Когда мне было 6 лет, моя мать на досуге увлекалась кройкой и шитьем. Однажды она решила в подарок подруге сшить платье для ее дочери. Будучи закройщицей неопытной, мать шила сразу два платья, одно как черновик, другое с учетом ошибок первого, уже «начисто». Вместо манекена для примерки и подгонки использовала меня. Дочь ее подруги была меня на год младше, но весовой категорией и шириной плеч мне никак не уступала, так что моделью я был подходящей. Примерки меня особо не напрягали и даже забавляли, если длились не слишком долго.

  Наконец «черновик» был готов, даже отутюжен. Мать меня облачила в него и была весьма довольна результатом. Она открыла створку шкафа, внутри к которой крепилось большое зеркало, чтоб я тоже мог полюбоваться, я глянул - в зеркале отражалась девочка в голубом платьице с кружевным воротничком. Лицо у девочки было мое. Мать в довершение эффекта взяла синюю ленту, собрала мне волосы на макушке и повязала бант. Тут уж перемена пола стала полной и даже как-то завораживала. Волосы у меня тогда были достаточно длинные и в общем прическа ничем не отличалась от короткой девчоночьей, а уж бант ставил последнюю точку.

  Мать смеясь сказала, что если я сейчас выйду на улицу, меня никто не узнает. Идея мне понравилась, даже больше, привела в восторг, я уже предвкушая такое приключение тут же спросил, «А можно?». Мать ответила, почему же нет. Глянув на часы сказала, что как раз сейчас должна встретиться тут рядом со знакомой, так что я могу отправиться вместе с ней. На том и порешили. В довершение маскарада мать подозвав меня велела слегка прижмуриться и подкрасила мне ресницы своей тушью. Я тут же потянулся к косметичке, взял губную помаду, но мать сказала «нет» таким тоном что я понял, настаивать бесполезно и положил помаду обратно. Снова глянул в зеркало. Краска на ресницах делала глаза какими-то кукольными, нарисованными.

  Тут мать велела мне поторапливаться. Я смекнул, что нам надо выйти раньше чем вернется бабушка, пошедшая к соседке. Если она нас застанет в таком виде, начнутся обычные разборки между матерью и дочерью, начиная с меня и затем обо всем на свете. Собственно, мне оставалось только обуться, подходящие босоножки, такие как сейчас говорят «унисекс» у меня были, как раз свежепомытые бабушкой с вечера. Мать взяла сумку с «карточками», которые должна была передать знакомой и мы тронулись в путь.

  На улице впрочем ничего примечательного меня не ждало. Летний воскресный день, тихий и довольно жаркий, народ весь разъехался кто куда, оставшиеся попрятались от жары. Мы шли через знакомые дворы, сейчас пустые, я пытался почувствовать, каково это быть девочкой, но почти ничего не ощущал. Только разве что непривычное отсутствие шорт, я же шествовал в одних трусах под платьем. И еще одно - «карточки». 

  Сумку с ними мать несла сама, это были карточки медицинские, о которых я слышал много раз, их почему-то нельзя было хранить на работе, поэтому мать держала их дома, а сейчас увольнялась и их нужно было передать той самой знакомой, ее коллеге. Сумка в общем не тяжелая, но обычно мать в подобных случаях мне прозрачно намекала, что я мужчина и должен как-то предложить помощь в переноске. В этот раз такого не случилось. Ага, ведь я же сейчас девочка! - догадался я.

  Вскоре мы пришли к месту встречи, назначенному в кафетерии длинного магазина-гастронома. Здесь уже были люди, хоть и не так много. Я прошелся по магазину. Странное дело, никто на меня никакого внимания не обращал, скользили равнодушным взглядом и все. Небольшая настороженность меня сразу оставила, я развеселился. Вот глупые, думалось, совсем-совсем не догадываются. 

  Догадываться никому не хотелось. Страдавшие от жары продавщицы неспешно отпускали товар, такие же вялые покупатели входили и выходили. Уборщица со шваброй исполняла повинность, протирая и без того чистый пол, шуганув меня с дороги привычным, для нее, «девочка, отойди в сторонку!», которое для меня прозвучало нетривиально.

  Я прошел в конец магазина в кафетерий, к матери. Это было заведение, в котором детям делать было нечего - столы были для «стоячих», то есть столешница находилась высоко над моей головой, а перед носом у меня располагалась решетчатая подставка для сумок, на которой теперь лежали те самые «карточки». Я получил туда, вниз, тарелочку с половинкой кекса, как у нас было принято - кексы были довольно внушительные и целиком его умять мне было трудновато. Затем туда же спустился стакан яблочного сока.

  Знакомая все не появлялась. Ей нужно было добираться транспортом, а автобусы у нас, тем более в такое время, ходили достаточно самобытно. Я еще послонялся по магазину, порассматривал витрины и попал в нежданный переплет. Скучающая продавщица, широколицая небольшого роста девица вдруг заворковала, обращаясь ко мне через прилавок: «Ой, какая у нас хорошенькая покупательница! А как тебя зовут?». Я от неожиданности попятился таращась на нее, а затем молча кинулся бегом в другой отдел. В голове вертелось, как же мы не предусмотрели, не придумали имя! Мое собственное имя чисто мужское, не какое-нибудь «Женя» или «Валя», так что назваться собой было никак нельзя, а выдумать что-то мгновенно тоже оказалось невозможно. В общем, «никогда еще Штирлиц не был так близок к провалу»...

  Но скоро я одумался, господи, да можно же назвать любое, имя сестры или моей лучшей подруги в садике. Остановился на втором и приободрился. Стал у стеклянной стены, стал смотреть на улицу. Довольно таки скучно. Прохожих мало, изредка по дороге проезжают машины.

  Посмотрел через весь магазин в кафетерий. Увидел, пришла наконец матери коллега. Пошел поздороваться, ну, так было положено, был приучен, что надо без вариантов подойти и сказать «здравствуйте», это обязательно. Рефлекс выработали - рефлекс сработал. Подошел и сказал.

  Коллега матери механически ответила «здравствуй». Затем задумалась и посмотрела еще раз. На меня. Внимательно посмотрела. После на мать, после снова на меня. И говорит: «Ой. Это... твой... ??». Потом стало очевидно, что она тихо, но явственно выпадает в осадок. Я такого выражения не видал ни у нее, ни у кого другого, ни прежде, ни после. Сложно описать его, ну в языке просто нет соответствующего слова для его передачи. Но оно как-то передалось без слов. Мне. 

  Я вдруг внезапно ощутил какое-то непередаваемое неудобство, ну, неуместность, что ли. Не смущение, не стыд, в этом случае я тут же покраснел бы как рак, что я, себя не знаю что ли. Нет, здесь вроде внешне оставался спокойным, но чувствовал, что внутри что-то рвется и рушится, так что в голове только какая-то пустота и звон. Ну вот как передать, можно сравнить с сознанием, что я совершил что-то ужасное, гадкое, непростительное, но что меня никто в этом не обвинит, не упрекнет, не накажет, но все ЗНАЮТ, и будут смотреть на меня теперь с немым укором и сожалением.

  Я слышал как мать и ее знакомая смеются, мать рассказывает как удачно выкроилось платье, потом что-то про ткани, они дальше разговаривают о работе, опять про эти «карточки», знакомая время от времени посматривает на меня и снова прыскает со смеху.

  А мне вот было совершенно не смешно. Абсолютно не смешно и хотелось сейчас же куда-то спрятаться, так чтобы никто не мог найти и никого никогда больше не видеть. И девочкой быть мне стало мучительно и невыносимо.

  Дрогнувшим голосом я сказал:
- Мама, я пойду домой.
Мать глянув на меня заметила что со мной что-то неладно, ответила:
- Иди. Только прямо ровненько домой, чтоб никуда, ни шагу в сторону.

И я, забыв попрощаться со знакомой матери, какой уж теперь этикет, бросился на улицу.

  По мере того как я бегом удалялся от магазина, мною стал овладевать страх, постепенно переходящий в какой-то панический ужас, я боялся встретить кого-нибудь знакомого, да вообще любого человека и показаться перед ним в таком виде. Вспоминая лицо знакомой матери в момент когда она меня узнала, мне вдруг представилось что любой встречный тоже догадавшись кто я на самом деле, уже не будет смеяться, а просто схватит меня и начнет бить смертным боем.

  Ослушавшись матери, я побежал не коротким путем через дворы, а кругом вдоль улицы, потому что там была гораздо меньше вероятность кого-то встретить. На бегу я пытался распустить хотя бы бант на голове, но ничего не получалось, я только туже его затягивал и дергал себя за волосы. По счастью из прохожих на улице попался единственный старичок, ковылявший с палочкой впереди, я его обогнал пролетев мимо как вихрь, громко щелкая по асфальту подошвами сандалий, прошмыгнул между домами в свой двор, там тоже никого не было, вбежал в подъезд, взлетел по лестнице и наконец оказался дома. До сих пор гадаю что бы со мной тогда сталось, если бы бабушки дома не было и дверь была на замке.

  Вбежав в квартиру я кинулся к себе, у зеркала кое-как разобрался с лентой, развязал и бросил бант, нащупал пуговицу на спине, расстегнул и с чувством огромного облегчения стащил через голову платье. И без сил рухнул на кровать.

  Сердце продолжало бешено стучать, переживая ужас происшедшего. Бабушка появилась с кухни с запозданием и меня в девчоночьем облачении не видела. Стала расспрашивать, что со мной такое приключилось, я отвечал что «ничего» и «отстань», у меня и впрямь не было ни желания, ни возможности что-то рассказывать. 

  Меня заставили умыться, а потом я схватил своего любимого медведя и спрятался в кладовке - это у меня такое было универсальное убежище, и сидел там в обнимку с медведем, и уснул, а проснувшись слышал привычные разборки матери и бабушки, о том как я прибежал вдруг домой в одних трусах, зареванный и с потеками туши на щеках, мать как-то это объясняла, затем опять все по кругу, сперва обо мне, а затем обо всем на свете.

  С матерью мы этот случай не обсуждали - буквально через неделю она уехала, оставив меня бабушке, и только письма и редкие телефонные звонки по межгороду, а вновь мы встретились только на следующий год, когда она приехала снаряжать и отправлять меня в школу.

©Локки

© COPYRIGHT 2016 ALL RIGHT RESERVED BL-LIT