«Drengen og dolken», переведенный на английский язык под названием «Boy and the Dagger / Мальчик и кинжал», является эротическим псевдоисторическим бойлаверским романом, действие которого происходит в конце XVI века в Европе.

Это самая известная работа Кьельда Фриденлунда [Frydenlund Kjeld] была впервые опубликована в 1963 году на датском языке под названием «Drengen og dolken» в подарочном издании ручной работы из шестидесяти пронумерованных копий.

Это ограниченное издание использовалось издателем в качестве новогоднего подарка. Автор взял псевдоним Ричард Стин [Richard Steen] как для текста, так и для сопроводительных иллюстраций.

В 1978 году Фриденлунд выпустил серию новых иллюстраций, а в следующем году самостоятельно перевёл книгу на английский. Перевод позже перевод был отредактирован издателем Фрэнком Шелденом [Frank Shelden].

Английская версия была опубликована в Амстердаме в 1982 году под псевдонимами Асгера Лунда для текста и Ричарда Стина для иллюстрации (около пятнадцати рисунков, отобранных из двадцати двух, сделанных в 1978 году).

Помимо Генриха Наваррского, все персонажи, появляющиеся в этой книге, являются плодом воображения автора: злодеи, крестьяне, трактирщики, ландскнехты, пажи и арабские воины - ни один из них никоим образом не связан с какими-либо когда-либо жившими людьми. Точно так же, насколько это известно, никогда не существовала и Лига Кинжала, к сожалению для всей последующей истории нашего мира.

СОДЕРЖАНИЕ

1.  Трактир убийц
2.  Дружба ночи 
3.  Заговор
4.  Успех Руди
5. Дуэль
6.  Наказание пажей
7.  Рауль Испанский
8.  Генрих Наваррский
9.  Пленник aббата
10. Поджигатели
11. Маленький шпион
12. Невольничий рынок
13. Претенденты
14. Замок в горах
15. Долгая поездка
16. Осада
17. Последняя битва
18. Воссоединение

Глава 1. ТРАКТИР УБИЙЦ

Июньским вечером 1592 года, когда полная луна взошла над Северной немецкой равниной, лошадь со всадником бежала рысцой по пустынной дороге. Человек и животное не сбавляли темпа, потому что окружающая их местность была довольно скучной и однообразной, и не побуждала к медленному, задумчивому передвижению, которое совершается в случае более благоприятных видов. Можно было предположить, что всадник проголодался, и его лошадь поспешала в направлении известного её стойла, где можно было переждать ночь и получить пригоршню овса и тюк сена.

На первый взгляд, всадник выглядел довольно безобидно: хорошо выбритый стройный молодой человек; на вид ему можно было дать не больше двадцати. Он был одет в темный костюм, который позволял предположить, что, возможно, это был священник или довольно состоятельный студент.

Однако внимательный наблюдатель заметил бы, что молодой человек достаточно проворен, скачет на своём скакуне с лёгким изяществом, и его черный плащ скрывает хорошо сложенное и, по-видимому, мускулистое тело. Его глаза особенно опровергали первоначальное клерикальное впечатление: они были острыми, беспокойными, умными и гордыми, и располагались на молодом, но загорелом и обветренном лице.

Невдалеке уже виднелись освещенные окна Штайндорфа, маленькой деревушки, отличающейся от других, ей подобных на Магдебургской дороге только наличием придорожной харчевни. В последнее время этот постоялый двор переживал трудные времена из-за опасностей путешествия, преобладавших тогда в большинстве местностей Европы, и тогда же приобрел довольно сомнительную репутацию. Люди, которые не могли защитить себя мечом или наемными помощниками, частенько делали крюк на своём пути для того, чтобы объехать трактир Штайндорфа.

Однако, казалось, что всадник либо не знал о репутации этого постоялого двора, либо был достаточно уверен в себе, чтобы не заботиться о собственной безопасности, поэтому через пару минут въехав в деревню, он с явным удовольствием спешился перед старым каменным зданием, и вверил лошадь конюху. Затем открыл дверь и вошел в трактир.

На первый взгляд постоялый дом казался безлюдным. Единственными признаками присутствия людей были два дымящих факела, дающих столько света, чтобы можно было избежать столкновения с грубыми столами и стульями, которые усеивали зал. При звуке шагов позади себя путешественник развернулся, схватившись за шпагу, но его рука опустилась, когда он увидел во мраке парнишку лет четырнадцати, держащего деревянное ведро. Мальчик с откровенным любопытством глазел на незнакомца; он, казалось, собирался вежливо поприветствовать его, когда грубый голос из того, что, казалось, было кухней, зарычал:
- Возвращайся к работе, ленивый негодяй!

Первая встреча

Быстро, подобно ласке, паренёк убежал, и появился хозяин - неряшливый, довольно толстый человек средних лет. Путешественник и трактирщик, оценивая, некоторое время разглядывали друг друга. Затем хозяин позволил подобострастной улыбке распространиться по его физиономии, и чрезвычайно вежливо спросил, что он может сделать для своего гостя.

- Еду и кровать на ночь, - ответствовал путешественник, позволив золотой монете сверкнуть в свете факелов; её блеск отразится в глазах трактирщика.

- Женщина! - проревел толстяк. - Ужин для джентльмена. И пусть Руди приготовит для него квартиру, да поживее!

Путешественнику указали на место за большим угловым столиком в зале поменьше. Там было светлее. Немалое количество мужчин сидели за едой и питьем и переговаривались приглушенными голосами - так бывает, когда с подозрением относятся к своим соседям. Через несколько минут снова появился тот самый паренёк с тарелкой жареного мяса и овощами. Трактирщик обслуживал своих гостей с церемонностью, которую те едва ли оправдывали, но если бы среди них находился один из вездесущих шпионов или политических информаторов, от которых страдала в те годы Европа, то он бы заинтересовался путешественником в черном, заметив, что молодой человек не столько слушал, что говорил хозяин гостиницы, сколько пялился на гибкую фигуру мальчика-слуги. И если бы его слух оказался достаточно острым, то наш гипотетический шпион, возможно, даже смог бы услышать, как молодой человек, которому только что подали еду, изобилующую жиром, пробормотал себе под нос после того, как удалился трактирщик:
- Боже, какой красавчик! И в таком гнусном месте!

Всё в мальчике-слуге было красивым: светлые вьющиеся волосы, голубые глаза, которые, казалось, улавливали весь тусклый свет в этой комнате; худая, но крепкая мускулистая грудь, видимая сквозь рубашку, раскрытую до пупка (очевидно потому, что её пуговицы давно оторвались). Мальчик сновал в тени по краям зала, с кувшинами воды и сидра, проворно реагируя на запросы других гостей, но также внимательно наблюдая за путешественником, сидевшим за угловым столом. Пару раз их взгляды встретились, а затем наш шпион или информатор, возможно, мог бы услышать, как молодой человек пробурчал себе под нос:
- Да, под руководством знающего человека и с кое-какой новой одеждой, ты мог бы стать достойным пажом для Торбена Лерхе!

Путешественник в черном покончил с едой, последний раз взглянул на красивого мальчика, а затем ушел в свою комнату, где провел около часа за чтением небольшой книги. Он как раз собрался готовиться ко сну, когда в его дверь осторожно постучали.
- Кто там? - спросил путешественник.

Ясный, приятный голос ответил шепотом:
- Это я, Руди. Я прислуживал вам за столом. Ваша Светлость находится в большой опасности.

Молодой человек быстро открыл дверь, и паренёк проскользнул внутрь.

- В опасности?

Мальчик кивнул.
- Мой хозяин, - тут паренёк скривил лицо, - заметил ваше золото, и собирается отправить к вам парочку своих костоломов. Они должны убить вас этим вечером, заставив вас исчезнуть бесследно.

- Конечно же, за исключением моего золота.

Мальчик кивнул.
- Да. Такое происходит не впервые. Тут я ничего не могу поделать, возможно, потому что боюсь, или, потому что ещё слишком мал.

- А почему ты решил предупредить меня, мой юный друг?

- Я заметил, что Ваша Светлость отнеслись ко мне с определенной добротой, когда я прислуживал вам за столом, и даже улыбнулись мне пару раз, а потом мне захотелось, чтобы моим хозяином были вы, а не этот... - здесь Руди сделал непристойный жест, не оставлявший никаких сомнений в том, как он оценивает хозяина постоялого двора Штайндорфа.

- Понятно, - произнёс молодой человек. - Как нам убраться отсюда?

- Тсс, послушайте! Я думаю...

Раздался треск старых досок под тяжёлыми шагами.
Руди указал на окно.
- Вот, мой господин, - прошептал он. - Оно ведёт на крышу кухни, а оттуда вы можете спрыгнуть в конюшню...

- Хорошо. Ты вылезешь и приведешь пару лошадей...

Глаза мальчика загорелись.
- Пару?

- Я займусь этими головорезами, а ты тем временем приготовишь всё для скорейшего отъезда. А теперь, парень, поторапливайся!

Руди нырнул в окно; путешественник взял свою шпагу и обернул плащ вокруг левой руки. Затем он погасил свечи парой быстрых взмахов клинка и стал ждать в тишине и темноте.

Острый слух уловил, как тихо вставили ключ в замок, как осторожно повернули его. Дверь безшумно открылась; три фигуры вошли в комнату и двинулись к кровати. Одна из них несла факел. Его свет сверкнул на закаленной стали, мелькнувшей слишком быстро, чтобы её можно было избежать. Клинок пронзил сердце одного из бандитов еще до того, как у него появился шанс удивиться.

У молодого путешественника было преимущество: неожиданность, взгляд, приспособившийся к темноте, и, очевидно, мастерство владения шпагой, которого не ожидали нападавшие. Вскоре еще один из головорезов, умирая, лежал, на полу, а в живых оставался только сам хозяин постоялого двора.

- Сударь, - проблеял толстяк, - вышла какая-то ошибка...

- Твоя единственная ошибка - это попытаться совершить подобное с Торбеном Лерхе.

- Торбен Лерхе!
Глаза трактирщика раскрылись, став размером с золотую монету.
- Господи, если б я знал...

- То ты убил бы кого-то другого!
И путешественник проткнул своей шпагой сердце трактирщика.

На минуту молодой человек замер, прислушиваясь, но на постоялом дворе стояла тишина.
Затем он нырнул в открытое окно и скрылся в ночи.

 

Глава 2. ДРУЖБА НОЧИ

Имя, которое вызвало такое удивление, а затем вселило ужас в сердце преступного трактирщика из Штайндорфа, прежде чем холодная сталь успокоила его навсегда - оно, несомненно, было бы моментально признано любым шпионом или информатором, наблюдавшим за присутствующими в постоялом дворе гостями – это имя гремело по всей северной Европе. Хотя ему было только двадцать пять лет, Торбен Лерхе считался одним из лучших фехтовальщиков Германии. Несмотря на свою славу, он всегда вёл себя скромно и обычно путешествовал в одиночку. В течение ряда лет он был приверженцем правящего дома Магдебурга [Магдебург - столица земли Саксония-Анхальт, Германия.], и туда, по сути дела, он и пробирался, когда случились только что рассказанные события.

А в настоящий момент он поспешно пересекал двор таверны, направляясь к конюшне, где и обнаружил, что обеспокоенный мальчишка держит поводья двух свежих лошадей. Торбен Лерхе хлопнул его по плечу.
- Все в порядке, - произнёс он. - Твой хозяин и его сообщники-воры мертвы, но нам следует как можно быстрее оказаться подальше от этого проклятого постоялого двора.

- Нам? - с надеждой спросил мальчик.

- Конечно. ты смышлёный и умный парень, и, к тому же, спас мою жизнь. Что бы ни случилось, я вряд ли это забуду.

Они вышли из гостиницы, руками закрывая ноздри своих лошадей, и, благополучно оставив позади деревню, сели в сёдла и почти час через плотный туман, стелящийся над северной немецкой равниной, в молчании рысью гнали своих животных. Наконец, когда Торбен почувствовал, что они оказались в безопасности от любого возможного преследования, он замедлил бег своей лошади и махнул рукой Руди, чтобы тот подъехал ближе.
- Нам следует поговорить, - произнёс он. - Я скажу тебе, кто я, а ты должен рассказать мне о себе. В твоей речи я слышу акцент юго-западных земель. Как ты стал слугой в прусской гостинице?

Руди объяснил, что никогда не знал своих родителей. С тех пор, как он себя помнил, о нём заботилась старуха, которая когда-то прислуживала в каком-то замке во Франции. Они жили у зажиточного торговца в Страсбурге, и там он провел свое детство, терпимый семейством торговца до смерти старухи, после чего был изгнан и вынужден заботиться о себе самостоятельно.

- Поэтому я покинул город и пересек Рейн, отправившись дальше. Некоторое время я жил в Шварцвальде. Было лето. В ручье водилась рыба, на зайцев я ставил ловушки, а в лесу были орехи и ягоды. Но однажды один из егерей поймал и избил меня, и я двинулся в Баварию. В одном городе я помогал на сенокосе. Некоторое время я работал у сапожника, но когда ему захотелось, чтобы я делал то, что мне не хотелось, я снова отправился дальше. А потом я пришел в Штайндорф.

А там он нанялся к предыдущему владельцу гостиницы. Но когда Руди исполнилось двенадцать, постоялый двор был продан их толстому противнику накануне, а затем начались по-настоящему тяжелые времена. К нему стали относиться как к собаке, частенько забывая покормить, и ему приходилось питаться объедками, оставшимися на тарелках посетителей таверны. Его одежда обветшала. У него не было даже обуви. Но все это было ничто по сравнению с ужасом истинного призвания хозяина: грабить и убивать своих ничего не подозревающих гостей из-за любой монеты, имеющейся в их кошельках. Руди даже приходилось иногда помогать избавляться от тел в торфяных болотах вокруг Штайндорфа.

- Что ж, твоя фортуна поменялась, - сказал Торбен. - Полагаю, у тебя не имеется реальных перспектив в настоящем.

- Господи, это правда.

- Тогда ты можешь служить мне, до тех пор, пока ты и я не решим прекратить это. Подобное тебе по душе?

- О да, - прошептал мальчик.

- Возьми меня за руку и пообещай быть сообразительным и послушным; а я поклянусь заботиться о тебе, как это должен делать дворянин.

Безмолвно, торжественно, они обменялись рукопожатием, и, впервые за многие годы, мальчик почувствовал себя счастливым и свободным.

 

На небе с востока появились первые светлые полосы, предвещающие утро. Одна из птиц пробно защебетала, её голос был еще слегка надтреснутым от тумана рассвета. Вскоре к ней присоединились другие, и вскоре весь хор ликующе приветствовал лучи новорожденного солнца.

- Руди, нам нужно найти место для сна. Возможно, в ближайшем городе по дороге есть более безопасная гостиница, чем та, в которой я побывал. Нам нужны кровати, а тебе - новая одежда и ванна.

Руди покраснел и произнёс:
- Мне стыдно оттого, как я выгляжу.
Находясь под покровом ночи, он слишком хорошо осознавал, как жалок его вид.

В течение часа они добрались до городских ворот. Охранник зевнул, потянулся и встал со стула, на котором спал, после чего с любопытством уставился на них. Они представляли собой странную пару: затрапезный, грязный мальчишка-оборванец, выглядящий слегка чужеземно, в компании, несомненно, выдающегося молодого джентльмена в простой одежде, но с офицерской шпагой на боку. Это были не те путешественники, которых он ожидал, чтобы пропустить в город ранним июньским утром. Тем не менее, он что-то проворчал и открыл ворота и, по просьбе Торбена, указал направление в сторону лучшей гостиницы города Зум Голднен Штерн.

Контраст с обветшалым постоялым двором Штайндорфа был более чем разительным. Светлая, веселая, со всеми дверями и окнами, открытыми летнему солнечному свету и воздуху, гостиница прекрасно отражал личность владельца и его жены.
- Приветствую Вашу милость и юного мастера, - произнёс хозяин гостиницы. – Милости просим. Заходите. Вы выглядите утомленными и голодными. Позвольте мне взять ваших лошадей. И спросите у моей жены всё, что вам требуется.

Торбен проинструктировал дочь хозяина гостиницы насчёт покупки одежды, подходящей для мальчика четырнадцати лет, а затем им показали просторную угловую комнату на втором этаже с двумя окнами и такой огромной кроватью, что она была способна вместить не только мужа с женой, но и всю его семью. После нескольких минут интенсивной суеты и беготни в комнату принесли большое деревянное корыто и несколько ведер и кувшинов с горячей водой.

- А теперь, Руди, - сказал Торбен, - ты можешь снять все эти тряпки и избавиться от них навсегда. Забирайся в корыто. Я хочу посмотреть, как будет выглядеть мой новый паж без всей этой грязи.

Купание Руди

Мальчик разделся, совсем не стыдясь своей наготы, но по-прежнему смущаясь из-за своей грязи, залез в ванну, а затем они принялись за работу. Торбен поливал мальчика горячей водой. Он тёр спину паренька и намыливал его намокшие локоны. Когда вода стала чёрной, кожа Руди посветлела, а его русые волосы приняли золотисто-желтый цвет. Из корыта со стекающей по его телу водой и мокрыми волосами вышел совсем другой мальчик, который и предстал перед Торбеном.

- Ты выглядишь еще лучше, чем я себе представлял, - сказал Торбен.

Руди покраснел.
- Я очень рад, что понравился вам.
Он опустился на колени и, склонив голову, схватил руку Торбена и поцеловал ее.

- Малыш Руди, поднимись, - сказал Торбен, тронутый импульсивной благодарностью мальчика. - Встань. Нам надо высушить тебя.

В дверь постучали. Вернулась дочь хозяина гостиницы с новой одеждой для Руди; она вошла в комнату и разложила её на кровати, а Торбен тем временем расчесывал волосы мальчика.

- Это для мальчика, - произнесла она, затем ее глаза расширились: её взгляд упал на мальчишеское достоинство, по-прежнему слегка стоявшее от чувственных ощущений во время бани. Торбен подмигнул ей. Руди покраснел, и она исчезла.

Какая перемена случилась с мальчиком, когда он, наконец, оделся! Теперь он выглядел самым настоящим пажом, путешествующим со своим хозяином.

- И еще одно, - сказал Торбен.
Он достал из своей кожаной сумки красивый кинжал. Его лезвие было из самой твердой стали, рукоятка - из яркого золотого сплава, в который кое-где были вкраплены крошечные драгоценные камни. Торбена передал его Руди, сказав:
- Я дарю это тебе в качестве небольшой награды за твою помощь прошлой ночью. Это семейная реликвия моей семьи; мой отец передал его мне много лет назад с теми же словами, которые я скажу тебе сейчас: «Бери этот кинжал и пользуйся им со здравым смыслом для защиты своих друзей и чести. И если ты захочешь отдать его, то подари тому, кто достоин - своей честью, подвигами и честностью».

Руди прошептал слова благодарности и прижал красивое оружие к своей груди. Торбен забрал кинжал из рук мальчика и помог тому поместить его за пояс.  Делая это, он заметил в голубых глазах мальчика выступившие слезы.


- У вашей светлости было трудное путешествие? - вежливо поинтересовалась хозяйка, когда они спустились вниз, чтобы подкрепиться простой, но вкусной едой.

- Можно сказать и так, - ответил Торбен. - Мы остановились на постоялом дворе Штайндорфа, и нам повезло, что мы сохранили свои жизни.
И он вкратце пересказал хозяину, что произошло, уверив его, что разбойничий владелец постоялого двора совершил свой последний злой поступок.

- Ах, если бы только наша страна могла избавиться от всех людей, подобных Марселю Лепре, - произнёс хозяин.

При имени Лепре Торбен напрягся и сурово посмотрел на хозяина гостиницы.
- Что вы знаете об этом человеке? - спросил он. - Он здесь? Я думал, что он обретается, в основном, во Франции.

- Да, Ваша светлость. Кажется, он сейчас в Фельзене.

- А вот это, действительно, плохая новость.

-  Могу ли я, с вашего разрешения, спросить, кто вы, Ваша светлость, или вы путешествуете инкогнито?

- Нет, я Торбен Лерхе. Я не скрываю своё имя.

- Но я ваш поклонник. Я всегда буду помнить, что вы были моим гостем...

- А вас сильно уважают! - воскликнул Руди, когда они опять поднялись наверх в отведённую им комнату. Там все было готово к отдыху: корыто исчезла, большая кровать была приготовлена для Торбена, а прямо у двери установили скамью для Руди, поскольку в те времена было принято, чтобы пажи охраняли вход в комнату, в которую спали их хозяева.

Руди уже разделся, положив кинжал в изголовье скамьи, и убедившись, что дверь в комнату закрыта и заперта.

За всеми этими приготовлениями одобряюще наблюдал Торбен.
- Руди, - сказал он, снимая свой камзол, - сегодня тебе не нужно спать на этой жесткой скамье. Я даю тебе право выбора. Кровать мягкая и, определённо, достаточно просторная для нас двоих. Ты можешь разделить её со мной. С другой стороны, если ты предпочитаешь поддерживать нужное расстояние между господином и пажом, то волен поступать таким образом.

РУди на мгновение серьезно взглянул на Торбена, затем улыбнулся и сказал:
- Благодарю вас. С вашего позволения я разделю с вами кровать.

К тому времени Торбен уже разделся догола и лёг под простыни.

Руди подошел к окну и задвинул занавески, чтобы избавиться от солнечного света. Затем он развернулся, тёмным силуэтом на светлом фоне, и забрался в кровать, под бок своего хозяина.

Счастье, которое Руди испытывал в этот момент, было намного больше того, с чем он мог совладать. Почувствовал от тихого тела, лежащего рядом с ним нечто вроде согласия, он внезапно развернулся и с нежностью опустил голову на грудь Торбена. Он почувствовал, как пальцы его хозяина дотронулись до его волос и начали блуждать по его непослушным кудрям, а затем, с удивительной чувствительностью профессионального фехтовальщика принялись исследовать черты лица мальчика: закрытые глаза, нос, полураскрытые губы.

Без слов, мужчина и мальчик, господин и его паж, погрузились в глубокие объятия друг друга, теплая кожа соприкоснулась с теплой кожей, их конечности спутались и переплелись, пока, в конце концов, их губы не встретились - поначалу осторожно, потом сердечно и жадно, чтобы следовать от одного сладкого поцелуя к другому.

Одна из рук Торбена пробралась между их телами и ухватилась за жесткий корешок мальчика, жаждущий подобного.

- Теперь ты действительно мой, малыш Руди, - прошептал Торбен. - У тебя раньше было что-то подобное?

Руди покачал головой.

- Даже со своим собственным кулаком?

- Ну, такое, конечно, бывало. И был еще один мальчик в Штайндорфе, с которым я встречался иногда на сеновале его отца, а потом мы, ну... просто руками...

- Но тут у тебя ещё никто не побывал? - спросил Торбен, когда его пальцы скользнули между двумя булочками. - Настолько ли я тебе нравлюсь, чтобы ты позволил мне заняться любовью там?

Руди крепко обнял его и, прижавшись к горлу Торбена, прошептал:
- Ты можешь любить меня так, как захочешь.

- Я постараюсь, чтобы тебе не было больно.

На самом деле, подобное с ним уже случалось - не столь часто, но незабываемо, и вовсе не с его согласия. Его бывший хозяин, владелец постоялого двора, заставил его угодить случайному гостю. В первый раз это было ужасно больно, и он бы даже завопил изо всех сил, только его лицо было вжато в подушку, так, что даже дышать ему удавалось с трудом. Позже, когда было больно, он старался не кричать из-за гордости и самоуважения. Однако он не упомянул об этом Торбену. Он просто сказал:
- С тобой я думаю, это будет совсем не больно.

Их губы снова соприкоснулись. Их жадные ласки и несильные толчки вели их чувства все выше и выше, приближая к неизбежному взрыву.

Когда их возбуждение, в конце концов, стало невыносимым, Руди перевернулся, чтобы с восторженным стоном принять в своё тело жесткий ствол Торбена, а затем они объединились в радостных криках и неистовых телодвижениях до тех пор, пока оба не оказались полностью опустошенными.

Усталые и довольные, в конец измученные событиями прошлой ночи, долгой поездкой, интенсивностью и глубиной их любви, они быстро заснули; Руди снова положил голову на широкую грудь Торбена, и его рука, покровительственно и с гордостью сжимала ту часть тела его хозяина, которая только что так глубоко входила в него, принося ему такое большое наслаждение.

 

Глава 3. ЗАГОВОР

Солнце едва миновало полуденный меридиан, когда хозяин гостиницы, по их просьбе, постучал в их дверь. Торбен Лерке моментально проснулся, но несколько минут с тихим благоговением смотрел на кудрявую голову, прижавшуюся к его боку. Прошло много времени с тех пор, как он испытывал подобное наслаждение, которое этот мальчик доставил ему несколько часов назад. Теперь он вспомнил, что впервые подобное случилось с ним, когда он был не старше Руди.

Торбен родился в благородной семье, давно обосновавшейся в Зеландии, в Дании; его отец умер, когда ему было всего десять лет, но семье хватило денег, чтобы отправить его в знаменитую школу-интернат Херлуфшолм в Нестведе. Он не был счастлив в Херлуфшольме, и в один июньский день, когда ему исполнилось четырнадцать, он сбежал в Копенгаген, и там встретил человека, который вызвал этот первый радостный взрыв наслаждения, с которым его пубертатное тело отпраздновало свое совершеннолетие - и с которым, в повторении подобного, в конечном счете, сложилась самая большая дружба его жизни. И именно к этому человеку он спешил ныне.

Теперь, десять лет спустя, именно Торбен был первооткрывателем, а Руди открытием. Как далеко заведёт его их брутальная и поспешная дружба, он не знал, но был поражен тем, какие глубокие чувства вызвал у него этот мальчик менее чем за двадцать четыре часа.

Руди зашевелился. Приоткрыв один глаз, он огляделся, на мгновение дезориентированный и сбитый с толку. Затем он увидел Торбена; улыбка сонного признания осветила его черты. Он прильнул, обняв своего хозяина, и поискал рукой тот корень, который выпустил из рук во сне.

- Нам лучше пробудиться, Руди, - произнёс Торбен, - и что-нибудь поесть. Мне очень хочется добраться до Магдебурга к вечеру.

- Но, мой господин, - произнёс Руди, сжимая находящееся в его руке, - а как насчёт этого?

Они немного пофлиртовали в постели, целуясь, шепчась и дразня друг друга, и, в конечном счете, удовлетворили свои страсти в более скромных объятиях, чем те, к которым они стремились накануне вечером.

И, через час, в самую ясную летнюю погоду, они снова отправились на лошадях по дороге в Магдебург. Время бежало быстро; они болтали о всякой всячине, рассказывали истории, оставляя более важные откровения о себе на время большей близости. Они обнаружили, что у них имеется общая любовь к песне. Торбен научил Руди Сыну рыбака, грустному мадригалу на два голоса о мальчике, утонувшем в море, призрак которого возвращался, чтобы наполнить сети отца. Руди вспомнил старую трагикомическую песню трубадуров об очень несчастном лебеде, которого позорно ощипали, приготовили и подали на банкете. У Торбена был мощный баритон; Руди пел легким тенором, который при необходимости всё ещё мог сорваться на дискант, особенно для комического эффекта.

Так они и ехали, среди смеха и песен. Крестьяне иногда бросали свою работу и улыбались, когда эти два голоса раздавались над полями, переплетаясь и смешиваясь друг с другом, а затем исчезая вдали вместе со звуком копыт. Когда день уже клонился к вечеру, Руди и Торбен подъехали к восточным воротам укреплений, окружающих предместья Магдебурга.

- Наконец-то, - произнёс Торбен, указывая на них.

- Там, у замка и закончится наше путешествие. Когда мы представимся, и окажемся внутри, ты должен просто следовать моему примеру и действовать так, как будто ничего особенного не случилось. Однако позволь мне предупредить тебя, что герцог и, возможно, также некоторые другие в замке могут посматривать на тебя с немного большим любопытством, чем ты мог бы ожидать.

Его Высочество герцог Магдебург-Заале оказался статным мужчиной, перешедшим границу тридцатипятилетия, ростом немного выше среднего, с аристократическим, красивым лицом, аккуратно подстриженными волосами и бородкой, с телом атлета, одетым в стильное, плотно облегающее придворное платье. Он принял Торбена и Руди в своем кабинете - комнате, обставленной самыми изысканными сокровищами Италии: флорентийским сундуком, столом из Милана, бюстом Деллы Роббиа [Лука делла Роббиа, 1400-1482, ведущий флорентийский скульптор кватроченто, которого Вазари называет изобретателем глазурованной терракоты.] и часами Челлини [Бенвенуто Челлини, 1500-1571, итальянский скульптор, ювелир, живописец, воин и музыкант эпохи Ренессанса]. Хотя герцог Франц показался Руди серьезным, даже суровым, в своем поведении, его лицо расплылось в широкой улыбке при виде Торбена.
- Я так счастлив, что ты вовремя приехал, дорогой Торбен, - произнёс он. - Ты смог удовлетворительно решить тот вопрос?

- Для всех заинтересованных сторон, - ответил Торбен.
Он вытащил из своего камзола запечатанное письмо и передал его герцогу.
- Там о наследнике имущества, который может оказаться очень полезным.

Герцог нетерпеливо разорвал конверт и принялся читать, одновременно задав вопрос:
- Этот наследник, он достаточно взрослый, чтобы быть ответственным?

- Его голос сломался.

- Точно?

- Точно. Ту работу с клинком, которую я выполняю, служа тебе, не всегда делается холодной сталью.

- Очень хорошо, - сказал герцог Франц. - Самое сердечное спасибо, Торбен. Только ты мог решить этот вопрос.
- Тем не менее, ты меня удивил, - добавил он, улыбнувшись Руди. - Ты всегда утверждал, что тот, кто путешествует в одиночку, путешествует с максимальной скоростью и безопасностью, но на этот раз, только что покинув наследника, у которого сломался голос, ты приходишь с юным мальчиком, который выглядит как самый преданный паж. Как тебя зовут, парень?

Руди стоял на почтительном расстоянии, с большим интересом прислушиваясь к разговору. Теперь же он шагнул вперед и почтительно произнёс:
- Меня зовут Руди, ваше высочество.

- Мои самые наилучшие комплименты, Торбен. Твой вкус заслуживает внимания.

Торбен рассказал герцогу о своей случайной встрече в гостинице Штайндорфа и событиях позапрошлой ночи. Несколько раз герцог одобрительно кивал, изучая мальчика. Лестный рассказ Торбена о роли Руди в их подвигах заставил лицо мальчика слегка покраснеть. Чем ближе рассказ подходил к концу, тем история становилась всё краше и краше.

- А теперь, скажите мне, насколько тесно вы связаны? Узами службы или узами дружбы?

- Дружбы, - ответил Торбен.

Герцог Франц кивнул. Он положил руку на плечо Руди и сказал:
- Все друзья Торбена - мои друзья, потому что во всем мире есть только пять человек, к которым я испытываю такое же доверие и уверенность, как к Торбену Лерхе. Наша дружба с ним невообразимой глубины. Будь ему верен и честен перед ним, и ты всегда сможешь считать меня своим другом и защитником. Ну а теперь, Торбен, вам с Руди лучше отправиться в свои комнаты. В эти дни у нас в замке много гостей; сегодня в банкетном зале будет довольно многолюдно. И у меня для тебя есть одно задание, которое мы обсудим после обеда. На данный момент я только попрошу тебя об одном, проследи, пожалуйста, за молодым графом Конрадом из Фельзена, а потом расскажешь мне, что думаешь о нем. Как ты знаешь, я очень ценю твою скорую оценку людей после случайных встреч. В будущем тебе придётся наладить отношения с этим графом, и присутствие Руди может предложить решение вопроса, беспокоившего меня в течение некоторого времени. Но мы поговорим об этом после обеда.

Появился паж, красивый юный провансальский паренёк, который был ровесником, или, даже моложе Руди, и отвёл их в апартаменты, расположенные поблизости от апартаментов герцога. Руди заметил, что Торбен, похоже, сам достаточно хорошо знает дорогу. Кроме того, как только паж покинул их общество, и они закрыли за ним дверь, Руди понял, что все костюмы Торбена, одежда Торбена и другие личные вещи оказались наготове в шкафах и сундуках этих апартаментов, словно в доме, который у его странствующего хозяина мог быть где угодно в мире.
- Полагаю, ты частично понял ситуацию? - спросил Торбен.

Руди серьёзно посмотрел на него и кивнул.

- Герцог - мой друг и защитник, а я его особый помощник во всех трудных и секретных делах, которые он не осмеливается доверять никому другому. И есть еще один вопрос, который мне лучше объяснить тебе, чтобы в будущем не было никаких недоразумений относительно моих отношений с герцогом.

Руди почувствовал, как некий холодок принялся обволакивать его сердце.
Что скажет его хозяин? Что он любил элегантного и могущественного герцога Франца из Магдебурга-Заале? Что он, бедный мальчишка неопределенного происхождения, у которого до позапрошлой ночи не было даже собственных лохмотьев, чтобы прикрыть своё тело, не соответствует такому великолепию?

- Как и ты, - продолжил Торбен, - который не только мой паж, но и тот, с кем я делю свою постель, так я был когда-то одновременно и пажом, и компаньоном в постели своему господину. Руди, тебе не стоит так бледнеть. Это было десять лет назад. Тогда я был в твоём возрасте, но теперь я мужчина, и больше не интересен ему в качестве компаньона в постели.

- Значит, ты его больше не любишь?

- Конечно же, я по-прежнему люблю его, но не так, как ты и я любили друг друга вчера вечером в Зум Голднен Штерн!

Забыв на мгновение, что он всего лишь паж, Руди буквально влетел в объятия Торбена и, в качестве оправдания своего поступка, с облегчением прижался лицом к груди своего хозяина.

- Я говорю это, потому что ты скоро заметишь, что интерес герцога к красивым парням не уменьшается на протяжении многих лет. На самом деле именно это стояло за его вопросом мне, друг ли ты, или только слуга. Если бы я сказал ему, что ты всего лишь мой паж, он, без сомнения, выразил бы свой интерес к тебе в самых недвусмысленных выражениях. Он тебе понравился?

- Он показался мне дружелюбным и очень обаятельным, даже несмотря на то, что выглядит довольно строгим, когда не разговаривает с нами. Да, если бы я не был уже твоим, он мог бы заставить меня делать все те замечательные вещи, которыми мы занимались вместе, но сейчас уже слишком поздно.
И Руди подтянулся и обхватил руками шею Торбена, после чего с жаром поцеловал его в губы.

- Хорошо, - сказал Торбен, в конце концов отстраняясь от Руди, - мы должны приготовиться к приёму сегодня вечером. Времени не так много, а мы ведь не хотим выглядеть невоспитанными и неряшливыми.

Торбен открыл шкаф. Когда Руди увидел всю эту придворную одежду, он издал свист. Он не мог удержаться от того, чтобы не пощупать ткани и не рассмотреть всё богатство их цвета.

- А здесь, - сказал мальчик, пробираясь в дальний конец шкафа, - что это такое?

Торбен рассмеялся.
- Мои костюмы, когда я был пажом Франца.

Импульсивно Руди вытащил один сине-золотой камзол и примерил его к себе.
- Ты был не больше меня! - воскликнул он.

- Это верно.

- Ты был очень красив?

- Это тебе придется спросить у Франца. Но я знаю, что после небольших переделок, эти костюмы смогут отразить красоту моего пажа, при условии, что у него не увеличится самомнение, и он не примется постоянно любоваться собой.

- О, я никогда так не поступлю! - неожиданно сказал Руди. - Я никогда не забуду о своём происхождении и о том, что ты сделал для меня. Мой господин, ты должен пообещать мне, что если когда-нибудь я опозорю свое место или слишком возгоржусь, или стану жеманным красавчиком, ты оголишь мой зад и высечешь меня, как это полагается настоящему хозяину!

Со двора раздался звон колокола.
- Это сигнал о начале приёма, - сказал Торбен. - Нужно торопиться. Помоги мне с этой курткой.

Мальчик разочарованно отвернулся.
- Я надеялся, что теперь, когда мы одни...

- То воспользуемся этой возможностью для любви? Бывают времена, Руди, когда такие наслаждения следует отложить.

- Но... посмотри! Я не могу спуститься на приём в этом!

И когда паренёк повернулся, Торбен слишком ясно увидел, что короткий камзол, купленный для Руди прошлым вечером, ничего не скрывает, а, скорее, подчеркивает сильную выпуклость в его паху. Теперь глаза мальчика умоляли его - ради облегчения и спасения от определенного конфуза на торжественном приёме.

Торбен рассмеялся.
- Спускай штаны, Руди, а затем встань на колени на кровать. Полагаю, что хозяин должен покорить дикого жеребца в своей конюшне!

Это была быстрая операция, своего рода неотложная помощь. Менее чем через минуту Руди, ликующий экстазом, опустошил свой пыл между ловкими губами Торбена и опустился на кровать. Но Торбен не допустил дальнейших проволочек.
- А теперь подтяни штаны и оправься, - потребовал он.

- Это было по-настоящему замечательно, - сказал Руди, выйдя из транса и с любовью взглянув на Торбена. - Мне действительно требовалось это!

- Знаю. Но ты должен помочь мне одеться.
Торбен выбрал простой, но элегантный черно-золотой костюм, подчёркивающий его мужественную внешность. Хозяин и паж внесли свои окончательные корректировки в свои наряды и покинули апартаменты. Когда они подошли к банкетному залу, Торбен дал Руди последний совет.

- Ты должен мне прислуживать, и можешь обнаружить, что при дворе все делается немного иначе, чем в харчевне Штайндорфа. Когда у тебя появятся сомнения, просто смотри на пажа герцога, Хайнца. Я буду сидеть рядом с герцогом, и, так как герцога будут обслуживать первым, у тебя появится большая возможность понаблюдать за тем, как ведет себя Хайнц. А если нет, просто воспользуйся своим здравым смыслом.

- Я справлюсь, - с уверенностью заявил Руди.

Когда они вошли в банкетный зал, там уже присутствовало около тридцати человек, а на столы были установлены приборы на несколько десятков персон. Сам зал был завешен гобеленами, опоясан огромными итальянскими сундуками и освещен двумя парами хрустальных люстр, излучающих преломлённый свет сотен свечей. Руди сразу направился к боковой стене, заметив, где обретаются ожидающие пажи: мальчики от тринадцати до двадцати лет. Он почувствовал любознательные взгляды и какой-то возбужденный шепот. Тонкий, изящно одетый юноша лет шестнадцати подошел к нему с дружелюбной улыбкой.

- Значит, ты и есть Руди, - произнёс юноша. - Меня зовут Хайнц. Мой господин герцог попросил меня немного помочь, пока ты не привыкнешь к нашим порядкам здесь, в замке.

Руди с улыбкой поблагодарил его и более внимательно рассмотрел своего будущего коллегу - по сути, своего нынешнего преемника его собственного господина. Руди решил, что со вкусом у герцога всё в порядке. Хайнц был блондином скандинавского типа с прямыми волосами, даже ещё более светлыми, чем его собственные. Но в лице паренька было столько характера и решимости, что Руди сразу почувствовал, что за этой красивой внешностью скрывается личность с задатками лидера - он, по сути, рассматривался другими мальчиками и юношами в качестве их наставника. Было весьма разумно оставаться в хороших отношениях с Хайнцем.

И сам Хайнц изо всех сил старался быть дружелюбным:
- Все очень удивлены тем, что у Торбена Лерке внезапно появился паж, - шепнул юноша на ухо Руди. - Герцог уже рассказал мне, как вы встретились.

Приём в Магдебурге

Ты, должно быть, не совсем обычный парнишка, я уверен в этом, раз Торбен взял тебя под свое крыло.
После чего Хайнц пристально посмотрел на Руди и невинно спросил:
- Он хорошо тебе платит?

- Я... ну, я еще не уверен. Не было возможности спросить.

Хайнц поднял бровь и понимающе кивнул.

- Я думаю, мы будем согласны во многом, - прошептал он. - Лучше всего держаться вместе, потому что они сразу же примутся дразнить, или даже навредят персональным пажам герцога Франца и Торбена Лерхе, из-за твоего везения! Их съедает зависть. Им не нравится наша сила. Могу ли я рассчитывать на тебя, Руди?

Руди протянул Хайнцу руку, скрытую их короткими мантиями, и ответил:
- Спасибо за предупреждение, хотя я уже рассчитывал, как защититься от завистников. Но, конечно же, лучше быть вдвоём с кем-то, а не просто одним.

Тем временем Торбен приветствовал старых друзей при дворе. Он двигался с легкостью, уверенностью и характерной для него скромностью. Когда его спросили о его недавней поездке, он сказал, что был занят некоторыми незначительными деловыми вопросами.

Наконец распахнулись большие двойные двери, ведущие в апартаменты герцога. Среди гостей наступила тишина, когда в зал для приёмов вошёл герцог собственной персоной. Герцог Франц вежливо кивнул всем присутствующим, но направился туда, где стоял Торбен, и там, громко, ясно (и ныне официально) поприветствовал Торбена как дорогого и почетного гостя. Затем он познакомил его с Конрадом, графом Фельзена.

Конрад оказался молодым человеком в роскошном, украшенным красным орнаментом, камзоле. Графа можно было признать очень красивым, если бы не его высокомерность, которая была заметна даже по тому, как он презрительно поджимал губы. И в его голосе также прорывались заносчивые нотки.
- Я так понимаю, что Торбен Лерхе постоянно скачет с одного конца Германии в другой с какими-то захватывающими миссиями, - начал граф. - Для меня большая честь наконец-то познакомиться с ним. Возможно, когда-нибудь я тоже смогу воспользоваться его знаменитым клинком - мы всегда пользуемся самым лучшим при дворе Фельзена.

Торбен решил, что, вероятно, у этого человека очень мало друзей.
- Боюсь, ваша честь, что мои миссии не столь увлекательны, и своим клинком я пользуюсь только для защиты себя и людей, которых уважаю.

Они направились к накрытому столу. Конрад, конечно, сел справа от герцога Франца, для Торбена было приготовлено место напротив. Торбен заметил, что Конрад с любопытством, а ныне, возможно, и с тревогой, изучает его. Слева от Торбена оказался малопривлекательный мужчина в черном, который, как выяснилось, был камердинером Конрада; а поскольку Руди занял свое место за своим хозяином, он инстинктивно почувствовал, что камердинер в чёрном является человеком, за которым следует наблюдать.

По правую руку Конрада уселся сановник Римской церкви, пожилой и толстый, но с лицом дружелюбным и умным, которое, казалось, принимало на себя всё сияние белого и желтого шелка его облачения. Руди заметил, что Торбен знает этого человека и относится к нему с искренним уважением.

Это был Жюльен де Монферрат, епископ Реймсский, известный всей Европе в качестве одного из лучших политических умов католической Церкви. Епископ наблюдал за тем, как Руди аккуратно, преданно и с инстинктивным изяществом прислуживает Торбену - неожиданно мальчик почувствовал на себе взгляд мудрых старых глаз, которые выразили понимание отношений между пажом и его господином, а также кое-что еще - своеобразное любопытство, которого он не постигал. Руди дал понять едва заметным кивком головы, что заметил интерес епископа. Епископ отвел глаза от мальчика и сказал:
- Мой дорогой Торбен Лерхе, я заметил, что вы, наконец, заимели личного пажа, и, следуя тому, что я увидел, хочу поздравить вас с вашим выбором. Когда вам будет удобно, пожалуйста, сообщите ему о моей благосклонности.

Торбен начал рассказывать прелату о событиях в Штайндорфе, но Руди больше обеспокоил очевидный интерес, который проявил к рассказу его хозяина граф Конрад. А ещё мальчика раздражало, как граф посматривает на него; этот взгляд был ему определённо неприятен.

Магдебург был известен своими изысканными блюдами и невинными развлечениями, и ныне также прозвучала труба, и, кувыркаясь, появилась группа акробатов из Генуи. Они прыгали сальто и кувыркались, балансировали, демонстрируя различные физические проявления ловкости и силы; Руди даже не подозревал, что человеческое тело способно на подобное. Затем вышли английские певцы и музыканты, исполнившие мадригалы Берда и Таллиса. Местный дворянин прочитал стихотворение об охоте.

Когда Руди выходил за вином для своего господина, Хайнц остановил его, прошептав:
- Будь осторожен с нашим графом-пронырой: ты, очевидно, приглянулся ему. Несколько пажей замка уже впали в немилость герцога за то, что были слишком общительными с этим парнем. Конечно, всем им хотелось стать главными пажами в Фельзене или другом замке, но этот Конрад, думаю, оказался бы весьма противным хозяином!

Руди кивнул.
- Даже его камердинер выглядит злым. А почему граф здесь?

- Он должен обсудить договор между нашим герцогством и графством Фельзен. Ты мог этого не знать, но Фельзен много лет сражается и ссорится со своими соседями. Около месяца назад старый граф умер, и два его сына начали переговоры с нами. Но, думаю - и также думает, насколько я знаю, мой господин, - это просто повод немного пошпионить среди нас. И, конечно же, его развлекают все эти пажи!

- А они симпатичны?
Руди не смог удержался от поддразнивания.

Хайнц рассмеялся.
- Очень. Ты увидишь. Граф Конрад пробовал подкатить и ко мне. Конечно же, ничего не вышло. Готов на пари, потребуется всего лишь день или два, прежде чем тебе будет предоставлена эта сомнительная честь!

- Спасибо, я как-нибудь переживу это, - произнёс Руди, когда они вернулись к столу.

Наконец, банкет закончился. В качестве завершающих приём и обед фанфар прозвучали продольные флейты, трубы и барабаны - одновременно, это стало сигналом вечерней зари. Герцог поднялся, любезно поблагодарил своих гостей за их присутствие и ушел, после чего все покинули зал приёмов.

Вернувшись в свои апартаменты, Торбен едва успел похвалить Руди за отличную службу, когда раздался стук в дверь, и Руди открыл её Хайнцу.

- Герцог Магдебург-Заале просит к себе Торбена Лерхе и его пажа, - произнёс Хайнц своим самым официальным тоном после того, как позади него закрылась дверь, а затем, с большой улыбкой, добавил, - что-то вроде инкогнито, не так ли, Торбен?

- Да. Просто скажи ему, что мы сейчас явимся. Проверь, как обычно, коридоры.

- Еще одна вещь, которую ты должен знать, - сообщил Торбен после того, как Хайнц ушел, - это то, что, кроме епископа Реймса, никто в замке не знает о особых отношениях между герцогом и мной.

- Понимаю, - сказал Руди.

- Исходя из всех этих деликатных миссий, которые я предпринимаю для него, мы решили, что лучше соблюдать и поддерживать на людях определенное вежливое расстояние.

- Которого вообще-то не существует.

- Которое, безусловно, существует, за исключением случаев, когда мы наедине или с надежными друзьями.
Торбен выглянул за дверь и махнул Руди.
- В коридорах пусто - нам пора.

Герцог сразу же начал с сути своего поручения - подход, столь свойственный для его старого любовника, что Торбен был бы обескуражен, если бы тот предварил свою историю длинной и витиеватой преамбулой. Как предполагалось и ожидалось, граф Конрад приехал в Магдебург, чтобы шпионить. Два пажа замка - о которых Хайнц рассказал Руди - были поймали в ловушку, установленную герцогом; они были тщательно допрошены и, в конечном счете, расплакавшись (им было по тринадцать лет), во всём признались.

- Похоже, что они разболтали все, что знали об обороне и защите замка, - не так уж много, но достаточно, чтобы это представляло опасность. Однако, я уверен, что Конрад не знает, что мы его разоблачили, поэтому я поручил этим двум мальчишкам - если им хочется, чтобы их симпатичные головы по-прежнему оставались на их плечах - продолжить свой флирт с графом. Что касается наказания, то я сказал им, что определю его после того, как Конрад покинет пределы замка.

- Конрад успел передать любое из своих открытий Фельзену? - спросил Торбен.

- Он попытался, но мы перехватили его письмо и подменили бессмысленной официальной депешей.

- И никто больше не знает об этом? У него самый неприятный камердинер, он сегодня вечером за ужином сидел рядом со мной. Граф делится с ним своими знаниями?

- Маловероятное. Конрад, не без оснований, не доверяет людям.

- Вы знаете, что Марсель Лепре находится в Фельзене?

Герцог кивнул.
- Можно только предполагать, почему этот мерзавец-наёмник оказался там.

- У него репутация превосходного фехтовальщика.

- Я уверен, ты быстро с ним справишься.

- Я не могу быть в этом уверенным, пока не вступлю в бой с человеком. Но с Лепре, хотя я знаю, что он один из самых отвратительных мерзавцев Франции, я никогда не встречался.

- Однажды это случится.

Торбен вздохнул.
- Да, кажется, ты обычно всегда так поступаешь. Ты попросил меня понаблюдать за Конрадом и сообщить тебе, как я его нахожу. Он не очень умен. Он жесток. Он тщеславен. Я боюсь за Фельзен, если его брат такой же породы.

- А я опасаюсь, что, выпотрошив из двух моих пажей всё, что они знали, он теперь рыщет в других направлениях. Он доставляет неприятности. Я прямо не вмешиваюсь в его дела, опасаясь спровоцировать волнения, и, быть может, даже полномасштабную войну с графством Фельзен, на которую у меня сейчас нет лишних мужчин. Определенные договоренности с нашим другом, епископом Реймсским, означают, что я должен стараться поддерживать мир с графством Фельзеном ещё не менее двух месяцев. Итак, вот мой вопрос к тебе, Торбен: ты сможешь заставить замолчать графа Конрада - навечно - если мы устроим дуэль?

Торбен подумал, а потом на его лице промелькнула улыбка.
- Я бы с удовольствием воспользовался шансом. Он слишком опасен для того, чтобы бегать по Магдебургу.

- Значит, решено.  Теперь нужен только достоверный повод для вызова, и здесь Руди может помочь нам, если он пойдёт на такой риск, и, если ты, Торбен, дашь на это свое согласие.

- Что ты имешь в виду? - спросил Торбен. - Моя приверженность тебе, как ты знаешь, даже не заставила бы меня задать подобный вопрос. Однако по отношению к Руди мне бы хотелось, чтобы он узнал немного больше...

- Мой план довольно прост, - сказал герцог Франц. - Руди соблазняет графа, или, вернее, ведёт дело к тому, чтобы мы их поймали вместе. Пажи уже сообщили мне, что изнасилование является его предпочтительным способом удовлетворить свою похоть. Нам нужен безупречный свидетель, и я, конечно же, подумал о почтенном епископе. Конраду будет совершенно невозможно отказаться от твоего вызова. Ты согласен?

Торбен посмотрел на Руди:
- Это твое решение. Если ты думаешь, что можешь сделать то, о чём просит герцог, я дам свое разрешение, но если ты чувствуешь, что не хочешь этого, или что подобное не совсем благородно, то никто не будет тебя винить.

Но Руди уже решил.
- Я не знаю, насколько буду хорош как актёр, но я не вижу ничего бесчестного в попытке сыграть ту необыкновенную роль, которую вы мне дали. Я сделаю все возможное, чтобы принести вам графа Конрада на серебряном блюде.

Когда они покинули апартаменты герцога, Хайнц отвел Руди в сторону и сказал:
- Тебе придётся связаться с Плутом даже раньше, чем я предсказывал! Не волнуйся: я буду следить за тобой каждую минуту, когда ты в одиночестве.

- Благодарю. Мне понадобится твоя помощь.

- Мы двое, я же говорил тебе.

- Я помню это.

 

Глава 4. УСПЕХ РУДИ

Стояло время года, когда пели соловьи, жаворонки бросались с высоты своими каскадами трелей, и где-то в туманном лесу одинокая кукушка практиковалась в двух своих нотах. В Магдебурге обосновалось тёплое лето.

Руди прекрасно осознавал всю прелесть стоявшей погоды. Перед ним расстилалась небольшая лужайка, расположенная между покоями, занятыми графом Фельзена, и прудом, у которого обычно собирались пажи в свое свободное от обязанностей время, а в дни, подобные этому, они снимали свои камзолы и купались. Руди ожидал сигнала. Неподалеку от него в кустах стоял Хайнц, наблюдающий за окнами апартаментов графа. И вот наконец в окне третьего этажа сдвинулся занавес, за которым пряталасьпара темных глаз. Рука Хайнца упала, и Руди принялся медленно и вызывающе разгуливать по лужайке.

Добравшись до пруда, он разделся догола, встал и уставился на темную воду.
«Если повезёт», - подумал он, - «то граф Конрад уже потихоньку подкрадывается ко мне».

Руди нырнул, и был рад ощутить своим телом внезапную прохладу воды.

Он дважды переплыл пруд, а затем выбрался и мгновенно распластался на траве - чтобы обсохнуть, и из-за явного переизбытка жизнерадостности. День выдался замечательный, он чувствовал себя прекрасно, он был влюблен, и чувствовал приятное возбуждение от участия в предстоящих приключениях.
«А ещё», думал Руди, «мне нравится быть немного дразнящим!»

И он потянулся. А затем позволил своим пальцам соскользнуть с груди вниз, пока они не нащупали мальчишеский корешок и небольшой подлесок, из которого тот вскочил. С восторженным видом наслаждения он принялся ласкать себя, чувствуя, как раздувается его корешок. От его прикосновений нежные волны удовольствия устремились наружу, подобно ряби от упавшего камня, разбежавшейся по воде в пруду.

Позади него раздался звук - шорох в кустах - который подсказал, что он не один. Конрад ли это, или Конрад и Хайнц вместе, определить было невозможно. Руди горячо надеялся, что союзник не покинул его, но он все еще пребывал в доверчивом возрасте, а, кроме того, чувственные ощущения, будоражащие его, притупляли беспокойство. Он оставался в этой позе до тех пор, пока это казалось удобным, а затем вытянулся в траве, закинув одну руку за голову, и уставился в голубое небо, подергивая носом из-за окружающих его сладострастных ароматов цветов и травы, и сочного летнего запаха плодородной земли, то есть полностью отдавшись самому универсальному развлечению мальчиков-подростков.

Удивительно, но его мысли в настоящий момент не были заполнены ни Торбеном, и не Хайнцем, которого он находил привлекательным, и не Бруно - юным пажом из Прованса, определённым герцогом Францем на службу в их апартаменты. Он думал только о собственном теле, о том, как прекрасно оказалось купаться, потом - как приятно ощущать на себе жар солнца и дыхание ветра, поскольку они тоже занимались любовью с его кожей. Это был этакий мимолетный опыт себялюбия, доступный только в таком юном возрасте - опыт, который через десять лет он ни за что не сможет повторить.

Затем, как только все, что было в нем, собиралось восстать, чья-то тень закрыла собой солнце: над ним маячил граф Конрад, разглядывающий его с каким-то жестоким сладострастием.
- Это и есть тот разврат, которым занимаются пажи в Магдебурге во время досуга?! - произнёс граф.

Руди вскочил на ноги и довольно убедительно покраснел.
- О, мой господин, мне очень стыдно, - пробормотал он. - Погода была так прекрасна... И у меня было немного свободного времени...

- Более, чем достаточно! Прекрати извиняться. Подойди сюда. Сюда!
И граф указал на траву перед его ногами.

Повесив голову, Руди шагнул к высокому мужчине.
«Хайнц», взмолился он, «надеюсь, ты сейчас где-то рядом!»

Не говоря ни слова, граф схватил голого мальчика, и, обхватил его рукой за талию, наклонил, а другая его рука, в которой находился стек для верховой езды, пребывавший в центре внимания Руди за секунду до этого, принялась наносить по сильно натянувшимся ягодицам жгучие удары.

Руди издал соответствующий обстоятельствам страдальческий вопль, хотя, по правде говоря, боль была не столь уж невыносимой. И, конечно же, не смогла остановить его юношеский сок, от выделения которого ныне, после всех волнений и под воздействием хватки графа Конрада, не так-то легко было отделаться, как и от повторного подъёма его корешка. С сильнейшим содроганием Руди оросил своим семенем руку, державшую его, и, когда его чресла истощились, обмяк.

Конрад отпихнул мальчика на траву и принялся очищать руку надушенным шелковым носовым платком.
- Ах ты каплун беспризорный, ублюдок, дворняжка, гадина! - выругался он. - Я немедленно пойду к твоему хозяину и скажу ему, что у него на службе бесполезный негодяй.

Руди сумел выжать из глаз какую-то каплю оставшейся после плавания в пруду влаги, и, надеясь, что эта капля перейдёт в слезы, завопил:
- О, герр Лерхе наверняка запорет меня до смерти! Пожалуйста, не рассказывайте моему господину. Я сделаю все, что вы скажете!

- Всё-всё?
Удовлетворение тайком промелькнуло в темных чертах лица графа.
- Хорошо, я не расскажу ни твоему господину, ни герцогу, но не ожидай, что ты выкрутился. От их имени я, граф Конрад из Фельзена, лично возьму твоё воспитание в свои руки.

- О, господин, я буду очень благодарен за это. Я уверен, вы найдете, что я хороший ученик.

- Посмотрим. А теперь внимательно слушай. Если зайти в восточную башню и подняться по винтовой лестнице, то наверху есть комната. Там, в восемь часов вечера, я покажу тебе, своими собственными руками, как я воспитываю развратных мальчишек. Будь там, если не хочешь, чтобы Торбен Лерхе узнал о твоём проступке. Если ты смиришься перед моим наказанием, и будешь себя хорошо вести, к моему удовлетворению, и, кроме того, поможешь мне, рассказав кое о чём, нужном мне - тогда ты сможешь больше ни о чём не беспокоиться.

- О, господин, я обязательно поступил бы так, как вы сказали, но...
Руди подпустил в свой голос притворной робости.

- Но что?

- Прошу вас вспомнить, что я всего лишь маленький мальчик, и я на службе совсем недавно...

- Просто будь там в восемь, - сказал граф Конрад.
И бросив на обнаженную фигуру мальчика последний взгляд, он повернулся на каблуках и отбыл.

Едва ушёл Конрад, а Руди только успел натянуть штаны, появился Хайнц, прикрывая свой смеющийся рот рукой.
- Великолепное представление! - прошептал старший мальчик. - Я вряд ли смог бы насладиться этим больше.

- Отлично, ведь это не тебя хлестали стеком!

- И это был не я, кто фонтанировал, когда припекло, хотя в этом направлении, несомненно, соблазн имелся. Тебе действительно было больно?

Руди покачал головой.
- Меня наказывали намного сильнее, чем в этот раз.

Они вернулись в замок, погружённые в болтовню, и отправились в апартаменты Торбена. Но Бруно, юный паж, сказал им, что Торбен отправился по делам в город, и Хайнц повёл Руди в кабинет своего господина, где они обнаружили герцога Франца беседующим с епископом Реймса.

Епископ уже был проинформирован о заговоре, а теперь узнавал о своей роли в нём:
- Я рад этому, отчасти потому, что такие меры нравятся мне, как политическому деятелю, а отчасти потому, что я заинтересован положить конец владычеству семьи Фельзена в этой области. К тому же, этот Конрад - отменный мерзавец.
Епископ благожелательно улыбнулся и переплёл пальцы на золотом кресте, вышитом на его одеянии в том месте, где оно прикрывало его живот.

Когда вернулся Торбен, Руди, затаив дыхание, едва успел рассказать ему о событиях дня, одеть его и отправиться с ним в столовую. Во время ужина четверо заговорщиков сумели вести себя вполне естественно, хотя однажды, когда Торбен поймал презрительный взгляд графа Конрада, брошенный им на Руди, он почти потерял самообладание; и должен был представить себе, с каким восторгом вскоре своим мечом заставить бегать этого напыщенного павлина.

Спустя некоторое время, когда Руди занимался десертами, Торбен почувствовал осторожное прикосновение руки мальчика к его руке. Это было всего лишь краткое касание, и, поскольку все остальные пажи стояли рядом со своими господами, никто не мог этого заметить. Неожиданно Торбену стало ясно, что его маленькому другу нужна небольшая поддержка. Пока они одевались к ужину, поговорить о случившемся почти не было возможности. Насколько напуган мальчик? Может, он беспокоился, что его хозяин рассердится за способ, которым мальчик воспользовался, чтобы заманить графа в расставленную ими ловушку?

Торбен откинулся на спинку кресла, позволив одной руке упасть за его спинку. И та немедленно встретилась с жилистым кулаком мальчика. Единственное твердое и ласковое пожатие подсказало Торбену, что именно этого искал паренёк: дрожащие мышцы тонкой руки расслабились, и с полным доверием поласкали сильные пальцы Торбена.

Наконец, гости покинули обеденный стол. Конрад посмотрел на Руди и приподнял надменную бровь. Руди неуверенно и смиренно кивнул, наблюдая, как граф поворачивается на каблуках и уходит.

Торбен заметил обмен сигналами и подумал: «Итак, мой друг, вы думаете, что у вас имеется идеальное сочетание жертвы для удовлетворения вашей похоти, и источника сведений обо мне и роли, которую я играю в местных делах. Вскоре, как вы думаете, у вас получится положить конец власти Франца, сделав правителями богатого Магдебурга графов Фельзена. Наслаждайся своими ожиданиями, потому что они окажутся недолгими».

Было почти восемь. Руди едва успел завершить свои обязанности на кухне, после чего ему пришлось спешить в восточную башню.

Хайнц остановил его, прежде чем мальчик начал подниматься по лестнице.
- Граф Конрад уже там. Торбен и епископ находятся в комнате у первого балкона и будут у двери, как только ты закроешь ее за собой. Не волнуйся, когда граф повернет ключ: сегодня я разобрал замок, поэтому он издаёт нужные шумы, но никого не остановит. Теперь дело за тобой. Удачи, Руди!
В голубых глазах Хайнца появился проблеск веселья.

Руди поднялся по лестнице и осторожно постучал в тяжелую дубовую дверь. Та тут же была открыта графом Конрадом.

- Итак, ты здесь, - произнёс граф. - Для беспризорника, ты, по крайней мере, достаточно умён, чтобы понимать, как надо действовать в собственных интересах, не так ли?

- Да, господин, - ответил Руди. - Думаю, что это так.

- И ты готов получить свой урок?

- Я здесь по вашему приказу и к вашему удовольствию, мой господин. Но что вы собираетесь делать?

Руди нервно осмотрел мрачную комнату. Мебели тут было мало: только старый стол, несколько жестких стульев, огромный сундук, видавший лучшие дни и покрытый длинной подстилкой - очевидно, он играл роль дивана.

- Ты скоро узнаешь, - сказал граф. - Снимай одежду!

- Мою одежду, господин? - пробормотал Руди.

- Ты слышал меня!

Медленно, стараясь потянуть время, Руди расстегнул пуговицы. Когда грудь мальчика обнажилась, и Руди начал осторожно складывать рубашку, чтобы отложить ее, граф Конрад больше не смог сдерживать своё нетерпение. Он схватил Руди за штаны и разорвал их, при этом сердито шипя:
- Прекрати сражаться со мной, маленький проказник! Будешь вести себя так и дальше, и ты почувствуешь на себе в дальнейшем всю ярость Фельзена - на протяжении многих дней, нет, многих недель!

И штаны, купленные для Руди Торбеном в Zum Goldnen Stern, превратились в лохмотья на его лодыжках. Конрад схватил мальчика за волосы, и, пригнув к сундуку, заставил встать на него коленями. Он держал мальчика так крепко, что Руди совершенно не мог сопротивляться. А затем мальчик почувствовал, как теплое мокрое оружие графа заняло позицию, ища своим мягким кончиком нужную точку для входа. С отвращением он услышал, как Конрад тяжело дышит ему на ухо.
- А теперь, ты, маленький мошенник, - рычал Конрад, - поймёшь, что значит быть настоящим мужчиной!

И Конрад сделал выпад. Боль пронзила тело Руди и заставила его сжать зубы, чтобы заглушить крик. Мальчик всегда был открыт перед Торбеном, а его хозяин вел себя нежно. Теперь же мальчик попытался всеми силами, которыми обладали его юные мышцы, закрыться. Но Конрад был невероятно силён, и его оружие, в конечном счете, оказалось непобедимым. Руди снова закричал, почувствовав, как оно полностью вошло в него, а затем всё окружающее исчезло за страданием.

Когда он пришёл в себя, в комнате находились Торбен и епископ Реймса, а перед ними стоял граф Конрад, пытавшийся натянуть штаны, свекольно-красный от гнева и смущения.

- Значит, - заявил Торбен, с презрением, столь же острым, как и его меч, - так благородный граф Фельзена выражает свою признательность за гостеприимство моего господина!

- Убирайся! Убирайтесь отсюда! - хрипел граф Конрад.

- Мы сделаем это, когда сочтём нужным, - продолжал Торбен. - Я много путешествовал по Европе, как вы знаете, и мой опыт не ограничивается приличным обществом и общением в гостиных, но я никогда в жизни не видел такой грязной, трусливой жестокости, даже у тех, кто имеет дело со свиньями!

- Это не ваше дело! Я граф Фельзена, а этот маленький подлец - просто паж!

- Мой паж!

- К тому же, - благоговейно вмешался епископ Реймский, - это также забота Церкви - не только моей церкви, но и других церквей, процветающих в немецких графствах, - чтобы наша молодежь была защищена от всего, что может поставить под угрозу здоровье их душ...

- Я не принимаю оскорблений от наемных помощников, Торбен Лерхе!
Конрад внезапно разбушевался, полностью игнорируя епископа. Он попытался ударить Торбена кулаком, но промахнулся.

- Я полагаю, вы намерены сражаться с дуэли, граф Конрад? - спросил Торбен. - Разве не лучше было по-простому бросить мне вызов, а не гневаться, подобно избалованному ребёнку?

Граф Конрад собрал то, что осталось от его достоинства и заявил:
- Завтра утром мне представится восхитительнейшее удовольствие проткнуть тебя моим мечем. Я попрошу своего камердинера договориться с твоим, вернее вот с ним - этим пажом, как ты его называешь.
А затем, одеревеневший и бледный, он покинул башню.

Торбен поспешил к Руди, который по-прежнему сидел в тени у сундука и поднял его на руки.
- Дорогой Руди, - сказал он, - все кончено. Ты был великолепен. Ты никогда не узнаешь, как я горжусь тобой. Осуши свои слезы...
И Торбен принялся целовать лицо мальчика. Руди обнял Торбена за шею, позволив поднять себя, после чего принял помощь в собственном облачении остатками своей одежды.

Через несколько минут пятеро ликующих заговорщиков собрались в апартаментах герцога. Хайнц достал бутылку с особым бордо из личных запасов герцога; они выпили за Руди, за его мужество и за успех следующего дня.
- У нас не должно быть никаких сомнений в исходе поединка, - произнёс герцог Франц. - Никто не может фехтовать лучше Торбена; нет никакой защиты от его невероятного удара в лоб. Но будем осторожны. Граф неплохо владеет шпагой, и он очень уверен в себе, поэтому, Торбен, позаботься, чтобы его удачный выпад не удивил тебя.

- Я буду сражаться с холодным, расчетливым гневом, и в самом лучшем расположении духа, - сказал Торбен. - Я буду бороться за твои интересы, стремясь удовлетворить свою ненависть, и отомщу за оскорбление чести Руди.

- Еще один тост, - заявил достопочтенный епископ Реймса. - За отъезд Конрада через ворота Магдебурга - вперед ногами!

В ту ночь, как только тишина накрыла замок, Торбен втянул Руди в свою постель и приложил все свои чувства и весь свой опыт, чтобы успокоить волнение мальчика. Они долго и нежно целовались, обнимая друг друга, любовно шептались, после чего Торбен перешел к потребностям мальчика. Трижды Руди опорожнял себя под нежными утешающими ласками своего хозяина и, наконец, заснул глубоким сном в объятиях Торбена.

Ныне в окне стояла бледная луна. В течение нескольких минут Торбен лежал без сна, наблюдая, как её призрачный свет льется нежным водопадом на их обнаженные тела и играет на взъерошенной голове его возлюбленного. Затем он тоже закрыл глаза и, примирившись с самим собой, заснул.

 

Глава 5. ДУЭЛЬ

Ранний утренний туман неподвижно висел нал лугом у замка, где дуэлянты собирались встретиться друг с другом. День казался слишком приятным для смерти: воздух был наполнен ароматами миллионов цветов; на них трудились пчёлы, вышагивая вокруг капель росы, все еще покоящихся на нижних лепестках; роса сверкала в траве и капала с деревьев, всякий раз, когда лёгкий летний ветерок шевелил нежные листья.

Новости о поединке быстро распространились по замку. Никто, конечно, не знал истинной подоплеки дуэли, но ощущение неизбежности присутствовало, как будто где-то в глубине души все осознавали, что двое столь отменных фехтовальщиков, так сильно отличающихся темпераментом и выступающих за противоположные интересы, должны были рано или поздно столкнуться в крови и стали. Герцог и его слуги, епископ Реймский и партия графа Фельзена вышли на луг. Они представляли собой яркое и великолепное зрелище: герцог Франц в придворном костюме, выдержанном в строгих черно-красных цветах; его пажи в синем, желтом и белом; епископ в традиционном бело-жёлтом церковном одеянии и группа из Фельзена в камзолах зеленого и охряного цветов.

Граф Конрад оказался первым участником дуэли, который появился на лугу в сопровождении Сигизмунда Фогеля, камердинера в чёрном, несущего боевую рапиру под мышкой одной рукой. Фогель молчал, и по его лицу было невозможно понять, какие у него мысли. Конрад, со своей стороны, поклонился герцогу и произнёс с напряженной улыбкой:
- Это будет очень короткий спектакль.

- Мы обсудим это тогда, когда вопрос будет урегулирован, а поле станет свободным, - ответил герцог Франц.

Затем появились Торбен и Руди; Руди был серьёзен и, очевидно, немного испуган, но его хозяин смотрел на мир, будто только что вышел на утреннюю прогулку по прекрасным лугам и лесам Магдебурга. Торбен коротко побеседовал с герцогом, улыбнулся и пообщался со своими друзьями, но те, кто его хорошо знал, заметили настороженность в его серых глазах, появлявшуюся при опасности, и ощутили кратковременную жалость к графу Конраду, который с надменным видом расхаживал перед  своими сторонниками.

Глашатай замка вышел вперед, и, когда толпа замолчала, зачитал стандартный текст о дуэли.
- Этот поединок, - объявил он, закрывая книгу, - не прекратится при первом пролитии крови, это будет дуэль до смерти.
Он подал сигнал. Торбен повернулся к мрачному Руди, который вручил ему шпагу. Их пальцы соприкоснулись, каждый пытался успокоить другого. Затем Торбен обернулся, коротко поклонился своему противнику, и дуэль началась.

Руди на дуэли

И на лугу раздались звуки ударов стали о сталь. В течение первых нескольких минут Торбен и Конрад оценивали друг друга. Они делали выпады, парировали, каждый выискивал сильные и слабые стороны техники своего противника. Когда Конрад решил, что уже в полной степени оценил мастерство своего оппонента, он внезапно улыбнулся герцогу, как бы говоря: «А теперь мы начинаем всерьез».

Граф Конрад блистательно начал, выступив с большим и разнообразным репертуаром изящных атак, которые время от времени вызывали вежливые аплодисменты его поклонников. Смотрелся он очень хорошо, и Руди, который ничего не понимал в фехтовании, ощутил, как его лицо становится всё бледнее и бледнее, а сердце начинает биться так, что вот-вот выпрыгнет из груди. Но затем, после особенно блестящей атаки графа, Руди заметил легкую улыбку, играющую на лице его хозяина, и он начал понимать, что уже увидели все знатоки в толпе: Торбен, с игривой легкостью и минимальными усилиями, запросто парировал каждый из выпадов графа.

Граф Конрад понял, что легкое превосходство, которым, по его предположению, он обладал, было встречено защитой, оказавшейся не только компетентной, а даже, возможно, весьма виртуозной. С беспокойством он сообразил, что пока не испытал ни одной атаки Торбена. Очевидно, что он не сможет закончить поединок так быстро, как хвалился, потому что репутация этого Торбена Лерхе оказалась вполне заслуженной.

За исключением звона сталкивающихся клинков и случайных восклицаний или ругательств, испускаемых графом Фельзена, на лугу стояла полная тишина.  Конрад еще раз применил свой репертуар маневров, и на этот раз Торбен парировал их даже ещё более играючи. А затем, быстрым движением запястья - большинство зрителей не успели понять, как это случилось - Торбен сделал выпад, заставший графа Конрада врасплох, и отшвырнувший его рапиру на траву в нескольких ярдах от дуэлянтов.

- Боже мой! - воскликнул Руди и обнаружил, что схватился за руку Бруно, стоявшего рядом с ним и аплодировавшего вместе с остальными сторонниками герцога. Бруно взглянул на него так, что Руди неожиданно сообразил - это обожание. И не к Торбену, который был примером для подражания для этого юного прованского паренька; а к нему, Руди, обычному, хотя и весьма любимому пажу!

На поле битвы Торбен с иронической улыбкой ожидал, когда камердинер графа подберёт упавшее оружие и отдаст его хозяину. Поединок возобновился. Конрад был явно потрясен случившимся, и сильно потел. Теперь уже Торбен начал теснить его - поначалу не вызывая особого беспокойства – до тех пор, пока еще один невероятно быстрый маневр запястьем не заставил рапиру графа снова пролететь по воздуху и воткнуться клинком в землю на лугу, где она некоторое время раскачивалась, напоминая собой крест.

Когда принесли его рапиру, граф Конрад потребовал короткого отдыха, чтобы со своим камердинером осмотреть оружие и оценить ущерб. Они сказали несколько слов друг другу, и у Руди возникло ощущение, что они обсуждают совсем не рапиру. И он решил, что будет внимательно наблюдать за обоими.

И снова прерванный поединок был возобновлен, но Руди заметил, что на этот раз Фогель вместо того, чтобы отступить назад, остался там, где стоял, а граф Конрад завлекает своего противника в его сторону. Камердинер медленно перенёс свой вес на одну ногу, и Руди понял, в чем состояла хитрость: он должен был заставить Торбена споткнуться, чтобы граф Конрад мог заколоть его, поверженного на землю, или же, потребовать, чтобы Торбен покинул поединок в следствие проявленной трусости.

Всё ближе и ближе подходил Торбен к опасной черте, а затем, когда камердинер графа уже собирался совершить свою подлость, что-то мелькнуло в воздухе, и Фогель, вскрикнув от боли, упал на землю; в его бедре глубоко засел кинжал Руди.

Собравшиеся наблюдатели сразу же поняли, что было задумано и как это было предотвращено. Торбен отступил к центру площадки поединка, откуда грациозно, жестом фехтовальщика,  поприветствовал своего находчивого пажа. Графу Конраду пришлось отныне защищаться с другой стороны:

- Мой господин, - сказал он герцогу Францу, - я и не подозревал, что Сигизмунд, мой камердинер, так увлекся поединком, поскольку он, очевидно, из-за своей преданности ко мне, предпринял это ненужное вмешательство. Я от всего сердца прошу прощения за его ошибку из-за неправильного суждения. Я серьезно накажу его, когда мы вернемся в Фельзен, вы можете быть в этом уверены.

Тем временем раненого удалили с луга, и, прежде чем Руди понял, что Бруно покидал его, мальчик вернулся с кинжалом Руди.
- Ух ты! - восторгался Бруно. - Тут было на что посмотреть! Теперь графу стоит позаботиться о себе. Посмотри, какой гнев в глазах твоего хозяина!

Началась заключительная фаза дуэли. На этот раз атаковал только Торбен. Охи и вздохи наблюдающих демонстрировали их глубокое понимание невероятного фехтования, неожиданно разразившегося перед ними. После града выпадов, столь сложных и трудных, что за ними мало кому удалось уследить, Конраду пришлось перейти к глухой обороне. Только с большим усилием ему удавалось удерживать Торбена на расстоянии вытянутой руки. Для Фельзена поединок превратился из ожидания легкой победы в вопрос выживания.

Внезапно Торбен прекратил атаковать. Граф Конрад, собрав остатки покидающих его сил, сделал внезапный выпад, безрассудный и отчаянный. Именно этого и ожидал Торбен. Почти незаметное резкое движение его запястья парировало рапиру графа. На долю секунды клинок рапиры Торбена, высоко поднятой, поймал солнечный свет и, когда клинок Конрада прошел в нескольких дюймах от его сердца, коснулся, а затем с большой силой вонзился в череп Конрада аккуратно между его глаз. Граф замер. Затем его рапира вывалилась из безжизненной руки, и тело, подобно дереву, срубленному лесорубом, рухнуло на землю.

 

Вернувшись в апартаменты герцога, Франц, епископ Реймса, Торбен и две юных пажа, сыгравших столь важные роли в успешном заговоре, выпили за товарищество, заново переживая триумф этого дня.

- Руди спас мою жизнь во второй раз, - сообщил Торбен. - И каким мастерским ударом! Где ты научился такому?

- Это была одна из моих маленьких радостей, когда я прислуживал на постоялом дворе Штайндорфа, - незамедлительно ответил Руди. - Я сам этому научился. И рад, что умею пользоваться хотя бы одним видом оружием. Я не знаю, что такое фехтование, хотя очень бы хотел этому научиться.

- Я буду учить тебя, - сказал Торбен.

- И я тоже, - произнёс герцог Франц, который был известен как превосходный учитель и отличный практик.

- А со мной ты сможешь практиковаться, - заявил Хайнц.

Торбен улыбнулся.
- Но будь осторожен: Франц научил Хайнца довольно неплохому длинному луту, и сегодня утром Хайнц мог бы дать Конраду пару подсказок.

В конце концов, ликование от победы слегка отошло на второй план и, под влиянием вина, маленькая вечеринка впала в более задумчивое настроение. Герцог встал и произнес речь:
- Я прекрасно знаю, мой дорогой Торбен, что ты никогда не принимаешь даров за те задания, за которые ты так охотно берёшься и так хорошо выполняешь для меня, но я считаю, что ты воспримешь это и своей личной наградой, когда я вручу Руди знак нашей благодарности за его поступок этим утром.

Герцог открыл стоящую на столе небольшую шкатулку и вытащил нечто, собравшее на себе солнечный свет, проникающий в апартаменты, превращая его в чистейшие и мягчайшие оттенки золотого.

- Подойди сюда, Руди. Встань передо мной на колени. За то короткое время, что я знаю тебя, я начал восхищаться тобой, и уважать тебя так сильно, что безо всяких колебаний приглашаю тебя в наше небольшое сообщество. Прими это золотое ожерелье с крестом в форме кинжала. Оно введёт тебя в круг самых доблестных и достойных людей известного мира - общества, главой которого я являюсь, чем весьма горд, а все присутствующие в этой комнате - его члены.

На шею приклонившего колени и склонившего голову Руди возложили прекрасную золотую цепь с эмблемой, и когда он поднялся и взглянул на герцога, Хайнца, Торбена и епископа, в его глазах стояли слёзы. Его сердце наполнилось любовью, гордостью и надеждой, и ему захотелось выразить свою благодарность - единственным способом, пришедшим ему в голову – и рассказывать очень личную и, возможно, довольно глуповатую историю:
- У меня когда-то было кольцо, которое, я, будучи ребенком, считал очень красивым. Я носил его на веревке на шее, потому что оно было рассчитано на взрослого, а мои пальцы были еще слишком маленькими. Мне нравилось то кольцо, но моя любовь к тому, что случилось, намного больше. Я буду стараться всю свою жизнь быть достойным этого и тех великих людей, с которыми оно меня связывает.

Руди упал в объятия Торбена, а затем довольно формально обменялся рукопожатиями с остальными членами Лиги Кинжала. Когда он подошел к епископу, старик внимательно посмотрел на него и произнёс:
- Сын мой, ты помнишь, как выглядело то твое кольцо?

- Конечно, - ответил Руди. - Оно было серебристым, и на нем имелся камень с единорогом, что глупо, потому что все знают, что единорогов больше нет.

- Что случилось с тем кольцом?

- Полагаю, оно в Штайндорфе. У меня было тайное место на кухне, где я спал, но нам с Торбеном пришлось спешно оттуда уехать. Пожалуйста, господин, не беспокойтесь об нём. С этим ожерельем я никогда больше не стану о нём вспоминать!

 

Глава 6. НАКАЗАНИЕ ПАЖЕЙ

Затем речь зашла о юных предателях, пажах, проболтавшихся об обороноспособности Магдебурга покойному графу Фельзена. В тот же момент, когда была назначена дуэль, их бросили в темницу. И покуда они, в унынии и сырости, в разных тюремных камерах со страхом ожидали наказания, герцог решил повидать их.

И вот герцог Франц, Торбен, Руди и Хайнц отправились в ту часть замка, в которой ещё ни разу не бывал Руди. Они миновали комфортабельные апартаменты, хозяйственные помещения, где готовилась еда, выделывали кожу, шили одежду, подковывали лошадей, ткали лён, ковали оружие, и спустились в глубины замка, где на протяжении веков и до недавнего времени врагов Магдебурга держали для выкупа, где их казнили, или где те кричали в последние часы своей жизни на том или ином инструменте для пыток.

- Конечно же, мы больше не пользуемся этим, - сказал герцог Франц, когда они проходили мимо станков для растяжки, печей с заржавевшими приспособлениями для клеймления и коллекцией тисков для пальцев, приспособлений для ломания костей и вырывания суставов. - Но присутствие этих предметов здесь часто создаёт необходимый эффект, особенно на молодых и впечатлительных.

- Но одна комната все еще используется, - произнёс Хайнц с блеском в глазах, - и кое-что из того, что там имеется, тоже.

- Да, действительно, - ответил герцог. - И ты должен об этом помнить.
И он игриво хлопнул по ягодице Хайнцу своей рапирой.

- Ой! - воскликнул паренёк. – Наказывать-то должны совсем не меня!

Они вошли в небольшую камеру, также обставленную всевозможными приспособлениями для пыток, только они имели гораздо более привычный вид. На стенах висели всевозможные оковы, с потолка свисали цепи, а у одной стены стояло несколько деревянных рам высотой со стол, с кожаными ремнями, которые, очевидно, предназначались для закрепления ими человеческих тел. Руди почувствовал спазм в горле. «Какими жестокостями», подумал он, «занимался здесь герцог Франц?» Это та темная сторона Магдебурга, о которой он не подозревал раньше? Его растерянность, должно быть, проявилась у него на лице, потому что Хайнц взял его за руку и, потянув в сторону, подмигнул и сказал:
- Теперь ты увидишь, как мой хозяин может превратить наказание в удовольствие, и тем самым вызвать у мальчиков к себе такую преданность, которую не в состоянии выжать из людей те инструменты из соседних камер. Выше нос, Руди, но, для начала, постарайся, чтобы мальчикам не поняли, что всё это всего лишь притворство!

Затем тюремщик привел двух проштрафившихся пажей. Они были без великолепных придворных камзолов, их тела прикрывали только лохмотья из грубой ткани, которые носят только крестьяне. Они пали на колени перед герцогом Францем и забормотали просьбы о прощении.

- Вы действительно раскаиваетесь? - спросил герцог.

Мальчики одновременно кивнули.

- Но вы и прежде клялись в своей преданности; посмотрите, чем обернулись ваши обязательства.

- Но мы всё поняли, мой господин!

- О, нет, господин, мы больше никогда этого не сделаем!

Герцог погладил себя по подбородку, выгнул бровь, адресуясь к Торбену, а затем пристально оглядел мальчиков.
- Очень хорошо. Моим наказанием будет пятнадцать ударов каждому маленькой плетью, это сделают Руди и Хайнц, и на этом все. А теперь, скидывайте лохмотья и к козлам. Хайнц, Руди, за плетьми, и выдайте этим парням положенное!

Маленькая плеть и всего пятнадцать ударов! Мальчики вздохнули с невероятным облегчением. Они скинули свою одежду и чуть ли не с радостью отправились к пыточным столам.

- Смотри, как я буду это делать, - произнёс Хайнц, обращаясь к Руди, затем озорно улыбнулся. - Я имел дело с этими инструментами с двух сторон, как ты уже понял.

Сначала мальчиков заставили встать лицом к краям рам, чтобы закрепить их лодыжки к ножкам приспособления. Руди заметил, что на верхней части каждой рамы, похоже, не хватало большого куска, и это было связано с тем, что потом мальчики, согнувшись, прижались телом как раз к месту, где недоставало куска, и вытянули руки, а их запястья закрепили на дальних концах этих деревянных козлов. Ни один из мальчиков не оказал даже символического сопротивления.

Хайнц снял с стены две плётки, одну он передал Руди, который опробовал её в воздухе - та издала негромкие свистящие звуки, эхом отразившиеся между каменных стен. Ему было все еще немного жаль этих пажей, но в то же самое время он был взволнован и возбужден предстоящим наказанием.

- Готов? - спросил Хайнц. - Тогда вместе. Начали!

Одновременно с Хайнцем Руди поднял свою плеть и позволил первому удару обрушиться на тугую кожу, заметив, как на белых ягодицах мальчишки появились красные отметины. Затем он принялся наносить удары дальше.

Наказание пажей

Жертвы слегка стонали, но принимали своё наказание без визгов и плача, которые можно было ожидать от тринадцатилетних детей.

- Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, - отсчитывал Торбен с другой стороны камеры.

- Вот и все, - сказал герцог Франц. - А теперь вы можете освободить ремни, позволив этим краснопопым грешникам снова одеться: я дам указание тюремщику приготовить их придворные камзолы.
С этими словами герцог Франц и Торбен вышли из камеры.

Выйдя из камеры, герцог Франц обернулся к Торбену.
- Полагаешь, они воспользуются возможностью? - спросил он.

- Давай посмотрим. Думаю, что они были слегка возбуждены.
Они вернулись к двери.

Оставшиеся в камере Хайнц и Руди посмотрели друг на друга, и на их лицах появились улыбки. Руди понял, какие мысли появились у Хайнца. Вид двух наказанных мальчишек, все еще привязанных и слишком уязвимых, привел его к крайней степени возбуждения, а взгляд на штаны Хайнца подсказал ему, что его компаньон по исполнению наказания пребывает в точно таком же состоянии.

Хайнц прочистил горло и сказал:
- Как думаешь? Может нам стоит добавить им немного дополнительного наказания - конечно же, для их же блага?

Руди пожал плечами: он действительно не знал, что делать дальше.

- Посмотри, как привлекательны, - продолжал Хайнц, - их красно-полосатые задницы! Я собираюсь воспользоваться одной из них!

Искушение пересилило все колебания Руди. Он ухмыльнулся Хайнцу.
- Хорошо, - произнёс он. - Я с тобой!

Поначалу оба пажа были просто удивлены. Затем они начали ухмыляться, ощутив в себе часть мужского тела, к которой они уже давно привыкли умело и с удовольствием приспосабливаться на своей службе. Для Руди это оказался первый раз, когда он испытал то, что ощущал Торбен с ним по ночам. Он поймал взгляд Хайнца, и двое мальчиков засмеялись. А затем, поначалу нерешительно, к ним присоединились мальчики, привязанные к козлам. Вскоре вся камера наполнилась эхом юных голосов. Вся четвёрка упорно, прилагая все усилия, трудилась; старые козлы качались, скрипели и напрягались в своих кожаных креплениях. Руки Хайнца и Руди нырнули под козлы, и, обнаружив там готовые к обработке органы безропотных жертв, быстро довели их до кульминации.

В камере внезапно смолкли все звуки. Торбен кивнул герцогу Францу и произнёс:
- Это решающий момент - войдем.

Они вошли в комнату в тот миг, когда Руди и Хайнц производили свои финальные толчки.

- Ну и ну, вот это наслаждения! - воскликнул герцог. - Мальчишек даже на минуту нельзя оставлять без присмотра, иначе они тут же придумают какое-нибудь новое озорство!

Руди густо покраснел и отступил от своей довольной и ныне совершенно обессиленной жертвы, стараясь как можно быстрее привести свою одежду в надлежащий вид.

- Я ничего не делал! - воскликнул один из мальчиков на козлах.

- Это не моя вина, - произнёс другой. - Я был связан!

- Освободите негодников, - произнёс герцог Франц, и, когда его приказ были исполнен, он повернулся к мальчикам с полосатыми задами и сказал: - Ни слова о последнем происшествии, парни, или вас тут же вышвырнут из замка. Поняли?

Униженные мальчики быстро кивнули и, по-прежнему голышом, выбежали из камеры в поисках тюремщика и своих придворных костюмов.

Торбен и герцог рассмеялись.

- Означает ли это, что вы и в самом деле не злитесь на нас? - осторожно спросил Хайнц.

- Ты с ума сошёл, мой дорогой Хайнц? Конечно, нет.

- Ни один здоровый молодой мальчишка не смог бы совладать с собой, - добавил Торбен, чтобы поддержать Руди.

- Спасибо, - сказал Руди. Он был очень рад. - Теперь мы можем идти? Я хочу увидеть свою рапиру и со своим другом поговорить с оружейником.
Он и Хайнц направились к двери, но Торбен встал на их пути.
- Подожди-ка минутку, ты похотливый маленький паж-палач. Ты разве не понял, что то позорное зрелище, увиденное нами, когда мы, конечно же, совершенно случайно только что, буквально минуту назад, выглянули из-под этой арки, поставило нас обоих в такое чрезвычайное положение, что мы должны настоять на праве удовлетворения нашей страсти?

Руди посмотрел на Торбена.
- Сейчас? Просто так?

- Да, - сказал Торбен.

- И что бы вы сказали об обмене? - спросил герцог.

Двое парнишек посмотрели друг на друга, и Хайнц сказал герцогу Францу:
- Если это обмен с Руди, я бы не возражал.

- А ты? - спросил Торбен у Руди.

На лице Руди появилась лукавая улыбка.
- Почему бы и нет?

- Хорошо, тогда, снимайте штаны и к стойкам! - сказал Торбен.

- Полагаю, что обойдёмся без ремней, - произнёс герцог.
Вскоре мальчики привлекательно расположились там, где совсем недавно находились юные ренегаты графа, а затем Руди, от герцога, и Хайнц, от Торбена Лерхе, получили точно такую же инфузию, которую ранее вводили сами. Снова скрипели и качались старые рамы. Руди поймал взгляд Хайнца, и каждый с улыбкой передал другому ощущение озорной забавы, которую он испытывал.

Все закончилось слишком быстро, с почти одновременным взрывом четырех страстей.
- Ну, как это было, парни? - спросил герцог, когда они все немного пришли в себя.

- Было приятно, - произнёс Руди, - но я думаю, что все равно останусь с Торбеном.

- Так и должно быть, - сказал герцог. - Надеюсь, Хайнц чувствует то же самое ко мне.

- Я не предполагаю никаких изменений.
После чего Хайнц озорно добавил:
- Хотя Торбен моложе на несколько лет.

- Какая дерзость! - воскликнул герцог, и, схватив Хайнца, ещё не успевшего натянуть штаны, принялся наносить быстрые шлепки по его заду. Затем он поцеловал Хайнца в губы, и юноша втянулся в его крепкие объятия и задержался там, словно весь мир вокруг них растворился подобно песчаному замку под приливной волной.
- Вижу, мне в будущем придется получше присматривать за тобой, - прошептал герцог Франц.

- А мне - прилагать больше усилий, чтобы ваши глаза не отходили слишком далеко от меня!

 

Желание Руди побывать у оружейника было вполне естественным, поскольку там имелась рапира, подходящая ему по размеру и весу его тела, а её рукоятка, смоделированная под его руку, под руководством Торбена медленно принимала свою форму.

На следующий после наказания пажей день она была, наконец, готова и Руди, лопаясь от возбуждения, презентовал себя с рапирой перед Торбеном, встав, как он полагал, в позицию фехтовальщика.
- Теперь я не просто твой паж, - сказал он, - я твой ученик. Когда-нибудь я стану настоящей подмогой, сражаясь на твоей стороне.

Торбен посмотрел на Руди и с неожиданной нежностью коснулся его лица.
«Да, маленький Руди», - подумал он, «этот день наступит слишком скоро. Я бы остановил это время, когда мальчикам так не терпится взять в руки мужские мечи!»
Но затем его внезапная печаль была сметена захватывающими перспективами тренировок с Руди на милых его сердцу полянах Магдебурга.

 

Первый урок начался в тот же день: ноги, баланс, предварительные парирования. На Руди была белая рубашка, распахнутая на груди, тугие синие бриджи и черные сапоги высотой до половины его икр. Выглядел он превосходно, даже несмотря на то, что его движения были по-прежнему неопытными и не уверенными.

Урок фехтования Руди

- Нет! Не так. Обратите внимание. Раз - правая нога вперед. Левая рука, пальцы касаются твоего плеча - плеча, а не соска! Отлично. Два, выпад. Нет, Руди, ты мертв. Понял, что ты сделал?

- Но, Торбен, когда я смогу воспользоваться своей рапирой?

Герцог Франц и Хайнц случайно забрели на их тренировку. Руди смутился, увидев их, он все еще чувствовал себя страшно неуклюжим, но Торбен, старавшийся не ранить его чувства, заметил:
- Берегись, Хайнц. Я дам Руди четырнадцать дней, а потом он сможет составить тебе конкуренцию.

Руди переполнился гордостью, и на его глазах выступили слёзы облегчения и любви. Когда они снова остались одни, он спросил у Торбена:
- Что ты имел в виду? Зачем ты сказал это Хайнцу?

Но Торбен не собирался позволять своему ученику почивать на лаврах славы.
- Будь начеку! - скомандовал он. - Нет, улитка, ты снова мертв!

На следующий день они прервали свой урок, чтобы посмотреть, как мрачная маленькая процессия, собравшаяся у ворот замка, в конце концов, вышла из них. Это был черный камердинер, ныне оправившийся от раны, нанесённой кинжалом Руди, и оставивший свою комнату в Магдебурге, чтобы сопроводить тело его покойного хозяина обратно в Фельзен. Не ни прощания, ни рукопожатий не случилось.

- Граф Рейнхард не обрадуется, когда эта процессия прибудет в его замок, - произнёс Торбен.

К ним присоединились герцог Франц и Хайнц.
- Что ж, он не сможет использовать это в качестве предлога для нападения на Магдебург, - сказал герцог.

- Он будет охотиться за нами двумя - Руди и мной! Вы заметили ненависть на лице Сигизмунда Фогеля, когда он проходил мимо? О, хорошо, мы будем готовы к любым трудностям, как только они появятся.

 

Фехтование постепенно улучшалось. Оно даже снилось Руди; по ночам Торбен чувствовал, как тело мальчика дергается, когда его руки и ноги реагируют на какого-то воображаемого противника. Днём же мальчик говорил только о своих уроках. Когда Руди продвинулся немного дальше в своём мастерстве, Бруно был назначен его оруженосцем, так что теперь на поле всегда находился, по крайней мере, один зритель, который смотрел на все, что делает Руди с некритичным восхищением. Руди терял равновесие, и Бруно восторженно улыбался. Руди делал выпад, поставив себя в опасно уязвимую позицию, и Бруно аплодировал этому. После чего Торбен сердито глядел на Бруно, и руки мальчика падали, но его глаза по-прежнему не покидали Руди. Всякий раз, когда Руди нуждался в небольшой поддержке после критических замечаний Торбена, он мог найти взглядом юного прованского парнишку, который ночью спал у дверей их апартаментов, охраняя их безопасность, как свою собственную.

- Знаешь, он влюблён в тебя, - сказал однажды Торбен после того, как они отправили Бруно за кувшином с прохладной водой.

- Я не поощряю его, - ответил Руди.

- Ты считаешь его привлекательным?

Руди попытался уловить в глазах Торбена признаки ревности и, не найдя их, сказал:
- Да, как мальчика, который младше меня. Кроме того, я говорю с ним по-французски, на языке моего детства, и он это ценит.

- Ну, Руди, любимый паж - преданный паж.

- Я знаю.

- Но Бруно этого не знает.

- Я люблю тебя.

- Это нормально, когда спишь с другими, время от времени. Иногда в нас так много любви, что она должна куда-то выплескиваться. Выбери себе время для Бруно. Я не буду злиться.

 

Когда Руди приобрел навыки и уверенность, он стал с нетерпением ожидать случайных визитов герцога Франца и Хайнца, наслаждаясь демонстрацией новой техники или тактики, которым только что его обучил Торбен. После чего он получил свой первый урок от герцога Франца и потренировался с Хайнцем. Они оба были впечатлены, и похвалили как навыки учителя, так и быстрые рефлексы, и таланты ученика.

- Я убежден, что ты обучил первоклассного фехтовальщика, - сказал герцог Торбену однажды вечером за ужином. За исключением епископа Реймского, в замке больше не было гостей; две пары в окружении герцога ели в той же итальянской комнате, где Руди впервые встретился с хозяином Магдебурга.

- Он был бы мертв трижды за сегодняшний день, даже если бы сражался против не очень компетентного противника, - возразил Торбен.

- Неделю назад он был бы мертв пятьдесят раз, - ответил герцог Франц. - Почему ты так скуп на похвалы?

- Потому что, - сказал Торбен, поворачиваясь к Руди и с нежностью вглядываясь в его голубые глаза, - хотя я и люблю его, я понимаю, что научиться чему-нибудь трудному можно только под давлением. Нет никакого смысла в том, чтобы оказаться вторым в дуэли до смерти.

- Что ж, я не знаток подобных сражений, - заговорил епископ Реймский, улыбнувшийся Руди со своей половины освещённого свечами стола, - но могу сказать, что он выглядит великолепно.
И действительно, это было так. Выжженные солнцем волосы Руди играли всеми оттенками от ярко-желтого до глубоко золотистого. Его кожа, светлая, как у всех блондинов, покрылась легким загаром. Юность, здоровье, изобилие, любовь, а теперь и удовольствие от потока теплых слов епископа, вызвали тёплый румянец на его лице, лучащийся и согревающий всех мужчин, сидевших вокруг него.

 

В ту ночь, после того как он позанимался любовью с Торбеном, и его хозяином быстро заснул, Руди, бодрствуя, принялся размышлять обо всех важных изменениях, произошедших в его жизни за последние три недели. Из обрывков разговоров между Торбеном и герцогом он уловил, что вскоре они должны будут покинуть Магдебург, и это было одной из причин, по которым Торбен так усиленно обучал его фехтованию. Он должен подготовится к сражениям. Если они будут в дороге, то у них не окажется защиты от стен замка. Образы, видения, воспоминания следовали друг за другом в его мыслях, сталкиваясь и переплетаясь: прикосновения Торбена; вопрос епископа Реймского; медальон с кинжалом, ныне никогда не покидающий его груди; сложные выпады и парирования рапирой. Сон никак не наступал. И наконец, когда короткая июньская ночь подошла к концу, он тихо покинул постель, чтобы ответить на призыв природы. Вернувшись, он прокрался через прихожую, где перед дверью располагалась небольшая лавка для Бруно, и увидел, что их юный слуга тоже проснулся, но, видимо, решил приятно скоротать время, потому что в тусклом предрассветном свете, проникающем через открытое окно, можно было разглядеть ритмичные движения под покрывалом.

Руди подошел к лавке и, присев сбоку от нее, забрался рукой под покрывало, чтобы ухватиться за ладонь, которая внезапно прекратила свои движения. Глаза Бруно открылись и уставились на него, поначалу с испугом, а затем со страхом. Но Руди, улыбаясь, принялся нежно поглаживать руку мальчика, и, в конце концов, рука отодвинулась и впустила в объятия ладони Руди небольшой, но страстно чувствительный мальчишеский корешок. И Руди принялся его поглаживать. Рука мальчика выскользнула из-под покрывала, обняв его за шею, и Руди позволил себе опуститься на тело мальчика. Они поцеловались, а затем он почувствовал, как Бруно вздрогнул, и теплая влага потекла по его пальцам.

- О, спасибо, Руди! - выдохнул мальчик. - Я люблю тебя. Я никогда больше не буду любить кого-нибудь другого!

Руди ещё нескольких минут держал своего маленького обожателя в своих объятиях, после чего прошептал ему на ухо:
- Мы с Торбеном всегда будем благодарны тебе за преданность и службу. Тебе не нужно скрывать от Торбена, что случилось. Он не против.

- Подержи меня еще немного так, Руди.

- Как скажешь.

Руди задремал после долгой, беспокойной ночи, но Бруно продолжил своё бодрствование. Его переполняло счастье. Медленно, осторожно, чтобы не разбудить мальчика, он снова обнял Руди. Он вдохнул воздух, выдыхаемый Руди. Он уткнулся носом в волосы Руди и вдохнул их аромат. Еще четырежды его страсть достигала пика после незначительных прикосновений и изливала его подношение на лежащий рядом, спящий алтарь мальчика, которому он поклонялся. Такими и нашёл их Торбен, когда, пробудившись перед призывом на завтрак, и никого не обнаружив рядом, он отправился на поиски Руди: он улыбнулся в благодарные глаза юного прованского мальчика, нежно защищающего своего возлюбленного.

 

Глава 7. РАУЛЬ ИСПАНСКИЙ

Спустя десять дней ранним утром Торбен и Руди отправились верхом в Реймс. Солнце только что взошло, воздух был еще холоден и свеж, как будто обильная ночная роса ночи вымыла из него весь дым и пыль прошлого усталого дня. Это было только начало нового путешествия, но Руди уже ощущал волнение - и удовольствие, что снова посетит землю, где родился, и где люди говорили на его родном языке.

Недели, проведённые в Магдебурге, оказались самыми счастливыми в его жизни. Придворным манерам его учили любящие учителя; он научился фехтовать. И однажды он вернется к своим друзьям: старику-оружейнику, который, прощаясь, хлопнул его по плечу со словами: «Заботься о своем мече и он позаботится о тебе»; Бруно, наблюдавшему со слезами, текущими по его лицу (а над ним смеялись другие пажи), как они выезжают со двора; герцогу Францу; Хайнцу, который сопровождал их в пути около часа, проявляя при этом излишне большую весёлость.

- Да, пришло время двигаться дальше, - произнёс Торбен.
Хайнц только что повернул обратно к замку, и Торбен и Руди остались одни, не считая их лошадей и пары подменных.
- Магдебург хорош, но человек действия не должен оставаться там слишком долго. Кроме того, Руди, единственный способ, которым ты научишься управляться со своим клинком, - это поучаствовать в настоящем сражении.

- Рядом с тобой.

- Надеюсь, что в первый раз всё сложится хорошо!

К настоящему времени они оба стали буквально одним целым, и Торбен все еще не мог понять, как это произошло. За исключением его глубокой привязанности к Францу, он до сих пор был счастлив хранить свою жизнь незанятой обязательствами дружбы и любви. И вот он оказался с юным пажом подле себя, который, похоже, стал настолько неотъемлемой частью его самого, что он больше не мог представить себя в одиночестве - или без него.

Дорога спустилась в долину и в глубоком лесу пересекла по каменному мосту небольшой ручей. Они остановились, позволив своим лошадям напиться, и когда Руди посмотрел на Торбена взглядом полным такого волнения, ожидания и преданности, что Торбену вдруг вспомнилось, как он отправлялся из Копенгагена в свою первую поездку с Францем. Сколько приключений у него было с тех пор, сколько поездок, сколько любовников! Для Руди же всё только начиналось - и мальчик мог представить себе только лучшее из этого!

- Этот момент никогда не вернется, Руди, - произнёс он, - такое внезапное чувство, что ты находишься в полной гармонии со всем и всеми. Мы должны запоминать такие переживания, когда они приходят, запечатлевать их в наших воспоминаниях, чтобы сохранить их навсегда. Ты помнишь балладу о мальчике, который спас короля Карла от утопления?

Руди помнил её, и когда они вернули своих четырех лошадей на дорогу и вырвались из-под деревьев на солнечный свет, их голоса снова соединились в песне, из-за которой олень, остановившийся на краю леса, пристально уставился им вслед.

В ту ночь они нашли постоялый двор, но тот оказался переполнен, и им пришлось разделить комнату с странствующим колесных дел мастером из Касселя и его учеником, поэтому они были вынуждены спать отдельно, хотя и находились в пределах досягаемости руки друг от друга. На следующий день, когда они ехали по все более дикой сельской местности, они почувствовали страшно истощающее напряжение в своих чреслах, наступившее из-за того, что им приходилось заниматься любовью редко и непродолжительно, и около полудня, когда они проголодались, Торбен свернул с дороги и они углубились в лес, пока не нашли подходящее место для привала.

Было тепло. Руди спешился, снял сапоги и опустил ноги в чистые воды ручья. Они перекусили хлебом с колбасой, которыми их снабдил хозяин постоялого двора, а затем Руди откинулся на травянистом берегу ручья и с голодом во взгляде взглянул на Торбена, после чего они занялись любовью.

Торбен не спешил продолжать путь. До наступления ночи он планировал проехать Госслар - это менее четырех часов пути в том темпе, которым они двигались. Поэтому они наслаждались близостью на свежем воздухе: Торбен растянулся на спине, а Руди, лёжа, положив свою голову на грудь Торбена, задавал своему хозяину всевозможные вопросы о мире, в котором они жили.
- Расскажи мне о войнах. Кто с кем сражается? Кто прав, а кто нет?

Это было не так просто решить. В те времена Германская империя была всего лишь коллекцией княжеств, каждое из которых имело свою собственную армию и, чаще всего участвовало в каком-то военном споре с одним или несколькими своими соседями; Фельзен вряд ли был исключением. Некоторые из споров были религиозными: последователи Лютера желали убить во имя Христа последователей Римской церкви - Папы Римского Климента VIII - или наоборот. Хотя чаще всего это касалось вопроса экономики и чести: за контроль над землями, или мщение за смерть отца. Габсбурги, правящие этими землями, позволяли происходить всему вышесказанному, лишь бы подобное не мешало неторопливой придворной жизни в Вене.

Во Франции, однако, и в небольших странах на севере войны велись в более широких масштабах.
- Ты должен запомнить троих, - сказал Торбен. - Сначала короля Филиппа, вернее Филиппа Второго, Испанского.

- Испания далеко, - заметил Руди.

- И да, и нет. У него есть свои интересы во Франции, поэтому его армии часто можно найти на бивуаках где-то к югу от Парижа, к тому же он правит Нидерландами - очень плохо, как я могу заметить. Он католик, как и ты, по-видимому.

- Я не знаю, кто я. Должен ли я быть кем-то?

- Нет, но лучше не объявлять об этом. Есть ещё королева Елизавета Английская, мудрый и хитрый правитель, некоторым образом протестантка, и, следовательно, смертельный враг короля Филиппа, как он думает. И наконец, во Франции, поделенной между католиками и гугенотами (это те же протестанты, последователи Кальвина, называющие себя таким образом) можно выделить только одного человека: короля Генриха Четвертого, Генрих Наваррского. Он, по крайней мере, до сих пор является гугенотом, поэтому, конечно же, у католиков должен иметься собственный король, старый кардинал из Бурбонов, чье имя ускользнуло от меня в тот момент, когда мы стали союзниками с Филиппом. Но Генрих за единую Францию, и такой король нужен твоей стране, чтобы, в конце концов, объединить ее. Сейчас он осаждает Париж.

- Не знаю, смогу ли я всё это запомнить.

- Сможешь. То, чем мы сейчас займёмся, поможет тебе. Двадцатилетняя тень резни в день Святого Варфоломея проходит через жизнь каждого француза. Филипп сейчас временно слаб - его генералам удалось утопить свою армию, когда голландцы открыли дамбы у себя Нидерландах, а несколько лет назад его адмиралы благодаря своей некомпетентности потеряли в Ла-Манше и Северном море крупнейший в мире военный флот, но он по-прежнему очень силен и уверен, что каждый протестант - дьявол, которого нужно уничтожать огнем и мечом.

- Гугеноты, лютеране, католики. А кто ты?

- Я рыцарь кинжала, и этого достаточно!

- Тогда и я тоже. И кто же настоящий король Франции?

- Генрих Наваррский был провозглашён умирающим королём Генрихом Третьим. Католики вряд ли с этим согласны.

- Значит, он осаждает свою собственную столицу?

- Верно. Но та часть Франции, которую мы будем пересекать, относительно свободна от неприятностей. Наше путешествие в Реймс окажется легким, и, увы, скучным.

Их маршрут пролегал через горы Гарц, Гёттинген, Марбург, милые холмы Гессена и дальше, к Гейдельбергу. Города становились все более и более интересными, росло великолепие замков. И повсюду у Торбена имелись истории - он рассказывал Руди о недавних битвах, приключениях или переговорах, в которых участвовал. А замок Гейдельберга, похожий на громадное жёлтое украшение, повисшее на зелёной стене ущелья, показался Руди чудом - он подумал, что никогда не сможет увидеть ничего подобного. Им посчастливилось провести там ночь, потому что Торбен должен был доставить сюда послание. Им выделили небольшую комнатку в северной башне, из которой они могли слышать шум дикого потока.

Торбен узнал, что сразу же после акта любви Руди пребывает в своем самом восприимчивом настроении к познанию политики. В ту ночь, когда их окно распахнулось, чтобы впустить свежий вечерний воздух, они, уютно устроившись под пуховой периной, снова принялись обсуждать великие фигуры, доминировавшие в европейских событиях того времени.

- Ты когда-нибудь встречался с кем-то из этих людей? - спросил Руди, счастливо уткнувшийся в шею Торбена, и одной ногой обнимая его бедра.

- Да. С Филиппом, много лет назад, когда я был с Францем в Испании в качестве его пажа. Суровый человек, не очень-то приятный. Но трудолюбивый, полностью преданный своему Богу.

- Умный?

- Он сделал себя умным. Думаю, что он, вероятно, самый способный король Испании из всех, что были, но я бы предположил, что у него имеется от этого очень мало удовольствий, в отличие, например, от Франца, когда тот стал герцогом Магдебургским.

- А с другими?

- С Генрихом Наваррским несколько раз, в основном, когда тот был со своей армией в поле.

- И он тебе понравился?
.
- Он во всех отношениях почти такой же, как Филипп, но без его разрушительного идеализма.

- Я думал, что идеал - это хорошо.

- Для себя, может быть, но ты не можешь принудить к этому идеалу кого-то другого, потому что он не всегда применим для них. Это то, о чём забывает Филипп, пытаясь навязать католицизм непреклонным торговцам Амстердама и Лейдена: они сгорят прежде, чем выпьют вина для причастия, потому что убеждены, что если сделают это, то будут гореть впоследствии и вечно.

Руди зевнул, затем нежно прикоснулся губами к ключице Торбена.
- А с королевой Елизаветой?

- Нет. Но однажды я встретился с Дрейком, который уничтожил испанский флот. Он очень странный, очень грубый. У него вообще нет манер, но он может быть удивительно добрым к людям, которых уважает. Кем он только не был, в том числе и пиратом, и, безусловно, он величайший исследователь в мире - думаю, он, наверное, самый счастливый человек в мире, когда отправляется в моря, которые никогда не переплывали, наблюдает острова, континенты, и народы, никому неизвестные ранее.

- Как могут быть люди, никому неизвестные?

- Я имею в виду, что неизвестны нам. И вот однажды, в Утрехте, я встретился с Морицом Оранским [Мориц Оранский, также Мориц Нассауский, 1567 - 1625, принц Оранский, граф Нассауский, сын Вильгельма I, положившего начало независимости Нидерландов]. Ты знаешь, кто это?

Но Руди не ответил, его дыхание стало ровным - он спал. Торбен положил руку на шею мальчика, а затем погладил его спутанные и ароматные локоны, прижавшиеся к его щеке, считая себя самым счастливым и самым богатым человеком в мире, намного счастливее в этой зачарованной ночи, чем Филипп, Елизавета, Генрих, Дрейк или Мориц.

 

А спустя несколько дней они оказались во Франции. В те времена это не было внезапным переходом от одной культуры к другой. Просто однажды вечером, когда они ужинали, Руди услышал, как на французском разговаривала пара постояльцев гостиницы - суровые люди, жившие где-то поблизости; на следующую ночь, на другом постоялом дворе уже все говорили по-французски.

Тут они снова занялись Игрой.
- Хорошо, Руди, пять головорезов только что вошли в эту дверь с обнажёнными рапирами, и они заметили нас здесь, в углу. Что мы делаем?

- Ну, наши лошади находятся за этим окном, потому что мы с умом выбрали себе стол, предвосхищая такие события. Я опрокидываю стол, блокируя атаку со стороны камина, в то время как ты занимаешься первым фехтовальщиком. Тем временем я выбиваю окно и прыгаю на подоконник. Когда ты будешь готов последовать за мной, я бросаю кинжал в противника и прыгаю вниз. Через две секунды мы оба уезжаем.

- И ты навсегда теряешь свой кинжал.

- О, да, я об этом не подумал!

 

Ныне окружающая их местность стала более мягкой - длинные чередующиеся поля и ухоженные виноградники сменили собой горы и леса Германии. Дороги стали более пыльными, погода теплее, а вино и еда - лучше. И вот, наконец, они подъехали к Реймсу - приблизившись к возвышенности, они увидели шпили его знаменитого собора, возвышающиеся в полуденной дымке.

- Либо я плохо знаю епископа, либо нас примут с любезностью и гостеприимством, достойным королевского двора, - произнёс Торбен. - Наш друг так же богат, как и влиятелен. Его очень любят - и весьма опасаются. Как ни странно, его, в основном, не любят католики.

- Но он же епископ Римской церкви.

- Он очень терпимый, а это не по вкусу Католической лиге, которая хотела бы, чтобы во Франции была такая же ужасная инквизиция, как в Испании. У епископа крепкие связи с престолом Святого Петра: Папа Климент - его личный друг, и это делает епископа практически неприкосновенным, по крайней мере, силам внутри Церкви. Ходят слухи, что он секретно поддерживает Генриха Наваррского и его усилия по созданию новой Франции под своим правлением.

 

Резиденция епископа являлась, по сути, дворцом, и личность его владельца сразу же становилась очевидной, когда охранники провели Торбена и Руди через ворота и передали их лошадей двум поразительно красивым конюшенным мальчикам.

Из окна первого этажа раздался звонкий голос епископа:
- Добро пожаловать, Торбен, добро пожаловать, Руди, добро пожаловать в Реймс!
Внутри дворца они освободились от своих плащей и беретов, при помощи столь же красивых пажей, а затем вниз по лестнице спустился епископ - его мантия слегка развевалась под дуновением легкого ветерка - он не остановился до тех пор, пока любезно не обнял их двоих.
- Как твоя поездка, дорогой Торбен?

- Было так легко, что, если бы не Руди в качестве компаньона, я, должно быть, уснул бы в седле и был бы убит, даже не добравшись до Реймса и вашего гостеприимства.

- Которое начнется с того, что вам немедленно покажут ваши комнаты и принесут ванны, а затем оставят наедине, чтобы вы восстановились к ужину. Скажем, через два часа?

И снова - когда их вели к их апартаментам - глаза Руди таращились на предметы в искусства, которые он видел повсюду. Это были статуи из лучшего итальянского мрамора, в основном, изображающие юных и голых. Это были картины, не только наивные триптихи средневековья, но и прекраснейшие образцы новейшего голландского и фламандского искусства, испанской школы и лучшее, что произвела за последние полвека Флоренция. В общем, собрание предметов искусства огромного богатства, нескромного (и даже несколько эгоистичного) вкуса для активного, любознательного ума.

- Руди, в этом дворце нет ничего прекраснее мальчиков, - заявил Торбен после того, как выкупавшись, полюбив друг друга и переодевшись в придворную одежду, они занимали свои места за обеденным столом.

- Мне везёт, - сказал епископ.

- Каждая семья в Реймсе почитает за честь, чтобы их сын находился здесь год, два или три, - продолжал Торбен. - Это прекрасная рекомендация, которую можно использовать в дальнейшей жизни.
- Но, скажите мне, - обратился он к епископу, - у вас новый виночерпий? Я не видел его раньше. Иначе, его лицо застряло бы в моей памяти.

Мальчику, о котором говорил Торбен, было около четырнадцати - не особо высокий, но крепко сложенный для своего возраста и с красивыми формами. «Вероятно, с небольшим количеством испанской или мавританской крови», подумал Торбен, заметив его темные сверкающие глаза. Руди тоже время от времени поглядывал на него, и каждый раз, когда их взгляды встречались, он получал в ответ сияющую улыбку.

- Ты совершенно прав. Пока я был в Магдебурге, он внезапно появился у меня на пороге с письмом от одного из моих прежних знакомых в Испании, и это идеальный момент в нашем разговоре, чтобы поведать вам историю, которая не только объяснит Рауля - так зовут этого паренька - но приведёт нас к обсуждению того, что будет нашей следующей задачей.

Епископ сказал несколько слов по-испански Раулю, который уважительно кивнул и с интересом посмотрел на Торбена и Руди.
- Comprendo, Señor, - произнёс мальчик и снова заулыбался.

- Я сказал Раулю, что вы особенно почетные гости, и он должен прислуживать вам до тех пор, пока вы гостите у нас.

- Мы очень благодарны, - сказал Торбен.

- Увы. боюсь, что это продлиться не очень долго. А теперь обещанный рассказ. Это повесть о старом дворянине, который умер, отравленный собственной нетерпимостью и подозрениями, его сыне, которого он ненавидел, и внуке, который ненавидел его. Это история Винсента Шалон-сюр-Марн.

- Шалоны в вашей епархии, не так ли? - спросил Торбен.

- Совершенно верно. В юные годы этот старший сын старой, почтенной семьи являлся счастливым, уравновешенным человеком, тесно связанным с его братом Шарлем, который был на три года младше. Его любовь к брату была, по сути, настолько глубокой и ревностной, что, когда он случайно узнал об отсутствии у Шарля интереса к женщинам, и о том, что его привлекают к себе мальчики, особенно пятнадцатилетний мальчик по имени Жан, служащий в замке - это оказалось для него ударом. Между братьями произошла ожесточенная ссора, затем поединок - по счастью, без оружия, и Шарль покинул замок вместе со своим юным любовником. Вскоре после этого Винсент получил известие, что Шарль погиб от рук убийцы. Мальчик же, как ему стало известно, явно избежал подобной участи.

- Итак, Винсент и я были одного возраста, и именно я позже спрятал Жана, когда Винсент, возложив на юные плечи мальчика весь позор за «совращение» Шарля, а также считая его повинным в смерти брата, пытался найти его и убить. Жан женился, довольно рано, и вскоре умер во время чумы. У него осталась дочь. Дочь уехала в Испанию, позже вышла там замуж, и она мать Рауля. Его отец недавно умер. Мой знакомый в Испании знает не только о мои обязательствах, но и о моих вкусах, и в своем письме указал, что с такой внешностью, как у Рауля, мальчик должен чувствовать себя в моём доме как в собственной семье, и я должен признать, что он оказался прав.

- Значит, Рауль наполовину француз, - заметил Руди.

- Да. Но вернемся к истории Шалон-сюр-Марн. После смерти Шарля Винсент уединился в замке, и с годами его странности усилились. Он женился, у него появился сын, Арно, выросший под подозрительным взглядом отца. Но Арно оказался независимым парнем и при первой же возможности покинул свой родовой дом - ему тогда было не больше четырнадцати. Граф Винсент приказал удалить имя своего сына из семейной Библии, и запретил всем в Шалон-сюр-Марн когда-либо упоминать его имя.

- С этого момента для графа все стало складываться плохо. Его жена умерла. Его поместья сильно пострадали из-за восстаний гугенотов. Он с фанатичным энтузиазмом обратился к астрологии, черной и белой магии и другим курьезам суеверного мира.

- Однажды в замке объявилась цыганка-предсказательница. Очевидно, она что-то знала о старом скандале в доме Шалона, поскольку предсказала, что история повторится. «Ваши внуки вырастут, как выросли вы и ваш брат, но они будут братья больше, чем были вы. Они разделятся, и один умрет молодым, вдалеке от другого!»

- Граф посмеялся над её предсказанием, заявив, что у него нет внуков, и ее вышвырнули из замка. Но через неделю солдат привел к нему пару мальчишек - близнецов, очевидно, не совсем одинаковых, - вместе с письмом от Арно, который, умирая от боевых ран в Нидерландах, решил, что этих мальчиков - его единственных сыновей - должны вырастить как дворян.

- Винсент тотчас вспомнил о пророчестве старой цыганки; к нему он прибавил свою собственную одержимость: младший вырастет таким же извращенцем, как его собственный брат Шарль. Он заставил солдата сказать ему, кто из его внуков родился последним, а затем приказал убить его. Солдат унес младенца, чтобы выполнить приказ графа, и больше его не видели.

- Франсуа, признанный первенцем, был воспитан дедом, но без любви. И история повторилась, только именно Франсуа стал испытывать влечение к мужчинам. Но для нас это является всего лишь случайным эпизодом. Некоторое время назад я узнал от одного из моих верных знакомых в испанской столице, что Франсуа, а ныне граф Франсуа из Шалон-сюр-Марн со времени смерти его деда в прошлом году помещён аббатом Жирардо в один из парижских монастырей, где и содержится под строгим надзором.

- Для него это плохо, - сказал Торбен, а затем пояснил Руди, - Жирардо - одна из самых сильных, но самых мрачных фигур католической лиги. К тому же, он наш заклятый враг.

- Возможно, Руди, - продолжил епископ, - ты не сможешь понять всю важность Франсуа: он мальчик не старше тебя, но важная пешка в военных играх, в которые играют по всей стране. Имея в своих руках такую фигуру как Франсуа, лига Жирардо сможет претендовать на это старое и богатое имение. Но я знаю мальчика; я был его защитником в течение всех тех лет, пока он, страдая, жил в замке своего отца, и понимаю, что он передаст всё свое влияние нам, как только будет волен сделать это.

- Но я вижу, что пришло время для десерта и, возможно, Торбен, мы сможем продолжить эту историю и выработать некоторые решения задачи, поставленной этой историей, после того как мы покончим с едой и перейдём в мой кабинет. Тебе, Руди, я тоже буду рад, но, думаю, ты предпочтешь осмотреть наш город, а Рауль станет твоим проводником. Он уже довольно хорошо изучил его, и, по крайней мере, легко отыщет путь назад.

На улицах и тавернах Реймса было по-прежнему оживлённо, когда, перед закатом солнца, Руди и Рауль покинули дворец епископа, одетые в самые элегантные камзолы и самые облегающие бриджи. В этом городе вряд ли можно было отыскать еще двух столь же привлекательных мальчиков: со светлой и темной головами, с голубыми и черными глазами; с улыбками, демонстрировавшими зубы наичистейшего белого цвета; с легкой, восторженной поступью, намекавшей на огромную, едва сдерживаемую энергию. Они не понимали языка друг друга, но они и не нуждались в этом - подобное не мешало им обмениваться теплом чувств, ощущаемых каждым.

Все девушки и многие из мужчин останавливались и заглядывались на них. Мальчики чувствовали, какое впечатление производят, и позволили себе в этот недолгий вечер в полной мере насладиться этим.

Они зашли в таверну, и, даже не успели открыть рот, как неким солдатом им было послано два бокала вина. Руди одним глотком опустошил свой и быстро вытер слезы, выступившие на глазах; Рауль попытался поступить точно также ему, но поперхнулся посреди своего глотка, и разлил вина больше, чем выпил. Их немедленно охватило веселье, и они выбежали обратно на улицу.

Чуть позже они оказались рядом с небольшим парком, своего рода убежищем от оживленных городских улиц. Руди опустил руку, и обнял Рауля за талию. Рауль ответил, возложив руку на плечи Руди. У обоих спереди на бриджах появились бугорки, и когда те стали приковывать к себе разнообразные взгляды людей, мимо которых они проходили - неодобрительные, весёлые, или же, полные вожделения - у мальчиков снова случилась вспышка веселья.

Наступили сумерки. Толпы людей рассеялись. Рауль указал жестом, что они должны вернуться во дворец. А мгновение спустя остановился и огляделся. Потом взял Руди за запястье и потащил его в другой парк, мимо которого они проходили, затем вокруг пруда и в заросли. Там, в глубоких сумерках, темноволосый мальчик обвил руками шею Руди и прильнул к нему в длинном, горячем поцелуе в губы.

К этому времени они были крайне возбуждены. Они быстро избавились от одежды, пока не оказались совершенно обнаженными, прижимаясь телами к друг другу в самых нежных и самых тесных объятиях. Руди позволил своим рукам порхать по крепкой спине и плечам своего младшего друга, чье прекрасное лицо было обращено к нему, как цветок к солнцу. Губы Рауля источали сладкий запах меда. Они медленно опустились на ковер из травы. И Руди с огромной радостью смог опробовать то действо, которое так часто совершал с ним Торбен: его руки опустились ниже спины Рауля, нашли, а затем, разделившись, принялись ласкать гладкие ягодицы партнёра, и место между ними.

Руди и Рауль в парке

Затем, без всяких уговоров, пробормотав что-то восторженное на своём языке, Рауль перевернулся на живот, задрал попку, которую изучал Руди, и с большой улыбкой глянул на него через плечо. Руди кивнул, приготовился, примерился, коснулся, толкнулся, вошел, слегка отступил, снова толкнулся, и на этот раз в экстазе выскользнул назад.

 

Торбен и епископ только что завершили свое обсуждение, когда Руди и Рауль вернулись во дворец. Невозможно было не заметить, насколько счастливы и в каком восторженном настроении пребывают оба парня. Торбен сказал Раулю пару слов по-испански. Рауль покраснел.
- Очевидно, настало время, - заметил добрый старый священник, - чтобы я подумал о какой-то компании для моего маленького протеже. Но теперь мне придётся оставить вас. Завтра нам предстоит много дел.

Когда они уединились в своих апартаментах, Руди спросил Торбена, что тот сказал Раулю.
- Я только спросил, не нашел ли он в тебе приятного друга для себя.

- Значит, ты не сердишься?

- Нет, конечно же, нет.

- Я хочу рассказать тебе всё, что случилось.
И Руди проделал это с большим воодушевлением и восторгом. К тому времени, когда он закончил, они уже лежали бок о бок в постели.

- Отлично, - сказал Торбен, - я рад, что ты нашёл возможность проводить своё время с мальчиками более или менее своего возраста, а не только со взрослыми. Что касается случившегося этим вечером, я только надеюсь, что оно не истощило твой интерес к занятиям любовью.

- Истощил?
Руни рассмеялся и бросился на Торбена, страстно поцеловав его в рот.
- Ты забыл о моём возрасте. Рауль только немного разогрел меня. Это было всего лишь первое; а теперь последует основное!

 

Глава 8.  ГЕНРИХ НАВАРРСКИЙ

В начале июля на севере Франции рассветает рано. Торбен проснулся первым, затем провел с минуту или две в тишине, просто разглядывая своего юного любовника. Даже во сне Руди был потрясающе красив: солнечный свет, струящийся на их огромную кровать под балдахином, превратил взъерошенные волосы Руди в всплеск чистого золота. На его закрытых глазах светло-карие ресницы чувственно изогнулись над гладкими скулами юного лица. Слегка приоткрывшийся рот казался застывшим на полпути к поцелую, и Торбен склонил голову и осторожно коснулся губ мальчика.

Руди шевельнулся, протер глаза, двинулся навстречу рукам Торбена на нескольких секунд утреннего приветствия, а затем откатился.
- Что теперь, Торбен? - спросил он. - Мы можем остаться здесь на несколько дней?

- Боюсь, что нет. У нас есть послание для короля и мальчик, которого надо спасти из монастыря.

- Какого? Ты имеешь в виду Франсуа из Шалона-как-его-там? А как мы собираемся попасть в Париж?

- Я еще не знаю, но мы не сможем сделать это, лёжа здесь в подобном великолепии.

- А ведь правда, здесь великолепно, Торбен?

- Я думаю, что ты превращаешься в любящего роскошь, чувственного маленького...

- Нет! Я предпочел бы сражаться!
И Руди вскочил с кровати, заняв решительную позу, совершенно обнаженный и абсолютно не сознающий, что его собственный меч из плоти в гораздо большей степени готовности, чем его боевая рапира, лежащая в безделье на стуле.

Епископ снабдил их прекрасными скакунами: пылкими конями, которые удерживаемые двумя красивыми конюшенными, били копытами по булыжному двору и фыркали, выдыхая в холодный утренний воздух облака пара.

К ним подошёл Рауль. Он обменялся рукопожатием с Торбеном, который разлохматил его темные волосы. Оба мальчика обнялись.
- Он говорит: «Возвращайтесь. Возвращайтесь поскорее», - перевел Торбен.
Затем Торбен и Руди уселись на своих лошадей.

- Бог в помощь! - выкрикнул епископ из окна наверху.

Торбен коснулся медальона с кинжалом, висевшим у его горла, махнул рукой, и они вместе с Руди выехали со двора.

Утренняя дымка по-прежнему прикрывала нежный ландшафт северной Франции, в небольших впадинах лежали пятна тумана. Тем не менее, когда солнце поднялось выше, сырость и холод быстро исчезли. Они ехали весь день, в хорошем темпе, пришпоривая своих коней, и остановились на ночлег в деревенской гостинице сразу после того, как на их глазах красное солнце закатилось на западе. На следующее утро они снова проснулись на рассвете, в точно такой же прохладе раннего утра, их прекрасные лошади по-прежнему позволяли им оставлять милю за милей позади себя.

Они только что выехали из небольшой туманной долины, когда их настигла карета, спешащая по дороге. Окна были завешены тяжелыми драпировками, но в момент, когда она проносилась мимо, занавески раздвинулись, и мелькнуло лицо, которое Руди никогда не забудет: Сигизмунд Фогель, черный камердинер покойного графа Конрада из Фельзена.

- Это плохая новость, - задумчиво произнёс Торбен. - Его намерения, конечно же, совсем не дружелюбны ни к тебе, ни ко мне.

- Я уверен, что он нас узнал. У него взгляд сумасшедшего.

- Я точно знаю, что у Фельзена несколько лет была связь с Католической лигой и с аббатом Жирардо. У нас может случиться схватка ещё до того, как мы достигнем Парижа.

Они отдыхали в гостинице в Мо, и у них едва хватало сил потягивать свое вино, отщипывая от каравая хлеба, когда дверь распахнулась, и ворвались черный камердинер с небольшой группой солдат во главе с крепко сложенным рыжеволосым офицером с отличительной серой лентой на боку.

- Лепре! - воскликнул Торбен и вскочил на ноги. Руди последовал за ним, вытаскивая рапиру. А затем мирная таверна превратилась в грандиозную рукопашную схватку мечей и сражающихся тел. Торбен и Руди, спиной к стене, должны были защищаться от выпадов шпаг и ударов со всех сторон. Опыт Торбена и энтузиазм Руди на несколько минут удерживали группу солдат в страхе, но, очевидно, что на их стороне имелось численное превосходство.

Внезапно Руди больше не стоял рядом с Торбеном - он поднимался по лестнице, в явной панике спасаясь бегством. Торбен же был поглощён схваткой с Лепре, и во время минутной передышки в битве Фогель, черный камердинер, заявил:
- Сначала мы покончим с тобой, мастер Лерхе, а потом я размножу твоего юного друга, медленно и с удовольствием, его собственным кинжалом, ты можешь быть уверен в этом!

Но Торбен заметил, что Руди незаметно пробирается с балкона таверны к узлу, крепившему огромную железную люстру, висящую над их головами. Руди вытащил кинжал и начал пилить веревки. А затем, по сигналу от Руди, Торбен отпрыгнул назад, и весь этот чугунный аппарат с ужасающим грохотом рухнул вниз, заполнив гостиницу криками, пылью, кровью и всеобщим хаосом.

Торбен, поймав взгляд Руди, тотчас выпрыгнул из окна в двор постоялого двора, где упал на колени под тяжестью тела Руди, который бросился с балкона вниз, воспользовавшись своим хозяином, чтобы остановить своё падение.
- Спасибо, - произнёс Руди, ухмыляясь и поднимаясь с булыжников двора.

- Я выжил в схватке с Лепре и этим злодеем Фогелем только для того, чтобы стать почти убитым собственным пажом.

- Ты научил меня импровизировать.

- И ты великолепно это сделал. Я горжусь тобой. Это твой первый настоящий бой!

Руди

Они спешно отвязали солдатских лошадей и разогнали их по сторонам. Даже лошади, запряжённые в карету, пребывали в панике, и в последний раз, когда они увидели экипаж, тот выписывал безумные кривые после бегства кучера.

Они оседлали своих скакунов и ускакали прочь в момент, когда выжившие солдаты появились на крыльце трактира.

Когда они, наконец, придержали своих лошадей, перейдя на обычный темп, Торбен застонал и сказал:
- Вот так так! Мы чуть не попались. Теперь, по крайней мере, мы знаем, что Лепре служит Фельзену, и у них есть общие дела в столице. В эти дни в Париж едут только те, у кого есть там политические дела.

 

В тот вечер они отобедали с королем; Руди, как обычно, прислуживал своему хозяину. Генрих Наваррский устроил свою штаб-квартиру при осаде столицы в гостинице под названием «Au Canari d'Or» [В золотой канарейке] неподалёку от городских стен Парижа. Он был высоким мужчиной с темными волосами, аккуратной бородой и обманчиво скромным поведением. Он приветствовал Торбена так, словно тот был его драгоценным другом, хотя они не встречались годами. Торбен поведал королю об их поездке, и о нападении Лепре и черного камердинера. После чего вручил послание от епископа.

- Значит, Филипп все-таки идет, - произнёс король, закончив читать. - Хорошо, мы поприветствуем его. Спасибо за это сообщение, и все те риски, которые вы приняли на себя, чтобы доставить это послание мне. Что касается молодого графа Шалон-сюр-Марн, я отведу вас к моим шпионам. Я уверен, что они смогут организовать для вас незаметное проникновение в город.

И это они совершили это, в черные часы ночи незадолго до того, как восточное небо начало сереть. В гражданских войнах все осады негерметичны: патрули приходят и уходят; женщины подкупают охранников, проскальзывая в объятия мужей или любовников среди осаждающих. Одетые как ополченцы, Торбен и Руди проникли в сонный отряд, возвращающийся после преступной ночной попойки, и вскоре оказались в городе. Торбен легко ориентировался, направившись к большому дому, принадлежащему известному виноторговцу по имени Жан-Поль Лукас. И вот, в конце концов, Руди и Торбен упали на огромную, освещенную свечами, супружескую кровать и почти мгновенно уснули.

В те времена Париж был унылым городом. Хотя еще не было настоящего голода, из него уже ушла душа. Маленьким людям: мелким лавочникам, рабочим, торговцам некуда было идти, и нечего было покупать. Рестораны были закрыты, магазины опустели; множество людей оказалось без обычных для них дел. Если вы не были солдатом, то другой работы для вас не имелось.

Около полудня Лукас разбудил Торбена, после чего они с Руди спустились в столовую, чтобы обсудить с хозяином спасение юного графа Франсуа.

- Мы оденем вас, как людей моего конкурента, - объяснил Лукас. - Возможно, было бы легче, если бы вы поехали на одной из моих телег, но я хочу сохранить своё дело. Вы повезёте вино от Дюмона из Бордо - у меня есть несколько его бочек на складе. Во всяком случае, достопочтенный аббат Жирардо получает провизию от многих поставщиков, и его стюарды могут не знать всех представителей нашего цеха по имени. Сегодня днем, вероятно, вам потребуется добраться до аббата и позволить ему продегустировать вино, чтобы достигнуть договорённости о завтрашней поставке.

И они втроём склонили головы, обсуждая детали.

Глава 9. ПЛЕННИК АББАТА

Не так уж много людей знали, какой властью обладает аббат Арман де Жирардо. В течение многих лет он плёл свою сеть интриг, распространяя ее на Францию, Испанию и на большую часть остальной Европы, и теперь, сидя в осаждённом Париже, этот большой толстый паук, собирал урожай, попавший в его сети. Жирардо был настолько силен, что во Франции только Жюльен де Монферрат, епископ Реймский, мог сравниться с ним по влиянию, и эти двое из-за амбиций, темперамента и философии были заклятыми врагами. Они оба претендовали на кардинальское звание. Но только один из них будет носить его - тот, кто поддержит победителя в этой гражданской войне.

Аббат конфиденциально беседовал с одним из своих испанских знакомых, священником-иезуитом по имени Хосе Мендес де Гимарез, когда его служитель объявил о прибытии новой партии вина из Бордо, вопрошая, не взглянет ли его Преосвященство на бутылки.

Жирардо поднял свое чрезвычайно жирное тело с дивана, на котором пребывал, и, заметив, что человек существует не только духом, уселся за стол, сказал, чтобы виноторговца впустили.

- Очевидно, что Жак привлек нового парижского агента, - сказал он, когда Торбен и Руди, одетые как простыекрестьяне, оказались перед его персоной. - Откуда вы двое?

Торбен ответил, что они далекие родственники господина Дюмона, бежавшие в католическое прибежище Парижа после всех неприятностей, которые учинили гугеноты в провинции.

Джирардо хмыкнул, затем повернулся к Руди.
- Твое лицо мне немного знакомо. Ты когда-нибудь бывал в Париже, парень?

Руди покачал головой и ответил на крестьянском диалекте северо-восточной Франции, что это, наверняка, его первый визит в столицу.

Жирардо продолжал смотреть на них, затем пожал плечами и вместе со своим другом-иезуитом занялся важным делом - дегустацией вина.

 

Вернувшись в тот вечер к Лукасу, с заказом на два бочки Бордо, Торбен, Руди и Лукас принялись воплощать свои планы в жизнь: к следующему дню следовало приготовить два бочонка, один с ложным дном, скрывавшим оружие и инструменты, другой - с обивкой внутри и искусно замаскированными отверстиями для воздуха.

- А если предположить, что он слишком большой? - спросил Руди. - Предположим, Франсуа ранен, поэтому он не может согнуться вдвое, чтобы залезть внутрь?

- Да, парень, риск есть, - сказал Лукас. - Все, что мы делаем, опасно, ведь Жирардо пристально наблюдает за своим монастырем. Они могли узнать, что я участник заговора, что они, несомненно, узнают со временем. Но будем надеяться и молиться, что к тому времени осада закончится, и король Генрих окажется на своем троне.

В ту ночь, после того, как Торбен и Руди занялись любовью, и мальчик погрузился в обычное умиротворённое состояние, положив голову на плечо Торбена, и забросив ногу на его бедро, и снова удивляясь тому, что случилось с ним за последние месяцы: знакомству с Торбеном и с новыми друзьями, и тем драматическим событиям, которые перенесли его сначала в Магдебург, затем в Реймс, а теперь вот в Париж. Завтра же будет новое приключение: смелое спасение важного заложника. Жизнь была хороша; жизнь была полна; жизнь была такой, какой может желать 15-летний мальчик. Его пальцы нежно коснулись его ожерелья, дотронувшись до маленького кинжала. Он улыбнулся про себя и заснул.

На следующее утро они подъехали к монастырю на фургоне с бочонками, запряжённым парой лошадей. У ворот их встретил довольно высокомерный мажордом, весь в кружевах и пахнущий духами. Руди толкнул Торбена, закатил глаза и подёргал носом. Торбен расхохотался.

- Виноторговцу не обязательно напиваться, доставляя свое вино, - заявил мажордом, словно объявляя это толпе своих поклонников. - Можете следовать за мной.

- Мы захватим с собой и две наши бочки, - заявил Торбен, затем обратившись к Руди:
- Мальчик, скати их вниз – только нежно! Если ты разобьёшь хоть один бочонок, тебе придётся вылизать каждую каплю!

Глаза Руди на мгновение весело сверкнули, а затем он сначала скатил по доске бочку с инструментами и оружием, а за ней - с отверстиями.

Оказавшись в старом монастыре, Торбен и Руди, катили бочонки, следуя позади идущего вперевалку мажордома. Они прошли мимо помещений, заваленных старым оружием и изношенной мебелью, даже мимо камеры пыток, праздные инструменты которой вызвали озноб на спине Руди.

- Это, должно быть, ваша тюрьма, - заметил Торбен.

- Это так, - сказал мажордом, - и тебе с парнем лучше выглядеть поумнее, иначе аббат поместит вас туда.

Спустя некоторое время они добрались до винного погреба, прохладного и затхлого, с тем самым безошибочным запахом старого дуба и пролитого вина, стоявшего тут на протяжении веков. Здесь мажордом покинул их, приложив к носу свой платок, и как только он оказался вне пределов слышимости, Торбен объявил громким голосом:
- Ну, парень, это будет тяжёлая работа, заменять эти бочонки. Как насчет нескольких глотков, пока мы не начали?

Руди ответил точно так же громко:
- Но, хозяин, из вежливости следовало предложить стакан тому господину, что привел нас сюда.

- Но он ушел.

- Ну, может быть, есть и другие...

Были и другие. Тюремщик, прятавшийся в проходах между бочками, вышел к ним - звероподобный человек с раздавленным носом и волосами, которые, казалось, периодически прорастали на его черепе в нездоровых пятнах серого цвета.

Торбен вытащил из-под плаща бутылку и вынул пробку.
- Поцелуй росы на винограде моей родной долины. Вот, сделайте глоток. Тюремщик должен быть трезвым, даже если его преисподняя состоит из бочонков с вином.

- Благодарю вас, добрый господин.

- Не думаю, что в монастыре у вас много заключенных, ваш хозяин озабочен скорее духовными вопросами, чем политическими.

- Верно, господин. Только один, господин.

- Похоже, жалкий еретик. Гугенот. Аббату лучше сжечь его, чем прятать тут.

- Нет, господин, он прикован вон в той клетке. Он всего лишь мальчик, скорее, как ваш помощник, который был здесь мгновение назад...

В этот момент «помощник» оказался прямо за ним, подняв как можно выше мешочек с песком. Затем мешок с песком опустился на голову тюремщика, и человек свалился без сознания на пол, звякнув ключами.

- Быстро, веревку и кляп, - прошептал Торбен Руди, и с необычайной быстротой тюремщик был связан, как лейпцигская колбаска, готовая к копчению.

Найти заключённого Жирардо оказалось несложно. Наконец, они подобрали нужный ключ и вошли в камеру, не превышающую рост человека в любом направлении. Маленькое оконце выходило в внутренний двор, тускло отражая свет яркого летнего дня снаружи. На полу стояла миска с водой. К одной из стен была приделана толстая деревянная полка, покрытая тонким матрацем, и на ней покоился еще более тонкий мальчик, абсолютно голый - одна его нога была прикована к стене, а оба его запястья соединялись вместе другой цепью.

Франсуа в своей камере

- Я не стану! - воскликнул голый мальчик, прежде чем Торбен и Руди успели заговорить. - Можете морить меня голодом, можете снова насиловать меня, можете снова меня бить, но я никогда не подпишу ту бумагу!

- Тише! - произнёс Торбен. - Мы пришли помочь тебе.

- Как будто я раньше не слышал подобного!

Руди заметил, что мальчик замёрз.
- Как долго они держат тебя голым? - спросил он.

- Ты должен это знать! Убирайся!

Торбен склонился над мальчиком и начал говорить очень быстро.
- Мы пришли от епископа Реймса и короля Генриха Четвертого. Мы не друзья Жирардо.
Когда Торбен объяснил план побега, надежда на спасение медленно заменила отчаяние, так сильно проявлявшееся на лице мальчика мгновением раньше.
- Реймс? Епископ? Он жив? Мне сказали...
В глаза мальчика появились слезы, и он не смог продолжать.
- Он не мог этого ранее, - сказал Торбен. - Но теперь нам нужно действовать быстрее. Как часто тебя навещает тюремщик?

- Не часто.

- Хорошо. Теперь держись и молись, чтобы мы были одни.
Пока Торбен затаскивал в камеру безвольное тело тюремщика, а затем закатывал бочонок для Франсуа, Руди пилил стальной пилкой металлическую полосу на лодыжке мальчика.

- Тебе сильно больно? - спросил Руди.

Франсуа покачал головой.
- Не сейчас.

- Я вижу отметины...
Руди показал глазами на раны, синяки и язвы на груди и спине голого мальчика.

- Избиение было вторым, что они делали со мной. Но я мог попросту умереть, и тогда уж не смог бы ничего подписать.

- А что ты должен был подписать?

- Декларацию о том, что вся власть над поместьями Шалон-сюр-Марн возлагается на аббата де Жирардо в качестве моего опекуна, пока я остаюсь несовершеннолетним. Сначала они пытались меня унизить. В собственных апартаментах аббата, когда этот лицемер наблюдал, стекая слюной - он слишком толстый, чтобы понять, возбуждался ли он там!  - меня связали, изнасиловали, и своими руками они, ну, заставляли меня время от времени кончать, пока мне не стало так больно, что даже когда они делали это с самыми нежными маслами и самой легкой хваткой, это было слишком больно, чтобы отвечать. И все это время они называли меня ужасными именами. Потом они бросили меня в эту камеру, а в следующий раз попытались избить меня. Каждый день меня тащили в кабинет аббата и совали под нос ту декларацию, с пером, смоченным чернилами, и каждый раз я отказывался её подписывать. На прошлой неделе я так разозлился, что, когда он склонился ко мне своим дряблым красным лицом, я плюнул в него - вот когда я получил эти синяки, которые ты только что заметил. Затем он сказал, что начнёт морить меня голодом, чтобы я подписал. Я немного похудел. Я обычно не выгляжу таким тощим...

- А как аббат нашел тебя? Шалоны ведь находятся под защитой епископа, не так ли?

- Я был похищен в Испании. Меня заманили туда, когда я искал кое-кого.

Наконец, металлическая полоса на лодыжке была пропилена и разошлась, и Франсуа спустил ноги с полки.
- Не знаю, смогу ли я встать, - сказал юный граф. - Я так долго не ел, что у меня небольшое головокружение.

- Все в порядке, - успокоил Торбен. - Тебе нужно только заползти в этот бочонок, а мы сделаем все остальное.

Выйдя наружу, и катя бочонки к ожидающему их фургону, Торбен и Руди столкнулись с неприятным сюрпризом. Они буквально налетели на Лепре и Сигизмунда Фогеля, спешащих в апартаменты аббата.

- Чтоб тебя! Мужлан, ты не можешь смотреть, куда прёшь? - выругался Фогель.

- Простите, господин, простите, - ответил Торбен.

Руди, однако, склонился над своим бочонком, и Лепре впечатал в его приятной формы зад плоскую сторону своей рапиры. Руди вытянулся в вертикальном положении, потянувшись к своей несуществующей рапире и почувствовал на руке удерживающую ладонь Торбена. Руди справился с гневом, но, когда их враги обернулись к ним своими спинами, он не смог удержаться от непристойного жеста им вслед.

Они выехали из монастыря, Торбен управлял повозкой. Они объехали дом Лукаса и, как было условлено, взяли курс к старому складу у Сены. Руди скатил бочонок с молодым графом Шалон-сюр-Марн с фургона и внутрь, а Торбен тем временем извлекал их снаряжение, чтобы потерять его в другой части Парижа.

- Я вернусь до наступления темноты, - объявил Торбен. - Тут есть вино, хлеб и сыр - ты знаешь, где они. Нежно отнесись к нашему юному другу.

Франсуа упал в обморок, когда Руди помог ему выбраться из бочки. Руди оттащил его на груду соломы и привёл в чувство холодной водой.
- Боюсь, у нас нет для тебя одежды, - сказал он Франсуа, - мы не могли даже подумать, что они оставят тебя голым. Вот, возьми мою рубашку.

Франсуа покачал головой.
- Посиди рядом со мной.

- Через минуту. Во-первых, надо немного поесть.

Заключенный аббата оказался слишком слаб, чтобы разорвать тяжелый каравай хлеба и поднести бутылку вина к своим губам. Руди помог ему. Вино быстро ударило в голову голодного мальчика, но вместо того, чтобы сделаться весёлым, он попросту упал обратно на солому, со слезами, скользящими по его щекам.

- В чем дело? Что я могу для тебя сделать? - спросил Руди с некоторой озабоченностью.

- Все в порядке. И то, чего я хочу больше всего на свете, ты не сможешь мне дать.

- Но ты почти свободен.

Франсуа кивнул.
- Ложись рядом со мной. Мне снова холодно.

Руди убрал еду, затем опустился на солому рядом с Франсуа. Вскоре они оказались в объятиях друг друга, голый мальчик, поглощающий тепло и мужество от объятий Руди, и Руди, обнаруживший в потёмках, что возбудился от привлекательности и потребности другого. Вскоре дрожь Франсуа унялась, и он заснул. А Руди поцеловал мальчика в губы, снял рубашку, накрыл Франсуа и подошел к двери, чтобы бдеть на посту.

Когда вечером вернулся Торбен, Руди не смог продемонстрировать своему появившемуся в дверях хозяину любовь или скрыть выпуклость, появившуюся на его висящих мешком крестьянских штанах. Торбен привез с собой пару грубых штанов, рубашку простолюдина и обувь, а также теплую пищу для них троих, состоящую из густого овощного супа, тушеного мяса и яблок на десерт. Руди разложил их обед на импровизированном столе из ящиков, и они устроились перед ними со свечами. Торбен предложил тост за «короля Генриха, епископа, графа - нашего гостя, нас и будущее».

- Скажи мне, - спросил Франсуа, - вы двое, ну, это... особенные друзья?
Торбен и Руди молча посмотрели на него, а затем Торбен серьезно сказал:
- Конечно, мы друзья.

Франсуа повернулся к Руди.
- Я так и думал, потому как ты с самого начала заботился обо мне сегодня.

Торбен рассмеялся.
- Так-так, кошка прочь и мыши...

- Нет, я не имею в виду, что это случилось, но если бы я чувствовал себя лучше, то это могло бы случиться.

- Могло бы, - передразнил Руди.

- И у меня тоже был особенный друг, - серьезно сказал Франсуа.

- Бернхард был моим учителем в замке. Будучи маленьким мальчиком, я обожал его. Он мог ответить на все мои вопросы, почему больше нет единорогов и что заставляет пшеницу расти. Однажды ночью, когда мне было около одиннадцати, у меня случился кошмар, и я проснулся перед ужасной грозой. Молнии были так часты, что я мог видеть даже без свечи, и я побежал в комнату, где спал мой учитель и заполз к нему в постель. Буря не длилась слишком долго, и я вскоре забыл о своём сне, но потом я обнаружил нечто, оказавшееся между моими ногами, что было его частью, и с тех пор мы стали любовниками.

- Следующие три года были замечательны. Каждую ночь после того, как гасились факелы, а замок замирал, Бернхард приходил ко мне в комнату. Иногда я уже спал, и просыпался в его объятиях или от его губ на моих, или с этим его корнем, скользящим внутри, соединяющим нас, как могут быть соединены только любовники. И за те годы я тоже вырос, так что у меня вскоре появилось то, чем я тоже мог наполнить его.

- И длилось это до того дня, пока мы не оказались на охоте; мы остановились в лесу и, думая, что одни, поцеловались. Кто-то нас увидел. Мой дедушка узнал об этом. Меня высекли так, как никогда не секли раньше, и только вмешательство епископа помешало им бросить Бернхарда в тюрьму, чтобы сгноить его там от голода. Вместо этого его изгнали из замка, как собаку, и я больше его не видел.

- С тех пор епископ стал моим защитником. Он увез Бернхарда в другую страну. Время от времени епископ во время исповеди передавал мне сообщения из той или иной части мира. Бернхард стал солдатом. Затем я услышал, что его убили на войне, и целый год я каждую ночь перед тем, как заснуть, горевал и плакал.

- Однако это был не совсем конец. После того, как мой дед умер, Жирардо захотел меня, и он понимал, что не сможет схватить меня в Шалоне, поэтому он устроил через одного из своих шпионов послание о том, что Бернхард жив и ждёт меня в Испании. Как он узнал о моей любви, я понятия не имею. Я отправился в путь - и попался в его ловушку. Через неделю я оказался в этом проклятом монастыре стоящим перед ним, и отказывающимя подписывать его декларацию. А Бернхард, как сказал он мне с неподдельным удовольствием, действительно был мертв. И я знаю, что теперь он в моём сердце.

Пока они ели и говорили, на улице совсем стемнело, так что их стол освещался только свечами. Торбен встал и выглянул наружу.
- Сейчас мы можем идти, - сказал он. - Руди, помоги графу Франсуа спуститься в ялик у ворот для груза. Как думаешь, ты сможешь встать?

- Я попробую, - ответил Франсуа. - И, Торбен, тебе не нужно быть таким официальным, ты можешь не упоминать мой титул.

- Я отношусь к тебе с уважением, которого ты заслуживаешь, и как любитель титулов. Но я рад поприветствовать более интимные отношения.
Загасив свечу, они направились к большим складским дверям, которые выходили в сторону реки. Стоял превосходный летний вечер, огорчающий только апатией осады. Они устроились в лодке, а затем тихо поплыли по течению. Они покинули Париж неподалёку от Бийанкура, избегая апатичные речные патрули, прячась от них в тени берегов, и вскоре оказались в безопасности, на территории, занятой королем.

Глава 10. ПОДЖИГАТЕЛИ

Франсуа быстро выздоровел, как только они нашли постоялый двор и смогли надзирать за приготовлением для него подходящей пищи - сначала бульонов, затем курицы с овощами и, наконец, мяса. Торбен и Руди нашли его обходительным мальчиком, весьма веселым и оживленным за их общими трапезами, хотя часто повороты разговора напоминали ему о его мертвом возлюбленном, после чего грусть застилала ему глаза и оставалась там, пока Руди или Торбен не отвлекали его каким-нибудь дружелюбным обращением.

Поскольку Торбен часто отсутствовал в течение дня, беседуя с королем и его советниками, два мальчика проводили много времени в компании друг друга. Руди хотел узнать все о поместьях Шалон-сюр-Марн, Франсуа - том, как прожить, когда двенадцатилетним сбегаешь в Шварцвальде. К Франсуа вернулись здоровье и его мужская сила, и отныне, когда они гуляли по солнечным полям и пастбищам за пределами деревни, Руди видел частое появление выпуклости в крестьянских бриджах молодого графа. И наконец, когда они устроились в небольшой рощице, Франсуа дружески обнял Руди за плечи, а через мгновение каждый из них оказались в объятиях другого.

Для Руди всегда было по-другому, когда он занимался этим с мальчиком своего возраста; это было легче, чем с Торбеном, более игриво, обычно довольно спонтанно и, конечно же, менее значимо, за исключением того, что на этот раз подобное служило укреплению их дружбы. Когда они разделились и откатились, Франсуа произнес:
- Спасибо, Руди! Я так в этом нуждался!

Руди засмеялся и толкнул своего друга в плечо.
- Удовольствие получил и я!

Но Франсуа был серьезен.
- Я хочу себе брата по крови. У тебя есть кинжал, Руди? Конечно, есть. Здесь, на своей руке и моей руке сделай небольшие надрезы и...

С тех пор они соединялись где-нибудь почти каждый день, и Торбен, совершенно не ревнуя, был доволен.
- Теперь я могу немного поспать для разнообразия, - поддразнивал он. - Я старик, мне двадцать пять, поэтому три раза за ночь - это все, в чём я нуждаюсь.

И в самом деле, между хозяином и пажом установилась некая закономерность в занятиях любовью перед отходом ко сну - в самые темные часы,  когда для них обоих это становилось почти продолжением сна, воплощение мечты и отражением дьявольского мира, который тогда всегда казался ближе. И наконец, когда пробуждались птицы и серело небо на востоке, они снова встречали друг друга объятиями и их набухшие мужественности приветствовали друг друга вместе с освобождением чувств, накопленных в них перед наступлением нового дня.

События не стали дожидаться полного восстановления Франсуа. Король Генрих Наваррский имел важное послание для Жюльена де Монферрата, епископа Реймса; он дал им свежих лошадей и приказал отправляться в путь. В ту ночь они не осмелились останавливаться на постоялом дворе; Торбен увел их с торной дороги к коттеджу старого знакомого.

Тот был древним лесничим в одном поместье, и значительно ослабел с той поры, когда Торбен видел его в последний раз. Тем не менее, когда трое молодых людей подъехали к маленькому дому и громко известили о своём прибытии, старик расплылся в морщинистой улыбке и приветствовал их всех гостеприимством, которое мог предложить своими скромными возможностями.
- Ах, Торбен, ты снова приехал во Францию. И с такими веселыми спутниками. Прошу, заходите в дом. Должно быть, есть причина, раз вы покинули дорогу и вместо постоялого двора выбрали моё скромное жилище, но, вижу, что тяжелые и беспокойные времена - в мою прибыль. Как твой хозяин, герцог Франц? Вот, позволь мне помочь тебе спуститься...
Он пожал всем руки и отправился в свой коттедж, немедленно приступив к готовке вкусного ужина. Он нарезал толстые ломти оленины, залив её густым соусом, приправленным лесными травами, каштанами, и даже трюфелями из-под корней больших буков.

После ужина, когда Торбен и лесник перед очагом впали в воспоминания о старых приключениях, а Руди слушал их с широко раскрытыми глазами, Франсуа отправился в лес, чтобы побыть в одиночестве, подумать о Бернхарде и даже немного всплакнуть. Слезы стали привычкой, от которой он, похоже, не мог избавиться, несмотря на свою новую дружбу и, вероятно, бесконечно счастливое будущее. Даже в моменты интимности с Руди он обнаруживал, что часто представляет себе Бернхарда; однажды он даже назвал Бернхарда по имени в какой-то пик своего возбуждения. Руди всё понял и только сказал:
- Я бы тоже думал о Торбене, если бы не знал, что сегодня вечером буду лежать в его руках.

Франсуа задержался дольше, чем предполагал. Когда он надумал возвращаться, уже стемнело, а затем он заметил в ночном небе оранжевое свечение в той стороне, где находилась хижина лесничего. Он ускорил шаг. Оранжевое свечение становилось ярче, и он побежал. Добравшись до небольшого подъёма, он увидел, что в коттедже пылает огонь, из двери валит дым, а вырывающееся из окон пламя лижет крытую соломой крышу.

Он пересёк поляну, пробрался в дверной проём и чуть не споткнулся о тело лесничего, который, очевидно, умер на своём пороге от ужасной косой раны, пересекающей его лицо. Затем, в оранжевом отсвете пламени Франсуа увидел посередине комнаты лежащего на полу на животе Торбена, из спины которого торчала большая черная рукоятка кинжала. Мальчик подбежал и опустился на колени. Торбен был ещё жив, но без сознания. Франсуа разорвал рубашку на теле Торбена, и быстрый осмотр подсказал ему, что нож был отклонен лопаткой, он не пронзил сердце и не попал в легкое. Мальчик осторожно вытащил кинжал, и, захлебываясь в дыму, вытащил Торбена через дверь. Затем он снова забежал в хижину, отыскивая Руди.

Но как не искал, он не нашёл другого тела. А вскоре пламя пожара не позволило оставаться внутри. Он выбежал и, прикладывая все свои силы, поэтапно, часто останавливаясь на отдых, затащил Торбена подальше в лес, где, по его рассуждениям, любой, кто вернётся на место засады, никогда их не отыщет. Он устроил бессознательное тело как можно более удобно, а затем, полностью истощенный и обессиленный, уснул.

Целый день Торбен находился в бреду и без сознания, обращаясь по-французски к Руди, а других языков Франсуа не понимал. Франсуа сменил повязку на ране Торбена, построил небольшое убежище из ветвей и листьев, а затем, вспомнив рассказы Руди о том, как тот жил в Шварцвальде, отправился за едой и принёс ягоды, орехи и даже немного съедобных грибов, которые, как он знал по своим прогулкам в лесах Шалона, были безопасны.

На третий день лихорадка Торбена утихла, он пришёл в себя, и они смогли обменяться воспоминаниями об ужасном нападении.

Сигизмунд Фогель, черный камердинер бывшего графа Фельзена, шёл по их следу с Лепре и небольшой группой вооруженных людей. Нападение на лесную хижину застала её обитателей врасплох. Старый лесник был сразу же убит. Фогель крикнул, что хочет, чтобы мальчика взяли живым, и, хотя Руди сражался самым отважным образом - двое нападающих на него были вынуждены покинуть поле боя, истекая кровью из ран - мальчика вскоре схватили. Торбен сражался с Лепре так искусно, что почти спас ситуацию. А затем он почувствовал жгучую боль в спине и без чувств упал на пол.

- Без сомнения, это был Фогель, - горько произнёс Торбен, - только настоящий убийца мог ударить меня в спину.

Это было печальное возвращение в Реймс, когда спустя несколько дней во двор епископа въехала простая крестьянская повозка, и Франсуа, снова в одежде крестьянина, помог Торбену спуститься на землю. В ту ночь они поели в квартире, которую Торбен совсем недавно делил с Руди; Торбен лежал, облокотившись на гору подушек в большой кровати под балдахином, а Франсуа и его опекун сидели за флорентийским столом восхитительной работы рядом.

- Я прочитал послание короля, - сказал епископ де Монферрат, - и я думаю, что это очень хорошая новость для нас. Возможно, это даже означает, что ужасная гражданская война скоро закончится.

- Как так? - спросил Торбен.

- Генрих Наваррский выказывает признаки желания отказаться от своей гугенотской ереси и принять истинную веру, хотя... - и здесь глаза епископа заискрились от удовольствия - ... причины, возможно, не столь духовны, как хотелось бы, вот он пишет: «Париж, возможно, стоит мессы!»

Они пытались поддерживать цивилизованный разговор, но Торбен замолчал, частично из-за усталости и отчасти из-за глубокого беспокойства по поводу Руди.

- Прежде всего, чтобы вернуть тебя в форму, - сказал епископ, - ещё неделю назад, когда ты не выглядел так, как ожидалось, я отправил гонца в Магдебург с парой строк к герцогу Францу. Он пробудет здесь до тех пор, пока ты не выздоровеешь. А пока мы будем планировать, как нам искать Руди.

Глава 11. МАЛЕНЬКИЙ ШПИОН

Когда Руди, с завязанным ртом и связанными за спиной руками, стал свидетелем того, как Фогель прокрался за спину Торбена, откуда с быстротой змеи вонзил нож в спину его хозяину, весь его мир обрушился в преисподнюю. К тому моменту, когда Лепре перебросил его тело через лошадь и отъехал от горящего коттеджа, он пребывал почти что в небытие. Он помнил, что позже его усадили на собственную лошадь, надели на его плечи мантию, чтобы скрыть его связанные запястья, а затем вели по малохожим лесным тропам, минуя деревни, чьи немногочисленные жители, ещё не вернувшие до ночи домой, крестились при встречи с ними и спешили спрятаться.

Он чувствовал абсолютное безразличие ко всему, когда его спустили с седла на гладкие булыжники городского двора. Схватив за руки, они затащили Руди в двери, подняли по лестнице и поставили перед лицом великолепно одетого дворянина, который сказал его похитителям:
- Ну, рассказывайте.

- Господин, своими руками я убил человека, убившего вашего брата, графа Конрада. Он больше не будет вас беспокоить.

Если бы Руди находился в здравом уме, он бы быстро сообразил, что находится перед лицом нынешнего графа Фельзена. У Рейнхарда была точно такая же усмешка, как и у его покойного брата, такое же плоское лицо и такие же высокомерные глаза.
- Отлично. А это юный Франсуа из Шалон-сюр-Марн? - спросил Рейнхард.

Услышав имя своего друга, Руди зашевелился, чтобы осмотреть на комнату, обнаружив, что он наедине с Фогелем, Лепре и графом.

- Нет, мой господин, - произнёс Фогель, - это паж, который ударил меня кинжалом в Магдебурге.

- Что? - воскликнул граф Рейнхард. - Ты же сообщил, что захватил мальчишку!

- Я сделал это. Он стоит перед вами.

- Мне был нужен другой, дурак.

- Другого не было, мой господин...

- Разве Жирардо не сказал вам, что его заключенный сбежал?

- Да, но...

- И разве он не сказал вам, что это был молодой граф, и что его вывезли в винном бочонке мужчина и мальчик, одетые как простые крестьяне?

- Я сам был удивлён. Но, клянусь, в той хижине их было только трое. Мне жаль, что я не разобрался, какой нужен был мальчик, но я знаю, что вы захотите отомстить ему за его роль в смерти графа Конрада.

- Меня не интересует месть, меня интересует Франсуа из Шалон-сюр-Марн.

- Возможно, этот мальчик что-нибудь знает о нем. Если он что-то знает, то мы скоро выбьем это знание из него.

Граф Рейнхард вздохнул.
- О, очень хорошо. Он мне не нужен.
Он повернулся, чтобы уйти, затем колеблясь, снова развернулся и шагнул к Руди, схватил мальчика за волосы, разворачивая к себе лицом, и холодно посмотрел на него. На мгновение в голубых глазах Руди появилась искра гнева, но затем он снова впал в апатию.

- Я не разделяю похоти моего покойного брата к мальчикам-пажам, - сказал граф Рейнхард, - но достаточно знаю, чтобы сообразить, что этот паж может принести хороший доход в соответствующих кругах. Возможно, я использую его для выплаты старого долга, который у нас есть...

- После того, как мы узнаем, что он знает.

Граф пожал плечами.
- Можешь попробовать. Однако никаких шрамов. Он должен уцелеть, и выглядеть по-прежнему привлекательным.

Но вот уцелеть ему почти не удалось, и это не имело никакого отношения к жестокому обращению, которое к Руди могли применить Лепре или Сигизмунд Фогель. Неделей ранее, на одной из своих прогулок с Франсуа в лесу под Парижем, он бросил свой кинжал в зазевавшегося кролика. Зверёк мгновенно умер, но, очищая его, Руди сильно порезался, а из крови мертвого кролика к нему попал крошечный микроб. К тому времени, когда Руди стоял перед графом Рейнхардом из Фельзена, измученный и крайне отчаявшийся, микробы в его крови умножились в миллионы раз, и до того, как Лепре смог приступить к своей инквизиции, с мальчиком случился глубокий обморок, из которого, возможно к счастью, он совершенно не был в состоянии пробудиться.

 

Вскоре после того, как Франсуа и Торбен прибыли в Реймс, встревоженный дворянин и его симпатичный паж влетели во двор епископа, соскочили с коней, у которых выступила пена, и бросились внутрь. Герцог Франц из Магдебурга-Заале и Хайнц был тепло приняты епископом де Монферратом, который без промедления указал на комнату, где в мрачной депрессии пребывал Торбен, оправившийся от раны и потери крови, но не способный приступить к каким-либо действиям.

- Торбен, - сказал герцог Франц, - мы прискакали, как только смогли. Епископ рассказал нам о Руди. Мы найдем его, если только его можно найти, я обещаю.

- Вы могли остаться дома. Руди уже мертв. Фогель не позволит ему выжить.

Герцог Франц взял руку Торбена, подержал ее и, заглядывая в глаза своему прежнему пажу и любовнику; промолвил:
- Ты помнишь, что я мог также подумать и о тебе? В Испании, после моих неприятностей в Малаге, когда ты внезапно исчез? Ты был тогда моложе Руди. Но ты был умён и находчив, и Руди умён и находчив. Нет, мы найдем его. Но теперь я должен отдохнуть, так же, как и Хайнц.

Юность в прекрасный летний день не может долго пребывать в замкнутом пространстве. На следующее утро, пока епископ, Торбен и Франц совещались, Рауль повёл Франсуа и Хайнца осматривать город. На своем недавно освоенном ломанном французском он указал не только на великолепный собор, но и на другие места, которые заинтересовали его спутников намного больше: площадь, где стояли виселицы с преступниками, дома удовольствий, военные казармы, рынки и таверну, где он и Руди так комично выпили по стакану вина. Проталкиваясь сквозь толпу, улыбаясь благодатному солнцу, они потерялись в том счастливом факте, что были тремя мальчиками вместе. На время они забыли про все свои заботы. Только однажды Рауль почти потерял самообладание. Они проходили мимо парка, где он соединился с Руди в лунном свете и нагом счастье всего несколько недель назад, и он внезапно замолчал посреди фразы. Хайнц взглянул на него на мгновение, собираясь заговорить, когда Рауль опомнился и возобновил свой поток неграмотного французского. Эта память о Руди принадлежала только ему, и он не хотел делиться ею с другими.

Они как раз собирались перейти на новую улицу, когда неожиданно Хайнц застыл, и, схватив Франсуа и Рауля за рукава, утащил их за угол.
- Фогель! - прошептал он. - Он в Реймсе! Это означает, что, может быть, Руди... Послушай, Рауль, он тебя не знает. Иди сюда.
Он положил руку на плечо юного испанца и потянул его вперед, чтобы они могли выглянуть из-за здания:
- В черном костюме, разговаривает с тем неряшливым солдатом, вероятно, одним из головорезов Лепре. Ты увидел, кого я имею в виду?

Рауль кивнул.

- Проследи за ним и попытайся найти, где он остановился. Мы с Франсуа вернемся в епископский дворец.

Рауль снова кивнул, а затем припустил вслед за черным камердинером Фельзена, как гончая, идущая по следу своей добычи.

Весть, которую Хайнц и Франсуа принесли с собой, стала первой хорошей новостью, достигшей ушей Торбена с момента засады; он встал с постели и прилагая усилия, облачился в одежду - это уже был воин в полной боевой готовности, хотя ещё и несколько слабый, в момент, когда через полчаса Рауль, с которого градом струился пот, сообщил им, что Фогель зашёл в дом Бригара, пекаря, неподалёку от северной башни.

- Превосходно, - сказал Торбен. - Могу ли я внести предложение?
Он повернулся к епископу де Монферрату.
- Рауль - ваш подопечный, поэтому вы можете наложить вето на этот план, но Рауль - самый маленький из всех нас, и, возможно, самый проворный. У него также имеется преимущество - он неизвестен никому из наших врагов. Моя идея заключается в том, чтобы он вернулся к дому доброго пекаря Бригара и разузнал, что можно разузнать, кто прибыл вместе с Сигизмундом Фогелем, и, если представится возможность, что они говорят друг другу. Как думаешь, ты сможешь это сделать, Рауль?

- Я не знаю, но я попробую. Ради Руди я обязательно попробую.

Они быстро решили, что слишком опасно захватывать черного камердинера и выпытывать из него информацию о Руди: Фогель может и не заговорить; другие будут предупреждены его исчезновением и исчезнут сами. План Торбена оказался лучшим, и когда Рауль попросил разрешения у опекуна, епископ только сказал:
- Ты уже совершил много хорошего, и мы планировали сделать тебе небольшой сюрприз за сегодняшним ужином. Твоя готовность снова рисковать только усиливает мою убежденность в том, что этот сюрприз - заслуженный.

Итак, подкрепившись небольшим количеством холодного мяса, хлеба и сыра и запив все это слегка разбавленным вином, Рауль побежал обратно к дому пекаря, где и простоял всю оставшуюся часть дня - маленький, неприметный, нездешне выглядящий мальчик в пыльной одежде. Наконец, стало темнеть. И он увидел, что одно окно на верхнем этаже осветилось лампой. В её свете некая фигура ходила по комнате взад-вперёд.

Рауль не был таким невинным мальчиком, как могло ввести в заблуждение его лицо. Его мать, покинув Францию и поселившись в Испании, занялась самой древней профессией в мире; ее брак с одним из солдат Филиппа мало что дал для того, чтобы узаконить ее сына, или принести им хоть какой-то доход, помимо самого необходимого. К тому времени, когда ему исполнилось десять, Рауль стал совершенным ночным вором. К тому времени, когда ему исполнилось двенадцать, он мог забраться в практически любое здание.

Таким образом, он заметил, что под покровом темноты можно вскарабкаться на определённые ворота, подняться на крышу с навесом, а оттуда перебраться на ветку дерева, подняться на другую его ветку, перейти на крышу другого дома, затем через крыши нескольких домов подобраться к той, под которой скрывался Фогель. Это также должно было дать возможность повиснуть над окном, подслушивая любые разговоры, которые могут случиться в этой комнате на верхнем этаже.

Он собрался приступить к делу, когда по улице прогрохотала карета, остановившаяся перед домом пекаря. Фигура подошла к окну и огляделась по сторонам, теперь Рауль определённо увидел, что это был черный камердинер. Фогель быстро отошёл от окна и появился в дверях внизу, встречая посетителя.

Быстро, как ласка Рауль подобрался к освещенному окну и осмотрел выглядевшую нежилой комнату, в которой кроме кровати в одном углу и маленького стола ничего не было. Он обнаружил, что без труда слышит, о чём говорят эти двое. Вскоре стало очевидным, что посетителем Фогеля оказался граф Рейнхард.
- Надеюсь, ты не нашел свое маленькое укрытие слишком скучным, - говорил граф, - но тебе будет приятно узнать, что аббат Жирардо не стал взывать к твоей смерти, или требовать, чтобы тебе вырвали все ногти, один за другим, или выкололи твои глаза, или отрезали нос. Он рад, что Торбен Лерхе отправился туда, куда, в конце концов, отправляются все еретики.

- Спасибо, мой господин.

- Он также одобрил мой план позаботиться о сующем повсюду свой нос епископе, хотя и не захотел слышать ни одной детали, сказав, что такие знания будут несовместимы с его положением. Если нам это удастся, и мы вернём Жирардо молодого графа, то подобное в значительной степени сыграет в нашу пользу, когда в этой части мира наконец-таки установится порядок. И, Сигизмунд, я мог бы даже подарить тебе несколько девочек-крестьянок, для игр!
И он издал смех, который поразил Рауля - то счёл его весьма дьявольским.

Некоторое время они говорили о разных вещах – о бытовых договоренностях насчёт тайного пребывания графа в Реймсе, о плате Лепре и его людям и прочем. Руки, ноги и шея Рауля начали затекать от усталости, и он стал беспокоиться, что ничего не узнает о судьбе Руди, когда внезапно граф прервал говорящего Фогеля:
- А паж? Жирардо был очень недоволен тем, что ты не смог заставить его заговорить.

- Он в бреду.

- Я разозлюсь, если он не переживет путешествие. И буду винить тебя за плохую заботу о нём.

- Но мы даже не прикасались к нему, мой господин. Он просто лежит на кровати и бормочет, иногда кричит, а временами у него такая лихорадка, что в пору готовить яйца на его груди. И он продолжает звать Торбена Лерхе, и вы могли видеть, что у него поднималось в тот момент...

- Я помню. Тебе не обязательно говорить мне об этом.

- Во всяком случае, люди Али забрали его, хотя были не довольны его состоянием. Это случилось пять дней назад. Они уехали очень быстро, поскольку мусульмане имеют обыкновение поступать так в христианских землях.

- Надеюсь, они доставят его в Оран. Если нет, мне придётся искать другого мальчика на продажу. Боже, какие у этих мусульман странные вкусы!

Рауль услышал достаточно. Он отступил на крышу. Взошла луна, и любой, кто оказался бы достаточно любопытен, да ещё и в определённом позиции, мог бы заметить вырисовывающуюся на фоне неба фигурку маленького мальчика, бегущего как кошка, от карниза до пика, от слухового окна к дымоходу, а затем небольшим прыжком перепрыгивающего на качающуюся ветку дерева, заставив на мгновение замерцать в лунном свете серебристые листья, затем затихшие. И, наконец, они могли бы увидели, как на улице появился тихий мальчуган в пыльной одежде, который сначала быстрым шагом, а затем бегом направлялся к резиденции епископа Реймса.

Было далеко за полночь, когда вернулся Рауль, но епископ и его друзья не спали. Они по-прежнему находились в комнате Торбена. Торбен сидел на своей кровати, епископ и Франц, согнувшись, на стульях перед умирающим огнём в камине, Франсуа и Хайнц - растянувшись на полу на животе перед очагом. Они все оживились, как только Рауль выпалил свои новости:
- Руди жив! Они попытаются убить тебя, ваше превосходительство!
Он рассказывал так быстро, как только мог, между выдохами и вздохами, вытирая струящийся по его лицу пот рукавом рубашки. Когда он закончил, епископ сказал с улыбкой, полной восторженной интриги:
- Отлично, они хотят последовать за тем, что, по их мнению, является их успехом, но разве у нас нет возможности вставить палку в это колесо, как думаете?

- Конечно, мы можем остановить их убийства, - высказался Торбен. - Но я не буду считать ничего успешным для нас, пока опять не увижу Руди, живого и здорового.

- Думаю, нам следует лечь спать, - произнёс герцог Франц, - но не раньше, чем мы выразим благодарность Раулю за его огромные успехи. Благодаря Раулю мы все будем спать лучше. А завтра мы всё спланируем.
По пути в свои комнаты Хайнц обнял Рауля за плечи и сказал:
- Ты замечательный. Я по-настоящему восхищаюсь тобой. И тебе очень нравится Руди, не так ли?

Рауль кивнул.
- Мы никогда не разговаривали друг с другом, я не знал французского, потому что только что приехал из Испании. Мы только гуляли вместе и.. о, Хайнц, я так рад, что он жив!

Они остановились на лестничной площадке, где мраморная лестница поворачивала назад, и огромный гобелен со львами и святыми драпировал противоположную стену. Рауль поднял голову, заглянув в синие глаза старшего мальчика.

- Я бы предположил, - сказал Хайнц, - что вы двое занимались чем-то большим, а не просто гуляли.
Рауль засмеялся и склонил голову к груди Хайнца.
- Мой хозяин будет спать у Торбена, - продолжил Хайнц. - У меня есть разрешение остаться с тобой, если хочешь. Если у тебя есть настроение - как вы это называете на своем языке, el amor?

- А то! Конечно! - внезапно выпалил Рауль, с большим облегчением обнаружив, что из-за близости привлекательного молодого немца его сердце внезапно бешено забилось, а сладострастие воспарило.
- Ах, Хайнц, мне действительно нужно оказаться в чьих-то руках сегодня вечером!

И они прокрались в комнату Рауля, где с большим восторгом избавились от своей одежды - формы пажа из Магдебурга и пыльной рубашки с бриджами юного испанца - и нырнули в постель.
- Боюсь, что я до сих пор не отошёл от своих приключений, - сказал Рауль. - Я не искупался. Я не...

- Кого это волнует? - ответил Хайнц, обхватывая мальчика руками. - Это запах честного пота, пота дружбы. А теперь, скажи мне, только честно, что тебе нравится? Что ты делаешь? Это будет ночь Рауля.

Глава 12. НЕВОЛЬНИЧИЙ РЫНОК

Сначала были только кошмары. Из дыма его лихорадки солдаты снова и снова врывались в хижину лесничего, и он вынужден был сражаться со всеми, против одного, двух, трех мечей одновременно, постоянно теряя позиции. Затем он оказывался на дуэли в Магдебурге, только на этот раз побеждал граф Конрад, а у Фогеля оказывался его кинжал, который тот вонзал в спину Торбену.

Между провалами в забытье было унылое страдание, боль в голове, ужасная слабость и жажда.

А потом появилось движение. Сон стал прерываться качкой и тряской, щелчками хлыстов, скрипом колес и звуками проклятий - некоторые были на языке, которого он никогда раньше не слышал. Но затем все опять растворялось в боли и лихорадке, и он снова впадал в страшное забытье.

Он понятия не имел, как долго болел, но, когда к нему окончательно вернулось сознание, он обнаружил себя плывущим на корабле. Стояла ночь. Он никогда ещё не бывал в море, и почти час тихо поглощал новые движения, незнакомые звуки и запахи океана. Небосвод над ним мерцал мириадами звезд - каждая из которых, как говорил ему старый священник в Страсбурге, являлась душой ангела, хотя другие люди полагали - то были солнца, меньшие, чем наше солнце, или намного большие и расположенные намного дальше от Земли. Навстречу небу тянулись темные мачты с парусами, слегка натянутыми дыханием ночного ветра. В конце концов, он сел. Две фигуры, горбившиеся у перил в тихом разговоре, повернулись в его сторону, и одна сказал ему на французском со странным акцентом:
- Значит, ты не умрёшь.

- Можно мне чего-нибудь попить? - попросил Руди.

Второй человек поднялся и, достав бурдюк с водой, прижал его к губам мальчика.

- Ты знаешь, где находишься? - спросил первый человек.

- Нет, - ответил Руди.

- В одном дне пути от Марселя, и плывёшь в Оран.

- Зачем?

- Потому что там рынок рабов.

Руди осознал важность этого заявления.
- Ты хочешь сказать, что я… Меня продали?

- Еще нет. Нам потребуется почти неделя при таком ветре, прежде чем мы увидим побережье Алжира.

Руди невольно дотронулся до своей груди; его ожерелье все еще было там, с его маленьким медальоном. Он не понимал, почему его не забрали. Возможно, похитители сочли его слишком опасным талисманом, и не рискнули трогать.

Только на рассвете он смог хорошо оглядеться. Он лежал на носу корабля, а палубу заполняли другие пленные. Большинство из них были крепкими крестьянами, юношами и молодыми людьми, которых, казалось, выбрали как из-за явного отсутствия духа, так и из-за физической силы. Те, кто выглядел моложе и красивее, как и он, были отделены от остальных и находились под охраной на носу корабля. В то время как остальные невольники были скованны, в лохмотьях и страдали от недоедания и частых избиений, с группой, в которой находился Руди, обходились явно снисходительнее.

В течение следующих пяти дней они медленно продвигались по Средиземному морю под самыми легкими летними бризами. Ночами становилось прохладно, и пленникам на носу корабля выдали одеяла, в которые можно было завернуться. Днём же они жарились на солнцепёке; оставшись только в импровизированной набедренной повязке, Руди позволял солнечным лучам исцелять его тело, затемнять кожу и отбеливать волосы. Когда они добрались до пристани в Оране, с этого рабовладельческого судна на берег сошёл злой, подавленный, похудевший, но выздоровевший и поразительно красивый мальчик, которого вместе с его спутниками, с запястьями, связанными за спиной, повели ко дворцу Али Бен Юсуфа.

В те дни Оран был одним из самых процветающих морских портов мавританского королевства. Великолепный белый город являлся средоточием исламского богатства и власти - с хорошей гаванью, теплым климатом, смягчённым океаном, и, возвышающимися позади него зелеными холмами, покрытыми виноградниками и оливковыми рощами. На ещё более высоких склонах паслись овцы и козы. Тут также находился один из самых больших невольничьих рынков. Сюда съезжались со всей Северной Африки для того, чтобы купить себе человеческих животных для работы, которых почти ежедневно продавали с аукциона на одной центральных площадей города.

Именно туда на следующее утро и повели Руди в компании с другими сотоварищами по несчастью, временно принадлежавшими Али Бен Юсуфу. Там были и совсем юные берберские девочки, некоторые не старше одиннадцати или двенадцати лет; и рослые суданские юноши с выпуклыми бицепсами и мягкими детскими лицами. Все были подавлены, поскольку рабство означало для одних неустанный физический труд, который в течение нескольких лет сделает из них калек; для других - изнурительную работу в борделе, где они так же быстро окажутся на грани изнурения, после чего их заменят новыми рабами. Самые красивые девочки и мальчики предназначались для богачей, ищущие свежие тела для удовлетворения своей похоти и желаний; очень немногие из них могли рассчитывать на награду и, в конечном счете, оказаться отмеченными любовью хозяина.

Али, вероятно, был самым известным работорговцем в Оране, поэтому, когда его маленькая группа появилась на площади, собралась толпа. Все мальчики, девочки и юноши были подготовлены для продажи: их выкупали, смазали маслом, избавили от вшей, переодели; зубы, волосы, ногти были приведены, на сколько это возможно, в порядок, раны обработаны. Теперь, до начала аукциона, рабы были предоставлены для осмотра. Те, кто предназначался для работы на полях или в карьерах и шахтах, оценивались профессиональными осмотрщиками рабов: они совали пальцы в рты, ища больные или гнилые зубы, ощупывали мускулы, осматривали ступни, выглядывая мозоли. Мальчики и девочки тоже были вынуждены претерпевать такую же проверку своих тел, но проверяющие, истекающие слюной, помимо этого касались, тыкали и ласкали их груди и гениталии. Руди вздрогнул, когда один толстяк, которому все выказывали уважение и почтение, за которым следовало трое слуг, посмотрел на него так, словно он был мясом для жаркого, а затем протянул руку и потрогал его ягодицы. Руди прочитал про себя молитву, моля о том, чтобы не оказаться рабом этого человека.

Невольничий рынок

Неожиданно его внимание привлек смуглый паренёк примерно его возраста, который смотрел на него с расположенной неподалёку балюстрады. Их глаза встретились. Мальчик улыбнулся и кивнул, что, по мнению Руди, могло служить успокаивающим жестом.

Но у Руди было мало времени подумать об этом, потому что Али уже начал аукцион. Сначала продавали невольников для работы, и продали их довольно быстро. Они предлагались один за другим, и сразу же покидали помост - их уводили к новым владельцам.

А потом Руди понял, что Али рассказывает о нем, с потрясающей говорливостью расхваливая его прелести и достоинства. Торги начались. Судя по возбуждению Али, Руди заключил, что тот собирается выручить за него приличную сумму; однако мальчик пал духом, когда понял, что толстяк, ласкавший его, постоянно перебивает всё возрастающие ставки. Руди бросил взгляд на толпу перед собой, и когда, наконец, увидел лицо дружелюбного мальчика, на нем уже не было улыбки; мальчик выглядел таким же обеспокоенным, каким чувствовал себя Руди.

Внезапно торги закончились, и Али Бен Юсуф сказал ему на ломанным французом:
- Тебе повезло, и мне повезло. Ты теперь раб султана Насрама Бен Махмуда и будешь жить в великой роскоши - до тех пор, пока будешь ему нравиться, а я заработал больше денег, продавая тебя, чем всех остальных пленников. Какой прекрасный способ погасить старый долг твоего бывшего хозяина из Фельзена!

- Никто в Фельзене никогда не был моим хозяином! - воскликнул Руди.

Быстрый как подмигивание кнут хлестнул в ясном утреннем воздухе и упал на голую спину Руди, вызвав быстрые слезы боли в глазах мальчика, но не заставив его издать ни звука. Али прошипел ему на ухо:
- Скоро ты научишься молчать, маленький раб.  А теперь следуй за своим хозяином, прежде чем тебя придется тащить волоком.

Его увели слуги султана. Они пробирались по узким улочкам и широким улицам, через оживленные рынки и площади, где нищих, казалось, было больше, чем булыжников в брусчатке. Его нос морщился от запаха специй, горящей древесины, цветов и верблюжьего навоза; они шли через толпы женщин в бурнусах; он слышал звуки флейт и рёв ослов. Внезапно все опустились на колени и замолчали, когда тонкий, вибрирующий голос с башни, стоявшей неподалеку, позвал верующих на молитву. Руди остался стоять, но его быстро заставили склониться. Однако ему удалось поднять голову и оглядеться: вся площадь, которую они пересекали, превратилась в море торчащих кверху задов, все они были сориентированы в одном направлении подобно стайке пескарей в пруду. Минуту спустя все закончилось, и они продолжили движение к большому дворцу, стоявшему на возвышенности у края города.

А тут Руди разинул рот, как крестьянин в присутствии короля. Их пропустили через гигантские железные ворота, затем они прошли через громадные сады и дальше, по огромным залам. Он никогда раньше в своей жизни не видел ничего подобного. Магдебург был великолепен и сдержан: каменные крепостные валы, поднимающиеся среди туманных лесов на полянах Германии; дворец епископа Монферрата посреди нежной равнины, окружающей Реймс, был изящен, но дворец султана Насрама Бен Махмуда в Оране попросту ошеломлял: это были одновременно помпезные, великолепные. ослепительно белые стены из твердого камня в мелкой росписи, с использованием Андалузской полихромной керамики, поражающей в одинаковой мере своими яркими цветами и подвижным рисунком. Там были и панели из слоновой кости, своей тонкой резьбой могущие посоперничать с кружевами, и арки женской грации, изгиб которых из верхней части закруглялся к низу, словно собираясь опуститься на плечи проходящих под ними людей.

Повсюду была плитка и ковры изумительно сочных цветов, заглушающие звуки игривого фонтана и песни птиц, сидящих в золотых клетках.

И вот, наконец, их небольшой отряд привёл Руди в баню и передал его на попечение гигантскому человеку в розовом тюрбане и ещё одному, поменьше ростом, которые поместили его, обнаженного и дрожащего, в горячую воду, обмыли, а затем, разложив на столе из слоновой кости, принялись массировать спину, руки и ноги и шею, втирая в кожу масла, источающие сладкий аромат. Руди попытался заговорить с ними, сначала на французском, потом, теряя самообладание, на немецком, но, похоже, что его не понимали. Когда он попытался подняться, человек в тюрбане просто шлёпнул его, заставив снова лечь, и через пару минут Руди почувствовал, что, подобно солнцу, эти разминающиеся руки помогают изгнать последнюю слабость и судороги его болезни. Они также заставили его подняться то, что вскоре он научился называть своим «зебом»: когда он перевернулся, банщик увидел это и подмигнул ему, принявшись втирать туда какие-то специальные кремы, которые ни коим образом не помогли этому опуститься. Но потом, закончив массаж, человек искусно шлёпнул его корешок своей ладонью, и, к удивлению, Руди, тот упал, как воздушный змей с обрезанной стрункой.

Затем его одели в широкие, богато украшенные штаны до икр, красные туфли с загнутыми кверху носами и белую безрукавную короткую куртку, и в этом странном наряде, благоухая странными запахами, он предстал перед султаном Насрамом Бен Махмудом.

Теперь, когда султан оказался у себя во дворце, и возлежал на диване, переполненном шелковыми подушками, похожий на жирного разукрашенного слизня, он показался Руди еще более отвратительным. На совершенном французском султан произнёс:
- Мне не нужно представлять себя. Ты знаешь, кто я, и ты мой раб. То, что я говорю тебе - закон. Неповиновение приведёт к немедленной порке, а если ты будешь упорствовать в своём неповиновении, то тебя казнят, медленно и мучительно. Это понятно?

Руди кивнул, пытаясь избавиться от комка в горле, появившегося от страха.

- Ты должен отвечать: «Да, мой повелитель»! - крикнул султан. - Запомни это на будущее. И говорить будешь, только когда к тебе обратятся.

Руди покраснел от гнева и прошептал:
- Да, мой повелитель.

Султан улыбнулся.
- Ты можешь сесть у моих ног. Ты можешь есть и пить до отвала.

- Да, мой повелитель.

Перед кушеткой стоял столик с вкуснейшей снедью: дичью, пирожными, винами, желе. Руди был голоден, и так поглощен трапезой, что едва замечал, как короткие и толстые руки султана ласкали его шею и волосы, касались его ушей, сжимали тугие мышцы его плеч. Однако, наконец, его голод был утолён, и он больше не мог есть, хотя, пытаясь отложить неизбежное, впихнул в себя ещё оливки, инжир, и одно маленькое пирожное.

- Всё, хватит, ты не здесь не для того, чтобы откармливаться, как теленок, - сказал султан. - Встань и позволь мне поближе рассмотреть тебя.

Руди поднялся и замер в неподвижности для созерцания своим хозяином.

- Повернись боком... нет. Вот так. Склони голову. Положи руку на бедро. А теперь сними свою куртку.

Руди снял своё белое одеяние, аккуратно сложил его и положил рядом с кушеткой.

- Сними туфли. А теперь спусти свои штаны.

Руди покраснел до кончиков ушей. Он ослабил золотой шнур на талии, и мягкий шелк рухнул на его лодыжки, оставив его в загорелом, обнаженном великолепии.

- Заведи руки за шею, - продолжал султан. - Повернись. Наклонись и коснись пальцев ног. Встань на колени. Поднимись с колен. Подпрыгни. Снова наклонись.

Руди заметил по выпученным высокомерным глазам султана, что тому нравится то, что он видит, но мальчик задавался вопросом, что хуже: подстрекать похоть своего хозяина или внушать ему безразличие.

- Подойди ближе. Сюда, к моей ноге.

Руди повиновался. Он занял почти воинственную позицию, отведя плечи назад, без выражения на лице; каждая его мышца говорила об унижении.

А затем пухлые пальцы султана подобрались к его зебу, обхватили его и начали двигаться по чувствительной коже.
- Европейские мальчики действительно иные, - сказал султан. - Я никак не могу понять, почему они хотят оставить вот это. Но я вижу, что это не ничему не мешает. Ну, это не та часть, которая меня по-настоящему интересует. Повернись.

Покрасневший от гнева и смущения, Руди повиновался и выдержал нескончаемый поток щекотки от тех же самых рук, пока они медленно продвигались по двойным куполам его ягодиц, а затем забрались в благоухающую щель между ними, чтобы исследовать там маленькое отверстие.

- Наклонись.

Внезапно Руди подхватили и бросили в подушки, а султан оказался на нем: огромная потная масса, мягкий слизень с единственным жестким буром, проскользнувшим, как почувствовал Руди, в щель между его ягодиц, выискивая подходящее место, чтобы воткнуться. Наконец, он нашел нужное отверстие, а затем одним смазанным толчком оказался в нём.

Руди вжался в подушки, всхлипывая в них от боли и унижения. Он ненавидел свое тело. Во всех отношениях оно предало его: открылось султану, а его собственный зеб, придавленный к подушкам, отвердел и, отвечая, в конце концов, излил, как кровь из раны, своё молодое семя. А мгновение спустя бур внутри него разбух, попытался пробиться как можно дальше, а затем тучное тело содрогнулось и наступила тишина, только толстяк пыхтел в покрасневшее ухо мальчика. Наконец султан застонал и откатился, и Руди смог подняться с этой ненавистной кушетки. Когда Руди уводили евнухи, султан приказывал принести ещё закусок.

Его снова выкупали и переодели, а затем отвели в довольно удобную комнату с узкой кроватью, и там разразилась буря плача, который начал накапливаться внутри мальчика с тех пор, как он пришёл в себя на рабовладельческом корабле; сдерживался, когда его продавали на рынке и вырвался наружу после того, как его изнасиловал султан. Он плакал за всех добрых друзей, которых знал, и которых теперь больше никогда не увидит: за герцога Франца, Хайнца и Бруно, епископа Монферрата, Рауля, Франсуа. Скучают ли они по нему? Вспоминают ли его иногда? И за Торбена: который ныне наверняка мёртв, если не из-за предательского удара Фогеля, то, конечно же, из-за огня. Стоит ли продолжать? Может, ему изготовить какую-нибудь петлю из одежды, которую ему дали, чтобы положить конец жизни на этих далеких берегах и, возможно, снова попасть в руки Торбена на небесах?

После того, как плач выдохся, он лег на кровать и уставился в потолок. Он боялся долгих скучных часов, которые мог провести в этом плену, чья монотонность будет прерываться лишь случайным унизительным изнасилованием в промежутках, когда жирный султан отрывается от еды.

Внезапно он услышал слабый стук снаружи. Он встал и распахнул окно. Наступил вечер, и ныне огромное безоблачное небо, ещё бледно-голубое над морем на западе, уже достаточно потемнело для самых смелых звезд там, где оно простиралось над холмами к югу и востоку от Орана. Каким-то образом вид чистого неба поднял его упавший дух. Взглянув вниз, он увидел стрелу, лежащую на каменном полу балкона. Руди поднял её, с любопытством рассмотрел, а затем услышал свист. Из сада, примыкавшего ко дворцу, ему махал мальчишка с невольничьего рынка; после чего, подняв свой маленький лук, он отправил вторую стрелу на балкон, на этот раз с тонкой шелковистой нитью. Мальчик движением показал Руди потянуть за нить, которая вскоре принесла с собой шнур, а к тому, в свою очередь, была привязана веревка. Он обмотал веревку вокруг балконных перил и спустился вниз.

Как только его ноги коснулись травы, голос на ломанном, но понятном французском прошептал ему в ухо:
- Ни звука, или мы оба умрём.

Твердая рука поймала его руку и быстро повела по саду, по тихим дорожкам между зданиями, пока они не достигли каменных ступеней, которые привели их к заброшенному солдатскому посту на стенах дворца. Они спустились вниз по веревочной лестнице, которую мальчик, очевидно, приготовил заранее, и внезапно оказались на оживленных улицах Орана, где смешались с толпой.

Мальчик остановился у одного из домов и, сделав знак Руди, чтобы тот остался у двери, вернулся через мгновение с длинной полосой ткани.

- Стой спокойно, - сказал мальчик.
Ловкими движениями он начал наматывать ткань вокруг головы Руди. Это была первая возможность для Руди внимательно рассмотреть своего спутника: сильный мальчик, несомненно, симпатичный, с умными глазами, полным жизни лицом, излучающим доверие. Он сразу же понравился Руди. Когда мальчик понял, что Руди изучает его, то глянул вниз и улыбнулся, обнажив рот с двумя рядами великолепных ровных зубов.
- Теперь ты выглядишь одним из нас, - сказал мальчик. - Пошли!

Два мальчика в тюрбанах шли в постепенно редеющей толпе горожан. Теперь они могли идти быстро, не вызывая подозрений. В конце концов, они оказались за городом, и остановились в небольшой оливковой роще, чтобы передохнуть.

- О, вот, - сказал мальчик, и вручил Руди его собственный кинжал - тот, который подарил ему Торбен, кажется, целую вечность назад.

- Как у тебя это получилось? - пробормотал Руди.

- Я украл его у Али Бен Юсуфа, - радостно усмехнулся его собеседник. - Кажется, он прилагался к покупке. Он твой, не так ли?

- Да... о, да! Но у меня так много вопросов, что я не знаю, с какого начать. Меня зовут Руди. Кто ты, и почему ты рискуешь своей жизнью, чтобы спасти меня от султана?

- Меня зовут Джуна, - ответил мальчик. - Что до остального, то ты, конечно, получишь объяснение, но позже, и от моего хозяина. Теперь мы снова должны спешить, потому что твой побег, возможно, уже заметили.
У небольшого загона на холмах их поджидала пара свежих лошадей. Они сели на них и бойкой рысью отправились на юг.

Наступила темная ночь. У них были только свет от звёзд и острые глаза их лошадей. Они поднимались всё выше и выше в горы, пользуясь не оживлёнными торными трактами, а тропами, ведущими между скал по пересохшим руслам рек. Наконец, они подъехали к узкому ущелью, и Джуна спустился с лошади, приложил руку к губам и издал звук, прозвучавший для Руди чем-то средним между баварским йодлем [Йодль в культуре различных народов — особая манера пения без слов, с характерным быстрым переключением голосовых регистров, то есть с чередованием грудных и фальцетных звуков] и мычанием очень молодой коровы. Они прислушались, но все, что слышал Руди - это шепот ночного ветра, колеблющего колючие кусты над их головами. Хотя Джуна, должно быть, услышал какой-то ответ, потому что они снова отправились в путь, только на этот раз более размеренным шагом.

- Наконец-то, - сказал Джуна, - мы в безопасности. Нас охраняют люди моего хозяина.

Ущелье вывело их в долину. Теперь они оказались на дороге, по обе стороны которой раздавались звуки бегущей по оросительным канавам воды и ощущался аромат цветов. Вскоре в небе справа от них появился желтый полумесяц. Когда они обогнули изгиб дороги, он высветил между рядами кипарисов огромный укрепленный замок. Спустя несколько минут Джуна снова издал свой звук, и ворота замка величественно открылись, позволив им въехать на усталых лошадях во двор замка.

Двое мальчиков спешились и с удовольствием принялись вытягивать ноги. Затем Джуна повернулся к Руди и официально, но с блеском в глазах, объявил:
- Добро пожаловать в Сар-эль-Сид. Пожалуйста, войди и познакомься с моим господином, эмиром Мабруком. Он тоже носит такой знак с кинжалом.
И паренёк указал на ожерелье Руди с его маленьким, сверкающим кинжалом.

Глава 13. ПРЕТЕНДЕНТЫ

Бдительный наблюдатель, сидящий в трактире напротив входа во дворец Жюльена де Монферрата, епископа Реймского, однажды утром заметил любопытную последовательность событий, случившуюся вскоре после вечера шпионажа Рауля и его ночи экстаза с Хайнцем. Сначала он увидел, что дворцовые ворота открылись, и в своей карете выехал епископ, сопровождаемый только темным испанским пареньком и аристократическим французским мальчиком-блондином; они дружелюбно беседовали и оглядывали окружающий их мир, как будто выехали, чтобы насладиться хорошей погодой, природой и, возможно, посетить парочку местных монастырей.

Как только карета и её упряжка из четырех лошадей скрылась с глаз в направлении дороги, ведущей в Париж, трое мужчин в трактире, двое солдат и суровый гражданский, одетый в черное, встали из-за стола рядом с окном, за которым они просидели почти с рассвета, вышли во двор, оседлали трех лошадей, которые были подготовлены и привязаны там, и отправились вслед за каретой епископа, держась от неё на небольшом отдалении. И не успели эти три всадника скрыться из виду, как еще одна троица вышла из ворот дворца: аристократ около тридцати с половиной лет, одетый просто, но со вкусом в темно-зеленое и синее; молодой человек с военной выправкой, которому можно было дать не больше двадцати пяти, и поразительно красивый белокурый мальчик-паж, который нёс герб своего господина, как и свои шестнадцать лет, с большим достоинством и уверенностью.

В карете атмосфера была напряженной, но оптимистичной.
- Я видел их в пабе, - сообщил Рауль, - графа Рейнхарда, Фогеля и солдата, которого я не знаю.

- Значит, они получили наше сообщение, - сказал Франсуа.

- Очевидно.
Епископ кивнул головой.
- Теперь это не займет много времени. За следующей фермой тянется лес. Я думаю, что это, вероятно, случится там. Отлично, это прекрасный день для встречи с создателем - для них и, возможно, даже для нас!

Все трое перекрестились и уставились с пересохшими губами на приближающиеся заросли.

Нападение случилось там, где и ожидалось, с жестокой внезапностью. Ещё мгновение назад они проезжали через мирный лес, замечательный только тем, что не было слышно пения ни одной птицы; а в следующий момент каждое дерево, казалось, вылупило по врагу, и к нападавшим на них быстро присоединились подъехавшие сзади граф Рейнхард, Лепре и Фогель. Два мальчика подняли свои сверкающие рапиры со дна кареты, спрыгнули вниз и вступили в бой с нападавшими, изрыгавшими проклятия из-за того, что обнаружили своих жертв готовыми к бою и желающими сражаться. Они удивились ещё больше, когда герцог Франц, Торбен и Хайнц налетели на своих лошадях с тыла и начали жестоко избивать выскочивших из засады.

Все происходило очень быстро, в большой сумятице, среди пыли и криков, вздыбленных лошадей и звенящих рапир. Когда люди Лепре стали падать один за другим, Фогель, увидев, что преимущество переходит к врагу, незаметно прокрался к карете, взобрался на нее сзади, ударил кучера в спину и заскочил внутрь, нападая на епископа. После чего запряжённые лошади испугались и понесли.

Замечательно, как быстро такое большое животное, как лошадь, может из спокойного состояния перейти на бег, но пятнадцатилетний мальчик может оказаться еще проворнее. Франсуа увидел, что кучер с окровавленным ртом упал на землю. Он мгновенно вышел из боя и, с громким криком ужаса, уронив свою шпагу, прыгнул на ближайшую лошадь и помчался за несущимся экипажем.

У Жюльен де Монферрата возраст не сказался на возможности действовать: у него все еще была сила, и теперь он боролся за свою жизнь. Сравнявшись с экипажем, Франсуа увидел, что старый епископ, которому помогали неистовые и непредсказуемые рывки несущийся кареты, до сих пор успешно защищается. Мальчик прыгнул на экипаж и начал пробираться к своему любимому опекуну.

Позади, на дороге, входящей в лес, бой был почти закончен: сражались только граф Рейнхард и Лепре.
- Оставьте их на Торбена и меня, - крикнул герцог Франц Раулю и Хайнцу. - И быстро за каретой!

Герцог Франц поймал взгляд Торбена. Вернулись старое волнение, заговорщическое подмигивание, доверие, глубокая любовь, зародившаяся в былые, более юные годы, и замечательное чувство признания того, что они снова, плечом к плечу, вместе встречают опасность. Они напали на своих врагов, которые пребывали в смятении, предчувствуя поражение. Они оттесняли Рейнхарда и Лепре всё дальше и дальше от дороги, во влажные глубины леса. Теперь они оказались на сырой почве, среди чахлых растений, оплетающих их лодыжки и испускающих вонь, когда на них наступали. Лепре споткнулся о гнилую ветку. Герцог Франц терпеливо ждал, пока испуганный противник обретёт равновесие. После чего Лепре сделал неудачный выпад и его проткнула рапира Франца.

Из противников остался лишь один сражающийся Рейнхард. «Как это могло случится?» отчаянно вопрошал он себя. Где Фогель, чёрт бы его побрал?! Может, он оказался таким же предателем, каким был убийцей? А эти десять солдат Лепре: неужели они все как один убиты этими двумя фехтовальщиками и их дерзкими пажами? Он оглядывался, ища поддержки, которую всегда имел, но видел только эту низину, гнилое болото, а перед собой наступающего на него с непреклонным видом Торбена Лерхе. Он начал терять контроль над собой. Грязь чавкала под его ногами, мешая ему быстро двигаться. Его начала бить дрожь, а затем его рапира вылетела из рук и плюхнулась в гнилую воду.

- Отлично, - воскликнул Торбен. - А это за Руди!
Он быстрым выпадом проткнул горло Рейнхарда, и последний граф Фельзена погрузился в болото, булькая и разбрызгивая кровь.

 

Когда Франсуа забрался, наконец, в карету, Фогель уже занёс кинжал над головой, чтобы вонзить его в сердце епископа Монферрата. И мальчику пришлось атаковать оружием, которое ему дала природа. Фогель почувствовал, как зубы погрузились в его плечо, а пальцы вцепились ему в лицо. Он яростно отмахнулся, пытаясь избавиться от кусающегося, царапающегося и воющего мальчика.

К тому времени, когда Хайнц и Рауль подобрались к несущейся карете, её движение стало настолько диким, что им не удавалось подвести своих лошадей достаточно близко, чтобы запрыгнуть на экипаж. Рауль рванул вперед, чтобы попытаться перепрыгнуть на спину одной из ведущих лошадей. Хайнц наблюдал за борьбой между Франсуа и Фогелем: мальчик отчаянно вцепился в запястье черного камердинера, епископ лупил по голове Фогеля стеком для верховой езды. Казалось, что Фогель вот-вот вынужден будет отступить, когда неожиданно накренившаяся карета заставила Франсуа отпустить запястье камердинера. Быстрый как змея, Фогель всадил свой нож в грудь мальчика, а затем развернулся, чтобы нанести епископу такой же смертельный удар. Но экипаж уже отделился от своей упряжки, съехал с дороги и перевернулся.

Фогеля выбросило из кареты. Он приземлился, как кошка, на ноги.

До того, как Хайнц и Рауль смогли добраться до него, он запрыгнул на одну из их лошадей и помчался по дороге, ведущей в сторону Парижа.

Хайнц и Рауль бросились к перевернувшемуся экипажу на помощь епископу и Франсуа. Епископ слегка ушибся, но в остальном был невредим. Франсуа лежал неподвижно, его лицо было бледным, а кровь, вырвавшаяся из груди, ярко-красной. Старый Жюльен де Монферрат встал на колени рядом со своим юным подопечным, и пока Хайнц пытался остановить кровь, взял холодеющие руки мальчика в свои, шепча молитву. Торбен и Франц прибыли на своих лошадях, спешились и приблизились.

На мгновение Франсуа воскрес. Он пребывал в глубоком сне. Он вернулся в Шалон; это была летняя ночь и по всему небу сверкали молнии. Он нетерпеливо ждал Бернхарда, удивляясь, почему его друг так запаздывает. Затем сквозь мерцание молний в окнах он увидел, как к нему приближается его любовник, наклоняется над ним, касается его, и это тот момент он пришёл в сознание, узнав беспокойные лица своих друзей.
Франсуа облизнул сухие губы и произнёс:
- Обещайте, что найдете Руди.

- Мы сделаем это, - торжественно произнёс Торбен. - Клянусь тебе, моя душа никогда не найдет мира, пока Руди снова не уснёт у меня под боком.

Франсуа закрыл глаза.
- Я так устал, - сказал он, его голос стал слабее, - но скоро снова увижу Бернхарда.

Хайнц поймал взгляд Торбена и покачал головой: остановить кровь не получалось. Жюльен де Монферрат приступил к последнему обряду. Они смотрели, как дыхание мальчика становится всё реже и реже. Наконец они увидели, что Франсуа улыбнулся, словно он обрёл свою счастливую мечту, а затем мягкий вздох подсказал им, что смерть настигла их друга.

 

Место, где епископ Реймский предавался молитвам, находилось отнюдь не в центре дворцового комплекса, поскольку Жюльен де Монферрат больше интересовался политикой и различными интеллектуальными занятиями, чем богослужениями, но ни один великий собор не мог стать лучшим местом для погребения друга, чем эта маленькая часовня Флорентийского дворца, где на следующее утро епископ, Торбен, Франц и два мальчика опустились на колени, чтобы отдать дань уважения молодому графу Франсуа Шалон-сюр-Марн. Словно парящие в воздухе голоса мальчишеского хора, спрятанного за алтарём, наполняли часовню звуками древнего реквиема, умиротворённостью мечты о вечной жизни.

На самом Франсуа были изысканные черные брюки и белая шелковая рубашка. На его лице была все та же улыбка, появившаяся в момент смерти.

Герцог Франц был последним, кто сказал речь над Франсуа до того, как гроб закрыли крышкой.
- Прощай, храбрый парень, - сказал он.  Обрети там счастье, куда бы ты не попал.
Затем он вытащил из-под своего плаща золотое ожерелье с медальоном в виде кинжала и положил его на сложенные руки мальчика, таким образом приняв его в Лигу Кинжала. Франсуа похоронили в склепе, где покоились другие члены семьи Шалон-сюр-Марн.

 

- Не дозволяй нам погрузиться в печальные воспоминания, - сказал епископ своим друзьям немного позже, когда они собрались в его частных апартаментах.
- Франсуа умер так, как мы все хотели бы умереть. Давайте будем помнить его живым, счастливым и благородным парнем, которого мы все любили.

- Его смерть направляет нас к живым и нашим обещаниям, - произнёс герцог Франц. - И вполне уместно, что не только Франсуа должен быть принят сегодня в Лигу Кинжала, но и кое-кто еще, кто заслужил это в последние тревожные дни, усердно помогая нам.
Его глаза остановились на Рауле.
- Иди сюда, парень; встань на колени передо мной.

Рауль опустился на колени и с большими глазами, полными удивления, а, возможно даже и слёз, позволил надеть себе на шею золотую цепь с медальоном, и золотой кинжал лёг на его грудь.

- Получи этот медальон, - продолжил герцог Франц. - Он впустит тебя в нашу Лигу со статусом как у всех остальных Рыцарей Кинжала.

Рауль поднялся и попал в теплые объятия своих друзей. Он коснулся кинжала пальцами, посмотрел на его золотой блеск.
- У Руди тоже такой, да? - спросил Рауль у Торбена.

- Да. Помимо пяти присутствующих здесь, насколько я помню, есть ещё только двенадцать других Рыцарей Кинжала, рассеянных по всему миру, но, может быть, их стало больше, с тех пор как я в последний раз видел список членов. Герцог Франц и еще два человека имеют право принимать в Лигу: один в Англии, один в Северной Африке, что означает: один католик, один протестант и один мусульманин.

Некоторое время они обсуждали историю Лиги, заново переживая свои приключения и рассказывая о них другим. Наконец епископ прервал разговор и сказал:
- Через несколько минут нам подадут закуски, мы перекусим, а затем приступим к поискам Руди.

- Завтра я уйду, - заявил Торбен.

- И я, конечно, тоже, - сказал герцог Франц.

- Но ты не сможешь обойтись без своего пажа, - сказал Хайнц с блестящими от возбуждения глазами.
Только Рауль выглядел грустным, как будто после того, как его приняли в Лигу Кинжала, с ним снова стали обращаться как с ребёнком.

Епископ кивнул.
- Найдите Руди и возвращайтесь в Реймс. Может быть, этот мальчик более значителен, чем вы подозреваете, мой дорогой Торбен.
Затем он повернулся к Раулю и сказал:
- Если ты хочешь ехать с ними, ты волен делать это, мой мальчик. Я не стану требовать, чтобы Рыцарь Кинжала оставался дома, когда его друзья нуждаются в помощи.

Рауль снова опустился на колени, на этот раз перед своим опекуном, бормоча слова благодарности.
Епископ даровал отеческий поцелуй кудрявой голове и добавил, подмигнув при этом:
- Я уверен, что Торбен не будет против того, чтобы кто-нибудь в поездке временно занял место Руди - в качестве пажа, конечно же...

Глава 14. ЗАМОК В ГОРАХ

Сар-эль-Сид, окружённый стеной с башнями и построенный из плотного серого песчаника, добытого с близлежащих скал, был скорее замком, чем крепостью. Даже внутри Руди не обнаружил той роскоши, что имелась во дворце султана Орана. В обстановке ощущался свободный хороший вкус: случайный гобелен, драпирующий одну из массивных стен, элегантные средневековые сундуки, изящные резные щиты из слоновой кости, отделяющие пространства в некоторых залах. Однако, купальня была облицована красивой бледно-лиловой плиткой с золотом, а пар, слегка благоухающий жасмином, вился над обширными водами, в какие был ныне погружён Руди, сидящий напротив Джуны, вымачивающий усталость и смывающий пыль после долгого путешествия.

- У тебя такая белая кожа! - воскликнул Джуна на своём неуклюжем французском. В его глазах было нечто большее, чем простое беспристрастное любопытство. - Но твой зеб похож на зеб маленького мальчика.

- Что? - ответствовал Руди. - Он не выглядит меньше, чем твой.

- О, прости! Я не имею в виду, что он мал. Но он не был, как вы говорите, очищен.

Руди засмеялся.
- Как вы очищаете зеб?

Джуна заскользил по плитке, пока не оказался сидящим рядом с Руди.
- Посмотри. У твоего всё ещё есть маленькое убежище для кончика, чтобы тот мог вернуться обратно. А у моего нет.

- Его отрезали?

Джуна кивнул.

- Было больно?

- Конечно.

- А создаёт ли это больше чувств? Я имею в виду, если бы это не сделали с тобой?

- Насколько больше?
Джуна задумался на мгновение, а на его губах появилась улыбка.
- Я не могу сказать тебе. Но у меня настолько сильные чувства, что они заставляет меня делать всякие сумасшедшие вещи. И он действительно благодарит меня, когда я трясу его рукой, особенно с этим маленьким кусочком мыла...

«Мальчики повсюду одинаково получают удовольствие», решил Руди, «и их игры дают им те же приятные чувства, даже когда это у них чуточку подрезано». Он не смог не дотянуться до Джуны и не отблагодарить того крепким поцелуем в губы.
- Это за моё спасение, - сказал Руди. - И потому что мы друзья.

Близость их тел, поцелуй, мыльные ласки оказали самое непосредственно влияние на зеб Джуны. Мальчик посмотрел в глаза Руди с озорством и приглашением.

Но Руди покачал головой.
- Не думаю, что ещё готов. Толстый султан уже имел меня сегодня днем. Это было совсем не весело, но он заставил это выйти из меня, если ты понимаешь, что я имею в виду.

- Tant pis [Очень плохо, фр]. Ну, тогда я сам. Если ты не возражаешь, конечно.

Руди покачал головой, затем скользнул на другую сторону купальни, чтобы у юного арабского мальчика оказалось необходимое ему пространство. Джуна наполовину погрузился в воду и обрёл нужное положение, опёршись шеей на закругленный золочённый край. Он намылил руку и приложил её к своему зебу, принявшись медленно и церемонно двигать ею, прикрыв глаза и время от времени вздыхая. Руди наблюдал, как волны напряжения и удовлетворения проходят через тренированное тело, от плеч к груди и животу, и дальше вниз по бедрам к икрам, заканчивая пальцами ног, распрямляющимися и сжимающимися под поверхностью воды.

Джуна менял скорость своих ласк, от быстрых до томных, наращивал темп, замедлялся, снова наращивал темп и снова приостанавливался. К своему удивлению, Руди обнаружил, что его тело ответило - и полуоткрытые глаза Джуны заметили это: колеблющаяся улыбка на его губах стала шире, пока оба мальчика не обменялись взглядами, полными откровенного соучастия.

- Я-то думал, он забрал у меня всё, - признался Руди.

С криком радости и большим всплеском Джуна кончил на Руди. Вскоре они переплелись конечностями на краю бассейна и объединили свои губы, Руди на Джуне, скользивший в незатейливых скользких от мыла объятиях, которые, по мнению Руди, быстро смывали прогорклую память о его изнасиловании султаном.

- Ты действительно готов сделать это мне? - прошептала Джуна.

- Мне бы очень хотелось. Вот, дай мне мыло.

А затем, с величайшим удовольствием, Руди подтолкнул Джуну, понуждая его перевернуться на живот, наблюдая, как арабский мальчик приподнимает свои маленькие, округлые, крепкие ягодицы и раздвигает свои тугие бедра. После чего, разбрызгивая клочки пены, Руди придвинулся к попке Джуны и вогнал свой предмет любви в то, что казалось страстно желающим, тугим, но поддающимся.
- Больно? - прошептал Руди в золотисто-коричневое ухо.

- Это имеет значение?

- Ну, тогда...

- Возьми меня так быстро и глубоко, как захочешь. Но в следующий раз будет моя очередь!

 

Эмир Мабрук эль Сид был высоким, мускулистым человеком, которому было за двадцать. Черные глаза под густыми бровями над благородным носом с горбинкой сверкали умом и остроумием.

- Добро пожаловать, юный Рыцарь Кинжала, - сказал он Руди на великолепном французском, когда два часа спустя оба мальчика устроились на своих местах за ужином в обеденном зале. - Добро пожаловать в Сар-эль-Сид. Джуна, ты заслуживаешь похвалы за то, что заметил золотой медальон в той толпе рабов - хотя неудивительно, что твои глаза привлёк такой красивый парень, чьи волосы под стать цвету юного солнца.

- Я также ношу кинжал, поэтому ты мой почетный гость, ты среди друзей. Теперь скажи мне свое имя и как ты стал членом нашего избранного сообщества.

Руди со слезами на глазах рассказал свою длинную историю.
- Итак, теперь у меня больше нет хозяина, - сказал Руди, - я потерял своего возлюбленного, и, пока Джуна не спас меня, все, что мне хотелось - это умереть и отправиться на небеса, чтобы снова оказаться с Торбеном.

- Нет, - сказал эмир. - Ты ещё молод. Ты должен жить своей жизнью. Рай может подождать. Теперь позвольте мне рассказать тебе о моей роли в Лиге Кинжала. Она была создана, как ты, несомненно, знаешь, несколько лет назад в Испании моими хорошими друзьями герцогом Францем из Магдебурга-Заале, англичанином по имени Уолтер Лигмор, которого ты, очевидно, ещё не встречал, и эмиром Мабруком!
Эмир улыбнулся реакции Руди на столь приятный сюрприз.

Руди помнил, что мусульманин был третьим сооснователем Лиги, но не знал, что это был эмир Мабрук.

- Эти три совершенно разных человека в истории и религии были заключены в одну тюрьму на некоторое время, и там мы осознали, насколько индивидуальная ценность человека важнее, чем все расовые и культурные различия среди людей, определяющие поверхностные аспекты их жизни. Мы также обнаружили, что у нас втроем имеется одно общее качество, отличающее нас от многих других достойных людей.

- Герцог Франц и Торбен... - принялся размышлять Руди.

- А теперь Торбен и ты. Мы создали Лигу и решили, что только трое из нас будут иметь право вручать медальоны с кинжалом и награды. Так что я буду рад, и, подозреваю, Джуна тоже, - добавил эмир с блеском в глазах, - быть твоим хозяином, пока ты будешь жить здесь с нами. В любом случае, нам придётся некоторое время подождать, прежде чем ты вернёшься в Европу к своим друзьям, поскольку Султан Насрам обладает властью на всём близлежащем побережье, и было бы небезопасно пытаться посадить тебя на корабль, когда он ищет тебя.

И Руди ждал, живя в замке. Вскоре он исследовал весь замок и долину, в которой тот находился. Он быстро почувствовал себя как дома, в покое среди горцев, которые были преданными подданными эмира. Он подружился с кузнецом, огромным человеком с одной ногой, который, казалось, совсем не имел рубашек, потому что всякий раз, когда Руди видел его, он работал в кузнице с обнажённой грудью, стуча по наковальне и разбрызгивая капли едкого пота. Вскоре Руди тоже разоблачился до бридж, и научился ковать конские подковы, кандалы, петли и металлические ремни для ящиков, которые таскали громадные верблюды эмира. С помощью кузнеца Руди начал изучать арабский язык; а от работы в кузне с тяжёлым молотом по раскалённому железу он начал ощущать, как его мышцы восстанавливают силу и тонус, потерянные ими во время его долгой болезни.

Временами Руди и Джуна уезжали вместе, иногда на несколько дней, карабкаясь в горы, или же добирались к самому краю необозримого моря песка на юге.

Джуна

- Никто не знает, как далеко тянется эта пустыня, - говорил ему Джуна, когда однажды на закате они впервые увидели её: низкие холмы и дюны, утекающие в бесконечную пурпурную даль.
- Её невозможно пересечь. Говорят, что где-то там есть маленькие чернокожие мужчины, которые едят детей, и они поклоняются богам, вырезанным из костей людей, и пьют какие-то напитки, которые заставляют мужчин опьянеть так, что те спят только с мальчиками и изгоняют своих женщин. Во всяком случае, нам нет нужды беспокоиться о нападении с этой стороны.

В ту ночь они расположились лагерем в маленькой выемке на склоне горы, где струйки пресной воды, вытекающей из источника, собирались в каменистом пруду, откуда стекали в сторону лежащей ниже пустыни. После наступления темноты они завернулись в единственное одеяло и лежали, глядя на небеса. Никогда ещё в жизни Руди не видел таких ярких звезд.

- Иногда я делал это с Торбеном, - нежно сказал Руди.

- Ты сильно скучаешь по нему?

- Каждую минуту.

- Даже когда ты шутишь, и мы дурачимся?

- Да, даже тогда.
И неожиданно Руди охватил шквал слёз. Он обхватил руками Джуну и расплакался, прижавшись к тёплой, пахнувшей потом шее друга. Джуна обнимал его до тех пор, пока плач не утих, а затем взял лицо Руди в руки и начал слизывать слезы и полоски, которые те оставили на лице паренька. Вскоре обоих мальчиков обуяла страсть, и в толчках вступления в любовь, как отданных, так и полученных, Руди обнаружил своеобразное волшебное эхо - мистическое напоминание о том, что он имел так давно с Торбеном намного севернее того места, где он лежал ныне.

 

Руди ездил в горы не только с Джуной. Воспользовавшись мусульманским праздником, эмир Мабрук организовал охоту, и однажды утром, как только первые лучи солнца озарили верхушки гор, из ворот замка выехало несколько десятков всадников. Любой шпион, наблюдавший за экспедицией и не заметивший синих глаз, которые могли появиться только на севере, предположил бы, что Руди, ныне в тюрбане и сильно загоревший - всего лишь ещё один красивый арабский мальчик.

В полдень они расположились лагерем у небольшого оросительного канала, и пока люди готовили бивуак, собирали дрова и распаковывали лагерную кухню, Руди заметил, что эмир Мабрук увлёк Джуну и прошептал ему несколько слов. Джуна кивнул и опустил глаза вниз. Руди всегда подозревал, что у этих двух такие же отношения, как и у него с Торбеном, хотя Джуна никогда не говорил об этом; он ещё больше убедился в этом, когда эмир подошел к нему и сказал:
- Тебе придется извинить нас, Руди, потому что в течение часа или около того я должен позаботиться о образовании Джуны. Его импульсивность сегодня дважды отпугивала оленя. Мы вернемся к ужину, и я ожидаю, что ты сможете развлечь себя во время нашего отсутствия.

Руди вежливо кивнул, избегая глаз Джуны.
Он знал, что нехорошо следить за чужими жизнями: если они хотят немного солгать ради уединения, то их друзья должны позволить им это сделать. Но любопытство Руди оказалось сильнее, и как только эмир и Джуна скрылись из виду, он вскочил на ноги и последовал за ними.

В течение десяти минут он прятался, незаметно перемещаясь от куста к скале, от скалы к впадине в земле, пока, наконец, не остановился, потеряв их из виду. Затем он заметил среди беспорядка гигантских гранитных валунов сеть пещер, и, скорее всего, именно там исчезли мужчина и мальчик.

Руди подкрался к скалам и начал исследовать входы в лабиринт пещер. Наконец он услышал тихие голоса. Он лёг на плоскую скалу и подполз к тому месту, откуда смог заглянуть в находящуюся ниже большую пещеру. Там были эмир и стоящий перед ним, выглядящий подавленным, Джуна. эмир отдал какое-то приказание; мальчик поднял голову, медленно и тягостно расстегнул пояс своих плиссированных штанов, позволив им со скользнуть на его лодыжки, после чего вышел из них, оставшись только в короткой безрукавке. Теперь он стоял покорным в своей бронзовой наготе, склонив голову и скрестив руки и, без возгласов принял несколько быстрых ударов хлыстом от эмира. Когда наказание закончилось, Джуна позволил своим рукам упасть и поднял голову, вопросительно глядя на своего хозяина.

Эмир Мабрук поднял лицо Джуны руками и произнес несколько слов. Лицо мальчика тут же просветлело от улыбки; он обхватил руками шею эмира и, подтянувшись, отыскал своими губами губы своего хозяина.

Теперь уже мальчик раздевал мужчину. Снял камзол, стянул вниз штаны. Большой меч был отстегнут и осторожно прислонён к скале. А затем оба загорелых тела объединились и упали на песчаный пол пещеры, одно прекрасное своей крепкой мускулистой силой, другое - золотистое, гибкое, гладкое и по юному бархатистое.

Окончательное соединение мужчины и мальчика вызвало у Руди воспоминания ночей в постоялых дворах, во дворцах, в комнате Торбена в Магдебурге. Его собственная страсть росла вместе с нарастающим экстазом пары, за которой он шпионил. И почти так же, как их страсть, вспыхнувшая в глубинах мальчика и опорожнившаяся на песок в пещере, чувства Руди тоже вспыхнули, и он только успел позаботиться о своей одежде, чтобы она не пересекла траекторию его мальчишеского семени. Затем, стыдясь самого себя, но с удовлетворённым любопытством, он отполз от пещеры и отправился в охотничий лагерь.

Вскоре наступила почти полная темнота. Вдалеке он видел, как желтые огни лагеря вспыхивает под синим африканским небом. Внезапно он остановился. Силуэты двух фигур, которые явно не принадлежали к охотничьей партии, ясно проступали на фоне огней лагеря. Вероятно, это были шпионы. За лагерем следили! Руди сделал большой круг и вошел в лагерь с противоположной стороны в тот момент, когда вернулись эмир Мабрук и Джуна: он, не теряя времени, рассказал им о своём открытии.

Эмир отдал необходимые приказания. Вскоре привели пойманного лазутчика - второй смог скрыться. Этот же выкрикивал грубые и оскорбительные угрозы, требуя немедленного освобождения.
- В противном случае вы узнаете, что такое гнев султана, - грозил пленник. - И тебе лучше вернуть ему раба, - пленник указал на Руди. - Как только мой товарищ доберется до Орана, а султан Насрам узнает, что мальчик для постели, которого он купил, находится здесь, я бы не захотел быть эмиром Мабруком в Сар-эль-Сиде...

Эмир погладил свой подбородок и повернулся к Руди.
- Похоже, что тайна открылась, и нас вскоре ждёт визит султана. Он рассмотрит эту возможность в качестве подарка Аллаха - отличнейший предлог напасть на меня. Потому что, без сомнения, всегда жаждал моего эмирата - а подобное случается уже во второй раз: Джуна тоже предназначалась для шелковых диванов султана Насрама, но я с боем отнял его до того, как он добрался до Орана.

- Тогда тебе лучше вернуть и его! - крикнул пленник.
Эмир повернулся к нему.
- Ты поведал нам с таким красноречием, что сообщение о присутствии нашего юного гостя уже на пути к султану. Поэтому я не вижу причин отправлять тебя с таким же поручением. А кроме того, поскольку тебе, кажется, не хватает самых основных зачатков вежливости, то, думаю, что уместно позволить тебе немедленно уйти из жизни.

Казалось, что человек был словно поражен молнией; его уверенность испарялась как лужа под знойным солнцем. Теперь он непрерывно бормотал молитвы и обещания, но эмир уже принял решение. Двое из его людей оттащили кричащего и вопящего пленника, и с эффектной быстротой отделили голову от его тела.

Эмир Мабрук приказал собираться, и в тишине темной ночи они поспешили обратно в Сар-эль-Сид.

Глава 15. ДОЛГАЯ ПОЕЗДКА

Если герцог Франц и Торбен Лерхе и испытывали некие сомнения в политической власти епископа Жюльена де Монферрата или эффективности его связей, сетью покрывавших всю Европу, то те быстро рассеялись в течение первой недели их долгого путешествия на юг. Епископ передал Францу кольцо-печатку с подробными инструкциями относительно того, где его следовало показывать: в определённых постоялых дворах, тавернах, в аббатствах, некоторым доверенным фермерам, торговцам или солдатам. В конце дня всегда находилось жилье для них, иногда роскошное, иногда просто скромное, но чистое. Их снабжали припасами и, время от времени, свежими лошадьми.

Вместо того, чтобы следовать обычным торговым маршрутом вдоль реки Соны к Средиземному морю, они повернули на юго-восток в Бурж, а затем проследовали через Овернь и Лангедок. Они объезжали опасные области, прорываясь между армиями католиков и партизанами гугенотов, избегая недружественных герцогств и районов, которые славились своими разбойниками, грабящими на дорогах. Они так сильно спешили, что прекрасная сельская местность, которую они миновали, не производила на них никакого впечатления, но сама поездка, с ее лишениями и случайными забавными инцидентами, сплотила четырех путешественников в слажено работающий цельный коллектив: когда Торбен внезапно переполнялся волнением и грустью, когда один из мальчиков казался слишком усталым и чувствовал, что больше не сможет удержаться в седле в тот день, другие приходили на помощь и подбадривали песнями и шутками, а иногда хватало и ладони друга на руке.

Они провели одну бурную ночь в школе для начинающих кюре где-то в чащи широколиственных лесов западного cклона Центрального массива [горный массив в центре и на юге Франции. На востоке отделён от Альп глубокой долиной Роны, вытянутой с севера на юг. Высота до 1886 м]. Небольшая стайка довольно глупых монахов давно отказалась от попыток остановить естественный быстрый рост трех десятков умных мальчишек в самом полном расцвете их полового созревания. Ребята, несомненно, слегка учились латыни и письму в течение дня, но, о своих телах, и о том, как из них извлекать самые изысканные и светские удовольствия в течение длинных, ленивых и безнадзорных ночей, они, конечно, знали намного больше.

Утром после этого визита, снова оказавшись на дороге, герцог Франц сказал Торбену:
- Думаю, Хайнц и Рауль выглядят слегка устало, не находишь?

Действительно, так оно и было. Особенно Хайнц, который, казалось, спал на своей лошади.

- Были слишком жёсткие кровати или что-то ещё? - невинно поинтересовался у Рауля Торбен.

- Что? - Мальчик смущенно моргнул.

 

- Ты не позволил тем начинающим кюре спать всю ночь, не так ли?

Улыбка медленно распространилась по темному лицу Рауля.
- Да, боюсь, что так. У меня не было выбора. Но в моей постели было всего трое. Понимаете, они привыкшие к людям моего типа из-за близости к Средиземному морю, но на Хайнца с его прекрасными светлыми волосами и голубыми глазами накинулись все остальные - и, насколько я могу судить, одновременно.

- Это была незабываемая ночь, - признался Хайнц, - но через некоторое время мне уже хватило. И когда я сказал им, наконец, что хочу уснуть, они сообщили, что не понимают моего плохого французского - кроме того, они продолжали целовать меня и толкать в мой рот кое-что другое. Как можно бороться с тридцатью мальчиками, которые просто хотят любить, вызывая у вас превосходные ощущения? В конце концов я сдался, лежа там как хороший гость, и пусть что будет. Я заснул, а потом проснулся с каким-то новым теплым маленьким кюре, обернувшимся вокруг моего тела и тяжело дышавшим мне в ухо, который удовлетворял себя разными способами - в свою очередь, полагаю, согласно порядку, который они создали между собой. Я очень надеюсь, Франц, что ты не захочешь, чтобы я этой ночью заполз под твои одеяла!

Герцог Франц усмехнулся и покачал головой.
- Вы были так заняты своими друзьями в дортуаре, что не заметили, что происходит в гостевом крыле у прелата. У меня был маленький друг, только один и очень милый, подле моего бока всю ночь, но я не позволил ему причинить себе излишние неудобства. И у Торбена, как подобает его более младшим годам, было двое, если я не ошибаюсь...

- Слава Небесам! - произнёс Рауль.

- Итак, сегодня вечером будет ночь отдыха, - провозгласил герцог.

 

Они пересекли Пиренеи во время неистовой бури. И хотя предстоящий им путь через горы не превышал и пятьдесят миль, им потребовалось пять дней, чтобы, подталкивая своих испуганных лошадей, противостоя дождю, ветру, молниям, поражающим горные вершины, и грому, напоминающему грохот больших барабанов, следуя от скалистого пика до скального обрыва, пересечь горный хребет.

Ночами они ютились в маленьких скальных убежищах с несколькими другими путешественниками, чьи миссии были настолько срочными, что те не могли ожидать улучшения погоды. Как предводитель, герцог Франц оказывался самым уставшим в конце каждого дня. Торбен был тронут, заметив, как весело и ненавязчиво Хайнц заботится о герцоге, помогая ему сменить промокшую одежду на сухие рубашку и брюки, приносит ему горячую пищу, над приготовлением которой трудились оба мальчика, и, когда, наконец, наступала темнота, держится рядом со своим хозяином, пока тот не заснёт, следя, чтобы он всегда был укрыт одеялом, которое они делили между собой, и не простудился. На следующее утро герцог Франц, как правило, просыпался первым, все его силы восстанавливались, и он устремлялся вперёд.

Наконец они выехали из бури в ясное небо на южной стороне гор, но, прежде чем они спустились на низменности Сарагосы, им пришлось пересечь разлившуюся после дождей реку. Лошади герцога Франца и Торбена успешно преодолели стремительный поток, но кобыла Рауля споткнулась, и юный испанец вылетел из седла, и его, в совершенно недостойном кувыркании рук и ног, понесло течением. В качестве меры предосторожности оба мальчика были связаны веревкой, и та стащила Хайнца в воду. Но старший мальчик оказался отличным пловцом; он без труда добрался до берега, а затем, к восхищению и смеху своих хозяев, подобно рыбаку вытащил Рауля как огромную рыбу на сушу.

Наступил ранний вечер, погода стояла мягкая и сухая. Они решили расположиться лагерем, где находились, а не искать постоялый двор. Оба мальчика развели большой костёр на берегу реки, сняли с себя одежду и развесили её на палках для сушки. После чего приступили к приготовлению ужина: копченой ветчины, купленной по пути днём на горной ферме, хлеба и раннеспелых яблок с южных склонов хребта, который они только что пересекли.

Торбен и герцог наблюдали, как свет от костра играет на гибких, загорелых телах мальчиков, когда те готовили лагерь к ночи. Прошло уже несколько дней с тех пор, как они в последний раз наслаждались близостью со своими подопечными, и ныне герцог Франц подозвал Хайнца к себе и, стоя, разглядывал симпатичного юношу, чьё признание потребности удлинялось и твердело на глазах.

- Я пренебрегал тобой, не так ли? - произнёс герцог.

Хайнц опустил глаза и двинул камешек пальцем босой ноги.
- Ничего страшного. Так было надо.

- Я сделаю это с тобой сегодня ночью.

Хайнц поднял глаза и широко улыбнулся.
- Хорошо, - сказал он.

- Ты простишь нас, Торбен, если мы удалимся? Ну, конечно, и ты будешь занят, я вижу, что у Рауля нужда не меньше, чем у Хайнца.

Смеясь, два голых мальчика прыгнули к своим хозяевам и повели их туда, где они расстелили на ночь на одеяла. К этому моменту костёр догорел до груды тускло тлеющих красных углей. Мужчины и мальчики опустились на колени и, быстро, отбросив оставшиеся предметы одежды, искали нежности, мягкости и сладости любви, которой они были лишены такое множество дней.

Престарелая сова, спящая на близлежащем дереве, проснулась от радостных звуков человеческого спаривания, посмотрела огромными желтыми глазами на брыкающиеся ноги и бьющиеся внизу тела, а затем, с насмешливым уханьем взмахнула крыльями, запоздало отправившись на ночную охоту за мышами. Когда она вернулась спустя несколько часов, в лагере стояла тишина: желания были удовлетворены, а теплые одеяла прикрывали спутанные конечности двух путешественников и их глубоко спящих пажей.

 

Теперь им требовалось пересечь гористое плато Испании. Долгие дни были полны пылающего солнечного света, а ночи - горячей любви. Они пересекли реки Эбро, Халон, Тахо, Гвадиану, Гвадалквивир и тысячи небольших ручьев. Они миновали протяжённые пустоши, сражаясь с сильными бурями. Наконец, объехав Сьерра-де-Абдалахис, они увидели синее Средиземное море и укрывшийся на берегу гордый город Малагу.

Здесь они должны были встретиться с давнишним знакомым епископа, старым еврейским купцом по имени Сантос-дель-Уэльва, довольно значимым человеком, владевшим достаточно большими кораблями, способными добраться до любого порта на побережье Северной Африки.

С тех пор, как епископ в последний раз видел его, Сантос перенес несколько ударов, оставивших его почти полностью парализованным, но не затронувших его мозг. С кресла, окружённый множеством подушек, он сердечно поприветствовал своих гостей, затем их развели по приготовленным для них комнатам, потом они приняли горячие ванны, и, наконец, ближе к вечеру, Сантос выслушал их долгую историю о любви, трагических ситуациях и приключениях. Он обещал любым способом помочь им, предоставив любое судно, которое потребуется.

Они сидели в элегантной гостиной, одна сторона которой выходила в прохладный зеленый сад, где журчал фонтан, а воздух наполняло щебетание певчих птиц.

- Родных детей мне не суждено было заиметь, - объяснил старый Сантос своим гостям, - хотя я был трижды женат.
Здесь старый купец криво улыбнулся.
- Через минуту, однако, вы встретитесь с моим приемным сыном. Его зовут Мануэль, а несколько дней назад мы отпраздновали его двадцать второй день рождения. Откуда он родом, я не знаю: он, вероятно, наполовину араб, наполовину француз. Но какое это имеет значение? Будучи маленьким мальчиком, он спрятался на борту одного из моих кораблей и был обнаружен. В глазах этого мальчика было нечто, привлекшее мое внимание и заставившее меня взять его к себе и довериться ему. Мое шестое чувство не подвело меня. Он является доброй и любящей поддержкой в моем состоянии и, когда я покину этот мир, станет достойным наследником моего дела.

Мануэль дель-Уэльва оказался стройным молодым человеком с черными как смоль волосами и смуглым лицом. Он уселся рядом со старым Сантосом после того, как уверился, что его приемному отцу удобно, а затем услышал от старика краткий пересказ событий, которые привели четырех гостей к их двери. Он задал несколько разумных вопросов и предложил лично взять на себя вопрос о доставке их визитеров через Средиземное море до пункта назначения.
- Это так редко, когда у моряков появляется что-то интересное в жизни, - сказал он. - За исключением внезапного шторма в море, нам некуда девать нашу энергию и отвагу. Я поплыву с вами. Мы найдем вашего эмира Мабрука и, воля божья, Руди.
Затем он взглянул на старого Сантоса и добавил:
- Если я смогу...

- Хорошо, только не уходи надолго, сын мой. Если я умру, нашему делу понадобится твердая рука...

Тем временем Торбен заметил, что глаза молодого человека время от времени обращаются к Раулю, тихо сидевшему на диване и мало говорящему, но выглядевшему весьма притягательно в своей белой рубахе с большим вырезом спереди, подчёркивающей его смуглую кожу и красивые линии его шеи, плеч и небольшой выгнутой груди.

Они расстались, чтобы переодеться к ужину. По дороге наверх Торбен сказал герцогу Францу:
- Этот мальчик может не знать о Рыцарях Кинжала и особых отношениях, которые есть между нами. Будет забавно понаблюдать, как скоро он обретёт мужество, чтобы сблизиться с Раулем.

Мануэль дель-Уэльва оказался, однако, наблюдательным и умным человеком. Он почувствовал особенность дружбы, которая связывала их гостей, и подозревал, что именно эти самые чувства лежат в основе их огромного беспокойства, раз они готовы на всё, чтобы спасти пятнадцатилетнего мальчика низкого происхождения. Мануэля все это навело на мысль, что любовь их гостей той же природы, что и у него.

Несколько лет назад, когда Мануэлю исполнилось пятнадцать, он обсудил свои чувства и их природу со своим приемным отцом. Хотя самого Сантоса не интересовали отношения такого рода, горький опыт общения с католическим духовенством и толпой, которую те часто подстрекали против евреев, сделал его, как и немногих других его современников, терпимым к подобному. Мальчик Мануэль в старом купце обрёл друга и сочувствующего человека. Поэтому сейчас они обменялись взглядами понимания и поддержки над кудрявой головой Рауля.

В тот вечер после ужина Рауль оказался последним из гостей, покидающих гостиную. Мальчик откладывал свой уход, все больше и больше ощущая, что между ним и Мануэлем возникло какое-то динамическое напряжение, которое влечёт к нему этого красивого молодого человека - он очень надеялся, что именно так и обстоит дело.

Затем он заметил висящую на стене прекрасную старую лютню и, увидев в этом шанс продемонстрировать свои таланты, спросил, не сможет ли он опробовать её прежде, чем ляжет спать.

- Конечно, - разрешил Мануэль.
Он снял её со стены и протянул мальчику.
- Ты можешь пойти с ней в мою комнату - там ты побеспокоишь других, если захочешь сыграть.
Они пожелали спокойной ночи старому купцу и поднялись наверх.

- Тебя зовут Рауль, - начал Мануэль по пути. - Это французское имя, но ты говоришь на испанском так, словно он твой родной.

Рауль начал рассказывать свою историю, закончив её, конечно же, в покоях Мануэля.

- А теперь, - сказал Мануэль, когда Рауль замолчал, - тебе не нужно играть на этом инструменте, если ты этого не хочешь.

Рауль бросил на Мануэля краткий гордый взгляд, без единого слова взял лютню и опробовал пальцами струны. Он нащупывал их несколько минут, и, бренча, настраивал. Звук оказался звонким и красивым, и он сразу же заиграл и запел старинную кастильскую песню, которую некогда пел Руди.

Мануэль был поражён. С первых нот, смешавших подростковый голос и звучание струн, Мануэль узнал естественный талант: неопытное пение точно поддерживалось знающими пальцами. Он откинулся на спинку стула, ошеломленный и восхищенный не только навыками Рауля, но и теми глубокими чувствами, которые мальчик смог вложить в прекрасную старую песню.

- Приношу тебе мои извинения, - сказал Мануэль, когда Рауль закончил. - Я, честно говоря, не ожидал такого таланта.

- Я это заметил, - поддразнил Рауль, отложив лютню. - Ты подумал, что это просто предлог, чтобы оказаться наедине с тобой.

- Ты великолепно всё замечаешь, мой мальчик. Опять прощу прощения. Если ты предпочитаешь, чтобы я не приставал к тебе, скажи об этом сразу.
Он с тревогой посмотрел на мальчика, который сначала серьёзно разглядывал его, а затем неожиданно улыбнулся.

Рауль поёт для Мануэля

- Не нужно извиняться, - сказал Рауль, - на самом деле ты совершенно прав.

Мануэль обнаружил, что его сердце готово выпрыгнуть из груди. Счастье, какого он никогда не испытывал, парализовало его на мгновение, так, что он не мог ни двигаться, ни говорить.

Затем он встал, несколько напряженно, и подошел к мальчику, который стоял и ждал. Без колебаний Рауль принял распростёртые руки, прижался к мужчине, и поднял улыбающееся лицо. Их губы встретились, и все вокруг них в маленькой комнате, где вырос Мануэль, вся обособленность и неведомость их существ исчезла. Ныне они пребывали в центре всего сущего, подвешенные в пустом пространстве. Любовь стала их единственной реальностью. Руками, дрожащими от пыла, они шарили друг по другу, проникая под одежду, которая по частям падала на пол до тех пор, пока, наконец, обнажённые и почти на грани истерики от обладания теплой красотой тела своего партнёра, они не упали в постель Мануэля.

Затем час за часом они любили друг друга; волны удовлетворённости медленно накатывали и захлёстывали их вместе с невероятно приятными запахами плоти, позволяя тонуть в них бессловесными минутами до тех пор, пока одна волна не откатывалась, и не собиралась следующая, готовая опять захлестнуть их тела; цикл повторялся снова и снова, пока слабые лучи раннего утреннего солнца не осветили комнату, и только тогда они, наконец, крепко заснули в тесных объятиях.

 

На следующее утро в восемь часов завтракали всего четверо. Герцог Франц повернулся к старому Сантос-дель-Уэльва и вежливо поинтересовался, пытался ли кто-нибудь разбудить одного из его спутников.

- Да, - сказал старый купец, - сейчас он уже встал и должен быть здесь в ближайшее время. Раз я не сильно ошибаюсь во всех вас, то не вижу причин этого скрывать: он провел ночью с Мануэлем и в постели Мануэля.
.
Отметив серьёзное выражение лица старого Сантоса, герцог Франц рассмеялся.
- Я ожидал этого. И в самом деле, Торбен, я и Хайнц очень надеялись, что нечто подобное случиться.

- Раулю нужен такой хороший человек, как твой сын, чтобы тот позаботился о нем, - добавил Торбен, - поэтому мы намерены поздравить их, когда они, наконец, появятся за завтраком.

 

Спустя два дня в ясный день, когда подул благоприятный западный ветер, они отправились в путешествие через Средиземное море на борту старого корабля Андалусия, принадлежащего Сантосу. Когда горы Испании отступили на значительное расстояние, Мануэль попросил четырех путешественников зайти в каюту владельца корабля, чтобы поднять тост за успех предприятия, и только они расселись на узкой кровати и у окна, как над их головами разразился грандиозный переполох.

- Боже мой, это звучит как нападение пиратов!
Мауэль выругался и бросился к трапу, столкнувшись лицом к лицу с капитаном судна, спускающимся вниз.

- Нет, хозяин, это какой-то безбилетник, бешенный человек с ножом, кричащий на каком-то языке, которого мы не понимаем.

Они бросились на палубу, а там на крыше корабельной пристройки стоял Сигизмунд Фогель, черный камердинер графства Фельзен.
- Теперь вы умрете, все вы, - кричал он.
В его лице пылало безумием и ненавистью.
- Пусть Бог спасёт от дурного глаза, но я видел, как Торбен Лерхе зарубил двух моих господ!
И он принялся размахивать своим ножом, как будто командовал гордой Андалузией, а не был одиноким и загнанным в угол врагом.

- Значит, ты хочешь сражаться, - крикнул Торбен. - Спускайся на палубу. Один из пажей предоставит вам рапиру.

- Я так не сражаюсь.

- Ну, это я уже заметил.

Но тут над их головами раздался свистящий звук. Торбен поднял глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как Хайнц на канате пронёсся в сторону грозной черной фигуру на крыше корабельной пристройки.

Фогель заметил атаку слишком поздно. Он крикнул, поднял нож, но Хайнц обхватил его грудь обеими ногами и сбросил его за борт корабля. После чего до их ушей донёсся вопль, полный ужаса. Подскочив к ограждению на корме, они поняли, что за кораблем следовала стая акул. И сейчас те приступили к расчленению негодяя, который вскоре скрылся в кровавой пене вдалеке.

Вернувшись в каюту, Мануэль разложил на штурманском столике карту Северной Африки.
- С этим бризом мы должны добраться до места назначения послезавтра на рассвете, - сказал он. - Итак, я предлагаю не заходить в Оран, потому что, если этот черный злодей смог найти нас, другие тоже могут узнать о нашем путешествии, и я не уверен в благожелательном отношении со стороны султана. Вместо этого мы проплывём вокруг мыса Феррат и высадимся в Арзевском заливе. У нас там есть торговые связи, и оттуда я смогу обеспечить нашу поездку в Сар-эль-Сид.

 

Спустя ещё два дня они снова оказались верхом на лошадях, выехав под лазурно-голубым небом из маленького пыльного алжирского порта.
- Это первый раз, когда ты едешь на арабской лошади, Торбен? - спросил Мануэль. - Нет? Но, держу пари, что это впервые для Рауля и Хайнца. Это идеальные лошади, потому что они двигаются, как ветер, невероятно плавно, а ещё у них есть сердце, выносливость и мужество в сражении...

Мануэль оказался прекрасным спутником, довольно хорошо говорящим на арабском, понимающим людей и знающим опасности, которых следует избегать. В течение нескольких часов они следовали вдоль побережья. Справа от них находилось сверкающее море, слева - пологие холмы, ныне бурые от осенней засухи. Ближе к вечеру они заметили расщелину среди холмов, а дальше, уходящий в глубину материка скалистый горный хребет; здесь они повернули от моря и принялись петлять по пересохшему руслу.

К тому времени, когда вечер распространил свои глубокие сумерки по небу, они расположились лагерем всего в паре миль от Сар-эль-Сида. Но это были мили, которые следовало пройти пешком, потому что им предстояло взобраться по отвесному горному склону, прокрасться вдоль скальных выступов, спуститься в каньоны и перебраться на другую сторону. Сар-эль-Сид обладал великолепной позицией для обороны. Они должны были добраться до него в середине следующего дня.

16. ОСАДА

После того, как охотники с эмиром вернулись в Сар-эль-Сид, наступила горячая пора. Начались приготовления к обороне: осматривали и готовили оружие, собирали имеющиеся в наличии припасы, заделывали трещины в стенах замка - все это должно было делаться со скоростью молнии, поскольку шпионы, отправленные в Оран, сообщали, что султан Насрам собирает огромную армию, и в ближайшие дни планирует напасть на замок.

Когда лучи солнца засверкали на оружии первых воинов султана, появившихся под стенами замка, все было готово к длительной осаде. Эмир Мабрук с грустью смотрел на своих верных солдат, готовящихся к обороне. Сколько из них падет в битве? Как ему спасти свой эмират и жизни подданных?

Враг разбил лагерь перед стенами замка на расстоянии, куда не долетали стрелы его защитников. Если армия султана оказалась бы разгромленной, то отступала бы через узкое ущелье, где несколько сотен горцев запросто могли уничтожить её. Но эмир Мабрук оставил проход незащищённым. Он не мог позволить себе распылять силы. Кроме того, если султан легко справится с замком, то защищать ущелье бессмысленно. А при победе оставшихся воинов султана можно добить и позже, если того потребует стратегия.

Войск султана становилось всё больше и больше. Они вытоптали орошаемые поля, окружавшие замок. По мере того, как количество нападавших увеличивалось, жителей замка охватывало беспокойство. Но армия султана по-прежнему чего-то выжидала. Время от времени Руди мог разглядеть вдалеке султана, разъезжавшего на лошади, которая должна быть такой же выносливой, каким толстым был Насрам. Каждый раз, когда Руди видел его, тот оказывался в разных одеждах: в первый раз - в пурпурных, затем - в синих с оранжевым, иногда в белых и золотых, на другой день - в небесно-голубом шелковом костюме, инкрустированном серебром. И тогда Руди поклялся, что, если ему представится возможность, то он вонзит свой кинжал в сердце толстого султана так же легко, как тот когда-то вонзил в него свой пренебрежительный зеб.

Два дня спустя султан сделал свой первый шаг. Лестницы, тараны, штурмовые башни и катапульты были выдвинуты на позиции, а затем, с громким шумом, с проклятиями солдат с обеих сторон, со свистящими в воздухе стрелами, со стуком камней о щиты, с грохотом валунов о стены, с треском огромных таранов о железные ворота началась битва.

Войско эмира без труда выдержало первую атаку. После часа боя султан отвел своих воинов, но затем стало очевидным, что он разделил свою армию на две или даже больше частей, и отправлял к замку свежие войска. Защитники замка ещё не успели отдохнуть, как возобновилась атака.

Руди и Джуна находились в самой гуще боя. Всякий раз, когда к стенам приближалась штурмовая башня, и небольшой отряд султана извергался из неё на защитников замка, Руди всегда оказывался там со своей рапирой, чтобы помочь отбросить их назад. Раз за разом взлетал в воздух его кинжал, находя свою цель - после чего с гордостью вырывался из перестающего биться сердца, и мальчик отступал к Джуне, сражавшимся подле своего юного европейского друга с острым как бритва ятаганом, которым размахивал с ловкость жонглера.

Руди и Джуна в сражении

И так продолжалось весь этот долгий, кровавый день, до тех пор, пока вечерние тени не начали сползать с гор, накрывая долину, после чего, наконец, султан отозвал своё войско, чтобы его солдаты могли отдохнуть.

Той ночью Шейх Мабрук обходил стены замка и тихо переговаривался со своими верными защитниками. Перед ним горели сотни огней неприятельской армии: враг занял его поля, вытаптывая его посевы, вырубая его оливковые деревья, забивая его скот. Лоб эмира Мабрука пересекал уродливый рубец, но других ран у него не было. Он переходил от человека к человеку, поздравляя каждого с храбростью и призывая отдохнуть для битвы, которая возобновиться на следующий день. На стенах остались часовые; остальные спустились во дворец поесть и выспаться.

- Я сильно сомневаюсь, что мои люди смогут долго удерживать замок против такой огромной армии, - признался Мабрук Руди и Джуне, когда они удалились в личные покои эмира. - Наши потери составляют десятую долю их потерь, но силы султана в пятьдесят раз больше наших. Нам нужно послать гонцов на побережье. У нас имеются тайные сторонники в деревне Эль-Джамаль. Сотня людей сможет взять перевал и запереть султана вместе с его войском. У нас получится осада в осаде, и в таком виде состязания на выносливость мы, безусловно, победим.

- Пойду я, - сказал Джуна. - Даже ночью я смогу найти дорогу в Эль-Джамаль.

- Но луны нет, - заметил эмир.

- Тем лучше. Меня не заметят люди султана.

Эмир Мабрук вздохнул.
- Джуна, ты значишь для меня столько же, сколько этот замок. В лучшем случае это будет тяжёлое восхождение. С тех пор, как я унаследовал Сар-эль-Сид, трое моих знакомых сорвались вниз с острого как нож гребня хребта над Вади-Зузом.

- Они были небрежны. А один сорвался из-за бури. Я же не буду небрежным. Ведь от моего успеха зависит жизнь тех, кого я люблю.

Эмир Мабрук серьезно кивнул, затем подошел к своему столу и вытащил золотую цепочку, с которой свисал медальон с кинжалом. Он повесил его на шею Джуны и сказал:
- Сегодня ты заслужил эту честь. Ты должен будешь показать этот медальон человеку по имени Хасан Амасин в Эль-Джамале и рассказать ему о нашем положении. А затем ты проведешь его и его людей обратно к цитадели через перевал. Как думаешь, у тебя получится выполнить это?

- Да, - ответил Джуна, - но сначала мне нужно немного поспать. Мне понадобится пять часов, чтобы достичь Эль- Джамаля. Я отдохну до полуночи, чтобы оказаться там на рассвете.

Эмир Мабрук повернулся к Руди и вежливо спросил, извинит ли он их.
- Это время, когда два Рыцаря Кинжала, мужчина и мальчик, должны побыть одни.

 

И действительно, очень умному шпиону понадобилось бы необычайно острое зрение, чтобы увидеть Джуну, одетого в черное, перевалившегося через заднюю стену замка и спустившегося по веревке к подножию отвесного склона скалы. Там мальчик задержался на пару минут, чтобы его глаза привыкли к тусклому свету звезд. Затем он опустился на корточки, изо всех сил стараясь, чтобы из-под его ног не вылетело ни камушка, что насторожило бы дозорных, которых султан мог разместить вблизи этой неприступной стороны замка.

Затем он начал взбираться на скалу. Он мог видеть внизу море огней, располагавшихся перед вражескими палатками, и догорающих, поскольку неприятельское войско, в основном, спало. Изредка блуждающий бриз доносил до него запахи с бивуака.

Склон становился всё круче и круче. Джуна карабкался вверх, пользуясь как руками, так и ногами, пробираясь к выемке, которая проявлялась время от времени на фоне Млечного Пути. Наконец он перебрался через уступ и оказался в маленькой расщелине. Он на мгновение остановился, бросив последний взгляд на замок, который с восьми лет был его домом. Он пожелал своему господину, Руди и всем своим друзьям в Сар-эль-Сиде благословения Аллаха на следующий день, а затем быстрой рысью отправился на другую сторону горы.

То, на что он смотрел вниз с отвесной скалы, представляло собой совершенно безлюдный, искажённый пейзаж, который только можно себе представить: путаница скалистых утесов, осыпающихся скал и извилистых каньонов. Но именно отсюда начинался путь вниз, который он знал. Он лёг на живот и, повиснув над краем, ощупал гладкую скалу пальцами. Наконец мальчик нашел то, что искал - маленькую вертикальную кварцевую жилу, которая была выщерблена, в результате чего возник уступ. Он свесил ноги над пропастью; пальцы правой ноги встали на эту первую из миниатюрных ступеней. Он проверил свой вес, левой рукой попытался ухватиться за что-нибудь в том же углублении, а затем осторожно опустил левую ногу на следующую импровизированную ступень.

Медленно, как терпеливый паук, он спускался с обрыва, пока спустя час, с болевшими от напряжения руками и ногами, не встал на каменистой осыпи, откуда с большим облегчением сбежал вниз по податливой поверхности, оказавшись в пересохшем русле вади. Там он на минутку растянулся на рыхлом песке, чтобы возблагодарить Аллаха за защиту на этом опасном спуске, и, преодолеть внезапный приступ дрожи, охвативший его после того, как миновала непосредственная опасность.

Теперь он двигался по пересохшему руслу ручья, считая притоки слева. Добравшись до шестого, он начал подниматься по его узкому водотоку, и через полчаса оказался на вершине каменного мира: его голова буквально задевала обширные небеса, полные звёзд.

Это и был тот самый крутой гребень горы, унесший столько жизней. Чтобы пересечь его, требовалось прошагать ещё около мили. Джуна не стал останавливаться, но двигался так быстро, как только позволяла его смелость. В некоторых местах гребень был так широк, что по нему можно было смело шагать как по тропинке, но в других сужался до такой степени, становился настолько крутым, что без риска на него нельзя было даже сесть. А ещё он был увенчан валунами и глыбами, которые следовало преодолеть или обойти, и всё это только при свете звёзд. К счастью, Джуна исследовал этот маршрут всего год назад, а ночной воздух был абсолютно неподвижен. Его память, его руки и его босые ноги подсказывали ему то, что не могли видеть его глаза, и через час он был близок к тому, чтобы пересечь этот гребень.

Оттуда было легко спуститься по каменистой осыпи к пересохшему руслу большой реки. Теперь только пять миль отделяли его от Эль-Джамаля, и было весьма маловероятно, что он встретится с разведчиками султана по эту сторону гор. Он перешёл на легкую рысь, перепрыгивая с валуна на валун в этом сухом вади, и, когда его настроение поднялось, не смог удержаться, чтобы не напеть себе старую боевую песню, которую узнал от одного из воинов эмира Мабрука.

Неожиданно он услышал лошадиное ржание и замер. Это была удача. Небо к востоку слегка посветлело, став серым. Если у него окажется лошадь, то он доберётся до Эль-Джамаля задолго до того, как первые лучи солнца коснутся горных вершин. Оглядев заросли, он заметил пять лошадей, связанных между собой. Он подкрался к одной из них и только успел протянуть руку, чтобы нежно коснуться её бока, когда сильный удар по плечу свалил его на колени.

- Ну, здравствуй! - произнёс мужчина на арабском со странным акцентом. - Кажется, среди нас объявился конокрад. Кто ты, маленький негодяй, и что ты задумал?

Подбежало ещё несколько человек, и, когда сердце Джуны в отчаянии упало, его повалили на каменистую землю. Ему связали руки за спиной, встряхнули и потащили к огню, который был завален кустарником и разгорелся так ярко, что у него заболели глаза. И все это время человек, первым ударивший его, задавал вопросы, требуя сказать, куда он идет и что собирался делать.

Но Джуна ничего не говорил. Чем больше его трясли, чем сильнее били, тем упорнее он отказывался открывать рот.

Наконец другой, видный, мужчина, несколько старше остальных своих спутников, сказал что-то на незнакомом языке и шагнул к нему, размахивая грозным на вид кнутом. По его приказу высокий мальчик с волосами, которые были даже светлее, чем у Руди, схватил Джуну за рубашку возле горла и рывком, который чуть не поднял мальчика с колен, разорвал её на груди.

Перед тем как должны были начаться избиения и пытки, Джуна закрыл глаза и в третий раз за эту ночь помолился Аллаху, чтобы у него хватило смелости перенести боль и не предать своих друзей. Если бы только у него получилось убедить этих людей, что он простой бедный паренёк-горец... Если бы только они отпустили его, чтобы он смог добежать до Эль-Джамаля, пока не станет слишком поздно...

Но бить его не стали. Открыв глаза, он увидел, что все смотрят на него с удивлением.

- Откуда ты взял это? - спросил человек, говорящий по-арабски, указывая рукой на медальон с кинжалом, сверкающий в свете костра на его обнаженной груди.

- Он мой, - сказал Джуна. - Я не крал его, клянусь!

- Его подарил тебе эмир Мабрук из Сар-эль-Сида?

Джуна понял, что, возможно, сказал слишком много; поэтому он снова сжал челюсти и решил молчать, что бы ни случилось.

- Возможно, тебя заставит передумать то, что я сейчас скажу, - продолжил мужчина, - все четверо моих спутников тоже носят медальоны с кинжалом.
Затем он сказал несколько слов на иностранном языке высокому пареньку-блондину, который сунул руку под свою рубашку и вытащил точно такой же медальон.

Облегчение и надежда наполнили сердце Джуны
- Вы друзья! - воскликнула он, на этот раз по-французски. - Вы - Рыцари Кинжала, как мой господин и мой друг Руди с далекого севера Европы...

Внезапно Джуну схватил за плечи и встряхнул темноволосый молодой человек с горящими глазами, да так, что у мальчика клацнули зубы.
- Руди? - спросил мужчина. - Ты видел Руди?

- Конечно, я же говорил, что он мой друг, - закричал Джуна, по его щекам текли слезы.

- Он жив и здоров?

- Да, да. Я видел его всего несколько часов назад. Я целый день сражался рядом с ним на стенах Сар-эль-Сида. Пожалуйста, пожалуйста, отпустите меня!

Они тут же освободили его запястья, и мужчина с горящими глазами обнял его, выплескивая ему в ухо поток слов, которые он не мог разобрать, пока, наконец, не понял их смысл, и, оттолкнув человека и глядя ему в лицо, не сказал:
- Ты Торбен! Ты Торбен Лерхе, и ты жив! О, Руди будет так счастлив! Вы должны помочь мне. Вы должны помочь нам! Я должен передать срочное послание в Эль-Джамаль...

17. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА

Ранним утром, за несколько дней до начала осады Сар-эль-Сида, Жюльен де Монферрат, епископ Реймский, сидел за столом и рассматривал кольцо, только что полученное им от одного из своих посланников. Он вынул кусочек сургуча из ящика, растопил его на свече и позволил капле упасть на тонкий лист бумаги, лежащий перед ним на столе. Затем он вдавил кольцо в расплавленный сургуч и убрал его, чтобы рассмотреть получившийся отпечаток. Удовлетворенный, он окунул свежее перо в чернильницу и принялся писать.

Час спустя он оказался на крыше своего дворца, в холодном осеннем воздухе его окружал рассвет. Он подошел к клетке для птиц, протянул руку и вытащил холёного серо-белого голубя. Епископ успокаивающе поговорил с ним, будто даруя благословение на его нежную голову, затем достал из своих одежд маленький предмет и прикрепил его к лапке голубя. После чего выпустил птицу, наблюдая, как она взлетает в воздух, делает несколько пробных кругов над головой и берёт направление в сторону юга.

В тот же вечер сапожник в Безансоне услышал за окном взмахи крыльев и звон маленьких колокольчиков. Выйдя на балкон, он обнаружил, что один из его голубей вернулся с крошечной жестяной коробочкой, несущей на себе герб епископа Реймского. Он осторожно снял этот предмет, и, заметив на нём код пункта назначения, подошел к другой клетке для птиц, вытащил еще одного голубя, прикрепил к его лапке коробочку и выпустил в ночь.

И так, день за днем, ночь за ночью, маленький цилиндр проделывал свой путь на юг через Францию, затем на юго-восток через Испанию - Лион, Ним, Нарбонна, Жерона, Валенсия, Картахена - пока, наконец, ещё один сильный голубь не отправился с ним через узкую западную часть Средиземного моря к североафриканскому берегу.

 

И вот наступил второй день осады Сар-эль-Сида. Он начался с яростной атаки на одну из башен замка. На этот раз у Руди не было Джуны, который бы сражался рядом, но его прикрывал друг, одноногий кузнец, с криками ярости и проклятиями раскручивающий одной рукой грозно выглядящий шипастый шар на конце цепи, и потрясая огромным колуном в другой.

Опасная ситуация возникла из-за неослабевающего града ударов в подъёмную решётку замка. Потери среди людей султана, направляющих огромный таран, были ошеломляющими, но как только один воин падал, сражённый стрелой со стен цитадели, другой занимал его место. Таранные удары продолжались всё утро. Прочный металл гнулся, конструкция медленно сдавалась.
В полдень, с громким грохотом и облаком пыли, она, в конце концов, обрушилась. На мгновение все замолчали, а затем в армии, стоящей перед стенами замка, возникло ликование.

Вскоре можно было заметить султана, ведущего свою кавалерию по вытоптанным полям, размахивающую знаменами, с обнажёнными мечами, сверкающими на солнце. Эмир Мабрук смотрел, как они приближаются к одной из башен замка. Только чудо могло сейчас спасти Сар-эль-Сид. Он поднял глаза к горам, собираясь заключить окончательный мир с Аллахом, когда какое-то движение там привлекло его внимание. Аванпост над перевалом был занят - но не людьми султана: Джуне удалось добраться и попросить помощи! Подмога прибыла.

Прикрыв глаза рукой, он увидел небольшую колонну всадников, спускавшихся с перевала галопом, и мчащихся в тыл осаждающих замок. Затем с перевала стали литься, как песок в песочных часах, пешие войны Эль-Джамаля, рассыпаясь позади врага. Эмир издал торжествующий крик, спрыгнул со стены и начал собирать людей, желая усилить оборону ворот.

Кавалерия во главе с султаном приближалась; одновременно пришедшая с перевала подмога с молниеносной скоростью продвигалась вперед, и в момент, когда толстый султан собирался провести свою кавалерию в проломленные ворота, две силы встретились.

Султан обернулся, бледный от гнева - такая легкая победа выскальзывала из его рук. Он закричал от ярости, и страх перед ним был так велик, что его люди сплотились, чтобы из последних сил атаковать колонну всадников Эль-Джемаля, во главе которой неслись пять новых кавалеристов.

Но именно в этот момент, только уже слишком поздно, султан заметил, как проворная фигура над ним перепрыгивает со стен замка на одну из штурмовых башен и бросается в воздух, словно какая-то большая плотоядная кошка, прыгающая на свою добычу. В лучах солнца блеснул кинжал. А мгновение спустя султан лежал замертво на песке с кинжалом, по рукоять погружённым в его белый, расшитый золотом кафтан. Его люди издали вопли, полные ужаса, эхом отразившиеся от стен и окружающих скал. А затем они увидели лошадь султана, на которой сидел юноша в одних только ярко-красных штанах, устремившуюся в гущу сражения, а её новый наездник кричал во всё горло:
- Торбен! Торбен!

Месть Руди

Два наездника встретились, темноволосый молодой человек и неудержимый мальчик.

- Ты молодец, маленький Руди! - воскликнул Торбен.

- Я не могу в это поверить! - кричал Руди. - Ты жив!

- Конечно. Но не теряй осторожности.
Торбен стремительно перегнулся через заднюю часть лошади Руди и убил раненого туземного воина, подкрадывающегося к мальчику сзади.
- Где твоя рапира? Она бы тебе сейчас пригодилась.

- Я поскачу обратно в замок. Я отдал её...

В этот момент они оба подняли глаза и увидели фигуру кузнеца, стоящего на одной ноге на стене, и машущего Руди его рапирой. Руди потянулся к небу; рапира упала вниз. Мальчик аккуратно подхватил её за рукоять и улыбнулся Торбену.

- А теперь, Руди, ты можешь снова показать мне, хорошо ли ты освоил уроки, которые я давал тебе в Магдебурге.
И бок о бок они ринулись туда, где шёл бой.

Но люди султана пребывали в большом замешательстве: очевидно, что против них применили колдовство, а кроме того, у них больше не было предводителя. Большая армия развернулась вспять и тут среди её рядов распространилась весть о контратаке с тыла пришедших на подмогу воинов из Эль-Джамаля. Солдаты султана начали метаться в панике, их перемещения становились все более хаотичными - они оказались зажатыми между защитниками замка и пришедшей подмогой, и незадолго до заката армия султана сложила оружие - его воинов пощадили, позволив в унынье отправиться в тяжёлый путь домой, в Оран.

18. ВОССОЕДИНЕНИЕ

- Я должен многое рассказать тебе, - начал Торбен, когда, наконец, он, Руди, герцог Франц, Хайнц, Мануэль, Рауль, Джуна и эмир ускользнули с общего празднования в большом обеденном зале в Сар-эль-Сиде, и уединились в покоях Мабрука. - Епископ был здоров, когда мы покидали Реймс и просил передать тебе своё благословение.

- Твой маленький друг Бруно в Магдебурге побелел как призрак, когда узнал, что ты исчез, - добавил герцог Франц.

- А Франсуа?

На мгновение все замолчали, а затем Торбен сказал:
- Франсуа погиб, спасая жизнь епископа. Его последним желанием было найти тебя, и мы его выполнили.

Руди встал, подошел к окну и посмотрел на темный двор, где при свете факелов все еще можно было видеть людей эмира, которые раскладывали погибших для утреннего погребения. В его голове пронеслись картины его недолгой дружбы с молодым французским графом: его смелое спасение в бочке с вином, прогулка по летнему лесу в предместьях Парижа, их занятия любовью...
- Не все хорошие люди живут долго, - грустно произнёс Руди.

Он почувствовал руку Торбена на своем плече.
- Может быть, однажды нам с тобой повезет.

- О, Торбен, я просто надеюсь, что это будет одновременно, в таком же сражении…
И неожиданно Руди разрыдался.

Но ощущение праздника, победа над врагом, будоражащие воспоминания о сражении были ещё слишком сильны, чтобы печаль длилась долго. Мануэль и Рауль попросили эмира Мабрука позволить Джуне станцевать для них.

- Но вы же не знаете, какой танец он может исполнить, - поддразнивал шейх.

- Пожалуйста! - просил Рауль.

- Это очень древний, истинно классический...

- Передайте мне ту лютню. Я буду играть...

Тем временем Джуна обнажился до пояса, направился к центру их небольшого скопления и, как только Рауль начал играть, принялся двигать своим телом самым соблазнительным и эротичным образом. Все засмеялись, потом захлопали в ладоши, а затем замолкли, когда музыка, которую Рауль извлекал из лютни, становилась все быстрее и сложнее, а танец становился все более замысловатым, закончившись, наконец, провокационным прыжком, в результате которого потный, тяжело дышащий мальчик оказался на крепко держащих руках своего господина.

Чуть позже раздался стук в дверь, и слуга передал эмиру Мабруку крошечный жестяной цилиндрик. Эмир открыл его и извлёк на свет тонкий лист бумаги, который принялся читать. Закончив, он серьезно посмотрел на Руди и передал бумагу герцогу Францу. Тот, в свою очередь, прочитал её с большим интересом и передал Торбену. Все трое принялись так пристально разглядывать Руди, что мальчик не мог не спросить:
- Что там такое? Чем я провинился?

- Нет, - ответил Торбен, - подойди сюда.
-Ты когда-нибудь видел изображение, впечатанное в этот кусочек сургуча? - он протянул бумагу Руди.

- Думаю, да. Да, точно. Это единорог, который был на том кольце из моего детства. Что это? Кто-то нашел мое кольцо?

- Да.

- На постоялом дворе Штайндорфа?

- Руди, ты помнишь, кто дал его тебе?

- Старуха, которая воспитывала меня. Она сказала, что кольцо принадлежало моему отцу. Она сказала мне: «Держи это кольцо и не теряй его; оно стоит целое состояние». Но я проверил его у ювелира, и это было всего лишь простое серебряное кольцо с печаткой, не имеющее большой ценности.

- Позвольте мне прочитать это письмо вслух, так как оно будет интересно всем, а не только тебе. Это послание от нашего старого друга епископа:

Мои дорогие Франц и Торбен, приветствую Вас. Я рад сообщить Вам хорошие вести, и надеюсь, что Ваши поиски Руди окажутся успешными, так как я никогда не перестаю молиться за него. Поскольку те деликатные создания, которые несут это послание на юг (любимые нашим дорогим святым Франциском), не могут быть обременены тяжестью многословия, позвольте мне сразу же сообщить Вам, что в течение некоторого времени я тайно проводил расследование событий, случившихся в Шалон-сюр-Марн, и это привело меня из архива Шалонов к замку в Магдебурге, а оттуда - к руинам печально известного трактира в Штайндорфе, который Вы, Торбен, вероятно, очень хорошо помните.

Когда я впервые увидел Руди в Магдебурге, в его лице было нечто такое, что преследовало меня, но только когда он упомянул перстень с печаткой и единорогом на нем, я понял, что вертится у меня в голове. Случилось так, что я знал отца Руди, когда тот был мальчиком в возрасте, в котором находится Руди сейчас, и их сходство довольно сильное. Более того, история Руди соответствовала истории семьи, с которой я познакомился накануне вечером, когда Вы, Торбен, отправились в Париж и спасли Франсуа.

Я понимал, что единственным доказательством происхождения Руди, поскольку память о его младенчестве нам недоступна, станет кольцо, и предпринял его поиски в Штайндорфе. Я не буду обременять Вас неудачами наших первых попыток. Достаточно сказать, что кольцо было обнаружено мародерами после того, как постоялый двор сгорел дотла. Его продали ювелиру, который перепродал его одному из своих клиентов, узнавшему фамильный герб и попытавшемуся воспользоваться им, претендуя на титул. Мои люди получили его от тюремщика и в тот же вечер доставили мне.

Тем временем я переговорил со старым солдатом, служившим у графа Винсента де Шалон-сюр-Марн – с тем, кому приказали убить младшего из двух внуков графа. Я обнаружил, что мальчик не был убит, его тайно передали родственнику, который умер где-то в Эльзасе.

Торбен, хочу просить Вас, что, когда и если Вы найдете Руди, то прежде чем он прочитает это послание, пусть узнает рисунок единорога на печати как идентичный на его потерянном кольце, но даже раньше, чем он это сделает, думаю, что могу ныне с уверенностью утверждать, что, если он жив, то является выжившим братом-близнецом Франсуа и, по существу, единственным наследником замка и огромного состояния. Это очень радует меня, не только из-за моей глубокой привязанности к этому пареньку, но и потому, что подобное в очередной спасёт это великое поместье от посягательств аббата Жирардо...

Бог в помощь. Все мои молитвы за Руди. Если вы найдете его (я вздрагиваю всякий раз, когда использую слово «если»), то поторопитесь домой. Руди должен будет предъявить свои претензии на эту вотчину лично. Я же, со своей стороны, постараюсь, чтобы его имущество дождалось его возвращения.

                Жюльен де Монферрат, епископ Реймский

После того, как Торбен закончил читать, наступила долгая пауза. Руди уставился на своего друга и, в конце концов, смог только произнести:
- Означает ли это, что я внезапно стал графом?

Торбен кивнул.
- Ты не только граф, но и чрезвычайно богат. И у тебя есть замок, так что тебе вообще не придется трудиться, кроме как заниматься политикой в меру сил при помощи нашего друга епископа.

Руди задумчиво оглядел лица окружавших его друзей, затем снова посмотрел на Торбена и прищурился.
- Если я все-таки решу стать графом, буду устраивать вечеринки, отправляться в небольшие охотничьи вылазки и всё такое - ты приедешь, чтобы жить вместе со мной, Торбен?

- Нет, ни в коем случае! Я буду навещать тебя время от времени, но для меня это не жизнь.

- Так я и думал. Ну, тогда я не буду графом. Тогда между нами ничего не изменится, не так ли, Торбен? Ты же по-прежнему хочешь, чтобы я оставался твоим пажом?

Герцог Франц взревел от смеха.
- Ты абсолютно прав, граф Руди, но это титул, от которого ты не сможешь избавиться, хотя мы постараемся не использовать его слишком часто. Желаем тебе приключений, пока ты еще молод. Познавай мир - учись у него. Позже у тебя будет достаточно времени, чтобы насладиться своим замком.

- А в настоящем, - сказал Торбен с улыбкой, - мы всегда сможем воспользоваться им в качестве нашей штаб-квартиры между странствиями.

К этому моменту почти наступило утро. В конце концов неиссякаемая энергия Джуны всё-таки истощилась, и он заснул почти там, где приземлился в конце своего танца, сидя рядом со своим господином, обхватив его шею руками и положив голову ему на грудь.

- Не будите его, - сказал Торбен. - Он заслужил долгий отдых за все то, что сделал для нас за последние два дня и две ночи: без него мы не были бы сейчас вместе. И нам с Руди есть что сказать друг другу, и чем заняться друг с другом. Вы простите, если мы покинем вас на время?

Они вышли из замка в ночь, только начинающую бледнеть на востоке. И направились в горы, но не туда, откуда Джуна совершил свой дерзкий подъем, а к более пологим холмам на востоке. Они рассказали друг другу обо всем, что произошло с ними с тех пор, как они расстались в хижине лесничего под Реймсом. Конечно же, Руди с огромным удовольствием услышал рассказ о смерти другого графа Фельзена, Лепре и Сигизмунда Фогеля.

К этому времени небо на востоке стало ярко-желтым. Они добрались до песчаного взгорья, спускавшегося в обширную пустыню, и здесь, в молчаливом согласии, пока сияющее солнце всходило над дюнами, позволили своим одеждам упасть вниз, обнажаясь друг перед другом.

Воссоединение в пустыни

Затем они сели. Руди, положив голову на колени Торбена, долгое время молчал, пока, наконец, любовь и вожделение у них обоих больше нельзя было отрицать, и мальчик, открыв глаза, приподнялся и их губы соединились.

Жизнь дает нам лишь несколько мгновений полной, чувственной гармонии с другим человеком. Долгое лишение любви, лишь частично утоляемое сладострастием - все это подготовило Руди и Торбена к вершинам блаженства, которые они вряд ли бы могли предвосхитить. Торбен развернул своего юного друга на мягком песке и с бесконечной нежностью скользнул в него.

Первая волна быстро накрыла их яркой вспышкой вселенского взрыва, унося в космос. Но жар вожделения вернул их назад; Торбен был снова готов, и вскоре их накрыло новой волной. Они не спешили возвращаться в замок.

Они продвигались вперёд небольшими шагами, и только тогда, когда это им требовалось. Они же так долго грезили о своём воссоединении. Никогда ещё они не были так переплетены своей плотью, мыслями, чувствами, запахами, звуками, жидкостями и дыханием друг друга, навечно соединившими их в одно целое.

И опять всё повторилось: их ранняя вылазка подарила им время и отсрочку для ещё одной волны, медленно накрывшей их снова. Ястреб, кружащий над ними, своим острыми глазами мог видеть два бронзовых тела - темноволосое и светловолосое - пульсирующих в горячем песке, но Руди и Торбен были осведомлены только о единственной полосе чувств, пролегавшей между ними, отстранившись от всего остального, кроме волны, которой они, наконец, позволили обрушиться, разбиться о них, рассеяться на бесчисленные искры и звезды, и на этот раз осесть, распространяя тепло и головокружительное чувство счастья.

Потом они сидели вместе в течение долгих минут, взявшись за руки, и глядя, подобно глупым детям, как рассвет растекается по пустыне, но ничего не замечая, а теплый ветер с гор что-то шептал им в уши, но не был услышан. Наконец, они поцеловались, облачились в одежды и медленно вернулись в Сар-эль-Сид.

А там обнаружили депутацию бородатых сановников из Орана, которые не только просили мира, но и принесли торжественное сообщение о том, что старейшины города решили - эмир Мабрук должен стать их новым султаном.
- Никто не сожалеет о кончине Насрама, - объяснил один из посланников. - Теперь есть только один человек, достойный сменить его.

 

Добавить к этой повести можно мало. То, что Генрих Наваррский стал королем Франции и восстановил разрушенное войной королевство; то, что его большой враг, король Филипп, в конечном счете привел Испанию к упадку; то, что что Нидерланды получили и сохранили свою независимость - обо всём этом можно прочитать в любой книге по истории. А повествование о дальнейших приключениях Руди и Торбена, их долгой жизни и глубокой любви, постепенно эволюционирующей в особый вид дружбы, которая может родиться только из ранней близости, достойно другой книги.

Сейчас мы должны покинуть наших Рыцарей Кинжала. После великого торжества во дворце в Оране - празднования, в котором, так или иначе, участвовал весь город, Андалусия вышла из порта, чтобы доставить европейцев обратно в Малагу.

- Ваше гостеприимство было непревзойдённым, - говорил Торбен султану Мабруку, когда они прощались на набережной, - включая сражение, которое как нельзя лучше подходит для человека моего склада.

- Джуна, до свидания, - произнёс Мануэль, а потом вдруг добавил:
- А где же Джуна?

- Я тут! - раздался ясный голос из такелажа. - Я пират. Вот, я вижу парус на горизонте - тучный торговый корабль, идущий с Карибских островов в Испанию...

- Джуна, спускайся! - приказал султан. - Это торжественный момент.

- Да, - сказал Руди. - Помни, что случилось с тобой в тот день в пещере.

Через мгновение, когда Джуна оказался снова на палубе, он выглядел изумленным. Затем он покраснел и, сжав кулак перед носом Руди, произнёс:
- Так ты... Ты... Просто подожди до следующей поездки в Оран!

Когда смех утих, герцог Франц взял султана Мабрука за руку и сказал:
- Я не смогу уплыть, пока не получу от вас обещания посетить меня в этом году в Магдебурге.

- Проделать весь этот путь через христианские земли? Спасибо, но не в этой жизни. Меня убьёт тот или иной ваш фанатичный святой человек. Нет, такие люди, как вы, всегда будут желанными гостями в исламском мире, но я никогда не стану таковым в Европе. Прощайте, мой старый друг. До той поры, пока приключения или необходимость снова не приведут вас в Африку.

Со свежим бризом в парусах и стаей плачущих чаек, кружащих вокруг и ныряющих вслед за ней, Андалусия вышла в Средиземное море. Три пары, рука об руку, стояли на корме, глядя в сторону четвертой пары на берегу, и последнее, что они увидели - белый тюрбан Джуны, который он развязал и поднял высоко над головой, чтобы тот развевался, как знамя на ветру…

 

©1963/1982