Лисс

1

День был вторник. Я шел по главной улице и люди оглядывались на нас. Я был чуть пьян и держался за твою ладонь. Мы шли по улице и люди смотрели на нас.
Они завидовали и скрипели зубами. Они молчали.
В голове шумело тихо и радостно от двух стаканов сухого вина, а солнечный день растянулся навсегда. Я курил сигарету, я рассказывал что-то смешное про прошлый вечер.
Я не выпускал твоей ладони и плевал на косые взгляды. Я не верил, что завтра будет не вторник.
Еще. У тебя были широко раскрытые глаза. Они у тебя всегда были такими.
И еще.
…- Давай прямо здесь, давай сейчас,- я захлебывался, я говорил быстро и зима убегала от моих теплых ладоней.
Ты смеялся. Ты шуршал ресницами и короткой курткой. Ты тоже хотел.
- Давай вон в том подъезде. Мы поднимемся повыше. Здесь есть девятый этаж,- шумел я во весь двор. Декабрь выглядывал из-за угла и боялся.
- Я сильный, когда люблю,- хвастался в лифте,- я рядом, когда ты ждешь,- болтал ерунду, а ты прикрыл глаза, а ты уже добрался до меня, по-своему старательно, сжимая обветренные губы и дыша через нос.
- Давай теперь я,- бредил от спущенных до колен спортивных штанов,- моя очередь,- сходил с ума от шелковой поверхности узких детских плавок, вспоминая тесноту во рту и хотел продолжения…

Я проснулся. Я лежал, глядя в потолок. Был месяц август. Я встал с кровати и вышел на балкон. Северный ветер холодил лицо. Был месяц август и четыре часа утра.
- Зачем я здесь,- удивился я. Кто-то прошел под балконом, громко кашляя, не в силах остановиться. Детский плач, тонкой нитью, проник с верхних этажей. Я нашел отцовскую пачку «Беломора» и закурил, задохнувшись вкусным дымом.
- Зачем я здесь?- спросил я себя.

- Ты уходишь?
- Да.
- Ты уходишь?
- Да.
- Ты уходишь?
- Да.
Ты смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Они у тебя всегда были такими. Ведь из света, из вечного снега с холодной вежливостью, из двенадцати лет с затаенной и безмятежной жизнью, из ровного характера и чуть смущенного голоса, из коротких зимних каникул…из этого сделали несколько вечеров и лишь, потом понял, что было главным. Крутился волчок на стеклянном льду. Сверкая под фонарями, вертелась разноцветно юла, приглашая в фиолетовый вечер – где 7 “В” уже отпустили с уроков и самый красивый ученик бежал во двор, поправляя отцовскую шапку, что съезжала на глаза. Быть знаменитым-некрасиво: загоняло эхо в темные подъезды, изнывая от мокрых постелей, учило смелости меня детство, предлагало свои нетонкие губ, долго-долго не расставался, не уставал язык, не затекала шея, и видел вблизи огромные черные глаза, как провал между лестниц, а по щекам шуршала мятая тонкая куртка с запахом декабрьских улиц.
Юное до неприличия детство водило за нос, неуклюже ругалось в тесноте моих губ и было уже поздно и в разных домах ждали нас, но мы не шли...Я РЯДОМ БЫЛ С ТОБОЮ,МНЕ ХОЛОДНО С ДРУГИМИ-бесновалось в ужасно пустой голове. Царапался кот об фанеру дверей, декабрьская звезда билась в стекла окон, пытаясь разъединить нас - но твое тело на моих коленях, но твое имя помогало мне жить дальше.
А потом случилась минута, она вдруг повернулась ко мне красиво и печально, уходя медленно в жадное прошлое. И прихватило от удивления горло, и увидел его среди беснующей погоды, но не рванул на улицу, а вышел тихо, став на дороге неясною фигурой, и стоял так призрачно и хмуро, а он ушел, укрытый снежным вихрем. Тогда рассеянный свет спрятался в мальчишеских волосах. Свернулся клубком. Заснул.
Сбылись давние слова, но не стал оправдываться, выдохнув перед первой. И хлеб показался безумно вкусным. И заговорил, забормотал, гоня тишину к нему.

Ты уходишь…Горизонт с радостью спрятал тебя. Сырой снег смеялся под ногами, всхлипывал воробей от такого количества хлебных крошек и просил не улыбаться над его сытом видом. Ведь это редко бывает.
Ведь это редко бывает, когда возвращаются.
А я искал. Я шел по ночному асфальту, держа нос по ветру. Догадываясь, что за тень скользит сзади. Это похоть брела неторопливо, пиная, пустую пивную банку. Похоть, что знала всех интернатовских в лицо. Катала в машинах, катала на задних сидениях в сильных ладонях молодое и потому упругое. Почти не разговаривали, ведь каждый знал, что делать, ложась животом на еще горячий капот. Рвалась слабая резинка выцветших, когда-то алых плавок, от жадных пальцев, от спешки и что-то сладостно взрывалось внизу, в маленькой вселенной на двоих, отражаясь на лобовом стекле в серых сузившихся зрачках. Похоть любила ночные подъезды, с запахом жареной картошки из-за дверей, с молчаливыми безобразно-крашенными стенами, лишь шепот ” больно-о-о” скребся по углам, билось теплым комочком выносливое тело, теряя запыленные спортивные штаны-рибоки пошитые на берегах Желтой реки. Теряя невинность не так, как мечталось, зарабатывая на мороженое «Момент» - пускало в себя знакомого гостя, кто всегда обманывал размером.
Еще. Закрыв дверь соседской квартиры, похоть напускала туману в ванной, держа в руках любимую игрушку с задранным платьицем, со слюнявым ртом, упирала детский позвонок в клеенку, выбирая седьмую программу, повседневная стирка, максимальные обороты, узкие бедра, уже умеющими попадать в такт торопливым движениям. Под соло за стенкой за восемь минут и две секунды пыталась залезть на небо по наспех сколоченным ступеням. Приходила в восторг от липкого “спасибо”, тихо произнесенного сквозь обтруханные губы. Спасибо за мятые десятки, за дрожь вытянутых в струну длинных ног. За страх в глазах учителя физики, когда с ходу после неумелого намека заглотила застоявшую соленость прямо в лабораторной и намекнула на возраст.
И еще. Похоть ждала меня. Сука.
А я искал. Я бежал по асфальту и смеялся каждый второй мент, а каждый первый выворачивал карманы, волок в пятнадцатую камеру со штукатуркой под “шубу”, звонил мне домой – заберите его, он здесь. Кричал на меня – ну когда это кончится, сколько можно пить, ты же неглупый парень, оглянись вокруг.
Я пожимал плечами, я скалил зубы. Я падал в ночь, цепляясь слабыми пальцами за стены, и просил остановить эту карусель. Что-то медленно подступало к горлу знакомой тяжестью. Я был щенком, что метался в темноте, меня обманывали серые глаза и свистели вслед, меня сбивали с лап и волокли по дороге знакомые руки. Я, конечно, оглядывался - но не видел Тебя…

2

…кто ты, кто ты, кто ты?
Не болит голова у дятла, у меня болит всегда.
Когда смотришь вечером, каждым вечером, много раз подряд и всегда долго, исподтишка или нахально смело после выпитого, то однажды понимаешь, что он просто твой младший братишка, и вы всегда были вместе и потому узнаваемы движения тонких рук, знаком, ломающийся голос и глаза, глаза, глаза. Становится легко, как будто разрешил загадку или нашел ответ.
Но не надолго. Потом ты понимаешь другое – ты никогда не объяснишь невнимательному к тебе мальчишке, что ты не чужой. В этом несовершенном мире нет права для ласки, она как зря родившийся котенок и у нее скоро заслезятся глазки. Ведь холодно не только от зимы.
- Спасибо что проводил,- медными монетами падают слова в мою протянутую ладонь. Когда он исчезнет в подъезде, я подниму голову отыскивая окна на втором этаже. Сначала свет пойдет из глубины комнаты – это прихожая. Он скинет старые аккуратные ботинки, заодно разговаривая с матерью, затем развяжет шарф синего цвета и снимет куртку, купленное недавно в эту зиму. Выключит свет. И станет темно. На несколько секунд. На минуту. Я прикрою глаза, снимая напряжение. Снова вспыхнет желтый мягкий свет. Он пройдется по моему лицу. Я посмотрю вновь, уже внимательнее, уже горит все окно. Кухня. Значит он близко. Может увижу. Он сейчас сядет есть и нечаянно прислонится к стеклу.
Затылком.
Или плечом.
Не знаю. Я не знаю что увижу…
Тихий шелест прожитых суток с яркой заплатой встречи. ТЕПЕРЬ, ТЫ ДОЛЖЕН ВЕЧЕР МНЕ ОДИН ПОДАРИТЬ, ПОДАРИТЬ – ПОВЕРЬ, МЫ БУДЕМ МНОГО ГОВОРИТЬ. Сплетенные ноги, всегда правый любимый сосок. Жаркий шепот в ухо.
Остывающее тепло смятой простыни. Полчаса, час, день, ночь, день, ночь, две недели – не вправду ли он позвонит? Неподвижность рук нетронутых тобой. Верность, распятая на перекрестках безлюдных улиц.
Фиолетовое море позднего вечера. Дома как корабли, каждый себе капитан. Кто-то выпал за борт черной точкой на снег. Не волнуйся. Не смотри. Это не горе. Это пустота. Это мы исправим. Зальем водочкой из поселка Прохладный, заполним бессмысленной работой, уткнемся в теплый бок знакомой подруги-клячи, что ждала ждала да так и не вышла замуж. Сядем в кресло, с красной от мороза кожей на руках, с потухшими глазами упавшей звезды - увидев тебя на улице с красивой девчонкой, с едва прикрытыми длинными ногами, с смуглой кожей, с улыбкой предназначенной тебе.
Мы, наверное, будем жить.
Мы снова научимся ходить.
Вспомним, как резать хлеб и выносить мусор.
Выйдем на балкон, закуривая папиросину. Смотря, как на востоке светлеет небо.
- У меня все впереди,- солжем восходу.

©Лисс