- Ярослав, я всё хотел тебя спросить: а что за штучку жёлтенькую ты на шее носишь? Это у тебя фенечка такая?
- Ну, теперь, наверное, такие вещи фенечками называют... А вот когда мне было столько же лет, сколько тебе, мы такого слова ещё не знали. Вообще-то это подарок. Янтарик. На счастье...
- Ярик-янтарик, - засмеялся Санька. Кто же тебе его подарил-то?
- Пацан один. Только сейчас он уже взрослый. Да и живёт совсем в другой стране.
- А расскажи мне про него!
- Ревновать не будешь? - я хитро улыбнулся. Санька лежал рядом и, не мигая, смотрел на меня своими любопытными серыми глазами.
- Ну пожалуйста! Не буду я ревновать. Интересно же... У тебя с ним что, было вроде как со мной?..
- Вроде. Только очень-очень давно. Тебе-то зачем это знать?
- Давай рассказывай! А то обижусь...
Санька насупился. Вижу, что притворяется, - да знаю я уже давным-давно все маленькие хитрости этих маленьких человечков - а устоять не могу...
- Ладно, уговорил... Картошки на ужин поджаришь?
- Ай, вставать ещё, одеваться...
- Можно и не одеваться, - я снова расплылся в улыбке. - Так она даже вкуснее получится. Во всяком случае для меня - точно вкуснее.
- Давай потом! Поджарю, честное слово. Рассказывай!
- Ну, потом - значит потом. Но помни - ты обещал. Короче, слушай...
Два серых глаза, в которых отражался огонёк ночника, внимательно уставились на меня...
* * *
Эх, как же я в детстве любил лето! Да и сейчас люблю... Время, когда нет ни нудных уроков, ни надоедливых тупых училок, когда не нужно бегать кросс на физкультуре, собирать на скорость автомат Калашникова и писать идиотские сочинения про “Поднятую целину”. Время, когда шум листвы на ветру звучит как песня, а по ночам на музыкальную вахту в берёзовых рощах заступают маленькие солдатики лунного света в скромных серых мундирах - соловьи... Наконец, лето моего детства - это время, когда каждая поляна в пригородном лесу охотно соглашалась стать постелью для двух влюблённых душ, и можно не мёрзнуть от холода в этих проклятых, загаженных чужих подъездах. Я часто говорю, что два моих любимых месяца в году - это май и сентябрь. Но лето - особый случай. Лето - один большой праздник. Целых три месяца босоногого счастья...
Что ни говори, а в детстве лето казалось особенно прекрасным...
- Собирайся: поедешь к тёте Наташе в гости. На огороде поработаешь, нечего тут в городе бездельничать.
Эта идея моей мамаши была, надо сказать, очень неожиданной. Обычно она меня так далеко одного не отпускала. “Уж лучше на огороде с тёткиной клубникой возиться, - подумал я, - лишь бы не с тобой”. А вслух сказал:
- Поеду. С удовольствием!
И вот - сумки собраны (ох и тяжеленные - кирпичей она туда, что ли понапихала?), билет на поезд куплен, ценные указания мне даны (“В море не купайся, никаких мальчишек домой не приводи - обворуют, тётю Наташу слушайся” - словом, заведомо невыполнимые для 15-летнего меня задачи). В путь...
Не любил я эту толстозадую тётку - мамашину старшую сестру. А мужа её - ещё больше. Он был заядлым охотником, и год назад я испытал из-за него настоящий шок: тогда тоже был у них в гостях. Дядька принёс с охоты убитого им зайчишку и начал снимать с него серенькую шкурку прямо на деревянном столе во дворе своего дома – каково это было видеть мне, ребёнку? Представляете, сколько было слёз? Ну, вообще-то, открою вам один секрет: это было последнее живое существо, которое он убил. Вечером того же дня лёг мой дядька спать. И помер - инфаркт. С тех пор это стало случаться со многими людьми, которые делали мне больно или плохо. А вот тем, кого я люблю, наоборот, всегда очень везёт в жизни. Примеров - куча, да вот только нельзя открывать не свои тайны... Почему так происходит, я и сам точно не знаю, хотя, кажется, уже начинаю догадываться.
В общем, приехал я. Калининградская область. Город Балтийск, бывший немецкий Пилау - это так, к слову, чтобы вы историю знали. Закрытая погранзона, въезд строго по пропускам. Вокруг одни военные моряки, солдаты да матросы... Скучища! К счастью, у военных тоже дети есть, поэтому компанию сверстников я нашёл довольно быстро. Вот вместе с такими же мальчишками, как я, и бегал по песчаным дюнам на берегу моря. А потом - в порт, на серые военные корабли смотреть... Дюны почему-то мне нравились больше - у них ведь душа есть.
А однажды я пошёл помыться в местную баню... Дом-то у тётки без водопровода был.
* * *
- Вот так и было, Санька. Увидел того пацана - и всё. Трындец. Что делать с этой штуковиной - не знаю... Люди же кругом, они увидеть могут, догадаться, из-за чего он у меня... Торчит, сволочь, и повисать не собирается! Стыдно как... Я покраснел даже.
- А он что? Пацан тот?
- А ничего. Стоит нагнувшись, папаша ему спинку трёт мочалкой... Нежную такую спинку, розовую... На меня он даже не смотрит.
- Ну, и что ты сделал?
- Отвернулся. К стенке под душем. И холодную воду открыл. Ой, как противно было! Зато сразу помогло. Домылся с грехом пополам, и юркнул в предбанник одеваться. И тут он с папашей выходит, начинает одеваться - сначала почему-то майку натянул. Причём не сразу - скаталась на его мокрой спинке в какой-то валик и не разворачивалась. А какая кожа, какая кожа! Вот бы дотронуться, погладить её... Ну, у меня опять “торчковое настроение”... А он, паразит, вместо того, чтобы сразу трусы надеть, носки натягивать начал... Наклонился... Я полотенцем прикрылся, стою весь красный от стыда, а отвернуться, не смотреть - не могу, хоть стреляйте.
- Ярик, а знаешь что?
- Что, Санька?
- У меня то же самое сейчас. “Торчковое настроение”. Потрогай...
- Ого!
- Просто ты так рассказываешь, что он у меня сам... Почему-то... Давай дальше, мне интересно, что потом было!
Под одеялом начал плавно и медленно двигаться туда-сюда маленький бугорок - рука Сашкина... Ох, и шаловливый же он у меня - ну сколько можно за сегодня! Где мои 15 лет, когда мне тоже хотелось везде и всегда...
* * *
Странное дело - всю ночь после похода в баню я уснуть не мог. Ворочался... О том мальчишке думал. Да и моя не по годам огромная “штуковина” заснуть мешала. Пришлось, по обыкновению всех пацанов моего тогдашнего возраста, помогать себе самому давно известным способом... И не один раз за ту ночь. Отоспался только днём.
Уже под вечер решил один пройтись по дюнам - море послушать и на закат посмотреть. Когда солнце садится в темную воду Балтики, это так красиво! Знайте, люди - стоит жить хотя бы ради того, чтобы это увидеть.
Вот так и иду босиком, в одних только синих джинсовых шортах по краю прибоя. И тут замечаю впереди маленькую фигурку - мальчишка! Идёт мне навстречу. Чёрт возьми, тот самый! Тот, из бани! Бывает же...
“Наверное, мне всё это снится. Кто-то ж говорил - чтобы проснуться, надо ущипнуть себя за руку”, - подумал я.
Ущипнул. Больно! Не проснулся. Точно он. Тук-тук-тук - бьется что-то в моей груди... Да так сильно! Всё чаще и чаще... А он - идёт навстречу. Остановился, что-то подобрал на берегу, положил в кармашек закатанных до колена штанов... Опять идёт и словно что-то ищет. Он всё ближе и ближе! Рубашка белоснежная - не застёгнута, колышется на морском ветру... Странно - совсем не загорелый, видно, недавно ещё на море.
Волосы соломенные,
Синие глаза...
Как же познакомиться нам,
Что тебе сказать?
Вот как, меня уже на рифмы пробивает! Точно, я влюбился... Причём, кажется, ещё тогда, в бане...
- Слушай, а что это ты сейчас такое подобрал на берегу?
Вот и повод для знакомства нашёлся... Это всегда самое трудное - первый вопрос. Ну не просить же закурить в самом деле - ещё в детстве ненавидел банальность.
- Янтарики собираю. Только мало их сегодня. Зато после шторма много бывает.
Вот как, с прибалтийским акцентом мальчишка! Ну, ничего удивительного - Литва и Латвия тут рядом. Наверное, в гости к кому-то приехал...
- А как тебя зовут? - спрашиваю.
- Меня - Гинтарас.
- А меня - Ярослав. Ты откуда?
- Из Литвы, из Шауляя.
- В Балтийске как оказался? В гостях?
- У меня папа здесь на корабле служит. В гости пригласил на каникулы... Знаешь, это лучше, чем дома с отчимом... Папа у меня хороший, добрый...
Ах, этот акцент! Какая прелесть! Голос - как маленький колокольчик звенит. Не слишком ли пристально я на него смотрю? Ещё догадается обо всём чего доброго...
* * *
- Ух ты, какое имя красивое! Гинтарас... Романтика... - мечтательно прошептал Санька и посмотрел на потолок. Я почему-то тоже посмотрел, но ничего интересного там не увидел. Интересное лежало со мной рядом.
- Кстати, знаешь, как его имя с литовского переводится? Так и переводится - “янтарь”... По-латышски, например, это будет “дзинтарс”. Ну, у них вообще языки похожие, одна группа - мы это в университете проходили. Все языки понемногу изучали... Интересно очень, кстати.
- А мы в нашей хабзе такого не проходим, - Санька как-то сразу загрустил.
- Кто знает, может и ты поступишь. Аттестат только получи. А я тебе помогу. Я уже много кому помог...
- Правда?
- Правда, Санька, правда. Но учиться ты всё равно должен сам. У тебя получится, ты же у меня умница... Видел того парня, что по телеку новости ведет? Это я его когда-то писать учил... И не только его одного.
- Ну, если ты так говоришь... Буду учиться! Давай, рассказывай, что у вас с этим “янтарём” дальше было! Рассказывай, не отвлекайся только! А потом картошки поедим жареной, слово пацана даю - сделаю.
* * *
В город через дюны мы шли уже вместе - оказалось, что Гинтарас живет у отца в офицерском общежитии всего через два квартала от моей тётки. Шли не спеша, болтали... Много интересного я тогда от него узнал: оказывается, что янтарь - это застывшая смола, слёзы доисторических деревьев. И кроме, как на Балтике, этот камень (его ещё называют солнечным камнем) нигде не встречается. Иногда в нём попадаются даже мошки: села такая на древнюю балтийскую сосну много тысяч лет назад, да так к смоле и приклеилась, увековечила себя в камне...
- А ещё, - рассказывал мне мальчик, - в Калининграде есть музей янтаря. Там так здорово! Меня папа на прошлой неделе туда возил. Если хочешь, мы и с тобой можем съездить. У тебя пропуск в погранзону есть?
- Есть.
- Ну так не вопрос. Сядем на дизель и поедем. Покажу тебе много всего интересного. Знаешь, эти янтарики - такие классные! Каждый - как солнышко маленькое. Меня папа в честь этого камня таким именем и назвал.
“Это же про тебя. И солнышко, и маленькое... Янтарный ты мой весь, будто изнутри светящийся”, - подумал я в этот момент.
- Знаешь, зачем я их собираю? - продолжал мальчик. - Хочу из них картину сделать. Маме в подарок... Половину уже склеил. Хочешь, покажу тебе, что получилось? Папы всё равно дома нет, у него сегодня вахта, пошли ко мне!
- Пошли!
В темном и прохладном коридоре (когда Калининградская область ещё была Восточной Пруссией, здесь размещалась немецкая казарма) шаги босых ног Гинтараса по скрипучему деревянному полу показались мне музыкой. Вот и их комнатка... Несмазанный замок открывался с трудом, но, повозившись у двери примерно с полминуты, Гинтарас гостеприимным жестом пригласил меня внутрь. Затем достал из шкафа прямоугольный кусок фанеры, размером примерно метр на два и положил его на диван. Правая сторона мозаичного панно была уже завершена: на ней из маленьких кусочков янтаря были склеены прибрежные дюны, кромка прибоя, солнце над ними... Да, солнце! Оно словно вошло в маленькую комнатку общежития, которая от этого стала в несколько раз больше и светлее. Закат над дюнами - он ведь и в жизни такого же цвета - золотистого! И море в последних лучах солнца - тоже... И он это видит. Чёрт возьми, а ведь мальчишка моими глазами видит мир!
- А ты - талант, - только и всего, что я был в состоянии прошептать. - Настоящий...
- Знаешь, мне ещё никто так не говорил. Вообще-то я в Шауляе в художественную школу хожу, там и научился. Спасибо тебе, что похвалил!
- А у меня вот по рисованию никогда больше “тройки” ничего не было. Зато я стихи писать умею...
- Можно мне почитать как-нибудь?
- Эта тетрадка у меня сейчас не с собой, дома осталась. А впрочем, я кое-что и так помню. Ну, слушай...
Дослушав до конца (все это время Гинтарас сосредоточенно смотрел на меня), он сказал:
- Здорово, мне бы так! А почему ты это написал? Ты что, кого-то уже любил?
- Это про друга. А разве нельзя любить своих друзей?
- Знаешь, я тоже твоим другом быть хочу. Ты не против?..
- Само собой. Только за. Ты мне тоже нравишься...
- Ну, значит, будешь теперь “мано драугас”. Это по-литовски означает “мой друг”...
* * *
- Ой, как интересно! Говоришь, он такой красивый был? Лучше, чем я?
Санька смотрел на меня, и в его глазах были словно растворены два вопросительных знака.
- Вы оба красивые. Каждый по-своему. Только он теперь уже взрослый человек и даже довольно известный художник. Недавно в нашем городе была его выставка...
- Ну, я-то в картинах не разбираюсь.
- Знаешь, я ведь тоже в них не спец. Но когда красиво - это сложно не заметить. Ты ведь тоже в чём-то талантлив. Картошку вот классно жарить умеешь, а у меня она всегда сгорает, - улыбнулся я...
- Намёк понял. Проголодался?
- Ну не настолько же, чтобы заставлять тебя сейчас вылезать из-под одеяла и идти на кухню. Лежи пока...
- Тогда давай дальше рассказывай!
- Ну слушай...
* * *
На следующий день мы с самого утра пошли к морю вместе. Вместе и янтарики искали... Гинтарас бегал по берегу вприпрыжку, от чего из-под его босых ног разлетались во все стороны солёные брызги и белозубо улыбался. Улыбался мне... И я понимал, что счастлив рядом с ним - моим янтарным балтийским солнышком! На всем бесконечном пляже нас было только двое. Нет, трое - он, я и ласковое море. Те камушки, которые удавалось найти, я тут же отдавал ему, а он, с улыбкой и всё тем же чудным акцентом каждый раз говорил “спасибо”. Уже ближе к вечеру он сказал загадочным голосом:
- А хочешь, я тебе свое секретное место покажу? Это маяк старый, немецкий ещё, мне про него папа рассказывал.
Маяк оказался огромной серой железобетонной трубой, лежавшей в сосновом лесу на берегу моря. Внутри неё была ржавая винтовая лестница. А снаружи маяк был расписан разноцветными красками - мальчишки местные постарались, оставили здесь свои имена...
- Он раньше не лежал, а стоял. Это его в позапрошлом году солдаты взорвали, - сказал Гинтарас. - Чтобы пацаны не лазили.
- А что им, жалко, что ли?
- Тут просто двое пацанов тогда погибли. Залезли на самый-самый верх и свалились.
- Ужас какой... Ты меня так не пугай, ладно?
- Ну, так это уже давно было. Хочешь, я тебе покажу, как маяк устроен?
- Давай, показывай.
Ух, и интересно же всё это было! Конечно, от линз и зеркал там уже мало что осталось - что не разбилось при взрыве, растащили после него, но побывать внутри маяка мне довелось впервые в жизни. Гинтарас увлечённо рассказывал мне, о том, как тут когда-то было всё устроено, и какие сигналы маяки вообще подают кораблям. “И откуда же он всё это знает? - думал тогда я. - Да, повезло парню с отцом, не то, что мне...”
Наконец, облазив весь маяк вдоль и поперёк, мы присели на какое-то поваленное дерево и закурили.
- Знаешь, Ярик, я уже давно хочу тебя спросить. Только извини меня за это. Ты дрочить умеешь?
Я покраснел - совсем как тогда, в бане... И лишь через секунду, с трудом переборов себя, сказал:
- Так это все пацаны умеют! Это же приятно...
- И мне нравится, - заговорщицким тоном прошептал Гинтарас. - А давай сейчас? Вместе... У меня уже встал...
- Знаешь, и у меня тоже...
Ну что поделать: это со мной почти всегда происходило, когда я на него смотрел! Вот такой он был. Особенный пацан...
Немного стесняясь, мы расстегнули свои штанишки.
- Ого, - сказал Гинтарас, а можно я его потрогаю?
- Можно... Только я у тебя тоже хочу...
- И тебе тоже можно. Со мной - можно всё, что ты захочешь...
- Не боишься?
- А чего тут бояться? Мы в Шауляе с пацанами ещё и не такое делали...
- Знаешь, мы в моём городе - тоже. Много чего. Иногда даже прямо в школе - знаешь, есть там у нас такая каморка, где наш ансамбль репетирует... Там изнутри закрыться можно и сделать вид, что никого нет. Ну что, давай?..
- Давай...
Какие у него были руки! Они творили просто чудеса... Мы несколько минут простояли так в вечернем сосновом лесу, стараясь сделать друг другу как можно приятнее. Потом он неожиданно для меня опустился на голенькие колени - прямо на опавшие сосновые иголки! Неужели же ему не больно? - и, придерживая мою “штучку” рукой, направил её себе в рот.
Вот этого я никак не ожидал - так сразу, запросто... С первого раза! Да, парень явно уже с опытом - как и я. И это здорово... Я-то, по секрету говоря, ещё в 11 лет начал. Был, конечно, у меня какой-то шок от неожиданной доступности того, о чем ещё день назад я смел лишь мечтать, но этот шок был чертовски приятным.
Впрочем, я ещё и не знал тогда, как всё это называется... Просто было приятно, здорово - и всё. Зачем мне в 15 лет было забивать голову определениями того, что и без них хорошо? Тогда между пацанами-сверстниками всё было очень просто, никто ничего не боялся и не стеснялся, а мысль о том, что это плохо или стыдно, в принципе не могла прийти в голову в этом возрасте.
Так продолжалось минуты три. Гинтарас делал всё очень нежно и плавно. Словно облизывал леденец - почему-то именно с самодельными леденцами на палочках, которые в те годы продавали старушки на рынках, у меня и возникла тогда ассоциация... Интересно, что же он сейчас чувствует? Ему самому это нравится или нет? “Ну, если бы не нравилось, он бы этого не делал”, - подумал я. Почему-то очень-очень захотелось ответить ему взаимностью. И я, конечно же, ответил - оказалось, что стоять голыми коленками на сосновых иголках вовсе не так уж и больно, как я думал.
Он дышал так, что мне казалось - ещё чуть-чуть, и на меня из 14-летнего тела Гинтараса польется сладкий, молочно-белый дождь... Это в мои планы никак не входило - я хотел большего. И получил...
Поднявшись с колен, я обнял его за талию и нежно поцеловал в губы. Потом мои руки плавно опустились ниже - на то самое место, о котором тогда, в провинциальной бане, я мог лишь мечтать. Две маленьких половинки этого чуда оказались нежными и бархатистыми - примерно таким бывает на ощупь свежий, созревший до тёмно-красного цвета персик. Затем я нежно-нежно прошептал ему в ушко:
- Гинтарас, зайка... А можно я тебя... Туда...
Он ответил не сразу. Но ответил, причем тоже шепотом:
- Ярик, я же говорил тебе - всё можно. Только он у тебя такой большой... Мне, наверное, больно будет. У всех наших пацанов намного меньше, и всё равно мне сначала больно бывает. А приятно - только потом, не сразу...
- Уметь просто надо. Ну что, солнышко, разрешаешь? Пока попробуем только, а если будет больно, я сразу перестану (оба-на - я в первый раз его солнышком назвал!).
- Ну давай... Ты как хочешь?
- Как тебе удобнее.
Удобнее ему оказалось на четвереньках... Поплевав на ладонь и как следует смазав “штуковину” слюной, я медленно и осторожно, буквально по миллиметру начал проникать туда, куда так хотел проникнуть... Там оказалось почему-то неожиданно тепло. Гинтарас молчал, только сопел громко.
- Тебе не больно, зайка?
- Не-а, - чуть хрипловатым голосом ответил он. - Приятно даже... Не останавливайся, мне нравится... Ой, какой кайф!!
- Ну что, малыш, я весь вошёл. Тебе нормально?
- Не то слово! Ну давай, давай, не останавливайся.... Ага, вот так... Сильнее, глубже! Только не останавливайся... Пожалуйста...
А тут ещё это заходящее в море янтарное солнце - совсем как на его картине... Его от меня закрывало дерево, поэтому свет то бил мне в глаза, то пропадал - всё в такт моим движениям. Гинтарас начал громко стонать и двигать своим телом мне навстречу, постоянно повторяя: “давай, давай...” Наконец, когда я уже был на самой грани, отделяющей реальность от нереальности, он поднял свою правую руку, сдул с неё прилипшие сосновные иглы и начал быстро-быстро теребить свою нежно-розовую “игрушку”.
- А-а-а-а-а!!! - закричал он через несколько секунд. Я, наверное, тоже - не знаю, не помню...
Помню только нескольких крупных белых капель на бурых опавших иголках под его животом. “Ну совсем как жемчужины” - подумал я тогда... Эх, как же они переливались в последних лучах оранжево-янтарного солнца под шум балтийского прибоя...
А ещё помню его шёпот на ухо. Тогда он сказал: “Аш тавя милю, мано бернюкас”. Только потом я узнал, как это переводится с литовского: “Я люблю тебя, мой мальчик”. Теперь-то я и сам знаю, как сказать эту фразу на нескольких языках мира, а тогда не знал. Догадался просто...
* * *
- Да... Здорово, наверное - вот так, в лесу на берегу... А давай и мы с тобой когда-нибудь так сделаем!
- Сделаем, Санька. Обязательно сделаем. Вот только потеплеет немного - и махнём с тобой на природу... Скоро уже, май на носу.
- А не застукают нас?
- Не должны. Я такие места знаю... С детства ещё.
- Ну вот и покажешь...
- Обязательно покажу.
- Ярик, а потом у вас что было? Расскажи!
- Ох, много чего...
* * *
Гинтарас встал, оттряхнул с колен и рук сосновые иголки (от них на его нежной коже остались ярко-розовые следы) и посмотрел на меня. О, сколько же в этих глазах было всего! А я ему сказал:
- Ну что, давай в море сполоснёмся?
- Давай...
Как был, совершенно голый, он вошёл в воду. Солнце уже едва-едва виднелось из-за горизонта. Вошёл и поплыл - прямо вдогонку уходящему от нас до утра светилу. По жёлтой дорожке... Вернулся на берег он минут через пять. И сразу спросил:
- А ты чего не плаваешь?
- Да не умею я. Если только как топор.
- Хочешь, научу?..
- Не получится - пробовали уже. Ну нет у меня к этому делу таланта...
- Жалко... Так бы вместе поплавали...
- Ну что, пора по домам? Завтра сюда придём ещё?
- Конечно, Ярик. Обязательно... Я же тебе специально это место показал! Раньше оно было только моё, а теперь оно - наше. Понимаешь?
- Понимаю.
...Так у нас продолжались все каникулы. Наверное, самые лучшие в моей жизни! Если я и появлялся на тёткиной “фазенде”, то лишь затем, чтобы насобирать там клубники: её мы с Гинтарасом любили есть через поцелуй. От тётки, правда, за клубнику мне регулярно “влетало”, но на это было глубоко наплевать. И в Кёник (Калиниград) в музей янтаря, конечно же, съездили. Ох, и классный же из этого мальчишки получился экскурсовод! Сколько он всего знал о своем любимом камне - камне, который дал ему имя! Просто ходячая энциклопедия какая-то.
А потом наступил очень грустный день - 30 августа 1987 года. Мы оба знали, что когда-нибудь он наступит, просто думать об этом очень не хотели.
Накануне отъезда он снова пригласил меня в свою комнату. И опять показал мне свою янтарную картину - она была готова уже вся, по ночам парень сидел и клеил, ничего мне об этом не говоря! И вот тут я чуть не упал в обморок! Правая сторона была мне уже знакома. Но левая...
Там был изображен я. Сходство, конечно, было весьма приблизительным, всё же мозаика из янтаря - это не холстом по маслу, но я себя там узнал... Сижу такой на морском прибрежном песке - грустный и задумчивый...
- Вот видишь - сказал Гинтарас. - Теперь я увезу тебя с собой... Маме дарить, конечно же, не буду, повешу у себя в комнате и буду целый год тебя вспоминать. Ты же приедешь сюда следующим летом?
- Обязательно! Если ты тоже приедешь...
- Вот и договорились. Эх, отличные у нас были каникулы... Жалко, что закончились.
- Жалко, - вздохнул я. - А знаешь что? Пошли ещё раз на наше место! В последний раз в этом году...
- Пошли, Ярик. Пошли...
...В тот августовский вечер мы особенно нежно и страстно любили друг друга под шум прибоя... Последнее солнце, последнее тепло уходящего лета щедро согревало нас обоих.
В последний раз...
В последний...
Самый...
А потом, когда я провожал Гинтараса на поезд (он уезжал из Калининграда первым), мальчик подарил мне этот янтарик. Гладко отполированный (его руками!), на тонком кожаном шнурке. Сказал: “Это тебе на счастье. Всегда носи его с собой - очень хорошая примета. И меня не забывай...”
Вот и не забываю. Люблю и помню до сих пор - люблю именно таким, каким помню...
Конечно, я любил многих, да и буду ещё наверняка, но в душе у меня останутся они все. Останутся именно такими, как были - юными, добрыми, чувствительными и доверчивыми...
Со всей своей роднёй я в тот год разругался окончательно: они про меня всё пронюхали, всё разузнали... Теперь этой родни у меня, можно сказать, просто нет. Само собой, тётка с тех пор в гости меня больше не приглашала, и с Гинтарасом мы никогда уже не увиделись. Грустно...
А подаренный им янтарик - храню до сих пор. Он всегда со мной... Возможно, действительно именно он мне удачу приносит - этот солнечный камень из солнечных рук солнечного литовского мальчишки...
Вот так-то.
* * *
- Да, Ярик... Я и не знал, что у тебя такое было... Никогда бы не подумал.
- В этой Вселенной, Санька, ещё и не такое иногда происходит.
С его озорными глазами произошла очередная за этот вечер метаморфоза: на сей раз они стали неожиданно серьёзными.
- Слушай, а почему то, что происходит - всегда заканчивается? - спросил он. Ведь и у нас с тобой закончится когда-нибудь?..
Вот блин... Я и не ожидал от пацана-ПТУшника такого умного вопроса. Да, плохо мы их всех ещё знаем, плохо... Просто ему ответить или по-умному? Попробую по-умному, должен понять.
- Сань, оно не заканчивается. Не заканчивается на самом деле никогда. Просто переходит к другим людям. Как палочка в эстафете... Знаешь, ведь и сейчас, пока мы тут с тобой на кровати валяемся, где-то на этой планете (да, наверное, и не только на этой) тоже есть ласковое море и двое мальчишек, которые любят друг друга. Где-то они обязательно есть! И это будет продолжаться вечно, потому что так должно быть.
А в жизни каждого из нас - да, заканчивается. Ведь мы - лишь звенья цепи. Они маленькие, эти звенья. Но на них держится мир... Вот и ты - вырастешь и, возможно, сделаешь для этого мира то, что не успею сделать я. Понял?
- Понял, Ярик... - сказал Санька, немного подумав. - Я всё понял...
И через несколько минут в моём доме аппетитно запахло жареной картошкой.
©Никитин Ярослав, 27.04.2003
