- А в сортире, помнишь, ты за моим хуйком подглядывал? – хитровато
прищурился Антошка.
Паша смутился. Залился румянцем, заерзал на стуле, не зная
что отвечать.
Да, подглядывал. Не то чтоб очень – один раз только глянул
и сразу отвел глаза. Хотя было желание глянуть еще раз. И даже
несколько раз.
- А сейчас посмотреть хочешь? – не унимался Антошка.
Его плутоватая мордашка, вся в звездочках веснушек, склонилась
к Пашкиному лицу, зависла в требовательном ожидании. И так
тихо стало – Антохина квартира даже зазвенела от тишины.
- А дома, что, никого нет? – Пашка испуганно оглянулся на дверь.
Голос подвел его – стал хриплым, чужим.
Антоха нетерпеливо мотнул головой:
- Так будешь смотреть или нет?
И скосил глаза вниз, показывая.
Пашка проследил его взгляд – и увидел.
Да, это была Антошкина писька. И когда только он успел ее достать?
Она выглядывала из расстегнутой «молнии» школьных штанов –
маленькая, с чуть залупленной головкой – будто беленький толстенький
червячок, который лениво высунулся из складок серой ткани на
свет солнечного дня.
У Пашки пересохло в горле - так, что не осталось сил даже на
выдох. И голова закружилась. Ему вдруг померещилось, что он
завис над краем обрыва: впереди было что-то непонятное, манящее,
необъятное, а под ногами оставались последние миллиметры твердой,
привычной почвы. И всё потому что Антоха – просто пацан, просто
одноклассник – вдруг предложил (сам предложил!) то, что Пашке
грезилось лишь иногда и лишь в самых потаенных мечтах.
Неожиданное это предложение распахивало дверцу в какую-то новую
жизнь - только назад дороги уже не будет…
- Ну? – требовательно спросил Антошка, кивая на свой писюн.
- Что? – прошептал Пашка испуганно. Ему было стыдно за свой
испуг, но он испугался и ничего с этим не мог поделать.
- «Что, что»! – передразнил Антоха. – В руку возьми хуёк!
Пашке надо было бы спросить: «Зачем?» - но это стало б уже
полной глупостью. Потому как ему действительно хотелось притронуться
к этому вальяжному округлому червячку - ужасно хотелось, до
боли в висках! Такому беленькому, гладкому, запретному – и
такому открытому…
- Ага, я сейчас, - предупредил он Антошку. Неловко повернулся,
потянувшись к распахнутой ширинке чуть подрагивающей рукой.
Пальцы коснулись мягкого, теплого.
- Да крепче возьми! – хихикнул Антоха. – Что б он не убежал!
Пашка серьезно кивнул, не заметив шутки. Положил вспотевшую
вдруг ладонь сверху, но преодолеть себя не смог – не обхватил,
а только погладил белесого червячка. Осторожно, двумя пальцами.
Стараясь не задеть розоватой, чуть приоткрытой головки. Все-таки
перед ним была не своя, а чужая писька…
Антон опять хихикнул, приказал:
- Давай теперь свой доставай!
Да! Свой! Это, наверно, было необходимо: обнажить так же и
свой член. Если Антон достал, значит и он, Пашка, должен, наверно.
Иначе это будет нечестно, несправедливо…
Пашка торопливо расстегнул ремешок брюк, звякнул «молнией»,
развел ширинку, неловко залез пальцами под резинку трусов,
вываливая наружу свой полувставший конец.
- Ого! – удивился Антошка. – А у тебя не маленький. И с волосней
уже!
- Да, - смущенно признал Пашка, чувствуя неловкость за свою
мясистую колбасину, которая выглядела такой неприлично-толстой
по сравнению с аккуратным червячком Антохи.
- А головка открывается? – деловито поинтересовался Антон,
беря в ладонь Пашкин писюн.
Пашка хотел удивиться вопросу – для него залупить свой конец
никогда не являлось проблемой, но не успел. Неожиданное прикосновение
чужой руки к члену оказалось вдруг настолько приятным, что
он опять почти задохнулся.
- Открывается, - одобрительно кивнул Антоха, скатывая кожицу
ближе к основанию члена. И снова хихикнул. – А что это тут
у нас?
Под его пальцами из черной щелочки на вершине мясистой бордовой
головки выступила капелька жидкости. Вязкой, ярко заблестевшей
в солнечном луче.
- Это… это бывает… - всполошился Пашка. Он испугался, что Антошке
будет неприятно видеть то, что выделилось из конца, и поспешно
заверил. – Я вытру сейчас всё! Ничего не будет!
Суетливо привстал с дивана, засовывая руку в карман, за платком.
- Не дергайся, - рассмеялся Антоха. – Так и надо. Все правильно:
хуй ебаться хочет. Ты давно его дрочил?
- Я? – Пашка густо покраснел. – Я не…
Врать не хотелось, но и признаваться в суходрочке – тоже.
Антоха глядел на него с усмешкой. И как-то свысока, по-взрослому.
Антохе начинало нравиться «раскручивать» Пашку. Сначала, когда
старший братан Толик предложил Тохе «раскрутить» пацана-одноклассника,
что втихаря подглядывал за хуями в школьном сортире, Антон
засомневался. Одно дело – ебаться с братом, тут, как говорится,
все свои, и совсем другое – лезть в штаны к постороннему. Но
теперь, глядя как менжуется перед ним высокий, умный Пашка
– почти отличник, победитель олимпиады по физике – на его внезапную
неуклюжесть, смущение, Антошка порадовался, что согласился
с Толяном. «Раскручивать» пацанов – это, выходит, тоже кайф!
- Давно, говорю, дрочил? – повторил он и легонько качнул ладонью,
в которой был зажат Пашкин хуек. От этого хуек еще больше потолстел,
поднял головку, заметно окреп под Антошкиными пальцами.
- Встает! – радостно засмеялся Антошка. И сделал то, что, как
он знал, обязательно должно понравиться Пашке – наклонился
и взял этот поднимающийся хуй в рот.
- Ах… - только и выдохнул Пашка. Он всего мог ожидать – но
только не этого. Антошка - всегда шебутной, веселый, готовый
подъебнуть кого угодно – и вдруг берет в рот его член? Вот
так – внезапно? Но и вырываться никакого желания не было. Потому
что член вошел в Антошкин рот как во что-то родное – в теплую
приятную сырость, в уютное пещерку, где хотелось быть и быть
– всегда, бесконечно…
Но блаженство кончилось так же неожиданно, как и началось.
Пашка открыл глаза (они, оказывается, были закрыты!) и с недоумением
увидел, что Антошка уже выпустил член изо рта и поднимает голову.
Очень хотелось попросить Антошку не делать этого, вернуться
вниз, продолжить волшебство, которое так сладко началось -
но просить Пашка застыдился. Он теперь вообще не знал куда
себя девать и смущенно отводил взгляд от радостных Антошкиных
глаз.
- Ну чо, понравилось? – услышал он. И удивился вопросу.
Как можно спрашивать такое? Разве «понравилось» - это то слово,
которое может выразить блаженство, охватившее его целиком,
с головы до ног, всего минуту назад?..
- А давай разденемся! – внес новое предложение Антоха.
- Разденемся? – не понял Пашка. И тут же согласился Пашка.
- Давай!
И, обнаружив, что Антошка уже почти спустил штаны и теперь
вытягивает из них ноги, тоже начал суматошно расстегивать пуговицы
на рубашке. Пуговицы расстегивались трудно – скользили в потных,
дрожащих пальцах, Пашка так и ждал, что сейчас оторвет какую-нибудь.
Но обошлось.
- Полностью раздевайся, полностью! – распорядился Антошка,
видя, что Пашка никак не решается стянуть трусы – последнее,
что на нем осталось.
- Вот! – одобрительно кивнул он, когда Пашка остался совсем
голым - смущенным и неловко сутулящимся. Хуек Пашкин слегка
опал, и свисал теперь из волосни в углу живота, как хобот у
карликового слоненка. Немного волосатого такого слоненка. С
чубчиком. Не такого волосатого, как Толян, но тоже ничего себе.
Сам-то Тоха ничуть не стеснялся того, что он голый. Стоял,
уперев руки в боки, и даже слегка выпячивал – будто напоказ
- белесую полоску бедер, еще не тронутую оволосением. Он видел,
что Пашка пытается, но никак не может отвести взгляда от хуйка,
торчащего из этой полоски. И ему было приятно.
- Ну, Пашка, иди сюда, - приказал он.
А когда Пашка приблизился почти вплотную, предложил:
– Ну что, давай обнимемся, что ли? – и первый завел руки Пашке
под мышки.
На ощупь Пашкина спина оказалась мягкой, упругой, под гладкой
кожей плавно перекатывались валики мышц. Пашка возвышался над
ним, но Тоху это не смущало – Толик был еще выше. Проведя ладонями
по всей Пашкиной спине – от шеи до выпуклых половинок жопки,
Тошка нигде не нашел ни волосинки. Не то что у Толяна, у которого
жопа уже заросла слоем шерсти, несмотря на то что ему не исполнилось
даже семнадцати.
- Пашка, ну как, нравится обниматься? – спросил Антошка. Его
лицо было прижато к груди однокласснику, и губы, когда шевелились,
почти целовали соски на выпуклых грудных мышцах.
- Да… - едва слышно откликнулся Пашка. И заметил, как от его
слов едва заметно шевельнулись волосинки на Тошкином затылке.
– Да, очень…
И замолчал. Паше не хотелось сейчас ничего говорить. Он боялся
неловким звуком спугнуть ту волшебную сказку, что была под
его руками: немыслимо-приятное пацанячье тельце. Которое само
прижималось к нему - всем своим животиком, грудкой, острыми
ключицами. И даже вдавливалось плечиками. Правое плечико давило
почти больно, но Пашка этому милому, теплому, детскому тельцу
готов был простистить все его острые углы. И прижимать, прижимать
к себе - еще, еще сильнее. Сливаясь с ним, оберегая от остального
мира, пряча у себя, в себе…
- Ты не трахался по-настоящему? – пробурчал Антошка, щекоча
кожу на груди своим вопросом.
- Это как? С девочкой? – замер Пашка. И даже чуть расслабил
руки, которые обхватывали Антошкино тело.
- Да хоть с кем. Хоть с девчонкой, хоть с пацаном?
- Нет, - Пашка после некоторой заминки решил быть честным.
- А хочешь – научу трахаться? – спросил Тоха, отстраняясь и
поднимая лицо.
Как Пашка мог отказаться от такого? Он только уточнил на всякий
случай:
- По-настоящему это как?
- По-настоящему – это в жопу, - уверенно сообщил Антошка.
После чего ловко вывернулся из объятий, встал коленями на диван,
выставил незагорелую попку. Потом вспомнил что-то, обернулся,
указал на стол:
- Крем только возьми. А то без крема может быть больно – у
тебя вон он какой!
Пашка послушно забрал со стола тюбик – и даже не сообразил
удивиться, что вазелин там лежал, будто заранее приготовленный.
Шагнул с тюбиком к попке Антошки. Замер в нерешительности.
- Чего стоишь? – чуть повернув голову, спросил тот. – Намазывай
мне очко. И хуй свой тоже! – и, ухватив пальцами половинки
своей попки, раздвинул их, открывая пошире.
Пашка выдавил себе на палец длинную полупрозрачную макаронину
крема, наклонился к раздвинутой попке, примеряясь. Сказал неуверенно:
- Только тут у тебя грязно… Ну, то есть следы от какашек есть…
- А думаешь – у тебя их нет? – возразил Антошка. – У всех есть!
Сколько жопу не вытирай – что-то да останется!
Аргумент убедил Пашку. Он никогда не заглядывал в собственный
задний проход и потому не имел никакого понятия о его чистоте.
Может, и правда, такие следы имеются во всех задницах? И нечего
тут обижать хорошего пацана Антона?..
Палец Пашки осторожно прошелся вокруг коричневатой сморщенной
дырочки в ложбинке попки, обведя блестящий круг.
- Щекотно! – засмеялся Антошка. – Но ты в саму дырку крема
напихай! И побольше!
Пашка выдавил вазелин прямо между половинками, бережно умял
его пальцем, стараясь чтоб маслянистая макаронина попала внутрь,
в глубину. Получилось!
- Вот теперь можешь и хуй вставлять! – разрешил Антошка, наклоняясь
еще ниже к дивану, так что его попка выпятилась еще сильнее,
а дырочка немного приоткрылась.
- Но… - растерянно замялся Пашка, не зная как бы поделикатнее
сообщить о возникшей проблеме.
- Чего? – обернулся Антошка. – А, хуй не стоит? Так вздрочни
немного. Или… Ты кремом его еще не мазал? Тогда иди, я сосну
чуток – сразу встанет!
Он слегка развернулся, не меняя позы, потянулся лицом к Пашкиной
промежности, и когда Пашка пододвинулся, ловко подхватил губами
висящий член. Слегка погонял во рту, втягивая и отпуская, ловко
обвел язычком вокруг головки.
Пашка вновь чуть не задохнулся – до того было приятно!
- Теперь - давай! – приказал Антошка, отстраняясь и отвернулся
к спинке дивана.
Пашка глянул вниз, между своих ног.
Да, теперь член стоял как каменный. Выпирал обнаженным красным
стержнем, подрагивал нетерпеливо. И был такой мокрый от Антошкиной
слюны – даже смазывать не надо.
Осторожно пристроившись поближе к Антошкиной попе, Павел рукой
направил головку туда, куда только что запихивал вазелин. Надавил,
придвинулся еще ближе – и произошло невероятное: член, скользнув
по ягодицам, тут же провалился куда-то.
И вновь Пашке стало хорошо. Так же хорошо как тогда, когда
член был в Антошкином рту. И даже немножко лучше. Потому что
член оказался туго, но мягко обхваченным чем-то, что располагалось
внутри Антошкиным тела. И это, что-то, сжимая член, несло немыслимое
наслаждение.
- Ну, теперь качай, - пробормотал Атошка снизу. – Только осторожно
сначала качай…
Пашка послушно качнулся вперед, прижимаясь волосами на лобке
к выпуклым Антошкиным ягодичкам. Член отозвался сладкой судорогой.
«Сперма подступает», - понял Пашка. И качнулся еще раз, вводя
своей конец как можно глубже, налезая на Антохину попку изо
всех сил.
И вдруг забился - будто в судорогах - пытаясь проникнуть в
скорчившееся под ним тело как можно глубже, как можно чаще...
И застонал, не выдержав нечеловеческого наслаждения, которое
было таким резким, что ему показалось будто со струей спермы
и он сам выворачивается наизнанку, вливаясь в Антона.
- Кончил, да? – тут же спросил Антошка, распрямляясь. – Ну
ты и зверь! Так меня схватил, что теперь синяки на боках останутся!
– и показал на свои незагорелые бедра, которые Пашка все еще
сжимал побелевшими от напряжения пальцами.
- Ой, извини… - изумленно спохватился Пашка, поспешно убирая
руки. – Извини, я не хотел…
- Хотел, хотел! – засмеялся Тоха. Он был очень доволен: раскрутил
ведь пацана! Раскрутил! По полной программе! Теперь можно и
с Толяном знакомить, пусть он его дальше раскручивает.
- Я ведь всего лишь… - начал Пашка, отодвигаясь – и внезапно
остановился как вкопанный. Замер, изумленно глядя вниз. Потому
что увидел собственный член, выскользнувший из чужой попки.
А на нем отвратительную беловато-коричневую пену. И разнокалиберные
желтые крупинки. И бурые грязные разводы почти до самого живота,
теряющиеся в кустиках волос на лобке.
- Это… это… это… - изумленно пробормотал Пашка, не в силах
произнести ничего другого.
- Чего там такое? – спросил Антошка, поворачиваясь.
– Это… это… - продолжал бессмысленно бормотать Пашка. Он не
мог сформулировать определение той гадости, что обволакивала
сейчас его член. Даже смотреть на эту мерзость было выше его
сил, но и не смотреть он не мог. Он мог только повторять и
повторять в полном ошеломлении. - Это… это… - и указывать на
себя. Только указывать. Он боялся даже прикоснуться к той гнусности,
что оказалась вдруг на его теле.
- Ну и что? – удивился Антошка. – Говна немного. А ты думал
что - в жопе золото, что ли?
Но юмор не дошел до сознания Пашки.
- М-м-м, - простонал тот. – М-м-м… - и попятился, продолжая
тупо пялиться на свой измазанный член. Будто пытаясь отодвинуться
от него подальше.
- Да ты чего? – всполошился Тоха. – Болит что-то?
- М-м-м… - только и ответил Пашка.
Антошка испугался уже не на шутку. Закричал:
- Толик, Толик! Чего это он?!.. Сюда иди!
Дверь распахнулась - старший брат, поджидавший в своей комнате
окончания спектакля с «раскруткой», вбежал, почувствовав неладное.
- Толик, что с ним? – испуганно спросил Антошка. - Он как кончил
- так будто с ума сошел!
– Ты чего? – удивился Толик, глядя на Паку. – Говна что ли
никогда не видел?
- Г-говно… - пробормотал Пашка. И ему всё стало ясно.
Да, на его члене было говно. Теплое, ласковое, приятное. В
котором он только что гонял свой член. И получал удовольствие.
Простой факт: он вставил в кучу говна свой оголенный член и
кончил. Как-то он видел на дорожке в деревне у бабушки огромную
теплую кучу коровьего говна. Плоскую, но толстую лепешку. От
нее даже поднимался парок – такая она была горячая. И так же
горячо ему было в попке у Антошки. Так вот чем занимаются «голубые»!
Они суют свои хуи в говно! И там кончают! И он теперь вляпался
в точно такое же говно…
Пашка пошатнулся, почти теряя сознание от отвращения к самому
себе. Хорошо, что Толику поддержал. Он понял, что пацану реально
плохо – стоит бледный, трясущийся, взгляд бессмысленный – и
Толику это очень не понравилось.
- Сейчас мы вытрем все гавно, - заверил он Пашку.
Схватил со стола какую-то газетку, разорвал, сунул в руку брату,
уже соскочившему с дивана. Антошка, поняв, принялся поспешно
оттирать грязный член от своих какашек.
И задел углом бумаги за уздечку мокрого хуя.
- Ай! – взвыл Пашка. У него в глазах блеснули слезы.
- Не надо, не три! – решил Толик. - В ванную его веди!
И сам схватил Пашку за руку, поволок в коридор.
Под струей воды член быстро избавлялся от всего налипшего,
но Пашка все еще оставался бледным, потерянным.
Подняв глаза, он, наконец, заметил, что стоит голый перед каким-то
посторонним парнем.
Застыдился, попытался прикрыться ладонями, но тут же отдернул
руки – прикасаться к своей коже, которая только что была покрыта
чужим говном, по-прежнему было очень противно.
- Я… Вы извините… - жалко улыбаясь проговорил он. Вприпрыжку
бросился в комнату, торопливо натянул на влажные бедра трусы,
штаны. Кое-как заправил рубашку. Подхватил портфель с пола.
Антошка с Толиком молча смотрели на него, не зная что сказать.
- Я… пойду? – тихо спросил Пашка. И, не дожидаясь ответа, выскочил
за дверь.
А когда входная дверь захлопнулась, голый Антошка поднял на
брата испуганные глаза:
- Я ведь все сделал как надо…
- Жопу надо чаще мыть! – рявкнул Толик.
Но увидев, как сжался Тошка от его крика, вздохнул, улыбнулся
через силу, притянул к себе тщедушное тельце братика. – Ладно,
не переживай. Он еще вернется. Еще сам попросится с тобой поебаться!
Но сам Пашка был уверен в обратном.
Он быстро шагал прочь от дома, в квартире которого только что
произошло ЭТО. То, чему не было названия, но от чего осталось
ощущение – унизительное, мерзкое ощущение.
Пашка почти бежал – как можно дальше от этого дома. От этого
квартала. От этой улицы. И как можно скорее.
Он мечтал об одном: скорее пропасть домой, принять ванну -
нет десять, сто ванн! – и смыть, смыть с себя всё происшедшее.
Навсегда. Он готов был драить себя с порошком, скоблить, чистить,
готов был не то что смыть - из шкуры своей выпрыгнуть, только
бы избавиться от ужасных воспоминаний о мелких каловых комочках,
липнущих к коже.
Он не выдержал, и вправду помчался большими прыжками, пытаясь
убежать. Да разве убежишь от себя?
©Пимыч
