да. Пожалуйста. Всё в порядке. Я пойду на это сейчас или никогда».

«Нам нужно что-нибудь для смазки».

«Поторопись».

Он вылез из кровати, побегал по спальне, рассыпая везде газеты, порылся в ящиках шкафов и исчез в ванной. Я слышал, как открылась и закрылась дверца аптечки. Он выскользнул голым через дверь спальной, и я услышал, как он сбежал по лестнице вниз, спотыкаясь от спешки. Я лежал на скомканных простынях и одеяле и смотрел на стрелку будильника, не думая о времени. Бока у меня болели, потому что я так быстро дышал и испытывал только неодолимое желание быть оттраханным. Стрелки двигались, старая расшатанная решетка на окне скрипела, я услышал шаги Артура на лестнице. Он вернулся в спальню, хватая воздух, но улыбаясь и неся бутыль кукурузного масла.

«Что-то для смазки, — сказал я, и мой смех был как сверкающий пузырь на луже смолы. — Ну давай».

«Погоди, я совсем запыхался, дай мне минуту передышать, поцелуй меня».

Было ужасно больно, а масло казалось холодным и странным, но когда он сказал, что уже всё, я не хотел, чтобы он прекратил; я просил его продолжать, и он делал всё, что в его силах, а потом я начал плакать. Он держал меня в объятиях, я перестал плакать, мы смеялись над звуком, который, как он сказал, был исторгнут из меня, и наши лица были отделены лишь несколькими сантиметрами, как вдруг он расширил глаза и сел, а потом снова склонился, чтобы лучше рассмотреть меня.

«У тебя кровь из носа», — сказал он.

Он встал, подошел к высоким окнам спальни, раздвинул занавеси и открыл окна. Поток воздуха и позднее солнце ворвались в комнату через литую железную решетку, и ряд тонких теней пал на пол. На моей наволочке была кровь. Когда я встал, чтобы взять полотенце для носа, Артур стянул окровавленную наволочку и пошел с ней к окну. Когда я вернулся, он стоял у подоконника и улыбался чудесной новости, которую он показывал всей окрестности».

С тех пор они стали спать вместе. Артур великолепно варил, в холодильнике всегда были продукты. «И каждую свободную минуту мы ложились в постель. Я не считал себя голубым; как правило, я себя не считал никем. Но в течение всего дня, начиная с того, как я утром продирал глаза, и до последней затемненной секунды сознания, когда я чувствовал на своем плече успокаивающееся дыхание Артура, я был всегда нервным, полным энергии, и всегда в страхе. Город был опять новым, и новые опасности поджидали везде, а когда я ходил по улицам, но быстро и не видя лиц прохожих, как шпион на службе похоти и счастья; я хранил тайну глубоко внутри себя, но она всегда готова была сорваться с языка».

Когда снова возобновилась связь с Флокс и они лежали в постели, она, всё время подозревавшая истинную подоплеку дружбы с Артуром, сказала, что хотела бы, чтобы вместо того, чтобы отдаваться, она могла оттрахать его. Но он поймал себя на том, что пытается повернуть ее в то положение, которое сам занимал с Артуром. «Можно?» — спросил я. — «А ты хотел бы?» — «Так можно?» — «Да, — сказала она. — Давай же. Теперь». Я пошел к ее неубранному туалетному столику, достал тюбик холодного вазелина и всё подготовил. Артур показал мне очень точно, как делать подготовку, но непосредственно, после того, как я вторгся в это тугое и узкое, неправдоподобно скучное отверстие, мужество оставило меня, потому что я попросту ничего, что ожидал, не получил; это было ни то, ни сё, в лучшем случае и то и другое, но это было слишком сбивающее с толку, чтобы мне понять это, и я сказал: «Всё вместе было ошибкой».

«Нет, это не ошибка, — возразила она. — Крепче, ах! Крепче. Помедленнее, милый». Когда, исчерпанные, мы опали на постель, Флокс сказала, что было больно и очень хорошо, но пугает, каким иногда может быть секс, и я сказал, что я это знаю».

(Chabon 1988: 39–40,161–163, 214–316, 264–265)

Так что гомосексуальный опыт не прошел бесследно. Чем-то, так сказать, обогатил палитру и сознание. Впрочем, по ряду признаков, здесь гомосексуальные склонности были всё-таки заложены с самого начала, и зигзаг в сторону гомосексуального поведения можно рассматривать как проявление бисексуальности. Кроме того, это всё-таки всего лишь литература, пусть даже очень реалистичная и правдоподобная.

Что ж, вот документальные материалы, и в них никакой предшествующей склонности к гомосексуальному поведению не видно. Бисексуальность здесь можно предполагать разве что суммарно — как вывод из суммы поведения, в котором основа-то — гетеросексуальная.

Дерик Джармен рассказывает про «одну из своих самых возбуждающих ночей». Он тогда не имел квартиры и жил в квартире, которую ему сдавал приятель Карл, возле театра Шейфсбери. Сойдя с автобуса возле ювелирного магазина, он увидел молодого, очень сексуального парня, который разглядывал витрину. Тот подловил взгляд Джармена и агрессивно окрысился на него: «Какого черта ты на меня уставился?» Джармен не хотел ввязываться в драку, так что перешел улицу и направился домой. Вдруг сзади раздался резкий свист. Оглянувшись, Джармен увидел что тот парень подзывает его. Интерес превозмог колебания, и Джармен подошел к нему, сохраняя на всякий случай дистанцию. Тот сказал: «У тебя какие-то проблемы? Ты что, голубой?» — «Ну, голубой». — «Можно с тобой поговорить?» — «Ладно, только я не настроен драться, так что если тебе это и надо, то привяжись к кому-нибудь другому». «Нет, нет, мне надо поговорить».

Джармен шел с ним рядом, раздумывая, пригласить ли его в квартиру, можно ли ему доверять. Остановились у магазина с мягким порно, поглядели на витрину. Тот спросил: «У тебя есть журналы или что-то вроде?» «Ну, есть». Это были не его журналы, а Карла. Карл был зациклен на футболистах и регбистах, и у него была целая полка с порножурналами вдоль стен. «Я, — вставляет Джармен, — никогда не коллекционировал журналы. Я люблю смотреть их, но для меня это никогда не замена настоящего секса». Дальше события развивались так:

«Я пригласил его в спальню и бросил ему стопку журналов для голубых, а сам пошел в кухню делать кофе. Когда я вернулся, он был весь погружен в журналы. Даже не пригубив кофе, он скинул свои штаны. Я трахал его по всей комнате, и он спустил на журналы.

Когда всё было кончено, он сказал: «Я никогда этого не делал раньше». Он рассказал мне, что работает помощником водопроводчика и пишет стихи. Он был положительно красив. <…> Но когда я дал ему адрес и номер телефона и сказал, что хочу почитать его стихи, я знал, что никогда его не увижу».

(Jarman 1992: 55)

Из интервью Стива Зилэнда с американскими солдатами-геями. Джон в плохом настроении: только что распрощался со своим товарищем по комнате Стивом Эткинсом. Тот сказал ему: «Ты лучший сожитель, который когда-нибудь у меня был. Ты больше, чем сожитель». Джон признался, что любит его.

3: Он натурал? (т. е. не гомосексуал? — Л. К.)

Дж: Натурал, и очень близкий мне человек. <…> Я был очень привязан к нему и изумлен им. У него красивые глаза, волосы, тело. Худощавый, но отлично скроенный. <…> Темноволосый, подтянутый. Брови соединены в одну. <…> Зеленоватые глаза <…>

3: Было ли в комнате сексуальное напряжение?

Дж: Нет, это было как если… Знаешь… Я обычно дрочился. Иногда ночью я делал себе разрядку. И вот вдруг я слышу, он делает то же самое. Было темно, через полчаса я говорю: Теперь давай спать». Потом я пошел дальше, и начал. Меня обуяла такая похоть. Я всё еще скрывал. Потом он начал, и это было в самом деле здорово. И мы делали это долгое время так. Потом я перестал скрывать».

Джон начал обычные походы гомосексуала в город, его прятель подозревал, о чем идет речь, хотя разговоров на эту тему не было. Однажды в пивном баре две негритянки спросили их, не геи ли они. Они засмеялись и в шутку стали разыгрывать из себя геев.

Джон продолжает: «Позже этой ночью мы ушли и вернулись в свою комнату. Он лежал в трусах на своей кровати, а я лежал у зеленого кресла. Вот тогда я и начал говорить — начал говорить обо всем. А он как — знаешь, когда говоришь и бормочешь и начинаешь засыпать. Вот тогда я и начал его ласкать. Медленно.

3: Где?

Дж: По разным местам. Я дотрагивался и внизу, где его член. У него стоял. И он проснулся — «О, о, ты что делаешь?» — «А, ничего». Потом я разговаривал, продолжал беседу, и стал делать это снова — а он не делал ничего. Тогда я убрал свою руку, лизнул палец и тронул влажным пальцем кончик его члена. Тут он пробудился и спрашивает: «Зачем ты делаешь это?» А я просто ответил, знаешь, я сказал ему, что я не гей. То есть я-то гей, но что я не гей. Что я не имел женщины, не имел и мужчины. Что было ложью. Это не было ложью относительно женщины, но относительно мужчины было. Конечно. И. я сказал:

«Право, я и не знаю, чего я хочу». И он пытался помочь мне прояснить мои мысли. Он сказал, единственный путь для тебя узнать это — пойти и испробовать. Побыть либо с мужчиной, либо с женщиной, увидишь, что тебе понравится. И я сказал: «Ну да». И я спросил его, дрочился ли он раньше перед другим парнем. Он сказал: нет. А я сказал: «Ладно, а ты хотел бы?» Он говорит: «Если… если…» Он дал мне понять правильно. Он имел в виду: «если» я думаю, что это поможет мне принять мое решение. И я сказал: «Ну!» И он спустил свои трусы, а я вынул свой, и тут мы приступили к этому. Только мастурбация. Я пытался дотронуться до него, но он не хотел этого, вовсе.

3: Он смотрел на тебя, когда вы этим занимались?

Дж: Да, мы оба глядели друг на друга всё это время. На наши лица и на наши члены. Это было здорово. Он кончил быстро.

3: Что было потом?

Дж: Он сказал мне, чтобы никогда никому. Чтобы это было между нами. И тогда я скорчился на кровати, в головах, и начал говорить. Я спросил его: «Ты будешь чувствовать иначе, если я решу, что я гей?» Он ответил: «Нет, я всегда подозревал, что ты что-то вроде этого. Я просто ждал, что ты это сам скажешь!» И после этого наша дружба стала поистине хорошей».

(Zeeland 1993: 61–64)

В другом интервью корабельный кок Джек, гей, рассказал Зилэнду о своих приключениях с «натуралом» Майклом, который достался ему соседом по каюте.

В отпуске Майкл гостил у Джека дома, и спать пришлось в одной кровати. «Мы были оба выпивши, и руки стали резвыми, и не успели мы что-либо понять, как это произошло». Джек отсосал Майклу. После этого Майкл сказал: «Не могу поверить, что я на это пошел». Но через некоторое время Джек получил новое назначение и нового соседа, тоже «натурала». Когда Джек справлял свой девятнадцатый день рождения, Крэг и он отмечали это в номере отеля. Крэг мылся в душе, стали баловаться. Крэг плеснул в Джека мыльной пеной, тот бросился под душ промывать глаза. Крэг «начал совать свой член в меня и тереть им мою задницу». Был секс, после чего Крэг с ума сходил. «Не могу поверить, что я это сделал». Но их подобные приключения продолжались несколько лет. «У него была девушка. Но каждый раз, когда мы заходили в порт, мы снимали на вечер номер в отеле и баловались сексом. Но он всегда… Он никогда… Он говорил, что он натурал. <…> Он говорил, что он не гей, но он сосал член. Но он не давал мне трахать себя, никогда, ни разу. Он всегда был сверху в этой ситуации. И он никогда не целовался. Ни разу. <…> И мы всегда баловались так только когда были выпивши. Однажды ночью мы проделали это четыре раза». Крэг даже говаривал: «Да-а, мы знатно проводили время». Тогда Джек признался, что он гей. А ты? «Нет, — ответил Крэг.- Ты единственный мужчина, с которым я когда-либо ложился в постель. Ты единственный, с кем я когда-либо буду это делать ».

(Zeeland 1995: 235–236.- полужирный шрифт мой. — Л. К.)

Еще в одном интервью матрос Кевин рассказывает Зилэнду о том, как его товарищи Эерон и Рэй переспали в отеле, и Рэй делал минет Эерону.

3: Но Эерон натурал, он натурал?

К: Эерон любит женщин, он спит с женщинами, ему хорошо с женщинами, и он женат и всё такое. <…> Но я думаю, когда клевый парень проходит, он также захочет поиметь с ним сношения. И я думаю, причина в том, что он в согласии с самим собой. Если он поимеет сношение с мужчиной, то это потому, что ему так хочется. Это не потому, что он гомосексуален. Это потому, что там славный парень, славная личность. Это ради личности, а не ради секса.

3: Как ты думаешь: он особенный в этом отношении?

К: Не думаю, что он какой-то особенный. Я знаю немало людей, как он. Разные мои друзья говаривали, что это не сексуальный акт важен, а человек».

Тут не дружеские отношения используются ради сексуального приключения, а секс для того, чтобы завязать дружбу. «Ты встречаешь кого-то, вы спите с ним, и дружба начата». Кевин признался, что и сам как-то имел секс с Эероном.

(Zeeland 1995: 222–224)

Не без колебаний я помещаю далее примеры из книги Ларса Эйнера о сексе в американском студенческом общежитии. В предисловии и в разделе об интернатах я уже писал о недоверии к этой книге в целом как к документальному источнику. Однако если даже считать ее художественной гомоэротикой, то психологические совпадения с только что приведенными документальными интервью Зилэнда побуждают использовать ее ввиду детальности психологического рисунка.

Рассказывает Уоллис, парень вполне гетеросексуальный.

«Не думаю, что мы были с Рэем близкими друзьями в школе. Там была кодла около дюжины пацанов, к которой мы оба принадлежали. <…> В этой кодле не было ничего сексуального. Я не считал Рэя своим лучшим другом, а если он и делал какие-то особые подходы, чтобы стачковаться со мной, я этого не замечал.

Потом я поступил в университет и прибыл в общежитие. Я даже не знал, что там окажется Рэй. Университет-то большой. Когда я увидел, что Рэй живет через зал от меня, он естественно оказался моим лучшим другом в колледже просто потому, что был единственным, кого я знал и раньше. <…>

Думаю, что Рэй выискивал меня в общежитии. Я не замечал. Я просто был рад видеть его. Он заходил ко мне в комнату и садился за стол. И я был за столом. Он был всегда, когда у меня бывала свободная минутка. <…> Это начинало надоедать моему соседу по комнате. Однажды вечером мой сосед готовился к экзамену и попросил нас уйти».

Рэй предложил выпить. «Теперь, вспоминая это, знаешь, я бы должен был о чем-то догадаться. Рэй очень много говорил о сексе. Но черт возьми, все парни только и говорят, что о сексе. Рэй задавал много вопросов, вроде того, насколько большим должен быть член, что значит слишком много дрочиться, сколько спермы надо, чтобы было нормально, как часто у парня встает — вот такой сорт разговора».

Сам Уиллис знал о сексе в основном от других парней, хотя и не задавал вопросы, а просто держал ушки на макушке. Но ничего странного в этих вопросах он не видел. Теперь, по прошествии времени, Уиллис понимает, что отвечая на вопросы Рэя о том, как обычно поступает «парень» или «некоторые парни», он в сущности рассказывал о себе. «Некоторые парни дрочат два-три раза в день». Я не знал, сколько дрочат «некоторые парни», я знал сколько дрочу я. А он мог понять это и вычислить меня.

Уиллис был уже изрядно пьян, когда наступила пауза в разговоре. Рэй выглядел очень серьезным. Он что-то имел на уме, и даже полупьяным Уиллис это заметил. Он спросил Рэя, в чем дело. Рэй подлил другу виски и настоял, чтобы тот выпил до дна. Потом долго упрашивал, не отвергнуть его и не возненавидеть, если то, что он скажет будет ужасным. Уиллис обещал. Он подозревал, что Рэй присвоил двадцать долларов, забытых им в комнате и решил простить их другу. Но Рэй выпил стопку сам и выпалил: «Я уверился, что я гомик, и во всяком случае больше всего на свете я хочу отсосать твой член».

«Я откинулся на стуле и раза четыре сказал «Ах, мать твою…» Я не был взбешен, я был только изумлен. Я не собирался давать ему сосать мой член, но кроме этого у меня не было никаких мыслей. <…> «Ах, чёрт возьми, Рэй, — сказал я, — мой член даже не встанет для этого». <…> Он сказал, что это уж его дело. Дай попытаться. Ну, не получится, так не получится. <…> Я сказал ему: всё, что угодно, я сделаю всё для друга, но не это.

Он на это: ладно, дай хоть посмотреть на него. Просто дать ему посмотреть на мой член. Я сказал: «Чёрт побери…, Рэй, ты же видел его сотни раз в душе». Да, он видел. Тут мне припомнилось, что несколько раз, когда мы вместе были в душе, у него стоял. Как я об этом не подумал раньше? Нет, я не стану показывать ему свой член. Что угодно другое.

Он попросил меня снять рубашку. Снять рубашку и напрячь мускулы. <…> Наконец, я сказал «Окей. Я не против показывать кому угодно свои мускулы». <…> Чёрт, я считаю, если это делает его счастливым, почему нет? Я стянул рубашку и бросил ее на пол. Он протянул руку к моей груди, как-то машинообразно, но остановился не дотронувшись. Потом я заметил, что другая его рука под столом. Ах, он дрочил! Давно ли он так? На лице его было выражение пафоса.

Но я узнал его, это выражение. Ну, я ведь бывал на свиданках, которые проходили вроде этой. Я был сверху, никогда не хватался ниже пояса. Так вот как я выглядел. Боже, это уродливо. Вот так и я выглядел — как дрочась и прося прикосновения. Знаешь, что я подумал? В эту долю секунды я понял: эй, я был там, где он сейчас. Я понимаю эту логику, о чем он сейчас думает. Он знает, что не может получить то, что ему на деле нужно, об этом даже нет вопроса. Но он так обуян похотью, <…> и почему я, чёрт возьми, не могу что-то сделать для него, знаешь, хоть немного?

Всё это было в этом выражении на его лице и ты не многого достиг в своей жизни, если не имел хоть пару раз это глупое патетическое выражение на своем лице. Кто настолько тупой, чтобы не быть тронутым в этот момент, понимаешь, — оно жаркое и мучительное, бесстыдное и патетическое.

Я напряг свои мускулы и положил его руку себе на бицепс. Он сжал его. «Это всё, что может произойти, — сказал я. — Можешь ты кончить то, что делаешь, как можно быстрее?» Я зажмурил глаза. <…> Он пробежал рукой по моей груди и сжимал моё плечо, все тверже. Он простонал: «О, господи!» Я понял, что он кончил. Его рука ослабела.

Я встал так резко, что стул, на котором я сидел, упал. Тут я выскочил из комнаты, и через зал в уборную. Я обнял ближайший стульчак, и меня вырвало. <…> Рэй стоял позади меня некоторое время. Потом он пытался вытереть мое лицо туалетной бумагой. Я оттолкнул его. Когда меня перестало тошнить, я увидел, что он плачет. Он говорил: «Это всё виновато виски, правда? Скажи мне, что это всё виски». Я сказал: «Да, я тоже так думаю».

Рэй не приходил несколько дней. Постепенно всё отошло, хотя и не забылось. Как-то Уоллис зашел в душ, когда Рэй был там. «Он был один. Я помешал ему дрочить. Я сунул голову под душ, а когда я высунул ее, чтобы глотнуть воздуха, Рэй действительно дрочил. Его левая рука была прижата к животу между пупком и лобком и он надраивал свой член с большой скоростью. Головка его члена была такая красная, что могла бы светить в темноте, и я был уверен, что он вот-вот кончит. Я уставился на него. Я надеялся, что он поторопится, а если нет, то по крайней мере сообразит, как он выглядит и, что еще важнее, как на него посмотрят, если кто-нибудь зайдет. Я также глазел на него потому что был ошеломлен тем, как парень выглядит в этом состоянии. Я никогда не имел секс без того, чтобы по крайней мере разок не отключиться на короткое просветление, в котором я интересовался, как я выгляжу, не подобно ли этому. Нельзя было сказать, было ли его выражение удовольствием или агонией. Спина его была согнута, таз и плечи вперед, было нечто обезьянье в том, как он стоял. И что еще хуже, он никак не мог кончить».

Уоллис испугался, что кто-нибудь зайдет. «Значит, ладно, решил я, я пойду на это, а позже я дам понять, четко, что это никогда не повторится. Но важно, чтобы это кончилось быстро, пока никто не зашел <…>». Наконец, я наклонился к нему и прошептал ему в ухо: «Ты можешь дотронуться до моего члена, если это даст тебе кончить». Я был убежден, что он не собирается останавливаться, или, если он остановится, то состояние его члена будет столь же обвинительным для того, кто зайдет, как и его отчаянная дрочка. «Даю тебе десять секунд».

Он потянулся к моей промежности. Я не могу себе представить, что мой член чувствовал что-нибудь — холодная мертвая плоть в его руке, а рука его была как пять ломтиков холодного скользкого мяса, скрученных вместе. Я не последний кого возбуждает вид чьего-либо стоячего члена, но право вялый член это самая несексуальная вещь на земле. К счастью, Рэй видел это иначе. За пять секунд его член начал содрогаться. Я вероятно иногда выстреливал лучше, чем он, но на меня произвело впечатление видеть, как много спермы выскочило из его члена и главным образом как много ее текло. Он взглянул на меня, и я прикрыл глаза, чтобы не видеть того, что, как я думал, будет его замешательством.

Когда я открыл глаза, он стоял выпрямившись и улыбался. Всё казалось вернулось к норме, разве что он всё еще держал мой член и начал гладить его. Мой член не был тверд, он всё это время не стоял, но он начал превращаться из висячего в наклонный. Я вытянул его из слабой хватки Рэя и сказал: «Окей, у тебя всё». У меня был явное чувство отвращения, но и странное удовлетворение тем, как Рэй реагировал на прикосновение к моему вялому члену. Рэй повернулся смыть сперму с живота и члена. На сей раз я не чувствовал тошноты.

Но было нечто худшее. Он повернулся и начал намыливать свою задницу. Я почувствовал укол в своем члене, когда я увидел его задницу. Я никогда не чувствовал этого когда-либо от вида мужской задницы, но попочка Рэя была такой гладкой и белой и имела такую форму. У парней обычно плохие зады — ты это заметил? В девяти из десяти случаев, парень-то сложен отлично, а зад паршивый, вислый. Если бы у Рэя был волосатый и прыщавый зад со слоями бесформенного жира, я совершенно уверен, я бы никогда не почувствовал этого укола. На каком-то уровне я сознавал, что мог бы поиметь его задницу, как только захотел бы. Но я не мог себе позволить так думать. Я повернул свой душ на самый холод и ступил под него».

Позже в этот день они имели серьезный разговор. Уоллис предупредил Рэя, что он едва удержался от того, чтобы набить ему физиономию и что порвет с ним, если это повторится. Рэй выслушал и сказал, что не может с собой совладать. Он не может удержаться от желания сосать его член. Но попытается. На это Уоллис: «Какого хрена ты хочешь сосать большой и волосатый член парня?» И пояснил, что ведь сперма может попасть в рот. Ведь не хочешь же ты, чтобы сперма оказалась у тебя во рту! А Рэй: «Я хочу, чтобы твоя сперма была у меня во рту». Уоллис: «Ах, мать твою, парень. Меня вырвет снова. Боже, как ты можешь говорить такую лабуду?» А он: «Я люблю тебя и хочу этого». Он объяснил, что парни ведь целуют у девушки между ног, наверное и Уоллис тоже, так это то же самое. Он не хочет члена любого парня и спермы любого, хотя он мог бы найти немало желающих. Уоллис осознал: «Он хочет получить мой член и мою сперму». Уоллис признал, что девушки сосали ему член, но то девушки. Это разница. Почему, спрашивал Рэй, в чем разница? «Рот есть рот». И так далее. Оба остались на своем.

Много дней спустя Уоллис случайно подсмотрел, как дрочит его сосед по комнате, весьма непримечательный Брайан. «Когда он кончил, мой член стоял. Пойми меня правильно, у меня даже мысли не было дотронуться до него. На я должен был признать перед самим собой, что в этом что-то есть, когда парень дрочит, пусть даже такое ничтожество, как Брайан, скучный до смерти. Ладно, если этот парень мог возбудить меня подобным образом, меня, который не интересуется мужчинами, а Брайаном меньше всего, то может быть я смогу понять, как Рэй получает возбуждение от моего тела».

Уоллис тут же занялся мастурбацией и сам наблюдал за своим телом. «Дрочу и гляжу на свое тело. Почему бы кому-то и не хотеть сосать мой член? Я держу его чистым. Это большой член, твердый член, настоящий мужской член, я не знаю, какой член больше заслуживает отсоса. Черт возьми, я бы и сам отсосал его, если бы мог. <…> Что мне повредит, если Рэй посмотрит на меня иногда? <…> Что повредит, если он посмотрит иногда, как я дрочу?» Может, думал Уоллис, это побудит его лучше представлять о себе, податься в гимнастический зал, стать более мужчиной. Может, это поможет ему избавиться от комплекса гомика? Меня-то это не сделает гомиком. Даже если я по временам имел бы с ним секс.

Кульминация наступила, когда Уоллис поссорился со своей возлюбленной. Расстроенный и рассерженный, и, что главное, сексуально голодный, он постучал в комнату Рэя и позвал его выпить. Сам пошел в тот затемненный зал, где они когда-то выпивали, снял рубашку и повесил ее на стул. Вошедший Рэй ничего не замечал. Уоллис отклонился на спинку стула, сцепил руки над головой и напряг мускулы. Рэй взглянул, и у него отвисла челюсть. «Эй, Рэй, не хочешь ли потрогать мои мускулы?» Через секунду Рэй был рядом, гладя бицепсы и грудь Уоллиса. Ему пришлось только прерваться на секунду, чтобы поправить свой член в штанах, потому что у него встал немедленно. Но он не заметил стояка в штанах Уоллиса. Он лизал бицепсы Уоллиса, его соски и живот. Потом остановился и, сняв свою рубашку, прижался голой грудью к Уэллису. Тот спросил: «Рэй, ты всё еще хочешь сосать мой член?» «О да, очень». «Так соси его сейчас, проклятье, если хочешь когда либо сосать его». «Рэй погладил выпуклость, содержавшую мой твердый член, и пробежал пальцами по моему телу. А я: «Соси его, парень. Ты можешь и не дождаться другого шанса». В какие-нибудь десять секунд он стянул с меня штаны. Затем он наложил свой рот на мой член.

Не знаю, почему я ожидал, что это будет другим, чем если девушка. Не знаю, что мне представлялось было бы другим в совании моего члена в мужской рот. <…> Это было великолепно, в основном потому что он хотел этого и он сосал так, что чувствовалось, что он хотел. А я: «Ну же, соси его, сладкий мой, в нем большой груз спермы с твоим именем на нем».

Я начал трахать его рот. Я начал толчки. Я ударял вперед, продвигая член всё глубже в рот и глотку Рея. Он вытащил на секунду, чтобы увлажнить свои губы. Я говорю: «Это то, чего ты хотел? Это всё, что ты ожидал?» Он на это: «О, да» и его рот сомкнулся снова на моем члене. Я говорю: «Ты ведь понимаешь, если ты будешь продолжать, я выпущу сперму тебе в рот». Он кивает. Я: «Проглотишь ее?» Он снова кивает, «Я не могу поверить, ты хочешь ее, да? Ты в самом деле хочешь?» Он сосал все крепче и катал языком по головке моего члена. Его рот скользил всё время назад к верхушке члена и снова глубоко вниз к моим волосам на лобке. Он делал это снова и снова, сосал и сосал, пока сосание не втянуло его щеки к бокам моего члена.

Наконец, я больше не мог выдержать. Я схватил его голову и стал всаживать в его губы толчками, при которых моя задница сжималась. И я орал: «Соси. Я хочу чтобы ты сосал его. Я хочу спустить тебе в рот. Я спускаю сперму! Оу, черт, ты сосешь мой член, ты сосешь мой член, Рэй. Я сейчас спущу, если ты будешь так и дальше». Я хотел спустить Рэю в рот. Уже незачем было ему сосать меня дальше. Я хотел отдать ему свой груз. Я тяжело дышал и быстро толкался в его губы — и тут фейерверк ударил. Моя сперма поднялась из моих яиц, и я выстрелил ему в рот. Он принял ее. Он любил ее. Он проглотил всё.

А я думал. Я спустил Рэю в рот и мне это нравилось. Он принял ее и ему это нравилось. Он стал сосать еще сильнее. После того, как я выстрелил столько спермы ему в рот, сколько мог, он казалось высосет еще, высосет ее из моих сжавшихся яиц, и он сосал, пока не высосал всю твердость из моего члена, оставив мне между ногами только висящий кусочек счастливой плоти.»

Когда кончил и Рэй, они сидели голыми, беседовали и выпивали. В беседе Уоллис сказал: «У меня стоял, и всё такое… Ладно, Рэй. Я лишь использовал тебя, чтобы облегчить свои яйца. Я не хочу тебя обидеть». Рэй ответил: «Я знаю, ты натурал». Но он явно не вполне верил в это. Уоллис: «Ты уверен, что я натурал?» «Ну, ты называл меня сладким и малышом и прочее, и ты не начал совать его в меня пока не настал самый финиш». «Тут было что-то не так?» «Так не поступают парни, которые знают, что имеют дело с мужчиной». Но я воспринимал Рэя как мужчину. <…>

Уоллис спросил Рэя, кто у него был первый, кто его трахал. «Я не скажу этого тебе, пока ты не трахнешь меня». «А я не знаю, трахну ли я тебя вообще». Рэй рассказал Уоллису о своих долгих сексуальных фантазиях, связанных с ним. И закончил: «Я хочу, чтобы ты оттрахал меня так крепко, как только сможешь. Я хочу чувствовать, что меня берет силком жеребец». И спросил: «Есть ли шанс, что это будет сегодня ночью?». «Не знаю. Дай мне взглянуть на твою попочку снова при свете». Рэй повернулся спиной и наклонился, налегши на стол.

«Задница Рэя была столь же славной, как она выглядела в душевой. Она была гладкой. Мягкой, но не вялой. Гладкой. О, черт, она даже пахла хорошо, и это не были духи. И, с ума сойти, там был виден этот длинный мешок с низковисящими яйцами между его ляжек. Никакого способа считать, что их нет там.

Я уклонился от света и нежно разделил его ягодицы. Я обнажил его маленькую розовую дырочку. Черт, она не была грязной или особо волосатой или огрубелой или еще с какими-то отличиями, которые я думал есть у мужского очка. Я не мог придумать, почему бы мне не сунуть туда мой член. Я спросил: «Странно, ты в самом деле чистый. Ты что, знал, что это произойдет?». А он говорит, что он всегда содержит себя чисто. Он всегда надеется. <…> Он всегда держит всё наготове для меня. Всё время.

Рэй достал флакон какой-то жидкости и смазал себе проход. «Он поглядел через плечо на меня. «Я знаю, — сказал он, — ты натурал. Не твоя вина, если он у тебя не стоит».

«Ах, черт, Рэй! Помоги же мне, он стоит, как штык. Я хотел бы сунуть его в твою задницу, парень. Прости, но я собираюсь оттрахать тебя в задницу, приятель».

Он подался назад от стола, щупая позади себя пока его скользкая рука не нашла мой твердый член. Когда кончик моего члена раздвинул его полушария, он сказал: «Если ты не хочешь делать это, просто скажи». Он наклонялся, пока мой член не стал толкаться в его тесное очко. Его очко поддалось, а затем оно открылось и половина головки моего члена оказалась в нем. Он глубоко вдохнул воздух и как бы сел задом на мой член. Мы оба одновременно выдохнули «Ах, мать твою!»

Я положил свои руки на его грудь чтобы притянуть его к себе. Он вообразил, что я нащупываю нечто, чего там нет. «Жаль, — сказал он, — она плоская». Ну, она и была плоской, но его член не был. Я открыл это, когда пытался найти ручку, за что держаться, на его чреслах. <…> Я охватил ладонью его член. Помню, я думал, какой он прямой, какой твердый, каким большим ощущается в моей руке, я ведь никогда не держал прежде стоячего члена другого парня.

Он попрыгал немного на моем стержне, а потом сказал: «Пожалуйста, нагни меня на стол и трахай меня изо всех сил. Ну знаешь, с силой, как жеребец». Я и чувствовал себя жеребцом. Я чувствовал, что могу поднять его над столом на одном лишь члене. <…> Я трахал его неглубоко, потому что ощущал отверстие вокруг головки члена почти непреодолимым. Я бы трахал его так до самого конца, но он простонал: «Всунь его весь. Давай, оттрахай меня. Я хочу его чувствовать».

Тут я ввел всю штуку в него. «Чувствуешь?» «О, да» — отвечал он и сжал свой мускул вокруг моего члена. — Я люблю, когда твой член весь во мне». Я знал, что это правда. <…> Я выпрямился и размашисто трахал его, зная всё время, что я трахаю парня, трахаю своего друга, и что это один из лучших кусков, которые я когда-либо оторвал. <…> Его дыра подходила к моему штырю как перчатка к руке, и я думал, да, вот как я могу трахать, когда мой член оказывается там, где ему нравится.

Я слишком поздно понял, что вот-вот спущу свои сливки в его попку, хочу ли я этого или нет. «Держись, малыш» — сказал я. <…> Мои руки охватили его за грудь, и я сгорбился над ним, чтобы вертя тазом ввинтить мой штырь в него. Давление в моем члене было таким, что я чувствовал, что он может лопнуть по всей длине… <…> Ах, черт, я фонтанирую в заднепроходное отверстие парня, и это мне чертовски нравится!»

После всего Уоллис осознал, что Рэй плачет. Он тут же спросил: «Я причинил тебе боль?» Шмыгая носом, Рэй напомнил: «Знаешь, я ведь сказал тебе, что открою, кто первым оттрахал меня?» «Да». «Это был ты».

Уоллис признал, что всё это было великолепно. Но всё же пришел к выводу: «Я, вероятно, не гей. Это Рэй был геем. А я был геем только для Рэя». Он решил, что он не гомосексуален и даже не бисексуален. Он «Рэесексуален».

(Eighner 1998:181–221)

Эта возможность сосредоточиться в гомосексуальных контактах только на одном мужчине, делая только для него одного исключение, выступает и в опросах Зилэнда. Она служит для гетеросексуалов самоутешением и самооправданием в их гомосексуальных зигзагах, позволяя считать себя всё же вполне гетеросексуальными — несмотря ни на что. А может быть, так оно и есть? Если использовать терминологию конструкционизма, то в их гетеросексуальном сценарии образуется небольшой гомосексуальный антракт. Или хотя бы гомосексуальная реплика a part.

Если сопоставить ранее приведенные примеры из Эйнера (где парни ограничиваются взаимной мастурбацией) с только что приведенными, то можно лучше представить себе психологию гомосексуального зигзага.

По-видимому, возможность такого зигзага кроется в том, что для гетеросексуала нет жесткой разграниченности наслаждений. Есть шкала постепенного нарастания удовольствия от сексуальных раздражений, в которые включаются добавочные факторы, усиливающие удовольствие. Почти все мужчины знают приятное ощущение от мастурбации. Морально могут быть разные впечатления — недовольство собой, раскаяние, боязнь последствий, но физически ощущение приятное. Ощущение это несколько усиливается от совместности мастурбационных действий — как в данном случае, — ибо добавляется сочувственное, солидарное, интимное соучастие, а, возможно, и некоторый элемент эксгибиционизма и вуайеризма. Поэтому даже мужской партнер повышает сексуальное удовольствие от этих действий, хотя женщина и была бы желательнее. Разумеется, сексуальное возбуждение усиливается, если партнер привлекателен внешностью и душевными качествами — как друг. И, надо сказать, если партнером гетеросексуала оказывается гомосексуал, возбуждение обоих оказывается выше, потому что гомосексуал, естественно, более страстно реагирует на такое сближение, а это отражается на чувствах партнера, для гомосексуала же часто перспектива соблазнить новичка представляется особенно увлекательной. Следующую, очень близкую, ступеньку по лесенке к гомосексуальному приключению образует взаимная мастурбация.

Многим она ностальгически напоминает те генитальные игры, которые проводились в детстве и отрочестве. От нее уже только один шаг до объятий, «контакта всем телом» и фелляции, которые вполне гомосексуальны.

Чтобы проверить эти соображения я решил расспросить обычного парня с сугубо гетеросексуальным опытом, вполне удовлетворенного этим опытом и без всяких гомосексуальных переживаний — может ли он представить себя в ситуации гомосексуального приключения, может ли при каких-либо условиях пойти на такое приключение. Я нашел такого человека. Интервью согласился дать Мансур Г., 19-летний абитуриент, приехавший в Санкт-Петербург из Поволжья. Мансур производит впечатление умного и волевого парня. Роста выше среднего, фигура легкая и очень спортивная: сильные плечи, мускулистые руки. На широкоскулом лице (Мансур — татарин) серьезные зеленоватые глаза под густыми черными бровями вразлет. Густая длинная шевелюра. Из распахнутой рубашки выглядывает волосатая грудь. Словом, воплощенная мужественность.

«Автор. Спасибо за согласие ответить для печати на деликатные вопросы. Но отвечать нужно очень откровенно, иначе вообще нет смысла в интервью. Поэтому я обещаю ничего не печатать без твоей проверки и подписи. Кроме того, я готов поместить твое интервью под псевдонимом или под инициалами только.

Мансур. Незачем, я не против того, чтобы интервью было под моим собственным именем. Я уже как-то участвовал в социологическом опросе, было очень интересно. Помогает самому многое осмыслить.

А. Всё же оставим решение на конец беседы. Для начала расскажи, пожалуйста, о твоих детских сексуальных переживаниях.

М. А переживаний не было никаких. Я долго рос без всяких сексуальных интересов. Потом, лет с 12, когда стал ломаться голос, вдруг началось очень бурное развитие сексуальных ощущений, интерес к девочкам…

А. Мастурбация…

М. Нет, мастурбация появилась потом, только после первого сношения — как замена. Конечно, неполная замена. В общем меня стали интересовать девушки, женский пол. Играл я, гулял, проводил время — с парнями, но тянулся к девушкам, которые были старше меня. Когда повзрослел, чувствовал я себя гораздо лучше именно в женском обществе. Они мне казались намного интереснее. С мальчишками всё было грубее: мат, драки, пьянки, а девушки умнее, деликатнее, с ними всё более дружески.

А. В каком возрасте было это первое сношение, с кем, и много ли было с тех пор?

М. Первый опыт был в 16, то есть три года назад, с женщиной на несколько лет старше меня, а потом предпочитал ровесниц. Их сменилось пять.

А. Чья была инициатива?

М. В первом случае — ее. Это была подруга моей старшей сестры, чуть помладше ее, но старше меня. Ей было лет 20. Она быстро обратила на меня внимание, и сестра, заметив это, стала часто оставлять нас одних. Вот когда родители как-то уехали, сестра сказала, что ей надо по делам, и мы остались одни с подругой. Эта подруга сразу стала меня целовать и раздевать. Я был в майке и в шортах. Сразу я стал ей помогать в этом и расстегивать ее тоже. Я был раздет первым и нисколько не стеснялся этого. Она говорила, что я ей понравился именно своей чистотой и неопытностью, потому что ей надоели мужики. Когда она была раздета, она навалилась на меня сверху. Некоторое время мы целовались взасос, а потом она сказала, что мужчина должен ЭТО сделать сам. Я не сразу мог найти дорогу, она направляла словами: «Ниже, выше». Когда вошел, я сразу стал лихорадочно работать всем телом, и он несколько раз выскакивал, потом снова приходилось с трудом находить дорогу. Это продолжалось недолго, и я кончил в нее. Она сказала немножко пренебрежительно: «Какой ты еще молодой!» Это мне не понравилось, она вообще была не моего типа: слишком энергичная, с хрипловатым голосом, но в общем я был на седьмом небе. Через несколько недель мы это еще раз или два повторили, но всё было в том же духе. Всё-таки мне хотелось другой женщины, не такой.

С тех пор как только по телевизору передавали аэробику или что-нибудь такое, мне опять страшно хотелось женского тела, и я пытался заменить это тем, что мастурбировал. Это давало разрядку, но не надолго.

А. И тогда снова женщины, но ровесницы?

М. Именно. Это было через год после первого раза. Мы были с училищем на практике в другом городе, и там нас разместили в одном доме. Спали на полу вповалку, но на матрасах. Там мне понравилась одна девушка, тоже немного старше меня, но того типа, который мне всегда нравится: изящная, тоненькая, ее легко поднять. Я часто смотрел на нее пристально, заигрывал, даже весьма вульгарно хлопал по заднице. Но она не возмущалась, ничего. Я сразу понял, что то, что мне надо, получится. На третий день вечером был какой-то праздник, все напились, она тоже выпила, но была в нормальном состоянии. А я не пил специально. Когда все улеглись и отключились, я лег рядом с ней и стал ее ласкать, гладить ее грудь — я хотел ее возбудить. Потом стал ее поворачивать к себе, но она сначала упиралась. Потом как-то сразу повернулась вся ко мне и легла навзничь под меня. Мы стали целоваться рот в рот. И я стал ее расстегивать, а она стала расстегивать мои одежды. Мы вообще были в одеждах, пришли с гулянья, и так и оставались всё время. Мне было достаточно того, что ее грудь была обнажена и снизу она была голой, а у меня были только спущены штаны и трусы. На сей раз я знал, как и куда. И регулировал время: когда подступало, я прекращал движение, потом возобновлял снова, а дал себе полную волю, только когда почувствовал, что и она уже на подходе. В то время, как мы действовали, кто-то вставал, смотрел на нас (лунный свет лился в окна), мне это было абсолютно безразлично. Кончил я не в нее, а на простыню, потом растер всё, чтобы не было следов.

А. Значит, на вас кто-то смотрел. Тебя это хоть как-нибудь волновало в сексуальном плане?

М. Нет.

А. А сам ты видел когда-нибудь, как трахаются другие?

М. Однажды видел. Через внутреннее окно, там в соседней комнате трахался мой приятель со своей подружкой.

А. Тебя это возбуждало? Смотреть было приятно?

М. Да, конечно, возбуждало. Но особого удовольствия это не доставляло. Было скорее любопытно. Интересовала техника этого дела. Примеривал к себе, как бы это делал я, что можно было бы заимствовать. А возбуждало только женское тело. Мужское тело в такой ситуации производит смешное впечатление: движет задницей, суетится. Так же на меня действуют и сексфильмы. Возбуждает в них именно женское тело, поэтому двойное возбуждение доставляют фильмы про лесбийскую любовь: две женщины, и обе проявляют страсть. Но их техника — в основном минет.

А. А в твоей практике он применялся?

М. Да, это уже когда я спал с девственницей. Я сразу в нее влюбился, но семь месяцев мы ходили просто так, ничего не было. Потом я признался, что без этого не могу, и она сказала, что тоже этого хочет, что когда-то это должно наступить, так лучше уж со мной, я ей нравлюсь. Это было у нее дома, мы были там одни, разделись. Я стал целовать ее сверху донизу и закончил тем, что стал щекотать языком между ног. Мне этого хотелось. Потом мы перевернулись, и она взяла мой член в рот. Это было классно! Она очень умело это делала, чувствовала, где надо языком, как действовать губами, головой вверх-вниз и всё такое. Может быть, она делала это и раньше, но она была и правда девственной: когда я, наконец, ввел, пришлось нажать, и я чувствовал, как лопнула плева, была кровь. Но больно ей не было, и она сразу стала испытывать наслаждение. Но с ней всё ограничилось этим одним разом. Потом мы поссорились.

А. Значит, в твоем репертуаре были разные виды секса: мастурбация, минет, генитальное сношение. Из них два первых вида не так уж неразрывно связаны с женщиной. Технически мужчина может их делать не хуже.

М. Но ведь в сексуальном контакте действует не только техника. Весь облик женщины волнует и приносит наслаждение. А мужчина, парень… Разве что если закрыть глаза и представить себе, что с тобой женщина.

А. Всё же попытаемся сделать такой мысленный эксперимент. Расположим разные виды секса по возрастанию приносимого наслаждения, включая и секс с парнем. Ведь когда речь идет о взаимной мастурбации, разница не очень велика, не так ли?

М. Да, тут наслаждение вообще не такое сильное, так что разница будет не очень заметна.

А. Значит, если не затрагивать любование и простые ласки, то в самом низу расположится мастурбация, дальше (то есть приятнее) взаимная мастурбация, при чем менее приятна с парнем, более приятна — с девушкой, затем минет с парнем — всё-таки приятнее, чем мастурбация даже с девушкой, так?

М. Да, должно быть так.

А. Затем минет с девушкой и, наконец, идут сношения — анальные и генитальные в том же порядке.

М. Анальное сношение с парнем я не понимаю, и его из этой шкалы надо исключить.

А. Ну, для тебя так, а для кого-то и эта ступенька существует.

М. Да, я знаю, что это так, но понять не могу.

А. Мужское тело для тебя совершенно безразлично или даже противно или ты всё-таки воспринимаешь его эстетически?

М. Ну, эстетически я различаю красивых, симпатичных, приятных парней, отличаю их от непривлекательных, при чем в оценку входят не только физические данные, но и культура, характер, чтобы человек был интересный. И не только парни, даже скорее как раз не сверстники, меня больше привлекают люди постарше.

А. Но никогда не возникала мысль о сколько-нибудь сексуальном контакте с ними?

М. Не возникала, нет… Впрочем… Ладно, так и быть. Откровенность, так откровенность. Расскажу об одном случае, который для меня самого был неожиданным и непонятным. То есть я был непонятен сам себе. С моей стороны побуждения не было, но какой-то контакт всё-таки был.

Это было недавно. Вы знаете, что я поступал в художественный вуз. Не поступил. Так вот когда я готовился и сдавал экзамены, познакомился я с одним художником. Он человек пожилой, за пятьдесят, но очень хорошо сохранился: подтянутый, стройный, мало морщин, очень живой, быстро и свободно движется. Он очень мне понравился: от него веяло расположением и он был мастером в своем деле, а главное — с готовностью мне помогал всем, чем мог. Хотя ничто его к этому не обязывало. Я очень к нему привязался.

Несколько раз оставался у него ночевать. В первый вечер перед сном мы пошли в душ. Он спросил: «Поможешь мыться?» Я говорю: «Конечно». Разделись без стеснения, стали оба в ванну под душ и мыли друг друга. Он говорил мне много лестного о моей фигуре, и мне это было приятно.

А. Что именно он отмечал?

М. Мускулатуру, стройность. И ему страшно нравилось, что у меня волосатые ноги и задница — «как в шерстяном трико», — говорил он. Когда мы помылись, он сказал, что ему было наслаждением не только, что я его мыл, но и мыть меня. «В этом есть что-то сексуальное», — сказал он. У меня-то сексуальных ощущений не было, я просто оказал ему дружескую услугу, и мне было приятно, что я могу это сделать.

Он постелил мне отдельно, у окна, а сам лег в противоположном конце комнаты. В комнате было очень жарко и душно. Под утро он открыл форточку и сказал мне, что я могу на время переселиться к нему на диван. Я перебежал к нему. Он имел обыкновение спать совсем голым, без трусов. «Снимай и ты», — говорит. Я поколебался немного и скинул плавки. Мы ведь уже были голыми в ванной. Укрылись одеялом, и я повернулся к нему спиной. Он меня обнял и прижал к себе. И тут я подумал, что что-то в нем есть такое, чего во мне нет. Мне хотелось спать, и я отнесся к этой мысли без волнения. В полусне я чувствовал, что он начал меня гладить по всему телу. Очень медленно. Гладил, гладил и начал затрагивать член. Пока он ласкал мое тело, оно не реагировало, а вот когда дошел до члена, член проснулся и стал вставать. Мне было это, конечно, приятно.

А. В самом деле?

М. Да. Правда, я бы хотел представить, что рядом со мной девушка, но не представлялось: рядом был мужчина. И поэтому член время от времени терял эрекцию. Но в любом случае это было приятно, потому что рука работала легонько и как надо. Может быть, я бы хотел сделать ему то же самое, но не мог. Всё-таки очень было непривычно. Потом я повернулся, и мы снова обнялись, но лицом к лицу.

А. Ты его обнял?!

М. И я его, и он меня. Вместе. И я прижимался к нему всем телом. Его рука, положенная сверху и пришедшаяся сзади, так это нежно перебирала волосы внизу моих ягодиц, на переходе к бедрам (там у меня волосы особенно густые), гладила ягодицы, только касаясь волос и иногда сжимая крепче. Это было очень приятно. Потом он начал мне целовать шею, плечи, непрерывно поглаживая внизу. Спустился губами ниже, до паха. При чем это было всё импульсивно и так нежно. Начал целовать мой член, и он вошел ему в рот. Это было еще приятнее, чем просто поглаживание, но и немножко грубовато, даже слегка больно. Я стал поддавать тазом вперед. Вообще для меня минет не был новостью, девушка мне это уже делала. Минет с девушкой и его минет резко различались, но и тот и этот были приятны.

Потом очарование вдруг исчезло, и я отвернулся, повернулся к нему спиной, не знаю почему. И тут он своим стоящим членом стал мне поглаживать расщелину между ягодицами, трогать самое очко, так сказать толкаться туда. Это тоже было достаточно приятно, но менее приятно, чем минет или поглаживание члена…

А. Прости, пожалуйста, но почему ты его не остановил? Не вернулся в свою постель? У тебя ведь было достаточно опыта с женщинами, и ты был вполне удовлетворен ими. Ты же прекрасно понимал, что оказался в гомосексуальной ситуации, что у твоего знакомого явно гомосексуальные склонности, и ты не пресек это приключение. Почему? Я это не в осуждение, ни в коем случае, я только хочу уяснить: почему?

М. Это мне и в самом деле трудно объяснить… Наверное, дело в том, что я его не воспринимал как гомика, который добивается от меня каких-то уступок, чего-то для себя. Общий облик его с этим не согласовался, и наши отношения были не таковы. Ласки, которые он мне давал, делались не эгоистически, а с любовью, понимаете? Я чувствовал, что он не удовольствия для себя добивается, а ищет, как бы доставить больше наслаждения мне. Вот это трогало. Также было приятно, что можно оставаться расслабленным, пассивным, в полусне, и только получать ласки, не так, как с женщиной, когда инициатива должна быть за тобой.

Ну, и, конечно, всё-таки какие-то неизведанные раньше ощущения, оказавшиеся приятными. Что-то новое открылось во мне самом.

А. Но я прервал тебя. Прервал на том, как он пытался проникнуть членом внутрь…

М. Это продолжалось довольно долго, я терпел, даже немного подставлялся, выгибал задницу, но в конце концов пробормотал: «Александр Михайлович, не получится». Он тихо ответил: «А я и не хочу, чтобы получилось. Если добиваться этого, то это ведь надо иначе делать. Я только хочу проверить, есть ли у тебя анальный эротизм». Я простонал: «Е-есть!» У меня промелькнула мысль, что я склонен к таким приключениям. Меня это чуть-чуть расстроило.

А. Поскольку анальный эротизм может быть удовлетворен в основном мужчиной.

М. Вот именно. Отсюда и опасение. Но оно быстро рассеялось, особенно когда он сказал, что этот эротизм почти у всех есть.

А. Это был единственный случай?

М. Это было только с ним. Но неоднократно. Я еще несколько раз оставался у него на ночь, и мы снова лежали вместе. Всё повторялось, причем, хотя ласки были немного другие, с каждым разом мне было не лучше, но и не хуже. Я тихо наслаждался этой близостью. В момент возбуждения всё было приятно, а потом я рвался в душ. Смыть с себя наваждение. Однако следующей ночью я был готов возбуждаться снова.

А. И всё это с пожилым человеком! Опасный вопрос: а что если бы на месте этого пожилого человека был прекрасный юноша, духовно столь же тебе приятный, была ли бы твоя готовность к ласкам сильнее?

М. У меня мелькала такая мысль. Но ушла. Пожалуй, нет. Но главное, что я понял, что хоть я и остаюсь безусловно любителем женщин, мой диапазон допустимого шире, чем я раньше думал. Бисексуальное восприятие, анальный эротизм… Неужели это у всех так?

А. По Фрейду, у всех, в большей или меньшей мере. Впрочем, это теория. Возможно, на самом деле не у всех. Спасибо за откровенность. Но имя теперь всё-таки заменим?

М. Пожалуй».

Уже после этого интервью мне попался в руки журнал «Птюч» с очень похожим и даже более радикальным признанием анонимного читателя (Потерять… 1996).

«У меня всегда всё было нормально с женщинами — в этом смысле я стопроцентный гетеросексуал. Кроме того я вырос среди людей, для которых анальный секс всегда четко ассоциировался с ругательством «пидер». Где-то про себя я всегда знал, что в этом нет ничего плохого — в конце концов каждый может распоряжаться своей жопой, как ему хочется». Эта оговорка несколько нарушает облик «стопроцентного гетеросексуала», но вопрос ведь в том, чего ему хочется, а тут всё было, как положено. Были откровенные беседы с подругой. «Мы с ней несколько раз беседовали об «анальном комплексе», который, как она считала, есть у любого нормального мужчины. Я никогда не придавал этому значения — мне не казалось, что каждый мужик хочет быть трахнутым и почувствовать себя хоть раз женщиной.

Я изменил свое мнение, когда оказался в постели со своим приятелем, про которого точно знал, что он гей. Мне было чуть за 20, и к тому времени я готов был переспать с мужчиной, но я представлял себе это немного по-другому. Я думал, что он хочет исполнять пассивную роль, но получилось наоборот.

Я очень хорошо помню все свои ощущения, и еще помню, что это было похоже на то, что я слышал об этом раньше. Да, в первый раз это ужасно, почти невыносимо больно. Не знаю, что чувствуют женщины при потере девственности, но когда в задний проход полностью входит пенис, кажется, что тебя насадили на палку. Задница моментально сжимается, как будто хочет выплюнуть из себя инородное тело. С другой стороны меня поразило, что не было никаких неприятных запахов или звуков. <…>

После моего добровольного «падения» я еще несколько раз повторял это с разными людьми и пришел к выводу, что приятные или неприятные ощущения зависят только от партнера. Не очень интересно подставлять задницу просто ради спорта любому мужику, который хочет в нее воткнуть. Чувствуешь себя как бутылка, из которой вытаскивают тугую пробку. Но несколько раз было по-настоящему здорово, когда в тебя засовывает действительно хороший парень. Тот первый опыт был, пожалуй самым удачным, и я испытал такой шок, что потом долго не знал, как к себе относиться. Все мои представления о собственной сексуальности были изменены, и теперь я знаю, что выражение «всё делать через задницу» — не совсем негативное».

5. Природа зигзага: мотивы

Прежде речь шла о психологической возможности зигзага — о том, что делает его доступным многим гетеросексуалам. В чем, однако, причина таких зигзагов? Что толкает гетеросексуала на измену своей природе? Почему так много мужчин (по Кинзи, больше, чем каждый третий) идут на гомосексуальные приключения, идут навстречу соблазну? Оказывается, и гетеросексуалам это зачем-то нужно. Или скажем так: им-то это зачем нужно — проверить себя? Испытать нечто новое? Приоткрыть запретное?

Очевидно, многим гетеросексуалам чего-то не хватает в их обычном сексе.

Американский журнал «Сайколоджи тудэй» («Психология сегодня») провел обследование 52 тысяч читателей. В этой выборке 55 % мужчин заявили, что не удовлетворены своей половой жизнью и 39 % признали, что испытывают разные трудности — разочарования в сексе, преждевременная эякуляция и проч. (Your pursuit 1976). «И мужчины учатся имитировать. Они не могут имитировать эрекцию, но мы знаем немало таких, кто имитирует оргазм. А главное, что они имитируют, это их чувства. Они стараются быть уверенными, когда они не уверены, понимать, когда они не понимают, быть спокойными, когда они тревожны, быть заинтересованными, когда они абсолютно равнодушны, и наслаждаться, когда они чувствуют совсем другое» (Zilbergeld 1978: 4–5).

Американский врач-сексолог Берни Зилбергелд зафиксировал «удивляющие ответы» на вопрос, который он часто задавал в беседах и в семинарах: «Сколько мужчин чувствуют, по крайней мере иногда, что секс является обузой?» «В большинстве случаев по крайней мере 30 % мужчин признавалось в таких чувствах, а во многих случаях признавалось в этом свыше половины их. От ряда из них, а также от ряда клиентов, которые обращались за секстерапией, исходили высказывания, которые несколько лет назад можно было слышать только от женщин: «Время от времени это становится как бы обязанностью, но я стараюсь, как могу, потому что хочу сохранить счастье для моей жены». «Часто я не получаю от этого много удовольствия, но я чувствую, что я это ей должен. Кроме того, если она не получит того, что хочет, от меня, она может получить это где-то еще».

Для этих мужчин секс ощущается больше как работа, чем как удовольствие (Zilbergeld 1978: 6). Некоторых это может толкнуть на поиски совершенно новых ощущений в гомосексуальном поведении.

В этом смысле не столь уж экзотичными оказывается лимоновские излияния в «Это я, Эдичка»:

«женщины мне опротивели, моя жена сделала невозможными для меня сношения с женщинами, я не могу больше с ними. Их всегда надо обслуживать, раздевать, трахать. Они по натуре спекулянты и паразиты, во всем — от интимных отношений до экономики <…> Я не могу больше с ними жить. Главное — я не могу обслуживать их — проявлять инициативу, делать первый шаг. В чем я теперь нуждаюсь, это в ком-то, кто будет обслуживать меня — ласкать, целовать, хотеть меня <…> Только от мужчин я могу это всё получить.»

(Лимонов 1990)

Яркий пример ухода в гомосексуальность от неудовлетворенности в гетеросексуальном браке дает автобиографическая рукопись Александра Атеса (это псевдоним), написанная в 1993 г. и предоставленная мне для работы и цитирования. Рукопись аттестована как «роман-исповедь бисексуала» и написана очень литературным языком. Она вполне могла бы быть напечатана в жанре эротической литературы. Описания очень откровенны и эротичны, но под обычное определение порнографии рукопись не подходит, так как сугубо сексуальные сцены занимают в ней не более одной десятой текста.

Автор излагает подробности своей ранней и горячей любви к соседской девушке. Любовь привела к браку, а до того невеста не позволяла жениху никаких вольностей. Парень вынужден был удовлетворять свои половые потребности с девицами легкого поведения, что ему не казалось изменами. Женился восемнадцати лет. Но брачная ночь оказалась катастрофой. Обнаружилась полное отвращение жены к половой жизни, а впоследствии еще более непреодолимое препятствие — физическая несовместимость микрофлоры половых органов жены и мужа. Соединение приводило к воспалительным процессам. Супруги искренне любили друг друга, но жить друг с другом супружеской жизнью не могли.

Молодой супруг весь ушел в работу, добился успехов. Супруги внешне представляли идеальную семью, жена заботливо ухаживала за мужем, обеспечивая ему семейный уют и благополучие. Но неудовлетворенность мучила его, он стал попивать наедине, в уединенных ресторанчиках. В 26 лет за одной из таких трапез он разговорился с интеллигентным соседом по столику, лет на 10 старше его, и неожиданно для самого себя рассказал ему всё. Поведал, что изменять жене с другой женщиной и не мыслит, так как любит жену, но и жить без секса не может. Тот посоветовал ему завести роман с мужчиной. Поскольку брак с таким партнером невозможен, это не будет опасно для нынешнего брака, да жене-то его сексуальная сторона и не нужна. Полюбопытствовал, не нравились ли в юности парни сексуально. Оказалось, лет в 16 было такое, с подглядыванием и поцелуями, хотя и не привело ни к чему. Посоветовал подумать и позвонить, если надумает. Парень решил, что звонить и встречаться ни с кем не будет. Но на следующий день еще с работы, едва дождавшись вечера, сразу же позвонил новому знакомому.

«— Алло, — раздался в трубке знакомый голос, — слушаю вас.

Я молчал, тяжело дыша в трубку.

— Сережа, это вы? — вдруг спросил он.

— Да, это я, — набравшись, наконец, смелости и как бы бросаясь с обрыва в реку, ответил я.

— Так что?

— Я хотел бы к вам приехать. Можно?

— Когда?

— Ну хоть сейчас».

Примчавшись домой, принял душ и отправился. Новый знакомый принял его в ярком халате, хорошо угостил вином и закусками. Потом поцеловал в губы, сначала слегка, потом крепче.

«Похоже, я тогда тоже начал отвечать ему. Он очень ловко и быстро расстегнул на мне все пуговицы сначала на рубашке, а потом на брюках и снял их, так что я и ахнуть не успел, как оказался в одной майке и трусиках.

Вот тогда меня впервые в жизни начал ласкать мужчина. <…> Моя плоть восстала, и Иван Леонтьевич, освободив ее от трусов, припал к ней губами. Мой член никто и никогда, кроме меня самого, не трогал не только губами, но и руками, поэтому это вызвало у меня настолько сильную реакцию, что, казалось, мой член разорвет изнутри. Я застонал и выгнулся дугой в своем кресле. <…> Меня всего била дрожь, дыхание перехватывало, и даже горло сводила какая-то судорога». Добившись у гостя оргазма, хозяин встал с колен и сказал Сергею, что, как он понимает, он смог доставить гостю лишь физическое удовольствие. Это была правда. Этот мужчина был не в его вкусе. Но хозяина это не опечалило. Он вытащил набор фотографий своих приятелей, снятых в обнаженном виде, — мужчин, юношей и совсем мальчиков, — и предложил выбрать. Сергей остановился на одной из фотографий.

«На ней был сфотографирован юноша лет двадцати во весь рост. Он был стройный, с длинными, точно выточенными ногами, мускулистый, но в меру <…> Правую руку он опустил на лобок, точно собираясь прикрыть свой хорошо развитый член и мошонку, а другую забросил на затылок, открыв свою тенистую подмышку. <…> У него было волевое, мужественное лицо, большие глаза…»

Хозяин тотчас позвонил этому парню (его звали Геннадий) и познакомил его с Сергеем. Назавтра встретились в кафе и отправились домой к Геннадию. Открыла бабушка Гены. Затем оказались в крохотной комнатке. Смотрели друг на друга. «Я вдруг почувствовал, что меня охватывает волнение, а в руках появилась какая-то дрожь. Ни слова не говоря, мы подошли друг к другу и, всё так же пристально глядя в глаза, крепко сжали друг друга в объятиях. Губы Геннадия нашли мои и до боли охватили их, языком он раздвинул их. От ощущения нахлынувшей на меня небывалой страсти меня даже затошнило. Я зажмурил глаза и, сжимая упругое тело Геннадия в своих руках, до боли впился в его губы. <…>

Прижимая Геннадия к себе, я почувствовал, как напряглась, стремясь вырваться на свободу его плоть, да и мой собственный член, казалось, вот-вот вырвется из брюк. Одежда явно мешала нам, но никто не решался начать раздевание первым. <…> Наконец, Геннадий резко расстегнул молнию на моих брюках, и они, как будто только и ожидали этого момента, свалились вниз. Освободившийся член мгновенно развернулся, и мои тоненькие трусики раздулись спереди холмом. Геннадий присел и прямо через ткань охватил губами так рельефно выделяющуюся головку. Тепло его губ проникло через ткань, и весь член затрепетал от неслыханного наслаждения. Здесь уверенность пришла и ко мне». Они быстро раздели друг друга.

«— Боже мой, как ты хорош, — проговорил Геннадий прерывающимся голосом. Мне тоже хотелось ему сказать, в каком я восторге от его обнаженного тела, но почему-то слова застревали у меня в горле. <…> От Геннадия исходил тонкий запах чистого и здорового молодого тела. Его роскошный член покачивался, как бы приглашая к любви». Сергей, потеряв самообладание накинулся на Геннадия, опрокинул его на диванчик и стал бешено целовать, оставляя красные следы на теле. «Наши возбужденные члены, покрытые липкой смазкой, терлись о волосы на лобках и, соприкасаясь, как бы самостоятельно ласкали друг друга». Неожиданно Геннадий изловчился и «перевернулся на живот. Это на какой-то миг сбило накал моей страсти, но зато позволило продлить наслаждение. Теперь я лежал, обхватив Геннадия ладонями за грудь, просунув руки под него и упираясь локтями в диван. Мой живот уютно устроился на пушистых ягодицах, а разгоряченный член удобно устроился в тенистой выемке между ними. Я начал тереться членом о выемку, приподнимая свои бедра. Некоторое время мы продолжали эту игру, пока Геннадий, просящим тоном не простонал:

— Сереженька! Туда, туда, пожалуйста. Мне так хочется. Я больше уже не могу терпеть.

<…> Приподнявшись и раздвинув ноги, он, упираясь коленями в диван, взял в руку мой разгоряченный член и плавно вел его себе в анус. Горячая влажная плоть охватила плотным кольцом мой изнемогающий от желания пенис и поглотила его весь без остатка до самых яиц. Геннадий застонал от наслаждения, ритмично двигая своими бедрами. Тут уж и я включился в работу. Неслыханное наслаждение просто захватило меня. Упругое кольцо плавно скользило по моему члену от головки до мошонки во всё ускоряющемся темпе. Живот приятно щекотали волоски, покрывающие ягодицы и даже поясницу Геннадия».

Их страстные возгласы могла слышать бабушка за стенкой, но это не останавливало новых друзей. «В те моменты, когда я, теряя сознание от немыслимого наслаждения, внедрялся в эту податливую глубину, я вообще не воспринимал окружающее, и, казалось, только смерть может оторвать меня от этого желанного мне тела. Что особенно поражало меня, так это неуемная радость по поводу всего происходящего. Я просто парил в облаках счастья и наслаждения. Еще несколько толчков, и мой разрывающийся от внутреннего напряжения член выбросил горячую струю сжигающей меня жидкости. Я выдернул член из этой сладостной глубины, и капли молочного цвета упали на мокрую от пота спину Геннадия».

Потом они устало лежали и разговаривали. «Во время этого диалога Геннадий продолжал забавляться с моей вставшей во весь рост игрушкой. Он то поглаживал его от кончика до мошонки, то двигал крайнюю плоть, то осторожно перебирал яички. Я снова начал испытывать такое наслаждение, что закрыл глаза. <…> Мне тоже захотелось поласкать его. Так и не открывая глаз я вытянул руку и поймал его увеличивающийся в размере пока еще не твердый член. Он, как живой, подергивался у меня в руке и начал заметно твердеть. <…> Геннадий раздвинул ноги, и его «фамильная гордость» предстала перед моим взором. Хорошо развитый член с большой похожей на сливу головкой, расширяясь к корню, скрывался в густых пушистых зарослях на лобке. Темная тугая мошонка с крупными подтянутыми яичками резко выделялась на светлом фоне незагорелого под плавками тела. Член подрагивал, и едва заметная судорога пробегала по нему. Я низко наклонился над покачивающейся головкой и ощутил терпкий, но очень приятный запах недавно выброшенной спермы.

Не знаю почему, но мне страшно захотелось вдруг охватить губами этот запретный плод. <…> Осторожно, как бы примериваясь, я прикоснулся губами к его покрытой поверхности и замер. Губы ощутили тепло живой плоти и вкус миндаля. Геннадий замер от нахлынувших на него чувств и закрыл глаза. И вот тут я поборол свое тормозящее чувство и охватил губами всю головку, осторожно сдавливая ее у ободка. Геннадий тихо застонал и, приподнявшись, продвинул мне член поглубже в рот. В то же время его теплые губы охватили мой набрякший фаллос и стали энергично его возбуждать. Так мы и лежали валетом, зарываясь носами в растительность на наших лобках и лаская языком и губами наши возбужденные члены».

Дальше Сергей изливает переполнявшие его эмоции, которые усиливались от чувства взаимности и одновременности того же у любимого. Когда оба кончили и впали в полуобморочное состояние, одна мысль сверлила его сознание: «Боже мой, этот мальчик мой. Он пил мою сперму, а я наполнил его и сзади. Более того, частицу его живой плоти я принял в себя». Они признались друг другу в вечной любви.

Эта вечная любовь продолжалась несколько месяцев. Вместе ездили за город и в Крым, а во время отъезда Сергея в командировку, его сменил у Геннадия другой мальчик. Словом, обычная история. Сергей был близок к самоубийству, но Геннадий позвонил снова… Занятно, что всё это происходило на фоне прежней, семейной любви к жене и трогательной заботы о ней (Атес 1993).

Автор называет себя бисексуалом, и этому не противоречит упоминание о раннем сексуальном интересе к юноше. Был ведь и интерес к девушкам. Но приключения с мужчинами описаны так подробно, со смакованием, тогда как о сношениях с женщинами сказано мельком, а первый сексуальный опыт с женщиной, обычно запоминающийся навсегда, даже не упомянут. Этот контраст говорит о том, что по крайней мере ко времени создания рукописи автор был уже сугубо гомосексуален. Но так или иначе, здесь резкий и тайный уход в гомосексуальность был просто реакцией на явные и серьезные неполадки в сексе с женой. Меньшее и менее явное охлаждение в супружеских отношениях при нежелании их рвать порождает не столь бурное обращение к альтернативному сексу. Но интерес к нему у многих налицо.

Одно из проявлений этого интереса — тяга гетеросексуалов к чтению литературы о гомосексуальных явлениях. Феличе Пикано, американский писатель гомоэротического жанра, замечает в интервью Майклу Деннени (Denneny 1984:35):

«Ну, есть какое-то количество людей, кто покупает книги Феличе — покупают то, что я пишу. Но и натуралы тоже, видимо, страшно любят это! И по-моему одна причина этого та, что для натуралов это как эскапистская литература. Она дарит им, в конце концов, мужественного героя, который смел и авантюрен, хоть временами импульсивен, а иногда и глуп. Кого-то, с кем они могут идентифицировать себя, кто проходит сквозь приключенческий период. Он испробует все вещи того рода, который им запретно совершать из-за их позиции в обществе, из-за их позиции как семейных людей и из-за их самоощущения, представления о себе».

То, что предполагает Пикано, сродни тому, что о значении карнавальной культуры писал Бахтин (1965; Babcock 1978). Карнавал, праздник, смеховая культура выворачивает наизнанку всевозможные нормы культуры, выявляя их условность и их слабости. Это отдушина, разрядка, которая требуется людям, чтобы смягчить напряженность, которая накапливается в жизни из-за жестких запретов, налагаемых нормами традиционной культуры на множество естественных и индивидуальных проявлений личности. Пусть даже личность спокойно удерживается в пределах этих норм. Но запреты существуют и раздражают. К числу этих раздражающих норм относятся и демаркации половых ролей. На всяком карнавале всегда осуществляется трансвестизм — мужчины переодеваются женщинами, женщины — мужчинами.

Солидные люди ведут себя озорно, неприлично, идут на всякие бесстыдные выходки — оголяются, кривляются, проявляют сексуальную разнузданность. На карнавале это можно, даже нужно.

В «Третьем поле Берлина» Магнус Гиршфельд (1909: 20) приводил примеры странного раздвоения личности.

«Я был знаком с «урнингом» адвокатом, который, покинув вечером свое бюро в Потсдаме (в так называемом «участке тайных советников») или общество своего кружка, отправлялся в свой обычный трактир (Stammeskneipe) в южной части Фридрихштадтского участка — трактир самого низкого сорта, в котором он проводил половину ночи за картами и бутылкой в шумной компании берлинских жуликов <…> Дикость этих преступников имела по-видимому для него неодолимую притягательную силу.

Еще дальше пошел другой бывший военный, принадлежавший к первым фамилиям страны. Он заменял два и три раза в неделю вечерний фрак старой охотничьей курткой, цилиндр фуражкой, какую носят батраки, высокий воротник — пестрым галстуком, надевал тулуп, матросские панталоны из Манчестера и солдатские сапоги и блуждал в продолжении нескольких часов в дестиляциях «квартала амбаров», обитатели которого считали его за своего человека. В четыре утра он отправлялся к утреннему кофею в «баранью конюшню», очень усердно посещаемый безработными кабак вблизи Фридрихштадтского вокзала, завтракал там за 10 пфеннигов вместе с босяками, после чего он, проспавши несколько часов, пробуждался к жизни безупречного светского кавалера».

Гиршфельд хотел этими примерами проиллюстрировать легкость двойной жизни в большом городе для гомосексуалов, скрывающих свою сексуальную ориентацию, но примеры интереснее: они показывают тягу и других людей к хотя бы временному освобождению от жестких норм своей культуры.

И культура вынуждена считаться с этой потребностью, снимать напряжения.

Во всех культурах есть какие-то периоды, когда нормы меняются на противоположные, запреты — на разрешения и даже на стимулирование делать запретное. Это карнавал, Купальская ночь, Святки и т. п. Есть ситуации, в которых люди «из общества» всегда могли на время отпустить поводья, расслабиться — скажем, поездка к цыганам, общение с богемой, в наше время — уход в хиппи. Есть люди, которым нарушение ряда норм разрешено всегда — шуты, скоморохи, юродивые, шаманы. Для обычной гетеросексуальной популяции «голубые», queers — это нечто вроде юродивых в сексуальной сфере, ряженых на празднике, гомосексуальная субкультура — это вечный карнавал. Вот почему люди, укорененные в этой субкультуре — это геи, «веселые» и «беспутные».

А подсознательное если не стремление, то искушение среднего гетеросексуала испробовать этот уклон образует ту почву, из которой может вырасти внезапная реализация искушения. У Жене («Дневник вора») «Михаэлис — красавец мужчина — признается, что больше гордится восхищенными взглядами мужчин, чем женщин.

— От этого я задираю нос еще выше.

— Ты же не любишь мужчин.

— Это не имеет значения. Я счастлив, когда завидев мою смазливую рожу, они истекают слюной от желания. Поэтому я с ними любезен.»

(Жене 1997: 125)

Вскоре он влюбился в Жана. Вот типичный пример такого зигзага из автобиографий, присланных поляками в журнал «Иначэй». Некто «Анджей», не скрывающий своей гомосексуальности, рассказывает:

«Мне шел уже 35-й год жизни, когда Ирек был в восьмом классе. Я знал его еще ребенком. Он пробегал рядом в школу и из нее. На поселковом стадионе шалел от игры в футбол и волейбол». Иногда мяч попадал на траву рядом с Анджеем. «Добрый день» и «Простите» — этим и ограничивалось знакомство. Как отмечает Анджей, у него не было тяги соблазнять детей.

Потом Ирек подрос, поступил в лицей и они часто возвращались одним и тем же автобусом. Все чаще Ирека окружали не парни, а девчата, но он часто искал взглядом Анджея, чтобы поздороваться. Однажды сел рядом, хоть было много свободных мест. У Анджея была под мышкой грампластинка. Заговорили о пластинках, о роке. С этого раза стремились друг к другу. «Я заметил, что он красив: темный блондин, высокий, с серыми кошачьими глазами в оправе черных бровей, с необычайно длинными загнутыми ресницами. <…> А этот черный пушок, высыпавший под носом!» В таких автобусных встречах минуло шесть лет.

Однажды в субботу Ирек спросил, не может ли он посетить Анджея. Пришел с гостинцем — бутылкой водки.

«Сразу сообщил, что может остаться на ночь, ибо дома и так нечего делать, а в общем никто его не спросит, где был, хоть бы вернулся и через три дня». Ему уже было двадцать, Анджею — сорок. К десяти часам Анджей предложил Иреку выпить на брудершафт. «Мы встали, скрестили руки с бокалами и выпили. Я уже хотел сесть, когда Ирек удержал меня и, обнимая за шею, глубоко вглядываясь в глаза, впился устами в мои — долго и жадно. Я глупо остолбенел и замер. Его поцелуй продолжался, был мужским, крепким, просто железным, но в то же время мягким и нежным. Я не знал, что делать, и боялся открыть глаза, чтобы чудо не исчезло. Я слегка отодвигал его от себя, но он не отрывал уст, кончиком языка явно ища мой».

Стали укладываться на ночь. «Ирек принял душ и лег к самой стене, давая мне тем самым понять: не иди в другую комнату, иди сюда, при мне есть место, жажду тебя! Из-под душа я вошел в комнату голым, Ирек без стеснения пожирал взглядом мое худощавое загорелое тело, спортивную фигуру и уже до боли распаленный член». Анджей прилег к Иреку, дотронулся до его тела. «Лаская, дошел до бедра и плавок». Ощутил через них член. «Прямой, твердый, как бейсбольный кий, горячий, как раскаленное железо, он уже не умещался в плавках — кончик выглядывал из-за резинки, достигая пупка. Я осторожно стягивал с него плавки. Ирек дрожал, раскинув ноги и легко поворачиваясь ко мне. Я стянул с него плавки и мы прильнули друг к другу <…> В какой-то момент я оказался над ним <…> Я спросил его, хочет ли он, чтобы я целовал его красавца. В ответ он обеими руками начал ласкать мою голову, медленно подвигая ее вниз, по груди, животу, узкой тропкой черных волосков к пупку, где уже ожидал кончик его горячего пениса. Когда я дотронулся до него языком, по телу Ирека пробежала дрожь — он напрягся, как струна и оторвал свои ягодицы от постели, я охватил губами его царственный жезл, который, все время напряженный, энергичными толчками въезжал в туннель моего горла. <…> Ирек не переставал минут пятнадцать. Потом спросил, не может ли он сделать мне то же самое».

Потом лежали, всячески милуя друг друга. «Ирек дрожал и тихо постанывал. Я взял его сокровище ладонью и стал ритмично массировать. Ирек снова напрягся, крикнул: «Я не могу больше выдержать, люблю тебя, Анджей!», издал протяжный стон, обнажая снежно-белые зубы, и хлобыстнул, как из пушки, горячей спермой, которая пролетела над моей головой, на стену, на торс и живот. Я прижался к нему, упиваясь этой теплой липкостью». Всё это время в комнате звучал рок — Олдфилд и другие. Когда с пластинки зазвонили молотки в серебряные трубы, Ирек вскрикнул, напряг торс, одним движением вошел в меня, отбросил голову назад и со стоном бухнул в меня всем своим естеством».

И еще раз Анджей описывает их соитие в свой следующий день рождения. Они соединялись стоя в ванной. «Красавец Ирека стал теперь и вправду беспокояще огромным. Нежная кожица стягивалась почти до конца. Вдобавок он был таким длинным, что я массировал его двумя руками. Ирек легко оборотил меня кругом, прильнул со спины, а свое чудо всунул мне между ягодиц и начал втискивать его в меня. Шло, естественно, туго, и я достал глицерин, нагнулся и завыл от роскошной боли. Он вошел в меня с третьего толчка. <…> Его прекрасные молодые яйца ритмично касались основы моего тыла, что переходило в громкое бешеное хлестание. Он взял меня под мышки и, ритмично притягивая к себе, галопировал добрых полчаса, аж до пронзительного «Ууааа!», которое невольно вырвалось из его горла. Удар его спермы я почувствовал глубоко в себе». <…> Вдруг Ирек одним движением вытащил своего ужа, отвернулся, обеими руками оперся о стену и коротко велел: «Действуй!» <…> На каждый толчок Ирек роскошно отвечал качанием бедер, чтобы мой член входил как можно глубже. Стонал от наслаждения. Когда я шепнул ему в ухо: «Уже!», он оттолкнулся от стены, обхватил сзади мои ягодицы и железным давлением прижал их к себе».

В отличие от художественного описания Чейбона, тут описание сугубо стандартно. Автор очень хочет передать читателю уникальность своих переживаний, которые так дороги для него, но не умеет. Словарь его беден и сформирован обычной гомоэротической литературой, так что вместо любовного романа, пусть откровенного, получается заурядная порнография. Описание выдает сугубую гомосексуальность Анджея, но она и так постулирована. На подробностях можно было бы и не останавливаться, но здесь интереснее поведение Ирека, которое, по сути ничем не отличается реакциями и эмоциями от поведения Анджея. Между тем, Ирек — вот это и есть самое интересное — в основе не гомосексуален. У него была постоянная девушка — Марта. Тем не менее.

«Наша любовь продолжалась два с половиной года. Ирек был, по-моему, гетеро, но со мной и у меня искал чего-то другого — того, чего не нашел у Марты. Мы занимались любовью в сумерках, в темноте ночи, на рассвете и в полном блеске дня, ибо, как он говорил, он хотел, чтобы не только Земля и Луна были свидетелями его любви и счастья, но и само Солнце. Этого не понимала Марта — любила только «тихо и в темноте». Когда он стонал от наслаждения, она утихомиривала его и даже наказывала. Он хотел свое наслаждение переживать вполне. Марта даже ласкать свою грудь ему не позволяла. Мы, когда «переправлялись на другой берег радуги», всегда благодарили друг друга ласками — Марта тотчас же вставала и спешила в ванную, чтобы смыть с себя «паскудство». Не знаю, с Мартой ли Ирек сейчас и научил ли он ее чему-нибудь.»

(«Andrzej», 1997: 34–35)

Не думаю, что Анджей угадал причину «зигзага» Ирека. Если бы дело было только в зажатости, непонятливости и нечуткости Марты, он поискал бы и нашел другую девушку. Почему ему, гетеросексуальному, взрослому, молодому, вдруг понадобился для любви немолодой мужчина и он сам проторил к нему путь, остается загадкой. Загадкой масштабной, потому что гомосексуалов, по статистике Кинзи, от четырех до тринадцати процентов, а полновесные гомосексуальные приключения (оканчивающиеся оргазмом) имеют в тот или иной период своей жизни (не считая детских игр) 37 процентов мужчин (1948: 650). Больше, чем каждый третий. А если присоединить и те приключения, в которых оргазма не было, то каждый второй. То есть, гомосексуальные проявления шире, чем гомосексуальная принадлежность.

Датский медик Торкил Вангорд, признавал, что можно соблазнить мальчика или мужчину к гомосексуальному акту, но это не превратит его в гомосексуала. Однако соблазнить, считал он, можно почти всякого, потому что в каждом мужчине есть некий компонент гомосексуального чувства, некий «гомосексуальный радикал». (Vangaard 1962).

Человек, от которого этого никак нельзя было ожидать, Уинстон Черчилль как-то признался Сомерсету Моэму: «Я однажды любопытства ради переспал с мужчиной». Моэм спросил: «Ну, и как?» Черчилль ответил: «Музыка!».

Известно, что в его молодости, в 1896 г., когда Черчилль учился в военной академии Сэндхорст, на него поступила жалоба от некоего Брюса, что с сыном Брюса мл. лейтенантом Аланом Черчилль совершает аморальные акты на манер Оскара Уайлда (Laveriere 1997: 29). Возможно, что столь музыкальное впечатление осталось у Черчилля от мл. лейт. Алана Брюса.

Есть даже целая категория голубых, которые терпеть не могут голубых! Они любят только обычных парней, старательно выискивают их и похожи на «целочников» — тех гетеросексуальных Дон Жуанов, которым для наслаждения нужны всё новые невинные девицы — их они неустанно и изобретательно соблазняют. Только здесь вместо девиц — непричастные к голубому сексу парни.

Таких голубых весьма много, и другие голубые на подобный спрос реагируют — это отражается в стиле частных объявлений в гомосексуальной периодике. Так, в польских журналах, где объявлений о желаемом знакомстве сотни в каждом номере, многие содержат такие самохарактеристики: «не манерен», «мужественен», «не связан со средой» (подразумевается голубое сообщество). И гетеросексуалы идут на этот соблазн — мы уже видели, почему. Потому что им (по крайней мере, некоторым) надо прощупать границы своей личности, испробовать запретное, испытать то, что за чертой. И получить разрядку той напряженности, которая налагается культурными запретами. Побывать на карнавале.

ГЛАВА IX. Субкультура и культы

1. Сообщество

Странное и любопытное письмо приводит Шахиджанян (1993: 301). Пишет солдат Александр М., 19 лет., у которого своя, доморощенная, но весьма разработанная гипотеза гомосексуального совращения.

«После школы я поступил в Московский университет и впервые смог изучить город. Постепенно мои изучения свелись к одному: я стал завсегдатаем туалетов, бань и других мест для встреч. Можете поверить, меня не интересовала сексуальная сторона дела. Меня увлекали беседы с этими людьми. Я, впрочем, не сводил всю проблему гомосексуализма к «даванию в зад».

Апологеты гомосексуализма делятся, на мой взгляд, на патологических (что для меня равно с больной психикой) и «голубых». Если первым всё равно, «где» и «как» (именно они являются основной массой туалетных и банных клиентов), то на второй группе держится гомосексуализм. Судите сами. Первые не отличаются ни умом, ни красотой, ни манерами, «голубые» же — это, как правило, тонкие, впечатлительные, я бы даже сказал, романтические люди, которые очень удачно подгоняют под свои действия научную и историческую основу, действуют не кулаком и нахальством, а примером, убеждением, обольщением. Едва ли какой-нибудь представитель первой группы может кого-то обольстить, соблазнить, пополнить ряды гомосексуалистов новым членом. Эту функцию выполняют «голубые».

Себя я не знаю, куда отнести. У меня множество связей среди «голубых». Мне очень нравятся эти симпатичные, умные, тонкие и нежные люди. И пока я не нахожу разницы между женщиной и мужчиной в постели. Разве что ночь с первой грозит нежелательной беременностью, чьей-то разбитой судьбой».

При всей наивности этой разбивки на патологических, отвратительных завсегдатаев бань или туалетов и привлекательных, обольстительных «голубых», наблюдение о двух группах среди мужчин, которые любят мужчин — о, так сказать, рабах секса и рыцарях культуры, — солдат сделал очень меткое. В какой-то мере оно совпадает с американским различением гомосексуалов и геев, приобретающим всё большее значение.

Для многих слова «гомосексуал(ист)» и «гей» — синонимы. Но не для самих гомосексуалов, особенно если взять активистов этого сообщества.

Чарлз Силверстайн в начале 80-х написал в своей книге «Мужчина мужчине»:

«…мы назвали себя «геями», а не «гомосексуалами». Мы не знали, откуда это слово произошло, но «гей» не имело клинических обертонов «гомосексуала», ассоциации с анормальностью и аморальностью. Называя себя «геями», мы отвергли традиционное навешивание ярлычка, производимое репрессивным обществом, и определили свою новонайденную идентичность».

(Siverstein 1981: 13)

Да, цели переименования были простыми и революционными. Переименование должно было охватить всех «любящих иначе». Но вскоре обнаружилось, что оно вносит раскол в голубой контингент, в голубую популяцию.

Майкл Деннени в начале тех же 80-х сказал писателю гомоэротического жанра Феличе Пикано:

«Ты знаешь, нам не следовало бы быть геями. Нам бы быть гомосексуалами или нет. Это психологический и/или биологический вопрос. Ведь быть гомосексуалом — иметь секс с мужчинами — не обязательно ведет к тому, чтобы быть геем — то есть иметь культуру геев, покупать у Блумингдейла, читать геевские романы, и т. д.»

(Denneny 1984: 40)

Иными словами, гомосексуальность — это биологический и психологический факт, нечто противоположное гетеросексуальности.

А слово «гей» появилось тогда, когда возникла особая субкультура, сформировались «голубые» гетто в американских городах (вот уж подлинно «голубые города»), оформилось особое сообщество, появились специальные журналы, литература, клубы, бары, общественные организации. Возникло движение сексуальных меньшинств. Вот за этими гомосексуалами, вовлеченными в эту жизнь, и закрепилось обозначение «геи». Прежде всего в Соединенных Штатах. В тех странах, где этого нет, есть гомосексуалы, но называть их геями нет оснований.

Однако который из этих терминов звучит позитивно, а который негативно, это оценивается по-разному. Для одних — одна раскладка, для других — всё наоборот.

Дон Килхефнер происходит из меннонитской общины в Пенсильвании. В шестидесятых он увлекся либеральными идеями Кеннеди, работал в корпусе мира в Эфиопии, затем создал наиболее успешный центр по работе с геями в Лос Анджелесе. Но внешние успехи оставили его неудовлетворенным. Принадлежность к сообществу геев, сетует он, стала модным амулетом на шее. Сообщество геев увлекается созданием институций и т. п., оставляя без внимания душу движения — кем геи хотят быть.

В конце семидесятых он отправился в путешествие по Америке, искал единомышленников и, вернувшись через год, выступил (1979) с литературным осмыслением своих исканий: «Народ геев на критическом перепутье: ассимиляция или самоутверждение?» (цит. по изд. Kilhefner 1987). Именно народ геев — не больше, не меньше. Он полностью приравнял сексуальное меньшинство к национальным и расовым меньшинствам, сексуальную субкультуру — к национальным. Впрочем, это старая идея — ей не менее ста лет (ср. Carpenter 1897).

Так кем же являются геи, их сообщество, по Килхефнеру?

«В данный момент легче сказать, кем геевский народ не является — мы не гомосексуалы. Понятие «гомосексуал» — современное, западное явление. В 1869 г. мужчина-врач отчеканил это слово для определения индивида по его сексуальному влечению к другому индивиду того же пола. С тех пор гетеромужская культура использовала это понятие для управления народом геев не только на физическом, но и на мыслительном и духовном уровнях нашего бытия. Существенно признать, что этот созданный гетерокультурой Миф о Гомосексуале есть не что иное как миф. Но как и все социальные мифы, он контролировал наше развитие как народа в течение прошлого века и отливал его в болезненные формы по мере того, как мы воспринимали и осваивали его негативные оценки своих характеристик как греха и болезни».

Килхефнер имеет в виду ту установку, которую пропагандировали гетеросексуальные медики и социологи в первой половине века. Так, Фетчер в 20-е годы писал о гомосексуалах (1930: 151):

«Наиболее ценные из них те, которые, сознавая свою аномалию, сумели совсем отказаться от однополого удовлетворения и нашли себе сублимацию (переключение)».

То есть хороши те, которые подавили в себе свои стремления и потребности, подавили свою натуру, и переключили свои интересы на схожие, но «чистые» явления — атлетику, изображение мужского тела, медицину, воспитание юношества. Если это невозможно, то человеку остается в тиши и укрытии, в глубокой тайне, предаваться своим наслаждениям, но в остальном существовать под маской гетеросексуала. Потому что только гетеросексуальный секс (и то не во всех своих формах) респектабелен, а гомосексуальность — аномалия, патология, болезнь, если не разврат. Это искаженная природа, уподобление мужчины женщине, неприемлемое для настоящего мужчины и отвратительное для всякой женщины. Сексуальная пародия.

«На деле, — пишет Килхефнер, — вся трудная и изобретательная работа гомофильно-геевского движения за последние три десятилетия всё-таки направлялась этим мифом. На этом отрезке главным достижением нашего движения была замена негативного Мифа о Юмосексуале позитивным Мифом на основе отрицания смысла понятия перверсии и путем отвержения стереотипов феминизированного мужчины. Но миф остается созданным и определенным гетерокультурой». В разделе «Чужими глазами» я старался показать, как даже очень яркие и, можно сказать, ведущие гомосексуалы воспринимали гетеросексуальные оценки поведения и придерживались в глубине души гетеросексуальной морали. Килхефнер жаждет «открытия нашей истинной самоидентификации как народа. Наши умы добротно колонизированы. Когда мы пытаемся разделить с нашим господствующим обществом мысль о том, кто мы есть как геевский народ, мы, оказывается, просто обращаем к ним обратно те перемещенные дефиниции из мифа о сексуальной ориентации, которые они нам скормили».

Килхефнер считает, что перед геями два пути. Один — путь ассимиляции. Он основан на позитивной переделке того же Мифа о Гомосексуале — на предположении, что «мы не отличаемся от кого-либо за исключением того, что мы делаем в постели».

Для геев-ассимиляционистов гражданские права и признание гетеросексуалов — главная цель. Личные идентификации и жизненные планы основаны на гетеросексуальной модели респектабельности. Во всём нынешнем движении геев, считал Килхефнер в 1979 г., господствуют ассимиляционисты. Поэтому нынешним лидерам движения нельзя верить.

«Долгое время геи пытались ради выживания уменьшить наши отличия от гетеро. Но теперь, впервые в истории, геевский народ призывается начать увеличивать наши отличия от натуралов, увеличить ради любви — к себе и к ним».

(Kilhefner 1987: 124–125, 129)

К тому же призывал историк Артур Эванс (только тезка известного археолога) в книге «Колдовство и геевская контркультура» (Evans 1978).

Геи изыскивают возможности подчеркнуть превосходство своей субкультуры над общей культурой, над культурой большинства. «Это почти трюизм, — пишет Джон Рестон (Reston 1984: 370), — что мы живем в антисексуальном обществе. Само присутствие геев и наша признанная эротическая натура сами по себе расцениваются большинством нации как неприличие. Но есть и другое здесь: гомосексуальность — это, в конце концов, наиболее полное выражение мужской сексуальности, какое только возможно».

В книге «Отвращающая любовь: быть геем в Америке» Сеймур Клайн-берг осуждает «новую мужественность» (кожаных мотоциклистов, ковбоев), потому что они эротизируют те же ценности общества «натуралов», которое геев угнетает и тиранизирует (Kleinberg 1988). А что, собственно, Клайнберг хотел бы, чтобы эротизировалось? Женственность? Манерность? Гедонистические цели? Но это только подкрепило бы стереотипный образ гомосексуала в глазах гетеросексуалов, да, кстати, и неверный образ, так как большинство «голубых» стремится к мужскому идеалу.

Подымать на щит нечто противоположное, только чтобы досадить своим ненавистникам? Детская политика. Джон Рестон пишет о среднем гее:

«Сама униформа, которую он носит — джинсовая ткань это или кожа или нечто от Лакоста, — это внешнее выражение полного пересмотра сексуальной привлекательности геев. Теоретик может вечно искать корни этого в традиционных американских образах мужественности, но реальность состоит в том, что стандартный гей не стремится к некоему гетеросексуальному образу и не тоскует о нем. Униформа — это сигнал, который декларирует привязанность гея к другим геям, идентификацию с ними, желание их.

Часто осмеиваемый облик — фланелевые рубашки в Манхэттене, кожаные пиджаки в Калифорнии, академический стиль в Чикаго — это первые широко распространенные, видимые сигналы, что геи существуют в больших количествах».

(Reston 1984: 369)

Самовозвеличение геев частенько принимает запальчивые и наивные формы. Американский журналист Бойд МакДоналд из журнала «Тайм», сугубо гомосексуальный в жизни и произведениях, уверен:

«Вопреки своей репутации настоящие темпераментные гомосексуалы, имеющие секс в туалетах и так далее, просто лучше этих ханжей — более заинтересованные, более заботливые, более любящие, более нежные и более дружелюбные. Ханжи претендуют на то, что они порядочны, а те, что в туалетах, непорядочны, но всё как раз наоборот. Ханжи убоги, у них огромный дефицит в их жизни. У них сексуальная неприспособленность явно. Вот причина, по которой они против секса, хоть они и заявляют, что секс аморален <…>. Некоторые из людей с наихудшей репутацией на деле гораздо более ценны для общества, чем респектабельные люди».

(McDonald 1994: 17–18)

В своем запале журналист, конечно, увлекся и впал в преувеличение. Гомосексуалы, ошивающиеся по туалетам в поисках партнера на одну ночь или на полчаса, часто поверхностны и безразличны, неопрятны и бесчестны. Сравнивать их стоит не с ханжами-морализаторами, а с обычными людьми.

Что противопоставлять «туалетных мух» воинствующим обличителям сексуальных грехов? Ведь и то и другое — крайности. А крайности сходятся. Как те, так и другие чрезвычайно эгоцентричны. Одни любуются своей безгрешностью и моральным превосходством и готовы всех обличать и поучать, другие готовы неустанно и непрерывно тешить свою похоть. Одни стремятся всех заставить жить по своим весьма ограниченным нормам, другие хотели бы соблазнить каждого встречного.

Завзятые геи проигрывают в сравнении с обычными людьми. И с обычными гомосексуалами. Возвеличивание радикального гея вряд ли привлечет к нему симпатии. Скорее навлечет антипатии на остальных геев.

У других вольных или невольных приверженцев гомосексуального образа жизни совершенно противоположные оценки движения геев и различия между геями и гомосексуалами. По мере формирования и стабилизации геевских общин как очагов геевской субкультуры их негативные черты всё больше начинают тревожить самих геев, по крайней мере наиболее мыслящих среди них.

Собственно, еще в начале века, когда движение за гражданские права сексуальных девиантов только начиналось, оно уже было сопряжено с самоидентификацией, с формированием небольшого сообщества гомосексуалов и соответственно некой конформности. И уже тогда это вызывало неприятие у тех гомосексуальных интеллектуалов, которые чувствовали в этом опасность для своего индивидуализма и своего индивидуального самосознания. Побывав в музее гомосексуальности при Институте Макса Гиршфельда в Берлине, английский писатель Ишервуд был неприятно поражен.

«Он был смущен и растерян потому, что наконец был поставлен лицом к лицу со своим племенем. До этой поры он вел себя так, как если бы этого племени не существовало и гомосексуальность была частным образом жизни — нечто открытое им самим и несколькими друзьями. Конечно, он всегда знал, что это было неверно. Но теперь он был вынужден признать родство с этими уродцами-соплеменниками и их безвкусными обычаями. И это ему не нравилось. Его первой реакций было осудить Институт».

(Isherwood 1993: 20)

Ишервуд вспомнил это в 1977 г., когда напечатал свои мемуары.

Теперь, с конца 60-х, после победы в борьбе за гражданские права, после формирования огромного сообщества сексуальных меньшинств и выхода субкультуры на первый план, на публичный уровень, негативные черты этого сообщества и этой субкультуры с ее банями, «темными комнатами» в клубах и проч. (Weinberg 1975; Delph 1978) стали бросаться в глаза.

Пожалуй, первым забил тревогу гомосексуальный американский писатель, сценарист и драматург Ларри Крамер.

Еще в 1978 г. он выпустил роман «Гомики» («Faggots»), сугубо критический по отношению к геям, к их типичному поведению, к ценностям, привычкам и ментальности геевской субкультуры. Автор окончил Иельский университет, а после службы в армии стал работать в киноиндустрии и пробился в первые ряды — оказался помощником президента компании «Юнион артистс». Он не скрывал свою гомосексуальность и отражал ее в творчестве. В частности был сценаристом и продюссером фильма по роману Д.X.Лоуренса «Влюбленные женщины» — с гомосексуальным сюжетом.

Конечно, Крамер хорошо знал свою среду, и тем болезненнее был эффект его романа, в котором с сарказмом и без снисхождения были показаны пустота и бессмысленность гедонистической суеты в утвердившемся геевском сообществе. Жизнь, посвященная похождениям в банях и гей-барах, предстала на всеобщее обозрение. Манерность геев, их провоцирующая сексуальность, истеричность, напускная женственность, весьма близкая к кривлянию, их вызывающие одежды и пустой трёп — всё это было трезво и жестоко высмеяно в романе. В геевской среде роман вызвал возмущение — как предательство, ренегатство. И лишь немногие сообразили, что автор бросает им горькие истины в лицо, потому что страдает от этих реалий.

Это был как бы голос пророка незадолго до чумы XX века — эпидемии СПИДа. Крамеру было ясно, что негативные черты геевской субкультуры больше всего должны тревожить самих геев. Когда эпидемия началась, Крамер стал самым страстным обличителем общего равнодушия к опасности и выпустил немало произведений на эту тему — пьеса «Нормальное сердце», «Репортаж из всеобщей катастрофы». По иронии судьбы он сам заболел СПИДом.

Джордж Стэмболиен рассказал о своем интервью с неким парнем, любящим мужчин (Stambolian 1984: 160). Анонимный собеседник так раскрывает в интервью разницу между словами «гомосексуал» и «гей».

«Сегодня термин 'гей' «относится к мужчинам, которые определяют себя как геи, живут в геевской среде, имеют друзей-геев, ходят в геевские бары и имеют особую ментальность гетто с уймой сексуальной практики. 'Гей' это также первейший элемент, из которого исходит вся общественная энергия и все общественные выразители геевских идей. <…>

Что же до гомосексуалов, то это ужасный термин, но я могу тебе сказать, что я под ним имею в виду. Я провел позавчерашнюю ночь с парнем, приехавшим из Калифорнии, который явно любит мужчин, но вряд ли был хоть раз в баре. Кого он действительно любит, это шоферы грузовиков, потому что он понимает их. У него есть подруга, но когда он оказывается в грузовике и в пути, всё позади. Шоферы живут в мире, где их не осрамят как членососов, и они очень заботливы и лояльны по отношению друг к другу, очень поддерживают друг друга».

Эдмунд Уайт отмечает одну опасную особенность геевского идеала жизни среди своих: «наша общинная традиция приучила нас думать о геях как об этнической группе, подобной всем другим. Эта концепция наверняка есть главная причина силы Геевского Освобождения раньше и нынешней эффективности геевских групп давления. Но гетто — это не только центр общины; этот также хорошая цель для погрома. Коль скоро геи есть «другая раса», они могут быть подвергнуты расизму (White 1980: 341–342).

Гомосексуальные лондонские журналисты даже выпустили под редакцией Марка Симпсона сборник «Антигей» со статьей Тоби Мэннинга «Культура геев: Кому она нужна?» (Manning 1996). Алан Синфилд в книге «Постгеевский мир» пишет: «'гей' каким мы произвели его и жили с ним, а возможно и лесбиянство' суть исторические явления и могут теперь мешать нам больше, чем помогают» (Sinfield 1998: 5).

Нил Теннант, гомосексуальный музыкант из дуэта с Крисом Лоу, заявляет:

«Я никогда не хотел быть частью этого закрытого геевского мира. Я знаю, что многим не понравятся такие мои слова. Но когда люди, например, говорят о «геевском сообществе», то что они имеют в виду? Есть ночные клубы, музыка, наркотики, магазины <…>, но извините, так я себя не определяю. Я не хочу входить ни в какую группу, ни в какое гетто. И мне кажется, что многие геи, если бы они были честными, сказали бы, что они думают так же».

(Камингаут 1995)

Нарастающий сепаратизм геевского сообщества тревожит также Брюса Боэра и неприемлем для него. В своей книге «Место за столом» он различает основной поток гомосексуалов («мейнстрим») и радикальных геев «ориентированных на субкультуру». Он иронически называет тех и других соответственно «узниками чулана» (намекая на лозунг «выхода из чулана») и «узниками гетто». Он на стороне «узников чулана», в котором, возможно, и лучше оставаться на время чисто сексуального общения. Он на стороне того спокойного большинства («мейнстрим»), которое хотело бы, чтобы гомосексуалы могли в обычное время сидеть за одним столом со всеми другими. «Истина, — пишет он, — в том, что гомосексуальность — не проблема и не должна рассматриваться как проблема» (Bawer1993:50).

Так же мыслят и многие гомосексуалы в России. Один петербургский голубой интеллигент сказал американскому журналисту: «Эти паршивые активисты только и делают, что всюду ходят и рассказывают о своей гомосексуальности. И делают они это только для того, чтобы привлечь внимание Запада; активизм здесь появился потому, что западные люди научили этому русских. Мои добрые друзья знают, что я гей, но это мое личное дело.

Мне незачем рассказывать каждому, что мне нравится спать с мужчинами». А другой добавил: «Я не хочу принадлежать ни к какой субкультуре. Я знаю, что это модно на Западе, но из того, что я предпочитаю спать преимущественно с мужчинами-геями, не вытекает, что я хочу общаться в первую очередь с ними же.» (см. Solomon 1993: 22. — Эти цитаты я привожу по книге И. С Кона «Сексуальная культура в России»).

Ирония ситуации заключается в том, что оформление и декларирование геевской общины, «геевского народа» не облегчило самоидентификацию молодого человека как гомосексуала, а значительно осложнило ее. Уже упомянутый американский журналист Бойд МакДоналд (журнал «Тайм»), сделавший себе имя на публикациях присылаемых ему автобиографий гомосексуалов, с удивлением подметил, как легко было вступать в гомосексуальные контакты в 40-е и 50-е годы — до того, как началось (около 1968–1969 гг.) освободительное движение сексменьшинств. Как легко было подцепить солдата или моряка,

«потому что тогда еще не было этой конфронтации между геями и «натуралами». Все военные имели гомосексуальные приключения, и они не думали об этом как о гомосексуальности, потому что не было геев, не было проблемы проходить ли геям военную службу. А теперь, как видите, и «натуралы» стали совсем другими. Все моряки были обычно доступны для гомосексуалов и всё такое. А теперь они с этим очень осторожны, потому как есть же острое противостояние».

(McDonald 1994: 13–15)

Такое же наблюдение сделал и Стивен Зилэнд в своих книгах о гомоэротических проблемах американской армии и флота (Zeeland 1993; 1995; 1997).

Свое мнение МакДоналд высказал в предсмертном интервью, но и по его книжкам уже можно было об этом задуматься. Интервьюер (Билл Андриетт) говорит ему:

«Принадлежа к поколению после Стоунуолла (мятеж гомосексуалов против полиции в гомосексуальном баре «Стоунуолл Инн» на улице Кристофер-стрит в 1969 г. — Л. К.), я могу сказать, что одна из наиболее важных вещей, которые я почерпнул из Ваших книг, это понимание неожиданных последствий движения геев. С одной стороны, оно вроде бы расширило возможности гомосексуального быта — с открытыми гей-барами и гей-банями. Но до геевского движения дать гею пососать твой член — почти каждый мужчина мог себе представить, что он на это идет. А теперь мы привязали сексуальное поведение ко всей этой личностной идентификации, и это видимо направило секс по очень «натуральной» дороге».

МакДоналд соглашается с этим.

«На деле солдат или моряк мог иметь секс с каким-нибудь штатским, не придавая этому значения. Это начало приобретать значение очень точно с 1968 г.»

Ну уж с этим затруднением как-нибудь справились бы старые опытные соблазнители, герои МакДоналда. Гораздо важнее другое — та альтернатива, перед которой теперь оказался юноша, только уразумевший свою голубую обособленность. Раньше он, осваивая свое нестандартное поведение, свою трудную социальную роль, мог по крайней мере сохранять обычную внешность и обычный стиль жизни. Теперь, в условиях обозначившегося сепаратизма и раскола, ему предстояло сразу же публично оформить свой выбор, отказаться от общепринятого в обществе стиля поведения, одеть униформу изгоя, громогласно присоединиться к кучке отщепенцев и добровольно наложить на себя клеймо — стать объектом молчаливого или нескрываемого презрения толпы и героем анекдотов. Не всякая психика может вынести эту нагрузку, не сломаться. Для одних этот слом означал отступление, бегство от самого себя, уход в небытие, для других — отчаянную истерику, воинствующий эпатаж. В том и другом случае — невроз, психопатию.

Направление своих книг МакДоналд считает альтернативой геевскому движению и прессе. «Геевская пресса, выходит, должна быть асексуальной, — иронизирует он, — поскольку она публична. Ведь чтобы быть геями на публике, они должны прикрывать свою гомосексуальность, быть скрытыми гомосексуалами». Андриетт спрашивает: «Думаете ли Вы, что геевское движение действительно изменило качество гомосексуального секса?» Мак- Доналд отвечает: «Нет, я так не думаю. Я думаю, он просто ушел в подполье. Вы ведь не можете вынести свою гомосексуальность на публику. Есть люди, которые открытые геи, но это нечто другое. Гей — абстрактное понятие. А гомосексуальность очень конкретна, как мои книги» (McDonald 1994: 13–15).

С более четких позиций критикует геевское освободительное движение Камилла Палья. В интервью она заявляет: «Я постоянно оплакиваю путь, на который внезапно вступила мужская культура геев, сойдя с рельсов после Стоунуолла…» Она старается «остановить ложную поляризацию между геями и «натуралами». Думаю, что это ловушка, в которую геевское движение попало». Она надеется, что «мировое движение не сделает ошибок, сделанных в США. Вы не захотите ситуации, в которой вы антагонизируете народ» (Paglia 1996: 13–15).

Даже самое крупное достижение нового сообщества — успешная политическая борьба против дискриминации — вызывает неприятие. Знаменитейший из гомосексуальных писателей Теннесси Уильямс говорил в семидесятых:

«…Все эти общественные движения мне надоели. Публичные выступления гомосексуалов ужасно вульгарны, ими они себя только дискредитируют. <…> Все эти фантастические травести в открытых автомобилях — набитые дураки, только дают повод смеяться над гомосексуалистами».

(Уильямс 1993: 33)

В нашей стране в 1997 г. прошла конференция в Интернете с обсуждением книги неприличных гомоэротических стихов Ярослава Могутина. Обозначилось две точки зрения. В. Афанасьев высказался категорически:

«Подать бы в суд на такого вот голубого журналиста-скандалиста за то, что он раздражает натуральное большинство и тем самым усложняет жизнь нормального гея… Когда таланта нет, остается только эпатировать».

Противоположную точку зрения аргументировал эмигрант В.Темкин:

«Еще лет 5 назад здесь, в Штатах, это была популярная дискуссия на тему «gay» против «queer», «нормальные голубые» против «шумных». «Нормальные» всё возмущались теми, кто на парады приходят вызывающе одетыми (или скорее вызывающе раздетыми), или теми, кто устраивали демонстрации, требующие изменения отношения к борьбе со СПИДом прямо там и тогда («Queer Nation», ACT UP).

Эти споры сегодня здесь притухли. Похоже, что и «приличные» и неприличные» геи совместными (независимыми) усилиями добились того, что в цивилизованных городах страны (в 12 крупнейших городах, в частности) быть геем до такой степени нормально, что скрываться и в голову не приходит. И «шумные» сыграли существенную роль.

<…> Если сидеть в «клозете», изменяя род партнера в рассказах о встречах, избегая разговоров на острые темы, одевая майку с одного кинофестиваля, но не с другого, — самому можно жить легко и просто, но при этом общество никогда не станет нормальным. Если же двигать барьеры, раздвигать стены, то этих стен в конце концов не останется».

В.Афанасьев спросил Темкина:

«Почему нельзя быть открытым, но совершенно не шумным? Я возражаю против того, чтобы кто-то присваивал себе право говорить от моего имени. А уж тем более — такие «борцы», которые поднимают шум, а затем удирают за океан, предоставляя другим расхлебывать последствия».

Это был намек не столько на самого Темкина, сколько на Могутина. За них вступился Д.Кузьмин:

«А что касается убожества, так вы сделайте лучше — ударьте палец о палец! А то, блин, интеллектуалы — только и умеют объяснять: гей-движение не такое, гей-активисты не те… Всякое gay-community имеет таких активистов, каких заслуживает. Если вы не хотите, чтобы образ гея в массовом сознании формировался эпатажным Могутиным, противопоставьте этому образу, на таком же уровне публичности, другой образ, более достойный! На Западе таких примеров — пруд пруди, а здесь, в России — ну-ка, недовольные, кто первый? Не нравятся гей-издания — сделайте другие! Ни фига…»

(Уильямс 1993: 33)

Итак, у популяции тех, кто «любит иначе», обозначилось два направления развития. Одни мечтают о тихом допущении и признании гомосексуальности, другие устремлены к мятежу геев. Видимо, рано подводить итог спору об этих двух направлениях.

На стороне первых единение со всем народом и работа в общенародной культуре — великой культуре. Они очень многочисленны. Но они обычно равнодушны к массе своих собратьев по сексуальной ориентации, скрытны и — в качестве гомосексуалов — незаметны. По крайней мере, хотят быть незаметными. Вторые образуют громкое и скандальное меньшинство. На их стороне — та политическая борьба, которая и привела к нынешнему признанию гражданских прав сексуальных меньшинств, но на их счету и опасное отделение голубых от обычной публики, резкое противопоставление геев прочему люду, уход в узкую и не совсем здоровую субкультуру.

Любопытно рассмотреть некоторые черты этой субкультуры (Schwendter 1971; Dannecker und Reiche 1975, Кар. 2. «Die homosexuelle Subkultur»: 67-144; Hohmann 1976; Browning 1993a; и др.).

2. Властительная гипербола

В «Дневнике вора», аттестованном на обложке как «автобиографический роман», Жене таким образом рассуждает об одноруком Стилитано:

«Мне было наплевать, смогу ли я, будучи без ума от мощных красавцев, влюбиться в этого вшивого уродливого оборванца, на которого покрикивали даже трусы, воспылать страстью к его приплюснутым ягодицам… а если, как на грех, у него окажется великолепный член?» Уже на следующей странице он признается, что «был сражен наповал» одноруким. «Но прежде всего да будет вам известно, что он не был наделен ни единой христианской добродетелью. Весь его блеск, вся его сила заключалась у него между ногами. Его член со всеми своими придатками, весь этот агрегат был настолько прекрасен, что у меня язык не поворачивается назвать его органом воспроизводства. Казалось, он был мертв, он редко и медленно приходил в движение, но не спал. Даже ночью он излучал из тщательно, хотя и одной рукой застегнутой ширинки сияние, озарявшее его обладателя».

(Жене 1997: 28–29)

И о другом его любовнике сказано:

«перед любой аудиторией Арман с упоением вещал о своем половом органе. <…> Подчас, выпивая у стойки бара, он ласкал себя, держа руку в кармане. В иной раз он хвастался величиной и красотой — а также силой и даже умом — своего и вправду массивного члена. Не понимая, чем объяснить такую одержимость своим половым органом и его мощью, я восхищался Арманом». Вскоре он «вступил в брак с этим парнем».

(Жене 1997:163–164)

Тем не менее, прогуливаясь по старой памяти со Стилитано, он углядел молодого рабочего, управлявшего каруселью и поплевавшего на руки перед тем, как повернуть ворот.

«Я не разглядел его плевка, заметив лишь подергивание щеки и кончик языка между зубами. Я видел также, как парень потер свои жесткие черные ладони. Нагнувшись, я узрел кожаный ремень, потрескавшийся, но прочный. Подобный ремень не мог быть украшением вроде ремешков всяких модников. Всё в этом поясе — и материал и толщина — было преисполнено чувства ответственности: на нем держались брюки, скрывавшие самый очевидный признак мужского пола, без ремня они были бы ничем, не смогли бы сберечь, утаить свое сокровище и упали бы к ногам сбросившего путы жеребца. Между штанами и курткой парня виднелось голое тело. Ремень не был пропущен сквозь петли и приподнимался при каждом движении, брюки опускались всё ниже. Оторопев, я не сводил с него глаз. Я видел, что ремень действует наверняка. При шестом наклоне он уже опоясывал, не считая того места над ширинкой, где сходились оба его конца, голую талию парня.

— Ну что, загляделся? — спросил меня Стилитано, заметив мой взгляд».

(Жене 1997: 165–166)

Но Робер стал любовником Стилитано, а не Жана.

Здесь выступает характерное для гомосексуалов пристальное, неодолимое внимание к половым членам других мужчин и особенная тяга к большим членам, проявляющаяся уже с детства.

Бернгард приводит воспоминания 12-летнего мальчика, которого соседский мальчишка приобщил к гомосексуальным утехам. «Но с мужчиной мне это кажется гораздо лучше, потому что всё больше». Приводит и воспоминания 45-летнего мужчины о том, как его, 11-летнего, сажал к себе на колени 40-летний мужчина, и они друг друга мастурбировали. «Что меня сводило с ума, это его огромный член. Я наслаждался им чрезвычайно и ходил к этому дядьке регулярно» (Bernhard 1975: 18, 21).

В раннем сборнике Харта (Hart 1993: 13) приведено воспоминание одного гомосексуала о приятеле детства:

«У Дориана рано появились вторичные половые признаки. У него был густая копна волос на лобке, и в возрасте четырнадцати его член был предметом зависти всей раздевалки. Он был большой и прекрасной формы. В стоячем виде его обрезанный ствол изящно искривлялся кверху к великолепной, розоватой, грибообразной головке. Сердце мое часто билось, и мое собственное небольшое орудие пульсировало при одном виде этого героического кола».

Рассказчик отдался Дориану, и в рассказе восторженно описано первое анальное сношение обоих подростков — боль, ее преодоление, самозабвение.

В другом рассказе из того же сборника еще одно воспоминание о подростковом возрасте (Hart 1993: 19–20). В последний год школы рассказчик сидел на своей кровати с другом Брайаном, оба уже в пижамах. Зашла речь о геях и гомосексуальных сношениях, выяснилось, что оба к этому склонны. Пощупали через пижаму члены друг друга.

«Вскоре мы были оба без пижам. Меня поразило, какой у него большой. В душе после гимнастических занятий его тело казалось таким же подростковым, как у меня. Но его член был больше. Не длиннее, но толще, так что он казался очень взрослым. Это возбудило меня еще больше, если только это было возможным».

В книге Каприо приведены воспоминания гомосексуального ученого, в раннем детстве (от 6–7 до 12 лет) занимавшегося фелляцией с братьями, а в возрасте от 13 до 15 — с соседским мальчишкой.

«Иногда, будучи подростком, я с интересом наблюдал, когда мог это делать, не привлекая особого внимания, за пенисами других людей. Если пенис был маленький, мне было неинтересно. Большие же пенисы заключали для меня неизъяснимое очарование, и даже мой собственный. Я не думаю, чтобы это было пенисной неполноценностью, так как хотя я и восхищался пенисами, большими, чем мой собственный, у меня, по моему мнению, пенис средних размеров или еще больше. Однако, я вспоминаю, что когда в юности я мастурбировал вместе с товарищем, то испытал некоторое чувство собственной неполноценности, потому что его эякуляция была количественно больше моей. Я мог испытывать эротическое чувство, просто глядя на изображение пениса, при условии, что он не был слишком маленьким».

(Каприо 1995: 145)

У Силверстайна приведено высказывание двадцатидвухлетнего студента — Ларри:

«Мне нравится мужик с добротным большим членом. Он кажется мне более мужественным. Тут также и вызов тому, чтобы иметь оральный секс. Или взять, например, траханье. Я люблю чувствовать член внутри меня, конечно, не обязательно раздирающий меня пополам, но мне нравится чувствовать большой внутри себя. Ощущение больше, потому что получается туже — он заполняет больше пространства. Если я сосу маленький член, то это вроде как ничего там нет. Мне нравится чувствовать что-то, проходящее в мое горло, и чтобы можно было в то же время обхватить его рукой».

(Silverstein 1981: 117)

В солдатских интервью со Стивеном Зилэндом на вопрос «Что ты высматриваешь в мужчине?» Лонни отвечает:

«Л. Первая вещь, которую я высматриваю в мужчине, это его тело. Даже если он одет. Его тело. Мне нравятся мускулистые, ладно скроенные мужики. Большинство любовников, которых я имел, были больше меня, более мускулисты и всё такое, и я люблю это. И я должен признаться, прошу прощения, я не могу быть удовлетворен, если у мужика нет добротного члена. Можешь меня назвать «королевой размера» (queen, «королева» — ироническое название завзятых гомосексуалов в английском. — Л.К.).

3. Как велик он должен быть?

Л. Быть больше моего. У меня около восьми — восьми с половиной дюймов (20–21,5 см). У меня примерно средний. Но тот должен быть больше. Прошу извинения. Не могу с этим справиться. Я люблю большие члены, о Бог мой. Можешь назвать меня сукой, чем хочешь, но я люблю большие члены. Чем больше член, тем счастливее я становлюсь. Я вряд ли управлюсь с ним, если мне в рот или что-то там, однако. У меня не получится и глубокая глотка (техника сосания, пропагандированная в прогремевшем кинофильме с тем же названием. — Л.К.), так что у меня будут проблемы с этим, но я всегда могу удовлетворить его другим манером. (Смеется.)».

(Zeeland 1993: 233)

Другой солдат, Джон, отвечая на такой же вопрос, пытается показать себя более широким во взглядах. На вопрос, что он выискивает в мужчине, он отвечает:

«Дж: Главным образом личность. Сначала личность, а уж потом внешность. Внешность хороша, но не всё время.

3: Какой вид личности ты ожидаешь?

Дж: Остроумный, с кем весело быть, чокнутый, приятный, заботливый. Подойдет тип «оставь-меня-дома-у-мамы».

3: Что еще ты высматриваешь в мужчине, Джон?

Дж: Хм, а в чем?

3: Ты мне скажешь.

Дж: Большие члены? Да, большие члены. Но это… это не всегда… это все-таки не всегда верно.

3: Что не всегда верно?

Дж: Если у него нет большого члена, это не значит, что я помашу ручкой и скажу «Чус!» («Пока!»)

3: Были у тебя связи с парнями, у которых не было больших членов?

Дж: О да. Подожди… мои… нет. (Длинная пауза.) Нет, все они имели отличные, здоровенные члены.

3: Так что это важно для тебя?

Дж: Нет, не так уж.

3: Но ты же говоришь много об этом.

Дж: Ладно… Это одна из моих страстей. Большие члены.»

Так что хотя интервьюируемые гомосексуалы стесняются этого, но в конечном счете признают за собой эту страсть. Страсть эта не ограничивается лицезрением. Вот как описывает русский солдат Дима Лычев свою встречу с двухметровым Денисом. Денис классно целуется, настолько классно, что Дима начинает стонать.

«Стоны возбуждают его. Руки теребят мою задницу. Прости, Денис, но я не смогу. Ты… там… слишком большой для меня. Я опускаюсь по его телу ниже. Непривычно то, что оно нескончаемо. За это время я был бы у Славика уже в коленках, а здесь язык только добрался до пупка. Денису щекотно, и он отстраняет меня. Ниже.

Непомерных, невиданных (ну чё я вру-то!) размеров антенна молодого связиста стоит почти вертикально, упираясь мне в щеку. Она целиком погружается в рот только после того, как он расширяется до боли. Так ведь и Гуинпленом остаться недолго!»

Дима боится на всю жизнь остаться Человеком, Который Смеется. Денис часто дышит. Смелая мысль приходит в голову Диме: а что если воспользоваться вазелином? Он подставляет задницу.

«Головка входит быстро, не причиняя боли. Дальше — сложнее. <…> Половина! Аж дух захватило. Ты только не дёргайся, сначала всё запихнем, а потом будет видно. Всё не входит, оказывается и здесь есть предел (вот бы никогда не поверил!). Первый толчок. Второй. Странно, но мне совсем не больно. У траха глаза велики <…> Денис уже во всю ездит во мне. С каждым движением вперед стенки <…> упираются в простату, создавая неведанный доселе кайф. Денис убыстряет скольжение, и, о чудо! я кончаю! Руки, упиравшиеся в стену, тут не при чем. <…> Он стреляет, загнав почти полностью. Я утопаю в сперме. Натянув штаны, чувствую, как она выливается обратно. Дверцы остаются незакрытыми. Кто-то сорвал рукоятку экстренного открывания дверей.»

(Лычев 1998: 251–254)

Мужская сексуальность вообще гораздо сильнее женской сосредоточена на гениталиях, а гомосексуальная страсть, развивающаяся в отрыве от женской личности, от подлаживания к ее вкусам и интересам, естественно, усиливает эту особенность и дает ей свободно реализоваться.

Весьма спорное утверждение…

Режиссер, художник и писатель Жан Кокто полюбил молодого киноактера Жана Марэ, ставшего кинозвездой, и роман их продолжался больше четверти века, до смерти Кокто.

Мемуары Марэ полны любви к умершему Кокто. Актер вспоминает, как они жили вместе, и Кокто каждую ночь писал своему возлюбленному стихи, которые тот читал утром. Марэ издал их как приложение к своим мемуарам. Там есть такие строки:

«Пишу стихи, пока он спит, любовник мой —

Спит золото волос и пола знак златой.

Но скоро этот знак, завороженный снами,

Поднимется, как ствол, как мраморное пламя,

Колонной золотой он встанет, чуть круглясь.

Здесь мрамора с огнем так ощутима связь.

А на холодный жезл он не похож и с виду…»

(Марэ 1994: 339)

В отношениях между двумя мужчинами сладострастный интерес (обоих ведь) к гениталиям удваивается и в совокупном воплощении превращается в манию.

Гомосексуал жаждет общения с великолепно оснащенным индивидом. Красота, молодость, приветливость, добрый характер, конечно, имеют значение, но, знакомясь, гомосексуал прежде всего обращает внимание на чисто сексуальную деталь — что там у того в штанах. Он надеется на эффектную встречу с внушительным орудием. Если это ожидание не оправдается, всё прочее может не сработать. Соответственно, гомосексуал и сам хотел бы обладать внушительным членом, и готов сделать всё для того, чтобы подчеркнуть свою фаллическую оснащенность.

Силверстайн рассказывает забавную историю.

«В очень известном баре в Нью-Йорке была ночь плавок (точнее, не плавок, а джок-стрэпов, т. е. более обнажающих бандажей — спереди треугольный лоскут, а сзади только ленты-резинки, — но поскольку джок-стрэпы у нас мало известны, я часто перевожу этот термин как «плавки». — Л.К.). Все взгляды направлялись на прислонившегося к стене мужчину с фаллической аурой, столь желанной в этом месте. Его плавки выпирали, и он делал вид, что игнорирует всеобщее глазение, сосредоточенное на нем. Внезапно другой человек, чьи плавки не выпирали так сильно, прошелся мимо и быстро сдернул вниз плавки победителя — масса хлопьев туалетной бумаги разлетелась во все стороны, падая на пол. Молчание сменилось оглушительным хохотом, и бедный парень с плавками у колен убежал из бара, а все почувствовали себя гораздо лучше».

(Silverstein 1981:188)

Недоброжелатель гомосексуалов Рейбен пишет:

«Поразительно нижнее белье гомосексуалистов. Некоторые носят столь узкие трусы, что с трудом могут отправлять естественные надобности. Почему гомосексуалисты делают это? Одна из главных причин — желание продемонстрировать свои половые органы. Они являются главным козырем, поэтому гомосексуалист хочет показать их наиболее выгодно. Приподнятые, выдвинутые вперед, четко очерченные невыносимо тесной одеждой, половые органы гомосексуалиста выставляются на всеобщее (гомосексуальное) обозрение».

(Рейбен 1991: 113)

Стоит взглянуть на фотоснимки наиболее известных гомосексуалов, непричастных к шоу-бизнесу и проституции (Чайковский, Оскар Уайлд, Уолт Уитмен, Кузмин, Дягилев, Марсель Пруст, Ишервуд, Андре Жид), чтобы всё это ёрничанье показалось пустой болтовней. Но есть в гомосексуальном мире узкая, отнюдь не охватывающая всех гомосексуалов среда, к которой эти характеристики применимы, — это специфическая субкультура геев, особенно кристаллизующаяся проституция и порнобизнес. Мода эта затрагивает и шоу-бизнес, и не только «голубой». Вот в этой субкультуре существует настоящий фаллический культ, культ полового члена, и не просто фаллический культ, а приапический культ — культ огромного полового члена.

Разительнее другое. Эта страсть гомосексуалов к мужским гениталиям имеет более всеохватывающую, общую для всех мужчин основу не только в сосредоточенности вообще, но и в интересе именно к мужским гениталиям, к их размерам.

В повести В.Бейлиса «Реабилитация Фрейда», аннотированной как первая публикация (а в первых произведениях обычно преобладают автобиографические мотивы), автор описывает переживания четырнадцатилетнего подростка.

«Он был тихим, скрытным мальчиком, но по его телу уже блуждала горячая, томительная влага, которая порой словно бы обваривала его, и он смущался и отворачивал лицо, если кто-нибудь глядел на него в тот миг, как жаркая волна поднималась в нем, и стыдился перед самим собою этих состояний, приписываемых им особой развратности своего воображения». С отцом они никогда не бывали в бане, но по приглашению отчима он согласился пойти туда. «У него были свои соображения: в бане можно беспрепятственно рассмотреть отчима, сравнить его с другими мужчинами, попробовать понять, отчего загорается мать, когда этот человек прикасается к ней». В бане он «стал исподтишка разглядывать всех подряд, возвращаясь время от времени к отчиму». Отчим «ничем не выделялся среди прочих посетителей бани: здесь были люди, превосходившие его по интересовавшим Володю показателям, были и такие, кто значительно ему уступал». Позже мальчик сам зазвал своего родного отца в баню. «Володя впервые видел своего отца голым и был ошеломлен: отец не только не уступал отчиму — он так выделялся среди посетителей, что на него стали откровенно и нагло глазеть, как-то по-особому уважительно похихикивать и подмигивать».

(Бейлис 1992: 4–5)

Тот же Давид Рейбен (1991: 9) подметил:

«Когда впервые сталкиваются двое обнаженных мужчин (в душе, в бассейне Ассоциации молодых христиан и т. д.), они первым делом смотрят на члены друг друга. Быстро, иногда почти незаметно, они измеряют чужой орган, сравнивают с собственным и приходят к определенным выводам. Даже стоя у писсуара в общественном туалете, они бросают молниеносные взгляды на чужие органы, делают поправку на расстояние и пытаются сопоставить размеры. В некоторых частных клубах администрация позаботилась установить над писсуарами увеличивающие зеркала, чтобы любой джентльмен, смущенный размером своего члена, мог увидеть его отражение величиной со слоновий пенис».

Как пишет Зилбергелд (Zilbergeld 1978: 26), «в мире фантазий (мужского воображения и эротической литературы) есть только три размера членов — огромные, гигантские и столь большие, что не влезают в дверь». Гэри Гриффин (1995: 14) пишет:

«Жажда мужчин заполучить пенис побольше — это наваждение глобального масштаба, вы даже представить себе не можете, какого. Первобытные люди привязывали к члену тяжелые камни, а в эпоху европейского Ренессанса знавшие толк в портняжном искусстве мужчины вставляли многослойные прошитые гульфики на панталонах, чтобы создать у окружающих иллюзию своего большого члена».

Гриффин перечисляет традиционные методы действительного удлинения члена — полинезийский (описанный Маргарет Мид), перуанский, даосийский, индийский (метод племени Садху), метод тибетских монахов, арабский метод «джельк». К последнему прибегают жители Судана, известные своими огромными членами. Этот метод — это специальный массаж, и существуют специальные дома «магиль», в которых над мальчиками работают специальные мастера такого массажа.

В Европе это отнюдь не сугубо современная новация. Правда, в античной культуре, как уже говорилось, господствовал идеал небольшого члена. Это был тогдашний эротический канон. Как заметил в дискуссии об изображениях мужского тела фотохудожник А.Лепешкин, «условность изображения гениталий в античной скульптуре вовсе не ограничивается размером. Там еще фактура чрезвычайно условная. Исключительная аккуратность, ничего не болтается, вены не выступают, — то есть выглядит это так, как оно бывает, если вести совершенно здоровый образ жизни, лет в 15, и как совершенно не бывает, скажем, в 35. То есть, может, и бывает, но гораздо реже. (Смех.)» (Мужское 1997: 104).

Огромные члены оставлялись у древних греков рабам и специализированным на сексуальной стороне жизни богам и сверхъестественным существам, Приапу, сатирам. В формировании эротического канона для греческого гражданина эти образы не участвовали. То были, как отмечалось в названной дискуссии, «знаки другой культуры» по Бахтину. В «первой культуре» их не было — там была скромность размеров. Но на то были особые причины. В мировоззрении греков особая важность отводилась умеренности, мере. Их идеология выдвигала на первый план гражданские доблести и атлетические качества, а не наслаждение. Идеальным возрастом виделась юность, когда тело было еще не вполне созревшим для сексуальных наслаждений, а душа беззаботной. Вечно юными были их боги, вечную юность дарили они некоторым людям как высшее благо. Соответственно красивым считался у мужчины маленький член, закрытый, как у мальчика. А коль скоро греческое общество было по преимуществу мужским, то с этим телесным идеалом как-то связано и повальное увлечение античных греков педерастией, любовью к мальчикам. То есть уж если питать склонность к мужскому полу, то к мальчикам.

Древний Рим не поддержал эту традицию в отношении гениталий. Там мужчины, подобно современным, точно так же мечтали о большом члене, завидовали своим собратьям, имеющим большой член, гордились его наличием. В «Сатириконе» Петрония Энколпий (само имя героя означает «промежность») горделиво заявляет Эвмолпию: «Теперь ты легко можешь убедиться, что я неотразимее Протесилая и любого из остальных героев древности. С этими словами я задрал кверху тунику и показал себя Эвмолпию во всеоружии. Сначала он даже ужаснулся, а потом, желая окончательно убедиться, обеими руками ощупал дар благодати» (Петроний 1991: 132–133). У Апулея его Луций, колдовством превратившийся в осла, замечает об этом: «И ничего утешительного в злостном превращении моем я не видел, если не считать того, что мужское естество мое увеличилось…» (Апулей 1988: 126). Это рассматривается как благодать. Статуи римлян вполне реалистичны.

Средневековое христианство с его культом аскетизма и подавлением телесных проявлений, разумеется, либо вообще не изображало член, либо изображало его крайне редуцированным, несущественным. На иконах чресла непременно прикрыты набедренной повязкой, даже если ей по сюжету неоткуда взяться. У сохранившихся античных статуй вообще отбивали половые органы или навешивали на них фиговые листки.

Только с эпохи Возрождения, когда человек с его мирскими интересами снова обрел право на полноценную жизнь и самодостаточность, сексуальные наслаждения опять стали правомерными, а половые органы — предметом интереса и гордости. В «Декамероне» это очевидно, хотя размер там не выступает на первый план. Однако с этого времени начинается мода на гульфики — появившиеся между штанинами спереди и специально выделенные швами и цветом мешочки для гениталий, становившиеся всё больше и рельефнее. Их специально туго набивали и прошивали, чтобы было впечатление о внушительном размере скрытых в гульфике достоинств. К XVI веку мода на гульфики уже отходила, и французский философ Мишель Монтень ехидно спрашивал:

«А каково назначение той презабавной шишки на штанах наших отцов, которую мы еще и теперь видим у наших швейцарцев? (Он имел в виду наемников-гвардейцев. — Л.К.) И к чему нам штаны — а такие мы носим ныне, — под которыми отчетливо выделяются наши срамные части, частенько, что еще хуже, при помощи лжи и обмана превышающие свою истинную величину».

Этим деталям штанов соответствовали и, пожалуй, даже предшествовали железные гульфики в рыцарских доспехах эпохи Возрождения — брагетты. Они нередко даже просто изображали эрегированнный член огромных размеров. В данном варианте демонстрации возродилась исконная идея угрозы, агрессии и притязаний на превосходство.

В дискуссии об изображениях мужского тела член редколлегии журнала «Риск» Д. Кузьмин задал «сакраментальный вопрос: каким образом, где, когда и почему вместо скромного редуцированного завиточка с нетронутой фактурой появился в культурном сознании канон прямо противоположного свойства: чем больше, тем лучше». На это — художница Анна Акиньшина:

А.А.: Из другой культуры, например.

Д.К.: Из какой?

А.А.: Из той, где изображали вождей с самыми большими членами: чем больше член…

Н.Гребенкин (художественный критик):…тем вождистей вождь.

А.А.: И после того, как христианство, противостоя любой эротике, съело классический канон, источником новых эротических представлений стало то, что ему — христианству — недоступно. Прежде всего — неевропейские культуры».

Имелись в виду культуры Африки, Ближнего Востока.

«А.Д.: Зачем же так далеко ходить? Ведь в «карнавальной» традиции это всё сохранилось…»

(Мужское 1997: 105)

Антон Кузнецов подхватывает мысль о местной «другой культуре» и «карнавальной традиции»: «Как спросили бы нас ученые-марксисты — «интересы какого социального слоя выражала классическая античная скульптура»? Ясно, аристократии. И соответственно визуальный канон был социально ангажирован. А у «простого народа», надо полагать, был другой канон, и он-то отражался преимущественно в текстах «других», «карнавальных»…»

Между тем вопрос об источниках не столь важен. Важнее вопрос о стимулах. Не столь важно, где сохранялась традиция иного отношения к гениталиям, сколько то, что оно оказалось востребованным в новое время. «Простонародная», «карнавальная», «мирская» и жизнерадостно-плотская традиция оказалась не только живучей, но и влиятельной. Она сумела пережить и взлет пуританской морали в XIX веке, и социалистический аскетизм в XX. В России оживление интересов к сексуальной жизни наступило в начале XX столетия, у декадентов, как их называют сторонники гражданственного направления искусства.

Русский писатель Серебряного века Алексей Ремизов вспоминает, как художник Константин Сомов, сын главного хранителя Эрмитажа, обещал друзьям показать хранящийся в Эрмитаже «восковой слепок с некоторых вещей Потемкина-Таврического». Эти «вещи» Ремизов уже видел и разжигал любопытство других, особенно философа Розанова.

— Свернувшись лежат, как змей розовый.

— По указу самой Екатерины.

— В особом футляре в Эрмитаже.

(Ремизов 1992: 325)

И вот у Сомова собралась большая компания известнейших деятелей искусства и философии — Добужинские, Бенуа, Кузмин, Бакст, Дягилев, Розанов и другие. Собрались, чтобы посмотреть принесенную из Эрмитажа реликвию, сделанную по приказу императрицы Екатерины в память князя Потемкина «для назидания обмельчавшему потомству». Когда раскрыли ларец, «Розанов полез руками». Тут случилось то, чего так боялся хранитель Эрмитажа: сковырнули-таки «родинку». Долго ползали под столом, искали. Вроде нашли и приладили.

Алексей Ремизов умудрился поразить всю компанию. «Вот вы восхищаетесь этим, — я показал на ларец, который надо было закрыть и завернуть в дорогую шелковую пелену: «воздух», как «частицу» мощей, — но ведь это мертвое, «бездыханное», а я знаю живое и совсем не неприкосновенное, и в ту же меру…»

— Кто? Где?

— Да Потемкин.

— У какого Потемкина?

— Студент Потемкин, пишет стихи: «папироска моя не курится…»

И уж за столом никто ничего не заметил, только Вас. Вас. Розанов с застывшим недоумением загадочно пальцами раскладывал на скатерти какую-то меру, бормоча, считал вершки, продолжая чай и разговоры о выставке, как бы мимоходом расспрашивая и о студенте Потемкине. <…>

И должен сказать, слова мои о живом Потемкине — «у всех на глазах ходит по Петербургу» — были отравой. Помню, Розанов — первый: «Покажи мне Потемкина!»

Познакомились, залучили к Сомову. «Всё очень просто вышло и занимательно». «Петрушу, так рассказывал Кузмин, он присутствовал на этом веселом свидании, пичкали пирожками и играли с его живым потемкинским — три часа.

С этого вечера Потемкин и пошел в ход» (Ремизов 1992а: 216–219). Он стал одним из главных авторов «Сатирикона».

Ремизов не угомонился. Узнав, что в Петербург из Москвы приедет Аркадий Павлович Зонов, а он подобен слону («обладает сверх Божеской меры»), Ремизов сообщил о нем философу Розанову.

«— Аркадий Павлович! — В.В. даже привстал. — удивительно! удачно! сверх Божеской меры!»

И вскоре известил запиской Ремизова о своем целевом визите: «Хочется мне все-таки взглянуть на 7-вершкового (31 см. — Л.К.). В Индии не бывал, так надо хоть в плечах посмотреть слонов. Я думаю, особое выражение физиономии: «владею и достигнул меры отпущенного человеку». По-моему, наиприятнейшая мера 5 вершков (22 см. — Л.К.): если на столе отмерять и вдуматься, то я думаю, это Божеская мера. Таким жена не наиграется, не налюбуется. Большая мера уже может напугать, смутить, а меньшая не оставит глубокого впечатления. Поэтому, может, я к Вам зайду около 12-ти ночи или около 10 сегодня или завтра». <…> Свидание состоялось.

В нашей теснющей столовой, служившей и местом убежища странника, на «волжском» с просидкой диване провели мы втроем: я, В.В. и Зонов — много ночных часов, запершись на ключ.

В.В. говорил тихо, почти шепотом: вещи ведь всё были деликатные — Божественные! — скажешь не так, и можешь принизить и огрубить вещь.

В.В. раскладывал и прикидывал на столе всяческие меры. Зонов отвечал, как на исповеди, кратко и загадочно по-зоновски. <…> Но что особенно поразило В.В., это признание Зонова относительно степени его неутомимости… <…>

В.В. размечтался. Ему уже мерещилось: у нас, где-нибудь на Фонтанке, такой институт, где будут собраны «слоны» со всей России, со всего мира для разведения сильного и крепкого потомства».

(Ремизов 1926: 232–234)

О причинах этого чуть ли не всеобщего восхищения написано психологами и антропологами немало книг (Vangaard 1972; Aron et Kempf 1978; Keuls 1985-Monick 1987; Danielou 1993; Уайли 1996, и др.). Ассоциация большего размера с превосходством, страсть к доминированию, самоутверждение в сексуальной сфере («мачизм» — от испанск. macho 'самец'), фаллические культы плодородия и т. д. Уайли пишет о гиперболизации фаллоса в рамках юнговской «инфляции», т. е. раздувания своего «я». Многие усматривают корни этого явления в животной предыстории человечества — у обезьян демонстрация эрегированного члена означает угрозу и притязание на господство, на более высокую ступеньку иерархии (Кон 1989: 82; Дольник 1994: 125–126). В борьбе за самок такая демонстрация имела вполне понятный смысл: я готов к совокуплению, я сильнее других оснащен для этого, и конкурентам лучше убраться.

«Какой бы ни была причина этой навязчивой идеи, этой, как наваждение, психологической зависимости состояния мужчины от размеров своего члена, — продолжает Гриффин (1995: 50), — нужно признать, что человечество повсюду ассоциирует мужской член с представлением о господстве, доминировании.

Вы не обращали внимания, как уже взрослые мальчишки в бойскаутских лагерях или тинейджеры в общих спальнях часто затевают игру под названием «Ну-ка, посмотрим, у кого больше!». Хотя мужчины вырастают из подобных детских игр, восхваляющих фаллическое превосходство, все же врожденное чувство любопытства в это отношении сохраняется надолго. Большинство мужчин в этом никогда не признается, но тем не менее такие сравнения исподтишка постоянно имеют место, даже среди гетеросексуалов, которые всегда бросают любопытный взгляд на мужское достоинство человека, стоящего рядом с ним либо у соседнего писсуара, либо в душевой кабинке».

Этот американский врач точно уловил психологию мужчин и их обычную тревожность относительно достаточности своих сексуальных данных в сравнении с нормой, с большинством. На деле 80 % мужчин имеют размеры в пределах 13–18 см. Средний размер эрегированного члена — 15 см или 15–16 (Гриффин приводит ряд статистических подсчетов и графиков распределения). Но в опросах выясняется, что люди с таким размером члена считают свой член маленьким, а средним размером называют 18–20 см. У чернокожих средний размер на 3 см больше, но только в вялом виде, а в состоянии эрекции приближается к среднему размеру белых. У желтокожих по одним данным (о японцах) — на пару сантиметров меньше, чем у белых, по другим (это касается других представителей расы) — больше. На вопрос анкеты Гриффина, какой размер члена был бы желателен для его респондентов, выяснилось, что средний американец хотел бы иметь член в 23 см длиной и 18 см в окружности (т. е. больше 5,5 см толщиной) (Гриффин 1995: 91).

Именно таким оказывается член в большинстве порнографических журналов и на порнофильмах — приходится отбирать моделей и актеров. У знаменитой порнозвезды гомоэротики Джеффа Страйкера, как уверяют, 28 см (но в реальности в фильмах не видно подобного чудища, хотя член и большой). Таким же и даже еще большим рисуют член художники гомоэротического жанра. С огромным членом изображали греки Пана, римляне — Приапа. Английский художник Обри Бёрдслей, изящный болезненный юноша, сотрудничавший с Оскаром Уайлдом, рисовал античных мужей с неимоверно могучими стоящими членами. Огромные члены у абсолютно всех героев Тома из Финляндии. Конечно, встречаются в действительности такие большие члены, как на рисунках гомоэротики, но очень редко. Один такой случай приводит Силверстайн (Silverstein 1981: 245). Леонард Роджерс, уроженец сельской глубинки в Маунтин Рок, которому ко времени встречи было чуть больше тридцати, рассказал о своей семье, в которой он один (из семнадцати детей) оказался геем.

«Мой отец был очень хорошо оснащен, так сказать. Я знаю женщину, одну женщину, у которой были шашни с моим отцом. Она говорит: «Твой папаша был оснащен, как жеребец». Другие люди тоже говорят, что папа и в самом деле был здорово оснащен. Они говорят, он мог достать свой член через пояс своих штанов, свесить его и отлить.

Когда мой брат женился, моя мать и невеста вечером перед свадьбой были в кухне, и мать сказала ей: «Я не знаю, конечно, но если он похож на своего отца, а он типичный Роджерс, то он оснащен, как жеребец». На следующее утро я спросил свою невестку, верно ли это. Она говорит: «Чертовски верно! Он и в самом деле таков!» Тогда я спросил моего братца, а он говорит: «Ну да». Он сказал, что у него одиннадцать с половиной дюймов (29 см). А я сказал, что не верю. Я сказал, что должен увидеть. Он и достал его, стоячий, а я взял деревянную линейку и приложил прямо к его животу, и вышло, будь я проклят, одиннадцать с половиной дюймов. Значит, моя мать была права, Роджерсы хорошо оснащены». Леонард со стыдом добавил, что видимо гены истощились, пока дошло дело до него, последнего сына. «У меня только десять дюймов» (25 см).

Хотя большинство сексологов отрицает реальное превосходство очень большого члена в сексе, Гриффин считает, что дело не только в психологии мужчин и даже не только в учете психологии женщин (которым, судя по тестам, нравится сознавать, что их мужчины «хорошо оснащены»). По Гриффину, дело еще и в большей возможности выбора позиций, а также в большей площади соприкосновения, а значит, и более остром наслаждении. Гриффин занялся способами увеличения длины и толщины члена, и его книга пользуется огромной популярностью. Она называется «Размер пениса и увеличение» (в русском переводе: «Как увеличить размеры мужского полового члена»). Кроме традиционных методов Гриффин описывает и новые методы — горячие массажи, вакуумный метод и проч., а также пластические операции.

Даже у гетеросексуалов большой размер члена важен не столько для отношений с женщинами, сколько для демонстрации мужчинам. Хотя Гэри Гриффин и приводит высказывания некоторых женщин об их страсти к большим членам, он признает, что многие женщины испытывают неудобство с большими членами. Он пишет:

«Основываясь на своих исследованиях, я пришел к выводу, что большинство мужчин хочет иметь член подлиннее, чтобы похвастать перед другими мужчинами. Это, конечно, звучит странно, особенно в отношении гетеросексуалов, но тем не менее член больших размеров определяет достойное место своему носителю в тотемной шкале мужского достоинства. А гетеросексуальные мужчины постоянно состязаются друг с другом во всех областях жизни. И размеры члена — здесь не исключение. <…> Несомненно, большой член лишь усиливает гордость его владельца и поднимает чувство самоуважения».

(Гриффин 1995: 268–269)

Гриффин описывает случай, который он запомнил из своей аспирантской молодости.

После тенниса он отправлялся в сауну. Когда он был в парной, отворилась дверь и вошел популярный игрок знаменитой на всю Америку футбольной команды Калифорнийского университета. «Он был высокого роста, настоящая каланча, с телом современного Адониса, с красивыми, словно выточенными чертами лица…» Фигуру его можно было сравнить со скульптурой Микеланджело. «Его приход привлек к себе несколько любопытных взглядов. Он свысока, покровительственно, кивнул двум своим обожателям с курса пониже и уселся на переднюю скамью.

Не прошло и минуты, как дверь снова распахнулась. У всех присутствующих от удивления отвисла челюсть и они недоверчиво захлопали глазами. Нет, этот парень в дверях совсем не был похож на другого Адониса <…> Его тело ничем не выделялось — у него была хилая грудь, плохо развитые мышцы. Однако между его ног «свисал, покачиваясь, громадный, длинный и толстый член, похожий на пожарный шланг. <…> Он устроился на нижней полке рядом со спортсменом-«звездой» <…> Футболист сразу понял, что его безжалостно затмил этот куда менее привлекательный, чем он, представитель Homo sapiens <…> Краешком глаза я с любопытством наблюдал, как он зачарованно уставился на ослиный член, раскачивавшийся рядом с ним. Видя, как он, потянувшись за полотенцем, прикрыл собственные, со стручок, причиндалы, я с трудом мог удержать улыбку» (Гриффин 1995: 15–18).

Есть основания подозревать, что интерес самого Гриффина к размерам полового члена и его явное почитание больших членов имеет гомосексуальное происхождение. Хотя Гриффин в этом не признается, это проступает в его книге неоднократно. То и дело в книгу вкраплены такие абсолютно не связанные с содержанием перлы: «Вы на диете? Тогда знайте, что чайная ложка спермы составляет всего пять калорий» (Гриффин 1995: 20). Зачем и кому это надо знать?

Характерно и воспоминание Гриффина о том, как он впервые заинтересовался своей коронной темой (1995: 58):

«Когда в 1970 году вышла, произведя настоящую революцию в этой области, книжка доктора Давида Рубена «Всё, что вы хотели знать о сексе, но всегда стеснялись спросить», то глава, посвященная размерам мужского члена, сразу захватила внимание читателей. Будучи мальчиком, у которого довольно рано наступила половая зрелость и лобок покрылся волосами, я заинтересовался этой книгой. Помню, как я стыдливо стоял в проходе книжной секции большого магазина, бросая исподтишка взгляды на экземпляр этой книги, вышедшей только что в этом месяце. Мне ужасно хотелось узнать, на какую величину своего пениса в будущем я смогу рассчитывать, когда стану взрослым человеком. Но еще больше мне хотелось узнать, у кого из людей самый большой и длинный член и каковы его размеры».

Любопытство о своем будущем потенциале вполне обычно, но интерес к членам рекордистов носит гомосексуальный характер.

В главе 3 Гриффин поместил раздел о 12 самых длинных членах в мире, а главу 6 целиком посвятил знаменитостям, наделенным внушительным пенисом, — из мира кино, шоу-бизнеса, спорта и политики. Так, президент США Линдон Джонсон, по Гриффину (1995: 126–127) весьма гордился своим огромным членом. Он «часто приглашал прессу (только мужчин) в свою ванную комнату или в частный бассейн (журнал «Тайм» даже утверждает, что он вел брифинги, сидя в туалете!). Джонсону ужасно нравилось давить на своих подчиненных и противников — психически, физически и сексуально. Иногда в разгар совещания кабинета министров он мог пригласить их немного поплавать. Линдон Джонсон обычно раздевался первым, но не входил в бассейн, покуда последний из приглашенных не снимал с себя, пусть и неохотно, одежду. В своих откровениях «не для печати» один бывший политик рассказывал, как перед одним из таких вынужденных плаваний Джонсон холодным взором изучал члены своих сотрудников, стоявших перед ним в чем мать родила. Потряхивая своим длинным, как у жеребца, пенисом, он припугнул их: «Если кто-нибудь об этом узнает, то считайте, что с вами покончено!».

Гитарист Джимми Хендрикс обладал членом, который его почитатели сравнивали с его гитарой, а в конце концов сделали гипсовый слепок, который до сих пор ходит по рукам. Том Джонс, выступая в телепрограмме, сам сообщил, что у него член очень больших размеров и что он не обрезан. Огромными членами обладали Чарли Чаплин (молва приписывала ему 12 дюймов, т. е. 31 см) и Джек Лондон (последнего друзья любовно называли «Жеребцом»). Относительно русских танцоров-эмигрантов Гриффин сообщает слухи, что у Нуреева член длиной в 20–22 см, у Барышникова 24 см, а у Годунова — 27 (Гриффин 1995: 130, 131, 136–137). Таких очерков в главе более ста.

Раздел о Фрэнке Синатре стоит привести целиком.

«По словам писателя Джима Бойда, который взял интервью у биографа Синатры Джейн Эллен Уэйн, «когда Ава Гарднер и Грейс Келли снимались в Африке в фильме «Могамбо», Гарднер повезла будущую принцессу по местным деревням. Она без всякой опаски задирала их набедренные повязки, внимательно изучая их члены. Останавливаясь перед очередным экспонатом вместе с Келли, стоявшей рядом, она постоянно комментировала: «Нет… им далеко до Фрэнка».

В биографии Грейс Келли, написанной Джеймсом Спадой, Гор Видал рассказывает о том же случае. «На нашей съемочной площадке было множество этих высоких туземцев из племени Ватуси, очень красивых, стройных воинов, которых мы наняли в качестве статистов. На всех были набедренные повязки. Наши девушки разгуливали по площадке, и вдруг Ава говорит Грейс: «Интересно, у них на самом деле такие большие члены, как о том постоянно твердят?» Грейс, вполне естественно, вспыхнув от стыда, запротестовала: «Нет, не нужно говорить об этом, прошу тебя!» «Нет, но это забавно, — возразила Ава, — я никогда…» — с этими словами она задрала набедренную повязку одного из туземцев. Тот широко, от уха да уха, улыбнулся, когда оттуда выскочил длинный член. Грейс вся побледнела. Ава отняла руку и, повернувшись к Грейс, сказала: «Нет, у Фрэнка все же больше» (Гриффин 1995: 131–132).

Гриффин — не только автор медицинского бестселлера, он издает журнал «Большие размеры пениса, или Клуб мужчин-жеребцов». Поскольку женщины обычно не очень охочи до откровенной порнографии, читателями такого журнала могут быть только гомосексуалы.

К книге А.Эллиса о гомосексуальности Доналд У. Гори написал приложение: «Гомосексуальность и мистика гигантского пениса» (Ellis 1965).

Силверстайн отмечает особую значимость своеобразного фаллического культа именно для сегодняшнего сообщества геев. «В мире сегодняшних геев (как это было в историческом культе маскулинности) почитается пенис. Большой член — выигрыш, украшающий и обожаемый, а его обладатель неимоверно привлекателен для голодного «охотника любви», который хочет поглотить его или быть побежден им, с минимумом оглядок на другие физические характеристики и совсем без оглядки на социальные и эмоциональные. Ему поклоняются как фетишу и носят как символ мужской сексуальной способности: чем больше член, тем более маскулинный.» Исследователь выделяет и некоторые причины для такой «магнетической привлекательности» большого члена. Первая: «тому, кто сомневается в своей маскулинности, приятно чувствовать себя более маскулинным за счет того, что большому члену он привлекателен». Вторая — «если величина члена — мера силы человека, то люди с большим членом опасны и устрашающи», и поглощая десять дюймов молодой человек словно кастрирует большого человека, по крайне мере в своем воображении (Silverstein 1981:188–189). Мотивы эти сомнительны. Но ясно, что из объекта индивидуальных сексуальных предпочтений, правда, очень массового, большой член превратился в общий символ субкультуры. Возник «синдром большого члена».

Над геями властвует фаллическая гипербола, и это вряд ли придает этой субкультуре привлекательность и уважение в общей культуре. Даже вряд ли способствует самоуважению. Как всей субкультуры, так и каждого ее носителя в отдельности.

Как среди тех геев, кто не имеет между ногами ничего выдающегося, так и среди тех, чьему орудию можно было бы позавидовать, рождается чувство протеста. Появляются гомосексуалы, которые видят свое достоинство не в размере члена. Вот интервью Зилэнда с солдатом Кайлом (это группа американских войск в Германии), которого он же сам раньше ввел в голубое сообщество Франкфурта, где новичок быстро стал объектом всеобщего внимания.

«Это изменило его. Сильно. Он стал грубым и пренебрежительным, когда он открыл, что может иметь почти любого, кого захочет, но что нечто, о чем каждый старается, это размер его члена». Зилэнд навел беседу на эту тему.

«З. Гордишься ли ты своим телом?

К. Горжусь ли своим телом? Ну да.

3. Нечто, что всегда занимает меня, как, вероятно, и уйму других людей, это отношения людей со своими телами, в частности со своими членами. Ты ведь заметил, что много людей, у которых не особенно большие члены, всегда хвастают тем, какие у них огромные члены. Я уверен, что ты уже открыл это раньше. А вот когда встречаешь кого-то, у кого действительно большой член, они иногда почти смущены этим. И я уже раньше отметил это у тебя. Ты вроде как смущен этим, и я никогда не слышал, чтобы ты хвастал этим. Это действительно тебя смущает?

К. Да. Потому что это мое дело. Мое и того, с кем у меня секс.

3. Ну да, но ты ведь понимаешь, что я имею в виду. Многие парни всегда говорят о «моем большом члене», а потом ты на деле видишь его, и он как…

К. Да, понимаю.

3. И потом, люди с действительно большими членами часто ходят в просторных штанах: они почти стыдятся. Частично, вероятно, потому, я думаю, что люди не хотят, чтобы их трактовали как сексуальные объекты. Женщины в нашей культуре являются сексуальными объектами, просто кусками мяса, но мужчина, который вдруг открывает, что о нем говорят только потому, что вот сколько дюймов у него… Я думаю, это должно быть как бы… У тебя было когда-нибудь такое чувство? Что люди говорят о тебе только потому, что «О, вон Кайл, у него большой член». Это тебя беспокоит?

К. Ну да, потому что… Один пример. Пол, который работал в Манхэттене. Это было там внизу, я был в уборной, и выходил, а он входит, и говорит: «Подожди секунду, хочу тебя спросить, — говорит. — Все базарят о тебе». Ну я в ответ: «Почему? Кто-нибудь сказал, что у меня СПИД или что-то такое?» А он, значит, «Нет, нет, нет, нет, нет. Все говорят о том, какой большой у тебя член, — говорит. — Я хочу пососать твой член и увидеть, какой он большой». Я был в шоке, я не мог поверить своим ушам. И всё время каждый: «О, вон Кайл, у него большой член». Это смущает, это трудно вынести.

3. Почему это смущает? Беспокоит ли то, что люди думают о тебе только… Ты бы хотел, чтобы о тебе думали как-то иначе?

К. Понимаешь, да. Чтобы думали как о друге.

3. Вместо того, чтобы говорили о парне с большим членом? «Вот, я буду его другом, потому что у него большой член».

Правда, Зилэнд напомнил Кайлу один эпизод:

«З. Но ты, вероятно, не так уж и разочаровываешь их. Ты носишь тесные штаны, и однажды ты рассказал мне, что прошелся по улице от своей базы в облегающих жокейских шортах, и один немец провожал тебя до самой казармы…

К. Да, он уставился на меня. И у меня под низом шортов ничего не было. <…>

3. Так какого же размера у тебя член, Кайл? Просто для записи.

К. Я не хочу, чтобы это было в твоей книге.

3. Ладно. Мы опустим эту информацию.

К. Ты-то во всяком случае знаешь, какого он размера. Я очень твердо храню это в памяти».

(Zeeland 1993: 271, 281–282)

3. Искусство похоти

Атлетичный красавец и эпатажный голубой писатель Ярослав Могутин описывает свою первую встречу с видеопорнографией в возрасте 15 или 16 лет:

«Моя любовь к порно началась с отвращения. Когда я был в Ленинграде, тип, пытавшийся меня соблазнить, пригласил меня, 15- или 16-летнего провинциала, в гости посмотреть видео. Я, ждавший совращения и готовый на всё, согласился. Тем более, что видео было для меня тогда чем-то немыслимым и невиданным». Тип включил видик «и ушел в другую комнату, закрыв дверь и оставив меня наедине с немыслимым и невиданным.

Концерт начался как-то странно: появились три голых парня с красивыми телами и большими членами и, после недолгой прелюдии с поцелуями и обниманиями, начали пялить друг друга во всех возможных позах и комбинациях. Таких концертов я еще не видел ни разу в жизни! Я смотрел на это, выпялив зенки и открыв рот от удивления, ужаса, отвращения, еще каких-то других смутных, темных, непонятных и незнакомых эмоций, переполнявших меня. Меня мутило и тошнило, потом бросило в дрожь и трясло так сильно, что я слышал, как щелкали мои зубы. Я чуть не умер от потрясения. Когда тип-совратитель зашел в комнату, чтобы проверить, дошел ли я до нужной кондиции, он обнаружил меня в полном шоке. Конечно, он не ожидал такой реакции, рассчитывая, видимо, что я расслаблюсь, возбужусь и начну дрочить». Он выставил подростка, и в прихожей тот увидел в зеркале свое позеленевшее лицо.

Впоследствии Могутин не раз пытался понять, что его так шокировало. Наконец, он догадался: «я просто хотел быть на месте одного из этих парней, чтобы меня трахали во все дырки и чтобы я трахал других. Я был сообразительным парнем и путем самоанализа мог преодолеть свой ужас и отвращение и придти к пониманию факта, что моя порнофобия связана с моими нереализованными подсознательными комплексами и желаниями».

(Mogutin 1999: 274–275)

Над психикой подростка доминировала общественная атмосфера. Но с чем связана порнофобия общества?

Как ни странно, отчасти с тем же. Не было бы запретов на порнографию и преследования ее, если бы не было тяги к ней. Более того, обычно запреты и негодование общества и институций сопрягаются с увлечением и тайным любованием личностей, составляющих это общество и образующих эти институции. Все индивиды вместе могут воевать с ней, а многие (пусть и не каждый) в отдельности в тиши предаваться ей. Христианская церковь всегда и везде выступала как враг порнографии, но рассадником и уж во всяком случае потребителем ее часто были именно церковные и монастырские обители. В повести Михаила Кузмина «Крылья» есть итальянский каноник Мори, введенный в нее из реальности прямо под своим именем, «коренастый и краснощекий, несмотря на свои 65 лет, веселый, упрямый и ограниченно-поучительный». Когда он, подобрав сутану, лазал по лестнице своей библиотеки, герой повести, Ваня Смуров, заметил, что рядом с житиями святых стоит Анакреон.

«— Конфискованная книга, — объяснил каноник, заметив удивленный взгляд Вани и убирая подальше небольшой иллюстрированный томик Анакреона. — Здесь много конфискованных у моих духовных детей книг. Мне они не могут принести вреда».

(Кузмин 1992: 146,ср. 83–84)

Известно, что Сталин, вводивший для подданных строжайшую аскетическую мораль, сам-то обожал смотреть порнофильмы и отряжал для их добывания на Западе специального эмиссара.

Очень часто порнография бывала поводом для преследования вольнолюбивых писателей и художников. Им вменялось в вину прегрешение против веры, позже — оскорбление нравственности, развращение молодежи, насаждение вредных и чуждых ценностей.

Два русских писателя-эмигранта попытались дать определение порнографии — Владислав Ходасевич в 1932 г. и Владимир Набоков в 1958. Оба по практической надобности. Один — чтобы отвергнуть упрек в том, что он якобы не отметил в своей рецензии на одно произведение его порнографичность, тогда как, по мнению рецензента, ее не было. Другой — чтобы отвергнуть возможный упрек в порнографичности «Лолиты», который он предвидел.

Само слово «порнография» было введено в конце XVIII века французом Ретифом де ля Бретон для осуждающего описания проституции. Он назвал «Порнографом» (т. е. описанием или описателем грязи) свою книгу «размышлений порядочного человека о безнравственности проституции». Но тогдашнее общество восприняло сам сюжет книги как неприличный, и с тех пор вошло в обычай называть неприличные изображения сексуального характера как «порнографические».

С конца прошлого века (1893 г.) начались старания запретить обращение порнографических изделий международными конвенциями (такие заключались в 1910, 1923). В 1929 г. Лига Наций учредила комиссию, названную «Международное соглашение о подавлении циркуляции непристойных публикаций и торговли ими». Комиссия инициировала исследования проблемы. В 1960 г. Конгресс США учредил «Комиссию по Вредным Печатным и Изобразительным Материалам». Вывод этой комиссии был, что вопрос требует дальнейших непредубежденных исследований. В 1967 г. Конгресс создал еще одну комиссию — «Комиссию по Непристойностям и Порнографии». Комиссия заказала ученым изучить вопрос и объективно выяснить, наконец, вредна порнография или нет. И, конечно, определить, что сюда следует включать.

Прежде всего надо отметить, что эти и любые попытки как-то определить порнографию задаются целью отличить ее от просто эротики, вполне допустимой. Учитывая уголовное преследование порнографии во многих странах, строгая ее дефиниция — дело юридически необходимое.

Коль скоро о ней столько говорилось, значит, есть нечто, что предшествует любой такой попытке. Во-первых, это само выделение понятия — как чего-то связанного с эротикой, с изображением сексуальных сюжетов, а во-вторых, сама установка, что какие-то из этих изображений недопустимы, неприличны, запретны. Что они «грязны» («порно-"), и смотревший их запачкался, нуждается в очищении. Очищение — термин религиозный. Первой против порнографии всегда выступала христианская церковь.

Ныне вопросы нравственности, морали вышли из-под исключительного ведения религии, а морали подыскивают социальные и гигиенические обоснования (хотя и религия продолжает влиять на мораль). Так или иначе, само понятие связано с признанием того, что изображать определенным образом некоторые сексуальные действия и вещи нельзя, что такие изображения — грязные, скверные, недостойные культурного человека.

В книге Дэвида Рейбена (1991:147–148), всячески издевающегося над гомосексуалами, вопрос о порнографии как раз рассмотрен очень здраво и спокойно.

«Изображение секса, — пишет он, — так же старо, как и сам человек. В самом слове «порнография» заключена негативная оценка этого явления. Оно произошло от двух греческих слов: «порнос» — грязный и «графос» — слово (ошибка: «графо» — значит «пишу», «описываю», «рисую». — Л. К.). Но изображение полового акта — не грязно; оно лишь отражает то, что делают люди. Само понятие «порнография» возникло лишь около 300 лет назад. <…> До этого времени книги или рисунки на сексуальные темы воспринимались так же, как и остальные виды литературы и графики. Почти во всем мире взгляд на них не изменился и сегодня. В Китае, Японии, Индии, Африке, на Ближнем Востоке и во многих частях Европы изображения мужчин и женщин, занятых сексом, не считаются непристойными».

Какие-то сексуальные объекты и действия и как-то изображать всё-таки теперь можно и у нас — это изображения привлекательного обнаженного тела, более-менее скромных любовных ласк и переживаний. Они считаются эротикой, не порнографией.

Где же лежит граница?

Давняя церковная традиция в отношении сексуальных мотивов заключалась в подверстании под запрет, то есть, как сейчас бы мы сказали, под порнографию, всего, что способно вызвать вожделение и, стало быть, носит греховный характер. Получался чрезвычайно широкий охват — сюда попадала, собственно, вся эротика. Ведь если эротика не вызывает некоторого вожделения, то она не эротика.

В новое время этот подход отпадает. Все полицейские службы и все цензурные комитеты нового времени предпочитают иметь список запрещенных сюжетов. Скажем, нельзя изображать половой акт, а поцелуй можно. Или нельзя изображать лобковую растительность — так в Японии (там даже предупреждают фотографов не присылать на выставки снимки, где у персонажей видны волосы на лобке: конфискуют на таможне). Или: нельзя изображать гениталии, их надо прикрывать фиговыми листками, а обнаженную женскую грудь — пожалуйста.

Или более либеральная норма: из гениталий нельзя изображать только мужской половой член в состоянии эрекции, всё остальное разрешается. Или: запрещается изображение насилия, секса с детьми, извращений и т. п. Ученые, работавшие для американской комиссии 1967 года (Goldstein and Kant 1973), предложили именно содержательный анализ для определения порнографии. На сюжетном различении зиждется также современное разделение порнофильмов на жесткое (крутое) порно и мягкое порно.

Различение по сюжетам, конечно, удобно для чиновников. Заглянул в инструкцию — и всё просто. Но тогда придется зачислить в порнографию анатомические атласы, медицинские пособия, этнографические труды и книги для новобрачных. Закроется для живописи, литературы и кино важная сфера человеческой жизни и отношений. Даже сами запреты придется высказывать иносказательно (чтобы запретить, надо ведь описать, что именно запрещается). Забавный случай из американской практики: заядлый борец с голубой порнографией Дуэйн Баркер выпустил в 60-х разоблачительную книжку «Гомосексуальность и гражданственность во Флориде», в которой были помещены весьма безобидные фотоснимки двух обнаженных мужчин в объятии (но так, что ничего неприличного не видно) и парня в бандаже натурщика. Этого оказалось достаточно, чтобы книжка была запрещена и ее продавали только в секс-шопах, и то из-под прилавка! (Katz 1976: 191).

Затруднительна и мотивировка таких запретов. Почему, скажем, женские гениталии нельзя изображать, а обнаженную женскую грудь можно? Грудь может ведь произвести гораздо более сильное впечатление на мужчин, чем промежность. Почему волосы подмышкой можно осветить, а волосы на лобке нельзя? Эрегированный член — единственная деталь, которая может свидетельствовать о том, что половой акт или подготовка к нему не имитируются, а представлены в реальности. Это тот эффект присутствия, который блюстителю нравственности желательно запретить. Но это имеет значение только применительно к сцене, фотографии и кино. Как быть с рисунком, мультфильмом и литературой? Как быть с рисунками Тома из Финляндии, которые имитируют фотографию?

Натуралистическое изображение совокупления, с физиологическим показом взаимодействия половых органов, есть, разумеется, тот предельный случай, который должен быть отнесен к порнографии — ведь он призван и способен возбуждать в зрителе похоть. Но английская журналистка и социолог Лини Этвуд, излагая свои впечатления от Московского кинофестиваля 1991 г., пишет, что ее поразило «множество появлявшихся на экране мужских задов, голых и всегда энергично двигающихся. Именно это оказалось излюбленным способом изображения полового акта, практически обязательного в современных советских фильмах» (Attwood 1993).

Это, разумеется, обход запрета на изображение половых органов, но ослабляет ли это или усиливает впечатление и возбуждение? Вообще-то, экономия средств и необходимость для зрителя домысливать и давать пищу фантазии, скорее усиливает эффект.

И наоборот, наглая откровенность не всегда рождает вожделение. Уже давно подмечено, что частичная обнаженность больше возбуждает, чем полная (Fritsch 1905). Или возьмем матерные выражения. Они, конечно, непристойны. Но, хоть они называют и описывают половые органы и половые акты, это вряд ли у кого-либо может вызвать вожделение. В статье о поэзии Баркова его комментатор А. Илюшин справедливо пишет:

«Установка тут не на разжигание блудодейственной похоти, не на амурные соблазны и томления. Мы попадаем не в альковно-адюльтерный розовый полумрак…, а в дымную похабень кабацкой ругани, где на плотское совокупление смотрят… громко регоча и козлоглагольствуя, так что разрушается всякое обаяние интимности… Эротоман ко всему этому скорее всего останется равнодушен. Ибо перед нами не эротика (когда почти ни о чем, кроме гениталий, — это ведь действительно не эротика), а именно озорство…».

(Илюшин 1992:6–7)

Набоковская «Лолита» в Америке и у нас воспринималась вначале как порнография, а сексуальные сцены (в том числе группового изнасилования) из «Тихого Дона» — никогда.

Всё это подточило сюжетный подход. Современный подход опирается не на различение сюжетов, а снова на общее воздействие произведения. Решение, что зачислять в порнографию, а что относить к эротике, передано экспертным комиссиям искусствоведов. Но они-то на чем основывают свои суждения? Когда современную свободную Россию захлестнул поток секс-фильмов и печатной «клубнички», московские киноведы во главе с В.Боревым разработали руководство для экспертов, которое бы позволило им отличать вполне приличную эротику от грязной порнографии — формальные и содержательные признаки. Это всё тот же набор или иной?

Вот тут и любопытно справиться, как судят о порнографии выдающиеся художники слова.

Ходасевич (1992, впервые напечат. в 1932) считает, что порнографию можно отделить,

«исследуя характерные приемы, которыми она пользуется для достижения своей цели. Поскольку цель эта специфична, можно заранее предположить, что в известной степени специфичны окажутся и приемы. Направить воображение читателя или зрителя так, чтобы возбудить в нем прямое, беспримесное эротическое чувство, — вот основная цель порнографии, равно словесной, как и изобразительной. Подчиняясь неизбежному закону экономии, она должна сосредоточить усилия на этой основной цели и, следовательно, должна стремиться к тому, чтобы, елико возможно, отстранить от читателя все посторонние мысли и впечатления». «…Порнографию создает не сюжет, а прием, не содержание, а форма, не «что», а «как». Там, где «нет возбуждения инстинкта», «эротический сюжет тем самым освобождается от всякого подозрения и свободно пользуется легальностью, которая теоретически у него вообще неотъемлема». Если эротические эпизоды представляют собой «подсобное средство для выражения общих воззрений автора, ничего общего не имеющих с теми целями, которые лежат в основе писаний порнографических», то порнографии нет. «Все сюжеты дозволены. Нет дурных сюжетов, есть лишь дурные цели и дурные приемы».

Что же это за приемы?

Сюжет, по мысли Ходасевича, в искусстве играет вспомогательную роль костяка, а в порнографии он приобретает самостоятельное и первенствующее значение. Но сам же Ходасевич замечает, что таковы и роман, и репортаж. Далее, по Ходасевичу, искусство, пользуясь образами действительности, уводит нас от нее, показывает нам иллюзорность, условность изображаемого, а «цель порнографии как раз обратная: неживое или словесное изображение в наибольшей степени приблизить к реальности» — она в этом уподобляется «эротической бутафории», «эротическому описательству». Как явление антихудожественное она ищет фактической достоверности, документальности. Поэтому, считает Ходасевич, в порнографии фотоснимок вытесняет рисунок. Но как же тогда быть с художественной фотографией — разве в ней не может быть просто эротики? А порнофильмы? Чем они по приближению к реальности отличаются от обычных художественных фильмов? Ничем. Они даже более условны. Зритель часто понимает, что в реальности все эти умопомрачительные сексуальные приключения, где все запросто предаются сексу, совершенно неосуществимы.

В сущности Ходасевич, ратуя за условность искусства, сводит порнографию к реалистической или натуралистической эротике. Но порнография — не стиль, а жанр.

Набоков (1990: 291–292, впервые напечат. в 1958) тоже упирает на цель и приемы, и в его представлении порнография тоже отличается наибольшей экономией средств. Но, по Набокову, это главное в ней. Она отбрасывает всё, что не ведет к возбуждению похоти. Тем самым она превращает описание в выделение и подчеркивание сексуальных деталей, а повествование — в короткие связующие нити между сценами соития.

«Непристойность должна соединяться с банальщиной, ибо всякую поэтическую усладу следует полностью заменить простой половой стимуляцией, требующей применения общепринятых фраз для прямого воздействия на пациента. Порнография должна строго придерживаться старых испытанных правил, дабы окружить пациента надежной атмосферой удовлетворения <…>. Таким образом, в порнографических романах действие сводится к совокуплению шаблонов. Слог, структура, образность — ничто не должно отвлекать читателя от его вожделения. Такой роман состоит из чередования эротических сцен. Промежуточные же места должны представлять собой лишь смысловые швы, логические мостики простейшей конструкции, краткие параграфы, посвященные изложению и развлечению, которые читатель вероятно пропустит, но в присутствии которых он должен быть уверен, чтобы не почувствовать себя обманутым <…>. Кроме того, сексуальные сцены в книге должны развиваться непременно крещендо, всё с новыми вариациями, в новых комбинациях, с новыми влагалищами и орудиями, и постоянно увеличивающимся числом участников (в известной пьесе Сада на последях вызывают из сада садовника)…».

Развивает эти взгляды мнение Е.Городецкого, высказанное в дискуссии об изображении мужского тела:

«Порнография — это уникальная сфера культурной деятельности, в которой сегодня, в наше — не будем говорить какое — время активно действует канон. Как в иконописи. Партнер должен обязательно кончить, причем визуально-наглядно. Обязательно должен пройти определенный набор поз. И так далее. Есть канонические элементы, которые в рамках данного жанра (а деление на жанры тоже старое: подростковая, садомазохистская и т. д.) неустранимы. Кстати, не только визуальные: столь же каноничен звук, который издают — э-э — персонажи, да и весь саундтрек».

(Мужское 1997: 108)

Близки к набоковскому представлению о порнографии заключения Кронгаузенов (Kronhausen and Kronhausen 1959; 1964): единственная цель порнографии — вызвать похоть и разрядку сексуального напряжения. Именно поэтому в ней так много сцен насилия, в которых «жертва» становится соучастником, и сцен растления девственницы, где автора мало заботят боль и возмущение жертвы. В настоящем искусстве же, сколь бы точно и подробно оно ни изображало сексуальные действия, выражается вся сложность человеческих чувств и эмоций — страх, вина, колебания, отвращение и т. д. Так что грань кладет не степень точности изображения, а общий взгляд на человека.

Набоков перечисляет все те признаки, которых в «Лолите» нет. Но противопоставляет он «Лолите» самую низкопробную порнографию, рассчитанную на очень непритязательного потребителя. О ней же говорит Городецкий. Порнографы более высокого класса учитывают, что более требовательный читатель или зритель для более тонкого и сильного вожделения нуждается в предварительном знакомстве с героями и обстановкой, хочет видеть в них реальных людей, с биографиями, ожидает их включения в жизнь. Он не удовлетворится «мостиками простейшей конструкции», отвергнет клишированный язык. Ему подавай свежие образы, меткие метафоры.

И как быть с нередкими изображениями сексуально возбуждающих сцен и деталей, вкрапленными в иную литературную ткань? Теряют ли они от этого те или иные свойства порнографии? Если раздвинуть повествование и переслоить сладострастные сцены более развернутыми описаниями нейтральных сюжетов, утратят ли эти сцены порнографический характер? Так ведь некоторые авторы и поступают. Таковы изданные недавно у нас переводные романы «Он» и «Она». Но романы носят столь порнографический характер, что автор пожелал остаться анонимом. Таковы гомосексуальные романы Фила Андроса (на русский не переведены), но на Западе их продают в секс-шопах вместе с прочей порнографией.

Кроме того, Набоков резко разделяет древнюю и современную «похабщину». За похабщиной прежних времен (до XVIII века) он признает «комедийные блестки и меткие сатирические стрелы, даже краски мощного поэта, поддавшегося легкомысленному настроению». А вот «в наши дни выражение «порнография» означает бездарность, коммерческую прыть и строгое соблюдение клише». Поскольку эти признаки явно связаны с превращением «похабщины» в рыночный товар, а рынок при всей своей влиятельности не всё способен себе подчинить, остается и в наши дни принципиальная возможность талантливой и оригинальной похабщины — «легкомысленное настроение» может посетить и нынешних «мощных поэтов».

Многие — и медики, и литераторы — считают порнографию чем-то непременно нехудожественным и из этого исходят в определении.

«У всех видов порнографии, — пишет Рейбен (1991: 149), — одна и та же «фатальная болезнь» — «скука. Восторженные описания гигантского члена, погружающегося в бездонное влагалище, и мужчин с безграничной потенцией, бесконечно обслуживающих неутомимых женщин, начинают приедаться по прочтении трех глав. Так как литературную порнографию создают со специальной целью, художественной ценности она не имеет».

Насчет того, что порнография скучна — это смотря какая (сколь мастерски сделанная) и как для кого.

И Набоков, и Ходасевич явно противопоставляют порнографию искусству. Городецкий считает шаблонность, наличие канона признаком этой нехудожественности (как будто не бывает художественного канона). «Теоретику культуры и искусства порнография может быть крайне интересна… — говорит он об этом. — Благодаря тому, что каноны в этом пространстве есть, — это единственное, может быть, пространство, где их можно ломать. В других сферах — в искусстве, например, — они уже сломаны». На это другой участник дискуссии заметил: «Вот только будет ли эта порнография со сломанными канонами покупаться… Не станет ли как раз в этот момент слома порнография — искусством?» Городецкий подхватил эту мысль: «…Порнография ведь потому и покупается, что ее канон соответствует бытующему в общественном сознании мифу о сексуальности, и тут шаг вправо — шаг влево считается побегом» (Мужское 1997:108). Очевидно, что и сексуально возбуждающие сцены могут быть художественно показаны, на уровне искусства. Но какие это сцены?

Уже не раз отмечалось (и Ходасевич не преминул это отметить), что в разное время и у разных народов одни и те же изображения трактуются по-разному: у одних как неприличные и постыдные, у других — как вполне приемлемые. Это связано с различиями нравов — что вообще считается приличным и неприличным. В этом смысле границы порнографии условны. Пример Ходасевича показателен: читая пушкинских «Руслана и Людмилу», критик 1820 года находил, что «невозможно не краснеть и не потуплять взоров» от таких стихов:

А девушке в семнадцать лет

Какая шапка не пристанет?

Рядиться никогда не лень!

Людмила шапкой завертела,

На брови, прямо, набекрень,

И задом наперед надела.

И это писал член общества, в котором дамы появлялись на балу в платьях с таким декольте, которое заставило бы покраснеть современного донжуана! Помнится, в одном любопытном романе изображалось вымышленное общество, в котором неприличным считалось показывать обнаженный нос. Все носили футляры на носу. Кокетки смело приоткрывали самый краешек носа. Разумеется порнография там вся обращалась вокруг обнажения носов и трения носами.

Таким образом, мы понимаем, что какие-то произведения могут быть охарактеризованы как порнография, в конкретном обиходе интуитивно мы понимаем, какие именно, но дать общее определение не можем, определить границы не можем, потому что в разных культурах и в разное время критерии, что считать грязным и неприличным, очень различаются. Различны и границы запретного. Иными словами, порнография оказывается понятием не абсолютным, а относительным. Нет порнографии вообще, а есть то, что в данном обществе, в данной среде и в данное время считается порнографией.

Гомосексуальная порнография, обладая всеми свойствами порнографии вообще, делает очевидным еще одно свойство, затрудняющее задачу определить четко это явление. Все доселе приведенные определения клали в основу определения то, чем обычно занимаются критики и искусствоведы, — намерения автора (художника, писателя) и его средства. Но игнорировался адресат. Упускалось из виду, что все эти намерения и средства по-разному воздействуют на разных людей. То, что у одних вызовет вожделение, других повергнет в отвращение, а третьих оставит совершенно равнодушными, не произведя никакого впечатления.

Нормальных, гетеросексуальных мужчин не трогает гомосексуальная порнография. Изображения мужчин, обнимающихся, целующихся и совершающих более интимные действия с мужчинами же, им непонятны, чужды и часто неприятны. Разумеется, эти изображения не вызывают у них никаких сексуальных эмоций. Стало быть, это для них просто не порнография. Это какие-то странные, смешные, иногда неприличные, похабные изображения (неприличие, конечно, осознается), не имеющие связи с эротикой — вроде изображения акта дефекации или рвоты.

С гомосексуалами дело обстоит как раз наоборот. Совершенно ясно, что изображения женщин, сколь угодно соблазнительные и развратные, для гомосексуалов абсолютно не являются порнографией. Сцены лесбийской любви им неинтересны и зачастую просто неприятны. В сценах обычного соития (мужчины с женщиной) их занимают только изображения мужчин в состоянии возбуждения, а женские фигуры им только мешают.

Вот наглядный пример. Анонимный автор в сборнике Харта описывает свою первую встречу с порнографией.

«Год вроде был 1957. Мне было четырнадцать, а Джиму — одиннадцать. Он и я были приятелями по неизбежности, потому что мы жили в сельской глуши в южном Миссисипи и вокруг просто не было сверстников с кем дружить. <…> Секс никогда не был предметом нашего общения. Но как-то днем у него дома Джим сказал мне, что у него есть что показать мне. С большой таинственностью он повел меня в спальню своих родителей и открыл средний ящичек их одежного шкафа. Спрятанная под слоями одежды, там лежала книжка в мягкой обложке, всего 15–20 страниц, иллюстрированная фотографиями, изображавшими совращение восемнадцатилетнего парня женщиной старше его. Хотя были показаны разные стадии совращения и ряд позиций сношения, фотографией, которая произвела на меня наибольшее впечатление, была та, где лучше всего был виден молодой человек: он сидел на стуле с расставленными ногами и держал женщину у себя на коленях. Это хорошо открывало его яйца и на значительную длину его ствол, на который его партнерша опускалась. Джим спрятал книжку себе под рубашку, и мы удалились в амбар для более близкого ознакомления».

Там Джим соблазнил своего старшего приятеля заняться мастурбацией, и это дело они затем не раз повторяли. Хотя это продолжалось около двух лет, дальше мастурбации дело у них не заходило. Анальное сношение приходило ему на ум (как собственный домысел), но он гнал от себя такие мысли. Также и «целоваться казалось немыслимым». Затем они расстались, и Джим остался гетеросексуалом (straight, «натуралом»), анонимный же рассказчик оказался гомосексуалом (Anon SYB 1995). Так вот характерна его первая реакция на гетеросексуальную порнографию: не имея еще ни гомосексуального опыта, ни сведений, он воспринимал в ней главным образом мужское изображение.

Разумеется, совершенно иначе смотрят на подобные изображения глаза женщин. Для них красивый мужчина, мужское лицо и тело, могут быть очень привлекательными. Но порождать вожделение (цель порнографии) будут у них скорее не откровенные изображения мужских гениталий и прочих чисто сексуальных деталей и сцен (они лишь шокируют большинство женщин), а чуть прикрытые изображения интимных ласк в полураздетом виде, поцелуев, петтинга. Таковы обычно цветные обложки «дамских романов». В сущности это и есть женская порнография.

В 1953 г. в американском студенческом журнале «Биг Тейбл» был напечатан в отрывках роман Уильяма Берроуза «Голый завтрак». В 1959 году он вышел отдельным изданием в Париже, в 1962 г. — в США (Burroughs 1962, русск. изд. Берроуз 1993). Роман состоял из кошмарных видений наркомана, из его сексуальных и садистских фантазий. Всё, что рядовой читатель может воспринять как шокирующее и тошнотворное, было густо сконцентрировано на этих страницах. Автор нарочито натуралистически описывает гомосексуальные и гетеросексуальные соития при повешении, с одновременной дефекацией, обильно уснащая эти описания английским эквивалентом русского мата. Высший суд Бостона объявил эту книгу порнографической и запретил ее распространение, несмотря на то, что в защиту книги на суде выступили знаменитые писатели Норман Мейлер и Аллен Гинзберг, лидеры битников. Запрет немало способствовал ее популярности, и Берроуз стал одним из лидеров движения битников.

В 1966 г. Верховный Суд штата Массачусетс реабилитировал «Голый завтрак».

Для признания книги порнографической, указал суд, в ней «должны наличествовать три условия: должно быть установлено, что (а) господствующая тема данного материала, взятого в целом, вызывает похотливый интерес к сексу; (б) данный материал является открыто агрессивным, так как оскорбляет современные общественные устои…, и (в) данный материал абсолютно не несет в себе социальной ценности».

Реабилитируя книгу, Верховный Суд упирал на то, что видные писатели признали за книгой социальные и литературные достоинства — выступление против агрессивности (для того, де, она и изображена отвратительной), борьба с наркоманией, пародия на политические партии, стилизация простонародной речи. Суд счел возможным игнорировать тот факт, что первое условие всё-таки налицо: «Голый завтрак» «может вызвать похотливый интерес лиц, страдающих отклонениями, и тех, кто испытывает любопытство к подобным лицам» (Берроуз 1993: 258).

Между тем достаточно прочесть несколько страниц «Голого завтрака», чтобы сообразить, что почти любого читателя все эти тошнотворные описания могут лишь отвратить от сексуальных побуждений и уж никак не способны обратить к вожделению. Нужно обладать очень уж редкостным и своеобразным сексуальным отклонением, чтобы воспринять их как приятные и возбуждающие. Любопытство? Но ведь любопытство не присутствует в критериях подсудности (а),(б)и(в). Книга несомненно непристойная, неприличная, шокирующая, эпатирующая, ее можно назвать отвратительной, можно признать сексуальной по теме, гомосексуальной, извращенческой, но порнографической она не является, если под порнографией понимать способность возбуждать похоть. Похоть она только изображает, но не возбуждает — именно потому, что изображает ее отвратительной. Словом, порнографией эта книга может оказаться лишь для очень узкого слоя садистов.

Кстати, в фильме Д.Кроненберга, сделанном по этой книге (у нас в видеопрокате он называется «Обед нагишом»), большей частью эти «порнографические» черты книги убраны или смягчены, и фильм оказался более сексуальным.

Еще разительнее и эксцентричнее — сугубо индивидуальные идиосинкразии и пристрастия. У меня был приятель студенческих лет, у которого в детские годы вибрация вагона поезда производила эрекцию. Это закрепилось, и впоследствии, стоило ему оказаться в движущемся вагоне, как парень (сейчас он профессор и директор института) приходил в сексуальное возбуждение.

Дальше — больше. В конце концов достаточно было паровозного гудка, чтобы он реагировал эрекцией. Для него, конечно, изображение поезда — не что иное, как порнография.

Есть люди, на которых в силу их слабой сексуальности или чрезмерной опытности самые откровенно изображенные сладострастные сцены не производят ни малейшего впечатления и не способны заинтересовать. Всё это для них не порнография. Наоборот, есть чрезвычайно возбудимые личности (многие подростки таковы), у которых самые, казалось бы, невинные изображения с налетом эротики или хотя бы с намеком на эротику вызывают глубокое волнение и сексуальные помыслы. Для этих едва ли не всё порнография. Неверно это, что порнографии нет без натуральности изображений. Как кому. Одним для возбуждения нужна бутафория, других волнует именно недосказанность: развратное воображение дорисует остальное. Иронически обыгрывая такое отношение, Жванецкий называл Нью-Йорк с его небоскребами очень эротическим городом: всё торчит. Помню, однажды я проходил по рынку и дебелая торговка, продававшая огромную спелую морковь, зазывала покупателей: «Кому эротическую морковку?». Если сообразить (а это нетрудно), что именно имели в виду Жванецкий и торговка морковью, то это скорее подходит под обычное представление о порнографии, а не об эротике.

Но так как предусмотреть все извивы похоти и все индивидуальные пристрастия невозможно, то порнографию вообще, порнографию как таковую, определить не получится. Можно определить лишь порнографию для кого-то. Иными словами, нет порнографии как строго очерченной группы произведений, всегда и везде вызывающих похоть у всех, а есть лишь порнографическое отношение к изображениям. Исполнено глубокого смысла известное изречение, гравируемое на ордене Королевской Подвязки — «Пусть стыдно будет тому, кто плохо об этом подумает».

Конечно, есть люди со схожими и наиболее распространенными вкусами, поэтому можно выделить совокупности изображений, способных вызвать вожделение у той или иной группы людей, при чем таких изображений, которые с наибольшей вероятностью это вожделение вызовут. Когда порнографию намеренно изготовляют, учитывают именно такой спрос. Но выделяемые совокупности весьма разнообразны, и нет у них четких границ.

В опросе Дьяченко и Бушмина 73 % судей и 88 % адвокатов не смогли ответить на вопрос, чем порнография отличается от разрешенной законом эротики, а остальные ответы были расплывчаты и субъективны (Бушмин и Дьяченко 1995: 49). Поэтому сами эти юристы отказались употреблять термин «порнография» в негативном смысле и предложили вернуться к первоначальному значению термина: 'описание проституции' (Бушмин и Дьяченко 1995: 10).

Поэтому же в Государственной думе комиссия Говорухина проталкивает проект Закона «Об ограничениях оборота продукции, услуг и зрелищных мероприятий сексуального характера». «Мероприятия сексуального характера»! Разграничение порнографии и эротики отброшено. Продукцией, требующей ограничений и запретов, считается всё, что удовлетворяет «потребности, связанные с сексуальным влечением». Разрешены лишь средства «медицинского назначения» (заметим это!). Но так как потребности сугубо индивидуальны и разнообразны, то удовлетворять их может всё, что угодно, и подвести под запрет можно всё.

Да и нужны ли такие границы? Они нужны только в том случае, если исходить из вредности порнографии и из необходимости налагать на нее запреты — на ее производство, распространение и (религиозные, моральные) на ее потребление. Рейбен (1991: 148) констатирует:

«законодатели считают, что порнография — это плохо. Но тем самым они благоприятствуют торговцам порнографией. <…> Недавно в Дании были сняты все запреты на изображение сексуальных сцен. В результате продажа порнографии уменьшилась на 40 %. Наверное, запрет создавал ей дополнительную привлекательность».

В чем, собственно, вредность порнографии? Среди ученых, исследующих этот вопрос для законодателей, есть два противоположных мнения. По одному, увидев сцены насилия, извращений, сексуальных эксцессов, человек немедленно бросится им подражать или впоследствии станет сексуальным маньяком («теория модели»). Согласно другому мнению, эти сцены снимут напряжение, и человек, даже склонный к подобным деяниям, успокоится («теория очищения», «теория катарсиса»).

Немец Хольгер Циль, ставший американской порнозвездой Вольфом, считает, что секс-индустрия только потому и существует, что голубые боятся собственных фантазий и живут не так, как хотели бы. «У кого сексуальная жизнь состоялась, тому не нужно никакое порно (хоть оно и ему может всё-таки нравиться). Но у кого же сексуальная жизнь состоялась?» Он вообще крутил свои фильмы для тех, кто так и не решился осуществить мечту и вступить в контакт с парнем (Zill und Ludigs 1998). И есть еще мнение, что порнография помогает юношам выработать иммунитет к сексуальным стимулам, столь обильным в современном обществе («теория иммунизации», кстати выдвинутая членами американской Комиссии по непристойностям).

Когда Гебхардт сравнил реакцию на порнографию 1500 заключенных по сексуальным статьям с реакцией контрольной группы свободных граждан, оказалось, что сильное возбуждение она вызвала у 28 % заключенных, но в контрольной группе таких было 34 % (Gebhard et al. 1965)!

Голдстейн и Кант очень тщательным исследованием заключенных нашли, правда, у насильников несколько более отчетливый интерес в раннем детстве к эротике, чем у контрольной группы, но в подростковом возрасте всё иначе — у всех заключенных по сексуальным статьям — гомосексуалов, насильников и педофилов — выявлено гораздо меньшее увлечение порнографией в подростковом возрасте, чем у контрольной группы обычных людей. Подростками они видели ее меньше, чем обычные люди, а не больше! Но из них во взрослом возрасте только гомосексуалы гораздо больше увлекаются откровенными эротическими изображениями, чем обычные люди, хотя и среди последних есть категория постоянных потребителей порнографии — те и другие «одержимы» ею. Всё это представлено на многих графиках по многим показателям.

Исследователи спросили испытуемых о самом впечатляющем порнографическом произведении — не хотелось ли им проделать то, что изображено. Утвердительно ответили 50–60 % ряда групп, включая контрольную, только насильники показали значительно больший процент — 88.

Но спрошенные о реализации этого желания, испытуемые разошлись в своих ответах. В ряде групп на деле повторили изображенное 77–87 %, а у насильников — только 57. У гомосексуалов того и другого совсем мало — захотело подражать изображенному 14 из 37 (т. е. 38 %), а реально осуществило это 10 (т. е. 27 %). Оказалось, что именно у насильников и гомосексуалов это впечатляющее произведение вызвало больше чувств стыда и отвращения, чем у контрольной группы (Goldstein and Kant 1973: 54-121).

Эти результаты оказались неожиданными для самих исследователей.

Порнография, если понимать под нею то, что чаще всего так называется, часто сделана грубо, безвкусно, антихудожественно, халтурно. Как почти всякая продукция массового производства. Но столь же несомненно, что есть порнографические (в этом смысле) произведения величайших мастеров (например, Пушкина, Лермонтова, Бёрдсли, Сомова, Кокто), что возможна в высшей степени художественная порнография. В добропорядочной Финляндии устраиваются государственные выставки сугубо порнографического художника Тоуло Лааксонена («Тома из Финляндии»). Такие художники, как Клаксоне, такие фотографы, как Мэпплторп и Пробст, показали, по выражению искусствоведа Давида Ледика, «что порнография это просто другой аспект красоты» (Ledick 1998: 507). Поэтому отвлечемся от ее качества. Вредность порнографии усматривают в том, что она искусственно вызывает вожделение, похоть, сексуальное возбуждение. Ну и что? Средневековая христианская церковь считала всякое сладострастие грехом, разумеется, и сладострастные изображения тоже. Но современный человек, даже религиозный (умеренно религиозный), далек от такого понимания половой жизни. На практике он даже не отвергает любовь и половую жизнь вне брака.

К сожалению, с половым просвещением в большинстве стран дело обстоит из рук вон плохо, и порнография берет на себя эту функцию.

В исследовании «Порнография и сексуальное отклонение» Майкл Голдстейн и Харолд Кант (Goldstein and Kant 1973) констатируют, что эротическая литература и порнофильмы — часто единственный источник, передающий молодым представления о роли мужчин и женщин в сексе, конкретные модели поведения и механизмы полового акта. Поскольку порнография не для просвещения предназначена, это не лучший источник просвещения, но приходится считаться с тем, что на деле именно порнографические изображения выполняют эти задачи. Как выражался Боб Косби, дают этот «намек».

Нет никакого сомнения, что в некоторых случаях такие изображения просто медицински полезны — как одно из средств повышения половой потенции, снятия психологических комплексов, увеличения ассортимента ласк. Виднейший российский сексопатолог проф. Г. С. Васильченко (1991) сказал:

«Есть люди, которым просто необходимо в интересах укрепления семьи или просто для здоровья смотреть подобного рода журналы или видеофильмы. Многим нашим пациентам мы предписываем порновидео в лечебных целях».

Вот вам и «медицинское назначение», которое выводит всю порнографию из-под действия законопроекта комиссии Говорухина!

Для некоторых порнография может послужить компенсацией нехватки сексуальных наслаждений. Как пишут на основании своей статистики Даннекер и Рейхе, «(эти журналы) читают регулярно главным образом те, кто не посещает (голубых) баров, не имеет партнера, вышел из фазы привлекательности» (Dannecker und Reiche 1975: 119). Но люди обращаются к этой компенсации не обязательно из-за скудости их жизни вообще. Просто таких людей могут чем-то не вполне устраивать их сексуальные партнеры (некрасивые, состарившиеся, просто надоевшие), а сменить их не хочется, остаются ведь приязнь и жизненные связи. Порнография возмещает нехватку привлекательности секса и примиряет с наличными партнерами.

«Порнография — прежде всего суррогат половой жизни, — осуждающе и презрительно пишет доктор Рейбен. — Тот, у кого возникают сексуальные проблемы, обращается к миру фантазий. По крайней мере, 99 % порнографии служит прелюдией к онанизму. Основными потребителями ее выступают мужчины, но используют порнографию и женщины. Оставшийся процент используется гетеросексуально или гомосексуально как прелюдия к сношению».

(Рейбен 1991: 149)

Рейбен пеняет порнографии на то, что в 99 % она помогает мастурбировать. Проценты взяты с потолка и явно сугубо завышены, но если бы и так? Если кому-то нужна быстрая и легкая сексуальная разрядка с литературной или изобразительной прелюдией — да ради Бога…

Нет также никакого сомнения, что очень многим людям (что греха таить) простое лицезрение порнографии доставляет весьма большое (и безобидное) удовольствие. Это жанр искусства, и у него свои любители. Есть энтузиасты фантастики, есть пожиратели детективов, есть завсегдатаи балета, а есть такие же любители порнографии. Порнография повышает им жизненный тонус, улучшает настроение, отвлекает от бытовых неурядиц, наполняет чувством комфорта. Это могут быть самые разные люди. После знаменитого профессора-археолога и большого патриота Ивана Егоровича Забелина, первого директора Исторического музея в Москве, осталась огромная (и ценнейшая!) коллекция порнографической литературы в рукописях — некоторые произведения Пушкина, Полежаева и др. дошли до нас через нее и печатаются в академических собраниях «по И.Е.Забелину».

Очень оригинален был взгляд на порнографию русского философа начала века В.В.Розанова.

Изображения человека в половом слиянии, писал он, «должны составить одну из важных проблем искусства. Решительно, человек не бывает в этом слиянии отталкивающим: иначе нельзя понять глубокой, до гроба, привязанности друг к другу супругов. Но у нас встречающиеся изображения этого акта («порнографические картинки») все en masse — гнусны, подлы, отвратительны до непереносимости для глаза. Почему это?! Только по одному тому, что изображаемые — всегда мужские и женские проституты и проститутки — люди последнего и подлого состояния, люди, сотворяющие этот акт без нежности и любви… Вот передача невинного совокупления, которое конечно есть <…>, составит великую задачу гениев кисти, резца и музыки». Он предлагал начать сбор эмпирического материала: молодым супругам фотографироваться в этом состоянии для памяти.

(Розанов 1990: 140–141)

Вспомним о коллекции Кухарского. Хотя эксперты и отказались счесть ее порнографической, прокурор, надо признать, имел известный резон считать ее таковой — по крайней мере для гомосексуалов: у них ведь подобные изображения рождают вожделение. Но закон не может подходить к определению запретного объекта с разной меркой применительно к разной психике. Интервью с Кухарским показывает, сколь глубоко личное и важное значение в жизни вполне спокойного, образованного и разумного человека может иметь откровенная эротика, для кого-то равнозначная порнографии.

Вопрос о вреде и пользе порнографии в основном трезво осветил доктор Рейбен (1991: 149):

«Вредна ли порнография? Трудно сказать, в чем ее вред. Порнография представляет людей такими, как они устроены, включая их половые органы. Ведь у всех есть гениталии, и все используют их так или иначе. Способствует ли порнография половым преступлениям? Еще ни разу не было доказано, что кто-либо совершил под воздействием порнографии половое преступление. Иногда порнографию находят в комнате, где с особой жестокостью совершено убийство на сексуальной почве. Но там же могут находиться и словарь, и телефонный справочник, а порой и Библия. Многие психиатры, полицейские, прокуроры считают порнографию полезным и нужным клапаном безопасности, снимающим сексуальное напряжение у потенциальных преступников и предотвращающим от воплощения их сексуальных фантазий на практике.

Полезна ли порнография детям? Наверное, нет. Но и не особенно вредна. Если всё их знание секса — результат крупных сумм, отданных торговцам порнографией, это может повредить им в жизни. Если же они хорошо просвещены в сексе, порнография не причинит им вреда».

Ну, а вредна ли гомосексуальная порнография? Просмотрев фильм «Бабье лето», романтизирующий гомосексуальную любовь, критики упрекнули режиссера Мартина Шермана в том, что его фильм может дурно повлиять на молодежь. Гомосексуальный режиссер ответил, что полвека смотрел гетеросексуальные фильмы, но это же не изменило его ориентацию (Плахов 1996).

Ну, а сама по себе страсть к порнографии характеризует ли человека отрицательно? Является ли чем-то унизительным? Вряд ли. Она говорит лишь о большой сексуальности его и о некоторых аспектах этой сексуальности. Такого любителя иные сочтут неделикатным, а потому нецивилизованным, некультурным. Он как бы подсматривает в замочную скважину за интимной жизнью других людей. Это считается недопустимым среди порядочных людей, и он вряд ли был бы доволен, если бы обнаружилось, что кто-то так подсматривает за ним самим. Но ведь на деле он не подсматривает, а как бы подсматривает. Герои изображений знают, что они на виду, они специально для этого позируют, выставляют себя. Искусство часто изображает сцены, не только сексуальные, в которых люди ведут себя будто абсолютно откровенно и словно наедине, сцены, которые в реальной жизни оберегаются от посторонних, проводятся в укромности и которые постороннему считалось бы крайне неприлично наблюдать: одевание, раздевание, туалет, любовное свидание (хотя бы и без секса), тайное сговаривание и т. п.

Феминистки решительно против порнографии. Они считают, что обычная порнография унижает женщину — рассматривает ее только как объект наслаждения, к тому же всегда готовый к сексу, к удовлетворению мужчины. В этом есть доля истины, но здесь нет ничего намеренно унизительного для женщины. В изображаемом сексе с равным энтузиазмом участвуют оба партнера — и мужчина, и женщина. Оба изображаются в одном ракурсе. По природе вещей такие изображения больше заводят мужчин, и соответственно порнография рассчитана больше на мужчин, а значит, подает как наслаждение в большей мере сексуальные образы женщин — только в этом проглядывает некоторое неравноправие, но оно легко объяснимо, далеко от злонамеренности и потому простительно. Что же касается гомосексуальной порнографии, то в ней вообще женщин нет — для феминисток разве что сам этот факт может показаться оскорбительным.

Американец Витомски пишет:

«Оппоненты порнографии — от фундаменталистов до радикальных феминисток — согласны в том, что порнография означает нечто больное. Не плохое, скучное, глупое, бесполезное, а именно больное… Порно описывается как эпидемия в том же ключе, что и СПИД. В порнографе видят вампира: он хочет инфицировать общество и должен быть выметен… Джерри Фолуэлл выступает против непристойности как против разновидности «болезненной» гомосексуальности; для Робина Моргана «порнография это теория, а насилие — практика»…

Порнография не может быть болезненной, потому что секс — не болезнь. «Болезненность» порнографии живет не в творениях порнографа, а в умах эротофобов. Атаки на порно за вклад в число случаев СПИДа выдают фундаментальное непонимание как порнографии, так и болезни. Болезнь не имеет сознания. Например, быть «хорошим» не предохраняет вас от болезни… Ненавидеть порно — значит ненавидеть секс. Ненавидеть секс значит ненавидеть человеческое. Порно говорит нам, что сексуальность велика…».

(Witomski 1985)

Вопреки Витомскому порнография может быть и болезненной и просто дрянной, низкопробной. Увлечение порнографией может быть болезненным и чрезмерным. «Может быть» означает, что может и не быть. Всё зависит от меры и качества. Когда порнография поглощает все интересы человека, сужает его кругозор, начинает доминировать в его взгляде на искусство, когда он уже не видит в картинах Рембрандта или Тициана ничего, кроме голой женщины, а в картине Иванова «Явление Христа народу» — ничего, кроме голого мальчика, тут есть что-то ненормальное. Но так обстоит дело с любыми фанатами — от поп-музыки до футбола.

Поскольку гомосексуалы гиперсексуальны, ясно, что порнография должна занимать в их жизни гораздо более заметное место, чем у всех остальных. Так и есть.

Я встречал много гомосексуалов, и в откровенных беседах ни один из них не отрекался от пользования порнографией, тогда как среди гетеросексуальных мужчин можно встретить немало личностей, не испытывающих интереса к порнографии. В гомосексуальной среде можно констатировать сущий культ порнографии. На Западе, где производство диктуется спросом, гомосексуальные журналы и киностудии процветают. По количеству они приближаются к гетеросексуальным — даром что обслуживают они меньшинство.

Порнография несомненно воздействует на идеалы и чувства гомосексуалов. Словарь, которым люди описывают свои сексуальные приключения, присылая письма в журналы, часто несет на себе явные следы длительного знакомства с порнографической литературой. Те же образы, те же клише, тот же выбор слов. Порножурналы и порнофильмы оказывают несомненное влияние на принятые в этой среде идеалы красоты и стандарты мужской моды, формируют их. А так как эти идеалы и стандарты утрируют мужские качества и одновременно смягчают и обновляют их смелыми вкраплениями женских элементов, то они оказывают воздействие и на всю мужскую популяцию, включая гетеросексуальную. Мужские образы — тело, одежда, красота лица — открыто и четко формируются в гомосексуальной порнографии, перекочевывают из нее в обычные художественные фотостудии и выставки, застывая в «мужском акте», а затем тиражируются на страницах журналов мод и комиксов. Иногда одни и те же артисты сначала подвизаются в порнофильмах, а когда их тело и лицо привлекут внимание, «звезда» выходит на широкий экран Голливуда. Такова была судьба Сталлоне и Шварценеггера.

Несмотря на несомненную принадлежность к порнографии (или к тому, что таковой считается), Тоуко Лааксонен стал признанным классиком живописи и выставлялся на организованных государством выставках.

Мужской образ объединяет гомосексуальную порнографию, где он непременно должен быть сексапильным, с искусством вообще.

А коль скоро порнография выражает больше отношение зрителя к объектам, чем намерение художника, то гомосексуалов характеризует обычно активное навязывание речам, вещам и ситуациям сладострастных свойств и значений. Там, где обычный человек не заметит ничего особенного, гомосексуал найдет сексуальную аллегорию, а в ней — гомосексуальный смысл.

Эта особенность чрезвычайно усиливается с образованием геевского сообщества, голубой субкультуры. Для геевского сообщества характерен, можно сказать, порнографический образ жизни. То есть всё мужское рассматривается с точки зрения сексапильности и способности породить у «меня» вожделение, повысить «мое» сексуальное возбуждение, повергнуть «меня» в оргазм. Люди живут, словно в порнофильме.

В дискуссии, организованной журналом «Риск», один из членов редколлегии Е.Городецкий вспомнил про эпатажного писателя Могутина:

«Он в своих американских путевых заметках описывает, как в одном американском знаменитом клубе ему засовывают в задницу шарики мужики в кожаных всяких одежках. И прелесть в том, что весь рассказ в точности воспроизводит знаменитый порнографический ролик».

(Мужское 1997: 109)

Как этот образ жизни втягивает людей, можно видеть на примере пары геев, описанной Силверстайном. Ирвинг, сорока лет, и Клейтон, тридцати девяти, живут в Нью-Йорке вместе уже двадцать один год. Они влюбились друг в друга сразу, но полгода не приступали к сексу, опасаясь реакции своих семей. Когда один из них брал семейный автомобиль, он накрывал другого платком, чтобы тот выглядел издали девушкой. Ко времени знакомства Ирвинг уже имел опыт, а Клейтон был «натуралом». Между собой они установили отношения, которым выучились в своих семьях: отношения мужа и жены. Интервью Силверстайну давали оба сразу:

«Ирвинг: Я был женщиной.

Клейтон: А я мужчиной. На той стадии наших отношений я никогда не мог бы позволить, чтобы меня трахали. Мы в основном жили как муж и жена, потому что не знали другого способа. Когда я оглядываюсь назад, это кажется скучным».

После 16 лет совместной жизни оба стали присматриваться к другим гомосексуальным парам, которые вели более разнообразную половую жизнь.

«Ирвинг: По мере лет Клейтон стал более любознательным и стал расспрашивать каждого, с кем мы встречались, об их сексуальном опыте. Вы должны помнить, что до меня у Клейтона не было голубой жизни, никакого рысканья. Я-то вел активную голубую жизнь, и я бывал везде. В те времена я побывал в каждом гей-баре в Нью-Йорке и танцевал везде. Клейтон никогда не был нигде. Он чувствовал, что ему чего-то не хватает. Он чувствовал, что это потеря для него, и он хотел знать, что там происходит.

Клейтон: Это было страшное чувство. Я даже не знал, хорошо ли, что я переодеваюсь перед моим другом. Вот такими мы были зажатыми. Когда я был «натуралом», это было другое дело. А теперь, когда я был уже геем и имел голубого друга, что ж я каждый раз отворачивался одеваясь? Это было ужасно».

Их первый секс вне дома случился во время путешествия в Рим.

«Ирвинг: Тою ночью мы пошли в Колизей. В полночь свет был выключен, и мы заметили, что место опустело — за исключением какого-то количества отставших, которые почему-то все оказались мужчинами. Вообрази, это всё ночью, и ты можешь видеть огни с улиц сквозь катакомбы. Мы заметили, что все эти мужчины мигрируют к одному месту, ну и последовали за ними. Мужчины собрались группками и стали делать секс, а мы стояли в сторонке и тряслись. Мы никогда прежде не видели секса других людей, никогда не были свидетелями чего-либо подобного. Но мы были так возбуждены этим, что начали секс друг с другом.

Мы собрали толпу.

Это, право же, очень странная история. Я стоял на коленях, делая это Клейтону, а рядом стоял другой парень, делая то же самое одному мужчине. Клейтон был так возбужден, что когда он начал кончать, то закричал: «Ирвинг, держи меня, я кончаю!» А этот парень рядом с ним — ну никогда не поверите, что это было в Риме, — сказал: «Ну, тут не похоже на отсос в Нью-Йорке, правда?» Разрушил всю грезу, стервец».

Вернувшись из Рима, они пошли в Эверардские бани в Нью-Йорке. Сперва вернулись, не решаясь зайти.

«Клейтон: Однажды ночью всё-таки зашли. Мы сделали определенные оговорки, которые долго соблюдали. Мы будем иметь секс только друг с другом. Я хотел делать в бане то, что мы делали в Колизее. Я очень хотел видеть других людей, видеть, что там у них. Это для меня девяносто процентов возбуждения.

Первая ночь была чудесным приключением. Мы смотрели и гуляли по бане и у нас была уйма секса друг с другом среди массы людей вокруг нас, что и было тем, что я хотел. Я удостоверился, что когда мы имели секс, мы были в самом центре толпы.

Вообще-то я был немного зажат. Я рисковал большим, чем Ирвинг. Я вернул его к старой жизни, и соображал, что, может быть, когда он увидит ее снова, ему начнет ее не хватать и я мог кое-что потерять. Мы медленно гуляли. Через какое-то время мы смогли дотрагиваться до кого-то рядом с нами, но не иметь с кем-то другим секс.

Ирвинг: Не стоит забывать, что всё это время мы имели секс пять раз в неделю у нас дома и что мы были вместе уже около пятнадцати лет». Несколько недель тому назад они побывали на пляже Файр Айленд и имели секс уже со многими.

Клейтон: «Ирвинг кончил очень быстро и вышел из игры. Он захотел идти домой. А я сказал: «Ладно, это для меня не столь важно». «Нет, — говорит он. — Я знаю, что ты не можешь быть счастлив, пока не кончишь. Я тебя хорошо знаю. Я буду прямо тут. Что может случиться? Ты будешь за несколько деревьев от меня. Я всё буду видеть». Это был первый раз, когда мы делали нечто подобное, но он был тут же, наблюдая и это вроде заводило его, потому что я видел, как он играл со своим».

(Silverstem 19У2: D1-:D4)

Они как бы реализовали живьем порнографические фантазии, которыми пробавляются многие гомосексуалы.

Не оказывается ли тогда характерной для всего геевского образа жизни та узость целей, та ограниченная и затягивающая опьяненность, которая присуща фанатам порнографии? Порнографией можно пользоваться, она может кому-то принести расслабление и разрядку, но если она становится центром и смыслом жизни, то что-то прогнило в Датском королевстве…

4. Парень на продажу

Женская проституция — явление старое и общеизвестное. Мужская гомосексуальная проституция была хорошо знакома античному миру (Krenkel 1978), а на магометанском Востоке издавна даже затмевала гетеросексуальную. Давние традиции имеет она в Китае и Японии.

В Европе эпохи Возрождения она восстановила отчасти атмосферу Древнего Рима, особенно в Италии и Франции (всё это подробно описано в «Истории проституции» И.Блоха — Bloch 1913, новый перевод — Блох 1994). Но по-настоящему в Европе и Америке она утвердилась за последние два века, а в послевоенное время развернулась в процветающую отрасль.

В нашей научной литературе она почти не освещена, но в западной, особенно английской и американской, есть множество работ, специально посвященных этому бизнесу и его типичным фигурам (только монографии: Drew and Drake 1969; Davidson 1970; Polsky 1971; Harris 1973; Lloyd 1976; Fechet 1986; Brongersma 1986-90; Royle 1990; Steward 1991; West 1992; Indiana 1994; и др.). Прижились и жаргонные обозначения профессионалов, живущих проституцией: в Америке — хастлеры (hustlers), в Англии — «платные мальчики» (rent-boys). Термин «мальчики» применяется независимо от возраста, это вовсе не обязательно подростки, хотя все они достаточно молоды: таковы профессиональные требования.

Специализаций много. Это уличные парни-проститутки (street boys, street workers), промышляющие на тех улицах и в парках, где имеют обыкновение прогуливаться гомосексуалы (в Лондоне — Пикадилли), у общественных туалетов, в гей-барах. Это также проститутки более высокого класса — «мальчики по вызову» (call-boys) — их вызывают по телефону, а номера телефонов печатают газеты объявлений. Некоторые из них (те, кто живет отдельно от семьи) оказывают интимные услуги у себя дома. Агентства, поставляющие юношеский «эскорт» (сопровождающих), фактически предоставляют клиенту «платных мальчиков» для сексуальных услуг. Есть и настоящие бордели. Хотя официально в ряде стран (например, Англии) они запрещены, но известно немало способов обойти запрещение — бордели афишируются как дома отдыха, салоны массажа (обещается «эротический массаж») и т. п. Работать от агентства или в борделе выгоднее: есть защита от ограблений, от преследований полиции, но приходится отдавать половину выручки. Еще выгоднее позиция тех, кто работает такими массажистами самостоятельно, с объявлениями в журналах.

Клиенты мужской проституции отличаются по составу от клиентов женской проституции.

У женщин покупают любовь обычно пьяные, командировочные, иностранцы, военные, у которых мало времени, а также неопытные юнцы, которые опасаются афронта. Как установлено рядом обследований (Humphreys 1970; Caukins and Coombs 1976; Brongersma 1990: 72; West 1992: 264–265), клиенты мужской проституции (на английском жаргоне «мальчиков на продажу» они зовутся punters — «понтёрами», «игроками, делающими ставки») лишь в небольшой части оказываются из тех же слоев (особенно это иностранцы). Обычно же это люди не первой молодости (средний возраст по одной выборке 34 года), женатые (больше половины), с солидным социальным положением. Большей частью это гомосексуалы, неудовлетворенные своим сексом в гетеросексуальном браке, но часто это бисексуальные люди, ищущие острых ощущений вне брака, на стороне.

В хастлерах их привлекают возможность не затрачивать много времени на знакомство и подготовку (время — деньги) и анонимность этого секса. Конечно, имеет значение и возраст, а также внешность. Люди непривлекательные или утратившие с возрастом сексуальную привлекательность получают за деньги общение с молодыми и привлекательными.

Один из информантов Уэста, «платный мальчик» (монография «Мужская проституция», случай 203), делится впечатлениями:

«Я классифицирую «понтёров» на три вида. Первый — это одинокий и нормально женатый чувак, у которого, коль скоро он бисексуал, нет другого способа подклеить кого-нибудь, или он не знает ситуацию — как клеить. Второй — это приезжий иностранец, который находит это удобнее. Он полистает свой геевский путеводитель и узнает, в какой паб идти, чтобы подклеить кого надо, и ему просто удобнее уплатить несколько фунтов и подклеить. Третий — это тот, кого я называю профессиональным «понтёром», — ну, как есть профессиональные хастлеры. Профессиональный «понтёр» — по мне, это стервятник. Он просто охотится за мальчиками из-за их дешевизны. Он хочет получить свой кусок мяса».

(West 1992: 269)

Женскую проституцию этолог В.Р.Дольник возводит эволюционно к «поощрительному спариванию» животных. Этого нет у человекообразных обезьян, но есть у одного вида низших обезьян (верветок) и у других животных. Видимо, это явление возникло у предков человека в связи с удлинением детства. Это удлинение вызвало необходимость для самки длительно выхаживать детеныша и, следовательно, как-то привязывать к себе самца и побуждать его заботиться о самке с детенышем, подкармливать их. Именно поэтому самка приобрела постоянную способность к спариванию и инстинктивно стала приваживать и удерживать при себе самца с помощью спариваний, уже ненужных для воспроизводства.

Правда, проституция — это интимная близость с безразличным для женщины мужчиной за вознаграждение, а у животных поощрительное спаривание обычно предлагается самцу, который является отцом детеныша самки, то есть который еще недавно не был ей безразличен. Но во всяком случае к моменту спаривания он уже не нужен для воспроизводства, не возбуждает самку, и самка спаривается с ним не для зачатия, а только из выгоды. К этому наблюдению Дольник добавляет еще один аргумент:

«Обратите внимание, что мужчины не способны к поощрительному спариванию, если женщина их не возбуждает. Не способны, потому что у них нет соответствующей генетической программы, а у женщин она есть и может проявиться так сильно, что поощрительное спаривание может стать профессией».

(Дольник 1994: 118)

Этот аргумент вступает в противоречие с несомненным фактом современности — наличием мужской проституции. Что женская проституция развилась раньше и намного шире мужской, может объясняться не только наследием поощрительного спаривания, но и самим механизмом полового акта: от мужчины требуется как минимум эрекция, а следовательно, половое возбуждение и, значит, хоть какое-то влечение к партнерше (или партнеру), а от женщины не требуется никаких физических усилий, она может быть вполне пассивной в акте. Такою, например, она пребывает во время насилия, что, как известно, не останавливает насильника.

Но эти факторы делают мужскую проституцию, обслуживающую женщин, чрезвычайно трудным занятием для большинства мужчин. Либо такой мужчина должен быть абсолютно неразборчивым, либо чрезвычайно возбудимым, либо сугубо избирательным в своей профессиональной деятельности — одних клиенток принимать, других нет. Поэтому мужские проститутки, обслуживающие женщин, — действительно редкость.

К тому же не так уж много женщин, готовых их нанимать или посещать мужские публичные дома. Но вот проститутки-мужчины, обслуживающие гомосексуалов (хастлеры), — иное дело. В активной роли такой продажный мужчина сталкивается с теми же трудностями, что и в обслуживании женщин. Но ведь тут он может исполнять и пассивную роль (как в анальном сношении, так и в оральном), а в этой роли он вполне подобен проститутке-женщине; от него не требуется эрекция, а стало быть, отсутствие генетической программы «поощрительного спаривания» никакой роли не играет. Требуется лишь отсутствие непреодолимого отвращения к мужскому телу. Часто парень, решающийся на то, чтобы сделать обслуживание гомосексуалов своей профессией, — сам либо гомосексуал, либо по крайней мере бисексуал.

Среди мотивов, толкающих парней на занятие проституцией, Уэйсберг (Weisberg 1985: 56) ставит нужду в деньгах на первое место — 87 % опрошенных выдвинули этот мотив, но 27 % указали тягу к сексу и 19 % — развлечение и жажду приключений. Драматург Теннесси Уильямс выдвигал повышенную сексуальную возбудимость на первый план в стимулировании мужской проституции.

«Что до проституции, — писал он, — это действительно древнейшая профессия мира в средиземноморских странах, возможно, за исключением Испании. Она обязана главным образом их физической красоте и их горячей крови, их естественному эротизму. В Риме вы редко увидите молодого человека на улице, который бы не имел легкой эрекции. Часто они прогуливаются по Венето с руками в карманах, лаская свои гениталии вполне бессознательно, и это независимо от того, продаются они или просто «крейсируют» в поисках любви. Они вырастают без нашей пуританской сдержанности относительно секса. Молодые американцы, даже если они хорошо выглядят, не считают себя сексуально желанными. Хорошо выглядящие итальянцы никогда не считают себя чем-то другим». Теннесси Уильямс делает тут сугубо личное примечание: «И они редко ошибаются».

(Williams 1975: 141)

В выборе этого пути соотношение двух мотивов — сексуального влечения с интересом к деньгам и нуждой — не столь очевидно, как могло бы показаться. Для иллюстрации можно привести одно письмо из Кировской области в редакцию журнала «1/10»:

«Мне 18 лет. У меня есть друг, ему 24 года. Он симпатичный. Он очень хорошо ко мне относится. Однажды он подошел ко мне и сказал: «Я дам тебе денег, а ты за это переспишь со мной несколько ночей». Я сначала смутился, а потом согласился. Сумма была заманчивая. Хотелось ее заработать. Нет, у меня всё есть. И одежда, и обувь. Я не жалуюсь на своих родителей. Я с ним переспал. Мы с ним целовались, ласкались, он носил меня на руках. Обнаженного. Всё описывать не буду, чем мы занимались. Я смущался, даже иногда плакал, но это были прекрасные ночи. Он мне сказал, что я очень красивый и что он хотел бы постоянно со мной встречаться. Я стараюсь к нему не ходить, но у меня ничего не получается. Меня как будто толкают туда. Меня тянет к нему. Меня даже деньги перестали интересовать. Нравится само занятие. Но он продолжает мне их давать. Он добрый и хороший. Да, он педик. Он запрещает мне встречаться с другими мужчинами. Неужели я действительно голубой? У кого мне еще спросить об этом? В больницу я не пойду. Я боюсь и стесняюсь».

(В.И. 1996)

Любопытно, что парень, стоящий на пороге проституции, стесняется того, что он голубой, но ему совершенно не приходит в голову стесняться того, что он выполняет функции проститутки. Это отношение заметно и среди определившихся хастлеров в Англии.

Прежние работы о мужской проституции в основном видели в хастлерах гетеросексуалов, идущих на контакт с гомосексуалами ради денег и презирающих гомосексуалов, даже ненавидящих их. Это было основано на ответах самих хастлеров. Такие высказывания хастлеров есть и в современных сводках. Один из информантов Уэста (случай 56) говорит: «Личность для меня не имеет значения. Когда я иду в постель с ними, это для меня — не личность, а просто ходячий бумажник» (West 1992: 270). Но часто это только поза. Ведь, во-первых, многие хастлеры вращаются в среде, в которой гомосексуальность презирается гораздо больше, чем проституция, а во-вторых, на парней-гетеросексуалов выше спрос среди гомосексуальных клиентов, поэтому хастлеры привыкают к маске гетеросексуала.

Более широкие и глубокие обследования в США и Канаде показали, что около половины хастлеров гомосексуальны, треть бисексуальна, и лишь 15–20 процентов гетеросексуальны.

Эта общая картина подтвердилось обследованием в Лондоне. Хотя 46 % показали, что они возбуждаются большей частью женщинами, 36 % — мужчинами и 18 % — обоими полами поровну, но анализ реальных связей показал, что доля гетеросексуалов сильно преувеличена за счет тех, кто привык поддерживать свой облик «мачо» — сильного самца (West 1992: 22–32). Джон Речи, работавший хастлером и ставший затем писателем, объясняет в своей автобиографии: «На улице я скрываю свои чувства, играю сдержанность, суровость». А в реальности он любил, чтобы его обожали, и «когда платят за это деньги — это страшное, потрясающее возбуждение» (Rechy 1977: 153).

Еще недавно ученые придерживались мнения, что изнасилование или совращение мальчиков в детстве приводит к психической травме, которая держится долго (Hunter 1990), что это ведет к раннему развитию гомосексуальности (Van Vyk and Geist 1984) и либо приводит к сексуальным преступлениям в последующие годы (Ryan et al. 1987), либо обращает парней в проституцию (Janus et al. 1984). Ныне преобладает представление, что роль таких случаев была сильно преувеличена. Ведь есть статистические данные, что доля тех, кто пережил подобные приключения в детстве вообще очень велика: 9 % американцев растлены в детстве взрослыми (Лев-Старович 1995: 248), а через подростковые гомосексуальные игры вообще прошло больше половины всех мужчин (Kinsey et al. 1948: 168; Gebhard and Johnson 1979: tabl. 132, 138; Downey 1980). Более того, такая упрощенная статистика ничего не доказывает. Ведь надо рассматривать долю совращенных, избравших проституцию, в сравнении с соответствующей долей (тех, кто избрал проституцию) среди молодых людей того же социального слоя, не имевших таких переживаний в детстве.

Ричи МакМаллен в художественно написанной автобиографии (McMullen 1989; 1990) рисует хастлеров в ином свете: это преимущественно геи, которые нашли в проституции способ справиться с острой нехваткой денег. По Уэсту (West 1992), пополнение рядов хастлеров происходит в основном за счет подростков, не всегда голубых, убежавших из дома из-за конфликта с родителями (нередко из-за жестокого обращения) или из-за плохих условий и оказавшихся без денег. Таких подростков нередко подлавливают голубые и предлагают им временный кров и деньги в обмен на сексуальные забавы.

Как это происходит, показывают следующие примеры. Из бесед, приведенных в книге Уэста случай 042. «Платный мальчик» рассказывает о своем первом клиенте:

«Он подцепил меня, и я пошел с ним. Он предложил мне деньги. До того я никогда ничего подобного не делал. Что с ним было после этого, я не знаю. Я взял деньги, потому что я был бездомным, вот я и пошел с ним.

В(опрос): Тебе было тогда еще 18?

0(твет): Подходило к 19.

В. И это был первый раз, когда ты получил деньги за секс, так?

О. Да.

В. Как он тебя подцепил?

О. Это было днем. Я стоял прислонясь к стенке на станции, и мы спустились по лестнице, разговаривая.

В. Какого он был возраста, примерно?

О. Тридцать с чем-то.

В. А какой вид секса произошел? Ты его трахал или он тебя трахал?

О. Ну да. Он трахал меня.

В. Значит, он. А как ты себя чувствовал в это время, в этот первый раз? Тебе это нравилось или было всё равно или не нравилось? Как это было?

О. На деле мне это не нравилось, нет.

В. Значит, ты был безразличен.

О. Да, мне нужны были деньги.

В. А сам ты кончил?

О. Мгм.

В. А как ты впервые узнал, что можно получать деньги за секс?

О. Я встречал других ребят, которые уже были в игре. Мне пришлось долго базарить, пока я вытряс из них, сколько они получают.

В. И ты решил, что это хороший способ делать деньги?

О. Да, особенно раз я бездомный».

(West 1992: 61–62)

Обратите внимание на это показное безразличие, при котором однако пассивный партнер эякулировал («кончил»). Этот факт показывает, что на деле безразличия не было. Другой случай — 050:

В. Какого ты был возраста, когда впервые вошел в игру?

О. Около 18.

В. Можешь ты рассказать мне о первом разе, можешь ли вспомнить?

О. Ну, это было в Брайтоне. Я с другом обычно прогуливались по пирсу, потому как там легко подцепить клиента. Когда пабы закрываются, все идут туда отливать; так что мы пошли туда, и один лоб увязался за мной. Я ему говорю: «Отвали, это тебе не по карману», или что-то в этом роде, а он: «Сколько?» Я и не представлял, что там парни на продажу. Я подумал: «Подожди-ка, если я за это получу деньжат, я пойду на это». Так что когда он сказал «Сколько?», я ответил, что 25 фунтов и потом отсосал ему в его машине. А он говорит, что у него только 50-фунтовая банкнота и что «если ты мне дашь свой номер телефона, я тебе отдам ее». Я побежал к своему другу и говорю ему, что не могу в это поверить. Он говорит: «Если ты хочешь этим заниматься, тебе надо ехать в Лондон». Я говорю: «О!»

В. Через какое время ты прибыл в Лондон?

О. Примерно через неделю, запаковал манатки и поехал.

В. Ты уже знал об этой торговой арене?

О. Не-а, не знал. Я знал о мальчиках на продажу и всё такое, но всегда думал, что это что-то вроде грязных бритоголовых и вроде того.

В. Так что это в общем случайно, что так получилось?

О. Да.

В. Ты не очень нуждался в деньгах или еще в чем-то?

О. В это время я как раз потерял работу и у меня не было ни копья, я не мог найти работу, так что прибыл в Лондон без денег и начал заниматься этим…

В. А в этот первый раз в Брайтоне, что произошло, ты просто отсосал ему?

О. Ага.

В. А он тебе тоже?

О. Нет.

В. Тебе понравилось?

О. В какой-то мере да, потому что он выглядел неплохо. Но он был немного сноб, а я не люблю таких.

В. Какого он был возраста?

О. Около тридцати».

(West 1992: 62–63)

По тогдашним английским законам тинейджеры 18–19 лет это еще несовершеннолетние (еще недавно совершеннолетие наступало в 21 год). Но есть и примеры более раннего вовлечения в проституцию. Детская проституция как специальная отрасль и организованная «кольцевая циркуляция детей» среди педофилов, о которой очень много пишут газеты и журналы, по наблюдениям Уэста, занимает очень мало места в действительной картине проституции в Лондоне. В его выборке (139 случаев) почти никто из информантов не был с этим связан (West 1992: 278–280). Однако вовлечение подростков в платный секс может происходить довольно рано. Некоторые случаи в книге Уэста об этом говорят, при чем в этих примерах мальчики идут на секс обычно с большой охотой.

Случай 105: тринадцатилетний мальчик получил впервые оплату за секс, но не денежный мотив был главным для него. В парке по соседству он вступил в разговор с мужчиной лет сорока, прогуливавшим собак. «Мы начали разговаривать, и он сказал: «У меня есть видеофильмы дома». Я был очень заинтригован, потому что никогда не видел порнофильма… Я понимал, что это предложение секса, я не был совсем уж непонимающим… Я пошел к нему, и он включил видео, и у меня встал, у него тоже, и он начал баловаться со мной. Я его не останавливал. Я понимал, что если я хочу остановить его, он остановится, но я не знал, хочу ли я его остановить, потому что, может быть, я трепетал узнать, что произойдет. Я был у него дома…, и он был много больше меня, и я был испуган, что мне будет больно, но дал всему идти своим чередом. Я был возбужден, и он спустил мои штаны и задал мне хорошо, хорошо не в том смысле, что мне понравилась, а в том смысле, что было сурово».

«Он не использовал много смазки, и мне было чертовски больно, но он дал мне денег, фунтов 20, а когда тебе тринадцать, это много. Когда я покинул его, я чувствовал себя ужасно грязным, всё было так странно. Я пришел домой и сразу принял ванну… Он был явно неумелым любовником. Он знал, что делает мне больно, потому что я вскрикивал, но в общем я не хотел, чтобы он вытащил, не хотел делать сцену, потому что был немного испуган. Но потом я вернулся домой и думал над тем, что мы делали, и стал дрочить. И, знаете, идея росла, и я ходил туда снова три или четыре раза… Во всяком случае это было удивительное переживание, и, по-моему, это было очень ценное переживание. Не знаю, как в долговременной перспективе… Это как вода под мостом, я не думаю об этом».

(West 1992: 240)

Случай 107 Уэста:

«Всё было добровольно. Я потерял свою девственность в 14… Я был там с родителями, когда попался этот мужик. Он взял меня за город в своей машине, и у нас был отличный секс, это было так возбуждающе. Когда мы вернулись, он пошел в библиотеку, а я в отель, но когда мои родители ушли, я бросился в библиотеку и вытащил его в отель и попросил проделать всё снова. Это было так здорово, и следующие несколько дней я был так счастлив. Введения члена не было, просто я был охвачен похотью быть с кем-то».

(West 1992: 239–240)

Случай 204 Уэста:

В одиннадцать лет мальчик прогуливал школу и посещал «аркаду забавы». Однажды, когда он был там без своих обычных приятелей, к нему подошел мужчина, дал ему денег поиграть на игровых автоматах и пригласил к себе «выпить чего-нибудь». Между мальчиками уже был разговор о чуваках в аркаде, так что он уже знал, «что почем». Мужик дал ему выпивку и таблеток и имел с ним анальный секс. Мальчик испытал «большое наслаждение» и «сделал деньги». После этого он уже «не ходил к аркаде подцепить еще кого-нибудь», а «ходил к тому самому типу несколько раз в неделю». И всегда получал деньги. Это продолжалось, пока ему не исполнилось тринадцать, когда мужчина показал ему, куда идти, он убежал и «направился прямо на Пикадилли».

Случай 218.

Мальчик уже пробавлялся тем, что подклеивал мужчин на автобусных остановках и шел с ними на сексуальные забавы. В тринадцать лет он проводил школьные каникулы на Кольце Пикадилли, где он был по поручению отца. Там он увидел привлекательного мужчину, который улыбался ему, прислонясь к машине. Он без колебаний сел в машину, поехал к нему на квартиру, имел с ним «дикий секс», которым чрезвычайно насладился, и получил прекрасную оплату. Он сохранил эти деньги в секрете, приобрел одежду и вещи, которые иначе не мог бы добыть, но в то время деньги не были для него главным мотивом. «Я скажу вам точно, как это было. Я только взглянул на него — и тотчас получил эрекцию».

(West 1992: 147)

Приводя примеры использования гомосексуалами бездомного и безденежного положения сбежавших из дома подростков, Уэст пишет: «Использование старшими мужчинами ситуации зависимости юных беглецов вообще-то заслуживает осуждения, но для вовлеченных юнцов, как в следующем примере, клиент может появиться как человек, который очень нужен, как заботливый взрослый спаситель».

Пример 045: сбежав из дому 14 лет и прибыв в Лондон, мальчик отправился на Пикадилли, так как человек в метро сказал ему, что там ночью оживленно. Он слышал, что там пожилые люди подклеивают мальчиков.

«Я сидел под Эросом на Пикадилли, и один мужик подошел ко мне и сказал, чтобы я отправился с ним в Уэст Энд, предложил мне 20 фунтов…

В. Ну, а когда этот мужик предложил тебе 20 фунтов, ты был удивлен?

О. Когда он подошел ко мне, нет, я вовсе не был удивлен. Когда он предложил мне 20 фунтов, вот когда я был немного поражен, потому что я никогда не видел раньше 20 фунтов…

В. Ты провел там ночь, у него на квартире?

О. Да, я остался там на пять лет.

В. Так что прибыв туда, ты там и остался, так?

О. Ага.

В. И он давал тебе еще денег?

О. Ага. Значительная часть из них шла за секс. Мы закончили очень хорошими друзьями. И он заботился обо мне, покупал мне всё, что я хотел. Был тем, что, как я сейчас знаю, называется «папашкой» (sugar daddy). Он рассматривал меня, вроде как если бы он был моим «папашкой».

В. Какой вид секса был в этот первый раз, ты можешь вспомнить?

О. Только баловство (мастурбация и пассивная фелляция)…

В. Только общее баловство, но не траханье?

О. Нет. Он был очень разумный. Он любил это делать, но он знал, что я сбежал из дома, потому что я рассказал ему. И он думал — он даже говорил это, — что если я попадусь, полиция может проверить меня. А если они найдут, что кто-то мне это сделал, они начнут задавать мне столько вопросов, что я расплачусь и расколюсь. Так что по этим причинам он был здорово сообразительным насчет этого.

В. А в этот первый раз, когда у тебя был с ним секс, ты кончил?

О. Да.

В. Ты этим наслаждался?

О. Эм-м, да.

В. Сильно?

О. Да.

В. Так что он явно нравился тебе и тебе нравилось быть с ним?

О. Да. Он был очень искусным.

В. У тебя был секс с мужчиной до того?

О. Нет.

В. Или с мальчиком?

О. Э-э, да.

В. Значит, был. Когда он заговорил с тобой и предложил тебе денег, что было главной причиной, что ты с ним пошел?

О. За его дружелюбие. Мне он очень понравился как друг.

В. Ты подумал, что он будет заботиться о тебе?

О. Ага.

В. А как насчет денег?

О. Это способствовало.

В. Но не было главной причиной?

О. Нет».

(West 1992: 75–76)

Другой парень (случай 039) точно сознает, что находится на содержании у «папашки»:

В. Расскажи мне о своем «папашке».

О. А, о Ч…… Я хожу к нему на квартиру раз в неделю, отсасываю у него за 15 минут, и он дает мне 100 фунтов.

В. То есть ты не проводишь с ним ночь?

О. Нет.

В. Дает ли он тебе что-нибудь еще?

О. Если я хотел бы, но мне не надо.

В. Он тебе каким-то образом вроде друга?

О. Он мне вроде как отец, он заботится обо мне.

В. Ты ему веришь?

О. Да, но я знаю, что когда мне станет двадцать три или двадцать четыре, он не захочет меня знать.

В. Так что ты знаешь, что он интересуется тобой ради секса?

О. Ради секса, а также из-за возраста и моей внешности. Когда я стану старше, он найдет кого-нибудь другого… Он не станет травмировать меня, когда покончит со мной. Большинство парней привязаны к своим «папашкам». Если бы я был где-нибудь еще, я бы тоже был привязан, но Лондон ведь такая сучья арена…

В. Насколько ты его любишь?

О. Здорово люблю. Я смотрю на него, хочешь верь, хочешь нет, как на отца».

(West 1992: 97)

Многим из таких подростков этот способ получения средств существования приходится по нраву, и они быстро входят в число профессионалов.

Самое выгодное и эмоционально наименее унизительное — быть на содержании у состоятельного «папашки», потому что в мужских взаимоотношениях этот высший вид проституции отличается от пребывания женщин на содержании у мужчин. Там обычно дело ограничивается «поощрительным» сексом в обмен на богатый быт и в редких случаях оканчивается неравным браком. Между мужчинами дело обстоит иначе. Часто такой гомосексуал действительно любит своего подопечного, заботится о нем, старается дать ему образование и устроить его судьбу. Обычно парень из бедной и скверной семейной обстановки попадает в гораздо более спокойную среду, приобщается к более интеллигентной жизни, к более высокой культуре. Я оставляю здесь без рассмотрения, является ли при этом неизбежный для данной ситуации вид сексуальности ущербом для него или нет (это связано с тем, соответствует ли этот секс его природе).

Очень подробно и толково психологическую мотивацию описывает у Уэста 53-летний человек, который в молодости промышлял одно время на панели. Он происходил из вполне состоятельной нормальной семьи, хотя и имел конфликт с родителями. В детстве учился в интернате. «Когда мне было четырнадцать, отец узнал, что у меня были отношения с парнем, которому было около семнадцати, он установил это по письму этого парня ко мне. Он нашел это письмо, запер меня в комнате и написал этому парню, что, мол, если ты увидишься с моим сыном еще раз, я сообщу в полицию. Это было самым разрушительным из всего, что он только мог сделать, потому что наши отношения (с парнем. — Л. К.) так и не смогли получить нормального времени, чтобы пройти, и остались в моей памяти как нечто совершенное. Поэтому я провел много лет в поисках такого снова и, конечно, не мог найти». Шестнадцати лет его отправили в Лондон. Там он поступил в технический колледж, где имел общественное питание, но помощь родителей была столь мала, что после уплаты за обучение ничего не оставалось. Так он пришел к идее продавать секс.

«Это было чем-то, что казалось очевидным. Вот человек, который старше, у которого есть деньги, а у тебя нет, и сам факт, что тебе шестнадцать, а вот мужик вдвое старше тебя… Вполне представительный мужчина, и он говорит: «Я хочу кое-что делать с тобой и дам тебе денег», это кажется очень простым. У меня нет денег, а у него есть». Парень начал клеить людей на улице, но скоро нашел удобный кафе-бар в Уэст Энде, открытый круглосуточно. «Я не делал это каждую ночь, а только раз или два в неделю, когда нужны были деньги, чтобы идти в колледж или если нужно было купить что-то из одежды. Но потом я завел регулярных клиентов… Я встречал их через мужика, с которым очень подружился, человека гораздо старше меня, очень милого. Он был на пенсии и играл скорее роль отца». Этот человек, старший офицер, был геем, но «его сексуальные запросы были незначительны. Он был счастлив показываться со мной, водил меня повсюду, поскольку, так уж это было, я был чрезвычайно красив… У него была масса очень богатых друзей, и некоторые звонили и говорили: «Не согласишься ли ты пойти в театр или на обед?»… А после этого я возвращался уже к ним на квартиру, делал кое-что с ними и они давали мне 20 фунтов. Мне это нравилось, большинство из них было очень славными людьми, очень интересными, очень образованными. То есть они обучали меня вкусу, стилю, моде… Меня трахали всё время, о безопасном сексе тогда еще не слыхали…» 20 фунтов это было тогда изрядно: на улицах он получал только 5. Потом он вступил в связь с молодым человеком, с которым они вместе снимали комнату. Связь эта продолжалась восемь лет. Потом уже сам покровительствовал молодым людям…

(West 1992: 172–173)

Ричи МакМаллен, сам промышлявший сексом на продажу, пишет в своем автобиографическом романе (McMullen 1990: 47):

«Некоторые постоянные «понтёры» становятся близкими друзьями определенных «платных мальчиков» и вопреки неверному представлению, что все «понтёры» — гнилые яблоки, я видел, что часто они заботятся о парне, одевают его, находят ему работу, помогают ему в обучении и т. д. Это слишком удобное представление в обществе думать о «понтёрах» как о плохих. Без многих из них Бог знает, что было бы с некоторыми парнями».

Дру и Дрейк (Drew and Drake 1969: 17), описывая последствия вовлечения в проституцию в юном возрасте, сообщают, что многие «испытывают вечную благодарность за «жизненный подъем», полученный ими от контактов, открывших им горизонты, о которых они и мечтать не могли, и давший им деньги, которые позволили им расширить образование и в конце концов получить высокооплачиваемую работу». И они признают, что «часто в этом им помогли мужчины — их дружки прошлого». Уэст (West 1992: 266–267) подтверждает эту констатацию:

«Потенциальная благодетельность постоянных отношений со старшим патроном, обеспечивающим моральную и материальную поддержку для социально и эмоционально обездоленных, может перевешивать неблагоприятные стороны сексуальных обязательств. Как ни парадоксально, мальчики, которые начинают продавать свои сексуальные услуги педофилам, будучи еще очень юными, могут получить больше вторичного блага, чем старшие парни на продажу, потому что они еще в возрасте, когда обучение социальным умениям и развитие хороших личных отношений дается сравнительно легко».

Отношение «мальчиков на продажу» к своему занятию Уэст характеризует, приводя такое высказывание «платного мальчика» (случай 516):

«Мое ощущение — что вы даете людям сексуальную разрядку, которую, вероятно, они не могут получить иным путем, или, если они и получат ее в другом месте, то это может быть сопряжено для них с проблемами законности… Иногда это как давать людям терапию, потому что иногда они просто хотят поговорить в расслабляющей геевской атмосфере, где они не ввязли в гетеросексуальный мир, так что я чувствую, что оказываю им вполне добрую услугу… В основном я думаю, что агентства эскорта дают хорошие услуги, если только они не берут кого-нибудь несовершеннолетнего, что они не должны делать. Это разными путями воздействует на людей. Я думаю, если вы молоды и уязвимы, то делать это плохо, потому что в длительной перспективе это может духовно повлиять на вас. Но кто-то типа меня… Я не думаю, что это повлияло на меня плохо вообще. Я тот же, кем был до того, как втянулся в этот бизнес».

(West 1992: 247)

Не стоит думать, что «мальчики на продажу» рассматривают свой бизнес как сплошную идиллию.

Есть немало сетований на опасности — огромный риск заболевания, ограбления, ареста, есть жалобы на кратковременность «производительного» периода в жизни хастлера (после тридцати он быстро выходит в тираж), на неопределенность будущего, на чувство приниженности и опустошенности, есть отдельные выражения презрения и даже ненависти к клиентам. Есть недовольство необходимостью отдавать слишком большую долю прибыли агентствам или хозяевам борделя и т. п.

Многим из сторонних людей кажется ужасной необходимость интимного контакта с абсолютно чужим и, возможно, неприятным человеком. Гомосексуала, коль скоро он к мужчинам неравнодушен, пожалуй, еще острее, чем гетеросексуала, должна травмировать необходимость иметь сношение с непривлекательными клиентами. Типичным для секс-бизнеса Уэст считает такое высказывание (случай 025): «Я наслаждаюсь с теми, кто мне нравится, а с другими это просто обычный секс, такой, как он есть, просто ради денег… Очень мало по-настоящему приятных людей, безупречно». Другой «платный мальчик» (случай 048) добавляет, что типичный «понтёр» обычно «толстый, уродливый и старый», но «у меня есть теперь один, с которым мне нравиться ходить… Он мне как друг, хотя он понимает, что он всего лишь «понтёр», но он славный парень, и он любит разговаривать со мной, а я с ним» (West 1992: 270). Увы, это редкость, а обычно приходится иметь дело с «толстыми, уродливыми и старыми».

Но ведь это не так уж далеко от работы массажиста, санитарки, от бесчисленных поцелуев киноартистки. Хаслер просто приучается рассматривать свои и чужие гениталии как такую же часть тела, как руки или лицо. Он приучается искусственно вызывать возбуждение игрой фантазии, имитировать чувства, играть любовь — сродни тому, как играют артисты.

Любопытные детали есть в интервью Деннени с танцором порнотеатра. Узнав, что танцор иногда шел на сексуальный контакт с кем-нибудь из публики после спектакля, разумеется, ради самого секса, не за деньги, Деннени спрашивает:

«Как это ты никогда не оказывался хастлером?

Сам не могу понять. Я думаю потому… Нет, не знаю. Право, не знаю. Разве что потому, думаю, что мои эмоциональные потребности очень велики. Я не могу отделить мои чувства от сексуальной деятельности или от сексуального естества — не могу. Я не мог бы и претендовать на это. Как один из пацанов, который бывает хастлером, сказал, что он просто переносится в мыслях в другое место или думает о ком-то другом, а для меня это очень трудно сделать. <…>

Когда ты выступаешь на сцене, ты фантазируешь о чем-то? Мне любопытно, что надо чувствовать, чтобы ощущать эту эротичность публично.

Я… было только несколько раз, когда я фантазировал, но когда я фантазирую, это не имеет ничего общего с аудиторией.

А с чем?

С кем-то, о ком я знал, что он в моей голове. То есть мысли, которые я имел… На деле было пожалуй только два случая, когда я фантазировал до такой степени, что у меня, понимаешь, вставал. Но в обоих случаях это был кто-то, кого я видел, и оба раза я как раз только что вернулся со встречи с ним. Так что я был на взводе мысленно и потому публика была втянута в это и тоже приходила в возбуждение. Ну, а в других случаях конечно в зале были люди, которых возбуждал я, мой номер, и иногда, знаешь, я входил в зал и видел прекрасно выглядящую личность, возбужденную мною. И я играл, я на этом играл.

А тебя возбуждало то, что ты возбуждаешь его?

Э… да и нет, потому что это больше мысленное возбуждение. То есть у меня не вставал, обязательно, всё это время. Не думаю, чтобы у меня вообще вставал, когда я выходил к публике. Но мысль, что я их возбуждаю так сильно и что я привлекаю их… э… мысленно возбуждает меня. Знаешь, когда я выступаю, особенно на публике, очень трудно забыть, что кругом люди, наблюдающие тебя.

Знал ли ты раньше, что легко можешь возбуждать мужчин сексуально?

Да.

Так что это не изменило твоих чувств относительно твоей собственной сексуальности?

Ну, в каком-то смысле всё-таки изменило, потому что не думаю, чтобы я был так открыт или так готов признать это прежде. <…> Потому что я был… по крайней мере с подросткового возраста я всегда знал, что привлекателен для мужчин и что меня сексуально привлекают мужчины. Но я не был так готов признать это — так, как сейчас. Я знаю, что психологически эта работа и впрямь помогла мне потрясающе. Она открыла мне многое в моей собственной сексуальности».

(Denneny 1984: 152–154)

Кое-кто из опрошенных хастлеров отмечает отупление чувств — утрату ощущения радости от сексуальной связи: секс становится слишком привычным делом. Один из опрошенных (случай 106) говорит:

«Я думаю, моя депрессия вызвана большей частью тем, что у меня нет постоянной связи, но опять-таки я ненавижу ревность и чувство собственности… Ты теряешь желание, потому что вроде как всё это наскучило. Когда у меня похоть, я выхожу и ищу секс, но в баре я редко могу найти его, потому что у меня такая сильная требовательность — что мне нравится и что не нравится».

(West 1992: 248–249)

Жалуются и клиенты. То на те же опасности, на частые обманы, то на несоответствие ожиданиям. Но и те и другие — хастлеры и «понтёры» — остаются на этой арене.

Можно сказать больше. Проституция несомненно занимает куда более заметное место в общественной жизни гомосексуальной популяции, чем вне ее. Она гораздо более популярна среди гомосексуалов, чем среди гетеросексуалов. Популярна как услуга, которой можно пользоваться, и популярна как занятие.

Сначала — о возможности воспользоваться ею как услугой. Как уже говорилось, гомосексуалы просто сексуальнее, следовательно более нуждаются в сексуальной разрядке. А возможности бесплатного удовлетворения этой потребности у гомосексуалов более ограничены. Во-первых, с возрастом все люди становятся менее привлекательны для возможных партнеров, но гетеросексуалов выручают брачные расчеты и семейные привязанности, чего у гомосексуалов нет. Во-вторых, интимные знакомства и связи для гомосексуалов вообще труднее в силу давления окружающей среды. В результате в больших городах Америки почти столько же мужчин-проституток, сколько и женщин (Kinsey et al. 1948: 556; Janus 1981), тогда как самих гомосексуалов чуть ли не в десять раз меньше, чем гетеросексуалов. Соответственно можно сказать, что на каждого гомосексуала приходится едва ли не в 10 раз больше проституирующих мужчин, чем на гетеросексуала таких же женщин. Относительно Франции приводились лишь абсолютные цифры: по примерным подсчетам (Boulin et al. 1977), проституток мужского рода младше 18 лет во Франции в конце 70-х было примерно 13 тысяч.

Один из «платных мальчиков» (случай 107) заметил: «У голубых меньше чувство вины из-за секса, они не против случайного секса, и не такая уж большая разница, курсируют ли они в поисках секса или платят за него» (West 1992:271).

Теперь об отношении гомосексуалов к проституции как к занятию. При исследовании стиля жизни в регионе пляжей Сан-Франциско оказалось, что четверть белых мужчин-гомосексуалов, подвергнутых опросу, и большая доля черных в то или иное время получали плату за секс (Bell and Weinberg 1978: 86). Правда, 12 % подростков от 15 до 19 лет без различия ориентации сочли возможным, что в случае острой нужды они пойдут на секс с мужчиной за деньги (Sorensen 1973: 289, tab. 106). Но это лишь признание возможности, и доля всё-таки вдвое меньше.

В высшей степени примечательно, что проститутка в ее профессиональном аспекте никогда не была главной героиней художественных произведений. В «Травиате», «Гейше», «Баядерке» профессия женщин, продающих любовь, представлена лишь как обозначение, как знак, контрастирующий с их реальной чистотой. Только дневник Маты Хари может быть взят как образец иного рода, но в деятельности этой женщины на первом плане — не проституция, а шпионаж. Хастлер же стал одним из главных литературных героев гомоэротической литературы второй половины XX столетия. В двадцатые годы появился роман Маккея «Парень-проститутка» (в английском переводе — «Хастлер»), во второй половине века — многочисленные романы Фила Андроса (Сэмьюела Стюарда), «Мистер Мадам» К.Марлоу, автобиографические романы Р.Дж. МакМаллена, романы Бото Лазерштейна, лорда Р.Моэна (это племянник Сомерсета Моэма), Джона Речи, Ч.Ханта, Дж. Бидла, К.Б.Раула и др. (МасКау 1926, 1985; Laserstein 1954; Rechy 1963; 1977; Marlowe К. 1964; Andros 1965, 1969, 1970а, 1970Ь, 1970с; 1971а, 1971Ь, Maughan 1970,1982; Hunt 1986; Raul 1986; McMullen 1989,1990; Beadle 1990).

Особенно ясно глубинная связь гомосексуальности с проституцией определилась с возникновением геевского сообщества и геевской субкультуры.

Анонимный собеседник Джорджа Стэмболиена, интервью с которым уже цитировалось (Stambolian 1984: 160), так поясняет понятие «гей»:

«Слово «гей» («веселый» — Л.К.) происходит из полусвета, из мира «веселых девиц», и предполагает нечто промискуитетов, публичное, полупрофессиональное». Он добавляет, что геи живут среди себе подобных, общаются в основном друг с другом и имеют уйму сексуальной практики. «Всё это делает их слегка пресыщенными и дает им почти профессиональный подход к их сосочкам и члену. <…>

Геевский мир, похоже, не щадит других людей. «Так много мужчин, так мало времени» — вот гей. При разговоре об их «трюкачестве» и чьих-то «трюках» (так англоязычные гей называют свои сексуальные приключения. — Л.К.) меня передергивает. Это ведь профессиональное словечко проституток. О, у меня полно практики со множеством разных мужчин, но когда кто-то мне по сердцу, я держусь за этих парней, я стопорю, чтобы оставить их в моей жизни».

Таким образом, профессионализация и проституционализация гомосексуального секса — это первое негативное следствие победы геевского движения, которое бросается в глаза.

Субкультуру гей-баров, голубых дискотек, клубов гомосексуалов, специальных бань и других мест для встречи, с ее упором на случайные встречи и сексуальные победы, часто называют рынком секса (Read 1980). Бойер доказывает, что эта культура предлагает молодым геям патронаж старших мужчин и представляет проституцию как более или менее нормальный аспект геевского сообщества (Воуег 1989). С этим согласен Уэст (West 1992: 78). Когда гей пользуются гей-барами, банями и клубами, они платят — и немало. Это тоже можно рассматривать как плату за секс, а организаторы этих злачных мест недалеко ушли от содержателей борделей.

В каком-то смысле в большом западном городе кварталы, заселенные геями («голубые гетто»), битком набитые гей-барами, голубыми банями и прорезанные голубыми променадами («плешками»), представляют собой один большой бордель, со всеми его преимуществами для гуляк — легкостью контактов и толерантностью, но и с его постылыми недостатками — пустотой, бесцельностью, скукой, а также наигранностью чувств и болезненными страстями.

Мужской бордель описан неоднократно в художественной литературе — со времен Марселя Пруста, у которого это бордель Блока, куда рассказчик отдал мебель своей тетушки, и бордель Жюпена, финансируемый бароном де Шарлю. Пруст описывал бордель весьма критически. С тех пор в литературе описания мужских борделей — как впрочем и женских — не подавались в более выгодном свете.

Отличия современной ситуации в том, что эти описания стали приобретать апологетический характер. Бордель воспевается как наилучшее место для сексуальной разрядки, как идеал гомосексуального блаженства. Но так как реальные, знакомые бордели под носом лучше не стали и, вероятно, не могут стать, то для восхитительных картин легко выбираемой и приобретаемой любви служат далекие бордели за границей. Для русской геевской прессы — это бордели на западе, хотя бы и ближнем (в бывших соцстранах), для западных — на экзотическом азиатском востоке или в Северной Африке (в бывших колониях).

Восхваления экзотических услад в восточных мужских борделях встречались и раньше. Но в частной переписке. Так, Гюстав Флобер в своих произведениях, конечно, сексуален — «Искушение Св. Антония», «Мадам Бовари», ориенталистическая «Саламбо», но голубых тонов там нет. Правда, известно, что о своей героине он говорил: «Мадам Бовари — это я».

В 1867 г. он писал Жорж Занд: «Я страдаю беспричинными сердцебиениями, пожалуй, понятными, всё сказывается на такой истеричке, как я. Ибо я утверждаю, что мужчины истеричны, как женщины, и что я именно таков» (Flaubert 1991: 592). А в 1874 г. он писал другой своей знакомой: «Др. Харди… называет меня старой истеричкой. «Доктор, — сказал я ему, — Вы совершенно правы» (Flaubert 1926-54, 7: 137).

Но и это еще не признания в гомосексуальности.

Тем интереснее его письмо 1850 г. из Египта его другу, «бесценному бугру» (активному гомосексуалу) Луи Буйе, во Францию (Mitchell 1995: 99-102; Lariviere 1997: 144).

«Я тут наведывал турецкие бани… Мы еще не видели ни одной танцовщицы; все они в изгнании в Верхнем Египте. Да и хороших борделей в Каире уже нет. <…> Но мы видели танцоров. О! О! О!

Это для нас, позвать бы тебя. Я был расстроен и очень грустил, что тебя не было. Три или четыре музыканта, игравших на любопытных инструментах (я привезу домой несколько), меняли свои места в конце столовой отеля <…> В качестве танцоров вообрази двух негодяев, вполне уродливых, но чарующих своей развращенностью, с бесстыдной хитроватостью и женственностью движений, с глазами, подкрашенными сурьмой. Костюм их — широкие шаровары… То и дело во время танца импресарио, или сводник, который их привел, увивается вокруг них, целуя их в живот, задницу или поясницу и делает непристойные замечания, чтобы добавить дополнительно перчику в блюдо, которое ясно и само по себе. Это слишком прекрасно, чтобы быть возбуждающим. Сомневаюсь, сможем ли мы найти, что женщины столь же хороши, сколь мужчины; уродливость последних добавляет очень много к этой вещи как искусству. Весь остаток дня у меня болела голова, и во время представления мне пришлось выходить пописать два или три раза — нервная реакция, которую я приписываю в частности музыке — надо, чтобы этот прелестный Хассан эль-Бельбейси пришел снова. Он спляшет Танец Пчелы специально для меня. Выполненный таким бардашом (пассивным гомосексуалом. — Л.К.), как он, это вряд ли будет чем-то для детей.

Если речь о бардашах, то вот что я знаю о них. Здесь это вполне принято. Люди признают содомию других, об этом говорят за столом в отеле. Иногда ты чуть-чуть восстаешь против этого, но тебя все начинают поддразнивать, и ты заканчиваешь признанием. Путешествуя, как мы, для образовательных целей и имея правительственное задание, мы сочли нашим долгом предаться этой форме эякуляции. Пока возможность еще не представилась. Однако мы продолжаем искать ее. Такие вещи обычно происходят в банях. Ты заказываешь для себя баню (пять франков, включая массаж, трубку, кофе, простыню и полотенце) и протыкаешь своего парня в одной из комнат. Учти, далее, что все банщики — бардаши. Завершающие массажисты, те, кто приходит растереть тебя, когда всё остальное уже позади, очень приятные юноши. Мы положили глаз на одного в бане неподалеку от нашего отеля. Я сделал заказ в баню для себя одного. Я пришел, а этого шельмеца в тот день не было! <…> В тот день (это было позавчера, в понедельник) мой келлар нежно растирал меня и, когда он добрался до моих благородных частей, он поднял мой валек любви, чтобы его очистить, затем, продолжая растирать мою грудь правой рукой, он стал потягивать меня правой за член и, дёргая его вверх-вниз, склонился к моему плечу и сказал: «бакшиш, бакшиш». Это был человек лет пятидесяти, совершенно отвратительный».

Этот афронт очень расстроил писателя, и он добавляет: «на днях Макс отдрочил себя сам в пустынном квартале среди руин, он говорит, что это было очень хорошо». Макс — это его спутник в путешествиях и интимный друг Максим дю Кам, с которым они обручились (обменялись кольцами). Через полгода Флобер пишет Буйе: «Кстати, ты меня спрашиваешь, попользовался ли я банными делами. Да, причем с молодым парнем, испещренным небольшими оспинами и в огромном тюрбане. Это меня рассмешило, вот и всё. Но я возобновил это дело. Потому что если опыт хорош, его надо повторить». И добавляет: «Я сожалею (слово слишком слабое), что тебя не было. Я наслаждался за себя и за тебя. Я был возбужден за нас обоих, добрая доля была твоя, будь спокоен».

Увлекаясь на Востоке проститутками обоего пола, писатель подхватил сифилис. Уже из Дамаска он пишет: «Ничто не может быть красивее подростков Дамаска. Тут юноши 18–20 лет, которые просто великолепны… но по причине моей оспы я должен сохранять целомудрие».

Всё это в письмах, не для публикации. И, хоть и не без удовольствия, но, пожалуй, без идеализации.

А вот описание борделя в одном из свежих номеров журнала «1/10» (№ 22).

Анонимный автор останавливается «на заведении, работающем всегда и ориентированном на туристов, Итак, заведение для траханья. Его простейшей формой является БОРДЕЛЬ. Такое заведение в Праге есть, и не спешите воротить нос. Вот как раз случай, когда реальность заставляет переосмыслить всякие глубокие рассуждения о порочности и вреде подобного времяпрепровождения.

Представьте себе красивый двухэтажный домик, из тех, в которых живут герои американских фильмов. На первом этаже — уютный бар, телевизор, отдельные столики, аккуратно разложенные журналы — да-да, такие, для поднятия тонуса, я бы сказал. За столиками сидят — нет, не посетители. То есть, посетители, конечно, тоже, но в основном это — сами понимаете (язык не поворачивается назвать их проститутами). Честно говоря, лично я подобного не ожидал. Одно дело знать, что в таких заведениях обычно широкий выбор, другое дело — воочию увидеть этот самый выбор. Тут тебе и романтичные томные юноши, и мальчики полуэкзотического вида (один из них утверждал, что он аргентинец), и просто симпатичные молодые создания без всякого налета голубизны, и длинноволосые красавцы-рокеры, и даже парочка культуристов. Процесс весь очень прост — выбираешь, делаешь ему знак, он подходит и в легкой непринужденной беседе (на английском, немецком или даже русском) называет цену — обычно это порядка 75 долларов. Дальше следует ваше согласие, и тогда будет продолжение. Если же вы вдруг зажидитесь и откажетесь, то тогда вас ждет только выходная (она же входная) дверь, ибо больше здесь делать нечего. Расстраиваться, во всяком случае, из-за подобной простоты, граничащей с цинизмом, вы не станете — уж больно они все симпатичные, на них даже просто смотреть приятно. Поэтому я колебался недолго, и, коротенько заклеймив себя за падение в столь примитивный разврат, кивнул утвердительно, а потому и знакомство с заведением на этом не закончилось.

Каюсь, выбор сделать было нелегко. Главная трудность здесь — остановившись на ком-то, убедить потом себя, что выбор сделан, потому что остальные — тоже хороши, их тоже хочется. Это чувство не оставляет до самого конца, и даже после, когда уже все позади, все равно кажется, что ты выбрал не самого красивого. Впрочем, это, видимо, единственный недостаток…

Итак, я выбрал. Он выглядел точь-в-точь как мальчики в чешских журналах, возможно, он даже снимался в каком-то из них, потому что показался смутно знакомым. Все было при нем: белозубая улыбка, смазливое лицо, голубые джинсы, ладно облегавшие не худое и не полное тело, и, возможно, самое главное — никаких внешних признаков рода его занятий. Он не кривлялся, не строил глазки — ничего такого, упаси боже. Обычный симпатичный парнишка, которых много ходит по улицам как у нас, так и там.

И что же дальше? А дальше мы идем на второй этаж, «в нумера». Для начала он показывает, какие номера у них есть. И это, без сомнений, главный плюс заведения. Я бы не отказался просто пожить в таком номере лет этак 50–60, можно даже и без этого гарема внизу. Роскошная и удобная мебель, двуспальные кровати вместимостью персон на пять, мягкие коврики, эротические картины на стенах, а ванна — это что-то, я вам скажу… Первое же ее достоинство, сражающее напрочь советского человека — она большая! Туда свободно входят двое, и остается место еще для двоих как минимум! И она не просто большая, но еще удобная и красивая. Не случайно один из номеров и состоит, собственно, только из ванны, и я бы вполне понял тех, кто ею бы и ограничился. <…>

Но все равно, и в обычном номере с этой божественной ванной было очень неплохо. Это вам не барокамера, куда Майкл Джексон водит своих мальчиков. Окружающая обстановка вполне способствовала тому, что там происходило, а на этом, кстати, я не буду останавливаться слишком подробно. А то получится порнография, да и к тому же у всех разные вкусы, и что люблю я, может быть совершенно неинтересно другим. Скажу только, что когда мы наконец вылезли из ванной, я велел ему раздвинуть ноги пошире, и в таком виде он и пребывал все оставшееся время, несмотря на разнообразие поз и видов наших занятий.

Увы, всему хорошему приходит конец, и настал тот горький миг, когда пришлось покинуть эту райскую комнату и весь этот райский уголок. Хотя, конечно, рай этот случился совсем не даром, но по крайней мере, деньги оказались потраченными не зря. Ну, а раз платишь и взамен получаешь нечто вполне качественное и соответствующее уровню цены, это вполне оправданно и имеет полное право на существование. Можно по-разному относиться к подобной продажной любви, точнее, продажному сексу, есть тут свои «за» и «против», но, по крайней мере, если платишь, то хочешь иметь взамен то, что хочешь, и в этом заведении сие выполняется на все сто. Ну, а основной закон нормальной жизни, гласящий «не хочешь — не покупай», никто не отменял и в Праге.

(Места, описанные выше, подлинные. События тоже. Прочие совпадения с реальностью не случайны.)».

А вот соответствующие описания в западной литературе. В мемуарах Кристофера Ишервуда, выдающегося английского писателя, можно прочесть ностальгическое повествование о его давнем путешествии в Китай, которое он предпринял вместе с самым крупным английским поэтом Уистаном Оденом. Оба вполне гомосексуальны. В Шанхае они жили у британского посла.

Ишервуд описывает, как они вдвоем начали «отнимать выходные у своего общественного сознания ради бань, где вас эротически мыли и массажировали юноши. Вы могли подцепить этих обслуживающих, и многие из них были красивы. Те из них, которые были временно не заняты, хихикая, наблюдали действо сквозь дыры в стенке банного помещения. Что делало это приключение экзотически привлекательным, это чай, подававшийся клиенту все время — даже в середине объятий обслуживавший освобождал одну руку, наливал чашку и поднимал ее к губам клиента, нежно, но твердо. Если вы сперва отказывались от чая, обслуживающий продолжал предлагать, пока вы не согласитесь. Это было как сексуальная фантазия, в которой нагая медсестра дарит любовью пациента, но всё же настойчиво продолжает пунктуально давать ему лекарство в назначенные сроки».

Посол всегда спрашивал своих гостей, где они провели выходной день, они придумывали что-нибудь, посол «принимал их ложь без комментариев, но определенные искорки в его глазах заставляли их подозревать, что он ведет с ними игру». Очевидно, ради их безопасности он установил за ними слежку и хорошо знал, где они проводят время.

(Isherwood 1993: 274–275)

А вот в современном откровенно рекламном западном издании описание восточного борделя (в Таиланде) под заголовком «Заходим в бары и массажные»:

«Место переполнено, особенно молодыми парнями, из которых одни одеты или полуодеты, другие голые. Гостя проводят на диван и официант принимает его заказ. <…> Напитки тотчас подаются, и гость может смотреть всё, когда ему удобно.

Помещение убрано и обставлено всем белым. По одну сторону бар, а в середине удобные кресла и диван. В конце зала — дверь и лестница, ведущая на второй этаж в «Комнаты Отдыха», для проституции. Посетитель должен уплатить 150 батов (6 долларов) за пользование такой комнатой. Если посетитель выбирает одного из мальчиков, он должен уплатить 200 батов за то, что тот оставляет свои обязанности в рабочее время. <…> Каждый мальчик имеет номер сбоку на своих штанах, так что посетитель может дать знать официанту, кого он желает.

Сцена убрана зеркалами, и на ней восемь мальчиков танцуют. <…> С 9 до 11 вечера мальчики меняются в танце на сцене, трогая свои сексуальные части и манипулируя ими. У некоторых из них эрекция, и они явно получают удовольствие, показываясь таким образом. В таком танце голыми участвуют до 50 парней. В другом баре в этом принимает участие даже 100 парней, но каждый остается на сцене не более трех минут.

По приказу полиции парни, которые восходят на сцену, должны быть не младше 18 лет. Большинство — между 18 и 23 годами, но многие таиландские парни выглядят моложе своего возраста, так что может показаться, что им лишь около 15.

Настоящее представление начинается в 11 часов. Первый номер состоит из парней, одетых как певицы. Затем мускулистый бодибилдер показывает свою силу. Третий номер — парень выступает со стриптизом, который достигает вершины, когда выступающий эякулирует струю на метровое расстояние. Аудитория аплодирует, и служители очищают сцену. За этим следует танец двух мальчиков, держащих восковые факелы, воск которых тает на их телах, когда они танцуют.

Затем два мальчика чувственно моют друг друга по всему телу водой с мылом. В последнем номере два мальчика, сперва много наигравшись с надеванием кондома, осуществляют гомосексуальное сношение на сцене под уменьшающимся освещением. На этом представление окончено, и сцена свободна снова для мальчиков, продолжающих постоянный танец до 1 или 2 ночи».

(West 1992: 320–321)

Описания местных европейских борделей много скромнее — сводятся к рассмотрению и выбору полуголых парней через скрытое окно (одностороннее зеркало — прозрачное с одной стороны) или несколько таких зеркал, а затем упокоению с выбранным парнем в номере. Всё деловито, сравнительно опрятно, по возможности обеспечено медицинским контролем и с обеих сторон очень расчетливо. Такой секс несколько безопаснее, чем случайные встречи на улице и в банях, эстетичнее, чем секс в туалетах, но даже этот последний всё-таки романтичнее, чем секс в борделе. Романтики тут явно никакой.

Если всё это оказывается идеалами геевской сексуальной активности, то позитивные цели борьбы разочаровывают. Борьба имела смысл как отрицание — как восстание против притеснений, против неравноправия, против подавления чувственных проявлений секс-меньшинств. Но Стоунуолл был не только восстанием с либеральными требованиями, не только борьбой за толерантность. Он был одновременно бунтом работников и завсегдатаев гей-баров и мужских борделей, отстаивавших свою свободу: одним — работать в этих заведениях, другим — околачиваться в них беспрепятственно. Это были их позитивные идеалы. Такими они и остались. Это теперь позитивные идеалы геевской субкультуры. Вот они-то оказались убогими.

5. Синдром вечной юности

«Юность долго не блестит», — с таким предостережением обращался Лермонтов к юному барону Тизенгаузену. Для гомосексуалов эта истина обладает действительно грозным звучанием. Геннадий Н-ов, как он представляется, «гомосексуалист с более чем двадцатилетним стажем», делится с газетой «Тема» своими трудными психологическими проблемами (Н-ов 1992: 3). Это в основном проблемы адаптации — к гетеросексуальной среде (проблема выхода из подполья), к гомосексуальной среде (проблема поиска постоянного и оптимального партнера, тогда как поиск лучшего всегда противоречит постоянству), и адаптация к собственному возрасту (проблема старения). В данном контексте любопытно последнее: это болезненная проблема для любого гомосексуала, сознает он это или еще нет. Юнкер Тизенгаузен, у ног которого валялись многие, этого еще не сознавал; его приятель Лермонтов сознавал вполне.

Конечно, и гетеросексуалов не радует старение — жена утрачивает сексуальную притягательность, а молодые женщины перестают рассматривать тебя самого как сексуально привлекательную фигуру. Но там, у гетеросексуалов, по крайней мере, удельный вес сексуальных проблем меньше: отвлекают семейные заботы, экономика, квартирный вопрос, проблемы детей. Гомосексуалы же и вообще более сексуальны, да еще и нет этих «отвлекающих» проблем. Проблема старения поэтому стоит острее.

О своей сексуальной жизни Геннадий Н-ов пишет:

«Начал с 14 лет, партнеров искал в основном по туалетам, и надо сказать, что долгое время мог выбирать сам. Помнится, со мной шли на контакт самые интересные мальчики. Отказы я бы мог пересчитать по пальцам. Но вот лет пять тому назад (то есть когда Геннадию, видимо, перевалило за 35. — Л.К.) один из таких мальчиков, когда я предложил ему себя, презрительно отвернулся и процедил: «Таких не надо». Я понял, что стал таким же «стариканом», как и те, на кого недавно сам поглядывал свысока и кто заискивающе смотрит на молодежь. Я перестал ходить по туалетам, чтобы не навязываться. За последнее время имел всего 3–4 контакта.

Я не считаю себя обиженным. Хотя мне не удалось участвовать в групповом акте, а я так об этом мечтал, хотя мне не удалось встретить постоянного друга, а я еще в школе испытал настоящую, но безответную любовь к однокласснику, я ни о чем не жалею.

Мне сейчас трудно даже предположить, что я мог бы полюбить женщину. Живу воспоминаниями, занимаюсь онанизмом под порнографию, любуюсь на улице современными фавнами и фавнятами».

Тот же возрастной рубеж указан и в письме Яна в газете-журнале «1/10»:

«Я не похож на принца, которого все так упорно стремятся найти через вашу газету, вполне нормальный и самостоятельный парень. По газете посмотреть, то все ищут молодых, красивых, спортивных, денежных и материально обеспеченных, хотят получить всё, взамен не отдавая ничего, кроме своего холодного и голодного тела. <…>

А время идет, и скоро, очень скоро эти самые разборчивые ребята окажутся у той самой черты, которая называется ВОЗРАСТ, и им тоже будет 30–35 лет. И, может быть, поймут они, что лучше «синица в руках, чем журавль в небе». И не лучше бы опустить этим заинтересованным ребятам свой взор пониже, оглядеться вокруг и реально посмотреть на себя со стороны. Ведь пока они выбирают и выискивают, время-то уйдет, и останутся они (не дай Бог, конечно) у разбитого корыта».

(Ян 1993)

Как видим, в отношении возможности неограниченных контактов старость у геев наступает рано — до сорока. Правда, как сострил один гей, «вы должны знать, что любой гомик, признающийся, что ему сорок, на самом деле не моложе шестидесяти» (Klejnberg 1984:179).

Трудно забыть унизительную картину молодящегося и подкрашивающегося гомосексуального старика, подмазывающегося к стайке молодежи, в рассказе Генриха Манна «Смерть в Венеции».

Печальная трансформация происходит с пожилым писателем Ашенбахом, главным героем «Смерти в Венеции». Вначале он ужасается при виде старого гомосексуала, увивающегося вокруг стайки молодежи и старающегося уподобиться им. Он с омерзением отмечает его накрашенное лицо. Но, влюбившись в юного Тадзио, он убеждается, что ему страшно не хватает юности, и надеется, что разные ухищрения помогут ему ее вернуть. Он кончает тем, что сам красит волосы, тщательно выбирает галстуки, использует духи и, в конце концов, прибегает к косметике. Ради возможности видеть Тадзио он не покинул Венецию, пораженную эпидемией холеры, заболел и умер. Но в сущности автор даровал ему смерть, чтобы спасти от страшного унижения: столкновения его фальшивой, поддельной юности с настоящей.

(Рассказ, написанный в 1913 г., отражает собственные переживания писателя. Он был в Венеции в 1911 г. и был там тайно влюблен в польского мальчика Владислава Моеса. Когда тот вырос и прочитал рассказ, он удивился, как точно Томас Манн описал его полотняный костюм.)

По данным Даннекера и Рейхе, верхней возрастной границей предпочитаемого секс-партнера только 2 % опрошенных указали свыше 50 лет, еще 8 % — пятое десятилетие (41–50 год), еще 16 % — отрезок между 36 и 40 годами, и 23 % — предшествующий отрезок (31–35 год). Остальные 50 % хотели бы партнера помоложе. Молодость немецкие гомосексуалы ограничивают 30 годами, потом следует 5 лет переходного периода, а с 35 начинается старость, так что длительность ее получается минимум в три раза больше, чем юности. Более 90 % молодых предпочитают партнера до 25 лет, только 3 % 20-летних готовы иметь секс с человеком старше 35 лет, и в любой возрастной группе предпочтение молодого (до 25 лет) партнера составляет свыше 66 % (Dannecker und Reiche 1975: 123–131, Tab. 35).

В 1870 г. Уолт Уитмен, которому перевалило за 50, отметил в своем дневнике, что пора прекратить связь с Питером Дойлом, который моложе на 25 лет, не давать дурачить себя, прервать эту недостойную и бессмысленную мороку. И дал себе зарок: «С этого часа на всю жизнь». Тщетно.

Его биограф Гэри Шмидгол по этому поводу не удержался от личного примечания:

«Я был вынужден столкнуться с той же дилеммой <…>: оставаться ли сексуально энергичным и активным, достигнув конца среднего возраста, — с риском поражения, разрушительного для это, или уйти в отставку с сексуальной арены красиво, элегантно, гордо. Сексуальные партнеры продолжают быть моложе меня, и я всё больше сознаю, что по мере того, как я старею, всё труднее завлечь их.

Интересно, как мне быть. Меня всё еще привлекают партнеры моложе меня, и я всё еще привлекателен для них, возможно, потому, что мои белокурые волосы всё еще не поседели (в отличие от Уолта). Они даже не начали выпадать <…> Превращусь ли я в старикашку, высматривающего мальчиков под сводами супермаркета, как Гинзберг воображает современного Уитмена, или я буду нежно поглядывать на юных атлетов из своей инвалидной коляски, как это Уитмен делал в парке Кемдена, или всего лишь удовлетворюсь присутствием и прикосновением мускулистого слуги-няньки типа Эда Уилкинса, на кого и останется смотреть».

(Schmidgall 1997: 271–272)

Философ Ролан Барт к 64 годам столкнулся с той же проблемой: он пылал страстью к красивому юному гостю Оливье, но тот не реагировал. Барт пришел в отчаянье: «Мне хотелось плакать» — записывает он в дневнике. Он отправил юношу домой, «зная, что это конец и что в моей жизни закончилась еще одна вещь: любовь к мальчику» (Barthes 1987: 115–116). Это была последняя запись в его дневнике. Вскоре он умер.

В основании этой проблемы, острой для гомосексуалов всегда и везде, лежат два фактора. Один — это общее предпочтение юности в сексе, характерное для всех мужчин, да и вообще для всех людей, другой — особый культ юности в геевской субкультуре.

Первый фактор интуитивно понятен, потому что мы почти все ему подвластны, но понятен лишь эмоционально. Объяснить-то его логически, разумом, как раз непросто. Этолог В.Р.Дольник в своей книге «Непослушное дитя биосферы» стремится найти эволюционное объяснение предпочтению молодости в сексуальном выборе человека. Ведь у других животных его нет.

«Ясно, что идеальный образ самки в мозгу самца соответствует образу самок, во-первых, в состоянии половой готовности, а во-вторых, в расцвете жизни, то есть не юных. И действительно, у животных, включая обезьян, молодым самкам самцы предпочитают более зрелых. Почему же у человека юные женщины выигрывают конкуренцию у тех, кто старше? И мало того, почему взрослые женщины с помощью всех возможных ухищрений стремятся замаскировать себя под очень-очень молодых?»

(Schmidgall 1997: 271–272)

Объяснение Дольника таково:

«Юные девы несут на себе признаки полового созревания. Это тонко натянутая под действием недавно образовавшейся жировой прослойки кожа, припухшие от прилива крови губы, налитая грудь и прочее. Когда-то у обезьяньих предков эти признаки возникали многократно за жизнь особи, в каждый репродуктивный сезон. И инстинктивная программа мужчины на них настроена. Но у женщин они в подлинном виде возникают один раз, в юности, а всю жизнь сохраняется их подобие. Но не точное. Получается, что предпочтение юных не имеет никакого биологического смысла, это эффект сохранения у мужчин в неизменном виде древней программы в сочетании с изменившимся обликом женщины».

(Дольник 1994: 114–115)

Вероятно, эта программа, функционально объяснимая у гетеросексуалов, сохраняет свое действие и у части гомосексуалов, хотя женский облик для них уже не имеет значения. О среднем гее Джон Престон сказал:

«Он не педофил в классическом смысле этого слова, но его, право, влекут ситуации между мужчинами, которых он видит равными, когда возрастная разница повышает их эротическую привлекательность».

(Preston 1984: 369)

Что касается культа юности, специфического для геевской субкультуры, то он сложился под действием ряда причин. Первая — органическая. Именно у юноши уровень выработки сексуальных гормонов — самый высокий, соответственно сексуальность чрезвычайно велика, а это придает ему особую сексуальную возбудимость и привлекательность, сексапил. Вторая причина — ситуационная. Она связана с общим ростом молодежного самосознания и усилением позиций молодежи в обществе как раз в годы сложения геевской субкультуры. С конфликтом поколений, с молодежным бунтом 1968 года. С лозунгами «Не верь никому после сорока».

С нередкими тогда пожеланиями «жить только до сорока». Это тогда произошла смена киногероев — на смену зрелым и прошедшим войну мужчинам пришли мятежные и упивающиеся любовью юноши. А третий фактор характерен именно для геевской субкультуры. Это возведение сексуальных качеств в ранг высших ценностей, выше всех других, оценка человека прежде всего с точки зрения его сексуальных качеств, нередко — чисто физических (большой член, неутомимость в сексе, высокая техника секса). Геи, можно сказать, существуют в атмосфере вечной юности. Они видят себя юными и хотят общаться только с юношами.

«Для многих геев, — пишет Силверстайн, — старение это тема, которую немыслимо упоминать. Они считают, что после сорока жизнь кончена. Это достойный сожаления признак низкой самооценки, ибо приравнивает сексуальную идеализацию к человеческой ценности вообще».

(Silverstein 1981: 266)

В журнале «Адвокейт» приводится отзыв молодого гея о его пожилом соседе:

«Я никогда не знал его имени. Он жил где-то этажом выше нас, скорее анонимно… Я только знаю о нем несколько вещей. Он носил слишком много колец. Он любил кошек и Моцарта… И он отпугивал меня до полусмерти. Это потому, что он был тем, чем, как я боялся, я становлюсь, — бабушкой».

(Kantorowitz 1976)

«Возрастная сегрегация» — называет это автор книги «Седой гей».

(Bergеr 1982:29–30)

Можно сказать, что геи создали субкультуру, неуютную и убийственную для них самих, хотя многие из них начинают понимать это только по мере взросления, становясь старше и мудрее. Тогда они открывают для себя ту истину, что и помимо секса есть то, ради чего стоит жить, и более того — что и для старых людей в интимной жизни, вопреки геевской субкультуре и вне ее, сохраняются возможности сексуальных утех.

В очерке «Эти вымирающие поколения» Сеймур Клайнберг восхищается группой неимоверно старых гомосексуалов, продолжающих почти до самой смерти сексуальную практику друг с другом. Он рассуждает:

«Когда кто-то старик и гей, он всегда и везде несет груз общественного безразличия или презрения вдобавок к пожизненному притеснению как гомосексуала или лесбиянки. В обсуждении этой темы с людьми, которых я интервьюировал, один вопрос был главным:

Труднее ли геям встречать старость? Ответ звучал ободряюще: «Нет, не особенно». Даже если учесть пресловутую увлеченность юношеством среди геев. В некоторых случаях принадлежность к геям даже делает старость более легкой. Для людей, которым далеко за шестьдесят или семьдесят, жизнь в качестве геев в этом столетии и то, что они выжили после таких несчастий, облегчает травму старости. Долгая жизнь в подполье часто закаляет человека; некоторые даже более счастливы, чем их гетеросексуальные сверстники, для которых вдовство и одиночество, как и утеря социального места — заключительное горе».

(Kleinberg 1984: 178)

Однако многим сексуальное общение со сверстниками — такими же стариками — весьма слабое утешение, хотя сейчас есть и журнал, специально пропагандирующий такой «утешительный» секс. Но есть и более сильные высказывания в пользу оптимистической перспективы старения — о том, что и общение с молодежью не для всех закрывается.

«Понятно, — пишет антрополог Шнеебаум, — что на подходе к шестидесяти Джордж начал беспокоится насчет своей привлекательности для других, насчет того, что его станут воспринимать как старого и нежеланного. Это время, когда большинство мужчин и женщин чувствуют, что их сексуальная жизнь убывает или приходит к концу, как бы их железы ни твердили им о противоположном. В течение всей жизни нам приходится верить, что старение означает уменьшение сексуальной тяги и желания. Лично я, в мои шестьдесят один, более удовлетворен собой, чем в любой другой период моей жизни, и нахожу, что молодые люди льнут ко мне так, как никогда до того. Неважно, как эта перемена произошла — что пришлось пройти через разные болезненные «обряды перехода»; факт состоит в том, что по крайней мере сейчас в моей жизни кое-что созрело из того, что было посеяно».

(Schneebaum 1969)

Геевская субкультура предлагает геям в старости только одну панацею — проституцию, то есть секс без взаимности, секс без любви, даже без простой привязанности. Это отмечают Даннекер и Рейхе: «Проституция — оборотная сторона фетишизации юности» (Dannecker und Reiche 1975: 131). Многих это не может устроить. Гарвардский психолог Браун жалуется, что в старости пришлось пользоваться услугами хастлеров (Brown 1996). Что же способно дать другую перспективу?

Прежде всего, конечно, сохранение здоровья, силы, опрятности и чувства собственного достоинства. Это как раз то, что в рамках геевской субкультуры, с ее барами, алкоголем и наркотиками, ночной жизнью и венерическими болезнями, сохраняется меньше всего. Во-вторых, старик становится привлекательным для молодых в том случае, если он накапливает к этому возрасту богатые знания и умения и щедро делится ими, если с его именем связаны выдающиеся достижения — словом, если он оказывается чрезвычайно интересным человеком.

Тогда эти качества компенсируют всем известные недостатки старости и создают образ, к которому неудержимо тянет молодых. В том числе и сексуально. Ведь сексуальной притягательностью обладают не только свежесть и красота, но и духовная сила, ум, воля. Разумеется, также слава и власть. «Слава — большой афродизиак», — говорил Трумэн Капоте (Clarke 1988: 422). Словом, общая аура авторитета и величия.

В разделе о притягательных отличиях я уже приводил пример сексуальной тяги рядового к офицерам. В разделе «Похищение Ганимеда» я цитировал воспоминания Карпентера о том, как он в юности посетил в Америке старого поэта Уолта Уитмена и имел с ним секс, как его «молодая жизненность» бежала в уста старика. А когда самому Карпентеру было восемьдесят (!), к нему явился молодой (двадцать с чем-то) американец Гэвин Артур, и сцена повторилась. Сохранилось описание этой сцены Артуром, ныне покойным.

В сексе с молодым Артуром Карпентер действовал искусно, «между поцелуями восторженно поедал глазами мое тело с возрастающим исступлением… У меня было отчетливое чувство, что, когда я кончал, он ощущал это, как если бы он сам кончал — что в этот момент он был мною. После этого он сказал: «Когда я был священником, я думал, что во время причастия я един с Богом. Теперь я понимаю, что здесь более глубокое причащение».

(Katz 1976: 961, n. 117)

Существенно не то, что он ощущал в этот момент, а то, что он чувствовал раньше, когда «причащался» к Уитмену, а в этот момент — что чувствовал Гэвин Артур, «причащаясь» к Карпентеру. «Эстафета гомосексуального причащения» интеллектуалов продолжалась: когда Гэвин Артур состарился, с ним переспал молодой Нил Кэссиди, а тот, став старше и завоевав громкую славу, сделал своим любовником молодого Аллена Гинзберга, который, в свою очередь, тридцатилетним влюбился в двадцатилетнего красавца Питера Орловского…

Но когда молодой русский поэт-скандалист Ярослав Могутин посетил их трущобную квартиру в Нью-Йорке, всемирно известный Гинзберг предстал перед ним уже семидесятилетним старцем с парализованной половиной лица, а красавец Питер Орловски, проживший с Гинзбергом сорок лет, оказался опустившимся пузатым стариком в трусах на подтяжках, который, кряхтя и бормоча, стирает белье в раковине. Гинзберг, будучи уже незадолго до смерти, всё еще был готов к сексуальным похождениям, но Могутин ужаснулся, и эстафета пресеклась. Хотя Могутин озаглавил свое интервью «А.Гинзберг. Три часа в постели с пидором-индивидуалистом» (1996), это было всего лишь завлекательное заглавие: на постели, «застеленной несвежим бельем», они только сидели и беседовали. Однако Могутина отпугнул не возраст Гинзберга и Орловского, а их запущенность. Заключил же он форменный брак с пожилым американцем Робертом Филиппини!

Аналогичное причащение увлекло писателя Фила Андроса. Будучи молодым и желая приобщиться к образу покойного Оскара Уайлда, он специально помчался в Лондон, соблазнил пожилого Альфреда Дугласа и переспал с ним. Любят и уродливых, любят и старых. А когда возникает любовь, то не замечаются очевидные недостатки. Но если в юных и красивых влюбляются сразу, с первого взгляда (а потом нередко быстро разочаровываются), то чем старше человек, тем больше времени должно пройти от первой встречи до восприятия его как возможного объекта любви, тем больше внимания он должен тратить на иные, не сексуальные стороны контакта, тем больше сдержанности и такта должен проявить. Но стать по-настоящему интересным человеком в рамках геевской субкультуры также очень трудно, потому что это предполагает широту интересов личности и ее активность в общей культуре, а не жизнь, в которой много свободного времени, и оно всё проходит между барами и банями.

Есть и в самих характеристиках гомосексуальной популяции некие заглушаемые субкультурой, но всё же наличные константы, которые способны внушить надежду старикам. Это нормальное разнообразие видов гомосексуальной ориентации. Очень многие гомосексуалы не имеют обыкновения выбирать партнеров из ровесников. В обследованной Кинзи выборке у 41 % белых гомосексуалов большинство партнеров были, правда, ровесниками и еще 20,7 % имели много и очень много таких партнеров. Но у 33 % преобладали старшие партнеры, а 41 % вовсе не имели младших партнеров. Правда, в большинстве случаев разница невелика — в среднем 5–6 лет.

Но если большинство пристрастий делится между юношами и зрелыми «мачо», то на краях кривой распределения всё же существуют маргинальные группы тех, кто влюбляется в препубертатных мальчиков — это педофилы, — и тех, кто увлекается стариками, — геронтофилы. По Гиршфельду, как уже говорилось, эти группы составляют по пяти процентов всей гомосексуальной популяции.

Вслед за Фрейдом психологи строят гипотезы о причинах, вызывающих такое уклонение пристрастий, — недостаток внимания в детстве от отца, безответная сексуальная влюбленность в отца или, наоборот, сексуальные притязания отца. Могут быть и другие причины. А.Молль (у него это случай 30) передает автобиографию некоего X., 33 лет, университетского преподавателя.

«С 5-го до 9-го года жизни я играл по преимуществу с девочками, потому что у наших знакомых были только девочки. Я забавлялся куклами и жалел часто, отчего я не родился девочкой. Но на 10-м году я подружился с мальчиком, с которым я играл, и перестал жалеть об этом. До 13 лет я вел тесную дружбу только с женщинами, которые, однако, были значительно старше, почти в три раза старше меня. Это были очень образованные женщины, которые интересовались моим поразительным умственным развитием.

Почти на 13-м году я познакомился с одним врачом, о котором моя мать много рассказывала мне. Этому врачу было 37 лет; он был слегка седоват. Вот он стал моим идеалом. Никогда я еще не видал мужчины, который так сильно нравился бы мне. И когда я впоследствии встретился с господином лет 35–40 на вид, который был очень похож на моего врача, то я захотел познакомиться с ним и почувствовал большое влечение к нему.

Между 13-м и 14-м годами вполне развились мои половые органы. Я мастурбировал изредка лет до 18, но потом совершенно оставил это. Будучи студентом, я иногда спал вместе с товарищами, и в то время как мы клали наши члены между бедрами друг друга, у нас обоих дело доходило часто до семяизвержения. Но никогда я не чувствовал любви к кому-либо из этих студентов. И наоборот, я постоянно встречал мужчин, к которым чувствовал очень сильное влечение. Это почти всегда были люди науки, от 35 до 45 лет, седоватые и несколько похожие на вышеупомянутого врача. <…>

Никогда я не чувствовал любви к женщинам, хотя я часто бывал в их обществе <…> Я вскоре начал заниматься своей специальностью и делал большие успехи. Но желание найти мужчину, которого я мог бы любить, не покидало меня. Я слыхал рассказы товарищей, что они спали с женщинами, целовали их и т. д. Но всё это отталкивало меня <…> Но если бы один из тех мужчин, которых я описывал, позволил мне поцеловать его, я считал бы себя счастливейшим в мире.

На 26-м году я впервые познакомился с мужчиной, который, по-видимому, любил меня, и тогда-то я узнал, что помимо меня существуют и другие мужчины с такими же чувствами и желаниями, как и мои. Этот господин был выдающимся врачом, 50 лет от роду; я его ниже вкратце опишу под именем А. Я с ним знаком был уже несколько лет, хотя и не интимно. Когда мы очутились в чужом городе, он написал мне, чтобы я вечером зашел к нему в гостиницу, так как он хочет получить от меня сведения насчет одного знакомого. Я принял приглашение и вечером явился к нему. Мы поужинали, затем вернулись к нему в номер. <…> Часов в 10 вечера я, наконец, собрался уйти и взять себе отдельный номер, потому что здесь стояла лишь одна кровать. Но он и слушать об этом не хотел. Он убеждал меня, что его кровать достаточно велика и что я могу остаться у него ночевать, тем более что ему еще надо потолковать со мной. Я противился, доказывая ему, что в отдельных постелях мы будем лучше спать. Но в конце концов пришлось остаться.

Уже одно то, что он так настаивал, чтобы мы спали в одной кровати, возбудило во мне подозрение. Но так как я никогда не слыхал ничего о гомосексуальной любви, то мне и на ум не приходило, что он такой же, как и я. Раздевшись, я занял часть большой кровати; затем он лег и тотчас же заключил меня в свои объятия. Он стал ласкать меня, целовать, говорить, что влюблен в меня с первого раза и что он уже много усилий делал, чтобы привлечь меня, но я оставался нем и равнодушен. Тут-то я узнал, что есть еще такие, как я. Сознание этого факта меня ничуть не обрадовало».

Рассказчик решил при первой возможности расстаться с А. и найти симпатичную женщину. Случай скоро представился. Одна вдова охотно пошла ему навстречу.

«Половые сношения с ней не доставляли мне никаких затруднений. У меня быстро являлось семяизвержение, что в общем повторялось 4 раза за 2–3 часа. Но это сношение не доставило мне никакого удовольствия.

Девять месяцев спустя после первого сношения я встретился с другим господином В., с которым начал половые сношения, каковые имел уже с А. Сношения с В. доставили мне громадное удовольствие. <…> Наибольшее влечение я чувствовал к мужчинам от 35 до 50 лет. Всего лишь раз я сошелся с мужчиной 28 лет и раз с мужчиной 29 лет. С мальчиком или молодым человеком мне трудно было бы иметь дело, потому что я от природы не чувствую к ним никакого влечения. Однажды я спал с мужчиной, которому было свыше 60 лет, но он глядел сравнительно молодо и отличался удивительно красивыми седыми волосами. Толстых мужчин я не люблю, не нравятся мне также и громадные мужчины <…>

Приблизительно 7 лет назад у меня началась связь с А. С тех пор я свел интимное знакомство с 26 другими людьми. Но из этих 26 я действительно любил только трех». С тремя практически не было сношений, с 24 — были, в том числе с 4 дело сводилось к помещению пениса между бедер и прижиманию «теплым телом», с одним было анальное сношение (причем он был пассивным партнером), а 19 брали в рот, в то время как «я руками у них эякулировал». Далее следуют подробные характеристики всех 27 партнеров.

(Молль 1910:225–257)

Член редколлегии журнала «Риск» Д. Кузьмин рассказывает:

Был у меня один приятель, всё время влюблявшийся в сорокалетних бородатых мужиков; любопытно то объяснение, которое он — мальчик очень неглупый — этому нашел: общая идея была та, что он внутренне, психологически, принадлежал к этому поколению — поколению его родителей. Думаю, во многом это было недалеко от истины — во всяком случае и некоторые другие его жизненные проявления были не лишены налета архаичности: увлечение туризмом и бардовской песней, сугубо романтический выбор профессии…».

(Мужское 1997: 98)

По данным Реймонда Бергера в Америке доля молодых друзей (более чем на 20 лет моложе) у большинства обследованных им старых геев (54,7 %) составляет менее одной пятой, но у 21,7 % — от 1 до 2 пятых, у 17,0 % — от 2 до 3 пятых (то есть почти сорок процентов старых геев имеют немало молодых друзей), у 6,6 % — до 4 пятых и выше. У какого гетеросексуала столь высокая доля молодых подруг (или даже друзей)?

Объяснения могут быть разные, да и причины разные — духовная близость старшему поколению, инфантилизм и нехватка самостоятельности, ностальгия по отцовской нежности и т. п., но факт налицо: явление существует.

Широко известна типичная для гомосексуального быта фигура щедрого «папашки», «папочки с презентами» (sugar daddy), который материально поддерживает подростка из неблагополучной семьи в обмен на сексуальные ласки. Но нечто подобное существует и для более взрослых юношей и молодых людей. Тут еще чаще, чем с подростками связь оказывается не чисто коммерческой, а более теплой и искренней. Часто образуются довольно прочные пары, можно сказать, семьи, состоящие из пожилого человека, обычно состоятельного и авторитетного, и молодого начинающего гомосексуала, при чем старший оказывает младшему не только материальную поддержку, но и профессиональную — помогает его становлению как мастера, передает свой опыт, вводит в недоступные без того круги. Как пишет К. Юнг (Jung 1964: 107), «Гомосексуальные отношения между старшим и младшим мужчиной могут таким образом быть благоприятны для обоих партнеров и обладать устойчивой ценностью».

Примеров много — Андре Рафалович и молодой поэт Джон Грэй, Андре Жид и юный Марк Аллегре, Сергей Дягилев и молодой Нижинский (потом в той же роли — Лифарь), профессор археологии Ботто Грэф и молодой (на 22 года моложе) художник Гуго Бяловонс, режиссер Жан Кокто и 15-летний Раймон Радиге, а потом молодой тогда артист Жан Маре, пожилой писатель Кристофер Ишервуд и молодой художник Дон Баккарди, композитор Бенджамен Бриттен и молодой тенор Питер Пирс, крупнейший современный поэт Англии Уистан Оден и начинающий актер Честер Колмен (моложе на 14 лет), молодой гарвардский историк культуры Мэттиессен и опытный художник Рассел Чини (старше Мэтиессена на 20 лет), Аллен Гинзберг и его более молодой «супруг» Питер Орловски, прожившие вместе более сорока лет (до смерти Гинзберга), в России — Чаадаев и его наперсник Жихарев, художник Сомов и «Мифетта» Лукьянов, пожилой Клюев и юноша Есенин, поэт Михаил Кузмин и его верный Юркун и т. д. Некоторое исключение составляет пара Трумэн Капоте и Джек Клейтон: они жили вместе 21 год, только тут известный писатель был младше на 10 лет — он вообще был инфантилен обликом.

Над уродливостью и претензиями богача Рафаловича Уайлд жестоко издевался, но брошенный им и безутешный юный красавец Джон Грэй утешился, найдя в Рафаловиче верного друга. Когда разразился процесс Оскара Уайлда, это вызвало панику среди гомосексуалов Лондона. Рафалович с Джоном Грэем бежали в Берлин. Вскоре оба перешли в католичество — Рафалович стал доминиканским монахом под именем брата Себастиана, Джон стал священником в Эдинбурге. Брат Себастиан поселился в доме рядом с его церковью. Они встречались ежедневно, и огромным состоянием Рафаловича они всегда пользовались вдвоем. В 1934 г. Рафалович умер. Джон Грэй был так потрясен, что через несколько месяцев последовал за ним (Sewell 1963, 1968; McCormack 1991).

Когда великий поэт Уистан Оден и Честер Колмен встретились, Честеру было 18, но у него уже был гомосексуальный опыт, как и у Уистана. Они поселились вместе и прожили так всю жизнь. Честер изменял Уистану, изнурял его своими капризами, но когда Уистан умер в середине своего седьмого десятилетия (в 1973 г.), Честер был совершенно сломлен, запил, раздал все богатство знакомым мальчикам, последние 20 долларов отдал официанту как чаевые и умер, пережив Уистана всего на полтора года (Farnan 1984).

Юный Мэтиессен и Рассел Чини встретились на океанском лайнере. Они прожили вместе 20 лет, зовя друг друга шутливыми прозвищами «Девил» («Дьявол») и — вместо Рассел — «Рэт» («Крыса»), и разлучались только когда больной Чини уезжал в санаторий. От этих разлук осталось более 3000 писем. В одном из них, на второй год их совместной жизни, Мэтиессен вспоминает их поездку в Сицилию. В Таормине они сидели на кровати. Когда свет был выключен, «мы оказались в объятиях друг друга, и я сказал: «Я люблю тебя, Рэт». Крепко держа меня, ты выдохнул: «Скажи это еще раз, Девил». «Я люблю тебя, Рэт». «Скажи еще раз». «Я люблю тебя». «Скажи еще». «Я люблю тебя. Я люблю тебя…» «До завтра, сердце мое…» (Hyde 1978; Norton 1998: 221–224).

У Чайковского последовательно были слугами братья Софроновы. В отъезде он писал им нежные письма, особенно младшему. «Милые мои Миша и Леничка… Я сплю в той же комнате и очень тоскую, что со мной нет, как в прошлом году моего милого Леньки, об котором я постоянно думаю» (Чайковский 1875/1959: 391). Этот Леничка, Ленька, Алеша Софронов преданно служил у Чайковского до его последнего дня, получил в наследство от Чайковского дом в Клину и стал основателем музея Чайковского.

Писатель Сомерсет Моэм любил многих — и женщин, и, особенно, мальчиков. Но основных любовников у него было двое. Первым был грубый, мужественный Джералд Хэкстон, алкоголик и игрок. Он стал верным домоправителем и секретарем на вилле Моэма и душой общества вокруг писателя. Они прожили вместе 30 лет. Когда Джералд умер от туберкулеза и рака легкого, Моэм был безутешен и говорил друзьям: «Я хочу умереть». Второй его спутник, интеллигентный и преданный Алан Сирл, сын лондонского портного, стал секретарем Моэма будучи 22-летним, еще при Хэкстоне, а после его смерти заменил его — уже 40-летним. Их отношения продолжались 37 лет, до смерти писателя (Calder 1989).

Напоминаю запись в дневнике Хораса Тробла, молодого секретаря при старом поэте Уитмене: «Счастлив, в эту ночь 20 минут с У.».

Типичность этой ситуации даже породила определенное ожидание, определенное представление в гомосексуальной среде, что между гомосексуалами, составляющими пару, непременно должно быть значительное различие в возрасте.

Жан Жене в «Дневнике вора» описывает свой разговор с молодым рабочим Робером, который ему отчаянно нравился.

«Когда Стилитано ушел, Робер залез под одеяло и прижался ко мне.

— Это твой мужчина, да?

— Почему ты меня об этом спрашиваешь?

— Я вижу, что это твой мужчина.

Я обнял его, собираясь поцеловать, но он отодвинулся:

— Ты спятил. Не будем же мы с тобой этим заниматься!

— Почему?

— Что? Не знаю. Мы с тобой одного возраста, это будет не в кайф».

(Жене 1997: 168–169)

В США, с их всепроникающей индустрией, изумительно чувствительной к запросам рынка, разумеется, есть и легкий гомоэротический журнал, рассчитанный специально на геронтофилов любого возраста, — «Кирон райзинг магазин» (Chiron Rising Magazine) с более крутым приложением «Ки-Ар Классике» (CR Classics). Вот несколько писем читателей:

«Во время одной из многих прогулок по книжным магазинам я наткнулся, наконец, на ваш журнал. Должен признать, что он очистил меня от ощущения, что я один такой на свете и что никто не имеет таких чувств, как я. Ибо почти все свои 45 лет я всегда имел влечение к пожилым людям, особенно к тучным, осанистым. Увидеть в вашем журнале шикарные фото, в одежде и без, для меня было просто открытием. Почти каждая модель в вашем журнале порождает во мне желание узнать личность за фото. <…> Должен признать, я семейный человек в счастливом браке, хоть и имею страсть, которая просто сводит меня с ума. С каждым днем всё становится немного хуже. В какие-то дни ощущения просто непереносимы. Идя ко сну ночью, я думаю о пожилых тучных людях; когда я еду на работу, я думаю о пожилых тучных людях; просыпаясь утром, я думаю о пожилых тучных людях. Я знаю, что было бы великолепно иметь кого-то с кем можно было бы поговорить и кто бы понял, но я слишком неопытен. Я просто не могу этого сделать из-за жены и детей».

(С. J. 1996)

«Я пишу прежде всего, чтобы поблагодарить вас. CR открыл мне новый мир и дал мне осознать, что я должен гордиться своими чувствами. Я студент 21 года, и я всегда любил пожилых людей. Таких, как я, жизнь иногда сбивает с толку, смущает. Для меня было не очень трудно принять, что я голубой, но гораздо сложнее понять, почему мне нравятся пожилые люди. Открывая свои чувства, я имел уйму дурных советов от многих людей, которые не могли увязать это. Один «друг» даже решил, что у меня «не хватает самоуверенности, чтобы подцепить кого-нибудь кроме старого гнома, охотящегося за кем угодно, лишь бы твоего возраста». Это задевало меня, поскольку я не был уверен, что это не так. Так что я решил изловчиться и на сей раз установить контакт с людьми моего возраста. И после походов на свиданки с «привлекательными людьми моего возраста» я понял, что дело было не в нехватке самоуверенности, а что я и в самом деле имею интерес к пожилым людям. А потом в местной книжной лавке я открыл экземпляр Вашего журнала, который дал мне почувствовать еще лучше мое новонайденное самопонимание. Узнать, что есть масса других, таких же, как я сам, было огромным облегчением. <…> Многие не понимают этой привлекательности, но она подлинная, и вы, парни, делаете серьезное дело, встав и провозглашая свое отличие от других».

(К. V. 1996)

Эта небольшая прослойка гомосексуалов имеет очень большое значение для всех геев, ибо стареют все, а наличие этой прослойки дает всем старикам по крайней мере шанс найти свою любовь — не покупную, а более-менее бескорыстную и искреннюю.

Хорошо знакомый с американской жизнью геев И.С.Кон (он провел там несколько лет, изучая эту проблему) пишет:

«Подавляющее большинство обследованных американских геев между 40 и 70 годами сексуально активны, около 70 % удовлетворены качеством своей сексуальной жизни, а некоторые даже говорят, что получают от нее больше удовлетворения, чем в молодости».

(Кон 1998:383)

Геевская субкультура со своим воинствующим культом юности стремится подавить эти представления или перевести такие отношения на коммерческую основу. В ней нет места старикам — разве что среди «понтёров». Она хочет быть разновидностью молодежной субкультуры. Но из общей молодежной субкультуры естественный выход ведет в общую культуру взрослых, куда все неизбежно переходят, уступая место новым поколениям. Из геевской субкультуры такого выхода нет. Безжалостно выбрасывая своих стариков и обрывая связи между поколениями, она затрудняет формирование традиций, а это ослабляет ее именно как часть культуры. Ослабляет в противостоянии другим фракциям культуры.

Из геевского сообщества она создает некое подобие российской «малолетки». К этой субкультуре вполне применимо то впечатление о «малолетке», которым Валерий Абрамкин делился в своем интервью.

«Вы знаете, я обращал внимание (особенно это заметно в камерной системе): когда собираются люди примерно одного возраста и одного пола, естественно, у них все отрицательные качества усиливаются, а положительные гасятся. Стоит появиться одному старичку (не обязательно, чтоб он был авторитетным, просто любой старик) — и отношения сами по себе гуманизируются. Разновозрастность создает естественную структуру. Когда они все одного возраста, они не могут из себя социум выстроить, потому что начинается соперничество («я тебе не подчиняюсь»). А со взрослым, старшим более нормальный социум складывается — это очень важная вещь».

(Абрамкин 1993: 222)

6. Это сладкое слово «свобода»

Основной лозунг геевского движения — свобода. Свобода не только выбирать сексуальную ориентацию, форму секса и, разумеется, партнера, но и свобода придерживаться любой продолжительности связи, свобода менять партнера как угодно часто в поисках свежести, разнообразия и богатства ощущений. В свободе от брака многие геи усматривают важнейшее преимущество своего образа жизни по сравнению с гетеросексуальным.

Эту приверженность свободе гетеросексуальный медик Рейбен (1991:115–116) объясняет очень наивно:

«Половую жизнь гомосексуалистов отличают беспорядочные связи. Этому есть объяснение. Гомосексуалисты пытаются сделать невозможное: они говорят, что хотят полового удовлетворения и любви, но с самого начала исключают для себя самый очевидный источник любви и удовлетворения — женщину. Единственная другая форма половой активности должна концентрироваться у них вокруг собственного члена (или члена другого мужчины). Гомосексуалист должен постоянно искать одного мужчину, один член, один акт, который удовлетворит его. Но возможность удовлетворения отсутствует, ибо сама формула неверна. Один член плюс один член равно нулю. Замены гетеросексуальному сношению (члену или влагалищу) нет. Разочарованный, но упорный, обескураженный, но вызывающий гомосексуалист продолжает поиски. Он — половой Диоген, вечно ищущий член, который принесет наслаждение. Вот почему он должен бесконечно менять партнеров. Он пробует фаллос за фаллосом и после каждой пробы сожалеет: «Нет, это не тот!» Он в трудном положении, ибо приговорен к вечному поиску того, что не существует».

Это объяснение характеризует самого доктора Рейбена как сугубого гетеросексуала и плохого психолога. Для гомосексуала всё мужское тело, включая член, неизмеримо привлекательнее женского. Замена женскому влагалищу существует. Рот и анус сексуально в ряде отношений даже более способны услаждать член, чем влагалище (плотнее охватывать, искуснее раздражать), — тому есть масса подтверждений в высказываниях гомосексуалов. Не разочарование в этом гонит их на поиски всё новых и новых партнеров, а нечто иное, более понятное гетеросексуалам, ибо это чувство и им знакомо. Дело в том, что гетеросексуалы тоже делятся на однолюбов и охотников за всё новыми сексуальными наслаждениями, причем среди мужчин последних значительно больший процент, чем среди женщин. Это те, кого называют бабниками, Дон Жуанами. У человека это наследие животного состояния: в стаде успешный самец тем больше будет способствовать продолжению рода, чем большее количество самок он сумеет оплодотворить, тогда как самке незачем охотиться за многими самцами: и одного оплодотворения достаточно, чтобы забеременеть. Поэтому эволюция вырабатывала у самцов охоту к смене покрываемых самок.

Рассказывают, что когда американский президент Кулидж с супругой посетили одну скотоводческую ферму, им показали особо примечательного быка-производителя в действии. Супруга президента восхитилась неустанной сексуальной активностью быка-рекордсмена. Слегка задетый ее замечанием, пожилой президент заметил ей: «Но ты упустила, моя дорогая, что ему подводят каждый раз новую корову».

Эта мужская особенность — роста сексуального возбуждения при смене объекта привязанности — получила в сексологии название «синдрома Кулиджа». «Синдром Кулиджа», по-видимому, в той или иной мере характеризует всякого мужчину, одних больше, других меньше. Есть и те, которые для полного удовлетворения нуждаются в частой смене партнеров. Среди гомосексуалов их очевидно больше, во всяком случае они в большей мере определяют гомосексуальный образ жизни.

Трудно сказать, происходит ли это из-за того, что гомосексуалы вообще более сексуальны, или просто гомосексуалы свободнее от социальных обязательств и потому дают больше свободы своим инстинктам, а инстинкты те же, что у гетеросексуалов. Стремление к сексуальной свободе ненавистники голубых связывают с гомосексуальностью. Еще в 1907 г. Максим Горький в письме Леониду Андрееву возмущался людьми, которые «не могут не смешивать свободу с педерастией» и для которых «освобождение человека» порою «низводится к свободе члена — и только» (цит. по: Булкин 1998: 349). В общем-то геев манит «свобода» не только для члена, но и для чувств, для личности, свобода от гонений и клейма. И не только среди геев идеал свободы порою сводится к безудержному сексу. Было ведь и не связанное с гомосексуальностью движение за «свободную любовь», была «теория стакана воды», пропагандировавшая простоту и легкость сексуальных связей: осуществить сношение должно быть так же легко и просто, как выпить стакан воды, когда хочется пить. Теория эта, кстати, пропагандировалась в России женщиной — революционеркой Коллонтай.

На предостерегающий вопрос друга: «Почему бы вам, парни, просто не трахаться меньше?» — журналист Ричард Голдстейн (Goldstein 1983) возразил:

«На это нет легкого ответа, разве что выдвинуть такое обстоятельство: для многих геев траханье удовлетворяет целую связку потребностей, с которыми общество натуралов справляется вне арены секса. Для геев секс как наиболее сильное орудие привязанности и возбуждения является также средством общения, заменяющим часто чуждую геям семью и даже формирующим политику. Он представляет экстатический разрыв с годами косых взглядов и хождения под маской, жизнь украдкой, которую мы оставили позади. У натуралов нет чего-то сравнимого, хоть в памяти нечто такое порою вроде проступает. От них никогда не требовалось отвергать желание, а только откладывать пользование им».

Определяя основные положения политики сообщества геев, Майкл Деннени под третьим номером внес сексуальность. «Если центральным вопросом гомосексуальности является сексуальность, по определению — их и наша, — то не должно быть сюрпризом, что мы одержимы сексом. Мы действительно одержимы, и так и должно быть. Чем же еще мы можем быть одержимы? Натуралы (гетеросексуалы) бросают это нам как обвинение. Чего они хотели бы — по крайней мере, либералы из них — это гомосексуалов, не «одержимых» сексом, то есть самоотрицающих, подавленных, скрывающихся гомосексуалов, с которыми они всегда готовы поладить (за исключением нескольких твердых орешков, как Ирвинг Бибер). Единственная ошибочная вещь в одержимости сексом — это то, что иногда ведет к ничтожным результатам, которые мы видим в слишком многих гей-барах. Нет ничего плохого в гей-барах, но есть масса ущерба от плохих гей-баров» (Denneny 1984: 411–412). Неясно, куда он относит «темные комнаты» в гей-барах — те, где посетители осуществляют сексуальные контакты любого рода с любым клиентом, — к «хорошим гей-барам» или «плохим гей-барам».

Дело не только в гей-барах и не только в геевской субкультуре. Дело в натуре гомосексуального человека. Когда в телеинтервью корреспондент Би-би-си спросил Жана Жене, имел ли он первого любовника в исправительной колонии, тот помолчал, а потом ответил: «Нет. Две сотни» (Saint Genet 1986).

Журнал «Риск» открыл дискуссию о проблеме постоянного партнера. В ней помещено письмо 19-летнего Игоря (1992):

«По-моему, все эти разговоры о постоянстве — одна сплошная муть… Спать всё время с одним и тем же — скучно, это же ежу понятно! Я, слава Богу, не урод и могу себе найти столько разных парней, сколько надо: разные тела, разные губы, разные члены — каждый раз новый кайф. Вот лет через 20, когда мне уже будет ничего не нужно, придется обзавестись кем-то постоянным, а сейчас — что я, чокнутый?»

Тобиас Шнеебаум, тот самый, который обследовал гомосексуальное племя акарама в Перу, рассказывает об одном из своих близких друзей, которого он условно именует Джордж (это не его настоящее имя). Когда за тридцать лет до того Шнеебаум встретил его впервые в Нью-Йорке, это был неописуемый красавец.

«Он всё еще чрезвычайно привлекателен. В то раннее время он проходил сквозь период интенсивной и болезненной самопроверки. Он пытался отрицать свою сексуальность, называя требования своего тела дьявольским искушением. Он был столь глубоко обеспокоен, что полагал своим единственным спасением религию. Он начал готовиться к превращению в католика, надеясь, что таким путем он станет целомудренным и святым.

Правда, первый сексуальный опыт он имел девяти лет от роду в алтаре церкви своего родного городка, когда священник оттрахал его в попку. Сексуальные приключения Джорджа были разнообразны, но оставались в рамках гомосексуальности».

Шнеебаум познакомил его с католическим миссионером, которого узнал в экспедиции в Мексике, и Джордж с энтузиазмом присоединился к миссионерской деятельности среди мексиканских индейцев. Через несколько лет Джордж влюбился в этого католического миссионера-священника и жил с ним, как в браке, почти тридцать лет. В 1980 г. священник умер. Через 20 месяцев Шнеебаум получил от Джорджа из Европы такое письмо:

«Я хожу в парк много ночей подряд, трахался много раз, сосал у четырех и давал сосать троим. Как-то вечерком я прошелся один по Парижу, зашел в порнокино и имел еще семерых. Затем двоих в Кольмаре. За три ночи снова семеро. У шестерых я отсосал, а один трахал меня. Последний был, право, куколкой, как, впрочем, и многие другие. Пять здесь в Литл Хорне несколько недель назад и семь в Бэгби вечером на прошлой неделе».

Словом, святоша сорвался с тормозов. Ненасытность и темп потрясающие. Все сдерживающие центры отказали. Он сам это понимает и так продолжает письмо:

«Что, полагаешь ты, со мной произошло? Надо ли мне беспокоиться об этом? Возможно, это часть процесса примирения моих тела с душой, они ведь часто не ладили друг с другом. Это не мешает моему изучению мистики или обращению к церкви, и я не лицемерю. Это долг каждого из нас пытаться стать святым, и единственный способ сделать это — используя те «я», которые мы имеем, какими бы обыкновенными или необыкновенными эти «я» ни были. Будь прокляты образцы и модели! Моя эйфория не важна.

Мой милый, я надеюсь, ты не станешь думать слишком много обо мне и моих нынешних приключениях».

(Schneebaum 1987: 88–91)

Вся эта эскапада шнеебаумовского Джорджа происходит в том отделенном от остального общества мирке геев, где всё позволено, где секс обилен и доступен, где личность свободна от всего — от обязательств, норм, запретов, забот, стыда, страха. Страх заболеть отброшен — и напрасно: СПИД на каждом шагу. Тогда в начале 80-х эпидемия как раз начиналась. Страх быть ограбленным игнорируется — а зря: газеты сексуальных меньшинств продолжают публиковать нескончаемый мартиролог ограбленных и убитых геев. Свобода от забот иллюзорна: отсутствие семьи не означает, что не о чем заботиться. Не о ком, кроме себя, но это еще не значит, что не о чем. И даже что не о ком — чаще всего иллюзия. Те, кто дороги — пусть на день — всегда рядом. Человек — социальное существо.

Отсутствие норм и запретов еще не означает блага для личности. Да полного отсутствия и нет, оно невозможно, ибо означало бы отсутствие культуры.

Субкультура геев не изобрела беспорядочность и массовость сексуальных связей, она просто сделала их нормой и тем способствовала их распространению и колоссальному расширению. У субкультуры геев есть свои нормы и запреты, только другие. Не положено соблазнять любовника своего друга, если друг этого не поощряет. Нельзя появиться на людях одетым не по моде. Нельзя быть некрасивым. Нельзя быть толстым. Нельзя быть старым. Нельзя обладать маленьким членом.

Уотни с возмущением описывает лондонского телеведущего, который делит геев на «хороших», «т. е. не промисков, а подобных «нам», телевизионной аудитории и ее репортеру», и «плохих», «которые имеют уйму неприятного секса и получают СПИД» (Watney 1987: 106). Но возмущаться нечего. Деление отражает действительность. Уотни возражает, что СПИД получают как «плохие», так и «хорошие» геи и даже «хорошие» гетеросексуалы. Да, получают и те, и другие, но с разной вероятностью!

В лондонской телепередаче, где обсуждалась пьеса Ларри Крамера «Нормальное сердце» на фоне проблем СПИДа, голос диктора сформулировал печальную констатацию, что со стороны геев «любая атака на промискуитетность воспринимается как атака на право быть геем» (AIDS is 1986). Уотни возражает: мы выбираем не между моногамией и промискуитетностью, а между людьми — к ужасу тех, кто исходит из изначального отвержения сексуального удовольствия как самостоятельной цели.

Сам же он поясняет, однако:

«Промискуитет — это по существу теологическое понятие, выведенное из христианского подхода к святости брака как сакраментального акта. Таким образом, оно неотделимо от института христианского брака и воспитания детей, также как и от более широкой иудео-христианской традиции патриархальной морали. Стало быть как понятие оно оказывается совершено избыточным применительно к однополым отношениям, разве что вовлеченные в них люди являются христианами и рассматривают себя теологически состоящими в браке. Только приравнение моногамии к морали отдает преимущество насильственной верности над любыми вопросами согласия».

(Watney 1987: 117–118)

Но верность освящают и многие другие религии и культуры, и не только верность супружескую, но и верность в дружбе. Есть понятие «друг единственный». Побратимство тоже обычно включает пару. Ревность существует как в гетеросексуальной любви, так и в гомосексуальной, и она никакими культурными нормами не инициирована, часто даже не поощряется. Она от природы человека. Чарлз Силверстайн, один из наиболее тонких психологов, когда-либо писавших на темы гомосексуализма, отводит целую главу своей книги «Мужчина мужчине» (Silverstein 1982) ревности в быте гомосексуальных пар.

Да, у мужчины есть еще и природное стремление к смене партнеров — гораздо более частой, чем в помышлениях женщины. Но оно конкурирует со стремлением обеспечить верность каждого из них, пусть даже ценой отказа от полной свободы для себя. Это та биологическая основа, на которой строятся культурные нормы, а они всегда и везде вводят ограничения на свободу половых сношений.

Силверстайн вообще обращает внимание на то, что есть два типа гомосексуальных любовников — он их называет «искателями возбуждения» (или «охотниками за любовью») и «домоседами» и уделяет этому различию целую главу своей книги. Примеры любви «охотников» очень эффектны.

Сорокадевятилетний житель Нью-Йорка Адриан начал секс с одиннадцати лет «и с тех пор спал с тысячами людей». Он предпочитает анальный секс и длительно живет с одним любовником, так сказать в браке, но верности ему не соблюдает. «Брак чудесен, он дает теплоту и близость и целый ряд потрясающих вещей. Но одного он не дает — возбуждения, и, думаю, я просто не хочу терять этого возбуждения. Я никогда не формулировал этого раньше: я люблю охоту. Я люблю выходить на поиск секса. Я люблю «курсировать». Мне нравится ходить в бани, на «плешки», на рысканье. Я думаю о себе как о рыскающем — почти как кот: рыская, я хочу натолкнуться на кого-нибудь. Я не самый физически привлекательный человек на земле. Я невысокий и не мускулистый. Я на двадцать пять лет старше большинства народу, но я и правда соблазняю людей и заполучаю их к себе домой или делаю это с ними в банях. Я люблю сам секс, и я люблю сосать член. Я люблю возбуждать других мужчин, потому что это возбуждает меня самого».

Рон двадцати девяти лет — из южного города, и он предпочитает опасность секса в туалете спокойному сексу дома. Тринадцать лет назад он проделал «упоительную дыру» в туалете колледжа. «Моя дыра всё еще там. Через эту дыру больше х. ев было отсосано, чем где бы то ни было в городе. Я горжусь этим. Возбуждение! Оно временами давит тебя, бросает в пот, потому что это и вправду жаркое место, и эти парни входят и хотят сделать всё быстро. Особенно «натуралы», которые приходят просто ради отсоса. Это делает всё в самом деле возбуждающим, и они не хотят, чтобы их за этим делом поймали. <…> Это не имеет ничего общего с любовью и дружбой. У меня похоть всё время, и всё время эрекция».

Верной, двадцати двух лет, занимается сексом с шестнадцати. «Я люблю сосать х… Я развил технику, как легко доводить людей до спуска. Я могу пойти в парк и отсосать сразу у десяти человек. Иногда я даже не обедаю. Я иду туда голодный и хватаю свой «обед» на ходу. Я думаю об этом в терминах охоты, в терминах ловли пищи, выслеживания в лесу, чувствуя себя очень похожим на большого кота — подлавливая их и наматывая на леску».

(Watney 1987: 117–118)

Да, среди гомосексуалов такие сексуальные охотники есть, но их гораздо меньше, чем — как их назвать — «домоседов»? Ну, если и не «домоседов», то хотя бы не столь диких котов. Просто тех, кто жаждет обычных любовных отношений — с верностью, длительной привязанностью, заботой друг о друге. Да, большинство — не «домоседы», но и не «дикие коты». Беда сообщества геев состоит в том, что тон в нем задают именно такие охотники, дикие коты. Они инициативнее и смелее. Это для них организованы специальные бани и дискотеки с «темными комнатами». Это они создают особый стиль субкультуры. Это они устанавливают моду и диктуют политику геев.

Вспомним «джек-офф клубы», описанные в начале книги. По поводу таких «партиз» в США, Париже и Амстердаме и приведя все «за», Валентин Иванов в журнале секс-меньшинств «Риск» делает редакционное примечание: «Но почему ничего подобного не придумало гетеросексуальное человечество? Уж не потому ли, что гомосексуальная среда хочет жить по какой-то своей особой морали, которой закон не писан? «Новое поведение», отбрасывающее такие вековечные ценности, как любовь, привязанность, эмоциональная близость и т. д. и заменяющее их суррогатами, — утопия. Причем утопия, ведущая к изгойству, потому что она отделяет гомосексуальное сообщество от всего человечества. И если общество будет относиться к «новым отношения» в лучшем случае с непониманием, а в худшем — с презрением, то не будет ли оно право?» (Архипов 1991).

Конечно, СПИД внес резкую перемену в отношение к проблемам верности и постоянства среди геев, усилил стремление их к образованию постоянных пар и к закреплению этого официальным браком. Борьба за право заключать гомосексуальные браки стала одним из основных элементов геевского движения, может быть, наиболее прогрессивным. Грейм Ханкок категоричен: «Защищать промискуитет, защищать дальнейшую жизнь того способа, которым передается вирус, — это защищать геноцид» (Hancock aryl Carim 1987).

Саймон Уотни приводит письмо приятеля из Нью-Йорка:

«Жизнь пошатнулась, ужасы утренних газет делают внешний мир нереальным и отстоящим на несколько галактик. Это как если тебя очень резко ударили в живот…Я достиг половой зрелости в полной вере, что свобода означает множество партнеров, — я в это верил (и верю). Теперь мы должны переосмыслить это с точки зрения здоровья, не оставляя секс (что многие делают в теории, если не на практике). В субботу вечером я пошел в мужской бар, вышел на люди первый раз за века, но холодок пробежал по мне — трудно описать, но я почувствовал себя физически одиноким… и в этом-то ошибочность, я имею в виду, слишком отчаянный способ выходить на люди… плач с расстояния в мили. Я не мог оставаться там легко, и не хотел там быть с этой отчаянной нуждой, так что я покинул бар. Домой, на верном велосипеде. Уйма людей видимо рассматривает теперь вульгарное «курсирование» (гуляние с целью «подклеить» кого-нибудь. — Л. К.) как отвратительное прошлое. В лучшем случае это неудачный выход, нам надо больше (безопасного) секса, а не меньше».

(Watney 1987: 11–12)

Безопасный секс — это лишь один способ уменьшить опасность. Он нередко не срабатывает: страстное увлечение пересиливает осторожность, часто опьянение способствует бесшабашной смелости, наконец, иногда подводят и средства предохранения. Сокращение числа самих партнеров, избегание анонимного секса несомненно уменьшило бы размах эпидемии. Культивировать массовые контакты, анонимность и беспорядочность секса — да, это культивировать геноцид.

Один из проповедников геевской контркультуры недоумевает: «в то время как я упорно взывал к мировоззрению контр-культуры, многие из так называемого «сообщества геев» вильнули в направлении к клонированной культуре, которая не борется с аномалией, а празднует ее. Усатые мачо, жеманящиеся в своих узких джинсах, цинично продолжают анонимный секс и мировое первенство… создавая пародию на любовь и либерализацию» (Halberstadt 1986). Проповеднику невдомек, что проповедь мировоззрения геевской контркультуры как раз и ведет к аномии и анонимному сексу.

Слава богу, все эти эксцессы имеют свойство надоедать и самим участникам. Более того, они постепенно выходят из моды и на Западе. Всё больше распространяется понимание опасности этих сторон геевской субкультуры. Появляются люди, склонные к переоценке ценностей.

Известный английский современный писатель Колин Спенсер (род. 1933), автор девяти романов («Анархист в любви», «Маковая мандрагора и новый секс» и др.), ряда пьес и дюжины книг о вкусной и здоровой пище, известен своей гомосексуальностью. В молодости очень красивый, он жил в пылкой любви со своим сверстником Джоном Таскером, а когда они ненадолго разлучались, то писали друг другу нежные письма. «Мне тебя не хватает, — писал Колин, — <…> хуже того, я несчастен без тебя». И дальше: «Я продолжаю видеть тебя повсюду, когда хожу по Брайтону; твоя голова или руки или тело появляются внезапно, вспыхивают впереди, и я слышу твой голос». Джон пишет ответные письма Колину: «Ты не выходишь у меня из головы, без тебя я более, чем несчастен. <…> Я ловлю себя на том, что ищу тебя на улицах, в кафе, в театре, надеясь, что по странному обороту случая ты вот-вот появишься в городе…» Временами случались недоразумения. Но Колин писал Джону, что ему нравится играть в эту игру приспособления друг к другу. «Когда человек доживет до девяноста, станет лысым, пузатым и прогнившим (и, возможно, мудрым), он уже не сможет плакать, как юноша, и тосковать, как побежденный, потому что они уже «приспособились» друг к другу. Вероятно, это значит умереть заживо».

Но вскоре Колину наскучила пресная и добропорядочная моногамия, и он пустился в любовные приключения с пожилыми богачами. Один из них, Билли, фотографировал Колина полностью обнаженным в своей вилле во Франции, у бассейна. Потом они с Таскером жили у одного американского дипломата в Вене и показывали тому стриптиз. Потом Спенсер женился, чтобы иметь детей. Он «всё еще желал Джона, но не хотел связывать себя этим партнерством». Таскер уехал в Австралию, где стал директором театра и ни с кем больше не сходился. В 1988 г. он умер от рака, не дожив даже до шестидесяти, не то что до девяноста, а перед смертью все письма Спенсера вернул ему в Англию. Спенсер перечел их и решил опубликовать эту переписку. В своей публикации (Spencer 1990; Norton 1998: 267–272) он с горечью пишет:

«Как бы я теперь ни анализировал мои мотивы, я остаюсь с ужасным подозрением, что я убил нашу любовь, которую надо было лелеять, что я разрушил то, что ни за что нельзя было разрушать. С юношеской безрассудностью я думал, что такая страстная и сильная связь может возникнуть снова, с годами даже вырасти еще больше. Но ничего подобного Джону так и не появилось, и не было дано такого шанса, ибо если Бог существует, то я показал себя никчемным расточителем, которому не стоит доверять».

Слишком поздно Спенсер понял, что упустил свою единственную настоящую любовь. Но переоценка ценностей ширится и среди молодежи. Растет отстранение геев от геевской субкультуры.

Как рассказал писатель-гомосексуал Эндрю Холлеран, на вечере, где он был, один из гостей обмолвился, что в этом году имел секс всего три раза. Холлеран признается, что поздравил его искренне. Еще больше ему понравилось, когда друг рассказал ему о парне, который ходил на свидание 19 раз, прежде чем позволил поцеловать его. И это в то время, когда полапать тело стало столь же легко, как сбегать вниз и купить гамбургер. Вот почему в Сан-Франциско это зовут «сексом быстрого приготовления» (fast-food sex).

Раньше за сосание члена на людях выгоняли из бара, а сейчас всё позволено.

«Теперь бары делают кабинки с круговым показом порнофильмов, слайды моделей из Колта на другой стене, живые люди рядом с вами занимаются сексом тут же. По Кристофер Стрит идут рядами и рядами, как армия — все красивые, все ваш физический идеал. Это рок Дон Жуана: идти ли в постель со всеми ими? Мой друг, глядя на эту однородную толпу воскресным вечером, простонал: «Это как нашествие ловцов тел». И это то, чего все мы хотим, не так ли, ребятки? — схватить тело, использовать чьи-то гениталии и излиться на его гладкий плоский живот».

Холлеран встретился с тем парнем, который целовался только на 19-м свидании. Разговорились. На сетования Эндрю тот улыбнулся и показал на проходящего парня в стандартном наряде геев.

«В старые дни, — сказал он, — я любил те же шмотки, но не склонен к ним сегодня <…>. Пять лет назад — чем гомосексуальнее снаряжение, тем лучше. Кто-либо, как этот, поражал меня, как солдат секса, — в униформе и целиком преданный службе, службе единственной вещи, ради которой и я жил, — ради секса с другим парнем. А теперь я смотрю на него и думаю: как ужасно гасить свою индивидуальность, одеваться, как очеловеченный дилдо». (Дилдо — это искусственный член типа тех, что продаются в секс-шопах для мастурбационных утех.) «Получить отсос, — продолжал он, — столь легко нынче и столь пустяшно, что это стало таким же мелким событием, как чихнуть. Мой друг говорит, что мужики — как собаки, они норовят трахаться каждый день. Но, — вздохнул он, — боюсь, я утратил этот талант».

Он рассказал о двух мужчинах в геевской бане, которые после всех этих поцелуев, стонов, вздохов, получив оргазм, преспокойненько разошлись по отдельным лежанкам мыться — это после всего того, что в XIX веке вызывало скандал, разрушало семьи, Анну Каренину подвело к самоубийству…

Холлеран поддержал его: «Мы потеряли многие атрибуты предыдущего столетия — роскошные лайнеры, этикет, длинные обеды, рукодельные кружева, досуг и игру в мяч на корте. Боюсь, мы потеряем и секс».

«Мы уже потеряли! — ответил собеседник. — Меня больше уже не интересуют оргазмы. Какого черта эти засранцы восхваляют беспорядочный секс с кем попало, уверяют, что в этом нет ничего плохого, что коль скоро мы геи, мы, стало быть, лидеры в новом мире, мире смелости, которые введут новые модели поведения, словом, мелют всю эту чепуху, когда даже секс на такой основе теряет эротичность! Они что, на самом деле думают, что коль скоро мы геи, молодые и городские, у нас нет тех же самых потребностей в верности и интимности, которые присущи всем остальным людям? Когда секс так же легко получить, как бургер в «Макдональдсе», он уже не такой таинственный и чудесный, поверь мне. <…>

Последнее время я в скверном настроении, — сказал он, — потому что я столь же одинок и столь же жажду секса, но я не стану, я не могу больше делать это только ради секса, это должно быть с каким-то интересом к человеческой личности, соединенной с гениталиями.»

(Holleran 1984: 71–73)

Это же понимание проступает и на пространстве бывшего Советского Союза.

Вот Егор, голубой герой «Писем к Белле», повести явно гомосексуального автора, скрывшегося за именем своего героя (однако копирайт — за Валерием Кацюбой), проводит лето в Крыму, охотясь за всё новыми сексуальными партнерами. Он пишет о том, как ему:

«страшно подходить <…> к компаниям гомосексуалистов, распластанным здесь, на камнях, у края моря и зовущих меня протянутыми к небу стаканами портвейна. Они кривляются, часто остроумно на бытовом уровне. Называют друг дружку коровами или дурами. Подчас их смех становится истеричным, как сознание того, что их мечты разошлись с реальностью. Они считали, что заслужили больше любви от мужчин и от жизни. Я смотрю на них и стараюсь найти хоть что-то, кроме их безобидности, переходящей у некоторых в коварство, или пьяного веселья, или может быть умения ухаживать за мужчиной. За что еще их можно любить? И понимаю, что их абстрактные обиды не оправданы. Они — нежные потерянные бабочки, призванные светом неизвестно кем к существованию <…>. В них нет стремления, для них нет смысла в том, чтобы облагородить себя, может быть, знаниями. Может быть, трудом или, на худой конец, радикализмом или оголтелостью. По сути, любить их не за что, кроме скрытой глубоко нежной ранимой души. Они ничтожные люди, как и я».

(Егор 1997: 72–73)

В том же номере «Риска», в котором 19-летний Игорь делился своей жаждой всё новых членов, опубликовано письмо 27-летнего Дмитрия:

«Я не знаю, что такое проблема постоянного партнера. Просто с тех пор, как год назад он вошел в мою жизнь, она стала наполненной и осмысленной. Я хочу его постоянно, всё время, но дело не в этом: уже достаточно давно секс отошел куда-то на второй план, к тому же и жить нам негде, так что вместе мы по большей части гуляем по городу и пьем чай в гостях у его или моих друзей, давно уже ставших общими… Наверно, нас можно назвать постоянными партнерами, а для меня он никакой не «партнер», а любимый. И это навсегда.»

(Дмитрий 1992)

Виктор из Одессы (Виктор 1997) пишет в газету «Диалог-плюс» о том, как он вошел в голубой мир.

«В лицо все вокруг улыбались, а у самих на уме было только одно: как бы поиспользовать, поиметь меня! Ведь я же тогда не отказывал!» Постепенно, присмотревшись, он стал иначе оценивать окружающее: «Я понемногу общался с геями, но познав подлость, цинизм в этом кругу, понял, что это всё не мое! То, во что я свято верил и надеялся, придя с армии, всё исчезло, как мираж. Я сам себе казался уродом, ущербным даже в том, что я геи, но <…> увидев весь колорит настоящего голубого контингента, который никогда не тусуется на плешках-точках, а живет в своем, недоступном для таких мире, понял и оценил его!»

Активист «голубой» периодики, называющий себя Сашей Дымовым, обращается к читателю «1/10»:

«Слушай, как у тебя с общением? Иногда у меня складывается такое впечатление, что мы в нашем «голубом» мире взяли обязательство: процесс общения завершить досрочно.

Дежурный марафет, и вот мы уже за столом веками испытанным способом стараемся поскорее найти общий язык. Из распахнувшейся вдруг души вываливается весь набор достоинств и недостатков, перечисляются пикантные подробности предыдущих связей в наивном ожидании, что в них может быть что-то оригинальное, что они могут придать какой-то вес рассказчику. И когда ты уже должен, по всей вероятности, почувствовать себя избранным и осчастливленным, тебя… язык поворачивается с трудом сказать слово «приглашают» в постель. <…> Почему мы так спешим поставить точку? А потом, после ВСЕГО, остается только спросить:

«Ты меня любишь?» или проще: «Тебе понравилось?» и назначить новую встречу, которая ничем не будет отличаться от первой. Может быть только тем, что говорить уже будет не о чем.<…> Не знаю, как ты, а меня захватывает процесс сближения». Он описывает те мелочи, из которых складывается образ «встречного». «Мы встретились, и теперь всё в знакомстве наших душ и тел становится важным. Взаимопроникновение наших душ, поверь, не менее увлекательный роман, чем любая фантастика об иных мирах.»

(Дымов 1995: 11)

Но дурные стороны геевской субкультуры не только в опасности СПИДа, не только в убогости и бедности мимолетных сексуальных контактов, ставших рутиной, дело еще в ущербности самой геевской субкультуры как таковой. Не всякая субкультура заметно обогащает общую культуру. Есть, скажем, воровская субкультура — из нее кое-что вошло в общую культуру народа (воровские песни, жаргон, кое-где и мораль), но из вошедшего большую часть стоило бы выкинуть. И уж во всяком случае духовное богатство человеческой личности определяется не ее субкультурой, а тем, что в человеке есть от общенациональной культуры и культурного наследия человечества. А то, что он получил от субкультуры, способно придать его личности некий колорит, если это нечто сопряжено с общекультурными интересами и ценностями.

О проявлениях гомосексуальности в русской культуре не раз высказывался Борис Парамонов, больше всего известный своими выступлениями по радио «Свобода». В одном из своих очерков на эту тему он весьма ехидно прошелся по ликующим тирадам энтузиастов геевского движения в России в связи с отменой статьи, каравшей за гомосексуальные сношения. Теперь, мол, не замедлят появиться новые Чайковские и Бердяевы и будут свободно творить культуру, спокойные за свою свободу.

«Наивные ожидания, — охлаждает их пыл Парамонов. — Теперь, в лучшем случае, будет создаваться гомосексуальная субкультура, а гомосексуальная культура — Культура с большой буквы — сойдет на нет. Джеймс Болдуин — не Уитмен.

В чем тут дело? В понятии и практике репрессии.

Культура возникает как результат репрессии первичных инстинктов. Сказать понятнее и сильнее: она возникает тогда, когда существует цензура. Цензура, взятая уже не только в узком смысле институций литературного контроля, но как набор обязательных норм, правил игры, принятых в данной цивилизации <…> Нормативность угнетает, репрессирует. Богатство человеческих переживаний не может уложиться и выразиться в этих жестких и узких рамках, и оно ищет обходных путей, сублимируется. Так и создается высокая Культура. Она не может быть непосредственным криком души — как бы ни была высока ваша душа. Она, собственно, и не может быть красива вне этих узких рамок. Душе нужны узкие врата, чтобы сказаться. Она должна пролезать в игольное ушко, чтобы создать нечто высокое, «создать прекрасное из тяжести недоброй».

А сам по себе гомосексуализм — как и все наши страсти — это не более чем «тяжесть недобрая». Большей культуротворческой энергией он обладал именно потому, что — в отличие от прямого (как говорят в Америке) секса — не институционализировался (по крайней мере в нашей иудео-христианской культуре)».

«Тяжесть недобрая»? Как всякая страсть? Но тогда и любовь вообще — «тяжесть недобрая». И порою это так. Тяжесть, наверное, не в самой гомосексуальности, а в атмосфере вокруг нее. Что же касается большей способности гомосексуалов к культурному творчеству, то и причины этого и сам факт еще под вопросом.

А дальше у Парамонова о ситуации в России: «Становится свободнее, но — не интереснее. Тут в том-то и дело: свобода отнюдь не всегда ведет к разнообразию и богатству красок. Отпадает необходимость во многих, вчера еще обязательных сублимациях. Но Бердяев, которому не нужно сублимировать свой гомосексуализм, никогда не напишет книгу «Смысл творчества», не претворит в философию свои элементарные инстинкты» (Парамонов 1994).

Разумеется, Борис Парамонов полностью одобряет отмену 121!й статьи и отнюдь не призывает к восстановлению политической и литературной цензуры. Он только не приветствует вседозволенность и чувство полной и абсолютной свободы. Он за некоторую самодисциплину, и даже не только само-. За моральный контроль общественного мнения над личностью. Когда наступает абсолютная политическая свобода, то воцаряется анархия, ведущая к большому кровопролитию. Когда декларируется абсолютная свобода творчества, приходят к господству пошлость и безвкусица, потому что крикливости легче пробиться, пестрота заметнее. Когда вводится абсолютная свобода любви — вплоть до анонимного секса и постоянной смены партнеров, секс обесценивается, а любовь отмирает.

Трехтомная история сексуальности Мишеля Фуко оказала огромное влияние на исследования в этой области, способствовав популярности «конструктивистских» концепций. Моя книга не «конструктивистская». В ней на первом плане не общество, конструирующее матрицы для сексуальных типов, а личность, выбирающая для себя сексуальное поведение в соответствии со своей природой, биографией и средой. Личность не является безвольной и безответственной отливкой сконструированной обществом матрицы. В сложной игре разнообразных факторов, с которыми личность вынуждена считаться, возникают разные варианты, и свою сексуальную ориентацию можно проявлять по-разному — войти в гомосексуальную субкультуру или создать гомосексуальную семью, жить в промискуитете или в прочной любовной связи, эпатировать общество открытыми проявлениями своей сексуальности или предпочитать интимность, жить преимущественно сексуальными интересами или гармонично сочетать их с другими. У личности есть выбор, и этот выбор она делает на основе собственной воли, богатства духа и моральной ответственности.

Гомосексуальный с 13 лет, наш телеобозреватель и бывший министр Андрей Черкизов (1997) в интервью «Московскому комсомольцу» сказал, что, по его мнению, серьезной гомофобии у нас в стране нет. «Я считаю это очень важным. Только я бы не хотел, чтобы члены моего «профсоюза» навязывали свой образ жизни, свой образ мыслей обществу, так же, как я бы не хотел, чтобы общество навязывало свои представления о жизни членам моего «профсоюза». Плохо быть гомофобом, но плохо быть и воинствующим педерастом».

Конформность — это явление не культуры, а субкультуры, потому что именно община, коммуна заботится о монолитности и добивается одинаковости и изоляции от мира. Это легко заметить на опыте коммунаров, коммунистов и религиозных сект. Личность же вырастает на основе общей культуры и предоставляемых ею возможностей разнообразия и изменчивости. В возможности их выбора — подлинная свобода. Всякая субкультура, а гомосексуальная в особенности, ограничивает личность. Как выразился Мэннинг (Manning 1996: 94, 107), эта субкультура является «монолитом» и отличается «бездумным единообразием». При всем сходстве сексуальных пристрастий клонированная фигура гея и Чайковский — на разных полюсах.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В этой книге очень много цитат. Это потому, что я хотел, чтобы в ней зазвучали голоса самих тех, о ком идет речь и кому этого звучания так долго не давали. Чтобы понять людей с другой сексуальной ориентацией, нужно дать и им слово. Я также хотел, чтобы были слышны живые голоса исследователей этой труднейшей проблемы вне зависимости от того, согласен я с ними или нет. Чтобы лучше понять проблему, нужно сначала правильно понять тех, кто ее уже изучал раньше, адекватно воспроизвести их материалы и выводы. Тогда яснее выступят те трудности, которые таятся в этой проблеме.

Когда стали исчезать трудности, связанные с табуированием темы, с естественной скрытностью объектов исследования (которые одновременно являлись объектами преследования), вышли на первый план основные трудности темы — трудности ее понимания. Основной такой трудностью является противоречие между ее разными решениями, каждое из которых представляется основательным, потому что базируется на широкой группе фактов — наблюдений, экспериментов и заключений. На первом плане — противоречие между двумя установленными фактами: а) генетической обусловленностью гомосексуальности и б) атрофией инстинкта половой тяги к противоположному полу.

Если гомосексуальность действительно обусловлена генетически, если наследуемый набор генов определяет, кому быть гетеросексуалом, кому — гомосексуалом, то ведь никакие другие факторы для объяснения гомосексуальности не нужны. Зачем тогда обращаться к рассуждениям об атрофированном инстинкте и возможности поэтому случайного уклонения человека к гомосексуальности? Есть генетическая предрасположенность к гомосексуальному поведению — и он с готовностью отреагирует на малейшие поводы проявить ее, нет такой предрасположенности — и он останется незыблемым гетеросексуалом в любых условиях. Даже в 120 днях Содома.

И наоборот, если инстинкт половой тяги к противоположному полу атрофирован, если на этой основе гомосексуальность образуется действием случайных обстоятельств после рождения, особенностями воспитания и воздействиями среды, то генетический фактор теряет всякую важность для объяснения гомосексуальности. Более того, само его наличие умаляет, если не элиминирует вовсе влиятельность всех этих факторов, потому что естественно возникает убеждение, что какие бы факторы не воздействовали на человека, он будет воспринимать их или не воспринимать, поддаваться воздействиям или не поддаваться в строгом соответствии с унаследованной предрасположенностью. Сама возможность такого случайного уклонения подрывает значимость генетической обусловленности. Какой смысл рассуждать о генах, когда всё равно всё будет решаться случайными ситуациями, коль скоро инстинкта, как раз и обусловленного генами, уже нет.

То же относится и к соотношениям гормонального фактора с воздействиями среды на психологию личности.

Вероятно, разгадку нужно искать именно в той тонкости, что каждый из этих факторов — взять ли генетические задатки или гормональную обусловленность или культурные воздействия среды — закладывает не безусловную и четко оформленную сексуальную ориентацию, а только предрасположенность к ней. Только определенную вероятность такой ориентации.

С этими соображениями как-то связана, вероятно, и вторая из главных трудностей — как объяснить сложение бисексуальности. В самом деле, сексуальное поведение животных и человека организовано полярно — оно четко делится на мужское и женское. Сбой в сексуальной ориентации заключается в том, что некоторые параметры, обусловливающие мужское сексуальное поведение, оказываются у какого-то индивида устроенными по женскому типу.

Гетеросексуальность предполагает определенную генетическую комбинацию, определенный состав гормонов, воздействовавших на плод в дородовом периоде, определенную структуру мозговых центров, отвечающих за сексуальное поведение, определенную программу энкультурации — всё это по мужскому типу. Гомосексуальность предполагает другую комбинацию генов, другой состав гормонов, другую структуру мозговых центров, в чем-то схожую с женской, другую ситуацию с энкультурацией. Но если человек оказывается способен к обоим видам сексуального поведения, то как это понять? Что в нем — обе комбинации генов? Такого не бывает. Что в нем — обе структуры мозговых центров? Возможно ли это? В правом полушарии одна, в левом — другая? Что есть какая-то третья комбинация генов и третий тип мозговых структур? Тогда бисексуальность и есть третий пол? Между тем бисексуалов больше, чем гомосексуалов.

Если бы гомосексуальность определялась только воспитанием и воздействиями среды, тогда объяснение было бы проще: воздействия оказались широкого спектра, и в мозг впечатались те и другие программы поведения. Если бы верна оказалась идея гомосексуальности как «застрявшего» юношеского поведения, тогда тоже можно было бы как-то объяснить этим и бисексуальность, предположив изначальную бисексуальность каждого, так сказать бисексуальную фазу развития индивида. Но как согласовать бисексуальность с обнаруженной генетической обусловленностью сексуальной ориентации? Вот в чем проблема.

Вероятно, разгадка заключается в особой сложности человеческого поведения, в диффузности мозговых структур, в расплывчатости тех норм, кото-рые они диктуют. В том, что в юности эти нормы особенно пластичны и лишь с возрастом сужаются и окостеневают. Но этому противоречит неимоверная трудность изменить сексуальную ориентацию даже в молодости.

Словом, в объяснении гомосексуальности остается еще много загадок и нерешенных проблем. Но многое гораздо более ясно, чем это было век — полвека назад. Ясно, что гомосексуальность образуется естественно под воздействием целого ряда природных и культурных факторов, устранить которые общество не в состоянии. Ясно, что сочетание этих факторов образует разные оттенки сексуальной ориентации, их много, и все они от воли индивидов не зависят. Во многом отношение к гомосексуальности зависит от факторов культурных, которые складываются также объективно, но в большей зависимости от воли людей, воли коллективов.

Ущерба обществу гомосексуальные люди обычно не приносят, ибо общей рождаемости в обществе, как оказалось, не понижают (общества с большей терпимостью к гомосексуальному поведению имеют более высокую рождаемость), да и не так уж необходима современному обществу очень высокая рождаемость. Не могут гомосексуалы и заразить юношей своей гомосексуальностью — она не заразна. Привлечь она может только того, кому это на роду написано.

А выводы какие?

Евгений Харитонов как-то внес в свои заметки одну о сокровенных «нелживых книгах», которые писались «в стол» и не печатались: «2 главных вопроса в этих книгах: кто виноват? и что делать? И 2 же на них ответа: никто не виноват, а, главное, ничего делать не надо» (Харитонов 1993: 243). В какой-то мере это можно применить именно к проблеме гомосексуальности.

Не виноваты гомосексуально ориентированные люди в своей страсти, не виноваты. Они от природы своей такие — частью от генов, частью от гормонов, а частью от впечатанной с детства в мозг программы, от которой невозможно избавиться и с которой им приходится жить. Полноценной жизнь представляется им только в гомосексуальной любви.

Не виноваты и гетеросексуальные люди в том, что не могут понять гомосексуальных. Гетеросексуальным представляется, что только их вкусы соответствуют природе, а все другие — нет. Поэтому их воротит от одной лишь мысли о гомосексуальной связи. Что уж и говорить о гомосексуальных фильмах, книгах, барах.

А что же делать? Ну, если под действием подразумевать какие-то радикальные шаги, способные немедленно изменить ситуацию, то и в самом деле ничего делать не надо.

Не надо «искоренять гомосексуализм» целиком, полностью и бесповоротно. Гиблое это дело и негуманное. Крови и слез много, а результата никакого. Потому что гомосексуальность рождается в каждом новом поколении неизбежно всё в той же пропорции к остальному населению. И ни одна семья от этого не гарантирована.

Не надо и афишировать свою гомосексуальность, если она налицо, ходить на гомосексуальные демонстрации, пропагандировать гомосексуальный рай. Это только раздражает гетеросексуальную публику. Надо добиваться противоположного — чтобы никому не было дела до твоей гомосексуальности, кроме тех, кто желает с тобой близости. Надо понять: травмирует это гетеросексуальную публику — также, как гомосексуалам неприятно половое общение с женщиной и всё, что напоминает об этом.

Ну, а если не иметь в виду громких и эффектных акций, то делать кое-что всё-таки можно. Нужна спокойная и длительная работа по просвещению публики — как гетеросексуальной, так и гомосексуальной. Чтобы корни гомосексуальности были ясны всем и чтобы по мере возможности родители могли не создавать те условия, которые стимулируют возникновение у детей гомосексуальной ориентации, коль скоро общество этого не приветствует. Чтобы гомосексуальные люди сознавали, что их особенности представляют некоторые неудобства для окружающих, травмируют их, а гетеросексуальные люди знали, что, несмотря на свои странности и порою реальные недостатки, гомосексуальные люди могут быть очень ценными членами общества. Чтобы вновь могли быть востребованы и использованы полководческий и государственный ум нового Юлия Цезаря, поэтический дар нового Уолта Уитмена или Байрона, изобретательность нового Тюринга и музыкальный гений нового Чайковского.

Чтобы гомосексуальные люди обладали всеми человеческими и гражданскими правами и чтобы они могли спокойно себя чувствовать в окружающем обществе, адаптироваться к нему и обогащать его. Чтобы они могли создавать для себя удобные ниши в этом обществе и в этом мире. Чтобы из этих ниш в окружающий мир сочились не зло и обиды, а дружелюбие и взаимопонимание.

Датский социолог Хеннинг Бех проследил в своей книге «Когда мужчины встречаются» (Bech 1997: 194–217), что гомосексуалы в массе всё больше адаптируются к окружающему гетеросексуальному обществу, приучаются жить, не раздражая чувства гетеросексуальных людей, уважать общепринятые ценности. С другой стороны и гетеросексуалы, по крайне мере в больших городах, всё больше начинают своим образом жизни сближаться с гомосексуалами — перенимают их навыки домовитости и миролюбия, ценят их идеалы мужской красоты, подражают вкусу в моде и искусстве. Они с удовольствием смотрят мужской балет, травестийных танцоров, пьесы и фильмы на гомосексуальные темы. Не становясь от этого ни на йоту гомосексуалами. И не стремясь «переделать» гомосексуалов — уподобить их себе.

Я наблюдаю сейчас немало смешанных компаний друзей, в которых всем интересно и хорошо. Хотелось бы думать, что это проблески наступающего тысячелетия.

©2000