Мне было двенадцать.
На скалистом тихоокеанском побережье царил разгар лета.
Остроконечные жёлтые утёсы, росли прямо из песка, а вся суша, насколько хватило глаз, была завалена илом.
В маленьком озерке, оставшемся после прилива, мы искали маленького осьминога, морскую летучую мышь и морского чернильного слизняка.
Темнокожий испанец Пако был моим ровесником — свободным и жизнерадостным. Его улыбка и непосредственный смех были частыми и заразительными. Только с ним я чувствовал себя счастливым и забывал о своей стеснительности. Пако никогда ни к чему не относился серьёзно, всё на свете забавляло его.
Солнце палило. Я становился темнее своего друга и радовался этому. Мне так хотелось хоть в чём-то быть похожим на него, и даже, хоть чуть-чуть, но превзойти.
Мы убежали от прохладной воды на горячий песок и зарылись в него как ящерицы. Позади нас высокие утёсы, впереди обширный океан с проносящимися над ним морскими птицами.
Пока мы играли, начался прилив. Он отрезал нас от остального мира, превратив отмель в остров. Мы оказались в ловушке часа на три, а то и больше.
Пако, зная это, задрал к небу свои худые ноги и стащил с них старые мешковатые трусы, в которых он плавал.
С большей улыбкой, чем когда-либо, он показывал мне своё голое тело. Я, городской житель, чувствовал страшную неловкость видя его голым.

Пако смеялся и подтрунивал надо мной.
— Давай же! — говорил он. — Сними их, и стань голым со мной! Никто тебя не видит, кроме меня, а если увидит, то какое ему дело? Давай, покажись мне, стань голым со мной!

Мы боролись в песке, и он понемногу спускал с меня мои купальные шорты; всё ниже и ниже. Мое сопротивление только забавляло его, а сам процесс такого оголения становился всё больше и больше захватывающим для меня.
Стянув, шорты с моих ног, он бросился бежать с ними, а мне ничего не оставалось делать, как преследовать. Мы бежали и смеялись. Наконец, сделав круга два, мы, тяжело дыша, повалились на песок. Я к этому времени уже забыл о своих шортах.

Падая, Пако хохотал во всё горло, указывая на меня пальцем.
— Ты только посмотри, посмотри!
— Куда смотреть? — растерялся я.
— Смотри, твой culo[ Попка (испан.) ] белый! Сulo белый! — заливался он, и подсказывая, ласкал «булочки» своей попки.

Он был прав, они у меня были «белоснежками», и я смутился.
Пако перевернулся на спину. Я тоже.
Мы притихли. Лежали и молчали. Пако, сжимая кулаком свой «петушок» тянул его вверх, пока он не затвердел и не выпрямился. Никогда в жизни я не видел ничего очаровательней. Пако, гордясь этим, не притрагиваясь, заставил его качнутся несколько раз.
Пако глазами показывал мне, чтобы я последовал его примеру, но я был в таком восторге, что не мог прийти в себя.

Пако перекатился, оказался рядом со мной и обвил моё тело руками.
— Ну, ребёнок! Не будь таким белым! Ты и я — внутри одинаковые, только ты не знаешь этого!
Он бесцеремонно обхватил ладошкой мой петушок, и стал то тянуть его кверху, сжимая кулак, то отпускать вниз, ослабляя хватку. Волны наслаждения окатывали меня одна за другой. Когда с моих губ слетел сон, он стал делать быстрее и сжимать крепче.
— Разве у тебя нет братьев или дядей, чтобы они научили тебя всему этому? – услышал я после очередного и довольно протяжного стона его голос. – Если ты оставишь это девочкам, всю жизнь будешь рабом женщин!

У меня не было никаких братьев или дядей, и так день за днем, он учил меня искусству любви.

В конце лета я со своими родителями вернулся в город. А на следующее лето мы поехали в другое место. Так я и не встретил Пако больше. Но я не забыл его, и никогда не забуду.

И вот сейчас, спустя много лет, я привёз на этот скалистый тихоокеанский берег своих мальчиков. Пока я пишу эти строки, они, предоставленные самим себе, дожидаясь прилива, охотятся за раковинами гребешка и морскими звёздами.