Если ты немного потренируешься,
       живя как вымышленный персонаж,
       ты поймешь, что придуманные герои
       порой более реальны, чем люди,
       имеющие тело и бьющееся сердце.
  

      

Мне никогда не забыть той ночи, когда мы стали так близки друг другу. Наше соединение назревало давно, с той памятной поры, когда мы впервые увиделись. Если бы в моих руках была сила изменить что-нибудь той ночью, я бы, пожалуй, никогда на это не решился. Незримая паутина судьбы, сотканная моим разумом, намертво связала нас в ту сказочную ночь. Наши поступки, мысли и дела, исподволь подготавливали этот момент, а ожидание уже просто надоело. Мы долго ждали, и не торопились, ведь все было известно задолго до нашей встречи, какой бы случайной она нам ни показалась.
       И все же страх владел мною. Страх человека, поставленного перед необходимостью броситься в пропасть. Хотя мне и в голову тогда не могло прийти, что это произойдет так буквально.
       Лесли...Чудесное имя, правда? Как комочек меда — нежный, терпкий, сладкий до горечи. Как капля росы на лепестках распустившейся розы.
       Лесли... Так звучат листья в майском саду. Так шумит ветер в бархатных кронах платанов. Да, он был похож на стройное деревце, воздушный и изящный, с изумительной отточенностью движений. Все, что в нем было, говорило о гармонии и совершенстве, делая его похожим на ночного эльфа — вечно юного и печального, тонкого, как лезвие моего меча.
       Сотни лет он встречался на моем пути, но никогда не принимал еще более прекрасного и соблазнительного обличья. Многие тысячи раз я видел его под разными масками, и порой только глаза могли подсказать, что это действительно он.
       С тех пор как Фрактал принял его под свое покровительство, они приобрели неповторимый оттенок — синие в голубом.
       Люцифер, Ангел Света, создал для меня огненный фонтан в укромном и незримом уголке Вселенной. Безумный Мастер, озаренный божественным даром; он за свою жизнь сотворил множество чудесных вещей, в каждую вкладывая часть своей пламенной души. Любое из его творений падало на чаши Весов, надолго выводя их из равновесия. Они были его детьми, и, как полагается детям Бога, каждое служило своей стороне. У всех его творений есть свои Хранители, избранные то ли самим мастером, то ли прихотью судьбы — мне это неизвестно.
       Я всегда считал себя хранителем самого бесценного сокровища, ибо во Фрактале растворилась последняя частица Люцифера, воспламенившая голубой бриллиант Воды. И теперь в Фонтане Рая горит Пламень Духа ангела света. И лишь я, главный хранитель, знаю, что вкусивший мощи Пламенной Воды, навсегда останется отмечен божественной печатью тайного предназначения, о чем будет свидетельствовать цвет глаз — синяя радужка и голубой белок. Цвет Воды...
       Над таким человеком не властно время и для него не ограничено пространство.
       Я живу целую вечность. Сколько времени прошло с тех пор, когда меня учили жить? И кто преподал мне мысль, ставшую основой моего существования:
       — Я существую, чтобы наблюдать...
       Беспорядочная мозаика лиц, картин прошлого, видений будущего, фантасмагория людей и событий.
       — С самого начала необходимо найти свое место в жизни, дабы не уподобиться маятнику...
       Золотая Тропа... Кажется, ее никогда и никто не найдет.
       Невозможно вечно достраивать — приходит время, когда приходится разрушить все, созданное доселе. Хотя, пусть все идет своим чередом.
       
       Оплетенный кожей руль мягко поддался нажиму моей руки, и белый форд свернул на узкую дорогу, обсаженную миртовыми деревьями.
       — Дорога на кладбище, — подумал я, — могла бы быть столь же красивой, если бы не была столь печальной. — Что мне маски смерти? — Горе или развлечение...
       Но в этот раз поездка не была простым развлечением. Я ехал к Лесли с отчаянным желанием довести все до логического завершения. Может, правда, этот конец и был для меня началом нового, безумного шага в вечность, которая мне так претила.
       В году одна тысяча девятьсот девяносто пятом от рождества Христова выдалась изумительная весна, но ее еще влажный и свежий аромат уже нес с собой неотвратимую тяжесть летнего пекла.
       Когда я случайно встретился с человеком, имя которого положило начало летосчислению этой эпохи, он показался мне гораздо более экстравагантным, чем я ожидал. Он много говорил, подозревая, видимо, гораздо больше о моей сущности, чем того можно было ожидать. Но из всего сказанного им, мне запомнилась лишь одна мысль:
       — Где сокровище твое, там будет и сердце твое...
       Всплыли в памяти они только потому, что колеса железного зверя действительно несли меня туда, куда неотрывно притягивалось мое сердце. Проселочная дорога превратилась в два ряда сплошного леса, обступившего меня словно стены. Я знал, что чуть впереди есть чудесное место, с кристальной чистоты ручейком. Мы с Лесли часто останавливались там, чтобы напиться холодной, до боли в зубах, воды. Правда, может этом было в другом месте и в другое время? Взглянув на часы, и убедившись, что до назначенной встречи осталось еще пол-часа, я, притормозив машину, съехал на обочину.
       Оглянувшись, убедился, что вокруг никого нет, и, хлопнув дверцей, по еле заметной тропинке протиснулся между стволов колючей акации.
       — Черт! — один из назойливых шипов все—таки воткнулся в плечо.
       Не обращая внимания на расплывающееся пятно крови, я вышел к подножию холмика, из камней у основания которого лучилась серебристой змейкой струйка воды. Лесные травы и цветы всегда настолько густо росли здесь, что не было понятно — куда стремится этот слабый поток.
       Совсем рядышком, у корней, наверное, столетнего дуба, прислонившись спиной к которому мы с Лесли так любили сидеть, за две недели, что нас здесь не было, распустилось море ландышей. Их белые головки-колокольчики очаровали меня, и я прилег на траву, опустив в них лицо, чтобы вдохнуть пряный запах уходящей весны, смешанный с тяжелым запахом влажной, полной жизненных соков земли. Я лежал и считал секунды, уходящие прочь.
       Тяжелое благоухание лаванды вдруг ударило в мои ноздри. Это был запах опасности.
       Мгновение, и я уже стоял на ногах, готовый к любой неожиданности, опираясь на Сплэш — молочно-белый, искрящийся клинок, сотворенный в огне Фрактала. Враг незримо присутствовал рядом, все мои чувства ощущали его, и меч налился холодной, яростной тяжестью, готовый в любой момент отразить сконцентрировавшуюся рядом ненависть.
       — Здравствуй Морис! — завораживающий голос очаровал разум, и из воздуха прямо передо мною соткался облик прекрасной женщины, закутанной в переливающиеся зеленые одежды. — Ты, как всегда, встаешь, чтобы поприветствовать меня?
       — Клара, я не ожидаю от тебя ничего, кроме очередной подлости, поэтому предпочитаю встречать тебя стоя, и с оружием в руках.
       — Морис, — проворковала она, опускаясь на траву, — ты ведь знаешь, я тебя настолько люблю, что не способна причинить тебе зло, пусть даже самое невинное.
       — Да, ответил я, присаживаясь в напряжении на одно колено, — ты так давно любишь меня, что твоя любовь переродилась в ненависть, особенно если принять во внимание твое вечное противостояние на Весах.
       Рыжая ведьма с зелеными глазами, была, если так можно выразиться, моей коллегой. Клара — хранительница Белого Дерева, созданного той же рукой, что и мой Фрактал, могла управлять растительными силами природы, и из своего чудесного дерева черпала силу, позволявшую ей периодически раскачивать хрупкое равновесие мироздания на потеху Хаоса.
       Она была слишком экстравагантной, чтобы спокойно существовать в своем уголке мира, поэтому постоянно вмешивалась в чужие дела. Мне лично ничего хорошего встречи с ней не приносили, ибо она была полна безумной зависти и страсти ко всему, что было сильнее и могущественнее ее, и она всеми силами старалась нанести мне различный вред. Одни проделки были безобидны, но другие могли довести меня до слепой ярости. Обычно она действовала скрытно, поэтому откровенное появление ее здесь меня насторожило, даже забеспокоило.
       — Ты, Морис, по-прежнему большой романтик, мурлыкала Клара, откинувшись на траву, — ты слишком стараешься быть похожим на человека — разве это не вульгарная роль для Бога?
       — Милочка, что тебе до моего достоинства? — я не спускал с нее цепкого взгляда. — Кажется я сам способен позаботиться о нем.
       — Ты очеловечил себя до крайности! — вскричала она, как пантера подскочив в воздухе, и вперив в меня свои горящие изумрудом глаза, — а хранитель Пламенной Воды слишком умен, чтобы опускаться до такого. Тебе не кажется, что ты деградируешь? — прекрасные черты ее лица исказились, излучая неудержимую ненависть.
       Я медленно провел рукой над мечом, лезвие которого тут же разгорелось огненно-рыжим пламенем, став подобным языку огня.
       Клара испуганно отшатнулась:
       — Прочь! Прочь от меня, проклятый огнепоклонник! Ты не способен беседовать на равных, а лишь демонстрируешь силу, — ярость на ее лице сменил липкий страх, а лоб покрылся испариной. Она отбежала, и тотчас после этого ландыши у моих ног увяли, а я оказался в кругу черной, обнаженной земли.
       — Морис, мы с тобой части великой силы, а ты играешь с нею на потребу толпе, развлекая себя и потешая людей. Хранитель, как ты низок своими человеческими желаниями! — она уже не боялась, отдалившись от пламенеющего клинка, ее пальцы плясали в воздухе, сплетая невидимую нить колдовства, которым Клара пыталась защититься.
       — Минутку, Зеленая Ведьма, ты гораздо красивее, когда сидишь спокойно, и разговариваешь, не повышая тона голоса. Прошу тебя, сядь, и объясни, чем ты недовольна, но без крика и дикой злости.
       Огонек недоверия появился в ее глазах, хотя, не смотря на это, она вновь опустилась на траву и заговорила, обхватив белоснежными руками колени:
       — Морис, я подозреваю, что ты задумал нечто грандиозное. Милый, посвяти меня в свои тайны, тебе ведь известно, что я могу принести тебе неоценимую помощь в любом мероприятии...
       Она говорила и говорила о том, что если нам объединить свою мощь, то мы сможем управлять Весами, упрекала меня в отсутствии честолюбия и клялась в вечной преданности. Одного звучания этого голоса было достаточно, чтобы стать его рабом, и это колдовство крепко удерживало внимание. Голос все шептал, приказывал, увещевал, и никто не смог бы слушать его без волнения, никто не смог бы противостоять его чарам. Этот голос доставлял наслаждение и очаровывал.
       Запах лаванды все сильнее окутывал меня сетью, убаюкивал. Меч остыл, и уже не пытался оттолкнуть своего хозяина от рыжей красавицы. И я бы, наверное, поддался очарованию ее колдовского голоса, утонул бы в нем и погиб, затянутый в бездну Хаоса, потому что я не всемогущ, но...часы на моей руке внезапно пискнули, и реальность вновь вернулась ко мне.
       Чушь! Что она городит? Слуга Хаоса пытается договориться с Третьей Силой!
       Я оттолкнул прочь горячие руки:
       — Прости, ведьма, твои слова пусты и бессмысленны. Меня не интересует ни порядок, ни Хаос. Я — Наблюдатель. И действовать во благо или во вред кому бы то ни было, кроме себя, я не собираюсь.
       Колдунья задумчиво посмотрела на бегущий ручеек, и ответила:
       — Что ж, если ты в очередной раз отказался от моей помощи, я снова говорю, что задуманное тобой — не случиться, о чем мечтаешь — не осуществится. А что предсказано, — зелень нахлынула на меня, — не сбудется...
       Изумрудный туман надвинулся, охватил мое тело, и через мгновение растворился.
       Несколько минут я находился в глубокой прострации. Ее последние слова были полны серьезности и смахивали на проклятие. Мои пальцы сжались в кулаки, и лишь боль от вонзившихся в ладони ногтей отрезвила голову.
       Шахматный этюд разыгран, следующий ход — мой.
       Разметая траву ногами, я вернулся к машине, вслушиваясь в тишину, обрушившуюся на лес.
       Клянусь Пламенной Водой, эта встреча была рассчитана заранее. Клара знала, куда и зачем я направляюсь.
       — Однако, — думалось мне, когда я заводил машину, — во Дворах Хаоса в последнее время что-то слишком много внимания уделяется моей скромной персоне. Их сети растянуты в самых неожиданных местах...
       Но уже через секунду эта мысль пропала, машина тронулась, и, набирая скорость, помчалась дальше, — туда, где меня ждал Лесли. Мой Лесли...
       А может не ждал... И не меня... И не Лесли...
       Проносившиеся мимо столбики ограды с гипнотической силой возвращали меня к ее последним словам. Подобно слепому, наощуп, я столько времени двигался вдоль людей и событий. Искал свою дорогу — вперед, назад, вверх, вниз, в никуда — все равно куда, лишь бы это была какая-нибудь дорога. И вот, когда казалось, что я ее почти нашел, как кого-то это сильно забеспокоило.
       Стрелка топливного бака стояла на максимуме. Подняв глаза на зеркало заднего обзора, я на мгновение остановил взгляд. Отражение было в полном порядке: короткие локоны пепельных волос мягко падали вниз, обрамляя еще юное, но познавшее скуку лицо, мягкие линии вопросительно изогнутых бровей оттеняли нежно-голубые глаза — я носил контактные линзы, чтобы скрыть необычную окраску белков. Слегка оттопыренные уши были скрыты прядями волос, и лишь искрящийся блеск бриллиантовой капли на правой мочке пробивался сквозь них.
       Потом мое внимание привлекла одежда. Бывшая еще недавно ослепительно белой, рубашка приняла вид тряпки с зеленоватыми потеками и зловещим кровавым пятном.
       Пожалуй не стоит появляться в гости в таком виде.
       Голубая искра, сверкнув в воздухе, превратила мой наряд в черный шелковый костюм и серую рубашку, воротник которой вместо галстука был схвачен серебряной розой. Тщеславие удовлетворено, теперь можно пустить пыль в глаза тем, кто меня ждет.
       Дорога раздалась в стороны, лес отступил, впереди раскинулась шикарная вилла, принадлежащая Элизе Дисгаст, тетке Лесли. Ворота были приветливо распахнуты, за ними виднелись ряды лимузинов и роллс-ройсов.
       Да, сегодня к мадемуазель Дисгаст съехалась вся окрестная знать. Представьте, бабушки миллионерши с молодыми бой-фрэндами, скоробогатые молодчики со стрижеными затылками и фальшивыми титулами, увешанные золотом и драгоценными камнями, в умопомрачающих костюмах от Фэррэ. Толпа скучающих, зевающих людей, съехавшихся на фуршет по случаю им все равно какого праздника...
       Гремящая музыка, льющаяся из открытых окон, говорила о том, что праздник в самом разгаре. Мой форд бесшумно затормозил, подъехав к парадной лестнице. Серые мраморные ступени вели сразу на второй этаж, ко входу в банкетный зал. Я, не закрывая за собой дверцу автомобиля, стал подниматься наверх.
       Лакей у открытых дверей замер в глубоком поклоне. Дворецкий, встретивший меня, подобострастно улыбнулся:
       — Лорд Мортимер всегда приезжает последним, и его, как всегда, все ждут с огромным нетерпением. Мадемуазель Дисгаст уже три раза справлялась о Вас, сэр! Добро пожаловать!
       Мои ноги вступили в шикарный восточный ковер с замысловатым узором, скрадывающий любые шаги. Я вздохнул, расправил плечи и тряхнул головой, отметя с лица непослушные волосы. Изобразил милую улыбку людоеда. Одновременно с моим входом в громадный зал раздался громкий голос:
       — Принц Элис Мортимер!
       На мгновение наступила тишина. В полном молчании лишь нежно поскрипывал под моими ногами дубовый паркет. Добрая сотня глаз — и с изумлением, и с недоверием, и с завистью впились в меня, что заставило хлынуть кровь к моим щекам, и я почувствовал, что яркий румянец выступил на них. Затаенная враждебность стен нависла надо мной.
       Да, банкетный зал был превосходен: драгоценные породы дерева украшали его лучше позолоченных фигур, стоящих в нишах. Чудесный палисандр и сандал наполняли воздух неповторимым благоуханием. Испещренный фресками потолок и хрустальные светильники, разбросанные в самых неприметных местах, создавали поток льющегося ниоткуда света. Венцом творения художника, создавшего этот зал, был яшмовый фонтан, по которому бесшумным каскадом стекали в резных узорах тонкие струйки воды, теряющиеся в массе искусственной зелени, разбросанной у его подножия.
       Изящная мебель, искусно отделанные окна и двери, столы, ломившиеся от изысканнейшей снеди, и даже оркестр, незаметно спрятанный за резными перильцами балкона, все это вкупе создавало впечатление огромной, просто таки неслыханной роскоши.
       Но... это было фасадом дома, а я знал, что скрывается за оскалом такого богатства.
       — Принц! Дорогой! Как мы все вас заждались, — скрипучий голос хозяйки заставил меня изобразить подобие радости.
       Я подошел к сухопарой, седой старухе в строгом черном костюме, единственным украшением которого было жемчужное ожерелье.
       — Простите, многоуважаемая мадемуазель Дисгаст, — сказал я, запечатлев поцелуй на ее высохшей руке, протянутой для приветствия, — а так же великодушно извините и все гости, — я бросил взгляд по рядам людей, с интересом наблюдающих за мной, — меня задержали неотложные государственные дела! По залу прокатился удивленный шепот.
       — Принц! — Элиза улыбнулась, — я надеюсь, что они были не настолько серьезны, чтобы расстроить вас?
       Мои брови печально изогнулись. Я, против всех правил приличия, наклонился к ее уху и шепнул:
       — Ради вас, моя дорогая, я решил бросить все к черту, и приехать, пусть даже ненадолго.
       Бедная старая дева, наверное, залилась багровой краской, но даже если и так, то этого не было видно под густейшим слоем косметики, которой она замазывала свои морщины.
       — Господа! Поздравляю Вас с тем, что соизволил посетить Ваше потрясающее общество, — фраза была сказана мной на ломаном английском, и посетители долго думали — принимать ее за комплимент, или за оскорбление.
       — Ешьте, пейте в свое удовольствие, а мы же, с достопочтенной хозяйкой, — я поклонился в сторону Элизы, — займемся безотлагательными делами.
       Я махнул оркестру, который тут же взорвался бурным вальсом, и, спустя несколько мгновений, по залу кружились фигурки людей во фраках и вечерних туалетах. Некоторые гости вернулись к столам, видимо, испытывая жажду и голод после моего по-аристократически хамского обращения.
       Я развернулся к старухе:
       — Элиза, мне нужно торопиться, пойдемте в ваш кабинет, и там решим наши вопросы.
       — Что, это по поводу нашей сделки? — ее мутные глаза полыхнули глубоко замаскированной алчностью.
       — Да.
       — Пойдемте скорее, мне не терпится увидеть его! — она буквально потащила меня к дверям, и я был вынужден стиснуть ее локоть.
       — Спокойнее, сударыня, а то наш поспешный уход будет слишком криво истолкован, тем более что мне еще нужно забрать из машины то, что я вам привез.
       В знак согласия она кивнула:
       — Вы правы, принц. Через десять минут я жду вас в музее. Она приветливо помахала гостям рукой и не торопясь удалилась, вся дрожа от возбуждения.
       Я развернулся к ней спиной, и, пройдя к фонтану, присел в кресло. Капли воды, стекающие по зеркально отполированной яшме, замутили мой взор и воспоминания охватили меня, как толпа кредиторов долгожданного должника.
       
       — Господин! — маленький, юркий человечек с блестящей лысиной, похожий на бродячего кота с помойки, отвлек меня от мерцающего монитора.
       — Кто вы?
       — Господин, меня направил к Вам один из Ваших агентов.
       — Да, я скупаю различные сведения, и готов оплатить вашу информацию, если посчитаю ее интересной.
       — Милорд! Я располагаю одним чрезвычайно заманчивым для Вас документом...
       — Садитесь, — я показал ему на кресло, — слушаю вас.
       — Видите ли, милорд, я когда-то был весьма преуспевающим юристом...
       — Короче! — рявкнул я и его лицо посерело от страха.
       — Четыре года назад я был приглашен для консультации по поводу одного очень щекотливого опекунства, и непосредственно столкнулся с тем человеком, которого Вы разыскиваете. Ну, этого... с сине-голубыми глазами...
       — Что!? — я подскочил, и перегнувшись через стол, схватил его за пиджак. — Где он?
       — А сумма вознаграждения?
       — Сколько вы хотите? — опомнившись, я отпустил его, и он, обливаясь потом, начал поправлять одежду.
       — Милорд, Вы человек баснословно богатый, а мои скудные заработки не позволяют мне вести даже более или менее достойное существование...
       — Сколько?! — мой крик, как пощечина, ударил его.
       — Пять тысяч.
       Я открыл ящик, достал пять пачек, и бросив их через стол, сказал:
       — Здесь полмиллиона фунтов, — его челюсть отвисла, мне стал виден пересохший, желтый язык в оскале черных зубов. — Я слушаю вас.
       Он дрожащими руками схватил деньги, и, распихав их по карманам, протянул мне конверт:
       — Здесь все написано, милорд.
       Когда мои враз заледеневшие пальцы вскрыли конверт, бедняги уже не было. Красные круги поплыли у меня перед глазами, и волна мурашек пробежала по всему телу.
       Из листа бумаги, который оказался копией судебного решения, я узнал, что некая Э.Дисгаст после смерти своей сестры признается единственным и пожизненным опекуном своего недееспособного, в связи со слабоумием, племянника Лесли Артура Коэна, а так же становится соответственно единственным распорядителем его состояния.
       Я вызвал своего секретаря.
       — Я уезжаю. Когда вернусь неизвестно. Всю информацию передавать на мой компьютер. Все встречи на ближайший год отменить. И вообще, для всех я умер! Секретарь молча склонился в поклоне.
       — Да, и еще...
       
       — Сэр! Сэр! — кто-то взял меня за руку, — милорд Мортимер, вы заснули? — личико миловидной девушки появилось передо мной.
       — Ваше Высочество! Простите за то, что я Вас побеспокоила, но я хотела потанцевать с Вами, — ее наивные и простые слова вывели меня из забытья.
       — О нет, прекрасная незнакомка. Во-первых, я не сплю, а думаю с закрытыми глазами, а во-вторых, я не танцую.
       Она обиженно напыжилась:
       — Ну вот, значит я проиграла пари своей подружке — мы поспорили, что Вы станцуете со мной хотя бы один танец...
       — Что ж, советую вам в следующий раз не загадывать пари, если вы, — я придвинулся к ее уху поближе, и договорил, — такая дура!
       Девушка изумленно отшатнулась, я же, рассмеявшись, прошел через весь зал и захлопнул за собой дверь. Звуки бала остались вдалеке. Забрав из машины коробку, я отправился к хозяйке дома.
       Изящный коридор вел к лифту. Проходя мимо картин Ван Гога, висящих на стенах, я вдруг подумал, что вся роскошь, находящаяся вокруг, — лоскутки драного одеяла, которыми заботливый и тщеславный хозяин пытается прикрыть уродство окружающих его стен.
       Правда все это богатство обстановки меркло перед чудесным музеем, собранным Элизой. Старушка была просто помешана на драгоценностях, и, никогда ничего кроме жемчуга не одевая, являлась хозяйкой громадной коллекции, поистине бесценной.
       Вернее, если исходить из собранных мною сведений, сокровища ее имели реальную стоимость — ровно две трети того состояния, которое она унаследовала, установив опекунство над Лесли. Но, правда, для этого ей сначала пришлось купить заключение о его ненормальности. Не верится, но все это богатство принадлежало на самом деле ему, существовавшему в этом доме на правах мальчика для... у меня язык не поворачивается сказать это слово...
       Казалось бы, какое варварство для столь цивилизованных людей, но, пожалуй, чем выше уровень жизни, тем сильнее деградация. Господь Бог вложил в человека столько материала, что хватило бы и на праведника, и на подлеца.
       Старая мразь! Первая встреча с Лесли в этом доме была для меня шоком. Каждый раз это все тяжелее вспоминать — словно раскаленным добела железом проводить по лицу. Я до сих пор в бессильной злобе сжимаю зубы, меня передергивает от ненависти, которую я испытываю к этой старухе. Даже сейчас, дойдя до лифта, я судорожно вцепился в резную ручку, и прислонился пылающим лицом к холодному пластику.
       
       — Мадемуазель примет Вас через несколько минут, сэр. Она просила подождать ее здесь, — слуга провел меня в кабинет, заставленный кадками с диковинными тропическими растениями.
       В углу стоял диван, задрапированный в цвет орхидей, охватывающих каскадом вторую, довольно неприметную дверцу. Я залюбовался обилием распустившихся цветов, и подошел поближе.
       Вдохнув их нежный аромат, напомнивший мне чарующий запах лесных полян Лориена, я подумал:
       — Почему, собственно, мне нужно ее ждать?
       Недолго колеблясь, я открыл дверь и оказался в крохотной клетушке без окон и выхода. На стене поблескивала панель с кнопками. Позже я узнал, что это было некое подобие лифта, для передвижения по вилле как в вертикальном, так и в горизонтальном направлениях. Интуитивно я нажал кнопку с символом квадрата, что-то чуть слышно прошуршало, панель озарилась розовым светом и на небольшом жидкокристаллическом экране зажглась надпись: Система охраны приветствует Вас, для передвижения к указанному объекту прошу ввести код идентификации .
       Что ж, такие пустяки меня не остановят. Я положил руку на панель и небольшим усилием воли послал импульс внутрь этой наивной машины. На экране поплыли буквы: Идентификация произведена . Я самодовольно улыбнулся, и в этот же момент почувствовал, что кабина стронулась с места, и куда-то рухнула, потому как все мои внутренности, казалось, возгорелись желанием очутиться снаружи. Судя по скорости падения, под домом находились гигантские катакомбы. Интересно знать, зачем?
       Лифт остановился, экран погас, поднявшаяся стенка открыла мне выход. Я, ни минуты не медля, толкнул дверь, и остановился, пораженный до глубины души — все мои чувства были одновременно шокированы.
       В центре комнаты, к кольцу, укрепленному на потолке, было подвешено тело мальчика, кожа которого была покрыта рубцами и вся кровоточила. Безумное зрелище угасающей на моих глазах жизни, этой жизни, предстало перед моими глазами второй раз за мое бесконечное существование.
       Приглядевшись, я понял, что раны эти были следами ударов. А на полу валялось и само оружие — кожаная плетка длиной около полуметра, с узелками, в которые были завязаны стальные звездочки. Цепкие когти замогильного мрака дотронулись до моего сердца. Черный бриллиант налился ледяной тяжестью, вспыхнул, голубая искорка полыхнула в воздухе, и тело, освобожденное, упало в мои руки. Я медленно опустился на колени. Он был жив, но потерял сознание.
       По моим щекам текли слезы, падая на его лицо. Он еле слышно застонал, приоткрыл глаза, и безумным, невидящим взглядом, посмотрел на меня, шепча непослушными губами:
       — Тетя, не надо больше, — его голова бессильно упала — он вновь потерял сознание.
       И тут мои слезы хлынули ручьем. Я рыдал, прижимая его к своей груди, покрывая его лицо поцелуями и шепча слова проклятий. Пусть на мгновение, но я увидел его глаза. Теперь я знал, что он — тот человек, которого я искал. Ни у кого другого не могло быть таких синих глаз в небесной голубизне.
       Как тяжело вспоминать это прозрение...
       Да, старуха была изощренной садисткой, истязающей беззащитную душу и тело полностью подвластного ей раба. Мое непредсказуемое появление оказалось своевременным, потому что еще одной такой пытки Лесли не пережил бы. Мне хотелось вырвать из ее груди сердце и раздавить его ногой. Правда, месть, придуманная мною, была куда изощреннее ее садизма.
       
       Лифт перенес меня в музей.
       — Мортимер, Вы убьете меня своей медлительностью, — она метнулась ко мне, выставляя вперед костлявые руки. — Скорее, мне не терпится довести до конца нашу сделку.
       Мы находились в самом потайном месте дома — за бронированными стенами, под прицелом лазерных установок, охраняющих несметные сокровища — коллекцию драгоценных камней. Стройными рядами, в свете галогеновых ламп, накрытые стеклянными колпаками, по залу стояли футляры, в которых хранились произведения искусства, созданные руками великих мастеров и никому не известных ювелиров.
       Мои пальцы покалывало — я чувствовал тысячи и тысячи жизней, отданных за эти камни, моя голова отяжелела, словно погруженная в кровь, в которой они были обмыты за столетия.
       Завоевав дружбу мадемуазель Дисгаст своей аристократичностью и разнузданностью, где лестью, где наглостью, я был допускаем в это святая святых , и удостаивался сомнительной чести любоваться спрятанными здесь чудесами.
       
       Совсем недавно старуха завела со мной разговор:
       — Вы знаете, принц, на днях мне предложили купить один камешек, и только подумайте, — рассказывала она, потягивая вино из бокала, — точь-в-точь такой же, как носите Вы.
       Я невольно взялся за ухо, ощущая, как всегда, нежную теплоту искрящегося таинственным блеском черного бриллианта, украшавшего его мочку. Неоднократно уже приходилось мне видеть, какие завистливые взгляды она бросала на этот неповторимый алмаз.
       — Но за него, — продолжала Элиза, — заломили такую цену, что она показалась мне совершенно несовместимой с его примитивностью, — она опять посмотрела на мое ухо, — и безвкусием...
       Мне удалось подавить нахлынувшее раздражение:
       — Третьего такого камня нет в природе. А второй, по счастливой случайности, тоже принадлежит... мне, — по-моему оплеуху я очень удачно вернул ей обратно, притом нисколько не покривив душой.
       — Но! Элиза... — я наклонился поближе к ее уху и поманил к себе пальцем, — я могу сделать вам гораздо более выгодное предложение.
       Ее лицо сразу приняло оттенок жадности вкупе со скупостью. Она деловито кашлянула и принялась внимательно слушать.
       — Вы слыхали такое название, как Пламень Ада ?
       Казалось, мой вопрос ввел старуху в крайнюю степень удивления. Глаза ее при этом вылезли, как у жабы, на лоб, челюсть отвисла, судорожно затряслись руки, которые она даже приподняла в знак сильнейшего волнения.
       — Ну, так как же? — старая ведьма глубоко заглотила наживку.
       С чрезвычайным усилием, прилагая, видимо, громадные старания, она зашевелила враз пересохшими губами, хватая ртом воздух:
       — Мортимер, вы что-то знаете об этом камне?
       Я же, откинувшись в мягкую кожу кресла, процитировал на память строчку из памятного предания:
       — Это предмет вожделений и тех, кто привык к дневному свету, и людей тьмы...
       — Принц, он существует на самом деле? — она конвульсивно вцепилась в меня.
       — Да.
       — Боже! Боже! Я всегда считала, что это лишь выдумка, — она, как в приступе безумия, стала носиться по комнате, опрокидывая стулья. — Но ведь никто и никогда не видел его. Все говорили, что он существует только в легендах...
       — Вы разговаривали не с теми людьми. И прекратите, в конце концов, так дергаться, — я с невозмутимым видом прикурил сигарету, и, глубоко затянувшись, продолжил, — мадемуазель, я видел его собственными глазами не позднее сегодняшнего утра!
       Она упала передо мной на колени в умоляющем жесте:
       — Мортимер, где вы его видели, кому он принадлежит?
       — Мне, — я осклабился и дохнул на нее дымом.
       — Продайте его! Продайте, умоляю Вас, Мортимер! Ведь о нем и только о нем все мои помыслы! — она уже была готова целовать мои ноги.
       — Он не имеет цены, Элиза, — из ее глаз хлынули слезы, и она забилась в истерике прямо на ковре.
       — Но! — я наклонился, подавая ей руку. — Но... — Элиза приподняла лицо, — я готов поменять его.
       На старуху стало жалко смотреть, когда она начала с благодарностью целовать мою руку.
       — Перестаньте! — я брезгливо поморщился.
       — Давайте заключим сделку. Отбросьте все эти никому не нужные сантименты.
       Элиза, рывком подскочив с пола, откинулась в кресло. Затем плеснула себе в фужер треть бутылки коньяка и залпом выпила.
       Докурив, я бросил сигарету в бокал с шампанским:
       — Я меняю Пламень Ада на жизнь одного человека, живущего в этом доме, и на вашу, — я улыбнулся, — душу.
       Наступило гнетущее молчание. Видимо, ее старческие мозги не могли сразу переварить эти слова.
       — Но...
       — Никаких но, — я рывком поднялся, — я не торгуюсь. — Вы или согласны на мое предложение без всяких вопросов с вашей стороны, или...
       — Согласна! — прервал меня ее крик. — Но почему?
       — А вот это, уж позвольте, мое собственное дело. До встречи!
       
       Итог этого разговора — сегодняшнее свидание. В коробке лежал камень, пришедшийся Элизе по вкусу.
       Мы сели.
       Я поставил футляр на стол, достал из-за пазухи два пергаментных свитка, которые, развернув, положил перед гостеприимной хозяйкой.
       — Мне надо это подписать?
       — Да, мадемуазель, можно и простыми чернилами, а не кровью, так будет эстетичней..
       Она прочитала один из листков. Ее брови поползли вверх:
       — Так вам, Принц, нужен маленький ублюдок? Скажите, а с какой целью? Вы тоже любите развлекаться необычными способами?
       — Без комментариев! — рявкнул я. — Мы уже договорились.
       Она лихорадочно схватила перо и подписала договор, согласно которому передавала Лесли мне, в безраздельное владение. Уже не колеблясь, она поставила росчерк и на второй бумаге, говорившей об обмене ее души на рубин.
       — Прежде чем отдать вам эти бумаги, Принц, мне хотелось бы посмотреть...
       — Конечно! — я щелкнул замками футляра, открывая для обозрения узкий сосуд, состоящий из изящно перевитых язычков пламени, которые на самых кончиках удерживали рубин величиной с кулак.
       Мертвой хваткой держали они холодно сверкавший драгоценный камень.
       Старушка беспомощно уставилась на это чудо. Листки выпали из ее рук, я бережно подхватил их, встал и отошел в дальний угол подземелья.
       Железные тиски, доселе удерживающей меня воли, отступили. Я залился гомерическим хохотом, который раскатился волнами по залу, заставляя стены вибрировать.
       Элиза потянулась вперед, дотронулась пальцами до камня. Словно кролик, парализованный взглядом змеи, она притягивалась гипнотическим мерцанием рубина.
       — Дура! — мой крик встряхнул уже весь зал, несколько лампочек лопнули с печальным звоном.
       Черный алмаз запульсировал, излучая волны голубого света, охватившие меня туманным облаком.
       — Дура! Пламень Ада может принадлежать лишь адскому пламени, с которым ты сейчас познакомишься поближе.
       Вокруг ее фигуры заплясали языки огня. Я швырнул в них одну из бумаг, которые держал в руках.
       — До встречи в Аду, госпожа Дисгаст! — и снова мой хохот полетел по залу. Из под земли стали просачиваться тени, сгустившиеся в мрачную тучу, освещаемую багровыми всполохами. Раздался ее душераздирающий вопль, полыхнул огонь, в такт этой вспышке я почувствовал, что мое ухо будто загорелось, и во внезапной тишине все исчезло.
       Комната была пуста. Не люблю иметь дело с созданиями ада, но иногда приходится.
       С чувством утоленной ненависти я собрался покинуть подземелье, и уже почти на выходе заметил необычную каменную статуетку, стоящую на одной из подставок для экспонатов. Откинув стекклянный колпак, которым она была накрыта, я засунул ее в карман, и уже выходя, подумал, что камень, из которого она сделана, уж больно не похож ни на что, известное мне доселе. Правда уже через мгновение я забыл о ней.
       Лифт вынес меня наверх.
       Откуда-то доносился шум продолжающегося праздника. Люди продолжали веселиться в гостях у покойной (эта мысль доставила мне особенное удовольствие), у покойной мадемуазель Дисгаст.
       Я бросил перед собой второй пергамент, который, растворившись в воздухе, превратился в светящуюся дорожку. Последняя указывала мне путь наверх. Преодолев несколько лестничных пролетов, я оказался, по-видимому, где-то на самом верху дома. В обе стороны от лестницы открывался ярко освещенный коридор.
       — Лесли, где ты? — мой громкий крик всколыхнул затхлый воздух, и, отражаясь от стен, прокатился по сторонам.
       — Морис! Морис! Я здесь! — донеслось из-за двери прямо напротив ступенек.
       Повернув ключ, торчащий в замочной скважине, я распахнул дверь. Хрупкий подросток в потертых джинсах и тонком, ручной вязки свитере, кинулся ко мне.
       — Морис, как я ждал тебя! — он доверчиво прижался щекой к моей груди. Взлохматив рукой его непослушные волосы, я посмотрел на его лицо и увидел высохшие дорожки слез.
       Мое сердце мучительно сжалось. Проведя пальцами по этим следам, я сказал, глядя в его бездонные глаза:
       — Лесли, обещаю, что тебе больше никогда не придется плакать из-за человеческой несправедливости — ты навсегда уезжаешь из этого дома.
       — Как?! — его глаза удивленно округлились. — А тетка? — и тут я почувствовал, как он задрожал в моих руках от одного только воспоминания о ней.
       — Не беспокойся, я обо всем позаботился. Его тонкие ледяные пальцы скользнули в мои ладони. — Вот ключи, беги скорее, заводи машину, мы уезжаем сейчас же. Это будет моим подарком на твой день рождения.
       — Да? — он наклонил голову и хитро улыбнулся. — А куда мы поедем?
       — К морю, — ответил я, и, вспомнив Джерека, добавил, — на край времени...
       — Уау! — восхищенно вскрикнул он, и, подскакивая на ступеньках, понесся вниз. — Йох-хо! Мы поедем к морю...
       Не торопясь спускался я вниз, и уже у самого выхода остановился у большого, во всю стену, зеркала.
       По его поверхности побежала рябь, отражение завибрировало:
       — Безумец, прошептал я сам себе, — какую странную игру ты выбрал...
       Глаз Бога вспыхнул яркой звездочкой в моем ухе, и отражение заговорило со мной:
       — Еще в твоей власти от всего отказаться.
       — Зачем? — мой усталый взгляд опять заставил поверхность зеркала задрожать. — Назад пути нет. Сзади пустота. Впереди — неизвестность. Мне хочется, чтобы со мной что-нибудь произошло, я сыт по горло спокойной жизнью и готовыми ответами на любой вопрос.
       — А ты не боишься пожалеть об этом? — отражение усмехнулось, скривив губы.
       — Мне не о чем жалеть. Ведь я не Бог, а просто человек, наделенный капелькой божественной силы. Мне, как и любому человеку, хочется найти смысл существования — и я пытаюсь делать это так, как могу.
       — А потом?
       — Что будет потом, узнаешь позже. Твоя назойливость меня уже удивляет.
       — А если тебе не удастся то, что ты задумал?
       — Тогда я переверну Вселенную вверх тормашками и разобью Весы.
       В моей руке холодно сверкнул меч, обрушиваясь на зеркало. Глаз Бога перестал пульсировать и потеплел. Осколки зеркала истаяли туманом. Пнув ногой дверь, я вышел на улицу.
       Сияние Солнца ослепило меня, а гвалт птиц над домом обрушился на мои барабанные перепонки подобно кузнечному молоту.
       Лесли, радостно улыбаясь, высунулся из машины:
       — Морис, быстрее, я не дождусь момента, когда смогу вдохнуть воздух свободы! Только за эту улыбку я был готов на все безумства в мире сразу.
       Все пути назад отрезаны.
       Что теперь? — Только вперед...
       — Морис, а зачем ты напоследок расколотил зеркало в прихожей?
       — Оно задавало много риторических вопросов.
       — Как это? — удивился мальчик.
       — Лесли, в моей жизни много странного, не поддающегося объяснению с точки зрения обыкновенных людей. В том числе и то, что мы сейчас едем туда, где никто не сможет напомнить тебе прошлое.
       — Так же, как и мне, тебе придется сталкиваться с удивительными — порой прекрасными, а порой отталкивающими событиями, вещами и существами. Первым таким удивительно прекрасным местом будет страна, в которую мы попадем.
       — И куда же мы направляемся?
       — Я уже говорил тебе — туда, где край времени.
       
       Машина вырвалась на простор. Я до отказа утопил педаль газа, и форд стремительным рывком кинулся вперед.
       — Пока я могу посоветовать тебе только одно — переползай на заднее сиденье, устраивайся поудобнее, и спи.
       Он перелез назад, устроил из подушек уютное гнездышко, обосновался в нем, и, закрыв глаза, умиротворенно прошептал:
       — Неужели даже сокровенные мечты иногда сбываются... Мчаться с тобой, в этой машине, бог знает куда, забыв обо всем... Даже в самом чудесном сне я не видел такого.
       — Слушай, — он приподнял голову, — а может это все сон?
       — Может быть, — ответил я. Во всяком случае, надеюсь, что это просто приятное сновидение, а не кошмар.
       Лесли откинулся на сиденье, и, вскоре, скрутившись калачиком, спокойно заснул.
       Прошло несколько минут. Мотор еле слышно гудел, напоминая шум подземной реки. Мы проехали через живописную долину — в конце ее начинались лесистые холмы. Огибая их, дорога петляла, подобно изгибам лабиринта.
       Я закурил, сбросил скорость, и вспомнил своего друга Кэвина — такого же вечного странника, как я сам. Он рассказывал мне удивительные истории о своей стране — вечном Янтаре. По его словам, Янтарь находился во вражде с Дворами Хаоса. Учитывая неисчерпаемое многообразие Вселенной, я не исключал такой возможности. Среди бесчисленного множества миров могло, по-моему, существовать любое, самое странное подобие теней, отбрасываемых Весами.
       — Хм, — а может это действительно сон?
       Помню мудреца Чжуан-Цзы, рассказавшего мне как-то забавную историю.
       Ему приснилось, что он бабочка, и, проснувшись, достопочтенный китаец долго не мог разобраться, кто он: Чжуан-Цзы, увидевший себя во сне бабочкой, или бабочка, которой приснилось, что она Чжуан-Цзы.
       Я тогда пожал плечами, и спросил:
       — А какая, собственно, разница?
       Старик глубокомысленно посмотрел на меня, и, отпив из пиалы восхитительный зеленый чай, согласился:
       — Действительно...
       Дорога плавно заворачивала. Пора, решил я, и, сосредоточившись, сместил отражения. Из под колес машины бесшумно вырвался сноп голубых искр. Глаз Бога запульсировал, мягко покалывая мое ухо. Цвет неба неуловимо изменился, налетел порыв ветра, неся с собой новые запахи.
       Это были странные ароматы, незнакомые мне.
       Еще поворот...
       Снова мягкий толчок и опять искры из под колес. Солнце спряталось за облака, стало темнее. Листья на деревьях приняли желтый оттенок.
       — Весь окружающий тебя мир нереален, так как все вокруг сделано твоими собственными руками. Ничто не предопределено: нет ничего такого, чего нельзя было бы избежать.
       Именно сейчас я осуществлял свой выбор. Дело не в том, что все уже произошло, а в том, что нас ничто не ограничивает. Сделанный нами выбор приводит к новым испытаниям, а преодоление их помогает осознать, что мы вовсе не те беспомощные существа, которыми сами себе иногда кажемся.
       Мы — безграничные выражения жизни, зеркала, отражающие дух.
       Снова искры, и вновь меняется мир.
       Я бегу от людей, похитив у них бесценное сокровище — вольный, бессмертный символ, полный экстаза и болезненного пыла, факел, который будет светить мне на высших путях.
       Еще поворот, — пульсация черного бриллианта стала уже непрерывной.
       — Ты идешь своим путем величия: что доселе называлось твоей величайшей опасностью, теперь стало твоим последним укрытием.
       — Ты идешь своим путем величия: теперь лучшей поддержкой тебе должно быть сознание, что позади тебя нет больше пути.
       — Ты идешь своим путем величия: здесь никто не может красться по твоим следам. Твои собственные шаги стирали путь за тобой, и над ними написано Невозможность! .
       Так говорил мне полубезумный Фридрих.
       Мимо проносился лес — совсем другой — громадные замшелые деревья, покрытые чудовищной корой. Густые кроны скрадывали весь свет — у их корней не росла трава. Вековечный лес...
       За стволами царил полумрак. Некоторые деревья были повалены — жуткой бурей, не иначе. Он казался безжизненным, будто присыпанный столетней пылью, покрытый порыжевшим мхом. Страх впился в мое сердце цепкими когтями, когда из глубины леса раздался дикий вой, продравший могильным холодом. Нужно было избавляться от этой древности и выбираться на открытые просторы новой тени.
       Поворот... Искры...
       Я, как через масло, проталкивал свое тело и машину с безмятежно спящим Лесли сквозь отражения. Это ощущение — как во сне, когда пытаешься бежать, и, вроде бы, прилагаешь для этого все усилия, но не можешь оторвать ноги от земли, словно бежишь в воде.
       Капли солнечного света, падающие на деревья. Земля, от которой исходит, фосфоресцируя, туман. Мошкара, плавающая в дневном освещении. Земля, на мгновение вздрогнувшая, поднявшаяся и опустившаяся, как будто горы переминались с ноги на ногу. Равнина, воздух, насыщенный убегающими образами.
       А теперь немного деревьев — и к западу.
       Сияющие джунгли и спящие под ветрами змеи.
       На запад... Туда, где течет река с чистыми берегами, чтобы мне легче было проехать к морю. Шум колес. Тень за тенью. Воздух на моем лице. Мелькание чего-то яркого на высоких, мрачных стенах со светящимися башнями...
       Сладкий воздух...
       Все темнеет перед глазами. И другая тень...
       Откидываемая лава земли... Смех, запах воды неподалеку, деревья слева, совсем близко от нас. Затем мчимся среди деревьев. Мощные стволы, свисающие лианы, широкие листья, капли влаги...
       Свет и тьма... Сеть паука в лунном свете. Кто-то бьется в этой сети...
       Торф под колесами, светящийся мох на упавших деревьях.
       Открытое место... Шелест высокой травы... Опять деревья... Запах воды...
       Разнообразные звуки... Стеклянное позвякивание воды... Ближе, громче, и, наконец, рядом...
       Небо, выгибающее и протягивающее свое брюхо, и деревья...Чистый и прозрачный звон. Слева, совсем рядом... Мы едем туда. Вниз, по реке, скользя как корабль, по чистой, медленно извивающейся реке.
       Лес становится все гуще, затем разрежается. Долго, ровно и медленно.
       Легкий свет на Западе. Теперь уже вниз, по склону холма, где мало деревьев. Больше камней. И вновь становится светлее.
       Первый туманный намек на присутствие моря, позже исчезнувший.
       Ночная прохлада. Опять чуть соленый привкус воздуха.
       Этому способу перемещения меня научил Кэвин, считавший, что для этого необходимо, чтобы в тебе текла янтарная кровь. Во всяком случае он так выразился.
       Я же, при желании, могу изменяться как угодно, поэтому быстро научился этому фокусу, оставив друга в полном недоумении. Для этого мне достаточно было синхронизироваться с ним, правда, где-то в глубине моего сознания, осталось подозрение, что это было необязательно, — какая-то другая сила, дремлющая во мне доселе, пробудилась.
       В один определенный момент я даже удивился тому, что почерпнул из общения с Кэвином. Многое из узнанного было для меня полным откровением.
       Поразительно, что во мне скрывался еще и такой потенциал — похоже, все свои возможности я не исчерпаю и еще через одну вечность.
       Теперь я хожу новыми тропами и путями, которыми раньше не пользовался. Я научился находить короткие пути к своим целям. Как-нибудь, когда у меня будет время для воспоминаний, я еще раз вспомню эту встречу с сыном Янтаря. А еще когда-нибудь, я уверен, мы встретимся с Кэвином, и, кто знает, может быть это случиться именно на этой дороге, по которой он отправлялся за бриллиантами.
       — Когда ты учишь, — ты лишь напоминаешь другим, что они знают все это так же хорошо, как и ты.
       — Когда ты учишься, — ты лишь открываешь для себя то, что давно уже знаешь.
       Я закурил. Сигарета освежила меня терпким ароматом с привкусом вишневых листьев.
       Мы долго двигались вслед солнцу. Близился вечер.
       — Представь себе то, что ты хочешь, и оно войдет в твою жизнь.
       Мелькание между каменными стенами...
       Мелкие камешки, исчезающие, уносящиеся быстрым течением, и всплески от их падения. Все глубже, все шире, вверх, еще дальше...
       А теперь прибавить запаха соли и воды. Еще ярче.
       Мягче, спокойнее... Легкий бриз и свет... За большим камнем...
       Розоватая пелена покрывала горизонт. Отшлифованные водой скалы поднимались из моря.
       Остановив машину, я оглянулся назад. Лесли, разметавшись на подушках, мирно посапывал. Его рассыпавшиеся волосы черной короной окружили прекрасное лицо с подрагивающими ресницами. Розовый румянец проступил на бархатной коже.
       Неуловимое дыхание полуоткрытых губ... Грудь, невидимо вздымающаяся в такт биению сердца...
       Я наклонился, чтобы вдохнуть запах его волос. У меня закружилась голова, враз опьяневшая от предчувствия чуда. Мне вдруг жутко захотелось прижаться к нему, обнять, почувствовать губами теплоту и вкус его кожи. Поцеловать тонкие, изящные руки, кажущиеся мраморным изваянием.
       — Видел ли ты своего друга спящим, чтобы знать, как он выглядит? Что скрыто за лицом твоего друга? Оно — твое собственное лицо в зеркале? Видел ли ты своего друга спящим? Испугался ли ты того, что увидел и почувствовал? О! Человек есть нечто, что невозможно превзойти! Угадывать и молчать должен ты — не все видеть. Его сон должен выдать тебе, что делает твой друг, когда бодрствует. И пусть будет твоя любовь угадыванием: ты должен сперва узнать, хочет ли твой друг любви. Быть может он любит в тебе несокрушимый взор и взгляд вечности. Пусть будет любовь к нему сокрыта под твердой корой, на которой ты должен стереть себе зубы. Тогда она будет иметь свою тонкость и сладость.
       Знаете пять условий для одинокой птицы?
       — Первое — долетает она до высшей точки.
       — Второе — по кампании она не страдает. Даже таких птиц, как она.
       — Третье — клюв ее направлен в небо.
       — Четвертое — нет у нее окраски определенной.
       — Пятое — поет она очень тихо.
       Лесли, Лесли, что ты сделал со мной...
       Разум прянул в омут, а душа поверила, что только один раз в жизни бывает ночь, когда сбываются самые заветные желания.
       Приходит время, когда мы движемся к осознанию мира. Любое событие, которое может произойти в пространстве-времени, происходит сейчас, сразу, все одновременно. Нет ни прошлого, ни будущего, только настоящее, хотя, чтобы общаться, мы говорим на пространственно-временном языке.
       Мастер когда-то сказал мне:
       — Не бойся и не приходи в смятение, увидев призраков тьмы и пустые покровы смерти. Твой мир — такой же мираж, как и все остальные. Единение в любви — вот истинная реальность, а миражи не могут ее изменить. Не забывай об этом, как бы это ни выглядело со стороны.
       — Они смотрят вверх, когда стремятся подняться. А я смотрю вниз, ибо я поднялся. Кто из них может одновременно смеяться и быть высоко?
       — Кто поднимается на высочайшие вершины, тот смеется над всякой трагедией жизни и сцены.
       Я дотронулся рукой до его лица, провел пальцами по щеке, уловив горячее дыхание.
       Ресницы Лесли дрогнули, он открыл глаза и прошептал:
       — Твои пальцы холодны, как лед, — глаза его загорелись голубым, таким знакомым, пламенем, — мы уже приехали?
       — Да, можешь вылезать. Надеюсь, ты прекрасно выспался?
       — О! Мне снился удивительный сон. Я видел... Ну, как это объяснить, даже слова такие трудно подобрать... Это было как фонтан..., — он потянулся, сладко зевнул и вылез из машины.
       — Только вот странно, — он встряхнул головой, пытаясь удержать уплывающие мысли, — видишь ли...
       — Что?.. — я нетерпеливо взял его за плечи и развернул к себе лицом.
       — Там не было воды...
       — И?..
       — В общем, вместо воды там был... огонь!
       Я вздрогнул, меня тряхнула волна странного предчувствия, черный бриллиант заискрился в наступающих сумерках.
       — Черт! — меня будто ударили бревном в живот, я согнулся от боли, и, не удержавшись, упал на колени, уткнувшись головой в землю.
       — Морис! Господи! Что с тобой? — его участливые руки обхватили меня. Их теплота, передавшаяся через одежду, заставила боль отступить.
       Стиснув зубы, мне удалось распрямиться, и я вновь задышал.
       — Извини, Лесли, уже все нормально.
       — Что это было? — судя по дрожащим губам, он испугался не на шутку.
       — Да так, видно кто-то помянул недобрым словом...
       Лесли недоверчиво и со смущением посмотрел на меня. Он застеснялся своего порыва. Тут его отвлек, наконец, шум моря, к которому мы добирались. Оно было в нескольких шагах от нас.
       Мне удалось отыскать среди бесчисленных теней именно ту, которая могла бы привести в экстаз любого, не говоря уже о Лесли, который до этого море видел лишь на картинах. Место, право, было изумительное.
       Позади нас расстилался бескрайний луг, зеленая трава мягко шелестела, подпевая прибою. Впереди, совсем недалеко, земля круто обрывалась вниз.
       А внизу...
       Внизу шумело бескрайнее море. Его тихий рокот напоминал храп спящего дракона. Оно дышало, оно разговаривало, оно потрясало своей мощью и силой. Во все стороны расстилалась вода, как живое покрывало, украшенное кружевами белопенных барашков. Даже там, где багрово-оранжевое солнце уже наполовину исчезло, разливая огонь во все стороны, море, казалось, не заканчивается.
       Прекрасная иллюзия — линии горизонта словно не существовало — вода не имела края. Ее масса поднималась вверх, и солнце плескалось в ней, как в огромной сверкающей луже. Зрелище было настолько потрясающим, что Лесли, испустив вопль восхищения, благоговейно опустился на колени, протянув перед собой руки. Честно говоря, даже я, за долгие годы, редко видывал такую красоту. Стихии природы, гармонично достигнув согласия, явили миру одно из самых сокровенных сокровищ. Знак, благословение небес.
       Я подошел к мальчику, опустился рядом с ним на траву.
       Он обнял меня, прижался и звенящим голосом сказал:
       — Морис! Этот подарок осчастливил меня навсегда. Такое под силу лишь богу. Скажи, ты Бог?
       — Нет Лесли, и не дьявол — я человек, который наблюдает. Я хозяин своей жизни. И поверь, что ни для кого более я не смог бы найти подобное чудо.
       — Это все, — я провел рукой, — только для тебя, в твое полное и безраздельное владычество, по крайней мере сегодняшним вечером.
       Кажется, целую вечность мы просидели так — до тех пор, пока солнце окончательно не утонуло, канув в никуда. Его место на горизонте заняла, сегодня, горькая луна.
       — Лесли, давай устроим маленький праздничный ужин?
       — Да, конечно, — он подскочил, — я жутко хочу есть.
       — Тогда так: насобирай веток для костра, а я пока приготовлю стол.
       Он, радостно кивнув головой, поскакал по краю обрыва, напевая какую-то песенку, и принялся собирать хворост, которого, благо, вокруг валялось предостаточно, хотя и непонятно откуда — поблизости не было ни одного дерева — подозрительное стечение обстоятельств.
       Через несколько минут мы сидели за импровизированным столом — белой скатертью, разложенной прямо на травяном ковре.
       Когда мы закончили утолять первый голод, уже совсем стемнело, и Лесли спросил:
       — А как мы разожжем костер?
       Я присел к сложенным веткам и простер над ними руку. Горячо запульсировал камень, крови стало тесно в жилах. Лесли впился взглядом в мою ладонь, протянутую над костром, и, наверное, наяву ощутил расходящуюся от нее теплоту. Послышалось шипение, потянуло дымком; спустя мгновение по черной коре уже сновали сине-алые язычки пламени, а еще через минуту костер уже во всю горел, но особенным, никогда не виданным Лесли пламенем — оно давало много света, и совсем не было дыма. Глаза мальчика округлились, а рот даже приоткрылся от изумления.
       Я, усмехнувшись, достал из куска золотой парчи покрытую пылью и паутиной бутылку, откупорил ее и разлил вино по бокалам. Яркий огонь окрасил его в багрово-рубиновый цвет, отражающийся от переливчатых граней хрусталя.
       Только коснувшись пальцами теплого стекла из протянутой мною руки, Лесли пришел в себя:
       — А... Мне что-то такое показалось... Явно с моей головой не все в порядке! — заключил он, пожимая плечами.
       — Нет, — нерешительность в моем голосе заставила его замереть.
       На бокалах продолжало играть живое пламя.
       — Это вино, Лесли, такое же чудное, как и то, что было сделано из винограда, уродившегося у меня в тот год, когда мы с тобой встретились. В нем аромат того июля, когда наши глаза впервые увидели друг друга.
       — П-п-ослушай, М-м-морис, — он стал заикаться от волнения, еле управляя онемевшими губами, — но мы ведь познакомились не летом, а зимой...
       — И ты думаешь, что до этого мы ни разу не встречались?
       — О чем ты говоришь? Может ты знал меня совсем маленьким? — в его голосе слышалось полное недоумение.
       — Нет, тогда ты был немного старше, чем сейчас.
       — Я тебя не понимаю! Что ты хочешь этим сказать?
       — Выпей, это придаст тебе силы, — я придвинул бокал к его руке, Лесли машинально схватил его, и судорожно сделал взахлеб несколько глотков. Мертвенная бледность на его лице сменилась лихорадочным румянцем.
 
       Я размышляю у огня
       О том, что повидал:
       О летних днях, когда в лугах
       Цветочный дух витал.
       
       О днях, когда осенний лист
       Кружился на ветру
       И солнце в мглистом серебре
       Вставало поутру.
       
       Я размышляю у огня,
       Как будущей весной
       Наш мир, простившийся с зимой,
       Простится и со мной.
       
       Я не узнаю столько тайн,
       Загадок и чудес
       — Ведь каждый день и каждый миг
       Иначе зелен лес!
       
       Я размышляю у огня
       О людях давних лет,
       О тех, кто жил вокруг меня
       И кто придет вослед.
       
       Как невозвратно далеки
       Ушедших голоса!
       Я вечно слышу их шаги
       И вижу их глаза...
 
       Лесли грустно улыбался.
       — А теперь, малыш, я расскажу тебе самую, наверное, неправдоподобную историю услышанную за всю твою жизнь. — Это произошло 23 июля 995 года, поздним вечером, когда Мирддин Эмрис, отшельник, вышел из своей пещеры, в которой он жил, в изрядном подпитии. А опьянился же он, — я поднял бокал, — таким же самым вином. Времена тогда были не безопасные, и Мирддин, на всякий случай, всегда держал при себе фиал с одним единственным лепестком Фрактала.
       — А что это такое? — прервал меня мальчик.
       — Это тот самый огненный фонтан, который тебе давеча приснился, — ответил я и продолжил рассказ.
       — Трудно сказать, зачем ему нужен был этот лепесток, ведь нанести вред могущественному чародею, которым был Эмрис, не смог бы никто, за исключением нескольких личностей, которым тогда не было до него дела. Потом, правда, Эмрис понял, что делал он это как раз для того безумства, которое позже перевернуло ему жизнь.
       У ручья с прекрасной, чистой водой, текущего невдалеке от пещеры, в ту ночь с чародеем произошло нечто в высшей степени странное.
       Припав к источнику, он почувствовал незнакомый солоноватый привкус. С усилием напрягши тяжелые мозги, он понял, что это был привкус крови. Простое любопытство, или предопределение, — неизвестно что, заставило его найти того, кому эта кровь принадлежала.
       Сделав несколько шагов, он наткнулся на тело прекрасного юноши, все изрезанное, видимо, режущим, но очень тупым предметом, потому что его плоть в некоторых местах была просто излохмачена.
       Мирддин Эмрис видывал в те годы вещи и похуже, но первый раз в его хрустально-каменном сердце что-то проснулось. Он склонился над телом, и, к своему удивлению, обнаружил, что лежащий перед ним человек хоть и в цепких лапах смерти, но костлявая еще не полностью затащила его в замогильный мрак. Надо было что-то делать, но что?
       Мирддин достал с груди заветный фиал с частицей Пламенной Воды, и, недолго думая, совершил самый безумный поступок в бесконечной череде своих жизней — он опрокинул содержимое флакона на почти безжизненное тело. Далее произошло нечто, поразившее даже его видавшее виды воображение.
       Огненная капля, медленно, плавно покачиваясь, как падающий с дерева лист, снизилась, и, прикоснувшись к плоти, взорвалась ослепительной вспышкой, разлетевшейся на мириады искрящихся брызг. Эти частички не упали на землю, а образовали светящийся ореол вокруг юноши, вдохнув в него жизнь. Потом случилось еще более непонятное.
       Либо жизненная сила лепестка Фрактала оказалась слишком мала, либо свершилось тайное предначертание, неизвестное даже самому чародею.
       Словно гигантская рука подняла юношу в воздух, развернув лицом к чародею, и он раскрыл глаза — всего лишь на миг. Эмрису хватило этого мгновения лишь для того, чтобы увидеть: глаза этого человека теперь светились так же, как и у него самого — сине-голубым пламенем.
       — Отныне еще один человек был отмечен знаком покровительства Пламенной Воды, — эти воспоминания закружили мне голову, я с трудом перевел дыхание, и продолжил рассказывать замершему собеседнику:
       — Их взгляды встретились лишь на мгновение, застыв в вечном мерцании...
       — Морис, — Лесли вдруг осознал мои слова до конца, — ты хочешь сказать, что я, — мальчик поднял руку к глазам, — один из тех, про кого ты рассказываешь? Кто-же? — он пытался всеми силами унять охватившую его дрожь, но у него это плохо получалось.
       Я, не ответив, продолжил:
       — Дальше ослепительный ореол исчез, а тело, опустившись на камни, истаяло призрачным туманом...
       Наступила долгая пауза.
       На глаза Лесли навернулись слезы:
       — Как, и это все?
       — Почти... Когда через пару сотен лет я вновь встретил человека с этими глазами, я надолго лишился дара речи...
       — Как?
       — Что Как? , Лесли? Неужели ты не можешь сам придумать продолжение этой истории?
       — Нет! Нет! Нет! Я не верю! — он потянулся ко мне. — Скажи, что это только выдумка! Пожалуйста!
       — Прости, Лесли, но... ты когда-нибудь смотрел Морису в глаза по-настоящему внимательно? — мои руки поднялись к лицу. — Хочешь взглянуть еще раз?
       Мгновение..., и на землю упали белые полушария линз.
       Медленно превозмогая нахлынувшую на меня тяжесть, пытаясь усилием воли унять горящую, пульсирующую боль, я глубоко вдохнул, и поднял голову. Черный бриллиант засиял подобно маленькому солнцу, пламя костра взлетело к небесам, и, вторя им, буйным ревом отозвалось море. Мы вцепились друг в друга, испугавшись, что взбесившиеся стихии разорвут нас вновь. Наши глаза встретились...
       Вода и огонь...
       Мы утонули в прозрачной бездне, словно две частицы одного сущего, разделенные когда-то, вновь объединились.
 
       Когда весна придет в леса, зашелестит листвой
       И недра сумрачных озер наполнит синевой,
       И станет горный воздух чист и сладок, как елей
       — Приди ко мне и пой со мной:
       Мой край всего милей!
       
       Когда весна придет в сады, и зашумят поля,
       И пряным запахом весны наполнится земля,
       Когда раскроются цветы среди густых ветвей
       — Я не приду к тебе, мой друг,
       Мой край всего милей.
       
       Когда настанет летний день, и грянет птичий звон,
       И оживут лесные сны под сенью ясных крон,
       Когда зальет чертог лесной златой полдневный свет
       — Приди ко мне и пой со мной:
       Прекрасней края нет!
       
       Когда горячий летний день согреет юный плод
       И в жарком улье у пчелы созреет светлый мед,
       Когда зальет цветущий луг златой полдневный свет
       — Я не приду к тебе мой друг.
       Прекрасней края нет!
       
       Когда обрушится зима и землю скроет тень,
       И ночь беззвездная убьет короткий серый день,
       И лес умрет в туманной мгле — под снегом и дождем,
       Найду тебя, приду к тебе, чтоб быть навек вдвоем.
       
       Когда обрушится зима, и смолкнет птичья трель,
       И сад в пустыню превратит свирепая метель
       — Найду тебя, приду к тебе, чтоб быть навек вдвоем.
       И мы пойдем — рука в руке — под снегом и дождем!
       И мы начнем — рука в руке — на Запад долгий путь,
       И там, вдали, отыщем край, где можно отдохнуть...
 
       Морис стоял на краю обрыва.
       Порывы ветра раздували складки плаща, делая чародея похожим на гигантского ворона, приготовившегося к полету.
       — Лесли! — он развернулся к мальчику. — Я люблю тебя!
       Руки Мориса протянулись в умоляющем жесте и он опустился перед Лесли на колени:
       — Забери мою власть, силу и душу в обмен на твою любовь...
       Глаз Бога мертвой каплей лежал на его ладони, протянутой мальчику.
       Загадочный взгляд Лесли остановился на склоненной фигуре чародея. Время застыло, исчезли звуки. Молочный свет Луны потоками стекал на землю, освещая замершую тишину.
       Казалось, однако, что решение давно принято. Никто из них не колебался, ибо согласия они достигли вечность тому назад.
       Хрупкая, призрачная фигура Лесли придвинулась к Морису. Серебристая рука накрыла чудесный талисман, который, обновленной звездой, тут же возгорелся в короне на его волосах.
       Струны эоловой арфы вздрогнули, над морем зазвенели золотые нити, разбуженные ветром.
       Знаете, иногда случается, что, сметая все на своем пути, разрушая даже основы мироздания, души влюбленных соединяются. Тогда же останавливается время.
       Они стояли обнявшись, и любовь в их глазах освещала единственный, но неизвестный путь.
       — Путь вперед? — спросите вы меня. — Не знаю...
       
       Любовь не покупают, — за это придется расплачиваться. Какой ценой?
       — Одинокий, ты идешь путем любящего: самого себя любишь ты, и поэтому презираешь себя, как презирают только влюбленные. Созидать хочет любящий, ибо он презирает! Что знает о любви тот, кто не должен был презирать именно то, что любил он. Со своей любовью и со своим созиданием иди в свое уединение; и только позднее, прихрамывая, последует за тобой справедливость.
       — Куда бы вы ни шли, вы всегда вместе с тем, кого вы больше всего любите, даже в начале вечности.
       
       Он смотрел на меня: рот был полуоткрыт, глаза расширились. Наши руки сплелись в объятие. Мне вдруг показалось, что у меня в руках бьется обессиленная, обреченная на смерть птица, которую мне непостижимым образом удалось поймать.
       Сейчас, спустя много лет, я стою перед своим Фракталом и вижу это так ясно, что с болью в сердце осознаю — мне никогда этого не забыть.
       Я и теперь помню отголосок того желания, которое тогда так властно подчинило себе все мои чувства. Я снова ощущаю ту неодолимую, как жажда, силу, завладевшую моим телом, и ту горькую и мучительную нежность, от которой, казалось, разорвется сердце. Эта непостижимая, мучительная жажда любви была утолена в ту ночь. Тогда я думал, что и бесконечности не хватит на то, чтобы исчерпать себя до конца в обладании этим созданием света и тьмы.
       Наши губы соединились.
       Небо раскололось пополам, в провал его бездны рухнула Луна. Глаза Лесли в блаженстве закрылись. И тогда за его спиной бесшумно вспыхнул ослепительный клинок.
       Мы — существа света. Из света мы пришли, в свет мы и уйдем, и каждый пройденный нами шаг озаряет свет нашей бессмертной жизни.
       Последнее, что я помню, был его тихий вздох и меч, который, разбрасывая светящиеся тени, вонзился в тело Лесли, а потом в мое, соединив нас навсегда.
       Боли не было. Все вокруг взорвалось, когда наша кровь смешалась, и обрушилось в никуда. Два бездыханных тела упали с обрыва навстречу бриллиантовой короне небес.
       Эта жизнь закончилась..
       
       Все равно мы не сможем
       ничего забыть...
       Особенно того,
       что никогда не происходило...
       Трудно в любой из жизней начинать что-то заново. Хотя память подсказывает, где скрывается путеводная нить, лишь устремленный вперед взгляд способен осилить непреодолимое.
       Память о прошлом, о будущем, о... настоящем...
       Мы живем лишь сейчас — в этот миг, и, казалось бы, ничто не в силах заставить нас поверить в собственные силы. Мы будем идти вечно — останавливаясь, чтобы оглядеться на дороге времени, падая, чтобы было время сделать выбор.
       Широкая магистраль движения, от которой в разные стороны отходят бесчисленные тропинки. Бесцельно уклонятся от одних, а другие сами отталкивают. Шаг влево — нормально, шаг вправо — падение в омут, из которого, возможно, нет выхода. Падение в искаженный мир. Хотя на самом деле не искаженный и не мир. Хаотический противовес логической устойчивости первичной структуры. В этом мире все правила ложны, в том числе и правила, перечисляющие исключения, в том числе и это определение, подтверждающее правило. Но не всякое правило обязательно ложно, любое правило может быть истинным, в том числе и данное правило, и исключение из него.
       Среди вероятностных миров, порождаемых искаженным миром, один в точности похож на придуманный тобой, другой похож во всем, кроме одной-единственной частности, третий снова похож во всем, кроме двух частностей, и так до бесконечности. Труднее всего угадать, в нужном ли тебе месте находится твое Я , прежде чем тень не откроет тебе этого каким-нибудь бедствием. В любом отражении ты можешь найти себя. Но обычно эта находка оказывается роковой.
       Тени перетасовываются подобно колоде карт, выстраиваясь в самых немыслимых сочетаниях. Привычное оборачивается потрясением. Ты можешь случайно обнаружить, что призраки вокруг тебя реальны, тогда как ты — воспринимающее их сознание — и есть иллюзия. Открытие поучительное, хотя и убийственное.
       Страшись ринуться в какую-то тень, надеясь доказать этим свою волю. То, что уже существует, не требует доказательств. Все доказательства — суть попытки чем-то стать. Доказательство истинно для самого себя, оно не свидетельствует ни о чем, кроме своего наличия, а это ничего не доказывает.
       То, что есть — невероятно, ибо все отчуждено, ненужно, и угрожает рассудку.
       Безумен ищущий координаты ушедших грез и чудес.
       Мир реальный — не более, чем один из возможных миров. Имеет место быть существует лишь постольку, поскольку ты не видишь другого.
       Существующее существует ценою несуществующего. А то, в свою очередь, находится где-нибудь поблизости. И граница между ними совсем узенькая. Достаточно малейшего перекоса, перевеса одного из обстоятельств, — все сразу изменится, пойдет по-другому. Есть такой миг, когда все возможности равноправны и каждая из них начеку — каждая ждет своего часа...
       Я иногда ловлю себя на мысли, что чертовски боюсь потерять то, что уже приобрел за свою жизнь. Что, если всё, окружающее меня — сон? Что, если в один прекрасный (?) момент я проснусь — другим, простым человеком...
       Ничто не пугает меня сильнее... Невозможно жить, помня, какой чудесный сон виделся тебе... Жить, зная, что, возможно, твое счастье проходит в метре от тебя, но быть не в силах заглянуть ему в глаза. Как редко поднимаем мы свой взгляд. Как часто мы теряем из-за этого мелькнувшую радость.
       Какое наслаждение забыться в грезах, выдумывая свой, абсолютно реальный мир.
       Я готов пожертвовать всем, чтобы осуществилась моя мечта — жить в созданном мною мире.
       Знаете, есть два рода желаний — сбывающиеся, и несбыточные.
       Первые нам нужны для тех маленьких радостей и подвигов, которые заставляют нас двигаться дальше по дороге жизни, дальше и дальше, вечно вперед.
       Вторые же — свет на нашем пути. На твою сокровенную мечту никто не сможет наложить грязные лапы. Никто не опошлит и не испачкает ее, потому что это ВАША мечта. Вы никогда и никому не откроете ее лишь по одной причине — никогда и никому, в любом месте пространства-времени, не понять — что же в ней привлекательного — так, как это понимаете вы.
       Гений сказал, что придумать зеленое солнце легко, трудно создать мир, в котором оно казалось бы естественным... И великое благо, если ты создал мир, в котором для тебя все естественно. А чтобы этот мир не был скучен, пусть он станет непредсказуемым.
       
       Знаете, для чего я живу? — Чтобы умереть. Неважно когда — тотчас, или спустя тысячелетие. Отчего? Видите ли, когда у человека нет больше вопросов к жизни, он умирает — правда, сначала душой, а потом — телом. Человечество тысячи лет бьется над вопросом, казалось бы неразрешимым — в чем смысл жизни? Пока ты не знаешь ответа на эту загадку, ты живешь. На свою беду я слишком рано разгадал ее. Случайно, ненамеренно. Будто кто-то вложил ответ в мою голову, положив конец бесплодным трепыханиям. Смысл жизни в его вечном поиске.
       
       Я умирал, рассыпаясь на части.
       От меня отслаивались спрессованные тени. Я линял, с меня сдирали кожу. То, что осталось от старого Мориса, было лишь пламенной частицей разума, выпотрошенной донельзя.
       Огонь притягивает все виды пламени...
       Я умирал и одновременно возрождался вновь. Моя душа плескалась в огненном фонтане. Меня словно протягивали через бетон, просеивали и отстаивали, вновь смешивая и взбалтывая. Это мучение растянулось — я потерялся среди частиц огня, я сам был огнем.
       Огонь изнутри. Он всегда горит во всех нас. В некоторых он виден лучше, в некоторых скрыт под толстым панцирем действий. Рождение в муках...
       Огонь был моей матерью, пламя — отцом. Лепестки света убаюкивали меня, нежно охватывая теплом. Жизнь вливалась в меня потоком воды, плескаясь, резвясь и взрываясь бурными волнами. Вода наполнила меня силой, огонь освежил разум. Пытка окончилась, когда отхлынули волны Фрактала.
       Я, вновь рожденный, лежал у подножия своего чудесного источника. Мое тело ничего не весило; казалось, достаточно малейшего толчка, и я, как пушинка, подхваченная воздухом, взлечу, чтобы парить над землей.
       Чудесный сон... Мне не хотелось открывать глаза, чтобы продлить восхитительные мгновения новой жизни.
       Рожденный ползать — понять не сможет!
       Память медленно возвращалась ко мне, бесконечным счетчиком отмеряя воспоминания. Они сливались друг с другом, и лишь легкая дымка отмечала границы прожитых жизней.
       Четкие образы людей, встречавшихся мне, нежное дуновение майских ветров, пылевые бури, птичий гомон в зеленых кронах, усыпанные плодами яблони, тоскливый дождь, серым облаком окутавший землю, хлопья снега, бесшумно опускающиеся на бескрайние просторы...
       Звон клинков, обезумевшие лица, пыль узких бойниц замков, пьяные крики пирующих под закопченными сводами, ржание коней, витой рог Единорога, тишина заброшенного кладбища, запах тления, блестящие огоньки болот, перемигивающиеся друг с другом...
       Хлопанье крыльев, шуршание колес по опавшей листве, стук топора, терзающего плоть дерева, падение подтаявших сосулек с крыш, небесная голубизна со взбитой пеной облаков, плывущие созвездия, полный круг Луны, шум прибоя, крик зверей в ночном лесу...
       Нависшие камни, улыбка сфинкса, ступени в небо, незнакомые голоса, лица, сплывающиеся в молочный туман, запах костра, блеск изумрудных глаз, белоснежные платаны, брызги водопада, искрящийся ручеек, распустившаяся черная роза с каплями росы на бархатных лепестках, визг тормозов, всполохи взрыва, замерзшая земля под ногами...
       Что-то в этой череде настораживало, хотя что именно — я еще понять не мог.
       Хаос в воспоминаниях еще не унялся — они кружили мою голову, увлекая в гибельный водоворот.
       Кресты на шпилях, завораживающий звон колоколов, похотливые взгляды, завистливые вздохи, разлетевшиеся осколки разбитого хрусталя, играющая свирель, пьянящий аромат вина, мягкая кожа перчаток, безмятежное посапывание спящего, тоска и боль, одиночество замшелых камней, холод рук, теплые объятия, фейерверк искр, рассыпавшаяся колода карт, расколовшееся зеркало, запах волос, корона с пламенеющими пиками кристаллов, мраморная отточенность очертаний, застывшая слеза, дрожащие ресницы, полуоткрытый рот, мягкие губы, синие глаза...
       Взрыв потряс мою память. Боже! Я вспомнил! Лесли...
       Когда острие меча пронзило наши тела, я уже видел его душу, окунувшуюся в бесшабашную пляску с Огнем. Я не хотел делить его с миром, которому он принадлежал. Наша кровь, смешавшись, соединила нас навеки, оторвав от бесконечной поверхности колеса судьбы, катящегося по земле. Теперь мы могли принадлежать только самим себе. Наверное...
       Я потянулся, и, улыбнувшись, присел, открывая глаза.
       — Лесли!
       Лишь шум пляшущих волн Фрактала ответил мне. Я, не веря своим глазам, оглянулся, и, все еще ничего не понимая, заметил перед собой венок цветов. Мое сердце кольнуло недоброе предчувствие. Я протянул руку и поднес уже увядшие цветы к лицу.
       — Лесли, где ты? — мой шепот отозвался в ушах обрушившейся лавиной.
       В абсолютной тишине у моих ног вспыхнула сиреневая молния и земля разверзлась — в мои ноздри тяжко ударил пряный запах лаванды...
       — Нет!.. — мой крик всколыхнул деревья, налетел ураганный ветер, туча листьев слетела с них и брызнула в мое лицо.
       — Нет!!! — уже истошный вопль вырвался из моих уст.
       Небо посерело, что-то загрохотало, а столб огня сзади меня сверкающим силуэтом взорвался до облаков. Где-то вздрогнула земля и рокочущее эхо встряхнуло мои ноги. Обрушились скалы, солнце почернело, подернувшись непроницаемым туманом.
       Мой крик рвал и крошил все, что вставало на его пути. Взлетели пыльные тучи, комья почвы смешались с языками огня. Мое сердце сжали раскаленные клещи ненависти. Слезы, выступившие на глазах, довели меня до окончательного умоисступления. Я вцепился руками в землю, уткнулся в нее головой и зарыдал. Хриплое клокотание вырывалось из моей груди, сотрясая все тело. Потом я ослеп и оглох, видимо, потеряв сознание.
       Сколько времени спустя я очнулся? — Не знаю. Помню лишь, что долго мой разум незряче и бессмысленно скитался во тьме, натыкаясь на призрачные стены. Я бродил в замогильном мраке, пытаясь отыскать сам себя. Очнулся я от того, что мягкие обьятия Фрактала согрели меня, вытащив из мрачного льда.
       Огонь и Вода обнимали меня, утешая и наполняя силой. Безумие медленно уходило, сменяясь тупой яростью. Ладони ощутили пульсацию серебряной рукоятки меча. В моих руках светился огненной мощью изменчивый, волшебный, кажется даже обладающий собственным разумом, льдисто-переливчатый Сплэш.
       Здесь, у Фрактала, из огня которого я его выковал, клинок оживал, казалось, толкая на новое сумасшествие. Его уверенная сила передалась и мне. Я встал на ноги, и горящий меч, воздетый к небесам, был свидетелем моей клятвы уничтожить Клару.
       Эхо разнесло мои слова, повторяя до бесконечности, а огненный фонтан брызнул капельками искр, зазвеневших серебряными колокольчиками.
       — Хм... Это действительно только начало. Интересно, на какую из чаш Весов упала эта клятва?
       
       Удивительная судьба покровительствует мне.
       Странно, почему лишь ночью, когда молочный свет Луны освещает землю, меня посещает вдохновение?..
       Вспышка, озарение, и вот слова неторопливо льются из под моего пера. Затем все останавливается, и вновь начинаются бесплодные поиски. Чужие истины, чужие слова. Книга Жизни уже написана, мы все — лишь обезличенные ее переводчики — каждый видит истину по-своему, и считает, что именно его видение мира самое исчерпывающее.
       Все уже давно сказано — мы лишь повторяем, привнося что-то глубоко свое, выстраданное, и идущее из глубины души. Весь мир — в одном звуке, в одном слове. Но почему-то каждому кажется, что его мир — самый привлекательный.
       Вам часто приходилось видеть пустые глаза? Я страшусь смотреть людям в лицо, боясь увидеть безжизненные маски призраков.
       Никогда не заставляйте детей задумываться о своей жизни. Пусть они повеселятся подольше, потому что остановить мир они успеют позже — на свое горе или на чье-то счастье. Мы все кружимся в лабиринте снов и иллюзий — некоторые мы понимаем, некоторые — нет.
       Мы пытаемся вырваться из тесных стен, окружающих нас. Но каждый новый успех лишь сильнее сковывает, потому что нет мира вне нас.
       Останешься на всю жизнь в неведении — будешь спокойно жить, поумнеешь слишком рано — станешь философом, размышляющем о тщете всего сущего. Что делать, когда перед тобой нет более цели, достойной стремления к ней? Зачем я наделен разумом? Почему в жизни слишком много вопросов, не имеющих ответов? Неужели мы придумали Бога лишь для того, чтобы быть уверенным — там, над нами, есть Он, знающий все, понимающий всех, управляющий всем.
       Разве Бог нам нужен лишь для того, чтобы чувствовать себя марионеткой, предоставляя ему решать все вопросы?
       На все воля Божья... Бред! Бога нет! Он умер. От своего сострадания к людям умер Бог.
       Пустота передо мной, пустота...
       Что мне осталось в этой жизни? Нещадно подхлестывая обезумевший мозг, пускать электрический ток по нервам, чтобы захлебнуться в водовороте фантазии? Задурманить голову, забыв обо всем, оставить только миг.
       Как хотелось бы мне жить лишь мгновение — тогда, наверное, даже самая бесцельная жизнь не успеет надоесть. Но и мгновение может растянуться в вечность, как застывшая фотография...
       Ты помнишь мои слова: в одной слезинке — весь мир, в одной улыбке — вся жизнь?
       Масса мелочной шелухи мигом отлетит прочь, если смерть подаст тебе знак. Смерть — твой попутчик — всегда рядом и все время внимательно за тобой наблюдает. Ты в любой момент готов к смерти? Ты встретишься с ней лицом к лицу с блаженной улыбкой на устах?
       Это ведь только смена декораций.
       Я родился не там, где должен был родиться. Я — чужой в этой жизни. А так как мне известно, что мир, в котором я хочу жить — не тот, который я вижу перед глазами, мне остается безропотно ждать. Может в следующий раз мне достанется другая дорожка?
       Философская сказка? Бесцельные мечтания? Почему я как бесплотный дух живу эмоциями? И снова продолжается движение небосвода у меня над головой. Свежий ветер, несущий смену временам года, нежно касается моего лица; Орион, плавно плывущий в небе, медленно переворачивается вверх ногами. Я стою на краю времени... Что ищу я в этом мире? Что толкает меня вперед? Зачем это, если все уже произошло? И все равно, вновь и вновь, вперед, к сознанию мира. Бумага все стерпит.
 
       Ночные страхи, уходите прочь!
       Нахлынул день и слышен птичий грай.
       Мы жнем опять печальный урожай:
       Тоску и смерть. И видим только ночь
       
       Мы — дети сов! Нам не дано постичь
       Всю радость жизни, наш удел иной —
       Знать суету и длить любой ценой
       Миг боли, что несет страданий бич.
       
       Ступайте прочь, могильный мрак и хлад.
       В пустые Земли, там где Высший Суд.
       Прожить остаток жизни каждый рад
       Познав любовь и обретя приют.
       
       Но мы — в оковах!
       Молим Рай и Ад,
       Чтоб нас спасли...
       Хоть знаем — не спасут!..
 
       В ту ночь вместо Луны в небе сиял мертвый провал, окаймленный созвездием Южного Круга.
       Как ты думаешь, это страшно — начинать все сначала?
       Что ж, мне очень хотелось бы окончить свое повествование словами: И с тех пор они жили долго и счастливо... Вот только не знаю — смогу ли так сказать о нас, или нет...
       Я стою сейчас в конце пути и, вспоминая все, что со мной произошло, не могу ответить, как бывало, сам себе на вопрос, что будет дальше.
       Думаешь, что все романы заканчиваются хорошо? А если невозможно понять — где свет и где тьма, где правда и ложь, где добро и зло?
       Хрустальный шар Весов парит передо мной, и я отчетливо осознаю, что не могу допустить положить свое решение на одну из их чаш. А холодный клинок в моей руке ждет этого решения.
       Не в силах отказаться от выбора, я могу отсрочить его. Теперь никто и ничто не помешает мне растягивать мгновения — за моей спиной нет более ни следов, ни людей. Теперь там есть только прошлое. Это единственное, что мне еще принадлежит.
       
       Я упал в этот раз на самое дно. Тысячи лет взбираться к Солнцу, и от чьей-то зависти вновь скатиться к самому началу...
       Начинаем жить заново? — Пожалуй!
       
       Всплески горящих волн у моих ног, меч в руках — это все, что у меня осталось. Правда еще есть...
       Золотой дракон спикировал на гранитную площадку перед Фракталом. Его умные глаза с радостью смотрели на меня. Наверное, это был единственный мой друг. Годы ничего не делали с ним. Он всегда бурными эмоциями встречал мое возвращение.
       Дэль был стражем моего источника, преданным, как собака, и таким же умным, как человек. Он, шурша крыльями, перевернулся кверху животом, и, весело мотыляя головой, стал фыркать на меня дымом. Я наклонился, чтобы приласкать его, и моя рука ощутила теплоту золотых чешуек.
       Дэль, взбрыкивая когтистыми лапами, как жеребец копытами, начал мурлыкать от удовольствия.
       — Дэль, хороший мой, как я по тебе соскучился! — мои руки обвили его страшную мордочку, он положил свою голову мне на плечо и удовлетворенно затих.
       Я продолжал гладить его, ощущая, что мое горе отступает и надежда вновь наполняет меня.
       Это было не удивительно, ведь на своей шее золотой дракон носил серебряное ожерелье с черным бриллиантом — вторым Глазом Бога.
       Пожалуй, наступило время лишить его этого прекрасного украшения.
       — Извини меня, Дэль, — я снял с него тонкую цепь, — он мне сейчас нужнее, чем тебе.
       Но, кажется, мои извинения были ему не нужны — он лукавым взглядом посмотрел на меня, и, высунув раздвоенный язык, лизнул мое лицо.
       — Спасибо! — я пригладил его торчащие уши и прижал к себе его голову. 

©Морис, февраль 1995 — август 1996 года