Двоилось. В глазах.
Это был нехороший знак: значит, выпито слишком много.
Павел Сергеевич с трудом выбрался из такси, не глядя
взял протянутую сдачу – пересчитывать сил не было. Да
он и позабыл уже сколько запросил таксист и какая денежка
была отдана водиле.
Ноги временами слабели и подламывались: переходя через
газончик Павел Сергеевич едва не рухнул коленями в лужу
– но удержался. Саженец газонного деревца помог. Саженец
вряд ли теперь выживет – сломался, болезный, но ведь
помог…
Ударившись о косяк дверей подъезда, Павел Сергеевич прицельно,
по-снайперски попал в открытую пасть лифта, всей ладонью
надавил на кнопку этажа (слава богу, она была крайняя
– верхняя), утомленно привалился к полированной стенке.
Ох и худо ему сегодня ночью будет…
А все бабы виноваты – споили. Они ж мерзкие, они хотят,
чтоб только про них тосты говорили. Даже на 23 февраля.
Он и пел соловьем – как единственный представитель мужского
рода в отделе: «Ах, всё ради вас, красавицы, ведь для
нас, мужчин, один смысл жизни – чтоб вам, дорогие наши
женщины, было хорошо!..» И каждый раз – стоя. И обязательно
– до дна. Тьфу!
Павел Сергеевич хотел сплюнуть, но слюны вовремя не набралось,
да и лифт остановился, открывая двери.
Пришлось подниматься, вываливаться наружу.
На площадке кто-то стоял, курил.
Павел Сергеевич прищурился, пытаясь сфокусировать взгляд.
Узнал, выдавил улыбку:
- О, Пашуля! Тезка! С праздником тебя!
Пашке Симакову, сыну соседки-Вальки скоро должно было
исполниться четырнадцать. А мечтал о нем Павел Сергеевич
уже года два – с тех самых пор как прикупил крохотную
однокомнатную квартирку здесь, в заводском, так называемом,
малосемейном доме.
Бывшем заводском. Теперь квартиры поприватизированы,
да и на заводе из жильцов мало кто работает – некогда
славное предприятие еле дышит. Вот и Валька-соседка,
уборщицей пристроилась где-то в центре города. Теперь,
ездит черт-ти куда, на транспорт жалуется. А сынок ее…
Эх, хорош сынок. Она его то и дело посылает денег занять
у Павла Сергеевича. Но всегда отдает.
Пару месяцев назад Павел Сергеевич завел с Пашкой-тезкой
разговор о том, что можно ведь любить не только женщин,
но и… нет не мужчин, но мальчиков…
Ведя этот разговор, он заикался и, по-видимому, мучительно
краснел. И вообще вел себя неподобающе. Результат беседы
оказался предсказуемым:
«Вы что, гомик?»
«Нет, нет!» – заволновался Павел Сергеевич, но с тех
пор Пашка отворачивался при встречах, не здоровался –
только если мать, оказываясь рядом, напоминала о приличиях,
бурчал: «Здрасти».
Вот и сейчас Пашка лишь обернулся на подъехавший лифт,
а сказать –ничего не сказал. Дым пустил из ноздрей, в
упор глядя на Павла Сергеевича – и всё.
- Зря ты, Пашуля, куришь… - попенял ему Павел Сергеевич,
- в твоем возрасте это особенно…особенно…
Что именно «особенно» он тут же забыл. Коленки снова
ослабли, тело съехала по стеночке, Павел Сергеевич утомленно
присел на корточки прямо возле закрывшихся дверей лифта.
- А чо возраст? - вдруг проговорил Пашка.
Голос его раздался совсем близко. Павел Сергеевич с трудом
поднял голову – Пашка уже, оказывается, стоял почти вплотную,
и его синенькие джинсы были прямо перед лицом мужчины.
- А чо, - повторил Пашка ломающимся баском, - я уже в
возрасте! Я ебаться хочу.
Павлу Сергеевичу трудно было реагировать на его слова
– и без того приходилось делать два дела одновременно:
пытаться устранить удвоение всех окружающих предметов
(в том числе – и Пашки), при этом стараясь остановить
начавшееся вдруг плавное вращение окружающего пространства.
С пространством было трудно – оно никак не хотело останавливаться,
поэтому сил на анализ Пашкиных слов просто не оставалось.
Не дождавшись ответа, пацан снова произнес – уже с напором:
- Я ебаться хочу! – и еще ближе придвинулся промежностью
к лицу мужчины, почти касаясь теперь гульфиком его носа.
Еще четыре часа назад подобные слова (и, тем более, действия!)
вызвали бы целую бурю эмоций в чувствительной душе Павла
Сергеевича, но сейчас он уловил только одно – Пашка от
него чего-то требует и почти приказывает.
А раз требует – надо выполнять.
С трудом поднявшись на ноги, Павел Сергеевич двинулся
в коридор малосемейки, осторожно придерживаясь за стенку.
Пашка оказался более быстрым: он обогнал мужчину и распахнул
ближайшую дверь, явно приглашая зайти.
Заглянув, Павел Сергеевич попятился. «Это не моя комната»,
- хотел он сказать, пытаясь предотвратить возможную ошибку.
Пацан, видя его заминку, буркнул:
- Давай, заходи, мамки нету, до завтра уехала.
«Это, наверно, комната Вальки-соседки», - догадался Павел
Сергеевич. Проверить догадку было трудно – он уже втиснулся
в крохотную прихожую (такую же как у него, только обои
розовые, а не зеленые), из которой вели три двери – в
кухоньку, в ванную, совмещенную с туалетом и в, собственно,
комнату.
- Пиво будешь? – в дверях кухни стоял Пашка, отхлебывая
из горлышка полторашки.
«Пиво? – засомневался Павел Сергеевич. – После водки
и коньяка?..»
- Держи! – пацан уже налил немного пенной жидкости в
граненый стакан, протянул.
- Я… переобуться… - попросил Павел Сергеевич, стягивая
ботинок.
- Босиком иди, - бросил, отворачиваясь, Пашка. Двинулся
в глубину комнаты, присел там на дивачик, глядя как мужчина
мучается, пытаясь справиться со шнурками на втором ботинке.
- Я… вот… - сообщил Павел Сергеевич, пролезая в дверной
проем.
Проем явно штормило, дверная рама болталась, как на ветру,
била его своими косяками – сначала заехала по правому
плечу, потом по левому, а после так наподдала в бедро,
что он влетел к комнату, едва успев затормозить у стола
в центре комнаты: схватился за его край – да так и держался,
покачиваясь.
Пацан усмехнулся, поднес полторашку к губам – но, видать,
слишком резко: пиво плеснулось не в рот, а на рубашку,
расплылось мокрым пятном.
- Ёб! – энергично произнес Пашка, подскакивая с дивана.
Схватил со стола, какую-то тряпку, начал поспешно промокать
грудь.
- Сними рубашку… - посоветовал мужчина, по-прежнему опираясь
на край стола.
Совет дался ему дорого: пространство вокруг опять накренилось,
готовясь начать вращение.
- Сними, - еще раз кивнул мужчина, с трудом обретая равновесие.
А обретя, так расхрабрился, что попытался поучаствовать
в снимании.
Участие проявилось в том, что Павел Сергеевич протянул
руку к Пашкиной талии, взялся за ремень на джинсах и
начал его вытаскивать, одновременно пытаясь расстегнуть.
Разумеется, из этой затеи ничего не вышло.
Пацан отодвинул его руки, сам расстегнул ремень, стянул
джинсы, снял рубашку, остался в одних облегающих плавочках.
Подумал, стащил и их, бросил в угол дивана.
Упёр руки в боки, ноги чуть расставлены.
Так они и стояли друг против друга: голый пацан и одетый,
покачивающийся мужчина.
Первым не выдержал пацан. Выпятил живот, приказал:
- Соси!
Павел Сергеевич видел его не четко – двоение окружающих
предметов не только не прекратилось, но даже усилилось.
Глаза все труднее удавалось сводить так, чтобы опознать
перед собой хоть что-то.
Однако, приказ получен.
Мужчина рывком, стараясь не терять равновесия, шагнул
к пацану, опустился на колени, на ощупь нашел на гладкой
мальчишеской коже место, где ноги сходились к животу,
губами захватил что-то торчащее, вздыбленное, втянул
поглубже в рот. Всосал, склоняя голову. Отвел лицо, давая
выскользнуть стерженьку из губ. Снова насадился на упругий
стячок.
Из прочитанных порнографических рассказов он твердо усвоил:
ни в коем случае нельзя задевать член зубами, и теперь
все усилия его были направлены на то, чтобы запрятать
свои зубы куда-нибудь поглубже.
По-видимому, это удалось. Пацан не выражал отрицательного
отношения к начавшемуся действию, и даже со стоном потребовал:
- Сильней соси!
Павел Сергеевич как можно быстрее принялся кивать, всасывая
и выпуская изо рта отросток. Между языком и нёбом ощущалось
движение чего-то продолговатого, с солоноватыми потеками.
«Так надо!» - почти безучастно думал мужчина.
Пашкин член был невелик, и даже когда Павел Сергеевич
утыкался в мальчишеский живот, продолговатый предмет
не доходила до горла.
- Сильней, давай!.. – задыхающимся голосом распорядился
Пашка. – Быстрей, я сказал!..
Мужчина попытался выполнить его приказ, но тут произошло
непредвиденное – это можно и нужно было предвидеть, но
Павел Сергеевич был слишком неопытен и слишком пьян,
чтоб предвидеть хоть что-то.
Короче говоря, он подавился Пашкиным лобковым волосом.
Волос на лобке у пацана было всего раз два – и обчелся,
но один все-таки оказался вырванным в процессе минета
и теперь чужеродной ниткой потянулся по языку, вызывая
неудержимый приступ тошноты.
Павел Сергеевич резко вскочил, на подламывающихся ногах
бросился в сторону сортира. Еле добежал, рывком распахивая
дверь – и его вывернуло в унитаз.
И еще раз. И снова.
Когда пароксизмы рвоты перестали сотрясать его тело,
он наклонился к ванной, потной, трясущейся ладонью с
трудом отвернул тугую ручку крана, припал к хлынувшей
струе.
Вода пошла застоявшаяся – тухлая, ржавая, но в этот момент
и она была верхом блаженства. А когда немного стекла,
и в рот Павлу Сергеевичу ударила холодная, чистая влага
– стало совсем хорошо.
Насытившись сантехническими удобствами, дернув слив туалетного
бачка, мужчина устало выпрямился. Провел мокрой прохладной
ладонью по горячему лбу. Шагнул назад, направляясь в
комнату.
Но передумал. Увидел на кухне приоткрытую форточку, подошел,
жадно вдохнул бодрящий морозный воздух.
И тут ему стало холодно.
Да не просто так, а смертельно знобко. Неудержимая дрожь
заколотила его, зубы с лязгом застучали друг об друга,
руки, локти, все тело затряслось как при падучей болезни.
- М-мне-е ххоллоднооо… - сообщил сам себе Павел Сергеевич.
Проковылял в прихожую, стащил с вешалки свое пальто (и
когда только оно успело попасть на вешалку?), накинул
на плечи.
Озноб не прекращался.
- Я зззамммееерззз, - пожаловался мужчина, протискиваясь
в комнату.
Ему никто не ответил.
Пашка безучастно лежал на диване, отвернувшись. Его с
головы до ног покрывало теплое ватное одеял.
- М-м-можнннно-о я кккк теббббеее?.. – попросился Павел
Сергеевич.
Не дождавшись ответа, примостился рядышком, пытаясь укутаться
в свое пальто.
Не помогло – дрожь сотрясала тело по-прежнему.
Павел Сергеевич просунул трясущиеся, окоченевшие руки
под ватное одеяло – и вдруг наткнулся на теплое, даже
жаркое – на голую коду пацана.
- Я чччуть-чччуууть… - промямлил Павел Сергеевич, жадно
прикладывая ладони-ледышки к половинкам попы мальчика,
греясь как возле печки.
Возражения не последовало. А дрожь, между тем, стала
униматься.
Ободренный успехом, мужчина просунул руки еще дальше.
Обнял мальчишескую грудь, погладил уложенные друг на
друга бедра. Пощупал промежность и – о, сюрприз! – обнаружил
стоячок Пашкиного писюна.
Смертельный холод разом отступил. Мужские пальцы осторожно
обхватили мальчишеский стерженек, бережно скатили шкурку,
обнажая головку.
Сама головка оказалась на ощупь очень мягкой, чуть скользкой
от сочащейся из нее влаги. Эту гладкую мягкую прелесть
хотелось гладить и мять подушечками пальцев бесконечно.
Но Пашка протестующее дернулся и мужчина переместил ладонь
ниже – на напряженные пещеристые тела члена.
«Надо бы подрочить…» - вяло подумал мужчина. Но как это
сделать? Себе Павел Сергеевич дрочил регулярно, иногда
по нескольку раз в день, но опыта с дрочкой другому человеку
у него не было. А уж тем более с дрочкой столь небольшого
стерженька. Павел Сергеевич оказался в затруднении: чуть
сдвигаешь ладонь вниз – она уже уперлась в лобок. Чуть
поднимешь вверх – тут же в кулаке оказывается мягкая,
нежная головка, которую вроде бы нельзя трогать…
Он попытался «погонять шкурку», не выходя за пределы
столь ограниченного пространства – диван на это недовольно
заскрипел, закачался…Но диван – это полбеды. Хуже, что
одновременно с диваном и все внутри Павела Сергеевича
пришло в движение. Что-то в животе заколебалось, заколыхалось,
подступило к горлу – и это был новый приступ тошноты.
Павел Сергеевич ракетой сорвался с места, в два прыжка
преодолел расстояние до унитаза, согнулся над его воронкой,
изрыгая что-то вонючее, смрадное… Потом опять… И опять…
А потом изрыгать вроде бы нечего стало. Но тело продолжало
мучительно сотрясаться, выдавливая горечь желчи.
А когда и выдавливать ничего уже не удавалось, Павел
Сергеевич просто лег щекой на прохладный валик грязного
унитазного края, мечтая только об одном: чтобы скорее
это закончилось…
Но это всё не заканчивалось. Безумная, все поглощающая
тошнота красноватым сумраком застилала глаза, заполняла
все уголки и закоулки окружающего мира…
А когда она все-таки отступила, и мужчина дрожащей рукой
обмыл лицо, мальчик все так же лежал на диване, безразлично
отвернувшись лицом к стенке.
Мужчина на ватных ногах проковылял к нему в комнату,
забрал свое пальто, просипел:
- Мне надо отлежаться…
Прошаркал в прихожую. Сил надевать ботинки не было, поэтому
он просто взял их в правую руку и в одних носках вышел
в общий коридор – искать свою дверь.
Дверь нашлась на удивление быстро. И даже ключом в замочную
скважину удалось попасть с первого раза. А когда дверь
захлопнулась за спиной, Павел Сергеевич просто уронил
на половичок всё, что держал в руках – и пальто, и ботинки,
протиснулся в кухню, достал из холодильника минералки,
из-под стола вытащил тазик (на случай тошноты), отволок
это в к своему дивану (совсем не такому, как в комнате
Пашки, а большому, родному, уютному) – и приготовился
мучаться всю ночь.
Ночь оправдала худшие его ожидания.
Только-только ему удалось задремать под мягким пледом,
как позвонила мама.
Благо телефон был предусмотрительно положен рядышком
– на тумбочку возле дивана, далеко тянуться не пришлось.
Мама пространно поздравила его с 23-м февраля, спросила,
как дела на работе.
- Всё нормально, - Павел Сергеевич постарался, чтоб голос
звучал ровно и спокойно.
Полностью справиться с артикуляцией все-таки не удалось,
мама заметила странность интонации, но поняла ее по-своему:
- Ты уже спишь? Так рано? Ведь еще нет и девяти вечера!
- Прилег, - лаконично подтвердил Павел Сергеевич, стараясь
не обращать внимания на бьющую в висок пульсацию головной
боли – как и на вновь поднимающуюся волну тошноты.
- Ладно, спи, - разрешила мама и отключилась.
Павел Сергеевич постарался подышал глубоко носом, уговаривая
организм не беспокоиться: все в порядке, если начнется
рвота тазик недалеко…
Уговорить удалось. Он снова погрузился в спасительную
дремоту.
И тут пошли смски. Одна за другой. Его вдруг решили поздравить
с 23-м февраля все знакомые. Поздравления валились с
интервалом в полчаса-час.
Павел Сергеевич поставил телефон на минимальную громкость,
но треньканье приходящих смсок все равно разрывало хрупкую
защиту целебного сна.
Последним проэсэмэсил совсем уж отдаленный знакомый –
гей, с которым Павел Сергеевич как-то познакомился в
аське, и даже встретился разок в реале, но позорно сбежал,
когда запахло сексом.
Гей тоже поздравил, но завершил свое послание нетрадиционно,
как и полагается гею: «Я тебя люблю!»
Павел Сергеевич несколько секунд таращился на эту надпись,
не в состоянии понять: о чем это он?
Потом взглянул на время. Без пяти два.
«Кому не спится в ночь глухую?»
И тут вдруг – о, счастье! – обнаружилось, что головная
боль исчезла. Развеялась! Да и выматывающая тошнота куда-то
делась.
Мужчина осторожно сел, разворачивая кокон пледа. Откинулся
на спинку дивана, передыхая.
«Пять минут, полет нормальный!»
Поднялся, прошлепал босыми ногами до туалета, облегчил
мочевой пузырь.
Вернулся на диван. Отхлебнул минералки.
«Ночь нежна»…
Взгляд, побродив по комнате, уперся в компьютер.
«А не зайти ли в Интернет?» - Павел Сергеевич любил посидеть
ночью в Сети, качая мальчиковую порнуху.
Но сейчас, как только ему представилось, что он будет
искать фотографии обнаженного мальчишеского тела – в
памяти немедленно всплыло ощущение мягкой Пашкиной головки
в пальцах. И Павла Сергеевича снова замутило. При этом
на душе стало дурно. И стыдно. И гадко.
Опасаясь возврата рвотных позывов, Павел Сергеевич торопливо
распрощался с мыслью о компьютере, привстал, взял из
книжного шкафа первый попавшийся томик – это оказался
очередной детектив Устиновой – погрузился в чтение.
Не включил компьютер он и
на следующий день. Ведь стоило ему подумать о виндосовской
заставке на экране, как ассоциативный ряд тут же приводил
его к мысли об обнаженном теле, а следом – к воспоминаниям
о голом Пашке. Пашка, отвернувшись к стенке, брезгливо
ждал, когда Павел Сергеевич насадится рта на его писюн.
И следом за этим воспоминанием накатывала тошнота и отвращение
– к себе, к миру, к жизни.
А этого отвращения допускать было нельзя – суицидальные
попытки у Павла Сергеевича уже были.
На третий день этого странного воздержания мужчина задался
вопросом: «Не стал ли я импотентом?»
Ответа он не нашел. С одной стороны, утренний стояк по-прежнему
имел место, но – с другой – мысль об онанизме приводила
почти в животный ужас: за ней следовал весь ряд воспоминаний
о Пашке, о бешеной рвоте, о мягкой мальчишеской головке,
о безудержном стыде и еще черт-ти о каких отвратительных
гнусностях.
Павел Сергеевич даже на свой собственный член старался
теперь не смотреть – отворачивался, стоя над унитазом.
Какая уж тут дрочка!..
На пятый день, возвращаясь
с работы, он заметил перед подъездом группку мальчишек
и девчонок. Они о чем-то громко перехихикивались – и
среди них стоял тезка-Пашка.
Павла Сергеевича больно – но привычно… – резануло то,
как торопливо отвернулся пацан, едва заметил приближающегося
соседа.
А через двадцать минут в дверь Павла Сергеевича позвонили.
На пороге стоял все тот же Пашка.
- Мамка просит пятьсот рублей, - не глядя на мужчину,
сказал он, - у нее зуб болит, ей к зубному надо.
- Сейчас, - кивнул Павел Сергеевич.
Отвернулся, полез за кошельком. А сам подумал: как же
это отвратительно – черные редкие усики, пробивающиеся
на верхней губе того, кто еще вчера был безусым пацаненком.
Как он мог мечтать о сексе, когда все так отвратительно,
так невыносимо противно – до дрожи, до тошноты.
А закрыв дверь, задумался: как избавиться от неприятного
осадка на душе?
Раньше хороший сеанс онанизма всегда помогал ему избавиться
от ненужных мыслей и забот, но теперь-то фантазии о голых
телах, завязавшихся в сексуальный узел похоти, не вызывал
у него ничего, кроме приступа томительной дурноты! Что
же делать?..
©Пимыч
|
