Середина июля. Жара под тридцать, иногда и больше.
Серебристый от пыли автобус лязгнул задними дверями и неторопливо двинулся дальше.
Сполз по склону, скрывшись за растрёпанными кустами акаций.
Село Степанчиково под Козельском.
Спокойно, господа, спокойно, никакой достоевщины.
Санаторий "Советский".
Сплошь старики и старухи.
Сорочий слёт импотентов, решивших подлечить мочевые пузыри и кишечники.
Санитарки в белоснежных халатиках, будто бабочки-капустницы, то и дело порхают из корпуса в корпус.
Старики - в детских панамах и подростковых кепках.
Старухи - сплошь в соломенных шляпках, украшенных разноцветными ленточками.
Салол - самое популярное слово среди местных аборигенов.
Самой младшей - 59.
Стелла Соломоновна Кац.
Сухая жердь под метр восемьдесят.
Стылый взгляд превосходства и надменности.
Сигареты "Kent" и импортная зажигалка в кожаной сумочке.
Сухой, словно россыпь гороха, заразительный кашель.
Стерва Соломоновна, - называю я её про себя.
- Скажите, Вячеслав, у вас сенокос в нынешнем году удался?
- Сенокос?.. Ах, да. Лето-то жаркое. Он удался, а как же. Полные амбары и овины набили сеном.
- Скотина...
- Скотина? Кто?
Сухие горошины смеха рассыпаются по ступенькам крыльца.
- Слава, вы скотину держите?
- Свиньи, куры, козёл... тёлка на откорм.
Сука, похоже, ещё та. Но привезла с собой четырнадцатилетнего "перца". Внук от старшей дочери, живущей в Москве.
Смазливый еврейчик Иван. (Это что, исконное иудейское имя? Разве есть такая жидовская фамилия - Жуков?)
Смехопанорама от идиота Петросяна. Но красив, зараза, как языческий бог.
Смоляные курчавые волосы.
Сливы глаз.
Сокрушительный взмах ресниц.
Скалы скул.
Сочные дольки адреналиновых губ.
Совратительный взгляд, в котором российское солнце слепо катится над иудейской землёй.
Случайность, одна роковая случайность свела нас здесь, среди живых надгробий прошлому. Бабка Степанида, самая известная самогонщица в Отрепьевском районе, за день до отъезда попала со сломанной ногой в больницу. Председатель совхоза Цибик Циренович, с лоснящейся якутской рожей, созвонился с директором санатория, вручил мне большую бутыль Степанидиного первача - и вот теперь я тут. Откровенно говоря, мне до лампочки: лишь бы вырваться из нашего грёбанного совхоза, тем более, в самый разгар уборочной. Да к тому же, почти бесплатно.
Совпадение, просто колдовское совпадение, что, примерно, в это же самое время отец Ивана попал под израильский автомобиль. Его жена срочно вылетела на историческую родину. А их отпрыска Стерве пришлось взять с собой.
С её связями и деньгами устроить внука в "Советский" не составило особого труда.
Светила, конечно, правят нашими судьбами, но ещё и господин Великий Случай. Каждый раз я убеждаюсь в этом всё больше и больше.
Скамья под сиреневым кустом стоит на чугунных лапах, будто варан в ожидании добычи. Подсаживаюсь. "Перец" отрывается от чтения "Башни" и, взмахивая крыльями ресниц, вопросительно смотрит на меня.
- Слава, - улыбаюсь я и протягиваю руку. - А ты Иван, я уже знаю. Стер... Стелла Соломоновна попросила, чтобы я с тобой подружился.
Секундная заминка. Давай, малыш, тебе некуда бежать. Кругом - морг. Я здесь самый молодой, хоть и старше тебя в два раза.
Семь секунд - и он в моих руках. Вернее, его ладошка - в двух моих. Вот и встретились, вот и познакомились.
Словно сапёр, нащупываю тему для разговора. Компьютерные игры и музыка. Есть контакт! Через пятнадцать минут болтаем, будто старинные приятели.
Сверстники. Почти. По крайней мере, я своего возраста не чувствую.
Супер!
Супер-трупер: Иван своими ресничными крыльями едва не смахивает меня со скамьи. Нога на ногу, чтобы скрыть возбуждение. Надо было надеть плавки под шорты, тогда было бы не так заметно.
Слава Богу, Стерва машет ему с крыльца костлявой дланью и он, сказав "До встречи", убегает.
Сую руки глубоко в карманы.
Спешу окольными путями в свою комнату на первом этаже. И, упав голышом на скрипучую койку, дрочу, дрочу, дрочу...
Стемнело.
Свет не зажигаю.
Стою у раскрытого окна и курю. Душно. Белоснежная тюль скрывает мою наготу от постороннего взгляда. В корпусе напротив, на втором этаже мандариновым светом вспыхивает окно.
Силуэты за оранжевой занавеской всё время движутся в разных направлениях.
Скучно.
Сразу лечь спать или почитать? Я захватил с собой двухтомник Чарлза Буковски, но осилил всего пару рассказов. Что-то не очень идёт.
Стеклянный шар медленно катится в прошлое. Говорят: если долго глядеть на луну, то можно увидеть там, как Каин несёт на плечах своего убитого брата.
Смотрю, вглядываюсь... Ничего.
Сергея не несёт никто. Он стал первым моим любовником. Настоящим. До этого меня вместе с другими малолетками регулярно насиловали старшие ребята. Как правило, по двое: спереди и сзади. Обычно, ночью. Без предупреждения.
Серым парусом срывалось одеяло.
Стаскивались застиранные трусы. Меня ставили на четвереньки поперёк кровати и в мою полусонную плоть впихивались слюнявые члены. Насиловали грубо и грязно.
Со звонкими шлепками по щекам и ягодицам.
С глухими ударами кулаков по спине.
С обжигающими щипками за соски и мошонку.
С насмешками и матом.
С вырыванием клоков волос в минуту экстаза. Порой я даже не догадывался, кто мои очередные насильники.
Сергей был первым, кто поцеловал меня в губы.
Стайка крупных мурашей пробежала по спине и затерялась где-то в районе копчика сладострастной истомой. Из-за оранжевой занавески на балкончик явился Иван. В светлых коротких трусиках на загорелом теле. Лёг локтями на перила. Озирается по сторонам.
Скулы ходят ходуном, пережёвывая жвачку.
Спешу в душ. Накидываю на голову ещё влажное полотенце и возвращаюсь в комнату. Щёлкаю выключателем. Расхаживаю обнажённым перед окном, вытирая уже сухие волосы. Поворачиваюсь то передом, то задом. Любуйся, малыш, моими мышцами.
Сверху должно быть всё хорошо видно. Член наливается кровью и задирает бесстыжую головку. Только бы Стерва не вышла на балкон покурить. Всё, хватит. Бросаю полотенце на спинку стула. Выключаю свет.
Странно, на балкончике никого нет.
Снова снилась зона.
Столько лет прошло, а она всё не отпускает.
Стервозный охранник Саврасов опять ведёт меня в душевую и приказывает опуститься на колени. Заставляет расстегнуть ему штаны. Тычет своей напряжённой кривоватой елдой в губы:
- Соси, сука!
Сосу, сосу... Не так, не нравиться.
Саврасов сердится.
Ставит раком.
Сдёргивает с меня кальсоны.
Смачно шлёпает по ягодицам.
Сплёвывает в ладонь.
Слюной смазывает головку и входит короткими резкими толчками. Боль и слёзы.
Слёзы стыда и унижения.
Схватив за бёдра, раскачивается. Дышит тяжело за спиной. Хрипит:
- Сука... подмахивай!
Стараюсь.
Саврасов заставляет меня дрочить собственный член.
Стараюсь, мастурбирую.
Скорость: 60 движений в минуту.
Стонем в унисон...
Сон разрывается, как материя, утренним оргазмом. Пах и простынка забрызганы спермой. Невероятно: за всю жизнь - первая поллюция!
Суходрев - необычное название для речки. Мёртвое какое-то.
Старичьё тусуется на общем пляже. Оживление призраков.
Свистящий смех, обвислые сиськи, вспученные животы, дряблая бледная кожа. Морщины, морщины, морщины...
Сало вываливается из лифчиков и трусов. А из задниц сыпется песок.
Спесивое выражение лиц. Пассивные взгляды. Зрачки, залитые смесью из мочи и подсолнечного масла. Резиновые улыбочки змей, вставные челюсти крокодилов.
Седина.
Седина.
Седи... Закрашенная, она ещё омерзительнее. Мороз по коже от мысли, что и ты когда-нибудь будешь таким же.
Скопище полутрупов.
Стрижи и ласточки снуют над ними, будто над падалью.
Смотреть противно.
Смешно.
Страшно.
Сон во сне.
Смываемся от них с Иваном на другой берег, за камыши. Лежим без движения на зелёной траве.
Стрекочут невидимые кузнечики.
Скрипят ветки старых ракит.
Серая пичуга на ветке свистит нежно и пронзительно.
Со стороны санатория доносится еле слышимая музыка.
Сердце стучит в такт далёкому дятлу.
Сон без сна.
- Славка, хватит валяться. Пойдем в догонялки играть.
- Сейчас, сейчас.
Состояние неги и тревожное предчувствие счастья.
- Слав, ты же обещал.
Сангвиник, не может и пяти минут полежать спокойно.
Сейчас, подожди, непоседа, ещё минуточку.
- Слав, а я тебя вчера вечером видел, - признаётся мальчик. Я молчу. - Ты голый спишь, да?
Согласно киваю головой.
- Скажи, ты вчера дрочил? - не унимается он. - У тебя стоял, когда ты ложился. Я видел.
Согласно киваю.
Смеётся.
- Серьёзно, - уверяю я.
Слюдяной птеродактиль плавно спланировал на мальчишескую коленку. Млею от удовольствия. Мои пальцы на цыпочках крадутся по его ноге. Первое прикосновение. Иван молча следит за нами обоими.
Следствие ведут педерасты.
Синяя стрекозка бесшумно поднимается в воздух и уносится прочь.
Солнце.
Сновидение.
Соблазн.
- Стань охапкой соломы, - говорю я, глядя в безоблачное небо. - На которой я буду спать, - переворачиваюсь на живот, удерживая взглядом линию горизонта. - Этой ночью лицом вниз.
- Сам сочинил? - почему-то шёпотом спрашивает Иван.
- Скажешь тоже. Басё, японец.
Сомнения, самые последние, замешанные на естественном страхе, рассеиваются после того, как "перец" признаётся в том, что тоже занимается онанизмом. Давно. И часто. Но сейчас, живя с бабкой в одном номере, редко.
Счастливая возможность ускорить ход событий. Но теперь боюсь вспугнуть, а может быть, просто растягиваю удовольствие.
Слизываю глазами, словно сметану языком, его сливочно-шоколадную плоть: от кончиков пальцев на ногах до чёрной кудрявой макушки.
Стопы в царапинах. Лёд лодыжек. Жар ляжек. Прокопчённые солнышком бёдрышки.
Свёрток студня в зелёных узких плавках.
Складка плоского живота. Пипка вдавленного пупка. Золотко моё израильское, какой падший ангел тыкал пальчиком в твой пупочек, чтобы дозвониться до души?..
Соски.
Сосочки.
Сахар и соль.
Скулы.
Сливы глаз.
Смоль волос.
Соль и сахар.
Спускаюсь вниз.
Судёнышко... нет, челн... нет, член. Вернее, членик.
Странно, но мы до сих пор не возбужденны. Ни он, ни я.
- Сла-а-авик, - канючит мальчишка. - Ну, дава-а-ай поигра-а-аем.
- Сейчас... Всё, идём.
Стоим у самой кромки воды.
Сгущённое молоко полдня.
Сливки солнечных лучей.
Сметана одинокого облака на горизонте.
Сахар и сахар.
- Слушай, а давай голышом купаться, - вдруг предлагает он.
Сам, сам. Никто не подталкивал.
Совратитель. Взгляд озорной, как у чертёнка.
Смотрю по сторонам. На всякий случай.
Соглашаюсь. А сердце бухает, будто у бегущего быка.
Стягиваю плавки первым. Только бы он не передумал. Не струсил. Не испугался собственной смелости.
Следом - Иван. Отворачиваюсь, чтобы не смутить.
Суходрев рябит в глазах.
Странно стоять нагишом среди бела дня на виду у... природы, что ли. И приятно, и боязно. И хочется, и колется. Что-то есть в этом запретное.
Словно нарушение библейской заповеди. Не расплакаться бы.
С затаённой жадностью он уставился на мой свисающий член с закрытой головкой. Чувствую движение крови в промежности.
Стручок пацана короток, но толст.
Соболиная опушка лобка.
Сморщенный мешочек кожи, слишком большой для двух голубиных яичек.
Смущённо улыбаюсь: Иван обрезан.
Смехопанорамма от придурка Петросяна.
- Смотри, у меня встал, - сообщает подросток, восторженно глядя на свой торчащий пенис. - Чур, ты водишь. Догоняй!
Солнечные брызги разлетаются в стороны. Вода прозрачная, как в ванной. Его тело скользит под водой в сторону ракит, нависших над водой. Набираю полную грудь воздуха и резко отталкиваюсь от земли.
Стекло воды - упругое и мягкое одновременно. Вязкое и прохладное.
Сквозь сжатые губы выпускаю маленькие порции воздуха.
Словно занавес, развожу руками воду. Впереди - поплавок его голого тела. Перебирая загорелыми лапками, кружится на одном месте. Потерял, беглец, преследователя.
Сверкает, ослепляя, то упругой попкой, то упругим пенисом. Фигурная полоска незагорелой кожи: недопечённые булки, набитый ливерным фаршем мясной столбик.
Сжимаю его в руках и тяну вниз. Догнал, поймал, пощупал.
Сновидение среди белого дня.
Свет и свет.
С набежавшего облака ангел видел, как я поддавался ему, скользя под водой на спине. Иван надвигался сверху, хватался за набрякшую плоть и, задыхаясь, вытягивал меня на поверхность. А потом я снова гнался за ним, нагонял, прижимался животом - к спине... Хотелось кончить и умереть в Суходреве.
Сидим на траве - мокрые и возбуждённые.
Стереоскопические капли падают с волос и скользят по коже. Жду, когда он предложит подрочить вместе. А я бы подхватил: друг у друга. Иван широко развёл колени, так удобнее сидеть. Пах - нараспашку. И молчит, бесёнок.
Страсть опрокидывает меня на обе лопатки. Фигурально. Ложусь на бок, облокачиваясь на руку, и - пальчиками по пенису. Он с серьёзностью смотрит на свой вздрагивающий отросток.
Свинцовая тяжесть головки.
Стебель.
Степная поросль лобка.
Стержень.
Сталактитовые наросты.
Ствол.
Стеарин мошонки.
Старинный, классический стояк.
Соскальзываю с мясного шарика. Тремя пальцами тереблю шагреневую шкурку: вверх - вниз, вверх - вниз, вверх - вниз...
Страсть и сон.
Стрункой вытянув ножки, он откинулся назад, запрокинул курчавую голову, пьёт жадными глотками небесный сироп. Зажав в кулак, с упоением мастурбирую мальчишескую плоть.
Скорость: 60 движений в минуту. Задыхаясь, выдыхает:
- Славка... сейчас кончу.
Стонет, стонет, стонет...
- Спуска-а-а-аю!
Судороги тела.
Спазмы плоти.
Спасайся, кто может!
Стремительная струйка недозревшего жидовского семени заляпала грудь, живот, бёдра.
Сползает по стволу перенапряжённого пениса.
Спад. Всхлип. Вдох - долгий, выдох - ещё дольше.
Сломан стыдливый барьер. Припадаю губами к подростковому пенису: присасываюсь, сосу, отсасываю самые сладкие остатки сока.
Сколько времени прошло: секунды? час? столетие? Не знаю. Не помню. Да и не хочу знать и помнить.
Смесь удивления и восторга на юном лице. Заключительный аккорд сюиты потряс меня окончательно. Иван крепким пальчиком стёр с моих губ своё семя и засунул пальчик в собственный рот.
Сон и страсть.
Старуха недовольно скривилась, узнав, что мы плавали на тот берег. Но нам уже было всё равно.
Самолёт пролетел в сторону Калуги.
Солнце село за сосновый бор.
Стекло тускнеет, становится матовым.
Сумерки августа накатывают волнами. Писк пикирующих комаров.
Сна нет. И, наверное, уже не будет.
Сегодня - точно.
Сухостой всю ночь, как в 16 лет.
Среди ночи я проснулся от кошмара. Он гнался за мной по бесконечному переулку. Голый и возбуждённый. Внизу живота у маньяка торчало сразу два фаллоса. Один другого больше. Один другого толще. Один - белый, другой - чёрный. Два огромных уда. Один - дневной, второй - ночной. Маньяк собирался иметь меня круглые сутки. Но в самый последний момент мне удалось выскочить из жуткого сна.
Сердце прыгало в груди резиновым мячиком. Хотелось ссать. И дрочить.
Сергей сидел на подоконнике в туалете и курил. Я не ожидал здесь кого-то увидеть, поэтому не прикрылся. Он заметил мои оттопыренные трусы и как-то странно улыбнулся.
Струя с шумом разбивалась о стенку унитаза.
Стояк не проходил. А он всё не уходил.
-Старик, может, поболтаем? - предложил он, когда я, наконец, вышел из кабинки.
Странный это был разговор. Вернее, о странностях нашей жизни. Кто их придумывает для нас, а главное, зачем? Какой прок от этого вечному придумщику? А нам, людям? Почему сегодня, сейчас именно мы - детдомовец Слава и журналист Сергей столкнулись здесь ночью? Ладно, у одного - бессонница. У другого - он мельком глянул на мой постепенно опадающий под трусами пенис - тоже свои проблемы.
С одной стороны, вроде ничего удивительного нет. Ну, прислали журналиста из Калуги написать о детском доме. Ну, не спалось ему, и он пошёл в туалет. А мог бы покурить и у себя в комнате. Ну, проснулся какой-то мальчишка, потому что пописать захотел. Чего в этом невероятного?
С другой стороны, почему это неведомое создание выбрало для встречи именно Славу и Сергея? Ведь вместо них запросто могли оказаться другой мальчик и другой журналист. Но что-то здесь, видимо, рассчитано, вплоть до времени. Ещё бы пять минут разницы - и этой встречи никогда бы не было.
Сергей всё говорил, говорил, дымя сигаретой, а я слушал и лишь виновато пожимал плечами.
Сухой комок застрял в горле, мешая дышать. Я вспомнил родителей, которые торопились на тот злополучный автобус. Они безнадёжно опаздывали. Мама предлагала ехать следующим рейсом. Но отец не согласился. А через полчаса на железнодорожном переезде в автобус врезался скорый поезд. А ведь всё могло быть иначе...
Слёзы брызнули из глаз предательским бисером. Я закрыл лицо ладонями и беззвучно заплакал.
Сергей обнял меня за плечи и привлёк к себе. Вздрагивая всем телом, я на какой-то миг увидел нас со стороны: высокий, красивый парень с обаятельной улыбкой и копной светлых волос держит в объятиях несчастного, угловатого, заёбанного детдомовского пацана. От этой картинки мне стало ещё горше.
Стискивая меня в объятиях, он губами прикоснулся к моей стриженной макушке. Я поднял заплаканное лицо.
Стрелец с птичьими крылышками отпустил тетиву и пронзил нас наконечником неземной нежности.
Стражник девственности отвернулся, не желая видеть, как меня целуют взасос.
Страховой агент бессмертной души разорвал договор в клочья, обнаружив чужую руку в моих семейных трусах.
Стрельбище любви осветилось мощными прожекторами расширенных зрачков.
Стойкий оловянный солдатик расстрелял всю обойму по убегающей цели.
Стерилизованный ангел захрипел, распластавшись на вытоптанной сапогами земле.
- Слава... Славка, если хочешь, забегай ко мне... завтра, - предложил Сергей. - Поболтаем ещё.
Санаторий - на том берегу.
Сексодром - на этом.
Суходрев - между нами.
Стадо коров прошло мимо, изредка отрывая морды от травы. Пьяный пастух провёл по нам, будто наждаком, ржавым взглядом. То ли не заметил, то ли принял за сказочных зверей. Щёлкнул элегантно кнутом. Дыхнул прошлогодним перегаром и медленно удалился. Идиллия.
Стальной пенис Ивана мается под материей. Изнывает знойным созреванием.
Стягиваю с мальчишки тесные синие трусики, отбрасываю в сторону. Развожу острые коленки, мягко тыкаюсь губами в мокрый возбуждённый пах.
Сметана.
Сливки.
Сгущёнка.
Сироп.
Собранный дикими пчёлами, липовый мёд.
Слюнки текут от сладостного предвкушения.
Средний палец щекочет юный анус. Осторожно погружается внутрь. Чуть-чуть, всего на ноготок. Мальчишка мычит, нежно и протяжно, как телёнок. Выгибает спину, облизывает пересохшие губы. Пальчик полностью утонул в астраханской дыне. Медленные фрикции фаланги. Иван дрожит, зовёт издалека:
- Славка... Слав... Ну, Сла-а-авик...
Сейчас, сейчас...
- Слав, теперь давай я.
Сам! Сам! Сам!
Слушайте все радиостанции страны!
Сам!!!
Свет Израиля в калужской глубинке. Иудейское солнце над российской землёй.
Славный мой, ну, конечно. Я на это и не надеялся, но именно этого я и хотел.
Секунда - и плавки упорхнули пугливой чёрной птицей. Фаллос разбухает на дрожжах желания. Лови его, сдирай с него змеиную шкурку, утешь нездешней лаской.
Соси, солнышко моё иерусалимское.
Соси, соси...
Соло на трубе.
Стравинский, Чайковский, Глюк.
Скулы ходят ходуном.
Самшитовый шар головки выпирает через кожу щеки. Язычок закручивается вокруг оси. Бильярд яичек в тугой лузе мошонки. Адамово яблоко перекатывается по тёмному туннелю горла. Горизонт выгибает загривок. Небо и нёбо. Обхватив голову руками, погружаюсь в ангиновые глубины. Бёдра раскачивают качели.
Сильнее, сильнее, сильней... Испарина на лбу и висках.
Свет меркнет в глазах. Затмение. Обморок.
Соси, ненаглядный мой. Быстрее... да, да, да-а-а-а!..
Сумасшедший всплеск оркестра!
Стравинский, Чайковский и Глюк.
Сильная струя спермы выплёскивается ему в рот. Глотки мёда и яда.
Судорожно, зажмурив глазёнки, сглатывает неведомую влагу.
Сыворотка.
Сусло.
Соус.
Суфле.
- Стань охапкой соломы, - шепчу я, утопая в его глазах, - на которой я буду спать этой ночью лицом вниз.
Стихи, будто пыльца бабочки-огнёвки, оседает на его пылающих щеках. Он смахивает её несколькими взмахами ресниц. И меня вместе с пыльцой.
Солнце катилось по самому горизонту. В этот час мне привиделся самый чудовищный кошмар в моей жизни.
Сцена какого-то провинциального театра, на которой установлена низкая тахта. На ней лежит совершенно голая старуха с выбритой промежностью. Длинная очередь стариков в коротких матросках тянется через весь зал на сцену. Они по очереди ложатся на старуху. Им достаточно двух-трёх подёргиваний, чтобы излиться, широко разинув в оргазме беззубые рты. Зал до отказа набит мальчишками, которые после каждого семяизвержения заходятся в экстазе рукоплесканий.
Самое ужасное, что в этой очереди ебарей-пенсионеров нахожусь и я.
Скоро, через пять, нет, уже через четырёх человек мне придётся трахать это страшилище. За что? В чём я провинился?
Сцена покачивается под моими ногами. Подхожу к тахте.
- Стелла Соломоновна, вы?!
Старуха садится, смотрит на моё перекошенное лицо. Потом вынимает изо рта вставные челюсти. Отводит руки, которыми я прикрываю срам, и молча берёт у меня за щёчку. О Боже, как мерзко и приятно одновременно!
Стелла Соло... Стерва, ну, а пальчик свой грязный зачем совать, куда не просят? Поздно, товарищ. Зрители дружно аплодируют.
Семя рвётся наружу. Я вздрагиваю и открываю глаза. Иван пристроился у меня в ногах и сосредоточено сосёт.
Сосёт, а средним пальчиком грешит в моём заду.
Сорванец, воспользовался тем, что я не запер дверь и провалился в предзакатный болезненный сон. Вот не спущу тебе за это. Не кончу, не солью, не...
- Спуска-а-а-аю!
- Скажите, Вячеслав, у вас уборка зерновых уже началась?
Сволочь, она даже не замечает моего унижения. Но приходится терпеть и говорить какую-то чушь в ответ. Через час старуха отплывает на прогулочном катере вниз по реке. Осматривать местные достопримечательности. А пока мы пьём чай втроём в их двухместном номере, и я рассказываю этой потаскухе о деревенском житье-бытье.
Слушает вполуха, всё время косясь на Ивана.
"Само собой, Стерва Соломоновна. Моя уборка уже началась. Я срезал лучший колосок твоего будущего и теперь пытаюсь вытрясти из него семена твоих правнуков".
Снимаю под столом "плетёнку", дотягиваюсь до Ивана, сидящего напротв, щекочу щиколотку, ласкаю лодыжку. Он вспыхивает, словно спичка в ночи. Разгорается и ярко горит малиновым пламенем. Вдруг вскакивает с места и, зажимая пах руками, бежит в туалет. До мальчишки стало невозможно дотронуться: из Ивана он тут же превращается в Ваньку-встаньку.
- Стой, Иван! Вернись! - вопит Кац. - Опять онанисничать побежал?!
Словечко, за которое я чуть не чмокнул столичного чёрта в юбке в его блядские губки.
Стоим на крохотном причале.
Старательно пялюсь на отплывающую старуху. Она сидит на деревянной скамейке задом наперёд, обмахиваясь пожелтевшей газетой.
Светлый сарафан в крупный горошек.
Соломенная шляпка с кистью винограда сбоку.
Связка каменных бус.
Сметана лица.
Свёкольные губы.
Сентиментальный взгляд на нас.
Сквозь нас. Наверное, куда-то в очень далёкое прошлое.
Сфинкс с фиговой полуулыбкой.
Сутулый матрос убирает трап. Под катером закипает вода, и он медленно отходит от берега. Мы машем вслед руками, как два дурака.
Счастливого плавания, Салака Сазановна!
- Счастливого плавания!.. Пойдём ко мне? - спрашиваю я, продолжая глядеть на воду.
- Слав, ты хочешь меня... трахнуть? - напрямик спрашивает он.
Соглашаюсь, продолжая глядеть на удаляющийся катер.
Стригунок, соглашайся и ты.
Соглашайся!
- Стань охапкой соломы? - спрашивает Иван, и после короткого молчания говорит негромко, - Пойдём к тебе.
Слов нет.
Сплошное мычание.
Сольфеджио звуков.
Сумбур вместо музыки.
Светотени чувств.
Самоволка на другой край любви.
Скомканные футболки, шорты, трусы.
- Страшно, Иванушка?
- Страшно... страшно.
Стриптиз для двоих. Первый поцелуй.
Сгущёнка губ.
Сироп, который мы цедим взасос.
Сплетенье рук и ног.
Судьбы сплетенье. Последняя ступенька. Падение. Полёт. Братец Иванушка становится сестрицей Алёнушкой.
Сердечко бьётся, как у пойманного воробышка.
Соски затвердели. Кожа на плечах покрылась мурашками.
Смородина родинок.
- Страшно?
- Страшно, Славик.
Смазка пахнет перезревшим персиком.
Стреноженные за моей спиной мальчишеские ноги.
Сезам, откройся!
Снайпер попадает в десяточку.
Страус прячет голову в чужую плоть.
Сверло с победитовым наконечником уходит вглубь.
- Страшно?
Стискивает за шею, впивается в губы.
Скрип койки.
Стихия секса в санатории "Советский".
Сладостное страдание искажает знакомые черты.
Сестрица Алёнушка неумело подмахивает попкой.
Стрелка спидометра - на критической отметке. Я трахаю четырнадцатилетнего подростка, как в последний раз. Предсмертный хрип.
Стайер стал спринтером.
Спонтанные конвульсии.
Сполохи в глазах.
Солнечные слайды совокупления.
Сбрасываю щедрый запас сперматозоидов в пещеру Али-бабы и налегке возвращаюсь обратно.
- Славик... Славочка... Славунчик, - слюнявит мальчишка моё имя, положив голову на живот и ероша влажные волоски на лобке. - Я обожаю тебя, Славка. Я тебя... люблю.
Свежеиспечённый педрёнок.
Сверчок в углу зашёлся в гомерическом стрекотании.
Спокойствие, только спокойствие. Этого следовало ожидать. Ну да, ну да. Я-то уже знаю, чем должна закончиться эта педофилия.
Сердце настроено на расставание.
Сомневаюсь, что это любовь. Она растёт из задницы в исключительных случаях. Если тебя отдрючили в попку, пусть и с твоего согласия, то это вовсе не значит, что надо бежать в ЗАГС и заключать брак.
Соболезную тебе, глупыш. У тебя это в первый раз. У меня - в очередной.
Сколько я уже слышал подобных признаний.
Сколько раз сам признавался в любви.
Считать - не сосчитать.
- Славка, правда, я люблю тебя, - повторяет он, и смотрит своими глазищами, и обмахивает меня веером ресниц.
Скажи мне это на идиш, малыш. Проворкуй, пропой, проплачь. Я пойму. Но не отвечу.
Смирись с моим молчанием, мальчик.
Со стен соскальзывают послеполуденные зайчики.
Солнце гаснет в его зрачках. Над всей иудейской землёй идёт дождь.
Сразу после ужина я негромко постучался к нему в комнату.
Сергей открыл дверь, осветил меня своей обаятельной улыбкой и, пропустив внутрь, щёлкнул замком.
Стандартный набор вопросов и ответов. И вот мы уже сидим с ним на диване, и Сергей гладит мои короткие волосы, и оставляет влажные печати губ - на лбу, щеках, шее.
Сухими губами отыскивает полуоткрытую раковину рта.
Спираль языка проскальзывает внутрь: заползает куда-то вниз, взвивается вверх...
Сергей, не отрываясь, начинает меня раздевать: рубашка, ремень, ботинки, брюки.
Снимать трусы он не торопится. Повалил на кровать, лапает, мнёт плоть через изношенную материю.
Слегка подрачивает член, который разбух до предела, и теперь начинает ныть приятной болью.
Сергей разрешает расстегнуть ему брюки и моим глазам предстаёт багровая болванка не совсем правильной формы. Не могу сдержать возглас восхищения и ужаса. Вот это "вафелька"!
Собираясь сюда, я знал, чем мне придётся заниматься. Однако я не ожидал увидеть такой огромный орган.
Стушевавшись, делаю попытку отстраниться. Надо бежать отсюда, ведь он разорвёт меня.
Сергей хватает меня за голову. Не торопясь, но настойчиво насаживает её на фантастический фаллос.
Станислав Лем: "Космический минет".
Стартовая страница национального сервера геев...
Сражение со средневековым идолом. Места для минетных манипуляций практически нет.
Скольжение по деформированному стержню - монотонное, механическое.
Слабый запах пота.
Селёдочный привкус члена.
Сахара пересохшего горла. И я, давясь, пью чужую плоть большими, жадными глотками. Только мой пидерный опыт не даёт захлебнуться от жажды.
Сергей, словно тисками, стискивает виски. Резкими рывками погружается вглубь кратера. Грибовидной головкой достаёт до гланд. До дна ада.
Сейсмограф зафиксировал подземные толчки.
Сквозь шум в висках доносится мучительное мычание. Вулканическая лава заливает тесное пространство, вытекая из уголков губ.
Семя жизни.
Смерть спермы. Amin.
Стук в дверь - громкий, требовательный.
Спросонья не сразу понимаю, что случилось. Может, милиция?
Соскакиваю с койки. Торопливо натягиваю шорты. Зябкий комочек снега катится вдоль поясницы. "Перец" скачет рядом, разбирая скомканную одежду, и трясёт своим пластмассовым пенисом.
Слава Богу, что не забыли закрыть дверь. Оглядываюсь: парень почти одет, только футболка - наизнанку, да из штанов неприлично торчит. Взглядом показываю на наши трусы и, чуть помедлив, щёлкаю замком. На пороге Стелла Кац.
- Стерва Соло... - вырывается у меня. - Простите. Мы тут соснули чуток.
Скальпель её взгляда полоснул по мне и устремился вглубь комнаты. Она то ли не расслышала моих слов, то ли сделала вид. Ванька, засранец, не удержался и прыснул, зажимая рот ладонями. Мой действительно заспанный вид и веселье внука, кажется, успокаивают пиздюшку-путешественницу.
- Соснули, - передразнивает она. - Делом надо заниматься, а не... Иван, пошли.
Старуха разворачивается и уходит, плавно покачивая тощими бёдрами. Мальчик чмокает меня в щёку и, засунув руки в карманы, прыгает с крыльца. Оглядывается на бабку и неожиданно направляется в другую сторону, к реке.
- Стой! - рявкает старая ведьма хриплым голосом. - Вернись! Ты что, забыл? У тебя через неделю собеседование. Что ты им будешь читать?
Солдафон в сарафане.
Сержант в женских туфельках.
Сука стоеросовая, московская блядища, целка, сломанная взводом пьяных матросов. Внук задумывается лишь на мгновенье и вдруг цитирует:
- Стань охапкой соломы, на которой я буду спать этой ночью лицом вниз.
Стерва забыла закрыть рот.
Сигарета, прилипнув к верхней губе, нервно дёргается.
Слезятся от дыма студенистые глазёнки.
Старуха онемела и, кажется, ослепла.
Съёбывайся, малыш, пока она в шоке.
Сигаретный дымок струится к потолку, сворачиваясь в волшебный клубок.
Синие тени кланяются в пояс.
Сумерки тянут одеяло ночи на себя.
Сижу на краю постели, обрисовывая пальцем контур его красных трусиков и моих чёрных плавок, которые мы не успели надеть и которые Иван спрятал под подушку. Кладу их друг на дружку: красные - внизу, чёрные - сверху.
Сношение вещей.
Сюрреалистическое сочетание цветов. Красное и чёрное. Знаменитый роман Стендаля. Нет, это наш с Иваном неизвестный санаторный роман.
Сюжет с заранее известным концом.
С концом.
С кончиком, обрезанным в самом начале жизни... Как грустно и одиноко.
Стены комнаты покрылись лёгким налётом сумерек.
Стрелки настенных часов совокупились на цифре девять. Во время минета я не переставал думать о том, что будет со мной, если Сергей захочет трахаться. А он, по всей видимости, собирался заняться именно этим.
Сбрасывая одежду, он вертел головой, что-то выискивая. Может быть, кляп? Чтобы я не испугал своим поросячьим визгом детский дом. А может, что-нибудь тяжёлое? Чтобы оглушить жертву и насиловать её в своё удовольствие, уже бесчувственную. Может...
Стоп, стоп, стоп. Размечтался. Это был обыкновенный пузырёк с вазелином. Боже мой, но я и со смазкой не смогу принять в себя такой елдак. Даже у нашего полового гиганта Антохи Быкова член был короче и тоньше.
Слава Богу, что он уже полтора года дрючит детдомовскую завхозиху! А к пацанам пристаёт лишь иногда - для разнообразия. И то, в основном, в рот. Мне только раз пришлось выдержать его полупьяную атаку. Память о той ночи целый месяц отзывалась режущей болью в копчике.
Собираясь сюда, я знал, чем мне придётся заниматься. Но всё оказалось иначе.
Сергей стал моим первым настоящим любовником. Причём, пассивным. Даже когда он протянул мне пузырёк и велел смазать член, я ещё ничего не понимал. Лишь когда он присел на корточки на полу и стал намазывать свой зад, меня пронзила догадка. Однако я всё ещё не мог в неё поверить.
Согнув ноги в коленях, он помогал мне рукой.
Скользкий член легко скользнул в навазелиненный анус.
Сначала я комплексовал, чувствуя себя не очень уверено в активной роли. Только три месяца назад, когда мне исполнилось четырнадцать, по нашим детдомовским законам меня, наконец, перестали насиловать старшие ребята. Но надо было ждать ещё семь месяцев до той ночи, когда и мне будет позволено срывать с малолеток одеяла и ставить их раком. Пока же приходилось довольствоваться суходрочкой.
Смущала разница в возрасте: 14 и 22.
Смущала и разница органов: 13 с половиной и, примерно, 20.
Смущало всё, но...
- Суй, - просил Сергей, прижимая согнутые ноги к животу.
- Суй же, - умолял он, раздвигая ягодицы.
Сломанный стопор зазвенел в мозгах азбукой Морзе. Я навалился всем телом на парня, рывками погружаясь в "адамову промежность".
Сталкер подземки.
Странник по анальному туннелю.
Слепой паучок страсти нетерпеливо перебирал лапками семенные канатики.
- Суй! Суй! Суй! - требовал он, закинув тяжёлые ноги мне на плечи.
Странно, но, кажется, мой пенис был ему мал. И я старался компенсировать размеры скоростью: 60 движений в минуту.
Свора гончих псов вцепилась в мою промежность, разрывая её на куски.
Стремительный осьминог экстаза совершенно неожиданно выскочил из засады.
Сгустки спермы, влитые в ненасытную утробу.
Сергей остался неудовлетворённым. Я понял это после того, как он спросил меня: у кого из наших детдомовских пацанов самый большой член?
Смешно спрашивать. У Антохи Быкова, у кого же ещё.
Сабантуй по случаю юбилея самой старой клиентки санатория проходил в столовой. Кац не могла не прийти на него. Предположив это, я тоже явился сюда непрошеным гостем.
Старпёры ползали по залу, негромко переговариваясь, как на похоронах, оглядывая накрытые столы.
Стайка официанток весело порхала с полными подносами.
"Свадьба со смертью" - назывался этот праздник.
Стреляю глазками по сторонам, как трёхрублёвая проститутка с Калужского вокзала. Господи, хоть бы она пришла! Я бы тот час рванул к Ивану, Ванечке, Ванюшке...
Сокровище моё: прижать тебя к груди, заласкать, раздеть, обцеловать с головы до ног, утонуть в твоём еврейском теле своей русской грешной плотью. Утопиться в мальчишеском омуте.
Сжимаю приготовленный тюбик в кармане брюк.
Сергей стал первым моим любовником, которому я не захотел признаваться в любви. Не знаю, как он договаривался с Антохой, но на следующий день я увидел нашего полового гиганта, входящего в комнату журналиста.
Символично, что мой первый любовник оказался обыкновенной проституткой с романтическим уклоном.
Сомневаюсь, что избалованный в сексе Антоха делал ему минет. А вот от раздолбанной задницы вряд ли отказался.
Слишком долго его не было.
Сергей уезжал на следующий день, после обеда.
Секс-символ нашего детдома, естественно, педераста провожать не собирался. И он попросил меня.
Струился еле заметный дымок из эрогированной трубы котельной.
Статуя Ленина на привокзальной площади тыкала пальцем в небесную жопу.
Стены автобусной остановки были исписаны матом и разрисованы неправдоподобными мужскими гениталиями.
- Старик, не забывай, - сказал он на прощание, - что педрилий век недолог.
Словно предчувствовал, нет, знал свою дальнейшую судьбу.
Стелла Кац появилась в зале, как королева. Вся в сиреневом: изящный костюм с набитыми плечами и поднятым воротником, шляпка с вуалью, туфли на высоком каблуке. Жемчуг на морщинистой шее. Бриллианты - в ушах. Газовый шарфик на плечах.
Сиреневый тума-а-а-ан...
Старорежимная причёска.
Сурик губ.
Студень глаз.
Свят, свят, свят! Я едва не поперхнулся собственной слюной, увидев её руки. Они были по локоть в крови.
Старуха сошла с ума. Чокнулась. У неё поехала крыша. Она придушила внука газовым шарфиком, затащила в ванную и ножом вспорола ему живот.
Стерва отрезала внуку соски и яйца, выколола глаза, засунула в анус деревянную скалку, а рот забила землёй из цветочного горшка.
Спаси и помилуй!
Сознание стало покидать меня, когда я ясно представил себе забрызганные кровью стены, вывалившиеся из живота кишки, кровавые пятаки на подростковой груди и обрезанный пенис на кафельном полу. Но тут в приоткрытую дверь вошёл Иван. Живой и невредимый. Наряженный в белый костюмчик, кажется, даже напомаженный. Он поглядел на меня и грустно улыбнулся губительными уголками губ.
Стерва! Сука! Блядь! Где она раздобыла такие страшные перчатки?
Схватив четырнадцатилетнего пацана за руку, она таскала его за собой между фуршетных столов, как собачонку. А он не сопротивлялся. Покорно открывал рот и равнодушно жевал всё, что бабка ему туда запихивала. Опускал глазки долу, пока она беседовала с кем-нибудь из гостей. И лишь время от времени почёсывал в промежности.
Старуха не отпускала его от себя ни на минуту. В какой-то миг мне показалось, что я вижу металл наручников, соединяющий их руки. Я бродил за ними вечерней тенью. Не глядя, брал со столов рюмки с водкой и вином и осушал их одним махом. Я был, будто в бреду. В горячке. Иван изредка оглядывался на меня настороженным взглядом и обмахивал опахалами своих бесподобных ресниц.
Сокровище, принадлежащее мне, находится в чужих руках. Верней, руке. Зачем она притащила внука на эти санаторные поминки?
Старая манда, чего она хочет? А-а-а, я догадался: где-то здесь должно быть блюдо с ядом. Не выйдет, гадина. Я обязан спасти Ванечку от смерти. Я знаю, что надо делать.
Скомканный тюбик в кармане оцарапал палец. Запах перезревшего персика щекотал ноздри.
Сложилось так, что за полгода до зоны я познакомился с одним из его последних любовников, который рассказал, что три года назад Сергей погиб. Тёмная история. Он поехал писать репортаж о работе рыбаков. Рыболовецкая бригада из восьми или десяти человек то ли затрахала его до смерти, то ли просто прикончила.
Спустя почти месяц после убийства голый труп калужского журналиста Сергея Трофимова с отрезанным членом и черенком от лопаты в заднице вытащили из реки за много километров от места преступления.
Стул, подвернувшийся под руку, оказался кстати. Значит, газовый шарфик не понадобится.
Семь, шесть, пять, четыре, три, два... До сих пор не понимаю, как он догадался о том, что я решил порешить старуху. Иван бросился мне наперерез, повис на шее, впился вампиром в губы.
Столовая начала медленно раскручиваться по кругу. Я пошатнулся и стал неловко падать на спину.
Суета и крики в зале воспринимались мной издалека.
Старухи пинали меня ногами.
Старики пытались оторвать от меня мальчишку. Но мы сцепились поцелуем на веки, навсегда слиплись телами.
Срослись, словно сиамские близнецы.
Сквозь материю я чувствовал упругий пенис подростка. "Перец" продолжал жадно пить из моих пьяных губ и всё никак не мог напиться. Мне не хотелось расставаться с ним ни на миг.
Сердце ухало, словно филин в глухом лесу.
Стерва орала, чтобы вызвали милицию. Потом я услышал голос директора санатория, а через секунду кто-то ударил меня бутылкой по голове. Объятия мои ослабли и Ванечка, плача и ломая ногти, стал уползать куда-то вбок.
Сотни влюблённых соловьёв слетелись на мою окровавленную голову, стали заливаться, выдавая такие немыслимые коленца, что я не выдержал и блеванул.
Самогонщица Степанида, не смотря на пожилой возраст и сломанную ногу, легко взяла меня на руки и отнесла в корпус, уложила в постель. Зачем-то раздела до гола и укрыла накрахмаленной простынёй.
- Спи, извращенец, - хихикнула она, присаживаясь на край кровати. - А я тебе сказку расскажу.
Сахарный песок был рассыпан повсюду. До самого горизонта.
Сотни тонн песка.
Сугробы сахара.
Сопка, белевшая невдалеке, сверкает азиатским дворцом, сложенным из огромных прессованных кубиков.
Северное сияние переливается над головой серебристыми красками.
Стервятник медленно кружится над чашкой озёрного кипятка.
Спотыкаюсь и падаю, уткнувшись лицом в сугроб.
Снег и сахар.
Сахар и снег.
Сандалии поскрипывают при ходьбе. Шаг за шагом я приближаюсь к тебе.
Спасти любимого, заколдованного Сахарной королевой, - вот цель моего мучительного путешествия.
Скинув обувь, вхожу во дворец, оглушивший меня неземной тишиной.
- Сергей! - зову я. - Серёжа!
Своды высоких потолков осыпаются в ответ сахарной пудрой.
- Славик, страшно?
- Страшно, тёзка.
Страшно, но я всё равно иду вперёд. Я знаю, что ты где-то тут.
Среди огромных и пустых залов так легко заблудиться, так просто потеряться.
Серебристые сны евнухов, импотентов, гермафродитов испуганно разлетаются при моём появлении.
Слава Богу, вскоре я, наконец, нахожу тебя.
Совершенно голый ты сидишь на большом, неровном сахарном кубе.
Сосредоточен.
Составляешь из мелких кусочков сахара слово.
Слово - СЧАС...
- Сергей, это я, - трясу его за плечи. - Ты не узнал меня, не узнал? - слегка шлёпаю парня по щекам. - Посмотри, Серёжка, посмотри же, пожалуйста, - заглядываю в его безучастные глаза.
Сомнамбула из далёкого созвездия Смерть.
Слово стало дороже жизни.
Скрип тормозов и хлопанье дверки. Мы вздрагиваем одновременно: я - от страха, он - от радости.
Смятение чувств.
Сметая сахарные крупинки, она стремительно входит в зал.
Сахарная королева.
Сквозь полупрозрачное платье белеет стареющее тело с гладко выбритой промежностью.
Секундное замешательство в заиндевевших зрачках, на припудренном лице, в запудренных мозгах.
Сергей улыбается ей, она - ему.
- Странный человек, - говорит он, не глядя на меня. - Я вовсе не Сергей, правда? Меня зовут Кай. Почему он называет меня другим именем? А ты, - сердится парень, - мешаешь мне составить слово.
Составить слово. Милый мой дурачок, как будто в слове счастье. Как будто ты не был счастлив до этого.
- Серпом по яйцам любому, кто вторгается в мои владения без спроса, - мерзко хихихает Сахарная королева. - И вообще, чтобы расколдовать его, сюда должна была прийти Герда.
Слащавый ветер врывается в распахнутое окно. По залу кружатся сахарные хлопья снега. Чёрт возьми, как же я мог забыть, что он заколдован этой старой сукой! Да, да. Осколок рафинада попал ему... Нет, не в глаз. Ниже... И не в сердце. Ещё ниже... Нет, ещё.
Спасатель чужих мудей, я опускаюсь на корточки. Вот он - сладкий кусок плоти. Засахаренный фаллос.
Слегка раздражённо ты смотришь, как я беру тебя в рот. Чего хочет этот настырный извращенец? Чудак, ты ещё ничего не чувствуешь. Потерпи немного, и ты узнаешь другое слово. Это сладкое слово - МИНЕТ.
Сосредоточившись, я закрываю глаза и сосу, сосу, сосу...
Столетие минуло или прошло всего несколько минут, но я вдруг почувствовал твои руки на своём затылке. И вот ты уже начал покачивать бёдрами, постанывая от удовольствия.
Сначала было слово. И слово было СЕКС.
Слизываю крупинки сахара с набухающего члена.
Сглатываю густые приторные слюни. Такого сказочного отсоса я не делал ещё никогда в жизни: ни в детском доме, ни на зоне, ни после неё.
Скорость, как всегда: 60 движений в минуту. Ты разогнался, не остановить.
Скорей, Сергей, скорей же, Серёжа...
Сказочный осколок рафинада растаял от моего жара и брызнул в глотку:
Сметаной,
Сливками,
Сгущёнкой-спущёнкой.
Сергей снова стал живым.
- Стань охапкой соломы, - бормочет он счастливо, обнимая меня за шею. - На которой я буду спать, - заглядывает в глаза сливовыми зрачками. - Этой ночью лицом вниз.
Сотрясение воздуха.
Сахар и снег перемешались.
Сотрясение мозга.
Сон и явь переплелись. Иван крепко целует меня в губы, как настоящий мужчина. Его обрезанный пенис, как всегда, в боевой готовности.
Сахарная королева визжит за моей спиной от смертельной боли. Извини, Пизда Соломоновна, я забыл тебя предупредить, что мне лучше пенис в рот не клади. Оглядываюсь: её нет, только сырой, ноздреватый сугроб.
Сугробик.
Су-гробик. Amin.
С перебинтованной головой сижу у окна.
Собранные вещи лежат на кровати.
Скоро двенадцать. Я уезжаю двухчасовым автобусом. На этом настоял директор санатория.
Скандал в благородном семействе. Понимаю.
Стерва с внуком уехали ещё на рассвете на такси.
Симпатичный мальчик Ваня.
Сногшибательный еврейчик с русскими именем и фамилией.
Сказочное видение.
Сахар и... "Перец", мне так сладко было в том бреду.
Слаще не бывает. И, наверное, уже никогда не будет.
Сёстры и братья, подскажите, Христа ради, где мой Кай?
С полночных небес я спустился к нему.
Со стеклянного шара, наполненного застывшим вазелином. Бросив ради него своего убитого брата.
Степанида Родионовна, проклятая сказочница, что ты там нагородила в самогонной горячке?!
Сочинительница, мать твою!
Слово за слово, и получилась нелепица: Сахарная королева по имени Стелла Соломоновна, голенький Кай в исполнении Серёжи-Ивана, а вместо юной Герды - тридцатилетний парень, спустившийся с лунного шарика. Короче, "Кай и Каин" - новая русская сказочка для подрастающих карасиков-педарасиков.
Сёстры и братья, я обманывал вас. Я обманывал и себя. Неправда, что у меня такое случалось не раз. Нет, конечно, было. Было, да сплыло.
С Иваном, как ни странно, всё было вновь. Первое прикосновение. Первая поллюция. Первый поцелуй. Только это стало понятно, когда меня разлучили с моим сказочным мальчиком.
Слёзы расставания.
Солённые слёзы, пролившиеся из глаз.
Слёзы прощания, стекающие по щекам.
Слёзы разлуки, капающие с подбородка.
Соль слёз, осевшая на скалах скул.
Слёзы любви, вспыхнувшей в санатории "Советский".
Слёзы короткого счастья - под Калугой, в селе Степанчиково.
Слёзы, слёзы, слёзы...
Соль и соль.
Северный ветер дул со стороны российской столицы.
Сентябрь - молоденький, как четырнадцатилетний пацан, расшвыривал целые охапки влажных листьев.
Сидя у заплаканного окна мчавшегося автобуса, я шептал вполголоса свои собственные стихи:
- Стань охапкой соломы, на которой я буду спать... этой ночью лицом вниз.
Спасибо тебе, Иван, за встречу.
Спасибо, Ванечка, за всё.
Счастья тебе, Ванька-встанька.
Солнышко моё иерусалимское.
Сумеречный свет над иудейской землёй.
Сноска. После зоны мне перестали сниться сны о детском доме. После санатория "Советский" перестали мучить кошмары о зоне.
Сейчас по ночам я забываюсь в сладостных сновидениях.

© Кончаловский Е.