Здесь ждали Эван, дворецкий, и двое слуг. У Эвана в обеих руках
были пистолеты.
-  Его милость послал за людьми шерифа. Он приказал мне задержать
вас до их прибытия, мастер Том.
-  И что же вы собираетесь делать, Эван?
Том положил руку на рукоять шпаги.
-  Ваша лошадь ждет снаружи, мастер Том. - Эван опустил
пистолеты. - Надеюсь, вы найдете мастера Дориана. Все в Хай-Уэлде
будут скучать без вас. Возвращайтесь к нам когда-нибудь.
-  До свидания, Эван, - хрипло ответил Том. - Спасибо.
Он спустился по лестнице, сложил судовые журналы в седельную сумку
и сел в седло. Повернул лошадь к морю и поехал по засыпанной гравием
дороге в город. У ворот сдержал стремление оглянуться.
-  Кончено, - напомнил он себе. - Все кончено.
Пришпорил лошадь и поскакал по темной дороге.
* * *
Том решил не ждать появления людей шерифа. Он знал, что Уильям
выдвинет против него множество обвинений. Своих он отыскал в
закусочной в «Ройял Оук». Они изумленно смотрели на его залитую кровью
одежду и сломанный нос.
-  Мы должны отплыть немедленно, - сказал он Аболи, Неду Тайлеру и
Уилу Уилсону.
Потом посмотрел на Люка Джервиса, сидевшего поодаль у очага. Люк
владел маленьким «Вороном» и был сам себе хозяин, но приказ принял без
возражений и кивнул.
Когда они уже собирались отвалить от причала, по плимутской дороге
галопом прискакал одинокий всадник. Натянув узду, он едва не перелетел
через голову лошади.
-  Подождите, сэр! - Том улыбнулся, узнав голос мастера Уэлша. -
Не оставляйте меня!
«Ворон» вышел в открытое море, и на его палубе собралась небольшая
компания верных друзей Тома.
-  Какой курс, сэр? - спросил Люк, когда они отошли от берега.
Том тоскливо посмотрел на юг. Там мыс Доброй Надежды и врата
Востока. «О, если бы у меня был корабль, настоящий корабль, а не эта
скорлупка», - подумал он и решительно отвернулся.
-  Лондон, - сказал он. Его голос из-за разбитого и распухшего
носа звучал невнятно и гнусаво. - Я заплачу тебе за это плавание, -
добавил он.
Большая часть его призовых денег еще лежит в Лондоне, в банке
Сэмюэля.
-  Об этом договоримся позже, - хмыкнул Люк и начал отдавать
приказы трем своим матросам, поворачивая корабль на восток.
«Ворон» спокойно вошел в Темзу, а затем и в Лондонскую гавань,
ничем не выделяясь из множества маленьких кораблей. Люк высадил всех
вместе со скромным багажом на каменный причал под лондонским Тауэром.
Аболи отыскал дешевое жилище на бедной припортовой улице.
-  Если повезет, эти комнаты будут нужны нам всего несколько
дней. - Том осмотрел грязный деревянный дом.
-  А удача нам понадобится, чтобы стерпеть крыс и тараканов, -
заметил Уил Уилсон, пока Том переодевался в лучший костюм, какой
захватил с собой. Темно-синие плащ и панталоны, не слишком модные,
придавали ему вид серьезный, деловой.
-  Я с тобой, Клиб, - вызвался Аболи. - Без меня ты, пожалуй,
заблудишься.
День выдался холодный и дождливый, настоящий предвестник осени.
Путь по лабиринту улиц был неблизкий, но Аболи находил дорогу так
уверенно, словно шел по родному лесу. Они подошли к Корнхиллской
оконечности Лиденхолл-стрит и направились к внушительному главному
зданию Компании.
-  Подожду в таверне на углу, - сказал Аболи Тому при расставании.
Когда Том вошел в вестибюль, один из секретарей узнал его и
почтительно поздоровался.
-  Посмотрю, сможет ли вас принять его милость, - сказал он. -
Подождите покамест в гостиной, мистер Кортни.
Слуга в ливрее принял у Тома плащ и принес стакан мадеры. Сидя в
кресле перед горящим камином, Том повторял про себя просьбу, с которой
думал обратиться к Николасу Чайлдсу. Он был в общем уверен, что Чайлдс
еще не получал известий от его брата Уильяма. Уильям - если, конечно,
он не ясновидящий, - не может догадаться, что Том придет сюда, и
потому вряд ли послал Чайлдсу срочное сообщение с просьбой не помогать
Тому.
С другой стороны, Том понимал: не стоит ждать, что Чайлдс поручит
ему командование одним из кораблей Компании. Много капитанов с большим
опытом, у кого за плечами долгие годы службы, ждет такой возможности.
Том никогда еще самостоятельно не командовал кораблями, и Чайлдс ни за
что не доверит ему один из великолепных «индийцев». Лучшее, на что он
может рассчитывать, это место младшего офицера на корабле, идущем в
Индию, а Дориан - в Африке.
Обдумывая эту загвоздку, Том смотрел на огонь и отхлебывал вино.
Лорд Чайлдс все знает о пленении Дориана; Том слышал, как он обсуждал
это с Хэлом, когда тот гостил в «Бомбей-хаусе». И если Том попросит
корабль, Чайлдс поймет, что у него на уме не выгодная торговля, а
поиски брата.
Более того, раздобудь Том корабль, Чайлдс сделал бы все, чтобы
помешать ему обогнуть мыс Доброй Надежды. Хэл говорил, что Компания не
дает никому постороннему торговать на ее территориях.
Нет, лучше сделать вид, что эта часть света его совсем не
интересует. «Буду снимать шкуру с этой кошки с хвоста», - мрачно решил
он.
Лорд Чайлдс заставил его ждать меньше часа, что Том счел
благоприятным признаком. Председатель совета директоров Ост-Индской
компании был, вероятно, самым занятым человеком в Лондоне, а ведь Том
явился без приглашения и предупреждения.
«С другой стороны, я брат-рыцарь по ордену, и моя семья владеет
семью процентами акций Компании. Он не может догадаться, что всего
несколько дней назад я едва не перерезал Билли горло».
Секретарь провел Тома вверх по главной лестнице и через прихожую,
примыкающую к кабинету Чайлдса. Обстановка говорила об огромном
богатстве и влиянии Компании.
Под ногами - роскошный шелковый ковер, а на картинах, развешанных
по стенам, изображены корабли Компании у экзотических берегов
Карнатики или близ Коромандельского побережья.
Когда Том прошел под люстрой, похожей на перевернутую ледяную
гору, и через резные позолоченные двери вошел в кабинет, лорд Чайлдс
встал из-за стола и пошел ему навстречу. Это, пожалуй, рассеивало все
опасения Тома.
-  Мой дорогой юный Томас. - Чайлдс сжал его руку и большим и
указательным пальцами надавил условный опознавательный знак рыцарей
ордена. - Какой приятный сюрприз.
Том ответил таким же пожатием.
-  Милорд, вы очень любезны, что приняли меня безотлагательно.
Чайлдс махнул рукой.
-  Напротив. Простите, что пришлось ждать так долго. Голландский
посол… - Он пожал плечами. - Я уверен, вы понимаете. - Чайлдс был в
парике, на позолоченном вышитом лацкане сверкала звезда ордена
Подвязки. - Как ваш любезный брат Уильям?
-  Он здоров, милорд. И просил передать вам выражения его
глубочайшего почтения.
-  Я чрезвычайно опечален тем, что не смог присутствовать на
похоронах вашего отца, но Плимут очень уж далек от Лондона.
Чайлдс провел Тома к креслу под высокими окнами, в которые поверх
крыш видны были река и стоящие на якоре корабли.
-  Выдающийся человек был ваш отец. Нам, всем, кто его знал, будет
очень его не хватать.
Еще несколько минут они обменивались любезностями, затем Чайлдс
откинулся на спинку кресла, протянул руку к своему внушительному
животу и извлек из жилетного кармана золотые часы.
-  Боже, одинадцатый час, а меня ждут в Сент-Джеймсе. - Он сунул
часы в карман. - Я уверен, вы пришли ко мне не только для того, чтобы
скоротать время.
-  Милорд, если перейти сразу к делу, мне нужна работа.
-  Вы пришли точно по адресу. - Чайлдс кивнул так энергично, что
его щеки задрожали, словно бородка индюка. - Через десять дней
«Серафим» отправляется к Карнатике. Капитан - Эдвард Андерсон. Вы,
конечно, знаете и его и корабль. Ему нужен третий помощник. Место
ваше, если захотите.
-  Я имел в виду нечто иное, нечто более наступательное.
-  Ага. Мистер Пепис - мой личный друг, и он хорошо знал вашего
отца. Нисколько не сомневаюсь, что с его помощью мы найдем для вас
место на военном корабле. Думаю, боевой фрегат подходит молодому
человеку с вашим нравом.
-  Простите, сэр, могу я говорить откровенно? - вежливо перебил
Том. - В моем распоряжении есть небольшой катер. Очень быстрый и
послушный, идеальный корабль для нападений на французский берег.
Чайлдс удивленно смотрел на него, и Том торопливо продолжил, не
давая ему времени отказать.
-  У меня на этом катере есть экипаж из бойцов-моряков, которые
служили под командованием моего отца на «Серафиме». Для действий во
Франции мне не хватает только каперского свидетельства.
Чайлдс рассмеялся от души, так, что его живот запрыгал на коленях,
как резиновый мяч.
-  Яблочко от яблони недалеко падает, верно? Как и ваш отец, вы
предпочитаете вести, а не следовать. Конечно, ваши боевые приключения
всем известны. Вам следовало бы поместить отрубленную голову аль-Ауфа
в свой герб, когда в будущем в один прекрасный день вы станете
рыцарем.
Неожиданно лорд оборвал смех, и Том увидел в его голубых глазах,
как работает проницательный, расчетливый ум. Чайлдс встал и подошел к
окну. Так он стоял, глядя на реку, пока Том не начал ерзать в кресле.
Потом молодой человек догадался, что пауза умышленная. И сказал:
-  Милорд, я хотел бы отдать вам долю приза, который я захвачу с
этим свидетельством. Я думаю, пять процентов вполне выразили бы мою
благодарность.
-  Десять процентов выразили бы ее еще явственней, - заметил
Чайлдс.
-  Хорошо, десять, - согласился Том. - И, конечно, чем быстрей я
отплыву, тем быстрей заработаю для вас десять жирных процентов.
Чайлдс повернулся к нему и алчным жестом быстро потер руки.
-  Я сегодня же утром увижу в Сент-Джеймсе кое-кого из нужных
людей, джентльменов, в чьей власти выдать свидетельство. Загляните ко
мне через три дня - это будет четверг - в это же время. Возможно, у
меня будут для вас новости.
Три дня ожидания тянулись, как похоронная процессия, и всех
снедали страхи и опасения. Если Уильям свяжется со всеми влиятельными
людьми в Лондоне, с которыми он знаком, перед Томом закроются все
двери; с того дня как он покинул Хай-Уэлд, прошло достаточно времени,
чтобы посыльный мог расстроить его планы.
Даже если Чайлдс доставит ему свидетельство, у Тома нет ни
корабля, ни экипажа: ведь он не мог начинать разговор со своими людьми
на эту тему, пока у него в кармане не будет свидетельства,
подписанного королем. Люк Джервис уже отправился в одно из своих
загадочных плаваний, чтобы встретиться с французским партнером где-то
на середине Канала. Он может наткнуться на людей короля и не
вернуться. Сомнения одолевали Тома, как стервятники, не только во
время бодрствования, но и во сне. А если Люк вернется, согласится ли
он рисковать своим «Вороном» в столь опасном предприятии? Он, должно
быть, уже богат, а Аболи говорил, что у него жена и целый выводок
детей.
Все три дня его люди выжидательно посматривали на него, но Том
ничего не мог им сказать. Он даже не решался рассказывать им об
обещании Чайлдса, чтобы не давать слишком больших надежд. Утром в
четверг он выскользнул из квартиры, как вор, даже не сказав Аболи,
куда идет.
Часы на маленькой церкви на углу Лиденхолл-стрит едва пробили
десять, когда в прихожую за Томом пришел секретарь.
Одного взгляда на лицо Чайлдса Тому хватило, чтобы все кошмары
рассеялись. Как только они поздоровались и сели лицом к лицу, Чайлдс
взял со стола документ на тяжелом пергаменте. Том узнал внизу
единственного листка печать канцлера Англии. Это было точно такое
свидетельство, с каким его отец вывел в море «Серафим». Чайлдс
педантично прочел вступительную фразу:
«Да будет всем известно, что наш верный и возлюбленный подданный
Томас Кортни…»
Дальше он читать не стал, но поднял голову и улыбнулся Тому.
-  Милостью неба, вы его получили! - возбужденно воскликнул Том.
-  Сомневаюсь, что какой-либо капитан получал свидетельство так
быстро, - заметил Чайлдс. - Благоприятное для нас предзнаменование.
Он подчеркнул множественное число местоимения, положил
свидетельство и взял другой документ.
-  Это отдельный контракт, в котором в окончательном виде изложено
наше соглашение. Я не вписал название корабля, но сейчас это нужно
сделать.
Он взял перо, подточил его, прежде чем окунуть в чернильницу, и
вопросительно посмотрел на Тома. Том сделал глубокий вдох и обрубил
концы.
-  «Ворон», - сказал он.
-  «Ворон», - изящным почерком вывел Чайлдс и снова посмотрел на
Тома.
-  Теперь нужна ваша подпись.
Том, едва взглянув на контракт, подписал его. Чайлдс тоже подписал
и посыпал подписи песком. По-прежнему дружелюбно улыбаясь, он подошел
к стоявшему в стороне столику со множеством бутылок и налил в два
бокала ром. Один протянул Тому и сам поднял второй.
-  Погибель Людовику XIV и чума на всех французов!
* * *
Аболи окликнул лодочника, чтобы тот перевез их вверх по реке туда,
где у острова с совершенно не подходящим названием Илпай - пирог с
угрями - обычно стоял «Ворон» Люка Джервиса.
С расстояния в кабельтов они увидели, что «Ворон» вернулся из
последнего плавания и привязан к деревянному причалу.
Когда они подошли ближе, из дома среди ив вышел Джервис и пошел на
причал им навстречу, оставляя за собой в воздухе тонкую струйку
голубого дыма из трубки. Том спрыгнул на берег, а Аболи тем временем
заплатил лодочнику шесть пенсов.
-  Выгодное было плавание, мастер Люк? - спросил Том.
-  Таможенники погнались за нами у Ширнесса. Пришлось выбросить за
борт три бочонка коньку, прежде чем удалось уйти от них. Вся моя
полугодовая прибыль ушла к Дэви Джонсу. [К морскому дьяволу]  - Он печально потер шрам
на щеке. - Думаю, я становлюсь стар для такой игры, мистер Кортни.
-  Может, я смогу заинтересовать вас чем-то менее щекочущим
нервы, - предположил Том.
Люк заметно приободрился.
-  Я так и думал! У вас что-то на уме! Вы напоминаете вашего отца.
Тот всегда искал возможности.
В этот миг в дверях дома появилась женщина. Ее передник ее был
выпачкан сажей, а на руках она несла голого младенца с грязным задом.
Ребенок обеими руками цеплялся за мягкую белую грудь, которая, как ухо
спаниеля, свисала из раскрытой рубашки.
-  Люк Джервис, даже не думай уйти со своими друзьями-подонками,
бросив меня дома без хлеба и с шестью детьми, которых нужно кормить! -
закричала она. Ее нечесаные волосы падали на лицо.
Люк подмигнул Тому.
-  Мой ангелочек. Брак - прекрасное, благородное дело. Мне иногда
кажется, что слишком хорошее для таких, как я.
А женщина продолжала кричать:
-  Тебе пора поискать честную работу, а не ускользать по ночам и
возвращаться с враньем о потерянных деньгах. Я ведь знаю, что ты все
это время чалился с какой-нибудь шлюхой.
-  У вас есть для меня работа, мистер Кортни? Любая, лишь бы увела
меня подальше от крика жены…
-  Об этом я и пришел поговорить, - с облегчением сказал Том.
* * *
Три ночи спустя «Ворон» с лоцманом на борту медленно приближался к
французскому берегу.
-  Глубина пять!
Лоцман произнес это негромко, потом открыл задвижку фонаря и
осмотрел мазь на конце лота, чтобы увидеть, что прилипло на дне.
-  Песок и раковины, - доложил он громким шепотом.
-  Отмель Хётре, - кивнул в темноте Люк: его предположение о том,
где они находятся, подтвердилось. - Там, с правого борта, Кале, Онфлёр
за мысом.
Он свободно произносил французские названия. Том от Аболи знал,
что Люк владеет французским языком как родным.
-  Здесь дно поднимается очень полого, и при таком легком
восточном ветре мы без труда доберемся до берега вброд, - сказал Люк
Тому.
-  Будьте готовы идти за борт, когда я скажу.
Том решил, что на берег, разведать якорную стоянку в Кале,
отправятся только они с Люком. Ему очень хотелось взять с собой и
Аболи, но чем меньше людей, тем благоразумнее; к тому же если их
окликнет французский патруль, трудно будет объяснить черное лицо
Аболи.
-  Глубина два! - негромко донеслось с носа.
-  Можно, - прошептал Люк и передал руль помощнику. Они с Томом
взяли свои кожаные сумки и перешли на нос. Оба были в грубой рыбацкой
одежде, в тяжелых башмаках на деревянной подошве и в кожаных куртках
поверх шерстяных рубашек. На головах - шерстяные шапки. В этот момент
киль «Ворона» мягким толчком коснулся дна.
-  Суши весла! - прошептал Люк, и гребцы подняли длинные весла.
Люк первым спустился за борт и погрузился в воду до подмышек. Том
передал ему два мешка и последовал за ним. Вода была такая холодная,
что у него захватило дух.
-  На воду! - негромко приказал помощник гребцам, и «Ворон» начал
медленно пятиться от отмели. Люк дождался начала прилива, чтобы
увериться: корабль не застрянет. Десяток гребков - и маленькое судно
исчезло в темноте. Том снова вздрогнул, и не только от холода.
Необычное ощущение - оказаться в одиночестве на враждебном берегу, не
зная, что тебя ждет впереди.
Дно быстро повышалось; вскоре они оказались на влажном плотном
песке и остановились, прислушиваясь. Слышался только негромкий плеск
небольших накатывающихся на берег волн, поэтому Том с Люком
распрямились и быстро пошли по дюнам и через кусты к мысу.
Через полмили они едва не наткнулись на разбитый корабль, стоящий
выше границы прилива.
-  Это старый «Бонёр», [«Удача» (фр.)] бретонское каботажное судно, - сказал
Тому Люк. - Хороший ориентир для возвращения.
Он опустился на колени и стал копать яму в песке под побелевшими
шпангоутами старого корабля.
Потом положил в яму один из мешков и забросал песком.
-  Отыщем, когда понадобится.
Они пошли быстрее и поднялись на мыс.
На вершине они опять сбавили шаг, используя как прикрытие низкий
просоленный кустарник и стараясь не высовываться. Укрытие они отыскали
в развалинах каменного сооружения. Люк сказал, что во время войн с
голландцами здесь помещалось французское укрепление. Отсюда открывался
хороший вид на подходы и на стоящие в гавани корабли. Прежде чем
окончательно устроиться, Том и Люк осмотрели окрестности крепости,
чтобы убедиться, что следов недавнего пребывания людей нет. Из своего
мешка Люк достал по паре пистолетов на каждого. Пистолеты зарядили
свежим порохом, проверили заряды и положили наготове рядом. И стали
ждать рассвета.
Мало-помалу горизонт на востоке окрасился лимонным и розовым, и
его теплое сияние осветило местность под ними.
Даже в столь ранний час вокруг французских военных кораблей,
стоящих на якоре в гавани, шла напряженная деятельность. В подзорную
трубу Том насчитал пятнадцать трехпалубников с восемьюдесятью пушками
на каждом и множество судов поменьше. У многих на палубах работали
матросы.
На берегу тоже царило оживление, и, когда встало солнце, стали
видны отряды солдат, идущие в город по дороге из Парижа. Солнце
блестело на багинетах их мушкетов, перья и ленты на треуголках при
каждом шаге раскачивались и развевались. За солдатами по разбитой
дороге гремел обоз из множества повозок.
Из города двигался небольшой эскадрон кавалеристов - шитые золотом
мундиры, синие шапки и высокие начищенные сапоги.
Тому на мгновение показалось, что всадники направляются прямо
вверх, к их укрытию. Со вздохом облегчения он увидел, что на
перекрестке за городом всадники повернули и двинулись на юг по дороге,
обсаженной тополями. Поднятая ими пыль исчезала в направлении Онфлёра.
Солнце поднялось выше, разогнало низкие облака, вокруг посветлело,
и Том смог сосредоточиться на наблюдении за пристанью. Помимо военных
кораблей здесь стояли десятки судов поменьше. Лихтеры и баржи
перевозили с берега людей и грузы. Одна из барж, с флагами
предупреждения, медленно шла к одному из трехпалубников, низко осев в
воде под грузом бесчисленных бочонков с порохом.
Другие корабли были привязаны к причалу или в беспорядке
разбросаны по заливу. Многие были вооружены от носа до кормы, имея
лишь единственную мачту и бушприт. Небольшие корабли с таким новым
расположением парусов обладают преимуществом перед более традиционными
кораблями с прямым парусным вооружением и в современных флотах
становятся все более популярными. Для управления ими требуется меньше
людей, и они легче отзываются на ветер. Их часто используют как
разведочные и вспомогательные суда при больших военных флотах.
Непрерывный поток таких кораблей и других, еще меньших судов плыл в
гавань и из гавани, забирая поближе к берегу, чтобы избежать встречи с
английским флотом. Англичане держали в блокаде основные порты Канала,
ожидая выхода французского флота. На середине Канала Том иногда видел
паруса английских военных кораблей.
«Ворон» тоже где-то там, ждет ночи, чтобы снова подойти к берегу и
снять их с отмели.
С выходящих из гавани кораблей Том перенес внимание на те
небольшие суда, что стояли на якорях. Многие из них были гораздо
больше «Ворона» и вооружены небольшими пушками. Он приметил с десяток
подходящих для его целей, но вынужден был одно за другим отбраковать
их, обнаруживая изъяны. Некоторые требовали серьезного ремонта или
были слабо вооружены, другие предназначались для каботажных перевозок,
но не для долгих плаваний в открытом море, наконец, третьи были
недостаточно велики, чтобы взять на борт людей и груза, сколько нужно
Тому.
В середине дня, лежа животами на теплом песке, Том и Люк поели
хлеба с ветчиной и крутыми яйцами - все это Люк достал из своего
мешка; фляжку с пивом они передавали друг другу.
Том старался не отчаиваться, но, казалось, здесь ничего
подходящего для него нет.
Когда солнце начало уходить за горизонт, Тому оставалось выбрать
всего из двух кораблей. Но потом один из них поднял паруса и ушел в
море, и у Тома осталось только неопределенного вида старое судно,
знававшее лучшие дни.
-  Придется брать этот, - недовольно решил он, и они собрали
пистолеты и снаряжение, готовясь, как только стемнеет, уйти к отмели.
Неожиданно Том схватил Люка за руку и показал на север.
-  Вот! - возбужденно воскликнул он. - Тот самый!
Из-за мыса вышел шлюп; стройный и быстрый, как гончая, он
аккуратно вошел в фарватер и направился к гавани.
-  Ты только посмотри! Он тяжело нагружен, это видно по
ватерлинии, и тем не менее способен дать пятнадцать узлов, если
девственница пукнет! - почтительно прошептал Люк, пораженный красотой
корабля.
Корабль с плоской палубой, без полуюта и юта.
Единственная мачта украшена изящными парусами и по длине
соответствует корпусу корабля. По оценке Тома, общая длина судна
превышает пятьдесят футов.
-  Десять пушек, - подсчитал Том, глядя в подзорную трубу. -
Достаточно, чтобы испугать любую арабскую дау.
На мачте гафель с квадратным парусом и большой топсель, на
бушприте - два кливера. В убывающем свете корабль приобретал
причудливые, призрачные очертания, словно становясь порождением ветра
и морской волны.
-  Я уже люблю его, хоть и не знаю его имени. Но мы выберем для
него новое, - пообещал Том.
Шлюп круто повернул. Его паруса исчезли, словно по мановению
волшебника. Том, напрягая зрение, наблюдал, как корабль причаливает.
По его подсчетам, на борту девять человек, но шлюп может уйти в
дальнее плавание и с экипажем в тридцать человек, хотя, возможно,
придется переделать нижнюю палубу, чтобы вместить столько.
-  Хорошо запомни его, Люк, - сказал Том, не отрывая подзорную
трубу от глаза. - Ты должен найти его в темноте.
-  Он выжжен у меня в глазу, - заверил Люк.
В последних лучах света они увидели, как шесть человек покинули
борт и отправились на берег, где уже горели огни таверн.
-  Даже отсюда чувствуешь их жажду, - заметил Том. - Они не
вернутся до рассвета. Значит, на борту остаются трое.
Когда совсем стемнело, они торопливо пошли через дюны. Люк выкопал
мешок и с помощью кремня и кресала зажег фонарь, который лежал в
мешке.
Он направил фонарь в сторону моря и, приоткрыв задвижку, мигнул
три раза. Немного выждал и повторил сигнал. При четвертой попытке на
его условный знак ответили тремя короткими вспышками со стороны темной
воды.
Они вошли в море и брели вброд, пока вода не начала плескать в
лица. Услышав в ночи скрип уключин, Люк резко свистнул. Несколько
минут спустя над ними навис борт «Ворона». Они забрались на палубу.
Люк, с которого еще текла вода, сразу взял руль, и они начали
пятиться от отмели. Как только под килем оказалось достаточно воды,
Люк поднял грот и кливер. Том разделся донага, вытерся грубой тканью,
которую протянул ему Аболи, и переоделся в сухое. В лиге от берега Люк
положил «Ворон» в дрейф, и все сели кружком на палубе под затененным
фонарем.
-  Мы нашли корабль, - сказал Том своим людям. На их лицах,
освещенных фонарем, было хищное выражение. - Но увести его из-под носа
у французов - это не плавание в хорошую погоду с попутным ветром. - Он
не хотел лишней самоуверенности. - Мы подождем до средней вахты, когда
все улягутся в гамаки. Если нас окликнут, отвечает Люк, остальные
держат рот на замке. - Он нахмурился, чтобы все поняли важность
молчания. - Когда окажемся рядом, я дам приказ и поведу абордажную
группу. Аболи и Уил Уилсон помогут мне очистить палубу от неприятеля.
Нам придется иметь дело с тремя, не больше. Никаких пистолетов, только
кулаки и дубинки. Клинки используйте только в самом крайнем случае.
Главная наша забота - тишина, а человек с клинком в животе визжит, как
свинья в опорос. Фред забросит носовую чалку, Реджи - кормовую. Лучше
их перерезать или перерубить, парни, так что у вас под рукой должны
быть ножи.
Потом Том поговорил с каждым по очереди, заставив повторить
приказ, чтобы в темноте не приключилось никакой путаницы. Вместе с
Люком и его тремя матросами всего их будет пятнадцать человек; все
опытные моряки с «Серафима», те, кого успели созвать Уил и Аболи.
Более чем достаточно для такого дела.
-  Ветер восточный, и Люк считает, что к полуночи он усилится. Я
не заметил, чтобы они накладывали на якорную цепь сальник, поэтому мы
сможем быстро уйти, потянув за фал.
Том посмотрел на Неда Тайлера; его суровое лицо озарял желтый свет
фонаря.
-  Мистер Тайлер, вы сразу встанете за руль, в схватку ввязываться
не будете. Люк на «Вороне» поведет нас, он поставит на корме
затененный фонарь.
Когда все поняли, чего хочет от них Том, он проверил их оружие и
убедился, что у каждого есть дубина и нож. Том единственный будет
вооружен длинным клинком. Он прикрепил к поясу Нептунову шпагу.
К исходу первой вахты Люк повел «Ворон» ближе к берегу. Ветер дул
с суши, отчетливо донося береговые звуки; когда церковный колокол в
городе прозвонил полночь, можно было сосчитать удары. По приказу Тома
задремавших разбудили; впрочем, почти все моряки были начеку и не
спали.
В гавань пришлось заходить против ветра, но Том готов был
заплатить такую цену за возможность потом быстрее выйти. Вскоре они
оказались среди французских военных кораблей и прошли мимо
трехпалубника так близко, что слышали, как на палубе сонно
переговаривается якорная вахта. Никто их не окликнул, и Люк привел
«Ворон» к каменному причалу, у которого они в последний раз видели
шлюп. Том скорчился на носу, чтобы быстрее разглядеть французский
корабль. Оставалась возможность, что корабль ушел или переместился
вдоль причала, но Том полагал, что большая часть экипажа еще пьет эль
в тавернах и капитан подождет с разгрузкой до утра.
«Ворон» медленно приближался к темной пристани, проходя между
двумя стоящими на якоре кораблями. Том напрягал зрение, прикрывая
глаза руками, чтобы не мешал отраженный в воде свет окон на берегу.
Теперь он слышал пение и смех из пивных, однако на кораблях царила
тишина, хотя на мачтах горели фонари.
«Он ушел». Том пал духом: «Ворон» подошел к причалу на половину
пистолетного выстрела, а корабля по-прежнему не видно. Том проклинал
себя за то, что не подобрал ради предосторожности вторую, запасную,
цель. Он уже собирался скомандовать Люку отход, но вдруг его сердце
дрогнуло и заколотилось о ребра. Он видел на фоне тусклого свечения
городских фонарей только мачту корабля и понял, что в отлив корпус
шлюпа совсем не виден из-за причала.
-  Он все еще здесь, ждет нас!
Том оглянулся, желая убедиться, что его люди готовы. Они тоже
сидели, пригнувшись, под планширем. С зачерненными лицами они походили
на неаккуратно сложенный на палубе груз. Только Люк стоял у руля
распрямившись. Но вот он резко повернул стопор, его помощник, не
дожидаясь приказа, потянул за фал, и грот с мягким шуршанием упал.
«Ворон» замедлил ход, но продолжал двигаться вперед, пока не коснулся
борта французского корабля. Палуба шлюпа была на шесть футов выше
палубы «Ворона», и Том приготовился подняться на нее.
При столкновении двух корпусов сонный голос воскликнул
по-французски:
-  Nom de Dieu! [Черт побери!]
-  У меня весточка для Марселя! - на том же языке крикнул Дюк.
-  Здесь нет никакого Марселя! - раздраженно ответил француз. -
Твоя навозная лодка ободрала мне краску с борта.
-  Я принес пятьдесят франков, которые задолжал ему Жак, - не
унимался Люк. - Пошлю с ними матроса.
Упоминание о такой крупной сумме оборвало дальнейшие протесты, и
голос француза стал хитрым и любезным:
-  Ну, давай их сюда. Увижу Марселя, отдам.
Том развернул плечи и легко взлетел на палубу шлюпа. Француз стоял
у борта, перегнувшись, на голове у него была вязаная шапка, во рту
глиняная трубка. Он выпрямился и вынул трубку.
-  Давай сюда.
Подходя с протянутой рукой, Том увидел, что у француза
великолепные подергивающиеся усы.
-  Сей момент, - сказал он и оглушил француза рассчитанным ударом
дубинки по левому уху. Тот молча повалился на палубу.
В следующую секунду над бортом показался Аболи и неслышно, как
пантера, приземлился на босые ноги. Том видел, что один из люков на
носу открыт, и оттуда пробивается слабый свет лампы. Он спустился по
трапу, Аболи - за ним. На крюке висел фонарь; в его свете в дальнем
углу каюты Том увидел три гамака. Он понял, что неверно определил
число французских моряков. Когда он пересекал каюту, в ближнем гамаке
сел человек и спросил:
-  Кто здесь?
Вместо ответа Том ударил. Человек упал, а лежавший в соседнем
гамаке тревожно вкрикнул. Аболи перевернул гамак и уронил моряка на
палубу. Прежде чем тот сумел крикнуть снова, Том огрел его дубиной, и
он затих. С третьего гамака соскочил еще один француз и попытался
убежать к трапу, но Том схватил его за босую ногу и потащил обратно.
Аболи огромным кулаком ударил француза в висок, и моряк упал.
-  Есть еще?
Том быстро огляделся.
-  Этот последний.
Аболи бросился к трапу, и Том вслед за ним поднялся на палубу.
Фред и Реджи уже перерубили швартовы, и шлюп отходил от причала. Крик
француза в каюте прозвучал глухо, и, должно быть, его никто не
услышал. Гавань казалась тихой и сонной, как раньше.
-  Нед? - прошептал Том, и от руля немедленно послышался ответ:
-  Есть, капитан.
Даже в такой миг Том взволновался, услышав это обращение. Он хотел
получить корабль, и вот у него есть корабль.
-  Молодцы! Где «Ворон»?
-  Прямо перед нами. Уже под парусом.
Матросы у грот-мачты шлюпа немного задержались. В темноте, на
незнакомом, чужом корабле они не сразу разобрались в снастях: у
французов другая система оснастки. Том подбежал к ним, и они занялись
распутыванием тросов.
Тем временем шлюп разворачивало кормой, и он быстро сближался с
одним из стоящих на приколе кораблей. Том видел, что им грозит
столкновение, которое может повредить корпус.
Француз на приближающемся к ним судне закричал:
-  Осторожней, олухи! Вы протараните нас!
-  Готовьте багры! - сказал кто-то из людей Тома по-английски.
На том корабле немедленно послышались крики:
-  Merde! Ils sont Anglais! [Черт. Это англичане!]
Том выхватил из путаницы канатов главный фал.
-  Вместе! Навались!
На мачте поднялся грот, шлюп замедлил боковой дрейф и поймал
ветер.
Он двинулся в сторону, но инерция сохранилась. Шлюп ударился о
стоящий на якоре корабль и впритирку прошел вдоль его борта.
Теперь на корабле кричали:
-  Англичане! Англичане нападают!
Часовой на пристани, вырванный из объятий сна, выстрелил из
мушкета, и сразу на всех кораблях послышались крики. Но шлюп под
управлением Неда быстро уходил. Посмотрев вперед, Том увидел «Ворон»,
на его корме горел фонарь, шлюп шел прямо в открытое море.
-  Поднять кливера! - крикнул Том, и по палубе по направлению к
носу затопали босые ноги. Матросы разобрались в оснастке, и кливера
поднялись лишь с небольшой задержкой. Шлюп сразу накренился и рванулся
вперед, вода зашумела под форштевнем, и корабль начал обгонять
«Ворон». Но и французский флот просыпался, моряки с одного корабля
перекликались с другими, кое-где на мачтах поднимали боевые фонари.
Вдохновленный нарастающим смятением, Том бросился к одной из пушек
шлюпа. Она была крошечной по сравнению с большими орудиями военных
кораблей в гавани. И он мог только надеяться, что она заряжена.
-  Помоги! - крикнул он Аболи, и они вдвоем открыли орудийный порт
и выкатили пушку.
Том поднял голову и увидел, что они проходят мимо военного
корабля, огромной махины, закрывшей над ними полнеба. Можно было
выстрелить из пушки не целясь, не меняя ее положения. Он выбил искру,
но прошло много мгновений, прежде чем пушка выстрелила. Неожиданно она
громыхнула и отскочила назад на лафете.
Том услышал удар: ядро попало в прочный борт корабля. Послышались
гневные крики, но шлюп быстро уходил. Он сидел в воде низко и уже
терялся во мраке.
Где-то дальше в строю кораблей прогремел ответный выстрел, но по
длинному столбу пламени Том понял, что целят вовсе не в них. Он так и
не узнал, куда попало то ядро.
Новые крики - и началась настоящая канонада: большие корабли
палили по воображаемому английскому флоту, якобы атаковавшему их. Два
уходящих небольших корабля затянуло пороховым дымом.
Теперь их почти невозможно было разглядеть, и Тому приходилось
пристально всматриваться в дым, чтобы увидеть указывающий направление
бледный свет кормового фонаря «Ворона».
Крики и пушечные выстрелы быстро удалялись, и два корабля выплыли
из облака дыма на свежий морской воздух. Ветер донес слабые голоса -
английские голоса - и Том понял, что это экипаж «Ворона» приветствует
их успех. Его собственный экипаж прервал работу и ответил на
приветственные крики. Было неразумно давать французам знать, куда они
уходят, но Том не пытался остановить матросов. Он увидел сверкающие в
темноте зубы Аболи и улыбнулся в ответ.
-  Где французы? - спросил он, и из каюты вывели трех оборванных
моряков. Они присоединились к своему капитану.
-  На борту есть ялик, - сказал Том. - Спустим его и отправим их
восвояси домой с нашим последним приветом.
Они усадили четверых французов в маленькую шлюпку и спустили ее на
воду. Смекнув, что происходит, французский капитан встал на носу
лодки; яростно встопорщив усы, он махал кулаками и отчаянно бранился:
-  Ах, коровьи дети! Мамаша вас не родила, а высрала, навозные
лепешки. Ссал я в молоко вашей матери! И яйца вашего отца топтал!
-  Говори по-английски! - крикнул ему Люк. - Красота твоей поэзии
теряется в ночном воздухе.
Гневные крики капитана быстро стихли во тьме.
Аболи помог Тому поставить грот, и когда ветер наполнил его,
сказал:
-  Корабль теперь твой, Клиб. Как ты его назовешь?
-  А как назвали его французы?
Уил Уилсон наклонился за корму и прочел в свете кормового фонаря
название на транце:
-  Hirondelle. Что это значит?
-  Ласточка, - перевел Люк. - Видит Бог, хорошее название.
Все сразу согласились.
-  Летит, как птица!
-  Но только будем называть ее на родном английском!
-  Выпьем за ее здоровье, когда причалим на реке.
И все закричали, приветствуя «Ласточку».
Когда взошло солнце, они находились в виду Ширнесса, и, хотя на
«Ласточке» убрали паруса, «Ворон» остался далеко позади, не в
состоянии тягаться с ней в скорости. Шлюп шел, пеня свинцовые волны.
-  Ей нравится свободный бег! - радовался Нед, и его лицо
покрылось сотней радостных морщин. - Придется бросать плавучий якорь,
чтобы удержать ее.
В ярком утреннем свете «Ласточка» была прекрасна, как невеста в
подвенечном платье, ее паруса, новые, светлые, блестели, как
перламутр. Краска на бортах была такая свежая, что Том ощущал запах
скипидара, а палубы так выскоблены, что походили на снежное поле.
Том обратился мыслями к грузу, лежавшему у «Ласточки» в трюме. Он
подозвал Аболи и отправил его с проверкой. Люки открыли, и Аболи и Уил
Уилсон с фонарями спустились в темный трюм. Через полчаса они вышли,
обрадованные.
-  Она по самые жабры набита парусиной. Лучшего качества. Хватит,
чтобы снабдить эскадру военных кораблей.
Том счастливо улыбнулся. Он знал, какую цену можно получить на
аукционе Компании за эту ткань.
-  Во время войны, - сказал он, - это все равно что золото.
Они разгрузили парусину на верфи Компании, Том отправил записку
лорду Чайлдсу и отвел «Ласточку» вверх по реке к причалу Люка на
острове Илпай. Сам он оставался с экипажем и начал переделку двух
палуб корабля, чтобы они могли вместить больший экипаж. Следовало
также выделить три каюты, для капитана и старших офицеров. Каюты будут
немногим больше детских домиков для игр и вместят только койку да
матросский сундук, крышку которого можно использовать как письменный
или обеденный стол, - ничего больше. Потолок в них такой низкий, что
обитателю каюты, входя и выходя, придется наклоняться.
Том собирался поставить ют, который вместил бы двадцать человек.
Он сократил по сравнению с первоначальной оценкой число моряков,
потребное, чтобы управлять кораблем и в случае необходимости
сражаться - но при этом корабль сможет нести достаточно припасов и
товаров, чтобы выдержать трехлетнее плавание и получить прибыль.
В ясную погоду, когда большинство матросов могут спать на палубе,
на корабле будет очень тесно, а в плохую, когда все спустятся вниз,
условия станут чересчур тяжкими даже для закаленных моряков, набранных
Уилом и Аболи.
Когда план переделки был готов и плотники приступили к работе, Том
и Аболи наняли шлюпку, чтобы спуститься по реке. Когда они явились на
Лиденхолл-стрит, секретарь сообщил им, что Чайлдс в палате лордов и
пробудет там весь день. Однако он получил записку Тома и ждал его. И
секретарь передал Тому записку от Чайлдса:
«Дорогой Томас, не ожидал услышать о вашем успехе так скоро. Груз
с вашего приза уже продан Адмиралтейству, мы получили за него хорошую
цену. Мне необходимо обговорить это с вами. Пожалуйста, загляните ко
мне в палату лордов, служитель передаст мне записку.
К вашим услугам, Н. Ч.»
Том и Аболи прошли по набережной туда, где на берегу Темзы стояло
массивное здание Вестминстерского дворца.
У входа в палату лордов, предназначенного для посетителей,
служитель принял у Тома записку, и очень скоро по лестнице сбежал лорд
Чайлдс, раскрасневшийся и расстроенный, и схватил Тома за руку. Без
предисловий он выпалил:
-  Ваш брат Уильям в палате. Я видел его десять минут назад. Вам
следовало предупредить меня о вашей ссоре. - Он подозвал карету. -
Думаю, вам нужно знать, что он требует наказать вас за причиненные ему
увечья.
-  Виноват сам Билли, - сердито начал Том, но лорд Чайлдс вывел
его из здания и подвел к карете. - В «Бомбей-хаус»! - приказал он
кучеру. - Да побыстрей.
И тяжело опустился на сиденье рядом с Томом.
-  Ваш брат - один из главных акционеров Компании. С таким
человеком приходится считаться. Он не должен видеть нас вместе. Я
сказал ему, что не веду с вами никаких дел.
-  Он ничего не может мне сделать, - сказал Том уверенно, хотя не
чувствовал такой уверенности.
Ему пришлось ухватиться за боковую петлю - карета сильно
раскачивалась - и кричать, чтобы перекрывать грохот колес.
-  Думаю, вы недооцениваете силу враждебности вашего брата,
Кортни, - заметил Чайлдс и поправил на бритой голове парик. - Кто бы в
сложившихся обстоятельствах ни был прав или виноват, но если даже
человек моего положения - а я считаю, что обладаю определенным
влиянием - не желает ссориться с вашим братом, то вы, младший сын, не
имеющий права наследства, и подавно должны опасаться его мести!
Чайлдс помолчал, потом задумчиво сказал:
-  Редко я встречал у человека такую злобу, такую ненависть.
Остаток пути до «Бомбей-хауса» они молчали.
Однако, когда въезжали в ворота, Чайлдс высунулся из окна и
крикнул кучеру:
-  Езжай к конюшне, а не к главному входу.
Он провел Тома в конюшню, а оттуда через маленькую заднюю дверь -
в дом.
-  Я знаю, шпионы вашего брата ищут вас повсюду. Лучше пусть он не
знает о нашей сегодняшней встрече.
Том вслед за Чайлдсом прошел по бесконечному ряду коридоров и
лестниц и оказался в маленьком кабинете с гобеленами на стенах и с
большим позолоченным письменным столом в центре. Чайлдс знаком
пригласил Тома сесть напротив него и, порывшись в документах на столе,
взял один из них.
-  Вот счет на продажу парусины с французского шлюпа «Hirondelle»
Адмиралтейству. - Он передал бумагу Тому. - Вы увидите, что я удержал
определенную сумму за посредничество.
-  Двадцать процентов! - удивленно выпалил Том.
-  Это обычная плата, - резко ответил Чайлдс. - Если вы намерены
пересмотреть наше соглашение, это предусмотрено в статье пятнадцатой.
Том покорно развел руки.
-  А как насчет «Ласточки»? От ее цены вы тоже возьмете двадцать
процентов?
Они начали торговаться, и вскоре Том понял, почему Николаса
Чайлдса так высоко ценят в мире торговли. У него появилось неприятное
ощущение, что он сражается с фехтовальщиком, намного превосходящим его
в мастерстве. Один раз Чайлдс извинился и оставил Тома одного; он
отсутствовал так долго, что Том начал ерзать и наконец вскочил и
принялся нервно расхаживать по комнате.
Тем временем в соседней комнате Чайлдс писал на листе пергамента
длинное письмо. Закончив, он тихо сказал секретарю:
-  Пришлите ко мне Барнса.
Когда кучер явился к нему, Чайлдс сказал:
-  Джеймс, вот письмо лорду Кортни в палату лордов. Передай ему
лично в руки. Дело жизни и смерти.
-  Хорошо, милорд.
-  Когда вернешься, отвезешь моего гостя и его слугу к речному
причалу у Тауэра. Но поедешь ты туда не сразу. Вот что ты должен
будешь сделать…
Чайлдс дал кучеру подробные указания и, закончив, спросил:
-  Ты все понял, Барнс?
-  Все, милорд.
Чайлдс поспешно вернулся в кабинет, где его ждал Том, и извинился.
-  Прошу прощения, возникли срочные дела, которыми необходимо было
заняться. - Он сердечно потрепал Тома по руке. - Вернемся к нашему
делу.
К середине дня Том обнаружил, что у него на руках документ,
передающий ему в собственность «Ласточку», но денег за ее груз он не
получит. Вдобавок Николас Чайлдс хотел, чтобы ему отходила четверть
прибыли, которую Том получит благодаря каперскому свидетельству,
раздобытому для него Чайлдсом. Том понимал, что рядом с Чайлдсом он
цыпленок перед лисой, но торговался отчаянно.
У него было одно преимущество: Чайлдс сам не видел «Ласточки», а
описание, которое дал Том, радости не вызывало: Том не хотел разжигать
алчность Чайлдса. Он упорно стоял на своем, и в конце концов Чайлдс
согласился оставить шлюп в его владении без каких бы то ни было
условий, получив взамен весь груз.
Чайлдс казался довольным сделкой. «Еще бы!» - мрачно думал Том. Он
не представлял, как объяснить все это людям, которые вместе с ним
захватили «Ласточку» в порту Кале: ведь они не получат ни гроша.
-  Вы поступите разумно, Кортни, если покинете Англию, сразу как
поднимете парус, и останетесь за далекими морями, пока память вашего
брата не ослабеет, - великодушно улыбнулся Чайлдс. - Я предлагаю вам
случай избежать опасности, сохранив шкуру в целости.
В этот миг в дверь негромко постучали, и с разрешения Чайлдса
вошел секретарь.
-  Вопрос решен, ваша милость. Барнс вернулся и ждет, чтобы
отвезти ваших гостей.
-  Хорошо, - кивнул Чайлдс. - Отлично.
Он встал и улыбнулся Тому.
-  Думаю, мы закончили, Кортни. Полагаю, вы захотите сесть в лодку
у Тауэра.
Он дружески проводил Тома во двор, где ждал с каретой Барнс. Во
время рукопожатия Чайлдс невинно спросил:
-  Куда вы поведете свой новый корабль? И когда отплытие?
Том понимал, что вопрос задан не случайно, и уклонился от ответа.
-  Да я всего минуту назад стал его владельцем. - Он рассмеялся. -
У меня еще не было времени подумать об этом.
Чайлдс смотрел ему в глаза, ожидая продолжения, и Том вынужден был
добавить:
-  Думаю, лучшим полем деятельности станут южные порты Франции на
Средиземном море. А может, французская территория Луизиана в
Мексиканском заливе. Я смогу провести «Ласточку» - так теперь
называется корабль - через Атлантический океан.
Чайлдс с сомнением хмыкнул.
-  Я искренне надеюсь, Кортни, что вам не взбредет в голову
обогнуть мыс Доброй Надежды и искать в Индийском океане своего
пропавшего брата.
-  Боже, нет, сэр! - снова рассмеялся Том. - Я не такой дурак,
чтобы пускаться к Мысу Бурь на бумажном кораблике.
-  Все территории за Кейпом переданы королевским указом
достопочтенной компании. Всякого нарушителя этого указа ждет самое
суровое наказание, какое допускает закон.
По стальному блеску глаз Чайлдса было ясно, что никакой закон не
удержит его от жестокого возмездия.
У моряков существует старинная поговорка: «Нет закона за
экватором». На далеких океанских просторах законы цивилизованных стран
неприменимы.
Чайлдс крепче сжал руку Тома, чтобы тот понял все правильно.
-  Думаю, вам стоит бояться меня больше, чем брата, если вы
пойдете наперекор мне.
-  Поверьте, милорд, я считаю вас своим добрым другом и ничего не
сделаю, чтобы такое ваше ко мне отношение изменилось, - искренне
сказал Том.
-  В таком случае договорились.
Чайлдс смягчил жесткий взгляд столь же искренней, как у Тома,
улыбкой, и они снова обменялись рукопожатием. «Совершенно неважно, -
самодовольно подумал Чайлдс, - что судьба этого парня теперь в руках
его старшего брата». А вслух сказал:
-  Ступайте, Господь с вами.
Добавил про себя: «Или дьявол!» - и помахал пухлой белой рукой.
Том легко сел в карету и знаком пригласил Аболи сесть рядом.
Чайлдс отступил и кивнул кучеру, который ответил многозначительным
взглядом и коснулся края шляпы кнутом. Взял вожжи, и карета покатила.
Том и Аболи были так заняты разговором, что не заметили, какой
дорогой поехал кучер. Узкие улицы были совершенно одинаковы, без
каких-либо примет, чтобы запомнить маршрут. Карета катила,
покачиваясь, Том пересказывал Аболи подробности своей встречи с
Чайлдсом.
Выслушав, Аболи сказал:
-  Не такая уж плохая сделка, как ты думаешь, Клиб. У тебя есть
«Ласточка» и экипаж для нее.
-  Мне придется из своего кармана заплатить Люку Джервису и тем,
кто был с нами в Кале, - размышлял Том. - Они ожидают своей доли
приза. От моего приза с «Серафима» осталось только шестьсот фунтов,
чтобы снарядить «Ласточку» и заготовить продовольствие.
-  Нет, - сказал Аболи. - У тебя двенадцать сотен фунтов.
-  Что за вздор, Аболи!
Том повернулся и посмотрел на него.
-  У меня есть призовые деньги, заработанные за годы плаваний с
твоим отцом. Добавлю их к твоим, - предложил Аболи. - Для других целей
они мне не нужны.
-  Ты будешь моим партнером. Я подпишу соответствующие бумаги.
Том не пытался скрыть облегчение.
-  Если я не могу доверять тебе сейчас, - Аболи сдержал улыбку, -
что для меня проку в клочке бумаги? Это всего лишь деньги, Клиб.
-  С двенадцатью сотнями фунтов мы сможем снарядить «Ласточку»,
снабдить продовольствием и набить ее трюмы товаром. Ты не пожалеешь об
этом, мой старый друг, клянусь.
-  Я мало о чем в жизни жалею, - бесстрастно ответил Аболи. - А
когда мы найдем Дориана, я вообще ни о чем жалеть не буду. Теперь же,
если ты закончил болтать, я вздремну.
Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Том незаметно
разглядывал его лицо, думая о простой философии и внутренней силе,
которые делали Аболи таким довольным жизнью и совершенным человеком.
«Он не знает пороков, - думал Том, - его не подгоняет жажда власти или
стремление к богатству, он верен и честен, он стоик, обладающий
природной мудростью, человек в мире с самим собой, способный
наслаждаться дарами своих лесных богов, способный без жалоб сносить
все горести и трудности, которыми встречает его мир».
Он рассматривал лоснящийся черный череп, на котором не было ни
единого волоска, ни черного, ни серебряного, способного выдать
возраст.
Потом он внимательнее взглянул на лицо. Сложная татуировка
скрывала морщины, которые могла пробороздить жизнь. «Интересно,
сколько ему лет». Он кажется вечным, как утес из черного обсидиана, и
хотя он должен быть гораздо старше отца Тома, ни сила, ни способности
не оставили его за долгие годы. «Он все, что у меня теперь есть, -
подумал Том, чувствуя глубочайшее уважение и любовь к этому
человеку. - Он мой отец и советник. Больше того, он мой друг».
Аболи, не открывая глаз, неожиданно заговорил, прервав размышления
Тома:
-  Мы едем не к реке.
-  Откуда ты знаешь?
Том посмотрел в окно и увидел только темные здания, которые в
меркнущем свете казались брошенными.
Узкие улицы пусты, изредка мелькают закутанные в плащи фигуры,
бредущие неизвестно куда; какие-то люди, зловещие и неподвижные, стоят
в темных подворотнях; лица их так закрыты, что невозможно понять,
мужчины это или женщины.
-  Откуда ты знаешь? - повторил Том.
-  Мы едем в сторону от реки, - ответил Аболи. - Если бы он вез
нас на причал под Тауэром, мы давно были бы там.
Том не сомневался в присущем Аболи чувстве времени и направления;
тут Аболи никогда не ошибался. Том высунулся в окно и окликнул кучера.
-  Куда ты везешь нас, приятель?
-  Куда приказал его милость. На рынок Спитлфилдз. [Лондонский оптовый рынок овощей, фруктов и цветов]
-  Нет, болван! - закричал Том. - Нам нужно на причал под Тауэром.
-  Должно быть, я не расслышал. Я уверен, что его милость сказал…
-  К дьяволу его милость! Вези нас, куда я велю. Нам нужна лодка,
чтобы подняться по реке.
Громко ворча, кучер развернул карету и направил ее в узкий
переулок. Лакею пришлось тащить коренника за узду, чтобы он
подчинился.
-  Раньше шести мы не доберемся, - предупредил кучер Тома. - В
такой час там не найти лодку.
-  Мы рискнем, - рявкнул в ответ Том. - Делай, что сказано,
приятель.
Недовольный кучер пустил лошадей шагом, и карета на обратном пути
начала раскачиваться и подскакивать на выбоинах и булыжниках.
Постепенно сгустился легкий туман, предвещая наступление вечера.
Теперь здания, мимо которых они проезжали, были опутаны серыми
дымчатыми щупальцами. Густое белое покрывало заглушало даже стук колес
и копыт.
Похолодало. Том вздрогнул и плотнее закутался в плащ.
-  Твоя шпага легко вылезает из ножен, Клиб? - спросил Аболи.
Том в тревоге посмотрел на него:
-  А что?
Но положил руку на рукоять с сапфиром и зажал ножны коленями.
-  Тебе она может понадобиться, - ответил Аболи. - Пахнет
предательством. Старый толстяк не зря отправил нас этой дорогой.
-  Это ошибка кучера, - сказал Том. Аболи негромко рассмеялся.
-  Это не ошибка, Клиб.
Глаза его теперь были открыты, и он тоже приготовился вынуть
саблю, чуть вытащив ее из ножен и с мягким шорохом вернув обратно.
После долгого молчания он снова заговорил:
-  Теперь мы у реки.
Том открыл рот, собираясь спросить, откуда он знает, но Аболи
опередил его.
-  Я чувствую сырость и запах воды.
Не успел он это выговорить, как карета выехала из узкой улицы и
кучер развернул лошадей на краю каменной пристани. Том осмотрелся.
Поверхность реки затянул такой густой туман, что противоположный берег
не был виден. Свет быстро убывал, и с темнотой возрождались зловещие
ожидания.
-  Это не причал, - сказал Том кучеру.
-  Пройдите вон туда, - показал кнутом кучер. - Отсюда до причала
не больше двухсот шагов.
-  Если так близко, подвези нас, - сказал Том, охваченный
растущими подозрениями.
-  Узко, карета не пройдет, а объезжать по дороге долго. Пешком вы
потратите не больше минуты.
Аболи коснулся руки Тома.
-  Не противься. Если это ловушка, лучше защищаться на открытом
месте.
Они выбрались на грязную площадку, и кучер с усмешкой сказал:
-  У подлинного джентльмена нашлись бы шесть пенсов мне за труды.
-  Я не джентльмен, а тебе это не стоило никаких трудов, - ответил
Том. - В следующий раз лучше слушай приказы и вези нас верной дорогой.
Кучер сердито щелкнул кнутом, и карета с грохотом укатила. Они
посмотрели, как ее задние фонари исчезают в боковом переулке, и Том
глубоко вдохнул. Сильный запах реки, воздух влажный и холодный,
зловоние отходов, которые сливают прямо в реку. Туман расходился и
сходился, обманывая зрение.
Прямо перед ними проходил вдоль берега бечевник. Слева - обрыв в
две или больше морских саженей к воде, справа - глухая кирпичная
стена.
-  Бери правую сторону, - произнес Аболи. - Я буду со стороны
реки.
Том заметил, что Аболи переместил ножны на правое бедро: он
поступил так, чтобы держать оружие в левой руке; иначе они мешали бы
друг другу.
-  Держись середины тропы.
Они шагнули на бечевник плечом к плечу, до подбородков укутанные
плащами, но готовые мгновенно их отбросить, чтобы высвободить руку с
оружием. Тишина и сгущающаяся тьма обступили их. Впереди в тумане
брезжил слабый свет; его хватало, чтобы осветить край каменного
причала. Они направились туда, и Том увидел, что свет исходит от
единственного не замаскированного фонаря.
Подойдя еще ближе, Том при свете этого фонаря разглядел в тумане
открытые ступеньки лестницы, ведущей к причалу.
-  То самое место, - сказал он негромко, так, что только Аболи мог
услышать. - Смотри, там лодка, а в ней лодочник.
Лодочник - высокая, темная фигура - стоял в начале причала. Глаза
его скрывала широкополая шляпа, а поднятый воротник плаща прикрывал
рот. Его лодка была привязана к одному из железных колец, вделанных в
причал. Фонарь он поставил на верхнюю ступеньку, и свет отбрасывал на
камень длинную тень. Том почувствовал смутные опасения.
-  Мне это не нравится. Похоже на заранее подготовленную сцену с
актерами, ждущими своего выхода. - Он говорил по-арабски, чтобы
невидимые слушатели его не поняли. - Почему лодочник ждет? Он знал,
что мы придем?
-  Спокойней, Клиб, - предупредил Аболи. - Следи не за лодочником.
Опасность не в нем. Есть другие.
Они шли к неподвижной фигуре, но смотрели по сторонам, пытаясь
что-нибудь разглядеть в темноте. Неожиданно из мрака показалась другая
фигура и встала у них на пути, сразу за пределами досягаемости шпаги.
Человек отбросил капюшон, упавший ему на плечи, и обнажил сверкнувшие
в тусклом свете густые золотистые пряди.
-  Добрый вечер и хорошего настроения, прекрасные джентльмены.
Женский голос звучал хрипло, зазывно, но Том увидел отвратительные
слои румян на щеках и густо накрашенный широкий рот, который в этом
слабом свете казался синим, как у мертвеца.
-  За шиллинг я покажу вам обоим райские врата.
Женщина заставила их остановиться на узкой дороге, где было очень
тесно, качнула бедрами и улыбнулась Тому в ужасающей пародии на
похоть.
-  Сзади! - выдохнул Аболи по-арабски, и Том услышал легкие шаги
по булыжникам мостовой.
-  Я займусь им, а ты следи за шлюхой, - сказал Аболи прежде, чем
Том смог обернуться. - Судя по голосу, у нее под юбкой яйца.
-  Шесть пенсов за нас обоих, дорогая, - сказал Том и сделал шаг
вперед, так, что мог достать шпагой. Он услышал, как повернулся Аболи,
но не отрывал взгляда от шлюхи. Аболи сделал выпад против первого из
двоих людей, надвигавшихся на них из темноты сзади. Выпад был таким
стремительным, что противник не успел даже поднять оружие.
Острие вошло между ребрами и вышло с противоположной стороны,
около почек. Человек вскрикнул.
Аболи использовал погруженный в тело клинок и силу своей левой
руки, чтобы развернуть противника, как насаженную на багор рыбу, и
бросить на того, что стоял за ним. Его оружие выскользнуло из живота,
и нападающие отшатнулись, цепляясь друг за друга; раненый продолжал
кричать, его дикий крик разносился в темноте, а сам он мешал напарнику
использовать правую руку с оружием. Аболи поверх его плеча направил
свой новый удар прямо в лицо второму.
Удар пришелся в рот; человек выронил саблю и обеими руками
схватился за лицо. Между его пальцами хлынула кровь, черная и густая.
Он отшатнулся и упал через край причала, со всплеском ударился о
темную воду и сразу ушел на дно.
Другой противник опустился на колени, зажимая живот руками, потом
повалился ничком. Аболи повернулся, чтобы помочь Тому, но опоздал.
У шлюхи под плащом была спрятана шпага, и когда женщина напала на
Тома, парик слетел с нее, обнаружив стриженую голову и лицо с жесткими
мужскими чертами. Том был готов к чему-то подобному и шагнул вперед,
навстречу нападению. Убийца был захвачен врасплох: он не ожидал такой
быстрой реакции и не оставил себе времени на защиту.
Том нанес удар высоко, под горло, где никакая кость не остановит
лезвие, и перерезал дыхательное горло и крупную шейную жилу. Отскочив,
он нанес второй удар, на дюйм ниже. На этот раз шпага нашла позвонок и
перерубила его.
-  Ты учишься, Клиб, - прошипел Аболи, когда шлюха упала, не
дернувшись; ее юбки задрались, обнажив волосатые белые ноги. - Но это
еще не все. Будут другие.
Эти другие появились из темных подъездов и теней, как бродячие
псы, почуявшие падаль.
Том не стал считать, но их было много.
-  Спина к спине, - приказал Аболи и взял оружие в правую, более
сильную руку. Теперь узкое окончание тропы, которое должно было стать
западней, превратилось для них в крепость.
Река защищала их с одного фланга, а темная, без окон стена
трехэтажного здания - с другого.
Том догадывался, что в обоих концах тропы еще много нападающих. Но
нападать они могут только по одному.
Следующий направившийся к Тому человек был вооружен длинным
посохом с железным наконечником, и, когда он нацелил удар в голову
Тома, сразу стало ясно, что он прекрасно владеет этим оружием. Том с
благодарностью вспомнил долгие часы упражнений с Аболи во дворе
Хай-Уэлда. Он нырнул под длинный, тяжелый посох, не рискуя сломать
тонкий клинок Нептуновой шпаги о такое грубое оружие, но готов был к
удару, когда оружие пойдет обратно, и знал, что удар будет нацелен ему
в голову. Отступить он не мог, потому что прижимался к широкой спине
Аболи. Посох шесть футов длиной не позволял дотянуться острием шпаги
до противника. Разве только нападающий слишком вытянет посох… Острый
железный конец устремился к голове Тома, как стрела из лука, но Том в
последний миг отклонил голову, и острие пролетело мимо его щеки. Тогда
Том левой рукой ухватился за дубовое древко и потянул на себя, так что
противник оказался в пределах досягаемости шпаги. Том сделал выпад,
отливающее синевой лезвие сверкнуло в воздухе и замерцало, как летняя
молния.
Словно опасной бритвой, оно распороло горло прямо под челюстью, и
воздух вырвался из перерезанной гортани со звуком, похожим на визг
поросенка, которого оторвали от материнского соска.
Человек, обнаружившийся за ним, с ужасом смотрел, как умирающий,
шатаясь, описывает круг. Его так захватило это зрелище, что он не
успел отреагировать на следующий выпад Тома. Том опять нацелил удар
высоко, в горло, но тот в последнее мгновение отклонился, и клинок
попал в плечо. Оружие выпало из руки раненого и со звоном ударилось о
булыжник. Человек сжал рану и закричал:
-  О Господи, я убит!
Потом повернулся и налетел на того, кто был за ним. Образовался
такой тесный клубок, что Том не мог выбрать четкую цель. Он трижды
быстро и сильно ударил в этот клубок, и каждый его удар вызывал новый
болезненный крик.
Один из нападавших попятился и перевалился через край причала;
дико размахивая руками, он исчез из виду и с всплеском погрузился в
воду, подняв столб пены. Остальные отступали, зажимая раны; их лица в
тусклом свете казались грязно-серыми.
Том слышал звуки и за спиной: кто-то негромко стонал, кто-то
всхлипывал от боли. Третий подпрыгивал и отталкивался от земли как
лошадь со сломанной ногой. Том не смел оторвать взгляд от тех, кто
по-прежнему стоял перед ним, но ему нужно было понять, по-прежнему ли
Аболи прикрывает ему спину.
-  Аболи, ты не ранен? - негромко спросил он.
-  Это обезьяны, а не воины. Они осквернили мой клинок своей
кровью.
-  Не будь так привередлив, старый друг. Сколько еще осталось?
-  Много, но, думаю, они потеряли аппетит, их уже не так манит то
блюдо, которое мы подаем.
Перед Аболи, сразу за пределами досягаемости его оружия, стояло
несколько человек. Аболи заметил их первые нерешительные шаги назад,
внезапно запрокинул голову и издал такой крик, что даже Том вздрогнул.
Он, сам того не желая, оглянулся.
Рот Аболи превратился в огромную красную пещеру, татуированное
лицо - в маску звериной жестокости. Его крик был воплем крупного самца
гориллы, он оглушал и лишал возможности пользоваться другими органами
чувств. Эхо этого крика еще гуляло над темной рекой, а противостоявшие
Аболи люди уже бежали в темноту. Та же паника охватила и тех, кто
стоял перед Томом: они повернулись и бросились наутек. Двое хромали и
шатались от ран, но им удалось добраться до боковых улиц, и топот их
бегущих ног постепенно затих в надвигающемся тумане.
-  Думаю, ты вызвал стражу. - Том наклонился и вытер шпагу о
платье мертвой шлюхи. - Она будет здесь с минуты на минуту.
-  Тогда уходим, - согласился Аболи голосом, который казался
мягким и успокаивающим после недавнего страшного крика.
Они переступили через тела и побежали к лестнице. Аболи начал
спускаться к лодке, но Том повернулся и направился к лодочнику.
-  Гинея за поездку! - пообещал он, приближаясь. Он был уже всего
в десяти шагах, когда лодочник распахнул полы плаща и поднял пистолет,
который прятал под одеждой. Том увидел, что пистолет двуствольный и
два его дула подобны паре черных глазниц без глаз.
Он смотрел в эти черные глаза смерти, и время словно остановилось.
Все приобрело оттенок нереальности, как во сне. Хотя зрение Тома и все
прочие чувства обострились, его движения замедлились, будто он
двигался сквозь густую липкую грязь.
Он видел, что оба курка пистолета взведены. Из-под широких полей
шляпы поверх ствола на Тома смотрел единственный темный глаз, а
бледный указательный палец, лежащий на спусковом крючке, неумолимо
сгибался.
Том видел, как опустился ударник левого ствола и вспышку огня и
искры, когда кремень ударил о сталь.
Он хотел броситься в сторону, но тело подчинялось слишком
медленно.
Руку, державшую пистолет, высоко отбросило, грянул оглушительный
выстрел. Облако порохового дыма повисло между ними. В то же мгновение
Том ощутил тяжелый удар и отлетел назад. Он тяжело упал спиной на
камни. «В меня попали», - удивленно подумал он, распростертый на
верхней ступеньке. Грудь онемела. Том понимал, что это предвещает. «А
если я убит?» - была его следующая мысль. Она привела его в ярость.
Том взглянул на того, кто стрелял в него.
В правой руке Том все еще сжимал Нептунову шпагу и видел, как
опускается ствол пистолета, устремляя на него ужасный пустой взгляд,
как смертоносный василиск. «Если я убит, я не смогу пошевелить правой
рукой».
Эта мысль возникла в его сознании и заставила направить все силы и
всю решимость в правую руку.
К изумлению Тома, рука не утратила своей силы.
Она метнулась вперед, и шпага вылетела из нее, как стрела из
самострела. Том смотрел, как клинок летит острием вперед, не вращаясь,
летит в цель; в свете фонаря драгоценная инкрустация рассыпала золотые
искры.
Лодочник стоял над Томом, его плащ распахнулся, обнажив грудь. Под
плащом была только черная шелковая рубашка с кружевами у горла. Но,
прежде чем второй ствол выстрелил, сталь пронзила мягкую ткань под
поднятой рукой. Том видел, как сверкающий клинок на всю длину
погрузился в бок лодочника.
Тот замер, застыл в смертельной спазме: клинок пробил ему сердце.
Потом он повалился назад, длинные ноги в начищенных черных кожаных
сапогах подогнулись. Он упал на спину и задергался в агонии. Но очень
скоро перестал шевелиться.
Том приподнялся на локте и увидел, что Аболи бежит к нему по
ступенькам.
-  Клиб! Ты ранен?
-  Не знаю. Я ничего не чувствую.
Аболи развел полы его плаща, разорвал рубашку. Стиснул плотную
упругую молодую плоть, и Том воскликнул:
-  Господи, осторожней! Если я еще не мертв, то от такого
обращения скоро буду.
Аболи схватил фонарь, все еще горевший на верхней ступеньке, и
полностью открыл задвижку. Луч фонаря он направил на обнаженную грудь
Тома. Здесь была кровь, много крови.
-  Справа внизу, - пробормотал он, - не в сердце, но, может быть,
в легкие.
Он посветил в глаза Тому и увидел, что зрачки у того сокращаются.
-  Отлично! Теперь покашляй.
Том послушался и вытер рот тыльной стороной ладони.
-  Крови нет, - сказал он, разглядывая незапачканную руку.
-  Хвала всем твоим и моим богам, Клиб! - хмыкнул Аболи и уложил
Тома на спину.
-  Будет больно, - предупредил он. - Кричи, если хочешь, но я
должен проследить ход пули.
Он нашел пулевое отверстие и, прежде чем Том подготовился, сунул в
рану длинный палец. Том выгнул спину и закричал, как девственница,
впервые познавшая мужчину.
-  Пуля ударилась о ребро и отскочила, - сказал Аболи, извлекая
окровавленный палец. - В грудь не вошла.
Он провел липкой от теплой крови рукой по боку Тома и нащупал под
ребром твердый шарик.
-  Пуля застряла между костью и кожей. Вырежем ее позже.
Он вдруг поднял татуированную голову, услышав из темного переулка
властный голос:
-  Именем короля - ни с места! Сдавайтесь, разбойники!
-  Стража! - сказал Аболи. - Нельзя, чтобы они застали нас здесь,
среди мертвецов. - Он поднял Тома на ноги. - Идем, я помогу тебе
добраться до лодки.
-  Отпусти! - рявкнул Том, пытаясь высвободиться. - Я должен
забрать шпагу.
Согнувшись, оберегая раненый бок, Том заковылял туда, где навзничь
лежал лодочник. Он поставил ногу на грудь мертвецу и вытащил длинный
блестящий клинок. И уже собирался повернуться и спуститься по
лестнице, как, повинуясь внезапному порыву, острием шпаги сбросил с
головы покойника шляпу с широкими полями.
Он смотрел на смуглое красивое лицо, окруженное прядями нубийских
черных волос, блестящих в свете фонаря. Рот расслаблен и утратил
жестокую складку, а глаза, пустые и невидящие, смотрят в темное ночное
небо.
-  Билли! - прошептал Том. Он в ужасе смотрел в лицо мертвому
брату, и только теперь его ноги подкосились. - Билли! Я убил тебя.
-  Это не было убийство. - Большая рука Аболи легла на плечо
Тома. - Но если нас здесь застанут, убийства не миновать.
И он потащил Тома вниз по лестнице.
Аболи усадил юношу в лодку и сел рядом.
Ударом сабли он перерезал канат, которым лодка была привязана к
железному кольцу в причале, и схватил весла. Лодка, повинуясь сильным
гребкам, прыгнула вперед.
-  Стой! Сдавайтесь! - хрипло кричали с берега.
В тумане послышались шаги множество людей и голоса.
-  Стойте, или я прикажу стрелять! Это королевская стража!
Аболи греб, крякая от усилий; клубы тумана окутывали лодку. Темные
камни причала исчезли в кипящих серебристых облаках. Бухнул выстрел из
бландербасса, послышался свист свинцовой пули. Пули градом посыпались
на поверхность реки, и несколько ударили по деревянному борту лодки.
Том лег на дно, оберегая раненый бок. Аболи продолжал грести, и лодка
все дальше уходила по широкой реке.
Крики стражников быстро стихли позади, и Аболи перестал грести.
-  Не надо на меня мочиться. Оставь своего черного питона в
штанах, - взмолился Том в деланном ужасе перед знаменитым методом
лечения ран, который использовал Аболи.
Аболи улыбнулся, отрывая полосу от рубашки.
-  Ты не заслуживаешь такого удовольствия. Что за глупость - идти
навстречу врагу, предлагая ему гинею!
Аболи изменил голос, подражая Тому.
-  Гинея за поездку! - Он усмехнулся. - Он полностью выдал тебе на
твою гинею. - Аболи свернул из полоски тампон и наложил его на рану. -
Держи, - велел он Тому. - Нажимай сильней, чтобы остановить
кровотечение! - И он снова взялся за весла. - Прилив нам на руку. До
полуночи будем у Илпая.
Целый час они молчали, лодка скользила меж туманными берегами.
Аболи находил путь на темной реке, как днем. Наконец Том
заговорил.
-  Он был моим братом, Аболи.
-  И твоим смертельным врагом.
-  Но я поклялся у смертного одра отца…
-  Один раз ты его пощадил. И все клятвы, данные твоему отцу,
соблюдены.
-  Я отвечу за его смерть в судный день.
-  До тех пор еще далеко. - Аболи говорил в такт гребкам. -
Подождем этого дня, и тогда я выступлю свидетелем, если твой бог
согласится слушать показания язычника. Как твоя рана?
-  Кровотечение остановилось, но рана болит.
-  Это хорошо. Если рана не болит, ты мертв.
Они снова замолчали и молчали, пока Том не услышал, как часы на
церкви на берегу пробили восемь. Он приподнялся, поморщившись от боли.
-  Николас Чайлдс, должно быть, сообщил Билли, где нас найти, -
негромко сказал он. - В середине нашего разговора он вдруг вышел из
комнаты. И отсутствовал долго - достаточно, чтобы послать весточку
Билли.
-  Конечно. И отправил нас в карете не той дорогой, чтобы дать
твоему брату с друзьями время подготовиться к встрече на причале, -
согласился Аболи.
-  Чайлдс покажет на нас как на убийц. Магистрат пошлет за нами
бейлифов. У Чайлдса будет много свидетелей против нас. Стражники на
причале, вероятно, видели наши лица. Мы кончим на виселице, если нас
поймают.
Это было столь очевидно, что Аболи ничего не сказал.
-  Чайлдс хочет получить «Ласточку». Вот почему он сообщил Билли,
как нас найти. Я думал, эта свинья удовлетворилась нашей сделкой, но
он захотел получить все: и груз, и корабль.
-  Он жирный и жадный, - согласился Аболи.
-  Чайлдс знает, куда послать бейлифов. Я сказал ему, что
«Ласточка» стоит у Илпая.
-  Ты не виноват. Ты ведь не знал, чего от него ждать.
Том поерзал, стараясь ослабить боль в ноющей ране.
-  Билли был пэром Англии, важным человеком с влиятельными
друзьями. Они сущие бульдоги. Не позволят нам уйти.
Аболи хмыкнул, не нарушая ритма гребли.
-  Мы должны отплыть сегодня же, - решительно объявил Том. -
Нельзя ждать до утра.
-  Наконец ты увидел то, что и так было ясно, - сухо сказал Аболи.
Том снова опустился на дно лодки.
Теперь, когда решение было принято, ему стало легче. Он несколько
раз задремывал, но неизменно просыпался от боли.
За час до полуночи он очнулся - ритм гребли изменился и, подняв
голову, он увидел впереди в тумане стройные и прекрасные очертания
«Ласточки». На мачте горел фонарь; за планширем показалась темная
фигура вахтенного и резко окликнула:
-  Кто там?
-  «Ласточка»! - выкрикнул Том: таков традиционный ответ, когда на
борт возвращается капитан. На борту шлюпа началась беготня. Едва лодка
подошла к кораблю, протянулось множество рук, готовых поднять Тома на
борт.
-  Надо послать за врачом, - сказал Нед Тайлер, как только увидел
кровь и узнал о присхождении и тяжести ранения Тома.
-  Нет. За нами идет стража, - остановил его Том. - Отплываем
через час. Уже начался отлив. Вместе с ним мы пойдем вниз по реке.
-  Работа на нижней палубе еще не завершена, - предупредил Нед.
-  Я знаю, - ответил Том. - Найдем на южном побережье безопасный
порт и закончим. Плимут не годится: он слишком близко к дому. Там нас
станут искать в первую очередь. Доктор Рейнольдс живет в Коувзе на
острове Уайт. Это в стороне от главного острова. Там нас не станут
сразу искать. Пошлем сообщение тем, кто захочет отправиться с нами, и
закончим подготовку корабля, прежде чем отплыть к Доброй Надежде. - Он
с трудом встал. - Где Люк Джервис?
-  На берегу с женой и выводком, - ответил Нед.
-  Пошлите за ним.
Люк пришел сразу, еще не вполне проснувшись. Том быстро объяснил
ему, что произошло, как пришлось отдать груз Чайлдсу и как отчаянно
необходимо отправиться вниз по течению немедленно.
-  Я знаю, что должен вам вашу долю груза и призовой стоимости
«Ласточки», я это обещал, но сейчас не могу заплатить. Я дам расписку.
Возможно, я не вернусь в Англию, но пошлю вам деньги, как только они у
меня появятся.
-  Нет! - Слушая сжатый рассказ Тома, Люк окончательно
проснулся. - Я не доверю вам такую большую сумму.
Голос его прозвучал резко. Том смотрел на Джервиса, не зная, что
сказать, но на лице Люка неожиданно появилась хищная улыбка.
-  Я должен отправиться с вами, присмотреть за своим долгом.
-  Вы не понимаете, - грубо сказал Том. - Я отплываю в Африку.
-  Мне всегда хотелось попробовать кокосовые орехи, - ответил
Люк. - Дайте минутку, взять мешок. Не отдавайте концы, пока я не
вернусь.
Том отказался идти в полуперестроенную капитанскую каюту, поэтому
Аболи положил для него на палубе тюфяк, закрыв его брезентом от
влажного тумана. Через десять минут к Тому подошел Нед.
-  Корабль готов выйти в море, капитан, - доложил он.
-  Где Люк Джервис? - спросил Том.
-  Должен быть с минуту на минуту… - начал Нед, но замолчал:
тишину ночи разорвал крик - женский, полный тревоги. Все испуганно
вздрогнули и потянулись к оружию, и в это время на деревянном причале
показались две темные фигуры, бегущие к «Ласточке».
-  Это всего лишь Люк, - с облегчением сказал Уил Уилсон, - а за
ним его хозяйка. Надо побыстрей убираться. А то всем несдобровать.
-  Отдать концы! - крикнул Люк еще с середины причала. - За мной
гонится дьяволица!
Отдали концы, и «Ласточка» начала медленно отходить от причала.
Люк пробежал последние несколько ярдов; жена гналась за ним, гневно
крича и размахивая длинной палкой. Люк перепрыгнул с причала на
корабль.
-  Люк Джервис, вернись! Ты не можешь бросить меня с выводком
ублюдков, которых насовал мне в живот, и не оставить ни единой монеты
и ни клочка одежды для них. Тебе не сбежать в Африку, чтобы спать там
с черными шлюхами!
-  Прощай, моя костлявая голубка.
Джервис встал на ноги. Теперь, когда его отделяло от берега
двадцать футов воды, он осмелел и послал жене воздушный поцелуй.
-  Увидимся через три года. Или через четыре. А может, и больше.
-  Что станет со мной и моими невинными малютками? - взвыла она,
внезапно переходя от бешенства к унынию. - Неужто в тебе нет ни капли
жалости? - И она разразилась жалобными рыданиями.
-  Продай «Ворон»! - крикнул ей Джервис. - Этого и тебе, и твоему
выводку хватит на двадцать лет.
-  Я не стану ждать твоего возвращения, Люк Джервис. - Ее тон
снова изменился. - Есть много хороших мужчин, готовых занять место в
моей постели.
-  Все они очень храбрые люди. - Люк помахал над головой шапкой. -
И достойны тебя больше, чем я, мой маленький цветочек!
Корабль остановили на реке Медина милей выше Коувза. Том приказал
Неду закрасить французское название шлюпа, но не заменил его новым.
Шлюп ничем не выделялся среди других небольших кораблей, стоявших на
якоре. Экипаж предупредили о необходимости соблюдать осторожность,
особенно - не болтать на берегу о том, откуда корабль и зачем и куда
плывет.
Рейнольдс явился сразу, как получил записку Тома. Когда доктор
вырезал пулю, Том лежал на решетке в своей новой каюте. Аболи держал
Тома за руки, а Уил Уилсон - за ноги. Первый же надрез Рейнольдса
обнажил мягкий свинцовый шар, и доктор вытащил его из распухшей,
воспаленной плоти. В том месте, где пуля задела ребро, виднелась яркая
металлическая полоска.
Затем, пока Том метался и истекал потом на решетке, врач проверил
раневой канал, идущий вдоль грудной клетки.
-  Есть! Весь пыж и кусок твоей рубашки впридачу.
Хирург гордо продемонстрировал дурно пахнущие трофеи, держа их
пинцетом. Он показал их Тому, который лежал в поту, сжимая зубами
деревянный брусок.
-  Думаю, теперь рана быстро заживет. - Рейнольдс принюхался к
гною и выделениям из раны. - Чисто, как добрый девонский сидр.
Разложение еще не проникло в кровь. Однако я оставлю в ране перо,
чтобы гной вытекал беспрепятственно. А через три дня приду и извлеку
его.
Когда Рейнольдс извлек перо, он объявил, что проведенная им
операция - шедевр хирургического искусства.
И осушил кувшин доброго сидра, предложенного Томом.
Под влиянием сидра он без протестов и размышлений принял
предложенный ему Томом пост корабельного врача.
-  В последний год я едва не умер от скуки. Ни приличная пулевая
рана, ни удар саблей не озаряли моих дней. Ничего, кроме сопливых
носов и ожогов, - признался он за вторым кувшином сидра, когда они
сидели на открытой палубе у грот-мачты. - Мне часто снились теплые дни
на Берегу Лихорадок.
Тут снизу донеслись тяжелые удары, и несколько минут спустя из
люка показалась голова старшего плотника.
-  Работа закончена, капитан. Можете плыть, куда душа пожелает.
Том нанял команду из трех местных плотников, чтобы закончить
переоборудование «Ласточки». Выполняя требования Тома, они работали по
сменам - весь день с утра до темноты и ночью при свете фонарей. Он
заплатил им за отлично выполненную работу и распрощался с ними.
Тем временем он отправил Уила Уилсона и Неда Тайлера на пароме
через Солент, [Пролив между островом Уайт и Англией] собрать тех моряков, которые уже согласились
участвовать в плавании. Эти матросы дожидались вызова Тома в портах и
рыбачьих деревушках от Плимута до Портсмута.
Том и мастер Уэлш поехали с Уилсоном и Тайлером в Саутгемптон. Они
обходили купцов и торговцев, приобретая припасы, чтобы снабдить
«Ласточку» на время долгого трудного пути, и товары на продажу. По
опыту последнего плавания с отцом Том знал, какие товары пользуются
особым спросом у черных африканских племен.
Он заказал и оплатил почти две тонны хлопчатобумажных тканей, две
тысячи головок топоров, пять тонн медной проволоки, пятьсот ручных
зеркал, тонну венецианских стеклянных бус, двадцать фунтов иголок,
сотню дешевых мушкетов с пороховницами и мешочками с пулями и тонну
разнообразных безделушек и дешевых украшений. Большая часть всего
этого в течение недели была переправлена через Солент и благополучно
убрана в трюмы.
Том оставил мастера Уэлша в Саутгемптоне завершить закупку
товаров, а сам вернулся на корабль. Последние дни он нервничал в
ожидании экипажа. Моряки собирались постепенно, поодиночке и
небольшими компаниями, все с дорожными мешками через плечо.
Когда они поднимались на борт, он, здороваясь, называл каждого по
имени и просил отметиться в списке экипажа. Это были лучшие моряки с
«Серафима» и других кораблей флота. Том радовался каждому и каждому
выдавал по серебряному шиллингу в честь возвращения на корабль и
отправлял вниз отыскивать себе место и вешать гамак.
На барже, нанятой для доставки последних товаров из Саутгемптона
через Солент к тому месту на Медине, где стояла «Ласточка», вернулся
мастер Уэлш. Когда эти товары разместили, трюмы «Ласточки» заполнились
и она низко осела в воде. Однако Нед Тайлер и Уил Уилсон еще не
вернулись, приходилось их ждать. Часа не проходило, чтобы Том не
поглядывал на берег, опасаясь появления бейлифов.
Он был уверен, что полицейские уже обыскивают порты на южном
побережье. По его предположениям, начали они с Плимута и расходились
оттуда, обшаривая каждый шлюп.
Рано или поздно они доберутся до острова Уайт, и расспросы
приведут их к «Ласточке».
Были и иные причины для беспокойства. Осень была на исходе, скоро
зима накроет сетью бурь морские пути, ведущие на юг, и задержит
«Ласточку». Зато за эти дни его рана зажила. Том снова был энергичен и
полон сил, и ему не терпелось отправиться в путь.
По ночам в крошечной каюте его преследовали мысли о братоубийстве,
и он размышлял о своей вине. По Библии в потертом кожаном переплете он
перечитывал историю Каина и Авеля и не находил утешения. Затем к концу
второй недели вернулись Уил Уилсон и Нед Тайлер. И удивились тому, как
тепло и радушно встретил их капитан.
-  Джереми Комптон передумал, а Уилла Барнса и Джона Бердхема мы
не могли найти, - виновато объяснил Нед.
-  Не беда, Нед, - радостно заверил Том, и они принялись изучать
корабельное расписание, распределяя обязанности. Нед - первый
помощник, другие офицеры - Уил, Люк и Аболи; и экипаж из двадцати семи
испытанных, закаленных моряков.
-  Остался последний груз товаров на продажу - двести фунтов
красных и зеленых венецианских бус, - сказал Том своим офицерам. -
Если повезет, этот груз прибудет завтра. И со следующим отливом, как
только товар будет размещен, мы отплывем.
* * *
Наступила последняя ночь перед отплытием. Когда солнце село в
толстый слой серых туч, к Тому явилась депутация во главе с Люком
Джервисом. Том сидел на носу и задумчиво смотрел на деревенские огни;
он навсегда прощался с Англией, опечаленный неожиданным изгнанием, в
котором ему предстояло провести остаток дней, и в то же время
взбудораженный возможностью наконец начать поиски Дориана и вернуться
в таинственные, заманчивые земли на далеком юге.
-  Кое-кто из парней хочет выпить последнюю кружку эля в таверне и
поцеловать хорошенькую христианскую девушку, прежде чем завтра мы
отплывем. Вы разрешите на час отправиться на берег, капитан? -
уважительно спросил Люк.
Том с минуту думал. Неразумно отпускать людей на берег: даже
лучшие моряки, выпив, становятся буйными и ненадежными.
-  Следующие три года им не попробовать доброго английского эля, -
осторожно нажимал Люк.
«Он прав, - подумал Том, - и им трудно будет смириться с отказом».
Он видел освещенные окна таверны на берегу.
Матросы будут почти на расстоянии окрика.
Особого вреда в этом нет.
-  Отправляйтесь с ними, мистер Джервис, и присмотрите, чтобы они
вернулись не позже чем через час.
-  А почему бы вам не пойти с нами, капитан? У вас на глазах они
будут вести себя лучше, надерутся меньше и вернутся быстрей.
-  Это лучше, чем сидеть и тревожиться о том, что может так и не
произойти, Клиб, - негромко сказал Аболи со своего места у мачты. -
Парни оценят, если ты угостишь их и выпьешь за успех плавания.
Том оставил за себя Неда; с ним осталось несколько человек,
которые предпочли выпивке гамак. Все остальные переправились в шлюпках
на берег.
В таверне шумно, здесь полно рыбаков, ловцов омаров и моряков с
военных кораблей. В воздухе висел густой синий табачный дым. Том
заказал своим людям по кружке эля, и они с Аболи сели у стойки, откуда
были видны вся комната и вход. Джим Смайли и еще один или два матроса
затеяли шумный разговор с тремя женщинами в дальнем углу и через
несколько минут разбились на пары. И хотя начинался дождь, вышли в
ночь.
-  Далеко они не уйдут, - успокоил Аболи Тома. - Я велел им
оставаться в пределах слышимости.
Том не успел и на дюйм понизить уровень содержимого своей кружки,
а в двери вошли два незнакомых человека и остановились на пороге,
отряхивая капли дождя со шляп и плащей.
-  Они мне не нравятся, - тревожно сказал Том, отставляя кружку.
Оба рослые крепкие парни с угрюмыми, малоподвижными лицами. - Они
пришли не для того, чтобы пить и развратничать.
-  Сиди тут, - сказал Аболи, вставая. - Я узнаю, что им нужно.
Он принялся незаметно пробираться через толпу пьющих, приближаясь
к тому месту, где хозяйка и две служанки разливали эль по кружкам из
двадцатигаллонного бочонка.
-  Доброе утро, миссис, - сказал старший из незнакомцев. - Мне бы
переброситься с вами словечком.
-  Слова ничего не стоят, - ответила она, отбрасывая волосы с
глаз. - Посмотрим на деньги в вашем кошельке, тогда можно будет и
поговорить.
Человек бросил на стол монету, а Аболи тем временем подобрался
совсем близко, чтобы слышать каждое слово, оставаясь незамеченным.
-  Я ищу корабль, - сказал человек.
-  Тогда вы пришли в нужное место. Поблизости много кораблей. Вон
там «Спитхед» и весь проклятый флот. Выбирайте.
-  Я ищу небольшой шлюп. - Человек обворожительно улыбнулся, но
его взгляд оставался холодным и жестким. - Красивый маленький корабль,
который называется «Хирондел». - Его французское произношение было
убийственным. - Ну или «Ласточка».
Аболи не стал ждать ответа хозяйки. Он повернулся и пошел туда,
где стояло большинство моряков со шлюпа, они смеялись и чокались.
Том следил за ним через полную дыма комнату. Аболи кивнул:
недвусмысленный сигнал тревоги. Том встал и углубился в толпу, но не
так явно, чтобы привлечь внимание; он подходил к своим людям,
похлопывал их по плечу, шептал на ухо. Аболи делал то же самое,
выпроваживая матросов на мелкий дождь.
-  В чем дело? - спросил Люк.
-  Бейлифы ищут нас, - ответил Аболи. - Где Джон Смайли и его
приятели?
-  Разгружаются в каком-нибудь красивом, маленьком розовом порту,
скорее всего, - сказал Люк.
-  Свистни им, - приказал Том. - Мы не станем ждать отлива.
Люк взял свисток из кости кита, висевший на шнурке у него на шее,
и дважды резко свистнул. Почти немедленно из тени за таверной выбежал
Джон Смайли. За ним, застегивая штаны и поправляя одежду, показались
остальные.
-  Назад на корабль, ребята, - сказал им Том, - или останетесь на
берегу.
До причала, где привязаны шлюпки, не больше ста шагов, но не
прошли они и половины, как сзади послышался громовой голос:
-  Томас Кортни! Именем закона - остановитесь!
Том оглянулся и увидел, как из таверны выбежали два рослых
человека и устремились за ними.
-  У меня ордер на арест, подписанный главным судьей Англии! Вас
обвиняют в кровавом убийстве лорда Кортни!
Этот крик заставил Тома прибавить ходу.
-  Бегом к лодкам, парни!
Они подбежали к каменным ступеням, намного опередив бейлифов, но
дальше начиналась узкая лестница, и двое рослых мужчин начали быстро
их догонять.
Каждый достал из-под плаща шпагу. Тяжелые башмаки стучали по
булыжникам.
-  Стойте! Именем закона!
-  Я их задержу, - сказал Аболи и повернулся лицом к
преследователям. - Иди в шлюпку!
Но Том повернулся вместе с ним, и они плечом к плечу остановились
у лестницы.
-  Твоя рана. Ты еще не владеешь шпагой. Будешь ты слушаться или
нет? - рявкнул Аболи.
-  Только когда твои слова имеют смысл.
Том взял Нептунову шпагу в левую руку, и боль ударила его в бок.
-  Я убью вас, если вы меня вынудите! - крикнул Том таким тоном,
что преследователи остановились.
Теперь они неуверенно держались вне пределов досягаемости шпаги.
-  Мы блюстители закона. Тронешь нас - будешь отвечать по всей
строгости.
Но необычная пара, стоявшая перед ними: молодой человек с яростным
лицом и кривым носом и татуированный черный гигант, - приводила их в
замешательство.
-  Я ведь убийца, чьи руки обагрены кровью. Еще одна смерть для
меня - ничто. - Том мерзко рассмеялся. - А этот дикарь жрет людей
сырыми. Особенно ему нравятся головы. Он высасывает мозг из костей.
Аболи сорвал шляпу с большой лысой головы и свирепо взглянул на
бейлифов, изобразив на татуированном лице страшную гримасу. Бейлифы
невольно отступили.
За спиной Том слышал, как последние из его людей садятся в шлюпки;
заскрипели в уключинах весла.
-  Идите на борт, капитан, - крикнул Люк Джервис.
-  Отваливай! - ответил Том и прыгнул вперед, навстречу
бейлифам. - Защищайтесь!
Он сделал выпад, чиркнув клинком в дюйме от глаз противника и
заставив его отступить; шпага разрезала ткань плаща, но при этом не
нанесла ни одной раны.
Бейлифы сразу поняли, что противник сильнее, и отступили перед
объединенным натиском Тома и Аболи. Люк Джервис снова крикнул.
Том быстро оглянулся - шлюпка стояла у причала, гребцы держали
весла наготове.
-  Пора уходить, - сказал он Аболи по-арабски и сделал еще два
стремительных выпада в лицо бейлифам; те в панике отступили. Тогда они
с Аболи повернулись и побежали к причалу. Вместе прыгнули и оказались
в воде, только плеснули плащи и легли на воду.
Как только они вынырнули, шлюпка устремилась к ним.
Том держал Нептунову шпагу в правой руке, а левой греб к шлюпке.
Матросы вытащили его и Аболи из воды и сразу начали что было мочи
грести туда, где стояла «Ласточка».
Когда они оказались в безопасности на борту, потребовалось всего
несколько минут, чтобы поднять шлюпки и привязать их на палубе. Тем
временем другие вахтенные поднимали якорь с илистого дна.
Бейлифы, должно быть, вызвали ялик. Он был на полдороге к гавани,
когда на «Ласточке» подняли грот и поймали ночной ветер. Направляясь
через узкий пролив к открытой воде Солента, они прошли совсем рядом с
маленьким кораблем.
Один из бейлифов стоял на корме ялика и саблей указывал на Тома,
стоящего на носу «Ласточки».
-  Тебе не уйти! - крикнул он через увеличивающийся промежуток
между кораблями. - У тебя кровь на руках, и мы отыщем тебя, где бы ты
ни был!
Том, не отвечая, смотрел вперед.
Маленький ялик качался на поднятых «Ласточкой» волнах.
Ветер встретил их как любовник. Предвестник зимы, он дул с севера,
холодный и быстрый, но недостаточно сильный, чтобы заставить брать
рифы. Через неделю они миновали Уэсан.
Северный ветер пронес их по Бискайскому заливу, известному своими
бурями и неспокойной водой; под этим ветром они прошли южнее Канарских
островов и добрались до полосы штиля.
Они ожидали, что здесь ветер стихнет, станет переменчивым, но он
устойчиво дул в прежнем направлении. Том отметил положение корабля на
линии экватора в тысяче морских миль западнее массивного выступа
Африканского континента.
-  Новый курс юго-восток, мистер Тайлер. Круто к ветру.
Нед Тайлер коснулся лба.
-  Есть круто к ветру, капитан!
Том взглянул на грот «Ласточки»: он был белый, тугой, как живот на
последних месяцах беременности.
Потом он посмотрел на корму: по бурным водам Атлантического океана
тянулся прямой след корабля.
-  С таким ветром мы меньше чем через шестьдесят дней обогнем
Кейп, а спустя еще тридцать дней бросим якорь в Занзибарском проливе.
Все опасения и дурные предчувствия он оставил за северным
горизонтом и чувствовал себя сильным и неуязвимым.
На дау Мухаммада аль-Малика царил полный беспорядок.
Падение бруса, едва не убившее принца, привело к тому, что корабль
беспомощно дрейфовал носом к ветру, палубы его накрывал свалившийся
парус, а оснастка висела лохмотьями. Под сильными порывами муссона
блоки раскачивались и ударялись о мачту и корпус, канаты натягивались
и лопались, угрожая еще больше разрушить корабль.
Чтобы навести хоть какой-то порядок в этом разоре, необходимо было
захватить конец главного фала. Этот тяжелый трос раскачивался на
верхушке мачты. И достать его с палубы было невозможно.
Это значительно осложняло подъем треугольного паруса и возврат
кораблю управляемости. Кому-то необходимо было подняться на мачту.
В отличие от корабля с квадратными парусами здесь не было других
снастей и, следовательно, подняться на мачту было нелегко.
Дау со спущенным гротом тяжело раскачивалась на больших волнах.
Капитан пытался с помощью руля направлять корабль в море, носом к
волнам, но время от времени тяжелая волна ударяла дау в борт и едва не
переворачивала ее. Мачта ходила из стороны в сторону, как гигантский
маятник, и лишь усиливала дикие рывки дау. Корабль был в смертельной
опасности.
Капитан не мог оставить руль, он выкрикивал приказы своим людям, а
те старались держаться как можно дальше от него и не смотрели ему в
глаза.
Все хорошо понимали, что нужно сделать, но никто не хотел лезть на
мачту.
Дориан с жадным интересом следил за этой суматохой.
На палубе «Серафима» никогда не происходило ничего столь
интересного, не было таких криков и дикой жестикуляции.
-  Ахмед, сын большой коровы! - Фуад, капитан, выбрал новую жертву
и дрожащим пальцем ткнул в верхушку мачты. - Если не послушаешься, я
прикажу обернуть твой труп в свиную шкуру, прежде чем брошу его за
борт.
Ахмед отвернулся и смотрел в море, как будто оглох.
Дориан наметанным глазом определил высоту подъема и удивился, чего
все так испугались. Они с Томом танцевали хорнпайп на главной рее
«Серафима», подбоченясь одной рукой, другой касаясь темени, а корабль
под ними качали большие волны Кейпа под сильным юго-восточным ветром.
А эта мачта втрое ниже грот-мачты «Серафима».
Он почти слышал насмешливый голос Тома: «Давай, Дорри. Покажи им,
что ты умеешь. Я помогу».
Никто не смотрел на него - в эту отчаянную минуту о нем забыли.
Даже принц растерял свою обычную уверенность и цеплялся за одну из
стоек на юте, глядя на раскачивающуюся мачту.
Дориан выскользнул из длинного одеяния и бросил его на палубу.
Одежда лишь помешает ему. В чем мать родила, он подбежал к мачте и
взлетел на нее, как мартышка, преследуемая леопардом.
Принц опомнился и закричал:
-  Остановите ребенка! Он погибнет!
Дориан был далеко от протянутых рук тех, кто пытался выполнить
приказ принца. Во время плавания на «Серафиме» его проворство
невероятно развилось, а страх перед высотой исчез и, по его меркам,
подъем был нетрудным. Он использовал качку корабля и колебания мачты,
чтобы продвигаться вверх, цепляясь попеременно руками и коленями.
Добравшись до верха мачты, он посмотрел вниз. Увидел запрокинутые,
искаженные ужасом лица матросов и не удержался, поддался искушению
подразнить их. Обхватив обеими ногами главную стойку мачты, он
отпустил одну руку. Приставил большой палец к кончику носа и
насмешливо пошевелил пальцами. И хотя экипаж никогда раньше не видел
такого жеста, его смысл был совершенно ясен.
Обнаженное тело Дориана блестело на солнце, как белый перламутр,
ягодицы были круглыми и розовыми. Он повертел ими для пущей
оскорбительности.
Стон ужаса пронесся по палубе: Дориан полез выше. Все знали, что,
если с ребенком что-нибудь случится, гнев принца будет ужасен и падет
на их головы. Все снова застонали, когда Дориан поднял руку и
перехватил болтающийся фал.
-  Закрепите конец! - крикнул он, использовав английский морской
термин, но капитан понял его приказ. Он уловил смысл и перевел слова
Дориана на арабский. Три человека схватили болтающийся фал.
Как только они были готовы прервать падение Дориана, тот дважды
обернул растрепавшийся, оборванный конец троса вокруг талии, потом
пропустил его между ног.
-  Остановите мое падение! - снова крикнул он, подождал нужного
мгновения в раскачивании мачты, потом разжал пальцы и оттолкнулся. И
полетел вниз под скрип фала в блоке.
Матросы, державшие конец фала, пропускали его через мозолистые
кулаки постепенно, тормозя падение. Дориан уносился далеко над водой -
он раскачивался, как маятник, и кричал от возбуждения, проносясь по
воздуху.
Люди, державшие конец фала, умело, по-моряцки, рассчитали миг его
приземления и позволили ему спускаться последние несколько морских
саженей так постепенно, что его босые ноги коснулись палубы бесшумно.
Все бросились к нему - убедиться, что он в безопасности, и закрепить
конец фала, обмотанный вокруг его талии.
Как только через блок пропустили новый трос и снова подняли гик,
дау повернула по ветру и с помощью треугольного паруса снова
превратилась из беспомощно раскачивающейся скорлупки в морское
существо, ловкое и быстрое.
Принц положил руку на плечо Дориана и осмотрел лица приближенных.
-  Своей сообразительностью и проворстом этот ребенок спас мою
жизнь и жизнь корабля, - сказал он. - Кто-нибудь из вас еще
сомневается в том, что он рыжеволосое дитя из пророчества?
Он положил руку на блестящие кудри Дориана и по очереди, одному за
другим, посмотрел приближенным в глаза. Никто не смог выдержать его
взгляд.
Первым заговорил мулла.
-  Это чудо святого Теймтейма! - воскликнул он. - Я провозглашаю
Святое Слово! Это дитя из пророчества!
-  Это пророчество! - подхватили все. - Да славится имя Господа!
По-прежнему держа руку на голове Дориана, принц отчетливо сказал:
-  Да будет всем известно, что я признаю этого мальчика своим
приемным сыном. Отныне он будет называться аль-Амхара ибн аль-Малик -
Рыжий, сын аль-Малика.
Мулла улыбнулся хитрости своего господина. Признав мальчика сыном,
тот подтвердил пророчество святого. Но должны быть выполнены и другие
условия, прежде чем принц получит награду, обещанную старым святым.
Несомненно, в свое время произойдет и это.
-  Такова воля Аллаха! - воскликнул мулла.
И все хором подхватили:
-  Аллах велик!
Впрочем, и без похвалы принца за недели, проведенные в море,
Дориан сумел завоевать привязанность всех членов экипажа.
Всем было ясно, что появление мальчика стало добрым
предзнаменованием, и каждый втайне надеялся, что обещанное в
пророчестве коснется и его. Когда Дориан проходил по палубе, даже
самые очерствевшие и злобные моряки улыбались и болтали с ним или
притрагивались к его волосам, на удачу.
Кок специально для него готовил сласти и засахаренные фрукты,
прочие матросы оспаривали друг у друга внимание мальчика и делали ему
разные мелкие подарки. Один даже снял амулет, который носил на шнурке
на шее, и надел на Дориана.
-  Пусть он защитит тебя, - сказал матрос и сделал знак,
отвращающий зло.
-  Маленькая обезьянка с львиным сердцем, - ласково называл его
Фуад, капитан, и после вечерней молитвы приглашал Дориана вместе
посидеть у руля. Он показывал на путеводные звезды, встающие из моря,
называл созвездия и рассказывал связанные с ними легенды.
Эти арабы были жителями пустынь и океана.
Всю жизнь они проводили под шатром небес, и звезды всегда сияли у
них над головой. Они столетиями изучали их, и теперь капитан делился
этими знаниями с Дорианом. Редкий дар предлагал он ребенку.
Дориан зачарованно слушал, и его поднятое лицо озарял небесный
свет. Потом он в свою очередь сообщал капитану английские названия
небесных тел, которые узнал от Аболи и Большого Дэниела. Другие
матросы собирались вокруг и слушали легенды о Плеядах, об охотнике
Орионе и о скорпионе, которые звонким мелодичным голосом рассказывал
Дориан. Они любили звезды, и им нравились хорошие истории.
Теперь, получив возможность свободно бродить по кораблю, Дориан
стал интересоваться так многим, что у него не оставалось времени
жалеть себя. Он мог провести пол-утра, перевесившись через борт дау и
наблюдая за стаей дельфинов, которые кувыркались в кильватерном следе,
взмахивали хвостами и поглядывали на него умными глазами, проносясь
туда-сюда под носом. Иногда один из дельфинов вдруг выпрыгивал из
ослепительно голубой воды, так что оказывался вровень с Дорианом, и
улыбался мальчику широким ртом. Дориан в ответ махал рукой и радостно
смеялся. Арабы, оказавшиеся поблизости, прекращали работать и
улыбались ему.
Но когда Дориана слишком увлекал разговор с другими матросами,
Фуад говорил:
-  Иди сюда, маленькая обезьянка с львиным сердцем, поведи мой
корабль.
Дориан брался за руль, и глаза его сверкали, когда он направлял
нос дау по ветру и чувствовал, как палуба дрожит под ногами, точно
чистокровная лошадь, готовящаяся к прыжку.
Иногда принц, сидя по-турецки на шелковом ковре под навесом от
солнца, прерывал беседу с приближенными и с легкой улыбкой на губах
наблюдал за мальчиком.
Поскольку Дориан был еще ребенком и не был обрезан, Тахи могла в
его присутствии ходить без чадры.
Это была очень ласковая женщина, в разводе с мужем, одним из
конюхов принца. Тахи не могла родить ему сына, и поэтому он с ней
развелся. Только милосердие и сочувствие принца спасли ее от учести
побирушки на улицах и рынках Ламу.
Тахи, крупная, пухлая, круглая, с лоснящейся смуглой кожей, любила
поесть, охотно смеялась и нрава была доброго. Верность и преданность
принцу стали центром ее существования.
И вдруг Дориан стал сыном ее господина.
Как и всех на борту, Тахи поразили его прекрасные рыжие волосы,
необычные светло-зеленые глаза и молочно-белая кожа. Когда Дориан
солнечно улыбался, обрушивая на Тахи все свое очарование, та не могла
сопротивляться. У нее не было своих детей, и весь ее материнский
инстинкт обратился на Дориана. Вскоре она полюбила его всем сердцем.
Когда принц официально назначил ее няней Дориана, она плакала от
благодарности. Однако Дориан вскоре обнаружил, что за ее простыми,
почти тупыми чертами скрывается проницательный ум и острое
политическое чутье.
Она понимала все течения власти и влияния при дворе принца и
плавала по ним с редким мастерством. Она объяснила Дориану, кто в
свите принца самый важный и влиятельный, в чем его сила и в чем
слабости, а также как обращаться с каждым из этих людей. Она учила
Дориана этикету двора и как вести себя в присутствии принца и его
приближенных.
Единственным тяжелым временем для Дориана оставались ночи. В
темноте его охватывали удручающие воспоминания о Томе и об отце.
Однажды ночью Тахи проснулась - со стороны маленького тюфяка в
крошечной каюте, которую они делили, доносились приглушенные
всхлипывания.
Сама одинокая, они чутьем поняла одиночество и тоску по дому
маленького мальчика, оторванного от семьи, от всего знакомого и
дорогого и брошенного в чуждый мир незнакомцев другой расы, веры и
обычаев.
Она тихо встала, подошла к нему, легла рядом и заключила в теплые
материнские объятия.
Вначале Дориан сопротивлялся и пытался оттолкнуть Тахи, но потом
угомонился и тихо лежал в ее объятиях.
Она шептала ласковые слова, изливая всю накопившуюся в сердце
любовь к сыну, которого ей не дано было родить. Постепенно тело
Дориана расслабилось, он придвинулся к ней, пристроил голову между ее
больших круглых грудей и наконец уснул. На следующую ночь он самым
естественным образом подошел к ее тюфяку, и Тахи раскрыла объятия и
притянула его к себе.
-  Мое дитя, - шептала она, сама удивляясь глубине своего
чувства. - Родной мой, мой красавец.
Дориан не помнил тепла рук своей матери, но испытывал глубокую
потребность в нем. Тахи вскоре заполнила эту пустоту.
Дау все ближе подходила к порту назначения, и у принца Абд
Мухаммада аль-Малика находилось время не только обсуждать
государственные дела со своими приближенными, но и размышлять о
пророчестве святого и незаметно, но проницательно и оценивающе
наблюдать за мальчиком.
-  Аль-Аллама, - обратился он к мулле, - какие откровения тебе
были относительно этого ребенка?
Мулла прикрыл глаза, защищая мысли от проницательного взгляда
хозяина.
-  Он красив и привлекает людей, как мед пчел.
-  Это очевидно, - с легкой досадой сказал принц. - Я спросил о
другом.
-  Кажется, у него есть признаки, описанные святым Теймтеймом, -
осторожно продолжал мулла, - но пройдет немало лет, прежде чем мы
сможем убедиться в этом.
-  А до тех пор надлежит хорошо охранять его и воспитывать черты,
необходимые для осуществления пророчества, - предположил аль-Малик.
-  Мы сделаем все, что в нашей власти, великий принц.
-  Твоя обязанность - наставить его на путь праведности и открыть
мудрость пророка, чтобы мальчик мог сам прийти к вере и принять ислам.
-  Он еще ребенок. Нельзя надеяться увидеть голову мужчины на
таких молодых плечах.
-  Всякое путешествие начинается с первого шага, - возразил
принц. - Он уже владеет священным языком веры лучше некоторых моих
родных детей и обнаружил некоторые познания в вопросах религии. Его
уже учили. Твой священный долг - укреплять эти знания и со временем
привести его в ислам. Только так может исполниться пророчество.
-  Как прикажет господин.
Аль-Аллама жестом послушания коснулся губ и сердца.
-  Я сделаю первый шаг на этом долгом пути сегодня же, - поклялся
он, и принц одобрительно кивнул.
-  Если такова будет воля Аллаха.
После полуденной молитвы, когда принц со своими наложницами
удалился в каюту на корме, аль-Аллама отправился на поиски ребенка.
Дориан был поглощен разговором с Фуадом. Капитан, показывая на птиц и
клубки водорослей, которые указывают направление течения, учил его
отыскивать острова. Течения он называл морскими реками и объяснял, как
острова и очертания побережья влияют на эти могучие потоки, отклоняя и
изгибая их и слегка меняя их оттенки голубого и зеленого.
Дориану нравились уроки навигации, которые давал ему Нед Тайлер.
Самые приятные его воспоминания были связаны с тем, как они с Томом
отмечали полуденное положение солнца или наносили на карту береговые
ориентиры и делали об этом запись в судовом журнале. При этом Дориан
смеялся и спорил со старшим братом.
Теперь Фуад знакомил его с особенностями новой части океана,
называл морских птиц, морских животных и водоросли. Он показывал на
маленьких птиц с белоснежным оперением, которые ныряли в воду и вились
в кильватере корабля.
-  Этих птиц не встретишь дальше чем в десяти лигах от берега.
Следи за их полетом, и они приведут тебя к суше, - говорил Фуад.
В другой раз он подзывал Дориана к планширю и показывал за борт.
-  Смотри, маленькая обезьянка! Морское чудовище, но ласковое, как
не отнятый от матери барашек.
Они проходили так близко, что Дориан запрыгнул на планширь и
посмотрел на пятнистую спину. Он видел, что это не кит, каких они
сотнями встречали в южной Атлантике. Похоже на акулу, но длиной рыба
почти с дау. В отличие от тигровой акулы и рыбы-молота, которых Дориан
знал, эта двигалась в чистой воде лениво и бесстрашно. Дориан видел
стаи мелких рыбок, выплывающих из ее пещерообразной пасти.
-  Разве они не боятся, что их сожрут? - воскликнул он.
-  Чудовище жрет только крошечные существа. Тех, что мельче
рисового зернышка. - Фуаду нравилось рвение ученика. - Когда увидишь
этих ласковых чудовищ, знай, что муссон готов из каскази перемениться
на куси, с северо-западного на юго-восточный.
Аль-Аллама прервал их беседу и увел Дориана туда, где они могли
поговорить наедине. Дориан, явно разочарованный, пошел за муллой
неохотно.
-  Однажды ты так ответил на мой вопрос, - напомнил ему
аль-Аллама: - «Я такой же человек, как ты, но вдохновение открыло мне,
что твой Бог - единственный Бог. Тот, кто желает встретиться с
Господом, должен быть праведником».
-  Да, святой человек.
Дориана не очень интересовал новый предмет. Он предпочел бы
продолжить оживленное обсуждение с Фуадом. Но Тахи предупредила его,
что мулла могуществен и в его власти защитить или наказать мальчика.
-  Он слуга Бога и голос пророка. Обращайся с ним с большим
уважением. Ради нас обоих, - сказала Тахи, и Дориан решил быть
внимательным.
-  Кто научил тебя этому? - спросил аль-Аллама.
-  У меня был учитель. - Дориан, похоже, готов был расплакаться. -
Когда я плавал с отцом. Его звали Уил, и он учил меня арабскому языку.
-  Значит, этот человек учил тебя Корану, священной книге пророка?
-  Мы обсуждали только несколько стихов. Стих из восемнадцатой
суры - среди них.
-  Ты веришь в Бога, аль-Амхара? - не отставал мулла.
-  Да, конечно, - быстро ответил Дориан. - Я верю в вечного Бога,
в его вечного Сына и в вечный Дух Святой.
В его памяти сразу возник ответ, который должен был дать Том на
церемонии посвящения в рыцари.
Аль-Аллама постарался, чтобы его тревога и отвращение, вызванные
таким кощунством, не отразились на его лице.
-  Есть только один Бог, - торжественно сказал он, - и Мухаммад
его истинный пророк.
Дориана это утверждение не заинтересовало, но ему нравилось
спорить, особенно с теми, кто облечен властью.
-  Откуда ты знаешь? - спросил он. - Откуда ты знаешь, что ты
прав, а я нет?
Аль-Аллама не остался равнодушным этому вызову, и Дориан сел
привольнее и позволил потоку религиозной риторики перекатываться через
него, не мешая думать о другом.
Дориан хотел бы, чтобы на мачте корабля, как на «Серафиме»,
нашлось для него место - место высоко над морем, где он мог бы
оставаться в одиночестве.
Однако на корабле с треугольным парусом такой возможности не было,
и Дориану пришлось вместе с остальным экипажем смотреть с палубы, как
Африка, загадочная, темная земельная масса, заполняет горизонт.
Он поморщился, учуяв в воздухе звериный запах этого континента.
Пахло пылью, и пряностями, и мангровыми болотами. Чуждый запах вызывал
легкое потрясение, но после соленого воздуха океана, который прочистил
нос и обострил обоняние, этот запах манил и искушал.
Они подходили к суше. Стоя у руля рядом с Фуадом, Дориан впервые
увидел остров Ламу. Фуад показывал главные ориентиры и кратко
рассказывал историю этой жемчужины Оманского халифата.
-  Мой народ торгует здесь со времен пророка и даже с более ранних
времен, когда мы были неверными и не знали Великой Истины, - гордо
объяснял он. - Здесь был важный порт, когда Занзибар еще оставался
болотом, полным крокодилов.
Дау проходила пролив между островом и материком, и Фуад показал на
темно-зеленые холмы над белым песчаным берегом.
-  У принца на материке есть дворец, он живет там в сухой сезон, а
в дожди переселяется на остров. - Он показал на белые здания, которые
издали казались прибоем на коралловых рифах. - Ламу богаче Занзибара.
Здесь здания прекраснее и величественнее. Султан Занзибара - подданный
нашего принца и исправно платит ему дань.
У причала стояло много кораблей, и еще десятки приходили в порт
или выходили в море. Тут были рыбачьи лодки, но были и большие, тяжело
груженные торговые корабли и лихтеры, быстроходные работорговцы -
доказательство процветания и важности этого порта.
На кораблях, мимо которых они проходили, дау принца узнавали по
развевающемуся на мачте зеленому вымпелу и по внушительной фигуре Абд
Мухаммада аль-Малика, который сидел на юте под навесом, окруженный
свитой.
Все в знак уважения приспускали флаги и выкрикивали приветствия и
благословения:
-  Да будет с вами всегда любовь Аллаха и улыбка пророка!
На дау, стоявших в гавани на якоре, выстрелили из пушек и забили в
барабаны. Выстрелы услыхали на берегу, и когда корабль с принцем и его
свитой входил в гавань, все увидели на берегу и на причале большую
толпу, собравшуюся приветствовать принца.
В крошечной каюте Тахи одела Дориана в чистое белое одеяние и
покрыла его сверкающие волосы накидкой. Она обула его в кожаные
сандалии, взяла за руку и вывела на палубу.
Фуад подвел дау к берегу. Вода быстро убывала - высота прилива
здесь достигала двадцати футов. Корабль коснулся земли и осел, вода
продолжала уходить из-под него. Толпа рабов подошла к застрявшему
кораблю, чтобы перенести принца и других знатных господ на берег.
Огромный черный человек в одной набедренной повязке взвалил принца
себе на спину, и ожидающие опустились на колени и стали выкрикивать
приветствия. Музыканты заиграли пронзительную воющую мелодию, которая
оскорбляла слух Дориана. Трубы и дудки выли, барабаны гремели без
намека на ритм.
Тахи хотела перенести Дориана на берег, но он увернулся и весело
бросился в воду, вымокнув до подмышек. На берегу состоялась краткая
приветственная церемония, потом аль-Малик сел на черного жеребца. Со
спины лошади он быстро огляделся и поймал взгляд Тахи. Она стояла в
толпе, держа Дориана за руку. Вместе с Дорианом она вышла вперед, и
принц властно сказал:
-  Ступай с аль-Амхаром в зенан. Куш отведет вам обоим жилище.
Дориан слишком заинтересовался лошадью принца, чтобы обратить
внимание на эти слова, решившие его судьбу.
Лошадей он любил почти так же сильно, как корабли и море. Том
научил его ездить верхом, как только Дориан научился хорошо ходить.
Жеребец аль-Малика, великолепное животное, очень отличался от тех
лошадей, которых Дориан знал в Хай-Уэлде. Он был меньше, более
грациозен, с большими блестящими глазами и раздутыми ноздрями, с
длинной спиной и сильными тонкими ногами. Дориан протянул руку и
потрепал его по морде. Жеребец принюхался к его пальцам и мотнул
головой.
-  Красавец, - рассмеялся Дориан.
Принц сверху вниз взглянул на него, и легкая улыбка смягчила его
красивые хищные черты. Мальчик - прирожденный моряк, к тому же любит
лошадей, - такого он полностью одобряет.
-  Хорошо заботьтесь о нем. И смотрите, чтобы не убежал, -
приказал он Тахи и евнуху Кушу, который подошел по приказу принца.
Натянув узду, аль-Малик заставил жеребца поднять голову и поехал
от порта по улице, устланной в честь его прибытия пальмовыми листьями.
Музыканты и толпа двинулись следом; звуки музыки и приветствий начали
удаляться к стенам крепости.
Куш собрал женщин, прислуживавших принцу, которые тоже сошли на
берег с дау.
Это были две молодые девушки, стройные и грациозные под множеством
слоев черной одежды. Руки и ноги их были прекрасно очерчены, выкрашены
хной, пальцы украшены кольцами с драгоценными сапфирами и изумрудами.
Женщины часто хихикали, что раздражало Дориана, а их служанки галдели,
как стая скворцов. Дориан обрадовался, когда Куш всех их усадил в
первую запряженную буйволами повозку.
Дориана Тахи отвела ко второй повозке. Буйволы были белые, с
широко расставленными рогами и с массивным горбом за плечами, как у
верблюдов, которых Дориан видел на рисунках в библиотеке Хай-Уэлда.
Он хотел бежать за повозкой, но Куш остановил его, положив на
плечо пухлую руку. На каждом пальце евнуха были золотые кольца, и
самоцветы, вправленные в эти кольца, ловили лучи яркого тропического
солнца и слепили глаза.
-  Поедешь рядом со мной, - сказал Куш высоким женским голосом.
Дориан собрался возразить, но Тахи больно ущипнула его за руку. Дориан
истолковал это как предупреждение: Куш влиятельный человек, и его
нельзя сердить.
Процессия повозок оставила берег и, обогнув окраины порта,
углубилась в сельскую местность.
По узкой пыльной дороге повозки катили в глубину зеленого острова
мимо рощ колышущихся кокосовых пальм и лесов диких смоковниц.
На ветвях сидело множество ярких пестрых попугаев и диких зеленых
голубей; птицы жадно поглощали спелые плоды. Дориан никогда еще не
видел таких птиц. Он следил за их сверкающим красками полетом с
удивленными восклицаниями. Куш внимательно разглядывал мальчика
блестящими черными глазами, почти утонувшими в складках жира.
-  Кто научил тебя, о франк, говорить на языке пророка? -
неожиданно спросил он, и Дориан со вздохом дал ответ, который ему
наскучило повторять.
-  Ты мусульманин? Или правду говорят, что ты неверный?
-  Я христианин, - гордо ответил Дориан.
Куш сморщил жирное лицо, как будто попробовал незрелую хурму.
-  Тогда почему у тебя волосы того же цвета, что были у пророка? -
спросил он. - Или это обман? Какого цвета у тебя волосы? Почему ты их
скрываешь?
Дориан поправил накидку на голове. Постоянные вопросы о волосах
раздражали его. Ведь вокруг столько интересного! Ему хотелось, чтобы
толстяк оставил его в покое и позволил любоваться окружающим.
-  Покажи волосы, - настаивал Куш и протянул руку к накидке.
Дориан попытался увернуться, но Тахи прикрикнула на него, и он
позволил Кушу поднять ткань со своей головы. Куш изумленно смотрел на
густые вьющиеся локоны, упавшие Дориану на плечи и сверкавшие на
солнце, как огонь в высокой траве. Пассажиры, ехавшие в задней
повозке, заохали, призывая Аллаха в свидетели такого чуда, и даже
погонщики буйволов, шагавшие рядом с высокими колесами повозок,
повернули головы и посмотрели на Дориана. Дориан торопливо прикрыл
голову.
Милей дальше извилистая дорога вышла из леса, впереди показались
высокие глухие стены зенана. Они были сложены из коралловых глыб и
выбелены до ослепительности. Окон не было, единственным проемом
оказались ворота из резного тика, украшенные сложным рисунком ягод и
листьев (ислам строжайше запрещает изображать людей и животных).
При приближении маленького каравана ворота отворились, и повозки
проследовали в закрытый, запретный мир зенана, в обитель женщин, их
детей и охраняющих их евнухов. Ни один взрослый мужчина, кроме принца,
не мог войти сюда; нарушителю грозила смерть.
У ворот встретить процессию повозок с буйволами собрались женщины
и дети. Многие из них с самого детства не покидали этих стен. И любое
развлечение приносило им радость. Они болтали друг с другом,
возбужденно вскрикивали и разглядывали повозки, надеясь найти
незнакомые лица.
-  Вот он!
-  Правда! Он франк!
-  У него действительно рыжие волосы? Не может быть!
Здесь, в зенане, женщинам позволено ходить, не закрывая лица.
Принц мог выбрать в своих владениях любую девушку, и большинство
женщин были молоды и красивы. Цвет их кожи от лилово-черного через все
оттенки корицы, золота и янтаря доходил до мягкого масляно-желтого.
Дети плясали вокруг, захваченные общим возбуждением. Младенцы на руках
у нянек вплетали свой рев в общий шум.
Женщины толпились, напирая друг на друга, чтобы лучше рассмотреть
Дориана, который спрыгнул с повозки и вслед за Кушем двинулся по
лабиринту дворов и закрытых садиков. Всюду были богатые мозаичные полы
и сложные арки. Вделанные в стены морские раковины образовывали
затейливые рисунки. Были здесь и водоемы с тростником и лотосом. Под
водой плавали разноцветные рыбы, а над водой висели стрекозы и парили
яркие зимородки.
Кое-кто из старших детей окружил Дориана, дразня его и распевая:
Маленький белый неверный!
С зелеными дьявольскими глазами!
Куш сделал вид, что сейчас ударит их своим длинным посохом, но он
улыбался и не делал серьезных попыток разогнать сорванцов. Они быстро
миновали самую роскошную и красивую часть зенана и оказались в более
обветшалой части, позади главных зданий.
Очевидно было, что это настоящие трущобы. Сады неухоженные, стены
грязные и не выкрашенные. Они миновали заброшенные развалины, заросшие
тропической зеленью, и оказались у полуразрушенного здания. Куш провел
своих подопечных к маленькой, но прочной двери и приказал войти. Они
вошли в большую жилую комнату, темную и не очень чистую. Стены
выпачканы сажей, пыльный пол усыпан пометом ящериц и крыс.
Куш закрыл за ними дверь и повернул в замке тяжелый ключ. Тахи
через маленькую решетку в двери крикнула ему:
-  Зачем ты нас запер? Мы не пленники. И не преступники.
-  Могущественный принц Абд Мухаммад аль-Малик приказал не дать
ребенку сбежать.
-  Да куда же он сбежит!
Куш, не обращая внимания на ее протесты, ушел, уведя большинство
за собой. Некоторое время кучка детей принца насмехалась над
пленниками через решетку, но скоро это им наскучило, и они тоже
убежали.
Когда все стихло, Дориан и Тахи принялись осматривать свое жилище.
Кроме большой гостиной, здесь были спальни и небольшая кухня с
открытым очагом. Рядом с ней комната для мытья с наклонным выложенным
плиткой полом; наклон вел к отверстию для стока. А еще дальше уборная
с накрытыми крышками бадьями.
Мебели почти не было: циновки из тростника и шерстяные ковры,
чтобы сидеть. На кухне - чаны, кувшины с водой. Есть, конечно,
придется пальцами, как принято у арабов. Свежая вода поступала из
большой керамической цистерны для сбора дождевой воды.
Дориан посмотрел на отверстие в крыше кухни, куда уходил дым.
-  Я могу легко вылезти отсюда, - похвастал он.
-  Если ты это сделаешь, Куш побьет тебя своим посохом, - сказала
Тахи, - так что даже и не думай. Помоги мне очистить этот свинарник.
Пока они подметали полы метлами из пальмовых листьев, а потом
отскребали эти полы морскими раковинами, Тахи объясняла Дориану
порядки зенана.
После развода Тахи, нянька детей принца, жила в зенане и отлично
разбиралась в жизни этого закрытого сообщества. Все последующие дни
она делилась в Дорианом своими знаниями.
Принцу Абд Мухаммаду аль-Малику шел четвертый десяток. Его старший
брат, калиф, опасаясь своего преемника, не разрешал принцу жениться до
двадцати лет. Поэтому старший сын принца был лишь чуть старше Дориана.
Его звали Заян аль-Дин и, как и Дориан, он еще не достиг половой
зрелости и жил с матерью в зенане.
-  Запомни его имя, - наставляла Тахи. - Как старший сын принца,
он очень важен.
Потом она перечислила остальных сыновей принца от разных жен и
наложниц, но их было столько, что Дориан и не пытался запомнить.
Девочек Тахи даже не упомянула - они никакого значения не имеют.
Шли недели; казалось, принц забыл о рыжеволосом мальчике-рабе.
Дориан и Тахи ничего не знали о том, что происходит за стенами зенана.
Каждый день под птичьим взглядом Куша рабыни приносили им их порцию
риса, мяса и свежей рыбы и выносили мусор из кухни и бадьи из отхожего
места. В остальном Тахи и Дориан были предоставлены самим себе.
В главном покое их дома забранные решеткой окна выходили в сад.
Чтобы развеять скуку, Дориан и Тахи много времени проводили у них,
рассматривая со своего наблюдательного пункта проходящих обитателей
зенана.
Тахи удалось показать Дориану Заяна аль-Дина. Это был рослый
толстый мальчишка, выше всех своих братьев и сестер. Фигура у него
была нескладная, кожа желтоватая, рот капризный, губы вечно надуты. А
вокруг глаз темные круги, как синяки.
-  Заян любит сласти, - объяснила Тахи.
Под коленями и на сгибе локтей у мальчика синевато-серые пятна. И
ходит он косолапо, расставив ноги, чтобы бедра не терлись друг о
друга, раздражая кожу.
Когда бы Дориан его ни увидел, Заяна окружали с десяток братьев и
сестер. Однажды утром он видел, как эта свора гнала по лужайкам
маленького мальчика и прижала к наружной стене зенана. Мальчика
подтащили к Заяну, который не утруждал себя погоней, но подошел
вперевалку, когда все было кончено. Тахи тоже смотрела и сказала
Дориану, что мальчик - сын одной из младших наложниц принца и поэтому
законная добыча старшего сына первой жены.
Дориан, который по своим отношениям с Уильямом все знал о правах
первенца, посочувствовал мальчику, глядя, как Заян крутит тому уши,
заставляя опуститься на колени. Мальчик плакал от страха.
-  В наказание за то, что ты сделал, будешт моей лошадью, - громко
сказал Заян и заставил мальчика опуститься на четвереньки.
Потом он всей тяжестью плюхнулся на спину ребенку. У него в руке
был хлыст, сделанный из пальмовой ветки, с которой сорвали листья.
-  Скачи, лошадь! - приказал он и стегнул мальчика по заду. Ветка,
гибкая и хлесткая, издала при ударе громкий звук, и мальчик вскрикнул
от неожиданности и боли. Он на четвереньках двинулся вперед, а Заян
подскакивал на его спине.
Остальные дети с насмешками и криками двинулись следом, подгоняя
«лошадь»; некоторые побежали к ближайшим кустам за ветками. Один из
них задрал одеяние мальчика и обнажил его коричневый зад в красных
полосках. Они дважды прогнали малыша по всей лужайке.
Когда жертва наконец свалилась под тяжестью Заяна и лежала в
жесткой траве, все лицо мальчика было залито слезами. Колени он стер
до крови.
Заян небрежно пнул его и увел детей; немного погодя мальчик с
трудом встал и хромая ушел.
-  Ах, разбойник, - в ярости сказал Дориан. Он не мог вспомнить
арабское слово и воспользовался английским. Тахи пожала плечами.
-  Коран говорит, что сильные должны защищать слабых, - снова
перешел Дориан на арабский.
Тахи посоветовала:
-  Не говори этого Заяну аль-Дину. Ему это не понравится.
-  Я бы сам на нем проехался, - сердито сказал Дориан, - и
посмотрел бы, придется ли ему это по вкусу.
Тахи сделала жест, отвращающий зло.
-  Даже не думай. Держись подальше от Заяна аль-Дина, -
предупредила она. - Он очень мстителен. И уже ненавидит тебя за
милость, оказанную принцем. Он может причинить нам много зла. Даже Куш
боится его, потому что однажды Заян станет правителем.
* * *
В последующие дни Тахи продолжала объяснять Дориану иерархию
гарема. По воле пророка принцу позволено иметь четырех жен. Однако он
всегда может развестись и снова жениться, а ограничивать себя в числе
наложниц вовсе не должен. Жены, с которыми он развелся, но которые
родили ему детей, по-прежнему жили в зенане.
За этими стенами собралось почти пятьдесят женщин. Пятьдесят
красивых, скучающих, раздражительных женщин, которым нечем было
заполнить длинные дни, кроме интриг, вражды и ревнивых замыслов. Это
было сложное сообщество, изобилующее бесчисленными подводными
течениями и затаенными угрозами.
Всем этим правил Куш, его милость или немилость определяли счастье
и благополучие обитателей зенана. Следующими по значимости были четыре
законные жены - по старшинству.
Затем шла очередная любимица принца, но обычно это бывала совсем
еще девочка, только становящаяся женщиной, и ее звезда скоро заходила.
Еще ниже стояли прежние жены и, наконец, наложницы, ссорящиеся,
дерущиеся и интригующие, чтобы подняться в этой пирамиде повыше.
-  Важно, чтобы ты понимал все это, аль-Амхара. Важно для нас
обоих. Я всего лишь бедная старая нянька. Я мало что могу сделать,
чтобы защититься, и никто меня не хватится.
-  Ты собираешься уйти? - с тревогой спросил Дориан. За короткое
время, проведенное вместе, он полюбил Тахи, и расставание с ней
испугало его. - Я буду скучать без тебя.
-  Я никуда не уйду, малыш, - быстро заверила она, - но и здесь, в
зенане, умирают, особенно те незначительные люди, которые не нравятся
тем, кто выше их.
-  Не волнуйся. Я тебя защищу, - решительно сказал Дориан и обнял
ее.
-  Под твоей защитой я чувствую себя в безопасности, - она не
позволила себе улыбнуться, - но мы не знаем, каково твое положение.
Кажется, принц к тебе милостив, но пока уверенности нет. Почему он
позволил Кушу закрыть нас, как животных, в клетке? Почему не посылает
за тобой? Может, он о тебе забыл?
Она вздохнула и тоже обняла его.
-  Может, он не знает, как обращается с нами Куш? - предположил
Дориан.
-  Может быть, - согласилась она. - Поэтому нужно ждать. И быть
осторожными, аль-Амхара, очень осторожными.
* * *
Время шло, и волнение, вызванное их прибытием, улеглось. Никто
больше не глазел на них через решетку; детям под предводительством
Заяна аль-Дина наскучило выкрикивать оскорбления под окнами, и они
находили более интересные занятия. С каждым днем заключение все
сильнее раздражало Дориана.
Когда он слышал крики и радостный смех других детей, играющих в
саду, или их шаги во дворе за пределами его скромного жилища, он
бросался к окнам, чтобы посмотреть. Но это только усугубляло его
одиночество и ощущение отъединенности. Дориан чувствовал себя узником,
точно как в камере на острове, где аль-Ауф посадил его на цепь.
Однажды утром, когда жемчужный свет нового дня начал просачиваться
сквозь высокие окна, он голый лежал на тюфяке и грыз жесткий стебель
сахарного тростника. Услышав чье-то пение в саду, он замер. Голос был
милый, девичий, хотя слова все время повторялись и не имели никакого
смысла - какая-то детская песенка о плодах инжира и голодной
обезьянке.
Дориан лежал, слушая, вытягивая сладкий сок и выплевывая жесткие
волокна.
Неожиданно послышалось визгливое бормотание обезьяны, которое ни с
чем не спутаешь. Певица смолкла и серебристо рассмеялась. Эти звуки
заинтриговали Дориана, он встал и подошел к окну. Выглянув в сад, он
увидел маленькую девочку, одиноко сидящую на берегу водоема с лотосом.
Она сидела спиной к нему, ее волосы свисали темным, почти непроницаемо
черным покрывалом с серебристыми нитями в густых прядях. Дориан
никогда такого не видел и был очарован.
На девочке было зеленое платье-рубашка с вышивкой - оно оставляло
обнаженными коричневые руки - и мешковатые белые хлопчатобумажные
штаны.
Ноги она подобрала под себя, и Дориан увидел, что ее маленькие
ступни выкрашены яркой рыжей хной. Девочка держала в руке засахаренный
инжир, а перед ней в траве на задних лапах стояла маленькая обезьянка
и приплясывала. Всякий раз как девочка делала знак рукой, обезьянка
начинала болтать и делала круг. Девочка радостно смеялась. Наконец она
протянула сласть и позвала:
-  Иди ко мне, Шайтанка!
Обезьянка прыгнула ей на плечо и взяла из ее пальцев плод. Сунула
в защечный мешок и принялась тонкими черными пальцами рыться в волосах
девочки, как будто искала блох. Девочка погладила ее пушистый белый
живот и снова запела.
Неожиданно обезьянка подняла голову и увидела в окне Дориана.
Она завизжала, соскочила с плеча девочки и метнулась вверх по
стене.
Уцепившись за подоконник, она просунула руку сквозь оконную
решетку ладонью вверх, как нищий попрошайка, и попыталась выклянчить у
Дориана стебель сахарного тростника.
Дориан рассмеялся, а обезьянка оскалила зубы, закивала головой и
попробовала вырвать стебель из его руки, что-то бормоча и строя
гримасы.
Девочка повернулась и посмотрела наверх.
-  Заставь ее делать фокусы, - сказала она. - Ничего не давай,
пока не сделает.
Дориан увидел, что и у нее забавная обезьянья мордочка и огромные
глаза цвета девонского меда, когда на болотах цветет вереск.
-  Сделай рукой вот так.
Она показала, и по ее знаку обезьянка перекувырнулась обратно.
-  Заставь ее сделать так три раза. - Девочка хлопнула ладонями. -
Шайтанка должна сделать так три раза.
После третьего сальто Дориан отдал обезьянке стебель. Обезьянка
схватила его, на четвереньках пробежала по лужайке, задрав хвост, и
взлетела высоко на ветки большого тамаринда. Там она села и принялась
жевать; сладкий сок капал с ее губ.
-  Я знаю, кто ты, - серьезно сказала девочка, глядя на Дориана
огромными глазами.
-  Кто же я?
-  Ты аль-Амхара, неверный.
До сих пор Дориану было все равно, как его называют, но сейчас это
ему не понравилось.
-  Мое настоящее имя Дориан, но ты можешь звать меня Дорри. Как
мой брат.
-  Доули. - Она попробовала произнести это, но не могла справиться
с «р». - Странное имя, но пусть я буду называть тебя Доули.
-  А тебя как зовут? - спросил он.
-  Ясмини, - ответила она. - Это значит цветок жасмина.
Она встала и подошла поближе, серьезно глядя на него.
-  У тебя действительно рыжие волосы. Я думала, меня обманывают. -
Она склонила голову набок. - Очень красиво. Вот бы потрогать.
-  Не получится, - коротко ответил он, но она не обиделась.
-  Мне тебя очень жалко, - сказала она.
-  Почему?
Он растерялся.
-  Потому что Заян говорит, что ты неверный, ты не будешь обрезан
и не сможешь попасть в райский сад.
-  У нас есть свой рай, - высокомерно сказал Дориан.
Обсуждение таких проблем его слегка тревожило.
-  А где он? - спросила Ясмини, и они пустились в долгое
оживленное обсуждение двух раев.
-  Наш рай называется Джаннат, - сказала она. - Аллах сказал: «Я
приготовил для своих праведных слуг то, чего не видели ничьи глаза и
не слышали ничьи уши, то, чего не может себе представить ум человека».
Дориан молча обдумал это и не смог найти достойный ответ, поэтому
заговорил о том, что лучше знал.
-  У моего отца в Англии пятьдесят лошадей. А сколько у твоего
отца?
После этого Ясмини приходила каждое утро и приносила с собой
Шайтанку.
Она сидела под окном Дориана с обезьянкой на плече и с горящими
глазами слушала, как Дориан пытался объяснить ей, что такое лед и как
падает с неба снег, почему у англичан всего одна жена и почему у
некоторых волосы цвета золотых браслетов на ее лодыжках или рыжие, как
у него, как девушки завивают волосы нагретым железом, а мужчины бреют
головы и надевают парики, рассказывал о цвете и покрое женских платьев
и объяснял, почему английские дамы не носят штаны, как Ясмини, а ходят
под юбками голые.
-  Это невежество, - решительно объявила она. - А правда ли, что,
как говорит Заян, вы едите мясо свиней?
-  У жареной свинины хрустящая корочка, - ответил Дориан, чтобы
потрясти ее. - Она хрустит на зубах.
Она еще шире распахнула глаза и притворилась, что ее вырвет.
-  Отвратительно. Неудивительно, что ты не попадешь с нами в рай.
-  Мы не моемся по пять раз в день, как вы. Иногда мы не моемся
всю зиму. Слишком холодно, - сказал он с удовольствием.
-  Тогда вы должны вонять, как свиньи, которых едите.
Она ничего не знала о внешнем мире, но была настоящим знатоком дел
зенана. Она рассказала, что ее мать - одна из разведенных жен принца,
но у нее есть два брата, и поэтому они по-прежнему в милости.
-  Если бы родилась только я, все было бы по-другому, потому что я
всего-навсего девочка, а мой отец не любит дочерей.
Она сказала это деловито, как нечто само собой разумеющееся, без
тени жалости к себе.
-  Зато моя мать королевской крови. Она племянница Великого
Могола, а значит, я внучатая племянница самого императора, - гордо
сказала она.
-  Значит, ты принцесса?
-  Да, но только малая, не очень значительная. - Ее откровенность
обезоруживала. - Видел серебряные прядки в моих волосах?
Она повернулась, чтобы он рассмотрел получше.
-  У моей мамы тоже есть такие, и у деда тоже. Это знак высокого
происхождения.
Когда она объясняла отношения с другими детьми, Дориан слушал ее
внимательнее, чем Тахи.
-  Заян аль-Дин мой сводный брат, но я его не люблю. Он толстый и
вредный.
Она задумчиво посмотрела на Дориана.
-  Правда, что отец усыновил тебя?
-  Да, правда.
-  Тогда ты тоже мой брат. Думаю, ты мне нравишься больше Заяна,
хотя и ешь мясо свиньи. А я тебе нравлюсь, аль-Амхара? Заян говорит, я
похожа на Шайтанку.
И она погладила сидящую на ее плече обезьянку.
-  Ты тоже думаешь, что я похожа на обезьянку?
-  По-моему, ты очень красивая, - галантно ответил Дориан, и,
когда Ясмини улыбнулась, понял, что это чистая правда.
-  Мама говорит, что мой отец, принц, уехал в Маскат на встречу с
моим дядей, калифом.
-  Когда он вернется? - быстро спросил Дориан. Возможно, именно
поэтому про них с Тахи забыли: принца здесь нет, некому защитить их. -
Он скоро вернется?
-  Мама говорит, что он может уехать надолго, на год или больше.
Ясмини склонила голову к плечу и стала разглядывать Дориана.
-  Если ты правда мой брат, может, отец, когда вернется, возьмет
тебя с собой на прогулки верхом и на соколиную охоту. Я бы хотела быть
мальчиком и поехать с вами, - она встала с края водоема с лотосами. -
Сейчас мне пора. Куш не должен видеть меня здесь. Он всем запретил
разговаривать с тобой. И, если увидит меня, побьет.
-  Приходи завтра, - сказал Дориан, стараясь, чтобы это не звучало
как мольба.
-  Может, приду, - ответила она через плечо и побежала по лужайке,
а Шайтанка прыгала у ее ног.
Когда Ясмини ушла, Дориан смотрел на небо, следил за полетом чаек
над головой, прислушивался к шуму прибоя и отчаянно думал о бегстве.
Он представлял себе, как выбирается через отверстие в крыше кухни,
перелезает через наружную стену зенана и находит на берегу маленькую
лодку. «Но куда я в ней поплыву? - спрашивал он себя, и фантазия
съеживалась и умирала. - Придется ждать Тома». И он старался смириться
с неизбежным.
* * *
Утром пришел Куш, загремел ключами и закричал резким писклявым
голосом:
-  Тахи, приготовь мальчика: он поедет к святому мулле.
Он принес с собой чистую одежду.
-  Я приду за тобой после утренней молитвы. Будь готов, или я
изобью тебя до крови.
За воротами ждала повозка, запряженная буйволами, и Дориан почти
вне себя от возбуждения и радости оттого, что ему позволили выйти из
тюрьмы, забрался в нее. Тахи с ним не поедет, но ей позволили в его
отсутствие сидеть на солнышке в саду.
Куш сел рядом с Дорианом в передней части повозки, улыбаясь и
оглаживая его.
-  Одежда тебе очень идет. Она лучшего качества. Видишь вышивку на
воротнике? Это шелк! У самого принца Абд Мухаммада аль-Малика такая
же. Я выбрал нарочно для тебя. Видишь - я тебя балую.
Чем ближе они подъезжали к дворцу, тем возбужденнее и миролюбивее
становился Куш.
-  Возьми засахаренное печенье с корицей. Мое любимое! Тебе оно
тоже понравится. Я хочу, чтобы ты был доволен, аль-Амхара.
Когда впереди показались белые стены крепости, указания Куша стали
более определенными.
-  Если аль-Аллама, да будет благословенно его святое имя,
спросит, как я обращался с тобой, ты должен сказать, что я был тебе
как отец. Что тебе давали лучшую пищу, самую свежую рыбу и лучшие
фрукты с нашей кухни.
-  И что ты закрыл меня в вонючей каморке, как преступника? -
невинно спросил Дориан.
-  Это неправда. Возможно, я слишком пекся о твоей безопасности,
но и только.
Хотя Куш улыбался, его глаза были холодны, как у кобры.
-  Не пытайся напакостить мне, маленький неверный. Со мной лучше
дружить, чем враждовать. Спроси об этом старую корову Тахи. Она
скажет.
Они выбрались из повозки во внутреннем дворе крепости. Куш взял
Дориана за руку и провел по лабиринту здания. Поднявшись по нескольким
лестницам, они наконец оказались на высокой террасе над гаванью,
откуда был виден Африканский материк на другой стороне канала.
Дориан с интересом осмотрелся. Приятно было снова увидеть море и
почувствовать на лице соленое дыхание муссона: оно прояснило голову,
затуманенную застоявшимися запахами зенана. Он сразу увидел муллу и
почтительно поклонился, прикоснувшись к сердцу и губам.
Аль-Аллама поздоровался с ним и сказал:
-  Да сохранит Аллах твою улыбку, малыш.
Рядом с муллой под сооруженным из стволов бамбука навесом от
солнца сидел, поджав под себя ноги, еще один человек. Он пил из
маленькой чашки густой черный кофе, рядом стоял высокий стеклянный
кальян.
-  Салям алейкум, отец, - почтительно сказал Дориан. Человек
повернулся и посмотрел на него. Сердце Дориана дрогнуло и лицо
озарилось радостью, когда он узнал его. Он бросился к этому человеку и
обнял.
-  Бен-Абрам! - Дориан вцепился в старого врача. - Я думал, что
никогда больше не увижу тебя. Я думал, ты на острове с аль-Ауфом.
Старик мягко высвободился из его объятий и пригладил взлохмаченную
бороду. Не следовало показывать окружающим силу их с мальчиком
взаимных чувств.
-  Дай-ка я погляжу на тебя.
Он отстранил Дориана на длину вытянутой руки и стал разглядывать.
Выражение его лица изменилось.
-  Ты бледен. Что с тобой случилось, дитя мое?
Он обернулся и посмотрел на Куша, который беспокойно переминался
на террасе.
-  Тебе было поручено заботиться о мальчике. Что ты с ним сделал,
евнух?
За пределами зенана Куш был всего лишь рабом, к тому же
оскопленным. Бен-Абрам не пытался скрыть свое презрение.
-  Призываю в свидетели Аллаха и всех его святых. - Голос Куша
дрожал, по подбородку тек пот. - Я заботился о мальчике. Его хорошо
кормили и баловали, как подлинного сына нашего господина.
Бен-Абрам взглянул на Дориана, зная, что получит правдивый ответ.
-  С первого дня он запер меня в грязной каморке. Кормил отбросами
и не разрешал разговаривать ни с кем, кроме моей няньки.
Бен-Абрам холодно взглянул на Куша, и евнух упал на колени.
-  Таковы были приказы принца, почтенный. Принц приказал не дать
ребенку сбежать.
-  Принц заплатил за этого мальчика лакх рупий. И официально
объявил его своим приемным сыном, - ответил Бен-Абрам с угрозой в
голосе. - Когда его высочество вернется из Маската, я лично расскажу
ему, как ты заботился о его сыне.
-  Я только выполнял свой долг, милостивый господин, - взвыл Куш.
-  Я знаю, как ты выполняешь долг по отношению к детям и женщинам,
порученным тебе, евнух.
Бен-Абрам многозначительно помолчал.
-  Иногда мой долг - наказывать тех, кто не повинуется приказам
принца.
-  Я припоминаю девушку по имени Фатима, - задумчиво сказал
Бен-Абрам.
-  Она была гулящая девка, - оправдывался Куш.
-  Ей было шестнадцать, и она была влюблена, - возразил Бен-Абрам.
-  К ней через стену зенана перебиралось похотливое животное.
-  Молодой военачальник из гвардии принца, - поправил Бен-Абрам.
-  Это был мой долг, господин. Я не хотел убивать ее. Мне только
нужно было преподать урок остальным.
Бен-Абрам поднял руку, отвергая дальнейшие оправдания и
возражения.
-  Выслушай меня, евнух, и поверь всему, что я тебе скажу. Если с
мальчиком что-нибудь случится… нет, если ты вздумаешь обращаться с ним
без величайшей заботы, я сам позабочусь, чтобы ты кричал громче
маленькой Фатимы.
Аль-Аллама внимательно слушал этот разговор. Теперь он заговорил.
-  Я подтверждаю все приказы Бен-Абрама. Ребенку и его няньке
подлежит отвести приличную квартиру, их следует хорошо кормить. Ты не
должен запирать его или налагать ненужные ограничения. Он должен
обладать такой же свободой, как все остальные сыновья принца. Он
каждый день будет приходить ко мне для обучения, и я буду подробно
расспрашивать его о том, как с ним обращаются. А теперь уйди с глаз
моих. - Он взмахом руки отослал Куша. - Жди мальчика внизу. Отведешь
его, когда он освободится.
Уходя, Куш бросил на Дориана полный злобы взгляд.
Бен-Абрам повернулся к Дориану.
-  Я должен многое рассказать тебе. Ты слышал о бое на острове
после твоего отъезда?
-  Нет! Нет! Я об этом ничего не знаю. Расскажи, отец. Расскажи
все.
-  Не все новости хорошие, - предупредил Бен-Абрам и негромко
заговорил. Дориан внимательно слушал. Когда Бен-Абрам рассказывал о
нападении на крепость Флор-де-ла-Мар и о том, как его брат
собственными руками убил аль-Ауфа, Дориан возбужденно и гордо
вскрикивал.
-  Аль-Ауф - зверь. Я так горжусь Томом. Хотел бы я быть там и
видеть все это.
Но он заплакал, услышав о ранении отца и о том, что отец потерял
обе ноги.
-  Он умер, отец? Пожалуйста, скажи, что он жив.
-  По правде говоря, малыш, я и сам не знаю. Он был жив, когда
твой брат позволил мне покинуть остров. Думаю, твой брат собирался
отвезти его в Англию.
-  В Англию? - Дориан был в смятении. - Это ужасно далеко. Он
может не вернуться. Том бросил меня?
Слезы выступили у него на глазах. И он позволил им течь по щекам.
Бен-Абрам взял его за руки и обнаружил, что мальчик дрожит, словно
в лихорадке.
-  Твой брат хороший человек, человек чести. Он отнесся ко мне с
большой добротой.
-  Но если он вернулся в Англию…
Дориан замолчал и с трудом глотнул.
-  Он забудет обо мне. Я больше никогда его не увижу.
-  Тогда такова будет воля Всевышнего. Между тем ты сын принца и
должен быть внимателен к его пожеланиям.
Бен-Абрам встал.
-  Ты должен слушаться святого аль-Алламу: он вернулся из Маската
раньше принца, а ты по приказу его высочества должен подчиняться
указаниям муллы.
Пока в самые жаркие часы дня мулла наставлял мальчика в вопросах
веры, Бен-Абрам пил бесчисленное множество чашечек кофе, курил кальян
и ждал. Раз или два он вставлял замечания или задавал вопросы, но по
большей части слушал молча. Его незаметное присутствие успокаивало
Дориана.
Пальмы на берегу под крепостью уже отбрасывали на солнце длинные
тени, когда Бен-Абрам испросил благословения муллы и отвел Дориана
туда, где с повозкой ждал Куш, чтобы отвезти его назад в зендан.
Когда между ними и евнухом оставалось такое расстояние, что тот не
мог их услышать, Бен-Абрам остановился и негромко заговорил:
-  Мы будем видеться так часто, как я смогу, - пообещал он, -
когда ты будешь приходить на уроки к мулле. - Он заговорил еще тише,
шепотом. - Твой брат проявил ко мне большую доброту. Если бы не он,
меня бы тоже продали в рабство. Поэтому я пообещал передать тебе его
послание. Но в присутствии муллы я не мог. Слушать должен только ты.
-  Какое послание? Пожалуйста, скажи, отец.
-  Твой брат просил передать тебе, что всегда будет верен клятве.
Ты помнишь ее?
-  Он поклялся вернуться за мной, - прошептал Дориан. - Страшной
клятвой.
-  Да, малыш. Он повторил для меня это свое обещание. Он вернется
за тобой. Я не должен был говорить тебе это. Это противоречит
интересам моего господина, но я не мог лишить тебя утешения - слов
брата.
-  Я знал, что он не забудет клятву. - Дориан коснулся рукава
старика. - Спасибо, что сказал.
Угрозы Бен-Абрама и аль-Алламы произвели глубочайшее впечатление
на Куша. На другой день Дориан и Тахи переселились в просторные покои
в лучшей части зенана. Теперь у них был собственный дворик с фонтаном
пресной воды. Куш прислал в помощь Тахи рабыню - хлопотать на кухне и
для тяжелой работы, например, для смены бадей в уборной.
Он также прислал Дориану свежую одежду, а Тахи получила разрешение
каждый день встречать повозки, которые привозили продукты и припасы.
Она теперь могла сама выбирать свежее мясо и рыбу. Но главное, в
течение дня Дориану разрешили свободно бегать по всему зенану. Однако,
как Дориан ни жаловался, Куш не разрешал ему оставлять пределы зенана
и навещать муллу в крепости одному.
Но и это изменилось, когда Дориан пожаловался Бен-Абраму. После
этого Дориану разрешили уходить в порт и в центральную часть острова,
хотя один из стражников следовал за ним и ни на миг не выпускал его из
виду.
Обретя свободу, Дориан снова задумался о побеге с острова.
Но его планы были скорее фантазией, чем серьезным намерением.
Когда он стал часто бывать на пляже, куда приходили с уловом
рыбацкие лодки, и попробовал подружиться с рыбаками, то понял, что Куш
предусмотрел это. Должно быть, он предупредил рыбаков, чтобы они не
разговаривали с неверным. А так как за ним непрерывно следовал
стражник, у Дориана не было ни малейшего шанса украсть лодку или
получить помощь от местных рыбаков или моряков. И Дориан смирился с
тщетностью своих надежд на бегство. Он стал чаще и охотнее стараться
завязать дружбу с солдатами в крепости, с конюхами в конюшнях принца и
его сокольничими.
Ясмини радостно встретила его освобождение из заключения, и,
поняв, что Куш не возражает, тотчас стала тенью Дориана. Конечно, ей
не разрешалось выходить за пределы зенана, но она всюду ходила за
Дорианом по садам и часто посещала покои, где жили Дориан и Тахи.
От ее смеха и болтовни, смешивающихся с бормотанием Шайтанки, в
мрачных комнатах светлело. Тахи стала учить Ясмини готовить на
открытом огне. Этого Ясмини никогда раньше не пробовала; она с большим
удовольствием принялась за новое дело и представляла свои произведения
Дориану.
-  Я сделала это только для тебя, Доули, - пищала она. - Тебе
нравится, правда?
И она тревожно следила за каждым его глотком.
-  Вкусно? Нравится?
Когда Дориан уходил из зенана на пляж, в гавань или крепость,
Ясмини тосковала. Она ни на шаг не отходила от Тахи, дожидаясь
возвращения Дориана, а когда он возвращался, ее обезьянье личико
освещалось радостью и она бежала ему навстречу.
Иногда ее поклонение становилось столь навязчивым, что Дориан
уходил из зенана, просто чтобы избавиться от нее. Он забирался в
конюшни и часами кормил, поил и чистил великолепных лошадей принца,
чтобы ему разрешили сесть верхом на одну из них. Он вспомнил советы
отца и старших братьев, слышанные в Хай-Уэлде. Прохладными вечерами
конюхи играли в пулу - это персидское слово означает мяч; игру любили
императоры-Моголы, а от них ее переняли жители Омана. Мяч вырезали из
корня бамбука и били по нему клюшками из того же материала. Когда
главный конюх лучше узнал Дориана, он разрешил ему участвовать в
тренировках с молодыми игроками. Дориану нравилось ощущать под собой
потную спину коня, когда тот мчится по полю и расталкивает других в
схватке за мяч. Вскоре его воинственная напористость и мастерство
заставили старых опытных конюхов одобрительно качать головами.
-  Если Аллах позволит, он станет достойным всадником.
Другим любимым убежищем Дориана стали клетки, в которых держали
соколов принца. Рядом со свирепыми, но прекрасными птицами Дориан
становился тих и внимателен, и вскоре сокольничие приметили этот
интерес и начали учить мальчика своему делу и его премудростям. Он
узнал их красочный особый язык и иногда по их приглашению уезжал с
ними на край мангровых болот на севере острова, пускать соколов.
Иногда ему удавалось ускользнуть от стражника, и он отправлялся
исследовать берега острова, находил пещеры и одинокие пляжи, где мог
сбросить одежду, нырнуть в воду и плыть к рифам, доводя себя до
предельной усталости.
Потом возвращался и лежал на песке, глядя на юг и воображая на
горизонте топсели корабля Тома.
Возвращаясь в зенан, он знал, что Ясмини ждет его, и приносил с
собой небольшой подарок, чтобы смягчить чувство вины. Иногда это было
перо линяющего сокола или браслет, сплетенный из конского волоса, или
морская раковина, прихваченная с рифа. Из таких раковин он делал для
нее ожерелья.
-  Я бы тоже хотела пойти, - с завистью говорила Ясмини. - Мне
понравилось бы плавать с тобой или смотреть, как ты ездишь верхом.
-  Да ведь ты понимаешь, что тебе нельзя, - обрывал Дориан. Он
начинал понимать, какая жизнь ждет ее все будущие годы. Она никогда не
сможет покинуть зенан без чадры и сопровождения мамки.
Вероятно, он ее единственный друг противоположного пола не из
числа кровных родственников, какого ей вообще приведется встретить. Но
и эта дружба скоро кончится: оба стояли на пороге юности. Едва она
созреет, ее выдадут замуж. Тахи рассказала Дориану, что о браке
договорились, когда Ясмини было всего четыре года.
-  Ее отдадут замуж за двоюродного брата, в земли Великих Моголов
за океаном, чтобы связать два царских дома.
Тахи видела, какие чувства вызывает у Дориана мысль о том, что его
маленькую подругу отдадут мужчине, которого она никогда не видела, в
землю, в которой никогда не была.
-  Она моя сестра. Я не хочу, чтобы она уезжала, - порывисто
выпалил Дориан и сам удивился тому, какую ответственность за нее
чувствует.
-  Тебе это неважно, - резко ответила Тахи, скрывая сочувствие. -
Через год ты станешь мужчиной. Куш следит за этим. Он не забудет. И
тебя сразу и навсегда изгонят из зенана. Но даже оставаясь здесь,
после этого дня ты никогда не увидел бы лицо Ясмини. Возможно, даже
хорошо, что ваша дружба окончится так же чисто, как удар ножа, который
ознаменует твое превращение в мужчину.
Упоминание о ноже встревожило Дориана. Он слышал, как другие
мальчики обсуждают обряд обрезания и грубо шутят на эту тему, но не
подозревал, что ему самому придется через это пройти. А теперь Тахи
грубо напомнила ему об этом.
-  Я не мусульманин, - возразил он. - Со мной не могут так
поступить.
-  Но ты никогда не найдешь жену, если сохранишь этот кусок
кожи, - предупредила Тахи.
-  Мне не нужна жена, и я не хочу, чтобы от меня отрезали кусок.
Страх перед ножом обостряло чувство вины перед Ясмини за их
принудительную разлуку.
-  Что она будет делать, когда я не смогу о ней заботиться? -
тревожился Дориан. - Она всего лишь ребенок.
Однажды днем, сразу после полуденной молитвы, Дориан вернулся из
блужданий по острову. Его волосы еще были влажными и жесткими от
морской воды. Тахи, сидевшая перед открытым очагом, подняла голову,
когда он вошел. Со страдальческим выражением он отвечал на ее
расспросы, где был и что делал, сообщая только то, что ей, по его
мнению, следовало знать. Потом небрежно огляделся.
-  Где Ясмини? - спросил он так, словно это его ничуть не
интересовало.
-  До молитвы была здесь, а потом пошла к Бату, у него новый
любимец. Кажется, зеленый попугай.
Дориан наклонился через плечо няньки и схватил с углей перед ней
один из горячих круглых хлебцев. Тахи шлепнула его по руке.
-  Это на обед. Положи назад немедленно.
-  Пусть пророк раскроет перед тобой врата рая, о милосердная
Тахи!
Дориан со смехом побежал в сады, на ходу отламывая куски лепешки и
заталкивая их в рот. У него был подарок для Ясмини - большая витая
раковина с блестящим перламутровым нутром. Он знал, где найти Ясмини.
В восточном конце сада стоит полуразрушенный мавзолей, построенный
столетия назад в память одного из исламских святых.
На стене мавзолея была табличка с надписью, и Дориан старательно
расшифровал вязь букв:
«Абд Алла Мухаммад Али, умер в год пророка 120».
Мавзолей представлял собой высокий купол с бронзовым полумесяцем
на вершине; купол позеленел от времени. Под ним открытая терраса для
молитв выходила в сторону Каабы в Мекке.
На одном краю террасы - открытая цистерна для сбора дождевой воды,
чтобы верующие могли совершить обряд вудуг , ритуальное омовение перед
молитвой. Теперь цистерной не пользовались, а по вечерам она
привлекала стаи диких птиц.
Ясмини и ее подруги из числа сводных сестер любили играть на этой
террасе. Здесь они сплетничали, болтали, смеялись, затевали
фантастические игры, наряжали своих ручных животных в детскую одежду и
нянчили их, изображали хозяйственные заботы и «варили» еду для
воображаемых семей.
Дориан добрался до подножия лестницы, ведущей к террасе, когда
крик наверху заставил его остановиться. Он узнал голос Ясмини, и его
поразила боль, звучавшая в этом голосе. Он бросился вперед и,
подгоняемый ужасными криками, все более истошными, взлетел наверх.
Шайтанка, зеленая мартышка, сидела на верху купола старого
мавзолея. Когда ей надоедало изображать дитя человека и кутаться в
одежду, она убегала в это свое любимое место, где Ясмини не могла ее
достать.
Теперь она сонно почесывалась под мышками, прикрыв голубыми веками
большие карие глаза. Каждые несколько минут она покачивалась и едва не
падала со своего насеста, но просыпалась, мигала и смотрела на сад
внизу.
Неожиданно она учуяла нечто такое, что заставило ее проснуться:
печенье с корицей. Во всем свете не было ничего, что Шайтанка любила
бы больше. Она встала во весь рост, используя длинный хвост, чтобы
удерживать равновесие на закругленной поверхности купола, и жадно
осмотрелась.
Сквозь кусты по тропе прошли два мальчика. Даже издали Шайтанка
видела, как движутся их челюсти; более крупный мальчик нес закрытое
серебряное блюдо. Шайтанке не нужны были глаза, чтобы понять, что на
этом блюде. Она негромко, алчно зацокала, скользнула по куполу вниз и
свесилась с ветки дерева, крона которого нависала над террасой.
Скрытый за густой листвой, Дориан наблюдал, как два мальчика сели
в укромном уголке сада и поставили между собой серебряное блюдо. Заян
аль-Дин поднял крышку, и Шайтанка напрягла хвост и закатила глаза,
увидев груду желтых лепешек. Она разрывалась между жадностью и
страхом. Обезьянка слишком хорошо знала Заяна аль-Дина. Под глазом у
нее остался шрам от удара камнем: Заян отлично стрелял из пращи. С
другой стороны, лепешки с пылу с жару, еще не остыли, и их аромат
оказался непреодолимым искушением.
Шайтанка спустилась с дерева, стараясь, чтобы ствол был между нею
и мальчиками. Добравшись до земли, она выглянула из-за ствола.
Убедившись, что на нее не смотрят, она выскочила из-за ствола и
метнулась по лужайке. Из глубины куста она снова посмотрела. Надула
щеки и наморщила нос. Здесь запах корицы стал гораздо сильнее.
Обезьянка видела, как Заян взял лепешку и откусил от пышного
желтого наслаждения.
Вторым мальчиком был аль-Малик Абубакер, один из многочисленных
сводных братьев Заяна аль-Дина. Он встал, небрежно направился к
казуарине - дереву, росшему у внешней стены, и показал на его ветви.
-  Там гнездо ястреба, - крикнул он Заяну. Тот встал и вперевалку
направился к нему. Запрокинув головы, они стояли спиной к блюду и
разговаривали о гнезде вверху.
-  Может, это сокол-сапсан, - с надеждой сказал Заян аль-Дин. -
Когда птенцы оперятся, мы сможем их забрать.
Шайтанка набралась храбрости. Она выскочила из куста и серой
молнией преодолела открытое пространство. Добралась до блюда и набрала
в обе лапы липкого печенья.
Она принялась набивать печеньем защечные мешки, так что те
раздулись и едва не лопались. Половина печенья все равно оставалась на
блюде, и обезьянка попробовала взять его в лапы, но не сумела; она
выронила те, что держала, и начала снова.
-  Обезьяна! - закричал Заян, и Шайтанка поняла, что обнаружена.
Торопясь убежать, она опрокинула блюдо и бросилась назад, к
спасительному дереву. Шайтанка бежала, оставляя за собой след из
крошек.
Поднявшись по стволу до первой ветки, Шайтанка нагнула голову и
оглянулась. Мальчики были совсем близко. Они гневно кричали:
-  Шайтан!
-  Дьявольская обезьяна!
-  Свинья!
Шайтанка поднялась на вершину и села в развилке.
Здесь она почувствовала себя в безопасности и начала жевать
остатки печенья, которые пережили бегство и подъем на дерево.
Внизу Заян открыл сумку и достал пращу. Он размотал кожаные ремни
и растянул их между расставленными руками, потом выбрал круглый
камешек и вложил в гнездо на конце двойного ремня. Обошел вокруг
ствола так, чтобы хорошо видна была Шайтанка.
Обезьянка наклонила голову, выпучила глаза и скорчила гримасу,
стремясь испугать мальчика.
-  Я тебя проучу - закаешься красть мое печенье, - пообещал Заян и
начал вращать оружие перед броском. Праща описывала круги над его
головой, набирая скорость, ремни засвистели в воздухе; затем в точно
рассчитанный момент Заян выпустил камень. Камень летел со свистом, он
приближался так быстро, что Шайтанка не могла увернуться. Снаряд попал
обезьянке в левую лапу ниже локтя. Послышался хруст сломанной кости.
Шайтанка закричала и высоко подпрыгнула, сломанная лапа повисла.
Падая, обезьянка пыталась ухватиться за ветку, но лапа не слушалась, а
схватиться второй лапой она не успела и сделала это только на полпути
к земле.
Мальчики кричали и возбужденно приплясывали.
-  Ты в нее попал, Заян! - восторженно кричал Абубакер.
-  Я убью тебя, вор, шайтан!
Заян вкладывал в гнездо пращи второй камень. Шайтанка, цепляясь
одной лапой, начала снова подниматься на дерево. Добравшись до длинной
ветви, которая протянулась над террасой, она завизжала от боли.
Заян выпустил второй камень. Тот просвистел в воздухе и попал в
ветку прямо под грудью Шайтанки. Обезьянка подскочила и побежала к
концу ветки; сломанная лапа свисала и раскачивалась. Она знала, где
сможет найти защиту. Ясмини услышала ее крики и, не зная, в чем их
причина, тревожно звала обезьянку:
-  Шайтанка! Что с тобой, маленькая? Иди к маме.
Шайтанка с ветки прыгнула на руки к Ясмини, вопя от боли и ужаса.
-  Пойдем! - крикнул Заян Абубакеру. - Найди хорошую палку! Мы ее
прикончим!
У подножия лестницы садовники оставили груду бамбуковых стеблей.
Мальчики схватили по палке и побежали вверх по лестнице.
Первым, пыхтя и смеясь, до террасы добрался Заян. Он остановился
перед Ясмини, державшей на руках обезьянку.
-  Не подходи! - закричала она. - Оставь нас в покое, Заян
аль-Дин.
На мгновение Заяна смутила ярость девочки, но подошел Абубакер и
подтолкнул Заяна:
-  Подумаешь, Ясмини. Она еще ребенок. Я подержу ее. А ты хватай
обезьяну.
Ясмини отступала перед ними, прижимая пришедшую в ужас обезьянку к
груди, а мальчишки угрожающе шли за ней, размахивая бамбуковыми
палками и подталкивая друг друга.
-  Шайтан украл мое печенье. Я его убью.
-  Раньше я убью тебя, - кричала в ответ Ясмини, но демонстрация
храбрости ей не удавалась, и на ее глазах выступили слезы. Она
отступила к цистерне для дождевой воды и в отчаянии стояла там, не
имея возможности отступать дальше. Сводные сестры бросили ее и
разбежались при первом признаке угрозы со стороны старшего брата.
Ясмини осталась одна.
Губы ее дрожали, но она пыталась говорить уверенно.
-  Оставьте нас в покое. Я скажу аль-Амхаре. Он накажет вас за то,
как вы обошлись с Шайтанкой.
Заян усмехнулся.
-  Скажешь аль-Амхаре? Как ты меня испугала! Аль-Амхара -
неверный, жрущий свинину!
Они прижали девочку к цистерне. Неожиданно Абабукер прыгнул вперед
и схватил Ясмини за шею.
-  Хватай обезьяну! - крикнул он, и Заян поймал Шайтанку за заднюю
лапу.
Втроем они боролись и возились над испуганным животным. Ясмини,
отчаянно вцепившись в Шайтанку, плакала и кричала. Абубакер по одному
разгибал ее пальцы, пока ее рука совсем не разжалась. Заян
торжествующе выхватил у нее обезьянку.
-  Отдай, - взмолилась Ясмини. - Не делай ей больно!
Заян держал Шайтанку за загривок.
-  Попробуй отобрать раньше, чем я убью эту грязную тварь.
Неожиданно Шайтанка извернулась в его руке и впилась зубами в
запястье. Заян закричал от неожиданности и боли, поднял Шайтанку над
головой и швырнул в цистерну. Обезьянка исчезла под водой, потом
вынырнула и поплыла к краю. Заян поднял окровавленное запястье и
посмотрел на него. Его желтоватое лицо исказилось от ярости.
-  Она меня укусила! Видишь - кровь!
Он подбежал к краю цистерны и бамбуковой палкой стал топить
обезьянку. Как только Шайтанка выныривала, он толкал ее под воду, воя
от садистского наслаждения.
-  Посмотрим, хорошо ли она плавает.
Ясмини вырвалась из рук Абубакера и подскочила к Заяну сзади. Она
с криком заколотила его по голове и плечам. Заян продолжал вопить и
веселиться, не обращая внимания на нападение. Он топил Шайтанку,
погружал ее в воду всякий раз, как голова зверька показывалась на
поверхности.
Шайтанка быстро слабела, она наглоталась воды, шерсть ее промокла
и облепила голову. У нее не осталось ни сил, ни воздуха в легких,
чтобы кричать, но Ясмини кричала все громче и резче.
-  Оставь! Я тебя ненавижу! Оставь мою малышку!
Дориан бегом одолел последние несколько ступенек и остановился на
краю террасы. Ему потребовалось несколько мгновений, чтобы понять
смысл открывшейся картины. Он панически боялся найти Ясмини тяжело
раненной, умирающей, но его страх уступил место холодной ярости, когда
он увидел, что два больших мальчика делают с Ясмини и Шайтанкой. И он
набросился на них.
Абубакер заметил его появление и повернулся к нему лицом. Он
поднял палку, намереваясь ударить Дориана по голове, но тот нырнул под
удар и плечом толкнул противника в грудь, отбросив его.
Абубакер ударился о стену террасы и выронил бамбук. Потом
повернулся, побежал к лестнице и исчез на ней.
Единственной заботой Дориана было добраться до Заяна и спасти
Ясмини.
Он побежал к нему, и Заян повернулся навстречу, но Ясмини,
оседлавшая его спину, мешала, и поэтому он неловко взмахнул бамбуком.
Дориан остановил удар и обеими руками перехватил палку. Оба тянули за
палку и двигались по кругу.
-  Вытащи Шайтанку! - крикнул Дориан Ясмини, и девочка послушно
спрыгнула со спины Заяна и побежала к цистерне. Она протянула руки и
подхватила обезьянку, из последних сил державшуюся на воде. Ясмини
вытащила обезьянку. Та кашляла и чихала, вода лилась у нее изо рта и
носа. Девочка прижала Шайтанку к груди и присела у цистерны, стараясь
не сталкиваться с мальчишками, которые пихались на террасе.
Заян был тяжелее Дориана и выше его на два дюйма. Постепенно он
начинал побеждать в этом состязании.
-  Я утоплю тебя, как обезьяну, неверный с глазами шайтана, -
угрожал он и изо всех сил тянул к себе бамбуковую палку.
В припадке ярости Дориан забыл все, чему учил его Том, но
оскорбление привело его в чувство, и он позволил Заяну подтащить себя
ближе. Потом выпустил палку и сжал правую руку в кулак. Переступил,
уравновешивая тело.
«Используй поворот тела и разворот плеч, - учил Том. - Бей по
носу».
Руки и плечи Дориана окрепли от езды верхом и плавания. Удар
пришелся Заяну в нос, который сплющился, как перезрелая слива, и
выпустил поток алого сока.
Заян выронил палку и обеими руками схватился за лицо.
Глаза его от боли заплыли слезами, кровь проступала сквозь пальцы
и капала на белую канзу.
Дориан приготовился к следующему удару. Том научил его находить
определенное место на челюсти; он заставлял Дориана стиснуть зубы и
нащупать у себя это место под ухом. И в следующий удар Дориан вложил
всю тяжесть своего тела.
Заян никогда не слышал о такой драке. Превратить руку в молот и
бить им по лицу противника - такая схватка была для него совершенно
непредставимой.
Его учили бороться, но он всегда боролся с более слабыми и легкими
мальчиками.
Удар по носу поразил его. Удивление было даже сильнее боли. И он
был вовсе не готов к новому удару. Тот обрушился на его голову, как
пушечное ядро, и перед глазами у Заяна все завертелось.
У Дориана еще не было силы или веса, чтобы лишить противника
чувств.
Но удар пришелся точно в то место, куда был нацелен, и получился
достаточно мощным, чтобы отбросить Заяна. Тот сквозь слезы ничего не
видел, неспособен был защищаться, и ноги под ним подгибались.
И тут, к изумлению Заяна, последовал новый удар, пришедшийся по
жирным губам. Заян почувствовал, как у него сломался передний зуб,
ощутил во рту теплый металлический вкус собственной крови. Закрывая
лицо обеими руками, он слепо побрел к лестнице.
Позади Дориан подобрал бамбук и начал охаживать Заяна по спине и
плечам. Даже несмотря на боль во рту и носу, удары по спине заставили
Заяна прыгнуть на верхнюю ступеньку.
Дориан снова взмахнул палкой, Заян заорал, как ужаленный
скорпионом, и потерял равновесие. Кувыркаясь, он покатился по
лестнице, приземлилился и, громко всхлипывая, пополз в сторону.
Лицо неверного превратилось в страшную алую маску ярости,
светло-зеленые глаза сверкали, и он высоко поднимал бамбук обеими
руками. Заян встал и в струе алых брызг выплюнул сломанный зуб.
Он хотел бежать, но что-то в его правой ноге сломалось, и он
вприпрыжку заковылял по лужайке вслед за убегающим Абубакером.
Дориан бросил бамбук и позволил мальчикам удрать. Сделал несколько
глубоких вдохов, чтобы успокоиться и взять себя в руки, потом вспомнил
о девочке. И побежал по лестнице.
Ясмини все еще сидела под парапетом. Она вся дрожала и
всхлипывала; мокрую обезьянку она прижимала к груди.
-  Ты ранена, Ясмини? Они сделали тебе больно?
Она отрицательно покачала головой и молча протянула ему Шайтанку.
Шерсть промокла и прилипла к телу, поэтому обезьянка казалась вдвое
меньше обычного, как будто с нее содрали шкуру.
-  Ее рука, - прошептала Ясмини. - Она сломана.
Дориан осторожно взял пальцами свисающую лапу, и Шайтанка
застонала, но не сопротивлялась. Большими доверчивыми глазами она
смотрела на Дориана. Дориан пытался вспомнить, что делал доктор
Рейнольдс, когда матрос на «Серафиме» упал с мачты, а у другого рука
попала во вращающиеся спицы кабестана.
Он осторожно распрямил лапу Шайтанки, с помощью куска бамбука
закрепил ее в таком положении и перевязал полоской, оторванной от
кефии.
-  Я должен отнести ее к Бен-Абраму, - сказал он Ясмини и взял
маленькое тело на руки.
-  Хотела бы я пойти с тобой, - прошептала она, зная, что это
невозможно, и Дориан не потрудился ответить. Из полы своего одеяния он
сделал для Шайтанки носилки.
Ясмини дошла с ним до ворот зенана и стояла, глядя, как он уходит
по дороге между пальмами в город. Через полмили Дориан поравнялся с
одним из конюхов принца. Тот вел несколько лошадей.
-  Мустафа! - крикнул он. - Подбрось меня до гавани.
Мустафа посадил его на спину лошади, и они проскакали по узким
улицам города к самому берегу моря.
Бен-Абрам работал в лазарете у пристани. Он вышел из маленькой
боковой комнаты, соскребая с рук кровь, и удивленно посмотрел на
Дориана и Шайтанку.
-  Я принес тебе больную, отец, - сказал Дориан. - Она очень
нуждается в твоей помощи.
-  А она меня не укусит?
Бен-Абрам опасливо посмотрел на обезьянку.
-  Не бойся. Шайтанка знает, что может доверять тебе.
-  Вправление костей - искусство, восходящее к древности, -
заметил Бен-Абрам, внимательно разглядывая лапу, - но сомневаюсь, что
у кого-нибудь из моих предшественников был такой пациент.
Закрепив наконец лапу на дощечке и перевязав ее, Бен-Абрам дал
Шайтанке опия, и обезьянка всю обратную дорогу до зенана спала на
руках у Дориана.
Ясмини ждала их за воротами. Она взяла из рук Дориана спящую
обезьянку и нежно понесла в жилые помещения. Там они застали Тахи в
большом волнении.
-  Что ты наделал, глупый мальчишка? - набросилась она на Дориана,
едва он переступил порог. - Весь зенан в смятении. Здесь был Куш. Он
так сердился, что едва мог говорить. Правда ли, что Шайтанка укусила
Заяна аль-Дина, а ты сломал ему зуб и разбил нос и что кость в его
ноге тоже сломана? Куш говорит, что Заян на всю жизнь останется
калекой, не сможет ходить как все.
-  Ногу он сломал сам, по своей вине.
Дориан нисколько не раскаивался и держался вызывающе, и Тахи
схватила его и прижала к своей пышной груди. Она громко разрыдалась.
-  Ты сам не знаешь, какую опасность навлек на свою голову, -
причитала она. - Отныне мы всегда должны быть настороже. Всегда
запирай дверь в спальню!
Она перечислила множество предосторожностей, которые следовало
соблюдать из опасения, что Куш и Заян аль-Дин отомстят.
-  Аллах знает, что подумает об этом принц, когда вернется из
Маската, - мрачно закончила она свою тираду.
Дориан и Ясмини оставили ее на кухне причитать и воображать ужасы
и отнесли Шайтанку в спальню Дориана.
Уложили обезьянку на тюфяк и сели рядом.
Оба молчали, но скоро Ясмини поникла, как увядающий цветок, и
уснула, припав к плечу Дориана. Он обнял ее за плечи, и много позже
Тахи застала их спящими в объятиях друг друга. Она склонилась к этой
паре и посмотрела им в лица.
-  Они так прекрасны вместе, так молоды и невинны. Какая жалость,
что это невозможно. У них могли бы быть рыжеволосые дети, - прошептала
она, подняла Ясмини на руки и отнесла в роскошную квартиру ее матери у
главных ворот, где передала девочку одной из нянек.
На следующее утро ни свет ни заря Куш пришел снова с угрозами и
бранью. Тем не менее было очевидно, что он не станет нарушать
строжайший приказ аль-Алламы и Бен-Абрама и не причинит Дориану
никакого заметного вреда, но злоба окутывала его, как аура зла. У
двери он оглянулся на Дориана; его лицо было искажено ненавистью.
-  Если Аллах добр, скоро настанет день, когда ты больше не
станешь тревожить меня в зенане.
Атмосфера была насыщена враждебностью к Дориану, как воздух
электричеством во время летней грозы. Другие дети, за исключением
Ясмини, сторонились его. Увидев Дориана, они прекращали свои шумные
игры и хихикая разбегались. Женщины закрывали лица и подбирали платья,
словно прикосновение к Дориану могло испачкать их.
Три дня спустя, возвращаясь с урока у аль-Алламы, Дориан встретил
у ворот Заяна. Заян сидел с Абубакером и еще тремя своими
прихлебателями и льстецами. Они пожирали сласти с большого блюда, но,
как только появился Дориан, замолчали и с тревогой наблюдали за ним.

Нос у Заяна еще не зажил, а на верхней губе чернел струп. Под глазами
темные круги, темнее смуглой от природы кожи. Правая нога перевязана.
«Может, он правда будет хромать всю жизнь», - подумал Дориан. Он в
упор смотрел на Заяна. Тот не смог выдержать холодный взгляд зеленых
глаз и отвернулся. Сказал что-то Абубакеру. И оба мальчика нервно
захихикали.
Дориан прошел мимо них. Чем дальше он отходил, тем смелее
становился Заян.
-  Кожа белая, как гной, - сказал он, и воздух со свистом вырвался
сквозь дыру на месте зуба.
-  А глаза зеленые, как свиная моча, - подхватил Абубакер.
-  Только тот, кто ее пьет, так хорошо знает, какого она цвета, -
громко сказал Дориан, не оглядываясь.
На протяжении следующих недель ощущение враждебности постепенно
ослабевало. Хотя Дориан стал в зенане парией, остальные просто не
обращали на него внимания. Даже Заян и Абубакер больше не реагировали
на его присутствие, но вели себя при встречах с подчеркнуто
преувеличенной небрежностью. Заян все хромал, и со временем стало
ясно, что ноге причинен непоправимый ущерб.
Однако Тахи не успокоило это враждебное перемирие между
мальчиками, и она не упускала случая рассказать Дориану об опасности
умереть от яда или иного способа убивать на расстоянии.
-  Всегда встряхивай канзу, прежде чем надеть. Выворачивай
сандалии. Есть такой маленький зеленый скорпион, от его укуса умираешь
раньше, чем успеешь крикнуть. Куш все знает об этом скорпионе и о
других злодействах.
Но все это не могло надолго сдержать природный кипучий нрав
Дориана. Он все меньше времени проводил в стенах зенана. А когда бывал
там, Ясмини становилась его постоянной спутницей.
Благодаря искусству Бен-Абрама Шайтанка быстро поправилась и, хотя
берегла поврежденную конечность, вскоре уже бегала по стене зенана и
взбиралась на самые высокие деревья.
Пришел долгий месяц Рамадан, и новую луну встретили пиром. Через
несколько дней Заян аль-Дин исчез из зенана. Он достиг половой
зрелости, стал мужчиной и, по-прежнему хромая из-за раны, нанесенной
Дорианом, вступил в большую жизнь. Дориан и Ясмини радовались его
исчезновению. Они слышали, его отослали в Маскат ко двору дяди-калифа.
Тахи фыркнула, когда они сказали ей об этом.
-  Он отправлен заложником, чтобы обеспечить калифу верность
принца.
Дориан не впервые слышал об интригах в оманской царской семье. Но
Тахи все равно повторила то, что он уже знал.
-  Калиф казнил шестерых своих братьев за измену, а тем, кого
пощадил, не доверяет. - Она перешла на шепот. - Калиф жестокий, злой
человек. Да не допустит Аллах того, чтобы он узнал о тебе, дитя из
пророчества.
Она вздрогнула при этой мысли.
Через несколько недель после неожиданного исчезновения Заяна
аль-Дина Ясмини пришла к Дориану, когда он еще спал, и потянула за
руку.
-  Вчера вечером Шайтанка не пришла поесть, а сегодня утром ее не
было в моей постели.
У нее было печальное лицо, и она дрожала от горя и тревоги.
Дориан вскочил и быстро набросил канзу, а Ясмини продолжала
жаловаться:
-  Я думаю, с моей Шайтанкой произошло что-то ужасное.
-  Мы ее найдем, - пообещал ей Дориан. - Пойдем.
Они начали с самых любимых мест Шайтанки, где она могла прятаться.
Самое вероятное такое место - мавзолей святого Абд Аллы Мухаммада Али.
Обыскали каждый дюйм этого древнего сооружения, звали Шайтанку по
имени, предлагали печенье с корицей.
Они знали: что бы ни случилось, запах печенья выманит обезьянку из
любого укрытия.
Не найдя обезьянки в мавзолее, они дотошно обыскали сады, но столь
же тщетно. Ясмини была вне себя от горя.
-  Ты спас ее однажды, Доули. А теперь шайтан забрал ее. Он забрал
у меня Шайтанку в наказание.
-  Не будь младенцем, Ясси. - Он невольно воспользовался словами,
которыми увещевал его Том. - Шайтану не нужны обезьяны и маленькие
девочки.
-  Что же делать?
Ясмини с полнейшим доверием посмотрела на него полными слез
глазами цвета меда.
-  Начнем снова искать в мавзолее. Должна же Шайтанка где-то быть!
Вход в мавзолей столетия назад был заложен кирпичом и
заштукатурен. Дориан внимательно осмотрел его и убедился, что
отверстия, через которое могла бы пробраться обезьяна, нет. Они
поднялись на террасу и снова обыскали мавзолей. И опять звали до
хрипоты, но не нашли ни следа Шайтанки.
Наконец они в отчаянии уселись на край цистерны и, усталые,
отчаявшиеся, избегали смотреть в глаза друг другу. И если бы не
умолкли, то, вероятно, никогда не услышали бы слабое бормотание.
Услышали его они одновременно. Ясмини схватила Дориана за руку и
впилась маленькими острыми ноготками ему в кожу.
-  Шайтанка! - прошептала она.
Они спрыгнули с цистерны и принялись энергично оглядываться, забыв
об усталости. Звук, казалось, исходил из окружающего воздуха, и
никакого источника у него не было.
-  Откуда он идет, Доули? - спросила Ясмини, но Дориан нетерпеливо
заставил ее замолчать. Подняв руку - тише! - он пошел на этот слабый
звук по террасе. Когда звук оборвался, Дориан свистнул, и Шайтанка
немедленно заверещала снова, приведя их к дальнему концу террасы.
Казалось, они зашли в тупик, но Дориан опустился на колени и
прополз между стеной купола и краем террасы, где крики Шайтанки
слышались отчетливее.
Сорняки и ползучие растения закрывали обзор, но Дориан разглядел
проход в растительности: здесь как будто кто-то недавно пробирался. Он
двинулся по этому следу, раздвигая траву и поднимая свисающие вьюнки,
чтобы осмотреть основание купола.
И сразу увидел, что в одном месте крупнозернистый коралловый
известняк разрушился и образовалось отверстие, достаточное, чтобы в
него пролезла Шайтанка. Когда он прижался ухом к этому отверстию, его
последние сомнения рассеялись. Вопли Шайтанки зазвучали громче, как
будто она кричала в переговорную трубу.
-  Она там, внизу, - сказал Дориан Ясмини.
Девочка радостно захлопала в ладоши.
-  Ты сможешь ее достать, Доули?
Она приложила губы к отверстию и закричала:
-  Шайтанка, малышка. Ты меня слышишь?
Из отверстия донеслись слабые возбужденные крики.
-  Отойди.
Дориан оттолкнул Ясмини и принялся голыми руками расширять
отверстие.
Камни не были скреплены известкой, и куски их легко отламывались,
оставаясь в руках у Дориана. Он послал Ясмини за бамбуковой палкой из
груды у подножия лестницы и использовал деревяшку, чтобы выковыривать
неподдающиеся куски.
Через полчаса он достаточно расширил отверстие, чтобы протиснуться
в него. Однако когда посмотрел вниз, увидел только пыль, поднятую им
самим, и темноту.
-  Жди здесь, Ясси, - приказал он и свесил в отверстие ноги.
Поискал опору, но не нашел и не смог коснуться дна. Держась обеими
руками за край отверстия, он стал понемногу, дюйм за дюймом,
спускаться туда. Внезапно часть стены, за которую он держался,
подалась, и Дориан, не вскрикнув, полетел вниз. Он ожидал, что
пролетит сотни футов навстречу смерти, но пролетел всего несколько
дюймов и шлепнулся о землю. Удар был таким неожиданным, что его ноги
подогнулись и он упал. Но сразу поднялся.
Ясмини сверху тревожно крикнула:
-  Что с тобой, Доули?
-  Все в порядке.
-  Мне можно спуститься?
-  Нет! Оставайся там. Убери голову, ты закрываешь свет.
Когда пыль осела, а глаза привыкли к полумраку, Дориан осмотрелся.
Сверху пробивался слабый солнечный луч, и в его свете Дориан
обнаружил, что очутился в узком коридоре, который как будто пробит в
массивной внешней стене мавзолея и едва позволяет ему протиснуться, а
по высоте - выпрямиться во весь рост.
Крики Шайтанки теперь звучали ближе, и Дориан пошел на звук. И
увидел деревянную дверь, которая преграждала проход. Дерево, покрытое
влажной плесенью, раскрошилось от старости, и дверь провисла на
кожаных петлях.
Шайтанка, должно быть, прыгнула на нее, и даже ее небольшого веса
хватило, чтобы уронить дверь. И теперь Шайтанка оказалась в ловушке
под ней.
Обезьянка сорвала ногти, пытаясь освободиться, и ее шерсть была
густо покрыта пылью и щепками.
Дориан потащил тяжелую дверь вверх и наконец поднял настолько, что
Шайтанка смогла выбраться. Обезьянка не была ранена, она вскарабкалась
по Дориану ему на плечи и обеими руками вцепилась в шею, от радости
что-то тараторя.
-  Глупое животное, - отругал Дориан Шайтанку по-английски,
одновременно гладя ее по голове, чтобы успокоить. - Это научит тебя не
бродить там, где не следует, глупая обезьяна.
Он отнес Шайтанку к отверстию и передал Ясмини, которая всунула в
дыру голову и плечи.
Потом он вернулся, приподнял один край двери и оттащил ее.
Прислонил к стене коридора и по ней, как по лестнице, выбрался из
отверстия на солнечный свет.
Он был весь в пыли и грязи, и пока Ясмини успокаивала Шайтанку,
обнимая ее, Дориан водой из цистерны смыл грязь.
Ясмини понесла Шайтанку вниз по ступеням, но, прежде чем
последовать за ней, Дориан, повинуясь неожиданному порыву, вернулся и
расправил траву и цветущие вьюнки, чтобы отверстие у основания купола
не было видно.
Через несколько дней Дориан решил исследовать тайный ход. Ему не
следовало говорить об этом Ясмини, потому что она настояла на том,
чтобы пойти с ним, и взяла с собой Шайтанку.
Не спрашиваясь у Тахи, Дориан взял одну из ламп, а также огниво.
Они предприняли многочисленные предосторожности, чтобы убедиться,
что за ними не следит кто-нибудь из шпионов или приспешников Куша; к
старому мавзолею они шли разными дорогами и встретились только у
цистерны.
-  За тобой никто не шел? - спросил Дориан, когда Ясмини с
Шайтанкой на плече поднялась по ступенькам.
-  Никто! - ответила она, приплясывая от возбуждения. - Что,
по-твоему, мы найдем, Доули? Много золота и драгоценных камней?
-  Тайную комнату, полную костей и черепов, - насмешливо ответил
он.
Она опасливо посмотрела на него.
-  Пойдешь первым? - спросила девочка и взяла Дориана за руку.
Они пробрались через заросли и расправили их за собой, потом
Дориан убрал растения с отверстия и заглянул в темноту.
-  Все в порядке. Здесь никого не было. - Он присел и принялся
работать кремнем и кресалом. Когда лампа ровно разгорелась, Дориан
сказал: - Передашь ее мне, когда я велю.
Он пролез в отверстие и поднял снизу голову:
-  Давай.
Взял лампу у нее из рук и поставил в стороне.
-  Теперь спускайся.
Он помог ей, взяв за свешенные в пролом ноги и поставив их на
наклоненную дверь.
-  Ты почти на месте, прыгай!
Ясмини прыгнула и огляделась. Шайтанка спустилась за ней и
вскарабкалась по ноге девочки. Слишком низкий потолок не позволял
обезьянке сидеть на плече у девочки, поэтому она пристроилась на
бедре.
-  Как интересно! Я никогда раньше так не делала.
-  Не шуми.
Дориан поднял лампу.
-  Теперь не отставай от меня, но и не лезь вперед.
Он осторожно направился туда, где была дверь, но почувствовал
острое разочарование, увидев, что несколькими ярдами дальше проход
перегорожен кирпичной стеной.
Они оказались в тупике.
-  А что за кирпичами? - шепотом спросила Ясмини.
-  Похоже, когда-то проход вел в мавзолей, но кто-то его закрыл.
Интересно, зачем вообще построили этот проход.
-  Чтобы ангел Джибраил мог спуститься в могилу и забрать душу
святого в рай, - со знающим видом ответила Ясмини. - Джибраил всегда
приходит за душами праведников.
Дориан хотел посмеяться над ней, но увидел, какие у нее огромные и
блестящие в свете лампы глаза.
-  Может, ты права, - согласился он. - Но мне любопытно, куда
ведет второй конец этого прохода.
Они повернули, миновали отверстие, через которое вошли, и
углубились в пыльную тьму, которая пахла грибами и плесенью. В слабом
свете лампы пол у них под ногами начал понижаться, через каждые
несколько шагов встречалась каменная ступенька. Крыша была всего в
нескольких дюймах над головой Дориана.
-  Мне страшно, - задыхаясь, прошептала Ясмини. - Вдруг ангел
рассердится на нас за то, что мы ходим его дорогой?
Она плотнее прижала Шайтанку к груди, а другой рукой крепко
взялась сзади за канзу Дориана.
Они продолжали неслышно идти. Проход шел под уклон, пока Дориан не
заключил, что они углубились далеко под землю. Потом пол выровнялся и
дальше пошел прямо.
Дориан считал шаги.
-  А что если на нас упадет крыша? - спросила Ясмини.
-  Она простояла сотни лет, - уверенно ответил Дориан. - С чего бы
ей вдруг упасть?
И он двинулся дальше, продолжая вслух считать шаги.
-  Триста двадцать два, - сказал он и почти сразу воскликнул: -
Смотри, ступеньки ведут наверх!
Они начали медленно подниматься. На каждом пролете Дориан
останавливался и с помощью лампы пытался рассмотреть, что впереди.
Неожиданно он снова остановился.
-  Путь перегорожен, - разочарованно сказал он.
В свете лампы они увидели, что впереди обвалились крыша и боковая
стена. Они неуверенно стояли, глядя на завал.
Неожиданно Шайтанка спрыгнула с бедра Ясмини и бросилась вперед.
Прежде чем Дориан успел схватить ее за хвост, она исчезла в
небольшом отверстии между невредимой частью крыши и грудой обломков.
-  Шайтанка!
Ясмини протиснулась мимо Дориана и запустила руку в отверстие.
-  Она снова застрянет. Спаси ее, Доули!
-  Глупая обезьяна!
Дориан принялся разбирать завал, стараясь пробиться на другую
сторону.
Каждые несколько минут они слышали Шайтанку, но, как ни звала ее
Ясмини, обезьянка не возвращалась. Дориан упорно работал, расчищая
проход. Потом остановился и забрался на груду обломков.
-  Я вижу впереди свет, - ликующе сказал он. Спрыгнул и с
удвоенной энергией взялся за расчистку туннеля.
Час спустя он вытер краем канзу лицо, где пот смешался с пылью,
превратившись в грязную пасту.
-  Думаю, теперь я пролезу.
Он на животе прополз в образовавшееся отверстие. Ясмини со страхом
смотрела, как его тело, потом ноги и наконец ступни исчезают из виду.
Немного погодя он позвал:
-  Ясси! Все в порядке! Давай.
Она была настолько меньше его, что смогла ползти на четвереньках.
Очень скоро свет усилился, и она увидела Дориана, сидящего у выхода из
туннеля. Перед ними был плотный покров растительности, но за ним
светило солнце.
-  Где мы? - спросила Ясмини, садясь рядом с Дорианом.
-  Не знаю.
Он очень осторожно развел стебли.
Они находились в углублении, окруженном рухнувшими стенами из
коралловых глыб, распавшихся от времени и непогоды. Вся местность
густо заросла зеленью.
-  Оставайся здесь! - сказал Дориан и выбрался на солнечный свет.
Осторожно поднялся на развалины и осмотрелся.
Он увидел пальмы и зеленый мангровый лес, а за ним белый песок и
ярко-синий океан. Дориан узнал это место: он бывал здесь, когда
выходил из зенана.
-  Мы за пределами зенана, - удивленно сказал он. - Туннель
проходит под стеной.
-  Я за всю жизнь ни разу не выходила.
Ясмини поднялась за ним.
-  Слушай, это пляж? А нельзя нам туда пойти, Доули?
Они услышали голоса и быстро спустились в углубление. Ниже их
убежища, не поднимая голов, прошла группа женщин. Это были
рабыни-суахили, черные девушки с открытыми лицами и большими вязанками
хвороста на головах. Они удалились, и их голоса стихли.
-  Мы можем пойти на берег? - взмолилась Ясмини. - Ненадолго и
всего один раз.
-  Нет, глупая девчонка! - строго ответил Дориан. - Рыбаки увидят
нас и расскажут Кушу. И на кладбище появится еще одна могила. Ты
знаешь, что бывает с девушками, которые его не слушаются.
Он снова спустился к входу в туннель.
-  Пойдем.
-  Может, Всевышнему угодно, чтобы я никогда не поплавала с тобой
в океане, - печально сказала она, по-прежнему глядя за деревья.
-  Спускайся, Ясси. Нам пора.
Слова Ясмини встревожили Дориана.
Всякий раз как он уходил и в одиночестве плавал в океане, он
чувствовал себя виноватым, и, хотя девочка больше не упоминала об
этом, ее просьба постоянно звучала в его памяти.
В последующие недели он незаметно разведал местность за восточной
стеной зенана и обнаружил между деревьями множество заросших развалин.
Они почти целиком были покрыты растительностью, а у их подножия муссон
намел холмы песка. Дориану потребовалось несколько дней, чтобы
отыскать кусты и коралловые глыбы у входа в туннель. Убедившись, что
за ним никто не наблюдает, он перебрался через развалины и оказался в
углублении со входом в туннель.
Несколько часов он расчищал вход, чтобы сделать доступ к нему
проще и безопаснее, потом снова закрыл его опавшими пальмовыми
листьями и сухими ветками, чтобы суахили, собирающие дрова, его
случайно не заметили.
У своего друга Мустафы, конюха принца, Дориан выпросил грязную
потрепанную канзу, на которой заплат было больше, чем исходного
материала, и такую же грязную кеффию, которую больше не носили даже
конюхи. Все это он скатал и спрятал у выхода из туннеля. Подождал
полнолуния и, когда все было готово, спросил Ясмини:
-  Хочешь поплавать в океане?
Она удивленно посмотрела на него, и ее личико сморщилось.
-  Не смейся надо мной, Доули, - попросила она.
-  Сегодня вечером приходи ужинать со мной и Тахи. После молитвы
Магриба поблагодари Тахи и скажи, что тебе нужно вернуться к матери.
Но вместо этого приходи сюда и спрячься под цистерной.
Лицо девочки медленно просияло, глаза заблестели.
-  Твоя мать будет думать, что ты с Тахи, а Тахи - что ты с
матерью. Я вскоре приду сюда за тобой.
-  Да, Доули.
Она энергично кивнула.
-  Ты ведь не побоишься прийти сюда в темноте?
-  Нет, Доули!
Она так отчаянно замотала головой, что та грозила сорваться с
плеч.
-  Шайтанку с собой не бери. Оставь ее в клетке. Обещаешь?
-  Обещаю от всего сердца, Доули.
Весь вечер Ясмини была так беспокойна и разговорчива, что Тахи
проницательно взглянула на нее.
-  Что тебя тревожит, дитя? Ты болтаешь, как стая попугаев, и
ерзаешь, будто у тебя в штанах горячий уголь. Ты снова ходила по
солнцу с непокрытой головой?
Ясмини проглотила последний кусок и вытерла чашку пальцами правой
руки. Потом встала.
-  Мне пора, Тахи. Мама велела мне вернуться пораньше…
-  Но ты еще не поела! У меня приготовлены твои любимые лепешки из
кокоса с шафраном.
-  Я не хочу есть. Мне пора. Я приду завтра.
-  Сначала помолись, - остановила ее Тахи.
-  Хвала и благодарность всемогущему Аллаху за то, что дал нам еду
и питье и сделал нас мусульманами, - выпалила Ясмини и снова вскочила.
И исчезла раньше, чем Тахи смогла ее остановить.
Дориан немного подождал, потом встал и небрежно потянулся.
-  Погуляю по саду.
Тахи сразу начала заботливо поучать его:
-  Будь очень осторожен, аль-Амхара. Не думай, что Куш простил
тебя.
Дориан быстро ушел, чтобы избежать дальнейших наставлений.
-  Ясси? - негромко окликнул он, поднимаясь по ступенькам на
террасу. Голос у него ломался и звучал хрипло: так было уже какое-то
время, особенно когда он нервничал или волновался. - Ясси?
На этот раз вышло совсем хрипло.
-  Доули, я здесь.
Она выбралась из-за цистерны и побежала ему навстречу. Луна еще
только вставала за внешней стеной зенана. В ее свете Дориан провел
Ясмини к отверстию Дороги Ангела, как они стали называть между собой
тайный проход. Он залез туда первым и отыскал лампу и огниво там, где
их оставил.
Когда фитиль ровно разгорелся, он позвал Ясмини и подхватил ее
маленькое тело, когда девочка скользнула по старой двери. Она
уцепилась за его одежду, и он повел ее по туннелю.
Когда добрались до расчищенного Дорианом завала, он погасил лампу.
-  Нельзя показывать свет, - предупредил он.
Последние несколько ярдов они двигались на ощупь и наконец сквозь
растения, закрывавшие выход из туннеля, увидели лунное сияние. Дориан
поискал сверток старой одежды, оставленный в нише в стене туннеля.
-  Вот. Надевай! - приказал он.
-  От нее воняет, - возразила Ясмини.
-  Хочешь со мной или нет?
Она больше не возражала - зашуршала одежда; Ясмини сбросила платье
и через голову надела канзу.
-  Я готова, - возбужденно сказала она.
Он вывел ее на лунный свет. Одежда была ей велика, и на ходу она
спотыкалась. Дориан наклонился и оторвал подол ее одеяния на уровне
щикотолок, потом помог надеть на голову кеффию, чтобы скрыть длинные
волосы.
-  Подойдет, - сказал он наконец, осмотрев Ясмини.
Она казалась мальчишкой-обованцем, каких множество бегает по
улицам города и по пляжам. Сын рыбака, может быть, или сборщик
хвороста в мангровом лесу.
-  Пойдем!
Они выбрались из развалин и чрезвычайно осторожно прошли по
пальмовой роще к пляжу. Дориан хорошо знал эти места. Он выбрал
уголок, где коралловые утесы с обеих сторон загораживали водоем,
заполняющийся в прилив.
В стене утеса была неглубокая пещера, полная теней; эти тени
скрывали детей, когда они сидели рядом на плотно утрамбованном влажном
песке и смотрели на бухту, залитую серебряным лунным светом. Отлив
обнажил коралловый песок. Он был совершенно белым, а тени от резных
коралловых столбов на плоском, без единой отметины песке казались
резкими, синими. С внешней стороны рифа фосфоресцировал слабый прибой,
попеременно освещая их лица.
-  Как красиво, - прошептала Ясмини. - Никогда не поверила бы, что
может быть так красиво.
-  Пойду искупаюсь, - сказал Дориан и встал. Он стащил канзу и
сбросил сандалии. - Идешь?
Не дожидаясь ответа, он прошел по берегу. На краю воды остановился
и оглянулся.
Ясмини вышла из пещеры. Она походила на олененка со слишком
длинными для детского тела ногами. Рваное платье она сбросила и, как и
он, осталась нагишом. Дориан видел на невольничьих рынках рабынь, но
ни одна из них не обладала такой волшебной грацией. Волосы свисали
девочке на спину, доходя до маленьких круглых ягодиц, черная полоска
волос серебрилась в лунном свете.
Подойдя к нему, она невинным жестом взяла его за руку. Маленькие
груди едва наметились, но соски поднялись, возбужденные прохладным
дыханием муссона. Дориан смотрел на них и испытывал странное чувство,
какую-то незнакомую тяжесть внизу живота.
Рука об руку они вошли в воду. Вода была теплее ночного воздуха,
теплой, как их кровь.
Ясмини окунулась, и ее длинные волосы поплыли вокруг нее, словно
листья лотоса. Она рассмеялась от радости.
Луна была на полпути к зениту, когда Дориан наконец сказал:
-  Больше нельзя оставаться. Уже поздно, надо возвращаться.
-  Я никогда не была так счастлива, - ответила она. - Никогда в
жизни. Я бы хотела оставаться здесь вечно.
Но она послушно встала; серебристая вода стекала с ее стройного
тела. Они пошли к пещере, и на песке за ними оставались две цепочки
следов, как двойная нить бус.
У входа в пещеру Ясмини повернулась к нему:
-  Спасибо, Доули.
И неожиданно обхватила его обеими руками и прижалась.
-  Я так тебя люблю, брат.
Дориан неловко стоял в ее объятиях.
Прижавшееся к нему маленькое тело, тепло кожи сквозь прохладные
капли воды - все это снова вызвало непривычное ощущение в паху.
Но вот Ясмини отстранилась и рассмеялась.
-  Я вся промокла.
Она сжала прядь своих волос и скрутила ее. Вода закапала на песок.
Дориан подобрал свою канзу.
-  Повернись, - сказал он, и она послушно подставила стройную,
чуть изогнутую спину. Он растер ее полами своей одежды.
-  Теперь другая сторона!
Она повернулась к нему лицом, и он вытер маленькие холмики на ее
груди, а потом низ живота.
-  Щекотно!
Живот Ясмини был гладким, впалым; эту гладкую поверхность нарушали
только впадина пупка и маленькая вертикальная безволосая щель между
ногами.
-  Надевай канзу, - приказал Дориан, и она повернулась и подобрала
с песка одежду. Он увидел ее ягодицы, маленькие и круглые. И
почувствовал, как сжимается грудь, так что следующий вдох дался ему с
трудом.
Ясмини распрямилась и через голову надела грязную канзу; когда она
просунула голову в вырез, Дориан продолжал стоять и смотреть. Она
улыбнулась, как маленькая фея. Потом, сворачивая волосы толстым жгутом
и пряча их под головной повязкой, продолжала откровенно и без чувства
вины или греха разглядывать его тело.
-  Ты такой белый там, где не коснулось солнце, и посмотри! У тебя
внизу тоже есть волосы!
Она удивленно показала.
-  Того же цвета, что на голове. И сверкают в лунном свете, как
шелк.
Как красиво, - удивлялась она.
Он совсем забыл, что за последние месяцы у него вырос мягкий
пушок. И впервые почувствовал стыд, почти вину. Дориан быстро накинул
на себя влажную одежду.
-  Нам пора! - напомнил он, и девочке пришлось бежать за ним
вдогонку, когда он направился в зенан. В безопасности туннеля она
сбросила грязную канзу и переоделась в свое платье.
-  Готова? - спросил Дориан.
-  Да, Доули.
Но прежде чем он зашагал по туннелю, Ясмини схватила его за руку.
-  Спасибо, брат, - прошептала она. - Я никогда не забуду, что мы
делали сегодня вечером, никогда, никогда!
Он пытался разжать ее руку. Собственные чувства смущали его, и он
почему-то сердился на Ясмини за то, что она их вызвала.
-  Мы сможем прийти сюда еще раз? - взмолилась она.
-  Не знаю. - Он высвободил руку. - Может быть.
-  Пожалуйста, Доули. Было так хорошо!
-  Посмотрим.
-  Я буду хорошей. Я сделаю все, что ты скажешь. Никогда не буду
дразнить тебя или твоего петушка, ты только скажи да. Пожалуйста,
Доули.
-  Хорошо, Ясси. Мы придем снова.
Через несколько дней после похода по Дороге Ангела, но раньше, чем
Дориан сумел выполнить свое обещание, к ним в дом пришел Куш.
Он явился рано утром, еще до восхода солнца, а с ним два
раба-евнуха. Тахи встретила их у входа и попыталась помешать им войти.
-  Чего вы хотите от аль-Амхары? - спросила она.
-  Посторонись, старая корова, - приказал Куш. - Мальчик больше не
под твоей опекой.
-  Вы пришли забрать его у меня?
Голос ее дрогнул, и когда Куш попытался пройти мимо нее, она
схватила его за вышитый пояс.
-  Я тебя предупредил, отойди!
Он ударил Тахи в живот концом посоха, и она согнулась от боли.
-  Приведите неверного! - приказал Куш рабам, и те бросились в
маленькую комнату Дориана. Он сидел на тюфяке, разбуженный резким
повелительным голосом Куша в соседнем помещении, и тер сонные глаза.
Евнухи схватили его за руки и потащили туда, где ждал Куш.
-  Снимите это.
Куш посохом ткнул в ткань, которой была обернута талия Дориана.
Евнухи стащили ее, и Куш похотливо заулыбался.
-  Так я и думал! У тебя здесь вырос отличный маленький сад.
Концом посоха он коснулся пушистых рыжих волос, покрывавших лобок
Дориана. Дориан пытался прикрыться, но его держали за руки и
заставляли стоять прямо.
-  Пришло время избавиться от этого. - Толстым пальцем в кольцах
Куш притронулся к Дориану. - Мы избавим тебя от этого вонючего куска
кожи.
-  Не трогай меня! - яростно закричал Дориан, голос его срывался
на хрип, щеки побагровели от гнева и унижения. - Убери от меня свои
жирные белые руки, ты, тварь без яиц!
Куш перестал улыбаться и рывком убрал руку.
-  Скажи салам этой старой корове, - оглянулся он на Тахи. - Ты
больше ее не увидишь. Мы подождем, пока ты соберешь пожитки. Ты
покидаешь зенан. Тебя ждут нож и другая жизнь.
У двери Тахи обняла его.
-  Ты мой сын, которого у меня не могло быть, - прошептала она. -
Я всю жизнь буду любить тебя.
-  И я буду любить тебя, Тахи. Я не помню матери, но она должна
была походить на тебя.
-  Будь мужчиной и воином, аль-Амхара. Я хочу гордиться тобой.
-  Скажи Ясмини…
Он замолчал. Что он может передать этой малышке? Пока он думал над
этим, рабы выволокли его из дверей. В отчаянии он крикнул Тахи:
-  Скажи Ясмини, что я никогда ее не забуду. Скажи ей, что она
всегда будет моей маленькой сестрой.
Рабы вывели его и посадили в запряженную буйволами повозку,
которая ждала во дворе. Посмотреть на его отъезд собралась небольшая
группа детей и служанок, но Ясмини среди них не было, хотя он все
время искал ее глазами, пока они не выехали за ворота.
* * *
-  Чем старше мальчик, тем это трудней и опасней, - заметил
Бен-Абрам. - Это следовало сделать гораздо раньше, а не в тринадцать
лет, на пороге превращения в мужчину.
-  Мальчик пришел из мира неверных и остается гнусным неверным,
пока не совершен обряд. Это нужно сделать до возвращения принца из
Маската, - ответил аль-Аллама. - Если он действительно мальчик из
пророчества, Аллах защитит его.
Дориан стоял перед ними обнаженный на террасе дворца, выходящей на
гавань. Кроме врача и муллы, с ними была молодая черная рабыня,
язычница, которая, помогая Бен-Абраму, не осквернится.
Бен-Абрам выложил на низкий столик свои инструменты, потом
посмотрел Дориану прямо в глаза.
-  Для мужчины боль - ничто. Честь - все. Помни это всю жизнь, сын
мой.
Я не подведу тебя, отец, - ответил Дориан.
Они много раз говорили об этом.
-  Исмилля Аллах акбар! - негромко сказал Бен-Абрам, начав со
святого имени Бога Всемогущего. - Аллах велик.
Одновременно мулла негромким мелодичным голосом начал читать по
памяти суру Корана.
-  Начинаем с имени Аллаха, самого доброго и милостивого. О Аллах,
даруй ему прочную веру, вечную безопасность, изобилие всего в жизни,
зрелость ума, благость знаний, руководство в праведном поведении,
благородный характер, честь и спокойную смерть.
Бен-Абрам кивнул рабыне, та наклонилась перед Дорианом и взяла в
руку его пенис. И начала как будто доить его. Пенис быстро разбух и
отвердел, и девушка скоромно отвела взгляд, но продолжала
манипулировать, пока эрекция не стала полной. Тогда Бен-Абрам взял с
подноса маленький, острый, как бритва, нож и приблизился к ним. Он
негромко сказал девушке:
-  Достаточно, - и она отошла.
-  Во имя Аллаха, - сказал Бен-Абрам и сделал первый быстрый
надрез.
Дориан застыл от боли, но подавил крик, который рвался с его губ.
Последовал новый разрез, и еще, а Дориан продолжал сдерживать крики.
Он чувствовал, как теплая кровь течет по его бедрам.
Наконец Бен-Абрам отложил нож.
Дориан чувствовал, что ноги под ним подгибаются, но упрямо
старался сохранить бесстрастное лицо и не закрывал глаза. Даже
аль-Аллама высказал свое одобрение.
-  Теперь ты мужчина. - И он, благословляя, коснулся лба
Дориана. - И ведешь себя как мужчина.
Бен-Абрам взял Дориана за руку и отвел в заднюю комнату, где был
приготовлен тюфяк.
-  Утром приду перевязать рану, - пообещал он.
Утром у Дориана начался жар, он раскраснелся, рана воспалилась.
Бен-Абрам сменил повязку и наложил успокоительную мазь. Потом дал
выпить какое-то горькое снадобье. Через несколько дней воспаление
уменьшилось и началось выздоровление. Вскоре струпья сошли, и
Бен-Абрам разрешил Дориану одному ходить на океанский берег острова
плавать в теплой чистой воде или на конюшни помогать конюхам ухаживать
за лошадьми принца. Дориан скакал по белому песку пляжей и участвовал
в буйных играх в пулу.
Вскоре в проливе показался парус, и наблюдатели со стен дворца
разглядели на мачте вымпел принца. Все население острова высыпало на
берег встречать возвращающегося из столицы Омана Маската принца Абд
Мухаммада аль-Малика.
Под выстрелы пушек крепости, под крики женщин и приветственные
возгласы мужчин принц сошел на берег. Били барабаны, завывали дудки,
солдаты бросали в воздух длинноствольные джезейлы.
Дориан был с конюхами, которые стояли с лошадьми у края песка. Он
помогал начистить узду, полировать бирюзу, украшавшую седло принца, и
проверить все детали упряжи. Ему, приемному сыну принца, главный конюх
доверил честь вывести вперед жеребца аль-Малика и держать его, когда
принц будет садиться верхом.
Дориан смотрел, как принц сходит на берег. Толпа расступалась
перед ним, поданные падали на землю и старались поцеловать край его
одеяния, когда он проходил мимо. Дориан больше года не видел принца и
забыл, какой он высокий и величественный в белоснежном одеянии, с
большим, украшенным драгоценными камнями кинжалом на поясе; рукоять
кинжала из полированного носорожьего рога блестит, как янтарь. Лента,
придерживающая на голове кеффию принца, - из витой золотой нити. Принц
подошел туда, где ждал Дориан; аль-Малик улыбался и отвечал на
приветствия подданных элегантным благословляющим жестом, касаясь губ и
сердца.
-  Салям алейкум, великий повелитель, - поклонился Дориан. И хотя
его голос потонул в шуме толпы, принц посмотрел ему в лицо, и по
довольному выражению глаз Дориан понял, что принц его узнал.
Принц слегка наклонил голову, потом с легкостью опытного наездника
вскочил в седло и двинулся к крепости.
* * *
Принц со своими ближайшими советниками сидел на террасе дворца,
пил кофе и слушал доклады тех, кто управлял островом в его отсутствие.
-  В Занзибар заходило много франкских кораблей, - отчитывался
принцу визирь. - Теперь, когда куси приносит их с юга, их с каждым
месяцем все больше.
Султанат Занзибара - часть владений принца, и доля прибыли с
рынков Занзибара оседает в его сокровищнице. Принц не сомневался, что
подвластный ему султан вытянет из неверных каждую рупию, какую они
могут заплатить.
-  Пусть Али-Мухаммад предупредит капитанов неверных, что я не
потерплю их присутствия северней Занзибара. Я строжайше запрещаю это.
Золото и товары неверных - хорошо, но аль-Малик прекрасно знал,
каковы алчность и безжалостность франков.
-  Они уже основали свои фактории и поселения в империи Великих
Моголов. Стоит им обосноваться, и избавиться от них невозможно. Их
нельзя подпускать к Ламу.
-  Али-Мухаммаду хорошо известен этот твой приказ. Если
какой-нибудь корабль неверных отправится в эти воды, Али пошлет вашему
высочеству весть с быстроходной дау.
Принц кивнул.
-  Спрос на слоновую кость велик. Сколь изобильны наши источники
на материке?
-  С каждым годом слоновой кости становится меньше, а спрос
неверных на нее возрастает.
Рынки Занзибара и Ламу в значительной степени зависели от
языческих черных племен, поставлявших товар. У племен не было
мушкетов, чтобы охотиться на огромных толстокожих. Они охотились с
помощью примитивных ловушек, оборудованных острыми кольями, пытаясь
загнать в эти ловушки стада слонов. Бесстрашных охотников, которые
способны убить слона стрелами из лука, очень мало, и добыча этих
храбрецов ничтожна.
-  Может, послать вождям племен мушкеты, чтобы увеличить добычу? -
осторожно спросил один из придворных, но принц энергично мотнул
головой.
-  Слишком опасно, - сказал он. - Как бы не подтолкнуть их к
восстанию против нашей власти. Все равно что открыть клетку со львами.
Они подробно обсудили это, и принц перешел к торговле рабами.
-  Мы забираем рабов в прибрежных районах, и туземцы уходят дальше
вглубь континента. Не только слоны - они тоже становятся пугаными и
осторожными.
Как и в случае со слоновой костью, арабы опирались на воинственных
вождей, которые нападали на соседей и захватывали рабов в традиционно
враждебных себе племенах, а потом приводили их в пункт сбора на берегу
великих озер.
-  Можно послать наших воинов в леса за рабами, - предложил
кто-то.
Принц задумчиво погладил бороду.
-  Послать нужно хороших, смелых людей. Мы не знаем, с чем они
могут столкнуться в дикой стране. Но можно заранее сказать, что там их
ждут трудности и опасности.
Он помолчал, обдумывая это предложение.
-  Я сообщу о своем решении позже, а пока составьте список из
пятидесяти человек, которым можно поручить руководство такой
экспедицией.
Он продолжал решать торговые дела, но прежде чем перейти к другим,
более серьезным вопросам, отпустил наименее важных членов совета,
оставив только пятерых самых опытных и доверенных приближенных,
которым собирался рассказать об итогах своей поездки в Оман.
Тема была опасная, граничащая с заговором и предательством.
Калиф Ализар ибн-Якуб, который был старше принца на сорок лет,
родился от одной из жен их отца, когда тот был совсем молодым
человеком.
Аль-Малик был сыном последней фаворитки своего отца и его
любимцем. Каждый всадник знает: у старого жеребца и молодой кобылы
рождаются лучшие жеребята. Маленькой Оманской империи серьезно
угрожала империя Оттоманская, могучее государство со столицей в
Стамбуле и Багдаде, которая раскинулась почти на весь арабский мир.
Единственными государствами, которые еще сопротивлялись туркам, были
небольшие тюркские калифаты на севере: турки считали их недостойными
своего внимания. Были и такие, кто сумел защититься от натиска турок.
От нападения с моря Оман защищал сильный флот. Любой захватчик,
идущий с севера, должен был преодолеть страшные пески Руб-аль-Кали,
или Пустого Квадрата, и миновать воинов пустыни, из которых состояла
небольшая оманская армия и для которых пустыня была родным домом.
Оман уже сто лет сопротивлялся оттоманским завоевателям и мог бы
сопротивляться еще сто, если бы его возглавлял сильный и
изобретательный человек. Но Ибн-Якуб не был таким человеком. Ему уже
перевалило за семьдесят, и он предпочитал сложные политические интриги
и заговоры лишениям и трудностям войны. Его главной заботой всегда
было сохранение своей власти, а не объединение и защита небольшого
народа. Из-за этого он потерял уважение племен, - а в Омане их
множество, и во главе каждого стоит свой шейх. Без твердого
руководства жители пустыни утрачивали решимость и понимание цели,
начинали ссориться друг с другом, возрождали старинную племенную
вражду и отвергали власть нерешительного, жестокого и коварного
старика из Маската.
Власть Ибн-Якуба сохранялась близ его столицы, но в знойных
пустынях и безбрежных водах Индийского океана она становилась слабой и
незаметной. Шейхи пустынных племен и капитаны дау пойдут только за
тем, кого уважают.
Кое-кто из них уже посылал тайных эмиссаров к аль-Малику,
доказавшему, что он смелый человек и несравненный воин. Все знали, что
калиф изгнал его в Ламу, на самую окраину империи, потому что опасался
влияния и популярности сводного брата.
Посыльные говорили, что, если аль-Малик вернется в Аравию, в Оман,
и возглавит восстание против брата, племена поддержат его. А когда он
встанет во главе государства, они снова смогут объединиться в
сопротивлении туркам.
-  Это твой долг и дарованное Аллахом право. Если ты придешь к
нам, муллы провозгласят джихад, священную войну, и мы пойдем за тобой
и свергнем тирана, - обещали они.
Дело было страшное, связанное с огромной опасностью. Никто из
шести человек, сидевших на террасе, не сомневался в том, какие
последствия ждут лично их в случае поражения. Они долго обсуждали
справедливость своего дела и шансы на успех.
Когда совет начался, дау внизу на берегу стояли наклонившись:
отлив оставил их высоко на суше. По обнажившемуся песку длинные
цепочки рабов переносили с кораблей грузы.
Пока шел совет, начался прилив, и корабли постепенно выпрямлялись
и всплывали. Они поднимали паруса и уходили в пролив. Новые корабли,
тяжело груженные, входили в гавань и останавливались у берега.
А шестеро на террасе по-прежнему беседовали и спорили. Прилив
достиг высшей точки, и вода снова пошла на убыль.
Все это время аль-Малик слушал и почти ничего не говорил; он
позволял всем невозбранно высказывать свои соображения. И тщательно
выбирал среди плевел зерна мудрости.
Члены совета обсудили качество и состав боевых частей, на которые
могли полагаться, перечислили шейхов, не связавших себя
обязательствами или вызывающих сомнения. Сопоставили свои силы с теми,
которыми командовал Якуб.
И только когда все высказались, аль-Малик принял решение.
-  Теперь все зависит от племен в глубине пустыни: соар, дам и
караб. Это лучшие воины во всем Омане. Без них нам не победить. Но от
них еще нет вестей. Мы не знаем, против кого они направят свои
копья. - Советники выразили согласие, и аль-Малик негромко сказал: - Я
должен отправиться к ним.
Некоторое время все молчали, обдумывая этот смелый ход, потом
заговорил аль-Аллама:
-  Твой брат калиф этого не допустит. Если ты будешь настаивать,
он почует опасность.
-  Я совершу хадж, паломничество в Мекку, а дорога туда проходит
через земли этих племен. Калиф из страха перед вечным проклятием не
может запретить паломничество.
-  Это большой риск, - сказал аль-Аллама.
-  Больших целей без большого риска не бывает, - ответил
аль-Малик, - и Аллах велик.
-  Аллах акбар! - подхватили все.
-  Поистине Аллах велик.
Аль-Малик жестом отпустил советников. Все по очереди подошли,
обняли его, поцеловали ему руку и удалились. Последним был аль-Аллама,
и принц сказал:
-  Останься со мной. Уже час Магриба, молитвы на закате. Помолимся
вместе.
Две девушки-рабыни принесли кувшины с чистой свежей водой, и принц
и мулла совершили ритуальное омовение: омыли руки в воде, которую лили
девушки из серебряных кувшинов; набрав воду в правую руку, принц и
мулла поднесли ее к носу, втянули ноздрями и, зажав левой рукой нос,
выплюнули воду. Затем вымыли лица, руки и ноги.
Девушки вышли. Аль-Аллама встал и обратился лицом к Каабе, в
тысячах миль к северу. Положив руки на затылок, он громко начал
молиться.
-  Бог велик! Свидетельствую, что Мухаммад посланник Аллаха.
Молитесь все. Молитесь ради вашего собственного блага.
Под ними: во дворе, под пальмовыми деревьями, на берегу - быстро
собирались группами сотни людей и принимали молитвенную позу,
обращаясь лицом в ту же сторону.
-  Молитва началась! - возгласил аль-Аллама.
Когда молитва закончилась, аль-Малик жестом пригласил муллу сесть
на подушки справа от себя.
-  На берегу, когда высаживался, я видел мальчика, аль-Амхару.
Расскажи, как он жил в мое отсутствие.
-  Он вырос, как дерево тамаринд, сильным и высоким. Он уже
отличный всадник. У него острый ум и быстрый язык, иногда чересчур
быстрый. Ему часто не хватает почтительности по отношению к старшим и
лучшим. Он тяжело принимает упреки и ограничения. А когда сердит или у
него что-то не получается, его брань заставит побледнеть бывалого
морского волка, - рассказывал аль-Аллама.
Аль-Малик за краем кофейной чашечки скрыл улыбку. То, что он
услышал, заставило его еще больше полюбить своего сына-неверного.
Из него выйдет вождь, люди пойдут за ним.
Аль-Аллама между тем продолжал:
-  Он стал мужчиной и был должным образом обрезан Бен-Абрамом.
Когда придет время принять ислам, он будет готов.
-  Это хорошо, - сказал принц. - А скажи, святой человек, принесли
ли твои уроки плоды веры?
-  Он теперь говорит на языке, знакомом с детства, и свободно
читает по памяти длинные отрывки из Корана.
Аль-Аллама словно бы встревожился и отвечал уклончиво.
-  Но продвинулся ли он к тому, чтобы принять истинного Бога? -
настаивал аль-Малик. - Без этого пророчество не осуществится.
-  Сам пророк сказал, что человека нельзя принуждать принять ислам
насильно. Он должен прийти к этому сам и в свое время.
-  Значит, твой ответ - нет.
-  Он упивается спорами. Иногда я думаю, что он запоминает Коран
только для того, чтобы успешнее спорить со мной. Он прославляет
религию своего народа и хвалится, что когда-нибудь, как его дед и
отец, вступит в христианский религиозный орден, который называет
«Рыцари ордена Святого Георгия и Священного Грааля».
-  Неисповедимы пути Аллаха, - сказал аль-Малик.
-  Велик Аллах! - подтвердил аль-Аллама. - Но я могу рассказать об
этом мальчике еще кое-что. Мы получили о нем запрос от английского
консула в Занзибаре.
Аль-Малик насторожился.
-  Мне казалось, консул в Занзибаре убит с год назад?
-  Того человека звали Грей. Но после его смерти из Англии
прислали на его место другого.
-  Понятно. Что за запрос?
-  Консул очень точно описывает мальчика, его возраст и цвет
волос. Он знает, что ваше высочество купили мальчика. И знает, какое
имя мы ему дали - аль-Амхара.
-  Откуда он узнал все это?
На лбу принца появились морщины тревоги.
-  Не знаю. Но Бен-Абрам много рассказывал мне о происхождении
мальчика. Он знаком со старшим братом аль-Амхары и разговаривал с ним,
когда франки разорили логово аль-Ауфа.
Принц кивнул.
-  Что знает доктор об этом мальчике?
-  Он из благородного рода, близкого к английскому королю.
Несмотря на свою молодость, старший брат аль-Амхары - грозный морской
воин, и он дал священную клятву найти и освободить брата. Возможно, за
запросом из Занзибара стоит эта семья. Мы точно не знаем, но было бы
неразумно оставить этот запрос без ответа.
Аль-Малик обдумал его слова и спросил:
-  Англичане сами покупают рабов и владеют ими. Как они могут
запретить это другим? Как они могут заставить нас подчиниться их
желаниям? Их земля далеко, на самом краю света. Они не могут выслать
против нас армию.
-  Бен-Абрам говорит, что у франков есть предательские способы
ведения войны. Они выдают капитанам своих торговых кораблей фирман с
дозволением нападать на врагов. Эти капитаны подобны акулам или
барракудам. Они всюду охотятся за добычей.
-  Неужели английский король может объявить нам войну из-за
ребенка?
-  Бен-Абрам опасается, что может. И не ради самого ребенка, а как
предлог послать корабли в наши воды и захватить земли и богатства
Омана.
-  Я подумаю о том, что ты сказал.
Аль-Малик отпустил муллу.
-  Завтра утром, после молитвы Зур, приведи ко мне Бен-Абрама и
мальчика.
Дориан шел на прием к принцу, одолеваемый тревогой и возбуждением.
Впервые познакомившись с принцем, он не испытывал таких чувств:
аль-Малик был для него еще одним мусульманином, врагом, вождем
язычников. Однако впоследствии он многое узнал от Бен-Абрама и
аль-Алламы. Он знал, что царская кровь принца куда древнее, чем род
английского короля, узнал о достоинствах и успехах принца как воина и
моряка, видел, с каким уважением относятся к нему подданные. Вдобавок
невидимая пуповина, связывающая Дориана с Англией и христианством, со
временем (и протянутая за тридевять земель) постепенно слабела.
Лишенный возможности говорить на родном языке, он думал по-арабски
и с трудом подбирал английские слова даже для выражения простейших
мыслей. Тускнели и воспоминания о семье.
О своем брате Томе он вспоминал лишь изредка, а мысли о бегстве с
острова Ламу давно были забыты. Он больше не считал свое положение на
острове рабским. Он медленно погружался в арабский мир и усваивал
арабский образ мыслей.
Теперь, перед новой встречей с принцем, его охватывали
почтительность и благоговейный страх.
Когда он поклонился на коралловых ступенях террасы и испросил
благословения принца, его сердце дрогнуло от внезапной радости от
того, как принц ответил на его приветствие:
-  Подойди и сядь рядом, сын мой. Нам нужно многое обсудить.
Этот могущественный, производящий необыкновенное впечатление
человек в присутствии свидетелей подтвердил, что считает Дориана
сыном. Дориан почувствовал гордость и сразу вслед за этим острый укол
вины.
На мгновение он вспомнил родного отца, но образ Хэла в его
сознании расплывался.
«Я всегда буду верен своему истинному отцу», - решительно пообещал
он себе, но быстро и охотно принял приглашение принца.
-  За время моего отсутствия ты стал мужчиной.
Аль-Малик проницательно смотрел на него.
-  Да, господин, - ответил Дориан, и ему пришлось сдержаться,
чтобы привычно не добавить: «Милостью Аллаха».
-  Вижу, что это так.
Аль-Малик заметил под канзу, которую теперь Дориан носил вполне
привычно, очертания крепких молодых мышц и ширину плеч.
-  Поэтому тебе следует отказаться от детского имени и принять имя
мужчины. Отныне тебя будут называть аль-Салил.
-  Такова воля Аллаха, - одновременно сказали аль-Аллама и
Бен-Абрам. Оба выглядели гордыми и довольными честью, которую принц
оказал их подопечному. Это прибавит крупицу и к их доброй славе: принц
выбрал благоприятное имя, означающее «обнаженный меч».
-  Твоя милость подобна солнцу, восходящему после темной ночи, -
ответил Дориан, и аль-Аллама кивнул, одобряя выбор слов и интонации.
-  Тебе также следует иметь собственного копьеносца.
Аль-Малик хлопнул в ладоши, и на террасу широким пружинистым шагом
вошел молодой человек. Он был, вероятно, лет на пятнадцать старше
Дориана, то есть приближался к третьему десятку, и судя по одежде и
походке - воин. На поясе у него висел ятаган, на плече он нес круглый
бронзовый щит.
-  Это Батула, - представил его принц. - Он принесет тебе свою
клятву.
Батула подошел к Дориану и склонился перед ним.
-  С этого дня и навсегда ты мой господин, - сказал он чистым,
ясным голосом. - Твои враги - мои враги. Куда бы ты ни отправился, я
буду нести у твоей правой руки твой меч и твой щит.
Дориан положил руку на плечо Батулы, принимая клятву, и Батула
встал. Молодые люди посмотрели друг другу в лицо, и Дориану сразу
понравилось то, что он увидел. Батула не был красив, но у него широкое
честное лицо с крупным ястребиным носом. Когда он улыбался,
становились видны ровные белые зубы. Густые черные волосы Батулы,
умащенные маслом, были заплетены в косу и переброшены через плечо.
-  Батула мастерски владеет копьем, - сказал аль-Малик. - Он воин,
испытанный в битвах. Он многому может научить тебя, аль-Салил.
Копье - оружие истинного арабского всадника. Дориан не раз
наблюдал за обучением новичков, и топот копыт, стальной блеск копий,
которые на полном скаку пронзали подвешенное бронзовое кольцо,
чрезвычайно возбуждали его.
-  Я буду учиться с охотой, - пообещал Дориан.
Аль-Малик отпустил Батулу. Когда тот ушел с террасы, принц
продолжил:
-  Очень скоро я предприму новое долгое путешествие на север -
паломничество в Мекку через пески и глушь пустыни. Ты будешь
сопровождать меня, сын мой.
-  Сердце мое радуется тому, что ты выбрал меня, великий
повелитель.
Аль-Малик жестом отпустил его и, когда Дориан вышел, повернулся к
аль-Алламе и Бен-Абраму.
-  Пошлешь султану Занзибара сообщение для передачи тамошнему
английскому консулу. - Он помолчал, подбирая слова, потом продолжил: -
Извести его, что принц аль-Малик действительно купил аль-Амхару у
аль-Ауфа. Он взял мальчика под свое покровительство и оберегал от
вреда. Сообщи ему также, что, несмотря на защиту аль-Малика, год назад
аль-Амхара заболел чумой и умер. Он похоронен здесь, на острове Ламу.
Передай: так сказал аль-Малик.
Аль-Аллама поклонился.
-  Все будет сделано как вы велите, ваше высочество.
Изобретательность решения произвела на него впечатление.
-  Аль-Амхара мертв, - продолжал аль-Малик. - Ты воздвигнешь на
кладбище могильный камень с его именем. Аль-Амхара мертв. Жив
аль-Салил.
-  Милостью Аллаха, - подтвердил аль-Аллама полученный приказ.
-  Я возьму с собой мальчика в пустыню и оставлю в племени соар.
Там его спрячут. Там, в песках, он научится быть воином. Со временем
франки забудут о его существовании.
-  Мудрое решение.
-  Аль-Салил для меня больше чем сын, он мой живой талисман. Я
никогда не уступлю требованиям франков, - негромко, но твердо сказал
принц.
* * *
«Ласточка» прошла пролив и повернула к Занзибару. Впереди в гавани
стояли десять кораблей с квадратными парусами и множество арабских
дау. Том Кортни внимательно разглядывал корабли. На них были флаги
многих торговых государств северного полушария, но в основном
Португалии и Испании.
-  Ни одного француза не видно, мистер Тайлер, - с облегчением
сказал Том.
Ему не хотелось осложнений, связанных со столкновением с врагом в
нейтральном порту.
-  Нет, - согласился Нед. - Но по меньшей мере один корабль
Ост-Индской компании.
Он показал на высокий корабль, настоящего принца океана,
свидетельство могущества Компании.
-  Здесь нам окажут еще более холодный прием, чем французы, -
невесело улыбнулся Том. - Но мне наплевать. Вне стен английского суда
они ничего не могут мне сделать, а в Англии мы появимся нескоро. - И
про себя добавил: «Разве что меня привезут в цепях».
Он взглянул на свою мачту, где не было никакого флага.
Ему не хотелось объявлять о своей национальной принадлежности.
-  Как только встанем на якорь, я сойду на берег и нанесу визит
новому консулу, - сказал он Неду.
Когда их долгое плавание окончилось в Столовом заливе у мыса
Доброй Надежды, Том из беседы с капитаном другого английского корабля
узнал о новом консуле, заменившем Грея в султанате Занзибара.
-  Какой-то молодой парень, присланный из Бомбея после убийства
Грея, чтобы исполнять обязанности консула на Береге Лихорадок и, что,
конечно, важнее, блюсти в этих морях интересы Компании.
-  Как его зовут? - спросил Том.
-  Не помню. Я сам с ним не встречался, но по слухам он мрачен,
ужасно важничает и с ним трудно иметь дело.
Том наблюдал, как Нед вводит корабль в залив. Бросили якорь - в
такой чистой воде, что видно было, как в четырех саженях под килем
плавают многоцветные рыбы.
-  Возьму с собой Аболи, - сказал Том, едва спустили шлюпку.
Они высадились на каменный причал под стенами старой португальской
крепости и прошли по узким улицам.
Жара и зловоние были так знакомы, что Тому не верилось, что он не
появлялся здесь уже больше двух лет. У арабского начальника пристани
они спросили, как пройти к дому консула.
-  Нет, нет, - сказал он им. - Новое консульство… это больше не в
доме эфенди Грея в старом городе. Я пошлю мальчика показать вам
дорогу.
И он выбрал одного из оборванных мальчишек, которые облепили
ференги, выпрашивая подачки.
-  Этот сын шайтана проводит вас. Не давайте ему бакшиш больше
одной анны.
Мальчишка приплясывал впереди, ведя их по лабиринтам узких улочек
и полуразвалившихся домов в пальмовых рощах. Они прошли по песчаной
дороге и в миле или чуть дальше за последней лачугой увидели большую
виллу за высокими стенами.
Хотя дом казался старым, внешние стены недавно были
отремонтированы и выбелены известкой. Крыша главного дома, видневшаяся
над стеной, заново крыта пальмовыми листьями. На воротах - две медные
дощечки. На первой надпись «Консульство его величества». Ниже эмблема
Компании - стоящий на задних лапах лев и надпись «Контора Объединенной
компании по английской торговле в Восточной Индии». В ответ на звонок
Тома явился слуга, и Том передал ему записку для хозяина. Через
несколько минут слуга вернулся. Том попросил Аболи подождать во дворе,
а сам прошел за слугой.
Вокруг главного дома располагались сады и фонтаны в восточном
стиле. Потолки в доме высокие, комнаты меблированы очень скупо. Однако
повсюду в комнатах, через которые слуга вел Тома, стояли вазы с
тропическими цветами, и они так же, как разбросанные среди
аскетической обстановки подушки, свидетельствовали о присутствии
женщины. Наконец слуга ввел Тома в большую комнату с каменным полом и
книжными шкафами вдоль стен.
-  Пожалуйста, подождите здесь, эфенди. Хозяин скоро придет.
Предоставленный самому себе, Том посмотрел на медленно вращающийся
под потолком вентилятор и на пачки документов, перевязанные красными
лентами и разложенные с военной аккуратностью. Потом отвернулся от
стола и прошел вдоль книжных полок, пытаясь по их содержимому
определить характер владельца. Полки были уставлены тяжелыми папками и
переплетенными томами с эмблемой Компании на корешке. В комнате не
было ничего личного, она казалась лишенной души.
Том услышал шаги на каменных плитах открытой террасы и повернулся
ко входу, когда в дверях показалась высокая фигура. Яркое тропическое
солнце светило вошедшему в спину, и Том его не узнал. Консул
остановился и позволил глазам привыкнуть к полумгле после яркого
солнечного света снаружи. Он был в скромном черном саржевом костюме с
воротником из белых кружев.
Потом он сделал шаг вперед и снял с головы широкополую шляпу. Том
впервые ясно увидел его лицо. Его изумление было так велико, что он
оцепенел и онемел. Потом рассмеялся и бросился вперед.
-  Гай! Это правда ты?
Он порывисто раскрыл объятия брату-близнецу.
Было ясно, что Гай удивлен не меньше Тома. По его лицу пронеслась
буря чувств, потом оно стало холодным, и он отстранился от Тома.
-  Томас, - вымолвил он. - Я понятия не имел, что это ты. Ты
подписался вымышленным именем.
-  И я не знал, что это ты, - сказал Том, опуская руки и не
отвечая на обвинение в использовании вымышленного имени. Ему казалось
разумным не называть здесь свое настоящее имя, если по той или иной
случайности весть о том, что он виновен в убийстве Уильяма, достигла
Занзибара раньше его. Он следил за лицом Гая, пытаясь догадаться, не в
этом ли дело, и подумал, что в поисках справедливости не может
рассчитывать на брата.
Целую минуту они молча смотрели друг на друга, и эта минута
показалась Тому вечностью. Потом Гай протянул руку. Том с облегчением
схватил ее.
Пожатие Гая было слабым, и его рука показалась Тому холодной.
После краткого прикосновения он отпустил руку Тома и повернулся к
столу.
-  Пожалуйста, садись, Томас. - Он кивком указал на кресло с
высокой спинкой, не глядя на брата. - Надеюсь, ты явился в эти воды не
для торговли. То, что ты прикрываешься вымышленным именем, заставляет
меня заподозрить тебя именно в этом. - Том ничего не ответил, и Гай
продолжил: - Должен предупредить, что прежде всего я верен Компании. -
Он произнес это как название страны. - Я немедленно отправлю сообщение
в Лондон.
«Боже!» - думал Том, чувствуя, как вскипает гнев.
-  Милосердное небо, Гай, это твоя главная забота? Разве мы не
братья? Ты ничего не хочешь услышать об отце и Дориане?
-  Я уже знаю о смерти отца. Корабль Компании, который стоит в
гавани, привез мне письма лорда Чайлдса и нашего брата Уильяма из
Англии, - ответил Гай.
Том почувствовал облегчение: Гай подтвердил, что еще не знает о
смерти Уильяма.
Гай поставил перо в держатель и продолжал:
-  Я оплакал смерть отца, и мне больше нечего сказать.
Линия его рта стала жестче.
-  К тому же ты всегда был его любимцем. Я для него ничего не
значил.
-  Неправда, Гай. Отец любил нас одинаково! - выпалил Том.
-  Это ты так говоришь. - Гай пожал плечами. - Что касается
Дориана, то я слышал, что он пропал в море. Утонул или умер.
-  Нет, не так. - Том не пытался сдерживаться. - Он попал в плен к
мусульманам и продан в рабство.
Гай невесело рассмеялся.
-  Ты всегда выдумывал дикие объяснения. Уверяю тебя, что как
консул его величества в этих землях я имею доступ к самым надежным
источникам сведений.
Несмотря на отрицательный ответ, Тому почудилась что в голосе Гая
какая-то напряженность.
-  Я там был, черт побери, Гай. Я видел собственными глазами!
Гай сел за стол, взял перо в руку и принялся водить им по своей
щеке.
-  И ты сам видел, как его продали в рабство? Что же ты не
помешал?
-  Не помешал? Ах ты, надутый выскочка! - крикнул Том. - Я знаю,
что его захватили мусульманские пираты, что он не погиб и не утонул. Я
также точно знаю, что его продали в рабство.
-  Какие доказательства… - начал Гай, но Том подошел к столу и так
стукнул по нему кулаком, что чернильница опрокинулась и чернила залили
документы.
-  Показания арабов, захваченных нами на Флор-де-ла-Мар и
свидетельства моих собственных глаз и ушей. Говорю тебе: твой долг как
брата и англичанина - помочь мне отыскать его.
Гай вскочил. Лицо его побледнело, глаза сверкнули.
-  Как ты смеешь с прежней наглостью являться ко мне в дом, в мои
владения, и диктовать мне, что я должен делать! - закричал он, брызгая
слюной.
-  Боже, Гай, довольно искушать меня. Я спущу с тебя шкуру, если
ты не выполнишь свой долг перед нашим младшим братом.
-  Эти дни давно миновали, Томас Кортни. Я здесь хозяин, я
представитель его величества и Компании. И если ты будешь говорить со
мной таким тоном, то окажешься в тюрьме, а корабль у тебя отберут. -
Он дрожал от гнева. - Не смей поучать меня, после того как ты обошелся
с Каролиной!
На этом имени его голос сорвался на визг, и Том отшатнулся. Его
словно ударила в грудь пуля из мушкета.
Сам Гай сделал шаг назад. Он тоже пришел в ужас от того, что в
гневе позволил себе сказать. Упрек поверг Тома в смятение. Он попал в
цель. Братья молча смотрели друг на друга, и в этой тишине легкий звук
от двери, ведущей в сад, заставил их обернуться.
У двери стояла женщина. На ней было светло-зеленое платье из
китайского шелка, с разрезными рукавами и высоким воротником.
Юбки скрывали ее щиколотки, виднелись были только носки ее туфель.
Одну руку она прижала к горлу, другой держала за руку стоявшего рядом
с ней ребенка.
-  Что ты здесь делаешь, Каролина? - взревел Гай. - Ты знаешь, что
не должна приходить сюда, когда у меня посетители.
-  Я услышала голоса, - Каролина запнулась. Ее волосы были высоко
зачесаны и кольцами спускались на щеки, но Тому показалось, что она
худа и бледна, как будто только-только оправилась от болезни. - И свое
имя.
Каролина по-прежнему не отрываясь смотрела на Тома.
Ребенок был в детском костюмчике с лентами. Его голову покрывали
светлые кудри, а его личико с прекрасными розовыми губами показалось
Тому ангельским.
-  Кто этот? - спросил ребенок и со смехом показал на Тома.
-  Уведи отсюда Кристофера! - закричал Гай. - Сию минуту!
Но Каролина словно не слышала.
-  Том? - спросила она удивленно. - Я думала, что никогда больше
тебя не увижу.
Кристофер тянул мать за руку, пытаясь шагнуть к Тому, но она мягко
удержала его.
-  Как ты, Том? - спросила она.
-  Здоров, - неловко ответил Том, - чего и вам желаю.
-  Я болела, - прошептала Каролина, по-прежнему не сводя с него
глаз. - С рождения нашего… - Она замолчала, покраснела и смутилась. -
С рождения Кристофера.
-  Бедняжка.
Тень сожаления промелькнула на лице Тома.
-  А твоя семья? Как твои родители и сестры? - Он попытался
вспомнить их имена. - Агнес и Сара?
-  Отец назначен губернатором Бомбея. Он выхлопотал для Гая
должность здесь, на Занзибаре.
Она нервно покосилась на мужа, который сверлил ее взглядом.
-  Мама умерла от холеры год назад.
-  Соболезную, - сказал Том. - Она была замечательная.
-  Спасибо.
Каролина печально склонила голову.
-  Агнес вышла замуж в Бомбее.
-  Но она еще совсем молода! - возразил Том, вспомнив двух
маленьких девочек на «Серафиме».
-  Она давно не ребенок. Ей семнадцать, - возразила Каролина.
Они снова замолчали. Гай опустился в кресло, больше не пытаясь
проявить свою власть над женой.
Том невольно взглянул на мальчика, который цеплялся за юбки
Каролины.
-  Какой прекрасный ребенок.
Он посмотрел в лицо Каролине.
Та кивнула, словно отвечая на незаданный вопрос.
-  Да, - сказала она. - Похож на отца.
Том испытал почти неудержимое стремление подойти к улыбающемуся
мальчику и взять его на руки. Но, чтобы помешать себе, сделал шаг
назад.
-  Каролина! - снова, яростнее прежнего вмешался Гай. - Я занят.
Изволь увести Кристофера.
Каролина поникла, в ее глазах появилось отчаяние. Она посмотрела
на Тома.
-  Приятно было снова встретиться, Том. Возможно, ты зайдешь к нам
на Занзибаре? Поужинать как-нибудь вечером с нами в консульстве?
Вопрос прозвучал печально.
-  Вряд ли Томас пробудет здесь достаточно долго, чтобы ходить в
гости.
Гай снова встал и мрачно посмотрел на жену, словно желая заставить
ее замолчать.
-  Какая жалость, - сказала Каролина. - Тогда я прощаюсь.
Она подхватила мальчика на руки.
-  Прощай, Том.
-  Прощай, Каролина.
С Кристофером на руках она, шелестя юбками, исчезла за дверью.
Ребенок через плечо матери оглянулся на Тома.
После их ухода братья долго молчали.
Потом Гай холодным сдержанным тоном сказал:
-  Держись подальше от моей семьи. Я не потерплю твоих новых
разговоров с моей женой. Однажды я вызвал тебя на дуэль и вызову
снова, если не уймешься.
-  Мне не доставит удовольствия убить тебя. Ты никогда не был
фехтовальщиком, Гай, - сказал Том и вспомнил Уильяма. Чувство вины
острой болью отозвалось в животе. - Я не намерен вмешиваться в твою
частную жизнь. Отныне мы будем говорить только о делах. Согласен?
-  Как мне ни гадко якшаться с тобой, я согласен, - ответил Гай. -
И, возвращаясь к самому важному, повторю вопрос. Намерен ли ты
заниматься какой бы то ни было торговлей в этих водах? Мне доложили из
гавани, что твой корабль тяжело нагружен. У тебя есть торговая
лицензия Компании? И товары на продажу?
-  Мы в восьми тысячах миль от Лондона. Мы за границей, сэр, и я
не признаю за английским законом права выяснять мои намерения. - Том с
трудом сдерживался. - Моя первая забота - Дориан. Ты запрашивал
султана Занзибара о его судьбе?
Гай вспылил:
-  У меня нет причин обращаться с этим к султану, и я запрещаю
тебе делать это! Мне удалось установить с ним сердечные отношения.
Султан настроен к Англии и Компании благосклонно. Не хочу, чтобы это
положение дел нарушали обвинения в адрес повелителя султана принца
аль-Малика.
Том неожиданно изменился в лице.
-  Откуда ты знаешь, что именно аль-Малик купил Дориана? Я об этом
не упоминал.
Гай смутился, несколько минут молчал и лишь потом ответил:
-  Аль-Малик - верховный повелитель этого побережья. Разве не
естественно с моей стороны предположить…
-  Клянусь Господом, Гай! Любое твое предположение неестественно!
Ты что-то знаешь о судьбе Дориана. Если не скажешь, я отправлюсь к
султану.
-  Ты не посмеешь! - Гай вскочил. - Я не позволю тебе разрушить
все, чего я добился.
-  Тебе меня не остановить.
-  Послушай. - Гай заговорил другим тоном. - Хорошо, я скажу
правду. Я тоже слышал о белом мальчике с рыжими волосами, попавшем в
руки арабов. Естественно, я подумал о Дориане и расспросил султана. Он
обещал послать вестника к принцу аль-Малику и узнать правду. И теперь
я жду ответа от принца.
-  Почему ты мне солгал? Почему сразу не открыл правду? - спросил
Том. - Почему я должен вырывать у тебя ответы?
-  Потому что я хорошо тебя знаю. Не хочу, чтобы ты вмешался и
настроил султана враждебно. Мои отношения с ним весьма хрупки.
-  Когда ты дал запрос? - спросил Том.
-  Не встревай.
Несмотря на нетерпение Тома, Гай уклонился от ответа.
-  Давно?
-  Некоторое время назад. - Гай посмотрел на свой стол. - Общение
с арабами отнимает много времени.
-  Когда?
Том встал и приблизил лицо к лицу Гая.
-  Когда я впервые прибыл на остров, - признался Гай. - Год назад.
-  Год назад? - закричал Том. - Год назад! Поверь, я не стану
ждать столько. Сегодня же отправлюсь к султану и потребую ответа.
-  Я запрещаю! - закричал Гай. - Я здесь консул!
-  Запрещай все что угодно, Гай, - мрачно ответил Том. - Я уже на
пути в крепость.
-  Я доложу о твоем поведении в Лондон лорду Чайлдсу, - в отчаянии
пригрозил Гай. - Через несколько дней стоящий в гавани корабль
Компании отправится в Лондон. Лорд Чайлдс обрушит на тебя гнев
Компании.
-  Никакие твои угрозы не заставят меня прекратить поиски Дориана.
Посылай любые доносы, Гай, но пройдет не меньше года, прежде чем ты
получишь ответ. А к тому времени я буду за тысячи миль отсюда, и
Дориан со мной, в безопасности.
-  Немедленно покиньте этот дом, сэр! - закричал Гай. - Чтоб ноги
твоей тут больше не было!
-  Такое радушие мне вполне по вкусу, сэр. - Том нахлобучил на
голову скомканную шляпу. - Счастливо оставаться.
Не оглядываясь, он направился к двери и только улыбнулся, услышав
за собой крик Гая:
-  Я запрещаю тебе приближаться ко дворцу султана! Я немедленно
сообщу ему, что ты самозванец и не находишься под защитой его
величества, Компании или консульства!
Том шел по песчаной дороге к гавани, и Аболи приходилось
поспешать, чтобы успевать за ним. Не получив ответа на несколько
вопросов, Аболи затих и шел за Томом молча.
Том был в ярости. Ему хотелось ворваться во дворец над пристанью,
взять султана, эту сарацинскую свинью, за горло и вырвать у него
ответ. Но, к счастью, он понимал, что не владеет собой, что опять
готов совершить какой-нибудь опрометчивый поступок, который может
обернуться катастрофой всех его замыслов.
«Надо вернуться на борт „Ласточки“, где я не смогу наделать
глупостей. Надо поговорить с Аболи и Недом, а уж потом действовать, -
внушал он себе, но его рука продолжала сжимать рукоять Нептуновой
шпаги, а гнев нашел новую мишень. - Клянусь Богом! Если ради спасения
Дориана потребуется пустить маленькую „Ласточку“ против всего
мусульманского флота, я не дрогну».
Сзади послышался крик, вначале столь слабый, что в гневе Том его
не услышал. Потом топот скачущей галопом лошади и снова крик:
-  Том! Подожди! Подожди! Нам надо поговорить.
Том обернулся. К нему скакала лошадь, всадник склонился к ее шее,
белый песок разлетался из-под копыт.
-  Том!
На этот раз он понял, что кричит женщина. Когда лошадь
приблизилась, он увидел развевающиеся возле длинных ног юбки и длинные
волосы, которые относил назад ветер. На мгновение забыв свой гнев, он
удивленно смотрел на женщину.
Она сидела боком без седла, и он на мгновение увидел прижатые к
боку лошади белые ноги, обнаженные выше колен, где она подоткнула
юбку. Женщина подняла руку и помахала ему.
-  Том!
Хотя она окликала его по имени, он ее не узнал. Девушка осадила
гнедую кобылу рядом с ним и в шорохе юбок спрыгнула на землю. Бросила
узду Аболи.
-  Пожалуйста, подержи, Аболи.
Рослый чернокожий, опомнившись от удивления, взял повод.
-  Том, о Том! - Незнакомая девушка подбежала к нему и обхватила
за шею. - Я думала, что больше никогда тебя не увижу.
Девушка крепко обняла его, потом отстранилась и взяла за обе руки.
-  Дай поглядеть на тебя.
Она смотрела ему в лицо, а он смотрел на нее.
Длинные светло-каштановые волосы, лицо не слишком красивое:
сильный подбородок, широкий рот, особенно когда она улыбается, как
сейчас. Из-под длинных ресниц сверкают ярко-голубые, типично
английские, глаза.
Том сразу понял, что главное ее украшение - кожа. Безупречная,
лишь слегка тронутая тропическим солнцем, приобретшая немодный
золотистый цвет. Ростом девица почти с него, смотрит прямо в глаза и
держится легко и уверенно, форма бедер и плеч мальчишеская.
-  Ты не узнал меня, Том?
Она рассмеялась.
Он недоуменно покачал головой. Ее лицо показалось ему проказливым,
умные глаза были полны веселья и смеха.
-  Прошу прощения, мадам, - запинаясь, ответил он. - Вы застали
меня врасплох.
-  Мадам, скажешь тоже! - насмешливо фыркнула она. - Я Сара. - И
она потрясла его руки. - Сара Битти, младшая сестра Каролины. Ты
называл меня стрекозой. «Ну что же ты вечно мотаешься возле меня, как
стрекоза, Сара?» - передразнила она. - Теперь вспомнил?
-  Милосердное небо, как ты изменилась! - удивленно воскликнул он
и, сам того не желая, посмотрел на красивую полную грудь в вырезе
лифа.
-  Как и ты, Том. Что случилось с твоим носом?
Он в замешательстве притронулся к носу.
-  Сломал.
-  Бедный Том.
Сара скорчила сочувственную гримасу.
-  Но тебе идет. О Том, как приятно снова тебя увидеть!
Она взяла его за руку и повела обратно, по направлению к городу.
Аболи шел за ними на почтительном расстоянии.
-  Я услышала твой голос, когда ты кричал на Гая. Не могла
поверить, что это ты. Хотя сразу узнала.
Она искоса проказливо посмотрела на него.
-  Поэтому я стала подслушивать у двери. Гай побил бы меня, если
бы застукал.
-  Он тебя бьет? - Том ощетинился. - Мы с этим покончим!
-  Послушай, не дури. Я сама могу за себя постоять. Давай не будем
тратить время на разговоры о Гае. Я не могу оставаться долго. Меня
хватятся и пошлют на поиски слуг.
-  Сара, нам о многом нужно поговорить.
При мысли о столь скором расставании Том ощутил странную печаль.
Ее рука в его руке была сильной и теплой. Сару окутывал исходящий
от нее легкий аромат, бередивший в душе Тома что-то глубоко
запрятанное.
-  Знаю. Я слышала, как ты говорил с Гаем о маленьком Дориане. Мы
все любили Дориана. Я хочу помочь ему.
Она быстро соображала.
-  На юге острова есть старый, разрушенный монастырь иезуитов.
Встретимся там завтра в две склянки полуденной вахты. - Она
рассмеялась. - Видишь? Я помню все морские тонкости, которым ты меня
учил. Придешь?
-  Конечно.
Она выпустила его руку, повернулась к Аболи и обняла его.
-  А ты помнишь, как мы играли в лошадку, Аболи? Ты катал меня на
спине.
Лицо Аболи преобразилось в улыбке.
-  Мисс Сара, вы выросли и стали прекрасны.
Она взяла у него узду.
-  Подсади меня!
Он подставил широкую ладонь и, когда Сара поставила на нее ногу,
легко усадил девушку в седло.
Она в последний раз улыбнулась Тому.
-  Не забудь, - предупредила она.
Повернула лошадь и ударила ее пятками по бокам.
Том смотрел ей вслед.
-  Не забуду, - негромко сказал он.
-  Эфенди, султан, мой господин, болен. Он не принимает
посетителей, даже столь важных, как ваша милость.
Визирь насмехался над Томом. Гавань полна кораблей франков, все
капитаны добиваются аудиенции у его хозяина, всем нужна его милость,
разрешение на торговлю, позволение навестить запретные земли на
севере.
-  Когда он меня примет? - спросил Том.
Визирь неодобрительно поджал губы, услышав такой прямой грубый
вопрос. Он знал, что этот молодой неверный командует маленьким
кораблем, который не может перевозить много товаров, и золотом тут не
пахнет.
Этот капитан не стоит серьезного внимания. Но в то же время он не
похож на других - говорит на хорошем арабском и понимает деловой
этикет, ведь он предложил ценные подарки, чтобы поскорее попасть к
султану.
-  Все в руках Аллаха. - Визирь неприметно пожал плечами. - Через
неделю… Через месяц… не знаю.
-  Я приду утром и буду приходить ежедневно, пока султан меня не
примет, - заверил Том.
-  Я буду каждый день ждать тебя, как земля, пораженная засухой,
ждет дождя, - вежливо ответил визирь.
У ворот крепости ждал Аболи. В ответ на невысказанный вопрос Том
поднял брови.
Он был слишком сердит и раздражен, чтобы говорить. Они пошли
обратно через рынок пряностей, где витают ароматы гвоздики и перца,
мимо места для наказаний на невольничьем рынке, где была прикована
какая-то неисправимая (плоть на ее спине свисала кровавыми лоскутами),
по улице торговцев золотом и к каменному причалу гавани, где их ждала
шлюпка.
Усаживаясь на корме, Том взглянул на небо, чтобы определить угол
склонения солнца, потом достал из кармана томпион [Старинные часы, соединенные с барометром и названные по имени мастера-изготовителя] и открыл
крышку.
-  Подвезите меня к южной оконечности острова, - приказал он.
Накануне вечером он сверился с картой и нашел обозначенные на ней
развалины старого монастыря иезуитов. Рядом была удобная для
причаливания небольшая бухта.
Шлюпка шла на веслах по проливу совсем рядом с коралловыми рифами,
скалившими зубы сквозь пенный прибой, и Том чувствовал - от веселого
солнечного света и перспективы свидания с Сарой его дурное настроение
рассеивается.
Впереди, перед носом шлюпки, он видел, как волны открытого океана
с силой бьют в незащищенную южную оконечность острова. Поднявшись и
посмотрев на остров, он увидел русло ручья, обозначенное роскошной
растительностью; пресный ручей впадал в лагуну. Там, где пресная вода
мешает росту кораллов, в рифах всегда образуется проход. Минуя ручей,
Том заметил глубокий проток и направил шлюпку в него. Берег пустынен,
на песке ни следа киля. Том, не замочив ног, спрыгнул с носа на
плотный белый песок.
-  Вернусь примерно через час, - сказал он Аболи. - Ждите.
Он нашел заросшую тропу, идущую вдоль ручья, зашагал по ней в
глубь острова и наконец вышел из рощи пальм. Впереди виднелись
развалины монастыря. Том пошел быстрее и, когда оказался под
обвалившейся стеной, крикнул:
-  Сара, ты здесь?
С ветвей дерева хо, корни которого разорвали каменные глыбы, с
резкими криками снялась стая попугаев, но других звуков не было.
Том пошел вдоль стены и услышал впереди ржание. Тогда он побежал,
не в силах сдерживаться, и увидел кобылу, привязанную у развалившихся
ворот. Седло лежало в нише стены, но всадника не было видно.
Том хотел было снова позвать, но передумал и осторожно прошел в
ворота. Здание было без крыши и все заросло молодыми побегами пальм из
упавших кокосовых орехов. Между камнями бегали ящерицы с синими
головами, а над цветами висели бабочки с яркими разноцветными
крыльями.
Том остановился посреди старинного двора и подбоченился. Он
помнил, какой озорницей была Сара. Совершенно ясно, что она не
изменилась и прячется от него.
-  Раз, два, три, четыре, пять, - крикнул он, как бывало, когда
она была совсем маленькой, - я иду искать.
Когда-то этой угрозы было достаточно, чтобы Сара с сестрой
бросились на поиски убежища.
-  Раз! - начал он, и тут сверху послышался ее голос.
-  Гай говорит, ты бесчестишь юных девственниц.
Он повернулся и увидел Сару высоко на арке ворот. Она сидела
свесив длинные ноги; из-под юбок видны были голые икры и босые ступни.
Том остановился под ней.
-  Он говорит, что ни одна христианская девушка не может быть в
безопасности, когда ты выходишь на охоту. - Она наклонила голову
набок. - Это правда?
-  Гай дурак.
Том улыбнулся.
-  Гай не очень тебя любит. Ни капли братской любви в его сердце.
Сара начала опускать ноги. Том смотрел. Ноги были гладкие и
красивые.
-  Кристофер правда твой сын?
Том едва не упал.
-  Кто тебе сказал?
Он старался скрыть замешательство.
-  Каролина, - ответила Сара. - Она плачет не переставая, с тех
пор как вчера тебя увидела.
Том смотрел на нее. Несколько фраз девушки привели его в полное
смятение. Он не знал, что сказать.
-  Если я слезу, ты обещаешь не набрасываться на меня и не делать
ребенка и мне? - невинно спросила она и встала.
Он почувствовал легкую тревогу, глядя, как она балансирует на
непрочной стене, и обрел дар речи.
-  Осторожней. Упадешь.
Сара, словно не слыша, пробежала по узкому гребню стены и
запрыгала с яруса на ярус, пока наконец не оказалась на земле. Она
была гибка и проворна, как акробатка.
-  Я принесла корзину с едой для пикника.
Она прошла мимо Тома в глубину руин, и он вслед за ней вошел в
одну из монашеских келий, которая, хоть и без крыши, давала укрытие от
косых лучей солнца. Сара достала корзину из-под пальмовых листьев, где
спрятала ее. Села, поджав ноги - Том находил эту чисто женскую позу
очень привлекательной. Искусно расправила юбки, снова показав
изумительно красивые икры.
Сара открыла корзинку и, доставая ее содержимое, спросила:
-  Ты ходил к султану?
-  Он меня не принял.
Том сел лицом к ней, откинувшись на каменную глыбу и скрестив
ноги.
-  Конечно! Гай отправил ему предупреждение о твоем приходе.
Она меняла предмет разговора с поразительной скоростью.
-  Я прихватила из погреба бутылку вина. - Она показала ему свой
трофей. - Французское и пришло на последнем корабле из дома. - Сара
прочла этикетку. - «Картен Шарлемань». Хорошее?
-  Не знаю, - признался Том. - Но звучит внушительно.
-  Гай говорит, превосходное. Мой зять считает себя великим
знатоком. И ужасно этим гордится. Он пришел бы в ярость, если бы
узнал, что́ мы пьем. Мне позволяется только полбокала за ужином.
Откроешь?
Она передала бутылку Тому, а сама достала пирог и холодное мясо.
-  Мне искренне жаль, что твой отец умер, - сказала она, и ее лицо
неожиданно стало печальным. - Он был ужасно добр ко мне и моим
близким, когда мы плыли к мысу Доброй Надежды.
-  Спасибо, - ответил Том. Открывая бутылку, он отвернулся, чтобы
скрыть тень, легшую на лицо.
Сара почувствовала его печаль и снова улыбнулась, желая
подбодрить.
-  Если бы отец не раздобыл для Гая эту должность консула, Гай все
еще сидел бы клерком в Бомбее. Он не такой уж Великий и Всемогущий
Господь, каким себя считает. - Она так ловко и правдоподобно
изобразила серьезность Гая, что настроение Тома изменилось; он
улыбался, слушая, как Сара подражает напыщенному тону его брата: - Я
самый молодой консул на службе его величества. И еще до тридцати лет
стану рыцарем.
Том расхохотался. С Сарой было легко и приятно.
Но она опять сменила тему и стала серьезна.
-  О Том, как же нам быть с маленьким Дорианом? Гаю все равно. Он
думает только о торговле с арабами и о лорде Чайлдсе в Лондоне. Он
ничего не станет делать из боязни рассердить султана или принца.
Лицо Тома снова стало мрачным.
-  Я не позволю ни Гаю, ни оманским арабам заставить меня свернуть
с пути. У меня отличный быстрый корабль, и, если меня вынудят, я его
использую.
-  Я отлично понимаю, Том, как ты страдаешь. Для меня Дориан
словно родной брат. Я сделаю все, чтобы помочь тебе. Но будь
осторожен. Гай говорит, что принц под угрозой ареста и конфискации
запретил христианским кораблям заходить севернее Занзибара. Гай
говорит, экипажи кораблей-нарушителей будут проданы в рабство.
Она наклонилась вперед и положила руку Тому на предплечье. Пальцы
у нее длинные и заостренные. Он кожей ощутил их прохладу.
-  Это очень опасно. Я не перенесу, если с тобой что-нибудь
случится, милый Том.
-  Я в силах защитить свой корабль и экипаж, - заверил он, но ее
прикосновение отвлекало.
-  Я знаю, знаю. - Сара отняла руку и улыбнулась. - Бедное вино
Гая. - Она наполнила две оловянные чашки. - Посмотрим, так ли оно
хорошо, как хвастает Гай.
Она сделала глоток.
-  М-м-м! Лучше держи бутылку при себе. Каролина говорит,
насильники потчуют своих невинных жертв крепкими напитками, прежде чем
овладеть ими. - У нее округлились глаза. - А я не хочу ребенка, как у
Каролины. По крайней мере не сегодня.
Она умела вывести из равновесия. Блузка ее сползла, обнажив плечо,
но Сара как будто не заметила.
-  У Агнес тоже уже ребенок. Она вышла за капитана Хикса из армии
Компании в Бомбее. Похоже, обе мои сестры кровные кобылы. Это у нас в
семье наследственное, так что я должна быть осторожна. Ты ведь не
женат, Том?
-  Нет.
Его голос звучал хрипло. Кожа на плече и руке Сары гладкая,
позолоченная солнцем, на предплечье сверкали в его лучах бесцветные
волоски, тонкие, как шелк.
-  Это хорошо. Так что делать с Дорианом? Хочешь, я буду шпионить
за Гаем и узнаю все, что смогу? Не думаю, что он много тебе сказал или
скажет.
-  Я был бы очень благодарен за помощь.
-  Я могу просматривать всю его переписку и подслушивать разговоры
с посетителями. В стене, где проходят веревки качелей, есть отверстие.
Получается отличная исповедальня.
Она была очень довольна собой.
-  Но, конечно, нам придется регулярно встречаться, чтобы я могла
тебе докладывать.
Это показалось Тому весьма привлекательным.
-  Помнишь концерты, которые мы давали по вечерам на борту
«Серафима»? - спросила Сара и тут же запела «Испанок». У нее был
верный от природы голос, и как ни равнодушен был Том к музыке, пение
Сары задело его за живое.
Волоски у него на шее встали дыбом, и он пожалел, когда она
умолкла.
-  А что случилось с нашим учителем мастером Уэлшем? - спросила
Сара. - Такой был забавный человечек!
-  Он со мной на «Ласточке».
И он стал рассказывать о моряках, которых она помнила по
«Серафиму».
Сара плакала, слушая о смерти Большого Дэниела, и ему захотелось
обнять ее и утешить. Но вместо этого он повел речь о другом - о том,
как они захватили «Ласточку» и о долгом плавании после этого.
Девушка восхищенно слушала, вытерла слезы и рукоплескала его
храбрости и изобретательности. Вскоре она уже снова оживленно болтала,
перескакивая с предмета на предмет, как будто за годы разлуки припасла
для него сотни вопросов.
Том был заинтригован. Чем дольше он изучал ее лицо, тем больше
уверялся, что ошибся в своей первоначальной оценке.
Может, Сара и не слишком красива, нос и рот великоваты, а
подбородок чересчур квадратный, но живость и способность никогда не
унывать освещали ее лицо, делая его почти прекрасным. Она щурилась,
когда смеялась, у нее была привычка, задавая вопросы, задирать
подбородок, и Тому это очень нравилось.
Пока они разговаривали, тени во дворе монастыря медленно
смещались.
Неожиданно Сара прервала веселое описание прибытия семьи в Бомбей
и своего отклика на новый, незнакомый экзотический мир.
-  О Том, уже поздно. Время бежит так быстро! Я чересчур
задержалась.
Она торопливо собрала тарелки и пустые чашки из-под вина.
-  Мне пора. Гай придет в ярость, если заподозрит, где я была.
-  Гай тебе не хозяин.
Том нахмурился.
-  Он глава семьи. Когда мама умерла, отец отдал меня ему под
опеку. Ради Каролины приходится угождать ему. Он ужасно с ней
обращается!
-  А тебе нравится жить с Гаем и Каролиной?
Он чувствовал, что, хоть они знакомы недолго, он имеет право на
такой деликатный вопрос.
-  Не могу представить себе лучшей жизни, - сказала Сара еле
слышно, не поднимая головы от корзины для пикника.
Потом обулась и вскочила.
Том поднял корзину, а Сара положила свою тонкую кисть на его руку,
как будто ей была нужна поддержка при ходьбе по неровной земле. Но
ведь совсем недавно она легко танцевала на гребне стены?..
-  Когда ты снова придешь, чтобы рассказать мне, что делает Гай? -
спросил Том, поднимая корзину на спину лошади.
-  Не завтра. Я обещала Каролине помочь с Кристофером.
Послезавтра, в это же время.
Он взял ее за талию, поднял и посадил в седло. Он надеялся, что
Сара понимает, какая сила для этого нужна: Сара не была хрупкой
девочкой. Сегодня она ехала в седле.
Она перебросила ногу через луку седла, и Том помог ей поправить
длинные юбки. Он стоял у стремени, и она посмотрела на него сверху
вниз.
-  О Том, - порывисто сказала она, - как было замечательно! Жизнь
на острове такая ограниченная и скучная! Гай не разрешает мне в
одиночку выходить даже в город. Не припомню, когда мне в последний раз
было так хорошо.
Казалось, она смутилась из-за своей несдержанности и, не ожидая
ответа, пришпорила кобылу и поскакала по песчаной тропе через
пальмовую рощу. В седле она держалась прямо и уверенно.
Том шел по дороге из гавани. Проходя мимо подъемной решетки
крепости, он заметил идущих навстречу двух человек, занятых
разговором. Когда они проходили мимо, он уловил несколько слов:
достаточно, чтобы понять, что они говорят по-английски - и повернул за
ними.
-  Да благословит вас Бог, джентльмены, - окликнул он. - Приятно
слышать христианскую речь в этих языческих землях. Позвольте
представиться - Роберт Дейвенпорт.
Он использовал вымышленное имя, чтобы защититься от обвинения в
убийстве, весть о котором, как он не сомневался, придет следом за ним.
Англичане настороженно повернулись к нему.
Только тут Том узнал капитана и офицера со стоящего в гавани
корабля Ост-Индской компании. Он видел, как раньше в этот же день они
высадились на пристань.
-  Надеюсь, ваше плавание проходило благополучно, - сказал Том,
когда англичане неохотно представились и обменялись с ним
рукопожатием, по-прежнему проявляя сдержанность и настороженность. -
Вероятно, возвращаетесь с аудиенции у султана?
-  Да, - коротко кивнул капитан. Больше он ничего не сказал, и
Тому пришлось выуживать сведения самому.
-  Что это за малый? Это моя первая встреча с ним. Он говорит
по-английски?
-  Он говорит только на своем Богом проклятом языке, - ответил
капитан. - Желаю вам удачи в беседе с ним. Он коварный дьявол, и вам
понадобится вся ваша удача. - Он поклонился. - А теперь, сэр, просим
нас извинить.
Том в гневе ринулся в крепость. Слова Сары подтвердились. Визирь
по наущению Гая, его родного брата, не подпускает его к султану.
Слуга визиря хотел задержать его в приемной, но Том прошел мимо:
он знал дорогу в кабинет. Распахнув толстый серебряный занавес,
прикрывавший вход, он ворвался внутрь.
Визирь сидел на небольшом возвышении в левой половине комнаты,
пропахшей благовониями и гашишем.
Перед визирем лежала дощечка для письма, и секретарь по одному
подавал ему документы на подпись. Визирь поднял голову, удивленный
стремительным вторжением Тома.
-  Минуту назад я разговаривал с английским капитаном, который шел
с аудиенции у его величества, - заявил Том. - Я рад слышать, что
султан так быстро поправился, - продолжал он по-арабски, - ведь это
означает, что сейчас он может меня принять и ответить на мою просьбу.
Визирь начал вставать, но Том направился мимо него к внутренней
двери за ним.
-  Туда нельзя! - в страхе закричал визирь, но Том не счел нужным
услышать.
-  Стража! - закричал визирь. - Остановите этого человека.
Рослый мужчина в длинном одеянии и полудоспехах появился на пороге
и преградил Тому путь. Руку он положил на рукоять висевшего на поясе
ятагана. Том схватил его за правое запястье.
Стражник попробовал извлечь оружие, но Том держал его руку, сжимая
так сильно, что тот морщился, и смотрел за его плечо, в комнату.
-  Приветствую, могучий повелитель, - обратился он к человеку,
сидевшему на груде подушек. - Призываю на тебя благословение Аллаха и
приношу свое смиренное почтение. Обращаюсь к тебе по делу милосердия.
Как сказал сам пророк, ребенок и вдова заслуживают нашего сочувствия.
Султан удивленно посмотрел на него и выпрямился.
На нем был короткий кафтан из украшенного вышивкой шелка поверх
алых шаровар, свободных и собранных на талии поясом с золотой
вышивкой.
Алый тюрбан, под цвет шаровар, густая и кустистая борода. Он
нервно теребил ее - мог ли он ожидать, что пред ним предстанет
варвар-франк, читающий по памяти священные слова Корана?
Визирь вбежал за Томом и бросился между ними.
-  Прости, о повелитель, я пытался его остановить. Это злой и
коварный неверный, о котором я говорил. Я призову стражу, чтобы
избавиться от него.
-  Пусть останется, - сказал султан. - Я выслушаю.
Том отпустил запястья стражника и оттолкнул его в сторону.
-  Злой и коварный неверный почтительно благодарит могучего
султана Али-Мухаммада!
Слова его представляли такой контраст с поведением, что султан
невольно улыбнулся.
-  Ну расскажи о своем деле милосердия, - предложил он.
-  Я ищу мальчика, моего родного брата. Он пропал два года назад.
У меня есть достаточно оснований подозревать, что его держат в плену
на землях Оманского государства.
На лице султана появилось настороженное выражение.
-  Мой брат - подданный его величества короля Вильгельма Третьего.
Между твоим калифом и нашим королем существует договор, запрещающий
обращать подданных обоих государств в рабство.
-  Я знаю, кто ты. - Султан поднял руку, заставляя Тома
замолчать. - О тебе говорил английский консул. Я также получал запрос
консула относительно мальчика. Было учинено расследование. Больше я
ничего не могу тебе сказать, пока не получу ответ от двора калифа в
Маскате.
-  С тех пор прошло больше года, - гневно начал Том, но султан
остановил его.
-  Я уверен, ты понимаешь, как глупо приставать к калифу с таким
пустячным делом.
-  Дело не пустячное, - возразил Том. - Моя семья благородного
происхождения и очень влиятельна.
-  Для калифа это пустячное дело. Однако у его величества большое
сердце. Мы уверены - он даст нам знать, если ему будет что сказать об
этом мальчике. Он ответит, когда будет что отвечать. А тем временем
нужно ждать его милости.
-  Сколько ждать? - спросил Том. - Сколько мы должны ждать?
-  Сколько необходимо.
Султан сделал жест, отпускающий посетителя.
-  В следующий раз, англичанин, когда ворвешься ко мне как враг, я
обойдусь с тобой сообразно, - холодно предупредил он.
Когда Тома вывели, султан вызвал визиря, и тот простерся перед ним
ниц.
-  Прости, о могучий повелитель. Я пыль пред тобой. Я пытался
помешать этому безумному франку…
Султан взмахом руки заставил его замолчать.
-  Извести английского консула, что я немедленно хочу с ним
поговорить.
-  Вчера Гай ходил в крепость. Его вызвал султан, - сказала Сара
Тому. - Вернулся он в дурном настроении. Избил одного из конюхов до
бесчувствия и кричал на нас с Каролиной.
-  Он тебя не бил? - спросил Том. - Клянусь, я превращу его в
отбивную, если он поднимет на тебя руку.
-  Это он попробовал всего однажды. - Сара рассмеялась и взмахнула
головой, так что ее волосы подхватил муссон. - Сомневаюсь, чтобы он
повторил попытку. Я разбила о его голову одну из его драгоценных
китайских ваз. Крови почти не было, однако он вел себя как умирающий.
Но довольно об этом!
-  Приготовиться к повороту! - перебил Том, и она подскочила к
фалу бизани маленькой фелуки. Она быстро училась различать снасти и
уже была неплохим матросом.
Том нанял это суденышко в гавани Занзибара за несколько рупий в
день, и сейчас фелука огибала южную оконечность острова. Сара
вернулась и села рядом с Томом.
-  Итак, приведя всех домочадцев в полное смятение, остальную
часть дня он провел в своей комнате. За ужином не проронил ни слова,
но выпил две бутылки портвейна и бутылку мадеры. Потребовалось двое
слуг и мы с Каролиной, чтобы отнести его в постель.
-  Значит, мой брат стал пьяницей? - спросил Том.
-  Нет, это очень необычно, я впервые видела, чтобы он так
напивался. Ты производишь на людей странное впечатление.
Это двусмысленное замечание она сделала столь беззаботно, что Том
не знал, как его понять. А Сара беспечно продолжала:
-  Когда мы его уложили и Каролина легла с ним рядом, я пошла в
его кабинет и обнаружила, что он написал несколько писем. Я переписала
те, что нас касаются.
И она достала из кармана юбки сложенные страницы.
-  Это лорду Чайлдсу, а это твоему брату Уильяму.
Она протянула их Тому, листки трепетали в ее руке.
-  Возьми руль.
Он передал ей руль, и Сара села на транец, подобрав юбки до колен,
чтобы солнце и ветер играли на ее коже. Том с усилием оторвал взгляд
от этих длинных сильных ног и сосредоточил внимание на письмах. Он
нахмурился, читая первое письмо, и хмурился все сильнее.
-  Коварный ублюдок! - воскликнул он и тут же пожалел о своих
словах. - Прости. Я не хотел быть таким грубым.
Она рассмеялась, и у ее глаз появились морщинки.
-  Если Гай ублюдок, то ты тоже. Лучше подберем другое описание.
Как тебе, например, жаба или каждой бочке затычка?
Том почувствовал, что краснеет: он не ожидал, что его превзойдут в
искусстве брани. Он торопливо вернулся к письму, адресованному
Уильяму. Странно было читать слова, предназначенные человеку, которого
он убил.
Закончив читать, он разорвал оба письма в клочья и выбросил. Они с
Сарой смотрели, как клочки разлетаются, словно белые чайки на ветру.
-  Расскажи об аудиенции у султана и не упусти никаких
подробностей.
Прежде чем отвечать, Том встал и прошел к мачте. Он спустил
треугольный парус, и характер движения фелуки сразу изменился: она
больше не прыгала и не боролась с ветром, а отдалась ему, как
любовница, и начала мягко опускаться и подниматься. Том вернулся на
прежнее место и сел рядом с Сарой, но не касался ее.
-  Мне пришлось силой прорываться в его кабинет, - сказал он, - но
я вооружился словами из Корана.
Он рассказал ей о встрече, слово в слово повторяя все сказанное, а
она серьезно слушала, ни разу не вмешавшись. Даже несмотря на их
короткое знакомство, Том понял, что для Сары это нечто необычное.
Раз или два Том терял нить повествования и начинал повторяться.
Сара слушала, широко раскрыв глаза, и их белки были такими чистыми и
белыми, что казались чуть голубоватыми, как у здорового младенца. Их
лица были так близко, что он улавливал легкий аромат ее дыхания. Когда
он договорил, оба молчали, но никто не пытался отодвинуться.
Первой молчание нарушила Сара.
-  Ты собираешься меня поцеловать, Том?
Она взяла обеими руками длинные пряди волос и отвела их с лица.
-  Если собираешься, то сейчас самое время. Нас никто не видит.
Он придвинул к ней лицо, но всего в дюйме от ее губ остановился,
испытывая почти набожное благоговение и одновременно сознавая себя
святотатцем.
-  Не хочу ничем оскорбить тебя, - хрипло сказал он.
-  Не будь болваном, Том Кортни.
Хоть Сара и выбранила его, но ее голос тоже звучал хрипло; она
медленно закрыла глаза, так что ее длинные ресницы сплелись.
Кончиком розового языка Сара провела по губам и выжидательно
выпятила их.
Том почувствовал почти непреодолимое желание схватить ее и прижать
к себе, но вместо этого лишь коснулся губами ее губ, легко, как
бабочка садится на цветок. Губы ее были чуть влажными и сладкими, и
Том почувствовал, что задохнется от наслаждения. Через мгновение он
отодвинулся.
Ее глаза распахнулись, поразительно зеленые.
-  Будь ты проклят, Том Кортни, - сказала она. - Я столько ждала,
и это все, на что ты способен?
-  Я не хочу причинить тебе боль или заставить презирать меня.
-  Если не хочешь, чтобы я презирала тебя, исправься!
Она снова закрыла глаза и подалась вперед. Том колебался лишь
мгновение, затем схватил ее, сжал в объятиях и сильно прижался ртом к
ее губам.
Она удивленно пискнула и застыла, изумленная неожиданно крепким
объятием, потом прянула вперед, с такой силой отвечая на поцелуй, что
их рты раскрылись, их мягкость и влага смешались и языки переплелись.
Большая волна ударила в борт фелуки и сбросила их с транца. Они
упали на палубу, не замечая тяжелого запаха трюмной воды и сухой
рыбьей чешуи, которая покрывала твердые доски под ними.
-  Том, Том! - Сара пыталась говорить, не отрываясь от его губ. -
Да! Долго-долго! Я не думала, что ты такой сильный. Не останавливайся!
Он хотел пожрать ее, поглотить полностью.
Внутри ее рот был скользким, а язык мучительно неуловимым. Голова
у него закружилась, вселенная вокруг сомкнулась, оставив из всего
сущего только теплое ароматное тело в его объятиях.
Наконец им пришлось оторваться друг от друга, чтобы вдохнуть.
Всего на мгновение, достаточно, но она успела сказать:
-  Том, о Том. Я полюбила тебя в первый же миг, как увидела. Все
эти годы я думала, что потеряла тебя.
Они снова набросились друг на друга, со стоном впились; Сара
руками обхватила его за шею; они до крови прижимали губы друг друга к
зубам.
Он слепо поискал ее груди, а когда нашел, их форма и упругая,
податливая тяжесть заставили его вскрикнуть, словно от боли. Он
попытался распустить шнуровку ее корсета, но был неопытен и неловок.
Она нетерпеливо отбросила его руки и сама развязала ленты. Взяла
одну грудь и втолкнула ему в руку, сжав на ней его пальцы.
-  Вот, - сказала она ему в рот, - она твоя. Все твое.
Он мял ее грудь, и хотя Сара застонала, боль возбуждала ее.
-  Ох, тебе больно. - Он отнял руку. - Прости. Правда, мне жаль.
-  Нет, нет! - Она взяла его руки и снова положила себе на
груди. - Делай. Делай все, что хочешь.
Он смотрел на грудь в своей руке. Белая, словно только что
вырезанная из слоновой кости, но с розовыми отметинами его пальцев.
Она заполняла всю его горсть. Сосок набух, увеличился, стал твердым и
потемнел от прилива крови.
-  Как красиво. Никогда не видел ничего прекрасней.
Он наклонил голову и сжал сосок губами.
Сара изогнула спину, выпятив грудь ему навстречу. Она вплела
пальцы в густые пряди у Тома на затылке и направляла рот. А когда Том
наконец поднял голову и посмотрел на нее, она снова припала к его
губам своими.
Теперь Том лежал на ней, и она вдруг поняла, что такое твердое он
прижимает к ее бедрам и животу. Для нее это было впервые, хотя они с
Каролиной часто говорили об этом и она выпытывала у старшей сестры все
подробности. А когда поняла, у нее перехватило дыхание и она оцепенела
от потрясения.
Том немедленно попытался отстраниться.
-  Я не хотел тебя испугать. Давай перестанем.
Эта угроза привела Сару в ужас. Она пришла в отчаяние от того, что
лишится Тома и твердости его тела.
И Сара опять притянула его к себе.
-  Пожалуйста, Том, не уходи!
Он снова обнял ее, почти робко, стараясь не прижиматься нижней
частью тела. А ей хотелось снова ощутить на себе это твердое мужское
нечто.
Она просунула руки ему за спину, ухватилась за ягодицы и потащила
вперед, отыскивая его напряженные бедра.
-  Да! - Нашла. - О да!
Ее захватили сильнейшие переживания, ее чувства смешивались,
ощущения путались, она была словно щепка в водовороте. Она
почувствовала, как Том стягивает с нее одежду, и поняла, чего он
хочет.
Она уперлась плечами и пятками, изогнулась на досках палубы и
задрала юбки высоко, выше пупка.
Муссон освежал ее тело прохладой. Том склонился над ней,
лихорадочно развязывая штаны. Она приподнялась на локтях, чтобы видеть
его. Описание, данное Каролиной, было красочным, но Сара хотела
увидеть сама. Том возился ужасно долго - она чувствовала, что не может
ждать. Хотела помочь ему и протянула руку.
Но тут он одним движением спустил штаны до колен, и Сара громко
ахнула. Рассказы сестры никак не подготовили ее к тому, что она
увидела. Глядя на Тома, она упала на спину, и ее ноги сами собой
раздвинулись, словно она не имела над ними власти.
Много времени спустя он тяжело и неподвижно лежал на ней.
Он дышал, как человек, который тонул и чудом спасся. Капли его
пота дождем падали на Сару и вымочили спереди ее корсет, лицо и
обнаженную грудь. Она обхватила его ногами и держала так. Фелука
покачивала их, как младенцев в колыбели.
Том пошевелился и хотел встать, но Сара крепче обхватила его
руками и ногами, чтобы помешать этому. Он бурно вздохнул и снова упал
на нее. Она испытывала странное торжество и ощущение обладания, как
будто обрела что-то необычайной, мистической важности, что-то гораздо
большее, чем просто плоть. Она не могла бы описать это чувство, только
погладила Тома по голове и забормотала бессвязные ласковые слова.
С бесконечным сожалением, с ощущением огромной потери она
почувствовала, как он сокращается в ней, и хотя его проникновение
причинило ей боль, крепче сжала мышцы и попыталась удержать Тома. Но
он выскользнул, и она позволила ему сесть. Том в замешательстве
осмотрелся.
-  Мы уплыли на лигу в море.
Сара села рядом с ним, поправила юбки и увидела, что остров
превратился в голубую линию на горизонте. Том встал на колени и
натянул штаны, а Сара смотрела. Теперь она испытывала к нему
материнское, покровительственное чувство, словно каким-то чудом стала
взрослой женщиной, оставила девичество позади, и теперь из них двоих
сильнее она, а он ребенок, которого нужно защищать и лелеять.
Том, нетвердо держась на ногах, потянул за фал. Парус поднялся, и
фелука поймала ветер. Сара окончательно привела в порядок одежду и
завязала ленты корсета, потом поднялась и села рядом с ним у руля. Он
обнял ее за плечи, и она прижалась к нему. Уже на полпути к острову
они нарушили молчание.
-  Я люблю тебя, Сара Битти, - сказал Том.
Ей было радостно это слышать, и она крепче обняла его.
-  А я повторю: я полюбила тебя в тот самый день, когда впервые
увидела, Том Кортни. И хотя была ребенком, молилась о том, чтобы
когда-нибудь стать твоей.
-  Этот день настал, - сказал он и снова поцеловал ее.
* * *
Они встречались так часто, как Саре удавалось обмануть
бдительность Каролины и Гая. Иногда между встречами проходило два-три
дня, но эта задержка только распаляла их страсть.
Их свидания всегда приходились на вторую половину дня, потому что
по утрам Сара помогала сестре по хозяйству или приглядывала за
маленьким Кристофером. Да и Том не мог оставить «Ласточку» и свой
экипаж: после Доброй Надежды корабль повредил корпус и вообще сильно
пострадал в бурях; нужно было все это поправить, снова сделать
«Ласточку» пригодной для дальних плаваний.
По утрам Том обычно уходил в крепость. Он ждал из Маската новостей
о Дориане, к тому же у него по-прежнему не было торговой лицензии. И
хотя он всячески льстил визирю и давал ему бакшиш, визирь по-прежнему
кормил его цветистыми извинениями за задержку. Без султанского фирмана
на руках Том не мог заключать сделки на рынках острова.
Драгоценные часы, которые им с Сарой удавалось проводить вместе,
пролетали для них слишком быстро. Иногда они просто лежали обнявшись,
не прикасаясь к лакомствам, которые приносила Сара, и любили друг
друга так, словно в последний раз. А в перерывах разговаривали,
торопясь высказать все, что чувствуют, строили фантастические планы на
будущее, когда вместе с Дорианом смогут уплыть с острова на
«Ласточке».
Иногда они брали фелуку и уплывали к внешним рифам, бросали якорь
в кораллах и рыбачили простыми удочками, смеясь и крича от
возбуждения, когда вытаскивали из глубины замечательных существ,
которые сверкали на солнце, как драгоценные камни, когда их бросали на
палубу.
Однажды Сара принесла коробку с дуэльными пистолетами, которую дал
ей отец перед расставанием в Бомбее, чтобы она могла защищаться в этой
земле от диких зверей и диких людей.
-  Папа обещал научить меня стрелять, но так и не смог найти
время, - сказала Сара Тому. - Ты меня поучишь, Том?
Это было великолепное оружие. Рукояти вырезаны из блестящей
древесины ореха, а замки и длинные стволы украшены золотом и серебром.
Роговые шомполы и серебряные фляжки с порохом. В коробке лежал также
котелок с завинчивающейся крышкой - со свинцовыми пулями, тщательно
отобранными, круглыми и симметричными. Пули были в намасленной кожаной
оболочке.
Том зарядил пистолеты половиной нужного количества пороха, чтобы
уменьшить отдачу.
Потом показал Саре, как расставить ноги, как целиться,
полуотвернувшись и выставив вперед правое плечо. Показал, как, прижав
левый кулак к бедру, плавно поднимать в правой руке пистолет, поймав
цель на мушку, и выстрелить в движении, а не целиться, пока рука не
устанет.
На низкую стену монастыря в пятнадцати шагах он поставил кокосовый
орех.
-  Сбей! - велел он и поправлял ей прицел. - Ниже. Еще ниже. Вот
так!
Он быстро перезаряжал; она меняла пистолеты. Четвертым выстрелом
она заставила орех вращаться, расплескивая молоко. Сара радостно
завизжала и скоро стала попадать чаще, чем промахиваться.
-  Я должна получать приз за каждое попадание, - потребовала она.
-  Какой ты хочешь?
-  Подойдет поцелуй.
С таким побудительным мотивом она попала пять раз подряд, и Том
сказал:
-  Умница, ты заработала главный приз.
Он поднял ее на руки и, невзирая на протесты и смех, понес через
ворота в их укромное место в развалинах.
Несколько дней спустя он привез в фелуке один из лучших лондонских
мушкетов и показал, как его заряжать и как из него стрелять. Перед
отплытием из Англии Том купил четыре таких замечательных изделия.
Купил бы и больше, кабы не их дороговизна.
Дешевые военные мушкеты - гладкоствольные, пуля входит в ствол
неточно и не вращается в полете. Полет не стабилизируется, и пули
разлетаются случайным образом.
А у этого нарезного оружия точность поразительная. Том каждым
выстрелом уверенно попадал в кокосовый орех со ста пятидесяти шагов.
Сара была достаточно высока и сильна, чтобы стрелять из тяжелого
мушкета с плеча, и снова доказала, что у нее быстрая рука и верный
глаз прирожденного стрелка. Через час она почти после каждого выстрела
могла требовать награду.
-  Вероятно, теперь пора учить тебя фехтованию, - заметил Том,
когда они лежали на плетеном тюфяке, который теперь всегда ждал их в
тайной монастырской келье без крыши.
-  Ты уже научил меня. - Она озорно улыбнулась и показала на его
пах. - Вот мой верный меч, сэр, и я хорошо знаю, как им сражаться.
В серьезные моменты они размышляли, что делать после того, как
Тому удастся освободить Дориана.
-  Я вернусь за тобой, - говорил Том, - и увезу тебя с острова и
от Гая.
-  Да.
Она кивнула, как будто никогда в этом не сомневалась.
-  И мы вместе вернемся в Англию, правда, Том?
Она заметила, что он изменился в лице.
-  В чем дело, дорогой? - с тревогой спросила Сара.
-  Я никогда не вернусь в Англию, - негромко ответил он.
Она приподнялась и в отчаянии посмотрела на него.
-  Как это - никогда не вернешься, Том?
-  Послушай, Сара. - Он сел и взял ее руки в свои. - Перед
отплытием из Англии произошло нечто ужасное… чего я не хотел.
-  Расскажи, - попросила она. - Все, что касается тебя, касается и
меня.
И он рассказал ей о Уильяме - с самого начала. Описал детство и
растущую тиранию старшего брата. Припомнил множество мелких случаев,
говоривших о бессердечии и жестокости Уильяма.
-  Я думаю, мы с Дорианом и Гаем были счастливы только когда он
учился в университете, - сказал Том.
Лицо Сары было полно сочувствия.
-  Мне он не понравился, когда я познакомилась с ним в
Хай-Уэлде, - согласилась она. - Он напоминал мне змею, холодную,
ядовитую.
Том кивнул.
-  Когда я надолго ушел из дома в плавание на «Серафиме», я почти
забыл, каким мстительным он может быть. Но потом, после
Флор-де-ла-Мар, мы отвезли отца домой, и вся мстительность Уильяма
обрушилась на меня.
Он рассказал, как Уильям обращался с умирающим отцом, как после
смерти Хэла отрекся от клятвы помочь найти Дориана.
-  Мы подрались, - сказал Том. - Мы и раньше часто дрались, но так
никогда.
Он замолчал. Было так очевидно, что рассказ причиняет ему боль,
что Сара обняла его и попыталась остановить.
-  Нет, Сара, я должен рассказать тебе все. А ты слушай, чтобы
понять, как все произошло.
Иногда останавливаясь, иногда торопливо и многословно он рассказал
о драке в последний вечер в Хай-Уэлде.
-  Ты спросила, как я сломал нос, но тогда я не мог ответить. - Он
коснулся утолщения. - Это сделал Билли.
Том простыми словами описал драку, но так живо и ярко, что Сара
побледнела и сжала его руку, вонзив ногти.
-  В конце концов я не смог его убить, хотя он стократ этого
заслуживал. Меня растрогала Элис: она стояла с ребенком на руках и
просила сохранить ему жизнь, и я не смог его убить. Я опустил шпагу и
уехал, думая, что на этом все кончено. Но мне следовало знать своего
брата лучше.
-  Есть еще что-то? - спросила она тихим испуганным голосом. -
Кажется, я больше не вынесу.
-  Я должен рассказать тебе все, а ты должна выслушать, чтобы
понять.
Наконец он подошел к роковой встрече на речном причале под
лондонским Тауэром.
Описал схватку с шайкой наемных головорезов. Его голос становился
все тише, он делал длинные паузы в поисках слов, чтобы описать ужасную
кульминацию.
-  Я все еще не понимал, что это Билли. Было темно. На нем была
широкополая шляпа, лицо целиком закрыто. Я думал, это лодочник, и
побежал к нему, прося увезти нас оттуда. И оцепенел, когда он достал
пистолет. Он выстрелил, и пуля попала сюда.
Том поднял рубашку и показал розовый шрам под рукой около ребер.
Сара посмотрела на шрам, провела по нему пальцами. Она видела этот
шрам раньше, но, когда расспрашивала Тома, он отвечал уклончиво.
Теперь она поняла почему.
-  Он мог убить тебя, - в ужасе выдохнула она.
-  Да, я думал, убьет. Но, к счастью, пуля задела ребра и
отскочила в сторону. Меня сбило с ног, а Билли стоял надо мной и
целился из второго пистолета. Этот выстрел покончил бы со мной. Шпага
была у меня в руке. Я испугался, просто пришел в ужас. Бросил ее что
было сил… попал в грудь и пробил сердце.
-  Милосердный Боже! - Сара смотрела на него. - Ты убил брата.
-  Я не знал, что это Билли, даже тогда не знал. Пока не снял с
его головы шляпу и не увидел лицо.
Они помолчали.
Сара казалась испуганной. Но потом собралась с силами.
-  Он пытался тебя убить, - решительно сказала она. - Тебе
пришлось это сделать. Чтобы спастись.
Она увидела отчаяние в его глазах, протянула руки, прижала его
голову к своей груди и держала так, гладя по волосам.
-  Ты не виноват. Тебе пришлось.
-  Я тысячи раз говорил себе это, - глухо ответил Том. - Но он был
моим братом.
-  Бог справедлив. Я знаю, он простит тебя, дорогой. Ты должен
оставить это в прошлом.
Он поднял голову, и Сара поняла, что никакие слова не смягчат его
боль. Даже проживи он сто лет, от нее не избавиться. И Сара поцеловала
Тома.
-  Для нас все это не имеет значения, Том. Я твоя навсегда. Если
мы не сможем вернуться в Англию, пусть так. Я пойду за тобой на край
света. Ничто не имеет значения, только ты, я и наша любовь.
Она привлекла его на тюфяк и предложила утешение - свое тело.
* * *
«Ласточка» по-прежнему ждала в гавани. Ремонт давно закончили, и
корабль снова стал стройным и изящным. Его корпус блестел свежей
краской, но паруса не поднимали, и «Ласточка» беспокойно покачивалась
на якоре, как ястреб на насесте.
Экипаж начинал тревожиться. Произошло несколько драк, безделье
всем действовало на нервы, и Том знал, что дольше нельзя держать
матросов без дела, точно пленников на собственном корабле.
Все чаще Тому хотелось нарушить указ султана и отплыть на север, в
запретные моря, где держат в плену Дориана, или отвести «Ласточку» к
материку и поискать, где в этой загадочной земле добывают слоновую
кость, золото и гуммиарабик.
Аболи и Нед Тайлер советовали проявить терпение, но Том гневно
набросился на них.
-  Терпение - удел стариков. Удача никогда не улыбается
терпеливым.
Муссон стих, начался период штиля, потом ветер развернулся на сто
восемьдесят градусов и с легким шумом прилетел с северо-востока; этот
первый мягкий бриз предвещал смену сезонов, большие дожди и каскази.
Каскази набирал силу, и тяжело груженные торговые корабли
снимались с якоря, подставляли паруса новому ветру и уплывали на юг, к
мысу Доброй Надежды.
«Ласточка» ждала в почти пустой гавани.
Затем, во время очередного посещения крепости, визирь встретил
Тома, словно только что прибывшего, пригласил сесть на вышитые подушки
и предложил крошечную, с наперсток, чашечку густого, крепкого,
сладкого кофе.
-  Мои старания ради тебя наконец принесли плоды. Его величество
султан благосклонно взглянул на твое прошение о торговой лицензии.
Он обезоруживающе улыбнулся и достал из рукава документ.
-  Вот фирман султана.
Том протянул руку, но визирь проворно убрал документ в рукав.
-  Фирман распространяется только на остров Занзибар. В нем нет
позволения плыть на север или заходить в порты на материке.
Ослушаешься, и твой корабль будет захвачен вместе с экипажем.
Том попытался скрыть досаду.
-  Понимаю и благодарен султану за его великодушие и щедрость.
-  Все товары, купленные тобой на рынках, облагаются податью,
которую должно выплачивать золотом до погрузки товара на корабль.
Подать составляет пятую часть стоимости всех товаров.
Том с трудом сглотнул, но продолжал вежливо улыбаться.
-  Его величество щедр.
Визирь протянул документ, но когда Том хотел его взять, снова
убрал и воскликнул:
-  А, прошу прощения, эфенди, я совсем забыл о сущем пустяке - о
плате за лицензию. Тысяча рупий золотом и, конечно, пятьсот рупий мне
за посредничество с его величеством.
Теперь, получив фирман султана, Том мог побывать на рынках. Каждый
день он сходил на берег, взяв с собой мастера Уэлша и Аболи, и
возвращался на корабль только в час Зур - ранней послеполуденной
молитвы, когда купцы закрывали лавки в ответ на призыв муэдзинов.
Первые несколько недель он ничего не покупал, но каждый день
часами сидел с кем-нибудь из купцов, пил кофе, обменивался
любезностями, равнодушно осматривал товары, не заключал сделок, но
сопоставлял цены и качество. Вначале Том считал, что ему удастся
купить товары дешевле, потому что большинство европейских покупателей
с началом каскази уплыли и конкуренции не будет.
Вскоре он понял, что заблуждался. Другие купцы уже перебрали
товары и скупили все лучшее. Бивни слонов, оставшиеся в продаже, были
в основном незрелыми, почти все - короче его руки и почти все кривые и
потемневшие. Ничего даже близко не напоминало могучую пару, которую
купил отец в свое первое посещение консула Грея на этом острове.
Несмотря на низкое качество товара, купцы, уже получившие изрядную
прибыль, держали цены, а когда Том протестовал, бесстрастно пожимали
плечами.
-  Эфенди, сейчас мало кто охотится на зверей. Это опасное
занятие, и с каждым годом охотникам приходится уходить все дальше,
чтобы найти стада. Сейчас конец сезона. Слоновую кость разобрали
другие франкские покупатели, - спокойно объяснил один из купцов. - Но
у меня есть отличные рабы на продажу.
Со всей любезностью, на какую оказался способен, Том отклонил
приглашение взглянуть на живой товар. Аболи в детстве попал в рабство,
и в его памяти сохранились все ужасы этой жизни. Еще до того как
покинуть берега Англии, Том рос на его рассказах об этой
отвратительной торговле.
За множество плаваний отец Тома не раз сам становился свидетелем
торговли невольниками и воспитал в юном Томе отвращение к этому
занятию нелюдей.
С тех пор как он в первый раз обогнул мыс Доброй Надежды, Том
нет-нет да и сталкивался с работорговцами и их жертвами.
Во время долгой стоянки на Занзибаре поблизости всегда оказывались
корабли работорговцев. Они проходили или стояли достаточно близко,
чтобы ощутить зловоние и услышать душераздирающие звуки, которые
доносились до «Ласточки».
Том ежедневно проходил по невольничьему рынку Занзибара, и ему все
труднее было видеть картины чужого горя: плачущие дети, которых
отрывают от матерей, рыдающие матери и тупое страдание в темных глазах
молодых мужчин и женщин, лишенных свободы, угнанных с родины,
посаженных на цепь, как звери, не понимающих языка, на котором с ними
говорят, лежащих на колодах и избиваемых хлыстами из шкуры
гиппопотама, так что в ранах на спине проглядывали белые ребра.
При одной мысли о том, чтобы получать прибыль от таких мучений,
Тома мутило.
На «Ласточке» он обсуждал положение со своими офицерами. Хотя
главной целью плавания были поиски Дориана и Том ни на миг не забывал
о ней, у него был долг перед экипажем, и многие отправились с ним в
плавание из-за обещанного вознаграждения.
Пока никакого вознаграждения никто не получил, и ничто этого не
обещало.
-  Здесь можно заключить очень мало сделок, - печально подтвердил
мастер Уэлш.
Он раскрыл блокнот, поправил на носу очки в золотой оправе и
прочитал перечень цен на слоновую кость и гуммиарабик, составленный
перед отплытием из Англии.
-  Цены на пряности более благоприятны, но все равно с учетом
трудностей и расходов на плавание прибыль невелика. На гвоздику и
перец спрос есть всегда, в меньшей степени на корицу, и, конечно, в
Америке и странах Средиземноморья, где распространена малярия,
постоянно требуется кора хинного дерева.
-  Несколько центнеров коры нам потребуется для себя, - вмешался
Том. - Теперь, когда начинается сезон дождей, будут больные и у нас.
Отвар коры хинного дерева горек, как желчь, но еще сто лет назад
монахи-иезуиты обнаружили, что это превосходное средство от малярии.
Именно отцы иезуиты первыми посадили на острове хинное дерево.
Теперь эти деревья растут здесь во множестве.
-  Да, - негромко согласился Аболи. - Хина понадобится. Особенно
если ты собираешься в глубину материка за слоновой костью.
Том пристально посмотрел на него.
-  С чего ты взял, будто я безрассудно нарушу указы султана и
Компании, Аболи? Даже ты решительно советовал мне отказаться от таких
действий.
-  Я видел, как ты по вечерам сидишь на носу и смотришь на Африку.
Твои мысли были такими громкими, что я едва не оглох.
-  Это очень опасно.
Том не стал отрицать обвинение и невольно повернул голову в
сторону запада. В его глазах, когда в надвигающихся сумерках он
посмотрел на туманные очертания побережья, появилось мечтательное
выражение.
-  Раньше тебя это никогда не останавливало, - заметил Аболи.
-  Я не знаю, с чего начать. Это неизвестная земля, терра
инкогнита.
Том воспользовался надписью с карты, висящей в его каюте; он очень
внимательно изучал эту карту.
-  Даже ты там не бывал, Аболи. Глупо лезть туда без проводника.
-  Да, я не знаю этих северных земель, - согласился Аболи. - Я
родился гораздо южнее, на берегах великой реки Замбези, и много лет
там не был. - Он помолчал. - Но я знаю, где найти проводника.
-  Где? - спросил Том, не в силах скрыть возбуждение. - Где нам
найти этого человека? Как его зовут?
-  Я не знаю ни его имени, ни лица, но узнаю, когда увижу.
На следующее утро они сошли на берег. От бараков, где живой товар
запирали на ночь, на рынок двигались первые цепочки рабов.
Как и в случае всех других товаров в это время года, выбор был
невелик: предлагалось всего две сотни образцов. А ведь когда
«Ласточка» только пришла, ежедневно выставляли по нескольку тысяч
человек. Большинство оставшихся были старыми и тощими, со следами
болезней, в шрамах от хлыста. Таких рабов покупатели сторонились: это
означало, что они неисправимы или необучаемы.
В рядах рабов Том заметил двух или трех человек, которые
показались подходящими: высокие, сильные, с героической внешностью,
несмотря на цепи. Но когда он брал Аболи за руку и вопросительно
смотрел на него, тот отрицательно качал головой.
-  Ничего? - уныло спрашивал Том. Мимо провели последних рабов, и
Аболи ни к одному не проявил интереса.
-  Наш человек здесь, - возразил Аболи, - но работорговцы следят
за нами, и я не мог выказать интерес.
Рабов развели по местам вокруг площади, и каждого приковали к
столбу. Хозяева заняли места в тени. Это были богатые, сытые, роскошно
одетые люди; сопровождавшие их личные рабы варили им кофе и подавали
кальяны. Заслонив глаза, продавцы украдкой наблюдали за Томом и Аболи,
которые медленно обходили площадь.
Аболи остановился у первого прилавка и осмотрел одного из
невольников, рослого мужчину, воина, судя по внешности. Работорговец
открыл ему рот, чтобы показать зубы, словно это была лошадь, и пощупал
мышцы.
-  Не старше двадцати лет, эфенди, - сказал араб. - Посмотри на
его руки. Он силен, как буйвол. Проработает еще тридцать лет.
Аболи заговорил с рабом на одном из лесных диалектов, но тот
смотрел на него тупо, как животное.
Аболи покачал головой. Они прошли к следующему прилавку, и там
церемония повторилась.
Том понял, что Аболи постепенно приближается к тому, кого наметил
с самого начала. Он посмотрел вперед, пытаясь догадаться, кто это, и с
неожиданной уверенностью узнал его.
Голый, если не считать короткой набедренной повязки, малорослый, с
худым жилистым телом. Ни следа жира или мягкой плоти. Густые лохмы,
как у дикого зверя, но глаза блестящие и пронзительные.
Постепенно Том и Аболи приближались к группе, в которой стоял этот
человек, и Том старательно разыгрывал незаинтересованность. Они
осмотрели еще одного мужчину и молодую девушку, потом, к досаде
хозяина рабов, сделали вид, что уходят. Словно напоследок, Аболи
повернулся к маленькому мужчине.
-  Покажи мне его руки, - велел он хозяину. Тот кивнул помощнику.
Вдвоем они схватили раба за запястья и под звон цепей заставили его
вытянуть руки, чтобы Аболи мог их осмотреть.
-  Переверните, - приказал Аболи, и они повернули руки ладонями
кверху. Аболи постарался скрыть удовлетворение. Первые два пальца на
обеих руках были покрыты сплошными мозолями до такой степени, что
казались увечными.
-  Это наш человек, - сказал по-английски Аболи Тому, но таким
тоном, что это звучало, как отрицание. Они отвернулись от
разочарованного хозяина.
-  При чем тут руки? - спросил Том, не оглядываясь. - Почему они у
него такие?
-  От тетивы, - коротко ответил Аболи.
-  На обеих руках?
Том удивленно остановился.
-  Он охотник на слонов, - объяснил Аболи. - Не останавливайся, я
объясню. Лук для охоты на слонов такой тяжелый, что ни один человек не
может стрелять из него с плеча. Охотник подбирается близко… вот так
близко.
Он показал на стену в десяти шагах.
-  Потом ложится на спину и обеими ногами упирается в лук. Стрелу
он накладывает между большими пальцами ног и натягивает тетиву обеими
руками. За годы охоты у него на пальцах нарастают такие мозоли.
Том с трудом мог представить себе лук такой силы.
-  Должно быть, страшное оружие.
-  Стрела из него пробивает быка от плеча до плеча и убивает
человека, стоящего с другой стороны, - сказал Аболи. - Этот человек
принадлежит к небольшому неустрашимому братству охотников на слонов.
Они неторопливо завершили обход рынка, потом небрежно вернулись
туда, где стоял маленький человек.
-  Он закован дважды, по рукам и ногам, - сказал Аболи
по-английски. - И посмотри на его спину.
Том увидел на темной коже спины незалеченные рубцы.
-  Его жестоко били, стараясь подчинить, но по глазам видно, что
успеха не добились.
Аболи медленно обошел маленького человека, всмотрелся в его
мускулистую фигуру и сказал что-то на языке, которого Том не понял.
Раб никак не откликнулся. Том следил за его глазами и видел, что они
остаются мрачными и непонимающими. Аболи произнес два слова на другом
лесном диалекте. По-прежнему ни следа понимания со стороны маленького
человека.
Том знал, что, кроме языка своей матери, которому Аболи обучил его
еще в детстве, Аболи владеет еще десятком лесных наречий из глубины
материка. Он снова перешел на другой язык. На этот раз маленький
человек вздрогнул и удивленно посмотрел на Аболи. Ответил он одним
словом:
-  Фунди.
-  Это его имя, - по-прежнему по-английски объяснил Аболи Тому. -
Он из племени лози. Племя свирепых воинов. Его имя означает
Посвященный. - Аболи улыбнулся. - Вероятно, он его заслужил.
Том принял приглашение работорговца выпить кофе - такова была
обязательная часть цивилизованной торговли. Вскоре Том понял, что
хозяину очень хочется избавиться от маленького, но свирепого товара, и
умело использовал это свое преимущество. После часа переговоров
работорговец в отчаянии вскинул руки:
-  Мои дети умрут с голоду. Ты своей непреклонностью разоряешь
меня. Ты пустишь меня по миру, но все равно - забирай его.
Когда Фунди, Посвященного, доставили на борт «Ласточки», Том
вызвал кузнеца и приказал снять цепи с его рук и ног. Маленький
человек растирал онемевшую плоть и изумленно оглядывался. Потом его
взгляд обратился на запад, к туманным очертаниям земли, откуда его так
жестоко вырвали.
-  Да, - прочел его мысли Аболи. - Ты можешь попытаться бежать
домой. Но далеко ли ты уплывешь?
Он показал на широкое голубое водное пространство.
-  Там тебя встретят акулы, крупнее самых больших крокодилов,
каких тебе приходилось видеть, с зубами, которые длинней и острей
наконечников твоих стрел. Если они тебя не сожрут, я выловлю тебя и
изобью так, что удары арабов покажутся тебе прикосновениями робкой
девственницы. А потом снова посажу тебя на цепь, как животное. - Фунди
вызывающе посмотрел на него, но Аболи продолжал: - Но если ты человек
мудрый, ты расскажешь нам о земле, из которой пришел, а потом отведешь
нас туда. И пойдешь не в цепях, а снова как воин, убийца больших
слонов, гордый и свирепый.
Фунди продолжал смотреть на него, но его лицо невольно изменилось,
а темные глаза расширились.
-  Откуда ты знаешь, что я убийца слонов? Где ты научился языку
лози? Почему снова предлагаешь мне свободу? Почему хочешь пойти в
землю моих отцов?
-  Все это я тебе объясню, - пообещал Аболи. - А пока не считай
нас врагами. Вот, поешь.
Фунди умирал с голоду и съел до крошки предложенный рис и жаркое
из козьего мяса - все, что поставил перед ним Аболи.
Постепенно еда в желудке и осторожные расспросы Аболи успокоили
его, и он с набитым ртом начал отвечать.
Аболи переводил его слова Тому.
-  Он не знает, насколько это далеко, потому что меряет расстояние
не так, как мы. Но его земля далеко, во многих месяцах пути. Он
говорит, что живет у большой реки.
Потребовалось немало времени на весь рассказ, но в следующие дни
Фунди дополнял его подробностями и заинтересовал Тома описанием озер,
могучих рек и гор, убеленных снегами, как старцы - сединами.
-  Горы со снежными вершинами? - удивился Том. - В тропиках?
Фунди рассказывал об огромных стадах незнакомых животных, среди
которых есть крупнее быков зебу, каких держат арабы, черных и
чудовищных, с изогнутыми рогами, способных одним ударом разорвать
брюхо льву.
-  Слоны? - спросил Том. - Слоновая кость?
Глаза Фунди сверкали, когда он говорил о могучих животных.
-  Они для меня что козы, - хвастал он перед Аболи и показывал
мозолистые пальцы. - Меня зовут Фунди, великий убийца слонов.
Он вытянул руки, растопырил пальцы, потом десять раз сжал их в
кулаки, потом снова растопырил.
-  Вот сколько слонов сразил мой лук. Мои стрелы пробили им
сердце. И все это были могучие самцы с бивнями длиннее этого.
Он встал на цыпочки и во всю ширину развел руки.
-  Много ли еще слонов в той земле? - спросил Том. - Или могучий
охотник Фунди убил их всех?
Когда Аболи перевел вопрос, Фунди рассмеялся и лицо его стало
озорным.
-  Ты можешь сосчитать травинки на великой равнине? Сколько рыб в
озерах? Сколько уток в стаях, которые в сезон дождей затмевают небо?
Вот сколько слонов в земле лози.
Том слушал эти увлекательные рассказы, и его возбуждение росло.
Ночами он без сна лежал на своей узкой, жесткой койке, мечтая о диких
землях, которые описывал маленький человек. Дело было не только в
обещании богатства и выгоды; он хотел увидеть эти чудеса собственными
глазами, хотел охотиться на могучих зверей, поглядеть на горы со
снежными вершинами и побывать на берегах широких пресных озер.
Но тут полет воображения прерывали мысли о Дориане и Саре и о его
обязательствах перед ними.
«Сара пообещала отправиться со мной куда угодно. Она не такая, как
другие девушки. Похожа на меня. Тяга к приключениям у нее в крови. Но
как быть с Дорианом?»
Он думал о Дориане столько, сколько не думал за все годы их
разлуки. Мысленно он видел его таким, как в ту роковую ночь, когда
подобрался к окну камеры на Флор-де-ла-Мар, - видел маленького
беспомощного ребенка.
Трудно было покинуть колею, по которой много лет шли его мысли.
Какой теперь Дориан?
Изменили ли его перенесенные им трудности?
«По-прежнему ли он мой младший брат или стал совсем другим
человеком, иным, чем я знал?» - думал он и тревожился при мысли, что
на месте Дориана может оказаться незнакомец. «В одном я уверен: так,
как изменился Гай, он никогда не изменится. В нем по-прежнему будет
огонь. Он захочет отправиться со мной навстречу новым приключениям.
Связь между нами не слабеет. Я в этом уверен».
Похоже, он бросил перчатку к ногам богини удачи, потому что ответ
пришел гораздо быстрее, чем он ожидал. На рассвете следующего дня
маленькая грязная лодка отплыла от каменного причала и направилась
туда, где стояла на якоре «Ласточка». Лодочник был еще в половине
пистолетного выстрела от корабля, когда встал на корме и окликнул
моряка на борту.
-  Эфенди, у меня бумага от английского консула!
Он держал в руке документ и размахивал им.
-  Становись рядом, - разрешил Нед Тайлер.
Том в своей каюте услышал крики, и необычное предчувствие овладело
им. Его ждет нечто зловещее. Он в одной рубашке выбежал на палубу и
успел выхватить из рук лодочника письмо.
Он увидел, что адрес на сложенном листке написан почерком Гая.
Почерк почти не изменился с тех пор, как они вместе учились у мастера
Уэлша. Письмо было адресовано капитану Томасу Кортни, на «Ласточке», в
гавани Занзибара.
Торопливо распечатав его, Том увидел короткую записку:
«Султан приглашает нас обоих на аудиенцию сегодня в полдень. Я
встречу тебя у ворот крепости за десять минут до назначенного часа. Г.
К.».
Как и следовало ожидать, Гай был предельно пунктуален. Подъехал он
в сопровождении конюха, и поздоровался холодно.
-  Я не побеспокоил бы вас, сэр, - отчужденно сказал он, не глядя
Тому в глаза, - но его величество настаивает, чтобы вы присутствовали
на аудиенции.
Он достал из жилетного кармана часы, взглянул на них и, не
оглядываясь, прошел в ворота.
Визирь встретил их заверениями в величайшем уважении, кланяясь и
чарующе улыбаясь; пятясь перед ними, он отвел их к султану. Сам визирь
простерся ниц, Гай поклонился, но не слишком низко, сознавая свое
достоинство представителя его величества, и вежливо поздоровался. Том
последовал его примеру. Потом взглянул на человека, сидевшего по
правую руку от султана: очень дородный, одежда высшего качества.
Оправленная в золото рукоять кинжала - из рога носорога. Человек
высокого положения, очевидно - значительный вельможа, потому что даже
султан относился к нему с почтением. Этот человек с необычайным
интересом разглядывал Тома, как будто знал его или слышал рассказы о
нем.
-  Призываю на вас благословение Аллаха, - сказал султан и жестом
указал на приготовленные для них подушки. Гай сел неловко: мешала
сабля.
Том много часов провел с купцами на рынке и привык к такой позе.
Ножны с Нептуновой шпагой он положил поперек колен.
-  Для меня честь приветствовать при моем дворе святого муллу из
мечети принца Абд Мухаммада аль-Малика, брата калифа Оманского.
Султан наклоном головы показал на сидевшего рядом с ним человека.
Услышав имя принца, Том застыл и почувствовал, как участилось его
дыхание. Тот самый человек, который купил Дориана у корсара! Он
смотрел на муллу, а султан между тем продолжал:
-  Это святой человек аль-Аллама. Он прибыл от принца.
Теперь и Том и Гай смотрели на него. Аль-Аллама сделал изящный
жест. Руки у него были маленькие и гладкие, как у девушки.
-  Да будет на вас благословение в глазах Всевышнего и его
пророка, - сказал он, и оба гостя одновременно поклонились в знак
благодарности.
-  Надеюсь, ваше плавание было приятным, и когда вы покидали дом,
там все было благополучно, - сказал Том.
Мулла ответил:
-  Благодарю за заботу. Каскази нес нас мягко, и Аллах улыбался
нашему делу.
Аль-Аллама улыбнулся.
-  Должен поздравить тебя - ты великолепно владеешь арабским. Ты
говоришь на священном языке, как на родном.
Последовал обмен комплиментами, но Тому трудно было выдерживать
долгий ритуал. Этот человек принес новости о Дориане - другой причины
у аудиенции не могло быть.
Он разглядывал лицо аль-Алламы, стараясь по мелким признакам:
складке губ, интонации, выражению глаз - догадаться о характере
новостей, но лицо муллы оставалось спокойным, а держался он вежливо.
-  Выгодной ли была твоя торговля на рынках Занзибара? - спрашивал
между тем мулла. - Пророк одобряет честных купцов.
-  Главная причина моего желания посетить владения вашего калифа -
не торговля, - ответил Том, радуясь возможности перейти к сути. - Я
пришел по делу милосердия. Я ищу человека, дорогого мне и моей семье.
-  Господин, принц аль-Малик слышал о твоих поисках и получил твое
прошение, - ответил аль-Аллама. Говорил он невыразительно, а его лицо
оставалось непроницаемым.
-  Я слышал, что твой господин великий человек, но полон
сочувствия к слабым; он справедлив и твердо поддерживает законы.
-  Все это поистине можно сказать об аль-Малике. Поэтому он и
послал меня поговорить с тобой, а не отправил весть, которая не
способна передать его тебе сочувствие ввиду твоей утраты.
Даже в закрытой жаркой комнате, насыщенной ароматами благовоний,
Том почувствовал холодок на коже. Слова муллы показались ему
зловещими. Том почувствовал, как рядом пошевелился Гай, но не взглянул
на него. Он ждал продолжения и боялся его. Но аль-Аллама чинно пил
кофе и смотрел себе в колени. Наконец Том вынужден был поторопить его.
-  Я три года ждал новостей о брате. Молю, не продлевай моих
страданий.
Мулла поставил чашку и вытер губы сложенной тканью, которую подал
ему раб.
-  Мой господин принц просил меня сказать следующее. - Он снова
замолчал, словно собираясь с мыслями. - Действительно, несколько лет
назад я купил юного франкского мальчика. Из-за цвета его волос его
назвали аль-Амхара. Они у него рыжие, великолепного оттенка.
Том облегченно выдохнул. Они это признали. Не отпирались, не
юлили - бороться не пришлось. Дориан в руках мусульманского принца.
-  Твои слова сняли с моей души огромную тяжесть, камень, который
угрожал лишить меня жизни, - сдавленно сказал Том. Ему казалось, он
вот-вот утратит власть над собой и снова сорвется. Это означало бы
потерять лицо и вызвало бы презрение всех присутствующих.
Он сделал глубокий вдох, поднял голову и встретился со взглядом
муллы.
-  На каких условиях принц готов возвратить моего брата в лоно
семьи?
Мулла ответил не сразу, он погладил бороду и аккуратнее разложил
ее пряди на груди.
-  Мой господин приказал мне передать следующее. Я, Абд Мухаммад
аль-Малик, взял мальчика под свое покровительство, заплатил за него
царский выкуп, чтобы защитить от тех, кто его захватил, и уберечь от
дальнейших трудностей.
-  Твой принц могучий и справедливый человек, - сказал Том, но ему
хотелось закричать: «Где он? Где мой брат? Какую цену вы просите за
его освобождение?»
-  Мой господин принц считал мальчика красивым и благоприятно
влияющим на его дела. Он принял его близко к сердцу, проявил к нему
милость и защитил от зла, провозгласив аль-Амхару своим приемным
сыном.
Том начал подниматься, на его лице отразилась тревога.
-  Сыном принца? - спросил он, понимая, что на его пути возникает
страшное препятствие.
-  Да, сыном. Мой повелитель обращался с ним как с принцем. Мне
было поручено образование мальчика, и я также нашел его достойным
любви.
Аль-Аллама опустил взгляд и впервые проявил какие-то чувства.
-  Я рад, что мой брат понравился столь высоким покровителям, -
сказал Том. - Но он мой брат. У меня есть право крови. Порок сказал,
что узы крови крепче стали и их нельзя разорвать.
-  Знание святых слов ислама делает тебе честь, - сказал мулла. -
Мой господин принц признает твое право крови и предлагает кровную
плату за твою потерю.
Аль-Аллама подозвал слугу, который принес маленький ящик красного
дерева, инкрустированный слоновой костью и перламутром. Слуга
склонился перед двумя белыми, поставил ящичек на пол и открыл крышку.
Том не шелохнулся и даже не взглянул на содержимое ящика. Но Гай
наклонился вперед и уставился на золотые монеты, доверху заполнявшие
сундучок.
-  Пятьдесят тысяч рупий, - сказал аль-Аллама. - Тысяча ваших
английских фунтов. Эта сумма учитывает, что аль-Амхара был принцем
королевского дома Омана.
Наконец Том обрел дар речи и способность двигаться. Он начал
вставать, взявшись за рукоять Нептуновой шпаги.
-  Во всей Аравии не хватит золота, чтобы купить меня! - взревел
он. - Я пришел найти брата и не уйду, пока не получу его.
-  Это невозможно, - ответил аль-Аллама тихим, полным сожаления
голосом. - Твой брат мертв. Он умер почти два года назад от малярии.
Его невозможно было спасти, хотя, видит Аллах, мы любили его и очень
старались. Аль-Амхара умер.
Том упал на подушки, бледный от потрясения. Он в отчаянии
посмотрел на аль-Алламу.
Он долго молчал. Единственным звуком в комнате было жужжание мухи
под потолком.
-  Не верю, - прошептал он, но его голос звучал безнадежно. На
лице появилось выражение отчаяния.
-  Клянусь любовью Аллаха и надеждой на спасение, что я видел имя
аль-Амхары на могильном камне на царском кладбище в Ламу, - ответил
аль-Аллама с печалью в голосе, и Том больше не мог сомневаться в его
словах.
-  Дориан, - прошептал он. - Он был так молод, так полон жизни.
-  Аллах милостив. Мы уверены, что для твоего брата нашлось место
в вечности. Мой господин принц выражает тебе сочувствие. Он остро
разделяет твое горе, - сказал мулла.
Том встал. Потребовались огромные усилия, чтобы сделать такое
простое движение.
-  Благодарю твоего господина, - сказал он. - Прошу прощения, но
сейчас я должен уйти, чтобы в одиночестве оплакать брата.
Он повернулся к выходу.
Гай встал и поклонился арабам.
-  Мы благодарим вашего господина принца за сочувствие. И
принимаем предложенные им кровные деньги. - Он наклонился, подобрал
ящичек и закрыл крышку. - Все расчеты между принцем Абд Мухаммадом
аль-Маликом и нашей семьей закончены.
И он пошел вслед за Томом к выходу, с трудом унося тяжелый ящичек
с золотом.
Сара сидела на своем обычном месте высоко на стене монастыря,
откуда она могла видеть Тома, как только он показывался на ведущей с
берега тропе.
-  Том! - окликнула она и весело помахала рукой, потом вскочила и
побежала по осыпающейся стене, раскинув для равновесия руки.
-  Ты опоздал. Я жду уже несколько часов. Почти потеряла надежду.
Она спрыгнула и босиком побежала по песчаной дорожке. В десяти
шагах от него она остановилась и посмотрела ему в лицо.
-  Том, что с тобой? - шепотом спросила она. Таким она его никогда
не видела. Лицо у него осунулось, и глаза были полны страшной печали.
-  Том, что случилось?
Он сделал неуверенный шаг к Саре и протянул руки, как утопающий.
Она бросилась к нему.
-  Том! О Том! Что?.. - Она крепко обняла его. - Том, дорогой. Я
хочу помочь.
Он задрожал, и Сара подумала, что он болен, что его трясет в
какой-то ужасной лихорадке. Том издал сдавленный звук, и по его лицу
потекли слезы.
-  Ты должен мне сказать! - умоляла она. Сара и подумать не могла,
что он способен так пасть духом. Она всегда считала его сильным и
неукротимым, но вот он у нее в объятиях, сломленный, опустошенный.
-  Пожалуйста, Том, поговори со мной.
-  Дориан мертв.
Сара похолодела.
-  Не может быть, - задыхаясь, выговорила она, - этого просто не
может быть. Ты уверен? Неужели сомнений нет?
-  Человек, который рассказал об этом, - мулла, праведник. Он
поклялся своей верой, - сказал Том. - Сомнений быть не может.
Все еще обнимая друг друга, они опустились на колени, и она
заплакала вместе с ним.
-  Он был мне как родной брат, - сказала Сара, прижимаясь щекой к
лицу Тома, так что их слезы смешивались. Немного погодя она всхлипнула
и вытерла лицо рукавом блузки.
-  Как это произошло?
Он был еще не в состоянии говорить.
-  Расскажи, Том, - настаивала Сара. Она подсознательно
чувствовала, что надо заставить его говорить: как хирург, она должна
вскрыть нарыв, чтобы выпустить гной и яд. Наконец он начал
рассказывать, с трудом произнося слова, они словно застревали у Тома в
горле, и ему приходилось их проталкивать. Потребовалось немало
времени, но наконец он рассказал все, и Сара поняла, что это правда.
-  Что же нам делать? - спросила Сара и встала. Она продолжала
крепко держать Тома за руки, заставляя подняться. Нужно вытащить его
из темных волн горя, в которых он тонет.
-  Не знаю, - сказал он. - Знаю только, что Дориан мертв и я не
смог его спасти. Это моя вина. Если бы только я пришел за ним раньше!
-  Это не твоя вина! - сердито сказала она. - Я тебе не позволю
даже думать так. Ты делал все, что мог. Никто не сделал бы больше.
-  Теперь мне все равно, - сказал Том.
-  Неправда. Ты в долгу перед собой и перед памятью Дориана. Он
всегда брал с тебя пример. Он знал, какой ты сильный. И не хотел бы
услышать такое от тебя.
-  Пожалуйста, не брани меня, Сара. Меня измучило горе. Ничто
теперь не имеет значения.
-  Я не позволю тебе сдаться. Мы должны вместе обдумать, что
предпринять, - сказала Сара. - Что мы теперь будем делать?
-  Не знаю, - повторил он, но расправил плечи и смахнул слезы.
-  Куда мы отправимся? - спросила она. - Здесь оставаться нельзя,
и в Англию мы не можем вернуться. Куда, Том?
-  В Африку, - ответил Том. - Аболи нашел человека, который
проведет нас вглубь материка.
-  Когда? - просто спросила она, не сомневаясь в его решении.
-  Скоро. Через два-три дня.
Он выпрямился, на мгновение сбросив тяжкий гнет горя.
-  Столько понадобится, чтобы заполнить бочки водой, купить свежее
продовольствие и сделать последние приготовления.
-  Я буду готова, - сказала она.
-  Будет трудно. Опасное путешествие без конца. Ты уверена, что
хочешь этого? Если есть сомнения, скажи сейчас.
-  Не будь олухом, Том Кортни, - ответила Сара. - Конечно, я
отправлюсь с тобой.
Уходя из монастыря, Сара возвращалась в консульство кружной
дорогой и вначале по обнаруженной ею тропе заезжала в небольшое
селение на морском берегу.
Она проехала всего с полмили, и ей показалось, что кто-то
преследует ее. Ей показалось, что она слышит за собой топот копыт;
натянув узду, она повернулась в седле, чтобы посмотреть назад.
Тропу с обеих сторон окаймляла густая растительность, изогнутые
ветви и блестящие листья. Сара видела ее только до последнего
поворота, всего в нескольких шагах за собой.
-  Том? - позвала она. - Это ты?
Ответа не было, и она решила, что ей послышалось в тишине.
«Не глупи», - сказала она себе и поехала дальше.
Добравшись до деревни, она купила у одной из местных старух
корзину овощей - свое оправдание длительному отсутствию, и проехала
почти до самого порта, чтобы вернуться в консульство по главной
дороге.
Ей было о чем подумать. Ее настроение менялось от возбужденного
волнения при мысли о предстоящих приключениях к глубокой печали, когда
она смотрела в лицо необходимости покинуть Каролину и маленького
Кристофера. Она горячо их любила. Каролина в своем несчастном браке с
Гаем привыкла рассчитывать на ее силу и стойкость, а на Кристофера
Сара смотрела как на родного сына.
И ее тревожило, как они будут жить без нее.
«Нельзя ли им отправиться с нами?» - подумала она и почти сразу
поняла, что глупо даже думать об этом.
«Придется предоставить их самим себе. - Она собралась с силами. -
Они очень дороги мне, но Том мой мужчина и я люблю его больше жизни,
поэтому должна отправиться с ним».
Она была так занята своими мыслями, что подъехала к конюшне, не
замечая Гая, пока он строго не окликнул ее из полумрака длинной
веранды:
-  Где ты была, Сара?
Она в смятении посмотрела на него.
-  Ты меня испугал, Гай.
-  Угрызения совести? - обвиняя, спросил он.
-  Я покупала овощи. - Она коснулась корзинки, привязанной к
седлу. - И собиралась сбежать с капустой.
Она весело рассмеялась, но Гай не улыбнулся.
-  Ступай в мой кабинет! - приказал он, и Сара заметила в дверях
конюшни его конюха. Это был приспешник Гая, хитрый коротышка с рябым
от оспы лицом. Звали его Ассам. Ей он никогда не нравился, и тем более
ей не понравилось, что он насмешливо и понимающе улыбался.
Предчувствуя недоброе, Сара пожалела, что была недостаточно
осторожна, когда ходила на свидания с Томом; теперь ее еще больше
встревожило ощущение, что за ней следили.
-  Хочу принять ванну и переодеться к ужину, - сказала она Гаю,
стараясь держаться независимо и развязно, но Гай нахмурился и хлестнул
кнутом по сапогу.
-  Много времени я не отниму, - сказал он. - И, как твой опекун,
настаиваю, чтобы ты повиновалась. Ассам возьмет твою лошадь.
Сара покорно прошла за ним по веранде в прохладную полутьму
кабинета. Гай закрыл за ними дверь и оставил Сару стоять посреди
комнаты, а сам сел за стол.
-  Ты встречалась с ним в старом монастыре, - без предисловий
сказал он.
-  С кем? О ком ты говоришь?
-  Не пытайся отрицать, - сказал Гай. - По моему приказу Ассам
следил за тобой.
-  Ты шпионил за мной! - гневно воскликнула она. - Как ты посмел?
Она пыталась разжечь свое негодование, но чувствовала, что
получается не очень убедительно.
-  Я рад, что ты не оскорбляешь мой разум попытками отпираться.
-  Почему я должна отказываться от мужчины, которого люблю?
Сара выпрямилась, высокая и разгневанная.
-  Ты стала матросской девкой, - сказал Гай. - Он получит то, что
у тебя между ног, надсмеется над тобой и уплывет. Так он поступил с
твоей сестрой.
-  Когда он уплывет, я поплыву с ним.
-  Я твой опекун, и тебе всего восемнадцать. Без моего согласия ты
с места не сдвинешься.
-  Я уйду с Томом, - ответила она, - и что бы ты ни говорил и ни
делал, меня это не удержит.
-  Посмотрим. - Он встал. - Ты будешь сидеть в своей комнате и
носу не высунешь оттуда, пока «Ласточка» не уйдет из Занзибара.
-  Ты не можешь обращаться со мной как с пленницей!
-  Могу. У двери будет стражник, а другие стражники - у ворот. Я
уже отдал приказ. А теперь отправляйся к себе. Ужин тебе пришлют.
Том был так занят подготовкой «Ласточки» к выходу в море, что едва
заметил корабль с прямыми парусами, вошедший в гавань после заката.
Даже в сумерках было видно, что корабль серьезно потрепали штормы. В
Индийском океане была пора циклонов, и, должно быть, корабль
встретился с одной из этих дьявольских бурь.
На транце было название - «Апостол». На грот-мачте - потрепанный
флаг Ост-Индской компании. Когда корабль встал на якорь, Том отправил
Люка Джервиса в шлюпке за новостями.
Люк вернулся через час и зашел в каюту Тома, когда тот заполнял
судовой журнал.
-  Корабль идет из Бомбея с грузом тканей и чая, - доложил Люк. -
Попал в бурю севернее Маскаренских островов. Собирается встать на
ремонт, а уж потом отправится дальше.
-  Какие новости?
-  По большей части давнишние, потому что «Апостол» отошел от
причала Компании несколько месяцев назад, но война с Францией идет
успешно. Вильгельм выпорол французов. Он хороший офицер, наш Вилли.
-  Приятно слышать! - Том вскочил. - Оповести экипаж, и пусть
каждый матрос выпьет за здоровье короля Вилли.
Том не мог знать, что помимо новостей о войне «Апостол» привез от
губернатора Бомбея адресованный консулу его величества в Занзибаре
пакет с письмами и документами, с печатью в холщовом мешочке. На
следующее утро капитан отправил пакет на берег, и за завтраком, сидя
за столом на веранде консульства, Гай Кортни распечатал его. Напротив
сидела Каролина, но Сары не было - она сидела под замком в своей
комнате.
-  Здесь личное письмо от твоего отца, - сказал Гай Каролине, взяв
письмо из груды газет и документов с печатями.
-  Оно адресовано мне! - возразила Каролина, когда Гай распечатал
письмо и стал читать.
-  Я твой муж, - самодовольно ответил он.
Неожиданно выражение его лица изменилось, и листок задрожал в
руках.
-  Клянусь Господом! Поверить невозможно!
-  В чем дело?
Каролина положила серебряную ложку. Новость, похоже, была
необычной, коль скоро так подействовала на ее мужа: Гай гордился тем,
что сохраняет спокойствие и хладнокровие даже в самых трудных
обстоятельствах.
А он смотрел на письмо, и выражение ужаса постепенно сменялось
радостью.
-  Теперь я его прижучу!
-  Кого? Что случилось?
-  Тома! Он убийца. Клянусь Господом! Он расплатится на виселице.
Он убил нашего дорогого брата Уильяма, и здесь ордер на его арест. Я
должен выполнить свой долг, и мне доставит величайшее удовольствие
покончить с этим мерзавцем…
Гай вскочил, сбросив со стола чайную чашку. Она разбилась
вдребезги, но Гай даже не взглянул.
-  Куда ты, Гай?
Каролина встала, ее лицо побледнело от потрясения, она
покачнулась.
-  К султану, - ответил он и крикнул слугам: - Передайте Ассаму,
пусть запрягает серую, да побыстрей.
Он повернулся к Каролине и ударил кулаком по ладони.
-  Наконец! Я так долго этого ждал! Попрошу у султана людей из его
гвардии. Том причинил ему столько неприятностей, что он не откажет. Мы
арестуем мастера Томаса и конфискуем «Ласточку». А когда продадим ее,
получим не меньше двух тысяч фунтов. Я заслуживаю награды за то, что
предал опасного преступника суду.
Он торжествующе рассмеялся.
-  Мастер Том получит бесплатную койку на борту «Апостола», но
отправится в Лондон в цепях.
-  Гай, он твой брат. Ты не можешь так с ним поступить.
Каролина была в отчаянии.
-  Билли тоже был Тому братом, но эта свинья хладнокровно заколола
его. Теперь он дорого заплатит за свою наглость.
Каролина бросилась к двери и схватила Гая за рукав.
-  Нет, Гай, ты не можешь!..
-  Вот как! - Он повернулся к ней, и его лицо потемнело от
гнева. - Ты просишь за него. Ты до сих пор его любишь, так? И мигом
задерешь юбки и раздвинешь перед ним ноги. Грязная шлюха!
-  Это неправда!
-  Ты хотела бы, чтобы он начинил твое брюхо еще одним ублюдком!
Он ударил Каролину по лицу, и она отлетела к низкой стене веранды.
-  Что ж, у твоего любовника никаких ублюдков больше не будет.
Он вышел и позвал лошадь.
Каролина тяжело привалилась к стене, держась за красное пятно на
щеке, и стояла так, пока не услышала, как лошадь поскакала в сторону
гавани и крепости. Тогда она с трудом выпрямилась.
Когда Гай рассказал ей о связи Тома с ее младшей сестрой, она
пришла в ужас, ее терзала ревность. Но накануне она пошла в комнату
Сары, и они разговаривали почти два часа.
Каролина поняла, как сильно любит Тома ее сестра.
Сама она давно знала, что ее чувства к Тому безнадежны, поэтому
подавила их и, несмотря на сильную боль, которую доставляло такое
самопожертвование, поцеловала Сару и пообещала помочь ей бежать с
Томом.
-  Надо их предупредить, - прошептала она, - но времени уж очень
мало.
Она взяла с буфета поднос, положила на тарелку еду для Сары и
понесла по веранде, а потом мимо детской, где спал Кристофер, к
последней двери. Здесь сидел, полусонный от полуденной жары, один из
стражников, положив мушкет на колени. Когда Каролина подошла, он
проснулся и встал.
-  Салям алейкум, госпожа. - Он поклонился. - Хозяин приказал
никого не впускать в эту дверь и не выпускать из нее.
-  У меня еда для госпожи моей сестры, - властно сказала
Каролина. - Посторонись.
Он колебался: приказ не предусматривал такую возможность. Потом
снова поклонился.
-  Я пыль у твоих ног, - сказал стражник, достал из одежды большой
железный ключ и вставил его в замок.
Каролина прошла мимо него и, как только дверь закрылась, поставила
поднос на ближайший стол и побежала в спальню Сары.
-  Сара, где ты?
Сестра лежала на кровати под пологом от москитов. Ее закрывала
тонкая простыня, и она как будто спала. Но, услышав голос Каролины,
она отбросила простыню и, полностью одетая, в сапогах для верховой
езды под длинными юбками, вскочила с постели.
-  Каролина! Я рада, что ты пришла. Я не хотела уходить, не
попрощавшись с тобой. - Каролина смотрела на нее, а Сара подбежала и
обняла сестру. - Я ухожу с Томом. Он ждет меня на берегу под старым
монастырем, но я уже опаздываю…
-  Как ты пройдешь мимо стражников? - спросила Каролина.
Сара сунула руку под одежду и достала пару дуэльных пистолетов.
-  Застрелю любого, кто попытается меня остановить.
-  Послушай меня, Сара. Пришло письмо от отца из Бомбея. Том
обвиняется в убийстве старшего брата, и есть ордер на его арест.
-  Я знаю. Том мне рассказал. - Она высвободилась. - Ты не
остановишь меня, Каролина. Это неважно. Я знаю, что он не виноват, и
все равно уйду с ним.
-  Ты не понимаешь! - Каролина снова схватила ее за руку. - Я
пообещала помочь тебе и Тому. И не собираюсь отказываться. Я пришла
сказать, что Гай поехал в крепость к султану. Они хотят арестовать
Тома и отправить его в Англию в цепях на суд и казнь.
-  Нет!
Сара смотрела на сестру.
-  Ты должна его предупредить, но без моей помощи тебе не выйти. -
Каролина быстро соображала. - Вот что мы сделаем.
И она быстро изложила свой план.
-  Поняла? - спросила она, закончив.
Сара кивнула.
-  Я готова. Я уже подготовилась, но поторопись, Каролина. Том
подумает, что я не приду. Он устанет ждать и уплывет.
Каролина подошла к двери и попросила стражника открыть. Когда она
вышла, стражник запер за ней дверь.
Каролина отправилась прямо в конюшню и позвала Ассама.
-  Оседлай мою кобылу. - Он стоял в нерешительности, и она
топнула. - Немедленно! Или я прикажу тебя высечь! - рявкнула она. - Я
спешу. Я обещала встретиться с хозяином в крепости.
Через несколько минут Ассам подвел лошадь, и Каролина взяла у него
узду.
-  Иди к воротам и вели стражникам открыть их. Я уезжаю.
Ассам, теперь не на шутку испуганный, побежал выполнять ее
приказание.
Пытаясь не торопиться и не выдавать свое волнение, Каролина
провела оседланную лошадь по лужайке к концу террасы. При ее появлении
стражник у двери Сары встал. Она протянула письмо отца.
-  Немедленно передай это моей сестре, - приказала она. Он повесил
мушкет через плечо и взял у нее письмо. Подошел к двери и постучал.
Через мгновение изнутри отозвалась Сара:
-  В чем дело?
-  Письмо, госпожа.
-  Давай.
Он отпер дверь и распахнул ее.
Сара вышла и направила ему в удивленное лицо два пистолета.
Предохранители были сняты, пальцы Сары лежали на курках.
-  Ложись лицом вниз, - приказала она, но вместо того чтобы
послушаться, стражник сорвал с плеча мушкет и попытался взвести курок.
Сара хладнокровно опустила правую руку с пистолетом и в упор
выстрелила ему в колено. Стражник с криком повалился на плиты веранды.
Простреленная нога под ним дергалась. Сара отпихнула упавший мушкет.
-  Дурак, надо было слушаться, - хрипло сказала она стражнику. -
Следующую пулю получишь в голову.
И она ткнула стволом его в лоб.
Лежа, он закрыл лицо. Сара сунула пистолет за пояс и вернулась в
комнату. Взяла кожаный мешок, в который упаковала свое самое ценное
имущество, и вытащила его на веранду.
Каролина подбежала и помогла ей взвалить мешок на седло. Затем
сестры обнялись - коротко, но страстно.
-  Иди с Богом, Сара, голубушка. Желаю вам с Томом счастья.
-  Я знаю, ты тоже любишь его, Каролина.
-  Да, но теперь он твой. Не обижай его!
-  Поцелуй за меня Кристофера.
-  Нам обоим будет тебя не хватать, но теперь уходи! Побыстрей!
Каролина соединила руки, сделав из них ступеньку, и подсадила
Сару.
-  Прощай, сестра! - крикнула она, когда Сара пустила лошадь
галопом по лужайке.
Ассам увидел ее приближение и крикнул стражникам, чтобы закрывали
ворота, но Сара неслась прямо на него, и ему пришлось метнуться в
сторону, чтобы не угодить под копыта. Кобыла стрелой пролетела в
открытые ворота и понеслась в лес. Сара повернула ее на тропу, ведущую
на юг, через пальмовую рощу к разрушенному монастырю.
-  Пожалуйста, дождись меня, Том, - шептала она. Ветер уносил
слова, развевал ее длинные волосы, как флаг.
-  Дождись меня, мой дорогой. Я иду.
Она гнала кобылу во весь опор, стволы пальм проносились мимо,
сливаясь в сплошную полосу.
У ворот монастыря Сара резко осадила лошадь. Кобыла мотала головой
и нервно потела - она не привыкла к столь грубому обхождению.
-  Том! - закричала Сара, и ей насмешливо ответило эхо, отраженное
от древних стен. - Том!
«Ушел», - подумала она. Кобыла под ней пятилась и кружила, а Сара,
нагнувшись, всматривалась в мягкую почву. Свежие следы Тома
поднимались вверх по берегу, у ворот, где он в ожидании ходил взад и
вперед, была притоптанная площадка. Потом, явно потеряв терпение, он
вернулся на берег.
-  Том! - в отчаянии закричала она и погнала кобылу по узкой тропе
через подлесок. Ветви хлестали Сару по ногам, когда она мчалась вдоль
ручья и наконец оказалась на белом коралловом песке и увидела перед
собой прозрачную воду лагуны.
Она увидела след, оставленный на песке у воды килем фелуки,
подняла голову и разглядела крошечное суденышко. Оно медленно
направлялось к проходу в рифах в полумиле отсюда. Том стоял на корме с
длинным бамбуковым шестом в руках, проводя фелуку через отмели.
-  Том! - закричала она и замахала руками. - Том!
Но ветер шелестел пальмовыми листьями, а прибой гудел у внешних
рифов, заглушая ее крики. Крошечная фелука упрямо двигалась вперед, и
Том не оглядывался.
Сара погнала лошадь в воду. Та поначалу упиралась, но это была
смелая кобыла, и она двинулась вперед, погружаясь все глубже. Наконец
вода дошла ей до плеч, а сапоги и юбки Сары промокли. Но фелука шла
быстрее, уходя от них.
-  Том! - в отчаянии кричала Сара. Она достала из-за пояса второй
пистолет, направила в небо и выстрелила.
Выстрел показался ей незначительным хлопком в безмерности моря и
ветра.
«Он не слышал!»
Потребовалось несколько долгих секунд, чтобы звук достиг фелуки, и
Сара увидела, как далекая фигура Тома дрогнула, он повернулся и
посмотрел назад.
-  Слава Богу!
Она едва не заплакала от облегчения.
Искусными движениями шеста Том развернул фелуку и направил ее
обратно в лагуну.
-  Где ты была? Что случилось? - крикнул он, оказавшись в пределах
слышимости.
-  Гай знает о тебе и Уильяме! - крикнула она в ответ. - Он пошел
в крепость за стражей. Они собираются схватить тебя и конфисковать
корабль.
Она увидела, как лицо Тома посуровело, но, подводя фелуку к
кобыле, он ничего не сказал. Отложив шест, он обхватил Сару за талию и
поднял с седла. И опустил на палубу.
-  Мой мешок! - закричала она.
Том снял с пояса кортик и перерезал веревку, которой был привязан
мешок.
Втащил мешок на борт, шлепнул кобылу, и та повернулась и
направилась к берегу. А Том схватил бамбуковый шест и снова нацелил
нос фелуки на проход в рифах.
-  Как давно Гай ушел в крепость? - спросил он. - Сколько у нас
времени?
-  Немного. Он оставил консульство часа два назад.
-  Стоять наготове у фала! - мрачно приказал Том. - Придется у
рифов рискнуть и поднять парус.
Треугольный парус захлопал и наполнился ветром. Фелука резко
наклонилась и устремилась в проход. Она пронеслась мимо рифов, и, как
только вода под килем посинела, Том взял руль и повернул суденышко в
гавань, туда, где стояла на якоре «Ласточка».
-  Расскажи мне все, - приказал он. Сара подошла к нему и обняла
за талию. - Откуда Гай все узнал?
-  Вчера вечером пришел корабль.
-  «Апостол»! - воскликнул Том. - Этого следовало ожидать.
Он внимательно слушал, пока она пересказывала подробности. А когда
закончила, сказал:
-  Надеюсь, мы успеем, - и посмотрел вперед, на открывшуюся перед
ними гавань Занзибара. Там спокойно стояла на якоре маленькая
«Ласточка».
-  Слава Богу! Ее еще не захватили! - радостно сказал он, и в этот
миг оба увидели целую флотилию - больше десяти лодок, которые отошли
от каменного причала под крепостью и устремились через залив к
кораблю.
Том заслонил глаза и посмотрел на переднюю лодку. Ее отделяла от
них миля водного пространства. В стоявшей на носу высокой фигуре в
шляпе с перьями он узнал брата.
-  У Гая резвость гончей, учуявшей лису.
Лодка под тяжестью вооруженных людей низко сидела в воде. Все
остальные лодки флотилии были так же нагружены.
-  С ним не менее ста головорезов султана, - подсчитал Том. - Гай
не хочет рисковать.
Он взглянул на мачту и по давлению ветра на щеку определил его
скорость и направление. Он достаточно долго плавал на этом маленьком
суденышке, чтобы изучить все его слабости и уметь извлекать всю
возможную скорость.
-  Прибавь ходу, - крикнул он Саре, и та кинулась к гику паруса.
Фелуке понравилось прикосновение Сары, и корабль устремился вперед
быстрее.
-  Едва успеем.
Том смотрел на головную лодку, просчитывая разницу в скорости и
курсе. У них преимущество ветра. Гай близко, но его тяжелая лодка
глубоко осела и плохо слушается руля. Том сомневался, что остальные
лодки успеют дойти до «Ласточки». С другой стороны, фелуке придется
пройти прямо перед носом у дау Гая.
Том прищурился, рассчитывая схождение курсов.
-  Пройдем на расстоянии выстрела от передней лодки, - сказал он
Саре. - Нагромозди вдоль правого борта сети и ящики для рыбы и ложись
за них.
-  А ты? - тревожно спросила она.
-  Разве я тебе не говорил? Мушкетные пули меня не берут. - Он
улыбнулся. - К тому же арабы очень плохо стреляют.
Если бы Сара не любила его так, его храбрость произвела бы на нее
большее впечатление.
-  Мое место рядом с тобой, - упрямо сказала она, пытаясь не
уступить ему в храбрости.
-  Ложись, женщина!
Сара никогда раньше не видела его таким, и это поразило ее. Она
обнаружила, что покорно повинуется, и только когда легла на палубу,
под защитой сетей и тяжелых деревянных ящиков, к ней начало
возвращаться чувство собственного достоинства и сознание своей
независимости.
«Нельзя так легко позволять ему мною командовать», - предостерегла
она себя, но ее размышления прервал слабый крик. Арабы в ведущей дау
заметили маленькую фелуку, летящую к ним по воде. Дау опасно
накренилась: все они столпились у борта, крича и жестикулируя,
размахивая длинными джезейлами и взводя курки.
-  Остановись! - Голос Гая еле слышался сквозь ветер, но они были
достаточно близко, чтобы Том разглядел его смуглое перекошенное от
ярости лицо.
-  Немедленно ложись в дрейф, Том Кортни, или я прикажу своим
людям стрелять.
Том рассмеялся и весело помахал рукой.
-  Помочись против ветра, дорогой брат, и получишь все обратно в
лицо.
Расстояние между ними теперь составляло менее ста ярдов -
дальность пистолетного выстрела; Гай что-то крикнул арабским
мушкетерам, столпившимся у борта, и обнаженной шпагой показал на
фелуку. В ответ они нацелили джезейлы, и, несмотря на всю свою
храбрость, Том почувствовал страх при виде направленных на него
стволов.
-  Огонь! - крикнул Гай и взмахнул шпагой.
Последовал залп, и дау ненадолго закрыло густое облако порохового
дыма.
В воздухе вокруг головы Тома свистели и жужжали пули, тяжелые
куски свинца вздымали столбы воды вдоль корпуса фелуки, били в борта,
разбрасывая острые щепки.
Том почувствовал, как что-то разорвало рукав его рубашки; взглянув
на руку, он увидел не только разорванную ткань, но и струйку крови из
мелкой раны на плече.
-  С тобой все хорошо, Том? - тревожно спросила Сара с того места,
где лежала на палубе. Он снова рассмеялся и повернулся так, чтобы она
не увидела кровь на его рукаве.
-  Я же говорил, они плохие стрелки.
Он поднял шляпу и насмешливо приветствовал Гая. Но при этом на
грязную палубу упало несколько капель крови.
Сара увидела кровь и побледнела. Затем без колебаний вскочила и
бросилась на корму.
-  Назад! - рявкнул Том. - Это настоящие мушкетные пули. Тебя
могут убить.
Сара, не обратив ни малейшего внимания на его слова, встала перед
ним и загородила его своим телом. Сбросив с головы шаль, она
распустила волосы; они развевались на ветру, как знамя.
-  Стреляй! - закричала она. - Стреляй в меня, Гай Кортни, если
посмеешь!
Они были достаточно близко, чтобы прочесть на лице Гая раздражение
и ярость.
-  Ложись, Сара! - закричал он. - Если в тебя попадут, будешь
виновата сама.
Том попытался стащить ее на палубу, но Сара обеими руками
обхватила его за шею и цеплялась за него.
Залившись гневным румянцем, она смотрела на дау.
-  Если тебе нужен брат, сначала придется убить меня, - кричала
она Гаю.
Лицо Гая из торжествующего стало неуверенным.
Он посмотрел на своих людей. Мушкетеры лихорадочно перезаряжали
оружие. Том видел, как движутся шомполы, загоняя пули в длинные
стволы.
Даже опытному стрелку требуется не менее двух минут на то, чтобы
перезарядить мушкет. К следующему залпу фелука пройдет перед носом
дау, и суда окажутся на кратчайшем расстоянии друг от друга.
Самые проворные и опытные мушкетеры закончили заряжать. Четверо
одновременно подняли джезейлы и направили длинные стволы на пару,
стоящую на корме фелуки.
Гай по-прежнему колебался, но вот его мрачное лицо дрогнуло, и он
взмахом шпаги выбил оружие из рук ближайшего солдата и закричал
по-арабски:
-  Стойте! Не стрелять! Вы попадете в женщину.
Один из солдат не послушался приказа и выстрелил. Из ствола
джезейла вырвался столб голубого дыма, и пуля ударила в руль, который
держал Том.
-  Прекратить! - в ярости закричал Гай и ударил стрелявшего шпагой
по запястью. Хлынула алая кровь, и солдат, сжимая раненую руку,
зашатался на палубе.
-  Прекратить!
Гай повернулся к другим солдатам, и они один за другим стали
неохотно опускать оружие. Фелука прошла мимо дау и начала уходить от
нее.
-  Ты еще не победил, Том Кортни! - кричал им вслед Гай. - Отныне
все против тебя. И когда-нибудь ты сполна заплатишь.
Не обращая внимания на гневные крики брата, Том смотрел вперед.
«Ласточку» теперь отделяло от них всего кабельтов, но стрельба с дау
насторожила экипаж. Моряки бегали по палубе и карабкались на ванты.
Нед Тайлер не стал ждать приказа, чтобы подготовить корабль к
отплытию.
Сара обняла Тома и оглянулась на флотилию маленьких лодок, идущую
за ними.
-  Это горячит кровь, - сказала она, и ее глаза сверкнули.
-  Не смей выглядеть такой самодовольной, девчонка. - Том обнял
ее. - Ты не подчинилась моему прямому приказу.
-  Привыкай, - улыбнулась она. - Когда-нибудь это может случиться
снова.
Тут она приняла деловой вид и кинжалом обрезала рукав Тома. Эту
полоску ткани она использовала, чтобы перевязать рану и остановить
кровотечение. Тем временем они быстро приближались к «Ласточке», и Том
резко сказал:
-  Подожди с этим и приготовься прыгать.
Гремел кабестан на носу шлюпа: Нед Тайлер поднимал якорь; едва
лапы якоря оторвались от дна, шлюп начал разворот. Сара подобрала юбки
и заткнула их за пояс, так что ее ноги были свободны и обнажены, и
присела у борта.
Том увидел на борту над собой голову Аболи. Корпуса
соприкоснулись, и Том опустил парус. Как большая черная пантера,
поджидавшая газель в засаде на ветке дерева, Аболи прыгнул вниз. Его
босые ноги ударились о палубу рядом с Сарой, и он подхватил ее на
руки.
Она протестующее закричала, но он тем же движением прыгнул
обратно, ухватился за ступеньку трапа, свисавшего с борта шлюпа, и
перенес Сару на «Ласточку».
Том схватил мешок Сары, перепрыгнул узкую полоску воды,
разделявшую корпуса, отпустив фелуку в свободное плавание, и
последовал за Аболи наверх. И как только перенес ногу через поручень,
Нед Тайлер торжественно приветствовал его от руля:
-  Добро пожаловать на борт, капитан.
-  Спасибо, мистер Тайлер. Думаю, у нас больше нет причин
задерживаться здесь. Пожалуйста, приведите корабль к ветру.
Он опустил мешок Сары на палубу и прошел на корму. Когда
«Ласточка» развернулась, дау Гая оказалась прямо за ее кормой в
двухстах ярдах, но шлюп уходил так быстро, что дау как будто стояла на
якоре.
Обнаженная шпага Гая висела у него на боку, он удрученно ссутулил
плечи, его лицо было перекошено от злобы и ненависти.
Его солдаты, увидев Тома, наконец открыли лихорадочный огонь из
мушкетов. Но Гай словно не замечал этого. Все его внимание
сосредоточилось на брате.
Корабли быстро расходились, а они продолжали смотреть друг на
друга.
Подошла Сара и остановилась рядом с Томом. Рука об руку они
смотрели, как удаляется дау, и вот уже не могли разглядеть высокую
фигуру Гая. Затем «Ласточка» легла на другой галс, гавань Занзибара
исчезла из вида, а с ней и дау.
Дориан Кортни встал. Он на коленях молился богу своих отцов. Он
прошел по краю утеса, наклонился и подобрал камешек, привлекший его
взгляд. Облизал и поднес к солнцу. Это был розовый агат с голубыми
прожилками, увенчанный кристаллами алмазной прозрачности. Прекрасный
камень.
Дориан наклонился, выпустил камень из пальцев и проследил, как он
пролетает пятьсот футов с крутого утеса. Камень быстро уменьшился в
размерах и исчез раньше, чем коснулся поверхности моря. Ни всплеска,
ни ряби на поверхности - никакого свидетельства, что он когда-то
существовал. Неожиданно впервые за семь лет Дориан вспомнил о
маленькой Ясмини, которая исчезла из его жизни точно так же.
Ветер рвал и развевал его одеяние, но ноги Дориана были широко
расставлены, и его не пугала открывающаяся перед ним пропасть. Справа
от него суровый красный утес возвышался над прорезавшим его узким
ущельем. В глубине цеплялись за берега пальмовые рощи и виднелись
крыши и белые дома селения Шихр. Люди Дориана стояли лагерем среди
низких колючих акаций и пальм дальше в ущелье. От их костров
маслянистыми щупальцами поднимался синий дым - поднимался прямо, потом
его подхватывал ветер, пролетающий над вершиной утеса, и уносил к
запретным холмам и барханам пустыни.
Дориан заслонил глаза и посмотрел на море. Теперь корабли были
ближе. Четыре величественные дау с высокими полуютами и плетеными
парусами, флотилия принца аль-Малика. Они видны с рассвета, но ветер
встречный и заставляет их все время менять галс.
Дориан сощурился, оценивая продвижение кораблей. Он видел, что
пройдет еще немало часов, прежде чем они войдут в залив и встанут на
якорь у берега.
Его охватывали нетерпение и тревога. Он очень давно не видел
принца, своего приемного отца. Дориан повернул от края утеса по тропе
к древнему мавзолею. Мавзолей стоит на вершине утеса, за сотни лет его
купол побелел на пустынном солнце.
Здесь молятся аль-Аллама и шейхи племени соар, их молитвенные
коврики расстелены в тени мавзолея; все они обратились в сторону
священного города, который лежит в сотнях миль севернее этих
пламенеющих земель. Дориан замедлил шаг: он не хотел возвращаться,
пока они не кончили молиться.
Соары не знают, что он не мусульманин. По приказу принца он
скрывал это все то время, что провел среди них. Иначе они не приняли
бы его с такой готовностью в свое племя - если бы догадались, что он
неверный. Соары считали, что он дал обет молиться только в одиночестве
и должен поклоняться Аллаху в уединении. В часы молитв он неизменно
оставлял их и уходил в пустыню.
Преклонив колена в дикой пустыне, в одиночестве молился он богу
своих отцов, но со временем слова молитв вспоминались все с большим
трудом, а поклонение становилось поверхностным. Постепенно Дориана
одолевало сознание того, что Бог его родины оставил его. Он терял
детскую веру, терзался сомнениями и страдал.
Спустившись с холма, он остановился, глядя на людей, простертых в
тени мечети. Не впервые Дориан позавидовал непоколебимости их веры. Он
ждал поодаль, пока они окончат молитву и начнут расходиться.
Большинство садились верхом и уезжали в деревню внизу. Вскоре у
мавзолея остались только двое.
Батула, его копьеносец, был с двумя верблюдами; с бесконечным
терпением ждал он в тени, которую отбрасывали эти животные. К седлу
ездового верблюда Дориана был привязан бронзовый боевой щит; в кожаном
чехле - джезейл и длинное копье; острие блестит на солнце, зеленый
вымпел развевается. Это все вооружение воина пустыни.
Ждал его и аль-Аллама - он сидел на камне в защищенном от ветра
месте. Дориан направился к нему.
В бороде муллы блетят первые серебряные нити, но кожа у него
гладкая, без морщин, и, несмотря на долгие часы езды верхом и скудную
пищу, он не похудел. Глядя на подходящего аль-Салила - Обнаженный
Меч, - мулла наклонил голову набок.
Аль-Салил теперь высок и под длинным просторным одеянием худ и
жесток, его тощая плоть закалена пустыней. Ходит он раскачиваясь, как
ходит верблюд, а в его фигуре и развороте плеч, в посадке головы видны
властность и привычка командовать.
«Ему подобрали подходящее имя», - сказал себе аль-Аллама. Когда
Дориан подошел, мулла сделал приглашающий жест, и молодой человек сел
рядом с ним на камень. Он подогнул под себя ноги и сидел грациозно и
ловко, как воин племени соар, положив на колени кривой меч в кожаных с
серебром ножнах. Только глаза Дориана оставались видны, остальное лицо
было прикрыто концом кефии, закрывавшей нос, рот и подбородок. Дориан
медленно развернул ткань, скрывавшую лицо, и улыбнулся мулле.
-  Приятно снова тебя видеть. Я скучал по тебе, святой человек, -
сказал он. - Не с кем было поспорить, жизнь моя была поистине скучна.
-  Скучна? - с улыбкой переспросил аль-Аллама. - Шейхи говорили
мне совсем другое о твоем пребывании у них. На твоем копье -
шестнадцать врагов.
Дориан погладил завитки бороды, которая заскользила под его
пальцами, треща в сухом пустынном воздухе, яркая, как только что
выплавленная медь.
-  Воинов Оттоманской империи легко убивать, - пренебрежительно
ответил он, но на его губах оставалась улыбка.
«Он по-прежнему красив так же, как тот ребенок, которого я впервые
увидел на острове Двери Шайтана». Аль-Аллама разглядывал лицо Дориана:
высокий благородный лоб ученого, хотя жесткая линия рта и челюсти
выдавала воина и властелина.
-  Зачем ты привел меня сюда, святой человек? - спросил Дориан,
наклоняясь и вглядываясь в лицо муллы. - Ты ничего не делаешь без
причины.
Аль-Аллама улыбнулся и вместо ответа негромко спросил:
-  Ты знаешь, чья это могила?
Дориан посмотрел на обветренный купол и обваливающиеся стены.
-  Могила святого, - сказал он. Таких древних могил много: одни
охраняют разбросанные в пустыне оазисы, другие стоят на утесах и
холмах вдоль Оманского побережья Южной Аравии.
-  Да, - согласился аль-Аллама. - Могила святого.
-  Не могу прочесть его имя, - сказал Дориан: большую часть
надписи на стене стер ветер, насыщенный песком. Дориан знал много
цитат из Корана, но другие распознать не мог. Может быть, это слова
самого покойника.
Аль-Аллама встал и обошел могилу, останавливаясь, чтобы прочесть
еще заметные надписи. Немного погодя Дориан тоже встал и последовал за
ним.
-  Вот слова святого, который лежит там. Возможно, они тебя
заинтересуют.
Аль-Аллама указал место высоко на стене.
Дориан с трудом прочел часть надписи.
-  Сирота придет из моря, - вслух прочел он, и аль-Аллама
одобрительно кивнул. - С языком и головой пророка…
Дориан замолчал.
-  Не могу прочесть дальше, слишком поблекло.
-  С языком и головой пророка, но с тьмой в языческом сердце, -
помог ему аль-Аллама. - Подойди ближе и посмотри внимательней.
Дориан продолжил:
-  Когда свет заполнит сердце язычника, он объединит разделенные
пески пустыни и его справедливый и благочестивый отец сможет воссесть
на спине слона.
Дориан вернулся к аль-Алламе.
-  Что это? В Коране такого нет. Это стихотворение, здесь почти
рифма, но нет смысла, - сказал он. - Что за язык сироты и голова
пророка? Как у сироты может быть отец? И причем тут спина слона?
-  Голову пророка покрывали рыжие волосы, он говорил по-арабски,
на священном языке, - сказал аль-Аллама и встал. - Во дворце в Маскате
стоит Слоновый Трон Омана, вырезанный из огромных слоновьих бивней.
Остальное додумывай сам. Такой ученик, как аль-Салил, должен найти
разгадку пророчества святого Теймтейма.
-  Святой Теймтейм! - воскликнул Дориан. - Значит, это могила
святого?
Он посмотрел на почти стершуюся надпись и увидел имя святого,
появившееся, как фигура из густого тумана.
-  Это пророчество! Эти слова определили мою жизнь!
Дориан испытывал благоговение, но к нему примешивались гнев и
негодование: он столького лишился и столько страдал из-за этих
нескольких загадочных слов, написанных много лет назад и теперь едва
различимых! Он хотел бросить им вызов, протестовать, доказать их
несостоятельность, но аль-Аллама был уже на полпути к долине, оставив
его в одиночестве размышлять над своей судьбой.
Дориан провел там много часов. Иногда он гневно расхаживал вдоль
стен мавзолея в поисках других надписей и любых обрывков знания.
Он читал надписи вслух, проверял скорее звучание слов, чем их
значение, пытаясь постичь их тайный смысл.
Иногда он садился на корточки и разглядывал какое-нибудь отдельное
слово или фразу, потом снова вскакивал и возвращался к надписи,
которую показал ему аль-Аллама.
-  Если я и впрямь сирота, о котором ты говоришь, ты ошибаешься,
старик. Я не гожусь. Я христианин. Я никогда не приму ислам.
Он бросал вызов древнему святому.
-  Я никогда не объединю пески пустыни, что бы ты ни имел в виду.
Голос Батулы прервал его размышления, и Дориан встал.
-  Корабли. - Батула указал с утесов вниз. - Входят в залив.
Батула повел верблюдов к началу тропы.
Дориан побежал за ними и легко догнал еще до того, как они начали
спуск. Подбегая, он позвал своего верблюда:
-  Ибрисам! Шелковый Ветер!
Верблюдица повернула голову на звуки его голоса и посмотрела
сверху вниз огромными черными глазами с двойными ресницами; она
негромко, любовно заревела, приветствуя хозяина.
Верблюдица была благородной чистокровной шерари. Дориан единым
движением, словно это не стоило ему ни малейшего труда, взлетел в
высокое седло в семи футах над землей.
Концом длинного ездового шеста он коснулся шеи верблюдицы и
переместил свою тяжесть в седле вперед; седло было из тончайшей кожи,
роскошно украшенное кисточками и полосками красного, желтого и синего
цветов; поверх была наброшена сетка из металлических нитей, вышитая
серебряными звездами.
Ибрисам, отвечая на его прикосновение и движение, двинулась
изящной, нетряской походкой, какой однажды несла своего любимого
хозяина со скоростью десять миль в час в течение восемнадцати часов
без остановок - от языка Вади-Тауб через страшные равнины Мудхайла,
усеянные белыми костями погибших караванов, до солоноватых вод оазиса
Ма-Шидид.
Верблюдица любила Дориана, как верный пес. После целого дня пути
по страшным пескам пустыни она не засыпала ночью, если он не ложился
рядом.
Как бы ни были сильны ее голод или жажда, она отрывалась от питья
и пастьбы, подходила к Дориану и тыкалась мордой, требуя ласки и
утешения его голоса.
Они помчались вниз и перегнали Батулу раньше, чем он достиг
долины. Поселок был в смятении - ревели верблюды, кричали люди; они
стреляли в воздух и устремлялись через рощи к берегу. Ибрисам пронесла
Дориана в голову этой дикой процессии и через золотые пески на самый
край воды.
Когда принц аль-Малик сошел на берег, Дориан первым побежал ему
навстречу. Лицо его было открыто, он упал на колени и поцеловал край
одеяния принца.
-  Пусть все твои дни будут украшены золотом славы, господин.
Слишком долго мои глаза тосковали, не видя твоего лица.
Принц поднял его и посмотрел ему в глаза.
-  Аль-Салил, я не узнал бы тебя, если бы не цвет твоих волос, сын
мой.
Он обнял Дориана и прижал к груди.
-  Вижу, что все вести о тебе правдивы. Ты и впрямь стал мужчиной.
Принц повернулся, приветствуя шейхов соар, которые подошли и
окружили его.
Обняв всех по очереди, принц во главе триумфальной процессии начал
медленный подъем. Воины пустыни бросали к его ногам пальмовые листья,
призывали на него благословение, целовали край его одежды и стреляли в
воздух.
В тени рощи у источника был воздвигнут кожаный шатер, способный
вместить сто человек.
Бока его были раскрыты, чтобы пропускать вечерний бриз, песчаную
почву покрывали ковры и подушки. Принц сел посреди шатра, шейхи
собрались вокруг. Рабы принесли кувшины с водой из источника, вымыть
руки. Потом разнесли бронзовые тарелки с едой, на которых высокими
грудами лежал желтый рис в жирном верблюжьем молоке и баранина с
пряностями.
Аль-Малик правой рукой изящно брал понемногу с каждого блюда.
Кое-что пробовал сам, другое скармливал окружающим. Это была большая
честь, знак уважения, и закаленные воины, которые не могли бы
сосчитать шрамы на своих лицах и теле, выказывали принцу почтение и
любовь, как дети отцу.
По окончании трапезы принц жестом приказал отнести полные еще
горячей еды блюда рядовым воинам, сидевшим под открытым небом, чтобы и
они могли принять участие в пиршестве.
Красное солнце скатилось за холмы, и на темнеющее небо пустыни
высыпали звезды. Все снова вымыли руки, и рабы разнесли кальяны.
Бока кожаного шатра опустили, шейхи собрались вокруг принца и
передавали друг другу мундштуки кальянов, сделанные из слоновой кости.
Их головы окутались густыми облаками дыма турецкого табака. В желтом
свете ламп начался разговор.
Первый шейх сказал:
-  Порта отправила пятнадцать тысяч солдат, чтобы взять Маскат.
Якуб открыл перед ними ворота города.
Блистательная Порта - это могучая турецкая Оттоманская империя со
столицей в Стамбуле. Старший брат аль-Малика аль-Узар ибн-Якуб, слабый
и развратный калиф Омана в Маскате, наконец капитулировал перед
Оттоманской империей, сдался без боя. Один Аллах знает, чем его купили
и какие заверения получил Ибн-Якуб, но он впустил оккупационную армию
Порты в город, и теперь свобода и независимость пустынных племен
оказались в серьезной опасности.
-  Он предатель, Аллах тому свидетель, - сказал один из шейхов.
Все заворчали, напоминая львиный прайд, и посмотрели на аль-Малика.
-  Он мой брат и калиф, - сказал принц. - Я связан данной ему
клятвой.
-  Клянусь Аллахом, он больше не правитель Омана, - возразил
шейх. - Он теперь на посылках у Порты.
-  Тот, кто спал с тысячью мальчиков, сам лег под турок, -
согласился другой. - Своим предательством он освободил тебя и всех нас
от клятвы верности.
-  Веди нас, могучий повелитель, - уговаривал третий. - Мы все
преданы тебе. Веди нас к воротам Маската, и мы поможем тебе прогнать
турок и посадим тебя на Слоновый Трон Омана.
Шейхи по очереди высказывались, повторяя одно:
-  Мы молили тебя прийти к нам. Теперь молим возглавить нас.
-  Мы, племя соар, твои верные люди. Мы можем поднять и поставить
под твои знамена три тысячи воинов.
-  А остальные племена? - спросил принц, не торопясь принимать
такое страшное решение. - Что авамир и бейт-имани? Что бейт-катир и
харасис?
-  Мы, шейхи соар, не можем говорить от их имени, потому что между
нами и многими из них кровная вражда. Но их шейхи ждут тебя в песках.
Иди к ним, и, если Аллах будет милостив, они возьмут копья и вместе с
нами пойдут к Маскату.
-  Решай, - умоляли они. - Сообщи нам свое решение, и мы дадим
тебе клятву верности.
-  Я поведу вас, - просто и негромко сказал принц, и загорелые
обветренные лица шейхов осветились радостью. Один за другим склонялись
они перед принцем и целовали его ноги. Когда он протягивал свой
кинжал, шейхи касались его губами. Потом взяли принца за руки, подняли
и вывели из шатра туда, где в лунном свете ждали воины.
-  Перед вами новый калиф Омана! - сказали шейхи своим воинам, и
те принялись клясться в верности и стрелять в воздух. Забили боевые
барабаны, а в темных утесах над рощей протрубили в бычьи рога.
Посреди радостного смятения Дориан подошел к отцу и обнял его.
-  Я и мои люди готовы сопровождать тебя на встречу с шейхами
племени авамир к источникам Мухаид.
-  Тогда едем, сын мой, - согласился принц.
Дориан оставил его и прошел в рощу, созывая своих людей:
-  В седла. Выезжаем немедленно!
Всадники побежали к верблюдам, каждый звал своего по имени, и
вскоре вся долина загудела: воины сворачивали лагерь.
Ревели верблюды, на которых грузили мехи с водой; разбирали и
складывали шатры.
Еще до восхода новой луны, в ночной прохладе, они были готовы
выступить - длинная колонна всадников с закрытыми лицами, на высоких
животных. Принц ехал на желтой верблюдице. Когда он сел в седло,
Дориан поднял верблюдицу. Та со стоном встала. Аль-Малик сидел в седле
легко: он родился в пустыне и с детства был воином; в первом свете
восходящей луны он являл собой благородное зрелище.
Дориан послал вперед двадцать человек, за основной группой
двигался арьергард. Сам Дориан держался поближе к принцу. Колонна
начала подниматься к выходу из долины, направляясь в пустыню.
Шли быстро: все верблюды были ездовые и легко нагруженные, если не
считать мехов с водой. За долиной открылась пустыня, бесконечная и
неподвижная; лиловые и темные каменные холмы и сверкающие серебром
барханы уходили на север. Над змеящейся колонной людей и животных
раскинулось звездное небо, словно заросли диких белых маргариток после
дождя. Песок заглушал топот широких верблюжьих копыт, слышался только
скрип кожи и изредка негромкое предупреждение:
-  Берегись! Яма!
Дориан ехал легко, ритмичный шаг Ибрисам убаюкивал, мили суровой
пустыни оставались позади. Вокруг возвышались темные холмы
удивительных, необычных очертаний, полные теней и загадок, а звезды и
полумесяц ислама освещали путь в ночи.
Дориан смотрел на небо, не просто чтобы определять дорогу в
темноте, но захваченный гипнотическим очарованием древних огненных
рисунков в их неустанном движении по небу.
Как ни странно, в такие мгновения прошлое казалось ему ближе, и он
почти чувствовал присутствие Тома неподалеку. Они много времени
проводили вместе под ночными созвездиями, когда мальчишками сидели
марсовыми на старом «Серафиме». Аболи, Нед Тайлер и Большой Дэниел
называли Дориану созвездия и путеводные звезды, и теперь он шептал их
имена вслух. Как много арабских названий: аль-Нилам, аль-Нитак,
Минтака, Сейл… В обществе человека, заменившего ему отца, среди
свирепых воинов с ястребиными лицами, которыми он командовал, Дориан
размышлял над древним пророчеством Теймтейма, написанным на рушащихся
стенах мавзолея старого святого. И его постепенно захватывало почти
набожное предчувствие неведомой и неизбежной судьбы, ждущей его под
этим небом пустыни.
Остановились после полуночи, когда большой Скорпион низко навис
над холмами. Один из шейхов соар подъехал к принцу, чтобы попрощаться
и еще раз дать клятву верности.
-  Я отправляюсь поднимать свое племя, - сказал он принцу. - Еще
до того, как эта луна станет полной, я встречу тебя у источников
Ма-Шадид с пятью сотнями воинов, - пообещал он.
Они смотрели вслед его быстро уходящему верблюду, пока тот не
затерялся в лиловых тенях на востоке, потом двинулись дальше. Дважды в
эту ночь шейхи отделялись от колонны и, испросив благословения принца,
уходили в пески, обещая в полную луну встретиться с ним снова у
источников Ма-Шадид.
Колонна двигалась, пока не достигла поля роскошной зары: тут
несколько месяцев назад буря оросила крошечную часть пустыни. Здесь
воины остановились и пустили верблюдов пастись, а сами нарезали охапки
цветков, лучшего и высоко ценимого верблюжьего корма. Верблюды,
угостившись на славу, шли до тех пор, пока восход не окрасил восточный
горизонт в оранжевые и розовые тона.
Они снова остановились, на этот раз разбив лагерь, уложили
верблюдов и накормили их припасенной зарой. Потом на кострах, в
которых горел сухой верблюжий навоз, сварили кофе и испекли лепешки.
Поев, все легли, завернувшись в одеяния. И проспали часы жары, когда
скалы дрожали в знойном мареве.
Дориан лежал рядом с Ибрисам, в ее тени; звуки верблюжьей отрыжки
и пережевывания жвачки были знакомы и успокаивали.
Спал он хорошо и проснулся вечером, когда воздух стал прохладнее.
Пока колонна поднималась и готовилась к долгому ночному маршу,
Дориан выслал вперед по предполагаемому маршруту небольшой патруль под
началом Батулы. Потом сел на Ибрисам и проехал назад по их пути, чтобы
убедиться - за ними не следят.
Так принято в этой суровой враждебной земле, где племена живут в
постоянной вражде и войне, где набеги за верблюдами и женщинами
составляют часть образа жизни, а бдительность становится главным в
существовании каждого.
Дориан обнаружил, что обратный след чист. Он повернул обратно,
послав Ибрисам быстрым раскачивающимся шагом, и вскоре догнал основную
колонну.
Миновала полночь, и они добрались до горьких источников
Гхайл-я-Ямин. Здесь уже расположилось небольшое поселение племени
соар; люди выбегали из шатров и, крича от радости и стреляя в воздух,
окружили верблюда принца.
Здесь, у Гхайл-я-Ямин, под редкими финиковыми пальмами, близ
горьких источников, где вода такая соленая, что пить ее можно, только
смешав с верблюжьим молоком, они провели два дня. Приходилось сильно
углубляться под землю, чтобы добраться до этой воды и вынести ее на
поверхность в кожаных ведрах, напоить верблюдов. После долгого пути
без питья верблюды жадно глотали ее. Ибрисам много раз принималась
пить и за следующие несколько часов выпила двадцать пять галлонов.
Здесь последние шейхи соар покинули колонну и разъехались по
пустыне в поисках своих людей, оставив принца аль-Малика под защитой
небольшого отряда Дориана. Предстояло преодолеть последний отрезок
пути до встречи с племенем авамир у источников Мухаид.
Отряду потребовалось три ночи, чтобы преодолеть соляные равнины
перед холмами Шия. Даже при луне соляные равнины были белы, как
снежное поле, и ноги верблюдов оставляли на сверкающей поверхности
темные следы. На третье утро впереди показались холмы - светло-голубая
линия на фоне рассветного неба, неровная, как зубы тигровой акулы.
День провели в неглубокой вади, где колючие кустарники давали скудную
защиту от солнца.
Перед сном Дориан поднялся на край вади и стал разглядывать цепь
холмов впереди.
Восходящее солнце освещало красные зазубренные скалы.
Холмы Шия отмечали границу между территориями соаров и авамиров.
Дориан увидел холм, похожий на башню замка. Люди племени соар называли
его Колдовской Башней. Здесь есть проход, по которому можно попасть во
владения племени авамир.
Дориан довольно улыбнулся: он привел колонну по бездорожной
пустыне точно к этому проходу. Он встал и спустился по склону вади,
чтобы найти место для дневного сна.
Вечером, когда колонна была готова к выходу, Дориан, как обычно,
проехал обратно по пройденному пути. В полмиле от лагеря он увидел
след незнакомого верблюда. К этому времени он уже так хорошо знал
пустыню и ее образ жизни, что узнавал след каждого верблюда в отряде.
Этот свидетельствовал, что неизвестный всадник приехал с запада и
пересек их путь. Дориан видел, что всадник спешился и осмотрел след,
потом снова сел верхом и двигался по следу почти две мили, прежде чем
свернуть и направиться к невысокому холму, который, точно слоновья
спина, поднимается над плоской соляной равниной. Он оставил своего
верблюда за этим укрытием и пополз к вершине холма. Дориан ясно видел
извилистый след, похожий на след змеи.
Поднявшись вслед за незнакомцем, Дориан увидел, что с вершины
открывается хороший обзор лагеря под деревьями гаф, [Вечнозеленое колючее дерево цинерария] где колонна
провела день. Дориан понял, что незнакомец некоторое время лежал
здесь, потом отполз назад и побежал туда, где оставил верблюда.
Он по широкому кругу объехал лагерь и направился прямо к холмам
Шия и к Колдовской Башне над проходом. Шпион опередил колонну часов на
восемь и теперь уже добрался до места.
Из этого следовали неутешительные выводы. Новость о прибытии
аль-Малика и о его поездке по пустыне для встречи с шейхами почти
несомненно достигнет калифа в Маскате и его союзников турок. Они могут
послать наперехват армию, и самое разумное место для засады - проход
под Колдовской Башней.
Дориану потребовалось всего несколько минут, чтобы решить, что
делать дальше.
Он сел в седло и пустил верблюдицу бегом. Они пронеслись по
соляным равнинам, и очень скоро Дориан увидел впереди колонну - темную
тень на сверкающей земле. Ехавший в арьергарде стражник спросил, кто
идет, потом узнал Ибрисам.
-  Клянусь Аллахом, это аль-Салил.
-  Где Батула? - крикнул Дориан, оказавшись в пределах слышимости.
Его копьеносец подскакал к нему. Приблизившись к Дориану, он
открыл лицо.
-  Ты спешил, господин. Опасность?
-  За нами ехал незнакомый всадник, - ответил Дориан. - Он издали
следил за нашим лагерем, потом направился к проходу, возможно, чтобы
предупредить поджидающих там людей.
Он быстро рассказал Батуле, что обнаружил, и послал по следу
всадника с двумя товарищами.
Посмотрев им вслед, он поехал на Ибрисам к принцу.
Аль-Малик внимательно выслушал доклад Дориана.
-  Врагов много. Эти почти несомненно слуги турок или моего брата
калифа. Аллах свидетель, многие хотели бы помешать мне добраться до
племен внутренней части пустыни. Что ты собираешься предпринять, сын
мой?
Дориан показал вперед. Темные холмы Шия лежали непреодолимой
преградой, поднимаясь на пятьсот футов над соляными равнинами.
-  Господин, нам неведомо, сколько там врагов. У меня тридцать
человек, и мы можем посмеяться над врагом, вдвое или втрое большим по
численности. Однако если турки узнали о твоей поездке, они могли
послать наперехват целую армию.
-  Вполне вероятно.
-  Проход у Колдовской Башни - самый удобный и быстрый путь через
холмы к племенам авамир, но дальше на запад есть еще один проход, не
столь удобный. - Дориан показал на соляные равнины. - Он известен как
проход Пестрой Газели, и чтобы добраться до него, нужно отклониться на
много лиг в сторону, но я не намерен рисковать и идти проходом
Колдовской Башни, где нас может ждать армия турок.
Аль-Малик кивнул.
-  Далеко ли до другого прохода? Можем мы добраться до него до
света?
-  Нет, - ответил Дориан. - Даже если изо всех сил гнать
верблюдов, мы доберемся туда только к середине утра.
-  Тогда поехали, - сказал аль-Малик.
Дориан подозвал передовых всадников и велел им изменить
направление движения и ехать на запад. Они сомкнулись, поместив принца
в середину, и стали гнать верблюдов. Все были настороже, в постоянном
ожидании засады. Верблюды отдохнули и были полны сил, кристаллы соли
хрустели под их ногами. За ними поднималось мягкое белое туманное
облако, блестевшее в ночном воздухе. Они продолжали стремительно
двигаться вперед.
Около полуночи ненадолго остановились, чтобы дать верблюдам
отдышаться, а самим выпить по чашке воды, смешанной с верблюжьим
молоком, и двинулись дальше.
В самое темное время ночи, за четыре часа до рассвета, из рядов
замыкающих донесся тревожный крик.
Дориан повернул верблюдицу и поехал назад.
-  В чем дело? - начал он, но тотчас замолчал, увидев в ночи
приближающуюся к ним темную группу верблюдов. Их было немного, но,
возможно, это авангард армии.
-  Сомкнуть ряды! - приказал он и ослабил на древке копья кожаное
крепление. Колонна быстро развернулась и заняла оборонительную
позицию; принц был в центре, где его могли защитить.
Дориан послал Ибрисам вперед и выкрикнул вопрос приближающимся
всадникам.
-  Аль-Салил! - послышалось в ответ, и Дориан узнал голос Батулы.
-  Батула! - Он поехал навстречу своему копьеносцу. Они скакали
галопом, и Дориан, поравнявшись, повернул верблюдицу и поехал рядом с
Батулой, чтобы иметь возможность говорить.
-  Какие новости?
-  Военный отряд, много людей, - ответил Батула. - Ждали у
Колдовской Башни.
-  Сколько их?
-  Пятьсот человек, может, больше.
-  Кто они?
-  Турки и масакара.
Масакара - племя с прибрежных территорий вокруг Маската и Сура.
Дориан не сомневался, что это люди калифа, тем более что с ними турки.
-  Стояли лагерем?
-  Нет, гнались за нами.
-  Откуда они знали, что мы поехали другой дорогой?
-  Могу предположить, что они разослали множество шпионов.
Поднятая вами пыль видна за много миль. В лунном свете она блестит,
как огонь маяка.
Дориан поднял голову и увидел, что пыль затянула полнеба.
-  Далеко они за тобой?
Батула отбросил с лица ткань и улыбнулся в свете звезд.
-  Если бы сейчас был день, ты бы ясно увидел поднятую ими пыль.
Высвободи копье, аль-Салил. Завтра еще до захода солнца нас ждет
добрая схватка.
Они скакали всю ночь, пока рассвет не окрасил восточный край неба;
посветлело.
-  Езжайте дальше! - сказал Дориан принцу, а сам повернул Ибрисам
в сторону и направился к темному выступу лавы, который резко вздымался
на пятьдесят футов над соляной равниной слева от них.
Добравшись до выступа, Дориан спрыгнул с верблюдицы и забрался на
его вершину.
Рассвет пылал перед ним, быстро светлело - в пустыне чудесным
образом рождался новый день. Впереди виднелись неровные, высокие дикие
холмы Шия, роскошные, как оперение тропической птицы, ярко-золотые и
красные с полосками пурпура и алого. Дориан отчетливо видел проход
Пестрой Газели - темно-синее ущелье, сверху донизу раскалывающее
крутые бугристые холмы. У подножия холмов пологим спуском лежали белые
пески, мягкие барханы на яркой поверхности камня ветер превратил в
причудливые, фантастические ступени.
Потом Дориан посмотрел назад, туда, откуда они пришли, и увидел
совсем близко на соляных равнинах темные облака пыли, поднятые
турками. В этот миг восходящее солнце послало первый луч сквозь
прогалину в холмах. Хотя Дориана скрывала тень, вся равнина за ним
осветилась, и он увидел, как солнце отражается в наконечниках копий
приближающихся всадников.
-  Батула ошибся, - прошептал Дориан, увидев, сколько их. - Здесь
гораздо больше, чем он насчитал. Не меньше тысячи.
Они приближались широким фронтом, множество отрядов, и задних
скрывала пыль, поднятая передними.
-  Должно быть, среди нас предатель, - размышлял Дориан. - Они не
выслали бы такую большую армию, если бы не знали точно, что принц
поедет этой дорогой.
Ближайший вражеский отряд находился в центре линии; сравнительно
небольшой отряд всадников обогнал остальных, оставив их позади. Они
были так близко, что Дориан видел в паутинных полосах пыли очертания
верблюдов и всадников на них. Точно сосчитать их он не мог, но
предположил, что в передовом отряде около двухсот всадников, и, судя
по тому, как они скакали, все опытные бойцы.
Он прищурился, пытаясь определить их скорость и сопоставить со
скоростью уходящей колонны своих людей. Верблюды у преследователей
свежие и быстрые, а их верблюды бежали всю ночь. Враг настигает их и
может догнать перед самым проходом Пестрой Газели.
Дориан побежал вниз, где ждала Ибрисам, и вскочил в седло.
Верблюдица встала, ощутив прикосновение его прута, и побежала
вслед за колонной. Когда Дориан показался из-за лавового выступа,
преследователи увидели его, и прохладный утренний воздух огласили
слабые воинственные клики. Дориан повернулся в седле и оглянулся как
раз вовремя, чтобы увидеть облако порохового дыма: ближайший всадник
выстрелил в него.
Расстояние было слишком велико, Дориан даже не услышал свиста
мушкетной пули. Ибрисам, Шелковый Ветер, неутомимо бежала, и Дориан
догнал свой отряд у начала песчаного склона, который вел к подножию
холмов. Склон состоял из свободных кристаллических песчинок, которые
подавались под тяжестью верблюдов и убегали из-под их широких ступней,
как вода.
Колонна с трудом поднималась, каждый шаг вперед сопровождался
полушагом скольжения назад. Верблюды ревели от страха на столь
предательской поверхности. Один из передовых верблюдов осел на задних
ногах, попробовал встать и покатился назад, раздавив своей тяжестью
сидевшего в седле всадника. Дориан был достаточно близко, чтобы
слышать крики несчастного и треск его костей, когда ломались обе ноги.
Тяжелое животное катилось вниз по склону, оставляя за собой на склоне
мехи с водой и сломанное снаряжение и волоча следом застрявшего в
упряжи всадника.
Дориан соскочил и обрезал удерживавшие раненого ремни.
Батула увидел, что он делает, и повернул обратно, на помощь. Его
верблюд скользил вниз в облаках песка; добравшись до низа, Батула
спрыгнул на песок рядом с Дорианом. Вдвоем они подняли раненого на
спину Ибрисам; перебитые ноги всадника свисали.
Хвост колонны был уже на полпути к вершине. Принц и передовые
всадники достигли скал и исчезли в темном ущелье прохода.
Дориан схватил узду Ибрисам, повернул голову верблюдицы и повел
вверх по бархану. Оглянувшись, он увидел, что преследователи на
равнине догоняют их. Верблюды неслись галопом, пыль за ними вставала
темным облаком, всадники на спинах животных, издавая воинственные
крики, размахивали оружием, их одежды развевались. Туркам хотелось
догнать уходящих, пока те с трудом поднимались по склону.
Неожиданно наверху грянул мушкетный залп. Достигнув прохода, принц
собрал людей, и от крутых стен утесов отразился грохот залпа. Дориан
видел, как тяжелые свинцовые пули сбили самое малое трех всадников;
одному из верблюдов пуля, должно быть, попала в мозг, потому что он
упал так внезапно, что перевернулся через голову и ударился о твердую
землю, высоко подбросив всадника.
Нападающие потеряли разгон: пока Дориан и Батула с трудом
поднимались, над их головами прозвучал второй залп.
В ответ начали стрелять снизу; там всадники спешились и обрушили
огонь своих джезейлов на двоих поднимающихся по откосу. Свинцовые пули
поднимали столбы пыли у ног Дориана, но его словно защищало заклятие -
несмотря на град пуль, они с Батулой оставались неуязвимыми.
Обливаясь потом и тяжело дыша, они тащили верблюдов наверх и
наконец поднялись на каменный карниз у начала прохода. Отдуваясь,
Дориан быстро оглянулся.
Его люди уводили верблюдов под защиту высоких каменных стен за
первым поворотом, укладывали там животных, а сами бежали обратно,
чтобы занять позиции среди скал, откуда они могли бы стрелять вниз.
Дориан посмотрел туда и увидел, что эскадроны оттоманской
кавалерии растянулись по соляной равнине на мили, но все двигались в
одном направлении. Он быстро подсчитал противника.
«Определенно около тысячи!» - решил он и кефией стер с глаз едкий
пот. Потом быстро осмотрел Ибрисам и провел ладонями по бокам и ногам
верблюдицы, опасаясь найти кровь от пулевого ранения, но она была
невредима. Он бросил узду Батуле.
-  Отведи верблюдов в безопасное место, - приказал он, - и
позаботься о раненом.
Батула повел верблюдов в глубь прохода, а Дориан отправился на
поиски принца.
Аль-Малик с мушкетом в руке, невредимый и сосредоточенный, сидя на
земле, спокойно отдавал приказания, размещая стрелков среди скал.
Дориан присел рядом с ним.
-  Господин, это не твое дело. Мое.
Принц улыбнулся ему.
-  Пока ты хорошо справляешься. Надо было оставить этого недотепу,
пусть бы сам заботился о себе. Твоя жизнь стоит сотни таких, как он.
Дориан пропустил мимо ушей и выговор, и похвалу. Он негромко
сказал:
-  С половиной людей я могу удерживать врага много дней, пока у
нас не кончится вода. Со второй половиной я пошлю Батулу охранять тебя
в проходе и в дороге к оазису Мухаид.
Принц серьезно посмотрел ему в лицо.
Защитников будет двадцать человек, а нападающих тысяча, и хотя
позиция сильная, врагу не занимать решительности и изобретательности.
Аль-Малик понимал, какую жертву приносит Дориан.
-  Оставь здесь Батулу и поезжай со мной в Мухаид, - сказал он.
Это была просьба, а не приказ.
-  Нет, мой господин, - ответил Дориан. - Не могу. Мое место рядом
с моими людьми.
-  Ты прав. - Принц встал. - Я не могу заставлять тебя пренебречь
долгом. Но приказываю тебе не сражаться до смерти.
Дориан пожал плечами.
-  Смерть сама делает выбор. И не переносит возражений.
-  Задержи их на остаток дня и ночь, - сказал аль-Малик. - Это
даст мне время добраться до Мухаида и поднять племя авамир. Я вернусь
к тебе с армией.
-  Как прикажет господин, - сказал Дориан, но принц видел в
зеленых глазах жажду битвы, и это тревожило его.
-  Аль-Салил, - твердо сказал он и сжал плечо Дориана, чтобы
подчеркнуть свои слова. - Я не знаю, скоро ли вернусь с людьми авамир.
Продержись до завтрашнего рассвета, не дольше. Потом присоединяйся ко
мне так быстро, как тебя сможет нести Ибрисам. Ты мой талисман, и я не
могу потерять тебя.
-  Господин, ты должен отправляться немедленно. Дорого каждое
мгновение.
Они вместе вернулись к верблюдам, и Дориан быстрыми распоряжениями
разделил людей на две группы: на тех, кто останется и будет удерживать
проход, и на тех, кто поедет с принцем. Они поделили остатки воды и
пищи: четверть принцу, остальное отряду Дориана.
-  Мы оставим вам все мушкеты, пять бочонков черного пороха и
мешок пуль, - сказал принц Дориану.
-  Мы их используем с толком, - пообещал Дориан.
Через несколько минут все было готово, и принц и Батула верхом
возглавили отъезжающую группу. Принц с седла взглянул на Дориана:
-  Да будет Аллах твоим щитом, сын мой.
-  Ступай с Богом, отец, - ответил Дориан.
-  Ты впервые назвал меня так.
-  Я впервые почувствовал, что это правда.
-  Ты делаешь мне честь, - серьезно сказал аль-Малик и коснулся
шеи верблюда прутом.
Дориан смотрел, как они удаляются по узкому извилистому проходу
между высокими каменными стенами и исчезают за первым поворотом. Потом
выбросил из головы все, кроме предстоящего боя. Он прошел назад, к
выходу, чтобы глазами солдата осмотреть равнину и утесы. Определил
высоту солнца: чуть за полдень. Предстоит долгий день и еще более
долгая ночь. Он определял слабые места в своей обороне, которыми может
воспользоваться враг, и обдумывал ответ на каждый вражеский шаг.
Вначале они попытаются напасть по прямой, в лоб, вверх по склону,
решил он, глядя, как внизу под ним собираются враги. Он прошел между
своими людьми, смеясь и болтая с ними, передвигая их на самые выгодные
оборонительные позиции в скалах и проверяя, у каждого ли полны фляжки
с порохом и мешочек с пулями.
Не успел он расставить последние пикеты, как у начала склона
пропел далекий рог, и сразу забили боевые барабаны и послышались крики
первой волны нападающих, которая устремилась вперед и вверх по откосу.
-  Приготовиться! - приказал своим людям Дориан. - Не стреляйте,
братья-воины.
Он хлопнул по плечу человека с длинными черными локонами,
падавшими на плечи, и они улыбнулись друг другу.
-  Первый выстрел самый желанный, Ахмед. Пусть он не пропадет зря.
И он прошел дальше вдоль линии.
-  Жди, пока они не заглянут в твой ствол, Хасан.
-  Я хочу, чтобы первый же твой выстрел убил врага, Мустафа.
-  Пусть подойдут так близко, что ты не сможешь промахнуться,
Салим.
Продолжая смеяться и шутить, он наблюдал за нападающими, которые
поднимались по склону. Это были турки, непохожие на арабов пустыни с
их ястребиными носами: длинные усы, круглые бронзовые шлемы с
пластиной на носу, поверх шерстяных одеяний - кольчуга из
металлических звеньев.
«Слишком тяжелая для пустыни одежда», - подумал Дориан, глядя, как
турки с трудом поднимаются по склону. Он прошел вперед до края обрыва,
словно приветствуя врага, и стоял, упираясь руками в бока и улыбаясь.
Он не только ободрял своих людей личным примером - он хотел знать
наверняка, что никто не нарушит приказа и не откроет огонь, пока он
стоит перед ними.
Один из турок внизу остановился и поднял мушкет. Его потное лицо
блестело, руки дрожали: подъем дался тяжело.
Дориан напружинился. Турок выстрелил. Пуля пролетела мимо головы
Дориана, и ветер, поднятый ею, бросил золотую прядь волос ему на щеку
и губы.
-  Это все, на что вы способны, любители коз? - Дориан
рассмеялся. - Идите сюда. Идите и узнайте гостеприимство воинов соар.
Его насмешки добавили сил первым нападающим, и последние несколько
ярдов подъема они неуклюже пробежали. Дориан отступил в ряды своих
людей.
-  Готовьтесь, братья, - негромко сказал он и взвел курок
джезейла.
На краю плечом к плечу показались турки. Лица их побагровели и
были залиты потом; поднявшись, турки начали направлять джезейлы на
воинов соар. Но большинство по пути побросало мушкеты и теперь,
размахивая ятаганами, с хриплыми криками побежало к защитникам.
-  Огонь! - крикнул Дориан, и соары разом выстрелили из двадцати
мушкетов; раздался единый залп, повалил пороховой дым. Залп накрыл
ряды наступающих.
Дориан видел, как его пуля попала в рот дородному усатому турку
прямо перед ним и пробила дыру в желтых зубах. Голова турка дернулась
назад. Из затылка хлынули кровь и мозг, турок выронил ятаган и
повалился на человека, стоявшего за ним на краю подъема. Тот потерял
равновесие, они упали и вместе покатились по песчаному откосу, по пути
сбивая тех, кто продолжал подниматься, и тоже отправляя их на дно.
-  Теперь в рукопашную, - приказал Дориан, воины выскочили из-за
камней и напали на толпу турок на краю откоса. Этот убийственный
натиск отбросил турок - спотыкаясь о своих же мертвых, они падали
вниз. Карниз был очищен, и соары встретили тех, кто продолжал
подниматься. У них было преимущество высоты, вдобавок турки очень
устали к тому времени, когда нужно было пустить в ход оружие.
Схватка быстро закончилась, нападающие отступили, бросив мертвых и
раненых. Те, кто остался невредим, скользили вниз, не обращая внимания
на гневные крики своих офицеров, которые заставляли их снова идти
вперед.
Соары плясали на карнизе, их одеяния и бороды развевались, воины
выкрикивали вслед врагу насмешки и непристойности. С первого же
взгляда Дориан понял, что не потерял ни одного человека убитым или
раненым, в то время как по всему подъему на песке валялось больше
десяти мертвых турок.
«Это была всего-навсего первая проба, - сдерживал свое торжество
Дориан. - В этом скоропалительном нападении участвовала от силы сотня
турок. Больше они так не сделают».
Он ходил среди своих людей, приказывая перезарядить мушкеты, но
потребовалось немало времени, чтобы снова взять соаров под контроль.
-  Десять человек должны подняться на утесы.
Он вызывал одного за другим по имени и отправлял их наверх, откуда
они могли бы видеть всю цепь холмов и все шаги, предпринятые
неприятелем. Дориан полагал, что теперь турки пошлют людей вверх по
барханам с боков от прохода, за пределами досягаемости мушкетов
защитников; потом, на карнизе, они перестроятся и нападут с флангов.
Это нападение, сопровождаемое натиском в лоб, отбить труднее.
Дориан понимал, что его людей постепенно оттеснят в проход, и там,
в самом узком месте, их ждет последний бой. Надеясь на то, что
посланные им наверх воины предупредят о нападении, он послал шесть
человек в проход выбирать лучшее место для обороны.
Прошло почти три года с тех пор, как Дориан проходил здесь в
последний раз, но он помнил особенно узкое место, со всех сторон
ограниченное скалами. А когда нашел его, увидел: щель так узка, что
едва пропустит груженого верблюда. За ним каменная осыпь; по приказу
Дориана шестеро положили оружие и укрепили проход камнями, построив
поперек него бруствер; за ним обороняющиеся смогут укрываться.
Верблюдов отвели глубже в проход, за следующий поворот, и Дориан
убедился, что они оседланы и готовы унести седоков, когда враг прорвет
преграду.
Ибрисам любовно застонала, увидев его, и он погладил ее по голове
и лишь потом вернулся к входу в ущелье.
Люди, которых он отправил в скалы, были на месте, над ним, другие
расположились вдоль карниза. Они заряжали дополнительные мушкеты,
оставленные принцем, и укладывали их рядом с собой.
Когда придется трудно, это даст возможность сделать лишний
выстрел.
Дориан сел на карниз и посмотрел вниз на врага. Хотя солнце стояло
высоко и пекло невыносимо, на белых соляных равнинах кипела
деятельность. По-прежнему подходили вооруженные отряды, увеличивая
число врагов, турецкие офицеры ездили взад и вперед вдоль подножия
бархана, изучая местность. Их шлемы и оружие блестели, и над ними
висела мерцающая пелена белой пыли.
Неожиданно прямо под местом, где сидел Дориан, началось еще более
бурное движение, протрубила фанфара. Под эти звуки приближался
небольшой отряд всадников с зелеными и алыми вымпелами - цвета
Блистательной Порты. Командование вражескими силами! Когда всадники
приблизились, Дориан стал с интересом их рассматривать. Он разглядел в
центре группы двух человек, которые, судя по их великолепной одежде и
богатым турецким чепракам верблюдов, были военачальниками высшего
ранга. Один был с круглым бронзовым щитом и в бронзовом шлеме со
стальным забралом. Турецкий генерал, решил Дориан и обратил внимание
на второго человека - араба. Даже на таком расстоянии в нем было
что-то знакомое, и Дориан тревожно заерзал. Этот человек закутан в
тонкое шерстяное одеяние; видно, что он крупный мужчина. Лента на
голове с золотой филигранью, ножны кривого кинжала на поясе тоже
украшены золотом.
Даже на ногах золотые сандалии. Настоящий франт.
-  Будь я проклят, если не знаю его!
Дориан рылся в памяти, пытаясь вспомнить имя, потому что
уверенность в том, что он знает этого человека, становилась все
сильнее.
Отряд остановился у бархана, за пределами досягаемости мушкетов
людей Дориана, и турецкий командир поднес к глазу подзорную трубу и
всмотрелся в устье прохода.
Он неторопливо обозрел склон, опустил трубу и заговорил с
военачальниками, которые подобострастно стояли за ним. Те тут же
разбежались и начали отдавать приказы ожидающим эскадронам.
Снова началась лихорадочная деятельность. Неприятель делал именно
то, что предвидел Дориан: немного погодя сотни тяжеловооруженных людей
уже карабкались наверх по обе стороны от прохода.
Они держались вне пределов досягаемости огня обороняющихся, но
Дориан знал, что, достигнув карниза, они попытаются с обеих сторон
напасть на проход.
-  Аль-Салил! Пожиратели навоза турки снова поднимаются к нам.
Наблюдатели Дориана сверху, с утесов, докладывали ему, что
происходит. Со своих мест они видели больше его и предупредили, когда
первые вражеские солдаты добрались до карниза и начали продвигаться к
центру.
-  Стреляйте, когда они окажутся в пределах досягаемости, -
крикнул Дориан, и в скалах сразу прозвучали выстрелы. Воины-соары
стреляли сверху, турки отвечали на их огонь снизу. Изредка слышались
крики раненых, но наблюдатели сверху предупреждали, что турки
постепенно приближаются к позиции, откуда могут предпринять первую
атаку на вход в ущелье.
Хотя военные действия отвлекали его, Дориан продолжал наблюдать за
арабом в золоте, который ехал рядом с турецким генералом. Наконец из
тыла показался обоз навьюченных верблюдов, с них сгрузили раскрашенный
кожаный навес. Двадцать человек развернули его, установили на белой
равнине и разложили в его тени ковры и подушки. Турецкий генерал
спешился и занял место на подушках под навесом. Араб-франт заставил
своего верблюда лечь и неуклюже слез с него. Он вслед за турком пошел
под навес, и теперь Дориану были видны его плечи и вислый живот под
шерстяным одеянием. Не прошел он и нескольких шагов, как Дориан
заметил его хромоту: щеголь берег правую ногу. Этого хватило, чтобы
память ожила. Дориан вспомнил драку на ступенях древнего мавзолея в
зенане Ламу и падение, при котором его противник сломал ногу.
-  Заян! - прошептал он. - Заян аль-Дин!
Старинный недруг с детских времен теперь в наряде оманского принца
и во главе армии.
Дориан почувствовал, как вспыхнули старая вражда и ненависть. Заян
снова его враг. Но что он здесь делает? Охотится на собственного отца?
Дориан был удивлен.
«Знает ли он, что я тоже здесь?»
Он пытался разобраться в этом неожиданном, непредвиденном повороте
событий. Заян так давно находится при дворе в Маскате, что, вероятно,
втянут в сложный водоворот царских интриг. Возможно, его этому учил и
к этому побуждал дядя-калиф.
Если Заян не изменился и остался таким, каким его помнил Дориан,
он должен был охотно погрузиться в придворные интриги. Ясно, что он
стал пешкой в игре Блистательной Порты. Возможно, именно с ним связана
капитуляция Омана перед турками.
-  Коварная свинья, предатель, - пробормотал Дориан, с отвращением
глядя на Заяна сверху вниз. - Ты готов продать свою страну и свой
народ, даже родного отца. А какова цена? Какую цену предложила тебе
Порта, Заян? Сесть на трон турецкой марионеткой в Маскате?
Заян аль-Дин уселся в тени навеса рядом с командующим, и слуга
подал ему чашку. Заян принялся пить, и Дориан увидел, что он отрастил
тощую спутанную бороду, но щеки у него гладкие и полные. Он смотрел
прямо на Дориана, который снял кефию и потряс золотыми кудрями. Чашка
выпала из рук Заяна - он узнал Дориана.
Дориан весело помахал ему. Заян не ответил, но как будто осел,
прижался к земле, точно разбухшая жаба. В этот миг справа на карнизе
послышалась ружейная стрельба, и Дориан отвлекся, чтобы отразить
нападение с этой стороны.
-  Берегись, аль-Салил! - крикнул один из наблюдателей. - Они
идут!
-  Сколько их? - крикнул Дориан и присел за камнем рядом с
Ахмедом.
-  Много! - послышалось в ответ. - Слишком много.
С этой стороны утесы образовали равный контрфорс, который
поворачивал вокруг самого себя и не давал разглядеть карниз больше чем
на двадцать шагов. Но из-за этого поворота с карниза доносились голоса
и шаги, когда турки двигались вперед; звякали о камень бронзовые щиты,
скрипела кожа доспехов и ножен.
-  Готовьтесь, - негромко сказал своим людям Дориан. - Подождите.
Пусть подойдут ближе.
Неожиданно из-за поворота карниза показались турки и бросились
прямо на них. Карниз позволял встать в ряд только троим, но остальные
шли за ними, наступая им на пятки.
-  Аллах акбар! - вопили турки. - Бог велик!
Впереди двигался высокий рябой человек в стальном сарацинском
шлеме, в кольчуге, с топором в руках. Он опередил товарищей и выбрал
Дориана. Глядя ему в глаза, он шел прямо на него, обеими руками держа
топор над головой.
Он был на расстоянии вытянутой руки. Ствол джезейла почти коснулся
его лица и тогда Дориан выстрелил. Пуля попала турку в горло, он упал
на колени, зажимая рану. Между его пальцами показалась густая вязкая
кровь из перебитой артерии, и турок ткнулся лицом в землю.
Дориан отбросил разряженный мушкет, схватил лежавший рядом
заряженный и взвел курок. Новый турок перескочил через умирающего, и
Дориан выстрелил ему в грудь. Тот упал на каменный карниз, дергаясь и
корчась.
Враги появлялись по трое, но сразу за ними шли другие и спешили
занять место павшего.
Дориану нравилось ощущение хорошего оружия в руках. Клинок,
который он сейчас держал в руках, ему подарил принц на прощание, когда
Дориан отплывал из Ламу. Это была дамасская сабля, гибкая, как ивовая
ветвь, и острая, как зубы змеи.
Первого напавшего Дориан сразил наповал, уколом в темный глаз под
нависающим шлемом; он разрезал глазное яблоко, как овечью почку в
кебабе, и пробил острием мозг.
Быстро отступив, Дориан выдернул клинок и дал противнику
возможность упасть.
Плечом к плечу, в толчее, они рубили, резали и кричали, отступая и
наступая, и у них не было ни места, ни времени для искусного
фехтования.
Предупреждающий окрик наблюдателей сверху почти потонул в общем
шуме, звоне стали о сталь, топоте и толчках.
-  Слева и спереди!
Дориан услышал, срубил противника и отступил, давая Мустафе
возможность занять его место.
Осмотревшись, он увидел, что, пока он отбивал нападение справа,
турки предприняли вылазки со всех сторон. Пятеро его людей отчаянно
сражались, чтобы удержать дальнюю сторону входа, а враги напирали по
всему карнизу.
В то же самое время около двухсот турок поднимались по бархану
прямо перед входом. За несколько мгновений, которые потребовались
Дориану для оценки положения, были убиты двое его людей. Салиму
срубили топором полголовы, а Мустафа получил удар мечом в грудь и упал
на колени, из его рта потоком лилась кровь.
Дориан знал, что не может позволить себе такие потери и что турки,
поднимающиеся по склону, почти добрались до карниза.
Те, кого он разместил вверху на скалах, не стали ждать приказа, но
быстро спускались, чтобы присоединиться к сражающимся. И он был
благодарен, что последние десять футов до карниза они преодолевали
прыжком. Оба его фланга прогибались под натиском врага, и в любой миг
толпа неприятелей могла подняться на карниз.
-  Спина к спине! - закричал Дориан. - Прикрывайте друг друга.
Назад в проход.
Они образовали прочное оборонительное кольцо. Турки набрасывались
на это кольцо со всех сторон, а защитники прохода быстро отступали в
него. Но, сражаясь в такой близи от сабельных ударов и пуль, они
потеряли много людей.
-  Пора! - отдал приказ Дориан. - Бегите!
Они повернулись и побежали в проход, унося с собой раненых, а
враги сгрудились во входе; собственная численность мешала туркам
начать преследование.
Дориан первым добежал до поворота ущелья и крикнул шестерым за
бруствером:
-  Не стреляйте! Это мы!
Пришлось перебираться через каменный бруствер высотой по грудь.
Те, что ждали на другой стороне, помогали перетаскивать раненых.
Не успели все воины-соары перебраться через бруствер, как в
проходе сразу за ними показались ревущие турки. Шесть человек, до сих
пор не принимавшие участия в сражении, отчаянно рвались в бой: они
зарядили все оставшиеся мушкеты и расставили их вдоль утеса; когда
турки приблизились к брустверу, защитники уперли в землю длинные
копья.
Первым залпом весь передний ряд нападавших турок был убит,
началось смятение: передние пытались отступить, задние толкали их
вперед.
Второй залп в упор из заранее подготовленных мушкетов нарушил
равновесие, и оставшиеся турки побежали назад по проходу и скрылись за
поворотом.
Хотя стена утеса скрыла их, узкое ущелье усиливало голоса, и
Дориан слышал каждое слово: турки проклинали соаров и призывали друг
друга к новому нападению. Дориан знал, что передышка перед новой
атакой будет краткой.
-  Воды! - приказал он. - Принесите мехи с водой.
В ущелье было жарко, как в печи, а борьба была тяжелой и яростной.
Воины глотали горькую солоноватую воду источников Гхайл-я-Ямин так,
словно это сладкий шербет.
-  Где Хасан? - спросил Дориан, пересчитав защитников.
-  Я видел, как он упал, - ответил один из воинов, - но я тащил
Заида и не мог вернуться за ним.
Дориан опечалился: Хасан был одним из его любимцев. Теперь
осталось только двадцать человек, способных сражаться.
Удалось привести с собой пятерых раненых, но остальные были отданы
на милость турок.
Раненых перенесли туда, где лежали верблюды, и Дориан разделил
уцелевших на четыре одинаковых отряда.
На бруствере одновременно могли сражаться только трое. Дориан
разместил три остальных отряда за первым: после первого залпа
передовая группа отступит, чтобы перезарядить мушкеты, а ее место
займет следующая. Он надеялся благодаря этому вести постоянный огонь
по туркам, когда те пойдут в атаку. Впрочем, Дориан сомневался, что им
удастся пережить ночь.
Мало кто из его бойцов еще был способен держаться на ногах, а за
турками закрепилась слава страшных и доблестных воинов. Дориан
понимал, что они используют какую-нибудь уловку, чтобы свести на нет
усилия защитников. Он только надеялся выиграть для аль-Малика время. В
конце концов им придется выбираться самим с помощью копий и сабель.
Они сидели за бруствером в жарком неподвижном воздухе прохода,
сберегая силы.
-  Я поменял бы свое место в раю на хорошую трубку кейфа.
Мисха улыбнулся, обматывая грязной промокшей от пота тряпкой
сабельную рану на предплечье. Опьяняющий дым упомянутой травы делал
курильщика бесстрашным и нечувствительным к боли.
-  Я сам приготовлю для вас трубки и своими руками подам каждому,
когда мы будем сидеть в залах Маската, - пообещал Дориан и умолк,
услышав, как кто-то зовет его по имени.
-  Аль-Салил, брат мой! - Голос эхом отдавался в скалах. - Сердце
мое радуется нашей новой встрече.
Голос высокий, почти женский. И хоть тембр голоса изменился,
Дориан сразу его узнал.
-  Как твоя нога, Заян аль-Дин? - крикнул он в ответ. - Иди сюда,
я сломаю вторую, чтобы выправить твою хромоту.
За поворотом невидимый Заян засмеялся.
-  Мы придем, брат мой, поверь, придем, а тогда смеяться буду я -
мои турецкие союзники задерут твое одеяние и перегнут тебя через седло
верблюда.
-  Думаю, ты бы наслаждалась этим больше меня, Заяна.
Дориан использовал в речи женский род имени, как будто говорил с
женщиной, и Заян на время замолчал.
-  Послушай, аль-Салил, - закричал он снова. - Здесь твой брат по
крови Хасан. Ты бросил его, когда убегал, как трусливый шакал. Он еще
жив.
Дориан почувствовал, что леденеет от ужаса.
-  Он храбрый человек, Заян аль-Дин, - крикнул он в ответ. - Пусть
умрет достойно.
Хасан был его другом с первых дней пребывания Дориана у соаров. У
него две молодые жены и четверо маленьких сыновей, старшему всего пять
лет.
Страшный крик огласил проход, крик смертной боли и гнева,
перешедший в стон.
-  Вот тебе дар от твоего друга.
Что-то маленькое, мягкое, окровавленное вылетело из-за угла
ущелья, прокатилось по песку и остановилось перед бруствером.
-  Тебе понадобится лишняя пара яиц, аль-Салил, брат мой, -
крикнул Заян. - Вот они. Хасану там, куда он отправляется, они ни к
чему.
Воины племени соар рычали и сыпали проклятиями, а Дориану слезы
жгли глаза. Хриплым голосом он крикнул в ответ:
-  Клянусь именем Господа, когда-нибудь я сделаю с тобой то же
самое.
-  О брат мой, - отозвался Заян, - если этот пес соар так тебе
дорог, я верну его тебе. Но сначала взгляну на его печень.
Снова послышался страшный крик, и из-за угла показался Хасан.
Шатаясь, он направился к брустверу. Он был обнажен, и между ног
виднелась темная кровавая дыра. Ему вспороли живот, и вывалившиеся
внутренности цеплялись за ноги, скользкие, ало-лиловые. Хасан
наклонился к Дориану и издал звериный стон: его рот был пустой
кровавой пещерой. Заян аль-Дин отрезал ему язык.
Не дойдя до бруствера, он упал и лежал на песке, слабо дергаясь.
Дориан с мушкетом в руке перепрыгнул через укрепление. Он приставил
ствол к затылку Хасана и выстрелил.
Череп Хасана лопнул, как спелый арбуз. При звуке выстрела турки
выскочили из-за поворота, набегая, как волна прибоя.
Дориан прыгнул через стену обратно.
-  Огонь! - крикнул он своим людям, и залп мушкетных пуль, как
горсть камней, ударил по переднему ряду атакующих.
Несколько оставшихся до темноты часов бой шел с переменным
успехом. Постепенно проход заполнили тела мертвых врагов, лежавшие
грудой, почти такой же высокой, как скальная стена, а все ущелье
заполнил густой пороховой дым, так что дышать стало трудно и все
тяжело пыхтели, стреляя и перезаряжая мушкеты. Дым смешивался с
металлическим запахом крови и газами из разорванных внутренностей, на
жаре соленый пот заливал лица и ел глаза.
Используя убитых как штурмовую лестницу, турки трижды поднимались
на бруствер, и трижды Дориан и воины-соары отбрасывали их. Когда
стемнело, лишь семеро арабов, все раненые, еще держались на ногах. В
промежутках между атаками они оттаскивали своих погибших и раненых в
глубину прохода, к верблюдам. Ухаживать за ранеными было некому, и
Дориан поставил рядом с теми, кто еще мог пить, мехи с водой.
Якубу по прозвищу Кошка удар боевого топора разрубил правое плечо,
и Дориан не мог остановить кровотечение.
-  Мне пора покинуть тебя, аль-Салил, - прошептал Якуб и с трудом
встал на колени. - Подержи для меня саблю.
Дориан не мог отказать ему в этой последней просьбе, не мог
оставить туркам друга, с которым сражался плечом к плечу в десятке
битв. Внутренне леденея, он прочно установил саблю рукоятью в песок и
поместил ее острие чуть ниже грудины - с таким расчетом, чтобы оно
пробило сердце.
-  Да благословят тебя Аллах и пророк, друг мой, - поблагодарил
Якуб и упал вперед. Лезвие вошло в тело на всю длину и, окровавленное,
вышло между лопатками. Дориан встал и побежал к стене, чтобы отразить
очередной натиск турок, с воем бегущих по проходу. Им удалось отбить и
эту атаку, но погибли еще двое воинов соаров.
«Я надеялся задержать их дольше, - думал Дориан, тяжело
привалившись к окровавленной стене. - Дать отцу больше времени, чтобы
поднять племя авамир, но нас осталось совсем мало, и конец близок».
В проходе совсем стемнело. Скоро турки смогут незаметно
пробираться вдоль стен.
-  Бин-Шибам, - хрипло сказал Дориан: в горле у него пересохло от
жажды и непрерывных криков, - принеси от верблюдов последние мехи с
водой и вязанки хвороста. Мы напьемся и осветим ночь своим последним
огнем.
Прыгающее пламя озарило проход красноватым мерцающим светом, и
время от времени кто-нибудь из соаров бросал за стены пылающую ветку,
чтобы рассеять тени, в которых могли скрываться турки.
Наступила передышка. Слышны были разговоры турок за поворотом
стены, страшно стонали раненые и умирающие, но нового нападения не
было. Воины сиротливой кучкой сидели у стены, допивали воду и помогали
друг другу перевязать раны, которых не избежал никто, и хотя Дориан
весь день провел в гуще схватки, его раны были самыми легкими -
глубокий порез на левой руке и сабельная рана на левом плече.
-  У меня остается правая рука, чтобы рубить саблей, - говорил
Дориан человеку, который сооружал из обрывка верблюжьей упряжи
перевязь для руки. - Думаю, мы сделали здесь все, что могли. Если
кто-то хочет уехать, берите верблюда и езжайте с моим благословением и
благодарностью.
-  Это хорошее место для смерти, - сказал кто-то рядом с ним.
-  Гурии в раю опечалятся, если мы не ответим на их призыв, -
отказался от предложения Дориана другой.
Все в тревоге взглянули наверх: оттуда, отскакивая от скал и
выбивая крошечные искры, скатился булыжник.
-  Они поднялись на скалы над нашими головами. - Дориан вскочил. -
Погасите костер.
Пламя освещает их и показывает тем, кто наверху, их позицию. Но
предупреждение запоздало.
Неожиданно воздух заполнился грохотом, словно рядом возник могучий
водопад, и на них обрушилась лавина камней. Некоторые камни были
величиной с пороховую бочку, другие с человеческую голову, но в
проходе не было укрытия от этого смертоносного дождя.
В первые же мгновения погибли еще трое, остальных камни настигали,
когда люди убегали по проходу туда, где лежали верблюды.
До верблюдов добрался только Дориан. Он добежал до Ибрисам и
тяжело повалился на седло.
-  Хат! Хат! - поднимал он верблюдицу, но когда она встала,
камнепад внезапно прекратился и из-за поворота хлынули турки. Они
добивали раненых арабов и, не задерживаясь, бежали вперед, окружая
Ибрисам.
Дориан ударил одного из них в грудь копьем, глубоко вонзил его,
преодолевая сопротивление живой плоти, но древко в его руках
сломалось, и он, швырнув обломок в лицо другому врагу, выхватил саблю.
Он рубил головы людям, пытавшимся стащить его с седла, и гнал Ибрисам
по проходу. Верблюдица раскидывала преграждавших ей путь, лягалась,
кусалась огромными желтыми зубами; одному турку она откусила пальцы,
другому мощным пинком сломала ребра. И в конце концов вырвалась из
окружения врагов.
Ибрисам бежала по проходу, который непрерывно изгибался и
поворачивал; Дориан здоровой рукой цеплялся за луку седла. Кровожадные
крики турок стихали вдали.
Проход в скалах тянулся на милю - здесь залегал слой более мягкой
породы, за многие тысячелетия размытый дождями. Едва преследователи
остались позади, Ибрисам перешла на ровную рысь, быстро покрывая
расстояние; за этот аллюр она и получила прозвище Шелковый Ветер.
От жажды, усталости и боли Дориан впал в оцепенение. Стены
прохода, уходящие назад словно в бесконечность, еще больше
гипнотизировали его. Один раз он едва не упал с седла, но Ибрисам
почувствовала, что он соскальзывает, и остановилась. Это привело
Дориана в чувство, он сел надежнее, и верблюдица пошла дальше.
Он наконец заметил, что Ибрисам идет с трудом, но и сам едва
держался в седле. Чтобы спешиться и осмотреть ее, требовалось слишком
большое усилие.
Он снова задремал, а когда пришел в себя, они вышли из дальнего
конца прохода и оказались на открытых землях племени авамир. По высоте
луны и расположению звезд Дориан понял, что полночь уже миновала.
Ночь была ледяной - резкий контраст с жарким днем. Кровь и пот,
вымочившие одежду, замерзли, и стало еще холоднее; Дориан дрожал, у
него кружилась голова.
Ибрисам двигалась под ним необычно: слишком коротким шагом,
изогнув спину. Наконец Дориан собрал все силы и решимость, чтобы
остановить верблюдицу и заняться ею.
Проверил мех с водой, висевший у нее на холке, и обнаружил, что
зловонной воды из Гхайл-я-Ямин осталось меньше галлона. Дориан достал
из-под седла толстую шерстяную шаль, служившую потником, и закутался в
нее. По-прежнему дрожа, он осмотрел Ибрисам, чтобы понять причину ее
поведения.
Он сразу увидел, что Ибрисам сзади мокрая и блестит в лунном
свете; он увидел также, что верблюдица обильно испражняется.
Испражнения жидкие и окрашены кровью. Дориана охватило отчаяние. Забыв
про свои раны и боль, он прощупал ее скользкие влажные бока, но когда
коснулся брюха сразу за задними ногами, Ибрисам негромко застонала;
Дориан увидел, что его рука в крови.
Копье турка пробило верблюдице живот и глубоко вонзилось во
внутренности. Ибрисам получила смертельную рану, и то, что она несла
Дориана так долго, было чудом любви и самоотверженности. Дориан был
так слаб, так опечален, что по его щекам покатились слезы. Отвязав
кожаное ведро, он наполнил его остатками воды из меха.
Выпил полпинты горькой жидкости и опустился на колени перед
головой Ибрисам.
-  Моя храбрая девочка, - сказал он и дал ей допить то, что
оставалось в ведре. Она жадно выпила воду и, закончив, обнюхала дно.
-  Я больше ничего не могу для тебя сделать, - сказал Дориан,
гладя ей уши. Ибрисам нравилось, когда он так делал.
-  К утру ты умрешь, - сказал он, - и я с тобой, если ты не
пронесешь меня еще немного, потому что турки пойдут за нами. Понесешь
меня в последний раз?
Он встал и негромко позвал:
-  Хат! Хат!
Она повернула голову и посмотрела на него огромными глазами,
полными боли.
-  Хат! Хат! - повторил он, и верблюдица застонала и с трудом
встала. Дориан забрался в седло.
И Ибрисам все той же хромающей походкой пошла по следу,
оставленному принцем и людьми Батулы между холмами и в глубоких вади.
Дориан снова едва не упал, но пришел в себя и сетью для перевозки
грузов привязался к седлу. Он задремывал, просыпался, снова
задремывал, медленно погружаясь в беспамятство, утратив всякое
представление о времени, скорости, направлении. Так они брели -
умирающее животное и человек.
Через час после рассвета, когда их снова обожгло жестокое
восходящее солнце, Ибрисам в последний раз легла. Она умерла, пытаясь
идти.
С последним стоном верблюдица тяжело опустилась, выбросив Дориана
из седла на жесткую землю.
Дориан на коленях прополз в тень Ибрисам. Он старался не думать о
ее смерти и о потере такого количества людей. Все силы тела и души он
сосредоточил на том, чтобы дожить до того мгновения, когда Батула
приведет воинов-авамиров ему на выручку.
Он видел на земле перед собой следы множества верблюдов и понял,
что даже в предсмертных муках Ибрисам шла по следу Батулы и принца к
оазису Мухаид. Это может спасти ему жизнь: возвращаться они будут по
своему следу.
Правило пустыни - не покидать безопасное место и не уходить в
сторону, но Дориан знал, что турки идут за ним. Заян аль-Дин не
отстанет от него так легко.
Враг, должно быть, совсем близко, и, если Дориана найдут раньше,
чем вернется Батула, с ним обойдутся так же, как Заян обошелся с
ранеными, которых захватил в проходе Пестрой Газели.
Он должен идти навстречу Батуле и оставаться на ногах сколько
хватит сил. Дориан шатаясь встал и посмотрел на груз, который несла
Ибрисам. Может ли он использовать что-нибудь из этого? Дориан снял
водяной мех, потряс его, поднял обеими руками и поднес горлышко к
губам. Несколько горьких капель неохотно скользнули к нему в рот, и он
с трудом проглотил их - горло уже распухло.
Он отбросил пустой мех.
Оружие. Он рассмотрел то, чем располагал. Джезейл в кожаном чехле,
при нем фляжка с порохом и мешочек с пулями. Ложе мушкета выложено
серебром и перламутром, замок тоже украшен серебром. Все вместе весит
почти семь фунтов - слишком тяжело нести. Придется оставить.
Сломанное копье осталось позади, сабля будет тянуть его к земле,
ее вес с каждой пройденной милей станет удваиваться. Дориан печально
расстегнул оружейный пояс, и тот упал на песок. Но Дориан сохранил
кинжал: он понадобится в самом конце. Кинжал острый. Дориан сам
наточил его так, что мог сбривать им золотистые волосы на своем
предплечье. Когда турки окружат его, он упадет на кинжал - предпочтет
чистую смерть оскоплению и распоротому животу.
Потом Дориан посмотрел на Ибрисам и сказал:
-  Я прошу тебя о последней услуге, дорогая.
Склонился к ней и кинжалом разрезал брюхо. Достал из желудка
горсть содержимого, выжал пальцами жидкость и выпил ее. Жидкость была
горькой от желчи, и Дориану пришлось подавлять рвоту, чтобы не
исторгнуть ее обратно; но он знал, что это даст ему силы прожить еще
несколько часов под безжалостным солнцем.
Он сменил повязку на своих ранах, обнаружив, что кровотечение
прекратилось и начал образовываться черный струп. Потом крепче завязал
ремешки сандалий и повязал голову шалью, чтобы защититься от горячего
солнца. И, не оглядываясь на Ибрисам, пошел по следу отряда принца к
горизонту, уже затянутому голубым знойным маревом.
Примерно через час он упал в первый раз. Ноги под ним подкосилась,
и он упал ничком. В раскрытый рот набилась сухая земля, и Дориан едва
не задохнулся, пытаясь ее выплюнуть. Во рту не осталось слюны, и когда
он набирал воздух в легкие, вместе с воздухом туда пробивалась пыль.
Дориан с огромным трудом сел и закашлялся, давясь. Это усилие спасло
его от беспамятства. Концом кефии он вытер лицо, но на его губах не
было слюны, а на лице - пота. Дориан заставил себя встать. Он
покачивался, спотыкался, едва не упал снова, но держался вертикально,
и в его ноги вернулось немного сил.
Он шел, а солнце жгло ему глаза; казалось, оно выжигает сквозь
череп мозг Дориана. Пытаясь глотнуть, Дориан чувствовал, как
трескаются пересохшие губы, словно пергамент, и во рту у него держался
постоянный соленый металлический привкус крови. Жажда постепенно
отступала, и он погрузился в дремотное состояние, где нет чувств.
Дориан услышал музыку, красивую и мелодичную.
Он остановился и осмотрелся. Увидел на верху склона, по которому
поднимался, Тома и Ясмини. Оба махали ему руками и смеялись.
-  Не будь младенцем, Дорри! - крикнул Том.
-  Иди ко мне, Доули.
Ясмини, как изящная фея, танцевала на вершине, развевались юбки.
Он совсем забыл, как она хороша.
-  Пойдем со мной, Доули. Я снова проведу тебя по Дороге Ангела.
Дориан перешел на неловкий, спотыкающийся бег. Пара на холме
повернулась и, помахав ему, исчезла за барханом. Дориану казалось, что
он движется сквозь вязкий песок, а когда он спотыкался о камни,
приходилось размахивать руками, чтобы не упасть, но он добрался до
вершины и заглянул в долину за ней.
И замер, изумленный, потому что в долине росло множество зеленых
деревьев, с которых свисали свежие плоды, всю землю покрывала зеленая
английская трава, а лужайка вела к озеру, полному сверкающей воды.
Том исчез, но Ясмини стоит на берегу озера, обнаженная. Тело у нее
изящное и стройное, кожа прекрасного золотистого цвета, а волосы с
серебристой прядью спускаются до талии. Из-под этого мерцающего
занавеса стыдливо выглядывают маленькие яблочки грудей.
-  Доули! - позвала она, и ее голос прозвучал сладко, как
рассветный призыв пустынного дрозда. - Доули, я так долго ждала тебя.
Он хотел побежать к ней, но ноги подогнулись, и он упал. Он
слишком устал, чтобы поднять голову.
-  Позволь мне вздремнуть, Ясси, - попросил он, но из распухшего
горла не вылетело ни звука, а язык его словно заполнил весь рот и
прилип к небу.
Ценой огромного усилия он открыл глаза и с ужасным ощущением
утраты понял, что Ясмини и озеро исчезли.
Перед ним были только скалы, колючие растения и пески. Дориан
повернул голову назад, туда, откуда пришел, и увидел патруль турецкой
кавалерии. Турки шли по его следу, пятьдесят человек на беговых
верблюдах. До них еще две мили, но идут они быстро. И он знал, что эти
турки - не мираж.
Он пополз на четвереньках, потом встал. Колени подгибались, но,
борясь со слабостью, он начал спускаться с холма. Уклон помог ему
побежать.
Он снова услышал музыку, но теперь она заполняла все небо: пели
сотни голосов. Дориан поднял глаза и увидел небесный хор, множество
ангелов вокруг солнца, столь великолепных, что Дориану они показались
отражениями в гранях огромного бриллианта.
-  Приди к Господу! - пели ангелы. - Покорись воле Господа!
-  Да, - прошептал он, и собственный голос показался ему странным,
он приходил словно издалека. - Да, я готов.
И едва он это сказал, случилось чудо. Перед ним явился Бог.
Высокий, в ослепительно белом одеянии, лучи солнца за его головой
образовывали золотой нимб. Лицо у Бога прекрасное, благородное и
полное глубокого сочувствия. Бог поднял правую руку, благословляя, и
когда он посмотрел на Дориана, глаза его были полны любовью. Дориан
почувствовал, как сила Бога вливается в его тело, наделяет его душу
бесконечной святостью и почитанием. Он упал на колени и собрался с
этими новыми силами, чтобы крикнуть:
-  Свидетельствую, что нет Господа кроме Аллаха и Мухаммад пророк
его!
Прекрасное лицо Бога излучало благожелательность. Он прошел
вперед, поднял Дориана на ноги, обнял и поцеловал в почерневшие,
окровавленные губы.
-  Сын мой! - сказал Бог, и говорил он голосом принца Абд
Мухаммада аль-Малика. - Ты принял истинную веру, и это наполняет мое
сердце радостью. Пророчество свершилось, и я благодарю Бога за то, что
мы нашли тебя вовремя.
Дориан обвис на руках принца, и аль-Малик крикнул идущим за ним
людям:
-  Воды! Батула, принеси воды!
Батула выжал из губки в рот Дориану холодную сладкую воду и уложил
его на носилки, припасенные на такой случай. Десяток воинов-авамиров
подняли носилки на спину вьючного верблюда.
Лежа высоко на раскачивающихся носилках, Дориан повернул голову и
налитыми кровью глазами из-под распухших век увидел на равнине
множество воинов племени авамир.
На фоне неба показался турецкий патруль. В облаке пыли турки
остановили своих верблюдов.
Они с удивлением и ужасом смотрели на армию авамиров.
-  Аллах акбар! - прокатилось по рядам воинов пустыни, и, наклонив
длинные копья, всадники устремились вперед, в бой.
Турки бежали перед ними.
Дориан осел в носилках, закрыл глаза и позволил тьме поглотить
его.
В колонне племени авамир, идущей по проходу Пестрой Газели, было
почти шесть тысяч бойцов. На соляных равнинах за проходом врага не
оказалось. Разведчики доложили, что с приближением армии принца турки
бежали на север, к Маскату.
Принц аль-Малик задержался в проходе, чтобы достойно похоронить
погибших здесь воинов племени соар. Дориан был слишком слаб и болен,
чтобы вставать с носилок, но Батула и четверо других воинов отнесли
его к могиле, и он впервые молился как мусульманин в обществе других
верующих, когда они читали молитвы для мертвых.
Затем армия прошла по соляным равнинам к горьким источникам
Гхайл-я-Ямин, где уже собрались воины племени соар, добавившие к
войску принца три тысячи копий.
Вечером в палатку, где лежал Дориан, пришли шейхи соаров,
обступили носилки и потребовали подробного рассказа о битве в проходе
Пестрой Газели. Его повествование прерывали возгласы удивления, когда
он описывал смерть каждого воина; лица отцов и братьев павших
светились гордостью.
-  Клянусь Аллахом, Хасан был счастлив погибнуть в такой битве!
-  Именем Господа, Салим был настоящий мужчина.
-  Аллах приготовил моему сыну Мустафе место в раю.
Все они рвались в бой отомстить, ибо кровную вражду можно
прекратить только кровью; они плевали в песок и проклинали Заяна
аль-Дина и турок. Дориан в глубине души давал такие же клятвы.
Потом каждый полдень и каждый вечер, пока армия стояла у
источников Гхайл-я-Ямин, они снова приходили в палатку Дориана и
просили повторить рассказ; и если Дориан пропускал хоть малейшую
подробность, они поправляли его, просили вспомнить каждый удар и
каждый выстрел, напомнить, что именно делал каждый воин-соар перед
смертью.
От источников Гхайл-я-Ямин армия начала следующий отрезок своего
долгого пути на север, к Маскату. У каждого источника и прохода в
горах к ней присоединялись воины других племен: балхаф и афар,
бейткатир и харасис, так что, когда подошли к Мукайбару, набралось уже
пятнадцать тысяч копий. Могучая армия растянулась по пустыне на десять
миль.
Батула поведал одному из своих товарищей историю обращения
Дориана. Ни один араб не в состоянии хранить тайну, особенно такую, и
рассказ разошелся по всему лагерю, его повторяли по вечерам у каждого
костра, и воины вспоминали пророчество древнего святого Теймтейма,
потому что многие читали слова пророчества на стенах мавзолея святого.
Они бесконечно спорили и клялись именем Бога, что аль-Салил несомненно
сирота из пророчества и что с ним их победа предрешена.
Еще до начала Рамадана принц Абд Мухаммад аль-Малик воссядет на
Слоновом троне в залах Маската.
За недели продвижения армии от Гхайл-я-Ямина к Мукайбару раны
Дориана зажили: в воздухе пустыни нет вредных испарений, от которых
раны воспаляются и загнивают. Когда он был готов занять место в рядах
воинов, принц послал за ним. И когда Дориан шел по лагерю к шатру
принца, все племена приветствовали его и сопровождали до самого шатра.
Воины остались у открытого шатра, а Дориан склонился перед принцем
и попросил:
-  Благослови, отец.
-  Ты получишь мое благословение и мою благодарность, и многое
сверх того.
Он хлопнул в ладоши, и Батула вывел вперед четверых великолепных
беговых верблюдов. Каждый был накрыт роскошной попоной, на спине у
каждого висели в чехлах копье, сабля и джезейл.
-  Это мой дар тебе - небольшая плата за то, чего ты лишился в
проходе Пестрой Газели.
-  Благодарю за щедрость, отец, но я не жду награды за то, что
выполнил свой долг.
Аль-Малик снова хлопнул в ладоши, и две пожилые женщины из племени
соар, с плотно закрытыми лицами, подошли к Дориану и положили к его
ногам груду шелков.
-  Это матери Хасана и Салима, погибших в проходе, - объяснил
аль-Малик. - Они просили меня даровать им честь вышить и украсить твое
боевое знамя.
Женщины разложили знамя на полу шатра.
Длиной шесть футов, из голубого шелка, а на нем серебряными нитями
вышито пророчество святого Теймтейма. Изящная надпись плыла и
развертывалась на шелковом фоне, как течения и водовороты на
поверхности быстрой голубой реки.
-  Отец, это знамя шейха, - возразил Дориан.
-  Отныне ты шейх. - Аль-Малик ласково улыбнулся. - Я возвысил
тебя до этого звания. И знаю, ты понесешь его с честью.
Дориан встал и поднял знамя над головой, потом вынес на солнце.
Толпа расступалась перед ним, воины шумно приветствовали аль-Салила и
стреляли в воздух. Знамя плыло за Дорианом, как голубой змей на ветру.
Дориан вернулся в шатер и простерся перед принцем.
-  Ты оказываешь мне слишком большую честь, господин.
-  В предстоящей битве ты будешь командовать левым флангом, шейх
аль-Салил, - сказал ему принц. - Я отдаю под твое знамя четыре тысячи
копий.
Дориан сел и серьезно посмотрел принцу в глаза.
-  Отец, могу я поговорить с тобой наедине?
Принц жестом приказал опустить кожаные полы шатра, а аль-Алламе и
остальным своим придворным удалиться. Они остались вдвоем.
-  О чем еще ты просишь меня, сын мой? - Аль-Малик наклонился
ближе к нему. - Говори, и получишь желаемое.
В ответ Дориан развернул знамя и пальцем провел по надписи с
пророчеством.
-  «Он объединит разделенные пески пустыни», - прочел он вслух.
-  Продолжай, - сказал принц, нахмурившись. - Я не понимаю, о чем
ты.
-  Мне кажется, святой возложил на меня еще одну обязанность.
Говоря о песках пустыни, святой имеет в виду разделенные племена,
которые враждуют друг с другом.
Теперь принц кивнул.
-  Возможно, это правда, - согласился он. - Хотя к нам пришли
многие племена, масакара, харт и бани-бу-хасан все еще слушаются
военного барабана Якуба и Блистательной Порты.
-  Позволь мне пойти к ним под этим знаменем, - попросил Дориан. -
Пусть увидят цвет моих волос, и я поговорю с ними о пророчестве.
Потом, если Аллах будет милостив, я приведу тебе еще десять тысяч
копий.
-  Нет! - Принц тревожно вздрогнул. - Масакара предатели. Они
вспорют тебе живот и выставят тебя на солнце. Я не могу так рисковать.
-  Я сражался против них, - негромко возразил Дориан. - Они должны
уважать во мне достойного противника. Если я приду к ним один и
отдамся в их власть как путник, они не посмеют пойти против учения
пророка. Им придется выслушать, что я пришел сказать.
Принц, явно встревоженный, беспокойно погладил бороду. Дориан
говорил правду. Пророк возложил на верующих долг защищать пришедшего к
ним путника.
-  Все равно я не могу подвергнуть тебя такому риску, - сказал он
наконец.
Дориан возразил:
-  Рискуем одной жизнью, а приобрести можем десять тысяч копий.
Отец, ты не можешь отказать мне в возможности выполнить то, что
записано.
Наконец принц вздохнул.
-  Как масакара устоять перед твоим красноречием? Я не могу.
Хорошо, аль-Салил, отправляйся к ним моим посланником. Но клянусь
рыжей бородой пророка, что, если они причинят тебе вред, смертей будет
столько, что не смогут летать насытившиеся стервятники со всей Аравии.
На закате следующего дня принц один сидел на камне на вершине
низкого холма за оазисом. Четыре верблюда вышли из лагеря армии и
прошли мимо, направляясь на север, в лиловые сумерки. Дориан ехал на
первом, ведя второго в поводу. Батула следовал за ним и тоже вел за
собой верблюда. У обоих всадников были закутаны лица. Посмотрев на
принца, Дориан приветственно опустил копье, и принц поднял в
благословении правую руку.
Абд Мухаммад аль-Малик печально смотрел им вслед. Стемнело и над
головой вспыхнули великолепные звезды, когда он наконец встал с камня
и пошел к огням лагеря в широкой долине Мукайбара.
* * *
В сезон прохлады, когда ветры дуют с моря, за месяц до наступления
Рамадана, армия аль-Малика встала под Маскатом и смотрела, как ей
навстречу выходят турки и племена, верные калифу.
Аль-Малик со своими военачальниками сидел под кожаным навесом на
выступе скалы, выходящем на равнину, и вся его армия находилась под
ним. Он поднес к глазу длинную медную подзорную трубу и принялся
разглядывать разворачивающиеся части противника. В центре
располагались турки, их кавалерия - в авангарде, всадники на верблюдах
сзади.
-  Сколько их? - спросил принц у окружающих, и те заспорили,
словно считали коз на базаре.
-  Двенадцать тысяч турок, - решили они наконец. Центр сверкал
бронзой и сталью, на морском ветру развевались знамена Блистательной
Порты, стройные ряды кавалерийских эскадронов продвинулись вперед и
остановились, готовые к атаке.
-  А масакара? - спросил принц. - Их сколько?
Воины этого племени располагались на правом фланге - толпа
всадников на верблюдах, неспокойная, как стая скворцов.
-  Шесть-семь тысяч, - сказал шейх племени харасис.
-  Не меньше, - согласился другой. - А то и больше.
Аль-Малик взглянул на другой фланг врага, где виднелись черные
кефии и головные повязки воинов племени бани-бу-хасана и харта. Волки
пустыни, и было их не меньше масакара.
Аль-Малик в который раз проглотил горький ком разочарования. Они
уступают врагу в числе почти один к двум.
Аль-Салил не сумел привлечь на свою сторону северные племена; с
самого его исчезновения в пустыне два месяца назад о нем не было
вестей. Принц в глубине души понимал, что допустил ошибку: не
следовало посылать туда аль-Салила. Каждый день он со страхом ждал от
масакара дар - отрезанную голову своего рыжеволосого сына в кожаном
мешке. И хотя страшный дар не прибыл, доказательство неудачи он видел
перед собой на равнине - против него почти пятнадцать тысяч копий.
Неожиданно в центре турецких линий началось движение. Проскакали
всадники с приказами из турецкого командования, роги протрубили
наступление. Турецкая кавалерия двинулась вперед, ряд за рядом, металл
на упряжи и оружие блестели на солнце; но ряды арабов на флангах не
тронулись с места, и во фронте наступающей армии возникли бреши. Это
было необычно, и принц с внезапно вспыхнувшим интересом стал наблюдать
в подзорную трубу.
Снова смятение в рядах врага: на этот раз посыльные военачальников
скакали от турецкого центра к флангам, они размахивали руками, явно
торопя своих арабских союзников присоединиться к общему наступлению и
закрыть опасную брешь в центре.
Тут наконец арабские отряды пришли в движение, но повернули
направо и налево, устремляясь к центру, где, смущенные таким
неожиданным развитием событий, неуверенно остановились турки.
-  Именем великого Аллаха! - прошептал аль-Малик; он почувствовал,
как дрогнуло и внезапно быстрее забилось сердце.
Он увидел, как в центре первого ряда воинов масакара развернулось
новое знамя; его нес высокий всадник на чистокровном верблюде цвета
меда. Принц направил подзорную трубу на этого всадника и увидел, что
знамя лазурно-голубое и на нем серебром вышита надпись. На глазах
принца всадник сбросил покрывало и поднял копье. Волосы его были
рыже-золотыми, а копье он нацелил во фланг туркам.
-  Аллах! Хвала Аллаху! Аль-Салил выполнил обещание. Он привлек
мятежные племена на нашу сторону.
На глазах у принца арабские отряды с обоих флангов двинулись на
турок, захватывая их в клещи, сжимая словно в стальном кулаке.
Принц встал и отдал приказ:
-  Вперед! Наступаем!
Загремели боевые барабаны, послышались резкие, хриплые звуки
рогов.
С отрядами племен соар и авамир в центре армия юга двинулась
вперед, поднимая облако пыли, затмившее высокое голубое небо.
Дориан ехал в середине передовой линии, и сердце его пело.
До последнего мгновения он не был уверен, что шейхи масакара
сдержат слово и выступят против турок. Его чистокровный верблюд
стрелой летел вперед, и только Батула мог держаться за ним на
расстоянии вытянутого копья.
Турки впереди пришли в смятение, большинство по-прежнему смотрело
в долину, откуда им навстречу двигалась армия принца аль-Малика; но
те, что на флангах, заметили опасность и разворачивались навстречу
нападению.
С грохотом и звоном, тело к телу, щит к щиту, арабы ударили во
фланг турок и прорвали его. Дориан выбрал в переднем ряду противника,
громоздкого в кольчуге и бронзовом шлеме, с искаженным гневом и
отчаянием смуглым лицом, старавшегося сдерживать испуганного коня.
Дориан опустил копье и низко наклонился в седле. Под руководством
Батулы он научился на полном скаку пробивать копьем подброшенный в
воздух арбуз.
Теперь он нацелился в место, не закрытое кольчугой, под левой
мышкой.
Острие безошибочно нашло цель, копье, проходя сквозь тело
человека, едва не вырвалось из руки и наконец ударилось о кольчугу с
противоположной стороны. Удар выбросил турка из седла, и он, корчась,
повис на копье.
Дориан опустил копье; противник соскользнул с него и покатился в
пыли, а Дориан снова поднял оружие и выбрал следующую жертву. На этот
раз от силы удара копье в его руке сломалось, но стальной наконечник
погрузился в горло намеченного противника. Турок обеими руками
ухватился за древко и пытался вырвать копье из своей плоти, но умер
прежде, чем сумел это сделать, соскользнул с седла, и его,
запутавшегося в поводьях, унесла испуганная лошадь.
Батула бросил Дориану запасное копье, тот аккуратно поймал его,
одним движением повернул и вонзил блестящее острие в живот следующего
противника.
В первые же несколько минут натиска с обеих сторон ряды турок были
разорваны, и, пока в них царило смятение, в потерявший стройность
фронт ударила с юга основная армия.
Сошедшиеся армии поворачивались, как захваченная водоворотом масса
обломков, шум стоял оглушительный: воины рубили и кололи, кричали и
умирали. Так не могло продолжаться долго: слишком ошеломлены были одни
и слишком яростно нападали другие. Атакованные с фронта и с флангов,
повсюду уступающие в числе турки дрогнули и начали отступать. Арабы
почувствовали приближение победы и усилили натиск; как волки -
умирающего верблюда, они окружили противника и рвали его, выли,
отгрызали куски, пока враг не дрогнул окончательно и не распался на
разрозненные убегающие группы.
Первый натиск привел Дориана в самую гущу врагов, и на одно
отчаянное мгновение их с Батулой окружили.
У него в руках сломалось второе копье, и он выхватил саблю и рубил
и колол, пока правая рука не покрылась до самого плеча кровью турок.
Неожиданно ярость окружавших Дориана врагов схлынула, все они
повернули лошадей в тыл. Дориан видел, как многие бросали оружие при
виде прорывающихся сквозь бреши во фронте арабов. Турки, бросаясь
наутек, пускали лошадей галопом, настегивали их хлыстами.
-  Вперед! - закричал Дориан. - Все за ними! Рубите их!
Смешавшись, как вода с маслом, две армии вместе устремились назад
по равнине. Арабы кричали и размахивали окровавленными саблями; битва
превратилась в погоню, турки почти не пытались обороняться. Некоторые
падали с лошадей и вставали на колени перед нападающими, умоляя о
милосердии, но арабы на скаку небрежно пронзали их копьями и
останавливали лошадей, чтобы снять с трупов украшения и оружие.
Дориан пробивался в тыл отступающих. Он видел впереди, что
турецкое командование давно оставило поле боя и поспешно удалялось по
равнине.
Командующий и все его военачальники верхом на лошадях и верблюдах
скакали к городу. Но из всего этого множества Дориану нужен был только
один человек.
-  Где Заян аль-Дин? - крикнул он Батуле. Ранее в этот же день
Дориан видел Заяна, когда армия выходила из ворот Маската. Заян
аль-Дин был с турецкими военачальниками, он ехал за турецким
командующим в доспехах и потрясал копьем, как будто рвался в бой. С
ним был Абубакер, его старый приятель и приспешник еще с дней зенана.
Абубакер стал высоким и стройным, отрастил длинные усы и тоже был одет
как воин. И хотя два старых недруга проехали на расстоянии вытянутого
копья от Дориана, они не узнали его в рядах масакара, потому что
Дориан сидел верхом на незнакомом верблюде, а его лицо и рыжие волосы
скрывал черный тюрбан.
-  Где он? - кричал Дориан Батуле. - Ты видишь его?
Он вспрыгнул на деревянное седло на спине бегущего верблюда,
небрежно демонстрируя мастерство наездника, и с высоты оглядывал
равнину перед собой, покрытую не только бегущими врагами, но и
лошадьми и верблюдами без седоков.
-  Вон он! - закричал Дориан, так же легко вновь сел в седло и
погнал верблюда вперед. В полумиле перед ним на том самом гнедом
жеребце, на котором Дориан видел его утром, скакал Заян аль-Дин.
Невозможно было не узнать его пухлое тело и золотую цепь,
державшую голубую кефию. Дориан гнал верблюда во весь опор.
Он обгонял множество турок, в том числе высших начальников, не
обращая на них внимания: как гепард за газелью, он гнался за своей
добычей.
-  Брат! - кричал он, догоняя гнедого. - Подожди! Постой! У меня
есть для тебя кое-что.
Заян оглянулся. Ветер сорвал с его головы покрывало, взлохматил
темные волосы и бороду. Ужас окрасил лицо Заяна в цвет прогорклого
верблюжьего жира, когда он увидел за собой Дориана с длинной кривой
саблей в руке, с залитым чужой кровью лицом, свирепым и безжалостным.
Парализованый страхом, Заян аль-Дин вцепился в луку седла, не
отрывая взгляда от Дориана, который подъехал к нему сбоку, высоко
занеся кривой ятаган. Заян вдруг с криком разжал руку и упал с седла.
Он ударился о землю и покатился, как камень, по крутому склону,
пока не остановился и не замер пыльной кучей, как ворох старой одежды.
Дориан развернул верблюда и остановился над ним. Заян встал на
колени. Лицо его побелело от пыли, одна щека была ободрана. Он
посмотрел на Дориана и взмолился:
-  Пощади меня, аль-Салил. Я отдам тебе все.
-  Брось мне копье, - крикнул Дориан Батуле, не отрывая взгляда от
жалкого лица Заяна. Батула повиновался. Дориан опустил острие и
приставил его к груди Заяна. Заян заплакал, слезы проделывали бороздки
в пыли, покрывшей его лицо.
-  У меня есть лакх золотых рупий, брат. Он твой, если ты пощадишь
меня. Клянусь.
Его губы жалко кривились и дрожали от страха.
-  Помнишь Хасана из прохода Пестрой Газели? - мрачно спросил
Дориан, наклоняясь в седле и глядя ему в глаза.
-  Прости меня! - закричал Заян. - Я сделал это в пылу битвы. Я
был сам не свой. Прости меня, брат.
-  Я бы хотел коснуться тебя. Тогда я отрезал бы тебе яйца, как
ты - моему другу. Но скорее я притронусь к ядовитой змее.
Дориан плюнул в пыль.
-  Ты не заслуживаешь чистой смерти от копья, но я милосерден и
потому дарую тебе такую смерть.
И он нажал на копье, блестящее острие которого упиралось в грудь
Заяна.
И тут Заян спас себе жизнь. Он нашел единственные слова, способные
отвести от него неумолимый гнев Дориана.
-  Именем нашего отца! Ради любви аль-Малика пощади меня!
Выражение лица Дориана изменилось, взгляд дрогнул, и он на дюйм
отвел острие копья.
-  Ты просишь суда отца, которого предал. Мы оба знаем, что это
должна быть удавка палача. Если ты предпочитаешь такую смерть чистой
смерти, которую предложил я, да будет так. Я дам ее тебе.
Дориан поднял копье и поставил его древко в кожаное гнездо за
пяткой.
-  Батула! - крикнул он и, когда копьеносец подъехал, приказал: -
Свяжи этому пожирателю свинины руки за спиной, а на шею надень петлю.
Батула слез с седла, быстро связал Заяну руки и набросил на голову
петлю. Конец веревки он передал в руки Дориану, и тот привязал его к
луке седла.
-  Встать! - рявкнул Дориан и дернул за веревку. - Я отведу тебя к
принцу.
Заян дернулся вперед и побрел за верблюдом Дориана. Однажды он
потерял равновесие и покатился по земле, но Дориан не придержал
верблюда и даже не оглянулся, и Заян в рваной одежде, со сбитыми
коленями, снова встал. Не прошли они и мили по залитой кровью равнине,
которую, словно плавник - прибрежный песок после бури, покрывали трупы
турок, а золотые сандалии уже сорвало с ног Заяна, его ступни
превратились в открытые раны. Лицо разбухло и почернело, оттого что
веревка едва не задушила его, и он так ослабел, что не мог даже молить
о милосердии.
Принц Абд Мухаммад аль-Малик во главе своей свиты въехал в Маскат.
Горожане и придворные калифа аль-Узара ибн-Якуба отворили ворота и
вышли встречать его. Они рвали на себе одежду, посыпали себя пылью и
пеплом в знак раскаяния и склонялись перед его конем, умоляя сохранить
им жизнь, клялись в верности и приветствовали как нового калифа Омана.
Принц бесстрастно сидел верхом - величественная, благородная
фигура, но когда к нему явился визирь его брата Якуба с грязным мешком
через плечо, лицо аль-Малика стало печальным. Он знал, что в мешке.
Визирь вытряхнул мешок в придорожную пыль, и к ногам лошади принца
подкатилась отрубленная голова Якуба и посмотрела на него тупыми
остекленевшими глазами.
Седая борода калифа была грязной и спутанной, как у уличного
нищего, и мухи жужжащим облаком садились на его открытые глаза и
окровавленные губы.
Аль-Малик печально посмотрел на голову брата, потом на визиря и
негромко заговорил:
-  Ты ждешь, что одобрю убийство моего брата и то, что ты притащил
сюда этот скорбный предмет? - спросил он.
-  Великий повелитель, я хотел обрадывать тебя.
Визирь побледнел и задрожал. Аль-Малик жестом подозвал шейха
племени авамир, ехавшего рядом с ним.
-  Убей его!
Шейх наклонился в седле и ударом сабли разрубил голову визиря до
подбородка.
-  Обращайтесь с телом моего брата достойно и подготовьте к
погребению до захода солнца. Я буду молиться за его душу, - сказал
аль-Малик. Потом он посмотрел на склонившихся жителей Маската. - Ваш
город теперь - мой город. Его жители - мои люди, - сказал он. - По
моему указу Маскат не подлежит разграблению. Его женщин мое слово
защищает от насилия, а его сокровища - от грабежа. - Он поднял правую
руку, благословляя, и сказал: - После того как вы принесете мне клятву
верности, все ваши прегрешения и преступления против меня будут
прощены и забыты.
И он въехал в город, прошел во дворец и воссел на Слоновий Трон
Омана, вырезанный из огромных слоновьих бивней.
Сотни знатных вельмож просили приема у нового калифа и сотни
важнейших государственных дел ждали его внимания, но одним из первых,
за кем он послал, был шейх аль-Салил. Когда Дориан простерся перед
троном, аль-Малик сошел с него, поднял Дориана и обнял его.
-  Я считал тебя мертвым, сын мой. Но когда увидел твое знамя над
рядами воинов масакара, сердце мое запело от радости. Я перед тобой в
долгу и никогда не узнаю, насколько велик этот долг: если бы ты не
привел под наши знамена племена севера, битва могла бы закончиться
совсем иначе. И я не сидел бы сегодня на Слоновом троне.
-  Отец, в бою я захватил пленника из числа турок, - сказал Дориан
и сделал знак Батуле, который ждал среди вельмож в дальнем конце зала.
Батула вышел вперед, ведя на веревке Заяна аль-Дина.
Заян был в рваной и грязной от крови и пыли одежде, его волосы и
борода побелели от пыли, а босые ноги были окровавлены, как у
пилигрима. Вначале аль-Малик не узнал его. Заян, спотыкаясь, прошел
вперед, бросился к ногам отца, заплакал и заюлил, как побитая собака.
-  Отец, прости меня. Прости мою глупость. Я виновен в измене и
неуважении. Я виновен в алчности. Меня увлекли злые люди.
-  Как это? - холодно спросил калиф.
-  Блистательная Порта пообещала мне Слоновий Трон, если я
восстану на тебя, я же был слаб и глуп. Я сожалею об этом от всего
сердца, и если ты прикажешь казнить меня, буду кричать о своей любви к
тебе до последнего вздоха.
-  По справедливости ты заслуживаешь смерти, - сказал калиф. - Всю
свою жизнь ты видел от меня только любовь и доброту, а ответил
предательством и бесчестьем.
-  Дай мне еще одну возможность доказать тебе свою любовь.
Заян слюнявил сандалии отца, из его носа текла слизь, а из глаз
слезы.
-  Этот день уже омрачен смертью моего брата Якуба. Хватит
проливать кровь, - задумчиво сказал аль-Малик. - Встань, Заян аль-Дин,
я прощаю тебя. Но в наказание ты должен совершить паломничество в
святые места в Мекке и попросить прощения там. И не показывайся мне на
глаза, пока не вернешься с очищенной душой.
Заян встал.
-  Да будет на тебе благословение Аллаха, Великий, ибо ты
милосерден. Моя любовь к тебе будет подобна могучей реке, которая
течет вечно.
Продолжая кланяться, изъявляя свою верность и любовь, Заян пятясь
прошел через весь тронный зал, потом повернулся, протолкался сквозь
ряды придворных и вышел за высокие резные двери.
После триумфального вступления армии в Маскат новый калиф десять
дней праздновал свое восшествие на трон в залах дворца и на улицах
города. Праздник кончился за неделю до Рамадана. Большинство воинов
пустыни вернулись в свои поселки в маленьких оазисах, разбросанных по
всему Оману, потому что были жителями пустыни и в городских стенах
чувствовали себя неловко и непривычно. Они поклялись в верности
аль-Малику и уехали на своих верблюдах, увозя добычу, захваченную при
разгроме турецкой армии.
Те, кто остался, присоединились к празднеству горожан; в городе на
каждом рынке и на каждой площади жарили на кострах туши верблюдов и
баранов. Гремели рога, били барабаны, мужчины танцевали на улицах, а
закутанные женщины смотрели на них с террас вторых этажей.
Новый калиф прошел во главе процессии по запруженным народом
улицам, каждые несколько шагов останавливаясь, чтобы обнять воинов,
сражавшихся в его армии. Воины восторженно кричали, стреляли в воздух
и припадали к его ногам.
Далеко за полночь вернулся калиф в свой дворец, и шейх аль-Салил
был с ним неотлучно весь этот день.
-  Побудь со мной еще немного, - приказал калиф, когда они подошли
к дверям его опочивальни. Он взял Дориана за руку и через опочивальню
провел на высокий балкон, выходящий на море и улицы города. До них
отчетливо доносились музыка и крики пирующих; пламя костров отражалось
от стен и освещало танцующих.
-  Я должен объяснить тебе, почему простил Заяна аль-Дина, -
сказал наконец калиф.
-  Ты ничего не должен, великий, - ответил Дориан. - Это я должен
тебе.
-  Заян заслужил более строгое наказание. Он изменник, и я знаю,
как он обошелся с твоими товарищами в проходе Пестрой Газели.
-  Дело не в моих товарищах, - ответил Дориан, - а в том, как он
поступил с собой. И меня охватывает гнев оттого, что однажды он снова
так поступит.
-  Ты думаешь, его раскаяние ложно?
-  Он жаждет Слонового Трона, - сказал Дориан. - Я был бы
счастливее, если бы ты пригрел на груди скорпиона и положил к себе в
постель кобру.
Калиф печально вздохнул.
-  Он мой старший сын. Я не могу начинать правление с убийства. Но
я подверг тебя серьезной опасности, ибо его ненависть неугасима.
-  Я способен постоять за себя, отец.
-  Ты это доказал. - Калиф негромко рассмеялся. - Но поговорим о
другом. У меня для тебя есть еще одно дело, трудное и опасное.
-  Только прикажи, повелитель.
-  Торговля с Африкой наиболее важна для нашего народа. Мы,
когда-то бедные кочевники, становимся народом мореплавателей и купцов.
-  Я это понимаю, отец.
-  Сегодня прибыл посланец султана Занзибара. Возникла новая
серьезная угроза нашей африканской торговле, под вопросом само
существование наших торговых крепостей на Занзибаре и Ламу.
-  Как это возможно?
-  Шайка разбойников грабит наши караваны на пути между Берегом
Лихорадок и Большими озерами. Наша африканская торговля в опасности.
-  И племена черных восстают? - спросил Дориан.
-  Возможно. Мы точно знаем, что среди разбойников есть черные,
но, по слухам, верховодят там неверные франки.
-  Из какой страны? - спросил Дориан.
Калиф пожал плечами.
-  Неизвестно. Известно лишь, что они безжалостно нападают на наши
невольничьи караваны. Мы потеряли почти весь годовой доход от торговли
рабами наряду с огромным количеством слоновой кости и золота из
глубины материка.
-  Что я должен сделать? - спросил Дориан.
-  Я дам тебе фирман, наделяющий тебя полномочиями, звание
командующего моей армией и столько бойцов, сколько потребуется.
Тысячу, две? Я хочу, чтобы ты отплыл на юг в Ламу, пересек пролив,
двинулся в глубь материка и положил конец этому бедствию.
-  Когда я должен выступить?
-  Ты отплывешь с новой луной в конце праздника Рамадан.
Флотилия шейха аль-Салила, Обнаженного Меча, бросила якорь у
берегов острова Ламу в полнолуние. Она состояла из семи больших
морских дау с армией из тысячи двухсот воинов халифата.
Дориан на рассвете сошел на берег, чтобы представиться
губернатору, предъявить свой фирман и начать подготовку к размещению и
снабжению своей армии. Его людям нужны квартиры на берегу, где они
могли бы отдохнуть от долгого плавания, нужны свежие продукты и
вьючные животные.
Верблюды пустыни долго не проживут на пагубно жарком побережье; не
выдержат и лошади с севера.
Дориану нужны были животные, выросшие здесь и невосприимчивые к
африканским болезням.
Потребовалось три дня, чтобы переправить людей и груз на берег, и
большую часть этого времени Дориан провел на пристани или во вновь
разбитом лагере над берегом. Вечером третьего дня он возвращался по
улицам города в сопровождении Батулы и троих своих военачальников. Они
уже почти дошли до ворот крепости, когда Дориан услышал свое детское
имя. Кто-то позвал:
-  Аль-Амхара!
Дориан обернулся: он узнал этот голос, хотя много лет его не
слышал, и увидел закутанную женщину, которая стояла в дверях старой
мечети на другой стороне узкой улицы.
-  Тахи? Это ты, матушка?
-  Хвала Аллаху, дитя мое. Я думала, ты меня не вспомнишь.
Дориану хотелось броситься к ней и обнять, но, поступи он так в
общественном месте, это было бы серьезным нарушением приличий и
этикета.
-  Оставайся здесь, за тобой придут и приведут ко мне, - сказал он
и пошел дальше.
Он послал Батулу за Тахи и попросил провести ее через ворота
крепости в крыло, которое губернатор предоставил в его распоряжение.
Едва Тахи переступила порог, она отбросила чадру и кинулась к
Дориану, плача навзрыд.
-  Мой маленький мальчик, мой малыш, каким же высоким ты вырос!
Борода и свирепые глаза, как у ястреба, но я узнала бы тебя где
угодно. Ты стал великим человеком и к тому же шейхом!
Дориан рассмеялся, обнял ее и стал гладить по волосам.
-  Я вижу здесь серебро, матушка. Но ты по-прежнему прекрасна.
-  Я старуха, но твои объятия снова делают меня молодой.
-  Садись.
Он провел ее к груде ковров на террасе, потом послал раба за
шербетом и тарелкой инжира в меду.
-  Я столько хочу от тебя услышать. - Она погладила его бороду. -
Мое прекрасное дитя стало прекрасным мужчиной. Расскажи обо всем, что
с тобой было после Ламу.
-  На это потребуется день и ночь, - ответил он, ласково глядя на
женщину.
-  Я могу слушать весь остаток жизни, - сказала Тахи. Поэтому он
стал отвечать на ее вопросы, не задавая своих, хотя это стоило ему
больших усилий.
Наконец он подошел к концу рассказа.
-  Так калиф послал меня назад в Ламу и на Берег Лихорадок, и я
благодарю Бога за то, что могу снова взглянуть на любимое лицо.
Лицо у Тахи покрыли глубокие морщины - след трудной жизни, - а
волосы поседели, но он любил ее так же, как раньше.
-  Расскажи, как ты жила после моего ухода.
Она рассказала, что осталась в зенане.
-  Главный евнух Куш давал мне разную работу. У меня была крыша
над головой и еда, и за это я славлю имя Господа.
-  Отныне ты будешь жить со мной, - пообещал он, - и я смогу
отплатить тебе за любовь и доброту, которые ты щедро дарила мне.
Она снова заплакала от счастья. А он, стараясь говорить небрежно,
задал вопрос и со страхом ждал ответа на него.
-  Что слышно о маленькой Ясмини? Сейчас она, должно быть, уже
женщина и давно уехала в Индию, чтобы выйти за принца из семьи
Моголов.
-  Принц умер от холеры до того, как она смогла к нему
отправиться, - сказала Тахи, проницательно глядя в лицо Дориану.
Он постарался скрыть от нее свои чувства и отпил шербета.
-  Значит, для нее нашли другого важного и благородного мужа? -
негромко спросил он.
-  Да, - подтвердила Тахи. - Это эмир ат-Бил Кали из Абу-Даби,
богатый старик, у которого пятьдесят наложниц, но всего три жены: его
старшая жена умерла два года назад.
Она увидела в зеленых глазах боль и негодование.
-  Когда она вышла замуж? - спросил Дориан.
Тахи пожалела его.
-  Она обручена, но еще не замужем. Должна отплыть к своему
жениху, когда ветер переменится и снова подует куси. А пока печально
ждет в зенане, здесь, на Ламу.
-  Ясмини все еще на Ламу. - Дориан посмотрел на нее. - Я не знал.
-  Сегодня утром я видела ее в саду у фонтана. Она знает, что ты
здесь. Все в зенане это знают. Ты бы видел глаза Ясмини, когда она
произносила твое имя. Они сверкали, как звезды Большого Креста. Она
сказала: «Я люблю аль-Амхару - как брата и гораздо больше. И должна
еще раз увидеть его, прежде чем стану женой старика и навсегда исчезну
из мира».
Дориан вскочил с ковра и прошел в конец террасы. Он стоял там,
глядя на залив, в котором стояли его дау. И испытывал странное
возбуждение, словно колесо судьбы сделало новый оборот.
За суровые годы в пустыне воспоминания о Ясмини потускнели, но
Дориан отвергал предложения шейхов соар подыскать ему жену из числа их
дочерей. До этой минуты он и сам не знал, что ждет кого-то или
чего-то. Ждет из-за воспоминаний о маленькой девочке с обезьяньим
личиком и озорной улыбкой.
Но тут его охватило отчаяние. Между ними стоит так много! Она
заключена в зенан и обручена с другим мужчиной. В глазах Аллаха она
его сестра, а он знал, что наказание за кровосмешение - мучительная
смерть. Если он осквернит девственницу царского рода и святость
зенана, даже калифу не спасти его от казни - побиения камнями или
отсечения головы. А что сделают с Ясмини? Он содрогнулся, вспоминая
передаваемые шепотом рассказы о том, как поступает Куш, если его
подопечные сбиваются с пути. Говорят, одна девушка умирала четыре дня,
и все это страшное время никому в зенане не давали уснуть ее крики.
-  Я не могу подвергать ее такой опасности, - вслух сказал он,
раздираемый противоречивыми чувствами. Плечи его поникли.
-  Но и отвергать зов своего сердца я не могу.
Он повернулся и кулаком ударил по грубой коралловой стене; боль
приободрила его.
-  Что мне делать?
Он прошел назад, туда, где терпеливо сидела на ковре Тахи.
-  Передашь ей весточку от меня?
-  Ты ведь знаешь, передам. Что мне сказать ей, сын мой?
-  Скажи, что вечером на восходе луны я буду ждать ее в конце
Дороги Ангела.
Он не позволил Батуле сопровождать себя, когда в сумерках взял
лошадь и, закутавшись в бурнус и закрыв лицо, поехал за город на
север.
Он помнил каждую тропу, каждый ручей, каждую рощу и участок
мангрового леса.
В пальмовой роще он повернул обратно и вскоре увидел перед собой
стену зенана, высокую, массивную и темную: луна еще не взошла. Он
нашел древние развалины и стреножил лошадь в кустах поблизости, где ее
не увидят с тропы, по которой ходят дровосеки. Впрочем, Дориан не
ожидал в этот час встретить здесь кого-нибудь из жителей острова:
суеверные, они боялись лесных джиннов.
Он поднялся на груду обвалившихся камней, пробрался через кусты и
наконец оказался в скрытом углублении в центре. Вход в туннель зарос,
и Дориан понял, что все минувшие годы туннелем никто не пользовался.
Дориан отыскал кусок коралла, с которого были видны и вход в
туннель, и окрестности, и сел. Ждать долго не пришлось: вскоре
восточную часть неба заполнило лунное сияние; взойдя, луна залила
углубление серебристым светом.
Дориан услышал негромкий звук, легкие шаги и шепот от входа в
туннель:
-  Доули? Ты здесь?
Голос оказался более низким, чем он помнил, и у него по коже
побежали мурашки, а волоски на шее встали дыбом.
-  Я здесь, Ясси.
Ветви, закрывавшие вход в туннель, раздвинулись, и она вышла на
лунный свет. Простое белое платье, белое покрывало на голове. Дориан
сразу увидел, что Ясмини подросла, но ее тело оставалось стройным и
гибким, как виноградная лоза, а шаг - быстрым и осторожным, как у
испуганной газели. Увидев его, она застыла, потом медленно подняла
руки и отвела вуаль, закрывавшую лицо.
Дориан ахнул. В лунном свете она была прекрасна.
Лицо уже не детское, но тонкое и изящное, с высокими скулами и
огромными темными глазами.
Она улыбнулась полными губами. Зубы были белые и ровные.
Он встал и отбросил ткань с лица. Она смотрела на него.
-  Ты стал такой высокий, и борода…
Она замолчала и неуверенно остановилась.
-  А ты выросла в прекрасную женщину.
-  О, я так по тебе скучала, - прошептала она. - Каждый день…
Неожиданно она кинулась к нему, и он открыл объятия.
Она дрожала и негромко всхлипывала, прижимаясь к его груди.
-  Не плачь, Ясси. Пожалуйста, не плачь.
-  Я так счастлива. - Она всхлипнула. - Как никогда в жизни.
Он усадил ее на коралловую глыбу, и Ясмини перестала плакать,
отстранилась на длину вытянутой руки и посмотрела ему в лицо.
-  Даже в зенане я слышала новости о тебе - как ты стал могучим
воином, выиграл большое сражение в пустыне, въехал рядом с нашим отцом
в Маскат и выиграл еще одну битву здесь.
-  Ну, не в одиночку.
Он улыбнулся и концом пальца провел по ее губам. Они говорили
быстро и возбужденно, перебивая друг друга и многое оставляя
невысказанным, прежде чем перейти к другой мысли.
-  Где же твоя любимая обезьянка Шайтанка? - спросил он.
-  Шайтанка умерла, - прошептала она. - Куш поймал ее в своем
драгоценном саду и забил лопатой. А ее тело послал мне в подарок.
Дориан сразу сменил тему, перейдя к другим, более веселым
воспоминаниям детства, и скоро Ясмини снова смеялась. Потом оба
замолчали, и она стыдливо потупилась. Не глядя на него, она
прошептала:
-  Помнишь, как ты взял меня поплавать в море, когда мы были
детьми? Тогда я впервые вышла из зенана.
-  Помню.
Голос его звучал хрипло.
-  Сводишь меня туда сегодня? - Она посмотрела на него. -
Пожалуйста, Доули.
Рука об руку они спустились на берег меж деревьями; пустой пляж
блестел под луной. На песке лежали пурпурно-черные тени пальмовых
листьев, вода маслянисто светилась, как черный жемчуг.
С тех пор как они были здесь в последний раз, волны прибоя
углубили пещеру в известняке. Они остановились у входа и повернулись
друг к другу.
-  То, что мы делаем, грех? - спросила она.
-  Даже если грех, мне все равно, - ответил он. - Я знаю только,
что люблю тебя и быть с тобой не кажется мне грехом.
-  Я тоже тебя люблю, - ответила она. - Проживи я еще сто лет, я
никого не могла бы любить сильней.
Она развязала ленту у шеи, и платье упало на песок. На ней
остались только шелковые шаровары.
У Дориана захватило дух, когда он посмотрел на девушку. Груди
Ясмини выросли, соски потемнели и заострились. Кожа стала гладкой и
блестела, как перламутр в раковине.
-  Ты дразнил меня, что я похожа на обезьяну, - сказала она
полувызывающе, полуробко, боясь, что он ее отвергнет.
-  Больше не похожа. - К Дориану вернулся дар речи. - Никогда не
видел никого прекрасней.
-  Я боялась, что не понравлюсь тебе. Я хочу, чтобы ты меня любил
Доули. Скажи, что я тебе нравлюсь.
-  Я люблю тебя, - сказал он. - Будь моей женщиной и моей женой.
Ясмини радостно рассмеялась, взяла его руки и положила себе на
грудь. Она была мягкой и податливой, соски затвердели, когда он мягко
сжал их пальцами.
-  Я твоя женщина. Думаю, я всегда была твоей женщиной. Не знаю,
как это сделать, но я хочу сегодня быть твоей женой.
-  Ты уверена, дорогая? Если об этом узнают, тебе может грозить
позор и страшная смерть.
-  Быть без тебя - смерть хуже той, что может придумать Куш. Я
знаю: навсегда это невозможно, но позволь мне одну ночь быть твоей
женой. Покажи мне как, Доули, покажи, пожалуйста.
И вот он расстелил на песке одежду, уложил на нее Ясмини, и
наконец медленно, с бесконечной нежностью, с тихими возгласами любви и
удивления, с удивленным аханьем и потом с единственным медлительным
спазмом боли, которая скоро кончилась и растворилась в последующей
радости, они стали любовниками.
Все последующие дни Дориан был занят обдумыванием предстоящей
кампании на материке. Он скупил почти всех предлагаемых в Ламу на
продажу вьючных животных и послал три свои дау с капитанами во главе
на юг в Занзибар, чтобы сделать там то же самое. Он также скупил на
рынках почти все зерно и товары для торговли.
Каждый день он часами беседовал с хозяевами караванов и с теми
арабскими купцами, которые были в караванах, подвергшихся нападению
разбойников. Он пытался выяснить, что это за разбойники, сколько их,
как они вооружены и как именно нападают. Он подсчитал потери, которые
понесли эти люди, и итог поразил его. Было украдено свыше трех лакхов
золотого песка, двадцать семь тонн свежей слоновой кости и почти
пятнадцать тысяч только что захваченных рабов. У калифа было
достаточно оснований для тревоги.
Что касается самих грабителей, сведения были неясными и
противоречивыми. Одни говорили, что это белые люди, франки, а черные у
них лучники и копейщики. Другие утверждали, что это исключительно
дикари, вооруженные копьями и луками.
Один утверждал, что нападают они только в темноте, когда караваны
останавливаются на ночлег. Другой рассказал, что его длинные ряды
скованных рабов попали в засаду днем; все охранники-арабы были
перебиты, уцелел только он. Третий купец поведал, что его и всех его
людей пощадили и освободили, предварительно отняв все ценное. Дориан
понял, что единого представления о том, кто эти разбойники и как они
действуют, нет.
Одно было ясно: разбойники появлялись с дикого юга, как лесные
джинны, и там же исчезали.
-  Что они делают с захваченными рабами? - спрашивал он, и арабы
пожимали плечами. - Может, продают где-нибудь? - настаивал Дориан.
-  Для их перевозки понадобился бы большой флот. А такого флота у
Берега Лихорадок никто не видел, - отвечали ему, и удивление Дориана
росло.
У него было слишком мало надежных сведений, на которых можно было
бы выстроить стратегию. И он сосредоточился на том, чтобы защитить
караваны, снова привести их в движение, потому что торговля почти
замерла. Перед лицом столь ощутимых потерь мало кто из арабских купцов
на Занзибаре и Ламу соглашался идти на дальнейший риск и оплачивать
новые перевозки.
Другие планы Дориана касались войны с разбойниками. Он будет
преследовать их в дикой глуши, выслеживать, как диких зверей - а они и
есть дикие звери - и уничтожать. Для этой цели он нанял всех
следопытов и караванщиков, которые с прекращением торговли остались
без работы.
Он не мог начать кампанию, пока погода на материке не изменится:
стоял сезон Большой Влаги, прибрежные равнины были затоплены дождями и
Берег Лихорадок оправдывал свою страшную славу. Однако когда дожди
прекратятся и снова подует ветер куси, Дориан должен быть готов
выступить.
Мысли о начале куси неизменно вызывали из памяти Ясмини. Этот
ветер понесет ее корабль на север залива, к жениху. И эта мысль
заставляла его страдать от гнева и досады.
Он подумывал написать калифу в Маскат с просьбой отменить этот
брак. Он даже собирался признаться приемному отцу в своей любви и
попросить позволения жениться на Ясмини. Они встречались ежедневно
после наступления темноты, но когда он рассказал ей о своем замысле,
Ясмини пришла в ужас и задрожала.
-  Я думаю не о себе, Доули, но если отец заподозрит, что мы любим
друг друга как мужчина и женщина, честь заставит его передать это дело
муллам на суд шариата, как бы он ни любил тебя. И приговор для нас
обоих может быть только один. Нет, Доули, в той стороне спасения нет.
Наша судьба в руках Аллаха, а он не всегда милосерден.
-  Я заберу тебя с собой! - объявил Дориан. - Возьмем дау и
несколько моих лучших людей, уплывем и найдем место, где могли бы жить
и любить друг друга.
-  Такого места нет, - печально сказала Ясмини. - Мы оба
мусульмане, а в исламе такого места нет. Мы навсегда станем париями и
бродягами. Здесь ты большой человек и еще возвысишься. Тебя любит и
уважает наш отец, любят все. Я не позволю тебе отказаться от всего
этого ради меня.
Очень много драгоценного времени, проведенного вместе, они
обсуждали свое положение. В лунном свете они лежали в объятиях друг
друга и бесконечно шептались.
Поняв, что у них нет возможности освободиться, нет спасения, они
любили друг друга со страстью почти свирепой, словно это могло
отвратить нависшую над ними судьбу.
Перед рассветом Дориан отводил Ясмини ко входу в туннель, здесь
она целовала его, как в последний раз, и по Дороге Ангела возвращалась
в зенан.
* * *
С каждым днем девушка, прежде игривая и радостная, которую все в
зенане любили, бледнела, становилась все молчаливее и безразличнее. Ее
подруги и служанки встревожились. А в маленьком замкнутом мире зенана
ничто не ускользало от внимания Куша.
Идиллия любви и отчаяния длилась целый месяц, до перемены муссона.
Экспедиционная армия готова была отплыть на материк. Приготовления к
замужеству Ясмини также завершались. Ее приданое уже было отправлено
из Маската в Абу-Даби, вещи упакованы и готовы к поездке, которая
переместит Ясмини на дау за тысячи миль к северу, в новый дом, в
заключение другого зенана, где она проведет остаток жизни.
Я не допущу этого, - говорил Дориан. - Я освобожу тебя, даже если
мне придется отказаться от всего остального в жизни.
-  Нет, Доули, я не позволю. У тебя будет еще много других жен, и
ты завоюешь славу и счастье без меня.
-  Нет, - отвечал он. - Мне неинтересны другие. Мне нужна только
ты.
-  Тогда я больше никогда не приду к тебе по Дороге Ангела. Если
ты не пообещаешь забыть об этом безумии, мы видимся в последний раз,
Доули. Поклянись!
-  Не могу.
-  Тогда мы больше не увидимся.
Он видел, что она приняла решение.
-  Пожалуйста, Ясси, ты не можешь быть такой жестокой к нам обоим.
-  Тогда полюби меня в последний раз.
-  Ясси, я не смогу уйти без тебя.
-  Ты сильный. Сможешь. Люби меня. Дай мне то, за что я смогу
держаться, смогу помнить.
У входа в туннель они расстались, и Ясмини, почти ослепнув от
слез, побежала назад по узкому проходу. А когда выбиралась из
отверстия в мавзолее древнего святого, большая рука схватила ее и
подняла на ноги.
Она отбивалась, брыкалась, но Куш без труда удерживал ее и смеялся
ей в лицо.
-  Я много лет ждал этого, маленькая развратница. Я знал, что
когда-нибудь ты окажешься в моей власти. Ты всегда была слишком смелой
и упрямой.
-  Оставь меня! - закричала она. - Отпусти!
-  Нет, - ответил Куш. - Теперь ты моя. Никогда больше ты не
нарушишь мои правила. Другие женщины будут слушать твои крики, и
дрожать в своих постелях, и думать о цене греха.
-  Мой отец! - закричала она. - Мой будущий муж заставит тебя
дорого заплатить, если ты причинишь мне вред.
-  Твой отец едва знает твое имя. У него много дочерей, и среди
них нет блудниц. А твой будущий муж никогда не допустит в свой зенан
гнилой полупрожеванный плод. Нет, малышка, отныне ты принадлежишь
только Кушу.
Куш отнес ее в маленькую комнатку у кладбища, на краю садов,
укрытую от остального зенана зарослями колючих цветущих кустов.
Здесь его ждали два помощника, тоже евнухи, рослые, жирные и очень
сильные. Они много раз совершали в прошлом такую казнь и уже все
приготовили.
Куш и его помощники уложили Ясмини на жесткую деревянную раму и
раздели. Все трое улыбались в предвкушении удовольствия; они были в
набедренных повязках и лоснились от пота: в комнатке было жарко. Они
трогали ее тело, гладили шелковистые руки и ноги, нюхали волосы,
щипали маленькие груди. Потом, когда она была совсем обнажена,
привязали ее руки и ноги кожаными ремнями, так что она лежала распятая
и не могла пошевелиться. Куш встал между ее ног и улыбнулся почти
по-родственному.
-  Ты выбрала разврат. Мы знаем с кем, и меня терзает то, что этот
человек стал слишком могущественным, чтобы привлечь его к ответу. Его
наказанием будет известие о твоей судьбе. А мир за этими стенами
узнает, что ты умерла от лихорадки. Многие умирают так в это время
года. Однако я позабочусь, чтобы твой любовник узнал правду. До конца
своих дней он будет сознавать, что виноват в твоей необычной смерти.
По-прежнему улыбаясь, он наклонился и положил руку на ее срам,
нежно погладил мягкие темные волосы меж ног.
-  Я уверен, ты слышала об участи дурных девушек, которые попадали
в эту комнату. На всякий случай, если ты не знаешь, я буду объяснять
тебе, что мы делаем.
Он кивнул одному из евнухов, и тот подошел к Кушу с деревянным
подносом. На подносе лежали два небольших свертка из тонкой рисовой
бумаги и формой напоминали рыбу длиной в палец, с утончающимися
концами. Пакеты блестели в свете лампы, густо смазанные бараньим
жиром.
-  В каждом пакете пять унций порошка жгучего перца. Я сам
выращиваю стручки в своем маленьком саду. Перец острейший. Даже
моголу, который всю жизнь питается острыми пряностями, мой перец
сожжет кожу и плоть во рту. Когда я размалываю перец, мне приходится
надевать перчатки, чтобы уберечь руки.
Неожиданно он воткнул в нее указательный палец.
-  Один сверток - в это маленькое ароматное отверстие спереди.
Ясмини закричала от неожиданности, боли и унижения, а Куш
продолжал улыбаться, глядя на нее. Потом вытащил палец, но снова
засунул его, еще глубже.
-  А второй пакет для другого отверстия, более темного, сзади.
Он вынул палец, понюхал, сморщил нос и скорчил рожу евнухам. Те
радостно захохотали.
Куш взял с подноса один из пакетов. Ясмини в ужасе смотрела на
него, пытаясь разорвать свои путы.
-  Держите ноги, - велел Куш евнухам. Один из них насильно
раздвинул ей колени. Куш развел нежные волоски и мягкие губы под ними.
Затем с уверенностью, рожденной практикой, протолкнул смазанный
жиром сверток в тело девушки.
-  Вижу, аль-Амхара уже прошел этим путем и облегчил мне задачу, -
сказал он, отступил и вытер пальцы о тряпку.
-  С передом закончили. Теперь зад, - сказал он и взял второй
сверток.
Помощник просунул руки под тело Ясмини, взялся за маленькие
круглые ягодицы и грубо развел их в стороны.
Ясмини прикусила губу, и ее зубы стали розовыми от крови. Она
извивалась гибким золотистым телом, насколько позволяли ремни, и слезы
стекали ей в волосы.
Свободной рукой Куш порылся между ее ягодицами.
-  Раскрой шире, - сказал он помощнику. - Да, так лучше. Так
упруго и приятно.
Всхлипывания Ясмини перешли в истошный крик.
-  Да, - усмехнулся Куш. - Вот так. До конца. Насколько я смог
просунуть.
Он сделал шаг назад.
-  Готово! Дело сделано. Свяжите ей лодыжки и колени, чтобы она не
могла выбросить лакомство.
Они проворно связали Ясмини, потом отошли и с удовлетворением
осмотрели свою работу.
-  Теперь идите и заканчивайте копать шлюхе могилу.
Евнухи вышли на кладбище, и вскоре стало слышно, как лопата
врезается в мягкую землю. За работой они болтали и смеялись.
Куш подошел к Ясмини сбоку.
-  Твои носилки готовы. Есть и ткань, чтобы прикрыть тебя, когда
мы опустим тебя в землю.
Он показал на все это у дальней стены.
-  Посмотри. Я даже своими руками приготовил тебе надгробный
камень. - Он повернул его так, чтобы Ясмини могла прочесть. - На нем
день твоей смерти, и он говорит миру, что ты умерла от лихорадки.
Теперь Ясмини молчала, тело ее было напряжено. Взгляд ее глаз,
диких и блестящих от слез, устремился к лицу Куша, когда тот склонился
к ней.
-  Понимаешь, порошок жгучего перца столь смертоносен, что
проедает рисовую бумагу, а жидкости внутри твоего тела смачивают и еще
больше размягчают ее. Вскоре бумага растворится, и порошок в твоих
интимных местах высвободится.
Он погладил ее волосы - от лба назад, потом с женственной
нежностью большим пальцем вытер слезы с глаз.
-  Сначала ты почувствуешь легкое покалывание, жжение, которое
постепенно превратится в огонь, пожирающий огонь. Он заставит тебя
мечтать о менее жгучем пламени ада. Я не раз видел, как на этой
деревянной постели умирали развратницы, но не думаю, что существуют
слова, способные описать их страдания. Порошок проест твою утробу и
внутренности, как сто крыс, вгрызающихся в плоть, и все женщины в
зенане услышат твои крики. И когда в следующий раз их будет искушать
грех, они вспомнят тебя.
Теперь Куш дышал тяжело, лицо его исказилось: он был возбужден
картиной страданий, которую сам описывал.
-  Когда это начнется? - задал он риторический вопрос. - Кто
знает… Через час, два, может, позже. Неизвестно. Когда закончится? Не
могу сказать. Одни умирают за день, сильные могут умирать четыре дня и
кричать до последнего мига. Думаю, ты сильная, но посмотрим.
Он подошел к двери и крикнул евнухам, копавшим могилу:
-  Вы еще не закончили? Пока не закончите, не сможете прийти сюда
и позабавиться.
-  Мы скоро.
Один из них остановился, опираясь на лопату. Над краем ямы
виднелись только его бритая голова.
-  Мы управимся раньше, чем разорвется первый пакет.
Куш вернулся в комнату и удобно уселся на скамью у дальней стены.
-  Ожидание - самое интересное, - сказал он Ясмини. - Некоторые
умоляют о милосердии, но я знаю, что ты для этого слишком горда.
Иногда храбрые пытаются скрыть от меня миг, когда пакет разрывается.
Стараются лишить меня потехи, но ненадолго. - Он захихикал. - Совсем
ненадолго.
Он сложил руки на мягкой, женской груди и откинулся на спину.
-  Я буду с тобой до конца, Ясмини, буду делить с тобой острые
мгновения. А потом изредка всплакну на твоей могиле, ибо я
чувствителен и добросердечен.
* * *
Весть о том, что Куш забрал в маленький домик за кладбищем еще
одну девушку, быстро разнеслась по зенану. И едва Тахи услышала
страшную новость, она поняла, кто эта девушка.
Она также точно знала, что сделать. Не колеблясь, она набросила
шаль и чадру и взяла корзину, с которой всегда ходила в город за
покупками, когда ее посылали с поручениями жены принца или его
наложницы. Свободная женщина, вдобавок старуха, она беспрепятственно,
без досмотра выходила из зенана в открытый мир за его стенами, и среди
ее обязанностей были ежедневные походы на базар.
Она вышла из своей комнатушки за кухней и кладовками и прошла
через весь зенан. Тахи очень боялась, что кто-нибудь из евнухов
остановит ее раньше, чем она доберется до ворот.
Над зенаном и его садами нависла глубокая неестественная тишина,
словно там никто не жил.
Не смеялись дети, не пели женщины, и огонь на кухне погас. Все
обитательницы женского мира закрылись с детьми в своих помещениях.
Было так тихо, что когда Тахи остановилась и прислушалась, она
услышала только стук собственной крови в ушах.
На страже у ворот был только один евнух, но он хорошо знал Тахи.
Захваченный тишиной и ожиданием драмы, он едва скользнул по ней
взглядом, когда она отвела чадру с лица, чтобы он узнал ее. Пухлой
рукой с пальцами в многочисленных кольцах он сделал ей знак проходить.
Когда ее уже нельзя было увидеть от ворот, Тахи сразу бросила
корзину и побежала. Пробежав милю, она так устала, что едва могла
дышать. Она упала на краю тропы, не в силах сделать хоть шаг. Из полей
показался мальчик-раб, он гнал перед собой двух ослов, нагруженных
связками коры из мангрового леса - для дубления кожи. Тахи с трудом
встала и порылась в одежде в поисках кошелька.
-  Моя дочь умирает, - сказала она мальчику. - Я должна привести к
ней врача. - И протянула серебряную рупию. - Отвези меня к нему, а в
крепости я дам тебе еще одну монету.
Мальчик жадно посмотрел на монету и энергично кивнул. Он снял с
осла одну из связок и положил ее в стороне. Потом усадил Тахи на осла,
хлестнул животное, заставляя пойти рысью, и побежал следом, со смехом
крича Тахи:
-  Держись, матушка! Рабат быстр, как стрела. Ты моргнуть не
успеешь, а мы уже будем в крепости.
* * *
Дориан сидел на террасе рядом с Бен-Абрамом. Они пили густой
черный кофе и составляли список медицинских принадлежностей,
необходимых для путешествия на материк. Почти с того мгновения, как
Дориан ступил на берег Ламу, они радостно возобновили прерванную
дружбу. Бен-Абрам каждый день присоединялся к Дориану в утренней
молитве, потом они долго сидели и вели приятную беседу, как давние
друзья.
-  Я слишком стар, чтобы покидать остров, - возражал Бен-Абрам,
когда Дориан настаивал, чтобы он участвовал в походе и заботился о
здоровье солдат.
-  Мы оба знаем, что ты так же силен и проворен, как в день нашей
первой встречи, - говорил Дориан. - Неужели ты позволишь мне умереть
на материке от какой-нибудь страшной болезни? Ты мне нужен, Бен-Абрам.
Дориан замолчал, услышав шум в конце террасы. Он встал и
раздраженно крикнул стражникам:
-  Что за шум? Я приказывал не беспокоить!
-  Я пыль под твоими ногами, великий шейх. Но тут пришла старуха,
которая кусается, царапается и брыкается, как бешеная кошка.
Дориан с досадливым возгласом вознамерился приказать стражнику
вышвырнуть старуху пинком под зад, когда та закричала:
-  Аль-Амхара! Это я, Тахи! Во имя Аллаха, позволь мне говорить с
тобой о той, кого мы оба любим.
Дориан похолодел от ужаса. Тахи никогда не решилась бы на подобную
нескромность, если бы с Ясмини не случилось что-то ужасное.
-  Пропустите ее, - крикнул он стражникам и сам торопливо пошел
навстречу старухе, едва живой от усталости и тревоги.
Она повалилась наземь и обняла его ноги.
-  Куш знает о вас с девушкой. Когда Ясмини вернулась в зенан, он
поджидал ее и отвел в маленький домик за кладбищем, - выпалила она.
По своей жизни в стенах зенана Дориан хорошо знал, что это за
маленький дом. Вопреки строгому запрету мальчики зенана подстрекали
друг друга пробраться через колючие кусты и коснуться страшной
деревянной рамы. Они пугали друг друга жуткими историями о том, что
Куш делает с женщинами, которых забирает сюда. Одним из самых ужасных
воспоминаний Дориана о жизни в зенане были крики девушки по имени
Салима, которую забрали туда, когда Куш узнал о ее любви к молодому
воину из охраны губернатора.
Крики продолжались четыре дня и три ночи, постепенно слабея, а
наступившая в конце концов тишина была ужаснее самых пронзительных
воплей.
Предупреждение Тахи на долгие мгновения лишило его самообладания.
Он чувствовал, что сила покинула его ноги и ими не пошевелить;
сознание туманилось, словно пытаясь уйти от этого ужаса. Но он,
содрогнувшись, преодолел слабость и повернулся к Бен-Абраму. Старый
врач встал. Его лицо было исполнено тревоги и сочувствия.
-  Я не должен был этого слышать, сын мой. Ты, должно быть,
потерял рассудок. Но мое сердце разрывается от боли за тебя.
-  Помоги мне, старый друг, - взмолился Дориан. - Да, я по
глупости совершил ужасный грех, но это грех любви. Ты знаешь, что
делает с ней Куш.
Бен-Абрам кивнул.
-  Я видел плоды его чудовищной жестокости.
-  Бен-Абрам, мне нужна твоя помощь.
Силой взгляда Дориан хотел побудить старика к действию.
-  Я не могу войти в зенан, - сказал старый врач.
-  Если я выведу ее оттуда, ты поможешь?
-  Да, сын мой. Если удастся привести ее ко мне, я помогу. Если не
будет поздно.
Бен-Абрам повернулся к Тахи.
-  Когда он забрал ее в маленькую комнату?
-  Не знаю. Часа два назад, - всхлипнула Тахи.
-  Тогда у нас очень мало времени, - резко сказал Бен-Абрам. -
Необходимые инструменты у меня с собой. Нужно идти немедленно.
-  Тебе не поспеть за мной, отец. - Дориан надел перевязь. -
Поезжай за мной как можно быстрее. С восточной стороны есть тайный ход
под стеной.
Он быстро объяснил, как найти вход в туннель.
-  Я проезжал там и помню старые руины, - сказал Бен-Абрам.
-  Жди меня там, - сказал Дориан и, перепрыгивая через три
ступеньки, бросился на конюшню. Подбегая, он увидел, что один из
конюхов выводит во двор вороного жеребца, чтобы почистить. У лошади на
изящной голове арабского скакуна была узда. Это был один из самых
быстрых жеребцов среди тех, которых подарил Дориану на прощание калиф
в Маскате.
Он выхватил повод у удивленного конюха и взлетел на голую спину
жеребца. Вонзил пятки в бока, жеребец рванул с места, и, еще не
достигнув ворот, они неслись галопом.
Они проносились по узким улицам, распугивая кур, собак и людей. А
когда вырвались на открытую местность за городом, Дориан лег на спину
жеребца, ухватил его за шею и погнал во весь опор.
-  Беги! - шептал он коню, и тот водил ухом, прислушиваясь. - Беги
ради моей жизни и любви.
Они промчались через мангровую рощу.
Дориан свернул с главной дороги, и сто ярдов они шли по илу, потом
снова ступили на твердую почву и пробрались через пальмовую рощу,
срезав почти полмили.
Впереди между стволами виднелись высокие белые стены зенана;
выехав из рощи, Дориан повернул к берегу, чтобы его не могли увидеть
от ворот.
Прямо впереди показались руины и, держась рукой за холку жеребца,
он спрыгнул на землю. Жеребец не остановился, и Дориан использовал
инерцию движения, чтобы пролететь через кусты к самому краю
углубления.
Он выпростался из цепких ветвей и побежал к темному отверстию.
Проход внутри был уже и ниже, чем он помнил, и в нем царила
непроглядная тьма. Когда неровная поверхность под ногами начала
подниматься, Дориан едва не упал.
Наконец он увидел впереди тусклый свет - выход - и смог прибавить
шагу. Подпрыгнув, он ухватился за край отверстия, одним движением
подтянулся и оказался на залитой солнцем террасе, где много лет назад
Ясмини и ее подруги играли в куклы.
Там было пусто. Широким шагом он пересек террасу и спустился по
лестнице - той самой, на которой Заян аль-Дин повредил лодыжку, - в
сад.
У начала лестницы он остановился и осмотрелся. Над зенаном и
садами навис полог тишины. Рабыни не занимались клумбами и фонтанами,
не было никакого движения, даже птицы не пели. Ветерок стих, как будто
вся природа затаила дыхание. Пальмовые листья молча повисли, и ни один
лист не шевелился на высоких вершинах казуарин.
Дориан вытащил саблю, зная, что без колебаний убьет любого евнуха,
какой попытается преградить ему дорогу, и направился к северному концу
зенана, к мечети и кладбищу.
Он пробежал по узкой аллее между внешней стеной и мечетью. Впереди
изгородь из колючих кустов окружала кладбище. Дориан пролез в
отверстие, которое хорошо помнил, и оказался на кладбище. На каждой
могиле стоял надгробный камень, а свежие могилы еще были украшены
выцветшими лентами и флагами.
Домик стоял на дальней стороне, колючая изгородь вокруг него
сильно разрослась за те годы, что Дориан ее не видел. Дверь в домик
была открыта. Дориан затаил дыхание, ожидая услышать изнутри звуки
страдания. Тишина была удушающей и зловещей, она казалась заряженной
злом.
И тут Дориан услышал голоса - высокие голоса, бабью болтовню
скопцов. Саблю он прятал под полой одежды и теперь неслышно извлек ее.
Послышался смех, и Дориан увидел одного из евнухов. Тот сидел на краю
только что выкопанной могилы, свесив в нее ноги, его мягкий живот
лежал на коленях. Дориан подошел к нему сзади. Он видел на его спине
проступающие сквозь жир бугорки позвонков: евнух наклонился вперед и
разговаривал с кем-то в яме.
Дориан вонзил острый, как игла, конец своего длинного кривого
ятагана между двумя позвонками, одним хирургическим ударом перерубив
позвоночник. Евнух умер, не издав ни звука, и скользнул в яму; тяжесть
тела сняла его с клинка.
Как мешок жира, он упал на стоявшего внизу.
Придавленный его тяжестью второй евнух гневно завизжал и попытался
освободиться.
-  Что ты делаешь, Шариф? Что за забавы?
Из ямы показалась его бритая голова, похожая на яйцо страуса.
Дориан взмахнул саблей и резко опустил ее, аккуратно разрезав
череп пополам до самых зубов. Поворотом запястья высвободил клинок и
повернулся к двери домика.
Он кинулся внутрь, и, когда приблизился, из дома показался Куш,
преградив ему дорогу своим массивным телом. Они смотрели друг на друга
всего мгновение, но Куш сразу узнал его. Он был в толпе на берегу,
когда Дориан сошел на сушу после прибытия флотилии из Маската.
С поразительным для такого тучного тела проворством евнух
отпрыгнул в комнату и схватил стоявшую у стены лопату. Другим прыжком
он оказался за деревянной рамой, на которой лежала Ясмини, и занес
лопату над девушкой.
-  Не подходи! - закричал он. - Одним ударом я разорву свертки в
ней и высвобожу яд.
Ясмини лежала обнаженная, ее лодыжки и колени были связаны, руки
привязаны высоко над головой; они тянули за собой золотистые груди,
потерявшие форму. Девушка посмотрела на Дориана, но даже ее огромные
глаза были недостаточно велики, чтобы вместить весь ее ужас.
Дориан бросился вперед в то мгновение, как Куш с силой опустил
лопату. Дориан успел под удар раньше, чем лопата вонзилась в нежный
живот Ясмини, и закрыл ее своим телом. Удар пришелся по нему - было
слышно, как хрустнули ребра. Страшная боль отдалась в спине.
Дориан перекатился по раме, заставляя себя не думать о боли и
стараясь не наваливаться на Ясмини, чтобы не раздавить хрупкие
мешочки. Куш снова занес лопату, на этот раз целясь Дориану в голову.
Его жирное лицо превратилось в маску ярости, огромный живот
перевесился через набедренную повязку.
Весь левый бок Дориана онемел; Дориан стоял на одном колене, не
успевая подняться, чтобы встретить следующий удар.
Но в правой руке он все еще сжимал саблю и теперь выставил ее
вперед и чиркнул острием по животу Куша на уровне пупка, разрезав его,
как домохозяйка вспарывает брюхо морскому окуню. Куш выронил лопату,
та с грохотом упала на пол. Евнух отшатнулся к дальней стене, обеими
руками пытаясь стянуть края раны. Он удивленно смотрел на нее и видел,
как его собственные кишки скользкими веревками просовываются между
пальцами. Горячее зловоние распоротых внутренностей заполнило
комнатку.
Дориан заставил себя встать. Его левая рука висела, онемевшая и
бесполезная. Он склонился к Ясмини.
-  Я молилась, чтобы ты пришел, - прошептала она. - Не думала, что
это возможно… а сейчас уже поздно. Куш затолкал в меня ужасные вещи.
-  Я знаю, что нужно сделать, - сказал ей Дориан. - Не
разговаривай. Лежи тихо.
Куш испустил высокий пронзительный вопль, но Дориан даже не
взглянул на евнуха, когда тот упал ничком и слабо задергался в массе
собственных кишок.
Дориан просунул лезвие ятагана между лодыжек Ясмини и разрезал
кожаные ремни. Потом то же самое проделал у коленей.
-  Не пытайся сесть. Напряжение может разорвать мешочки.
Прикосновением острого лезвия он рассек ремни, удерживавшие ее
руки, потом бросил саблю и принялся массировать онемевшую левую руку.
С облегчением он почувствовал, как в руке закололо, в нее
возвращалась сила, до самых кончиков пальцев.
Он просунул руки под плечи Ясмини, осторожно снял ее с деревянной
рамы и поставил на ноги.
-  Садись на корточки, - приказал он. - Медленно. Не делай резких
движений.
Он помог ей присесть.
-  Теперь разведи колени и осторожно тужься, как в отхожем месте.
Он присел рядом с ней и обнял за плечи.
-  Сначала осторожно, потом сильней.
Она набрала в грудь воздуха и начала тужиться, ее лицо исказилось
и налилось кровью. Вдруг послышался булькающий звук, и первый пакет
вылетел из ее тела с такой силой, что ударился о пол между ног и
разорвался, высыпав на плиты пола красный порошок. Острый, едкий запах
перца смешался с зловонием внутренностей Куша и ударил в нос.
-  Хорошо! Умница, Ясси. - Он крепче обнял ее. - Можешь то же
самое проделать со вторым мешочком?
-  Попробую.
Она снова вдохнула и натужилась. Но через минуту резко выдохнула и
покачала головой.
-  Нет, он не движется. Не могу.
-  Бен-Абрам ждет на том конце Дороги Ангела. Я отведу тебя к
нему. Он знает, что нужно делать.
Он осторожно поставил ее на ноги.
-  Не пытайся идти. Малейшее движение может разорвать мешочек.
Медленно обними меня одной рукой за шею. Держись.
Свободную руку он просунул девушке под колени и легко поднял ее. А
когда направился к выходу, Куш застонал и пробормотал:
-  Помоги мне. Не оставляй меня. Я умираю.
Дориан даже не оглянулся.
Он обогнул могилу, на дне которой лежали мертвые евнухи, и быстро
пошел прочь, опасаясь еще какой-нибудь встречи, потому что оставил
ятаган на полу в домике и еще не мог свободно пользоваться раненой
рукой. Но гораздо больше он боялся встряхнуть или сжать Ясмини.
Ему приходилось искупать спешку осторожностью, и на ходу он шептал
Ясмини, пытаясь успокоить ее и внушить ей уверенность:
-  Все будет хорошо, моя маленькая. Бен-Абрам сумеет избавить тебя
от этого. Скоро все будет кончено.
Ровным шагом он пересек лужайку, стараясь смягчать тряску для
своей драгоценной ноши, и по лестнице к могиле святого поднимался
медленно, осторожно ступая на каждую ступеньку. Потом опустил Ясмини в
отверстие туннеля, а когда спрыгнул к ней, тревожно всмотрелся в лицо,
опасаясь увидеть признаки того, что его движения причинили
непоправимый вред ее нежной женственности.
-  Все хорошо? - спросил он.
Она кивнула и попыталась улыбнуться.
-  Мы почти на месте. Бен-Абрам ждет.
Он снова взял ее на руки и вынужден был согнуться чуть ли не
вдвое, чтобы не задевать низкий потолок туннеля.
Дориан увидел впереди свет и почти невольно ускорил шаг. Кусок
упавшего коралла подвернулся ему под ногу, он споткнулся и едва не
упал, ударив Ясмини о стену.
-  Ах!
Ясмини ахнула при ударе, и Дориан почувствовал, что у него
остановилось сердце.
-  В чем дело, моя дорогая?
-  Внутри жжет! - прошептала она. - О Аллах, как жжет!
Он пробежал несколько последних шагов и вынес ее на солнечный свет
из развалин.
-  Бен-Абрам! - закричал Дориан. - Во имя Господа, где ты?
-  Здесь, сын мой.
Бен-Абрам встал со своего места, где ждал в тени, и заторопился к
ним со своей сумкой.
-  Началось, отец. Поторопись.
Они уложили Ясмини на землю, и Дориан почти нечленораздельно
объяснил, как Ясмини избавилась от первого пакета.
-  Но второй еще в ней, и он начал протекать.
-  Держи ей колени вот так, - показал Бен-Абрам, а Ясмини
сказал: - Тебе будет больно. Эти инструменты я использую при родах.
Инструменты блеснули в его руках. Ясмини закрыла глаза.
-  Отдаюсь на волю Бога, - прошептала она и впилась ногтями в
предплечье Дориана, когда Бен-Абрам принялся за работу.
Волны боли искажали ее лицо, она скривила и прикусила губы. Один
раз легко застонала, и Дориан беспомощно прошептал:
-  Я люблю тебя, цветок моего сердца.
-  И я люблю тебя, Доули, - ахнула она, - но внутри меня жжет
огонь.
-  Сейчас мне придется тебя порезать, - сказал Бен-Абрам.
Мгновение спустя Ясмини закричала, и все ее тело застыло.
Дориан увидел кровь на руках Бен-Абрама, когда тот взял серебряный
инструмент, напоминающий по форме двойную ложку. Минуту спустя он
откинулся на корточках, и между чашечками ложки инструмента был зажат
окровавленный, промокший, полураспавшийся пакет.
-  Достал, - сказал он. - Но он начал протекать и оставил в ней
перец. Надо быстро отнести ее к воде.
Дориан подхватил Ясмини, забыв о раненой руке и боли в треснувших
ребрах. Он побежал, прижимая к груди обнаженное тело Ясмини. Бен-Абрам
ковылял за ним, быстро отставая. Дориан пробежал под пальмами, выбежал
на песок и опустил Ясмини в зеленую прохладную воду.
Подоспел и Бен-Абрам с большой медной клизмой в руках.
Дориан держал нижнюю часть тела Ясмини под поверхностью, а
Бен-Абрам несколько раз подряд наполнял клизму морской водой и впускал
воду внутрь. Прошло полчаса, прежде чем он удовлетворился и позволил
Дориану вынести Ясмини на песок.
Она дрожала от потрясения и боли. Дориан закутал ее в шерстяную
шаль, и они уложили девушку в тени под деревьями. Бен-Абрам достал из
сумки большую бутыль с мазью и смазал повреждения.
Немного погодя Ясмини перестала дрожать и сказала:
-  Боль уходит. Еще жжет, но не так сильно.
-  Большую часть яда я извлек ложками. А остальное успел промыть,
прежде чем был причинен большой ущерб. Мазь поможет ранам быстро
затянуться. - Бен-Абрам подбадривающее улыбнулся, готовя иглу и
высохшую кишку.
-  Тебе повезло. Благодари Тахи и аль-Салила.
-  Что нам теперь делать, Доули? - Она протянула к Дориану руку.
Он взял ее и сжал. - Я не могу вернуться в зенан.
Теперь - бледная, закутанная в шаль - она снова стала похожа на
маленькую девочку с лицом обезьянки, растрепанные влажные волосы
падали ей на плечи, а под глазами легли тени боли.
-  Клянусь, ты никогда не вернешься в зенан.
Дориан наклонился и поцеловал ее в разбитые, распухшие губы. Потом
поднялся, и его лицо стало мрачным.
-  Я должен тебя покинуть, пока Бен-Абрам заканчивает работу, -
сказал он. - У меня осталось еще одно дело, но я скоро вернусь, как
только его закончу. Будь храброй, любовь моя.
Он прошел под деревьями обратно, спрыгнул в углубление и по
туннелю прошел под стеной зенана. Осторожно выбрался на террасу могилы
святого и с минуту постоял, прислушиваясь и приглядываясь.
Царила мертвая тишина, поэтому Дориан спустился по лестнице и
пересек лужайку. Он задержался у отверстия в колючей изгороди,
убеждаясь, что тела евнухов не обнаружены и никто не поднял тревогу.
Потом осторожно пошел вперед.
Войдя в домик, он остановился, давая глазам привыкнуть к полутьме
после яркого солнечного света. Куш лежал на полу свернувшись, в позе
зародыша. Окровавленные руки он прижал к вспоротому животу, глаза
закрыл. Дориан решил, что он умер, но, когда он сделал шаг, евнух
открыл глаза. Его лицо изменилось.
-  Пожалуйста, помоги старому Кушу, - прошептал он. - Ты всегда
был добрым мальчиком, аль-Амхара. Ты не дашь мне умереть.
Дориан наклонился и подобрал с пола ятаган.
Куш взволнованно зашевелился.
-  Нет, не убивай меня. Именем Аллаха молю тебя о милосердии.
Дориан сунул ятаган в ножны, и Куш с облегчением прошептал:
-  Я ведь сказал, что ты был добрый мальчик. Помоги мне лечь на
носилки.
Он попробовал подползти к носилкам, на которых Ясмини должны были
отнести к могиле, но от этого движения в его животе раскрылась зияющая
рана. Потекла свежая кровь, и Куш снова лег, сжимая рану.
-  Помоги мне, аль-Амхара. Позови на помощь других, пусть отнесут
меня к врачу.
С безжалостным лицом Дориан наклонился, схватил Куша за ноги и
потащил по полу к двери.
-  Нет! Не надо! Рана раскроется шире, - завопил Куш, но Дориан не
обратил внимания на его протесты.
За Кушем на плитах оставался длинный скользкий след из крови и
пищеварительных соков. Дориан вытащил его из двери на солнечный свет.
Куш застонал и ухватился за дверной косяк, цепляясь за него с
отчаянием утопающего. Дориан отпустил его ноги, стремительным
движением, за которым почти невозможно было уследить глазу, извлек
ятаган и одним взмахом отрубил три пальца на правой руке, которой
цеплялся Куш. Евнух завопил и прижал изуродованную руку к груди. Он в
ужасе смотрел на нее.
-  Ты искалечил меня, - закричал он.
Дориан спрятал ятаган в ножны, снова схватил евнуха за ноги и
потащил по земле к отверстой могиле.
Они преодолели половину расстояния, прежде чем Куш понял намерение
Дориана. Его крики стали высокими, бабьими, он дергался и
сопротивлялся, а внутренности волочились за ним по песку.
-  Женщины услышат твои вопли и подумают, что твои грязные свертки
раскрылись в животе Ясмини, - сказал Дориан. - Пой, жирный мешок
свиного сала. Тебе никто не поможет, кроме дьявола в аду.
Последним толчком он перевалил Куша через край ямы, и тот упал на
тела евнухов. Дориан стоял наверху, подбоченясь, и смотрел на него,
дожидаясь, пока выровняется дыхание и немного утихнет боль в ребрах. И
в его зеленых глазах Куш увидел свою смерть.
-  Милосердия!
Он попытался встать, но боль в кишках была слишком сильна, и он,
поджав колени к груди, прислонился к стене только что выкопанной
могилы.
Дориан вернулся в домик за лопатой. Когда первые порции земли
посыпались в яму, Куш закричал:
-  Нет, нет! Как ты можешь так поступать со мной!
-  А как ты совершал свои чудовищные злодеяния, мучая беззащитных
женщин, находившихся в твоей власти? - ответил Дориан.
Куш кричал и молил о пощаде, пока земля не заглушила его крики.
Дориан упрямо работал, пока не забросал землей яму с тремя телами.
Потом утоптал землю и сделал аккуратную насыпь.
Из домика он принес могильную плиту с именем Ясмини и установил на
насыпи.
Обвязал плиту лентой с поминальной молитвой о мертвых,
похороненных в могиле. Потом вернул лопату в домик, собрал куски
разрезанных ремней и прихватил одеяние Куша, которое евнух повесил на
колышек в стене. Скатал и перевязал ремнями.
Прежде чем выйти, он огляделся, убеждаясь, что все в порядке, и
мрачно улыбнулся.
-  Следующие сто лет поэты будут писать стихи о таинственном
исчезновении трех евнухов, после того как они убили и похоронили
прекрасную принцессу Ясмини. Может, сам дьявол придет проводить их в
ад. И никто ничего не узнает. Но какие чудесные легенды станут
рассказывать потомки!
И он в последний раз покинул зенан по Дороге Ангелов.
Когда Дориан вернулся туда, где оставил Бен-Абрама и Ясмини, врач
закончил сшивать раны Ясмини и перевязывал их, используя хлопок.
-  Все сделано на совесть, аль-Салил, - заверил он Дориана. -
Через семь дней я сниму швы, а через месяц она полностью выздоровеет,
словно ничего и не было.
Дориан закутал Ясмини в одеяние Куша из тончайшей шерсти,
осторожно помог ей подняться на жеребца, положив к себе на руки, чтобы
не давить на ее раны. Они медленным шагом направились к крепости.
Ясмини была закутана так плотно, что встречные не могли бы сказать,
мужчина это или женщина.
-  Никто за пределами зенана не видел твоего лица. И никто не
узнает в тебе принцессу Ясмини, потому что она лежит под могильной
плитой на кладбище в зенане.
-  Я правда свободна, Доули? - с трудом прошептала она, потому
что, несмотря на всю его осторожность, швы болели.
-  Нет, глупое маленькое бремя. Ты теперь мальчик-раб,
принадлежащий великому шейху аль-Салилу. И никогда не освободишься.
-  Никогда? - спросила она. - Обещай, что я всегда буду твоим
рабом. Что ты никогда меня не отпустишь.
-  Клянусь.
-  Тогда я спокойна.
И она положила голову ему на плечо.
Впоследствии на рынках Ламу много недель говорили об исчезновении
евнуха Куша. Его хорошо знали на островах и боялись и ненавидели даже
за пределами зенана. Рассказывали, что, когда Куш шел ночью по дороге,
его забрал лесной джинн. В другой версии той же истории похитителем
выступал сам шайтан. Более прагматичные полагали, что евнух обокрал
своего господина калифа аль-Малика и, боясь наказания, нанял дау,
чтобы переправиться через пролив и исчезнуть в Африке. В подкрепление
этой теории шейх аль-Салил издал приказ об аресте Куша и пообещал
вознаграждение в десять тысяч рупий за его пленение.
Через месяц, когда ничего нового о евнухе не появилось, сплетники
на рынках потеряли к нему интерес.
Новым предметом обсуждения на островах стала смена ветров каскази
на куси - начало нового торгового сезона. К тому же предстоящее
отправление экспедиционной армии шейха аль-Салила заставило забыть о
трех исчезнувших евнухах.
В большой свите шейха мало кто обратил внимание на нового
мальчика-раба Ясси. Хотя мальчишка был хорош собой и грациозен, даже в
своем длинном, до щиколоток, одеянии, вначале он казался болезненным,
застенчивым и робким. Мальчика взяла под опеку новая женщина-служанка
Тахи, та самая, что в детстве воспитывала шейха. Ясси поселился с ней,
и скоро его красота и учтивость завоевали сердца всех слуг и рабов.
У Ясси был прекрасный, еще не сломавшийся голос, и он превосходно
играл на систре. Шейх аль-Салил каждый вечер посылал за ним, чтобы
послушать его пение в своих личных покоях, и никто не посчитал
странным такой отдых после трудного дня, желания развеять тревоги и
опасения. Через несколько недель Ясси стал явным любимцем хозяина и
его личным слугой. Шейх приказал, чтобы Ясси спал за небольшим
занавесом в его опочивальне, чтобы слышать призыв шейха и исполнять
его пожелания и ночью.
В первый вечер такого размещения аль-Салил поздно вернулся после
совещания с капитанами дау на террасе. Ясси дремал, ожидая его, и как
только аль-Салил в сопровождении Батулы вошел в спальню, вскочил. На
жаровне стоял кувшин с горячей водой, и, после того как Батула помог
шейху раздеться до набедренной повязки, Ясси полил ему воду на голову
и плечи, чтобы он мог умыться. Тем временем Батула повесил на колышки
у постели оружие господина: наточенные саблю и кинжал, начищенный меч.
После этого Батула сел в ногах шейха в ожидании приказаний.
-  Теперь можешь идти, Батула, но разбуди меня за час до рассвета,
потому что до отплытия еще очень многое нужно сделать.
Говоря это, аль-Салил вытирался тканью, которую протянул ему Ясси.
-  Спи хорошо, Батула, и пусть глаза Бога смотрят за твоим сном.
Как только за Батулой упал дверной занавес, Дориан и Ясмини
улыбнулись друг другу, и Дориан потянулся к ней.
-  Я так долго ждал.
Но она проворно отскочила.
-  Мне еще нужно выполнить свои обязанности, благородный господин.
Расчесать тебе волосы и умастить тело.
Он сидел на шелковом ковре, а она растерла тканью ему волосы, так
что они стали совсем сухими, потом расчесала их и заплела в толстую
косу, падавшую на обнаженную спину. При этом она издавала негромкие
восхищенные возгласы:
-  Такие красивые и густые, цвета золота и шафрана.
Потом она помассировала ему плечи с ароматным кокосовым маслом,
касаясь шрамов на теле.
-  А это где случилось?
-  В проходе Пестрой Газели.
Закрыв глаза, он подчинялся умелым прикосновениям ее пальцев,
потому что в зенане ее учили искусству доставлять удовольствие
будущему мужу.
Когда он расслабился и едва не уснул, Ясмини наклонилась вперед.
-  Тебе по-прежнему щекотно здесь, Доули?
И она глубоко всунула язык ему в ухо.
Это возбудило его, и он протестующе ахнул. На его мускулистых
предплечьях появились бугорки гусиной кожи, он откинулся и обхватил ее
за талию.
-  Тебя нужно научить должному уважению, рабыня.
Он отнес ее на постель, уложил, а сам сел верхом, прижав ей руки
за головой. Какое-то время они смеялись друг другу в лицо, потом смех
прекратился. Он наклонил голову и прижался ртом к ее губам. Теплые и
влажные, они раскрылись, впуская его, и она прошептала:
-  Я не знала, что в моем сердце может быть столько любви.
-  На тебе слишком много надето, - прошептал он, и Ясмини быстро
изогнула спину, чтобы помочь ему снять с нее одежду и бросить на пол.
-  Невозможно выразить, как ты прекрасна, - сказал он, глядя на ее
золотистое тело. - Но зажили ли твои раны?
-  Полностью. Однако не верь мне на слово, господин, проверь это,
к своему удовольствию… и моему тоже.
Когда ветер куси ровно и сильно задул вдоль пролива и небеса стали
ослепительно голубыми, безоблачными, флотилия шейха аль-Салила отплыла
из Ламу и три дня спустя причалила к Африканскому материку.
На сушу высадились солдаты под развевающимся голубым знаменем, и
длинные ряды вооруженных людей и вьючных животных двинулись по дороге
рабов от Берега Лихорадок в глубь материка.
Шейх ехал в первых рядах, и рядом с ним - мальчик-раб Ясси.
Кое-кто замечал, с каким восторгом и преклонением смотрит мальчик на
своего хозяина, и снисходительно улыбался.
* * *
После бегства с Занзибара Том Кортни несколько долгих месяцев
исследовал побережье материка.
Он держался в стороне от арабских торговых маршрутов, избегая
столкновений - на море и на суше - с арабами из Омана. Том искал русло
реки, которую Фунди, охотник на слонов, называл Лунга.
Без помощи маленького туземца они могли никогда не найти это
устье, потому что оно дважды изгибалось, создавая оптическую иллюзию,
так что с моря суша казалась сплошной и корабль мог пройти мимо, не
подозревая о существовании устья.
Как только корабль благополучно вошел в устье, Том спустил две
шлюпки. В них он отправил Люка Джервиса и Уила Уилсона на поиски
основного русла, чтобы провести по нему «Ласточку». В зарослях
папируса было множество ложных проток и тупиков, но моряки продолжали
продвигаться вперед. Много раз, когда проток, по которому они
двигались, вдруг заканчивался, приходилось возвращаться. На то, чтобы
провести «Ласточку», потребовалось много дней тяжелейших трудов, и Том
не раз благодарил судьбу за мелкую осадку своего корабля. Если бы не
это, им не удалось бы преодолеть многочисленные отмели. Но со временем
они оказались в главном течении реки.
Заросли папируса населяли злобные крокодилы и хрюкающие, ревущие
гиппопотамы. Над папирусом постоянно висел полог кусачих насекомых.
Движение корабля поднимало из зарослей огромные стаи птиц.
Внезапно заросли папируса кончились, и с обеих сторон потянулись
луга, похожие на заливные равнины, а по берегам росли леса. Стада
незнакомых животных прекращали пастись, смотрели на проходящий мимо
маленький корабль, тревожно фыркали и убегали в лес. Их количество и
разнообразие ошеломляли, и матросы, стоя у бортов, дивясь глазели на
них.
Там были грациозные антилопы - одни величиной с английского
благородного оленя, другие гораздо крупнее, с необычными,
фантастическими рогами, изогнутыми, как ятаган, или в форме
полумесяца, или витыми, а не разветвленными, как у оленей, которых
моряки знали по родным местам.
Каждый день они сходили на берег и охотились на антилоп. Животные
были доверчивы, они явно никогда раньше не видели белого человека с
ружьем, и охотники могли подойти к ним на расстояние верного выстрела
из мушкета и уложить свинцовыми пулями. Теперь мяса было вдоволь, а
то, что не могли съесть, моряки солили или сушили впрок.
Когда они после охоты свежевали и четвертовали дичь, полакомиться
костями и остатками на берег приходили еще более необычные твари.
Вначале прилетали птицы-стервятники, аисты-могильщики и десяток
разновидностей других любителей падали - они заслоняли небо темным
кружащим облаком, потом снижались и садились.
Грациозные и величественные в полете, на земле они становились
нелепыми и отвратительными.
После птиц появлялись похожие на собак пятнистые твари, которые
выли, как привидения, и маленькие рыжие лисы с черными спинами и
серебристыми боками. Позже моряки увидели первых львов. Тому не нужны
были пояснения Аболи, чтобы понять, кто эти большие гривастые кошки:
он узнал их по гербам английских королей и дворян и по иллюстрациям из
сотен книг библиотеки в Хай-Уэлде. По ночам рев и кашель этих
чудовищных пожирателей мяса пугал матросов, спавших в гамаках, и Сара
теснее прижималась к Тому на узкой койке в их маленькой каюте.
В лесах и на полянах они искали следы слонов - добычи, ради
которой приплыли: слоновьи бивни окупят все их усилия и перенесенные
трудности. Аболи и Фунди показывали на следы огромных ног, ставшие
твердыми, как камень, в пропеченной солнцем глине.
-  Эти остались от последнего сезона Большой Влаги, - говорили они
Тому.
Они наткнулись в лесу на деревья, поваленные, словно сильным
ветром, с оборванной корой и верхними ветвями. Но эти деревья давно
высохли.
-  Год назад, - сказал Фунди. - Стада ушли и могут еще много
сезонов не возвращаться сюда.
Местность стала холмистой, путь реки Лунга по долинам -
извилистым, течение убыстрилось, появились пороги.
Вскоре продвигаться вперед стало очень трудно: большие камни и
острые черные выступы стерегли русло. Каждая новая миля подвергала
«Ласточку» все более серьезной опасности.
Наконец попалось место, где река образовала заводь вокруг
невысокого лесистого холма. Том и Сара сошли на берег и поднялись на
вершину. Они сидели на выступе, и Том в подзорную трубу разглядывал
местность.
-  Это природная крепость, - сказал он наконец. - С трех сторон мы
окружены рекой. Необходимо только построить изгородь поперек узкого
перешейка, и мы будем защищены от людей и животных.
Потом он повернулся и показал на небольшой залив с ровными
каменными берегами.
-  Прекрасная стоянка для «Ласточки».
-  А что мы тут будем делать? - спросила Сара. - Ведь слонов мы
еще не нашли.
-  Это будет наш основной лагерь, - объяснил он. - Отсюда мы можем
уходить на шлюпках или пешком, пока не найдем стада, обещанные Фунди.
Поперек узкого перешейка поставили частокол из прочных тяжелых
бревен. Сняли с «Ласточки» пушки и поместили их в земляных укреплениях
так, чтобы они прикрывали скат перед частоколом. Потом соорудили
деревянные хижины, обмазали их стены илом и покрыли тростником с
речного берега.
В одной из хижин доктор Рейнольдс устроил лазарет, разложил свои
хирургические инструменты и лекарства. Ежедневно он заставлял всех
глотать по ложке горького серого порошка хины, купленного на рынке в
Занзибаре, и, хотя от этого лекарства шумело в ушах и моряки
протестовали и бранились, случаев малярии в лагере не было. Сара стала
добровольным помощником лекаря и вскоре самостоятельно зашивала рану
на ноге, оставленную неосторожным взмахом топора, давала слабительное
или пускала кровь с такой же уверенностью, как ее учитель.
Сара выбрала для них с Томом хижину на отшибе от остальных. Оттуда
открывался прекрасный вид на речную долину до самых далеких синих гор.
Из хлопчатой ткани, взятой из тюков с товаром, она сшила занавеси и
простыни. Потом по ее рисункам корабельные плотники изготовили мебель.
В Неде Тайлере проснулась тяга к земле, и он засеял привезенными
из Англии семенами огород, чтобы разнообразить диету из мяса и
сухарей. Огород он поливал из канав, прокопанных от самой реки. Потом
ему пришлось непрерывно воевать с обезьянами, которые явились на
потраву всходов, едва те показались из почвы.
Через несколько месяцев обустройство лагеря было закончено, и Сара
назвала его Форт Провидения. Неделю спустя Том погрузил в шлюпки
товары для торговли, порох, мушкеты и пули.
Взяв Фунди проводником, он повел охотничью и исследовательскую
экспедицию вверх по течению, на поиски неуловимых слоновьих стад и
туземных племен, с которыми можно было бы завязать торговлю.
В Форте Провидения остался Нед Тайлер с пятью моряками.
С Недом осталась и Сара, потому что Том запретил ей отправляться
вверх по реке, пока он не выяснит, какие опасности там могут
поджидать. В отсутствие доктора Рейнольдса к ней перейдут его
обязанности, к тому же она и сама хотела завершить строительство
домов. Она стояла на причале и махала Тому, пока шлюпки не исчезли за
очередным поворотом реки.
Через три дня после выхода из крепости шлюпки остановились на ночь
у слияния с небольшим притоком.
Пока собирали хворост и строили из колючих ветвей ограду от ночных
хищников, Фунди и Аболи осмотрели берега ручья. Совсем скоро Фунди
снова появился из-за деревьев. Он шел быстро, возбужденно блестя
глазами, и разразился потоком восклицаний. Том понял лишь несколько
слов.
Пришлось ждать Аболи, чтобы услышать полный отчет.
-  Свежий след, - сказал Аболи. - Дневной давности. Большое стадо,
может, с сотню животных. С ними несколько крупных самцов.
-  Надо немедленно идти за ними.
Том был взбудоражен сильнее маленького охотника, но Аболи показал
на солнце, которое выглядывало над вершинами деревьев всего на ширину
пальца.
-  Не пройдем и мили, как стемнеет. Выступим завтра с первым
светом. За таким стадом идти легко. Слоны движутся медленно, питаясь
на ходу, и оставляют за собой в лесу дорогу.
До наступления темноты Том планировал экспедицию.
На больших животных нападут четверо с ружьями: он сам, Аболи, Уил
Уилсон и Люк Джервис. За каждым охотником два человека будут нести
запасные мушкеты; после выстрела они будут заряжать мушкет и
возвращать его стрелку. Том лично проверил оружие. Это были нарезные
мушкеты, которые он купил в Лондоне перед отплытием. Он убедился, что
в замках есть запасные кремни, что фляжки с порохом полны, как и
мешочки с обработанными для твердости ртутью свинцовыми пулями к
оружию десятого калибра.
Десятый калибр означал, что десять свинцовых пуль весят один фунт.
Пока Том занимался оружием, Аболи заполнил мехи водой и убедился,
что сухарей и сушеного мяса хватит на три дня.
Даже после целого дня гребли и перетаскивания шлюпок через отмели
все в лагере были слишком взвинчены, чтобы спать. Сидя у костров, они
прислушивались к незнакомым звукам африканской ночи, к свисту и крикам
ночных птиц, к безумному хохоту гиен и реву львиного прайда,
охотящегося в дальних холмах.
За то время, что Фунди был с ними, Том наслушался его рассказов об
охоте на могучих серых животных, но сейчас он попросил маленького
человека повторить их. Если что-то ускользало от Тома, Аболи
переводил, но Томово знание языка лози совершенствовалось, и он
понимал почти все, что говорил Фунди.
Фунди объяснил, что у слона очень плохое зрение, зато острое
обоняние, поэтому ветер предупреждает его о присутствии охотника за
милю.
-  Он ловит твой запах в воздухе, держит его в костных полостях в
голове, пробегает с этим воздухом большое расстояние и через хобот
выдувает в пасть другим слонам.
-  В пасть? - с интересом переспросил Том. - Не в ноздри?
-  Нзоу чувствует запах верхней губой, - объяснил Фунди. Слово,
которым он называл слона, обозначало не «животное», а «мудрый старик»,
и он произносил это слово с уважением и любовью, выражая отношение
охотника к добыче.
-  У него во рту есть пупырышки, розовые, как цветы дерева
кигилия. Этими пупырышками он пробует воздух.
Фунди веткой начертил в пыли слона, и все столпились вокруг в
свете костра, послушать, что скажет человек, способный одной стрелой
свалить великана.
-  Вот! - Он показал на своем рисунке место за плечом. - Надо
очень стараться не задеть кости ноги, которые у него как ствол дерева.
Глубоко! Вогнать железо глубоко, до сердца и легких, которые спрятаны
под кожей такой толщины. - Он показал на своем большом пальце. - А
мышцы и ребра! - Он широко развел руки. - Чтобы убить нзоу, мудрого
серого лесного старика, надо проникнуть глубоко.
Когда Фунди наконец умолк, Том попробовал уговорить его
продолжить, но тот с достоинством отказался.
-  Завтра нас ждет долгий утомительный путь, теперь пора отдыхать.
Я поучу тебя еще, когда мы пойдем по следу.
Том лежал без сна, пока луна почти не завершила свой круг по небу:
слишком он был взбудоражен.
Закрывая глаза, он мысленно видел свою добычу. Он никогда не
встречал живого слона, но видел сотни слоновьих бивней на рынках
островов Пряностей и то и дело вспоминал пару мощных бивней, которые
его отец купил у консула Грея на Занзибаре и которые сейчас стояли в
библиотеке в Хай-Уэлде.
-  Я убью такого же зверя, - пообещал он себе и за час до рассвета
уснул так крепко, что Аболи пришлось трясти его, чтобы разбудить.
Том оставил двух человек охранять шлюпки, и с первыми холодными
лучами рассвета они двинулись по слоновьей тропе вдоль берега.
Как и обещал Аболи, разглядеть след не составляло труда, и вперед
продвигались быстро. Когда рассвело, пошли еще быстрее, минуя деревья
с ободранной корой и сорванными ветками. Лесную почву усеивали
огромные груды желтого навоза; стаи обезьян и коричневых, похожих на
куропаток диких птиц рылись в нем в поисках непереваренных семян и
плодов.
-  Вот! - Аболи показал на одну из груд. - Это помет очень старого
самца, у него должны быть тяжелые бивни. Бивень не перестает расти до
самой смерти слона.
-  Как ты отличаешь этот помет от помета молодого животного? -
спросил Том.
-  Старик не может правильно переваривать пищу. - Аболи пальцами
ноги ковырнул груду. - Видишь, ветки целые, листья на них не тронуты.
А вот орехи слоновьей пальмы, и на косточке еще половина мякоти.
Том обдумывал вновь полученные сведения об охоте на слонов.
К исходу утра они добрались до места, где стадо повернуло от ручья
на запад, к холмам.
Здесь оно пересекло участок, на котором поверхность была покрыта
мелкой как пудра пылью.
Следы слоновьих ног на ней были настолько отчетливыми, что
сохранились все морщинки и трещины.
Аболи показал на цепочку отпечатков.
-  Вот след большого самца. Видишь, какого размера отпечатки?
Передняя нога круглая, задняя более овальная. - Аболи приложил к
отпечатку руку, используя ее от кончиков пальцев до локтя как
измерительную линейку. - Такая длина означает, что это самец. Видишь,
какие гладкие и потертые у него ступни? Он очень старый. Если его
бивни не сломаны или не сточились, на этого зверя стоит поохотиться.
Они пересекли первую гряду холмов, и в роскошной долине за ней
Аболи и Фунди определили, что стадо здесь кормилось и отдыхало в
предыдущую ночь.
-  Мы выиграли много часов! - возбужденно воскликнул Фунди. - Они
недалеко.
Но в этот день Тому предстояло узнать, что у них с Фунди разные
представления о расстоянии. К ночи они все еще шли по следу, а Фунди
продолжал уверять, что слоны впереди совсем близко.
Все белые в экспедиции страшно устали: моряки не привыкли пешком
преодолевать такие расстояния на суше. У них едва хватило сил
проглотить сухарь, немного сушеного мяса и запить водой, прежде чем
они уснули на твердой земле.
На следующее утро, еще затемно, они вновь устремились за стадом.
Вскоре по следу стало ясно, что большая часть вчерашнего выигрыша во
времени пропала, потому что, пока они спали, стадо продолжало при
свете луны идти на запад. Для большинства белых марш превратился в
бесконечную пытку жаждой, ноющими мышцами и волдырями на ногах. Том
был еще молод, крепок и энергичен и легко переносил трудности, шагая
за следопытами с тяжелым мушкетом на плече.
-  Близко! Мы совсем близко! - радостно улыбался Фунди, и позади
оставались все новые изнурительные мили. К этому времени мехи с водой
почти опустели, и Тому пришлось предупредить моряков, чтобы не пили
без разрешения. Вокруг голов вились облака маленьких черных мушек,
заползавших в уши, глаза и ноздри. Солнце било словно молотом и
отражалось в каменистой поверхности. Острые шипы впивались в ноги,
рвали одежду и оставляли кровавые царапины на коже.
Наконец они нашли место, где стадо провело много часов в полоске
густого леса; слоны отдыхали, катались в пыли и обламывали ветки,
прежде чем двинуться дальше, и тут охотники впервые по-настоящему
приблизились к добыче.
Аболи показал Тому, что слоновий помет еще не успел высохнуть, и
когда Том сунул в него палец, он почувствовал остаток телесного тепла.
Над теплыми грудами в поисках влаги вились тучи пестрых бабочек. С
новыми силами охотники ускорили шаг и поднялись на вторую гряду
холмов.
На скалистых склонах росли необычные деревья с раздутыми стволами
и кроной из безлистых ветвей в пятидесяти футах над землей.
У подножия такого огромного дерева грудой лежали мохнатые стручки.
Аболи раскрыл один: внутри, в мягкой желтой сердцевине, оказались
черные семена.
-  Пососи эти семена, - сказал Аболи. - Приятная кислинка наполнит
твой рот слюной и умерит жажду.
Вереница охотников, отягощенных оружием и водяными мехами, брела
на холм. Не успев добраться до вершины, все подняли головы: до них в
горячем воздухе донесся жутковатый звук, далекий, но будоражащий, как
призыв боевой трубы. Хотя Том никогда раньше его не слышал, он сразу
понял, что это.
Он приказал колонне остановиться под вершиной.
Большинство охотников устало опустились на землю. Сам Том, Аболи и
Фунди поползли вверх, к линии неба. Скрываясь за стволом дерева, они
посмотрели на долину внизу, и сердце Тома заметалось в груди, как
пойманный зверь.
Внизу под ними по всей долине протянулась цепочка блестящих
зеленых прудов, каждый окружали заросли тростника и тенистые деревья.
Вокруг прудов собралось стадо слонов; несколько больших животных
стояли в тени, обмахиваясь ушами, которые казались Тому широкими, как
грот на «Ласточке».
Другие расположились на песчаных желтых берегах - они опускали
хоботы в зеленую воду и втягивали огромные количества воды, потом
просовывали хоботы в пасть и с шумом, как мощная, большая корабельная
помпа, выливали воду в горло.
Слоны помоложе забрались в воду. Они прыгали и плескались, как
озорные дети, хоботами взбивали воду добела, трясли большими головами
и хлопали ушами. Их мокрые, черные от влаги тела блестели. Некоторые
ложились на бок, совершенно исчезая под поверхностью, так что над
водой, как морская змея, извивался только хобот.
Том опустился на колено и поднес к глазу подзорную трубу.
Он впервые увидел воочию этих легендарных животных, и зрелище было
столь удивительным, настолько превосходило нарисованные воображением
картины, что Том растерялся. Он с восторгом рассматривал мельчайшие
подробности. Слоненок не крупнее большой свиньи, озорной, шаловливый,
выскочил из воды и, угрожающе размахивая хоботом и громко трубя,
погнался за белыми цаплями, сидевшими на краю пруда. Птицы белым
облаком поднялись в воздух, а слоненок покачнулся в воде, заскользил
по грязи, упал и застрял под погруженным в воду стволом.
Его испуганные крики заставили всех самок, услышавших призыв,
броситься на спасение; самки подумали, что слоненка схватил крокодил.
Слоненка вытащили из воды, его гордость пострадала, и он, наказанный,
побежал, спрятался под брюхо матери и стал искать утешения в разбухшем
от молока соске у передних ног слонихи. Том громко рассмеялся, и Аболи
показал на группу из трех огромных зверей, стоявших в стороне от
шумных самок и их детенышей.
Они стояли в густом кустарнике на другой стороне пруда, плечом к
плечу, и лениво помахивали ушами. Изредка какой-нибудь из них набирал
в хобот пыль и обдавал ею голову и спину. Если не считать этого, они
как будто спали стоя.
Том через подзорную трубу разглядывал это грандиозное трио, по
сравнению с которым остальные слоны в стаде казались карликами. Он
рассмотрел их длинные бивни и сразу увидел, какие они массивные; у
самца в центре бивни спускались ниже губ на длину весла шлюпки и
толщиной были с талию Сары. Том чувствовал, как с каждым ударом сердца
в нем пульсирует охотничья кровь. Перед ним самец, о котором он
мечтал; ему хотелось схватить прислоненный к дереву мушкет и бежать
вниз на схватку с добычей. Но Аболи почувствовал его настроение и
положил руку ему на плечо.
-  Это очень умные и осторожные животные, - предупредил он Тома. -
Добраться до этого самца внизу будет нелегко. Его охраняют и защищают
самки. Потребуется вся хитрость, вся осторожность, чтобы обмануть их.
-  Объясни, что нужно сделать, - попросил Том, и Аболи и Фунди,
лежа по обе стороны от него, стали планировать охоту.
-  Главное - ветер, - сказал Аболи. - Мы всегда должны оставаться
против ветра.
-  Но ветра нет, - сказал Том и показал на листья, которые в этот
жаркий полдень безжизненно свисали с веток.
-  Ветер есть всегда, - возразил Аболи и выпустил из пальцев
горсть пыли. Мелкие золотистые точки медленно уплыли в солнечных
лучах.
Аболи, делая легкие жесты, описывал действия внизу в долине.
-  Когда они встревожены, они всегда бегут так, что ветер дует им
навстречу. Тогда они делают круг против ветра и ловят запах. - Он
изобразил этот маневр. - Мы разместим Уила и Люка здесь и здесь. - Он
показал позиции. - Когда они будут на месте, мы с тобой спустимся
здесь. - Он стебельком начертил маршрут. - Подберемся поближе. После
выстрелов самцы побегут к остальным.
Том жестом велел Уилу и Люку подняться к ним на вершину. Когда те
опомнились от изумления после первого взгляда на добычу, он приказал
им пройти вдоль хребта и через милю спуститься в долину, так чтобы их
не видели слоны и чтобы ветер дул от стада.
Почти час спустя он разглядел в подзорную трубу две группы
охотников, двигающиеся к назначенным для них позициям. Хорошо иметь
людей, которые тебя понимают и точно выполняют приказы.
Под предводительством Аболи они начали спуск, используя кусты и
деревья как прикрытие: большие животные не настолько слепы, чтобы не
заметить движения чужаков. Мучительно медленно ползли они к прудам,
стараясь не наткнуться на одну из самок, которые разбрелись по всей
равнине. Тому не верилось, что такие огромные животные вдруг делаются
буквально невидимыми, когда стоят в густой растительности, серые на
сером, и их ноги напоминают древесные стволы. Охотники медленно
подбирались к трем самцам. И хотя животных по-прежнему не было видно,
люди шли на звуки низкого глухого урчания.
Том прошептал Аболи:
-  Это урчит у них в животе.
Аболи отрицательно покачал головой.
-  Старики разговаривают друг с другом.
Изредка над вершинами кустов вздымалось облако пыли: один из
самцов окатывал себя. Это помогало охотникам находить дорогу в густом
подлеске. Осторожно, шаг за шагом, шли они вперед; однажды пришлось
повернуть обратно и сделать большой круг, потому что между ними и
добычей оказалась молодая самка с детенышем.
Наконец Фунди остановил их жестом розовой ладони и показал вперед.
Том опустился на одно колено и из-под нависающих ветвей и лиан
разглядел массивные передние ноги ближайшего самца. От возбуждения пот
залил ему глаза и жег, как морская вода. Он стер его шейным платком и
проверил заряд и кремень мушкета. Аболи кивнул, и Том отвел назад
боек. Они поползли вперед.
Постепенно ближайший самец становился все виднее: свисающее брюхо,
мешковатая серая шкура со складками на коленях, потом и нижняя часть
толстого желтого бивня.
Они приблизились еще, и Том увидел, что бивень вымазан соком коры,
которую самец содрал с ближайшего дерева. Еще ближе - и он смог
разглядеть каждую трещинку и морщинку на коже, каждый жесткий волос на
коротком хвосте. Том взглянул на Аболи и жестом изобразил выстрел, но
Аболи решительно покачал головой и знаком велел подобраться еще ближе.
Самец слегка покачивался, и тут, к изумлению Тома, между его
задними ногами показалось нечто необыкновенное. Толще бедра человека,
оно бесконечно вытягивалось, пока не повисло почти до самой земли. Том
с огромным усилием сдержал смех. Сонный и довольный, старик выпустил
свой член и позволил ему разбухнуть.
Снова Том посмотрел на Аболи в поисках указаний, и Аболи
нахмурился и опять послал его вперед, но тут самец сделал шаг назад и
поднял хобот, чтобы сорвать над собой ветку. И это движение позволило
увидеть второго самца, который стоял за первым.
Том шумно втянул воздух: он увидел, насколько крупнее этот
патриарх. Его гигантская голова была опущена, уши слегка колыхались,
рваные и истрепанные, как паруса попавшего в бурю корабля. Маленькие
глаза закрыты, густые светлые ресницы переплетены, слизь из
расположенных в углах глаз желез стекает по щеке длинной влажной
полосой.
Голова самца опиралась на бивни. Тома поразили длина и толщина
этих бивней, опускавшихся до самой земли. Толстые и тяжелые, они почти
не сужались к концу. Том видел бугор под серой кожей, где бивень на
четверть уходил в череп. «Даже для такого могучего животного это
тяжелая ноша, а ведь ее приходится таскать всю жизнь», - подумал он.
Теперь Том был так близко, что видел металлически-синюю муху,
севшую на ресницы самца. Слон моргнул и отогнал ее.
В это мгновение Том почувствовал легкое прикосновение к руке;
медленно повернув голову, он увидел, что Аболи кивает ему. Он опять
отвернулся и сосредоточил взгляд на очертаниях костей на плече самца
под морщинистой потертой кожей. Выбрал то самое место, которое описал
Фунди, сразу за плечом, в первой нижней трети могучего бочонка груди.
Он медленно поднял мушкет и осторожно взвел курок до конца, глуша
ладонью щелчок механизма. А когда посмотрел вдоль длинного ствола, ему
показалось, что ствол почти касается бока самца. Не нужна была даже
мушка прицела. Том мягко нажал на курок, и боек опустился, выбив
бело-голубые искры. Мгновенная задержка выстрела казалась бесконечной,
хотя на самом деле заняла долю секунды, затем грянул выстрел, и
тяжелое оружие ударило Тома в плечо, отбросив назад и ослепив облаком
белого порохового дыма, который скрыл тело слона.
Мгновение спустя Том услышал выстрел Аболи. Спокойный неподвижный
лес вокруг взорвался движением могучих тел. Трубя, стадо с топотом
понеслось через подлесок, и деревья раскачивались и падали под этим
натиском.
Том бросил пустое ружье, протянул руку назад, - человек за ним
подал ему второй мушкет, - вскочил на ноги и побежал в густом облаке
дыма. А когда выскочил из облака с другой стороны, увидел, что зад
слона исчезает в кустах впереди.
-  За ним! - крикнул за его плечом Аболи, и они бросились за
убегающим самцом. Вокруг слышались крики самок и писк слонят,
пробивающихся через подлесок.
Шипы и ветви хватали Тома, но, не обращая внимания на рвущуюся
одежду и царапины, он бежал за ломящимся через кусты самцом.
Он выбежал на открытое место на берегу пруда. Слон находился в
пятидесяти футах от него; растопырив уши, он галопом убегал от Тома,
за мешковатым задом по обе стороны виделись желтые бивни. Он высоко
задрал короткий хвост, и Том увидел бугорки позвонков в том месте, где
тот начинался.
Он поднял мушкет и выстрелил в спину. Слон сел на задние лапы и
съехал вниз по берегу к самому краю воды.
Но пуля, должно быть, лишь задела хребет, но не перебила его:
слона парализовало всего на секунду. Доехав до края пруда, слон
поднялся на все четыре ноги, с плеском погрузился в воду и поплыл к
противоположному берегу.
Аболи бежал рядом с Томом. Он выстрелил через пруд.
Оба видели, как пуля сорвала с головы слона куски засохшей грязи,
но он потряс головой, прижав уши, и исчез в густом подлеске за прудом.
Том выхватил у пыхтящегося моряка третий мушкет и бросился вниз по
берегу, преследуя самца.
Аболи побежал за ним. Они видели, где бежит слон: вершины деревьев
там тряслись, и лес оглашали топот и треск веток, подобные выдоху кита
под поверхностью воды.
Неожиданно справа, там, где находились другие охотники, загремели
мушкетные выстрелы, и Аболи сказал:
-  Другие самцы налетели на Уила и Люка.
Вдвоем они обогнули пруд и углубились в кусты на другом берегу.
След, протоптанный слоном, начал закрываться за ним, и они с
трудом продирались сквозь растительность, оставляя на шипах клочки
одежды и кожи.
-  Нам его не догнать, - выдохнул Том. - Теперь он от нас убежит.
Но, выбравшись наконец на поляну, оба торжествующе закричали,
увидев впереди большого серого самца всего на расстоянии пистолетного
выстрела. Он был тяжело ранен и уже не бежал, а трусил неуверенным
шагом, опустив голову. Бивни оставляли в мягкой земле глубокие длинные
борозды, а из хобота шла кровавая пена.
-  Первым выстрелом ты попал в легкие, - крикнул Аболи, и они с
новыми силами устремились вперед, быстро догоняя раненое животное.
В десяти шагах за слоном Том опустился на колено. Он тяжело дышал,
сердце бешено колотилось, руки дрожали, и он, вглядываясь в
раскачивающийся зад слона, снова прицелился в спину.
Выстрел. На этот раз пуля из нарезного ствола попала точно в цель.
За мгновение до того, как дым закрыл обзор, Том увидел, как пуля
вошла в широкую серую спину, перебив позвонки у хвоста. Слон снова сел
на зад. Том вскочил и побежал в сторону, чтобы увидеть что-нибудь за
облаком дыма.
Слон сидел мордой к нему, качая головой от ярости и боли, высоко
подняв огромные бивни и выдувая из хобота пунцовое облако кровавых
брызг. Его предсмертный крик был таким громким, что, казалось, у Тома
расколется череп и лопнут барабанные перепонки.
Аболи выстрелил в голову, и, хотя оба видели, что пуля попала в
куполообразный лоб, она не смогла пробить костяную крепость, в которой
скрывался мозг. Раненый зверь, волоча парализованные задние ноги,
пытался добраться до своих мучителей.
Оба кинулись назад, подальше от раскачивающегося хобота, и
дрожащими руками принялись насыпать порох в стволы и заталкивать пыжи
и пули, потом снова поползли вперед и в стороны, чтобы найти брешь,
подобраться к груди слона.
Снова и снова отбегали они, чтобы перезарядить мушкеты, и шли
вперед, собираясь стрелять. Силы слона постепенно утекали через
двадцать ран, и наконец с последним стоном он упал на бок, протянул
вперед великолепные бивни и затих.
Том осторожно подошел к нему. Вытянул руку и концом ствола
коснулся маленького глаза, окруженного светлыми ресницами и
наполненного почти человеческими слезами. Самец был мертв. Тому
хотелось торжествующе закричать, но вдруг он обнаружил, что его
охватывает необычная, почти набожная грусть и задумчивость. Аболи
подошел к нему и, когда их взгляды встретились, понимающе кивнул.
-  Да, - негромко сказал он. - Теперь ты постиг, что значит быть
настоящим охотником, потому что понял красоту и трагедию того, что мы
делаем.
Уил и Люк сумели свалить второго самца, но третий ушел из засады
и, невредимый, убежал в лес с остальным стадом. Том хотел погнаться за
ним, но Фунди и Аболи посмеялись над ним.
-  Ты больше никогда его не увидишь. Он пробежит без остановки
двадцать миль, а потом еще пятьдесят пройдет быстрей, чем ты бегаешь.
Вечером они по-царски ужинали тугим ароматным мясом - щекой слона,
жаренной над углями на вертелах из веток, и пили теплую, с привкусом
слоновьей мочи воду из пруда с таким удовольствием, словно это лучший
кларет. А потом мертвым сном уснули у костра.
Следующие два дня они вырубали бивни двух самцов, принимая все
меры предосторожности, чтобы не повредить их. Фунди показал, как
извлекать из полости в основании каждого бивня длинный конический
нерв, а потом заполнять эту полость зеленой травой. С помощью веревок
из коры они привязали четыре бивня к жердям для переноски. И когда
пустились в долгий обратный путь к шлюпкам, каждый бивень приходилось
нести четверым.
Добравшись до реки, они глубоко закопали бивни в песок, так чтобы
до них не могли добраться и измочалить даже гиены.
Потом в шлюпках снова двинулись вверх по течению. С каждым днем
свежих слоновьих следов становилось все больше, и охотники,
высадившись на берег, иногда проходили всего несколько миль до новой
добычи. В других случаях приходилось идти несколько дней, чтобы
догнать стадо.
Через месяц они набрали довольно слоновой кости, чтобы полностью
загрузить шлюпки. Все белые были оборваны и утомлены. Остатки жира в
их телах сгорели, лица осунулись, а сами они напоминали скелеты.
Только на Аболи и Фунди трудности охоты словно бы не сказались. И все
обрадовались, когда Том объявил о своем решении вернуться в Форт
Провидения.
Вечером Аболи и Фунди подошли туда, где Том сидел и глядел на
догорающий костер, думая о Саре и предвкушая встречу с ней. Они
присели по бокам от него, и Том задумчиво посмотрел на их черные лица,
прежде чем заговорить.
-  У вас серьезное дело, - сказал он наконец уверенно. - Вижу, вы
решили испортить мне настроение и радость возвращения в Форт
Провидения. - Он покорно вздохнул. - Что ж, выкладывайте.
-  Фунди говорит, что мы очень близко к земле его племени лози.
-  Насколько близко? - подозрительно спросил Том. Теперь он
свободно говорил на языке лози и знал, что такое, по мнению Фунди,
«очень близко».
-  Десять дней пути, - уверенно сказал Фунди, но потом, когда Том
грозно посмотрел на него, опустил взгляд. - Ну, может, немного больше.
-  Значит, Фунди хочет вернуться к своему народу? - спросил Том.
-  Я пойду с ним, - спокойно добавил Аболи.
Том обеспокоился. Он встал, отвел Аболи в сторону и гневно
обрушился на него:
-  В чем дело? Ты хочешь бросить меня и вернуться в Африку?
Аболи улыбнулся.
-  Я уйду ненадолго. Мы с тобой стали ветвями одного дерева. И нас
невозможно разъединить.
-  Тогда почему ты уходишь без меня?
-  Много лет на лози охотятся работорговцы. Если там увидят твое
белое лицо…
Он выразительно пожал плечами.
-  Нет, с Фунди пойду я. Мы захватим с собой столько товаров на
продажу, сколько сможем унести. Фунди говорит, что у его племени
большой запас слоновой кости - от слонов, попавших в ловушки, и от
старых животных, туши которых они находят в лесу. Когда Фунди успокоит
соплеменников, а я покажу образцы товаров, возможно, мы сможем начать
с лози торговлю.
-  А как я снова тебя найду?
-  Я приду к тебе в Форт Провидения. Фунди говорит, что в племени
я смогу купить лодки. И, может быть, когда мы снова встретимся, моя
лодка будет нагружена богатствами.
И Аболи покровительственно положил руку на плечо Тому.
-  В последние дни ты доказал, что стал великим охотником, но
теперь тебе пора отдохнуть. Вернись к женщине, которая тебя ждет, и
сделай ее счастливой. Я вернусь до смены сезонов и начала Большой
Влаги.
Наутро Аболи и Фунди подняли на головы, чтобы освободить руки для
оружия, тяжелые тюки с бусами, медной проволокой и тканями, легко
уравновесили их и двинулись по берегу на запад. Том немного прошел
рядом с Аболи, потом остановился, посмотрел, как его старый товарищ
исчезает среди высоких деревьев прибрежного леса, и печально вернулся
туда, где на берегу ждали шлюпки.
-  Отплываем, - приказал он и занял место у руля передовой
шлюпки. - Возвращаемся в Форт Провидения.
Моряки весело налегли на весла, и лодки двинулись вниз по течению.
Наблюдатели на холме над Фортом Провидения заметили их, как только
они вышли из-за последнего поворота реки, и когда Том сошел на берег,
его встречала пританцовывающая от возбуждения Сара. Она бросилась к
нему в объятия, но сразу отстранилась и посмотрела ему в лицо в ужасе
от того, что увидела.
-  Ты голодал! - воскликнула она. - И одет в лохмотья, как
чучело! - Она наморщила нос. - Когда ты в последний раз мылся?
Она повела его на холм, но в дом не впустила.
-  Из-за тебя вся моя работа провоняет.
Вначале она наполнила горячей водой, от которой шел пар,
оцинкованную сидячую ванну во дворе под диким инжиром. Потом раздела
Тома, бросила его лохмотья в сторону для последующей стирки и починки
и усадила его в ванну, как малого ребенка. Смыла губкой накопившиеся
за долгие недели охоты пыль и грязь, расчесала густые черные волосы и
заплела их в матросскую косицу.
Ножницами она подрезала лохматую бороду Тома, превратив ее в
аккуратную заостренную бородку, которую ввел в моду король Вильгельм.
Смазала все царапины на руках и ногах мазью из запасов доктора
Рейнольдса. Том наслаждался ее вниманием.
Наконец она помогла ему надеть свежие, только что выглаженные
рубашку и штаны. И только тогда взяла за руку и отвела в дом. Гордо
продемонстрировала все, что сделала в его отсутствие: от кресла,
изготовленного корабельными плотниками специально для него, до широкой
кровати в спальне и тюфяков, которые она сама сшила и набила капоком -
ватой семян шелковых деревьев, растущих вдоль реки.
Том со злорадной улыбкой посмотрел на кровать.
-  Работа, конечно, неплохая, но прежде чем хвалить, я бы хотел ее
опробовать, - сказал он и погнался за Сарой. Она со смехом дважды
обогнула кровать, прежде чем позволила поймать себя и уложить на
вышитое покрывало.
После они лежали рядом и разговаривали - до захода солнца и потом
еще почти всю длинную ночь. Том говорил обо всем, что сделал и что
видел. Он рассказывал об охоте, описывал необычную землю, леса и
далекие голубые горы, удивительных животных и птиц, которых они
обнаружили.
-  Земля такая огромная, бесконечная, прекрасная и дикая, -
говорил он, прижимая к себе Сару.
-  Возьмешь меня с собой в следующий раз? - спросила она, ревнуя к
этой земле и стремясь разделить с ним все ее чудеса. Она почему-то
никогда не сомневалась в том, что следующий раз будет обязательно. Она
видела, что Том влюбился в эту землю не меньше, чем в нее. И поняла,
что отныне они оба часть этой земли.
-  Да, - сказал он. - В следующий раз ты будешь со мной и сама все
увидишь.
* * *
Им столько нужно было рассказать друг другу, столько обсудить, что
одной ночи не хватило. В последующие недели праздности, пока люди
отдыхали и восстанавливали силы после охоты, Том и Сара ежедневно
много часов проводили наедине. Он читал ей выдержки из судового
журнала, который вел во время экспедиции, чтобы не упустить
подробности, и когда закончил, они обсудили записи и будущее.
-  Нам повезло, что мы нашли реку Лунга, точнее, повезло, что
Фунди нам ее показал, - сказал Том Саре. - Должно быть, давнишние
португальские исследователи не заметили ее, арабы тоже. Фунди говорит,
торговые дороги рабов гораздо севернее.
Он печально улыбнулся.
-  Если Фунди говорит «далеко», можно положить не меньше ста миль.
Повезет, так ни арабы из Омана, ни Компания никогда нас здесь не
найдут. Форт Провидения - прекрасная отправная точка для освоения
местности. На стада слонов здесь никогда не охотились, и если Аболи и
Фунди сумеют договориться с местными племенами, мы начнем с ними
торговать и все достанется нам.
-  Но где ты будешь продавать слоновую кость? - спросила Сара. -
Не на Занзибаре или в другом арабском порту и не в тех местах, где у
Компании есть фактории. Брат Гай не отвяжется от тебя, если узнает,
где ты. А в Англию мы вернуться не можем. - Она старалась, чтобы ее
слова не звучали печально, и торопливо продолжила: - Где мы сможем
продать нашу добычу и купить все необходимое: порох, пули, лекарства,
муку, свечи и масло, тросы, паруса и смолу?
-  Такое место есть неподалеку на побережье, - заверил Том. - Как
только начнется сезон дождей, Большая Влага, мы уплывем отсюда и
отправимся на мыс Доброй Надежды. Голландцы там с удовольствием купят
у нас всю слоновую кость и с еще большей готовностью продадут нам все,
за что мы заплатим. И что лучше всего, они даже медного гульдена или
куска тухлого сыра не дадут за ордер на мой арест, выданный
лордом-канцлером Англии.
В те недели, пока ожидали возвращения Аболи, жителям крепости было
чем заняться.
Всю слоновую кость нужно было очистить, взвесить и переложить
сухой травой, чтобы предотвратить повреждения во время плавания.
Потом нужно было вытащить маленькую «Ласточку» на берег у форта и
очистить ее днище от водорослей и ракушек. Червей, забравшихся в
доски, выжигали расплавленной смолой. Как только корабль снова был на
плаву, его корпус перекрасили, заштопали все прорехи в парусах и
внесли некоторые изменения в оснастку, чтобы нельзя было узнать
корабль, отплывший из Англии. Морское суеверие считает плохой приметой
менять имя корабля, но тут уж ничего нельзя было поделать. Старое
название соскребли с транца и написали новое.
Когда корабль снова спустили на воду, Сара разбила о его борт
бутылку бренди из корабельных запасов.
-  Нарекаю этот корабль новым именем «Кентавр», - сказала она. -
Да благословит Бог его и всех, кто будет плавать на нем.
Затем слоновую кость перенесли на борт «Кентавра» и старательно
уложили в трюм. Наполнили бочки свежей водой и приготовились к
плаванию по морю.
Теперь каждый день ближе к вечеру на северном горизонте собирались
тучи, постепенно затягивая небо. Закатное солнце окрашивало их в
пурпурный и алый цвета, в брюхе туч сверкали молнии и гремел гром,
предвещая наступление сезона дождей.
Серыми завесами пронесся над холмами первый дождь. Три дня и три
ночи в небе гремел гром, и воздух был заполнен водой, как будто люди
оказались под мощным водопадом. Потом грозовые тучи разошлись, и в это
недолгое затишье на вздутых дождем водах Лунги показалась дюжина
длинных долбленых челнов. В переднем стоял Аболи, высокий, с лицом,
иссеченным шрамами.
Том закричал от радости и побежал на берег, чтобы встретить Аболи
на суше.
В последнем челне сидел Фунди, но все остальные гребцы были
незнакомыми.
В каждой лодке лежали слоновьи бивни, не такие крупные, как добыла
экспедиция Тома, но тем не менее ценные.
Гребцы были из племени лози, родственники Фунди. Несмотря на его
заверения, все они с ужасом поглядывали на белых людей из Форта
Провидения, боясь, что попадут в рабство, что их скуют цепями и
уведут, как уже случалось со многими в племени. Эти люди исчезали, и
больше о них никто ничего не слышал.
Почти все гребцы - старики, седые и согбенные, или подростки, еще
не прошедшие посвящение. На берегу они жались друг к другу, и
заверения Тома на языке лози их нисколько не успокаивали.
-  Они пришли к нам только потому, что так приказал Бонгола, их
вождь, - объяснил Аболи. - Когда он увидел принесенные нами товары,
его алчность победила страх перед рабовладельцами. Но все же он не
захотел сам участвовать в торговле, а послал самых ничтожных из
племени.
Слоновую кость перенесли из лодки на берег, взвесили и стали
обсуждать с Фунди справедливую цену за нее.
-  Я не хочу подорвать торговлю, заплатив слишком много, -
объяснил Том Саре, - но обманывать и закончить торговлю еще до того,
как она началась, тоже не хочу.
В конце концов в лодку погрузили мешки с венецианскими бусами,
тюки тканей, корзины ручных зеркал и головок топоров, а также мотки
медной проволоки. Гребцы отправились домой. Маленькая флотилия
двинулась вверх по течению; туземцы были так благодарны за то, что им
сохранили жизнь, что гребли с дьявольской силой и в песнях благодарили
предков и племенных богов за свое спасение; с этими песнями они и
исчезли за поворотом.
-  Они вернутся в следующий сезон, - предсказал Аболи. - Об этом
позаботится Бонгола.
Фунди и три самых смелых его соплеменника согласились остаться в
Форте Провидения на время Большой Влаги и защищать дома и огороды от
непогоды и диких животных. Все остальные перенесли новый груз на борт
и сами переселились на «Кентавр». Как только закончился очередной
ливень, они прошли по разбухшей реке, и муссон погнал маленький
«Кентавр» на юг по Индийскому океану.
-  Курс мимо Мадагаскара на юго-юго-восток, к Доброй Надежде.
Пожалуйста, отметьте на доске, мистер Тайлер, - приказал Том.
-  Есть юго-юго-восток, капитан.
-  Так держать, мистер Тайлер, - сказал Том, взял Сару за руку и
провел на нос. Они стояли рядом и смотрели, как летучие рыбы
поднимаются из воды Мозамбикского пролива и летят в серебряных
брызгах, словно кто-то бросил в голубую воду только что отчеканенные
монеты.
-  Если я найду на Доброй Надежде священника, ты выйдешь за меня,
Сара Битти? - спросил Том.
-  Конечно, Томас Кортни. - Она засмеялась и плотнее прижалась к
нему. - Конечно выйду.
Солнечным утром маленький «Кентавр» встал на якорь в Столовом
заливе, где юго-восточный ветер срывал с волн шапки белой пены. Сошли
на берег под знаменитой горой, чья плоская вершина всегда накрыта
скатертью - неуходящим белым облаком.
С последнего их посещения мыса Доброй Надежды поселок заметно
вырос. Меры Голландской Ост-Индской компании против продажи земли
иноземцам или поселения их на территории поселка были такими же
строгими, как и меры Компании английской. Однако Том вскоре понял, что
если передать в руки нужному чиновнику несколько золотых гульденов,
эти законы легко обойти.
После необходимых расходов бюргеры оказали им очень теплый и
доброжелательный прием, тем более что «Кентавр» был тяжело нагружен и
голландские купцы чуяли прибыль.
На Кейпе они собирались пробыть до окончания сезона дождей на
Берегу Лихорадок. На «Кентавре» было тесно, постоянная качка корабля
неприятна, и поэтому Том нашел для них с Сарой жилище в маленьком
пансионе у огородов Компании. Пансионом управляла отпущенная на
свободу малайская женщина, которая оказалась замечательной поварихой и
хозяйкой.
В первую неделю Том навестил всех купцов, чьи склады выстроились
вдоль берега залива, и обрадовался, обнаружив очень большой спрос на
слоновую кость. Он заключил несколько выгодных сделок, продавая свой
груз. Экипажу раздали первую с отплытия из Англии плату и долю
прибыли. В следующие несколько месяцев большинство все спустили в
пивных и борделях, но Нед Тайлер и доктор Рейнольдс на свои деньги
купили небольшие земельные участки в долине Константиниа за горой.
Том и Аболи потратили почти всю свою долю на покупку необходимых
припасов для следующего сезона в Форте Провидения и товаров на
продажу, нашедшихся на складах колонии.
Том выдал Саре из приза пятьдесят фунтов, которые она использовала
для покупки себе приданого. В него вошли небольшой клавесин и детская
колыбель на деревянных полозьях, которую Сара украсила венками и хором
херувимов.
Весь экипаж присутствовал на службе в маленькой церкви в огородах,
где обвенчались Том и Сара. После церемонии новобрачных на руках
отнесли в их дом, всю дорогу пели и усыпали их путь лепестками роз.
В одной из береговых таверн Аболи отыскал голландца по имени
Андриес ван Хотен: тот приехал из Амстердама искать золото для
Голландской Ост-Индской компании.
-  Я прочесал горы вплоть до Стелленбоша, - рассказал Хотен Аболи
после того, как третья кружка эля без усилий проскользнула в его
желудок, и его кадык запрыгал вверх и вниз на красном сморщенном
горле. - В этой проклятой дьяволом колонии нет золота, но я чувствую
его запах на севере. - Он принюхался. - Если бы только найти корабль,
который отвезет меня выше по побережью. - И он с надеждой посмотрел на
Аболи. - Но у меня в кошельке нет ни гульдена, чтобы заплатить за
провоз.
Аболи привел его к Тому, и каждый вечер в течение недели они
рядились. В конце концов Том согласился закупить все оборудование,
необходимое Ван Хотену, и взять голландца с собой в Форт Провидения,
когда они туда отплывут.
Приятные дни на Доброй Надежде пролетели быстро, и вскоре экипаж
начал погрузку, с особенным вниманием отнесясь к Сариным клавесину и
колыбели. Когда время года снова изменилось и с дубов на улицах
поселка облетела листва, «Кентавр» поднял якорь и отплыл на север,
обогнул мыс Кейп и снова вошел в Мозамбикский пролив.
Очутившись в русле Лунги и поднимаясь вверх по течению, они
увидели отметки воды высоко на берегах и обломки, свисающие с ветвей
деревьев: все это говорило о том, каким сильным был паводок во время
Большой Влаги. А когда добрались до холмов, покрывавший их лес зеленел
новыми побегами.
Верный своему слову Фунди встретил их на причале под Фортом
Провидения и гордо показал Тому, как хорошо он обо всем заботился в их
отсутствие. Все принялись перекрывать прохудившиеся крыши и укреплять
слабые места в ограде. Сара водворила свой новый клавесин в гостиной и
каждый вечер после ужина пела и играла для Тома.
Разукрашенную колыбель она поставила возле их кровати в спальне. В
первый вечер, садясь на кровать и снимая штаны, Том посмотрел на нее.
-  Я усматриваю в этом вызов, миссис Кортни, - сказал он. - Давай
посмотрим, сумеем ли мы ее заполнить.
Времени на это у них было немного, потому что несколько недель
спустя Том готов был вести первую охотничью экспедицию.
Ван Хотен сидел в передней лодке на деревянном ящике с химикалиями
и держал под рукой лотки для промывания породы. Он разведывал все
гравийные отмели и песчаные берега, мимо которых они проплывали. Когда
охотники высаживались на берег и уходили на поиски слонов, Ван Хотен
не присоединялся к ним, но с двумя помощниками-лози осматривал холмы и
ручьи - нет ли следов драгоценного металла.
Охота шла удачно. За месяц шлюпки заполнились бивнями, и пришлось
возвращаться в Форт Провидения.
Во второй экспедиции Тома сопровождала Сара; она прихватила с
собой краски, купленные на Доброй Надежде, и заполняла страницы
альбомов зарисовками увиденного.
Они прошли вверх по реке дальше, чем в первый раз, и наконец
достигли земли лози. В первой деревне все население сбежало в лес, и
потребовалось несколько дней, чтобы туземцы начали робко показываться
из-за деревьев. После того как Фунди и Аболи победили их
первоначальный страх и подозрительность, с племенем установились
дружественные отношения.
Моряки увидели, что лози в большинстве своем приятные и веселые
люди. Несмотря на маленький рост, у них были прекрасные складные
фигуры. Некоторые женщины были попросту очень красивы, с изящными
нилотическими чертами лица. Ходили они с обнаженной грудью, и осанка у
них была грациозная и гордая.
Аболи долго и серьезно разговаривал со старейшинами деревни и в
итоге за несколько мотков медной проволоки и небольшой мешочек
стеклянных бус купил себе двух жен, самых красивых и пышных
девственниц. Девушек звали Фалло и Зете. Трудно было сказать, кто
больше доволен этой сделкой - жених или маленькие невесты. Они гордо
ходили в украшениях, подаренных Аболи, и смотрели на мужа с
благоговением и почтительностью.
Доктор Рейнольдс с помощью Сары успешно лечил больных лози, и это
окончательно упрочило добрые отношения с племенем. Когда экспедиция
отправилась выше по реке, к главному загону для скота, барабаны
разнесли весть о ее прибытии. Верховный вождь лози Бонгола вышел на
пристань встречать ее и провел моряков в две новые хижины, построенные
специально для них.
Деревня Бонголы состояла из нескольких сот хижин, расположенных
вдоль реки и на склонах холмов и окруженных деревьями манго, бананами
и посадками маниоки.
В бревенчатом загоне племя держало коров и коз: там они были
надежно защищены от ночных набегов леопардов и гиен.
К тому времени Том и Аболи свободно говорили на языке лози и
каждый день своего пребывания подолгу беседовали с Бонголой. Бонгола
был необычайно словоохотлив и рассказывал Тому историю племени.
Когда-то лози владели богатыми землями на берегах большого
пресного озера на севере, но потом на них, как гепарды на газелей
равнин, напали работорговцы.
Уцелевшие бежали на юг и уже почти два десятилетия избегали
нападений. Но они жили в ежедневном страхе перед работорговцами; они
знали, что на просторах материка колонны невольников постепенно
появляются все дальше от моря.
-  Мы знаем, что когда-нибудь нам снова придется бежать, - говорил
Бонгола Тому. - Поэтому мы так встревожились, когда впервые узнали о
вашем появлении.
Том вспомнил рассказы Аболи о том, как его в детстве угнали в
рабство. Вспоминал он и несчастных, которых видел на рынках
Занзибара, - вспоминал с глубочайшим отвращением к той торговле и
злостью из-за своей неспособности помочь тем людям.
Сейчас у Бонголы торговля шла удачно, и он вынес из своей
сокровищницы на продажу много отличных бивней. Потом вернулся из
очередного похода Ван Хотен и гордо показал Тому пять игл дикобраза,
заткнутых с одного конца. Он вынул одну пробку и высыпал содержимое
иглы на чашку своих весов. Том смотрел на горстку металлических
песчинок и кусочков, желто блестевших на солнце.
-  Золотой песок? - спросил он. - Я слышал рассказы о пирите. Вы
уверены, что это настоящее золото?
Ван Хотена оскорбило такое сомнение в его профессионализме, и он
показал, как проверить песок с помощью химикалий из его ящика.
-  Кислота разъест простые металлы, но не подействует на
благородные, - объяснил он. Кислота кипела и шипела, когда Ван Хотен
опускал в нее частички, но когда их достали, металл оставался ярким и
неповрежденным.
Он отвел Тома туда, где намыл золотой песок, и показал на цепочку
отмелей и гравийных откосов вдоль ручья, петляющего по долине.
По просьбе Тома Бонгола прислал пятьдесят женщин из племени: по
традиции мужчины не могли заниматься такой работой, как рытье ям в
русле ручья.
Каждой женщине Ван Хотен дал лоток и показал, как им пользоваться:
набирать воду с песком и вертеть, постепенно выпуская осадок через
край, пока на дне не останется только блестящий «хвост». Женщины
быстро овладели этим мастерством, а Том пообещал за каждую иглу
дикобраза, полную благородного песка, меру бус.
Аллювиальное золотое поле, открытое Ван Хотеном, оказалось столь
богатым, что одна женщина за день работы заполняла иглу, и промывка
золота стала главным занятием племени. Но когда кое-кто из мужчин
пожелал присоединиться к такой выгодной работе, женщины с негодованием
прогнали их.
Приближался сезон дождей, и пора было снова отправляться вниз по
реке.
Шлюпки низко сидели в воде под тяжестью слоновой кости, а у Тома в
корабельном несгораемом ящике было заперто почти сто унций золотого
песка.
Когда Аболи сказал Фалло и Зете, что оставляет их у родичей до
своего возвращения в следующем сезоне, они разразились воплями
отчаяния и ручьями лили слезы.
Сара ругала Аболи за такое обращение.
-  Почему ты так жесток, Аболи? Ты заставил их полюбить тебя, а
теперь разбиваешь их маленькие сердца.
-  По пути к мысу Доброй Надежды они умрут от ужаса и морской
болезни, а даже если выживут, каждый день будут тосковать по своим
матерям. И сделают мою жизнь такой же несчастной. Нет, пусть остаются
здесь и ждут меня, как пристало хорошим женам.
Горе двух девушек волшебным образом развеяли прощальные подарки:
бусы, ткани и ручные зеркальца, которыми оделил их Аболи. Эти подарки
делали их самыми богатыми женщинами в деревне. Обе улыбались, махая
вслед высокой фигуре за рулем первой шлюпки.
Когда в начале следующего сухого сезона они вернулись в землю
лози, Фалло и Зете были на сносях - их гладкие черные животы выпирали
из набедренных повязок, а груди стали похожими на спелые дыни. Они
родили с разницей в несколько дней.
Сара служила повитухой и приняла двух здоровых мальчиков.
-  Клянусь Богом! - воскликнул Том, разглядывая младенцев. -
Никакого сомнения, что они твои, Аболи. Беднягам не хватает только
татуировки, чтобы быть такими же уродливыми, как их отец.
Аболи совершенно переменился. Его отчужденное достоинство и
величественная королевская осанка исчезали, когда он держал на коленях
слюнявых сыновей. Татуированное лицо, внушавшее ужас тысячам врагов,
стало довольным и почти красивым.
-  Этого зовут Зама, - сказал он Тому и Саре, - потому что он
будет великим воином. А этого Тула, потому что он будет поэтом и
мудрецом.
Этой ночью, в темноте их хижины, Сара прижалась щекой к Тому и
прошептала ему на ухо:
-  Я тоже хочу сына. Пожалуйста, Том. Пожалуйста, мой дорогой,
подари мне сына, чтобы я могла обнимать его и любить.
-  Я постараюсь, - пообещал он. - Постараюсь от души.
Но годы шли - в Форте Провидения ли, в экспедициях в землях лози,
на мысе ли Доброй Надежды, - а Сара оставалась крепкой, высокой, с
плоским животом; чрево ее не росло, грудь не набухала.
Зама и Тула быстро росли и превратились в крепких мальчишек; они
пошли в отца и были высокими для своих лет, гораздо выше других
мальчиков деревни, их ровесников. Они проводили дни в лесу или на
травянистых равнинах, где пасли скот племени, учились пользоваться
луком и копьем, узнавали повадки диких зверей леса. По вечерам они
сидели у костра у ног Аболи и, широко раскрыв глаза, слушали рассказы
о море, о битвах и приключениях в далеких местах.
-  Возьми нас с собой, отец, - упрашивал Зама.
Как и предсказывал Аболи, он был выше и крупнее брата.
-  Пожалуйста, достопочтенный отец, - подхватывал Тула. - Возьми
нас с собой и покажи эти чудеса.
-  Вы должны оставаться с матерями и выполнять свои обязанности,
пока не будете обрезаны и не пройдете посвящение в мужчин, - говорил
Аболи. - Тогда хозяин Клиб и я возьмем вас с собой в мир за пределами
земли лози.
Охота на слонов в земле лози приносила изобильные плоды, Ван Хотен
открыл еще одно аллювиальное золотое поле в трех днях пути к северу от
первого, и в Форт Провидения непрерывным потоком шел золотой песок.
Племя и Том процветали, и каждый год в сезон больших дождей «Кентавр»
с полным трюмом отправлялся на юг к Кейпу.
У слывшего надежным амстердамского банка было отделение на
Хееренграхт над самой бухтой. У Тома на счете в этом банке лежало уже
две тысячи фунтов, и после нового сезона эта сумма удвоится. Наконец
он разбогател.
Но ему пришлось испытать и горькое разочарование. Когда настало
время возвращаться на север, Нед Тайлер заявил, что слишком стар для
плавания. Его волосы поредели и стали белыми, как только что собранный
хлопок, спина согнулась, а некогда ясные глаза помутнели и покраснели.
-  Оставь меня на моей земле в долине Константиниа, - попросил
он. - Буду выращивать цыплят и овощи.
-  Я останусь с Недом, - решил доктор Рейнольдс. - С меня хватит
приключений.
И только внимательно посмотрев на красное, обрюзгшее лицо врача,
Том понял, как тот постарел. Не меньше Неда.
-  Довольно мне перевязывать и штопать твоих головорезов. Хочу
посадить несколько виноградных лоз и, может, успеть до смерти сделать
доброе вино.
-  Но кто будет о нас заботиться? - возразил Том. - Вы не можете
бросить нас умирать от малярии в дикой глуши.
-  У тебя есть отличный врач, - ответил старый доктор. - Я научил
миссис Сару всему, что знаю сам о сломанных ногах и о приготовлении
лекарств. Отдаю вас в ее умелые руки, и, верьте или не верьте, с нею
вам будет лучше. Бог свидетель, она красивей меня, и у нее доброе
сердце.
Уил Уилсон занял место первого помощника на «Кентавре», и, когда в
начале следующего охотничьего сезона они входили в устье Лунги, был у
руля.
Все на борту были захвачены этим ежегодным возвращением в Форт
Провидения. Всем хотелось увидеть, как Фунди сохранил поселок в сезон
дождей, узнать, что на холмах в земле лози слоны по-прежнему
многочисленны и сколько золота накопили женщины за время их
отсутствия.
Аболи безуспешно пытался скрыть стремление поскорее увидеться с
женами и детьми - к этому времени его потомство увеличилось: появились
еще два маленьких сына и две дочери.
Как всегда, на причале ниже поселка их встретил Фунди и
приветствовал сошедших на берег Тома и Сару. В форте все в порядке,
ущерб от дождей незначительный.
Сара распаковала клавесин, взяла аккорд и улыбнулась: инструмент
не фальшивил. И она принялась исполнять «Испанок».
Аболи потребовал от Фунди новостей о своей семье, но их не было:
дожди в этом году шли очень сильные и сделали плавание по реке
невозможным. Из деревни Бонголы в форт не пришла ни одна лодка. Аболи
не находил себе места от беспокойства в течение всей разгрузки
«Кентавра», починки форта и подготовки к экспедиции вверх по реке в
землю лози. Когда все были готовы покинуть Форт Провидения, он стоял у
руля первой шлюпки.
Впервые они заподозрили что-то неладное, побывав в деревнях на
окраине земли лози. Все деревни были пусты.
Обыскав все пространство вокруг хижин, они не нашли ни души и
никаких указаний на то, что произошло с жителями.
Опасаясь того, что увидят дальше, они направились к деревне
Бонголы так быстро, как могли грести, перетаскивали шлюпки через
отмели и не останавливались, пока свет позволял видеть берега и
огибать камни в русле.
К деревне подошли утром. Зловещая тишина нависла над холмами,
барабаны и рога молчали, никто не приветствовал гостей. Они сразу
увидели, что огороды за деревней заросли сорняками. Потом миновали
первую хижину. Тростниковая крыша сгорела, стены стояли голые, всю
обмазку из глины вымыли дожди.
В шлюпках царило молчание, но лицо Аболи, который вкладывал в
гребки длинным веслом всю силу, превратилось в маску отчаяния. Моряки
смотрели на развалины деревни, на сгоревшие хижины, заброшенные
огороды и пустые загоны для скота. На ветках деревьев сидели рядами
стервятники - мрачные, нахохленные, с кривыми клювами. В воздухе стоял
густой сладковатый запах смерти и тлена.
На причале лежал единственный челн, но его дно было пробито.
Стойки, на которых рыбаки развешивали рыбу, упали, сети лежали
неаккуратными грудами. Аболи выпрыгнул из лодки, еще когда вода
доходила ему до пояса, добрался до берега и бегом бросился по заросшей
тропе к хижинам Фалло и Зете.
Том пошел за ним, но не старался его догнать, пока не добрался до
небольшого скопления хижин, окруженных изгородью из колючих веток.
Аболи стоял в открытых воротах, глядя на сожженные дома своих жен
и детей.
Том остановился рядом с ним. Оба молчали. Затем Аболи прошел
вперед и наклонился. Из мягкого серого пепла он поднял маленький
человеческий череп и взял в обе руки, как священную чашу. Череп был
разбит тяжелым ударом. Аболи смотрел в пустые глазницы, и слезы текли
по его лицу в шрамах.
Но когда он посмотрел на Тома, голос его звучал ровно:
-  Работорговцы всегда убивают маленьких детей, потому что они
слишком слабы и не переживут путь к побережью. Они только обременяют
матерей, которым приходится их нести.
И он коснулся глубокого пролома в своде черепа.
-  Видишь: они держали мою дочь за ноги и ударили ее головой о
косяк. Это была моя прекрасная девочка Касса, - сказал он, поднес
череп к губам и поцеловал.
Том не мог смотреть на его горе. Он отвел взгляд и увидел, что
кто-то арабской вязью углем написал на стене сгоревшей хижины «Аллах
велик. Нет бога, кроме Аллаха».
Стало ясно, кто повинен в этой жестокости. Том смотрел на надпись,
стараясь взять себя в руки. Но когда наконец заговорил, в его голосе
звучал ужас:
-  Когда это случилось? - спросил он.
-  С месяц назад, - ответил Аболи. - Может, чуть раньше.
-  Колонна рабов движется медленно? - спросил Том. - Ведь они идут
в цепях с женщинами и детьми.
-  Да, - согласился Аболи. - Идут медленно, а до берега далеко.
-  Мы сумеем их догнать, - голос Тома прозвучал сильнее и
увереннее, - если выступим немедленно и пойдем быстро.
-  Да, - сказал Аболи, - мы их догоним. Но сначала я должен
похоронить своих мертвых. Готовься к походу, Клиб, а я буду готов
сразу после полудня.
Среди развалин и сорняков Аболи отыскал еще два крошечных скелета.
Кости были разбросаны и изгрызены пожирателями падали, но он опознал
детей по браслетам из бус, которые сам им дал; браслеты валялись среди
костей. Это были два его младших сына, еще не достигшие двух лет.
Аболи собрал их останки и сложил в кожаный мешок.
В полу хижины, где были зачаты эти дети, он выкопал могилу и
похоронил их вместе. Потом вскрыл себе жилу, окропил могилу кровью и
помолился предкам, чтобы те ласково встретили души его детей.
Когда он спустился на берег, где ждал Том, приготовления к
выступлению были почти закончены. За многие годы участия в экспедициях
и охоте на слонов каждый усвоил свои обязанности. Всего в поход
отправлялись три группы по пять человек в каждой.
Командовали ими Том, Уил Уилсон и Люк Джервис. Три моряка
оставались караулить шлюпки.
Каждый участник похода нес свое оружие, порох, пули, бутылку с
водой и одеяло, а также запас продуктов на неделю. Всего набиралось
шестьдесят фунтов, а когда еда и вода кончатся, моряки перейдут на то,
что предоставляет природа.
-  Ты должна остаться у шлюпок, - сказал Том Саре, доставая
вороненую шпагу из ткани, в которой держал ее. Он не брал с собой на
охоту на слонов длинный клинок: шпага мешала при ходьбе. Но сейчас она
ему понадобится.
-  Будет опасно, нас ждут схватки, - объяснил он, надевая
перевязь.
-  Потому я и должна пойти с вами. Иначе кто позаботится о
раненых? Я не могу остаться, - ответила Сара, и он увидел решимость на
ее лице и холодный блеск глаз. Она уже собрала лекарскую сумку и взяла
одеяло. Из долгого опыта Том знал, что спорить с ней бесполезно.
Он сдался.
-  Не отходи от меня. Если встретим опасность, делай, что я скажу,
женщина, и хоть на это время перестань перечить.
Под предводительством Аболи и Фунди они гуськом прошли через
разрушенную деревню. Вдоль тропы лежало множество скелетов: останки
стариков, старух и маленьких детей, которых работорговцы сочли слишком
слабыми, чтобы вести к побережью. Миновав эту картину смерти и
опустошения, все почувствовали облегчение и двинулись по следу,
оставленному колонной пленных лози, которых гнали по холмам на север.
Аболи и Фунди шли изнуряюще быстрым шагом. Фунди нес на одном
плече большой слоновий лук, на другом - колчан со стрелами. В этой
бойне он тоже потерял семью.
По расчетам Тома, в первый день они покрыли десять миль, и он
приказал остановиться, только когда безлунной ночью стало так темно,
что не видна была земля под ногами. Спал Том тревожно, рядом под
одеялом лежала Сара. Вскоре после полуночи он вскочил, услышав
зловещий крик с вершины холма над ними. Голос был человеческий,
кричали на языке лози.
-  Кто вы такие?
-  Я Клиб, ваш друг, - крикнул в ответ Том.
-  Я Аболи, муж Фалло и Зете.
Аболи подбросил дров в костер. Огонь загорелся ярче.
-  Я Фунди, охотник на слонов. Спускайтесь к нам, люди лози.
Среди деревьев возникли неслышные тени и воплотились в
человеческие фигуры. После набега уцелело меньше ста человек, среди
них много женщин, но и свыше пятидесяти воинов, вооруженных
метательными копьями и тяжелыми слоновьими луками с отравленными
стрелами.
Они сели у костра, и старейшины по очереди описали нападение,
заставшее деревню врасплох, убийства и угон в рабство.
-  Кое-кто из нас смог убежать в лес, другие в это время охотились
или собирали дикий мед, поэтому мы уцелели, - объяснили они.
-  Что с моей семьей? - спросил Аболи.
-  Они забрали Фалло и Зете и твоих сыновей Заму и Тулу, -
ответили ему. - Мы видели их в цепях, когда издалека подсматривали за
караваном работорговцев.
Сидели до утра, перечисляя погибших и тех, кого увели в рабство.
На рассвете, когда пришла пора идти дальше, Том приказал старикам
и женщинам вернуться в разрушенную деревню, похоронить мертвых и
засадить огороды, иначе за бойней последует голод.
-  Там остались мои люди. Они будут охотиться и снабжать вас
дичью, пока не созреет урожай.
Лози послушно ушли, а Том собрал оставшихся воинов. Большинство их
он знал по имени, со многими охотился.
-  Мы идем за караваном, чтобы освободить тех, кого захватили, -
сказал Том. - Пойдете с нами?
-  Мы хотели пойти за ними, но у арабов есть огненные палки, и мы
боялись, - ответили воины. - Однако у вас тоже есть эти ужасные
огненные палки, поэтому мы пойдем с вами.
Фунди отобрал среди воинов самых смелых и искусных охотников и
послал вперед на разведку - на поиски засады или западни, которую
могли приготовить работорговцы. Когда выступили, остальных лози Том
держал при себе. По хорошо видному следу они двинулись на север.
Весь первый день шли быстрым шагом, пока не стемнело, и, хотя след
был слишком старым, чтобы даже Аболи и Фунди могли читать его, они
знали, что за этот день преодолели такое же расстояние, какое длинные
цепи скованных рабов - за шесть дней.
На следующий день, едва рассвело, они уже снова были в пути и к
полудню нашли останки первых погибших рабов.
Рядом с тропой лежало несколько сырых костей и обрывки
окровавленной набедренной повязки: арабы сняли с мертвых цепи, а
стервятники пожрали остальное.
-  Это были слабые, - сказал Фунди. - Они умерли от усталости и
горя. Мы найдем еще много таких, прежде чем догоним караван.
С каждым днем похода след становился все отчетливее и понятнее.
Дорогу обозначали места привалов, где караван проводил ночь, и останки
тех, кто не вынес тягот пути.
Через десять дней они вышли к слиянию двух дорог, где колонна
рабов из земли лози встретилась с другой, более многочисленной, шедшей
из страны великих пресных озер на западе.
Фунди и Аболи осмотрели покинутый лагерь, где два каравана провели
первую ночь после встречи.
-  В колонне свыше двух тысяч рабов. Я пересчитал места, где они
спали.
Аболи показал Тому, где ночью рабы примяли траву.
-  Большинство несли тяжелый груз - припасы, зерно и сушеную
дичину.
-  Откуда ты знаешь? - спросил Том.
-  Глубокие отпечатки пяток в пыли говорят, что они тяжело
нагружены. Потом они бросили несколько пустых корзин из-под пищи, в
них осталось немного зерен и кусочков мяса, - объяснил Аболи. - Но
арабы заставляли их нести и тяжелые слоновьи бивни.
-  Слоновая кость? - заинтересовался Том. - Но где они ее взяли?
-  Арабы разграбили деревни, в которых захватывали рабов, к тому
же они сами охотники, как и ты.
К обсуждению присоединился Фунди.
-  Откуда ты знаешь, что у них была слоновая кость?
Аболи отвел его на другой край лагеря и показал следы на земле.
-  Здесь складывали на ночь бивни.
Даже Том мог бы объяснить длинные, изогнутые следы на земле.
-  В караване примерно сто шестьдесят арабских стражников и
купцов.
Аболи провел их к изгороди из колючего кустарника, за которой
ночевали стражники, и показал на охапку срезанной травы.
-  По одной на каждого. К тому же я сосчитал следы.
-  Разве ты можешь различить следы араба и раба? - спросил Том.
-  Арабы ходят в сандалиях. Многие ведут на поводке больших собак,
вот тут видны отпечатки их лап. Собак они используют, чтобы пугать
рабов и ловить сбежавших.
-  Мы потратили здесь почти час, - прервал обсуждение Том. -
Теперь мы знаем, сколько врагов. Идем за ними.
* * *
Огромное скопление тяжело нагруженных мужчин и женщин двигалось
все медленнее, и гораздо меньшая группа преследователей, закаленных
годами охоты на слонов, быстро нагоняла его.
В середине семнадцатого утра после выхода из деревни Бонголы два
разведчика подбежали к голове колонны преследователей. Там рядом с
Томом не отставая шла длинноногая Сара.
-  Мы видели впереди дым их костров, - крикнули разведчики, еще не
добежав до головы колонны.
-  Останься с Люком и Уилом, - сказал Том Саре и подозвал Аболи.
Они пошли вперед привычным скорым шагом, как если бы начиналась
решающая часть охоты на стадо слонов. Разведчики-лози привели их на
вершину небольшого гранитного холма, откуда открывался хороший обзор
на многие мили вперед.
В нескольких милях впереди к безоблачному небу поднимался дым
сотен лагерных костров.
-  Мы их догнали! - воскликнул Том и первый, все тем же быстрым
шагом, начал спускаться с холма.
Через час они достигли покинутого лагеря, где еще дымились костры.
В гущу деревьев уходила широкая тропа, утоптанная тысячами босых ног,
и они побежали по ней.
И невольно остановились, услышав далекий звук: тысячи голосов пели
печальную погребальную песню. В полуденный зной песня звучала
негромко, но была потрясающе прекрасна. Рабы оплакивали потерянную
родину, свой дом и любимых, которых больше никогда не увидят.
Том осмотрел местность впереди.
-  Обойдем их справа, - показал он. - Надо опередить колонну и
понаблюдать, как она пройдет мимо нас; тогда мы будем знать их точное
число и строй, которым они движутся.
Они вышли на опушку леса. Перед ними до самого горизонта
простиралась открытая равнина, светло-зеленая трава блестела от миража
солнца.
Одиночными островами в этом море травы виднелись небольшие рощи,
тут и там росли древовидные акации с плоскими кронами. По всей равнине
паслись стада зебр, газелей и других травоядных.
Жирафы вытягивали длинные шеи, срывая листья с верхушек акаций;
кое-где стояли носороги - массивные, темные на фоне светлой травы,
самки с детенышами.
В двух-трех милях левее облако пыли обозначало караван рабов, и
Том с Аболи быстро договорились о следующем шаге. Прямо на пути
далекой колонны стоял конический гранитный холм. Его вершина
представляла собой идеальный наблюдательный пункт, но медлить было
нельзя. Разведчиков-лози они оставили под деревьями, а сами побежали
по равнине.
Силы почти оставили их, когда они добежали до подножия холма по
другую сторону от приближающегося каравана и бросились на землю,
тяжело отдуваясь. Как только смогли сесть, сделали несколько глотков
воды. Потом встали и поднялись на холм.
На самой вершине они снова легли и осторожно выглянули за край.
Начало каравана рабов находилось на равнине в миле от них и колонна
должна была пройти непосредственно под холмом.
Тысячи маленьких фигур вытянулись в линию, уходящую к дальнему
лесу почти на три мили. Все было точно, как представлял себе Том по
словам Аболи. В голове колонны ехал на арабском жеребце внушительный
всадник в длинном зеленом одеянии, его голова и лицо были закрыты
тканью того же цвета. Незакрытыми оставались только глаза. Рядом с его
лошадью бежали две совершенно обнаженные рабыни. Они держали над
головой всадника зонт от солнца.
Остальные арабы двигались с боков от колонны.
Том насчитал в подзорную трубу сто пятьдесят четыре человека. Сто
тридцать шесть - пешие солдаты, остальные верхом. Всадники ездили
вдоль колонны туда и обратно, подгоняя.
Рабов было слишком много, чтобы точно их сосчитать, но Том решил,
что первоначальная оценка Аболи - две тысячи - близка к истине.
Большинство - и мужчины, и женщины - нагишом. На некоторых рваные
набедренные повязки. И все скованы цепями.
Дети связаны по пять-шесть, и на шею им накинуты веревки из коры
или невыделанной кожи. На них работорговцы не тратили цепей.
Головы и тела всех рабов покрыты слоем серой пыли с проделанными
потом бороздками, что придавало людям неестественный вид.
Все что-нибудь несли, даже у детей на головах возвышались бутылки
из тыквы или корзины с едой. Женщины несли подстилки, чтобы спать, и
имущество хозяев или мехи с водой и корзины.
Мужчины тащили слоновьи бивни. В подзорную трубу Том видел сотни
бивней. Некоторые такие большие, что их несли четыре человека.
Колонна подползала к холму, на котором они лежали, все ближе и
ближе и теперь можно было разглядеть подробности и расслышать траурное
пение. Одна из женщин в голове колонны выронила корзину и упала на
землю, потянув за собой еще трех, с которыми была скована. Окружающие
пытались поднять ее, но она была слишком слаба, чтобы держаться на
ногах.
Суматоха привлекла внимание хозяев, подбежали четверо стражников.
Они собрались вокруг упавшей, и Том услышал их сердитые крики: ее
заставляли встать. Потом один из них взялся за хлыст. Стегнул по ногам
и, когда это не возымело действия, стал бить по спине и ягодицам.
Удары хлыста по голой коже отчетливо разносились в нагретом воздухе.
Наконец стражники смирились с потерей очередной единицы ценного
товара. Один наклонился и снял с девушки кандалы, потом схватил ее за
ноги и стащил с тропы. Его товарищи погнали колонну дальше, бросив
пыльное обнаженное тело девушки у обочины.
Теперь колонна проходила так близко к холму, что можно было
невооруженным глазом разглядеть лица. Неожиданно Аболи напрягся и
схватил Тома за руку. Он показал в центр ряда, и Тому потребовалось
лишь несколько мгновений, чтобы понять, почему Аболи так
разволновался. Здесь шли дети, мальчики и девочки, связанные длинной
веревкой, обернутой у них вокруг пояса.
Каждый ребенок нес на голове тюк или корзину, их размер и вес
соответствовали возрасту и силе носильщика. Впереди шел самый высокий
мальчик. Он шел гордо, пружинистой походкой, тогда как другие
спотыкались от усталости и отчаяния.
-  Это Зама, - сказал Аболи. - Мой старший сын. За ним Тула.
Голос его звучал ровно, но в глазах горел жгучий гнев.
-  А дальше, в ряду за ними, Зете и Фалло.
Женщины были обнажены, закованы в цепи, их груди тяжело свисали,
полные молока, не выпитого их убитыми младенцами.
Тому нечем было утешить старого друга, и они молча смотрели на
проходящую под ними процессию. Продвижение ее было столь медленным,
что заняло почти два часа, хотя работорговцы подгоняли рабов криками и
щелканьем хлыстов.
За колонной шла стая гиен и шакалов.
Они пожирали экскременты рабов, которых мучил кровавый понос, и
отбросы. Том подумал, что брошенная девушка, наверно, умерла, но он
ошибался.
Когда гиены окружили ее, взлаивая, словно смеясь, и возбужденно
воя, она приподнялась на локте и попыталась встать, но ей не хватило
сил. Она снова упала и поджала колени к груди, закрывая голыми руками
пыльную голову.
Стая гиен отступила, но потом снова стала придвигаться, окружая
девушку. Один зверь вытянул шею и попытался цапнуть ее за ногу.
Девушка схватила камень, бросила, и гиена отступила.
Тут на нее набросилась сзади другая большая гиена, похожая на
собаку, и впилась зубами ей в плечо. Девушка извивалась в пыли,
рвалась, а гиена, дергая массивной головой, терзала ее плоть, потом
вырвала кусок и проглотила. Девушка в слезах упала на пыльную землю.
Запах свежей крови оказался слишком сильным искушением для остальных.
Еще одна гиена метнулась вперед и схватила девушку за ногу. И потащила
ее, лежащую на спине, как санки. Том вскочил, готовый бежать вниз, на
выручку, но Аболи заставил его снова лечь.
-  Арабы еще слишком близко. - Он показал на хвост колонны в миле
от них. - Тебя увидят. Мы ничего не можем для нее сделать.
Конечно, Аболи был прав. Том снова опустился на землю и смотрел,
как третья гиена бросилась вперед и впилась в живот девушки, которая
выгнулась, стараясь избавиться от первого зверя.
Гиены тянули свою жертву в разные стороны, ее дикие крики долетали
до вершины холма. Но тут к первым присоединился еще десяток животных,
они рвали девушку, перекусывали мощными челюстями ей кости, глотали
плоть, а она сопротивлялась все слабее и наконец окончательно затихла.
Через несколько минут от нее не осталось ничего, кроме влажных
кровавых пятен на земле. Стая побежала вслед уходящему каравану.
Том и Аболи спустились со своего наблюдательного пункта и
последовали за стаей; они шли за караваном, пока продолжался день и
солнце двигалось к горизонту. Когда работорговцы приказали колонне
остановиться на ночь и стали разбивать лагерь, Том и Аболи подобрались
ближе.
Скрываясь в рощице акаций, они оценивали расположение лагеря,
старательно отмечая, где держат лошадей, а также где окруженные
колючими изгородями бомы - навесы, под которыми ночевали арабы.
Когда солнце село и стало темно, они оставили лагерь, быстро
отправились назад и через час встретились с основной группой, которая
шла за ними. Разожгли костер; заслонив его, приготовили ужин, и пока
все ели, Том созвал военный совет и дал каждому из своих командиров
приказы для ночного нападения на арабский лагерь. Сразу по завершении
ужина снова двинулись вперед.
Огни бивачных костров они увидели на равнине еще за две мили и
приближались к ним осторожно. Аболи расположил лучников-лози на
отведенных для них позициях и повторил приказы, чтобы не было никакого
непонимания. Остальные тоже заняли свои позиции, и началось долгое
ожидание. Том хотел напасть в самое темное время, между полуночью и
рассветом, когда арабы будут спать глубоким сном.
Бивачные костры медленно догорали, превращаясь в красные угли. По
небу, опустив хвост, полз великий звездный Скорпион, потом он ушел за
горизонт. Затихли голоса и пение рабов, и глубокая тишина объяла
лагерь.
-  Пора, - сказал наконец Том и встал. Они подошли к лагерю еще
ближе и в последний раз осмотрели его, чтобы убедиться: никто не
встревожился.
Оставался единственный горящий костер - в роще акаций сбоку, где
держали лошадей.
Пламя очерчивало трех сидящих арабов, они пили кофе и негромко
разговаривали, глядя на огонь. «Он ослепит их», - мрачно подумал Том и
прошептал Аболи:
-  Бери ближайшего к тебе.
Они двинулись дальше и оказались на краю освещенного пространства.
Оба прикрывали оружие одеждой, чтобы в нем не отразился огонь.
-  Пора!
Том извлек шпагу из ножен и неслышно подбежал к сидящему арабу
сзади. Он убил его бесшумно, одним ударом в шею. За костром Аболи убил
второго. Мертвец упал лицом в огонь, и его тюрбан и длинные густые
волосы вспыхнули, словно факел.
Третий араб со сдавленным возгласом удивления начал подниматься,
но Том ударил его в горло. Вороненая шпага пронзила его легко, и
следующий возглас сменился бульканьем крови.
Том и Аболи склонились к телам своих жертв, прислушиваясь, не
поднялась ли тревога, но лошадей разместили в стороне от основного
лагеря, а умирающий араб произвел не больше шума, чем человек во сне.
Тогда Том и Аболи прошли к лошадям. Темная тень вышла им навстречу
из-под деревьев.
Том издал негромкий, в две ноты, свист - крик ночного козодоя.
Послышался ответный сигнал, и вперед выступил Люк Джервис.
-  Все в порядке, - прошептал он, давая понять Тому, что об
остальных арабах, ночевавших с лошадьми, «позаботились».
Том побежал к лошадям. Он выбрал жеребца, на котором днем ездил
предводитель арабов - поскольку заранее приметил его место в ряду
коней. Сейчас он отвязал повод и негромко заговорил с жеребцом, гладя
его по голове, успокаивая рукой и голосом. Потом взлетел на его голую
спину.
Аболи выбрал другую лошадь, и когда он тоже сел верхом, Том
негромко свистнул Люку.
Люк побежал обратно, туда, где его люди окружили одну из бом со
спящими арабами. Почти немедленно по всем границам лагеря раздались
громкие выстрелы, языки мушкетного пламени на короткие мгновения
освещали ночь: это моряки стреляли по арабам с близкого расстояния. В
просыпающемся лагере возник негромкий гул, который быстро перешел в
рев и крик.
Не вполне проснувшиеся, арабы выбирались из-под навесов, хватались
за оружие и наталкивались на непрерывные залпы огня из мушкетов и
стрелы воинов-лози.
Рабам некуда было деться, потому что их приковали к металлическим
кольям, которые работорговцы вогнали в землю, и теперь невольники
лежали на земле и в страхе вопили, увеличивая смятение.
Некоторые арабы открыли ответный огонь, сопротивление нарастало.
Том проскакал вдоль линии к навесу, куда на закате ушел предводитель
каравана. В одной руке у Тома была горящая ветвь, прихваченная из
костра; он бросил ее на тростниковую крышу. Та мигом занялась,
взметнулось пламя, искры разлетелись на сотни ярдов. Спасаясь от жара,
предводитель арабов выбежал с джезейлом в руке, без тюрбана; седые
промасленные волосы падали ему на плечи. Борода была всклокочена. Том
развернул лошадь и понесся на старика. Араб встретил его, вскинув
джезейл.
Том лег на спину жеребца и поскакал прямо на ствол.
Араб выстрелил, и в облаке порохового дыма Том услышал, как пуля
пролетела рядом с его головой. Он ожидал, что, выстрелив, старик
повернется и побежит.
Но тот гордо стоял, беспомощный, безоружный, вскинув голову,
яростным взглядом встречая смерть. Чувствуя невольное восхищение и
уважение, Том наклонился и пронзил шпагой его сердце; удар был такой
силы, что араба подбросило в воздух и он умер, еще не коснувшись
земли. Том обернулся и посмотрел на него. Серебряная борода шевелилась
под ночным ветром. Том испытал было угрызения совести, но вспомнил
убитых арабами детей, девушку, заживо сожранную гиенами, и чувство
вины растаяло.
Он снова повернул лошадь и с ее спины осмотрел лагерь. В двух
местах укрепились и отбивались небольшие группы работорговцев. Том
крикнул Аболи:
-  Нужно их сломить. Поезжай за мной.
Выхватив сабли, они набросились на арабов и рубили их, крича в
яростном упоении битвой. Те арабы, что уцелели, дрогнули под этим
натиском. Они бросали разряженные мушкеты и убегали в темноту.
-  Пусть уходят!
Том остановил своих людей, пытавшихся преследовать арабов, и
сказал, оправдываясь:
-  Они далеко не уйдут, а как только рассветет, я пошлю за ними
Фунди с лучниками.
В бою он потерял Аболи и теперь поехал по лагерю на его поиски.
Бой закончился, но в лагере царил хаос.
Многие рабы сумели вытащить колья из земли и теперь с криками и
воем ковыляли мимо костров. Шум стоял оглушительный, и Том не слышал
собственных приказов. Когда он пытался привести рабов в чувство,
ударяя их ножнами, они в ужасе только сильнее кричали. Тогда Том
отказался от попыток их успокоить и поехал дальше на поиски Аболи.
Увидел его лошадь, но без всадника. И испугался, что Аболи могли
выстрелить в спину. Том послал лошадь вперед, но тут же увидел Аболи в
толпе: тот нес на руках двух маленьких мальчиков, прижимая к груди их
обнаженные пыльные тела.
-  Они невредимы, Клиб, оба, - крикнул Аболи. Том помахал ему
рукой и повернул назад в поисках Сары. Он знал, что она где-то здесь,
в море черных тел, пытается помочь тем, кто в этом нуждается, и
по-настоящему испугался: в этой опасной сумятице Сару легко может
затоптать толпа, или она натолкнется на араба с кинжалом.
Он увидел ее золотые волосы, казавшиеся маяком в свете костров, и
начал пробиваться к ней через толпу. Наклонился, обхватил ее за талию,
поднял на лошадь и поцеловал.
Она обеими руками обхватила его шею и сжала до боли.
-  Получилось, дорогой. Они свободны.
-  И нам от арабов досталось много слоновой кости.
Он улыбнулся.
-  Ты приземленное создание. - Она улыбнулась в ответ. - Это все,
о чем ты можешь думать в такой великий миг? Почему?
-  Отец учил меня: «Делай людям добро, но не забывай брать за это
плату».
Весь остаток ночи они наводили порядок среди толп рабов.
Большинство было в цепях, но едва рассвело, цепи начали снимать.
Том снял с пояса убитого им предводителя арабов огромную связку
ключей. Ключи подошли к замкам, и как только рабов освободили от
цепей, Том приказал разделить их на группы по племенам и деревням.
Потом передал ответственность за них вождям и старостам.
Сара занялась семьей Аболи. Мальчики были здоровы и относительно
невредимы, Фалло и Зете - вне себя от ужаса, но Аболи строго поговорил
с ними, и они успокоились. Убедившись, что они больше не нуждаются в
ее помощи, Сара занялась другими.
Предпочтение она отдавала нуждающихся в медицинской помощи детям.
Многие мучились кровавыми поносами, и она давала им вяжущие
средства, потом смазывала ссадины, оставленные цепями и веревками.
И хотя Сара трудилась не покладая рук весь остаток ночи и весь
следующий день, она со своей маленькой лекарской сумкой не могла
подойти к сотням нуждающихся.
Тем временем Том отправил Фунди с лучниками на поиски сбежавших
арабов. Они не могли далеко уйти, и большинство их не были вооружены.
Люди Фунди быстро выследили их и прикончили стрелами с острыми,
зазубренными наконечниками. Яд, которым смазывали эти наконечники,
окрашивал плоть вокруг раны в пурпурный цвет и, как жидкий огонь,
растекался по жилам. Страшная смерть, но когда охотники в
доказательство того, что убили врагов, принесли их отрубленные головы,
Том посмотрел на них бесстрастно. Он хорошо помнил деяния этих
мертвецов, и его гнев еще не был утолен.
Моряки под руководством своих командиров обыскали лагерь и собрали
добычу в груду, чтобы Том смог сосчитать ее и составить опись. Помимо
целой горы слоновой кости, они отыскали на пепелище шатра предводителя
каравана небольшой железный ящик. Он выдержал огонь, а когда крышку
взломали, выяснилось, что в нем золотые динары, почти на триста
фунтов.
-  Неплохое воздаяние за один день добрых дел, - довольно сказал
Том Саре.
Собрали корзины с продуктами и мушкеты, бочонки с порохом и
свинцовые бруски, из которых льют пули, тюки ткани на продажу, мешки
бус и груды других ценностей.
-  Как ты собираешься отнести все это в Форт Провидения? -
спросила Сара. - Тебе кое-что придется оставить.
-  Посмотрим, - мрачно ответил Том и попросил Фунди и Аболи
собрать всех старост и вождей освобожденных рабов. Он объяснил им, что
разделит запасы пищи между разными племенами и что дети и женщины
могут вернуться в свои деревни. Но мужчины в обмен на свободу должны
отнести добычу в Форт Провидения.
После этого они смогут вслед за женщинами вернуться домой.
Он объяснил также, что за работу им заплатят товарами,
предназначенными на продажу. Вождей такое предложение обрадовало:
естественно, что вся плата за работу пойдет им.
До сих пор они не понимали, что им вернули свободу, и считали, что
у них просто поменялись хозяева.
Потребовалось несколько дней, чтобы поделить пищу и подготовить
отдельные караваны, и лишь тогда Том наконец отправил женщин восвояси.
Они уходили и пели песни благодарности белым, которые их спасли. Затем
тяжело груженная колонна мужчин двинулась на юг; во главе колонны на
захваченных у арабов лошадях ехали Том и Аболи.
Том оставил Фунди с двадцатью самыми смелыми охотниками до конца
сухого сезона патрулировать дороги работорговцев. Фунди получил
приказ: заметив новый караван арабов, послать вестников в Форт
Провидения, предупредить Тома.
Когда пришли в Форт Провидения, Том понял, что для перевозки на
маленьком «Кентавре» слоновой кости достаточно.
-  Можно больше не охотиться, - сказал он Саре. - По крайней мере
в этом сезоне. Я смогу сосредоточить усилия на спасении несчастных
рабов из когтей злобных мусульман.
Выражение его лица было благочестивым и добродетельным, но Сара
заметила блеск его глаз и не поверила.
-  Хотела бы я, чтобы ты сейчас не кривил душой, Томас Кортни, но
я чересчур хорошо тебя знаю. Ты рад получить слоновую кость и хорошо
подраться.
-  Ты слишком строго судишь, моя дорогая, - возразил он с
улыбкой, - но почему бы и тебе не признаться? Ты хочешь заботиться об
этих отродьях, а я поставляю тебе их. Таким образом, мы оба исполняем
свои желания.
-  В следующий раз будет труднее, - предупредила она. - Арабские
купцы будут тебя ждать.
-  А! У меня есть несколько соображений на этот счет.
Они захватили почти двести арабских мушкетов и большой запас
пороха и свинца. Вместо того чтобы отправиться на охоту, Том и его
экипаж взялись готовить мушкетеров из пятидесяти воинов-лози. Они
отобрали самых сообразительных, но и этим воинам трудно было научиться
обращению с оружием, совершенно чуждым их культуре. Они так и не
сумели перебороть страх перед огнестрельным оружием и невольное
желание закрывать глаза перед выстрелом. Том вскоре понял, что из них
никогда не выйдет хороших стрелков. Он смирился с этим и стал учить
воинов вместе давать залп на близком расстоянии, заряжая джезейлы не
пулей, а разлетающейся картечью.
Несколько недель спустя с севера в Форт Провидения прибежал гонец
от Фунди с известием, что от озер на юг опять движется караван рабов.
-  Пора проверить, на что годна моя новая стратегия, - сказал Том
Саре. - Я, конечно, вряд ли уговорю тебя остаться в Форте Провидения,
вдали от опасности?
Вместо ответа она улыбнулась и принялась собирать медицинские
припасы.
Встретив караван, они поняли, что он больше и богаче первого, но и
лучше охраняется арабской пехотой и всадниками. Арабов было почти
вдвое больше, чем людей Тома.
Том и Аболи несколько дней шли за караваном, вырабатывая план
нападения.
Вскоре стало очевидно, что арабские работорговцы знают о судьбе
первого каравана. Они были гораздо бдительнее. Во время переходов
вперед высылали разведчиков и при первых же признаках опасности
привычно создавали оборонительный строй. По ночам они уходили в
старательно сооруженные бомы и окружали лагерь бдительными караулами
на случай ночного нападения.
Том и Аболи опередили караван и нашли брод через широкую реку.
Каравану поневоле придется переправляться здесь. Они подтянули туда
свои силы и сосредоточили их в густом лесу на противоположном берегу.
Когда караван достиг реки, длинная нестройная колонна начала переход.
Том позволил голове колонны переправиться беспрепятственно.
Потом, когда половина рабов и их охрана оказались в реке, Том
отсек их и напал на голову колонны.
Из своего укрытия воины-лози стали залпами стрелять в арабских
стражников. Стреляли картечью. С небольшого расстояния даже лози не
могли промахнуться. Результат был убийственный. Некоторое время шла
напряженная схватка, но арабских стражников было меньше, а первые
залпы нанесли им тяжелый урон.
Их товарищи на другом берегу хотели прийти на помощь, но,
вынужденные по пояс погружаться в быстрое течение, в беспорядке
отступили под огнем более опытных моряков Тома.
К ночи бой на этом берегу закончился. Том и его люди захватили
голову каравана, уничтожили всю арабскую стражу и захватили весь запас
черного пороха.
Теперь у Тома было численное превосходство, а арабам на
противоположном берегу не хватало пороха и пуль.
Том перевел своих людей через реку и предпринял несколько
стремительных нападений на арабские позиции, заставляя работорговцев
обороняться, растрачивая последний порох. Как только мушкеты арабов
замолкли, Том начал настоящее нападение и смел линию обороны арабов.
У арабов совсем не было пороха. Они перешли к рукопашной, и здесь
лози на горе арабам пустили в ход свои копья. Последних арабов
оттеснили в реку, где их ждали привлеченные запахом крови крокодилы.
В этом бою Том освободил три тысячи рабов и двинулся на юг, в Форт
Провидения, во главе длинной колонны носильщиков с огромной добычей.
Хотя разведчики Фунди продолжали следить за дорогами
рабовладельцев, это был последний караван, рискнувший в сухой сезон
пройти к Берегу Лихорадок.
-  Надо молиться, чтобы в будущем году дела пошли еще лучше, -
сказал Том Саре, когда в начале сезона Большой Влаги они вместе стояли
на юте маленького «Кентавра», уходящего в океан.
-  Если дела пойдут еще лучше, ты утопишь корабль, перегрузив, -
ответила она. - Я не могу пользоваться своей каютой: даже она забита
слоновьими бивнями.
-  Это твои дети так нас обременяют, - упрекнул Том.
Сара не смогла противиться искушению взять на себя заботу о
четверых самых трогательных сиротах из освобожденных караванов. Она
обрушила на них свой материнский инстинкт, и теперь малыши в сшитых ею
одежках, сунув в рот большой палец, вечно цеплялись за ее юбки и
путались у Сары под ногами.
-  Томас Кортни, да вы ревнуете к несчастным детям!
-  Приплывем на Добрую Надежду, куплю тебе красивую шляпку, чтобы
вернуть твою любовь, - пообещал Том.
Она открыла рот, собираясь сказать, что предпочтет сына, но для
обоих это была чересчур болезненная тема.
Вместо этого она улыбнулась.
-  И красивое платье. Последние месяцы я хожу в лохмотьях. - Она
сжала его руку. - О Том, как приятно будет снова вернуться в
цивилизацию! Даже ненадолго.
Абд Мухаммад аль-Малик, калиф оманский, умирал в своем дворце в
Маскате, и даже лучшие врачи не могли понять причины его загадочной
болезни. Они очищали ему желудок, пока из заднего прохода не закапала
кровь. Они вскрыли ему жилы на руках и выпускали кровь, пока лицо
правителя не осунулось, а глаза не ввалились. Ему обожгли грудь и
спину горячим железом, чтобы выжечь болезнь, но все было тщетно.
Болезнь обнаружилась вскоре после возвращения принца Заяна
аль-Дина из долгого паломничества в Мекку и другие святые места
ислама, в которое его отправил отец в наказание за предательство.
Вернувшись в Маскат, Заян аль-Дин самым жалобным образом принялся
молить отца о прощении. Он рвал свою красивую одежду и резал себе щеки
и грудь острым ножом. Он посыпал голову пылью и пеплом и в присутствии
отца ползал на четвереньках, умоляя о прощении.
Аль-Малик сошел со Слонового Трона, поднял сына на ноги и полой
своего одеяния вытер с его лица кровь и грязь.
А потом поцеловал его в губы.
-  Ты мой сын, и хотя однажды я едва не потерял тебя, ты ко мне
вернулся, - сказал он. - Иди умойся и переоденься. Надень синюю одежду
царского дома Омана и займи свое место по правую руку от меня.
Вскоре у калифа начались ужасные головные боли, после которых он
чувствовал себя слабым, сонным и не вполне ориентировался в
происходящем. Затем начались судороги и приступы рвоты. У калифа болел
живот, и его испражнения были черными и густыми, а моча красной от
крови.
Врачи лечили калифа, стараясь добиться улучшения, но болезнь
обострялась. У него посинели ногти. Волосы и борода лезли клочьями. Он
погружался в беспамятство, и плоть его таяла, так что вскоре лысая
голова стала напоминать череп.
Зная, что конец близок, тридцать сыновей калифа собрались у его
ложа в темной спальне с закрытыми ставнями. Старший сын Заян аль-Дин
сидел ближе всех и молился Аллаху о выздоровлении батюшки.
Однажды между молитвами Заян аль-Дин поднял полные слез глаза и
печально взглянул на своего сводного брата. Ибн аль-Малик Абубакер был
сыном одной из наложниц калифа. С дней отрочества в зенане на острове
Ламу он был верным товарищем Заяна аль-Дина. Ввиду незначительного
положения Абубакеру грозила опасность совсем погрузиться в забвение.
Но в пустыне говорят: каждому человеку нужен верблюд, чтобы нести его
по пескам. Заян аль-Дин стал верблюдом Абубакера. Абубакер намерен был
на спине старшего сводного брата дорваться до власти. Он также
понимал, что Заян аль-Дин нуждается в нем, ведь Абубакер был верным
слугой, умным и изобретательным, преданным брату. Он был рядом с
Заяном аль-Дином в битве под Маскатом и пытался защитить его, когда
были разгромлены оттоманские турки, но получил удар копьем в грудь и
был сброшен с коня.
После битвы он оправился от раны и получил прощение нового калифа:
аль-Малик всегда был щедр и великодушен к своим сыновьям. Но вместо
того чтобы быть благодарным за милосердие, Абубакер исходил злобой и
негодованием. Как и Заян аль-Дин, он был честолюбив и коварен,
прирожденный заговорщик, жадный до власти. Он знал, что, несмотря на
прощение, калиф будет помнить о его предательстве до конца своих дней.
«Пусть же этих дней будет немного», - подумал он, посмотрел через
заполненную людьми и дымом курений спальню и поймал взгляд Заяна
аль-Дина. Брат едва заметно кивнул, и Абубакер опустил глаза и
погладил усы в знак того, что понял.
Именно Абубакер раздобыл горький белый порошок, который теперь
делал для них свое дело. Один из врачей, лечивших больного калифа, был
человеком Абубакера.
Принимаемый малыми дозами, яд накапливался в теле жертвы, так что
недомогание становилось все острее. Абубакер про себя согласился с
братом: пора дать калифу смертельную дозу и покончить с ним.
Абубакер прикрыл лицо черной кефией, словно скрывая горе, и
улыбнулся. Завтра в этот час его старший брат Заян аль-Дин воссядет на
Слоновый Трон. А он, ибн аль-Малик Абубакер, станет во главе армии и
флота Омана. Заян аль-Дин пообещал ему это, а также титул имама и два
лакха рупий из сокровищницы калифа. Абубакер всегда видел себя могучим
воином и знал, что наконец его звезда поднимается и начинает ярко
гореть.
-  И все благодаря моему святому брату Заяну аль-Дину, да
ниспошлет Аллах на его голову десять тысяч благословений, - прошептал
он.
Вечером врачи дали калифу лекарство, чтобы облегчить ему сон и
защитить от нападения демонов ночи. Аль-Малик кашлял, лекарство текло
по подбородку, но врачи держали его голову и влили снадобье ему в
горло до последней капли.
Он бледный лежал на подушке так тихо, что врачи дважды за долгую
ночь поднимали ему веки, светили лампой в лицо и смотрели, сокращаются
ли зрачки.
-  Хвала любви и доброте Аллаха, калиф еще жив, - всякий раз
произносили они.
Потом, когда сквозь закрытые ставни восточных окон начали
пробиваться первые медные лучи рассвета, калиф неожиданно вздрогнул,
громко и внятно выкрикнул: «Аллах велик!» - и упал на примятые,
пропотевшие подушки. Струйка крови из носа потекла по лицу в простыни.
Врачи бросились к нему, окружили тело, и хотя все сыновья пытались
взглянуть на отца, тот был скрыт от них. Главный врач что-то печально
прошептал на ухо визирю.
Визирь посмотрел на сидящих принцев и голосом, не предвещавшим
ничего хорошего, произнес:
-  Абд Мухаммад аль-Малик, калиф Омана, мертв. Аллах принял его
душу.
-  Именем Аллаха, - ответили они хором, и лица многих окрасились
печалью.
-  Согласно желанию отца, Заян аль-Дин наследует Слоновий Трон
Омана. Да благословит его Аллах и дарует ему долгое и славное
правление.
-  Именем Аллаха! - повторили принцы, но никто из них не проявил
радости.
Они понимали: грядут черные времена.
За городскими стенами прямо в море выдается скалистый мыс. Утес
круто обрывается на глубину, вода здесь такая чистая, что все мелкие
детали на коралле внизу видны словно узор на мраморе.
Новый калиф приказал построить на этом мысе павильон из глыб
розового гранита. Он назвал его Дворцом Возмездия. Со своего места в
тени под колоннадой он видел поверхность моря и наблюдал за длинными
гибкими тенями акул, скользящих меж рифов внизу. Когда дворец строили,
акул не было, но теперь они расплодились, и их хорошо кормили.
Заян аль-Дин ел спелый гранат, когда к нему привели еще одного
военачальника его отца. Привели босого. Ему обрили бороду и голову, а
на шею надели цепь, символ проклятия.
-  Ты не был добр ко мне, Бин-Набула, - сказал калиф, - когда я
был в немилости у моего отца, да благословит Аллах его святую душу!
Он выплюнул зернышко граната, и оно попало в лицо гордому старику.
Тот даже не моргнул и продолжал холодно смотреть на своего мучителя.
При прежнем калифе Бин-Набула командовал армией и флотом, у него была
гордость воина.
-  Ты называл меня толстым щенком. - Заян аль-Дин печально покачал
головой. - Грубиян!
-  Ты и есть толстый щенок, - ответил осужденный. - А с тех пор
стал еще толще и отвратительней. Я благодарю Аллаха за то, что твой
благородный отец не видит, какую чуму напустил он на свой народ.
-  Старик, ты всегда был брюзгой, но я припас лекарство от этого
порока. - Заян аль-Дин кивнул новому командующему армией. - Мои
подружки внизу проголодались. Не будем заставлять их ждать.
Абубакер поклонился. Он был в сверкающих доспехах с вышитым
шелковым клапаном на груди и в островерхом шлеме. Выпрямляясь, он
улыбался. Улыбка на его лице с кривыми, как у барракуды, зубами была
ужасна. Но Бин-Набула не дрогнул.
-  Многие славные люди прошли этой дорогой до меня, - сказал он. -
Предпочитаю их общество твоему.
Казни проводились ежедневно с первого дня воцарения нового калифа.
Сотни некогда могущественных и влиятельных людей падали с утеса в
поджидающую их стаю акул. У Заяна аль-Дина оказалась долгая память на
малейшие обиды, и ни ему, ни его военачальнику Абубакеру не приедалось
это развлечение.
-  Снимите цепь, - приказал Абубакер своим людям.
Он не хотел, чтобы Бин-Набула утонул слишком быстро. Со старика
сняли тяжелые цепи и провели к плахе.
-  Обе ноги, - приказал Абубакер, и ноги старика положили на
плаху. Абубакер сделал казнь еще более изощренной: с отрубленными
ногами человек мог держаться на воде, но не мог плыть к берегу, а
кровь привлекала и раззадоривала акул.
Он извлек саблю и взмахнул ею над ногами Бин-Набулы, оскалив в
улыбке кривые зубы. Старый воин смотрел на него без тени страха.
Абубакер мог передать эту обязанность любому из своих людей, но
действовать по приказу брата доставляло ему удовольствие. Он приложил
острие сабли к лодыжкам старика и прищурился, рассчитывая удар.
-  Одним ударом, - поторопил его Заян аль-Дин, - или я накажу тебя
самого, брат мой.
Абубакер занес клинок, задержал вверху и резко опустил. Сталь
свистнула в воздухе, разрубила плоть и кость и вонзилась в дерево
плахи. Белая нога с синими жилами упала на полированный гранитный пол,
и Заян аль-Дин захлопал в ладоши.
-  Отлично! Сможешь повторить?
Абубакер вытер саблю шелковой салфеткой, которую протянул ему раб,
и примерился ко второй лодыжке. Свист в воздухе, удар - и сталь
глубоко вонзилась в дерево плахи.
Заян аль-Дин затрясся от хохота.
Солдаты отнесли Бин-Набулу к краю утеса, оставляя кровавый след на
блестящем гранитном полу. Заян аль-Дин соскочил с подушек и, хромая,
подошел к низкому парапету, предохранявшему от падения. Он наклонился
и посмотрел вниз.
-  Мои рыбки ждут тебя. Иди с богом, Бин-Набула.
Солдаты сбросили старика с края утеса, и одежда вздулась вокруг
него при падении.
Некоторые кричат в течение всего падения - Заян аль-Дин
наслаждался этими криками. Но Бин-Набула молча ударился о воду.
Инерция увлекла его на глубину, потом потревоженная поверхность
успокоилась, и они увидели, как жертва всплывает. Он барахтался,
пытаясь не нырять с головой, вода вокруг него покраснела.
Заян аль-Дин дрожащим пальцем показал вниз и возбужденно закричал:
-  Посмотрите на моих любимых рыбок!
Из глубины поднимались темные тени, ускоряясь при приближении,
кружили возле барахтающегося старика.
-  Да, мои маленькие, сюда! Сюда!
Первая акула устремилась вперед, и Бин-Набулу утащили в глубину.
Но вода была такая прозрачная, что Заян аль-Дин видел все подробности
пиршества, которое сам и устроил.
Когда развлечение закончилось и смотреть больше было не на что,
Заян вернулся на подушки и приказал подать шербет. Потом подозвал
брата.
-  Славная работа, Абубакер, но мне больше нравится, когда они
кричат.
-  Бин-Набула всегда был упрямым старым козлом, - согласился
Абубакер. - В списке, который ты мне представил, было шестьсот
двенадцать имен. Грустно об этом говорить, о великий, но Бин-Набула
значился там шестисотым. Мы почти исчерпали перечень.
-  Нет. Нет, дорогой брат, еще не все. С одним из моих злейших
врагов мы еще не покончили.
-  Назови мне имя этого негодяя. - Абубакер оскалил кривые зубы в
гримасе, которую трудно было назвать улыбкой. - Скажи мне, где его
найти, и я отыщу его для тебя.
-  Но, брат мой, ты хорошо его знаешь. У тебя тоже есть с ним
счеты.
Заян аль-Дин наклонился вперед - живот свесился ему на колени - и
задрал край одеяния. Осторожно помассировал искалеченную ногу.
-  Даже спустя столько лет нога у меня болит перед грозой. - В
глазах Абубакера мелькнуло понимание, а Заян аль-Дин негромко
продолжил: - Мне не понравилось, что меня на веревке провели в ворота
Маската.
-  Аль-Салил, - кивнул Абубакер. - Рыжеголовый зеленоглазый
дьявол. Я знаю, где его найти. Наш святой батюшка, да благословит
Аллах его память, послал его в Африку, расчистить торговые маршруты
наших караванов.
-  Бери столько кораблей, сколько нужно, Абубакер. Отправляйся в
Африку. Найди его. И приведи ко мне, сломленного, если хочешь, но
живого. Ты меня понял?
-  Сломленного, но не мертвого. Я хорошо тебя понял, о великий.
Ясмини вошла с берега в воду. Она выпятила свой плоский живот и
подняла руки над головой. Дориан лежал на чистом белом песке и смотрел
на нее.
Хотя всего несколько минут назад они занимались любовью, ему
никогда не надоедало смотреть на ее тело, словно вырезанное из
слоновой кости. Покинув удушающие стены зенана, Ясмини расцвела. Ее
волновало все, что она видела вокруг, в ней кипел бурный интерес; а
когда они оставались одни, ее чувство юмора и умение забавляться
очаровывали Дориана.
Стоя по пояс в озере, Ясмини набрала в горсть воды и поднесла к
губам, а когда глотнула, несколько капель проскользнули у нее между
пальцев и упали на грудь.
В них отразилось солнце, и они засверкали на гладкой коже, как
бриллиантовое ожерелье.
Соски Ясмини разбухли от холода и встали торчком.
Она помахала ему, потом с дрожью окунулась в холодную воду так,
что видна была только голова. Волосы с серебристой прядью черным
облаком плыли вокруг ее лица, подобного бутону лотоса.
-  Смелей, господин. Наберись храбрости. Иди сюда! - позвала она,
но Дориан лениво махнул рукой, отказываясь. Уж очень славно было
отдыхать после месяцев трудного похода с побережья.
-  Неужели великий шейх, могучий воин, победивший в битве под
Маскатом, боится холодной воды? - насмехалась она.
Он улыбнулся и покачал головой.
-  Я не боюсь воды, но ты истощила мои силы, бесстыдница.
-  К этому я и стремилась!
Она звонко рассмеялась, потом неожиданно встала и обрызгала его
холодной водой.
-  Злобная женщина! - Дориан вскочил. - Ты истощила и мое
терпение.
Он бросился в озеро в туче брызг и, хотя Ясмини попыталась
убежать, схватил ее, и они вместе погрузились под поверхность. И
выскочили, держась друг за друга и смеясь.
Немного погодя ее лицо стало серьезным.
-  Боюсь, ты обманул меня, мой господин, - сказала она. - Готова
поспорить на свою правую руку, что твои силы далеки от истощения.
-  Достаточно, если я попрошу прощения за обман?
-  Нет, недостаточно. - Она обняла его за шею тонкими руками. -
Вот как рыбы и крокодилы наказывают своих супругов за ошибки.
Она подпрыгнула и под поверхностью обхватила его бедра ногами.
Немного погодя они выбрались на берег, по-прежнему цепляясь друг
за друга и задыхаясь от смеха. Остановились у края воды, и Дориан
посмотрел на солнце, определяя его высоту. Он с сожалением сказал:
-  Утро почти прошло. Пора возвращаться, Ясси.
-  Еще немного, - взмолилась она. - Иногда я устаю играть роль
мальчика-раба.
-  Пойдем, - приказал он и поднял ее на ноги. Они направились
туда, где лежал ворох их платья, и быстро оделись. Маленькая парусная
дау была вытянута на песок, но прежде чем ступить на борт, Ясмини
остановилась и медленно огляделась, прощаясь с замечательным местом,
где хоть час они были свободны и счастливы.
На вершине самого высокого на острове дерева сидела пара
белоголовых коршунов-рыболовов - стройные, черные, чуть тронутые
коричневым. Одна из птиц закинула голову и испустила резкий крик.
-  Никогда не забуду этот крик, - сказала Ясмини. - Вот голос
самой этой дикой земли.
Холмы на противоположной стороне озера были всего лишь полоской
чуть светлее воды. Над тем берегом низко пролетела цепочка розовых
фламинго. Первая птица взмыла в потоке теплого воздуха, потом снова
снизилась.
Точно в том же месте, что и первая, поднимались и снова снижались
все прочие птицы.
Впечатление было необыкновенное: словно длинный розовый змей
разворачивался над лазурной водой.
-  И никогда не забуду эту красоту, - прошептала Ясмини. - Я
хотела бы навсегда остаться тут с тобой.
-  Это страна бога, где человек ничего не значит, - сказал
Дориан. - Однако идем. Такие мечты не для нас. Меня призывает долг.
Завтра мы покинем это место и начнем поход обратно к Берегу Лихорадок.
-  Еще мгновение, господин, - взмолилась она и показала на
необычное темное облако в миле от того места, где они стояли. Облако
поднялось от поверхности озера вертикально на пятьсот футов в
безупречно голубое африканское небо.
-  Что это? Вода словно в огне и шлет в небо облако дыма.
-  Крошечные насекомые, - пояснил Дориан. - Они выводятся на дне
озера, во множестве поднимаются на поверхность и сплетают паруса из
паутины. На этих парусах они поднимаются в воздух, и ветер уносит их.
-  Пути Аллаха неисповедимы, - сказала она, блестя глазами.
-  Идем, - снова поторопил он. - И не забудь, что ты опять Ясси,
мальчик-раб, и должна быть послушна и выказывать мне уважение.
-  Да, хозяин.
Она поклонилась, коснувшись ладонями губ, и ее манера держаться
полностью изменилась. Она была прирожденной актрисой и, когда
выпрямилась, держалась как слуга, а не как принцесса, и, сталкивая дау
в озеро и забираясь на борт, двигалась, как мальчик.
Сидя в разных концах маленького суденышка, они обогнули остров и
увидели на материке деревню, до которой по воде миля. Но даже из
такого далека на них были устремлены многие взгляды.
Хотя эти воды столь безграничны, что кажутся океаном, они в
нескольких месяцах пути от Берега Лихорадок, и климат здесь, на
высоком континентальном плато, более сухой и здоровый. Деревня Ганду
вытянулась вдоль берега озера на несколько миль: здесь сосредоточена
вся торговля Омана с материком.
Отсюда начинается долгий путь рабов к побережью.
Теперь стали видны больше десяти лодок и парусных дау, идущих к
порту Ганду. Они уходили на сотни миль вдоль берега озера и теперь
везут сушеную рыбу, слоновую кость, рабов, шкуры и гуммиарабик,
собранные на диких просторах.
Когда Дориан и Ясмини приблизились к деревне, девушка с
отвращением сморщила нос. Воздух был отравлен зловонием стоек для
копчения рыбы и бараков с рабами.
На берегу Дориана встречали Башир аль-Синд, его главный помощник,
и все советники. Ясси почтительно держалась позади, а Дориан сразу
погрузился во множество дел и обязанностей, связанных с его
положением, - долгом, о котором он на несколько драгоценных часов
забыл на острове с Ясмини.
-  Женщины прибыли, господин, - сказал ему Башир, - и купцы
собрались, чтобы выслушать твои распоряжения касательно похода.
Дориан шел по деревне между бараками, набитыми рабами, среди шума,
среди горя, так отличавшихся от красоты и спокойствия, которые
окружали их с Ясмини совсем недавно. На главном соуке, на мягких
стульях, под пестрыми шелковыми зонтиками, окруженные собственными
свитами из стражников и домашних рабов, его ждали пять купцов. В руках
этих людей сосредоточивалась вся торговля, проходящая через Ганду. Все
это были набожные и образованные люди, речь их была культурной,
комплименты, которые они рассыпали, цветистыми, осанка - достойной и
благородной, и все они были исключительно богаты.
Но за то короткое время, что Дориан пробыл в Ганду, он увидел все
варварство их занятия и проникся к ним презрением.
Дориан сам когда-то был рабом, но аль-Малик никогда не обращался с
ним как с рабом, и потому, постоянно сталкиваясь с рабством во
взрослой жизни, он мало о нем задумывался.
Большинство рабов, которых он знал, научились покоряться или вовсе
родились в рабстве, и с ними почти всегда обращались бережно, как с
ценным имуществом. Но со времени прибытия в Ганду он познакомился с
жестокой реальностью рабства. Он вынужден был наблюдать за только что
пойманными и приведенными рабами, а это зрелище было не из приятных.
Дориан разрывался между своим представлением о человечности и
любовью к приемному отцу, калифу, и долгом перед ним. Он понимал, в
какой мере благополучие и процветание государства зависят от этой
торговли. И не уклонялся от обязанности защищать ее, но не находил в
этом удовольствия.
Был час полуденных молитв, и все совершили омовение. Ясси полила
воды на руки Дориану, и он помолился вместе с купцами, склонившимися
на шелковых коврах лицом к святым местам на севере. Когда все снова
расселись под зонтиками, Дориан почувствовал сильное желание
отказаться от выслушивания вступительных речей купцов, от обмена
комплиментами и сразу перейти к делу. Однако он так давно и прочно
усвоил арабский образ жизни, что не смог заставить себя допустить
подобную бестактность. Солнце давно миновало зенит, когда один из
купцов упомянул, словно невзначай, что они собрали по просьбе Дориана
двести рабынь.
-  Приведите их ко мне, - велел он, и купцы приказали провести
перед ними женщин. Дориан сразу увидел, что ему всучили самых старых и
больных. Многие не переживут тяжелый поход на побережье. В нем
закипела злоба. Он пришел спасти этих людей от разорения. По приказу
калифа они послушны, но тем не менее скаредничают и препятствуют ему.
Однако он сдержал гнев. Состояние женщин не повлияет на успех его
замысла. Он намеревался поместить их в караван только для того, чтобы
приманить разбойников и заставить их напасть. Колонна рабов, состоящая
исключительно из мужчин, будет выглядеть подозрительно.
Однако Дориан с ходу отбраковал пятьдесят женщин: старух и тех,
что на сносях.
Трудности похода доконают старух и вызовут у беременных роды
задолго до срока, а Дориан не хотел отягощать свою совесть неизбежной
смертью младенцев. По той же причине он отказался от детей, которых
предлагали купцы.
-  Когда мы выйдем из Ганду, я хочу, чтобы на этих несчастных были
самые легкие цепи, - предупредил он купцов. И встал, давая понять, что
встреча завершена.
Какое облегчение покинуть ненавистную деревню и уйти в холмы над
озером, где воздух свежее и прохладнее, а вид великолепен! Дориан
разбил лагерь выше на склонах. Он по собственному опыту знал, что люди
будут здоровее, если держать их вдали от перенаселенных деревень,
выгребные ямы устраивать подальше от источников воды и строго
соблюдать правила приготовления пищи. Он часто думал, что ритуал
омовения перед молитвами также способствует здоровью солдат.
Несомненно, его солдаты болели меньше, чем моряки на переполненных
английских кораблях, на которых он ребенком плавал с отцом.
Хотя полдень давно миновал, у Дориана в этот день оставалось еще
очень много дел. Завтра начнется поход, встать придется рано, а ему
еще нужно проверить построение каравана.
Пятьсот его людей вместе с рабынями станут приманкой. У
захваченных рабов кожа почти лилово-черного цвета. Даже у самых
смуглых арабов нет такой кожи. Поэтому для того, чтобы воины окрасили
свои тела в естественный для африканцев цвет, Дориан приказал
применить настой коры, которую используют для дубления и в которую
рыбаки окунают сети. Конечно, полного сходства не было, но Дориан
надеялся, что дорожные пыль и грязь сделают сходство более
убедительным.
Были и другие трудности. Он знал, что религиозная скромность не
позволяет его людям обнажаться в чужом присутствии, и ему пришлось
разрешить им набедренные повязки, но он удостоверился, что они грязные
и рваные. Арабы также противились стрижке, но у африканских рабов не
бывает длинных волос, и здесь Дориану пришлось проявить строгость.
На воинов наденут легкие цепи, но без замков, так что их можно
быстро снять. С огромной неохотой пятеро купцов Ганду предоставили сто
слоновьих бивней, чтобы подсластить приманку.
Конечно, бивни были самые маленькие и легкие, так что в тюках на
головах кроме бивней его люди несли и оружие.
Дориан в длинном одеянии, с закрытым лицом, поедет верхом в голове
колонны, чего и ожидают разбойники. Ясси постоянно будет возле него.
Во время перехода от побережья она научилась ездить по-мужски. Колонну
будет охранять небольшой отряд, не такой слабый, чтобы вызвать
подозрение, но и не такой сильный, чтобы отпугнуть нападающих.
В двух-трех милях от них, так чтобы пыль не выдала их присутствие
разведчикам врага, Башир аль-Синд поведет арьергард - еще тысячу
бойцов. Сигналом к нападению на колонну послужит красная китайская
ракета. По этому сигналу Башир двинется вперед и окружит нападающих;
Дориан и его люди будут сдерживать разбойников до подхода Башира.
-  План достаточно прост, - решил Дориан, после того как вместе с
Баширом в десятый раз обсудил его. - Мы многого не можем предвидеть,
но такова война, и каждую неожиданность мы будем встречать, когда она
возникнет. Возможно, физи вообще не придут.
«Физи» на суахили значит «гиена» - так они называли между собой
разбойников.
-  Они придут, аль-Салил, - предсказывал Башир. - Они попробовали
кровь Омана и пристрастились к ней.
-  Молю Аллаха, чтобы ты оказался прав, - сказал Дориан и пошел в
свой шатер, где мальчик-раб Ясси приготовил для него ужин.
-  Что-то в нем меня беспокоит, - сказал Аболи, разглядывая в
подзорную трубу далекий караван.
-  Поделись, - попросил Том с едва скрытым сарказмом.
Аболи пожал плечами.
-  У этих людей тонкая кость, они деликатного сложения. И походка
у них необычно грациозная, они поднимают ноги высоко, как кошка.
Никогда не видел таких караванов рабов.
В трех милях от того места, где они лежали, караван рабов
спускался с холмов, извиваясь, как огромная змея.
-  Они идут из района озер всего несколько недель, - объяснил
Том - скорее себе, чем Аболи. - Поэтому они свежи и сильны.
Он не хотел принимать во внимание никаких свидетельств против
нападения.
Это был первый в сухом сезоне караван, который им удалось
перехватить, и Том опасался, что такой источник богатства и
благосостояния может иссякнуть. И не собирался упускать добычу.
-  Да, мужчины молоды и сильны, но посмотри на женщин.
Том взял у Аболи подзорную трубу и принялся разглядывать женщин. У
него возникло какое-то неприятное чувство. Женщины цветом кожи,
возрастом и сложением слишком отличались от мужчин.
-  Они из другого племени, - сказал Том с уверенностью, которой не
чувствовал.
-  И детей нет, - заметил Аболи. - Где дети?
-  Бог тебя любит, Аболи! - раздраженно сказал Том. - Иногда ты и
свежесрезанную розу заставишь пахнуть, как свежее дерьмо.
Они какое-то время молчали. Том наставил подзорную трубу на голову
каравана.
Передовой араб ехал на богато украшенной лошади. С первого же
взгляда Том понял, что это отличный наездник, вероятно, молодой. На
спине у него висел длинный джезейл, через плечо щит.
Справа от него ехал копьеносец, готовый передать ему оружие, с
другой стороны - мальчик. «Домашний раб или любовник», - подумал Том.
На арабе был синий тюрбан царского дома Омана, лицо обернуто концом
кефии, так что виднелись только глаза.
-  Хотелось бы проверить его сталь. - Том заставлял себя подавить
дурные предчувствия. - Клянусь Господом, он как будто бы может
постоять за себя.
-  Бивни маленькие и, судя по тому как их несут, легкие, -
негромко сказал Аболи.
Том напустился на него:
-  Я проехал сотни миль, чтобы раздобыть слоновую кость, и я
получу ее. И не собираюсь убегать домой из-за того, что ты видел
плохой сон.
«Я никогда не рассказывал ему о своих снах», - напомнил себе
Аболи, а вслух сказал:
-  Я участвовал во всех твоих диких безрассудных затеях, Клиб.
Возможно, это каприз старика, но я намерен умереть рядом с тобой. Так
что, если ты настаиваешь, давай спустимся и возьмем эту легкую добычу.
Том захлопнул подзорную трубу и улыбнулся.
-  Вначале пройдем по их следу, потом обгоним колонну и подберем
подходящее для наших целей место.
Они спустились к подножию холма, где Фунди держал их лошадей.
Батула подъехал к голове длинной извилистой колонны, двигавшейся
по редкому лесу, и приветствовал аль-Салила.
-  Физи взяли наш след, - доложил он.
Дориан повернул лошадь и выехал из колонны. Лошадь подняла голову.
-  Когда?
-  После того как мы вчера вечером разбили лагерь. С юга появились
два всадника в сопровождении двух пеших.
-  Что о них можно сказать?
-  Они спешились и стали изучать наш след. У обоих всадников есть
обувь. Хотя с ними дикари, я думаю, это франки. Они походили взад и
вперед, потом снова сели верхом и двинулись за нами. С холма они
разглядывали наш лагерь, потом снова уехали на юг.
-  Они узнали, что Башир аль-Синд идет за нами?
-  Нет, господин, мне кажется, они об этом не подозревают.
-  Именем Аллаха, началось, - довольно сказал Дориан. - Дай знак
Баширу аль-Синду, пусть знает, что физи рядом, и подойдет поближе.
Три совершенно невинные груды камней, помещенные в определенном
порядке на дороге за ними, ничего не будут значить ни для кого, кроме
аль-Синда. Батула проехал в хвост колонны. Вернувшись, он сказал
Дориану:
-  Твой приказ исполнен, господин.
-  Теперь возьми с собой трех человек, поезжай вперед и найди
место, где физи скорее всего на нас нападут, - приказал Дориан. -
Поезжай открыто и не предпринимай никаких подозрительных шагов.
Был уже полдень, когда патруль вернулся.
Батула спокойно подъехал к Дориану.
-  Господин, впереди есть место, подходящее для замысла наших
врагов.
Дориан ждал продолжения. Батула заговорил:
-  Голова колонны достигнет этого места через час. Дорога
спускается в ущелье и тянется узкой тропой между двумя каменистыми
склонами. С обеих сторон могут лежать в укрытиях лучники. С середины
ущелья начинается еще более крутой спуск. Здесь тропа, как лестница,
идет каменными уступами. В этом месте они могут разбить нашу колонну
на две части.
-  Да, - кивнул Дориан, - я помню это место по нашему походу с
побережья. Внизу в долине река с омутом, у которого мы четыре дня
отдыхали.
-  Это то самое место, - подтвердил Батула.
-  Именно здесь они и нападут, - уверенно сказал Дориан. - Потому
что за рекой на много дней пути равнина, непригодная для их целей.
* * *
Природная лестница из красного, поросшего мхом камня, вся в
расселинах, спускалась на сто футов. Она была расколота длинными
вертикальными трещинами, и над узкой тропой нависали каменные уступы.
Том сидел на одном таком уступе, свесив ноги, и смотрел вниз, на узкий
проход. Он обнаружил это место два года назад, после первого успешного
нападения на караван, и запомнил его.
Пройти здесь в ряд могут не больше пяти лошадей, подумал он, и
дорога слишком неровная, чтобы ехать верхом. Им придется спешиться и
вести лошадей в поводу. Это хорошо, потому что лози доказали свою
ненадежность при нападении кавалерии.
Однако в стрельбе из укрытий они великолепны и очень опасны. На
сотни миль по всей невольничьей дороге нет другого места, которое так
подходило бы для засады и нападения того сорта, при котором его люди
чувствуют себя лучше всего.
Десять человек под руководством Люка Джервиса осторожно шли по
неровной поверхности за тем местом, где сидел Том.
Каждый нес на спине пятидесятифунтовый бочонок с черным порохом.
Том встал и показал им трещину в каменной стене у входа в ущелье.
Они сложили возле нее бочонки и легли отдыхать.
Аболи быстро соорудил из доски и веревки боцманское кресло. Три
человека постепенно стравили веревку, и Аболи опустился в трещину.
Когда он достиг дна, к нему спустили бочонки с порохом. Том знал,
что Аболи справится с этой работой лучше любого другого, поэтому
оставил его и по краю обрыва отправился на очередной обход своих
позиций, желая убедиться, что путь к отступлению в случае неудачи
открыт. Сара с лошадьми будет ждать в заросшей кустами расщелине вдали
от места схватки, но достаточно близко, чтобы обеспечить отход в
случае провала.
Вернувшись ко входу в ущелье, Том обнаружил, что Аболи закончил
размещать взрывчатку и его подняли обратно.
-  Я проложил три отдельных запальных шнура, - сказал Аболи Тому и
показал на три длинные извилистые змеи, уходящие в ущелье, - на случай
если один откажет.
-  Двести пятьдесят фунтов, - улыбнулся Том. - Это откроет им
глаза и заставит стучать зубы.
Они снова поднялись по неровной поверхности к наблюдательному
пункту, откуда могли следить за приближающимся караваном. Задолго до
появления колонны они увидели на открытой местности между деревьями
облако пыли. Рабы по-прежнему шли по три и четыре в ряд, позванивая
цепями.
По бокам шагали арабские стражники, а вожак в синем тюрбане, как и
раньше, ехал впереди.
-  Не слышно пения, - заметил Аболи.
Действительно, понял Том. Караваны рабов всегда идут с песней.
-  Должно быть, не в настроении. Работорговцы их побили.
Но Аболи не унимался:
-  Придумай причину получше, Клиб.
Том потер сломанный нос.
-  Мы столкнулись с самыми мягкосердечными мусульманами во всей
Аравии. Ты зря сотрясаешь воздух, Аболи, и испытываешь мое терпение.
Они мои, и я их получу!
Аболи пожал плечами.
-  Твоей вины тут нет, Клиб. Твой отец был упрям, и твой дед тоже.
Это передается по наследству.
Том сменил тему.
-  Думаешь, они остановятся перед ущельем на ночлег или войдут?
Аболи оценил высоту солнца.
-  Если попытаются пройти сегодня, когда они доберутся до выхода,
будет темно.
-  Темнота нас устроит.
-  Убери подзорную трубу, Клиб. Они близко.
Дориан остановил лошадь и приподнялся в седле, разглядывая вход в
ущелье. Проход открывался постепенно; чем больше понижалась тропа, тем
круче и выше становились бока. Дориан хорошо помнил это место: он
запомнил его опасности, еще когда проходил по нему впервые. Самое
подходящее место для засады. Он чувствовал, как покалывает шею сзади.
Этому предчувствию опасности он по опыту привык доверять.
-  Батула, возьми двух человек и разведай проход.
Именно так должен поступить благоразумный хозяин каравана.
-  Делай вид, что ищешь признаки опасности, но если что-нибудь
обнаружишь, не подавай виду. Возвращайся ко мне. Еще издалека крикни,
что дорога свободна и безопасна.
Дориан спешился, и длинная колонна за ним остановилась, рабы легли
на землю и опустили свою ношу. Мальчик-раб Ясси раскрыл для шейха зонт
от солнца, потом раздул угли в медной жаровне, которую вез с собой за
седлом.
Угли разгорелись, и Ясси поставил на них котелок с кофе.
Кофе закипел. Ясси с поклоном подал чашечку хозяину.
-  Когда начнется бой, держись ближе ко мне, - прошептал Дориан
Ясси. - Ни при каких обстоятельствах не бери оружие и не делай
воинственных жестов. Если тебе будет угрожать враг, бросайся на землю
и моли о пощаде. Если попадешь в плен, не давай им понять, что ты
женщина, иначе тебя так и используют.
-  Как прикажешь, хозяин. Но когда ты рядом, я ничего не боюсь.
-  Помни, что я люблю тебя, малыш, и всегда буду любить.
-  А я люблю тебя, хозяин.
Их прервал крик от входа в ущелье:
-  Дорога чиста, и опасности нет.
Дориан поднял голову и увидел, что Батула машет копьем, на котором
развевается голубой вымпел.
Дориан сел верхом и приподнялся в стременах, отдавая приказ.
Больше ему ничего не нужно было делать: каждый человек знал свои
обязанности. Караван тяжко двинулся в пасть из красного камня.
Каменные стены сомкнулись вокруг него. Это была старая слоновья
дорога, и за долгие века ноги огромных животных выровняли каменный
пол.
Дориан плотнее закутал рот и нос синей тканью и, не наклоняясь
вперед, чтобы это не стало заметно, принялся разглядывать поверхность
в поисках следов разбойников.
На камне следов нет, но это ничего не значит: эти опасные люди не
могут быть столь беззаботными, чтобы оставлять заметные следы.
По мере сужения тропы ряды рабов сжимались, и вскоре люди шли
плечом к плечу. Никто не разговаривал и не пел, потому что никто из
арабов не умел подражать ритмам дикой Африки.
Высоко на стене прохода Дориан уловил движение, легкий промельк
серого. Сердце его забилось быстрее. Потом он понял, что это
всего-навсего маленькая газель из тех, что живут в горах. Газель
стояла на камне, составив вместе все четыре крошечных копытца, подняв
прямые рога и насторожив уши; большими испуганными глазами она
смотрела вниз, на людей.
На половине прохода начинался крутой спуск. Там тропа проходила
между двумя высокими порталами из выветренного камня и дальше тянулась
по пролету естественных каменных ступеней. Дориан спрыгнул с седла и
повел серого жеребца вниз по опасной тропе. Добравшись до дна, он
оглянулся. Его чутье солдата протестовало против того, чтобы загонять
людей в такую опасную тесноту: они сгрудились так плотно, что с трудом
смогут взмахнуть оружием или поднять мушкет.
Он свел лошадь с тропы и прижался к стене, пропуская ряды рабов и
стражников.
Теперь он осматривал стены ущелья в поисках блеска металла или
движения головы на фоне неба. Ничего, а половина колонны уже
спустилась по каменной лестнице. Вторая половина проходила мимо
каменного портала. Сейчас должно начаться.
Момент выбран верный: они в настоящей ловушке. Дориан посмотрел на
Ясси. Она стояла сразу за ним, сведя свою лошадь с тропы. И жалась к
большому камню, чтобы пропустить идущих.
Дориан снова посмотрел на небо. В голубой вышине на распростертых
крыльях плыл одинокий стервятник. Повернув голову, он смотрел на
людское море.
«Терпение, мерзкая птица, - подумал Дориан. - Не успеет день
угаснуть, как ты насытишься плотью».
Только он подумал это, как воздух с такой силой ударил по его
барабанным перепонкам, что Дориан пошатнулся. Грудь зажало словно в
гигантских тисках, а прочный камень под ногами задрожал.
Он увидел, как высоко в небо, к кружащему стервятнику, поднялся
столб дыма, пыли и обломков красного камня. Потом земля разошлась,
скала раскололась. Утес вздрогнул и накренился вперед. Он кренился так
медленно, что Дориану хватило времени подумать: «Черный порох! Мне
следовало догадаться. Они взорвали проход».
Рухнувший утес теперь падал быстрее, с грохотом покатились камни.
За этим грохотом крики людей казались слабыми, тихими. Камни падали на
идущих и заглушали их тщетные воззвания к богу. Проход был
перегорожен, а длинный караван, словно питон, одним ударом разрублен
надвое.
Дориан еще цеплялся за коня, в ушах у него звенело, голова
кружилась. Но он уже увидел тучи стрел, которые сыпались на его людей,
как стаи саранчи. Со стен по обе стороны прохода загремели мушкетные
выстрелы. Горячий неподвижный воздух заполнил пороховой дым, и Дориан
слышал, как свинцовые пули ударяют в камень и в плоть.
Сто или больше его людей погибли под лавиной.
От еще окутанных пылью камней спаслось менее пятидесяти его
солдат. А прочие его силы отрезаны, на другой стороне ущелья. Дориан
мгновенно понял, что преимущество перешло к нападающим; он знал, что в
следующее мгновение они нападут, чтобы закончить свою кровавую работу,
которую так удачно начали. Он сел в седло и выхватил ятаган.
Их с Батулой разделили, но это неважно: в такой тесноте драться
трудно; когда физи спустятся, в ход пойдут только сабли и кинжалы.
Рабы, как он и приказывал, упали на землю.
Делая вид, что в ужасе жмутся к камням, они незаметно снимали цепи
и вытаскивали оружие из тюков, которые несли на головах.
С высоты седла Дориан видел, что физи выбираются из засады и
устремляются вниз по крутым стенам - чернокожие в боевых уборах из
перьев на голове размахивают легкими щитами и ловко перепрыгивают с
камня на камень, издавая свирепый воинский клич. Они были вооружены
короткими копьями и тяжелыми дубинами. Затем, к своему изумлению,
Дориан увидел за ними белого, потом еще одного и еще.
-  Бог велик! - закричал Дориан.
Пригнувшиеся полуголые арабы, выпрямляясь навстречу нападающим и
размахивая ятаганами, ответили на его крик.
-  Бог велик! Аллах акбар!
Дориан поскакал вперед, чтобы занять позицию, с которой можно
руководить боем, но тяжелая пуля из мушкета с глухим звуком ударила
его коня в плечо, и тот, дергая ногами, упал.
Дориан сумел соскочить и легко приземлился. Вокруг стоял страшный
шум, но сквозь него он услышал голос:
-  На них, парни! Отрубим сарацинские головы!
Голос англичанина, с девонским акцентом, и это поразило Дориана
больше взрыва.
-  Англичане!
Он много лет не слышал родного языка. Неожиданно все эти годы
куда-то исчезли. Здесь его соотечественники! Его подхватил водоворот
противоречивых чувств. Он огляделся, отыскивая способ остановить бой,
спасти жизнь и своим людям, и соотечественникам.
Но копье войны было пущено, и он опоздал менять направление его
полета. Дориан поискал Ясси: та по-прежнему прижималась к камню. Но
предупреждающе крикнула, показывая ему за спину:
-  Сзади, господин!
Дориан развернулся навстречу человеку, напавшему на него.
Это был рослый широкоплечий разбойник с кривым носом и кудрявой
черной бородой. Лицо у него загорело и обветрилось, но в его глазах
было что-то такое, какой-то зеленый блеск, что затронуло самые глубины
памяти Дориана. Однако ему некогда было задумываться над этим:
разбойник набросился на него с невероятной быстротой и силой.
Дориан отразил первый выпад, но он был так силен, что рука онемела
до самого плеча. Он сделал контрвыпад, стремительный и изящный, и
англичанин, остановив его, захватил оружие Дориана в классическое
длительное удержание; оба лезвия завертелись, так что сталь зазвенела
и запела.
В это мгновение Дориан осознал три обстоятельства: англичанин -
лучший фехтовальщик, с каким ему приходилось встречаться; если он
попытается разорвать это соединение, он мертвец; и он узнал шпагу, не
дающую двинуться его клинку. Он видел эту шпагу на боку отца, когда
тот стоял на юте «Серафима». Вороненая сталь и золотая инкрустация
слепили глаза. Это та самая шпага, несомненно.
Тут противник в первый раз заговорил, и его голос не был глухим от
усилий, с которыми он сдерживал ятаган Дориана.
-  Давай, Абдулла, позволь мне срезать еще клок с твоей бритой
головы!
Он говорил по-арабски, и Дориан узнал этот голос.
«Том!» - хотел он закричать, но потрясение было столь велико, что
слова не шли с языка, и с его губ не сорвалось ни звука. Мышцы правой
руки расслабились, и он опустил клинок.
Опустив клинок, никто не оставался в живых, если этот клинок
удерживал особым приемом Том Кортни, и смертельный удар последовал,
как гром среди ясного неба. В последнее мгновение Дориан отстранился,
всего на дюйм изменив направление движения руки брата, и почувствовал,
как клинок вонзается в правую сторону его груди. Ятаган выпал из его
переставших слушаться пальцев, и он опустился на колени; шпага
по-прежнему оставалась в его груди.
«Том!»
Он снова попытался произнести это имя, но не сумел издать ни
звука. Том откинулся, и шпага с мягким чмоканьем, словно ребенок
оторвался от соска, вышла из тела.
Дориан повалился ничком. Том переступил через него и опустил
клинок, чтобы закончить дело. Но прежде чем он смог нанести
смертельный удар, кто-то маленький бросился между ними, закрыв собой
тело Дориана.
-  Будь ты проклят! - рявкнул Том, но сдержал удар. - Убирайся!
Мальчик, использовавший как щит собственное тело, был совсем юным,
и такое самопожертвование тронуло Тома даже в разгар битвы. Он одним
ударом мог бы убить их обоих, проткнуть насквозь. Но не мог заставить
себя сделать это. Он шагнул назад и попробовал ногой спихнуть мальчика
с неподвижного тела вожака арабов, но тот прирос к хозяину, как
устрица к камню.
И жалобно кричал по-арабски:
-  Милосердия! Во имя Аллаха, милосердия!
В это мгновение Аболи предупреждающе крикнул:
-  Сзади, Клиб!
Том повернулся, высоко подняв острие шпаги, и встретил нападение
двух полуголых людей. На мгновение ему показалось, что это рабы
чудесным образом освободились от цепей и наседают на него с ятаганами,
непонятно где взятыми. Но тут он увидел, что у них лица не негров, а
арабов. «Клянусь Господом, это не рабы, а мусульманские воины!» Том
отразил удары справа и слева, заставив нападающих остановиться, потом
убил одного, а второго заставил отступить с раной в обнаженном плече.
-  Клиб, это ловушка! - снова крикнул Аболи, и у Тома появилось
мгновение на то, чтобы оглядеться. Все бывшие рабы освободились от
цепей, и все были вооружены. Их контратака была стремительной и
целенаправленной.
Лози с копьями уже отступали перед их натиском, многие просто
бежали, отчаянно карабкаясь наверх по сторонам ущелья.
Том увидел, как из передней части колонны в небо взвилась красная
китайская ракета с длинным хвостом белого дыма, и понял, что это,
должно быть, сигнал арабским подкреплениям.
Через груду красного камня, перегородившую проход, хлынула новая
волна мусульман. Кто в арабских одеяниях, кто в набедренных повязках,
размахивая оружием, они спешили вниз, принять участие в схватке.
Теперь враг числом во много раз превосходил Аболи с небольшой группой
английских моряков. Еще несколько минут, и они будут отрезаны и
затоплены этой новой волной воинов.
-  Уходи, Клиб! Мы проиграли! Уходи!
-  Ко мне! - крикнул Том. - Ко мне, «Кентавр»!
Он созывал к себе остальных. Уил Уилсон и Люк Джервис прорвались
сквозь нападающих и подбежали к нему. Вместе с Аболи и остальными
моряками они образовали стальной круг и стали отступать в строю,
который много раз использовали в прошлом.
Предводитель арабов в бою не участвовал, и они потеряли решимость
и не спешили напирать на преграду из сабель. Том добрался до подножия
стены там, откуда можно было подняться наверх, и рявкнул:
-  Все уходим, парни! Каждый за себя, и последний попадет к
дьяволу!
Они поднимались, цепляясь за камень руками, потные, тяжело дыша и
бранясь. Но не успели добраться до верха, как арабы внизу собрались и
произвели первый залп. По камням вокруг моряков застучали пули,
каменные осколки посыпались им на головы, зазвенели рикошеты. Один
англичанин был ранен: пуля попала ему в спину. Он выгнулся, разжал
руки и лицом к скале съехал вниз.
Том оглянулся в тот миг, когда раненый достиг дна, и увидел, как
окружившие моряка арабы рубят его на куски.
-  Мы не можем помочь бедному Дэви, ребята. Наверх!
Том и Аболи одновременно поднялись на вершину, защитившую их от
огня снизу. Они остановились, чтобы перевести дух и собрать остальных.
Пот струился по татуированному лицу Аболи; он посмотрел на Тома и
покачал большой лысой головой; ему не нужны были слова, чтобы
красноречиво выразить свои чувства.
-  Ничего не говори, Аболи. Ты снова доказал, что мудр, как Бог,
только не так красив, - рассмеялся Том; он по-прежнему тяжело дышал. -
Пойдем, парни. Возвращаемся к лошадям.
Сара держала лошадей в густых зарослях в ущелье. Она взглянула на
их лица - моряки несли с собой двух раненых - и не стала ничего
спрашивать. Большинство были ранены и окровавлены, все мокры от пота.
Лошадей не хватало, и Том посадил Сару за собой.
Одного из раненых прихватил Люк, второго - Уил Уилсон, остальные
моряки ухватились за поводья, и все направились на юг.
Воины-лози давно разбежались по кустам.
-  Вихрь вернулся и захватил нас. Они выслали против нас целую
армию, - сказал Аболи.
-  Наши дни в Форте Провидения подошли к концу, - согласился Том,
ехавший рядом с ним. - Слава Богу, «Кентавр» не загружен. Река
обмелела, но корабль высоко сидит в воде, и мы сможем пройти вниз по
течению до того, как нас догонят мусульмане.
Дориан лежал в колее в проходе, куда упал, раненный. Бен-Абрам,
старый врач, не разрешал поднимать его, пока не наложил на рану
примочку и не перевязал ее, чтобы остановить кровотечение.
-  Сердце и легкие не задеты, - мрачно сказал он, - но он все
равно в смертельной опасности.
На изготовление носилок пошли древки копий и кожаный клапан
палатки. Восемь человек осторожно понесли Дориана по неровному полю
битвы, где стонали и просили воды раненые.
Ясмини шла рядом с носилками. Она плотно прикрыла лицо тканью,
чтобы скрыть слезы и всхлипы.
Когда добрались до рощи высоких тенистых деревьев, слуги уже
разбили шатер шейха, принесенный от реки у начала подъема.
Аль-Салила положили на тюфяк и обложили шелковыми подушками.
Бен-Абрам дал ему выпить маковый отвар, и Дориан погрузился в
неспокойный сон.
-  Он не умрет? - умоляюще спрашивала Ясмини Бен-Абрама. -
Пожалуйста, отец, скажи, что он не умрет.
-  Он молод и силен. Милостью Аллаха, он будет жить, но ему
потребуется время на выздоровление и на то, чтобы снова начать
пользоваться правой рукой.
-  Я останусь с ним рядом и не буду знать покоя, пока он не
выздоровеет.
-  Знаю, дитя.
* * *
Через час за палаткой послышались громкие голоса. Ясси вскочила,
чтобы защитить своего господина и прогнать пришедших. Но Дориан даже в
полуобмороке узнал голоса Башира аль-Синда и Батулы.
-  Пусть войдут, - тихо вымолвил он, и Ясси пришлось отступить.
Башир, входя, поклонился.
-  Господин, призываю Аллаха защитить тебя.
-  Что с врагом?
-  Мы пришли, как только увидели ракету, но было уже поздно. Они
бежали.
-  Сколько врагов убито?
-  Много черных кафиров и три франка.
-  Есть ли среди франков рослый мужчина с черной бородой?
Башир отрицательно покачал головой.
-  Нет. Двое низкорослых и худых, третий высокий неверный с седой
бородой.
Дориан почувствовал прилив облегчения: Том уцелел. Но тут без
спроса заговорил Батула, его голос прозвучал резко и настойчиво.
-  Господин, я прошел по следу физи, бежавших с поля битвы. У них
поблизости были спрятаны лошади. Они идут на юг, уходят быстро.
Прикажи, и мы двинемся за ними.
Башир энергично подхватил:
-  Аль-Салил, у меня готова тысяча всадников, они рвутся в погоню.
Жду только твоего приказа, и тогда, волей Аллаха, ни один физи не
уцелеет.
-  Нет!
Восклицание вырвалось у Дориана с тоской, и Башир замигал,
удивленный таким категорическим отказом.
-  Прошу простить мою дерзость, о великий господин, но я не
понимаю. Мы думали уничтожить всех разбойников-неверных…
-  Ты не будешь их преследовать. Я запрещаю.
Дориан собрал все силы, чтобы подчеркнуть настоятельность своего
приказа.
-  Но если немедленно не начать преследование, они уйдут!
Башир видел, что у него отнимают возможность отличиться, и искоса
взглянул на Бен-Абрама.
-  Возможно, тяжелая рана помутила твой разум, великий господин.
Дориан приподнялся на локте.
-  Клянусь именем Аллаха! Если ты нарушишь мой приказ, я насажу
твою голову на свое копье и похороню тебя в свиной шкуре.
Наступило долгое молчание. Наконец Башир сказал:
-  Не согласится ли великий господин повторить свой приказ в
присутствии четверых старших военачальников, чтобы они стали
свидетелями: не моя трусость помешала нам догнать побежденного
противника?
Четверо старших военачальников вошли в шатер, и Дориан при них
повторил приказ, потом отослал их. Когда Башир собрался выйти за ними,
Дориан остановил его.
-  Это настолько тайное дело, что я не могу объяснить даже тебе,
Башир. Прости, если обидел. Знай, я по-прежнему высоко тебя ценю.
Башир поклонился, приложив руки к сердцу и губам, но его лицо,
когда он выходил из шатра, было холодным и враждебным. Снаружи
послышался его гневный голос: он приказывал остаться на месте.
Дориан как будто уснул. В шатре повисла тяжелая тишина. Ясмини
вытирала мокрой тканью пот со лба Дориана.
Немного погодя Дориан пошевелился и открыл глаза. Он поглядел
сначала на Ясмини, потом на Бен-Абрама.
-  Мы одни? - спросил он, и они кивнули. - Садись поближе, отец. Я
кое-что должен тебе сказать.
Когда Ясмини хотела встать и выйти из палатки, Дориан задержал ее
руку. Оба наклонились к нему, и Дориан негромко заговорил:
-  Человек, ранивший меня, - мой брат. Поэтому я не мог послать за
ними Башира.
-  Разве это возможно, Доули?
Ясмини смотрела ему в глаза.
-  Да, - ответил за него Бен-Абрам. - Я знаю его брата. Это
возможно.
-  Расскажи ей, отец. Мне трудно говорить. Объясни ей.
Бен-Абрам с минуту собирался с мыслями, потом заговорил тихо,
чтобы за пределами шатра никто не мог его услышать. Он рассказал
Ясмини, как Дориана ребенком захватили и продали в рабство, как
аль-Малик купил его у пиратов и усыновил.
-  Я встречался с ним лицом к лицу, с братом аль-Салила. Я хорошо
узнал его на острове, после того как он уничтожил гнездо пиратов. Его
зовут Том. Я был его пленником, но он отпустил меня и отправил с
известием к аль-Салилу. Он пообещал, что никогда не откажется от
поисков брата и когда-нибудь найдет его и освободит.
Ясмини в поисках подтверждения взглянула на Дориана, и тот кивнул.
-  Тогда почему он не сдержал клятву, этот твой верный брат? -
спросила она.
Дориан смутился.
-  Не могу ответить, - признался он. - Брат Том никогда не
отказывался от клятв. Вероятно, за столько лет он просто забыл меня.
-  Нет, - сказал Бен-Абрам. - Есть нечто такое, чего ты не знал, а
я не мог тебе сказать. Твой брат, разыскивая тебя, вернулся на
Занзибар.
Принц аль-Малик не хотел расставаться с тобой. Он послал к твоему
брату муллу аль-Алламу. Аль-Аллама сказал, что аль-Амхара умер от
лихорадки и на кладбище есть могильный камень с его именем.
-  Так вот почему отец изменил мне имя на аль-Салил, - сказал
Дориан. Он понял. Голос его зазвучал сильнее и увереннее. - Чтобы
скрыть истину от Тома. Неудивительно, что брат отказался от поисков.
Он закрыл глаза и замолчал. Ясмини подумала, что он лишился
чувств, но потом увидела, что из закрытых глаз Дориана выкатилась
единственная слеза. Ее сердце сжалось от жалости к нему.
-  Что ты будешь делать, любовь моя?
Она погладила его горячее раскрасневшееся лицо.
-  Не знаю, - ответил он. - Все это так жестоко. Мне словно сердце
режут саблей.
-  Ты теперь мусульманин, - сказал Бен-Абрам. - Сможешь ли ты
вернуться к своим корням?
-  Поверит ли твой брат, что ты жив, если столько лет считал тебя
мертвым? - спросила Ясмини.
-  И как ты можешь обнимать его, зная, что он заклятый враг твоего
отца калифа аль-Малика, враг твоего бога и твоего народа?
Бен-Абрам повернул нож в его сердце.
У Дориана не было ответа на эти вопросы. Он отвернулся лицом к
кожаной стене палатки и нашел убежище в слабости, вызванной раной. Он
то терял сознание, то приходил в себя, его терзала физическая боль, но
еще больше - сила чувств, угрожавших разорвать сердце. Все это время
Ясмини не отходила от него.
Армия много дней простояла лагерем под подъемом, пока шейх лежал в
уединении своего шатра.
Под руководством Башира раненых собрали и соорудили для них навес
под тенистыми деревьями. Раненых лечил Бен-Абрам. Мертвых похоронили,
но тех, кто уже был погребен под камнями лавины, не тронули. Потом
починили то, что было разбито и поломано, и наточили сабли. И все
время ждали приказа. Но приказа не было. Башир аль-Синд гневно бродил
по лагерю, набрасывался на каждого, кто попадался ему на пути, и люди
разделяли его досаду.
Все жаждали возможности отомстить за товарищей, погибших в узком
проходе, но не могли - без приказа аль-Салила.
По лагерю распространялись слухи, что Башир поднимет мятеж и
откажется повиноваться раненому шейху. Говорили, что шейх умер, что он
выздоровел, что он ночью сбежал, бросив их на произвол судьбы.
Потом по рядам поползли другие, еще более необычные слухи: будто с
побережья на соединение с ними идет вторая экспедиционная армия под
командованием принца царской крови. Объединив силы, они смогут наконец
уничтожить неверных в их логове. Этот слух распространялся всего
несколько часов, а потом все услышали далекий глухой грохот боевого
барабана, вначале такой тихий, что его можно было спутать с туканьем
собственного сердца. Арабские солдаты толпились на высоких местах,
смотрели на равнину, слышали звуки рогов. Они увидели приближение
великолепной армии. Впереди ехала группа военачальников.
Все в страхе смотрели, как незнакомые воины въехали в лагерь.
Предводитель армии был в доспехах турецкого стиля, в шлеме, похожем на
котел, с острием наверху, с прошитым клапаном на горле. Звонким
голосом этот великолепный воин обратился к собравшимся:
-  Я принц ибн-аль-Малик Абубакер. Люди Омана, верные и преданные
солдаты, я принес вам печальное известие. Абд Мухаммад аль-Малик, мой
отец и ваш калиф, умер в своем дворце в Маскате, сраженный мечом
черного ангела.
Стон прокатился по рядам: большинство сражалось у Маската, чтобы
посадить аль-Малика на Слоновий Трон, и все любили калифа. Солдаты
опускались на колени и восклицали:
-  Да помилует Аллах его душу!
Абубакер дал им выразить свое горе и поднял руку в перчатке,
призывая к молчанию.
-  Воины калифа, я принес вам приветствие от вашего нового
правителя, Заяна аль-Дина, любимого старшего сына аль-Малика. Он
теперь калиф. Он просит вас присягнуть ему на верность.
Все во главе с Баширом аль-Синдом рядами встали на колени и дали
клятву верности, призывая в свидетели Аллаха. Ко времени окончания
церемонии солнце уже садилось. Тогда Абубакер распустил всех и
подозвал к себе Башира.
-  Где этот трус и предатель аль-Салил? - спросил он. - У меня
есть к нему срочное дело от имени калифа.
Дориан, лежа в своем шатре на тюфяке, слышал объявление о смерти
приемного отца: слова Абубакера отчетливо доносились сквозь кожаные
стены. Ему показалось, что разом рухнули все основы его жизни.
Он был слишком слаб и болен, чтобы преодолеть это потрясение и
новые трудности.
Потом он услышал имя Заяна аль-Дина и новость о его восшествии на
Слоновий Трон и понял, что положение гораздо хуже, чем он считал.
Огромным усилием он подавил горе, постарался забыть о своей слабости,
взял Ясмини за руку и привлек к постели. Ее тоже потрясло известие о
смерти аль-Малика, но не так глубоко, как Дориана, потому что она едва
знала отца как человека. И когда Дориан встряхнул ее, она быстро
справилась с горем.
-  Мы в большой опасности, Ясси. Теперь мы оба в полной власти
Заяна. Я не буду объяснять тебе, что это значит, потому что Куш -
святой по сравнению с твоим братом.
-  Как нам бежать от него, если ты прикован к постели, Доули? Что
нам делать?
Он негромко и настоятельно объяснил ей, что она должна сделать
ради них обоих, и заставил повторить каждую подробность.
-  Я дал бы тебе письмо, но не могу сейчас писать этой рукой. Ты
должна будешь передать сообщение устно, но хорошо запомни его, иначе
он не поверит.
У Ясмини был острый ум, и даже в смятении она все запомнила с
первого раза, хотя ей трудно было выговаривать некоторые слова,
которым Дориан ее научил.
Однако времени совершенствовать произношение у них не было.
-  Годится. Он поймет. Теперь уходи! - приказал он.
-  Я не могу оставить тебя, господин! - взмолилась она.
-  Если ты останешься, Абубакер тебя узнает. В его когтях ты не
поможешь ни мне, ни себе.
Она поцеловала его один раз, нежно, с любовью, потом встала,
собираясь выйти, но снаружи послышался тяжелый топот, и Ясмини едва
успела вернуться и накрыть голову и лицо шалью. В этот миг клапан
шатра откинули, и вошел Башир аль-Синд. Бен-Абрам попытался ему
помешать, не подпустить к постели, на которой лежал Дориан.
-  Аль-Салил тяжело ранен, его нельзя беспокоить.
Башир презрительно оттолкнул его.
-  Идет военачальник Абубакер, посланник калифа! - сказал он
Дориану, и выражение его лица было холодным и злобным.
Дориан понял, что Башир переметнулся на другую сторону и больше не
друг ему и не союзник.
За ним в шатер вошел Абубакер и остановился, подбоченясь.
-  Значит, изменник еще жив. Это хорошо. Аль-Салил, некогда
аль-Амхара в зенане, где мы вместе играли. - Он саркастически
усмехнулся. - Я отвезту тебя к калифу, ответить за измену. Мы выступим
к побережью завтра на рассвете.
Снова вмешался Бен-Абрам:
-  Благородный принц, его нельзя перемещать. У него тяжелая рана.
В опасности его жизнь.
Абубакер подошел к постели и сверху вниз посмотрел на Дориана.
-  Рана, говоришь? А откуда мне знать, что он не притворяется?
Неожиданно он протянул руку, схватил повязку, покрывавшую грудь
Дориана, и одним резким движением сорвал ее. Ткань прилипла к свежему
струпу, и, когда его содрали, Дориан напрягся и охнул от боли. Из раны
пошла кровь и потекла по его груди. В углу Ясмини сочувственно
вскрикнула, но никто не обратил на нее внимания.
-  Всего лишь царапина, - постановил Абубакер, делая вид, что
осматривает открытую рану. - Этого недостаточно, чтобы уберечь
предателя от правосудия.
Он схватил Дориана за густые рыжие волосы и стащил с постели.
-  Вставай, свинья! Предатель!
Он заставил Дориана подняться.
-  Видишь, доктор, как силен твой пациент. Он тебя обманывал. С
ним все благополучно.
-  Благородный принц, он не выдержит такого обращения и долгого
похода к побережью.
-  Бен-Абрам, старый упрямый козел! Если он сдохнет раньше, чем мы
достигнем побережья, я сниму с тебя голову. Пусть это будет состязание
между тобой и мной. - Он улыбнулся, оскалив кривые зубы. - Ты должен
делать все, чтобы сохранить аль-Салилу жизнь. А я постараюсь угробить
его. И посмотрим, кто победит.
Он толкнул Дориана на тюфяк, повернулся и вышел из шатра. Башир
последовал за ним.
Ясмини вскочила и подбежала к Дориану. Хотя его лицо перекосилось
от боли, он свирепо прошептал:
-  Ступай, женщина. Не теряй больше ни минуты. Найди Батулу и
поезжай с ним.
За три дня быстрой скачки Том и его отряд добрались до Форта
Провидения и сразу начали готовиться к отплытию из поселка.
Аболи послал Фунди с тремя его людьми вверх по реке, за своей
семьей.
-  Я не могу уплыть без них, - просто сказал он Тому.
-  Я этого и не ожидал, - ответил Том. - Но пусть поторопятся.
Мусульмане наверняка идут по нашим следам.
Том разослал во все стороны от крепости патрули, которые должны
были предупредить о приближении арабов. Потом начали торопливо грузить
«Кентавр» для плавания вниз по реке Лунге. Сняли со стены крепости
легкую девятифунтовую пушку и вместе с лафетом разместили на верхней
палубе.
Слоновой кости на этот раз не было, но на корабль погрузили
товары, которые приобрели на Доброй Надежде в начале сезона на
продажу. Сара собрала и перенесла на борт свои сокровища: ткани и
тарелки, котлы и сковороды, медицинские припасы и книги заполонили ее
крошечную каюту. Том заспорил из-за клавесина.
-  Я куплю тебе другой, - пообещал он, но, увидев особенное
выражение ее лица, понял, что напрасно тратит силы. Скрывая
неудовольствие, он разрешил двум морякам отнести клавесин по трапу на
борт и спустить в трюм.
Как ни странно, никаких признаков преследования с севера не было,
и Том послал Аболи убедиться, что патрули в той стороне не утратили
бдительности и остаются начеку. Это было неестественное спокойствие.
Несомненно, возмездие было не за горами.
Шли дни. Потом наконец от верховьев реки из земли лози вернулся
Фунди; в двух челнах сидели Зете и Фалло, мальчики Зама и Тула и два
новых младенца. Сара приняла их всех под свое крыло.
Том послал за Аболи вестника с просьбой привести обратно патрули,
потому что все готово к отплытию.
Два дня спустя часовой на сторожевой башне над крепостью крикнул:
-  Всадники с севера!
Том поднялся на башню с подзорной трубой в руке.
-  Где? - спросил он и, когда часовой показал, направил туда
подзорную трубу. Вслед за ним на башню поднялась Сара.
-  Кто это? - с тревогой спросила она.
-  Аболи. Он ведет с собой патрули. - Том негромко свистнул, с
облегчением и удовлетворением. - И ни следа преследования. Похоже,
удастся уйти спокойно, без боя. Не думал, что это возможно. Не
понимаю, почему мусульмане так легко отпускают нас. Загони-ка своих
огольцов на борт. Как только Аболи вступит на борт, мы отправляемся
вниз по реке.
Сара начала спускаться, но он просвистел снова, и она
остановилась.
-  Аболи ведет с собой двух незнакомцев. Клянусь Богом, это арабы.
Судя по внешности, пленники, потому что Аболи прочно их связал. Он
захватил вражеских разведчиков. Хотят они того или нет, но скажут, где
их главные силы.
Том и Сара дождались, пока Аболи приведет пленных на борт
«Кентавра».
-  Что за рыбу ты поймал в сети, Аболи? - спросил Том, разглядывая
их. По виду арабы, причем один - воин и, судя по всему, опасный.
Второй - мальчишка, красивый парень с огромными темными глазами,
робкими и испуганными.
-  Они как-то не подходят друг к другу, - сказал Том.
Легкий тон Тома как будто приободрил мальчика.
-  Эфенди, ты говоришь на моем языке? - негромко спросил он, и его
голос прозвучал мелодично, он еще не начал ломаться.
-  Да, мальчик, я говорю по-арабски.
-  Тебя зовут Том?
-  Черт побери, маленький негодяй! - Том нахмурился и угрожающе
шагнул к нему. - Откуда ты это знаешь?
-  Том, подожди! - остановила его Сара. - Это девушка.
Том посмотрел в лицо Ясмини, потом рассмеялся. Он сорвал с ее
головы покрывало, и длинные темные волосы упали ей на плечи.
-  Верно, и хорошенькая. Кто ты?
-  Я принцесса Ясмини и принесла тебе послание от Доули.
-  От кого?
-  От Доули. - Она оглянулась в отчаянии. - Доули, Доули.
Она несколько раз с разной интонацией произнесла это имя, но Том
смотрел на нее, не понимая.
-  Я думаю, она пытается сказать «Дорри», - вмешалась Сара, и на
лице Ясмини появилось облегчение.
-  Да! Да! Доули! Доули! Твой брат.
Лицо Тома перекосилось и налилось кровью.
-  Ты пришла насмехаться надо мной. Мой брат Дорри мертв уже много
лет. Что ты задумала, тварь? Это ловушка? - кричал он ей в лицо.
Глаза Ясмини наполнились слезами, но она выпрямилась и запела.
Вначале неуверенный, голос мало-помалу зазвучал ровно, приятно и
верно, однако Ясмини пела куплеты на арабский манер, и для слуха
европейца они звучали незнакомо. Мелодия была искажена, слова звучали
пародией на английский язык. Все смотрели на девушку, ничего не
понимая.
И вдруг Сара ахнула:
-  Том, это «Испанки». Она пытается петь «Испанок».
Она бросилась к Ясмини и обняла ее.
-  Это правда. Дориан жив, и песня - знак, что девушка пришла от
него.
-  Дориан! Возможно ли это? Где он? - Том схватил Ясмини за руку и
яростно затряс. - Где мой брат?
Полился поток слов. Ясмини начинала новое предложение, еще не
закончив предыдущее, запинаясь в спешке, пытаясь рассказать все и
многое пропуская, так что постоянно приходилось останавливаться и
возвращаться назад.
-  Дорри нуждается в помощи. - Том усвоил самое необходимое и
повернулся к Аболи. - Дорри жив, он в опасности и послал за мной.
-  С лошадей еще не сняли седла, - спокойно ответил Аболи. - Можно
выехать немедленно.
Том повернулся к Ясмини, которая продолжала рассказывать Саре.
-  Хватит, девушка! - остановил он ее. - Остальное послушаем
позже. Можешь отвести нас к Дорри?
-  Да! - с готовностью ответила она. - Мы с Батулой отведем тебя к
нему.
Том наклонился с седла, чтобы торопливо поцеловать Сару. На сей
раз она не настаивала на том, чтобы сопровождать его.
По ее необычному поведению и молчаливости в последние дни Тому
следовало бы догадаться - что-то не так, но он был страшно занят и
даже не подумал об этом.
-  Убедись, что Уил Уилсон всех держит на борту и все готово. Мы
будем возвращаться в спешке, и, возможно, за нами будет идти половина
арабской армии.
Он взял повод, заставил лошадь вскинуть голову и посмотрел на
остальных.
Ясмини и Батула уже выступили и были на полпути к первому холму
над рекой Лунга. Люк и Аболи задерживались, поджидая, пока Том их
догонит. Все были в арабской одежде, и каждый вел в поводу запасную
лошадь. Том пришпорил лошадь пятками и помахал Саре, когда лошадь под
ним рванулась вперед.
-  Возвращайся благополучно и побыстрей! - крикнула Сара и прижала
руку к животу.
Им потребовалось четыре дня быстрой езды; они каждый час меняли
лошадей, ни разу не останавливались с рассвета до темноты и наконец
догнали арабскую колонну.
Том все время ехал рядом с Ясмини, и они разговаривали, пока в
горле не пересыхало от пыли и жары. Она рассказывала обо всем, что
происходило с Дорианом с их встречи в зенане и до его ареста
Абубакером несколько дней назад. Иногда ее рассказ был связным и
плавным, полным веселья и воодушевления, и тогда Том смеялся, в другое
время он готов был заплакать. Она нарисовала ему, каким мужчиной стал
Дориан, и внушила Тому гордость за брата.
Она рассказала об их с Дорианом любви и завоевала любовь и
уважение Тома. Он был очарован ее живостью и солнечным характером.
-  Значит, теперь ты моя младшая сестра, - ласково улыбнулся он.
-  Мне это нравится, эфенди. - Она улыбнулась в ответ. - Я рада.
-  Если я твой брат, зови меня Томом.
Когда Ясмини напомнила ему о бое в проходе и о том, как он ранил
брата и едва не заколол ее, Тома охватили угрызения совести.
-  Он не показал мне лицо! Откуда мне было знать?
-  Он понимает, Том. Он тебя по-прежнему любит.
-  Я мог убить вас обоих. Словно что-то извне сдержало мою руку.
-  Пути Господни неисповедимы, и не нам в них сомневаться.
Она объяснила Тому сложный мир оманской политики, рассказала,
какое место в нем занимали они сами и чем грозит Дориану то, что трон
занял Заян аль-Дин.
-  И вот теперь Абубакер везет его в Маскат, чтобы он предстал
перед мстительным и полным ненависти Заяном, - сказала она, и слезы
потекли по ее пыльному лицу.
Том наклонился и по-братски потрепал ее по руке.
-  Мы об этом позаботимся, Ясмини. Пожалуйста, не плачь.
Они нашли широкий след арабской колонны и приблизились, так что
над лесом стало видно поднятое армией облако пыли. Батула поехал
вперед, остальные ждали наступления ночи. Только Батула мог проникнуть
в ряды всадников с закутанными лицами, не привлекая внимания.
Батула вернулся к заходу солнца.
-  Слава Аллаху, аль-Салил жив, - были его первые слова. Тому звук
этого арабского имени показался странным. - Я видел его издалека, но
не пытался приблизиться. Его везут в носилках-волокуше за лошадью.
-  Насколько сильным он кажется? - спросил Том.
-  Он кое-как может ходить, - ответил Батула. - Я видел, как
Бен-Абрам помог ему встать с носилок и отвел в шатер. Там они и
сейчас. Его правая рука на перевязи. Двигается он медленно и скованно,
как старик, но голову несет гордо и высоко. Сил у него больше, чем
когда мы его оставили.
-  Слава Аллаху, - прошептала Ясмини.
-  Ты можешь отвести нас к его палатке, Батула? - спросил Том.
Батула кивнул.
-  Могу, но его хорошо сторожат.
-  Он в цепях?
-  Нет, эфенди. Должно быть, считают, что ему достаточно мешает
рана.
-  Заберем его сегодня же ночью, - решил Том. - Вот как мы это
сделаем.
Они подошли к лагерю с наветренной стороны, чтобы их лошади не
учуяли арабских коней и не заржали. Ясмини оставили держать лошадей и
прошли на край леса. Лагерь гудел, как улей, воздух помутнел и посинел
от дыма сотен костров. От лошадей и к лошадям без остановки сновали
конюхи и слуги, солдаты отлучались по нужде в ближайшие кусты и
возвращались к своим тюфякам, повара разносили по лагерю котлы с
дымящимся рисом и раздавали ужин. Было всего несколько часовых и не ни
следа порядка.
-  Абубакер плохой воин, - презрительно сказал Батула. - Аль-Салил
никогда бы не допустил такого разброда.
Том послал Батулу в лагерь первым, остальные через некоторые
промежутки последовали за ним, по одиночке, двигаясь небрежно, с
закутанными лицами, и спрятав оружие. Батула прошел к площадке в
середине лагеря, где отдельно от прочих стоял кожаный шатер.
В свете костров Том заметил, что кусты вокруг шатра не расчищены,
но его охраняют не меньше трех стражников. Они сидели на корточках,
положив ятаганы на колени.
Батула уселся под ветвистым деревом марула в сотне ярдов от шатра
пленника. Остальные незаметно подошли к нему и сели рядом. Они сидели
кружком, расправив одеяния, и ничем не отличались от других оманских
солдат, которые повсюду негромко разговаривали, пили кофе и передавали
друг другу трубки.
Вдруг все зашевелились: приблизились три роскошно одетых араба,
окруженные стражей. Тома охватила паника - он был уверен, что их
присутствие обнаружено, но эти люди прошли мимо них к шатру.
-  Тот, что в голубой кефии и в золотой одежде, - принц Абубакер,
о котором я тебе говорил, - прошептал Батула. - Другие двое - аль-Синд
и Бин-Тоти, хорошие воины и преданные Абубакеру люди.
Эти трое вошли в шатер, в котором лежал пленный Дориан. Том был
достаточно близко, чтобы слышать неясные голоса за стенками шатра.
Послышался удар и крик боли. Том полупривстал, но Аболи схватил
его за руку и усадил.
В шатре снова заговорили, потом Абубакер вышел, оглянулся и сказал
внутрь шатра:
-  Сохрани ему жизнь, Бен-Абрам, чтобы он мог умереть в больших
мучениях.
Он рассмеялся и прошел так близко, что Том мог бы коснуться полы
его одеяния.
-  Салям алейкум, великий господин, - сказал Том, но Абубакер даже
не взглянул в его сторону и удалился в собственный шатер в центре
лагеря.
Шум постепенно улегся. Затихали голоса, люди заворачивались в шали
и ложились у костров, костры догорали до угольев. Том и его люди
лежали, закрыв головы, вокруг маленького костра, который развел
Батула, но не спали. Костры гасли, и становилось все темнее.
Том следил за звездами, определяя, сколько прошло времени. А оно
тянулось бесконечно медленно. Наконец он коснулся спины Аболи:
-  Пора.
Он встал и неторопливо направился к шатру Дориана.
Понаблюдал за часовым позади шатра. Тот сидел опустив голову;
иногда, вздрогнув, он поднимал голову и снова опускал.
Том неслышно подошел к нему сзади, наклонился и ударил в висок
рукоятью пистолета. Хрустнула тонкая кость; часовой молча осел и
повалился ничком. Том сел на его место и принял такую же позу, с
мушкетом на коленях.
Он ждал целую долгую минуту, убеждаясь, что тревогу не подняли.
Потом на четвереньках пополз вперед и приблизился к стенке шатра.
Он не знал, есть ли в шатре еще часовой. Облизнул губы, набрал в
грудь воздух и негромко засвистел начало мелодии «Испанок».
За кожаной стеной кто-то пошевелился, и раздался голос, которого
Том не помнил. Это не был детский голос Дориана, каким тот говорил,
когда они расстались. Теперь же откликнулся мужчина.
-  Том?
-  Да, парень. Внутри безопасно?
-  Со мной только Бен-Абрам.
Том достал карманный нож, и кожаная стенка шатра разошлась под его
лезвием. В разрез просунулась рука, бледная в звездном свете. Том
схватил ее, крепко сжал, и Дориан втащил его через разрез в шатер. Они
крепко обнялись.
Том попробовал заговорить, но у него сдавило горло. Он с силой
сжал Дориана, потом снова вдохнул.
-  Бог любит тебя, Дориан Кортни. Не знаю, что еще сказать.
-  Том! - Дориан здоровой рукой запустил пальцы в густые
пропыленные черные волосы на голове брата. - Как приятно снова тебя
увидеть!
Английские слова казались ему чуждыми, и он заплакал, побежденный
слабостью из-за раны и радостью.
-  Не надо, Дорри, заразишь, - запротестовал Том и отстранился,
чтобы вытереть слезы.
-  Давай убираться отсюда, парень. Тяжело ты ранен? Можешь идти,
или нам с Аболи тебе помочь?
-  Аболи? Он здесь, с тобой?
Голос Дориана дрожал.
-  Я здесь, Бомву, - прогудел у него над ухом Аболи, - но
поговорим позже.
Он через разрез втащил мертвого часового в шатер. Вдвоем с Томом
они уложили его на тюфяк и укрыли шерстяным одеялом Дориана.
Тем временем Бен-Абрам помог Дориану одеться и скрыть блестящие
рыжие волосы под тюрбаном.
-  Ступай с богом, аль-Салил, - прошептал он и повернулся к
Тому. - Я Бен-Абрам. Ты меня помнишь?
-  Я никогда не забуду тебя и твою доброту к моему брату, старый
друг. - Том пожал ему руку. - Да благословит тебя Господь.
-  Ты выполнил свою клятву, - негромко сказал Бен-Абрам. - Теперь
свяжите меня и заткните мне рот. Абубакер может жестоко обойтись со
мной, когда увидит, что аль-Салил исчез.
Они оставили связанного Бен-Абрама и вынесли Дориана через разрез
в задней стенке. Снаружи его поставили на ноги и, поддерживая с обеих
сторон, повели по спящему лагерю. Батула и Люк Джервис шли впереди,
точно черные призраки, и обогнули один из костров. Спящий араб
зашевелился, сел и проводил их взглядом, когда они прошли мимо, но ни
о чем не спросил, снова лег и закрыл голову.
-  Держись, Дорри, - прошептал брату на ухо Том. - Мы почти
выбрались.
Они прошли к краю леса и, когда деревья за ними сомкнулись, Том
едва сдержал возглас облегчения, но тут резкий голос совсем рядом
обратился к ним по-арабски:
-  Кто вы такие? Остановитесь, именем Аллаха, и покажитесь.
Том потянулся за шпагой, но Дориан перехватил его руку и ответил
на том же языке:
-  Да ниспошлет тебе Аллах мир, друг мой. Я Мустафа из Мухаида и
скорбен животом. Друзья ведут меня в укромное место в кустах.
-  Ты не одинок в своих страданиях, Мустафа. В лагере много
таких, - сочувственно сказал часовой. - Мир тебе и твоему желудку.
Они медленно пошли дальше. Неожиданно из темноты показался Батула.
-  Сюда, эфенди, - прошептал он. - Лошади близко.
Они услышали топанье лошадей, и неожиданно из темноты показалась
маленькая фигурка Ясмини и бросилась к Дориану. Они порывисто
обнялись, обмениваясь негромкими словами любви. Наконец Том разъединил
их и повел Дориана к самой сильной лошади. Вдвоем с Аболи они усадили
его в седло. Дориан неуверенно покачнулся. Том связал ему лодыжки
кожаным ремнем, пропустив его под брюхом лошади, и посадил Ясмини у
него за спиной.
-  Держи его крепче, сестричка, - сказал Том. - Не позволяй
сползать.
Он вскочил на своего коня и взял повод лошади Дориана.
-  Домой, Аболи, - сказал он и оглянулся на спящий лагерь за
деревьями. - В лучшем случае у нас всего несколько часов. Потом они
потянутся за нами, как рой ос.
Лошадям досталось. После скачки от Форта Провидения они почти не
отдохнули и не имели возможности пастись, за исключением коротких
ночных остановок. Теперь точно так же пришлось возвращаться.
Полдневный зной грозил испепелить, расстояния между источниками воды
были слишком велики. Жесткая земля и острые камни калечили животным
ноги.
Первую лошадь, ту самую, на которой сидели Дориан и Ясмини,
потеряли, не покрыв и двадцати миль. Она сбила на камнях все четыре
копыта и едва хромала.
Том отпустил ее, понимая в глубине души, что ночью львов и гиен
ждет пир. Дориана посадили на одну из запасных лошадей и двинулись
дальше в прежнем темпе. На третий день запасных лошадей не осталось,
только те, на которых они ехали. И когда после короткого полуденного
отдыха у мутного источника пришла пора снова садиться верхом, Аболи
тихо сказал:
-  Мушкеты против целой армии не помогут, а их тяжесть убивает
лошадей.
Мушкеты и фляжки с порохом, мешочки с пулями и вообще почти весь
багаж бросили, оставив только холодное оружие и мехи с водой. Том
отвернулся, чтобы никто не видел, что он делает, и сунул за пояс под
рубашку заряженный пистолет.
Оружие было двуствольное. Со слов Ясмини Том знал, какая участь
ждет ее и Дориана, если арабы их схватят. Пистолет предназначался для
них, по стволу на каждого.
«Дай мне силы сделать это, когда придет время», - молча молился
он.
Хотя они избавились почти от всего груза, в тот же день лишились
еще двух лошадей. Люк, Аболи и Том по очереди бежали рядом со
всадниками, держась за кожаную сбрую, чтобы не отставать.
Вечером они впервые увидели преследователей - колонну арабов. Они
как раз пересекали одну из гряд холмов, проходящих по этой дикой
местности.
А когда оглянулись, увидели в трех лигах за собой облако пыли.
Ночью остановились всего на час и пошли снова при свете звезд,
ориентируясь по большому кресту в созвездии Центавра. И хотя двигались
всю ночь, и лошади арабов должны были утомиться, на рассвете
выяснилось, что расстояние между ними и преследователями не
увеличилось. Облако пыли, в лучах рассвета красное, как кровь,
по-прежнему виднелось в трех лигах за ними.
После ночных маршей даже Аболи потерял представление о том,
сколько они прошли и где находятся среди этих диких холмов. Вечером
они пересекли еще одну гряду холмов, надеясь увидеть внизу реку Лунгу,
но их надежды пошли прахом: впереди открылась новая цепь зеленых
холмов.
Они пересекали долину между грядами холмов, лошади почти падали,
силы и выносливость у всех были на пределе. Даже Аболи страдал,
пытаясь скрыть хромоту, вызванную растяжением сухожилия в колене. Лицо
его посерело и покрылось пылью, вся влага выходила с потом, к которому
липла пыль. Дориан исхудал, тело под одеждой, казалось, состоит из
одних костей, из-под грязной повязки на ране выступила свежая кровь.
Ясмини выбивалась из сил, стараясь удержать Дориана в седле. Последняя
лошадь спотыкалась под их тяжестью.
Она пала у подножия холма, свалилась внезапно, словно пуля пробила
ей мозг. Том разрезал ремень, связывавший лодыжки Дориана, и снял
брата с лошади.
-  Дальше на своих двоих. Сможешь, парень? - спросил он.
Дориан попытался улыбнуться.
-  Смогу не хуже тебя, Том.
Но когда Том попытался его поднять, колени у Дориана подогнулись и
он упал на каменистую землю.
В долине, которую они только что пересекли, поднималось красное
облако пыли. Вырезали короткий шест, и Том с Аболи взялись за его
концы.
Дориана посадили на шест, его руки положили себе на плечи и,
шатаясь, понесли вниз с холма.
Ночью останавливались всего на несколько минут, потом поднимали
Дориана на шесте и несли дальше, пока не падали на землю, не в силах
сделать больше ни шага. Им потребовалась целая ночь, чтобы пересечь
широкую долину. Они могли лишь надеяться, что преследователи на ночь
остановились, неспособные отыскать их след.
Рассвет застал их во время подъема на противоположный склон
долины. Когда они оглянулись, арабы были так близко, что утренний
свет, отражаясь в остриях их копий, весело подмигивал беглецам.
-  Они сократили расстояние вдвое, - сказал Том, когда они в
очередной раз опустили Дориана на землю, чтобы передохнуть. - При
такой нашей скорости они догонят нас через час.
-  Оставь меня здесь, Том, - прошептал Дориан. - Спасайся сам.
-  Ты спятил! - воскликнул Том. - В последний раз стоило мне
отвернуться от тебя, и ты исчез на многие годы. Больше я рисковать не
буду.
Дориана подняли и пошли дальше. Ясмини плелась, отставая на
несколько шагов. Ее кожаные сандалии порвались и почти слетели с ног,
на ступнях там, где лопнули волдыри, выступала кровь. Она упала
раньше, чем они поднялись на вершину, и хотя подползла к ближайшему
дереву и цеплялась за него, была слишком слаба, чтобы устоять на
ногах.
-  Люк, займи мое место. Батула, помоги ему.
Том передал им конец шеста и пошел туда, где у дерева, неслышно
всхлипывая, сидела Ясмини.
-  Я слабая глупая женщина, - заплакала она, когда он остановился
рядом с нею.
-  Да, - согласился он, - но слишком красивая, чтобы бросить.
Он поднял ее, и хотя она была хрупка и легка, как птица, ему
потребовалось напрячь все мышцы и сухожилия ноющей спины и плеч. Он
прижал Ясмини к груди и собрался с силами, чтобы сделать следующий шаг
наверх.
Сзади послышался крик, и Том оглянулся. Передовые всадники
арабской колонны достигли подножия холма под ними. Один поднял
джезейл, и из длинного ствола вырвался столб порохового дыма. Секунду
спустя они услышали выстрел. Но расстояние было слишком велико, и пуля
не долетела.
-  Почти на вершине, - сказал Том, старясь говорить бодро и
весело. - Еще одно усилие, парни.
Он поднялся на вершину. Пот заливал глаза, мешая видеть. Том знал,
что идти дальше не сможет. Он опустил Ясмини на землю и вытер глаза,
но перед ними не прояснилось, только плавали яркие пятна. Том
покачнулся, посмотрел на остальных и увидел, что им тоже конец. Даже
Аболи подчистую истратил свои исполинские силы. И едва сумел сделать
последние несколько шагов к вершине.
«Здесь мы умрем, - подумал Том. - У меня есть шпага, чтобы
сразиться в последний раз, а потом - пистолет для Дориана и Ясмини».
Он сунул руку под рубашку и нащупал рукоять.
Неожиданно Аболи оказался рядом с ним. Не в силах говорить, он
показывал вниз, в долину.
На мгновение Том подумал, что это мираж, но потом понял, что
ослепительный свет, от которого болят глаза, - это отражение солнца от
широкой поверхности реки Лунги и что у берега стоит маленький
«Кентавр».
Они так близко, что можно разглядеть фигуры на палубе.
Том почувствовал прилив новых сил к ногам. Он достал пистолет и
дважды выстрелил в воздух.
На корабле началось движение, и Том увидел блеск стекла
направленной на них подзорной трубы. Он замахал руками, и высокий Уил
Уилсон замахал в ответ.
Том оглянулся. Передовые всадники-арабы скакали галопом и были уже
на полпути к вершине холма.
Без единого слова Том поднял Ясмини и устремился с холма. Его
подхватила сила тяготения, и он едва успевал переставлять ноги. Каждый
шаг отдавался болью в спине, земля летела под ногами. Он слышал, как
за ним бегут Аболи и остальные, но не мог оглянуться. Все его силы,
всю способность мыслить поглощала только необходимость оставаться на
ногах. Ясмини в страхе закрыла глаза и обеими руками держалась за его
шею.
Неожиданно сзади послышались крики и выстрелы из мушкетов. Арабы
поднялись на вершину холма. Пуля сорвала кусок коры со ствола рядом с
Томом, брызнули белые щепки. С Ясмини на руках он не мог бежать
быстрее и не мог остановиться. Одна нога под ним подвернулась, и Том
упал. Они с девушкой кубарем покатились вниз, ударились о камень и
остановились, ошеломленные.
Мимо них с Дорианом на спине прыжками пронесся Аболи, не в
состоянии сбавить ход, Батула и Люк Джервис старались не отстать.
Аболи не мог остановиться, чтобы помочь Тому, но Люк схватил его
за руку и поднял, а Батула подхватил Ясмини и с ней на руках сделал
несколько шагов вниз по холму.
Застучали копыта: к ним сверху скакали арабы. Они уже выставили
копья, и Том читал на их смуглых лицах торжество. И тут услышал, как
Сара окликает его:
-  Том! Мы идем!
Он повернулся и увидел, что она скачет на гнедом жеребце, ведя за
собой под уздцы двух запасных лошадей. За ней на черной кобыле из их
табуна несся Уил Уилсон. Он тоже вел двух запасных лошадей. Сара
остановилась рядом с ним, Том выхватил из рук Батулы Ясмини и
перекинул ее легкое тело через холку лошади Сары. Сара подхватила
девушку с другой стороны и не дала упасть.
-  Уходи! - выдохнул Том. - Убирайся отсюда!
Сара молча бросила ему поводья и поскакала вниз с холма; Ясмини,
как мокрый мешок, тряслась перед ней.
Том оставил одну лошадь Люку и Батуле, а сам сел на вторую. Он
быстро догнал Аболи и снял с его спины окровавленного, побитого
Дориана.
-  Возьми лошадь у Уила! - крикнул он Аболи, проносясь мимо, и
поскакал за Сарой. Он слышал близко за собой крики арабов и стук копыт
их лошадей и каждое мгновение ожидал удара копья в спину.
Но он был слишком занят, удерживая Дориана, чтобы оглянуться. В
отчаянии он чувствовал, что Дориан выскальзывает из его рук, что у
него нет больше сил его удерживать. Неожиданно рядом появился Аболи.
Наклонившись с седла, он поднял Дориана в рост, так что Том мог
схватить его за плечи.
Достигнув ровной поверхности на берегу, Том и Аболи поскакали
рядом сразу за Сарой, которая везла Ясмини.
Далее тесной группой двигались Уил, Батула и Люк. А сразу за
ними - арабские всадники. Они догоняли, вытягивая длинные копья.
Добравшись до реки, Сара не колебалась. Она погнала лошадь вперед.
Та прыгнула с высокого берега, ударилась о воду, подняв тучу брызг, и
погрузилась. Том и Аболи, не останавливая галопа, последовали за ней с
обрыва, и сразу, почти на них, прыгнули остальные. Вынырнули рядом с
лошадьми и поплыли по течению к «Кентавру».
На берегу за ними арабы останавливали лошадей; те упрямились,
закидывали головы и мешали всадникам достать джезейлы.
Прогремела девятифунтовая пушка «Кентавра», и картечь выкосила
половину всадников, люди и лошади падали вместе. Остальные в панике
повернули и поскакали вверх по холму; второй залп с «Кентавра» оборвал
ветки деревьев над ними.
Плывущие лошади добрались до корабля, и моряки втащили всадников
на борт. Едва поднявшись на палубу, Том бросился к Саре; они обнялись,
вода текла с их волос и мокрой одежды.
-  В минуту опасности ты стоишь десятерых, моя красавица. - Том
оторвался от нее. - Дориан тяжело ранен. Ему понадобится вся твоя
забота. Ясмини тоже плоха. Присмотри за ними, пока я увожу корабль.
Он прошел к рулю и взглянул на оснастку.
Уил Уилсон привел корабль в полную готовность.
-  Мистер Уилсон, отправляемся вниз по течению, прошу! - приказал
Том и поискал Аболи.
-  Нам понадобятся лошади, перетаскивать корабль через мели. Уведи
их на южный берег, на другую сторону от мусульман. Ты сможешь не
отставать от корабля.
Аболи подозвал своих сыновей Заму и Тулу.
-  Для вас есть мужская работа. Идите со мной.
Они вместе спустились с борта, чтобы помочь ему перегонять
лошадей.
Том чувствовал, как корабль у него под ногами оживает и
устремляется по течению. Берега заскользили назад. Том посмотрел на
южный берег и увидел, что Аболи и его сыновья собрали лошадей тесным
гуртом и рысью гонят их вдоль берега.
Повернувшись, он взглянул на север и успел увидеть, как передовые
воины арабской армии переваливают через вершину холма и потоком
сверкающих доспехов, наконечников копий и стволов джезейлов
устремляются вниз, к реке. Том выхватил из рук Уила Уилсона подзорную
трубу и направил ее на голову приближающейся колонны. Он разглядел
турецкий шлем Абубакера и за ним желтый тюрбан аль-Синда.
-  Думаю, на всем пути до океана у нас будет почетный караул, -
мрачно сказал он Али. - Но пока мы не достигнем отмелей, они не смогут
причинить нам вреда.
Прежде чем выйти в море, предстояло преодолеть несколько мелей,
где река на своем пути в океан разливалась. Эти песчаные отмели
постоянно меняли свое положение и глубину. При таком уровне воды
«Кентавр» с трудом мог их преодолеть. Можно было ожидать, что Абубакер
и аль-Синд станут преследовать их на всем пути к морю, всячески мешая.
До опасного места оставалось плыть всего несколько часов, и Том
всех отрядил готовить корабль к преодолению песчаных отмелей и к
защите в столь уязвимом положении от вражеских нападений.
Он выкроил минуту и для того, чтобы побывать в каюте, куда Сара
поместила Дориана и Ясмини. И с облегчением увидел, что брат спокойно
лежит на узкой койке. Сара заново перевязала ему рану и кивком дала
Тому знать, что все в порядке. Ясмини достаточно пришла в себя, чтобы
помогать ей; она кормила Дориана супом из оловянной чашки. Том провел
с ними всего минуту и сразу вернулся на палубу.
Переступив через комингс, он сразу увидел на северном берегу
колонну арабской кавалерии; всадники двигались за кораблем.
-  Человек пятьсот или даже больше, - прикинул он, и Уил Уилсон
согласился.
-  Достаточно, чтобы доставить нам большие хлопоты, капитан.
-  Лучше обойтись без этого. - Том улыбнулся с уверенностью,
которой не испытывал. - Сколько до отмелей?
-  При такой скорости часа два.
-  Хорошо. Надо разгрузить корабль. Выбросить за борт все, что не
важно для плавания, - приказал он. И понизив голос, чтобы не услышала
Сара в каюте, добавил: - Можете начать с клавесина.
Груз с плеском начал падать за борт.
За клавесином последовали тюки с товарами на продажу, они плыли по
течению вслед за кораблем, который быстро приближался к отмелям. За
борт пошло и большинство бочонков с порохом и мешков с пулями; Том
оставил пороха и шрапнели лишь на час напряженного боя.
-  Вылить половину воды из бочек. Оставить столько, чтобы с
урезанной выдачей хватило до мыса Доброй Надежды, - крикнул Том.
Для женщин и детей это тяжелое испытание, но попасть в руки
оманских арабов гораздо хуже, утешал он себя.
Пока экипаж работал, Том наблюдал за преследующей их кавалерией. В
узких местах с сильным течением «Кентавр» уходил вперед, но когда река
замедлила течение и ветер в середине дня стал переменчив, паруса
лениво повисли и арабы догнали корабль.
Том зарядил пушку на корме двойным количеством пороха и шрапнели.
Когда голова колонны оказалась в пределах досягаемости, он выстрелил.
Особого вреда он не причинил, но лошади шарахнулись и арабы стали
почтительно держаться на удалении.
Аболи и его мальчики на южном берегу не отставали. Их лошади
отдохнули и набрались сил, а у арабов они проделали долгий путь и не
могли держаться наравне.
Корабль преодолел последний участок быстрины, пройдя между
выступами черного камня, и течение почти исчезло - впереди всю ширь
занимали песчаные отмели, увенчанные желтыми грудами гравия.
-  Посадить женщин и детей в шлюпки, - приказал Том. - Теперь
важен каждый лишний фунт веса.
Дориан был слишком слаб, чтобы спуститься в шлюпку, и Ясмини
осталась ухаживать за ним.
Сара встала к рулю, чтобы освободить мужчин для более тяжелой
работы.
Все прочие пассажиры отправились на южный берег под начало Аболи.
Потом шлюпки вернулись и приготовились буксировать корабль через
отмели.
Том стоял у руля. Тревожная тишина окутала «Кентавр»; корабль
вошел в извилистую протоку, и сквозь чистую зеленую воду стало видно
дно. Колонна арабской кавалерии почувствовала удачный поворот событий
и стала быстро приближаться. Том поглядел: арабы близко, стреляй - не
промахнешься, но он слишком занят, чтобы обслуживать пушку, поэтому он
подпустил их еще ближе.
«Кентавр» легко миновал поворот, и Том облегченно вздохнул. Но,
как оказалось, преждевременно: неожиданно корабль вздрогнул и
накренился, коснувшись дна, но высвободился и поплыл по зеленой реке.
-  Еще бы чуть-чуть… - выдохнул Том и сказал стоявшей у руля
Саре: - Держи прямо по зеленому протоку дальше.
Приближался следующий поворот, и корабль двигался медленно. Арабы
были уже на расстоянии в половину мушкетного выстрела, они строем
скакали по ровному песку северного берега, блестели их копья,
развевались на ветру накидки на головах.
«Кентавр» задел килем песок и остановился так резко, что люди на
палубе едва не попадали.
Том ухватился за нактоуз, чтобы не упасть. «Кентавр» прочно
застрял.
-  Спустить шлюпки! - крикнул Том, и все стали спускаться.
Том крикнул Саре:
-  Держи руль на середине!
И спрыгнул в шлюпку.
Старшины шлюпок на корме взяли лежавшие наготове буксирные тросы и
закрепили их. Гребцы изо всех сил налегли на весла, и две шлюпки
начали обгонять «Кентавр», тросы натянулись. Моряки делали мощные
гребки, стараясь стащить корабль с отмели.
На южном берегу Аболи завел свою лошадь в воду, подхватил конец
длинного троса, который ему бросила Сара, повернул коня, вывел на
берег и прикрепил трос к упряжке ждущих лошадей.
-  Йа! Йа! Вперед!
Он бил лошадей хлыстом по спинам, и они всей своей тяжестью
налегли на трос.
«Кентавр» со скрипом пополз по гравию, потом снова встал. Арабы на
берегу пустились галопом, разворачиваясь на ходу. Когда они
поравнялись с кораблем, первый ряд повернул, всадники выставили копья.
В туче белой пены всадники погрузились в воду и направились прямо к
шлюпкам.
Вода дошла лошадям до брюха, потом поднялась по плечи. Первые
лошади поплыли, но всадники вытягивали копья, окружая первую шлюпку,
как стая акул мертвого кита.
Моряки в упор стреляли в арабов из пистолетов, потом встали и
принялись отталкивать их длинными веслами.
Обе шлюпки сильно раскачивались; вскоре они перевернутся под
тяжестью врагов.
На северном берегу выстроился для нападения следующий ряд
кавалерии, сплошной массой занимая прибрежный песок.
В центре шеренги был Абубакер, его доспехи и шлем блестели на
солнце. Размахивая ятаганом, он вел всадников вперед сначала шагом,
потом рысью, потом быстрым галопом.
Сара не могла оставить руль. Она видела шлюпки, окруженные массой
лошадей и людей. На корме с вороненой шпагой в руке стоял Том, он
рубил головы арабам в воде. Пытаясь перерезать буксирный трос, арабы
пилили его ятаганами. Другие всем своим весом и весом лошадей
наваливались на планширь. Шлюпка наклонилась, вода хлынула через борт.
Эскадрон Абубакера устремился в реку, и даже Сара поняла, что
скоро все будет кончено. Они ничего не могла сделать. Пока не увидела,
что из каюты, держась за плечо Ясмини, поднимается Дориан. Опираясь на
девушку, Дориан, хромая, добрался до ближайшей пушки. Схватил свайку и
стал поворачивать короткий черный ствол. Потом взял из кадушки с
песком дымящийся фитиль и прижал его конец к отверстию в затворе.
Пушка отскочила назад на лафете, и туча шрапнели ударила по
первому ряду всадников, которые только что добрались до края воды.
Ясмини увидела, как на другом берегу протоки свинцовая пуля весом в
две унции ударила Абубакера в рот. Из его губ сверкающими осколками
вылетели зубы, а пуля пробила челюсть и вышла из затылка. Шлем с
острием слетел с головы и, вращаясь, поднялся высоко в воздух.
Всадники вокруг Абубакера попадали с седел, и арабы попятились от
края воды.
Дориан прошел к следующему орудию и нацелил его. Всадники увидели,
как ствол поворачивается к ним, и в панике обратились в бегство. Туча
шрапнели догнала их, с десяток лошадей упали. Мгновенно все ряды
пришли в смятение.
Арабы видели, как отлетела голова Абубакера; теперь упал и Башир,
лошадь под ним была убита.
Всякое желание преследовать у арабов пропало. Они пустили лошадей
в галоп, отступая, чтобы не попасть под следующий выстрел.
Дориан пошатнулся и едва не упал, но Ясмини подхватила его и
повела к следующей пушке. Когда та выстрелила, «Кентавр» из-за отдачи
накренился и неохотно сполз с песка. Арабы в воде видели, что товарищи
на берегу отступают, оставляя их без поддержки. И повернули лошадей к
берегу.
-  Гребите! Гребите так, чтоб кишки лопались! - закричал Том
морякам, и те снова взялись за весла. «Кентавр» пополз вперед и снова
застрял. Дориан выстрелил из пушки, и, когда корабль покачнулся, Аболи
стегнул упряжку. Медленно и неохотно «Кентавр» перебрался через отмель
и свободно поплыл по глубокой воде за ней.
-  На борт! - торжествующе закричал Том. - Вернуть на борт детей и
женщин.
Едва киль шлюпки коснулся берега, Аболи погрузил в нее своих
женщин и детей. Потом перерезал постромки, хлопнул лошадей по спине, и
те поскакали в лес. Сам он побежал, перепрыгнул через планширь шлюпки,
и гребцы повели ее к кораблю.
Корабль быстро уходил вниз по течению, и им пришлось налечь на
весла, чтобы догнать его.
-  Отсюда до самого устья река свободна, - сказал Аболи Тому,
подходя; Том стоял у руля.
Оба посмотрели на беспорядочное скопление всадников на северном
берегу. Арабы не пытались перестроиться и продолжать преследование.
-  Примите людей на борт, мистер Уилсон, - сказал Том. - И выдайте
им по двойной порции рома за пережитые неприятности.
Уил Уилсон коснулся шапки.
-  Прошу прощения, капитан, но ром вы выбросили за борт. Хотите
повернуть корабль и вернуться за ним?
Спрашивал он серьезно, но его губы изогнулись.
-  Думаю, придется подождать, пока не доберемся до Доброй
Надежды, - так же серьезно ответил Том.
Когда «Кентавр» вышел в море и темная масса африканского материка
медленно таяла позади, Том стоял на корме. На палубе за ним
послышались легкие шаги. Он повернулся, развернул Сару, так что ее
спина прильнула к его груди. Прижал ее к себе, потянулся через плечо и
поцеловал в ухо. Она с наслаждением вздрогнула, когда его борода
защекотала ей шею.
-  Тебя зовет Дорри, - сказала она.
-  Сейчас пойду к нему, - ответил он, но не отошел от нее ни на
шаг.
После долгого молчания она спросила:
-  Что с нами теперь будет, Том?
-  Не знаю, девочка. Сначала Добрая Надежда, а потом посмотрим.
-  Ну, одно точно. У меня будет для тебя небольшой сюрприз, когда
придем к Доброй Надежде.
-  Да? - Он заинтересовался. - Что же это?
-  Если я скажу, какой же это сюрприз?
Она протянула руки за спину, взяла его ладони и прижала к своему
животу. Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы понять. Он
радостно рассмеялся.
-  Господь благослови тебя, Сара Кортни! Не знаю, что и сказать.
Она знала, что у него это высшее выражение радости.
-  Тогда не суетись, орясина, и поцелуй меня.

First published in 1999 by Macmillan an imprint of Pan Macmillan Ltd