1.

Я не большой любитель кинематографа. В 2024-м году, когда пишутся эти строки, кино давно выродилось в осознанное сновидение, открытое таинственным Карлосом Кастанедой, – с цифровой реальностью на любой вкус и цифровыми же героями, типажи которых давно уже продуманы и разработаны в соответствии с психологическими таблицами рода человеческого. Но недавно мне довелось посмотреть одно полузабытое-полузапрещенное кино – «Смерть в Венеции» Лукино Висконти. Меня слегка зацепили старомодные красоты обреченного города, потом же я переключился на игру главного персонажа, композитора Аушенбаха, который медленно и неумолимо деградировал, очарованный идеалом человеческой красоты. Я не сразу сообразил, кого напоминает мне композитор, ведь за те десять лет, которые прошли с того переломного для меня года, много случилось на моей бывшей родине и вокруг нее. Не сколько внешним сходством, сколько внутренней утонченностью напоминал Станислав Николаевич умершего в Венеции Аушенбаха. Надеюсь, он хорошо себя чувствует где-нибудь в Аргентине или Ирландии, куда судьба занесла его вместе с опекаемым им «Тадзем». С последним я и хочу и боюсь свидеться. Когда-то он так здорово забрасывал мячи в кольца, и нам было о чем поговорить. Теперь же он, скорее всего, ведет образ жизни, который мне непонятен. Но был ли у него выбор? Я не знаю...

Я был простым парнишкой из донецкого захолустья. Наш маленький шахтерский городок почти никак не отреагировал на киевские волнения 2013 года. Ребята постарше нанимались в титушки, другие (тайно от соседей) отправлялись в столицу, чтобы примкнуть к митингующим на майдане. Потом «проффесор» бежал, и все как будто успокоилось. Мужики по-прежнему спускались в шахты, по улицам ходили красивые девушки, а в Донецке провозглашали народную республику. Отчетливо помню зимний день, вернее, ночь, когда ушел мой отец. Тротуары еще белели от мокрого снега, а промозглый ветер срывал шарфы и шляпы у возбужденной толпы, собравшейся возле главного супермаркета. Лично я не был свидетелем местных событий. Мать и сестра вцепились в меня с неженской силой, поэтому мои личные воспоминания записаны в памяти в паршивом аудио-формате...

Очевидцы передавали, как завязалось мочилово. Менты вяло разнимали дерущихся, а потом и вовсе отошли в сторонку. Затем раздались выстрелы и вопли женщин. Рассказывали, что пьяные апостолы ДНР сцепились с обдолбаными бандеровцами на предмет выяснения, какой флаг должен украшать приземистый фронтон нашего горсовета. Попытка утвердить триколор провалилась, и группа сепаратистов подалась в донецкое ополчение. Убитых хоронили по-разному. Бандеровцев – официально, с почестями, а сепаров – почти тайком. Городок содрогнулся и снова затих. А вскоре мне исполнилось четырнадцать лет.

2.

Рождественский запой кончился. Школы и шахты вернулись к работе. Тогда еще мой отец названивал матери, просил никуда не лезть, держать Лешку (то есть, меня) подальше от всего этого, обещал скоро вернуться на белом коне... Деньги отца исчезли вместе с пьяными шахтерскими загулами. Однако семейная идиллия была почти полной, ведь матери удавалось выкраивать из своей зарплаты даже нам на обновку. Моя сестра училась в сопливом пятом классе, однако гонора было у нее хоть отбавляй, да и желания выглядеть не хуже других. Мать и сестра понимали друг друга лучше, чем меня, намекая, что пора бы и самому зарабатывать на карманные расходы. А что я мог и что я умел? В шахту меня никто не пустит, а разгружать ящики для магазинов – эти позиции были прочно заняты парнями постарше, и мне туда было не втиснуться. Впрочем, я не терял надежды и готов был на любой заработок, который бы принес немного денег, не особо отвлекаясь от учебы и от радостей подросткового возраста. Парочка моих товарищей, с которыми я виделся в школьном спортзале на баскетболе, кажется, вошла в доверие к какому-то буржую. У них были деньжата, и они ходили по школьным коридорам с выражением превосходства на лице. В раздевалке я не раз слышал их приглушенные разговоры о каком-то Станиславе Николаевиче, к которому они хаживали по понедельникам, средам и пятницам после тренировки. Я никак не мог понять, чего они там делают, но заработки озвучивались вполне ощутимые, и я тихо завидовал...

Между тем жить становилось все сложнее, и даже сестра моя уже не брезговала одеваться в сэконд хэнде. Однажды у матери элементарно не оказалось денег на буханку хлеба, и понял, что мне во что бы то ни стало нужно найти работу. Можно было бы пойти в бандиты на большой дороге, но этим занимались сильные парни, да и они огребали по полной в случае неудачи. Я вспомнил про Олега и Димона, которые ошивались около некоего буржуина. Я даже знал, где расположен его магазин, но я чувствовал, что идти к нему без протекции не стоит. Пацанов я нашел в спортзале. Зашел я удачно, поскольку им не хватало игрока в команду. Я играл вместе с Олегом и Димоном, стараясь изо всех сил. В общем, мы победили с разгромным счетом и довольные поплелись в раздевалку. Мое положение было отчаянным, но я не решался заговорить первым.

Школьный душ пребывал в плачевном состоянии, поэтому им никто не пользовался. Но только не эта парочка. Я решал пойти вместе с ними, хотя у меня не было ни мыла, ни полотенца. Я еще не видел столь тщательного самообмывания. Душевая кабинка было одна, и эти двое по очереди обмывали себя в самых интимных местах, словно их ожидала женщина, а не погрузка или разгрузка чего-то там. Впрочем, я до сих пор так и не понял, что же они там делают. Я разделся и принялся себя намыливать. Олег остановился возле меня:
– Сегодня ты был в ударе, Леха.
– Да он просто мужик, – добавил Димон. Кстати, Олег, может, мы возьмем его с нами? Тебе деньги нужны, Леха?
– Очень! – я почти вскрикнул.
– Ты че, Димон, очнись! – фыркнул Олег, –  куда мы его возьмем? Мозги включай хоть иногда.
– А че, Станислав просил подыскать третьего.
– Ну ты думай головой, старик! Это тебе не разгрузка вагонов.

Я почувствовал, что последний вагон уходит от меня в туманную даль, и если я не запрыгну сейчас, то уже не запрыгну никогда.
– Пацаны, мне, правда, нужны деньги! – взмолился я.
– Вот видишь, – сказал Димон.
– Ну что ты мелешь, Димон!
– Да мне-то что. Не хочешь – не бери.

Я был в полном отчаянии. Мой шанс вырваться из нищеты растворялся в воздухе только потому, что Олег по каким-то причинам не хотел пускать меня в долю.
– Ребята, мне, правда, нужны деньги! – я уже вопил сквозь шум падающей воды, смывающей мыло с моего исхудавшего тела.
– Да ты посмотри на него, – сказал Димон, который упорно мне сочувствовал, – ему жрать дома нечего. Он же в обморок хлопнется прямо на игре.
– Мы не можем ему помочь. Пусть идет в другое место искать себе деньги, – ворчал Олег, натягивая на поджарые бедра чистые боксерки. Не хочу, чтоб у нас были проблемы.

Меня озарила мысль. Я застонал, зашатался и пополз по стене кабинки вниз, изображая звуками и мимикой наступление голодного обморока. Пацаны не на шутку перепугались и потащили меня из душа. Думая, что я без сознания, они принялись меня обтирать, при этом обсуждая мои причиндалы.
– Я же говорил, что он мужик. Посмотри на его член, – говорил Димон.
– Ну и что с того? Ты уверен, что он согласится?
– Голод не тетка, братан. Согласится. Тем более что Станислав...
– Да что ты заладил!? Нам что, плохо вдвоем? Хочешь проблем на свою жопу?
– Втроем как-то веселее...
– А если он не согласится? Побежит мамочке докладывать...
– А ты бы мамочке докладывал?
– Ты что, не знаешь мою мамочку?
– Да все они одинаковые.

Я изобразил выход из обморока, стараясь придать себе как можно более жалкий вид. Теперь мне было жутко интересно, с чем же я могу не согласиться и о чем бежать докладывать мамочке.
– Ну, где твои трусы? – ворчал Олег, роясь в моих вещах.
– Кажется, в кармане джинсов.
– Давай одевайся. Мы и так уже опаздываем.

Я не совсем понял, было ли это приглашение пойти с ними, но уточнять не стал. Мы вышли в октябрьский вечер и зашагали по грязному асфальту прочь от школы.
– Тебе действительно жрать нечего? – спросил Олег.
– Сегодня даже хлеба не на что было купить, – отозвался я.
– Ну... мы, конечно, можем тебя взять, но только эта работенка не для всех. Если тебе нужны деньги...
– Нужны! – отчеканил я.
– Только тебе, как другу, понимаешь?
– Да!
– Если ты нас подставишь...
– Да че делать-то?
– Если ты нас подставишь или хоть кому-то расскажешь...
– Я не расскажу.
– Ну тогда пошли.

Весь путь к вожделенному месту работы мы прошли молча. Ветер дул нам то в спины, то в лица, пытаясь сорвать с нас куртки, а коварные лужи вылезали из темноты бесфонарных улиц в самых неожиданных местах. Станислав Николаевич оказался мужчиной старше 50 лет, аккуратно одетый, лысоватый и аристократически бледный. Мы зашли в комнату, освещенную боковым светом настенных бра. Я не сразу заметил, что часть ее перегорожена ширмой. Здесь был изящно сервированный стол и мягкий диван, на который мы все и плюхнулись. Станислав Николаевич вопросительно посмотрел на меня, потом на Олега, а потом снова на меня.
– Вы просили нас привести третьего, Станислав Николаевич, – начал Димон.
– Сколько вам лет, молодой человек? – спросил тот после некоторого раздумья. Я ответил.
– Олег, ты ему рассказал, что нужно делать?
– Нет.
– Значит, вы привели ко мне неподготовленного тинэйджера...
– Станислав Николаевич, он в обморок упал, когда мы были в душе.
– Хотите что-нибудь съесть?
– Да нет как-то, – промямлил я и густо покраснел.
– Чтобы работать на меня, вам следует хорошо питаться, молодой человек, впрочем, садитесь все. Подкрепитесь после баскетбола.

Ребята вскочили с дивана и сели за стол, повесив куртки на спинки стульев. Они чувствовали себя как дома и принялись накладывать в свои тарелки разную снедь. Харчи были такие, какие я едал лишь в новогодний вечер, да и то не все мне было знакомо. Мне положили какой-то экзотический салат, после которого я заметно повеселел. Мне накидали еще что-то, и я стал кушать. Станислав Николаевич сидел с нами, но к еде не притрагивался. Мне было хорошо. Наконец, все насытились и стали переглядываться, словно чего-то ожидая. Станислав Николаевич встал и сказал:
– Ну, ребятки, нам с Лешей надо поговорить, а вы сходите, посмотрите телевизор.

Олег с Димоном тут же вскочили и, улыбаясь мне и подмигивая, прошмыгнули в дверь, которую я сразу не заметил.
– Ну-с, молодой человек, вы хотите заработать немного денег...
– Было бы неплохо, – отозвался я.
– А что вы умеете делать?
– Ну... могу таскать ящики. А что надо-то?
– Вы кровь когда-нибудь сдавали?
– В больнице, когда анализы сдавал.
– Нет, за деньги.
– А, нет.
– Это потому что за нее мало платят. А еще потому, что вы молоды. Это был бы ущерб для вашего здоровья. Но...

Станислав Николаевич закурил, и запах дорогого табака поплыл в мои ноздри.
– Кстати, ты куришь?
Вообще-то, я не курил, но ответил:
– Курю.

Он угостил меня сигаретой, и я едва не раскашлялся, вдыхая терпкий и первоклассный дым мальборо. Тогда я чувствовал, но не мог объяснить, что ритуал перекура сближает людей, как, впрочем, и матерная брань. Однако субтильный Станислав Николаевич плохих слов не употреблял и держался подчеркнуто вежливо. Я чувствовал все возрастающее к нему доверие, и что-то еще, словно незримые руки подхватили меня и несут над миром на огромной скорости, при этом все предметы оставались на своих местах.

Голос моего визави звучал то ли с небес, то ли из-под земли:
– Кровь тебе не нужно сдавать...
Я облегченно вздохнул, словно меня избавили от вырезания аппендицита:
– Слава Богу, – весь этот разговор казался мне смешным. Я вдруг подумал, а что же мне придется сдавать, неужели кал.
– А что же сдавать, Станислав Николаевич?
– Семенную жидкость.
Помню, мне потребовалось несколько минут, чтобы осознать смысл сказанного.
Мой визави продолжил:
– Ведь у тебя уже появилась сперма?

Если бы не курево, которое вряд ли было обычным табаком, я бы наверно включил задний ход. Но тогда мне было просто прикольно и даже интересно. Дрочил я уже вовсю, и мне, конечно же, было стыдно в этом признаваться. Но в тот момент я не удивился и даже захотел шокировать утонченного и воспитанного Станислава Николаевича подвигами своей сексуальной жизни. Но Станислава Николаевича трудно было чем-либо удивить.
– Ну, значит, будешь сдавать сперму. Я буду платить тебе от пятидесяти до ста гривен, в зависимости от количества выброшенного за сеанс семени.

Я все же не настолько отупел от дури, чтобы не насторожиться:
– А зачем она вам?
– Сразу видно, что ты не читаешь научной литературы. Сперма – ценнейший продукт, применяемый в косметологии и медицине. В ней содержатся важнейшие питательные вещества, способствующие восстановлению жизненных сил человека. Ты сейчас сливаешь свою сперму в унитаз? Я тебе буду платить за нее.

Я молчал, пытаясь представить себе весь процесс. Наверно, у него есть некая темная комната, где я буду в пробирку выдавливать из себя ценнейший ресурс по восстановлению жизненных сил человека. Возможно, мне поставят порнофильм, как в милиции. Хм... все это было как-то необычно, однако сто гривен за удовольствие. Я словно попал в зазеркалье, в котором все постыдное вдруг превратилось в нечто совершенно обычное, обыденное и плоское. Подумаешь, сперма. Да, она у меня есть. И я горжусь этим фактом! Когда же я смогу получить свои сто гривен?!
– И когда можно сдать?..
– Сейчас.
– Эээ... я могу попробовать.

Я не думал о том, как это будет происходить. Передо мной маячила купюра, которая избавит меня от нищеты. Свобода от унизительного выпрашивания у матери 5-10 гривен на стакан сока в школьной столовке.
– Я покажу тебе, где находится биде. Тщательно промойся под кожицей и вокруг ануса, а потом мы начнем сеанс.

Там все блестело и пахло. Биде? Под кожицей? Я взирал на источник своего обогащения со смутным чувством, словно пытаясь понять, готов ли он выдавить из себя то количество семени, которое необходимо для того, чтобы заработать сто гривен. Вода журчала и облизывала бледно-розовый набалдашник моего стручка. Я осмотрелся. Еще пару часов назад я торчал в замшелом, раздолбанном душе средней школы, в котором брезговали купаться даже дети шахтеров. Теперь же я сидел в роскошном туалете и вдыхал аромат европейской культуры. Внезапно мне представился отец, покрытый коростой пыли, вонючий, небритый и злой. В его глазах мерцало раздражение и нищета. Он клацал зубами от гнева, но он не мог дать мне нормальной жизни – он клацал зубами и затвором автомата, и грозил мне. Я глядел в его бледное лицо, понимая, что сейчас я должен сделать свой европейский выбор, или остаться в том диком русском мире, где нет ни денег, ни работы, ни утонченных блюд Станислава Николаевича... я устал быть нищебродом, папа! Я тщательно вымыл мой пенис и анус, и отправился к моему работодателю.

Я зашел за ширму. На помосте возвышался стол, чьи ножки были зашторены драпировкой. На одной стороне стола стоял экран, а с другой зиял вырезанный проем, распахнутый у самого края. Нужно было встать в этот проем и задернуться драпировкой, при этом столешница разделяла твое тело на уровне пупка. Я встал в этот вырез. Станислав Николаевич удалился. Мои руки были сверху, поэтому я совершенно не участвовал в мероприятии. Монитор ожил и показал ноги в джинсах, похожих на мои. Смуглая китаянка с яркими губами и тонкими, холеными пальчиками улыбнулась и принялась расстегивать ширинку на джинсах. Я почувствовал, как моя собственная ширинка начинает расстегиваться, чему я совсем не удивился. Я все еще пребывал в каком-то дурмане, вызванном, очевидно, сигаретой, и психогенная галлюцинация была частью этого состояния. Китаянка приспустила штаны своего клиента и принялась разминать бугор на его трусах. Я тут же почувствовал, как мое собственное хозяйство кем-то деликатно массируется. Китаянка стащила с клиента трусы и стала ласкать его тяжелеющий член. Я тут же ощутил, как мои чресла лишаются последнего прикрытия, а мой пенис принят в чьи-то заботливые пальцы. Вдруг я понял, что со мной проделывают точно такие же операции, что и на экране, причем синхронно. Наконец, багровый леденец скрылся во рту жрицы любви, но это был мой леденец, потому что к этому моменту я уже настолько слился с действом на экране, что начал колыхаться в такт с экранным героем и издавать стоны, которые никак не соответствовали моему нежному возрасту. Я испытывал головокружительное вожделение. Я ощущал какое-то сладострастное любопытство, смешанное с торжеством победителя. Девка то неистово фапала мой ствол, то заглатывала его весь, сжав пальчиками сморщенную мошонку, а то принималась елозить влажным языком по бардовому вздутию, время от времени втискиваясь его кончиком в устье мочеиспускательного канала, и это было божественно. Я не знаю, какие наслаждения заказывали себе изнеженные турецкие султаны и римские императоры, но в тот момент я был в их сонме. Жрица любви гладила мои ляжки и ягодицы, влажными пальчиками бегала вдоль промежности, проникая даже в мой анус, и это мне нравилось. Да, она втиснула свой большой палец в мой туннель и принялась водить им по сфинктеру, плавно разжимая диаметр. Я был уже в ее власти и без колебаний согласился бы на самое бесстыдное вторжение, но оргазм уже закипал, и я издал хриплый выдох, после чего на экране и в моих чреслах судорожно взорвался вулкан, волна за волной выплескивая плазму жизни в гортань моей сладкой мучительницы.

Я весь обмяк и готов был упасть под стол. Китаянка и мой двойник покинули экран, но появилась надпись: «Спасибо за ваше участие. Теперь вы можете вернуться на диван и отдохнуть». Я кое-как выполз из-за столешницы. Джинсы были уже застегнуты, и если бы не послевкусие во всем теле, я бы подумал, что все это мне приснилось. Я дополз до дивана и рухнул на его мягкую поверхность. Дверь в боковой комнате отворилась, и кто-то вышел, направляясь, судя по звуку, за ширму. У меня не было сил посмотреть, кто это был – наверно, кто-то из них, подумал я. Вскоре я услышал мужские стоны из «моего» порно-ролика, но также я различил голос Олега: «Ну, давай, давай, старая шлюха! Сейчас я накормлю тебя своим сладким соком! Да! Да!» Я не мог понять, издевался ли он или реально погрузился в процесс.

Вскоре Олег вышел и лег возле меня.
– Ну как тебе все это? – спросил он после некоторого молчания.
Я не знал, что сказать, поэтому ответил:
– Да нормально...

Димон был совсем еще юн. Он по-детски постанывал, охал и ахал, словно вынимал занозу из тела. Вскоре вышел и он, красный как рак. Он сел рядом с нами и опустил голову.
– И что? Опять? – спросил его Олег.
– Ну да...

На обратном пути Олег рассказал мне, что Димон снова не справился и почти не кончил. Вероятно, он подрачивал на стороне, что было категорически запрещено работодателем. Сам Олег уже имел коханку, но его хватало на всех, а вот его спутник был еще нежным юнгой и делал в сексе первые шаги. Станислав Николаевич вручил нам с Олегом по десять красненьких, Димочке же досталось всего пять. Босс специально выплачивал нам мелкими купюрами, чтобы наши родители не задавали лишних вопросов. Впрочем, это было лишним, потому что и Димочка и Олег родились в скверных семьях, где было совершенно наплевать, чем занимаются их дети. Я подумал, что моей матери, похоже, тоже байдуже, чем занимается ее сын.

Тоска подступила к моему горлу. Молча мы обогнули большую калюжу и устремились к огням супермаркета «АТБ». Олег угостил нас сигаретами. Мы закурили и сели на лавочку.
– Олег, кто нас обслуживал под столом? – спросил я.
– Много будешь знать, скоро состаришься, – буркнул он.
– Грустно мне что-то, ребята. Пора к ополченцам бежать...
– Так они тебя и возьмут, – вставил озябший Димочка.
– Мне скоро восемнадцать будет. Вот тогда и побегу. Надоели эти укропы.
– Тебе же вроде все нравилось? – сказал я.
– Ни хрена подобного. Я – за русский мир! Будем укропов бить, пока не прогоним с нашей земли.

Я сам задумывался над этими вопросами, но никогда бы не решился беседовать об этом с Олегом. Мне казалось, что он ничем, кроме девок, шмоток и баскетбола, не интересуется. И теперь фраза о русском мире прозвучала из его уст настолько пафосно, что я невольно улыбнулся. Олег заметил улыбку и двинул меня локтем:
– Че ржешь, бля? Тебя только деньги интересуют?
– Да я ниче. Просто интересно, кто же под столом был.
– Кто-кто. Ты его продавщицу видел? Она.

3.

Продавщицу я так и не вспомнил, но представил себе миниатюрную азиатку из Узбекистана или Вьетнама – таких много было в нашем городке. Они были дочерьми, сестрами и женами приехавших в наши края китайцев и корейцев, еще по приглашению Януковича. Несколько раз я планировал зайти посмотреть на нее, но все как-то откладывал. Между тем, в спермобизнес я втянулся и ни разу не получал меньше десяти «мазеп» [На купюре в 10 грн. изображен гетман Иван Мазепа]. Мне доставляло удовольствие держать в руках собственные деньги. Меня радовала богатая обстановка моего босса. Мне нравилась таинственная атмосфера происходящего и все более изысканные ласки невидимых рук. Олег посоветовал снимать себя трусы и брюки еще перед входом на алтарь – так выливается больше спермы – это мне тоже нравилось. Незримые руки ласкали меня везде, куда только могли дотянуться. Я испытывал какую-то детскую радость. Я ощущал себя любимым ребенком заботливой феи и почти не комплексовал. В сущности, я и был ребенком, чья натура властно требовала развлечений и родительских ласк. План я выполнял превосходно, начал копить монету, а через пару лет решил купить себе планшет или мотоцикл.
Один вопрос не покидал меня. Это звучало нелепо, поэтому даже для себя я не смог как следует сформулировать, а уж задать его кому-то из посвященных я тем более не решался. Если под столом все происходит точь-в-точь как на экране, то как наш босс собирает ценнейшее сырье? Или девушка под столом все-таки не глотает его, а сплевывает в специальную чашечку? Получалось совсем некрасиво. А может быть, она вставляет в рот целлофановый пакетик, а потом вынимает его изо рта и передает в хранилище? Но как тогда объяснить усердие ее языка, который бегал по моему набалдашнику с гибкостью змеи и ловкостью мангуста, доставляя мне ни с чем не сравнимое удовольствие? Ведь я орошал своими густыми соками, я это чувствовал головкой, и ее влажный язык, и ее жаркое нёбо; я тыкался в скользкие стенки щек, которые никак не походили на целлофановые. Короче говоря, техническая сторона вопроса была мне совершенно неясна, да и цели обрисованы довольно расплывчато. Мы беседовали со Станиславом Николаевичем о том и о сем, с ним было по-человечески интересно, он много чего знал о жизни, но «дело» мы больше не обсуждали. Словно бы не было ничего у нас, кроме этих невинных посиделок за самоваром. Впрочем, Станислав Николаевич научил нас, как отвечать, если спросят, откуда деньги. Магазин у него был большой, совершенно новый, и постоянно переустраивался. Наша мелкая, но своевременная помощь – названия видов помощи мы выучили наизусть – была как нельзя кстати.

4.

Прошел уже почти год, как я начал сдавать свою семенную жидкость под стол. На фоне резкого ухудшения жизненного уровня моих сограждан я выглядел вполне пристойно. Мать и сестра уже не спрашивали, откуда у меня деньги. Однажды они выпихнули меня в свободное плавание и теперь молчаливо принимали от меня денежные подачки, как милостыню. Я упивался своей значимостью. Не одноклассники, но учителя подходили ко мне, чтобы поинтересоваться, где можно заработать лишнюю копейку. Но я хранил молчание. Ах, если бы они знали, как я зарабатываю... Если бы я знал, как я зарабатываю!

Однажды я все-таки решился заглянуть в магазин моего босса не через боковой вход, как мы обычно делали, а через главный. Большой светлый зал был разделен на две части. В одной торговали через прилавок, а вторая была предназначена для самообслуживания. Девушек-сотрудниц было в магазине три или четыре, но все они были славянками. Я побродил немного среди стеллажей и полок, затем подошел к прилавку. Продавщица вопросительно улыбнулась. Тут я вспомнил, зачем я пришел и вновь двинулся к стеллажам. Мне была нужна пинг-понговая ракетка, и я нашел ее в самом дальнем конце зала. Я так бы и не заметил дверцы, задрапированной шелковистым баннером, если бы она не щелкнула и не раскрылась. Оттуда выскользнул Димочка и, не замечая меня, ринулся по проходу. Мое удивление было тем большим, что мы давно с ним не виделись. В последнее время он с нами не ходил, а в школе меня избегал. Я схватил его за локоть и повернул к себе. Он уставился на меня, словно не узнал.
– Ты чего? – спросил я.
– А ты чего? – испуганно взвизгнул он.
– Что ты здесь делаешь?
– Не твое дело.
– Как это не мое! Мы же всегда вместе были! Почему ты мне на глаза не показываешься?

Глаза Димочки бегали по ковролиновому полу, ища, за что бы зацепиться. Он дернулся еще раз, но я был сильнее его. Видимо, я забыл упомянуть, что ему было лет 12-13. Он был изящен, миловиден и любил одеваться по моде. Модный чубчик украшал его светлую головку.
– А что мне с вами ходить? У меня все равно ни хера не получается.
– А что ты здесь делаешь?
– Гуляю.
– Да не обманывай ты меня.
– Отпусти!
И тут я заметил оттопыренный нагрудный карман моего пленника. Я ловко скользнул туда пальцами и извлек десять зеленых «франков» [На украинской купюре в 20 грн. изображен Иван Франко].
– Это что такое? Откуда они у тебя?
– Станислав подарил.
– Хм. У тебя же не получается? Или...
– Что или?
– Или ты стырил? Ты вор, Димон?

Димочка обиженно посмотрел в самое логово моей души. Он словно хотел убедиться, действительно я считаю его вором. Если бы я захотел смертельно оскорбить его, ничего лучше я бы придумать не смог. Дело в том, что его батя делал далеко не первый раз сидел по воровской статье, и Димчик страшно стыдился этого. Однажды в минуту горестного откровения он признался мне, что ищет действенный яд, чтобы при первой возможности отравить отца. В глазах его горел такой жертвенный огонь, что я не на шутку испугался. Он стыдился своей нищеты, стыдился отца, стыдился матери, работавшей кухаркой, слава Богу, не в нашей школе. Димочка страшно завидовал школьным товарищам, которым покупали стильные туфли, сенсорные телефоны и прочие подростковые безделушки.
– Я не вор! – отчеканил Димон.
Я был не глупым парнем, и кое-какая мыслишка промелькнула в моей голове. Я засунул деньги обратно в карман и подтолкнул несчастного мальчугана по направлению к выходу.
– Ладно, иди себе.
– Я не вор, Леха! – крикнул он с отчаяньем в голосе.
– Иди уже, – мне расхотелось продолжать эту тему.
– Ну... я могу тебе рассказать, если ты... никому не скажешь.
– Да я не настаиваю. Можешь идти.
– Да нет, Лешка. Я все честно заработал!

Внезапно меня снова охватило любопытство. Я захотел проверить правильность моей догадки.
– Валяй, рассказывай.
Я видел, как мой заблудший друг мучительно ищет слова и не может их отыскать. Он то бросал на меня умоляющие взоры, то уходил вглубь себя, сцепив пальцы рук перед собой и переминаясь с ноги на ногу.
– Ты переспал с ним?
– Так уже полгода сплю.
Димон смотрел на меня с каким-то растерянным удивлением, присущим неразвитым личностям и детям.
– И как тебе?
– Уже привык.
– Тебе нравится?
– Привык уже.
– Больно тебе было?
– Я выносливый.
– И большой у него перец?
– Да не очень... Ну, он все аккуратно делает, понимаешь.
– Двести гривен – это его такса?
– Да.
– За час?
– За ночь. Ну, еще кормит он хорошо. Бассейн у него есть, Интернет. Я же не все время с ним в постели лежу.
– В общем, у него лучше, чем дома?
– Да, лучше.

Все мое благополучие вдруг разом померкло. Я понял, что это Станислав Николаевич орудует под столом, наслаждаясь моим молодым телом. Банальный педофил устроил притон с несовершеннолетними проститутами под вывеской спортивного магазина. Откуда он взялся в нашем городе? Мне захотелось тупо настучать на него, чтобы его петушили на зоне, как гнусного выродка. Я сатанел от ярости и готов был разгромить это буржуинское логово прямо сейчас, прямо здесь. Я пнул ногой какой-то мешок и схватился за деревянный черенок то ли бейсбольной биты, то ли лопаты. Димон вцепился в мою руку с каким-то отчаянием и мольбой:
– Лешка, не надо, ты все испортишь!
Я пришел в себя. У этого парня не было других вариантов. Были ли варианты у меня? Мать уже полгода не получала зарплаты. Работы не было никакой – ни для взрослых, ни для подростков. Я мог сколько угодно бегать по улицам и кричать, что мы умираем, но ни одна сволочь не услышит моих воплей. Разве что пьяные арийцы из Азова затащат меня в какой-нибудь подвал и наваляют от души за распространение сепаратизма, а могут и изнасиловать. Так разве Станислав Николаевич хуже этих уродов? Разве государство не поставило всех нас раком? Разве оно защищает умирающих от голода, холода и нужды?

Мне вдруг стало страшно. Я вспомнил вчерашний патриотический праздник. Козочка, привлеченная всеобщим весельем, выскочила на дорогу и попала под колеса пьяного БТРа. Не то было страшно, что БТР ее переехал, а то, что ни одна сволочь не посмела подойти к бедному животному, взывающему о помощи в своем предсмертном блеянии. Люди как будто боялись, что их уличат в неуважительном отношении к героям света. Для меня это был символ нашей власти. Я решил не торопиться.

В квартире было душно и тошно. Мать подошла ко мне с заискивающим взглядом.
– Леша, нужна тысяча гривен. И это на первый день.
– Зачем?
– Оксанку увезли в больницу. Аппендицит. Это очень срочно. Ты же знаешь наших врачей. Сдохнет, а они и не поморщатся.
В моем загашнике было 500 гривен. Я отдал их матери.
– Лешенька, ты же можешь достать. Достань, иначе Оксана умрет!
– Мама! – комок застрял у меня в горле. Идти к богопротивному Станиславу Николаевичу? Что он попросит взамен? Но других вариантов у меня не было. Я развернулся и молча вышел из дому.

Второй раз за день я подходил к этому зданию, украшенному жовто-блакитным прапором, по случаю праздника. Я помнил, где лежат бейсбольные биты и готов был на самый отчаянный шаг, если исход нашего разговора мне не понравится. Я вошел как обычный покупатель и приблизился к прилавку. Девушка-продавец во второй раз за сегодня вопросительно мне улыбнулась.
– Мне нужен Станислав Николаевич.
– Кажется, его сейчас нет, – ответила она, ничуть не удивившись. –  Но я могу позвонить и узнать, когда он вернется. Как вас зовут?

Я назвался. Она приложила трубку к уху и стала ждать. Очень скоро босс откликнулся и сообщил, что вернется либо сегодня вечером, либо завтра утром. Дело в том, что я и сам мог позвонить, но мне не хотелось оказывать ему столько чести. Мне было не по себе от того, что я вынужден просить у него деньги. Еще неизвестно, как он меня примет и что потребует взамен. А если он предложит интим? Если мне придется подставить зад под его похотливый член? Хотя, он уже разведал там, что и как – своим алчным пальцем...

Домой возвращаться не хотелось. Там ждала меня безутешная мать и тоска безысходности. Я бродил по пыльным улицам городка, слушая раскаты орудий. Очевидно, неподалеку разыгралась артиллерийская дуэль. А что если его убьют, если он попадет в прицел наводчика? Первоначальная радость быстро сменилась тревогой, ведь я останусь без денег – и без репутации. Они думают, что я крутой перец, умеющий добывать деньги. Я был не рад, что сам позволил им так думать и всячески поддерживал такое мнение о себе. Я вышел к пустынному пляжу. В сгущающихся сумерках хозяин машины пердолил на капоте свою бабу, и она фальшиво постанывала. Романтика. Где-то идет война. Трупы и изувеченных старались не показывать публике, но больницы нашего города были переполнены покореженными атошниками, которым никогда больше не натянуть своих подруг на капотах собственных автомобилей. Угрюмо я поплелся к магазину. Мне казалось, я был готов уже на все, чтобы вырвать благосклонность у моего покровителя, но окна второго этажа, где располагался притон, были темны. Его еще не было. Давно не испытывал я таких огорчений. Рука тянулась к телефону, чтобы сквозь пространство, нас отделяющее, сказать ему, что я готов сдаться, отдаться и сделать все, что нужно, чтобы заработать на лечение сестры, но что-то удержало меня, и я поплелся домой, без денег и без надежды. Здесь меня ждал сюрприз.

Не успел я переступить порог моей хижины, как услышал голос Станислава Николаевича. Сначала я обомлел, но скоро понял, что голос этот раздается из телевизора. Я вошел в гостиную, где стоял телевизор. Мой босс стоял на трибуне парламента и на чистейшем украинском языке молол какую-то чушь об укреплении, усилении и освобождении. Я увеличил звук и сел на диван. Мать грохотала тарелками на кухне. Я прикипел к экрану, все еще не веря своим глазам.
– Ааа, опять этот говорун, – загремел голос матери. – Ну что ты смотришь этих козлов? Политикой, что ли, заинтересовался?

Внезапно мне пришла в голову шальная мысль. Я набрал номер Станислава Николаевича. Человек на экране остановил поток красноречия и полез в карман пиджака.
– Слушаю.
– Станислав Николаевич, мне срочно нужны деньги. Это Алексей.
– Завтра я буду дома. Приходи с утра. Что-нибудь придумаем, – все это он проговорил, стоя на трибуне Верховной Рады и не закрываясь от микрофона.
Я представил себе, какой эффект это произвело на депутатов. Человек, не чуждый стонам народа, готовый даже на трибуне парламента выслушать своих маленьких друзей...

Кажется, до матери дошло, что произошло.
– Ты что, ему только что звонил?!
– Ну да...
– И ты знаком с ним?
– Как видишь, мама.
– Это он тебе обещал денег?
Мать посмотрела на меня с изумлением, не веря в происходящее. В ее глазах я вырос до божества. Все эти фокусы в телевизоре производили на нее действие завораживающее, но я! – теперь мне придется, чтобы поддержать реноме полубога, исполнить все, что ему, телебожеству, заблагорассудится. Я чувствовал себя скованным по рукам и ногам. Мысленно я приготовился к самым невозможным подробностям, на которые была способна моя фантазия.

5.

Этой ночью мне приснился сон. Я лежу в незнакомой спальне, совсем голый, но прикрытый простынкой. Входит Димочка и смотрит на меня испытующим взглядом. Затем он начинает раздеваться, время от времени поглядывая куда-то в угол, куда я заглянуть не могу. Он сбрасывает с себя всю одежду и забирается ко мне под простынку. Я не могу пошевелить ни ногой, ни рукой, словно меня опоили каким-то зельем. Димочка прижимается ко мне всем телом, гладит руками по груди, животу и ногам. Движения его рук все больше сужаются вокруг моего лобка, а жезл моего наслаждения, помимо моей воли, начинает твердеть и вздыматься над простынею. Влажные губы Димочки тычутся мне в ухо, затем находят мой рот, чтобы слиться с моими губами. Я закрываю глаза. Изо всех сил пытаюсь представить себе ту китаянку из порнофильма. Ее язык скользит по моим зубам, сплетается с моим языком, и мы наслаждаемся долгим поцелуем. Я не сразу почувствовал, как ее рука сбросила покрывало и вовсю орудует моим взбесившимся жеребцом. Наконец, ее губы отлипают от моих губ, и она переползает к подбрюшию. Сколько раз я испытывал это ощущение сладострастного величия. Стоит мне открыть глаза, и я увижу... его или ее? Внезапно мне захотелось, чтобы это был Димочка. Я вдруг понял, что в его пухлых щеках и нежной коже есть особая пикантность. Я протягиваю руки к его голове и ощупываю его волосы и уши. Я не могу понять, кто же в данный момент ласкает мой пламенеющий жезл, но глаза открывать боюсь. Тут до меня доходит, что Станислав Николаевич сейчас пристально смотрит на нас. Я просто работаю, просто работаю, просто... пальчики моего ассистента сжимают мою мошонку, а влажные губы обволакивают созревший абрикос. В момент извержения я просыпаюсь. В открытое окно сквозит прохладный ветерок. На сером предутреннем небе мерцает одинокая звезда. Я задыхаюсь от слез, отчаяния и стыда. Во что превратилась моя жизнь? Влажные трусы холодят живот и бедра. Я осторожно встаю и направляюсь к платяному шкафу, стаскиваю их и лицезрею себя в зеркале на внутренней стороне дверцы шкафа. Именно эта картинка почему-то впечаталась в мозг и до сих пор всплывает в памяти. Отблески ночного фонаря выхватили из тьмы хрупкое тело подростка, непропорциональное и почти безволосое. Ослабевший после трудов, висит шлангом безвольный уд, не успевший сморщиться. Над ним темнеет полоска лобковых зарослей. Что такого находят эти старики в неказистых телах подростков? Когда-нибудь старость настигнет и меня. Неужели я стану таким же? Но где же мудрое величие аксакалов? Или это всего лишь маска, за которой скрывается алчный аппетит, не ослабевший даже на склоне лет? Впрочем, мой благодетель еще не стар. Наверно, он еще неплохо себя чувствует в роли активного партнера, когда кувыркается с Димочкой. Где он сейчас, мой и Димочкин благодетель? А может смазать дырочку вазелином заранее? Ведь я готов на все, чтобы остаться в глазах матери полубогом и помочь сестре. Уже не помню, проделал ли я данную процедуру, но я заснул снова и спал, пока меня не разбудил звонок телефона. Звонил Станислав Николаевич.

Он уже приехал в город и предлагал зайти в гости. Наверно, я был похож на обреченного смертника, бредущего к электростулу, разве что меня не оцепляли тюремные вертухаи, и не звенели оковы наручников. Магазин был еще заперт, а вот в личных апартаментах хозяина кипела работа. Рабочие таскали вниз короба и коробки, не обращая на меня никакого внимания. Среди них бегал Димочка, необычайно довольный. Станислав Николаевич стоял лицом к окну и задумчиво глядел на далекие очертания шахт. Я поздоровался. Он заметил меня и оживился. Мы подошли к столу, на котором стоял элегантный портфель.
– Что-то стряслось? – спросил он.
– Да. Сестра лежит в больнице с аппендицитом. Нужны деньги.

Станислав Николаевич молча вытащил деньги из портфеля.
– Здесь десять тысяч гривен. Сверху я даю тебе десять тысяч долларов мелкими купюрами. Как только сестра поправится, немедленно бегите из города... Да не смотри ты на меня так своими прекрасными карими глазами. Ты догадываешься, где я бываю? Так вот. Город обречен. Его будут бомбить и те и другие. Просто бегите. У тебя в России есть родственники?
– Кажется, нет.
– Надо найти. Бегите в любом случае. Куда угодно. Здесь не оставайтесь.
– Олег...
– Ушел к сепаратистам. Дима поедет со мной. Я оформил над ним опеку. С ним все будет в порядке. А вот за тебя я волнуюсь. Постарайся убедить мать.

Мимо нас прошмыгнул Димочка. Станислав поймал его за руку. Мальчуган как-то доверчиво прилип к его руке и заглянул в глаза своему протектору. Этот взгляд, в котором было столько нежности и готовности исполнить любую прихоть хозяина, я не забуду никогда.
– Димуля, выйди с Лешей попрощайся.

И все! Зажав деньги в пальцах, я безвольно плелся за Димочкой. Не было никаких нескромных намеков, ни утомительных торгов. Я провалился в пустоту, нет, я был выброшен в пустоту, как ненужная поломанная игрушка. Мне было обидно, хотя следовало бы радоваться. Тогда я еще не понимал причин спешки моего покровителя, не осознавал я и грядущих событий, которые напрочь выветрят из моей памяти то необычное время.
– Ну... я с хозяином уезжаю. Сначала в Киев. Он там такой дом отгрохал. Ты бы видел... Потом мы наверно уже поедем куда-нибудь в Прибалтику. Он говорит, там спокойно и дела никакого нет до наших отношений. Буду учиться. Я хочу моряком стать, но Станислав меня вряд ли отпустит. Но здесь все равно хуже...

Он говорил и говорил, а я смотрел на стройного, элегантного мальчика, который еще недавно стыдился своих грязных ногтей и поношенной одежды. Теперь он был одет с иголочки и просто сверкал от счастья. Похоже, Станислав Николаевич и в мыслях не имел подкладывать его под меня, чтобы со стороны полюбоваться на молодую страсть. Он слишком сильно любит своего мальчугана.
– Слушай, а что с Олегом?
– Говорят, к Мотороле подался.
– Звонит он тебе?
– Ты что?! Станислав категорически запретил с ним общаться. Ты знаешь, кто он! У меня теперь новый номер. Нет. Я не могу тебе его дать. Извини. Мы в таком положении, что нам лучше ни с кем не общаться. Мы с тобой в Интернете сойдемся, если что...
Я не знал, радоваться мне или сочувствовать моему другу. Он выглядел деловитым и сосредоточенным, но я-то знал, какую жизнь он выбрал. Что-то обреченное проглядывало сквозь сверкающую безупречность его облика.
– Да, вот еще. Ты про меня никому ничего не говори, хорошо. Скажи, что не знаешь, где я и что.
– Я немного переживаю за тебя, Димуля, – назвал его тем именем, которым его называл Станислав. Димуля немного поморщился.
– Не надо... так меня называть. Он меня так называет. Это личное. Для тебя я Димон, веселый парень без роду и племени, у которого нет денег, чтобы сводить подружку в кафе.

Я, было, открыл рот, но все умные мысли куда-то попрятались. Солнце начало припекать. Неисправимый донской ветер уже взвихривал мусор и пыль над нашими головами. Мы обнялись. Сквозь футболку я чувствовал его слезы на своем плече. Мне было не по себе. Мы оба чувствовали что-то величественное и неумолимое. Все уже решено. Не нами. Мы должны были спасаться, каждый по-своему. Наши сердца еще стучали друг о друга, но пропасть уже разверзлась под нашими ногами – мы пытались удержаться на ее краях.

6.

Мать поняла все правильно. Станислав был для нее человеком из телевизора, который знал, о чем говорил. Странно, что она так и не спросила, за какие такие заслуги он отвалил мне целое состояние. Иногда сквозь сон, когда нам приходилось коротать ночи на вокзалах, я ощущал на себе ее внимательный взгляд. Знала ли она вообще, что существуют такие отношения? О чем догадывалось ее материнское сердце, на котором лежали заработанные мной доллары? Есть вещи, которые лучше не обсуждать с родителями. Это точно. Кому нужна немолодая тетка с двумя детьми, без квартиры, без работы, без перспектив? Мы смогли устроиться на новом месте и теперь с отчаянным равнодушием наблюдали за медленным распадом счастливой некогда державы, самой судьбой предназначенной к изобилию и процветанию. Я невольно ловлю себя на мысли, что те дни нежной юности так и останутся непревзойденными по яркости и свежести впечатлений. Но невозможно зайти снова в ту же реку, тем более, что ее уже нет.

©Морис