Посвящается В. Гаршину

- Старшина!
- Что, Стрижик?
- А я спать лягу.
- Надо раньше котел окончить. Экзамен скоро.
- А пусть им издохнуть с экзаменом. Я и так наработался. Две топки, все связи, заогненный ящик почистил. Десять часов работал. Я на полчасика лягу. Жалко тебе, что ли?
- Жалко не жалко, а вот хозяин узнает, и нагорит. Ну, да бог с тобой, ляг. Мы за тебя уж поработаем.
В котле о трех топках было невыносимо жарко, душно.
Свечи от жары таяли, поминутно гасли и вспыхивали, вырисовывая по углам и меж горячих труб жарящихся, как на вертелах, детишек.
Тоненькие, полуодетые и сонные, они апатично выстукивали молоточками трубы, и казалось, вот-вот молоточки выпадут из их рук, выпадут свечи, и они сомкнут глаза.
Сверху, с палубы, слабыми отголосками доносились стук и визг подъемных паровых кранов, ржание лошадей и мычание коров, погружаемых в трюмы, голоса капитана, матросов и заунывное рабочих: "Вира помалу, майна, банда".
Стрижик - мальчик лет двенадцати, с острой и лукавой мордочкой, карими глазками и курчавой головкой, получив от старшины разрешение, слез с заогненного ящика, потушил растаявшую и слившуюся в один нагар свечу, раза два зевнул, согнулся и сунулся комком под третью топку.
Несколько минут Стрижик не мог заснуть. Над ним, под ударами шести молоточков, стонали связи и трубы, стонал заогненный ящик, и от этих стонов котел, это "пароходное сердце", казалось, не выдержит и лопнет.
Но как ни стонал терзаемый молоточками котел, слабость и утомление взяли свое.
Разбитый десятью часами работы, Стрижик сжался в еще меньший комок, подпер ручонкой свою курчавую головку, и скоро послышалось его ровное и спокойное дыхание.
Стрижик заснул. И снилось ему:
Он, Мишка Рябой, Ванька Колдун, Семка Клоп и Федька Дикарь сидят под эстакадой и играют в карты. В "три листика с подходцем".
Мишка Рябой проигрался. Два рубля проиграл и злой такой.
- Что ставишь? - спрашивает Рябого Колдун.
- Пиджак.
- Идет! Пас! Давай пиджак!
- На, давись! Боком он у тебя вылезет. Ставлю жилетку!
- Пас! Я выиграл! - радуется опять Колдун. - Давай жилетку! Что еще ставишь?
- Картуз!
- Пас! Картуз давай!
Стрижик во сне улыбнулся. Откуда ни возьмись - стражник.
- Ах вы, картежники! Вот я вас!
Все разбежались кто куда. Колдун растерял пиджак и жилетку. А стражник:
- Держи!
Снилась Стрижику дальше - зима.
Он и Семка Клоп лежат в бочке на набережной. Оба скрипят зубами, как волченята, обнялись и зарылись в солому. А ветер - у, какой злой! Так и шарит, валит клепки, тюки, черепицу, рвет электрические провода, эстакаду, залезает к ним в бочку и наносит снегу.
Снился ему и моряк.
Моряк этот держит его крепко-крепко и толкает в топку. А в топке - огонь страшнейший.
Как пташка, бьется у него в руках Стрижик и плачет.
Вдруг является господин, добрый такой, ласковый, и кричит моряку:
- Не сметь, не пущу, отдай его!
Моряк разжал руки и выпустил Стрижика.
Снилось Стрижику после, что лежит он у обжорки пьяный-пьянехонький. Дикари напоили его.
Лежит он, а из головки его бежит кровь. Кадык (вор) разбил ему камнем голову. Кровь бежит, и он тяжело дышит. Глазки у него смыкаются.
Снилось ему еще, что сидит он в школе. И не один он. Тут и Мишка Рябой, и Ванька Колдун, и Семка Клоп, и Федька Дикарь. Все "свои", знакомые - шарики. Мордочки у них чистенькие, беленькие, как фарфоровые писанки, глазки сияют, волосенки подстрижены и намаслены, и на всех - новая одежонка.
Все сидят и слушают. В классе тихо, и учитель с красным длинным носом читает. Читает все такое чудное: про "Волка и лисицу", "Красную Шапочку", "Козлика и его деточек".
Спит Стрижик, улыбается во сне, и снится ему, снится.
А товарищи заканчивают работу. Чистят последнюю трубку. И теперь все слабее и слабее звучат молоточки, слабее стонут связи и трубы.
Скоро оборвется стон, и "сердце", как бы истекшее кровью, смолкнет и перестанет биться.
Вот просунулась в горловину котла голова кочегара.
- Кончили? - спросил он.
- Кончили!
Кочегар вынул голову, и из котла вынырнул мальчуган с открытой грудью и лицом, выпачканным накипью.
- Все, старшина, в порядке?
- Все, Еремеич.
- Заогненный ящик почистили?
- Почистили.
- И связи тоже?
- Тоже.
- Экзаменовать, значит, не надо?
- Не надо.
- Смотри-и! Ну, ладно. Иду зарядить топки и пустить воду.
Кочегар исчез. Старшина же, утирая рукавом лицо и втягивая с наслаждением свежий морской воздух, вливающийся свободной струей сверху через железные решетки и входы в машинную, сел на корточки у края горловины.
В горловине блеснула свеча, и вылез другой шарик.
- Какой час? - спросил он старшину.
- Два будет.
- А чтоб им света не видать! - выругался тот энергично и зло сплюнул.
- Кому? - спросил старшина.
- Известно, не мне. Ну, и общество же! До двух часов людей мучает.
- Каких людей?
- А таких! Что, мы не люди?
- Выходит, не люди.
- Ты вот, старшина, - горячился сморчок, шарик, - рассуди сам. Отчего нас так поздно держат?
- А то как же? Пароход, умник ты этакий, ведь срочный. Сегодня итить ему надо.
- Завтра пошел бы, не опоздал.
- Говори! Станут ждать до завтра. Рейс из-за тебя откладывать, что ли? Время, брат, деньги... Ну, вы, идолы! Чего не вылазите?! - рассердился старшина.
- Сейчас!
Несколько свечей сразу вспыхнуло в горловине, и один за другим вынырнуло шесть черных, как дьяволята, шариков.
- По домам! - скомандовал старшина, и все, обгоняя друг друга и гася на ходу свечи, бросились кверху.
Наверху, на палубе, несмотря на позднюю ночь, продолжалась прежняя лихорадочная нагрузка.
Гремели паровые краны, ржали зарываемые в трюмы лошади, мычали коровы и сливались в гул десятки голосов рабочих и матросов.
Шарики юркнули вниз по сходне на набережную, разбежались в разные стороны и скрылись во мраке.
А Стрижик продолжал спать.
Товарищи забыли про Стрижика.
И спит Стрижик под топкой. И снятся ему блаженные сны, и он во сне не перестает улыбаться.
Ужасный, последний сон! Стрижик на минуту открыл глаза. В котле никого нет, тихо.
Вверху над ним бледным матовым пятном, дробящимся на дымогарных трубах, светится круглая и открытая горловина.
- Фу, дьявол! А чтоб тебе ни дна ни покрышки! - ворчит и ругается обычной руганью кочегар Еремеич. Голос его за котлом чуть слышен.
Еремеич заряжает кардифом топки.
- Чтоб вас рразорвало!
Чудак Еремеич! И вечно он недоволен своими топками. Он находит их старыми, никуда не годными, вечно проклинает их и желает им от души разорваться, хотя вряд ли это ему выгодно, ибо разорвись топки - и первому влетит ему, Еремеичу.
Стрижик, уловив эту ругань, улыбнулся, хотел было сделать движение, встать и вылезть из котла, но окаменелое от долгой и непосильной работы тельце его и не тронулось.
Приподнятая было головка его упала опять на подпиравшую ее руку, из детской груди вылетел вздох, и Стрижик уснул опять.
А Еремеич тем временем, зарядив все топки, полес закупоривать котел.
Он заделал как следует горловину.
Сперва обмазал края их суриком, потом залепил их несгораемым картоном - асбестом и привинтил гаечным ключом крышки. Он вспотел от этой работы. Тяжела эта работа и ответственна.
Зато теперь он спокоен. В котле - ни одной дырочки, ни одной скважины и поры.
Стрижик проснулся. Дыхание его сделалось частым и тяжелым, точно на него навалилась глыба.
Печальное пробуждение! Матовое пятно вверху исчезло, исчезли заогненный ящик, трубы. Все исчезло, и глаза Стрижика потонули во мраке.
Где-то сбоку визжала старательно завинчиваемая кочегаром гайка.
Стрижик рванулся, но отяжелевшая головка упала назад и больно ударилась о топку.
- Еремеич! - крикнул он сдавленно.
(Еремеич потом рассказывал, что кто-то, кажется, его звал, но кто, он и не догадывался. И как тут догадаться.)
Но Еремеич не слышал. Он возился с забортным краном.
Кран был открыт, и на Стрижика хлынул дождь. В котле зажурчала вода, и все стихло...

* * *

Через пять-шесть часов сходня была отдана, поднят якорь, и пароход, гудя и выбрасывая клубы дыма, выходил за брекватер.
А Еремеич старался. Сняв куртку и сорочку и похожий в таком виде на австралийца, он неутомимо отправлял по нескольку лопат угля и кусков промасленных тряпок то в одну, то в другую топку и разводил в них адское пламя.
А если бы Еремеич знал!...
Но он узнал обо всем после, в Константинополе.
Была получена от пароходного общества телеграмма:
"Загляните в котел. Нам заявили об исчезновении одного чистильщика котлов - мальчика. Кажется, катастрофа".
Пар был из котла выгнан, и Еремеич заглянул...
Но лучше бы он туда не заглядывал! Еремеич вскрикнул, выронил свечу и упал как подкошенный.
Три месяца пролежал потом Еремеич.
Он находился между жизнью и смертью и все время видел перед собой детский остов, протягивавший ему с тупым отчаянием на костистом лице руки.

Источник текста: Л. Кармен "Рассказы", М: Художественная литература, 1977