1
Щепки
расплылись, потом соединились под углом, образовав латинскую
букву «v». Или русскую «л».
Славик попробовал дотянуться до буквы веточкой, но лодка качнулась, и он чуть
свалился в речку – в самый в последний момент успел спрыгнуть
с носа на дно лодки.
Была ранняя осень, под щепками,
постепенно удаляющимися друг от друга, на глубине прогладывал
бурый ковер мягкого ила – оказаться в его объятиях было
бы не радостно. Достаточно и той жижи что успела заплеснуться
в ботинок со дна лодки. Ноге стало мокро, неуютно и мальчик
даже хотел вылезти на берег, выбросив ветку в речку вслед
за щепками, но лодка продолжала качаться. И это оказалось
довольно интересно: раскачивать ее еще сильнее. Забравшись
на среднее сидение, Славик широко расставил ноги и качнул
лодку еще. И снова. И вот уже лодка, как кресло-качалка,
переваливается с боку на бок почти зачерпывая воду бортами.
Отчего речная гладь покрывается ребристыми волнами, которые
легкими шлепками бьются о железную стенку дебаркадера.
Будто аплодируя.
Впрочем, Славик не нуждался в
аплодисментах. Он вообще ни в чем не нуждался. Он был гордый
человек, пять классов образования, начало шестого. И еще
у Славика была семья. Была мама, был отчим, которого следовало
называть папой. Была отдельная кровать в отдельном уголке
их нового однокомнатного дома.
Дом на самом деле был далеко
не новый – развалюшка еще та! – но их семья переехала в
него лишь месяц назад, и для них дом считался новым.
Вот в этот дом и нужно было сейчас
вернуться - переодеться в домашние тапочки, достать с полки
какую-нибудь книжку… И мальчик так бы и сделал, был бы
сегодня понедельник. Или любой другой день недели кроме
воскресенья.
Но сегодня было воскресенье,
и с этим ничего нельзя поделать – книжка отменялась: «папа»
не любил, когда Славик сидел над книжкой. У «папы» были
свои счеты с печатным словом – счеты профессионального
журналиста и почти даже писателя, которому враги «не дали
ходу». Это была частая тема его рассуждений – о том, что
ему «не дали ходу». И теперь «папа» строго следил, чтоб
его новоявленному сыну книжки не помешали в жизни так,
как они помешали ему самому. Вот и стало в их доме аксиомой,
что чтение очень вредит здоровью, мешая детскому организму
развиваться. «Не будь книжным червем!» - периодически восклицал
папа, замечая, что Славик склонился над столом и украдкой
перелистывает страницы.
Лодка, привязанная тяжелой цепью
к специальному железному штырю в глинистом берегу, чуть
развернулась и стукнулась о борт другой такой же лодки
– их тут был целый выводок. Огромная туша дебаркадера защищал
эту небольшую заводь от ветра, и лодки гроздьями свисали
в темную воду.
Мальчик перепрыгнул на соседнюю
лодку. Потом на следующую. За его спиной деревянный стук
сталкивающихся лодок отмечал пройденный путь. Волнение
в тихой заводи нарастало, перепрыгивание на каждую следующую
лодку требовало все большей ловкости, и Славик увлекся
так, что поначалу не обратил внимания на грозный окрик
с дебаркадера:
- Ты что там хулиганничаешь,
а?
А когда обратил – было уже поздно:
мужичок-сторож вприпрыжку бежал к нему по качающимся мосткам,
перекинутым с дебаркадера на берег, отрезая пути к отступлению.
Славик соскочил с лодки на твердую
почву, оглянулся. Можно было попытаться ломануться через
кусты – оскальзываясь на крутом склоне, рискуя расцарапаться
и порвать курточку (единственную, между прочим), но даже
не это не позволило ему удариться в бегство - а гордость.
Действительно, с какой стати
бежать и спасаться? Что за преступление он совершил? Ничего
он не совершил!
И Славик остался стоять. Только
напрягся немного, выпрямился и сунул замерзшие кулачки
в карманы.
- Ты тут чего это?.. – подбегая,
продолжал выкрикивать мужичок. – Ты это зачем?..
Славик слушал выкрики молча.
Потому что и сам мужичок был плюгавенький - в грязном ватнике,
промасленных штанах, кирзовых сапогах – да и выкрики его
были бессмысленные. Что за чушь он спрашивает? Ведь прекрасно
же сам видел все, что делалось. Славик при всем желании
не смог бы добавить что-то к уже увиденному.
Да и не было у Славика никакого
желания добавлять. Поэтому он просто стоял и ждал приближающегося
сторожа.
Если б не напряженная сутулость,
то в его позе сквозило, возможно, открытое высокомерие.
- Ты чего тут?.. – мужичок не
добежал до мальчика всего несколько шагов, неловко остановился,
переминаясь с ноги на ногу. – Зачем хулиганничаешь-то?
Мальчик пожал плечами. Почти
с презрением. Жалкий мужичонка, пытающийся показать свою
власть сторожа – как это противно!
- Ты ведь так и упасть мог!..
– неуверенно проговорил сторож. – Поранился бы, зашибся…
Так же нельзя же ж…
Мальчик кивнул. Нельзя так нельзя.
Если мужик хотел провести с ним воспитательную работу,
то вот – провел. Теперь разговор можно бы считать и оконченным.
- Ты это – ты осторожней… - неуверенно
добавил сторож, почему-то отводя глаза. – Тут это… не надо
баловаться тут…
Славику стало скучно и противно.
Так противно, что он даже ответил – только бы прекратить
наконец эту комедию с воспитательным процессом:
- Да, - сказал он. И даже повторил,
чтобы мужичок точно уж понял, что разговор окончен. – Да.
И бочком-бочком пошел вдоль склона,
стараясь протиснуться мимо грязного мужичка – протиснуться
так осторожно, чтоб не дай бог не запачкаться об его фуфайку.
Сторож даже не пытался остановить
его. Наоборот, он чуток посторонился, пропуская мальчика.
А потом спросил в удаляющуюся
спину:
- Ты, это… ты, может, на лодке
хотел покататься?
Славик остановился, обернулся,
снова взглянув на мужичка. Слишком уж голос у того был
странный. Что в нем было – просьба? Или даже мольба?
А Славик был вежливым мальчиком
и понимал, что нельзя уходить, когда тебя умоляют.
- На лодке - хотел, да? – повторил
сторож, ободренный оказанным вниманием.
Ни на какой лодке Славик кататься
не хотел. Он на них вообще никогда не катался – негде было.
Их семья (тогда еще без «папы») жила в маленьком степном
городке, где и пруда-то толкового не было. Но сейчас был
не тот момент, чтоб отказываться. Славик чувствовал, что
сторож почему-то очень хочет – даже ждет и надеется на
желание мальчика покататься. И это желание надо выразить.
Хотя бы из вежливости.
И Славик выразил. Не словами
- слов и так было потрачено слишком много на этого грязного
мужичка – нет, Славик просто кивнул.
Утвердительно.
Сторож нервно потянул из кармана
ватника мятую пачку папирос, но не закурил, а торопливо,
будто опасаясь опоздать куда-то, сказал:
- Так ты, это – если хочешь,
так ты приходи, можешь покататься! Только по лодкам не
прыгай… Тут одна лодка моя. Вот эта! – он указал на ничем
не примечательную, посудину. – Если хочешь – бери, катайся!
Только ключ у меня возьмешь – и пожалуйста! Хочешь – прямо
сейчас возьми.
- Нет, сейчас – нет, - покачал
головой Славик. Этого только не хватало – в какую-то лодку
лезть! – Я в ботинок воды набрал. Надо домой идти. Чтобы
не заболеть.
Он специально подбирал самые
простые слова, объясняя этому чумазому элементарные вещи.
Он мог бы и сказать так, как это было привычно, Славик
знал за собой этот недостаток - увлечение книжными выражениями.
«Папа» на это не раз указывал, и Славик по мере сил боролся
с собой.
- Это, да! Конечно! – сразу согласился
сторож. – Болеть зачем же? Надо пообсушиться. Ты где живешь-то
– далеко?
- Рядом. Вон там, - мальчик показал
на один из домиков, лепившихся по довольно крутому берегу.
- Тогда беги скорей! – озабоченно
приказал сторож. – А как захочешь покататься – приходи.
Меня спросишь – Саныча. Да я в каптерке завсегда почти
сижу! Прибегай. Я тебе ключ-то и дам! А сейчас шустрей
давай! Чтоб не заболеть!..
- До свидания, - вежливо попрощался
Славик.
Бежать он, конечно, не стал,
но пошел в гору довольно быстро.
2
- Слава, ты опять сел за книжки? – окликнула мама через плечо.
Она доставала из тумбочки белье,
предназанченное для стирки. Переполненная машинка натужно
гудела, и серые пенные волны то и дело выплескивались из-под
крышки на щелястый деревянный пол.
- Нет, я уроки делать буду, -
вздохнул Славик и даже вытащил из портфеля какой-то учебник.
Садиться за уроки совсем не хотелось. И еще не хотелось
– гораздо больше, чем за уроки – чтоб мама повторяла слова
«папы». А она это делала все чаще.
- Любочка, принимай работу! –
возвестил «папа», появляясь в дверях.
- Посадил вишни? – мама улыбнулась,
несмотря на усталость.
- Все пять саженцев, - удовлетворенно
кивнул «папа». – Будет нашему отличнику к весне вишневая
аллея во дворе!
- А он как раз за уроки сел,
- похвастала мама.
- Это хорошо, - одобрил «папа»,
- заодно и немецким займемся.
- Самое время, - усмехнулась
мама. – А то дневник «отличника» не блещет пятерками по
немецкому. Что странно – папа свободно говорит по-немецки,
а сын тройки из школы приносит.
Они вдвоем понимающе засмеялись,
а Славик сказал:
- Я уже сделал дойч.
- И что ж ты с ним сделал? –
весело уточнил «папа». – Бедный, бедный «дойч»…
- Упражнение сделал. Написал
уже.
- Покажи, - «папа» склонился
над раскрытой тетрадкой. – Ну-у, брат… Такие упражнения
делать – это ты не многому научишься. Шесть строк! А давай-ка
для начала переведи вот этот текстик! – он ткнул пальцем
в учебник.
- Мы еще не проходили этот текст,
- попытался возразить Славик.
- Поэтому я и говорю: переведи.
Какой смысл переводить то, что уже переведено? Только через
трудности люди вырастают над собой!
Пафос был понятен. Славик обреченно
потянул к себе немецко-русский словарь.
3
. Тучки были длинные и рваные – как тряпки. Они стремительно волоклись над
головой, обещая ветер, которого внизу, у реки почти не чувствовалось. Славик
понимал - сегодня совершенно неподходящий день для начала освоения лодки
этого, как там его… Саныча, что ли? Но Славику приспичило именно сегодня.
Больше недели прошло – да, он познакомился со сторожем дебаркадера в позапрошлое
воскресенье - но только сегодня вдруг проснулся с мыслью, что если все сделать
быстро, бегом вернуться из школы, не тратить время на обед, то времени останется
вполне достаточно чтоб взять лодку и успеть покататься до возвращения мамы
с работы. И уж тем более до возвращения с работы «папы», который теперь устроился
на завод простым слесарем и очень гордится этим.
Пускай себе гордится, а Славик
пойдет, возьмет лодку и будет грести. И накачает мускулы
так, что никто уже не скажет про него - «задохлик». Даже
«папа».
По дебаркадеру сновали люди.
Такие же как сторож-Саныч – в грязных сапогах и рваных
фуфайках, из которых торчали бурые клочья ваты. Славик
прошел по качающимся мосткам, оказался под крышей дебаркадера,
свернул в широкий коридор и остановился на пороге большого
зала, заполненного массивными станинами, гигантскими тисками,
сверлильными станками, верстаками с дисковыми пилами –
глаза разбегались от их обилия.
Только сейчас Славик сообразил,
что здесь, на дебаркадере, наверно располагается часть
судоремонтных мастерских. На зимовку в этой широченной
излучине реки, которая называлась странным словом «затон»,
становилось множество судов и барж. Их ведь надо было ремонтировать!
- А где Саныч?.. – неуверенно
поинтересовался Славик у одного из работяг.
- Какой такой Саныч?
Славик понял, что свалял дурака
– а сколько здесь может быть Санычей? Да сколько угодно!
Надо делать ноги, а не искать иголку в стоге сена.
- А я здесь, здесь! – раздался
радостный голос, и из-за поворота узкого бокового коридорчика
выскочил искомый сторож. Он улыбался. – На лодке прокатиться
хочешь, да, хлопчик?
Славик кивнул, разглядывая сторожа.
Пожалуй, если б сам Саныч не отозвался, то Славик мог бы
его и не узнать. Лодку Саныча он более-менее запомнил –
она стоит возле большого такого валуна и номер на ней выведен
синей краской – а вот самого Саныча запоминать Славику
как-то не пришло в голову. Сторож и сторож, ничего запоминающегося.
- Здравствуйте, - запоздало подал
голос Славик.
- Ага, здорово, хлопчик! – радостно
откликнулся тот. – Пойдем в каптерку, там у меня ключ.
Сюда проходи!
Сторож кивнул в коридорчик, из
которого только что вышел, жестом пригласил туда Славика.
Уважительным таким жестом. Будто хотел поддержать под локоток.
«Как взрослого приглашает», - почему-то подумал Славик.
И решил, что хоть Саныч и обыкновенный грязный сторож,
но человек неплохой. И не жадный – лодку дает.
И тут же оказалось, что как раз
жадный - вручая ключ, Саныч попросил:
- Только ты его не потеряй! В
карман поглубже положи!
Славика обидело такое недоверие.
И обида лишь возросла, когда
Саныч после ключа вручил ему также и совок. И с тем же
пожеланием:
- Не потеряй только!
- А зачем он мне? – неприязненно
поинтересовался Славик, разглядывая цилиндрический самопальный
совок с короткой ручкой.
- Ну как… - удивился Саныч. –
Воду черпать. Из лодки-то. Она ж там набралась из речки,
ты ж не будешь ногами в воде сидеть?
«Так это еще и воду вычерпывать
надо? – вслух Славик конечно этого не сказал - из вежливости,
но уголки губ брезгливо поджал. – А почему бы вам самому
ее не вычерпать?»
Увидев изменившееся лицо мальчика,
Саныч поспешно пояснил:
- Там не много воды, не бойся!
Но ведь набралось же! Я-то ведь не знал, что ты сегодня
придешь…
На душе у Славика по-прежнему
было неприятно, но отступать он не собирался. Раз запланировано
катание, значит так тому и быть.
- Погодь, - придержал его за
край куртки Саныч. – А весла?
Открыл в коридорчике еще одну
дверцу, из темного чуланчика извлек два огромных весла
– раза в полтора выше Славика.
- Держи!
Мало того, что весла были длинные,
так еще и тяжелые. Они как-то не хотели помещаться в руках
одновременно с ключом и совком.
- Пойдем, я тебе провожу сначала,
- решил Саныч, забирая у Славика весла, - все покажу...
- Я долго кататься не буду, -
почему-то посчитал необходимым предупредить Славик.
- Да сколько хошь катайся! –
улыбнулся Саныч. – Хоть до темноты!
«Не жадный все-таки», - подумал
Славик.
4
Кататься Славику понравилось.
Почти каждый день он теперь приходил к Санычу, брал лодку и уплывал на широкое
зеркало затона, на простор между небом и водой. Только
безлюдные как «летучие голландцы», стояли вокруг на предзимнем
приколе баржи. Огромные по сравнению с крохотной лодочкой.
Забраться на них было невозможно
- борта уходили ввысь железными крепостными стенами, оканчиваясь
металлическими поручнями где-то в небе, над головой. Да
и не было необходимости взбираться на них: тихо поскрипывали
весла в уключинах, мягко плескалась серая речная вода за
бортом – Славик не желал тревожить этот сюрреалистический
покой. Он тихо плыл среди барж, как в стае неприступных,
но заброшенных средневековых крепостей.
Вода хлюпала об их стены - и
о борта лодочки. И Славик чувствовал себя на равных с окружающими
махинами. В их компании он был свой – такой же одинокий,
такой же неприступный и брошенный всеми.
Он плыл, и какая-то сжатая пружина
расправлялась в душе. Со сладким удовольствием он работал
веслами - и ничего не боялся. В затоне ему нечеого было
бояться.
Даже однажды, когда он вышел
в плавание во время сильного ветра, поднимавшего полуметровые
валы – и то не испугался. Выгреб из-за дебаркадера, изо
всех сил налегая на весла еле-еле продвинулся метра на
три среди ухабистых волн - с трудом удерживая направление,
пытаясь и весла не уронить, когда они норовили вылететь
из уключин, и брызги с лица все-таки вытереть – хоть рукавом.
Выгреб - и понял, что все-таки не выстоит против ветра.
И вернулся.
Вернулся – так и что? Отнес весла
Санычу. А тот даже не удивился, ни о чем не спросил – взял
весла, совок, положил ключ в карман – будто ничего необычного
и не было. Даже сказал напоследок:
- Правильно! Нехорошая низовка
сегодня.
А на следующий день ветер стих,
но Славин не нашел Саныча на дебаркадере.
Постучал в каптерку – заперто.
Покрутился перед входом в мастерскую – нету. Пожал плечами,
поскакал по шатким мосткам на берег – и тут услышал заполошный
возглас:
- Славка! Славка! Глянул направо
- Саныч бежит, проламываясь через кусты, что росли вдоль
берега.
- Ты лодку взять хотел? Да, Славка?
– спросил он, подбегая к мосткам.
- Да. Здравствуйте.
- Здорово, здорово. Бери, конечно!
Пойдем, весла дам. Ты, если меня нету, ты не убегай сразу,
постой немного, подожди – я всегда где-то здесь буду. Не
убегай, понял Славка?
Славик кивнул. Немного удивленно.
Прямо-таки «всегда» здесь будет? Ладно, сторожу видней
где и когда он будет…
5
День рождения мамы стал черным днем в календаре Славика.
Не то чтоб Славик как-то особенно
к готовился к этому празднику, но, возвращаясь из школы,
купил открытку (дешовенькую, зато с золотым напылением),
крем для рук «Балет», и еще собрал пышный букет из осенних
листьев – разлапистых, разноцветных. Дома все это красиво
расставил на тумбочке перед зеркалом, чтоб мама сразу увидела,
когда придет с работы, и полез в холодильник за обедом.
А когда обернулся – мама с «папой»
стояли на пороге.
И Славик сразу понял, что что-то
не так.
Голос «папы» яростью прямо заскрипел
- как заржавевший замок, который вдруг решили открыть:
- Как ты мог – в такой день?
У мамы день рождения, а ты ей такое устраиваешь, такие
подарочки преподносишь!
Славик вытаращился в недоумении.
Чем не угодили его подарки?
- Ну, ладно, что уж… - мама горестно
вздохнула, пытаясь сгладить ситуацию.
- Никакой любви к маме, никакого
уважения! – продолжал бушевать «папа». – Даже в такой день!
Лень сделать даже самое малое: навести порядок – минимальный
порядок!
И он драматически указал в дальний
угол комнаты.
Славик взглянул – и обомлел.
В углу стояла его кровать - и она была не убрана! С утра!
Простыни разложены, одеяло комком, подушка торчком – как
было после сна, так все и осталось.
- Он все-таки пробовал поздравить…
- мама невесело кивнула на букет под зеркалом.
- Ты ведь понимаешь, Любочка,
- тяжко выдохнул «папа», - что никакие покупные подарки
не отменяют повседневной заботы…
- Да, Славик, ни в какой день
нельзя быть неряхой и лоботрясом, - согласилась мама.
- Не заботящимся о спокойствии
мамы даже в день рождения! – добавил «папа».
У Славика стало пусто и тоскливо
в желудке, в груди, в голове – везде. Да, все это так.
Думая о сегодняшнем поздравлении, он занимался какой-то
чушью, какими-то подарками, листьями - не сделав самого
необходимого.
- Ну вот что, что ты полезного
сделал сегодня в доме, чтоб маме было приятно? – взволнованно
продолжал «папа». Славик пожал плечами. Ответить было нечего.
– Ну вот хотя бы во дворе - сколько
раз я тебе говорил: возьми топорик, выруби лишние кусты
перед калиткой. Ведь это легко, это тебе вполне по силам
– ты сделал это?
- Нет, - сказал Славик.
Повернулся к вешалке, снял свою
курточку, взял с полки топорик, вышел, осторожно протиснувшись
мимо мамы и «папы». Они так и остались стоять около входной
двери немым укором.
Самым главным для Славика в этот
момент было отвернуться так, чтоб они не увидели слез,
заполняющих его глаза.
Когда через полчаса он вернулся,
чтобы положить топорик на место, мама ставила на стол тарелки,
суп из холодильника уже был разогрет.
- Помой руки, будем садиться,
- сказала мама вполне мирным тоном. Кажется, гроза миновала.
- Всё? Вырубил? – примирительно
улыбнулся «папа». – Смотри, сейчас проверю!
И выскочил на улицу.
- Спасибо, конечно, за твои поздравления,
- вздохнула мама, - мне понравилась и открытка, и букет,
но беспорядка все-таки за собой оставлять нельзя. Причем,
это касается каждого дня…
Входная дверь резко распахнулась,
пропуская волну холодного воздуха крик «папы»:
- Ты знаешь, что он наделал?
– голос «папы», буквально ворвавшегося в комнату, был наполнен
невыносимой мукой. – Знаешь, что он вырубил?
- Что? - удивилась мама. И обернулась
к Славику. – Что ты вырубил?
- Кусты… - совсем упавшим голосом
проговорил Славик. – Лишние…
- Он вырубил вишенки! – вскричал
«папа». – Все до единой! Всю аллейку, которую я посадил!
- Я не знал… - прошептал Славик,
бледнея.
- Как ты мог не знать – я же
специально для тебя их сажал! Как – не знал???
- Не знал… - одними губами повторил
Славик, понимая, что это – никакое не оправдание.
- Так, подобных вещей оставлять
безнаказанными нельзя! – жестко сказал «папа», обращаясь
к маме. – Надо, чтоб он запомнил это на всю жизнь! Садись,
Славик, за стол. Бери ручку. Бери чистую тетрадку. Озаглавь:
«Дневник моих глупостей». На первой странице ставь сегодняшнее
число и пиши: «Сегодня я перевыполнил ежедневную норму
глупостей: первое – не навел порядок, испортил маме день
рождения, второе - вырубил во дворе вишневую аллею, высаженную
специально для меня». Написал? Покажи. Так. Теперь перепиши
это двадцать раз. Двадцать! А мы специально не будем садиться
обедать – будем ждать, когда ты перепишешь. Ты всех нас
оставляешь без обеда. И без ошибок перпиши - я проверю!
Если будет ошибки – придется переписывать заново, учти!
Когда переписывание было закончено
(Славик очень старался, и обошлось без ошибок), есть мальчику
совсем не хотелось. О чем он и сообщил.
- Что еще за глупости! – возмутился
«папа».
- Меня мутит и тошнит, - твердо
пояснил Славик.
- Ну, если мутит, выйди на улицу,
прогуляйся, - разрешил «папа». – Пообедаешь позже.
И Славик вышел.
Темнело. Порывы сырого ветра
заставляли ёжиться. Отблескивающий затон, уставленный черными
баржами, казался гигантской алюминиевой ложкой, забытой
в осенней грязи и заляпанной длинными, неряшливыми кляксами.
Только окна дебаркадера, примостившегося под берегом, горели
теплыми янтарными огоньками.
«Саныч, наверно, не спит там»,
- отчужденно подумал мальчик.
И отвернулся, вытирая кулачками
предательские, слезливые глаза.
6
В воскресенье ветер опять поднял пенные волны по всему затону.
Славик погулял по бережку, ступил
на шаткие сходни дебаркадера.
Саныч был на месте, в каптерке.
- Здорово, Славка! – обрадовался
он. – Садись! – похлопал ладонью по топчанчику, прикрытому
ветхим одеялом, серым от старости.
Из-под одеяла выглядывал уголок
простыни – почти такой же серой. Запах солярки, пыли, железа
– все перемешалось в воздухе каптерки.
Славик замялся у входной двери,
не решаясь принять приглашения.
- Да ты не боись, оно всё чистое,
стиранное! Можешь садиться смело – не испачкаешься! – заверил
Саныч.
Пришлось принять приглашение.
Славик присел на самый краешек.
Покрутил головой, оглядываясь.
На металлических стеллажах грудами
валялись инструменты, на столе, поверх клеенки лежали стопки
каких-то конторских книг. В каптерке присутствовал закрытый
деревянный шкафчик – желтый, из ДСП, со вспучившимися от
старости стенками. Мутное окно наполовину прикрывала тяжелая
темно-зеленая занавеска.
- Что, не нравится, как я живу?
– спросил Саныч.
- А вы все время здесь живете?
- Да, понимаешь, все время… -
развел руками мужчина. – Но ничо – какая разница где жить?
Главное, куда прийти есть. Поспать, поотдыхать, с друзьями
тож... Вот ты сейчас пришел – и хорошо уже!
- А я – ваш друг? – удивился
Славик. И разозлился на себя – разве можно спрашивать такое
у взрослого?
- Друг, конечно! – не задумываясь
кивнул Саныч.
- Как это - друг? – поразился
Славик. Ему казалось, что он чего-то не понимает. Разве
может мальчик быть другом взрослого?
- Ну, как обычно друзья бывают?
Друг, и все тут! Даже больше чем друг.
- Больше? – не поверил Славик.
- Ну-у… Не знаю. Больше, да.
- Больше чем друг?
- Да больше, больше! – весело
кивнул Саныч. – Ты такой хороший и очень нравишься мне.
- Чем нравлюсь? – озадачился
Славик.
- Да всем! И еще - ты мне одного
паренька напоминаешь.
- Здешнего?
- Нет. Тот паренек… - Саныч опустил
глаза. - Тот паренек – он далеко…
- И он тоже ваш друг?
- Василек-то? Да. Раньше был.
Очень большим другом…
- Вы ему тоже лодку давали?
- Лодку? – Саныч усмехнулся.
– Нет, лодку не давал. Нету там речки, потому и не давал.
А все остальное – давал.
- Как это – все остальное?
- Ну так. Между друзьями заведено
так – всё пополам. Если мы друзья, то все мое – оно твое.
- У меня ничего нет, чтоб дать
вам за лодку, - предупредил Славик. – И денег мне почти
не дают, чтоб платить - мы небогато живем.
- А и не надо мне за лодку ничего
платить! – возразил Саныч. – Мы же друзья. Я и так готов
все для тебя сделать.
- Все-все? – не поверил Славик.
- Ага! – засмеялся Саныч.
Славика взяла злость. Как легко
взрослые кидаются словами! И так же легко потом отступают
от обещаний.
- Все, что я ни пожелаю – все
сделаете? – прищурился он с вызовом.
- Славка… - укоризненно протянул
Саныч, всем своим видом показывая, что уж в его-то словах
сомнений быть не может.
- Тогда – вот. Я желаю: разденьтесь
сейчас! Догола! – выпалил Славик.
И сам ужаснулся. Что это вырвалось?
И как оно вырвалось? Он хотел придумать самое ужасное,
самое постыдное, чтоб Саныч никогда не стал этого делать
– и это бы доказывало его взрослую лживость - обыкновенную
лживость всех взрослых людей. Но теперь стыдно стало самому
Славику - за собственное желание.
- Раздеться… - медленно повторил
Саныч.
«Сейчас выгонит… - подумал Славик.
– И лодки мне уже не видать…»
- Да раздеться-то нетрудно… -
задумчиво пробормотал Саныч.
И начал тихонько – одну за другой
- расстегивать пуговицы на рубашке.
«Не надо, я пошутил…» - хотел
сказать Славик, но язык прилип к нёбу.
А Саныч поднялся с топчанчика,
вытащил рубашку из штанов, как бы невзначай задернул шторки
на окне, продолжил раздевание.
Под рубашкой оказалась желтая
(тоже от старости?) майка. Под майкой – худая грудь с редкими
волосками в ложбинке посередине.
Славику знал, что ему нужно бы
отвести глаза, сгореть со стыда…- но глаза не отводились.
«Неужели и брюки снимет?» - лихорадочно думал он.
Саныч присел на корточки, расшнуровал
ботинки, вытащил из них ноги. Расстегнул ремень на штанах,
стянул вниз. На нем остались только большие сатиновые трусы
в частую серую полоску.
Славик даже дышать перестал.
А Саныч поднялся перед ним во
весь рост и потянул трусы с бедер.
Оба бедра были белые, а между
ними выглянули волосы. Черные, курчавые. А ниже волос открылось
то, что и должно открыться...
Славик ни разу не видел голых
мужчин и слабо представлял что именно должно помещаться
у них между ног, но у Саныча ЭТО было чем-то огромным,
длинным, толстым. Как-то раз Славик видел на улице коня,
запряженного в повозку – и пока любовался им, у этого коня
между задних ног вдруг стало вырастать ЧТО-ТО чудовищное,
оно топорщилось - большое, красное… И то, что открылось
у Саныча между бедер, заставляло вспомнить именно тот случай
с конем.
- Ну, вот… - Саныч стоял перед
Славиком совсем голый. – Как ты и хотел.
- Я… Извините… Я пойду… - промямлил
мальчик чуть слышно. – Извините, пожалуйста…
И опрометью бросился за дверь.
Славик стоял перед школьным окном, закусив губу и не видя ничего перед собой.
Это была не задумчивость. Это был затяжной пароксизм страха. Славик понимал,
что элементарно боится, и ненавидел себя за эту элементарность.
Все книжные миры, все сложные фантазии рухнули в один миг,
когда он понял, что довел Саныча до крайности.
7
Простой сторож Саныч оказался
на высоте положения – он не побоялся подкрепить свои слова
поступком, а вот Славик как раз утратил после этого все,
что у него было. А была, как оказалось, мелочь – всего
лишь самоуважение. Только оно. Не основанное ни на чем.
И когда его не стало, то его место занял страх. Ведь если
все вокруг узнают о грязных мыслях Славика, о том отвратительном
желании, что он загадал Санычу – тогда… тогда… Славик не
знал, что тогда, но ему было дурно от одной мысли об этом.
От страха. Чего он боится? Глупость какая-то!.. Но Славик
как раз и чувствовал себя теперь полным глупцом. И не мог
с этой новоявленной глупостью ничего поделать.
Толчок в подреберье заставил
его обернуться.
Позади стоял Аркашка-Свин – толстый,
неповоротливый. Какой-то всегда неряшливый, косноязычный...
Впрочем, Славик не мог припомнить,
чтоб хоть раз заговаривал с ним. Поэтому и сейчас посмотрел
на Аркашку с удивлением.
Аркашка ухмыльнулся и пробормотал:
- Дай десять рублей.
- Что? – не понял Славик.
- Десятку давай! – настойчивей
и уже без улыбки повторил Аркашка.
- Какую десятку? – Славик нахмурился.
- Какую-какую! Такую! Ты мне
десять рублей должен! – Аркашка выпятил живот и пошел на
Славика, всей своей массой придавливая его к подоконнику.
- Я тебе ничего не должен! –
возмутился Славик, пытаясь оттолкнуть наваливающуюся тушу.
Из-за угла коридора донеслось
сдержанное хихиканье.
Славик мельком глянул туда и
успел заметить радостные рожи Васьки-Кози и Сереги-Углика.
Все стало ясно. Именно они натравили Аркашку, а теперь
подглядывали, повизгивая от восторга.
- Десять рублей давай! – продолжал
напирать Свин.
- Еще чего! – пропыхтел Славик.
Он напрягся и, наконец, вывернулся
из потных объятий Аркашки.
За углом уже ржали в полный голос.
- Десятку! – вцепился в его локоть
Аркашка.
- Эй, ты что Свина обижаешь?
– Серега-Углик вальяжно вышел из-за угла и преградил дорогу
Славику. – Должен – отдавай!
- Я никому ничего не должен,
- прошипел Славик.
Он уже ясно представлял, что
случится дальше. Сейчас к ним присоединится Васька-Козя,
втроем они навалятся, будут бить, будут унижать, вывернут
карманы, заберут мелочь…
Надрывно прозвенел звонок, хлопнула
дверь учительской.
- Завтра – понял? Завтра десяточку
принесешь! – убегая крикнул Углик. – И чтоб с процентами!
«Завтра у тебя ничего не получится,
- подумал Славик. – Завтра – воскресенье. Но послезавтра…»
- и он с горечью покачал головой, уже предполагая что случится
послезавтра.
8
- Я учу уроки, - сразу предупредил Славик, когда мама с «папой» появились в
дверях.
- Да? Прямо с вечера субботы?
– не поверила мама и, подойдя, заглянула через плечо.
Перед сыном лежал учебник истории,
раскрытый на каких-то средневековых параграфах.
- Ну-ну… - сказала мама.
А «папа» добавил одобрительно:
- Учи-учи, рубака-парень, - с
ироничным намеком на вырубленные недавно вишни.
Славик, сжав зубы, уставился
на рыцаря в латах, изображенного в учебнике.
Как это все было противно! И,
главное – никуда не спрятаться. Ни от «папы», ни от школьных
«уркаганов».
Он вспомнил наваливающуюся на
него потную, вонючую тушу Аркашки-Свина и содрогнулся.
Иметь бы такие латы, как у рыцаря
из учебника – чтоб с головы до ног! чтоб никто не смог
притронуться, чтоб быть полностью защищенным. Полностью
и навсегда!
Даже не латы – толку с этих железок,
они анахронизм! Иметь бы на себе защитную пленку: толщиной
в микрон, но чтоб ее нельзя было прошибить даже атомным
взрывом. Она бы плотно прилегала к телу, и никто не то
что ударить – даже прикоснуться бы не смог! Такую пленку
можно носить даже вместо одежды…
Тут Славик представил, как будет
выглядеть без одежды, прикрытый одной лишь прозрачной пленкой
– и покраснел.
Нет, без одежды все-таки нельзя.
Стыдно. Надо так: сверху – обычная одежда, а под ней –
броневая пленка. И чтоб даже если разденешься – чтоб все
равно был недоступен ни для каких внешних воздействий.
Славик вдруг как наяву увидел
перед собой голого Саныча - он так легко разделся. Ему,
кажется, совсем не было стыдно. Может, у него уже есть
такая броневая пленка?
Мотнув головой, Славик отогнал
наваждение.
Да нету, нету у Саныча никакой
пленки! Просто… Просто… Он просто смелый человек, наверно.
Не побоялся стыда. А я – боюсь. Нет, надо все-таки сделать над
собой усилие и пойти к нему - попросить прощения за свое
нелепое желание.
9
- О, Славка! Ты куда пропал? – обрадовался Саныч.
Вскочил со своего топчанчика,
пошел, улыбаясь навстречу, протянул руку для рукопожатия.
«Как взрослому,» - опять отметил
Славик.
- Я… извинится пришел, - выдавил
мальчик, опуская глаза.
- Чего это еще? – удивился Саныч.
– Чего выдумал? Или напроказил невзначай?
- Извиниться за тот случай… -
Славик нашел в себе силы поднять глаза и прямо взглянуть
в лицо сторожу. – Я виноват, что спровоцировал вас на унизительный
поступок. Заставил обнажиться. Полностью. Простите меня
за перенесенный вами стыд.
- Тю-ю! – присвистнул Саныч.
– Ты чего, хлопчик? Какой тут стыд? Вот же ж фантазер!..
Славик прервал его, покачав головой:
- Но вы ведь обнажились!..
- Ну и чо такого?
- Вы были голый. Передо мной.
- А я и счас голый! – засмеялся
Саныч.
Славик скептически оглядел его
с ног до головы: свитер под горло – не новый, заштопанный,
мятые, линялые джинсы, носки с прорехой на большом пальце.
Саныч тоже оглядел себя - вслед
за мальчиком - и залился смехом пуще прежнего:
- Да ведь под одёжой-то я все
одно – голый!
- Под одеждой? – переспросил
Славик и улыбнулся. Мысль показалась ему забавной.
- Ну да! И ты голый! Под одёжой-то!
Чего ж тут стыдного? Да каждый из нас всегда голый - сам
перед собой.
- Сам перед собой? – Славику
вдруг стало легко. К черту! Что за бредовые мысли изводили
его? - Но ведь это только перед собой, а, дядя Саныч! А
когда мы общаемся с другими людьми, то вынуждены надевать
на себя броню из одежды. И не только из одежды, а из правил,
приличий – из много чего! Мы все ходим в броне!
- Так, чтоб я этого больше не
слышал! – грозно сдвинул брови сторож.
- Чего? – замер Славик.
- Того! – голос сторожа стал
еще более строгим. – Что ты меня «дядей» зовешь! Какой
я тебе дядя? Чо опять выдумал?
- А как же мне вас называть?
- Так и зови: Саныч. И не «вас»,
понял? Не «вас»! а «тебя»! Мы ж друзья?
- Друзья? Ну да…
- Так чо ты про броню-то?
- Про броню? – Славик не сразу
сообразил о чем речь. Потом вновь оживился. – А, про броню?
Мы все – в броне! Да! Потому что когда общаемся…
- Иди сюда, - попросил Саныч.
Взял ладонь Славика и положил себе на грудь. – И где тута
броня?
Свитер был мягкий, теплый, уютный.
А под ним билось сердце. Стучало сильно, часто – Славик
чувствовал его удары.
- Ну… Одежда ведь есть – вот
она и броня…
- А сейчас? – Саныч рывком задрал
на себе свитер вместе с рубашкой и уложил мальчишескую
ладошку прямо на кожу, на чуть выпуклую грудную мышцу.
– Где она теперь, броня твоя?
Его сердце бухало под пальцами
Славика совсем оглушающее.
- Моя броня? – запинаясь проговорил
мальчик. Но потом нашелся – даже улыбнулся, радуясь, что
может ловко выкрутиться. – Моя броня – она при мне. Вот,
– свободной рукой он указал на свою курточку.
- Так это мы щас исправим! –
усмехнулся Саныч.
Отпустил мальчишескую ладошку,
ловко влез пальцами, расстегивая пуговички не только куртки,
но и рубашки – Славик даже охнуть не успел, как ощутил
большую, жесткую ладонь на свое голом животе.
- Теперь и у тебя от меня брони
нету! – беззаботно улыбнулся мужчина.
Славик молчал.
Рука была твердая, но лежала
осторожно и даже чуть подрагивала – будто трепетала. Сладко,
не страшно. Это было странное чувство – не опасаться чужого
прикосновения. Необычное. Но ведь он действительно не опасался
чужой руки, которая легла ему на пупок?..
- Славка, а Славка? Чо молчишь?
– тихо спросил Саныч. – Разве ж оно плохо, когда между
друзьями брони нет?
- А теперь на вас – снова броня,
- шепотом сообщил мальчик, кивая на свитер Саныча, который
сполз вниз, пряча под собой обнаженное тело мужчины. –
То есть – на тебе.
- А ты – молоток, Славка! – одобрительно
кивнул Саныч. – Правильно сказал. И мне оно не нужно –
та броня, и тебе. Садись сюда да скидовай одёжку свою.
А я – свою.
- Как это? – еле слышно переспросил
мальчик, глядя на мужчину, который уже потянул свитер через
голову.
- А просто – скидовай, да и всё!
Клади, клади одёжку на табурет! Не боись! Я дверь на крючок
прикрыл! Никому нас не увидеть – одни мы здесь с тобой,
дружки закадычные. Простыть-то не боисся? У меня вообще-то
тёпло, но если боисся…
- Не боюсь! – твердо ответил
Славик.
Чувство какой-то сумасшедшей
свободы овладело им. Взрослый – и вдруг Друг! Дружба –
и не просто, а с полной открытостью! Наверно только такой
и должна быть настоящая Дружба - без всякой брони.
Он лихорадочно расстегнул оставшиеся
застегнутыми пуговицы, избавился от куртки, рубашки. Глянул
на Саныча – а тот уже сидел на топчанчике абсолютно голый.
Славик спустил брюки, аккуратно
положил их на табуретку поверх остальной одежды. Снова
исподтишка глянул на мужчину – тот спокойно ждал.
Тогда и Славик успокоился, гордо
выпрямился, расправил плечи и небрежным жестом стянул с
бедер узкие трусики-плавочки.
- Славка, ох ты и красивый хлопчик!
– восхитился Саныч. – Смотри какой стройненький – как тополек.
- Правда? – удивился Славик.
- Истинная правда! – перекрестился
Саныч. – Серебристый тополек. Беленький, стройненький –
ты чо, летом не загорал совсем, что ль?
- Я книжки читал. Тайком. На
чердаке. Еще в том доме, где мы жили раньше, пока сюда
не переехали.
- А чо – тайком? Или книжки такие
были, что их только тайком и читать?
- Нет, обычные книжки, - пожал
плечами Славик. – Просто тогда уже у нас поселился этот…
- называть поселившегося «папой» при Саныче почему-то не
хотелось, - этот… Василий Петрович. А он не хочет, чтоб
я излишним чтением портил зрение и здоровье.
- Ишь ты! Так Василь Петрович
– это новый мужик твоей мамки?
- Муж, - уточнил Славик.
- А папка твой куда ж делся?
Некоторая бесцеремонность Саныча
покоробила Славика. Он недовольно передернул плечиками,
но все-таки ответил:
- Ты имеешь в виду моего генетического
родителя? Я ничего не знаю о нем. Мама сказала, что был
мужчина, который некоторое время жил с нами, но он оказался
недостойным быть моим отцом.
- А Василь Петрович, значица,
достоин оказался?
Тема была неприятная, не зная
что ответить, Славик обхватил себя руками, как бы кутаясь
в них.
- Э, да ты иззябнул весь! – всполошился
Саныч. – Иди сюда, садись! – он похлопал рядом с собой
по покрывалу на топчанчике.
Сделав осторожный шаг, Славик
внимательно посмотрел на указанное посадочное место, покачал
головой – чистота покрывала показалась ему сомнительной.
- А и не надо! – согласился Саныч.
– Садись ко мне на коленки, - он приглашающее раскрыл руки.
– Прям сюда! Обниму тебя, согрею. Да не боись! Сейчас тепло
будет.
И не было никакой брони, и не
разделяла их никакая сверхпрочная защитная пленка. Были
теплые, твердые, плотно сдвинутые бедра, мягкий живот,
на который Славик опирался спиной и немного боком. И были
руки, обхватившие его плечи и грудь, бережно погладившие
кожу – и под этим поглаживанием куда-то делись пупырышки
«гусиной кожи», и стало как-то… безмятежно.
Саныч подул ему на затылок. И
от теплого дуновения стало смешно. Славик даже улыбнулся
украдкой, уверенный, что Саныч его не видит. Но потом поднял
взгляд и обнаружил, что глаза Саныча внимательно наблюдают
за ним – через осколок большого зеркал, остроугольным пиком
торчащего в нише металлического стеллажа.
Наблюдают – или подглядывают?
И не следует ли из-за этого подглядывания вести себя более
сдержано?
Но мужские руки еще крепче прижали
его плечи, и Славик, вместо того, чтоб стать более сдержанным
и серьезным, взял да и показал Санычу в зеркало язык.
- Ты, Славка, это… - проговорил
осипшим голосом Саныч. – Ты встань-ка чуток с меня…
- Обиделся? – насторожился Славик.
- Да какой там!.. Как я могу
на тебя обижаться?.. Ты на минуточку только привстань,
а потом снова сядешь.
- Хорошо, - удивленно согласился
мальчик.
Мужчина торопливо развел руки,
Славик вскочил, оборачиваясь – и как раз успел заметить,
как Саныч разводит коленки и откуда-то из-под них, снизу,
достает огромный толстый шланг писюна. Гораздо более длинный
и толстый, чем тогда, когда мужчина только-только разделся.
Перехватив взгляд мальчика, Саныч
смущенно пояснил:
- Ну, я ж не железный – когда
такая красота на мне сидит!.. Конечно у меня стояк начался!
Он передвинул свой разросшийся
орган, уложил его чуть набок - в складку между ногой и
животом, поправил яички в заросшем, косматом паху и весело
сказал:
- Вот теперь можешь приземляться
на меня! – и вдруг расплылся в улыбке, указывая пальцем.
– Э, да у тебя тоже стоячок нехилый!
Славик взглянул на свою письку.
И правда, она гордо торчала вперед и вверх, чуть раздвинув
своей крохотной головкой кожицу на верхушке.
- Вот это хлопчик у нас! – восхитился
Саныч. – Боевой хлопчик! Иди-ка сюда, дай потрогаю твоего
молодчагу.
Он положил ладонь на мягкую попу
мальчика, пододвигая его поближе. Осторожно, двумя пальцами
взял за писю, чуть сдавил тоненький горячий карандашик,
как бы проверяя на прочность, сказал одобрительно:
- Тверденький! Удалец-молодец.
Лихой будет вояка! Много ты дырок наделаешь таким удальцом
– и в девках наделаешь, а, может, и в парнях. Кто ж откажется
такое чудо поласкать! Нарасхват будешь!
Он погладил стерженек, чуть вздрагивающий
от напряжения, еще чуть-чуть свел с него тряпочку кожицы,
обнажая багровую шляпку маленькой головки, и со словами:
- Ой, не могу, как хорошо! –
поцеловал ее. Прямо в раздвоенное отверстие на вершинке.
- Са-а… - ошеломленно начал Славик
– и не смог продолжить.
Потому что Саныч не ограничился
поцелуем. Он полностью принял весь карандашик мальчишеского
члена в рот, погружая Славика в невероятное ощущение сладкой
тишины, от которой зазвенело в ушах… в мягкость чуть щекотной
влажной нежности, в которой хотелось раствориться, сгинуть,
утонуть – и не выныривать из нее никогда.
А потом началось и вовсе немыслимое:
мужской рот принялся энергично засасывать мальчишеский
писюнчик, ласкать языком каждую его неровность, втягивать
глубже и дальше, почти заглатывая вместе с нежными черешенками
яичек – и это было вовсе не страшно. Это была самая настоящая
свобода – свобода от всякой брони. Между мальчиком и мужчиной
не было сейчас ничего, они были одним целом, доверчивым,
нежным целым.
И эта вседозволенность сыграла
с мальчиком злую шутку – он вдруг изогнулся, будто в судороге,
и… уписался. Так, как это бывает, когда очень хочешь писать,
а нельзя, а потом все-таки можно, и ты выливаешь все из
себя с таким наслаждением, что даже между ног что-то сладко-сладко
сводит и будто выворачивает.
- М-м… - промычал он, поспешно
отодвигая от себя голову мужчины, - извини, пожалуйста,
я не хотел…
- Чего не хотел-то? – недоуменно
спросил Саныч, стирая с подбородка тыльной стороной ладони
слюну, выскользнувшую вместе с мальчишеским членом из уголка
губ.
- Это… - Славик замялся, не зная
как назвать, и наконец выбрал самое грубое слово, - не
хотел обоссаться… Так получилось. Извини, пожалуйста.
- Хлопчик ты мой родненький,
да ведь не обоссался ты! – ласково возразил Саныч. – Не
было такого! Я ж тогда почуял бы! А я ничего такого не
почуял.
- Но как же… ведь я… ведь у меня…
- А-а, это ты, видать, кончить
смог, пока я с тобой баловался? Да, Славка?
- Что кончить? – не понял мальчик.
- Не «что», а «как»! – засмеялся
Саныч. – Как все мужики кончают, так и ты кончил. Я ж говорил
– орел! Ты еще всех вокруг переебешь! Тебе ж приятно было
со мной ласкаться сейчас?
- Очень, - краснея, согласился
Славик.
- Вот и мне – очень. Только я
не кончил. Видишь – стояк остался. Придется теперь рукой
додрочить, а то разрыв в яйцах будет. Ты ж не хочешь, чтоб
у меня был разрыв в яйцах?
- Нет, - смущенно качнул Славик
головой.
- Вот и я не хочу! Стань ко мне
поближе. Вот так. Дай, я тебя еще поглажу, тополек ты мой
ненаглядный…
С этими словами Саныч положил
правую руку на ягодицы мальчика, почти взяв их в горсть
осторожной ладонью, а правой рукой ухватил себя за изогнутый
шланг члена и принялся яростно водить вверх-вниз. При этом
огромная красная головка то исчезала в кулаке, то выпрыгивала
наружу, будто подмигивая вертикальным отверстием на своей
вершине.
Славик оторопел. Но дух свободы
еще не совсем покинул его, поэтому он осмелился на вопрос:
- А зачем это, Саныч? Что ты
делаешь?
- Дрочу, хлопче! Чтоб тоже кончить.
Ты ведь удовольствие получил? Видать, неплохое, раз даже
подумал что уссался. Значит, я тебя довел до кончины. Хоть,
может, еще и сухой кончины. Ну, а меня довести до кончины
некому, ты мал еще, не сможешь помочь. Приходится, вот,
самому дрочиться…
- Я могу помочь, - вдруг заявил
Славик. Ему стало обидно, что Саныч почему-то не доверяет,
возводя между ними барьер невидимой брони. – Я постараюсь.
Что надо делать?
- Хлопчик, хлопчик… Да что ж
тут делать? Да ничего особенного делать не надо. Вот положи
сюда лапку свою, - Саныч снял заскорузлую ладонь с члена-шланга,
освобождая место для мягкой мальчишеской руки, - ага, сюда.
Ах, сладенький мой, хорошо-то как! Теперь сожми кулачок,
вот так, и води, води по писюну моему. Вверх пошел… Теперь
вниз! Ох, приятные пальчики у тебя, нежные, хорошие! Давай
еще, еще!
Славику было неудобно стоять,
согнувшись. Он присел на корточки слева от Саныча, привалился
бочком к его волосатым коленкам, и принялся старательно
водить по мужскому стержню, пытаясь захватить его в горсть.
Но член был толстый, полностью обхватить было непросто,
пальца все время разжимались.
Славик положил на мужской член
и вторую руку. Саныч одобрил: - Вот это ты правильно! Двумя-то
руками оно сподручнее!.. А ежели ты еще и язычком своим
бархатным поможешь… просто полижи головку, заглатывать
не надо – она большая для твоего ротика…
Вздувшаяся от притока крови бордовая
головка требовательно смотрела на Славика своим черной
дырочкой, и ему ничего не оставалось кроме как наклониться
и прикоснуться к ней языком.
- Ой, молодечик! – пробормотал
Саныч. – Любименький ты мой, теперь уж скоро, скоро… Только
ты, главное, не пугайся, когда кончина пойдет… Ты, наоборот,
постарайся тогда ротиком поглубже елду мою взять, потому
как кончину эту надо съесть, она очень полезная для здоровья…
О-о, кончаю! Ротиком, ротиком давай!
Славик наклонился еще ниже, надеваясь
на горячую красную шляпку и тут ему прямо в небо ударила
вязкая, почти безвкусная струя.
Полилась, заполняя рот, вытекая
по губам…
- Глотай ее, глотай скорее! –
командовал сверху Саныч.
И Славик старался выполнить его
указания. Но стоять, наклонившись, и одновременно глотать
- было неудобно, мальчик начал задыхаться.
- Всё, всё, родненький, не надо
больше, - пробормотал Саныч, обхватывая его стриженую голову
ладонями и снимая со своего члена, - отдохни… молодец,
парень! Проглотил хоть немного? Правильно!
Белые ленивые выплески еще продолжались
из дырочки на верхушке шланга, но сам шланг на глазах терял
свою упругость, обмякал, оплывал в ладонях у Славика.
- Проглотил, - сообщил мальчик,
разжимая руки и укладывая ослабевший член в ложбинку между
Санычевских бедер. – Но оно какое-то не очень вкусное…
- Зато ты – мой самый сладкий
хлопчик, - счастливо улыбнулся мужчина, обнимая мальчика
за талию и опять осторожно усаживая на коленки вполоборота
к себе. – Я хотел бы, чтоб ты всегда-всегда был со мной…
Славик чувствовал под своей попой
мягкий, еще горячий отросток, только что поивший его странной
жидкостью.
- Я, наверно, тоже буду так…
кончать? – уточнил мальчик. – Когда выросту?
- Еще как будешь! – заверил Саныч.
– И я все до единой капельки твоей кончины отсосу. Ни одной
не пропадет! Еще и в жопу ты поимеешь меня.
Славик отстранился, изумленно
глядя на мужчину.
- Отдамся, точно тебе говорю!
Да я тебе отдамся по-любому, как только ты ни захочешь!
Потому что… Знаешь почему? Потому что я тебя – читай, что
я напишу! – и Саныч пальцем провел на спине Славика полоску,
а под углом к ней – вторую. – Что это за буква?
- Не понял, - честно признался
мальчик. – Это латинская буква «V»? То есть – «виктория»?
«Победа»? Ты хочешь сказать, что меня победил?
- Глупенький ты, - тихо сказал
Саныч и осторожно поцеловал Славика в острое плечико. –
Это ты меня победил. Потому что это буква «Лэ». Я ее только
косо нарисовал. Но это буква «Лэ», не сумневайся!
- И что эта буква обозначает?
– терпеливо спросил мальчик.
- Ну как – что? Что я тебя «лю»...
- Лю? А это что?
- А ничо! – засмеялся мужчина.
– Просто лю! И еще она обозначает, что ты для меня самый
лучший, красивый и дорогой хлопчик на свете! И я тебе не
то что жопу готов подставить – я для тебя готов весь наизнанку
вывернуться. Это было очень непонятно и интересно, но Славик
вдруг спохватился:
- Сколько времени? - чуть приподнял
шторку на окне. – Ого, уже совсем темно, меня искать будут!
Я пойду.
Саныч с неохотой расцепил объятия,
кивнул:
- Выспись только как следует!
А завтра мы снова покувыркаемся! Хочешь?
- Так, как сегодня?
- Лучше! Я тебя всего-всего обцелую,
вылижу, обсосу. Ты у меня такой чистенький будешь – лучше
любой бани!
10
- Что-то ты загулял сегодня, - оглянулась мама на Славика, вошедшего в дом.
- Я у сторожа был, на дебаркадере.
- У какого еще сторожа?
- У того, который мне разрешает
на своей лодке кататься.
- Так ты по такой темноте на
лодке катался?
- Нет, сегодня не катался. Я
у него в гостях сидел, в его каптерке. - Что за странные
знакомства? - подал голос «папа» с дивана. – Чему может
научить какой-то сторож, у которого, наверно и образования
нет. Не то что высшего, но и среднего.
- Зато он – очень хороший человек!
– запальчиво возразил Славик.
«Папа» скептически хмыкнул. Славик
не обратил никакого внимания на его хмыканье. Впервые за
все время пребывания «папы» в их семье Славика совершенно
не обратил внимания на его мнения. Он просто прошел мимо
и начал расстилать постель, готовясь ко сну.
А ночью он проснулся от странной
мысли: ему не нужен панцирь. И броня не нужна. Он не хочет
прятаться. И не хочет бояться.
А чего он сейчас боится, давайте
посчитаем.
В школе: Серегу-Углика, Ваську-Козю,
Аркашку-Свина.
Дома: «папу». Нет, «папу» он
не боится, он боится обидеть маму если обидит «папу».
Как много он боится!
А чего он не боится?
Саныча.
То есть не то что не боится –
он, наоборот, уверен в Саныче. Уверен, что Саныч будет
на его стороне во всех делах, и ему не надо ждать со стороны
Саныча никакого подвоха.
Значит, что? Значит, завтра (или
уже сегодня?) прямо с утра надо пойти в каптерку на дебаркадере
и честно, без утайки рассказать все Санычу – про свои страхи,
про всё. Они вместе подумают, потом разденутся и Саныч
будет его гладить, ласкать, целовать – как и обещал.
Ну, и он тоже будет гладить Саныча,
конечно.
И они опять «кончат». А интересно,
что такое Саныч говорил про «жопу»? Если они и так прекрасно
кончают – зачем еще это… попка? Надо будет спросить – Саныч
обязательно всё объяснит.
11
- О, Славка! Садись, картошку будем рубать. Я только поджарил, с сальцой, с
лучком!
- Саныч, я позавтракал, спасибо.
- Ну так еще давай похарчись
– за компанию. Тебе силенок много сегодня нужно будет,
я тебя замучаю, закохаю – так и знай!
- Саныч, а зачем нужно попу подставлять?
Мы ведь и так хорошо кончаем!
- Родненький мой – ты чо подождать
не мог, у меня чуть кусок не в то горло не пошел – такие
вопросы за столом задаешь!
- Но мне интересно ведь!
Саныч отложил в сторону гнутую
алюминиевую ложку, которой зачерпывал картошку со сковородки,
пригорюнился, глядя на мальчика:
- Да не мастак я рассказывать-то…
Кончать, оно, конечно, завсегда приятно. И в рот, и просто
при дрочке. Только когда под тобой упругая маленькая попочка
– ну как твоя – то уж так приятно, так!.. А постарше чуть
станешь, так и тебе приятно будет. Там, в жопке, говорят,
что-то такое находится, что когда Василек мой подрос… ну,
я говорил тебе про дружка моего закадычного, Василечка,
так мы с ним друг дружку так хорошо поебывали – одновременно
кончали, разом: он подо мной, я на нем. Или наоборот –
он на мне, я под ним. Бывало, он меня долбит в жопку-то,
а мне такой кайф, что и до елды дотрагиваться не надо…
- А вы с ним, с этим Васей, больше
не дружите? – осторожно поинтересовался Славик.
- С Васильком-то? – Саныч погрустнел.
– Нет, даже не пишет он мне. Не знаю, куда он делся. Может,
в армии уже? Да и я боюсь ему писать. Там такая, брат,
история была… Проговорился он про нас. Друзьям своим проговорился,
из ихнего двора. А те друзья такие оказались… ненадежные.
И ему позор был, и мне пришлось уехать поскорее. Так что,
уж пожалуйста, про нас-то с тобой не говори никому. А то
нам обоим плохо будет, совсем плохо…
- А я дома сказал про тебя. Что
лодку ты мне даешь, что в гости я к тебе хожу.
- Уже сказал? Но что голые мы
с тобой раздеваемся – не говорил?
- Нет, конечно!
- И правильно. Может, и обойдется.
А что ходишь ко мне – так этого все одно не скроешь. Ну,
ходишь и ходишь – что ж такого? Ты, главное, лишнего не
говори!
Славик кивнул и спросил:
- Саныч, а ты когда маленький
был, когда в школе учился – ты дрался?
- А как же! – Саныч снова взялся
за ложку. – Бывало. Эх, я подраться любил! А что такого?
Ну, набьют морду – ну, походишь с синяками. Зато когда
ты кого-то уделаешь – тут уж тебе и почет и уважение! А
синяки - они пройдут. Сами собой, тут и волноваться нечего.
- И ты ничего не боялся?
- Бояться – это, хлопчик, последнее
дело. Если начнешь бояться, так тебя самый мелкий – и тот
забьет до смерти. А если сам первый кинешься, да еще с
прицелом точным – что б сразу под дых попасть, или, там,
по яйцам - то, глядишь, и какого крупняка завалить можно!
А тебя, что, по школе забижают?
- Ну, не то чтоб очень, но… есть
проблемы.
- Так это, Славка, надо сразу
показать кто ты есть на самом деле, чтоб не цеплялись больше!
Ежели только попустишь им – тут-то тебя и подомнут, опустят
так, что чушкой бесправной на всю жизнь остаться можно.
Ты им, кто там на тебя бочку катит, не позволяй даже думать,
будто на тебе ездить можно. Тут строго надо!
- Но неужто ты боли не боялся
совсем? Это же больно – драться.
- Боли-то? А как же без боли?
Без боли – ха! – даже и жопку-то распечатать не получится.
Поначалу, как елда туда, в жопку входит – ой как болит!
Зато потом уж приятно - ох и приятно!..
- А ты сегодня сделаешь мне это?
- Чо?
- Ну, распечатаешь попу?
- Хлопчик мой родненький, да
что это ты выдумал? Свою я могу тебе запросто – бери не
хочу! А твоя для меня маленькая еще слишком. У меня, вон,
дрын какой – ты что! Подрасти чуток, потом и до жопочки
твоей черед дойдет.
- Я хочу сейчас. Я тоже хочу
боли не бояться.
- И не надо ее бояться! Только
тебе когда в школу? Завтра? Славик кивнул.
- Ну вот, а если мы тебе сегодня
жопку расковыряем, то тебе завтра трудновато будет по школе
ходить-то. У тебя каникулы скоро ли?
- Через две недели.
- Вот тогда, на каникулах, и
попробуем как оно. А пока я тебе очко твое буду разрабатывать,
но только осторожно, язычком.
- Как это?
- А вот так. Сымай штаны! Чо-то
мы разговорились с тобой, пора делом заняться!
12
Утром в понедельник Славик, оттянув майку, украдкой проверил: остался ли под
левым соском продолговатый фиолетовый синячок («засос», как назвал его Саныч).
Остался! И это наполнило Славика
удивительной гордостью. Зря Саныч так разволновался, когда
нечаянно оставил эту отметину. «Заметят, заметят!..» -
кто там заметит? Кто вообще на Славика будет смотреть?
Только сам Саныч – но ему можно. Ведь Саныч… - Славик улыбнулся
и не додумал эту мысль. Не хотелось ее додумывать: мысль
о Саныче была такая теплая, светлая – пусть она так и остается
недодуманной. Тем более, что вот и школа уж. Окруженная
сиянием солнечно-желтой листвы, такая праздничная - что
Славик даже куртку расстегнул, чтобы идти нарядной белой
рубашкой вперед.
Толчок в спину вывел его из радужной
эйфории.
- Десять рублей принес?
За спиной обнаружился Углик со
Свином. Васьки-Кози что-то не было видно.
- Десять? – напрягся Славик.
- Пятнадцать, – нехорошо осклабился
Углик, – с процентами!
Вокруг, обходя их, шли ребята
и девчонки – все в одном направлении, к школьной двери.
Их троицу старательно обходили, показывая, что никому ни
до чего нет дела.
Странное ощущение охватило Славика
– будто, во-первых, они втроем одни на школьном дворе и
помощи ждать неоткуда, а, во-вторых, что он перед Свином
и Угликом стоит совсем беззащитным - не то что без броневого
панциря, а вообще голый от беззащитности.
Славик даже испугался, что теперь,
когда он такой голый, они увидят его главную ценность –
маленькое фиолетовое пятнышко-«засос» под левым соском.
Синячок, оставленный в приступе
особой нежности. И тут же, следом, перекрывая отчаянное
чувство беззащитности, выплыли добродушные слова Саныча
о том, что «синяки – ерунда, синяки пройдут, главное сразу
ударить под дых или по яйцам».
И Славик, не раздумывая, ударил.
Аркашку-Свина коленкой между ног, Серегу-Углика кулаком
в живот.
Аркашка взвизгнул, присел, выронив
портфель, зажимая ладонями промежность. С Угликом так хорошо
не получилось – он успел отскочить, удар в живот прошел
по касательной.
А следом Славик обнаружил, что
кулак Сереги ударил его в грудь. Больно. Почти в то самое
место, где располагался такое ценное для Славика фиолетовое
пятнышко.
Что-то, а свое пятнышко Славик
никому отдавать не собирался - и как-то сразу озверел.
Но, одновременно, и успокоился.
И увидел совсем недалеко от себя подбородок Углика. И понял,
что именно по нему должен теперь бить. И ударил.
Правда, за то время, которое
понадобилось руке, чтобы пройти расстояние до Серегиного
лица, само лицо немного сдвинулось, и кулак, скользнув
по щеку, ударил Углику в нос.
Серега зажмурился, неловко дернулся,
будто оступаясь, и плашмя повалился на Славика. Опрокидывая
его, подминая, утыкаясь носом в белую рубашку.
Славик тоже не устоял, опрокинулся,
поворачиваясь стукнулся коленкой об асфальт – и вот уже
оказалось, что он лежит на асфальте, над ним визжат девчонки,
и белая рубашка его мокра от красного и липкого - того,
что по каплям вытекает из разбитого носа Углика…
Коленка ныла страшно, но коленка
пройдет. А вот если кто-нибудь еще скажет, что Славик должен
ему хотя бы рубль, то Славик знал как теперь поступать.
13
- Что это такое? – всплеснула руками мама, увидев на стуле окровавленную рубашку.
Она только вернулась с работы
– а тут такой подарок.
- Это наш Слава отличился, -
скривился «папа».
Он вернулся в этот день почему-то
гораздо раньше положенного и уже успел поговорить по уличному
телефону с Тамарой Сергеевной – классным руководителем
6-го «б», в котором учился Славик.
- Как это отличился? – сурово
спросила мама, не принимая «папиного» ироничного отношения
к кровавому пятну.
- А вот так. Напал на одноклассника,
который ниже его ростом, разбил тому нос… В общем, нашел
на ком силу показывать - на маленьких!
Славик так и замер с приоткрытым
ртом.
А ведь, пожалуй, что со стороны
это могло выглядеть и так – только сейчас Славик осознал,
что Серега-Углик, гроза класса, был не так уж высок. И,
пожалуй ниже его, Славика – на физкультуре, когда строились
по росту, Углик стоял почти в конце шеренги. И, получается,
что Серегу, действительно, можно было принять за пострадавшую
сторону.
Особенно, если этого хотелось.
- Это всё результаты дружбы неподобающей,
которую Слава завел здесь! – «папа» брезгливо пожал плечами.
– Ты ведь знаешь – он ходит к какому-то малограмотному
сторожу. «Повышает», так сказать, свой культурный уровень.
Я завтра пойду, наведаюсь – что там за сторож такой?
У Славика даже сердце остановилось
- так он перепугался. Пускать «папу» в их с Санычем жизнь?
Нет, этого допустить никак нельзя!
- Надо же, конец рубашке!.. -
не слушая «папу», простонала мама. – А я завтрашнюю зарплату
уже распределила… А теперь еще и рубашку покупать придется…
Она устало поставила сумку у
дверей и горестно покачала головой.
- Мы мало внимания уделяем воспитанию
сына! – продолжал настаивать «папа», но мамины мысли были
заняты другим – подсчетами размера внезапно возникшего
бюджетного дефицита.
14
Оказалось, что у «папы» на заводе поменяли смены, и он теперь с утра остается
дома.
- Что ты все возишься с завтраком,
- недовольно сказал пробурчал он в сторону Славика, - не
хватает мне еще твоих опозданий в школу!
- Хлеб… - пробормотал Славик.
- Что – хлеб? – «папа» начинал
сердиться, кажется, всерьез. – Хлеб отрезать не можешь?
Только малышей колотить горазд!
- Нож тупой.
- Ну так возьми и поточи нож!
Не знаешь, что ли, как он точится?
Славик прошел в угол, взял с
полки, из-за занавески, точильный брусок, несколько раз
провел по нему ножом, попробовал – нож стал гораздо острее.
Но его беспокоил не нож.
Сегодня ночью, когда Славик проснулся,
то долго ворочался в темноте. И кое-что надумал.
- Папочка, - негромко попросил
он, - а, папочка?
- Ну? - строго спросил тот.
- У меня просьба.
- Какая?
- Большая. Я прошу тебя больше
не заниматься моим воспитанием. И больше не звонить в школу.
И не приходить.
- Что? – поразился «папа». Всякого
он мог ожидать, но такого!.. – Что?
- А то! – поднял на него глаза
Славик. – Не лезь ко мне, понял? Я к тебе не лезу, и ты
не лезь в мою жизнь!
- Да ты что мелешь? – «папа»
был настолько удивлен, что даже улыбнулся. – Ты сам-то
понимаешь? Как я могу не заниматься твоей жизнью, твоим
воспитанием? Ты ведь сын мой! Я тебя усыновил!
- Я разве просил усыновлять меня?
– бледнея от ненависти поинтересовался Славик. – Кто ты
мне? Ты мне никто. А если будешь и дальше лезть, то… -
он сжал кулак, в котором был зажат наточенный нож, и медленно
провел им по клеенке на столе. Раз, другой.
- Ты, кажется, с ума сошел, -
констатировал «папа». – Ты зачем клеенку разрезал?
Славик и сам поразился – зачем?
Ведь клеенка – нужная вещь, покупать ее – новые затраты
для мамы…
Может быть привычная мысль о
маминых затратах и остановила бы его, но «папа» сам подлил
масла в огонь:
- Вот всыплю тебе сейчас – по-отцовски
– тогда и будешь знать!.. – зло, отрывисто сказал он.
И тут же всё встало на свои места
– именно так, как расположил всё Славик ночью.
- Всыпь, - согласился Славик,
яростно, исподлобья глядя на «родителя». – А ночью, когда
ты будешь спать, я вот этим ножом отрежу тебе яйца.
- Что?! – вскрикнул «папа» ошеломленный
– непонятно чем больше: то ли нелепой угрозой, то ли ненавистью
во взгляде «сына».
- Яйца отрежу. И хуй. Понял?
Повторяю: хуй. – Славик еще раз полоснул ножом по клеенке,
но теперь уже не вдоль, а поперек предыдущих разрезов.
Узкая полоска, отхваченная у
основания, с тихим шелестом соскользнула с края стола и
спланировала на пол, «папе» под ноги.
- Вот так и отрежу. И мне за
это ничего не будет. Я несовершеннолетний. А ты останешься
с дыркой в паху.
- Да как ты!.. – «папа» замахнулся
ладонью, собираясь отвесить оплеуху «сыну».
Славик ловко увернулся и прошипел,
будто выплюнул:
- Ночью… Ночью сочтемся.
И «папа» отдернул руку.
15
- Ты сегодня раненько, - удивился Саныч. – Из школы прям, что ль?
- Да, - кивнул Славик.
- А чо так?
- Соскучился, - серьезно ответил
мальчик.
- По мне, что ль? – обрадовался
Саныч. – Так чего ж стоим? Иди ко мне, хлопчик мой ненаглядный,
иди сюда скорей!
А потом, когда они уже лежали
рядышком – усталые, соприкасаясь горячей кожей – Славик
порывисто вздохнул, обнял Саныча и провел пальчиком на
спине у того две прямые линии под углом друг к другу:
- Что я написал?
- «Викторию» свою? – тихонько
спросил Саныч, щекоча ушко своим теплым дыханием.
- Я написал «Лю», - чуть слышно
шепнул Славик, понимая, что это звучит совершенно по-детски:
глупо и наивно.
- Славка ты мой золотой, - пробормотал
Саныч дрогнувшим голосом, – тополек мой серебристый…
Он осторожно достал у себя из-за
спины Славикову руку, написавшую заветную букву, поднес
маленькую ладошку к губам, поцеловал пальчики. А потом
не выдержал, начал облизывать их, ласкать языком каждый
суставчик, каждый ноготок, бормоча невнятно:
- Сладенький мой хлопчик… тополечек
любименький…
©Пимыч, август-октябрь 2005
