АННОТАЦИЯ:
Первый литературный опыт архангельского писателя Николая Харитонова, написавшего книгу, так сказать, об «обратной стороне» своего существования - о жизни каждого второго более или менее выдающегося представителя провинциальной культуры, который со своей глубокой местечковой колеи время от времени выезжает на шоссе столичной цивилизации.
Основная часть книги - эротические сны Нико, в которых реализует себя скрытая гомосексуальность героя. Педерастом он был всегда - где-то в глубине своей души. И тогда, когда мальчишкой нежился в крепких солдатских руках, разглядывая внимательно «предмет своего обожания». И тогда, когда облизывался, не упуская из вида упругую задницу одноклассника, которого, поговаривают, «дерут».
ФРАГМЕНТ I:
Сон первый
Поближе, поближе... О, совсем близко. Я вижу. Как четкие прожилки крыльев стрекоз под лупой. Как ворсинки на лапках мух. Кто это? Неужто я? Такой чистый, ухоженный, пахнущий детством и свежестью мира. Теплый мир стрекочет, булькает и сияет. А еще он полон неизъяснимой сладости, которая непонятно и приятно разливается во рту, когда я вижу одного определенного человека. Я совсем еще маленький, только закончил первый класс, и не знаю, что за сладость, отчего, почему и зачем...
Просто появляется и все. Сама возникает, сама исчезает. Но я уже заметил, что перед тем мне необходимо увидеть его. Он сильный. И очень красивый. Мне так кажется. Я встретил его несколько дней назад. Солдаты прокладывают первую в нашем маленьком городишке бетонную дорогу и мы, окрестные пацаны, коих крутит и вертит сумасшедшее жаркое лето, днями напролет пропадаем возле дребезжащей машины, выравнивающей бетон. А еще солдаты строят в небольшом лесочке какую-то изгородь. И там мы тоже пропадаем.
Сначала я увидел его на бетонке, а потом в лесочке. Он был, как бы отдельно от всех. Смугловат, молчалив и необычайно красив, особенно выделяющимися на смугловатом и подзагоревшем лице ясными чистыми синими глазами. Наверное, он почувствовал, что притягивает внимание белокурого пацаненка, и подарил мне звездочку. Неяркую красную звездочку со своей солдатской пилотки. Теперь догадываюсь, что та простенькая солдатская звездочка была для нас, тогдашних мальчишек из теплого детства, звездой генералиссимуса, Героя Советского Союза, никак не меньше. От счастья я улетаю к небесам. Пацаны отказываются верить глазам. Днями напролет они ходят за солдатиками, таскают им в кружках воду, бегают в соседний магазин за папиросами и канючат, канючат, канючат об одном: звездочку, звез-доч-ку! Но звездочек не дают. Я не шустрый, не бегаю в лавку, и вообще, размазня размазней. Неумеха.
И вдруг такое привалило! Пацаны умирают от зависти. А я влюбился. Я еще не знаю, и долго не буду знать, что есть любовь. Но я влюбился. Смуглый молчаливый предмет моего детского обожания, в хорошо, по фигуре, подогнанной гимнастерке и обтягивающих стройные ноги солдатских брюках, заправленных в кирзовые сапоги, лучше всех на свете! У него лучший в мире запах пота, лучшие русые волосы, самые добрые глаза и самые сильные руки!
А еще он не курит. Я терпеть не могу запаха дыма, и когда солдаты сбиваются на перекур, несмотря на то, что очень хочется вместе с остальными пацанами именно в это время покрутиться рядом и послушать взрослый треп, я отхожу в сторонку. Теперь мы отходим вместе.
Шагов на десять. Плюхаемся в траву и лежим, рассматривая плывущие в выцветшей от жары ситцевой синеве летнего неба облака. Мы ни о чем не говорим. Да и о чем говорить ему, взрослому, со мною, первоклашкой?
Я только один раз решился и рассказал, какой вкусный замечательный напиток делает моя бабушка, выращивая в банке гриб. И даже каким-то чудом уговорил зайти в дом и попробовать.
Он очень стеснялся, но я выбрал момент, когда бабушка ушла в лавку за керосином для керогаза.
Он ступил на домотканые дорожки сапогами и, жутко смутившись, попытался тут же уйти. Но я опять же, каким-то чудом усадил его на табурет у порога и притащил трехлитровую банку гриба.
Он спешно выпил стакан и торопливо выскочил за дверь. Кажется, его поразила скромность нашего быта. Вечером он подарил мне пилотку. С того дня мы чаще бываем вместе...
Забор уже построен, но солдатиков по-прежнему ежедневно привозят в наш лесок. Теперь мы подолгу лежим, выбрав полянку подальше от всех. Моя голова удобно устраивается на его сильном, туго обтянутом солдатским сукном, бедре. Иногда пальцы крепкой руки по-доброму ерошат мой уже успевший выцвести до соломы ежик или тихо перебирают в нем что-то. Мне хорошо и уютно.
И очень сладко и приятно во рту. Я хочу прижаться к нему сильнее, хочу, чтоб он сдавил меня мощными ручищами, спас, охранил, оберег... От чего, от кого? Да просто так, оберег и все... Я люблю его, и я сделаю для него все, что ни попросит. Но он не просит...
Попросил другой. Сегодня самый плохой день моей маленькой жизни. Один из солдат, кавказец, нашел нашу поляну, подошел и плюхнулся рядом.
- Хочешь ко мне? Иди, - и он похлопал себя по тому месту, где отчетливо вырисовывался бугорок его члена. Я ошарашен и обижен.
Краснею и готов плакать. Мой друг молчит.
- Скука какая... Давай шлюху пригласим. На пятерых: ты, я, Гиви, Саня и Антон. Такую груповуху заделаем! Сразу её во все дыры. Ты когда-нибудь груповуху пробовал? Нет? Соглашайся. Денег немного, так, рубля по три, не больше. Ну, там... еще водки или вина, и закусить чтобы мала-мала. Поживем напоследок, харашо поживем.
Мой друг молчит.
- Че молчишь? Шалаву найдем. Есть такая. Мы с Гиви её уже терли. Молоденькая, сучка. Упругая и ебучая, как кошка. Ей дуешь-дуешь, и все мало. Веришь - нет, нас с Гиви четыре часа с себя не снимала. Все умеет, сука... Местная, адрес оставила, сказала, чтоб позвал... Надо пацанов отправить. Вот твоего пошлем.
Мой друг посмотрел на меня. Я был несчастен.
- Он не сможет.
- Че он не сможет? Что не сможет? Маленький, да? С нами баландаться не маленький, а за блядью бежать - маленький? Пусть привыкает. Мы еще кого-нибудь пошлем. Идем, идем (это мне). Уже вечером мы ей все вдуем (это - сослуживцу).
Со мной послали соседского пацана Витьку.
Бежать надо было далеко - на биржу. Там я никогда не бывал и так далеко еще ни разу не заходил. Тем более без взрослых. Отпрашиваясь на пару часов, что-то наплел бабушке про старших ребят, блиндаж в лесу. Витьке легче - родители заняты на работе, не до контроля.
И мы пошли. По новой бетонке, мимо колонки, на которую ходил за водой весь городок, мимо центра, вокзала, за железнодорожную линию.
Самым жутким была эта самая линия железной дороги. Под страхом смерти родители запрещали нам даже приближаться к вокзалу, не то чтоб издали смотреть на рельсы. Отчего-то они опасались именно этого средства цивилизации.
Возможно, причиной служило то, что большинство населения нашего городишка, если и гибло в то время, то вовсе не под колесами авто, а на железнодорожных путях. Оно и понятно:
значительная часть городка все еще ютилась в старых, густо забитых людьми бараках, за станцией. Жили они плохо, работали тяжело, пили много. А за хлебом, дешевым вином и водкой ходили в магазины центра. На бирже не было ни одной самой завалящей продуктовой лавки.
Прихватив сразу несколько, чтоб не таскаться часто туда - обратно, самых дешевых бутылок, мужики с биржи пару, а то и больше, опустошали, не сходя с места, прямо у крыльца магазина - трубы горели. Не мудрено, что пьяными, да еще зимой, когда темнота, хоть глаз выколи, они становились легкой добычей станционных паровозов, товарняка и пассажирских составов.
Мы несколько минут мялись, прежде чем ступить на железнодорожное полотно. Зато потом неслись по шпалам сломя голову. Как двое несмышленых мальчишек в этой грязи и скученности нашли не только барак, но и нужную комнату, одному провидению известно. Объекта грядущей солдатской груповухи на месте не оказалось.
Вместо девки вышла какая-то грязная нечесаная баба, и что есть мочи проорала, что эта блядь, лохудра и потаскуха уже неделю, как не является домой, и она вырвет ей все патлы. И чтоб мы так и передали.
Опешив от крика, ругани, незнакомых слов, всей этой необычной обстановки, мы тихо спросили:
- Кому?
Баба задумалась, почесалась. И тут же снова заорала:
- Тому, кто вас послал. Кто вас послал, выблядки? Кто?!!
- Солдаты...
- Солдаты-ы?!! Эту блядь уже ебут полком?!! Ну, я ей суке, ну я ей, лярве драной!..
Поняв, что сболтнули чего-то лишнее, мы со всех ног рванули обратно. Бежали без передыху.
Мимо бараков, по рельсам и шпалам, мимо центра, по бетонке, в наш лес. Ух! Все! Вот и наши солдатики. Мы подлетели и, возбужденные только что пережитым, выпалили все сразу:
- Её нет! Уже неделю где-то гуляет со сплавщиками. Мать обещала выдернуть ей ноги, если еще будет спать с целым полком!
Солдаты покатились с хохоту. Меня же схватил кавказец и, больно вывернув руку, грубо оттолкнул, что-то зло каркая не на нашем языке.
Витька отскочил. А я упал. Мой друг не помог мне. Но ближе к вечеру мы снова лежали на нашей поляне, и моя щека уютно и тепло покоилась на его бедре. Я снова рассказывал, как все произошло, и что мы с Витькой пережили, и что сказала эта грязная баба... Он неожиданно сел, притянул меня, обнял и крепко прижал к так хорошо пахнущей гимнастерке. Случилось то, о чем так мечталось. Было так хорошо, что я не сразу понял, о чем он говорит:
- Мы скоро уедем. Может через неделю, может, раньше. Здесь все уже кончилось. Не знаю, увидимся ли... Но ты извини меня за все. Ты еще маленький, поэтому просто извини и все. А еще помни, что ты очень хороший. Я и Артур – не очень хорошие, может, и вовсе нехорошие. А ты - хороший. Всегда помни об этом, обещаешь?
Я кивал, сладко уткнувшись носом в его грудь. В эту минуту он был моим Богом. Боги не бывают хорошими или плохими. Они либо есть, либо их нет. Мой Бог был рядом со мной.
Утром я его не нашел. И очень испугался.
Его не было весь день. Изнывая от неизвестности, я решился подойти к кавказцу.
Тот недобро усмехнулся и как бы лениво пошел к нашей поляне. Когда деревья скрыли нас
от остальных, Артур больно сжал меня ручищами, и недобро зашипел:
- Что ты ходишь за ним, что ты все ходишь за ним? Нравится он тебе, да? Что тебе нравится? Любишь его? А хочешь, я дам пососать? У меня не хуже, чем у него. Смотри какой!
И он прижал меня к себе. Пытаясь вырваться, я, что есть силы, уперся ладошками ему в промежность, ощущая под своими маленькими ладонями упруго пульсирующий твердый член и большие яйца.
- Вот так, подержи, подержи.
Я отчаянно сопел и сопротивлялся. И вырвался, точнее вывернулся. Кавказец пытался меня поймать, но я уже отскочил к деревьям, скрывавшим нас от остальных солдат. Оттуда доносились голоса. Кавказец сменил тактику. Он расплылся в улыбке:
- Ну, подожди, подожди. Я ничего плохого тебе не сделаю. Хочешь звездочку? На, возьми, - и он протянул в мою сторону пилотку. Я не знал, да и не мог знать, что он хотел от меня. Но эта пилотка мне была противна.
Я, конечно, мог бы у старших ребят сменять её на свинцовый пистолет, которые те выплавляют на костре из пластин старых аккумуляторов, выливая горячую жидкую серебристую массу в вырытую в глине форму.
Пистолет был особым шиком, однако в сравнение с пилоткой и звездочкой не шел. Так что сделка непременно бы состоялась. Но пилотку Артура я не хотел ни за что! Неприятно было даже касаться её. И я убежал.
Мой друг появился через день, после обеда. Я страшно обрадовался и потянул его на нашу поляну.
Он не сопротивлялся. Было жарко, он разделся до пояса, и я увидел на его смуглом торсе синяки. Защемило, холодком пробежало внутри, и я осторожно коснулся кожи пальцем.
Впервые я тронул его тело. Во рту само собой стало приятно и сладко.
- Больно?
- Пустяки...
Он лег, и я впервые положил свою белую голову на его обнаженную сильную молодую грудь. А он тихо гладил мои уже отросшие за лето волосы шершавой ладонью. Господи, какое блаженство!
Таким я его и запомнил: лето, полянка среди высоких елей, солнце, щебет леса, сильный смугловатый взрослый юноша, и я, маленький и белокурый, и блаженство...
Больше мы не виделись. На следующий день солдаты исчезли. Забор и бетонка остались. И гудящий обрезок железной трубы, по которому ударяли палкой, извещая, что прибыла солдатская кухня.
* * *
ФРАГМЕНТ II
Сон второй
Какие стекляшки, когда так тепло?! Господи, как тепло и весело. И как все ярко, будто кино, и даже лучше.
Вот только еще бы резкость поправить, самую чуточку. Вот так, отлично.
Кто это? Опять я??? А это? Антоша. Ан-то-ша...
Антоша мне нравится. Мы сидим с ним за одной партой. Однако, на класс не похоже. Где мы? Да вот же школьное поле! И жарко-то как. А-а, физра. Физ-куль-ту-ра.
Так вот откуда на мне эти тесноватые трусы.
Антошке трусы тоже жмут. Нам всем, всему классу, покупали их одинаковыми, как физкультурную форму. Но то было прошлой осенью.
А сейчас весна. Последние деньки. Почитай, уже лето. Мы выросли их осенних трусов.
Антошке они жмут настолько, что выразительно обтягивают все его округлости. У моего одноклассника крепкие ноги, тугие бедра, сильные икры. При движении каждая мышца заставляет натягиваться и напрягаться сатин спортивных трусов. Антошка строен, спортивен и хорош.
- Его дерут, зуб даю, дерут. Чтоб не драли такую сочную, такую смачную... Смотри, она же у негопросто лопается. Такие ляжки...
- Хчвихж...
- Что? Почем я знаю, кто дерет. А яйца, гляди, гляди, как выпирают. Тыквы, не яйца. Сука, везет же кому-то...
Сзади смачно сплюнули. Я весь горю огнем.
Мне жарко. И стыдно. Я боюсь шелохнуться и выдать, что все слышал. Уши пылают. Мне очень нравится Антоша, иногда мне хочется коснуться его красивой попы, его упругого бедра и я, как бы ненароком, касаюсь, и Антоша ничего не замечает, как бы... Это такая... игра. Приятная, робкая, сладкая... Но что значит: дерут? Что это? Антошу дерут? Кто-то дерет Антошу, с которым мне так приятно вместе?! Уши пылают. Кажется, я начинаю соображать, что происходит. Мы же в седьмом классе, и кое-что уже слыхали. Мы еще не разговаривали “про это”, но знание само витает в воздухе. Наивное, детское...
Я рискнул пошевелиться. Долговязый прыщеватый Толька и рыжий Борька-второгодник, балбесы известные всей, не только нашему 7 “б”, старенькой школе крохотного провинциального городишки уже говорили о чем-то другом, поглядывая на Антошку. Неужели эти прыщавые недоумки позволяют себе представить, что они могут с Антошкой?.. Что они могут с Антошей. А что они могут? Значит, они это с кем-то уже могли?
Как это? Как это делается? Де-ла-ет-ся как???
Физра кончилась. Домой. Скорее домой. Никак не выходит из головы. Точнее, в голове только дурацкий подслушанный разговор и Антоша.
А ну и вправду с ним можно это? Но как?! Член напрягся. Кажется, еще мгновение и, нафиг, отлетят пуговицы на ширинке. Черт, торчит, будто туда вставили трехбатареечный фонарик. Штаны-то не порвутся, они крепкие. Уже два года в нашем захолустье мода на армейскую ткань “хаки”. Такую носят офицеры. Вечное сукно.
Износу нет. Из него и пошиты мои чуть расклешенные книзу школьные брюки. Ткань выдержит, выдержали бы пуговицы. Да и идти неудобно, вдруг, кто увидит...
Лучше свернуть к заборам. На известняковой дороге суше, но шагаешь, будто на витрине.
Лучше уж к забору. Грязновато - солдаты роют траншею к новым домам. Но ничего, по досочкам, по досочкам, и доберусь. Ботинки потом вымою.
Я скольжу по заляпанным глиной доскам и слышу сзади:
- На дембель такие же штаны сошью.
- На хера тебе? Не натаскался еще этого говна?
- Да ты чё, секи, как классно сидят.
- На такой жопе все будет сидеть.
- Эт-точно.
При чем тут жопа, при чем тут моя жопа? Лицо опять полыхает. Что за напасть сегодня?! Столько всего и все сразу.
Я волнуюсь, я лихорадочно (такое бывает?) волнуюсь. О чем трепались эти солдаты? А если у меня попа, как у Антоши? Что: как у Антоши?
Что-о-о???
Дом. Замок. Ключ. Дверь. Ботинки - на ходу. В большую комнату. К трюмо. Что они нашли в моей попе?.. Ну, в общем-то, ничего... Даже очень ничего... Такая... приятная разве что у Антошки да еще, пожалуй, у Вовки. Но что из этого?..
...Хорошо-то как, однако...
* * *
ФРАГМЕНТ III
Сон третий
Билет, билет, билет.
У нас уже есть билеты! Еще пару недель и мы едем к морю! Самому настоящему Черному морю. Я был там сто тысяч раз и еще хочу сто тысяч! А завтра я пойду к десятиклассникам на последний звонок. Меня пригласили девчонки.
Мой выпускной будет только через год. Но в этом выпуске никто из пацанов не танцует вальс. А девчонки хотят на “Последнем звонке” танцевать непременно вальс. Ладно, потанцуем, мне не жалко. Мне жарко. Потому как нынешний май - сумасшедший.
Ходить в такую жару даже в произвольной школьной форме никакого спасу, и мы бегаем на уроки в легких брюках и белых рубашках с короткими рукавами. Нам всем, без исключения, они очень идут. Мы уже проскочили стадию гадких утят и стремительно становимся привлекательными юношами, причем, опять же, все, без исключения. С каждым годом мы будем все лучше и лучше, но и сейчас уже достаточно хороши. Достаточно для чего? Для того чтобы мы обращали внимание и на нас обращали тоже...
- Погодите минуту...
Кто это?
- Можно спросить?
И он входит следом в калитку двора. Я смущен. Настолько, что в первые секунды не вижу' даже лица, лишь понимаю: солдат. Из тех, которые третий год строят за нашим огородом новый микрорайон.
На двери дома большой замок. Ключ, по неистребимой провинциальной привычке, в выемке между досок. Но я не тороплюсь. Что хочет этот солдат? Он хочет присесть. Мы опускаемся на скамейку у входа.
- Вы учитесь в школе?
-Да.
- В старшем классе?
-Да.
- Скоро дембель, думаю податься в институт. Поможете?
Смотрит очень располагающе. У него потеют руки. Впрочем, у меня тоже вспотели.
- Жарко.
- Да.
- Отойдем в тенек.
Мы встаем и заворачиваем за веранду, туда, где солнце не проникает сквозь крышу. Теперь от улицы и посторонних глаз нас скрывает стена.
Прислоняемся к ней. Какое-то время молчим, исподтишка разглядывая другу друга. У меня горят щеки. Он смелеет и не отводит глаз.
Поворачивается чуть боком, и я вижу, как хороша его фигура. Тонкая, не девичья, талия аккуратно входит в объемную выпуклую попку.
Ноги слегка коротковаты. Зато прямая спина и сильные, даже гимнастерке не скрыть, плечи.
Как бы что-то прикидывая, он повторяет: “Жарко”, - и одним махом скидывает гимнастерку.
Таких рельефных мышц я не видел никогда. Довольный произведенным эффектом, он легонько касается меня рукой где-то пониже СПИНЫ:
- Здорово, правда?
- Да...
- Это я в армии так...
Снова молчим. Рука не убирается. Напротив, какая-то сила медленно, но неизбежно, сближает тела. Солдат чуть ниже меня, и я уже чувствую сквозь рубашку его горячее дыхание.
Он берет мою руку и укладывает себе на талию. От неожиданности прикосновения к упругому незнакомому телу рука невольно вздрагивает и, расслабляясь, скользит ниже, застревая в ложбинке его упругой попы.
Я ни жив, ни мертв. Щеки пылают. А его ладони уже крепко сжимают мои по-юношески налитые ягодицы и, пытаясь обхватить разом, начинают обнимать, приятно скользя. “Какие ручищи!” - успеваю подумать, все еще не решаясь сам обхватить его шикарный зад. Мой трех батареечный фонарик встает, и я чувствую, что сейчас он даже больше, чем на три батарейки.
Член солдатика тоже поднимается, но оказывается не таким уж и внушительным, если не сказать: весьма скромным. При виде моего рвущегося вон из легких летних брюк хозяйства, солдат издает звук, похожий на сдавленный сдержанный восторг, и одна из рук перестает мять мой зад, устремляясь к ширинке.
- Не надо, пожалуйста, не надо...
Я совсем смущен. Он не отступает:
- Это будет шикарно, вот увидишь. Ты еще ни разу ни с кем не пробовал?
- Да.
- Нет. Не надо. Пусти.
- Да ты что?! Ну, тихо, тихо... Сейчас все будет хорошо.
- Не надо.
Я делаю слабую попытку освободиться. Я чувствую, еще немного и член взорвется. И тогда полстакана жидкости зальют все: плавки, брюки, рубашку. Потом все это придется полоскать. До возвращения родителей не успею, значит, надо будет выкручиваться, что-то врать...
- Ладно, ладно. Не будем расстегивать брюки. Слово даю. Только не уходи.
Член уже вовсю вибрирует. Чтоб остановить его, надо крепко сжать головку. Но как это сделать сейчас, при солдате? И кончать при нем тоже стыдно. Я еще ни разу, никогда, ни при ком не кончал...
И тут я услышал голос соседки.
- Есть кто дома? Или нет?
Ее-то, зачем черт принес?!
- Есть, есть, - поспешил я откликнуться. Член опал сам собой. Солдат так же мигом, как снял, накинул гимнастерку, пулей заправив её в штаны.
Все произошло моментально, я не успел и глазом моргнуть. Потом, в более спокойной ситуации, все удивлялся: как ему удалось? Вот это тренировка!
- А суп варю, да соли нету. Думаю, дай спрошу. В магазин-то далеко... Мамка-то дома ли нет?
- Нету. Пойдемте, я насыплю.
Ключ. Замок. Дверь. Кухня. Банка с солью.
Соседка сама отсыпает в спичечный коробок.
- А я смотрю в окошко: солдат с тобой зашел, а дверь вроде на замке. Ты солдата-то этого бойся. Он тебя который день из школы поджидает. Сядет вон там, за траншеей, и смотрит. Ты войдешь, он еще посидит и уйдет. Ты уж осторожнее, кто его знает, что у служивого на уме. Че он хотел-то?
- В институт собирается, тетрадки школьные просит...
- Ишь ты... А я-дак думаю так: тетрадки твои тебе самому еще пригодятся. Ты у нас парень хороший, голова светлая, про то все знают. Сам еще в институт поступишь. А ты его к Ваське отправь. Тому пустозвону ничего не нать – один ветер в голове. Да и постарше будет, в этом году школу кончит, коли экзамены сдаст. А нет, дак и так выпрут. Опять же, Васька поздоровее тебя, все опаски поменьше. А то они ведь, солдаты, нонче не те, что ране были. Ишь, тодысь год Нюркину девку убили и следов не нашли бедной... Ну, пойду я. Иль, может, посидеть еще? Не боишься?
- Да нет, ба-Катя, не боюсь.
- Смотри. Если что, я в окошке покараулю. В дом не пускай. А то скажи: когда родители придут, тогда и приходи. Ну, пошла я, давай дак...
И она выкатилась в коридор. Солдата на улице не было. Он приходил еще несколько раз. Но постоять нам больше не удалось: все время кто-то оказывался дома: то родители, то бабушка приезжала погостить. Солдат останавливался неподалеку, и я чувствовал: он хочет оказаться со мною рядом. Хотел ли я?.. Хотел! Часто, оставаясь один, я представлял его руки, сильными объятиями ласкающие мой юношеский зад и свои вспотевшие ладони на его таких замечательных ягодицах. И член, готовый вот-вот выпрыгнуть из штанов и залить все вокруг.
Я даже не знал, как его зовут...
