АВТОРСКОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Ситуации и персонажи, изображенные в этом романе, являются исключительно вымышленными и не представляют каких-либо реальных людей. Школы Св. Варнавы не существует. Как всем известно, у хоровых школ отличные репутации, и о любом руководителе хора, действующего описанными здесь методами, немедленно было бы сообщено школьным властям, муниципальным властям, государственным органам власти, федеральным властям (а также и небесным властям) и у него всё сложилось бы весьма печально, если не хуже. И, конечно же, ни один мальчик, посещающий настоящие хоровые школы, никогда не свяжется со своими учителями или даже друг с другом подобным образом. То, что они могли бы пережить такой опыт, сохранив при этом свои золотые голоса и сияющую невинность нетронутыми - немыслимо, как можно легко убедиться, прочитав любой недавний профессиональный журнал, созданный американской индустрией сознания [Индустрия сознания - термин, придуманный автором и теоретиком Гансом Магнусом Энценсбергером (Hans Magnus Enzensberger), который определяет механизмы, посредством которых человеческий разум воспроизводится как общественный продукт].

 

1. Вечерня

Могу сказать вам это прямо сейчас, так как вы все равно скоро поймете: у меня слабость к хористам. Нет, это все-таки отговорка. У меня имеется слабость к мальчикам. Особенно к певчим. Это объясняет, почему я, работоспособный мужчина тридцати одного года, оказался в хоровой школе Св. Варнавы - учреждении для мальчиков в возрасте от девяти до четырнадцати лет, расположенном примерно в пятидесяти милях от Бостона, и почему именно этим осенним днем мне случилось дремать на хорах, сидя на скамье с высокой спинкой. Была вечерня, я находился на дежурстве, а это означало, что я должен был наблюдать за маленькими херувимчиками, следя за тем, чтобы они не жевали жевательную резинку, не плевались и не дрочили друг другу под своими длинными белыми стихарями.

Я как раз сладко дремал, и всяческие очень мирские образы сменялись в моём сне, когда какое-то шестое чувство вернуло мне сознание. Такое чувство довольно быстро развивается в школе-интернате для мальчиков - это вопрос выживания. И именно тогда я понял, что должен был что-то заметить, а может просто что-то упустил.  Мои глаза пробежали по рядам мальчиков на противоположной стороне, а затем с помощью зеркала, расположенного над их головами, по моей стороне хора. Словно остановленные магнитом, мои глаза притянулись к малышу Джорджи Кенди, очень симпатичному шестикласснику, чья душа, как я давно подозревал, была испорчена донельзя. Его большие круглые глаза встретились с моими, и он опустил на них свои длинные ресницы, но быстрый румянец выдал его. Он определенно что-то замышлял. Я не сводил с него глаз, пока он снова невольно не поднял веки, и тогда я вперил в него свой самый грозный взгляд, выражавший, как я надеялся, примерно следующее: «Смотри, как бы не пострадал твой зад, мой мальчик», или что-то в этом роде.

О да, мы применяем телесные наказания в Св. Варнаве, хотя и в более мягкой форме. Видите ли, директор школы - англичанин, а англичанин и помыслить не может о том, чтобы воспитывать мальчика, не прибегая время от времени к трости. Осмелюсь предположить, что у них это что-то вроде традиции. Трость очень редко используется в нашей школе, и только её директором, отцом Сэйерсом; но она всегда под рукой в качестве предельного средства устрашения, и знание того, что ею могут воспользоваться, большую часть времени помогает ребятам держать себя в руках.

Кенди, понимая, что я смотрю на него своим «грозным взглядом», снова позволил упасть своим длинным ресницам и надул красивые алые губы. Мое сердце заколотилось от вожделения при виде этого хорошенького хориста, но разум говорил: «Берегись! Если ты захочешь покувыркаться с ним, то он будет шантажировать тебя до конца твоей жизни».

Гудение отца Сэйерса, директора школы Св. Варнавы, наконец-то подошло к концу, и по сигналу мистера Уинтерса, нашего тучного хормейстера, мальчики снова заголосили своими птичьими голосами «Овцы могут спокойно пастись».

Я позволил своим глазам пройтись по примерно сорока мальчикам хора. Хотя в школе шестьдесят мальчиков, учащихся в четвертых - восьмых классах, четвероклассники или сквоги  как их называют по какой-то причине, которую никто уже и не помнит - считаются слишком маленькими, чтобы им можно было доверять в церкви, и поэтому они проводят свой первый год обучения в качестве согревателей скамеек (о, счастливые скамейки!); в то время как каждый год около половины восьмиклассников становятся жертвами величайшего врага хористов - полового созревания. Таким образом, в тринадцать или около того они отмытые, обработанные и отставленные, пригодны только быть послушниками или выполнять черновую работу за кулисами, в то время как их все еще дискантоголосые приятели продолжают купаться в свете рампы и наслаждаются долгими взглядами и случайными подмигиваниями прихожан, когда те подходят принимать Святое Причастие.

Ожидается, что английский певчий доживает до четырнадцати или пятнадцати лет, и я читал о мальчиках, которые в семнадцать или даже восемнадцать лет все еще пели сопрано некастрированными. Но сегодняшние американские хористы, напичканные витаминами, постоянно разочаровывают своих хормейстеров, начиная хрипеть и давать петуха по достижении ими стадии хорошо-обученных. Наш школьный врач на медосмотре при поступлении учеников пытается предсказать - при помощи методов, о которые я люблю поразмышлять – как рано или как поздно созреет мальчик, но, несмотря на все его усилия, мы теряем, как я уже упомянул, около половины восьмиклассников, а иногда и парочку семиклассников ещё до того, как закончится год. Остаются около сорока поющих мальчиков.

Именно этих мальчиков разглядывал я сейчас, пока их высокие сладкие голоса наполняли готическую церковь, эхом отдаваясь под её сводами и смешиваясь с пылинками, пляшущими в лучах послеполуденного солнца, падавших из витражных окон. Их голоса, чистые и неземные, становились все выше и выше, до тех пор, пока у меня от их звука не начала кружиться голова, и мне пришлось приложить усилие, чтобы остаться на terra firma [твёрдой земле]. В конце концов, моей обязанностью являлось присматривать за певчими.

Конечно, половина из них находились спиной ко мне (хотя я мог видеть их лица в зеркале), но меня весьма восхищают затылки мальчиков, и мой взгляд остановился, чтобы я мог полюбоваться формой головы маленького Эверетта Харрисона, которая выпирала далеко назад, прежде спуститься к шее. Я был неравнодушен к малышу Эверетту, а он без ума от учителя истории, и что мне делать? Рядом с ним стоял Аллен Бернс. Он был большим приятелем Джорджи Кенди, поэтому они располагались напротив друг друга. У него было очень привлекательное тело, с тугой маленькой попкой, которой я очень восхищался; но мне не нравилось смотреть на его затылок. У него топорщились уши, и волосы торчали довольно беспорядочно, вместо того чтобы сходиться в одной точке на затылке, как это было у Кенди и Ронни Райли. Ронни был действительно моим любимым мальчиком. Возможно, не такой симпатичный, как Кенди, он был намного милее. Кроме того, он, казалось, скрывал чувственность таким образом, что это меня зацепило с первого момента, как я его увидел. Он был очень симпатичным и имел аппетитную попку.

Как вы уже поняли, мальчишеские попки очень важны для меня. И я думаю, мало кто кинется оспаривать, что в детских задах имеется что-то весьма привлекательное. Родители любят поглаживать своих детишек по заднице, и часто можно услышать, как матери распространяются о попках своих отпрысков в самых милых выражениях. Ради справедливости к другому полу должен заметить, что я видел несколько весьма симпатичных девчачьих попок - но печальный факт заключается в том, что если девочка не является полным сорванцом, то к двенадцати годам, или даже раньше ее зад начинает провисать и расширяться, избавляясь от того дерзкого очарования, которое присуще задам мальчиков по крайней мере до поры половой зрелости, а зачастую и намного дольше. Оптимистичным фактом является то, что большинство мальчиков в возрасте двенадцати - тринадцати лет обладают весьма привлекательными маленькими попками, и я был бы обвинён в ложной скромности, если бы начал отрицать, что являюсь знатоком мальчишеских ягодиц. Конечно, с сегодняшней модой на обтягивающие штаны, большинство мальчиков демонстрируют свои прелести всему миру; но даже если мальчик закутан в толстое пальто, мой глаз остер и опытен в обнаружении того, что находится под ним, так что я с первого взгляда могу сказать, та ли это задница, за которой стоит гоняться.

Определённо, приятны не только их попки. Тела мальчиков в целом - вещь редкой красоты. С их худощавыми туловищами и точёными прямыми конечностями мальчики сочетают в себе красоту мужского телосложения с мягкостью женского. И хотя я восхищаюсь их изящными бочкообразными торсами, плоскими животами и точеными ногами, именно их зады венчают работу природы, работу столь прекрасную, что она не позволяет ей долго существовать.

Но хватит об этом. С последними нотами «Аминь», все еще парящими в воздухе, хор разразился молитвенным гимном. Я откинулся на спинку скамьи и наблюдал, как они проходят мимо меня парами, ведомые близнецами Джонсонами, Тимми и Томми, которых все постоянно путают, хотя это и не имеет ни малейшего значения, поскольку они очень взаимозаменяемы. Близнецы очень милы, но весьма скучны.

Джорджи Кенди, с длинными ресницами и гнилой душонкй, проходя мимо, уставился (по-видимому) на Бога. У него был кровоточащий комариный укус на одной икре, и развязавшийся шнурок на ботинке. Я должен объяснить, как мне удалось увидеть укус комара: одно из правил отца Сэйерса, привезённое им из Веселой Англии, заключалось в том, что все мальчики до своего двенадцатилетия должны носить короткие штаны. Это означало, что мальчики младше двенадцати лет демонстрировали очаровательную часть голой мальчишеской плоти под краями своих стихарей. Я всегда находил это зрелище весьма захватывающим, представляя себе мальчиков совершенно голыми под их тонкими белыми накидками.

Я смотрел, как проходят мальчики. Аллен Бернс одарил меня взглядом, который можно было интерпретировать как подмигивание. «Свеженький!» малыш Эверетт Харрисон, голоногий как Кенди и Бернс, широко улыбался. О, счастливый учитель истории! Ронни Райли бросил на меня свой особенный взгляд, одновременно лукавый и застенчивый, а Эриксон... Но я не упоминал об Эриксоне, не так ли? Что ж. Я расскажу о нем немного позже. Пока же достаточно проинформировать, что ему тринадцать, но выглядит он моложе, очень, очень хорош, знает это и является школьной потаскушкой.

2. В душевой

Полагаю, вы думаете, что я вас разыгрываю, рассказывая о школьных шлюхах и тому подобном - такого в сегодняшней Америке происходить не может, даже в изолированных школах-интернатах под управлением духовенства. Могу вас заверить, что на самом деле всё это присутствует.

И тут нет ничего удивительного. В школах попросту не было бы учителей, усердно работающих за низкую плату, если бы они не любили мальчиков не только платонически. Да и сами мальчики славятся своей склонностью к авантюрам; они готовы попробовать всё, что угодно раз, даже два, особенно если имеется хоть какой-то элемент риска, но нет реальной опасности. Элемент опасности, конечно, весьма реален для нас, преподавателей, и нам следует быть очень осмотрительными, следя за каждым нашим шагом, и принимая разочарование как естественный ход событий, будучи вечно благодарными за те маленькие удовольствия, которые попадаются на нашем пути. В этой истории вы найдете несколько таких маленьких удовольствий, и, возможно, по достоинству оцените их за то, что они действительно попались на моём пути. Однако, если ваше представление о хорошей книге - это оргии, следующие одна за другой, в которой каждый мальчик по имени Джок или Рэнди становится лёгкой добычей, то вы можете тут же бросить эту книгу в камин. В этой книги только факты, некоторые плохие, но большинство из них хорошие; и если в этом повествовании имеется некое искажение, то оно проистекает из того, что было опущено: бесконечные вечера, в которые каждый учитель, проверив работы своих учеников и подготовившись к утренним занятиям, ложится спать, выключает свет, вызывая в своём воображении Реджи Раундбатта или Бобби Браунвелла, или ещё кого-то, кто нынче вызывает у него сердцебиение, и делает то единственное, что может сделать.

Затем, уже на следующий день, как мазохист, он находится в поиске тех самых будоражащих впечатлений, что привели его в такое состояние накануне вечером, происходящих, например, в душевой.

Будучи одним из трех надзирателей общежитий, моя работа, конечно же, состоит в том, чтобы контролировать буквально все происходящее в моем общежитии.

Одна из обременительных задач - наблюдение за душем. И не говорите, что я не исполняю своих обязанностей!

За мной числиться среднее общежитие - шестиклассники и семиклассники, двадцать четыре мальчика одиннадцати и двенадцати лет, а также несколько тринадцатилетних. Я преподаю английский для всех классов, кроме четвертого, в котором полностью властвует Перси Плимптон, прыщавый студент-богослов. Он также отвечает за младшее общежитие и читает сказки на ночь своим маленьким подопечным, целуя каждого на ночь. Маленькие мальчики чувствуют себя очень комфортно с Перси, а он с ними.

Восьмиклассники живут отдельно, в большой комнате, которая раньше, перед перестройкой школы, была столовой. Ответственный за них - Клайв Ламберт, преподающий французский и латынь и, как я подозреваю, бесплатно отсасывающий старшим мальчикам. Помимо нас, трех надзирателей общежитий, есть ещё Макс Сайлер, учитель истории, возлюбленный Эверетта Харрисона, который живёт дальше по коридору от моего общежития.

Рон Рэндалл - спорт и наука - проживает рядом с ним; а у огорода, в отремонтированном сарае для инструментов, со своим верным псом Сэмом обретается Джозеф («Лимон Джо») Кардвелл - наш старый мрачный учитель математики. Религию преподает сам отец Сэйерс, а уроки музыки, теории и практики дает помощник хормейстера и органиста, несколько садистичный молодой человек по имени Рудольф Ван Деннис.

Ещё имеется домохозяйка - старая, слепая, глухая, подагричная миссис Фокс, которая никогда не может правильно назвать имена мальчиков. И, наконец, что не менее важно, есть школьная медсестра - мисс Эммондс - более известная как «Мисс Клизма» из-за ее склонности применять подобное старомодное лекарство. Она искренне верит, что может вылечить любую хворь, которая может случиться с мальчиком из церковного хора, облив его нежные внутренности горячей мыльной водой. Мальчики, опробовавшие на себе это медицинское чудо, принимают более желчный взгляд и часто задаются вопросом, что хуже - болезнь или само лекарство. Хотя у этого способа лечения имеется преимущество - он отпугивает симулянтов!

Что касается самой школы, то она была основана в середине девятнадцатого века богатым и (само собой разумеется) эксцентричным бостонским купцом как школа певчих церкви Св. Варнавы (Епископальной), и смоделирована по образцу английских соборных хоровых школ. Она сохранилась в своем анахронизме вплоть до настоящего времени, сделав лишь несколько уступок двадцатому веку.

После того, как все мальчики вышли из нефа в недра церкви, я последовал за ними вниз, в хоровую комнату, где они переоделись в школьную одежду, выстроились в шеренгу и потопали обратно в школу, находящуюся в нескольких сотнях ярдов от церкви. На обратном пути Дон Бринкли, один из префектов, очень правильный мальчик, которого часто ставят в пример другим, но который, по-моему мнению, являлся жуликом, вышел из строя и очень доверительно сообщил мне:
- Сэр, Кенди стрелял горохом в церкви.

Так вот оно что! Я знал, что Джорджи что-то замышлял.
- А ты уверен? - переспросил я.

- Да, сэр. Я забрал у него в хоровой комнате.
Бринкли протянул мне трубку для стрельбы горохом, заляпанную грязными руками. Я забрал её.

- Спасибо, - произнёс я. - Я займусь этим вопросом.

Бринкли снова занял свое место во главе шеренги, а я шел рядом с мальчиками с непроницаемой маской на лице - по крайней мере, мне так нравилось думать.

За маской я размышлял о том, как поступить с Кенди. Стрельба горохом в церкви была довольно серьезным, по сути, тяжким преступлением. Вопрос в том, хочу ли я, чтобы Кэнди выпороли, или есть какой-нибудь способ обратить эту информацию в свою пользу? С одной стороны, мне очень нравилась мысль о том, что Кенди достанется тростью. Его никогда не пороли, потому что он был очень умен, и, как ни один из мальчиков, заслуживал порки. Ловили и наказывали же всегда неуклюжих простаков. Ныне же Джорджи реально грозила трость.

Я не садист; я не испытываю желания пороть мальчишек. Но Кенди был своего рода кокеткой, он действовал мне на нервы, потому что оставался красивым и недосягаемым. Маленькому негодяю было бы полезно оказаться опрокинутым на диван отца Сэйерса с дрыгающими ногами и извивающейся попой, когда гибкая трость доброго Отца прочертит шесть очень аккуратных красных полосок на его хорошеньком заду, чтобы потом их с жадным вниманием осматривало всё общежитие. Картина в воображении возбудила меня. С другой стороны, порка не облегчит мне попадание в его штаны, а я все еще надеялся, что однажды мне удастся подобное. Во всяком случае, сегодня вечером я поговорю с Кэнди.

Когда мы добрались до школы, мальчики помчались наверх в свои общежития, чтобы расстаться с одеждой для церкви. Перед ужином они должны были принять душ.

Как уже сказал, я очень добросовестно отношусь к выполнению своих обязанностей в душевой, и поэтому, как обычно, расположился на низком стуле в раздевалке, откуда мне хорошо были видны душевые кабины. Ребята привыкли к моему присутствию, и, без сомнения, считают это вполне нормальным. Я иногда задаюсь вопросом: когда они возвращаются домой, то не просят ли своих мам и пап посидеть на низком стульчике в ванной, чтобы те проследили, как они принимают душ? Мальчики, в конце концов, поддаются дрессуре также легко, как и собаки Павлова.

Это одна из самых приятных вещей в мальчиках.

Итак, сидя на своём стуле, я наблюдал, как они входят, обнажаются, оставляя только полотенце, накинутое, как правило, на их талию. Оказавшись в душевой, они стряхивают полотенца и вешают их на крючки, открывая мне прекрасный вид на их обнаженные тела. Эти крючки размещены слишком высоко для некоторых маленьких мальчиков, и подобный факт доставляет мне огромное удовольствие. Возьмем, к примеру, маленького Эверетта Харрисона. Вот он входит в душевую, стряхивает с себя свое маленькое полотенце, чтобы продемонстрировать очаровательное тело - теснота маленьких орешков заставляет его огрызок карандашика торчать горизонтально. Задумчиво выбирая крючок невдалеке от меня, он должен привстать на носочки, чтобы повесить свое полотенце на крючок. И когда он вытягивает правую руку, его тело слегка выгибается, а его маленькая попка, напряжённая и дергающаяся, оказывается всего в нескольких дюймах от моего лица. Я наблюдаю, как сокращаются его маленькие ягодичные мышцы, когда он с последним усилием кряхтя вешает полотенце на крючок; затем, сверкнув мне своей знаменитой улыбкой, он бросается к душевым кабинкам, где розовые тела, блестящие и намыленные, еще более восхитительны из-за того, что видны лишь частично.

Вскоре выходит первый мальчик. Он тщательно вытирается, как я учил, а затем предоставляет мне свое тело для осмотра.

«Но, сэр, - однажды возразил мне логически мыслящий паренёк, - почему вы не осматриваете нас до того, как мы вытремся, вдруг нам придется вернуться, чтобы снова помыться?»

- Потому что я отказываюсь проверять мокрых мальчиков! - последовал мой ответ. И конечно, нет никакого смысла подвергать сомнению такого рода логику школьных учителей.

Первую пару мальчиков я отпустил после краткого осмотра. Они меня не интересовали. Но тут появился Аллен Бернс. Он будет подвергнут более тщательному осмотру! Начав с шеи, я провожу руками по его груди, чувствуя там маленькие соски, затем к животу - у него все еще симпатичный животик маленького мальчика - до его бедер и ног. У него красивые ноги, худые в бедрах, но крепкие в икрах. Я пытаюсь найти немного грязи на его коленях. Затем разворачиваю и начинаю с ушей, затем провожу руками по гладкой спине к его задорной, озорной округлой попке, где я с любовью задерживаюсь на некоторое время. У него крепкие круглые холмики, плотно прижимающиеся друг к другу, поэтому я раздвигаю ему ягодицы двумя большими пальцами, чтобы убедиться, что он вымыл свою кроличью норку. Я очень настойчив в этом вопросе, как вы можете себе представить. Затем я с сожалением покидаю эти округлые булочки и спускаюсь вниз по его прекрасным сильным ногам к пяткам, которые мальчики обычно забывают вымыть, и поэтому это место я всегда осматриваю последним, если мальчик симпатичный. Логично? Только для педераста. Бернс провалился, но не на пятках, а на шее - в том месте, которое я осматривал первым. Я отправил его обратно в душ, громко шлепнув по упругим ягодицам.

Когда вышел Ронни Райли, я действительно не торопился. Ронни всегда оказывается чистым, но мне нравится водить руками по его гладкой коже, поэтому я всегда осматриваю его с особой тщательностью.

- Как дела с математикой? - спросил я у него, проводя рукой по его гладкому плоскому животу к бедрам.

- Не слишком хорошо, сэр, у меня по-прежнему проблемы.

- Может, тебе лучше прийти ко мне после ужина, чтобы я мог помочь тебе?
Хотя я преподавал английский, я достаточно разбирался в математике, чтобы помочь семикласснику.

- Спасибо, сэр, - ответил мальчик.

Наши глаза встретились.  Неужели он прочитал мои мысли? Именно во время одной из таких репетиторских сессий я впервые сделал шаг к этому очаровательному мальчику. Теперь я осматривал его стройное юное обнаженное тело. Ронни был выше, чем большинство семиклассников. Неужели я вижу над его милым маленьким членом крошечные волоски? Увы! Мне нравятся безволосые мальчики. А Ронни в марте исполнится тринадцать.

- Я скажу мистеру Сайлеру, что тебя не будет в учебном зале, - говорю я. - А теперь повернись и покажи мне свой зад.
Его ягодицы не так плотно сжаты, как у Аллена; напротив, они расслаблены и приоткрыты, как будто приглашая мои пальцы к исследованию между ними. Тем не менее, я заметил, как у него покраснели кончики ушей, когда я провел довольно интимный осмотр между его ягодицами. Однако мне пришлось прервать осмотр, когда появился Эверетт Харрисон.

- Хорошо, - сказал я Ронни, - увидимся после ужина.
Я заметил, что он прикрылся рукой спереди и очень быстро схватил свое полотенце. Неужели он находит мой осмотр захватывающим, или же, с нетерпением ждёт следующего «урока математики»?

Я дал Харрисону хорошую взбучку, завалил его на пятках и отослал обратно, дав пинка под зад. Он улыбнулся мне через плечо. И вообще, что он нашел в Максе Сайлере?

Джерри Джеффрис появился следующим. Это был добродушный мальчик одиннадцати лет, очень милый и очень симпатичный, типичный американский мальчишка. Мне он очень нравится. Когда-то я уже пытался к нему подобраться, но ничего не добился и боялся двигаться дальше. Кажется, он вообще не знал, что такое секс.

- Чем могу помочь? - спросил я в ложном недоумении, когда голый мальчик встал передо мной по стойке смирно.

- Вы знаете, сэр! - ответил он, ухмыляясь. - Осмотрите меня!

- Осмотреть тебя? Для чего, чёрт возьми? У тебя есть вши? Крабы?
Я ткнул его под ребра, и он согнулся, хихикая, в результате чего, конечно же, получил шлепок по попе.
- Стой спокойно, мальчик! - скомандовал я. - Да что с тобой такое?
И ткнул ему пальцем в живот.

- Но, сэр! Я не могу стоять смирно, когда вы меня щекочете!

- Я не щекочу тебя, а просто осматриваю, - произнёс я, разворачивая с ним и снова щекоча. Каждый раз, когда он извивался, я шлёпал его по заднице. Джерри был очень веселым, и всегда получал удовольствие от этой маленькой игры. В конце концов, мне пришлось остановиться, когда я заметил, что осмотра ожидает Кэнди, глядящий на меня с каким-то подозрением.

- Я хочу увидеть тебя после отбоя, - сказал я Кенди, проводя руками по его гладкому шелковистому и восхитительно розовому телу.

- Да, сэр, - ответил он, опуская глаза.

- Повернись, - приказал я.
О Боже, какая попка! Я думаю, что это самая идеальная попка во всей школе. Я раздвинул шелковистые ягодицы и глянул туда на розовый маленький бутончик.

- Нужно ещё помыть там, - соврал я.
Он бросил на меня неприязненный взгляд, и вернулся в душ. Близнецы Джонсон выглядели так, словно они были одним мальчиком, поэтому я осмотрел их особым образом: по одной стороне каждого мальчика. Я развернул их и прижал их поближе друг к другу, наслаждаясь видом четырех розовых ягодиц. Даже такой искушённый наблюдатель как я, не смог бы обнаружить разницы в этих двух парах булочек. Я обследовал обе попки (в конце концов, один мог помыть там, а другой нет) и принялся ждать, когда Джорджи снова выйдет из душа. Он подошел, дерзко обернулся, наклонился и раздвинул ягодицы руками.

- Ну как, сэр? - спросил он, подмигивая мне своей дырочкой в попе.

- Чистая, как стёклышко, - сказал я. - Можешь идти. И не забудь про вечер.

- Не забуду, сэр.

Время душа закончилось.

 

3. Урок математики

Во время ужина (мясной рулет, картофельное пюре с зелёным горошком, желе) я почувствовал, как во мне просыпается похоть. В воскресные вечера мальчикам разрешено одеваться довольно небрежно, и, испытывая облегчение от того, что они могут сбросить свои школьные шмотки (синяя рубашка и полосатый галстук, темно-синий пиджак со школьным гербом, серые фланелевые штаны - брюки для старших мальчиков, шорты для младших) некоторые из них действительно пользуются этой возможностью свободы. Эриксон, например, влетел в столовую (У Эриксона есть замечательная манера ходить на цыпочках, слегка наклоняясь вперед при каждом шаге - это очаровательно) в лёгкой белой водолазке и красных расклешённых брюках.  С лицом, все еще розовым после душа, и аккуратно уложенными светлыми волосами, он был восхитителен. Когда его подпрыгивающий задок промелькнул рядом со мной, я потянулся и слегка шлёпнул его, за что был вознагражден одной из улыбок Эриксона. Они не походили на улыбки юного Гаррисона, бывшими открытыми и дружелюбными, и просто выражавшими безграничную радость маленького Эверетта от того, что он жив и что он мальчик. Улыбка Эриксона говорила: «Я знаю, что я симпатичный, спасибо, и я знаю, что ты знаешь это, и ничего не можешь с этим поделать!»  Возможно, вы решили, что я прочёл слишком многое в улыбке мальчика, но когда так долго живёшь в школе для мальчиков, то начинаешь осознавать, насколько кокетливы мальчики бывают с мужчинами. Конечно, большинство учителей в школах для мальчиков с самого начала помешаны на мальчиках, иначе их бы там не было, и мальчики довольно быстро улавливают это и используют в своих интересах. Хорошенькие мальчики всегда хорошо учатся в интернатах.

Ронни Райли был одет в прошлогодние шорты-бермуды, выцветшие, слишком маленькие для него, а потому в самый раз, и во что-то вроде пушистого свитера, под которым ничего не было. Он выглядел очень мило, но тут можно сказать, что он надел первые попавшиеся вещи, в то время как Эриксон подумал о своем гардеробе.

Волосы Ронни были растрёпанными и не совсем сухими. Я пытался уловить его взгляд. В первый раз его взгляд, казалось, говорил: «Почему ты так на меня смотришь?» Во второй раз, казалось, говорилось: «Ну, если ты хочешь дурачиться, давай подурачимся». И только раз он улыбнулся мне. Мне становилось всё уютнее и уютнее. Я пригласил Макса Сайлера в свой учебный зал (он все равно был мне должен) и пошел наверх, чтобы дождаться Ронни.

Общежитие разделено на две части, и моя квартира находится между ними. Между кроватями нет перегородок, поэтому среди мальчиков нет такого понятия, как уединение. В дополнение к кровати, у каждого мальчика есть своя тумбочка и металлический шкафчик на краю общежития. Моя квартира состоит из удобного кабинета с письменным столом, диваном, рабочим камином, а за ней - спальня и ванная. Тут как раз довольно уединённо, но достаточно близко к мальчикам, чтобы следить за ними. Я вошел в общежитие и начал возиться, проверять тумбочки и шкафчики, регулируя жалюзи и прочее. Услышав, как Ронни поднимается по лестнице, я переместился в его крыло и, даже не взглянув на него, велел ему сначала приготовиться ко сну, чтобы нам не пришлось беспокоиться о времени. Это было вполне правдоподобным объяснением, так как мальчики часто надевали пижамы сразу после занятий в учебном зале, чтобы можно было играть вплоть до предупредительного звонка, объявляющего отбой. Я наблюдал, как Ронни, глянув мне в глаза, снял кроссовки и носки, а затем свой пушистый свитер. Он встал спиной ко мне, и я услышал, как он расстегнул молнию. Я подошел ближе, чтобы проверить прикроватную тумбочку рядом с ним, открывая и закрывая ящики (у мальчиков в школах-интернатах нет личной жизни), и углом глаза наблюдая за Ронни, когда его штаны соскользнули на пол, и он стянул хлопковые трусы вниз по шелковистым бедрам, демонстрируя свой манящий зад. Я позволил своей руке слегка коснуться его голой спины, когда закрывал ящик тумбочки. Он отстранился от моего прикосновения, не нервно, а, возможно, из-за скромности.

Как же я жаждал схватить его, швырнуть на жесткую маленькую кровать и изнасиловать на маленьком матрасе, на котором он так часто лежал без сна и дрочил.

Я с тоской смотрел на моего любимого мальчика. У него были грязновато-светлые волосы, озорные серые глаза и широкий выразительный рот. Длинноногий, он не был особо атлетически сложен; скорее, в контурах его тела чувствовалась какая-то сладострастность, которая сама по себе была чувственностью. Он лениво двигал своими длинными конечностями, как кошка, потягивающаяся на теплом солнце, и у него была манера смотреть на тебя, как в немом кино.

Я подошел к окну и прислонился к стене, откуда мог наблюдать, как он надевает пижаму, и завёл светскую беседу, чтобы он не стеснялся. Сначала он надел штаны. Его ноги и бедра исчезли в них, когда он подтягивал их вверх, пока те не достигли препятствия в виде его выступающих ягодиц. Резинка штанов, зацепившаяся за низ его попки, задрала ягодицы вверх, как лифчик это делает с грудью. Он немного подтянул и покрутил ягодицами, и они плюхнулись на свое место, спрятавшись под тонкой тканью, но просвечивая оттуда розовым. Я вошел в свою комнату, и он последовал за мной, предварительно надев халат и тапочки.

Какое-то время мы на самом деле занимались математикой, но я всё время отвлекался. Его халат, давно уже лишившийся шнурка, висел распахнутым; пижамная куртка, лишенная двух пуговиц, была расстегнута, открывая пупок, который то появлялся, то пропадал во время его дыхания. Как раз под его пупком большая голубая вена исчезла во время путешествия на юг, которое мне очень хотелось совершить.

Вскоре моя рука уже обнимала его, небрежно опираясь на его обнаженный живот. Но никакой реакции не было. Я немного пощекотал его, потому что мне нравилось видеть, как у него дрожит живот, когда его щекочут. Вскоре учебник математики был отброшен в сторону, и он улёгся на спину, положив голову на мои колени. Я смотрел в его большие серые глаза, пока мы разговаривали, одной рукой играя с его шелковистыми волосами, а другой блуждая по его бедрам. Я начал играть с его ушами, слегка заостренными, или так казалось с этого угла зрения.
- Почему у тебя такие острые ушки? - спросил я. - Может быть, ты фавн?

- А что такое фавн?

- Что такое фавн?! Ты же в седьмом классе!

- Но, сэр, вы никогда не рассказывали нам о фавнах!

- Нет, ты должен был узнать об этом ещё в пятом классе.

- Меня не было в пятом классе, сэр.

- А где ты был в пятом классе?

- Не знаю. В какой-то тупой школе. Итак, сэр, что же такое фавн?

- Фавн - это существо с заостренными ушками, как у тебя.

- Вы имеете в виду, что все с заостренными ушами - фавны, и лошадь - фавн, а кошка и кролик и…

- Нет. У фавна обычно к тому же есть небольшие рога и раздвоенные копытца, похожие на козьи, и небольшой пучок волос прямо у основания его позвоночника, откуда рос бы хвост, если бы у него был хвост.

- Ну, у меня ведь нет рогов, не так ли?

- Еще нет. Ты слишком молод. У фавнов не растут рога до полового созревания. И не спрашивай у меня, что такое половое созревание.

- А мне и не нужно. Это когда у фавна появляются рога. Верно, сэр?

- Правильно.

- А есть ли у фавнов раздвоенные копыта и пучки волос до полового созревания?

- Обычно можно увидеть их зачатки, - сказал я, играя его губами, пока он говорил.

- Ну, вы можете проверить мои ноги и увидеть, что они не раздвоены, совсем нет.

- Откуда ты знаешь, что они не раздвоены, если ты не знаешь, что это значит? - спросил я, согнув его ноги так, что ступни оказались у моего лица, а ткань пижамы так туго натянулась на его ягодицах, что мне показалось, будто она вот-вот лопнет. Я ощупал и потыкал его ноги.
- Мне кажется, что я обнаружил зарождающееся раздвоение, - произнёс я, щекоча подошвы его ног (тапочки при этом упали). - Нам придется внимательно следить за твоими ногами, а также следить за тем, не растут ли рога.

- И пучок волос.
Это сказал он, а не я.

- Да, конечно, и пучок волос. Это было бы абсолютным доказательством того, что ты фавн.

- А где это должно быть, вы сказали?

- Где бы был твой хвост, если бы он у тебя был. Может быть, мы посмотрим?

Он злорадно хихикнул, когда я перевернул его на живот. Я задрал его пижамную куртку и провел пальцами по его гладкой спине к основанию позвоночника, где под его пижамными штанами исчезала мягкая плоть.

- Обычно это немного дальше, - сказал я, просовывая пальцы под эластичный пояс и стягивая с него штаны. Вскоре я увидел две ямочки на ягодицах, а затем, еще немного потянул за резинку, и в поле моего зрения появилась верхняя часть расщелины. Не удовлетворившись этим, я стянул его штаны еще ниже, пока два округлых холмика не освободились наполовину от ткани и не открылись моему горящему взору. И как только его штаны оказались приспущены, я начал ощупывать пальцами копчик мальчика.

- Вы что-нибудь нашли, сэр? - спросил мальчик, его голос был приглушен диваном.

- Пока ещё нет настоящего пучка, - сказал я, - но, похоже, я обнаружил какой-то пушистый пушок, который может оказаться началом того самого пучка. Вот где он будет, когда появится.
И я потрогал его копчик, этот очаровательный маленький бугорок выступающей кости прямо на вершине его расщелины.

- Это твой рудиментарный хвост, - сказал я, тыча туда пальцем. - Если ты действительно фавн, как я подозреваю, однажды у тебя появится небольшой пучок волос, растущий вот тут.

- А хорошо ли быть фавном, сэр?

- Ну, изначально фавны жили в лесу и проводили все свое время, танцуя, напиваясь и занимаясь безумной любовью со всем, что попадалось под руку.

- Это звучит совсем неплохо. А чем они занимаются сейчас?

- Тем же самым, только сейчас они живут не обязательно в лесу. Их можно найти где угодно, даже в хоровых школах.

- И все они по-прежнему любят танцевать, напиваться и заниматься любовью?

- Держу пари. Особенно они любят заниматься любовью. Они очень сексуально озабочены.

- Думаю, еще слишком рано говорить со мной, сэр, не так ли?
Что именно он имел в виду? Он говорил о том, ему ещё рано быть фавном или рано говорить с ним о сексе?

- Мальчики, которые боятся щекотки, обычно слишком сексуальны, - сказал я, щекоча его, и он начал извиваться и брыкаться.
Пока он это делал, я держал его за пижаму таким образом, чтобы штаны постепенно опускались по бедрам, и ныне вся его прекрасная мягкая попка оказалась на виду, и не очень далеко от моего лица, животом он опирался на мои колени. Щекоча его одной рукой, я поглаживал его спину другой, наслаждаясь ощущением мягкой теплой плоти под моими пальцами. Затем я начал мягко поглаживать упругую плоть подальше.

Я не хочу, чтобы кому-то пришло в голову, что это так просто - пригласить двенадцатилетнего мальчика в свою комнату на занятия по математике и через двадцать минут посадить его на колени со спущенными штанами. Нет, господа. Эта небольшая сцена стала результатом месяцев подготовительной работы, начиная с предварительной щекотки и постепенного перехода к скрытым ощущениям и постепенному ощупыванию. Только в книгах вы найдете желающего ребенка, который уляжется на третьей странице и будет любить до последней капли. Я тщательно и аккуратно подготовил Ронни, и не собирался портить ситуацию слишком быстрыми шагами. С другой стороны, как и у черепахи, у меня имелось твёрдое намерение выиграть эту гонку.

Я продолжал гладить его шелковистые ягодицы, и к настоящему времени мы прекратили стеб. Мой член стал тверд, как камень, и я задался вопросом, чувствует ли мальчик, как тот давит на его живот. Я позволил своим пальцам оказаться в его расщелине, задев его маленькую пуговичку, затем опустился между его бедер. Опустив руку глубже, я коснулся основания его члена, и тот оказался довольно твёрдым. Когда я дотронулся до него, мальчик крепко сжал ягодицы. Я медленно перевернул его на спину. Его прекрасный юный член встал и поздоровался со мной.

Я не умею измерять члены на глаз, поэтому не спрашивайте меня, был ли он в три или четыре с половиной дюйма в длину. Он был средним для мальчика его возраста, и обрезанным. Я уверен, что поклонники мальчишеских члеников сочли бы его милой вещицей. Но больше всего меня интересовал его ракурс. Помните, когда вы были ребенком и у вас был стояк, ваш член поднимался вверх и указывал на ваше лицо так, что прижимался к вашему животу? Ну вот, здесь всё было также. Нет более свирепого стояка, чем у подростка, достигшего половой зрелости. Ах, счастливый юноша! Когда я смотрел на его орган, тот, казалось, слегка подергивался при каждом приливе крови в сосуды. Его маленькие твердые орешки были плотно упакованы в мешочек, который натянулся так туго, что казался прозрачным, демонстрируя крошечные вены.

- Может быть, пучок уже здесь! - произнёс я, скользнув рукой под его пенис и нащупывая прямо под его основанием волоски. Прямо у корня я нашел два крошечных волоска. Они выглядели так, словно выросли только этим утром.

- Клянусь Юпитером, думаю, я всё понял! - воскликнул я, хватаясь за его пульсирующий член и осматривая эти два волоска. К этому времени, однако, мальчик был слишком возбужден, чтобы обращать внимание на нашу маленькую игру. Я взглянул в его серые глаза, и в них было больше тоски, чем удовольствия. Выражение его лица, казалось, говорило: «Пожалуйста, сэр, дайте мне некоторое облегчение от этого странного и удивительного чувства».
Я медленно приблизил свое лицо к лицу мальчика и поцеловал в губы, все еще держась за его член. Он умел целоваться, и вскоре наши языки гонялись друг за другом, как два гуппи в аквариуме. Правой рукой я продолжал массировать его член и яички. Всякий раз, когда я щекотал его яйца, они отпрыгивали чуть выше в свой мешочек. Я продолжал ощупывать его пах, проводя пальцем от его яичек к анусу, а затем обратно к члену, который дергался всё сильнее. Всё это время мы держали наши рты соединенными вместе. Его дыхание становилось все быстрее и быстрее, а тело елозило у меня на коленях.

Затем случилось приятное: он протянул руку и обнял меня за шею. Мне нравится, когда мальчики поступают так. Я притянул его поближе ко себе, поцеловал еще более страстно, и ещё быстрее заработал его джойстиком. Почти сразу его подростковые чресла задёргались, и он захныкал мне в рот. Потом резко дернулся, и когда, наконец, успокоился, а его тело расслабилось, я глянул вниз и увидел несколько капелек у него на груди. Еще одно первое! Его первое (насколько я знаю) подношение Венере было небольшим, но восхитительным, решил я, слизывая капельки с его гладкого животика, а затем, взяв его член в рот, выдавил еще одну каплю.

Внезапно нам стали немного неловко друг с другом. Мы никогда не заходили так далеко раньше, и он не знал, как вести себя после того, как излился. Он начал подтягивать штаны, но я оттолкнул его руку и сделал всё сам, медленно и с любовью. Затем я снова поцеловал его, взъерошив ему волосы. Он сел.

- Ну, сэр, - произнёс он, - я думаю, это был скорее урок французского, чем математики!

Я рассмеялся, щекоча и целуя его. Но как раз в этот момент мы услышали крики и вопли мальчишек. Вечерние занятия в учебном зале закончились.

 

4. Горячие булочки

Они ворвались в общежитие, на ходу расстегивая штаны и снимая обувь, размахивая руками, срывая рубашки, и вскоре общежитие стало походить на какое-то ускоренное кино, кадры с письками и попками проносились так быстро, что нельзя было сказать наверняка, видели ли вы их, или нет. Звуковая дорожка тоже ускорилась, мальчики щебетали и болтали, раздеваясь и облачаясь в пижамы. В мгновение ока все мальчишки оказались в пижамах, шлёпанцах и халатах, покидая общежитие, чтобы максимально использовать свои полчаса свободного времени: посмотреть телевизор, поиграть в пинг-понг или более тихие игры, или просто почитать. Орда саранчи налетела и улетела, и в общежитии снова стало тихо. Ронни исчез с толпой. Я остался в одиночестве.

Затем грубо прозвучал зуммер, эвфемистически прозываемый «звонком», и они потянулись обратно в общежитие, на этот раз гораздо медленнее, но так же добросовестно, как истекающие слюной собачки Павлова. Я поймал взгляд Джорджи и кивнул ему, чтобы напомнить. Срывая халаты, они опускались на колени рядом со своими кроватями, их маленькие попки просвечивали сквозь тонкую материю, когда они складывали руки и произносили свои молитвы, сначала «Отче наш», затем их собственные личные просьбы, мольбы и тому подобное. А потом в кровать, выключение света и НИКАКИХ РАЗГОВОРОВ.

- Спокойной ночи, мальчики.

- Спокойной ночи, сэр!

Я скрылся в своем святилище, чтобы дождаться преступника.

Я всё ещё не решил, что мне сделать с этим мальчиком, и теперь у меня оставалось очень мало времени, чтобы подумать об этом. Придётся соображать по ходу дела. Раздался стук в дверь.

- Входите, - откликнулся я.

- Вы хотели меня видеть, сэр? - спросил Джорджи, используя избитое временем клише школьника, которого вот-вот накажут. Он выглядел особенно мило, его лицо было ярко-розовым. Он подошел, возясь с поясом своего белого махрового халата - тот был очень туго затянут, создавая ему осиную талию. Он встал, потупив глаза, его длинные ресницы опустились. Он даже слегка шмыгнул носом. Если это была игра, то отличная: раскаявшийся школьник, умоляющий отпустить со многочисленными: «Пожалуйста, сэр, я больше так не буду».

Я не стану повторять весь наш разговор. Я надавил на него; он признался, что имел в церкви трубку для стрельбы горохом, но отрицал, что стрелял из неё. Я ходил взад и вперед, оказываясь то спереди, то позади него, подобно прокурору в суде; он же стоял на месте, понуро опустив голову.

- Ты же знаешь, как отец Сэйерс относится к плохому поведению в церкви, - сказал я.

- Да, сэр.
Очень кратко и кротко.

- У тебя есть веская причина, по которой я не должен сообщать ему о твоём поведении?

- Нет, сэр. Только я...

- Только ты, что? Говори, мальчик.
Я также снизошёл до своей стереотипной роли воспитателя.

- Ну, сэр, я подумал, сэр, что, может быть, вы могли бы оказать мне услугу на этот раз, не сказав отцу Сэйерсу, сэр.

- И почему, скажи, пожалуйста, я должен оказать тебе эту услугу? Ты так боишься трости? Тебя ведь никогда ещё не наказывали тростью?

- Нет, сэр.

- Нет, ты слишком умен, чтобы попадаться. Однако я не вижу веской причины, по которой тебя бы следовало простить. Мне кажется, что хорошая доза трости - именно то, что требуется в данном случае.

- Это не только из-за трости, сэр. Я бы не стал возражать против трости. Но, видите ли, сэр, все это будет записано в отчёте обо мне. Его отправят домой, и мой отец...
И тут мальчик начал всхлипывать. Были ли эти слезы подлинными или всего лишь имитацией, я не знал. Это не имело значения, потому что мне внезапно стало жалко мальчика. Он больше не был хитрым, лукавым, и слишком симпатичным маленьким мальчиком. Теперь он был всего лишь одиннадцатилетним ребенком, напуганным до смерти тем, что его отец сделает с ним. Интересно, а что с ним сделает его отец?

Стоя и наблюдая, как мальчик вздрагивает от рыданий, я понял, что это отлично играет мне на руку. Теперь я мог отпустить его - но на моих условиях.

- Ты, конечно, понимаешь, что я не могу оставить это дело безнаказанным.

- Да, сэр.

- И, если ты не будешь наказан отцом Сэйерсом, ты должен быть наказан мной.

- Да, сэр.

- Ты же знаешь школьные правила, я полагаю. Надзиратели общежитий могут наказывать только за мелкие нарушения. О более крупных сообщают директору.

- Да, сэр, но…

- Но, с другой стороны, я не хочу, чтобы у тебя дома возникли проблемы из-за того, что ты совершил в школе. Итак, в сложившихся обстоятельствах, - и здесь его лицо прояснилось, - я сам накажу тебя.

- О, спасибо, сэр! Я...

- Однако! Позволь мне сообщить тебе, что я тоже считаю: стрельба горохом в церкви является очень серьезным проступком, и что я хочу наказать тебя таким образом, что ты, возможно, пожалеешь, что не согласился на трость отца Сэйерса.

- Сэр?

- Видишь ли, Кенди, я собираюсь дать тебе хорошую... старомодную... порку.
Я сделал паузу, чтобы мои слова были осмыслены.

- Да, сэр.

- Я имею в виду старомодную порку, настоящую. Ты понимаешь, что я имею в виду?

- Да, сэр, думаю, что, да, сэр.

- Тебе лучше быть уверенным в этом. У тебя еще есть время передумать.
К этому моменту я отчаянно надеялся, что он этого не сделает, потому что мне до ужаса захотелось отшлепать его хорошенькую попку. Я не выходил за пределы своих обязанностей, поскольку надзирателям общежитий разрешалось наказывать, используя регламентируемые инструменты - весло, напоминающее узкую ракетку для пинг-понга - нанося не более шести ударов через штаны или пижаму, но только не по обнаженным ягодицам. Отец Сейерс приберегал особые удовольствия для себя. Не то чтобы я по-настоящему вожделел подобного. Я редко бываю садистом. Но некоторые мальчики, кажется, вопят во время порки - и Кенди был явно из таких. Кроме того, если я не могу лишить девственности эту драгоценную попку своим членом, то, по крайней мере, изнасилую её голыми руками.

- Я не имею в виду шлепки веслом, понимаешь, - продолжил я, чтобы прояснить свои намерения. - Я имею в виду настоящую порку, выполненную традиционным способом, со всеми надлежащими... хм... приготовлениями и так далее. Я ясно выразился?

-Да, сэр, ясно.

- И ты готов пройти через это... в моих... хм... руках?

- Да, сэр, я готов.

- Хорошо, Кенди. Теперь о времени и месте. Поскольку это наказание будет несколько внеклассным, как мог бы сказать ты, то я предпочел бы не выполнять его после того, как погасят свет, как сделал бы при обычных обстоятельствах. Кроме того, должен предупредить тебя, что если кто-нибудь из твоих друзей узнает об этой специальной уступке, которую я сделаю тебе, то ты, в конце концов, можешь, оказаться на диване отца Сэйерса. Это понятно?

- Да сэр.

- Отлично. Так вот, в эту пятницу, как ты знаете, школа собирается на ярмарку штата. Мальчики не вернутся раньше десяти-одиннадцати часов вечера. Я позабочусь о том, чтобы тебя оставили в школе в качестве наказания за какой-то проступок. У нас будет достаточно времени и уединения, чтобы я исполнил твоё настоящее наказание. Ты согласен?

- Да сэр. Спасибо, сэр.

- Отлично. Тогда до следующей пятницы мы больше не будем говорить об этом. Спокойной ночи.
Я проводил мальчика и закрыл за ним дверь.

Мысль о хорошей порке симпатичной попки Джорджи держала меня в состоянии постоянного возбуждения в течение всей недели, так что у меня возникли серьезные трудности с концентрацией на работе. На уроке какой-нибудь мальчик задавал вопрос, и мне приходилось просить его повторить, потому что мои мысли находились очень далеко - я размышлял о том, стоит ли Джорджи надеть халат и пижаму для порки, или же его школьную форму? А, может быть, спортивные шорты?

Всякий раз, когда я видел зад Джорджи: в одежде - возможно, когда он наклонялся, чтобы завязать шнурок, или обнаженный - в душе - я облизывал губы в нетерпеливом предвкушении того, как буду наносить удары по этой мягкой плоти, пока она не станет сначала нежно-розовой, а затем покраснеет до малинового цвета.

Неделя тянулась очень медленно, но, в конце концов, наступила пятница, и после последнего дневного урока мальчики были загнаны в автобус - все, кроме Джорджи, естественно - и, в легкомысленном настроении все они отправились на ярмарку штата. Большинство учителей поехали с ними, поэтому мы с Джорджи оказались почти единственными, кто остался в школе. Я сказал Джорджи, что он может заниматься всем, чем ему заблагорассудится, потому что я не собирался наказывать его до самого сна. Мне нравилась идея, что он должен думать о предстоящем наказании весь день.

Время тянулось очень медленно. Наконец наступила пора ужина. На одном из столиков были разложены бутерброды, Джорджи сидел в одиночестве за одним столом, отец Сейерс, миссис Фокс и я - за другим. Разговор был напряженным, тем более что миссис Фокс почти не слышала того, что говорилось.

- И какой проступок, - спросил отец Сэйерс своим тягучим голосом, - совершил этот мальчик, из-за которого его лишили самой счастливой осенней прогулки на ярмарку штата?
Отец Сейерс говорил так, будто мальчик был глухим, как миссис Фокс, но, конечно же, он прекрасно слышал каждое слово.

- Он буйно вёл себя в общежитии, - ответил я.

- Он что? - переспросила старая миссис Фокс.

- БУЙНО! - завопил я. - В СПАЛЬНЕ!

- Очень мило - сказала миссис Фокс, улыбаясь.
Отец Сэйерс вывалил на меня несколько жемчужин мудрости, касающихся воспитания детей, и я заметил, как Джорджи поежился, кусая свой сэндвич. Ужин, каким бы он ни был, наконец-таки подошел к концу, и, произнеся благодарственную молитву, отец Сэйерс поднялся, позволив нам последовать его примеру.

- Явишься ко мне в половине девятого, - сказал я Джорджи на выходе.
Он кивнул. Я не стал указывать ему как одеться, не решив, предпочитаю ли я его в пижаме и махровом халате или в школьных шортах. Я решил позволить судьбе решать за меня.

Ровно в восемь тридцать в мою дверь постучали, и вошёл Джорджи, по-прежнему в школьной форме. «Он выглядит слегка покрасневшим», - подумал я. И быстро поднялся на ноги, заметив собственную нервозность.

- Я рад, что ты так пунктуален, - сказал я, на всякий случай запирая дверь. Но кто мог бы войти? Отец Сэйерс никогда не заходил в общежития, а миссис Фокс ничего бы не услышала, даже если бы могла. «Лимон Джо» Кардвелл находился в своем перестроенном сарае для инструментов, где, вероятно, беседовал со своей собакой. Больше не было ни души. Все уехали на ярмарку.

- Не думаю, что здесь уместна долгая лекция, - произнёс я. - Думаю, ты понимаешь, что провинился, и готов поплатиться за это. Я прав?

- Да, сэр, - вежливо ответил мальчик.

- Очень хорошо, тогда снимай пиджак и иди сюда.
Я уселся на диван. Мальчик снял пиджак и накинул его на стул. Затем неуклюже подошел ко мне, не зная, насколько близко стоит приближаться ко мне. Вытянув руку и взявшись за его кожаный ремень, я притянул его к себе между ног.

- Как я уже говорил, это будет настоящая порка с необходимыми приготовлениями. Ты понимаешь, что я имею в виду?

- Думаю, что да, сэр.

- Ну тогда...
Я не собирался помогать ему, объясняя, что делать дальше. Я просто посмотрел на его ремень.

Наконец его пальцы потянулись к поясу, и он сказал:
- Сэр, вы хотите, чтобы я... сделал это сейчас?

- Конечно. То есть, если ты не хочешь, чтобы это сделал я. Я же тебе говорил, что это будет настоящая порка, ведь так?

- Да, сэр.

- И это не означает, что я буду пороть тебя по штанам, какими бы тонкими они ни были. Так что давай, спускай их.

- Да, сэр. - проворчав это, мальчик расстегнул ремень и начал расстегивать штаны.

Вскоре они заскользили по его ногам, приземлившись смятой кучей вокруг его лодыжек.

- Можешь повесить свои шорты на это кресло, - предложил я.

Мальчик вышел из них, застенчиво поднял и положил на стул рядом с со своим пиджаком. Затем он вернулся ко мне.

- Подними рубашку, - приказал я.

Когда он сделал это, я заметил что-то торчащее спереди.

- Повернись, - сказал я.
Секунду-другую я смотрел на круглую попку мальчика, розовеющую сквозь тонкие белые трусы. Затем я просунул пальцы под резинку и начал медленно спускать их вниз по его бедрам, постепенно открывая красивые голые мальчишеские ягодицы, которые собирался отшлёпать.

- Теперь ты можешь занять проверенную временем позицию, - сказал я, - у меня на коленях.
Когда он обернулся, я увидел, что его лицо было пунцовым от смущения. Я снова притянул его к себе между ног и обхватил за талию.

- Но сначала - последнее слово.
- После того, как я тебя отшлепаю, - и тут мои пальцы легли на его мягкую округлую попку, - я хочу, чтобы ты подумал, зачем я это делаю, и тогда, быть может, в следующий раз ты дважды подумаешь перед тем, как принесёшь в церковь трубку для стрельбы горохом.

- Да сэр.
Его глаза были опущены, а мышцы ягодиц попеременно то сокращались, то расслаблялись. Мои пальцы продолжали блуждать по их шелковистой коже.

- Теперь, - сказал я, - пора перебираться через мои колени. Ты помнишь, как? Наверное, тебя давно уже не шлепали, а?

- Да, сэр, - ответил смущенный мальчик, довольно неловко устраиваясь у меня на коленях. Когда он это проделывал, я заметил его маленький шип. Он стоял, этот маленький дьявол! «Ну что ж, - подумал я, - через минуту он уже не будет так радоваться!»
Затем, устроив его на своих коленях, я решил, что у маленьких мальчиков частенько бывает эрекция - когда их раздевают или заставляют раздеваться перед другими. Это не обязательно признак сознательной сексуальности.

Я сдвинул колени и расположил его бедра так, что его выпуклый маленький задик торчал прямо на меня, а ягодицы непроизвольно раздвинулись, приоткрыв его маленький розовый бутончик. Я несколько секунд восхищался этим зрелищем. Круглые и мягкие, два шара были заключены в самую восхитительную, розовую, мягкую кожу, какую только можно вообразить. Я легонько помял их пальцами, наслаждаясь унижением мальчика от того, что интимные части его тела были обнажены и подвергнуты пальпированию.

- И последнее, - произнёс я. - Это определенно не причинит тебе больше вреда, чем мне.

- Нет, сэр, - раздался приглушенный ответ с диванной подушки.

Я начал шлепать - сначала не сильно, просто небольшими шлепками. Его плоть пружинила под моими руками. Каждый шлепок заставлял его слегка елозить на моих коленях, и вскоре у меня уже был несгибаемый стояк. Я продолжал шлёпать, и спустя непродолжительное время прелестные маленькие холмики начали слегка розоветь. Плоть начала ощущаться теплее.

Я увеличил темп и интенсивность, и мальчик начал извиваться. Левой рукой я крепко обхватил его за талию, впиваясь пальцами в голую плоть его живота. Таким образом я крепко держал его, оставив ягодицы и ноги свободно извиваться и корчиться, их вид восхищал меня. Я шлёпал сначала по одной ягодице, затем по другой, стараясь не дать одной краснеть быстрее другой, обходясь с ними как бы по справедливости, и шлепал по их бокам, чтобы они не были слишком бледными в отличие от верхушек. Но это было трудно, и поэтому я сконцентрировался на том, чтобы придать верхушкам ровный слой красноты. Никогда еще мне не нравилось так шлепать мальчика! Никогда ещё я так не возбуждался. Чем сильнее я шлепал, тем больше мальчик извивался, и тем возбуждённее я становился. На секунду я сделал паузу.
- Джорджи, - сказал я, - надеюсь, ты думаешь о том, что я тебе сказал. Думаешь?

- Да, сэр, - последовал неуверенный ответ.

- И я надеюсь, что ты не жалеешь о своем решении. Ибо твоя порка еще не закончились. Ни в коем случае.
Во время этого антракта я положил руку на его горячий зад.
- Твоя попка уже хороша и красна, - продолжил я, - но мы еще не достигли той точки, когда можно сказать: «этот мальчик получил полную и окончательную порку». Это случится позже, когда твой зад станет намного краснее и горячее, чем сейчас. Ты будешь извиваться гораздо сильнее и, возможно, издавать крики. Ну так как, продолжим?

И снова последовало приглушённое согласие.

В этот момент я решил изменить его положение на своих коленях. Мои ноги устали, поэтому я распрямил их и положил его на свое левое колено - его ноги свесились между моими. Затем я снова принялся шлепать мальчика. Его теперь зад находился под несколько иным углом, моя рука шлёпала по несколько иным участкам, а именно между его бедер и по нижней части ягодиц. Теперь я шлепал медленно, но сильно, и мальчик при каждом шлепке хныкал и постанывал. С каждым шлепком его тело вздрагивало от боли, и каждый раз, когда это происходило, мой член прижимался к его бедру. Вы можете представить себе, как это действовало на меня. Каждый его рывок отдавался прямиком в мой пах, увеличивая мое удовольствие. Каждый всхлип или стон оказывался музыкой для моих ушей.

Затем со мной произошла таинственная перемена. Я прошел точку простого возбуждения и вступил на уровень бытия, когда ничто на земле не имело значения, кроме моего удовольствия. Я прошел точку невозврата, и мне было все равно, каковы будут последствия. Я просто хотел, чтобы мое удовольствие продолжало усиливаться. С каждым шлепком по его нежным ягодицам мой сок поднимался все выше, и я знал, что могу достичь величайшего человеческого удовольствия за два-три шлепка, если захочу. Но, переправившись через реку и уничтожив все мосты, я не спешил, поэтому попросту шлепал медленнее и с меньшей силой. Тем не менее, его зад уже настолько пылал, что малейшее похлопывание, должно быть, казалось мальчику огнем. Когда я просто провел рукой по нежной горячей плоти его прелестного зада, у мальчика создавалось ощущение, что его, вероятно,  натирают наждачной бумагой - он заёрзал и застонал. И когда я продолжил порку, он уже не смог удержаться от вздохов, криков и всхлипов. Мой пульсирующий член с силой прижимался к его голому бедру, и все, что мне требовалось чтобы достичь нирваны - это продолжать водить руками по его ягодицам. Но как бы я ни старался продлить удовольствие и отсрочить высший момент наслаждения, я не мог делать это долго; эффект от того, что обнаженный мальчик катается по моему члену, оказался слишком велик, и когда я почувствовал первый сильный всплеск внутри меня, то принялся быстро и яростно шлепать и ласкать его покрасневший зад, надеясь, что мои волны удовольствия окажутся замаскированными его собственным ёрзаньем и корчами.

Когда, наконец, мой оргазм утих, я проделал любопытную вещь. Я наклонился и запечатлел два больших поцелуя на его прекрасной пылающей попке, по одному на каждую ягодицу.

Что побудило меня к этому, я никогда не узнаю, но это сразу же вернуло меня к реальности. Я оказался в несколько затруднительном положении. Понял ли мальчик, что произошло? Неужели мокрое семя прямо сейчас просачивается сквозь мои штаны на его голую ногу? Как мне снять его с колен, чтобы он не увидел пятна? С другой стороны, я не мог держать его на коленях, пока не высохнут мои штаны.

- Сейчас ты можешь встать, Джорджик, и надеть свою одежду, - произнёс я, надеясь, что это сказано, твердым, школьным голосом.
Все еще всхлипывая, мальчик встал и подошел к стулу, где лежали его штаны. Когда он наклонился, чтобы натянуть их, я ещё раз мельком увидел рай.

Пока он надевал штаны, я притворялся, что поправляю шторы, находясь к нему спиной. Затем, подталкивая его впереди себя, вывел мальчика из спальни.

- Джорджи, - сказал я, поворачивая его к себе и беря за подбородок, чтобы он смотрел на меня снизу вверх, - я здорово тебя отшлепал, и ты хорошо это принял. Надеюсь, ты вспомнишь об этом в следующий раз, когда надумаешь пошалить в церкви.

- Да, сэр, - ответил мальчик с едва заметной дерзостью. - Я надолго это запомню!

Возможно, это-то и было проблемой.

 

5. Осенние листья

Осень в Новой Англии не перестает меня удивлять. Из года в год я забываю, как это прекрасно - одновременно и красиво, и грустно:  эти чудесные, бодрящие дни, когда пронзительные крики играющих мальчиков отдаются музыкальным эхом в верхушках золотых и малиновых кленов, превращая игровое поле в огромный открытый собор, в котором хористы поют импровизированное Te Deum, а послеполуденное солнце освещает витражи деревьев.

Я провел все эти дни, наблюдая за играми мальчиков. Я совсем небольшой энтузиаст спорта: я люблю спорт пропорционально красоте униформы, которую носят игроки. По этой причине я люблю американский футбол и ненавижу бейсбол. Футбол тоже ничего не стоит, если только там не случится иметь симпатичный центр - в этом случае мне нравится видеть, как он наклоняется так, что его тыльная часть задрана, с руками, прижатыми к ягодицам. Но я рад, что мы не играем в американский футбол в школе Святого Варнавы. Я предпочитаю обычную футбольную форму с её тонкими, свободно сидящими шортами, которые так красиво открывают хорошие ноги, позволяя увидеть соблазнительную внутреннюю сторону бедер мальчиков - например, когда они сидят на траве, надевая обувь.

Однажды у Эверетта Харрисона свело судорогой бедро. Поскольку я был рядом, то благородно бросился на помощь. Лучшее средство от судорог, как вы знаете - это энергичный массаж.
- Держись за мои плечи, - приказал я, присев на корточки и обхватив его молочно-белое бедро обеими руками. Хнычущий мальчуган держался за меня, пока я, сунув обе руки под его шорты, массировал там. И растирал. И тёр. Я забрался руками как можно выше: левая рука коснулась низа его ягодицы, а правая достигла его промежности. Мое лицо оказалось достаточно близко, чтобы можно было уловить приятный запах мальчишеских потайных местечек.

Вскоре хныкание стихло, и маленький Харрисон сообщил, что теперь все в порядке:
- Спасибо, сэр, - и захромал в сторону, сверкнув мне своей улыбкой и отбросив волосы с глаз, оставив меня сидящим на корточках на поле с яростным стояком.

Кстати, о волосах, хотя школьные правила запрещают носить по-настоящему длинные волосы, но, если мальчик может видеть свои ноты в церкви, и не выглядит беглецом из Гринвич-Виллидж, ему разрешается носить причёску, какую он хочет. Одно из удовольствий Эверетта Харрисона состояло в том, что он умеет ловко отбрасывать шелковистые волосы с глаз, нетерпеливо встряхивая головой. Теперь, когда он сделал этот жест, хромая к боковой линии, я снова ощутил острый укол ревности из-за того, что Харрисон душой и сердцем принадлежал учителю истории. Интересно, чем они занимаются вместе?

Но на футбольном поле можно было наблюдать и за другими соблазнительными мальчиками. На Эриксона всегда было приятно посмотреть, он двигался грациозно, как олень. И на Джерри Джеффриса, с его большими ногами, крепкими и мальчишескими, с красиво вырезанной впадинкой за каждым коленом. И на Аллена Бернса, чьи шорты всегда попадали между ягодиц его пухлого зада. Его характерным жестом было потянуться назад левой рукой, чтобы высвободить шорты. Он проделывал это с некоторым раздражением, словно проклиная свое несчастье, что у него такая пухлая попа. Его несчастье доставляло мне удовольствие; и с огромным наслаждением я наблюдал, в какие неприятности его втягивали резиновые шары. Однажды, во время игры в сквогбол в спортзале - грубой, изобретенной мальчишками игры, в которой проигравший должен был «принять позицию», принимая своим задом удары футбольным мячом - Бернс продолжал проигрывать к удовольствию остальных. В конце концов, задняя часть Аллена была прекрасной мишенью, и когда он наклонялся, то всегда раздавались крики: «Не портачь, Бернс» или «Давай, Бернс, давай посмотрим, как ты заставишь её улыбнуться!» После игры Аллен подошел ко мне и сказал:
- Мистер Мерчисон, в меня попало тринадцать раз. Я никогда снова не смогу сесть.

- Давай оценим ущерб, Аллен, - сказал я и заставил его приспустить шорты и трусы. Развернув его, я провел руками по горячим розовым булочкам. Трудно сказать, были ли они опухшими, или же это являлось их естественным состоянием.

- Думаю, что ты выживешь, Бернс, - произнёс я, ущипнув одну из его упругих ягодиц. - У тебя зад создан для сквогбола. Самая настоящая попа для сквогбола.

- Спасибо, сэр, - сказал мальчик, натягивая штаны, и радуясь, что от его ягодиц, создающих проблемы, есть хоть какая-то польза.

Если осень печальна, потому что является смертью земли, то она поразительно прекрасна именно по этой причине. Однажды поздней осенью, сидя в церкви в своем закутке на кресле с высокой спинкой и прислушиваясь к словам службы - когда тени удлиняются и наступает вечер - я остро ощутил это, когда послеполуденный свет струился сквозь розовое окно и легкие, как воздух, голоса мальчиков-певчих в белых одеждах поднимались ему навстречу и сливались с ним. По милости твоей даруй нам безопасное пристанище...[слова молитвы] И потом, вместо того, чтобы вести мальчиков парами, я распустил их строй, чтобы они бежали обратно в школу, пиная и разбрасывая листья; осенний ветер трепал полы их курток, раскрывая их маленькие попки.

Я довольно усердно занялся своей работой. Больше ничего не оставалось. Кроме того, я ждал, что последует за моим маленьким фиаско с Джорджи Кэнди. Мне по-прежнему не верилось, что это случилось на самом деле. Разве можно таким образом получить неземное наслаждение, попросту отшлёпав попку мальчика, даже такого красавца, как Джорджи? Очевидно, так оно и было, и поначалу я немного нервничал. Я был уверен, что Джорджи оказался в курсе того, что произошло, и не сомневался, что, несмотря на мои предупреждения, он не станет держать это при себе. Меня беспокоило, как далеко слух об этом сможет распространиться. К счастью, новость, казалось, не вышла за пределы компании приятелей Джорджи, в которую входил Аллен Бернс, и, иногда, странноватый толстый мальчик по имени Блейк Томс. Когда я проходил мимо, эта группа время от времени хихикала, а однажды я обнаружил граффити, написанное мылом на зеркале в умывальной, что в обычных обстоятельствах потребовало бы полномасштабного расследования. В данном случае я решил попросту смыть его. Вот и все последствия. У мальчиков быстро меняются объекты внимания, и я был рад, что этот вопрос забыт или, по крайней мере, на время отложен. Что касается самой порки, то мне кажется, что Джорджи предпочёл не распространяться о ней в школе. И я даже помог ему в этом, освободив его от душа в субботу и воскресенье после нашей маленькой сессии. Мне не хотелось, чтобы его синяки и опухшие ягодицы (если таковые имелись) были видны всему общежитию.

Дни становились короче. Уже в пять начинало темнеть. Почти все листья облетели с деревьев и лежали кучами на земле, в которых могли играть мальчики, к большому неудовольствию садовника. Обнаженные ветви деревьев вырисовывались на фоне пасмурного неба, как «голые разрушенные хоры, где поют поздние сладкоголосые птицы». Возвращаясь в такие дни с вечерни, я пинал листья, ощущая себя умирающим. А затем холодный воздух прорезали пронзительные крики мальчишек, и я поблагодарил Бога, что есть мальчики, что всегда будут мальчики, потому что с мальчиками не может быть смерти.

В эти мрачные дни я иногда позволял нескольким мальчикам заходить в мою комнату на чай. Они любили сидеть у моего камина, грея руки или попивая горячий сладкий чай. Даже самые непослушные мальчишки в такие минуты успокаивались. Я смотрел, как отблески огня играют на их юных лицах, слушал их нежные высокие голоса и удивлялся, почему мальчики должны взрослеть.

Иногда мне удавалось затащить в мою комнату только одного Ронни. Это были лучшие моменты, потому что тогда мы играли в наши маленькие игры, смысл которых был в том, что я играл с его членом и другими частями его тела, фактически не раздевая его. Иногда у него случался маленький оргазм, но обычно мы останавливались на этом. А иногда нас прерывали. Как правило, мне удавалось спрятать его в своей спальне, пока у меня не получалось избавиться от посетителя, но однажды Макс Сайлер ворвался ко мне после краткого предварительного стука, не дав Ронни времени привести в порядок свою одежду. Возникла неловкая ситуация. Я подумал было подыскать какое-нибудь быстрое оправдание, типа «Я попросту проверял Райли на наличие паховой сыпи» или чего-то подобного, но решил не делать этого. Я ничего не сказал, Макс ничего не сказал, и мне оставалось только предположить, что он достаточно скомпрометировал себя с маленьким Эвереттом Харрисоном, чтобы не пытаться как-то навредить мне.

До Дня Благодарения, когда мальчики разъехались по домам, ничего особенного не случилось. Джим Додж сломал запястье в спортзале. Блейк Томс заболел ветрянкой и был отправлен домой, прежде чем успел дать старт эпидемии. Ах да, произошло наказание тростью. Обычно подобное случалось осенью, словно отцу Сэйерсу хотелось ежегодно напоминать мальчикам, что трость не просто украшение, а нечто такое, что при необходимости применяют к мальчишеским задам. Этой осенью трость опустилась на широкую задницу мальчика по имени Брюс Брэнсон.

Брюс был восьмиклассником, довольно скучным во всех отношениях, но обладающим парой прекрасных, мясистых ягодиц. Я был совершенно очарован им физически, когда он находился в моем общежитии, но так и не преуспел в общении с ним. Думаю, если бы я объяснил про это ему, то он, возможно, согласился бы, но он не был мальчиком, понимающим подсказки или намёки, и я вскоре разочаровался в нем.

Я не знаю точно, за что Брюса били тростью; официальный приговор гласил: «за плохое поведение в общежитии». Что это было - единичный большой проступок или простое скопление мелких проступков, - неизвестно, но Клайв Ламберт, очевидно, счёл подобное заслуживающим наказания тростью, а Клайв не был мстительным человеком. Если он доложил о проступке мальчика отцу Сэйерсу, значит тот заслужил подобное.

Тем не менее, мне всегда было жаль мальчика, которого подвергали порке тростью. Это был не только очень унизительный опыт, но и чрезвычайно болезненный. Помню, как однажды я проходил мимо покоев директора, когда тот порол мальчика, и слышал душераздирающие крики и вопли, доносившиеся изнутри. Я не присутствовал при порке Брэнсона (присутствовал только Клайв, как воспитатель, доложивший о проступке), и не слышал его криков, но очень немногие мальчики могли сдержать слезы под тростью, и Брюс, как мне сказали, не оказался исключением. Мне сказали, что он ревел, как младенец, и что на его широкой заднице осталось шесть вспухших красных полосок, когда отец Сэйерс, наконец, позволил ему встать.

Почти таким же ужасным, как и боль, было унижение, связанное с поркой, потому что отец Сэйерс позаботился о том, чтобы вся школа узнала о наказании, объявив о ней в часовне накануне утром. Таким образом, весь день мальчик подвергался жестоким насмешкам даже самых маленьких. После тяжелого испытания его также не оставили в покое, потому что каждый мальчик в общежитии имеет свое освященное веками право на то, чтобы взглянуть на оставленные тростью отметины.  Это было печальное время для Брюса, и он пребывал в очень мрачном настроении, по крайней мере, неделю после экзекуции. Это была его первая порка, и особенно унизительная, поскольку он был уже восьмиклассником и едва не стал префектом.

Наконец, наступили длинные выходные на День благодарения, и мальчиков отправили автобусами и поездами по домам. Я же решил навестить свою тетю в Дедхэме [город в округе Норфолк, штат Массачусетс]. У нее есть сын, мой двоюродный брат по имени Дикки, довольно симпатичный, хотя ему всего восемь. Я хорошо провел время с тетей Сарой, и, особенно, с Дикки. С ним было бы невозможно не поладить. Он отважный мальчуган и постоянно придумывал какие-нибудь новые игры.

Когда я вернулся в школу, наступила зима.

 

6. Зимние виды спорта

Если верно утверждение, что зима, однозначно, самое унылое время года, то верно и другое - в школе Св. Варнавы всегда найдётся что-то в качестве компенсации.

Например, бассейн. У нас есть большой крытый бассейн - подарок богатого выпускника - и, как вы уже догадались, там плавают неодетыми. Да и зачем нужна одежда? В конце концов, это всего лишь кучка голых мальчишек, и кому захочется на них глазеть? Действительно, кому? Когда пришла зима, мистер Мерчисон внезапно проявил интерес к спорту, особенно к водным его видам. Фактически, я бывал в бассейне почти каждый день.

Педерастам со слабым сердцем не рекомендуется входить в бассейн неподготовленными, когда там кто-либо есть. Внезапное ослепляющее зрелище шестидесяти обнаженных мальчишек может оказаться фатальным. Но я привык к этому сиянию – по-настоящему потрясающему зрелищу, от которого я никогда устаю. Во-первых, всегда можно было узнать что-то новенькое. Этот пятиклассник, Бобби Фелпс, который в прошлом году выглядел таким тощим, сейчас приятно поправился. У Джима Доджа появились волосы. Счастливчик Джим! А бедный Брюс Брэнсон все всё ещё демонстрировал любопытствующим пурпурные следы от трости. И эта родинка на внутренней стороне правого бедра Томми Уилсона - почему я раньше никогда не замечал её? А ещё Чарли Райт. Какие причиндалы у него выросли! Плюс два маленьких сквога [один из доисторических предков Сквидварда - одного из десяти главных героев мультсериала «Губка Боб Квадратные Штаны»], которые внимательно наблюдают за происходящим - Тимми Такер и Эрик Лэдд.

Бассейн был отличным местом для наблюдения за ростом и развитием своих подопечных. И, конечно же за некоторыми из них мне особо нравилось наблюдать. Одним из них был Эриксон. Ему исполнилось тринадцать, но он все еще был совершенно безволосым. Длинноногий, с узкой талией, он был гибким, но не мускулистым. В нем была мягкость, почти женственность, особенно в его слишком красивом лице со светлыми волосами, ниспадающими на большие голубые глаза, а также в его бедрах, которые сами по себе были не столь женственными, скорее девичьими в том, как он ими пользовался. У него была прелестная попка, очень мягкая и гладкая. Однако, несмотря на всю его мягкость и женственность, в его теле чувствовалась огромная сила и скоординированность. Хотя Эриксон и не блистал в командных видах спорта, он, возможно, являлся самым изящным, скоординированным мальчиком, которого я когда-либо видел. Каждое его движение было грациозным, словно поставленным Баланчиным [George Balanchine; при рождении Георгий Мелитонович Баланчивадзе - выдающийся хореограф балета]. Другие мальчики могли прыгать с более высокой доски или выполнять более сложные прыжки, но смотреть, как Эриксон ныряет, было все равно что смотреть балет. Он подобно танцору грациозно выбегал на доску, высоко подпрыгивал, его длинные светлые волосы развевались за спиной; он покидал доску, словно левитировал. Его стройное обнаженное тело складывалось, как крылья у бабочки, затем выпрямлялось, он выгибал длинную спину, когда нырял, чтобы бесшумно и без всплеска врезаться в воду. Когда он выныривал, то становился похож на тюленя - его гладкая голова показывалась из воды, а большие голубые глаза озирались, чтобы увидеть, кто за ним наблюдает.

Иногда я сам залезал в воду и, подобно Тиберию с его «пескариками», плавал среди младших мальчиков, задевая их скользкие бока. Иногда я предлагал поиграть:
- Посмотрим, сможешь ли ты проплыть у меня между ног!
Было очень весело, особенно когда между моими ногами проплывал какой-нибудь маленький «пескарик», а еще лучше, когда они молили меня проплыть между их ногами. Я притворялся, что застрял между ними, и пробивался, задыхаясь и захлёбываясь, на поверхность воды, хватаясь по пути за всё, за что можно было схватиться. Мальчики так восхитительно скользки под водой.

Помимо бассейна и баскетбольной площадки (я испытываю смешанные чувства к баскетболу - форма красиво раскрывает ноги, но эти атласные штаны меня совсем не возбуждают), была ещё и гимнастика. Не существовало какой-то организованной программы, но Рон Рэндалл, пришедший помочь спорту, поощрял тех, кому было интересно. Эриксон обошёл всех и здесь. Мало того, что он умел проделывать упражнения на перекладине и кольцах, он также был хорошим акробатом: он мог вставать на мостик, создавая своим телом красивую дугу, он мог даже закидывать ноги за голову. Да, он умел проделывать множество восхитительных трюков.

Однажды я наблюдал, как два хихикающих пятиклассника без малейшего успеха пытались закинуть ноги за голову (заканчивая свои потуги кувырком назад), когда появился прогуливающийся рядом с бассейном Эриксон, всего лишь в одном полотенце, обернутом вокруг его тонкой талии.

- Эриксон, - сказал я, - покажи этим головастикам, как надо делать. Давай, я подержу твоё полотенце.
Не колеблясь и не стесняясь, милый мальчик скинул полотенце и, голый, как сойка, но куда более красивый, беспечно подошел к мату и уселся на него. Два младших мальчика, одетые в спортивные шорты, почти с благоговением встали на корточки перед ним.

- Это очень просто, - сказал Эриксон. - Вот и все, что надо делать.
И он закинул за голову сначала одну ногу, а затем и другую.

- Черт возьми! - ахнули мальчики, стоя перед ним на коленях.
Они в точности повторили мои чувства, потому что, сидя на корточках на коврике за двумя маленькими мальчиками, чьи милые круглые попки почти касались моего лица, я глядел прямиком на розовую дырочку Эриксона, которая - как я не мог не заметить - казалась менее сморщенной, гладкой и более открытой, чем у большинства мальчиков. Эриксон просидел в этой позе несколько минут, пока мальчики ползали вокруг и рассматривали его тело со всех сторон. Когда они убедились, что в этом нет никакого обмана, Эриксон расслабился. Затем он угостил обожающих его мальков всем своим набором гимнастических трюков, сгибая свое гибкое и эластичное юное тело во всех мыслимых положениях. Это было настоящее шоу. К тому времени, как он закончил, я мог бы неплохо прыгать с шестом.

После того, как Эриксон ушел, мальчишки, вдохновленные его выступлением, отважно попытались повторить его трюки, но, без особого успеха, и, в конце концов, сдавшись, начали бороться на ковре. Мне нравилось наблюдать, как они борются. Они так много вкладывали в это, относясь к борьбе очень серьезно, в то время как для меня - удивленного зрителя - это было не что иное, как тонко замаскированная сексуальная игра, поскольку, одетые только в крошечные шортики, со скользкими от пота телами, переплетённые бронзовыми ногами и руками, они хмыкали, стонали и хватались за их невинности.

За душевыми у бассейна тоже было забавно наблюдать. Менее пристальный надзор, чем душевых общежития, больше веселья и игр. Например, существовала любимая мальчишками игра под названием «Урони мыло». Разумеется, любой мальчик, уронивший мыло, был чрезвычайно уязвим для нападения с тыла; его ягодицы считались честной добычей, и, если ему не удавалось очень быстро прислониться спиной к стене, то наверняка чей-то кусочек мыла мог оказаться в его расщелине. А иногда, когда мальчик был один, он увлекался намыливанием члена и обнаруживал, что дрочит. Несколько раз я был свидетелем взаимной мастурбации, а однажды - и попытки совращения, но ни один из этих мальчиков не был спортивен, и получатель пожаловался, что мыло жжёт его дырочку, поэтому игра была прекращена.

Откуда я всё это знаю? Я шпионил, вот откуда. Над душевыми кабинками есть люк для доступа к трубам и проводам. И есть вентиляция. Стоит ли продолжать? Угол наблюдения не идеален, и нужно вести себя очень тихо, но преданный шпион всегда готов рискнуть.

Конечно, в общежитии, прямо у меня под носом, творилось много всяких шалостей, но там труднее наблюдать, потому что мне негде спрятаться. И мальчикам трудно, ведь уединения нет, за исключением темноты. Иногда я чувствовал нечто, происходящее в общежитии, и, войдя туда, понимал, что опоздал всего лишь на секунду. Иногда по ночам я нападал подобно Зеленому Шершню, прокрадываясь в спальню и внезапно зажигая свет. Вспышка! Свет загорался, и с полдюжины мальчишек подобно тараканам разбегались, ища безопасности в своих кроватях.

Я никогда не придавал этому большого значения. Я знал, что это будет продолжаться, и не собирался препятствовать происходящему по вполне очевидным причинам. Вот почему, когда я поймал трех мальчиков в котельной, я решил не обращать на это внимания.

Как-то вечером, совершая обход и уже направляясь в комнату отдыха, я услышал доносящиеся из котельной голоса. Это было ещё до отбоя, в свободное время, когда мальчики разбредались по всей школе, занимаясь собственными делами. Я прислушался у двери и услышал: «Ш-ш-ш!», затем наступила тишина. Я вошел. И поначалу ничего не увидел. Затем заметил, что из-за котла торчит ступня. Там было ужасно жарко. Я обошел котел, и увидел Томми Уилсона, Чарли Райта и Джима Доджа, все были восьмиклассниками. Они просто сидели. Они были одеты, только без рубашек, и мне показалось, что одевались они в спешке.
- Привет, мальчики, - унылым голосом сказал я.

- О, здравствуйте, сэр, - сказал Чарли, - мы только что пришли сюда поболтать.

- Понятно! Какое прекрасное место для беседы!
Мой густой сарказм был встречен молчанием.

- Скажите мне, - продолжил я, - кто выигрывает?

- Выигрывает, сэр?

- Во взаимной дрочке, конечно. Кто выиграл? Или я помешал? Если да, то простите меня. Просто вытаскивайте их и продолжайте. Я могу даже последить за секундомером.

- Сэр?

- О, перестаньте вести себя так чертовски невинно. Я знаю, почему вы здесь, и вы знаете, что я знаю.

Попавшиеся огляделись по сторонам.

- Не волнуйтесь, - сказал я. - Дальше меня это не уйдёт. Мне наплевать, чем вы занимаетесь между собой, пока вы не приведете сюда четвероклассников, чтобы изнасиловать.

Со вздохами облегчения и хихиканьем заговорщицкого понимания они горячо поблагодарили меня. После того, как они ушли, я огляделся по сторонам в поисках доказательств какого-либо криминала. Я обнаружил банку с вазелином, содержимое которой явно доставалась небольшими пальчиками, и пару грязных, слипшихся трусов. Заглянув внутрь эластичного пояса, я прочитал: «трусы для мальчика, размер 28». Ниже стояла обязательная именная метка: «БРЮС БРЭНСОН». Очевидно, котельная была довольно популярным местом для свиданий, пока я всё не испортил. Меня не удивило, что на трусах стояло имя Брюса Брэнсона. Если помните, это был мальчик с большим резиновым задом, который совсем недавно отец Сэйерс счел подходящим для своей трости. У меня возникло ощущение, что нижняя часть Брюса привлекала большое внимание восьмиклассников, хотя, конечно, не больше, чем попка Эриксона. Разница заключалась в том, что в то время, как Брэнсон был типом мальчика, которого другие мальчики любят делать жертвой, Эриксона не нужно было просить дважды.

Я вышел из котельной, рассуждая, что этим похотливым мальчикам, наверное, по-настоящему тяжело, раз приходится ходить в такое место, как котельная ради столь небольших развлечений. И даже там они были не застрахованы от появления таких людей, как я.

 

Ронни пришёл в мою комнату в футбольных шортах. Он раскраснелся от игры в спортзале. Усевшись на пол и скрестив ноги, он принялся складывать один из пазлов, которые я всегда держу у себя. Я заметил, что на нем нет трусов.

- О, это очень легко, сэр. Любой ребенок сможет сложить!

- Да? Ну, я вот смотрю на одного ребенка, который не сможет.

- О, сэр, держу пари, я соберу это за три минуты.

- Ладно. Принимаю пари. Если проиграешь, тебя отшлепают.

- Меня все равно всегда шлепают, так какая разница?

Это правда, мне всегда удавалось подарить некоторым любимым мною мальчикам несколько шлепков по их красивым круглым задам. Как оказалось, им это нравится. Я обнаружил, что большинству мальчиков нравится, когда их по-дружески шлепают. Должно быть, это вызывает у них некий сексуальный трепет.

Естественно, Ронни проиграл пари, поэтому я уложил его к себе на колени для сеанса порки. Я почувствовал его упругую задницу под тонкими шортами, когда шлепнул его через тонкую синюю ткань. Он громко запротестовал, но, конечно же, я не сильно его обидел, просто вызвал в его попке приятное покалывание. Вскоре он плюхнулся на спину, по-прежнему оставаясь у меня на коленях, и моя рука очутилась на его голом бедре. Я сжал его плоть.

- У тебя прекрасные ноги, - сказал я, проводя по ним руками.
Ответ последовал незамедлительно. Его шорты впереди превратились в небольшую синюю палатку, которая поднималась все выше и выше, пока до предела не натянула ткань. Я продолжал гладить его бедра, просовывая руку под его шорты, добираясь до его паха, но не касаясь его шеста. Затем я засунул руку под него и ощутил мягкую теплую плоть его ягодиц.

- Сэр, - мечтательно спросил Ронни, - почему вам нравится шлепать мальчиков?

- Мне нравится шлепать только некоторых мальчиков, - сказал я, ощупывая его голые яйца в тугом мешочке.

- Как насчет Томса? У него самая большая задница в общежитии, но его никогда не шлепают.

- Размер не имеет значения, - сказал я, поворачивая его боком и стягивая шорты с его гладких бедер.

- Что же тогда имеет значение?

- Форма, - сказал я, лаская его попку. - Пропорции. Подходячесть для наказания.

- Подходячесть для наказания! Это что такое?

- Это то, что у тебя есть, - сказал я, подчеркнув свое замечание хорошим шлепком. - А теперь скажи мне, Ронни, почему некоторым мальчикам нравится, когда их шлепают?

- Вы имеете в виду меня, сэр? Я не люблю, когда меня шлепают. Это больно!

- Тогда почему ты позволил мне это сделать?

- Какой у меня был выбор? Я всего лишь мальчик!

- Бедный, беззащитный маленький мальчик, которого насильно принудил грубый мужчина.

- Вы говорите так, словно это изнасилование, сэр.

- Именно! Это было бы изнасилованием, если бы ты не сдался так легко.

- Если это изнасилование, то с этим связан секс.

- Ты спрашиваешь меня или говоришь мне?

- Я не знаю.

- Конечно, в этом есть секс, - сказал я, поглаживая его сексуальную попку. - Если бы его не было, ты бы не получал такого удовольствия.

- Кто сказал, что мне это нравится?

- Я, - сказал я, щекоча его яйца. - Если бы тебе это не нравилось, ты бы упорно сопротивлялся.

- А толку? В конце концов, вы всё равно меня достанете.

- В конце концов?! Как бы мне хотелось заполучить тебя в конце.
Я похлопал его по заду.
- И однажды я сделаю это!

- Сэр?

- Не обращай внимания. Я продемонстрирую, что я имею в виду, когда у меня будет такая возможность. А пока тебе лучше подтянуть штаны и поцеловать меня на ночь. Я слышу, как мальчики поднимаются по лестнице.

Он сладко поцеловал меня в губы.

- Знаете, сэр, - сказал он, поправляя шорты, - секс очень сбивает мальчика с толку.

- Он может сбить с толку и мужчину.

- Правда, сэр?

- Да, - сказал я, пробегая руками по его ногам и снова целуя его.
- А теперь тебе лучше идти. Спокойной ночи и не играй с собой слишком долго.

Ронни поднялся с моих колен, и мы оба заметили его торчащий член под тонкими шортами.

- Видите, сэр. Вы меня очень возбудили.

- Хорошо. Встретимся в котельной после отбоя.

- Сэр? В котельной?
Его румянец сообщил мне, что он знает о котельной.

- Просто шучу. А если серьезно, то возвращайся после отбоя, если хочешь.

- Окей, сэр.

Я уложил спальню спать, читая обычную главу из молитвенника. Мне всегда нравилась часть, в которой говорилось: «О Господь, защити нас от угроз и превратностей этой ночи». Единственная превратность для мальчика, которую я мог придумать, заключалась в том, что он мог заснуть прежде, чем закончит дрочить. Я вернулся в свои апартаменты и сидел там, куря и выпивая в ожидании тихого стука Ронни.

Которого так и не случилось.

Я не стал спрашивать у Ронни, почему он не вернулся. В конце концов, это его личное дело. Не стоило торопить события. Предлогом того, что мальчики бывали у меня после отбоя, служила моя им помощь с учебой, и зачастую это действительно было так. Правда, мальчики, приходившие ко мне за помощью, также являлись мальчиками, жаждущими ласки и внимания, и я чувствовал, что это была такая же их серьезная потребность, как и необходимость получать хорошие оценки, чтобы доставить удовольствие своим родителям. Я никогда не отговаривал мальчика приходить ко мне после отбоя, даже если был уверен, что ему не требовалась помощь с домашним заданием. Я также не различал толстяков и уродов. Больше всего им нужна была привязанность, а я слишком серьезно относился к своей работе, чтобы отвергать мальчика только потому, что он физически не привлекателен. С другой стороны, как бы я ни старался быть справедливым, я не всегда мог скрыть тот факт, что одни мальчики мне нравились больше, чем другие. Это жестокий мир, и милости редко раздаются честно. Мне кажется, зачастую бывает, что мальчики, которые умны, веселы и спортивны, очень привлекательны и физически. Но не я создавал мир, и этим несчастным мальчикам, у которых не было ни таланта, ни мозгов, ни красивой внешности, просто приходилось делать все, что в их силах. Я мог предложить им сочувствие, а иногда и чай, но я не мог заставить себя полюбить их так же сильно, как других – хорошеньких.

 

Пару ночей спустя Ронни действительно постучался ко мне. Я впустил его и запер дверь. Он выглядел очень милым и уязвимым в хлопковой пижаме, которую уже перерос.

Я чувствовал себя очень возбужденным, потому что тут не было никакого притворства насчет домашней работы. Я сразу же приступил к делу. Когда он уселся рядом со мной на диван и принялся выкладывать кое-что из того, что было у него на уме - главным образом, это касалось нового бойфренда его матери, которого он не любил - я тут же принялся гладить и ласкать его, расстегивая пуговицы и снимая пижамную рубашку, водя руками по его обнаженной груди и животу. Он продолжал говорить, не сбиваясь с ритма, пока я просовывал вторую руку в ширинку, на которой не было пуговиц. Моя рука нащупала его жесткий стерженёк и его тугие маленькие яйца. После того, как он отговорился, и после моего утешения, я подарил ему долгий, глубокий поцелуй, продолжая ласкать его тело. Теперь он был очень возбужден, и прижался ко мне. Я уложил его на диван и стянул штаны с его шелковистых бедер, затем лег рядом с ним и поцеловал, поглаживая его обнаженное тело. Я целовал его шею, соски, его мягкий живот, его член. Затем я встал между его ног и взял его твердый стволик в рот, чувствуя, как он пульсирует внутри меня, лаская руками его яички и соски. Теперь он стонал и корчился подо мной. Чувствуя его приближающийся оргазм, я вынул его член изо рта, приподнял его ноги и начал пробираться языком к его дырочке.

Я никогда не применял свой язык к Ронни, и не знал, какой будет его реакция. Тем не менее, большинству мальчиков нравилось, когда ими лижут дырочку, и Ронни не оказался исключением. Он извивался, когда я вращал языком вокруг его отверстия, а когда я начал пропихивать его внутрь, он задрал ноги повыше, чтобы я мог проникнуть ещё глубже. Несколько минут я трахал его языком, пока он не задышал тяжело, задыхаясь от удовольствия; затем я снова взял его готовый к оргазму член в рот. После всего лишь нескольких засосов его тело напряглось, и я почувствовал, как мне в рот ударили быстрые, горячие струи. Потом я улёгся рядом с ним на диван, н мы еще немного поговорили. Я сказал ему, что хотел бы стать бойфрендом его матери, чтобы постоянно заниматься с ним любовью. Я продолжал гладить его по спине и ягодицам, дотягиваясь пальцем до его дырочки, рассказывая, как я бы заниматься с ним любовью каждый день после школы до возращения его матери с работы. Его отверстие всё ещё было слегка влажным от моего языка, и я засунул внутрь палец, но он сжал анус так, что я больше не пытался вытянуть его, а просто оставил его внутри, продолжая ласки и разговор. Мне очень хотелось попытаться добраться до дна этой дырочки, но я знал, что время еще не пришло. Это должно было скоро случиться, но спешить не стоило. Впереди уйма времени.

Уйма времени, за исключением того, что в эти дни я был очень занят. Например, ставил спектакль с седьмым и восьмым классами. Я выбрал «Как вам это понравится» [комедия Уильяма Шекспира]. а в роли Розалинды - ну кто ещё, кроме Эриксона? Для него было естественным играть роль девушки, которая играет роль мальчика, который притворяется девушкой!

На случай, если вы забыли пьесу, любимая девушка Орландо Розалинда маскируется под мальчика по имени Ганимед, чтобы излечить любовную тоску Орландо к Розалинде, притворившись Розалиндой. Она (или он) рассказывает Орландо, как он (я имею в виду, она) однажды вылечил другого влюбленного юношу: «Он должен был вообразить, что я - его любимая, его единственная. Я заставлял его каждый день добиваться моей благосклонности. Я разыгрывал перед ним капризную женщину, то печальную, то женственно нежную, то изменчивую, то тоскующую и влюбленную, то гордую и своенравную, то пустую и глупую.  Я играл в непостоянство, то утопая в слезах, то расплываясь в улыбках. Я, подобно детям и женщинам, предавался мимолетно каждому чувству...»

Вспомните также, что во времена Шекспира все женские роли играли мальчики, так что я был исторически прав, восстанавливая эту традицию, отсутствующую со времен Шекспира. А теперь представьте себе, если хотите, хорошенького юного Эриксона, который действительно выглядит и ведет себя, несмотря на свою мальчишескую одежду, как девочка, переодетая мальчиком. И когда он не притворялся девушкой с Орландо, он отбивался от ухаживаний Фиби, которая влюбилась в мальчика Ганимеда, не понимая, что «он» на самом деле Розалинда. Короче говоря, играл ли он мальчика или девочку, кому-то становилось не по себе, и ему это очень нравилось.

В своей роли мальчика он носил обтягивающие бриджи до колен и зеленую жилетку, которая красиво подчеркивала его мальчишеские прелести, что побудило Томми Уилсона, школьного шутника, заметить: «Знаешь, Эриксон, ты действительно очень убедительный мальчик!

Никто не должен был замечать, что из него получается убедительная девушка, когда он был одет в юбки в качестве Розалинды. Эффект оказался почти бесподобно-идеальным, и во время репетиций мальчику нравилось, когда кто-нибудь играючи хватал его за зад или щипал сиськи.

Спектакль имел ошеломляющий успех, и красота Эриксона заставила покраснеть не одного родителя мужского пола в зале. Когда он вышел на сцену, чтобы прочитать эпилог, содержащий строки «Не играй я здесь мужчину, я расцеловала бы в этом зале всех, чья борода понравилась бы мне...», зал был потрясён. Эриксон получил прозвище «Рози», которое, похоже, ему нисколько не волновало. Он ненавидел свое настоящее имя - Бьерн. Никто и никогда им не пользовался.

После спектакля главным событием было Рождество, и из-за дополнительных репетиций Рождественских служб мальчики были заняты больше, чем преподаватели. В воскресенье перед Рождеством хор исполнил «Ceremony of Carols» Бриттена с Эриксоном, Джерри Джеффрисом и Бобби Фелпсом в качестве сольных партий. Эриксон был старым мастером петь соло, и у него был звучный прекрасный голос. Джеффрис обладал сильным и приятным альтом. И это было первое выступление маленького Бобби Фелпса - он был явно ошеломлен, открывая рот, чтобы спеть перед всеми этими людьми. Звуки, которые он издавал, были хриплыми и тихими, но довольно очаровательными; и после того, как он преодолел свой страх сцены, его тоненький голосок зазвенел, как чудесный серебряный колокольчик. Вызвав дрожь, пробежавшую по моему позвоночнику. После службы я увидел, как мистер Уитерс, толстый хормейстер, обнял и поцеловал мальчика.

После рождественской службы мальчики разъехались по домам. Честно говоря, я не жалел, что они уехали. Мальчики и в самом деле могут утомить любого, и я всегда с чувством облегчения встречал каникулы. Они означали передышку от утомительной работы по исправлению документов, надзору за учебными залами, работе няней и полицейским для шестидесяти активных мальчишек. Появлялась возможность отдохнуть, почитать, съездить в Бостон и посмотреть несколько фильмов, или уехать в тёплые края. Я планировал слетать на Пуэрто-Рико, потому что у меня имелся адресок одного приятного отеля. Но простудился, а когда выздоровел, было уже поздно. Так что я остался в школе. Вскоре мне захотелось, чтобы мальчики вернулись. Я заходил в спальню, где по-прежнему сохранялся неописуемо сладкий запах двенадцатилетних мальчишек, садился на кровать одного из моих любимцев и делал вид, что глажу его. Очевидно, что со мной было что-то не то. Мне требовалось что-то сделать. Совершенно неожиданно я решил съездить в Нью-Йорк.

Побросав в сумку пижаму и тюбик KY, я поймал такси до аэропорта и запрыгнул в самолёт. Через пару часов я поселился в отеле на Таймс-сквер [В 1970-1980-х главное обиталище мальчиков-проституток на Манхэттене].

Было уже слишком поздно для прогулки - мои цыплята [прозвище мальчиков-проституток], наверное, уже легли спать - поэтому я пропустил пару стаканчиков, посмотрел поздний фильм по телевизору и погрузился в глубокий сон без сновидений.

На следующий день я оказался на улице около одиннадцати. День выдался сырой, так что хастлеры не жались по углам улицы. Я принялся проверять игровые салоны. Пока я бродил по ним, притворяясь, что никогда раньше не видел ничего более захватывающего, чем автоматы для игры в пинбол, я украдкой поглядывал туда-сюда, пытаясь угадать, что за тело прячется под тем плащом или что значит этот взгляд, - вся угрюмость этой «игры» охватила меня. Я был старым завсегдатаем Таймс-сквер и теперь думал обо всех часах, которые провел тут, глядя, надеясь, ожидая, и о тех немногих - на самом деле очень немногих - удовлетворительных экземплярах, которыми насладился, и когда вспомнились все мерзости, грязь и страх, я вдруг потерял все своё желание. Я сяду на ближайший поезд и вернусь в Бостон. Но сначала я мог бы проверить другой салон, в память о старых временах

А вот и он. Одиночка, лет тринадцати, в пальто и вязанной шапочке, темные волосы ниспадают на его большие карие глаза. Он походил на юнгу, и я понял, что именно он мне и нужен. У меня есть пунктик насчёт юнг. Я множество раз дрочил, представляя себя капитаном какого-то корабля, объезжающего нового юнгу. Войдя в эту роль сейчас, я подмигнул мальчику и кивнул, как бы говоря: «Тебя наняли, малыш, и ты знаешь, чего ожидать». Я вышел из зала, мальчик последовал за мной за угол. Нервно оглядываясь в поисках копов, что-то бормоча себе под нос и даже не глядя на мальчика, я сказал ему, где остановился, и спросил, не хочет ли он подзаработать.

- Сколько же?

- Десятку.

- Ладно.

- Не подходи слишком близко, - сказал я, направляясь в свой отель по окольному маршруту.

Мне не составило труда доставить его в отель; это такой сорт отелей. Мы с мальчиком не обменялись ни единым словом, и я даже не взглянул на него, пока мы не оказались в безопасности моей маленькой комнаты.

- Сними и пальто и подождите немного, - сказал я. - Как тебя зовут?

- Дэнни.

Я знал много Дэнни с Таймс-сквер. Один мне даже когда-то очень нравился. У этого Денни было красивое лицо, полные красные губы и хорошая кожа. Я сел на край кровати и притянул его к себе. Затем обнял за талию и пощупал его задницу. Она была хороша. Я начал его раздевать - сначала его синий свитер, затем его синюю рубашку, потом его грязную майку. Затем я расстегнул молнию на его штанах и медленно спустил их. Я его еще немного поласкал, прежде чем стянуть с него серые трусы. Большой член, но без волос. Длинный шрам от аппендикса. Глубокий пупок. Я развернул его. Приятная гладкая кожа. Великолепный зад. Пухленький. Я затащил его в постель и крепко обнял, чтобы согреть. Я крепко прижал его к себе, поглаживал его тело. Его юношеское тепло распространилось и на меня. Возможно, от него немного попахивало, но, черт возьми, это был всего лишь запах мальчика. Я поцеловал его в щеку, понюхал его волосы, погладил его задницу и подрочил его член, пока тот не стал твердым. Он просто лежал в моих объятиях, позволяя мне проделывать все это. Затем я сказал ему, чтобы он повернулся на другой бок, притянул его задницу к своему пенису и некоторое время поработал с его членом. Затем я потянулся к KY, снял колпачок и, раздвинув его ягодицы, размазал немного геля между ними, просовывая член внутрь, когда убирал палец.

- Эй! Не в зад! Я не позволяю в зад!

Вот дерьмо! Если есть одна вещь, которую я терпеть не могу - когда проститутка, после того как вы уложите его в постель, сообщает вам, что он не делает определенных вещей. Понимает ли он, за что ему собираются платить?

- Давай, Христа ради. Что, по-твоему, я имел в виду?

- Мне все равно. Я этим не занимаюсь, вот и все.

- Да ладно, в этом нет ничего страшного. Ты делал это раньше, ты сделаешь это снова. В чем проблема? На сегодня уже натрахался?

- Я этим не занимаюсь. Меня никогда не трахали в задницу, и никогда не будут.

- Я тебе не верю. В любом случае, может быть, тебе понравится. Как узнать об этом, если ты никогда не пробовал. Кроме того, у меня небольшой. У большинства джонов [на сленге - клиент] намного крупнее. И я буду входить очень медленно.

- Ничего не поделаешь. Я этим не занимаюсь, вот и все.

Есть парни, которые, столкнувшись с подобной проблемой, просто берут быка за рога или мальчика за бёдра и трахают его. Они просто опрокидывают его, забираются на него и трахают. Что ж, я никогда подобного не совершал. Во-первых, я боюсь последствий. Во-вторых, меня отталкивает, когда мальчик ведет себя таким образом. Меня это действительно бесит, особенно если я знаю, что парня уже трахали. Но не схожу с ума настолько, чтобы заниматься насилием. Так что я попросту сдался.

- Хорошо, - сказал я. - Тогда поработаешь ногами. Перевернись на живот и плотно сведи ноги.

Мальчик так и поступил, и я, вскарабкавшись на борт, и залив его красивую круглую задницу KY, с силой врезался между его широкими полупопиями. Это было неплохо, и, представив себе, что проник хотя бы в его расщелину, и думая, что я все-таки беру мальчика силой, я так возбудился, что, войдя как можно глубже и как можно сильнее, внезапно кончил, выгрузив мою горячую сперму в его щель. Некоторое время я лежал на мальчике, наслаждаясь ощущением его теплой плоти.

Наконец он спросил:
- Ты еще не кончил? - поэтому я скатился с него. Взяв полотенце, протер между бедер и ягодиц мальчика. На кровать тоже немного попало, я вытер и там. Некоторое время мы лежали голыми, разговаривали и смотрели телевизор. Я пытался выяснить, почему ему так не хотелось, чтобы его трахали, но он просто сказал, что это то, чего он никогда никому не позволит. Я уперся в каменную стену - а жаль, потому что мне очень понравилась пухлая задница мальчика.

Спустя некоторое время мы оба проголодались, поэтому я заказал в номер яичницу с ветчиной. Потом заплатил ему, выставил на улицу и принялся смотреть нудистский фильм. Там был один очень симпатичный мальчик лет тринадцати, но, конечно же, камера большую часть времени фокусировалась на его груди, и это снова заставило меня почувствовать сильное возбуждение.

Я вернулся на улицу, но все, что я увидел, было либо слишком старым, либо слишком грязным, либо связанным с бандитами. Я нашел одного очень хорошенького симпотягу, играющую в игру-стрелялку, и начал уже подступать к нему, когда подошел мужчина, очевидно, его отец. Я поспешно ретировался.

Затем я направился к зданию Управления порта. Два симпатичных экземпляра бегали по эскалатору вверх и вниз, играя в какие-то прятки. Они явно были хастлерами, но определенно не интересовались работой. Я догадался, что они уже заработали что хотели и попросту убивали время в ожидании автобуса, который отвезет их домой к мамам и папам; их карманы были полны зелени, а жопки - спермы.

Я совершил еще одну прогулку по игровым салонам, но большинство завсегдатаев разошлись. Было уже поздно. Затем, уже собираясь сдаться, я заметил, как в метро спускается белокурая голова. Я бросился к тому же входу и догнал его, когда он собирался пройти через турникет.

- Идёшь домой? - спросил я.

- Да. И что?

- Хочешь заработать?

- Я уже сделал это пару раз.

- Три - счастливое число.

- У меня мало времени.

- Я живу рядом. Это не займет много времени. Я сделаю так, чтобы это стоило твоего времени, топай за мной.
Я поднялся наверх и свернул за угол, не смея оглянуться.

Оказавшись в безопасном месте, я обернулся и рассмотрел его. Он был очень мал, не очень симпатичен, но и не так уж плох. Вспомнив свое предыдущее разочарование, я собирался объяснить ему, чего ожидаю, когда он сказал:
- Я не делаю ничего, кроме…
К моему удивлению и восторгу, он указал на свой зад! Я быстро дал понять, что это вполне приемлемо, и мы отправились в мой отель, мое сердце бешено колотилось, а колени дрожали. Это было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Я никогда не встречал на Таймс-сквер парня, который настаивал бы на том, чтобы его трахали только в задницу; обычно бывало наоборот. Это была настоящая удача, и мне не терпелось увидеть, какое у него тело под тяжелым пальто. Я боялся, что только одни кости.

Оказавшись в моей комнате, он сказал мне, что его зовут Бадди, что ему одиннадцать лет - скоро двенадцать - и живет он в Бруклине. Говоря это, он снимал с себя одежду. Её было много слоев, каждый грязнее предыдущего, но, наконец, он дошел до своего рваного нижнего белья, и оно тоже вскоре соскочило. Я осмотрел свой улов. Он был очень худым, почти тщедушным, к тому же довольно грязным, и у него было красное родимое пятно на правом бедре. Короче говоря, смотреть было не на что. Но он был юн, и давал в жопу; только это и имело значение.

Обнажившись, он плюхнулся на кровать животом вниз - на свой член - широко раздвинул ноги, засунув под них руки, его тощая задница приподнялась, готовая к траху.

Я раздвинул его ягодицы и посмотрел на очко. Оно был красным и опухшим. Очевидно, он сказал правду, когда говорил о двух разах. Что ж, если он смог выдержать два траха в эту крошечную заднюю часть, он отлично справится и с третьим. Я смазал его KY, позволяя пальцу проскользнуть в его дырочку. Он не моргнул и глазом, даже не пошевелился. Я сложил подушку вдвое и сунул под него так, что его тощая задница торчала наподобие горной вершины. Когда я встал между его ног и прижал свой член к его дырке, он скрестил руки под подбородком и вздохнул от скуки. Я раздвинула его полупопия и надавил своим членом. Сопротивления не было. Я проскользнул целиком, до упора. Он слегка дернул своей задницей, будто подстраиваясь под оптимальный угол для траха.

Очевидно, в его предыдущие разы были члены гораздо больших размеров, чем у меня, потому что они, явно, открыли эти ворота и проложили путь. Всё было слишком легко. Казалось, трудно поверить, что этот крошечный зад может вместить мужской член целиком, хотя у меня есть друг, который клянется, что легче трахнуть восьмилетнего девственника, чем четырнадцатилетнего. Что-то связанное с их более слабыми мышцами сфинктера и свободно плавающими костями таза.

Я с силой врезался в упругий зад, надеясь добиться признания присутствия моего члена в его прямой кишке, но он не двигался с места. Я залез под него и нащупал его маленький член, который был лишь наполовину твердым. Затем я начал трахать его как следует. Я засовывал свой инструмент в его горячую маленькую попку, воображая, что подо мной Ронни. Я увеличил темп, врезаясь в него изо всех сил, но он продолжал лежать, скрестив руки, как будто я делал ему расслабляющий массаж спины или что-то в этом роде. Я схватил его за яйца и стал трахать ещё сильнее, чувствуя, как поднимается мой сок. Я притормозил, чтобы в полной мере насладиться оргазмом.

- Ты еще не кончил? - послышался тихий голос.

- Еще нет.

- Я должен скоро вернуться. Который сейчас час?

- Я вот-вот кончу, - сказал я, игнорируя его просьбу и возобновляя свои усилия.
На этот раз я не унимался, а ехал дальше, пока мои соки не поднялись и не хлынули в уже наполненную спермой прямую кишку трижды трахнутого паренька. Я выкачал все до последней капли, и он помог мне, выдаивая меня своими морщинистыми мышцами, когда я выходил.

Бадди встал, вытерся и начал надевать слои одежды, которые он снял всего несколько минут назад. Все прошло настолько быстро, деловито и эффектно, что вызвало ощущение трах с каким-то роботом. Тем не менее, прошло много времени с тех пор, как мой член оказывался в попке мальчика, и это оказалось намного лучше, чем все разочаровывающие маленькие игры, в которые я играл в школе. Может, это и не любовь, но, по крайней мере, хороший, грязный секс с мальчиком.

Я попрощался с Бадди, дав ему пятнадцать баксов, выселился из отеля и улетел обратно в Бостон. Я добрался до школы как раз в тот момент, когда начали возвращались мальчики, кричащие и вопящие, полные буйного веселья и хорошего настроения, помолодевшие после двух недель более или менее нормальной семейной жизни в семье. Для меня переход от Таймс-сквер, от Дэнни с Бадди и их окружения к маленькому анклаву под названием школа Св. Варнавы стал настолько резким, что я не мог определённо сказать, какой из этих миров более реален, на Таймс-сквер или этот. Возможно, ни тот, ни другой. Однако, вернувшись в школу, мне было трудно поверить в существование Бадди и Дэнни. Меня снова поглотила работа и жизнь школы, поскольку мы погрузились в долгий путь, так называемые «собачьи дни» между Рождеством и Пасхой. Я знал, что приближается время, когда я попаду в Ронни.

 

7. Колин Мерчисон, Р. Н.

По мере того, как возобновлялась повседневная жизнь школы-интерната, мое приключение на Таймс-сквер постепенно уходило в небытие. И, только подхватив какую-нибудь заразу, я сразу бы убедился, что весь тот эпизод не являлся моей фантазией. Проблема заключалась в том, - особенно с изолированной точки школы Св. Варнавы — что было трудно поверить: в середине двадцатого века в самой богатой стране мира можно было пройтись по главной улице Нью-Йорка и встретить мальчиков... проституток, готовых продавать свое тело. В это можно было поверить, только побывав там. Мне, вернувшемуся в школу Св. Варнавы, те мальчики больше не казались реальными. Как могут наши милые чистые мальчики, называющие вас «сэр», даже принадлежать к тому же виду, что и те порочный маленькие создания, читающие журнал, когда их трахают в хвост и в гриву? Определённо, именно здесь, в школе, были «настоящие» мальчики, а остальные - просто особи какого-то другого вида, только внешне похожие на них. Я пытаюсь сказать, что те маленькие мальчики-проститутки принадлежали к миру, который я никогда не знал; тогда как здесь, у Св. Варнавы, были мальчики, с которыми я мог разговаривать и понимать, потому что их мир был - более или менее - таким же, как у меня в детстве. Благодаря им я мог заново пережить собственное детство; кроме того, за исключением случаев, когда я чувствовал себя предельно возбужденным, немного подурачиться с одним из них стоило того быстрого секса с распутным хастлером, спрашивающим у вас, который час, когда вы уже готовились спустить в его дважды оттраханный зад.

Но факт - в этой школе мне очень нравились мои ребята с их серебристыми голосами и их глупыми школьными шутками, не менявшимися из года в год: «Сэр, у кого шесть ног, как у мухи?» - но ответов на которые я никак не могу запомнить.
- Сэр, - заявил однажды Джим Додж, - что имеет восемьдесят шесть зубов и сдерживает монстра?

- Я не знаю, Джим, ну так что же имеет восемьдесят шесть зубов и сдерживает монстра?

- Моя ширинка.

- О, ты льстишь себе, Додж, - заявил я, хотя, увидев мальчика в бассейне незадолго до этого наполовину выпрямившимся, я должен был признать, что у него определился довольно развитый штырёк. Мне было интересно, смог ли он найти подходящее отверстие для своего органа среди одноклассников, или ему приходилось довольствоваться «самобичеванием»?

Если восьмиклассников беспокоили относительные размеры своих членов, то младшие мальчики были более ориентированы на свои зады. Все связанное с попками постоянно вызывало у них интерес. Если какой-нибудь мальчик пукал в классе, все остальные неудержимо хихикали, хватая ртами воздух и хватаясь за горло, словно задыхаясь от смертельных паров. Игры со шлепками среди них обладали неизменной популярностью, и я частенько играл в щекотку-шлепок, которая доставляла множество удовольствия как мальчикам, так и мне. Все маленькие мальчики, конечно же, любят, когда их щекочут, а некоторые утверждают, что не испытывают страха перед щекоткой только ради того, чтобы заставить меня пощекотать их. Определённо, я так и делал. Я щекотал парнишке ребра, пока его ноги не поднимались к груди в каком-то рефлекторном ответе, что делало его задницу хорошей мишенью. Я шлепал его по ягодицам, и его ноги опускались вниз, чтобы защитить зад. Затем снова щекотал его рёбра, и его ноги снова задирались вверх. Щекотка. Шлепок. Щекотка. Шлепок. Это веселая игра могла продолжаться до тех пор, пока она вам не надоедала. Мальчишкам же это никогда не приедалось.

Какие странные создания эти мальчишки! Такие невинные! И в то же время такие всезнающие! Такие доверчивые! Но можно ли им доверять по-настоящему?

Где-то в конце февраля школу охватила эпидемия гриппа. Первым его поймал маленький Тимми Такер.

Неудивительно, что его закадычный приятель Эрик Лэдд заболел на следующий день.

Был субботний полдень. Школа собиралась ехать в Бостон на концерт. На половине пути ко мне подошел Тимми, облокотился на мое сиденье и заявил: «Сэр, меня тошнит».

- Тебя тошнит? - переспросил я.

- Возможно, - сказал мальчик.

- Водитель! Остановите автобус! - закричал я.
Автобус с визгом остановился, и я повел Тимми к выходу. Я объяснил проблему другим учителям и сказал, что отвезу его обратно в школу. Мы вышли, и после того, как он заверил меня, что его не стошнит сию минуту, мы остановили такси и быстро вернулись в школу, Тимми всю дорогу жался к моему плечу.

- Простите, что из-за меня вы пропустили концерт, - сказал он мне в какой-то момент.
А я как раз подумал, как я рад. Ехать в такси с мальчиком, жмущемся ко мне намного лучше, чем сидеть в душном зале и слушать концерт.

Вернувшись в школу, я отвел мальчика в лазарет и постучал в дверь мисс Э. Ответа не последовало. Конечно! Она тоже поехала на концерт - на машине.

Я повел Тимми обратно лазарет, где стояли маленькие кровати, все крахмально-белые и пахнущие суровой чистотой.
- Как ты себя чувствуешь, Тимми? - спросил я у белокурого голубоглазого курносого мальчугана.

- Неважно, сэр. У меня болит голова, и живот, и как бы всё остальное тоже болит.

- Нам лучше уложить тебя в постель, - сказал я. - Тогда тебе станет лучше. Садись на кровать, а я помогу тебе раздеться.

Я заметил, что малыш дрожит, когда расстегивал ему рубашку, а его кожа на ощупь показалась мне горячей. Он сидел пассивно, позволяя мне его раздевать. Он даже не стал возражать, когда я расстегнул ему ремень и штаны.

- Приподнимись, - сказал я, стягивая с него штаны.
Затем я снял с него трусы. Я пребывал в восхищении от его розового мягкого тела. Ему было всего девять, он был одним из самых маленьких сквогов.

Он сидел голышом на кровати, пока я рыскал среди больничных пижам, слишком больших для него, а затем помог ему её надеть. Я укутал его одеялом и пощупал ему лоб.

- Мне лучше измерить тебе температуру, - сказал я. - Я принесу градусник.
Я пошел в амбулаторию и нашел один. Вернувшись к кровати, я обнаружил его внезапно перевернувшимся на живот. Я остановился как вкопанный. Очевидно, я держал не тот термометр. Ошибки быть не могло. Или могло? Иначе зачем ему демонстрировать свою задницу, когда я приближаюсь с термометром в руке?
- Э-э, минутку, - произнёс я, - я кое-что забыл.
Вернувшись в амбулаторию, я поискал другой градусник. Конечно, он тут имелся. Он был с короткой колбочкой и четкой надписью «ректальный». Рядом стояла банка с вазелином.

Когда я вернулся с этими э-э.. предметами, Тимми по-прежнему лежал на животе. Его зад дернулся под одеялом. Я поставил банку с вазелином на тумбочку, в поле его зрения. Никакой реакции. Я сел на край кровати и откинул одеяло. По-прежнему никакой реакции.

- Давай-ка спустим их, - сказал я, пытаясь говорить как медсестра, пока стягивал штаны с его бедер. В поле зрения появилось изящная попка - розовая, мягкая и красивой формы. Некоторое время я рассматривал её, наблюдая, как она время от времени слегка подергивается. Она была покрыта гусиной кожей, без сомнения, от воздействия воздуха. Я вспомнил, что должен делать, встряхнул термометр, открыл банку с вазелином, окунул кончик термометра в банку, а затем снова повернулся лицом к его попке. Он лежал, скрестив руки под подбородком, в точности как мой маленький проститут с Таймс-сквер. Я раздвинул нежные горячие щечки его нежной задницы и обнаружил цель.
- Ну, это не должно быть слишком больно, - произнёс я глупость.

- Я знаю, - сухо заметил мальчик.
Я прицелился и осторожно втолкнул его, размышляя о том, что если бы я вставлял вместо градусника свой член, аналогия с Таймс-сквер стала бы идеальной, потому что маленький Тимми лежал так же пассивно, как и Бадди.

Я обнаружил отверстие с первой попытки, и градусник вошел в зад Тимми уже без моей помощи. Он даже не вздрогнул. Может, подумал я, мой член был для Бадди чем-то вроде смазанного термометра? Вставив термометр на пару дюймов, я зажал его между пальцами, как сигарету, и прижал ладонь к его горячей ягодице. Другой рукой я взъерошил ему волосы и сказал:
- Знаешь, Тимми, ты уже достаточно взрослый, чтобы измерять температуру во рту.

- О, я знаю, сэр. Я много раз думал об этом.

- Но ты, кажется, не удивился этому способу?

- О, сэр, это потому, что мисс Э. всегда так поступает с нами, четвероклассниками.

- И вы не возражаете?

- О, нет. Это же совсем не больно. Кроме того, можно ведь разговаривать.

- Да, - сказал я, слегка повернув термометр, - это правда. И все же некоторые мальчики не любят, когда им втыкают что-то в задницу. Хотя, полагаю, ты не из их числа.
Говоря это, я крутил и вертел маленький стеклянный стержень в его заднице.

- Нет, сэр, хотя это по-настоящему смешно, когда вы так делаете.

- Что делаю?

- Ну, шевелите им. Я же это чувствую.

- О, это?
И я потыкал им, вытаскивая и одновременно вращая.

- Да, сэр, это забавно.

- Ты не против? Прости. Я больше не буду этого делать.

- О, я действительно не против, сэр. Это просто забавно.

Приняв это за просьбу о продолжении или, по крайней мере, за разрешение продолжить, я очень осторожно подвигал градусникам, время от времени поворачивая. В ответ он слегка поерзал задом.

- И мисс Э. таким способом измеряет температуру всем сквогам?

- Не знаю, сэр. Все, что я знаю - она так меряет температуру мне и Эрику. Она всегда делает так.

- Я думаю, она не доверяет тебе и Эрику, чтобы вы держали градусник у себя во рту, поэтому она вставляет его вам в попку, где вы ничего не сможете с ним сделать.

- Думаю, что да, сэр. Обмануть так довольно сложно.

- Я бы даже сказал, что невозможно, - сообщил я, толкнув градусник еще раз, заставляя Тимми снова заёрзать. Повертев градусник ещё несколько раз, я пошел за чем-нибудь, чем можно будет егов ытереть, оставив термометр в заднице. Вернувшись, я заметил, что тот слегка двигается. Судя по всему, смышлёный мальчуган придумал, как слегка пощекотать себя, двигая мышцами сфинктера. Ах, как богата и разнообразна половая жизнь детей!

Я осторожно вытащил градусник и вытер его. Сто два [По Фаренгейту, почти 39 по Цельсию].

- Что у меня, сэр?

- Я не должен тебе говорить.

- Пожалуйста, сэр!

- Сто два. Но это немного. В прямой кишке всегда на градус выше.

- Ой.

- Я дам тебе аспирин, чтобы ты мог заснуть, - сказал я, похлопав его по заднице, прежде чем натянуть штаны.
Я дал ему аспирин и снова уложил его. Его лицо раскраснелось.

- Достаточно тепло? - спросил я.

- Да сэр. Слишком тепло, но в то же время меня всего трясет.

У бедного мальчика действительно начинался озноб. Что бы в таком случае сделала хорошая медсестра? Мешок со льдом? Нет, это от похмелья. Ах! Знаю! Обтирание! И ещё я сделаю ему приятный успокаивающий массаж спины. К тому времени, когда я закончу, начнёт действовать аспирин, и он заснёт. Я сходил в амбулаторию, нашел спирт и полотенце, с которыми вернулся.

- Что это такое? Ой. Вы собираетесь меня обтирать, сэр?

- Да, это поможет снизить температуру. Мисс Э. когда-нибудь обтирала тебя, когда ты болел?

- Иногда да, сэр. Это хорошо. Мне нравится.

- Хорошо. Тогда ложись как надо, - сказал я, снова стягивая одеяло.
Тимми плюхнулся на живот и задрал пижамную куртку. Я помог ему.

Он вздрогнул, когда холодный спирт коснулся его разгорячённой кожи. Я размазал жидкость по его гладкой спине и начал втирать ее, разминая плоть пальцами. Я массировал его от затылка до поясницы. Затем я стянул его штаны на несколько дюймов ниже бедер. Капнул туда немного спирта, и его часть просочилась между ягодицами.

- Как я делаю? - спросил я.

- Хорошо, сэр. Так же хорошо, как мисс Э. Даже лучше.

- А как далеко заходит мисс Э.?

- Сэр?

- Как далеко она заходит по твоей спине? Она останавливается здесь или идет дальше?

- Иногда она идет еще дальше.

- Как далеко?

- Иногда до самого конца.

- Хорошо. Пойдем до конца?

- Если вы не против, сэр.

Я не возражал. Я стянул его пижаму до щиколоток, снова восхитившись аккуратным розовым тельцем. А затем начал двигаться вверх, втирая жидкость в его икры, затем в его бедра, массируя горячую, нежную область его промежности, насколько мне позволяла моя смелость. Когда я коснулся этой чувствительной области, он раздвинул бедра, словно приглашая меня глубже исследовать эту секретную область. Но могу ли я быть в этом уверен? Я капнул немного спирта на его зад, наблюдая, как он стекает по ягодицам. Затем я помассировал гладкие холмики, которые оказались необычайно восхитительными на ощупь. Холмики, между ними, под ними до промежности и обратно вверх. Я подумал, как было бы просто трахнуть этого паренька. Мои пальцы потянулись к его отверстию. Оно все еще было скользким от вазелина. Я нащупал вход. Боже мой! Этот ребенок был подобен пластилину в моих руках! Я мог сделать с ним абсолютно все!

На одно краткое мгновение я решил было получить полную меру удовольствия от его зада. Я был уверен, что, если бы я раздвинул его ягодицы и вошел в него своим членом, он бы ни в малейшей степени не возражал, за исключением, возможно, указания на то, что это была одна из форм массажа, которую мисс Э. никогда не выполняла. Сидя, прижав палец к его желанной дырочке, я испытывал сильное искушение поступить так. Но потом пришел в себя. В конце концов, это не хастлер с Таймс-сквер. Это маленький четвероклассник хоровой школы Св. Варнавы - больной, лежащий в лазарете. Если бы я трахнул его, он мог бы со всей своей невиновностью похвастаться своим маленьким приятелям волшебной вещью, которую мистер Мерчисон проделал с ним в лазарете - оказывается, градусник великолепно щекочет попку, и вам всем следовало бы это попробовать! Но, возможно, он был не так уж невинен. В наши дни о детях ничего толком неизвестно. Может быть, в своем лихорадочном состоянии он даже не вспомнит этого, особенно если я подсуну ему какую-нибудь игрушку. Но какую? А что, если он вспомнит?

Каким бы соблазнительным ни был этот маленький кусочек мальчишеской плоти, я решил - хорошо это или плохо, я так никогда не узнаю - сопротивляться искушению. Оскар Уайльд сказал: «Единственный способ избавиться от искушения - это поддаться ему». Но посмотрите, где он оказался. Нет, я остерегусь.

Я еще немного помассировала его прекрасную попку, затем, вздохнув, натянул ему штаны, снова подоткнул одеяло, взъерошил волосы и поцеловал в горячую щечку. Он быстро повернулся и поцеловал меня в ответ, затем сказал:
- О, сэр, я не должен был этого делать. Вы можете заразиться.

- Ты можешь заражать меня в любое время, Тимми, - сказал я, снова целуя его. - Спокойной ночи и приятных снов.

- Спокойной ночи, сэр. И спасибо.

Мне хотелось сказать: «Спасибо за то, что ты такой милый и красивый, спасибо, что плюхнулся на живот из-за своей температуры, спасибо, что лежал там тихо, пока я получал своё удовольствие, а ты - своё, спасибо за предоставленную мне возможность помассировать тебе спину, спасибо, что заболел сегодня, спасибо, что живёшь».

Я оставил записку мисс Э.:
«Такер в постели №4. Температура 102 (ректально), 2:15. Проделал: Один аспирин, одно обтирание спины. Колин Мерчисон, Р. Н.».

Я прикрепил записку к ее двери и ушел. Я некоторое время лежал, грезя о недавнем случившемся, в мыслях совершая то, к чему я был так близок наяву. Если можно верить моему джинну фантазии, мальчик оказался невероятно искусным партнёром.

Позже я заглянул к мальчику, который так недавно восхитительно «изнасиловал» меня, заметив, что он крепко спит на животе. Некоторое время я наблюдал за ним, прислушиваясь к его равномерному дыханию, наблюдая, как его тело мягко приподнимается и опускается при каждом вдохе. Маленькие мальчики неотразимы, когда спят. Я сел на край кровати и очень осторожно положил руку на его попку, контуры которой мог различить под одеялом. Ещё раз измерить ему температуру? Я решил не поддаваться дальнейшему искушению. Я снова поцеловал его, прямо возле его. Он издал тихий звук во сне. Возможно, он принял меня за свою мамочку.

Позже, когда все вернулись с концерта, я зашел к мисс Э., чтобы убедиться, что она увидела мою записку.

- Большое спасибо, мистер Мерчисон, - сказала добрая дама. - Боюсь, что у вас было много хлопот.

- Ничего страшного, мэм. Всегда готов.

На следующее утро после завтрака я заглянул к мальчику.

Он сидел, выглядя при этом довольно бодро. Я заметил, что банка с вазелином по-прежнему занимает тумбочку у его кровати.

- Хорошо выспался?

- Да сэр. То есть нет, сэр. На самом деле, нет. Мне снились плохие сны.

- О чем?

- Там были люди, которые гнались за мной, и я падал, и это повторялось снова и снова. А потом мне снились другие кошмары, которые я уже не помню.

- Кстати, о плохих снах, а вот и еще один! - весело произнёс я, потому что в дверь вошла мисс Э., неся перед собой парящую горячую клизму с большой черной насадкой, подобной копью. Я подмигнул Тимми и бросил его на произвол судьбы.

 

8. Восхождение на гору Райли

Эпидемия гриппа длилась две недели, опустошая классы и толпами отправляя мальчиков на милость мисс Клизмы.

Ронни Райли избегал гриппозной чумы до самого конца, поддавшись ей как раз тогда, когда в лазарете впервые не оказалось ни одного мальчика. К концу недели он почти выздоровел, так что мисс Э., которая, безусловно, заслуживала отдыха от всех своих забот, не должна была чувствовать неловкость, осуществляя свой давний план на эти выходные - навещая сестру в Бостоне. Обычно миссис Фокс, старая домохозяйка, заменяла ее, но она лежала в постели с приступом подагры, поэтому я благородно вызвался приглядывать за мальчиком. Поскольку после дела Тимми Такера я приобрел репутацию Флоренс Найтингейл [знаменитая английская медсестра и общественный деятель], мое предложение было с благодарностью принято.

Это был свободный уик-энд, означавший, что мальчики могут съездить либо домой, - если они живут поблизости - либо в дом друга, уехав после уроков в пятницу и вернувшись в воскресенье так, чтобы успеть на утреннюю службу. Поскольку это был последний свободный уик-энд перед Великим постом, нам удалось сбагрить даже самых нежелательных, поэтому в школе не осталось мальчиков, кроме Ронни. И очень мало учителей: только Перси Плимптон, которому некуда было ехать, и Лимон Джо, у которого не было никакого желания уезжать. Даже директор уехал - на какую-то конференцию. Всё было слишком хорошо, чтобы являться правдой. Я понадеялся, что подагра миссис Фокс продолжает причинять ей боль, но в любом случае она не представляла большой угрозы в своем ослабленном состоянии.

Я спустился вниз, чтобы повидать Ронни, вышагивая по пустынным коридорам, еще недавно отзывавшимся эхом на голоса ликующих мальчишек, а теперь мертвенно тихих. Ронни лежал на боку лицом к стене. Я присел на кровать, удивив его, потому что он дремал.

- О, это вы, сэр. Я думал, это мисс Э.

- Не повезло, она уехала на выходные.

- Она уехала?

- Да, и все остальные тоже, почти все.

- А как насчет Фокси?

- Она здесь. Снова подагра. Как ты себя чувствуешь?

- Довольно хорошо, но здесь становится слишком скучно.

- Хочешь подняться в спальню?

- Да, сэр!
Он начал вставать с кровати, но я толкнул его назад.

- Только если у тебя нормальная температура, - сказал я, взяв с прикроватной тумбочки и встряхнув термометр, который сунул ему под язык.

- Сэр, это правда, что…

- Не разговаривать! И держи это под языком.
Я сделал вид, что измеряю его пульс, но сбился со счета ударов, не зная, какие его, а какие мои. Затем, все еще играя в доктора, я расстегнул его пижамную куртку и хлопнул его по груди.

- Что вы не так...

- Держи рот закрытым, а то я переверну тебя на живот и возьмусь за другую сторону!

- Сэр! - пробормотал он сквозь зубы. - Вы бы не стали. В любом случае, вам бы потребовался правильный термометр.

- Ой, я бы не стал?! - произнёс я, вспоминая о Тимми. - И я знаю, где лежит другой градусник. Знаешь, что она использует его на сквогах? Ты бы узнал об этом, если бы полежал здесь со сквогами. Так что, не двигайся, сынок, или получишь сквог-измерение.
Он покраснел, но больше ничего не сказал. Я стукнул его по груди и ткнул в живот, заставив его захихикать. Палаточный шест стал приподниматься.

Температура оказалась нормальной, поэтому он надел халат и тапочки и пошел со мной в общежитие.

Было ещё рано, около семи, и требовалось убить уйму времени перед сном. Какое-то время я не хотел ничего начинать, поэтому мы играли в какие-то игры и проболтали пару часов. Он был очень разговорчивым мальчиком, когда находился в настроении. Он проспал весь день и еще не был готов ко сну.

Около девяти часов он сказал:
- Сэр, можно мне принять ванну у вас?
Это была привилегия, которую я иногда оказывал мальчику; это считалось большим удовольствием - позволить себе ради разнообразия окунуться в настоящую ванну. Я был в восторге от того, что Ронни попросил об этом удовольствии, и принялся наполнять ванну горячей водой, пока он наблюдал, жуя конец шнура от халата.

Когда ванна наполнилась, он сказал:
- Ну, думаю, мне пора заходить.

- Я бы посоветовал сначала снять пижаму, - сказал я, не собираясь удаляться.

- Вы правы, сэр, - произнёс он, расстегивая шнур и снимая халат. Я наблюдал за ним, пока он расстегивал свою пижамную куртку и снимал ее, а затем развязывал шнурки на штанах, отчего они упали на его лодыжки. Я поразился красоте его тела, когда он наклонился, чтобы выйти из них, а затем осторожно опустил палец ноги в воду.

- Слишком горячая? Я могу сделать чуть прохладнее.
Он стоял, опираясь на одну ногу, пока я регулировал температуру в ванне, затем, положив руку мне на плечо, он ступил внутрь, постепенно опуская свое тело, пока не погрузился в воду.

- Хочешь пены?

- О да, сэр.

Я налил полный колпачок и пустил воду, чтобы вспенить. Вскоре над облаком пены была видна только его голова. Я взял свою камеру со вспышкой и сделал несколько снимков. Затем сказал: «Покажи нам себя побольше», и он выставил колени над пеной, затем сел и, наконец, по моей просьбе, перевернулся. Немного поуговаривав его, я получил хороший снимок, на котором виднелись только два холмика его попки, окружённые пеной.

Зная, что мальчики любят, когда их оставляют в ванной одних, я ушёл в комнату и развел небольшой огонь в камине. Я приготовил какао на плитке, откинул одеяло и заглянул к мальчику. Он дремал. Я пустил еще немного горячей воды в ванну, взял мыло и мочалку и принялся за его уши, шею и спину. Затем он лег на спину, а я начал с другого конца: за пальцы ног, икры, лодыжки, колени и бедра. Ах, какие милые бедра!

- Теперь перейдём к середине, - сказал я. - Вставай на колени.
Он так и сделал, и я намылил ему попку, член и яйца, пока он не оказался хорошо намыленным и спереди, и сзади.

- Я всегда оставляю лучшее напоследок, - сказал я, работая обеими руками: пока одна рука намыливала его яйца и пенис, который к тому времени напрягся, другой я трудился между его мыльными ягодицами. Я намылил ему анус, а затем скользкой мыльной рукой подвигал взад и вперед между его ног.
- Итак, думаю, теперь ты достаточно чистый, - произнёс я.

- Да, сэр, я не думаю, что вы что-то пропустили.

Я сполоснул его, а когда он вылез из ванны, я взял огромное полотенце, которое и обернул вокруг мальчика.

- Пойдем к камину, - сказал я. - Там ты обсохнешь.

Он стоял перед огнем, поджаривая сначала перед, а затем зад, одновременно лениво вытираясь. Я сделал еще несколько снимков со вспышкой; Затем, решив, что мне нужен эффект огня, я изобразил его обнаженным, сидящим на ковре перед камином, подогнувшим под себя ноги и глядящим в огонь. Я установил камеру на штатив и сделал ещё ряд снимков. Когда я пишу это, передо мной стоит лучшая из тех фотографий.

Он пил горячее какао, по-прежнему сидя голым на коврике. Я сел за ним на пуфик и высушил ему волосы, пока они не стали шелковистыми и золотистыми. Я поцеловала его в шею, вдыхая сладкий запах мыла и мальчика. Он откинулся назад и уткнулся головой в мои колени. Я поласкал его волосы, шею и соски. Его соски были увеличенными, как это часто бывает у половозрелых мальчиков; ему нравилось, когда их гладят. Когда в начале года он впервые заметил их увеличение, то в панике пришел ко мне, опасаясь, что у него «растут сиськи». Но после моих заверений, что это нормально, он стал гордился своими «сиськами» и никогда не переставал возбуждаться, когда я играл с ними.

Сцена была идиллической, только я и обнаженный мальчик перед огнем, но мне было трудно достичь своих целей там; мне требовалось уложить его в постель. В конце концов он медленно зевнул, и я сказал: «Пора спать», поднял его на ноги и потащил к двери в спальню.

- Куда мы идем? - спросил он.

- В постель, конечно. Разве это не то место, куда обычно идут, когда устают?

Он сначала ничего не сказал, просто воззрился на меня. Затем произнёс:
- А как насчет моей пижамы?

- Она тебе не понадобится, - сказал я, обнимая его за талию.
Он окинул меня долгим, медленным взглядом и позволил отвести себя в спальню

Он посмотрел на кровать с откинутым одеялом и спросил:
- Я могу спать здесь... всю ночь?

- Хм. Если, конечно, ты не хочешь вернуться на ту жесткую кровать в лазарете.

- Нет, наверное, нет, но…

- Конечно, ты всегда сможешь передумать позже.

- Да, сэр.
Он взглянул на меня еще раз, и на этот раз дал мне понять своим взглядом, что любые сомнения или замешательство, существовавшие ранее в отношении моих намерений, больше не существуют; он знал, чего ожидать. Я наблюдал за его обнаженным телом, когда он проскользнул под одеяло и аккуратно передвинулся к дальнему краю кровати. Это была та сторона, на которой мне требовалось оказаться, чтобы дотянуться до своих смазочных материалов.

- Ты не против спать на этой стороне кровати? - попросил я.

- Я левша или что-то в этом роде.
Он переместился, затем снова лег, закинув руки за голову, и разглядывая меня, пока я быстро раздевался. Он ничего не сказал, даже когда мой твердый член выскочил из моих трусов. Он был готов к этому.

Я запер дверь, выключил свет и лег рядом с ним. Затем провел руками по его шелковистой коже и прижал его к себе. Мы начали обниматься и целоваться в темноте. Я просунул одну ногу между его бедрами и притянул его ещё ближе, поглаживая его спину и ягодицы. Он напрягся, когда мой палец коснулся его дырочки, так что я на время отказался от этого. Я позволял своим пальцам слегка касаться его спины, пока страстно целовал его. Затем, двигаясь вниз, я облизал его твердые маленькие соски, обцеловал весь его мягкий живот и, взявшись за его спину одной рукой, принял его твердый штырёк между губ, поначалу покусывая нежный кончик, затем облизывая нижнюю сторону. И, наконец, позволив всему стволу войти в мой рот. Я сжал рот настолько плотно, насколько это было возможно, чтобы предоставить ему ощущение плотного проникновения, и двигался по его стержню туда-сюда, щекоча его яйца свободной рукой. К этому времени он уже стал корчиться и извиваться на кровати. Его страсть быстро нарастала, но я не хотел, чтобы он достиг кульминации, поэтому перевернул его, раздвинул ему ноги и прижался своим языком к его отверстию. Он слегка вздрогнул, когда мой язык проник в его маленькую дырочку, которая все еще пахла мылом после его ванны. Затем, просунув язык в крошечное отверстие, я начал двигать им, входя и выходя. Он выгнул ягодицы, чтобы я мог проникнуть ещё глубже. Ему - маленькому дьяволёнку - по-настоящему понравилось это поэтому я покрепче обхватил его и въехал так далеко, как только получилось. Затем я остановился, сел и погладил его ягодицы, после чего потянулся к тумбочке.

Он услышал, как я откручиваю банку с вазелином, и спросил:
- Что вы делаете?

Вместо ответа я набрал немного мази на палец и показал ему.

- Что это такое?

- Всего лишь вазелин.
Я старался вести себя как можно более непринужденнее.

- А зачем?
Теперь он приподнялся на локтях, его спина выгнулась внутрь, подчеркивая бугорки его ягодиц.

- Чтобы смазать попку, - сказал я.

- Я не знал, что вы собираетесь это делать!

- Конечно, глупый, а чего же ты ожидал?

- Я не знаю.

Мальчиков иногда сложно понять. Я считал, что мои намерения весьма очевидны: я собираюсь его трахнуть. Никогда не поймёшь этих детишек.

- Ты всегда можешь передумать и вернуться в лазарет, - сказал я.

- Нет, сэр, я останусь.

- Хорошо. Отлично.
И я раздвинул его булочки и размазал вазелин пальцами по всему розовому бутону. Я поработал вокруг отверстия, пока оно не стало красивым и скользким, но когда я попытался вставить палец, Ронни сжал анус и сглотнул. Придётся потрудиться.

- Перевернись на бок. Нет, наоборот. Вот так.
Я притянул его зад обратно к своему члену, который скользнул между его хорошо смазанными ягодицами и остановился напротив ануса. Я слегка поднажал. Он отстранился. Я попробовал еще разок. И снова сопротивление.
- Ронни, - сказал я, - постарайся расслабиться.

- Сэр, я ничего не могу с собой поделать. У меня там болит. Сегодня утром мисс Э. поставила мне большую клизму.

Проклятия мисс Э. Но если подумать, он, определенно, не жаловался на мой язык. Может, он просто такой застенчивый. А может, он просто не хочет, чтобы его трахали. О, этих мальчишек никогда не поймёшь. Иногда у них были странные причуды.

- Когда я войду, тебе не будет больно, - сказал я. - Просто постарайся расслабиться.

Я снова прижался к нему.

- Пожалуйста, сэр, вам обязательно делать это сегодня вечером?

- Да!!

- Я имею в виду, что пока что это был отличный вечер, и, ну, разве мы не могли бы заняться чем-нибудь другим?

Я немного подумал. На самом деле было ещё только одно, но я хотел, чтобы он сам это предложил.
- Например?

- Например то, что вы делали со мной раньше. Я мог бы сделать это вам.

- Да ладно тебе, Ронни, хватит путаться в словах. Что ты предлагаешь?

- Я мог бы вам отсосать.

- А тебе бы этого хотелось?

- Я бы предпочел это, чем другое.

- Говори напрямик. Тебе не хочется, чтобы я тебя трахнул? Знаешь, в этом нет ничего страшного - когда тебя трахают. Многих парней постоянно трахают, и им это нравится. Вероятно, тысячи парней по всему миру трахаются прямо в эту минуту. Ты когда-нибудь думал об этом?

- Нет, сэр, никогда.

- Знаешь, если я не трахну тебя сегодня вечером, то просто откложу это.

- Давайте отложим, сэр. Мы могли бы заняться другим.

Ну, подумал я, мне будет очень приятно, если Ронни отсосёт. Его попка может подождать и до завтра. Не так приятно, как попасть в его зад, но это стало бы очень хорошей заменой. Кроме того, я не хотел портить вечер, принуждая его.

- Ладно, - сказал я.
Я пошел в ванную и обмыл член, который за это время обмяк. Когда я вернулся в спальню, он лежал на спине, заложив руки за голову. Я скользнул в кровать рядом с ним и притянул его к себе, лаская обнаженное тело. Тепло его мягкой кожи вскоре возродило мой огонь, и через несколько минут я уже неистовствовал. Я усадил его и наклонил вперед, опуская его голову к своему члену. Он открыл губы и сразу втянул мой член. Сначала ему было неудобно, и я дал ему несколько советов, которым он изо всех сил старался следовать. Я играл с его волосами правой рукой, а левой гладил его спину и ягодицы. Когда он оказался на правильном пути, я занял позицию, чтобы пососать ему. Мне пришло в голову, что он может научиться быстрее, подражая, чем слушая лекции. Я взял его член в рот и показал ему, как пользоваться языком, менять темп, как делать короткие и длинные движения. Он неплохо справлялся для новичка.

Я продолжал гладить его попку, пока мы работали над членами друг друга. Я добрался до оргазма довольно быстро, но он опередил меня: внезапно, почти без предупреждения, он начал брызгать мне в рот. Я вогнал палец ему в зад, выдаивая его сок, глотая его мальчишескую сперму, которой он хлестал в мой рот, поддергивая чреслами.

Во время оргазма он замедлил свои усилия на моем органе, позволив моему соку немного отступить. Теперь, усевшись, я подстегнул его, направляя последние шаги, поглаживая его спину одной рукой и прижимал его голову другой, проводя пальцами по его мягким волосам, пока его рот двигался вверх-вниз по моему члену. Вид моего собственного члена, входящего и выходящего из мальчишеского рта, ощущения скользкого тепла внутри вскоре довел меня до кульминации. Я схватился за его голову, чтобы крепко, но осторожно удерживать ее на месте, почувствовав, как мой сок поднимается и переливается. Я накачал ребенка своим теплым молоком. Первую струю он принял нормально, но потом поперхнулся и начал задыхаться. Думаю, для него оказалось слишком много спермы. К его чести, он не выплюнул мой член, а продержал его во рту до тех пор, пока я не выдохся.

Затем он сел, вытер рот рукой и сказал:
- Думаю, у меня это не очень хорошо получилось.

- Ты молодец, - заявил я, - просто великолепен.

- В следующий раз я буду лучше, - сказал он, устало плюхаясь рядом со мной.

- Тогда все было не так уж плохо?

- Что ж, сэр, по правде говоря, мне все это не очень понравилось, но мне нравилось, когда вы делали это со мной, и в конце концов, было справедливо отплатить вам тем же.

- Очень красиво сказано, - сказал я.
Я притянул его к себе, обнял и поцеловал. Потом мы оба заснули.

Однако вскоре я проснулся и обнаружил, что он изменил свое положение, повернувшись спиной ко мне - его красивая девственная задница уперлась в мой пах, как будто говоря: «Трахни меня, пожалуйста, сэр».

Я взял его член и яйца в ладонь, и довольно скоро его пенис затвердел. Он глубоко вздохнул во сне. Я всунул свой член между его ягодицами, которые все еще оставались хорошо смазанными во время моей прошлой попытки проникновения. Я прижался к его маленькой дырочке, но когда надавил слишком сильно, он отстранился. Я снова очень нежно притянул его к себе, позволив своему стволу поглубже погрузиться между его теплыми полупопиями; но как только я пытался протолкнуться в его складку, он снова отстранился, так что я отверг попытки проникнуть в его зад, и довольствовалась тем, что медленно скользил членом между его хорошо смазанными ягодицами, крепко обнимая его за талию и лаская его маленькие драгоценности, трахал его булочки.

Совсем недавно испытав оргазм, я не почувствовал - как надеялся - что мой сок снова поднимается. Вскоре мои движения стали замедляться, по мере того, как я уставал. Я остановился, кончик моего стержня уперся в его складку. Я так и задремал, уткнувшись членом между его теплыми ягодицами.

Мой сон снова был прерван, на этот раз сновидениями.

Очнувшись, я оказался в том же положении: мой жезл по-прежнему был зажат между его теплыми полупопиями. Немного отдохнув от сна, я снова задвигался. Время от времени он слегка шевелился во сне, и потребовалось всего несколько незначительных движений, чтобы мой сок снова поднялся. Я протолкнулся так далеко, как только смог, и выплеснул свой горячий сок прямо на его девственный бутон.

Обильно растратившись между теплыми ягодицами мальчика, я вытер его, обнял и снова уснул. На этот раз я не просыпался до тех пор, пока теплые лучи утреннего солнца, упавшие на мое лицо сквозь щели жалюзи, не привели меня в сознание. Ронни по-прежнему находился в моих объятиях, его голова прижалась к моему плечу. Я уткнулся носом в его волосы, вдыхая особый аромат волос мальчика, не похожий ни на что на свете. С каждым выдохом его теплое дыхание щекотало мне грудь. Его голый живот двигался взад-вперёд, прижимаясь к моему. Я прикусил его ухо и провел руками по спине и обнаженным ягодицам. Как же мне хочется его трахнуть! Я решил провести небольшое исследование, пока он еще спит. Дотянувшись до вазелина, я набрал немного и, раздвинув его мягкие податливые ягодицы, смазал между ними. Смазав проход, немного поработал пальцем. Анус оказался очень тугим. Я остановился, затем двинулся дальше, пока не погрузил весь сустав. Я остановился, подождав, пока анус немного не расслабился, а затем начал подталкивать палец дальше. Он что-то пробормотал. Я отступил на половине пути, когда он начал просыпаться.

- Плохой сон? - спросил я.

- Да. Мисс Э. была на высоте со своими штучками.

- Это был только я, со своими штучками, - произнёс я, слегка пошевелив пальцем. Внезапно осознав, что в его попке действительно что-то есть, он тут же напрягся. Мне было интересно, как мисс Э. вообще удалось вставить туда насадку клизмы!

Я не сделал попытки убрать свой палец, оставив его там, между его ягодиц, пока он колебался между сном и бодрствованием, время от времени напрягая мышцы сфинктера, как будто пытаясь определить, есть там что-то, или нет. Затем он потянулся к моему члену. Найдя его напряжённым и рвущимся в бой, он сел, из-за чего мой палец выскользнул из его попки. Я заметил, что его член тоже встал, но не был уверен, от возбуждения это или от наполненности мочевого пузыря. Я встал, чтобы пописать, и он последовал за мной в ванную. Наши ручьи пересеклись в унитазе. Потом мы вернулись в постель.

Мне хотелось спать, но Ронни пребывал в игривом настроении.

Я лег на спину, а он сел на мой живот. Мне понравилось ощущать его теплое тело на своём. Я переместил его к себе на грудь, после чего он медленно двинулся своим членом, теперь снова жёстким, к моему подбородку. Я взял его пенис в рот и некоторое время играл с ним. Затем я развернул мальчика, поставив на колени на своей головой, с прижатым к моему лицу членом. Он медленно опустил его мне в рот. Когда он оказался в удобной позиции для отсасывания его члена (и, между прочим, поглаживания его попки), я предложил ему одновременно пососать и мой член. Это был довольно сложный маневр, но мы неплохо с ним справились. Вскоре он начал сосать мой член, в то время как его собственный входил и выходил из моего рта, а мои пальцы свободно блуждали по его красивому голому заду. Я поднял ноги, прижав к его голове, и принялся толкаться членом в его тёплый рот. И пока он толкался собственным членом в мой, я вонзил палец, покрытый вазелином, в его анус.

Мой пальцевой массаж его ректального канала произвел желаемый эффект: вскоре он снова принялся брызгать в мой рот, а спустя несколько мгновений и я начал кончать в его. На этот раз он проглотил каждую каплю.

В душе, намыливая друг друга с ног до головы, мы пребывали в таком прекрасном настроении, что шум душа почти полностью заглушил для нас звук колокола, объявляющего побудку. Я со всех ног повёл Ронни обратно в лазарет. И едва успел уложить его в койку, как объявилась Сара, кухарка, с завтраком на подносе.

- Ну, как мы сегодня утром, утенок? - спросила она.

- Умираю с голоду! - сказал мальчик.

 

9. Завоевание мистера Райли

Я не особенно горжусь тем, как мне окончательно удалось покорить задницу Ронни Райли. Правда, из-за наших западных обычаев любому педерасту чертовски трудно гордиться своими достижениями; тем не менее, я вел себя довольно грубо, и мне нет оправданий.

Я бы не расстраивался так, если бы Ронни был хастлером Таймс-сквер, приехавшим из Джерси, чтобы подзаработать немного денег. Ронни был другим. Я любил его, и он тоже любил меня. Более того, он нуждался во мне. Как и у многих наших детей в Св. Варнавы, у него не было отца. Его родители развелись вскоре после рождения мальчика, и благодаря его матери - в значительной степени «той ещё штучки» - он поменял несколько учебных заведений, в конце концов оказавшись в нашей школе, чтобы она могла иметь возможность следовать своим собственным интересам - сексу и деньгам. Я не против секса или денег, но, как мне кажется, ей следовало бы подарить своему ребенку нечто, похожее на дом. Ронни никогда не знал, что означает жизнь в семье. Тем не менее, он очень любил свою мать, как и все маленькие мальчики, как бы плохо с ними ни обращались; с другой стороны, не имея отца, он нашел во мне нечто похожее.

И вот, вы скажите, что я хуже его матери - заставляю его привязаться ко мне, а затем предаю его, притворяясь, что интересуюсь им, хотя попросту ожидаю шанса залезть к нему в штаны. Существуют ли ещё более низкие личности, чем та, которая старается воспользоваться бедным беззащитным ребенком, ищущим только отцовской любви и руководства? Да, друзья мои. Есть люди, которым так или иначе наплевать на такого ребенка. Я не собираюсь писать трактат в свою защиту, но искренне верю, что, если бы не мы - «любители цыплят» - несчастных детей было бы в разы больше, чем сейчас. Проблема в том, что, хотя мы делаем все возможное, чтобы проникнуть в школы, детские дома, YMCA, отряды скаутов и команды Малой лиги, нас просто не хватает. Даже у «Больших братьев» [«Старшие братья и сестры Америки / Big Brothers Big Sisters of America» - некоммерческая организация, миссия которой состоит в том, чтобы «создавать и поддерживать индивидуальные наставнические отношения, которые воспламеняют силу и надежды молодежи»] имеются проблемы с набором добровольцев, и если эта организация не создана специально для нас, тогда что? Очень жаль, что нас так мало, потому что я искренне верю, что мы приносим гораздо больше пользы, чем вреда. Никто никогда так и не доказал, что сон с мужчиной портит мальчика, хотя многим мальчикам наносится явный вред, когда их тащат в суд, чтобы помочь насолить своему любовнику. Но хватит памфлетов. Кодекс этики настоящего педераста гласит: никогда не брать мальчика силой, против его воли или обманным путем. И, без сомнения, я виноват в обмане. Я несправедливо воспользовался им. Как? Я напоил его, вот и всё.

Я привел Ронни из лазарета к себе на следующую ночь сразу после того, как миссис Фокс ушла спать - около девяти. На нем был какой-то старый комбинезон и рубашка, из которой он явно вырос. Его волосы были растрепаны, и он выглядел моложе своих лет. Через месяц ему исполнится тринадцать.

На самом деле я не собирался поить его. Мне просто хотелось слегка его расслабить, раскрепостить - если вы понимаете, что я имею в виду - сделать акт потери его задней девственности более приятным. Вот такой я парень - всегда думаю о других. Поэтому я дал ему «отвертку», решив, что это напиток с очень подходящим названием, учитывая то, что я собирался предпринять.

Даже не заметив водки, он выпил напиток залпом, как ребенок из рекламного ролика, причмокнул губами и произнёс: «Парень, это было здорово!»
Он не знал, - только что в его животик влилось две унции «Smirmoff».

Эффект оказался почти мгновенным.

- Эй, сэр, что это вы добавили в апельсиновый сок? Я имею ввиду, что чувствую себя типа, очень забавно.

И я сказал ему, что это своего рода празднование, что и было на самом деле.

- Ой, ну что ж, сэр! - сказал он, поднимая пустой стакан. - Хей! Мне нужна дозаправка! Готовься, Джо! Я имею в виду, сэр! Ух! Здорово!

После второй порции на него напало хихиканье.

- Ну, видите ли, сэр, вот что. Было что-то очень, очень, очень важное, что я хотел вам сказать, но я забыл, что это было, и поэтому я начал думать об этом, но потом я забыл, о чем я должен был подумать.
И он разразился смехом, принявшись кататься по полу, согнувшись пополам и держась за ребра.

Я включил музыку, и он начал какой-то дикий танец, выглядя очень мило в своем выцветшем комбинезоне и рубашке с синим кантом. По моему предложению он сбросил туфли и пустился в пляс в одних носках. Я поставил более медленную, более сексуальную пластинку.

- Как насчет стриптиза? - предложил я.

- Сэр, это же гадко! - кокетливо произнёс он, грозя мне пальцем и пошатываясь.
Тем не менее, он начал медленно задирать свою рубашонку, обнажив сначала живот, извивающийся под музыку, а затем грудь с выступающими затвердевшими маленькими сосками. Некоторое время он танцевал обнаженным по пояс; потом, не сбиваясь с ритма, начал расстегивать брюки. Они соскользнули по его гладким бедрам, пока он продолжал свои чувственные движения, но при попытке изящно выйти из них, он споткнулся и упал лицом вперёд, и лежа продолжил хихикать.

В мгновение ока я набросился на него и стянул штаны, а затем схватился за трусы, когда он попытался ускользнуть от меня. Я услышал, как порвалась резинка, когда он отстранился, но я продолжал держаться за них, и вскоре они опустились на его прекрасные извивающиеся бедра, в то время как он продолжал сопротивляться и протестовать. Я стянул их до колен, он тут же встал и снова принялся танцевать, забыв о своей недавней скромности. Прижав колени друг к другу, он повернулся ко мне спиной и откровенно принялся соблазнять меня изнасиловать его, демонстрируя свою очаровательную попку в нарочито провокационной манере, выпячивая ее и крутя бедрами, чтобы раскрыть свои прелести до предела

Его трусы сползли до щиколоток; он вышел из них и продолжил свой танец совершенно голым. Как вы понимаете, я был весьма возбужден видом этого прекрасного розовокожего мальчугана, танцующего передо мной обнаженным, и испытал почти облегчение, когда после конца пластинки он в изнеможении плюхнулся на диван рядом со мной. Я затащил его на себя, взявшись за его голову и заложив ладонь под его зад. Я наклонился и поцеловал мальчика в полные красные губы, чувствуя его горячее дыхание на своем лице. Одной рукой я гладил его гладкое тело, другой - волосы. Вскоре его дыхание слегка замедлилось.

- Сэр, у меня немного кружится голова, - внезапно сказал он.
«О, Боже, - подумал я, - только бы его не стошнило на меня!»
- Лучше сядь, - сказал я, усаживая его к себе на колени и обнимая, вдыхая запах его волос и играя с его членом и яичками. Я дал ему воды, и через некоторое время он сказал, что больше не чувствует головокружения, просто ему хочется спать. Он прислонился ко мне и закрыл глаза. Я продолжал играть с его гениталиями. Его член приобрел твердость, и я почувствовал, как мой собственный член упирается ему в ягодицы, когда он ерзал на моих коленях. Я поднял его и отнес в спальню, закрыв за собой дверь. И уложил его на прохладные простыни.

- Хочется пить, - пробормотал мальчик.
Я приподнял его в постели и дал еще воды.
- На дорожку, - промямлил он, его голова склонилась на плечо, волосы упали на лицо. Он выглядел голым и очень уязвимым.

Я вернулся в другую комнату, фыркнул, чтобы набраться храбрости, и выглянул в коридор. Там было тихо, как в морге. Я запер дверь и вернулся в спальню. Условия были идеальными, но я всё равно нервничал.

В конце концов, подумайте о моем положении: учитель в школе-интернате для мальчиков, собирающийся совершить содомию с двенадцатилетним мальчиком-певчим. Я уже видел заголовки: «Извращенец насилует мальчика из церковного хора». Или директору школы удастся замять дело «ради мальчика», то есть ради репутации школы? Скандалы случались и ранее, как всегда бывало и будет в школах подобного рода. До меня это был спортивный инструктор, которого однажды просто не стало. Никаких объяснений так и не последовало, но ходили слухи, что он любил довольно тщательно обтирать некоторых из своих любимых спортсменов. А еще был помощник хормейстера, который, давая уроки музыки, всегда держал дверь репетиционной запертой. Подслушивающие сообщали, что в комнате на протяжении долгого времени царило молчание, а однажды он тоже пропал. Через пару дней из школы забрали очень симпатичного пятиклассника. Я размышлял об этих достойных предшественниках, потягивая виски и разглядывая обнаженного мальчика, которого собирался лишить девственности.

Но сейчас не время отступать. Добыча была в загоне. Я крикнул: «Йо-хо-хо!» лающим гончим в моих чреслах, выключил свет, сбросил одежду и запрыгнул в постель к спящему мальчику.

Я притянул его к себе, наслаждаясь гибкостью его тела. Он придвинулся ко мне и обнял меня свободной рукой. Его мягкое теплое тело прижалось к моей голой коже. Перевернувшись на спину, я взгромоздил мальчика на себя, позволив его ногам упасть между моими, чувствуя, как вес его обнаженного тела давит на меня. Я полез в тумбочку за вазелином.

Я знаю, что некоторые из вас - поклонники KY [гель для анального секса] - будут возражать, и я признаю, что KY более скользкий, дает более непосредственное ощущение кожи на коже и намного легче очищается. Однако при дефлорации, которая может потребовать нескольких попыток входа, KY слишком быстро сохнет, поэтому, если у вас возникли трудности, вам придется продолжать наносить его всё больше и больше, поскольку предыдущие порции высыхают и смазываются. Кроме того, в старом добром вазелине есть что-то дружелюбное и знакомое, по крайней мере для меня. Думаю, что это возвращает меня к определённым переживаниям моего собственного детства.

Когда я глубоко вонзил свой навазелиненный палец между мягкими округлыми ягодицами паренька, он прижался ко мне и пробормотал что-то, чего я не смог разобрать. Я помассировал его маленькие воротца, затем ткнул пальцем в бутончик. Там оказалось не так тесно, как прошлой ночью, но все также уютно. После нескольких минут ловкой работы пальцами, цель которой, конечно, заключалась в том, чтобы попытаться расширить маленькое отверстие, дабы оно могло вместить мой стержень, я позволил пальцу выскользнуть из его отверстия, спустил мальчика с себя и образовал насыпь из обоих подушек, на которую и перекатил его так, чтобы его округлый девственный зад выгнулся в наиболее уязвимом и выгодном положении для атаки. Я широко раздвинул его нежные бедра и хорошенько втёр ещё вазелина в его прямую кишку, глубоко просовывая палец и двигая им. Он немного поерзал под этой атакой и пробормотал несколько слов, которые я снова не разобрал. Я не мог сказать, как глубоко спал мальчик, но подозреваю, что он был более бодр, чем демонстрировал, и что, возможно, из соображений гордости предпочел притвориться полностью бессознательным. К этому времени он был довольно хорошо смазан, а его тело приятно расслабилось. Он был готов к атаке. Встав на колени между его молочными бедрами, я раздвинул обеими руками его ягодицы и направил свой жезл прямо в цель. Нажав, я почувствовал, как губки ануса слегка разошлись, но затем натолкнулся на сопротивление со стороны сфинктера. Я снова толкнулся. На этот раз мальчик тихонько захныкал и пробормотал что-то вроде: «Слишком большой». На самом деле я не слишком большой, возможно, даже худее среднего, хотя, осмелюсь сказать, я компенсирую это длиной.
- Не слишком большой, если расслабиться, - произнёс я.
И снова опустил свой ствол, но его анус снова сомкнулся, как морской анемон. После чего я принялся совершать что-то вроде нежных ритмичных ударов, безжалостно надавливая на непоколебимую мышцу. Мальчик слегка запротестовал, но я продолжал долбить, и, постепенно ощущая, что сопротивление уменьшается, я посильнее надавил своим членом, удерживая его там, и, к моему огромному удовольствию, почувствовал, как мышцы, окружающие мой орган, начали отступать и поглощать его. Это выглядело так, словно мой член засасывало в попку парня. Морской анемон теперь втягивал меня, окутывая своим теплым телом. Головка моего древка оказалась зажатой, как в тисках, и все же окружающие его ткани поддавались, поглощая его. Но я по-прежнему не преодолел складку. Отстранившись ровно настолько, чтобы ослабить давление, и на время, которое позволило бы мышцам расслабиться и быть застигнутыми врасплох, я снова толкнулся, толкнулся со всей силой, несмотря на заёрзавшего мальчика. На сей раз барьер рухнул полностью. Я миновал мышцу и оказался в горячем проходе.

Когда ворота открываются, это всегда волнующий момент, и меня никогда не перестает удивлять, насколько жарко внутри тугой задницы мальчика. Конечно, сейчас это ощущение оказалось еще более сильным, потому что я никогда ещё не бывал в столь узкой попке. Я отдыхал ровно столько, сколько мальчику могло потребоваться на то, чтобы оправиться от шока после первого проникновения в его девственную задницу. Интересно, что же чувствует сам мальчик? Чувствует ли он, что его детское тело насилуют? Чувствует ли он стыд и унижение? Ужас? Или только ту неизбежную ноющую боль, с которой мальчик впервые ощущает внутри себя мужской член?

- О, Ронни, - прошептал я ему на ухо, не зная, слышит ли он меня или нет, - мой родной, милый, восхитительный мальчик. Ты даже не представляешь, как это прекрасно - чувствовать мой член внутри тебя. Ты такой теплый, такой узкий и в то же время такой мягкий. О, мой мальчик, я хотел бы описать тебе свои чувства.
И, шепча эти нелепости в его, возможно, не слышащее ухо, я продолжал набирать обороты. Он время от времени извивался, когда я толкался слишком быстро, но опасности выскользнуть не было, потому что я был надежно зажат в его заднице. Продолжая словесные ласки, я продвигал свой член все дальше и дальше в глубины его упругой детской попки. Однажды он издал протестующий крик, но не думаю, что я смог бы остановиться, если бы он даже принялся звать свою мать. Обхватив его за талию, я просто приподнял его тело повыше, чтобы попа выступила еще заметнее. Это улучшило угол, и, крепко удерживая его, я одним выпадом вогнал свой член в его задницу так, что мои яйца коснулись его тела. Затем я опустил его в такой позиции на кучу подушек. И приступил к траху.

В такую горячую, такую тугую задницу я ещё никогда не входил, и я облил своей слюной всю его спину, медленно, очень медленно вводя свой член внутрь на всю длину прямой кишки ребенка и извлекая его наружу. Его периодические стоны - от боли или удовольствия? - смешивались с моим тяжёлым дыханием, он извивался от моих толчков. С каждым движением его бедер мой любовный сок поднимался все выше, пока я продолжал измерять глубину его прямой кишки своим жезлом. Мои пальцы впились в плечи милого мальчика, мой язык лизал его теплую кожу. Я нырял в его горячую маленькую задницу и выходил из нее, мой оргазм быстро приближался. Я целовал мальчика в ухо, шею, волосы, мои пальцы в страсти терзали его мягкое тело, пока я толкался членом в его мягкой округлой попке.

Я не мог больше сдерживаться. Выйдя почти полностью, я медленно втолкнулся на всю длину члена, пока мои чресла не прижались к его мягкому заду. Плотина прорвалась. Трахаясь теперь очень быстро, очень короткими толчками, я судорожно выстреливал порцию за порцией моего горячего семени в мальчика, омывая его ректальные стенки моими соками и издавая обычные любовные стоны экстаза.

Наконец мой источник иссяк; я закачал все, что у меня было, в попку мальчика. Я лежал на нем измученный, в поту, чувствуя, как мой член начинает становиться мягким, после чего отключился.

Проснувшись минут через двадцать, я перевернулся на бок, потянув за собой мальчика так, чтобы мой член оставался в его заднице. Я погладил его по волосам.

- Проснулся? - спросил я нежно.

- Да, сэр.
Это был первый раз, когда мальчик называл меня «сэром» с моим членом в его попке.

- Как ты себя чувствуешь?

- Хорошо.

- Тебе было больно?

- Сначала немного.

- Ты много стонал.

- Я не помню. Думаю, я спал. Я помню, как подумал, что вы собираетесь расколоть меня на части.

- Я бы не стал так поступать.
Я поиграл с членом мальчика, отчего тот стал вставать.

- В любом случае, - произнёс я, - ты был потрясающим.

- Я? Я вообще ничего не делал.

- Ты шевелил своей попкой. Это было очень хорошо.

- Как что?

- Хм. Как это.
Я прижал его к себе, лаская его повсюду. Пока я гладил его член, он подергивал мышцами сфинктера.

- О, - сказал я, - сделай так еще раз.

- Как?

- Твоей попкой. С ним внутри. Ну, знаешь, сожми его.

- Вот так?

- Да. Да, так.

- Вы чувствуете это?

- Готов поспорить, что да. А ты меня чувствуешь?

- Да, когда сжимаю, то могу. Я забыл, что вы во мне, но когда я сжал, то почувствовал вас там. Как долго вы собираетесь держать его во мне?

- Вечно. После всех трудностей, с которыми я столкнулся, я не собираюсь его вынимать.

Он сжал мышцы.

- Отправь сообщение азбукой Морзе, - сказал я.

Схватка, схватка, сх-ват-ка.

Я отправил ему сообщение, сжимая его член. Он ответил мне своей попкой. Меня снова накрывало возбуждение. Поэтому я отправил ему сообщение моим членом.

- Эй, вот сейчас я действительно почувствовал вас. У вас снова встаёт, не так ли, сэр?

- Да.
Я работал с его членом рукой, одновременно погружая свой член поглубже в попку мальчика.

- Ооо, - произнёс он.

- Больно?

- Не совсем, но я точно знаю, что это там.

- Так и должно быть. В этом весь смысл. А теперь изо всех сил прижмись ко мне своими ягодицами.
Мальчик так и поступил, и мой член воткнулся по рукоять, снова заключенный в горячие стенки его прямой кишки.

- Сэр, мы собираемся сделать это снова?

- Мы, - повторил я, крепко обхватив его за тонкую талию.
И принялся двигаться в заднице мальчика. Очень-очень медленно я приступал ко второму траху.

Мальчик слегка застонал, когда мой член прижался к стенкам его прямой кишки, растягивая их. Он все еще был очень тугим, и мне пришлось действовать осторожно, но его прямая кишка была хорошо смазана после моего первого оргазма, и я смог относительно легко скользить внутри его сочных ягодиц. Я трахал его очень медленно, длинными неторопливыми движениями. Затем намазал немного вазелина на его твердый член и координировал свои внутренние толчки с каждым движением руки по его члену, так что, трахая мою руку, он как бы смутно осознавал удовольствие, которое я получаю от траха его задницы. Я трахал его в обычном ритме, подстрекаемый его случайными корчами. Он все время повторял: «Ой, сэр», когда я поглаживал своим членом его прямую кишку, но было ли это от боли, или удовольствия, я не знал. Моя страсть нарастала, мое горячее дыхание увлажняло его гладкую голую спину. Затем внезапно с громким криком: «Ой, сэр!» он сжал анальные мышцы, сжимая мой член как в тисках; одновременно его таз задёргался, когда он выстрелил своей спермой в мою руку; мышцы его зада сокращались с каждым спазмом мальчишеской радости.

Эффект этого спазматического сокращения оказался для меня слишком силён. С последним толчком в податливую задницу мальчика я кончил, заливая его красный канал своей спермой во второй раз за эту ночь, я накачивал волну за волной в его восхитительную прямую кишку. Я закачал каждую каплю, которая у меня была, в попку этого хорошо оттраханного мальчика. Затем, слегка отстранившись, я велел ему снова напрячь анальные мышцы, чтобы он выдоил меня досуха, после чего мой член выскользнул из него, издав звук, похожий на звук пробки от шампанского. Я развернул мальчика, обнял его и поцеловал. Мы оба заснули, крепко обнявшись.

 

10. Великий Пост

Мальчики вернулись со своих свободных выходных, а через три дня наступила Пепельная среда, и все мы погрузились во мрак Великого поста.

Хотя я и записной атеист, иногда религиозное послание доходит до нас на подсознательном уровне, и Бог знает, что у меня имелось достаточно причин для раскаяния. По правде говоря, я чувствовал себя немного виноватым за то, что совершил.

Я помню, как проснулся в то утро и увидел, что Ронни невинно растянулся на животе, не подозревая о своей уязвимости и искушениях, которые вызывало его обнаженное юное тело. Я заметил следы оргии прошлой ночи на его лишенном девственности заду. Потом я увидел его выцветший комбинезон и порванные трусики в другой комнате, где он совершал стриптиз и танцевал для меня обнаженным благодаря коктейлям с алкоголем. Я снова воззрился на мальчика, лежащего кровати; его нежное юное тело поднималось и опускалось в такт его дыханию, его голова покоилась на руке. Он выглядел как маленький мальчик, мечтающий о леденцах; мальчик, искавший во мне образ отца, кого-то, кто будет ему другом и поведёт его по лабиринтам жизни; мальчик, который вселил в меня свою уверенность и которого, в конечном итоге, оттрахали в жопу - и не раз, а дважды.

Меня, разглядывающего это стройное обнаженное тело, охватило чувство жалости, раскаяния, вины и - давайте признаем это - похоти. Несмотря на чувство вины, у меня возникло искушение снова трахнуть его, пока он лежал на кровати, а его ушибленный зад торчал вверх, словно приглашая к дальнейшему насилию.

Я сел на кровать рядом с ним и погладил по спине и ягодицам, позволяя пальцам наслаждаться скользкостью его измазанных вазелином булок. Он издал тихие звуки, когда я помассировал его анус, и я задумался, не воткнуть ли мой член в это воспаленное отверстие в третий раз? Но лучшие инстинкты взяли верх, и, похлопав на прощание его по заду, я пошёл в ванную, принял душ и оделся, а затем осторожно разбудил его, чтобы он мог сделать то же самое. Его было трудно разбудить, и когда мне, наконец, это удалось, он вслепую побрёл в ванную и очень долго принимал душ, а я угрюмо сидел на кровати.

Неужели я разрушил нашу дружбу, или у него просто похмелье? Он вышел из душа и, совершенно голый, без тени смущения прошелся по комнате, похожий своим прямым телом, изящными ногами и большими ступнями на циркового мальчика Пикассо. Когда он подошел ко мне, в нем не было и тени застенчивости. В конце концов, почему они должны быть? Когда кого-то трахнули, то почему он должен проявлять застенчивость перед своим любовником?

На его голом теле виднелись капли воды. Я взял полотенце и осторожно вытер его. Когда я подобрался к его заднице, то сказал:
- Ну, Ронни, ты больше не девственник. Каково это?

Мальчик только пожал плечами. Возможно, ему было неловко, что я напомнил ему о том, что трахнул его. Возможно, его гордость подсказывала ему, что не по-мужски позволять себе трахаться в задницу. Я больше ничего не сказал по этому поводу. Я просто лежал, курил сигарету, смотрел, как он одевается, и задавался вопросом, что из прошлой ночи он на самом деле помнил.

Некоторое время я не собирался ничего выяснять, потому что решил отказаться от мальчиков на Великий пост. Даже будучи убежденным атеистом, я чувствовал, что должен отказаться от чего-то, думая, что Бог улыбнется мне, если я перестану трахать Его певчих. Собственно говоря, это не стало большой жертвой с моей стороны, потому что Великий пост всегда был для всех нас напряженным временем. Предстояло петь дополнительные службы, принимать тесты на успеваемость и проводить собеседования с восьмиклассниками, которым предстояло решать, в какое логово беззакония они попадут в следующем году. Что касается меня, то мне нечем было заняться, кроме как погрузиться в работу и ждать наступления весны.

В марте Ронни исполнилось тринадцать, и его ждал большой торт в столовой и тринадцать шлепков, по одному от каждого в общежитии. (Мои были любовными.)

Аллена Бернса пробовали в качестве солиста, и он испугался сцены.
Мистер Уинтерс трижды проиграл вступление, но мальчик не издал ни звука.

Голос Чарли Райта изменился во время репетиции, и ему поручили черновую работу помощника музыкального библиотекаря, следящего за тем, чтобы ноты хористов были в порядке.

Джорджи Кэнди был конфирмирован. Наблюдая за тем, как наш достойный епископ возлагает свои сладострастные руки на голову этого хорошенького мальчугана, кладёт облатку ему на язык и даёт ему глоток вина, я подумал, что бы мне хотелось положить на язык Джорджи и какую жидкость я хотел бы заставить его проглотить.

Кто-то спёр аппарат мисс Клизмы, и было проведено большое расследование, но ни виновника, ни её драгоценное оборудование не обнаружились. Было закуплено новое оборудование, но мисс Э. утверждала, что оно - «некачественный товар», и что таких клизм, как раньше, уже не делают.

Маленький Тимми Такер и я стали хорошими друзьями. Каждый раз, когда мы проходили по коридору, я хватал его, чтобы немного пощекотать, шлепнуть по попе или даже слегка погладить, и он стал одним из моих любимых «пескарей» в бассейне, где я был несколько смелее с ним, чем с другими мальчиками, позволяя своим пальцам блуждать в самых его чувствительных местечках. Он никогда не протестовал и не уклонялся от моих щупающих пальцев, и всегда был полон смеха и подмигиваний. Как бы мне хотелось заполучить нечто большее, чем термометр, в его дерзкой маленькой попке!

Клайв Ламберт укатил в один из выходных, и я пообещал присмотреть за его общежитием. Я догадывался: мальчики решили, что даже убийство сойдёт им с рук, если Клайва не будет в школе, потому что, когда я вошел как раз перед отбоем, то обнаружил абсолютнейший бедлам. Мальчишки, в разной степени раздетые, занимались всевозможными играми, боролись на кроватях, падали кучей на пол и тому подобное. Имелось множество хватаний за попки, и Эриксон, на котором не было ничего, кроме пары ярко-красных обтягивающих пижамных штанов, вполне естественно оказался в центре событий. У некоторых мальчиков виднелись стояки, проступавшие сквозь шорты или пижамы, и я подумал, что, если бы я зашел на несколько минут позже, то застал бы их врасплох в самом разгаре оргии.

Я заставил их разбежаться по кроватям, пообещав, что вернусь.

Вернувшись через полчаса после отбоя, я застал Брюса Брэнсона вне кровати.

- В душевую, - бросил я, и мальчики захихикали и зашушукали, зная, что Брэнсона собираются отшлепать.

В сушилке я снял тапочек и помахал им перед мальчиком.
- Наклонись и возьмись за лодыжки, - произнёс я достаточно громко, чтобы услышали мальчики в общежитии. Когда мальчик сделал требуемое, то его пижама так туго натянулась на его широких ягодицах, что мне показалось - они могут разойтись. Я хорошенько прицелился и нанес шесть резких, целенаправленных ударов по пухлой попе мальчика. Он вздрагивал при каждом ударе, но не рыдал.

- Хорошо, - сказал я, - встань и покажи мне следы.

Мальчик вытер слезы с глаз, развязал шнурок, позволив пижаме упасть на щиколотки, одновременно повернувшись, чтобы показать мне свою покрасневшую заднюю часть. Я потрогал его зад, который был теплым на ощупь, и объявил, что наказание завершено.

- Любой, кого поймают дурачащимся, получит то же самое, - произнёс я, когда Брэнсон, снова вытирая глаза, укладывался в кровать. Больше проблем не было.

Примерно через неделю я сделал поразительное открытие относительно одного из моих коллег.

Один из мальчиков подошел ко мне и спросил, могу ли я принести ему копию двухголосовых инвенции Баха, так как ему хотелось попрактиковаться в них, а копии, обычно хранившейся в музыкальной комнате, не было.

- Спроси у мистера Ван Денниса, - сказал я, не желая, чтобы меня беспокоили.

- Сэр, он в церкви. Там сольный концерт.

- О, очень хорошо. Подожди здесь. Я посмотрю, может у него в комнате есть ещё один.

В затхлой комнате помощника хормейстера я вскоре обнаружил экземпляр «Инвенций» и уже собирался уходить, когда что-то привлекло мое внимание; небольшой пакет, спрятанный за рядом нот. Всего лишь маленький пакет из манильской бумаги, достаточно невинный, если не считать столь натренированного взгляда, как у меня. Засунув его в карман куртки, я принес мальчику ноты и удалился, чтобы внимательно изучить свою находку. Невинные вещи в простых манильских пакетах за рядами нот просто так не прячут. Я ожидал найти что-нибудь интересное, но то, что я нашел, удивило даже меня.

В пакете, как и ожидалось, находились фотографии.

На первой был мальчик лет тринадцати. Он лежал связанным на кровати со спущенными штанами, его ягодицы были обращены к камере. Я посмотрел на следующую: тот же мальчик, в той же позе, только на этот раз на его ягодицах лежал хлыст. Рука, держащая хлыст, подозрительно походила на руку Ван Денниса. Следующее фото было похожее на предыдущее, за исключением того, что на ягодицах мальчика появились две четкие отметины. Затем последовало еще несколько таких же, только с большим количеством следов от хлыста. Последующее оказалось очень интересным: взятое с другого ракурса, оно демонстрировало размытое пятно хлыста, опускающегося на голые ягодицы мальчика. Однако при этом было ясно видно его лицо. Несмотря на то, что оно было искажено от боли, я легко опознал мальчика по фамилии Филлипс, закончившего школу год назад! Это означало: либо Ван Деннис каким-то образом убедил одного из наших хористов позировать для подобных фотографий; либо, наказывая мальчика, он делал снимки скрытой камерой. Я решил, что первое наиболее вероятно, и, если только снимки не делал кто-то другой, то ему приходилось бы запускать автоспуск для каждой экспозиции. Следующая фотография оказалась еще более поразительной: мальчик лежал, как и прежде, только на этот раз из его задницы торчал хлыст! Та же рука держала его, возможно, толкая, потому что на следующем снимке демонстрировалось, что хлыст был засунут значительно дальше в попу мальчика. Последовало еще несколько подобных снимков, на которых виднелась хорошо высеченная задница мальчика с торчащим из нее хлыстом. Я просмотрел серию еще раз. На этот раз я заметил, что они были сделаны камерой Polaroid. Я знал, что у Ван Денниса есть такой.

Я вернулся в комнату Ван Денниса, думая, что смогу обнаружить там еще что-нибудь - не менее интересные фотографии, возможно, с участием мальчиков, которые все еще учатся в школе, но, добравшись туда, я занервничал, решив, что меня могут обнаружить, поэтому быстро положил пакет на место и ретировался.

Мы прожили около тридцати из сорока дней Великого поста, когда у меня состоялся довольно интересный разговор с Ронни. Однажды ночью он явился после отбоя, как иногда поступают мальчики, когда у них что-то давит на ум. У Ронни, казалось, не имелось ничего особенно давящего (хотя у меня определенно нечто давило на ширинку), но когда он заговорил, я подумал, что, возможно, был неправ.

- Сэр, вы собираетесь куда-нибудь специально на пасхальные каникулы?

- О, не знаю, может быть, в Бостон на несколько концертов, а может, останусь тут и высплюсь. Без детей здесь довольно спокойно.

- Да, думаю, вы не очень-то любите проводить время с детьми, не так ли, сэр?

Ах, какое ясное замечание! Я перекинул его через колено и отшлепал его красивую округлую попку.
- Мне очень нравятся дети, просто я устаю от них.

- Как скоро это происходит, через пару недель? Через пару часов?

Я еще немного похлопал его по соблазнительному заду, а потом усадил.

- Нью-Йорк прекрасен в это время года, - со всей серьёзностью заявил он.
Мне становились понятны мысли, бродящие в его голове. Ронни жил в Нью-Йорке.
- Вы когда-нибудь бывали в Нью-Йорке, сэр?

- Ты смеешься? Я прожил там пять лет.

- Ну что ж, если вы когда-нибудь снова окажетесь там, сообщите нам. Мы есть в справочнике.

- Ронни, - сказал я, притягивая мальчика к себе, - ты много помнишь из той ночи - ты знаешь, о чем я спрашиваю?

- Да, сэр, я все помню.

- Все?

- Да, сэр. Все.

- И ты помнишь, как напился? И как танцевал голышом?

- Ага.
Я отметил непринуждённость ответа.

- И... что потом?

- Конечно. Я пошел спать. Или, я должен сказать, что вы уложили меня спать, потому что я довольно сильно надрался. А после... ну, вы это знаете, сэр, не хуже меня.

- И что случилось потом?

- Вы знаете, сэр.

- Так расскажи мне!

- Ну, вы меня трахнули.
Я был несколько удивлен, услышав, что он использовал слово, которое, конечно же, было табу для певчих.

- Ты имеешь в виду, что я занимался с тобой любовью, - поправил его я.

- Ладно, вы занимались со мной любовью. Дважды.

- Дважды?

- Это было все, не так ли, сэр? Я помню только дважды. Вы сделали это еще раз?

- Нет. Только дважды.

- Думаю, я бы вспомнил, если бы был третий раз.

- Ронни, тебе было больно?

- Как больно?

- Ты понимаешь, ты разозлился на меня?

- О, нет. Думаю, я ожидал, что такое рано или поздно случится, к этому всё и шло.

- Ты действительно так считаешь?

- Ну конечно, я имею в виду, я понимал, что вы хотите сделать. Я имею в виду, что вы все-таки попробовали накануне вечером, всё это.

- Подожди. Откуда ты всё это знаешь?

- О, да, я знаю, что мужчинам иногда нравится делать это с мальчиками, и поэтому я подумал, что рано или поздно мы это сделаем.

- Это был твой первый раз?

- В общем, да.

- Ты не уверен?

- Ну, однажды парень моей матери попытался сделать это со мной, но я испугался, и, думаю, он тоже испугался, потому что через некоторое время он бросил это. Он был довольно навеселе.

- А сколько тебе было лет?

- Думаю, около десяти.

- Когда тебе всего десять, это может показаться очень страшным. Особенно, если тебе не нравится человек.

- Да, сэр.

- А кто-нибудь еще пробовал?

- Нет. Ну, в моей другой школе, последней, мы много дурачились, но это было просто дурачество.

- Значит, это был твой первый раз.

- Да, сэр.

- И... тебе понравилось?

- Ну, сэр, не могу сказать, что мне все это очень уж понравилось. Я имею в виду, что это действительно было больно, сэр.
И он заерзал на диване, словно вспоминая.

- Полагаю, да, но обычно так только в первый раз. Мне жаль, что я причинил тебе боль, Ронни, но, полагаю, мужчины эгоистичны, когда дело касается любви. Сейчас мне жаль, но тогда мне было совсем не жаль. Все, что мне хотелось, это тебя, а самая приятная, самая тесная и самая теплая часть тебя - это твоя попка. Более того, я бы сделал это снова, будь у меня хоть малейший шанс. Ты злишься на меня сейчас?

- Нет.

- А если это повторится?

Мальчик только слегка пожал плечами. Я смотрел на его опущенные ресницы и погладил по щекам. Мне захотелось отыметь его прямо сейчас, но я вспомнил про свое великопостное обещание. К тому же приближались каникулы. Я просунул руку под его пижаму и пощупал его безволосые яички. Его тело задрожало, когда я коснулся его члена. Затем я провел пальцем по его спине и вонзил его в попку. Он напрягся, затем расслабился. Когда я поцеловал его, он растаял в моих объятиях.
- Знаешь, Ронни, - сказал я, пошевелив пальцем у него в анусе, - может быть, будет здорово снова увидеться в Нью-Йорке.

 

11. Нью-Йорк

Я думал, что этот поезд никогда не доберется до Центрального вокзала. Когда мы проезжали мимо знакомых трущоб с толстыми женщинами, вяло высовывающимися из закопченных окон, мои ладони стали липкими от ожидания. Я все тщательно спланировал и не мог промахнуться. У меня была даже берлога. Мой друг Берни Олбрайт уехал на Бермуды и одолжил мне свою квартиру на Централ Парк Вест. Он прислал мне ключи (аж четыре штуки) незадолго до того, как я уехал из школы.

Мы с Берни не на одной волне; он называет мальчишек «младенцами» - и что можно с ними делать? - в то время как мне кажется, что даже его самые юные любовники выглядят стариками. Сначала ему не очень -то хотелось, так сказать, осквернять своё гнездо; но когда я заверил его, что Ронни окажется весьма презентабельным «племянником», совсем не похожим на шпану с Таймс-сквер, он уступил.

Как только я сошел с поезда, то тут же позвонил Ронни. По телефону его голос звучал очень юно. Его мать, конечно же, была на работе, так что никакой опасности попасть на неё не имелось. Когда Ронни оказывался дома, он, что называется, становился ребёнком без присмотра, хотя такое случалось нечасто - из школы он ехал в лагерь, оттуда обратно в школу. Неудивительно, что он был в теме.

Он захотел тут же увидеться со мной, но я предпочел следовать своему плану, поэтому сказал ему, что заберу его на следующий день. Он жил в Тюдор-Сити [квартал в Нью-Йорке], и я договорился встретить его у входа в садик в десять. Когда я вешал трубку, в его голосе прозвучала такая тоска, что я чуть было не перезвонил ему, но вместо этого направился к Берни.

Я прошел через прохладный вестибюль к лифту. Берни упомянул, что швейцар заступает на дежурство только к шести часам вечера, что идеально подходило для моих целей. Я быстро поднялся на седьмой этаж, около десяти минут боролся с замками Сигала, полицейскими замками и всеми другими мыслимыми запорами, какие только можно вообразить, прежде чем наконец получил доступ в его крепость. Придется потренироваться с ключами, чтобы избежать встреч в коридоре с другими жильцами.

Я вошел в большую гостиную с видом на Центральный парк. Справа располагалась кухня и обеденный альков, а прямо, с видом на юг - спальня и ванная. Я приложил ухо к стенам, чтобы прислушаться к звукам у соседей, но, ничего не услышал и пришел к выводу, что стены достаточно звуконепроницаемы. Обстановка казалась идеальной.

Я вышел за закусками и безалкогольными напитками, а также за небольшим количеством ликера для меня, и провел тихий вечер перед телевизором. Я рано лёг спать. Собираясь расстелить одеяло, я увидел прикрепленную к подушке записку.
Дорогой Колин, в холодильнике есть пиво и Mountain Dew [сильногазированный прохладительный напиток], печенье Girl Scout (извини) в шкафу и KY в ванной. Угощайся, получай удовольствие и не беспокойся о простынях.
Берни.

Следующий день был прекрасен, мягок и благоухал весной. От Центрального парка до Тюдор-Сити я доехал на автобусе. Глядя через маленький садик, усаженный нарциссами, я увидел моего мальчика, прислонившегося к железным воротам. Он был одет в свои знакомые выцветшие шорты-бермуды, как будто боялся, что иначе я его не узнаю. Он выглядел ужасно милым и странно маленьким по сравнению со старушками, сидящими на скамейках. Я полагаю, что по сравнению с другими мальчиками в школе он казался большим, тогда как за пределами этого лилипутского мира он принимал правильные пропорции.

Он радостно поприветствовал меня, и мы пошли по улице, размахивая руками. Когда мы оказались в нескольких кварталах от его многоквартирного дома, я прижал его к себе и поцеловал в ухо, вдыхая сладкий аромат его волос. Прохожие улыбались такой трогательной сцене между отцом и сыном.

В Центральном парке мы понаблюдали за морскими львами, лениво резвящимися в зеленоватой воде, а потом скатились с травянистого холма, чувствуя такое головокружение, что не могли встать. У лодочного пруда мы наблюдали, как маленькие дети отпускают в плавание свои маленькие лодочки, а взрослые - свои большие, отталкивая и направляя их с помощью длинных шестов. Маленькие мальчики со своими более короткими шестами опасно возлежали на каменном краю бассейна, их небольшие зады покачивались в воздухе, когда они пытались толкать свои лодки туда-сюда.

Ронни забрался на вершину платана (строго в нарушение правил парка) и стал похож на обезьяну, а я принялся швырять в него снизу гальку. На озере мы съели по хот-догу и арендовали лодку. Ронни настоял на том, чтобы грести со мной, откидываясь назад при каждом гребке и демонстрируя тугие мышцы живота и ног, а также, время от времени, восхитительные проблески верхней части бедра. Мы высадились на острове, который объявили своим. Затем я оставил его там, кружа вокруг крошечного камня с единственным кустом на нём. Когда я снова причалил, мне показалось, что я нахожусь на необитаемом острове, единственным обитателем которого был этот славный мальчуган!

После этого мы лежали в траве и разговаривали, глядя в небо. Я не помню, о чем мы говорили. Помню только запах травы и тепло мальчика, лежащего рядом. Довольно скоро мы начали бороться. Мы катались по траве, сначала я оказался сверху, потом он, наши тела были близко друг к другу, ноги и руки переплелись. Я сел ему на живот, и когда его мускулы расслабились, я погрузился в его мягкие внутренности, выталкивая из него воздух наружу. Позже я позволил ему прижать к земле меня, и он сел мне на грудь, его сладко пахнущая промежность оказалась в нескольких дюймах от моего рта, и я почувствовал, как его мягкая попка и твердые кости его таза давят на меня. Смеясь, он выпустил каплю слюны, а я поймал ее своим ртом. У неё был мальчишеский вкус. Как же мне хотелось снова стать тринадцатилетним.

Мы лежали на спине и смотрели на толпу. Время от времени над нашими головами пролетали голуби. Мы разговаривали о серьезных вещах. Он плюхнулся на живот и пососал травинку. Я взял стебель и пощекотал его везде, где он был обнажен - ноги, шею, спину между рубашкой и штанами. Его ягодицы подергивались под плотной тканевой оболочкой.

Звуки мороженщика, предвестника весны, поднял нас на ноги. Посасывая наше мороженое на палочке, мы побрели через парк к западной стороне, Ронни не замечал и не заботился о том, куда мы идем. Только когда мы вышли из парка и подошли по одному из перекрестков, он спросил, лениво облизывая мороженое: «Сэр, куда мы идем?»

- Увидишь, - сказал я, чувствуя себя похитителем, и возбужденный этим ощущением. Когда я вошел в прохладный вестибюль дома Берни, он оказался по-настоящему озадачен.

- Мы собираемся навестить вашего друга?

- Не совсем так, - сказал я.
В вестибюле сидела маленькая старушка с крошечной черной собачкой, такой же старой, как и она сама. Я предпринял какую-то глупую попытку заговорить с мальчиком, пытаясь походить на дядю с племянником. Как мне показалось, старушка подозрительно посмотрела на меня (снова моя паранойя), а Ронни не помог мне, пребывая в явном замешательстве. Мы сели в лифт и бесшумно поехали вверх. Ронни так и не обрёл дар речи, пока я возился со всеми замками. В конце концов, отперев дверь, я быстро запер её за нами.

- Сэр, где это мы?

- О, это просто квартира друга. Я подумал, что будет весело зайти сюда ненадолго.

- О.
Ронни зевнул. А затем принялся осматривать квартиру.
- Неплохая берлога, - сказал он. - Ваш друг, должно быть, хорошо зарабатывает.

- Он занимается рекламой. За это платят немного больше, чем в школе.
Мы сели на диван.

- А почему вы не занимаетесь рекламой, сэр?

- В преподавании есть определенные награды, - сказал я, ощупывая его затылок. - Можно сказать, дополнительные льготы.

- Сэр...

- Хм?..

- Вы просто случайно сюда заглянули, или мы зашли сюда по какой-то причине?

- По причине.

- Я так и думал.
Он издал что-то вроде вздоха. Затем повернулся ко мне со странной кривой улыбкой и заявил:
- Сэр, вы действительно грязный старикашка.

- Верно, - сказал я. - И раз уж ты меня так ловко раскусил, давай не будем больше терять время, а пойдем в спальню.
Он не сопротивлялся, когда я за руку повел его в спальню и закрыл за нами дверь. Я лег на кровать, и Ронни тоже забрался на нее, очень мило усевшись на пятки. Кожа очень туго натянулась на его голых коленках. Он выглядел ужасно по-мальчишески.

- Сэр, - сказал он, оглядывая комнату, - я не знаю, как это сказать, но находясь здесь, в таком состоянии, я как-то странно себя чувствую.

- Это как?

- Да, я имею в виду, что на самом деле, ну... я не совсем такой мальчик.

- Какой это «такой мальчик»?

- Ну, сэр, вы же понимаете, вот мы и в этой квартире в Нью-Йорке посреди дня! Это заставляет меня чувствовать себя как... ну, вы же понимаете, сэр.

- Это кажется очень греховным, не так ли?

- Да, сэр. Именно.

- Ты чувствуешь себя грязным, как шлюха.

- Да, сэр!

- Но ты же не шлюха!

- Ну, я чувствую себя таким!

Этот разговор меня очень взволновал.
- Ну а как тогда насчет школы?

- То совсем другое дело, сэр, - сказал он, глядя вниз и дёргая бахрому на покрывале, изгибаясь всем телом, тем самым демонстрируя свои прекрасные изгибы.
- Я имею в виду, что там все дурачатся. Я имею в виду, что иногда там больше нечем заняться, потому что там только мы, учителя и мальчики, и живем вместе. Но тут другое. Мы заходим из парка среди бела дня, и вот, мы в чьей-то спальне. Из-за этого я чувствую себя как-то странно.

Я почувствовал себя прекрасно. Кто-то однажды сказал, что нет ничего лучше секса после обеда, и осознания мальчиком всей порочности ситуации - я слышал крики детей, играющих в свои невинные игры в парке, и это только усиливало мое вожделение. Тот факт, что он должен находиться там, в парке с футбольным мячом под мышкой, с травяными пятнами на коленях, вместо того, чтобы сидеть на кровати с мужчиной, собиравшемся через несколько мгновений использовать его тело в сексуальных целях, только заставил меня захотеть сразу же начать срывать с него одежду.

- Думай об этом так, - сказал я. - Это что-то вроде нашего клуба, нашего убежища, где нас никто не найдет, куда мы можем уйти от всех и вся, имея очень большой секрет, и никто и никогда не узнает, что мы тут говорим или чем занимаемся, потому что это только наше место.

Ронни подумал, снова огляделся и сказал:
- Да, я думаю, это своего рода убежище. Но сэр, что, если ваш друг вернется и найдет нас здесь?

- Он уехал. Он на Бермудах.

- Тогда это всё как бы наше?

- Это наше убежище. Наше секретное место. Никто не знает, что мы здесь. Это наше место на все каникулы.

Улыбнувшись, Ронни лег рядом со мной, скинув свои мокасины и заложил руки за спину.

- Тогда все в порядке, - заявил он.

Свет косо падал сквозь жалюзи, создавая на них узоры. Я долго гладил его по волосам, потом наклонился и поцеловал. Он не ответил, но и не возражал. Глянув на его промежность, я увидел торчащий под шортами шест. Я приступил к расстегиванию его штанов.

 

После всего я лежал и смотрел, как дым от моей сигареты поднимается в солнечных лучах, а обнаженный мальчик лежал рядом со мной на животе и крепко спал. Полуденное солнце косо пробивалось сквозь полузакрытые жалюзи, полосуя его обнаженное тело, как зебру. Его дыхание было глубоким и ровным. Я смотрел, как его нежное тело приподнимается и опускается при каждом вдохе. Я поласкал его голую попку, позволив пальцу погладить его влажное очко.

Он был туже, чем в тот первый раз, и, возможно, там у него немного болело, но он был очень послушным и покорным.

 

Медленно раздев его, я несколько минут сосал его пульсирующий член, чтобы привести мальчика в хорошее настроение; потом, развернув, надолго погрузился языком в его восхитительную попку, пока он от удовольствия не принялся толкаться своей мягкой округлую задницей. Ни один мальчик не может устоять перед подобным. Если бы только они чувствовали то же самое, когда их трахают!

После облизывания я перевернул его на бок, обильно смазал анус и очень медленно вошел. Он немного крякнул, когда мой член растянул его дырочку, но, в конце концов, когда его нежная плоть уступила моему сильному члену, я проник в него. Едва переносимый мучительный жар его тугой маленькой дырочки почти вызвал немедленный оргазм, и мне пришлось двигаться очень медленно и осторожно, чтобы слегка отодвинуть кульминацию. Однако его лёгкие вдохи при каждом моём толчке только усиливали мое вожделение, и вскоре я почувствовал, как поднимается мой сок. Крепко обхватив мальчика за талию, я я принялся входить в него так глубоко, как только получалось, выстреливая свой накопившийся груз в его горячую, тугую маленькую попку.

Это оказался ужасно интенсивный оргазм, хотя мне очень хотелось, чтобы он длился дольше. После этого я сосал его член, пока он не выстрелил мне в рот, а затем заснул.

Пока он лежал рядом со мной, мои руки играли с его обнаженной попкой, мой палец исследовал его влажную дырочку, а я задавался вопросом, привыкнет ли он когда-нибудь к тому, что его трахают, и сможет ли по-настоящему получать от этого удовольствие. Я решил, что последнее маловероятно, хотя с удовольствием вспоминал ощущения члена внутри себя, четырнадцатилетнего мальчика. Несмотря на первоначальную боль, я в те времена вовсю наслаждался ощущениями от траха, и надеялся, что однажды Ронни сочтет подобное столь же приятным. Однако у меня были сомнения. Большинству мальчиков подобное не очень-то нравиться, хотя многим из них это нравиться гораздо больше, чем они готовы признать.

Я придвинулся к обнажённому мальчику, поглаживая и лаская его. Я прижался к его животу своим и почувствовал, как его юный член встал, чтобы встретиться с моим, также поднимающимся. Теперь он пребывал в полусне и очень нежно обнял меня за шею. Я потерся своим членом о его, и хотя сознавал, что больше не кончу, подумал, что он, вероятно, сможет, раз ему тринадцать. Чем больше я тёрся о его член, тем горячее он становился, и, полностью проснувшись, он стиснул зубы, когда трение наших органов приблизило его к оргазму. Все это время я гладил его по спине и попке, и когда уже был уверен, что он вот-вот кончит, я воткнул палец в его хорошо смазанную прямую кишку и пощекотал его простату. Я сразу же почувствовал теплую липкую жидкость на моем животе, и, когда его бедра прижались ко мне, я глубоко поцеловал его, а мой палец по-прежнему обретался глубоко в его заднице. Мы пролежали так минут десять. Затем я вытащил палец из теплой пещерки.

Я принёс пару бутылок кока-колы и полотенце. Пока он лежал на животе и пил кока-колу, я вытер его липкую попку, затем перевернул и протер с другой стороны. В конце концов, я не мог отправить его домой покрытым спермой и KY.

Солнце клонилось к закату. Я сознавал, что мне лучше вернуть его домой, хотя очень хотелось провести с ним ночь. С другой стороны, всегда было завтра, подумал я, когда мы возвращались к его дому. Я распрощался с ним в паре кварталов от того места, где он жил. Мы назначили свидание на следующий день, и я наблюдал, как он идет по улице; его упругие, подтянутые ягодицы, казалось, привлекали взгляды всех окружающих. Если бы только эти развратники знали, что эта дерзкая попка наполнена моей спермой! Что ж, они могут наблюдать сколько угодно, но эта попка - моя собственность. Зарезервированная парковка, только для моего Дротика.

 

12. В убежище

На следующий день я снова встретился с ним - в то же время, только слегка в другом месте. Он оделся очень привлекательно: темно-синяя вязаная рубашка и сверкающие белые шорты, которые ему очень шли. Они были короче, чем бермуды, и расширялись по краям, создавая эффект колокольчика, чем очень подходили для игр в прятки. Его талию обвивал полосатый тканевый пояс с пряжкой в виде двух переплетенных змей. На ногах были сандалии. И никаких носков.

Я спросил его, расспрашивала ли его мать о том, как он провёл день, но он ответил, что нет, она никогда не суёт нос в его личную жизнь. Ей было все равно, чем он занимается, главное, чтобы вовремя приходил домой.

Мы отправились на Кони-Айленд. Для купания было ещё недостаточно тепло, но аттракционы работали, и мы опробовали все. Большие американские горки напугали нас обоих, и он все время цеплялся за меня, как пиявка. Мы купили хот-доги длиной в фут, и я наблюдал, как его губы смыкаются на красной колбаске, думая совсем о другом. Мы играли в песке, строя замки со рвами. Он лежал, широко раскинув ноги, и я мог заглядывать ему прямо в пах. Мы покинули пляж около двух часов и вернулись в своё убежище на метро.

Он сам направился прямиком в спальню и уселся на кровать. Я долго его раздевал, ласкал и целовал везде, куда только мог дотянуться. Затем я уложил его, обнаженного, на постель, разделся и лег рядом.

Затем притянул его к себе, его теплое тело касалось моего - от губ до пальцев ног. Я ласкал мягкий изгиб его задницы, продолжая поцелуи. Мы оба были до крайности возбуждены, и я впервые почувствовал, что мальчик, возможно, действительно просит секса. Я обхватил его член рукой, направив его руку к своему. Он повторил моё движение. Затем я переместился в позицию 69.
- Как насчет еще одного хот-дога? - спросил я.

- Я не против, если вы тоже, - парировал мальчик.
Я обхватил его член губами и ощутил, как он делает то же самое с моим. Мы нежно сосали друг у друга несколько минут. Я одновременно гладил его попку. Как бы ни восхитительно было иметь свой член в теплоте его рта, еще больше мне хотелось засунуть его в попку мальчика.

Выпустив его член из рта, я сказал:
- А теперь я собираюсь засунуть свой хот-дог в булочку.
Я набрал немного вазелина на палец.
- Но сначала требуется немного горчицы, - произнёс я, вонзая палец в расщелину его ягодиц.

- Сэр, у вас действительно есть чувство юмора, - сказал мальчик, перевернувшись на живот и выставив свою прелестную розовую попку.

Смазывая свой хот-дог, я смотрел вниз на покорного мальчика, распростертого ничком на кровати - его нежное, невинное юное тело ожидало моего нападения. Я подложил подушку под его бедра, приподнимая ягодицы, затем раздвинул бархатистые половинки его мальчишеской попки, одновременно вбивая свой хот-дог глубоко между ними, пока он не достиг маленькой дырочки.

- Я думаю, что хот-дог слишком велик для булочки, сэр, - раздался приглушенный голос мальчика.

Я нажал сильнее, пытаясь заставить сфинктер расслабиться и впустить меня, но мальчик внезапно поднял голову и резко вдохнул.
- Извини, - сказал я, - полагаю, нам нужно побольше горчицы.
Зачерпнув из баночки с вазелином, я ввел свой палец ему в прямую кишку до упора и повернул. Он слегка запротестовал из-за этого довольно грубого действия, но тот произвел желанный эффект, потому что, еще раз приложив свою сардельку к булочкам, я смог с небольшим усилием преодолеть препятствие.

Немного отдохнув, я въехал в горячий канал мальчика. Просунув под мальчика свою навазелиненную руку, я нащупал его твёрдый член, и слегка помассировав его. Это заставило мальчика зашевелить задом, и когда он это сделал, я вдавил свой член ещё глубже. И начал его ебать.

Я был не таким нежным, как вчера. Во-первых, я был перевозбужден к этому времени; во-вторых, мне нужно было приучить его принимать мой член с наименьшими усилиями. Я погружался и выходил между теплыми полушариями, подталкивая его зад к моему члену рукой, которая мастурбировала его член.

Будучи юным и полным мужского пыла, мальчик вскоре начал стрелять своей подростковой спермой в мою руку, и опять, сокращения его сфинктерных мышц вызвали у меня такой восхитительный восторг, что я тоже начал кончать. Въехав в нежное тело мальчика как можно глубже, я закачивал струю за струей горячего слизистого сока в его восприимчивую попку. Я еще долго продолжал скользить своим скользким стержнем по прямой кишке мальчика после того, как закончил эякулировать - до тех пор, пока не почувствовал, что мой шток слабеет, и мне пришлось прекратить движения.

После этого я не позволил ему одеться и даже вытереть зад. Я хотел, чтобы он ощущал скользкую смесь вазелина и спермы при каждом движении своего тела в качестве постоянного напоминания о том, что его только что трахнули.

Мы вернулись в гостиную, я принес ему имбирный эль и усадил его к себе на колени лицом ко мне, мы оба были по-прежнему обнажены. Я ласкал его тело, пока он пил свой напиток, мой член лежал прямо у входа в его анус. По середине глотка имбирного эля я хорошенько ткнул туда пальцем, и он расплескал напиток по всему своему животу. Я уложил его на диван и всё слизал, затем, бесцеремонно засунув средний палец ему в зад, взял его член в рот и пососал этот удивительный маленький орган - боже мой, как бы мне хотелось кончить дважды за пятнадцать минут! - пока по его корчам и стонам я не понял, что он собирается снова отстреляться спермой. Я подвигал пальцем в его анусе, дотрагиваясь до простаты, после чего он, дико извиваясь, набрызгал мне в рот.

На этом наша сегодняшняя оргия закончилась. Я отвел его в ванную и отмыл. Потом отвез его домой. Я вернул мальчика его матери в самый последний момент.
- Сэр, - сказал он, когда я высаживал его, - вы рады, что приехали в Нью-Йорк?

Какой глупый вопрос! Но, думая об этом на обратном пути в убежище, я задавался вопросом, был ли он рад, что я приехал сюда. Предложил бы он встречу с собой, если бы знал, что я буду трахать его каждый день? У меня не было сомнений, что он наслаждается нашим сексом: ему нравилось, когда ему сосали и вылизывали анус. Как и не было сомнений в том, что ему не очень-то нравилось, когда его трахали. Можно было только сказать, что он смирился с подобным. Неужели я испортил ему каникулы, каждый день отправляя его домой с ноющей попкой, заполненной спермой? Боялся ли он каждого наступающего дня, когда от него будут ждать, что он перевернется на живот и представит свой восхитительный зад моему твёрдому стволу? Что он чувствует, когда я вонзаю свой пульсирующий член в его нежную попку? Помимо дискомфорта, чувствует ли он себя оскорбленным? Униженным? Стыдится ли происходящего?

Я не знал ответов на эти вопросы, но решил, что на следующий день сосредоточусь на том, чтобы хорошо провести с ним время, и забуду о сексе.

Великолепные планы...

Я подъехал к месту нашей встречи на желтом «мустанге». Мне пришлось несколько раз погудеть, прежде чем я привлек его внимание.

- Сэр! Где вы взяли эту машину?

- Украл. Тебе она нравится?

- Так вот почему на брелке написано «Avis»[фирма по прокату автомобилей]? Да, она крутая.
- Куда мы поедем? Как быстро она может? Для чего эта ручка?
И он тут же включил радио, печку, обогреватель, дворники и аварийку. Он был счастливым маленьким ребенком - таким, каким должен быть ребенок, а рядом с ним сидел старый грязный педераст, единственной идеей которого было попасть ему в попку.

Нет, это несправедливо по отношению ко мне. Я действительно любил Ронни. Что мне делать, если его ягодицы сводят меня с ума? В конце концов, разве самые значимые человеческие отношения не основываются на сексуальном влечении? Разве ебля - это не единственный способ показать человеку, что любишь его? Тем не менее, он был всего лишь ребенком — и мне не следует забывать об этом.

- Как насчет Джонс-Бич [один из островов у южного побережья Лонг-Айленда в американском штате Нью-Йорк]? - спросил я.

- Сэр! Вот это да! Но разве не холодно для купания? И вообще, у меня нет купальника. Может, мне стоит его купить?

- Ой, да тебе не нужен никакой купальный костюм. Такой маленький ребенок, как ты, может запросто купаться голышом. Никто не станет возражать.

Пощекотав его, я включил первую передачу и дал по газам.

Я остановился у Alexander's [сеть универмагов, ныне обанкротившаяся] и купил ему сексуальные плавки для купания - белые с синей окантовкой и разрезами на бедрах. Он надел их, пока мы ехали. Я вёл машину, держась одной рукой за руль, а другой за его нежное бедро. Его маленький стояк очень хорошо просматривался через плавки.

Конечно, для купания было ещё слишком холодно, а пляж оказался почти безлюдным, если не считать нескольких рыбаков и прогуливающихся. Тем не менее, было достаточно тепло, и мы направились к дюнам за Девятой парковкой. Мы нашли небольшое углубление в окружении кустов и расположились там лагерем. Некоторое время мы играли в карты, а затем пообедали тем, что я захватил. Я угостил его красным вином. Оно сочилось из уголков его рта, когда он глотнул вино из бутылки. Когда он стал сонливым, я растянул его на теплом песке, накрыл нас одеялом и стянул плавки на его гладкие белые бедра...

Ветер посвистывал в кустарнике. Над головой кричали чайки. Волны грохотали о берег. А я загонял свой член в прямую кишку Ронни, трахая своего драгоценного мальчика. Вот вам и мои добрые намерения.

Он лежал, придавленный мной, его ноги задрались вверх, чтобы обеспечить максимальное проникновение в зад, его юная попка была растянута до предела моим набухшим органом, нежные оболочки его отверстия расширились, чтобы принять меня глубже, чем когда-либо прежде. Когда я въезжал в самые дальние края кишечника мальчика, расширяя стенки его ректального канала, я глубоко целовал его - мой язык кружил и метался у него во рту, когда я все глубже вонзал свой пенис в мальчика. Затем мое тело напряглось, и я начал резко и быстро дергаться, закачивая свою сперму в паренька, омывая его горячие внутренности своей жидкостью. Я долго лежал на нем, прислушиваясь к его дыханию, к шуму ветра в камышах, крикам чаек и шуму волн.

- У меня песок в заднице, сэр, - сказал мальчик спустя некоторое время.

Я переложил его к себе на колени и выбрал все песчинки, одну за одной, так же нежно, как обезьяна вырывает блох из головы своего партнера.

Мы опрометчиво решили искупаться. Выпив немного вина для укрепления духа, мы сбежали с дюн в ледяную воду. После первого шока мы попросту оцепенели. Я стянул с Ронни плавки и швырнул их в сторону берега.
- Мальчики должны купаться голышом, - сказал я, - это закон.
Мы резвились в воде, моя рука скользила по его скользкому телу, смывая песок с его попки и прижимая его к себе. Как же тепло ему было в холодной воде!

Вокруг не было ни души, поэтому мы растянулись обнаженными на дюнах,, позволив солнцу согревать наши тела. Мы лежали бок о бок очень долго, пока его кожа не стала горячей на ощупь, когда моя рука заскользила по его спине и ягодицам.

Когда мы вернулись к машине, автостоянка совершенно опустела, и я позволил ему объехать огромную территорию, крепко держа его на коленях и ощущая, как его нагретая солнцем попка прижимается к моему члену.

В тот день времени на убежище не осталось.

Дни пролетели незаметно. Слишком быстро. В плохую погоду мы ходили в кино, и я всегда настаивал, чтобы мы садились в укромном уголке, чтобы я мог ощупывать и ласкать его. Я совсем не помню те фильмы; все, что я помню — только свою руку в штанах Ронни всё время киносеанса. Ни один мальчик его возраста не может не возбудиться, если кто-то гладит или трогает его пенис и яички, и Ронни не был исключением, но в то же время у него была мальчишеская способность концентрироваться на нескольких вещах одновременно, так что, пока я массировал его причиндалы, он, как любой ребенок, сидел с глазами, прикованными к экрану, а его челюсти находились в движении, жуя жвачку. Я был очень осторожен, не позволяя ему кончить в штаны, отчасти потому, что не хотел, чтобы его мать обнаружила какие-нибудь подозрительные пятна на его трусах, а отчасти потому, что я хотел сохранить его мальчишеский сок для себя, когда мы вернёмся в наше убежище.

Я водил его купаться в отель «Сент-Джордж», и мы играли в маленькие подводные игры, которые никто не замечал. Мы катались на велосипедах, и я с удовольствием наблюдал, как его зад извивается из стороны в сторону, когда он пытается дотянуться до педалей велосипеда, который был для него слегка великоват.

Мы делали почти все, что может развлечь ребенка в Нью-Йорке, и если правда то, что он каждый день подставлял свою попку моему члену, то также верно и это - ни у одного мальчика не было такого водоворота событий, если только не предоставленного другим педерастом.

Затем, внезапно, наступил наш последний день вместе.

Мы пошли в парк покататься на карусели, подобно двум маленьким детям; Ронни ехал на лошади передо мной, так что я мог наблюдать, как он поднимается вверх-вниз, пока большой смазанный маслом шест поднимается вверх и вниз из-под платформы, заставляя мальчика и лошадь подниматься и опускаться в такт музыки. Ронни снова был в белых шортах. Думаю, он понимал, как нравится мне в них. Он повернулся и засмеялся. Затем склонился в сторону, и ткань его штанов туго натянулась на его ягодицах.

После этого мы решили покататься на настоящих лошадях. Никто из нас не был соответствующе одет для подобного, но времени возвращаться и переодеваться не быимелось. Наши клячи оказались не самыми лучшими, но было очень весело, и они пошли очень прытко, когда сообразили, что возвращаются домой. Ронни удивил меня тем, что оказался неплохим наездником, переходя на рысь на английский манер. Возможно, он научился этому в одном из своих летних лагерей.

Во время поездки верхом мы оба вспотели, поэтому, добравшись до убежища, приняли душ. Пока я смотрел, как Ронни намыливает свои гладкие бока, у меня в голове крутились лошади - вверх и вниз, лошадь и всадник - крутилась карусель, крутилась поднимающаяся и опускающаяся попка Ронни, когда он переходил на рысь.

Мальчик пожаловался, что у него болят бедра, и, осмотрев их, я увидел, что внутренняя их сторона покраснела, потому что натерлась о седло. Я нашёл бутылку медицинского спирта и сухое полотенце и отнёс их в спальню. Когда мальчик пришёл туда, растирая волосы полотенцем, я заставил его лечь на кровать и раздвинуть ноги. Я смазал его внутреннюю поверхность бедер спиртом, заставив его вздрогнуть от покалывания и пощипывания. Я втёр спирт в его горячую плоть, вплоть до промежности. Он уже был возбужден.

- Это приятно, сэр, - сказал он, вертясь на простыне.

- Отлично. Переворачивайся и я займусь другой стороной.
Мой послушный маленький катамит перевернулся и представил моему развратному взору свою розовую попку. Я брызнул спиртом на круглые полушария мальчика, а затем втёр его в щель между ягодицами, не пренебрегая нежной плотью его внутренней части бедер. Я поцеловал обнаженные ягодицы мальчика пять или шесть раз, после чего, опираясь на локоть, начал нежно, задумчиво, дразняще их поглаживать.
- Скакать верхом было весело, правда?

- Хм. Да, сэр.

- Я хотел бы, чтобы ты прокатился на мне.

- Э?..

- Ты понял. Сыграть в лошадку.

- Сыграть лошадку?

- Когда ты был совсем маленьким, разве у тебя не было дяди или кого-то, кто сажал тебя на себя и подпрыгивал вверх-вниз?
Я похлопал его по заду.

- Полагаю, что да. Вы хотите этим заняться сейчас?

- Да.

- Сэр, - произнёс он, приподнявшись на локте и глядя на меня. - Вы хорошо себя чувствуете? Я имею в виду, вы не перегрелись на солнце, сэр?

- Ты довольно свеженький, - сказал я. - Полагаю, тебе бы не помешала порка.

- О, нет, сэр! Я не это имел в виду! - запротестовал мальчик, ухмыляясь и ухватившись обеими руками за свои ягодицы. Тем не менее, я перетянул его на свое колено, убрал его руки и выдал ему десять или двенадцать хороших шлепков по попке, ровно столько, чтобы усилить её розовый оттенок и вызвать теплое покалывание в чувствительных местах. Я посадил его себе на колени и поцеловал.
- Мне нравится тебя шлёпать.

- Похоже на то, - ответил он.

- А теперь пора поиграть в лошадку, - сказал я, отвинчивая крышку тюбика KY.

- Вам это нужно, чтобы поиграть в лошадку? - спросил он, наблюдая, как я выдавливаю гель себе на палец.

- Определенно, - ответил я, и, проведя пальцем по его спине, втолкнул его ему в попку и принялась там вращать.

- Я не думаю, что это та самая игра, в которую взрослые играют с маленькими детьми, верно, сэр?

- Не совсем, - ответил я, нанося еще немного KY на его зад. - Я сделал несколько собственных улучшений. А теперь, я думаю, если ты будешь так добр повернуться в другую сторону попкой ко мне, то всё получится как надо. Вот так.
Я потянул его назад, так что его нежная попка прижалась к моему члену.

- Теперь ты готов сесть на коня? - спросил я.

- Думаю, да, но я действительно не знаю, что делать дальше.

Это правда, я никогда раньше не трахал мальчиков в таком положении, но слышал об этом и всегда хотел попробовать.
- О, я полагаю, всё получится, когда ты сядешь верхом, надежно усядешься в седло, чтобы не упасть, какой бы сумасшедшей ни была поездка...

Мальчик издал тихий смешок. Я думаю, он пребывал в довольно извращенном настроении, и забавлялся тем, что его оттрахают подобным образом.

- А теперь, - сказал я, - подними попку и опускай её на седельный рог.
Я помог ему привстать и расположиться так, чтобы мой вертикально торчащий инструмент указывал прямо на его отверстие. Затем очень осторожно я опустил его. Возникло какое-то сопротивление, видно я не совсем верно прицелился. Я попробовал еще разок. На этот раз прицеливание вышло идеальным, и я, крепко удерживая мальчика на месте, прижав мой стержень прямиком к его отверстию, почувствовал, как он начал медленно опускаться на мой рог. Я чувствовал, как его отверстие раздвигается, когда мой шток входит в него. Он медленно опускался на мой стержень, пока тот не вошел глубоко в его зад. Мальчик был пронзен. Даже самая дикая скачка не сбросила бы моего всадника.

Ощущения того, что мальчик сидит на моем члене, охватывая его своей попкой, были потрясающими. Мне казалось, что я оказался в нем глубже, чем был в песчаных дюнах. Я попытался представить точку на его позвоночнике напротив кончика моего члена. Меня возбуждала мысль о том, что если бы у меня были глаза как рентген, я действительно мог бы углядеть свой член, внедренный в его кишечник.

- Как тебе нравится твоя лошадка? - спросил я, протягивая руку и лаская его член, пока тот не затвердел.

- Этот седельный рог действительно во мне, - сказал он.

Боже, как меня возбудили его слова. Мне хотелось, чтобы он рассказал о своих ощущениях, о том, как мой член растягивает стенки его прямой кишки, насколько это больно и в то же время приятно, чувствует ли он себя немного униженным, когда его используют как девочку, но в то же время как ему нравится ощущать мой член в своей попке, и каким пустым он себя чувствует, когда я вынимаю свой шток. Но я понимал, что не смогу добиться от него ничего подобного. Он был весьма не разговорчивым любовником.

- Что ж, теперь ты можешь начать скакать, - сказал я. - Сначала шаг, затем рысь и, наконец, когда лошадь увидит впереди конюшню, безумный галоп во весь опор!

Взяв мальчика за талию, я показал ему, как поворачиваться в седле из стороны в сторону. Затем я показал ему, как очень осторожно подниматься вверх, а затем, как сочетать оба движения, поднимаясь, опускаясь и поворачиваясь одновременно. К концу урока я был почти готов скакать в конюшню, и мне пришлось сдерживаться.

Я смотрел на его прекрасные мягкие округлые ягодицы, которые держали мой член в заключении, пока он медленно крутил ими из стороны в сторону и приподнимался вверх и вниз. Когда он опустился на мой седельный рог, мой ствол исследовал глубины детского зада, ранее не отмеченные на карте. Его мягкие округлые ягодицы опустились на мои бедра подобно воздушным шарикам, наполненным водой. Я пребывал на небесах. Я уговорил его перейти с шага на рысь, крепко обнимая его, когда он привставал и падал на мой член. Я ласкал твердые маленькие сосочки моего юного наездника, когда он поднимался и опускался, скользя по моему члену своей узкой маленькой попкой.

- Теперь давай быстрее, - сказал я, и вскоре мы перешли на галоп, мой член скользил в мальчике, как смазанный шест карусели. Мне очень хотелось, чтобы поездка длилась вечно, но так же, как сеанс карусели заканчивается для любого девочки и мальчика, так же закончился и мой сеанс. Когда я почувствовал, как у меня поднимается сок, я прошептал мальчику:
- Я вижу конюшни! Галопом во весь опор!

Мой всадник нырял вверх и вниз, все глубже вгоняя мой член в свою горячую попку, пока, не в силах больше сдерживаться подобно обезумевшему жеребцу, я не стал брыкаться под своим всадником, выплескивая свой жеребячий сок прямо в зад пронзенному мной мальчику с такой силой, словно желал узреть его извергающимся изо рта паренька! Я крепко держал своего маленького всадника, в то время как мой ствол посылал фонтаны пены все выше и выше в нежный теплый проход попки милого мальчика.

Я лег, измученный поездкой, мой член по-прежнему обретался глубоко внутри. Мальчик повернулся в седле и сказал:
- Сэр, я думаю, что мне нужно в туалет.
Какие нежные постамурные слова из уст моего маленького возлюбленного! Но тут ничего не поделаешь.

Я позволил ему слезть с лошади, и когда он с красным и скользким задом помчался в ванную, я откинулся на спину и закурил сигарету, гадая, не подействовал ли мой гейзер спермы подобно клизме мисс Э., поспособствовав полёту вниз детских какашек, движущихся по хорошо смазанной толстой кишке мальчика, чьему выходу мешало только присутствие моего толстого орудия, блокирующего проход. Он надолго задержался в ванной, а когда, наконец, вернулся в гостиную, то оказался странно замкнутым. Он голым сел на диван, подтянув ноги и обхватив руками колени. Я сел рядом с ним и поиграл пучком волос на его затылке.
- Что беспокоит моего мальчика? - нежно спросил я.

- Ваш мальчик. Вот кто я такой, не так ли?

- Что ты имеешь в виду? Что случилось?

- Что случилось? - мальчик издал какой-то циничный смешок.

- Твой член! Вот в чём дело.

- Вот именно! - фыркнул он. - Двенадцать раз за десять дней. Я отслеживал.

- Послушай, - сказал я, по-настоящему озадаченный внезапной сменой его настроения, - никто тебя не заставлял. Я имею в виду, если хочешь, я больше никогда не буду с тобой этим заниматься.

- Вот именно, вы понимаете.
И он повернулся и уставился мне в глаза.
- Думаю, я начинаю увлекаться этим.

- Вот именно, - сказал я, прижимая его к своему телу. - Я все понимаю. Пока тебе это не нравилось, ты мог просто лежать и притворяться, что с тобой что-то делают, но когда ты обнаруживаешь, что тебе это начинает нравиться, то тебе приходится признать, что ты сам в этом замешан. И ты испугался этого чувства, а потом тебе стало стыдно за себя.

- Верно, сэр, именно так. Это напомнило мне, как однажды, когда меня осматривал врач, он ткнул мне пальцем в зад.

- Расскажи мне об этом.

- Ну, понимаете, он заставил меня встать на колени на стол, надел резиновую перчатку и все такое, и сказал мне, что не будет больно, но было больно.

- И это все?

- Не-а. Он продолжал тыкать туда пальцем и ощупывать все вокруг, и мне было очень неловко.

- Это потому что, несмотря на боль, к ней примешивались и приятные ощущения.

- Откуда вы знаете?

- И тебе это не только понравилось, но и проявилось, не так ли?

- Да, сэр! И хуже всего было то, что когда доктор наконец вынул свой палец и сказал мне вставать, я не мог этого скрыть, и он посмотрел на меня и как-то противно улыбнулся, похлопав меня по заднице и все такое.

- Словно он сказал: «Мальчик, я заставил тебя полюбить это вопреки твоей воле».

- Ну да! Как вы догадались обо всем этом?

- Ну, это несложно. У мальчиков чувствительная попа, и доктор знал, как воспользоваться своим пальцем, чтобы возбудить тебя, даже против твоей воли.

- Он сделал это специально, да?

- Ну, это определённо выглядит так.

- Я ненавижу этого доктора!

- Конечно. Он унизил тебя самым ужасным образом. И у тебя такое же чувство стыда, когда мы вместе, не так ли?

- Не совсем, сэр. Я имею в виду, что вы не пытаетесь смутить меня или что-то в этом роде, как тот доктор. Просто потом у меня такое чувство, что мне это не должно нравиться.

Я притянул его ближе к себе, обнял и наполнил его уши разговорами о том, что мальчики часто являются пассивными сексуальными партнерами до достижения половой зрелости, но по достижении подросткового возраста они хотят играть активную роль, а он находился в промежуточной стадии, и боится потерять свою расцветающую мужественность, когда его используют как девушку. Я заверил его, что эти страхи нормальны, что в каждом мужчине есть частичка женщины, и наоборот, что он совершенно нормальный мальчик и вырастет отличным ёбарем женщин, так что ему не о чем беспокоиться - он не подсядет на подобное, потому что он просто не из тех, и ему не должно быть стыдно, что ему это нравится, потому что, когда дело доходит до секса, все, что тебе нравится, хорошо - так что, если ему нравится, когда его трахают, то почему бы ему не насладиться этим, пока может, потому что довольно скоро он окажется с другой стороны, и, позволяя мужчине трахать себя, он приобретает хорошую практику для будущего траха с женщинами, потому что может получить некоторое представление о том, что чувствует женщина, когда ее трахают, и так далее, и тому подобное.

Мои слова, по-видимому, успокоили его страхи, потому что он прижался ко мне, пока мы разговаривали.

- Видишь ли, - продолжил я, - разница между мной и этим доктором в том, что он развлекался за твой счет, а я люблю тебя. А не только твоё тело. Мне оно, конечно, нравится, и без физического влечения не было бы занятий любовью. Но я люблю твое тело не только потому, что оно такое прекрасное, но и потому, что это твое тело, и я люблю тебя, Ронни Райли. И хочу полностью владеть тобой. Я хочу быть частью тебя, сделать наши тела единым целым. Я хочу ощущать свое тело внутри тебя, и поэтому, когда я вставляю в тебя свой член и кончаю в тебя, это делает меня частью тебя, а тебя частью меня, что и есть величайшее выражение любви. И ты тоже любишь меня, раз позволяешь мне вставлять в тебя свой член, потому что тебе понравится иметь часть меня внутри себя, потому что ты понимаешь, какое удовольствие ты доставляешь, отдаваясь мне своим телом.

- Хм. Думаю, теперь я понимаю лучше, - затем он посмотрел мне в глаза и сказал:
- Интересно, каково это быть на другом конце? Может быть, если бы я знал, я бы не чувствовал себя так чудно из-за того, что всегда оказываюсь на одной стороне.

- Ты на что-то намекаешь?

- Ну, сэр, разве это честная игра?

- Мальчики не трахаются с мужчинами, Ронни.

- Почему? Это нечестно. Если бы я был мужчиной, а вы мальчиком, вы бы позволили мне трахнуть себя?

- Да, и, наверное, мне бы это понравилось.

- А вас когда-нибудь трахали, сэр?

- Конечно. Когда я был в твоем возрасте и даже моложе.

- И когда... это прекратилось?

- Когда мне исполнилось шестнадцать или около того. Не помню. Это было не внезапно.

- И с тех пор вы занимаетесь этим с мальчиками?

- Всякий раз, когда у меня появляется возможность, а это происходит не так часто, как мне бы хотелось.

- Но, сэр, разве мужчины поступают так с мальчиками? Они должны заниматься этим с девушками!

- Нет, если они предпочитают мальчиков. Живи и давай жить другим.

- Но природа такого не задумывала.

- Где ты это прочитал? Откуда ты знаешь, что задумала природа?

- Да ладно, сэр, вы знаете, что это правда.

- Не для меня.

- Ну, вы же...

- Я что? Педик? Пидор? Бедный скрюченный больной извращенец старина Колин Мерчисон. С опасными отклонениями! Сексуальный психопат! Выродившийся демон! Угроза каждому бойскауту с красной кровью! Запереть его! Отрезать ему яйца! Он участник коммунистического заговора!

Ронни схватился за бока и захихикал. Вскоре мы принялись возиться на диване, и я возбудился. Все мои красивые слова возбудили меня.
- А теперь, - сказал я, прижимая его к дивану, - что ты скажешь, если мы снова займемся этим?

- Не-а. Нет, пока вы не позволите мне сделать это с вами.

Обычно я не терплю этого. Мне больше не нравится, когда меня трахают, особенно мальчики. Однако в данных обстоятельствах я чувствовал, что подобное окажется дипломатичным ходом, и согласился.

В меня не вставляли член в течение многих лет, и хотя у него был маленький, мне всё равно стало больно, когда Ронни без всяких церемоний воткнул в меня своё копьё. Он очень спешил и не стал тратить время на предварительные приготовления. Я вздрогнул, когда он вонзился в меня, но как только он вошел, его маленькая штучка довольно приятно защекотала, и я вскоре наслаждалась идеей иметь своего мальчика в себе. Он принялся яростно толкаться, повизгивая от восторга, и в очень короткое время выстрелил в меня своим зарядом. Меня это очень возбудило.

- Ух ты! - воскликнул он, вливая в меня свое юное семя. - Сэр, это было очень здорово!

- Я рад, что тебе понравилось, - сказал я, - но как любовник ты оставляешь желать лучшего. Но неважно, у тебя еще много времени на практику.

Я принес нам кока-колы, и, усевшись голышом, мы принялись потягивать её.

- Сэр, - в какой-то момент спросил мальчик, - вы когда-нибудь трахали девушку?

- Конечно. Много раз.

- Девушкам нравится, когда их трахают?

- Ещё как! Они сходят с ума от подобного.

- А вам нравится?

- Конечно. Девочки отлично подходят для секса.

- Тогда почему вы гоняетесь за мальчиками?

- Потому что вы мне нравитесь больше. Как ты думаешь, почему я преподаю в школе Святого Варнавы?

- Я подумал, может быть, вам нравится преподавать. Я подумал, может быть, тоже стану учителем, когда вырасту.

- Это достойное восхищения честолюбие. Ты мог бы преподавать в школе для девочек. Нет, серьезно, мне нравится преподавать; просто я предпочитаю учить мальчиков, нежели девочек или взрослых, потому что они мне больше нравятся как люди. Я имею в виду вот что: допустим, ты фотограф. Если тебе нравится океан, ты фотографируешь океан. Если тебе нравятся мальчики, ты фотографируешь мальчиков.

- Без одежды.

- Конечно. Потому что их тела прекрасны. Но мне также нравятся лица мальчиков. Я делаю много портретов мальчиков.

- И что вам больше нравится, мое лицо или мое тело?

- Твоё лицо - это часть твоего тела. Я не могу отделить их, как не могу отделить твоё тело от твоей личности.

- У вас по-настоящему крутые заходы, сэр. Сколько детей в школе вы соблазнили таким образом?

- Ты первый. А если бы это было не так, я бы всё равно солгал и сказал, что это так. Я очень осторожен.

- Значит, вы сейчас врете, потому что в школе много мальчиков с более развитым телосложением, чем у меня.

- Сколько раз я должен говорить, что мне не нравится телосложение, мне нравятся мальчики.

- Но вы же сказали, что вам нравится мое тело. Что именно вам в нем нравится?

- Давай-ка прикинем, - сказал я, касаясь его повсюду, пока говорил. - Мне нравится, как твои волосы ниспадают на правый глаз. Мне нравится твой правый глаз. Мне нравится твой левый глаз. Мне нравятся твои волосы, потому что они очень шелковистые. Мне нравится форма твоей головы, как она выступает здесь, и как там изгибается внутрь. Мне нравится эта маленькая прядь волос на твоём затылке. Мне нравится твой нос и твои слегка расширенные ноздри, и твой рот - его изгибы - и твоя длинная шея, и то, как выделяется эта вена. И мне нравится твоя грудь, и особенно твои гордые маленькие соски, которые становятся твердыми, когда я их вот так растираю.

- Мне нравится твой живот, потому что он такой красивый и плоский, и твой пупок, потому что он твой. И мне нравится чувствовать эти кости - твои бедра - и мне нравятся эти две линии, ведущие к твоей штуковине, образующие букву V, как будто указывающие путь; и мне нравится твоя штучка, которая, кажется, снова становится твёрдой, неожиданно быстро после недавней её тренировки. И мне нравятся эти две штучки в мешочке, и как они подпрыгивают, когда я сжимаю их, словно две горошины в стручке. И мне нравятся твои бедра, такие гладкие и красивые, и твои коленки, а особенно эта впадина позади них. А ещё мне нравятся твои крепкие ноги такой прекрасной формы, и твои ступни - как у циркача Пикассо. А потом я люблю проводить рукой по твоему прямому позвоночнику вот так, считая позвонки. И мне нравятся эти две ямочки по бокам, прямо над твоей попкой. Мне нравится этот небольшой остаток хвоста, который, кстати, становится все больше и больше, начиная походить на хвостик фавна, и, наконец, мне нравится вот эта твоя часть - эти два круглых полушария идеальной формы - твои ягодицы, булочки, задок, зад, попка, низ, задница. О да! Мне нравится, как же мне нравится вид и ощущение твоей мягкой, теплой, округлой, гладкой, бархатистой милой попки!

- Другими словами, - последовал ответ, - вам нравится мое тело, ладно, но по-настоящему копаетесь вы только в моей заднице!

- Ты уничтожил всю мою поэзию. Я думал, что произнес очень красивую речь, а ты просто порвал её в клочки, сведя всё к одному плотскому.

- Что ж, сэр, я просто пытаюсь разобраться во всей этой чуши! Дело в том, что если бы у меня не было милой попки, вы бы никогда не взглянули на меня. Правильно?

- О, циничный юноша! Но если ты настаиваешь на том, чтобы оставаться таким вульгарным, то ты мог бы с таким же успехом перевернуться и позволить мне окончательно разобраться с объектом и предметом моей поэзии, потому что мои слова очень меня завели.

- Окей, - произнёс он тоном притворного смирения - как бы сказала женщина: «все вы, мужики, одинаковые, только одно на уме», неспособная признать, что им это нравится так же, как и мужчинам.

Перевернувшись на живот, он стал очень пассивным, даже широко раздвинул бедра, чтобы мне было легче играть с его дырочкой. Оттрахав меня, он доказал свою мужественность; теперь он мог расслабиться и снова поиграть в мальчика.

Он лежал, вытянувшись на животе, положив руки под подбородок, а я ласкал его попку. Затем, пристроившись между его шелковистыми бедрами, я принялся целовать и облизывать их внутренние поверхности, заставляя его извиваться от удовольствия, и прокладывая себе путь между ними к его ягодицам. Раздвинув его булочки, я уткнулся туда лицом и принялся лизать его дырочку. Когда я засунул туда свой язык, он застонал от удовольствия. Я погладил его бедра, потом несколько минут ласкал его анус.

Затем, подложив под него сложенную подушку, чтобы приподнять его попку, я с любовью смазал её KY и медленно погрузил свой член между его бархатистыми нижними щечками, снова войдя в прекрасную задницу, которую я трахал не более часа назад. Я полностью погрузил свой член, чувствуя, как горячая плоть сжимается вокруг него, затем притянул его к себе и начал последний, долгий медленный трах.

И пока я медленно въезжал и выезжал из его восхитительной попки, никогда еще мальчик не казался мне таким податливым и готовым на всё. Поскольку это был наш последний раз в нашем «убежище», я был полон решимости сделать этот трах незабываемым. Со своей стороны, расстреляв свою ношу, он теперь намеревался стать хорошим любовником и ёрзал ягодицами, стараясь увеличить мое удовольствие. Я прикусывал его за шею, нюхал его волосы и бормотал слова любви, пока моя рука ласкала его пенис, а мой собственный член все глубже вонзался в его горячую, гибкую задницу.

Слезы навернулись на мои глаза, когда моя страсть возросла до предела, и, возможно, потому, что это был наш последний раз вместе в Нью-Йорке, я почувствовал себя перенесенным в другое измерение, в котором мой воспаленный член скользил туда-сюда в горячем проходе мальчика. Жар его кишечника заставлял мой сок подниматься, и всякий раз, когда это случалось, я замедлялся, ожидая отступления спермы; после чего возобновлял трах. Сначала, когда я остановился, мальчик подумал, что тут что-то не так, и потянулся ко мне задом, пытаясь доставить удовольствие, но я заверил его, что все в порядке, что я только продлеваю таким образом экстаз.

Я, должно быть, оказывался на грани оргазма четыре или пять раз, наслаждаясь этим последним трахом. Мне хотелось, чтобы это могло продолжаться вечно, но, в конце концов, я не смог убедить свой поднявшийся сок отступить, и мне оставалось только въехать поглубже в самые горячие уголки попки ребенка. Крепко обняв его и шепча слова страсти, я выстреливал порцию за порцией молочно-белой спермы в его восприимчивую задницу, которой он продолжал извиваться в своем желании доставить мне удовольствие.

Я обнимал мальчика, мой член по-прежнему находился в глубинах его попки, а он доил меня своими сфинктерными мышцами. Мы лежали в объятиях, пока солнечный свет не подсказал мне, что нам пора. Мы оделись, не приняв душ - мысль о его заднице, липкой от спермы и KY, волновала меня, когда мы ехали в такси. Я всю дорогу обнимал его. И отпуская его, прощаясь с ним в нескольких кварталах от его дома, я обнял его и долго и страстно целовал прямо на глазах у всего мира, ни на кого не обращая внимания.

 

13. В Эдемском саду

Каким потрясением стало возвращение в школу! Какой нереальной показалась мне она! Я все еще плыл на мягких розовых облаках в форме ягодиц Ронни, и хотя воздух был наполнен всеми восхитительными запахами весны, в моих ноздрях по-прежнему оставался аромат МАЛЬЧИКА - особый запах священных гротов Ронни, которые были моей уютной гаванью в течение десяти дней.

Вкусив его крепкого вина, я все еще находился под кайфом и не хотел спускаться на землю. Стоило мне только закрыть глаза, и я снова видел юную фигурку Ронни на фоне горизонта Манхэттена, резвящуюся в Центральном парке, катающуюся по зеленой траве; или растянувшуюся на песчаной дюне - ветер шептал в тростнике, волны бились о берег, а мой член колотился в его идеальной тринадцатилетней попке.

Я смотрел на него в классе, и мои мысли отвлекались от того мрачного момента, в котором я пребывал, и мы снова возвращались в наше «убежище» - Ронни лежал голым на кровати, солнце полосовало его гладкое обнаженное тело, падая лучами через полузакрытые жалюзи, мои руки ласкали его гладкую теплую плоть.

Конечно, я снова хотел заняться с ним любовью; но во время занятий в школе возможностей для подобного совсем немного. Максимум, что мне удалось - это несколько приватных бесед, сопровождаемых поцелуями и ласками. В остальном наше общение состояло из понимающих взглядов, когда наши глаза встречались в классе. Я свёл к минимуму свою подготовку к занятиям, ни одно из которых не казалось мне хоть сколько-нибудь важным, и, по возможности проводил максимум времени на улице, наслаждаясь весной.

Мальчики в скудных одеждах были повсюду, подобно щенкам резвясь в траве и под теплым солнцем; или, подобно бабочкам, выпущенным из коконов возрождением земли, порхая вокруг и хлопая руками и ногами; их пронзительные голоса певчих издавали какую-то какофоническую языческую оду. Например, однажды, бродя по полям и лесам, наслаждаясь пением птиц, видом и запахами молодых трав и распускающихся цветов, я набрёл на Тимми Такера и Эрика Лэдда, одинаково одетых в синие спортивные шорты и белые футболки - обняв друг друга, они делили между собой яблоко. Я посмаковал их голые бедра и восхитительно плотно обтянутые ягодицы, их гибкие тела и красивые головы, после чего обогнал их, как раз в момент, когда Лэдд предлагал Такеру откусить кусочек.
- Берегись, Тимми! - воскликнул я. - Откуда ты можешь знать, что это не Запретный плод, взятый с Древа познания добра и зла и предложенный тебе, невинному и доверчивому?

- О, сэр, - ответил Такер, - вам действительно кажется, что Эрик похож на Еву?

- Возможно. Во всяком случае ровно настолько, насколько ты похож на Адама. И это определенно может быть Эдемским садом.

Мальчики огляделись, как будто на секунду задавшись вопросом, так ли это на самом деле.

- Но, сэр, - сказал Эрик, - если это Эдемский сад, то где же тогда змей?

- Ах! Змеи - хитрые, скользкие, коварные существа, не склонные показывать себя. Они прячутся в высокой траве, под камнями или на деревьях, откуда наблюдают, поджидая таких невинных мальчиков, как ты.

- Отец Сэйерс говорит, что змей сидит внутри вас, - сказал Тимми. - Что это значит, сэр? Надеюсь, во мне нет змеи!
Оба мальчика хихикнули при этой мысли, в то время как внутри моих штанов начал разворачиваться змей, которому очень уж захотелось оказаться внутри Тимми Такера.

- О, - произнёс я, - он говорит о другом. Он имеет в виду искушение. Ну, понимаете, это когда тебя так и подмывает сделать что-нибудь нехорошее.

Мальчики переглянулись и покраснели.

- Но остается вопрос, - сказал я, - кто из вас Адам, а кто Ева?

- Я не Ева!

- И не я!

- Вопрос, конечно, заключается в том, у кого из вас есть пупок. У Адама его быть не могло, ибо он сотворён из горсти праха, но у Евы он был, поскольку она создана из ребра Адама. Так что любой из вас, у кого имеется пупок, должен быть Евой. Ну-ка, задирайте футболки.

Разумеется, ни одному из мальчиков не хотелось быть Евой, хотя они понимали, что это всего лишь глупая игра, и поэтому задирать футболки не стали. Однако я настоял, как это подобает воспитателям, и оба мальчика медленно подтянули свои футболки, выпятив маленькие круглые животики, и продемонстрировали мне свои пупки.

- Ага! Так вы оба Евы!

- Нет, сэр! - воскликнул Тимми. - Адам был создан совершенным, поэтому у него должен быть пупок, как и у всех остальных. Так что это вообще не доказательство!

- А почему Ева смогла получить пупок, хотя была создана из ребра Адама, сэр? - спросил Эрик. - Мы узнали все о том, как рождаются дети, от мистера Плимптона, и мы знаем, что пупок - это место, где была перерезана пуповина.

- Да, сэр, это правда, - подхватил Тимми. - Нас не проведёшь!

- Что ж, - сказал я с грустью, - все же жаль, что мы так никогда и не узнаем, кто из вас Ева.

- Это Эрик, Эрик! - воскликнул Тимми. - Вы же знаете это, потому что видели меня раздетым в лазарете. Разве вы не помните?

Как я мог забыть!

- Так что вы знаете, что я мальчик. Ведь так оно и есть, сэр?

- Да, ты определенно мальчик, Тимми.

- Так что остается Эрик. Почему вы не заставляете его снять штаны, сэр?

- Нет, не надо! - воскликнул Эрик, не зная, хочу я этого или нет.

- Давайте, сэр, заставьте его спустить штаны! Спустите его штаны!
И он танцевал вокруг своего маленького друга, ухватившись его за промежность рукой.

- Если я когда-нибудь спущу штаны Эрику, - медленно произнёс я, - и, скорее всего, я однажды это сделаю, то подобное будет не с целью определения его пола, а с целью хорошенько отшлепать его чрезвычайно непослушную маленькую задницу.

И, заметив, как густо покраснел Эрик при этих словах, я повернулся и покинул маленьких любовников доедать яблоко или что-то еще, что они могли бы съесть. Углубляясь в лес, я услышал их серебристый смех, смешанный с щебетанием птиц.

Наблюдение за птицами - мое хобби. Мне очень нравится определять различные виды, выслеживая их при помощи бинокля или фотокамеры. Кроме того, наблюдение за птицами неизбежно приводит вас в прекрасные, дикие, необитаемые места. И, наконец, в таких диких, необитаемых местах можно увидеть в бинокль другие интересные объекты - например, в прошлом году я вышел с биноклем в особенно теплый весенний день и случайно услышал щебетание определенно мальчишеского характера, доносящееся из излучины ручья.

Эту излучину я хорошо знал: она была шире и глубже остальных; поскольку она была хорошо укрыта за деревьями и кустами, то стала излюбленным местом летнего купания городских мальчишек, в данном случае трёх соблазнительных мальков лет по двенадцати. Я был удивлен, поскольку мальчики обычно не приходят сюда до окончания нашего учебного года, но, как уже сказал ранее, это был особенно теплый день, и, полагаю, они не смогли устоять перед искушением вторгнуться в чужие владения. Я находился на удобной позиции для наблюдения, в бинокль наблюдая за их серебристыми обнаженными телами, сверкающими на солнце и в воде, когда кто-то забрёл рощицу - это оказалась бедная старая слепая и глухая миссис Фокс.

- Шпионите за желтобрюхим сапсаном, мистер Мерчисон? - спросила добрая дама.

- Нет, мэм, - ответил я, - всего лишь несколько голохвостых черепашек.

- О, понимаю, - произнесла она, нечего видя и не понимая, и неторопливо удалилась своей неуверенной походкой, оставив меня наедине с моими вуайеристическими занятиями. Но это всего лишь лирическое отступление.

Однажды, вскоре после моей встречи с Лэддом и Такером в Эдемском саду, я отправился на прогулку, но не с биноклем, а с моим Nikon'ом, к которому был привинчен, подобно массивному эрегированному члену, 400-миллиметровый телеобъектив, и, хотя я в этот день не поймал никого из моих пернатых приятелей посредством этого мощного объектива, то, по крайней мере, не вернулся домой с пустыми руками.

Крадучись пробираясь по лесу, дабы не спугнуть птиц, я вдруг услышал звуки, от которых тут же насторожил уши. Я не расслышал ничего внятного, но для моих натренированных ушей эти звуки означали только одно: впереди мальчишки.

Звуки исходили из густого участка леса неподалеку, и не было никакой возможности подкрасться незаметно и скрытно, поэтому я отступил, затем обогнул местность, перед этим зафиксировав приблизительное место - источник подозрительного шума. Я говорю «подозрительного», потому что (снова это шестое чувство) я был совершенно уверен, что наткнулся на какие-то забавы школяров. Это не походило на мальчишеские разговоры - звуки были прерывистыми, отрывочными, иногда высокими, иногда низкими. Был еще один звук, который я никак не мог идентифицировать.

Я забрался на сосну и осмотрелся. Сначала я ничего не увидел. Затем я заметил проблески синего. Ткань, возможно. Потом розового. Кожа? Больше я ничего не смог разглядеть с этого дерева, поэтому, отметив место, я залез на другое дерево. И вот...

Отсюда был не совсем хороший обзор, и я находился слишком далеко, чтобы разглядеть, кто они такие, или даже чем они точно занимаются, но было совершенно ясно, что я смотрю на двух мальчиков: оба были голыми, или почти голыми, и один находился на другом. Я подкрутил объектив. Там определённо творилось что-то неладное. На самом деле это очень смахивало на сосание членов, а, может, и на что-то ещё. Может, мальчика, лежащего сверху, пороли? Я начал безумно фотографировать, менее заинтересованный в том, чтобы понимать, что вижу в данный момент, чем в том, чтобы запечатлеть происходящее на пленку для будущего просмотра. Я отснял целую кассету и перезаряжал фотоаппарат, когда события внезапно подошли к концу. Они быстро оделись и ушли в лес, прежде чем я успел сделать еще несколько снимков. Я просидел на дереве ещё несколько минут, чтобы дать им фору. Потом спустился. Ночь я провел в темной комнате. Я был ужасно взволнован, как детектив, работающий над раскрытием дела. И был даже рад, что не смог опознать мальчиков; так будет веселее. О, Колин Мерчисон, какой же ты грязный и подлый человек! Ты следил за двумя маленькими певчими в лесу, надеясь застать их за чем-нибудь непотребным, чтобы обернуть это в свою пользу. Неужели у этого человека нет ни порядочности, ни уважения к чужой частной жизни? Разве эти маленькие приятели не могут уединиться, ускользнув от бдительных глаз своих воспитателей? Неужели они не могут поиграть в свои мальчишеские игры, не опасаясь разоблачения?

Сделав контактные листы, я выбрал один из наиболее перспективных снимков. Мое сердце колотилось, когда я фокусировал негатив на лист фотобумаги. Мои пальцы дрожали, когда я погружал бумагу в проявитель; моя кровь бурлила, когда начало проявляться изображение. Это будет хороший отпечаток. Я выдернул снимок из проявителя и погрузил его в фиксаж. Я едва вытерпел необходимое время; рискуя испортить отпечаток, я включил свет и принялся рассматривать мокрый лист фотобумаги.

Мальчишкой внизу оказался Джорджи Кенди, без какого-либо сомнения. Он сидел, наполовину привалившись к пню. Он был обнажен ниже пояса. Наклонившимся, с головой, уткнувшейся в промежность Джорджи, был мальчик поменьше. Он был совершенно голым, если не считать носков. Кто же это? Он выглядел слишком мелким для шестиклассника. Я сделал еще один кадр. Тут Джорджи чем-то размахивал. Палкой? Пучком веток? Лица младшего мальчика я по-прежнему не увидел. Я сделал ещё пару снимков.

Теперь стало ясно, что Джорджи держал в руках пучок веток, которыми он слегка хлестал по голой, загнутой вверх попке младшего мальчика, пока этот неопознанный малыш сосал ему член. Хотя я никак мог узнать младшего мальчика, он определенно был не из моего общежития, а это означало, что он являлся одним из воспитанников Перси. Значит, пятиклассник, а может, даже четвероклассник. Какой же развратник этот Джорджи! Представьте себе! Заставить невинного маленького мальчика девяти или десяти лет от роду совершить такой извращённый акт с собой, при этом хлеща его бедный нежный маленький зад! Подождите, я ещё доберусь до этого невинного на вид Джорджи - квинтэссенции мальчика из церковного хора, ангельского лицом, но злого внутри.

Я сделал еще несколько отпечатков и наконец нашел то, что искал. На этой фотографии избиваемый пучком прутьев мальчик поднял голову, оторвавшись от своей задачи делать минет Джорджи. Это был Эрик Лэдд.

Я был потрясен. Эрик, постоянный спутник Тимми Такера, маленький мальчик из Эдемского сада; Эрик, продукт строгих гувернанток, самый воспитанный мальчик в школе, чьи шелковистые светлые волосы всегда выглядели так, будто их только что расчесала какая-нибудь любящая няня; Эрик, у которого всегда была заправлена рубашка, чьи шорты всегда были аккуратно отглажены, чьи носки были всегда подтянуты, а сандалии всегда начищены. Однажды, посещая общежитие Перси, я был свидетелем его приготовлений ко сну. Он аккуратно сложил каждый предмет своей одежды на тумбочку, разложил чистые трусы и носки на завтра, надел плотную пижаму, целомудренно опустился на колени, сложив руки, чтобы сказать свое «Боже, благослови», проскользнул под одеяло, не помяв его, и тотчас заснул, положив руки поверх одеяла, как его учили. Эрик был совершенным продуктом старомодной Европейской школы гувернанток.

Если бы только няня могла увидеть его таким - голым, как сойка, с маленьким задом, торчащим в воздух, с шелковистыми волосами, ниспадающими вниз, и с милыми красными губками, обхватившими - да, няня, это правда! - пенис другого мальчика! Все эти годы «твердости с добротой», все эти болезненные наказания на широких коленях няни, с его щеками, покрасневшими от стыда, и наливающимися краснотой ягодицами, когда знакомая широкая нянина щётка для волос бесстрастно поднималась и опускалась на его зад. Все эти усилия по созданию послушного, хорошо обученного маленького мальчика, который должен быть источником гордости и радости его любящих родителей, так, чтобы гости могли заметить: «Какой прекрасный воспитанный ребенок, но как вы этого добились?» И его мать, отвечавшая: «Я всем обязана няне, она просто чудо, настоящая жемчужина. Она владеет способом общения с Эриком. И он ее обожает». (Ему лучше обожать ее! Маленькие дети знают премудрость обожания тех, кто владеет щёткой для волос!) Сколько сил она потратила на мальчика! И все ради этого? Всё зря? Ах, няня, если бы ты видела сейчас этого милого маленького мальчика, его голую попку, подпрыгивающую вверх-вниз (но не от ударов расчески!), и его красные губы, сосущие (но не леденец!) Ах, бедная няня!

Таковы были мои мысли, когда я рассматривал отпечатки, разложенные передо мной на столе в темной комнате. Я всё удивлялся, как у умного маленького Джорджи получилось склонить к такому разврату маленького Эрика. Был ли это шантаж? Каким же мерзким мальчишкой оказался этот Джорджи! Мой долг - проследить, чтобы он получил по заслугам!

 

14. Джорджи в безвыходном положении

Тем же вечером, после того как мальчики легли спать, я сидел в гостиной, разложив перед собой фотографии, и пытался решить, что же мне делать дальше.

Я мысленно вернулся к эпизоду с поркой, случившемуся прошлой осенью, и вспомнил, какое облегчение испытал, когда вся эта история закончилась. Конечно, были указания на случившееся - приглушенное хихиканье в коридорах, когда я проходил мимо, и граффити на зеркале в ванной (К. М. - козёл) - Джорджи явно не держал это дело полностью при себе, но, по крайней мере, не случилось никакого скандала. И теперь я вспомнил еще кое-что - что ранее представлялось мне плодом моего педерастического воображения: мне стало казаться, что после небольшой сцены порки в моей спальне Джорджи изо всех сил старался подставить мне свою хорошенькую попку самым соблазнительным и провокационным образом. Теперь я уже не был так уверен, что все это существовало только у меня в голове. Например, я вспомнил: когда Джорджи находился в моей комнате с другими мальчиками, он всегда располагался так, чтобы я мог прекрасно видеть его задние прелести. Я вспомнил, как однажды он и еще один мальчик играли в шахматы на полу: Джорджи был одет в свои самые старые, самые тонкие и самые узкие спортивные шорты, и, если он не стоял на коленях, оттопырив свой миленький задик в воздух, то сидел, широко расставив и подтянув ноги, открывая вид на нежную верхнюю часть своих бедер. А однажды в душе стоя спиной ко мне и лениво намыливая свои розовые округлые ягодицы - водя мылом вверх и вниз по расщелине, он уронил мыло, продемонстрировав мне свой розовый бутончик, когда наклонился, чтобы поднять его. Случайно? Может быть, но мне сейчас стало интересно. Возможно, я сознательно пытался игнорировать эти маленькие знаки, потому что, как бы я сильно не жаждал этой попки - и по-прежнему желаю её - что-то всегда подсказывало мне, что мальчик по фамилии Кенди - это «дурное семя», чьи сладкие прелести весьма соблазнительны, но могут оказаться замаскированным болиголовом. С другой стороны, теперь у меня был симпатичный мальчик в безвыходном положении: с уликами, разложенными передо мной, я смог бы добиться его исключения. А если я могу это сделать, то таким же образом я могу обратить полученные мной улики непотребства в свою пользу.

На следующий вечер, в четверг, я послал за Джорджи. Фотографии снова были разложены на столе передо мной. Я нервничал и, когда он постучал, я сказал: «Войдите!» - чуть громче, чем следовало.

- Вы послали за мной, сэр? - спросил он, идеальный маленький певчий, с выражением «что-же-я-такое-совершил-сэр» на красивом лице. Я встал и зашагал по комнате, не глядя на мальчика, который стоял в центре ковра, скрестив руки перед собой и опустив глаза. Я заметил его длинные ресницы и то, как его волосы собирались пучком на затылке. Я находился достаточно близко, чтобы учуять запах его волос.

- Вчера, - начал я довольно напыщенно, - я пытался сфотографировать гнездо ястребиной совы с высоты дерева - ты, кстати, знаешь, что на территории школы есть гнездо ястребиной совы на дереве? Так вот, оно есть, хотя, возможно, что ты не орнитолог. Уверяю тебя, Кенди, наблюдение за птицами может быть чрезвычайно интересным. Никогда не знаешь, с чем столкнешься. Перестань ерзать, мальчик! Как я уже говорил, пока я был на этом дереве, мне удалось сделать несколько фотографий другой природы, фотографии, которые, я уверен, ты найдешь очень интересными, собственно, как и я.

Я взглянул на мальчика, надеясь, что он понимает, о чём я говорю, но ничего такого не заметил. Я быстро подошел к дивану и жестом пригласил его сесть. Я указал на фотографии разложенные перед нами. Тут мне пришло в голову, что я виновен в том, что показываю порнографию несовершеннолетнему. Интересно, есть ли тут состав преступления, если несовершеннолетний является одним из её участников? Джорджи пристально разглядывал фотографии, его лицо покраснело от смущения, но не от узнавания, а от сути демонстрируемого на них.
- Сэр, что это? Зачем вы мне это показываете?

Как он мог их не понять, что на них? Правда, они были слегка расплывчатыми, и поначалу было трудно различить что именно на них, если только не знать, что искать.

- Посмотри повнимательнее, - сказал я.
Он так и сделал.

- Они, кажется…
И внезапно замолк, по его лицу расплылся румянец узнавания. Потом он побледнел. Его нижняя губа задрожала, пока он переводил взгляд с одного снимка на другой. Когда он наконец поднял на меня глаза, на лице его застыл неподдельный ужас.

- Значит, теперь ты узнаешь?

- Да, сэр.
Он уставился в пол и тихонько всхлипнул.

- Это довольно серьезное дело, Джорджи, я уверен, ты это понимаешь.

- Да, сэр, - произнёс он, ещё более побледнев от моих слов.

- Это само по себе, конечно, плохо, но с четвероклассником...

- Но, сэр, он…

- Не думаю, что оправдания тут уместны, Кенди.

- О, сэр... сэр, пожалуйста!
На большие глаза мальчика навернулись слезы. Его лукавый рот купидона задрожал.

- Сэр, если мой о-отец... о, сэр... пожалуйста, не...
И он разразился плачем.

- Давай не будем слишком драматизировать, - сказал я.
Но одновременно моя рука обняла его за плечо.

- Если мой отец...

Я легонько похлопал его по плечу. По правде говоря, несмотря на все мои старания оставаться учителем, внутри меня буйствовал маленький дьявол. Может, его отец действительно творит с ним какие-то ужасные вещи? Интересно, что именно?

- О, сэр, - сказал мальчик, теперь плача мне в плечо, - пожалуйста, сэр!

- А теперь успокойся. Возьми себя в руки.

- Но меня же исключат! И он отправит меня в военное училище. Он сказал, что так будет, если я когда-нибудь снова попаду в беду. О, сэр...

Итак, по-видимому, он и раньше попадал в подобные неприятности. Интересно, сколько раз? И это был его последний шанс, это совершенно ясно. Если он не превратился в певца из церковного хора и не станет избегать подобных проблем, то отправится военное училище, и, без сомнения, его отец нарисовал ему ужасную картину строгого распорядка и суровой дисциплины, которые ждут его там.
- А теперь расслабься, Кенди, - сказал я. - У меня нет никакого желания видеть, как тебя исключат, и…

- О, спасибо, сэр!
Симпатичный мальчик обнял меня и поцеловал в губы. Я постарался сохранить спокойствие.

- Эй, не так быстро! В то же время случившееся остается очень серьезным проступком, заслуживающим самого сурового наказания.

- О да, сэр, я понимаю.

- Более сурового, чем та маленькая порка, которую я дал тебе прошлой осенью.
Мальчик при этом немного нервно взглянул на меня, но быстро восстановил самообладание.

- Сэр, вы можете выпороть меня десять раз. Мне все равно. Вы можете сделать всё, что захотите, только не говорите моему отцу!

- Всё, что угодно, Кенди?

- Да сэр! Всё, что угодно! Клянусь!

На секунду я подумал, что мы вот-вот пустимся в пляс, как в «Оливере!» [знаменитая песня «Anything for you!» из мюзикла и одноимённого фильма 1968 года по мотивам произведения Ч. Диккенса] В очередной раз пришлось бороться за собственное самообладание.
- Хорошо, - ответил строгий учитель, - тогда я сам займусь этим делом, своим... э-э... способом. Тебя подобное устроит?

- О да, сэр!

- Тогда очень хорошо. Дай-ка подумать. Думаю, в эту субботу будет фильм. По-моему, довольно длинный. Ты явишься ко мне для наказания в это самое время. А пока можешь проводить своё свободное время, размышляя о своем проступке и прося у Бога прощения.
На самом деле я имел в виду, что он может потратить время, до седьмого пота размышляя о том, как я его накажу.
- Теперь можешь идти, - сказал я, махнув ему рукой в сторону двери.

- Да, сэр, - ответил кроткий, раскаивающийся школьник. Играя свою роль до конца, он даже потер зад, когда выходил.

Я чувствовал, что вся произошедшая сцена включала в себя определенное количество игровых действий с обеих сторон, и когда он ушел, я налил себе крепкого напитка и сел, содрогаясь от смеха при мысли об абсурдности ситуации.
Я начал петь:
- Я... сделаю... для вас... сэр... все... всё, что угодно... для вас... сэр... всё, что угодно... тра-ля-ля. Ты бы меня подрочил? Всё, что угодно! Ты бы пососал мой член? Всё, что угодно! А не мог бы ты...

К тому времени, как я допил вторую порцию, наступило время отбоя. Я уложил спальню спать и вернулся в свою комнату. Я находился в приподнятом настроении. То, что я собирался пойти по довольно опасной дорожке, не приходило мне в голову - это случилось позже. В тот момент я был доволен собой за то, что сумел всё это осуществить - от первого намёка на шуры-муры в лесу, до фотографий, от недавней конфронтации с мальчиком до моего успеха в деле перехватывания инициативы.

Эрика я решил не трогать. Он был не из моего общежития, и, будучи сквогом, являлся скорее жертвой, чем агрессором. С другой стороны, Джорджи находился в безвыходном положении. У меня не было никакого четкого представления о том, что я собираюсь с ним делать, когда наступит время его наказания. Его «что угодно» подразумевало карт-бланш, но что на самом деле он имел в виду? Неужели он действительно ожидал просто «наказания», или же догадывался, что у меня на уме нечто более содержательное?

Если в течение следующих нескольких дней Джорджи лежал без сна, гадая, что же я собираюсь делать, то я тоже задавался подобным вопросом. Несомненно, он был весьма сообразительным мальчиком, когда дело касалось вопросов секса. Произошедшее в лесу доказывала это. Кроме того, его поведение после моей порки имело определенный сексуальный подтекст - даже если он не знал о моем оргазме, то всё указывало на то, что он понимал, куда дует ветер. Но мог ли я быть в этом уверен?

Наступила субботняя ночь, а я все еще не решил, что именно буду делать, хотя к тому времени у меня, определенно, появились некоторые идеи. Мне пришлось бы до некоторой степени играть вслепую, на ходу заменяя план А, если он не сработает, на план Б. Я слышал, как мальчишки с визгом направляются в спортзал, где должны были показывать фильм. Затем всё смолкло, за исключением биения моего сердца.

Стук в дверь.
- Войдите!

Джорджи безмолвно вошёл, тихо закрыв за собой дверь.

- Добрый вечер, Джорджи, - сказал я, вставая. - Я рад видеть, что ты не опоздал.
Несколько минут я стоял лицом к лицу с мальчиком. На нем был белый махровый халат поверх полосатой пижамы.

- Я вижу, ты предусмотрительно переоделся в пижаму, - сказал я. - Это... э... упростит дело, не так ли?

- Да, сэр, - печально ответил мальчик.

- Отлично. А теперь, пожалуй, перейдём в другую комнату.
Несмотря на всю мою учительскую риторику, я несколько нервничал, провожая мальчика в спальню, закрывая и запирая за собой дверь. Я оставил радио в гостиной, чтобы заглушить любой шум, который мог бы исходить от нас. Джорджи стоял передо мной, нервно сжимая руки. Он выглядел олицетворением нежности и невинности в своей белой мантии, которая красиво контрастировала с его темными волосами. Я выключил верхний свет, и комнату освещала только одна небольшая прикроватная лампа. Я сел на кровать и жестом пригласил мальчика подойти.

Я медленно расстегнул пояс его махрового халата и стянул его с плеч. Положил на кровать. Я осмотрел его с ног до головы, пока он стоял передо мной в своей полосатой пижаме. Я двумя пальцами взялся за шнурок его штанов и потянул. Узел развязался, штаны соскользнули с его узких бедер и обвились вокруг лодыжек. Пижамная куртка спускалась чуть ниже его бедер; теперь его бедра и ноги были обнажены.
- Выйди из штанов, - сказал я, не глядя ему в лицо.
Он так и сделал - я взглянул на него, и он ответил на мой взгляд. Я попытался прочитать его мысли, но его лицо ничего не выражало. Он просто стоял, держа в руке свои пижамные штаны. Я взял их у него и положил рядом с халатом.

- С низом покончено, - сказал я. - Теперь о вершине. Подними руки.

Я поднял его курточку и стянул через голову. Теперь он стоял голым между моих ног. Я обнял его за тонкую талию и позволил пальцам пробежать по его холмистой попке. Его маленький член почти незаметно дёргался, в такт его сердцебиению. Его лицо покраснело, когда я погладил его гладкие округлые булочки. У него не было иного выбора, кроме как подчиниться унижению, когда мои пытливые пальцы исследовали его голую задницу.
- Джорджи, помнишь, в прошлом году мы ставили «Микадо»?

- Да, сэр, - ответил он тихим голосом.

- А помнишь ли слова лорда-верховного палача? «Пусть наказание соответствует преступлению». Помнишь?

- Да, сэр.
Голос стал ещё тише.

- Что ж, это как раз то, что я собираюсь сделать.
Я замолк, чтобы мои слова были осмыслены. Внезапно, когда тогда, когда он узнал себя на фотографиях, он покраснел, поняв, чего я от него ожидаю - что я планирую реконструкцию очаровательной сцены в лесу. Его румянец усилился, когда я обрисовал в общих чертах, как мы должны разыграть эту маленькую сценку. Я выбрал ванную комнату в качестве наиболее оптимального места, отчасти потому, что она находилась позади, и была более звуконепроницаемой, а отчасти потому, что за дверью имелось зеркало в полный рост, которое могло предоставить мне забавный вид на эту маленькую драму.

- А теперь, - сказал я, - начнем?

- Я готов, сэр, - произнёс мальчик.

- Отлично. Тогда перейдём в ванную.
И я отвёл его туда и запер за нами дверь.

- Вот это будет пнём, - сказал я, похлопывая по ванне.
Взгляд мальчика упал на сиденье унитаза, на котором лежали два кожаных ремешка, которые я вытащил из походных ботинок.

- Думаю, из них получится более-менее разумная копия, - возвестил я, поднимая их и принимая, несколько неловкое положение на полу, прислонившись к ванне.

- А теперь, - продолжил я, - давай посмотрим, как тебе понравится находится на другом конце палки.
И когда мальчик упал на колени передо мной, я расстегнул штаны и вытащил свой уже неистово стоящий инструмент.

Направив обнаженного мальчика между своих ног так, чтобы его голова оказалась прямо над моей промежностью, я надавил ему на голову и плечи, заставляя задрать ягодицы. В зеркале я видел всю его расщелину, включая и маленький розовый бутончик. Зрелище оказалось почти невыносимым. Я хлестнул ремешками по выпяченной тугой попке.
- А теперь за работу, - произнёс я.

Мальчик медленно ухватился за мой ствол у его основания и, высунув свой розовый язык, лизнул в самый кончик. Ощущения заставили меня вздрогнуть. Его длинные ресницы опустились, когда его ловкий язычок принялся лизать набухшую головку моего члена, словно это был рожок мороженого. Другой рукой он погладил мои яйца. Казалось, он определенно понимал в этом толк. С другой стороны, мне пришло в голову, что он пытается как можно быстрее вызвать у меня оргазм, только чтобы не брать член в рот. Поэтому я стегнул его голую задницу ремешками и прошипел:
- Бери в рот! И, когда придет время, запомни, Кенди, запомни, что, согласно древним грекам, мальчик черпает знания и мудрость, всасывая семя мужчины!

Он бросил на меня взгляд, затем опустил глаза. Я почувствовал, как его рубиновые губы обхватывают головку моего члена. Он всосал мой орган на дюйм или два, затем частично отстранился. С каждым движением он поглощал по чуть-чуть, и вскоре я почувствовал, как головка моего члена достигла задней части его рта. Весь мой ствол находился во рту маленького певчего из церковного хора, который он так часто и так широко открывал, чтобы петь сладкие гимны во славу Господню.

Пока он трудился над моим членом, его маленькая попка подпрыгивала вверх-вниз, и я начал легонько хлестать по этим двум мягким круглым шарам. В зеркале мне было видно, как появляются маленькие красные отметины. Я хлестнул сильнее. Сначала по одной ягодицы, потом по другой, а затем - аккуратное попадание по расщелине между ними, заставившее его дёрнуться. Я находился в раю! Наблюдая, как губы паренька снуют по моему члену, и видя, как его ягодицы извиваются под моими нежными ударами, я с трудом сдерживал момент истины.

Затем сметливый мальчик начал дотрагиваться языком нпри движениях наружу, отчего меня охватила дрожь экстаза. Мое зрение затуманилось, и после одного или двух таких движений я одной рукой прижал его голову к своей промежности, а другой хлестнул, готовясь к атаке.

И она началась. Мое тело содрогнулось от конвульсий, когда я принялся закачивать горячую сперму в рот ребенка. Я смотрел, как работает его горло, когда он глотал мою теплое вещество. Моя хлещущая рука упала. Я откинулся на стенку ванны, и волна за волной хлынула из моих чресл в готовый к её приему рот мальчика. Если бы греки были правы, Джорджи приобрёл бы мудрость в мгновение ока.

Когда мальчик выдоил меня досуха, и мой член начал обмякать, я отпустил его голову. Мальчик поднялся на ноги, вытер рукой рот. Я поправил одежду и тоже встал. Когда мы перешли в другую комнату, я заметил, что его зад испещрен красными отметинами. Я не старался делать это с силой, просто желая, чтобы он испытал не очень сильную боль; тем не менее, следы оказались очень заметны. Это может вызвать проблемы.

- Ложись на кровать, - сказал я. - Я хочу положить что-нибудь тебе на зад.

- О, в этом нет необходимости, сэр, - довольно небрежно ответил мальчик.

- Возможно, нет, но я все равно это сделаю, - возразил я, напомнив ему, что я по-прежнему его воспитатель, хотя и только что спустил свою сперму ему в глотку.
- Растянись на кровати, - приказал я.

Мальчик послушно плюхнулся на живот, сведя ноги вместе, а руки расположив под подбородком, его мальчишеская попка вызывающе торчала вверх. Я полез в тумбочку, где хранил свой арсенал лубрикантов, и достал большую банку холодного крема. Отвинтив крышку и зачерпнув немного пальцами, я размазал крем по пышущему жаром заду, словно майонез по паре спелых помидоров.

- От этого будет полегче, - сказал я, нанося и медленно растирая холодный крем по маленьким горячим булочкам, и наслаждаясь ощущениями.

Мое чувство вины начало отступать. А желание снова расти. Я лежал на боку рядом с ним, чтобы мы могли говорить, пока я массировал его очаровательную попку.

- Знаешь, Джорджи, то, чем ты и Эрик занимались, очень неприлично.
Конечно, разговора о том, чем только что занимались Джорджи и Колин Мерчисон, не было!

- Я знаю это, сэр.

- А Эрик совсем маленький мальчик. На самом деле, Джорджи, тебе следует придерживаться мальчиков твоего возраста.

- Да, сэр.

- Скажи мне правду, Джорджи. Как ты заставил маленького Эрика заниматься этим? Ты его шантажировал?

- Сэр! Нет! Я не делал этого, честно!
Джорджи приподнялся на локте и возмущенно воззрился на меня.
- Клянусь, сэр!

- Ну, тогда, - продолжил я, по-прежнему массируя его нежную попку, - сколько ты ему заплатил?

- Ничего, сэр! Ничегошеньки!
В его голосе и глазах снова появилось негодование.

- Хорошо. Я верю тебе. Но тогда, быть может, ты расскажешь мне, как это произошло?

- Сэр, это была не только моя идея, но и его тоже. Это были наши идеи.

- Значит, у него не было возражений?

- Сэр, ему это нравится!

- Нравится?

- Да, сэр!

- Ему нравится делать то, что он делал?

- Да, сэр. Нравится. Ему это нравится. Честно. Он действительно любит этим заниматься.

- Что ж, - сказал я очень саркастично, - полагаю, ему также нравится, когда его бьют?

- Да, сэр, если только не слишком сильно.

- Ой, не заливай, Джорджи.

- Это правда, сэр. Это напоминает ему его старую няню или что-то в этом роде. Это была какая-то игра. Ему нравится, когда его шлепают.

- Понимаю.
Меня чрезвычайно заинтересовал не только Джорджи, но и маленький Эрик, не говоря уже о Тимми Такере, его приятеле.

- Скажи мне, Джорджи, а тебе это нравится?

- Немного, сэр. Я позволил Эрику сделать это только однажды. Сначала я не возражал, но через некоторое время стало больно. Как тогда, когда вы отшлёпали меня.

Я зачерпнул еще немного крема и нанес его между ягодиц. Его бедра слегка раздвинулись. В качестве приглашения? Я зашёл в своём массаже дальше, проведя пальцами прямо по его расщелине и глубоко между его бедрами.

- Никогда бы подумал, что Эрик такой, - произнёс я.

- Нет, сэр, он совсем не выглядит таким.

- А что еще ему нравится?

- О, если бы я знал, сэр, - робко ответил он.
Я провел пальцем по его анусу. Бутончик плотно сжался. Я сделал несколько пробных тычков, типа финтов в боксе, а затем с силой надавил. Он втянул воздух между зубами, и отверстие плотно сжало мой палец, но я не стал его вытаскивать.
- Скажи мне, Джорджи, что тебе еще нравится?

- Что ж, сэр, я скажу вам про то, что мне не нравится, и это то, что вы сейчас делаете.

- Извини, - сказал я, позволяя пальцу выскользнуть из его попки.

- Спасибо, сэр. Могу я сейчас уйти?
И он задрал свой зад в воздух, словно собираясь встать подобно корове.

Я снова прижал его попку к кровати.
- Мы еще не закончили, - сказал я. - Я потребую от тебя кое-что еще.

- Но, сэр, это несправедливо! Вы уже меня наказали!

- Ну, скажем так, Джорджи. Либо ты сделаешь то, что я прошу, либо... ну, не забывай, у меня все еще есть фотографии.

Джорджи пристально уставился на меня. На его лице промелькнула улыбка. Мне она не очень-то понравилась.

- Сэр, вы действительно собираетесь показать эти фотографии отцу Сэйерсу?

Я понял, что он имеет в виду. Как мне объяснить отцу Сэйерсу, что я случайно оказался на дереве и случайно сделал несколько фотографий двух маленьких мальчиков, занимающихся похотливой игрой? А во-вторых, что гораздо важнее - что могло помешать Джорджи пойти к отцу Сэйерсу и рассказать ему о самом необычном наказании, назначенном мистером Мерчисоном? И, наконец, концепция «наказания» потеряла часть своего авторитета и силы ввиду недавней информации о соучастии Эрика. Внезапно возникла очень щекотливая ситуация. Я недооценил проницательность мальчика.

- Давай будем честными, - сказал я, пробуя другую тактику. - Меня не волнует, чем вы, дети, занимаетесь друг с другом в лесу.
Это вызвало улыбку у Джорджи.
- Все дети валяют дурака, - продолжил я.

- Я привык использовать себя, когда был в твоем возрасте. Я привел в качестве причины для наказания то, что ты вынудил юного невинного мальчика совершить определенные действия против его воли. Оказалось, что это не так. Я ясно выражаюсь?

- Да, сэр, очень ясно.

- Кроме того, как ты понимаешь, я должен был немедленно сообщить о случившемся отцу Сэйерсу, как и в случае со стрельбой горохом прошлой осенью.

- Да, сэр.

- Почему я решил не поступать так, а вместо этого решать вопросы самому, я думаю, для тебя совершенно очевидно. Я прав?

- Да, сэр, это так.

- И поэтому, вместо того чтобы сказать, что твое наказание еще не кончилось, позволь мне быть более честным и сказать, что есть нечто большее, чего я хочу от тебя. Ясно?

- Да, сэр, очень.

- А теперь мы перейдём к этим фотографиям. Ты совершенно прав, полагая, что я никогда не отнесу их отцу Сэйерсу. Но у фотографий есть способ перемещаться, и они могут, как будто случайно, привлечь внимание если не отца Сэйерса, то, возможно, кого-то еще.

- Сэр! Вы бы не стали!

- Все, что я хотел сказал - это то, что у фотографий есть способ перемещаться. А теперь мы подошли к сути дела: у меня есть то, чего ты очень хочешь, а у тебя есть то, чего очень хочу я. Я дам тебе то, что хочешь ты, если ты дашь мне или позволишь мне взять то, что хочу я. Ну что, по рукам?

- Ну, прежде чем мы пожмём их, я думаю, будет справедливо, если вы скажете мне, что именно вы хотите, потому что я не совсем уверен, что понимаю.

Я положил руку на его попку.
- Это то, чего хочу я.

- Сэр?
Мальчик вопросительно поднял глаза. Я уверен, что у него не было сомнений; он просто хотел, чтобы всё было объяснено.

Все еще держа руку на его ягодице, я наклонился так, чтобы мой рот оказался прямо у его уха, и очень тихо прошептал:
- Я хочу тебя трахнуть.

Быстрая улыбка промелькнула на его губах, возможно, из-за удивления, ведь он услышал это запретное слово из уст одного из своих воспитателей. Я повторил.
- Я хочу выебать тебя в зад.

- Сэр, я не думаю, что вы сможете.

- Что ты имеешь в виду?

- Боюсь, это невозможно.
Ответ мальчика удивил меня. Он не казался удивленным или обеспокоенным моими условиями, но сразу же начал утверждать, что это невозможно.

- Почему ты говоришь, что это невозможно, Джорджи?

- Это уже пробовали.

- Ну, не я же.

- Я сомневаюсь, что вам повезет больше, сэр.

- И многие пробовали?

- Довольно.

- Здесь?

- В основном в других местах. Наверное, у меня привлекательный зад.
Мы оба посмеялись, и я ущипнул его милую попку. Теперь, когда нам многое открылось, мы стали лучше понимать друг друга.

- У тебя очень симпатичная попка, - сказал я. - И как ты уже это заметил, она мне очень нравится.

- Я очень хорошо это заметил.

- Я так и думал. А теперь, хотя никому ещё не удалось лишить тебя девственности, ты хотя бы позволишь мне попробовать?

- Ну, сэр, что я могу сказать? Я имею в виду, что нахожусь в безвыходном положении, не так ли, сэр?

- Да, так и есть, и это идеальная позиция, чтобы трахнуть мальчика. Так что оставайся в таком положении, пока я попытаюсь.

- Хорошо, сэр. Но я не думаю, что получится.

- Может, ты не хочешь, чтобы это получилось?

- Мне нужны эти фотографии.

- Тогда погнали.

Раздвинув его ноги и встав между ними на колени, я раздвинул бархатистые округлые ягодицы и несколько секунд любовался розовым отверстием, прежде чем опуститься на него лицом. Устроившись между его теплыми ягодицами, вдыхая запах и пробуя на вкус холодный крем, я принялся целовать и ласкать языком тугое отверстие, а мои руки - играть с его яичками. Он корчился подо мной и издавал тихие звуки, когда я засунул язык в его уже смазанную дырочку. Он ответил на прикосновение языка, и когда я подумал, что он готов, я повернул его на бок и подтянул ему колени. Нанеся еще немного холодного крема между его булочек, поглубже в расщелину, я направил свой ствол между скользкими ягодицами и прижал головку к отверстию. Я испробовал все уловки, шесть раз легонько постучал, а на седьмом сделал толчок. Он отстранился. Я сказал, чтобы он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Это почти сработало, но он напрягся как раз тогда, когда я пытался протолкнуться через кольцо мышц.

- Впусти меня! - прошипел я.

- Я слишком маленький, а у вас слишком большой! - запротестовал он.
Но я знал, что это неправда; он просто не расслабился. Я подумывал обнять его и пробиться внутрь, но это противоречило этическим правилам любителей цыплят, так что я вернулся к своему набору уловок. Я потрудился над его членом, пока тот не встал, думая, что если я заставлю его отстреляться (хотя, ему всего одиннадцать, и это, конечно, будет только «стрельба холостыми»), то он непроизвольно расслабится. Я поработал с его стерженьком минут десять, но ничего не произошло.

Тем временем его задняя дверь по-прежнему была плотно закрыта.

- Я же говорил, что не получится, - произнёс мальчик.

Это меня только воспламенило. Я бы изнасиловал его. Я бы пробился в эту горячую, невероятно тесную каморку! Я с силой раздвинул эти задние губы и, оказавшись внутри него, проталкивался бы до тех пор, пока он бы не заплакал, зовя свою мамочку.

Но я, конечно, ничего подобного делать не стал. Дело в том, что я устал - не только от моих нынешних усилий, но и от того, что незадолго до этого кончил ему в рот. Я выскользнул из его скользких ягодиц, намереваясь немного отдохнуть.

- Могу я уйти, сэр?

- Я еще не закончил. Я не сдался.

- Сэр, если вы остановитесь сегодня вечером, я обещаю позволить вам попробовать еще раз завтра вечером.

Это было именно то, чего я хотел, но мне не хотелось слишком легко сдаваться. Кроме того, он мог бы согласиться на сделку.
- Что заставляет тебя думать, что завтра тебе понравится больше?

- Не понравится, сэр, но, по крайней мере, я буду к этому готов.

Что он собирался делать, ходить весь день с колышком в попке? С другой стороны, он, возможно, завтра он окажется более восприимчивым, а я, определенно, ничего не добился.

- Хорошо, Джорджи. Попробуем завтра вечером. Но помни, ты дал обещание.

- Да, сэр, обещаю.

- Хороший мальчик.
Полотенцем я стер холодный крем с его ягодиц, между булок и вокруг его розового бутончика, который так старался открыть. Его попка, смягченная кремом, выглядела настолько желанной своей розовой округлостью, что я чуть не решился попробовать пробиться ещё разок. Вместо этого я наблюдал, как он надевает пижаму, смотрел, как куртка ниспадает на его прекрасный мальчишеский торс, видел, как восхитительная округлость его попки исчезает под тканью штанов.

- Тогда до завтрашнего вечера, - сказал я, когда мальчик завязывал махровый пояс на своей тонкой талии.

- И не забывай, - добавил я, провожая его до двери, - что у меня есть фотографии.

Я налил себе выпивки и закурил. И принялся в мыслях медленно пересматривать всю сцену нашего общения, начиная с чудесного эпизода в ванной (какая же техника у мальчика! Где он научился так делать минет?) до разочаровывающих попыток совращения на кровати. Я снова видел эти прекрасные булочки. Я нюхал пальцы: они пахли холодным кремом и мальчишеским задом.

Дурак! Идиот! Он был у тебя тут! Он был твоим! Почему ты должен ходить вокруг да около? Почему ты просто не взял его силой, несмотря на боль? Почему ты просто не перевернул его на живот, не раздвинул ноги и не протаранил? Ну и что с того, если ему это не понравится? В конце концов, это был сеанс наказания, а мальчики не должны получать удовольствия от наказание. Но нет, ты должен был принять во внимание его нежные чувства. Маленькому мальчику не хотелось, чтобы его трахали.

Христос! Какая разница, что он хочет или не хочет! Господи, какая возможность упущена! Я держал его здесь, смазанного и подготовленного, и отпустил. Естественно, что он оказался слишком тугим - все мальчики-девственники имеют тугие жопки, а эта была не такой уж и тугой! Его можно было трахнуть! Если мальчик не открывает заднюю дверь, вам нужно просто фыркнуть, пыхнуть и выбить ее силой. Но только не ты, старый сентиментальный дурак!

Я сделал еще глоток. Всегда будет завтрашний вечер.

Он ведь обещал. Я начал планировать. Я отведу его в один из классов. Подальше. Никто не услышит его криков. Если нужно, я заткну ему рот. Я сниму с него штаны и наклоню над школьной партой. Те как раз подходящей высоты. Его пальцы ног будут едва доставать до пола. Я возьму свои ремешки или даже весло [инструмент для порки наподобие теннисной ракетки с дырками] - да, на этот раз, весло оказалось бы весьма кстати - и, когда его маленькая голая задница начнёт торчать над краем стола, я разогрею его зад, пока он не запросит пощады. И вот тогда я помилую его!

Отбросив весло, я макну палец в вазелин и воткну его прямо между его булок, прямиком в его горячую дырочку. Я бы хорошенько погладил её средним пальцем, пока он станет беспомощно корчиться. Может, я засуну туда ещё и указательный палец, пощупав его двумя пальцами. Затем я раздвину его ягодицы большими пальцами и вобью свой инструмент прямо в него, пробив анус, я войду прямиком в его маленькую, горячую прямую кишку. Он станет кричать, умоляя меня остановиться, кричать от боли, стонать, корчиться и извиваться; но я буду держать его за зад и яростно трахать, мое большое тело прижмётся к его тонкому обнаженному торсу; я буду вонзать свой член в его очко и вылетать из него, до тех пор, пока одним последним выпадом не врежусь в него, больно прижав его к краю парты и закачивая горячую сперму, кварту за квартой, в его лишенную девственности прямую кишку — а он будет рыдать навзрыд из-за того, что только что был мучительно и унизительно изнасиловал, и это только вызовет дальнейшие спазмы моих чресл.

Затем я вспомнил, каким милым и услужливым мальчик был в первой части сеанса наказания. Мне ещё никогда не делали такого хорошего минета. К тому же он смирился с проникновением пальца, хотя это ему явно не понравилось. Он неплохо справился этим вечером. Я не должен быть слишком суровым к нему.

Потом я снова подумал о его попке.

Выпивая третью рюмку, я вспомнил о Ронни. Конечно! Он был, в конце концов, моим мальчиком. Я не трахался с ним с весенних каникул, с того чудесного времени в нашем «убежище» близ Центрального парка.

Я вспомнил мускусный запах его теплого тела рядом, и то, как солнце из полузакрытых жалюзи полосами падало на его персиковое тело. Есть ли что-нибудь прекраснее траха с мальчиком посреди бела дня, когда большинство них играют на улице, сотрясая еще теплый воздух своими пронзительными криками? Внезапно мне захотелось Ронни. К черту этого Джорджи.

Хотя я прекрасно знал, что уже за полночь, я вошел в крыло, где спал Ронни (по счастью расположенное с противоположной стороны от Джорджи), и пошел вдоль шеренги спящих мальчиков, вдыхая их особый ночной запах, пока не добрался до кровати Ронни. Он, как обычно, лежал на животе. Я сел на его кровать и прошептал: «Ронни! Просыпайся!» Я легонько потряс его, он перевернулся и начал что-то говорить. Я зажал ему рот и прошептал: «Вставай! Следуй за мной! Поспокойнее!»
Постепенно ошеломленный мальчик начал что-то понимать и, автоматически надев халат и тапочки, направился по коридору в мою комнату. Я оглянулся, чтобы заметить, проснулся ли кто-нибудь из других мальчиков, но все было тихо.

Он заморгал от света в моей комнате, и принялся протирать глаза. На его щеке образовались складки от сна. Я быстро провел его в спальню, закрыл дверь и выключил свет. После чего он заговорил.
- Сэр, что это?

- Неважно, - сказал я, расстегивая его халат, - просто раздевайся и ложись в постель, как хороший мальчик, а я все объясню позже.

Мальчик разрешил мне снять с него пижаму, а когда он оказался голым, я затащил его между прохладными простынями. Сняв халат, я забрался к нему. Я обхватил его теплое сонное тело руками и крепко обнял его, поглаживая руками спину и ягодицы. Он был слишком сонным, чтобы как-то отвечать, но мне было все равно. Все, что я хотел, это трахнуть его. Я перевернул мальчика на другой бок и прижал его зад к своей промежности. Затем, без всяких ласковых слов или разогревающих прелюдий, я раздвинул его мягкие ягодицы, мазнул небольшим количеством KY и вошел, как Шерман через Джорджию [Шерман Текумсе Уильям - американский генерал северян в гражданской войне в США в 1861-1865 гг. Джорджия - южный штат в США]. Я забыл, насколько он тугой, и, конечно же, он оказался не готов к моей атаке. Резкость моего входа привела его в сознание.
- Ой! Эй, сэр!

- Извини, - произнёс я, чувствуя себя скорее возбуждённым, чем виноватым.
Идея изнасилования мальчика внезапно стала очень привлекательной. Я снова протаранил его. Он опять запротестовал.
- Тогда открывайся! - прошептал я. - В конце концов, ты же не девственник.

Мальчик посмотрел на меня через плечо.
- Вы пьяны или что-то ещё, сэр?

- Да, я пьян, черт возьми. Я ничего не вспомню утром, и ты тоже. Но сейчас ты мне нужен самым ужасным образом. Так что открывайся, потому что, если ты не сделаешь этого, я все равно тебя трахну, и тебе будет только больнее.

- Хорошо, сэр, хотя я не совсем в настроении. И ради всего святого, успокойтесь.

Ради всего святого! Как уместно для певчего взывать к защите Господа, когда его вот-вот трахнут! Что ж, ему понадобится эта защита, потому что в моем похотливом состоянии я не собирался ни на что соглашаться. Я направил свой член к его отверстию и толкнулся. По счастью для него (слава Тебе, Господи), его мышцы расслабились, его анальные губки приоткрылись, и по Милости Божьей мой инструмент вошел в мягкий горячий канал певчего.

Я радостно таранил своим штоком его внутренности, не обращая внимания на болезненные постанывания мальчика.

- Господи, помилуй меня, грешного! - произнёс я вслух, крепко обхватив мальчика за талию, чтобы он не мог отстраниться от протыкания моим копьём, когда я частично отступил, чтобы затем погрузиться ещё глубже.

Теперь я начал трахать его по-настоящему - длинными, жёсткими и глубокими движениями. Он слегка застонал, но я не обратил на это внимания. У него не встало. Мои занятия любовью, если их можно так назвать, были слишком внезапными, чтобы возбудить его. Тем не менее, он пассивно лежал в моих руках, пока я входил и выходил из него, уткнувшись лицом в его шею. Я въехал как можно глубже, наслаждаясь мыслью, что это мой собственный маленький мальчик, мой личный катамит, чья милая маленькая попка всегда в моем распоряжении. Я трахал глубоко и сильно; и теперь мои толчки в его внутренние стенки возымели свое воздействие на мальчика, потому что его член стал твердеть и набухать. Я схватился за него и быстро-быстро подрочил, потому что понимал, что вот-вот кончу. Его глаза были крепко зажмурены, а зубы стиснуты, пока я дрочил его стерженёк, одновременно продолжая свои ритмичные толчки внутрь и наружу. Затем он извергся, и непроизвольные сокращения его сфинктерных мышц заставили меня достичь восхитительной кульминации. Во второй раз за вечер я почувствовал, как напряглись мои чресла. Лаская струящийся член мальчика, я яростно толкался в его упругой попке, закачивая свой сочный груз в его мальчишеский канал.

После того, как мой член выскользнул из его зада, я слизал его кончу с его живота и поцеловал его, позволяя ему попробовать его же собственные соки. Затем, без обещанных объяснений, я помог мальчику снова надеть пижаму и халат и отослал его прочь по коридору. Я даже не вытер ему зад, и мысль о том, что он заполз в кровать и заснул, чувствуя себя там хлюпанье после недавнего траха, придала мне заряд энергии. Вот будет интересно, если он проснется утром, думая, что все это ему приснилось, а потом почувствует скользкое ощущение позади! Увы, у мальчиков должны быть постоянно смазанные задницы, чтобы они всегда были готовы к траху! Это хлюпающее чувство там, сзади, должно служить им напоминанием, для чего сотворены мальчишеские попки!

Я закрыл дверь, допил виски и рухнул в постель. Через секунду я уже спал.

 

15. Суть дела

Как вы можете себе представить, на следующий день я чувствовал себя отвратительно. Вдобавок к тому, что у меня имелось ужасное похмелье, я чувствовал себя настоящим хамом по отношению к Ронни; и когда я проходил мимо него в коридоре, он очень странно посмотрел на меня. А потом, как будто этого было недостаточно, я узнал, что Джорджи отправился в лазарет! Итак, маленький крысёнок собирался нарушить свое обещание, притворившись больным! Существовала определенная ирония в том, что он направился туда, чтобы избежать моего наконечника, только для того, чтобы его уверенно получить от мисс Э. наконечник меньшего размера, но столь же настойчивый - как говорится, из огня да в полымя. Мне также было интересно, как мисс Э. отнесётся к полосам на ягодицах Джорджи, потому что она наверняка заметит их, если они все еще были видны. Но я просто не мог об этом беспокоиться. Я кое-как продержался этот день и после отбоя привел Ронни к себе, чтобы поговорить. Он смотрел на меня с подозрением, как будто я собирался наброситься на него и сорвать пижаму.

Мы сели рядышком на диване. Сначала он был холоден, дулся; но мальчики недолго терпят обиды, и вскоре он начал оттаивать, а я начал «объяснять» свое странное поведение накануне вечером, бормоча что-то о «мужских страстях», которые он когда-нибудь поймет, но Ронни не горел желанием обсуждать случившееся. Да и что тут обсуждать, в конце концов? Невозможно было не признать факт, что я вытащил его из постели посреди ночи и практически изнасиловал - и все это лишь из-за разочарованной ярости по причине того, что не попал в попку другого мальчика.

Благодаря прерывающемуся разговору и невербальному общению, я наконец понял, что Ронни больше боли причинил не сам факт изнасилования, сколько чувство, что с ним обращаются как с чем-то подходящим только для изнасилования, и он начал задаваться вопросом, почему я больше не люблю его. Когда этот вопрос был прояснен при помощи некоторых убедительных доказательств, как словесных, так и физических, что он по-прежнему числится Numero Uno и навсегда останется таковым для меня, все вошло в более или менее нормальное русло, и мы отправились в мою спальню, чтобы я мог доказать ему, что по-прежнему люблю его.

После этого мы лежали на моей кровати и разговаривали почти до полуночи.

Прошло несколько дней, прежде чем Джорджи вышел из лазарета, и к этому времени я уже решил, что будет гораздо проще оставить все как есть и позволить ему сорваться с крючка. Во-первых, я узнал, что он действительно болел; с другой стороны, у меня было определенное чувство вины за произошедшее - за мою хитрость, за шпионаж за ним и Эриком, за использование этой информации, дабы проникнуть в несклонный к этому зад Джорджи, что противоречило моим принципам.

Таким образом, когда мальчик наконец-таки получил свободу из лап мисс Э., он выглядел несколько бледным и даже слегка похудевшим, и я послал за ним, чтобы освободить его от данного им обещания. Но все сложилось иначе.

Джорджи пришёл ко мне, когда мальчики переодевались для занятий спортом. Он только что вышел из лазарета и поэтому был освобождён от занятий физкультурой. Я выложил фотографии на стол - я собирался сжечь их у него на глазах, но, когда он увидел их, то заговорил раньше, чем я успел что-то сказать.
- Да, сэр, я знаю. Я не забыл о своем обещании. Видите ли, я действительно был болен, и не притворялся, как вы, наверное, подумали. Так что теперь, я полагаю, вы хотите, чтобы я сдержал свое слово, и я собираюсь сделать это, сэр. Я готов в любое время.

Я был ошеломлен. Все мои добрые намерения тут же улетучились. Мальчик приносит в жертву свою задницу. Могу ли я ему отказать? Возможно, я слабый человек без угрызений совести и принципов. Итак, определённо, настала моя очередь быть великодушным. Но сказал я следующее:
- Спасибо, Джорджи, что держишь своё слово. Признаюсь, я подозревал, что ты симулируешь, пока не узнал, что ты действительно болеешь.

- Так сегодня вечером, сэр?

- Да. Сегодня вечером. Нет, подожди минутку. Почему не прямо сейчас? Можно и сейчас, если ты чувствуешь себя хорошо.

- Сэр, мисс Э, хочет, чтобы я вернулся в лазарет.

- Я посмотрю, что тут можно сделать.
Я позвонил этой хорошей женщине по телефону и спросил ее, может ли он остаться здесь, заверив ее, что лично позабочусь о том, чтобы он пролежал не менее часа. Она очень любезно поблагодарила меня за все мои хлопоты, явно радуясь, что избавилась от ответственности.

- Да, Джорджи, - сказал я, - думаю, что сдержу свое слово и лично прослежу, чтобы ты провел не менее часа лежа.

Мальчик нервно рассмеялся моей шутке. Возможно, час показался ему ужасно долгим временем для обслуживания меня. Или, возможно, мысль о неотложности данного действия вызвала у него мурашки. Во всяком случае, когда мы добрались до спальни (дверь на запор, шторы опущены), он спросил, можно ли ему в туалет. Я слышал, как он писает, потом потекла вода. Когда он вернулся, лицо у него было раскрасневшимся. Из-за недавней болезни он выглядел очень беззащитным.

Я притянул его к себе и расстегнул ему рубашку.
- Если ты собираешься вздремнуть, - поддразнил я, - думаю, тогда нам лучше сначала тебя раздеть. Так тебе будет удобнее.

Мальчику удалось выдавить что-то вроде улыбки. Я стянул с него рубашку, затем усадил его на кровать и снял с него туфли и носки. Затем я заставил его лечь, чтобы закончить процесс разоблачения. Я расстегнул ему штаны и стянул их с бедер и ног. Я долго и пристально разглядывал его почти обнаженное тело, такое бледное и мягкое. Его маленький шип упирался в ткань трусиков. Я обнаружил, что любое раздевание маленького мальчика всенепременно его возбуждает.

Очень медленно я ухватился за резинку его трусов и стянул их по бедрам. Его маленький стержень выскочил и встал, гордо помахивая, я отбросил его трусы и провел руками по гладкой белой коже его обнаженного тела - его соскам, мягкому животу, гладким бедрам и, конечно же, маленькому члену. Взяв маленький орган за основание, я пощекотал его кончик языком, затем прикусил его чуть ниже, под головкой, и, наконец, несколько раз всосал эту восхитительную маленькую штучку, главным образом с целью так возбудить мальчика, чтобы мне было как можно легче проникать в его задницу. Затем я перевернул его на живот и погладила его гладкую спину, провел руками по бархатистым выступам его ягодиц, вниз по ногам и снова вверх. В конце концов я сосредоточил всё свое внимание на самой прекрасной части тела - попке маленького мальчика, которую, как я надеялся, скоро лишу девственности.

Зад Джорджи был воплощением всего, чем должен быть зад маленького мальчика: круглый и твердый, но одновременно мягкий и податливый; розовый и гладкий, поддающийся пальцам; и, что самое главное, в нем имелась та неописуемая дерзость мальчишеской попки - нечто такое, что делает их неотразимыми, когда они выставлены должным образом, так что, если мальчика поймают нагнувшимся, он обязательно почувствует резкий шлепок чьей-то руки - иногда совершенно чужой! - и некий голос извиняющимся тоном произнесёт: «Я просто не мог удержаться - это была слишком соблазнительная мишень», имея в виду, что эта попка, определённо, была настолько милой, круглой и дерзкой, что удержать свои развратные лапы подальше от неё не было никакой возможности!

Раздвинув молочные бедра Джорджи, я опустился и покрыл гладкую кожу его ягодиц поцелуями, как уже делал это раньше, после его порки. Я, конечно же, не собирался шлепать его сегодня, хотя есть что-то весьма захватывающее в идее трахнуть только что выпоротую задницу. Затем я раздвинул его милые полушария и уткнулся лицом прямо между ними, вдыхая запах мальчишеской попы, который для меня столь же прекрасен, как запах любой розы. Нащупав отверстие языком, я принялся его облизывать.

Мальчик извивался подо мной, когда мой язык щекотал ему анус, но когда кончик втиснулся в сжавшееся отверстие, он начал корчиться еще сильнее.

Я лежал, лаская языком его дырочку целых три минуты, одновременно сжимая руками мягкие теплые округлые полушария мальчика. Никаких сомнений, что у Джорджи была самая прекрасная задница во всей школе, хотя там имелись и весьма восхитительные попки. Зад Ронни был притягателен, слегка неидеально сформированный, он был более смертным. У Аллена Бернса имелся зад, вызывающий желание отшлёпать. А заднего вида Эриксона было достаточно, чтобы заставить здравомыслящих людей совершать необдуманные поступки, потому что он, казалось, постоянно сладострастно двигался под всегда тонкой, всегда тесно обтягивающей тканью брюк - он был менее пухлым и дерзким, чем у Аллена или Джорджи, чьи попки соблазнительно торчали позади мальчиков; тем не менее, он являлся чрезвычайно соблазнительным, поскольку худощавый мальчик использовал свое гибкое, эластичное тело самым соблазнительным образом. А вот задница Джорджи являлась настоящим совершенством. Её невозможно было улучшить.

Сделав хороший анилингус мальчугану, я полез в тумбочку. Для этой операции я остановился на вазелине. Зачерпнул побольше пальцами, я провёл ладонью между полушарий, собирая как можно больше этой субстанции вокруг входа в рай. Мальчик заерзал, когда я ткнул пальцем в тугой сфинктер. Он казался таким же тугим, как и прежде. Тем не менее, я сумел продвинулся дальше, воткнув целый сустав, а затем начал шевелить пальцем внутри его задницы, пытаясь расслабить её. Джорджи издавал тихие звуки, когда я ерзал пальцем в его сладкой девственной попке. Возможно, он считал неправильным, что кто-то позволяет себе такие неприличные вольности с его маленькой дырочкой. В любом случае было ясно, что он не совсем доволен тем, что я с ним делаю. Тем не менее, я продолжал массаж пальцем, растягивая стенки его ануса, пока не почувствовал, что они начинают слегка поддаваться. Просунув руку под мальчика, я обнаружил, что его стерженёк по-прежнему тверд, и это навело меня на мысль, что массаж его попки не совсем неприятен пареньку.

В конце концов, я решил, что момент настал. Я повернул его на бок и подтянул его ноги, согнув их в коленях. Это заставило его зад выпятиться, облегчая доступ к анусу. Я долго смотрел на его прелести, раскрытые в максимально возможной степени. Налюбовавшись прелестями мальчика, я пристроился позади него, придвигаясь, пока не прижался к его гладким ягодицам. Затем, как и раньше, я начал толкаться, все время лаская его спереди, чтобы держать его возбужденным.

Какое-то время дела шли почти так же, как и в первый раз, то есть мне не везло. Однако имелось одно существенное отличие. В первый раз, как вы помните, я уже вылил ему в рот полную свою мошонку. В этом же случае я три дня хранил целомудрие. Это работало мне в ущерб, потому что, как я ни старался сдержаться, скольжение моего штока по его маленькой скользкой попке заставляло мои соки подниматься. Это означало, что мне приходилось останавливаться и ждать, пока они отступят. Что в свою очередь означало: любые завоевания, которых я добивался, тут же терялись. Подобное случилось четыре или пять раз. Я решил, что испробую ещё одну попытку, а затем подожду несколько минут, прежде чем приступить к полноценному траху. Но вы знаете, что говорят о самых хорошо продуманных планах. При следующей попытке я внезапно понял, что прошел точку невозврата.

Моей телесной части было все равно; в конце концов, оргазм есть оргазм. Но мой мозг оказался по-настоящему озабочен - ему хотелось покорить попку этого мальчика. Поэтому я крепко обнял его и приготовился войти в него зад любой ценой, даже с болью. Я уже чувствовал, как поднимается моя сперма. Когда я почувствовал у себя в стволе первую струю, я резко вонзил его в маленькое отверстие. Крик мальчика от боли только возбудил меня.

Твердо решив попробовать, по крайней мере частично, плоды сладкой попки мальчика, я двинулся дальше. Нельзя было терять времени. Я едва протолкнулся внутрь сфинктера, так что только самый кончик моего члена ощутил тепло его прямой кишки, и тут же начал истекать. А мальчик возражал, ему было больно. Мне пришлось вцепиться в него, как осьминогу, чтобы удержать хотя бы часть себя внутри него, потому что его мышцы пытались выдавить меня наружу. Но я удержался, и теперь оргазм захлестывал меня волна за волной, и я вливал в мальчика свой жизненный сок. Да, всё до капли попало ему в зад.

По мере того, как толчки моих чресл становились всё менее яростными, попытки мальчика изгнать инородный инструмент, вторгшийся в его зад, становились всё слабее, поэтому когда мой оргазм почти иссяк, я почувствовал, как портал мальчика уступает, позволяя моему стволу погрузиться в его внутренние ниши. Короче говоря, к тому времени, как я кончил, я оказался внутри него. Но как только мой пенис сдулся и стал вялым, легкое движение тела мальчика заставило его выскользнуть. Мальчик перекатился на живот и зарылся лицом в подушку. Видимо, парню было слишком стыдно за то, что его хорошенькая девственная попка лишилась своей девственности. Я гладил его по волосам и называл милым, говорил, какой он хороший, отважный мальчик. Его единственным ответом было сопение. Я похлопал его по попке, скользкой от вазелина.

- Сэр, я могу пойти в туалет?

- Еще раз? Ты же только что ходил.

- Мне нужно по-большому, сэр.

«Конечно, - подумала я, - и избавишься от всей этой прекрасной горячей спермы, которая у тебя в заднице».
Ну, тут ничего не поделаешь. Я ему не позволю. К тому же я знал, что ему на самом деле этого не нужно, и что позывы скоро пройдут.

- Сначала немного отдохни, - сказал я, - твои мышцы подверглись напряжению, и лучше дать им полностью расслабиться, прежде чем ты усядешься на горшок.

Это была медицинская теория, пришедшая ко мне под влиянием момента, но в ней, казалось, имелась определенная логика. Во всяком случае, мальчик подчинился моему призыву и пассивно лежал, пока я обрабатывал его зад полотенцем, тщательно вытирая между его пухлых булочек. Я сказал, чтобы он ещё немного полежал и отдохнул, и что я скажу ему, когда можно будет встать. Я накрыл его обнаженное тело простыней и вышел в гостиную. Сел и выкурил несколько сигарет, снова возбуждаясь при мысли о том, что он лежит лицом вниз и голый, а его лишенная девственности задница торчит вверх, полная спермы. Конечно, было досадно, что я не сумел вовремя влезть в него, чтобы по-настоящему его трахнуть, но, тем не менее, я ощущал некоторый необоснованный триумф от того, что смог влить в него весь свой сок, тем более, что подобное ему явно не понравилось.

Некоторое время спустя я решил взглянуть на мальчика. Его глубокое дыхание подсказало мне, что он крепко спит. Я откинул простыню и некоторое время рассматривал его прекрасное обнаженное тело. Он издал легкое сопение, дёрнув ягодицами и вытянув одну ногу, обнажив при этом маленький розовый бутончик, воспалённый после недавнего вторжения. Мне захотелось снова наброситься на него, но я отказался от этой мысли. Прикрыв его простыней, я спустился в лазарет, дабы сообщить мисс Э., что с ее подопечным все в порядке. Когда я вошел в лазарет, она чистила свой аппарат, готовя его для следующей жертвы.
- Ах, мистер Мерчисон! А как поживает наш маленький Кенди? Если он доставляет вам какие-нибудь проблемы, просто отправьте его обратно ко мне.

- С ним все в порядке, - сказал я, - он спит как младенец. Почему-то он кажется измученным.

- Я сделала ему хорошее промывание сегодня утром. Иногда оно вызывает у детей сон.

- Понимаю. Он ничего не сказал мне об этом. Он возражал?

- Они все так поступают. Никому из них это совершенно не нравится. Конечно, бывают исключения, но в целом мальчики не любят клизмы. Но мальчики никогда не любят то, что для них хорошо, не так ли, мистер Мерчисон?

- Полагаю, что да, - ответил я, желая побольше расспросить ее о любимом виде развлечений. - Хотя я слышал о детях, которым нравится, когда их шлепают. Руссо, например.

- Руссо?

- Французский писатель. Он рассказывал, как его в детстве отшлепала гувернантка или кто-то другой, и как вместо того, чтобы найти этот опыт болезненным и определённо неприятным, как это должно произойти, он нашел подобное приятным и пытался искать повторения.

- Как необычно, что вы упомянули об этом! Когда на днях ко мне пришёл Кенди - я не могу вспомнить, был ли это понедельник или вторник, ну, на самом деле это не имеет значения - и, укладывая его спать, помогая ему раздеться, я заметила какие-то странные отметины на его ягодицах. Это были отметины не от трости. Я знаю, как они выглядят. Они были тоньше, чем следы от трости. А так как ребенок себя плохо чувствовал, я не стала его расспрашивать об этих отметинах, просто дала ему что-то, чтобы он поскорее уснул, но позже - в тот же день или на следующий? Не могу точно вспомнить... но я тщательно его вычистила и, сидя на краю кровати, регулируя подачу воды, я снова заметила те следы. «Джорджи», - спросила я, - а кто это оставил следы на твоей заднице?» «Мэм?» - переспросил он, будто не понимая, о чем я говорю. Тянул время, скажу я вам! Я спросила его еще раз. «Откуда эти отметины, вот здесь?» И посмотрел ему в глаза. «О, это, - сказал он, - это была просто игра, в которую мы играли, понимаете. И я проиграл, поэтому мне пришлось заплатить штраф». «Понятно, - сказала я, - и поэтому другие ребята побили тебя палкой, не так ли?» «Ну, мэм, - сказал он, - не палкой, на самом деле, а небольшими кожаными ремешками». «Ну, - сказала я, - не думаю, что ремешки оставляют такие следы, если, конечно, проигравшего, или как вы его там называете, не заставили предстать в том состоянии, в котором он находится в настоящий момент, то есть, конечно, совершенно незащищенным одеждой». При этом мальчик мило покраснел и кротко ответил: «Да, мэм», - и этот ответ я нашла несколько двусмысленным. Но его румянец сказал все остальное. Конечно, тогда я не подумала расспросить его, понравилась ли ему порка. Я просто подумал, что маленькие мальчики иногда придумывают странные игры. Вы согласны со мной, мистер Мерчисон?

Я, конечно, согласился, и был также благодарен Джорджи за его столь быстрое и правдоподобное объяснение следов от ремешков.
- Что тут сказать? - произнёс я задумчиво. - Вполне возможно, что здесь присутствует некий элемент удовольствия. В конце концов, если бы мальчики ненавидели, когда их бьют, не думаю, что они вообще бы стали играть в подобную игру.

- Ну, я не могу говорить от имени Кенди или кого-либо еще по этому поводу. Возможно, отец Сэйерс мог бы просветить нас, если бы пожелал. Тем не менее, я могу сказать вам, что не все мальчики ненавидят мои маленькие очистительные процедуры так, как притворяются. Я подозреваю, что некоторым из них они очень даже нравятся.

- В самом деле? Как необычно!

- Да, представьте себе. Возьмем, к примеру, маленького Лэдда. Конечно, он такой воспитанный ребенок, что не посмеет поднимать шум из-за такой мелочи, такого обыденного дела, которое является - или должно являться - частью повседневной жизни ребенка. Жаль, что не все наши мальчики такие, как он.

Я молча согласился с ней.

- В наши дни такое множество детей не воспитываются должным образом, и это половина всех бед мира, если вам интересно мое мнение.

Она старательно уходила в сторону в разговоре, и решил подтолкнуть её назад.

- Вы говорили о Лэдде.

- Да. Не так давно он действительно пришел сюда и сказал мне, что у него болит живот и не могу ли я, пожалуйста, сделать что-нибудь с этим. Я спросила его, когда он в последний раз сидел на горшке, и он сказал, что не был там в течение двух дней. Элементарный случай запора! Я сказал ему, что потребуется клизма, ожидая каких-нибудь возражений.

- Но нет, совсем нет! «Да, - ответил он, - я полагаю, что знаю об этом». Можете себе представить? Ну, я положила его сюда на стол и быстро принялась за работу, и ни слова возражений с его стороны, какое милое маленькое дитя. Он просто лежал здесь совершенно неподвижно, не корчился и не жаловался, что слишком жарко и все такое, как большинство мальчишек. Он принял клизму так мило, можете себе представить. И это оказалось именно то, что ему требовалось. Клизма дала желаемые результаты, и после того, как я уложила его в постель, он сказал, что чувствует себя намного лучше. Большинство мальчиков не понимают, что для них хорошо. Каждому время от времени требуется хорошая очистка. Это как в доме! Вы же время от времени убираете у себя в доме, не так ли? Конечно, да! Тогда почему пренебрегаете своим телом? В конце концов, разве оно не важнее дома? Кто угодно может построить дом, но только Бог может создать тело.

- Или дерево, - вставил я.
Мне наскучил лепет женщины, но я уловил одну очень интересную информацию. Эрик Лэдд, определенно перенесет культивацию в следующем году. Если он не возражает против насадки клизмы, возможно, он не станет возражать и против другого рода насадок. Да, у этого мальчика имеются определенные возможности. Я извинился, сказав, что нужно вернуться и проверить Джорджи.

- Держите его там сколько захотите, мистер Мерчисон. Остальные всё ещё на спортивных занятиях? Я заверил ее, что да. Стоял теплый весенний день, и у них есть время до шести часов вечера, когда у них должна быть хоровая практика. Ужин же состоится не раньше семи.

Джорджи по-прежнему спал. Он действительно выключился, как лампочка. Я сел на кровать и откинул простыню, обнажая его обнаженное тело. Я нежно провел рукой по его спине и по гладкому округлому заду. Мне было достаточно просто сидеть и гладить его голые ягодицы. Шло время. Я впал в своего рода транс, водя руками по обнаженному телу мальчика, конечно же, обращая особое внимание на его восхитительную округлую задницу.

Транс нарушили возгласы и вопли мальчишек, возвращающихся со спортивных занятий. Я покинул Джорджи и вышел в общежитие, в то время как мои мальчики, разгорячённые и потные от своих игр, ворвались в общежитие, по пути с себя сбрасывая одежду. Я поручил Бринкли, одному из префектов, присматривать за душевыми, на что он с радостью согласился, так как в душе был своего рода солдафоном. Я оставил его опекать моих грязных, потных, голых мальчиков и вернулся к Спящему красавцу.

После чего возобновил ласки. Вскоре в общежитии стало тихо. Потом я услышал, как мальчики поют в репетиционной комнате. Они исполняли гимн Мендельсона «Услышь мою молитву». Эриксон пел соло. Звук их нежных, сладких голосов возбудил меня. Я принялся целовать попку Джорджи. Это вывело его из сна, заставив меня задуматься, не притворялся ли он спящим. Он сел и потер глаза, затем уставился на меня. Потом слабо улыбнулся. Возможно, его забавляло то, что он сидел обнаженным на кровати воспитателя. Он выглядел очень мило, будучи голым и сонным. Я притянул его к себе, лаская его. Притянув его руку к своему члену, я дал ему понять, насколько я возбужден, продолжая обнимать его обнажённое тело. Другой рукой я погладил его по спине. Когда я засунул палец между его булочек, прижал его к все еще влажному анусу, он отстранился.
- Только не сейчас, сэр, - произнёс он.

Я, конечно, надеялся, что каким-то чудом он пожелает позволить мне трахнуть его снова, так как мне очень уж хотелось полностью погрузить свой член в его попку и по-настоящему насладиться им. Однако я не удивился, когда он возразил.

- Ну, - сказал я, - если не это, то как насчет другого?
И потянул его голову к своей промежности. Он пожал плечами. Это был все, что мне требовалось. Я расстегнул штаны и спустил их. Затем снова лег на кровать, и он, встав на колени спиной ко мне, взял мой член за основание и направил в свой рот. Вскоре его сладкие юные губы сомкнулись над головкой. Я ласкал его спину и попку. Но мне хотелось большего, чем просто прикасаться к нему, поэтому я заставил его перевалиться на меня так, чтобы он лежал на животе на моем животе. Я потянул его за ноги, пока его зад не оказался прямо над моим лицом. В этой позе я мог сколько угодно играть с его ягодицами, пока он искусно сосал мой член.

Я мял мягкие полушария его зада, затем раздвинул их и коснулся маленькой дырочки. Теперь у него во рту был весь мой член, и он делал длинные, медленные движения, легко и трепетно дотрагиваясь своим язычком, что меня весьма восхищало. Я просунул язык прямиком между его булочек и начала лизать его нежную дырочку. Из репетиционной комнаты доносились сладкие голоса певчих. Моя страсть росла. Я с силой сжал его ягодицы, заставляя его заёрзать, а затем с силой ткнулся языком в его задний проход. Он не сразу пропустил удар, но продолжал сосать, его рот был плотно сомкнут вокруг моего члена, вызывая у меня ощущения, будто я нахожусь в чьей-то тугой жопке. Я ещё раз ткнулся языком в его дырочку. Маленькие губки чуть приоткрылись, и мой язык проник в него.

«Услышь мою молитву!» - голоса певчих возвысились в мольбе. В ответ моя сперма тоже устремилась вверх. Я сжал ногами голову мальчика и зарылся лицом между его восхитительных ягодиц. А потом это случилось. Я ощутил неописуемое чувство, когда мой оргазм поднялся и выстрелил в рот мальчику. Накачивая волну за волной в его горячий рот, я яростно ласкал его дырочку языком, одновременно одной рукой трудясь на его члене, до тех пор, пока его зад не задёргался, призывая проникнуть ещё глубже в его горячую маленькую прямую кишку, а его тело не стало извиваться от сухого оргазма.

После того, как он высосал меня досуха, я притянул его к себе, так что он лег на меня лицом к лицу. Я сделал глубокий поцелуй, попробовав свой сок, и, пока мой язык исследовал его рот, мой палец снова вторгся в его влажную дырочку, заставив его прелестную маленькую задницу заёрзать.

Позже, в другой комнате я сжег отпечатки и негативы в своем маленьком камине и освободил мальчика от всех будущих наказаний. Инцидент был исчерпан. Он определенно заплатил мне сполна, хотя мне и не удалось полностью овладеть его задницей. Ну что ж, нужно принимать горькое со сладким. А сладкого было вдоволь.

Мы расстались не как враги или любовники, а как друзья, которые стали понимать друг друга намного лучше, чем раньше. Когда Джорджи выходил за дверь, я остановил его.
- Еще кое-что. Должен сделать тебе комплимент за твою технику. Где ты этому научился?

Он слегка улыбнулся мне.
- У Эрика, - сказал он и ушёл.

16. Вакханалия

После романа с Джорджи я сел и стал вспоминать прошедший год.

В первую очередь, конечно, Ронни. Я вспомнил, как соблазнял его, и как, в конце концов, при помощи пары коктейлей лишил девственности. А потом были те безмятежные дни в Нью-Йорке во время весенних каникул, когда у нас имелось «убежище» только для нас двоих. Я перебрал все подробности наших любовных утех. Это были одни из самых счастливых дней в моей жизни. Я вспоминал хорошие времена в Центральном парке, на Кони-Айленде и на Джонс-Бич, и мне пришло в голову, что секс не был бы так хорош, если бы не имелось всего остального - когда мальчик был компаньоном и мы весело проводили время вместе; здесь, в школе, секс всегда приобретал более или менее садистский оттенок, вероятно, из-за структуры самой школы и отношений «мальчик-учитель», которые существуют во всех традиционных школах-интернатах для мальчиков. Мой довольно странный опыт с Джорджи полностью зависел от школьных правил, запрещающих маленьким мальчикам ходить в лес, вместе играть и развлекаться.

Признаюсь, я какое-то время изрядно нервничал после истории с Джорджи, и даже принял некоторые меры предосторожности, сохранив одну партию отпечатков, чтобы воспользоваться ими в случае необходимости. Но, к счастью, мне не пришлось этого делать.

По-прежнему оставался горький привкус разочарования из-за того, что я не насладился прекрасным задом Джорджи в полной мере, и я фантазировал, что смог сдержать свой оргазм до тех пор, пока полностью не вошёл в него, овладев его задом. Но вы не сможете победить их всех, и я не так уж плохо выступил - на самом деле, возможно, даже лучше, чем любой из других учителей-воспитателей.

Я не знал, что именно происходило между Максом Сайлером и маленьким Эвереттом Харрисоном, потому что мы с Максом никогда не обсуждали мальчиков. Что касается Клайва Ламберта, я знал, что он любит отсасывать старшим ребятам, тем, у кого действительно есть заряды для стрельбы в рот. Я уверен, что он обслуживал половину восьмого класса, но, поскольку это была не моя поляна, я не испытывал ревности.

Касательно Перси Плимптона, я сомневаюсь, что он заходил дальше поцелуев и похлопываний. Я никогда ничего не обсуждал с Перси.

Рон Рэндалл казался таким же правильным, как Джек Армстронг, но он был из тех, кто обманывает людей.

Старый Джо Кардвелл уже повидал свои лучшие дни, но, без сомнения, у него за всю жизнь накопилось огромное количество воспоминаний о мальчиках, поддерживающих его, когда он занимался дрочкой в своей хижине у огорода. Или, кто знает, может быть, он обучил свою собаку некоторым трюкам.

Ван Деннис, помощник хормейстера, казалось, довольствовался своими маленькими садистскими играми, подхлёстывая голых мальчиков в душе по ногам и булочкам маленьким хлыстом, который носил с собой, заставляя их пританцовывать, и оставляя на их мокрой коже небольшие влажные отметины.

Другое дело - мистер Уинтерс. Он жил в одиночестве в доме на расстоянии полумили от школы, и ходили слухи, что в его доме творятся дикие вещи. Во время каникул у него всегда имелось с полдюжины гостей - мальчишек от пятнадцати лет и старше - некоторые являлись выпускниками школы Св. Варнавы. Думаю, ему нравились мальчики постарше. Может, ему нравились и младшие; но ему было довольно трудно общаться с ними, так как он жил отдельно от школы.

В любом случае, как я уже сказал, дела мои шли неплохо, и я решил отказаться от секса до конца учебного года, что стало не слишком большой жертвой, так как оставалась всего пара недель. Я и бы придерживался своего решения, если бы не танцы у восьмого класса.

Их весенние танцы всегда были большим событием года для восьмиклассников, и в этом году они превзошли самих себя, украшая спортзал, дабы предложить дионисийские оргии и вакханалии.

Увы! Сами танцы говорил о чем угодно, но только не об этом. Мальчики в синих костюмах и девочки в платьях приличной длины целомудренно танцевали вместе, в то время как преподаватели и дамы из церкви наблюдали за происходящим со стороны. Подавали тошнотворный розовый пунш. Единственной уступкой времени была музыка; мальчикам разрешили выбирать, поэтому она была громкой и современной.

Ровно в одиннадцать тридцать танцы закончились, и мальчики неохотно пожелали спокойной ночи своим девочкам, некоторые пытались под бдительными взорами сопровождающих украдкой сделать поцелуй. После того, как все разошлись, мальчики, переодевшись в старую одежду, вернулись в спортзал, чтобы навести порядок. Было уже довольно поздно, но такое случалось только раз в год; кроме того, большинство из них уже не были хористами.

Я отвечал за уборку, и после того, как они закончили, один из мальчиков спросил:
- Сэр, мы можем быстро искупаться, чтобы остыть?
Ночь была теплой, а мальчики выглядели вспотевшими.

- Уже довольно поздно...

- О, сэр, а если очень быстро?

- Быстро окунуться, сэр?

- Да, сэр, ведь это наше последнее купание, сэр?

И, видя мои колебания, они принялись сбрасывать одежду по дороге к бассейну, горячо благодаря меня еще до того, как я разрешил. Некоторые мальчики были изрядно возбуждены после того, как провели пару часов с девочками, поэтому следовало, ради терапевтического эффекта, позволить им избавиться от некоторых сдерживаемых чувств, охладившись в бассейне. По крайней мере, это было официальным объяснением, которое я дал самому себе. Вы же понимаете мой настоящий мотив.

Я последовал за мальчиками к бассейну. Некоторые уже находились в воде. Некоторые стояли в сторонке, стыдливо прикрывая свои интимные места. Чарли Райт продемонстрировал хороший стоячок, когда нырял в воду. И Джим Додж тоже. Это были перевозбужденные мальчики, большинство из которых находилось на грани подросткового возраста. Лишь немногие, такие как Эриксон и Брэнсон, оставались на стороне неполовозрелых мальчиков - их гладкие, безволосые тела и высокие голоса заметно контрастировали со зрелыми тушками и более глубокими голосами их одноклассников - они были близки к ним по возрасту, но все же очень далеки во всех остальных отношениях.

Я наблюдал за старшими мальчиками - Джимом Доджем, Оливером Кроуэллом, Чарльзом Райтом и Доном Бринкли; они казались беспокойными хищными кошачьими из джунглей, кружащими вокруг своей добычи, в данном случае вокруг Брюса Брэнсона и Эриксона. Брэнсон не осознавал, что является их целью, нисколько не замечая ни взглядов на свое гладкое тело, ни рук, касающихся его обнаженных боков. Эриксон был абсолютной противоположностью. Он то играл кокетку, дразня Доджа и подражая его девушке -семеня и покачивая бедрами - то начинал забаву, искушая мальчиков ловить его, после чего вырывался из их хватки с ловкостью юного животного.

- Эриксон, - сказал я, - тебе лучше прекратить выставлять напоказ свой зад, иначе ты схлопочешь больше, чем рассчитывал.
Те, кто меня услышал, рассмеялись. Эриксон, однако, не внял моему предостережению и продолжал изображать из себя кокетку. Только так он мог общаться с этими более зрелыми мальчиками. Более того, он действительно наслаждался своей ролью. Брэнсону же совершенно не нравилось быть объектом мужской сексуальности; ему не нравилось по-прежнему оставаться маленьким мальчиком в их глазах, и он никак не мог дождаться, когда у него тоже вырастут волосы и большой член, как у других.

После того, как я позволил мальчикам немного плескаться в бассейне, с их играми с захватом чужих задниц и наблюдением за мной краем глаза, я дунул в свисток и крикнул: «Всем вон!» - что, конечно же, сопровождалось возгласами:
- О, сэр, еще пять минут!
Это заняло некоторое время, но мне, в конце концов, удалось вытащить всех мальчиков из бассейна. Заперев бассейн, я загнал голых мальчишек в душевую и оставил их там, сказав им не задерживаться слишком долго. После чего поспешно отправился к своему шпионскому посту над душевой.

Я заполз туда на животе в кромешной тьме. Мальчики в душевой производили столько шума, что я не боялся, что меня услышат. Очень скоро я смог заглянуть в душевую.

Если вы хотите, чтобы мальчики бездельничали, скажите им не делать этого. К тому времени, как я добрался до своего поста, игры и развлечения были уже в самом разгаре. Сначала это были просто захваты, а главными целями оказались Брэнсон и Эриксон. Затем Чарли Райт намылил свой внушительный член и принялся радостно дрочить. У Чарли был самый длинный член в школе, жезл, которым хотел бы обладать любой мужчина. Эриксон, так сказать, сидел у ринга и по-девичьи хихикал, его гибкие бедра корчились в ожидании, пока он наблюдал, как больший мальчик дрочит свой член. Без сомнения, Эриксон представлял себе, каково это быть пронзённым в задницу такой большой штуковиной. У него не было особых шансов познать подобное, поскольку Чарли был ужасным натуралом, хотя я слышал, что иногда он позволял мальчикам помладше подрочить себе, когда он чувствовал возбуждение; и вполне возможно, что он позволял им брать свой прекрасный большой член, которым они так восхищались, в их сладкие маленькие рты. Однако я не думаю, что он бы переступил черту анального секса, даже если бы ему предложили такой восхитительный зад, как у Эриксона.

Эриксон соглашался на ласки и похлопывания по ягодицам, и, конечно же, он был хорош и тверд спереди - его маленькая штучка приятной формы, вокруг которой все еще не имелось ни следа волос, была направлена вверх, в сторону его гладкого живота.

Я заметил, что Джим Додж зажал Брюса Брэнсона углу. Джим обнимал мальчика сзади. Затем он начал толкаться своим хорошо намыленным членом, который был довольно толстым, но не очень длинным, между очень мясистыми булочками Брюса.

- Эй, посмотрите-ка на Доджа! - сказал кто-то.

- Не так громко! - произнёс другой. - Вы хотите, чтобы Мерч вернулся и поймал нас?

- О, Мерч не будет возражать. Он делает это со всеми детьми в своем общежитии.
Это сказал Бринкли. Мне он никогда не нравился, а теперь понравился еще меньше, поскольку стоял особняком от остальных, наблюдая за происходящим. Однако на его замечание никто не обратил особого внимания. Либо они не верили этому, либо - если они действительно считали, что я занимаюсь сексом со всеми мальчиками в общежитии - подобное их не шокировало.

Брюс Брэнсон делал вид, что наслаждается пассивной ролью, пока Додж водил своим мыльным членом между ягодицами его пухлой задницы. Не думаю, что Додж проникал в прямую кишку мальчика; ему этого и не требовалось - между булочками мальчика было достаточно плоти, чтобы плотно обхватить орган Доджа. Всё происходящее походило на представление в балагане. Я наблюдал, как Додж толкается между пухлыми ягодицами упрямого Брэнсона, когда из другого конца комнаты раздался торжествующий крик, и я увидел, как Чарли Райт выбросил в воздух огромный гейзер мальчишеской спермы. Акробат Эриксон приготовился ловить падающий поток своим ртом. Его длинный красный язык вытянулся, поймал комок слизистого белого вещества и втянулся обратно в красиво изогнутый рот. Эриксон облизнул губы. Некоторые из мальчиков выразили отвращение к подобному поступку, но Эриксона это не беспокоило.
- А теперь для моего следующего трюка... - сообщил он.

- А теперь для твоего следующего трюка... - повторил Оливер Кроуэлл, уже созревший темноволосый мальчик, - как насчет того, чтобы попробовать на вкус вот это?
Он подошел к Эриксону, который теперь сидел, скрестив ноги, на мокром полу в душевой. Кроуэлл помахал своим возбужденным членом перед лицом блондина. Эриксон неожиданно застеснялся и отвернулся от Кроуэлла.

- Давай, Эриксон, в качестве особой услуги, - принялся уговаривать Кроуэлл. Но Эриксон внезапно стал изображать недотрогу. Он поднялся и подошел к Томми Уилсону. В начале года Томми был солистом в хоре, и они с Эриксоном пели вместе, став запоминающимся дуэтом. Затем, за одну ночь его голос изменился. Теперь у него вырос пучок темных волос вокруг члена. Он больше никогда не споёт сопрано.

- Давай потанцуем, - предложил он Томми, принимая на себя, конечно же, роль девушки, и оба мальчика, прижавшись друг к другу мокрыми и скользкими тела, сделали несколько кругов по душевой. Тем временем в углу Джим Додж по-тихому начал кончать между резиновыми полушариями Брюса Брэнсона. Он крепко держал упрямого мальчика, одновременно стреляя спермой в его расщелину. С места, откуда я наблюдал, нельзя было сказать определённо, был ли он внутри другого мальчика, или же просто кончал ему между ягодиц. Если он действительно находился внутри Брюса, то у этого мальчугана, должно быть, имелась весьма растяжимая попка, поскольку, как я уже говорил, член Джима был весьма толстым.

Удовлетворив себя Брюсом Брэнсоном, Джим вымылся и вышел из душевой, также как Чарли Райт и некоторые другие. Вскоре не осталось никого, кроме Кроуэлла, Эриксона, Томми Уилсона и Дона Бринкли, префекта, наблюдавшего за всем с притворным видом отвращения, чему явно противоречил его безудержный стояк.

Кроуэлл «вмешался» в дуэт танцоров - Эриксона и Уилсона - и провальсировал Эриксона несколько кругов. На этот раз, когда Кроуэлл повторил свою просьбу, Эриксон подчинился. Опустившись на колени, он обняв Кроуэлла за талию, взял твердый член старшего мальчика в рот и принялся его сосать. Вся четверка мальчишек застыла на месте: Оливер Кроуэлл стоял, запрокинув голову в экстазе, пока юный светловолосый мальчик из Швеции водил губами по гладкому стволу нетерпеливого члена - его светлые волосы двигались взад и вперед по чреслам старшего мальчика; двое других наблюдали за происходящим: Бринкли со скрещенными руками, и членом, торчащим в сторону двух мальчиков, и Томми Уилсон, стоящий на одной ноге и нежно ласкающий свой член. Затем картина внезапно изменилась.

- Подожди, Олли, дай мне тоже повеселиться.
Это был Томми Уилсон. Он подошел к Эриксону, по-прежнему усердно отсасывающему член Олли, чей рот глубоко погружался в волосатую промежность мальчика. Эриксон сидел на корточках, его пятки находились под ягодицами, изящная спина выгнулась, позволяя его рту дотягиваться до члена старшего мальчика. Томми Уилсон, по-видимому, решил, что сможет трахнуть Эриксона в такой позе, поэтому намылив свой член и усевшись позади шведского мальчика, он попытался ввести свой инструмент в попку блондина. Конечно, в таком положении подобный замысел неосуществим, и мне очень захотелось сообщить ему об этом. Однако мне не пришлось этого делать, поскольку у меня появился неожиданный союзник в лице Бринкли.

- Почему бы тебе не сменить позу? - предложил он.
Это было так похоже на Бринкли - быть вуайеристом, готовым смотреть на что угодно, но бояться поставить под угрозу свою репутацию, присоединившись к веселью - и, должен добавить, не выше того, чтобы донести на тех, кто этим занимается. Тем не менее, его предложение имело смысл, и Оливер лег на спину, а Эриксон встал на четвереньки между его бедрами, его девичий зад колыхался в воздухе, представлял собой идеальную мишень для нетерпеливого юного члена Томми Уилсона.

Томми намылил задницу Эриксона куском мыла и, встав на колени позади него и схватившись за его бедра, потянул мальчика к своему стоящему члену. Со своего места я не мог видеть, как входит член Томми, но судя по его стонам наслаждения, а также по корчам и стонам Эриксона, не было никаких сомнений, что член Томми явно вошел в упругую и желанную попку юного шведского паренька. Оба отверстия симпатичного блондинчика были хорошо заткнуты.

Пока три извивающихся мальчика разыгрывали свою элементарную драму похоти на скользком полу в душевой, пока Оливер Кроуэлл в экстазе размахивал руками, пока ловкий Эриксон насаживался ртом орган Кроуэлла; пока Томми Уилсон толкался, как нетерпеливый молодой щенок, который впервые по-настоящему трахается, пытаясь засунуть свой еще не мужского размера член как можно глубже в извивающуюся, корчащуюся попку готового на всё шведского паренька - Бринкли стоял в сторонке и украдкой дрочил. Я и сам был недалеко от того, чтобы кончить. Первым же пришёл Оливер Кроуэлл. С болезненным криком - такова интенсивность подросткового оргазма - его бедра дернулись, и он выстрелил своей горячей порцией спермы в нетерпеливый рот Эриксона. Мальчик все проглотил.

Томми Уилсон не отставал.
- Я кончаю! Я кончаю, - кричал он, как будто был одним из первых мальчишек, которые когда-либо кончали. Его сжавшиеся ягодицы двигались все быстрее и быстрее, когда он закачивал свою юную сперму в задницу своего школьного приятеля. Пока он вливал свою горячую субстанцию в зад своего юного друга, Бринкли в углу тихо кончил себе в руку. Наблюдая за восторженным Томми Уилсоном, в полной мере наслаждающимся задницей своего друга, я спрашивал себя, почему не каждый мальчик может наслаждаться таким образом красивыми попками своих друзей? Почему не все милые двенадцатилетние ребята могут открыто и свободно получать удовольствие от попок друг друга? Какой позор, что золотые годы отрочества угасают прежде, чем каждый пухлый зад ощутит в себе нетерпеливый юный член своего лучшего друга? В конце концов, разве не это означало быть «лучшими друзьями»? Что вы делите все, включая и тела друг друга? А поскольку самая приятная часть двенадцатилетнего мальчика - это его попка, это означает, что они делят милые круглые задницы друг друга.

Но у меня не оставалось времени на размышления. Я знал, что мне нужно уйти оттуда раньше, чем это сделают мальчики, поэтому я поспешно вернулся в общежитие восьмого класса. Клайва Ламберта не будет в школе всю ночь, и я сказал ему, что буду спать в его спальне. Как вы заметили, я очень великодушен - всегда готов пожертвовать своим свободным временем, чтобы помочь коллеге.

Когда я добрался до общежития, там было довольно тихо, но, конечно же, три кровати пустовали.

- Кто пропал? - спросил я, как будто не знал этого.

- Эриксон, сэр, Бринкли и Кроуэлл.

- И где же они, черт возьми? - с притворным возмущением потребовал я ответа.

Именно тогда они и вошли.

- Простите, сэр, - сообщил Бринкли, как это и подобает достойному префекту, - эти двое задержались без причины.

«Пока ты подсматривал за ними, дроча себе», - сказал я про себя.
- Хорошо, ложитесь спать, все вы, и побыстрее.
А потом, как бы спохватившись:
-О, и Эриксон, я хочу, чтобы ты сегодня ночью переночевал в лазарете. Я думаю, ты плохо влияешь на других.

- Да, сэр, - ответил Эриксон, и все вокруг захихикали. - Мне захватить свою пижаму?

- Нет, ты воспользуешься пижамой из лазарета, - сказал я, выводя мальчика за дверь и выключая свет.

Большинство мальчиков для уборки спортзала надели свою самую старую одежду, но только не Эриксон, который всегда следил за модой. На нем была темно-синяя водолазка и белые брюки-клеш без задних карманов. Он выглядел идеальным юнгой. Наблюдая за его гибкими ягодицами, движущимися под тонкой тканью обтягивающих брюк без карманов, которые могли бы испортить очертания его гладких округлых ягодиц, я подумал, что всего лишь десять минут назад этот прекрасный зад был заткнут неистовым мальчишеским членом, и что его прямая кишка, без сомнения, по-прежнему скользкая от спермы другого мальчика. Мне было интересно, ощущал ли он во время ходьбы эту сперму в своей заднице.

Я обнял его за шею, пока мы шли по коридору. Мои пальцы поиграли с локоном шелковистых волос. Я искоса глянул на его лицо - высокие скулы, слегка миндалевидный разрез глаз, тонкая кожа, плотно обтягивающая его прекрасные черты. Он тоже скосил на меня глаза.

- Сэр, что я скажу мисс Э., когда она завтра найдет меня в лазарете?

- Ничего не говори. Просто перевернись на бок, и она сделает тебе приятную теплую клизму!

- О, сэр, - сказал мальчик, улыбаясь и краснея. - Это же так стыдно!

- Ну, это будет не в первый раз, и хорошая клизма с горячей водой и мыльной пеной, вероятно, как раз то, что понадобится тебе завтра утром. Кроме того, я не заметил с твоей стороны чрезмерной застенчивости, когда дело касалось демонстрации твоих булочек. В конце концов, одна насадка очень похожа на другую, разве не так?

- Сэр, - сказал мальчик, глядя на меня с легкой улыбкой, - я не уверен, что понимаю, что вы имеете в виду. Очень много слов.

- Ну, думаю, ты уловил суть дела.

- Но что это за «булочки»?

- Вот это, - сказал я, лаская его булочки через тонкую ткань.

К этому моменту мы оказались у моей двери.

- Но, сэр, я думал, мы идем в лазарет.

- Еще нет, - ответил я, приглашая его войти. - Присаживайся.
Я открыл пиво и сел рядом с ним на диван.
- Да, - произнёс я, снова поглаживая волосы на его затылке. - Как я уже говорил, одна насадка очень похожа на другую.

Он бросил на меня подозрительный взгляд, затем кокетливо улыбнулся.
- Что это за насадки, сэр?

- Я думаю, ты знаешь.

- Сэр. Правда, не знаю.

- Ну, я же говорил, - сказал я как терпеливый педагог, - ты же знаешь, что такое насадка, не так ли? Что такое насадка?

- Ну, на конце шланга. Вы прикрепляете насадку для полива сада.

- А мисс Э. прикрепляет насадку к своей трубке для иной цели. Правильно? А какая часть анатомии человека больше всего похожа на насадку?

- О да, сэр. Теперь я понимаю, что вы имеете ввиду.

- Тогда скажи мне.

- Ну, сэр, пенис, я полагаю.

- Полагаю, что так. А ты сидишь тут и говоришь мне, что стесняешься выставлять на показ свои булочки - ты помнишь, что это такое - и получать насадки, будь они толстые, тонкие, короткие или длинные?

Мальчик страдал от сильного смущения.
- Вы издеваетесь надо мной, сэр?

- Ничуть. Я просто предлагаю тебе перестать быть таким застенчивым со мной и признать, что тебе нравится, когда в тебе снизу торчит насадка.

- Но я не понимаю, сэр!

- Некоторое время назад в бассейне ты, кажется, не возражал против подобного.

Мальчик густо покраснел.
- Но... но, сэр! Как вы узнали? Кто вам сказал? Бьюсь об заклад, это был Бринкли, та ещё крыса.

- Нет, это был не Бринкли. Я видел это собственными глазами.

- Вы не могли!

- Смог.
И чтобы доказать это, я подробно описал всю сцену, все это время лаская шею мальчика одной рукой, а другой потирая ему бедро. Затем я положил руку ему на промежность. И почувствовал через штаны его эрекцию.

- Кажется, тебе понравилось слушать о своих маленьких играх, - заметил я, потирая его член через ткань. - По крайней мере, твоей насадке!

Мальчик мило улыбнулся. Похоже, он не знал, куда девать свои руки. Я сделал паузу, чтобы глотнуть пива.

- О, сэр, можно мне немного? Я ужасно хочу пить.

- Без сомнения, от всей той соленой дряни, которую ты проглотил. Вот, сделай глоток.
Мальчик запрокинул голову и сделал несколько глотков; я смотрел, как каждый глоток опускается в его гладкое горло.
- Можешь прикончить банку, - сказал я. - Я принесу ещё одну.
К тому времени, как я вернулся со свежей банкой, мальчик осушил свою. Я отдал ему немного своего пива. Нет ничего лучше пива, чтобы мальчик почувствовал себя секси.

- Ну вот, - сказал я, отбирая пиво и вытирая ему губы. - Оно должно было привести тебя в порядок и освежить для второго раунда!

- Второго раунда?
Мальчик склонил голову и вопросительно посмотрел на меня.

- Конечно! И желаю получить сполна. Я не против объедков.

- Сэр, вы шутите!

- Ты называешь это шуткой?
Я взял его руку и положил на свою ширинку. Я чувствовал, как его пальцы исследуют размеры моего жесткого стояка.

- Нет, сэр, это не шутка.

- Ты покраснел! Ты так красив, когда краснеешь!
Я погладил его лицо.
- Какие розовые щечки! Какие красные губки! Этого не достичь, поедая бананы. Или обсасывая леденцы. Тем не менее, если ты жаждешь леденца, мой милый, у меня есть один, который ты можешь сосать, сколько душе угодно.

Мальчик был смущен подобным разговором с одним из своих учителей. Мне же доставляло какое-то жестокое удовольствие сбивать его с толку. Я снова сунул руку ему в ширинку. Если мои слова и сбивали его с толку, то одновременно и возбуждали, потому что его член был очень твердым. Я поиграл с ним еще немного, и вскоре он уже ерзал на диване.

- Что случилось, мальчик? У тебя в штанах муравьи?

- Мне хочется пить, - сказал мальчик.

Вместо того, чтобы дать ему ещё банку пива, я наклонился и поцеловал его в губы, просунув внутрь язык. Он продолжал извиваться под моими ощупываниями его промежности.

- У тебя действительно чешется зад, да? Что ж, у меня есть инструмент, чтобы его почесать! Насадки тех мальчиков просто не справились с этой задачей, но моя сможет достать до того места, где ты ощущаешь зуд.

- Сэр, почему вы меня дразните?

- Я не дразню тебя. А, может быть, и дразню. Может быть, это потому, что ты весь год дразнил меня, выставлял свою задницу, как жеманный катамит, как бы говоря: «Смотри сколько хочешь, но не трогай». Я знаю, что половина восьмого класса залезала тебе в штаны, но вот скольким учителям удалось подобное? Не отвечай! Хочется думать, что я первый. Хотя я точно не буду последним! А теперь, моя красотка, позволь мне помочь тебе избавиться от твоей одежды.

- Сэр, что вы собираетесь делать?

- Делать? Ну, уложить тебя, конечно. Разве я не ясно выразился?

- Я думал, вы просто смеетесь надо мной.

- Конечно же нет, глупый мальчик, - сказал я, приподняв его водолазку и натянув ему на голову. - Зачем мне поступать так жестоко?

Кожа на его груди была невероятно гладкой, когда я провел пальцами по его соскам. Я потёр их, пока они не затвердевали, затем снова поцеловал его в губы. Его скользкий язык метался, играя с моим. Я позволил своей руке потянуться к его ширинке. Его член по-прежнему был твердым, как камень. Я расстегнул ширинку его клешей и раскрыл её.

- А, я вижу, что на тебе нет трусов! - сказал я.

- Я немного торопился, - ответил он.

- Да, могу себе представить. Кроме того, раздевание без них становится намного проще. Просто сними штаны и ты уже ко всему готов.

- Вы снова меня дразните, сэр.

- Совсем немного, - признался я, целуя его. - Но я никогда не хотел посмеяться над тобой. Видишь ли, я в некотором роде ценитель хорошеньких мальчиков, а ты, на мой взгляд, лучший.

Это, казалось, понравилось тщеславному ребенку, потому что он стал замазкой в моих руках, когда я стягивал его штаны по его молочным бедрам и, стащив их, бросил на пол. Я посадил его к себе на колени и обнял за талию.
- Просто мне тоже хочется вкусить прелести твоей красивой попки, - произнёс я, просовывая руку под его мягкие теплые ягодицы. - Конечно, я не питаю иллюзий по поводу лишения девственности твоей задницы. Думаю, я опоздал на несколько лет. Но лучше поздно, чем никогда. А теперь позволь мне сунуть палец в твой пирог.

Сказав это, я сунул палец глубоко между его ягодицами, пока не нашёл им его дырочку. И воткнул палец прямиком в его скользкое отверстие. Мальчик застонал, когда палец глубоко вошел в его кишечник.

- KY не потребуется, - сказал я, - потому что ты буквально залит природной смазкой. Да, дорога к блаженству вымощена похотливыми юными мальчиками, чье молодое семя все еще кружится и бурлит в твоих внутренностях.

Я был занят тем, что трахал пальцами восхитительного мальчика, сидящего на моих коленях, прощупывая его горячие сочащиеся внутренности своим средним пальцем, когда в мою дверь постучали.

В мгновение ока мой палец выскочил из дырочки мальчика, он был спущен с моих колен в направлении двери в спальню с словами: «Иди в ванную» , сказанными в его ухо. Я подошел к двери и, как надеялся, небрежно ее открыл. Это оказался Клайв Ламберт.

- О, Колин, извини, что беспокою тебя, но…

- Я думал, тебя не будет всю ночь.

- Ну, ничего не вышло, поэтому я вернулся.

- Ох. Надеюсь, в твоём общежитии всё тихо. Кое-кто из них сегодня вечером пустился в подростковые приключения.

- Ну, там была небольшая шалость, не то, что можно назвать групповухой, но не всё спокойно на Западном фронте.

- Прости за это. Надо было еще раз проверить. Но, мальчишки всегда мальчишки.

- Да, и некоторые из них будут девушками. Вот почему я пришел к тебе. Мне сказали, что Эриксон в лазарете, но его там нет. Я беспокоюсь. Неизвестно, где он может быть.

Я не приглашал Ламберта войти. Я стоял, опираясь рукой на дверь, пытаясь соображать как можно быстрее. Я глянул на Ламберта, но он смотрел не на меня; он смотрел через мое плечо, не сводя глаз с чего-то в комнате. Я не осмевалился обернуться и посмотреть, что же это было. Но мне этого и не потребовалось, потому что я внезапно понял, на что он смотрит: на брюки и водолазку Эриксона, лежащие на полу, куда я их бросил.

-Эриксон здесь, - сказал я. - Он был немного расстроен. Похоже, после танцев с ним немного грубо обошлись.

- Он самая настоящая наживка, это точно.

- Да уж. Я привел его сюда и немного поговорил с ним. Снял кое-что с груди (например, водолазку).

- И где он теперь? - брови Клайва слегка изогнулись.

- Он принимает холодную ванну. Думал, это его успокоит .

Брови Ламберта приподнялись.
- Холодная ванна? В это время?

- Знаешь, холодные ванны очень успокаивают.

- Угу. Кстати, о охлаждении, у тебя нет еще пива?
Очевидно, он заметил две пустые банки на кофейном столике.

Я беспомощно махнул рукой.
- И мне тоже бы хотелось. Только что прикончил последнюю.

- Может, у меня найдётся парочка. Если хочешь...

- Мне действительно есть над чем поработать. Готовлюсь к экзаменам. Послушай. Не беспокойся об Эриксоне. Позже отведу его в лазарет, чтобы не перебудить твое общежитие.

- Он тот ещё фрукт, не так ли? - Ламберт, казалось, пребывал в разговорчивом настроении, но я по-прежнему не приглашал его в комнату, надеясь, что он поймет намек.

- Полагаю, что так, - ответил я, зевая. - Хотя, возможно, он изменится, когда станет старше.

- Я в этом сомневаюсь, - сказал Ламберт. - Думаю, у него это на роду написано. Что-то в нем есть такое. Ты сам понимаешь. И другие мальчики это понимают. Они понимают это интуитивно.

«Для этого не нужна интуиция», - подумал я, желая, чтобы Клайв поскорее ушел. Может быть, он специально тянул время, ожидая, когда Эриксон выйдет из своей «ванны»? Какими бы ни были его мотивы, он не уходил, болтая о том, что случится с Эриксоном в следующем году в подготовительной школе - как все мальчишки будут охотиться за его попкой и так далее. Я соглашался со всем, что он говорил, чтобы избежать продолжения дискуссии. При других обстоятельствах было бы интересно поговорить об этом с Клайвом Ламбертом, но сейчас я жаждал, чтобы он ретировался

В конце концов он собрался уходить.
- Что ж, - сказал он, еще раз взглянув на лежащую на полу одежду мальчика, - я вижу, что задерживаю тебя. Позаботьтесь о симпатичном мальчике, я уверен, что так и будет.

- Я прослежу, чтобы с ним ничего не случилось, - сказал я, закрывая дверь за Ламбертом.

Я на секунду присел на диван. Мое сердце все еще колотилось. Может, мне просто послать Эриксона в лазарет? Может, Ламберт только и ждет, когда он спустится вниз? Может, он проверит лазарет позже? Может, он стоит за моей дверью?

«К черту Клайва Ламберта!» - подумал я. Он не станет на меня доносить, даже если почувствовал запах жаренного. Живи одним днём! Или, в данном случае, ночь. Учебный год почти закончился. К черту последствия!

В ванной я обнаружил голого мальчика, скорчившегося на краю ванны. Когда он встал, я увидел, что его член обмяк.
- Ничего страшного, - сказал я. - Просто мистер Ламберт интересовался, где ты есть.

- Что вы ему сказали?

- Что ты здесь, и принимаешь холодную ванну.

- Сэр! Зачем вы ему это сказали?

- Я не мог отрицать, что ты здесь. Он увидел твою одежду, лежащую на полу. Думал, что мысль о холодной ванне стала вдохновением. Я сказал ему, что ты настолько возбудился, что тебе потребовалась холодная ванна, чтобы остыть.

- Вы не могли!

- Так получилось. Но ты не волнуйся. Он не вернется. Давай вернемся в спальню и продолжим то, чем мы занимались до того, когда нас так грубо прервали.
Мои пальцы бегали по его спине и по его мягкой розовой попе, пока я вёл его обратно в спальню и закрывал дверь в кабинет. Я откинул одеяло, он забрался на постель и лег на живот. Я сбросил одежду, погасил свет и прокрался к нему.

Мы долго лежали, не разговаривая, пока я гладил его от шеи до основания бедер. Каждый раз, когда мои пальцы скользили по его гладким ягодицам, он несколько выгибал их, как кошка, которую гладишь по спине. Иногда он легонько вздрагивал от возбуждения при моем нежном прикосновении.

Я продолжал этот нежный восходящий и нисходящий массаж в течение нескольких минут. Затем, когда я позволил своим пальцам блуждать между его гибкими бедрами, он услужливо их раздвинул, не возражая, когда я тыкал пальцем в его дырочку. Напротив, он ёрзал попкой, толкая ее вверх, словно приглашая меня трахнуть её. Меня так и подмывало влезть на него немедленно - он выглядел таким милым и уязвимым с его розовым задом, раздвинутыми бедрами и маленькой дырочкой, которая буквально зудела от желания, чтобы внутрь неё проникли. Но мне хотелось попробовать другую позицию.

Когда мой массаж его зада привел мальчика в достаточное возбуждение, я повернул его на бок лицом ко мне и прижал наши тела друг к другу, нащупывая его влажную дырочку.
- Через минуту, - сказал я, целуя его и перебирая его шелковистые волосы, - я дам тебе то, что тебе нужно и чего ты жаждешь, - хороший секс. Что ты думаешь об этом?

Мальчик улыбнулся мне и вроде как пожал плечами. Затем, когда мой палец глубоко вошел в его отверстие, он стиснул зубы и крепко схватился за меня, давая некоторое представление о разгаре своей страсти.

- Хорошая ебля. Да, это как раз то, что тебе сейчас нужно, - продолжил я. - Это не только то, что тебе нужно, это то, чего ты хочешь - хороший твердый член мужского размера, таранящий твою податливую попку.
И тут мальчик застонал в ожидании секса, который ему предстояло получить.

- Как ты чувствуешь, мой член уже готов. Ты можешь почувствовать его твердость у себя на животе. Он готов для твоей задницы. Но поскольку он, возможно, довольно большой, больше любого члена, который уже побывал внутри тебя раньше, я хочу, чтобы ты сначала смазал его своим ртом, чтобы было легче, когда я стану засовывать его тебе в зад.

Прежде чем я успел закончить говорить, мальчик склонил голову и взял мой член в рот. Я ерошил его шелковистые волосы, пока он сосал мой член, а другая моя рука играла с его попкой. Спустя некоторое время я поднял его голову.

- Достаточно. Отлично. А теперь перейдем к делу. Я хочу, чтобы ты лег на спину и обхватил голову ногами так, как умеешь только ты.

Мальчик, пребывающий в состоянии страсти, поспешно подчинился, и хотя в темноте комнате я почти ничего не видел, но смог разглядеть его безволосые ноги и бедра, когда он их поднимал и буквально обвивал вокруг головы. Я ощупал его гладкие бедра, ощущая, как туго натягивается кожа на его ягодицах, когда он задирал свою влажную дырочку в наиболее выгодное положение для проникновения. Я навис над ним и направил свой член в его отверстие.

Некоторая часть природной смазки впиталась во время моего траха пальцами, и я обнаружил, что, несмотря на желание мальчика, я не могу войти в него. Поэтому, еще больше раздвинув пальцами его анальные мышцы, я стал ласкать его дырочку языком, обильно смачивая ее своей слюной.

Я снова навис над ним, и опять обнаружил, что войти будет нелегко. Однако мне не хотелось прибегать к искусственным смазкам; я желал, чтобы это был «естественный» секс. Еще раз плюнув ему в норку, я снова навис над ним и толкнулся. На этот раз я почувствовал, как дырочка уступила, и мой член погрузился внутрь. После того, как я миновал ворота, стало легче, и я погружался вниз, пока не достиг дна. Мальчик застонал. От боли? Удовольствия? От смеси того и другого? Я не знал и не особо заботился. Мне показалось, что я никогда не ещё проникал так глубоко в зад к мальчику. С его ногами, закинутыми за его голову, обеспечивающими максимальное проникновение, мой член оказался целиком погружённым в горячий влажный кишечник прекрасного шведского мальчика.

- Ты как? - спросил я.

- Да, сэр. О-ох, сэр!
Последнее было ответом на то, что я изо всех сил надавил.

- Больно, когда я так делаю?

- Да. Но и приятно.

Я снова надавил.

О-о! Думаю, я вот-вот кончу.

- Пока не кончай. Я еще не начал тебя трахать.

- Я ничего не могу с собой поделать!

В той позе, в которой находился мальчик, его член располагался всего в паре дюймов от его лица. Мне пришло в голову, что он явно один из тех редких парней, которые действительно могут сосать собственный член.

- Ты сможешь дотянуться до него ртом?

- Это трудно, пока вы во мне.

- Я помогу, - произнёс я, схватив его за голову, подтянул её к его пульсирующему члену. С некоторым усилием мальчик сумел сомкнуть губы на собственном пенисе.

- Теперь я начну тебя трахать, - сказал я.
Вытянув член почти всю его длину, я толкнулся им обратно, быстро и сильно. Когда я достиг дна, паренёк вскрикнул, и я почувствовал, как его конечности дернулись, когда он выплеснул в свой рот собственную сперму.

Дождавшись, пока оргазм мальчика утих, я поцеловал его, попробовав на вкус его юную субстанцию, а затем начал медленно трахать, наслаждаясь гладкостью его красивого лица почти так же, как и горячей плотностью его прямой кишки.

Вскоре я понял, что мальчик кое-что знает о сексе. Каждый раз, когда я выходил из него, он напрягал анальные мышцы, с пульсирующим воздействием сжимая мой член, а затем расслаблял их в момент моего возвращения. Одновременно он вращал бедрами, доставляя мне изысканное удовольствие. Трахая в этой позе, я мог целовать его губы, и вскоре его руки обвились вокруг моей шеи, а его язык оказался у меня во рту, пока я двигался внутри его упругой задницы, которую он то напрягал, то расслаблял, виляя и ёрзая ей самым искусным и отработанным способом.

Моя страсть росла. Мои толчки становились все быстрее и короче, его же движения стали более резкими, когда он почувствовал приближение моего оргазма. Несмотря на то, что он уже испытал оргазм, он намеревался помочь мне насладиться моей кульминацией, как это положено любому хорошо обученному катамиту.

Я продолжал свои толчки, мои соки поднимались, пока внезапно я не увидел звезды, когда мои чресла высвободили весь накопившийся запас любовного сока; и пока наши рты прижимались друг к другу, я закипал, закачивая огромную порцию спермы в уже промытый спермой канал горячей скользкой прямой кишки тринадцатилетнего певчего.

Я лежал на мальчике, которому во второй раз за ночь сделали инъекцию горячей спермы. Затем, не выходя из его попки, я перекатился на бок, таща за собой мальчика. Пока мой член располагался в глубинах его прямой кишки, я гладил его по волосам и целовал.

- Теперь-то я понимаю, почему все хотят тебя уложить, - сказал я. - Это не только твоя красивая попка, но и то, что ты с ней делаешь. Ты настоящий профессионал.

- Спасибо, сэр, - скромно поблагодарил мальчик.

- Скажи, как ты вообще научился таким трюкам?

- Мой дядя научил меня.

- Твой дядя? Как это развратно! Он был первым?

- Нет, первым был наш садовник.

- Ну-ка, расскажи мне о нем.

- Ну, ладно. Но сначала я разогнусь, а то потом будут болеть ноги, если я буду долго держать их в таком положении.
Итак, мальчик опустил ноги, и, конечно же, мой член выскочил из его красивой теплой попки. Мне было очень жаль. Мне бы хотелось, чтобы мой член был постоянно заперт между ягодицами этого мальчика, но тут ничего не поделаешь. Мальчик-акробат заслужил свой отдых. Я прижал тело мальчика к своему, мой скользкий член терся о его промежность, а его собственный член - о мой живот.

- Давай, рассказывай мне о садовнике, - сказал я.

- Ну, он был итальянцем, очень красивый, как мне казалось, и я часто наблюдал, как он работает. Мне нравилось смотреть, как под бронзовой кожей перекатываются мускулы, а по спине струится пот. Он был красивым мужчиной, и я часто наблюдал за ним, просто стоя рядом, как глупый маленький ребенок, которым я был. И конечно, он заметил, что я наблюдаю за ним.

- Держу пари, ты был очень милым.

- Наверное, мистер Анжелини так и подумал, потому что однажды жарким летним днем он взял меня за руку, отвел в мастерскую и, ничего не говоря, просто снял с меня штаны и сделал это.

- Не так быстро, - сказал я, лаская обнаженную попку мальчика, - мне нужны все подробности. Как ты был одет?

- Думаю, на мне была матроска. Такая, белая с темно-синей окантовкой.

- Короткие штаны или длинные?

- Короткие. Ну, он просто отвел меня в сарай с инструментами, сел на табуретку и поставил меня между своих ног. Я чувствовал запах его пота и чеснока. Потом он начал лапать меня повсюду.

- Вот так?

- Да, вроде того. Затем он расстегнул мне штаны, а я просто стоял там, напуганный и в то же время возбужденный.

- И ты не спросил его, что он собирается делать?

- Я понимал, что он собирается делать! Он снял мои штаны. И мои трусы тоже. Затем он ощупал мою задницу своими большущиими руками. Потом он достал свою штуковину, и это была самая большая штуковина, которую я когда-либо видел. И тогда я испугался по-настоящему, потому что по тому, как он ощупывал мою задницу, я довольно хорошо представлял, что он собирался делать.

- И все же ты не стал возражать?

- Нет, я просто стоял. А потом он взял смазку для инструментов, или что-то подобное и размазал это по моей дырочке, и немного смазал этим свой член, который уже стоял и на нём выступили вены. Он ткнул пальцем мне в зад...

- Вот так? - спросил я, просовывая палец во влажную дырочку мальчика.

- Да, сэр.

- И что потом?

- Ну, он повернул меня, поднял и просто усадил на себя. Тогда я был слишком напуган, чтобы что-то делать, поэтому просто позволил ему. Было очень больно, но он зажал мне рот рукой и притянул к себе. И довольно скоро я почувствовал, что это входит в меня. Я думал, что сейчас лопну, и было ужасно больно, но он крепко держал меня,, и начал поднимать меня вверх и вниз, пока не кончил. Конечно, тогда я ещё ничего не знал об оргазмах.

- Ты почувствовал, как он кончил в тебя?

- Да, но я не знал, что это было. Затем он вынул свою штуковину, вытер меня, натянул на меня штаны и поцеловал, дав четвертак, чтобы я ничего не сказал.

- А ты не сказал?

- Нет, конечно. Мне нравился мистер Анджелини.

- Несмотря на то, что тебе было больно?

- Да, но потом, подумав об этом, я почувствовал себя хорошо, и захотел, чтобы он сделал это снова.

- А он?

- Нет, он вскоре уволился.

- И сколько тебе было лет тогда?

- Семь.

- Семь! - воскликнул я. - Я не верю, он бы тебя разорвал.

- Ну, он этого не сделал, а мне на самом деле было всего семь. Думаю, мне попросту было легко ввинчивать.

- Думаю, да, - сказал я, чувствуя, как мой член снова начинает твердеть, прижимаясь к его мошонке.

- Сэр, у вас снова встаёт. Думаю, мне больше не стоит рассказывать вам о своей жизни.

- Ты продолжай, - сказал я. - Я хочу услышать о дяде. Сколько тебе тогда было лет?

- Восемь. Он водил меня на прогулки. Однажды мы оказались у ручья и решили искупаться. Ну, вы понимаете, нагишом. Он держал меня под животом, потому что я не очень хорошо плавал, а его пальцы касались моей пиписьки.

- И тебе это понравилось?

- Конечно. Это было приятно. Я хотел, чтобы так продолжалось вечно, но он только гнался за моим задом, как и садовник, потому что после нашего плавания он посадил меня к себе на колени, как это сделал мистер Анджелини, только вперед. Я имею в виду, что мы находились лицом друг к другу. И он воткнул это в меня.

- Совсем без смазки?

- О, да. У него в кармане был маленький тюбик вазелина.

- Было ли больно, когда он воткнул?

- Да, но не так, как в первый раз с мистером Анджелини. И ещё было приятно. Потом он долго сосал мне и сказал, что я хороший мальчик.

- И ты занимался с ним этим снова?

- Каждый день все лето.

- А твои родители?

- Они так ничего и не узнали. Они знали, что я люблю дядю Томми и что он любит меня. Они не знали, как сильно он меня любит! Каждый день мы ходили в разные места. Однажды он трахнул меня в лодке. Я до сих пор помню сколы зеленой краски на досках палубы. Иногда мы занимались этим в его машине. Иногда он клал меня на траву, закинув ноги за голову, но обычно он усаживал меня на себя лицом к себе, чтобы он мог целовать меня, когда его штуковина находилась во мне.

- И тебе это действительно нравилось?

- Очень. И не могу насытиться. Думаю, я всегда буду таким. Дядя Томми говорил, что я такой от рождения. Как вы думаете, я такой?

- Полагаю, что такой. Хотя люди меняются с возрастом.
- Как долго вы с дядей Томми так продолжали? - спросил я, все еще ощупывая его зад.

- До тех пор, пока я, о-о, сэр, приехал сюда, когда мне было почти одиннадцать.
Эриксон попал в эту школу пятиклассником.

- А ты видишься со своим дядей?

- Да, но мы ничего такого не делаем. Не знаю, почему. Может, он боится. Но я думаю, это потому, что ему на самом деле нравятся очень маленькие дети - восьми или девяти лет, которых он может посадить к себе на колени и так трахнуть.

- Не скучаешь, что больше не занимаешься с ним этим?

- Конечно. Однажды я предложил ему, но он сказал, что слишком занят.

- Давай сыграем в небольшую игру. Представим, что я дядя Томми, а тебе восемь лет. Хочешь?

- Окей, сэр.

- Отлично. Я только что снял твой маленький матроский костюмчик. Садись ко мне на колени.
Я уселся на край кровати и похлопал себя по коленям. Мальчик оседлал мои бедра и скользнул вверх, пока не сравнялся с моим вставшим членом.

- Ну, давай, залазь, и мы поедем, - сказал я, приподнимая мальчика и усаживая его на свой член. После некоторого количества попыток у меня получилось совместить его дырочку с моим членом, и, позволив его телу опуститься на меня, я почувствовал, как мой член скользит прямиком в его зад. Это было здорово, я крутил его бедрами и играл с его ягодицами, чувствуя, как мои яйца прижимаются к его попке, а мой член ходит внутри её.

Я видел нас в зеркале над бюро, видел, как мой член появляется и исчезает, подобно поршню, когда его задница поднимается вверх.
Желая проникнуть еще глубже, я взялся за его ноги и положил их себе на плечи, так что он оказался над моим членом. Мы обняли друг друга, и я осторожно поднял и опустил его на свой ствол, и он принялся елозить бедрами из стороны в сторону самым мучительно-восхитительным образом.

- Вот и мой маленький мальчик, - сказал я, пытаясь говорить, и выглядеть как его дядюшка, когда тот трахал его сочную попку.
Мальчик также возбудился до крайности, и я время от времени хватался за его теплый член, чтобы помочь. Хотя в особой помощи он и не нуждался. Ощущение моего члена, скачущего вверх и вниз по его чувствительному анальному проходу, оказалось достаточной стимуляцией. По мере того, как его член подпрыгивал вверх и вниз, а мои толчки становились все быстрее и бешенее, я в конце концов почувствовал, что Старый Служака вот-вот извергнется, и крепко обнял мальчика, а когда моя сперма влетела прямиком в его и без того хорошо промытую прямую кишку, его собственный член буквально взорвался, и мальчик залил сладким веществом весь мой живот.

Мой оргазм длился долго, я волна за волной изрыгался ему в попку, а его бедра содрогались от удовольствия.

После того, как мы вымылись и оделись, я повел его в лазарет, где снова с нежностью раздел его, облачив в одну из лазаретных пижам, которые открываются сзади, обеспечивая легкий доступ к попке мальчиков. Когда я развернул его, чтобы завязать тесёмку, лишь частично натягиваую ткань на его трижды оттраханный зад, он был так похож на херувима, что, клянусь, я мог бы уложить его на смотровой стол и снова трахнуть.

Я уложил его в постель и поцеловал на ночь. Он перевернулся на живот. Я поцеловал его снова и, в последний раз пощупав и похлопав его мягкую попку, развернулся, чтобы уйти.
Однако перед уходом я написал записку мисс Э.:

У Эриксона была проблема с животом. Полагаю, слишком много торта и содовой. К. Мерчисон.

Меня щекотала мысль о том, что еще одна насадка проткнёт его попку, как только он откроет глаза. Я знал, что он не будет возражать. Парень, так любящий, когда его протыкают, не станет возражать против клизмы. Кроме того, она смыла бы все улики!

 

17. Nunc Dimitis [Ныне отпущаеши. Евангелие от Луки, 2.29-32]

Это была последняя служба. Эриксон вышел из хора, чтобы спеть соло «Услышь мою молитву» Мендельсона. Это была лебединая песня Эриксона, его последний и лучший момент в жизни мальчика-сопрано. В следующем году он перейдёт в подготовительную школу [старшая школа]. О, как я завидовал этим мальчикам! Если бы они только знали, какое удовольствие их ждет впереди - этих волосатых, перевозбужденных спортсменов, играющих в футбол [американский], они смогут поиметь нежную, розовую, безволосую часть мальчика - такого красивого! - и более того, который определённо обожает быть изнасилованным!

Я думал об упущенных возможностях у Святого Варнавы, о всех тех хороших временах, которые я мог бы провести с Эриксоном, если бы я оказался смелее. Но, все равно, Ронни я любил больше. Он оставался моим единственным мальчиком. Но когда дело доходило до траха, он не мог сравниться с Эриксоном: Ронни лежал и позволял себя трахать; ты мог делать с ним все, что угодно; но если ему нравилось подобное, то он определенно не собирался признаваться в этом, за исключением того последнего раза в Нью-Йорке. Но Эриксон - это такая редкость, мальчик, обожающий ощущать мужской член, запихнутый всей своей длиной в его пышущую жаром маленькую попку!

И вот я сижу, слушаю, как он поет эту прекрасную песню, как его чистый сладкий голос ясно и звонко поднимается в вышину к сводам - голос, который, казалось, стал чище, слаще, стал самой настоящей квинтэссенцией мальчика, потому что в его заднице побывал член.

Но не все было так мрачно. Если повезет, я увижу Эриксона этим летом. Я спросил его, где он будет на каникулах, и он ответил, что на Кейп-Коде [Кейп-Код – полуостров в форме крюка в штате Массачусетс, популярное место для летнего отдыха].

- Какое совпадение! - солгал я. - И я тоже!

- В самом деле, сэр? А где именно?

- Уэлфлит [город на мысе Кейп-Код], - сказал я, выуживая название из воздуха.

- Прямо рядом с нами! Мы будем в Восточном Деннисе! Эй, может, мы встретимся?!

Да, возможно, мы встретимся. Буквально. Двумя телами. Соединёнными моей веткой. Будь то ад или паводок, я найду это место в Уэлфлите. И, может, всё сложится.
Господи, услышь мою молитву.
Я куплю кинокамеру и сниму его бегающим голышом по дюнам, крутящим колесо, с длинными, выгоревшими под солнцем волосами, развевающимися от морского бриза.

- О, крыльями, крыльями голубя.
Прекрасный детский голос поднялся до сводчатого потолка, заставив церковь кружиться передо мной.

А ещё был Ронни. Моя любовь. Я виделся с ним в течение недели в Нью-Йорке, прежде чем его сплавили в лагерь. Может быть, мы снова сможем воспользоваться нашим «убежищем». Берни будет в городе, но, возможно, он позволит нам использовать его днем. И всё будет как в старые добрые времена.

И наступит следующий год. Ронни больше не будет в моем общежитии, и мне будет не хватать его каждый день в душе и его приходов в мою комнату ради возни, или чтобы просто поговорить. Но у меня появится Джорджи. Я заметил его, когда певчие уходили на перерыв - уже не с голыми коленками, потому что ему исполнилось двенадцать. Но тут появились Лэдд и Такер, чью мягкую гладкую плоть их девятилетних коленок портили царапины и болячки.

Внизу в хоровой царил хаос. Мальчики сбрасывают с себя хоровые мантии, хлопая как бабочки крыльями, крича и вопя: «Больше никакой школы!» Впереди возвращение в любящие объятия своих родителей. И, что еще важнее, долгое лето детского веселья. Как на самом деле мало этих летних дней! Как быстро они проносятся мимо!

- Подойди, Эрик, - обратился я Лэдду, когда он собирался выскочить из хоровой. Я обнял его за талию.

- Знаешь, в следующем году ты будешь в моем классе английского языка.

- Да, сэр, я знаю.

- И тебе лучше вести себя хорошо, потому что ты знаешь, что происходит с мальчиками, которые этого не делают!

- Да, сэр.

- Их хорошенько шлепают по заду!
И я подчеркнул свои слова несколькими шлепками и похлопыванием его попки.
- Так что смотри, веди себя хорошо! - произнёс я, подмигнув.

- Да, сэр! Я буду! Буду! - воскликнул он, широко улыбаясь.

Я понял, что могу рассчитывать на то, что он не будет этого делать.

 

 

©1986