Маленький двухэтажный, окруженный тутовыми, персиковыми, вишневыми деревьями домик тети Марты стоял на краю Варазисхеви.
С наступлением лета детвора нашего квартала, словно стая воробьев, осаждала деревья, и дворик оглашался нескончаемыми проклятиями и угрозами тети Марты:
- Сойди с дерева, чтоб ты сдох!
- Жри, чтоб ты подавился, зачем же ветки ломаешь?!
- Ослепни, негодяй! Зеленые ведь совсем вишни!
- Жора, неси ружье с солью!
- Воришки проклятые, бродяги, жулье, мерзавцы!
- Слезайте сейчас же, пока я не позвала Кукарачу!
- Куда только смотрят ваши родители? Что, ни отцов у вас, ни матерей?! Господи, напусти на этих грабителей рези в животе и понос!
Тетя Марта, с кизиловым прутиком в руке, бегала от одного дерева к другому, потом, выбившись из сил, усаживалась посередине дворика и приступала к увещеваниям:
- Натела, девочка, ты ведь дочь учительницы! Что же это получается: твоя мама все Ваке обучает грамматике и "Витязю в тигровой шкуре", а родную дочь не сумела научить различать свое и чужое?!
- Ай-ай-ай-ай! Дуду-головастик! Твой папаша - инженер, полгорода отстроил, а тебя вырастил-таки разорителем чужих домов?!
- А ты чего ржешь, недоносок Гуриели! Тебе бы родиться сыном не секретаря райкома, а хащника, да мыть требуху в Вере. Иди сюда, негодяй, накормлю тебя мацони! Сойди, говорю, с дерева, бездельник, упадешь, чего доброго, мне же придется отвечать за тебя!
- А-а-а-а, и ты здесь, Бродзели? Конечно, где же тебе быть, бандиту и мошеннику!.. Сегодня - вишни украл, завтра - квартиру чужую взломал, послезавтра - поезд ограбил, а там, глядишь, и пароход в море захватишь...
- А это кого я вижу?! Кучико?! Тебя-то как сюда занесло?! У, чтоб пропала башка твоя непутевая!
- Эй ты, Костя-грек! Вы для чего сюда пожаловали, чтобы семью мою разорять, да? Мало в Греции было вишни и туты, да?
- А ты куда ты смотришь, Кукарача?! Языком чесать ты мастер! Я - то, да я - се! Участковый инспектор! Гроза воров и мошенников! Воспитатель молодежи! Трепач ты, вот кто! Тоже мне нашелся воспитатель! Сам небось в приюте вырос! Герой!
Участковый инспектор милиции нашего района - Кукарача был человек правдивый, чуткий, отзывчивый и потому всеми любимый. Укуси кого-нибудь блоха - он тотчас шел с жалобой к Кукараче. Дела поважнее - так те и подавно не решались без участия Кукарачи.
Вернувшись с финской войны с орденом Красного Знамени на груди, Кукарача в тот же день пришел, оказывается, в райком партии и потребовал работу. "А что ты умеешь делать?" - спросил его секретарь райкома. "Умею стрелять и убивать наших врагов", - ответил Кукарача. Улыбнувшись, секретарь направил его в райотдел милиции. Вот и вся известная нам биография нашего инспектора. Ходили слухи, что на фронте он дрался геройски. Более того, говорили, что орден Красного Знамени снял со своей груди сам Ворошилов и собственноручно прикрепил его к гимнастерке Кукарачи. И при этом похлопал, мол, его по плечу и сказал:
- Молодец, Кукарача, дзалиан карги бичи хар![Ты очень хороший парень (груз.).]
- Откуда вы знаете грузинский язык, товарищ Климент Ефремович?! удивился Кукарача.
А Ворошилов, мол, улыбнулся наивности Кукарачи и ответил:
- Иосиф Виссарионович научил.
Когда Кукарачу спрашивали - действительно ли все так было, - он дипломатично уходил от ответа, не подтверждая и не отрицая ничего.
- Да что там... А вот расскажу я вам, за что я орден получил... - И рассказывал в сотый раз.
...Случилось так, что Кукарача со своим танком провалился в противотанковый ров. Как ни старался, не сумел ни выкарабкаться из ямы, ни сообщить своим. Измученный, уставший, Кукарача заснул. Вдруг слышит возня вокруг танка, голоса. Припал к щели - вот тебе и на! Пригнали финны два легких танка, подцепили Кукарачин танк буксирными тросами и давай тянуть! Прикусил Кукарача язык и молчит. Вытащили финны танк из рва и повезли к своим позициям. "Э нет, - подумал Кукарача, - так дело не пойдет!.. Эдак, гляди, и в плену очутиться недолго!.." Завел он свою машину, развернулся круто, газанул сильно... и пока финны очухались, поволок их легкие танки за собой... Так и добрался благополучно до своих. Правда, финны повыскакивали из своих танков и убежали, да бог с ними! Два неприятельских танка в целости-сохранности достались Кукараче.
Здесь Кукарача обрывал свой рассказ. Содержание разговора с Климентом Ворошиловым так и осталось в тайне.
Продавцы мацони, с рассветом спускавшиеся в Тбилиси из Цхнети, оставляли своих ослов во дворе тети Марты, а сами, взвалив на плечи хурджины с банками мацони, растекались по городу, оглашая улицы и дворы зычным "Мацо-о-они, мала-а-ко!"
После полудня, распродав свой товар, они вновь собирались во дворе, усаживались вокруг длинного деревянного стола и не спеша распивали по бутылке кахетинского, а между заздравными тостами делились друг с другом услышанными за день новостями и сплетнями.
Мы называли двор тети Марты "ослиным гаражом".
Бывало, цхнетские мацонщики здесь устраивали скачки своих длинноухих скакунов. Старт - у ворот двора, финиш - у задней ограды, расстояние 25 - 30 метров. Жокеями нанимали нас, детей. Победитель получал банку мацони, побежденные осыпались насмешками и подзатыльниками.
Каждый осел, естественно, имел собственное имя, но мы называли их по именам хозяев.
...В тот день подвыпившие мацонщики тоже решили позабавиться скачками. Была установлена ставка - пять рублей.
Я восседал на Китесе, Натела - на Аршаке, Дуду - на Шакро, Ирача - на Имедо, Костя-грек - на Халвате. Были и другие ослы, но они в первом туре не участвовали - количество состязавшихся ограничивалось шириной беговой дорожки. В роли судей выступали тетя Марта и хозяева ослов, не принимавших участия в скачках.
Тетя Марта сосчитала до трех, и скачки начались. Смешно шевеля ушами и цокая копытами, ослы двинулись к финишу Хозяева, войдя в азарт, громкими возгласами подбадривали нас и ослов:
- Давай, жми, даром, что ли, я кормлю тебя ячменем?!
- Слышь, бичо, садись ему на круп, быстрее побежит!
- Гляди-ка! Вот и впрямь осел! Стал и не двигается! Пришпорь, пришпорь его!
- Вот молодчина! Ай да девка!
- Эх вы, бедолаги! Обскакала вас девчонка!
Нателе досталась банка мацони, Аршаку - пять рублей, мне подзатыльник... Только приготовились ко второму гуру, как во двор ворвался бледный как полотно наш приятель Зевера, замахал руками и испустил душераздирающий вопль:
- Кукарачу убили!
От наступившей вдруг во дворе необычной тишины вздрогнули даже воробьи на деревьях.
Зевера повторил уже спокойнее:
- Люди, Кукарачу убили... - и облизал пересохшие губы.
- Кто? - спросила после долгого молчания тетя Марта.
- Не знаю, - пожал плечами Зевера.
- Где? - спросила опять тетя Марта.
- На Кобулетском подъеме, - показал рукой Зевера.
- В доме Инги?!
Зевера кивнул головой. Тетя Марта сняла с головы шаль и вышла со двора.
Спустя десять минут весь наш квартал собрался у дома Инги.
Санитары и двое милиционеров вынесли на носилках Кукарачу. Он был без сознания. Из простреленной в двух местах груди Кукарачи еще сочилась кровь. Рядом с носилками шла Инга - с перекошенным лицом, исцарапанными щеками. Она то и дело нагибалась к носилкам, с расширенными от ужаса глазами всматривалась в пропитанную кровью марлевую повязку и шептала:
- Не умирай, Кукарача, не губи меня... Заклинаю тебя матерью, Кукарача, не умирай... Кто поверит, что я не виновата... Кукарача, дорогой мой, не умирай, прошу тебя...
Когда носилки укладывали в машину "скорой помощи", Кукарача очнулся.
- Кукарача, дорогой, не умирай... - Инга опустилась на колени перед носилками.
Кукарача обвел собравшихся вокруг него людей туманным взглядом.
- Не умирай, не умирай, Кукарача, прошу тебя... - повторяла Инга. Погибну я, Кукарача, не поверят мне...
- Молчи... - прошептал Кукарача, - уходи отсюда... Тебя здесь не было... Слышишь? Уходи...
- Кукарача! - Инга припала губами к руке Кукарачи. - Дорогой мой...
Кукарача уже не слушал ее, он глазами искал кого-то и наконец нашел его:
- Давид!
Из толпы вышел начальник районного отдела милиции.
- Давид, ты знаешь, эта женщина - моя жена... И она чиста, как слеза на ее щеке... Знаешь ведь?
Давид кивнул головой. Запекшиеся губы Кукарачи тронула спокойная улыбка.
- Инга, - проговорил он, - кругом туман... розовый туман... Я не вижу тебя... Ух, Муртало, подло ты пришил меня, сволочь грязная... - Кукарача с сожалением покачал головой, потом поднял глаза на Ингу и протянул руку к ее лицу. Рука на миг застыла в воздухе и упала, словно отрубленная.
Без единого стона, без единого слова - с улыбкой на лице, красиво умер Кукарача - лейтенант милиции Георгий Тушурашвили... Первым нашим гостем на новой квартире (мы переехали с Анастасьевской на улицу имени академика Марра) был высокий, смуглый, красивый лейтенант милиции. Как только мама открыла дверь, он без приглашения вошел, направился прямо на кухню и уселся на табуретку.
- Кто вы я что вам нужно? - спросила оторопевшая от наглости незнакомца мать.
- Я, уважаемая... - Лейтенант запнулся.
- Анико! - резко подсказала мама.
- Я, уважаемая Анико, есть участковый инспектор Орджоникидзевского райотдела милиции города Тбилиси Народного Комиссариата внутренних дел Грузинской ССР Георгий Тушурашвили по прозвищу Кукарача! - выпалил лейтенант без передышки.
- Удачное прозвище, - рассмеялась мама.
- Да... Смуглостью бог меня не обидел.
- Точно.
- Можете так и называть меня - Кукарача!
- И вы пожаловали к нам за тем, чтобы сообщить об этом?
- Нет, конечно! Я беру на учет всех подростков, поселившихся в нашем районе, так как мне поручено следить за их жизнью и поведением вне школы и семьи. - Кукарача извлек из планшета общую тетрадь и карандаш.
- Уважаемый... э-э-э... Кукарача, вы случайно не ошиблись адресом? спросила мама.
Не поняв иронии, лейтенант ответил серьезно:
- Нет, что вы! Улица Марра, дом No 2, первый подъезд, четвертый этаж, квартира No 8, Владимир Иванович Гуриели. Я ошибаюсь?
- И даже очень! Мой супруг - первый секретарь райкома партии, ничего общего с милицией у нашей семьи нет и быть не может, я сама пока еще жива и в ничьей помощи в воспитании своего сына не нуждаюсь!.. - Лицо у мамы покрылось красными пятнами. - И вам бы посоветовала - чем ходить по порядочным семьям, занялись бы лучше хулиганами и ворами. Да!
- Не скажите, уважаемая Анико! - ответил спокойно Кукарача и закрыл тетрадь.
- Я знаю, что говорю! Моему мальчику еще нет двенадцати! О каком милицейском учете идет речь?
- Не скажите, уважаемая Анико! - повторил лейтенант.
- Да что вы зарядили - "не скажите", "не скажите"! Попрошу вас больше подобными делами не утруждать себя! - Мама встала. Встал и лейтенант.
- Дай бог, чтобы вам никогда не пришлось обращаться ко мне... А так, скажу вам откровенно, в возрасте вашего сына я покуривал втихомолку, и в картишки был не прочь перекинуться с ребятами нашего квартала, и даже татуировкой руку мне разукрасили. Вот! - Кукарача засучил рукав.
- Не беспокойтесь! Оно и видно по всему! - отбрила его мама.
- Зачем же вы так, уважаемая Анико? Я пришел к вам не ссориться...
- Вот и отлично. Прощайте! - сказала мама.
- До свидания! - Кукарача направился к двери. Я стоял в коридоре и слышал весь их разговор. Такой сердитой и грубой я маму не видел никогда. Проходя мимо, Кукарача остановился и погладил меня по щеке.
- Как тебя звать?
- Тамаз! - огрызнулся я и резко отодвинулся.
- Спасибо, что не отгрыз мне руку! - сказал с улыбкой Кукарача и вышел, прикрыв за собой дверь.
- Хам! - послала ему вдогонку мама.
Описанный ниже случай произошел спустя месяц после появления Кукарачи в нашем доме.
По Варазисхеви мы спустились к речке Вере, перелезли через ограду зоопарка и очутились под огромным ореховым деревом.
- Давайте! - приказал шепотом Кучико, подставляя спину - По одной пазухе!
Я взобрался к нему на спину, ухватился за нижнюю ветку, повис в воздухе, потом подтянулся на руках, вскарабкался на ветку и осторожно полез вверх. За мной последовали Дуду, Костя-грек, Ирача и, наконец, сам Кучико.
Работали быстро, молча. Спустя пятнадцать минут наши пазухи были полны молодыми орехами.
- Хватит! Вниз! - распорядился Кучико.
Мы спустились с дерева, с трудом преодолели ограду и гуськом потянулись вверх по течению Вере.
- Стой! Здесь! - раздалась команда Кучико.
Мы остановились у небольшой запруды.
- Высыпайте!
Все опорожнили пазухи. На земле выросла горка зеленых орехов.
- Начали!
Мы вооружились каждый двумя голышами и стали изо всех сил давить и расплющивать орехи. Летели брызги орехового сока. Вскоре наши руки и лица покрылись черными пятнами.
- Хватит! Давайте орехи в воду! - приказал Кучико.
Мы собрали кашеобразную ореховую массу, сбросили ее в запруду и застыли в томительном ожидании.
Прошла минута... Другая... Пятая... И вот на поверхность воды всплыла брюшком вверх первая отравленная рыба. Затем еще и еще. Спустя несколько минут вся запруда белела рыбьими брюшками. Эффект был неожиданным. Забыв про осторожность, мы бросились в воду и, визжа и хохоча, стали вылавливать полуживую рыбу.
- Держи, держи!
- Эта моя!
- За пазуху ее!
- Вот молодец, Кучико!
- Кто тебя научил?
- Сам придумал!
- Зверь!
С полчаса продолжались наши дикие крики. Наконец вся рыба была выловлена, и мы, уставшие и промокшие с ног до головы, повалились на берегу. Потом Кучико разделил рыбу поровну и предупредил: если кто спросит - откуда, мол, рыба? - отвечать: поймали на удочку!
Гордые и довольные, мы разошлись по домам.
Увидев меня - с черными пятнами на лице и руках, мокрого и грязного, с рыбой за пазухой, - мать оторопела.
- Что... что это такое?.. На кого ты похож?.. Откуда рыба?..
- Удили в реке... Это все мой улов!
Мать хотела выбросить рыбу, но потом вняла моим мольбам, почистила ее, вываляла в муке, поджарила на подсолнечном масле, попробовала сама и, проговорив удивленно: "Смотри ты! Вкусно!" - поставила тарелку передо мной.
- Ешь!
Я доедал последнюю рыбешку, когда раздался звонок. Мама открыла дверь. Широко улыбаясь, в комнату вошел Кукарача с бамбуковой удочкой в руке.
- Здравствуйте, уважаемая Анико! Можно к вам? - спросил он почтительно.
- Пожалуйста! - ответила мама - на сей раз довольно мирно - и села у круглого столика.
Кукарача прислонил удочку к стенке, достал из планшета небольшую книжку в красном переплете и уселся напротив мамы.
- Чем могу служить, уважаемый Кукарача? И что это за бамбук? спросила мама.
- Сейчас все объясню... Бамбук этот - обыкновенная удочка, а вот эта книжка - Уголовный кодекс.
- Да, но что... какая связь между моим домом и этими предметами?
- С помощью удочки, как известно, ловят рыбу, а с помощью Уголовного кодекса - человека...
- Слушайте, лейтенант, перестаньте, пожалуйста, говорить загадками!.. Скажите прямо - что вам нужно? - В голосе мамы чувствовалось раздражение. Но Кукарача невозмутимо продолжал листать книжку. Найдя нужное место, он взглянул на маму.
- Вот, извольте, послушаем, что написано в этой благословенной книге... Садитесь, пожалуйста, молодой человек! - обратился он вдруг ко мне. Неприятное предчувствие вкралось в мое сердце, но я все же сел. А Кукарача продолжал: - Об умышленном уничтожении государственного имущества, выразившемся в варварском истреблении несозревших зеленых орехов, я пока умолчу. Начнем с менее тяжких преступлений... Так... Статья 175... "Незаконное занятие рыбным и другими добывающими промыслами". Так... Так... Вот! "С применением взрывчатых или отравляющих веществ... Наказывается лишением свободы сроком до четырех лет"...
Кукарача закрыл книгу и посмотрел на меня.
Я понял все и покрылся холодной испариной. Вот, оказывается, почему Кучико предупреждал нас - держать язык за зубами. Я-то, дурак, думал из-за рыбки! Пропади она пропадом, рыбка, - кому она нужна, мелюзга паршивая! Главное, оказывается, в том - как ее поймаешь, рыбку-то! "Отравляющие вещества"...
Я взглянул на маму. Она сидела бледная как мел и не сводила с меня глаз. Я не выдержал и опустил голову.
- Ну, так что мне прикажете делать? - заговорил Кукарача. Конфисковать рыбу не удастся, - это видно по губам преступника...
Мама быстро встала, схватила тарелку, на которой лежала одна-единственная уцелевшая рыбешка, и поставила ее перед Кукарачей.
- Вот, пожалуйста! Надеюсь, до конфискации мебели и пианино дело не дойдет... Что касается орехов, - возмещу вам очищенными... Вообще-то не думала я, что в Советском Союзе лов этаких головастиков карается по закону!
- Ни в коем случае, уважаемая Анико! Карается лов рыбы с применением взрывчатых или отравляющих веществ! А ежели удочкой - пожалуйста, ловите себе на здоровье!
- Чем же вы ловили? - спросила меня мама. Я промолчал.
- Они истребили рыбу с помощью раздавленных зеленых орехов.
Мама подошла ко мне, взяла за подбородок.
- Это правда?
Я кивнул. Она схватила меня за ухо и вывернула его так, что мне захотелось выть, но я постеснялся Кукарачи и молча перенес наказание.
- Конечно правда! - подтвердил Кукарача. - Я же все видел собственными глазами!
- Что же это вы! - обиделась мама. - Видели да молчали? И теперь пожаловали сюда читать нам мораль?
- Клянусь вам, Анна Ивановна, мне впервые довелось увидеть такое глушить рыбу зелеными орехами! Засмотрелся я! А потом было уже поздно... Но что совсем уж плохо - ниже по течению погибла уйма мальков! Так что во всей этой истории я виновен не меньше вашего сына. Тяните меня за ухо! - И он подставил маме голову.
- Чудак! - улыбнулась мама и вышла на кухню.
- Ну, ты понял все? - обратился Кукарача ко мне. - Я принес тебе удочку. В следующий раз, когда соберетесь на рыбалку, возьмите меня с собой. А хочешь, сходим мы с тобой, вдвоем. Червяков найдем там же, под оградой зоопарка, - там их полно, в навозе зебр. Вообще-то эта рыба клюет больше на муху. Вот так!.. - Он встал, спрятал книжку и позвал маму: Анна Ивановна, конфисковывать оставшуюся рыбу не стоит, лучше уж я съем ее! А если к тому же угостите меня стаканчиком вина, будет еще лучше. Все равно я уже сам прохожу по этому делу в качестве соучастника!
Мама тотчас же вынесла бутылку с вином, стакан и пригласила Кукарачу к столу. Сама уселась перед ним и оперлась подбородком на сложенные руки.
- А хлеба?
- Спасибо, не нужно... - Кукарача взял рыбку за хвост и отправил ее целиком в рот. - Замечательная рыба! - Потом он налил себе в стакан вина, отпил, зажмурился от удовольствия, встал и произнес тост, который я запомнил на всю жизнь: - Дорогая Анна Ивановна, когда вы вошли с вином и улыбнулись, вы так были похожи на мою маму... Спасибо вам аа то, что вы напомнили мою мать!..
- Сколько тебе лет, Кукарача? - спросила мама.
- Двадцать два!
- Значит, я старше тебя всего на восемь лет, чудак ты этакий! сказала мама и провела рукой по своим седым волосам.
- Извините меня... - смутился Кукарача и поцеловал маме руку. Мать вспыхнула и, неловко улыбнувшись, вышла из комнаты.
Растерянный Кукарача с минуту постоял, потом повернулся и быстро ушел.
Кукарачу вызвал начальник милиции. Спустя пять минут лейтенант сидел за приставным столом в кабинете Давида Сабашвили.
- Ну, пришел я. В чем дело?
- Слушай, когда ты научишься порядку? Что за "ну, пришел"?! Как положено рапортовать начальству? "Товарищ майор! Лейтенант Тушурашвили по вашему приказанию явился!" Понял? - сказал Давид недовольно и отложил папку в сторону.
Кукарача вскочил, вытянулся, приложил руку к виску и начал:
- Товарищ майор...
- Да ладно уж, сиди!
Лейтенант сел.
- Странный ты человек, - проговорил он обиженно, - при посторонних я тебя чуть ли не генералом величаю... Хоть наедине-то могу поговорить с тобой по-человечески, как друг с другом?
- Дружба дружбой... Дома, на улице, в ресторане... Пожалуйста... А здесь, брат, служба!.. И так что ни день, то анонимка на меня в наркомате - Сабашвили-де окружает себя дружками да товарищами...
Давид закурил, протянул папиросу Кукараче.
- Не курю!
- С каких это пор?
- Со вчерашнего дня...
- Хочешь умереть здоровым? - улыбнулся Давид и погасил в пепельнице зажженную только что папироску.
- Кто же на тебя жалуется?
- Да сволочь всякая, кому не лень и кто писать умеет!
- А ты бы сказал им: "Что же вы, сволочи, хотите, чтобы я привел в милицию да еще вооружил незнакомых, чужих людей?!"
- Легко тебе говорить, - махнул рукой Сабашвили, - ни забот, ни ума... На вот, прочти... Коллективное заявление... Проверь... Вызови девчонку... Поговори с ней...
Кукарача взял заявление.
"Начальнику Орджоникидзевской раймилиции г. Тбилиси т. Д. Сабашвили.
Жильцов дома No 137 по Кобулетскому подъему.
Коллективное заявление.
Сообщаем, что наша соседка Инга Лалиашвили ведет распутный образ жизни. Курит. Из ее комнаты в два-три-четыре часа ночи доносятся звон стаканов, похабные слова и песни. Она состоит в интимной связи с неоднократно судившимся неким Муртало (подлинные фамилия и имя неизвестны). Нам, конечно, неудобно, но интересы дела вынуждают повторить похабные слова и песни, которые мы слышим из этого гнезда разврата.
Слова: проститутка, падла, атанда, барыга, сука, шмон, хаза, мусор, дура (в смысле огнестрельного оружия) и т. д.
Песни: Гоп, стоп, Зоя... Судья - сволочь, аферист,
Чтоб ты подавился!
За что срок мне припаял?
В чем я провинился?
и т. д. Просим вас, пощадите если уж не нас, хотя бы наше будущее (в смысле детей), спасите от разврата и разложения".
Под заявлением стояло восемь подписей - одна из них красным карандашом. "Он и писал!" - подумал Кукарача и рассмеялся.
- Чего ржешь?
- Да так...
- Не вижу ничего смешного! Эта самая Инга мне известна. Путается она с одним подонком. Ты знаешь его - Муртало [М у р т а л о - воровская кличка. Дословно: подонок, грязный человек]. Да вот никак не удается взять его с поличным, хитер, мерзавец...
- Разрешите идти, товарищ майор! - встал Кукарача.
- Иди... Ты тоже фрукт порядочный... - буркнул Сабашвили и уткнулся в бумаги. Инга дежурила. Около двенадцати часов ночи в аптеку вошел среднего роста, ладно скроенный молодой мужчина с желтовато-землистым цветом и наглым, насмешливым выражением лица.
При первом же взгляде Инга прониклась антипатией к незнакомцу, однако, ничем не выдавая своего чувства, продолжала раскладывать пузырьки с лекарствами.
- Здравствуйте, девушка! - сказал незнакомец и оперся локтем на полочку перед окошком выдачи готовых лекарств.
- Здравствуйте! - ответила Инга, не поднимая головы.
- Можно вас на минутку? - улыбнулся посетитель.
- Слушаю! - Инга подошла к окошку.
- Ты одна?
- Нет. Заведующий здесь. И главный провизор, - солгала Инга.
- Позови обоих! - Это было сказано тоном приказа.
- Если вы желаете готовое лекарство, я его отпущу сама, а если у вас рецепт - оставьте, пожалуйста.
- Делай, что тебе говорят!
У Инги екнуло сердце. "И откуда его принесло на мою голову! подумала она. - Хоть бы зашел кто-нибудь! То отбоя нет от посетителей, а то никого".
Она посмотрела на дверь. Незнакомец проследил ее взгляд, подошел к двери и перевернул висевшую на ней белую картонную табличку.
- Вот так. "Аптека закрыта"! Шабаш! А теперь ступай за заведующим и провизором!
Инга направилась к кабинету. Незнакомец последовал за ней.
- Куда вы идете?
- Провожу тебя!
Они вошли в кабинет. Комната была пуста.
- Ну? Где же они? - спросил незнакомец, прищурив глаза.
- Ушли... Я и не заметила... - проговорила Инга дрогнувшим голосом и опустилась в кресло.
- Вот и отлично! Теперь ты полная хозяйка.
- Что вам нужно? Скажите, наконец! - Лоб Инги покрылся холодной испариной.
- Морфий! - отрубил незнакомец.
- Что вы? Откуда у меня морфий? Он в сейфе... Без заведующего... Зайдите завтра... - Инга с трудом ворочала пересохшим языком.
- Для морфия нет "завтра"! Или сейчас же, или... - Инга перехватила мутный взгляд незнакомца и поняла, что перед ней - убийца. - Я позвоню... Спрошу... - Она дрожащей рукой подняла телефонную трубку.
Незнакомец сделал шаг и извлек из кармана нож. Раздался щелчок, и из рукоятки ножа, словно змея, выскользнуло обоюдоострое лезвие. Вне себя от страха Инга хотела крикнуть, но не успела и пикнуть - незнакомец крепко зажал ей рот ладонью.
- Молчать! И не бойся! - Он одним взмахом ножа обрезал телефонный шнур.
- Ну? Где морфий?! Поторопись, девушка!
Словно во сне Инга подошла к стоявшему в глубине кабинета столу, открыла ящик, достала две ампулы с морфием и протянула их незнакомцу. Тот опустился в кресло, извлек из кармана коробку с двухграммовым шприцем, ловким движением отбил головки у ампул, наполнил шприц морфием, потом закатал рукав на левой руке и мастерски ввел иглу в вздувшуюся вену... Затем аккуратно уложил шприц в коробку, спрятал в карман, откинул голову назад и затих...
Расширенными от ужаса глазами взирала девушка на эту страшную процедуру. Несколько минут длилось в комнате молчание. Незнакомец не двигался. Вдруг он заерзал в кресле, открыл глаза и прошептал:
- Пришло...
Инга невольно взглянула на дверь, но там не было никого.
- Наконец-то... Пришло... - повторил незнакомец, и тут только Инга увидела в его глазах странную отрешенность, покой и наслаждение.
- Не желаете ли попробовать? - обратился незнакомец к Инге.
Она не отвечала. Оглушенная, ошарашенная всем происшедшим, наблюдала девушка изумительную перемену, происшедшую с человеком. А умиротворенный незнакомец продолжал:
- Вы не знаете, не представляете себе, что это такое... Хотите, прочитаю вам Гумилева? Или Есенина? Может, предпочитаете Галактиона? А вы испугались... Стоило ли нервничать из-за такого пустяка?..
Он медленно встал с кресла, достал из внутреннего кармана пачку тридцатирублевок, положил перед Ингой и направился к двери.
- Операция "Морфий" окончена. Можете спать спокойно. А меня вы не принимайте за морфиниста. Был морфинистом когда-то, признаюсь. Но потом покончил с этим. Теперь - так, изредка... Находит иногда такая дурь... Между прочим, я знаю вас. Зовут вас Инга, живете по Кобулетскому подъему, номер 137... Так вот, знайте, Инга: с сегодняшнего дня каждый ваш обидчик станет моим обидчиком, а мои обидчики... Они лежат на кладбище... - Он обернулся и пристально всмотрелся в Ингу. - Не двигайтесь. Вам бы в руки младенца, и были бы вы настоящей богоматерью... - И он покинул аптеку. В любви Инге Муртало не объяснялся. Круглый год - зимой и летом каждое утро курдский парень Маратик приносил Инге от имени Муртало корзину свежих красных роз. В конце каждого месяца неизвестный безбородый, безусый мужчина приносил ей тысячу рублей.
- Калбатоно, Муртало шлет вам свой долг и извиняется за опоздание!
И, не дав Инге опомниться, таинственный посланец исчезал, как привидение.
Потом Инга стала замечать, что ребята квартала - постоянные ее поклонники - при встрече с ней улыбаются какой-то неестественной, неловкой улыбкой и проявляют к ней преувеличенное уважение.
Инга стала неприкосновенной королевой квартала. А Муртало не показывался.
Вместе с необъяснимым страхом Ингой овладело чувство подсознательной силы, гордости и тягостного ожидания. Оно росло с каждым днем, и, чтобы избавиться от этого мучительного состояния, покончить с этой гнетущей неопределенностью, девушка сама стала искать встречи с Муртало.
Она начала с того, что отправилась к известной в квартале барыге Анжелике и рассказала ей все.
Пятидесятилетняя женщина с морщинистой шеей и высохшей, дряблой грудью выслушала девушку, выкурив подряд несколько папирос, долго кашляла, отдышавшись, подняла на нее полные слез глаза и спросила:
- А куда ты те деньги дела?
- Так они и лежат. Копейка в копейку.
- Двенадцать тысяч - большие деньги...
- Как же мне быть?
- Надо истратить их!
- Я не об атом!
- О чем же?
- Что мне делать дальше? Как поступить?
- А-а-а... Скажу тебе прямо: в нехорошее ты впуталась дело...
- Ты посоветуй - как быть?
- Почем я знаю?! Ты - девка красивая, ядреная... Но высушит он тебя... И пока он жив, не даст никому насладиться твоим ароматом...
- Как же так? Есть ведь на свете закон, милиция, люди... Тюрьма, наконец?!
- Что - тюрьма... Тюрьма для него - что дом родной, а всего остального для таких, как он, не существует!
- И это твой ответ?
- Да.
- Значит, нет мне спасения?
- Нет, пока он сам не отстанет от тебя.
- Когда же это будет?
- Когда станешь пугалом вроде меня.
- Неужели нет иного выхода?
- Есть!
- Какой же?
- Должен умереть!
- Кто?!
- Один из вас двоих. Вот лучший выход!
- А если... Если устроить так... чтобы его... арестовали? - спросила осторожно Инга.
- На каком основании? Он в чем-нибудь провинился перед тобой?
- Н...н...нет.
- Так за что же его арестуют? За то, что он любит тебя? Если б людей сажали за любовь, сейчас половина человечества сидела бы в тюрьмах...
- Тогда устрой мне встречу с ним!
- Он сам придет к тебе.
- Я не могу ждать!
- В таком случае ступай в Нахаловку, найди там Колу. - Анжелика встала, дав почувствовать Инге, что ей пора уходить...
...Разговор с нахаловским Колой оказался весьма коротким и лаконичным.
- Муртало? Да что вы, калбатоно, Муртало очень передовой и благородный молодой человек!
- Вы не поняли меня. Где мне найти его?
- Чего не знаю, того не знаю... - развел руками Кола. - Адрес его весь Советский Союз!
- Прощайте! - Инга встала.
- Дай вам бог здоровья! Новый год Инга встречала в компании сослуживцев. Выпила несколько бокалов шампанского, много пела, много танцевала, много смеялась. Часам к трем ночи в отличном настроении вернулась домой, вприпрыжку поднялась по пяти ступеням своей лестницы, открыла дверь в комнату, скинула пальто, зажгла свет и... обомлела. За столом, уставленным разной снедью и бутылками шампанского, сидел Муртало. При появлении Инги он не встал, не поздоровался с ней - молча курил и улыбался.
Инга постепенно успокоилась. Первый страх уступил место чувству облегчения, граничащего с радостью. Человек, которого она разыскивала в течение всего года, сейчас сидел перед ней и взирал на нее покорными глазами.
- Появился наконец? - спросила Инга, присела на край тахты и сложила руки на коленях. Руки у девушки дрожали, и она прикрыла их подушкой.
Муртало молчал.
- Пришел? - повторила Инга вопрос. В голосе ее не было ни страха, ни неприязни - одно лишь любопытство.
Муртало кивнул. Потом ловко, без хлопка откупорил бутылку, разлил шампанское в бокалы, подождал, пока осядет пена, поднял бокал и обратился к Инге:
- С Новым годом, королева Грузии! Пусть хранит тебя святая дева Мария!
- Скажи-ка, как ты вошел в запертую комнату?!
Муртало взял второй бокал и, обойдя стол, подал его Инге. Девушка не взяла его - она не хотела, чтобы Муртало увидел ее дрожащие руки. Тогда он поставил бокал перед ней и вернулся к столу.
- Как гы сюда вошел? - переспросила Инга.
- Ты забыла запереть дверь, - улыбнулся Муртало.
- Ничего подобного! Дверь была заперта! Я сама сейчас отперла ее!
- Ну, я не знаю... Я пришел, сказал: "Сим-сим, откройся!" И дверь открылась. Ей-богу! - Ответ Муртало прозвучал искренне, словно так оно и было в действительности.
- Теперь повтори те же слова и уходи!
Муртало промолчал.
- Что тебе нужно от меня? - спросила Инга.
- Ничего! - ответил Муртало спокойно.
- Ничего! Это мне нравится! Человеку, даже имени и фамилии которого я не знаю, который каждый день присылает мне корзину роз и каждый месяц тысячу рублей, человеку, который отвадил от меня всех моих знакомых мужчин, поставил под сомнение мою честь, - этому человеку ничего от меня не нужно!.. Говори: кто ты, какая у тебя цель?!
- Я ничего у тебя не просил, - сказал Муртало тихо.
- Я - тем более!
Инга встала, подошла к шкафу, выдвинула ящик, достала кипу денег и бросила их на стол перед Муртало. Тот даже не взглянул на деньги.
- Верни мне розы, если можешь, - сказал он после долгого молчания.
- Как? - удивилась Инга.
- Как хочешь!
- Изволь! Завтра же!
- Триста шестьдесят пять корзин! Только красных роз, ни одной белой! - сказал Муртало и опорожнил бокал.
- Я их не просила... Розы увяли. Нет их. А деньги - вот они! Все двенадцать тысяч! Я их не трогала. На, бери!
- Деньги - мертвая бумага... Розы были живые...
- Я твоих намеков не понимаю! Забирай свои деньги и уходи!
- Выпей за мое здоровье, и я уйду!
- Говорят, что ты - вор, убийца, морфинист и вообще подлец!
- Говорят, - согласился Муртало.
- Кто же ты?
- Вольный человек, делаю, что хочу, как хочу и когда хочу.
- Сколько тебе лет?
- Тридцать.
- Почему все боятся тебя?
- Потому что я не боюсь никого.
- Как бы ты поступил, если бы я отказала тебе тогда... В аптеке? спросила Инга.
- Убил бы тебя! - ответил Муртало, не поднимая головы.
- А теперь?
- Теперь, если ты прогонишь меня, я убью себя...
- А меня?
- Тебя нет.
- Врешь!
Муртало достал из кармана наган, положил на стол. Ингу пробрал мороз по коже.
- Угрожаешь?
- Нет, клянусь тобой!
- Врешь! - повторила Инга, подходя вплотную к Муртало.
- Хочешь - ты убей меня!
- Знаешь, что я не в состоянии сделать это, поэтому и петушишься!
- Попробуй! За мое убийство ничего тебе не будет. Могут даже наградить!
- Много ты воображаешь о себе!
- Наоборот!
- Ладно! Уходи! Хватит тебе паясничать!
- Скорее умру, чем покину тебя!
Муртало снова наполнил свой бокал.
- Закричу! - пригрозила Инга, хотя отлично сознавала, что не вымолвит ни слова. - Закричу - прибегут соседи!
- Сколько их у тебя?
- Двадцать! - солгала девушка.
- Значит, вынесут отсюда двадцать трупов! - Муртало отпил глоток шампанского.
- Сколько же на твоем счету убитых? - Голос у Инги дрогнул.
- Не считал. Столько, сколько их заслужило смерти...
- Не по нутру мне твоя бандитская философия. Говорю тебе, уходи отсюда!
- Не старайся, Инга... Я ведь не в карты тебя выиграл... Ты для меня - божий дар!
- Завтра же заявлю в милицию!
- Вот напугала! - рассмеялся Муртало.
- Неужели ты действительно ничего не боишься?
- Боялся одного: уйти из жизни без любви... Теперь я этого не боюсь... Теперь я счастливейший человек, в мне уже безразлично, когда умереть - что сегодня, что завтра...
Не успел Муртало договорить, как Инга размахнулась и закатила ему звонкую пощечину.
- Нахал ты! Мерзавец! Убирайся вон сейчас же! Не позорь меня! Кругом люди живут!
Муртало не сдвинулся с места, только побледнел.
- Люди? Люди - толпа. Завтра они будут валяться у тебя в ногах, объявят тебя, как Марию-Магдалину, святой...
Доведенная до бешенства Инга ударила Муртало кулаком в лицо. Ударила сильно. Хлынувшая из носа Муртало кровь залила скатерть. При виде крови девушка вздрогнула. Она инстинктивно бросилась на кухню, смочила полотенце водой, вернулась в комнату. Муртало по-прежнему сидел за столом, и кровь по-прежнему капала на скатерть. Инга приложила полотенце к его лицу. Губы Муртало прижались к руке девушки, и, к своему удивлению, она не отняла руку.
До рассвета горел свет в комнате Инги. Утром, когда прикорнувшая на тахте в праздничном платье девушка проснулась, комната была пуста. И ничего, кроме пятна на скатерти, не напоминало о страшном и странном ночном госте... Две подвальные комнаты в доме тети Марты занимал Моисей Шаптошвили. Здесь жила его семья - жена Ревекка и четырнадцатилетний сын - рыжий, веснушчатый Исхаак. Здесь же была оборудована красильня.
Расчеты с заказчиками вел Моисей, производственная же деятельность красильни целиком и полностью направлялась Ревеккой и Исхааком.
Работа в красильне кипела вовсю. Дела шли отлично. И все были довольны. Когда по утрам Ревекка развешивала на солнце ночную продукцию и когда разноцветные сорочки, платки, косынки, фартуки, чулки, носки, детские платьица, полотенца и другие предметы домашнего обихода начинали развеваться и хлопать на ветру, дворик тети Марты напоминал празднично убранный небольшой парусник, бегущий по морским волнам. Владельцем, капитаном и рулевым этого парусника был Моисей Шаптошвили. Служили на паруснике и матросы. И капитан аккуратно платил им... конфетами. А платил за то, чтобы они не выводили на пестрых парусах разные непристойные слова и рисунки. Вы, конечно, догадались, что этими матросами были мы - дети квартала. Да, казалось, жизнь Моисея Шаптошвили течет как по маслу и производство его работает как часы. Но в то лето, когда Исхаак, трижды подряд просидевший в четвертом классе, наконец-то перешагнул в пятый, в ходе этих часов произошел перебой и в их мелодичный бой вкрались тревожные звуки.
Какой-то грешник (или грешница) сообщил по секрету Ревекке, что муж ее, Моисей, давно крутит шашни с некой Ангелиной из Сванетского квартала, что половину своих доходов он несет к ней и что в то время, как она, Ревекка, ходит в перелицованном драповом пальто, Ангелина щеголяет в каракулевой шубе.
Ревекка молча проглотила пилюлю. Но, проснувшись однажды утром, наш квартал ахнул: вывешенные во дворе тети Марты сорочки, платки, косынки, фартуки, чулки, носки, детские платьица и другие предметы домашнего обихода оказались окрашенными в цвет траура! На кораблике Моисея Шаптошвили развевались черные паруса!
Вернувшийся из города Моисей сперва не поверил глазам. Он внимательно осмотрел диковинную галантерею, пощупал ее, взглянул на почерневшие ладони, потом подозвал нас.
- Тамаз, дорогой, какого цвета эта рубашка?
- Черного, дядя Моисей!
- Гизик, хочешь мороженое? Скажи мне правду!
- Черного! Ей-богу, черного!
- Дуду, они разыгрывают меня, да? - ухватился Моисей за соломинку.
- А ты не выпил, случайно, дядя Моисей?
- Бродзели, скажи хоть ты правду, - какого цвета моя мануфактура?
- Да ты что, дядя Моисей, ослеп?
- Ревекка-а-а! - взвыл тогда Моисей, заколотив кулаками по голове. Душегубка!
Подвал безмолвствовал.
Моисей скатился вниз по ступенькам и забарабанил в запертую изнутри дверь.
- Вылазьте, ироды! Покажитесь, кровопийцы! Оболью вас керосином, спалю все к черту!
Прибегнув к помощи ног, Моисей наконец преодолел сопротивление дубовой двери, и тут-то в подвале разыгрался ад почище дантовского крики, вопли, стенания, проклятия... Двор заполнился народом, но охотников впутаться в это нечистое дело не находилось.
- Позовите Кукарачу! - сообразил кто-то.
Спустя пять минут лейтенант ворвался в подвал. А еще через минуту раздался душераздирающий вопль Моисея:
- Сдаюсь, сдаюсь, сдаюсь!
И все стихло.
Потом из подвала вылез Кукарача с Моисеем под мышкой. В одной руке капитана парусника был зажат клок огненно-красных волос Исхаака, в другой - половина иссиня-черной шевелюры Ревекки.
Не выпуская из подмышки Моисея, Кукарача вернулся в милицию. Потом во двор выкарабкались помятые домочадцы капитана. Они молча убрали черные паруса и так же молча убрались восвояси.
Вечером в сопровождении Кукарачи вернулся Моисей - ниже травы, тише воды. Они спустились в подвал. Что там произошло, какие состоялись переговоры - неизвестно. Ни только вскоре из подвала донеслась песня в четыре голоса. И до самого утра кахетинский "Мравалжамиер" сменялся тбилисским "Баяти", мегрельская "Арира" - гурийским "Криманчули"...
- Талисман, что ли, у этого Кукарачи? Уму непостижимо! - сказала удивленная мама и захлопнула балконное окно.
Увы, эпопея с черными парусами на этом не закончилась. С того памятного вечера Моисей превратил двор тети Марты в арену цирка и почти каждый день устраивал представления.
Он возвращался домой вдрызг пьяный, спускался, волоча ноги, в свой подвал, и спустя пять минут начиналось столпотворение:
- Значит, таскала Ангелину за волосы, да?.. Значит, облила ее каракулевую шубу серной кислотой, да?..
Или:
- Значит, говоришь, Ангелина не фельдшерица, а шлюха, да? К больным, говоришь, в постель лезет, да?.. А сама ты кто? А? Отвечай, стерва!..
И в ответ - мольбы и причитания ползавшей на коленях Ревекки:
- Не надо, не надо, Мосе-джан! На, вот нож! Зарежь меня! Убей!
- Папик, не трожь маму, папик! Не трожь, говорю, а то... - грозился скрывавшийся за спиной матери Исхаак.
Потом появлялся Кукарача, и вмиг Моисей превращался в ягненка.
Однажды в воскресенье буйство Моисея превзошло все ожидания. Он выволок Ревекку на середину двора, содрал с нее платье и стал избивать поясным ремнем.
- Значит, кофту на Ангелине оборвала, да?.. Лиф с нее содрала на улице на радость мужчинам всего квартала, да?.. Вот тебе! Вот тебе! Еще раз!..
Исхаак с камнем в руке бегал вокруг отца и пищал:
- Папик, не трожь маму, а то!.. Не трожь, а то!..
Моисей на мгновение повернулся и дал своему отпрыску такого пинка, что тот отлетел метра на два и ткнулся головой в землю.
- Люди добрые, анафемы, звери, нет у вас бога?! Помогите! Позовите Кукарачу! - взвыла Ревекка. И, словно вняв ее призыву, во дворе появился Кукарача.
Но тут свершилось чудо: Моисей не подчинился лейтенанту!
- Не подходи! Убью! - крикнул он и переложил в руке пояс с тяжелой металлической пряжкой.
- Брось пояс! - приказал Кукарача.
- Говорю тебе, не подходи! - повторил Моисей угрожающе и замахнулся поясом. Пряжка просвистела у самого виска лейтенанта.
Кукарача отступил.
- Не бери греха на душу! Подойдешь - убью! - предупредил Моисей, продолжая размахивать поясом.
Кукарача осторожно сделал шаг вперед, но увернуться от пояса не сумел. Тяжелая пряжка рассекла ему скулу. Брызнула кровь. Женщины завопили. Кукарача скрипнул зубами. А Моисей, увидев кровь на лице лейтенанта, словно обезумел. Он замахнулся еще раз, и снова пряжка угодила Кукараче в лицо. Что было потом - затрудняюсь описать. Все произошло во мгновение ока. Лейтенант схватил Моисея, подбросил в воздух и нанес ему один-единственный удар в челюсть. Моисей грохнулся у ног Ревекки, да так и остался лежать, не подавая признаков жизни.
Кукарача опустился на колени перед поверженным Моисеем, пощупал его челюсть, приложил ухо к груди, потом расстегнул ему воротник и потребовал воды. И тут же Ревекка, схватив валявшуюся во дворе толстую подпорку для белья, изо всех сил опустила ее на голову лейтенанта. Кукарача покачнулся.
- Убил его?! Убил кормильца семьи?! Ты будешь кормить несчастного сироту?! Умри, убийца? - И Ревекка замахнулась подпоркой во второй раз. Но Кукарача отнял у нее палку и забросил ее в конец двора.
- Поделом мне! - проговорил он, вытирая платком окровавленное лицо.
- Убил моего Моисея?! Убил кормильца?! - Ревекка вновь бросилась к Кукараче с камнем в руке.
- Да уймите же ее! - крикнул Кукарача, вырывая у Ревекки камень.
Потом он взял принесенное кем-то ведро и окатил водой Моисея. Тот застонал, затем зашевелил веками, наконец открыл глаза и приподнял голову.
- На, забирай своего благоверного и будь счастлива с ним! - сказал Кукарача Ревекке, швырнул на землю пустое ведро и вышел со двора.
Ревекка и Исхаак бросились к Моисею и завопили в один голос:
- Очнулся! Очнулся наш дорогой, наш кормилец, наша надежда, наша радость!.. Пусть отсохнет ударившая тебя рука! Пусть онемеет проклявший тебя язык!.. Заведи себе тысячу любовниц, солнышко наше, только не лишай нас своего ангельского голоса!.. Скажи нам хоть слово, радость наша!.. Одно только слово!..
Моисей и сам был бы рад ответить своим домочадцам, да не мог. Кукарача если бил, то бил наверняка...
Кукарача с изувеченным лицом сидел в кабинете Сабашвили и прикладывал к ранам мокрый носовой платок.
- Слушай, Тушурашвили, сколько раз я говорил тебе - кончай с собственными инициативами?! - покачал головой начальник милиции.
- О какой инициативе ты говоришь? - поморщился Кукарача. - Сами же они умоляли меня спасти их! Этот болван Моисей бил их смертным боем!
- Не знаю, кто кого бил... - улыбнулся Сабашвили, взглянув на опухшее лицо лейтенанта.
- Кто мог подумать, что я же окажусь в роли пострадавшего? - Кукарача хотел встать, но, почувствовав боль в пояснице, остался сидеть.
Сабашвили нажал кнопку электрического звонка. Вошла молоденькая секретарша.
- Слушаю.
- Принеси-ка, пожалуйста, этому красавчику твое маленькое зеркальце!
Девушка прыснула, быстро прикрыла рот рукой и вышла.
- Издеваешься? - хмыкнул Кукарача.
- Нет. Хочу посоветоваться с тобой по одному вопросу. Нужно твое согласие.
Сабашвили начал что-то писать.
Секретарша принесла зеркальце. Кукарача посмотрел в него.
- Ну, как? Хорош? - спросил Сабашвили.
- Ничего. Но ему досталось не меньше! - ответил в сердцах Кукарача.
- Как, по-твоему, когда заживет?
Кукарача пожал плечами.
- А все же?
- Ну, недели через две, наверное... Пряжка-то металлическая...
- А дней десять не хватит? - переспросил Сабашвили.
- Нет. Минимум - пятнадцать! - ответил категорически Кукарача.
- Подумай как следует! - Сабашвили продолжал писать.
- Чего ты пристал? Мне-то лучше знать! - обиделся Кукарача.
- Ладно, пятнадцать так пятнадцать, пусть будет по-твоему. Отсидишь эти пятнадцать суток на гауптвахте!
- Это еще почему? - вскочил Кукарача, забыв о боли в пояснице.
- Десять - на приведение в порядок твоей побитой морды, пять - за хулиганство.
- Нет, значит, в мире справедливости?!
- Вот именно, во имя справедливости отсидишь пятнадцать суток! На вот, возьми, - Сабашвили протянул лейтенанту листочек бумаги. - Отдай сам секретарше, пусть отпечатает сейчас же, это приказ отвоем аресте.
Кукарача направился к двери.
- Погоди! Дай-ка оружие. Пусть полежит у меня в сейфе.
- Ух, Моисей, была бы моя воля!.. - Кукарача достал из внутреннего кармана пистолет и положил его перед Сабашвили.
- Не огрызайся! Пятнадцать суток пройдут быстро... О лекарствах и пище позабочусь лично, - обнадежил Давид Кукарачу.
Лейтенант ушел. И на пятнадцать дней квартал лишился своего инспектора... А Моисей? Моисей с металлическими фиксаторами на челюсти месяц пролежал в Михайловской больнице, и в течение этого месяца дражайшая его супруга трижды в день кормила его с серебряной ложки рисовой кашей.
Выписавшись из больницы, Моисей на старую квартиру уже не вернулся. Красильня, а с ней и цирковые представления с участием Моисея и его домочадцев были упразднены.
Мы скатились вниз по тропинке вдоль правого устоя моста имени Челюскинцев и спустя пять минут были на берегу Мтквари.
В Тбилиси стояла адская жара. Над берегом колыхалось знойное марево.
Мы быстро разделись и бросились в воду. Кучико - старший среди нас плавал отлично. Я, Дуду и Ирача не отставали от него. Лишь Костя-грек, недавно научившийся плавать, смешно барахтался в воде, размахивая руками и поднимая вокруг себя фонтаны брызг.
- Ну, как я плаваю? - обратился он к нам.
- Утром при умывании надевай на себя спасательный круг, иначе утонешь! - посоветовал ему Дуду.
- Ну, айда на тот берег! - Кто может - за мной! - крикнул Кучико и поплыл.
После продолжительной засухи уровень воды в Мтквари был значительно ниже обычного, поэтому мы смело последовали за Кучико. Достигнув середины реки, я оглянулся и вскрикнул: за мной плыл Костя-грек! Зарывшись головой в воду, он бил руками и ногами с таким остервенением, словно дрался сразу с девятью противниками. Я сообразил, что упреками и выговорами мог лишь напугать его, поэтому крикнул бодро:
- Давай, Костя, жми! Я здесь!
Костя приподнял голову и тут же скрылся в воде. Я успел перехватить его умоляющий взгляд, увидеть его перекощенное от испуга лицо и понял, что он тонет.
- Э-е-ей, ребята, помогите-е-е! - заорал я. - Костя то-о-о-нет!
- Где-е-е? - отозвался сразу же Кучико и повернул обратно, но Кости уже не было видно.
- Ныряйте! - крикнул Кучико, и нырнул сам.
Костя исчез. Мы неслись вниз по течению и уже доплыли до места, где вода была мельче и мы могли стоять на ногах. И вдруг шагах в десяти от себя мы увидели Костю. Его голова на мгновение показалась из воды, раскрытом ртом судорожно глотнула воздух и вновь скрылась.
- Вот он! Помогите-е-е! - заорали мы вместе.
- Держитесь! - услышали мы чей-то громкий голос и увидели человека, пробивавшегося по горло в воде. Он настиг Костю, схватил его, прижал к груди, упал, на миг скрылся под водой вместе со своей ношей, но тут же поднялся, подхватил Костю и стал медленно, шаг за шагом приближаться к берегу.
- Кукарача! - вырвался у нас изумленный крик. - Помоги, Кукарача!
- Помогите мне сами, бродяги! Я же не умею плавать!
Но опасность ему не угрожала. Через несколько минут мы благополучно добрались до берега. Не переводя дыхания, Кукарача ухватил Костю за ноги, поднял его и выкачал из него ведро воды. Потом он уложил незадачливого пловца на гальку и сам уселся рядом с ним. Мы расположились вокруг.
Прошла минута, другая, третья... Костя застонал, зашевелился и открыл глаза.
- Очнулся, герой? Ну, как ты? - спросил Кукарача.
Узнав лейтенанта, Костя в испуге зажмурился и громче застонал.
- Это я! Взгляни-ка еще раз! - Кукарача пальцем оттянул веко Кости. Узнаешь?
Костя молчал. Кукарача встал, снял пояс, расстегнул воротник. Мы, как по команде, стали одеваться.
- Отставить! - приказал Кукарача. Мы беспрекословно подчинились. Он собрал в кучу нашу одежду. - Становись по росту!
- Кукарача, отдай хоть трусы! - заскулил Кучико.
- Я кому сказал!
Прикрываясь руками, мы выстроились в шеренгу - Кучико, затем Ирача, Дуду, я. Костя-грек все еще лежал навзничь. Оберегая его мозги от солнечного удара, Кукарача накинул ему на голову чью-то рубашку. Потом уселся на большой валун и окинул нас критическим взглядом.
- Кто из вас самый авторитетный осел - выходи! - распорядился он.
К кому относилась эта лестная характеристика, отлично понимал каждый из нас и лучше всех сам Кучико. На всякий случай он покосился на нас авось найдется желающий первенства, но не найдя такового, нехотя приблизился к Кукараче.
- Опусти руки!
Кучико смутился, покраснел, но ослушаться не посмел. У Кукарачи дрогнул в улыбке уголок рта, словно он отгонял муху. Он протянул Кучико ногу.
- Ну-ка, помоги скинуть сапог!
Кучико, ожидавший разноса, а может быть, и чего-либо похуже, стремглав бросился выполнять приказание лейтенанта и стал стягивать сапог с его ноги с таким рвением, что вместе с сапогом опрокинулся назад. Вскочив, он тут же ухватился за второй сапог.
- Полегче, медведь, ногу оторвешь! - рассмеялся Кукарача.
Мы вздохнули с облегчением - "пронесло!".
Кукарача скинул гимнастерку, извлек из ее кармана три слипшиеся трехрублевые бумажки, осторожно отделил их друг от друга, разложил на камнях и прикрыл сверху камушками. Затем вынул из другого кармана размокшее удостоверение, развернул, с сожалением покачал головой, положил его рядом с трехрублевками и пробормотал про себя:
- Разберись теперь, кто ты такой - Тушурашвили или Чибурданидзе! Потом прикрикнул на нас: - Чего рты разинули? Выжмите гимнастерку! И вот это! - И он бросил нам брюки, а сам стал выжимать майку.
Мы готовы были выжать одежду всего населения Тбилиси, лишь бы задобрить лейтенанта.
- Осторожно! Порвете, чего доброго! Думаете, мне выдадут новую форму?
Потом Кукарача извлек из кобуры наган, высыпал патроны и разложил их по одному на камнях. У нас сперло дыхание. Патроны! Настоящие! Я запомнил навсегда - их было семь штук - продолговатых, с тупыми головками, и из каждого из них угрожающе смотрела смерть.
Кукарача продул наган, положил его рядом с патронами и обернулся к Косте.
- Ну, как теперь? Полегчало?
- Хорошо! - ответил Костя и приподнялся.
- Лежи пока! А вы, - Кукарача обратился к нам, - становитесь в шеренгу!
Считая инцидент исчерпанным, мы охотно выстроились в ряд.
Кукарача поджал под себя по-восточному ноги, оперся руками о колени и, сощурив глаза, уставился на нас.
- Ну-ка, герои, кто из вас первый надумал купаться в Мтквари?
Разумеется, никто из нас не был способен на предательство, но невольно мы взглянули на Кучико.
- Значит, ты?
Разоблаченный Кучико понурил голову.
- Так... Значит, Вере вам уже не хватает? Сегодня вам захотелось Мтквари, завтра захочется Черное море, послезавтра - Дарданеллы, затем Босфор, потом Средиземное море, потом... как этот пролив называется?
- Гибралтарский... - пробормотал я.
- Гибралтарский. А потом - Атлантический океан. Так?
- Можно и в Индийский океан, через Суэцкий канал, - подсказал Ирача новый вариант.
- Заткнись, второгодник несчастный! - рявкнул на него Кукарача. Тоже мне нашелся Магеллан!.. Подойди ко мне! - приказал он Кучико и встал.
Кучико приблизился к Кукараче. Остальное произошло так быстро и неожиданно, что Кучико не успел опомниться: Кукарача влепил ему правой рукой звонкую пощечину.
- Чего дерешься?! Отец ты мне или кто? - взвыл Кучико.
- Поговори у меня!
- Да что, в самом деле, уже и купаться нельзя? Вере разве река? Всю кожу ободрал на коленях!
Кукарача пропустил протест Кучико мимо ушей.
- Следующий!
Ирача воспользовался наглядным примером и, как только приблизился к Кукараче, тотчас же закрыл рукой левую щеку. И тут же Кукарача закатил ему оплеуху левой рукой. Ирача дважды повернулся вокруг собственной оси, однако у него хватило ума молча вернуться на свое место.
- Всех будешь бить? - спросил тихо Дуду.
- А как же? Не могу ведь я поступить не по справедливости!
Дуду вышел, не ожидая приказа.
- Раз ты такой дисциплинированный и покорный, я ограничусь меньшей мерой наказания! - Кукарача схватил ухо покорного преступника и вывернул его так, что лично я предпочел бы две пощечины.
Настала моя очередь. Кукарача сам подошел ко мне.
- Мать знает, где ты?
- Нет.
- Так получай!
Я покачнулся, но удержался на ногах.
- Больно? - спросил Кукарача.
- Больно, - признался я, - ударь еще раз, только не говори маме...
Кукарача взглянул на меня, хмыкнул. Потом подошел к Косте. Тот закрыл глаза и затаил дыхание.
- Ты, болван! Куда ты лез, если не умел плавать? А? Скажем, утонул бы я... Из-за тебя, учти! Ладно, черт со мной!.. Ну, а если утонул бы ты? Ты подумал об этом? Что бы мы сказали твоим родителям? Чем бы мы утешили их? А? - Кукарача побледнел, голос у него прервался. Он сел, швырнул нам одежду. Мы схватили свои манатки и собрались бежать.
- А его? Кому вы оставляете эту подводную лодку? - Кукарача ткнул Костю кулаком в бок. - Забирайте его и сдайте на руки родителям. Да поживее, пока я сам его не утопил!
Костя оделся быстрее всех нас.
- Вы не пойдете? - спросил Кукарачу вежливо Кучико.
Тот выразительно взглянул на свои мокрые доспехи, и Кучико, поняв, что сморозил глупость, быстро повернулся и пошел. Мы последовали за ним, как цыплята за наседкой.
Вдруг мы услышали голос Кукарачи:
- Ребята, вы уж не обижайтесь на меня... Служба есть служба... И еще... Просьба у меня к вам... Небольшая просьба... - Мы в недоумении переглянулись, - просьба к нам? У Кукарачи? А он продолжал: - Не рассказывайте никому, что я... Что я не умею плавать... Ладно?
Мы вскарабкались по откосу правого устоя моста и стали подниматься по Варазисхевскому подъему. Тому, что я, сын строгой - казалось бы, больше некуда - матери, курил, удивляться не приходилось. В нашем квартале тайком от родителей курили почти все мои сверстники. Удивительным был тот факт, что курить нас научила Цаца Барамия - соседка, деревенская девочка, моя ровесница, проживавшая у родственников на правах домработницы. А девочку, в свою очередь, обучил этому весьма полезному занятию обожавший ее дед - Иван Пирцхалава в Носири [Н о с и р и - название села в Западной Грузии, Мегрелпи.]. Каждый раз, когда у нежившегося на циновке под ореховым деревом Ивана потухала трубка, он, оказывается, окликал любимую внучку:
- Цаца, о Цаца!
- Патени! [- Слушаю! (мегрел.)]
- Кумомиги, дзгаби, дачхири! [- Принеси-ка, дочка, огня! (мегрел.)]
Цаца несла огонь. Трубка снова потухала. На сей раз дед вручал внучке трубку - иди, мол, раскури сама. И девочка раскуривала трубку. Так бедная Цаца приучилась курить. И так получилось, что нас - мальчиков-озорников, сорвиголов, жуликов, мошенников и прохвостов - пристрастила к курению честнейшая и добрейшая девочка - Цаца Барамия.
В те годы отношение общества к подросткам-курильщикам было таким же, как, скажем, к наркоманам. Поэтому можете представить себе положение мое, Дуду, Ирача, Кости-грека и Кучико, когда мы, накурившись до одури у забора тети Марты, были застигнуты врасплох Кукарачей.
Не знаю, что в этот миг почувствовали другие ребята, лично для меня померкло солнце, разверзлась земля, иссяк воздух. Кулак с зажатой в нем папироской я врыл в землю, проглотил дым вместе со слюной и, задыхаясь, уставился на онемевшего от изумления лейтенанта. Прошла минута, показавшаяся мне вечностью. Наконец Кукарача обрел голос:
- Что... Что вы делаете?.. Губите себя? Хотите, чтобы сгнили ваши легкие и высохли мозги? Роете себе могилу? Решили умереть? Сдохнуть? Так скажите мне! Вот! - Он достал наган. - Зачем обрекать себя на медленную смерть? Раз-два - и готово!.. Как мне теперь быть? Перестрелять вас или застрелиться самому?
Словно пораженные громом, взирали мы на Кукарачу, боясь шевельнуться, вымолвить слово. Мы ждали бури, урагана, потопа. Но ничего этого не произошло. Кукарача спрятал наган, повернулся и ушел... Раз десять звонил в тот вечер звонок в нашей прихожей, и столько же раз у меня обрывалось сердце. Наконец, когда я решил, что сегодня уже землетрясения не будет, раздался одиннадцатый звонок, и я понял, что это был Кукарача.
Я не смог даже встать со стула. Дверь открыла мама.
- Добрый вечер, Анна Ивановна!
- А, Кукарача! Милости просим! Заходи, присаживайся!
Я почувствовал, что началось действие вулкана, и встал, чтобы до его извержения успеть исчезнуть из комнаты, из дома, из города и вообще из жизни.
- Сиди! - сказала мама. - Ты, конечно, по делу? - обратилась она к Кукараче, который держал в руке толстенную книгу.
Лейтенант взглянул на меня.
- Что, опять он травил реку? - спросила мама.
Кукарача опустил глаза.
- Ограбил банк?
Кукарача молчал.
- Убил человека? - В голос мамы вкралось раздражение.
Кукарача понял, что настал критический момент, и положил книгу на стол.
- Что это?
- Это, Анна Ивановна, Большая Советская Энциклопедия. С вашего позволения, хочу ознакомить вас с одной статьей.
- Зачем же ты утруждал себя? У нас энциклопедий хоть пруд пруди! Мама показала на забитый книгами шкаф.
- Мда-а... Не сообразил, - улыбнулся Кукарача.
- Это касается меня или обоих?
- Скорее - его, но ваше присутствие также желательно.
Мама села и приготовилась слушать. Кукарача кашлянул в кулак.
- Ну, ждем, просвети нас! - подбодрила его мама.
- Никотин! - начал Кукарача и сделал паузу. Мои и мамины взгляды на миг встретились, и мне показалось, что глаза мои пронзило раскаленными иглами. Я опустил голову и зажмурился. Словно сквозь сон доносился до меня голос Кукарачи:
- Никотин... Французское слово - Nicotine, от имени французского дипломата Ж. Нико, который первым ввез в 1560 году табак во Францию... При курении табака никотин проникает с дымом в дыхательные пути и, всасываясь, действует на узлы нервной системы... Действие никотина двухфазное: в малых дозах - возбуждающее, в больших - угнетающее и ведущее к параличу нервной системы, остановке дыхания, прекращению сердечной деятельности. Никотин один из самых ядовитых алкалоидов: несколько капель его при введении человеку могут вызвать смерть...
Кукарача умолк.
- И что же? - спросила мама после долгого молчания.
- Чего вам больше? Про похоронные расходы здесь не говорится, попытался Кукарача сострить.
- Я не про это. Что сделал ты, застав его за курением?
- Я?.. А что я мог сделать? - растерялся Кукарача. - Вот, пришел к вам...
- Он был один?
- У тех я уже побывал. И даже взял расписки.
- Какие расписки?
- Вот, пожалуйста...
Кукарача извлек из кармана сложенные вчетверо листки ученической тетради и развернул один из них.
"Я, Дуду Доборджгинидзе, даю пионерское слово, что никогда в жизни не буду не только курить, но даже смотреть на папиросы. Клянусь мамой, папой и всеми".
Кукарача сложил и спрятал листок.
- Осталось теперь взять расписку от нас, и борьба с никотином закончена, да? - спросила мама, не скрывая иронии. Потом она встала и направилась ко мне. Я даже не сдвинулся с места, - хуже того, что уже произошло, случиться не могло. Мама закатила мне пощечину, против которой пощечины Кукарачи на берегу Мтквари показались мне детской лаской.
- Что вы делаете! - Кукарача схватил маму за РУКУ.
- Отстань! Я знаю, что делаю! - Мама попыталась отстранить Кукарачу.
- Что вы, Анна Ивановна, как можно! Если б помогали пощечины, то я сам...
- Кто же это?.. Кто меня погубил? - спросила глухо мама.
Я-то знал, как ответить на этот вопрос, но одно мое слово сейчас было бы равносильно моей смерти.
- Кто? Вы сами, Анна Ивановна, - сказал Кукарача спокойно.
- Что?!
- Установлено, что, как правило, курить начинают дети родителей-курильщиков, - так же спокойно произнес Кукарача.
- Значит, перевоспитать следует меня? Так, что ли? Может, написать расписку - "Я, Анна Ивановна Бахтадзе, даю пионерское слово...".
- Зачем же вы так, Анна Ивановна? - прервал маму обиженный Кукарача. - Энциклопедию составлял не я, и табак в Грузию завезен не мною... Извините...
Мама опешила, покраснела, быстро повернулась и вышла из комнаты. Не знаю, рассердилась она или ей стало стыдно. Скорее последнее. Кукарача понял, что оставаться ему у нас не стоит. Он взял энциклопедию под мышку и направился к двери. Здесь он остановился, взглянул на меня, и на лице у него появилось выражение, похожее на раскаяние. Я опередил его:
- Шпион ты, Кукарача, шпион! Мильтон несчастный! Ненавижу тебя!
Словно гора свалилась с моих плеч - я высказал Кукараче то, что думал о нем в ту минуту.
Я увидел, как покрылось смертельной бледностью смуглое лицо Кукарачи... Овощной ларек борчалинского колхоза имени Махарадзе находился на краю Варазисхеви, рядом с нашим домом. Весь персонал ларька состоял из двух азербайджанцев - Али и Ибрагима. Нам нравилось, как они смешно коверкают грузинский язык.
- Ты, малшик, очен хатиш, штобы тебе пабит, да? - беззлобно угрожали они нам, уличив в попытке стащить с прилавка семечки подсолнуха или сушеные сливы.
Ларек торговал всем, что имелось в колхозе, - начиная с винограда и вина и кончая арбузами, иногда даже мясом, так что маме почти не приходилось ходить на базар.
Старший, Али, был примерно в возрасте моего отца, Ибрагим - моложе, лет семнадцати - восемнадцати. Он немного косил, и Али, бывая в дурном настроении, называл его "косой сукинсин".
Сейчас мне трудно сориентироваться в ценах того времени, но помню отлично: на рубль Али давал мне столько зелени, что она не умещалась на нашем кухонном столе. И еще говорил:
- Малшик, ты скажи свой мама - Али сдачи не имел, следующи раз отдал все сразу...
Мама называла Али и Ибрагима жуликами, но поддерживала с ними доброе знакомство. К нам, ребятам, они относились хорошо, нередко угощали нас и семечками, и абрикосами, и сливой.
В середине июля Али и Ибрагим привозили полный фургон арбузов и дынь и сваливали их кучей перед ларьком. А потом Ибрагим весь день без передышки расхваливал свой товар:
- Кому борчалинский харфуз и динь на разрез! Сладкий харфуз! Вах-вах-вах, какой динь!
От покупателей не было отбоя. Но меня прельщали не арбузы и не дыни. С утра до вечера торчал я у ларька и как завороженный смотрел на красовавшийся за поясом Ибрагима кривой турецкий нож с черной рукояткой, которым он делал пробные разрезы на арбузах. Не было для меня на свете вещи более красивой и более желанной, чем этот нож, он преследовал меня во сне и наяву.
Был понедельник, 13 июля - день каверзный и подлый. Мама послала меня за зеленью. Я подошел к ларьку и увидел его - предмет моих вожделений и мечты! Ибрагим и Али хлопотали в ларьке, на улице не было ни души, а на самой макушке арбузной пирамиды сверкал, блестел на солнце воткнутый в огромный арбуз кривой турецкий нож...
Не помню, что произошло со мной, кто вскрыл мой череп, кто вывернул мои мозги и шепнул на ухо.
- Иди, не бойся...
Помню лишь, как нож оказался в моих руках, как рухнула арбузная пирамида, как я ворвался во двор тети Марты, закопал нож под забором и как обомлел, увидев вдруг появившегося словно из-под земли Кукарачу...
- Здорово, Тамаз! - приветствовал он меня.
Вместо того чтобы встать, я сел на землю.
- Как дела? Что нового?
Ссориться с лейтенантом меня сейчас не устраивало никак. Поэтому я глупо улыбнулся и пожал плечами, продолжая сидеть. Тогда Кукарача сам опустился рядом со мной на корточки, чтобы вести беседу, как говорится, на одном уровне.
- Где твои дружки?
- Не знаю... Кто на даче, кто в Тбилиси...
- А ты что здесь делаешь?
- Жду отца. Он должен приехать на днях. Наверно, поедем в Кобулети.
- Да нет, чем ты сейчас занят, каковы твои планы на сегодня?
- На сегодня?.. Пока не знаю... Зайдут, наверно, ребята... Сходим на Вере или в зоопарк...
- А до этого? - не отставал Кукарача.
- Пойду домой, - ответил я.
- Не дождешься ребят?
- Придут - сами позовут.
Где-то в уголочке сердца у меня вспыхнула искорка надежды - а может, он ничего не видел? Может, он пришел случайно? Может, он хочет помириться со мной после той истории с папиросами? Я встал и сказал с наигранным равнодушием:
- Ну, я пошел...
- Сядь! Пока придут ребята, поиграем.
- Поиграем? Во что?
- Ну, хотя бы в орел-решку.
Кукарача достал из нагрудного кармана серебряный рубль, положил его на указательный палец, щелкнул снизу большим пальцем, поймал на лету монету, зажал в кулаке и вопросительно взглянул на меня.
- Решка! - сказал я.
Кукарача разжал кулак.
- Проиграл ты! - Кукарача снова подбросил монету.
- Не хочу больше... - Я встал.
- Погоди! Может, сыграем в ножик? - предложил Кукарача.
- Что?! - Я схватился за сердце.
- В ножик, говорю, сыграем! - повторил Кукарача.
- Что ты пристал ко мне? Что тебе нужно?! - Я был готов расплакаться.
- Ничего, кроме твоей дружбы, чего же еще? - Кукарача встал, нашел в куче мусора кусочек угля и начертил на воротах два круга - один большой, другой поменьше - внутри первого. Потом бросил уголек, вытер руки друг об друга, отсчитал от ворот десять шагов, носком сапога провел по земле черту и обратился ко мне:
- Одолжи-ка нож!
Цепенея от ужаса и собственной подлости, я спросил:
- Какой нож?
- А тот, который ты закопал под забором! - ответил Кукарача уверенно, словно нож закапывал он сам.
Что мне оставалось делать? Я откопал нож и отдал его Кукараче.
Лейтенант с минуту внимательно рассматривал нож, удовлетворенно кивая головой. Вдруг нож молнией вырвался из его руки, со свистом описал в воздухе дугу и вонзился в большой круг.
- Принеси! - сказал мрачно Кукарача.
Я с трудом вытащил из ворот нож и принес его лейтенанту. Он снова бросил нож и снова попал в большой круг. Следующие три броска оказались снайперскими - в середине внутреннего круга. Кукарача довольно улыбнулся.
- Твоя очередь. Пять бросков. Запомни, у меня сорок восемь очков две девятки, три десятки.
Я бросил и угодил ножом в тутовое дерево, метрах в трех от ворот.
- Ну, ты даешь! - рассмеялся Кукарача.
- А я целился в дерево! - солгал бессовестно я.
- Валяй!
Остальные четыре броска оказались и того хуже. Нож попадал в ворота или рукояткой или боком, но никак не лезвием. На шум вышла тетя Марта. Она изумленно воззрилась на нас, потом схватилась за голову:
- Господи, что я вижу, ослепни мои глаза! Что это такое? Чему ты учишь ребенка, чтоб ты провалился вместе с твоей милицией! Бездельник! Кукарача черномазый!
- Побойся бога, тетя Марта, какие ты отпускаешь словечки?! Неужели ты никогда не ела сахар? - Кукарача миролюбиво улыбнулся старушке, обнял меня за плечи и вывел со двора. - А теперь мы пойдем и вернем нож хозяину. Ладно?
В азарте состязания я успел уже забыть про этого проклятого Али, и теперь меня словно кипятком обдало.
- Отнеси ты...
- А почему не ты?
- Стыдно мне!
- Ничего. Пойдем вместе. С Али поговорю я.
Мы подошли к ларьку, когда гнев и возмущение Али, вызванные пропажей ножа, достигли апогея. Причем были они обращены в основном против бедного Ибрагима.
- Косой сукинсин, какой нож потерял! Тепер я как продал харфуз на разрез?! Гавариш - кто-то украл, украл! Лучше я адин хароши сабак держал, он хотя бы лайт!
При виде Кукарачи Али повысил голос:
- Милисия, где ты?! Куда смотришь, милисия?! Утром, в сентр города, мине ограбил какой-та сукинсин!
- Я здесь, Али! И вот твой нож!
- Вах, дарагой мой! Ты не милисия, ты настояши золото! - Али выскочил из-за прилавка и стал обнимать Кукарачу.
- Ты не меня, ты его благодари! Это он нашел твой нож! - Кукарача подтолкнул меня.
- Дарагой мой малшик! Скажи, кто мой нож украл? Я ему уши отрезал!
- Я не знаю, это Кукарача отнял нож у вора! - выкрутился я.
- Ай, я его душа матал, сволош, сукинсин!
Али не подозревал, что эти эпитеты он адресовал не кому другому, как мне, только что объявленному им же "дарагим его малшиком".
- На, дарагой, - продолжал он, - бери падарок, денги не нада! - И он протянул мне два небольших арбуза.
Я отказался, попятился назад.
- Возьми, чудак! - подбодрил меня Кукарача.
Я взял арбузы.
- А что надо сказать? - наставительно напомнил мне Кукарача.
- Спасибо, дядя Али, только зачем мне два арбуза? Дай одну дыню.
Кукарача расхохотался.
Али исподлобья посмотрел на меня.
- О-о, малшик, ты тоже балшой хитри сукинсин! - И обменял один арбуз на дыню.
- Кукарача, а что я маме скажу? Откуда все это? Бери-ка ты!
Кукарача взял у меня арбуз и дыню, и мы пошли домой.
Мама ужаснулась:
- Кукарача, не говори, что это украл мой сын, а то я покончу с собой!
- Что вы, Анна Ивановна, это Али преподнес мне, а я - вам, - успокоил ее Кукарача.
- Чем я заслужила такое внимание?
Кукарача неловко улыбнулся и развел руками.
- Ты не обижайся, Кукарача... Скажи мне откровенно: ты бегаешь только за Тамазом и ходишь только к нам или ко всем?
Кукарача задумался. Видно, он не ожидал такого вопроса.
- Нет, Анна Ивановна... Я, как вы изволили выразиться, бегаю не только за вашим сыном и хожу не только в ваш дом... Я - участковый инспектор, и мне приходится бывать всюду... Но, признаюсь, у вас я чувствую себя как-то необычно... Волнуюсь, как на экзамене... В других домах меня иначе как "уважаемый" не величают. "Пожалуйте, уважаемый Георгий!", "Присядьте, уважаемый Георгий", "Пропали бы мы без вас, уважаемый Георгий!.." А вы... Вы спорите, даже ссоритесь со мной, Кукарачей меня зовете...
- Но ведь ты сам просил называть тебя так, - смутилась мама.
- В том-то и дело... Я и других просил... Хотя нет, вру! Не просил я никого называть меня Кукарачей... В общем, я не знаю, как это объяснить... Мне кажется, что когда-то я уже жил в вашем доме... Как ваш Тамаз... Потом я в чем-то провинился, и меня изгнали отсюда... И вот теперь я вновь вернулся, искупив свои грехи... - Кукарача умолк.
Мама достала папиросы и закурила, - она была взволнована, иначе в присутствии Кукарачи не стала бы курить.
- Какие же у тебя обязанности в милиции, Кукарача? - спросила мама. О функциях инспектора милиции она была осведомлена не хуже самого лейтенанта. Вопрос был задан, чтобы нарушить затянувшееся молчание.
- Обязанности? Ну, во-первых, преследование бандитов и воров...
- Что-то я не слышала про пойманного тобой бандита, - рассмеялась мама.
- Пока я здесь, ни один уголовник Ваке не посмеет даже шелохнуться! отшутился Кукарача.
- Допустим. Что еще? - допытывалась мама.
- Еще - идейное воспитание детей, - ответил Кукарача не без гордости, - правильное направление духовной жизни подростков.
- Да? А что тебе известно о духовном воспитании, духовной жизни и вообще о душе?
Кукарача замялся, но тут же нашелся:
- Как же, Анна Ивановна, душа есть душа, а духовная жизнь - это кино, театр, живопись, музыка... И еще - любовь всего этого и вообще любовь!
- И ты думаешь, что бандиты не ходят в кино, жулики, растратчики, спекулянты не имеют жен и детей, не любят никого? - Мама затушила папиросу и вопросительно взглянула на Кукарачу.
Лейтенант задумался.
- Да, странно получается... А вы, Анна Ивановна? Что вы знаете о душе?
Теперь задумалась мама.
- В этом, дорогой мой, не так-то просто разобраться... По-моему, душа - это мысли, мечты человека, заключенные в бутылку, вроде сказочного джинна, которые со дня своего возникновения ждут, стремятся к свободе. Мы иногда освобождаем их - вольно или невольно, чаще же всего они сами вырываются на свободу. А освобожденная человеческая мысль способна творить чудеса в науке, искусстве, литературе. Для меня каждый гений - это вырвавшийся из бутылки джинн. Правда, есть и среди гениев относительно крупные и малые, сильные и слабые, но это не так уж важно. Счастье обретенной свободы они воспринимают в равной мере. - Мама говорила тихо, спокойно, как бы про себя, и лишь в конце взглянула на Кукарачу. - Хорошо, Кукарача, если всеми этими делами в милиции поручено заниматься тебе...
- Анна Ивановна, а где написано обо всем этом? - спросил удивленный Кукарача.
- Не знаю... Не помню... Наверное, нигде... Просто это я так думаю.
- А любовь? Любовь тоже относится к душе? - поинтересовался Кукарача.
- Наверное... Во всяком случае, из всех сокровищ, дарованных богом человеку, самое драгоценное - это талант любви. Мне жаль человека, ушедшего из жизни без любви...
- Я очень люблю детей.
- Значит, ты счастливый человек.
- А вы?
- Я - мать, и любить - моя первейшая обязанность.
- Да, трудное это дело - дети... Вот вы сказали - бегаешь, мол, за Тамазом... А он ведь не один. И мне часто приходится следить, как шпиону, за ними - как бы не подрались, не попали в беду, не стянули чего-нибудь. Кукарача бросил на меня мимолетный взгляд. - Быть может, они и ненавидят меня, но что делать? Стараюсь из-за любви к ним, и только! А ведь мог я стать отличным хлеборобом или кузнецом! - Кукарача показал свои здоровенные кулаки.
- Конечно, - согласилась мама, - трудно воспитывать детей - не то что чужих, даже собственных...
- Да... Вот, скажем, за воровство Уголовный кодекс предусматривает от трех до пятнадцати лет...
- Очень строгий закон!
- Строгий, но необходимый!
- Скажи-ка, а как вы ловите воров?
- Обыкновенно. Украл - поймаем, не украл - пусть гуляет... Случается и так: знаем, что человек вор, а трогать его не имеем права. Улики нужны, свидетели! Есть даже такая поговорка: "Не пойман - не вор!"
- Я-то думала - сложная у вас работа.
На Кукарачу словно вылили ушат холодной воды.
- Ну, знаете... - произнес он обиженно.
- Хорошо... а до того, как вор украдет? Вы предпринимаете какие-либо меры?
- Конечно. У нашей работы ведь есть своя специфика. Существует такой термин - профилактика преступности...
- Я не об этом, - прервала Кукарачу мама. - Меня интересует, проводите ли вы с ворами беседы?
- Какие беседы?! - искренне удивился Кукарача.
Мама встала, подошла к книжному шкафу, сняла с полки книгу в черном переплете, раскрыла ее и обратилась к лейтенанту:
- Ну-ка, послушай! Я постараюсь несколько облегчить текст: "Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтоб погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввергнуто в геенну. И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввергнуто в геенну". Понял?
- Прочтите, пожалуйста, еще раз! - попросил Кукарача.
Мама повторила.
- Вот это да! - воскликнул Кукарача. - Вот это - строгость! Вырвать собственный глаз! Отсечь собственную руку! Против такого закона наш закон - рай!
- Это не закон, Кукарача, это заповедь. Будь это законом, сейчас половина населения Грузии была бы одноглазой и однорукой, - сказала мама.
- А что такое заповедь?
- Заповедь - это нравственное правило, положение, из которого вытекают все законы. И вот я спрашиваю: приобщаете ли вы к этим заповедям людей, прежде чем их арестовать?
- Людям, с которыми мы имеем дело, не помогут никакие заповеди... А что это за книга, Анна Ивановна?
- Евангелие от Матфея.
- А вы читаете его Тамазу?
- Тамазу? - опешила мама. - Знаешь, я не думала об этом... По-моему, рано еще...
- Анна Ивановна, одолжите мне эту книгу, верну через два дня, попросил Кукарача.
Мама молча положила перед ним Евангелие.
- Трудно, конечно, будет мне понять все, но я обращусь за помощью к вам. Вы, наверно, хорошо владеете древнегрузинским языком?
- И французским, и английским, и немецким, - прихвастнула мама.
- Когда же вы успели изучить столько языков? - удивился Кукарача.
- Эх, дорогой мой, все мы, люди всего мира, фактически говорим на одном языке, но не понимаем друг друга только потому, что не умеем прислушиваться друг к другу! - вздохнула мама.
- Нет ли у вас чего-нибудь от головной боли? - спросил вдруг Кукарача.
Мама вынесла две таблетки и полстакана воды.
- На, если боль несильная, прими одну, если очень болит - две.
Кукарача проглотил обе таблетки, поблагодарил, встал и направился к двери.
- Анна Ивановна, а можно мне рассказать об этом нашим, в милиции?
- О чем, Кукарача?
- Вот об этом самом - о душе, о заточенном в бутылке джинне, о заповедях...
- Ну, дорогой мой, Евангелие писала не я, и то, что говорила о душе, не является моей тайной, так что...
- Спасибо, Анна Ивановна! Спустя два дня Кукарача возвратил Евангелие. Никакой помощи он у мамы не просил. Пришел, поблагодарил и ушел.
С тех пор Кукарача у нас не появлялся. При встрече на улице он ласково трепал меня по щеке и просил передать привет маме.
У Кукарачи появилось иное дело - гораздо серьезнее и сложнее, чем возня с нами.
Все, о чем будет рассказано ниже, - это события, свидетелем которых был я сам, о которых нам стало известно по просочившимся из милиции слухам и которые в свое время взбудоражили все население нашего квартала. Трижды Кукарача вызывал Ингу в милицию, и ни разу она не явилась. Наконец лейтенант сам отправился к ней, но не застал ее дома.
- Так запросто ты ее в милицию не заманишь. Она отчаянная, - сказал Кукараче дворник Шакро.
Кукарача просунул повестку в замочную скважину и ушел.
На улице он встретил среднего роста красивую девушку с длинными каштановыми локонами. Вид у девушки был такой беспечный и довольный и сумкой размахивала она так весело, словно весь мир принадлежал ей одной.
Кукарача невольно остановился. Девушка прошла мимо, даже не взглянув на него. Кукарача повернулся и не без удовольствия стал смотреть на ладную фигуру и стройные ноги удалявшейся девушки. Она почувствовала пристальный взгляд мужчины, быстро обернулась, подбоченилась, приняв вызывающую позу.
Кукарача расхохотался.
- Чего смеетесь? - нахмурилась девушка.
- Вы Инга?
- Допустим. Ну и что?
- Не "допустим", а точно. Вы - Инга? - спросил Кукарача.
- Да, Инга. А вы кто?
- Я тот самый Кукарача, который трижды приглашал вас в милицию.
- А-а-а... Ну, и что вам угодно?
- Об этом узнаете в милиции, милая моя Инга! - Кукарача подошел к девушке.
- Думаете, вам легко удастся привести меня в милицию? - подняла брови Инга.
- Думал бы так, не стал бы тащиться по этому подъему! - признался Кукарача. - Но в милицию я вас все же приведу.
- Ну разве силой, волоком! - рассмеялась Инга.
- Подумаешь, задача! Я два финских танка приволок в свой штаб! - с улыбкой, но очень серьезно сказал Кукарача.
- Да?
- Да.
- Как?
- Завтра в девять пожалуйте ко мне в милицию. Там узнаете все. А зовут меня Георгий Тушурашвили.
- Да?
- Да.
- Кукарача звучит лучше!
- Так зовите меня Кукарачей.
- А может, пойдем ко мне? Там и поговорим... - В тоне девушки почувствовались любопытство, уважение и даже некоторый страх.
- Нет, сегодня вы устали с работы... К вам зайду в другой раз, а завтра жду вас.
- Хорошо.
- В дверях вы найдете повестку. Не обижайтесь. Я не думал встретить вас на улице. Порвите повестку, не читая.
- Хорошо.
- До свидания.
- До свидания.
Кукарача и Инга медленно разошлись. Она не пришла ни в девять, ни в полдесятого. Чтобы скоротать время, Кукарача в который раз перечитывал извлеченную из архива паспортного стола автобиографию Инги. "Я, Инга Амирановна Лалиашвили, родилась 19 апреля 1920 года в г. Тбилиси. Отец - Амиран Давидович Лалиашвили - скончался от порока сердца в 1926 году. Мать - Анастасия Александровна Хмаладзе-Лалиашвили скончалась в 1927 году от туберкулеза. После этого я воспитывалась в Земо-Авчальском детском доме. Здесь же окончила семилетку. В 1934 году поступила в двухгодичное провизорское училище, которое окончила с отличием в 1936 году. Работаю в аптеке No 128 на выдаче лекарств. Беспартийная. Не замужем. Проживаю в г. Тбилиси, Кобулетский подъем, No 137. И. Л а л и а ш в и л и
27.IX.1936 г.". Она не пришла. Кукараче стало больно и обидно, - не думал он, что девушка обманет его.
Он закрыл папку, положил ее в ящик стола, встал, надел фуражку и... в комнату вошла Инга. Кукарача с облегчением вздохнул.
- Здравствуйте, Инга! - опередил он девушку.
- Здравствуй, Кукарача! - ответила она и села, не ожидая приглашения.
- Признаться, я уже не надеялся, что ты придешь.
Инга рассмеялась.
- Я пришла ровно в девять!
- Почему же ты не вошла?
- Потому, что я женщина, а у женщин принято так: она приходит на свидание до назначенного времени, прячется где-нибудь в укромном месте и наблюдает за ним. И появляется лишь тогда, когда почувствует, что у него лопнула нить терпения... Я стояла за ивой и наблюдала за тобой через окно. И вот появилась тогда, когда ты уже собрался уходить. Вот и все! закончила Инга со смехом.
- Быть может, все это очень остроумно и весело, когда дело касается любви, - сказал Кукарача.
Инга смутилась.
- Зачем ты вызвал меня? - спросила она холодно и положила свою сумку перед Кукарачей.
- С чего начать? С двух танков или... - Кукарача отложил сумку в сторону.
- О твоих танках знает весь город. Начни с дела! - ответила Инга, убрала сумку со стола и положила ее себе на колени.
Кукарача достал заявление соседей Инги, отогнул конец листа с подписями, оторвал его, спрятал в ящик и протянул заявление Инге.
- Вот. Прочти, пожалуйста!
Кукарача не сводил глаз с девушки. Она сперва заерзала на стуле, затем лицо ее пошло красными пятнами, руки задрожали, глаза наполнились слезами. Вдруг она разорвала заявление пополам и бросила клочки на стол.
- Документы рвать нельзя, Инга!
- Извиняюсь, - Инга проглотила слезы, - я знаю, это сочинение Каламанишвили!
Кукарача вздрогнул от удивления: Инга назвала фамилию, подписанную красным карандашом!
- Под заявлением много подписей. Почему ты думаешь, что писал именно Каламанишвили?
- Не он, а она! Каламанишвили - старая проститутка, развратница! Она отжила свой век, никому уже не нужна, вот и лопается от зависти ко мне...
- В чем же тебе завидовать? Ты любовница вора, подонка, морфиниста! прервал Ингу Кукарача.
Инга на минуту лишилась речи.
- Этот человек... - заговорила она наконец и встала, уронив при этом сумку, - этот человек, каким бы он ни был, - мой муж... А у Каламанишвили ни мужа, ни любовника, ни друзей, ни врагов... Она, эта красивая когда-то женщина, сейчас одна на всем свете, одинока... Вот почему она завидует мне... Тебе не понять этого, ты - мужчина, к тому же милиционер... А что касается похабщины, о которой говорится в заявлении, ее я только и слышала, что в притоне этой старой ведьмы. Это у нее собирались воры и картежники со всего города... Муртало ни разу не приходил ко мне пьяным и ни разу никого с собой не приводил. Он любит меня и не позволит себе ничего оскорбительного!.. - Ингу подвели нервы, губы у нее побледнели и задергались. Она как подкошенная упала на стул.
- Когда же он бывает дома? - спросил Кукарача.
Инга подозрительно сощурилась.
- Он не говорит об этом заранее.
- Конечно, бандитская повадка...
- Назови человека в городе, у кого он украл или отнял хоть копейку!
- Знаю... В нашей картотеке сказано все о твоем святом супруге: опасный рецидивист, в Грузии не промышляет, имеет четыре судимости, в том числе две за убийство, и не расстреляли его лишь потому, что ухлопал подонков вроде себя. Вот кто он есть, твой ангел!
- Плевала я на вашу картотеку! А мог бы ты преподносить своей возлюбленной каждый день по корзине красных роз?!
- Почему бы и нет? Даром, что ли, наш квартал называется Вардисубани? [Дословно: квартал роз (груз.)] - пошутил Кукарача.
- И зимой?
- Зимой вряд ли, - признался Кукарача.
- То-то! А Муртало мог... - заметила Инга не без злорадства. - Мог бы ты посылать женщине тысячу рублей ежемесячно?
- Откуда? У меня вся зарплата - восемьсот рублей! - воскликнул Кукарача.
- А Муртало мог!.. Можешь ли ты явиться хоть с того света, чтобы поздравить любимую женщину с Новым годом и днем рождения? Не можешь! А Муртало может! - Инга говорила, все более волнуясь, не отдавая себе отчета, и Кукарача подумал: "Вот и проговорилась, дурочка!" - Можешь ли ты отвадить от меня всех мужчин квартала, сделать меня недосягаемой, чуть ли не королевой? Не можешь! А Муртало может, потому что он никого на свете не боится - ни тебя, ни твоей милиции, а ты боишься его! - Инга была на грани истерики.
- Ладно, успокойся! - произнес тихо Кукарача и добавил: - Запомни: не родился еще человек, которого бы я испугался!
- Серьезно?
- Вполне!
- Допустим. И хватит об этом!.. Что тебе нужно от меня?
- Ничего. Напиши расписку, что указанные в заявлении факты впредь не повторятся...
- Как они могут повториться, если их и не было?!
- Тогда напиши, что заявление не соответствует действительности, что все это выдумка, клевета, - предложил Кукарача.
Инга написала.
- Все? Могу идти? - спросила она.
- Пожалуйста! - ответил Кукарача и, не выдержав, тут же спросил: Скажи мне, только искренне: ты действительно любишь эту мразь или боишься его?
Инга задумалась, потом спросила:
- А ты знаешь, Кукарача, что такое любовь?
Кукарача кивнул головой.
- Скажи!
- Талант любви - самое драгоценное из всех сокровищ, дарованных богом человеку... И несчастен человек, ушедший из жизни без любви...
- Кто тебя научил этому, Кукарача? - прошептала Инга.
- Анна Ивановна...
- Кто это?
- Есть такая женщина...
- И ты испытал этот талант?
- Пока нет... А ты?
Инга не ответила. Она встала, повернулась и ушла, не попрощавшись.
Кукарача с минуту прислушивался к ее удалявшимся шагам в коридоре, потом взял разорванное заявление, достал из ящика стола оторванный его край, склеил куски гуммиарабиком, снова спрятал лист, встал, подошел к окну и распахнул его, чтобы проветрить комнату. Распахнул, да так и застыл у окна: за ивой стояла Инга и смотрела на него... НАРОДНОМУ КОМИССАРУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ
ГРУЗИНСКОЙ ССР Прошу довести до сведения всех органов милиции республики:
в ночь с 8 на 9 марта в г. Таганроге ограблен ювелирный магазин.
Похищены драгоценности стоимостью 456 325 руб. 40 коп.
Установлено: один из скрывшихся участников грабежа - грузин по
кличке "Муртало" (фамилия неизвестна). Объявлен всесоюзный
розыск. Приметы: среднего роста, коренастый, верхняя губа
рассечена, два передних зуба - золотые. Начальник Уголовного розыска
Наркомвнудела СССР.
11 марта 1940 г. Кукарача, как и все сотрудники милиции, получил копию этой радиограммы, хотя к участию в операции его не привлекали. Подобные дела в районе обычно возглавлял и "проворачивал" лично Сабашвили. Но эта радиограмма и начальству и подчиненным показалась несколько наивной. "Муртало не та птичка, чтобы после содеянного в чужом городе прилететь в Тбилиси, снести яйца в собственном гнезде и ждать спокойно, пока за ним пожалует милиция!" - так думали все.
Кроме Кукарачи.
В час ночи девятнадцатого апреля Кукарача вошел в комнату Инги и стал в дверях с наганом в руке.
За столом сидели двое - Муртало и Инга. Нераскупоренная бутылка шампанского застыла в руке Муртало. Он взглянул сперва на Ингу, потом на Кукарачу и опустил руку с шампанским.
- Не двигаться! - приказал Кукарача. Он, конечно, понял, что оружие у Муртало в правом кармане и потому ему нужно освободить правую руку.
- Подними бутылку выше!
Муртало повиновался.
Грянул наган Кукарачи, и из отбитого горлышка бутылки брызнуло шампанское. Кукарача переложил наган в левую руку, подошел сзади к стулу, на котором сидел Муртало, указательным пальцем поднял висевший на спинке стула пиджак и, не почувствовав в нем тяжести, повесил на место.
- Встать!
Муртало встал.
Кукарача молниеносным движением извлек из правого кармана его брюк пистолет и положил себе в карман. Потом сел к столу и поставил себе бокал.
- Можешь налить.
Муртало разлил шампанское и спросил с горькой усмешкой:
- Сесть можно?
- Конечно. Но тебе придется так долго сидеть, что на твоем месте я предпочел бы постоять...
- Шутишь? Это хорошо, когда шутит милиционер! - Муртало сел.
- Я - Кукарача.
- Знаю. Почему ты не вошел через окно?
- Чтобы ты не ушел через дверь.
- Как ты догадался, что дверь не заперта?
- Устарели твои методы, Муртало, на эту приманку мы сейчас не клюем!
- Хорошо стреляешь!
- Из нагана - пять в десятку, ножом - три в десятку, два в девятку. Интересуешься расстоянием?
Муртало поморщился.
- Что тебе нужно, зачем пришел? Знаешь ведь, в Грузии я не работаю, местные власти не беспокою... А из-за дуры подводить меня под срок не стоит. Не к лицу Муртало сидеть за ношение оружия. И потом... Не угрожаю, но ты знаешь: тюрьма имеет не только вход... - Муртало потянулся к пиджаку.
- Не надо, Муртало! - предупредил Кукарача и взвел курок нагана.
- Папиросы! - огрызнулся Муртало.
- Папиросы можно...
Муртало закурил.
- Ну, за что же выпьем? - полувсерьез, полушутя спросил Кукарача.
- За милицию! - осклабился Муртало.
- За милицию! - Кукарача осушил бокал. Никто его не поддержал.
- Говоришь, не стоит брать тебя из-за дуры? - обратился он к Муртало.
- Ей-богу, не стоит, Кукарача! - ответил тот многозначительно.
Кукарача помолчал, потом взглянул на Ингу, которая до сих пор не промолвила ни слова.
- Будьте любезны, мадам, - сказал он, - снимите серьги и кольцо... Бриллиантовые серьги и бриллиантовое кольцо... Снимите и положите на стол...
Инга зарделась.
- Загибаешь, Кукарача! - Муртало осуждающе покачал головой. - Не стоит того мое дело! Отстань от женщины, возьми бабки!
Кукарача пропустил слова Муртало мимо ушей и в свою очередь словно между прочим спросил:
- Кстати, куда ты дел остальное добро, взятое в ювелирном магазине в Таганроге?
Муртало собрался было ответить, даже рот раскрыл, но передумал. Минут пять длилось молчание. Муртало снова закурил, несколько раз затянулся, и вдруг - Кукарача не успел даже опомниться, - перегнувшись к Инге, ткнул ее в лицо папироской. Инга вскрикнула, откинув голову назад, и Кукарача ужаснулся, увидев под ее левым глазом безобразный кровоточащий ожог.
- Продала, сука?! - прошипел Муртало, и тут же сильнейший удар Кукарачи опрокинул его навзничь. Кукарача связал ему руки, потом подошел к Инге.
- Как я прозевал! - проговорил он с сожалением.
Инга достала из шкафа какой-то пластырь, приложила к ране, а Кукарача схватил за шиворот пришедшего в себя Муртало, встряхнул его, поставил на ноги и с презрением, словно плюнул, сказал:
- Гниль ты, а не человек! Твой крестный не ошибся!
Муртало затравленным волком взглянул на лейтенанта и процедил сквозь зубы:
- Припомнится тебе все, Кукарача... Кровью отольется... Не будь я Муртало!..
- Ладно, пока что моя очередь! Шагай! - И он подтолкнул Муртало к двери.
И тут случилось то, чего Кукарача не мог не то что ожидать, но даже представить себе: Инга сорвалась с места и упала перед ним на колени.
- Не губи меня, Кукарача!.. Кто мне поверит, что не я выдала его милиции?! Умоляю тебя!.. - Она припала горячими губами к руке лейтенанта. - Отпусти его!.. Будь мужчиной! Сжалься надо мной! Отпусти его, если не хочешь увидеть меня с перерезанным горлом!
- Да ты что?! Из-за кого ты унижаешься? Из-за этого подонка? Встань сейчас же!
- Нет, Кукарача! Ты не знаешь их законов! Убьют, зарежут меня! Заклинаю тебя матерью, отпусти его! Пусть уйдет из моего дома невредимым!
- Инга, о чем ты говоришь?! Я ведь не личное, я государственное дело выполняю! Как же я могу отпустить его?!
- Покончу с собой, Кукарача! Клянусь!
Кукарача понял, что Инга сейчас способна на все. Он не был железным, он был обыкновенным человеком - лейтенант милиции Георгий Тушурашвили. И человек не устоял перед горем человека. Он достал нож и разрезал узел на руках Муртало.
- Иди! - сказал Кукарача.
Муртало не сдвинулся с места.
- Иди! - повторила Инга.
Муртало пошел к двери.
- В окно! - сказал Кукарача.
Муртало вернулся и перелез через окно. Спустя несколько минут Кукарача выстрелил в окно. Распластанная на полу Инга подползла к Кукараче и, рыдая, обняла его за ноги.
- Встань!
- Что же теперь с тобой будет?!
- Ничего, авось обойдется...
Кукарача поднял Ингу, положил наган в карман и ушел, прикрыв за собой дверь.
Огни вокруг в окнах были погашены. Но Кукарача чувствовал, как в него, словно раскаленные стрелы, впивались любопытные, испуганные взоры соседей...
Кабинет Сабашвили был заперт изнутри. Кукарача понурив голову сидел на стуле. Давид, как зверь в клетке, бегал по комнате, ломая руки, натыкаясь на стены. Временами он останавливался перед лейтенантом и рычал:
- Ты что думал? Муртало - фраер вроде твоих квартальных сопляков?! На бандюгу объявлен всесоюзный розыск, а этот кретин Шерлок Холмс прет один на операцию!.. Как ты назвал операцию? "Инга и Кукарача"?! "Кукарача из Ваке"?! - Давид схватил графин с водой и почти опорожнил его. - Ты понимаешь, что это пахнет трибуналом?! Как ты смел скрыть от меня?!
- Да что я скрыл?! Откуда я знал? Пришел к женщине на день рождения, а застал там незнакомца... - пробормотал Кукарача.
- Какого еще незнакомца?! Кого ты обманываешь?! И чего тебя понесло к ней в час ночи?!
- Когда освободился, тогда и пошел...
- Зачем? Кто она тебе - друг?! Племянница?! Или ты совсем из ума выжил? Крутишь любовь с проституткой?!
- Это моя обязанность... - ответил спокойно Кукарача.
- Что - твоя обязанность?! - обезумел Сабашвили.
- Моя обязанность морально воздействовать...
- Замолчи, иначе прихлопну тебя и себя тоже!.. Впрочем, кому я предъявляю векселя! Сам во всем виноват! Разве тебе место в милиции? Мозги у тебя набекрень! Тебе бы заведовать детским садом!..
- Объяснил же тебе: случайно я нарвался на него, ну и сумел он уйти...
- А два выстрела?!
- Ну... Стрелял я, промахнулся...
- Когда стрелял?! Спустя час?!
- Ну, убей меня! Ушел, сбежал, сволочь! Что же мне теперь делать? Ну, застрелюсь я перед тобой, хочешь?..
Давид сел к столу, схватился за голову, долго молчал. Потом положил перед Кукарачей лист бумаги и ручку.
- Пиши... Озаглавь, как хочешь, - заявлением, просьбой, рапортом... Напиши, что не хочешь работать в милиции и просишь освободить...
Время шло, а Кукарача даже не дотронулся до ручки. Сабашвили понял, что в душе лейтенанта происходит борьба, страшная, сложная борьба. Он взял себя в руки, постарался унять нервное возбуждение и тихо спросил:
- Что с тобой, Георгий?
- Давид, ты знаешь - я могу и заявление написать, и уйти из милиции... Меня страшит другое... Я боюсь потерять тебя, потерять уважение к самому себе... Поэтому прошу - не гони меня сейчас... Дай возможность исправить свою ошибку... Я сумею искупить вину, хотя бы ценой собственной жизни...
Сабашвили взял трубку внутреннего телефона.
- Габо, зайди, пожалуйста, на минутку...
- Что ты собираешься делать? - спросил Кукарача.
- Собираюсь охладить тебя.
- Надолго?
- Пока не поумнеешь.
- Значит, вечное заключение? - горько улыбнулся Кукарача. - А я вот что тебе скажу: лично я считаю, что возвращение Инги к праведной жизни во сто крат важнее, чем поимка этого подонка Муртало...
- Что?! - побледнел Давид. - Значит, ты отпустил его?!
- О, господи! Сказал ведь тебе - ушел он, сбежал!
Давид собирался сказать что-то, но в это время в кабинет вошел его заместитель Габо.
- Привет!
Никто ему не ответил. Габо быстро смекнул, что происходит что-то необычное, и прикусил язык.
- Отбери у него оружие и посади в карцер! - распорядился Давид.
- Карцер занят.
- Кто там?
- Мтацминдский Апо, вор.
- Никаких Апо! Немедленно освободить карцер!
- А куда я дену Апо?
- Куда хочешь! Отпусти!
- Как?!
- В чем он провинился?
- Избил буфетчика.
- За что?
- Обсчитал его сверх меры...
- Ну и поделом ему... Отпусти!
- Куда?
- Вы что, оглохли, капитан? Говорят, вам: гоните к черту этого Апо и посадите в карцер Георгия Тушурашвили, Кукарачу. Понятно?
- Есть, товарищ майор! - вытянулся Габо.
- Вот так. Действуйте!
Сабашвили вышел из кабинета.
С того дня в жизни Кукарачи что-то изменилось, он как-то преобразился. Одни говорили, что лейтенанту сильно повезло, другие, наоборот, считали, что судьба изменила Кукараче; одни доказывали, что их участковый приобрел ангельский характер, другие, наоборот, обвиняли его в связях с самим сатаной. Одним словом, от Земмеля [З е м м е л ь - так тбилисцы по сей день называют место, где когда-то находилась частная аптека Земмеля.] до сельхозинститута и от Вере до Мтацминды имя Кукарачи склонялось на все лады.
- Вчера Кукарачу видели в аптеке...
- Что-то зачастил он на Кобулетский подъем...
- А Инга-то... Ломит из себя святую, словно не она, а я ходила в любовницах Муртало...
- Чует мое сердце, выпустит Муртало из них кишки...
- Одеваться-то стала хуже... Но лицо... Лицо у нее так и сияет от счастья...
- Ну, вряд ли она откажется от старого...
- А Кукарача каждый день в шесть утра уходит от нее...
- Может, они расписались?
- Ну, ты скажешь!..
Так или иначе, имена Инги и Кукарачи слились воедино... Мы возвращались от тети Анисо, подруги детства мамы. Раньше, до переезда на новое место, мы жили в одном доме, на Анастасьевской улице. Теперь не проходило недели, чтобы мама и тетя Анисо не навестили друг друга. Приятельницы болтали весь день не переставая, а я и сын тети Анисо - мой ровесник Зураб - гоняли мяч во дворе.
Итак, мы возвращались домой... Я рассказывал маме, как мы с Дуду с закрытыми глазами прошли по перекинутой через овраг Варазисхеви водопроводной трубе. Мама слушала, слушала и вдруг громко расхохоталась:
- А знаешь, почему ты такой лгунишка?
- Почему? - искренне заинтересовался я, так как знал за собой такой грех - иногда я любил сочинять несусветную чушь.
- Когда появился ты, я была студенткой, присматривать за тобой дома было некому, и я оставляла тебя на попечение Анисо. А она, негодяйка, чтобы ты не орал, давала тебе пустую грудь. Ну а все, кто в детстве сосали пустую грудь, вырастают лгунишками. Понял?
Мы хохотали оба.
У Верийского базара мы встретили Кукарачу. С ним была красивая молодая женщина в простеньком платье. Я сразу узнал Ингу.
- Здравствуйте, Анна Ивановна, - поздоровался Кукарача с изысканной вежливостью.
- Кукарача, дорогой, здравствуй! - обрадовалась мама. - Куда ты исчез? Как ты поживаешь?
- Ничего, спасибо. Как вы? Тамаз не обижает вас? Если что - дайте мне знать, я шкуру с него спущу... - Кукарача погладил меня по голове.
- Нет, что ты, твои лекции пошли ему впрок. Вот только обманывает меня иногда.
- Что ж, Анна Ивановна, иногда мы все обманываем друг друга, оправдывал меня Кукарача и взглянул на стоявшую в стороне и неловко улыбавшуюся Ингу.
- Знакомьтесь, Анна Ивановна, это мой друг, Инга Лалиашвили.
- Ах, вот она какая, Инга? Чудная девочка! - Мама протянула руку. Смущенная Инга ответила слабым пожатием.
- А откуда вы ее знаете? - спросил удивленный Кукарача.
- Ну, милый мой, сейчас весь мир только и говорит, что о тебе и Инге! - ответила мама со смехом.
Инга густо покраснела.
- А вы тогда были правы, Анна Ивановна, ох как правы... - сказал Кукарача.
- Когда, Кукарача?
- Когда сказали мне, помните: "Из всех сокровищ, дарованных богом человеку, самое драгоценное - талант любви".
- А-а, - вспомнила мама.
- Спасибо вам, Анна Ивановна!
- Я-то при чем?
- И все же вам спасибо!
- Не за что, Кукарача...
- Ну, так до свидания!
- Дай бог вам здоровья!
Кукарача и Инга ушли. Мама проводила их взглядом.
- Красивая девушка! - сказала мама.
- Очень! - подтвердил я.
- Тоже мне знаток! - Мама легонько шлепнула меня по затылку. Потом потерла правую ладонь и проговорила про себя: - Какая у нее теплая и приятная рука...
Прошло с того дня несколько месяцев. И вот однажды во двор тети Марты ворвался бледный как полотно Зевера, замахал руками и испустил душераздирающий вопль:
- Кукарачу убили!
...Спустя десять минут весь наш квартал собрался у дома Инги.
Санитары и двое милиционеров вынесли на носилках Кукарачу. Он был без сознания. Из простреленной в двух местах груди Кукарачи еще сочилась кровь...
- Инга, - проговорил он, - кругом туман... розовый туман... Я не вижу тебя... Ух, Муртало, подло ты пришил меня, сволочь грязная... - Кукарача с сожалением покачал головой, потом поднял глаза на Ингу и протянул руку к ее лицу. Рука на миг застыла в воздухе и упала, словно отрубленная.
Без единого стона, без единого слова, - с улыбкой на лице красиво умер Кукарача - лейтенант милиции Георгий Тушурашвили.
Давид чуть прикоснулся к Инге рукой. Девушка взглянула на него мутными глазами.
- Куда он ушел? В какую сторону?
Инга показала на Удзо [У д з о - гора в окрестностях Тбилиси.].
Давид молча протиснулся сквозь толпу и пошел по ведущей к Удзо дороге, как овчарка по волчьему следу.
Утром из Бетаниа [Б е т а н и а - храм неподалеку от Тбилиси] Давид привез на коне изувеченного, со связанными руками Муртало и бросил его во дворе милиции. Муртало был жив.
Спустя ровно месяц в народном суде, что около круглого садика, начался процесс. Желающих попасть на него не мог вместить не только крохотный зал, но и садик. Каждое слово, произнесенное на суде, передавалось из уст в уста.
Мама на процесс не ходила, я же не пропустил ни одного заседания. Мама подробно расспрашивала меня.
В судебной практике такое, наверное, случается редко - суду с большим трудом удалось найти защитника для обвиняемого. Ни один тбилисский адвокат не хотел браться за защиту Муртало: людское негодование оказалось сильнее всех посулов и даже угроз дружков убийцы.
Судебное разбирательство длилось три дня - с утра до позднего вечера с небольшими перерывами. Было опрошено много свидетелей и еще больше предъявлено обвинений Муртало.
На утреннее заседание третьего дня по просьбе Давида впервые пришла Инга. Пришла красивая и строгая, как амазонка, в глубоком трауре, с белым как полотно лицом. Она вошла в зал вместе с Давидом и стала перед судьей и заседателями, даже не взглянув на остриженного Муртало, сидевшего за барьером между двумя милиционерами.
После обычной предварительной процедуры начался допрос.
С у д ь я. Расскажите суду, что вам известно по делу.
И н г а. Кукарача пришел домой в полдень...
С у д ь я. Вы имеете в виду Георгия Тушурашвили?
И н г а. Я буду называть его Кукарачей.
С у д ь я. Пожалуйста... Скажите, почему Кукарача пришел именно к вам?
И н г а. Он был моим мужем.
С у д ь я. А кем был для вас обвиняемый?
И н г а (после продолжительного молчания). Муртало?
С у д ь я. Шалва Фридонович Хизанишвили.
И н г а. Я не знаю такого человека.
С у д ь я. Он сидит слева от вас, на скамье подсудимых.
И н г а. Этого подонка зовут Муртало.
С у д ь я. Кем же он доводится вам?
И н г а. Он был моим любовником, пока... (Шум в зале.) Пока я не познакомилась с Кукарачей.
С у д ь я. Насколько суду известно, вы не состояли в официальном браке с Тушурашвили.
И н г а (упрямо). Он был моим мужем!
С у д ь я. Каковы, по-вашему, мотивы преступления, совершенного в отношении пострадавшего?
И н г а. Кукарача - не пострадавший, он убит. (Шум в зале.)
С у д ь я (смущенно). Продолжайте...
И н г а. Кукарача спал. Вдруг в комнату вошел Муртало с наганом в руке. Я закричала от испуга и неожиданности, хотя и знала, что рано или поздно развязка должна наступить. Кукарача вскочил и бросился к оружию, но было поздно. Его револьвер был уже у Муртало... (Инга умолкла.)
С у д ь я. Продолжайте, пожалуйста.
И н г а. Кукарача спал раздетым и, проснувшись, тотчас потянулся к одежде. "Не беспокойся, можешь беседовать со мной в майке!" - разрешил Муртало. - Зачем ты пришел? - спросил Кукарача.
- Ты спрашиваешь меня? - удивился Муртало.
- Я и Инга любим друг друга!
- Не может быть! И сильно?
- Муртало, положи оружие и уходи!
- Оба? Или только твое?
- Оба!
- А нет ли у тебя наручников? Заодно надену и пойду с тобой в милицию.
- Ты так и поступил бы, если б котелок у тебя варил... - Кукарача взял брюки.
- Предупреждаю, встанешь - получишь пулю!
- Не посмеешь! Убьешь меня - не миновать тебе расстрела!
- Дудки! Уголовный кодекс я знаю как аллилуйю. Я убью тебя на почве ревности и заработаю пять, от силы восемь лет. Красная цена за твою шлюху.
- Убей и меня! - попросила Инга.
- Нет, милая! Смерть для тебя блаженство, для него - мучение. Ты должна жить долго, долго, пока не сгниешь!
- Поделом мне! - сказал Кукарача.
- Вот именно! Сорвалось у тебя! И знаешь почему? Потому, что фраер ты, не профессионал, и купила тебя эта шлюха!
С у д ь я. Почему Кукарача сказал "поделом мне"? И что имел в виду обвиняемый, сказав "сорвалось у тебя"?
И н г а. Дело в том, что год тому назад Кукарача схватил этого подлеца в моем доме и отпустил его по моей просьбе...
С у д ь я (привстал). Что? Схватил и отпустил?
И н г а. Да. Вы не знали Кукарачу... Он был добр, чист и безгрешен...
С у д ь я. Продолжайте.
И н г а. Продолжать нечего. - Помнишь, говорил я, что припомнится тебе все? - Муртало взвел оба курка.
- Не стреляй, Муртало! - сказал Кукарача спокойно, как бы с сожалением. С у д ь я. Потом?
И н г а. Потом Муртало приблизился к кровати...
Инга сделала несколько шагов к барьеру, за которым сидел Муртало, расстегнула жакет, выхватила наган и, пока милиционеры опомнились, навела его на Муртало и спустила курок.
Муртало вскочил, закрыл лицо руками и повалился на пол. При каждом выстреле он дико выл. В зале поднялся невообразимый шум.
Семь раз грохнул Ингин наган. Потом в зале воцарилась тишина.
Инга бросила револьвер, опустилась на пол, уткнулась головой в колени и зарыдала. Я вернулся домой к обеду. Мама налила мне суп, сама села к столу и приготовилась слушать. Я молчал и к супу не притронулся. Тогда она убрала тарелку и поставила передо мной мои любимые холодные котлеты с белым хлебом. Когда я отказался и от котлет, мама забеспокоилась.
- Что с тобой, мальчик, ты заболел? - Она потрогала мой лоб.
- Сегодня допрашивали Ингу.
- Что же она сказала, несчастная?
- Пустила в Муртало семь пуль!
- Как?!
- Так. Из нагана.
- Да ты что?! В зале суда? Семь выстрелов?! - Мама не верила своим ушам.
- В зале суда.
- И ты видел это?
- Видел.
Мама встала, снова села.
- Потом?
- И промахнулась.
- Семь раз?
- Семь раз.
- Невероятно! - прошептала мама и вышла на кухню. Вскоре я последовал за ней. Мама сидела у окна, смотрела на белый купол университета и курила. Я опустился на пол перед ней и положил голову на ее колени. Долго молчали мы... Потом я почувствовал ласковое прикосновение теплой маминой руки. Она нежно гладила меня по голове. Я взглянул на маму. По ее щекам катились слезы, и подбородок дрожал.
- Промахнулась, говоришь? - спросила она.
Я кивнул головой. Я понял, что маме хочется заплакать навзрыд, но усилием воли она сдерживала себя, - она умела владеть собой, моя гордая мама.
Я почувствовал горький комок в горле, зарылся головой в мамины колени и заплакал - сперва тихо, про себя, потом громко. Мама не успокаивала меня, лишь рука ее по-прежнему гладила мою голову. Я плакал и за нее...
Это произошло 21 июня 1941 года. А на другой день об этом уже забылось. 22 июня народ был ошеломлен страшной вестью - на нашу страну напала фашистская Германия.
Лишь однажды, в 1943 году, тетя Марта вспомнила Кукарачу и Ингу и всплакнула - когда в военкомат пришло сообщение с фронта о гибели медсестры Инги Амирановны Лалиашвили.
И я вспомнил Кукарачу, вернее, он приснился мне - 12 октября 1979 года, в 12 часов ночи, за полчаса до моего второго инфаркта. И вот что странно: во сне Кукараче, по-прежнему было двадцать один или двадцать два года, мне - за пятьдесят, а он по-прежнему поучал и наставлял меня...