Ветки сухие лечат огнем
Part the first
Под ужин его развязывали. Он неловко съезжал с желтых простыней и спешил в столовую. Он торопливо съедал свою порцию. Обычно это всегда была какая нибудь каша, два куска хлеба. Запивал чаем без сахара. Иногда он успевал сходить в туалет, если оставалось сил. Но и в туалете его ждали, только успевал ополоснуться – как открывался люк в потолке и оттуда вываливался Заяц и пиздил его мокрым жгутом полотенца.
Очнувшись на мокром полу, он брел к себе в комнату. Снова приходили ОНИ и привязывали ремнями к кровати. Тогда он пытался заснуть и видеть сны. Снов не было. Был опять Заяц с битой и с новой игрой. Сегодня он должен был отгадывать, какой месяц и день недели за закрашенным зеленой краской окном. Он не хотел угадывать – но было больно, а ночь все не кончалась.
Так продолжалось долго. Так было всегда. И он смотрел в безумные стеклянные глаза Зайца и тихо плакал. Иногда он пытался с ним заговорить, но в ответ летели порванные листки, исписанные фальшивыми словами, и забивались в рот мохнатой рукой, так что еле дышалось. Так было всегда.
Лишь под утро, когда приходили ОНИ, заяц скрывался за люком в потолке и чем то гремел, пока ему делали уколы. Тогда ему удавалось вздремнуть немного и попытаться вспомнить свое имя. Но имен было много, они толпились вокруг, кричали разом и непонятно, сгорая в пламени свечи. А потом вновь открывался люк, спускался Заяц и пиздил его в кровь. Так было всегда.
Иногда его водили мыться – он стоял под теплым душем, торопливо терся хозяйственным мылом и глядел на потолок. Но наверху было тихо. И он успокаивался, сбривал на ощупь щетину, так как зеркала Заяц переколотил в первый же день. Потом он сидел на кровати, пытаясь смазать пролежни мазью. Однажды он успел собрать все обрывки бумаг со знакомым почерком и спрятать в коробку из под обуви. Коробку он запихал под кровать, ближе к стене.
Затем его снова связывали ремнями и оставляли один на один с болью. Так было всегда.
Part the second
А потом приснился первый сон. Сон был теплый и цветной. Он не запомнил его. Он испугался, проснувшись в мокрой пижаме и в запахе мочи. Утром ему сменили белье.
Что-то пошло не так.
Потом он научился запоминать.
Потом он начал узнавать
Он узнал этот город, который плыл в море заката и лишь водонапорная башня стойко держалась пол лучами солнца и не плавилась в конце сна, когда открывался люк.
Он попробовал ходить по знакомым переулкам.
Он пробовал на ощупь зеленую траву. И это было правдой.
Part the third
Весь этот мир вдруг разменяли на вечерние краски и смутность дальних улиц. Но была не зима. Он чувствовал ровное тепло.
Солнце уже наполовину скрылось за ломаной чертой двухэтажных домов. Но прохлада не приходила. Было все так же безумно-ровно тепло и ветер не бил в лицо тугим ударом.
Вдруг сзади зашумели, и он повернулся с удивленным лицом.
Кто бежал к нему, крича резко и неразборчиво.
Он шагнул назад, точнее оступился. Он верил, что сейчас все разъясниться. Он не испугался.
Потом он увидел.
Светловолосый пацан, босой и растрепанный захлебывался в нервном крике:
- Уйди…уйди нахуй от меня.
Внезапно, весь город покрылся дымкой и постепенно растаял.
Лишь пацан добежал до него и уткнулся неуклюже в плечо, дыша быстро и горячо.
Он обнял его за плечи и посмотрел в карие глаза – немой укор бился в них непередаваемой дрожью. Пацан стал вырываться, мотая светловолосой головой на тонкой детской шее:
- Не трогай меня….Иуда…не трогай меня…
Значит только так, подумал он, отпуская пацана из ослабевших пальцев.
Так он узнал свое имя.
Он захотел проснуться и посмотреть в стеклянные глаза Зайца.
Им было о чем поговорить.
©Лисс
