that’s it—I love that fawn plucking roses from your garden— you can put the blame on me but if you once looked at my lover with your eyes your lovers would be hunting you & you’d be gone that boy who told me: pass some honey from your hive I answered: give me some back on your tongue & he got angry, yelled: shall we two sin against the living God? I answered: let your sin, sweet master, be with me

Влюблен я в олененка, срывающего розы из твоих садов – брани меня за вожделенье, но если бы хоть раз взглянул ты на моего любимца, твои любовники загрызли бы тебя до смерти. А этот мальчуган, сказавший мне: налей немного меда мне из улья своего, услышал от меня: верни его на языке своем в мои уста. Разгневался малыш и возопил: ты хочешь согрешить со мной против живого Бога? Ответил я: позволь, сладчайший господин, мне сохранить сей грех в моей душе.

 

Саксофон

1.

Похороны отца обещали быть помпезными, однако погода испортилась. Бабье лето сошло на нет, предвещая минимум почестей. Кутаясь в пуховик, выступал редкобородый священник, а дьячок в роговых очках записывал его на смартфон. Пошатываясь, тесной кучкой топтались люди в камуфляже. Похоже, они уже разогрели себя, и теперь удерживали друг друга от обрушения на соседние могилы. Мать Никиты стояла перед батюшкой, под руку со свекровью. Какие-то люди из городской администрации изображали печаль, рослый парубок держал знамя. Вот и все, подумал Никита. Сейчас его закопают, и все пойдут по домам. Мальчик все еще не верил в происходящее. Каких-то пару месяцев назад его отец был живым бабником и картежником, сбежал от долгов на фронт, а теперь он – герой, защитивший родину от несметных полчищ...

Никита стоял отдельно от всех. Он смотрел на событие с любопытством и обидой. Напрасным оказалось пылкое красноречие Маргариты Валерьевны, призвавшей весь класс прийти на торжественную панихиду. Несколько патриотически-настроенных девочек появились возле подъезда, но, завидев отсутствие телевидения и наползавшие тучи, растворились в воздухе. Какая-то женщина стояла поодаль. Мать то и дело кидала на нее презрительные взгляды. Никита уже знал, что это отцовская любовница, у которой тот жил последний год. Естественно, ее никто не приглашал.

Героя закопали. Знамя и городская администрация исчезли в белоснежных иномарках, которые укатили в моросящий дождь. Мать и сослуживцы отца погрузились в микроавтобус, выделенный городским головой. Никита сел рядом с водителем. Бабушка осталась у могилы. Ее вызвался отвезти отец Валентин. При выезде за ограду кладбища мальчик снова заметил отцовскую музу. Она шла, закрывшись зонтиком. Порыв ветра едва не вырвал его из рук дамы, и она в пылу борьбы повернулась к машине. Никита запомнил ее красные глаза. Единственные заплаканные глаза. Захотелось как-нибудь утешить ее.

Для поминок добровольческий батальон «Ярило» при поддержке мэра арендовал кафешку. Почему они все такие причмеленные? Один из атошников поднял рюмку и двинул тост. Выпили стоя, потом сели и стали закусывать. Никита ковырял вилкой в тарелке, пытаясь подслушать, о чем шептались суровые воины. Они говорили не об отце, обсуждая портянки, погоду, палатки и прочие приземленные предметы. Это как-то не вязалось с тем, что ожидал услышать подросток. Ему казалось, они должны утешать его и маму, расписывая доблести погибшего и обещая отомстить... Снова подняли рюмки, Никита выпил свой тархун и захотел в туалет... Долго искал выключатель. Щеколда в кабинке едва не отвалилась, когда он пытался закрыть дверь...

А вдруг он и не герой вовсе, думал Никита, расстегивая ширинку. Его миниатюрный шланг долго не хотел вываливаться наружу. Струя не сразу приняла нужное направление, оросив желтой влагой обод белоснежного унитаза. Брызги попали на штаны и кафельный пол. А вдруг его расстреляли свои же? Никита вполне представлял себе моральный облик папочки. Поправив штаны, он осторожно отодвинул щеколду и распахнул дверь. Мать ждала его у входа:
– Пойдем.
– Уже уходим?
– Да. Нам пора.
– Мам!
– Что?
– А они не обидятся?
– Я уже извинилась, за нас обоих.
– Мам!
– Что еще?
– Ты видела эту тетку с зонтом?
– Нет.

На проезжей части они словили маршрутку. Колымага еле ползла по ухабистому асфальту. Водитель подолгу задерживался на каждой остановке, надеясь набить пустую обойму клиентами. Но люди куда-то попрятались...

2.

В темном коридоре Никита почувствовал, что вляпался в «мину» – кошка снова нашкодила. Мать, тихо ворча, проскользнула на кухню. Подросток оставил сраженную ногу в дерьме и попытался дотянуться до стены, где жил выключатель. Что-то упало. На кухне загромыхала посуда. Мать силуэтом возникла в дверном проеме.
– Денег хватит на что-то одно, так что выбирай.

Мальчик догадывался, что выбор придется сделать между зимней курткой и Днем Рождения.
– Они же обещали дать денег.
– Мэр сказал, что твой отец закреплен за Гайвороном, откуда он родом. Они там собираются даже улицу в его честь переименовать...
– Это вместо денег?
– Похоже, что так.
– Ну, тогда покупай куртку.

Его мать работала в школьной библиотеке. Смерть отца никак не отразилась на их благосостоянии. Жалкие подачки, которыми одаривал покойник свою брошенную семью в приступе великодушия, погибли вместе с ним. Закон предусматривал какую-то пенсию, но все это было настолько запутанно и сложно, что ждать ее в ближайшее время не приходилось. Куртка была куплена, а 12-летие Никиты скромно отмечено в Макдональдсе.

Они сидели за столиком и жевали гамбургеры. Сильное желание накормить сына, сэкономив на собственной утробе, ею было сразу отвергнуто, чтобы не расстраивать мальчика. Милую семейную идиллию нарушил Витька.
– Смотри-ка, этот мальчик из твоего класса?
– Кто?
– Да вон же, крутится возле прилавка. Что он здесь делает?
– Зарабатывает.
– Каков проныра. Знаешь, Никита, ты бы с ним поговорил... на счет работы.
– Ты хочешь, чтобы я работал?
– Ну... в свободное от учебы время.
– Ты забыла, что я на футбол хожу.
– Футбол придется отложить, тем более что зима на носу. Какой может быть футбол?
– Мама, мы в зале занимаемся. У нас соревнования скоро.
– А я говорю, что зима на носу. Ты знаешь, сколько отопление теперь стоит? Сколько стоит газ?
– Давай не будем платить.
– В Киеве, говорят, уже несколько человек выселили. Кто нас защитит? Однополчане твоего отца?
– А разве нет?
– Не хотела тебе говорить, но, похоже, они его не очень-то любили. Да и смерть какая-то странная...
– В чем странность?
– Да лучше не лезть во все это. Улицу в Гайвороне назвали, орденок дали – и моли Бога, чтобы не отняли.

Тема денег стала всплывать чуть ли не каждый день. Мать уцепилась за Витьку, как за последнюю соломинку. Ее скромных доходов едва хватало на прокормление. Вот и куртка влетела в копеечку. События в стране подбрасывали новые поводы к печальному разговору, который неизменно заканчивался упоминанием предприимчивого мальчика. Чтобы хоть как-то прекратить потоки ламентаций, Никита пообещал поговорить с пронырой.

– Ну и как же ты зарабатываешь?
– А че?
– Да мать совсем заела. Хочет, чтобы я деньги домой приносил.
– Ну, это как получится. В Макдональде таскаю мусор всякий, но это заработок нестабильный. Сегодня у них накопилось, а потом всю неделю без меня справляются. Я в основном флаеры раздаю, но тут наглость нужна.
– В тебе этого таланта хватает...
– Они это сразу чувствуют. Если нет в тебе этой изюминки, откажут сразу.
– Кто – они?
– Супервайзеры. Есть еще одна тема, но это рискованно.
– А что?
– Да так. В другой раз расскажу.

Одевшись почище, мальчики пошли знакомиться в дядей Васей, начальником листовочных дел. Никита старался выглядеть естественно, от чего комплексовал еще больше. Он густо покраснел, когда Витька начал превозносить его до небес. Дядя Вася ухмыльнулся в усы и вручил им пачку листовок.

– Ты, главное, улыбайся во всю морду и кричи погромче, – сказал проныра и бросился в гущу потока, несущегося по Великой Перспективной. Свою неяркую внешность он компенсировал брызжущим обаянием и профессиональным опытом. Быстро раздав толстенную пачку приглашений на открытие ресторана «Плакучая ива», он подбежал к Никите.
– Видел как? Теперь твоя очередь!
Никита подошел в краю тротуара, как приговоренный. Плывущая человеческая река казалась ему то огненным змеем, то ледяной зыбью. Не глядя, он преградил путь какому-то силуэту и завопил истошно:
– Ресторан «Плакучая ива» приглашает..!

Испуганная до смерти старушка шарахнулась от него в сторону, зовя полицию. Бурю пережидали в ближайшем супермаркете. Витька купил мороженого себе и Никите. Пытаясь развеселить приунывшего друга, проныра довольно правдоподобно изображал из себя шлюху, слизывая шершавым языком кусочки шоколада. Оба весело рассмеялись.

– Ты зачем так орал на бабушку? Она чуть инфаркт не получила...
– Я хотел как ты.
– Я так не ору. Ты, вообще, выбирай, к кому подходишь. Твой клиент должен быть не старше сорока. Пошли, попробуешь еще раз.

На этот раз Никита нацелился на здоровенного парня в камуфляже. Однако не успел он раскрыть рот, дядька взмахнул ручищей и смазал мальчика в лицо. Обретя импульс, Никита влетел прямехонько в объятия мусорного бака. Кровь на его лице перемешалась со слезами, и теперь стекала на куртку, разорванную в нескольких местах. Атошник, который нанес ему роковой удар, даже не заметил преграды, увлеченно беседуя с товарищем. Вместе с Никитой в мусорном баке оказались листовки, безнадежно испачканные какой-то слизью.

Витька помог другу вылезти из проклятого бака и попытался струсить с него налипшие перья.
– Ну и видок. Теперь ты никуда не годишься.
– Что я теперь матери скажу, – простонал Никита, оглядывая свои повреждения.
– Бить будет?
– Нет. Расстроится. Начнет плакать, опять истерика, нет денег, иди работать. На хрен эти листовки! – Никита крикнул, взмахнув рукой, копируя атошника. – Не умею я так работать! На хрен все!
– Тихо! Что ты орешь? Я тоже не люблю. Связался с тобой. Как мы теперь деньги получим? Васыль спросит, что с тобой, а ты как бомж. Ни тебе не даст, ни мне...

Мальчики шли, понурив головы по тихой улочке, ведущей к Макдональдсу. Никита тихо плакал, утирая кровавые слезы. Витька держал его за рукав и оглядывался на прохожих. В Макдональдсе они заперлись в туалете, и раненый отрок привел себя в более-менее божеский вид. Пару недель назад он праздновал здесь свой день рождения, а теперь, поверженный, в разодранной и испачканной новой куртке, Никита ревел от отчаяния и бессилия.
– Ладно, старик, пошли домой, – сказал Витька.
– А что там за рискованный заработок у тебя?
– Оно тебе надо, – тон Витьки резко переменился.
– Надо, – уныло прогундосил Никита. – Я домой сейчас не пойду все равно.
– Ну, а я пойду. Я спать хочу.
– Да я никому не скажу, если что. Я – могила, Витька!

Кое-как помирившись, мальчики брели по темнеющему городу.
– Знаешь, кто такие геи?
– Это ... типа педики?
– Богатые люди.
– И что?
– Деньги дают, чтоб отсосать. У ведь тебя уже стоит?
– Да.
– Ну, тогда ... если повезет, можно сотку заработать, и удовольствие получить.
– И ты им даешь?
– Еще чего. Обманываю как лохов. Деньги беру, а потом говорю, что мне надо срочно сестричку из детсадика забирать...
– И что? В морду не бьют?
– Да нее. Они пугливые. А вдруг я на них заявлю.
– Блин, что за дерьмо. Я так не хочу.
– Так какого хера ты работу у меня просишь. Сиди дома, учи уроки!

Проныра гневно пихнул Никиту в плечо и быстро пошел в противоположную сторону.
– Постой! – крикнул Никита, удерживая товарища. – Скажи, они хоть нормальные?
– Если будешь делать что говорят, нормальные. А если понравишься, то возьмут на содержание. Но тебе это не подойдет. Не царское это дело... Руку отпусти!
– А ты не бреши на меня. Расскажи, что и как.
– И ты пойдешь?
– Пойду. Только я не знаю, что делать надо.
– А ничего не надо делать. Они сами все сделают.
– И где их искать?
– А мы уже пришли.

В голове загудело от страха. Никита живо представил, что вот сейчас из подворотни выскочат геи в коже и потащат его неизвестно куда. Однако улица была по-прежнему пустынна, и только очертание бронзового всадника посверкивало в тусклом свете фонарей. Никита пытался вспомнить, кому поставлен этот памятник, чувствуя одиночество загнанного зверя. Он шепотом пролепетал:
– Где они?
– Молодой человек, вы возьмете нас ... на какую-нибудь работу? – крикнул Витька, но не ему, а проходящей тени.

3.

Все, что было потом, происходило в полусне – для Никиты. Тень остановилась, что-то ответила. Голос у нее был приветливый и даже приятный. Мальчик не соображал, о чем говорит его друг с незнакомым синьором, сколько прошло времени и что теперь делать. Кто-то тряс его за плечо.
– Никита, ты че, заснул?
Окостеневшему товарищу Витька объяснил, что синьор приглашает его в гости.
– Кого?
– Тебя.
– А ты?
– Меня не берут.

Никита хотел что-то возразить, но вспомнил недавние препирательства и отдался на волю судьбы.
– Твой приятель сказал, что тебе нужны деньги.
– Нет!
– Хм... тогда до свиданья.
– Подождите. Да, нужны.
– Ну, тогда пошли.
– Куда?
– На остановку. Проедемся на троллейбусе. Тебя дома не хватятся?

Синьор выглядел вполне прилично и внушал доверие. В руках у него был футляр необычной формы. Погода стояла отличная, поэтому решили пройтись пешком. Сухие листья хрустели под ногами. Никита разглядывал себя в зеркальных витринах магазинов, пытаясь осознать возможную опасность от новоявленного работодателя. Болел нос. Мальчику хотелось получить деньги и больше никогда не появляться на глаза этому корректному мужчине с запахом дорогого одеколона. Никита понимал, что в любой момент может включить заднюю, отстать от работодателя и отправиться восвояси, но... Безысходность и любопытство заставляли его следовать за незнакомым дядькой с тубусом. Тьма сгущалась.

Синьор жил в частном доме, не самом шикарном, но и не самом бедном. Звякнул ключ в замке, и калитка, тоскливо всхлипнув, отворилась. Пса не наблюдалось. Вспыхнул свет в прихожей, и Никита шагнул в чертог загадочного незнакомца.

– Давай выпьем чаю. У меня в холодильнике торт остался.
– А что делать-то?
– Не терпится чем-то заняться?
– Ну... надо же что-то делать, чтобы получить деньги...
– Пить чай, говорить со мной...
– И все?
– Можешь сплясать или спеть.
– И вы мне заплатите?
– Заплачу.

Петь Никита не стал, тем более, плясать. Зато рассказал, как листовки раздавал. Ему показалось, что незнакомец оценил его плачевное положение. Поначалу торт есть не особенно хотелось. Мальчик ждал, что синьор будет настолько добр, что просто так выделит ему гривен пятьдесят или сто, а потом отпустит домой. Однако мужчина отхлебнул чайку и принялся истреблять свой кусок торта, который и сверху и в разрезе выглядел весьма соблазнительно. Мальчик едва не застонал от боли в желудке. Такой бы тортик на день рождения... Никита откусил свой кусок и обомлел от счастья. Сладость таяла у него во рту. Он не заметил, как вылизал блюдечко, и теперь сверлил глазами руины великолепия, еще оставшиеся на подносе. Незнакомец поддел лопаточкой следующий кусок и положил его перед Никитой. Он съел и его. Во рту пересохло. Выпил чаю и разомлел. Хотелось прилечь и отдохнуть, но... дома ждала его мать и – плач о разорванной куртке. Дремоту как рукой сняло. Никита встал со стула.
– Мне уже поздно. Я пойду...
– Давай хоть куртку почистим...
– Да нет. Бесполезно... А танцевать я не умею.
– Ну, хорошо. Я что-то устал после концерта...

Никита засобирался. Ботинки никак не хотели зашнуровываться, и куртка сопротивлялась его усилиям. Он почувствовал, что плачет. От безысходности и отчаяния. Мысль о том, что этот дядька обманул его, сплеталась с предчувствием домашнего скандала: вот, мол, денег не принес и куртку порвал. Мать будет плакать, а ощущение собственной беспомощности еще больше растравит душу. Вот если бы его сбила сейчас машина... конец всем страданиям. Никита отвернулся и уткнулся лицом в пальто, которое пахло дорогим одеколоном. Он содрогался от рыданий минут пять-семь, вытирая слезы чужим шарфом.
– Я дам тебе сто гривен, если не возражаешь.
– За что!?
– Скажешь дома, что заработал на флаерах.
– А куртка? У меня же куртка разорвана!
– Мы можем ее зашить, но тогда мать спросит, кто это сделал...

Незнакомец запихнул купюру в задний карман его джинсов. Никита так и не повернулся к своему благодетелю, стесняясь красных глаз и еще чего-то – словно он был вором, застигнутым на месте преступления. Надо было уходить, но стеклянная стена приличия встала перед ним, закрыв проход. Незнакомец буквально вытолкнул Никиту за порог, застегнув через плечи его горемычную куртку.
– А...
– Считай, что ты их заработал, раздавая флаеры.   
– До свиданья.
– До скорой встречи, Никита. Надеюсь, дома будет все в порядке...

4.

Дома его ждал совершенно неожиданный поворот событий. Дверь в квартиру оказалась незапертой. Мать лежала на диване, закрыв лицо какой-то тряпкой. Никита подбежал к ней и принялся дергать ее за руку. Она вскочила, испуганно вскрикнув.
– Мам, я думал, что ты...
– Никита! – в глазах у нее были слезы. Грязным платком она высморкалась и села рядом с сыном.
– Что случилось, мама?
– Виктор Борисович... он сегодня замерз. В квартире напротив нашей. Полиция не приехала. Скорая не приехала. Деньги на похороны придется нам собирать.
– Почему нам?
– А кому еще, сынок! Вечно пьяные Самосваловы будут собирать? Баба Валя будет собирать?
– Мама, я тут денег немного заработал...
– Сколько?
– Сто гривен.
– Ну, вот и хорошо! Заработал, наконец. На листовках?
– Хм... да.
– Есть Бог на небе... Я тут лежу и думаю, где же мне денег взять для дяди Вити... Надо будет по этажам пройтись, хотя бы по минимуму похоронить. – Ты знаешь, сколько место на кладбище стоит?
– Я могу пройтись... завтра.
– Ты... представляешь, он ведь там до сих пор лежит, никому не нужный. Хорошо, что холодно в квартирах.

Завтра была суббота, и в школу идти было не нужно. Никита вновь ощутил себя жалким просителем подачек, каковым он был во время раздачи флаеров. Витька бы насшибал туеву хучу денег, но он, Никита, выглядел неказисто, и очень от этого страдал. Впрочем, люди деньги давали, еще больше оскорбляя мальчика. Как побитый пес, заполз он в свое жилище. Мать плакала, разглядывая его порванную куртку.
– Где же я денег возьму на новую куртку, – бессильно простонала мать. Последние события подкосили ее. Она куталась в затасканную шубейку, служившую утепленным халатом, и была похожа на общипанную курицу.
– Я заработаю, мама, вот увидишь. Тут денег я собрал от соседей...

Отдав матери собранные деньги, он поспешил ретироваться. Хорошо, что нашлись участливые соседи, не рублем, но личным участием готовые способствовать подготовке погребения. День был промозгло-тоскливый, как и тогда, когда хоронили отца. Не весть откуда вынырнул Витька.
– Ну что, брат? Как оно? – начал он сходу.
– Да ничего.
– А че такой грустный?
– Сосед замерз на этаже, так я ходил по квартирам деньги собирать на похороны.
– И много насобирал?
– Да не очень, но, думаю, на могилку хватит.
– Себе ничего не оставил?
– Протупил.
– На тебя это похоже. А что с этим?
– Да ничего... чаем напоил с тортом.
– И все?
– Представь себе.
– Странно, конечно. Ну да ладно. Пойдем в Мак, я угощаю.

Согревшись и съев по какому-то бюргеру, мальчики расстались. Никита понимал, что обречен повторить вчерашний визит. Больше денег взять было негде. Хорошо было бы найти туго набитый кошелек, но всего вероятнее будет кошелек доброго незнакомца с футляром и дорогим запахом. Тьма сгущалась, а вместе с ней и желание добраться до вчерашнего домика. Ссадины на куртке так и не были зашиты, от чего морось подбиралась к самой коже. Никита вдруг осознал, что вчера ему было очень тепло в жилище покровителя, в отличие от его собственной квартиры.

Преодолевая усталость и неприятное ощущение холода, он подошел к заветной калитке. Окна были темны. Хотелось плакать вместе с небом, но дождь уже перестал. Никита побрел назад, по маршруту возвращения синьора, пристально вглядываясь в прохожих. Дошел до бронзового всадника, очерченного отблесками фонарей. Домой было нельзя, без денег, которые ждала его мать. Никита снова побрел к домику покровителя. Фонари на неглавных улицах едва горели либо не работали вовсе. Луна тускло глядела сквозь тучи. Уютный днем, частный сектор в вечерней мгле казался зловещим. Домик синьора был темен. Никита развернулся и двинулся в обратный путь.

Где-то на середине пути он едва не столкнулся с ним, человеком с футляром. Добрый синьор Никиту не заметил, увлеченно беседуя по телефону. Окликнуть бы его, но мальчик даже не знал имени. Дернуть за рукав было и вовсе неприлично. Никита забежал вперед, но синьор снова его не заметил. Тогда мальчик в третий раз выбежал вперед и встал прямо на пути. Мужчина уткнулся в щуплую фигурку мальчугана, едва не выронив телефон.
– Это же я, Никита, – пролепетал Никита, сгорая от стыда и обреченности.
– Никита?! Здравствуй, дорогой. Знаешь, это очень интересное предложение. Давай обсудим его завтра.

Мальчик не сразу сообразил, что последние слова адресованы не ему, и что он уже идет рядом с мужчиной, прижавшись щекой к его пальто и бумажнику во внутреннем кармане. На душе повеселело. Только бы не упасть, зацепившись за его ноги.
– А давайте я ваш чемоданчик понесу, – промычал Никита из-под руки мужчины.
– Во-первых, это футляр, в котором лежит музыкальный инструмент.
– Так вы музыкант?
– Музыкант.
– И как вас зовут?
– Игорь Борисович, – ответил Игорь Борисович, вручая парню футляр.

Замок в калитке повернулся. Скрипнула железная дверь. Мужчина отошел в сторону, собираясь пропустить мальчика, но тот не сдвинулся с места.
– Игорь Борисович, мне домой нужно.
– А еще тебе нужны деньги, не так ли?
– Ну да.
– Конечно, я тебе не откажу, но ты должен сам понимать...
– Что?
– Что я не дойная корова.
– Что я должен сделать?
– Я же сказал – танцевать. Мне это для работы.
– Я не умею.
– Просто не хочешь. Так будет честнее. Но я вижу мальчиков насквозь. И скажу, что у тебя есть то, чего нет у других.
– Чего нет?
– Врожденной грации.

Никита не совсем понимал, что это значит. Одно было ясно – синьор как-то его отличил и предлагает некую работенку. Игорь Борисович обнял его и продолжил:
– Не нужно ничего выдумывать. Просто будь самим собой...

Мужчина вытащил деньги из портмоне и втиснул их в задний карман мальчика. На этот раз рука задержалась там несколько дольше. Никита закрыл глаза. Его зарплата уже теплилась на ягодице – вместе с чуждыми пальцами. Мальчик пытался понять намек. Густая краска стыда уже набухла в его ушах. Вот сейчас он залезет ко мне в трусы, и я не решусь его остановить, потому что мне нужны деньги... Но наливались не только уши. Пульсирующий жезл уже пер за резинку, которая больно вгрызалась в набухшую головку. Игорь Борисович вытащил руку, и наваждение исчезло. Никита засунул пальцы в передний карман джинсов и попытался устранить дискомфорт.
– Теперь ты понимаешь? – произнес мужчина.
– Не очень, но сейчас... меня мама ждет.
– Хорошо, – сказал Игорь Борисович. – Давай саксофон и беги домой.

5.

Теперь предстояло решить, что делать дальше. Завтра было воскресенье, и мать пожалеет любимого сына. Надо обдумать свое теперешнее положение и... сделать выбор. Какие-то неприятные догадки роились в его голове, вызывая приступы отвращения. С другой стороны... если отключить сознание и предоставить ему делать то, что он хочет...

В своей комнате он закрыл щеколдой дверь и встал перед зеркалом. Начал медленно раздеваться, оценивая отражение. Тонкая шея, впалый живот, медленно сползают трусы, обнажая белизну чресел. Он нравился сам себе, так отчего же не понравиться Игорю Борисовичу? Пока что не стоит заморачиваться. Узкая полоска зарослей в теснине лобка, резинка сползает с колбаски, в которой все громче пульсирует сердце молодого самца. Освободившийся жезл качнулся и стал выпрямляться, выдвигая багровое гуменцо из тесных объятий шкурки. Трусы скользнули к стопам. Никита смотрел на себя глазами Игоря Борисовича, гладил бедра и живот его руками, и желание освободиться от напряжения становилось все сильней. Он наслюнявил большой и указательный пальцы правой руки, а затем обхватил ими набухшую уздечку. Представил, что это губы Игоря. Закрыл глаза, левой рукой блуждая по ягодицам, до самой промежности, ощущая там валик, переходящий в шершавую кожу яичек. Минуты усердной работы летели одна за другой. Никита то открывал, то закрывал глаза, мутно вглядываясь в свое отражение. Сердце бешено колотилось в груди, губы пересохли...

Он плохо контролировал время, когда занимался этим перед зеркалом или под одеялом. Вызывать сладкие судороги в своем теле Никита научился еще в детском саду, когда тесно стискивал ляжками железную лиану. Уже тогда ему хотелось соединить божественную истому с красивым человеческим телом. В детстве такой «мишенью» был мальчуган с красивыми бедрами в обтягивающих шортах... Но сейчас это не работало. Он уже битый час наяривал перед зеркалом, а сейсмическое брожение так и не обнаружило себя. Мальчик оделся и лег на кровать. Делать было особо нечего в этот воскресный день. Друзья и знакомые сидели в Интернете, которого у него не было. Стадионы плавали в воде, как и все остальное за пределами квартиры. Телевизор был в гостиной, убаюкивая мать. Общаться с ней он не хотел. Из футбольной команды он выпал, по причине неплатежеспособности. Они сейчас на соревах, подумал Никита. Кушать не хотелось, а уроки на каникулы не задали. Зеленая тоска повергла его в сон. Ему снился Степан Бандера, танцующий голым при луне. Сейчас он попросит денег, подумал Никита... Мать разбудила его стуком в дверь. Она собиралась съездить к подруге в Киев на пару дней. Мальчик оставался дома с кошкой.

Посадив мать на поезд, он бродил по родному городу. Памятник какому-то маршалу по-прежнему отражал свет фонарей. Недавно ему отрезали голову и водрузили другую –  ОУНовскую. Кое-как отскребли орден Победы с кителя. Никита узнал об этом из вчерашней телепередачи, сюжетом которой было похищение головы маршала. Последняя покоилась в местном музее. Один из сотрудников ухитрился вынести ее в рюкзаке, объясняя свой поступок желанием заработать...

Знакомый маршрут преодолевался легко, и вот уже искомый домик подавал признаки жизни. Из освещенных окон доносилась веселая музыка. Похоже, у Игоря Борисовича что-то праздновали. Никита остановился в растерянности, соображая как ему поступить. Осторожно он перелез через ограду и спрыгнул на гравий. По дорожке прошелся к дому и сел на лавочку. Долго ждать не пришлось, потому что из дома вышла группа людей. Похоже, они приняли Никиту за одного из гостей. Какая-то девушка подошла к лавочке и качнулась к Никите:
– Подержи, Сержик, – сказала она и протянула ему бокал.

Не совсем уверенной походкой она двинулась во тьму зарослей, где только вспыхивающий окурок указывал ее местоположение. Вино было вкусным и пьянящим. Тепло расползлось по всему телу. Блуждающая барышня прошла в дом, не вспомнив про мальчика с ее бокалом. Ждать, когда уйдут все гости? И что же я скажу ему? Небо раскрыло перед ним мириады сверкающих звезд, кружащихся и подмигивающих засыпающему мальчику.

... Проснулся он под теплым одеялом, в трусах и майке. На стенке тикали часы, показывая полночь. Никита вскочил. Одежда болталась на вешалке. Стараясь не шуметь, он вышел из комнаты. Стол с недоеденными яствами мерцал в лунном свете, раздражая ноздри вкусными запахами. Недолго думая, Никита сел на стул и принялся кушать...

Он снова проснулся, лежа в той самой постели. Кишечник и мочевой пузырь напористо звали на выход. Так начинался первый день осенних каникул, и он Никите нравился. Мальчик приоткрыл дверь и выглянул во вчерашнюю гостиную. Игорь Борисович что-то увлеченно писал, устроившись на диване. Оценив сомнительную чистоту своих плавок, Никита решил одеться. Проходя в туалет, буднично поздоровался с Игорем Борисовичем. Мужчина его не заметил. Я, конечно, могу драпануть, подумал мальчуган, но как потом с ним разговаривать? Сидя на унитазе, он прикидывал так и эдак. Страх и любопытство боролись в его детской душе, мешая как следует опорожнить кишечник. Наконец, он оправился, умылся и вытерся полотенцем. Оно пахло Игорем Борисовичем...

Мальчик вошел в комнату и присел на стул. Легонько кашлянул и побарабанил ногтями по вчерашнему бокалу. Игорь Борисович поднял голову от нот и уставился в Никиту. Мальчик расплылся в улыбке, надеясь, что тот его заметит. Однако мужчина не торопился узнавать гостя. Невидящим взором он смотрел сквозь Никиту, что-то бормоча. Потом он снова уткнулся в ноты и продолжил писать. Мальчику становилось скучно. Сколько еще предстоит вот так сидеть, ничего не делая. Он слепил шарик из мякиша и запустил его в покровителя. Еще один, и еще...
– Ты проснулся?
– Уже давно.
– Извини, надо было срочно записать мелодию. Ну, ты готов?

Никита хотел ответить вопросом на вопрос, однако это было бы непростительной наглостью. Он кивнул, стараясь выдержать взгляд мужчины.
– Ну, тогда пойдем.

Ни о чем не спрашивая, он проследовал за Игорем Борисовичем вниз, в уютный подвальчик. Здесь был ковер на полу, кресло и шаткий столик.
– Здесь я могу музицировать в любое время дня и ночи, не раздражая соседей.
– А вы меня не обманываете? Мне правда придется танцевать? – спросил Никита срывающимся голосом.
– Да... но это должен быть поток естественных движений, как если бы выключили мозг, и тело само плывет по волнам музыки, создавая новые мелодии. Представь, что ты один в комнате, ты и музыка, которая следует за твоими движениями. Непонятно?
– Вы будете создавать музыку с помощью моего тела?
– Совершенно верно!
– А другие мальчики... уже были здесь?
– Были.
– И как? У них получалось?
– По-разному. Надеюсь, ты превзойдешь их своей грацией...
– Я даже не знаю, с чего начать...
– А ты не думай. Ни о чем не думай. Мой инструмент будет озвучивать каждое твое движение. Чем более интересным будет изгиб твоего тела, тем прекрасней будет музыка. Ты – творец мелодии.

6.

Никита снял тапочки и вышел на коврик. Неуклюже вскинул руки, и их тут же подхватила мелодия. Он тряхнул головой, и раздался высокий, игривый звук. Никита не удержался от смеха. Шоу начинало ему нравиться. Да и не сложно было подражать какому-нибудь танцующему певцу, например, Майклу Джексону. Никита стал медленно раскачиваться, плавно водя кистями рук вдоль тела. Поток звука ручьем зажурчал, проникая ему под кожу, забираясь теплыми щупальцами в желудок, закручиваясь водоворотом вокруг тазовых сочленений, которые продолжали колыхаться в такт ими же созданной мелодии. Резкие движения вызывали более пронзительные звуки. Никите понравилось менять темп резкой сменой движений. Вот он сделал трагический жест и плавно сполз вниз, извиваясь на полу, как змея, лучше змеи, потому что она не имела упругого задика и крылоподобных рук, которые могли разлетаться в стороны или сходиться кончиками пальцев на груди...

Мальчик утонул в мелодии. Ему казалось, что он лежит на дне сказочного озера, окруженный диковинными медузами, призрачными черепахами и словно живыми водорослями. Эмоциональная усталость, ранее не знакомая Никите, навалилась на него вместе с массой несуществующей воды. Все посинело вокруг и заколыхалось. Краешком сознания юный танцор вдруг понял, что его энергии уже не хватит, чтобы рассеять наваждение.

Музыка остановилась. Сильные руки подхватили очарованного странника и вынесли его из морских глубин. Никита постепенно приходил в себя. Мужчина облокотился на кресло и снова что-то писал. Мальчик таращился на возникающие ноты и не мог отделаться от мысли, что они ему понятны. Вот появилась какая-то закорючка, и знакомый мотив зазвучал в его ушах. Тело живо вспоминало свои перекаты и перелеты с болезненным наслаждением, желая и одновременно боясь вновь попасть на дно волшебного озера. Никита с ужасом открывал в себе коварную силу воображения, способную завести его в самую страшную сказку.

Он шел по промозглому Кропивницкому, словно пьяный. Воспоминания наплывали на него, сотрясая все естество. Никита гнал от себя даже призраки мыслей, которые могли вовлечь его в колдовской омут танца. Ему мерещились танцующие памятники и живые водоросли, простиравшие свои щупальца из пальмовых кадок. Такого опыта Никита еще не имел в своей жизни, и, похоже, в этом он был одинок. Смутные догадки прорастали в его сердце. Мысль о том, что за эту сверхчувствительность он и был выбран, уже не давала ему покоя.

Однако не сверхчувствительность была тем дарованием, которое заприметил, и не ошибся, Игорь Борисович. Эта способность Никиты состояла в умении отключать разум и выпускать на свободу древнюю генетическую память. Его мышцы могли вспомнить таинственные движения осьминога и яростную мощь вепря, семенящую дрожь тушканчика и пленительную негу влюбленной пантеры, неуклюжие шатания медведя и гипнотическую раскольцовку кобры. Мозг мальчика не принимал участия в этом буйстве плоти, да и вспомнить ничего не мог. Никита испытывал лишь истощение и мутные сновидения нереальных пейзажей, причудливых запахов и невероятных звуков.

Получив свою тысячу гривен, он неделю копил силы, а потом снова отдавался во власть древних инстинктов, дремлющих в его хрупком теле. Очень скоро он научился всколыхивать в себе такую гремучую смесь напряжения, страсти и томления, что это неизменно заканчивалось семяизвержением. Отрок ощущал громокипящую волну сладострастия по всему телу, словно все его предки одновременно содрогались в конвульсиях оргазма, передавая ему победный вопль плоти. Пройдясь пару раз в трусах, влажных от слизи, по всему городу, Никита решил завести особый платок, которым избавлялся от спермы в закрытом пространстве туалета.

К Новому году дикие коммунальные тарифы удалось заплатить. Праздничный стол был вполне приличным. Пригласили ближайших родственников, которым мать-библиотекарша все уши прожужжала о высоких заработках Никиты. Краснея от стыда, мальчуган молча поглощал снедь, а потом вырвался из объятий бабушек и бросился на кровать в своей комнате.

Январь и февраль работали в обычном режиме. Наконец-то Игорь Борисович рассказал мальчику, зачем ему все это.
– Я пишу музыку для одного зарубежного сериала.
– И о чем он?
– О любви, предательстве и красоте.
– Вы смотрели уже?
– Ну конечно. Как бы я музыку писал для него...
– Понравился?
– Да. Если пройду конкурс, мое имя будет в титрах. Но главное, это – известность, перспектива и стабильный заработок.
– И вы отсюда уедете?
– Думаю, что да.

Никите захотелось попросить взять его с собой, но он постеснялся. И что я там буду делать, с ним вместе? – спрашивал он себя, уныло бредя домой. Ему отвечал другой голос: будешь учиться. Он оформит тебя как сына, станет известным композитором, будет возить тебя по миру... А по ночам залазить в трусы, – оживился первый голос... Да успокойся ты. Сколько я его уже знаю, а он ни разу не посягнул на мою честь... А там ты будешь в чужом мире, один на один с ним, и его уже никто не остановит... За все нужно платить. Что я в Украине буду делать? ... Бедная мама. Она этого не переживет. Мальчик-любовник... Я переживу как-нибудь, если это вообще случится. Мать, конечно, жалко, но, может быть, он на ней женится. Поставлю ему такое условие... Условие чего? ... Ну, условие того, что поеду с ним... Да он тебя не возьмет. Зачем ты ему нужен вместе с теткой.

Получалось, что главной приманкой для Игоря Борисовича мог быть только доступ к телу. Мальчик понимал, что экстатические танцы (и жирные заработки) скоро закончатся, и соблазнить покровителя можно будет только любовью. Он имел представление о том, как и что происходит между мужчинами на ложе любви, но втиснуть себя в этот сценарий решительно не получалось. Хорошенько обдумав ситуацию, мальчик решил не заморачиваться, и отдаться на волю судьбы.

Эти ли его мысли или что-то другое повлияло на содержание прощального танца, но только Никита решил показать себя во всей красе. Войдя в транс, он принялся сбрасывать с себя одежду. Оставшись в одних носочках, мальчик весь отдался упоительной мелодии, которая опьяняла его больше, чем когда-либо. Его черенок дерзко вздыбился ввысь, а багровая головка полностью освободилась от защитной шкурки. Яички словно исчезли, туго вдавившись в промежность. Свободный от тесных риз, маленький жезл колыхался в ритме танца. Все в нем созрело для упоительного семяизвержения, но не было той преграды, которая бы создавала необходимое трение. Мальчик чувствовал боль в внизу живота, но не мог остановиться. Он словно парил над землей, и ему казалось, что если он сложит руки и прикоснется к своему члену, полет закончится. Кровь бешено пульсировала во всем его маленьком тельце, и воздуха уже не хватало. Юный Икар взлетел слишком высоко, и солнце уже опалило его крылья. Мальчик вдруг остановился и замер, а потом рухнул на мягкий ковер, грозя небу вздыбленным копьем.

Игорь Борисович подбежал к Никите и осторожно перенес его в кресло. Он смотрел на него, боясь прикоснуться. Происходило нечто странное. Тело отрока пребывало в беспамятстве, но его жезл словно жил отдельной жизнью. Он пульсировал и напрягался, призывая прикоснуться к нему. Музыкант надеялся, что грозное копьецо, в конце концов, перестанет грозить небесам и опустится вниз. Но что-то замкнулось в цепи организма, и детородный орган никак не хотел расслабляться. Юный Икар был в беспамятстве, а его красноголовый гриб вздрагивал и колыхался.

Игорь Борисович осторожно погладил слипшиеся пряди волос, провел рукой по лицу, затем по шее и ключицам. Он накрыл ладонями твердые сосочки мальчика и принялся их массировать, стараясь не задеть локтем багровый жезл. То, что он хотел сделать, то, о чем он мечтал, – сыграть на живом саксофоне, насладившись безмолвной музыкой плоти, – теперь представлялось немыслимым. В голове его парил гениальный музыкальный сюжет, который нужно было срочно записать. Это был ключ к его карьере и, возможно, пропуск в вечность. Но он понимал и то, что больше в его жизни больше никогда не будет прекрасного, нежного спящего Икара. Ладони Игоря Борисовича уже миновали впалый живот и легли на упругие бедра. Багровый наконечник в отчаянии напрягся, а складка мочеиспускательного канала словно вывернулась наизнанку и вытолкнула из себя прозрачную каплю. Приблизив ладони к самому основанию ствола, но, не касаясь его, Игорь Борисович вдыхал терпкий аромат головки в нескольких миллиметрах. Он слышал гул растущего вулкана и чувствовал его горячее дыхание. Зов его натуры уже невозможно было остановить. Губы музыканта раскрылись и вместе с глотком воздуха приняли в себя обжигающий выстрел молодой спермы.

Большими пальцами обеих рук Игорь Борисович пытался нащупать шершавые орешки, но те растворились в набухшем канате, служившем подножием царственного жезла. Он осторожно проглотил несколько капель солоноватой магмы, стараясь не укусить мальчика. Губы музыканта удерживали горячий, упругий и пульсирующий кончик мундштука, а пальцы выжимали из его основания последние капли. Закрыв глаза, Игорь Борисович начал исследовать языком увядающее копьецо и вновь появившиеся яички. Носом он терся по скудным зарослям полянки, приютившей себя между складками бедер. Каждый миллиметр нужно было попробовать на вкус, обнюхать и прочувствовать. Подбородком, прижатым к члену, музыкант жадно фиксировал каждую секунду процесса увядания, продолжая вдыхать терпкий аромат жестких волос. Он позабыл о мелодии, карьере и вечности. Всю оставшуюся жизнь он готов был пролежать на этом лоне, но деловитый голосок привел его в чувство:
– А я уже подумал, что вы никогда этого не сделаете.
– Так ты все подстроил, бесенок?
– У вас щетина колется.
– Из-за тебя я забыл все, что сочинилось.
– Вам действительно понравилось?
– Если бы ты меня не соблазнил, я бы этого не сделал.
– Так вы возьмете меня в Париж?
– Почему в Париж?
– А куда вы поедете?
– В Лиссабон. Но теперь, когда мелодия напрочь забыта, я вряд ли выиграю конкурс. Там такие вепри дерутся ... мне с ними не справиться.
– Ну, давайте я снова станцую.
– Поздно. На этой неделе нужно отсылать запись.

Тут эйфория померкла, и обоим стало стыдно. Музыкант поднялся с лежащего отрока и принялся шуршать нотами. Мальчишка торопливо собирал разбросанные вещи. Он встал в дальний угол и неуклюже натягивал трусы. Последние упорно сопротивлялись. Мальчик в растерянности размышлял о том, что произошло, и какую грань он переступил. На душе было как-то пусто. Деньги уже не грели. Придя домой, Никита провалился в глубокий сон.

7.

Новый сериал прошел с фанфарами. Музыкальная тема действительно удалась, имея все основания стать не менее известной, чем композиция из «Титаника». Ведущие рестораны планеты уже дудели и лабали ее на все лады. Трудно было сказать, чей талант принес больше славы новому произведению киноискусства – режиссера или композитора. В Украине праздновали очередную победу национального гения. Игоря З...кого звали на все без исключения каналы, хотя он изо всех сил сопротивлялся. На какое-то время композиция стала школьной модой в его родном городе, и Никиту это раздражало. Ведь ОН мог позвонить и поделиться радостью с ним. ОН мог позвать его и сыграть ее только для него... И может быть он, Никита, на минутку растеряв стыд, растерял бы и одежду, и позволил бы повториться сценке со спящим Икаром. Но Игорь уже забыл его, опьяненный деньгами и славой.

Новость о том, что Игорь З...кий собирается в родной город, чтобы порадовать земляков концертом и забрать кое-какие вещи, перед окончательным отъездом, разнеслась с быстротой молнии. Всех удивило решение композитора выступить в ни чем не примечательной школе, где он даже не учился. У Никиты бешено колотилось сердце. Все-таки он меня любит... Оркестр и толпы встречающих уже выстроились на перроне. Мальчик смотрел трансляцию по телевизору. Поезд вот-вот должен был вкатить на вокзал, как его телефон завибрировал. Никита равнодушно взял мобильник в руки, а потом пулей влетел в свою комнату.
– Ты думал, я тебя забыл?
– Здрасьте.
– Я дам концерт в школе, где ты учишься. Ты придешь?
– А школьников туда не пустят. Будут одни шишки городские.
– Тогда я отменю выступление.
– Что вы, не надо.
– Как же я тогда с тобой встречусь?
– Хотите, я приду к вам?
– Это небезопасно. Там теперь почетный караул выставили.
– Ну, тогда... приходи ко мне. Мать пойдет на работу, а я заболею.

Никита перешел на «ты», ни на секунду не сомневаясь, что именно так и нужно разговаривать с покровителем.
– У нас в доме почти все на работе будут, бабки у подъезда не сидят. Ты только позвони, и я домофон открою.
– Проблема в том, чтобы исчезнуть, а потом как-то загримироваться...
– Улица Мономаха. Это по-новому. Дом шестьдесят девять. Найдешь по Интернету? Подъезд у нас один.
– Придется сбежать и сорвать завтрак у мэра города.
– Позавтракай у мэра, а потом убегай. Я на шестом этаже живу, квартира сорок девять.
– Тогда жди меня.

Никита распахнул дверь, одетый по-летнему – в белые шорты и футболку. Ему не хотелось долго возиться с одеждой. Маскировкой для Игоря служили большие темные очки и родная щетина. Инструмента не наблюдалось. Затворив дверь, он снял очки и распахнул объятия. С поцелуем в губы мальчик так и не справился, но позволил целовать себя в шею, ключицы и пухлые щеки. Тонкие пальцы музыканта уже проникли под футболку и осторожно прогуливались по внешней поверхности трусов. То, что он почувствовал, немало его удивило. Это была кружевная материя довольно короткого покроя. Он с изумлением отодвинулся и вопросительно заглянул в глаза сорванца. 
– Ну, я хотел тебя... шокировать.
– И тебе это удалось. Жаль, что ты целоваться не умеешь.
– Извини, но мне противно.
– Я не настаиваю. Просто сядь рядом и послушай то, что я написал для тебя, в честь тебя и о тебе.
– Да я уже слышал кучу раз. У нас из каждого смартфона звучит мелодия, которую ты написал к сериалу.
– Этого ты не слышал. Только я слышал эту мелодию.
– Так это не мелодия к сериалу?
– Нет. Это кое-что другое...

Игорь Борисович достал смартфон и заскользил пальцами по экрану. Никита узнал мелодию, хотя ни разу не слышал. Это было именно то сладостное чувство освобождения и растворения в объятиях. Мальчик закрыл глаза и весь отдался воспоминаниям. Музыка точно передавала каждый этап: томление в кресле, первые прикосновения, тепло рук, ползущих все ниже и ниже, это захватывающее дух зависание над пропастью – и, наконец, умопомрачительный оргазм, которого он еще никогда не испытывал. Внезапная пауза, а затем новые волны нежности, ласкающие и зовущие к новым путешествиям.

Никита очнулся, почувствовав липкую лужицу в районе лона. Кружевная ткань не удержала напора семени, и на белых шортах появилось темное пятно.
– Надо постирать, пока мать не пришла. Скажу, что занимался йогой.
– Ты занимаешься?
– Нет.
– А где ты взял такие трусики?
– В школе нашел. Девчонка, видимо, забыла.
– Знаешь, Никита. Ты отдай их мне. Или продай. Я буду хранить их в особом ларце.
– А вы возьмете меня с собой? В Европу.
– Это невозможно. И ты сам это знаешь.

Конечно, он знал, что перевозка детей требует массы формальностей. Об этом ему успели рассказать в школе. Опека или усыновление потребует не меньше усилий, а при живой, дееспособной и умственно полноценной матери это вообще не представлялось возможным. Никита снял с себя шорты, а затем и кружевные трусики. Игорь Борисович осторожно подхватил их и прижал к своему лицу. Запах свежей спермы причудливо сплелся с девичьими благовониями. Не в этом ли обворожительная прелесть мальчика, в котором еще не пропала округлость, унаследованная от матери. Композитор задумался о скоротечности истинной красоты. Она уйдет столь же стремительно, как и этот душистый букет. Останется пятно от засохших соплей... Но я могу написать музыку об этом маленьком эпизоде в моей жизни, и никто не догадается... Самые красивые мелодии имеют в основе именно такие вот эпизоды, думал Игорь Борисович, в то время как Никита искал, во что бы одеться.

Мужчина понимал, что с мальчиком даже не стоит рыпаться. Судьба кинула ему кость с пиршественного стола, даже не заметив, кто ее подхватил. Больше подарков не будет. Удержать то, что есть? Так не бывает. Удача такого рода еще более скоротечна, чем красота. Попытка продлить удовольствие приведет к деградации или крушению. Лучше сохранить о нем прекрасные воспоминания. На всю жизнь.

Он включил смартфон. Двадцать пропущенных звонков. Приставленные к нему люди, наверно, сбились с ног. Нужно было возвращаться. Никита вошел в комнату, когда гаджет задребезжал снова. Пока мужчина успокаивал ищеек, мальчик незаметно вполз к нему на колени и прижался к груди.
– Я не хочу, чтобы мы расставались.
– Я буду заезжать. Только ради тебя. Больше меня здесь ничего не держит.
– А ты меня не забудешь?

Так сын разговаривал с отцом. Это была мольба детеныша не оставлять его одного в этом враждебном мире. Но телефон папочки уже разрывался на части. Никита крепко обхватил мужчину руками:
– Не бери трубку.
– Малыш, я не принадлежу самому себе.
– Посади меня в маленький портсигар. Я буду всегда с тобой.
– Я не настолько силен в магии.
– По ночам я буду вылезать из него и танцевать при луне.
– А спать где будешь?
– В твоей постели.

Они долго стояли в прихожей. Говорить было не о чем, но и не хотелось. Никита плакал, орошая куртку того, кто сочинил для него самую прекрасную мелодию на саксофоне. Вскоре она зазвучит из всех репродукторов, посвященная таинственной незнакомке. Отечественные летописцы отождествят ее с женщиной. Английский язык не столь категоричен. Фраза «To the mysterious stranger» может относиться как к женщине, так и к мужчине. Именно поэтому Игорь З...кий предпочитает на концертах озвучивать английский вариант названия. Почему он это делает, никто из русскоязычной аудитории объяснить не может, кроме одного неизвестного мальчишки. Но он никогда не раскроет этой тайны, по крайней мере, до тех пор, пока не вырастет и уплывет в тот город у океана, где его ждут...  

©Морис Бакунин, 2019