Невысокий щуплый мальчишка стоял на обочине дороги, и, когда вдалеке показывалась стремительно приближающаяся большегрузная "фура", мальчишка "голосовал" - вскидывал руку - в надежде, что "фура" остановится. Легковые машины, с шуршанием пролетающие мимо, он пропускал и все прочие машины пропускал тоже. А "фуры" не останавливались, и он, посмотрев вслед очередной неостановившейся "фуре", снова терпеливо ждал, стоя на обочине. Мальчишка был в длинных - ниже коленок - бежевых шортах с карманами по бокам, в застиранной, но чистой футболке - свободной, свисающей на плечах, в стареньких сбитых кроссовках; за плечами у него был небольшой, защитного цвета рюкзак, с каким тинэйджеры ходят в школу. Полчаса назад мальчишка стоял на противоположной стороне дороги и, "голосуя", поднимал другую руку, но потом в глаза стало бить солнце, и он поменял место, - ему, в общем-то, было всё равно, в какую сторону ехать. В рюкзаке было мыло, полотенце, застиранные, но чистые и даже выглаженные плавки-трусики, зубная щетка, тюбик зубной пасты, пачка салфеток и еще коробка спичек - больше в рюкзаке ничего не было. Еще у мальчишки были деньги - небольшая сумма несколькими купюрами, но эти купюры были аккуратно свернуты три раза, завёрнуты в маленький целлофановый пакетик и предусмотрительно спрятаны под стелькой, - это были деньги "на самый крайний случай". Денег было совсем немного, и на какой именно "крайний случай" их могло бы хватить, мальчишка представлял смутно, но сам факт наличия некой суммы придавал ему определенную уверенность... "Фуры" не останавливались - проносились мимо, однако мальчишку это беспокоило не сильно, - солнце еще было достаточно высоко, и мальчишка, проводив глазами одну "фуру", тут же поворачивал голову, ожидая следующую. Единственное, что досаждало - это мошкара, от которой приходилось всё время отмахиваться, - мошки столбами кружились в воздухе, исполняя замысловатые, на спираль похожие танцы, и мальчишка, если "фур" не было, переключал своё внимание на эти танцы... А машины по трассе мчались и мчались, и никому не было дела до стоящего на обочине невысокого щуплого пацана в бежевых шортах с рюкзаком за плечами... Очередная "фура" показалась из-за поворота, и мальчишка автоматически вскинул руку; неожиданно "фура" стала замедлять ход... в глазах у мальчишки появилась надежда - он сделал шаг назад, всматриваясь в лобовое стекло, - притормаживая, "фура" проехала мимо мальчишки несколько метров и - тяжело урча, остановилась; дверь приоткрылась. Мальчишка, сорвавшись с места, побежал к открытой двери.

- Дяденька, возьмёте?

- Куда? - "Дяденька" - коротко стриженый загорелый парень - глядя на мальчишку сверху вниз, ловким щелчком выбил из пачки сигарету, и мальчишка, желая понравиться парню, обаятельно улыбнулся; щелкнув зажигалкой, парень поднес язычок пламени к сигарете.

- К бабушке... - у мальчишки, стоящего на обочине перед открытой дверью, была заготовлена "легенда", и он, сказав "к бабушке", тут же назвал первый в направлении движения город.

- По бабушке соскучился... - парень, затянувшись, прищурился. - А почему один? Почему сам?

- Мамка работает... а бабушка заболела, - мальчишка постарался придать лицу печальное выражение.

- Ага, а ты - Красная Шапочка... везёшь бабушке пирожки. Правильно? - Парень смешливо прищурил глаза, и мальчишка, не удержавшись, прыснул. - Тебе сколько лет? - спросил парень, снова затягиваясь.

- Четырнадцать, - отозвался мальчишка, и это была правда; мальчишке было четырнадцать лет.

- Значит, давай честно... - парень выпустил изо рта ровное колечко дыма; колыхаясь в воздухе, колечко стало медленно подниматься вверх. - Путешествуешь?

- Путешествую... - словно эхо, отозвался мальчишка. Парень каким-то образом сразу его раскусил, и мальчишка подумал, что отпираться дальше не имеет смысла.

- Так... я тебя сейчас возьму - посажу в машину, а тебя уже ищут... да?

У парня было открытое загорелое лицо, лёгкая, едва заметная щетина на скулах и подбородке, и еще... еще были весёлые, чуть насмешливые глаза, смотрящие на мальчишку с доброжелательным любопытством.

- Не ищут, - неожиданно твёрдо проговорил мальчишка.

Несколько секунд парень молча смотрел на мальчишку, и мальчишка уже мысленно успел подумать, что этот парень его не возьмёт, и значит, он зря теряет время, пропуская другие "фуры", как вдруг парень, неожиданно улыбнувшись, подмигнул:

- Ну, если так... садись, путешественник! К бабушке он едет - пирожки везёт... Знал бы ты, сколько вас, таких Красных Шапочек, голосует на трассе! Только что, час назад, одного ссадил - не сошлись во вкусах...

Парень весело подмигнул мальчишке, и мальчишка, глядя снизу вверх, улыбнулся. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга - сидящий за рулём парень и стоящий на обочине симпатичный пацанёнок.

- Ну, чего ты ждёшь? Залезай! - неожиданно проговорил парень.

Сердце у мальчишки сладко дрогнуло - вот он, долгожданный миг, о котором он, мальчишка, столько думал! Столько думал и столько мечтал... Мальчишка быстро поднял ногу и даже поставил её на подножку, готовый запрыгнуть в кабину, но, в последний момент остановившись, замешкался, и - чтобы не было потом недоразумений, снизу вверх посмотрел на парня:

- Только у меня... у меня денег нет, - проговорил мальчишка; вопросительно глядя на парня - не опуская ногу, он замер, ожидая, что парень скажет.

- Говорю тебе, залезай! Нужны мне твои деньги... - насмешливо хмыкнул парень, и мальчишка, не ожидая повторного приглашения, в тот же миг очутился в кабине.

Довольный, что парень его берёт и берет бесплатно, мальчишка осторожно захлопнул за собой дверь, и, улыбаясь, повернул к парню курносое симпатичное лицо:

- Я всё... поехали?

Впрочем, нет - курносым назвать мальчишку было нельзя; нос у мальчишки был маленький и аккуратным, как у девочки, и это придавало пацанячему лицу некоторую смазливость, - мальчишка был симпатичен, даже миловиден, и смотрел он на парня доверчиво и открыто; бывают такие лица, которые вызывают мгновенную симпатию - лица, на которые хочется смотреть... а кромке того, у мальчишки была обаятельная улыбка, и парень, глядя на мальчишку, почувствовал прилив сил.

- Поехали? - повторил мальчишка.

- Как скажешь, капитан, - парень весело хмыкнул и, щелчком выбросив в раскрытое окно окурок, протянул мальчишке руку. - Меня, между прочим, зовут Виталик...

- А меня зовут Рома, - подражая Виталику, мальчишка протянул руку свою, и они, как настоящие мужики, скрепили своё знакомство рукопожатием.

- Вот так... теперь - поехали. Рюкзак снимай... и футболку снимай - располагайся, - сказал Виталик, медленно выруливая с обочины на дорогу. И когда "фура" снова оказалась на трассе, Виталик, переключая передачу, весело проговорил, откидываясь назад:

- Ну, путешественник Рома... рассказывай, как докатился до такой жизни.

- До какой - до такой? - Ромка, уловив в голосе Виталика подначку, весело стрельнул глазами; именно стрельнул - у Ромки это получалось само собой, и получалось очень даже забавно. А кроме того, Ромка был парнем контактным - он легко сходился с людьми и, специально для этого не стараясь - особых усилий не прилагая, часто нравился окружающим своей непосредственностью и живостью.

- Ну, на дорогу выходишь - Красную Шапочку изображаешь... - Виталик, одной рукой управляя "фурой", ладонью другой руки шутливо потрепал пацана по коротко стриженой голове. - Отец с матерью есть?

- Мамка есть. А отец... - на мгновение Ромка запнулся и, глядя на стремительно убегающую под колеса дорогу, закончил: - я про отца ничего не знаю... - И это была правда.

Действительно, про отца Ромка ничего не знал - отец Ромкин уехал в Москву "зарабатывать деньги", когда Ромке было четыре года, и - больше не появился. Когда Ромка подрос и про отца стал спрашивать, мать рассказала, что был отец, "как цыган" - не мог подолгу сидеть на месте, ему нужно было всё время куда-то ехать, перемещаться, заводить новые знакомства... "не мог он сидеть на месте - такой он был человек. Жил, как перекати-поле... и где он теперь, Бог знает. Может, живет где-нибудь, угомонившись, а может... может - и в живых уже нет", - подытожила мать, и маленький Ромка не уловил в её голосе ни печали, ни сожаления. Впрочем, мать жила тоже легко. Точнее, жила нелегко - достатка в доме никогда не было, хотя мать работала, "как проклятая", и Ромка это видел, и, видя это, он мать жалел и матери сочувствовал, но видел Ромка и другое: в доме часто появлялись гости... они пили вино и водку, кричали, скандалили, пели песни... нередко - в комнате матери оставались спать "чужие дяди", и утром, встречаясь с Ромкой в прихожей, эти дяди всегда смотрели на маленького Ромку так, словно не Ромка жил в квартире, а жили они, и Ромка, отчего-то чувствуя себя виноватым, каждый раз, здороваясь, старался побыстрее прошмыгнуть мимо. Иногда, когда дяди уходили, мать плакала... и Ромка, пока был маленький, часто плакал с матерью вместе - он, конечно, понятия не имел, почему мать плачет, но ему было мучительно жалко её, и он плакал тоже, потому что в такие минуты он любил мать еще больше, не зная, как ей помочь... А потом мать вытирала слёзы - шла на работу... и - жизнь продолжалась: снова вечером появлялись гости - снова в доме гремели стаканы, звучали нестройные песни, и захмелевшая мать снова смеялась громче всех остальных; и маленький Ромка, тихо сидящий в своей комнате, слушая, как звонко смеется мать, думал о том, что мать про него снова забыла, - в такие весёлые вечера он мать любил меньше...

Достатка в гостеприимном Ромкином доме не было, и иногда, просыпаясь по утрам и ничего не обнаруживая в холодильнике, Ромка, пока мать спала, украдкой ел то, что оставалось от гостей на столе. Иногда - от гостей не оставалось ничего, и тогда маленький Ромка шел в школу голодный... В пятом классе Ромка остался на второй год; может быть, он и хорошо бы учился, но никто никогда ему в учебе не помогал - уроки мать не проверяла вовсе, а в дневник заглядывала только тогда, когда от Ромки классная руководительница требовала "подпись родителей", и Ромка, подавая матери дневник вместе с ручкой, просил: "Мам, распишись...", - натыкаясь глазами на жирные красные "двойки", мать каждый раз грозилась "заняться" Ромкой, но Ромка знал, что всё это - пустые слова. Отсидев два года в пятом классе, он "благополучно" перешел в класс шестой, и, хотя лучше он учиться не стал, в шестом классе на второй год его уже не оставили; впрочем, справедливости ради надо сказать, что уроки Ромка не пропускал, и учителя к нему, несмотря на то, что он был "двоечником", относились всё-таки хорошо; конечно, на уроках никаких поблажек ему не было - его вызывали к доске, и он, нередко голодный, невыспавшийся после "очередного праздника жизни", покорно шел к доске получать очередную "двойку", но потом его оставляли после уроков, давали какое-нибудь совсем лёгкое - "лёгкоё-прелегкое" - задание, которое Ромка, попыхтев, в конце концов выполнял, и вслед за "двойкой" в журнале тут же появлялась маленькая "троечка", - так Ромка перешел из класса шестого в класс седьмой...

Конечно, Ромка был "двоечником", и это было плохо - он "портил школьные показатели"... но он был отзывчив, всегда готов был делать то, что не хотели делать другие, не огрызался и не оговаривался, никогда не хамил учителям. Он вообще никому не хамил - такой был характер. И драться первым он никогда не начинал - хотя сдачи давать приходилось. Впрочем, нет - однажды Ромка в драку полез первым: в шестом классе Ромку стал задирать семиклассник по прозвищу Окунь, и однажды этот самый Окунь, глумливо улыбаясь, сказал, что Ромкина мать - проститутка, и Ромка, уже прекрасно знавший значение этого "нехорошего слова", кинулся на Окуня с кулаками, - их тут же окружили другие пацаны и, улюлюкая и подзадоривая, стали делать ставки, кто победит; Окунь был выше Ромки - был на полгода старше и был, наверное, сильнее, но Ромка, отстаивая в глазах пацанов честь матери, дрался, "как лев", и Окунь, про которого в школе говорили, что он "стукач - стучит директрисе на пацанов", был, к удовольствию многих, публично посрамлен, - Ромка из драки вышел победителем... А вечером того же дня в доме был снова "праздник жизни", и Ромка, слушая, как звонко и беззаботно смеется его беспутная мать, беззвучно плакал в своей комнате, кулаком растирая по щекам горячие солёные слёзы... Утром следующего дня, столкнувшись в прихожей с "дядей", выходящим из материнской комнаты, Ромка впервые не сказал своё обычное "здравствуйте"...

А прошлым летом Ромка впервые подумал о "путешествии"... эта мысль пришла совершенно неожиданно и показалась Ромке настолько естественной и простой, что он искренне удивился, как так могло случиться, что он о таком ни разу не подумал раньше... Была середина лета - дни стояли необыкновенно жаркие и какие-то длинные... утомительно длинные; немногочисленные Ромкины друзья поразъехались: кто на дачу, кто в детский лагерь, и Ромка, целыми днями изнывающий от безделья, вдруг подумал... он подумал, что он ничем не хуже других и что он тоже может куда-нибудь поехать... а что? У матери был очередной - затянувшийся - "праздник жизни"... и, кроме того, у них жил дядя Жора - тоже "праздничный человек", только что вышедший из тюрьмы на свободу, - дядя Жора был молод, энергичен, водку пил не глотая - он просто вливал её себе в рот, запрокидывая голову, и мать, странно помолодевшая, уделяла всё внимание этому "очередному дяде", который пару раз весело и совсем не больно щипал за задницу Ромку, смешно чмокая при этом губами, - матери, привыкшей к Ромкиной незаметности и нетребовательности, было не до Ромки... И Ромка, мысленно удивляясь, почему такая простая и вместе с тем такая замечательная мысль не пришла ему в голову раньше, уже на следующий день вышел на трассу, - пацаны рассказывали, что можно, выйдя на трассу, поднять руку, остановить машину, сесть... и - отправиться в самое настоящее путешествие. Трасса проходила сразу за посёлком - широкая и прямая, уходящая вдаль дорога, по которой то и дело проносились, блестя в лучах солнца, самые разные машины... Ромка до вечера простоял на обочине, провожая проносящиеся мимо него машины взглядом, - мысль, показавшаяся вначале такой простой, на деле такой просто для Ромки не оказалась, и ни в тот день, ни на следующий Ромка так никуда и не уехал... Он вообще никуда не уехал в прошлое лето, побоявшись поднять руку, чтоб машину остановить, - воплотить свою мысль-идею в жизнь тринадцатилетнему Ромке не удалось... А потом лето кончилось - полетели желтые листья, и Ромка на трассу ходить перестал - началась школа... дядя Жора куда-то исчез, но Ромку всё это уже волновало мало, - мысль о путешествии, родившаяся спонтанно, с окончанием лета не испарилась и не исчезла, а превратилась в мечту... И весь год, нередко ложась спать голодным, Ромка, прежде чем уснуть, думал о предстоящем путешествии - он грезил, как наступит новое лето, как снова зелёными станут деревья, и он... он отправится в своё настоящее путешествие, - лёжа в темноте, он продумывал мельчайшие детали грядущего путешествия, прорабатывал разные "чрезвычайные варианты" - он фантазировал и мечтал, с нетерпением ожидая наступления лета... Несколько раз ему снилось, как, стоя на трассе, он поднимает руку - машина останавливается, и... мечтают все, и у каждого - мечта своя, - Ромка мечтал о своём "путешествии"...

Вот об этом обо всём, глядя то в боковое окно, то в окно лобовое - на стремительно убегающую под колёса дорогу, Ромка живо и красочно рассказал-поведал Виталику; рассказывая, он при этом не забывал смотреть на Виталика, и - видя, что Виталик его слушает внимательно, а не только из вежливости, Ромка радовался в душе, что ему "так крупно, очень крупно повезло". Понятно, что все подробности Ромка Виталику не выкладывал, и про что-то он лишь упомянул, а о чем-то даже умолчал - не сказал вообще, но в целом, ничего не соврав, Ромка поведал историю своей короткой жизни бесхитростно и откровенно. Какой смысл было врать, если Виталик оказался таким проницательным, что сразу раскусил его враньё "про бабушку"? И потом - Виталик сразу ему понравился, и врать - сочинять - Ромке было совестно... Виталик что-то уточнял, о чём-то переспрашивал, иногда - коротко и сочно комментировал, и они оба весело смеялись этим метким - не в бровь, а в глаз - комментариям, и Ромка мысленно удивлялся, как быстро и правильно Виталик всё понимает... Потом, когда Ромка рассказал о себе всё, что рассказать было можно, Виталик ему, Ромке, рассказал о себе тоже - о том, что служил он на флоте, что ходил он по двум океанам и что однажды они приближались к берегам Индии... всё это было необыкновенно интересно, и Ромка слушал Виталика, затаив дыхание... В кабине было жарко, - они оба сидели полуголые - горячий ветер врывался в раскрытые окна кабины, обжигал плечи и грудь; на плече у Виталика был выколот большой красивый якорь, и - глядя на этот якорь, Ромка, который никогда не видел моря, отчетливо представлял, как свинцовая рябь океана поднимается вверх, смыкаясь с небом... И вообще - ехать с Виталиком было "страшно интересно", и Ромка снова и снова радовался в душе, что ему "так крупно, очень крупно повезло", - рассказав друг другу "про себя", они дальше так же без умолка рассказывали друг другу "всякие прочие истории", и за какие-то три часа, сами того не заметив, проехали два крупных города.

То, что они едут вместе, определилось почти в самом начале, когда выяснилось, что никакой бабушки у Ромки нет, - Виталик предложил Ромке ехать с ним, и Ромка, которому, в общем-то, было всё равно, куда ехать, с радостью согласился. Тем более, что Виталик Ромке сразу понравился...

Когда солнце село, но еще было светло, они остановились у придорожного кафе. Заглушив мотор, Виталик посмотрел на Ромку:

- Ну, что, Рома... пойдём - кого-нибудь съедим?

Деньги у Ромки были, но они были спрятаны под стелькой... и, конечно, можно было бы зайти в кусты или в туалет, быстро разуться и деньги вытащить... но, во-первых, он сказал Виталику, что денег у него нет, а во-вторых, это был не "крайний случай", чтоб доставать деньги сейчас - на еду. Конечно, Ромка не прочь был поесть, но он мог и не есть - это было не принципиально, и Ромка, не глядя на Виталика, проговорил:

- Я не хочу. Я здесь посижу... - и, вдруг подумав, что Виталик, может быть, не хочет оставлять его одного в своей машине, тут же, посмотрев на Виталика, быстро добавил: - Или я лучше погуляю... около машины погуляю - подожду тебя.

- Э, парень, так не годится. Вместе едем - вместе будем ужинать... понял? - Виталик, улыбнувшись, потрепал Ромку по коротко стриженой голове. - Вылезай... пойдём!

Ромка подумал, что Виталик, наверное, забыл, что у него, у Ромки, "нет денег", и, замявшись - напоминать о том, что "денег нет", было почему-то неудобно - Ромка уже открыл рот, чтобы всё-таки об этом напомнить, однако Виталик его опередил - весело глядя Ромке в глаза, Виталик улыбнулся:

- Пойдём! Я тебя угощаю...

Ромку никто никогда не угощал. Хотя, нет... два года назад, точно таким же летом, Ромка иногда обедал у Дани - Данина мать кормила их, Даню и Ромку, борщом... и еще всегда было второе, и обязательно был холодный компот, но это было не угощение, а это был именно обед - они приходили с улицы, мыли руки... и потом: Даня был другом - настоящим другом. А Виталик другом не был, и хотя они вместе уже проехали несколько часов, и хотя он, Виталик, Ромке нравился, но всё равно он был для Ромки чужим человеком, и точно так же для него, для Виталика, был чужим человеком Ромка... конечно, Виталик взял его с собой - без денег, но это Ромке было понятно: оттого, что он, Ромка, сидел в кабине, расход бензина не увеличивался... а угощая Ромку в кафе, за него, за Ромку, нужно было платить деньги, - и Ромка, глядя на Виталика, отрицательно потряс головой:

- Нет, спасибо... я не хочу! Я честно не хочу... спасибо.

- Пожалуйста. Если не хочешь есть, то посидишь проста так - минералку попьёшь... идём!

Последнее слово Виталик произнёс приказным тоном, и Ромке ничего не оставалось делать, как вслед за Виталиком шагнуть под навес, где были расставлены столики... Им тут же принесли меню в красивой папке - положили папку на стол. Девушка, обслуживающая столик, достала маленький блокнотик и карандаш, приготовившись записывать заказ, но Виталик сказал, что они подумают, и, когда девушка, тут же спрятав блокнотик, отошла, пододвинул папку Ромке.

- Выбирай, что ты будешь...

Под навесом стоял устоявшийся запах чего-то вкусного, и Ромка, невольно сглотнув слюну, посмотрел на Виталика, не прикасаясь к красивой папке:

- Я минералку буду...

- Так, одну минералку... - Виталик открыл красивую папку, несколько секунд смотрел в неё, что-то неразборчиво напевая себе под нос, потом, подняв глаза, посмотрел на стоящую в отдалении девушку. - Девушка! - Девушка улыбнулась издалека, на ходу вновь доставая маленький блокнотик, а Виталик перевел взгляд на Ромку: - Ты будешь окрошку? - И, не дожидаясь Ромкиного ответа, улыбнулся подошедшей девушке-официантке: - Так, две окрошки...

Ромка уже давно не ел так сытно и вкусно, как ел он в этом придорожном кафе, сидя напротив Виталика за накрытым белой скатертью столиком... да, это было настоящее пиршество! Во-первых, окрошка... окрошку Ромка ел вообще первый раз в жизни, и окрошка ему очень понравилась; потом были горячие, необыкновенно вкусные котлеты "по-киевски", картофельное пюре... еще были два вида салатов, а в конце Виталик специально для Ромки заказал пирожное, и крем, покрывающий пирожное, буквально таял у Ромки во рту... и когда они, завершая ужин, выпили сок из высоких гранёных стаканов, Ромка почувствовал себя самым счастливым человеком в мире... да-да, именно - счастливым! Глаза Ромкины буквально светились от счастья - так хорошо ему было в эти минуты.

Виталик, за всё расплатившись, взял с собой две бутылки пива и несколько бутербродов с красной рыбой, сказав, что перед сном они "может быть, еще перекусят". И Ромка, которому не часто приходилось "перекусывать" перед сном, такую предусмотрительность не мог не оценить - Виталик стал нравиться ему, Ромке, еще больше...

Когда вечер почти совсем перешел в ночь, но еще можно было что-то различать, Виталик, сбросив скорость, стал выбирать место для ночевки. Машин на трассе стало значительно меньше, и они проносились с шуршанием мимо них - никому из проезжающих не было никакого дела до их "фуры". Помогая Виталику выбрать место, Ромка крутил стриженой головой - то и дело показывал пальцем в окно:

- Смотри... вон! Вон еще... вон хорошее место...

- Надо так, чтоб нас не было видно... Вроде в этих местах не шалят - ни разу не слышал... но - всё равно... надо так, чтоб нас не было видно...

Говоря это, Виталик тоже смотрел по сторонам, и - место, "хорошее для ночёвки", вскоре им подвернулась, - они съехали с трассы и, чуть углубившись в густую тёмную чащу, остановились; деревья за ними сомкнулись, делая их "фуру" с трассы совершенно невидимой, и Виталик, заглушив мотор, посмотрел на Ромку:

- Ну, вот, Ромчик... здесь мы переночуем. А утром - рванём дальше... да?

- Да, - Ромка, кивнув, улыбнулся. - А что... хорошее место.

Ночь вступила в свои права, но прохладней с наступлением темноты не стало - было душно, и Виталик, вытащив из кабины сиденья, разложил их рядом с "фурой" на земле, соорудив из них что-то типа софы. Затем вытащил два тонких одеяла, и еще - одну маленькую подушку, а вторую подушку тут же "сделал" сам, засунув в запасную наволочку свернутую куртку, - всё вместе получилось очень даже ничего.

Потом Виталик достал из пакета пиво и сверток с бутербродами и, расстелив на "постели" газету, выложил из пакета на газету бутерброды.

- Вот... давай перекусим маленько, и - баю-баю... не возражаешь?

Ромка, понятно, не возражал. Ромке совсем не хотелось пить пиво, и, когда Виталик протянул ему открытую бутылку, он даже хотел отказаться, но тут же подумал, что есть бутерброды с рыбой, которые Ромке очень даже хотелось попробовать, просто так - будет не очень красиво, и Ромка, взяв бутылку, покорно сделал глоток. Пиво было уже не холодное, но пить было можно, - Ромка сделал еще глоток и уже после этого смело потянулся за бутербродом - теперь, после выпитого пива, бутербродом можно было как бы закусить.

Бутерброды они съели быстро - бутерброды с рыбой Ромке понравились, и вместе с бутербродами они выпили по бутылке пива, - Виталик сказал: "попили пивка", и Ромка... четырнадцатилетний Ромка, который пил пиво третий раз в жизни, даже чуть-чуть опьянел... точнее, не опьянел, а так - чуть-чуть в голове у него зашумело.

Бутылки отлетели в сторону - в кусты; Виталик свернул газету и, отбросив получившийся бумажный пакет вслед за бутылками, посмотрел на Ромку, сидящего на краешке сиденья:

- Хорошо?

- Ага, - отозвался Ромка.

Они помолчали... Ромке, не избалованному разными разностями, действительно было хорошо; мечтая о путешествии, Ромка не раз представлял, каким будет его попутчик, и вот - действительность оказалась даже лучше, чем ему, Ромке, мечталось и грезилось, - Виталик был молод, был разговорчив и весел, а кроме того - Ромка чувствовал, что он, Ромка, Виталику нравится, и это тоже было приятно, рождая в Ромкиной душе чувство ответной симпатии...

- Ну, что, Рома... будем расплачиваться?

Вопрос прозвучал неожиданно - Ромке вначале показалось, что он ослышался... но уже в следующую секунду он сообразил, что не ослышался, и - с удивлением и даже с некоторым беспокойством Ромка посмотрел на Виталика, на коленях стоящего напротив.

- Расплачиваться? - переспросил Ромка, уже поняв, что он не ослышался, и в то же время еще до конца не веря, что Виталик это слово - "расплачиваться" - произнёс. - Я же... я ж говорил: у меня нет денег... я честно... честно предупредил... - Ромка почувствовал растерянность.

- Ха! При чем здесь деньги... деньги - тьфу! И потом... не только деньгами можно расплачиваться... - Виталик умолк, выжидательно глядя на Ромку.

- А чем? - Ромка, не понимая, чуть округлил глаза; впрочем, глаза у Ромки округлились сами - так всегда происходило, когда Ромка что-то не понимал.

- Как - чем? Ты что... в самом деле не понимаешь?

- Нет, - Ромка отрицательно потряс головой. - Не понимаю...

- Ну, ты даёшь... Красная Шапочка. Вышел на трассу - руку поднял... а что дальше бывает, не знаешь, да? Рома, ты что - с Луны свалился? В самом деле не понимаешь, как ты можешь со мной расплатиться? Ну, подумай хорошенько...

Ромка, глядя на Виталика, молчал. Он действительно не понимал, к а к он может расплатиться, если он сказал, что денег у него нет, и даже... даже более того - чем еще, кроме денег, он может расплачиваться, если Виталик про деньги вообще сказал "тьфу"? Не сводя с Виталика глаз, Ромка невольно подумал про свой рюкзак: там было мыло, полотенце... зачем это всё Виталику? Он же видел, что у Виталика всё это есть: и мыло есть, и полотенце... всё это есть у Виталика своё. Еще были у Ромки под стелькой деньги, и Ромка тут же подумал про них: может быть, это и есть "крайний случай"? Может быть, деньги надо сейчас из-под стельки достать - отдать их Виталику? Хотя... при чем здесь деньги, если Виталик только что... только что сам сказал, что деньги - "тьфу"...

Ромка смотрел на Виталика молча, не понимая. Нет, Ромка не испугался... чего ему было бояться? Рюкзак... ну, пусть забирает рюкзак, - если надо, он, Ромка, рюкзак отдаст... и деньги, хотя они и "тьфу!", он тоже может отдать, - Ромка вдруг вспомнил, как, готовясь к путешествию, он собирал эти деньги всю вёсну, сдавая пустые бутылки... магазин, где принимали бутылки, был в их районе всего один, а кроме того - у Ромки, как и положено в любом бизнесе, в "бутылочном бизнесе" были малолетние конкуренты, и нужно было проявлять смекалку, потому что у тех была "мафия", а Ромка был один... и еще... еще - несмотря на конкуренцию, он, Ромка, стеснялся носить пустые бутылки в магазин, и только мысль о грядущем путешествии подстёгивала его, заставляя это делать, - деньги скапливались медленно, да еще он иногда "занимал сам у себя" - покупал себе хлеб и консервы, когда "праздник жизни" затягивался на несколько дней, но это... это были случаи исключительные - всего три раза, когда особенно сильно хотелось есть... Понятно, что обо всём этом Ромка Виталику, когда они ехали, не рассказывал, и рассказывать он об этом никогда никому не будет, но деньги... деньги, если это и есть тот самый "крайний случай", он, конечно, отдаст... Ромка вдруг подумал, что Виталик, сказав про деньги "тьфу!", таким образом хочет его, Ромку, проверить, есть у него деньги или нет... и, подумав так, Ромка невольно пошевелил пальцами левой ноги, чувствуя через стельку чуть выпирающий бугорок, - деньги у Ромки были... конечно, их не очень удобно будет вытаскивать при Виталике из-под стельки, но если надо...и Ромка уже хотел сказать Виталику, что он может... да, он "может расплатиться" - пусть Виталик не думает, что он, Ромка, ехал на "фуре", ел в придорожном кафе и еще ел бутерброды здесь, в лесу, "просто так", но сказать всё это Виталику Ромка не успел, - Виталик, неожиданно протянув руку, положил ладонь на Ромкину коленку:

- Рома, ты же не маленький... правда? Ты мальчик не маленький - ты, Рома, мальчик уже большой... - Виталик, глядя Ромке в глаза, улыбнулся. - Не маленький - так ведь?

Ромка, еще не понимая, к чему Виталик клонит, молча кивнул. Конечно, он, Ромка, себя маленьким не считал...

- Ну, так вот... как ты смотришь на то, чтобы - в попку?

- Что - в попку? - Ромка спросил чуть раньше, чем успел подумать - успел сообразить, что означает "в попку".

- Что значит - "что"? Не понимаешь? - Виталик тихо и, как показалось Ромке, неестественно рассмеялся. - Побаловаться немножко... в попку мне дать... не хочешь? А? В попочку... - Виталик вдруг оказался около Ромки, и рука его, скользнув по Ромкиной ноге, раскрытой ладонью легла на Ромкину промежность - между раздвинутыми Ромкиными ногами...

Всё это было так неожиданно - так внезапно - что Ромка, вместо того чтобы ноги сжать, непроизвольно раздвинул их шире, чувствуя, как ладонь через шорты вдавилась в писюн, прижав писюн к паху... вот, значит, что... - подумал Ромка, чувствуя, как Виталик легонько трогает через шорты его, Ромкин, член; только теперь до Ромки дошло, что этот парень - Виталик - хочет, чтобы он, Ромка, дал ему в попу... то есть, он хочет, чтобы Ромка попу свою ему подставил, и он... он его, Ромку, в попу "натянет", то есть - выебет... вот оно что! Виталик хочет трахнуть его в жопу, и это... это - будет та плата, о которой Виталик сейчас сказал и о которой он, Ромка, не мог догадаться? Вот, значит, как... как надо мне расплатиться, - подумал Ромка, с удивлением глядя Виталику в глаза...

Всё это было неожидаемо и потому - совершенно неожиданно... конечно, что парни такие есть, Ромка из пацанячих разговоров прекрасно знал, и что парни такие считаются извращенцами и маньяками, Ромка знал тоже - из тех же самых разговоров... но, глядя сейчас на Виталика, Ромка почему-то не испугался - не дёрнулся и не отшатнулся, - он, никогда о таком сам не думавший, ни разу с подобным не сталкивавшийся и никогда в торопливых фантазиях не примерявший такое на себя в своей только-только начинающейся полуголодной жизни, лишь сильно - и даже очень сильно - удивился... не испугался, а именно удивился: глядя на Виталика, Ромка медленно осознавал, что Виталик... что этот Виталик... что он, этот Виталик... он, оказывается, такой... то есть такой, который любит "совершать половую жизнь" не с девчонками, а с парнями - с пацанами... и это значит... это значит, что он, Виталик - пидарас... да, так получается: этот сидящий рядом с ним парень - пидарас... право, было чему удивляться! Пидараса Ромка видел впервые...

Ладонь Виталика шевельнулась... и Виталик, глядя Ромке в глаза, через тонкую ткань шорт несильно сжал нетерпеливой ладонью всё Ромкино "хозяйство" - и член, и яйца... и снова Ромка не воспротивился - не испугался и не дёрнулся...

- Ну, Ромчик, давай... - прошептал Виталик. - Давай? - повторил он и, неожиданно опрокидывая Ромку на спину, стремительно подмял его под себя - навалился на Ромку сверху. - Давай... давай побалуемся чуть-чуть... ты же не маленький... ты всё понимаешь... всё хорошо понимаешь... давай - не бойся... - горячо и торопливо зашептал Виталик, обдавая Ромкину шею горячим дыханием... и снова Ромка не дёрнулся, снова не попытался вырваться - так всё это было для него, для Ромки, удивительно... он, четырнадцатилетний Ромка, впервые в своей жизни видел пидараса... и не только видел, а чувствовал... чувствовал всем своим телом - тело Виталика, навалившегося сверху, показалось Ромке тяжелым... было чему удивляться! Виталик коснулся губами тонкой Ромкиной шеи, одновременно с силой вдавливая в Ромкино "хозяйство" свой пах, и Ромка, чувствуя твёрдость этого паха, вдруг почувствовал, что у него, у Ромки, тоже "встаёт"... и то, что у него "встаёт", удивило его еще больше...

Нет, Ромка нисколько не испугался... Не испугался он пять минут назад, когда понял, что означают сказанные Виталиком слова "в попку"... не испугался он минуту назад, когда Виталик, неожиданно опрокидывая его на спину, навалился сверху, обдавая лицо горячим дыханием... не испугался он и сейчас, когда почувствовал, как у него, лежащего под Виталиком, встаёт, выпрямляясь в трусах, член, - ничего этого Ромка совсем не испугался, и вовсе не потому, что он был наивным или глупым... четырнадцатилетний Ромка не был ни наивным, ни глупым, а не испугался он потому, что в его голове ещё не было той гремучей смеси из предрассудков и фобий, что свойственна подавляющему большинству пацанов - его сексуально озабоченных сверстников... да и потом - что вообще он знал о сексе такого, чтоб пугаться и дёргаться?

Если честно, о сексе Ромка знал не очень много. Два года назад... да, два года назад, когда Ромке было двенадцать лет, или точнее - почти двенадцать, Даня, лучший Ромкин друг, зазвав Ромку за гаражи, спросил у Ромки, живёт ли тот "половой жизнью". Ромка "половой жизнью" не жил, в чём Дане тут же честно признался, и тогда Даня, блестя глазами, сказал, что Ромка должен жить "половой жизнью", потому что, во-первых, "это прикольно", а во-вторых, "это приятно", и что он, Даня, жить "половой жизнью" Ромку научит. После чего Даня потребовал, чтобы Ромка вытащил из штанов писюн. Ромка, не живший "половой жизнью", застеснялся, но Даня расстегнул штаны свои, и Ромка увидел, как Даня извлекает из трусов напряженный членик. Ромке было почти двенадцать лет, а Дане - двенадцать с половиной, и потому у Дани вокруг членика, у самого основания, уже были редкие черные волосы. "Доставай тоже!" - велел Даня, и Ромке ничего не оставалось, как последовать Даниному примеру. Волос у Ромки еще не было вовсе, и членик у него оказался чуть меньше - короче и тоньше, чем у стоящего напротив Дани, и Ромку это вначале смутило, но Даня на это не обратил никакого внимания; впрочем, Даню вообще мало интересовал Ромкин член - Даню интересовала "половая жизнь"... и Даня, сдвигая крайнюю плоть на своём напряженно торчащем членике, стал Ромке объяснять, в чем заключается эта самая "половая жизнь" и как её, эту "половую жизнь", нужно осуществлять: "Если так двигать... вот так - двумя пальцами... и двигать быстро-быстро, то ты почувствуешь удовольствие, но это будет еще не главное удовольствие, и нужно продолжать двигать - это называется "дрочить"... смотри! Видишь, как я это делаю - как двигаю... я дрочу. Понял?" Ромка, глядя, как Даня "двигает" - дрочит, молча кивнул. "И вот ты двигаешь... двигаешь... двигай!" - неожиданно велел Даня Ромке, и Ромка, подражая Дане, осторожно взялся за свой членик, к этому времени тоже напрягшийся, двумя пальцами - большим и указательным, но Даня, внимательно наблюдавший, как Ромка это делает, тут же подсказал: "Ты ближе... чуть ближе пальцы к залупе сдвинь... ага, так. Вот, теперь двигай... быстро двигай... еще быстрей!" У Ромки и до этого случались эрекции - член, или, как говорил Ромка, "писюн", увеличиваясь в размерах, затвердевал, но что с этой твёрдостью делать, Ромка не знал, и писюн, поторчав "без дела" в штанах, возвращался в обычное состояние, - Ромка даже не догадывался, что кожу вдоль члена надо "двигать"; и вот - под присмотром Дани Ромка впервые это делал, и делать это было приятно... Даня, не отводя взгляда от Ромкиной руки, стал делать со своим членом то же самое; они стояли, никем не видимые, друг против друга за гаражами, из расстёгнутых брюк у обоих торчали возбуждённые членики, и, сжимая членики пальцами, они, глядя то на члены свои, то на члены друг друга, старательно "двигали"... или, как Даня сказал, члены свои дрочили... Делать это Ромке было приятно, и когда Даня спустя пару минут спросил, чувствует ли Ромка "что-нибудь особенное", Ромка, прекратив движение, честно сказал, что чувствует. "Это приятно", - сказал Ромка. "А ты дальше... дальше двигай! Не останавливайся - дальше будет самый приятный момент... как станет очень приятно - значит, ты кончил... двигай, не останавливайся!" - велел Даня, и Ромка, у которого не было никаких оснований сомневаться в Даниных словах, стал послушно "двигать" дальше, делая это "быстро-быстро", как делал это сам Даня, стоящий напротив него... Удовольствие - ощущение для Ромки совершенно новое - медленно нарастало... Ромка, от усердия невольно высунув язык, "двигал" всё быстрее и быстрее, уже не нуждаясь в Даниных подсказках, он двигал, ни о чем таком особенном не думая, а только глядя на свою руку, и вдруг... вдруг - в попе словно что-то кольнуло... или будто кто-то ущипнул, и на какое-то мгновение стало очень-очень приятно... так приятно, что Ромка даже сжал, стиснул под штанами круглые булочки-ягодицы, невольно двинув узкими бедрами чуть вперед. "Что - кончил?" - Даня, не прекращая дрочить членик свой, посмотрел на членик Ромкин. "Не знаю... - растерянно улыбнулся Ромка. И тут же пояснил, тоже глядя на свой теряющий упругость членик: - Словно что-то щипнуло - между ног... это значит - я кончил, да?" "Кончил, - авторитетно подтвердил Даня, сам у себя продолжая двигать... и в этот момент на алой головке члена Даниного вдруг выступила перламутровая блестящая капелька, и Даня точно так же, как Ромка, двинул бёдрами чуть вперед, сжимая попу. - Я тоже... тоже кончил! У, кайф... щекотно... смотри: сперма..." Капля была совсем маленькая и блестела на алой головке весело и беспечно, словно живая. "А у меня?" - спросил Ромка, переводя взгляд на членик свой, который, окончательно потеряв твёрдость, снова стал мягким, как обычно. "У тебя еще спермы нет... ты же младше меня. А я старше тебя, и потому у меня сперма уже есть, - пояснил авторитетно Даня, пальцем растирая по алой головке перламутровую каплю. - Главное, что между ног щипнуло - щекотно стало... А сперма появится - потом, когда тебе тоже будет двенадцать... У Славика тоже спермы не было..." "У какого Славика?" - Ромка посмотрел на Даню с удивлением. "Ну, в деревне... там, где я был. Мы там тоже так делали - вчетвером..." - Даня не видел оснований скрывать от Ромки свою "половую жизнь". Ромка знал, что Даня две недели был в деревне - гостил у деда и бабушки... и там, оказывается, у него, у Дани, тоже были друзья, и все они жили "половой жизнью", и Даня жил "половой жизнью" вместе со всеми, - убирая членик в шорты, Даня Ромке рассказал - пояснил: "У Игоря сперма была, и даже много... и член у него был большой - больше всех... У меня и у Димки спермы было по капле... а у Славика не было её вообще, потому что он из нас был самым младшим... у него даже волос еще не было - совсем... а у Игоря волосы уже были. Понял? Больше, чем у меня..." "А вы... вы где это делали? За гаражами?" - неизвестно зачем спросил Ромка, и Даня, который был на полгода Ромки старше, снисходительно улыбнулся: "Там нет таких гаражей, как у нас... у каждого свой гараж - во дворе. А мы это делали на речке... на другой берег переплывали, и там, в кустах, дрочили - соревновались... Ну, а тебе... тебе понравилось? Классно это делать?" "Классно", - согласился Ромка, и с этого дня началась его "половая жизнь" - Ромка начал свой член дрочить...

Лежащий сверху Виталик, легко касаясь губами тонкой Ромкиной шеи, скользнул ладонью по Ромкиному бедру и, чуть приподняв зад - грудью наваливаясь на плоскую грудь Ромки, сунул руку между телами - сжал в ладони торчащий Ромкин член...

- Хочешь, да? У, писюнчик вскочил... твёрдый какой... а попка? - Виталик, разжав ладонь - выпустив из ладони член, тут же подсунул руку Ромке под зад, легонько сжав, стиснув ладонью упругую Ромкину булочку. - А попка - мягкая... и мы сейчас - в попку... разочек, да?

Ромка лежал, не шевелясь... член у него в трусах стоял, и Ромка, ощущая, как Виталик трется через брюки и шорты о его член своим, таким же твёрдым и напряженным, чувствовал, что это приятно... Ромка лежал, сам не зная, хочет он "в попку" или нет... то, что делал, напрягая тело, Виталик, было приятно - Виталик судорожно тёрся о Ромку, сопя, елозил по Ромке, вдавливая через одежду свой напряженный член в напряженный член Ромки, - это было приятно, и вместе с тем всё это, происходящее сейчас, было так необычно - это было неожидаемо, и потому всё это было для него, для Ромки, совершенно неожиданно... "половая жизнь", - вдруг подумал Ромка, и в этот момент, приподнявшись, Виталик потянул с него шорты, приспуская их - вместе с трусами - до самых коленок... член у Ромки стоял, и - едва Виталик потянул с него шорты, член, оказавшийся на свободе, упруго подпрыгнул, и это тоже было приятно, - Виталик, откинувшись в сторону, сжал Ромкин член в кулаке... сжал точно так же, как Ромка это делал себе сам... сам, когда член свой дрочил - когда, сидя в своей комнате, он жил "половой жизнью"...

Впрочем, дрочил Ромка не очень часто - от случая к случаю, и сказать, что Ромка, наученный Даней, стал "заядлым онанистом", было бы не совсем правильно. И даже это было бы совсем неправильно, - Ромка еще чуть не дотягивал до того беспокойного периода, который принято называть по-научному возрастом юношеской гиперсексуальности, когда мальчишки, на глазах превращаясь в юношей, нередко занимаются этим - уединённо дрочат - ежедневно и даже иногда по два раза в день, - Ромка в свои четырнадцать лет так еще не делал... а тогда, когда Даня это показал впервые, Ромке вообще было одиннадцать, и хотя одиннадцать было уже больше чем с половиной, но всё равно ведь было еще не двенадцать, как Дане, - делать это, конечно, было приятно, но было лето... да, было лето, и было много приятных вещей помимо этого, - летом Ромке не нужно было сидеть дома, и он целыми днями пропадал на улице. Даня был настоящим другом, и он частенько вёл Ромку домой, где Данина мать всегда их кормила вкусным наваристым борщом; Ромка немного стеснялся своего вечно голодного состояния, и поначалу пытался отказываться - ему было стыдно есть у чужих людей, но Данина мать, словно не замечая мучительной Ромкиной стеснительности, окружала голодного Ромку заботой, не делая никакой разницы между ним и Даней; она никогда не спрашивала Ромку, будет он есть или нет, - то, что Ромка есть будет, что он есть должен, подразумевалось само собой, и Данина мама одинаково наливала ему с Даней борщ, причем, ему всегда наливала первому, потом подавала им второе, потом они пили холодный - из холодильника - компот, и Ромка, живущий с беспутной матерью, неизбалованный материнской заботой, был по-настоящему счастлив... Было лето; домой Ромка возвращался поздно, зная, что никто его особо не ждёт и потому никто его ругать не будет; если не было дома гостей, Ромка ужинал - мать, когда в "празднике жизни" случались перерывы, готовила "всякие вкусности", и это были лучшие Ромкины дни; а когда дома были гости и мать, забывая про Ромку, громче и звонче всех смеялась на "празднике жизни", он, стараясь сделать это незаметно, проскальзывал в свою комнату и, уставший за день, почти мгновенно засыпал, - для совершенствования навыков "половой жизни" у Ромки уже не было ни сил, ни времени... И тем не менее, "половая жизнь" у Ромки была, и была она достаточно регулярной: два-три раза в неделю, уединяясь с Даней за гаражами, они, стоя друг против друга, расстёгивали брюки и, доставая из расстёгнутых брюк уже готовые, твёрдо торчащие членики, увлеченно дрочили, нередко делая это наперегонки, - они жили, как говорил Даня, "половой жизнью"... Дальше, как это нередко случается у мальчишек, еще не успевших впитать в себя предрассудки-запреты лукавого времени, они не пошли - не продвинулись ни на шаг... и даже ни разу они друг другу не подрочили взаимно - каждый ублажал себя исключительно сам, зато длилась Ромкина "половая жизнь" в кустах за гаражами всё лето; и даже немножко осенью... А потом полетели с деревьев желтые листья, незаметно и быстро облетели листья с кустов, и "тайное место" за гаражами открылось взорам - уединяться там уже было нельзя... несколько раз совместная "половая жизнь" осуществлялась на лестничной площадке, но дрочить на площадке между лестничными пролётами было совершенно неудобно, и даже более того - дрочить там было небезопасно, и вся их "половая жизнь" в одночасье сама собой прекратилась, - совместная "половая жизнь" у Ромки закончилась... А в самом начале ноября, аккурат под Ноябрьские праздники, Даня - самый лучший, самый задушевный Ромкин друг - уехал жить совсем в другой город, и Ромке было уже не с кем хотя бы просто поговорить на тему половой жизни...

В последующие два года Ромка, как всякий нормально взрослеющий мальчишка, естественно, дрочил - жил "половой жизнью", но делал он это нечасто и нерегулярно, или, говоря по-научному, "мастурбировал спорадически", и к четырнадцати годам он еще не успел войти в пору той самой гиперсексуальности, когда мысли о сексе для многих пацанов нередко становятся главными и даже определяющими - доминирующими... Конечно, есть такие мальчишки, и их немало, которые в четырнадцать лет и знают больше, и дрочат чаще... а ещё - есть мальчишки, и их тоже немало, которые в четырнадцать лет уже живут настоящей половой жизнью: трахаются или между собой, или с сопливыми сверстницами, а иногда и с девчонками старше себя... и есть мальчишки, которые в свои четырнадцать лет подставляют свои попки взрослым дядям за деньги... всякие есть мальчишки в четырнадцать лет - кто с этим спорит! - но Ромка не относился ни к первым, ни ко вторым, ни к третьим, - в свои четырнадцать лет он, Ромка, мало задумывался о сексе, и потому у него не было никаких фобий на этот счёт...

Шорты с трусами до самых коленок были приспущены, - Ромка лежал на спине, чуть приподняв голову - глядя на свой возбуждённо торчащий из-под кустика черных волос член... Сквозь кроны деревьев пробивался лунный свет... Было тихо... Член у Ромки был не очень большим, но вместе с тем и не маленьким - член был таким, каким он должен быть у четырнадцатилетнего пацана, - напряженно затвердевший Ромкин член упруго стоял, и Виталик, сжав его в кулаке, легонько задвигал рукой, возбуждая Ромку еще больше... Внизу живота, над членом, у Ромки уже были черные волосы - они росли почти ровным прямоугольником, и были густыми и жесткими, как тонкая проволока... и уже была сперма - её было не очень много, но она появлялась каждый раз, когда между ног у Ромки от раздражения члена рукой становилось очень-очень щекотно, а в попе - внутри попы - словно кто-то приятно щипал... Виталик дрочил напряженный Ромкин член, и это... это было приятно... может, он хочет увидеть у меня сперму? - подумал Ромка, глядя на руку Виталика... Шорты вместе с трусами на Ромке до самых коленок были приспущены - Ромка лежал на спине, не помогая Виталику, но и не оказывая никакого сопротивления.

- Хорошо? - тихо прошептал Виталик, всматриваясь в выражение Ромкиного лица.

- Не знаю, - так же тихо отозвался Ромка, и это была правда. То есть, то, что делал Виталик, было приятно - отрицать это было бы смешно... но хорошо ли это было - то, что делал это Виталик, Ромка действительно не знал.

- Интересно... а кто знает? - засмеялся в темноте Виталик. - Ты, Рома, как будто с Луны свалился... ты что - сам себе не дрочишь, что ли?

- Дрочу... иногда, - честно признался Ромка, не видя каких-либо причин скрывать от Виталика свою "половую жизнь"; конечно, Ромка никогда бы не стал об этом говорить сам, и он никогда и никому об этом не говорил, и даже... даже, может быть, если б его спросил бы об этом кто-либо из его друзей, он бы соврал - запросто сказал бы, что он не дрочит, но Виталик, во-первых, был старше - Виталику было двадцать три года, о чем он, Виталик, сам сказал Ромке еще в "фуре", когда они ехали, а во-вторых... во-вторых, Виталик, несильно сжимая в кулаке напряженный Ромкин член, дрочил ему, Ромке, с а м, и говорить, что он, Ромка, так не делает, было бы смешно.

- Вот, Рома, видишь... делаешь ты так - писюнчик свой дрочишь. А если ты делаешь это, значит - тебе это нравится... никто ведь не будет делать то, что ему не нравится. Правильно я говорю?

- Правильно, - согласился Ромка.

- Конечно, правильно... - прошептал Виталик, и... обхватив Ромку за плечи, он неожиданно повалился на спину, но повалился не один - он потянул на себя Ромку, и Ромка, увлекаемый Виталиком, оказался лежащим на Виталике сверху.

Раздвинув ноги, Виталик прижал Ромку к себе - ладони Виталика скользнули по Ромкиной спине, на секунду задержались на пояснице... и Ромка почувствовал, как обе ладони лежащего под ним парня легли на его пацанячие булочки, - Виталик, обхватив ладонями голые Ромкины ягодицы, легонько сжал их, стиснул... и, отпустив, стал медленно гладить, чуть пощипывая и тиская, словно делая Ромке массаж... это тоже было приятно, и Ромка это тут же мысленно отметил, но всё это длилось недолго - Ромка еще не успел в полную меру осознать всю приятность своего нового положения, как Виталик, перекатываясь набок, положил Ромку снова на спину и, на него наваливаясь, тут же оказался сверху... чуть приподняв - оттопырив - зад, Виталик рывком приспустил с себя брюки, стянул их - почти до колен и, опускаясь на Ромку снова, сильно-сильно прижался твердым горячим членом к твёрдому члену Ромки... Теперь они были оба голые, или, точнее, почти голые, и тела их соприкасались полностью; во всяком случае, тела плотно соприкасались в "самых главных местах" - Ромка чувствовал пахом горячую твердость чужого члена, при этом его собственный член был придавлен пахом Виталика, лежащего сверху, - и Виталик не просто лежал, а, судорожно сжимая ягодицы, тёрся горячим членом о Ромкин пах, о живот, и член Ромки при этом невольно тоже тёрся о пах и живот Виталика... и, ощущая всё это, Ромка снова не знал - не мог решить - хорошо это или плохо... это было приятно: крайняя плоть то и дело сдвигалась на Ромкином члене, и получалось, что член дрочится сам, - это было приятно... даже - очень приятно, - Ромка, лежа на спине, невольно обхватил ладонями Виталика за спину, на какой-то миг совершенно забыв, что он "расплачивается"...

- Хорошо? - снова чуть слышно прошептал Виталик, обдавая горячим дыханием Ромкино ухо.

- Да... - тихо отозвался Ромка, невольно шевеля под Виталиком бедрами - делая встречные движения...

- Давай... раздевайся совсем... я вазелин возьму в кабине...

Виталик, оторвавшись от Ромки, рывком поднялся на ноги, и, когда он повернулся боком, Ромка увидел в лунном свете его силуэт, - член у Виталика был вздёрнут, приподнят кверху и, неразличимый в деталях, напоминал жерло пушки... Стоя боком - не глядя на Ромку, Виталик нагнулся... переступив с ноги на ногу, он снял с себя брюки совсем, отбросил их в сторону - на траву, и, повернувшись к Ромке задом, шагнул к кабине, - Ромка, глядя снизу вверх, непроизвольно отметил про себя, что у Виталика белая, как молоко, попа...

Он меня в попу... в попу сейчас... - подумал Ромка. И, подумав так, Ромка снова не испугался, а удивился: вот, оказывается, как бывает... пацаны, когда в школе или во дворе про это упоминали, всегда хихикали, кривили губы и слова "пидарас", "пидарасы" выговаривали так, будто это были самые нехорошие слова... а они полдня ехали, разговаривали, смеялись, и Ромка даже подумать не мог, что этот Виталик... что он - пидарас... или, может быть, он, Виталик, не пидарас? а кто же он тогда, если хочет его, Ромку, отдрючить в попу?.. конечно, он пидарас, если он меня хочет в попу... - подумал Ромка, глядя на белую - в лунном свете - попу Виталика... член, раздроченный Виталиком, сладко ныл, и Ромка пощупал головку члена пальцами - она была влажная... так всегда бывало, когда Ромка дрочил себе сам: в ходе дрочки выступала клейкая прозрачная капелька, и головка от этого делалась влажной... этот парень, стоящий задом... он пидарас, - снова подумал Ромка, глядя на попу Виталика...

Ромка, лежащий на спине, приподняв голову, смотрел на Виталика, и снова... снова он пытался осознать всё происходящее. Ромке было четырнадцать лет, и хотя Ромка не был сексуально искушен, вместе с тем он, Ромка, не был ни глупым, ни беспросветно наивным; и - не с Луны свалившийся, он, конечно же, знал, как знают в его возрасте все мальчишки, что есть такие мужчины, которым нравится трахаться не с женщинами, а с другими мужчинами... и что мужчин, трахающихся с другими мужчинами, называют пидарасами, Ромка тоже слышал - тоже знал... да и кто не знает об этом в четырнадцать лет? Знают все. И вместе с тем... вместе с тем, как большинство пацанов, Ромка понятия не имел, что "мужчины, которые трахаются с другими мужчинами" - это вовсе не педерасты, и уж тем более не всегда такие мужчины являются пидарасами... этого Ромка действительно не знал, - не умея отделять зёрна от плевел, он сваливал всё в одну кучу, совершенно не задумываясь, кто есть кто... Как очень многие пацаны, и не только пацаны, слова такого - "педераст" - Ромка не знал вообще, а о том, что истинные пидарасы то и дело мелькают по телевизору и что сексуальная ориентация этих мелькающих проходимцев часто оказывается вообще ни при чем, он, пацан, никогда не думал вообще, - вечно голодный непритязательный Ромка, черпающий знания из пацанячих разговоров, понятия не имел, что пидарасы - это часто не те мужчины, кто вступает в однополые контакты, а те, на мужчин похожие и хорошо упакованные особи - владельцы белоснежных яхт и утопающих в экзотических цветах вилл, которые, виртуозно мастурбируя языками по телеящику, з д е с ь убедительно демонстрируют - имитируют - о нём, о Ромке, самую что ни на есть настоящую заботу, а потом на своих самолетах улетают туда - на свои роскошные виллы, и там... т а м - им плевать на голодного Ромку, потому что жизненный принцип этих внешне респектабельных проходимцев - "carpe diem", - "срывай день", и они "срывают" - они воруют всё, что плохо лежит, и что лежит хорошо, они тоже воруют, прикрывая свои шкурные интересы словоблудием о "реформах", об "улучшении", о "повышении", - "carpe diem!", и уж точно не знают мальчишки, что древнеримский поэт Гораций, сказавший эти два слова два тысячелетия назад, был уважаемым педерастом, как педерастами в Античные Времена были многие поэты, философы и полководцы, но он, Horatius Flaccus, не был при этом пидарасом, и это разделение - кто есть кто: кто педераст, а кто пидарас - вовсе не пустое и не надуманное: педерастами были многие уважаемые люди, а пидарасы... достаточно включить телевизор; это принципиально - знать, что вовсе не все педерасты является пидарасами, и что нередко бывает очень даже наоборот: не будучи педерастом, иная мужеподобная особь является самым что ни на есть банальным пидаром, сиречь - пидарасом; воры-нувориши, стукачи и мародёры - вся эта разнокалиберная шушера... как говорится, ё-ка-лэ-мэ-нэ и прочая е-бэ-нэ - вот она, подлинная пидарасня вне зависимости от сексуальной ориентации... а бывает еще и так: иная особь соединяет в себе обе ипостаси - сексуальную ориентацию, которую принято называть нетрадиционной, и жизненную позицию, выражаемую двумя словами: "carpe diem!" - и тогда, если эта особь еще и мелькает по телевизору, получается и вовсе беспросветная "ж"... в смысле - жопа.

Естественно, ничего этого Ромка не знал - он, как и многие пацаны и не только пацаны, никогда об этом не думал. Он смотрел иногда телевизор и, видя очередного проходимца, рассуждающего о благе з д е с ь, но имеющего валютные счета т а м, даже не подозревал и уж тем более не задумывался, что, сидя перед телевизором, он видит на экране самого настоящего пидара... "двоечник" Ромка не задумывался об этом и, глядя на лукаво мерцающий экран телевизора, никогда не спрашивал у пидара, прикрывающего свои шкурные интересы рассуждениями о благе обездоленных: "Где деньги, Зин?", как никогда не задумывался он и о том, что пидарасов этих пиарят пидарасы-журналисты, что закрывают глаза на "валютные шалости" пидарасов-мародеров пидарасы-прокуроры, а падарасы-попы машут своими зловонными кадилами, освящая гнусь и непотребство, - Ромка, как многие и многие другие пацаны, и не только пацаны, не зная, что для обозначения однополых отношений есть древнегреческое слово "педераст", называл пидарасами всех мужчин, которые трахаются с мужчинами, и это тоже было неправильно: педерасты - это те и только те мужчины, которые трахаются не с мужчинами, а с мальчиками, и даже не трахаются, а - мальчиков трахают...

И в этом смысле Виталик, собирающийся "побаловаться" с четырнадцатилетним Ромкой, был, конечно же, педерастом: Виталик собирался "натянуть в попку" именно мальчика - четырнадцатилетнего мальчишку, но это еще автоматически не делало Виталика пидарасом, и потому делать вывод, пидарас Виталик или нет, было еще рано, - Ромка, мысленно думая о Виталике как о педерасте, но употребляя слово "пидарас", был и прав, и не прав одновременно; шорты на Ромке были приспущены, и Ромка, глядя на стоящего к нему спиной голого Виталика, снова - в который раз! - мысленно назвал Виталика пидарасом, но назвал он так исключительно потому, что слово "педераст" он, Ромка, просто-напросто не знал, а о том, что у истинных - патентованных - пидарасов может быть самая что ни на есть гетеросексуальная ориентация, он никогда не думал, - с любопытством глядя на Виталика, стоящего к нему спиной, Ромка, сам того не замечая, автоматически тискал пальцами свой напряженный член...

Нет, Ромке не было страшно - ничего, кроме возбуждения и любопытства, он не испытывал; лёгкая хмель, ударившая в голову после выпитой бутылки пива, прошла, - Ромка лежал на спине, и ему было удивительно, что всё это происходит с ним... кто б мог подумать! Ромка, зная, что такие парни, как Виталик, есть в принципе, в то же время искренне думал, что это какие-то другие, на всех не похожие - особые - парни, и что, встретив такого парня, ты сразу будешь знать, что это - пидарас... а с Виталиком они ехали полдня, и он, Ромка, ни о чем "таком" не догадался - вот что было Ромке удивительно... а если б дело до ночёвки не дошло - если б Ромка, проехав чуть-чуть, с Виталиком распрощался бы? Значит, он никогда бы не узнал, что он ехал с пидарасом? Да, получается так - он никогда бы не узнал... и это тоже было удивительно.

Ромка, думая о Виталике, совершенно не думал о себе - у Ромки даже мысли не возникало задаться вопросам, кем станет он сам после того, как Виталик с ним, с Ромкой, "побалуется", то есть его, Ромку, в попу "натянет" - совершит с ним половой акт... лёжа на спине с приспущенными до колен шортами, Ромка об этом, то есть о себе, совершенно не думал - у четырнадцатилетнего Ромки на этот счет не было никаких комплексов, и, быть может, именно поэтому ему, Ромке, было ни капли не страшно... чего ему было бояться? Страшно бывает тем пацанам, которые, вступая в пору сексуального взросления, в той или иной степени ощущают в своей душе смутное, порой невнятное томление по "настоящей дружбе" - и, задумываясь об этом, они обращают свой взор на окружающий их мир, страстно надеясь найти в этом мире настоящего друга, и когда в ответ они получают некий набор сомнительных, давно протухших "истин", происходит "искажение понимания": вдруг выясняется, или - выясняется это не вдруг, а постепенно, что те, у кого возникают эти самые чувства, называются "пидарами" и "питухами", "пидарасами", "педиками" и "гомиками", и пацаны узнают от других, более "просвещенных" пацанов, что всё это есть "извращение" и "ненормальность", "порок" и "позор", - и, еще ничего не зная ни о мире, ни о себе, они впитывают, как губки, эти идущие извне "знания", принимая их за некую повсеместно утвердившуюся и потому неопровержимую "истину", с которой опасно - "нельзя!" - спорить публично, и тогда - если они мальчики неглупые, они сосредотачиваются на своём внутреннем мире, лелея в душе неумирающую мечту о настоящем друге, а если... если это мальчики не шибко умные, что бывает, к сожалению, куда чаще, то - эти не шибко умные мальчики, защищаясь от собственных смутных желаний, эти свои желания, неверно осмысленные под давлением бытующих предрассудков, трансформируют в агрессию, пополняя ряды маньяков и гомофобов... - так из неверного и даже извращенного "знания", входящего в противоречие с природными инстинктами, в душах мальчиков, вступающих в жизнь, рождаются химеры - гремучая смесь из страхов и комплексов, фобий и неуверенности; и, будь Ромка таким - "сексуально озабоченным" - он бы наверняка испугался, запсиховал бы и задёргался, потому как "это позорно" и - "я не питух", "я - не пидарас"... ах, как часто еще можно слышать эту глупость из уст мальчишек, чья природные импульсы входят в противоречие с бытующими предрассудками! Но Ромке, нередко - голодному, было "не до жиру", и ни о какой такой особой дружбе он никогда не мечтал и не думал, довольствуясь тем, что его, не имеющего ни модных шмоток, ни навороченных электронных штучек-дрючек, на равных принимали в свои компании пацаны-сверстники. И никогда Ромка, слыша во дворе или в школе слова "пидарас", "питух", "педик", всерьёз не задумывался ни о "педиках", ни о "пидарасах", ни о "питухах" - не было в его простом бесхитростном мире таких понятий... более того, он искренне думал, что это вообще какие-то необычные, очень редко встречающиеся мужчины - "мужчины, которые трахаются с мужчинами", - Ромка считал в свои четырнадцать лет, что это совершенно особые, другие, совсем не такие мужчины, как все, и когда он - во дворе или в школе - слышал от пацанов слова, называющие таких мужчин, то они, эти слова, никогда для него не наполнялись каким-либо более или менее конкретным смыслом - понятия, стоящие за этими словами, были для Ромки абстрактны, и слова пролетали мимо, не задевая ни его сознания, ни его души... ну, и какой сейчас мог быть у него, у Ромки, страх?

- Ты чего не снимаешь шорты? Снимай... - подошедший Виталик опустился рядом с Ромкой на колени и, не дожидаясь, когда Ромка снимет с себя шорты, сам потянул их с Ромкиных ног. Ромка автоматически приподнял ноги, тем самым невольно помогая Виталику, и Виталик, сдёрнув с Ромки шорты, тут же отбросил их в сторону. Теперь они оба были голые, совершенно голые - лежащий на спине четырнадцатилетний пацан с возбуждённо торчащим членом и стоящий перед ним молодой парень, член которого тоже стоял, задравшись вверх, словно жерло пушки. - Ну... - прошептал Виталик... и, раздвигая коленкой в разные стороны Ромкины ноги, медленно навалился на Ромку сверху - лёг на него, голый на голого, и, обнимая его за плечи, прошептал: - Тебе не холодно?

Было тихо; сквозь листву деревьев светила круглая луна, и хотя деревья вверху почти смыкались кронами, лунный свет всё равно пробивался в какие-то прорехи, освещая маленькую поляну, на которой было сложено из сидений ложе, и на этом ложе, подмяв под себя лежащего на спине Ромку, Виталик сжимал-разжимал молочно белеющие в лунном свете ягодицы, судорожно вдавливаясь в Ромкино тело своим, горячим и жаждущим.

- Ну, чего молчишь? Не холодно? - шепотом повторил Виталик, скользя сухими губами по тонкой Ромкиной шее.

- Нет... - так же точно - шепотом - отозвался Ромка; ночь была тёплая, и Ромке не было холодно - ему было щекотно, и еще... еще - ему было приятно.

Виталик, продолжая судорожно вжиматься своим телом в тело Ромкино, приблизил свои губы к губам Ромкиным, и Ромка подумал, что Виталик сейчас его поцелует, но целовать Ромку Виталик не стал - он лишь коснулся губами Ромкиных губ... и тут же, пружинисто оттолкнувшись от сидений, стал между разведенными Ромкиными ногами на колени, и - Ромка увидел, как Виталик, выдавив из тюбика на указательный палец крем, размазывает этот крем по обнаженной головке своего члена...

- А ну, Рома... ноги подними - я тебе входик смажу... - деловито проговорил Виталик, но дожидаться, когда Ромка свои ноги перед ним поднимет, не стал - сам, взяв за щиколотку, тут же поднял левую Ромкину ногу вверх, и правая нога автоматически поднялась вместе с левой; теперь Ромка лежал на спине с ногами, поднятыми вверх, при этом ноги его были разведены в стороны, и пацанячие Ромкины булочки были распахнуты - зазывающе раскрыты... Виталик коснулся пальцем сжатого отверстия, и Ромка, невольно дёрнувшись, мысленно удивился, что Виталик это делает - касается пальцем его стиснутой дырочки... Ромка не был особо брезгливым, но он, Ромка, так бы делать не стал: Виталик, чуть надавливая, заскользил пальцем по кругу, смазывая вход... это было щекотно, и Ромка снова дёрнулся - шевельнул ногами. - Ну, Ромчик... давай... попробуем твою попку... да?

Ромка, лёжа на спине с раздвинутыми - в стороны разведёнными и в коленях полусогнутыми ногами, ничего не ответил, - он, не отрываясь, смотрел на возбуждённо торчащий член Виталика, и член, хищно залупившийся, вздёрнутый обнаженной головкой вверх, в лунном свете казался Ромке необыкновенно большим - длинным и толстым...

Виталик на коленях переместился - подполз - к Ромке почти вплотную и, разводя колени, раздвигая их шире, словно желая ногами обхватить, обнять Ромкин распахнутый зад, наклонился над Ромкой - навис, одной рукой упираясь в сиденье, а другой - направляя член... Ромка почувствовал, как что-то горячее и твердое коснулось его туго стиснутого входика, на секунду это "твёрдое и горячее" замерло, и в тот же миг тупая обжигающая боль разодрала Ромкину задницу, - двинув бедрами, Виталик с силой вскользнул смазанной головкой члена в туго стиснутое пацанячее отверстие...

- А-а-а! - Ромка, совершенно не ожидавший какой-либо боли, непроизвольно вскрикнул, одновременно рванувшись - дёрнувшись - из-под Виталика, но Виталик, удерживая Ромку руками за плечи, двинул задом сильнее, и Ромка почувствовал, как эта боль - тупая давящая боль - стремительно покатилась дальше, вглубь, заполняя всё внутри: член Виталика, длинный и толстый, горячий, необыкновенно твёрдый, разжимая Ромкины внутренности, вошел весь, полностью - до самого основания. - А-а-а... больно! Больно - пусти! Пусти меня... пусти! - задёргался Ромка, пытаясь вывернуться из-под навалившегося на него парня.

- Тихо, Рома, тихо... - торопливо зашептал Виталик, обдавая Ромкино лицо горячим дыханием. - Спокойно, мальчик... спокойно... лежи - не дёргайся... я быстро... я тебя, Рома, быстро... ох, как горячо - как туго... лежи... лежи - не дёргайся...

- Пусти... - Ромка, придавленный Виталиком, сделал еще одну попытку освободиться, но Виталик, не обращая внимания на Ромкины потуги, чуть подался вперед, отчего Ромкин зад невольно приподнялся... и, над Ромкой нависая - изо всех сил вдавливаясь членом в растянувшуюся Ромкину дырочку, Виталик заколыхал, задвигал задом собственным...

Ромка лежал под Виталиком на спине, задрав вверх полусогнутые в коленях ноги, и у него, задравшего разведённые в стороны ноги, было такое чувство, что его распирают, раздирают изнутри тупые толчки... было больно, невыносимо больно, - ритмично двигая задом, Виталик ебал лежащего на спине четырнадцатилетнего Ромку в жопу... ебал, жарко сопя в лицо - обдавая лицо горячим дыханием... ебал и ебал... и Ромке, при каждом толчке непроизвольно дёргающему ногами в неснятых кроссовках, казалось, что всё это длится уже бесконечно долго, - огромный член Виталика вверх-вниз скользил в туго обжимающей горячей дырочке, словно железный поршень, и уже не было во всём подлунном мире той силы, которая могла бы это остановить...

Пару раз по трассе промчались машины - прошуршали шинами по асфальту и, стремительно удаляясь, затихли... жарко сопя - обдавая Ромкино лицо горячим дыханием, Виталик ебал четырнадцатилетнего Ромку в жопу, то замедляя, то убыстряя темп... боль была сильная - обжигающе тупая, но эта боль была однообразна, и Ромка, понимая, что никуда ему не деться и что теперь нужно просто-напросто терпеть до конца, с болью как бы смирился, и только, беззвучно вскрикивая, время от времени приоткрывал от боли рот...

Если б он знал... да, если б он знал, что это будет так больно, он бы отдал Виталику все свои деньги - он бы расплатился с Виталиком деньгами... но разве можно всё знать наперед? Пацаны, которые уже "путешествовали" и которых он, Ромка, не раз расспрашивал, готовясь к "путешествию" сам, никогда не рассказывали о подобном - о таких случаях... потому, что у них таких случаев не было? или они, пацаны, точно так же подставляли свои попки, и их точно так же в укромных местах ебали-трахали, но, возвращаясь домой, пацаны, об этом молчали - никому-никому о таком не рассказывали?.. Ноги Ромкины дёргались - Виталик, двигая задом, горячо сопел... член, словно поршень, мощно скользил взад-вперёд в туго обжимающей горячей дырочке, - Ромке казалось, что отверстие его зада разжато, растянуто до невообразимого предела... в попе горело... наконец, содрогаясь всем телом, Виталик мощно вошел в Ромку раз и другой, и - раз за разом судорожно содрогнувшись, замер, тяжело дыша...

Несколько секунд они оба не шевелились: нависая над Ромкой, Виталик тяжело дышал, и Ромка, не зная, но догадываясь, что Виталик в него, в Ромку, кончил, терпеливо ждал, когда Виталик, от него отвалившись, член из попы вытащит...

Между тем, Виталик член из попы не вытаскивал, - нависая над Ромкой, он смотрел Ромке в глаза, словно тоже чего-то ждал; так прошло две или три минуты... во всяком случае, прошло не больше пяти минут, и Виталик, так и не вытащив из попы член, вновь медленно задвигал бёдрами - заскользил членом в Ромкиной дырочке... Собственно, в этом не было ничего удивительного - это был обычный сексуальный эксцесс, и если кому-то для повторного полового акта требуется более продолжительное время, то Виталику, чтоб восстановилась способность к совершению еще одного полового акта, нужно было не больше пяти минут, и он практически никогда не останавливался на одном оргазме - он всегда кончал с мальчишками дважды, даже не вытаскивая член из пацанячей попы; то же самое было и сейчас - с Ромкой... Двигая бёдрами, Виталик опять размеренно скользил членом в туго обжимающей дырочке - стал ебать Ромку дальше, и Ромке стало казаться, что это никогда не кончится, - боль была та же самая, обжигающе-тупая... запрокинутые Ромкины ноги дёргались - в такт толчкам... на лбу у Ромки выступил пот, - Ромка, при каждом толчке открывая рот, беззвучно всхлипывал... Виталик сопел, - на лбу Виталика тоже выступил пот... и всё это длилось и длилось, - была уже ночь, и под покровом этой ночи парень ебал пацана, ритмично скользя в пацанячей дырочке своим твёрдым, как скалка, членом... наконец, Виталик задёргался, сбиваясь с ритма, - и, тяжело дыша, замер... оба они - и Виталик, и Ромка - были потные...

- Вот, Рома, и всё... да? - Виталик, тяжело дыша, наклонился над Ромкой - приблизил свои губы к Ромкиным, но - целовать Ромку снова не стал, а лишь вскользь коснулся губами его губ и, резко дёрнув кверху белым незагорелым задом, выдернул - извлёк - из Ромкиного заднепроходного отверстия свой вмиг обмякший, немного опухший член. Дырочка, только что до предела разжатая, растянутая членом Виталика, мгновенно сжалась, и Ромка в тот же миг почувствовал необыкновенное облегчение. - Всё... - улыбнувшись, Виталик поднялся с сидений - встал на ноги. - Вот... вытри попку, - он протянул Ромке салфетку и, взяв салфетку себе, повернулся к Ромке задом.

Ромка быстро провёл салфеткой между ног... никакой боли не было, только чуть-чуть горело внутри, и - пока Виталик, стоя к нему спиной, вытирал член, Ромка торопливо натянул на себя трусы и шорты. В принципе, ничего особенного не произошло, - у Ромки не было на этот счет широко бытующих заблуждений, а потому у него не было ни фобий, ни комплексов, присущих многим пацанам... и в том, что только что с ним, с Ромкой, было сделано, он, Ромка, не увидел ни "унижения", ни лишения "мужественности", как нередко трактуют подобное наиболее дремучие современники. И если б это не было так больно, то вообще не о чем было бы говорить... впрочем, больно, когда член проникает внутрь, а до того, как Виталик ему в попу свой член всунул, было даже прикольно, и он, Ромка, даже возбудился, - ну, и чего пацаны хихикают, как ненормальные, или, наоборот, начинают плеваться, когда возникает об этом разговор? Боли боятся? А ему это было приятно... - подумал Ромка о Виталике.

- Оделся? - Виталик, отбросив салфетку, повернулся к лежащему на спине Ромке и, надевая трусы, улыбнулся: - Видишь: всё просто... вжик-вжик - и опять мужик. Ты как - нормально?

- Нормально, - отозвался Ромка.

- Подрочить не хочешь?

- Нет... - Член у Ромки уже не стоял, а чтоб искусственно поднимать свой член для дрочки - этого Ромка не делал никогда; он никогда не дрочил из баловства - он делал это лишь тогда, когда в этом возникала насущная неодолимая потребность, и сейчас такой потребности Ромка не чувствовал.

- Хочешь, я тебе подрочу? - предложил Виталик, ложась рядом.

- Не надо... я не хочу, - тут же отозвался Ромка, и это была правда; возбуждение, невольно возникшее, когда Виталик его обнимал и тискал, у Ромки прошло.

- Ну, как хочешь... тогда - будем спать? - улыбнулся Виталик.

- Будем, - кивнув головой, коротко отозвался Ромка.

- Сейчас тепло, а к утру, может, станет прохладно... вот - бери одеяло. Утром, если замерзнешь - укроешься. И подушку бери... - Виталик протянул Ромке подушку.

Они улеглись на сиденьях, сложенных в виде софы... и Виталик вдруг поймал себя на мысли, что Ромка совсем не похож на тех пацанов, которых время от времени он подвозил и которых, не упуская случая, трахал... да, трахал; иногда, правда, случались осечки, и пацаны выскакивали из кабины, как ошпаренные... но чаще - Виталик останавливал где-нибудь на обочине свою "фуру", и они уходили в чащу, или съезжали вот точно так же с трассы, чтобы "переспать ночь", и пацаны, снимая с себя шорты или штаны, подставляли Виталику свои горячие, туго обжимающие дырочки... пацанам, которых Виталик подвозил, было, как правило, по двенадцать-пятнадцать лет, и они подставляли Виталику попки, либо уже имея подобный опыт, либо... либо делая это впервые - из любопытства, и еще... еще потому, что любому мальчишке в той или иной мере в пору сексуального взросления присущ интерес к однополому сексу, - человек изначально, по природе своей, бисексуален, и попробовать с пацаном желают если не все мальчишки, то подавляющее большинство... всё это было для многих было страшно дома - там, во дворе или в школе, если о таком вдруг каким-то образом могли разнюхать-узнать друзья-приятели, можно было в одно мгновение стать изгоем - "педиком" и "пидаром", а когда от дома пацан был далеко и когда он на все сто процентов был уверен, что никто из друзей-приятелей никогда ничего об этом не узнает, то - ничего особенного во всём этом для многих пацанов не было, и пацаны, отбрасывая прочь свои исполняемые перед друзьями-приятелями роли "мужчин", легко соглашались "попробовать"... а кроме того, у пацанов, выходящих на трассу, чаще всего не было тех болезненных комплексов и фобий, что бывают у мальчиков "домашних", обременённых всякими "правильностями"; впрочем, чаще всего пацаны, голосующие на трассе, уже были в той или иной форме с этим знакомы, и даже когда они говорили, что они делают "это" в первый раз, Виталик чувствовал, что кто-то где-то их уже трахал, и тогда между Виталиком и этими пацанами никаких проблем не возникало вообще, при этом пацаны, голосующие на обочине, не проститутствовали, а именно путешествовали, гонимые извечной тягой к перемене мест: они убегали из дома, чувствуя неистребимую - неутоляемую - потребность в получении новых впечатлений... несколько раз Виталик пользовался услугами мальчиков, таким образом зарабатывающих на трассе деньги, но это Виталику нравилось не очень - для мальчишек, проституирующих на трассе, это была работа... А этот пацан - Ромка - был ни на кого не похож, и Виталик вдруг подумал...

- Ром... - негромко окликнул Виталик лежащего рядом Ромку, - ты еще не спишь?

- Нет, - отозвался Ромка. Только что по трассе, шурша шинами, пронеслась невидимая отсюда машина, и Ромка невольно подумал про мать: небось, поют сейчас песни... а может быть, его, Ромку, уже ищут? Хотя - вряд ли... кто его ищет - кому он нужен?

- Тебе что - не понравилось? Ну, это... то, что я делал сейчас - не понравилось, что ли?

- Не знаю... - тихо ответил Ромка и, секунду подумав, так же тихо добавил: - Больно было...

- А ты с кем-то уже так делал? Подставлял очко?

- Нет, - коротко отозвался Ромка, мысленно удивившись, что Виталик об этом спрашивает.

- Нет? - Виталик, поворачиваясь к Ромке, чуть приподнялся. - Ну, в рот... в рот - брал? Сосал у кого-нибудь?

- Нет, - отозвался Ромка, снова удивляясь, что Виталик задаёт такие вопросы.

- Так ты что... вообще в первый раз сейчас всё это делал? Я что... я тебя первый, что ли?

- Да, - односложно отозвался Ромка.

- Значит... ты целочкой был?

- Почему это целочкой? Нет... - Ромка вдруг вспомнил, как прошлым летом они, пацаны, сидя на скамейке, определяли, кто из проходящих девчонок еще целка, а кто - уже нет; Саня тогда объяснил, что если девчонка - целка, то у неё, когда она идёт, "трутся коленки", а если она уже трахалась и, следовательно, уже не целка, то между коленками должен быть зазор - "коленки не трутся"... и они, провожая девчонок взглядами, исподтишка рассматривали, "трутся коленками" проходящие мимо девчонки или нет. - Я ж не девчонка, - пояснил Ромка своё "нет".

- Естественно, Рома! Никто не утверждает, что ты девчонка. Просто... так говорят. Ну, если пацана никто не трахал, то о нём говорят, что он - целячок еще, целка... понял?

- Понял, - отозвался Ромка. Ни в классе, ни во дворе так про пацанов никто не говорил, и Ромка такое - чтоб называли целками пацанов - ни разу ни от кого не слышал; но Виталик был взрослым... а кроме того, Виталик был пидарасом и знал, наверное, про всё это больше, чем пацаны во дворе или в школе, и Ромка возражать Виталику не стал, но про себя тут же подумал, что завтра он обязательно проверит, будут у него, у Ромки, "тереться коленки" или нет, - Ромке вдруг стало любопытно...

- Значит, больно было... - проговорил Виталик.

- Да, - подтвердил Ромка.

Какое-то время они молчали... Ромка не знал и, естественно, знать не мог, что слово "целка" применительно к пацану сам Виталик впервые услышал в мореходке, куда он поступил, окончив девять классов, - там, в мореходке, его, симпатичного пацанёнка, два пацана постарше - тем пацанам было уже лет по семнадцать - однажды зазвали после бани в учебный корпус, где в тот момент никого не было, и там... там они, эти двое старшекурсников, пятнадцатилетнего Виталика по очереди изнасиловали, или, как говорили в мореходке, "отпистонили", и ему, Виталику, в тот первый раз было тоже больно, очень больно... и когда он, всхлипывая, натягивал штаны, от одного из тех пацанов-старшекурсников он услышал: "Ну, чего ты сопли пускаешь? Ты, блядь, что - целочкой был, да? По утраченной девственности рыдаешь? Не ссы, пацан! Не ты первый - не ты последний... правильно, Андрюха, я говорю?" И второй - Андрюха - тут же отозвался, глядя на плачущего Виталика: "Точно! Ты не первый и не ты последний... чего ты ревёшь? Доживешь до третьего курса - сам будешь трахать желторотиков... слышишь? Нечего ныть! Дело житейское... главное, чтоб никто не знал - чтобы, как говорится, всё было шито-крыто..." Мореходку Виталик не окончил, но девственность - анальную девственность - в мореходке потерял, то есть целкой быть перестал... как говорится, дело житейское - даже по обычным меркам, а в той мореходке, где Виталик учился, это вообще не было чем-то из ряда вон выходящим: пацаны-старшекурсники - из тех, кто был пошустрее - натягивали пацанов с первого курса, и хотя всё это делалось тайно и скрыто, истории эти время от времени на поверхность всплывали... Естественно, ничего этого Ромка знать не мог, потому что этого, когда они ехали и друг другу "всё-всё" о себе рассказывали, Виталик, понятное дело, Ромке не рассказал...

- Значит, Рома, я тебе только что сбил резьбу... или, как еще говорят, резьбу сорвал. Так получается... - проговорил Виталик, снова откидываясь на спину; они помолчали. - Ну, ничего... ничего страшного, Рома, не случилось - не ты первый, не я последний... А то что больно было - это поначалу, Рома... поначалу бывает больно, а потом, если в это дело втянешься, всё будет нормально. А если не втянешься, значит - это не твоё... Жизнь сама определит, где твоё, а где не твоё... Главное, Рома... главное - от такой боли не умирают, и потом - ты же мужчина, и боль - всякую боль - должен учиться терпеть... понял?

- Понял, - коротко отозвался Ромка. В траве - с той стороны, где лежал Ромка - что-то зашелестело, и Ромка невольно подался к Виталику. - А змеи... змеи здесь есть?

- А ты что - змей боишься?

- Боюсь, - честно признался Ромка.

- Нет их здесь, Рома... спи! - Виталик хотел прижать Ромку к себе, но... несмотря на поздний час, всё равно было душно, и Виталик этого делать не стал. - Спи! - повторил он еще раз. - Нет здесь никаких змей... А ты почему мне не сказал, что ты еще ни с кем... ну, что никому ты еще не подставлял - почему об этом ты не сказал?

- Не знаю. Ты же сам мне сказал, что мне надо расплачиваться - за то, что я ехал, и за ужин, что я ел, - отозвался Ромка.

- Я тебе не говорил, что за ужин... - не сразу отозвался Виталик, и Ромка снова уловил, что голос у Виталика опять изменился.

- Но ты же меня угощал в кафе - за меня платил... и еще бутерброды мы ели, и пиво я пил... вот, а потом ты сказал, что мне надо расплачиваться, - проговорил Ромка, мысленно удивляясь непоследовательности Виталика.

Какое-то время они молчали... Было тихо... Луна поднялась уже высоко, и ее бледный диск был хорошо виден сквозь небольшую прореху в сомкнутых кронах деревьев...

- Я что... я говорил тебе что-то за бутерброды? - неожиданно раздался голос Виталика.

- Ты сказал мне, чтоб я расплачивался... ну, за всё... я же много всего съел, и всё было вкусное. И бутерброды... - Ромка на секунду замолчал, - вот. Ты же тратил деньги, когда я ел... и ты мне сказал, чтоб я расплатился.

- Я ж пошутил... - тихо проговорил Виталик. - Ну, когда сказал, что надо расплачиваться... это шутка была!

- Как - шутка? Ты же деньги платил - за то, что я ел... какая же это шутка? - тихо отозвался Ромка, вспомнив, как весной... как весной, когда у матери был очередной затянувшийся "праздник жизни", он долго терпел - ходил голодный, прежде чем "занять" у себя самого деньги на хлеб и на банку консервов... ему, Ромке, хотелось тогда купить еще и мороженого, но "занимал" он у себя из тех денег, что собирались им на "путешествие", и денег было не очень много - Ромка тогда решил, что без мороженого он может обойтись...

- Ладно... спи! - Виталик вдруг ясно увидел ситуацию глазами Ромки... и - совершенно неожиданно он, Виталик, почувствовал себя гадом... да, именно так: он почувствовал себя пидаром - впервые за всё время своего достаточно частого траханья с самыми разными пацанами...

Было тихо. Они больше не разговаривали, и Ромка вскоре уснул - засопел... Виталик осторожно приподнялся на локте - заглянул спящему Ромке в лицо... Этот мальчишка - Ромка - понравился Виталику с первого взгляда, и потом всю дорогу, пока они ехали, Виталик чувствовал лёгкое возбуждение, предвкушая, как он раздвинет пацанёнку его пацанячие булочки, как заскользит членом в туго обжимающую нежную норку... и вот - на тебе! Такая глупость... блин, как только что сказал этот пацан? "В кафе за меня платил, и еще бутерброды мы ели..." Да, и в кафе платил, и бутерброды они ели... ну, и что? За это - за бутерброды - надо расплачиваться жопой?! А ведь пацан этот - Ромка - именно так понял... именно так! Виталик вспомнил, как Ромка, который вначале "не хотел есть", там, в придорожном кафе, не видя себя со стороны, уметал всё так, что можно было подумать, что он не ел целую неделю... А может... может, так оно и было? "Пойдём - я тебя угощаю..." а потом, угостив: "надо расплачиваться...", и пацан... пацан впервые подставил жопу, расплачиваясь за бутерброды... Ну, ты и пидар! - мысленно усмехнувшись, подумал про себя Виталик; в отличие от Ромки Виталик знал, чем отличается слово "педераст" от слова "пидар". - Значит, за бутерброды... за бутерброды, да? За окрошку купил мальчишку - поимел его, предварительно "угостив" в кафе... именно так все это понял пацан. Но это же чушь - это не так! Это не так, это совсем не так! Да, он трахал... он любил мальчишек, любил их всегда - сколько себя помнит, и потому теперь, повзрослев, при первой возможности он их, мальчишек, трахал - ебал в тугие горячие норки, благо что пацаны легко покупались и на его весёлый нрав, и на его вполне симпатичную физиономию... и, трахая мальчишек, он не считал это ни извращением, ни преступлением; более того, все разговоры о гомосексуальной ориентации как о какой-то ненормальности Виталик, не лишенный чувства юмора, называл "духовной жизнью для обездоленных", тем более что он, Виталик, никого никогда не насиловал - он никогда никого не принуждал к однополому сексу, и если о своей любви к мальчишкам он не трезвонил и любовь эту нигде не афишировал, то исключительно потому, что берёг "соотечественников" из числа тех, кто сильно возбуждается при одном только слове "пидарас"... А что касается пацанов, то все они, грубо говоря, делились для Виталика на две категории: одни, как ошпаренные, бежали прочь, и это было их право - это был их выбор, а другие... другие, поняв, что от них требуется, приспускали штаны, и это тоже было их право - это был выбор их... и вот этих-то, штаны приспускающих, Виталик и трахал - с ними он кайфовал... ну, и какой же он пидарас? Педераст - да, и отрицать это было бы смешно, а вот пидарасом он никогда не был... Ему было уже двадцать семь лет, но пацанам он говорил, что ему двадцать три или двадцать четыре, и они, пацаны, ему верили; за его плечами была не одна тысяча километров и уже десятка два самых разных пацанячих попок, - Виталик любил всех пацанов, и любил он их только за то, что они - пацаны... для него, для Виталика, все пацаны были желанны. Иногда случалось так, что какой-нибудь пацан вызывал в нём более тёплое чувство, и тогда Виталик такое чувство в себе тут же гасил, и в этом тоже была своя логика: отымев мальчишку "в попец", самым разумным было с ним побыстрей расстаться, и он, Виталик, расставался, особо не сожалея, - впереди была трасса, и на трассе этой были новые мальчишки - новые попки; такой уж он был человек, и такова была его философия: никого не принуждая, он вместе с тем ни одну пацанячую попку, готовую перед ним распахнуться, не пропускал. Он трахал - любил - мальчишек, и не было ничего удивительного в том, что он нередко перед тем, как предложить "заехать в Попенгаген", кормил мальчишек - ел сам и, понятное дело, угощал их; и хотя при этом он прекрасно понимал, что тем самым он располагает мальчишек к себе, он никогда не кормил мальчишек целенаправленно: он никогда не угощал мальчишек для того, чтобы их к себе расположить, - это были разные серии: в одной серии ему нравилось смотреть, как какой-нибудь симпатичный пацанёнок сметает всё со стола, а в другой - этот пацанёнок подставлял ему свой пацанячий зад... или - не подставлял, что тоже случалось; впрочем, когда оказывалось, что фильм односерийный и что серии второй не будет, Виталик никогда не сожалел о потраченных в столовой или в кафе деньгах - он никогда не прикармливал мальчишек специально... да, никогда не прикармливал - он мальчишек угощал, совсем не считая, что за это - за еду - они должны-обязаны с ним в кустах расплачиваться жопой... И вот - этот рядом лежащий пацан, которого он только что "натянул в попец", бесхитростно, сам о том не подозревая, нарисовал ему, Виталику, картинку... блин! голодный пацан расплатился с ним, с Виталиком, своей жопой, и не просто жопой, а - своим первым разом: "я же много всего съел, и всё было вкусное"... и всё было вкусное, - Виталик вдруг вспомнил то, что он вспоминать не любил - своё сиротское детство в доме жадной, ворчливой, всегда чем-то недовольной бабки...

Сон на свежем воздухе крепок, и Ромка не слышал, как Виталик проснулся на зорьке и как его, Ромку, укрыл вторым одеялом... В принципе, было не холодно, но Ромка лежал на боку, ссутулившись, подтянув к животу колени - маленький, как воробей, и Виталику показалось, что Ромка замерз, - прежде, чем укрыть Ромку своим одеялом, Виталик какое-то время на него, тихо посапывающего, внимательно, даже, пожалуй, пристально смотрел: у Ромки была тонкая, совсем детская шея... чуть припухшие губы во сне изредка вздрагивали... обе ладони, сложив лодочкой, Ромка подложил под стриженную голову, и Виталик, рассматривая спящего Ромку, вдруг почувствовал совершенно несвойственную ему нежность - ему вдруг захотелось... захотелось прижать пацана к себе, и вовсе не для того, чтоб опять "заехать в Попенгаген", а прижать просто... просто так... и - осторожно, чтоб Ромку не разбудить, Виталик накрыл его своим одеялом...

Было утро, и - пока трасса еще была свободна и еще было нежарко, нужно было бы ехать, но Ромка спал, и Виталик, трижды подходя к Ромке, чтоб его, Ромку, разбудить, трижды отходил, - Виталику было жалко будить Ромку, сладко посапывающего во сне, и Виталик, от Ромки отходя, снова терпеливо ждал, когда Ромка проснётся сам... странный пацан, - думал Виталик, пытаясь понять, чем этот Ромка его так зацепил... Ну, миловидный... ну, и что? Пацаны в этом возрасте, если их, пацанов, любишь, миловидны все... а кроме того, Виталику попадались мальчишки и посимпатичней, чем этот Ромка, - значит, не это... не это было главным. А если не это, то что? Четырнадцать лет... бабка дёйствительно была жадная, и хотя он, Виталик, голодным никогда не был, но и досыта никогда не наедался, и еще бабка постоянно бурчала и всегда была чем-то недовольна, - конечно, потому и подался он в мореходку, чтоб сгинуть с бабкиных глаз... Утренний воздух был наполнен щебетанием птиц, и Виталик, задумавшись, не услышал, как Ромка поднялся и как подошел к нему сзади, и оглянулся лишь тогда, когда Ромка, остановившись у него за спиной, тихо кашлянул, не зная, как после всего того, что вчера было, к Виталику обращаться.

- Выспался? - Виталик, посмотрев на Ромку, невольно улыбнулся... черт! даже просто видеть этого пацана ему, Виталику, было приятно!

- Ага, - Ромка, кивнув головой, неуверенно улыбнулся в ответ...

- Вот... а я давно уже встал, но ждал, пока ты проснёшься, - зачем-то проговорил Виталик и, не дождавшись от Ромки ничего в ответ, направился к машине.

А еще через полчаса они снова ехали по трассе, и всё было так же, как накануне: Виталик рассказывал Ромке смешные истории, и Ромка, слушая Виталика, смеялся... навстречу то и дело попадались машины, и машины то и дело обгоняли их, - Ромка крутил головой, называл Виталику марки машин... иногда, когда Ромка называл марку машины неправильно, Виталик поправлял его, - всё было так же, как вчера, и в то же время что-то неуловимо - и необратимо - изменилось... Нет, Ромка совсем не переживал по поводу случившегося - он почти не думал о том, что было ночью... точнее, он думал, но думал он не о себе, а думал о Виталике, и когда он думал о Виталике, он, вспоминая то, что было ночью, снова и снова мысленно удивлялся, что Виталик, оказывается, т а к о й... О себе самом он, Ромка, за всё утро подумал лишь раз - когда "фура" уже была заведена и Виталик сказал Ромке, чтоб он садился, Ромка, уже поставив на подножку ногу, уже готовый, оттолкнувшись от земли второй ногой, подтянуться, чтоб очутиться в кабине, неожиданно замер... "Ну, ты чего? Залазь!" - поторопил Виталик, заметив, что Ромка нерешительно замер. И Ромка, глядя на Виталика снизу вверх - немного смущаясь, проговорил: "А я... я уже расплатился, чтоб ехать дальше?" "Что?" - улыбка слетела с лица Виталика. "Ну, это считается... то, что ты делал... что делал вчера - это считается, чтоб я снова ехал?" - сбивчиво пояснил Ромка, и Виталик, не отводя от Ромки взгляда, закусил губу. Ромка стоял одной ногой на подножке - задрав голову, он смотрел на Виталика снизу вверх, и у него, у Ромки, в мыслях не было ни укорить Виталика, ни, тем более, в адрес Виталика съязвить - на это у Ромки еще не было ни ума, ни фантазии; просто, уже поставив на подножку ногу, Ромка внезапно подумал про свои деньги... вдруг они проедут еще, и Виталик снова скажет, что ему, Ромке, "нужно расплачиваться"; да, вчера Виталик сказал, что он пошутил... и все равно - Ромке хотелось знать точно; конечно, есть он больше не будет...но вдруг за то, что он будет ехать на "фуре", нужно будет расплачиваться тоже, а Ромке снова расплачиваться так, как он "расплатился" ночью, совсем не хотелось - это было больно, и поэтому, если надо, он заплатит деньгами... вот почему он, Ромка, у Виталика спросил - чтобы знать, нужны будут деньги или нет, и если нужны, то сколько, - Ромке нужно было знать, хватит у него денег или нет... "Блядь! Ну, ты, Рома... ты совсем... совсем меня считаешь за козла? - впервые за всё время их общения Виталик совершенно неожиданно выругался. - Садись! Расплатился ты... за всё расплатился - никому ты ничего не должен!" Ромка, уловив в голосе Виталика раздражение и не понимая, чем это раздражение вызвано, торопливо залез в кабину, - гоняя под скулами желваки, Виталик вывел "фуру" на трассу... и вот - они снова мчались по трассе; утреннее солнце било в окно - бесконечная дорога, блестя на солнце, исчезала под колесами, и вроде всё было, как вчера, и в то же время что-то было не так, как вчера - что-то неуловимо и, главное, необратимо изменилось...

Виталик, рассказывая или, наоборот, слушая Ромку, то и дело на него, на Ромку, смотрел, и взгляд у Виталика был не такой, как вчера... то есть, такой же - весёлый и быстрый, и в то же время во взгляде добавилось что-то новое, - пару раз Ромке показалось, что Виталик не просто смотрит на него, а словно всматривается в него... да, внимательно всматривается, и это было для Ромки совершенно непонятно...

Часа через полтора впереди замаячил населённый пункт - то ли посёлок, то ли небольшой город, и Ромка, посмотрев на Виталика, неожиданно проговорил:

- Я там сойду... остановишь, когда подъедем?

- Что - бабушка там живёт? - Виталик, не удержавшись, хмыкнул и, посмотрев на Ромку, потянулся за сигаретами.

Какое-то время они ехали молча... Ромка, глядя вперёд, думал о том, что не ехать же ему всё время только с Виталиком - нужно где-то остановиться, что-нибудь посмотреть, - он же, Ромка, не просто едет, он путешествует, а значит - надо делать остановки, знакомиться с новыми местами... Конечно, Виталик весёлый - с ним интересно, - думал Ромка, глядя на убегающую под колёса дорогу... нет, Ромка почти не думал о том, что было ночью, и всё равно... всё равно что-то изменилось, и Ромка это чувствовал... да, лучше сойду, - окончательно решил Ромка, глядя на дорогу... А Виталик, глядя на дорогу, вдруг поймал себя на мысли, что ему не хочется... ему, Виталику, не хочется, чтобы этот пацан вот так, вдруг, взял и ушел - исчез, испарился, словно его, этого пацана, не было... этот пацан - Ромка - был не такой, как все... Виталик думал об этом всё утро, ожидая, пока Ромка проснётся, - он не будил спящего Ромку... и думал об этом позже, когда они уже ехали - когда он шутил и когда слушал, как Ромка шуткам его весело смеётся...

- Ну, и что ты там будешь делать? - Виталик вновь покосился на Ромку, сидящего сбоку.

- Не знаю, - Ромка пожал плечами. И, подумав немного - не желая Виталика обижать, добавил: - Я назад поеду - домой...

- Что - уже накатался? - Виталик, не глядя на Ромку, хмыкнул.

- Нет... я не знаю... ты останови, как подъедем...

Посёлок, замаячивший вдали, приближался, и Виталик, не глядя на Ромку, сбросил скорость. Какое-то время они ехали молча... Виталик никогда не уговаривал пацанов "прокатиться еще", - поимев пацана в попку - "заехав в Попенгаген" - он терял к пацану интерес, и, когда пацан просил его где-нибудь остановиться, он без всякого сожаления это делал и, с пацаном расставаясь, всегда говорил: "Удачи!", и говорил он это всегда искренне... А что он еще мог сказать? У него, у Виталика, была жизнь своя, а у пацанов, с кем на дороге его сталкивал случай, была жизнь своя, и эта жизнь у них, у пацанов, только-только начиналась - у каждого мальчишки была впереди своя судьба, и никто не мог знать, какой она, эта судьба будет... Такова была "философия" Виталика, и Виталику философия такая была удобна; в конце концов, он никого не насиловал - никого не принуждал вступать в половой контакт, и это был его самый главный аргумент. А что касается "развращения малолетних", то это - смотря с какой колокольни смотреть... в Спарте, к примеру, педерастия санкционировалась государством и имела там вполне организованную форму - мальчики были обязаны иметь мужчин-покровителей... потом мальчики вырастали-взрослели и сами становились покровителями мальчиков, и так было не только в Спарте, - вся педагогика в Древней Греции основывалась именно на этом - на педерастии! И никто не считал это развращением... наоборот - это было во благо мальчиков, и потому - что касается развращения, то и здесь у Виталика была своя точка зрения: кто не хочет - тот не развратится. В самом деле, попробовав - раз или несколько раз - в попку с другим пацаном, пацан не становится от этого ни голубым, ни розовым, и только те, кто к этому предрасположен больше, чем к сексу с полом противоположным, начинают искать себе подобных... Взять хотя бы его, Виталика, - легче всего было б ему обвинить в развращении тех двух старшекурсников, что изнасиловали его в мореходке: "они меня развратили, и я таким стал", но это была бы неправда... да, они ему открыли эту сторону человеческой сексуальности, но рано или поздно это случилось бы всё равно, и обвинять тех пацанов в совращении-развращении было бы в высшей степени лукавством; другое дело, что форма этого "открывания" была не лучшей - они не просто открыли Виталику эту сторону сексуальности, о которой он с детства думал-мечтал, а они его грубо, откровенно изнасиловали: он вырывался, и они... они трахали его по очереди - один держал, зажимая голову между ног, а другой в это время рывками натягивал, стоя сзади - крепко сжимая в ладонях голые бёдра... они делали это стоя, приспустив с него форменные штаны, и он вырывался - ему было больно и стыдно... стыдно было потому, что их было двое, и еще потому, что они разгадали его тайну... и потом, когда всё было кончено, он ревел, застёгивая свои штаны, а они стояли тут же, угрожая, что если... если он кому-то расскажет, то в следующий раз его "отпистонят" хором, и "отпистонят" так, что мало ему не покажется... и - Виталик никому ничего рассказывать не стал, а еще через две недели он уже не дёргался - не вырывался и, пока кто-нибудь один "трудился" сзади - "пистонил" его в очко, у другого он, стоя раком, сосал - "отсасывал"... как говорится, дело житейское: один раз - не пидарас, второй раз - как первый раз... и - пошло-поехало... вот под этим-то "пошло-поехало" и подразумевается, наверное, развращение: первый раз, второй, третий... и - получается что? Что они, эти двое пацанов-старшекурсников, его, пацана-первогодка, развратили? Ха, как же - развратили они его... как бы не так! Случилось то, что случиться рано или поздно было должно - только и всего... они же повели его в учебный класс не просто так, а после бани - после того, как в бане за ним подметили одну слабость: он, пятнадцатилетний пацан, в своих одиноких грёзах с самого детства воображавший исключительно пацанов - друзей и одноклассников, в бане, потеряв бдительность, пялился на товарищей - точно таких же, как он, пацанов, втайне наслаждаясь обилием голых попок и самых разнообразных членов... ну, и при чем здесь развращение? В крайнем случае, там, в учебном корпусе, было изнасилование - эти двое, будучи старшекурсниками, взгляды его подметили и, всё правильно истолковав, своего не упустили... только и всего! Как говорится, "на зеркало неча пенять, коли рожа крива", и все эти леденящие душу истории про совращения... всё это чаще всего обыкновенная туфта! Кто не хочет, тот не совратится... и - не развратится. И вообще, все эти истории, в которых фигурирует так называемое совращение-развращение, можно свести к трем-четырём достаточно типичным сценариям: либо "развращаемый", застуканный на месте, тут же переводит стрелки на "развратителя", таким образом прикрывая свою собственную задницу, либо - "развращенный" жаждет срубить с "развратителя" бабки, то есть делает из однополого секса коммерческое предприятие, либо - запутавшись в своих фобиях и комплексах, кто-то опять-таки переводит стрелки на другого, снимая таким образом всякую ответственность с себя... и при этом всегда находятся "ревнители нравственности" - те, кто крича о "развращении" и "совращении", возмущается и ужасается, но зачастую у всех этих "ревнителей" - свой "скелет в шкафу"... словом, все эти леденящие душу истории с "совращениями и развращениями малолетних" чаще всего оказываются более чем лукавыми, - так считал Виталик, трахая - "совращая" и "развращая" - подставляющих ему попки пацанов; такова была его "философия"... И вот - философия эта неожиданно дала сбой. Виталик и раньше произносил это слово - "расплачиваться", но никогда он не вкладывал в него буквальный смысл... да, он говорил - он спрашивал: "Будем расплачиваться?", и мальчишки, которым он это говорил, реагировали по-разному, но те из них, кто попку подставить не возражал, каким-то образом улавливали условность этого слова "расплачиваться", и всё было... всё было нормалёк! "Нормалёк" - именно так любил когда-то говаривать закадычный дружок Виталика, старший матрос Саня Белоглинцев... ох, с тем Саней он, Виталик, покувыркался - незабываемо!.. Так вот - со всеми мальчишками, кто соглашался, всегда был нормалёк, и только этот... этот странный пацан понял его буквально... "ты сказал мне, чтоб я расплачивался... я же много всего съел, и всё было вкусное... ты же тратил деньги, когда я ел..." - эти Ромкины слова не выходили у Виталика из головы... вот уж воистину: нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся... где-то когда-то Виталик слышал эту фразу, и сейчас, неожиданно вспомнив её, он поразился, как это точно сказано: "нам не дано предугадать..." Блин! знал бы он, что пацан этот поймёт его слово "расплачиваться" так буквально, он бы это слово не говорил... ни за что бы не говорил!

Посёлок приближался, и Виталик, повернув голову, вновь покосился на Ромку:

- А то, может, поехали дальше - до конца? Где-то к вечеру мы приедем, нас разгрузят, загрузят снова, а мы ночь переночуем - и двинем обратно... Ты покатаешься, и до дома я тебя довезу - сойдёшь, где сел... или где захочешь. Поедем? На базе скажу, что ты мой племянник - что покататься напросился... ну, Рома, думай!

- Нет, я здесь сойду... - Ромка, не отрываясь, смотрел вперёд - на приближающиеся окраины посёлка. - Ты останови, как будет остановка, и всё - я сойду... я быстро - ты только притормози...

- Значит, не хочешь со мной дальше ехать?

Ромка, не зная, как ответить, промолчал, и Виталик, вновь покосившись на него, снова - в который раз! - поймал себя на мысли, что этот коротко стриженый пацан ему нравится... обычный пацан, - подумал Виталик и, подумав так, тут же сам себе мысленно усмехнулся: время от времени с ним такое случалось, но он никогда не давал этим чувствам развиться и уж тем более никогда - никогда! - пацанов не удерживал, понимая всю неоднозначность ситуации... Да, он имел свою "философию" - у него были свои собственные взгляды и на педерастию, и на "развращение малолетних"... но! - у него, у Виталика, была своя "философию", а у мира, в котором он жил, на это счет была своя "философия", и эти две "философии" не совпадали... ну, и чего "перегибать палку" - испытывать судьбу? Пацан попросил его высадить, и самым разумным в этой ситуации было - именно так и сделать... обычный пацан... чего мудрить?

- Или, может, поедешь дальше? - проговорил Виталик, не глядя на Ромку.

- Нет, я здесь... здесь сойду - я домой поеду, - Ромка посмотрел на Виталика. - Как подъедем, ты останови... останови, как подъедем... ладно?

- Ну, как хочешь... - отозвался Виталик, глядя на дорогу.

Они проехали стоящий на обочине огромный щит, на котором было написано название поселка, и Ромка нетерпеливо заелозил по сиденью, сжимая в руках рюкзак. Вскоре показался железнодорожный переезд, и почти сразу же за переездом оказалась автобусная остановка. Виталик сбросил скорость, и "фура", медленно съехав на обочину, остановилась - замерла, не доехав до остановки метров десять.

- Ну, я пойду? - полувопросительно проговорил Ромка. Он посмотрел на Виталика и, когда Виталик повернул к нему лицо, невольно улыбнулся. Нет, Виталик ему всё равно понравился - несмотря ни на что... да и, собственно, на что было смотреть-то? Конечно, то, что Виталик делал ночью, ему, Ромке, не очень понравилось - это было больно, и даже очень больно... если б он в попу свой член не засовывал, а просто лежал бы сверху, и они бы друг друга обнимали, тогда бы, наверное, было б приятно, - подумал вдруг Ромка, глядя на Виталика... а впрочем, всё это было уже в прошлом, и не стоило обо всём этом думать! Зато Виталик ему, Ромке, рассказал столько всяких-разных историй, сколько он, Ромка, не слышал за всю свою жизнь, и это было куда интереснее, чем то, что они делали ночью. - Ну, я пошел, - проговорил Ромка, открывая дверь кабины.

- Подожди! - Виталик, повернувшись назад, вытащил откуда-то портмоне - небольшой, пополам складывающийся кошелёк, и, открыв его, вытащил оттуда несколько купюр. - На, возьми... - он протянул купюры Ромке.

- Зачем? - Ромка посмотрел на Виталика с удивлением. Ромке никто никогда не давал деньги просто так - на его, на Ромкины, нужды. Впрочем, ему вообще никто никогда не давал деньги И даже на мороженое мать давала ему деньги всего несколько раз, и он мог все эти разы без особого труда вспомнить - пересчитать по пальцам. В школьной столовой их кормили бесплатно - давали булочки с чаем, и мать всегда говорила, что Ромке деньги не нужны. И Ромка не спорил... и никогда оттого, что денег не было, он, Ромка, особенно не страдал. Бывало, что иногда он завидовал в душе друзьям-пацанам, которым родители деньги давали, однако зависть эта была и недолгая, и неглубокая. Да и завидовал он им когда? Когда пацаны покупали себе мороженое... но - когда пацаны покупали себе мороженое, хитрый Ромка всегда говорил, что он мороженое не любит... и отворачивался, чтоб не смотреть, как пацаны мороженое едят... Конечно, деньги иметь было хорошо - кто с этим спорит! На жвачку или на то же мороженое... Но если их не было - значит, их не было, и Ромка воспринимал это как данность. Он и бутылки не стал бы сдавать, если б не это путешествие... и сейчас у него, у Ромки, деньги были. Свои деньги - "на крайний случай". Потому-то и посмотрел он на Виталика с удивлением, когда увидел, что Виталик протягивает ему купюры... - Не надо, - проговорил Ромка. Он хотел добавить, что деньги у него есть - свои, но вовремя спохватился.

- Рома, возьми... или ты что - на меня обиделся? - Виталик держал в протянутой руке несколько свёрнутых вдвое купюр, глядя Ромке в глаза. - Обиделся, да?

- Нет, не обиделся... - удивление в глазах Ромки сменилось лёгким недоумением: с чего бы ему обижаться? Вместе столько проехали... - Я не обиделся, - повторил Ромка.

- Значит, ты хочешь меня обидеть... да?

- Почему? Нет... я не хочу тебя обидеть! - Ромка проговорил это, мысленно удивляясь, что Виталик задаёт такие непонятные вопросы... проговорил искренно, ни на секунду не задумавшись, и Виталик, не сводя с Ромки глаз, невольно улыбнулся.

- Ну, а если ты обидеть меня не хочешь, значит - бери! У меня... видишь - деньги есть... немного, но есть. А у тебя их нет. И я... я тебе немного даю. Ну, чего здесь непонятного? Мы же, Рома, в дороге - мы в пути, а в пути всякое бывает, и нужно друг другу всегда помогать... бери - не бойся! Я не украл эти деньги...

Ромка, глядя на Виталика, заколебался - брать или не брать; конечно, деньги ему не помешали бы... но у Ромки не укладывалось в голове, что Виталик просто так даёт ему деньги - и Ромка, не глядя на протянутую с деньгами руку, снова отрицательно потряс головой:

- Нет... не надо - я не возьму! Не надо!

- Блин! Рома... ну, что ты, как маленький?! Я же тебе не за жопу плачу, я тебе - просто так... бери!

- Нет! - Ромка, скользнув задницей по сиденью, быстро выпрыгнул из кабины на землю. - Спасибо! Я пошел... до свидания!

- Рома! Подожди... я объясню тебе... слышишь? Остановись! Я всё, всё тебе объясню! Подожди... - Виталик, торопясь, почти прокричал всё это в Ромкину спину, но Ромка, не останавливаясь, лишь прибавил шагу...

Ромка не видел, как Виталик, с силой стукнув по баранке сжатыми в кулаки руками, откинулся назад, и под скулами у него заходили желваки... Ромка не слышал, как Виталик, закрыв глаза, прошептал чуть слышно: "Ах, ты пидар... пидар ты, Виталя!" - ничего этого Ромка уже не видел и не слышал, - надев на ходу рюкзак, Ромка шел по траве, срезая угол, к той перпендикулярной трассе дороге, которая через железнодорожный переезд вела в посёлок. Он слышал, как Виталик дважды крикнул ему сзади "подожди!", но останавливаться и даже оглядываться не стал... Конечно, получилось всё как-то не так... даже, может быть, нехорошо получилось, - думал Ромка, быстро шагая к дороге... нет, против Виталика он ничего не имел... да и что он мог сказать про Виталика плохого? С Виталиком было весело... и сколько всяких историй, пока они ехали, он, Ромка, узнал! А то, что было в лесу... ну, было - ну, и что? Ромка не придавал случившемуся никакого особого - особенного - значения, как это бывает сплошь и рядом на зоне маленькой - в тюрьме или в армии, и на зоне большой - среди "свободно мыслящих соотечественников", - ничего особенного, по мнению Ромки, в лесу не случилось - и потому сексуально не озабоченный, не обременённый всякими-разными мыслями-знаниями, Ромка на всё случившееся смотрел без какой-либо рефлексии... было больно - вот и всё, что он мог сказать по этому поводу... нет, он совершенно не хотел Виталика обидеть! Виталик - нормальный... и то, что он пидарас, еще ничего не значит, - подумал Ромка, не совсем верно употребляя в отношении Виталика слово "пидарас"; но другого слова для обозначения однопологого траханья четырнадцатилетний Ромка просто-напросто не знал... да и потом, слово это на него, на Ромку, всё равно никакого возбуждающего действия не оказывало, - Ромка был без комплексов... Но - зачем Виталик давал ему деньги? Этого Ромка не понимал... Он перешел железнодорожный путь и только тогда оглянулся, - "фуры" не было... значит, - подумал Ромка, - Виталик поехал дальше... а что деньги он у него не взял - это правильно. Деньги, конечно, ему пригодились бы - здесь разговора нет... но пацаны рассказывали, что деньги, когда путешествуешь, можно всегда заработать - что-то где-то разгрузить или, наоборот, где-то что-то погрузить... Ромке было совершенно непонятно, почему Виталик давал ему деньги просто так, и значит - всё было правильно... правильно, что не взял! Деньги надо зарабатывать, - подумал Ромка.

Еще было утро, и было еще не жарко, - оглядываясь по сторонам, Ромка шел по улице, утопающей в зелени... плана конкретных действий у Ромки не было, но день только-только начинался - впереди был бесконечно долгий летний день, и настроение у Ромки было превосходное, - в длинных - ниже коленок - бежевых шортах с карманами по бокам, в застиранной, но чистой, свободно свисающей на плечах футболке, в стареньких сбитых кроссовках четырнадцатилетний Ромка неторопливо шагал по улице и, с любопытством глядя по сторонам, чувствовал себя путешественником-первооткрывателем...

©Павел Белоглинский, Final edition, 2005-09-04