Посвящаю Ивану, человеку, который поддержал
меня в самые трудные моменты моей судьбы…
Сегодня мне опять приснился Митя. Сидел передо мною, мрачно смотрел и почёсывал поцарапанную ногу. Я вдруг отчётливо вспомнил, как, осваивая мотоцикл, он не удержался, и на всём ходу влетел в придорожную канаву. Обочина в этом месте поросла густым кустарником, он принял на себя весь удар, и поэтому, Митя практически не пострадал.
Однако вид у него тогда был не довольный, он сидел на земле и сосредоточено тёр поцарапанную ногу (почему-то правую, хотя удар пришёлся, в основном, на левую сторону) и сопел. Сопение у него всегда было какое-то особое, с посвистом, и это меня страшно смешило. Я старательно корчил серьёзную мину, чтобы не расхохотаться, а он видел это и злился ещё больше.
Хотя нет, тогда мне было не до смеха, перепугался, будь здоров! Бестолково суетился вокруг него, не зная, что делать. То ли вызывать “Скорую”, то ли тащить его на себе в ближайший травмпункт. Да ещё орал на него всякие выражения, пытаясь хоть как-то успокоиться, и психуя от этого ещё больше.
А он всё сопел, порываясь встать, чтобы тащить из канавы новый мотоцикл. Он всегда любил скоростные машины, видно чувствовал, какой короткий срок ему отмерян.
ГОСПОДИ, я этого не выдержу, ГОСПОДИ!!!
Тяжелей всего ему было просыпаться в пустой квартире. Глухая, гнетущая тишина обволакивала, словно ватным одеялом. Даже стук часов, к которому он привык с детства, больше не оглашал её. Часы были остановлены, и он не хотел, чтобы они когда-нибудь снова начали свой радостный перезвон.
Потянувшись, достал из измятой пачки сигарету, и долго рылся в брюках в поисках зажигалки. Выругался, вспомнив, что она вчера кончилась, и, нашарив под диваном коробок с единственной спичкой, с наслаждением затянулся. Покурить – вот одно из немногих удовольствий, которые остались ему в этой жизни. Если бы он ещё мог напиться до потери памяти, это здорово облегчило ему жизнь. Но тренированный с детства организм мог воспринять почти любое количество спиртного. Он не мог забыться. Наоборот, воспоминания становились только чётче и ярче.
Включив душ на полную мощность, встал под ледяные струи, поднял лицо, подставив его под тугие струи.
Почему он всегда сниться мне таким хмурым? Ведь он очень любил смеяться. Хохотал во всё горло, откидывая голову и с размаху шлёпая себя по коленям. Прямо заходился хохотом, заражая им всех вокруг. Особенно, когда я загонял его под контрастный душ в душевой клуба. Сопротивлялся, визжал и хохотал одновременно. Знал, что процедура неизбежна, но каждый раз устаивал из этого целое представление. Худое, жилистое мальчишеское тело становилось особенно скользким от воды, и удержать его под душем было практически невозможно. Те слова и выражения, которые вырывались из его рта в такие минуты, не выдержали бы никакие заборы, не то, что бумага.
ГОСПОДИ, неужели это было на самом деле?!
Пронзительно засвистел на кухне чайник. Подхватил его мокрым полотенцем, с размаху плюхнул на стол, уже покрытый ожогами от предыдущих раз. Отломил кусок хлеба. Обжигаясь, мелкими глотками выпил кофе. Перемыл всю накопившуюся посуду, выкинул мусор, собрал с балкона влажное бельё.
Всё, в квартире его больше ничего не держало. Последний раз осмотрел пустую квартиру, усмехнулся себе: “Не последний, крайний”. Так его всегда поправляли пилоты с приданной их роте “вертушки”.
Кольнуло привычной болью шрам. В декабре нужно будет ложиться в госпиталь, извлекать осколки. “Больше ждать нельзя, они начинают шевелиться” – последний вердикт врачей – “Если Вы и дальше будете откладывать операцию, может быть уже поздно. В вашем возрасте ещё рано умирать!”.
Как будто существует “возраст смерти”.
Сколько раз я видел смерть? Много, слишком много для одной жизни. Первый раз даже не понял, как близко она прошла. Тогда она появилась в виде красивой кожаной кобуры, висевшей на придорожных кустах. На расшитым бисером ремне, с огромной пряжкой. Кто бы удержался от такой вещи? Первым до кобуры добежал Вьюгин из второго взвода. Всё, что от него осталось, похоронили тут же, рядом, с дорогой. Ротный даже запретил ставить крест на могиле, велел положить ту злосчастную кобуру. Это была первая смерть в роте, самая бессмысленная и бестолковая. Потом встречался с ней часто, иногда по несколько раз за день. Смерть была постоянным спутником, естественным и неизбежным. Именно тогда перестал её бояться.
Кто же знал что главное испытание впереди, что будет такая мука.
На удивление, машина завелась практически сразу. Только выехав со двора, он вдруг понял, что ехать ему, собственно, некуда. Тренировок у него сегодня нет, да и не хотелось ему бродить по огромному, гулкому залу, в котором особо остро ощущаешь пустоту в душе, и слышать за спиной осуждающее шипенье “Здоровый мужик, давно бы себе бабу нашёл. Всё по своему мальцу страдает”.
ГОСПОДИ, ДА ЧТО ОНИ ПОНИМАЮТ!
Газанув, так, что взвизгнули покрышки, рванул машину к набережной. Сейчас, осенью, там практически не было народу, а ему хотелось побыть одному. Хотя он и так один. Навечно!
За что мне это, ГОСПОДИ?
Да, грешен. Согрешил самым страшным грехом – нарушил главную заповедь! Убивал! Но ГОСПОДИ, ведь не люди то были! У каждого руки по локоть в крови. Ты же сам и подвёл их под мой пулемёт. Каждому, да воздастся по делам его! После того, что эти нелюди натворили в том посёлке?! Нельзя им было жить на этом свете! Так неужели за это караешь ты меня, ГОСПОДИ?
Первый раз он встретился с Митькой на автостанции. Хотя встречей назвать это было бы трудно. Возвращаясь после вечерних тренировок, услышал какую-то возню в кустах. Опытным ухом определил – драка.
В лесопарке около автостанции вечно тусовалась молодёжь, дрались регулярно, и вмешиваться каждый раз было бы бессмысленно. Непонятно, что толкнуло его в тот раз ломануться через заросли? То ли слабый стон, то ли равномерность, с которой наносились удары.
На полянке четверо переростков с какой-то злобной сосредоточенностью били ногами привязанного к дереву щуплого светловолосого подростка. Били молча, с какой-то недетской, сосредоточенной жестокостью. Расшвырять эту кодлу для него было делом нескольких мгновений.
Разбежались молча, почти не пытаясь сопротивляться. Только один, самый высокий, в разрисованной джинсовке, обернувшись, то ли спросил, то ли пригрозил: “Пидоров защищаешь”.
Перерезав верёвку, оттащил парня к ручью, мокрым платком обтёр окровавленное лицо, осмотрел тело – нет ли переломов. Мальчишка пришёл в себя, смотрел испуганно и настороженно.
“За что он тебя так? Идти сможешь? Погоди, сейчас машину поймаю, отвезу домой. Ты где живёшь?” – тряс его за плечи.
Тот молчал, только вжимал голову в плечи и вытирал окровавленным платком лицо. Когда, поймав машину, вернулся к ручью, там уже никого не было.
Возможно, именно то угрюмое молчание и потрясло меня в ту ночь больше всего. После таких побоев обычно стонут без остановки – сам тренер по “рукопашке”, хорошо знаю. А он молчал. Смотрел с удивлением и жалостью на меня и молчал!
Потом, много месяцев спустя, он признался мне, что ожидал возвращения своих мучителей с подмогой. Такие избиения были для него постоянными, и мужик, полезший защищать его, был чем-то непонятным, необъяснимым. Законы улицы не знают жалости, он хорошо это усвоил. Жалости, а тем более любви, в его жизни почти не было.
Следующий раз увидал его уже на пристани, через два месяца. Мальчик стоял рядом со сходнями, всматриваясь в спускающихся пассажиров. Поначалу показалось, что он кого-то ищет. Только через несколько минут, заметив, как он что-то спрашивал у людей с большим багажом, понял: предлагает перенести вещи. Удивило, что одет тот был так же, как и в прошлый раз: в поношенные джинсы, застиранную ветровку, и рваные кроссовки.
Понаблюдав, подошёл: “Привет, куда же ты делся в прошлый раз?”.
Парень спокойно поднял на него взгляд:
– Закурить дай.
Вынимая сигарету из пачки, поинтересовался:
– А две можно?
– Бери. Тебя как звать-то?
– Митя.
– Сколько же тебе лет? Курить не рановато?
– Нет. Я пойду, сейчас “Минин” швартоваться будет.
Вот и весь разговор.
Уже спустившись к причалу, он неожиданно обернулся и крикнул:
– А зря ты в тот раз полез. Зря. Ненужно было – махнул рукой и побежал к причаливающему теплоходу.
Так и повелось с тех пор. Встречались, обменивались короткими приветствиями и снова расходились. Ни кто он, ни откуда мальчик так и не назвал. Просто “Митя” и всё.
Видно, на роду мне было написано встретиться с ним. Такой барсук, как я, вряд ли смог ужиться бы с кем ни будь ещё. Почему-то с Ним не было проблем, притёрлись друг к другу сразу. А потом произошла та встреча на вокзале. Он проводил свою команду на очередные соревнования, и уже собирался домой, когда увидел Митю.
С какой-то смиреной позой тот стоял у привокзального ларька, наблюдая, как раскрасневшийся потный толстяк выбирает бутылки и продукты.
Подойдя, поздоровался. Митя как-то странно, испуганно дёрнулся и отвёл глаза. Толстяк, подозрительно глянув на него, подхватил Митю за руку, и крепко сжав её, стремительно потащил к автостоянке.
В недоумении он смотрел на эту сцену, когда курящий рядом носильщик, бросил своему товарищу:
– Всё, понёсся Митька с очередным клиентом задом деньги добывать.
Прозрение пришло мгновенно! В три прыжка, догнав толстяка, вырвал у него Митьку, попутно врезав от души по зубам. Доволок до своей машины, втолкнул на заднее сиденье и помчался прочь с привокзальной площади. Уже на подъезде к дому, когда машина поворачивала во двор, Митька, молчавший всю дорогу, наконец, спросил:
– Ну и куда мы?
Тормознув у подъезда, резко развернулся к нему и огрызнулся:
– Да ты что, совсем сдурел, ты, что делаешь то?!
– А что, жить-то надо.
– Ну не так же! Совсем с дуба рухнул!
– А как? – перешёл на яростный шёпот Митя. – Как по-другому? Ты мне, что ли другую жизнь обеспечишь?
– Ты что, хочешь “голубым” стать, что ли?
Митька удивлённо мотнул головой:
– А я и есть.
Теперь уже ему пришлось в изумлении замолчать. “Пацан, пятнадцати лет, о себе такое?!”
Митя нерешительно тронул дверцу:
– Ну, я пойду?
– Сядь. Хрен с ним, какого ты колера, но на вокзале тебе делать нечего. Родные есть?
– Отец сидит, мать пьёт. Она тоже на вокзале живёт, бомжует.
– Понятно. Значит, с сегодняшнего дня будешь жить у меня.
ГОСПОДИ, разве я мог в тот момент понять, что делаю? Тогда мной владела скорей ярость на того потного, похотливого самца, который тащил Митьку по вокзалу. Ярость и ещё удивление.
Любовь пришла позже.
ГОСПОДИ, спасибо Тебе, за то, что дал счастье любить его. Не верил же, что можно так любить. Больше брата он был мне. Как, когда понял, что не могу жить без него? Без этих светлых глаз, без пушистых ресниц, без носа курносого! Ни с кем в мире не был так счастлив, как с ним! Ведь душами сливались с ним, единой мыслей обладали, единым дыханием дышали!
Так за что же Ты отнял Его у меня, ГОСПОДИ?
Сырой, промозглый ветер с реки подхватил скомканную сигаретную пачку и потащил по набережной. Ветер продувал почти до костей, но он продолжал сидеть на этой полуразломанной уличной скамье. Только поднял воротник у куртки, и запрятал руки поглубже в карманы.
Пачка опять закончилась. Это была уже вторая за сегодня. Чёрт, он снова начал много курить. Тянул одну за одной. Такое с ним было только там. Нужно было встать и сходить за новой. Но. Двигаться совсем не хотелось. Было желание сидеть, постепенно промерзая и погружаясь в почти полное беспамятство. Несколько часов на морозе и всё, полный и вечный покой ему обеспечен. Там, в горах, он видел таких, замёрзших во сне. Его тогда поразило спокойное, почти умиротворенное выражение их лиц. Они засыпали и погружались в смерть, почти незаметно для себя. Смерть приносила избавление от мук мороза, ужасов гор и страха. Того страха, который испытывали почти все на той непонятной войне.
ГОСПОДИ, но почему он не погиб там?
Как там говорил этот длинноволосый, что был соседом по купе, когда я возвращался из госпиталя? “Вам довелось пройти через горнило самых страшных испытаний. Вы должны быть счастливы, что Всевышний позволил Вам остаться в живых и дал Вам возможность пережить это”. Да что он понимает в испытаниях! Да я готов сто, тысячу раз пройти через все те бои, лишь бы ОН БЫЛ ЖИВ!
Разве можно сравнить все, что пришлось пережить там, с той болью, которая рвёт сейчас душу. Никогда не верил в Бога, даже в бою, когда казалось что всё – конец. Надеялся только на себя, верил в свою силу, свой разум. Думал, что из любой ситуации найду выход сам. Не знал ведь, не верил, что сможет произойти такое, с чем сам справится не смогу. Не верил. И вот наступил тот страшный миг, когда уже ничего нельзя сделать и остаётся только надеяться на чудо. И тогда не к кому уж больше было обратиться
Стартёр с визгом провернулся несколько раз, двигатель завёлся, но он не торопился двигаться. Куда спешить тому, кого уже никто не ждёт? Вновь захотелось курить. По привычке порылся в “бардочке”, там должна была валяться полупустая пачка “Примы”. Зацепив пальцами, потянул её на себя. Вместе с пачкой вывалилась какая-то зеленоватая кассета. Автоматически, по привычке вставил её в магнитолу, нажал кнопку пуска
“Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены.
Тих и печален ручей у янтарной сосны”
Визбор
Кассета, которую Митька всегда таскал с собой. Слушал её бесконечное количество раз, закрыв глаза и шепотом повторяя строки:
“Нет мудрее и прекрасней средства от тревог,
Чем ночная песня шин.
Длинной, длинной серой ниткой стоптанных дорог
Штопаем ранения души”
Это было выше его сил!
Спазмы комом перетянули горло, он почти не мог дышать! Руки вцепились в руль со страшной силой, побелевшие костяшки пальцев, казалось, были готовы раздавить его. Негромкий голос лился из динамиков, а он, замер, закрыв глаза и каждой клеткой, каждым атомом своего огромного тела пытался вернуться туда. Туда, в такое недавнее и прекрасное прошлое, где жизнь имела смысл, где каждый день приносил счастье, где будущее было прекрасно! Пытался! И не мог! Холодный осенний дождь барабанил по крыше машины, расплёскиваясь по лобовому стеклу.
ГОСПОДИ, нет больше сил терпеть!
Спасительная мысль пришла внезапно, сразу приняв чёткие и ясные формы. Плавно, тронув “шестёрку”, вырулил на шоссе, набирая скорость, рванул из города, в сторону недостроенного моста. Им овладело какое-то странное, почти умиротворенное спокойствие. Решение было принято, и оставалось только довести его до конца.
Странно, он никогда не думал, что наступит такой покой в душе. Его больше ничего не волновало, не смущало. Наверно такое было впервые с ним. Главное, теперь он чётко представлял дальнейшее развитие событий. И его это вполне устраивало.
Ну, вот и всё, наконец-то! Это не сложно. ГОСПОДИ, прости меня. Не могу жить так дальше, нет сил терпеть эту боль. “Каждому да воздастся за грехи его”. Неужели столь я грешен, что караешь Ты меня такой мукой? Если грешен я, то почему не меня лишил Ты жизни, зачем оставил на этом свете? Или так наказываешь меня? За что? За безверие? ГОСПОДИ, ну если ТЫ есть, но почему, почему разлучил нас? Он то был безгрешным, ГОСПОДИ, не успел же согрешить!
Наконец, в сумерках проступили гигантские конструкции недостроенного железнодорожного моста. Это было их любимым местом, там, где вода с рёвом проскакивала через бетонные блоки, взвиваясь белой пеной, с лёгкостью переламывая попавшие в неё брёвна. В солнечную погоду здесь всегда мерцала радуга водяной пыли. Они бывали здесь десятки, сотни раз. Это место притягивало, влекло к себе, словно гипнотизирующий змей.
Сейчас, почти невидимые во тьме бетонные блоки, белели где-то в глубине пропасти. Чёрная громада недостроенного моста, продуваемая насквозь осенними ветрами, слегка вибрировала. Страшная высота, что так завораживала, затягивала днём, сейчас почти не ощущалась.
Митя как-то сравнил недостроенные арочные конструкции с гигантским трамплином. Трамплином в вечность.
ГОСПОДИ, как хочется, чтобы всё это оказалось правдой. Чтобы в рай, чистилище, даже в ад, только бы с Ним! Увидеть Его, прижать к себе и не отпускать! Никогда! А там будь, что будет. Страшнее того ада, который горит в груди, уже не будет ничего. Раскалённые сковороды, вечный холод, да чтобы там не было! Я готов на всё! Ради Него!
Пелена дождя скрыла тёмный провал. Поставил машину так, что бы фары освещали весь парапет. Мелькнула мысль, что старый аккумулятор в таком режиме долго не продержится. Впрочем, его это уже не касалось, он то уезжать никуда не собирался. Весь его оставшийся путь – десяток шагов до бездны. А дальше несколько секунд полёта и его примет Вечность. Впрочем, говорят, что падающий человек умирает ещё в полёте, от разрыва сердца. “Вот заодно и проверим”.
ГОСПОДИ, простишь ли ТЫ меня за последний грех мой? Прости, ибо нет уже сил терпеть муку сию! Если создал Ты меня по образу и подобию своему, неужели же Сам мог перенести страдания такие! Не смерти ведь боюсь, не боли физической, ГОСПОДИ, всё выдержу! Всё перенесу, через всё готов пройти! Только верни мне Его, ГОСПОДИ! Или возьми меня к Себе, призови на суд Свой, держать ответ за грехи мои. Не могу я иначе! Прости меня, ГОСПОДИ!!!
Холодные струи пробирались по воротнику куртки, скользили за шиворот, но он не чувствовал холода. Осталось несколько шагов, несколько затяжек размокшей “Примы”. Последняя радость этого мира. Посмотрим, как его встретит тот. Ну, ладно. Затухающий окурок прочертил кривую траекторию и исчез где-то внизу. Всё, пошёл!!!
“НЕ-НА-ДО!!!” – истошный мальчишеский вопль вошёл в сознание где-то на грани, зацепив своей нереальностью, невозможностью в этой ситуации. Здесь! Сейчас! В это время никто не мог кричать так страшно и надрывно. Крик буквально висел в воздухе. “НЕ НАДО!!!”. А вместе с криком на его спине повис какой-то странный, полуголый мальчишка. Весь мокрый, испуганный, он упрямо тащил его от пропасти, выкрикивая сквозь слёзы:
– Ну не надо, ну, пожалуйста!!! Ну, я прошу Вас!!! Не прыгайте, не надо!!! Худой, скользкий, своими слабыми ручонками он вцепился в спину и тащил, тащил от края страшной бездны, так и не успевшей принять свою жертву.
– Ну, всё будет хорошо, вот увидите! Только не прыгайте, пожалуйста!
С трудом осознавая реальность происходящего, развернулся к мальчишке, схватил его за голые трясущиеся плечи:
– Ты что, Ты кто такой?
– Ангел!
Ему показалось, что он теряет рассудок.
– КТО-О-О?!
– Ангел! Бжизновский! Пожалуйста, не прыгайте!
– Ты что, поляк?
– Да! То есть, нет! Это дед у меня был поляком. Меня в честь него назвали. Ведь вы не прыгните, правда?
– Откуда ты взялся-то?
– Живу. Вон там, в сарае. Там строители раньше жили. Вы точно не прыгните?
– Да не прыгну, не прыгну, успокойся!
С трудом осознавая произошедшее, мотнул головой. Ноги ослабели, он свалился на колени.
Что это, как это понять? Так ведь не бывает? Я же простился с этим миром, всё? Откуда он здесь взялся, ГОСПОДИ? Зачем послал Ты его? Зачем даруешь мне новую жизнь, на счастье или на муки?
По-прежнему хлестал злобный осенний дождь, едва мерцали во тьме затухающие фары. Он сидел на мокрой земле, прижав к себе всхлипывающего мальчишку, и гладил его по голове. И всё не мог вновь привыкнуть к этой жизни, с которой уже простился.
– Ладно, пойдём.
Снял с себя куртку, накинул на дрожащие плечи. Увидев, что тот совсем босой, поднял его на руки и понёс…
– Ты почему почти голый-то? Кто ж в такую погоду голышом бегает?
– Да-а. Если б я стал обуваться, не успел бы.
– Наверно. Появился ты в самый раз! Родители то твои где?
– Мать умерла, а отца забили.
– То есть, как забили?
– Камнями. Мы же не местные. Когда у нас погромы начались, всех русских убивать стали, вот его и забили. А нас с матерью сюда вывезли.
Ногой распахнул дверь в сарай, поставил его на стол. Схватив с топчана потёртое солдатское одеяло, стал энергично растирать его.
– Постой, так ты совсем один, что ли?
– Да. Да я привык. Вот только печки нет, а скоро зима. Уже сейчас холодно.
– Да уж, не курорт. Давай, собирайся и поехали.
– Куда?
– Ну не оставаться же тебе здесь. Сам же говоришь: зима, печки нет. Будешь жить у меня. Тем более ты теперь мой Ангел-хранитель.
Давай поторапливайся, а то сядет у меня..., у нас аккумулятор, вот тогда до утра накукуемся.
На счастье, аккумуляторы не успели сесть окончательно. Старенький мотор, немного почихав для приличия, взревел и перешел в ровный успокаивающий гул. Уложив Ангела, (вот уж действительно подходящее имя), на заднее сиденье, укрыл одеялом, включил на полную мощность печку. Развернув машину, погнал к городу. Нужно было торопиться – они оба здорово промокли. Не хватало только простудить парня!
Мелькали бело-красные столбики дорожного ограждения, ровно пел мотор. Ангел, немного повозившись и повздыхав, притих и задремал.
Ну что же, попробуем жить по-новому. Спасибо тебе, ГОСПОДИ!
Чертовски хотелось курить!
* * *
В эту ночь Митя впервые приснился мне смеющимся!!!
©Max
