На втором поколении звёзд вселенной, когда они уже обзавелись планетами, а планеты — белковой жизнью, в галактике Млечный Путь однажды планета Земля из-за наклона своей оси отворачивала, как обычно, на очередном витке свой северный бок от звезды Солнце. Солнечная радиация сместилась к югу. Поскольку планета обладала атмосферой, температура в южном полушарии повышалась, а в северном — понижалась. Можно было заметить, как на севере собирались облака, они вписывались в радужный спектр и имели белый цвет. В разрывах между облаками виднелся океан, он был синий. Серые тучи собирались над обоими жёлто-коричными континентами, противопоставленными океану, и молнии посверкивали одинаково. Но гром от них воспринимался в звуковом спектре и звучал оглушительно на больших расстояниях. Тучи проливались дождём, его можно было осязать. Вода капала каплями, и тогда белковая жизнь защищалась зонтами. Зонты были устроены одинаково и в Советском Союзе, чья экономика стояла на социализме, и в Соединённых Штатах, которые экономически были основаны всё ещё на капитализме.
После дождя пахло озоном.
Шестиклассник Саша с родителями и младшей сестрой был на осенней воскресной прогулке.
Вся семья проснулась в воскресенье поздно, все долго нежились под одеялами в разных комнатах, жмурясь, потягиваясь, шурша тёплыми голыми пятками по тёплым накрахмаленным простыням. Затем стали расхаживать, стукать дверями туалета и ванной, стали говорить в полный голос, и Саша с сожалением оторвался от подушки и спрыгнул босиком на пол, подошёл к окну и, раздвигая шторы, отчего майка подпрыгнула над пупком, внезапно ощутил тепло от батарей, надёжное, мощное и незыблемое, как долгие летние каникулы, и радостно завопил:
- Тепло дали!
Он распахнул дверь и помчался в одних трусах по коридору. А отец уже и так стоял одетый в рубашку и брюки и трогал ладонью батарею в родительской спальне, как трогал он сашин лоб, определяя температуру. Саша подбежал к нему и прижался со всего маха, обхватил его за пояс.
- Сашка, да ты горячей батареи, - весело сказал отец, положил ему руку на плечо и повёл обратно в коридор, - Одевайся давай, поможешь мне кофе смолоть.
Натопленная квартира стала уютной и просторной. Все умылись и собрались на кухне за белоснежным блестящим столом. Ели омлет, смотрели за окно во двор с пожелтевшими деревьями, над которыми моросил дождь, и радостно переговаривались о тепле. Электрический кофейник уж фыркал. Когда бурление под металлической крышкой стало непрерывным, отец кивнул Саше, и тот осторожно вытащил вилку из розетки. Мать стала разливать кофе по кружкам, стали доливать себе каждый молоко до краёв, сестра Саши подвинула себе вазочку с вареньем.
Наелись, напились — и вот от тепла стало и скучно.
- Пойдёмте гулять, - предложила мать, глядя в окно. - Вон туда, где просвет в тучах появился.
- А что у нас в той стороне? - задумался отец. - Там где-то питомник должен быть.
- Что такое питомник? - в один голос спросил Саша и его сестра.
Отец объяснил, что прежде чем по городу высадить разные полезные и красивые деревья, их выращивают в специальных хозяйствах, наподобие садов. Согласились идти туда смотреть.
Когда вышли из подъезда, дождь перестал. Пошли пешком под смешными надутыми тучами по широкому бульвару, потом свернули к последней улице города, Мичуринской, и прошли её до конца, когда большие дома кончились, потянулись пустыри. Вдалеке виднелись рощи и посадки. Двинулись к ним по тропинке среди мокрой высокой травы.
«Как здесь всё… свежо», думал Саша. Ветерок обдувал ему щёки. Кусты и травинки ярко зеленели и переливались влагой. Чернозём набух, блестел и грозил вскорости при таких дождях превратить все просёлки в непролазную грязь.  
- Саша, не отставай, - крикнул, обернувшись, отец.
Саша помчался вперёд и вошёл вместе со всеми под сень кленовых деревьев. Покрасневшие листья были похожи на пятиконечные кремлёвские звёзды — их всюду обычно рисовали к ноябрьским праздникам. Казалось, будто это не роща, а уличные зажжённые фонари, и с ними стало светлей.
Следующая роща была рябиновая. Листья рябин едва пожелтели, на ветках висели гроздья красных ягод.
- Фу, горько! - выплюнула сестра сорванную ягоду.
Саша тоже пожевал ягоду и скривился, долго плевался.
- Рябина станет сладкой после первых морозов, - объяснила мать.
- Да мы знаем, - отозвался Саша.
- Чего ж тогда едите, раз знаете? - сказал отец.
- Пап, я думал, в питомнике яблони будут, - ответил Саша.
Мать достала из сумки два яблока.
- Да нет, я не хочу так, я хотел сорвать, - протянул Саша.
- Ну ты какой, сорвать, - сказал отец. - Кто ж рвёт яблоки в общественных садах! Вот сторож тебе уши нарвал бы. Погоди, вот дядя Ваня нас ещё пригласит на свою дачу, там объешься у него этих яблок. Он уже не знает, куда их девать. А тут, видишь, не для еды, а для красоты.
Саша снова повернулся к рябине и осмотрел её снизу вверх, задрал голову, изучая красные кисти. Протянул руку и подставил ладонь под мокрую кисть, сжал её и подёргал. «Муде», подумал он. Странное слово, но и кисти вблизи странно выглядят и на ощупь такие, будто взял самого себя за мошонку. Саша не стал произносить муде вслух, потому что взрослые за такие слова ругают. «Там все слова странные; старинные, должно быть. Например, ёбаны в рот. Что это значит? Какие-такие ёбаны? И почему в рот? Вот если б были не ёбаны, а бананы, то было бы понятно: бананы в рот. А то ёбаны! Или вот ещё: пошёл на хуй. Как это — на хуй? К хую, предположим, ещё понятно. Или в хуй. А то на хуй! Взобраться он должен на хуй, что ли?» Саша представил себе, как во дворе кто-нибудь говорит: «Пошёл на хуй!» И тот, кому это говорят, послушно заходит в песочницу и залезает на грибок, вкопанный посередине песочной кучи, и так и сидит там на жестяной крыше грибка, пока его домой на ужин не позовут. «Или ёб твою мать. Необычное выражение. Это в прошедшем времени, что ли? Говорящий как бы рассказывает: было дело как-то однажды, ёб я твою мать.» Саша покачал головой, отпустил рябиновую кисть, дёрнул ветку изо всех сил и резво отскочил, а дерево шумно рассыпало целое облако капель.
Но больше всего на муде похож инжир. Саша, листая дома тяжёлые тома советской энциклопедии, наткнулся как-то на фотографии инжира и невольно оглянулся, не видит ли кто, какие картинки он рассматривает. На восточном дереве с резными листьями повсюду висели муде, только без хуя. Саша пересмотрел все фотографии, думая, что, может быть, на первом изображении получилось необычное освещение или тень какая-нибудь упала, - но нет, на всех картинках повторялось одно и то же: на ветках висели мошонки. Причём они были такие оформившиеся, как у взрослых. Саша видел такие у голых мужиков, когда ходил с отцом в баню. Да и у отца тоже сравнительно с сашиной аккуратной тугой мошонкой был тогда меж ног натурально инжир — с отвисшими половинками, прожилками, зрелый и качающийся, будто на ветке.
Дальше в энциклопедии было написано, что ранее инжир назывался фигой и смоквой. Потом было скучно написано про Иисуса Христа и про смоковницу: Иисус хотел нарвать смокв, а их там не оказалось, и тогда он сказал смоковнице, что больше никто её плодов есть не будет. И она засохла. Это было даже ещё более непонятно, чем муде. Почему дерево засохло? Ведь оно же не виновато, что был не сезон сбора урожая? А сам Иисус разве не осознавал, что собрался нарвать себе инжиру в такое время, когда инжир ещё не поспел? С другой стороны, Саша и сам себя ведёт, как Иисус — ищет яблони в саду, где нет фруктовых деревьев!
Саша озадаченно хмыкнул и обошёл дерево. «Почему мне захотелось нарвать яблок? Потому что я услышал про питомник и сразу захотел там оказаться и насладиться. Ведь если бы я просто так случайно пришёл сюда, я бы и гулял просто так и наслаждался красотой просто так, и не думал бы о яблонях. А как услышал от папы про посадки, теперь вот о фруктах и думаю.»
- Да не ест от тебя никто вовек, - вытянув руку, воскликнул Саша, повернувшись к рябине.
Рябина ничуть не завяла, и Саша приуныл. Он решил потом ещё раз перечитать про Иисуса, чтобы разобраться в этой истории.
За рябинами начинались густые заросли боярышника. Семья свернула к ясеневой роще, а Саша предупредил отца, что пойдёт писать, и полез в заросли боярышника. Он продирался сквозь кусты, разводил в стороны ветки, пока голоса не смолкли. Заметив впереди просвет, Саша направился туда и неожиданно выскользнул на опушку.
Всё вокруг было заполнено зелёными резными листьями и крупными красными ягодами, напомнившими Саше приазовскую вишню, виданную на летних каникулах. Плоды боярышника повсюду лежали на земле, будто вырастали и из травы. Саша задумчиво расстегнул тонкими пальцами пуговицы на ширинке, подцепил наощупь край трусов и осторожно извлёк на свет тёплую письку. Опустив взгляд, Саша прицелился и несколько раз глубоко вздохнул, как снайпер, успокаивающий дыхание перед выстрелом. Уловив ритмы организма, Саша расслабился в промежутке и пустил янтарную струю, ощутив её кончиком письки. «Не слишком ли звонко?», забеспокоился он и переместил поток жидкости на траву. На траве, поблизости от обычных дождевых луж, собралось озерцо, его края пенились, как ситро. Саша осмелел и снова направил свой сверкающий ток на ветки. Капли громко забарабанили по коре, зашуршали по листьям, скатываясь и исчезая в траве.
Саша вспомнил, как по утрам на летних каникулах взрослые готовили салат, резали громадные сладкие бордовые помидоры, добавляли огурцы свежие и огурцы малосольные, свежий репчатый лук полукольцами, посыпали петрушкой и укропом и мелконарезанным чесноком, солили крупной солью, а в довершение поливали из бутылки пахучим подсолнечным маслом. Без этой постной струи салат выглядел суховато, а будучи политым, начинал благородно блестеть и пахнуть.
«Я, наверное, мог бы работать поливальной машиной», размышлял Саша, представляя себе, как по утрам вместо школы он бы отправлялся на перекрёсток, вставал впереди машин и по зелёному знаку светофора трогался с места, включая струю. «Пришлось бы тогда мне больше пить. Утром я бы выпивал бутылку ситро и потом поливал улицы. А с первой зарплаты купил бы себе фотоаппарат ФЭД.»
Но тут же Саша решил, что лучше работать фонтаном. «А то что же это за сад такой без фонтана?» Саша ухватился за ветку и отклонился назад; пальцами он приподнял письку, направив струю почти отвесно вверх. «Красота! Я и фонтан, и статуя голого мальчика посреди.» Саша пожалел, что солнце за тучами, а то, может, ещё получилась бы радуга. Он посмотрел на небо. Тучи сдвинулись к горизонту, а над головой были светлые облака, они светились, сквозь них просвечивало солнце. Саша, всё ещё откинувшийся назад, медленно повернул фонтан в одну сторону, потом в другую, но радуга не получалась. Наконец, его источник иссяк.
Писать больше не хотелось. Саша распрямился, отпустил руки и встряхнулся, подражая дворовому щенку. Внезапно откуда-то с верхних веток боярышника скатилась крупная холодная дождевая капля и мучительно скользнула Саше точно за шиворот.
Саша вскрикнул, заплясал, стал махать руками, пытаясь достать до шеи сзади и хлопнуть по спине, растереть влагу воротником свитера. Постепенно тепло вернулось к Саше, и он облегчённо выдохнул. Тут только он заметил, что так и не застегнул ширинку, а писька его всё так же висит снаружи. Саша покраснел и оглянулся по сторонам. Вокруг возвышались заросли с красными плодами боярышника. Было тихо. Вдруг ровный яркий свет пролился сверху. Выглянуло солнце. Небо вокруг сияло чистой синевой. Тучи разошлись по кругу и сползали на дальние края неба. Небо вынырнуло, выскользнуло из туч, как…
Саша, не отрывая глаз от неба, зачарованно взялся за письку. От красоты, света и торжественного одиночества Саша воспрял духом и сильно возбудился. Писька теперь напряглась и направилась кверху. Саша сжал крайнюю плоть по краям и потянул её вниз. Таинственная боль явилась ему, всегда препятствовавшая растянуть его закрытый розовый бутон, раскрыть его и рассмотреть, что там внутри.
Но великолепие природы и торжество вселенной так поразили Сашу, что он, закусив губу от боли, продолжил оттягивать плоть. Наконец посреди его бутона появился лазурный пестик, как будто кожа была оползающими тучами, а залупа — открывшимся в просвете небом. На Сашу стала накатывать неведомая сладость, и он, застонав, сдёрнул занавес со своей тайны до конца. Боль резко усилилась, а потом остановилась, застыла, и поверх неё стало разгораться, мерцать и рдеть лазурное наслаждение, как будто у Саши тоже зажглось своё маленькое солнце и осветило всю его жизнь.
Саша не отрывал взгляда от своей залупленной письки. Неужели это принадлежит ему, составляет одно целое с ним и в то же время столь странно отдалено от него? Сладкие волны рождались вне Саши, он даже видел, где именно, и он вне себя водил и водил ладонью вдоль по письке. Гордость, счастье и радость охватили всё сашино естество. Всё остальное стало неважным, уменьшилось, утихло, убежало, а мальчик под лазурными небесами дрочил, глубоко дыша от страха неизвестности. Сладость вела его, подобно нити Ариадны, по неведомым уголкам лабиринта нашего бытия, и только подступающее удовлетворение подсказывало ему, что он на правильном пути.
- Ай! - вскрикнул наконец вспотевший Саша, невыразимо сладко кончая первый раз в жизни.
Из дырочки посреди его залупы брызнул сок, он выплеснулся далеко вперёд на ветки, густо покрыл их своей белизной, как первым снегом.
Страх оказался изгнан; Сашу охватил покой и уют, словно и впрямь наступила сонная зима. Он застегнулся и медленно побрёл сквозь заросли, нащупывая путь и отыскивая своих.

           

Планета повернулась ещё, и звезда там стала видна ближе к горизонту. Оба континента скрылись в голубой дымке атмосферы, запахи исчезли. Свет и звук соединились в одном диапазоне излучений, который увеличивался тем больше, чем больше удалялась звезда со всеми своими планетами. Звёздные скопления закручивались, плескались, как Млечный путь или прочие миллиарды галактик. Время возбуждённо отсчитывало триллионы лет, зажигая звёздные АЭС, излучаясь, взрываясь и затухая, успокаиваясь, рассыпаясь, превращаясь обратно в ничто навсегда.

 

Маша из Кунцева©